S)

СОБРАНИЕ _
СОЧИНЕНИИ
В ПЯТИ ТОМАХ
f

том
2
ЧЕГЕМ1ІШ,
БРАТ ГЕРОЯ
♦
ВЕ/ІИІ^ОЕ
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
ДОРОГИЕ МОИ
мальч_ишки
НА КРАЮ
СВЕТА

Р 2
ь га

В классе новенький!
новичке не было ничего примечательного.
Мальчик как мальчик. Невзрачный такой. Лобастый и на¬
коротко стриженный. Но с виду не тихий. Смотрит ровно,
напрямик. Уставится — так не переглядишь, сам сморг¬
нешь.
Пришел он в школу вместе с детдомовскими. Однако
одет в свое. Гимнастерка на военный лад. Но заметно, что
сшита на другого. Рукава подвернуты. Воротник вокруг
шеи — как обруч на палке. ІІа воротнике голубые полоски.
—	Под летчика вырядился, фы!.. Нацепил петлички! —
7

фыркнул толстый пучеглазый Федя Плинтусов, которого
в классе звали просто Плинтус.
На партах хихикнули.
Новенький внимательно посмотрел на толстяка и вдруг
смешно надул щеки.
Плинтус моргнул, засопел и разинул рот. Но тотчас же,
поперхнувшись, закрыл его.
—	Скушал на здоровье, — сказал новичок, усаживаясь
на заднюю парту, где было свободное место, рядом с мол¬
чаливым Колей Званцевым — тоже из детского дома.
Тихонький Званцев почему-то сразу заважничал и по¬
глядывал теперь на класс так, будто узнал что-то очень
интересное...
Звонок уже был, но в классе еще не угомонились — от
крика и возни парты ходуном ходили. Ребята всем своим
видом давали понять, что им дела нет до новичка. На него
будто и внимания не обратили. Но всем хотелось показать
себя новенькому с лучшей стороны. Поэтому девочки бе¬
гали вокруг парт, старательно визжа. А мальчики, схватив¬
шись у доски, тузили друг друга с преувеличенным рве¬
нием.
Упрямый новичок должен был видеть, что попал в
класс отчаянный...
Но тут в дверь, сам себя нахлестывая ремнем, влетел
с прискоком высокий чернявый мальчик. Между носом
и оттопыренной верхней губой у него были зажаты две
гусиные кисточки для кра¬
сок. Они торчали, как усы.
Чернявый и плечи даже дер¬
жал так, словно за ними рас¬
пласталась на скаку бурка.
—	По коням! — закричал
чернявый.
И все кинулись за парты.
Вошла учительница. Во¬
лосы у нее были седые, со¬
бранные в большой узел на
затылке. Но сама она двига¬
лась легко, и походка у нее
была совсем девичья.
Класс вскочил ладно и
вдруг. По тому, с каким удо¬

вольствием и треском выполнен был закон встречи, мож¬
но было догадаться, что учительница строга, но лю¬
бима.
—	Доброе утро! — сказала учительница таким неожи¬
данно молодым голосом, что новичок вскинул на нее удив¬
ленные глаза.
—	Драссте, Докия Ласьна!.. Здравствуйте, Евдокия
Власьевна! — хором закричал класс. — А у нас новенькии
в классе!
—	Знаю, знаю, садитесь! — Она стояла, опершись ла¬
донями о край стола, закинув голову, словно волосы оття¬
гивали ее назад, и оглядывала класс. — Садитесь, сади¬
тесь! — повторяла она.
Все опустились на места.
Но когда Евдокия Власьевна стала спрашивать фами¬
лию новенького, чтобы занести в журнал, и новичок под¬
нялся на задней парте и назвал себя, весь класс всколых¬
нулся...
—	Черемыпі, — негромко, но внятна произнес нови¬
чок.— Черемыш Геннадий, — отчетливо повторил он.
И, за исключением детдомовских, которые теперь тор¬
жествующе оглядывали класс, все разом обернулись к
задней парте.
—	Черемыш?!
—	У, какая у тебя фамилия знаменитая! — сказала
Евдокия Власьевна. — Не родственник тому? — Она пока¬
зала пальцем на потолок.
—	Это мой брат, — ответил мальчик, потупившись, и
так зарумянился, что даже стриженая макушка его поро¬
зовела сквозь колючую белесоватую стернь волос.
—	Вот как?! В самом деле!.. Родной брат! Это хорошо!
Это хорошо! Таким братом гордиться можно. И не только
тебе — всем нам. Ну, ребята, надо будет подтянуться. А то
если наш Черемыш так же быстро и высоко заберется в
науках, как его брат — в небе, то вам за ним не угнаться.
Ну, а теперь довольно шуметь. Тишина! Плинтусов, сядь!
Где твое место? Как это ты успел на задней парте очутить¬
ся? Это что за новоселье?
Багровощекий увалень оказался настигнутым после пе¬
ребежки. Плинтусу не терпелось расспросить новичка о его-
прославленном брате, и он решил незаметно подсесть к
Черемышу.
9

—	Я теперь тут навсегда буду сидеть, Евдокия Влась¬
евна* — закричал Плинтус.
—	Почему же вас там трое на парте?
—	Потому что, Евдокия Власьевна... новенький, вот,
Евдокия Власьевна, место занял... А я еще на той неделе
сюда собирался пересесть, Евдокия Власьевна. Ничего,
нам, Евдокия Власьевна, втроем не тесно, мы как-нибудь...
—	Марш, марш на место! — сказала Евдокия Власьев¬
на, хлопая рукой по столу. — Живо отсаживайся! Плинту¬
сов, это я тебе говорю. Что ты Званцева выселяешь с его
законного места? Это ты там лишний.
Плинтус с неохотой покинул парту Черемыша и Зван¬
цева и, переваливаясь, побрел восвояси.
—	Скопление мятежников рассеяно, — громким шепо¬
том возвестил чернявый.
Плинтус зло плюхнулся на свою парту. По классу по¬
бежали смешки.
—	Лукашин, — строго сказала Евдокия Власьевна, —
может быть, обойдемся без твоих примечаний?
Затихло. Но через минуту Званцев получил записку от
настойчивого толстяка:
«Колька! Давай меняться впересадку. Ты на мое место,
а я на твое. Тебе же выгода: у вас парта со скрипом. Как
урок, так двинуться нельзя. А с моего места даже каланчу
напротив видно. Жду ответа. Ф. П.».
Но Званцев, обычно такой сговорчивый, на этот раз
только язык показал.
—	Ладно, ладно! — погрозил ему Плинтус. — Припо¬
мнишь у меня...
Но тут его вызвала Евдокия Власьевна. Пыхтя и багро¬
вея, поплелся он к карте.
Черемыш тем временем поглядывал в окно. Тихий го¬
родок лежал за стеклами. Белесоватое северное небо. Све¬
жие бревенчатые срубы. Кирпичное здание с флагом и
портретами вождей на фронтоне: райсовет. Высокие ели
росли прямо на улице. Город был невелик. Бор смотрел
уже йз-за ближних домов.
Везли лес. Бревна, огромные рыжие стволы мачтовых
сосен, ползли на разъятых дрогах: от передка, где, правя,
сидел возчик, до задних колес — чуть не верста!
От окна новичка отвлек солнечный заяц. Заяц вспрыг¬
нул на парту, скользнул по гимнастерке, соскочил на сте¬
10

ну. Потом радужное пятнышко мазнуло Черемыша по
макушке. И все увидели, как в стриженых ершистых во¬
лосах забегали на мгновение оранжевые, красные, зеле¬
ные, фиолетовые искорки. Рядом тихо засмеялись. Новичок
огляделся и зажмурился: зайчик, слепя, задел его глаз,
вильнул, заметался и совсем погас. Но Черемыш, уколотый
лучом в глаз, заметил зеркальце, вспыхнувшее в руках
маленькой ученицы. Она быстро отвернулась, насмешливо
сморщив нос и передернув озорными колючими плечиками.
Это она донимала новичка. Солидная ее соседка, староста
класса, осуждающе качала головой. Но ей и самой было
смешно.
Вообще нелегко было в этот урок сохранить порядок
в классе. Все украдкой то и дело поглядывали на новичка.
Шутка ли сказать — родной брат Климентия Черемыша!
Кто бы мог подумать? Такой с виду неказистый, а брат!..
Евдокия Власьевна тем временем спрашивала незадач¬
ливого Плинтуса, стоявшего возле карты:
—	Ну, о чем ты читал сегодня к уроку, Плинтусов?
—	О реках Сибири,—убитым голосом отвечал Плинтус.
—	Ну, расскажи нам.
—	В Сибири есть реки, — начал Плинтус довольно уве¬
ренно, — они текут и впадают...
Молчание.
—	Ну, какие же это реки?
—	Реки в Сибири ужасно глубокие,—тяжело вздохнул
Плинтус.
—	А вот это какая река? — спросила Евдокия Власьев¬
на, тронув карту указкой.
Плинтус молчал, беспомощно водя пальцем по одной
из толстых синих прожилок на карте. Новичок поднял
РУку.
—	Ин-ди-гир-ка, — отчеканил новичок.
Правильно, Черемыш, — улыбнулась Евдокия Вла¬
сьевна.— Еще бы Индигирку тебе не знать: как раз на
трассе у брата была.
И все посмотрели на карту. Карта была потрепанная,
старая. На ней виднелись следы потайного карандаша,
слаоо начертавшего наименования «немых» городов и рек.
ьумага кое-где отстала от полотна, запузырилась и лопну¬
ла, ооразовав горы и возвышенности там, где значилась
равнина... се посмотрели на эту десятки раз виденную,
11

уже заученную карту и словно впервые разглядели ее, на
ней будто проступило что-то... Стали видны бесконечные
глухие дали тайги, километры, километры, километры про¬
сторов, и нескончаемые льды, и ветры, и расстояния...
И над всем этим провел в небе свой самолет Климен¬
тий Черемыш, знаменитый советский летчик.
Все посмотрели на карту и ужаснулись, как велика
земля, как труден был подвиг...
И это совершил брат вон того стриженого мальчика,
что сидел теперь на задней парте рядом с Колькой Зван¬
цевым.
Тоже Черемыш, только Геннадий, Гешка. И с виду
совсем обыкновенный мальчик. Пожалуй, Плинтус его
одной рукой одолеет.
—	Вот сколько славы у нас на карте, ребята, куда ни
посмотришь! — сказала своим певучим голосом Евдокия
Власьевна и задумчиво обернулась к доске.— Двадцать
семь лет я у этой карты стою... И я за это время измени¬
лась, и карта другая стала. И по всей этой карте мои вы¬
ученики живут, плавают, летают... Один уже академиком,
ребята, стал... А тоже у этой карты мне урок отвечал. Два
доктора разных наук есть. Капитан дальнего плавания,
летчики, машинисты, гидротехники... Новые города на эту
карту наносят, реки поворачивают, моря друг с дружкой
соединяют... И мне письма пишут, меня новой географии
обучают... Ученики мои...
Мягко и широко обвела своей легкой рукой учитель¬
ница большую страну, занявшую почти всю карту Европы
и Азии.
Брат того самого...
—	Вы знаете,— сказала Евдокия Власьевна, входя
после урока в учительскую,— новичок у нас в пятом «Б»,
ну, знаете, из детского дома, Черемыш. Так, оказывается,
брат того самого Черемыша, летчика.
Даже учителя все заинтересовались новичком. Они как
бы невзначай проходили мимо Гешки и приглядывались.
—	Только, пожалуйста, не выделяйте, не выпячивай¬
те его, сделайте одолжение,— твердил директор Кирилл
Степанович.— Хуже нет этого, тем более что он парень,
12

Это ты того Черемыша брат? — спрашивали
в сотый раа Геіику.

видно, еще не набалованный, скромница, и тго очень хо¬
рошо.
—	Удивляюсь немножко, — говорила Евдокия Власьев¬
на,— все-таки брат такого знатного человека и живет по¬
чему-то в детском доме. Неужели старший брат не может
его при себе в Москве держать?
Тут директор заявил, что отношения Гешки с его бра¬
том — дело частное. Мальчик — сирота. Переведен в ме¬
стный детский дом из города Н. В прежней школе поведе¬
ние и успехи его были отменные, а вмешиваться в личную
жизнь героев директор не намерен.
Весть о том, что в пятом классе «Б» будет теперь учить¬
ся родной брат летчика Черемыша, быстро обошла всю
школу. У дверей пятого класса «Б» вертелись, юлили
мошкарой пронырливые первоклассники. Сметая их на
ходу, делая равнодушные лица, в класс заглядывали со¬
лидные парни из старших классов. Всем хотелось погля¬
деть на брата героя.
—	Это ты того Черемыша брат? — спрашивали в сотый
раз Гешку.
—	Вот ловко — брат!.. А!..
—	Ты вон кто, оказывается! А мы сразу не догадались.
Толстый Плинтус не знал, как загладить свою утрен¬
нюю шутку насчет голубых петличек. Теперь всем было
понятно, откуда у новичка гимнастерка пилота.
—	Это здорово, что ты к нам поступил! — бубнил Плин¬
тус. — У нас ребята один к одному... елка к елке, лес
строевой.
Староста класса Аня Баратова подошла к новичку.
—	Вы сами тоже летали когда-нибудь? — спросила
Аня.
—	Приходилось,—ответил Черемыш,— на «П-5».Но,—
добавил вдруг Гешка другим, поучающим голосом, — само¬
леты различных типов, как и различные лошади, ведут
себя также различно. В первое время летайте на новом
для вас самолете особенно осторожно.
Он выпалил это без единой запинки, как заведенный.
Даже не передохнул ни разу. Аня, староста, с уважением
глядела на него. Где ей было догадаться, что Гешка жарит
наизусть из авиационного учебника! Там эта фраза была
напечатана курсивом.
—	Эх, вот бы мне полетать хоть крошечку! — восклик¬
14

нула маленькая Рита — та, что задирала Гешку зайчиком
от зеркала.
—	О, — передразнил ее лупоглазый Плинтус, — а сама
бы скорее вниз запросилась!
—	И ничего подобного бы, не запросилась! Это сперво-
началу только наверху страшно кажется... А я бы первый
разок попросилась не совсем высоко...
—	Лихачество на небольшой высоте может привести
к тому, что вашим друзьям придется отнести цветы на
вашу могилу, — заводным голосом сказал Гешка.
Плинтус только глаза еще больше выпучил. Он был
подавлен зловещей ученостью новичка.
—	А Плинтуса даже и самолет не поднимет, — сказа¬
ла Аня.
Аня Баратова была рослая девочка. Правда, она была
лишь на полголовы выше Гешки, но ему показалось, что
Аня смотрит на него свысока. Однако он не отвел глаз.
Его заинтересовала Анина прическа — баранчиком, как
назвал Гешка про себя. Косы у Ани были свернуты по бо¬
кам головы в ниде наушников. Прическа эта показалась
Гешке ужасно смешной. Найдя у старосты класса эту
слабую сторону, Гешка успокоился и снова почувствовал
свое превосходство. Тут Аня спросила, почему он не живет
в Москве у Климентия.
—	На то есть «почему», только долго объяснять, — ска¬
зал, замявшись, Гешка, и все увидели, что Гешка что-то
скрывает. — С квартирой у него еще не налажено. Он в
общежитии летчиков. Это раз. Дома он почти не бывает,
летает все... Да и так, вообще... Но он мне часто письма
пишет.
И Гешка вынул из сумки надорванный конверт с пись¬
мом. На конверте был московский штемпель, и внизу ре¬
бята прочитали обратный адрес: «Москва, Авиагородок,
Кл. Черемыш».
Все хотели непременно потрогать драгоценный кон¬
верт. Восхищались почерком.
Красиво пишет, с толстым нажимом, — оценил
Плинтус. — А про чего он пишет? Прочти.
Все возмутились, замахали на него руками.
—- Вот дурной Плинтус! — сказала Аня.
Но Гешка оценил эту деликатность новых товарищей.
—	Любознательность послужила причиной многих
15

открытий, — произнес он, сам вынул из конверта письмо
и, загнув листок, показал его.
«Прости, что я тебе редко пишу, Геша. Сейчас рабо¬
таем ночи напролет. Сдаем новое правительственное зада¬
ние. С комнатой обещают мне в скором времени наладить.
Этот год еще поживи так, а потом пора и снять тебя с
государственного кошта. Ну, учись хорошенько. Будь
здоров, браток. Кл. Черемыш».
—	Счастливый! — говорили ребята и с завистью погля¬
дывали на мальчика, стараясь отыскать в нем печать слав¬
ного родства.
Воеплеш Черемыш
Не было в классе, не было в школе, не было во всем
городе Северянске, да и во всей стране не было человека,
который бы не знал, кто такой Климентий Черемыш. Ге¬
рой Советского Союза, военный летчик майор Черемыш
прославился еще на Дальнем Востоке.
Тогда Красная Армия дала немногословный и поучи¬
тельный урок белокитайцам и бандитам, захотевшим по-
разбойничать на Китайско-Восточной железной дороге.
Оглушительным ударом ответила на дерзость врага
Особая Дальневосточная Красная Армия. Среди отличив¬
шихся в этой операции был и молодой военлет Климентий
Черемыш.
Он был ранен. Его привезли в Москву. Знаменитейший
хирург вынул у него из груди пулю. А потом в незабывае¬
мый, ослепительный и торжественный кремлевский вечер
на зажившей груди Черемыша появился первый орден.
Года три Климентий был летчиком-испытателем. Он
водил в небо на первый воздушный экзамен новые боевые
машины. Затем стало известно, что он награжден вторым
орденом. «За особые заслуги в деле укрепления оборон¬
ной мощи страны и образцовое выполнение специального
правительственного задания» — так было написано в га¬
зете.
Вскоре имя его прогремело по всей стране в сверхре-
кордном, сверхдальнем арктическом перелете. Он получил
звание Героя Советского Союза, стал одним из самых луч¬
ших летчиков Красного Воздушного Флота, одним из са¬
16

мых знатных людей в стране. Вся страна повторяла корот¬
кие и веселые радиограммы Климентия с борта самолета:
«Мотор — как часы. Летим — как по-писаному. Прочее
соответственно».
«Прочее соответственно» — так кончались все сообще¬
ния с самолета. Эти два слова обозначали, что люди креп¬
ки, приборы точны, настроение отличное, все обстоит как
нельзя лучше.
Климентий был неутомим. Он брался за самые трудные,
самые ответственные задания. Он, если требовалось, летел
в самые глухие и далекие углы страны, вывозил заболев¬
ших зимовщиков с островов, с кораблей, зажатых льдами.
Ставил рекорды скорости. Он работал весело и быстро.
Отмахивался от назойливой славы. А в дни больших народ¬
ных праздников его бешено ревущая, почти неуглядимая
машина первой врывалась в праздничное небо над Красной
площадью. Забравшись на огромную высоту, багровый кур¬
гузый самолетик, похожий на оперенный бочонок, стрем¬
глав свергался вниз, куролесил, кувыркался и снова шести¬
сотметровым швыркам, по отвесу, возносился вверх.
Воздух вокруг был полон гремящего воя. Мотор с дис¬
кантового минора переходил на басовый мажор.
А на земле люди, задирая кверху головы и ежась, ди¬
вились неистовому искусству высшего пилотажа, великим
мастером которого слыл Климентий Черемыш.
Вот какой брат был у Гешки!
Класс и его родственники
Все завидовали ему. Мальчики вообще любят хвастать¬
ся своими старшими братьями. И каждый хотел иметь чем-
нибудь примечательного старшего брата. Это была пого¬
ловная мечта. «Вот у меня брат!» — слышалось то и дело
в классе. «У меня брательник, знаешь, он на заводе пер¬
вый. Ему к Октябрю велосипед премировали».
И даже толстый Плинтус, старший брат которого был
замечателен лишь тем, что превосходил по объему млад¬
шего, похвалился однажды:
Это что! Вот у меня брат, так он может два батона,
халу и кило ситного зараз съесть!
2	Л. Кассиль, т. II

Другие рассказывали, что у них братья инженеры, вра¬
чи, пограничники. У Коли Званцева брат был художник.
Миша Сбруев хвастал, что у него двоюродный брат —
конный милиционер. У Ани Баратовой старшая сестра —
химичка в Ленинграде. Впрочем, мальчики, мечтавшие о
знаменитых старших братьях, сестер в счет не брали.
Однако в разговорах о братьях й сестрах выяснилось,
что почти у всех есть родство с замечательными людьми.
Люди эти были, может быть, и не очень знатные, но просто
хорошие советские люди, работящие, нужные, живущие
весело и интересно; конструкторы, сталевары, учителя,
мастера, комбайнеры, артисты. Но все это, конечно, не
уменьшало славы Гешки Черемыша, старший брат кото¬
рого был прославлен на весь мир. Тут уж и спорить было
нечего... Просто вот так уж повезло парню из пятого клас¬
са «Б» в третьей северянской средней школе-десятилетке.
Пятый класс «Б» гордился Гешкой. Действительно, не
в каждом классе учится брат такого героя! Для всей стра¬
ны был летчик майор Климентий Черемыш, а для Гешки-
ных одноклассников — «Черемыша из нашего класса брат..,
Гешкин брат...».
И, когда почтальон Валенюк проходил утром мимо шко¬
лы, ребята выбегали навстречу ему и кричали:
—	А Черемышу нет?
—	Есть — заказное спешное, — неизменно отвечал
почтальон, —■ только еще чернила не просохли. В Москве
лежит, сохнет.
Но изредка действительно оказывалось письмо из Мо¬
сквы. Ребята вносили в класс, вырывая друг у друга,
конверт, в обратном адресе которого значилось: «Кл. Че¬
ремыш». Гешка никогда не читал письма в классе. Он
уносил к себе в детский дом и там, в укромном уголке, за
печкой, прочитывал.
—	Ну, что пишет? — интересовались на другой день
ребята. — Никуда не летит?
Но Гешка отмалчивался.
Так каждое письмо окутывалось некоей тайной. И во¬
обще ребята чувствовали, что в отношениях между Гешкой
и его знатным братом есть какой-то секрет, который Гешка
ни за что никому не выдаст. Впрочем, он охотно рисовал
для ребят цветными карандашами портреты своего брата.
У него была богатейшая коллекция фотографий знамени¬
18

того летчика. Он аккуратно
вырезал их из журналов.
У Климентия на портретах
был просторный лоб и широ¬
ко поставленные глаза. От
этого меж бровей, над перено¬
сицей, выпирал выпуклый
треугольник, и глаза смотре¬
ли упрямо, широким и зорким
оглядом. Климентий Чере¬
мыш, коренастый и смуглый,
улыбался, выглядывал из лю¬
ка самолета, кого-то привет¬
ствовал.
И слава брата была так
неотделима от Гешки, что
даже Евдокия Власьевна го¬
ворила иногда на уроках:
—	Черемыш, Черемыш,
сиди как следует! Ай-ай-
ай!., Стыдно! А еще брат героя! Не подобает тебе...
Иногда это становилось даже скучным. Хочешь нѳ хо¬
чешь, а надо хорошо заниматься. Неловко, если брат героя
и вдруг будет отстающим. Нельзя было участвовать во
многих проделках ребят. Неудобно — скажут: брат такого
героя, а хулиган, фамилию позоришь... Ничего не поде¬
лаешь — раз уж вышел из такой геройской семьи, так
«прочее соответственно» должно быть: изволь и сам соот¬
ветствовать высокому родству!
Вольные хоккеисты
Но Гешка Черемыш завоевал уважение товарищей в
школе не толькой своей фамилией. Одной фамилией циче-
го бы он не добился. Первые дни, правда, все охали. А по¬
том понемножку привыкли. Брат так брат. Что уж тут
такого?!
Но едва открылся в городе каток, слава Гешки снова
загремела по классам. На коньках «снегурочка» он обогнал
самого Лукашина. А Лукашин слыл чемпионом школы от
19

первого класса «А» до пятого «Б». И бежал он на настоя¬
щих «норвегах». К тому же Гешка оказался добрым хок¬
кеистом.
А в городе Северянске, близком к морозным краям на¬
шей страны, зима была ранняя и долгая. Все очень уважа¬
ли русский хоккей, летучую и искристую игру — борьбу
за маленький пробковый мяч в вихре льдистой пыли, в
высверках стали и стуке клюшек...
И вот оказалось, что Гешка Черемыш — замечатель¬
ный хоккеист. Он играл нападающим на правом крае и
обладал редким умением бить с ходу точно по воротам.
Никто не умел так внезапно, на бегу отставив одну ногу
в сторону, резнув лезвием с полного разгона лед, застопо¬
рить на месте и, завертевшись, мгновенно взять обратный
разбег.
Кроме того, Гешка уснащал свои разговоры на катке
множеством летных выражений.
—	Клюшку на себя! — командовал Гешка. — Заходи
на удар! — распоряжался он.— Сажай на три точки!
Есть!.. Впритирочку!
Это нравилось хоккеистам. Игра приобретала боевую
значительность. Гешку на катке оценили.
Зима в Северянске наступала рано, и в то время как
в Москве еще доигрывались на взмокшей траве стадионов
осенние матчи в футбол, в Северянске на подмерзших пру¬
дах и лужах уже появлялись вольные и дикие хоккеисты,
гоняя по льду все, что попадалось под клюшку, будь то
старая галоша или смерзшаяся навозная лепеха.
Старшеклассники играли в юношеских командах горо¬
да. А в школе были две свои «вольные» хоккейные коман¬
ды. В первой капитаном вскоре стал Геша Черемыш, во
второй... Вторая команда была «девчачья», как называли
ее в школе. Организовала ее Аня Баратова. Аню Баратову
дразнили в школе «мальчишницей», потому что она оди¬
наково хорошо и просто водилась как с девочками, так и
с мальчиками. И ни Гешке, ни Плинтусу, ни тихонькому
Коле Званцеву, ни воинственному задире Лукашину ни¬
когда не приходило в голову подразнить Аню, как других
девчонок. Она была своя. С ней было интересно.
Команда Ани Баратовой была сколочена еще за год до
поступления Гешки в школу. Девочки сперва шли неохот¬
но, стеснялись, говорили, что хоккей — это «мальчишья»
20

игра. Но успехи «девчачьей» команды сделали школьниц
героями катка.
А зимами каток был центральным местом в городе. Ка¬
ток устраивали на реке, огораживая флажками, вехами,
а со стороны берега — легким временным палисадом уча¬
сток замерзшего русла. И Аня Баратова добилась своего.
Девочки, которые и прежде отлично катались на коньках,
раздобыли теперь кустарные клюшки и вскоре стали та¬
кими же азартными игроками, как и мальчики.
Еще в прошлом году команда Ани Баратовой вышла
на первое место среди девочек Северянска. Но все же маль¬
чики относились к хоккеисткам пренебрежительно, считая,
что «девчачий хоккей — это не игра, а один писк»...
Ш спыт аиие
Однажды радио, а потом газеты принесли из Москвы
весть, что Герой Советского Союза летчик майор Климен¬
тий Черемыш один отправился в новый неслыханный бес¬
посадочный перелет Севастополь—Чукотка. Наискось че¬
рез всю страну — из угла в угол! На одноместном
скоростном самолете. Сквозь осенние ливни юга, напролом
через туманные заморозки средней полосы и метели таеж¬
ной зимы. Когда в школе узнали об этом, Климентий Чере¬
мыш летел уже над предгорьями Урала.
На большой карте красной ниткой, приколотой булав¬
ками, обозначили маршрут перелета. Вдоль нее передви¬
гали флажок. Вечером пришло известие, что Черемыш
летит над тайгой. Потом связь с летчиком оборвалась. Фла¬
жок на карте остался непередвинутым...
Утром Гешка пришел в класс осунувшийся и молчали¬
вый. Ребята боялись взглянуть на него. Климентий Чере¬
мыш исчез в бездонных далях Восточной Сибири.
—	Ты только, Геша, не волнуйся, прежде всего, — го¬
ворила Аня. — Я вот почему-то уверена...
Конечно, мало ли что, —начал толстый Плинтус. —
Может быть, знаешь чего? Может, вдруг атмосфера не про¬
пускает там радио. А потом пропустит, и мы узнаем.
«Атмосфера, атмосфера»! — сказал Гешка. — В го¬
лове у тебя, видно, атмосфера!
21

Начались уроки. Но учителя и ребята то и дело погля¬
дывали на крайнюю заднюю парту, где сидел, опустив
голову, Гешка Черемыш, брат летчика, сгинувшего в без¬
людной студеной глухомани Севера.
Учителя не вызывали в этот день Гешку. Перед пись¬
менной по математике сам директор справился, как он
себя чувствует, не освободить ли его от работы. Но Гешка
упрямо заявил, что хочет решить задачу, и наотрез отка¬
зался от поблажек.
Задачка была не очень трудная, хотя и запутанная. Ре¬
шать ее нужно было осмотрительно, со вниманием. А Геш¬
ка никак не мог собрать свои мысли. И Званцев видел,
что сосед его рисует на промокашке самолеты... Много
самолетов... А на страничке раскрытой тетради по матема¬
тике у Гешки по-прежнему ничего не было, кроме условия
задачки. Званцев хотел подсказать Гешке решение, но тот
зло отмахнулся.
Скоро почти все решили задачку. Сдав тетради учите¬
лю, ребята выходили из класса, оглядываясь на Гешку.
Гешка по-прежнему сидел за партой, не подымая головы.
Вот уже и Плинтус кончил. А Гешка все еще решал за¬
дачку в опустевшем классе.
—	Ну, как Гешка там? — спрашивали ребята у Плин¬
туса, вышедшего в коридор.
Плинтус только рукой махнул.
—	Не повезло сегодня братьям, — сказал остряк Jly-
кашин, — и этот завяз... без вести пропал.
Его чуть не отколотили.
—	Тебе что, смешно?
—	Ну, уж пошутить нельзя...
—	Нашел чем шутить!
Ребята теснились у дверей класса, заглядывали через
замочную скважину — как там Гешка Черемыш... Пыта¬
лись даже подсказать ответ задачи. Не заметили, что по¬
дошел директор Кирилл Степанович.
—	Это вы там кого через замочную скважину в науку
вытягиваете? — раздался вдруг его низковатый голос, и
все шарахнулись от двери.
А Кирилл Степанович подошел, плотнее прикрыл дверь
в класс и, обернувшись к смущенным ребятам, продол¬
жал:
*— Говорят вам, говорят, что у нас двери в науку для
22

всех широко раскрыты, а вы все сквозь щелочку хотите
знание подсовывать. Тесновата щелочка для науки. По¬
шли бы вы лучше погуляли, чем тут толкаться да шеп¬
таться.
Директор ушел в учительскую, а ребята, ненадолго
отошедшие от двери, как только он скрылся, снова все, как
один, не сговариваясь, слетелись к дверям. Каждого выхо¬
дившего из класса сейчас же осаждали расспросами:
—	Ну, как Гешка? Выходит у него?
А тот, легонько отдуваясь после усилий, потраченных
на решение задачи, и сообщив, что Черемыш все еще ре¬
шает, шепотом спрашивал в свою очередь:
—	Икс чему равен? Тридцать два?
И, успокоенный тем, что ответ у него сошелся с дру¬
гими, сам начинал заглядывать в класс, на Гешку.
Вышел Миша Сбруев, потный и взъерошенный... Вид
у него был такой, что никто даже не спросил уже про
Черемыша.
.— Решил! — торжественно объявил Сбруев.
—	А у тебя что получилось? — поинтересовалась Аня.
—	У меня получилось, — отвечал Сбруев, — сто три¬
надцать да еще там с дробью...
Поднялся шум, приглушенный хохот у дверей. Аня,
зажимая ладонью рот, махала на всех рукой. Но тут
Ьиезапно открылась дверь класса, и показался усталый
Гешка.
Все кинулись к нему:
—	Решил?
Гешка только кивнул утомленно.
У тебя чему икс равен? — не мог успокоиться
Сбруев.
—	Тридцать два, — сказал Гешка. — А что?
—	Молодец, Гешка! Правильно!.. Верно решил! — об¬
радовались ребята.
У всех словно от сердца отлегло.
А перед четвертым уроком, когда уже был звонок и в
классе все расселись по местам, появилась вдруг, не по
расписанию, Евдокия Власьевна. Помолодев от волнения,
придерживая падающую прическу, стремительно подошла
она к парте, где сидел Гешка. И на парту упала ее
шпилька.
Ну, Черемыш, поздравляю! Брат благополучно сел
23

на Чукотке. У него было повреждение радиостанции. Те¬
перь с ним связались. Все в порядке. Новый рекорд!
—	Что! Я ведь говорила! — закричала Аня и повисла
на шее у Евдокии Власьевны.
—	А я нет? — забасил Плинтус. — Я говорил, сквозь
атмосферу не слышно...
И все в классе зааплодировали, закричали «ура» и ста¬
ли хлопать друг друга по спинам, а Плинтус, надув свои
румяные щеки, бил по ним, как по барабану. Евдокия
Власьевна смеялась со всеми и затягивала на затылке
узел волос.
А Гешка вдруг схватился руками за щеки и выбежал
из класса в коридор.
Евдокия Власьевна нашла его через несколько минут
в углу коридора, у окна. Он облокотился на подоконник и
стоял, приплюснув нос к холодному стеклу.
—	Ну, успокойся, Черемыш,— сказала Евдокия Вла¬
сьевна,— чего уж сейчас-то...— И положила руку на его
стриженую макушку.— Ведь все уже прошло, все уже
в порядке. И прочее соответственно... как говорят летчики.
Так чего же ты?

Кандидат
В те дни по всей стране начали готовиться к выборам
в Верховный Совет СССР. Страницы газет заполнились
именами и портретами кандидатов. Здесь были уже давно
прославленные, большие люди страны. Встречались и но¬
вые, еще малоизвестные. Но в своих краях они были зна¬
мениты, и народ призывал доверить им дело и власть.
Раз утром Аня Баратова принесла в класс районную
газету и разложила ее на парте у Гешки. И толстый Плин¬
тус басовито и торжественно прочел, что колхозники села
Холодаева выдвинули кандидатом в депутаты Верховного
Совета от Северянского округа своего знатного земляка,
Героя Советского Союза Климентия Черемыша. И с этого
дня на предвыборных собраниях и митингах в городе Се¬
верянске не стихали овации в честь героя. Северянцы еди¬
нодушно призывали отдать звание своего представителя
в Верховном Совете отважному лётчику.
—	Ну, — говорил Гешке директор Кирилл Степанович,
озабоченный и вечно спешащий на свой участок, — смотри,
брат героя, не подкачай теперь. Я председатель избира¬
тельной комиссии. В члены правительства братца выби¬
рать будем. Чувствуешь, почет какой? Так ты, Черемыш,
уж не подведи. Как хочешь, а должен теперь на круглых
«отлично» идти, иначе нельзя. Не мыслю просто иначе...
А то всю ты мне работу подорвешь. Брат героя-кандидата
должен быть отличником. Это само собой напрашивается.
Так-то, ничего не поделаешь! Государственное дело. Дер¬
жись, Черемыш Геннадий, держись, брат героя!
А ребята тревожились, как бы вдруг другой какой-
нибудь округ не перехватил героя. И приставали к Гешке,
чтобы он написал брату письмо в Москву и упросил его:
пусть дает согласие баллотироваться от Северянского
округа.
Напиши, Геша... Три кино есть, лесопилка электри¬
ческая, тротуар диабазовый... В горсаде летом фонтан вы¬
ше крыши брызгает. По сплаву сто двадцать четыре про¬
цента выполнено. И по хоккею, не забудь, первое место во
всем крае. Ты уж окажи нам знакомство.
ешка обещал непременно написать об этом. И вскоре
стало известно, что Климентий Черемыш дал свое согласие
25

баллотироваться в Северянском округе. А в письме, напе¬
чатанном в районной газете, герой-летчик благодарил' за
высокую честь и доверие. И он обещал гражданам Севе-
рянска, своим избирателям, что через месяц приедет са¬
молично в Северянск.
Когда сообщили об этом Гешке Черемышу, заметили,
что он как бы встревожился.
—	Ты что же, Геша, не рад разве? — спросила Аня
Баратова.
—	Что значит — не рад? — сказал Гешка. — Странное
дело, очень рад!
Но с этого дня стали примечать в нем какую-то пере¬
мену. Он сделался неряшлив, рассеян. На уроках он смо¬
трел в окна, думал, видно, о чем-то другом, отвечал невпо¬
пад на вопросы преподавателя. Он стал теперь уединяться
от товарищей, нагрубил ни с того ни с сего Ане, просил не
соваться в его дела, когда Аня как староста хотела узнать,
что с ним происходит. Потом он поссорился с Плинту¬
сом и едва не подрался с ним на катке из-за ключа от
коньков.
—	Я не погляжу, чей ты там брат, а как дам вот, так
живо у меня об лед загремишь! — напирал на него Плин¬
тус.
Верный Коля Званцев еле разнял их.
Гешка даже и на хоккейные тренировки стал опазды¬
26

вать; едва раздавался последний свисток вожатого-физ-
культурника, он тотчас отвинчивал коньки и, прихватив
клюшку, уходил с катка. В классе он получил уже три
«посредственно» и два «плохо». И когда Евдокия Власьев¬
на попыталась переговорить с ним по душам, он надерзил
ей и просил оставить его в покое. Он стал вялым, ничто
его как будто уже не интересовало — ни школа, ни каток,
ни предстоящий приезд брата. Чтобы как-нибудь его рас¬
тормошить и подзадорить, Евдокия Власьевна придумала
вот что.
—	Слушайте, девочки! Что у нас такое с Черемышем
творится, в толк не возьму, — говорила учительница Ане
и ее товаркам. — А ну-ка, примитесь за него...
—	С ним просто невозможно, Евдокия Власьевна!..
—	А вы попробуйте. Я бы на вашем месте знаете что
сделала?..
Ане давно уже хотелось проучить зазнавшихся хоккеи¬
стов. И, зная, что Гешка гордится успехами своей команды,
она, по совету Евдокии Власьевны, вызвала мальчиков
на матч. Мальчики сперва подняли ее на смех:
Вы! Писклявая команда!.. Соображаете, на кого за¬
махнулись?
Боитесь, значит, — сказала Аня спокойно.
Было бы чего бояться! — закричали хоккеисты. —
Іолько писком вашим уши засорять!
27.

—	Пять минут визг — и команда вдрызг, кто куда! —
захохотал Плинтус.
—	А это мы еще посмотрим, кто запищит, — не уни¬
малась Аня. — Трусите просто.
—	При чем тут «трусите»! — взъерепенились хоккеи¬
сты. — Просто возиться с вами никакой охоты нет. Вас
чуть тронешь клюшкой, так вы жаловаться Евдокии Вла¬
сьевне побежите.
Но Евдокия Власьевна, которая была в заговоре с де¬
вочками, добилась у директора разрешения устроить това¬
рищеский матч с условием, что играть будут не долее
получаса, с перерывом, и что капитан Черемыш даст слово,
что мальчики играть будут вежливо. Пришлось вызов
принять.
Вызов принят
Расчет Ани Баратовой оказался верным. Гешка стал
походить снова на прежнего Гешку. Вызов Ани Баратовой
раззадорил его: «Думает, я уж вовсе конченый. Ладно,
ладно...»
—	Надо постараться будет... всыпать им штук пятна¬
дцать с пылу, с жару, горячих,—говорил Гешка своим
хоккеистам. — Кладу две минуты на гол...
И команда его усиленно готовилась к матчу. Девочки
тоже неутомимо тренировались. Они собирались на ма¬
леньком прудике в городском саду, недалеко от кино. Воз¬
вращаясь с реки, мальчики нарочно заворачивали в город¬
ской сад й, пройдя к пруду, дразнили Аню Баратову и ее
подруг. А Плинтус раздобыл раз на свалке дохлую кури-
цу, бросил ее на лед под ноги хоккеисток, крича:
—	Вам разве мячом играть! Вам дохлую курицу гонять
надо, а вместо клюшек — веник. Хотите, принесу?
—	Проходите, проходите! — кричала Аня. — Нечего
вам тут подсматривать, как мы тренируемся!
—	Увидим, из кого еще перья полетят, — звонким ути¬
ным голоском поддерживала ее маленькая вертлявая гол-
киперша Рита.
И девочки очень обидно визжали от хохота. А Плин¬
тус затыкал уши пальцами и жмурился.
За два дня до матча стало известно, что завтра прибы¬
28

вает Климентий Черемыш. Городок приукрасился, чтобьі
встретить честь честью своего избранника. На каждом
углу Гешка видел портреты своего брата. Брат в упор и
лукаво смотрел на него сверху. Портреты парусили на
ветру, и герой на полотнищах то хмурил брови, то улыбал¬
ся братишке. В эти дни Гешка стал юпять угрюмым и
неразговорчивым. Он избегал товарищей, а на катке, когда
болтливый Плинтус начинал вспоминать: «Вот здорово,
Гешка! Значит, послезавтра брата увидишь опять...» —
Гешка обрывал его:
—	А ну, ребята, давай без посторонних разговоров!
Тренироваться так тренироваться... А то девчата возьмут
да и... Знаешь, как в книге написано: вода мягка, пока вы
сильно об нее не ударитесь...
В школе он совсем отбился от рук. Домашних заданий
не готовил. На уроках не слушал, огорчая до слез Евдокию
Власьевну. И в довершение всего нагрубил директору,
когда тот отчитал Гешку за плохое поведение. Директор
Кирилл Степанович пригрозил, что напишет письмо Кли¬
ментию Черемышу. Пусть герой знает, какой брат у него
растет. «Ну и пускай знает!» — не сдавался Гешка. Ди¬
ректор вспылил и действительно написал такое письмо,
заклеил его в конверт и отдал Гешке.
—	Вот, сам вручишь. А мне с тобой толковать, видно,
нечего,— сказал директор.
Он был очень добрый и чест¬
ный, но вспыльчивый человек,
а Гешка его сильно рассердил.
И, кроме того, Кирилл Степа¬
нович в эти дни очень занят ра¬
ботой на участке избирательной
комиссии, голова и без того едва
не лопалась от забот. И он не
подозревал, что произойдет с
письмом.
В школе тоже готовились к
встрече героя. Решено было, что
после уроков школьники вместе
с гражданами Северянска пой¬
дут к вокзалу. Поезд приходил
в пять часов вечера.
Но в этот день Гешка исчез.

Он ушел рано утром из детского дома, захватив книж¬
ки, коньки и клюшку. Товарищам он сказал, что выходит
пораньше, чтобы успеть зайти к Ане Баратовой и взять
краски. Он обещал написать большую афишу о предстоя¬
щем матче. Но в школу он не явился. Не пришел он и ко
второму уроку. Евдокия Власьевна несколько раз справ¬
лялась у дежурного по классу о Гешке. Она была очень
встревожена. Директор ей сказал, что он вчера дал Гешке
письмо для брата и тот, видно, испугался предстоящей
встречи.
Евдокия Власьевна всплеснула руками:
—	Ну как это можно! Ведь он так обожает брата... Ах,
Кирилл Степанович, право, как это вы так! Ну вот видите,
что получилось теперь. Надо же учитывать: у мальчика
было очень тяжелое детство. Он уже из одного детдома
бегал. Ну, вот теперь как быть? Брат приедет — спросит.
Что 2ы скажем?..
В детдоме тоже все были переполошены исчезновением
Гешки. Но о письме там никто не знал.
Встреча
Вокзал был украшен флагами, еловыми ветками.
«Привет нашему кандидату! — было написано на длин¬
ном красном полотнище, которым хлопал морозный ве¬
тер. — Да здравствует Климентий Черемыш, доблестный
сын социалистической Родины и ее Красной Армии!»
Школьники подбежали к краю перрона и вглядывались
в даль. Транзитный ветер дул мимо станции, вдоль путей.
Внизу, на рельсах, попрыгивали воробьи.
Потом из-за водокачки показался поезд. Шумно отфыр¬
кивался заиндевевший паровоз. Воробьи вспорхнули, усту¬
пив ему место. Паровоз торжественно протрубил и не успел
замолкнуть, как его вступление подхватил оркестр. На
перроне стало тесно.
Все закричали «ура» и захлопали. Школьники подпры¬
гивали, как воробьи, чтобы через головы разглядеть героя,
и первыми заметили его, мелькнувшего за зеркальными
стеклами.
«— Вон он! Вон он!
30

Все закричали, «ура».,*

И герой вышел из дверей вагона, веселый, белозубый,
коренастый. Одной рукой, в меховой перчатке, он взялся
за медные поручни, матовые от мороза, другой сделал под
козырек. Ребята первым делом разглядели майорские
нашивки на рукавах шинели. Их только огорчало, что
герой не прилетел на самолете, а приехал, как все, поез¬
дом, словно пассажир просто... Лицо героя тоже сперва
показалось слишком маленьким. На портретах оно было
огромное. И орденов на летчике не было. Они, видно, скры¬
вались под шинелью, на гимнастерке...
—■ Похож как на нашего Гешку! — сказал Плинтус,
карабкаясь на фонарный столб, чтобы лучше разглядеть
героя.
—	Чем похож? — спрашивали ребята снизу.
—	Ну так, вообще, сходство имеет, —отвечал сверху
Плинтус, — ну вот нос, например, в точности...
—	Совсем как у Гешки: посередке лица, — смеялись
ребята.
Кто-то дернул Плинтуса за ногу, и он свалился со стол¬
ба на снег.
—	А Гешки самого нет и нет, — вздохнул Званцев.
Люди поднимались на легкую дощатую трибуну. На¬
чались речи. Герой прикладывал руку к козырьку и с доб¬
рой, смущенной улыбкой слушал приветствия.
Ане Баратовой поручено было сказать приветственное
слово от школьников Северянска. Она поднялась на трибу¬
ну, не чуя под собой ног, и чуть не споткнулась на сту¬
пеньке. Пар от дыхания поднимался со всех сторон. Сквозь
него Аня видела раскрасневшиеся лица. Толстый Плинтус
вдали одобрительно подмигивал ей.
—	Дорогой товарищ Черемыш, — начала она, — мы,
школьники Северянска, и все пионеры и вообще все ребята
очень рады, что такой, как вы, являетесь герой...
Она говорила и чувствовала, что заглатывает слова, и
морозный воздух жег ей горло. Она говорила и боялась,
что летчик остановит ее и спросит: «Ну хорошо, а где же
мой брат Гешка?»
Но летчик ничего не спросил, не перебил Аню. Он вы¬
слушал ее речь до конца и сам попросил слова. И, когда
все наконец угомонились, он густым негромким голосом,
слегка напирая на «о», сказал:
—	Вот что, товарищи, родные мои земляки! Я ведь тут
32

недалеко, в Холодаеве, родился. Вы это, товарищи, напрас¬
но ѵж так меня восхваляете. Тут дело не во мне. Я же не
сам по себе вот такой стал. Кому я обязан всем, товарищи?
Партии я обязан. Это прежде всего. Коммунистической
партии. И нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Вот кто меня воспитал и создал. Понятно? И вам всем обя¬
зан, товарищи, тоже. Я так скажу, что все мы с вами, как
говорится, одним миром мазаны, одной нашей великои
семьи питомцы, все мы кругом друг другу здесь родня. Вон
как ребятишки теперь говорят — друг дружкины мы. Вот
как я полагаю.
Тайна раскрывается
Когда Аня вернулась домой, она, как всегда, заглянула
в почтовый ящик на дверях, нет ли чего. Писем она ни от
кого не получала. Но отцу присылали журнал из Москвы.
На этот раз в ящике оказался маленький конверт, склеен¬
ный из обертки от тетради. Он был адресован ей, Ане Ба¬
ратовой. Она узнала почерк Гешки: круглые большие
буквы с толстым нажимом, как у брата.
«Аня, добрый день. Прошу, пожалуйста, тебя прийти
сегодня вечером в 8 часов в горсад за каток, где летом
музыка сидит. Есть очень важное скорое дело. Никому нѳ
говори. Я буду ждать. Не думай что-нибудь такое, я без
глупистики. Но тебе я доверяю».
«Что еще такое, что за тайны такие?» — рассерди¬
лась Аня, или, вернее, подумала, что она очень сердита.
А на самом деле обрадовалась, что Гешка нашелся. И, мо¬
жет быть, наконец, она узнает, почему Гешка так изме¬
нился за последнее время. Вероятно, тут есть что-нибудь.
Она отпросилась из дома. Ей пришлось сказать, что она
идет по делу в школу.
Было морозно. Месяц скользил между облаками, сере¬
бряный, острый, словно конек. Зернистый блеск роился
в воздухе. И даже в черных тенях на снегу что-то искри¬
лось, как антрацит.
В городском саду, занесенном снегом, было пустынно
и жутко. С сухих веток опадали длинные, ломающиеся
в воздухе бархатки инея. Елки протянули обремененные
снегом ветви. Казалось, многолапые белые медведи встали
33

вокруг на дыбы. Далеко с речки, с катка, доносилась му¬
зыка, а здесь, в аллее, никого не было и стояла та особая,
ватная тишина, которая бывает зимой в лесу.
—	Баратова! — услышала Аня и обернулась, вздрог¬
нув. — Это я.
—	Ну, что еще за новости? Куда ты делся? ^ накину¬
лась она на Гешку. — Там все в детдоме и в школе с ума
посходили, ищут тебя. Что это еще за тайны такие? Просто
глупость!
—	Если глупость, так чего же ты пришла?
—	Уж не твое дело, почему пришла! Развел секреты,
а теперь мерзни тут! Ну, что у тебя такое?
Аня нарочно говорила так сердито, чтобы скрыть не¬
ловкость и любопытство. Ей не хотелось, чтобы Гешка
вообразил что-нибудь. Написал, мол, письмо, а она сразу
и прибежала.
—	Ты не думай, пожалуйста, Черемыш, что я очень о
о тебе беспокоюсь, — поспешила добавить она. — Я просто
так, как староста, то уж обязана...
—» И я тебе так, как старосте, хочу сказать. Только ты
не смейся, — сказал тихо Гешка. — Ты знаешь, Баратова...
только ты, чур, нйкому не говори. У меня такой номер, что
я уж й сам не знаю... Даешь слово?
—	Ну, даю.
—	Нет... Ты смеяться будешь, я знаю.
—	Ничего смешного пока нет. Ну тебя!..
—	Дай самое честное, и уж не болтать давай только,
раз условились. Я тебе одной скажу. Не проговоришься,
Баратова? Смотри!
—	Если не веришь, так зачем писал? Удивляюсь!
—	Ну ладно! — Он вздохнул. — Вот, Аня, я, знаешь,
Аня... Ты только смеяться будешь. Я ведь вовсе не брат
ему.
—	Кому не брат?
—	Ну, ясно кому — Черемышу Климентию.
—	Как не брат?! — ахнула Аня. — А кто же?
—	Ну просто одноимёнец. Мы с ним только по фами¬
лии тезки. Я тоже из того села Холодаева. У нас там пол¬
села, и все Черемыши. Даже улицы есть: Малая Чере-
мыійская, Большая Черемышская, Средняя... Мы с ним,
понимаешь, только по фамилии тезки, а никакой я ему
вовсе не брат. Я его и не видал сроду. Ну просто, пони¬
34

маешь, я это себе выдумал. Такое воображение сделал.
Наши все померли давно, а я один остался, как дурак.
И сестра тогда потерялась куда-то. Сперва в детдоме был,
потом так мотался. Вот я себе и выдумал. Смешно, ко¬
нечно... Прочел в газетах, что есть такой летчик... Чере¬
мыш. Смелый. И портрет был. А я и подумал: вот бы был
у меня в жизни такой брат... И я б не такой был. И стал
так воображать каждый день. Даже привык: как будто
вроде и на самом деле есть такой брат... Я знаю... тебе
смешно, наверно?..
Но Аня не смеялась.
—	А письма как же? — ужаснулась она. — Письма то¬
же сам?..
—	Письма — это правда... Это мне сестра из Москвы
присылает. Ей тоже фамилия Черемыш. Клавдия. Сестра.
Галка села ца дерево, тряхнула ветку, и на них посы¬
пался сверху бертолетовый порошок инея. Аня вздрог¬
нула:
35

— Как же это, Гешка?.. Ну-ну, и бессовестный же
ты все-таки!.. Надо ведь так врать! А мы-то все дума¬
ли,.. Фу!..
—	Нет, ты слушай... Ведь это почему я так? Для ува¬
женья, может, думаешь? Нет же! Честное слово... Для
себя просто... Вот я и подтягивался, и дисциплину, пони¬
маешь, стал в себе развивать, и по ученью тоже старался,
чтобы не подводить брата. Ну, не брата то есть, а вот
этого... Смешно, конечно... Он сперва, Аня, был не такой уж
всем известный, а потом вот как пошел, как принялся
ордена отхватывать... И все его стали знать. Мне даже
нелегко стало. Все говорят: «Ах, вы брат того, брат Че¬
ремыша!» А отпираться уже не могу. Да и неохота. У меня
это прямо главное было во всей жизни. Только знаешь,
когда мне вот очень неловко было? Это когда, помнишь, во
время перелета, когда брат пропал... Ну, не брат то есть...
Ясно кто. И все в классе ко мне так отнеслись тогда. Мне
вдруг до того совестно стало — очень все по-настоящему
переживали. Ты не думай, я тоже тогда взаправду вол¬
новался. Еще как! Я ведь как-никак уже привык, третий
год братом себя воображаю...
Аня слушала Гешку и с трудом уясняла себе, что
произошло. Как это можно изо дня в день, из года в год
играть в такую странную и трудную игру!
Мечта о старшем брате!.. Она возникла у Гешки давно,
когда он был еще беспризорником. Это была мечта высо¬
кая, ослепительная и дальнозоркая, — мечта, как маяк’
Она помогала Гешке в жизни, направляла. В самые чер¬
ные дни Гешкиной жизни светил ему образ славного, бес¬
страшного человека, коммуниста, летчика. Ведь есть такие
люди на свете, и разве виноват Гешка, что он не состоит
в кровном родстве с ними? А теперь...
—	Как же теперь быть? — растерялась Аня.
—	Я и сам не знаю, — сказал Гешка. — Мне еще Ки¬
рилл Степанович записку ему велел передать о моей
неуспеваемости и насчет недисциплинированности. Вот я
попал, Аня... Я лучше уеду куда-нибудь, все равно мне
уже тут нельзя... Ребята засмеют на всю жизнь. Ни прой¬
ти, ни проехать... Приходится мне «фортнаус» отсюда...
—	Слушай, Геша, — заявила Аня, — чепуха это все!
Куда ты уйдешь?! Опять беспризорничать будешь, что ли?
Просто стыдно это слушать. Видно, тебя геройское твое
36

это братство ровно ничему не научило, вот и все, если ты
так говоришь! А по-моему, надо пойти сейчас в гостиницу
прямо к товарищу Черемышу и все ему рассказать, как
есть. Я почему-то уверена, что он не рассердится.
—	Ну, а дальше что будет?
—	Там уж видно, что будет, — сказала Аня. — Или
лучше вот что, погоди. Давай сперва я пойду, подготовлю,
а потом уже ты пойдешь тоже, ну и все объяснишь в под¬
робности.
—	Сама ему все расскажешь?! — изумился Лешка, с
уважением вглядываясь в решительное лицо девочки.
—	Вот так сама пойду и скажу. А чего?! Он меня знает.
Я его видела и даже приветствовала на вокзале. Он такой
веселый, он поймет. А ты меня подожди здесь, я бы¬
стренько...
Свои и посторонние
—	Да, пожалуйста, войдите! — сказал Климентий Че¬
ремыш, услышав осторожный стук в дверь. — Милости
прошу.
Климентий уже привык к тому, что его никогда не
оставляют в покое. Стоило ему лишь в Ленинграде, Воро¬
неже, Одессе, Тбилиси, Владивостоке, Минске, Архангель¬
ске внести свой чемодан в номер гостиницы, как сейчас же
начинал звонить телефон, раздавались разные тонкие и
толстые стуки в дверь. Незнакомые люди, почтительно
робея, звонили, входили, приглашали к себе на завод, в
школу, в институт, в учреждение, просили автографов,
советов, читали стихи, расспрашивали и восторгались.
Климентий привык к этой шумихе и относился к ней с до¬
бродушной иронией и с терпеливой мягкостью, уделяя вре¬
мя каждому.
—	Милости прошу, — повторил летчик, но никто не
вошел. — Там отперто! — крикнул Климентий.
У дверей поцарапались, но опять никто не явился.
Посетитель, видимо, не мог справиться с ручкой двери,
іеремыщ встал с дивана и пошел открывать. За дверью
оказалась девочка в меховой шапочке, из-под которой,
словно наушники, с обоих боков вылезали свернутые коль¬
цом косы.
37

—	Пожалуйста, пожалуйста! приветствовал ее Чере¬
мыш. — Где это я вас видел? А, вспомнил, вспомнил! Это
вы меня на вокзале приветствовали? Как же, как же, ста¬
рые знакомые! Здорово говорили! Ну, присаживайтесь. Что
скажете?
Затрезвонил телефон на столе.
—	Да, — сказал в трубку летчик, — я Черемыш. Ну,
приходите. Только поскорее, а то мне скоро ехать на засе¬
дание горсовета, выступать.
И он взглянул на часы-браслет, надетые, как у всех
летчиков, на внутренней стороне руки, над ладонью (чтоб
можно было видеть часы, не снимая руки со штурвала
управления).
А у Ани тем временем исчезла вся ее храбрость.
Удивительное дело: еще пять минут назад все казалось
таким легким. Прийти и сказать: «Товарищ Черемыш, у
нас в школе один мальчик играл в то, что вы его брат.
А он вовсе не брат. Вот он теперь мучается и боится вам
сказать...»
Но теперь, когда Аня осталась с глазу на глаз с этим
знакомым всей стране человеком, который, поблескивая
орденами, мягко ступал по ковру высокими белыми бур¬
ками, отвернутыми у колен, — теперь она вдруг растеряла
все слова. Ну как тут сказать? А вдруг он рассердится и
скажет: «Что вы мне всякими глупостями голову морочи¬
те! Я приехал по государственному делу, а тут какой-то
хулиган-мальчишка в игрушки играет, в братья мне навя¬
зывается...»
—	Ну, как вас величать? — спросил летчик.
—	Баратова Аня.
—	Ну, что скажете, Баратова Аня?
Аня набрала в грудь побольше воздуху, проглотила
волнение и решилась:
—	Видите, у нас, то есть... у вас есть брат, у нас...
—	Это что такое: у нас, у вас? — засмеялся Климентий.
В дверь постучали. Вошла старуха, вся так и расплы¬
вающаяся от умиления. Она высвободила одно ухо из-под
платка и так, двигаясь боком, ухом вперед, засеменила
к летчику, протянув ему жздали руку с плоской ладонью
и выпрямленными, напряженными, плотно сжатыми паль¬
цами.
—	Ты прости меня, старую, что покоя тебе, верно, не
38

даю, — заговорила она. — Очень уж
меня интерес взял посмотреть... Как
же, все про тебя в газетах читаем.
Очень ты прекрасно летаешь.
Летчик тщетно пытался усадить
тараторившую бабку, подсовывал ей
кресло. Но старуха не садилась, увер-.,
тывалась от кресла и все ходила
вокруг, все всплескивала руками и
радостно причитала:
—	Вот, зашла поглядеть на тебя.
Варежки тебе сама связала. Я же
тебя еще вот какесеньким знала. По*
мнишь тетку Петровну? Это ведь я.
—	Не помню что-то, — сказал
летчик.
—	Как же не помнишь, обиде¬
лась старуха, — как же не помнишь? А у деда Евстигнея
кто на пасеке жил? Я еще тебе вот эсенького петушка-то
принесла, гостинчик. A-а, запамятовал? Где же тебе, ко¬
нечно, всех нас упомнить!
—	Я, бабушка, никогда и на пасеке не жил и никако¬
го деда Евстигнея не знаю. Это ты, мать, чего-то обозна¬
лась.
—	Ой ли! — сказала старуха. — Ты ведь родом-то из
Г ородилова?
—	Нет, я из Холодаева.
—	А летает который, в газете снятый, это откуда? Из
Холодаева?
—	Это я летаю, мать. Холодаевские мы.
—	Обозналась, значит. А я ведь думала — из Городи-
лова, там тоже Черемыши жили. Ах, дура, дура!.. Ну, ни¬
чего, ничего, — успокоила она себя, — а то и не повидала
бы. Разве посмела бы идти-то! А мне уж так была охота
хоть глазком одним взглянуть, какой такой есть герой все¬
го Союза Климентий Черемыш-то. Ну, теперь посмотре¬
ла — знаю, за кого голос стану подавать. Это ничего, что
из Холодаева, а не из Городилова. Все одно наш. И вареж¬
ки возьми. На, на! А то, чай, холодно наверху. Споднизу-то
поддувает.
Она ушла, бормоча ласково, крутя головой, разводя
руками.
39

один мальчик
взбодрившая-
молодои
и утоми-
о своем
должно,
—	Вот у нас
тоже... — начала
ся Аня.
Но тут снова зазвонил теле¬
фон, а когда летчик кончил
говорить, в дверь опять посту¬
чали.
Пришел какой-то
изобретатель и долго
тельно рассказывал
изобретении, которое
как он уверял, перевернуть в
авиации все вверх дном...
—	Зачем же все так сразу
вверх тормашками? — сказал
Черемыш, внимательно выслу¬
шав его, и посоветовал изобре¬
тателю сперва как следует по¬
учиться, а потом уже начать
изобретать.
Приехали молодые железнодорожники, просто так,
чтобы пожать руку летчику и сказать, что они на земле
тоже постараются не отстать... После их ухода Аня уви¬
дала, что теперь сказать самое подходящее время. Но едва
она раскрыла рот, как опять раздался стук, и пришел ста¬
ренький доктор, собиратель автографов и изречений вели¬
ких людей. Он без устали сыпал именами философов, уче¬
ных, приводя их высказывания по всякому поводу.
—	Ламартин говорил, что конь — пьедестал героя. А в
наше время пьедестал героя — аэроплан! — восклицал
доктор.
Он попросил подпись-автограф в альбом. Черемыш рас¬
писался.
Доктор уже собирался уходить, как вдруг снял опять
шляпу, подошел к летчику и, просительно глядя снизу,
сказал:
—	А как здоровье у вас? Ничего? Сложение, я вижу,
отличное! А вот как сердечная деятельность? Вероятно, и
подумать об этом вам некогда. Вы извините старика, но я,
знаете, привык по-своему, по-врачебному, так сказать,
профессионально подходить. Разрешите ваш пульс. Нет-
нет, пожалуйста уж! Вы меня не обижайте. Да и права не
40

имеете. Избиратель должен знать
своего кандидата насквозь. Ваше
здоровье и сердце ваше, сами знае¬
те, — народное достояние. Позвольте
и мне участвовать в его сохранении.
Тэк-с, пульс отличный, с прекрасным
наполнением.
Прежде чем летчик успел возра¬
зить что-либо, старик вынул из кар¬
мана резиновые трубки с костяными
наконечниками — стетоскоп, — при¬
ложил какую-то металлическую
штучку к груди летчика, под самые
ордена.
Потом в один миг умелыми бы¬
стрыми пальцами расстегнул у героя
гимнастерку, оттянул ворот ее, про¬
сунул туда свой аппаратик.
—	Дышите, — приказал доктор.
—	Да оставьте вы, доктор, в са¬
мом деле! — отбивался летчик. — Ой, я щекотки боюсь!..
И я совершенно здоров!
—	Все здоровы до поры до времени. Прошу не мешать
мне. Тихо. Дышите.
Летчик смиренно задышал. Выпуклая грудь его захо¬
дила ходуном.
—	Так. Не дышите. Прекрасно, прекрасно! Так. Поз¬
вольте, а что это у вас тут глухой хрип, в верхушке?
—- Это у меня ранение было, — ответил летчик.
—	Вот видите, ранение... Не бережете вы себя, моло¬
дежь! Преступление! А как сказал Гораций: непродолжи¬
тельность жизни мешает нам иметь продолжительную
надежду... А вы обязаны беречь себя, я от вас как врач и
как гражданин, как избиратель прямо-таки требую: пожа¬
луйста, берегите себя, товарищ Черемыш. И прошу вас
обратиться к специалисту, мне не нравится — вот у вас ту¬
пой шум, хрипота на месте бывшего ранения. Обязательно
обратитесь. Обещаете? Примите это как наказ. Иначе, я
предупреждаю, я не буду за вас голосовать.
Распрощавшись, поблагодарив героя за автограф-под¬
пись, он в дверях снова остановился:
Да, чуть было не запамятовал... Еще попрошу вас
41

обратить внимание на тротуары в на¬
шем городе. Вот тут, на горе... Горсовет
не обращает достаточного внимания.
И в результате был случай перелома
конечностей. Так вот, мой наказ —
исправьте.
—	Слушаюсь! — отвечал летчик и,
подойдя к столу, что-то записал на бу¬
маге, лежавшей возле телефона.
Когда чудак-доктор ушел, Аня уже
имела в голове совершенно готовое на¬
чало длинного и толкового объяснения
насчет Гешки. Она все продумала. Но
едва она начала, как дверь раскрылась,
и, пыхтя от волнения, вошел толстый
Плинтус. «Вот еще не хватало!» Плин¬
тус тоже никак не ожидал встретить
здесь Аню. Он комкал в руках тетрадку.
Толстые щеки его стали краснее обыч¬
ного.
—	Пожалуйста, пожалуйста! — сказал летчик. — Вы не
знакомы?
—	3-з-знакомы, — вытянул из себя Плинтус.
—	Присаживайтесь. Это у вас что за тетрадочка?
Плинтус, видимо, не собирался показывать содержимое
тетрадки Ане Баратовой. Но и Аня не могла сказать при
нем, чего ради она пришла. Они сердито смотрели друг
на друга.
—	Это так... задачки тут, — забормотал Плинтус.
—	А ну, интересно, — сказал летчик, взяв тетрадь у
растерявшегося Плинтуса, — я любитель задачки решать.
Постойте-ка! Тут не то. Тут стихи какие-то.
Плинтус пылал.
—	Это... это, наверно, по русскому языку тетрадка...
Не ту захватил.
—	А чьи же это тут стихи? — допытывался летчик.
—	Там, кажется, Лермонтова, -= вздохнул Плинтус.
—	Ну, вряд ли Лермонтов мог про авиацию сочинять.
Это вы на Михаила Юрьевича зря наговариваете. Да и
мягкий знак в слове «летишь» Лермонтов, сколько мне
помнится, ставил. А? Как по-вашему?
Внизу у подъезда загудел автомобиль.
42

_ Ну, — сказал летчик, — извините, ребята, мне надо
отправляться. Вы мне ничего не хотите сказать?
—	Товарищ Черемыш, — провозгласила торжествен¬
ным голосом, как на трибуне, Аня Баратова, товарищ
Черемыш, мы приглашаем вас завтра на хоккейный матч,
начало в три часа дня. Приходите обязательно. Мы наших
мальчишек вызвали. Вот их.
И она мотнула головой в сторону Плинтуса. Плинтус
глупо улыбался.
На ис адах
Замерзший Гешка топтался на пустой аллее в город¬
ском саду. У входа в сад в кинотеатре начался сеанс, и
рупор, выставленный на улицу, послал в морозную темно¬
ту слова, звучавшие в тот момент с экрана.
В эту минуту Аня тронула его за плечо.
—	Ну?! — спросил Гешка, весь подавшись к Ане,
схватив ее за руку. — Ну, что он сказал?
—	Ничего он не сказал, — вздохнула Аня. — Я не
могла... Все народ был. Ты не сердись, Гешка... Я, знаешь,
стушевалась как-то, да тут еще Плинтус, дурак, подвер¬
нулся. Явился, толстый, сопит, в руках тетрадка какая-то.
Как же я при нем?
—	Эх, ты! А говорила: «Скажу, скажу... Раз-два — и
все улажу»... Прощай! — И он, повернувшись, быстро за¬
шагал по аллее.
—	Гешка, — крикнула Аня с последней надеждой, — а
как же матч завтра? Мы же твоих мальчишек без тебя
завтра так наколотим! Неужели команду бросишь? Я ни¬
кому не скажу, Геша!..
Но Гешка не отвечал и через минуту скрылся в тем¬
ноте.
«Да, история вышла скверная, — думал Гешка, бредя
по занесенным улицам Северянска. — Очень паршиво по¬
лучилось. Явиться завтра на матч — это значит признаться
во всем. Выходит, нельзя. А не прийти — тоже позор: хо¬
рош капитан, бросил свою команду в день такого матча!
Да и девочки не так уж плохо играют. Такие здоровенные
тети, наоыот по первое число. Ведь это просто срам на всю
изнь. Вот положение! И так и так плохо...»
43

Он спустился к речке. Там на катке играла музыка.
Фонари освещали подметенный лед. В середине катка по
гладкому льду неслись по кругу катающиеся. Тени сбега¬
ли с круга. Казалось, что весь каток вращается, мерно от¬
свечивая и шурша под сталью коньков. Кружится, как
огромная, пущенная на полный завод граммофонная пла¬
стинка.
Гешка спустился к исадам. Здесь жил старый рыбак-
бакенщик, знакомый Гешки. Зимой бакенщик был кара¬
ульщиком при катке, и Гешка с ним давно сдружился. Он
пробрался между опрокинутыми, примерзшими к берегу
лодками, заржавевшими якорями, лапы которых вросли
в лед, постучался в сторожку рыбных исад.
Сторожка стояла на наклонном плоту. Осенью была
убыль воды, и плот остался стоять на крутой прибрежной
отмели. В сторожке все стояло боком, косо, привалившись
на одну сторону. Посуда съезжала со стола. Табурет норо¬
вил уткнуться в угол. Но сторож-бобыль привык к этому.
Так и жил всю зиму скособочившись.
44

	 Здравствуй, дедушка! Я у тебя переночую. Мож-
ijQ? — сказал Гешка деду. — Только ты смотри ребятам не
говори. У меня завтра одно дело есть на катке. Ведь мы
завтра играем.
Дед лукаво погрозил Гешке согнутым пальцем:
—	Чего это ты удумал? Гляди!
Попили чайку из жестяного чайника. Дед-караульщик,
громко втягивая с блюдечка горячий настой далёко вперед
выпяченными губами, утирая кулаком мокрые усы, вор¬
чал:
—	Э-э-э, не умеете вы, молодые нынешние, чаи пить как
следует! Что ты как про себя пьешь-тб? Ты пей с потягом,
чтобы слыхать было. А то с тобой чай пить в компании
никакой радости.
Поговорили о морозе: ничего, бывает лютей.
Гешка отогрелся у печурки и прикорнул было на дока-
том топчане, но сразу сцолз по наклону в угол.
—	Слушай, дедушка, — спросил он вдруг, — а ты б
хотел, чтоб у тебя брат жил?
—- А на кой он мне! — Караульщик отмахнулся. —
Что толку-то — брат? Я за своего-то старшего и в рекруты
ходил. А он мои сапоги новые пропил в тысячу девятьсот
десятом годе. Брат, а делиться стали — он себе все поза¬
бирал... От братьев только разор был да свара... Ну, ты спи.
А я пошел с колотушкой. Выходить время.
Он надевал тулуп, кряхтел:
—	Эх, жизнь караульная!.. Летом огни на речке ставь,
зима подойдет — ходи знай, мерзни, ночь на минутки
отстукивай...
Матч
Играла музыка, и в светлом морозном небе, припущен¬
ные инеем, вились праздничные флаги. Весь берег был
занят зрителями. Школьники и много взрослых граждан
пришли посмотреть на матч.
Вдруг затукали варежки, люди зааплодировали, зато¬
пали валенками, и Гешка, сидя в своем прикрытии на
вышке исад, понял, что на каток приехал почетный гость—
Климентий Черемыш. Сам заядлый любитель спорта и
убежденный физкультурник, он не преминул воспользо¬
45

ваться приглашением школьников. Не хотелось обижать
ребят. Да и матч был удивительный: девчата вызвали на
борьбу мальчиков-хоккеистов. Как ни был занят в этот
день Климентий, все же он приехал на каток.
Утром он успел пробежаться на лыжах — жаль было
терять такое чудесное утро, ясное, с добрым и прозрачным
морозцем.
—	Эх, денек богатый! — радовался Климентий. — Мо¬
розец, как звон, стоит. Что за красота! Охотничий денек,
летный. Ах, хорошо в нашем краю, товарищи!..
Гешка твердо решил ночью, что утром он покинет го¬
род. Но в кособокой сторожке было так тепло... Гешку
разморило, и он проспал. А когда услышал музыку, и треск
хлопающих флагов, и шорох коньков на словно запотев¬
шем матовом льду, он уже не в силах был уйти. Хоть изда¬
ли, да посмотреть на матч!
Уйти, уехать и не знать, кто победил? Нет, это было
выше его сил. Правда, он знал, что девочек ожидает пол¬
ный разгром. Но все же ему хотелось самому насладиться
зрелищем этого торжества.
С вышки исад ему
прекрасно был виден весь
каток, ледовое поле, отме¬
ченное четырьмя угловыми
флагами и невысокими до¬
щатыми бортиками. И Ге¬
шка решил, что сперва
посмотрит матч, а потом
уже уйдет на вокзал, и
прощай, Северянск!
Гешка видел: команды
двумя яркими летучими
вереницами неслись на се¬
редину катка. На девочках
были клетчатые шарова¬
ры, черно-белые чулки и
белые свитеры с большим
красным ромбом на груди.
У мальчиков были тоже
полосатые чулки, черные
с красным, серые бриджи
и красные фуфайки.

Чиркая коньками
лед, команды разъеха¬
лись, потом снова стя¬
нулись, стали скобками
одна против другой.
Гешка видел, как вы¬
шла вперед Аня Барато¬
ва и навстречу ей вы¬
ехал из рядов его коман¬
ды толстый Плинтус.
Так вот кому поручили
быть капитаном вместо
Гешки!.. Гешка почув¬
ствовал досаду:	«Ну
ладно, посмотрим, как
они без меня». И в эту
минуту ему хотелось,
чтобы девочки выиг¬
рали.
Плинтус пожал руку
Ане Баратовой. Судья
подъехал к ним, высо¬
кий, в черных рейтузах
и голубой фуфайке.
Положил руки им на
плечи, и все трое, сбли¬
зив головы, о чем-то
пошушукались. Так по¬
лагалось. Судья и капи¬
таны команд договари¬
вались, что игра будет
вестись честно, строго,
правильно и по-товари-
щески.
Потом судья подбро¬
сил щепочку, на кото¬
рую предварительно по¬
плевал. Это был жре¬
бий — кому начинать.
Аня Баратова высоко
подняла руку с клюш¬
кой.

Начинать выпало девочкам.
Команды заняли свои места. Гешка слышал свисток
судьи, и тотчас белые свитеры и красные фуфайки рину¬
лись навстречу друг другу, и красный ряд прошел сквозь
белый, и красные переплелись с белыми, как перепле¬
таются пальцы сложенных рук.
Мяч оказался где-то в середине между играющими, и
лед заверещал, завизжал под коньками стопоривших хок¬
кеистов.
Толстый Плинтус побежал вперед, подгоняя клюшкой
мяч.
Девочки бросились на него, стараясь отвести своими
клюшками мяч в сторону. Но Плинтус, как слон сквозь
чащу, продирался к воротам, где, сразу запыхавшись и
подпрыгивая от нетерпенья, металась курносая вертлявая
Рита.
Она с ужасом всматривалась в огромного Плинтуса и,
стуча клюшкой об лед, заклинала подруг не подпускать к
ней эту опасность — багровощекую, пыхтящую, огромны¬
ми скачками приближающуюся к воротам. Но в этот миг
подоспевшая откуда-то сбоку Аня настигла Плинтуса и
выбила у него из-под ног мяч.
Огромный Плинтус от неожиданности с полного хода
шлепнулся плашмя на лед и, растопырившись, как огром¬
ная черепаха, с разгона въехал на животе в ворота. Оттуда
его выкатила руками визжащая голкиперша — она не
могла допустить, чтобы во вверенные ей ворота пробрался
чужак, хотя бы и без мяча, Гешка едва не зааплодировал,
видя, какой конфуз приключился с Плинтусом.
—	Чисто, — сказал Климентий Черемыш.
Евдокия Власьевна стояла неподалеку. Исчезновение
Гешки не давало ей покоя. Она осунулась за один день.
Она ие могла понять, как это до сих пор летчик не спросил
ничего о своем братишке. Со страхом ждала она этой ми¬
нуты и представляла заранее, что скажет летчик по поводу
записки, которую послал директор с мальчиком.
А герой, видимо, был так увлечен игрой, что забыл
о брате и ни словом до сих пор не обмолвился о нем. Евдо¬
кию Власьевну это начинало уже возмущать.
2

Поражение
Тем временем игра разгоралась все жарче и жарче.
После неудачного нападения Плинтуса мальчики еще
несколько раз пытались атаковать ворота противниц, но
белые свитеры действовали очень дружно. Правда, они
слишком громко визжали и оглушали мальчиков. Да и
судья, по мнению мальчиков, явно подыгрывал девочкам
и не позволял Плинтусу пускать в ход его излюбленные
приемы, которые упомянуты в специальном параграфе
правил хоккея как запретные.
Что бы там ни было, прославленные хоккеисты ничего
не могли сделать с этой цепкой, визжащей и сердитой
стайкой, которая мигом слеталась к мячу, воинственно
клюя его самодельными клюшками.
Гешка видел, что без него команде приходится туго.
Он испытал при этом некоторое удовлетворение. Ему стало
казаться вдруг, что его недостаточно ценили в коман¬
де. А вот теперь все могли убедиться, как без него
плохо.
Впезапно Аня Баратова проскочила между двумя про¬
тивниками и, легкими пологими рывками посылая вперед
свою напористую фигурку, помчалась к воротам, где стоял
голкипером Коля Званцев.
Аня бежала, скользила, неслась, приближалась. Одна
ее коса размоталась и выпала из-под шапочки. Ее конькп
высекали изо льда радужную пыль.
Черный комок мяча скользил перед Аней, подталки¬
ваемый ее клюшкой. Наперерез ей мчались защитники, но
она успела, развернувшись, нанести удар по мячу. Званцев
упал, протянув короткую клюшку. Но мяч проскочил над
ним и звонко тяпнулся в проволочную сетку ворот
Это был гол.
На берегу хлопали, смеялись и свистели.
Не прошло и двух минут, как Званцеву пришлось снова
выгребать клюшкой из угла ворот второй залетевший в
них мяч.
Тут мальчики растерялись. Они никак не ожидали та¬
кого афронта. Определенно, девочки играли на этот раз
Дружнее и напористее, чем они. Отсутствие Гешки, таин¬
ственное исчезновение его нарушило сразу всю налажен-
3	Л. Касснль, т, П	49

ную систему игры. Неуклюжий Плинтус, разумеется, никак
не мог заменить своим тяжелым и медлительным накатом
на ворота ястребиный бросок Гешки. И команда почувство¬
вала себя обреченной. К тому же зрители, особенно взрос¬
лые, так подбадривали девочек, так хлопали каждой удаче
хоккеисток, что мальчикам стало просто-таки тошно
играть. Но девочки были неумолимы. И вскоре Аня Ба¬
ратова вбила третий мяч, под улюлюканье и хохот зри¬
телей.
И самое обидное, что громче всех, пожалуй, хлопал
и кричал Климентий Черемыш.
—	Ай молодцы девчата! — кричал он. — Вот это рабо¬
та! Это сажают чисто! А ну, бойцы, бойцы, подтянитесь, а
то ведь это всему нашему мужскому роду просто срам!
Честное слово.
Когда ребятам забили второй мяч, Гешка почувствовал
внезапно, что настроение у него меняется. Второй гол уже
не доставил ему никакого удовольствия. Ему было обидно.
Неужели его команда так слаба? Ему было противно, что
девочки так легко выигрывают. Теперь проходу никому не
дадут, задразнят. А Плинтус-то, Плинтус! Шурует, словно
кочергой, своей клюшкой, а толку никакого.
«Ну куда, куда ведешь?!» — чуть не закричал Гешка.
Третий гол, забитый в ворота его команды, совсем уже
расстроил Гешку.
Такого разгрома он никак не ожидал. Ведь это же су¬
хая! 3:0. Что же дальше будет? Он видел, что у мальчи¬
ков лица стали растерянными, движения — беспомощ¬
ными.
Они спотыкались, промахивались, толкали друг друга.
Плинтус никуда не годился. Какой из него предводи¬
тель!
Команда разваливалась прямо на глазах. Это было
совершенно невыносимое и жалкое зрелище. Куда дева¬
лись удаль команды, блеск ее ударов, быстрота бега, ярость
натиска? И Гешке стало ужасно жаль команду. Он чувст¬
вовал себя виноватым во всем. «Подлец я, подлец! — по¬
думал он вдруг. — В такой момент своих бросил!»
По старой привычке, он сейчас же примерил свой по¬
ступок на рост «брата». Нет, уж никогда бы не бросил
Климентий товарищей в беде! Ни за что в жизни не оста¬
вил бы он своих бойцов в тяжелую минуту! Не таковскийі
50

Он бы поддержал товарищей, не думая о себе, чем бы это
ему ни грозило. «Менять решение во время вынужденной
посадки равносильно катастрофе, — вспомнил Гешка пра¬
вило из авиаучебника. — Эх, все равно...»
Гешка посмотрел на коньки, привернутые к ботинкам.
Связанные вместе с клюшкой, они лежали у его ног. А что,
если...
Мяч выходит из игры
В тот момент, когда воротам мальчиков неминуемо гро¬
зил четвертый гол, зрители увидели, как с вышки исад,
бухая коньками по ступенькам, соскочила какая-то фигура,
перепрыгнула через бортик поля и бегом направилась
к судье.
—	Рефери, я играю! — услышали мальчики и обмерли.
—	Гешка, здорово! Где ты был, Гешка?
Мальчик, заменявший на правом краю Гешку, беспре¬
кословно отдал ему фуфайку, которую Гешка тут же надел
через голову.
—	Ребята, — уже прежним, капитанским голосом
скомандовал Гешка, — пасуй на правый край! Хавы, за¬
кройте Баратову! Игра!
И началось...
Аня Баратова была так поражена неожиданным появ¬
лением Гешки, что не сразу смогла прийти в себя. Она с
удивлением смотрела то на Гешку, то на зрителей, где
высилась фигура летчика.
Все поглядывали на Климентия: узнал братишку или
нет?
Но летчик оставался по-прежнему просто азартным
зрителем.
Смущение предводительницы тотчас же передалось
команде девочек.
А мальчики, воодушевленные присутствием своего ка¬
питана, оправились и грянули. И в команде Ани Баратовой
началось смятение.
поп^ез минУту маленькая голкиперша уже пролила
ттГ„!Ле8у/а чертом ворвавшийся в ее ворота мяч. Его
.	0 за ^ Гешка. За ним последовал второй мяч,
ь посланный капитанской клюшкой. Вскоре, вероятно,
51

влетел бы в ворота и третий. Но тут от неосторожного
удара Плинтуса мяч перелетел через бортик поля и по
гладкому прозрачному льду пронесся далеко к баржам,
стоявшим на реке.
Игра оборвалась. И игроки завертелись на месте все ра¬
зом, чтобы остановиться.
Аня Баратова, перепрыгнув через бортик, погналась
за мячом. Мяч вылетел далеко за вешки, которыми были
обставлены опасные участки льда. Со дна били там родни¬
ки, и во льду образовались майны. Они были покрыты
тонким льдом и незаметны. Но Аня, видимо, забыла про
это. Она пронеслась мимо вешек и вдруг исчезла, как
в люке, только легонько всплеснулась вода на том ме¬
сте...
Первым добежал до полыньи Званцев, бывший ближе
других к этому месту. Но Званцева тут же обогнал Гешка.
Сбросив ботинки с коньками, он то ползком, то на четве¬
реньках добрался до края.
Аня не кричала. Посиневшая, с удивленными и жалки¬
ми глазами, она пыталась удержаться за край льдины,
вскарабкаться на нее. Лед обламывался, как яичная скор¬
лупа. Аня скользила, царапала до крови руки об острые
края, беспомощно водила клюшкой по гладкой поверхно¬
сти. Гешка слышал за собой крики бегущих. Но ему
некогда было оглянуться.
—	Сейчас, сейчас, Аня... Я сейчас... погоди! — выкри¬
кивал он.
Он протянул Ане свою клюшку. Она ухватилась за нее.
Гешка тянул что есть силы, но Аня барахталась в черной
дымящейся воде,
Гешка подполз ближе, и вдруг что-то треснуло под ним.
Лед стал наклонно, как пол в сторожке. И жгучий холод
залил Гешку с головой.
—	Спокойно! Все на месте! — кричал Климентий Че¬
ремыш, оказавшийся впереди других. Он крепко сжал пле¬
чо бросившейся за ним Евдокии Власьевны. — Вы, вино¬
ват, стоп! Давайте сюда лыжи. Быстро — веревки!..
В руках летчика уже был бортик от хоккейного по¬
ля. Он сунул его вперед, и длинная доска, скользнув по
льду, перекрыла полынью, упершись концом в другой
край.
Потом летчик лег плашмя на скрещенные лыжи и,
52

действуя руками, словно тюлень ластами, мигом подполз
к гибельному месту. Лыжи не давали ему провалиться.
Аня Баратова в это мгновение уже схватилась руками за
нависшую над полыньей доску. Но Гешка, выбиваясь из
сил, барахтался среди мелких осколков и льдинок. Под его
руками оии вставали ребром и погружались в воду. Дотя¬
нуться до доски Гешка не мог. Он окоченел... Ему сводило
руки.
Летчик мигом добрался до пролома и вытянул на лед
Аню. Ее сейчас же оттащили от опасного места и подхва¬
тили на руки подоспевшие люди. Но в эту минуту Гешка,
уставший от борьбы с быстрым течением, начал слабеть
и погружаться. Зеленые скобки поплыли у него в глазах,
размыкаясь и сходясь, как клещи... Потом огненным кур¬
сивом промчались слова из учебника: «Перегруженный
самолет подобен утопающему, который старается держать
голову над водой...»
И дальше Гешка забыл все...
Держась одной рукой за лежавшую поперек пролома
доску, летчик не задумываясь спрыгнул в ледяную воду,
окунулся и свободной рукой успел схватить за ворот маль¬
чика. Подтянувшись на одной руке, он выволок Гешку из
воды на лед. Он тотчас укутал мальчика в шинель, кото¬
рую сбросил еще прежде на бегу, отряхнулся и понес
Гешку к берегу. Гимнастерка ею обмерзла и хрустела, как
накрахмаленная.
Люди срывали с себя шубы, накидывали их на пле¬
чи летчика. А он отфыркивался, отдувался и успокаивал
всех:
—	Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я
привык ежедневно ледяной водой... У Колгуева раз почи¬
ще было... Давайте скорее в машину!
Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку
он заглянул внутрь, как в отдушину.
—	Ну, как ты там? Ничего? Живой?
^ Н...н...нничего, Ж....Ж...ЖИВ-В-ВОЙ, — стучал зубами
в глубипе шинели Гешка
—	Есть пичего, живой! — воскликнул летчик.

понес мальчика к берегу.

Братишка
Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая ру¬
ками тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла
тридевятыо одеялами, напоила малиной, обложила грел-
нами.
А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостинн-
ца была недалеко от берега — ближе, чем больница и
детдом.
Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кро¬
вати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное
вязаное белье летчика — «специально арктическое», как
сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после неми¬
лосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пят¬
ки и бок.
—	Терпи, терпи! — говорил Климентий.
Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спир¬
ту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комна¬
те, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел
Гешке вылежать денек и ушел.
—	Ну как, ничего, обсох? — спрашивал летчик, подхо¬
дя к кровати.
Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался
там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.
—	А отыграться все-таки не успел, — поддразнивал его
летчик. — Три — два в пользу девчат осталось. Ну, не го¬
рюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсох¬
нешь. А сейчас — спать!
Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.
«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и бра¬
том воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. —
мучился Гешка. — Нет, лучше потом сам скажу... Только
немножко после».
Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и
учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.
Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно
одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирал¬
ся уезжать.
Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мо¬
тор автомобиля.
Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал,
55

пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По ши¬
рокому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого
недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и
делал губами «пуф-пыф».
Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все
рассказать летчику. Он не мог больше скрывать. «Он меня
спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого!
Узнал бы, так не спасал, наверно...» — мучился Гешка.
—	А, проснулся, утопленник, щука подледная! — за¬
кричал летчик.
Широко шагая, он подошел к постели и встал, упер¬
шись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.
—	Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат,
ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли.
В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: «Герою
Советского Союза Климентию Черемышу». Я, значит, взял
его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: «Ува¬
жаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской
средней школы вынуждена обратить ваше внимание на
неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата
Черемыша Геннадия, ученика пятого класса...» Ну, и так
далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я?
У меня никакого брата нет и не было.
—	Это про меня... — сказал Гешка, хлопая глазами и
чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу
кровь. — Но неуспеваемость за последнее время только.
Честное слово, правда...
Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще
раз провалиться...
—	Погоди, — настаивал летчик. — Ну хорошо, ты не
успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.
—	Это я — брат, — пробормотал Гешка.
—	Ты — брат? — удивился летчик.
—	Ну, как будто брат...
—	Чей брат?
—	Ваш будто...
—	Мой?
—	Угу...
—	Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жарок
у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник...
—	Да нет же... у меня нормальная! — в отчаянии заво¬
пил Гешка. — Это я просто... будто вы и, словом, я,..
56

—	Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?
—	Вы не серчайте только... Я сейчас скажу...
И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.
Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику
пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал
было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни
за что не вылезал на свет.
—	Я два года... все про вас воображал, — слышалось
из-под одеяла. — И по занятиям я из-за вас хорошо был...
и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все
отвечу. И девиацию знаю... и триммер... Вы спрашивайте...
Ну что хотите спросите.
—	Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг... Ну
ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил
при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или под¬
ходы иначе не позволяют?
—	Посадка при боковом ветре производится при вет¬
ре, дующем справа или слева от направления посадки, —
зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одея¬
лом. Сажать при работающем моторе? — деловито спро¬
сил он.
—	Ладно, бог с тобой уж, сажай с работающим.
Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда
ветер. И по-над землей выровняться и газануть как сле¬
дует, чтоб шибче садиться, чем если как всегда.
Фу ты история! — изумился летчик. — Прямо на
три точки. Откуда это ты?
Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва
он хмурился, потом только головой качал.
Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрывать¬
ся... — говорил он, расхаживая по комнате. — Что же брат
так брат! У меня таких братишек в каждом городе по два¬
дцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так
уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У ме¬
нядаже переписка налажена: они о своих делах, о школе,
Р ”	0 СЕ0Их! Работящие ребята! Но ты уж того боат
случае' Г?Ты б“ ^ « кр’айн^
запхал Да Хв?ЛИГРаЛ’ * Т°’®ИДИШЬ’ И дРугих в Дело
какой, да врать не на™Ч£^ТСЯ‘ орыст®’ веРН0> тебе ни-
последнее дело.	Врать	— это без пяти минут
—	А последнее какое? — спросил Гешка.
57

—	Последнее дело, — сказал Климентий Черемыш,
садясь на край постели,— последнее дело, Геша,— это если
долг свой, понимаешь, дело, которое тебе партией, народом
поручено, и вот завалить. По-нашему, по-красноармейско-
му, это, значит, самое распоследнее дело. Понял?
—	Понял, — сказал Гешка.
—	То-то...
Летчик легонько потрепал его за нос:
—	А у тебя, значит, тоже, как и у меня, однофамиль¬
цев хоть пруд пруди, а родни никого?
—	Нет, у меня сестра в Москве есть. Только так... —
Гешка махнул рукой. — Хоть и старшая сестра, ну неин¬
тересная. Она, знаете, это... шьет, в общем.
—	Портниха, что ли? — догадался летчик.
—	Да, вроде. Там они какие-то спецодежды кроят.
—	Ну что ж, тоже хорошее дело, — сказал летчик. —
Без штанов, брат, тоже далеко не полетишь. Вот у нас
вопрос с костюмами во время перелета был очень серьез¬
ный. Знаешь, нам какие костюмы сконструировали? Вот
именно — сконструировали: про этот костюм и не ска¬
58

жешь — пошит. В старину говорили — шубу построить.
Вот эти-то костюмы действительно построены. Можешь
себе представить: гагачий пух, кожа, шелк, тройная про¬
кладка особая, теплая, непроницаемая, да еще электриче¬
ское подогревание. А ты говоришь -- портниха...
Летчик встал, прошелся из угла в угол, потом опять
подошел к кровати:
—	Ну, как же теперь нам все это расхлебать?.. Может
быть, так и оставить? А? Пускай их себе думают, что
братья. А? Как по-твоему?
Он наклонил голову и из-под широкого лба испытующе
посмотрел на Гешку.
Гешка молчал.
—	Ну? Или как? — торопил летчик.
—	Н-н-нет, — выдавил из себя Гешка, — это уж не го¬
дится. Лучше пускай уж знают. Все равно. А то какой
же это я вам брат буду, если трусить и врать все?
Нет уж!
—	Это вот хвалю! Это подходяще! — воскликнул Кли¬
ментий. — За это прямо впору бы и побрататься с тобой.
Ладно, я уж в школе сам все это обделаю. Дразнить не
будут.
Потом он вдруг сделался строгим, подтащил к кровати
тяжелый стул, с грохотом поставил, сел на него верхом,
скрестил руки на бархатной спинке.
—	Вот что, друг: назвался братом, так уж изволь во
всем соблюдать соответствие. Ну-ка, будя валяться! Вста¬
вай, одевайся, и давай-ка поговорим начистоту. Что же это
ты? А? Зовешься моим братом, а в учебе такой тихоход?
По дисциплине у тебя тоже все гайки расконтрены. Нику¬
да это не годится! Если уж хочешь быть братом, так давай
условимся: фамилию высоко нести — не конфузить. Ты
мне фамилию не порть! А то либо мне, либо тебе ее менять
придется. Да и за чем дело стало? Теперь ведь учиться —
одно удовольствие. Вот я посмотрел тут у тебя задачки.
Легкие. Я уж тут от нечего делать взялся, пяток решил.
Вот в наше, брат, время... Отдали меня в ученики... Так
мастер, бывало, чуть что, как приложит счетной линей¬
кой по загривку — дважды два, — вот тебе и вся арифме¬
тика!
Ну да, и у нас есть, попадаются трудные задачки, —
возразил осмелевший Гешка.— Ван там в конце одна птич¬
5Ѳ

кой отмечена. Ее у нас
никто в классе решить не
может. Нам задали к уро¬
ку, а никто не решил.
—	А ну, давай сюда
твою задачку! — сказал
летчик и, сняв фуражку,
бросил ее на стол. — Эта?
Так! Условие вполне под¬
ходящее. Ну-с, с чего нач¬
нем? Угу, понял! Дело ясное, проще пареной репы. Что
там у нас? Двести пятнадцать, восемь десятых. Так, че¬
тыре пишем, шесть в уме... Очень распрекрасно! Теперь
приписываем сюда. Сколько мы с тобой в уме держали?..
Так. Отлично. Теперь раскроем скобки.
Под окном нетерпеливо заверещала машина.
—	Ничего, подождет!—сказал летчик.—Главное тут —
не спешить.
В эту минуту зазвонил телефон.
—	Ну, невозможно заниматься! — рассердился Кли¬
ментий.
Он снял трубку и накрыл ее подушкой.
—	Так на чем мы остановились? Угу. Теперь делим
это. Остается вычесть. Ну, и чего ж тут трудного!.. Все.
Пожалуйста, чисто, как говорится.
Довольный Климентий надел фуражку, пошел к ве¬
шалке, стал облачаться в шинель.
—	А в ответе вовсе не так, — сказал Гешка, заглянув
в конец учебника.
—	То есть как это не так?! — изумился летчик, возвра¬
щаясь к столу. — Гм! Действительно, совсем не так. Пого¬
ди, погоди, тут мы где-то с тобой напороли. Не может быть,
не может быть! Нет, тут все правильно. Го! История...
Я полагаю, это в задачнике опечатка. Теперь часто бывает.
Вот если выберут в депутаты, непременно вопрос поставлю
насчет опечаток.
—	Нет, у нашего учителя точка в точку по ответу вы¬
шло, — неумолимо отвечал Гешка. — Он нам показывал,
как делать. Я забыл только.
Климентий, как был, в шинели, подсел к столу. За
окном нетерпеливо гудел автомобиль. Под подушкой хри¬
пела и курлыкала снятая трубка.
60

—	Гм! Запарка у нас получается, — сказал летчик и
сбросил шинель. — Ну, давай рассуждать вместе.
В это время кто-то постучал в дверь. Сперва слабо
и робко, потом крепче и увесистей. Гешка прислушался.
За дверями топтались и спорили.
—	Иди ты вперед, — услышал он и узнал голос Риты.
—	А почему это я? Пускай вон Лукашин идет, — до¬
несся басок Плинтуса.
Гешка испуганно взглянул на летчика:
—	Ребята там... из нашего класса...
Летчик поднял голову от тетрадки:
—	Что говоришь? Ребята? Вот и хорошо! Сейчас ты
им прямо так сам все и скажешь.
—	Нет... Я лучше уйду... Я потом... — залепетал
Гешка.
—	Ну что ж, уходи. Уйти — дело нехитрое. Остать¬
ся — вот это да! Ну, так как решаешь?.. Ты вот оденься
пока.
И летчик, задернув полог, пошел открывать дверь.
Теснясь и прячась один за другого, отдавливая друг
другу ноги, стараясь держаться около стен, вошли Рита,
Плинтус, Лукашин, Званцев, а с ними еще трое ребят из
пятого «Б». Летчик поздоровался со всеми по очереди.
А Плинтус, поздоровавшись, быстро обошел за спинами
ребят и ухитрился пожать руку героя еще раз... Все рас¬
селись — кто на стулья, кто на диван. Ребята смотрели на
летчика и молчали.
—	А как ваш брат Гешка? — спросила наконец рас¬
храбрившаяся Рита.
Летчик стал очень серьезным. Потом он легонько кряк¬
нул и крепко потер ладонью затылок.
—	Вот что, ребятки, — сказал он, вставая, — тут у нас
маленькая путаница образовалась... Впрочем, пусть Геша
вам сам все разъяснит. Давай, Геша!
И летчик раздернул шторы. Все заглянули в альков,
где стояла кровать, но никого не увидели. Альков был пуст.
Гешка снова исчез...
Летчик озадаченно посмотрел на ребят, прошел в аль¬
ков, огляделся, даже под постель украдкой заглянул. Но
Гешки нигде не было.
—	Не выдержал, через ту дверь сбежал! — сказал
сердито Климентий Черемыш, указывая на приоткры-
61

тую дверь из алькова в перед¬
нюю.— Ну что ж,— продолжал
летчик, и внезапно лукавая
ужимка тронула его лицо, тот¬
час ставшее снова серьезным, —
ну что ж, придется, видно, мне
самому... Должен я вам сказать
одну нехорошую вещь про Ге-
шу. Трус он, оказывается, вот
что. А это, ребята, очень тяже¬
ло, когда вот твой родной брат—
и оказывается трусом.
—	Никто и не брат, никто и
не трус! — раздалось вдруг из
складок отдернутой шторы.
Материя зашевелилась. Рита
испуганно взвизгнула.
И все увидели Гешку, кото¬
рый вылезал из своего убежища, красный и вспотевший.
—	А, ты весь тут! — закричал летчик. — А я думал,
только ноги твои здесь...
—	А разве видно было? — еще пуще краснея, спросил
Гешка.
—	Да, брат, техника военной маскировки у тебя сла¬
бовата... Ноги-то из-под полога так и торчали...
Ребята, ничего не понимая, смотрели то на летчика, то
на Гешку.
—	Гешка! Ты чего ж это прятался? — спросил Зван¬
цев.
—	Ничего я не прятался... Просто... я с духом хотел
собраться...
—	Ну, — сказал летчик, — набрался духу, теперь ны¬
ряй.
Гешка опустил голову.
—	Ребята, — сказал он тихо, — правда... ребята! Може¬
те прямо меня обозвать, как хотите... только я все равно
скажу...
И Гешка во всем признался товарищам.
У ребят даже слов сперва не нашлось. Они сначала
только ахнули и все отодвинулись от Гешки. Они смотрели
на него почти с ужасом. Потом сердито придвинулись
к нему,
62

—	Ну, уж это знаешь как называется? — произнес
Лукашин.
—	Как не стыдно только врать было! — возмущалась
Рита. — А мы-то: «братик, братик»...
—	Погодите-ка, эдак вы... — начал летчик.
Но Гешка перебил его:
—	Вы уж меня больше... не вытаскивайте... Хватит, что
из проруби...
Он замолчал. И все молчали, подавленные, уже не гля¬
дя на Гешку.
Тогда негромко, простым, хорошим голосом летчик стал
объяснять ребятам, в чем была ошибка Гешки, который
истинную правду мечты своей от всех спрятал, а напо¬
каз выставил только ложь. Вот мечта и превратилась в
обман.
—	Мечтать — дело хорошее, — сказал Климентий Че¬
ремыш, — только мечта с правдой дружить должна. Тогда
и все прочее будет соответственно.
—	Ну, раз мечтал так... — тихо сказал Званцев.
—	Если б хоть про себя воображал, а то вслух! — воз¬
разил Лукашин.
Но его уж никто не поддержал.
—	А ты сам вслух себя Чапаевым не воображаешь? —
закричала вдруг Рита. — «По коням, по коням!» — пере¬
дразнила она.
И все облегченно засмеялись.
Евдокия Власьевна зашла утром навестить Аню. Заго¬
ворили о Гешке, и девочка, не удержавшись, обо всем рас¬
сказала учительнице.
Евдокия Власьевна совсем переполошилась.
—	Воображаю, что должен пережить этот ребенок! —
волновалась она. — Не представляю себе прямо, что у них
там разыграется...
Евдокия Власьевна поспешила в гостиницу.
Когда она подошла к гостинице, у подъезда стояли и гу¬
дели уже две машины. Коридорный гостиницы сказал ей,
что летчик просил его не беспокоить, так как занят очень
вахшым делом. Евдокия Власьевна постучала в дверь но¬
мера, но ей никто не ответил. Она потихоньку, с беспокой¬
ством приоткрыла дверь и вошла.
За окном гудели разноголосо и монотонно машины. Под
подушкой на столе курлыкала снятая телефонная трубка.
63

Тут что-то не то!.. Давай рассуждать сначала.

Шинель лежала на полу, свалившись со стула. А герои, его
самозванный брат и друзья-товарищи из пятого «Б», кучно
склонившись над столом, яростно спорили.
—	Тут что-то не то! — кричал летчик, стуча кулаком
по столу. — Мы действия верно произвели. Тут не в этом
дело. Давай рассуждать сначала.
Задачка решена
Климентий Черемыш собирался сам поехать в школу
побеседовать с ребятами и все уладить окончательно. Но
поспеть всюду он не мог. Его ждали на предприятиях. Он
выступал на митингах, ездил в район, побывал на лесо¬
пилке, сделал, как обещал, доклад в казармах. Побывать
в школе ему уже не пришлось. Но, верный своему слову,
он прислал письмо, в котором повторил многое из того, что
говорил ребятам у себя в номере.
Письмо это прочли в классе. Потом его поместили
в стенгазете. Вот часть этого письма:
«...А теперь, дорогие товарищи из пятого «Б», идут уже
дела семейные. Я должен разъяснить одно небольшое недо¬
разумение. Произошла маленькая путаница, и нам с Генна-
дием не хочется оставлять вас в заблуждении. Вся штука
в том, что Геннадий пе вполне мне брат, а скорее однофа¬
милец, если уж так начать разбираться. Он тут порядком
нафантазировал, а потом чуть сам себя не уверил. А вас
уж и подавно. И вот это уже совершенно зря. Врать, ко¬
нечно, не следует. Это уже самозванством отдает. А пар¬
нишка он хороший. Недаром я его из-подо льда выудил.
За вранье вы ему пропишите там что полагается. Но очень
не усердствуйте.
Прибыли ему от родства со мной было немного. У нас
почет идет не по роду, не по племени, а по делам. Будь ты
там кум или брат чей угодно, а изволь сам себя проявить
самостоятельно.
Ну, а мечта, товарищи, — штука в жизни весьма ува¬
жительная. Мечта человека в люди выводит. И смеяться
над ней нечего.
Так что условимся давайте так. Поскольку уже вы при¬
выкли меня считать близким родичем пятого класса «Б»,
то беру и в дальнейшем братское шефство, что ли, над ва¬
65

ми. И назначаю Геннадия тезку по фамилии — по этой
части главным, раз уж мы с ним побратались.
Но предупреждаю: узнаю если, что попрекаете его за
прошедшее, кончено, точка нашей с вами дружбе.
Так что давайте, чтоб никаких этих дразнилок раз и
навсегда! Беру с вас слово...
А задачку, которая у нас не выходила, я все-таки ре¬
шил. И оказывается: решается-то она проще простого.
А я прежде такое там накрутил... Это и в жизни случается.
Хитрая задачка. Решение прилагаю...»
А Гешка вернул директору его письмо с распиской:
«Принято к сведению. Уверен, что выправится. Прочее
соответственно.
За брата — Климентий Черемыш».

try*
(Лл-млл^а,
ГЛАВА 1
Очень обыкновенно
ѳперь я уже могу судить оконча¬
тельно, что жизнь мне не удалась. Сегодня мне стукнуло
полных тринадцать лет. Это уже очень порядочно. И за
всю мою жизнь у меня не было ни приключений, ни увле¬
чений и вообще никаких интересных случаев...»
Так написала я в своем дневнике утром 30 апреля
1938 года, не подозревая, что уже вечером меня смутит
очень странное происшествие.
Да и чего хорошего можно было ожидать в жизни, когда
веснушки в этом году выступили у меня еще раньше, чем
снег успел сойти... И как мне было не обижаться на судьбу,
если перед самым Первым мая я по математике опять еле-
еле натянула на «посредственно», а это грозило стать годо¬
вой отметкой — третьим «посредственно» за год.
Все это было, впрочем, совсем неудивительно, и никого
в школе не поразило, что опять Крупицына получила «пос»
по математике. «Ну что ж, очень обыкновенно», — гово¬
рили у нас в классе. «Очень обыкновенно», — сказала и я,
Так как это давно стало моей любимой поговоркой.

Все у меня было очень обыкновенно. Я была на сред¬
нем счету в школе, а на таких привыкли не обращать вни¬
мания. Мне иной раз даже думалось, что интереснее было
бы уж числиться в отстающих: о них разговора было
не меньше, чем об отличниках. Отличниками хвастались
на школьных вечерах, упоминали о них в рапортах, сооб¬
щали в районный отдел народного образования, рисовали
в стенгазетах. Ну, а «плохастых», как называли у нас в
школе отстающих, выправляли, подтягивали, ликвидирова¬
ли, повышали. Чего только с ними не делали! Лишь про
нас, посредственников, и сказать было нечего. Учились мы
так, серединка на половинку, радости и чести от нас было
немного, но и хлопот мы особых не требовали. «Ни два, ни
полтора, свободно плавающее тело», — как острил у нас
в классе Ромка Каштан. Я давно к этому привыкла, как
свыклась с тем, что и дома у нас я никому ни особого горя,
ни шибко большой радости не доставляла. Разве только
отцу...
Я росла последышком.
Старшей сестре, Людмиле, было уже девятнадцать лет,
брату Георгию пошел шестнадцатый, детей уже не ждали,
и тут родилась я. Еще до рождения меня, должно быть,
считали какой-то лишней, нечаянной. Давно уже пошли на
платки и тряпки все пеленки, а что осталось, мать отдала
в хозяйство Людмиле, и пришлось все заведение начинать
сызнова. И мама, верно, порастратила свои заботы и ласки
на старших. Мне уже мало досталось.
Меня все продолжали считать дома маленькой, не¬
смышленышем. Не считаясь с тем, что я слышу и давно
уже все понимаю, при мне громко говорили, как о семей¬
ной неудаче:
—	Иссякла, видно, наша порода. Неказиста растет...
В кого такая? И нос — словно мухи засидели.
Только отец был ласков со мной.
—	Будя вам девчонку хаять! — сердился он. — А ты,
Сима, скажи: «С носа немного спроса. Была бы душа хоро¬
ша да голова здорова, на своем месте». Верно, Симочка?
Ты им не верь, ты меня спроси, я тебе правду скажу...
А что, говорят, веснушками-то это закапано, это ничего:
значит, солнышко тебя любит и отметинки наставило. Поди
сюда, дочка, не слушай их.
Отец не видел моих веснушек, он не мог их видеть: во
70

время мировой войны у него были обожжены на фронте
глаза, он носил темные очки и с каждым годом видел все
хуже и хуже. Ему пришлось оставить завод, где он работал
слесарем. Слепота надвигалась на него и уже почти настиг¬
ла, но он не хотел сдаваться, ходил твердо и быстро, хотя
и натыкался иногда на стул, поставленный не на обыч¬
ном месте, на дверь, которую кто-нибудь затворил не во¬
время.
Маме приходилось трудно. Она брала на дом работу,
чинила белье. Отец получал пенсию и работал теперь в ин¬
валидном товариществе «Технокнопка»; там делали кон¬
торские скрепки, зажимчики, кнопки, ляпсики для башмач¬
ных шнурков. Брат Георгий, который работал техником
по орошению в Туркмении, присылал нам немного. Так мы
и жили.
Отец ходил чисто, в черной сатиновой косоворотке под
пиджак. Он был очень аккуратен. Каждую вещь, взяв, ста¬
вил потом точно на место, а когда закуривал, старался не
просыпать на стол и на всякий случай пальцами пробовал,
не осталось ли крошек табаку на скатерти. Он носил ко¬
роткие седые усы, и я ему сама подравнивала их к празд¬
нику. Я и брила его сама — мне это очень нравилось. Отец
сидел терпеливо и не морщился даже тогда, когда я, стара¬
ясь выбрить как можно чище, изрядно царапала ему под¬
бородок.
—	Ничего, ничего, дочка, режь, действуй,— успокаивал
он меня. — Мне самому не видать, значит, не страшно.
А другие пусть не глядят. Верно я говорю?
Радио было его страстью, и, несмотря на слепоту, он сам
собрал дешевенький двухламповый приемник. Наушников
у нас была всего одна пара. И часто вечерами сидели
мы с отцом в уголке, тесно прижавшись, плечо к плечу,
ухо к уху, наслаждаясь только нам одним слышной музы¬
кой.
Канун и полдня своего рождения я провела в тревоге
и смутном ожидании. Меня взбудоражила таинственная
история, которая произошла накануне.
Я стояла у ворот и смотрела, как украшают к Маю
большое соседнее здание, и вдруг почувствовала, что кто-то
смотрит на меня. Я оглянулась и увидела высокого черня¬
вого человека, который стоял на углу и внимательно раз¬
глядывал меня. Одет он был как иностранец, на нем был
71

непривычного покроя костюм с прямыми плечами, из-под
низких шаровар виднелись клетчатые чулки. В тот момент,
когда я обернулась, мне показалось, что он собирался сфо¬
тографировать меня: я заметила у него в руках маленький
аппарат «лейку». Он уже совсем было прицелился, но,
должно быть, заметил, что я смотрю на него, и стал сни¬
мать рабочего, устанавливавшего портрет Фридриха Энгель¬
са на крыше учреждения.
Меня смутило, почему этот человек так уставился.
Я нарочно отвернулась, но потом не вытерпела и снова
неожиданно взглянула на него. Он стоял и все так же
внимательно разглядывал меня. Мне стало смешно, я по¬
казала ему язык и ушла во двор. Я бы совсем забыла об
этом глазастом невеже, если бы вечером дворникова Танька
не сказала мне:
—	Симка! А тебя тут какой-то дядька добивался. Подо¬
72

шел, весь в заграничном, и спрашивает: «Что это за девоч¬
ка здесь выходила?»— «Какая, говорю, девочка?»— «А та¬
кая: две косички и веснушки такие симпатичные...» А сам,
гляжу, в шерстяных чулках... Ну, я и сказала. «Это, гово¬
рю, Симка Крупицына из четвертой квартиры». А он
говорит: «Ах, из четвертой квартиры? Очень приятно.
Извините за беспокойство». А я говорю: «Пожалуйста,
ничего не стоит». Он и ушел. В желтых таких по л ботин¬
ках...
Я долго ломала голову: что надо этому странному и
любопытному человеку? Кто знает, может быть, это какой-
нибудь знаменитый чудак-путешественник и он просто
хотел расспросить у меня, как живут в нашей стране про¬
стые, обыкновенные девочки?.. А потом вдруг бы взял
чудак да и подарил билет в кино или модную ручку-вста¬
вочку... Но почему ему так приятно, что я из четвертой
квартиры? Я несколько раз выходила утром на улицу
посмотреть, не ходит ли поблизости тот чернявый, вчераш¬
ний.
Но никого не было. Я решила, что этот человек, долж¬
но быть, спутал меня с какой-нибудь похожей на меня
девочкой. Вот и все. Разве могут быть у меня какие-нибудь
приключения! Мне даже обидно стало. Но на всякий слу¬
чай я и перед обедом выбегала на улицу поглядеть. Нет,
никого не было на углу. Я почувствовала досадливую
скуку.
Ради дня моего рождения мать испекла пирог с курагой,
а отец купил бутылку сладкой «Облепихи». День был
предпраздничный и выходной, мы ждали гостей. Должна
была прийти старшая сестра, Людмила, с мужем. Сестра
считалась у нас в семье самой удачливой. Муж ее, настрой¬
щик Арсений Валерианович Свинчатов, нудный и долговя¬
зый, называл себя музыкантом-техником по инструмен¬
тальной части. Мудреная прическа его, с пробором где-то
поперек затылка и венчиком, выведенным наперед, на
скрываемую лысину, занимала меня с детства. Мы с мамой
считали Арсения Валериановича человеком ученым. Мама
даже гордилась зятем. Потому с нами он говорил снисходи¬
тельно, вполголоса, прищурившись и слегка склонив голову
набок, словно проверял наши слова на свой слух. При этом
любил барабанить костяшками пальцев по краю стола.
Только отца раздражали и этот стук, и снисходительная
73

манера говорить. Он не любил настройщика, называл его
заочно Скрипичным Ключом или Камертоном Пирамидо-
новичем.
У отца самого был очень острый слух. И сегодня он
первый расслышал на лестнице шаги гостей:
—	Иди, мать, встречай. Людмила следует со своим
Камертоном.
Людмила вошла к нам, большая и нарядная, и сразу
наша комната с зеленоватыми и словно пропотевшими
обоями, с потолком, желтым, как бумага, долго лежавшая
на солнце, с крымским видом в рамке из ракушек и боль¬
шим гипсовым Наполеоном на комоде, доставшимся нам
от покойной тетки, — сразу наша комната стала тесной для
Людмилы, для ее проворных круглых рук, раскатистого
голоса.
—	Что это у вас как грязно, мама? Накидано всюду, —
говорила Людмила, тотчас принимаясь передвигать стулья,
смахивать какие-то бумажки со стола.
—	Я одна за всеми... — ворчливо отзывалась мама. —
На хозяйство одной пары глаз разве хватит? А от других
только мусор... Андрей, высыпи пепельницу... Сима, подме¬
ти тут.
—	Да, бледно живете, неблагоустроенно, — поддакивал
настройщик. — Хоть бы аквариум завели, что ли.
Но отец уже нарочно ущемил голову наушниками
радио, чтобы не слышать обычных и всем надоевших изре¬
чений Камертона.
—	Вы бы хоть, что ли, рупор приобрели, точку взяли
по сети, раз уж такой любитель, — невозмутимо и медлен¬
но, как всегда, продолжал настройщик.
Отец высвободил одно ухо из-под черной эбонитовой
чашечки:
—	А возможно, я не желаю на проводе ходить у других,
я привык от себя зависеть, самостоятельно.
Настройщик подмигнул мне, махнул рукой в сторону
отца — дескать, что с чудаком спорить. Потом вдруг осто¬
рожно хлопнул себя по зачесу:
—	Да, хорошее дело, главное-то забыл!.. С новорожден¬
ной вас, мамаша... Симочка, позвольте вас поздравить. Вот
примите. Подрастайте и благоухайте.
Он вынул из кармана сверточек, развернул бумагу и
вручил мне маленький флакон духов «Фиалка»*
74

—	«Серафима — вот она какая, Серафима бойкая, жи¬
вая, Серафима —* с нею не шути...» — запел он.
Людмила звонко расцеловала меня в щеки.
—	Жаль, Симочке идти скоро, — предупредила ма¬
ма, — к Таточке приглашенная. В один день новорожден¬
ные.
Я действительно собиралась идти к Тате Бурмиловой.
На самом деле день рождения Таты уже прошел позавче¬
ра, но я уступила ей лучший день — выходной. Ей все
и всегда уступали: лучшую парту в школе, самое удобное
место в кино, поближе к середине, самое красивое пирож¬
ное на противне в буфете, самую лучшую сводную картин¬
ку в писчебумажном. И, конечно, не потому, что отец Таты
был начальником большого учреждения, — просто в классе
любили веселую, красивую мою подружку. И мама моя
тоже была довольна нашей дружбой с Татой, которая всю¬
ду водила меня за собой, хотя некоторые наши сплетницы-
завистницы и язвили, что, мол, Бурмиловой очень к лицу
чужие веснушки...
Попив чаю, поев именинного пирога с курагой, я пошла
за шкаф переодеваться, надела самое лучшее, поплиновое
платье, перешитое из старого Людмилиного. Сестра загля¬
нула за шкаф и сама взялась обряжать меня. Она усадила
меня перед зеркалом, забегала, захлопотала вокруг, уко¬
лолась булавкой, высосала палец, разожгла примус, поло¬
жила греть щипцы для завивки — компас, как она назы¬
вала их.
—	Эх, Серафима, Серафима, — болтала она, вплетая
мне ленты в косы, — я в твои годы не такая была, я уже
в это время вся выровнялась... Ну, ты сиди, сиди, не дер¬
гайся, а то я тебя прижгу компасом. Дай я тебе немножко
еще на височках взобью.
В зеркале отражалось окно, а там, за окном, крыша
большого дома напротив, и на ней уже стояла огромная
красная единица и рядом две буквы — «М» и «А». Должно
быть, «Я» еще не подняли. И, когда я увидела улицу, кото¬
рая прибиралась к празднику, я вдруг вспомнила опять,
что произошло накануне.
А Людмила все хлопотала вокруг меня, перевязывала
в сотый раз банты, подкалывала плечи, подшивала во¬
ротник.
Ну, можешь отправляться, Симочка, — наконец ска¬
75

зала она. — Я из тебя прямо картинку сделала. Мальчиш¬
ки-то как, изредка внимание обращают, записки пишут,
поди?
—	Да ну их совсем! Я одного вчера после немецкого
языка так треснула, будет знать!
—	Вот босявка! Как же это ты?
—	Очень обыкновенно. Теперь узнал ума.
—	Это еще что за выражение, Серафима? — прикрик¬
нула на меня мама по ту сторону шкафа. — Чтоб я не
слышала больше!
Прежде чем выйти на улицу, я загадала перед калит¬
кой: вот если сейчас опять встретится этот странный че¬
ловек, значит, у меня в этом году будут в жизни какие-
нибудь важные происшествия. Я плотно зажмурилась,
вышла через калитку на улицу, открыла глаза и осмотре¬
лась. На углу, как всегда окруженный мелюзгой, торговал
ирисками лоточник. Было по-праздничному пустовато, и
на мостовой посреди улицы, пятясь, ходили управдомы и
коменданты. Задрав голову, они делали руками сложные
таинственные знаки кому-то на крыше, дирижируя развес¬
кой первомайских украшений. И над улицей медленными
толчками возносилась повисшая на веревках огромная и
чванливая буква «Я».
Внимательно осмотрела я улицу из конца в конец. Нет,
никого не было, никто не следил за мной. Все было очень
обыкновенно.
ГЛАВА 2
„На кого вы похожи?“
—* Ребята, Крупицына своей персоной явилась! Зави¬
лась! Кудри штопором!
Все вылетели в переднюю и окружили меня. Тут был
и Ромка Каштан, мой старый недруг, тот самый, кого я
ударила вчера после немецкого. Были здесь и Катя Ваточ-
кина, и Миша Костылев, и Соня Крук — все наши. Тата,
в новом платье, которого я еще не видела у нее, схватила
меня за локти и закружила:
—	Симочка, Симочка, поздравляю!
—	И тебя тоже!
76

—	Ну, меня с прошедшим уже... Идем, идем, ты должна
тоже написать что-нибудь.
Толкаясь в дверях, мы ввалились в столовую. Я слы¬
шала, как за моей спиной Ромка Каштан насмешливо про¬
цедил:
Завилась, а при галстуке, как на сбор.
—	Хватит тебе дразнить ее! — шепнул кто-то, кажется
Катя.
На столике перед диваном лежала толстая тетрадь. Все
окружили столик, подталкивая меня:
—	Пусть и Крупицына напишет!
Я взяла тетрадь. На первой странице ее было крупно
выведено: «Прошу писать откровенно».
Я уже слышала, что в школе в старших классах ребята
завели такой вопросник. Там наставили разные вопросы
о нашей жизни, настроении, о дружбе, о любви, и каждый
должен был писать тогда все начистоту и без утайки. И на¬
ши девчонки, видно, собезьянничали у старших.
«Когда вам бывает скучно?» — прочла я. Под этим на
странице разными почерками, среди которых я увидела
много знакомых, были записаны ответы:
«Тогда, когда у меня плохое настроение».
«В нашем государстве не бывает скуки».
«У Сони Крук не бывает скук...»
Кто-то сунул мне в руку химический карандаш.
—	Внимание! У нашего микрофона Крупицына!— про¬
возгласил Ромка.
И я написала:
«Мне бывает скучно, когда ко мне плохо относятся.
И потом, от глупых острот мне тоже скучно».
—	Ого! — многозначительно сказал Ромка Каштан.
«Кого или чего вы больше всего боитесь?» — было напи¬
сано на второй странице.
«Никого и ничего не боюсь».
«Мне еще незнакомо жалкое чувство трусости».
«Боюсь пьяных, зачетов и мышей».
«Иногда побаиваюсь собак, несмотря на возраст».
а чей возраст, — спросила я, — того, кто написал
это, или щенячий?
г™Я заметила> что Катя покраснела, и поняла, что это
написала она.
«Никого и ничего не боюсь, кроме сплетен и сплет¬
77

ниц», — прочла я дальше и узнала почерк Ромки Каш¬
тана,
«Мстительны вы или нет?»
«Смотря за что и кому. Мщу редко, но метко. Но я еще
не всем отомстил, кому мне следует мстить...»
Это опять почерк Ромки.
Я быстро перелистала тетрадь. Мне не хотелось отве¬
чать на эти вопросы сейчас же, при всех.
«Можете ли вы пожертвовать собой?»
«Если этого требует близкий человек или дело, то* ко¬
нечно, да».
«Думаю, что могу, если надо будет».
«Для Родины, для любимых друзей всегда и всем, даже
жизнью (для Родины)».
Мне тоже захотелось написать здесь именно такой от¬
вет, но тогда надо было бы отвечать уже на все вопросы,
а их было очень много. Тетрадка спрашивала и о том, кого
я больше всего люблю на свете, и о том, что мне нравится
во владелице тетрадки, то есть в Тате, — эта страница це¬
ликом была заполнена всякими похвалами Тате: ум, кра¬
сота, глаза, волосы, веселый нрав, хороший характер. По¬
том надо было еще написать, каков у меня характер
(отвратительный!), что лучше — откровенность или скрыт¬
ность (скрытность), чем увлекаюсь (еще не знаю), с кем
я хочу дружить (с Татой), есть ли у меня враги (Ого!
А Ромка?..), кто моя симпатия (нет еще), довольна ли я
жизнью (своей — не совсем) и о чем я мечтаю (совершить
какой-нибудь подвиг для людей и купить пуховый берет,
как у Таты).
—	Я лучше потом напишу.
Нет, нет, надо сейчас! — закричали все.
Тата пришла мне на помощь:
—	Она очень долго писать будет. Давайте лучше играть
во что-нибудь или потанцуем.
Тата села эа пианино. Девочки танцевали друг с дру¬
гом, мальчишки стояли, заложив руки назад, ладонями
упираясь в стену, и презрительно глядели на танцую¬
щих.
Ромка стал изображать учителей, очень ловко копируя
математика:
—	А ну-ка, допустим, это выражение пусть попытается
упростить нам, допустим, Крупицына Серафима.
78

Это он, разумеется, нарочно выбрал меня, чтобы напо¬
мнить всем, как я накануне плавала по математике.
Потом стали играть «в мнения». И, конечно, первой
выпало уходить в другую комнату мне.
Я стояла в передней и слышала, как за закрытой дверью
перешептываются, взвизгивают от восторга, сговариваясь
и предвкушая.
—	Не надо, она еще обидится, — услышала я чей-то
шепот.
—	Нечего тогда играть, если обидится...
Опять перешептывание, хохот. Наконец меня позвали.
Я вошла. Все сидели важно, составив полукругом
стулья. Объявлял Ромка Каштан.
—	Ну-с, — сказал он, — пожалуйте сюда... Был я на
балу, сидел на полу, ел халву, слышал про вас такую мол¬
ву. Говорят, что вы похожи: первое — на «точка, точка, за¬
пятая, минус — рожица кривая». Это раз. Другие говорят,
что вы похожи на... на неправильный глагол. Слышал я
еще, что вы похожи неизвестно на кого, потому что сегодня
сами на себя не похожи.
«Это сам Ромка придумал», — решила я.
—	Некоторые уверяли, что вы похожи на осиное гнездо.
«Нет, верно, это Ромка, — подумала я. — Ладно, до¬
ждусь и я своей очереди загадывать!»
—	Были там на балу и такие, что говорили, будто вы
похожи на промокашку в кляксах. Потом еще на курочку
рябу. На пустое решето. И на серо-буро-малиновое в кра¬
пинках.
—	Это ты, Ромка, сказал сам! — закричала я.
Нет, нет, не угадала! Иди еще раз!
Все вскочили, захлопали в ладоши. Мне вдруг стало так
обидно, что у меня даже как-то странно голос сел, когда я
медленно сказала:
—	Если так, то, чур, не игра. Вы сговорились нарочно...
Это стыдно с вашей стороны... так...
Я хотела что-то еще добавить, но обида стянула мне
губы.
—	Брось, Симка, на то игра!.. Шуток не понимаешь.
Это уже не шутки.
Тата подбежала ко мне, схватила за руку, но я вырвала
РУку, резко повернулась и вышла в переднюю. Тата броси¬
лась за мной:
70

—	Что ты, Симочка! Неужели ты обиделась?
Но я уже ничего не могла сказать, я только боялась,
как бы мне не зареветь, и, оттолкнув Тату, рванула цепоч¬
ку на дверях, откинула крючок, выбежала на площадку
лестницы и быстро спустилась на улицу. Дома у нас никого
не было, наши ушли в гости. Я достала ключ, отперла ком¬
нату, послонялась немного из угла в угол, не зная, чем
заняться, что делать с собой.
Ну вот, я рассорилась со своими подругами. Так и надо!
Оказалось, они все ко мне плохо относятся, нечего тогда
и дружить с ними.
Да, плохо, скучно и обидно прошел день моего рож¬
дения.
Из зеркала смотрела на меня обиженная и нескладная
девчонка в нарядном платье, с завитушками на висках,
с большими бантами на тощих косичках. Пора было бы
уж этой девчонке бросить обижаться на дразнилки. Я по¬
дошла к своей этажерке и сняла с нее большую заветную
папку. В ней у меня были собраны вырезанные из газет
и журналов портреты разных знаменитых девушек. Я их
коллекционировала. У меня уже много накопилось — тол¬
стая папка. Тут были храбрые парашютистки и прослав¬
ленные летчицы, знатные доярки и премированные брига¬
дирши, известные киноартистки и учительницы, чемпион¬
ки-бегуньи и военные фельдшерицы. Я разложила вырезки
на столе и долго смотрела на улыбающиеся лица знамени¬
тых девушек. Вот и они ведь не все красавицы. Вот эта
совсем курносая, а у этой вон какие маленькие глаза, а эта
ужасно какая толстуха. А ничего, видно, счастливые, и
жизнь у них славная, и портреты напечатаны в газетах,
народ их уважает, и дома гордятся ими. Нет, красавиц
среди них оказалось не так уж много.
В открытое окно доносился шум вечерней улицы, гром¬
кие, неторопливые шаги по тротуару; люди шли не спеша,
прогуливаясь. И мне очень захотелось потолкаться среди
прохожих, быть с людьми. Я накинула пальто, заперла
дверь, положила ключ на условленное место и вышла на
улицу.
Вечер был совсем синий и теплый. Люди шли вниз,
к Москве-реке, посмотреть на новый мост. И я пошла туда.
Вчера еще здесь, перегораживая улицу, стояли глухие
заборы. Почти год бил и сипел за ними паровой молот,
80
3

жужжали электрические моторы. Оттуда выезжали, толча
мокрую глину, грузовики; на них сидели люди в брезен¬
товых спецовках. Ночами там горело так много ламп, что
звезд не было видно над рекой. Неусыпно шло строитель¬
ство.
Прежде здесь наша улица, неуклюже вильнув вбок
и юркнув в узкий решетчатый туннель моста, кое-как пе¬
ребиралась на другой берег. А сегодня все тут было
неузнаваемо. Забор убрали, и наша улица, расширившаяся,
укатанная, посыпанная свежим песком, вдруг легко взле¬
тев, не сужаясь и не кривясь, прямиком перемахнула через
реку. Это выгнулся над Москвой-рекой огромный новый
мост.
Я не сразу заметила, что стою уже на нем, — так он
был широк, так полого и просторно принял он на себя на¬
шу улицу.
На мосту уже горели круглые матовые фонари; чугун¬
ные мачты их были увиты красными лентами. Еще ходили
с кистями маляры, докрашивая толстую фигурную решет¬
ку; еще просили не скопляться и проходить, не толкаясь,
милиционеры; еще разъезжал на своем тяжелом утюге
взад и вперед закоптелый парень, красуясь перед народом
послушной силой своей машины, разглаживая дымящийся
асфальт, а посредине уже легко мчались машины, и люди
прогуливались по мосту, переходя с берега на берег.
Я подошла к краю и остановилась у перил, еще пахну¬
щих свежей краской. Внизу, под моими ногами, мчались
по набережной машины. Чуть-чуть левее далеко внизу,
наверно очень глубокая, отражала огни вода. Небо было
светлое, светлее воды, и за поворотом реки резко на небе
выделялись высокие башни Кремля. Город был хорошо
виден отсюда. С каждой минутой в нем зажигалось больше
и больше огней, и небо становилось розоватым. Это всходи¬
ло над Москвой праздничное зарево, зажигали первомай¬
скую иллюминацию.
Я стояла у перил, смотрела вниз. «Вот бы броситься от¬
сюда... Какой бы завтра шум поднялся в школе! Попало бы
ребятам за нечуткое отношение ко мне». Но бросаться ни
капельки не хотелось — вечер был тихий, а мост такой
Широкий, такой надежный... Промчались два тяжелых гру¬
зовика-пятитонки, а у него даже не дрогнули перила.
И вдруг я заметила, что по другой стороне моста мед-
* Л. Кассиль, т. II	Qj

ленно ползет красивая приземистая зеленоватая, похожая
па большого жука-бронзовку машина. Перед у нее был
узкий, сверкающий, пологие крылья плотно прижаты к
бокам, вытянутые фары словно вросли в туловище маши¬
ны. Машина медленно ползла по мосту. В ней сидело двое.
Когда машина поравнялась со мной под большим фонарем
моста, мне почудилось, что люди в матине смотрят на ме¬
ня. Машина медленно прошла дальше, но вдруг повернула
круто, быстро скользнула на другую сторону моста и по¬
шла мне навстречу. У меня заколотилось сердце. Бесшум¬
но подкатив, машина остановилась недалеко от фонаря.
Сидевшие в ней бесцеремонно разглядывали меня.
—	Она? — услышала я негромкий голос.
—	Она, она, Сан-Дмич, пожалуйста. Чем не Устя?
—	Всюду вам Устя мерещится!
—	А безброва-то, безброва до чего!
—	И конопатинки просто прелесть. А? Мадрид и
Лиссабон, сено-солома! Неужели нашли?
Я боялась пошевельнуться, у меня не хватало духу еще
раз оглянуться на машину. Я стояла, замерев у перил,
схватившись 8а них обеими руками. Я слышала, как за
моей спиной хлопнули дверцы машины. Тихие шаги послы¬
шались позади меня.
«Уж не шпионы ли?» — подумала я.
Мы в школе читали много книг про шпионов. Вот так
там и начиналось. Выследят, познакомятся, а потом...
«Пусть, — подумала я, — я не хуже тех, что написали
в тетрадке, будто готовы пожертвовать собой... Надо сперва
поддаться, будто ничего не понимаешь, а после разобла¬
чить...»
У меня как-то странно обмякли ноги, а руки так при¬
липли к перилам, что мне показалось, будто по ним пусти¬
ли электрический ток, — я однажды так схватилась у нас
на черной лестнице, где оборвался провод.
Когда те двое подошли ко мне, я была ни жива ни мерт¬
ва от страха и любопытства. Но уверенность, что я не стру¬
шу перед опасностью, что я готова ко всему, не покидала
меня.
Я осторожно, через плечо, глянула в другую сторону —
на том конце моста стоял милиционер. Мимо меня с берега
на берег переходили веселые, неторопливые люди. Стоило
мпе только позвать на помощь... Но я решила выждать.
82

—	Девочка, будь любезна, как бы нам тут на Зацепу
проехать?
Я обернулась. Они стояли совсем рядом, и в одном из
них, высоком, чернявом и глазастом, в спортивных шарова¬
рах, я сразу узнала того загадочного «иностранца», кото¬
рый следил за мной на углу нашей улицы. Другой, плот¬
ный, небольшого роста, но по-военному складный, в корот¬
кой кожаной курточке с вязаным поясом, в упор и с инте¬
ресом разглядывал меня. Он был без шапки, лицо у него
было совсем не старое, но на голове ветер шевелил редкие
седоватые волосы. Они были, должно быть, совсем мягкие,
потому что легко взлетали, и казалось, что ветер сейчас
сдует их и человек облетит, как одуванчик. Седоватый
стоял плотно, широко расставив ноги, слегка покачиваясь
с каблука на носок, забавно морщил короткий нос, и глаза
У пего были какого-то необыкновенного цвета, только фо¬
нарь мешал различить какого.
—	Так как нам на Зацепу пробраться? — повторил се¬
доватый.
Я объяснила.
83

—	Что ж, и голос подходит, — пробормотал он. — Пря¬
мо сам не верю, сам не верю! — воскликнул он и, подняв
голову, весело посмотрел на своего высокого спутника.
—	Девочка, героиней хочешь стать? — спросил тот,
вращая глазищами, которые таинственно сверкали, отра¬
жая фонари.
—	Как это? — растерялась я. — А ну вас еще! — до¬
бавила я.
Мне показалось, что они просто смеются надо мной.
Я сделала движение, словно хотела уйти.
—	Стоп, стоп! — закричал высокий. — Никуда ты от
нас не уйдешь, мы тебя найдем. Дом семнадцать, квартира
четыре. Верно ведь?
Я остановилась.
—	Погодите, Лабардан, — тихо сказал седоватый. —1
Вот перец с горчицей! Не так... Зачем это? Сразу же труба-
барабан! Возможно, еще ничего не выйдет... Вот что... Вы
нам, может быть, очень и очень пригодитесь, — обратился
он ко мне, — и вам это будет интересно. Но пока не следует
никому болтать. Понимаете? Не надо. Преждевременно.
Мы должны попробовать сперва. Пойдет дело, тогда и ре¬
шим. Скажите мне... повторите за мной: «Мон шер ами».
—	Это «мой дорогой друг» — по-французски, да?
—	Правильно, «дорогой друг». Ну-ка, скажите.
—	Мон шер ами.
—	Ничего. Вы в школе не французский изучаете?
—	Нет, немецкий.
—	Жалко. Но ничего. Это не важно... Ну, и как, вы
согласны? Мы пришлем за вами после праздника машину
домой. Вы в какой смене учитесь? В первой? Ну, отлично.
В три часа и пришлем... Лабардан, у вас бирки есть? Дайте
ей бирку, чтобы без задержек было.
Высокий вытащил из кармана что-то вроде блокнота,
оторвал листок и дал седоватому:
—	Число поставьте.
—	Так, значит, уговорились? — спросил седоватый улы¬
баясь; он вынул из кармана куртки толстую пятнистую
ручку, похожую на саламандру, и, черкнув что-то на бу¬
мажке, протянул ее мне: — Не теряйте бирку. Покажете
ее шоферу.
И вдруг, весело подмигнув мне, он издал какой-то
странный звук, вроде «бреке-кекекс», и потрепал меня по
84

плечу. Хлопнули дверцы зеленой машины. Седой взялся
за руль, еще раз кивнул мне, машина легонько зажужжа¬
ла и плавно двинулась. Седой помахал мне рукой, и ма¬
шина, быстро набрав скорость, скользнула с моста на
берег.
Я стояла, ничего не понимая. Руки у меня были лип¬
кие, потому что я схватилась руками за свежевыкрашен¬
ные перила, только теперь я почувствовала это. Я захотела
вытереть их и тут увидела, что держу в правой руке остав¬
ленную мне бумажку. Я стала под фонарь, подняла к гла¬
зам бумажный лоскуток и прочла: «Бирка № 384. 3 мая
1938 года». Стояла краешком печать. Сперва я не могла
разобрать, что за буквы на ней, потом прочла, но не пове¬
рила своим глазам... На печати значилось: «Мужик сер¬
дитый».
ГЛАВА 3
Машина М MB 56-93
Не знаю, не помню, не представляю себе, как досидела
я третьего мая в школе до конца последнего урока. Я не
слышала, о чем говорят в классе, и Тате пришлось не¬
сколько раз ткнуть меня в бок и щипнуть за локоть, преж¬
де чем я услышала, что меня вызывает учительница гео¬
графии:
—	Что с вами, Крупицына? Вы словно отсутствуете.
Где витают ваши мысли?
—	Она еще после праздника не в себе, — сказал с ме¬
ста Ромка.
—	Каштан, я вас не спрашиваю! — остановила его учи¬
тельница. — Вы нездоровы, Крупицына?
—	Да, голова что-то болит, — соврала я.
—	Ты правда сегодня, Сима, какая-то странная, — уди¬
вилась Тата.
Ребята ждали, что, после того что произошло на вече¬
ринке, я приду сама не своя, и сговорились, должно быть,
ни о чем мне не напоминать. Но состояние тревоги, ожи¬
дания, в котором я была, мало походило на смущение или
сожаление. Ребята не зналп, как со мной заговорить, а мне
было пе до них. Я пе спала почти всю ночь, я строила сот¬
85

ни самых необыкновенных предположений. Для чего я
понадобилась этим двум непонятным автомобилистам? Что
это за странный вопрос о героине?.. Почему они выбрали
именно меня, узнали для чего-то мой адрес? Зачем они
заставили меня произнести несколько слов по-француз¬
ски?..
Я собиралась было рассказать обо всем отцу, но по¬
том раздумала: конечно, он бы меня никуда не пустил и
первое в моей жизни приключение сразу бы на этом и за¬
кончилось.
Без четверти три я уже была на улице у своих ворот.
Я так переволновалась, что теперь меня страшило только
одно: вдруг все было шуткой и машина не придет? Я не
сводила глаз с того конца улицы, который обращен к мо¬
сту, я ждала машину с минуты на минуту. А ее все не
было.
—	Ты кого это ждешь, кому назначила?
Передо мной стоял Ромка. Вот уж некстати! А может
быть, сказать ему? Все-таки не так страшно.
—	А я иду мимо, — сказал Ромка, — и думаю: что это
у меня в глазах рябит? Смотрю — оказывается, Крупи-
цына стоит.
—	Ну тебя, Ромка! Думаешь, сострил? Нисколечко
меня твои глупости не трогают!
—	А у Бурмиловой-то кто в амбицию полез?
—	И вовсе не оттого, как ты думаешь. У меня теперь
такие дела, что и обижаться нет времени.
—	Это какие же такие дела?
—	Такие. Узнаешь после.
—	Воображаю!
Еще немножко, и я бы, вероятно, не утерпела и расска¬
зала, но тут вдруг, совсем не там, где я ждала, а с другого
конца улицы, из переулка, выкатила небольшая черная
машипа. Я не обратила на нее внимания, все ждала ту,
зеленую. Сердитый шофер приоткрыл дверцу и высунулся
из машины:
—	Эй, слышь, где тут семнадцатый номер дома?
—	Квартиру четыре вам, да? Это за мной.
—	Дадут адрес, не найдешь!— ворчал шофер.— Бирка-
то есть?

Я протянула ему бумажку с печатью: «Мужик серди¬
тый». Шофер взглянул краешком глаза на бирку и мотнул
головой назад:
—	Садись. Кругом, с той стороны. Тут дверца сломана.
Я обошла машину. Мне снова сделалось очень страшно,
и вдруг счастливая мысль пришла мне в голову. Я успела
взглянуть на номер машины.
—	Ромка, — прошептала я, — если я не вернусь... ну,
что-нибудь случится... в общем, запомни, Ромка: машина
номер МБ 56-93.
Надо было видеть, как посмотрел на меня Ромка! Я ни¬
когда не видела его таким растерянным и сбитым с толку.
Но прежде чем он успел что-нибудь сказать, я влезла в
машину, шофер дал газ, и мы помчались.
Некоторое время мы ехали молча, потом я решилась
обратиться к мрачному водителю:
—	А куда вы меня сейчас повезете?
—	Куда велели, туда прямым сообщением и повезу.
Мне долго развозить-то некогда. Мне еще за талонами на
бензин ехать, да того и жди, задний баллон спустит. Рези¬
ны не дают, а гоняют!
—	А это далеко? — Я робко скосила глаза на угрюмого
шофера.
—	А тебе какая забота? Села и езжай. Далеко ли, близ¬
ко ли...
Минут пять мы ехали молча. Я уже сбилась с направ¬
ления и не могла угадать, где мы находимся. Улицы были
незнакомые, дома делались все меньше и меньше. Я чув¬
ствовала, что мы подъезжаем к окраинам.
—	Что, для мужика, наверно, сердитого? — вдруг сам
заговорил шофер, поглядывая на меня в зеркало. — Сколь¬
ко я уж возил таких девчонок! Все набиваются, а в расчете
только слезы!
—	А вы много уже девочек возили?
—	Да, не соврать, штук шестнадцать.
—	Ну, а потом? Потом с ними что было?
—	Чего было... Сами не рады, намучились зря. И на
том конец.
—	А обратно они... ну, эти девочки то есть, они воз¬
вратились?
87

—	Нет. Уж раз, видать, не годна, так вертать ее не¬
зачем.
Мне стало совсем скверно. Я уже бранила себя в душе,
зачем понесла меня нелегкая в это страшное путеше¬
ствие.
Вдруг позади нас раздался пронзительный милицей¬
ский свисток, и шофер резко затормозил машину. Он сидел
молча, не оглядываясь, с каменным лицом.
Подошел милиционер. Вот хороший момент, чтобы кон¬
чить все разом.
—	Товарищ водитель, — сказал милиционер, — здесь
нет левого поворота. Зачем вы нарушаете?
—	Так что ж, что нет? Я вижу—встречного транспорта
не предвидится...
—	Ваши права? — прервал его милиционер.
И шофер мой стал рыться в карманах.
—	Понаставили вашего брата на нашу голову!.. — про¬
ворчал он. — Права... Я вот спрашиваю, какие у тебя права
зря человеку свистеть? У меня, того и жди, и так баллон
сядет.
—	Запишу ваш номер, — проговорил милиционер, вы¬
нимая книжечку.
—	МБ 56-93! — сама того не ожидая, крикнула я что
есть силы.
Милиционер удивленно взглянул на меня, усмехнулся,
обошел машину и записал номер. Мне стало немножко
легче. Ладно, пусть и он на всякий случай знает, что за
машина увезла меня неизвестно куда...
ГЛАВА 4
Портрет моего двойника,
или Семь Наполеонов
А машина все катила и катила, сворачивая то и дело
налево, и только налево. Я чувствовала, что город оставал¬
ся у нас справа. Перед нами протянулась широкая замо¬
щенная улица, обсаженная по обе стороны подстриженны¬
ми деревьями. Наконец машина остановилась перед высо¬
кой каменной оградой. На воротах, подняв лапы, осклабясь,
88

сидели каменные львы. Сквозь решетку на нас глянул
какой-то старичок с винтовкой, всмотрелся в машину и
стал с грохотом открывать железные половинки ворот. Мы
въехали в парк, машина зашуршала шинами по асфальто¬
вой дорожке, и мы остановились у высокого здания. Шо¬
фер, не глядя на меня, ни слова мне не сказав, вышел и
поднялся по ступеням подъезда. У дверей он оглянулся и
сделал мне знак рукой, чтобы я шла за ним. В дверях меня
остановила красивая женщина с какими-то необыкновенно
большими глазами.
—	Это к Сан-Дмичу, — сказал шофер, — по бирке
привез.
—	Для «Мужика»? — спросила женщина. — Пройдите,
вон вторая дверь налево.
Я пошла, озираясь, по полутемному коридору.
—	Мне сюда? — громко крикнула я издали женщине,
впустившей меня.
И вдруг, словно в ответ, передо мной на стене зажглась
и замигала огненная надпись:
«Тихо!»
И на другой стене:
«Тишина!»
Я съежилась и пошла на цыпочках. Вот и вторая дверь
налево. На ней маленькая дощечка: «Мужик сердитый».
Я тихонько постучала. Никто мне не ответил. Я нажала
на дверь, и она бесшумно открылась. Я очутилась в не¬
большой, красиво убранной комнате. В глубине стоял сто¬
лик с резными тонкими, выгнутыми наружу ножками,
суживающимися книзу, как у борзой. Сбоку у стены стоял
не то диван, не то кушетка с такими же выгнутыми нож¬
ками, но низенькая, как такса.
Я осторожно присела на диван. На противоположной
стене висел портрет какой-то девочки в тулупе. Голова ее
была закутана в платок. Торчал смешной вздернутый нос.
Сперва я ничего особенного в портрете не заметила, но
потом что-то в нем начало меня волновать. Что за штука?
Я где-то видела эту курносую физиономию, эти печальные
безбровые глаза, подбородок с ямкой. Лицо показалось мне
вДруг очень знакомым. Я готова была ручаться, что не раз
встречала эту девчонку, и совсем недавно, вот, кажется,
сейчас видела где-то. II вдруг я поняла: в зеркале, вот где
я видела эту девчонку! Это же была я сама!.. Но у меня
89

никогда не было такого тулупа, никогда я не повязывала
так платка. И все же это была я.
Я подбежала к портрету, встала на цыпочки, чтобы луч¬
ше рассмотреть его. Нет, это, конечно, не я. Это была
какая-то совсем незнакомая мне маленькая колхозница. Но
эта девчонка была необыкновенно похожа на меня.
«Должно быть, нас перепутали, — подумала я. — Она, вер¬
но, пропала, ее искали, встретили меня и зазвали сюда».
Я сразу представила себе страшную историю. Наверно, эта
девчонка убежала от шпионов, а они ее боятся — она их
может выдать, — и вот они меня заманили, спутав с ней.
Я уже повернулась, чтобы бежать к дверям, но столкнулась
с высоким чернявым «иностранцем».
—	Приехали? Доставили вас? — заговорил он. — Лады,
лады! А верно похожа? — спросил он, кивнув на портрет
моего двойника. — Ну, идемте со мной, вас ждут.
—	А что это за дом? — осмелилась спросить я у высо¬
кого, когда мы вышли из комнаты.
Он остановился, изумленный:
—	Как, вы еще не знаете? Разве я вам нѳ сказал в
90

прошлый раз? Вот так штука!.. И неужели никого не рас¬
спросили? Молодец! Лады! Устя настоящая.
—	Вы же мне велели никому не говорить,
—	Правильно. И не надо зря.
Мы вышли в парк. Перед нами высилась колоннада
какого-то дворца. Люди в белых чулках, вероятно лакеи,
сновали между колоннами. Я вспомнила, как в школе у нас
рассказывали страшную историю про мальчишку, который
заблудился, попал в руки к темным людям, а потом очнул¬
ся у каких-то иностранцев...
—	Посидите здесь на скамеечке.
Скамья была каменная, холодная, и, хотя день был
теплый, я сразу застыла.
Чья-то тень словно подтекла мне под ноги на дорожке.
Я подняла голову и обмерла. Передо мной стоял... что это,
я в театре, что ли?., передо мной стоял Наполеон. Он был
совсем такой, как у нас на комоде, только плечо у него
было целое, не отбитое, и он был, конечно, гораздо круп¬
нее. Живой Наполеон стоял передо мной, в треугольной
шляпе, в белых лосинах — ну, словом, точно такой, каким
я привыкла его видеть всю жизнь у нас на комоде, около
зеркала. Наполеон стоял, заложив одну руку за спину, дру¬
гой держась за борт жилета, и с недоумением разглядывал
меня. Нет, это не был театр.
Лицо у него было настоящее, незагримированное, я бы
сразу заметила. И потом, зачем артист из театра будет хо¬
дить среди бела дня по большому парку?
—	Ке фе-т иси сет фиет? — спросил он меня по-фран¬
цузски. — Что делает здесь эта девочка?
Я беспомощно оглядывалась.
Каково же было мое удивление, когда я увидела, как
из-за дерева позади меня вышли еще три Наполеона, а
когда я снова обернулась на того, первого, который загово¬
рил со мной, их стало уже и там целых четыре... Четыре
императора стояли здесь и три — по другую сторону
скамьи, и все они были совершенно одинаковые, рост в
рост, и эполеты у них были одинаковые, и треуголки, и
белые жилеты, и высокие сапоги, и мундиры с раздваиваю¬
щимися нагрудниками. И все они, заметив мое смущение,
принялись хохотать. Только смеялись они неодинаково:
один ухал басом, другой подвизгивал, третий беззвучно
Ухмылялся, четвертый мягко похохатывал, пятый мелко
91

трясся от смеха, шестой медленно, кругло и со вкусом про¬
износил «ах-ха-ха-ха», а седьмой даже прихрюкивал от
удовольствия.
И вдруг все императоры стали серьезными, сделавшись
снова совершенно одинаковыми. Все разом поднялись и,
оставив меня, бросились навстречу невысокому, но ладному
человеку, роторый легко шагал, звеня шпорами, по аллее
парка. Это был нарядный гусар в высоком кивере с султа¬
ном. Он шел, гремя палашом; спущенная на шнуре сумка
с вензелем билась о его сверкающие сапоги. Он прибли¬
жался, поглаживая огромные, туго закрученные усы. При¬
жав два пальца к козырьку кивера в ответ на почтитель¬
ные поклоны семи императоров, он направился мимо них
прямо ко мне.
—	Ну что же, хотите попробоваться? — сказал он, под-
боченясь, и весело подкрутил усы. А глаза у него, какого-то
удивительного синего цвета, очень весело сверкнули мне.
—	Она толком не знает даже, в чем дело, — прогово¬
рил, подойдя, высокий чернявый.
92

—	Как же так? — удивился гусар.
—	Да как-то я заторопился, а потом решил, что сама
сообразит, о чем речь. Но она и не догадалась и ни у кого
не расспросила. Выдержала искус.
Гусар посмотрел на меня совсем одобрительно:
—	Ну? Вот это характер, гроб и свечи! Подойдет для
Устиньи. Молодец! Ну, Устинька, идемте пробоваться.
—	А я не Устя, — робко возразила я.
—	А я хочу сделать из вас Устю.
Как ни была я сбита с толку, все же какие-то догадки
теперь уже успокаивали меня. Да, это все-таки, должно
быть, театр.
ГЛАВА 5
І?асщепей — мужик сердитый
—	Позовите Евстафьича и Павлушу, — сказал гусар,
когда мы вернулись в комнату, где висел портрет моего
двойника.
Он снял кивер, бросил его на стол, содрал один ус, по¬
том другой.
Хотя на нем еще был лохматый черный парик с белым
клоком спереди, я уже теперь разглядела его: это был
тот самый седой, что вел на мосту зеленую машину.
—	Вы меня, наверно, знаете. Я Расщепей. Слышали
про такого? Ну, я вам напомню. «Поручика Лермонтова»
в кино видели? Я Лермонтова играл. И, помните, еще такая
картина была: «Лейтенант Шмидт». Я ставил. Ну и, нако¬
нец, это вы уж наверняка знаете: «Владимир Ильич».
Я Ленина играл и ставил эту картину.
—	Это вы! — только и могла проговорить я. — И Ле¬
нина?!
Ну конечно, я видела все эти картины, и некоторые да¬
же по три раза.
Поэтому мне и показались еще вчера на мосту такими
знакомыми эти веселые, любопытные глаза.
—	А теперь я новую одну штуку начал. Про Отечест¬
венную войну. Восемьсот двенадцатый год, труба-барабан!
Видели? Это я со всей Москвы, со всех театров Наполеонов
сегодня согнал. Пробую, какой лучше. Пока все не то, хрен
93

и редька! Ничего, найдем и Наполеона. Свет не без Напо¬
леонов. А называться будет картина «Мужик сердитый».
Здорово? А почему «Мужик сердитый»? Народное прозви¬
ще. Сперва так Наполеона звали сами мужики. Зря, гово¬
рили, наш царь мужика сердитого раздразнил. А потом
народ сам рассердился, и оказался наш мужик сердитый
посильнее Наполеона. Понятно? Вы про Наполеона-то чи¬
тали? Знаете вообще?
—	Ну конечно!.. Хотя уж не так хорошо... У нас это
еще в классе не проходили подробно.
—	Ничего, мы с вами сами с усами. Все пройдем, огонь
и воду. Так вот. Прогнали наши мужики, осердившись,
вместе с армией, с Кутузовым, мужика сердитого — Бона¬
парта. Прогнали, наломали хвост и гриву как следует. Вот
надо об этом картину сделать. Напомнить. И нам и другим.
Он встал и прошелся по комнате, позвякивая шпорами,
отстегнул палаш, поставил его в угол.
—	И вот там, в этом фильме, есть ролинка одна, очень
подходящая ролинка: Устинья Бирюкова. Устя-партизан-
ка. Была такая. И забыли про нее историки. Обошли дев¬
чонку. А я откопал. Рылся тут в разных материалах, в
источниках, и вот вытянул ее на свет божий. Это была
очень славная девчурка.
Он вдруг так хорошо улыбнулся, будто ясно представил
себе, что за славная девчурка была эта Устя Бирюкова, его
старая знакомая, и он вспомнил что-то хорошее, одному
ему про нее известное.
—	Я вот и портрет ее разыскал. Видите, тут написано:
«Партизанка Устинья». Это старая гравюра, неизвестный
художник.
Он снял со стены портрет моего двойника, сдунул пыль
со стекла.
—	Тут дело не в том, что вы похожи. В вас есть какая-
то внутренняя общность. Ну как бы вам объяснить попро¬
ще? Вы, мне кажется, характером похожи. Понятно?
—	У нее тут лицо чистое, а у меня... встречаются кое-
где веснушки, — сказала я, рассмотрев внимательно пор¬
трет.
—	Насчет веснушек история умалчивает... Не вздумай¬
те выводить. Уж позвольте мне за это отвечать... Так хоти¬
те стать Устей? Ну?
Он весело вскинул голову и заглянул мне в глаза.
94

—	Это для кино меня будут снимать?
—	Вот именно.
—	А у меня выйдет?
—	У нас с вами должно выйти. Только предупреждаю:
на полгода надо с головой, с сердцем, с печенкой в это дело
влезть, иначе ничего не получится.
Он стал расспрашивать меня, как я живу, где наши
работают, как я успеваю в школе. Я послушно отвечала,
стараясь все время повернуться к нему левой щекой, так
как все говорили мне, что я с этой стороны лучше.
Я все боялась, что он вдруг раздумает и скажет: «Нет,
я рассмотрел вас как следует, вы не подгодите».
—	А почему вас называют Сан-Дмич?
—	А это просто для сокращения: Александр Дмитрие¬
вич. Все равно так слышится: Сан-Дмич.
—	А вы сами играть будете?
—	Непременно. Есть и для меня одна подходящая
ролишка. Денис Давыдов, поэт-партизан. «Анакреон под
доломанов, — так о нем Вяземский, друг Пушкина, пи¬
сал. — Поэт, рубака, весельчак!..» Сейчас!
Он ловко прикрепил усы, падел кивер.
Столбом усы, виски горою,
Жестокий ментик за спиною
И кивер-чудо набекрень.
Это Пушкин о нем так сказал. А Языков добавил: «Наш
боец чернокудрявый, с белым локоном на лбу». Про него
даже Вальтер Скотт писал: «Блек каптэн» — черный капи¬
тан. И поэт это был замечательный.
—	Мы его в классе еще не учили, — сказала я.
—	Это поэт не из тех, которых учат. Он из тех, кото¬
рых просто любят, помнят. Великолепный был малый, —
добавил он вдруг очень просто и убежденно, — великолеп¬
ный! «Мир и спокойствие — и о Давыдове нет слуха, его
как бы нет на свете; но повеет войною — и он уже тут,
торчит среди битв, как казачья пика. Вот Давыдов!» Это
он сам о себе написал так в автобиографии. Правда, здо¬
рово?
Он вынул из стола большой портрет. Статный и пыш¬
ный гусар был изображен там.
—	Вот, знаменитый художник Кипренский таким его
95

изобразил. А на самом деле он был вроде меня: курносый,
маленький. И говорил писклявым голосом, хотя и старался
басить. А как вы думаете, получится у меня? Он был
адъютантом Багратиона, ну, а у меня командир тоже не¬
плох был... Я в гражданскую войну три года при Котовском
состоял, с коня не слезал...
Тут стали входить разные люди. Появился опять высо¬
кий чернявый. Расщепей стал знакомить меня:
—	Вот это Павлуша, Павел Иванович, оператор. Он вас
сейчас попробует снять. Ну, с Ардановым вы уже знако¬
мы. Это режиссер-лаборант, такой у него чин. А мы его
просто для сокращения Лабарданом называем. Он не оби¬
жается... Верно, Лабардан?
Худой лысый человек со степенным, благообразным
лицом, в белом халате, похожий на хирурга, подошел ко
мне.
—	А это наш гример, наш знаменитый Евстафьич...
Павлуша, снимите пока ее так, без грима. Проверим, как
па пленке получится.
Меня провели в небольшую комнату, где стояли боль¬
шие зеркала и прожекторы. Павлуша, оператор, куда-то
вышел на мгновение, а я, заметив, что на столике лежит
коробка с гримом, схватила растушевку и для красоты —
раз-раз! — быстро навела себе брови. Павлуша вернулся,
ничего не заметил и усадил меня перед аппаратом. Явился
Лабардан, они стали советоваться, как лучше меня снять.
—	Меня снимать надо вот с этой стороны, мне так луч¬
ше, — предупредила я.
Жирный, вислогубый человек со смешным пучочком
волос под носом заглянул в дверь, внимательно рассмотрел
меня, пожал плечами и исчез. Но я услышала, как он что-
то говорил за дверью. Послышался сердитый голос Рас-
щепея:
—	Слушайте, Причалин, не суйте вы в мои дела ваши
рога и копыта!
—	Однако вы же обещали племяшку мою еще раз по¬
пробовать, — громким, обиженным и слегка квакающим
шепотом отвечал Причалин. — Каково девочке! Ночей не
спит...
—	Я делаю картину, а не семейный альбом. Это уж
вы ими занимайтесь.
Павлуша и Лабардан слушали перемигиваясь.
96

—	Но я видел, там Павлуша снимает сейчас! —шипел
Причалин за дверью. — Ведь это же... Как ни говорите,
публика любит, чтобы было на что посмотреть. Нужен же
шарм, как называют французы! Обаяние... Именно шарм...
—	Крутите эту шарманку под другими окнами, может
быть, вам и вынесут что-нибудь, а у моих дверей не ша¬
тайтесь. А не то, Причалин, будут вам гроб и свечи. Пони¬
маете это?
Павлуша, оператор, и Арданов были в восторге.
—	Наш Сан-Дмич сам мужик сердитый, — говорили
они и кивали на дверь.
Но дверь открылась, и они стали очень серьезными.
Вошел Расщепей.
—	Что такое? — сразу заговорил он, вглядываясь в ме¬
ня. — Что вы с собой сделали? Сыворотка из-под просто¬
кваши! Она брови себе навела! Кто вас просил? Кому это
нужно? Где Причалин? Пусть порадуется... И что вы так
надулись? Вы думаете, Устя должна быть зобатой?.. А ну-
ка, сотрите ей ваткой!.. И не пыжьтесь, пожалуйста, сиди¬
те естественнее. Это еще что за штуки?
Подошел гример и ватой с вазелином стер мои злосча¬
стные брови.
—	Вот, Евстафьич, — объяснил гримеру Расщепей, —
на Устю будем пробовать.
—	Отлично, — сказал Евстафьич и вынул записную
книжечку. — Это будет у нас, значит, проба номер семна¬
дцать. Веснушчатость будем убирать, Александр Дмитрич?
—	Ни-ни! За каждую конопатинку головой мне отве¬
чаешь.
—	Учтем. На подбородок слегка тон положить надо?
—	Это твое дело. Клади.
Но сперва меня переодели. В тулупчике, повязанная
большим платком, я сразу сделалась такой похожей на
Устинью-партизанку, что смотреть на меня сбежалось мно¬
го народу. Все ходили вокруг меня, разводили руками и
поражались сходству.
Потом меня снова поставили перед аппаратом.
—	Дайте свет! — крикнул Павлуша.
И свет, плотный, горячий, непроглядный свет залил
меня с головы до ног. Он жег щеки и слепил глаза. Он,
казалось, лез в рот, я захлебывалась светом.
Перед самым моим носом Лабардан громко хлопнул
97

одной черной дощечкой о другую. Я успела заметить, что
на одной доске было начерчено мелом: «№ 17».
—	Не морщиться, не морщиться!.. Вот так, повернитесь
вправо. Засмейтесь теперь. Сено-солома, что вы так пере¬
косились? Зубы у вас болят, что ли? Всем лицом смеяться
надо, а не только ртом. Почему глаза не участвуют? Где
глаза?
Я ничего не видела. Сплошная стена молочного обжи¬
гающего света стояла передо мной, и все голоса были по ту
сторону стены и с трудом проходили сквозь нее.
—	Который час? — услышала я вдруг голос Расще-
пея. — Милые мои! Мне же натуру надо ехать смотреть.
Я с директором сговорился. Ну, вы чтоб тут без меня...
Когда кончите, отправьте домой. Позвоните в гараж, ма¬
шину вызовите.
—	МБ 56-93, — сказала я.
И, осмелев, я рассказала, для чего мне понадобилось
запоминать номер и как я боялась, когда ехала в машине.
Все кругом захохотали... и внезапно стало очень темно.
Выключили свет. Разом потухли все прожекторы. Погасли
слепящие угли. Только там, на дне ламп, в зеркальных
гранях еще тлели, остывая, красные точки. Сперва я ниче¬
го не могла разобрать в желтой темноте, а потом пригля¬
делась и увидела, что Расщепея уже нет в комнате. И мне
показалось, что это он унес из комнаты весь свет. Мне
вдруг снова стало очень страшно.
—	Теперь эпизод попробуем, в действии. Лады? — ска¬
зал Лабардан. — Слушай внимательно. Ты представь себя
крепостной девушкой, и вот ты...
Он что-то говорил мне, но я плохо слышала его. Мне
казалось, что режиссер, увидев, что я не гожусь, нарочно
бросил меня здесь одну, и все вокруг меня были какие-то
желтые, сумрачные, и трудно было поверить, что тут сей¬
час бряцал, сверкал и куролесил веселый гусар. Я сразу
словно отупела. Долго бились со мной Павлуша и Лабар¬
дан. Я старалась вслушиваться, выполняла их указания,
двигалась, как они велели, но сама слабо соображала, за¬
чем я делаю все это.
—	Ну, устала, видно, — пожалел меня наконец Павлу¬
ша. —- Поезжай домой, отдохни. Завтра видно будет.
Меня вез обратно уже знакомый шофер. Он утешал
меня:
98

—	Что? Не пришлась впору?
—	Они «до завтра» сказали.
—	Всем так говорят — до завтра. Чтобы сразу, тычком
не оглушить, подготовляют сперва... И видят ведь сразу,
что не подходит. Нет, гоняют зря машину. А бензина нет.
Бесхозяйственность!
ГЛАВА 6
Волшебник Сан-Дмич
Дома, должно быть, очень беспокоились, потому что,
как только я вошла, мать, сперва еще не глядя на меня,
крикнула в коридор:
—	Поздно гуляешь, барыня!
А потом, когда я вошла в комнату, кинулась ко мне и
вдруг, заметив что-то на моем лице, зашептала:
—	Милые... Да она, никак, краситься стала!
Я подбежала к зеркалу. С меня плохо смыли грим.
Желтоватые и розовые полосы украшали мою физионо¬
мию. Я бы ни за что не сказала матери, где я была, мне
не хотелось до поры до времени делиться моей тайной,
но подошел отец.
Он подошел ко мне, взял мою руку, притянул к себе
и накрыл ее сверху другой ладонью:
—	Симочка, ты что же это, как себе позволяешь?.. Мы
тут сидим, ждем, беспокоимся... Это чем от тебя пахнет,
Симочка?
И мне пришлось обо всем рассказать. Сообщение мое
очень взволновало родителей. Решено было немедленно
созвать семейный совет. Мне дали гривенник на автомат,
и я побежала звонить. Через полчаса явилась Людмила
со своим Камертоном.
—	Допускаю, что налицо тут портретное сходство, —
сказал Камертон, выслушав меня. — Этот шанс нельзя
упускать. Он не часто выпадает. Буквально золотое дно!
Только смотрите не продешевите, тут надо держаться на
Уровне требований.
Людмила была в полнейшем восторге:
—	Господи, просто не верится: Симочка наша — и
вдруг в кино представлять будет! Ай да Серафима!

—	То-то! — усмехнулся отец. — Теперь Симочка-Сера-
фимочка, а давно она у вас Сима-некрасима была?.. Я да¬
ром что слепой, а подальше вас вижу.
Решено было, что договариваться на кинофабрику пой¬
дет с мамой настройщик, как человек бывалый и опытный
по части искусства.
Когда я зошла на другой день в класс, на доске уже
было выведено: «МБ 56-93». Это, должно быть, Ромка Каш¬
тан собирался выместить на мне свою вчерашнюю расте¬
рянность. И действительно, он, оказалось, уже сочинил
целую историю про мою вчерашнюю поездку: будто меня
послали ждать вызванное такси, а я деньги проела на
мороженое, и, когда машина подошла, так перетрусила,
что просила Ромку спасти меня и велела ему запомнить
номер. Все очень потешались надо мной. Я отмалчивалась,
и Тата даже обиделась на меня, что я скрываю от нее что-
то. На уроке математики я не слышала, как учитель вы¬
звал меня:
—	Крупицына, о чем вы задумались? Повторите усло¬
вия.
—	Дан многочлен... — начала я.
—	...МБ 56-93, — громко подсказал с места Ромка.
В перемену я не выдержала и все рассказала Тате. Она
обещала никому не говорить, но к большой перемене о
моей вчерашней поездке знал уже весь класс. Меня окру¬
жили, на меня смотрели с любопытством, в котором недо¬
верия еще было больше, чем уважения.
—	Это тебя-то будут в кино снимать? — протянул на¬
смешливо Ромка. — О, воображаю, воображаю себе звуко¬
вой мировой боевик «Гроза джунглей», в главной роли
пятнистой гиены Серафима Крупицына!.. Мухами заси¬
женная артистка республики! Знаменитая автомобилистка,
машина МБ 56-93!
—	Ладно, ладно, вот домой пойдем, увидите и машину.
На фабрике мне сказали вчера, что машину пришлют
прямо в школу. Когда кончились уроки, я вышла к подъез¬
ду школы и стала ждать. Ребята тоже не расходились, им
хотелось увидеть, как я поеду. Многие не верили, считали,
что я прихвастнула.
Я очень волновалась: а вдруг что-нибудь случится с
машиной, шофер не найдет школу? Тогда все пропало,
ребята мне никогда не будут больше верить.
100

Два часа... Машина должна была прийти в два. Два
часа пятнадцать минут. Половина третьего. Машины не
было.
—	За тобой вон автобус целый подали! — смеялся Ром¬
ка, показывая на большой серый автобус, проплывший за
углом.
Машины не было. Ребятам надоело ждать, они стали
расходиться.
—	Вон карета «скорой помощи» идет, не за тобой? —
насмехался Ромка. — Эх ты, воображала, хвост поджала!
Потом и он ушел, распевая на всю улицу:
—	«Воображала первый сорт уезжала на курорт...»
Я ждала до трех часов. Машина не пришла. Я решила
ехать на трамвае.
Я добралась до кинофабрики через полтора часа. Алек¬
сандра Дмитриевича я застала в комнате, где висел портрет
партизанки Усти. Лицо Расщепея было чужим и хмурым.
—	А мы уже, собственно, не знали, посылать за вами
или нет, — сказал он мне. — Ну, это, пожалуй, хорошо,
что вы сами явились.
Он показал мне свернутую в ролик черную блестящую
ленту.
—	Что-то, понимаете, не очень хорошо получилось.
Деревянность какая-то, пень-колода во всем... Это не го¬
дится. Мне казалось, у вас должно по-другому выходить.
У меня вдруг отяжелели плечи.
Расщепей внимательно посмотрел мне в лицо:
—	Знаете что? Раз уж пришли, давайте еще раз попро¬
буем. Вы только подумайте минуточку. Я вот вам сейчас
расскажу задание и оставлю вас одну. Вы подумайте и
вообразите себе... И пробоваться будете вместе со мной.
Тема у нас, следовательно, такая: вот вы Устя, вы бежали
из Москвы после пожара и встречаете отряд Дениса Давы¬
дова... Вы его раньше знали немного... Вам жилось очень
хУДо, совсем паршиво, гроб и свечи, вы натерпелись, намы¬
кались, видели много тяжелого. Убийства, пожар Москвы...
Домой вам возвращаться нельзя, там у вас осложнения, —
я потом вам расскажу. Французы убили при вас человека,
близкого вам человека. Вы хотите мстить. Понимаете? Вам
очень хочется, чтобы вас взяли в отряд, чтобы Денис
Давыдов принял вас к себе. Вы его просите. Умоляете. Вам
ужасно хочется, чтобы вас взяли. Я вам сейчас не дам роли,
101

вы говорите пока слова, которые сами к вам придут на
сердце. Подслушайте их в себе. Вот, давайте так попро¬
буем. Может быть, выйдет.
Меня снова одели в тулупчик, слегка подгримировали.
Расщепей надел гусарский мундир Давыдова. Меня не то¬
ропили. Я целый час сидела одна в комнате, глядела на
портрет Усти-партизанки, стараясь представить себе: вот
это я, и я хочу, чтобы Расщепей... нет, не Расщепей —
Денис Давыдов (но это все равно) принял меня к себе
в отряд. Мне действительно очень хотелось, чтобы меня
приняли.
Началась проба. На этот раз я уже не думала о жарком
свете юпитера, об ослепительно молочной стене, которая
отделяла меня от всего мира. Мне хотелось одного: чтобы
меня приняли. И когда подошел ко мне в мундире Давы¬
дова Расщепей, когда Лабардан крикнул: «Дайте тиши¬
ну!», щелкнул дощечками и скомандовал: «Мотор!» — я,
собрав все силы, стараясь говорить как можно убедитель¬
нее, как можно горячее, стала просить Давыдова — Рас-
щепея:
—	Пожалуйста, примите меня к себе, возьмите меня
в свой отряд! Я буду очень стараться. Вы увидите, какая
я. Заберите меня к себе. Вы только позвольте... Увидите
потом. Вы не пожалеете, а я себя не пожалею.
—	Что ты, родная? — говорил Расщепей, покручивая
усы. — Поверь мне, война — не девичье дело. Здесь кре¬
стятся ведьмы и тошно чертям.
—	Вы только возьмите! Увидите, как я буду служить.
Я ничего не боюсь! — молила я.
—	Стоп! — закричал Расщепей.
Свет потух.
—	Уже гораздо лучше, — сказал Александр Дмитрие¬
вич. — Ну-ка, попробуем еще разок. Только теперь я сяду,
а вы подойдите сзади и троньте меня за плечо. Вот так.
Понятно?
И мы пробовали еще раз и еще раз. Гас и снова зажи¬
гался жемчужный свет прожекторов, опускались над голо¬
вой серебряные лампы. Павлуша возил с места на место
свой аппарат, раздавалась команда: «Дайте тишину!..
Свет!.. Мотор!..» И я, партизанка Устя, молила Давыдова
принять меня в отряд, и я упрашивала Расщепея взять ме¬
ня на роль Усти.
102

И я уговорила!
Прощаясь со мной после пробы, Расщепей был снова
по-прежнему весел и приветлив. Он дал мне бумажку со
своим адресом и велел прийти к нему завтра вечером до¬
мой. Он обещал мне рассказать подробно о картине, позна¬
комить со сценарием, объяснить мне мою роль.
На другой день меня в школе снова пытались дразнить,
но я объяснила, что машина сломалась и не смогла при¬
ехать за мной. Ребята, кажется, не очень поверили, но мне
теперь было все это безразлично, и я держалась так спо¬
койно, что они сами отстали. Я с нетерпением ждала вечера.
Расщепей жил в большом новом доме за площадью
Восстания.
Я думала, что такой знаменитый человек, известный
всему миру, и жить должен как-то очень приметно. Мне
казалось, что уже за несколько кварталов все прохожие
должны чувствовать, что они приближаются к дому, где
живет Александр Расщепей. Но во дворе две женщины, у
которых я спросила, как пройти к Расщепею, не могли мне
толком объяснить, где его квартира.
Двор был большой, асфальтированный. Прогуливали
на цепочках собак, няньки катали коляски. И, громко
вереща на весь двор роликами, мальчишки мчались по
асфальту на самокатах. Я спросила их, как пройти к Рас¬
щепею, и они, конечно, сразу бросились хором объяснять
мне, где живет Расщепей, как пройти к Расщепею, сколько
ступенек до Расщепея, какая дверь у него.
—	Расщепей?.. Сан-Дмич, народный СССР! — кричали
мальчишки.
И я пошла по двору, окруженная ими.
Вокруг меня гарцевали на самокатах, мне показывали
па окна верхнего этажа высокого дома. Меня подняли на
лифте, и я позвонила у двери, на которой даже не было
дощечки никакой. Мне просто не верилось, что за этой
дверью и живет знаменитый режиссер. Открыла мне пожи¬
лая работница в белом фартуке, с кружевной наколкой на
волосах.
—	Сейчас, — сказала она, впустив меня, просунула го¬
лову в другую комнату и спросила: — Александр Дмитрич,
вы у себя?
В переднюю вышел Расщепей в мягкой домашней пи¬
жаме со шнурами.
103

—	Нет, я уже не в себе! Вы что же это опаздываете,
сено-солома? Это не годится так с первого раза. Ах вы,
Сима-Хама-Афета!
Он легонько ухватил мои косы и так повел меня в свою
рабочую комнату.
Я ожидала, что увижу какую-нибудь необыкновенную
обстановку, но тут все было очень просто. Во всю стену
стояли книжные шкафы, книги, толстые и тонкие, в пере¬
плетах и в мягкой обложке, лежали всюду — на окне, на
столе и даже на диване. Стоял огромный глобус, в двух
вазах были свежие цветы. Висела большая звездная карта.
Расщепей подвинул книги на большом диване в сторону,
мы уселись, и он стал рассказывать мне о картине.
—	Наша картина, — заговорил он, и я чуть не взвизг¬
нула от радости, что он говорит «наша», считая уже и меня
ее участницей, — паша картина — о народе, о гневе народ¬
ном, о доблести простых людей, и ваша роль в ней — это
тоже рассказ о судьбе девочки из народа.
И он рассказал мне про Устю Бирюкову.
Устя была крепостной дворовой девчонкой помещика
Кореванова. Кореванов слыл просвещенным человеком и

заядлым театралом. У себя в имении он построил театр,
где играли крепостные артисты. В то время это было очень
модно. Многие богатые помещики заводили свои театраль¬
ные труппы. После спектакля артисты шли снова работать
на конюшню, в девичью, на скотный двор и в кузницу.
Расщепей показал мне старинное объявление: «Продается
горничная девка, обученная куафюру, знает по-француз¬
ски, с хорошим голосом и может искусно играть роли на
театре, о чем и уведомляются любители оного, а потом
годится убирать господ и приготовлять хорошее кушание.
О цене справиться...»
И Устя Бирюкова, оказывается, была такой крепостной
артисткой. Совсем еще маленькой она обратила на себя
внимание барина: у нее был хороший голос, она отлично
плясала. Ее стали обучать танцам и французскому языку,
она пела куплеты и играла всевозможных амуров и зефи¬
ров. И вот однажды...
Так рассказывал мне Расщепей, а сам в это время наде¬
вал на меня что-то вроде казакина и повязывал мне голову
платком, отходил, прищуривался. Взглянув в зеркало, я
уже не узнала себя. Я, словно по волшебству, преврати¬
лась в Устю Бирюкову.
И вот я — Устя Бирюкова, крепостная помещика Коре-
ванова. 1812 год. Люди у нас на дворе говорят о мужике
сердитом — Наполеоне. Не поладил с ним наш царь, и
теперь идет мужик сердитый с огнем и громом на нашу
землю. А наш барин, балующийся сочинительством и не
раз уже писавший пьесы для своего театра, написал теперь
новое представление:
«Нравоучительная аллегория о кровожадном корсикан-
це-разбойнике Средиземного моря и благодетельной па¬
стушке Нимфодоре. С маршами, пасторалями, битвами,
провалами и метаморфозами».
Роль Нимфодоры исполняю я, Устя.
Я должна спеть о честных сердцах и храбрых испанцах
п потом провести среди зрителей сбор на ополчение.
К вечеру съезжаются приглашенные на спектакль со¬
седние помещики. Перед самым спектаклем появляется
неожиданный гость, черноусый и краснолицый гусар. Он
отпросился у своего генерала, Багратиона, и скачет из
Житомира, где он стоял, в армию. Наш барин уговаривает
его передохнуть и посмотреть спектакль. Гусар неловко
105

мнется, глядя на пыльные ботфорты свои, и прислушивает¬
ся к веселому говору, доносящемуся из гостиной.
Наконец он смущенно уступает.
—	Я поклонник красоты во всех ее отраслях, — гово¬
рит он, потряхивая лохматой черной головой, на которой
белеет седой локон. — Во всех отраслях — в юной деве или
произведениях художеств, в подвигах ли военном и граж¬
данском, в словесности ли, — всюду слуга ее, везде раб ее,
поэт ее!
Он еще больше краснеет и хмурится, когда хозяин
представляет его гостям:
—	Прошу, господа... Счастливый случай!.. Нас посетил
Денис Васильевич Давыдов, славный залетный наш стихо¬
творец!
Гости, глазея, толпой окружают гусара, и он, застенчи¬
во улыбаясь в усы, рассказывает им походные свои исто¬
рии, вспоминает, как в детстве его благословил Суворов.
«Это будет военный человек, — сказал великий полко¬
водец. - Я не умру, а он уже три сражения выиграет!»
—	...Я бросил псалтырь, — повествует Давыдов, — за¬
махал саблей, выколол глаз дядьке, проткнул шлык няньке
и отрубил хвост борзой собаке, думая тем исполнить про¬
рочество... Только розга обратила меня к миру и ученью...
А семнадцати лет привязали меня, недоросля, к огромному
палашу, опустили в глубокие ботфорты и покрыли свя¬
тилище поэтического моего гения мукой и треуголкою.
Помещики слушают развесив уши, а гусар, уже хватив¬
ший с дороги несколько стаканов вина, осмелев, стуча
кулаками по столу так, что подпрыгивают тарелки и валят¬
ся бокалы, продолжает свой лихой рассказ:
—	В юности я пострадал за «возмутительные» вир¬
ши... Что делать, господа! Рукописные лоскутки — утеха
молодых, соблазн степенных. Музу я призывал во время
дежурств своих в казарму, в госпиталь и даже в эскадрон¬
ную конюшню... Я не шаркун из гостиной. Я татарин по
пращуру. А усы мои едва не примерзли в славном деле под
Свеаборгом к хладным скалам Финляндии.
А потом, уступая просьбам почтенных гостей, он читает
одно из своих известных залетных посланий:
Стукнем чашу с чашей дружно!
Нынче пить еще досужно:
100

Завтра трубы затрубят,
Завтра громы загремят.
Выпьем же и поклянемся,
Что проклятью предаемся,
Если мы когда-нибудь
Шаг отступим, побледнеем,
Пожалеем нашу грудь
И в несчастье оробеем.
Он грозно поводит очами и потрясает клятвенным
бокалом:
Пусть мой ус, краса природы,
Черно-бурый, в завитках,
Иссечется в юны годы
И исчезнет, яко прах!
Пусть... Но чу! Гулять не время!
К коням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон — и в сечу! Вот
Пир иной нам бог дает,
Пир эадорней, удалее,
И шумней, и веселее...
Ну-тка, кивер набекрень,
И — ура! Счастливый день!
Бушует гусар, бьет бокал о каблук, уже с усмешкой
поглядывает на оторопевших гостей, но хозяин просит всех
проследовать в театр.
И, цепляясь палашом за стулья, опрокидывая их, гусар
бредет в толпе гостей смотреть аллегорию и пастораль.
А я, Устя, все время слушала, как гремел диковинный
гость, и поглядывала сквозь замочную скважину в дверях,
а теперь, уже одетая к представлению, гляжу на него из-за
занавеса и не замечаю, как подкрался Филимон, управ¬
ляющий. Он больно дергает меня за ухо.
Зажжены все свечи. В парадизе, отделенном высоким
барьером от чистой публики, сидят наши дворовые, а вни¬
зу, в креслах, расположились гости, и в первом ряду кра¬
суется нарядный ментик гусара.
Барин делает знак. Филимон толкает в спину дири¬
жера.
Музыка! И представление начинается. Пастушок Сте¬
107

пан Дерябин уже играет на дудочке, и меня, опять едва
не зазевавшуюся, выталкивают на сцену.
Я пою куплет о цветах и любви, о благоденствии наше¬
го края. Хитрый барин-сочинитель нарочно выбрал для
аллегории испанцев, так как всем известно, что у Наполео¬
на за Пиренеями дело не ладится и упрямые испанцы не
хотят уступить Бонапарту свою свободу.
Разбойник злой, о корсиканец,
Тобой не устрашен испанец.
Начинается балет пастухов и пастушек. Но тут из-за
прибрежных морских скал появляется кровожадный зло¬
дей, разбойник в странной треугольной шляпе, скроенной
на манер наполеоновской. Я попадаю в плен, мне грозит
смерть, но я держусь мужественно, потом спасаюсь бег¬
ством, потом поднимаю моих товарищей и подруг на борь¬
бу с поработителем-разбойником. Как обещано в афише,
начинаются марш, битва, провалы и метаморфозы.
Кровожадный корсиканец-разбойник гибнет в море, и
после заключительной пляски и метаморфозы я, уже в
боярском кокошнике, выхожу на край сцены и призываю
зрителей пожертвовать на ополчение, зову всех русских
людей объединиться на борьбу с кровожадным корсикан¬
цем, ступившим на нашу землю.
И тут летят кошельки на сцену, все вскакивают и хло¬
пают, й громче всех кричит гусар. Он стоит в первом ряду,
бьет ладонью о ладонь, кричит «Фора!» и бросает мне свой
тощий кошелек.
Потом под гром аплодисментов он выходит на сцену,
высоко поднимает меня, потом снова ставит на землю и
говорит:
—	Я благословлен Суворовым, ты будешь благословле¬
на Давыдовым.
Гости выходят из театра в парк.
Никто не заметил, как во время большого марша я, спу¬
тавшись, сбила шаг воинам на сцене и на миг расстроила
ряды и Степка Дерябин, шедший рядом со мной, чуть не
упал и выронил копье.
Но барин все заметил.
Вот он медленно поднимается ка сцену, пальцем под¬
зывает меня и Степана.
108

—	Не на театре, а на конюшне вам быть надлежит, ко¬
солапым!
И в пустом зале театра звонко раздаются две полно¬
весные оплеухи — одна мне, другая Степану. Потом нас
сажают на пустой сцене и подпирают нам шею рогатками.
Так у нас наказывают в театре провинившихся актеров.
Гасят свечи в театре. Гремит засов. Мы остаемся одни,
я и Степан. Слезы жгут мне опухшую щеку.
Из парка доносится музыка — это играют у пруда, где
устроено гулянье и иллюминация.
—	Давай убежим, — говорю я Степану.
—	Некуда бежать, Устя.
—	Попросим барина-гусара взять нас. Он веселый.
Возятся и пищат крысы под сценой. Очень страшно в
пустом театре.
—	Знаешь, Устя, — говорит Степан, — может, врут это
всё про французского царя, про Наполеона этого? Говорят,
от него подметные письма были, он нам, крестьянам, волю
дать хочет.
—	Бежим, — говорю я, — хуже не будет.
Но проходит час, другой, рогатки вливаются в шею,
спать нельзя... Скоро я уже не чувствую боли, слабость и
дурнота одолевают меня. Я слышу, как где-то, словно
очень далеко, Степан кричит:
—	Скорее, скорее! А то удавится, она уже зашлась
вся...
—	Ну, Саша, будет на сегодня.
Я открываю глаза. Высокая пышноволосая женщина
со строгим и прекрасным, но странно подергивающимся
лицом стоит около меня. Это Ирина Михайловна, жена
Расщепея. Она вошла к нам в комнату, где мы репетирова¬
ли. Я не сразу прихожу в себя. Волшебник Расщепей! Он
заставил меня поверить во все, что рассказывал, и сам он
то делался Денисом Давыдовым, то изображал барина, то,
подставив стул, превращался в Степана, бьющегося в ро¬
гатке... Смущенно гляжу я на Ирину Михайловну, которая
протягивает мне руку, знакомясь.
—	Ну, еще чуточку! — упрашивает Расщепей. — Одну
сцену.
—	Хватит, хватит! Меры не знаешь. Смотри, ты и ее
замучил.
109

—	Нет, нет, я ни капельки!
—	Ему нельзя, — объясняет Ирина Михайловна, —*
нельзя ему так. У него сердце никуда не годится.
И все врешь, и все ты врешь!
Александр Дмитриевич хватает жену за руки, быстро
вертит ее по комнате. Она смеется, сердится, отбивается:
—	Александр, ты с ума сошел!., Честное слово... Трех¬
летний ребенок и то...
А он уже сам сел и обмахивается книгой.
—	Вот видишь, уже одышка. Нельзя тебе.
Она зовет нас пить чай и уходит, чтобы собрать на стол.
Расщепей открывает стеклянную дверь и выводит меня
на балкон.
Стоит безветренный, теплый вечер, снизу доносится
легкий запах бензина и копоти. Даже отсюда, с высокого
здания, с холма, не видно конца-края городу. На самом
горизонте мерцают его огни, над крышами, поверх труб
и башен, плывет слитный рокот, взвизгивают трамваи на
поворотах, бегут над улицами голубые вспышки, легонько
тявкают внизу машины, откуда-то далеко с едва заметны¬
ми порывами пахучего весеннего ветерка доносятся паро¬
возные гудки у вокзалов. И внезапно совсем близко, под
нами, раздается глухой бархатный рык.
—	Это, вероятно, льву приснился дурной сон. Тут ведь
по соседству Зоопарк, — говорит Александр Дмитрие¬
вич. — А вон, видите, отсвечивает купол? Это Планетарий.
Я в плохую погоду хожу в Планетарий. В хорошую ночь
и надо мной тут звезд достаточно. Видите, вот это Кассио¬
пея. Вот, вот. Станьте так и смотрите на мой палец... —
И звезда послушно, как ручная птица, садится ему на па¬
лец. — Я, Симочка, всю жизнь мечтал стать астрономом,
а вот не вышло. Наверно, уж открыл бы в небе что-нибудь
путное, а сейчас только юпитером командую да кинозвезды
нахожу... — И он легонько щелкнул меня по носу.
Скоро нас позвали к столу. За ужином я очень робела,
и Александр Дмитриевич развлекал меня — рисовал в воз¬
духе папиросным дымом тающие узоры, показывал смеш¬
ные фокусы с салфеткой. И простая салфетка совершала
чудеса у него в руках. То он делал из нее бороду, то заячьи
уши, то пышные усы, потом повязывал голову и превра¬
щался в мавра.
Работница Ариша, красная от натуги, принесла высо¬
110

кий кипящий самовар. Расщепей торжественно приветст¬
вовал его:
—	О, вот он, пылкий рыцарь в серебряных латах! Смо¬
трите, это тяжелый конник в доспехах, кран — копская
голова, видите? Вот эту линейку мы ему вставим в руч¬
ку — это будет копье. Конфорка — это забрало и шлем,
и страусовым пером — пар!
И обыкновенный самовар на самом деле оказался не¬
ожиданно очень похожим на большого, тяжелого рыцаря.
А потом меня повезли домой. Мы поехали на малень¬
кой зеленой машине Расщепея. Машина была спортивная,
двухместная.
Мне пришлось сесть сзади, на откидное сиденье в люке.
—	Ничего не попишешь, такая уж система эта: двое
сохнут, двое мокнут, — смеялся Расщепей.
Он сам отлично вел машину, и вскоре мы уже мчались
с такой быстротой, что у меня сладко захватило дух.
—	Саша, не гони, я тебя прошу, — говорила Ирина
Михайловна.
Но он не слушал ее. Мелькали цветные огни светофо¬
ров слева и справа, слева и справа пролетали матовые,
добела раскаленные ядра фонарей. Улицы, расходясь,
отслаивались, и переулки мелькали по обеим сторонам
машины... Так, я видела потом, мелькают клинки у скачу¬
щих на рубку кавалеристов. А я сидела себе сзади одна в
уютном люке, смотрела в спину Расщепею и его жене,
ветер дул между ними мне в лицо, в ушах гремел плотный
ветер, и мне было так весело, так хорошо, что, жмурясь и
тряся закинутой головой, я тихонько повизгивала:
^ И-и-и!..
ГЛАВА 7
Велипая маета
И началась работа!.*
После того как дирекция кинофабрики прислала в шко¬
лу письмо с просьбой отпустить меня с последнего урока
на сбор группы фильма «Мужик сердитый», в классе уве¬
ровали.
В перемену все обступили мою парту:
—	Симка! Неужели ты в кино будешь участвовать?
111

—	Вот это так Крупицына, ребята!
—	Симочка, а как же учиться? Бросишь?
—	Сказала тоже! Одно другому не мешает.
—	Ну, Симка, и счастливая ты, я тебе скажу!..
—	Да, это выкинула номер!
—	Крупицына, а картина звуковая будет?
—	Нет, видовая, — ехидно заметил Ромка. — Научно-
популярная — санитария и гигиена. Крупицына будет
исполнять роль пятновыводителыпи...
—	Помолчи, Каштан, хоть раз в жизни, — степенно
остановила его Соня Крук.
—	Ребята! — закричала, проталкиваясь ко мне, Катя
Ваточкина. — Я считаю, мы все должны помочь Симе, про¬
сто обязаны, я считаю... Нет, серьезно! Снимать ее кто
будет? Сам Александр Расщепей, народный СССР, на весь
мир известный. Значит, все станут, вот увидите, говорить:
«Крупицына? Из какой это школы Крупицына? Из какого
она класса?» И всякое тому подобное. А мы будем очень
112
4

красиво выглядеть, если Симка у нас поплывет по матема¬
тике іі гіо другим...
—	Большому кораблю — большое плавание, — негром¬
ко отозвался Ромка.
—	По-моему, неуместно... Я говорю, мы должны, ну
просто обязаны по очереди помогать ей, чтоб она не отста¬
ла... Ромка, помолчи! В конце концов, пионер ты или нет,
одно из двух?!
—	Два из одного, — не растерялся и тут Ромка. — Я го¬
тов помогать Крупицыной один по двум предметам. Только
с условием, что потом буду ходить бесплатно в кино и чтоб
на афише было написано: научная дрессировка известного
бесстрашного укротителя Р. Каштана.
Я вскочила и погналась за увернувшимся Ромкой. Мне
помогала Катя. Соня снисходительно следила за нашей
возней.
—	Караул! — кричал Ромка. — Дикие звери на свобо¬
де!.. Спешите видеть! Дразнение и кормление ежедневно
от пасу до двух!
Так мы его и не словили. Запыхавшись, отдуваясь, вер¬
нулись на место и пообещали Ромке, что изловим его все
равно и отлупим рано или поздно. Я грозила ему издали
кулаком, но мне самой было смешно, и шумела я больше
по обязанности.
На другой день Тата сказала мне:
—	Ну, если уж тебя снимают, Симка, то меня-то уж
факт возьмут. Если ты настоящая подруга, сведи меня ту¬
да, к твоему режиссеру.
Сказать откровенно, мне не очень хотелось знакомить
Тату с Александром Дмитриевичем. Мне жалко было по¬
казывать его другим... Конечно, его знали миллионы лю¬
дей — все видели его картины, — но я знала его теперь
не на экране, а в жизни, дома и на работе, знала, как он
шутит, как огорчается или бранится («сено-солома», «рога
и копыта»). Никто в классе у нас этого не знал и не мог
знать... Но я понимала, что это не очень похвальное чув¬
ство, и, когда Тата попросила меня познакомить ее с
Расщепеем, я не могла отказать. Это было бы не по-пио¬
нерски и просто не по-товарищески, да и сама я в душе
считала Тату красавицей. Вероятно, ей найдется какая-
нибудь роль в картине.
Хотелось мне показать также Тате, как я запросто раз-
6 Л. Кассиль, т. II
113

говариваю со знаменитым человеком. И я стала просить
Александра Дмитриевича, чтобы он посмотрел мою подру¬
гу. Расщепей не проявил большого интереса.
—	Ну что ж, приводите, если хотите, — сказал он рав¬
нодушно, — поглядим.
А сама я немного боялась: вдруг Тата сразу затмит
меня и Расщепей поймет, что мне с моей физиономией
и соваться в кино нечего?
Однажды прямо после школы мы с Татой отправились
к Александру Дмитриевичу. Мы посидели у него в кабине¬
те около получаса. Он показывал нам кокосовые орехи,
бумеранги, копья папуасов, индейские уборы из перьев —-
множество интересных вещей, привезенных им из путеше¬
ствий по Америке и Африке. Потом Расщепей встал и
деловито сказал:
—	Ну, контора, пора за работу.
И подал руку Тате. Она поняла, что он прощается с
ней, вспыхнула вся, уничтожающе взглянула на меня и
ушла.
—	Хорошая подруга, очень хорошая подруга, — задум¬
чиво проговорил Расщепей, когда мы остались одни.
—	Вам понравилась она?
—	Нет, я говорю, вы хорошая подруга... Я все пони¬
маю, Симочка. А она, может быть, и очень славная девочка,
только в кино ей делать нечего. Смазливенькая мордаш¬
ка, больше ничего. Ну, займемся.
Теперь, когда он так сказал о Тате, мне вдруг действи¬
тельно совершенно искренне захотелось, чтобы он как-
нибудь устроил мою подругу сниматься. Меня уже по-
настоящему огорчало, что Тата совсем не понравилась
Расщепею. Но, когда я еще раз попробовала сунуться с
этим к Александру Дмитриевичу, он хмуро остановил меня
и попросил пе заниматься благотворительностью.
Я теперь вообще нечаянно сделалась большой персо¬
ной. Дома меня считали влиятельным лицом. После того
как договор о моем участии в картине был подписан мамой,
Людмилин настройщик, заходя к нам, стал заискивающе
обращаться ко мне:
—	Симочка, ты бы поговорила там, на фабрике, замол¬
вила словечко. Может, им нужен хороший настройщик.
114

У них ведь есть инструменты. Я бы пошел работать в куль¬
турную обстановку.
Людмила неутомимо, заранее уже готовая восторгаться,
расспрашивала, как живет Расщепей, какая у него квар¬
тира, какие платья носит Ирина Михайловна. Только отец
ничего не расспрашивал — он ждал, что я ему сама все
расскажу. И, вернувшись от Расщепея или со съемки, я
бросалась на кровать, а отец садился рядом, прикладывал
мне на обожженные светом глаза холодные борные при¬
мочки и шутил, чтоб скрыть свое беспокойство:
—	Ну вот, оба мы теперь с наглазниками. Сравнялись.
Л ты бы, Симочка, поберегла как-нибудь глаза-то. Это
ведь не шутки.
Я каждый раз рассказывала ему о том, что делалось на
фабрике, какой кусок мы репетировали или снимали, как
поживают Устя и Денис Давыдов и что замышляет Напо¬
леон. Я очень уставала и была занята весь день. Расщепей
прикрепил ко мне специального репетитора, который сле¬
дил за тем, чтобы я не отставала от школы. Затем я долж¬
на была брать уроки старинных танцев. Меня обучали
французскому языку ради песенки-куплета, который я
должна была исполнять в фильме. Два раза в недолю я
обязана была посещать с Расщепеем манеж. Сам Расщепей
был превосходным кавалеристом, в седле сидел как влитой;
он знал толк в лошадях, любил их и заставлял меня часами
упражняться в верховой езде. Но как ни бились, а лихой
всадницы из меня не получалось... И я по ночам иногда
даже плакала из-за этого. Мне седлали кроткую и задум¬
чивую кобылу Гитану, которую в манеже все звали попро¬
сту Гитарой за ее длинную шею и широкий зад. Но и с нее
я ухитрилась два раза свалиться, причем бедная моя,
добрая Гитара выглядела в эти минуты еще более сконфу¬
женной, чем я. Она сразу останавливалась и виновато
косила на меня темным глазом, пока я подымалась, вы¬
плевывая опилки... Хорошо хоть, что меня не видел при
этом Ромка Каштан.
Работал сам Расщепей с неистощимым азартом и нас
всех увлекал за собой. Он таскал меня, Павлушу и Лабар¬
дана по музеям, рылся в стариппых гравюрах, водил нас
в картинную галерею, заставлял читать толстые книги о
1812 годе и ругательски ругал своих помощников, если
ловил их на том, что они не всё внимательно прочли. При¬
115

ходя на фабрику, я никогда не спрашивала, тут ли Алек¬
сандр Дмитриевич или еще не приехал: по тому, как тороп¬
ливо говорил со мной Павлуша, как носился по коридору
Лабардан, как озабоченно заглядывал в комнату гример
Евстафьич, можно было безошибочно установить: Расще¬
пей где-то тут, поблизости.
Он не знал жалости и снисхождения к себе.
—	Не выходит, не получается, не так это все! — бор¬
мотал он и внезапно останавливал репетицию, уходил
мрачный к себе, сидел один, стиснув виски кулаками,
потом вдруг вскакивал: — Лыко-мочало, снова! — и по
десять, двадцать, тридцать раз репетировал, пробовал один
и тот же кусок. И на съемках все подчинялось ему, все —
от директора фабрики до осветителя — трепетали перед
нашим режиссером.
В июне Расщепей снимал Бородинский бой.
Сперва в студии были сняты отдельные эпизоды боя,
те, что не требовали большого пространства.
Я была, когда Александр Дмитриевич снимал утро
Бородинского сражения: Наполеон выходит из шатра и
отдает приказ своей армии двигаться на русских: «Вперед,
откроем ворота Москвы!» Над русским лагерем восходит
солнце. Император поднимает руку и произносит, весь
залитый багровым светом восхода:	«Вот	оно,	солнце
Аустерлица!»
Сорок семь раз счетом вынужден был произнести эти
слова запарившийся Наполеон. Сорок семь раз всходило
в этот день солнце Аустерлица.
Сняты были сцены с Кутузовым, отдельные моменты
боя на Багратионовых флешах. Теперь осталось снять
общую панораму сражения. В съемках должны были уча¬
ствовать несколько тысяч человек, конница и артиллерия.
Целую неделю шли репетиции на выбранной для этого
местности.
—	«И вот нашли большое поле: есть разгуляться где
ка воле! Построили редут...» — напевал довольный Расще¬
пей, возбужденный подготовкой к большому дню.
Мне позволили присутствовать при съемке. Павлуша
заехал за мной на рассвете. Минут через сорок мы были
на нашем «Бородинском» поле. Несмотря на то что было
раннее утро, зной уже стоял над полем. Небо было ясное,
слегка белесое от жары. С холма, откуда должна была
116

производиться общая съемка боя, хорошо была видна вся
местность.
На поле были построены редуты и флеши, в разных
концах его уже ржали лошади, сидели на земле тысячи
людей, одетые в форму французских и русских солдат
времеп Отечественной войны.
Во всех пунктах поля, скрытые за редутами, ретран¬
шементами и насыпями, спрятались наши операторы. Они
должны были снимать бой с близкого расстояния и как бы
изнутри. А на холме расположился со своей разнообразной
и сложной машинерией главный оператор, белозубый, уже
успевший загореть до черноты Павлуша. Тут же был уста¬
новлен столик с полевыми телефонами, которые связывали
командный пункт со всеми точками поля. Все это походило
на подготовку к какому-то настоящему большому сраже¬
нию.
От того, что я рано встала, от молчаливого, напряжен¬
ного ожидания, в котором находились тысячи людей, меня,
несмотря на жару, стало чуточку познабливать.
Но вот на поле показалась знакомая всем нам призе¬
мистая зеленая машина. Она мчалась мимо укреплений. За
рулем сидел человек в белом. И там, где появлялась маши¬
на, люди вскакивали с земли, окружали ее. Машина трога¬
лась дальше, неслась по полю, собирала вокруг себя сле¬
дующую группу. Это Расщепей делал последний объезд
своих войск. Через несколько минут он поднялся к нам на
холм. На нем был белый тропический шлем, легкий полот¬
няный костюм, рукава были засучены, он держал боль¬
шой полевой бинокль. Он подошел к аппарату, приложил¬
ся, отдал короткие распоряжения, проверил телефон. Слова
и движения его были в это утро особенно точны, и все это
подтягивало окружающих, делало их серьезными и взвол¬
нованными. Никто не улыбался.
К холму подъехали два всадника. Один — маленький,
коренастый, нахохленный, в треугольной шляпе, другой —
тучный, седой, в фуражке-бескозырке. Это были актеры,
исполнявшие роли Наполеона и Кутузова.
—	Почему вы не на месте? — закричал им с холма
через рупор-мегафон Расщепей. — Вам тут делать нечего,
через десять минут сигнал. Марш, марш! Все на своих
пунктах!
И два великих полководца повернули своих коней,
117

послушно разъехались и затрусили по полю. Наполеон —
в одну сторону, Кутузов — в другую.
И, честное слово, мне, да и, наверно, всем нам — и
Павлуше и Лабардану, — всем в эту минуту Расщепей
казался самым великим из всех полководцев мира. Вот он
расхаживает перед нами в белом шлеме, и по одному его
знаку загремят сейчас пушки, все придет в движение.
И это он, волшебник, снова посадил на коней Кутузова и
Наполеона и позволил людям увидеть то, что было сто
двадцать шесть лет назад.
Накануне уже все было отрепетировано. Теперь ждали
условного сигнала, войска стояли на исходных позициях.
Расщепей поднял тяжелый бинокль к глазам, медленно
оглядел поле. На секунду оторвавшись от окуляров, не
опуская бинокля, он посмотрел на часы, что были у него
на руке, потом быстро подошел к столу и нажал кнопку
на ящике. Где-то далеко затрещали звонки, на столе заго¬
релась красная лампочка. Потом стало очень тихо.
—	Павлуша, — негромко сказал Расщепей, — начнем,
пожалуй. Сено-солома, была не была!
118

Лукаво оглядел нас всех и снова нахмурился. Потом
вдруг, глядя куда-то в сторону, поднял руку и резко опу¬
стил ее.
Фрр-шт!.. Бам!..
Над полем, шипя и рассверкивая брызги неяркого огня,
повисла ракета. Вдалеке пушки беззвучно выдохнули пла¬
мя, и спустя мгновение волна воздуха тронула уши.
Загрохотало. Взорвались петарды в разных концах поля,
набухли, раздались вширь, просквозили огнем желтые клу¬
бы дыма, стали пепельными, закосматились черным. За¬
ржали лошади. Сомкнутым строем, распустив знамена,
блистая штыками сквозь дым, двинулись войска.
Начался Бородинский бой.
Павлуша припал к аппарату, вращая ручку. Ассистен¬
ты склонились над телефонами. Расщепей стоял на возвы¬
шении, дирижировал боем, отдавал приказания ассистен¬
там. По телефону его приказы уходили в разные концы
поля. На пол^шел рукопашный бой, медленно поднимался
густой дым; здесь и там возникали слепящие красные
вспышки остроугольного пламени.
—	Первый отбой! — скомандовал Расщепей. — К чер¬
тям годится... Убрать поле, через пятнадцать минут повто¬
рим снова, лыко-мочало!
Он снял шлем, вытер платком вспотевшую шею и лоб,
сел на угол стола. Какие-то люди, одетые во французские
мундиры, бежали к холму.
—	В чем дело? — крикнул им через мегафон Расще¬
пей.
Те бежали, не отвечая. Когда они приблизились к
командному пункту, из группы подбежавших вышел впе¬
ред высокий человек в гренадерском мундире.
—	Товарищ Расщепей, — сказал он, вытянувшись во
фронт, — превеликая к вам просьба от всех ребят. Ведь это
как-никак несправедливость получается: почему же всё
мы да мы французы? Дозвольте хоть раз за русских
сняться.
—	Нельзя, нельзя, — сказал Расщепей. — Вы мне гра¬
фик сегодня сорвете. Маршируйте на место.
—	Товарищ Расщепей, — не унимался гренадер,— ведь
это же просто получается довольно обидно! Ведь народ
кино смотреть будет, а мы всё французы, словно припаян¬
ные.
И9

—	Будет вам дурить, сено-солома! — закричал вниз
Расщепей. — Этак ко мне сейчас Наполеон явится, попро¬
сит его Кутузовым назначить!
И через четверть часа снова прочертила небо сигналь¬
ная ракета, и снова двинулись в дыму, огне и шуме сра¬
жения французские и русские войска по приказу великого
полководца Расщепея. Мне минутами становилось страш¬
но — так все это было похоже на настоящие сражения,
по крайней мере на те, что были нарисованы на карти¬
нах...
И мне захотелось, чтоб Расщепей скорее кончил все это,
пошутил бы со мной, помог мне убедиться в том, что все
это происходит по па самом деле, а лишь как будто... Я за¬
глянула в лицо Александру Дмитриевичу. Глаза его были
закрыты окулярами бинокля, втиснутыми под брови. Ііо
меня поразила бледность его лица, выражение боли и яро¬
сти. Губы его были искривлены немного и быстро шевели¬
лись. Гром взрывающихся петард, крики <^ра», команды
ассистентов сливались в тревожный оглушающий гам, и я
не могла разобрать, что он шепчет. Но вот оп отнял би¬
нокль от глаз и заметил меня:
—	Вот так, Симочка... вот так они пропадали, наши...
Навалом клали... А держатся как, держатся как!.. Родные
вы мои! Как врытые стоят!
Он вдруг резко мотнул головой, провел быстро рукой но
лицу, будто паутину снял, смущенно покосившись на меня,
кинулся к телефону.
—	Фу ты, простокваша я!.. На самого нашло. Отходи¬
те! — кричал он в телефон. — Вы уже должны оставлять
флеши! Какого шута вы уперлись там? Путаете мне! Что
значит — не хотят отдавать флеши? Здорово живешь, сено-
солома! Я ж не виноват, что так было. Репетировали, репе¬
тировали — и пожалуйте!.. Что значит — увлеклись?
Я приказываю немедленно отступать... Видали? — обра¬
тился он ко мне, повеселев. — Так вошли в роль, что не
хотят отходить ни на шаг.
Жара была нестерпимая. От дыма и пыли поднялась
и повисла над полем душная мгла. Приходилось прерывать
иногда съемку, чтобы дать отстояться воздуху, рассеяться
пыли и копоти.
Вдруг, случайно взглянув на Александра Дмитриевича,
я заметила, что лицо у него стало совершенно серым, он
120

как-то неловко согнулся и, не отпуская мегафона, свобод¬
ной рукой хватался за левый бок.
—	Александр Дмитриевич, вы что?
Продолжая командовать в рупор, не оглядываясь, лишь
скосив в мою сторону свои яростные глаза, он легонько
оттолкнул меня рукой назад. Пальцы у него были как лед
и влажные...
—	Александр Дмитриевич, — не унималась я, — вы же
совсем больной, я сейчас покричу кого-нибудь!
Тогда он быстро поставил мегафон, схватил меня левой
рукой за руку и сердито прошептал:
—	Тихо! Что за крик!.. Ничего, уже отпускает. Сердце
немного было... припадок. А вы ни слова. Цыц! Пройдет.
А то график сорвем, день-то сегодня — золото. Жди по¬
том такого.
И вдруг снова закричал молодым, звонким голосом
в мегафон:
—	Егерский, егерский, куда заходите? Режетесь, в кадр
не попадаете! Держитесь вешек!
Потом ему, должно быть, стало опять плохо. Он дернул
ворот, распахнул рубашку.
—	Черт знает, гроб и свечи... Никуда я, верно, не го¬
жусь. Позвоните, Симочка, вон по тому телефону от моего
имени, чтобы девятый пункт сейчас начал крутить. У них
сейчас там хорошая атака идет... А потом, когда я скажу,
нажмете эту кнопку.
Его бледность заметили вскоре и другие. Напрасно
Лабардан и Павлуша упрашивали, чтобы он ушел отдох¬
нуть. Он и слушать не хотел. Съемка продолжалась.
Он сидел на краю стола, около телефонов, охватив
руками колени, тяжело, со стоном дыша сквозь стиснутые
зубы, иногда пригибаясь от боли. Его уговаривали, чтобы
он лег хотя бы.
—	Нельзя, нельзя,—твердил он.—Не наводите паники,
пожалуйста! Как увидят, что меня нет, так пойдет халту¬
ра, рога и копыта! Что я, не знаю, что ли? Давайте дальше.
А потом он оглянулся на меня, поймал меня за локоть
и подтянул к себе:
—	Ничего, Сима-победиша, еще поживем, труба-бара¬
бан! Завтра будем эпизод с Устей в Кремле снимать. Я там
интересные вещи придумал, как это сделать... Только вы
это... смотрите Ирине Михайловне насчет меня ни-ни... Ну

что вы на меня так испуганно смотрите? Вы что думали,
это игрушки? Нет, дружок мой, это тяжелый труд... топор
и пила... пот и слезы, великая маета искусства...
Когда уже солнце начало склоняться, когда основные
сцены сражения были готовы, его почти силком усадили
к машину. Верные адъютанты его, Павлуша и Лабардан,
вскочили с обеих сторон на подножки, и, бледный, зады¬
хающийся, с запекшимся ртом, который все еще силился
улыбнуться, с запавшими глазами, откидываясь минутами
на подушки машины, он ехал по полю, изрытому петарда¬
ми, и тысячи людей, одетых в старинные мундиры русских
и французских солдат, махали ему вслед, подымали тяже¬
лые знамена, провожая его, как полководца, сраженного
в бою, но победившего.
ГЛАВА 8
Цветы Бородина
Расщепей слег. И так непривычно тихо, так пусто было
без него на фабрике, что и мы все говорили вполголоса,
словно больной был где-то здесь, рядом с нами, и мы могли
повредить ему шумом. Печально бродил по коридорам
фабрики молчаливый Павлуша, хмурился присмиревший
Лабардан, и только вислогубый Причалин, который явно
побаивался Расщепея и избегал его, ожил, словно воспря¬
нул духом. Он теперь заглядывал в комнату нашей груп¬
пы, просил показать ему пробы, заговаривал со мной:
—	Как тебя, кстати, звать, девочка?.. Серафима? Ах,
вот как! Да, каюсь, каюсь, я буквально ошибся в тебе.
Факт! Не вник... А ты вон какова!..
Убедившись, что Лабардана и Павлуши поблизости нет,
он уже по-приятельски поучал меня:
—	Расщепей, конечно, даровит, спору нет. Только
смотри пе потакай во всем, не теряй своего лица.
Я сперва не понимала, о чем это он.
—	А Александр Дмитриевич и так меня гримировать
почти не позволяет, только чуточку самую.
—	Эка ты бестолковая какая! Я не к тому клоню... Эти
122

так называемые великие режиссеры — они деспоты. Они
обезличивают всех вокруг себя, калечат, а когда картина
готова, оказывается, видно только их и больше, увы, нико¬
го. Это я тебе просто по-дружески, по-таковски.
И, завидя приближающихся Лабардана и Павлушу,
спешно откланивался.
—	Будьте счастливы, товарищи расщепеевцы! Лихая
вы команда, молодцы! Вояки вы, честное слово. Ну, киваю!
Лабардан сверкал ему вслед своими глазищами.
Мне очень хотелось навестить Александра Дмитриеви¬
ча. Пользуясь тем, что съемки из-за его болезни не произ¬
водились, я поехала на пригородном поезде до остановки,
где было поле «Бородинского боя». Укрепления еще не
были разобраны. Я біродила среди насыпей, траншей и
рвов. Помятая трава уже встала. Над полем теперь мирно
трещали кузнечики, и там, где на днях в дыму носились
знамена, порхали сегодня пестрые крапивницы. Я нарвала
большой букет тимофеевки, золотистых лютиков, душистой
кашки и шалфея. В некоторых местах поля трава выгорела
от взрывов, и я нарочно добавила к букету пучок пожел¬
тевших, обуглившихся былинок. Потом я вернулась в
Москву.
Но к Расщепею меня не пустили. Работница Ариша
встретила меня не очень приветливо и сказала через це¬
почку двери:
—	Он у себя, только больной лежит. Может, другой раз
зайдете?
Но тут послышался голос Ирины Михайловны:
—	Ариша, вы с кем там? Впустите.
Ариша, ворча, впустила меня в переднюю. Я увидела
спокойное, но слегка осунувшееся лицо Ирины Михай¬
ловны.
—	Вы хотели Александра Дмитриевича навестить?
Знаете что, лучше не надо. Ему необходимо отлежаться
как следует, а он ведь с вами сразу начнет опять выду¬
мывать всякие штуки для фильма. Я ведь его знаю. А цве¬
ты я ему передам, он очень любит цветы. Ух, какая пре¬
лесть! А это вы что, спалили?..
—	Нет, нет, — испугалась я, — вы это скажите ему...
Это цветы с нашего Бородина. Я туда нарочно ездила сего¬
дня и нарвала.
Мне показалось, что Ирина Михайловна улыбнулась
123

мне одними глазами, но лицо у нее по-прежнему остава¬
лось строгим.
Вернувшись домой, я написала письмо Александру
Дмитриевичу.
«У Вас, конечно, очень много друзей, — писала я, —
но, к сожалению, не все они уж такие верные. А я, знайте,
буду Вам всегда самый верный друг. Теперь со мной мо¬
жет случиться какая угодно беда. Пусть! Мне уже ничего
не страшно, потому что я узнала, что на свете есть такие
люди, как Вы. Пожалуйста, не болейте, а то Лабардан
и Павлуша уже начинают ссориться без Вас. А я без Вас
совсем не могу. Ваша Сима».
Я два раза переписывала это письмо и старалась не де¬
лать переносов со строки на строку: у меня с ними дело
всегда не ладилось...
Я эти дни подолгу бывала дома и узнала о некоторых
вещах, которых прежде не замечала. Оказалось, что у отца
с мамой последнее время были ссоры из-за меня. Отец
требовал, чтобы деньги, которые платила кинофабрика
маме, для того чтобы я могла усиленно питаться, тратились
только на меня. Меня так захватила работа в группе Рас¬
щепея, что я совсем не думала об этих делах. Я брала
у мамы немножко денег, чтобы покупать в буфете фабрики
бутерброды и сласти, но так как меня всегда угощал
Расщепей, то я тихонько откладывала эти деньги, копя их,
чтобы купить папе хороший радиоприемник «СИ». Я уже
давно задумала это. Но скоро у нас на столе появилась
новая скатерть, и вот из-за этой-то скатерти отец и рассо¬
рился с мамой. Он считал, что деньги заработаны мной,
и кричал, что не позволит мне работать на всех. Я еле успо¬
коила его, уверив, что сама хотела подарить что-нибудь
маме.
А тут еще настройщик Арсений Валерианович услы¬
шал, что на другой кинофабрике какой-то девочке платили
больше. Он сейчас же сообщил об этом маме.
—	Этого нельзя позволять! — возмущался он. — Надо,
чтобы Симочка извлекала из этого практическую пользу.
Он подбивал маму, чтобы она потребовала у фабрики
прибавки, но тут молчавший обычно отец стукнул кулаком
по столу так, что попал прямо в блюдечко для варенья и
разбил его.
—	Никуда ты, мать, не пойдешь! Вы что, на этом деле
124

Симке приданое составить хотите, что ли? Скатерти завели,
салфет вашей милости!..
И вдруг, совсем рассердившись, схватил и сдернул со
стола на пол новую скатерть, так что мать еле успела под¬
хватить поднос с посудой.
Три дня не было Расщепея, на четвертый он появился,
и сразу все пошло колесом на фабрике. Засиял тихий Пав¬
луша, забегал неутомимый Лабардан, собрались актеры.
Увидев меня, Расщепей закричал:
—	А ну-ка, идите сюда, я выдеру вас за косы! Вы чего
это мне цветочки посылаете? А знаете, товарищи, — обра¬
тился он вдруг к собравшимся, — сия мудрая девица
надоумила меня сделать одну интересную вещь. Мы сни¬
мем обратный проход наполеоновской армии через поле
Бородина. Вы только представьте себе... — Он вскочил
и возбужденно заходил по комнате. — Огромное поле, луна
(это уж Павлуша снимет!), груды разбитых орудий,
взорванные лафеты, не убранные еще трупы, конские туши
и воронье. Тишина, тяжелый солдатский шаг, и только во¬
роны: «Каррр, карр...» И армия уходйт из Москвы... Идут
несолоно хлебавши...*А всё ваши обгорелые цветочки,
Сима.
Когда все ушли на съемку и мы остались вдвоем с
Расщепеем, он подошел ко мне, положил обе руки мне на
плечи и внимательно посмотрел в глаза.
—	Старый я уже тарантас! — И он взъерошил свои
редкие, седеющие волосы.
—	Александр Дмитриевич, — сказала я и прокашля¬
лась, так как голос изменил мне, — я, наверно, ужасная
дура... но мне до того хочется сделать вам что-нибудь хо¬
рошее! Я даже сама не знаю что. Вот если бы у вас были
дети, я бы в няньки к ним пошла, честное слово...
—	Да, детей у нас нет, — нахмурившись, быстро про¬
говорил Расщепей, — кино взяло. Был сынишка — недо¬
глядели. Пришлось уехать в срочную экспедицию, «Лейте¬
нанта Шмидта» снимал. Вам сколько сейчас?.. Тринадцать?
Товарищ бы был. Ирине Михайловне не напоминайте об
этом. Она ведь, Сима, тоже снималась. Прекрасная была
актриса. А вот после этого тик нервный начался... и нельзя
ей сниматься...
125

Он замолчал. А я не знала, какие слова мне нужно ска¬
зать теперь. Я, как мне казалось, очень глупела при
Александре Дмитриевиче, часто хихикала невпопад, вдруг
начинала ломаться. И сама чувствовала, что говорю не так,
не то, но меня сносило куда-то в сторону; я барахталась
в словах, и мне казалось, что из-под меня уходит земля.
Это было как полет во сне: непонятная легкость и созна¬
ние, что все это неестественно, и безвольное замирание,
и поиски опоры, и страх — ох, оборвусь сейчас! Расщепей
понимающе смотрел на меня.
—	Серафимочка! — раздался за дверью голос Прича-
лина.
В дверях показалась его оплывшая фигура. Увидев
Расщепея, он от неожиданности открыл рот, но тотчас
оправился:
—	Каково! Уже на коне! А позволили вскакивать вам?
Не рано поднялись? Как здоровьичко, Александр Дмит¬
риевич?
—	На страх врагам, — отвечал Расщепей, сердито по¬
глядывая на вошедшего. — Ну, зачем пожаловал? А?..
Просто так... Слушайте, Причалин, следуйте транзитом по
своему назначению. Я занят.	*
—	Товарищ Расщепей, что за тон, в конце концов!
Я бы попросил вас...
—	Нет уж, давайте я вас попрошу, *— сказал Расщепей
и распахнул дверь перед Причалиным.
Причалин, негодуя, исчез.
*— Ох, и липучий человек!.. Просто смерть мухам!
Мне была непонятна эта грубость Расщепея. Я набра¬
лась смелости и прямо спросила его:
—	Александр Дмитриевич, а за что вы его так? Он,
что ли, против вас?
—	Нет, я против него! — резко остановил меня Рас¬
щепей. — Таких надо гнать на выстрел от искусства. Мы
вот все — Павлуша, Лабардан, я, — мы сердцем живем...
А эти Причалины — они всю жизнь словно по льду ходят:
прежде чем шагнуть, сперва всё ножкой пробуют, а где
потоньше, там па брюхе, ползком. Квакша он!
Вошел Павлуша и сообщил, что все готово к съемке.

ГЛАВА 9
Москва горит
Осенний рассвет. Вчера разъезды, затем авангард Мю-
рата вошли в город. Наполеон остался ночевать в пустом
доме у Дорогомилова.
Утром император переезжает в Кремль. Город пуст
и гулок, как ночью. Тишина угнетает Наполеона. Он
подозрительно всматривается в мертвые окна домов.
А в одной из подворотен Арбата, притаившись, не смея
шелохнуться, стою я, Устя Бирюкова, и Степан Дерябин.
Прошло меньше двух месяцев с того дня, как за ошибку
в аллегории наказал меня (5арин Кореванов. Бежать нам
со Степаном некуда было... Неправду говорили о француз¬
ском императоре, выдумкой были слухи о том, что хочет
он дать волю крестьянам. И люди, бежавшие от француз¬
ского нашествия, рассказывали, какое разорение, позор
и муку несут с собой непрошеные гости.
Все тревожнее становятся эти слухи, все сильнее слы¬
шится гром — французы приближаются. И барин наш,
нагрузив добром кареты, взяв меня, Степана и еще кое-
кого из дворни, мчится в Москву.
Но к осени враг подошел и к Москве. Барин велел нам
готовиться к отъезду. В Москве всё еще не верили, что
город будет сдан, а когда стало известно, что судьба Мо¬
сквы решена, что не сегодня-завтра полчища Наполеона
вступят в древнюю столицу, началось бегство.
Наши кареты застряли у Коломенской заставы. Тысячи
людей бежали на Рязань, вся Московская дорога была
запружена колясками, каретами, дрожками, ржали лоша¬
ди, повозки наезжали одна на другз^ю. Мы со Степаном
шли пешком за последней нашей каретой. Во рту у нас
пересохло, мы спустились с дороги к ручью, чтобы напить¬
ся, а когда поднялись обратно, коревановских карет уже
нигде не было видно.
И мы решили вернуться в Москву.
Ночь. Пустой дом. Помертвевший город. Только изред¬
ка топот копыт. Это патрулп французов разъезжают по
улицам.
Ночи в сентябре длинные, но на этот раз заря зани¬
J27

мается над городом очень рано. На улицах светлеет. Зло¬
вещий красный рассвет чуть не с полуночи встает над
Москвой.
Император просыпается и не верит своим глазам. За
окнами дворца, за зубчатой Кремлевской стеной, горит
жаркий багровый день.
—	Что это? — спрашивает Наполеон. — Уже заря?
—	Нет, сир, — отвечают ему, — это пожар. Москва
горит.
Наполеон подходит к окну. Раскаленная буря, неизме¬
римо страшнее, чем знойные пески Египта, более лютая,
чем альпийские лавины, ревет над городом. Тучи искр...
Раскаленная метель бушует за окнами, могучая тяга ветра
раздувает пожарище. Столбы кровавого дыма подпирают
докрасна накаленное небо.
Молча, ежась со сна, стоит у окна угрюмый император.
—	Варвары! — тихо произносит он. — Какая свирепая
решимость! Это они сами поджигают. Что за люди! Это
скифы.
—	Горит! — кричит Степан, и я просыпаюсь.
В комнате светло как днем. Зловещий красный свет
врывается в окна.
—	Где горит? — спрашиваю я%
—	Кругом горит, — шепчет Степан и прислушивается.
Тяжелые удары разносятся по пустому дому. Кто-то
ломится во входную дверь. Степан, как был, босой, не обу¬
ваясь, бросился к дверям, и сразу весь дом наполняется
хриплыми, пьяными голосами солдат, тяжелым топотань-
ем, звоном разбиваемой посуды.
—	Что вы делаете, побойтесь бога, господа французы!
Ведь барин с нас спросит! Нам в ответе быть...
Плечистый черноусый солдат в высокой медвежьей
шапке отталкивает Степана. Но Степан недаром славится
у нас в Коревановке как первый силач. Он повел плечом,
и француз с размаху стукается о противоположную стену.
—	А, дьявол! — кричит он. — Татарин, казак... Ребята,
берите его! Это зажигатель!
Солдаты скручивают руки Степану.
—	Зажигателя поймали! — кричат они. — Император
приказал истреблять их!
128

Степана волокут на улицу.
Перепуганная, я со страху ничком валюсь на пол.
Я слышу, как кричат солдаты, взявшие Степапа:
—	Канальи!.. Они собираются нас зажарить в своей
вонючей Москве! Мы его сами испечем на вертеле!
И тут оцепенение спадает с меня. Я выбегаю на улицу,
хватаю за ноги высокого солдата, который первый ударил
Степана.
—	Он не зажигатель! — кричу я. — Нон! Нон! Это наш
Степан, нотр Стефан. Он кузнец. Господин солдат, месье
солдат, барин солдат!..
Чьи-то руки оттаскивают меня, и в остервенении я что
есть силы кусаю эти руки. Тяжелый удар заставляет меня
упасть на землю. Я слышу залп, со звоном разлетаются
стекла, осыпается штукатурка со стены. И мне кажется,
что вся стена медленно оседает. Но это тихо оползает
Степан, неловко подогнув ноги, ладопями вывернутых рук
и спиной скользя по стене.
—	Что здесь у вас происходит? — слышу я чей-то же¬
сткий голос.
Солдаты вытягиваются во фрунт.
-- Зажигателя расстреляли, мой капитан, — неуверен¬
но кашлянув, но стараясь держаться браво, говорит один
из солдат.
—	А это что за девочка? — спрашивает капитан.
—	Бешеная девчонка, мой капитан: она искусала сер¬
жанта Мишо. Зажигательница.
И надо мной повисает острыіі штык, красный не то от
зарева, не то от крови.
—	Стыдитесь, ребята... Вы французы. Император
не воюет с девчонками, — брезгливо говорит офицер. —
Отведите ее, пусть военная комиссия побеседует с пей.
Подвал. Холодные и скользкие стены. На влажном полу
вповалку лежат лакеи, маляры, портные, пономарь и не¬
сколько дворовых людей — это всё «поджигатели». Я сижу,
забившись в угол, на гнилой соломе. За решеткой — кусок
красного неба. Наверху, грохнув железом, открывается
дверь. Офицер, арестовавший меня, спускается в подвал
и, пригнувшись, оглядывается. Но вот он заметил меня:
—	Марш за мной! Быстро! Император пожелал сам
взглянуть на бешеную девчонку.
Огромная лестница. Один марш. Второй. Третий. Я под¬
129

нимаюсь по лестнице и чувствую себя очень маленькой
и несчастной. Со мной давешний офицер. Мы останавли¬
ваемся у тяжелых, окованных медью дверей. ІІо обеим
сторонам их застыли два великана в мундирах с красными
нагрудниками, в белых жилетах, в высоких медвежьих
шапках с золотым передком и султаном. Офицер открывает
дверь большого зала. Мы пересекаем его скользкий свер¬
кающий пол, входим во второй зал, затем в третий. Послед¬
няя дверь. Офицер выпрямляется, обдернув рукава, потом
тихонько приоткрывает дверь... Через минуту я, продрог¬
шая, грязная, стою перед большим столом. На столе —
кипа бумаг, тяжелые ветвистые подсвечники. В комнате
окна плотно занавешены, чтобы не впускать отсветов тре¬
вожного зарева. Колеблющееся над шандалами пламя све¬
чей мешает мне рассмотреть, кто сидит по ту сторону стола.
—	Сир, — говорит офицер вытянувшись, — вот та под¬
жигательница, о которой вам было доложено.
—	Позовите переводчика, — слышу я голос из-за стола.
Большая карта, которая заслоняла от меня сидевшего
за столом человека, медленно опускается, и я вижу белый
жилет, разлапистые эполеты па прямых, слегка припод¬
нятых плечах, тяжелый подбородок, резко прочерченный
рот, прямо смотрящие глаза и прядку черных волос, спа¬
дающих на лоб. Император тяжело поднимается, подходит
ко мне.
—	Какая решимость! Что за народ! Даже дети... Спро¬
сите ее, — приказывает он бесшумно вошедшему перевод¬
чику, — спросите ее, кто надоумил ее поджигать.
—	Я совсем не поджигала! — кричу я. — Они сами на
нас напали.
—	Она говорит по-французски! — изумленно произно¬
сит Наполеон. — Кто ты такая?
И я, дрожа, запинаюсь, путаюсь в словах, стараясь при¬
помнить все, чему меня обучала в усадьбе сердитая мадам,
рассказываю, что я крепостная господ Коревановых, что
я играла на театре и обучена французскому, что барин
бежал, а мы отстали, что солдаты грабили дом, Степан
заступился за господское добро и его убили.
—	Рабы и варвары, — мрачно говорит император, и
подобострастный переводчик быстро записывает в свою
книжечку новое изречение его величества. — Рабы и вар¬
вары! Сегодня он еще охраняет дом своего господина,
130

чтобы завтра сжечь его. Дикий народ! Власть без жалости
и милосердия — вот что здесь нужно... Что говорит обо
мне ваш народ — мужики? — спрашивает он внезапно
меня.
—	У нас на дворе говорили, что вы сами... мужик сер¬
дитый.
—	О, это великолепно — мужик сердитый!
Император, протянув пухлую руку, вдруг берет меня
за щеку и треплет.
—	Я бы мог одним движением вот этого пера, — гово¬
рит он задумчиво, прохаживаясь, взяв двумя пальцами
большое гусиное перо, торчащее на столе, — одним дви¬
жением пера распустить всю армию вашего государя.
Достаточно мне было бы подписать декрет об освобожде¬
нии ваших крестьян. Ни одного солдата не осталось бы
у Александра. Но я сам монарх. Я не могу подымать чернь
на другого монарха, хотя бы он и был моим врагом. Нет,
никогда! Слишком много крови. Вы варвары и рабы.
И император погружается в задумчивость, успев краеш¬
ком глаза взглянуть, записал ли переводчик его слова, все
ли присутствующие слышали.
Это говорится не для меня, а для истории (так объ¬
яснял эту сцену Расщепей на репетициях).
—	Позовите этих актеров, — говорит затем император
и обращается к вошедшим, почтительно согнувшимся лю¬
дям в пышных жабо, во фраках и ботинках с пряжками: —
Господа, вам это интересно как артистам. Это маленькая
комедиантка и певица, так называемая крепостная актри¬
са. Не правда ли, занятная встреча в Московском Кремле
для актеров Французской комедии? Может, мы попросим
ее что-нибудь исполнить нам? Русские песни очень хоро¬
ши, я слышал.
И вдруг страшная злоба и отчаяние охватывают меня.
Я бросаюсь на пол ничком, я стучу кулаками по паркету,
судорожно мотая головой, так что у меня в разные сторо¬
ны разлетаются косы, и кричу:
—	Не буду я для вас представлять, не буду! Можете
убивать! Зачем Степана так?..
Офицер, пришедший со мной, рывком подымает меня
с полу, жестоко встряхивает.
—	Пой! — шепчет он, не разжимая зубов. — С ума
сошла... Бешеная девчонка!
131

И я, встав в позицию, как учили мепя на театре, пою.
Я пою песенку о пастушке, о злом корсиканце, разбойнике
Средиземного моря:
Разбойник злой, о корсиканец,
Тобой не устратеп испанец.
Офицер громко кашляет за моей спиной. Господа акте¬
ры Французской комедии — в великом смущении.
—	Кто научил тебя этой бессмыслице? — спрашивает
император морщась.
—	Наш барин.
—	Как мне попадется твой барин, я велю расстрелять
его за то, что он берется не за свое дело: сочиняет такие
бездарные стихи.
Но в это мгновение в кабинет врываются два генерала,
роскошно одетые, блещущие золотом (как написано в сце¬
нарии, это вице-король Италии Евгений и маршал Бертье)*
Вбежав, они падают на колени перед императором.
—	Кремль горит! — кричат они. — Сир, мы умоляем
вас покинуть Кремль... Будет поздно...
Наполеон подходит к окну, отдергивает тяжелую што¬
ру. Все в комнате становится багровым. Горит одна из
кремлевских башен.
Со всех сторон окруженные огнем, маршалы ведут
императора по пылающим улицам. Рушатся горящие
балки, роятся искры над треуголками идущих, раскален¬
ные головешки подкатываются под ноги. От упавшего угля
загорелся сюртук на императоре, маршалы тушат огонь
руками. Задыхаясь, прикрывая плащом лицо от жара, про¬
бирается завоеватель через гибнущий, но неукрощенпый
город.
Офицер, арестовавший меня, отмахиваясь от искр, ле¬
тящих над нами, тихо говорит мне:
—	Беги! Твое счастье, если вылезешь отсюда, из этого
пекла... Отчаянная, бешеная девчонка!
И, усмехнувшись, оставляет меня среди горящих раз¬
валин.
Дым выедает мне глаза, кожа на лице готова треснуть
от жара. Но я бегу, сколько у меня есть сил, руками гапіу
на себе тлеющую юбку... Должен же где-нибудь быть конец
этому пламени, есть же где-нибудь синее небо, и ветер без
копоти, и воздух, которым можно дышать!
132

А в это время Кутузов, уведший русскую армию через
Красную Пахру на старую Калужскую дорогу, остановился
в деревне. Он сидит, понурив тяжелую седую голову, и
медленно, гулкими глотками попивает чай с блюдечка.
Мужики окружили его и горестно показывают на зарево
в полнеба, там, где Москва:
—	Вся занялась, матушка!..
Старый фельдмаршал, вздохнув, ударяет себя по лбу:
—	Жалко... Это правда, что жалко. Но погодите, я ему
голову проломлю!
Так со слов Расщепея, стараясь все запомнить, а ииогда
под его диктовку веду я в своей тетрадке запись по карти¬
не «Мужик сердитый».
ГЛАВА 10
Судьба Усти-партизаикгі
—	Лыко-мочало, снова!..
Гаснет свет юпитеров, актеры покорно возвращаются
на свои места.
Восемнадцатый раз репетируется сцена, где я попадаю
в лагерь русских войск. Никак не ладится она у меня.
—	Что такое? Вы всё забыли! Как, я вам говорил, надо
нести сцену? Ведь вы уже не та Устинька, которая поет
куплетики в домашнем театре. Вы повзрослели, вы хлеб¬
нули горя, вы уже знаете, почем фуиг лиха. Меньше же¬
манства, больше мужества. Повторим.
Но беда в том, что сцепа крепостного театра сниматься
будет только завтра — задержались декорации, — и только
завтра я по-настоящему представлю себе, какой я была до
бегства в Москву. Все это очень сбивает, и я иной раз го¬
това реветь — такой беспомощной, вконец запутавшейся
и ничего не понимающей выгляжу я на съемке. Но Расще¬
пей терпеливо работает со мной, проходит дома сцену за
сценой, заставляет меня в особой тетрадке вести «дневник
Усти». Дневник этот отличается от обыкновенных дневни¬
ков тем, что записи там делаются не о прошедшем дне, а
о будущем. Накануне съемки я подробно записываю
в тетрадку все, что должно произойти завтра в жизни Усти,
и ставлю дату: «25 сентября 1812 года».
Вот этот день:
133

«Я открываю глаза и не могу понять, где я.
Незнакомая бедная горенка. Я боюсь взглянуть в окно.
От одной мысли, что я увижу опять страшное багровое
небо, меня начинает трясти. Все же посмотреть надо. И, ре¬
шившись, вытянув сколько можно шею, я заглядываю
в окошко. Свинцово-серое осеннее небо в окне, но мне там
виден совсем маленький просвет в тучах, и в просвете —
синева, яркая и умытая. Значит, есть снова на свете синее
небо!
Я очень слаба. С трудом поднимаю голову и осматри¬
ваюсь. На мне просторная мужская рубаха с подвернутыми
рукавами.
—	Лежи, лежи, не шебаршись,— говорит кто-то, и я
вижу маленькую опрятную старушку.
—	Бабушка, это я где?
—	У мене. Вот ты где. Мой сын Петруха тебя из
полымя вытянул. На тебе уже все лоскуточки занялись.
Лежи.
—	Бабушка, — говорю я, — а я у самого Наполеона
была.
—	У Наполеона?.. Ты лежи, лежи, а то у тебя, видно,
ум зашелся».
«Прошло около месяца» — такая надпись будет на
экране в картине, такую запись сделала и я в «дневнике
Усти», прежде чем рассказать о дне 19 октября.
«Тяжелые, глушащие взрывы сотрясают Москву. Бабка
крестится. А я, уже оправившаяся на харчах у добрых
людей, бегу на улицу, чтобы узнать, где это так гремит
и ухает.
—	Французы Кремль рвут! — говорят люди, пробираю¬
щиеся из города.
И снова страшный удар, словно с неба, падает на город,
раскачиваются двери, как при урагане, стекла вылетают из
окон. Но любопытство одолевает меня. Я влезаю на высо¬
кую березу, и отсюда, с горы, где живет бабка, приютив¬
шая меня, с вершины высокой березы видно: по Калуж¬
ской дороге уходит из Москвы французская армия.
А вечером я слышу снова перестук копыт, выглядываю
из-за забора. Это тихо пробирается окраинами города каза¬
чий отряд; впереди едет молодой офицер. Я выбегаю на
улицу и бросаюсь к его лошади:
—	Барин офицер!.. А французы нынче утекли,
134

— Барин офицер/.. А французы нынче утекли.

—	Куда утекли? — спрашивает, подозрительпо огляды¬
ваясь, офицер.
—	Не ведаю куда, только вовсе ушли... Повзрывали там
чего-то, да и бросили Москву.
Офицер снимает каску, поднимает руку и уже собирает¬
ся перекреститься, как вдруг рука останавливается в воз¬
духе, и, разжав щепоть, офицер грозит мне пальцем:
—	А ты, коза, не врешь? Ну-ка, садись со мной, поедем
разведаем. Смотри, если наврала, вместе убьют.
Мы скачем по пустым улицам города сквозь погорелые
кварталы. Ни души кругом — ни французов, пи русских.
Мы подъезжаем к самому Кремлю. Спешившись, казаки,
сопровождающие нас, осторожно выглядывают из-за угла,
просматривая улицу.
Последний французский обоз гремит вдали.
И вскоре мы мчимся к расположению русских войск.
Я сижу поперек седла, крепко держась за гриву лошади.
Наш маленький отряд карьером врывается в лагерь. Все
выбегают нам навстречу, и офицер, везущий меня, срывая
шапку, плача, кричит на весь лагерь:
—	Наполеон ушел! Москва свободна!..
Гром и сборы в русском лагере. У костра, намотав
длинный ус на палец, сидит кудрявый гусар в расстегнутом
ментике. Я слышу его зычный голос:
Гусары, братцы, удальцы,
Рубаки — черт мою взял душу!
Я с вами, братцы, молодцы,
Я с вами черта не потрушу!
Лишь только дайте мне стакан,
Позвольте выпить по порядку,
Тогда лоханка — океан!
Француза по щеке...
Грохот барабанов, конский топот заглушают его, но я
уже узнала этот голос. Я подбегаю к костру.
—	Барин Денис Васильевич! — кричу я. —- Помните,
в Коревановке?..
Секунду он всматривается в меня:
—	А, прекрасная пастушка! Так это ты принесла доб¬
рую весть из Москвы?.. Братцы, виват в честь прекрасной
пастушки! Вот она, добрая ласточка. Виват ей!
136

Меня сажают к огню, среди брошенных седел и сбруи.
—	Виват! — кричат усачи.
—	Ну, Устинья, — говорит Давыдов, — будем бить
твоего корсиканца. Чай, ты слышала о моих партизанах?
Завтра начну отпускать бороду, надену армяк, на грудь
икону Николая-чудотворца повешу — и с богом в дело!
Ударим по тылам француза.
—	Барин Денис Васильевич, — решаюсь вдруг я, —
примите и меня в свою партию. Я уже и в огне была, и
с самим ихним Наполеоном поругалась...
—	Что ты, касатка! Это не девичье дело, тут крестятся
ведьмы и тошно чертям... А где же это ты с самим великим
Наполеоном поругалась?
Хохочут гусары:
—	Ай Устинья, сильна!»
Расщепей объясняет перед съемкой:
«...Медленно выползает из России французская армия.
Голодные, оборванные, полуодетые, бредут французы,
немцы, итальянцы, голландцы, иллирийцы, поляки. Враж¬
да раздирает их ряды, страх дробит отряды, и только голод
теперь объединяет их в грабежах. Ранняя зима настигает
их. Вязнут в снегу и падают, изнемогая, солдаты погибаю¬
щей армии, и на брошенных древках знамен вместо обло¬
манных императорских орлов сидит, каркая, воронье. Ка¬
заки и партизаны вьются вокруг, отбивают обозы, рубят
отстающих...»
Я кашеварю в нашем отряде, но у меня на всякий слу¬
чай есть охотничья фузея, которая стреляет так громко,
что партизаны назвали ее «царь-пушка». Впрочем, никто
не смеется над моим оружием — у других и такого нет,
а ходят в бой просто с топорами да вилами и рогати¬
нами.
Однажды упустили мы большой обоз французов. А с
ним везли важные бумаги.
Ночью у костра созывает Давыдов своих залетных пар¬
тизан. Не узнать нарядного гусара в бородатом предводи¬
теле нашем.
—	Надобно разведать, куда пойдет сей обоз, где он за¬
ночует, какую охрану выставит. Кто хочет пуститься на
разведку?
137

Первой отзываюсь я. Денис Васильевич добродушно
отмахивается от меня. Но я прошу... Лихое дело замысли¬
ла я. Накануне мы захватили вместе с отставшим отрядом
маленького барабанщика. Мальчишка как раз мне под
рост. И вот решено — я отправлюсь в расположение фран1
цузов в мундире барабанщика, разгляжу все, что надо,
а если поймают, что ж — скажу, что отстал от отряда. Сум¬
ка и номер при мне.
—	А строй добро знаешь?— спрашивает меня Давыдов.
—	Маленько имею понятие. Пригляделась.
—	А ну стань во фрунт.
Я щелкнула каблуками, вытянулась и замерла.
—	А барабан пропори, — советует Давыдов, — а то за¬
ставят еще дробь бить.
Он крестит меня на прощанье и отворачивается сопя.
Накинув для тепла конскую попону, увязая в снегу, я про¬
бираюсь лесом к обозу. Вдруг:
—	Стой! Кто идет?
Спотыкаясь, волоча за собой по снегу продырявленный
барабан, я спешу к часовому, крича по-французски:
—	Ради бога... я погибаю... помогите мне!
Через несколько минут я у костра. Зазябла я в лесу
порядком, и мне не надо особенно стараться, чтобы пока¬
зать, как счастлив маленький барабанщик, набредший на
огонек костра.
Отогревшись, я начинаю врать, что казаки разгромили
наш отряд, а я, барабанщик Мишель, спасся и бежал через
лес. Меня угощают, кормят, поят, и, поперхнувшись, я
глотаю обжигающую горло ароматную жидкость из пред¬
ложенной мне офицерской фляги. Офицер, прислушиваясь
к моему произношению, вдруг спрашивает:
—	Ты что, бретонец?
Я бормочу что-то неясное и опасливо поглядываю на
окружающих. Но кому может прийти в голову, что в мун¬
дире французского барабанщика 14-го егерского полка
скрывается дворовая девчонка господ Коревановых Устя
Бирюкова? И при мне громко спорят о том, куда следует
идти отряду с обозом, чтобы не попасть в руки партизан,
от которых я бежал... А я слушаю и стараюсь все запо¬
мнить.
И вдруг я слышу чей-то очень знакомый голос... Ну, так
и есть: это тот офицер, который отвел занесенный надо
138

мной штык в ночь, когда убили Степана. Это тот офицер,
который сопровождал меня к Наполеону. Я плотно кута¬
юсь в попону, поворачиваюсь спиной к костру и делаю
вид, что засыпаю сидя. Костер догорает, солдаты бредут
к обозу, и я, пользуясь тем, что меня оставили одну, ти¬
хонько отползаю подальше, потом вскакиваю и бегу через
лес к своим. Крепко обнимает и трижды целует меня Денис
Васильевич Давыдов.
—	Устинья... голубка... Россия узнает о тебе... отчаян¬
ная ты голова...
Отряд наш разбивается надвое. Мы с Давыдовым ухо¬
дим в засаду, чтобы встретить французский обоз на пути,
про который я выведала. Другая половина отряда заходит
французам в тыл.
Утром обоз — в наших руках. С пиками, топорами, ро¬
гатинами и вилами бросаются на французов наши парти¬
заны и казаки, и скоро к Давыдову приводят моего знако¬
мого офицера.
—	Добрый день, мой капитан, — говорю я ему, — вот
теперь и вы у меня в плену.
Офицер медленно подымает на меня безразличные,
усталые глаза.
—	О, мон дьё! — говорит он, узнав. — Маленькая под¬
жигательница, бешеная девчонка!
Выгнаны французы, и русские солдаты шагают по
Европе. Где-то там, далеко, на чужих землях, на чужих
полях, бьется мой командир Денис Васильевич, забирая
на свой страх и риск, не дожидаясь приказа начальства,
иноземные города.
А я снова в Кореванове, и снова мы репетируем аллего¬
рию, сочиненную нашим барином по случаю изгнания
французов.
Барин сидит в первом ряду, хлопает ладонью о кресло,
отбивая такт.
—	Как ты ступаешь, косолапая? — кричит он. — На
конюшне тебе надлежит быть!
Он, кряхтя, взбирается на сцену и больно дергает меня
за ухо.
—	Барин, коли вы так... — начинаю я.
—	Что? Я из вас эти партизанские вольности вышибу!
139

И обидная тяжелая и звонкая пощечина оглушает
меня.
Не дожидаясь конца репетиции, я убегаю за ограду
усадьбы; я бегу по крутому холму, валюсь ничком на хо¬
лодную, мокрую траву и лежу так, сплетя пальцы на за¬
тылке. Мне все равно, пусть тащат на конюшню, пусть
запирают в холодную, пусть сажают в рогатку... А надо
мной по небу — так задумал Расщепей, — надо мной мед¬
ленно проступают слова: «Крестьяне, верный наш народ,
да получат мзду от бога».
Это единственная строка о мужиках, выгнавших Напо¬
леона, во всемилостивейшем и щедром манифесте импера¬
тора Александра Первого.
Так будет кончаться картина
ГЛАВА 11
Я всхожу над горизонтом
К концу лета группа Расщепея уехала в экспедицию.
Ряд сцен надо было снять в лесах под Вязьмой. Работы
в поездке было меньше, чем дома, попадались пустые дни
из-за плохой погоды. Тогда мы собирались в избе, где жил
Расщепей, и начинались бесконечные рассказы.
Много повидал в жизни Александр Дмитриевич. Он
рассказывал нам о гражданской войне, о том, как он воевал
вместе с Котовским, как ставился в первый раз красноар¬
мейский спектакль, как сыграл он в своей жизни первую
роль — казачьего есаула... Только играть пришлось ему
не на сцене и спектакль продолжался две недели, а глав¬
ным режиссером был сам Котовский.
Это была известная многим история о том, как Котов¬
ский, чтобы выманить из тамбовских лесов банду Антонова,
переодел бойцов своего отряда в казаков, велел нашить на
штаны лампасы, а сам стал будто бы казачьим полковни¬
ком. Уловка удалась: банда решила слиться с «казачьим
полком» и вышла из лесов. Котовцы, переодетые казаками,
ц антоновцы остановились в одном селе. Антонов и Котов¬
ский встретились на совещании в большой избе, и, как бы¬
ло условлено, Котовский выстрелом из нагана дал сигнал
к нападению. Банда была истреблена.
140

—	Да, это была, доложу я вам, аллегория с маршами
и метаморфозами, — рассказывал Расщепей. — Я там не
только роль есаула играл, но еще и осветителем был. Когда
началась пальба, я первым делом — бац из нагана в лампу.
—	Зачем же?
—	Мы свой план наизусть выучили и с закрытыми гла¬
зами знали, в кого и куда стрелять, ну, а тем в потемках
не разобраться было...
В ясные звездные вечера мы сидели на завалинке, и
Расщепей читал нам целые лекции по астрономии. Это
была его давнишняя страсть, и он всюду возил с собой
небольшой, портативный, складывающийся телескоп. Когда
я в первый раз посмотрела через трубу на луну, мне стало
немного жутко.
Впервые я сама увидела, что луна — шар.
Очень страшно было видеть этот корявый, окоченевший
мир, висящий в пустом черном небе. Я даже схватилась
скорее за теплую руку стоявшего рядом Расщепея.
—	Вы знаете, — сказала я как-то ему, — вы для меня
прямо, Александр Дмитриевич, сами словно телескоп. Че¬
стное слово! Через вас мне все на свете теперь по-другому
выглядит, я и себя по-иному рассмотрела.
—	Ну, и как? Понравилась себе? — хитро прищурив¬
шись, спросил Расщепей.
—	Не очень еще, а все-таки...
—	Однако какие мы научились образы и метафоры
запускать!
—	Смейтесь, смейтесь... Все равно это правда так!
Вечера удлинялись и делались свежее. Кончался август.
Часто падали звезды. И раз вечером, глядя на остывающий
в небе след метеора, Расщепей сказал:
—	Самый сейчас звездопад. Скоро и листья полетят...
А вы, сударыня... — он сделал шутливо-свирепое лицо, —
довольно вам на небо глядеть. Пора на себя оборотиться
и в учебник заглянуть. Время, время, дорогая моя парти-
заночка. Сентябрь на носу. Не наверстаете потом.
И действительно, на следующий день он, как только
кончили снимать, повел меня к старенькому учителю ме¬
стной школы.
—	Вот, Никанор Никанорович, привел под уздцы. Это
та самая норовистая лошадка, о которой мы с вами догова¬
ривались. По математике мы хромаем, да и по русскому

языку иногда сбой у нас бывает. Не возьметесь подковать
немножко?
—	Отчего же!.. С превеликим удовольствием, — засме¬
ялся старичок. — Как можем, подкуем. Лошадка, видно,
резвая.
Так стала я заниматься с Никанором Никаноровичем.
Старик был доволен мной, нахваливал меня Расщепею,
уверял, что у меня «совершенно выдающиеся способно¬
сти»... Вот поди ж ты, разберись тут. А в школе меня
считали мало на что годной. Я старалась не разочаровы¬
вать Расщепея и занималась довольно усердно. Времени
свободного у меня теперь совсем не было. Я даже не собра¬
лась ответить на письмо Таты, которое получила еще в
августе.
В Москву мы вернулись в конце сентября. Я соскучи¬
лась по городу и с удовольствием шагала по улицам, мимо
дымящихся асфальтовых котлов, по золотистым бульва¬
рам, где за решеткой, около беспрестанно мигающей крас¬
ной лампочки, висели над трамвайными путями предупре¬
дительные знаки московской осени: «Осторожно! Листо¬
пад».
Дома у нас на всю комнату пел приемник, который я
перед отъездом подарила отцу. Расцеловавшись со мпой,
отец тотчас же сообщил:
—	А позавчера тебя, Симочка, по радио упомянули.
По станции «Коминтерна». Что исполняешь роль. Ну, и
про Александра Дмитриевича, конечно.
И, коснувшись двумя пальцами усов, он двинул губами
сперва в одну сторону, потом в другую, приглаживая се¬
дые волосы. Так он делал, когда был чем-нибудь тайно до¬
волен.
В школе меня встретили с уважительным любопыт¬
ством.
А, из дальних странствий возвратись! — закричал
Ромка.
Тата поздоровалась со мной несколько суховато, как
мне показалось.
—	Ты что же не ответила на мое письмо? — спросила
она меня.
Я рассказала ей, как много пришлось мне работать, не
оставалось свободной минуты...
—	Ну конечно, где же тебе теперь для меня время
142

находить! — Тата надула губы, отгибая и загибая уголок
тетради. — Только ты, пожалуйста, не думай, что один
Расщепей на свете такой знаменитый. А я тут без тебя
с кем познако-омилась!.. Ты даже не догадаешься. С самим
Сошниковым из Большого театра. У него на целый орден
больше, чем у твоего Расщепея.
Она раскрыла тетрадь и, заслоняя что-то обеими ладо¬
нями, хитро озираясь, сказала мне:
—	Смотри сюда... Вот, под рукой.
Я увидела пушистый хвостик.
—	Это мы у него дома были, на концерт ходили звать,
а в передней шуба неубранная висит, я взяла и хвостик
с шубы отодрала на память. Правда, миленький?
—	Ну и очень глупо, по-моему, — сказала я совершен¬
но искренне, потому что мне стало очень обидно, как Татка
смеет сравнивать мою дружбу с Расщепеем и свое хихи¬
кающее увлечение, какие были у многих из наших девчо¬
нок. — Подумаешь, святыня! Стоит хранить! — добавила я
жестко. — Ты бы еще на память у него галошу стащила
из передней.
—	Ну, Симка, знаешь, ты очень какая-то стала...
—	Какая?
—	Изменилась, вот какая.
—	В сторону чего же изменилась?
—	В сторону, которая тебе не идет...
Тут вошел математик, и нам пришлось замолчать.
—	Антон Петрович! — Я подняла руку.
—	А, Крупицына... — сказал математик.
—	Антон Петрович, я хочу сегодня отвечать.
—	То есть?
—	Я хочу, чтобы вы меня вызвали.
В классе все с удивлением взглянули на меня.
—	Но вы же опоздали почти на месяц. Надо дать вам
время подтянуться.
—- А я уже все прошла, со мной занимались... я могу
отвечать.
—	Не верю своим ушам! — воскликнул математик. —
Хочу поверить глазам. Пожалуйте к доске, берите мел.
Я вышла к доске, взяла мел, победоносно взглянула на
Ромку, обвела спокойным взором весь класс.
—	Ну, допустим, — сказал математик, — что дан тре¬
угольник... и нам известно...
143

Через пять минут он мог своими глазами убедиться
в том, что уши его не обманули.
В перемену я сбегала в аптеку напротив и по автомату
позвонила Расщепею:
—	Александр Дмитриевич, это Сима говорит. Алек¬
сандр Дмитриевич, я сейчас получила у математика «от¬
лично».
—	Ага, — услышала я голос Расщепея. — То-то! Мо¬
жем, если захотим. Смотрите, чтобы и дальше так...
Целый месяц шли павильонные съемки. Расщепей не
хотел ждать снега, поэтому все зимние сцены были сняты
тоже в студии. На искусственном снегу, среди деревьев
из папье-маше снимали сцены у костра, в обозе французов.
Но лес был сделан так искусно, так сверкал на ветвях снег,
что трудно было поверить: неужели это не настоящий лес?
Потом шли большие съемки без моего участия. Это были
эпизоды страшной мужицкой войны — рассерженный на¬
род гнал и истреблял врагов своих. Эти сцены Расщепей
считал очень ответственными, и, когда я робко заикнулась
как-то, почему же я не участвую в этих эпизодах, Расще¬
пей, строго посмотрев на меня, сказал:
—	Фильм, между прочим, называется «Мужик серди¬
тый», а не «Устя Бирюкова». Понятно?
Больше я не спрашивала.
А через месяц начался период озвучивания и мон¬
тажа.
Расщепей заперся у себя в кабинете. Целые дни туда
бегали люди с нотами, с круглыми жестяными коробками,
в которых были смотанные куски фильма.
Похудевший от бессонных ночей, лязгая ножницами,
сбиваясь с ног, носился Лабардан. Расщепей совсем пе¬
реехал жить на фабрику. Он и спал у себя в кабинете, туда
ему носили еду. Я только раз видела его, когда он шел
в просмотровую. Он был небрит и бледен, глаза у него
были красные, натруженные. Молча пожал он мне руку,
заморгал опухшими веками и прошел. От него пахло гру¬
шевой эссенцией, которой склеивают пленку, и табачным
дымом.
Я ничего не посмела сказать ему, ничего не спросила.
Я чувствовала, что ему не до меня.
144
5

Через полчаса он вернулся из просмотровой. Лабардан
ы помощники несли за ним круглые коробки, ролики, лен¬
ты. Вид у Александра Дмитриевича был такой же озабо¬
ченный, но чуточку повеселевший.
Он остановился передо мной и вдруг, точно сейчас
только узнав, протянул руку:
—	А, Сима! Сима-победиша! Я что-то давно вас не ви¬
дел. Ну, как математика, пифагоровы штаны? Так чему
равен квадрат гипотенузы?
И, не дожидаясь ответа, потрепав меня по плечу, ушел
к себе. Но я успела крикнуть ему вслед:
—	Сумме квадратов катетов!..
Над большим серым домом на Пушкинской площади по
вечерам уже бежали, огнем выписываясь в небе, слова
световой рекламы: «Смотрите скоро новый большой звуко¬
вой исторический фильм «Мужик сердитый». Постановка
режиссера-орденоносца Александра Расщепея». И однаж¬
ды, придя домой, дождавшись, когда все легли, сама перед
собой конфузясь, я вынула заветную папку с коллекцией
знаменитых девушек и воровато вложила в нее новую вы¬
резку из вечерней газеты. В ней было написано: «Ученица
637-й школы Сима Крупицына в роли партизанки Усти
Бирюковой из фильма режиссера А. Расщепея «Мужик
сердитый».
В декабре на фабрике был устроен закрытый просмотр
почти уже готового фильма. В небольшом и низком зале
с маленьким экраном собрались руководители фабрики,
артисты, участвовавшие в нашей картине, несколько жур¬
налистов. В углу зала скромно села Ирина Михайловна.
Наконец появился Расщепей. Я никогда не видела его
таким нарядным. Он был в темно-синем костюме, на широ¬
кого лацкане модного пиджака красиво выделялись два
ордена — Ленина и Боевого Красного Знамени. Расщепея,
как всегда, сопровождали неразлучные Павлуша и Ла¬
бардан.
У стены, противоположной экрану, под двумя малень¬
кими окошечками кинобудки стояли столик с микшером
и большое кожаное кресло.
Расщепей вышел к экрану, обернулся лицом к сидя¬
щим, молча прошелся перед рядами, потом резко тряхнул
6	Л. Кассиль, т. П
145

головой, так что редкие седые волосы его взлетели и не
упали.
—	Товарищи, — сказал он негромко, — сейчас мы вам
покажем нашу картину. Должен предупредить, что один
кусок у нас пойдет на двух роликах и кое-что мы собира¬
емся перезаписать. Но, в общем, представление получить
можно.
Я ждала, что он произнесет торжественную речь по
случаю окончания картины. Но он прошел на свое место,
нажал кнопку. За стеной задребезжал звонок.
За окошечком раздался глухой голос механика:
—	Можно начинать, Александр Дмитриевич?
—	Поехали, поехали, — сказал Расщепей.
Свет потух. Над столиками зажглись пригашенные тем¬
ными колпачками лампы. Я видела освещенный снизу под¬
бородок Расщепея, полные губы, широкие крылья вздерну*
того носа; остальное все растворилось в темноте.
На экране вспыхнуло:
«Мужик сердитый». Сценарий и постановка Александра
Расщепея. В главных ролях:
Фельдмаршал Кутузов — заслуженный артист респуб¬
лики Степницкий.
Наполеон, французский император, — народный артист
РСФСР Шергин-Стахов.
Кореванов, помещик, — артист Петлин.
Устя Бирюкова, крепостная Кореванова, — Сима Кру¬
пицына...»
У меня гулко застучало сердце; удары его так отдава¬
лись в ушах, что я даже не слышала тихой, но грозной
музыки, которая уже лилась из-за экрана. Пробежали
надписи, музыка из глухой, далекой и рокочущей вдруг
стала близкой, потекла ласковая мелодия песенки, которую
мне столько раз приходилось разучивать перед съемками.
В зале вдруг стало светлее. Я увидела на экране знакомую
еще с прошлой весны усадьбу Коревановку... А вот и я
сама, в сарафане, босая, прячусь за колоннами...
Я себе очень не понравилась. Не такой представляла
я Устю, и не так, мне казалось, я хожу и бегаю. Мне было
просто противно глядеть на себя. Зато голос у меня ока¬
зался неожиданно очень сильным и чистым. Я не подозре¬
вала, что могу так хорошо петь. Вообще все было совсем
не так, как я представляла себе. Многое из того, что я
146

предвкушала увидеть, совсем не показали в картине.
Эпизоды, которые отнимали у нас по нескольку дней на
съемках, здесь заняли всего несколько минут. Потом на¬
чались какие-то совсем непонятные вещи. Вот, например,
я никогда так не прыгала с горящей ограды через пламя,
а на экране было ясно видно, как, спасаясь от пожара,
я совершаю головокружительный прыжок. И никогда
в жизни я не мчалась таким бешеным карьером на лошади
через лес... Да моя Гитара никогда бы так й не поскакала.
А на экране я летела вскачь, припадая к разметавшейся
гриве, мимо мелькали деревья, лошадь моя легко брала
ручьи и овражки...
Я растерянно глядела на экран, оглядывалась на Рас¬
щепея, ничего не понимая.
Вспыхнул свет, и все заговорили, повскакав с мест,
обступая Расщепея. Я слышала:
—	Александр Дмитриевич, позвольте вас поздравить...
Это просто событие!
—	Товарищ Расщепей, это потрясающе!..
Я видела, что многие сморкаются, вытирают глаза. Все
были очень взволнованы, другие режиссеры обнимали Рас¬
щепея, трясли ему руку. Причалин суетился вокруг журна¬
листов, обступивших Расщепея, причитал:
—	А? Каково! Каково!.. Толково?.. Феноменально, со¬
вершенно феноменально! Удача за удачей, сплошная уда¬
ча!.. — и разводил руками.
Расщепей стоял потупившись, улыбался в вырез жиле¬
та, похмыкивал:
—	Нравится? Хм... Это очень приятно. Спасибо, спаси¬
бо, товарищи... Ну, ну, это вы чересчур... Хм! Сено-солома!
Прямо чертовски приятно!
Кто-то мягко обнял меня сзади. Я обернулась. За мной
стояла Ирина Михайловна. Она склонилась надо мной,
я увидела еще не просохшие следы слез на ее щеках,
и вдруг Ирина Михайловна, строгая и прекрасная Ирина
Михайловна, которую я все время побаивалась в душе,
порывисто нагнулась, сжала мне виски своими горячими
ладонями и крепко поцеловала меня в лоб.
—	Да позвольте же, — услышала я голос Расщепея, —•
что же вы меня всё хвалите, хвалите, а главиую-то герои¬
ню забыли? Вот она, Сима-победиша, Устя-партизанка,
краса и гордость, труба-барабан!
147

Тут все окружили меня и стали поздравлять, расхвали¬
вать, говорить, что я «такая маленькая — и уже...», и вся¬
кое такое... Но я все еще не могла прийти в себя, и, когда
народ немножко успокоился, я отвела в сторону Расщепея
и тихонько спросила:
—	Александр Дмитриевич, а как же это так получи¬
лось? Я ведь не прыгала через огонь, и потом еще вот на
лошади, когда я скачу... Разве так было?
Давно я не видела, чтобы Расщепей так хохотал.
—	Милая вы моя, сено-солома... Да неужели я бы стал
подвергать вас таким штукам? Это мы вас подменили тут,
опытную наездницу из цирка снимали, специально подо¬
брали... И прыгала тоже акробатка одна известная. Неуже¬
ли вы не заметили, что это уже не вы? И поете не вы. Это
мы из театра приглашали за вас петь. А вы только рот
раскрываете... Раскрывает рыбка рот, а не слышно, что
поет. А потом за вас напели. Но это здорово, значит, снято,
если вы сами не заметили. Павлуша молодец!
Он был очень доволен, а я загрустила. Мне было очень
обидно, что мою Устю, любимую Устю, под именем кото¬
рой я прожила столько времени, кое-где изображаю не я,
а какие-то чужие актрисы. И пела не я, и прыгала не я,
и скакала так великолепно на коне нанятая взамен меня
наездница из цирка. Я вернулась домой огорченная.
Прошла неделя, и на Театральной площади появилась
огромная реклама нашего фильма. Моя физиономия висе¬
ла над сквером у Большого театра. Художник не поскупил¬
ся на веснушки, каждая была с тарелку. И это меня не¬
сколько огорчило. Но рядом были крупно изображены
сцены из фильма — я с Наполеоном, Расщепей в роли Да¬
выдова. Люди проходили, останавливались, задирали голо¬
вы, говорили: «Это, наверное, интересно, надо будет схо¬
дить». И дома Людмила, едва войдя, разматывая платок,
восторженно рассказывала:
—	Иду сегодня в гастроном, вдруг, можете себе пред¬
ставить, вижу — напротив, на углу, Симка наша вот таки¬
ми буквами висит!..
В выходной день картину пустили на все центральные
экраны Москвы.
Расщепей добыл мне целую кипу бесплатных билетов,
я раздала дома нашим и в классе наделила всех своих дру¬
зей. Даже Ромке Каштану дала два билета — пусть уж
148

идет смотрит и убеждается... Отец в этот день отказался
от моих услуг и пошел в парикмахерскую; вернулся оттуда
не похожий на себя, смешной и словно похудевший. Мать
надела свое лучшее платье, хотя раздеваться в кино нѳ
требовалось. За нами заехали на такси (кутить так ку¬
тить!) Людмила с Камертоном, и мы поехали в кино
«Ударник».
Около кино, залитая светом, стояла большая толпа. Все
билеты были проданы. Над входом, искусно освещенная
красными лампочками, висела панорама горящей Москвы.
Зал кино был битком набит, и наши места в первом ряду
балкона оказались уже кем-то занятыми. Настройщик
очень обиделся.
—	Вы, граждане, на чужих билетах расположились, —
сказал он, — попрошу подняться...
Но сидевшие сами, посмотрев на наши билеты, вздохну¬
ли и поднялись, освобождая места. Только какая-то тол¬
стая девчонка, нарочно толкнув меня, пробормотала:
—	Подумаешь, какие важные! Нечего опаздывать!
А то...
Она взглянула на меня и осеклась. Что-то, видно, по¬
разило ее в моем лице, потому что она вдруг смущенно
заглянула в иллюстрированную программку, которую дер¬
жала, стала что-то шептать своим, и те, оглянувшись, дол¬
го с любопытством рассматривали меня.
Но вот медленно погасли люстры, в темноте слабо за¬
горелись красным дощечки над дверями, молочная струя
света брызнула из будки. В зале стали громко и вразнобой
читать фамилии участников. Я услышала в разных концах
зала свое имя. Пошла картина.
Я танцевала испанскую пастораль и пела французскую
песенку. Громко, на весь огромный зал, звенела эта песен¬
ка, такая знакомая мне и теперь ставшая известной всем
сидящим тут. Гремел на экране, подкручивал ус, сверкая
в публику сердитыми, горячими глазами, добрый мой
Александр Дмитриевич в гусарском мундире. Подымался
рваный дым Бородина. Под тревожный шепот зала убива¬
ли Степана. Пылала Москва. Сам император Наполеон
разговаривал со мной во всеуслышание. Хитро поглядывал
с экрана умный глаз Кутузова. Зал то замирал, то аплоди¬
ровал, а отец, приложив руку к уху, повернувшись боком
к экрану, шепотом спрашивал:
149

—	А Симочка сейчас чего делает?.. Это она кому гово¬
рит?.. А это чего хлопают?.. А Симочка наша сейчас где?..
И вот я, заломив руки, лежу ничком на холодной, мок¬
рой траве. Все кончено. И всплывают в сером небе надо
мной слова заключительного титра: «Крестьяне, верный
наш народ, да получат мзду от бога».
Медленно возникает за экраном рыдающая нота, ста¬
новится все тоньше и пронзительнее и обрывается. Конец.
Вспыхивает свет, люди вокруг меня сконфуженно прячут
носовые платки, отворачиваются покашливая. Отец сидит
неподвижно, опустив голову.
—	Сказали бы мне сейчас: «Хочешь глянуть и уме¬
реть?» я бы часом не задумался... Хоть бы на один вечер
мне глаза кто дал!
И проводит пальцем под черными стеклами очков.
У мамы и у Людмилы — совершенно запухшие от слез,
восторженно-распаренные лица.
—	Симочка, ой, до чего же ты, милочка, хорошо сыгра¬
ла! — шепчет мне Людмила.
—	Смотрела бы да не насмотрелась, — говорит мать.
Я жду, что скажет настройщик, который всегда любит
оставлять за собой последнее слово. Но он молчит, он мол¬
чит на этот раз, и это поражает меня больше всего.
У выхода нас окружает толпа, и та толстая девчонка,
которую мы согнали с места, тыча в меня пальцем, громко
говорит:
—	Вот она, Устя!
—	Извиняюсь, это не вы в картине сняты? — спраши¬
вают меня.
—	Она, она самая, — говорит за меня мать и скромно
добавляет: — Дочка.
—	Устя, Устя! — кричат мальчишки, продираясь под
локтями.
Подходят Тата и Ромка, Катя Ваточкина и Соня Крук.
Медленно раздвинув толпу, ко мне приблизился коре¬
настый, мрачного вида человек, и я узнала в нем того само¬
го сердитого шофера, который возил меня на первую пробу
к Расщепею.
—	Гляди-ка ты, — промолвил он, покачивая голо¬
вой, — не зря я тогда возил. Прямо в самую пору при¬
шлась. Сильно захватывающая картина!
И вдруг я вижу там, сбоку лестницы, притиснутого
150

толпой к колонне Расщепея. Его никто не замечает, его
пинают, оттирают в сторону. И он кротко отодвигается,
чтобы не мешать, чтобы все могли всласть меня разглядеть.
Я чувствую, как горячая краска заливает мне лицо.
Александр Дмитриевич, — кричу я, — идите сюда!
Александр Дмитриевич... Товарищи, это и есть сам Рас¬
щепей, который Давыдова играет!
—	Где, где? — вертя головами, спрашивают меня зри¬
тели.
Но Расщепей, помахав мне рукой, бесследно исчезает
в одну из дверей.
А там, в зале, и еще в десятке залов Москвы, и в Ле¬
нинграде, и в Киеве, и в Минске снова уже погас свет,
и опять пляшет, поет, плачет, гибнет, спасается, совершает
подвиги и падает ничком девочка с моими веснушками —
моя Устя...
ГЛАВА 12
Звезда или планета
—	Ну, вот и всё, — говорит мне на другой день Расще¬
пей, когда я пришла к нему. — Вот и всё. Теперь отдохну
месяц, полечусь немного, да пора приниматься и за новую
работу. Я уже надумал кое-что, Симочка.
И он ходит по комнате, ерошит легкие свои волосы,
теребит себя за нос, останавливается, смотрит поверх меня.
—	Это будет картина об очень простом нашем челове¬
ке, совсем незаметном. Так и будет называться: «Мелкий
служащий». А душа у него — дай бог каждому. И он видит
правду нашего дела. Он скромница, а как гражданин —
гордец. Сам сыграю...
А я слушаю его, и мне грустно, что кончилось что-то
очень большое и завтра мне уже не надо репетировать,
мучиться, вести дневник Усти Бирюковой, лежать с при¬
мочками на обожженных глазах, падать с моей доброй
Гитары. Кончилось это необыкновенное время. Вот и всё.
Но Расщепей уже понял мое настроение. Его большие гла¬
за всем своим синим огнем так и светят мне прямо в лицо.
—	Ну-ну!.. Чего это вы скисли, сено-солома? Погодите.
Давайте сядем и поговорим по душам.
151

Он придвинул ко мне стул, сел боком, положив на спин¬
ку скрещенные руки, упираясь на них подбородком и
внимательно глядя на меня.
—	Что, с Устей расставаться жалко? А не надо... Устя
должна остаться в вас. Но пусть она не держит вас, а тол¬
кает вперед, дальше! Ведь Устя бы сама далеко пошла, не
будь тогда жизнь такая проклятая. А у вас судьба — с
Устиной и не сравнить. Вон какое время вам на жизнь
выпало. Как бы вам Устя позавидовала!.. И вы сами ша¬
гайте смело. О кино пока больше думать не надо. Учиться
надо. Не топчитесь на месте. Толк в жизни из вас выйдет.
—	А ходить к вам мне можно будет?
—	Что за вопрос! Конечно, можно. Будем дружить по-
старому. «Никто пути пройденного у нас не отберет!» —■
так в песне поется.
Во всех газетах напечатаны огромные статьи о нашей
картине. Все они расхваливают фильм, называют Расще¬
пея крупнейшим мастером, блестящим художником, могу¬
чим талантом... Хвалят и меня за простоту и искренность.
Когда я вернулась после первого показа картины домой,
я нашла в комнате большую корзину цветов от Ирины
Михайловны, маленький фотоаппарат — подарок Расще¬
пея и альбом, в котором были собраны фотографии всех
участников фильма и увеличенные кадры сцен, где
я была снята. Этот альбом прислали мпе Лабардан и Пав¬
луша.
В школе теперь стали относиться ко мне совсем по-
иному.
Даже математик Антон Петрович как-то в перемену
подошел к моей парте и сказал:
—	Вот видите, Крупицына, не такая уж страшная
вещь эта математика, а при ваших способностях ничего не
стоит идти все время с отличными оценками... Я, между
прочим, был вчера в кино. Скажите, вы не знаете, Расще¬
пей — это не родственник профессору Расщепею, который
читал в Петербургском университете? Хотя тот, кажется,
был Расщепейко...
На уроке истории преподаватель говорил так:
—	Ну, что касается вопроса о пожаре Москвы во вре¬
мена Наполеона, после которого город был почти целиком
152

перестроен, то тут нам, я думаю, может рассказать что-
нибудь интересное... — он делал паузу, глядел на меня, —
тут, я думаю, нам может рассказать что-нибудь интересное
Крупицына, которая некоторым образом была очевидцем.
И все в классе, обернувшись ко мне, по-хорошему смея¬
лись. Ромка Каштан теперь тоже присмирел, и раз на ули¬
це я даже слышала, как он говорил одному парню из дру¬
гой школы:
—	Вон, гляди, с того боку крайняя... Это Крупицына
идет, Симка. Знаешь, которая Устю-партизанку играет...
«Мужик сердитый» видел? Она в нашем классе учится.
Два месяца не сходила с экрана наша картина.
Кажется, не было человека в Москве, который бы не
посмотрел ее. И бывало так, что какой-нибудь солидный
дядя в трамвае долго пялил на меня глаза, силясь что-то
припомнить, и потом, уже у выходной двери, вдруг решал¬
ся и, перегнувшись ко мне, тихонько спрашивал:
—	Девочка, извиняюсь, это не вы в «Мужике серди¬
том»? Кино такое есть...
А потом картину сняли с центральных экранов, и она
стала постепенно уходить сперва за Бульварное кольцо,
потом за Садовое и совсем ушла из Москвы, а на Театраль¬
ной площади уже стояли рекламные щиты какого-то ново¬
го фильма. И в школе стали постепенно забывать, что
я была когда-то Устей-партизанкой. Я снова помирилась
с Татой (ей нечему уже было завидовать), но дружила
я теперь главным образом с Катей Ваточкиной. Только
учиться стала я немного лучше. И не потому, что считала
это теперь каким-то своим особенным долгом, не ради
чести, а просто расшевелил что-то во мне Александр Дми¬
триевич. В жизни оказалось много интереснейших вещей,
о которых я не имела представления. Мне захотелось много
знать, много сделать. Это было главное. А может быть,
самое важное было в том, что теперь я поверила в себя,
увидела, что могу пригодиться в жизни и участвовать в
ней не хуже других.
И в то же время росла во мне какая-то обидная тоска.
Мне казалось, что прошла и никогда уже не вернется са¬
мая лучшая полоса в моей жизни. Вот я снова самая
обыкновенная школьница, ничем от других не отличаю¬
щаяся, такая же, как все в нашем классе. А не вспоминать
о том, что было, я не могла, да и нельзя было забыть об
153

этом. Расщепей был слитком знаменит. О нем писали в га¬
зетах. Он выступал по радио. В журналах я видела его
портреты. Газеты писали о его планах, о новой начатой
им картине, и у меня росла обида: вот теперь я ему уже
не нужна, уехал и не вспомнит меня, а небось раньше,
когда делал картину, так «Симочка, Симочка»!
И бывали дни, когда все валилось у меня из рук. Я бра¬
лась за уроки, но, вместо того чтобы заниматься, рисовала
в общей тетради фигурки Наполеона, гусарские кивера...
Или вдруг мне приходило в голову, что вот сейчас где-
нибудь идет наша картина, люди сидят в зале, смеются,
волнуются, как Устя выберется из французского обоза,
хлопают ее хитрой удаче, и никому, никому из них дела
нет, что корпит сейчас эта самая Устя над задачкой, а
проклятый икс никак, хоть ты лопнп, не сходится с отве¬
том... В один из таких вечеров я не выдержала и поехала
к Расщепею. Когда я позвонила у знакомой двери, за ней
раздался голос Ирины Михайловны:
—	Кто там?.. Ах, Сима! Входите. Раздевайтесь. Только
на меня не смотрите...
Она впустила меня, а сама убежала, мягко шлепая ноч¬
ными туфлями, и через минуту вернулась, кутаясь в пуши¬
стый купальный халат. Голова у нее была замотана ва¬
фельным полотенцем, словно чалмой.
—	Никого нет, я одна и только что из ванны... Алек¬
сандр Дмитриевич на фабрике. Ежедневно до ночи. Рабо¬
та не ладится, да и с дирекцией там у него что-то... Умоляю
его хоть денек отдохнуть. Губит себя... Ну, что вы стали?
Входите.
Я стояла в нерешительности:
—	Нет, что ж... я тогда пойду...
—	Со мной, значит, не желаете водиться?
—	Что вы, Ирина Михайловна! Только... Нет, вы не
думайте... Я просто вас очень не смею...
—	Во-первых, пора уже «сметь», — сказала она, как
всегда без улыбки. — Во-вторых, пе рассуждайте, проходи¬
те, будем пить чай с кексом, устроим девичник.
Мы сидели на широкой тахте, с ногами забравшись на
нее, и пили чай с кексом на низеньком столике. Ирина
Михайловна сбросила свой тюрбан. Тяжелая сырая коса
упала ей на колепи. И такой молодой, такой простой пока¬
залась мне недоступная, всегда немножко подтянутая Ири¬
154

на Михайловна, что я скоро по-хорошему разговорилась
с ней.
И так понемножку, слово за слово, я покаялась в своей
обиде.
—	Да, я-то хорошо знаю, как это трудно, о-ох, как
трудно! — сказала она, и лицо ее стало вздрагивать все
чаще и чаще. — Я ведь, Сима, была актрисой, и, говорили,
хорошей актрисой.
—	Я знаю. Мне Александр Дмитриевич рассказывал.
Только он про это не велел с вами говорить...
—	Ну, а мы с вами поговорим тайком от него. Я очень
хорошо понимаю ваше состояние, Сима. Только поддавать¬
ся самой себе не надо. Иногда, Сима, приходится себя за
волосы подымать.
—	Но у меня ничего, ничего не получается, Ирина Ми¬
хайловна! За что ни берусь, только...
—	А откуда вы знаете? Вы разве за многое уже бра¬
лись?
—	Нет, я, наверно, ужасно неспособная... В кино у
меня вышло, а больше, я уже чувствую, ничего у меня в
жизни не выйдет. Я уж чувствую.
—	Ну зачем вы глупости говорите, Сима! Вы же умная
девочка.
—	Я не могу... я не могу... не могу заниматься. Я все
думаю и думаю. Мне даже иногда страшно делается, что
я ничего не смогу.
—	А Усте-партизанке тоже, верно, страшновато было
уйти от жаркого костра в черный лес... А она пошла. Зна¬
ла, что надо, и пошла. И я думаю, что пионерка Сима не
уступит партизанке Усте. А?
—	Нет, Ирина Михайловна... если б вы только знали...
если бы вы сами...
—	А я, может быть, именно сама! — перебила меня
Ирина Михайловна. — Но мне было хуже, куда тяжелей!
Ведь вас это только случайно захватило и впереди у вас
столько еще всего, а для меня в этом вся жизнь была!
И пришлось бросить... Нельзя было больше сниматься. Ви¬
дите этот тик?.. Как ни лечилась — ничего. Ну и что ж,
пришлось начинать жизнь заново. Вот стала изучать исто¬
рию, с головой в это ушла. А мои знания очепь пригоди¬
лись Александру Дмитриевичу. И видите, ничего, справи¬

лась. Вот я и говорю, я имею право вам говорить: трудно
все это, но преодолимо.
Она принесла кипу фотографий. Тут были девичьи кар¬
точки, с которых смотрели ее спокойные, широко открытые
глаза; увеличенные кадры из картин с ее участием; сним¬
ки, сделанные во время путешествий с Расщепеем. Вот
они вдвоем на борту океанского парохода, оба молодые и
щеголеватые.
Вот Расщепей — молоденький студент, а тут он уже в
военной гимнастерке с красным бантом и портупеей. Я пе¬
ребирала эти фотографии. И видела, как редеют волосы,
как густеют морщинки у глаз. Только взгляд не меняет¬
ся — вот такой же и на первых его снимках, ясный и го¬
рячий!
Когда я уходила, Ирина Михайловна еще раз, уже в
дверях, напутствовала меня:
—	Не цепляйтесь сейчас за это, растите пока, там вид¬
но будет. Не надо, Сима милая, не надо. Думаете, мало
у нас несчастных, которые возомнили себя бог весть чем,
а потом всю жизнь мыкаются, завидуют чужой удаче....
На меня очень сильно подействовал этот разговор. Все
вспоминался он мне — вот как мы сидели и разговарива¬
ли, словно две подруги. Я взяла себя в руки, стала под¬
гонять упущенное за последние дни в школе.
Так прошла неделя, другая. Но тут встретился мне на
улице Причалин. Он радушно приветствовал меня:
—	А, каково! Великая Серафима, знаменитая расще-
пеевка... Что ж совсем забыла нас?..
И дал мне билет во Дворец кино. Там я встретилась кое
с кем из знакомых по фабрике, меня пригласили на зав¬
трашний просмотр.
И я зачастила туда.
Расщепей встретил меня раз вечером в зале Дворца
кино, крепко, до боли, взял за руку, отвел в сторону и
очень сердито спросил меня:
—	Вы чего это тут околачиваетесь? Мне Павлуша гово¬
рил, что он вас тут каждый день видит. Это еще что за
новая мода?
Я молчала, высвобождая руку, и стояла вся красная,
низко опустив голову. Он спросил меня:
—	Ну, как в школе дела идут? Пень-колода?..
А что я могла ответить ему? Рассказать, как позавчера
156

математик, ставя мне опять «посредственно», грустно
вздохнул и покачал головой? Сказать о том, как меня тянет
сюда, крикнуть ему, что он сам дал мне эту сладкую отраву
и приворожил к экрану, журчанию аппарата, свету юпите¬
ров?
Но я ничего не сказала. А через несколько дней я по¬
лучила вызов на фабрику к Причалину. И Причалин сооб¬
щил мне, что он будет ставить веселую музыкальную
комедию из колхозной жизни, под названием «Музыка,
туш!». Он звал меня сниматься в одной из главных ролей.
—	Ну, каково? У меня вы сможете пышнее раскрыть¬
ся, — говорил он мне. — Расщепей, не в пику ему будь ска¬
зано, зажимает дарование, при нем не разгуляешься...
У меня вам будет свободнее, сбросите оковы. И вам будет
интересно еще раз сняться в совсем другой, очень пик?л:т-
ной роли. Сделаем картину — конфетку! — Он причмокнул
своими жирными губами. — А то что же это такое — успех
у вас был, и не использовать! Публика вас любит. Ковать,
ковать надо железо! Я знаю Расщепея, он людей не жа¬
леет. Отснял — и до свиданья! Ему дальше дела нет. А вам
каково?
Потом Причалин протянул мне баночку с каким-то
кремом:
—	Вот, первым делом веснушки надо будет вывести.
Я не Расщепей, у меня иные принципы. С веснушками
надо будет расстаться. Ну, киваю!
Четыре дня я опять была сама не своя от радости. Ура,
я снова буду сниматься! А на пятый день меня в коридоре
фабрики встретил Расщепей и зазвал к себе в кабинет:
—	Вас что это, Сима, Причалин сниматься зовет? Вы,
конечно, можете меня не слушаться, это ваше дело, но я
этого Причалина, этот трензель-бубен, давно бы с фабрики
погнал. Не надо, Симочка, это неподходящее для вас дело,
и ничего хорошего не получится. Он гад и проныра, он,
Симочка, пустоглазый, разве вы не видите? У этих людей
липкие и холодные руки. Они когда за портфель берутся,
так у портфеля и то по коже пупырышки идут. В искус¬
стве их надо истреблять безжалостно. Это штамповщики.
У них и слова, и мысли, и чувства — все под копирку!
—	Александр Дмитриевич, — робко возразила я, — я
не могу, мне очень хочется сниматься. Все равно з'же...
Я и занятия в школе запустила.
157

Расщепей помрачнел:
—	Симочка, я понимаю, это я первый сбил вас с пан¬
талыку. Так вы учились и учились. Но мы же с вами боль-,
шое дело сделали. Какую картину нашему народу подари¬
ли! Ведь вся страна смотрит. А этот напустит пошлятины.
Я молчала.
—	Не надо вам с ним связываться, Симочка. Вот сня¬
лась раз — и уже считает себя звездой. Давайте говорить
прямо. Вы уже большая. Какая же вы звезда? Вы в луч¬
шем случае планета. Помните, я вам в экспедиции лекции
читал? Планета. Своего сияния у вас нет, попали в хоро¬
шую систему — засверкали и давали хороший, ровный, че¬
стный свет. А теперь вам надо учиться, своими руками
загребать жар, чтобы потом греть и освещать то дело, кото¬
рое будет в вашей жизни главным делом, а не случайным.
Понятно вам это?
—	Александр Дмитриевич, — я заплакала, — вы, ко¬
нечно, рассердитесь, только я все равно... Я все равно
буду сниматься. Вы сами учили, что надо все отдавать,
если любишь искусство.
—	Ну вот! — закричал он, вконец расстроившись. —
Чтобы отдавать все, надо уже иметь что-то, надо созреть
сперва... Ну вот, например, когда женщина готовится стать
матерью, она все свои силы, все жизненные соки свои ре¬
бенку отдает. Но организм должен быть зрелым, совер¬
шенно зрелым, а иначе это болезнь, уродство, бледная не¬
мочь.
Я молчала.
ГЛАВА 13
Моя измена
Но я не могла молчать. Я запомнила каждое слово,
сказанное мне Расщепеем, и смутно чувствовала, что
Александр Дмитриевич был прав, отговаривая меня, но мне
так хотелось сниматься, что я невольно начала искать, кто
бы мог передо мной защитить мое желание, опрокинуть
тяжелые и прочные доводы Расщепея. Рассказать обо всем
кому-нибудь из подруг мне не хотелось, мать вряд ли бы
меня поняла. Отцу? Но он бы, конечно, стал на сторону
Расщепея, которого заочно очень уважал и считал великим
158

человеком. А где-то меня царапала обида на Расщепея:
«Чего он сам меня не снимает и другим не хочет дать?»
Я очень вытянулась за эту зиму, сразу обогнала своих
подруг. Даже Людмила признала, что я выровнялась, но
я слышала, как кто-то на фабрике сказал за моей спиной:
—	Смотрите, какая дылда стала! Удивительно, как все
они превращаются в однотип. Вовремя ее Расщепей от¬
снял.
Отснял... Неужели меня уже отсняли навсегда?
И я упрямо решила, что все равно, несмотря ни на ка¬
кие отговоры, сниматься буду! Уже в этом была измена
моей дружбе с Расщепеем. А еще гаже было, что я расска¬
зала Причалину о моем разговоре с Александром Дмитрие¬
вичем. Произошло это нечаянно: я хотела только сказать,
что меня отговаривают, а потом сорвалась — и все пере¬
дала. Причалин, услышав мой рассказ, весь взвинтился,
забегал по комнате, зашлепал своими жирными губами,
кричал, что Александр Дмитриевич заводит склоку в твор¬
ческой среде и он положит конец этому деспотизму Рас¬
щепея. Он был мне очень противен в эти минуты, но я
сдержала себя. Я решила все стерпеть: искусство, как го¬
ворил Расщепей, требовало жертв.
Договор на мое участие в картине Причалина пошел
подписывать на этот раз настройщик. Причалин пообещал
устроить его работать в музыкальный сектор кинофабрики.
Настройщик вернулся домой в самом победном настроении
и долго рассказывал нам, как он обламывал Причалина.
—	С этим человеком приятно поговорить, — разгла¬
гольствовал он, — практически мыслящий человек. Ты, Си¬
мочка, не упускай этот шанс.
Но Расщепей был не из тех, кто легко отступает. Под
выходной день, к вечеру, мы только что кончили белить
кухню, и я замывала полы. Мыть полы — дело довольно
скучное... Особенно когда уже наизусть знаешь каждую
половицу: вот на этой выжжены упавшими когда-то из
печки углями щербинки, тут из пазов выколупалась шпак¬
левка, а сейчас пойдет доска с пятном от пролитых однаж¬
ды чернил (так и не выскоблили!), а рядом будет полови¬
ца с большим сучком, под который вечно набиваются
какие-то махры... И я как могла разнообразила это занятие.
Прежде, когда я была поменьше, я, моя полы, играла
сама с собой в классы: надо было, пятясь не глядя, насту¬
159

пать на загаданные половицы. Иногда я любила глядеть
назад, себе под ноги, — комната переворачивадась, и я
воображала, что бесстрашно карабкаюсь по потолку. Мож¬
но было еще с размаху плюхнуть тряпку о пол так, чтоб
во все стороны разбежались головастые струйки, и потом
развозить их тряпкой — у каждой была своя судьба. Не¬
плохо также было обводить сухие островки, рассекать их
каналами, устраивать наводнения... Не помню уж, каким
способом я мыла полы в этот раз, но вдруг под окном рявк¬
нула певучая сирена расщепеевской машины. Я сразу
узнала ее, разогнулась мигом, чуть не опрокинула ведро,
застыла с колотящимся сердцем... Но в кухню уже входил
Александр Дмитриевич. Он вошел, снял меховую шапку
с длинными ластами наушников, а я стояла перед ним,
босая, с мокрыми ногами, в грязном переднике, растрепан¬
ная, держа в руке тяжелую, невыкрученную тряпку, с
которой натекло на пол... Я даже рукй не могла подать.
Мать захлопотала, схватила табурет, сдула с него пыль,
поставила гостю.
—	Господи батюшки, а у нас беспорядок такой, уборку
затеяли.... Уж вы извините нас.
Расщепей, не раздеваясь, сел на табурет верхом. Я пле¬
чом убрала со лба лезшие на глаза волосы и молча смотре¬
ла на Александра Дмитриевича, не зная, что сказать. А мать
кинулась в нашу комнату; слышно было, как гремят там
раздвигаемые стулья. Расщепей молча смотрел на меня.
Вышел отец, громко издали поздоровался и, услышав от¬
ветное приветствие Расщепея, уже на голос протянул
руку.
—	Пожалуйте, пожалуйте, пройдите в комнату, — за¬
торопилась мать. — Серафима, брось, потом домоешь.
Как назло, у нас были в тот час Людмила и Камертон.
Расщепей познакомился, присел у стола, медленно заго¬
ворил:
—	Вы меня... это... извините. Незваный лезу в чужие
дела. Но видите, какая штука. Дочка у вас хорошая, и мы
с ней большие друзья... Верно, Сима?
Он весело поглядел на меня, и я, вся залившись крас¬
кой, быстро закивала ему.
—	Она мне очень помогла, — продолжал Расщепей. —
Видите, какую мы с ней картину соорудили. На весь мир
гремит. Сейчас вот нам пишут, восторгаются. Одним сло¬
160

вом, лицом в грязь не ударили... А вот теперь ей надо спо¬
койно учиться.
—	Способность-то у нее к этому делу есть? — спросил
осторожно отец.
—	Простите, как ваше имя-отчество — Андрей...
—	Семеныч, — подсказала мать.
—	Да, Андрей Семеныч, девочка она способная, хотя
и с ленцой, что говорить... Но только, понимаете, какая
вещь... — Расщепей замялся, оглянулся на меня. — У меня
кое-какой опыт есть по этой части, со мной у нее дело полу¬
чилось, но это совсем не значит, что она уже сейчас закон¬
ченная киноактриса. Да, если говорить строго, оснований
больших для того, чтобы ей избрать путь такой, сейчас
еще нет. Тут, понимаете, много случайного: сходство пора¬
зительное, образ ей очень близок, общая наша работа. Это
было для нее, понимаете, вроде большой игры. А сейчас
она видите какая уже вымахала! Сейчас все это может не
получиться. А со своего нормального пути она сбивается.
Ей надо учиться, учиться прежде всего, а все остальное
уже потом видно будет. Может быть, и кино займется, а в
жизни много интересного и кроме кино.
—	Я, Александр Дмитриевич, — вдруг заговорил
отец, — хотя и не вижу сам, но понимаю, что значит это
самое искусство... Мне дочка в кино по ходу действия
объясняет, что происходит. Халтуры терпеть никак не воз¬
можно.
—	Вот-вот, — обрадовался Расщепей, — именпо халту¬
ры. А ее сейчас заманивают на это. Вот я и заехал к вам,
хотел отсоветовать... Не надо, Симочка, сейчас за это
браться.
Наступило неловкое молчание. Настройщик забараба¬
нил пальцами по столу и наклонил голову набок:
—	Разрешите мне слово, уважаемый Александр Дми¬
триевич.
—	Пожалуйста, я не председатель. У нас тут не засе¬
дание, просто душевный, домашний разговор.
—	Видите, Александр Дмитриевич, — начал настрой¬
щик, наклонил голову в другую сторону и пробарабанил
пальцами по краю стола, — я отчасти тоже имею отноше¬
ние к этой материи, и я так считаю, что раз способность
есть и такой шанс выпал, то отвертываться от своего
счастья зачем же? Люди мы, конечно, небольшие, живем
161

по средствам довольно ограниченно, а Симочка, она уже
довольно-таки подросла и в состоянии некоторое облегче¬
ние дать... Да, да, папа... Неуместно тут кулаком о стол
брякать!.. Так что вы извините меня, конечно, но я тут не
могу с вами иметь в данном вопросе полную солидарность.
Видно было, что настройщик старательно подбирал са¬
мые красивые слова.
—	Как хотите, как хотите, — сказал Расщепей, резко
вставая и не глядя на настройщика. — Я только хотел по¬
советовать... Ну, извините, мне надо ехать.
—	Куда же вы так сразу, а чайку с нами? — вскочила
мать.
Но Расщепей затряс головой, простился со всеми и
уехал. Некоторое время все молчали.
—	Большой человек, — задумчиво сказал отец, — и да¬
леко смотрит.
—	Не спорю, личность, конечно, примечательная, — по¬
спешил согласиться настройщик. — Только в данном обо¬
роте имеет совершенно неправильное суждение. У каждого
человека имеется свой шанс в жизни. Вот у Симочки сей¬
час он выскочил. Нельзя этого дела упускать. Ему хорошо
так говорить, он уже свое в жизни приобрел: и машина,
и квартира, и ордена...
Отец хотел что-то возразить, но настройщик опередил
его, делая знаки нам, чтобы мы молчали:
—	Я вам скажу, папа, что, если бы вы Симочкину игру
видеди своими глазами, вы бы сами не спорили.
И отец, как всегда в таких случаях, когда кто-нибудь
грубо напоминал ему о его слепоте, сразу весь как-то обвис
и больше уже не спорил.
Между тем на фабрике стали поговаривать, что у Рас¬
щепея неудача с новой картиной. Наш директор Бодров,
с которым Расщепей «работал много лет, получил большое
назначение в Главный комитет. Временным директором
остался его бывший заместитель. Он был, как говорили,
приятелем Причалина.
Расщепей при встречах со мной, коротко кивнув, болез¬
ненно улыбался. Я не смела подойти к нему.
А Павлуша и Лабардан просто перестали со мной здо¬
роваться. Чудаки! Словно я была в чем-то виновата. Толь¬
ко один раз Лабардан, боком загородив мне путь в коридо¬
ре, глядя на меня сверху вниз, сказал:
162

—	Ти, девчонка, — я впервые заметила, что он говорит
с легким кавказским акцентом, — ти понимаешь, что ти
делаешь?
А увидевший нас Павлуша крикнул с другого конца
коридора:
—	Что ты с ней толкуешь! Она же теперь — музыка-
чушь!
Так они называли фильм, в котором я теперь снима¬
лась.
У нас с Причалиным дело тоже не вытанцовывалось.
Я должна была играть маленькую колхозницу-огородницу,
которая выращивает на колхозном огороде чудо-морковь,
прославляет колхоз и в то же время занимает первое место
на смотре самодеятельности, играя на рояле. Взглянуть на
мою неслыханную морковь приезжают крупнейшие ученые
страны, журналисты. Тут председатель колхоза влюбляет¬
ся в молодую журналистку. Но в это время в колхоз под
видом гостей приезжают двое вредителей. Они замышляют
злодейское убийство председателя, я подслушиваю их раз¬
говор и в последнюю минуту спасаю председателя. Вреди¬
телей арестовывают, я играю на вечере самодеятельности
марш из оперы «Аида». Председатель обнимает свою воз¬
любленную, и на этом фильм заканчивается.
Так все как будто было в порядке.
Я знала, что есть на свете вредители, что наши юные
натуралисты выращивают действительно невиданные ово¬
щи, я слышала, как хорошо играют ребята-музыканты. Все
это было в жизни. Но в картине, которую делал Причалин,
мне было почему-то очень неловко играть. Я громко произ¬
носила слова и не верила им, изображала действие и сама
чувствовала, что так люди не поступают. Случайности бы¬
ли нагромождены одна на другую без всякого разбора.
Я сбивалась с тона и никак не могла понять, какой же я
должна быть в этой картине, что во мне самое главное,
какой у меня характер. А Причалин не умел объяснить
это. Он начинал раздраженно орать на меня.
—	Эка ты бестолковая какая!.. Как ты колорита не
уловишь? — кричал он мне на съемках. — Ты что, сни¬
маешься или так ходишь? Ты играй, играй, накачивай
образ, лепи, лепи его!
А когда я однажды, не вытерпев, робко напомнила ему,
что Расщепей учил меня действовать совсем не так —
163

прежде всего старался объяснить мне самую сущность эпи¬
зода, настроение, Причалин страшно обиделся:
—	«Расщепей, Расщепей»! Какое к этому касательство
имеет Расщепей? Что ты мне тычешь Расщепея?
Но он и сам видел, что ничего у нас не получается.
Когда мы просматривали готовые куски, я смотреть на
себя не могла — так нелепо, фальшиво, заученно, так не¬
естественно было все, что происходило на экране. Там
двигалась неуклюжая, долговязая дура, говорила деланным
голосом, двигала наведенными бровями, таращила глаза.
И это была я!
Однажды на таком просмотре в темноте вдруг раздался
из угла знакомый голос:
—	Что вы делаете с девчонкой?! Во что вы превратили
девчонку?
Что произошло дальше, мне и сейчас трудно вспоми¬
нать. Дали свет. Причалин, шлепая обеими ладонями по
столу, брызжа слюной, кричал что-то на всю просмотро¬
вую.
Прибежал новый директор. В дверь заглядывали ра¬
ботники фабрики. Меня выпроваживали, но я заупря¬
милась.
—	Не уйду я...
—	Сима, — очень тихо, но внятно сказал Расщепей,—-
надо уйти...
Я вышла в коридор. Дверь в просмотровую закрылась.
Что там происходило, я не знаю. Сперва слышались
вперебой голоса Расщепея и Причалина. Потом что-то
грохнуло, словно стул резко отодвинули.
И внезапно там, за дверью, стало очень тихо. Кто-то
выбежал, оставив за собой дверь незакрытой. Я заглянула
туда и увидела Расщепея. Кровинки не было у него в лице,
и, криво закусив губу, он медленно сползал по стене, со¬
всем как Степан Дерябин в нашей картине. Я успела
обеими руками зажать себе рот и вцепилась зубами в ла¬
донь, чтобы не закричать на весь коридор.
Лабардан, оттолкнув меня, ворвался в просмотровую и
подхватил Расщепея. Кто-то нес, расплескивая по полу,
воду в стакане, кто-то бежал к телефону. Меня оттерли
в сторону.
Вышел Причалин, бледный, но сравнительно спокой¬
ный, стал в стороне, презрительно искривив рыхлый рот:
164

—	Эка они, эти квёлые герои!
Тихий Павлуша подошел к нему и, сжав зубы так, что
они скрипнули, спокойно сказал:
—	Эх, и жабья вы личность!..
Меня трясло, как в ознобе, я должна была держать ру¬
кой подбородок, чтобы он не прыгал. Из просмотровой вы¬
шел директор:
—	Товарищи, давайте спокойненько разойдемся. Ниче¬
го страшного. У товарища Расщепея обычный припадок,
сейчас ему лучше.
Оказавшийся рядом Причалин сдержанно хихикнул:
—	Удивительно, как порой кстати бывают эти при¬
падки.
Они уходили вдвоем с директором. Причалин оживлен¬
но жестикулировал на ходу, и до меня доносился его ква¬
кающий голос. Я уловила обрывки фраз:
—	Нет, каково? Как вам это... Как квалифицировать?
Я должен расквитаться... поставить на актив. Я съезжу
в комитет. Нельзя потакать...
Итак, Причалин еще думал расквитаться с ним!
ГЛАВА 14
„Спасите его!“
Все про меня забыли, и я просидела в темном коридоре
до тех пор, пока не приехала вызванная по телефону Ири¬
на Михайловна. Я не подняла головы, но слышала, как
торопливо простучали мимо меня ее высокие каблуки.
Потом Лабардан и Павлуша провели, поддерживая под
руки, Александра Дмитриевича, и у подъезда фабрики за¬
гудела отъезжающая машина.
Пока я сидела так в полутемном коридоре, я все обду¬
мала. Итак, решено: сниматься я больше у Причалина ни
за что не буду! А теперь я должна искупить свою измену,
я должна помочь Расщепею! Они хотят расправиться с
ним, собираются осудить его на собрании, они этим окон¬
чательно добьют его.
Воображение мое разыгралось. Все теперь стало рисо¬
ваться мне в самом зловещем виде. Мне уже казалось, что
165

против Расщепея составлен целый заговор. Александру
Дмитриевичу грозит смертельная опасность...
Я решила немедленно идти в Главный комитет. Там
я расскажу, как работал со мной Расщепей, как хотел вос¬
становить меня против него Причалин. Наш бывший ди¬
ректор товарищ Бодров теперь большой начальник в коми¬
тете, он поверит мне, он знает Расщепея...
Когда я вышла на улицу, уже совсем почти стемнело.
Апрель стоял холодный, снега на улицах уже не было, его
давно счистили, и простывшая улица казалась голой и
неуютной. Ветер гнал холодную и колючую пыль по
асфальту; мне сразу что-то попало в глаз, но я, не оста¬
навливаясь, бежала в комитет. Там у ворот вахтер сказал,
что товарищ Бодров уехал и будет не скоро, только вече¬
ром на просмотре. Меня не пустили в комитет. Продрог¬
шая, я ходила несколько минут перед высокой решеткой,
огораживающей двор комитета, потом вспомнила, что в пе¬
реулке в ограде есть незаметный пролом: мы однажды
лазили через него с девчонками из Дворца кино на закры¬
тый просмотр заграничной картины. В переулке никого не
было, и я подтянулась к решетке и проскользнула во двор.
Через минуту я была уже внутри здания.
По опустевшим коридорам комитета, с ведрами и щет¬
ками в руках, кропя желтой мастикой паркет, бродили
одинокие босые полотеры. Я решила, что проберусь в каби¬
нет Бодрова и дождусь его прихода. Ступая через желтые
лужи мастики, стараясь не шуметь, я прошла по коридору,
увидела на дверях дощечку с именем Бодрова и осторожно
вошла в комнату. Это была комната секретарши. Ее сейчас
не было тут. Я спряталась за портьеру. Вдруг на столе
зазвонил телефон. «Пусть его!» — подумала я. Но телефон
продолжал звонить. Он замолкал на секунду, опять звонил,
он названивал неутомимо через короткие промежутки.
Я испугалась, что кто-пибудь услышит телефон, войдет и
еще заметит меня. Я на цыпочках подошла к столу и сняла
трубку. Телефон покурлыкал немножко и замолк. Но че¬
рез минуту стал звонить телефон на другом столике. У это¬
го звонок был еще голосистее. Дребезг его раздавался на
весь коридор. Тогда я взяла трубку и, изменив голос, ска¬
зала:
—	Я слушаю.
В трубке квакал знакомый голос:
166

—	Клавочка? Доброго здоровья! Клавочка, Бодрова
нет? Ты скажи, пожалуйста, ему, что Причалин звонил.
Хотим заехать вечерком с директором. У нас тут такая ка¬
тавасия с Расщепеем... Обнаглел, понимаешь, до крайно¬
сти... Правда, спохватился, симулировал припадок. А? Ка¬
ково? Знаешь его штучки? Так передашь? Ну, киваю!
—	Передам, — пискнула я и положила трубку.
Я постояла несколько мгновений у телефона и, услы¬
шав шаги в коридоре, спряталась за портьеру.
—	Степанов, — услышала я резкий девичий голос, —
вы бы поаккуратнее натирали. Смотрите, кто это по ковру
наследил?
Проклятая мастика! Я, видно, измазала в ней ноги, и
теперь следы выдавали меня.
—	Мы, товарищ Глухова, и не натирали тут еще и не
заходили сюда вовсе, — услышала я голос полотера.
—	Как не заходили? Кто же тут навозил?
Я стояла за портьерой ни жива ни мертва. Но вдруг
тяжелая материя зашевелилась, и я предстала перед изум¬
ленными взорами секретарши и полотера.
—	Девочка, что ты здесь делаешь?
—	Мне товарища Бодрова... Очень важное, и скорее
надо. Я Сима Крупицына.
—	Ну что ж что ты Сима Крупицына? Зачем же ты тут
стоишь?
—	Я у товарища Расщепея снималась в «Мужике сер¬
дитом». Мне надо товарища Бодрова.
—	Девочка, — сказала секретарша, — товарищ Бодров
приедет сегодня поздно. У него просмотр, он не сможет
с тобой говорить. Приходи завтра. Я доложу о тебе. Что это
еще за прятки!
Минуту спустя я понуро брела по коридору к выходу,
а за мной шел со щеткой в руках босой полотер и назида¬
тельно говорил:
—	Когда недельная натирка идет, тут уж никакой
ходьбы быть не может. А то что же получится — мы грунт
наводим, а ты ноги макаешь. Иди, иди, следовай куда
надо...
На улице было мокро. Мне сразу залепил все лицо
мерзкий, липкий снег. И, как назло, я не послушалась ма¬
мы, не надела ботики. Кляклая жижа уже покрывала
асфальт. Я шла по расквашенным тротуарам, и ноги у меня
167

через несколько минут промокли. Но я решила добиться
своего. Я должка была спасти Расщепея. Ждать Бодрова
на улице было нелепо — кто его знает, когда он приедет.
Я решила идти прямиком в Кремль.
Долго я ходила около ворот Спасской башни. Мокрая
метель шлепала меня по щекам. Сверху сквозь падавший
сплошной стеной снег доносились близкие удары ку¬
рантов.
—	Эй, девочка, вы чего это тут все ждете? Простынете
так.
Коренастый командир с мокрым румяным лицом, вид¬
невшимся из-под нахлобученного резинового капюшона,
подошел ко мне.
—	А как мне к товарищу...
Громкий гудок машины, выезжавшей в это мгновение
из ворот кремлевской башни, заглушил мой голос, но
командир понял.
—	Вы, девочка, напишите лучше письмо, изложите там
ваше дело... Можете занести сюда или в почтовый ящик
опустите. Завтра его получат. А так зачем же стоять,
мокнуть?
Я вернулась домой такая продрогшая, что долго не
могла справиться с губами, чтобы произнести хоть слово.
И отец, почуяв неладное, тронув ладонью мое мокрое ли¬
цо, кинулся переодевать меня, растер мне закоченевшие
ноги.
Мама уже спала. Я обо всем рассказала отцу. Потом
я села к столу и написала два письма. Одно короткое —
Расіцепею. Я умоляла понять меня и не сердиться, про¬
стить мне измену и снова дружить со мной. Второе письмо
я написала в Центральный Комитет партии.
«Вам пишет бывшая Устя-партизанка. Вы меня, конеч¬
но, не помните, но, наверно, видели в кино, — писала я.—
А в жизни я ученица 637-й школы Крупицына Серафима.
Но это все неважно. Я прошу не за себя...»
Я заклеила письма в конверты, которые купила по до¬
роге домой на почте, надписала два адреса и собралась уже
идти. Но отец сказал, что никуда меня не пустит, велел
мне немедленно лечь, накрыться потеплее. Он сказал, что
пойдет и сам бросит письма в почтовый ящик. Он заставил
меня лечь, укрыл толстым стеганым одеялом, подоткнул
с боков, погладил мне лоб, потом взял письма со стола,
168

оделся и ушел. Я не скоро согрелась, меня познабливало.
Но я собралась в комочек, подтянула колени к подбородку
и незаметно для себя заснула. Так я и не слышала, как
вернулся отец.
ГЛАВА 15
Яхта ,9Фламмариои“
Три недели я пролежала с тяжелым бронхитом. Отец
взял отпуск, днем и ночью я видела его около своей посте¬
ли. Он сидел на стуле сухой, согнувшийся и дремал, но
стоило мне только пошевельнуться, как он сразу поворачи¬
вался ко мне и осторожной рукой касался подушки, не¬
слышно добираясь до моего лба. Меня навещали друзья,
часто приходила Катя, рассказывала о том, что происходит
в классе, какие новости в школе. Даже Ромка Каштан
однажды пришел навестить меня и принес журнал «Кроко¬
дил». А Александр Дмитриевич прислал мне маленькое
письмецо:
«Сима-победиша! Все хорошо, труба-барабан! Хворать
не надо, сниматься — тоже. Причалин отчалил от фабри¬
ки. А. Р.»
От настройщика мы узнали, что через несколько дней
после истории на просмотре из Главного комитета прибыла
специальная комиссия, картина Причалина была реши¬
тельно забракована, временный директор и Причалин были
отстранены от работы на фабрике. Звонили из Централь¬
ного Комитета, справлялись о здоровье Расщепея. Алек¬
сандр Дмитриевич был назначен художественным руково¬
дителем всей фабрики.
Я лежала и молчала, тихонько смеясь про себя. Я-то
хорошо знала, кто помог так быстро решить все это дело.
Мама по-всякому старалась угодить мне, чуть что —
бросалась к моей кровати, но папа ревниво перехватывал
все у нее из рук и сам кормил меня, сам лекарства давал.
Однажды, когда отец ушел в аптеку, мама подошла к
моей кровати и, глядя в мокрую тарелку, которую вытира¬
ла полотенцем, тихо вздохнула:
—	Симушка... Ты на меня не серчай.
—	Что ты, мама!
169

—	Конечно, и моя вина. Не пускать бы, отговорить мне
тебя тогда... А я послушалась этого Арсения Валерьянови-
ча-то. Думала, ученый человек! А он... Вот уж правда,
что Скрипичный Ключ!
—	Да не надо, мама, забудь об этом. Вот еще!..
Но маме, видно, хотелось выговориться.
—	Ас чего все это? От старой жизни осталось, Симуш¬
ка. Все ловчиться приходилось, боишься, бывало, свой час
упустить, вот и изворачиваешься... А что я скатерть-то
купила тогда, так ведь это я для общего обзаведения, для
себя разве?
—	Мамочка, ну что ты зря расстраиваешься!
Мама села на краешек постели, обняла меня, и мы
с ней первый раз в жизни очень славно всплакнули вместе.
Когда я уже начала подниматься, приехал навестить
меня сам Расщепей. Он был очень весел, лицо у него посве¬
жело, глаза, казалось, стали еще синее. Он привез мне ко¬
робку конфет, натащил кучу книг по астрономии. Он рас¬
сказал мне, что сам ездил в школу, чтобы уладить там мои
запутанные дела, и взял с меня слово, что я постараюсь
нагнать упущенное в классе. Расщепей приехал простить¬
ся со мной перед отъездом в экспедицию. Картина «Мел¬
кий служащий» снималась полным ходом. Мое письмо,
должно быть, все объяснило ему. Он был по-прежнему лас¬
ков со мной, обворожил всех наших. Пошутил с мамой, так
что она замахала на него; крепко, как хорошему знакомо¬
му, пожал руку отцу и уехал.
Я ничего ему не сказала о том, втором письме. Я реши¬
ла, что он не должен знать об этом. Но в душе я очень
гордилась собой: вот какую большую услугу я оказала
своему другу и не хвастаюсь, молчу... Кто бы еще так
утерпел в нашем классе?!
...Кончился учебный год. У меня было только одно
«посредственно» — по немецкому языку, но зато по мате¬
матике я имела годовую отметку «отлично».
Нелегко мне далось это «отлично». Были минуты, когда
мне хотелось махнуть рукой на все и лишь как-нибудь, с
грехом пополам, окончить год. Надо отдать справедливость
нашим ребятам — они отнеслись ко мне очень чутко. И Та¬
та, и Катя Ваточкина, и Соня Крук, и Ромка Каштан —
каждый помогал мне по тому предмету, в котором сам был
силен.
170

Терпеливая, медлительная Соня Крук занималась со
мной по русскому языку. Дела у нас шли не очень быстро.
В грамматике она была сильна, сразу замечала малейшую
ошибку в тетради, но в жизни часто делала неверные уда¬
рения и ставила не те падежи. Она была родом с юга, и в
семье у нее говорили неправильно. И могу теперь сознать¬
ся, что я была рада этому: по крайней мере, Сонька не
могла важничать передо мной, поймав ошибку в моей те¬
тради, — я через минуту ловила ее на невозможном уда¬
рении.
—	Сима, ты опять написала третьего лица изъявитель¬
ного наклонения «становится» через мягкий знак. Ты на-
вернбе получишь так «плохо».
—	Не «третьего лица», а в «третьем лице», не «навер¬
ное», а «наверное».
И мы были квиты. Занятия продолжались.
Катя Ваточкина во всем старалась подражать нашей
учительнице немецкого языка: так же, как она, стучала
карандашом по книге, отбивая: «Дер, дес, дем, ден...» И мы
с ней два раза чуть не поссорились, потому что я не всегда
могла сдержаться и фыркала, видя, как она старается изо
всех сил выглядеть учительницей. Чтоб она тоже не слиш¬
ком уж важничала, я иногда нарочно произносила выучен¬
ные во время съемок французские фразы и спрашивала,
171

как это будет звучать по-немецки. Бедная Катя мучилась,
краснела, карабкалась со слова на слово, а потом обиженно
заявляла, что по-немецки так вообще не говорится, это не¬
переводимо.
Ромка Каштан, принимаясь разъяснять мне урок, гово¬
рил каждый раз:
—	Итак, следующий номер нашей программы: бес¬
страшный юноша смело входит в клетку пантеры. (Он уже
повысил меня в чине.) Алле-гоп! Дан угол ABC. Тре¬
буется...
По математике он шел в классе первым. Объяснял
Ромка все точно и со вкусом. Неожиданно он оказался
очень терпеливым репетитором, подолгу засиживался со
мной в классе после уроков и даже не острил, а только
шумно вздыхал, когда я что-нибудь путала. В классе ужѳ
посмеивались над нами: поднимали глаза к небу и при¬
творно вздыхали, когда видели нас вместе. А Ромка
мрачнел.
—	Думаешь, я не понимаю, для кого ты так стараешь¬
ся? — сказал он мне однажды. — Это все Расщепей...
Я, должно быть, очень покраснела, потому что Ромка,
запихивая учебники в портфель, с невиданной в нем
серьезностью сказал:
—	Эх, Крупицына, я ведь все понимаю...
Тут уже и я кое-что поняла:
—	Ничего ты, Ромка, не понимаешь! Я действительно
дала слово, но ты на это как-то глупо смотришь.
—	Ну да... А я тебе нужен, только чтоб помочь слово
сдержать.
—	Рома, я к тебе очень хорошо отношусь всегда, а ты
вечно сам мне пакости говорил, дразнился...
—	А ты все сердишься на шутки, Сима? — проговорил
он, взглянув на меня исподлобья, но тут же перешел на
свой обычный тон: — Несчастный случай в клетке! Гибель
юного укротителя на глазах у публики. Остались от маль¬
чика рожки да ножки. Спешите видеть!
—	Ромка, не надо, — сказала я, ну совсем как говорил
мне Расщепей. — Ты же умный мальчишка! Давай дру¬
жить по-хорошему.
—	Давай,— вяло согласился он.
И больше не заговаривал об этом.
Так с помощью ребят я нагнала упущенное, и, когда
172

вернулся из экспедиции Расщепей, я могла показать ему
вполне приличную ведомость о годовых успехах.
Кроме того, я записалась в кружок юных астрономов
при городском Доме пионеров и занималась там по выход¬
ным дням. Из картонной трубки и двух линз я соорудила
небольшой телескоп для нашего отряда и, совсем расхра¬
брившись, на последнем перед каникулами сборе сделала
даже доклад: «Как по солнцу и звездам ориентироваться
в походе». Ребята были очень довольны, а Рома Каштан,
когда кончили хлопать мне, сказал:
—	Ну, поздравляю! Теперь у нас в отряде уже не Кру¬
пицына, а Джордано Бруницына... Смотри только, если
напутала нам со звездами и мы из-за тебя заблудимся, не
попадайся к нам на костер!
Кончились занятия, и часть ребят нашего класса уеха¬
ла в подмосковный пионерский лагерь. Я оставалась в го¬
роде, так как собиралась съездить к тете в деревню, под
Егорьевск. Ребята прислали мне письмо из лагеря, прося
поговорить с Расщепеем. Им очень хотелось, чтобы Алек¬
сандр Дмитриевич приехал в лагерь и побеседовал с пио¬
нерами у костра. У них уже побывали там знаменитый
летчик и детский писатель. Теперь ребята просили угово¬
рить Расщепея. Я позвонила Александру Дмитриевичу,
сообщила ему о просьбе ребят, рассказала о том, как хоро¬
шо помогали мне мои товарищи в классе, и он, к моей ра¬
дости, согласился:
—	Ладно, съездим! Идет! Потолкуем с вашими.
А когда узнал, что наш лагерь недалеко от канала
Москва—Волга, за четвертым шлюзом, совсем обрадовался:
—	О, это здорово! Поплывем, труба-барабан! Я, кстати,
и яхту уже спустил. Очень здорово!
Рано утром в выходной день он заехал за мной на своей
золотисто-зеленой машине, и через час мы были у речного
вокзала в Химках. Легкий ветер дул с водохранилища;
осторожно, как стрекозы, садились на воду большие белые
гидросамолеты и бежали, скользя по зеркалу, в котором
отражалась белая воздушная громада дворца-вокзала с
высоко поднятой в небо золотой звездой. Где-то, невиди¬
мая, скрытая от глаз, уже играла музыка, на верандах
вокзала прогуливались приехавшие сюда спозаранку
праздничные москвичи, шипели фонтаны, и от них утро
казалось еще свежее и прозрачнее.
173

Яхта Расщепея стояла у берега, заведенная в малепь-
кую бухточку. Это было легкое и красивое судно, с низень¬
кой каютой, стройной мачтой. На солнце сверкали зеркаль¬
ные окна каюты, медная отделка борта и иллюминаторов;
на полосатой локированной палубе, выгнув короткие мед¬
ные шеи, по-галочьи разинули красные глотки вентилято¬
ры. Ветер гнал легкую волну С водохранилища, и яхта
подрагивала, сдерживаемая расчалками, как горячий конь
в стойле, поводила крутыми боками, готовая, казалось, вот-
вот прянуть вперед и помчаться. На белоснежном борту ее,
у самого носа, накладными золочеными буквами было на¬
бито название: «Фламмарион». У самого носа, под якор¬
ными клюзами, был укреплен обведенный красным кружок
со стрелкой — наискось вперед. Это был астрономический
знак планеты Марс — кружбгі Со стрелкой, — похожий на
ветку с двумя листочками и яблоком.
На берегу, у парапета, сгрудилось много народу, лю¬
буясь красавицей яхтой. А на палубе длинный, как жердь,
мальчишка с зайерйутыми по колено штанами, в замаслен¬
ной матросской робе наждачной шкуркой надраивал ме¬
дяшку.
—	Котька! Здоров, приятель! — крикнул сверху Рас¬
щепей.
Длинный мальчишка сдвинул на затылок старую вод-
ницкую фуражку, вскочил, подхватил швабру, лежавшую
на палубе, выпрямился, потом словно провалился, исчез¬
нув в люке, и в ту же секунду на мачту яхты взлетела
пестрая гирлянда сигнальных флажков — красных, синих,
желтых...
—	Молодец! — сказал Расщепей. — Знает порядок.
Мы спустились вниз на мостик. Из люка яхты выпрыг¬
нул и соскочил на берег длинный мальчишка. Клёши его
были уже отвернуты во всю длину, роба застегнута; он
отдал честь Расщепею, браво стукнув голыми пятками.
—	Судно готово к отплытию, — сильно окая и неодо¬
брительно покосившись на меня, сказал он. — Мотор в по¬
рядке, заправка окончена, продовольствие погружено,
происшествий нет.
—	Вольно! — сказал Расщепей.
И мальчишка совсем другим голосом, очень проситель¬
но сказал:
—	Александр Дмитриевич, а вы про обещанную книж-
174

tfy не позабыли? Самого этого Фламмариона сочинение су¬
лили привезть. А то, на самом деле, хожу, хожу на посуде,
а не знаю, к чему оно такое звание дадено.
—	Привез, привез.
—	Не одни, выходит, пойдем? — спросил мальчишка,
снова метнув в мою сторону далеко не равнодушный
В8ГЛЯД.
—	Да уж, смирись, — заметил Расщепей. — Вот, по¬
знакомьтесь кстати: это знаменитая Устя-партизанка (я
заметила, что тут мальчишка завистливо посмотрел на ме¬
ня), а вот это геройский подмосковный моряк Константин
Чпликин. Мой друг, юнга нашего корабля и мой спаситель.
«Еще один спаситель», — подумала я без особого удо¬
вольствия.
Мы перетащили из машины припасы. Расщепей велел
мне прибраться в уютной каютке, где на зеркальных окнах
висели шелковые занавески с помпончиками. Сам он про¬
шел на переднее место — там был штурвал, щиток управ¬
ления мотором. Котька Чиликин через стеклянную дверцу
с водительского места подозрительно приглядывал за
мной.
475

—	Ну, ты все проверил как надо? — спросил Расщепей
у Котьки.
—	Да чего вы сумлеваетесь? Сказано — все в порядке,
значит, в порядке, — грубовато отвечал Котька. — А за
это зря руками не хватайтесь, мотор этого не любит, чтобы
его по-пустому ширяли.
—	Ну ладно, ладно, не буду, не сердись, — примири¬
тельно сказал Расщепей.
.Меня ужасно возмущал хозяйский тон Котьки. Как он
смеет так разговаривать с Александром Дмитриевичем!
—	Рывком-то не давайте, — поучал Котька. — Я знаю,
вы это норовите всегда рывком, а к мотору подход знать
нужно. Этак его и запороть недолго.
—	Хорошо, хорошо, Котька, слушаюсь, — кротко со¬
глашался Расщепей и незаметно подмигивал мне. —- Ну-
ка, — крикнул он вдруг капитанским голосом, — живо,
Котька, отдай концы!
—	Есть отдать концы! — с показным и бравым послу¬
шанием отозвался Котька, выскочил на палубу, отвязал
расчалки и спрятал веревку.
Под полом каюты что-то загремело, заскрежетало, сзади
вытолкнулась вместе с дымом струя желтой воды, и нас
вынесло на середину водохранилища. Здесь Расщепей вы¬
ключил мотор и распорядился поднять парус. Парус взвил¬
ся, натянулся, затрепетал, солнце пронизало его насквозь,
прозрачная тень легла на все судно, и яхта, наклонившись,
бесшумно заскользила мимо речного вокзала, мимо высо¬
ких белых пароходов, мимо пляжа, у которого визжали и
барахтались.
А я тем временем хозяйничала в каюте: убрала свертки
с диванов, расставила складной столик, накрыла ска¬
тертью, распаковала припасы. Свернув парус, на моторе
мы прошли глубокую выемку — узкий тенистый туннель,
где внизу была вода, наверху — голубое небо, а с обоих
боков — зеленые срезы крутых берегов. Потом опять, оста¬
новив мотор, подняв парус, мы скользили по водохранили¬
щу мимо зеленого мыса и встречных яхт. У «Фламмарио-
на» был чудесный ход. Он легко резал носом струю, мягко
разваливая ее и пропуская вдоль своих скользких белых
бортов.
Сперва молчаливый, Котька постепенно разговорился,
сообщил мне, что он «нижегородский, ходил по верховьям»,
176
6

а теперь учится в водном ФЗУ на канале и к Александру
Дмитриевичу приближен за спасение на водах... А учиться
кончит — пойдет на большой теплоход.
Когда он сменил за штурвалом Расщепея, Александр
Дмитриевич тихо сказал мне:
—	Чудный парень, главное — дело свое любит, очень
приятный парень. А он действительно однажды меня ил
воды тащил. Я сорвался. Правда, — он понизил голос и лу¬
каво взглянул на спину сидящего впереди Котьки, — прав¬
да, я превосходно плаваю, полагаю, что и без него не уто¬
нул бы, но важно, что он бросился, не задумываясь, в
новых штиблетах, не разулся даже. Хороший парень!
Днем мы побродили по озерам-водохранилищам. Броса¬
ли якорь в глубоких уютных бухточках, под нависающими
деревьями, и мачта наша уходила в листву. Потом мы
нрошлюзовались и к вечеру пристали за четвертым шлю¬
зом. Ромка Каштан ждал нас здесь уже со смешными,
комариного вида дрожками на высоких тонкоспицых коле¬
сах под задранными вверх крыльями. Ромка был очень
горд, что ему доверена лошадь; он ходил вокруг смирного
пегого мерина и все кричал грубым кучерским голосом:
—	Стой, Спирька, стой, тебе говорят, а то как дам!
Прррр, окаянный!
Котька категорически отказался оставить яхту и ехать
с нами в лагерь.
—	Моя должность — при судне быть, — сурово сказал
он, — в случае чего, может, отваливать придется. А ты, —
сказал он тихо, отведя меня в сторону, — ты за Алексан¬
дром Дмитриевичем там поглядывай, чтобы ребята там его
не замаяли. Он ведь больной, за ним надобно присматри¬
вать.
Хотя Ромка хорошо усвоил кучерской бас, Спирька его
не слушался и все норовил свернуть куда-то влево.
—	Что, это тебе, видно, Ромка, не гиен укрощать? —
шепнула я ему.
Он покраснел. Пришлось, к великому конфузу Ромки,
вожжи взять Расщепею. Александр Дмитриевич легонько
присвистнул, натянул вожжи, и лошадь, словно почувство¬
вав руку бывалого человека, с опаской покосилась назад,
разом рванула вперед и пошла широким, спокойным махом.
В лагере нас встретили страшным гамом, коллективным
приветствием Расщепею («Да здрав-ству-ет наш лю-би-
7	Л. Кассиль, т. И
177

мый ар-тист!» и т. д.). А когда чуточку стемнело, в лож¬
бинке за лагерным лесом сложили пирамиду из сухих елей.
Ребята из кочегарной команды, обнаженные по пояс, подо¬
шли с факелами, пламя коснулось сухих ветвей, и под
громкое пионерское «ура», иод дробь барабанов и раскаты
горна вскинулся, затрещал жаркий лагерный костер. Ребя¬
та сидели чуточку поодаль, расположившись полукругом
на склоне холма.
—	Просим, просим! — кричали ребята и хлопали.
Расщепей поднялся с травы, вышел вперед, стал спи¬
ной к костру. За ним бушевало пламя, лица Расщепея не
было видно, вся его небольшая крепкая фигура была слов¬
но обведена раскаленным контуром.
—	О чем же мы с вами будем говорить, ребята?
—	Расскажите о себе... Как вы сделались таким...
—	Хорошо, я вам расскажу, ребята, о себе и как я сде¬
лался артистом и режиссером. И вообще давайте потол¬
куем о том, что такое удача в жизни и как люди добывают
счастье.
Он рассказал, как мальчишкой его выгнали из гимна¬
зии за то, что он участвовал в подпольных кружках, раз¬
носил нелегальную литературу; рассказал, как ушел он на
фронт в гражданскую войну из университета, где он соби¬
рался остаться при кафедре астрономии. Потом я еще раз
услышала уже знакомую мне историю с Котовским, когда
он вместе с легендарным комбригом, переодевшись в ка¬
зачьего есаула, ловил банду Антонова. Говорил он затем о
своей работе, об искусстве, о том, как работал со мной в
кино.
—	А еще Крупицыну вы будете снимать? — крикнул
кто-то из ребят.
—	Нет, друзья мои, я думаю, ей сейчас больше сни¬
маться пока что не стоит. Пусть сейчас учится. А там вид¬
но будет. В искусстве путь к совершенству, к мастерству
очень мучителен. Я вот считаю, что и учиться на «посред¬
ственно» далеко не похвальное дело, а уж в искусстве по¬
средственностью быть — это совсем дохлое дело, гроб и
свечд.
Кто-то фыркнул, но остальные молчали, только жарко
и звучно постреливали сучья в костре.
Расщепей прислушался к молчанию ребят и, видимо,
что-то уловил в нем.
178

—	Я знаю, что многие из вас думают, будто Крупицына
упустила свое счастье. Есть такая глупая, скверная теория
о том, что у каждого человека есть «свой раз в жизни», что
надо ловить счастье, миг удачи, не терять этого шанса. Это
у мещан, у обывателей самая ходовая мораль. Есть такие
люди и у нас. Дорвутся до счастливой случайности и уже
стараются держаться за нее всю жизнь. И если дело не
выходит, они уже чувствуют себя исчерпанными до дна.
На все другое их не хватает. Это жалкие люди, рыцари
одного раза.
Расщепей замолчал. Опять стало слышно, как потре¬
скивает догорающий костер.
—	Можно вопрос? — крикнул Ромка Каштан. — Ну, а
все-таки: ведь может быть в жизни какой-нибудь особен¬
ный, самый главный случай? Вот как знать, чтобы его
не пропустить?
—	Хорошо, — сказал Александр Дмитриевич, — я вам
на это отвечу сказкой.
179

Сказка про самый крайний случаи
У одного очень почтенного человека росло пятеро сыно¬
вей, — так начал свою сказку Расщепей. — Братья жили
в ладу, крепко стояли друг за дружку, во всем советова¬
лись с отцом, и отец говорил, что знает их как свои пять
пальцев. Он даже и звал их так: старшего — Большим,
второго — Указательным, среднего — Средним, предпо¬
следнего — Безымянным, а самого младшего — Мизинчи¬
ком. И вот однажды отец позвал всех пятерых и сказал им:
—	Сыны мои, я чувствую, что скоро смерть явится за
мной. Пора вам самим браться за дело и добывать себе
счастье. Живите смело, дети мои, работайте честно и не
трусьте. Храбро беритесь за большие дела, а коли придет
черный день, крайний случай, то вот оставляю я вам на
тот крайний случай эти золотые кольца. Их тут как раз
пять. Это волшебные перстни, в них чудесная сила: стоит
только снять такой перстень с пальца, сказать свое жела¬
ние и дунуть в кольцо — и загаданное мигом исполнится.
Только запомните, сынки: каждый перстень может дейст¬
вовать лишь один раз. Как он сослужит свое, так на палец
уже обратно не наденется и сила его пропадет. Запомните
это и берегите каждый свой перстень на самый крайний
случай.
И отец надел перстни: старшему сыну на большой па¬
лец, второму — на указательный, среднему — на средний,
предпоследнему — на безымянный, а самому младшему —
на мизинчик.
Вскоре после этого отец умер, и пошли искать счастья
по свету пять братьев: Большой, Указательный, Средний,
Безымянный и Мизинчик.
Большой Брат решил твердо выполнить завещание
отца, не истратить волшебную силу перстня на пустяки.
А жизнь ему выпала на долю трудная. Приходилось рабо¬
тать с утра до почи. Семья у него была большая, жена
костлявая и сердитая, дети золотушные, ленивые и дерз¬
кие. Жили они в крайпей нужде. Но Большому Брату все
казалось, что это еще пе самая крайность. Он берег пер¬
стень на самый-самый крайний случай. Жена знала, что
у мужа есть заветное кольцо, которое может принести им
всем счастье. Сколько раз упрашивала она мужа пустить
180

перстень в ход! Но как ни молила, как ни кляла она упря¬
мого муженька, тот все твердил:
—	Погоди, жена, не торопись, может, то еще не край¬
ний случай, может, нам еще хуже придется. Что тогда
станем делать без кольца? Давай потерпим.
Однажды поехал Большой Брат за рыбой на озеро.
Поднялась буря. Огромные волны подхватили лодку и
опрокинули ее. Стал Большой Брат тонуть. Лодку угнало,
а Большой Брат барахтается и вот-вот захлебнется. Вспом¬
нил он тут про кольцо. «Вот бы, — думает, — сейчас лодку
новую, да поближе, загадать. Да жаль па какую-то лод¬
чонку такое наследство тратить. Может, это еще не край¬
ний случай. Побарахтаюсь да выплыву...» Но тут огром¬
ная волна накрыла его с головой. Так и утонул Большой
Брат вместе с заветным перстнем, ни другим, ни себе не
добыв счастья.
Брат Мизинчик решил поступить совсем по-иному. Он
был беспечным человеком, любил вино и веселье. Как толь¬
ко умер отец, Мизинчик почувствовал желание выпить.
—	Чего я буду ожидать какого-то там крайнего слу¬
чая, да и придет ли он еще! — закричал Мизинчик. — Я и
сейчас уже чувствую крайнюю жажду. Разве этого не
достаточно?
И он созвал гостей, рассадил их вокруг пустых сто¬
лов, снял с мизинца заветный перстень и громко произнес:
—	Хочу, чтобы все мы тут были сыты до отвала, пьяны
до упаду.
С этими словами он дунул в кольцо — и тотчас же
длинные столы покрылись скатертями, и тысячи блюд со
всевозможными кушаньями появились на них, окружен¬
ные частоколом из бутылок. Три дня и три ночи пировал
Брат Мизинчик со своими гостями. Некоторые так напи¬
лись, что у них после три года душа вина не принимала.
Другие так пресытились, что потом три года донимала их
отрыжка. Брат Мизинчик решил, что он добился счастья,
и, довольный, уснул под столом.
Но когда он проснулся на четвертый день, когда про¬
драл он глаза, голова у него болела с похмелья, а гости уже
ушли, все съев до крошки, все выпив до дна.
«Ладно, — сказал себе Мизинчик. — Пойду я к тем,
кого угощал. Уж наверно они поднесут мне чарочку и за^.
кусить дадут».
181

Но застольная дружба не очень-то крепка, винный
пар — дело не вечное. Чокались — чмокались, проспа¬
лись — расстались. Многие из вчерашних гостей сегодня
и смотреть на Брата Мизинчика не могли — так они насы¬
тились. У них от одного его вида к горлу подкатывало.
Л жены их кричали Мизинчику:
—	Иди подобру-поздорову, нечего мужей наших спаи¬
вать!
Обидно стало Брату Мизинчику. Пошел он куда глаза
глядят, не зная дела и не находя пристанища. Пожалел
тогда, что по-пустому, для неблагодарных людей, растра¬
тил он силу волшебного перстня, да поздно уж было. Так
и умер Брат Мизинчик в нищете, всеми оставленный, и ни¬
чего, кроме одного хорошего воспоминания, не было у него
в жизни. А это хоть и нельзя назвать счастьем, но за уте¬
шение счесть можно.
Средний Брат был человек положительный и расчетли¬
вый. Он во всем придерживался золотой середины.
«Только дурак может потратить волшебную силу та¬
кого наследства на первую прихоть, — сказал он себе, —
но нет смысла и расчета ждать всю жизнь, когда выйдет
случай пустить кольцо в дело. И потом — стоит ли в один
раз истратить волшебство целиком, не получив даже сда¬
чи? Тут надо быть деловым человеком. Нет, я сделаю так,
что перстень будет мне служить понемножку всю жизнь.
Я пущу его в оборот. Надо только найти человека с боль¬
шой бедой».
И пошел Средний Брат искать человека с большой бе¬
дой. Искать ему долго не пришлось. Бед и несчастий на
свете предостаточно. И скоро он увидел в окне уютного
домика чисто одетого человека с таким печальным лицом,
что сразу догадался: тут, верно, имеется большое горе. От
соседей Средний Брат узнал, что хозяин дома, которого он
видел в окне, — уважаемый гражданин, усердный работ¬
ник, муж прекрасной женщины, но очень несчастлив как
отец. Долго они с женой поджидали детей, паконец роди¬
лись близнецы — мальчик и девочка. У детей были чудные
личики, но росли они горбатыми. И с тех пор вместе с деть¬
ми росло в чистом домике великое родительское горе.
«Вот это мне и надобно», — сказал себе Средний Брат
и постучал в дверь домика.
Ему открыла хозяйка, и у нее были такие грустные гла¬
182

за, что даже сердце Среднего Брата, всегда бившееся ровно
и мерно, сделало два лишних удара. Но Средний Брат взял
себя в руки, и уже в следующую минуту сердце его отве¬
сило на два удара меньше обычного, чтобы восстановить
равновесие.
—	Улыбнитесь, хозяюшка, — сказал Средний Брат, —
и зовите сюда хозяина. Я принес счастье в ваш дом. Я вы¬
правлю вам ваших ребят. Давайте их сюда. У меня есть
верное средство. Только, разумеется, я не собираюсь вы¬
прямлять ваших детей бесплатно. Вы должны кое-что по¬
обещать мне.
—	О, если вы действительно можете, — воскликнули
муж и жена, — мы ничего пе пожалеем! Сколько вы потре¬
буете?
—	Нет, денег я сейчас не возьму, — отвечал Средний
Брат. — Что деньги! В наше время деньги — вещь невер¬
ная. Их могут украсть, а золото, когда оно долго лежит в
монетах, дешевеет и иногда превращается в медяшку. Мне
нужно что-то более постоянное. Вот если вам дороги ваши
дети, подпишите этот договор.
Он развернул длинную, как полотенце, бумагу. В ней
были записаны условия: домик, сад, поле, все имущество
отходило Среднему Брату. Хозяева должны были вместе
с детьми работать всю жизнь на Среднего Брата, кормить
его и во всем ему подчиняться.
Заплакали хозяин с хозяйкой, но что поделаешь! Отцу
и матери дети дороже всего на свете. И хозяин подписал
договор.
Привели детей, маленького горбуна и крохотную гор¬
бунью, с чудными, светлыми личиками. Брат снял со
среднего пальца перстень, дунул в него — и статпый кра¬
савец и гибкая, стройная девушка появились перед счаст¬
ливыми родителями.
Хозяева отдали дом Среднему Брату, а сами стали
жить в каморке. Они работали весь свой век на пего, не
смея роптать, и умерли от непосильного труда. И дети их
тоже работали на своего избавителя. А он жил бездель¬
ником. Ему казалось, что он перехитрил и отца и всех
братьев: заставил перстень кормить его всю жизнь. И ои
был уверен, что сделал себя и других счастливыми.
Одпажды он услышал, как проклинали его соседи и
как плакали исцеленные им сироты, и он заметил, что
183

от работы и горя у них опять сгорбились спины. II понял
тогда Средний Брат1, что никого он не облагодетельство¬
вал, что сам же он отпял счастье, которое мог бы оста¬
вить людям. Отец завещал браться за большие, добрые
дела, и он бы мог сотворить что-нибудь великое, а он,
думая растянуть волшебство, разменял его на мелкую
монету, на поденные утехи. Ему стало стыдно за свою
жизнь, за все, что он не сделал и упустил... И когда хоро¬
нили его, все молчали над могилой, потому что плохо
о мертвых говорить не принято, а хорошего о покойнике
сказать было нечего.
Безымянный Брат был самым робким из пятерых. Сло¬
ва отца его перепугали.
—	Скажите пожалуйста, — бормотал он, — черный
день... крайний случай... Вот еще напасти, право! Неуже¬
ли со мной когда-нибудь это случится? Это просто ужас¬
но! Жди теперь всю жизнь этого. Нет, я хочу жить в по¬
кое и без страха. Пусть со мной никогда ничего пе слу¬
чается, я собираюсь жить тихо и без всяких крайностей.
И, произнеся это, он снял с безымянного пальца коль¬
цо и дунул в него. Сразу упал ветер; тучи, собиравшиеся
в небе над ним, разошлись. Одна молния, уже выскочив¬
шая стрелкой из тучи, поспешила вобраться назад, и да¬
же комар, собравшийся сесть на нос Безымянного Брата,
улетел прочь.
Так и стал жить Безымянный Брат в полном безвет¬
рии, при тихой, ясной погоде. С ним никогда ничего не
случалось. Его даже мухи не кусали. Насморка и то ни
разу не было. И сам он никому никаких неприятностей
не доставил. И жизнь его была так легка, что сам он не
заметил, что уже прожил ее: ему даже вспомнить было
нечего. Жизнь была гладка, как морской камешек, не за
что было и памяти зацепиться. И так ему стало скучно
в старости, так захотел он, чтобы хоть что-нибудь с ним
стряслось... Ну хотя бы кошка его оцарапала или ушибся
бы он больно, в крайнем случае, — было бы хоть о чем
вспомпить и порадоваться, когда все заживет. Но с пим
так ничего и не случилось.
Тогда с тоски он решил повеситься. Но это было бы
уже происшествие, а перстень действовал, как было зага¬
дано, и веревка тотчас оборвалась. Тут Безымянный Брат
решил утопиться, но едва вошел он в реку, как вода от¬
184

хлынула от него. Так и пришлось ему медленно умирать
от скуки. И никто не заметил смерти Безымянного, по¬
тому что никто не замечал, что он жил на свете.
Только одип Брат Указательный пе задумывался дол¬
го над тем, как ему поступить с завещанным перстнем.
—	Пальца он не жмет, носить его не тяжело, работать
мне он не мешает, разве только сморкаться вот неспод¬
ручно, — сказал он, надев кольцо на указательный па¬
лец. — Ну, да долго голову ломать над ним мне некогда.
А в крайнем случае, может быть, и пригодится.
И он пошел, насвистывая, искать по свету свое счастье.
Он долго странствовал по городам, морям и селам, было
ему и сытно и голодно, и весело и грустно, и жарко и зяб¬
ко, палило его солнце и вьюга била. Но он никогда не
унывал и редко вспоминал о перстне, разве только когда
нос утирал, потому что человек он был простой и обхо¬
дился без платков.
Однажды напал на него в лесу злой человек, увидел
золотое кольцо и позарился на него. Но Брат Указатель¬
ный был человек сильный и так ударил разбойника кула¬
ком с тяжелым перстнем, что разом вышиб дух вон.
—	Вот и пригодилось уже колечко, — сказал Указа¬
тельный.
В другой раз увидел Брат Указательный ребенка, ко¬
торый громко плакал на руках у матери. Подставив золо¬
той свой перстень под солнечный луч, Брат Указательный
пустил таких веселых зайчиков, что дитя засмеялось, по¬
тянулось ловить золотых живчиков и вскоре успокоилось.
—	Вот и опять к делу пришлось, — молвил Указа¬
тельный.
Вскоре Указательный Брат встретил девушку, пре¬
краснее которой он никогда не видел. Она была так добра
и ласкова, так хороша собой, что женщины, которые со¬
бирались стать матерями, приходили к ней и подолгу
смотрели на ее лицо, чтобы дети у них рождались таки¬
ми же красивыми. Брат Указательный всем сердцем по¬
любил эту девушку, и она ответила сильному и веселому
человеку такой же славной любовью. Они решили стать
мужем и женой и, по старому обычаю, захотели обру¬
читься кольцами. Девушка сняла со своей руки простень¬
кое медное колечко с вправленным в него осколком гор¬
ного хрусталя, а Брат Указательный, ни секунды пе
І85

размышляя, стащил с указательного пальца заветный пер¬
стень и надел на руку невесте.
—	Вот наконец и нашел я ему подходящее место! —
воскликнул он.
Но девушка, увидев на своей руке дорогой перстень из
чистого золота, смутилась:
—	Нет, нет, это слишком дорого для меня. И оно мне
велико...
А когда узнала, какая волшебная сила таится в коль¬
це, то совсем не хотела брать его:
—	Нет, я не могу его взять себе, оно же тебе приго¬
дится в крайнем случае.
—	Вот как! Разве я обязан ждать крайнего горя? —
воскликнул Брат Указательный. — И что мне бояться чер¬
ного дня? Если ты меня всегда будешь любить, самый чер¬
ный день мне покажется праздником, а если разлюбишь,
и загадывать будет нечего и жить станет ни к чему...
—	Хорошо, — сказала тогда девушка, — но мне теперь
тоже больше ничего в жизни пе надо, и я никогда не сни¬
му кольца с руки, никогда ни за что не расстанусь с ним.
И она надела перстень, который вдруг стал сжимать¬
ся на ее пальце, пока не оказался впору ей. И они стали
жить да поживать вместе. Жили они дружно. Всяко бы¬
вало у них. Было им и сытно и голодно, и жарко и холод¬
но, и весело и грустно, и солнце их палило и вьюга их
била — всяко бывало. И оба берегли свои кольца: он —
простое медное колечко с осколком горного хрустали,
она — заветный золотой перстень. И оба были счастли¬
вы. Так постарели они, и уже не такими ловкими стали
умелые руки Брата Указательного, и часто высаливалась
из них работа.
Однажды над городом разразилась буря с грозой п
ливнем. Река почернела, вспухла и двинулась на городок.
Холодные черные волны разрушили домик, в котором
жили Брат Указательный и его жена. Их не было в тот
час дома, и все, что было скоплено за жизнь, все унесла
злая река. И когда узнал об этом Брат Указательный, оп
первый раз поглядел жене на руку.
—	Нет, ни за что! — вскричала жепа. —■ Мы вместе,
что нам еще надо?..
А тем временем ураган стал еще сильнее, ветер и ли¬
вень обрушились на город, неся смерть и разорение лю¬
186

дям. Брат Указательный бросился спасать женщин и де¬
тей из разрушенных домов. Много часов он помогал лю¬
дям, спасал детей, но ураган делался все сильнее, все
грознее, и тогда Брат Указательный решился напомнить
снова жепе о перстне. Но внезапно буря улеглась. Река
вобралась в берега, стало тихо, и Брат Указательный
услышал негромкий плач за собой. Он обернулся и уви¬
дел, что жена стоит перед ним на коленях и прячет руку
за спииой. Он взял ее за плечи и поднял и тут заметил,
что кольца не было на ее руке.
—	Прости меня, — сказала жена, опустив голову, — я
нарушила обет, я сняла кольцо и остановила им бурю.
Разве можпо быть счастливыми, когда кругом такое горе?
А мы с тобой проживем как-нибудь.
Кто-то слышал эти слова, и скоро все узпали, кто, от¬
казавшись от своего счастья, спас город. Благодарные
горожане построили им новый дом, и они жили долго и
счастливо, не зная нужды и сожалений, окруженные сла¬
вой, и в старости им было что вспомнить...
Так закончил Расщепей свою сказку. Костер догорел,
и только тлели еще головешки да кое-где пробегал юркий
огопек.
ГЛАВА 16
Великое противостояние
—	Хорошая сказка, — сказал кто-то из ребят. И я
узнала голос Кати. — Значит, правильно поступил толь¬
ко Указательный?
—	А как вы думаете? Не случайно я его Указатель¬
ным сделал. — И Расщепей поднял палец. — Ну, а Ми¬
зинчик, — проговорил он вдруг, — Брат Мизинчик? Он
тоже неплох, он мне, знаете, нравится, и счастье он все-
таки узнал, хотя глупое и короткое.
—	Александр Дмитриевич, — спросил неугомонный
Ромка, — а если бы у вас было такое кольцо, вы что бы
загадали?
—	Я? — Расщепей задумался. Потом он тихо, но твер¬
до сказал: — Я бы выхлопотал себе лишний годик жизни,
ну, хоть полгодика, но наверняка. Очень хочется уснеть..*
187

закончить несколько вещей. Кажется мне, что у меня вый¬
дет. И я помогу немножко людям жить получше, вернее
разглядеть свое счастье... Нет, нет, — воскликнул он, за¬
метив, должно быть, что наступило тревожное молча¬
ние, — я умирать не собираюсь, у меня еще дел пропасть!
Но вот сердце у меня иногда пошаливает, хотелось бы
мне вернее заручиться здоровьицехМ... Да и таланта при¬
купить не мешало бы.
—	Так это, по-вашему, неверно, что у каждого есть
свой р а з в жизни? — спросила на этот раз уже я.
—	Погодите! Ну что значит — раз в жизни?.. Вы
знаете, у нас немало людей было, которые даже не раз
в жизни делали как будто замечательные дела, а потом
на поверку какими они оказались? Нет, ребята... Не раз
и не два. По-нашему, надо всю жизнь достойно, толково
прожить и каждую минуту быть в готовности, если потре¬
буется, все свое отдать до конца, все начать сызнова!
Он помолчал, поднял вдруг голову к небу и, не ища,
сразу указал пальцем на красную, низко стоящую звезду.
—	Вот, например, планета Марс, — сказал он. — Ви¬
дите?
Все обступили Расщепея, стараясь из-под его руки
увидеть, что он показывает.
—	Вы, наверное, слышали, что только раз в пятна¬
дцать лет Марс сближается с Землей, чтоб людей посмо¬
треть и себя показать. Называется это (Сима знает!) ве¬
ликим противостоянием... В это время все астрономы, ловя
удачу, нацеливают свои телескопы на Марс. Тут зевать
нельзя! И вот было однажды, во время великого противо¬
стояния, заприметил один удачливый астроном какие-то
световые сигналы на МарсегШум, труба-барабан, поднял¬
ся невероятный! Решили, что обитатели Марса сигналят
нам огоньком. Ну, а вскоре оказалось, что это были всего-
навсего лишь солнечные отсветы на облаках Марса. Кон¬
чился этот переполох разочарованием... Потом, вы знаете,
Скиапарелли каналы свои на Марсе рассмотрел. Это было
во время великого противостояния тысяча восемьсот семь¬
десят седьмого года. Люди были уверены, что вот наконец
добрались до истины: там, на Марсе, есть разумные су¬
щества. Шутка ли сказать — целая сеть каналов! Астро¬
ном Лоуэл ухитрился даже определить скорость течения
воды по этим каналам. Прошло время, наступило новое
188

противостояние — хлоп! — оказалось, что и каиалов-тр
никаких нет, а все это оптический обман.
—	А на самом деле там есть кто-нибудь? — спросила
Катя.
—	Эй, на Марсе есть кто? — сложив рупором ладони,
громко крикнул в небо Расщепей. Все рассмеялись. — Не
откликаются, — сказал Расщепей. — А ужасно хочется,
чтоб и там что-нибудь жило... Вот ближайшее великое
противостояние будет очень скоро — в этом году, 23 июля.
Может быть, что-нибудь новое откроют... Техника стано¬
вится все совершеннее, к каждому такому противостоя¬
нию земная наша наука приходит все более мощной, все
более опытной. Но я к чему все это? Видите, как упряма
м неутомима наука. А в жизни самого человека большие
события не повторяются, конечно, с такой регулярностью,
по все-таки человек, если он только растет правильно,
к каждому великому противостоянию своей судьбы при¬
ходит все более зрелым, обогащенным, все более близким
к истине.
Расщепей замолк, и долго мы стояли вокруг него, тес¬
нясь и вглядываясь в маленькую красную звездочку, низко
повисшую над горизонтом.
—	Ну, хватит философии! — заявил Расщепей. — Да¬
вайте-ка запалим снова костер и устроим танец диких...
Хотите, я вас, сено-солома, научу настоящему боевому
танцу племени чумбукту?..
И мы скакали, то пригибаясь, то вертясь, то хлопая
в ладоши, вокруг костра, потом брались за руки и, топая,
прыгали с ноги на ногу, и наш предводитель, неистовый
Расщепей, с разбегу перемахивал через костер.
—	Только, пожалуйста, никому не рассказывайте, че¬
му я вас научил, — отдуваясь, говорил он, — а то попадет
мне от ваших старших.
Потом он затеял играть в горелки. Ловить досталось
Кате. Все, конечно, старались попасть в пару с Расще-
пеем. Но он сам протянул мне руку. Мы стали на место,
перемигиваясь за Катиной спиной.
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Глянь на небо —
Птички летят...
189

—	Звезды горят! — звонко крикнул Расщепей, и мы
разбежались.
Катя бросилась за Александром Дмитриевичем. Тот
ловко метнулся в сторону, но вдруг стал. Катя вцепилась
в его рукав, торжествуя.
—	Эх, вы! — сказала я неосторожно.
—	Да, разлучили нас, Симочка, — пробормотал он, ви¬
новато улыбаясь и трудно дыша. — Не могу я, видно, бе¬
гать...
И, сразу помрачнев, стал прощаться с ребятами.
Когда мы вернулись па яхту, верный страж «Флам-
мариона» Котька Чиликин безмятежпо спал, уткнувшись
лбом в спинку кормового дивана. Весь затылок, все воло¬
сы его были в репьях и колючках. Расщепей растолкал
его. Он поднялся, очень смущенный.
—	А что это голова у тебя вся в Терниях? — спросил
Расщепей.
—	Это я нарочно в волосья натыкал, чтобы если засну
ненароком, так головой-то приткнусь, оно в меня и вопьет¬
ся, я и очухаюсь.
190

—	Как же ты все-таки заснул? — смеясь, спросил Рас¬
щепей.
—	Так кто ж его знал, что я обратно лбом вопрусь...
На носе-то колючки не держатся.
Александр Дмитриевич ущемил его нос двумя паль¬
цами и поводил им из стороны в сторону...
Мы снялись с якоря и поплыли. Расщепей хотел прой¬
ти последний шлюз, чтобы выйти к Дмитрову, а затем
спускаться на нижний бьеф канала, к Московскому морю.
Но мы так заболтались в лагере, что пропустили время.
Когда мы подошли к башням шлюза, там, за воротами,
медленно оседая, уже уходила вниз освещепная громада
шлюзовавшегося теплохода. Нам сказали, что придется
подождать до утра. Мы отошли на несколько метров от
ходового русла, и Котька причалил у одного из больших
бетонных устоев, торчащих из воды. Котька был очень
сконфужен тем, что заснул на вахте, мрачно отмалчивал¬
ся, отказался от еды, лег на корме и накрылся брезентом.
А мы с Александром Дмитриевичем закусили. Он достал
бутылку вина, налил себе стакан и мне чуточку плеснул
в чашку.
—	Котька! — крикнул на корму Расщепей. — Уго¬
ститься хочешь? Слабенькое.
—	Я сроду пепьющий, — отвечал из-под брезента
Котька.
Мы чокнулись. Расщепей поднял стакан:
—	Ну, давайте выпьем за хорошую удачу, за то, чтобы
она чаще приходила, за то, чтобы всегда в жизни быть го¬
товым к великому противостоянию.
Яхта едва-едва покачивалась. Было очень тихо; слыш¬
но было, как трется о борт чалка, которая держала нас
у бетонного устоя.
—	Все хорошо, — сказал Расщепей, — все, Симочка,
великолепно. Ужасно я рад, что в такое время родился,
в самый раз попал!.. Вот только здоровье у меня, гроб и
свечи! Сидит во мне тут эта грудная жаба. Когда-нибудь
возьмет да и придушит. Ах, какая это важная штука —
здоровье, Симочка!.. Вы смотрите, люди встречаются, что
первым делом говорят? «Здравствуйте!» Ведь первый
вопрос: «Ну, как здоровьице?» Расстаются — желают друг
Другу доброго здоровья. Славят кого-нибудь — кричат:
«Даздравствует»! Человек чихнет, ему сейчас же: «Будь¬
191

те здоровы!» Вот я налил сейчас себе и выпью этот ста¬
кан за ваше здоровье... Значит, это самое что ни на есть
существенное — здоровье. От любого горя, от опасности,
от беды можно уйти. А боль — в самом тебе. Это и есть ты
сам. Это очень страшно.
На берегу громко верещали ночные кузнечики: «цирк-
тырру, цирк-тырру», и стрекот их слился в одну длинную,
нескончаемую заунывную трель.
—	Говорят про меня, что работаю я зверски, Симоч¬
ка... Иногда я про себя думаю: «Вот так и букашка, видя,
что ей каюк приходит, спешит отложить яички... И ника¬
кого тут геройства нет. Инстинкт продолжения рода». Нет,
неправда, вру я, Симочка!.. Просто мне жалко и совестно
в случае чего унести с собой то, что может пригодиться
людям. Я разные штуки знаю и могу еще делать кое-что.
И обидно — я бы еще на многое сгодился. У-у, я бы еще
такое наворотил на свете, Мадрид и Лиссабон!..
—	Да что вы, Александр Дмитриевич, — не вынесла
я, — вы, по-моему, очень поправились.
—	Да, это я что-то не вовремя но себе панихиду завел.
Говорят, хороший актер на своем веку проживет тысячи
жизней. Это верно. Только вот, оказывается, одну свою
основную жалеешь больше, чем тысячу добавочных.
А, ерунда! Я буду работать до тех пор, пока здоровье по¬
зволит. — Он на минутку остановился, и я видела, как во
тьме блеснули его глаза. — Ну, а если здоровье не позво¬
лит, то я постараюсь обойтись без его разрешения. Вот!
Пыо за ваше здоровье!
Я долго не могла заснуть. Меня очень испугал тон Рас¬
щепея. Никогда раньше не говорил он об этом. Я лежала
с открытыми глазами на узком диване в каюте «Фламма-
риона». По воде, рассыпаясь на еле заметной ряби, бежали
отблески от фонарей на шлюзе. Оттуда донесся сдвоенный
бой склянок. Где-то далеко перекликались люди, все так
же, не замолкая, верещали кузнечики на берегу, журчали
струи воды у шлюзовых ворот. Я засыпала минутами и сно¬
па просыпалась, полная тревоги, потом забылась надолго.
Когда я открыла глаза, в каюте все было уже голубоватым
и часы на стене показывали четыре. Ныло плечо — отле¬
жала на узком диване. Я поднялась осторожненько, чтобы
пе разбудить Расщепея. Он спал на диване у другой стены,
оакинув одну руку за голову, и изредка еле слышно стонал
192

во сне. Я долго стояла и смотрела на его спокойное лицо,
чуть приоткрытые, вздрагивающие во сне губы, широкий
выпуклый лоб и даже во сне не расходившуюся морщину
между бровей. И я заметила у его рта новые, должно быть
недавно появившиеся страдальческие складки.
Я наклонилась, не дыша, и очень тихо, едва касаясь,
поцеловала закинутую на подушку руку; потом я вдруг
испугалась, что он может проснуться и заметить меня. Ти¬
хонько вылезла я на корму.
Стояла предутренняя тишина. Вода была совершенно
спокойна — неподвижная зеркальная целина. Мне даже
стало жалко, когда я подумала, что скоро мы должны будем
резать эту гладь носом яхты. Массивный бетонный причал
с чугунным кольцом на одной из граней высился, поды¬
маясь прямо из воды. Я знала, что здесь очень глубоко, и от
этого почувствовала в ногах какую-то странную неустойчи¬
вость, ощутив утлость нашего судна. Эта тишина и то, что
я была сейчас одна-одинешенька, безлюдье вокруг и сталь¬
ная гладь воды, отвесный бетон, гладкий и без единого вы¬
ступа, —• если свалишься, даже схватиться не за что... Мне
стало вдруг почему-то очень страшно, меня ужаснула эта
глухая неприступность. А пебо быстро светлело, светлела
вода, в воздухе посвежело, и от воды стал подыматься гу¬
стой белый пар, как с блюдечка. Я зазябла, хотела пойти
в каюту, но из нее навстречу мне поднялся, позевывая,
Расщепей, и все мои страхи сразу прошли: с ним я ничего
не боялась.
—	Вы что не спите? — спросил Александр Дмитрие¬
вич. — Ах, воздух-то какой! Чудесное утро! Надо Котьку
будить, скоро шлюзоваться будем.
Там, на выходных прямоугольных башнях шлюза, заго¬
релись в тумане медные паруса на моделях кораблей Ко¬
лумба. Всходило солнце, туман стал быстро сниматься в
сторону, и за ним, как на переводной картинке, сперва
лишь проглядывая, а потом вдруг разом зацветшее, пол¬
ное еще влажных красок, проступило яркое утро, шлю¬
зовые причалы, белые створные знаки в сочной зелени
берега.
На башне шлюза зажегся зеленый сигнал.
Вскочивший Котька отвязал чалку, Расщепей вклю¬
чил мотор, и «Фламмарион» тихо вошел в сонную заводь —
наполненную камеру шлюза. Ни души не было вокруг, все
103

свершалось очень таинственно. Сегменты ворот за нами
всплыли и сомкнулись бесшумно, мы стали медленно опу¬
скаться, словно мягко проваливаясь, в пещерный сумрак
шлюза. Потом впереди нас в высокой черной стене обра¬
зовалась огненная расселина. Она ширилась. Открывались
огромные молчаливые ворота. А там, за шлюзом, уже стоя¬
ло наготове большое встречное солнце.
ГЛАВА 17
Последний гилюэ
Напротив меня сидели рыжеватый человек в медных
очках и железнодорожной фуражке, девушка с сонным
лицом м молоденький аккуратный артиллерист, который
в десятый раз перевязывал большой букет и, набрав в рог
воды, опрыскивал цветы. А всю мою скамейку, сдвшіув
меня в угол, к окну, заняла маленькая старушка с бесчис¬
ленными мешками, котомками, баульчиками. Всю дорогу
она их пересчитывала, закладывая на пальцах, потом сби¬
валась и принималась считать снова.
Прошел месяц после плавания на «Фламмарионе».
Я ехала погостить к тете в деревню, под Егорьевск. Поезд
только что тронулся с полустанка, и паровоз зачертыхал¬
ся, буксуя, взял с места, сперва медленно выдыхая, а по¬
том, все учащенней и учащенней дыша, стал одолевать
подъем.
Вагон был из новых, недавно покрашенный, еще не
очень пропылившийся, только на окнах в репсовых зана¬
весках с висюльками уже глубоко и толсто залегла пыль.
Перед железнодорожником на столе лежали наушники
радио. Их можно было получить в вагоне у проводника за
особую плату; над каждым столиком была розетка транс¬
ляции. Железнодорожник, сидевший против меня, мирно
дремал, наушники даром лежали на столе.
Я попросила:
—	Можно мне послушать немножко?
—	Слушайте, барышня, — сказал железнодорожник,
приоткрыв па меня один глаз.
Я надела паушники.
«...щелей. Картины его всегда занимали почетнейшие
194

места среди лучших произведений советской и мировой
к ииематографии...»
У меня остановилось сердце. Я ясно почувствовала,
как оно коченело, пока диктор там, на радиостанции,
медлил.
«Народный артист Союза Советских Социалистических
Республик орденоносец Александр Дмитриевич Расщепей
был...»
Был!.. Кажется, я закричала. Уши мои были зажаты
чашечками наушников, я не слышала своего крика, я ви¬
дела только, как встрепенулась сонная девушка, как удив¬
ленно взглянул на меня артиллерист и железнодорожник
схватился обеими руками за очки.
Но почему же они сидят так спокойно, не бегут нику¬
да, эти люди? Неужели их пе оглушило это слово?! Я вска¬
киваю... Надо остановить поезд... Красная ручка тормоза
совсем близко. Что-то с силой резко оттягивает мою голо¬
ву назад. Железная скоба наушников, сорванная натяну¬
тым проводом с головы, больно хватает меня за горло и
опрокидывает на пол. Надо мной склоняются пассажиры.
Артиллерист приподнимает меня с пола, усаживает на
скамью, осторожной рукой стряхивает пыль у меня
с колен.
—	Упали немножко? — растерянно спрашивает он.
—	Видать, припадочная, — спокойно заявляет сонная
довѵшка.
Л я бьюсь головой об оконный столик и повторяю:
—	Александр Дмитриевич!.. Александр Дмитриевич!
—	Какого-то Александра Дмитриевича зовет, — слы¬
шится голос железнодорожника.
Вероятно, сообразив что-то, он высвобождает у меня
из-под головы трубки, прикладывает к ушам.
—	А, вон ведь что... — говорит он. — Должно быть, зна¬
комый. Тут как раз передают сейчас. Умер известный Рас¬
щепей, орденоносец.
Старуха соседка, поставив кошелку на колени, по¬
спешно крестится. Потом ее рука легонько стучит мне
в коленку:
—	Ты, деточка, не надо так... Все мы на тот коленкор
смётаны. А он тебе кем приходился-то, сродственник?
Я отчаянно мотаю головой.
—	Летов-то ему уже много было?
195

Я опять мотаю головой.
—	Стало быть, не в свой срок, — сочувственно взды¬
хает старуха.
На ближайшей станции артиллерист, осторожно под¬
держивая меня за локоть, помогает мне сойти.
—	Виноват... вам, конечно, не до того, — говорит он
неуверенно, — только ответьте: это вы сами, не ошибаюсь,
исполняли Устю в его картине?
Я, закрыв глаза, молча киваю. Артиллерист мнется,
поправляет новенькую фуражку:
—	Какой знаменитый человек был!
Был — и нет теперь уже Расщепея! Господи, как я его
любила! Зачем только я уехала из Москвы? Нет Расще¬
пея... «Да, Симочка, вот это действительно бывает только
раз в жизни...» Если бы только он позволил, я бы сама
сейчас умерла. Но он уже ничего не может позволить,
а если бы он был жив, он бы запретил мне это.
Почти ничего не видя, вернее, ощупью я беру билет
обратно в Москву, сажусь в первый попавшийся поезд.
Па улицах Москвы висят афиши нового фильма: «Мел¬
кий служащий», постановщик Александр Расщепей». На
Дворце кино, во всех газетах его большие портреты в чер¬
ной рамке. У колонн, увитых черным крепом и еловыми
ветвями, толпится народ. Длинная очередь вытянулась
по улице — это идут люди прощаться с ним.
Чья-то рука крепко берет меня за плечо. Лабардан,
страшный, красноглазый, с сизыми, небритыми щеками,
проталкивает меня в дверь Дворца. Он бормочет что-то
песвязное и вдруг начипает плакать, прижавшись щекой
к моему затылку. Я чувствую, как бегут мне за шиворот
горячие капли.
—	Так и умер... с книгой... Фламмарион... Вернулся
после просмотра, лег читать, а утром пришли...
Тишина. Осторожные, шаркающие шаги многих ног
и легкое сипение юпитеров. Всё те же знакомые юпитеры
освещают его, журчит аппарат, и заплаканный Павлуша
дрожащей рукой крутит ручку и все протирает, все-то
протирает стекла объектива!..
Это последняя съемка Александра Расщепея.
Меня ставят в почетный караул. Я вижу рядом с со-
196

бон стоящую у гроба прямую, строгую Ирину Михайлов¬
ну; она поправляет складку материи. Я понимаю: этим
жестом, легко касаясь его пиджака, она как бы подчерки¬
вает — это прежде всего ее горе... И мне обидно. Она
стоит прямая и гордая в своем ревнивом горе, словно ни
с кем не хочет делить его. Красными, будто неузнающими
глазами смотрит она поверх меня.
А я никак не могу себя заставить взглянуть туда, где
под склоненным алым знаменем — его голова, залитая
сиянием прожекторов. И я не плачу сейчас. Но все во міто
пересохло — горло, глаза; я только чувствую, что меня
начинает раскачивать.
Я качаюсь все сильнее и сильнее, и кто-то подхваты¬
вает меня под руку, выводит в другую комнату...
В сумерки подъезд крематория похож на небольшой
вокзал. К нему ведут дорожки, обсаженные багровыми
каннами в черно-зеленых листьях. И сидят на скамейках
провожающие.
Полон высокий зал. Огромная тихая толпа стоит во
дворе и за оградой. Играет орган — то глухо содрогнется
весь, то затрубит тревожно, то пройдет по верхам, точно
иетер в лесу.
Молча стоят люди вокруг гроба Расщепея. Кто-то,
должно быть Бодров, говорит речь:
—	Товарищи, мы расстаемся сейчас с Расщепеем, на¬
шим Расщенеем. Мы хороним замечательного человека,
великого рыцаря искусства, который отдал делу нашего
народа, нашей страны, своему любимому искусству всего
себя вместе с большим и честным своим сердцем...
Кто-то осторожно касается моей руки. Я оглядываюсь.
Ромка Каштан и Катя Ваточкина.
—	Ну, чего вам?
—	Симочка... — шепчет Катя, и лицо ее жалко кри¬
вится.
—	Крупицына, — сурово перебивает ее Ромка, — нас
ребята послали... чтобы мы тебе оказали... Ну, вообще,
чтобы около тебя побыть... Но я бы, Сима, и так все рав¬
но... сам.
Но вот все немножко расступаются, и гроб начинает
медленно опускаться, и я вижу лицо Расщепея в луче
прожектора. Он лежит, чуть повернув набок голову, и,
как тогда ночью, в каюте «Фламмариона», я ясно вижу
197

его непривычно приглаженные легкие волосы, и складку
между бровей, и страдальческую черточку у насмешливых
губ. И, как тогда, медленно оседает, опускается все глуб-
же, словно судно в шлюзе, его гроб. Уже всплыли, дви¬
нулись, сойдутся сейчас створки за ним, и мой коман¬
дир, мой капитан Расщепей проходит свой последний
шлюз.
Но сегодня он уходит одип, без меня, а я остаюсь
здесь, на пустом отвесном берегу. Вот она, та самая ужас¬
ная неприступность!.. И теперь я плачу отчаянно, певы-
носимо, взахлеб. Потом, когда все кончено, я чувствую,
как кто-то судорожно обнимает меня, гладит по волосам.
Я подпимаю голову. Прямая, молча прижав к своему серд¬
цу мою голову, плотно прикрыв веки, из-под которых мед¬
ленно ползут слезы, стоит Ирина Михайловна.
—	Сима, — говорит она почти беззвучно, и слова не
трогают ее помертвевших губ, — вот это для вас. — Она
протягивает мне большой конверт. — Это в его бума¬
гах... для вас. Сима, родная, он к вам очень хорошо отно¬
сился...
И опять я лежу в пашей зеленоватой комнатке на кро¬
вати, и отец прикладывает мне к запухшим глазам при¬
мочки из борной, и я держу на груди конверт с размыты¬
ми чернилами. Я уже все прочла.
В этом конверте оказалось письмо, которое я тогда на¬
писала в Кремль, и приложенная к нему записка Расще¬
пея все мне объяснила...
«Я возвращаю вам одпо ваше письмо, Симочка. Я не¬
законно задержал его. Отец ваш тогда по секрету от вас
пришел ночью ко мне и показал ваше послапие в защиту
меня. А я, пользуясь тем, что он не видит, подменил пись¬
мо, каюсь, другим конвертом. Не сердитесь на меня. Это
еще был не самый крайний случай, и не надо было по
пустякам беспокоить больших людей. Видите, мы справи¬
лись сами. За меня была правда. А у нас правда всегда
побеждает. В конце концов, не важно, дошло ли то ваше
письмо по адресу или нет, — важно, что вы хотели сде¬
лать это и сделали все, что от вас зависело. Спаспбо, дру¬
жок. Все это вы узнаете только в том случае, если меня
уже не будет в живых. Я не хотел вам говорить об этом
при жизни, но со здоровьем у меня окончательно табак
дело. Я, вероятно, долго не протяну... На всякий случай
198

я и заготовил вам это поелапие. Прощайте, славная моя
Устя-партизанка, прощайте, Симочка! Не горюйте боль¬
ше чем следует, живите смело и вспоминайте обо мне
в дни великих противостояний. Ваш Александр Расще¬
пей».
И сбоку рукой его был нарисован астрономический
знак Марса: кружок и стрелка — знак, похожий па сучок
с двумя листочками и яблоком.
—	Папа, ну как же ты мог тогда мне ничего не ска¬
зать?
—	Доченька, милая, — говорит отец, — не хотел я го¬
ворить тебе, что заходил к Александру Дмитриевичу.
И ему обещание дал. Я ему тогда так сказал: «Как вы,
говорю, будучи опять-таки человек партийный, то я счи¬
таю, нужно вам посмотреть, чего она тут иакорябала.
Ведь адрес серьезный». А он прочитал и говорит: «Да, го¬
ворит, это, конечно, совершенно излишне, по раз уж на¬
писала, что же делать... Не имею права. Только вы
никогда не говорите ей, что показывали мне». Слово с
меня взял. Вот тут он, видно, меня и обманул с кон¬
вертом.
И опять тяжело давят на мои веки уже совсем горя¬
чие, набухшие примочки, и в глазах у меня плывут крас¬
ные кружки с остренькими стрелками, похожие па ветку
с двумя листочками и яблоком.
ГЛАВА 18
23 июля 1939 года
Пароход «Киров» должен был зайти в Махачкалу и
Баку, а оттуда уже взять курс на Красноводск.
Я ехала погостить к брату Георгию в Туркмению. Он
давно уже звал меня, прислал денег на дорогу, и родите¬
ли мои, чтобы я немножко рассеялась, разрешили мне
поехать вместе с одной знакомой женщиной. Она довезла
меня до Астрахани и здесь посадила на пароход. День был
очень знойный, вода в море ярко зеленела, и пологие вол¬
ны казались выточенными из малахита. Пароход отва¬
лил из Астрахани в шесть часов вечера. Сухой береговой
зной сменился влажной жарой, люди на пароходе забира¬
199

лись в тень, в трюмы, а я стояла на верхней палубе, смот¬
рела на остававшиеся вдали плоские желтые берега, на
спокойные зеленоватые просторы Каспия.
Недалеко от меня, прислонившись к перилам-поручням
и не сводя с меня глаз, стоял высокий, очень смуглый па¬
ренек с тонким, чуть-чуть горбатым носом и длинными,
близко сходящимися па переносице бровями. Ловко си¬
дела на нем белая блуза с каким-то значком и красным
галстуком, перетянутая узким ремешком. Он был в пару¬
синовых сапогах, которыми, видно, очень гордился, и ста¬
рался, чтоб тень от поручней не закрывала их. Мне было
скучно ехать одной, и, поймав его взгляд, я улыбнулась.
Он очень обрадовался, не скрывая этого.
—	Извиняюсь, — сказал он, и застенчивый выговор
его мне тоже понравился, — извиняюсь, пожалуйста, хо¬
тел спросить. В кино видел картину, «Сердитый мужик»
называется. Пожалуйста, скажи, партизанка Устя не ты
будешь?
—	Я.
—	Очень приятно, пожалуйста... Своими глазами уви¬
дел. Можно поговорить?
—	Конечно, можно.
—	Давай с тобой будем оба знакомые. Тебя будет как
звать? Меня — Амед Юсташев. В Москву меня на выстав¬
ку посылали.
Он оправил складки под пояском, убрал их назад.
—	Ахалтекинцев я немножко учу, объезд им делаю.
Понимаешь? Худай-Берген, помнишь, на коне в Москву
ходил, — дядя мой. А ты тоже коня любишь, я видел в
кино: ты хорошо ездишь, тебя копь знает...
Я покраснела. Он думал, что я на самом деле так лихо
скакала в картине.
Мы разговорились, и оказалось, что он хорошо знает
моего брата Георгия, живет по соседству с ним.
И через полчаса мы уже строили планы, как мы ста¬
нем дружить, как будем ездить верхом далеко в горы,
какие пещеры замечательные покажет мне Амед Юста¬
шев.
—	Знаешь, пожалуйста, что я тебе скажу, — произ¬
нес он вдруг убежденно, — ты, если сравнить, в жизни
в тысячу раз лучше, как в кино, честное тебе слово
даю.
200

—	А это, между прочим, в картине не все время я
сама на лошади ездила. Там в некоторых местах другая,
из цирка, за меня. И пела это тоже не я. Это так делают
в кино.
Но Амед смотрел на меня по-прежнему с доверчивым
восторгом.
Помолчав немного, он спросил крайне деловито:
—	Ты школу кончишь, на кого учиться пойдешь? На
артистку?
—	Нет, — сказала я очень твердо. — Нет, — повтори¬
ла я, чтобы самой еще раз услышать это, — я буду, непре¬
менно буду астрономом.
—	Солнце, звезды учить будешь! — обрадовался поче¬
му-то Амед.
Уже далеко отплыли мы в море. Темнело. Давно скры¬
лись берега, но все еще попадались слева и справа торча¬
щие из воды вешки. Это было даже обидно немного. Море
казалось каким-то ненастоящим. Но когда стала обступать
нас темнота, было уже приятно думать, что и здесь, в пу¬
стыне моря, кто-то заботится о нас, о нашем пароходе, —
наставил бакенов, маяков и вешек, обозначающих фарва¬
тер. Люди, поставившие вешки, были далеко, но заботы их
охраняли нас в пути.
Я подумала опять о Расщепее — его уже тоже но бы¬
ло, но сколько огней и вешек оставил он мне в жизни,
обозначив ими ложные переходы, опасные места и мели!
Нет, море и жизнь вокруг меня не были пусты.
На пароходе с левого борта зажгли красный ходовой
фонарь, и, как бы в ответ, над горизонтом, в светлом еще
небе, сперва слабо, а потом все сильнее и напряженней
разгораясь, налилась звезда, алая, как кровинка. Она ка¬
тилась за пароходом, крупная, накаленная и одинокая;
она словно увязалась за нашим кораблем, который плыл
туда, где, я знала, завтра встанет из моря новый для ме¬
ня, никогда не виданный берег. И, глядя на эту красную,
сопровождавшую нас в море звезду, я вспомнила...
—	Амед! — закричала я, схватив его за рукав. —
Амед, скорее!.. Какое сегодня число?
—	Сейчас будем считать, — сказал Амед весело. —
Семнадцатое число — в кино был, восемнадцатое — в Зоо¬
логический ходил, девятнадцатое — билет получил, два¬
дцатое — я еще в Москве был, цирк смотрел, двадцать пер-
201

г.оо — в поезде ехал, двадцать второе — тоже ехал, сего¬
дня число будет двадцать третий помер.
Это было 23 июля — это был день великого противо¬
стояния Марса.
В этот самый день, как я прочла потом в паучпом
отделе одного журнала, паши астрономы обнаружили
в спектре атмосферы Марса полосу хлорофилла — очень
важного вещества, без которого и трава не растет. Если
это так, значит, и на Марсе есть жизнь!
1939-1910

ГЛАВА 1
Канун летнего солнцестоянии
знаю, как там у них на М;'рсе, но на
Земле у нас жизнь была в этот вечер чудо как хороша!
Трубили горны, били барабаны в подмосковных лесах. Из
походов возвращались в лагеря пионеры. И с голоса их
училось новым песням переимчивое эхо.
По загородному шоссе на зеленой дамбе канала катили
из Москвы резвые грузовички. Гремели на них детские
цинковые ванны. Вразнобой подпрыгивали перекувыр¬
нутые стулья. Трехколесные велосипеды барахтались, без¬
надежно запутавшись в гамаках. Стоймя ехали полоса¬
тые матрацы. Все ерзало и громыхало, проносясь через
переезды под покровительством полосатых же шлагбау¬
мов...
Люди ехали па дачу. Был субботний вечер.
Завтра по календарю начиналось лето.
Отправилась и я в поход со своими пионерами.
Мы плыли на лодке по светлой, покойной воде. Про¬
шли вдалеке, возвращаясь в Москву из дневного рейса
203

с Волги, белые теплоходы. На берегу за лесом играли в ла¬
герях вечернюю зорю. Солнце село за дальние луга не¬
замутненным, обещая на завтра хороший день. И радост¬
но было знать, что утром, чуть снова взойдет оно, нам
наконец откроются некоторые веселые тайны — те, что
мы загадали для себя именно па этот день почти год
назад.
Но у меня самой были к тому же особые основания
считать сегодня жизнь прекрасной и ожидать, что завтра
она будет еще лучше...
Утром я получила телеграмму от Амеда. Он дал ее
с дороги, из Чкалова. Ясно и уже не раз представляла
я себе, как он легко соскочил с подножки вагона, когда
поезд еще не остановился, пробежал, всех обгоняя, по
перрону, ловкий, смуглолицый, привставая на носки, вски¬
дывая из-под длинных косых бровей блестящие глаза,
ища вывеску «Телеграф». А потом, закусив тонкую губу,
старательно выводил автоматической ручкой, которой так
гордился: «Встречай воскресенье проведем вместе день
противостояния самый большой день в году». «Эге, джи¬
гиты, видно, стали разбираться в звездах! — подумала
я. — Мои астрономические увлечения захватили и Аме¬
да». Хотя пока еще он явно путал противостояния планет
и солнцестояние, которое наступало завтра.
Почти два года прошло с того дня, как мы встрети¬
лись с ним на пароходе «Киров» в Каспийском море. Это
было как раз в день великого противостояния Марса.
II долго мы с Амедом смотрели в тот вечер с борта ко¬
рабля на круглую ярко-красную, словно смородинка, звез¬
ду, низко плывшую над горячим малахитовым горизон¬
том Каспия. Я рассказала ему тогда о Расщепее, о друж¬
бе с ним, о звездах и, когда наступила ночь, долго водила
моего нового знакомого по звездным дорожкам Вселенной.
Зато потом, в Туркмении, Амед стал моим верным про¬
водником в прогулках по незнакомой и очень интересной
земле. Мы очень подружились в то лето. И брат мой Геор¬
гий брал нас с собой в далекие поездки по пескам, где он
разведывал будущие пути воды. Жарко было там и прон¬
зительно сухо. Все вокруг жаждало воды, все молило о
влаге — и сухая, потрескавшаяся земля, и пески, горячие,
как зола, и испепеленные листья, — все шелестело: «Су!..
Су!..» А «су» по-туркменски — это вода. И Георгий рас¬
204

сказывал о том, как через черные пески Кара-Кумов по¬
бежит свежая вода, когда построят канал, которым соеди¬
нят Мургаб с Аму-Дарьей и Теджен с Мургабом. Мы
ездили верхом. Амед научил меня правильно держаться
на лошади. А лошади там были замечательные — статные,
гордо ступающие. Нас сопровождали туркмены, старики
в халатах и огромных шапках «тельпеках», похожих на
косматый воз сена. Молодые джигиты носили толстовки,
из верхних карманов которых торчали вечные ручки — это
была в аулах, видимо, общая новая мода, — на юношах
были галифе, но па ногах не сапоги, а легкие туфли вроде
чувяк. Меня удивляло, что многие из юношей продолжают
носить большие косматые шапки. Носил иногда такую и
Амед; оп объяснял мне, что в этой шапке не болит от
солнца голова.
Старики уважали моего брата и говорили, что Москва
велела ему привести воду в пустыню. Застенчивые и бес¬
шумные туркменские женщины, повязав головы халатами
своих мужей, издали следили за нами, когда мы бродили
по берегам желтоводного Мургаба, любуясь высокими
тростниками на плавнях... Амед познакомил меня со свои¬
ми родными. Отца уже давно не было в живых. Его много
лет назад убили богатые баи-кулаки, пытавшиеся восстать
против советской власти. Отец Амеда был, по рассказам,
веселым и отважным человеком. И когда ему отказали
в невесте, требуя за нее огромный выкуп — калым, непо¬
сильный для бедняка, он среди бела дня похитил свою лю¬
бимую Огюльсолтан. Мать Амеда, Огюльсолтан, высокая,
тонкобровая, как сын, хорошо знала Георгия, работала
в совхозе и была членом горсовета. Сперва она мне пока¬
залась гордой и неприязненной, а потом мы с ней сошлись
по-хорошему. Я ей показала новые свои собственные вы¬
шивки и научила ее вышивать крестиком. И пока я гости¬
ла у брата, почти каждый день заходила к ним. Однажды,
когда мы сидели и пили зеленый чай из широких пиал,
мать Амеда, вздохнув и отведя в сторону глаза, вдруг за¬
говорила о том, что было время, когда они жили в кибитке,
а теперь дом у них очень хороший и просторный, всего
в нем достаточно, но нет в доме гелин. Амед недовольно
свел брови. «Что такое гелин?» — спросила я у него, когда
мать вышла. Он очень покраснел, а потом сказал: «А пу,
не обращай, тебя прошу, на это внимание. Глупый раз¬
205

говор! Зачем тебе знать...» ІІо я почувствовала, что он
хочет скрыть от меня что-то, и так пристала к Амеду, что
і? конце концов он сказал: «Ну, гелин — это по-нашему
зиачит невестка... Ай, глупый разговор!» И он весь за¬
лился краской. Тут уж мне стало очень смешно. Уж пе
меня ли прочила на будущее мать Амеда в свои невестки?
Я посмотрела па Амеда и стала хохотать. Амед сперва
смотрел на меня очень строго и обиженно, а потом тоже
стал смеяться. И, конечно, больше мы об этом никогда не
говорили. Мы очень хорошо дружили с Амедом. А когда
кончилось лето, надо было вернуться в Москву, в школу,
мне было жалко расставаться с Амедом, хотя меня и тя¬
нуло уже домой. Но мы обещали писать друг другу и со¬
хранить дружбу навсегда-навсегда.
Без малого два года прошло с тех пор. И мы не виде¬
лись. Я не смогла поехать на другое лето в Туркмению,
потому что меня приняли в комсомол, я стала вожатой
юных пионеров и жила в лагере под Москвой. Амед тоже
не приезжал. Но мы с ним аккуратно переписывались.
Сперва мы обмепивались письмами редко, посылали их
через определенные сроки и строго следили за очередью,
а потом стали писать все чаще и чаще, не чванясь друг
перед другом, писали, когда хочется, писали обо всем —
о каждой новой прочитанной книжке, об интересной кино¬
картине. Я начинала огорчаться, если письмо от Амеда за¬
держивалось почему-нибудь на несколько дней и не прихо¬
дило тогда, когда я его ждала. Писал он подробно, очень
вежливо. И было что-то не совсем привычное в чуточку
неуклюжей изысканности его писем. Это мне тоже нра¬
вилось. Ромка Каштан не смог бы так писать... И подруги
мои знали, что у меня есть где-то далеко друг джигит,
который шлет мне письма. Очень хотелось иногда пока¬
зать моим любопытным подругам какое-нибудь письмо
Амеда. Но мне казалось, что этим бы я нарушила обет
взаимного доверия. Я уже знала всех друзей Амеда, была
и курсе всех его дел и даже волновалась, когда заболел
любимый жеребенок Амеда, ахалтекинец Дюльдяль, —
о нем Амед писал в каждом письме с такой восторженной
нежностью, что меня почему-то порой это уже начинало
чуточку злить... Тогда я ему нарочно описывала, как мы
ходили в кино вдвоем с Ромкой Каштаном и как смешно
Ромка сказал про одного киноартиста, что он чересчур
206

много хлопочет физиономией, а про нашего историка
в школе — что он даже бутерброды ест исторические:
бородинский хлеб с полтавской колбасой.
Но на Амеда это не действовало, и в следующем пись¬
ме он писал: «Пожалуйста, передай привет моего сердца
твоим добрым друзьям и мудрому, красноречивому това¬
рищу Р. Каштану. Мои Дюльдяль стал такой крепкий, что
сегодня совсем оборвал привязь. Он стал очень красивый.
Я считаю, что лучше такого копя у пас в Туркмении нет.
Я хотел бы, чтобы ты видела его, какой он краси¬
вый...»
В ответ на это я писала Амеду о разных своих звезд¬
ных делах, о занятиях в астрономическом кружке Дома
пионеров, ставила наверху письма, в уголке, знаки Зодиа¬
ка, смотря по тому, какой был месяц на дворе. Вообще мне
хотелось показать ему, что он имеет дело с девушкой
культурной и недюжинной, чтобы он там не очень зазна¬
вался со своими лошадьми. Но Амед тоже, видно, был не
промах. За эти два года он, судя по письмам, очень раз¬
вился. В письмах его теперь было все меньше и меньше
ошибок. Все более пылко и восторженно описывал Амед
своего Дюльдяля. Тут он становился совсем поэтом.
И однажды я была изрядно озадачена, когда, получив
очередное письмо и от нетерпения, по своей плохой при¬
вычке, заглянув сразу на вторую страницу, прочла в кон¬
це ее: «Я покрываю поцелуями твою голову...» От негодо¬
вания я даже растерялась. Кто ему позволил так писать!
Но, прочтя первую строку следующей странички, я все
поняла. «О мой дорогой Дюльдяль, — было написано
там, — если бы пашелся человек, который захотел купить
тебя ценой своей души, то и эта цена для тебя была бы
низкой...» Так все это относилось к Дюльдялю! Ну, это
другое дело. Но, не скрою, я почувствовала тотчас же не¬
которую досаду и разочарование. А Амед писал: «Я не
жалею о деньгах, которые истратил на тебя, пи о зеленом
клевере, ни о том беспокойстве, которое ты мне доставил,
когда я думал, что ты пропал... Дюльдяль! Я вырастил
его из жеребенка. Я даю ему каждый вечер сорок мер
зерна. Он пьет из тщательно выструганной чашки свежую
ключевую воду. Он ржет, взбираясь на скалы. Он стремит¬
ся к битве, как стрела. Я украсил его убор двумя бубен¬
чиками, чтобы ему не было скучно в его конюшие. Бар¬
207

хатной попоны на его спину мало для такого коня! Сереб¬
ряных подков с золотыми гвоздями слишком мало для
него. О мой Дюльдяль! Живи долго и наслаждайся
жизнью!..»
Сперва я сердито подумала, что письмо это правиль¬
нее было адресовать не мне, в Москву, а Дюльдялю, на
конюшню. Но, когда я прочла его еще раз, сердце мое
смягчилось. Очень уж красиво и совсем по-своему писал
Амед. У нас бы никто из мальчишек так не написал. И так
как речь тут шла не обо мне, а о лошади, я в этот раз ре¬
шилась похвастать письмом перед Ромкой Каштаном и
прочла ему вслух место о Дюльдяле.
—	Он у тебя что — ашуг, народный сказитель? —
спросил, выслушав, Ромка. — Минуточку. Прочти-ка еще
раз это место о серебряных подковах и золотых гвоздях.
Ну, так и есть! Узнаю следы знакомых подков. Это у них
есть такое сказание. Забыл, как называется. Там герой
с конем говорит. Я иомшо — это было в журнале, когда
туркменские писатели приезжали. О, на коне с такими
подковами и я бы тоже далеко ускакал!.. Поверь.
Я тогда так обиделась на Амеда, что долго ему не
отвечала и выдержала характер, пока не пришло из
Туркмении уже третье письмо, полное такой тревоги, оза¬
боченности и дружбы, что я, ругательски себя ругая за
молчание, ответила Амед у письмом на шестнадцати
страницах.
И вот завтра он приедет. Каким он стал? Может быть,
совсем не таким, как я напридумала себе? Ему уже те¬
перь семнадцать с лишним лет, он на полтора года стар¬
ше меня. Интересно, как мы с ним встретимся завтра!
В последнем письме он намекал, что давно хочет спросить
меня о чем-то очень важном, но откладывает это до встре¬
чи. Только бы успеть вернуться в Москву вовремя! Но я
все рассчитала.
В справочной я узнала, что поезд, на котором ехал
Амед, придет в Москву завтра, в четыре часа десять ми¬
нут дня. Значит, мы вполне успеем вернуться домой из
похода. И не отменять же было поход, когда мои пионе¬
ры ждали этого дня с таким нетерпением!
Вот они плывут со мной, мои забияки-зодиаки, как
дразнят их в нашем отряде. Впереди, на самом носу лод¬
ки, устроился, конечно, Игорь Малинин. Он первым за¬
208
7

брался туда и теперь лежит па спипе, пога на ногу, за-
кипув голову над водой, и, морща короткий нос, но не
двигая пушистыми ресницами, глядит серыми глазищами
своими в небо, залитое сиреневыми красками вечерней
зари. Поставив одну ногу, положив на ее колено другую,
Игорек носком сандалии вычерчивает в небе воображае¬
мые, одному ему понятные вензеля, сосет травигіку, вы¬
нимает ее изо рта, зажав между двумя вытянутыми паль¬
цами, как сигару, надув щеки, шумно выпускает подразу¬
меваемый дым и говорит:
—	Нет, как хотите (пф-ф-ф...), а я люблю походную
жизнь (пф-ф-ф...).
И он снова затягивается травинкой. Я знаю, хотя Иго¬
рек, как зовут его у нас, плывет с пами на старой рыбачь¬
ей шлюпке, взятой па день в соседней деревне, сам он
сейчас, должно быть, далеко от нас: что бы он ни делал,
каждое занятие имеет для него еще второй смысл, какое-
то значение, не всегда нам понятное, но делающее для
него все по-своему интересным. Когда он в лагере зав¬
тракал, я видела, что он сперва делает в каше какие-то
каналы, как на Марсе, потом исследует их, или ест кашу
по квадратам либо кругам. Однажды я шла за ним но
улице, а он не видел меня. Чего только он не успел вооб¬
разить себе, пока прошел два квартала! То он двигался,
расправив руки, как крылья, тихонько жужжа под нос и,
очевидно, воображая себя самолетом; то размахивал ру¬
ками, загребая поочередно левой и правой, видя себя с вес¬
лом байдарки. Заметив лужу далеко в стороне от своего
пути, свернул к ней, разбежался, перепрыгнул. Потом
вдруг нарочно захромал; найдя палку, зажав ее под ко¬
леном скрюченной ноги и прихватив конец ступней,— ко¬
вылял, как на деревяшке... Затем отбросил палку и шел,
балансируя руками, по краю тротуара, по узенькой ка¬
менной кромке, как канатоходец. Когда надо было пересе¬
кать улицу, мощенную брусчаткой, он перешел ее ходом
шахматного коня — два камня прямо, один наискосок.
Нелегко мне дался в нашем пионерском отряде это г
Игорек! Сперва с ним сладу не было: порывистый, живой,
готовый каждую секунду вспыхнуть, взорваться, он долго
не хотел признавать моего авторитета. В лагере, где я
в прошлом году в первый раз стала работать вожатой,
у меня было немало хлопот с ним. Но мпе он пришелся
Ь Я, 1C ас с иль, т. И
209

но душе своим жадным, неуемным интересом ко всему
на свете. Он жаждал деятельности и приключений. Все
он хотел знать, все его касалось. Фантазия у него была
необузданная и упрямая. Что-нибудь вообразив себе, он
уже сам верил в придуманное. И, может быть, именно то,
что я с верой относилась к его мечтам, привлекало ко мне
Игоря. Мальчуган почувствовал во мне родственную душу
мечтательницы. А маленький телескоп, который завещал
мне Расщепей, окончательно решил дело в мою пользу.
С другими было легче. Девочки сразу привязались ко
мне, узнав, что я снималась в кино, а мальчики были по¬
трясены моими астрономическими познаниями.
Ребята из лагеря жили с нами по соседству, в новых
домах Гидротреста, где брат Георгий, которого должны
были скоро вызвать в Москву, выхлопотал квартиру себе
и нам. И учились почти все они в нашей школе. Поэтому
с осени прошлого года, по предложению наших комсомоль¬
цев, я стала вожатой их отряда в четвертом «А» классе.
Отряд у меня был дружный, деятельный, но основным
ядром его была моя лагерная шестерка.
Все они занимались в астрономическом кружке район¬
ного Дома пионеров. За это их и прозвали шутя зодиака-
ми. А уж мы сами наделили членов нашего кружка шу¬
точными прозвищами.
Игоря Малинина прозвали за его порывистость, упрям¬
ство и бодливый характер, сочетавшийся с нежной при¬
вязчивостью, Козерогом. Курчавого лобастого Изю Крук,
братишку моей подруги Сони Крук, окрестили Тельцом.
Медлительно-многословного Дёму Стрижакова прозвали
Водолеем, а ехидный, всегда во всем сомневающийся Ви¬
тя Минаев снискал прозвище Скорпиона.
Были еще у нас Весы — две неразлучные подружки
Галя Урвапцева и Люда Сокольская. Они ходили всегда
вместе под ручку или обнявшись, заплетали в свои ко¬
сички ленты одинакового цвета, но очень ревновали меня
друг к другу и на прогулках повисали на мне с двух сто¬
рон, старательно, обеими руками держа меня под руку и
локтями отбивая всех других, покушавшихся на почетное
место возле вожатой.
Они и сейчас сидели возле меня — слева и справа —
на задней банке нашей лодки, тесно прижавшись к моим
плечам, и мешали мне править. Греб Дёма Стрижаков.
210

Лодка паша тихо скользила по гладкой вечерней воде.
Теплые сумерки спустились па водохранилище. Было так
хорошо и привольно, такая задумчивая тишина объяла
весь этот душистый, зеленый простор берегов и замерзшую
воду, что не хотелось говорить, и все мы молчали, только
чуть слышно поскрипывали уключины весел да балакали
свое «тир-лир-люрлю» струйки подле бортов шлюпки.
ГЛАВА 2
Наши 9Гзагадални“
Мы плыли на наш заповедный островок. Еще год назад
мы сговорились, что придем сюда встретить день летнего
солнцестояния — начало лета.
Экзамены уже прошли. Часть ребят разъехалась, а мы
должны были попасть в лагерь во вторую смену, и я про¬
должала встречаться со своими пионерами. Мы давно уже
готовились к сегодняшнему походу. Родители сперва не
очень соглашались пустить своих ребят в эту экскурсию
без взрослых, только со мной одной. Но в конце концов я
как-никак была все-таки вожатой и перешла сейчас уже
в девятый класс.
И родители разрешили. Правда, пришлось скрыть от
них, что мы отправимся на островок. Сказано было, что мы
поедем поездом до Борок, а там пройдем пешком через
Кореваново до водохранилища и на берегу его разобьем
палатку, где и заночуем. А утром, встретив восход солнца,
отпразднуем летнее солнцестояние и в обед вернемся
с поездом домой. В Доме пионеров нам дали для этого
разборную палатку и все необходимое хозяйство для похо¬
да. Взяли мы, конечно, и мой маленький телескоп.
Все остальное сохранялось в тайне. Никто, кроме нас,
не знал, что скрывалось на маленьком, никому не изве¬
стном островке, далеко в стороне от фарватера, по которо¬
му через водохранилище шли пароходы канала Москва —
Волга. Но мы знали и помнили, что там, на островке, хра¬
нятся надежно упрятанные в маленькой шахте-погребе
наши «загадалки».
С тех пор как Москва стала городом большой воды
211

и волжские пароходы слили свои голоса с шумом столицы,
возле самого города разлились просторные озера с ведущей
к ним зеркальной анфиладой белокаменных шлюзов, обра¬
зовались заманчивые уголки, чудесные таинственные за¬
води, протоки, бухты, полузатопленные островки. Мало кто
знал как следует прелесть нового многоводного Подмо¬
сковья. Но Расщепей давно уже облюбовал эти места, и
когда мы вместе с ним совершали наше памятное путеше¬
ствие, Александр Дмитриевич привел меня на своей яхте
«Фламмарион» к одному из таких островков на водохрани¬
лище. В усадьбе Кореваново, недалеко от водохранилища,
Расщепей жил летом на даче. Этот островок мы и облюбо¬
вали с моими пионерами для наших летних походов.
Было уже довольно темно, когда наша лодка, раздвигая
кустарник, скрипя днищем о затопленные ветви, вылезла
носом на берег острова.
Наверно, когда-то, до наполнения водохранилища,
место это было вершиной пологого холма. Через него вела
проезжая дорога. Ее колеи еще виднелись в траве, и стран¬
212

но было видеть, что дорога уходит прямо в воду, в глубину,
словно маня спуститься по ней в какое-то донное царство.
Прежде здесь стояли избы — на земле сохранились следы
жилья. И вот в одном из заросших бурьяном дворов мы
в прошлом году нашли полуобрушившийся, выложенный
кирпичами погреб. На дне его мы и спрятали наши «зага-
далки».
«Загадалки» эти придумал, конечно, Игорек. Как-то
в отряде зашел разговор о различии между древней ложной
паукой — халдейской астрологией и сегодняшней строго
научной астрономией. Ребята сперва долго потешались
над тем, что древние астрологи, халдеи, звездословы рас¬
числяли судьбу человека по звездам. Звезда, под которой
родился человек, определяла его путь в жизни. И астрологи
наперед составляли человеку по небесным знакам его буду¬
щую биографию — гороскоп. Всем пионерам это показа¬
лось очень забавным, особенно когда я вспомнила случай,
рассказанный мне еще Расщепеем. В 1514 году астрологи,
установив, что Юпитер, Сатурн и Марс окажутся в созвез¬
дии Рыб, посулили миру неслыханное наводнение, и один
вельможа в Тулузе, испуганный этим предсказанием, по¬
строил огромный ковчег на случай потопа... Ребята по¬
смеялись, а потом вдруг Игорек Малнпин предложил:
—	Ребята, знаете что? У меня мысль. Нет, серьезно,
давайте сами себе составим на год гороскоп. Да нет, по¬
стойте! Не в том дело, что по звездам. А просто напишем
такие загадалки сами себе — что мы должны сделать за
год. Вот как в газете пишут иногда эти самые... индивиду¬
альные обязательства... Но только никто никому не пока¬
жет. Напишем и заклеим. И где-нибудь спрячем. А чере^>
год достанем, раскроем и посмотрим тогда, у кого что сбы¬
лось.
—	Не «сбылось», — наставительно сказал Витя Мина¬
ев, — при чем тут «сбылось»? Важно, чтобы каждый сам
выполнил, что себе обещал.
Поднялся шум, крик, споры. Одни говорили, что это
глупости, пустяковая затея и даже суеверие; другие, наобо¬
рот, кричали, что сделать так непременно надо. Это будет
всем полезно. И я подумала: пусть каждый из наших пио¬
неров задумается хорошенько над тем, чего ему не хва¬
тает, что он хотел бы успеть за год сделать, что приобре¬
сти, от чего избавиться. И пускай он запишет это для себя,
213

никому не показывая. Так будет интереснее! И мы спрячем
эти «загадалки», как хорошо назвал их Игорек. Никакая
это не звездная магия. Мы и так все знаем, что родились
под счастливой звездой. И у нас стоит только задумать
что-то хорошее, по-настоящему захотеть сделать это, на¬
стойчиво добиваться — и все тогда сбудется.
И вот, когда мы вернулись прошлой осенью из лагеря,
мы сделали так, как задумали. В воскресенье мы отправи¬
лись на остров, взяв лодку в деревне у одного бакенщика.
У каждого из моих пионеров был заклеенный конвертик.
В нем была припрятана его личная, им самим для себя
составленная «загадалка» на год. Потом мы сложили все
конверты вместе, и Игорек торжественно произнес за всех:
—	Обещаю, что я и все мы, пионеры нашего отряда,
выполним все, что здесь задумано! За это мы отвечаем
перед своей совестью и нашими товарищами.
Да, пусть каждый отвечает перед своей собственной
совестью, и в этом его проверят потом товарищи. Когда
был жив Александр Дмитриевич, мы часто говорили с ним
о геройстве, вспоминали разные исторические подвиги.
«Самое трудное, по-моему, — говорил тогда мне Расще¬
пей, — это совершить подвиг в одиночку, когда тебя никто
не поддерживает, никто в тот момент не проверяет, когда
ты наедине со своей совестью, со своим долгом, и только
они тобой повелевают... А на людях уже легче». И я поду¬
мала, что неплохо будет, если мои пионеры сами предска¬
жут себе, что должно произойти с ними за год, сами ответят
перед своей совестью, которой доверяет и весь наш кол¬
лектив. И пусть их никто не понукает. Это дело каждого.
Но интересно будет через год сличить, что было задумано^
с тем, что выполнено. А кто не справился с собой, пусть
теперь уже при всех признается, что сплоховал, оказался
недостойным нашей звезды.
И вот целый год пролежали замурованными в забро¬
шенном погребе на маленьком островке, среди просторного
водохранилища, наши «загадалки». Мы решили, что вскро¬
ем их в самый большой день года — день летнего солнце¬
стояния. Ребята у меня были опытные по части походов:
мы быстро разбили палатку, укрепили стойки, установили
подпорки, натянули веревки, привязав их к колышкам,
вбитым в землю.
Вскоре запылал костер, закипел подвешенный над ним
214

чайник. Мы сварили в котелке картошку, открыли консер¬
вы, сели в кружок у входа в палатку.
А на водохранилище и вдали на канале уже зажглись
ночные огни. Горели огни на створах ходового фарватера,
на шлюзах. Но все это было далеко от нас. А мы здесь были
одни, окруженные огромной доброй и смирной водой. Ве¬
чер был теплый. На западе небо розовело, словно еще не
остынув, а на другой стороне горизонта, ближе к югу,
подрагивало нежное серебристое зарево — там была Мо¬
сква. И свет ее, перламутровый, вздрагивающий, трепетал
в высоком спокойном небе. Звезды растворялись в далеком
сиянии Москвы. Только над горизонтом жгла свой зеленый
бенгальский огонь Венера, похожая на большого светляка,
да ровным алым накалом горел низко стоявший Марс, и на
канале светились тоже зеленые и красные огоньки бакенов,
подрагивая в воде мерцающими усиками отражений.
Мы разгородили внутри палатку на две части. В одной
половине устроились девочки со мной, в другой — мальчи¬
ки. Они по очереди несли дежурство у входа в палатку,
сторожа наш маленький лагерь.
Скоро все затихли.
Ночью я проснулась. Душистая сырость проникла в
палатку. Где-то кричал коростель. На канале густо загудел
пароход. А кругом была такая дивная тишина...
Я встала и выглянула за отсыревший полог. У входа
в палатку никого не было.
—	Кто дежурит? — спросила я шепотом.
Никто мне не ответил. Я повторила вопрос громче.
Опять молчание. Я вышла из палатки. Дежурного не было.
Тогда я заглянула на половину мальчиков. Накрывшись
пальто и одеялами, спали рядом Дёма Стрижаков, Изя
Крук и Витя Минаев. Игорька не было. Очевидно, был час
его дежурства.
—	Малинин! Игорек! — позвала я, выйдя из палатки.
Кусты зашуршали, показался Игорь.
—	Ты это почему же не на месте? — спросила я строго.
—	Я только на минутку, Симочка, —проговорил он бы¬
стро, словно запыхался. — Як берегу бегал... Мне показа¬
лось, там кто-то шебаршится...
—	Сам ты любишь шебаршиться, Игорь, — заметила
я. — Небось к погребу бегал... Ладно, ладно. Иди спать,
я за тебя подежурю.
215

—	Ну, уж это нет, брось, оставь! — запротестовал он.—
Мне еще целый час дежурить. Ты ложись. Не беспокойся.
Меня Витька сменит. Уж я его добужусь, можешь быть
уверена.
Я уже была в палатке, когда опять услышала шепот
Игоря:
—	Сима! Тебе очень спать хочется?
—	А что?— Я высунулась из-за полога.
—	Давай с тобой поговорим об серьезных вещах.
—	Например?
-- Ну, мало ли про что! Вообще, так. Про разную
жизнь... Как прошлым летом в лагере говорили. Помнишь?
Я помнила эти неизбежные ночные беседы «об серьез¬
ных вещах», как выражался Игорь. Хотя разговоры после
отбоя и были явным нарушением лагерного режима, но
зато именно они помогли мне укротить самого беспокойно¬
го из моих пионеров и заглянуть в его пытливую и свое¬
нравную душу. И я покорно присела на пенек у палатки.
—	Ну что ж, поговорим, Игорек, о серьезных вещах!
—	Знаешь, Сима, — сразу начал Игорь, — я когда
ночью долго гляжу на звезды, мне всегда охота бывает
забраться туда, куда-нибудь в самую-самую дальнюю вы¬
шину, и все там разглядеть и узнать до точности. Так и
тянет... — Он вздохнул и, запрокинув голову далеко назад,
долго и завороженно глядел в зенит.
И звезды над нами ласково жмурились, подмигивали
сверху мальчишке, словно подбадривали, маня: «Ну, ну,
звездочет!.. Карабкайся».
—	Сима, вот ты про Марс знаешь. Как же все-таки
считается: есть там жизнь?
—	Возможно, что есть, Игорек. Правда, насчет хлоро-*
филла, что я тот раз говорила, сейчас все опять не под¬
тверждается.
—	Жаль! — вздохнул Игорек, не сводя глаз с неба. —
А я лично все-таки считаю, есть еще где-нибудь жизнь.
Верно, Сима?.. Только я рад, что сам я на Земле родился.
Это определенно мне повезло. У нас все-таки уже хорошо
жить. А как там, еще неизвестно. Прилетишь туда, а там,
может быть, еще какой-нибудь каменный век только. Кто
знает? И был бы я пещерный житель...
-	Ну, пещерный житель, хватит тебе философство¬
вать. Спать пора!
216

—	Нет, погоди!.. Ты слушай, Сима. У нас почему хо¬
рошо? Доисторическое все уже было? Было. Древние там
всякие века тоже прошли; старый режим уже давно кон¬
чился. Правда, не везде еще, не на всей Земле, но зато
у нас, в СССР! Значит, все-таки на Земле уже люди своего
добились, раз такая уже есть страна, как мы! Верно?
А там, на Марсе, может, все еще только начинается. Жи¬
телям сколько еще веков мучиться!..
Я прервала гордого жителя Земли, сказав, что есть
теория, полагающая, будто жизнь на Марсе возникла на¬
много раньше, чем у нас.
—	Эх ты!.. — посочувствовал марсианам Игорь. — Вот
уж не хотел бы я в школе у них учиться! Сколько им тогда
по истории учить! Древние века, потом средние, потом
еще какие-нибудь полусредние, новые, да самые новые, да
новейшие, предпоследние, последние — голова лопнет!
—	Смотри, чтоб у тебя от ночных фантазий твоих голо¬
ва не лопнула, — сказала я, вставая с пенька. — Поговори¬
ли, и будет!
—	Постой, Сима! Не уходи. Еще одну только минуточ¬
ку! — взмолился Игорь. — Я знаю, ты кем меня считаешь.
—	Кем я тебя считаю?
—	Шалым таким, вроде лунатика. Да? Ты думаешь,
я кто? Болтун? Придумщик? А я только невыдержанный.
Я разве вру? Я только иногда фантазирую. А ты, Сима,
тоже мечтать любишь. Ты тоже придумщица. Я знаю. Мы
этим с тобой даже похожие отчасти. Только ты, конечно,
в сто раз меня развитее! Ты здорово развитая, Сима! Как
редко кто из мальчишек даже!
—	Ну ладно тебе, Игорь! Такая, как все.
—	Нет, я знаю. Вон в четвертом «Б» — Ваточкина Ка¬
тя, вожатая. Разве она с тобой сравнится?
—	А по-моему, она очень хорошая, энергичная девуш¬
ка, — возразила я.
—	«Энергичная»!.. «Раз-два, живо сели, три-четыре,
встали, взяли, похлопали».
—	Вот с вами так и надо! Раз-два!
—	Ну да! Когда тебя к нам назначили, я тоже сперва
тогда подумал: «Э, тихоня-разиня, будет из нас деточек-
копфеточек воспитывать». А ты оказалась вон какая.
Главное, у тебя выдержка есть, с тобой считаются. Даже
из десятого класса — и то!
217

—	А из четвертого «А», я вижу, не считаются и не да¬
ют мне спать.
—	Ну, иди, ладно, досыпай. Эх, скорей бы уже завтра
настало! Интересно, что там у кого в загадалках написано
и у кого что исполнилось... Не терпится мне узнать...
Игорь зевнул, засунул руки в рукава пальтишка и за¬
молк.
А над водохранилищем, над молчаливой стеклянной
водой медленно поворачивалось звездное небо. Заря на
западе погасла, а на востоке уже проступали блекло-розо¬
вые оттенки новой зари. Ночной немеркнущий свет Мо¬
сквы одним своим краем слился с ней.
Я вернулась в палатку, закуталась потеплее в одеяло.
Девчонки мои сейчас же, даже не просыпаясь, слева и
справа подкатились ко мне, крепко ухватили мои руки,
зябко поежились, зарылись головами, одна — мне в плечо,
другая — в шею, повизгивая шепотком:
—	Ой, Симочка, хорошо как!.. Уютно! Уй-юй-ютно!..
И правда было хорошо! Так хорошо, что запомнилось
потом на всю жизнь.
И никто из нас семерых не подозревал, что загадочные
беды начнутся уже наутро, а вместе с завтрашней ночью
в нашу жизнь войдет нечто чудовищно огромное и злое.
ГЛАВА 3
Тайиип
День начинался чудесно. Запел, затрубил, заиграл наш
пионерский горн, громко, настойчиво и раскатисто. Неда¬
ром наш Игорек слыл отличным горнистом. Он дул в свою
трубу что есть силы, щеки прыгали у него, как литые мя¬
чики. Он трубил, закинув голову, подняв прямо вверх свой
горн, и, когда переводил на минутку дух, казалось, будто
залпом пил из пионерского рога утреннюю свежесть и па¬
хучий лесной воздух. Птицы всполошились на верхушках
деревьев, уже освещенных солнцем, и стали кружить над
островком. Пионеры мои выскочили из палатки, жмурясь,
протирая глаза, разминаясь. Началась возня: «Люда, где
мои тапочки?..», «Дёмка, отдай рубашку, не в свою ле¬
218

зешь!..», «Девочки, мыться, мыться...», «Ребята, айда иску¬
паемся!..», «Осторожнее, зубной порошок рассыпался!..»,
«Кто мой галстук взял?..», «Игорь, хватит тебе трубить!..»
В веселом переполохе начинался день, самый большой день
в году. Было свежо. Под деревьями еще не рассеялся влаж¬
ный сумрак, но с верхушек уже сползала ио листве золо¬
тисто-розовая, с бронзовыми отливами глазурь. Небо на
востоке пламенело. И иссиня-зеленый горизонт набухал
по краю огнем, еле сдерживая его.
—	Приготовиться к встрече! — скомандовала я.
Шестерка моя — все в белых рубашках с алыми галсту¬
ками — выстроилась на лужайке, лицом к восходу. Наш
барабанщик, Изя, поднял палочки. Игорек стоял, как поло¬
жено горнисту, отставив руку, уперев раструб горна в
бедро. Дёма замер со свернутым флагом у невысокого ше¬
ста, заменяющего лагерную мачту.
—	Проверить часы! — приказала я.
Дёма взглянул на ручные часы, которые ему одолжил
па этот случай Витя Минаев.
—	Три часа двенадцать минут по московскому време¬
ни, — отвечал Дёма голосом громкоговорителя.
Как я вчера сверилась в календаре, солнце сегодня
должно было взойти в три часа четырнадцать минут. Я вы¬
ждала еще минуту и скомандовала:
—	На подъем флага и солнца — смирно!
За водохранилищем в этот самый миг горизонт прорвал¬
ся посередине, как запруда: слепящее золото ожгло глаза,
и все вокруг нас вдруг засверкало, ожило, заполнилось ра¬
достным и властным светом.
—	Флаг поднять! Солнцу салют!..
И красный пионерский флаг нашего маленького лагеря
поднялся вверх вместе с солнцем. Игорь протрубил салют,
зарокотал барабан Изи Крука.
—	Пионеры! Поздравляю вас с наступлением дня лет¬
него солнцестояния, с началом лета! Вольно!
Конечно, ребятам не терпелось скорее спуститься в под¬
земелье и вскрыть наш тайник, чтобы прочесть «загадал¬
ки». Интересно, кто что загадал и как выполнил задуман¬
ное! Но я распорядилась сперва приготовить завтрак. Ели
наспех, давились крутыми яйцами. Игорь так торопился,
что решил не очищать скорлупу, а выгрызал из нее мякоть
белка.
219

Еще не прожевав, с набитым ртом, он вскочил, бормоча:
—	Фшо! Бя ботоф... Башви скобее!
Это, вероятно, должно было означать: «Все! Я готов...
Пошли скорее!»
Он поперхнулся, закашлялся, и Дёма долго колотил его
по спине.
Но вот завтрак был кончен, и мы бегом направились*
в глубь островка к нашему тайнику. Погребок совсем зарос,
но мы сразу отыскали его и склонились над полуобвалив-
шимся люком. Дёма п Витя быстро разобрали подгнившие
доски, прикрывавшие отверстие погреба. Оттуда дохнуло
таинственной затхлостью. Каждый хотел полезть туда пер¬
вым. Игорь волновался и толкался больше всех. Девчонки
прижимались ко мне, замирая от любопытства. Ведь сейчас
все мы узнаем, что было загадано каждым на год, и прове¬
рим, что у кого исполнилось...
Надо было спрыгнуть вниз, разобрать несколько кир¬
пичей в каменной кладке, где была замурована старая
жестяная ботаническая коробка, служившая хранилищем
220

наших «загадалок». Витя спустился в погреб, держа в ру¬
ке стамеску. Все сгрудились над ямой, заглядывая вниз.
—	Вы мне весь свет загородили! — раздался снизу
глухой голос Вити, показавшийся незнакомым.
Я еле уговорила ребят отойти от люка. И они стояли
вокруг ямы немного отступя, вытягивая шеи, чтобы загля¬
нуть в погребок. Прошла минута, вторая. Я уже сама нача¬
ла беспокоиться:
—	Витя, ну скоро ты там?
—	Скорпион, а роется два часа! — сказала Люда.
—	Ну давай, что ли, Витька! — торопили ребята.
И вдруг из-под земли раздался глухой, мрачный голос:
<— А тут нет ничего.
И из люка вылетела жестянка.
—	Как так ничего нет?!
Коробка была пуста. Наши «загадалки» исчезли.
Я спрыгнула вниз, в погреб. Здесь было мокро и холод¬
но, пахло прелью. Где-то капала вода.
—	Ну вот, смотри, — сказал Витя. — Видишь, тут кто-
то лазил. Кирпичи не на месте положены. А вон тут один
расколот.
Я осмотрелась. Глаза мои привыкли к темноте. Я уви¬
дела битые кирпичи, развороченную кладку мокрой стены.
Наши «загадалки» исчезли. Кто-то вызнал, где мы их
спрятали, и опустошил наш тайник. Я взглянула наверх
и увидела венок из опечаленных физиономий, заглядывав¬
ших ко мне вниз. Что я могла сказать?..
—	Ну как, Сима, нашли? — кричали сверху.
—	Это уже давно залезли, — проговорил Витя и поко¬
вырял ногтем кирпичную стенку. — Видишь, тут уже сыро
везде стало, потому что открыто было, и банка заржавела,
а она у нас была в клеенку завернута. Я сам в аптеке поку¬
пал... Кто же это?
Я еще раз оглядела погреб. Холодный, склизкий сумрак.
Плесень, гниль и тлен. Битые кирпичи, гнутый, ржавый
железный прут, наполовину втоптанный в землю. Вот и
все. Дотошный Витя подобрал с полу прут, потом подумал,
наклонился, вытер его о трусы. Он был человек хозяй¬
ственный.
Я подтянулась на руках. Витя помог мне, и я выкараб¬
калась на свет.
Опечаленные ребята стояли вокруг меня. Поход наш
221

был вконец испорчен. Но кто же мог узнать про наш
тайник?
Больше всех был ошарашен Игорек. Он никак не хотел
примириться с тем, что «загадалки» украдены, сам полез
в погреб, чтобы убедиться в их пропаже, вылез весь в гря¬
зи, совсем расстроенный. Лицо его выражало мучительную
сосредоточенность.
—	Я знаю — кто! — вдруг закричал он. — Это Васька
Жмырь. Это его работа. Он тут у тетки недалеко от станции
живет. Он и подглядел.
Васька Жмырев, или попросту. Жмырь, был нашим
общим врагом. Действительно, не сделал ли все это Жмы-
рев, этот бич нашей улицы, коновод всех наших дворовых
хулиганов? Он жил тут, недалеко от Кореванова, возле
станции, у своей тетки-молочницы, но частенько появлялся
у нас во дворе и ночевал в соседнем доме у какого-то сво¬
его приятеля. В такие дни его всегда можно было встретить
на углу у кино, где он вертелся целыми часами среди таких
же, как он, подозрительных парней. Все они носили
необыкновенно маленькие кепки, почти без козырька,
тельняшки и брюки, низко выпущенные на сапоги. Ходили
они враскачку, нарочно кривя скобой ноги, курили, преуве¬
личенно громко смеялись без всякого смысла и повода и,
держа папиросу в зубах, не вынимая ее изо рта, сплевы¬
вали. Василий Жмырев, вольный подмосковный огородник,
как он величал себя, мог пройти сам и провести кого угодно
в любой парк, кино или на стадион, и были среди наших
мальчишек такие, что видели в нем героя. Их привлекали
ходячие словечки, которые любил употреблять в разговоре
Васька Жмырев, его изворотливость, уверенные манеры
и дешевый уличный шик. Он нравился некоторым девоч¬
кам с нашего двора, угощал их эскимо и водил бесплатно
в кино. Не раз он звал и меня пойти с ним потанцевать
в Парк культуры или поехать на стадион, где играли зна¬
менитые футболисты, все, как на подбор, если верить Жмы-
реву, его друзья-приятели. Но мне была противна вся его
повадка и мясистая, глянцевитая физиономия. Я всегда
отказывалась, хотя кое-кто пз девочек бранил меня за это
гордячкой: «Ты это, Симка, зря. Ты знаешь, он вовсе
не такой, как с виду кажется. Он заботливый такой —
и билет достанет и мороженым угостит. С ним везде прой¬
дешь...»
222

Где-то пронюхав о наших астрономических занятиях,
Жмырев теперь при каждой встрече дразнил моих пио¬
неров:
«Эй вы, халдеи, лунатики! Много звезд с неба нахвата¬
ли? Айда со мной, бесплатно проведу в Планетарий. Так
и скажите вашей Симочке: Василий, мол, Жмырев звал
в Планетарий звезды смотреть, раз на воле со мной не же¬
лает. Мне все равно — что кино, что планетарий, что сана¬
торий, что крематорий. Везде вход свободный. Пусть ваша
Симка чересчур не гордится, могу пригодиться».
—	Определенно, это Васькиных рук дело, — повторил
с внезапной уверенностью Игорек, — я теперь вспомнил...
—	Ну, что ты вспомнил? — ядовито спросил Витя Ми¬
наев, в упор поглядев на Игоря.
Игорь осекся и замолчал.
—	Ну, говори, чего вспомнил? — напирал Витя. —
Привыкли уж всё на Жмыря валить. А доказательства
у тебя есть?
Игорь молчал. Но я видела, что он действительно вспо¬
мнил что-то внезапно его смутившее и не хочет теперь го¬
ворить.
—	Малинин, — спросила я его, — может быть, ты дей¬
ствительно что-нибудь знаешь?
—	Ничего я не знаю, — отвечал он, — а вот чувствую,
что это он. И все.
Ребята стояли около погреба расстроенные, недоуме¬
вающие. Нечего было и думать о том, чтобы предложить им
составить новые «загадалки» на следующий год. Противно
было, что кто-то чужой нагло вызнал наши тайны, прочел
и, наверно, посмеялся над тем, что мы загадали себе. Те¬
перь уж никогда ребята не захотят составлять себе планы
на год. Неприятно будет даже вспоминать о сегодняшнем
дне и о нашей славной затее. И начинало уже казаться,
что кто-то подсматривает за нами из кустов, насмешливый
и неуловимый. Да и весь наш поход был теперь уже ни
к чему. Надо было возвращаться домой. И возвращение
предстояло бесславное.
—	Ну, давайте собираться, делать тут нам больше не¬
чего, «-сказала я. — Складывайте вещи, несите в лодку,
а потом разберем палатку.
Девочки принялись скатывать одеяла, стали увязывать
котомки.
223

Горячее солнце уже высоко поднялось над нашим
островком, день был яркий, ослепительный, но нам ка¬
залось, что и погода уже стала не такой, какой была
с утра.
Ребята спешно собирали и укладывали вещи. Только
Игорек сидел в стороне на корточках, охватив руками ко¬
лени и положив на них подбородок.
—	Ну, ты что, Игорек? — спросила я его. — Ну, доволь¬
но тебе расстраиваться. Жалко, конечно, что пропали, но
ведь кто выполнил задуманное, для того ничего не пропало.
Верно ведь?
—	Нет, Си>:а, — сказал он и яростно потер подбород¬
ком о колени. —- Это до того обидно, что просто...
Он не договорил. Раздирая кусты, с берега примчался
Дёма Стрижаков.
—	Ре-е-бята!.. — закричал он, от волнения заикаясь. —
А-а-а лодки нет...
И он уронил чайник, который носил к воде мыть.
Мы все кинулись к берегу, где в маленькой бухточке
была укрыта наша лодка.
Бухточка была пуста. Лодка исчезла. Вчера ее привя¬
зали веревкой к дереву. Вот и потертое место на коре боль¬
шой ветлы. Вот промоинка, оставшаяся от носа нашей
шлюпки. Но лодки не было.
—	Поздравляю, — мрачно сказал Витя. — Теперь мы
тут робинзоны!
ГЛАВА 4
Подмосковные робинзоны
Сперва никто не мог прийти в себя. Потом начали
соображать, что же произошло.
Итак, лодка исчезла. Ясно, что ее украли ночью. Маль¬
чики стали сперва искать виновника, определять, кто
дежурил в момент пропажи. Но я велела прекратить этот
спор. Спорить было уже не к чему. Надо было думать,
каким образом теперь мы доберемся домой. Как только
эта мысль дошла до сознания девочек, Люда захныкала:
—	Симочка, а как же теперь мы обратно? Мне от мамы
попадет...
224

—	Правда, Симочка, — поддержала ее Галя, — что же,
мы тут навеки останемся?
Один только Игорек пришел сразу в отличное располо¬
жение духа.
—	Ну и нечего тони разводить! А что? По-моему,
очень даже здорово получилось, а то с этими «загадалками»
все уже раскисли. А вот теперь давайте устраиваться, раз
застряли на острове. Это, по крайней мере, приключение
так приключение! А то что за поход па два часа!
—	Вот тебе будет дома от отца приключение! — язви¬
тельно заметил Витя Минаев.
—	Ну и пусть будет — гроб и свечи, сено-солома, гром
и молния, — пусть! Все равно! — отчеканил Игорь, любив¬
ший повторять словечки Расщепея, которые он слышал от
меня.
Хотя ребята и храбрились, но я ясно видела, что они
обескуражены происшедшим. Все смотрели на меня с на¬
деждой. Ведь как-никак я была старшая, вожатая.
—	Ну что вы, что вы, ребята! — заговорила я веселым
голосом. — На Северный полюс, на льдину люди попали
и то не кисли. А мы под самой Москвой. Конечно, непри¬
ятно, что дома будут беспокоиться, раз мы обещали быть
к обеду. Но сегодня воскресенье, сюда яхты придут, мы
им помашем, посигналим... Недаром мы семафор морской
проходили. И нас снимут с острова... А ну, веселей носы!
Все будет хорошо. Москва рядом. В городе хватятся, будут
нас искать. Мы еще поспеем...
И тут я вспомнила, что Амед должен приехать в четы¬
ре часа. Значит, я уже его не встречу. День стал меркнуть
и для меня. Только Игорек не унывал. Он уже тащил из
палатки пустую бутылку из-под молока, сел на корточках
у берега, выполоскал бутылку водой, потом вынул блокнот,
вырвал страничку и, послюнив карандаш, стал выводить
на ней что-то, прося не мешать ему. Через минуту он подо¬
шел ко мне и показал свою работу. На бумажке было круп¬
но выведено:
«Группа пионеров 5-го класса «А» 637-й школы с вожа¬
той С. Крупицыной находится на Необитаемом острове
в северо-восточном заливе водохранилища. Лодка похище¬
на. Связи нет. Продукты кончились. Требуется немедлен¬
ная помощь. Люди здоровы. Настроение бодрое. 22. VI. 41.
5 ч. 07 мин. по московскому времени».
225

*— Надо действовать по правилам, — пояснил Игорек,
свернул записочку трубочкой, засунул ее в бутылку, заку¬
порил горлышко пробкой, обернул пробку прозрачным цел¬
лофаном, в который было завернуто печенье, обмотал все
крепко-накрепко бечевкой и побежал к берегу. Размахнув¬
шись, он далеко забросил свою бутылку в воду.
И поплыла по спокойному водохранилищу, то окунаясь,
то показываясь снова закупоренным горлышком, наша спа¬
сительная бутылка. И как только она плюхнулась в воду,
ребята мои сразу повеселели, словно сбросили с себя что-
то. Стали сразу гадать, кому достанется бутылка, как будут
вынимать и читать записку и как затем к нам на остров
явятся спасать нас. Нет, честное слово, это было даже
интересно! Правда, настроение опять чуть не испортил
наш Скорпион — Витя Минаев.
—	Ну хорошо, если бутылку кто выудит, а если она так
и будет болтаться? Течение-то здесь еле-еле-ёхонькое.
—	Ну так что ж? — возражал ему Игорь. — А в горо-
де-то хватятся, что нас нет, все равно. Они же знают, куда
мы поехали.
—	А что знают? Знают, что поехали до станции Борки,
поход с ночевкой на берегу водохранилища. А про остров-
то ведь никто не знает.
Да, про это мы и забыли!
—	Ну, тогда построим завтра плот и переплывем на
берег. Верно, Сима?
—	Ну конечно, Игорек. Не пропадем!..
—	А что есть будем до завтра? — буркнул себе под нос
Дёма Стрижаков. — У меня и так уже в животе буркает.
—	Это у тебя от волнения буркает, — сказал Игорек.
—	А я и не волнуюсь нисколько. Я знаешь как плаваю!
Мне что! Возьму и поплыву! Раз — и на том берегу.
—	Правда, Симочка, пусть он поплывет и скажет там,
на берегу, чтобы за нами приехали! — восторженно пред¬
ложила Галя.
Но я, конечно, не могла согласиться на это. Тут водо¬
хранилище было очень широко. До берега плыть долго.
А глубины здесь большие. Я отрицательно замотала го¬
ловой.
А солнце уже высоко стояло над нами, припекая голо¬
вы, Где-то за лесом голосисто залился паровозный гудок,
лес наполнился шумом поезда, потом опять все затихло.
226

—	Давайте обследуем остров, — предложила я, — и по¬
думаем, что мы можем собрать для еды.
Проверили наши продовольственные запасы. Их оказа¬
лось очень немного — ведь мы рассчитывали к обеду вер¬
нуться домой. А аппетит у ребят был отличный—всё съели
вчера за ужином и сегодня утром. Осталось полбанки
шпрот, два крутых яйца, чая на одну заварку, несколько
картошек в мундире да маленькая краюшка хлеба.
—	Испытывая зверские муки голода, путешественники
решили обследовать остров! — торжественно произнес
Игорь, чувствовавший себя, видимо, во всей этой истории
как нельзя лучше. — Туземцы могут не сопровождать и
оставаться у привала, а я лично пускаюсь в путь.
Он подхватил маленькую удочку, жестянку, в которой
когда-то хранились наши «загадалки», и зашагал в кусты.
Через минуту он снова появился, смерил нас воинствен¬
ным взглядом и, потрясая удочкой, изрек:
—	Иду на рыбный промысел!.. Ой! Крапива!,.
Он обстрекался, подпрыгнул на одной ноге, подхватил
другую обеими руками и так ускакал от нас.
Мы разбрелись по островку. Долго ходили мы, лазая
по овражкам, перекликаясь, аукаясь. Витя Минаев изредка
подавал нам сигнал горном, оставшись у палатки. Впрочем,
заблудиться на маленьком островке было мудрено — он
весь был не больше полуверсты в ширину. Через час мы
собрались у стоянки: добыча была невелика. Я нарвала
охапку дикого щавеля, но он оказался поздним и на вкус
негодным. Изя Крук притащил какие-то пестренькие яйца,
вероятно малиновки, чем вызвал глубокое возмущение де¬
вочек («Ты представь себя на месте их матери!»), и это
привело к философскому спору на тему, считать ли птичье
яйцо предметом уже одушевленным или еще неодушевлен¬
ным. Галя собрала несколько чахлых, бледно-розовых зем¬
ляничек. Дёма притащил какие-то подозрительные грибы,
уверяя, что это типичные сыроежки, хотя они очень смахи¬
вали на поганки. Дежуривший по лагерю Витя Минаев,
пока мы отсутствовали, словил ужа и насмешливо пред¬
ложил сварить его. «Сам ешь, это из твоей породы, Скор¬
пион!» — обиделись ребята.
А Игорь вообще куда-то исчез. Ох уж этот Игорь!
Вечно — ив лагере, и в школе, и во дворе — от пего было
всем беспокойство... Мы стали звать его. Сперва нам ни¬
227

кто не отвечал, потом с противоположной стороны островка
донеслось:
—	Ого-го! И-ду-у-у!..
Голос Игоря приближался. Игорь кричал что-то, не
умолкая ни на минуту. И в голосе его слышалось тор¬
жество.
—	Ого-го! Я иду!.. Великий охотник Козерог несет вам
свою добычу, разжигайте огонь, ставьте котлы, сзывайте
жителей...
И вот он вылез из кустов, босой, с расцарапанной фи¬
зиономией, с ногами, облепленными глиной, с засученными
штанами. На длинном, гибком пруте, согнутом в кольцо,
бились большие рыбы — жерехи, окуни, сазаны. Игорь
продел прут через их жабры. Под мышкой у Игоря торчало
удилище. Свободной рукой он придерживал промокшую
рубашку: за пазухой прыгало что-то живое. И даже из
кармана штанов торчал бьющийся хвост какой-то рыбины.
—	Что? — торжествуя, проговорил Игорь. — Видали?
Каков улов! Во! Со мной не пропадете! — И он бросил
перед палаткой на землю свою добычу.
ГЛАВА 5
В созвездии Рыб
Все хвалили Игоря, удивлялись, как он так быстро на¬
ловил такую пропасть рыбы. А он уверял, что знает такое
заповедное место. Мигом принялись мы чистить рыбу, раз¬
вели костер, стали варить уху. Часть рыбы, связав ее за
жабры, пустили на длинной бечевке в воду, чтобы она
не заснула и не испортилась на жаре. Настроение у всех
сделалось отличное. И мы уже отпиршествовали, как вдруг
кусты за палаткой затрещали, послышались неровные, ча¬
стые шаги, и возле нас оказался высокий сердитый старик,
опиравшийся на весло-кормовик.
—	Это что ж, вам такой закон вышел — по чужим вен¬
терям лазать? — закричал он страшным голосом. — Для
вас я вентеря ставил? А? Гляди, какие практиканты на¬
шлись — чужую готовую рыбу ловить! А еще, кажись,
пионеры, при галстуках состоят. За такое дело знаешь что
вгм, пиоперам, бывает?!
228

Сперва, ничего не понимая, ребята растерянно перегля¬
дывались. А потом взгляды всех устремились к Игорю. Он
сидел красный и возил ложкой по пустой тарелке.
Я встала и подошла к старику:
—	В чем дело, гражданин? Что вы зря кричите?
—	«Гражданин», «гражданин»! — пробормотал старик,
несколько остывая. Очевидно, мой спокойный тон подей¬
ствовал на него. — Этому занятию у вас в школе обучают?
Рыбу из вентерей вынимать? Красивое дело, нечего ска¬
зать! Поставил вчерашнего дня вентеря, подошел сейчас
на лодке рыбу брать, гляжу: все повыдергано, сети напу¬
таны — неделю не разберешься. А рыба — прощай. Вон
они где устроились! Доброго здоровья, приятного аппети¬
та! Закусывают. Ишь практиканты!
Все смотрели на Игоря.
—	Малинин, — спросила я строго, — где ты взял эту
рыбу?
—	Ну, там...— Он мотнул подбородком по направлению
к другому краю острова. — А что уж тут такого особенно¬
го? Ты сама говорила — бывает в жизни крайний случай.
А раз мы тут без пищи сидим... Да я и не всю рыбу взял,
хватит там ему...
—	Зачем же ты нам не сказал, откуда эта рыба? Как
тебе не стыдно, Малинин!
—	А я бы сказал потом, а то ведь вы, я знаю, начали
бы собрание устраивать, голосовать — можно есть или
нельзя.
—	Это чего он толкует? — спросил старик, приложив
руку к уху. Он был, видимо, туговат на ухо. — Это он вам
чего объясняет, не пойму.
Я громко объяснила, что произошло с рыбой, старику
в самое ухо. Он хмуро — видно, половины недослышал —
кивал головой в такт моим словам. Игорь тем временем
сбегал к берегу и принес связку рыбы, пущенной в воду.
Игорь хотел бросить рыбу на землю, но я подхватила связ¬
ку и передала ее старику:
—	Вот, дедушка, ваша рыба. Не сердитесь.
—	Это чего? — опять переспросил старик.
—	Я говорю — не серчайте очень на нас, дедушка! —
закричала я ему в самое ухо. — А того, кто ваши вентеря
напутал, мы сейчас будем сами судить, по-пионерски, при
вас. Вот вы садитесь сюда и будете как истец.
229

Только что мне пришла в голову отличная мысль. Те¬
перь я знала, как утешить старика, сделать так, чтобы он
потом взял нас с острова, и заодно проучить Игоря.
—	Ребята, — обратилась я к пионерам, — предлагаю
судить Игоря походным пионерским судом. Я буду пред¬
седателем, Витю Минаева назначаю прокурором, Дёму
Стрижакова — защитником. Изя Крук, становись с бараба¬
ном... Игорь, садись сюда, на пень. Это будет у нас пень
подсудимых.
Все расселись, как я указала. Старый рыбак с интере¬
сом следил за нами, не очень еще понимая, что должно
произойти. Он щупал край палатки, перебирал связанную
рыбу, потом вынул жестяную коробочку с махоркой, свер¬
нул самокрутку, закурил. Спичку ему поднесла Галя.
—	Итак, сказала я, — заседание летучего походного
суда считаю открытым. Слушается дело пионера отряда пя¬
того класса «А» 637-й школы Малинина Игоря по обвине¬
нию в краже... — Игорь резко поднял голову — ...ну, то
есть самовольном выеме рыбы из вентерей чужого гражда¬
нина... Как ваша фамилия?
—	Чего-сь? Не слышно...
—	Как ваша фамилия, дедушка?
—	А вам для чего знать? Рыбу ели — не спрашивали
чья, как по фамилии?
—	Дедушка, нам нужно это для дела. Видите, мы су¬
дим того мальчика, который повредил вам ваши сети и взял
немножко рыбы.
—	Ну, взял так взял... Вы ему пропишите, чего пола¬
гается, как у вас там положено по вашей пионерии, а мое
фамилие вам ни к чему. Я этих кляузов сроду не любил.
—	Ну хорошо, дедушка, дело и так ясно... Малинин, ты
признаешься, что виноват?
—	Надо говорить: «Подсудимый, признаете ли вы себя
виновным?» — поправил меня Витя Минаев.
—	Ну, все равно. Малинин, признаешь?
—	Ну, признаю, — тихо сказал Игорь. — Развели вы,
ей-богу, историю, да еще при посторонних!.. — Он искоса
поглядел на рыбака. — Я же для вас старался. Я бы потом
все равно сказал...
Слово было предоставлено прокурору Вите Минаеву.
—	Я считаю поступок Малинина позорным.
—	Ну и считай! — буркнул Игорь.
230

—	Прошу призвать подсудимого к порядку, иначе я от¬
казываюсь... Я считаю поступок недостойным и предлагаю
Малинину дать хороший, строгий выговор, и чтобы об этом
в школе тоже зпали, в отряде...
Тут вмешался на правах защитника Дёма Стрижаков:
—	Конечно, я считаю, что Малинин отчасти виноват,
с одной стороны, но, с другой стороны, если разобраться,
то он действовал так для нас, так как у нас положение
безвыходное. Хотя, с другой стороны, мог, конечно, сра¬
зу нам сказать. Но, с моей стороны, кажется, что было
неправильно с его стороны...
—	Проще говори, скорее! — закричали ребята.
—	Я кончаю... хотя у меня еще есть регламент, — ска¬
зал словоохотливый Дёма, — я кончаю и считаю, со своей
стороны, то есть с моей точки зрения, что выговор объ¬
являть не надо, а надо сделать замечание. Потому что
Игорь, то есть Малинин, очень активный пионер и всегда
действовал хорошо, и мы его знаем по лагерю и в школе —
он всегда много делает отряду. И это надо учесть. Но, с
другой стороны, замечание сделать надо.
Игорь сидел опустив голову, глядя на свои босые поги,
шевеля измазанными в глине пальцами.
—	Малинин, твое последнее слово, — сказала я.
Игорь встал.
—	Ребята, — еле слышно сказал он, — можете меня
присудить как хотите, но только в школе говорить не надо.
Это я прошу. Я лучше за рыбу заплачу. Хотя ели ее все...
Но, конечно, я виноват.
—	Суд удаляется на совещание, — объявила я и вместе
с Изей Круком и Галей ушла в палатку.
Пока мы там совещались и писали в походные тетрад¬
ки наш приговор, снаружи послышались какие-то возгла¬
сы, шум. Я поспешила выйти.
—	Суд идет! — торжественно возгласил Изя Крук
и ударил в барабан.
Но у палатки никого не оказалось, кроме Игоря, по¬
слушно сидевшего на своем пеньке. Слева за кустами слы¬
шались шаги, голоса ребят и ворчливый голос рыбака. Мы
побежали туда.
Старик, крупно шагая, шел к другому краю острова, за
ним бежали, цепляясь за корни, спотыкаясь, опережая и
снова отставая, Дёма и Витя.
231

—	Дедушка, куда же вы? Стойте! Сейчас же решение
будет...
—	Да ну вас тут всех, — отмахивался старик, — не
люблю я сроду этих кляузов! Ну, выговорили бы ему, как
положено, а то уж вовсе засудили мальчишку. Глядеть
жалко. По лицу весь пузырями пошел. Что мне, рыбу жал¬
ко? Нате, берите! Только вентеря не тревожьте...
Когда мы подбежали к берегу, старик уже вскочил
в лодку, полную рыбы и сетей, и, сердито громадя кормо-
виком, отплывал от островка.
—	Дедушка! — закричала я, размахивая тетрадкой. —
Погодите, куда же вы? Мы присудили ему прощения у вас
просить! Погодите, он сейчас извинится... И дайте ваш
адрес — мы вам деньги пришлем за рыбу...
Но упрямый глухой старик продолжал грести от берега,
решительно мотая кудлатой головой:
—	И слышать не хочу! Гляди, какую-такую канцеля¬
рию напустили! Еще расписываться, скажете, надо...
Мы были так смущены всем происшедшим, что только
тут спохватились: ведь старик мог доставить нас на берег
с острова или, по крайней мере, сообщить на станцию
о том, что мы оказались робинзонами.
—	Дедушка! — закричала я что есть силы. — Вы ска¬
жите там, что мы тут застряли, скажите — пионеры из
637-й школы! Вы слышите, дедушка?
Старик уже отплыл далеко на середину водохранилища.
Оттуда слышался его сиплый голос:
—	Не слыхать мне ничего. Да и слышать не хочу. Ни¬
кому ничего не скажу, не сумлевайтесь. Ни слова никому
не скажу... Ишь практиканты!..
Мы кричали, делали отчаянные знаки, показывали на
себя, на остров, на воду. Но он только отмахивался...
Так мы ни с чем и вернулись к палатке, где нас терпе¬
ливо дожидался на своем пеньке бедный Игорь. Он встал,
увидя нас. Но читать ему приговор было теперь уже глупо.
Я свернула тетрадку. Однако Игорь сам спросил:
—	А вы к чему меня присудили?
—	Молчи уж! — заговорила Галя. — Чего там гово¬
рить — «присудили», когда тебе замечание дали и еще из¬
виниться перед этим дедушкой заставили, а он уже уехал,
пожалел тебя. Вот мы из-за тебя опять тут застряли. Сиди
вот тут теперь...
232

Солнце поднялось уже над самой головой и пекло осно¬
вательно. Но, несмотря на воскресный день, яхты почему-
то не появились. А всегда их тут бывало очень много.
Стрекотали кузнечики, и где-то певуче и громко куко¬
вала кукушка.
—	Кукушка, кукушка! Сколько нам тут сидеть оста¬
лось?
Кукушка на том берегу долго молчала, потом, словно
набравшись сил, принялась куковать. Мы считали. Раз...
два... три... Насчитали двадцать шесть «ку-ку».
—	Господи, неужели еще двадцать шесть часов? —
с ужасом воскликнула Люда.
—	Кто это тебе сказал, что часов? — степенно заметил
Витя. — Может быть, и дней.
Все окончательно приуныли.
Долго тянулся этот день. Водохранилище оставалось
безлюдным. Только у далекого края его, на фарватере, про¬
шли два теплохода. Мы махали им, но, конечно, оттуда
нас заметить было невозможно.
Пробовали затеять игры, решать кроссворд, но в этот
день ничего не получалось: кроссворд попался трудный,
и мы застряли уже на третьем слове по горизонтали: «Тер¬
мин в юриспруденции». И бросили решать.
Больше всего ребят огорчало, что дома волнуются ро¬
дители.
—	Ох, будет нам, когда вернемся!
—	Да, уж больше не пустят никогда в жизни.
Я тоже чувствовала себя крайне неловко. Ведь это мне
доверили ребят.
День медленно клонился к вечеру. И тишина, которая
царила в этот день на канале, на далеких берегах водохра¬
нилища, стала казаться мне странной. Непонятным было
безлюдье, отсутствие яхт и катеров.
Мы пробовали кричать хором. Но никто не отзывался.
А день медленно гас. Зашло солнце. Присмирели птицы
на ветлах. Надо было опять покормить ребят. Но чем?
Я видела, что они искоса и вздыхая поглядывают на остав¬
шуюся рыбу. И тут же отворачиваются.
—	Ребята, идите сюда! — позвала я. — Нечего воро¬
чать носы — рыбу эту теперь уже все равно нам оставили...
глупо отказываться... Девочки, быстро, давайте чистить
и варить!
233

Когда запылал наш костер и запахло свежей ухой, все
немножко повеселели, а потом с аппетитом ели уху и мол¬
ча, чтобы не подавиться костями, уплетали рыбу.
Не ел только один гордый Игорь. Он решительно отка¬
зался от рыбы. Он сказал, что вообще всю жизнь терпеть
не мог рыбы...
ГЛАВА в
31 up погасил огни
Костер погас. Тучей налетели комары, заныли тоненько
над ухом. С водохранилища потянуло сыростью. В заводях
заквакали, словно прополаскивая горло, лягушки. Спусти¬
лась ночь. И было в этой ночи что-то резко отличавшее ее
от вчерашней. Сперва мы еще не понимали, почему такой
недоброй, чужой и нелюдимой показалась нам эта ночь.
Может быть, лишь потому, что мы были отрезаны на ма¬
леньком островке и чувствовали себя заброшепными все¬
ми? Нет. Дело было не только в этом. Сама ночь выглядела
сегодня не так, как накануне.
И первый это понял Игорь.
—	Гляди, Сима, — сказал он испуганно, — на канале
обстановка не зажжена. Нигде огней нет.
Мы всмотрелись в темноту ночи. Нигде не было видно
ни огонька. И там, на юго-востоке, где вчера трепетало
перламутровое зарево над Москвой, небо сегодня казалось
глухим, черным. И звезды, растворенные вчера в отсветах
города, сегодня высыпали все, крупные и выпуклые.
Долго вглядывались мы с берега нашего островка в эту
загадочную тьму. Ни искорки, ни огонька... Слепая ночь
навалилась на всю округу. И тишина была какая-то
необычная. Не слышалось ни заводских, ни пароходных
гудков. Тихо было на ближнем шлюзе. Великое безмолвие
окружало нас. И только тысячи необыкновенно ярких звезд
дрожали над нами в молчаливом небе, через которое в этот
день с утра не прошел ни один самолет. Все молчало во¬
круг. Не было ветра, воздух застыл в тяжелой, гнетущей
неподвижности. Безжизненно оцепенели деревья. Каза¬
лось, что сегодня замерло все, что вчера двигалось, онемело
все звучавшее в жизни, погасло все, что светило в пей.
234

И мы сидели подавленные этим стопудовым, легшим
на нас черным молчанием. Странные мысли заползали
в голову. В мире что-то случилось. Почему он так тих
и темен, этот вчера еще такой шумный, искристый, светло¬
окий мир?
Может быть, произошла какая-нибудь космическая ка¬
тастрофа, о которой мы читали в фантастических романах,
и вся Земля вымерла? И только мы, семеро, остались
в этом опустошенном мире?
Шестеро пионеров и я, их вожатая...
Тут Игорь словно подслушал мои мысли.
—	Сима, — заговорил он шепотом, — смотри, как тем¬
но везде... Честное слово, Сима, что-то случилось...
Необузданная фантазия его тотчас же вырвалась на
волю, забушевала. Я увидела в слабом свете звезд, как за¬
сверкали его глаза.
—	Сима, может быть, мы одни остались на свете?
Витя Минаев фыркнул.
—	Нечего тебе хмыкать, Витька. Мало ли что может
быть! Я вот читал в одном журнале...
235

—	Что ты читал?
—	Как жили где-то на Памире, высоко-высоко, не¬
сколько наших астрономов советских. У них там была та¬
кая высокогорная обсерватория. Самая высокая во всем
мире. И у них там был самый сильный телескоп. И они
увидели, что какое-то небесное тело летит к Земле, и вы¬
считали, что оно столкнется с Землей и все люди тогда по¬
гибнут. А они там зимовали, у себя на горе, уже второй
год, потому что упала лавина и загородила дорогу к ним.
И у них там даже радио кончилось... Ну, току уже не было,
потому что топить было нечем, и машины стояли. А на
Земле никто, кроме них, ничего не заметил, потому что
это было видно только через тот телескоп на высокой горе,
где очень чистая атмосфера. И тогда они решили пойти зи¬
мой через перевалы, спуститься к людям и сообщить им,
что всему миру грозит гибель. И они пошли в такую экспе¬
дицию. Назвали ее Ч. Э. С. 3. Ш.
—	А что это такое значит: Ч. Э. С. 3. Ш.? — спросил
кто-то в темноте.
—	Чрезвычайная экспедиция по спасению земного ша¬
ра это значит. И вот они пошли...
—	А как же они смогли спасти? Путаешь ты чего-
то! — послышался голос Вити Минаева. —- Все равно, раз
столкновение с Землей, так уж крышка...
—	Ничего я не путаю!.. Ты слушай. Они знали, что
наши не дадут миру погибнуть. Они знали, что уже изобре¬
тен будто одним ученым в СССР такой снаряд межпланет¬
ный, небывало страшной силы, и вот, если пустить много
таких очень могучих снарядов в то самое небесное тело
заранее, то его можно сбить с пути, в сторону отклонить.
Или совсем взорвать на части... И вот они пошли, потому
что никто, кроме них, не знал, что грозит всей Земле.
А это самое тело все падало и падало ближе...
Игорь замолчал. Все посмотрели на небо. Словно кро¬
вью налитый, пристально глядел на нас с темного небо¬
склона маленький, злой, неморгающий зрачок Марса.
—	Ну, а что дальше было? Рассказывай, рассказы¬
вай, — поторопила Галя, подсаживаясь ближе ко мне.
—	А дальше не знаю. Я в журнале читал. Там написа¬
но: «Продолжение следует». А я больше номеров не достал.
—	Эх, ты, начал интересно так, а потом... Нечего тогда
рассказывать! — возмутились ребята.
236

—	Интересно узнать, что дальше было.
—	А давайте сами придумывать, что было дальше, —
предложила я.
—	Дальше, в общем, они, конечно, спасли всех, —■
глубокомысленно заметил Дёма.
—	А может быть, наоборот, — мрачно проговорил Ви¬
тя, — они опоздали. Тело уж подошло так близко к Земле,
что своим ядовитым серным воздухом отравило всех. И они
попали в мертвый мир.
—	Ух, страшно! — взвизгнула в темноте Люда, при¬
жимаясь ко мне.
—	Да, — сказал довольный Витя. — Весь мир заснул,
а они только остались. Их было семь человек.
—	Кто это тебе сказал, что семь?—возмутился Игорь.—
Их было трое всего.
—	Ну, не их семь, так нас тут семеро, — зловеще изрек
Витя.
—	Ну тебя, Витька! Всегда ты такое придумаешь, что
слушать противно! — возмутились ребята.
Но все замолчали, полные неясных опасений. Невольно
и я себе представила, как мы всемером пробираемся по
темной, молчаливой, пустой Москве. И ни в оДном окне
ни огонька, и нигде ни живой души. А мы бредем всеме¬
ром... Последние на Земле. Шесть пионеров и я — их во¬
жатая...
—	Фу ты, ерунда какая! — рассердилась я сама на се¬
бя и встряхнула головой.
В эту минуту мне послышался какой-то странный звук
на водохранилище. Я прислушалась. Да! Где-то стучал
мотор. Очевидно, по водохранилищу шел катер. Как я об¬
радовалась этому звуку! Значит, где-то в мире еще есть
живая душа.
—	Ребята! Скорей! Быстро! Зажигай костер, давай
устроим из веток факелы!
Мы быстро навалили сухой валежник, поднесли спич¬
ку — костер сразу занялся. Взметнулось высокое пламя,
а мы, взяв ветви, зажгли их концы и стали махать этими
самодельными факелами.
Звук мотора приближался.
—	Сюда, сюда! — кричали ребята, размахивая огнем.—
Снимите нас отсюда, мы тут застряли!
Трескучая скороговорка мотора слышалась уже совсем
237

рядом, но через огнистый ореол вокруг факелов трудно
было разглядеть приближавшийся катер. Оттуда, из тем¬
ноты, слышался чей-то очень знакомый голос:
—	Кончай огни жечь! Обалдели вы, что ли?! Гаси
костер!
—	Кто это, кто это? — заговорили ребята.
Из темноты показался освещенный нашими факелами
катер. Красным светом загорелись поручни, наши огни
отразились в стеклах. Блеснули буквы: «Фламмарион»...
—	Говорено, кажется, вам по-русски: тушить огонь! —
закричал кто-то с катера, и теперь я узнала голос: это
кричал Костя Чиликин, который когда-то ходил мотори¬
стом на яхте «Фламмарион» у Расщепея.
—	Котька, это ты? — закричала я. — Котька?..
Кто-то прыгнул в темноте с катера прямо в воду; рас-
плюхивая ее, кинулся к берегу, оттолкнул меня, вырвал у
ребят зажженные ветви, бросил их на берег и стал ожесто¬
ченно затаптывать.
—	Для вас что, правил нет, что ли? Сказано было —
не балуй с огнем! Кажется, надо понятие иметь! — серди¬
то окал Чиликин.
Костер затоптали, и стало так темно, что ничего нель¬
зя было разглядеть.
В темноте что-то кричали обрадованные ребята, потом
я услышала другой, тоже очень знакомый голос:
—	Сима!.. Сима Крупицына тут? Сима, ты где?
—	Здесь, здесь я!
Глаза мои привыкли к темноте, и я рассмотрела Ромку
Каштана.
—	Ромка, здравствуй! Ну, спасибо, что пришел за на¬
ми. Как же ты узнал, где мы находимся?
—	Наделали вы переполоху! — не слушая меня, сер¬
дито говорил Ромка. — Там ваши папахены-мамахены все
с ума посходили. Тут и без вас сегодня у людей дел сверх
головы, а еще извольте вас, халдеев, с милицией разыски¬
вать! Хорошо, что хоть рыбак этот вас тут видел...
—	Какой рыбак? Это который... — начал было Игорь
и разом смолк.
—	«Какой рыбак»! Видел вас тут один, что вы сидите
на острове... Да, спасибо, Котька катер выпросил... Эх, вы...
Такой у людей день, а вы чепухой занимаетесь...
*— Собирай ваши причиндалы, мотай удочки да погру¬
238

жайся, — всех перебивая, пробасил суровый Котька Чили-
кин. — Мне с вами тут долго прохлаждаться времени нет.
Ну, живо! А за огонь вам еще попадет! Раз было объявле¬
но, так надо исполнять! Поживей, поживей! — торопил
нас Чиликин. — Мне у нас в батальоне катер всего на два
часа дали.
—	В каком батальоне? — опешила я.
Он поправил пояс, и я увидела на нем кобуру,
—	В охране, вот в каком!..
—	А ты разве... — начала было я.
Но Ромка вдруг перебил меня:
—	Котька, стой! Пойми! Они же, халдеи, ничего не
знают... Вы радио-то слушали? Нет?.. Ну, ребята... — вдруг
совсем другим голосом заговорил Ромка. Я никогда еще не
слышала, чтобы Ромка говорил так. — Ну так вот, Сима,
ребята, знайте... — он перевел дыхание, — сегодня...
И Ромка Каштан, веселый, неугомонный Ромка, от ко¬
торого мы всегда слышали только смешные шутки, насмеш¬
ки, дразнилки, серьезным и тихим голосом сказал нам
то, что знал уже сегодня в полдень весь мир — весь мир,
кроме нас семерых.
Вот почему такая строгая тишина сковала все вокруг
нас, вот почему не было света над Москвой и весь мир по¬
гасил свои огни.
По-разному узнавали об этом люди. А нам выпало на
долю узнать вот так... Й сразу вчерашний день ушел куда-
то очень далеко, словно давным-давно был он и какая-то
грозная черта отделила его от нас навсегда.
Стряслось то, о чем не раз говорили, предостерегая нас,
книги, газеты, песпи — «Если завтра война, если завтра
в поход...». А вот уже не завтра... Сегодня! Это случилось,
а мы были далеко от своих, мы ничего не знали, занима¬
лись пустяками, огорчались, что пропали «загадалки»,
устраивали суд из-за рыбы...
—	Да, Сима, вот как, — проговорил Ромка.
Таким серьезным я видела его только один раз — когда
он подошел ко мне после похорон Расщепея.
А ребята стояли затихшие, и лица у них, слабо осве¬
щенные уже начинавшейся зарей, показались мне осунув¬
шимися.
—	А мы уже ответили ударом на удар? — спросил
Игорь.
239

—	Наверно. Что же ты думаешь, ждать будем? — не¬
громко ответил Рома Каштан.
—	Узнают, как на нас лезть! — проговорил Дёма.
—	Я их, этих фашистов, всегда терпеть не могла! —
с сердцем сказала Галя.
—	И я, — поддержала ее Люда. — Через них теперь
уж лагерь, наверно, отменят.
—	Ну, сажайся, грузись! — скомандовал Чиликин. —
В Москве поговорите.
Мы быстро погрузились на катер. Давно я не была на
«Фламмарионе». И когда теперь попала в знакомую ма¬
ленькую каюту, освещенную лампочкой в потолке, я
вспомнила наше плавание с Расщепеем. Мне показалось,
будто какой-то особенный смысл был в том, что весть о
войне, о «великом противостоянии», пришедшем для всех
нас, приплыла ко мне на маленьком кораблике Расщепея.
Словно он сам прислал за мной своего «Фламмариона».
А ребята были до того истомлены этим трудным и не¬
счастным днем, который начался таинственными приклю¬
чениями и закончился таким ошеломляющим сообщением,
что, прикорнув в разных уголках катера, привалившись
друг к другу, голова к голове, все скоро заснули. И тогда
Ромка шепотом сказал мне:
—	Киев бомбили... Минск... А я потом слышал радио
по-немецкн. Фанфарят на весь мир, барабанят и гавкают
на весь свет из своей рейхсштаб-квартиры, собаки, что
наши отступают.
—	Врут, конечно. Да, Ромка?
—	Да нет, как тебе сказать... — замялся Рома и посмо¬
трел на заснувших пионеров. А потом, еще понизив голос,
добавил: — А телескопов твоих надо скорей по домам раз¬
вести... Что это за история у вас с лодкой вышла, не пойму.
Я рассказала Ромке об исчезновении наших «загада-
лок».
—	Странно... — протянул он рассеянно, думая, видимо,
о чем-то другом. — Ну, да сейчас в этом и разбираться не¬
когда. А вот у Малинина вашего отец утром на фронт
уезжает. Надеюсь, успеет проститься.
Мы помолчали оба. Ровно стучал мотор «Фламмарпо-
на». Ромка сидел на кожаном диване, припав лицом к
стеклу, слегка сдвинув шторку окна, за которым не было
огней, но уже проступала утренняя голубизна. Он сидел.
240
8

полуотвернувшись от меня, прикрыв сбоку от света лам¬
почки глаза ладонью, и я наконец решила спросить его:
—	Слушай, Ромка, ты у наших дома не был?
—	Какое там не был, три раза забегал! Волнуются.
—	А ты не знаешь, никто пе приезжал к нам?
Ромка оторвался от окна и внимательно посмотрел на
меня:
—	Это ты что, насчет своего ашуга, акына, как его
там.... Успокойся! Как пе приезжал... Приезжал. Он там
тебе, кажется, письмо оставил.
—	Письмо? — испугалась я. — А сам он где?
—	А его «молнией» обратно вызвали. Война же, пони¬
маешь. А он там по лошадиной части что-то делает... Одним
словом — по коням!..
—	Уехал? — еле слышно спросила я.
—	Чего ты так?! Ведь не на запад, на восток путь пока
держит... И вольно же тебе было в Робинзона играть! Он
весь день у ваших сидел, все тебя дожидался. Ничего
парень. Довольно приятный, культурный. Мы с ним в
шахматы даже сыграли, пока тебя дожидались. Сообра¬
жает неплохо, только теории не знает.
Но я уже не слушала его. Как глупо все это получи¬
лось! Еслр бы я была в Москве, мы бы хоть повидались,
хотя бы часок побыли вместе. А теперь... увидимся ли мы
когда-нибудь?
За окнами каютки рассветало. С лугового берега доно¬
сился аромат свежескошенного сена. Начинался день. Вто¬
рой день войны.
ГЛАВА 7
День второй
С каким-то затаенным страхом ждала я встречи с Мо¬
сквой. Мне казалось, что за вчерашний день все в ней
должно было перемениться. И город, наверно, выглядит
сегодня совсем иначе. Но, когда я с сонными, невыспав-
шимися и молчаливыми ребятами вылезла из метро у Бе¬
лорусского вокзала, меня успокоила обыденность того, что
я увидела. По улице Горького как ни в чем не бывало мед¬
ленно шла поливочная машина, раскрылив пушистые
О Л. Кассиль, т, II
241

струи воды. Дворники, волоча длинные шланги, спокойно
перекидывая из руки в руку шипучие водяные хлысты,
медленно стегали ими вдоль и поперек тротуара. Все бле¬
стело, искрилось радужным сиянием утра. Стояли на своих
местах милиционеры. Проехала белая цистерна с надписью
«Молоко», промчались автомобили-фургоны, оставляя
ароматный дух свежего хлеба. Москва просыпалась. Мед¬
ленно, как человек, с трудом приходящий в себя спросо¬
нок, подымался дым из трубы какой-то фабрики. На пу¬
стынных еще улицах громко лязгали звонки трамваев.
И г.се это — и широкие, омытые обильной влагой улицы, и
дома, отражающиеся в зеркале мокрого асфальта, и запах
хлеба, и трамваи со знакомыми номерами маршрутов, —
все было необыкновенно прекрасным, таким родным, что у
меня заныло сердце. Страшно было подумать, что кто-то
212

хочет отпять у нас все это и шагать по нашим улицам, пят¬
ная вот эту землю своим грязным следом, и непрошенно
войти в наши дома... Да нет, никогда и ни за что!..
—	Что ты говоришь, Сима? — спросил меня Ромка.
Наверно, я нечаянно произнесла вслух то, что думала...
—	Красивая у нас Москва, Рома, верно? — сказала я.
—	Мне тоже еще вчера показалось, что она стала ка¬
кая-то особенно хорошая, — согласился Рома.
Л по улице шли красноармейцы, ведя, словно под
уздцы, огромный, вздутый, слоноподобный газгольдер. Они
шли торжественно, как утренний дозор просыпающегося
города. Шли молча по белой меловой черте, которая про¬
ведена посередине, разделяя улицу надвое.
И медленно колыхалось наполненное газом огромное,
длинное тело баллона.
Потом стали встречаться мужчины с рюкзаками и че¬
моданами. Многих сопровождали женщины с глазами,
красными от бессонной ночи, а может быть, и от слез. Они
несли узелки. Торопливо прошагал почтальон. Он оста¬
новился у ближнего подъезда, вынул целую кипу зеленых
повесток, сверился с адресом и исчез в парадном. Вскоре
он вышел оттуда и пошел к большому соседнему дому.
А из улицы справа, пересекая нам дорогу, громко сту¬
пая крепкими подошвами по влажному, еще не просохше¬
му асфальту, вышел большой отряд красноармейцев. Поло¬
гие лучи низкого утреннего солнца ударили по ружьям.
И засверкал на солнце косой дождь штыков. Красноармей¬
цы шли без песни, тяжелым, прочным солдатским шагом,
гулко отдававшимся в улицах. Они шли в походной форме,
на них были новенькие гимнастерки, заплечные мешки и
под ними скатанные шинели. А позади ехало несколько
повозок с деревянными чемоданами, с баульчиками и с
другим солдатским добром.
Мы остановились и долго смотрели им вслед. Куда они
идут и сколько им еще идти? И когда кто из них вернется
домой?
И милиционер на перекрестке, тоже заглядевшись им
вслед, долго не убирал на светофоре красного огня, кото¬
рым он перекрыл движение, чтобы пропустить колонну
красноармейцев.
—	Девочки, — сказала я Гале и Люде, — отдайте им
наши цветы,
243

II пионерки мои побежали к командиру и неловко су-
пули ему в руки по огромному вороху лесных цветов, ко¬
торые мы собрали на острове. Командир одной рукой
подхватил оба букета, другой козырнул моим пионеркам
и, не меняя шага, пошел с нашими цветами дальше — на
фронт, на войну.
А колонну уже обгоняли зеленые грузовики, и на них,
по-братски обняв друг друга, тесно стояли люди в шляпах,
в кепках, в пиджаках, блузах.
За памятником Пушкину на Тверском бульваре сквозь
зелень деревьев виднелось круглое серебристое туловище,
словно туда, в заросли, заплыл какой-то огромный кит.
И рядом стоял часовой.
—	Аэростат воздушного заграждения, — объяснил нам
Ромко.
У нашего дома мы расстались с ребятами. Ромка ска¬
зал, что ждет меня днем в школе, где у нас будет собрание,
и я пошла к себе.
Несмотря на ранний час, у нас уже никто не спал.
Отец первым услышал мои шаги, вышел в переднюю, что¬
бы встретить меня. Своими добрыми и чуткими руками он
нашел мое плечо, пробежал пальцами по лицу.
—	Ну, слава тебе господи! Симочка вернулась. А нам
тут без тебя до того худо, доченька, было... Мне и словом
не с кем перекинуться. Разве они все поймут, что сейчас
на свете происходит! Эх, слепота, слепота, хуже моей...
Он провел осторожно ладонью по моей щеке:
—	Гляди, ты как обветрилась, и щеки зашершавели.
Ты иди умойся, Симочка... Мать, давай собирай поесть.
За столом у нас уже сидел настройщик с Людмилой
и, загибая пальцы на одной руке, говорил:
—	Картошка хотя и не очень калорийный продукт, но
тем не менее, мама, это есть, так сказать, основа средней
пищи при нашем достатке. Затем, конечно, надо будет
обеспечить жиры.
А бедная, совсем уже им заговоренная мама сидела
вся обмякшая и неуверенно соглашалась:
—	Да я уж не знаю, Арсений Валерьянович, вам, ко¬
нечно, виднее, при вашем образовании, я лично с вами
согласная, но вот не знаю, как Андрей скажет...
Папа, стуча кулаком по столу так, что подпрыгивали
тарелки, в которые оп нечаянно попадал, кричал:
244

—	Ты слышишь, Симочка, эти и им подобные разгово¬
ры?! И не совестно вам самим вашей дурости! Ведь че¬
рез вас-то у всех магазинов одна давка образуется — и
больше ничего. Уж в такой-то день надо бы поумнеть, если
раньше не успели. Слышать я не желаю в своем доме
такую подобную отсталость.
И отец надел кепку, поправил черные очки, взял свою
палку и пошел на работу, крикнув мне с порога:
—	А мы, Симочка, в нашей «Технокнопке» вчера по¬
решили на военный ход производство переводить! Будем
сетки для гранат делать. И еще там кое-что... А вы тут
можете запасаться, если желаете. Только я вам паники
разводить в доме не позволю. И ни копейки не дам, уж
извините — салфет вашей милости!
Когда он ушел, мама сказала:
—	Со вчерашнего дня такой. А у меня прямо голова
лопается. Не знаю, за что браться. Тут еще молочпица
приходила, такое наговорила... И тебя, как назло, весь
день вчера не было. Нашла время для прогулок! Уж из
трех квартир родители тебя спрашивали. Завезла, гово¬
рят, ребят, и нету. А тут война...
—	II охота тебе, Симка, с этими малявками возить¬
ся! — вмешалась сестра. — Уж большая, кажется, вы¬
росла, а все с маленькими...
—	Да, это уж чрезмерная нагрузка, я считаю, — доба¬
вил настройщик.
На комоде я нашла письмо от Амеда. Он писал, что
ждал меня целый день, ему очень хотелось повидать меня,
но ему нужно немедленно возвращаться к себе в Туркме¬
нию. И, когда теперь мы увидимся, неизвестно.
«Кони нужны будут. Дюльдяль, наверпо, ржет, чуя,
что пойдет скоро в бой», — писал Амед и сообщал о своем
решении добиваться, чтобы его взяли добровольцем
в Красную Армию... Мне он оставил подарок — крохотную
ковровую сумочку вроде талисмана. На пей был искусно
выткан знак Марса.
—	Весь день тут сидел, кавалер-то твой азиатский, —
сказала мать. — Хороший такой, вежливый, ладный. Уж
он мне все и про мать рассказал и про коней своих. Так
уж он этих коней обожает, прямо аж глаза горят, как за¬
говорит только! Очень печалился, что тебя не повидал.
Ну, ведь знаешь, Сима, сейчас не до того. У него свое
245

деле... А так собой симпатичный... Я ему и пончиков на
дерогу дала.
В дверь постучали. Вошел Игорек. Глаза у него были
какие-то необыкновенно большие.
—	Можно к вам? Здравствуйте. Сима, тебя папа мой
просит зайти к нам, в двенадцатую квартиру.
—	Ни днем, ни ночью покоя от этих пионеров нет! —
вздохнула мать. — Нет, Симочка, ты, правда, иди. Им
еще вчера повестку принесли.
Капитан Малинин, сутулый, скуластый, склонился над
вещевым мешком, когда мы вошли к нему с Игорем.
—	Здравствуйте, — заговорил он. — Добрый день, Си¬
мочка. Вы извините, что я вас потревожил. Знаю, что
устали. Игушка мне все рассказал... Как это у вас вчера
получилось неладно! Но я очень спешу. Отправляюсь
сейчас. Хотел вам несколько слов сказать. (Игорь, куда
ты помазок заложил?) Вот что, товарищ Сима: вы знаете,
матери у нас нет, живем вдвоем с Игорем — он да я. Те¬
перь остается он, значит, один. Ну, Стеша, домработница,
но хозяйству приглядит, да соседи обещали. Но ведь знае¬
те, время крепкое наступило. Мало ли что будет! В тепе¬
решних войнах, знаете ли, фронт, тыл — все одно. Точное
деление при возможностях современного оружия исчезает.
Так я, собственно, вот о чем. Вы — вожатая у них. Игуш¬
ка мне много о вас говорил. Я вас очень уважаю, Сима.
—	Ну что вы... — засмущалась я.
—	Нет, нет, именно уважаю. Вы свое дело хорошо де¬
лаете — с умом и с сердцем. Так вот, пожалуйста, прошу
вас: будьте для моего Игоря во всех смыслах вожатой.
Понятно? Во всем. Это большое дело — вожатой быть.
Вы ведь комсомолка?.. Очень хорошо. Значит, вам комсо¬
мол ребят доверил. И вот я, командир Красной Армии, то¬
же вам доверяю своего сына по этой линии, так сказать.
Прошу вас, товарищ Сима, присмотреть за Игорем тут
без меня. В случае чего — пишите мне. Вернусь — не за¬
буду! Вот и все. Мне время ехать. Позвольте вашу руку.
Он встал передо мной, аккуратный, подтянутый, плащ
иа левой руке. Выпрямился, скрипнул ремнями портупеи,
сдвинул каблуки, откозырял мне почтительно и протянул
руку. Я крепко пожала его шлоскую твердую ладонь:
—	Возвращайтесь скорее, товарищ Малинин, а за Иго¬
ря не беспокойтесь. Вы себя там поберегите.
346

—	Ну, спасибо вам, — сказал он, жодхватил чемодан
и вышел.
Я проводила его до ворот. Игорь хотея бежать за ним
до вокзала, но в машине, которая пришла за капитаном,
места не было, бежать было далеко. Капитан крепко по¬
целовал Игоря, откашлялся, поправил фуражку, еще раз
оглядел весь дом от земли до крыши, сел в машину и
укатил.
Игорь долго смотрел ему вслед, а потом побрел к се¬
бе. Я догнала его, обняла за плечо:
—	Ну вот, Игорек, остались мы теперь с тобой.
—	Это ты осталась, а я все равно убегу.
—	Куда это ты убежишь?
—	На фронт, вот куда!
—	А ты слышал, что отец говорил? Он тебя на кого
оставил? Кого ты должен теперь слушать?
—	Мало ли что, — сказал Игорь и посмотрел на меня
исподлобья. — Ты не очень-то уж старайся.
Он высвободил плечо и скрылся в своем подъезде.
Я написала большое письмо Амеду, где рассказала
ему все наши приключения. «Амед, — писала я ему, —
как это плохо, что мы не повидались, когда такое нача¬
лось в жизни». Потом я пошла в школу, опустив по доро¬
ге письмо в почтовый ящик.
Как всегда летом, школа показалась непривычно про¬
сторной, тихой и прохладной. Но в боковом крыле здания
толпился народ и сидели женщины на крылечке, где ветер
шевелит белое полотнище с надписью:	«Призывной
пункт № 173». Окна нашего класса были завешены газе¬
тами, там заседала комиссия. В других классах молчаливо
сидели на партах странно выглядевшие тут взрослые муж¬
чины. Во дворе толпились, ожидая очереди, люди, полу¬
чившие повестки. Проходили озабоченные, деловые во¬
енные.
Старшеклассники собрались в физическом кабинете.
Оказывается, вчера уже без меня все собирались тут т
решили, что школьники разобьются на бригады. Одни бу¬
дут помогать работать на огородах семьям, у которых муж¬
чины ушли на фронт. Другие взяли на себя охрану шко¬
лы. Девочки взялись шить белье. Одна я оказалась как-то
без дела. И я спросила, как мне быть с моими пионерами,
оставшимися в городе.
247

—	Она все со своими цыплятами! — накипулась на ме¬
ня Катя Ваточкпна. — Тут у всех дел — убиться мало,
время такое — жуть! — а она со своими деточками...
Катя Ваточкина вообіце любила выражаться очень
энергично: «Жара — смерть», «Настроение — мрак», «Дел
накопилось — чистое безумие!», «А работа идет — сплош¬
ной позор...»
Я уже привыкла не обижаться на нее. Она была шум¬
ная, горластая, с резкими ухватками и считала, что имен¬
но такой и должна быть настоящая пионервожатая. А она
была вожатой в четвертом, теперь уже — пятом «Б». «Ка¬
кая ты, Симка, к шуту, пионервожатая! — не раз говари¬
вала мне Катя. — Ты уж больно деликатное создание —
этих разных тонкостей да этого всякого романтизму в те¬
бе ужас сколько, а напору — нуль. Ты будь побоевей».
Сперва мне казалось, что она права. «Кто знает, — дума¬
ла я, — может быть, пионеры любят именно таких — шум¬
ных, энергичных, покрикивающих». Я видела, как она
сама командует в своем отряде: «Мальчики, девочки, жи¬
венько у меня, раз-два! Вот так, красота! Теперь сели!
Давайте похлопаем. Начали!..» Но потом я убедилась, что
хотя ребята и похваливают ее вслух, но в душе не очень-
то считаются с ней. Дисциплина у нее в отряде была хуже,
чем у меня. И ребят, видимо, утомляли эта беспрерывная
шумиха, взбудораживающие окрики, хлопапье в ладоши,
гулкая суета. И еще я поняла, что Кате просто скучно
с ребятами и она шумит для того, чтобы заглушить в себе
эту скуку.
—	Ну, давайте кончать, что ли! — закричала Катя Ва¬
точкина. — Я умираю пить! Считаю, решили ясно. По¬
шли! С этим всё.
Она шумно вылетела из класса. В коридоре ко мне по¬
дошел наш математик Евгений Макарович.
—	А мы за вас очень беспокоились вчера, Крупицы¬
на, — мягко заговорил он, близоруко всматриваясь в ме¬
ня. — Что это за странная история с островом, с исчезно¬
вением лодки? Ох, романтики!.. Ну-ну-ну, пошутил! Да,
да, конечно, я понимаю — сейчас не до этого. Грозное
время, Крупицына, трудное время! Сейчас надо быть всем
вместе... Страшно мне за вас за всех, друзья! Жизни мне
молодые жалко...
Вечером я собрала у нас во дворе, на маленьком скве¬
248

рике, свою шестерку. Я любила свой двор, куда из окон
смотрело столько разных домашних жизней, любила гул¬
кий сумрак ворот и льющиеся откуда-то сверху звуки
рояля или радио, дворовую ребячью разноголосицу, визг
точильного камня, мелом начерченные классы на асфаль¬
те, матерей с колясками, старых бабушек, сидящих на
табуретках у подъезда и ведущих тихую беседу о том
о сем...
А теперь по двору ходил комендант с дворниками.
Они заглядывали во все углы, собирали в кучи и уносили
мусор. Двор выглядел суровее и чище. Сюда мог прийти
огонь, и надо было, чтобы не нашлось для него лишней
пищи. Люди выкидывали из квартир все лишнее, избав¬
лялись от мусора и рухляди — этого требовала война.
И мне казалось, что и сами люди делаются лучше, чище,
выкидывая из своих душ все ненужное, мусорное.
—	Ну вот, ребятки, — сказала я своим пионерам в тот
вечер па скверике. — Я что хочу сказать... Сияли нам
звезды, видели мы жизнь далеко вперед, загадывали с ва¬
ми загадалки. А теперь стреляют пушки, идет бой. Только
одно мы должны загадать, все одинаково — чтобы скорее
наши победили. Верно ведь, ребята? И пусть каждый из
нас подумает, что он может сделать для того, чтобы все
это скорей сбылось.
Тихо слушали меня мои пионеры.
Кончался второй день войны, и опускалась на Москву
ночь, суровая и синяя, как маскировочная штора.
ГЛАВА 8
Великое и малое
Стены Кремля охраняют каждого из нас.
Из записной книжки А. Расщепея
В первые дни мне казалось, что меня надолго не хва¬
тит. Каждый день приносил столько волнений, был так
грозно нов, что я думала — у меня не будет сил выдер¬
жать все это. Но потом оказалось, что нельзя все время
говорить только об одной войне. И по-прежнему люди

вставали утром, умывались, завтракали, отправлялись на
работу. Только работали усерднее и уставали теперь боль¬
ше. Вечерами ходили в кино и жили за опущенными си¬
ними шторами, упрятав внутри квартир жилой свет. По¬
степенно вернулись некоторые старые интересы. И иногда
мы сынова начинали ломать голову над таинственным
исчезновением наших «загадалок», над странной историей
с лодкой, которую потом обнаружили в кустах рыбаки.
Решительно нельзя было подозревать кого бы то ни было.
Васька Жмырев не появлялся что-то больше у нас во дво¬
ре, и мы все чаще и чаще, все привычнее стали считать
его виновником наших странных приключений на острове.
Мы ездили на огороды, получая путевки в райкоме
комсомола. Возвращались домой поздно, усталые, шли
домой по темным московским улицам. Они казались дре¬
мучими и таинственными. Москва с каждым днем при¬
обретала все более и более военный вид. Целые бастионы
из мешков с песком вырастали у витрин. Их снаружи
зашивали досками, фанерой. В подъездах появились ящи¬
ки с песком, железные клещи, ломы, ведра.
И необыкновенно много звезд было в те ночи над Мо¬
сквой. Обычно москвичи не видели звезд. Ночной свет
города поглощал их. А теперь небо над Москвой было усы¬
пано крупными яркими звездами. Но зато погасло руби¬
новое пятизвездие Кремля. На звезды кремлевских башен
были надеты защитные чехлы, чтобы они не блестели
днем. А ночью их теперь не зажигали.
Настроение становилось все тревожнее. Плакаты на
всех углах и стенах Москвы требовательно напоминали
о том, что пришло строгое время и каждый должен быть
на своем месте. А радио сообщало сводки, от которых
холодело все внутри. Иногда не хотелось слышать то, что
сообщалось, хотелось уберечь себя от этого тревожного
знания, но деваться от него было некуда, как от боли.
Второго июля, вернувшись очень поздно из-за города,
я сразу заснула как убитая, забыв даже поставить будиль¬
ник на шесть утра. Я помнила о том, что завтра утром на¬
до будет встать пораньше, ехать с пионерами на окраины,
убирать пустыри, hq не могла заставить себя ночью встать
и завести будильник, Я проснулась утром оттого, что кто-
то сказал мне как будто в окно:
—	Товарищи! Граждане!
25Q

Я вскочила и кинулась к открытому окну. Косые длин¬
ные тени лежали на только что политом, остывающем
асфальте. Часы на углу показывали шесть тридцать. А на
церекрестке, под громкоговорителем, стояли люди, заки¬
нув головы, и все как будто затихло на улицах, прислу¬
шиваясь. Остановились машины, троллейбусы. Шоферы
приоткрыли дверцы, из трамвая высовывались люди.
Над утренней Москвой раздавалось:
—	Вероломное военное нападение гитлеровской Гер¬
мании на нашу Родину, начатое двадцать второго июня,
продолжается...
Включив в комнате репродуктор сети, я судорожно
одевалась. Как я могла себе позволить проспать в такое
время! Вот все встали, а я...
В квартире никого не было. Отец с мамой ушли.
Я сбежала вниз по лестнице. На тихой улице из рупоров
доносилось:
—	Гитлеровским войскам удалось захватить Литву,
значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии,
часть Западной Украины. Фашистская авиация расши¬
ряет районы действия своих бомбардировщиков, подвер¬
гая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смо¬
ленск, Киев, Одессу, Севастополь...
Я схватилась за решетку ограды у нашего двора, ко¬
гда услышала:
—	Над нашей Родиной нависла серьезная опасность.
Я невольно посмотрела на ясное июльское небо над
Москвой. И ясно представила себе, как этот высокий го¬
лубой свод провисает под тяжким бременем опасности,
которая грозит задавить все живое па нашей земле...
Но голос в радиорупорах, как бы откликаясь на мою
тревогу, напомнил:
—	Конечно, нет! История показывает, что непобеди¬
мых армий нет и не бывало. Армию Наполеона считали
непобедимой, но она была разбита...
Я выслушала это с огромной радостью, словно не Ку¬
тузов, а мы с Расщепеем разбили Наполеона. Мне было
приятно, что приведен именно этот исторический пример.
—	Товарищи! Наши силы неисчислимы, — твердо про¬
звучало в рупорах, и все, кто слушал радио рядом со мной
на улице, посмотрели вокруг себя и друг на друга, словно
заново увидели, как много нас, как огромна наша страна.
251

Я поспешила в райком. Здесь, во дворе, мы собира¬
лись обычно в праздничные утра Октября и Мая, выстраи¬
вались под нашими комсомольскими знаменами, весело
расхватывали кумачовые транспаранты на шестах, фа¬
нерные щиты, обтянутые алой материей. И потом шли от¬
сюда вместе с колонной всего нашего района на Красную
площадь. И сегодня тут, во дворе райкома, было очень
много народу. Я увидела здесь почти всех наших комсо¬
мольцев и многих знакомых из других школ. Всех тянуло
сюда в это утро, все спешили сюда, к нашему комсомоль¬
скому дому, потому что нигде нельзя было так уверенно,
широко и полновесно ощутить себя какой-то прочной
частицей той великой силы, что наполняла только что
слышанные нами слова, каждое из которых все мы за¬
помнили на всю жизнь.
ІІа крыльцо во дворе вышел наш секретарь Ваня Са-
мохин.
—	Товарищи, — сказал он негромко, но все его услы¬
шали и затихли, — будем считать наш комсомольский ле¬
тучий митинг открытым...
В этот день комсомольцы наши нарасхват разбирали
наряды, путевки, задания. Всякий хотел немедля взяться
за дело.
Днем я встретила нашего математика Евгения Макаро¬
вича. Он шел с вещевым мешком за спиной, тщательно
побритый, энергично размахивая одной рукой.
—	Здравствуйте, Евгений Макарович. Куда это вы со¬
брались? За город?
Он негромко расхохотался.
—	Да, Крупицына. Решил, знаете, подышать свежим
воздухом... Кстати, вам известно, что моряки называют
свежей погодой? Когда буря разгуливается! — Он нахму¬
рился, помолчал, потом протянул мне свою худую руку: —
Всего вам доброго, Крупицына. В ополчение ухожу. Слы¬
шали о народном ополчении? Вот я уже записался. Пе¬
редайте мой привет всем вашим товарищам, Крупи¬
цына.
—	Как же, Евгений Макарович... Ведь у вас же с лег¬
кими не совсем хорошо...
—	Тссс!.. — строго прервал меня математик. — Кто
это вам наболтал? Сами не верьте и других разубедите.
Очень прошу. Ну, всего наилучшего.
252

И он бодро зашагал, отмахивая на ходу в сторону
одной рукой.
Но с каждым днем опасность, о которой говорили наро¬
ду по радио и писали в газетах, нависала все грознее, и
война подползала все ближе к нашему порогу. Уже не¬
сколько раз объявляли в Москве воздушную тревогу.
И иногда где-то далеко-далеко погромыхивали залпы зе¬
ниток. Москва готовилась к удару с неба.
В эти дни я очень много думала о Расщепее, вспоминая
его слова: «Великие противостояния, Симочка, когда исти¬
на созревает, бывают не только во Вселенной и в чело¬
веческой судьбе — они бывают и в судьбе народов. И
грозным будет великое противостояние, когда сойдутся
два непримиримых мира и человечество увидит истинное
светлое величие одного и познает всю злобную мерзость
другого, нам враждебного. Жаль, если меня не будет то¬
гда в живых, Симочка...»
Как мне не хватало в эти дни Расщепея, как много
нужно было бы мне сказать ему, как часто требовался мне
его совет!
Я несколько раз звонила по телефону из автомата Ири¬
не Михайловне, обещала к пей зайти. Но у меня не хва¬
тало ни времени, ни сил для этого.
Амеду я отправила еще одно письмо. Но ответа не по¬
лучила.
Меня начинала томить тоска. Вот, думала я, пришло
время, чтобы в жизни быть такой, какой я была в картине
Расщепея: храброй партизанкой... А вместо этого я оку¬
чиваю со своими пионерами картошку на подмосковных
огородах.
Так думала я и в тот день, когда мы работали на ого¬
родах близ Можайского шоссе. Когда-то по этой дороге
двигалась на Москву армия Наполеона...
Теперь по шоссе друг другу в угон шли грузовики,
крытые брезентом, и издали было видно, как там стоят
обожженные солнцем регулировщики и машут желтыми
и красными флажками, распределяя движение. Асфаль¬
товая матовая гладь шоссе, разделив вдали лес надвое,
уходила к самому горизонту. А если пойти по этой дорого
все дальше и дальше, туда, за горизонт, и еще дальше, то
где-то шоссе перерезала линия фронта. И там, на этом же
самом шоссе, которое накатанным асфальтом блестело
253

здесь, около нас, среди мирных лугов, там, может быть,
сейчас шел бой...
На дороге возле огорода остановилась маленькая ма¬
шина. Из нее вышел человек в дымчатых очках, в смеш¬
ных коротких штанах баллоном и клетчатых чулках. Ре¬
бята подняли головы, разогнулись, с любопытством рас¬
сматривая приехавшего.
—	Работайте, продолжайте, работайте. Здравствуйте,
привет! — заговорил приехавший, вскидывая к глазам ка¬
меру. — В аппарат не глядеть! Лица веселее! Ну-ка,
дружненько за работу! Вот так... Хорошо... Лады...
И он зажужжал аппаратом.
Ребята окучивали картошку, украдкой поглядывая
в сторону человека с аппаратом. А он бегал вокруг нас,
приседал на корточки, снимал нас то общим, то крупным
планом. Я-то его давно узнала, еще по голосу, — это был
Арданов, режиссер-лаборант Расщепея, тот самый, кто
звался у нас Лабарданом. Это он с Павлушей снимал ме¬
ня для пробы, когда я впервые пришла па кинофабрику.
Ну где же ему было узнать прежнюю Устю-партизанку
в великовозрастной девице с облупленным от загара но¬
сом, с растрепанными волосами, выбивающимися из-под
платка, и грязными от земли руками!
Но вот он кончил снимать, повесил аппарат на ремень
через плечо, крикнул шоферу: «Погоди, Сережа, сейчас
запишу только, и поедем на другой объект...» — и обра¬
тился к нам:
—	Значит, так, — он вынул блокнот, — лады. Запи¬
шем... Комсомольцы и пионеры в подмосковных огородах
помогают крепить боевой тыл. Так. Лады. Хороший сю¬
жет. Из какой школы?
—	Из 637-й! — хором отвечали мои пионеры.
—	Давайте запишу фамилии, — сказал Лабардан. —
Ну, начнем с тебя...
—	Малинин Игорь... А в кино это будут показывать?
—	Конечно, будУ'г... Ты?
—	Сокольская Людмила. Пятый «А». А в каком кино
будет?
—	Везде, везде будет... Ты как вовешься?
—	Скорпион, — негромко подсказал Игорек.
—	Как?
—	Хватит вам, ребята! — обиделся Витя. — Вы запи¬
254

шите: Мияаев Виктор. Год рождения 1929... Отличпик,
можете записать.
Так Лабардан переписал фамилии всех ребят, а потом,
не отрываясь от своей книжечки, обратился ко мне:
—	А вы что — за вожатую? Так. Лады. Фамилия, имя,
школа?.. Что? Позволь!.. Сима?!
Лабардан сдернул с себя дымчатые очки; отступив на
шаг, нагнул голову в одну сторону, потом посмотрел с дру¬
гого бока, все еще не веря, должно быть, широко шагнул
ко мне, обеими руками схватил меня за локти и крепко
потряс:
—	Симочка!.. Ты? Вытянулась-то как!.. Ну и случает¬
ся же в жизни! Видишь, как пришлось мне тебя опять
вернуть на экран... Кто бы мог думать?! — Он замолчал,
отвернулся, глядя куда-то в сторону. — А помнишь, Си¬
мочка, Александра Дмитриевича? Эх, Сима!..
И он быстро надел очки. А ребята стояли поодаль и
глядели на нас обоих...
Вот как — не на лихом коне, не в гусарском кивере и
не с острой саблей, а с мотыжкой-сапкой в руке, копаю¬
щейся в картошке на огороде попала я снова на экраны
кино.
ГЛАВА 9
Под злыми звездами
Васька Жмырев появился на соседнем дворе дома № 15
с утра. Он сыпал налево и направо калеными семечками
подсолнухов, новыми военными словечками: «точно», «по¬
рядочек», «культурненько» — и невероятными военными
новостями, одна страшней другой.
Впрочем, он тут же добавлял, что пусть другие пу¬
гаются, а он лично ничего не боится.
Весть 0 появлении Васьки Жмырева быстро облетела
оба двора. Й этот день мы работали дома: по заданию
штаба противовоздушной обороны вычерчивали белой из¬
вестью стрелки у надписей: «бомбоубежище», «песок»,
«вода», «ход в укрытие».
Днем была короткая тревога. Мы сейчас же полезли
на крышу.
255

Дома № 15 и № 17 были разделены толстой, высокой
стеной — брандмауэром, к которому с двух сторон прирос¬
ли корпуса обоих зданий. Брандмауэр был официальной
границей наших подоблачных владений. В мирное время
здесь орудовали главным образом мальчишки-радиолюби-
тели, укрепляя свои аптепны. Отсюда же запускались
змеи. В канун праздников железо кровель грохотало под
ногами управдома и дворников, которые спускали отсюда
на канатах или подтягивали на фасаде транспаранты,
портреты и светящиеся разноцветными огнями лампочки
иллюминации. А ныне, как только взвывала сирена, кры¬
ша переходила в наше ведение. Мы уже хорошо обжились
здесь. У пас стояли тут ящики с песком, лежали ломики,
щипцы, стояли бачки с водой. Правда, налета еще не бы¬
ло, но тревоги уже объявлялись несколько раз. И всегда,
когда я поднималась сюда и глядела сверху на замерший,
как бы затаивший дыхание, изготовившийся к бою город,
у меня холодело сердце, пересыхали губ:л — так страшно
мне делалось за Москву.
Москва отсюда была очень хороша. В синеве Замо¬
скворечья, ближе к югу, проступал сквозной, похожий на
застывший смерч силуэт радиобашни на Шаболовке. Меж¬
ду домами проблескивало зеркало Москвы-реки. С нашей
крыши были видны две кремлевские башни с контурами
темных звезд, притаивших теперь свой свет. И такая
огромная, заполнив собой все видимое пространство, весь
круг Земли, проложившая зелень парков и бульваров
между кварталами, как перекладывают зеленым мхом
елочные игрушки, лежала под нами Москва! Дым заводов
стоял над далеким горизонтом. Ровный, слитиый шум
огромного города доносился на крышу.
Трамваи, автомобили виизу были страшно маленьки¬
ми; зато лепные фигуры у карниза на фронтоне нашего
дома, всегда казавшиеся мне не больше настольной лам¬
пы, на самом деле оказались размером в целый буфет...
Внизу, на земле, все выглядело теперь подготовившим¬
ся к удару. Все понемножку приобрело военный вид.
А сверху, с крыши, Москва казалась по-прежнему мирной,
беззащитно открытой. Правда, на самом высоком, много¬
этажном доме возле нас из-за каменного барьера вокруг
крыши торчали какие-то длинные предметы, тщательно
укутанные брезентом. И виднелась пилотка неподвижно¬
256

го часового. Да иногда замечала я там командира; он
медленно шел за барьером по крыше, в руке у него был
бинокль, он держал его в отставленной руке, как держат
кружку, то и дело подносил его к глазам, отставлял руку
и опять прикладывался, словно отпивал крупными глот¬
ками даль, открывавшуюся ему сверху.
В тот день, когда на соседнем дворе объявился Вась¬
ка Жмырев и мы во время дневной тревоги поднялись к
себе на крышу, наш недруг оказался совсем рядом с на¬
ми, по ту сторону брандмауэра. Вокруг него вертелись
соседские мальчишки, поглядывая в нашу сторону.
Пионеры мои сразу заволновались:
—	Вон он, Сима, смотри... Жмырь явился.
—	Ну, и не обращайте на него внимания, — посовето¬
вала я.
—	Лучше с ним не связываться, — согласился со
мной, немало меня этим изумив, Игорь.
Но словоохотливый Дёма Стрижаков решил все-таки
поступить по-своему. Он подошел к брандмауэру и крик¬
нул на ту крышу:
—	Эй, Жмырь!
—	Ну Жмырь, скажем. Дальше что? — последовало
оттуда.
—	Здорово!
—	Ну, допустим, здравствуй. Что с того? — вызываю¬
ще ответил Жмырев.
—	Сейчас я его поймаю, — сказал Дёма, подмигнув
нам, и с таинственной значительностью громко спро¬
сил: — Жмырь, ты зачем к нам в погреб лазил?
—	Ребята, — обратился к своим Жмырев, — это он
у них что —чумной?
Те так и покатились. .
—	Ты зачем на острове все вырыл и лодку угнал?
—	Слыхали? — изумился Жмырев. — Был халдей,
стал обалдей... Эй, телескопы, он у вас что — не в себе?
—	Ну, ты, правда, Жмырев, не прикидывайся особен¬
но, — вмешался тут же Витя Минаев.
—	Да чего мне прикидываться! — окончательно рас¬
сердился Жмырев. — Вы сами за собой поглядывайте.
Как насчет ухи? Наваристая? Скусная была? Я слышал,
как вы чужую рыбку удили. Не бойсь, все знаю. Вы вон
вашего рыболова сиросите...
257

—	Я жѳ говорил — не надо с ним связываться, — про¬
бормотал Игорь, весь красный от смущения. — И нашел
ты тоже время, Дёмка, разговоры заводить 1 Тут, пони¬
маешь, тревога, а он... начал старое ковырять.
—	Молчу, молчу, — хитро прищурившись, понимаю¬
ще кивнул Жмырев и запел во все горло: — «Я с миле-
ночком сидела. Он молчит, и я молчу. Я подумала, сказа¬
ла: «Будь здоров! Домой хочу».
Даля отбой, и мы спустились вниз. Но настроение
у нас было испорчено. У всех в душе был какой-то не¬
приятный осадок после этого разговора на крыше: об
истории с рыбой, должно быть, узнали ребята, живущие
близ водохранилища. Я тут же выругала себя за то, что
занимаюсь всякими пустяками в такое серьезное время.
И только вечером все мы забыли про Жмырева. В де¬
сять часов вечера из всех рупоров радио послышалось:
—	Граждане, воздушная тревога!
Завыла, взбегая на высокие ноты, мягко скатываясь
на нижний регистр и снова возвышая тон до визга, сире¬
на на большом доме возле нас. Тотчас же откликнулись
еще две, обгоняя друг друга, то сходясь, то расходясь...
Команда моя кинулась по местам. Мы уже привыкли
слышать звуки тревоги и ждали, что скоро дадут отбой.
Сирены замолкли. Наступила тишина. И вдруг радио
опять заговорило:
—	Граждане, воздушная тревога!.. Не скапливайтесь
в подъездах домов, укрывайтесь немедленно в убежища.
Работники милиции, обеспечьте немедленно полное укры¬
тие населения в убежища!
И вдруг в окпах верхнего этажа большого дома на дру¬
гой стороне улицы я увидела отражение каких-то малень¬
ких пляшущих огней. В ту же минуту, где-то далеко
позади себя, я расслышала частые, сухие звуки, как будто
лопались резиновые пузыри. И внезапно вся Москва още¬
тинилась прожекторами. Светящиеся струи лучей удари¬
ли в небо, сходясь, пересекаясь, расходясь, как сходились,
пересекались и расходились звуки сирен. Над окраинами
Москвы заплясали сотни вспыхивающих и гаснущих
огопьков. Казалось, что огромная невидимая сетка пове¬
шена там, между небом и землей, ограждая край города.
Она расшита тысячами блесток, то гаснущих, то снова
загорающихся: кто-то непрерывно трясет эту огромную
258

прозрачную сетку, и та дрожит, гремя и рассыпая
вспышки.
Потом в небе возник какой-то новый, чужеродный, все¬
му посторонний, нудный и тошнотворный звук. И тотчас
же оглушительно, часто и близко, несколько раз подряд,
торопливо выпалили зенитки с соседней крыши, откуда
теперь доносились слова команды: «По фашистским на¬
летчикам— огонь!» С рычащим неистовством зачастил
пулемет, счетверенный, как мне пояснил Игорь. В небо,
туда, откуда доносился сдвоенный, качающийся гуд, по¬
мчались, догоняя друг друга, красные тирёшки. Это был
след трассирующих пуль. И там скрестились, яростно тол-
ча облака, сотни прожекторов. И казалось, вся Москва за¬
грохотала выстрелами, гоня с неба невидимых летучих
врагов. Все стреляло вокруг. Метались прожектора. Небо
безумствовало, шаталось, когда все прожектора склоня¬
лись то в одну, то в другую сторону, и рвалось на части,
когда лучи пересекались в поисках. А город внизу был
неподвижен — черная громада притаившейся темноты.
Рядом с нами на крыше были дежурные дружинники на¬
шего дома, комсомольцы. Вдруг кто-то сказал в темноте:
—	Пионеров этих вниз надо. Кто допустил? Где ко¬
мендант? Разве можно ребятам на крыше! А ну, ребята,
живо, марш в укрытие!
—	Ну что вы, дядя, мы же привыкли! Вот спросите
нашу вожатую...
—	Да и вожатую вашу не мешало бы вниз, — отвечал
мужской голос.
Несколько осколков от зенитных снарядов с порхаю¬
щим визгом пролетели над головами у нас и звонко цок-
нули о железо крыши.
—	Кто здесь у вас вожатая? — закричал человек, вы¬
лезая из люка чердака. Я узнала в нем коменданта наших
корпусов. — Вы, Крупицына? А ну, сейчас же убирайте
своих пионеров! Не ваше тут место!
Нелегко было уговорить ребят, чтобы они ушли вниз.
Прежде всего их надо было разыскать на крыше. Они,
услышав приказ коменданта, сразу все попрятались. По¬
немножку я их всех выловила и отправила вниз. Скоро
снизу до меня донеслись голоса Гали и Люды: «Пожа¬
луйста, граждане, пе нарушайте... Укрывайтесь, пожалуй¬
ста. Проходите. Женщины и дети, вперед... А мы дежур¬
259

ные, пе волпуйтесь». Но, конечно, Игоря Малинина я пе
нашла. Только с другого конца крыши я иногда слышала
его срывающийся басок:
—	Эй вы там, внизу, в шестнадцатой квартире, свети-
лы, затмевайтесь, вам говорят! У вас видно!..
Но, когда я подбегала к этому краю крыши, Игоря уже
там не было. А налет продолжался. Москва отбивалась.
Хлопали зенитки, шатались в разные стороны лучи про¬
жекторов, словно в бурю высокие мачтовые деревья со
внезапно засветившимися стволами. Иногда мне казалось*
что и дом наш начинает качаться из стороны в сторону.
А потом вдруг стало надолго совсем светло. Страшный
ярко-желтый, фосфорный и какой-то потусторонний свет
озарил сверху город. Стали ясно видны дома, улицы, и все
было оранжево-зелепым, словно виделось через цветное
стекло. Это фашисты бросили со своих самолетов светящие¬
ся бомбы. Злые звезды повисли над Москвой, обнажая город
сверху мертвым своим светом, срывая защитный покров
темноты. ГІо этим отвратительным светилам били зенит¬
ки, строчили пулеметы. Желтые звезды медленно погас¬
ли. Тьма, сгустившаяся теперь, показалась еще более чер¬
ной. Потом в небе раздался пронзительный свист, все
громче и громче...
—	Ложись! — закричал кто-то из темноты.
Я кинулась плашмя на крышу. Последовала ослепи¬
тельная вспышка, и какая-то сила, прогрохотав по желе¬
зу кровли, как мне казалось, вмяла меня в жесть.
—	Через квартал от нас, — определил комендант.
Теперь то и дело слышался над нами посвист бомб,
ухали разрывы, мы видели яркие вспышки. А потом где-то
за вокзалами и в стороне Красной Пресни стало медленно
расползаться багровое зарево. Оно делалось все больше и
больше: загорелось еще где-то па окраинах. Горизонт стал
огненным. И, глядя на это, я почувствовала, как стучат
у меня зубы. Я зажимала обеими руками рот, а зубы всё
стучали. И ночь показалась сразу знобкой. И было нѳ
столько страшно, сколько нестерпимо обидно, что горят
дома нашего города, что это сделал в нашем городе враг,
что чужая злая воля вмешалась в наши ночи.
Москва горит... Меня всю трясло.
—	Сбили, сбили, падает двухмоторный! — услышала
я голос Игоря и посмотрела па небо.
260

11 внезапно вся Москва ощетинилась прожекторами.

Там три скрестившихся прожектора медленно сводили
с небосклона к пылающему горизонту какую-то сверкаю¬
щую точку, оставлявшую длинный розоватый дым. Потом
полетели какие-то огненные брызги, и с неба словно ска¬
тилась расплавленная красная капля. Земля ответила на
падение вражеского самолета негодующей вспышкой.
На всех крышах аплодировали и кричали «ура». Но
в это время над нами совсем низка взвыл воздух, и с неба
посыпался огонь. Словно десятки факелов падали на нас,
тыкаясь в крышу, тотчас загораясь, шипя и фыркая. Это
фашистский бомбардировщик, пикируя, сбросил зажига¬
тельные бомбы.
Ух, как кинулись мы все тушить эти бомбы! Как засы¬
пали песком, топтали подошвами, хватали клещами, та¬
щили топить в воде огненных гаденышей, пока они еще
не вырвались из своей алюминиевой скорлупы! С одной
бомбой я справилась самолично. И я своими руками могла
теперь потрогать покореженное, уже остывшее в кадке,
бессильное оружие врага.
Несколько зажигалок упало по ту сторону брандмауэ¬
ра, на крышу соседнего дома № 15. Мальчишки тушили
их, ругаясь напропалую, гоняясь за теми, которые кати¬
лись по склону крыши. Одна, самая большая, расфыр-
кивая пламя, оставляя за собой огненную дорожку,
скатилась к желобу и застряла там, извергая жгучую,
ослепительную лаву. Я видела, как Васька Жмырев, подо¬
бравшись к самому карнизу, почти повиснув на руках,
дотянулся до бомбы ногами и пинал ее до тех пор, пока
она не свалилась вниз, во двор.
—	Эй вы там, внизу! — прокричал, свешиваясь с кры¬
ши, Жмырев. — Принимай угольки горячие...
Двор внизу на мгновение осветился вспышкой разбив¬
шейся зажигалки, послышался топот по асфальту, крики,
возня, и внизу стало опять темно. А Васька Жмырев
одним прыжком уже перемахнул через гребень стены и
гнался теперь за другой зажигательной бомбой. Она упа¬
ла на гребень нашей крыши, разломилась и медленно
съезжала, проплавляя воспаленным термитом железную
кровлю. Однако Игорек поспел туда раньше, чем Жмырев.
Он отпихивал плечом рослого Василия и сам шипел и
фыркал, словно маленькая бомба:
—	Пусти, Жмырь, пусти, говорю... Пошел ты... Не твоя
262

это бомба, не лезь.». Что за привычка у тебя лезть, куда не
просят! Чего ты на нашу крышу пришел? Туши там,
у себя...
И, оттирая в сторону Жмырева, Игорек поддел бомбу
на совок. Он бежал к чану с водой на чердаке, неся бомбу,
как несут уголь из печки для самовара. Руки у него дрожа¬
ли. Бомба выбрасывала фонтапчики огня, и несколько ка¬
пель жидкого пламени попало Игорю на брюки — материя
загорелась. Он не обращал внимания, топил шипящую
бомбу в воде.
—	Штаны горят, ты, халдей! — закричал Жмырев и,
подхватив маленького Игоря, с размаху посадил его за¬
дом в чан с водой.
Тот вылез сейчас же, мокрый, разъяренный, полез
с кулаками на рослого Жмырева:
—	Ты что, на самом деле, Жмырь, просили тебя? Ду¬
рак...
Только тут он почувствовал, что со штанами у него
действительно неладно, пощупал их сзади, заглянул себе
за спину, выгнувшись, и сконфуженно замолчал.
—	Ну ладно, ладно, не фырчи, жареный халдей, —
добродушно проговорил Жмырев и перемахнул через
брандмауэр на свою крышу.
Защитники нашей крыши собрались вокруг Игоря,
шумно отдуваясь после схватки с зажигательными бомба¬
ми. Кто осматривал прогоревшую одежду, кто дул на
обожженную руку. И все очень хвалили Ваську:
—	Это кто тут так ловко орудовал?
—	Да это один парень тут у соседей гостит. Подмо¬
сковный сам. Шалопай.
і— Шалопай, а гляди, как хорошо управился! Отча¬
янней!
А Игорь сопел в стороне, недовольны#.
—	Сима, у тебя булавки английской нет? — шепотом
спросил он и, получив булавку, долго пришпиливал к поя¬
су расползавшиеся, наполовину сожженные штаны.
А я немного повеселела. Как-никак это было наше
первое боевое крещение, и мы не сцлоховали. Тем, неви¬
димым, летящим в тревожном небе Москвы, злобно целя¬
щим в нас, швыряющиад на наши головы, на наши кры¬
ши огонь, все-таки не удалось сжечь наш дом. Мы отсто¬
яли его.
263

«А где сейчас Амед? — подумала я. —- Жаль, что он не
видит меня здесь, на боевом посту! Вот бы зауважал! А то
спит, наверно, сейчас под спокойными горячими звездами
и прислушивается, как пофыркивает и хрустит сеном
в конюшне его этот самый хваленый Дюльдяль...»
Только когда в рупорах послышался желанный отчет¬
ливый голос: «Угроза воздушного нападения миновала.
Отбой», я спустилась с крыши. И внизу вдруг почувство¬
вала, как ужасно я устала за эту ночь.
Из укрытий повалил народ. Все шумно переговарива¬
лись, делились своими переживаниями.
Пионеры мои, насильно загнанные в убежище, обсту¬
пили меня, наперебой рассказывая, что они испытали там,
внизу, когда земля тряслась над их головой. Какой-то ста¬
ричок в ночной сорочке и войлочных туфлях показывал
всем колючий, зазубренный осколок: «Так и звиркнул
прямо в окошко, — гляжу, а он на подушку улегся. Еще
горячий был...»
Поднялась из подвала мама, бледная, задыхающаяся,
кинулась ко мне, обхватила ладонями мою голову, стала
целовать:
—	Господи, Симочка, страсть-то какая... Ой, дайте на
волю выйти, дыхнуть дайте!.. Зачем же ты такой риск се¬
бе позволяешь? Да — не к тому будь сказано — вдруг
бы в тебя попало!.. Ой, батюшки, сколько же еще нам
терпеть?.. И отца нигде не видать. Куда его унесло?
Но отец уже проталкивался к нам, крича издали тор¬
жествующе:
—	Здесь я, мать, здесь! Живой, в лучшем виде.
—	Господи, куда же тебя, слепого, носит? — рассер¬
дилась мать.
—	Брось, Катя, брось, — говорил отец. — Теперь моя
слепота сгодилась. Я уж двадцать пять лет в затемнении
хожу. Это вам только с непривычки. Я, мать, сегодня на
нашем объекте за главного был. Все тычутся куда попало,
а мне это затемнение все равно не видать. Вот, выходит,
и я сгодился... Симочка, что это у тебя на руке-то? — Он
погладил мою кисть. — Ожог, никак? Ты бы все-таки по¬
остереглась... Есть и без тебя кому на крыше стоять...
А Васька Жмырев ходил и похвалялся количеством
потушенных бомб.
Так прошла первая боевая ночь Москвы. И хотя мы
264

не выспались и некоторые были перепуганы, все же в
людях чувствовалось особое, новое и гордое упрямство. Мы
попробовали себя в борьбе с огнем. Москва вошла в со¬
прикосновение с врагом. Все чувствовали себя сегодня
увереннее, чем вчера.
ГЛАВА 10
Не смыкая глаз
Пришла вторая ночь тревог.
И опять мы стояли на крышах. И чувствовали, как
содрогается Москва от ударов бомб. Фашисты в этот день
бросали мало «зажигалок», но больше швыряли фугаски.
Утром люди с волнением рассказывали о том, что тя¬
желая бомба разнесла театр Вахтангова. По улицам мча¬
лись, завывая сиренами, кареты «скорой помощи».
За второй ночью пришла третья. Теперь каждый вечер
около десяти часов начинали выть сирены. К этому часу
люди уже подбирались поближе к убежищам, где теперь
вместе с дружинниками несли дежурства и мои пионеры.
Это им разрешили. И как только пачиналась тревога, я
слышала внизу, во дворе, голоса моих девочек:
—	Спокойдо, граждане! Женщины и дети, вперед...
Товарищ, пропустите гражданку с ребенком... Проходите,
граждане, проходите, не скапливайтесь...
Пионеры мои с гордостью носили противогазы, а у де¬
вочек были сумки с красными крестами.
А налеты на Москву продолжались. Немцы, должпо
быть, хотели подавить волю города постоянной бессонни¬
цей. И действительно, все люди в Москве казались невы-
спавшимися.
Тяжело мне было смотреть на длинные очереди ста¬
рушек, которые с узелками, баульчиками, прихватив вну¬
чат, часов уже с семи занимали очередь у станции метро.
Мы все начали уставать. Все время хотелось спать.
С каждым днем труднее и труднее было выдерживать ноч¬
ное дежурство на крыше. Мы стали меняться, чтобы да¬
вать друг другу передышку. Шумная и лихая суматоха
первой ночи сменилась теперь изнурительной, суровой со¬
средоточенностью. Мы стали опытнее. Мы меньше пуга¬
лись, но и меньше восторгались, когда нам удавалось по¬
265

тушить бомбу. Это уже стало обыкновением. Да и не
каждую ночь падали бомбы именно на наш район. А ночь
все равно была бессонной.
Не унывал только Ромка Каштан, Он приходил ко
мне в часы, свободные от дежурства в истребительном ба¬
тальоне, и каждый раз приносил или новую песенку, или
рассказывал что-нибудь смешное. Какие только веселые
глупости не придумывал он! Сочинял уморительные объ¬
явления вроде: «Меняю одну фугасную бомбу на две за¬
жигательные. Желательно в разных районах». Когда Ромка
с нашими старшеклассниками рыл большие щели-укры¬
тия, он вывесил огромный плакат: «Цель оправдывает
средства», а сбоку к букве «Ц» приписал красным каран¬
дашом еще одну толстую палочку, и получилось: «Щель
оправдывает средства». Однажды он пришел ко мне днем,
как всегда аккуратный, подтянутый, в щегольской пилот¬
ке с красной звездой, застал меня во дворе с моими пио¬
нерами и сейчас же начал:
—	О-о, великие астрономы, зодиаки и само светило!
Слушайте, вы, цыпленки, я могу вас обучить новой песен¬
ке, слышали? Как раз для младшего возраста. Ну-ка, хо¬
ром за мной!..
—• Глупо, Ромка, — сказала я, хотя самой мне было
смешно. — Как ты можешь в такое время... Ты бы хоть
чуточку стал солиднее.
—	Солидными должны быть стенки в бомбоубежи¬
ще, — возразил Ромка, — а личная солидность никого не
спасает, только обременяет хуже. Верно, цыпленки?
А для вашей вожатой у меня есть особая песенка. Вот,
прошу послушать. — И он запел: — «Крутится, вертится
«юнкере» большой, крутится, вертится над головой. Кру¬
тится, вертится, хочет попасть, а кавалер барышню все
равно хочет украсть...» — Ромка привстал, галантно под¬
боченился, шепнул мне: — Можешь переписать для своего
Амеда. — И затем продолжал как ни в чем не бывало: —
«Где ж эта улица, где ж этот дом, где все, что было вчера
еще днем?»
Мне с ним всегда было весело, но я не любила, когда
он шутил так при моих пионерах: мне казалось, что этим
он умаляет в их глазах мой авторитет.
—	Если сам сочинил, — сказала я, — то поздравить не
могу: малоостроумно.
266

Чем богаты, тем и рады, — отвечал, нѳ обижаясь,
Ромка. — Я понимаю, что тебе по твоему настроению дру¬
гое нравится... Ну как? Что пишут из солнечной, знойной
Туркмении?
Я, кажется, покраснела и хотела что-то сказать, но
тут подбежала Катя Ваточкина:
—	Симка, я тебя ищу целую вечность! Пошли в Парк
культуры. Там народу — тьма! Талалихин будет высту¬
пать. Вот парень — красота! Герой! Абсолютный!
И мы пошли в районный Парк культуры. Пионеры мои
увязались за нами. Но мы шли впереди и тихо беседовали
с Ромкой.
Сперва мы шли молча, потом я сказала, полная своих
мыслей:
—	Ппсем нет, а телеграмма была.
—	Ты это про что? — удивился Ромка, уже позабыв¬
ший свой шуточный вопрос.
—	Ну, оттуда... Из Туркмении. Ты же спрашивал.
—	А-а! — каким-то скучным голосом протянул Ром¬
ка. — Ну, и что слышно там, на их боевом фронте?
—	Да беспокоится за меня, советует поехать к брату
Георгию. Там у них спокойно, вот он и зовет.
—	И что же, собираешься? — спросил он, испытующе
поглядев на меня.
—	Ну вот, действительно, не хватало еще!.. Я ему на¬
писала, что мое место тут, в Москве. Рассказала про на¬
ших ребят. Как бомбы у нас тушили, вообще про нашу
жизнь московскую.
—	Ты пиши, да соображай, что пишешь. А то зна¬
ешь — военная цензура живо...
—	Ну что я, не знаю, что ли, что можно писать, чего
нельзя!
Я не сказала Ромке, что у меня вышло с письмами
Амеду. Я понимала, что нельзя сообщать в письмах обо
всех бомбежках, и писала, например, так: «Вчера опять у
нас была бабушка. Она осталась ночевать и не дала нам
покоя до утра. Бабушка что-то зачастила к нам. Старуха
очень шумная, от нее масса беспокойства, и мы все время
не высыпаемся...» Я была уверена, что Амед поймет, о чем
идет речь. Но он писал в ответ: «Если ты решишь приез¬
жать, забери с собой бабушку — старую женщину нехо¬
рошо оставлять одпу. Мать тоже так думает».
267

Был воскресный день, ярко светило солнце. Но авгу¬
стовская прохлада уже освежала летнюю теплынь парка.
Тут собралось много молодежи. Мы протискались вперед,
к эстраде, и как раз в этот момент на нее вышел Виктор
Талалихин. Это был невысокий, крепко сколоченный па¬
ренек со свежим курносым, совсем еще мальчишеским
лицом. У него были нашивки младшего лейтенанта, го¬
лубая фуражка летчика, орден Красной Звезды. Золотую
звездочку Героя он еще не получил, хотя звание ему было
уже присвоено. Об этом мы прочли вчера в газетах. Одна
рука была забинтована: он поранил ее при таране.
И сразу вокруг нас вспыхнула громогласная и очень
радостная овация.
—	Витя! Витенька! Витюшка! Витя! — кричали де¬
вушки, подпрыгивая, чтобы лучше, через головы впереди
стоящих, рассмотреть героя, ставшего любимцем военной
Москвы.
—	Виктор! — басили товарищи Талалихина с его ули¬
цы, ровесники героя из Мясокомбината, где он недавно
работал.
А он стоял, неловко переминаясь, хотя и старался дер¬
жаться петушком, поглядывая исподлобья на шумевшую,
приветствовавшую его молодежь, поправлял здоровой ру¬
кой портупею. Когда все стихло, он заговорил:
—	Меня просили, в общем, сказать, как я решился
идти на таран. Потому что в этом деле был, понятно,
риск. — Он пожал плечами и сказал с некоторым даже
недоумением, но упрямо: — А что же мне было, упускать
фашиста, что ли? Патроны, боезапас у меня кончились. Он
бы и улетел себе. А я подсчитал так: ну хорошо, я тоже
в крайнем случае гробанусь, но все-таки я-то один, а их
там, на «юнкерсе», целых четыре. Значит, как-никак счет
будет четыре на один в нашу пользу. Я и взял его на
таран...
Овация забушевала с новой силой вокруг нас.
—	Злоба меня такая взяла, аж весело и жарко стало.
Не дам, думаю, ему к нашей Москве пробиться. Ну и про¬
таранил. Всё.
Меня прижали к самому краю эстрады, и я почти ка¬
салась подбородком сапог Талалихина, хорошо начищен¬
ных, крепких, — я даже слышала, как от них вкусно по¬
пахивает ваксой. Задрав голову кверху, я смотрела на ге-
268

роя. И видела его вздернутую верхнюю губу, озорно
подрагивающие ноздри, упрямый подбородок со смешной
ямочкой. Вот каким надо быть, чтобы весело и жарко бы¬
ло от злости к врагу! Чтобы ничего не бояться. Идти на
смерть, на риск, на таран. Тогда вот и будет весело и
жарко!..
Я написала об этом Амеду. В душе мне хотелось, что¬
бы Амед тоже сделал что-нибудь похожее на то, что со¬
вершил Талалихин.
А фронт все приближался к нам. Из Москвы стали по¬
немножку эвакуировать детей. Уезжали целые школы
в специальных поездах. Я как-то, возвращаясь из-за го¬
рода, с огородов, видела, как уходил такой поезд. Оттого
что ребят было много и они куда-то ехали, им было весе¬
ло, они махали руками, пели: «Стань, казачка молодая,
у ворот, проводи меня до солнышка в поход...»
Только матери на перроне стояли очень грустные и
украдкой вытирали концами шалей и платков глаза.
ГЛАВА 11
Свидаиие с Устей
В эти дни я часто вспоминала Расщепея. Мне захоте¬
лось побывать хотя бы там, где он жил, где мы с ним
провели столько времени. И я решила во что бы то ни
стало выбраться к Ирине Михайловне.
Несколько раз я звонила на квартиру Расщепея, но
мне или никто не отвечал, или Ариша, милая, добрая Ари-
ша, говорила: «А ты бы, Симочка, съездила бы на дачу,
в Кореваново. Ирина Михайловна сейчас в городе редко
когда ночует. Поехала бы почаевничала на свежем воз¬
духе. А то ведь, верно, намыкалась по подземельям-то да
по метру разному...»
Но выбраться мне в Кореваново было нелегко. Нако¬
нец все устроилось. По моей просьбе нас послали копать
злосчастную картошку близ водохранилища, как раз в
район Кореванова, где жила на даче Ирина Михайловна.-
День выдался знойный, несмотря на то что август был
на исходе. Летала уже осенняя блестящая паутина, и ка-
269

залось, что в воздухе пересекаются какие-то прозрачные,
сверкающие на краю плоскости. Солнце нещадно жгло
наши согнутые спины. Картошка всем нам до смерти на¬
доела. И только один Игорь, умевший всякое дело обле¬
кать в какую-то необыкновенную форму, и тут ухитрялся
развлекаться. Выкапывая картофелины, оп располагал их
возле себя каким-то узором или строил бастионы, а потом,
когда на него никто не глядел, бомбил их крупным клуб¬
нем, тихонько урча под нос: «Бумм... Прямое попадание».
Мы работали усердно. Я хотела скорей отправить ре¬
бят домой, чтобы успеть со станции добраться до дачи,
в Кореваново. Настроение у меня было в этот день при¬
поднятое. Пришло письмо от Амеда — он сообщал, что его
зачислили добровольцем в кавалерию и он надеется, что
я еще услышу о нем. А если путь на фронт будет прохо¬
дить через Москву, он меня известит, и мы повидаемся.
Амед, Амед, Амед Юсташев, милый, застенчивый па¬
ренек, длиннобровый и мечтательный! То задумчивый, то
вспыльчивый, ни на кого из моих московских знакомых
не похожий, совсем особенный. Он даже не знает, как
много мне хочется сказать ему! Эх, если бы только уда¬
лось повидаться!.. А вдруг он уйдет на войну и его часть
пойдет совсем на другой фронт? Я его пе увижу до этого,
а там, на фронте, — кто знает, что с ним может быть! Он
отчаянный. Нет, лучше не надо, пусть уж сидит себе
в Туркмении, объезжает горячих ахалтекинцев своих для
нашей конницы. Тут жѳ мне опять хотелось, чтобы Амед
стал знаменитым героем, и я бы повела его по улицам Мо¬
сквы, и все бы видели, что я иду рядом с ним, рядом с ге¬
роем Амедом Юсташ-Бергеновым. Таково было его полное
имя.
Солнце уже стало садиться за лес. Потянуло прохла¬
дой. Приумолкли птицы. Громко кричала у леса, должно
быть привязанная к колышку на пастбище, коза. Такой
мирный простор окружал нас на этих полях, такой покой
был во всем, что не верилось — неужели где-то есть война?
Цотом высоко над вами раздался ноющий звук мото¬
ра. Самолет летел на большой высоте, бояться нам его тут,
в поле, было нечего. Где-то за лесом несколько раз для
острастки ударила зенитка. Звук самолета стал удаляться.
Но тут мои пионеры заметили, что какие-то белые бумаж¬
ки роятся высоко над нами в голубом небе. Они кружи¬
270

лись стайкой, разлетались в стороны. Ветер играл ими.
Большая часть бумажек улетела за овраг, упала в цѳс,
две из них, медленно кружась, падали на наше поле. Ре¬
бята сейчас же побежали туда. Игорек опередил всех и
поймал листовку в руки, не дав ей сесть на землю. Он
пробежал глазами то, что было написано на бумажке, на¬
хмурился, посмотрел почему-то в сторону Изи Крука, весь
покраснел и вдруг с ожесточением стал рвать бумажку.
—	Ты что? — спросила я его, подбежав к нему.
—	Ничего, — бормотал он, все еще красный, сжимая
бумажку в комок. — Глупости там всякие написаны. Про¬
сто читать противно!
Ребята недоумевающе глядели на него:
—	А что это такое было?
—	Ну лозунги всякие ихние... Непонятно вам? Это
немцы бросают. Воззвания свои фашистские. Листовки,
что ли... Даже читать совестно. Слова такие... Тьфу!
Проводив ребят на станцию, усадив их в поезд и пе¬
редав на попечение одной нашей старшекласснице, я от¬
правилась в Кореваново. Дорога шла по ту сторону овра¬
га; я нашла там еще одну листовку, сброшенную немецким
самолетом. Я подняла бумажку и прочла. Это было обра¬
щение гитлеровского командования к москвичам. Фашисты
сообщали, что они скоро придут в Москву, и предупреж¬
дали, что всякое сопротивление бесполезно. И тут же они
объясняли, что вообще воевать русскому народу с немцами
не из-за чего. Получалось так, что все дело тут лишь во
всяких других иноверцах, из-за которых приходится стра¬
дать москвичам. А Гитлер русских людей обожает так, что
прямо сил нет! И слова-то показались мне смешными,
неуклюжими «иноверцы»... Так вот с чем они хотят прий¬
ти к нам, вот на что они рассчитывают! Надеются, что мы
окажемся друг для друга иноверцами. Вот что они хотят
посеять на нашей земле, рассыпая бомбы и листовки над
городами нашими, пытаясь отравить клеветой источники
нашей дружбы! Значит, с Изей и Соней мне уже тогда пе
дружить, что ли? Что же, тогда и Амед будет мне ино¬
верцем? Я так рассердилась, что разорвала листовку
в клочья, скомкала их, бросила на землю и даже вдавила
бумажки поглубже каблуком.
Я словно коснулась какой-то липкой грязи. Хотелось
вытереть руки...
271

Деревня Кореваново принадлежала когда-то тому са¬
мому помещику Кореванову, чьей крепостной была Устя
Бирюкова, которую я изображала в фильме Расщепея.
В полузаглохшем парке сохранилась старинная усадьба;
наполовину она была превращена в музей, а в жилой
части старого дома с белыми колоннами, на антресолях,
жил директор музея Вячеслав Андреевич Иртеньев, пото¬
мок генерала Иртеиьева, прославившегося в Бородинском
сражении. Иртеньев был консультантом Расщепея при
съемках фильма, так как сам раньше занимался военной
историей, служил кавалергардом.
После Октябрьской революции он преподавал в Воен¬
ной академии, был страстный охотник, написал книгу
воспоминаний. Расщепей любил эту книгу и говорил, что
бекасы и вальдшнепы описаны в ней куда привлекатель¬
ней, чем министры, царедворцы и дипломаты. Теперь
Иртеньев жил в Кореванове. Здесь он продолжал писать
воспоминания, диктуя их своей жене, Анастасии Илла¬
рионовне.
Расщепей часто гостил у Иртеньева и летом жил здесь
на даче. Не раз привозил он сюда и меня. Иртеньев нема¬
ло помог мне, когда я снималась. Он обучал мен# хорошим
манерам, помогал правильно держаться на лошади, рас¬
сказывал разные удивительные случаи из истории. А знал
он их пропасть.
Несмотря на свои восемьдесят с лишним лет, он от¬
лично сохранился: огромный старик, ростом без мало¬
го двух метров, он не утратил еще своей гвардейской вы¬
правки, с каким-то особым изяществом носил кавалерий¬
скую фуражку, высокие сапоги старого образца, ходил
прямо, слегка приподняв плечи, без палки, только чуточ¬
ку подрагивая в ногах, когда ступал.
Он часто бывал у пас в Доме пионеров, где его избра¬
ли почетным председателем клуба юных историков. Пио¬
неры любили этого огромного и статного старика, шум¬
ного, громогласного. У него была странная манера разго¬
варивать, подталкивая при этом собеседника локтем: «Гм?
Юные пионеры?.. Честь имею... А? Что? Хо-хо! Милости
прошу!..»
И так, шумя, похохатывая, слегка ширяя локтем, зада¬
вая тысячи односложных вопросов и не всегда дожидаясь
ответа, он разговаривал с нами. В то же время говорил ом
272
9

с ребятами всегда очень уважительно. И хотя приходи¬
лось ему глядеть на нас всех сверху вниз, с высоты своего
огромного роста, а мы должны были задирать головы, дер¬
жался он так вежливо и заинтересованно, что мы никогда
не чувствовали его превосходства. Если кто-нибудь из нас
опаздывал на занятия кружка, он вынимал из маленького
кармашка большие золотые фамильные часы, открывал
их, внимательно смотрел на циферблат, потом переводил
горестный взгляд на вошедшего, который уже сгорал от
конфуза, и, выразительно щелкнув крышкой часов, молча
клал их обратно. Сам же он никогда не опаздывал. «Акку¬
ратность — вежливость королей, — говаривал он, первый
придя на занятия, — но не метает перенять ее, гм, и мо¬
лодым революционерам. Что? Гм!.. А? Хо-хо!..»
Вячеслава Андреевича Иртеньева я застала на кры¬
лечке террасы. Он предавался какому-то странному заня¬
тию, в котором участвовал маленький, деревенского вида
мальчуган лет шести. Мальчуган, отойдя немного поодаль,
бросал под ноги Иртеньева на крыльцо террасы большие
деревянные кегли, а Вячеслав Андреевич гонялся за ними
и хватал старомодными каминными щипцами, после чего
швырял пойманную кеглю в стоявшую возле террасы боч¬
ку с водой. Заметив меня, он сразу приосанился, поправил
усы, одернул пижаму.
А малыш убежал, закинув голову, выпятив живот, то¬
поча пятками и выворачивая ими пыль, как бегают все
деревенские ребята, воображая себя конями.
—	Гм!.. Что? А? Вииоват... — Иртеньев застегнул во¬
ротник пижамы, пробежал пальцами по ее пуговицам,
проверяя их. — Виноват... Что? Вы к кому?
—	Здравствуйте, Вячеслав Андреевич! — крикнула я.
—	А? Что? Хо-хо!.. Товарищ Серафима?.. Здравствуй¬
те, дорогая, здравствуйте, моя милая. Милости прошу.
Гм, что?.. Чем обязан? Забыли, запамятовали совсем! Ана-
стасьюшка! — крикнул он в окно, обернувшись. — По¬
смотри, кто к нам приехал. А? Что? Замечательно, заме¬
чательно! Сама товарищ Серафима снизошла и навестила.
Так сказать, шестикрылая Серафима на перепутье к нам
явилась. Что? Гм! Хо-хо! Прошу вас.
Из окна высунулась полная, круглолицая Анастасия
Илларионовна.
—	Симочка, душенька, дитя мое, милая девочка, навѳ-
Л. Кассиль, т. II
273

стила, какая прелесть! — заговорила опа. — Я с этим
проклятым затемнением вожусь. Опять сегодня этот наш
негодяй, эта погибель моя, Марсик, изверг рода кошачьего,
изодрал всю штору... Я вот сейчас тебе, у-у, негодный
зверюга! Вон сидит, облизывается.
Огромный черный кот Марсик, усатый, как гусар, си¬
дел в другом окне и нежился на вечернем солнышке.
Услышав свое имя, он лениво посмотрел на хозяйку, по¬
тянулся и недовольно спрыгнул с окна, словно хотел этим
сказать: «Опять про то же! Ну вас тут всех с вашими
шторами...»
—	Ты только посмотри, как опа выросла, какая краса¬
вица стала! Ты посмотри, Вячеслав, как она похорошела!
Быотифул, бьютифул! — быстро проговорила Анастасия
Илларионовну по-английски. — Не правда ли? Жалко
только, нос у вас, прелесть моя, немножко лупится. Но
я вам дам крем, вы втирайте его утром и вечером. Я научу
как... Смотри, а веснушки у нее совершенно прошли...
Тут мне вдруг стало очень смешно. Я подумала, как
я буду втирать крем, перед тем как копать картошку,
утром или вечером, когда надо лезть на крышу по тре¬
воге.
Нос-то у меня правда очень обгорел, и это меня весьма
опечалило, да и веснушки понемножку вылезали на свое
место, хотя я их в начале лета старательно выводила.
Иртеньев повел меня на террасу. Высоченный, тяже¬
ловесный, он шел, грациозно изогнувшись в мою сторо¬
ну, ведя меня под руку, беспрерывно задавая самые разно¬
образные вопросы и не давая толком ответить на каждый
из них. Наконец мне удалось спросить его:
—	А Ирина Михайловна где?
—	Ирина Михайловна, деточка, в Москве. Сегодня она
как раз ночует в городе. Что?! Гм! Она ведь художница
немного, теперь работает по маскировке. Необычайно изо¬
бретательна. Идемте, я вам покажу некоторые макеты.
Он провел меня внутрь дома и показал макеты многих
знакомых московских зданий. Вот маленькая модель стан¬
ции МОГЭС, хитро укрытая зеленью, вот крохотный, при¬
чудливо разрисованный Большой театр. На пятигранном
макете театра Красной Армии прилепилась церквушка,
на стенах были вычерчены овраги, дома, деревья...
Проходя обратно с Иртеньевым через большую залу,
274

я увидела на стене портрет в тяжелой золотой раме. На
нем была изображена Устя-партизанка, та самая Устя,
за которую я прожила ее вторую жизнь на экране. Я не¬
вольно остановилась. Давно уж я не видела этого порт¬
рета, который разыскал где-то Расщепей. ГІо этому порт¬
рету да еще по одной старинной гравюре и лубочной
картинке, найденной Расщепеем в каком-то архиве, меня
гримировали. А потом Расщепей отдал портрет Усти Би¬
рюковой в музей «Кореваново».
В зале было прохладно и тихо, блестел паркет, потре¬
скивавший под нашими ногами. Подсвечники на люстрах
были закутаны белой марлей. Мебель стояла в чехлах.
А со степы из золотой рамы смотрела на меня Устя, без¬
бровая девочка с печальным, но открытым взглядом и зо¬
лотистыми веснушками на упрямо вздернутом носу. На ней
был оранжевый тулупчик, платок укутывал ее волосы.
На заднем фоне картины были изображены снежные рав¬
нины, разбитые артиллерийские повозки, туча воронья над
трупами французов, полузасыпанных снегом. Под портре¬
том была дощечка с надписью: «Юная партизанка Оте¬
чественной войны 1812 года Устинья Бирюкова, из кре¬
постных помещика Кореванова. Свидетельница великого
пожара Москвы. Участвовала в рейдах отряда Дениса
Давыдова. Работы неизвестного художника».
—	Поразительное сходство! — проговорил Иртеньев,
отошел к окну, приподнял штору, чтобы в зале стало свет¬
лее, вернулся к картине и долго стоял, переводя взор
с меня на портрет и обратно. — И вы знаете, сейчас сход¬
ство стало еще яснее. Настасыошка, иди сюда, ты только
взгляии! Это феноменально!
А мне стало грустно. Ну хорошо, похожа. Но вот она
участвовала в боях, слышала свист пуль над своей голо¬
вой, скакала на коне, завоевала славу и бессмертие, а я...
За чаем Иртеньевы уговаривали меня пожить денек у
них, отдохнуть от московских тревог. Ирина Михайловна
должна была вернуться назавтра к вечеру. Но мне и так
было не по себе при мысли, что я оставила в Москве сво¬
их пионеров. Как они там без меня перенесут ночную тре¬
вогу! Я объяснила, что мне надо скорей возвращаться
в Москву, рассказала о наших делах па крыше. Иртеньев
слушал меня, уже не перебивая.
—	А? Настасыошка! Слышишь? Ах, молодцы, какие
275

молодцы! Это тебе ие мой кегельбан, понимаешь? На кры¬
ше. Руками. Под огнем... Симочка, вы героиня... Одну ми¬
нуту...
Он поспешно встал, вышел в другую комнату.
—	Деточка, вы действительно героиня, — проговорила
Анастасия Илларионовна и поцеловала меня в лоб. — Но
вы больше не рассказывайте Вячеславу Андреевичу, это
его расстраивает. Вы знаете, как он переживает, что стал
уже стар и не может идти на фронт! Ну куда же, в самом
деле, ему!.. А все хорохорится...
Возвратился Иртеньев. Он торжественно подошел ко
мне. В руке у него была маленькая шкатулочка, обитая
потертым лазоревым бархатом. Оп открыл застежку, и я
увидела внутри белую медаль, покоившуюся на голубой
подушке.
—	Это что?
—	Это одна из медалей, которую получил мой прадед.
Дарю ее вам. Что? Гм! Хо-хо! А? Ну, прошу не ломать¬
ся! — Он толкнул меня локтем. — А? Гм! Как потомок
защитника Москвы, от имени славного предка на память.
Берегите Москву...
Он выпрямился во весь свой исполинский рост, щелк¬
нул каблуками и вложил мне в руку шкатулку.
За лесом, на близком шлюзе, у водохранилища, корот¬
ко взвыла сирена. И сейчас же в той стороне, где была
Москва, заплясали в синеющем небе частые звездочки зе¬
нитных разрывов.
—	Вячеслав... — нерешительно начала Анастасия Ил¬
ларионовна, спокойно собирая посуду со стола. — Может
быть, пойдешь в укрытие?
Чувствовалось, что она говорит это больше по привыч¬
ке и сама не думает, будто действительно Иртеньев по¬
слушает ее.
—	Милочка, Настасыошка, — сказал Иртеньев, — будь
разнообразнее — ведь каждый вечер одно и то же. Ты же
отлично знаешь, что весь этот бомбей меня лично, то есть
в смысле личной опасности, абсолютно не волнует. Но
вот тебе я рекомендовал бы спуститься в щель.
—	Тебе тоже не мешало бы быть разнообразнее, — за¬
смеялась Анастасия Илларионовна и подошла к мужу.
Он обнял ее своей большой рукой с длинными краси¬
выми пальцами. Потом посмотрел на меня:
276

—	Вот вас я бы, сударынька, пригласил проследовать,
куда полагается по правилам ПВО. Во всяком случае,
в Москву вам ехать уже нечего — из вокзала не выпустят.
Ведь вы ж не на своем, так сказать, объекте. Извольте под¬
чиняться общему распорядку. Что? Гм! Да! Хо-хо! Л уж
мы с Анастасией Илларионовной давно решили... Мы вме¬
сте. Нам уж глупо расставаться... Верно, Настенька?
И, низко наклонившись, он поцеловал пухлую руку
Анастасии Илларионовны, а она задержала его руку.
Но, конечно, я не спустилась в укрытие, вырытое под
деревьями в старом парке, хотя Иртеньев убеждал меня,
что там все оборудовано чрезвычайно комфортабельно.
Далеко над Москвой небо вздрагивало от малиновых
сполохов. Ветер доносил оттуда еле слышное погромыхи¬
вание. Над Москвой шел воздушный бой. Москва защища¬
лась. И сердце мое рвалось от тревоги. Я чувствовала себя
отступницей. Как я могла хотя бы на одну ночь бросить
город и моих пионеров!..
Потом наступило затишье. Отбоя еще не дали. Где-то,
очевидно, гуляли в небе немецкие самолеты, и защитники
столицы были настороже.
Уже привыкшая к тревогам, уставшая за день от хло¬
пот, Анастасия Илларионовна пошла спать. А мы с
Иртеньевым еще немножко посидели, а потом он сказал:
—	Ну, вы идите спать, Симочка. Вам уже постелено.
Идите, вам надо отдохнуть, а я тут посижу, подежурю.
Доброй ночи!
Рано утром я уехала в Москву. Тяжелое беспокойство
томило меня. Как там Москва пережила эту ночь без ме¬
ня? Люди у билетной кассы на станции говорили, что на¬
лет в эту ночь был особенно жесток. На перроне станции
я увидела Жмырева и поспешила в вагон подошедшего
поезда. Жмырев тащил два молочных бидона и вниматель¬
но оглядывал поезд, кого-то выискивая. Увидев меня
в окне вагона, он сейчас же побежал садиться. Через ми¬
нуту, разместив бидоны на полке, он уже пристроился
возле меня на вагонной скамье. Он сидел боком, повернув¬
шись ко мне, заведя вперед одно плечо и накинув на него
пиджак. По мясистому его лицу разливалось выражение
неподдельного удовольствия.
—	А я, понимаешь, вчера ваших этих халдеев в Мо¬
скве на вокзале видел. Они мне и говорят, что ты тут, в
277

Кореванове, осталась, а завтра утром приедешь. Ну, ду¬
маю, дай провожу. Второй уже поезд караулю. Ну, как
вы там без меня на крыше справляетесь?
—	Без тебя! — сказала я насмешливо. — Скажи пожа¬
луйста, защитник! Чересчур ты, Жмырев, много хваста¬
ешь: «Я! Меня! Мне! Без меня!»
—	А кто вам зажигалку с крыши сбросил? Кто? Обя¬
зан я был? А видала, как действовал?
—	Да, ты любишь перед людьми показаться.
—	Ну, это зависит — перед какими людьми. Может
быть, не перед всеми, а перед некоторыми только. — Жмы¬
рев посмотрел на меня, подмигнул, сбил свою кепочку на
затылок и придвинулся поближе. — Симочка, почему ты
такая гордая? Никогда со мной гулять не пойдешь. Я с ва¬
шего двора всех девушек в кино уже водил. А ты ни в ка¬
кую. Ведь это даже некрасиво получается — такой уж
чересчур очень гордой быть. Сейчас должны быть все вме¬
сте, как говорится — сплоченность. Газеты читаешь?
—	Ой, Жмырев, ты бы уж лучше не агитировал! Уж
кто бы, да не ты! Так это у тебя получается, что слушать
тошно.
—	С какой это стати агитировать?.. Ты и так у нас
ученая.
Он придвинулся еще ближе, отгородил меня от всех
пиджаком, свисавшим с плеча. Я молча встала и отсела
от него на противоположную скамью. Он пожал плечами,
подхватил сползший пиджак.
—	Выходит, гордишься? — проговорил оп.
Я молчала, глядя в окно вагона, за которым уже про¬
носились пригороды Москвы. Над ними висел еще не рас¬
ползшийся дым. В окно пахнуло гарью. Значит, опять бы¬
ли пожары этой ночью в Москве. Опять немец жег наши
дома. Скорей бы уж приехать, узнать, что там было этой
ночью!
—	Слушай, Сима... — услышала я над самым ухом и
оглянулась. Жмырев уже сидел на моей скамье, заиски¬
вающе улыбаясь. — Ты напрасно, Симочка, меня за тако¬
го считаешь. Я ведь к тебе с открытой душой. Честное
даю слово. А ты ко мне все без доверия. А стала бы с до¬
верием, так я бы тебе многое порассказал. Ты своим хал-
деям-то не особо доверяйся. Это, знаешь, народ та¬
кой...
278

—	Я без тебя знаю, какой народ. Тебе и не снилось
быть таким, Жмырев.
—	О-о! А я, возможно, такие сны и видеть не же¬
лаю. У меня, может быть, сны совсем про другое, про не¬
которых таких чересчур гордых, что и людям не дове¬
ряют... Зря, зря ты, Симочка, так... А то, может быть, схо¬
дим сегодня на круг потанцевать? Ваши все девушки
собираются. Айда! Хватит тебе со своими халдеями!
Я повернулась к Жмыреву:
—	Слушай, Жмырев, брось ты эти намеки! Если зна¬
ешь что-нибудь, так скажи, а нет — так молчи.
—	У-у, мало ли что я знаю! Я, может быть, такое
знаю, чего вы друг про друга не знаете. Может быть, я
знаю, кто на ваш остров наведывался.
—	Василий, если ты знаешь, ты обязан сказать!
—	Чем это я обязан и кому? Я вам присяги не давал.
Пойдем сегодня потанцуем, может быть, чего-нибудь и
скажу. А сейчас настроения у меня нет.
—	Брось ты, Жмырев, попусту заманивать! Я не ма¬
ленькая. Ничего ты не знаешь. Я уж вижу.
—	Ну, а коли видишь, так чего спрашиваешь?
И Жмырев полез на скамью, чтобы достать с верхней
полки бидоны. В вагоне стало темно — поезд вошел под
перекрытие вокзала. В окна ворвался гулкий шум пер¬
рона.
ГЛАВА 12
Прямое попадание
С волнением подбегала я к своему дому. Бледные, не-
выспавшиеся люди попадались навстречу. Но вот я уви¬
дела из-за деревьев знакомую крышу. Все было на месте.
Все было целехонько. Отца я дома не застала, он уже
ушел на работу, а мама еще спала после тревожной ночи.
Не успела я вернуться домой, как набежали мои пионе¬
ры. С ними опять вышло приключение. Они вчера не
успели вернуться с вокзала домой. Тревога настигла их на
Комсомольской площади и загнала в метро. Там они и
провели ночь. А дома родители опять волновались и бра¬
нили меня. Я тоже чувствовала себя неловко: не надо бы¬
279

ло их отправлять домой одних, без себя. Ребята наперебой
рассказывали свои переживания, сообщили, что бомба
сбила памятник Тимирязеву, но профессор уже снова
стоит на своем месте: памятник сейчас же, еще на рассве¬
те, восстановили. Игорек уже успел наведаться туда. Не¬
угомонный мальчишка! Как он только везде поспевал? Он
вытащил из кармана пригоршню рваных, колючих огрыз¬
ков металла и стал объяснять:
—	Вот, Сима, смотри, это от фугаски. А вот это —
прицельная трубка от снаряда. А это вот — от морской
зенитки.
Когда-то он собирал коллекцию автомобильных марок,
которые вырезал из всех журналов. Теперь он коллек¬
ционировал осколки бомб и зенитных снарядов. К каждо¬
му осколку была привязана ниткой картоночка и на ней
обозначена дата находки.
Мне хотелось чем-то вознаградить моих пионеров за
вчерашнее, и я решила взять их с собой к Ирине Михай¬
ловне. Пионеры давно уже просились туда. Им хотелось
посмотреть квартиру, вещи, книги Расщепея. Когда-то
я об этом сговорилась с Ириной Михайловной, но потом
уже было не до этого...
Иртеньев сказал мне, что Ирина Михайловна вернется
из маскировочной студии к себе на Кудринскую часам
к двум. Я позвонила из автомата, но никто не отвечал.
Должно быть, Ариша ушла за покупками. И мы поехали.
Ребята надели чистые рубашки, парадные шелковые гал¬
стуки. Я предвкушала, как буду показывать им комнаты
Расщепея, его вещи, альбомы, картины. Все это было мне
так дорого и знакомо. И я очень соскучилась по Ирине
Михайловне, которую не видела с весны.
Мы ехали в прицепном вагоне трамвая. Прицеп мо¬
тало в разные стороны, заносило на поворотах, и пассажи¬
ры сонно качались вместе с вагоном. Какие бледные, не-
выспавшиеся лица были у людей! Один пассажир, в белой
толстовке, уже немолодой, обеими руками повиснув на
кожаном поручне, дремал, уткнув подбородок в сгиб лок¬
тя. Клевали носом сидевшие у окон женщины, держа на
коленях кошелки. Кто уронил голову на грудь, кто упи¬
рался виском в раму окна. Видно было, что Москва не
выспалась в эту ночь.
Трамвай остановился на площади Дзержинского и дол¬
280

го не шел дальше. Мы высовывались из окон. Путь впе¬
реди был свободен. Вожатый на моторном вагоне несколь¬
ко раз уже трогал ногой звонок. А наша кондукторша
почему-то не давала отправления. И, взглянув на нее, я
увидела, что она спит. Молоденькая, с пухлым, по-детски
полуоткрытым ртом, она спала стоя, откинув голову
в угол вагона, осев на ножку приподнятого сиденья. Та¬
кое истомленное, бледное лицо было у нее, что совестно
было ее будить. Видно, не одну ночь пришлось ей бодр¬
ствовать. И тогда я подтянулась на носках, достала верев¬
ку кондукторского звонка и дернула. И вагон пошел.
—	Это что же за дело? — спросила толстая женщина,
сидевшая у окна. — Самоуправство?! Это если каждый бу¬
дет дергать, так люди без ног останутся... Кондуктор, вы
чего глядите?
—	Тсс, она спит! — нечаянно вырвалось у меня.
Тут уж проснулись все, кто спал, кроме самой кон¬
дукторши.
—	Уморилась, — сочувственно говорили женщины.
—	Ну конечно! Ведь у них как получается?.. Застанет
тревога, так в вагоне до утра и сиди. Совсем народ заму¬
чился.
И все уже сочувствовали мне, а не толстой женщине.
А я, окончательно осмелев, тихо сказала:
—	Граждане, надо платить за билеты. А то ведь ей
попадет, если контролер явится.
—	Удивительное дело! — проворчала толстуха. — Обя¬
зательно им надо не в свое дело ввязаться!
—	Может быть, это не ваше дело, — вдруг вмешался
Игорек, — зато наше. Вы вот, наверно, сами без билета
едете. Надо хоть на гривенник совесть иметь, граждан¬
ка, — закончил он поучительно.
—	Да как же ты, дрянь такая, можешь мне это гово¬
рить! — окончательно вскипела толстуха. — Да я раньше
тебя еще билет взяла! Вы скажите, какой дерзкий!
Но мои пионеры уже организовали передачу денег, и
я, попросив какого-то майора, который сидел против кон¬
дукторши, быть наблюдателем, осторожно, чтобы не раз¬
будить кондукторшу, отрывала от рулончика на ее ремне
билеты, давала сдачу, дергала на остановках за веревку
звонка и даже называла остановку: «Площадь Сверд¬
лова. Следующая — улица Герцена...» Ребятам моим это
281

безумпо понравилось. Они были в полном восторге, что хо¬
зяйничают в трамвае и при этом выполняют еще «оборон¬
но-тыловое задание», как мне объяснил Игорек.
К стыду своему, я знала не все названия остановок.
Но мне очень удачно подсказывал Игорек. Удивительно,
откуда мальчишка знал так хорошо Москву! Когда мы
ехали через центр, он давал объяснения нашим пионерам
не хуже экскурсовода. Только и слышалось:
—	Вот тут раньше Китай-город был. Такая стена...
Нет, жили не китайцы, а купцы всякие. А это, ребята,
смотри, дьяк Федоров стоит на памятнике. Из союза пер¬
вопечатников — самые первые книжки сам печатал... А
;>то уже «Метрополь». Там кино. А вот сейчас направо
будет Большой театр. Знаменитый во всем мире. Вот.
А это Малый. А вон там Центральный детский. Я там
с папой был до войны, на «Буратино — Золотой ключик».
Интересное... А сейчас смотри — Кремль палево будет.
Вон Красной площади кусочек отсюда видно, стань на
мое место! А там, длинный такой, — это Манеж. А с дру¬
гого бока — «Москва», гостиница. Самая большая. А на
площади, гляди, ребята, дома всякие нарисованы, прямо
на земле. Это чтобы сверху так казалось. Маскировка!
Пассажиры приоткрывали слипавшиеся глаза и лю¬
бовно поглядывали через окна.
И вагон наш с усталыми, невыспавшимися людьми шел
по военной Москве мимо витрин, заделанных фанерой,
мимо мешков с песком, серебристых аэростатов, дремав¬
ших на бульваре, мимо памятника Тимирязеву, опять вос¬
становленного на своем месте.
Глядя на Игорька, я вспомнила мой сегодняшний раз¬
говор в вагоне со Жмыревым и решила вечером как сле¬
дует потолковать с глазу на глаз с Игорем.
Но тут наш трамвай уже выехал на бывшую Кудрин¬
скую площадь, ныне площадь Восстания, и вдруг резко
затормозил. Все в вагоне съехало со своего места. Пасса¬
жиры сильно и разом качнулись вперед, и кондукторша
проснулась. Она сейчас же схватилась за свою сумку, рас¬
терянно огляделась, затем, чтобы скрыть свою оторопь,
протерла ладонью глаза, выглянула в окно, не сообра¬
жая, куда она заехала.
—	Ну, вот и выспались немножко, — густым басом
сказал майор. — Можете быть спокойны: все в порядке,
282

все с билетами, за вас тут пионеры потрудились. Вот, по¬
благодарите их.
Но мы уже выходили из вагона, не доехав до останов¬
ки, где нам надо было слезать. Оказалось, что трамвай
чуть не врезался в пожарную машину, переезжавшую
через рельсы. Она неожиданно выскочила из-за угла.
—	С ночи потушить не могут, — услышала я.
И вдруг страшная мысль прожгла меня. А что, если...
Я перебежала через площадь, глянула вдоль знакомой
широкой улицы. Что такое? Да нет, мы не там сошли. Это
не то. Я вглядывалась, не узнавая знакомого места. Боль¬
шого дома, где жил Расщепей, не было... Там стояла тол¬
па. Милиционеры просили отойти от каната, который под¬
держивали стойки, ограждавшие место взрыва. Еще под¬
нимался дым над развалинами и грудами битого кирпича.
Суетились пожарные в толстых брезентовых, коробом
стоявших костюмах и военных касках.
283

Я еще не верила своим глазам. Мне все казалось, что
я что-то перепутала. Вот дом № 21. А следующий? Сле¬
дующий — 25. Да, одного дома не хватало. Дома № 23, то¬
го самого, где когда-то жил Расщепей.
Какая страшная сила вывернула эти стальные балки,
выворотила их вместе с толщей кирпича и бетона и швыр¬
нула далеко в сторону! Как злобно скручено было же¬
лезо!
Игорек, работая локтями и плечами, пробивался впе¬
ред сквозь толпу, и я шла за ним. Вот мы подошли к са¬
мому канату. Дом словно разняли на части. Всего перед¬
него фасада не было, он обвалился, и видны были этажи,
разноцветные обои вскрытых комнат.
И я вскрикнула, увидев там, наверху, косо висящую
на погнутом железном крюке знакомую мне люстру в ви¬
де корабля-каравеллы. Неузнаваема отсюда была комната
с раскромсанной стеной, похожая на плохую декорацию.
Но все же я узнала. Это была столовая Расщепея. А там,
где когда-то был кабинет Александра Дмитриевича, зияла
черная и корявая дыра. Вокруг нас говорили:
—	Не меньше как пятьсот килограммов.
—	Что вы хотите! Прямое попадание. Видели, как на¬
воротило?
—	А жертвы есть?
—	Как не быть! Есть.
У меня пресеклось дыхание. У меня не было сил спро¬
сить.
—	Кто в укрытии был, те живы остались. Только вход
завалило — пожарные тут же откопали. А вот кто наверху
был, тем, конечно, конец. Тут, между прочим, Расщепей
жил, артист — ну вот который Ленина в кино играл. Сам-
то он давно уже помер, еще перед войной. А вот жена
с дачи приехала... Когда карету прислали, так уж мертвая
была...
—	...Не надо, Симочка, что ты... Ну чего ты, брось! —
услышала я над своим ухом перепутанный шепот Игорька
и увидела, что сижу прямо на асфальте, а надо мной скло¬
нились мои пионеры.
—	Ничего, ребята, я сейчас...
Я поднялась. На меня вокруг смотрели с любопыт¬
284

ством. И вдруг я увидела у каната ограждения Аришу,
работницу Расщепея. Я кинулась к ней. И я не узнала
тихую, краснощекую, добродушную тетю Аришу, с ее
толстым блестящим носом, к которому обычно сбегались
добрые морщинки, как цыплята к клушке.
Растрепанная, с платком, съехавшим на затылок, она
стояла у каната, держа в руках маленький узелок, с кото¬
рым, должно быть, ходила в метро ночевать.
—	Видала, Сима, что он с нами творпт? — сказала она
шепотом, который был слышен еще издалека. — Видала,
что делается? Ох, попался бы он мне, я бы ему, Гитлеру,
муку дала, я бы ему казнь выдумала!.. Симочка! — закри¬
чала она вдруг так, что все вздрогнули. — Ты только
гляди, что он с нами творит! А Ирина-то Михайловна,
голубушка, кровиночка моя... Ведь какая беда, Симочка,
беда какая! Говорила я ей, чтобы хоть в подъезд спусти¬
лась, да разве послушается! Упрямая была. А уж как бом¬
ба эта ударила, так осколком ее вот сюда... Откопали по¬
том, да куда уж тут...
Долго причитала Ариша, рассказывая мне ужасные
подробности того, что произошло этой ночью. Я плохо
слышала. Мне все не верилось, а тетя Ариша показывала
мне гіолуобгорелую изодранную записную книжку, кото¬
рую она держала в руке. Я сразу узнала этот маленький
кожаный блокнот с вытисненными на нем инициалами
«А. Р.» и кружком со стрелочкой. В этот блокнот запи¬
сывал Расщепей свои замечания во время съемок.
—	Вот только и осталось. А другое — все пропало.
Ведь сила какая! От рояли-то все жилки вон куда — на
крышу закинуло...
Я посмотрела в ту сторону, куда указывала Ариша.
С карниза высокого дома свисала большая прядь рояль¬
ных струн, и ветер легонько позванивал ими.
Я взяла у Ариши блокнот Расщепея, изодранный, по-
луобугленный. Долго мы стояли с пионерами у каната,
ограждавшего место этой страшной беды, которая стряс¬
лась опять в моей жизни. Столько собиралась я сказать
Ирине Михайловне, так нужно мне было посоветоваться
с ней, строгой, великодушпой, ближе всех знавшей Алек¬
сандра Дмитриевича! Но война прямым попаданием не¬
мецкой бомбы отняла у меня и это.

ГЛАВА 13
Ждет война
«Идет война народная, священная война!» — пело по
утрам радио. С этого начинался день. Густые, суровые
мужские голоса пели каждое утро в черной воронке ре¬
продуктора: «Пусть ярость благородная вскипает, как
волна! Идет война народная, священная война...» А потом
передавали сводку Советского Информбюро. В самую
больную точку сердца вонзались эти сводки. Взят был
Смоленск-, пал Киев. И тяжело было глядеть на карту. По
этой самой карте я еще недавно сдавала географию СССР.
Когда никого не было в комнате, я мерила циркулем рас¬
стояния. Сперва от границы до Москвы, потом от Минска
до нас. Смоленск был как раз посередине, а теперь посере¬
дине между немцами и Москвой оставалась Вязьма. И та¬
кая тревога и за Москву, и за маму с папой, и за моих ре¬
бят — за всех нас точила тогда душу, что во рту появлял¬
ся какой-то противный медный привкус, и я не могла
есть, огорчая отца.
—	Ты, Симочка, наоборот, подкрепляйся. Пересиль
себя... Еще что впереди терпеть придется — сейчас труд¬
но сказать. Ты кушай, кушай, пока имеется.
—	Что же это будет, Андрюша, что с нами со всеми
будет? — причитала мать. — Вон Бурмиловы уже Таточ»
ку в Казань отвезли. В тридцать четвертой квартире тоже
все эвакуировались. Может быть, и нам Симочку послать
к Георгию, пока не поздно?
—	Никуда я не поеду, мама. По-моему, ясно было
сказано.
Как я могла уехать, как я могла оставить пионеров
своих и Москву, которую полюбила теперь так, как ни¬
когда не любила! Да я и дня не смогу прожить без нее,
если буду знать, что ей грозит опасность.
А от Амеда давно уже не было писем. В последнем,
которое шло очень долго, он сообщал, что находится в ка¬
валерийской части на формировании и ждет назначения.
Может быть, он уже на фронте?..
Когда мне становилось совсем тоскливо и страшно, я
доставала завернутый в платок обгорелый блокнот Рас¬
щепея. Я его и на крышу брала, и в укрытие носила во
286

время тревоги, если не была дежурной. Это было все, что
мне теперь осталось от Расщепея.
В книжечке сохранилось несколько страниц, и я в де¬
сятый раз перечитывала их, так что скоро знала все запи¬
си Расщепея наизусть. Особенно запомнилась мне сделан¬
ная Расщепеем выписка из дневника Льва Николаевича
Толстого: «Храбрость есть такое состояние души, при ко¬
тором силы душевные действуют одинаково, при каких
бы то ни было обстоятельствах. Или напряжение деятель¬
ности, лишающее сознания опасности. Или есть два рода
храбрости: моральная и физическая. Моральная храбрость,
которая происходит от сознания долга, и вообще от мо¬
ральных влечений, а не от сознания опасности. Физиче¬
ская та, которая происходит от физической необходимо¬
сти, не лишая сознания опасности, и та, которая лишает
этого сознания. Пример 1-ой. Человек, добровольно жерт¬
вующий собой для спасения отечества или лица...»
Дальше страничка обгорела, и неизвестно было, запи¬
сал ли Расщепей пример того, что Толстой называл физи¬
ческой храбростью. Я долго думала над этой записью. Вот
когда я на крыше — это, наверно, все-таки моральная
храбрость. Ну хорошо, а Жмырев, когда кинулся, чтобы
показать себя людям, на зажигалку? Это что — тоже мо¬
ральная храбрость? Нет, это он сделал ради выгоды —
значит, для себя, для своей персоны. Ну, тогда это уже,
пожалуй что, и физическая...
Много было там еще уцелевших наполовину заметок.
Сохранились такие:
«Паскаль где-то сказал: мы не живем — мы ждем и
надеемся».
Тут же другим карандашом размашисто, как будто
сердито было написано рукой Расщепея:
«Славная позиция, нечего сказать! А мы не ждем, мы
действуем; не надеемся — а знаем. Действовать, бороть¬
ся, искать, добывать — разве это не жизнь! Жизнь — это
поиск...»
Дальше опять страница обгорела.
Нашла я в книжечке слова, которые много раз слыша¬
ла от Александра Дмитриевича:
«Тезисы для выступления у пионеров.
Главное, что мы должны воспитать в людях, — это бе¬
режное, почти влюбленное отношение к внутреннему до¬
287

стоинству человека. Человеческое достоинство — вот глав¬
ное. Остальное приложится. Капиталист не уважает че¬
ловека. Он кладет его личность под пресс, выжимая все
соки. Если бы уважал, не эксплуатировал бы. Револю¬
ция — это борьба за человеческое достоинство всего на¬
рода. Фашисты — себялюбивые ненавистники человече¬
ства...»
Я показала эти заметки Ромке Каштану. И мы с ним
долго толковали о храбрости, о человеческом достоинстве.
Ромка тоже стал как-то серьезнее. Правда, явившись ко
мне после большого перерыва, он тотчас же начал дура¬
читься:
—	Ну, как живешь, Сима? Как эти твои лунатики,
халдеи и телескопы поживают? У меня для них есть вели¬
колепные детские стихи, как раз для вашего пионерского
возраста. Так сказать, переработка довоенного Михалкова
на военный лад. Вот слушай: «А у нас упал фугас. Это
раз. А у нас — противогаз. Это два-с. А у нас наша мама
собирается...» Кстати, Татка Бурмилова уже с мамашей
отбыли в энском направлении. А ты еще не собираешься?
Потом он сел, снял пилотку, сложил ее и хлопнул но
колену:
—	Нет, шутки шутками, а ты, Сима, подумай. Тем бо¬
лее, что тебе есть куда. А? — Он вопросительно посмотрел
на меня. И я опять почувствовала, что щеки у меня на¬
чинают краснеть. — Нет, правда. У тебя брат в Ашхаба¬
де. Он вас там всех устроит. Чего тебе зря тут подвергать
себя опасности?
—	А что же ты сам себя подвергаешь?
—	Ну что ты равняешь!.. Ну ладно, ладно! Сейчас мне
будет прочитана, чувствую, лекция о женском равнопра¬
вии. Не хочу спорить. Я к тебе не спорить зашел, а про¬
ститься. Нас с ребятами посылают на укрепления. Куда-
то не очень близко. Хотя... далеко сейчас уже ехать не¬
куда.
Мы долго сидели с ним. Вот тут я ему и показала кни¬
жечку Расщепея; заметки Александра Дмитриевича про¬
извели на Ромку сильное впечатление.
—	Сима, можно мне списать вот насчет храбрости? —
спросил он.
И тщательно переписал к себе в карманную книжечку
толстовское определение храбрости.
288

—	Здорово! — сказал он мечтательно. — «Одинаково
действовать при любых обстоятельствах». Верно! Это и
есть храбрость. Понимаешь, Сима: значит, человек посту¬
пает так, как он решил сам, не под влиянием обстоя¬
тельств. Здорово! Ей-богу, здорово! Классически здорово!
«Напряжение деятельности». Лихо сказано! Я это всем
ребятам покажу.
Потом он встал, вздохнул. Расправил пилотку, опять
положил ее.
—	Ну, Крупицына, прощай. Говорить ничего не буду,
а то еще чего-нибудь сострю — обозлишься на прощанье.
А я этого не хочу. Скажу только одно: будь!..
—	Что будь? Кем будь? — не поняла я.
—	Вообще будь! Я хочу, чтобы ты была на свете. Ведь
знаешь, Сима... многие не будут.
Таким я еще Ромку никогда не видела.
—	Быть — это мало, — сказала я. — Надо быть такой,
как надо. Быть всякий может. Даже Жмырев. Это нехит¬
рое дело.
—	Ты только будь, — повторил тихо Ромка, — слы¬
шишь, Сима, будь! Я этого очень .хочу. А плохой ты иѳ
будешь, я тебя знаю. Ведь ты не только Сима, ты еще
Устя. Двойная нагрузка... Я ведь тебя немножко знаю.
Знаешь, я из всех наших девчонок только тебе по-настоя¬
щему верю. Честное слово. Я прямо-таки убежден: если
что, так ты лучше решишь совсем не быть, чем быть та¬
кой, какой стыдно быть. Так вот, Сима, будь!
—	Ну, и ты, Рома, будь!
—	Как-нибудь, — сказал он.
Оба мы невесело засмеялись. Ромка надел пилотку,
браво откозырял мне:
—	Папахен с мамахен — мой привет, и всей прочей
фисгармонии.
Это, очевидно, относилось к настройщику.
И Ромка ушел. А мне стало еще грустнее. Мне захо¬
телось вернуть Ромку и сказать ему что-нибудь очень хо¬
рошее. Но с ним было трудно говорить, он все любил обра¬
щать в шутку. Бедные наши мальчишки! Тяжело им там
придется, на укреплениях! И, наверно, опасно там.
Я вспоминала теплое, забавное Ромкино прощанье:
«Будь!» «Будь, Ромка, будь!» — сказала я про себя. Как
хочется, чтобы все были! А по радио пели: «Идет война
289

народная...» И за окном видны были в вечернем небе де¬
сятки, а может быть, и сотни уже поднятых аэростатов
заграждения.
А война шла на нас. Все больше людей в военной фор¬
ме появлялось на улицах. Разъезжали маленькие, смеш¬
ные, кургузенькие машины — «газики». Особенно много
их было в Охотном ряду, у гостиницы «Москва». Фрон¬
товики соскакивали на ходу с машин. На них были пыль¬
ные шинели или выгоревшие гимнастерки с зелеными, за¬
щитными нашивками. Они шумно здоровались друг с
другом. И я жадно приглядывалась к этим людям. Они
приехали прямо оттуда. Может быть, еще несколько часов
назад они были в бою, в них стреляли, и они своими гла¬
зами видели перед собой врага...
Сводки становились все огорчительнее. И каждый раз
мне казалось, что мир делается все теснее. Пространство,
в котором мне и всем, кто мне был дорог, можно было
жить, сужалось. Особенно я чувствовала это, когда прохо¬
дила мимо вокзалов. Названия их напоминали мне о том,
что захватил у нас враг. Вот Киевский вокзал с часами
на высокой прямоугольной башне. Киевский... А с него
уже нельзя сейчас ехать в Киев. Ленинградский... А путь
в Ленинград перерезан. Белорусский. А Белоруссия почти
вся под немцами. Вокзалы выглядели так, словно им под¬
секли жилы, обрубили корни, по которым их питали
жизнью пространства нашей Родины. И хотя они еще дей¬
ствовали, жили, мне чудилось, что они — как сухостойные
деревья. И мне казалось, будто вокзалам неловко, что
от них, гордо носящих названия дальних городов и краев
страны, уходят теперь только пригородные поезда или
поезда на ближние расстояния.
ГЛАВА 14
Чтобы сберечь заветное
Приехал капитан Малинин — отец Игоря. У него была
командировка на два дня в Москву. Он пришел к нам
с сынишкой и долго сидел за чаем, угощая нас консерва¬
ми из своего пайка. Отец жадно расспрашивал обо всех
фронтовых делах:
290

—	Ну как там, тяжело? Дело-то подвигается все-таки?
—	Да подвигается, Андрей Семенович, пока что не в ту
сторону, куда бы хотелось, — смущенно усмехнулся ка¬
питан Малинин. — Полагаю, что так некоторое время еще
будет. Пока что, видите, жмет нас он. Но я убежден, что
это недолго будет. Наша армия, придет час, нанесет
встречный удар. Конечно, трудно предвидеть, когда это
будет. У нас армию берегут, зря ее под удар не ставят. Но
уж когда ударим, так покатятся!
—	Вот я именно про то и говорю все время! — обрадо¬
вался отец. — А вот тут приходится слышать всякие раз¬
говоры. Я вот слепой на девяносто два процента, а дальше
их вижу. Хотя, конечно, нам из тыла судить трудно...
—	Ну, знаете, какой, к лешему, это тыл! — проговорил
капитан. — Эх, товарищи родные, вы даже не представ¬
ляете себе, как мы там, на фронте, каждую весточку
о Москве ловим! Открытым ртом ловим, как воздух. Чест¬
ное слово! Эх, если бы вы знали только, как там человек
за Москву сердцем горит! Все, что угодно, кажется, вы¬
терпишь там, на фронте, лишь бы стояла по-прежнему
Москва!
Игорь, сидевший за другим концом стола и пивший из
блюдечка, стоявшего на столе, чай, поднял на отца заго¬
ревшиеся глаза. Так он и слушал, положив подбородок на
стол, выпятив губы, не отрываясь ими от блюдечка, а гла¬
зами — от отца.
—	И какая молодчина Москва наша! — с нежностью
повторял капитан. — Обложилась песочными мешками,
заделала окна, а сама живет, как подобает. Здорово! И на¬
род хорошо держится. Я хожу, в лица людям заглядываю,
в глаза смотрю. Хорошие глаза! Уверенные. Хотя и видно,
что спать мало приходится.
В это время близко за окном завыла сирена воздушной
тревоги.
—	Это еще что? — поразился капитан.
—	Нормальная тревога, — сказал Игорь, пожимая
плечами, довольный тем, что отец-фронтовик не знает
таких простых московских порядков.
Он быстро допил чай, палив остаток чая из стакана
в блюдечко, с шумом и хлюпом втянул все, поставил ста¬
кан на место и вскочил:
—	Спасибо! Я пошел...
291

—	Ты куда? — сказал капитан. Он тоже встал, надел
пилотку и нерешительно оглядывался.
—	Странный вопрос! — сказал Игорь. — На крышу.
За окном приближались, становясь все громче и гром¬
че, выстрелы зениток. Мама, не очень спеша, собирала по¬
суду, привычно накрывала газетами еду. Капитан расте¬
рянно оглядывал нас. Я тоже надела сумку противогаза
и пошла к дверям.
—	Гм, шут ее совсем возьми, эту тревогу! — пробор¬
мотал капитан, прислушиваясь к грохоту зениток. —
Однако звучно это у вас делается! Я этой музыки в Мо¬
скве еще не слышал. У нас как-то там скромнее полу¬
чается... Фу ты! Ужасно глупое положение! На фронте
у себя я знаю, где мне быть по сигналу «воздух», а тут
приказано нам, если тревога застает в городе: иди в укры¬
тие. Вот, ей-богу, незадача! Ну, что делать... Игорь, веди
меня... где у вас тут убежище...
—	Тут внизу, папа, только мне некогда...
—	То есть как же это? Я пойду в подвал, а ты на кры¬
шу, что ли?
—	Раз уж такой приказ, то иди.
У капитана Малинина было такое несчастное лицо, что
я сказала Игорю:
—	Игорь, если ты так уважаешь приказы, то вот тебе
мой по отряду: сейчас же возьми отца и спускайся вниз
в убежище. И не смей совать сегодня нос на крышу. Ясно?
Утром капитан опять пришел к нам с Игорем. Он на¬
рочно послал Игоря за папиросами, чтобы поговорить со
мной наедине.
—	Ну как, Симочка, мой Игушка тут? От Стеши этой
толку мало. Только и знает, что жалуется на Игоря: сладу,
мол, нет, не слушается, по ночам на крышу лазает. Ну, а
что с ним можно сделать? Я бы на его месте тоже в подва¬
ле не сидел, скажу вам откровенно. Но знаете что: кажет¬
ся мне или правда это, что какая-то есть у него, по-моему,
царапинка в душе. Вы знаете, в чем дело?
—	Да он, наверно, на фронт хочет к вам.
—	Это особый разговор. Тут как будто я его уже уло¬
мал. Вы сами посудите, куда я его возьму? Что за ерунда!
—	Товарищ капитан... — начала я нерешительно, —
а туда никак нельзя?.. Ну, может быть, санитаркой или
связисткой?..
292

Капитан посмртрел на меня и расхохотался:
—	Ну вот, добрый день, здравствуйте! Я к ней при¬
шел за педагогическим советом, как к воспитательнице,
а она туда же... благодарю покорно. Вы вот лучше мне
скажите насчет того, что с Игорем происходит. Вы же
вожатая! — сказал он с неожиданной требовательно¬
стью. — Вы должны знать своих пионеров, как я знаю
своих бойцов. Каждого! Насквозь!
Я замялась:
—	Да, право, не знаю... Мне иногда самой казалось,
что не все у него на душе ладно.
—	Странно, — задумчиво произнес капитан. — Парень
он честный. Но черт его знает, куда его может фантазия
закинуть! Воображение у него какое-то оголтелое. Я уж
огорчать его и портить наше свидание не стану, а вы все-
таки, товарищ Сима, как-нибудь с ним эдак легонько, так¬
тично побеседуйте. Потом напишете мне. Полевую почту
мою знаете? Ну вот и хорошо! Я понимаю, что вам сейчас
не до этого. Как будто мелкое дело. Но сейчас нельзя и
соринки в душе иметь...
Пришел Игорь, и мы втроем пошли прогуляться іто
Москве.
Мы прошли по берегу Москвы-реки — сперва под но¬
вым Краснохолмским, потом под Устьинским мостом.
В районе МОГЭСа река была закрыта маскировочной сет¬
кой, на которую была наброшена зелень. А здание
МОГЭСа было замаскировано совсем так, как на малень¬
ком макете, который показал мне в Кореванове Иртеньев.
Потом мы поднялись на Красную площадь. Мешки с пе¬
ском и плотные деревянные чехлы закрывали Мавзолей
Ленина. И капитан, насупившись, сказал вдруг тихо и
задумчиво:
—	Вот это правильно, Сима. Очень правильно, что Мо¬
скву так бережем. Вот так надо все, что дорого — сердце
и дружбу, — все надо так оберегать... Это ты тоже, Игорь,
должен понять. Погоди, будет еще время, непременно бу¬
дет! Раскидаем мы все эти мешки, доски разошьем, синие
шторы к лешему сдерем! Но пока...
Жесткие складки прошли по его обветренному, заго¬
релому лицу.
Потом капитан уехал, но я долго перебирала в памяти
то, что он говорил мне и Игорю в тот день на Красной
293

площади, у бережно укрытого Мавзолея Ленина. И мне
было приятно, что фронтовик-командир говорил со мной,
как со взрослой, совсем уже взрослой.
Я все время собиралась потолковать с Игорем, но он
явно избегал меня; а когда я настаивала на разговоре, он
дерзил или исчезал на целый день. Мне с ним приходи¬
лось все труднее и труднее.
А ребята разъезжались из Москвы. Из моей шестерки
уехал Изя Крук. Его отец и два старших брата ушли на
фронт, а мать с Изей и Соней вызвали к себе родствен¬
ники в Астрахань. Уехал в Вологду мой одноклассник Ми¬
ша Костылев, которого по болезни не взяли рыть укреп¬
ления. О Ромке не было ни слуху ни духу. Амед тоже не
писал.
Поговаривали, что скоро будет организована из наших
оставшихся школьников — детей работников Гидротре¬
ста — группа для отправки куда-то на Урал, в интернат.
Меня тоже прочили туда. Но об этом и думать не хоте¬
лось.
Впервые мне об этом сказала Катя Ваточкина. Она за¬
шла за мной в воскресенье 3 октября и предложила пойти
с ней на концерт.
—	Программа — красота! — сказала Катя, как всегда
прибегая к самым сильным выражениям. — А настроение
у меня — мрак! И вообще кругом какое-то сплошное
безумие. И Мишка уехал... Надоело все жутко! Развлечь¬
ся хочется — смерть! Пойдем, Симка! Еще Женя Степа¬
нова хочет идти, она там внизу ждет. А у нас целых два
билета — более чем достаточно. Мы прошлый раз вшесте¬
ром на два прошли.
Катя была права: два билета на троих было вполне
достаточно. Когда мы проходили через контроль, Катя
ловко провела за своей спиной Женю Степанову, торжест¬
венно предъявила контролерше билеты и сказала: «Вот,
возьмите два. Раз и, — тыкая пальцем в себя и в меня, —
два». И мы прошли.
В Большом зале Консерватории давали воскресный
дневной концерт. В зале было много военных — бойцы,
командиры. Великие композиторы радушно глядели на
них сверху из больших овальных портретов под высоким
лепным потолком. Я только один раз в жизни была до
этого в Консерватории. Как-то Расщепей взял нас на
294

утренник, чтобы меня, как он пошутил, проняла настоя¬
щая музыка. Я тогда еще хорошо запомнила этот большой,
белый и строгий зал с подсвечниками-бра в виде лиры на
стенах, портретами композиторов и величественным орга¬
ном в глубине эстрады. Трубы органа были похожи на
газыри, которые носят на груди кавказские джигиты, на
огромные серебряные газыри.
Мы сели втроем на два места в первом ярусе. На эстра¬
ду вышла девушка в темном костюме, с белым цветком
в петлице и объявила, что сейчас будет исполнена Шестая,
Патетическая симфония Чайковского. И Катя Ваточкина
сказала, что это надувательство: когда ей давали в рай¬
коме билеты, то обещали какой-то ансамбль песни и пля¬
ски и она, как дура, поверила, а теперь начнется пиленье...
Катя заявила, что она сейчас же уйдет, но потом смило¬
стивилась и осталась.
Оркестр занял свои места. Вышел дирижер. Странно
было видеть перед военными, одетыми в защитные гим¬
настерки слушателями, человека в длинном фраке, со свер¬
295

кающей белой грудью. Это сразу внесло какую-то тор¬
жественность. Зал затих, дирижер поднял тонкую палочку,
которую держал щепотью, и, как спицей, осторожно
проколол тишину. И я не знаю, когда началась симфония,
но она началась — незаметно возникая из молчания, таин¬
ственно, как возникает мысль в сознании, и скоро разрос¬
лась, обрела крылья, кругами пошла к потолку, заполнила
собой весь зал. А окна наверху были открыты, и мне каза¬
лось, что звуки выходят на улицу, плывут над Москвой.
Сколько горечи было в мучительных вопросах, с ко¬
торыми взывали к нам инструменты оркестра — то скрип¬
ки, то флейты!.. Я ясно слышала, как они спрашивали:
«Зачем же все?.. К чему же так?..» И мелодия еще никла
и задыхалась, бессильная сразу решить это и найти нуж¬
ный ответ. И с нежностью заговорили скрипки о чем-то
таком дорогом, заповедном, что словами нельзя было бы
и передать. Это была доверчивая музыка. Она доверяла
мне и каждому из нас. И волшебник, придумавший ее,
слышавший ее в своем сердце, прежде чем она зазвучала
в мире, знал, что каждый из нас, слушая эту музыку, по-
своему, так, как нам сейчас нужно, поймет, о чем говорят
грубы, о чем вздыхают они и что повествуют скрипки.
Прогремела первая часть, и раздались бурные апло¬
дисменты. Я посмотрела на Катю Ваточкину. Она сидела
на половнике кресла, прижавшись к своей подруге. Спер¬
ва, когда началась симфония, она еще разглядывала двух
летчиков в крайней ложе, но теперь глаза у нее были
восторженные, покрасневшие.
—	Ой, Симка, дивно-то как!.. Вот музыка — умереть
мало!
А дирижер, нетерпеливо оглянувшись на зал, уже
взмахнул палочкой, и началась вторая часть. Легкий,
прозрачный, порхающий вальс обласкал наши сердца.
Вспомнилось все самое заветное. Мы почувствовали себя
снова совсем маленькими. И светило солнце, и ласточки,
вторя движению смычков, носились над нами в голубом,
нежном небе. А потом вдруг снова грянули требователь¬
ные трубы. Они звали оградить от врага и траву, и де¬
ревья, и голубое пебо, и ласточек. И я увидела перед собой,
как клубится черный дым и как сверкают в нем молнии
штыков и я — в доломане, кивер набекрень — мчусь на
горячем коне. Реют знамена, грохочет битва. В оркестре
296

смычки взлетают над головами и свистят от виска вниз,
словно сабли. И медногорлая победа трубит на весь мир,
возвещая о своем приходе. Но тот, чью душу пели скрип¬
ки, с чьим детством сейчас мы сами были ровесниками, сра¬
жен в бою. И тихо — с каждым вздохом оркестра — ухо¬
дит из него жизнь. Тишина на поле, где только что гремел
бой. Мир очищен победой. А он умирает... И тихо рыдают,
оплакивая его, скрипки. Вздох... Еще один, последний.
И оборвалась тонкая нить, ушел со струн уже и без того
неслышный последний аккорд...
И в эту минуту где-то высоко над крышей Консерва¬
тории взвыл истребитель. Его было хорошо слышно через
раскрытые верхние окна. Густым своим рокотом, непости¬
жимо попав в тон и тембр последней замершей ноте сим¬
фонии, самолет подхватил ее и вознес над Москвой в тор¬
жествующем, мажорном реве могучего мотора.
А зал откликнулся грохочущей овацией. Хлопали
командиры, бойцы, хлопали люди в партере и на ярусах.
Это была овация не только гению композитора и искусству
музыкантов... Это была овация всему, что наш народ обе¬
регал за толщей дотов, земляных укреплений, песочных
мешков, овация тому свету, который мы прятали за сини¬
ми шторами.
Дирижер обернулся бледным, счастливо-усталым ли¬
цом к залу. Он широко кланялся в разные стороны. По¬
том распростер руки и сделал движение ладонями вверх,
как бы приподымая что-то и поднося присутствующим.
И, все еще послушные ему, встали оркестранты — все ра¬
зом — и низко поклонились залу. А овация все продолжа¬
лась. У людей на глазах блестели слезы, а они все хлопали
и хлопали, потрясенные великим духом и гением народа,
к которому мы сейчас все прикоснулись.
Появилась девушка, которая вела программу, и хотела
что-то сказать — должно быть, объявить антракт перед
вторым отделением. Но тут, осторожно пробираясь в тес¬
ноте между инструментами, на край эстрады вышел
командир с двумя «шпалами» на петлицах. Он был в по¬
ходном обмундировании, на поясе у него висела стальная
каска. Под глазами темнела дорожная пыль.
—	Товарищи! — сказал он осевшим, но властным го¬
лосом. — Внимание! Слушать мою команду! Первая и
четвертая роты — через левые двери, вторая рота — через
297

центральный проход прямо, третья — через правые. По
машинам — марш!
И через минуту зал почти опустел. Осталось совсем
немного народу, одетого в штатское платье, — кое-где
в ложах да на нашем ярусе. И сразу стало как-то очень
жутко и пустынно.
Мы тоже не стали ждать второго отделения и вышли
из Консерватории на улицу Герцена. Мимо нас проехали
тягачи, везя за собой зенитки в сторону Никитских ворот.
Там они сворачивали к Арбату. Туда же, к западному краю
Москвы, быстро проехала колонна грузовиков, заполнен¬
ных бойцами. Все были в касках, с автоматами, которыми
опирались на край борта машины. Какой-то высокий про¬
хожий, глядя им вслед, негромко сказал своему спутнику
в железнодорожной фуражке:
—	Видал, и зенитки сняли с ПВО, гонят на Можай —
на полевые позиции. Я тебе говорил, а ты не верил. Про¬
рыв под Орлом. На Москву идут...
ГЛАВА 15
Пути-дороги
Разве забудешь когда-нибудь расставание с городом?
Уже третий день идет наш поезд, увозя нас подальше
от Москвы, а я все не могу прийти в себя. Как быстро все
это произошло! Еще за день до этого мы ничего не знали.
А потом суматошные сборы, ночная погрузка на Казан¬
ском вокзале, в кромешной тьме. Хорошо еще, что тревоги
не было. И переполненный, забитый пассажирами, ребя¬
тами, вещами вагон, слабо освещенный коптилкой — одной
на весь проход. Свисающие с верхних полок ноги в сапо¬
гах, в валенках, детских ботинках, тапочках. Детский плач
и голоса, уставшие от волнения: «Женька! Ну где ты,
Женька?..», «Мама, дай, прошу, сюда рюкзак...», «Товари¬
щи, вы не видели там синий узел с меткой?..»
И прощание с отчаянно плакавшей мамой, и отец, весь
обмякший, хотя и старавшийся держаться молодцом:
«Ничего, Симочка, ничего, дочка. Ты за Москву не думай.
Москва стояла и стоять будет. Ты себя побереги. Для обе-
реженья твоего тебя усылаем».
298

А до этого противная встреча в подъезде нашего двора
е Васькой Жмыревым, который, как на грех, явился как
раз в тот день. И так было тошно, а тут еще он подошел
со своей подмосковной, «сортировочной» походочкой враз¬
валочку, как гуляют по перрону дачных станций.
—	Спасаетесь? Бя-жите? Эх вы, лопухи...
Он поднял руку, отставил большой палец, приложил
его к шее и помахал нам согнутой ладонью возле уха.
В самое больное место попал Васька. Правда, в райко¬
ме, когда я получала назначение сопровождать ребят в
эвакуацию, меня долго вразумляли, втолковывали, что это
совсем не бегство и ничего общего с ним не имеет. Просто
Москва, на которую теперь нацелился враг, должна быть
свободна от всего, что может помешать обороне, что может
только обременить воюющий город. И наш отъезд так же
необходим, как затемнение — ведь от этого света в доме
не меньше. Отъезд наш — это разумная осторожность. Все
это было так, все это я отлично и сама понимала. А все-
таки горько было до слез...
Когда мы влезли в поезд, казалось, что ехать в такой
тесноте невозможно: негде было не только лечь, но и ногу
поставить. Я стала в проходе между поднятыми полками,
держась за их углы, сберегая маленькое пространство,
отвоеванное для моих ребят там, сзади, за моей спиной.
Причудливые тени от коптилки махали на меня черными
крыльями, как вороны.
И ребята мои сидели, тесно прижавшись друг к другу,
непривычно молчаливые, подавленные. Мальчиков остриг¬
ли наголо. Девочек тоже изрядно обкорнали. И вид у пио¬
неров был какой-то сиротский.
Уже давно ушли из вагона, кое-как протискавшись
в узком проходе, наши мамы, уже в соседнем купе шурша¬
ли бумагой, закусывали, пили чай, а мои пионеры по-
прежнему сидели рядышком, серьезные, тихие, погляды¬
вая на свисавшие с верхней полки чужие ноги перед их
носами. И только когда почти незаметно тронулся поезд,
дрогнул, качнулся, заходил пол под ногами, Игорь сказал:
—	А нам паровоз «ФД» дали. Самый сильный! Потому
что у нас состав перегруженный.
Но даже Витя-Скорпион на этот раз не возразил Иго¬
рю, и все продолжали молчать.
Москва, большой мой город Москва!.. Если бы ты зна¬
200

ла, как трудно было отрываться от тебя пятерым малень¬
ким пионерам и не очень старой их вожатой! Если бы ты
знала, как хотелось этой вожатой зареветь, закричать
истошным голосом и выскочить из вагона на черный пер¬
рон, на каменный край московской земли, с которой мы
только что ступили на подножку вагона! Но я вспомнила
капитана Малинина и его слова: «Сберегите мне Игоря.
И Москву сберегите...» Москву придется сберегать уже не
мне, а другим, более сильным и нужным, которых город
не счел лишними в бою. А Игоря я помогу сберечь.
Я приподняла краешек шторы на вагонном окне, что-
бы в последний раз посмотреть на Москву. Но Москва
скрылась в темноте военной ночи, и только одинокий про¬
жектор вдруг выбросил к небу свой прямой, белесый, ка¬
чающийся стебель и пал к горизонту, словно земно покло¬
нился нам на прощание.
Надо было возвращаться к делам: распределять вещи,
укладывать моих пионеров, размещаться. Старшей по ва¬
гону была Анна Семеновна, наша завуч из школы. А мне,
Кате Ваточкиной и еще двум старшеклассникам было
поручено следить каждой за своей группой школьников.
Когда поезд уже пошел, кончилась предотъездная нераз¬
бериха, оказалось, что всё в вагоне стало и легло на своп
места и мест хватило всем. Игорь выбрал, конечно, себе
самую верхнюю полку и уже лежал там, свесив голову
вниз, и время от времени щелкал по макушке Дёму,
устроившегося вместе с Витей Минаевым на второй полке.
Нижнюю полку заняли мы. с Галей. Тут, конечно, не
обошлось без обид, потому что Люда сейчас же заревно¬
вала, почему я выбрала Галю, а не ее. Дело уладилось
после того, как я обещала пускать к себе на полку обеих
по очереди.
...А потом, через день, налет у большой станции. Весь
поезд тряхнуло. Игорь чуть не свалился сверху. У нас на
столике раскололся графин. Страшные крики доносились
снаружи. Я велела ребятам сидеть на месте и прикрикну¬
ла на Игоря, чтобы он последил за этим. А мы с Анной
Семеновной побежали узнать, в чем дело. Пусть ничьи
человеческие глаза никогда больше не увидят того, что
увидела я, когда подбежала к голове нашего состава! Один
вагон горел, и из него — из окон, с подножек — выпрыги¬
вали обожженные люди, вытаскивая узлы и чемоданы.
300

А соседний пассажирский вагон похож был на те ржавые,
продавленные и помятые игрушечные вагончики, которые
обычно валяются в каждом доме, где ость ребята под кро¬
ватью, когда подаренная железная дорога уже надоела,
из рельсов уже сделали ограду для кукольного палисад¬
ника, а паровозом колотили орехи... Но не игрушечный,
а большой, настоящий Вагон, весь погнутый и страшным
образом изуродованный, боком осел на путях. Сквозь рас¬
колотые доски высовывались клочья материи. И мимо ме¬
ня два железнодорожника понесли на белом одеяле ма¬
ленькую бледную девочку.
Сквозь одеяло просочилась кровь и капала, капала,
оставляя непрерывную дорожку.
Бомба немецкого самолета попала в вагон, где ехали
такие же, как мы, эвакуированные, люди, с такими же, как
мои пионеры, детьми...
Мне стало так страшно за своих, что я опрометью
бросилась к нашему вагону. Ребята вскочили, уставившись
на меня встревоженными глазами:
—	Что там, Симочка, а? Почему мы стоим?
—	Какая ты вся белая, Симочка...
Я успокоила ребят, объяснив, что бомба попала в поезд,
стоявший перед нами.
—	В товарный поезд, — сказала я.
—	А большая фугаска? — спросил Игорек деловито.
—	Двести пятьдесят.
—	Солидно, — сказал Игорь.
—	А по-моему, это пятисотка была, — возразил Дёма.
—	А по-моему, даже не двести пятьдесят, — засомне¬
вался, как всегда, Витя Минаев. — Если бы двести пять¬
десят было, так знаешь, как бы нас тряхнуло!
И завязался спор о бомбе, и каждый проявил себя на¬
стоящим специалистом по этой части. А я рада была, что
ребята отвлеклись, не пристают ко мне с расспросами и
не подозревают, что через четыре вагона от нас стряслось
то ужасное, что я видела сейчас своими глазами и чего
лучше бы люди никогда в своей жизни не видели.
И вот уже третий день идет наш поезд. Осенний дождь
хлещет по вагонным окнам, мокнет на полях собранный
в копны, но не вывезенный хлеб.
Четвертый, пятый день идет наш поезд. Едем мы ти¬
хо — больше стоим на станциях. Пути забиты составами.
301

На целые версты вытянулись платформы, теплушки, ва¬
гоны. И на них стоят прямо под открытым небом машины,
станки, грудами лежит заводское оборудование. Дождь
льет. С металла стекает вода. А на вагонах написано:
«Киев», «Харьков», «Краматорская».
Идет великое переселение заводов.
Через неделю проводница говорит:
—	Сегодня можете уже не затемняться.
—	Почему, почему? — спрашивают ребята со всех по¬
лок. — Что, война кончилась?
Какая надежда звучит в их голосах!
—	Нет, деточки, — говорит проводница, — воевать
нам — еще конца-краю нет. А вот отъехали мы уже от
войны далеко. Сюда не залетит. Крылышки у него, вред¬
ного, не дотянут.
Значит, мы уже так далеко от Москвы, что сюда и не¬
мецкий ворон не занесет своих бомб. Как огромна страна
наша!
А поезд все идет и идет, увозя нас от затемненной
Москвы. И по вечерам мы видим освещенные окна домов
и станционные фонари. Как они могут зажигать свет,
когда Москва моя сейчас в темноте!
Опять и опять стоим мы на станциях, полустанках,
разъездах. Нас обгоняют длинные составы с большим
красным крестом в белом круге, нарисованном на всех
вагонах. И пока поезд, замедлив ход, проходит мимо наше¬
го состава, мы видим там, за проплывающими окнами,
молочный свет ламп, никелевые поручни, хирургический
блеск инструментов, бледные лица, обескровленные губы,
большие глаза, забинтованные головы, свисающие с верх¬
них полок культяпки, костыли... Идут, обгоняя нас, сани¬
тарные поезда. Раненых увозят в тыл. Они уже сделали
свое дело на фронте. Они едут на лечение. А зачем еду я?
Что я успела сделать?..
На одном полустанке, где нас держали часа два, мы
вышли погулять с ребятами. Денек выдался хороший, и
ребята радовались возможности побегать, покувыркаться.
И вдруг Игорь — он всегда видел все первым — подбежал
ко мне:
—	Смотри, Симочка, смотри! Метро!
И я увидела небольшой состав, сцепленный действи¬
тельно из вагонов московского метро. Нарядные, кремовые
302

и ярко-зеленые, вагончики выглядели очень странно и
слишком щегольски среди товарных составов, забивших
станцию. Мне казалось, что зеркальные окна у них долж¬
ны сейчас зажмуриться от непривычного света — ведь они
привыкли быть под землей. Вид у вагонов был какой-то
зазябший, голый, и потащил их по путям небольшой то¬
варный паровозишко. Потом мы видели на другой станции
нашу московскую электричку. Мы сразу узнали ее, да и
на вагонах было написано: «Москва. Яр.» (Ярославского
вокзала, верно). Мы тогда еще не знали, что вагоны метро
и подмосковной электрички мобилизованы для эвакуируе¬
мых женщин и детей, чтобы быстрее разгрузить Москву.
И ребята мои радовались, видя в знакомых вагонах ча¬
стичку своего города.
—	Наша Москва везде! — сказал Игорь.
—	Только лучше, чтобы мы сами были не везде, а в
Москве, — резонно возразил Витя.
А на одной большой станции я встретила на перроне
чистильщика обуви, который обычно сидел у нас на Та-
гапке. Сколько раз он заливал мне галоши! Я сразу узна¬
ла его — такой усатый, синещекий, нос крючком. И над¬
пись на дощечке: «Москоопремонт». А это было уже боль¬
ше чем за тысячу километров от Москвы. Я кинулась к
нему, и он тоже узнал меня.
—	Здравствуй, баришна, — приветствовал он меня.—
Куда направление имеешь? Ставь ножку, баришна, будем
левая туфла чинить. Совсем подметка никуда. А ходить
нынче много надо. Куда едешь?
Я ему рассказала, куда мы едем. Да тут еще подбежа¬
ли мои пионеры.
—	Здравствуй, Шадор!.. Ребята, смотри, Шадор с на¬
шей улицы, чистим-блистим! С Таганки! Едем с нами.
Шадор!
Но Шадор отвечал:
—	Никак нельзя, мальчики-девочки. Мы сюда эва¬
куировались. Все мое семейство. А сейчас на Москву
войска идут, командир сойдет — где сапоги почистить?
Где чистим-блистим? Сейчас ко мне идет.
И верно сказал Шадор. Шли войска, спешили войска
к Москве. Когда мы стояли на разъездах, мимо нас, даже
не удостаивая станцийку минутной стоянкой или хотя бы
приторможением, проносились огромные встречные эше-
303

лоны. На платформах стояло что-то длинное, большое,
аккуратно закрытое зеленым брезентом. Сквозь раскрытые
двери теплушек видны были бойцы. Сотни, а может быть,,
тысячи. С грохотом проносились они через станцию. Это
бывало так: набегающий и все делающийся выше рев гуд-
ка, грохот, пыль, обрывок солдатской песни в хоре уже
хорошо спевшихся голосов, лица, гимнастерки, лошади,
орудия в чехлах, запах кожи, дыма, ветер вдогонку —
и пропал весь поезд за поворотом. Только у последнего
вагона вид был всегда такой запыхавшийся, словно он
очень торопился и все боялся, бедняга, как бы его не оста¬
вили одного тут, в поле.
ГЛАВА 16
Попутчики
Уже десять дней идет наш поезд. Пойдет час, другой,
и опять стоим мы целый день на какой-нибудь станции.
А кругом составы, эшелоны, цистерны.
Сколько людей сейчас едет! Мне кажется, весь мир
снялся со своего места. Весь мир находится в пути. Все
сместилось, перепуталось. И мы где-то затерялись на бес¬
численных путях, среди вагонов, теплушек, станков.
Постепенно мы все вжились в этот путевой, двигаю¬
щийся на колесах мир. Мы привыкли к нашему вагону,
в котором уже столько времени спали, ели, сидели, разго¬
варивали.
Игорь тоже давно уже обжился в вагоне. Но он все
время едет.
Он все время в пути. Выпросив у проводницы распи¬
сание, он отмечает, какие станции мы проехали, подсчи¬
тывает, сколько километров за сутки сделал наш поезд.
На стоянках он лазает со смазчиками под вагон и вы¬
лезает чумазый и очень довольный, что ему дали подер¬
жать минуточку ведро или мазилку. Скоро он знает все,
что касается нашего вагона, семафоров, сигнализации,
паровозов, сцепок... Он уже выяснил, что вагон у нас
пазывается «пульмановским», автосцепки нет, тормоза си¬
стемы Казанцева, а были Вестингауза. Если дернуть за
красную ручку тормоза, то станет весь поезд, и за это
304
10

штраф: был в мирное время — сто рублей, а сейчас — ты¬
сяча, да еще заберут. Он всегда знает, какой системы па¬
ровоз к нам прицеплен, хороший ли машинист нас везет.
А поглядывая в окна на проносящиеся встречные эшело¬
ны, с непререкаемой уверенностью сообщает:
—	Танки поехали — КВ. Самые крепкие из всех.
А это — провезли самолеты-пикировщики; сзади два киля
на хвост...
На одной станции я подхожу к длинному составу. На
платформах, бережно укрытые мешковиной, стоят краси¬
вые станки, и какой-то длинноусый великан возится у
одного из них. Он что-то подкручивает, поправляет и так
увлечен своим делом, что я долго стою возле этой плат¬
формы, не замеченная им.
Потом он отрывается от дела, вытирает веретьем за¬
масленные руки.
—	Ну що, дочка? — обращается он ко мне. — Бачишь,
яка у меня машина гарненькая? Ось! Сам ее собирал, сам
разбирал и теперь обратно у новом месте зараз соберу.
Он любовно оглядывает станок и заботливо укутывает
его мешковиной.
—	Чья така, дочка? Виткиля? — спрашивает он меня.
—* Из Москвы. Нас эвакуировали.
—	А что же ты такая — вся зажурилась?
—	А чего же радоваться? Эвакуировали...
—	Тю, эвакуировали!.. А ты это слово забудь. Ты себе
кажи так, як я соби казав: це нас не эвакуируют, це нас
перебрасывают на други участки фронта. Чуешь, дочка?
Ты кто сама будешь? Учишься?
—	Учусь в школе. Я в девятый перешла.
—	У, яка грамотненька! В девятом, а журищься. С кем
едешь?
—	Я тут с пионерами еду. Сопровождаю. Вон состав
стоит.
—	От бачишь, це добре! Це, значит, ты командир. И мы
с тобой, дочка, що сейчас делаем? Мы с тобой, доченька
московская, действуем по приказу главного командова¬
ния — на военную хитрость. Дурни воны, немцы. Они як
гадали? От мы на Донбасс придем, усю большевистскую
индустрию схапаем. Ну, пришлы. Доки што пришлы...
А индустрия уся утекла. Вот она, наша индустрия, на
колесах. Вот тоби и индустрия. Дуля с маком тоби, Гит-
Л. Касснль, т. 11
305

лер! Та мы с нашим народом ще в пути усе оборудование
зараз отремонтировали. Як прыидем, так с того же дня
тим дурням, немцам, нашу закуску готовить станем.
Чуешь, дочка? То-то вот и оно! Командование усе знает.
И вот, бачу я, идут дитячьи эшелоны с Москвы. Ясно,
дома-то краше, як на колесах. Но ведь що Гитлер, катюга,
паразит, думал?.. Я по всем ихним местам, кажет, вдарю,
вот у них и пойдет шебарша, а дети неученые станут.
А командование говорит: нет, нехай дети учатся. Це тоже
научный фронт. Вот вас и перебрасывают. А ты кажешь —
эвакуировали! Да журишься! Не годится.
Он весело и ласково посмотрел на меня:
—	Хлиба вам на дорогу дали?.. Добре! И приварок
дают?.. Ну що ж ты журишься, дочка? Будешь ще и дома
жить. Лишь бы с глузду, як у нас кажут, с ума не съихать.
Вот это уже дурное дило. Вот Гитлер с ума съихал, обрат¬
но уже николи не повернется... Некуда.
И он ловко перескочил на другую платформу. Оттуда
скоро послышался стук гаечного ключа, на который весь
металл станка отзывался глухим звоном.
А я побежала к своим «перебрасываемым», потому что
к нашему долго стоявшему составу наконец дали паровоз.
На следующей станции Игорь, выходивший посмотреть
на улицу, примчался к нам в совершенном раже.
—	Сима! — проговорил он, с трудом отдышавшись. —
Там... слон... Честное даю слово...
Все начали смеяться над ним, но Игорь давал честное
пионерское, честное гвардейское и, наконец, честное слово
СССР. Тут уж все поверили. Накинули пальто и побежали
за Игорем. Нам долго пришлось лазить под вагонами. Мы
два раза возвращались обратно, потому что Игорь уже
забыл место, где он видел слона. Но наконец мы увидели
на одном из дальних путей большой четырехосный товар¬
ный вагон с разобранной и надстроенной крышей. Дверца
была отодвинута, и в сумраке вагона за толстой решеткой
из тавровых стальных балок мы увидели что-то огромное,
серое, все в обвисших, морщинистых складках, медленно
качающееся, как аэростат, опадающий на площадке ПВО.
Несомненно, это был живой слон. Это показалось столь
удивительным, что ребята долгое время не решались даже
спросить маленького, очень бородатого и толстого челове¬
ка, который стоял у вагона. Наконец Игорь осмелился:
306

—	Дядя, это что у вас там едет, слои?
—	Это? — И бородатый человек, надев очки, внима¬
тельно и долго вглядывался через дверку вагона. Л потом
очень серьезно посмотрел на Игоря. — Это? Нет. Кро¬
кодил.
—	Как, то есть, крокодил? — возмутился Игорь. —
Что, я не знаю, какие крокодилы! — Игорь чувствовал
явный подвох, по не знал, как выбраться из создавшегося
положения.
—	А я разве не знал, какие пионеры? — ухмыльнулся
бородач. — Я думал, что пионеры тоже не такие, что¬
бы задавать ненужные вопросы, когда и без того все
ясно.
Ребята осторожненько хихикнутіи. За стальной решет¬
кой медленно заворочалась гора асфальтового цвета, и
между балками высунулся толстый, длинный хобот.
Потом хобот изогнулся кверху, качнулся в обе стороны,
пошевелил отростком, похожим на огромную бородавку, и
испустил оглушительный громкий рев. Пионеры мои даже
отступили на шаг. И где-то, на десятом пути, словпо от¬
кликнулся паровоз.
—	Джумбо, выражайся поделикатнее: тут дети, — не¬
громко сказал бородач.
—	Это африканский? — спросил Витя Минаев.
—	Индийский, — ответствовал бородач.
—	О, я его видела у нас в Зоопарке! — узнала вдруг
слона Люда Сокольская. — Я смотрю — лицо у него зна¬
комое. Помнишь, Галя? Он у меня еще тогда съел булку
вместе с кошелкой.
—	И потом его тошнило два часа, я ему давал промы¬
вательное! — сердито сказал бородач. — А ведь там, пом-
иится, висит на ограде объявление, чтобы никаких предме¬
тов не совали...
—	А я не совала! — заговорила торопливо Люда.—
Булка же не предмет, а еда ему... Я ему протянула, а он
цагі кошелку вместе с булкой и — ам! А потом он мне
обратно выплюнул, только жеваную всю...
Слон уперся широким лбом в просвет между балками
и смотрел на нас маленькими, очень мирными утомленны¬
ми глазами. И всем нам стало его жалко. Все-таки слож¬
ная жизнь и у этого слона. Ходил где-то в Индии. Потом
его изловили. Привезли к нам. Жил он себе поживал в
307

Зоопарке. А теперь гонят его куда-то, беднягу, на неизве¬
стное место.
—	А его что, тоже эвакуи... то есть перебросили на
другой участок? — спросила я.
—	Слонов у нас не так много, чтобы ими бросаться, —-
отвечал наставительно бородач. — Вот и решили времен¬
но перевезти его. Не знаю только, как он выдержит пере¬
мену климата. Он уже и так у меня простудился. Насморк,
чихает.
—	А его надо в жаркие края... Ну, например, в Турк¬
мению, — сказала я и подумала: «Вот будет здорово, если
его там Амед увидит!»
После этого я сразу прониклась к слону огромной неж¬
ностью.
Бородач разрешил нам покормить Джумбо. Пионеры
побежали за хлебом, обещав мне взять не более кусочка,
потому что с хлебом у нас в последние дни было туго и
бедная Анна Семеновна с ног сбивалась на станциях, до¬
бывая нам продукты, засылая во все концы следования
нашего эшелона предупредительные телеграммы.
Я подошла к самому вагону. Смирный, огромный и
печальный, поглядывал на меня сверху Джумбо. «Милый
толстокожий носач, — хотелось сказать мне, да я бы и
сказала, если бы рядом не стоял этот насмешливый боро¬
дач, — вот и тебя спасают. И тебя повезли невесть куда.
А может быть, ты попадешь в Туркмению. Тогда, если
увидишь Амеда, протруби ему салют от меня. Очень хо¬
рошо, что тебя увезли, а то ты слишком заметный объект...
Вон по тебе можно ходить, как но крыше. И зря ты мас¬
кируешься под аэростат. Это еще хуже! Нет, очень хоро¬
шо, что тебя эвакуируют, или перебрасывают, — словом,
спасают. Будь, Джумбо, будь! Слоны нам тоже нужны...»
Если бы тут был Ромка, он, конечно, непременно сострил
бы: «Нужны ли слоны при социализме?» —«Нужны, ко¬
нечно, нужны», — тотчас же ответила я сама себе и дала
слону яблоко, оказавшееся у меня в кармане. Слон вежли¬
во и неслышно взял у меня с ладони своим огромным
хоботом яблоко и бросил его в отвисший рот. Огромные
уши его шевельнулись, словно грузовик распахнул дверцы
кабины. И долго, благодарно топчась, мне кивал сверху
ласковый крутолобый московский слон.

ГЛАВА 17
Золотой жилет“
После встречи со слоном, едва мы вернулись к себе,
начались рассказы о животных, о дальних странах, о путе¬
шествиях. Настроение у всех улучшилось. До обеда не
было ни одной ссоры. Но уже перед самым обедом случи¬
лось происшествие, которое в нашем налаженном дорож¬
ном мире все перевернуло вверх дном.
Началось это с того, что Галя Урванцева показала свой
альбом с открытками «Виды Москвы». Все, притихнув,
любовались знакомыми зданиями столицы, ее улицами.
Игорь тут же придумал игру. Цо нижней полке разложили
открытки, изображающие родные московские места. И на¬
до было назвать, каким трамваем следует ехать, скажем,
к Химкинскому речному вокзалу, или от Университета к
Планетарию, или от Парка культуры и отдыха имени
Горького на стадион «Динамо». Разрешалась пересадка
на метро и троллейбус. Такси не брали в игру. И долго
совершали воображаемые поездки по своему городу мои
москвичи...
Чтобы не отстать от подруги, Люда Сокольская выта¬
щила из чемодана собранный ею гербарий и коллекцию
крымских камешков и ракушек. Театрал Дёма Стрижако»
показал бережно хранимую на дне баула программу спек¬
такля «Синяя птица» в Художественном театре. Витя
Минаев продемонстрировал математические фокусы по
книжке «Веселый час». Вообще все хвастались своими со¬
кровищами, вывезенными из Москвы в эвакуацию. Дошла
очередь до Игоря. Он показал сперва свою знаменитую
коллекцию зенитных и бомбовых осколков. (Теперь я по¬
няла, почему у него был такой тяжелый вещевой мешок.)
Потом он открыл тетрадь, где были наклеены вырезанные
им из разных журналов знаки и марки всех автомобилей
мира. Все восхищались этой коллекцией. Тут были и наши
советские и всевозможные «паккарды», «бьюики», «роллс-
ройсы», «гудзоны», «ханомаги», «испано-сюизы».
Затем, чтобы окончательно сразить нас, Игорь вытащил
свою самую заветную коллекцию. Он редко кому ее пока¬
зывал. В большом альбоме в особых гнездышках сидели
пестрые, разноцветные конвертики с безопасными бритва-
309

ми. Игорь собирал их везде, где только мог. Тут были и
«Красная звезда», и «Стандарт», и «Экстра», и «Интом»,
и немецкая бритва, привезенная отцом, капитаном Мали¬
ниным, который знал страсть своего сына.
—	А вот тут у меня, видишь, пакетик, синенький с
золотом, — объяснял увлеченный Игорь. — Тут у меня
самая лучшая бритва была. Я ее выменял на три марки:
две норвежские, одна — Гваделупы. Называется «Золотой
жилет». Это последняя модель...
—	А ну вынь, покажи, — попросил Дёма.
—	Да потерял я где-то. Куда девал, не помню. Искал,
искал перед отъездом, да уж некогда было, так и бросил.
Вот только конвертик остался. А жаль, красивая была!
Внутри золотая, по бокам черная, а в середине не три ды¬
рочки, а щелочка так прорезана фигурно...
—	Вот такая? — громко сказал Витя Минаев и протя¬
нул руку. На ладони его лежало треснувшее, немножко
заржавевшее, но еще сохранившее свой блеск лезвие, зо¬
лотистое, с узенькой продольной фигурной прорезью. —
Эта? — спросил Витя.
—	Эта, эта! — обрадованно закричал Игорь. — Где ты
нашел?
—	Где нашел? — с особым выражением произнес Витя
и оглядел нас всех. — Там нашел, где ты потерял. На
остроЕе нашел. У самого берега!.. Там нашел, где ты нашу
лодку от причала отрезал...
Сперва Игорь покраснел, а потом кровь отхлынула от
его щек, и он стал совсем белый. Тоненький, прямой, с
поднятыми плечами, он вытянулся перед Виктором и смо¬
трел на него огромными серыми глазами, полными него¬
дования. Потом он сразу как-то обвис. Беспомощным
взором потянулся он ко мне, и я невольно опустила глаза,
чтобы не видеть этих растерянных, смятенных взоров из-
под пушистых ресниц, на которых блеснула слеза. Что я
могла сказать?
—	Он, он, определенно он! — настаивал Витя. — Ведь
твое лезвие? Да? Твое? — напирал он на Игоря. — При¬
знаешь? Значит, ты!
— Честное вам даю пионерское, ребята, я...
— Ну, объясни нам, Малинин, — вмешалась я. — Ты
что-нибудь знаешь, но не хочешь сказать? Скрываешь?
Игорь молчал, опустив голову. Слезы текли по его ще¬
310

кам. Но он еще силился скрыть их, удержаться и пе за¬
плакать.
—	Я не знаю... — выдавил он, — ну, я не знаю... Си¬
ма... Ну честное же слово...
—	Но ты был там, на берегу, ночью?
Последовало длительное молчание. Игорь всхлипнул:
—	Ну, был... Только это вышло совсем...
—	Сразу видно, что оп! — закричали девочки.
—	Ничего не видно! — возмутился Игорь.— А если уж
хотите обязательно знать, так я вам могу сказать, что
тогда лодку с острова я упустил...
Он остановился, сам перепуганный вырвавшимся сло¬
вом. Но было уже поздно. И он сам понял это.
—	Я ее ночью отвязал. Да! Я!
Ребята были так поражены, что только рты разинули.
—	Зачем же ты это сделал, Малинин? — как можно
спокойнее спросила я.
—	Ну просто так... для интересу... Чтобы было такое
приключение, как на необитаемом острове. Я же не знал,
что в этот день война будет, что так получится... Я хотел
лодку сперва спрятать за корягой, там, в заливчике, да
упустил нечаянно. Стал развязывать, а на чалке там узел
мокрый затянулся. Я его бритвочкой... А течение сразу и
понесло. Хотел уже в воду лезть, а тут ты меня как раз
позвала, Сима. Я уже не мог... А тут еще эти загадалки
пропали. И война началась. Просто мне не повезло. Но,
честное слово, я бы раньше сознался, да тут война, как-то
неловко было уже... честное слово!
—	И столько времени молчал! — закричали девочки.
—	И с рыбой попался, и с лодкой тогда эту ерунду
затеял! — выговаривал Игорю негодующий Витя Минаев.
—	Нет, с одной стороны, конечно, ребята, насчет лодкп
он ведь сказал сам, но, конечно, с другой стороны... — на¬
чал Дёма, готовясь, видно, произнести длинную речь.
Я остановила его:
—	Погодите, погодите, ребята! Пусть Игорь хорошень-
шо подумает сегодня над тем, что произошло у нас с ним...
История с лодкой достаточно безобразна, Игорь. Сколько
огорчений и волнений ты доставил родителям! Об этом ты
подумал?
—	А я ж нечаянно упустил совсем... *— успел вставить
словечко Игорь.
311

—	Сейчас уж не перебивай лучше, Малинин... Пред¬
лагаю тебе серьезно подумать над тем, что произошло, и
сказать нам, как ты сам все это оцениваешь... И сможем ли
мы тебе впредь доверять! А сейчас, ребята, берите котел¬
ки: через пять минут обед раздавать будут.
Весь этот день ребята бегали шушукаться в тамбур,
с Игорем не разговаривали. Легли спать рано. Ночью мне
пе спалось. Поезд наш долго стоял на какой-то станции,
потом пошел, гудя в темноте. Я все думала о нелепой исто¬
рии с лодкой. Несколько раз я вставала ночью, подтяги¬
валась на руках до верхней полки и смотрела в лицо спя¬
щему Игорю. Ему, бедняге, тоже, видно, плохо спалось. Он
всхлипывал во сне, из-под длинных ресниц по чумазой,
неотмытой щеке тянулся след просохших слез.
—	Игорь... Игорек... — позвала я тихонько его, но он
спал.
Я повернулась на своей полке, укрыла пальто спавшую
рядом со мной Люду и вскоре заснула.
Я проснулась оттого, что кто-то трогал меня за плечо.
Открыла глаза. Меня будил Дёма.
—	Сима, — шепнул он и указал на бумажку, прико¬
лотую к оконной занавеске.
Протерев глаза, еще слипавшиеся от сна, я прочла:
«Сима, я уезжаю в Москву на подкрепление. Я давно так
уж хотел, но старался быть выдержанным. Потому только
ехал. Но раз мне нет больше доверия, то я все равно не
могу. Счастливого пути дальше вам. Привет всем. Сима,
не пиши папе, я напишу сам. Малинин Игорь».
Верхняя полка надо мной была пуста.
ГЛАВА 18
Все — за Москву!
Должно быть, он вылез тихонько из поезда под утро,
когда я наконец забылась сном. С собой Игорь прихватил
свой баульчик, валенки и зимнее пальто, а демисезонное
оставил. На столе у вагонного окошка осталась коробка с
общим сахаром-рафинадом, запас которого обычно сдавал¬
ся Игорю на хранение как жителю верхней, самой недося¬
гаемой, полки. От буханки хлеба, полученной нами вчера,
312

была отрезана небольшая краюшка. Больше Игорь ничего
не взял.
Бегство Игоря было для меня тяжелым ударом. Я со¬
всем растерялась. Не сразу я решилась сообщить обо всем
Анне Семеновне. Она так и села, когда услышала:
—	Что же это такое, Крупицына, как ты допустила!..
Ну вот, разве можно на тебя положиться? Ах, боже мой!..
Будет станция, я протелеграфирую по всей линии. И в
школу надо сообщить... И, как назло, ребенок фронто¬
вика...
Ребята мои были тоже потрясены исчезновением Игоря
и готовы были уже обрушиться на Витю Минаева.
—	Нашелся тоже прокурор! — возмущалась Люда.
—	Настоящий скорпион! — поддержала / ее Галя. —
Лучше удовольствия не знает, как укусить кого-нибудь!
А уж вопьется, так не отвяжешься. Ну что, дождался
теперь?
—	И, конечно, не он наши загадалки украл. Теперь
уж ясно, — поддакивала Галя.
Витя отмалчивался.
А глубокомысленный Дёма пытался примирить их:
—	С одной стороны, отчасти Витька прав был, раз он
там бритвочку нашел, но, с другой стороны, конечно, Игорь,
видно, тоже не виноват. Хотя, с другой стороны...
А у меня самой совсем руки опустились. Как это я не¬
досмотрела! Ах, Игорь, Игорь, несносный маленький Ко¬
зерог, самый отчаянный из моих зодиаков!.. Он канул в
этот тревожный, взбудораженный мир, через который
мчался наш поезд. И где его там найти теперь?.. А капи¬
тан Малинин говорил при прощании: «Сберегите мне Иго¬
ря, Симочка». Вот тебе и уберегла!.. Да, видно, у меня
еще нет никакого педагогического опыта.
До этого дня, когда меня опять начинало уж очень не¬
удержимо тянуть в Москву, я старалась сама доказать себе,
что должна ехать хотя бы ради Игоря; этим я выполняла
наказ командира Малинина. Капитан Малинин оставил
мне на попечение своего сына, и вот я сопровождала его.
А теперь... Мне сразу опостылел наш вагон и снова неле¬
по обидным стал казаться мой отъезд из военной Москвы.
Но поезд все шел и шел.
И надо было по-прежпему заниматься тем, что мне
было пока положено делать: ходить на станциях вместе с
313

Анной Семеновной за продуктами, дежурить по вагону,
заваривать чай...
Поздно вечером, когда все дела кончились и ребята,
взбудораженные бегством Игоря, наконец угомонились, я
подсела к Анне Семеновне. Она тоже совсем измучилась
за этот несчастный день и уже укладывалась, раскатывая
на нижней полке свою постель, свернутую на день.
—	Анна Семеновна... — тихо начала я.
—	Что скажешь, Крупицына? — устало отозвалась
она, расправляя матрасик. — Привстань, Симочка, я посте¬
люсь... Ты сама что не ложишься?
Я секунду молчала, набираясь духу, потом — эх, была
не была!..
—	Анна Семеновна, отпустите меня.
—	Что? — не поняла она. — Куда тебя отпустить?
—	В Москву назад отпустите...
Бедная Анна Семеновна, взбивавшая свою подушку
в воздухе, застыла на минутку, повернулась ко мне, села,
не выпуская подушки, и прижала ее к себе, скрестив па
ней руки.
—	Здравствуйте! Этого еще не хватало! Ты сообра¬
жаешь, что говоришь? — Она обоими кулаками ожесто¬
ченно стиснула подушку.
—	Afiffia Семеновна, милая!.. Нет, правда, вы только
выслушайте меня, Анна Семеновна... Ведь мне капитан
Малинин что говорил, когда уезжал? Чтоб я ему Игоря
сберегла... Я ведь только из-за него и поехала. А теперь,
спрашивается, куда я еду, для чего?.. Нет, постойте, пого¬
дите, вы послушайте, Анна Семеновна! Я же вам не так
уж нужна... Вон с вами Катя Ваточкина едет и Евдокия
Кузьминична, да плюс Коля Воробьев, и еще две вожатые,
и Ксения Петровна. Вполне обойдетесь.
—	Ну разве дело в том, что мы без тебя не обойдем¬
ся? Какие ты, Крупицына, пустяки и глупости говоришь —
слушать странно! — Анна Семеновна даже подушку в угол
швырнула. — Кто об этом думает! Ты вот лучше представь
себе, как я себя буду чувствовать, если тебя отпущу. Хо¬
роша я буду, нечего сказать!.. Ну куда ты сейчас поедешь?
Ты видишь, что делается... Что нас, на экскурсию из Мо¬
сквы повезли? Ты все-таки уже взрослая девушка, и пора
тебе понимать обстановку. Иди спи, отдыхай и не болтай
ерунду.
314

Она взглянула на меня, и голос у нее помягчал:
—	Я тебя очень хорошо понимаю, Сима. Поверь! Но
надеюсь, что и ты меня поймешь... Особенно после сего¬
дняшнего. Верно ведь, Сима? Ну, иди спать. Изнервнича¬
лась ты, бедная... Смотри, на кого похожа!
На другой день я вышла где-то на стоянке, чтобы на¬
брать кипятку для ребят. Как раз в эту минуту на станции
заговорило радио. Передавали вчерашнюю вечернюю
сводку:
«В течение ночи с 14 на 15 октября положение на За¬
падном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фа¬
шистские войска бросили против наших частей большое
количество танков, мотопехоты и на одном участке прорва¬
ли нашу оборону. Наши войска оказывают врагу героиче¬
ское сопротивление, нанося ему тяжелые потери, но
вынуждены были на этом участке отступить...»
Я почувствовала, что из-под моих ног, как доску, вы¬
дернули землю... Минуту мне казалось, что я качаюсь в
пустоте, судорожно ища руками, за что можно ухватиться.
Потом земля снова медленно утвердилась под моими подо¬
швами. У меня так колотилось сердце, что я долго не
могла сойти с места. Весть ошеломила меня. Как страшно
звучало: «На Западном направлении... ухудшилось!» Зна¬
чит, под Москвой плохо. Они прорвались. Ужасна была
самая, мысль, что город в опасности. А вдруг прорвутся в
Москву? Нет, об этом нельзя даже думать! Ни разу на
крыше не испытывала я такого колющего сердца страха,
какой испытала сейчас. Я невольно посмотрела в ту сторо¬
ну станции, откуда мимо входной стрелки пришел наш
поезд. Может быть, вон там, за тысячу километров отсюда,
куда ведут эти рельсы, пути уже перерезаны? И я почув¬
ствовала, что уже не вернуться, уже поздно, нельзя... Мир
стал еще уже, и кто знает, может быть, там остались и па¬
па, и мама, и Ромка... Не знаю, сколько времени стояла я
на перроне. Я очнулась, когда, обдав меня горячим паром,
оттолкнув плотным воздухом, прогрохотал мимо эшелон.
Я успела прочесть на красном полотнище, прибитом к
стенкам вагона во всю длину:
«Москва — за всех! Все — за Москву!»
И пока стоял на этой станции наш поезд, прошли туда
еще три эшелона. Могучие паровозы напористо тащили
за собой огромные составы. Танки стояли на платформах,
315

орудия. Это шла подмога Москве. И зеленые семафоры
всех станций без очереди, ни минуты не задерживая, про¬
пускали срочные маршруты. Мне казалось, что машини¬
сты в этот день гнали свои паровозы быстрее, чем всегда.
Они тоже спешили к Москве. А мне хотелось крикнуть
им: «Скорее, скорее!.. Москва ждет вас. Спешите ей на
подмогу!»
Чуточку приободрившись, я побрела к себе в вагон.
—	Симочка, ты бы легла совсем, а то у тебя вид не
очень здоровый, — сказала Галя. — Это ты все из-за Игоря
расстраиваешься?
У меня очень разболелась голова, и до следующей стан¬
ции я не вставала с полки. А на станции нас опять надолго
задержали, и я вышла, сказав ребятам, что хочу подышать
свежим воздухом. На самом деле мне хотелось узнать, нет
ли каких-нибудь новых сведений о Москве. Я ходила по
перрону, заглядывала к дежурному, спрашивала всех, но
никто ничего не знал. Я направилась обратно к нашему
316

составу, но мне пришлось остановиться. По первому пути
проходил на Москву большой военный поезд. Он остано¬
вился, паровоз погнал по холодной земле струи шипящего
пара. Я стояла, вся окутанная белым, сырым облаком.
И через это облако я расслышала голос, гортанный, певу¬
чий и такой знакомый, что у меня щеки закололо от разом
нахлынувшей к лицу крови. Голос этот, мальчишеский
еще и в то же время наделенный какой-то властностью,
раздавался совсем близко от меня, но проклятый паровоз
напустил такого пару, что я никак не могла разглядеть.
Я побежала на голос, невольно глотая мокрый, пахнущий
баней пар, и натолкнулась прямо с разбегу на говоривше¬
го. Что-то загремело...
—	Ой! — вскрикнула я. — Извините, пожалуйста.
И пар рассеялся. Передо мпой стоял Амед. Я бы ни¬
когда не узнала его, если бы не слышала его голоса. Как
он вырос! Он был совсем взрослый. На нем была длинная
кавалерийская шинель, казацкая сабля. Меховая шапка
была сдвинута на затылок. А в ногах у него, обутых в хо¬
рошие, ладно сидящие сапоги со шпорами, валялось обык¬
новенное ведро, конское ведро. Оно и загрохотало, упав
на землю, когда я набежала в облаке пара на Амеда.
Он не сразу узнал меня.
—	Амед, Амед! — говорила я. — Здравствуй, Амед!
Узнаешь? Я это!
—	Что такое, извиняюсь... — бормотал Амед, нагибаясь
за оброненным ведром, но не отрывая от моего лица своего
взора из-под косматой шапки.
И вдруг он узнал. Как взлетели его брови к вискам,
как заблестели у него глаза! Какой веселый стал он весь!
—	Сима?! Нет, серьезно, ты? Извиняюсь, честное сло¬
во. Что такое? Не узнал... Сима, здравствуй!
Он схватил мою руку, крепко пожал. Опять бросил
ведро на землю и прикрыл мою ладонь другой рукой.
—	Сима, — тихо повторил он, — ну скажи, пожалуй¬
ста, вот, называется, встреча, честное слово, что такое!..
Ты совсем большая сделалась, взрослая совсем. Ай, смотри
какая... Сима! Куда едешь? Почему ничего не писала?
—	Как не писала! Что ты, Амед! Да я тебе все время
писала, а вот ты как раз...
—	Зачем ты говоришь? Неправильно говоришь — я те¬
бе сто раз, тысячу раз писал...
317

И так мы стояли, радостно смеясь в лицо друг другу,
и говорили какие-то глупости о том, кто кому сколько раз
писал.
Потом мы с Амедом спохватились, что времени у нас,
быть может, всего минута и сейчас мы снова разъедемся.
—	Ты слышал, Амед, сегодня сводку?..
—	Немного слышал.
—	Плохо под Москвой, Амед!
—	Будет хорошо, Сима! Видишь, сколько народу —
все в Москву едут. Хорошо будет!
—	И вас тоже туда послали?
—	Обязательно туда! Видела, какие джигиты у нас?
Особая такая кавалерийская часть генерала Павлихина.
Не слышала еще? Скоро будешь слышать. Знаешь, какие
у нас кони? Самые лучшие кони, нет таких нигде!
—	А этот самый... твой, ну этот... Дюльдяль тоже едет?
—	Обязательно едет! — Он выпрямился, щелкнул язы¬
ком, присвистнул и крикнул гортанно: — Угэ-гэ! Дюль¬
дяль!
И тотчас звонкое, заливчатое ржание послышалось из
большого вагона.
—	Идем, покажу, — предложил Амед. — Честное сло¬
во, такой конь, царь никакой на таком не ездил...
Где-то на путях тренькнули буфера, заголосил паро¬
воз. А вдруг это наш состав пошел?..
—	Амед, погоди, — сказала я, — нам сейчас отправле¬
ние могут дать.
—	Что такое, честное слово, какое отйравление?
Путаясь, в двух словах, как можно быстрее рассказала
я Амеду о нашем эшелоне, о моих ребятах, о том, как
тяжело мне было уезжать из Москвы, как страшно мне
стало сегодня, когда я подумала, что туда уже нельзя вер¬
нуться.
—	Почему нельзя? Что такое? — сказал Амед и накло¬
нился вдруг ко мне. — Слушай, Сима, извиняюсь, правда,
зачем нам ехать — один туда, другой сюда? Едем с нами!
Я по нашей теплушке главный. Как «денгене» на вечерин¬
ке. Меня все слушают. Четыре коня у нас. Место будет.
В чем дело, честное слово? Едем в Москву!
Минуту назад он мне казался еще совсем чужим, пото¬
му что очень изменился с тех пор, как мы расстались два
года назад. А теперь, когда он наклонился близко, я снова
318

разглядела его и увидела, что хотя он и вырос, стал шире
в плечах и резче чертами лица, но все в нем осталось та¬
ким же. И застенчивые ресницы, под которыми мерцал
веселый блеск черных глаз, и неподвижные у тесной пе¬
реносицы, вздрагивающие у висков брови, и тонкий рот со
сверкающими зубами, и высоко срезанные загорелые ску¬
лы. Ну конечно, это был тот самый Амед, с которым мы
разглядывали Марс во время великого противостояния, и
скакали на лошадях по пескам, и лазили в тростники Мур-
габа. Нашелся, нашелся Амед! И он ехал защищать
Москву, мой город! И там, во фронтовой, верно, целиком
занятой военными делами Москве, мыкался, может быть,
Игорек, одинокий, бесприютный.
31ST

А меня поезд увозил все дальше от Москвы...
«А что, если...»
Надо было решать мгновенно. И наш состав и воинский
эшелон генерала Павлихина могли двинуться со станции
каждую минуту... Я сама не знаю, откуда в такие минуты
берутся и неслыханная дерзость и уверенность в себе, по¬
могающие сразу решаться на самое трудное.
—	Амед, — торопливо спросила я, и он понял, что я
решилась, — Амед, ты только скажи: это можно? Не
ссадят?
—	Кто такое ссадит? — Амед положил руку на эфес
шашки. — Кто смеет ссадить? Раз Амед Юсташ-Бергенов
сказал: садись — всё! — Он оглянулся, добавил вполголо¬
са: — Конечно, всем говорить, показывать не надо.
—	Тогда стой здесь, я сейчас! — крикнула я уже на
бегу, пролезла под вагонами, бросилась к своему составу.
Только бы успеть, чтобы поезд Амеда не ушел!
Я вбежала в свое купе, быстро собрала самые необхо¬
димые вещи и одеяло, наскоро свернула, завязала узлом,
подхватила свой чемоданчик. Прежде чем укладывать зер¬
кало, успела глянуть в него. Нечего сказать, вид... Я по¬
правила волосы. Потом огляделась... В купе никого не
было. Ребята стояли снаружи, у подножки вагона. Мне
трудно было бы пройти мимо них не прощаясь, да они бы
и заметили. А что я могла им сказать? Поэтому я соско¬
чила на другую сторону пути, обежала наш состав и,
только когда была уже далеко от своего вагона, крикнула:
«Люда, Галя! Скажите Анне Семеновне, что я срочно
уехала в Москву... Прощайте!» Они, кажется, не расслы¬
шали или, может быть, разобрали, да не поверили своим
ушам.
А я уже нырнула под другой состав. Вот и эшелон с
бойцами, конями, повозками генерала Павлихина. Я за¬
помнила его по новеньким вагонам. Но до вагона Амеда
было еще далеко, а в этот момент паровоз прогудел, дернул
состав и двинулся. Роняя вещи, подбирая и запихивая их
на ходу в узел, спотыкаясь, бежала я что есть силы, а
поезд все ускорял и ускорял свой бег. Я догнала вагон, но
не могла взобраться в него, и мне казалось, что все уже
потеряно. Я стала отставать, как вдруг чьи-то руки свер¬
ху подхватили меня под мышки и втащили в высокий
вагон.

ГЛАВА 19
Кони и джигиты
И сразу вокруг меня стало темно и спокойно.
—	Салам! — сказал кто-то.
Я отдышалась и увидела, что стою в теплушке, Амед
держит мой чемодан. А другой, высокий, в косматой шапке,
пожилой, подбирает с полу мои рассыпавшиеся из узла
вещи.
—	Салам! Здравствуй, пожалуйста...
—	Ай-ай, думал, не сядешь! — сказал Амед и за¬
смеялся.
И вокруг нас и сверху все засмеялись, свешиваясь с
нар. Тут только я стала как следует соображать, что же я
наделала, как я могла на такое решиться...
За моей спиной топали по деревянному настилу ваго¬
на лошади, пахло конюшней — сеном и навозом. Висели
торбы с бахромой. С вагонных нар смотрели на меня заго¬
релые, скуластые джигиты. Но среди них были и два рус¬
ских парня-кавалериста. И один из них крикнул:
—	Что ж стоите, девушка! Занимайте место согласно
взятому билету.
И Амед торопливо заговорил:
—	Правда, что такое, честное слово, ты садись, пожа¬
луйста, вот сюда. Это вот нара, весь уголок твой будет.
Я уже всем сказал. Вот тут попону, чапан мы повесили.
Видишь, получается чистая квартира.
—	Каюта люкс! — крикнули сверху.
—	Как же я так поеду? — растерянно бормотала я,
оглядываясь. — Ой, что это я, Амед, такое наделала!
И ребят бросила... Правда, там на мне только четверо оста¬
вались, с ними вполне Катя Ваточкина управится и Анна
Семеновна... Все-таки мне, может быть, лучше слезть?..
—	За вход и выход на ходу три рубля штраф! — про¬
кричал сверху тот же веселый голос.
—	Зачем себя так беспокоишь? — увещевал меня
Амед. — Что такое? Напрасно совсем такое беспокойство.
Доедешь совсем хорошо. Бойцы тебя смотри как уважают.
Ты у нас гость. Чего боишься? Это раньше нас называли
«Дикая дивизия» — текинцев так звали. Теперь другой
разговор.
321

—	Теперь разговор совсем получается другой, — под¬
держал Амеда высокий пожилой туркмен. — Текинец
был — дикая дивизия, стал совсем культурный. Знаешь,
как в нашей старой книге написано? «Так Джигалы-бек
говорит: гость твой всегда пусть будет сыт...» Садись, ку¬
шай, пожалуйста. Нам Амед сказал, ты Георгия, товарища
Крупицына, сестра будешь. Очень уважаемый человек.
Ему Москва сказала: «Георгий-джан, веди воду». Товарищ
Георгий ведет воду.
Мне отвели отдельный уголок, завешенный попонами и
плащ-палатками, положили мне седло под голову, накры¬
ли нары мягкой кошмой. Сперва я с опаской поглядывала
на этих высоких, длиннобровых, скуластых бойцов. Неко¬
торые из них почти не понимали по-русски; глаза у них
были диковатые, но, когда они смотрели на меня, лица их
будто веселели, смягчались. Я несколько раз слышала, как
они называли имя моего брата Георгия. А Амед, счастли¬
вый, гордый, помог мне разложить мои вещи и, доволь¬
ный, поглядывал на своих джигитов, почтительно и не¬
спешно разговаривавших со мной. Только когда пожилой
боец — его звали Курбан — вежливо спросил: «Эта де¬
вушка, Сима-гюль, будет твоей матери гелин?» — Амед
смутился и что-то сердито и долго говорил ему по-турк¬
менски. А Курбан смущенно качал головой и высоко раз¬
водил руками, виновато глядя на меня.
А потом мы ели, сидя на кошме, расстеленной на полу
вагона. Меня угостили холодным пловом с бараниной,
кашицей из растертой джугары, которая мне, правда, не
очень понравилась. Пришлось мне попробовать также
отвар бураков с кунжутным маслом. Зато кази, колбаса
из конины, оказалась очень вкусной. Курбан очень жалел,
что не может попотчевать меня чалом — туркменским на¬
питком из верблюжьего молока. Но я уже один раз про¬
бовала его и не очень жалела, что его не оказалось. А по¬
том вынули из-под нар великолепную чарджуйскую дыню,
и Курбан, ловко орудуя ножом, вскрыл ее, благоуханную,
заполнившую сразу весь вагон своим ароматом. Казалось,
что у нее самой потекли слюнки от собственной сладости.
Курбан, как фокусник, с удивительной быстротой нарезал
дыню на ломтики и первой, как гостье, дал с ножа мне.
Так я сидела на кошме вместе с туркменскими джиги¬
тами, которые ехали защищать Москву, и уплетала дыпю.
322

—	Нас Москва зовет, — объяснял мне Курбан.— Турк¬
менские конники у генерала Павлихина очень хорошие
джигиты. Большой поход ходили. Помнишь? Теперь народ
говорит: немца надо гнать от Москвы. А, как написано в
наших книгах, Джигалы-бек так говорил Кер-оглы: «Слу¬
шай, что говорит парод. Радуйся, что тебя он зовет».
—	Ну, пропало дело твое, Сима! Совсем теперь заму¬
чает, — шепнул мне Амед. — Он у пас вроде бахши — у
него стихов целая голова, полный рот.
—	Георгий, товарищ Крупицын, твой брат, очень ува¬
жаемый человек, — продолжал Курбан. — Мы с ним
имеем большое знакомство. Потому что знаешь, как напи¬
сано в наших книгах: «Мудрый с мудрым воздухом дышит
одним. Дуралей влеком к дуралеям всегда». — Курбан вы¬
разительно поглядел в сторону двух смешливых кавале¬
ристов и степенно продолжал: — «День и ночь мы к люби¬
мым думы стремим... — Он посмотрел на Амеда и на меня
и, сделав такое сладкое лицо, что я чуть не фыркнула,
продолжал: — вспоминаем, вздыхаем, томимся всегда...»
—	Это наш великий Махтум-Кули так писал, — пояс¬
нил мне тихонько Амед.
—- Верно сказал Амед, — подтвердил Курбан. — Моло¬
дой, а много знает. А еще знаешь, как Махтум-Кули ска¬
зал? «Сотни трусов дороже один смельчак: он защитит
народ и отчий очаг...»
И долго еще пояснял мне Курбан, что пошли защищать
Москву самые лучшие туркменские джигиты. И чодоры
с восточного побережья Каспия, и иомуды с реки Гургена,
и сарыки с Мургаба, и гоклены с Атрека, и теке из Мерв-
ского оазиса, и древнейшие племена силоры, и ерсари...
А потом мне показывали коней. И лучший среди луч¬
ших был, конечно, Дюльдяль. Он был и вправду хорош —
красавец! Широкая, массивная грудь, мускулистые ноги,
а голова квадратная во лбу, с чуточку вогнутой переноси¬
цей. Он осторожно перебирал ногами и отставлял высоко
поставленный хвост, серебристый, густой, как целый ворох
ковыля. Весь он был словно точеный, продолговатый, лег¬
кий. Глаза у него были горячие и умные; под гладкой,
темным золотом отливающей шерстью бегали живчики
мускулов; все в нем так и ходило ходуном, все пружинило
и играло, являя собой веселую силу и благородную стать.
—	О Дюльдяль! — ласково говорил Амед, похлопывая
323

Дюльдяля по длинной шее. (И конь, кося на меня круп¬
ный и яркий глаз, делал вид, что кусает Амеда, осторожно
сжимая длинными зубами, видными из-под приподнятой
подвижной губы, руку хозяина.) — О Дюльдяль, что та¬
кое? Зачем такие шутки?.. Смотри сюда, Сима, смотри,
какие ноги! Сто верст в день может пройти. Целую неделю
так может, каждый день. Самая лучшая порода. Слышала,
были наджеди — арабские лошади, лучше нет! Наши турк¬
менские кони от них... Ой, Дюльдяль, я тебя... — Он береж¬
но оглаживал шелковистую гнедую, с золотым отливом
шерсть, а конь следил за хозяином веселым и понятливым
глазом. — Знаешь, Сима, откуда так зовут «Дюльдяль»?
Был такой богатырь Кер-оглы, сын Могилы. Конь у него
был —- Кыр-Ат, от Дюльдяля. А когда у меня стал этот
конь, я назвал его Дюльдяль.
—	Любит он тебя? — сказала я Амеду.
—	Любит! — И Амед засиял от удовольствия. — Вер¬
ный конь! А я ему верный хозяин. Друг друга любим...
У, Дюльдяль иэ-ге!..
И долго он еще осыпал Дюльдяля смешными, милыми,
ласкательными именами. И говорил ему что-то — то по-
русски, то по-туркменски, а конь терся своей длинной то¬
ченой головой о загорелую щеку Амеда. В конце концов
мне даже наскучили эти нежности.
—	Может быть, ты и со мной теперь поговоришь? —
сказала я.
—■ Конечно, какой вопрос!.. — встрепенулся Амед. —
Очень много, Сима, будем говорить. Надо то спросить, надо
это. Сейчас, только одна минута, извиняюсь, — немножко
Дюльдялю кушать дам.
И он пролез под перегородкой, отделявшей половину
вагона, где стояли кони. Пока он там гремел ведром, во¬
зился и за что-то бранил Дюльдяля, со мной разговорился
русский конник. Оказалось, что его звали Семеном Табаш-
никовым. И он раньше был пограничником в Кушке, а
потом работал в совхозе, где Амед был комсоргом. Он был
такой загорелый, и в то же время белесый, что напоминал
негатив фотографии. Лицо у него было совершенно черное,
а глаза очень светлые, совсем голубые, и волосы выгорели
добела. Выяснилось, что Амед, пока я бегала за’вещами,
успел уже все рассказать про меня.
—	Это вы участвовали в кино «Мужик сердитый»?
324

Амед давеча сказал, — любопытствовал Табашников. —
Очень замечательная картина. Сильно вы свою роль ис¬
полняли. Я три раза ходил. Как вы там с Наполеоном-то...
Эх, комедия! А сколько платят, если съемку делают?
—	Ты что, Табашников, в артисты захотел? — спроси¬
ли с верхней нары.
—	А что? Свободное дело, — отвечал Табашников. —
Меня уже один раз в кино сымали. Только даром. Когда
в Кушке служил, там сымали из жизни пограничников.
Только так я картины и не видал.
—	Не получилось: лента от твоей рожи лопнула, —
подтрунивали сверху.
А Курбан почтительно осведомлялся, кто мои уважае¬
мые родители и здоровы ли они.
Потом все занялись уборкой лошадей, задали им корма
на ночь. На улице быстро стемнело — ведь была уже
осень, октябрь. Задвинули тяжелую вагонную дверь на
роликах. Стала и я устраиваться на ночь в своем уголке.
У меня там было очень уютно, за занавеской из попоны
и двух плащ-палаток, которые отгораживали меня от
остального пространства нар. По другую сторону этой за¬
весы расположился Амед.
Поезд остановился на какой-то станции, и кто-то шел
вдоль вагонов, стучал и строгим голосом спрашивал что-то
но-туркменски и по-русски у каждого вагона. Постучал
он и в наш.
—	Табашников дневалит. Я! — отвечал мой новый
знакомый.
Он сидел на седле, положенном на пол у двери вагона.
Остальные скоро все заснули. Вагон мягко покачивался,
успокаивающе перестукивались под полом колеса; сонно
пофыркивали, громко хрумтели сеном, иногда переступали
копытами, почесывались о перекладину кони. А я лежала
в своем тесном уголке и думала о том, как все странно
и неожиданно получилось. Совесть цонемножку отпустила
меня.
«Нет, все-таки мне в жизни очень везет, — подумала
я. — Вот я хотела попасть обратно в Москву — и еду.
Хотела повидать Амеда — встретила». Но всегда в жизни
меня кто-то ведет за собой. Вот и сейчас... Где-то впереди
машинист гонит свой паровоз, паровоз тащит вагоны.
А в одном вагоне — я. И там, за плащ-палаткой, — мой
325

друг Амед. А как было бы страшно остаться одной на той
станции с путаными путями, с составами, которым конца-
краю нет! Мне даже и сейчас стало страшновато. И я ше¬
потом спросила:
—	Амед... спишь?
За плащ-палаткой заворочался обрадованно Амед.
—	Зачем спишь? Все думаю разное. Никак заснуть
не могу, что такое!
—	И ты думаешь?.. Ну давай тогда разговаривать.
—	Давай разговаривать, — послышалось по ту сторону
плащ-палатки.
—	Ну, про что будем разговаривать?
(И мне тут же вспомнился Игорь: «Поговорим об
серьезных вещах». Где он, мой мальчуган?)
—	У-у, Сима, столько разговаривать надо! Одно спро¬
сить, другое...
—	Ну, спрашивай, — сказала я шепотом.
Из моего уголка был виден то раздувающийся, то едва
тлеющий, покачивающийся огонек. Это светилась цигарка
дневального Табашникова, курившего в щель двери. Амед
молчал. Мне показалось, что он заснул.
—	Ты что там, спишь? — тихонько спросила я.
—	Ну зачем спрашиваешь? — в голосе Амеда послы¬
шалась обида.
—	А про что же ты хотел спросить меня? Помнишь,
Амед, ты в письме писал, когда в Москву собирался, что
хотел что-то спросить...
—	Это будем в другой раз говорить, — сказал Амед,
и я услышала, как он задвигался на своей наре. — Как
войны уже не будет.
—	А нехорошо, Амед, что я ребят бросила, а? Неладно
это все... И попадет мне. Ты только не думай, пожалуйста,
что я из-за тебя...
—	Конечно. Кто думает! Я понимаю так: в Москву
захотела. Отец там, мать там...
—	Просто я считала, Амед, что все равно не могу без
Москвы. А как ты думаешь, отобьют от Москвы? Не пу¬
стят?
—	Ни за что, нет!.. Смотри, сколько народу — все за
Москву.
—	Я тоже почему-то уверена, что не пустят немцев
в Москву. А все-таки страшно, Амед...
326

Некоторое время мы молчали, думая каждый о своем.
Потом Амед спросил:
—	А как мы с тобой звезду Марс смотрели, помнишь?
—	Планету, Амед, планету! Я же тебе объясняла.
—	Пускай планету. Пускай звезду. Пускай солнце. Все
равно... Сима, знаешь, как в одной книге у нас написано:
«Мне мало одного солнца на небе...»
После этого мы опять надолго замолчали оба.
—	Скорей бы в Москву приехать!— сказала я потом.
Непременно где-нибудь Игоря разыщу. Ты знаешь, Амед,
как меня Игорь беспокоит!
Опять было долгое молчание. Я слышала, как Амед
привстал и, должно быть, сказал в самую завесу, потому
что я услышала голос очень близко:
—	Сима, а этот... твой знакомый... Игорь, он тебе боль¬
шой друг?
—	Конечно, друг... Да нет, ты не то думаешь, Амед, он
же в пятом классе. Это пионер мой.
Я слышала, как облегченно вздохнул Амед.
Потом он неуверенно спросил:
—	Сима, есть один такой еще вопрос: как здравствует-
поживает твой уважаемый знакомый, товарищ Роман
Каштан?
Тут я уже не удержалась — начала тихонько смеяться*
—	Мой уважаемый знакомый, товарищ Каштан, здрав-
ствует-поживает очень хорошо. Он сейчас на укреплени¬
ях... Ой, Амед, ты ужасно до чего смешной! И я ужасно
рада, что так хорошо получилось и мы встретились опять,
Я очень тебя хотела видеть. А ты?
—	Зачем спрашиваешь... Знаешь, как я о тебе думал —
у-у, сколько думал: какая она стала, Сима? Два года не
видал. Два года все думал. Мать спрашивает: «Что ты
все думаешь, Амед?» Я ей говорю: «Мне есть что думать».
Думал, думал, никак не знал, что такая стала.
—	А какая я стала?
—	Такая стала... трудно сказать, какая!
—	Ну какая? Брось ты, Амед, это ты так говоришь!
Как бровей не было, так и сейчас почти нет... веснушки...
—	Ну как тебе не стыдно! — рассердился Амед за
плащ-палаткой. — Зачем еще брови тебе, когда глаза та¬
кие! И веснушки совсем мало заметно. Нет, ты очень кра¬
сивая стала.
327

—	Гу-гу, сказал! — гукнула я, по мне было очень
приятно.
—	Ты большую красоту имеешь, честное даю тебе сло¬
во! — заговорил Амед убежденно. — Ты смотришь краси¬
во. Лучше всех! У тебя взгляд тихий, а смотрит смело.
Вот ты какая! Ты дружбу знаешь. Верный человек.
—	А мы с тобой, Амед, будем верные друзья. Да? На
всю жизнь, — сказала я.
—	На всю жизнь верные, — повторил Амед.
—	А я буду долго жить, Амед, вот увидишь! Я вот
уверена, что будет знаешь как хорошо! Вот кончится
война, опять приедешь в Москву. И мы с тобой пойдем...
Затемнения уже не будет. Свет кругом. А у тебя орден!
Может быть, ты даже будешь Герой Советского Союза!
И пойдем в Большой театр. В ложу бенуара. Нет, в Парк
культуры... Нет, сперва в Третьяковку, потом в театр.
Хорошо будет!
—	Хорошо будет, — отозвался Амед.
—	Ну, и хватит разговаривать! Надо скорей заснуть,
чтобы сейчас такой сон приснился. Покойной ночи. Давай
лапу!
Я еще с вечера заметила, что в плащ-палатке, которая
разгораживала нас, имеется маленькая прорезь, через
которую бойцы, надевая палатку на плечи, высовывают
руку, чтобы держать оружие. Прорезь эта застегивалась
на какую-то деревянную бирюльку с веревочкой. Я теперь
нашарила в темноте эту прорезь и просунула пальцы.
И Амед, найдя в темноте, тихонько пожал мне их:
—	Покойной ночи.
Стучали колеса под окнами вагона, хрумтели сеном
лошади. И Табашников, куря деликатно в приоткрытую
дверь вагона, пел себе под нос: «Славное море, священный
Байкал...»
Рано утром выносили навоз, мыли пол, закладывали
свежее сено и долго, тщательно убирали, чистили, скребли
коней. Мне дали умыться в дверях на ходу поезда, поли¬
вая водой из высокого кувшина на руки. Удобнее было бы
сделать это на стоянке, но Амед советовал мне не очень-то
часто показываться: возить посторонних в воинском поезде
было запрещено.
Утром я видела, как старый Курбан, стоя у открытых
дверей вагона, держась за косяк, брезгливо изогнувшись,
328

тер себе рот зубной щеткой. Лицо его выражало глубокое
страдание. Он отплевывался, забрызгивая гимнастерку
каплями жидкого мела.
—	Уже было довольно, — умоляюще глядя на Амеда,
говорил Курбан. — Уже я хорошо, очень чисто сделал.
—	Давай, давай, три — не жалей! — кричал Табаш¬
ников.
—	Уважаемая, — говорил Курбан, обращаясь ко мне,—
ну, скажи, зачем старый человек должен белить свой рот?
—	Ты должен быть культурный боец, — говорил ему
Амед. — Оставь старые привычки, Курбан. Жил в кибитке,
живешь в доме. Ты должен быть культурный.
И бедный Курбан покорно, до изнеможения тер зубы
щеткой.
Так мы ехали. Я скоро со всеми подружилась. Если
меня выпускали погулять, то Амед или Табашников дежу¬
рил у вагона. А раз, когда появился кто-то из начальства
и я не знала, как мне вернуться в вагон, старый Курбан
вынес попону, сделал вид, что тащит откуда-то сено, и
вместе с охапками его завернул меня. Я снова вернулась
на место.
Как-то вечером Курбан снял с нар свой дутар. Быстро
забегали по двум струнам дутара его пальцы. И высоким
курлыкающим голосом, который неожиданно оказался
в запасе у этого крупного человека, он запел туркменскую
песню. И джигиты стали просить, чтобы Амед станцевал.
Амед взглянул на меня, надел шапку на затылок и, вски¬
нув пальцы, поводя ими в воздухе, пошел, поплыл по ва¬
гону.
—	Э-э, что он там кычет! — закричал Табашников,
вытащил откуда-то балалайку, быстренько подстроил
струны и, поймав тон мелодии, которую играл Курбан,
пустился легко перебирать струны, по-своему, по-русски,
разнообразя напевным перебором однотонное звучание
двухструнного дутара.
—	А ну, Симочка, выходи, доказывай! — крикнул он
мне, взмахнув балалайкой. — А ну, давай московский раз¬
говор, саратовские припевки... «И-эх, ухни, кума, да не
эхни, кума, я не с кухни, кума, я из техникума!» Слыхала
такое? Со мной не то еще услышишь! — И он грянул пля¬
совую, ловко вертя балалайку над головой п снова попадая
рукой на струны. А потом балалайка стала летать у него

за спиной, он пустился в пляс посреди вагона, перескаки¬
вая через балалайку, играя на ней за спиной, и снова
инструмент появлялся у него над головой. — Ну, Симочка,
Симочка! «Эх, ягодка ты, ягодка, тебе не двадцать два
годка, тебе всего шестнадцать лет... тебе под стать один
Амед!»—неожиданно пропел он, подмигивая мне.—
Здорово сам сложил?.. Ходи давай, Симочка, раздоказы-
вай. Хоть мы и не помещики и не Наполеоны, в кино
не снятые, а ну-кось, походи перед нами!
Я сперва не решалась, а потом вышла на середину ва¬
гона, затопала дробно, как меня учили когда-то для кино,
и пошла, пошла, пошла по кругу с платочком... А джигиты
смотрели на меня веселыми и ласковыми глазами, щелка¬
ли языком и громко хлопали все разом в ладоши.
—	Ух! — сказала я и села, обмахиваясь платком.
И Курбан почтительно подал мне в большой пиале хо¬
лодный зеленый чай, чтобы я освежилась.
Быстро шел наш поезд. Везде мы встречали зеленые
огни семафоров. На третий день к вечеру замелькали зна¬
комые подмосковные поля и лесочки. Тут везде было очень
много военных. А поля и равнины до самого горизонта
были перечеркнуты рядами противотанковых ежей, сде¬
ланных из отрезков стальных рельсов. И по шоссе двига¬
лись танки, колонны грузовиков. Чувствовалось, что
близко Москва, и Москва не обычная — Москва военная,
фронтовая. Это ощущалось уже и по тому, как подтяну¬
лись бойцы, как посерьезнели их лица. То и дело в вагон
наведывались командиры, проверяли лошадей, строгими
голосами отдавали приказания. А я в эти минуты сидела,
забившись в уголок, надежно прикрытая попонами и плащ-
палатками.
Но все-таки для меня было неожиданностью, когда под
вечер поезд вдруг остановился на какой-то небольшой
станции. Раздались снаружи крики команды, загремели по
всему составу ролики, на которых, визжа, отодвигались
вагонные двери, все забегало вокруг. Появились тяжелые
доски. Их наклонно приставили к нашему вагону и стали
по ним выводить осторожно ступающих лошадей.
Кони испуганно топтались, не решаясь ступить на
крутой помост. Они прижимали уши, шарахались назад,
в сумрак вагона. Страшил свет, от которого отвыкли их
глаза, пугал чужой холодный воздух, который они, храпя,
330

втягивали тревожно распяленными ноздрями. Бойцы тя¬
нули коней, бранились сквозь зубы, набрасывали на голо¬
вы лошадям мешки, почти повисали на поводьях, таща
лошадей на помост. Амед обеими руками осторожно при¬
крыл Дюльдялю глаза и, плечом припав к шее коня, ле¬
гонько подталкивая и в то же время подпирая его, что-то
шепча ему в самое ухо, бережно свел коня на землю.
Дюльдяль. весь, от тонких ног до крупной, нервно вздер¬
нутой головы, дрожал...
Видя, что всем сейчас не до меня, я некоторое время
тихонько сидела на нарах в вагоне. Потом решила выгля¬
нуть наружу.
К станции подходил уже другой состав, и из него на
ходу выскакивали матросы в бушлатах, с автоматами в ру¬
ках. Вид у них был такой, как будто они прыгали на
полном ходу с корабля в воду. Они выпрыгивали, скаты¬
вались под откос и тут же строились. А пространство во¬
круг все было в движении.
Разгружали орудия. Рычали моторы, тащили, везли
какие-то ящики.
—	Рассредоточивайтесь! — командовал кто-то. — Мас¬
кируйте транспорт!
Амед бегал вокруг вагона с озабоченным и строгим
лицом, поглядывая на быстро темнеющее небо.
Табашников держал на поводе своего коня и Дюль¬
дяля, который неотступно следил своими умными глазами
за каждым движением Амеда, тянулся к нему беспокойно
и втягивал широкими ноздрями воздух.
На меня никто не обращал внимания. Я стояла у ва¬
гона с вещами. Все уже выгрузились и ждали команды.
—	Амед, — сказала я, наконец улучив момент, когда
он оказался возле меня. Куда же мне теперь?
Он растерянно огляделся и подошел ко мне:
—	Не знаю, Сима, друг, как дальше делать... Тут
Москва близко. Шестьдесят километров еще. С нами
нельзя, понимаешь... Как можно с нами? Нас — на фронт,
Ну как тебя туда можно?
—	Амед...
—	Зачем так говоришь? Нельзя никак. Я тебя прошу...
Ты поезжай в Москву...
В это время раздалась громкая команда, и все бойци
кинулись к лошадям, которых держали коноводы.
331

—	Прощай, Сима, друг! Будем еще видеть друг друга.
Будем, Сима! Помни: друг будешь, товарищ на всю жизнь.
Я верно говорю. Будем? Да?
—	Да, да! Будем! — закричала я. — Ты пиши. Ты зна¬
ешь мой адрес.
—	По ко-о-ням!.. По ко-о-ням!.. — разноголосо запели
там и здесь вдоль путей.
И Амед взлетел на коня, словно не с земли, а откуда-то
с ветра принесло его на кожаное легкое седло. Дюльдяль,
почуяв всадника-хозяина, горделиво вскинул ■ красивую
голову, раздул ноздри, прядая ушами, легонько осажи-
ваясь на длинные и тонкие задние ноги. Но Амед с внезап¬
но затвердевшим лицом вернул коня на место, выровняв
строй.
И опять раздалась команда, и застучали копыта по
сухой осенней земле. В последний раз оглянулся и кивнул
мне, блеснув глазами из-под косматой шапки, Амед.
ГЛАВА 20
Хоть ползком9 да домой!
Я осталась одна на станции. Рука у меня медленно от¬
ходила после крепкого, до боли, прощального пожатия
друга.
Надо было добираться до Москвы.
Долго я бродила по станции и просилась в вагоны про¬
ходивших поездов. Нет, здесь, под Москвой, люди были
строги. Меня нигде не пускали. В двух местах меня обо¬
звали мешочницей. В санитарном поезде объяснили, что
я могу занести заразу. А воинские эшелоны с автоматчи¬
ками, с часовыми в тулупах, с винтовками были недоступ¬
ны — к ним и близко не подпускали никого.
Я совсем отчаялась и не знала, что делать.
Быстро стемнело. Вечер спустился холодный. Пошел
дождь. Я промокла, устала. Но тут подошел какой-то
дальний пассажирский поезд. Он был переполнен. Патруль
с фонариками обошел состав, сгоняя безбилетных пасса¬
жиров, висевших на всех подножках и поручнях. Кругом
стоял страпщый шум и крик. Поезд прогудел, двинулся, и
332

я, незаметно проскользнув в темноте, повисла на площадке
заднего вагона. Немолодая проводница хотела согнать ме¬
ля, но, осветив мое лицо фонарем, почему-то смягчилась.
Должно быть, вид у меня был очень несчастный.
—	Ну куда ты, куда тебя несет? Куда вы все только
едете! Носит вас... — начала выговаривать мне провод¬
ница.
—	Товарищ проводница, гражданочка, тетенька, —
умоляла я, — я с воинского эшелона отстала! Мне в Мо¬
скву. Там у меня отец с матерью. Вы только не сгоняйте!
—	Что же это творится такое! — ворчала проводпи-
ца. — Эвакуируют вас, везут, везут, а они обратно шнырь-
шнырь! Уж не маленькая... Знаем мы, с какого воинского
эшелона. Ох ты господи, ведь не пустят же в Москву без
пропуска! С вокзала же зацапают и обратно пошлют.
—	Как же мне быть?
—	Ну, уж я тебе тут не советчица для таких делов.
Ехала бы себе, куда везут. Нет ведь, надо им непременно
в Москву вертаться! Без них тут делов мало!
—	Тетенька, вы только не сгоняйте! Я доеду, а уж там
как-нибудь...
—	Кто тебя сгоняет? Езжай, раз уж залезла. Только
все равно тебя на вокзале заберут... Ох, дети через эту
войну мучаются, сил нет!
В Москву поезд пришел ночью. Выгружались в полной
темноте. Но я узнала: это был Казанский вокзал, тот са¬
мый, с которого мы три недели назад уезжали с ребятами.
Меня толкали в потемках, я оказалась в толпе. Меня
стукали узлами по голове, били чемоданами по ногам.
Потом толпа понесла меня куда-то. Блеснул в глаза свет.
Я зажмурилась. Пахнуло накуренным теплом. Меня при¬
тиснуло к косяку, два раза повернуло, стукнуло о какой-то
каменный выступ; я почувствовала, что вокруг стало сво¬
боднее, и открыла глаза. Я стояла в большой толпе среди
огромного, плохо освещенного помещения, похожего на
зал в суровом замке. Высоко-высоко над головой выгибал¬
ся тяжелый свод, опирающийся на массивные стены. Зал
весь до потолка гудел ровно, несмолкаемо.
Толпа медленно двигалась к середине зала. Я тоже по¬
шла туда со всеми и увидела барьер, сделанный из тяже¬
лых, нагроможденных друг на друга скамеек. Они пере¬
гораживали зал. Только в середине был оставлен узкий
333

проход, и там стояли военные. У этого места толпа сгру¬
дилась. Здесь посреди зала, гудящего вокруг тысячами
голосов, создалась сосредоточенная, словно чем-то огоро¬
женная тишина.
Тут проверяли пропуска. Без этого пропуска в Москву
с вокзала не выпускали.
—	Спокойнее, граждане, давайте порядок, негромко
говорил командир. — Документы приготовьте заранее.
Предъявляйте пропуска.
И, оттирая меня в сторону, шли счастливцы, держа в
руке паспорта и подняв развернутые пропуска.
А у меня было с собой только ученическое удостове¬
рение.
Я увидела высокого, симпатичного и уже немолодого
моряка. Он не спеша подвигался в толпе к барьеру.
У мепя мелькнула мысль.
—	Товарищ моряк, — сказала я, — я вас очень прошу,
скажите, что вы со мной... Ну, то есть что я с вами...
—	Я бы с удовольствием, моя милая юная гражданоч¬
ка, но у меня пропуск только на себя. Вряд ли что выйдет.
—	Ничего, вы попробуйте. Они вам поверят. У вас
очень вид авторитетный.
Он засмеялся, поглядывая на меня сверху.
—	А мы что же, значит, путешествуем не на законном
основании, видимо? — спросил он.
Я насторожилась и даже отодвинулась чуточку. Еще
цапнет сейчас и отведет куда надо.
—	Ничего подобного, — сказала я. — Просто я отстала
от своих. Папа и мама прошли. А я, понимаете, тут в
темноте...
—	Уж эти мне папа и мама! — сказал моряк. — Бро¬
сили дочку в темноте на произвол судьбы... А может, дочка
их бросила? Ну, будет вам сочинять! Удрали, наверно?
Я промолчала. Ну что я ему буду врать, действительно!
Лицо у пего было доброе. Я тихонько сказала:
—	ІІу, проведите, пожалуйста. Я с военным эшелоном
приехала, и пришлось слезть, потому что его на станции
поставили. Вот мое удостоверение ученическое.
—	Ладно, попробую, — добродушно согласился он, воз¬
вращая удостоверение.
До нас оставалось не более трех человек, и я прямо
умирала от волнения. В это время командир, проверявший
334

пропуска, сказал гражданину, стоявшему впереди нас
с мальчиком лет четырнадцати:
—	Позвольте, этот пропуск на вас, а где пропуск на
мальчика? Нет, уж он достаточно большой. Попрошу вас
отойти в сторонку. Нет, не могу пропустить. Гражданин,
я вам ясно сказал: отойдите пока в сторонку.
Плохо дело. Я посмотрела на своего покровителя. Он—
на меня. Потом он развел руками. И я отошла от барьера.
Некоторое время я слонялась в толпе по залу. Настрое¬
ние у меня было самое плачевное. Ну действительно:
добраться уже до Москвы, быть в самом городе и все же
оказаться как бы за его чертой! И подумалось только:
вон там, за этой стеной, — Москва, Комсомольская пло¬
щадь, знакомые улицы. Тысячи километров проехала, а на
последних метрах споткнулась и застряла.
Около меня стоял какой-то мальчишка. Он с любопыт¬
ством следил за тем, что происходит возле прохода, где
проверяли пропуска. Парень был, видимо, московский,
бывалый. А на свете нет такого места, из которого бы не
вылезли или куда бы не нашли хода московские маль¬
чишки.
Я спросила его:
Слушай, парень, тут другого хода нет?
—	А ты что, без пропуска? — Мальчишка внимательно
оглядел меня. — Ну, давай за мцой. Не подходи только,
виду пе показывай, иди сторонкой, а то еще заберут. Под
скамейками полезешь?
—	Под скамейками?
—	Ага... Ты пролезешь, ты не толстая. А то тут одна
тетенька полезла да и застряла. Я ее еле обратно вытя¬
гал. Еще меня ругала, дура толстобокая.
Он еще раз деловито осмотрел меня и даже кругом
обошел.
—	Нет, определенно просунешься, — сказал он, отвер¬
нувшись и делая вид, что разговаривает сам с собой и не
имеет ко мне никакого отношения. — Вон, гляди, — да не
на меня! — туда гляди... вторая скамейка от стены, где
одна доска отскочила. Вот туда и лезь. Я стану, загорожу.
Лезть мне было все-таки страшновато. Да и совестно
как-то — все-таки уж не маленькая девчонка, взрослая
Девушка. Я спросила мальчишку:
А сам ты что не лезешь? Или у тебя пропуск есть?
335

—	Я еще третьего дня цролез... А сегодня это я се¬
стренку встречаю. Только, кажется, не приехала. Ну,
подожду еще, а потом и сам обратно полезу. Я уж третью
ночь лазаю, все встречаю...
И я полезла. Пришлось для этого лечь на пол плашмя.
Скамейки были очепь низкие. Я вполне сочувствовала той
толстой тетке, которая застряла тут до меня. Вещи меша¬
ли мне двигаться. Кафельный пол был холодный и, как
мне казалось, мокрый. Пахло карболкой. За первой скамей¬
кой оказалась вторая, за ней —третья. Тут было сдвинуто
несколько рядов. Добрых десять минут ползла я на живо¬
те, извиваясь между ножками, под этой проклятой барри¬
кадой. Видели бы меня в эту минуту мои пионеры!..
Но вот впереди посветлело, близко, у самой моей го¬
ловы, зашаркали иоги в сапогах, валенках, галошах. Кто-
то остановился в валенках, всунутых в большие, растоп¬
танные боты, у самого моего носа и стоял не двигаясь.
Я подождала минутку, другую. Оползти их сбоку было
невозможно — мешала ножка скамьи. Вот еще беда, "на
самом деле! Долго они будут тут стоять? Я не знала, как
быть. Может быть, постучать в бот и попросить отойти?
Боты имели очень мирный, штатский вид, совсем не во¬
енного образца. Но все-таки кто их знает, что там над
ними дальше... Я выглянуть не могла. Тут я вспомнила,
что у меня в пальто есть яблоко, которое мне дал Амед.
Жалко было с ним расставаться, да что делать! Я достала
его — а это тоже было дело нелегкое в моем положении —
и, протянув руку из-под скамьи, легонько бросила яблоком
в правый бот. Яблоко тихо откатилось, и сейчас же толстая
рука в стеганом рукаве опустилась сверху, подхватила мое
яблоко, боты задвигались, и я услышала низкий бабий
говорок: «Ишь, гляди, яблочки кто-то рассыпал». Теперь
бояться было нечего, я стала выползать из-под скамьи,
бесцеремонно похлопав ладонью по ботам, чтобы они дали
мне дорогу. Один бот взлетел кверху. Потом поднялся
второй. Я ничего не понимала: что это, моя баба с яблоком
в воздух взлетела, что ли?
Но тут прямо надо мной, заглядывая под скамью, очу¬
тилось сморщенное старческое лицо. Очень смешно было
видеть снизу, перевернутым, это лицо — волосатые ноздри,
загнувшуюся вперед бороду и обвисшие болтающиеся усы.
—	Это там кто?, — спросил сверху старичок.
336
11

—	Это тут я.
. — Ишь где пристроилась! Ну, вылезай, коли выспа¬
лась.
Старичок, оказывается, лежал на скамье, поджав ноги
в ботах. И я вылезла. Болели локти и колени, вся я была
вымазана чем-то пахнувшим больницей. Я вытащила из-
под скамьи свои вещи и огляделась. В двух шагах от меня
рослая баба в стеганке с хрустом ела мое яблоко.
Ну, теперь всё. Я бодро зашагала к выходу. Сейчас
я выйду в Москву.
Но когда я уже была в дверях, дорогу мне вдруг пре¬
градил красноармеец с красной нашивкой на рукаве. На
нашивке были две буквы: «К. П.».
—	Куда идешь? Стоп!
У меня опять оборвалось сердце.
—	Пропуск есть?
Все пропало...
—	Товарищ, у меня...
—	Чего у тебя? Раз ночного пропуска нет, жди комен¬
дантского часу.
—	А когда это?
—	С пяти часов. А до этого ходу по городу нет. Осад¬
ное положение, — сказал патрульный.
Тут только я заметила, что все стоят в зале, че^о-то
ожидая. Никто не выходил. Все ждали утреннего, комен¬
дантского часа.
ГЛАВА 21
На осадном положении
Как тиха и пустынна Москва! Ни души на улицах.
Я выхожу из подъезда вокзала. Пять часов утра на
слабо светящихся вокзальных часах.
Тихи и безлюдны улицы. Нигде ни огонька. И ди одного
прохожего. Словно город опустел, как я представила себе
тогда на островке, когда мир вокруг нас погасил вс£ свои
огни.
Гулко раздается стук моих каблуков по панели.
Но нет, он не безлюден, мой большой город. Вон на
углу там зашевелились две темные тени, и на мгновение
*2 Л. Каоонль, т. Ц
337

вспыхнула прикрытая сверху ладонью спичка и отрази¬
лась в плоском лезвии штыка. А на перекрестке мерно по¬
хаживает фигура в плащ-палатке. И под полой ее зажегся
зеленый свет. Проехала через улицу грузовая машина
с полупритупгенными сиреневыми фарами.
И постепенно огромная теплая радость разливается по
всему моему существу. Москва! Я вдыхаю сырой, холод¬
ный утренний воздух, пахнущий бензином, слегка отдаю¬
щий гарью очага, — где-то, должно быть, затопили печку.
Нет, ты жива, моя Москва! Дымишь и дышишь, ты только
притаилась. И вот я иду по Москве. Мне хочется закричать
во все горло, чтобы знали все о моем возвращении. И же¬
лание это так велико, что я тихонечко шепчу про себя:
«Ура!.. Я иду по Москве... Здравствуй, Москва! Это я!
Ура!»
Идти мне далеко, вещи оттягивают руки. Я останавли¬
ваюсь, перевязываю узлы полотенцем и взваливаю их себе
на плечи. Вот так легче. И снова я шагаю по черным
московским улицам. Мне никогда не приходилось ходить
так рано по Москве. Да и была разве она такой прежде?
Я с трудом узнаю улицы в этой кромешной тьме. Сейчас
надо подняться к Красным воротам, потом повернуть на¬
лево и по широкой Садово-Земляной улице пройти мимо
Курского вокзала, Воронцова Поля, а потом спуститься
к Яузе, там будет высокий мост. А затем подъем в Таган¬
ку. Дальше — Краснохолмский мост, Москва-река и на той
стороне набережной — наши новые дома. Как приятно, что
я все это знаю, что мне все это знакомо! Я даже рада,
что мне надо долго идти по городу, что никого нет кругом.
Я одна, наедине с Москвой.
Недалеко от Курского вокзала какой-то красноармеец
спрашивает меня:
—	Сестренка, подь сюды. Как на Солянку пройти?
Я объясняю ему подробно, с наслаждением, простран¬
но, называю все повороты, щеголяю названиями: «Швивая
горка», «Яузские ворота».
Пусть чувствует, что ему повезло: он спросил у настоя¬
щей москвички, этот неизвестный приезжий военный че¬
ловек.
Начинает светать. Появляются редкие прохожие. Те¬
перь я вижу, что Москва вся наготове. Кругом на склонах
Яузы — противотанковые ежи, колья, опутанные колю¬
338

чей проволокой, на углах какие-то приземистые круглыо
будки с прорезями, бойницами, из которых кое-где уже
торчат пулеметы. На перекрестках появились какие-то
валы с узкими проходами, заложенными мешками с зем¬
лей. Значит, здесь готовы ко всему. И город не открыт для
врага. Никто не застанет Москву врасплох.
Вот знакомая Таганская площадь. Тут недалеко, в пе¬
реулке, когда-то мы жили. А вот новый большой мост,
где я впервые встретила Расщепея. Я останавливаюсь
у его широких, надежных перил и смотрю вниз. Тихо
плещется под мостом Москва-река. А там вдали, на свет¬
леющем небе, хорошо видны кремлевские башни.
Что это?.. В утренней тишине слышатся какие-то всему
существу моему знакомые переливчатые, словно по лесен¬
ке сбегающие звуки. Стойте! Да это же бьют кремлевские
куранты! Ветер донес сюда их далекий многоступенный
перезвон. И я могу слышать их вот здесь, на месте, не по
радио, а просто так, своими ушами! И я чувствую, что
сейчас зареву, просто-напросто зареву от радости.
В воротах нашего двора меня окликают:
—	Гражданочка, вы к кому?
339

Это домовая охрана. Я узнаю одного из наших жиль¬
цов, старого бухгалтера.
—	Товарищ Матюшин, здравствуйте! Это я. Из два¬
дцать восьмой квартиры, Крупицына.
Бухгалтер подходит ближе:
—	Крупицына? А разве вы не эвакуированы?
—	Нет... То есть почти, но не совсем... то есть, по¬
нимаете, вернее, у нас переброска, товарищ Матюшин...
ну, вообще это очень долго объяснять...
А над воротами слабенько горит сиреневая лампочка,
освещающая табличку: «Дом № 17». Как все это красиво!
В подъезде у нас темно, но тут уже я помню каждую
ступеньку. Вот сейчас на повороте будет ямка на перилах.
Вот она. Все в порядке. А тут сейчас одна ступенька вы¬
бита. Пожалуйста — вот она, эта ступенька.
Уф!.. Наконец я на нашей площадке. Я сбрасываю
с себя узлы, вытираю взмокший лоб и осторожно стучусь
в дверь. Никто не открывает. Я стучусь сильнее — уже
не костяшками пальцев, а кулаком. Прислушиваюсь — за
дверью тишина. Я поворачиваюсь спиной к двери и начи¬
наю бить в нее каблуком, как это я делала, когда возвра¬
щалась из школы, а мама не слышала меня из-за шума
примуса.
Ага! Зашевелились.
—	Кто там? — спрашивает незнакомый голос.
Неужели я попала не в свою квартиру?
—	Извините, это двадцать восьмая квартира?
—	А вам кого?
Падает за дверью цепочка, и дверь приоткрывается.
Передо мной стоит человек в синих галифе, в ночных туф¬
лях и в теплой фуфайке.
—	Простите, пожалуйста, это двадцать восьмая квар¬
тира?
—	Вам кого? — повторяет незнакомец.
—	Мне наших... Крупицыных.
—	Крупицыны выехали,— говорит человек в галифе.—
Да вы войдите.
Я вхожу в нашу переднюю. Трюмо в углу завешено
газетами, сшитыми черными нитками.
—	Я их дочка, Серафима Крупицына.
—	А-а, — говорит новый жилец нашей квартиры. —
Входите, я сейчас. Виноват.
340

Оіг выходит и сейчас же возвращается, застегивая на
себе военную тужурку под меховым жилетом-телогрейкой.
—	Видите ли, родители ваши эвакуировались. Но я
полагал, судя по их словам, что вы тоже отбыли в эвакуа¬
цию. Меня временно поселило здесь домоуправление. Бу¬
дем знакомы. Майор Проторов.
Он протягивает мне руку.
—	Сима, — говорю я.
—	Ну, располагайтесь, устраивайтесь. Если хотите чай¬
ку, спички вон там, у керосинки. Газ выключен временно.
Чай есть? Я вам сейчас заварю.
Он гладит бритую голову, ожесточенно трет щеки, сго¬
няя сон, возится с чаем. А я стою растерянная.
—	Когда же они уехали?
Майор Проторов не спеша и обстоятельно рассказывает
мне, что пришла телеграмма от брата Георгия и за отцом
с матерью заезжал специальный человек, которому было
поручено во что бы то ни стало увезти моих родителей
и Людмилу с мужем. Отец с матерью уже в летах, остав¬
лять их в Москве — в этом нет видимой целесообразности.
Город на осадном положении. Ситуация, то есть обстанов¬
ка на фронте, складывается весьма серьезно. Город должен
освободиться от людского балласта, и мой приезд тоже
вряд ли целесообразен.
Вот этого я никак не ожидала. Хорошенькая история!
Значит, я в Москве теперь совсем одна? Балласт! Как же
я буду жить? Впрочем, там видно будет. Прежде всего надо
скорее узнать что-нибудь об Игоре.
Товарищ майор, а тут один мальчик такой не при¬
езжал? Игорь зовут. Не появлялся?
—	Нет, мальчики тут не появлялись...
Плохо дело... И все в квартире выглядит пустым, нежи¬
лым, голым, словно со всего содрали кожу. Сняты гардийы
с окон. В гардеробе пусто. Только висит на перекладине
моя старая, вылинявшая лента, которую я когда-то впле¬
тала в косы. На моей кровати — голый матрац. Я сажусь
на него. Будто узнав хозяйку, ласково и гулко заный, от¬
зываются пружины. И только теперь я чувствую, как я
устала. Я подкладываю под голову один из моих узлов,
накрываюсь пальто и засыпаю. Там видно будет утром,
что дальше делать.
—	Да вы бы разделись, легли как следует, Сима, —
341

слышу я голос Проторова. — Ну, дайте я вам хоть подушку
дам. Этак у вас шея затечет. Принести вам подушку?
Голове действительно очень неудобно, но надо отве¬
тить длинной фразой: «Да, прошу вас, принесите, пожа¬
луйста». А я чувствую, что засну на середине ее. Прики¬
дываю в уме, что гораздо легче произнести: «Не надо».
—	Не надо, — бормочу я. И уже сквозь сон чувствую,
что у меня из-под щеки осторожно вынимают жесткий узел
и потом я ухожу головой в мягкую, такую мягкую, ужасно
мягкую, совсем мягкую подушку...
Я проснулась поздно. Проторов уже давно ушел на
службу. Он оставил мне записку, в которой было сказано,
куда надо класть, уходя, ключ, где мне оставлена еда. Тут
же в приписке рекомендовалось сходить в домоуправление.
«Это будет целесообразно», — писал майор. Последнее мне
не очень понравилось. И я не торопилась к коменданту.
Сперва я побежала в соседний подъезд, где была квартира
Малининых. Но дверь у них была запечатана. Должно
быть, работница Стеша уехала в деревню, а Игорь до Мо¬
сквы не добрался... Мне стало очень тоскливо, когда я убе¬
дилась, что дверь в квартиру Малининых давно уже не
342

отворяли: кучка сметенного к ней мусора слежалась и
заиндевела. От двери, на которой рукой Игоря была выца¬
рапана огромная, словно у входа в метро, буква «М»,
пахнуло на меня нежилью, запустением... Я постояла на
площадке, потрогала оборванные провода дверного звонка,
потом побрела вверх по лестнице и осторожно поднялась
на знакомую крышу. Здесь все выглядело по-прежнему.
Я нашла проржавевший след на кровле. Вот тут мы с Иго¬
рем потушили зажигалку. Вот висят у кадки щипцы, на
них даже есть моя метка.
День пасмурный, и Москва в тумане. Но где-то над го¬
родом рокочут моторы. Это ходят дозором истребители.
А на крыше соседнего десятиэтажного дома, где раньше
стояли пулеметы, качается на веревке мокрое белье, су¬
шатся рядом гимнастерки, зеленые юбки, чулки и лифчики.
И оттуда слышатся свежие девичьи голоса: «Что стоишь,
качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого ты¬
на?..» Очень хорошо поют девушки! Потом одна из них,
увидев меня, перегибается через ограду крыши и кричит:
—	Эй, на доме семнадцать, девушка! Что там внизу,
в Москве, хорошего слышно?
—	Еще не знаю, — кричу я, не понимая ее вопроса. —
Я в отъезде была, меня не было, только что приехала.
У вас хотела спросить.
—	А мы тоже не знаем, нас уже три недели с крыши
не спускают. Отпуска отменили. Все время тревоги. Совсем
небесные жительницы стали»
Где-то за низкими облаками рокочут истребители. Сни¬
зу доносится приглушенный шум Москвы. А под облаками
поют над городом молоденькие московские небожительни-
цы в ушанках: «Но нельзя рябине к дубу перебраться,
знать, ей, сиротине, век одной качаться...»
Но мне надо было спускаться с неба на землю.
ГЛАВА 22
Снова Устя
Комендант нашего дома товарищ Ружайкин, у которого
я решила справиться об Игоре, встретил меня довольно
радушно:
—	Ага, прибыла, значит? Ну, садись. А я уж тебя под¬
343

жидая. Погоди, погоди насчет справочекI Вот насчет тебя
самой телеграммочка пришла. Предупреждают. Ты что же
это,* красавица, на ходу с поезда нырнула? Веселый раз¬
говор, хорошее занятие! А отец с матерью за тебя волнуй¬
ся? Аддрей Семенович уезжал, так последние глаза про¬
плакал. А уж мать-то на машину аж замертво положили —
до того убивалась. Легко ли из своей квартиры-то вы¬
езжать, а ты, птица небесная, перелетная, взад-назад
ездишь? Только для тебя и поезда ходят?
—	Товарищ Ружайкин, я ведь не ради собственного
удовольствия! Я приехала, во-первых, потому, что считаю,
что раз Москва в опасности, то мой пост тут, в Москве.
—	О-о! — протянул Ружайкин, посмотрев на меня сбо¬
ку. -7-г Ну, теперь порядок: Крупицына на свой пост при¬
ехала. Конец немцу! А то мы без тебя никак тут не спра¬
вимся!
—	Я не знаю, что вам так смешно, товарищ Ружацг
кин! — сказала я, не на шутку рассердившись.
—	Ну, садись, не егози, чего вскочила? Я же тебя пока
не выселяю никуда. А надо бы по законам-то военного
времени отвести тебя куда следует да и отправить по на¬
значению. Ведь ты вроде беглая.
—	Как вам не стыдно, товарищ Ружайкин! Я приехала
в свой родной город, а вы с какими-то насмешками ко мне!
Да еще «беглая»...
—	Да ладно тебе обижаться! Я ведь понимаю, москвич¬
ка! А вот как же ты из этой... двенадцатой квартиры Ма¬
линина сынишку-то не углядела? Он ведь при тебе был?
И вдруг опять тут объявился.
—	А вы откуда знаете? Он здесь, Игорь? Приехал?
Я вскочила, чтобы сейчас же бежать к Игорю.
—	Да погоди, погоди, далеко бежать придется.
-г-- А где он?
—	Вот это уж я у тебя хотел спросить. Пришла, ви¬
дишь, телеграмма, что сбежал он с вашего эшелона. Ну,
значит, я ее к делу подшил. Явится, думаю, тут я его, го¬
лубчика, сцапаю, запакую, проштемпелюю и наложенным
платежом отправлю. Жду-пожду — нет его. А тут, по¬
нимаешь, озоровать стали. В сорок третьей квартире,
эвакуированной, печать с дверей сорвали, вещички кое-
какие пропали, обстановка там поврежденная оказалась.
Ну, а тут подозрение вышло на парня одного. Да ты его
344

знаешь.*. Помнишь, бомбу он на ~ нашей крыше зажига¬
тельную потушил? Васька Жмырев. Сам-то он подмосков¬
ный, из отчаянных. Да повадился ночевать тут, в доме
пятнадцать. Ну, стали мы его легонько щупать, а он гово¬
рит: «Цри чем, говорит, я тут? У вас, говорит, на чердаке
подозрительные лица живут». — «Какие такие подозри¬
тельные лица?» — «А такие, говорит: числятся в эвакуа¬
ции, а, между прочим, находятся тут». Сделали мы обход,
и что же ты думаешь — застукали на чердаке Малинина
капитана сынишку, этого самого Игоря!
—	Игоря?.. Не может быть! — вырвалось у меня.
—	Может быть, раз я говорю. Квартира-то Малинина
запечатана. Он, верно, сунулся, деваться-то некуда, а он
тут все ходы-выходы знает, ну, и поселился на чердаке.
А его с того двора зенитчицы прикармливали. Пожалели
девушки. Посочувствовали — тоже сверху на землю не
сходят. Ну, и спускали ему на веревке то хлеба, понима¬
ешь, то консервы какие...
А где же он сейчас? Господи!..
—- Ты погоди. Ну, привели мы его к нам в комендату¬
ру* следовательно, разговариваем. Так-то, конечно, при
нем ничего не нашли. Только свои вещички и были. Я зря
тень на парня наводить не стану. Он мальчишка хотя
срывной, но насчет плохого, озорства — ни-ни. Строгий.
Зернышка чужого не возьмет. Тоже, понимаешь, Москву
защищать приехал, вроде тебя. Ну, с ним-то у меня раз¬
говор покороче был. Я живенько созвонился с комендантом
вокзала, просил его выправить билет. Как раз там один
эшелон отходил. Поехал уже оформлять. Ну, а этого Игоря
посадил тут у себя, поесть ему дал. И для всякой пожарной
случайности на ключ запер. Прихожу обратно — только
того Игоря и видели. Окно, понимаешь, открыто, и как он,
галчонок, с такой верхотуры вылез, уму непостижимо!
Удрал. Была мне через этот случай конфузия... Конечно,
дела я так не оставил. Ищем. Везде я заявил насчет него*
Пока сведений не поступало.
—	А от отца его, с фронта, ничего не было?
—	Нет, от него почты не имеется... Ну. иди, устраивай¬
ся. Жильца-то я к вам поставил на время. Военкомат про¬
сил, у них он служит. Жилец тихий, обстоятельный. По
крайней мере, квартиру сбережет: лучше, что человек
свой.
345

Невеселая вышла я от коменданта. Бедняга Игорь!
Наверно, натерпелся мальчуган.
Но надо было подумать о себе. Я отправилась в рай¬
ком комсомола.
Москва показалась мне пустоватой и днем. Было очень
много военных, и совсем не видно было детей. На кино¬
театре висела большая афиша: «Мужик сердитый». Карти¬
ну, значит, опять пустили на экраны. Из витрины за про¬
волочной решеткой глядела моя физиономия. Вот я, Устя,
вместе с Расщепеем в роли Дениса Давыдова. Вот я одна.
Приятно было видеть в военной, суровой Москве рядом
с плакатами, требовательно призывавшими всех встать на
защиту родной Москвы, афиши нашей картины.
В райкоме я застала много народу и встретила кое-кого
из знакомых старшеклассников.
—	Крупицына, ты откуда? Ты что, только сопрово¬
ждала?
Это была счастливая мысль.
—	Да, я уже вернулась, — сказала я. — Меня коман¬
дировали обратно.
Но когда я оказалась в кабинете секретаря райкома,
усталого, беспрерывно кашлявшего, красноглазого от бес¬
сонницы и так постаревшего, что с трудом узнала в нем
нашего общего любимца Ваню Самохина, врать я не реши¬
лась. Тут лгать было нельзя, тут надо было говорить все
по чести, по совести.
—	Крупицына,— сказал мне Самохин, выслушав все,—
нельзя же так, ей-богу! Нельзя в такое время выбирать,
где тебе самой интереснее. Есть на свете такое понятие:
дисциплина. Ну, что я тебе буду говорить! Ты культурная
девушка, сама все отлично понимаешь. Но, видно, придется
нам об этой простой истине напомнить тебе официально.
И кое-что записать по нашей комсомольской линии... Да,
да. Поговорим на бюро. А пока просто не знаю, что мне
теперь с тобой делать. Вот тут у меня сейчас работает от¬
борочная комиссия из Московского комитета. На серьезное
дело людей отбирают. На очень серьезное. И там уж потом
не спросят, где кому интересно быть.
—	Самохин, пошли меня, я знаю... я тоже.. Даю тебе
честное слово!
—	Нет, не могу, — сказал Самохин грустно. — Ты ка¬
кого года? Сколько тебе лет? Неполных семнадцать... То
346

есть шестнадцать? Мало! Не выйдет сейчас с тобой, Кру¬
пицына. Да я доверия такого, как тут нужно, нет у меня
сейчас к тебе... Не обижайся. Сама должна понять. Ну,
посиди пока дома, мы тебя используем, конечно. Я, в об-
щем-то, тебе верю, я знаю тебя... Как у тебя с питанием?..
Ну, столовку мы тебе дадим.
Он посмотрел натруженными глазами в окно. Против
райкома, на большом доме, висела афиша: «Мужик серди¬
тый».
—	Погоди, Крупицына, — сказал секретарь. — Стой!
Может быть, мы тебя используем тут на одной линии. Ты
как будто выступать умеешь? Сможешь молодым бойцам
несколько слов сказать перед отправкой на фронт? А им
будет интересно послушать, так сказать, Устю-партизанку.
Тогда Москва — и сейчас! Знаешь, это мысль! Я понимаю,
ты не этого хочешь. Тебе хочется сейчас с экрана на землю
сойти. Полагаешь небось, что должна непременно повто¬
рить, так сказать, в жизни то, что в картине делала. Для
исторической симметрии, мол, нужно... Брось ты, Крупи¬
цына. Ей-богу, рекомендую... Война у нас сейчас во сто
крат серьезней. Всё крупнее, сложнее гораздо. Для победы
нужны, понимаешь, усилия самые разнообразные. Повто¬
рением пройденного тут мало чего добьешься. Война сего¬
дня не та. Неслыханная война! Правда, и народ уже не тот
и средства у нас иные. Не вилами воюем. И духом народ
стал выше, чем когда бы то ни было. Народ свое место
в истории понял. И каждый должен свое место в строю
нашем великом знать. А ты?.. Ну, что поделаешь, дружок!
Мне бы, Крупицына, тоже хотелось быть не тут, за столом.
И вообще, ты не кисни. Все еще может быть. Положение,
ты знаешь, крепко серьезное! Рвутся, черти, к Москве.
Стараются на ближние подступы выйти... Ну ладно, Кру¬
пицына, ты иди, будь здорова. Некогда мне. А тебя мы
вызовем.
В тот же вечер за мной прислали из райкома. Там
объявили, что бюро решило записать мне «на вид» за са¬
мовольное возвращение. Но тут же мне выписали направ¬
ление, чтобы я выступила перед молодыми бойцами, ухо¬
дившими на подмосковные рубежи. Встретили меня хоро¬
шо и слушали очень внимательно. Я им рассказала об Усте
Бирюковой, о Денисе Давыдове и долго говорила о Рас-
щепее. Я прочла выписки из блокнота Александра Дмит-
347

рйевича. Особенно понравилось всем высказывание Льва
Толстого о храбрости. Я видела, что многие тут же записа¬
ли себе это в карманные книжечки. Потом меня посылали
ііа' такое выступление еще раза два. И, хотя выступала я
удачно и мне всегда долго и громко хлопали, с каждым
разом мне было труднее и труднее говорить одно и то же.
Я старалась найти новые слова, а их не было. Я повторяла
сказанное уже в прошлый раз, и мне казалось, что бойцы
знают это.
И я даже обрадовалась, когда меня вместе с другими
комсомольцами нашего района мобилизовали на заготовки
дров, «перебросили на дрова», как тогда говорили. Москве
нужны были дрова. Без этого город лишился бы тепла
и света. Работа оказалась очень трудной. Особенно тяже¬
лой была она с непривычки в первые дни. Приходилось
и валить лес, и вручную распиливать огромные обледене¬
лые стволы, грузить на машины. Работали мы под самой
Москвой, где расчищались места для ближних укреплений.
Вставать приходилось в пять утра, потому что в шесть
мы уже выезжали в район лесоразработок. Иногда мы так
уставали, что у нас уже не было сил добираться обратно
в город. Ночевали в землянках. Руки у меня стали же¬
сткие. Кожа на лице огрубела, обветрилась от постоянного
пребывания на холоде. Я ходила в толстых ватных брю¬
ках, в стеганке и малахае. Вообще все выглядело совсем
не так эффектно, как я задумывала. Весь мой красиво при¬
думанный план рухнул. А я-то полагала, что меня пошлют
на фронт, а оттуда, отличившись в бою, совершив что-
нибудь такое героическое, я уже обо всем напишу своим
ребятам на Урал. Тогда бы, уж конечно, они меня не ре¬
шились осудить за мое самовольное возвращение в Москву.
Теперь же приходилось посылать совсем другое письмо.
Я его все-таки написала:
«Добрый день, дорогие, милые ребята! Вы, конечно, там
меня очень ругаете, что я бросила вас в дороге и вернулась
в Москву. Думаете, легко мне было тогда решиться, чтобы
оставить вас? Но вы оставались не одни. А когда я поду¬
мала, что Малинин где-то затерялся один-одинешенек, а
Москва наша в беде, я уже ничего не могла с собой поде¬
лать. Ребята, в тот день как раз я узнала по радио, что
немцы под Москвой сделали прорыв и Москва в опасности.
Я сама себя не помнила — такая тревога меня взяла. А я
348

и так места не находила с того часа, как Малиниц Игорек
убежал. Ведь мне отец его, командир, когда уезжал на
фронт, поручил беречь сына. Я считала, что это мой глав¬
ный долг сейчас как вожатой. Я больше всего из-за этого
и уехала с вами из Москвы. А тут все так сразу сошлось:
и Москва и Игорь. Да еще на встречном эшелоне знакомые
оказались и взяли меня в Москву.
Только, ребята, защищать Москву на фронте меня
не пустили. А послали меня работать на дрова. Дрова сей¬
час очень нужны. Я уже стала старшей по нашей бригаде.
У нас десять девушек. Все очень дружные. Я им говорю,
что каждое полено — это снаряд по немцу. Работа трудная,
но я теперь привыкла. Когда увидимся, я расскажу вам,
что такое валка, трелевка, распиловка, отгрузка, выкладка
и отмер. Это все я хорошо изучила.
А Москва стоит крепко! И когда живешь в Москве, за
нее не так страшно, как было вдали. Правда, спать приво¬
дится мало: «бабушка» часто шумит и грозится теперь не
только по ночам, но и днем. Но никто ее не боится.
А Игоря я найду непременно! Я его ищу все время.
.После работы обхожу по очереди всех его родных и знако¬
мых, кто остался в Москве. Написала даже Ваське Жмы-
реву: известно, что он встречался с Малининым. Пока
ответа нет. Но я разыщу Малинина, где бы он ни был!
Не ругайте меня очень, ребята! Я о вас все время
думаю, все время! И мне хочется, чтобы мои зодиаки там
были примером для всех. Дёме-Водолею пожелаю больше
слушать других, чем самому ораторствовать, Витя-Скор-
пион пусть меньше сомневается и жалит, а более внима-
• тельно относится к товарищам. А Весы мои, Люда и Галя,
надеюсь, уже уравновесились и не стараются во всем пе¬
ретянуть друг друга. Будьте здоровы! Привет Анне-Семе¬
новне. Я ей написала отдельно. А вы тоже закиньте пе?ед
ней словечко за меня.
А за Москву будьте спокойны: Москву отстоим! То
есть, конечно, отстоит ее Красная Армия, но и мы все,
москвичи, дровишек в огонь подкинем!
Ваша бывшая вожатая, ныне бригадир фронтовой ком¬
сомольской бригады лесоучастка № 9
гМоскза, 3 ноября 1941 года».
С. Крупицына.

Дома с новым жильцом, майором Прохоровым, мы
сдружились. Без него мне пришлось бы туговато. Сперв'а
я ни за что не хотела брать у него продукты из пайка, но
он 8нал, что у меня еще не оформлены карточки, и, кроме
того, доказал мне, что я помогаю ему по хозяйству и, зна¬
чит, честно зарабатываю свой хлеб. Проторов часто про¬
падал надолго. И один раз вернулся после двухдневного
отсутствия страшно бледный, с перевязанной рукой. И сра¬
зу лег, попросив согреть ему чай.
—	А, глупейшая история: обстреляли машину на пе¬
реднем крае, — объяснил он мне, отвечая на мой немой
вопрос.
—	А вы что, на фронте были? Успели?
—	Э, милая, на фронт сейчас чуть ли не на автобусе
можно ездить. Жмет он на нас, ох, жмет!.. Я вот, Сима,
по танкам вообще специалист. Каких только систем не
нагляделся сегодня! И французские, и чешские, и итальян¬
ские. Со всей Европы соскреб и на Москву бросил.
—	Товарищ Проторов, — спросила я, — скажите по
правде, опасное положение?..
—	Да, что говорить, не легкое.
ГЛАВА 23
Вечер в учительской
В канун Октябрьской годовщины, шестого ноября,
я решила обязательно попасть к нам в школу. Несколько
раз я уже заходила туда. Но в здании стоял штаб какой-то
части, в классах стучали машинки. А учительская была
на замке, и никто толком не знал, где и когда можно за¬
стать директора. И все же я решила шестого вечером
пойти туда. Дело в том, что у нас в школе был обычай:
ежегодно шестого ноября собираться и проводить вечер
вместе с теми, кто прежде кончил нашу школу. Я знала,
что почти все наши разъехались, старшеклассники еще не
вернулись с укреплений. Я уже заходила справляться на
дом к Ромке Каштану. Но все-таки, может быть, кто-ни¬
будь вспомнит, как и я, наш старый школьный обычай.
В этот день несколько раз объявляли тревогу. Немцы
были теперь близко от Москвы, они пробовали налетать
350

на город по нескольку раз в день. Вечером, в промежутке
между двумя тревогами, я добежала до школы. Парадный
ход был заперт. Часовой, ходивший во дворе, крикнул,
чтобы я отошла. Но я обежала здание и пробралась в него
через черное крыльцо. Снаружи школьное здание с затем¬
ненными окнами казалось мертвым. В коридоре было тоже
темно, но в конце его я разглядела узенькую полоску све¬
та, шедшего из двери. Я хорошо помнила, что там поме¬
щается, в конце коридора. Я подошла к двери и постуча¬
лась. В эту дверь каждый из нас всегда стучался с изве¬
стной робостью. То была учительская, там обычно сидели
наши педагоги, а раньше тут помещался кабинет директо¬
ра — Полины Аркадьевны, грозной маленькой старушки,
которой все побаивались.
—	Войдите! — раздалось за дверью, и я сразу узнала
голос, едва заслышав который мигом стихали самые буй¬
ные классы.
Я осторожно вошла. За столом, покрытым красным
сукном, сидела Полина Аркадьевна, маленькая, седая,
в круглых очках. Воинственно потряхивая головой, она
говорила что-то двум командирам, которые почтительно
слушали ее. В одном из них я сразу узнала Юрия Долгу-
хина, кончившего нашу школу в этом году. Другой был
незнаком мне.
—	Крупицына! — воскликнула Полина Аркадьевна. —
Что за явление? Ты же, Крупицына, уехала в интернат!
Нет, я решительно ничего не понимаю! Ну хорошо, объ¬
яснишь после. Знакомься: это фронтовой товарищ Долгу-
хина. А это он сам. Слава богу, знакомы. Хорошо помню
эту вашу историю, когда ты училась в шестом классе, а он
в восьмом. Он у тебя утащил портфель с дневником. Йе
беспокойся, отлично помню. Садись, Крупицына. Молодец,
что не забыла. Хранишь наши школьные обычаи. А я ду¬
мала, никто не придет. Все разъехались. Да и не до того.
Нет, ты посмотри, посмотри на Долгухина! Чем не гвар¬
деец? Вот, приехал специально из части. Отпросился на
сегодняшний вечер. Ну, а ты откуда, Крупицына?
Я что-то забормотала.
—	Ничего не понимаю! Бубнишь под нос. Говори
яснее.
—	Я переброшена на этот участок, — сказала я, помня
усача из Донбасса, который меня научил так говорить, —
351

работаю но заданию райкома комсомола. — Тут я решила
сама перейти в наступление. — Полина Аркадьевна, а по¬
чему вы в Москве?
—	А где же мне быть? Извольте слышать! — Она по¬
вернулась к командирам. — Где же мне быть, по-твоему?
Я так всем это в гороно и заявила. А они мой характер
знают. И не спорят. Вот видишь, живу тут. В учительской.
Чтобы не застревать дома, когда тревога.
Как хорошо, как весело и уютно было всегда на
Октябрьских вечерах в нашей школе! С грустью огляды¬
вала я учительскую. В нее составили много шкафов из
других кабинетов. Поблескивали физические приборы.
Распластав пыльные крылья, парил над шкафом ястреб-
чучело. А рядом с ним белела голова Афины Паллады
в шлеме, с разбитым, почерневшим носом. В углу, как
свернутые знамена, стояли географические карты. Выго¬
ревший глобус был надет на стержень Южным полюсом
вверх. Все казалось сбитым, спутанным, хотя и до боли
знакомым. И только сама Полина Аркадьевна была совер¬
шенно такой же, как прежде. И отложной белый воротни¬
чок ее был безукоризненно чист, и так же воинственно
поблескивали круглые очки на ее маленькой, порывисто
кивающей седой голове.
—	Не верю! — восклицала она, подымая кверху сжа¬
тый кулачок.— Ни на секунду не допускаю, чтобы немец
мог прорваться в Москву. Я твердо убеждена. Не допустят.
Что говорят у вас на фронте, Долгухин?
Долгухин, высокий, долговязый, с усами, которые очень
меняли его лицо, вскочил по привычке, одернул гимна¬
стерку и вытянулся перед Полиной Аркадьевной, словно
собрался отвечать урок.
—	Вы совершенно правы, Полина Аркадьевна: у нас на
фронте даже мысли быть ни у кого не может такой, чтобы
немец в Москву прорвался....
—	Да ты сядь, сядь, прежде всего сядь! — быстренько
проговорила Полина Аркадьевна. — Ну, что встал? На
экзамене, что ли, в самом деле? Удивительный народ!
В классе тебя с места из-за парты лебедкой подымать надо
было, а тут, извольте полюбоваться, взгромоздился. Нате
вам! Так и просится сказать: садитесь, удовлетворительно.
Долгухин сел, окончательно переконфуженный. Това¬
рищ его, лейтенант, покатывался со смеху.
352

—	Ей-богу, Полина Аркадьевна, я вас по-старому
боюсь.
—	Да не очень ты что-то раньше боялся.
—	Ну, как не боялся! Порядком трусил. А теперь,
знаете, еще дисциплинка. Привык.
—	Ага! То-то! Попал! Говорила я вашему брату: го¬
товьтесь к армии, со школы готовьтесь... Слушай, Крупи¬
цына, — повернулась она ко мне, — это ведь в вашем ин¬
тернате Малинин был, из пятого «А»? Что это за история?
Меня уже отец его с фронта запрашивал. Бесследно исчез.
Жаль! Неуравновешенный паренек, но сообразительный,
о головенкой. Очень жаль. Сгинуть сейчас легко. Как пы¬
линка, затеряется.
Я не знала, что сказать, чувствуя себя отчасти винова¬
той в исчезновении Игоря. Хорошо, что Полина Аркадьев¬
на уже опять заговорила с Долгухиным, настойчиво вы¬
спрашивая его о разных фронтовых делах.
Она слушала внимательно, потряхивала рьяно головой,
словно клевала, как зернышко, каждое слово Долгухина.
—	Молодец ты у меня, Долгухин! Молодчина! Хорошо.
Одобряю. Наша школа трусов не выпускает. Нет!
Улучив момент, я тихонько спросила у Долгухина, не
встречал ли он где-нибудь па фронте под Москвой кавале¬
ристов генерала Павлихина. Но он ничего не слышал о них.
Одновременно с коротким стуком дверь приоткрылась,
и вошел новый гость. Это был высокий, очень худой чело¬
век, обросший большой бородой, с воспаленными глазами,
близоруко смотревшими через толстые очки. На нем были
ватные штаны, стеганая куртка; на голове ушанка.
—	Добрый вечер, друзья, — глухо проговорил вошед¬
ший. — Я полагал, сегодня пикто не придет. А все-таки
прямо со станции непосредственно сюда направился...
Полина Аркадьевна всмотрелась в него, приподнялась
и медленно опустилась на стул:
—	Евгений Макарович... Родной... Голубчик... Вы?
—	Я, Полина Аркадьевна, я! — проговорил математик
и осторожно прикрыл дверь. Он двигался так, как будто
каждое движение доставляло ему сильнейшую боль.
—	Евгений Макарович, родной, голубчик мой! — еще
, раз торопливо проговорила Полина Аркадьевна и, сидя,
схватив его за локти маленькими крепкими руками, подта¬
щила к себе, притянула за плечи, нагнула и крепко ноце-
353

ловала в обе щеки. — Да сядьте же вы, сядьте, вы же еле
на ногах стоите!
Она усаживала математика, а тот все стоял и оглядывал
счастливыми и как будто не узнающими всех глазами учи¬
тельскую, шкафы и нас, привычно вставших при его по¬
явлении.
—	Ну, рассказывайте, рассказывайте... А уж тут столь¬
ко слухов было! Погиб, умер, в плен попал... Каких стра¬
стей только не наговорили! Ох, эти болтуны!
—	Да чего же рассказывать... Много надо рассказы¬
вать. В ополчении я был, как вы знаете. Тяжелые бои...
А тут прорыв под Вязьмой. Кое-как я выбрался из окруже¬
ния. А многие там... остались... Самарина помните из го¬
роно? Погиб. Шмалевич тоже... А я вот пешком... Кое-как.
Только сейчас добрался. Спасибо, бойцы подвезли. Вспо¬
мнил, что наш день. И — прямо в школу. А тут вы... —
Он посмотрел на Долгухина, на меня. — А многие из деся¬
того класса на поясе укреплений. Говорят, тоже... Ох, не
надо было мальчиков туда пускать! Не надо, не надо...
Шура Шабров — какие способности, за один год два клас¬
са у меня прошел! И что же? Не надо было пускать...
—	А Рому Каштана не встречали там? — спросила я.—
Он тоже на укреплениях.
—	Не встречал... не слышал.
Он сидел, низко опустив голову, сморкался в грязный
нлаток и протирал очки, не снимая их. От него пахло сы¬
рой землей, махоркой, и трудно было узнать в этом зарос¬
шем, прокуренном человеке нашего математика, всегда
аккуратно застегнутого, тщательно выбритого, пахнувшего
одеколоном...
Стало очень тихо, и никто не знал, что надо говорить.
Так мы сидели некоторое время и не заметили, как в ком¬
нату вошел еще один гость. Он был высокий, плечистый,
в военной форме, с фронтовыми нашивками полковника
на шинели.
—	Так что же, товарищи, разрешите с наступающим
праздником вас!.. — произнес он раскатистым, звучным го¬
лосом, от которого все в комнате пришло в движение.
—	Товарищ Зарубин! — воскликнула Полина Аркадь¬
евна. — Михаил Стратонович, милости прошу! Вот уж не
ожидала, правда...
Что ж, значит, я гость нежданный, незваный... Честь
854

имею! — откозырял он нам и по очереди крепко пожал
всем руки.
Я узнала его. Это был секретарь нашего райкома пар¬
тии. Он каждый год непременно бывал участником наших
Октябрьских вечеров и хоть на полчасика, но заглядывал
к нам в этот день.
—	Закон есть закон, дорогая. Обычай остается в силе.
Нет, думаю, надо к Полине Аркадьевне в школу наведать¬
ся. Правда, не ожидал застать кого-нибудь тут. Но, ока¬
зывается, не один я на свете законник. Вот нашлись и дру¬
гие, вспомнили. Это хорошо. Нам забывать свои обычаи не
след. Немец у нас память не отшибет.
Он был чем-то очень обрадован, глаза у него возбуж¬
денно сверкали, и, сняв командирскую фуражку, аккурат¬
но поставив ее козырьком вниз на столик в сторонке, он,
довольный, поглаживал свою лысину.
—	Какой вы сегодня парадный! Может быть, вас уже
в генералы произвели? — спросила Полина Аркадьевна.
—	Ну, что вы! Торопитесь, Полина Аркадьевна. Пока
еще полковой комиссар. Хватит. Больше не выслужил.
Погодите! — воскликнул он, оглядывая комнату. — У вас
что, радио тут нет? Как же это так? Оторвались от куль¬
туры. Значит, вы еще не знаете?! Эх, вы! Да я слышал
сейчас такие слова, Полина Аркадьевна, что после этого
дышать легче стало! Я сам сейчас оттуда, с торжественного
заседания.
—	А где же оно было? — спросила я, не удержавшись.
—	Ну, это не важно где, — отвечал Зарубин, лукаво
поглядев на меня. — Могу только сказать, что не на небе
и не на земле. Вот и решайте сами.
Мы долго расспрашивали Зарубина, допытывались вся¬
ких подробностей заседания. И он, вынув из кармана кни¬
жечку, читал нам то, что записал на торжественном засе¬
дании. Но где же оно сегодня могло состояться? Не на
земле и не на небе, сказал Зарубин... Я никак не могла
догадаться.
По традиции наших школьных вечеров, Зарубин всегда
произносил речь или что-нибудь рассказывал из своей бо¬
гатейшей жизни.
Мы стали его просить не нарушать обычая и в этот
день.
—	Ну, разве чтоб не нарушать, — сказал Зарубин и
355

встал, прокашливаясь.—Речь так речь, товарищи! Только
вместо речи можно вам про один случай рассказать? Шел
сюда, думал о вас, молодежь, и вспоминал. Вот зажал нас
сейчас очень крепко немец — что говорить, теснит нас!
А мы знаем: судьба у нас все равно впереди просторная.
Нас не зажмешь! Мы привыкли к размаху, к широте. За
этот простор в жизни своей сейчас наша молодежь на
фронте геройствует. Нет! Нам Ленин жизнь так распахнул
настежь, что уж обратно в тесноту нас никто не загонит.
А был я вот как-то в заграничной командировке — обору¬
дование ездили мы закупать. Вот зашел в один магазин.
Непромокаемый плащ купить себе. А продавец, мальчонка
совсем, лет шестнадцати, узнал, что покупатель из СССР.
Примеряет на меня плащ, а сам все говорит, все спраши¬
вает, как ему бы к нам податься. «Посмотрите, говорит,
дорогой господин, на всю мою судьбу. Вот она тут вся. Ви¬
дите, вон у того прилавка старший приказчик стоит? Вот,
если он помрет, так меня на его место поставят, повыше¬
ние дадут, а может быть, и кого-нибудь другого. Но пока
мне обещано. Вот от меня до него четыре метра, говорит.
Вот вся моя карьера, жизнь. От этого прилавка до той кон¬
торки. Это в лучшем случае», — говорит. Посмотрел я,
и жутко мне стало, друзья. Очень уж это наглядно... Дей¬
ствительно, четыре метра, вот и вся дорога. — Зарубин
остановился и как бы отмерил глазами эти четыре метра.—
Четыре метра на всю жизнь... А у нас с вами, дорогие то¬
варищи, на все стороны простор — не дотянешься. Правда,
немец у нас не одну сотню километров сейчас отхватил.
Но ведь это что? Мы же с вами понимаем. Мы-то еще пле¬
чи не расправили, четверть силы не показали, а он уж на
цьйіочки вытянулся, чтобы до Москвы дотянуться, до¬
стать... Вот почему-то я сегодня об этом все думаю... Ну,
Полина Аркадьевна, с праздником наступающим! И вас,
товарищи. Я поехал. Счастливо вам!
Он надел фуражку, застегнул шинель, заправил склад¬
ки за кожаный пояс и оглядел учительскую.
—	Отопление не ремонтировали в этом году? — спро¬
сил ^ он. — Ничего, Полина Аркадьевна, и отопление отре¬
монтируем, и непременно надстройку сделаем. Зал гимна¬
стический необходим, совершенно необходим! Будем
строить, немного обождите. Будем, Полина Аркадьевна!
Ну, всего.
356

Фронтовики откозыряли ему, вскочив, а математик,
порывисто, крепко пожав Зарубину руку, с тихим восхи¬
щением сказал:
!— Завидую! Из железа вы все, что ли?
—	Что вы, что вы! — отмахнулся Зарубин. — Самые
мы обыкновенные, из нормального человеческого мате¬
риала.
Он открыл дверь и столкнулся в ней с кем-то. Оба из¬
винились друг перед другом. Новый гость уступил почти¬
тельно дорогу Зарубину, а потом из темноты коридора
ворвался в учительскую.
—	Ромка!.. — закричала я вне себя от радости.
—	О-о!.. Какое общество! — как ни в чем не бывало
заговорил Ромка. — Здравствуйте, Полина Аркадьевна.
И Крупицына тут! Здравствуй, Сима... О-о, смотрите,
Юрка здесь! Как говорили древние римляне, пришел на
форум, а там полный кворум. Э, да ты, Юрка, уже старший
лейтенант! Смотри, когда маршалом станешь, позвони,
не забудь!..
—	Оглушил, совершенно оглушил! —говорила Поли¬
на Аркадьевна, затыкая уши.
—	Сима, — продолжал Ромка, — а мне ребята говори¬
ли, что ты переменила наш умеренный климат на более
тропический... Нет, смотрите-ка! Явилась. А я-то думал,
что я один буду умница. Удивлю-ка, думаю, Полину Ар¬
кадьевну. Докажу ей, что и в эту грозную годину меня
влечет невольно к этим берегам неведомая сила... Я узнаю
родимые края, здесь все напоминает мне мои незабвенные
«неуды», «уды», «хоры». К сожалению, воспоминаний об
«отлично» не нашлось...
—	Ну, зачем? Что ты на себя клевещешь, Каштан? —
рассердилась Полина Аркадьевна. — Что за болтун! У те¬
бя же очень часто'были отличные отметки, если не считать
последнего полугодия.
—	Да ну? Были? — весело изумился Ромка. — Скажи¬
те пожалуйста! И почему это плохие отметки помнятся
лучше, чем хорошие? Скромность всегда меня губила...
Приход Ромки сразу оживил нас всех. Он рассказал,
как они работали на укреплениях, а потом с трудом добра¬
лись до Москвы. Многие так и не вернулись оттуда...
Долго мы сидели в тот вечер вместе с нашим директо¬
ром в учительской, пока наконец Полина Аркадьевна,
357

взглянув на часы, нѳ сказала, что скоро наступит комен¬
дантский час п нам пора идти восвояси. Долгухину с его
товарищем надо было возвращаться в часть. Математик
Евгений Макаровпч заторопился к себе на квартиру, где
он еще пе был, потому что вся семья его была в эвакуации.
А мы вместе с Ромкой Каштаном, простившись со всеми,
пошли по домам.
Когда мы вышли на улицу, радио заканчивало пере¬
давать сообщение о торжественном заседании, посвящен¬
ном 24-й годовщине Октябрьской революции. Мы шли,
прислушиваясь.
—	А где же все это происходило? — вслух соображала
я. — Не на земле и не на небе, говорит Зарубин.
—	Значит, под землей. В метро, говорят. Здорово все
это! Верно?
Мы долго шли в темноте молча, задумавшись.
Потом Ромка сказал мне:
—	Не ожидал я тебя в Москве застать. Ты что же это,
улепетнула?
—	Улепетнула.
—	Молодец! Хотя, конечно, тут сейчас рискованно
быть... — Он помолчал. А я в это время споткнулась в тем¬
ноте и чуть не упала. — Ну, давай я тебя под руку возьму.
Знаю, знаю, что ты этого не любишь. Хоть пора было бы
уже глупости эти еще в шестом классе оставить.
—	Давай лучше я тебя возьму, — предложила я.
Он отставил руку бубликом, и я оперлась на нее.
—	Ты обо мне хоть когда-нибудь вспомнила, Сима? —
спросил неожиданно Ромка.
—	Сколько раз!
—	Ну, и на том спасибо... Слушай, Сима... — Он пони¬
зил голос. — Можно мне тебе сказать одну вещь, но дай
слово, что это абсолютно никому... Тебе‘можно доверить?
—	Ну, если не доверяешь, можешь не говорить.
—	Ну, это я так. Я верю. Иначе бы я не начинал... Я в
особой группе. Я уже давно вернулся с укреплений. Мы
тут живем под Москвой. И обучаемся... Ну, словом, цодроб-
ности я тебе не могу говорить. Даже тебе. Могу только
сказать, что я теперь радиотехнику знаешь как освоил!
Профессор. И, может быть, если потребуется, скоро я...
—	Кто там? Кто там гуляет? — раздался голос па¬
трульного возле нашего дома. — Идите домой, граждане.
358

Время подходит. Конец хождению по городу. Это там
кто?
—	Герой Советского Союза Роман Каштан и заслужен¬
ный деятель искусства, науки и мануфактуры Крупицына
Серафима! — громко отвечал неисправимый Ромка.
ГЛАВА 24
Судьба Игоря Малинина
Я проснулась на другое утро от тяжелого грохота ору¬
дий. «Неужели тревога? — подумала я. — Так рано?..»
А мне хотелось в этот день полежать подольше в постели.
Был праздник Седьмого ноября, день Октябрьской рево¬
люции. В комнате было холодно, дом не топили. Я лежала,
вспоминая, как хорошо мы проводили в прежнее время
этот день.
А за окном над Москвой гремели залпы. Но это не
было похоже на яростно-торопливые такты зениток. Пуш¬
ки били мерно, с ровными интервалами, как будто непре¬
ложно утверждали: «Быть тому!» И эхо залпов перекаты¬
валось в улицах: «Быть-тому! Быть-тому!»
В соседней комнате говорило радио. И наш жилец,
майор Проторов, подбежал к моей двери и распахнул ее,
крикнув мне: «Слушайте, Сима, слушайте! Парад на Крас¬
ной площади. Понимаете, на Красной площади! Вот это
здорово. Это Гитлеру оплеуха. Это на весь мир дело».
И снова праздник стал праздником. И весь депь я хо¬
дила как именинница.
А вечером мне пришлось выступать в клубе зенитчиц.
Он помещался глубоко под землей. И девушки-зенитчицы
громко аплодировали мне. Все-таки ведь наша картина
тоже напоминала о том, как гибельна для врага Москва,
даже если враг дошел до нее.
На фронте под Москвой наступило как будто короткое
затишье. Враг медленно нажимал на дальние подступы
к Москве и, видно, готовился к решающему прыжку на
город. Это все понимали.
В конце ноября утром ко мне пришел наш комендант
Ружайкин.
359

Меіш сразу встревожил его приход. Уж пе собирается
ли, доброго, комендант эвакуировать меня силком?
В руке Ружайкин держал желтый конверт треуголь¬
ничком.
—	Вот какое дело, Сима, — озабоченно начал Ружай¬
кин. — Малинина след объявился, из двенадцатой кварти¬
ры; Игушки этого самого. Вот на, прочти.
Я схватила желтый конвертик из оберточной бумаги,
вытащила из него исписанную крупными, неровными бук¬
вами разграфленную страничку, выдернутую, должно
быть, из какой-то конторской книги, потому что сверху
в графах стояло: «Количество поштучно», «Процент к об¬
щему количеству», «Итого»... И я прочла:
«Коменданту домового правления дома 17.
От Шубиной Арины Парфеновны.
Пишет вам Шубина Арина Парфеновна. У меня нахо¬
дится ваш мальчик из дому № 17, квартира 12. Он был
больной. Болел, похоже, тифом. Он был у одной молочни¬
цы в холодном сарае. Совсем пропадал. Есть такие еще
люди — не имеют сожаления. И нет сознательности. Он
отстал от поезда, когда эвакуировали. А я, конечно, его
взяла, приютила, выходила. Фамилие его Малинин. Звать
Игорь. Он из вашего дома. У него отец на фронте: коман¬
дир. А я живу сейчас в Кореванове при музее, как моя
квартира в Москве была разбомбленная. Средств у меня
нет. Мальчик раздетый, разутый. Питание тоже слабое.
Ему нужна поправка. Не знаю, куды мне с ним податься.
Может, надо ему пропуск выправить в Москву. Окажите
ваше сочувствие, чтобы дать помочь.
К сему остаюсь Шубина».
Что делать будем? Каково будет решение? — спро¬
сил Ружайкин.
■—* Я сейчас же туда поеду, — объявила я. — Дайте
мне справку из домоуправления, а майор Проторов мне
через военкомат устроит пропуск. В эту зону без пропуска
же нельзя, я знаю.
—	Ты смотри, Сима, сперва разузнай хорошенько, что
г, той местности делается, а то ненароком угодишь, как не
надо... Или стой, я тебе провожатого сыщу какого... Как
же ты так, одна... Стой!
Но я помчалась хлопотать.
360

Немалого труда стоило мне получить пропуск. Майор
Проторов, сняв фуражку и держа ее двумя пальцами за
козырек, над головой, долго скреб мизинцем бритую ма¬
кушку, прежде чем согласился со мной и пошел выправи,
лять мне разрешение на выезд в зону Кореванова. Вручая
мне пропуск, он посоветовал ехать сейчас же, не откла¬
дывая на завтра, и быть осторожнее, а главное, не задер¬
живаться там...
Ромка Каштан, узнав о моем намерении отправиться
в Кореваново, нахмурился:
—	Слушай, Сима, это ты совершенно зря делаешь. Ты,
верно, себе неясно представляешь, в каком положении Ко¬
реваново находится. Это очень близко от фронта. Тот бе¬
рег канала... Вообще я бы не рисковал. Если б меня отпу¬
стили, я, конечно, проводил бы тебя, но мне и заикаться
нельзя.
Но я слышать ничего не хотела. Так была я рада, что
Игорь нашелся! Я решила тотчас же привезти его в Мо¬
скву, Он, наверно, ослабел после болезни, и ему нужен
особый уход.
—	Ну, как знаешь, Сима, — сказал расстроенный Ром¬
ка. — Тогда уж не откладывай, быстрей собирайся. Сейчас
каждый день, а может быть, каждый час на счету. Уж ты
поверь мне. Я знаю, что говорю.
Он оглянулся, плотно прикрыл дверь, подошел ко мне
вплотную и шепнул на ухо:
—	Слушай внимательно, Крупицына. Этого нельзя го¬
ворить, нарушение, но тебе я скажу. Мы выступаем...
Тихо! — Он поднял палец, заметив мое вопросительное
движение. — Больше тебе знать ничего не надо. Высту¬
паем, и все. Ясно? Но в случае чего — помни. Я там буду
не очень далеко. Постарайся запомнить. Первое: на левом
берегу канала, за пятым шлюзом, — и он прошептал мне
подробности места, где он будет находиться, — или ваш
островок... Кстати, позывные «Марс». Если где услышишь,
знай — это я. Ну, и будь здорова. Зря едешь... А за меня
не беспокойся. Я все переживу, кроме смерти!
Поезда до самых Борок уже не ходили, но меня по
моему пропуску довезли на грузовике какие-то красноар¬
мейцы. Чем ближе я подходила к Кореванову, тем сильнее
и меня охватывало чувство особой настороженности, кото¬
рая наложила отпечаток на всю эту округу.
361

Людей почти не было видно. Тянулись колья, опутан¬
ные колючей проволокой. Кругом шли рвы с крутыми сре¬
занными краями.
Часто под голым кустом что-то начинало шевелиться,
и вдруг я замечала там нору, из которой на дорогу вни¬
мательно глядели два глаза и черная дырка пулеметного
дула.
И вдали что-то непрерывно ворочалось, перекатыва¬
лось. По всему горизонту, осеннему, неприютному, глухо
дубасил неумолчный гром. Это не было похоже на дроб¬
ный перестук зениток во время воздушной тревоги. За
горизонтом шла какая-то тяжелая, трудная, погромыхи¬
вающая работа, не затихающая ни на минуту.
Я знала — там фронт.
Интересно все-таки, каков же он, этот фронт? Сколько
ни слышала я рассказов о нем, представить себе точно
фронта я не могла. Ну, как это?.. Вот поле, там немцы, а
здесь — наши. Что же, на земле линия какая-нибудь про¬
черчена?..
И все-таки я чувствовала, что тут фронт где-то уже
близко, и вон за тем горизонтом, там, где неумолчно гро¬
хотало за холмами и перелесками с кустами, заиндевевши¬
ми в сегодняшних ранних заморозках, шла война.
Немножко все это было похоже на приближение к мо¬
рю... Да! Я почему-то вспомнила, как в первый раз подъез¬
жала к взморью. Мне не терпелось тогда, скорее увидеть
море, и казалось, что все вокруг уже таит в себе какую-то
связь с ним. Никогда еще до того дня не видела я моря,
а столько слышала, так часто читала про него. Какое же
оно, это море, про которое так много говорят люди? Река
с одним берегом, вода до горизонта. Вот, это начинается
там, за холмами, сейчас я увижу это — край света без
суши, целый мир воды...
Так и теперь ждала я, что сейчас, вон там, за пригор¬
ком, откроется то, о чем мы все беспрестанно думали, и я
увижу огромный и страшный край, где все в сговоре со
смертью и который зовется: война.
В Кореваново меня не пустили.
Оставалось уже совсем недалеко идти, но, когда я под¬
ходила к мосту через овраг, дорогу мне преградил часовой:
—	А ну, поворачивай!..
Я показала ему пропуск со всеми нужными печатями.
362

Сегодня уже недействительно, — сказал часовой.—
Шла бы ты скорей отсюда, девушка!
Часовой строго оглянулся, посмотрел на горизонт, из-
за которого слышалось громыханье, и я подумала, что
ему, наверно, тоже очень неуютно и одиноко стоять тут
на дороге, среди поля.
—	Иди, иди отсюда, — сказал он.
Я побрела обратно, решив обойти это место сторонкой,
а оттуда пробраться в Кореваново. Пришлось идти через
лес; было холодно, и с голых деревьев падал иней. Звуки
близкой войны отдавались здесь громче, чем в открытом
поле; иногда казалось, что вот только пройти за те даль¬
ние деревья, а на лужайке уже и будет самый фронт. Это
было очень обманчивое ощущение.
Я уже собиралась выходить из леса, как увидела, что
на опушке стоят красноармейцы. Значит, тут тоже, пожа¬
луй, не пройти. Я пошла назад, свернула в сторону, решив
сделать большой круг и выйти в Кореваново с противо¬
положного края. Поднялся ветер, посыпала холодная ко¬
лючая крупа с неба. Мне стало страшновато одной в лесу.
Вдруг я услышала за собой осторожный свист. Он повто¬
рился, уже ближе. Кто-то догонял меня. Я остановилась,
ни жива ни мертва от страха.
—	Добрый день, Симочка, — услышала я и, оглянув¬
шись, узнала Ваську Жмырева. — В наши края подалась?
А я смотрю, кто это по лесу плутает? Как же это ты сюда
протыркалась? Сегодня уж не пускают.
—	Слушай, Жмырев, — сказала я самым мирным то¬
ном: сейчас не время было ссориться и сводить счеты, —*
мне в Кореваново надо. Как тут пройти?
—	Идем со мной, я тут все ходы и выходы знаю. Давай
сюда, сворачивай. Я впереди пойду, погляжу. Если никого
нет, свистну, ты — за мной. А смелая ты, Симочка! Ей-
богу. Ты вроде меня, я сам такой. Эх, оказала бы ты мне
доверие, мы бы, знаешь, с тобой водились — на славу! Во
парочка: графин да чарочка. А что нам с тобой бояться!
Верно, Сима?
—	Оставь! — оборвала я его.
Мне был отвратителен он сам и вся его повадка и
ухмылочка, ставшая теперь еще более наглой. Если бы не
Игорь, я бы, конечно, ни за что не воспользовалась его
услугами. Но что тут было делать?.. Он действительно
363

знал все ходы п выходы. И через четверть часа я уже от¬
дыхала на табурете в сторожке музея, перед кроватью,
на которой, свесив ноги, не достающие до полу, сидел
похудевший, стриженый: бледный Игорек. Ариша, собирая
нам чай, то и дело вбегала и убегала из горницы, успевая
на ходу рассказывать мпе самое главное.
—	Вячеслава-то Андреевича чуть не силком увезли...
Хотел при музее остаться. Смерть, говорит, приму под
Москвой, — тараторпла Ариша, накрывая стол скатертью,
расставляя чашки — фамильные чашки Иртеньевых. —
Ну, отсюдова-то многое вывезти успели, а многое, конечно,
еще осталось. Да, я чаю, сюды и не придут — говорят, уже
подале отпшблп их...
Мы уже обо всем поговорили с Игорем, обо всем. А он
все не выпускал моей руки из своих и перебирал поху¬
девшими пальцами мои пальцы. Да, видно, крепко натер¬
пелся он! Но каким негодяем оказался этот Жмырев!
Правда, он помог ему убежать тогда от коменданта, привез
к себе в деревню, но тут он сперва пытался замешать
Игоря в свои темные дела, а когда тот не согласился, стал
отнимать у него то платок, то рубашку, то пальтишко, сбы¬
вая их где-то. Когда Игорек заболел, Жмырев выселил его
в сарай, заявив, что он в доме не может держать заразно¬
го. Хорошо, что Ариша случайно увидела мальчика у
Жмыревых. Игорь узнал ее, вспомнил, как мы разговари¬
вали с Аришей у развалин дома Расщепея, когда погибла
Ирина Михайловна. Женщина сердобольная, тетя Ариша
взяла его к себе.
Игорь был полураздет, но я привезла ему немножко ве¬
щей, полученных у коменданта, который где-то раздобыл
их. Я решила немедленно взять Игоря в Москву. Но ко¬
роткий осенний день уже кончался, а нам надо было как-
нйбудь добираться до поезда. И мы решили остаться до
завтра, заночевать тут, чтобы утром ехать с Игорем в город.
Быстро густели осенние сумерки на дворе усадьбы, и
мрачен был заснеженный парк, а в нем — старинный дом
с белыми колоннами, с наглухо закрытыми ставнями.
Далеко над горизонтом проступало зарево, то разго¬
раясь, то угасая. Над головой высоко, где-то под самыми
осенними звездами, ныли моторы самолетов.
Мы сидели в маленькой натопленной сторожке; шумел
самовар; разомлевшая от чая Ариша лениво слушала наш
364

разговор. Под столом пищал, вставая на задние лацки,
стараясь передними дотянуться до скатерти, иногда уце¬
пившись коготками, повисая на бахроме, маленький белый
китенок с рыженькими пятнышками над розовым носом.
Он тоненько мяукал и, когда ему бросали что-нибудь со
стола, урча, утаскивал добычу в уголок и там ел, продол¬
жая мурзиться.
—	От дачников остался. Тут соседи были, — объясни¬
ла Ариша. — Они эвакуировались, а он потерялся было,
а после пришел, остался бездомный. Ходил, ходил под
окнами у нас, мяучил, мяучил, всю мне душу разбередил,
ну я и его взяла.
—	Его звать Эвка, — сказал Игорь, — потому что он
тоже эвакуированный был, да потом убежал и вернулся.
Вроде меня, — добавил он, смотря на меня хитрющими
глазами, ставшими еще больше после болезни.
И каждый раз, когда Ариша выходила за чем-нибудь
из горницы, Игорь, торопясь, шептал мне:
—	Вот папа когда вернется, я ему расскажу, как ты
ко мне хорошо относилась, Сима... Ты знаешь, Сима, ты
мне лучше чем сестра. Вот как тебе Расщепей был, так
ты мне. Честное слово! Я тебе всю жизнь буду во всем
помогать. Знаешь, как я рад, что ты за мной приехала!
—	Ну вот, а ты от меня сам убежал!
—	Ты думаешь, Сима, я кто? Ты думаешь, я трус?
Нет, я просто не мог вытерпеть, что вы мне не доверять
стали... И потом, я хотел Москву защищать. А тебя что
за мной командировали?
—	Командировали...
Игорь хитро посмотрел на меня:
—	Ох, ты хитрая, Сима! Думаешь, я не знаю, какая ты
хитрая? Ты знаешь какая? Ты такая: не просто хитрая,
а ты выдержанная и тактичная, вот ты какая! Так все
ребята про тебя говорят,
ГЛАВА 25
На отнятой земле
Ночью я проснулась от тяжелых и гулких ударов. Мне
казалось, что пушки били теперь у меня над самой голо¬
вой. Я открыла глаза. Шаль, которой было завешено окно,
365

просвечивала какими-то бегающими огнями. Мне пока¬
залось, что два огромных глаза смотрят на меня, вперив¬
шись прямо в лицо. Они делались все больше и больше,
и в комнате стало светло от них. Они приближались, оглу¬
шительно скрежеща и рыча. И вдруг исчезли. В комнате
стало темно, наступила тишина, сквозь которую я услыша¬
ла гулкую беготню во дворе, быстро переговаривающиеся
голоса и топот многих ног.
И опять над самой головой раздались тяжелые удары.
Теперь я поняла, что кто-то стучит кулаком в дверь.
—	Тетя Ариша, тетя Ариша! — стала я будить Арину
Парфеновну.
Она вскочила с лежанки, заметалась со сна и, крестясь
и причитая, побежала к дверям:
—	Кто там?.. Батюшкиі
Сиплый голос пролаял за дверью что-то непонятное.
И опять дверь затряслась от страшных ударов.
—	Да, господи боже мой, сейчас отомкну, погодите
вы! — бормотала в перепуге тетя Ариша.
Грохнула щеколда, пахнуло свежим воздухом, в сенях
упало ведро, затопали крупные, мужские, тяжелые шаги,
и мне в глаза ударил слепящий и колющий свет. Я зажму¬
рилась. Но и закрыв глаза, я чувствовала, как по моим
векам, по лицу скользит, словно ощупывая, луч электри¬
ческого фонарика. Потом он соскользнул с моего лица.
Я приоткрыла глаза. Вошедших не было видно в темноте.
Только по лолу, по кровати, по стенам скользили два свет¬
лых круга. Они сходились, разбегались, шныряли по всей
горнице, и от них шли прозрачные конусы, острыми свои¬
ми вершинами упиравшиеся в две ослепительные точки,
которые то взлетали, то опускались. И свет фонарика вы¬
хватывал то край белой печки, то перекошенное от ужаса
лицо Игоря, то вдруг в луче ярко загорался самовар.
—	Свэт нет? — раздался хриплый голос оттуда, откуда
шел свет. — Русский зольдат нет? Это кто есть?
Да детишки, господа солдаты, детишки, племянни¬
ца с племяшкой, вы их уж не пужайте! Мальчик-то боль¬
ной совсем, только после тифа.
—	Зидеть тут, — рявкнул голос из-за фонарика, — зо-
всем тихо! Ходить никуда нет. Понимать?
—	Понимать, понимать, — отвечала тетя Ариша.
—	Зо! — крикнул фашист.
866

Фонари уперлись лучами в дверь, осветили щеколду,
опять пахнуло холодом, дверь захлопнулась.
А на улице, во дворе, в усадьбе продолжалась какая-то
возня, слышались слова команды, урчали моторы. Мы си¬
дели онемевшие от ужаса. Только Игорь прошептал то,
что было и так ясно:
Немцы...
Никто из нас не заснул до утра. А когда рассвело, зяб¬
ко и блекло, я тихонько приоткрыла на окне шаль и вы¬
глянула во двор. Все было заиндевевшим, роился в воздухе
легкий снежок. Но мне показалось, что все выглядит уже
не своим. И дом, на окнах которого все ставни были рас¬
пахнуты и: железные засовы висели словно вывихнутые,
и сама осенняя, запорошенная снежком земля со следами
чужих ног, обутых в ботинки, подбитые выпуклыми гвоз¬
дями. Ограда была проломана, прямо перед сторожкой
стоял небольшой танк; башня его была повернута вбок, и
орудие направлено в парк. На башне хорошо был виден
желто-черный крест, а две маленькие и злые фары уста¬
вились на сторожку. Это их свет и видела я через шаль
на окне. По двору ходил часовой. Другой стоял у колонн.
Как мы узнали потом, гитлеровцы глубоко вклинились
на участке Кореваново и выбросили здесь свой танковый
десант.
Мы были теперь отрезаны от Москвы.
Утром в сторояску заявился пухлый рыжеватый немец
с маленьким красным носом пуговичкой и совершенно ро¬
зовыми бровями.
—	Здраз-твай-ти! — старательно прокартавил он. Вер¬
но, в его познаниях русского языка смешалось «раз-два-
три» и «здравствуйте». — Я есть денщик обер-лейтенант
Отто Штрупф, который есть штаб ваш больший дом. Надо
вода, надо дрова.
Пока тетя Ариша накидывала телогрейку и шаль, не¬
мец разглядывал нас с Игорем.
—	Здоров-поживаешь, малыпык и девошка. Я иметь
также малыпык и девошка. Зо унд зо! — Он показал низ¬
ко от пола рукой, потом немножко повыше. — Ви хейст?
Звать имя?
Я назвала себя.
—	О... Зйма... Русский зима! Шреклих... страшно.. Хва¬
тать ноз.
367

Он громко засмеялся, выставив редкие зубы, и сделал
пальцами около своего носа, словно взмахнул ножницами:
—	Шик-шик... ноз нет. Зйма.
Нос боится отморозить, — тихо объяснил мне Игорь.
И солдат ушел, покровительственно хлопая ладонью
по спине тетю Аришу, которая повела его к колодцу.
Так мы оказались у фашистов. Двор усадьбы перего¬
родили забором из колючей проволоки. Там всегда стояли
часовые. Подъезжали юркие, низенькие серые машины с
приплюснутым туловищем и длинным, узким, опущенным
спереди мотором. Они были похожи на огромных приню¬
хивающихся крыс. Выходили из машин какие-то офицеры.
Солдаты что-то дважды гавкали. Офицеры вскидывали ру¬
ки, как семафоры.
Мы старались не показываться на улице. Я видела, что
Кореваново оцеплено, тщательно охраняется, — о побеге
нечего пока было и думать.
На другой день толстый денщик опять явился к нам
сияющий и сказал:
—	Скоро ехать дальше! — Подмигивая, он махнул ру¬
кой по направлению к Москве. — Москва капут! Фыо! —
И он сделал в воздухе такой жест, словно зачеркивал
что-то.
—1 Врет все! — зашептал мне Игорь. — Просто агити¬
рует.
Все же это было самое страшное. Нам казалось, что
фронт, перемахнув через места, где мы находились, отка¬
тывал свой грохот все дальше и дальше к юго-востоку, все
ближе и ближе к Москве. Но потом звуки фронта как бы
остановились. Они не удалялись и не приближались.
Утром они были там, где были вчера вечером, и вечером
мы услышали отзвуки боя на том месте, где раздавались
они утром.
Днем гитлеровцы стали рубить старинную беседку и
галерею в парке. Тетя Ариша побежала жаловаться ч)бер-
лейтенанту. Часовой не хотел пускать ее, но она так шу¬
мела и наступала на часового, упираясь ему в грудь обеи¬
ми руками в толстых вязаных варежках, что часовой в
конце концов вынул свисток и вызвал старшего. Старший
узнал, в чем дело, пожал плечами и пошел за обер-лейте-
нантом. Тетю Аришу подпустили к крыльцу. Она стояла
там, сердитая, и кричала вслед ушедшему немцу:
368
12

—	Это же разве можно такое допускать? Это же вам
не просто1 чай пить беседка. Ведь это же старина какая!
Тут сам Кутузов сидел, а вы под топор! Нет у самого если
образования, так главного своего спроси, а не самоволь¬
ничай!
На крыльцо медленно вышел длинноногий обер-лей-
тенант. В первый раз я его разглядела как следует. Он
был очень высок и тонок. Мундир у него был как будто
непомерно коротким, а галифе нависали очень низко, поэ¬
тому казалось, что верхняя часть туловища насажена на
нижнюю отдельно. Тетя Ариша, немножко присмирев,
стала объяснять ему, что усадьба эта историческая, что
тут везде, куда ни кинь, — все старина.
Лейтенант стоял, поеживаясь, потирая застывшие паль¬
цы, и неподвижно смотрел на руки тети Ариши. Потом он
согнулся, словно переломился, осторожно, двумя пальцами
обеих рук, ухватил вязаные варежки, стащил их с тети
Ариши, молча надел себе на руки, отставил их чуть в сто¬
рону, осмотрел критически и, не глядя на старуху, вернул¬
ся в дом. А тетя Ариша так и осталась с протянутыми
руками стоять перед крыльцом.
ГЛАВА 26
Знаки Зодиака
К ночи нас выгнали из сторожки. Мы перебрались в
маленькую пристроечку. Это была летняя кухня. Там
стояла большая печь, но стены были тонкие, в одну доску,
со щелями. А на дворе уже начинал лютовать декабрь.
Выпал снег. Ночью у нас зуб на зуб не попадал от холода,
хотя мы спали все вместе на печке одетыми, укрывшись
чем только можно было. В кувшине на столе замерзла
ночью вода. Игорь стал кашлять. Я очень тревожилась,
что он опять разболеется.
А из чистенькой сторожки, где мы жили прежде у тети
Ариши, доносился грубый хохот да пиликанье губной
гармоники, на которой играл толстый денщик. За чем-то
заходившая туда тетя Ариша вернулась, вся багровая от
возмущения.
—	Тьфу! — отплевывалась она. —- А говорили, куль-
13 л. Каосияь, т. H
369

турные! Ведь это что же такое?.. Глядеть только — и то с
души воротит. Накурено, наплевано, не продыхнешь...
А сами сидят телешом, в одних штанах исподних, на плиту
сковородку поставили и вшей в нее с рубашек трясут. Да
еще какое баловство придумали! Друг на дружку с себя
вшей сощелкивают. А мне кричат: «Смотри, матка, в блош¬
ки играем. Рубль есть? Садись с нами...» Тьфу, с души во¬
ротит!
Утром Игорь, придя с улицы, прикрыл наше маленькое
окошко старой газетой (шаль тети Ариши уже носил вме¬
сто кашне денщик обер-лейтенанта), таинственно отозвал
меня в сторонку и вдруг вынул из-под полы бумажку. Мы
оба склонились над ней. То была партизанская листовка.
В ней говорилось, что весь народ встал на защиту Москвы,
защитники столицы твердо стоят на своих рубежах, а фа¬
шисты распространяют ложные, провокационные слухи о
падении Москвы, и граждане не должны им верить. Скоро
придет час расплаты с немцами под Москвой...
Игорь сказал, что такие листовки были расклеены се¬
годня ночью на многих заборах и сараях Кореванова.
И немцы бегают кругом и сдирают их отовсюду.
Значит, наши действуют где-то поблизости, рядом, и
среди них Роман Каштан. Я не забыла, что он сказал пе¬
ред моим отъездом. Но как к нему было пробраться?
Я пока решила ничего не говорить Игорю, по стала
обдумывать, каким способом можно установить связь с
нашими. Я ведь знала места, где мог быть Ромка.
Игорь тем временем еще и еще раз перечитывал ли¬
стовку, шевеля беззвучно губами. Должно быть, заучпвал
наизусть.
—	А немцы их везде уже посрывали, — огорченпо
произнес он потом.
—	Они посрывали, а мы с тобой их па место водво¬
рим, — шепнула я ему. — Раз уж попали сюда, давай хоть
так действовать, Игорек. Согласен?
—	Конечно, Сима! Давай действовать! — с восторжен¬
ной готовностью согласился Игорек. — Знаешь, как мне
действовать охота! Только где ж мы их достанем! Одна
только, да и та уже порванная.
—	А для чего нас с тобой советская власть грамоте
учила?
Я вынула из стеганки свою бригадирскую тетрадку,
370

выдрала несколько страниц, плотнее завесила окно, про¬
верила, хорошо ли приперта кочергой дверь.
—	Ну, Игорек, бери карандаш. Быстро вдвоем перепи¬
шем, размножим. Только уж, пожалуйста, прошу тебя,
без ошибок!
Мы взялись за работу. Переписывали по очереди: один
писал, другой дежурил у окошка, следя, не подойдет ли
кто из немцев к нашей пристройке.
Через три часа на деревьях, домах и заборах Коревано-
ва белело не менее десятка маленьких листовок, мелко
исписанных печатными буквами и приклеенных хлебным
мякишем. Мы собрались уже идти к себе, но Игорек ска¬
зал, что он сейчас вернется, и убежал куда-то.
Я пошла к усадьбе. Навстречу показался тяжелый не¬
мецкий грузовик. Посторонилась и сошла на обочину до¬
роги, чтобы дать проехать машине. Да так и застыла там.
На заднем борту кузова проехавшего грузовика белела
наша листовка. Я даже успела прочесть первую строку:
«К советским людям!»
Через несколько минут появился Игорек.
—	Игорь! Это ты сообразил на машину?
—	Видала? — спросил он, хитро прищурившись. —
Здорово? А что?.. Пусть сами развозят. Я за них беспо¬
коиться не обязан.
—	Смотри, Игорь, чтобы этого больше не было! Ты
что, попасться хочешь?
—	Ладно уж, не буду, —• протянул он и, пытливо
взглянув на меня, лукаво подмигнул: понимаю, мол, обя¬
занность твоя такая — ругать меня, а сама небось до¬
вольна.
Поздно вечером мы пошли в парк собирать хворост.
И встретились там с Василием Жмыревым. Он, видно,
поджидал нас.
—	Слушайте, идите-ка сюда, — прошептал он, огляды¬
ваясь и подзывая нас к себе. — Вот что: слушайте, что я
вам скажу. Тут с листовками этими может получиться
форменная труба мне.
—	Какими листовками? — спросила я, так и обмерев
вся, но успев сделать удивленное лицо и осторожно тро¬
нуть локтем Игоря.
—	Ну, будет тебе в жмурки-пряточки играть! — окры¬
сился Жмырев. — Вам игрушки, а для меня может выйти
371

ерунда окончательная. Немцы с обысками кругом ходят,
а у меня под печкой эти ваши бумажки лежат.
—	Какие бумажки? — изумилась я, на этот раз дейст¬
вительно ничего не понимая.
—	Стой, стой, Сима, я знаю! — вдруг догадался Игорь.
—	Ну, эти... как их... — пояснил Жмырев, — которые
на острове-то зарыты были, горископы, что ли.
—	А как же они к тебе попали?
—	Ну, как попали, как попали... Чего же тут долго
разговаривать сейчас! Не время старое ковырять. Попали,
и всё. Когда вы в прошлый год туда ездили, я часом под¬
глядел. Вижу — копаетесь. Я думаю: чего это они там на
острове роют? Взял меня интерес. Ну, я после на лодке
сплавал туда и достал. Ерунда, в общем, — чего и зака-
пывать-то было? Ну, думаю, для заведения приятного
знакомства пригодится. А то больно некоторые чересчур
гордые стали. А тут война началась. Все наперекувырк
пошло. Я и забыл вовсе про эти дела. Хотел потом Игорю
их вернуть — на шута они мне нужны! Ну, а он больной
был тогда... А теперь, понимаешь, лежат они у меня под
печкой. А свободно может быть обыск. Скажут еще —
агитация. Меня в это дело не путайте, а то...
—	А боишься, так уничтожь. Что тебя, учить надо?
Знал, как воровать...
—	Что ты, Сима! — вмешался Игорь. — Зачем сразу
уничтожать? Давай я лучше зарою, а потом, когда фаши¬
стов отсюда прогонят, мы достанем и прочтем и покажем
всем пионерам, как они свои загадалки выполнили в тот
год.
—	Ну да, стану рисковать я с этими с вашими бума¬
женциями! Шут бы их побрал совсем! — накинулся на
Игоря Жмырев. — Вот взял я их на свою голову!.. Я и за¬
был совсем про них. А тут полез за печку, а они там.
—	Ну, так сожги их, в конце концов! — посовето¬
вала я.
—	Зачем?.. Не надо! — негодовал Игорь.
—	Да, «сожги»! — передразнил Жмырев. —- Хорошо
тебе говорить, а у нас в избе четверо немцев живут. Один
больной, цельный день на скамейке лежит. Как я при них
бумаги жечь буду?
—	Чего же ты хочешь от нас?
—	А того хочу, чтобы вы их у меня забрали сами.
372

Попадетесь — вы в ответе. Я и знать ничего не знаю. Ска¬
жу, подкинули. Пройдет дело — ваше счастье. Только я
сам выносить не буду. Тут через такую чепуху загремишь
еще на тот свет.
—	Ну что же, если он трусит, я пойду и незаметно
возьму, — сказал нерешительно Игорь. — Можно мне,
Сима?
Я была в затруднении. Проще всего, конечно, было
оставить «загадалки» под печкой у Жмырева. Но вдруг дей¬
ствительно будет обыск? Тогда Жмырев, конечно, не по¬
стесняется запутать нас, чтобы спасти свою шкуру. Фаши¬
сты к нам обязательно придерутся. А как вынести наши
«загадалки» от Жмыревых? В конце концов мы решили так:
Игорь завтра пойдет будто бы за молоком к Жмыревым и
возьмет с собой бидон. А Васька скажет, что молока нет, и
незаметно сунет ему в бидон наши документы. Конечно»
никто не заметит. Ну, а мы сожжем их у себя, в печке у
теги Ариши. «Только сначала прочтем», — заявил Игорь.
Я все-таки очень волновалась, ожидая возвращения
Игоря от Жмыревых. Его долго не было, и я места себе
не находила от беспокойства. Дурак этот Жмырев! Вор и
трус. От него можно было ожидать чего угодно.
Несколько раз порывалась я пойти к станции, навстре¬
чу Игорю. Но я понимала, что делать этого не надо. Сам
Игорь сделает все один менее заметно. Наконец он явился.
Уже по бледной, но сияющей физиономии его я поняла,
что все прошло благополучно. Как я накинулась на него!
—	Ох, Игорек!.. Игушка, ты лягушка отвратительная!
Ну что ты так долго? Совсем ты меня извел тут. Уж я себя
ругательски ругала, зачем я согласилась и позволила тебе
идти...
—	Ну да, зачем, — усмехался, дуя на замерзшие паль¬
цы, вылезавшие из рваных варежек, довольный Игорек,—
сказала тоже! Знаешь, как я ловко все это обделал! Даже
тот больной фриц, который у Жмырева в избе валяется, и
тот ничего не заметил. Знаешь, Сима, я думаю, мы лучше
не сожжем, а почитаем и потом зароем где-нибудь.
Но этому уж я решительно воспротивилась. Я боялась,
что немцы все же могли заметить, как Игорь всовывал бу¬
мажки в бидон. Да и Жмырев сам мог что-нибудь сболт¬
нуть — веры ему у меня не было никакой.
—	Нет, Игорек, — сказала я, — как ни жаль, а при¬
373

дется нам расстаться с нашими загадалками. Печка топит¬
ся, давай сюда скорее, что принес. Сейчас не до игрушек.
Игорек вздохнул и стал открывать бидон, ворча, что
все это совсем не игрушки, а пионерские документы и
жечь их — это уж последнее дело. Я взяла у него из рук
бидон, холодный и уже сразу запотевший, и поставила на
шесток. Потом я закрыла газетой маленькое окошечко,
глядевшее во двор, плотно прикрыла дверь и задвинула
кочергу в ручку двери, чтобы нельзя было открыть.
Перевернув бидон вверх донышком, я вытряхнула
оттуда свернутые в трубку бумажки. Они вывалились из
бидона, пожелтевшие, пахнущие сыростью, испещренные
бурыми пятнами.
Мы оба с Игорем склонились над ними, с нежностью
перебирая бумажные листки, рассматривая слинявшие,
выведенные цветными карандашами знаки Зодиака, и на¬
спех пробегали разлинованные, аккуратно исписанные
странички.
Первой попалась «загадалка» со знаком Водолея — Дё-
мы Стрижакова.
«Я загадал, что в учебном 1940/41 году:
Научусь понимать природу и Тургенева.
Запомню наизусть не менее пяти стихотворений Мая¬
ковского.
Приучусь выступать на сборах (короче).
Посмотрю не менее трех спектаклей в МХАТе и про¬
чту биографию Станиславского.
Напишу «Историю нашей улицы» для конкурса пио¬
неров «Москва — сердце Родины».
Сделаю не менее двенадцати больших, хороших дел
(общественных).
Поправлюсь в лагере на три кило».
А вот почерк Люды Сокольской, значок — Весы:
«Активно стану помогать отряду в школе. Добьюсь до¬
верия Симы во всем.
Налажу отношения с В. М. (Скорпионом).
Полюблю за этот год серьезную музыку больше, чем
танцы. Вообще стану меньше думать о внешности. Забуду
навсегда Зину Н. из 8-го «Б».
Перестану бояться трудностей и препятствий в жизни,
трусить темноты и мышей (за крыс в этом году еще не ру¬
чаюсь)».
374

Несмотря на то что в пристроечке нашей, после того
как я закрыла газетой окошко, стало почти совсем темно,
я все же заметила, как покраснел Игорь, когда я выта¬
щила из кипы бумажек листок, исписанный угловатым,
неровным почерком. Сверху стоял знак Козерога. И я
прочла:
«Я загадал себе и твердо решил, что в учебном
1940/ 41 году:
Начну регулярно заниматься утром гимнастикой и сдам
на пионерский значок ГТО первой ступени.
Буду хорошим пионером и выполню все задания в
отряде.
Начну с этого года готовиться в комсомольцы, чтобы
заранее развить свою стойкость и дисциплину. Достану и
прочту книги про великих революционеров. А также про
Чкалова. Стану брать с них пример.
Не буду (тут было сверху вписано: «почти») иметь
замечаний от Симы.
Пойму как следует устройство всего неба. Прочту все
книги, которые даст по астрономии Сима.
Научусь сочетать фантазию с тем, чтобы не врать.
Решу определенно, кем быть в жизни, на кого учиться
после школы (на астронома, пограничника или автокон¬
структора).
Стану выдержанным и у всех людей уважать личность.
Начну уважать девчо... (зачеркнуто) девочек, относиться
к ним по-товарищески и больше не считать их всех бала¬
болками (кроме Шурки Т. из 5-го «Б»).
Выработаю твердый характер и исправлюсь по ариф¬
метике, чтобы иметь в году по этому предмету «хорошо».
Последнее слово было сперва подскоблено, потом за¬
черкнуто и написано еще раз твердой рукой.
—	Смотри, Игорек, — проговорила я, — а ты ведь как
будто немало выполнил из того, что загадал себе?
*— Ну, Сима, — смущенно пробормотал он, — не все
уж так, как задумал. Правда, насчет гимнастики и по
астрономии — это у меня сбылось. А вот в смысле фанта¬
зии я все еще немного невыдержанный. Верно, Сима? Но
я хотел это окончательно загадать как раз на следующий
год.
Нет, не до того мне сейчас было, чтобы проверять, вы¬
полнили ли мои пионеры свои «загадалки». Но когда я
375

теперь, в холодной, промороженной пристройке, переби¬
рала эти бумажки, освещенные шатким пламенем печи, на
нас пахнуло чем-то таким далеким, родным и теплым, что
у меня сдавило горло... Как они там, мои ребята, зодиаки і
мои, без меня в далеком уральском интернате? Что они
сейчас делают? Простили ли они мне бегство, получив мое
письмо? Верно, им и в голову не приходит, что в эту ми¬
нуту их вожатая тихонько проливает слезы над «загадал-
ками» пионеров 5-го «А», а за тонкой дощатой стеной
слышится лающая немецкая речь и декабрьский снежок
нехотя ложится на отнятую у нас врагом землю.
—	А сейчас, Игорек, придется все это в печку.
—	Сима! — Игорек лег грудью на бумажки, собрал их
под себя, заслоняя руками, закинул голову, снизу умо¬
ляюще поглядывая мне в глаза. — Сима, дай я лучше
спрячу! Я так спрячу, что никто...
—	Нельзя, Игорек, ты пойми...
Он тяжело опустил голову и, сам не двигаясь с места,
дал мне взять бумажки. Я собрала все листочки вместе,
сжала их в руке и бросила в огонь.
Они вспыхнули. Пламя разом охватило их, и печная
тяга быстро перелистала, развернула странички. На мгно¬
вение мы снова увидели знакомые значки, а потом пламя
опало, обуглившиеся листочки чуть слышно зашелестели,
опадая черным пеплом с золотой, раскаленной каемкой по
краю, которая быстро пожирала остатки испепелившихся
страниц. Затем, сперва став красной, погасла, остыла и
эта кромка, и только маленькая кучка слабо шевелящего¬
ся, уже серого пепла осталась от наших «загадалок». Иго¬
рек смотрел прямо в огонь не мигая, только губы себе
кусал. И потом кулаком осторожно провел по щеке, под
глазом.
—	Ну что ж, Игорек, — сказала я ему, — ну что ж
делать! Вот горят наши загадалки. Но ведь то, что мы
загадали в них, все давно уже исполнилось. И никаким
огнем из нас этого не выжечь. Разве можно спалить то,
что мы вообще себе в жизни загадали?! Ничего, Игорек,
сгорели только бумажки. А у нас внутри все цело. Верно?
Мы еще не то загадаем! И у нас еще не то сбудется, вот
увидишь! Вот ты так рассуждай.
—	Я рассуждаю, Сима, — тихо согласился со мцой
Игорь. — Я рассуждаю, — повторил он, словно решая на
376

уроке вслух задачку, — я рассуждаю, только все равно
жалко...
Весь день он ходил грустный, а потом сказал, что у
него болит голова, и забрался на остывавшую печь. Я на¬
крыла его всем, что у нас было. Но он все вздрагивал,
кашлял и никак не мог согреться.
На другой день он поднялся бледный, с сизыми кру¬
гами под глазами. Я видела, что он опять заболевает. А у
нас было очень плохо с едой — одна мерзлая картошка,
небольшой запас которой еще сохранился у тети Ариши.
Я видела, что так Йгорь долго не протянет. Все тоньше
делалась у него шея, какие-то нехорошие тени легли во¬
круг губ, ставших совсем серыми, и огромны были глаза,
которые теперь, казалось, занимали пол-лица. То и дело
его начинало трясти.
Надо было на что-то решаться. Но как бежать с боль¬
ным, ослабевшим мальчуганом?..
Днем Игорек вышел во двор: все равно в пристройке
нашей было еще холоднее, чем на улице. Вскоре он явил¬
ся замерзший, долго тер щеки, грел руки у печки, но я
чувствовала, что его взбодрило что-то. И в больших серых
глазах его появился блеск, похожий на тот, что всегда
освещал прежде лицо Игорька.
—	Сима, — быстро оглядываясь вокруг, сообщил он
мне, — знаешь, что я тебе скажу, Сима, — можешь верить,
можешь не верить: фашисты сегодня не в себе, какие-то
полоумные. Я тебе говорю! Сейчас там ходил, вижу через
окно — этот ихний длинный всякие бумаги на столе соби¬
рает, связывает и в какие-то ящики бросает. А пушки,
слышишь, сегодня ближе бьют. И как пушка ударит, так
этот длинный все в окошко посматривает. А потом машина
подошла, денщик толстый и еще два солдата стали всякие
вещи из дому выносить. И бумаги всякие и книги. Одну
книгу толстую вынесли в синем переплете. А на нем
знаешь что написано? Я прочесть успел: «Вся Москва на
1941 год». Я такую книгу у нас в Москве на Таганке, в
Справочном бюро, видел. По ней эта самая справочная те¬
тенька вся говорит про вокзалы, трамвай, кино... Я даже
сперва испугался, как эту книгу вынесли. Думаю: вот это
так да! Уж не в Москву ли они отправляются, раз с собою
все справки берут? А потом вижу еще — выносят опять
разные книги. А одна еще толще, и написано: «Весь
377

СССР». Ну уж, я думаю, тогда, Сима, это что-то не так...
Им и всей Москвы сроду не видать, а уж они себе «Весь
СССР» загадали. А главное, я вижу, Сима, они все какие-
то перепуганные. Все торопятся, друг на дружку тыкают¬
ся, к телефону бегают и всё в ту сторону поглядывают, где
пушки стреляют. И знаешь, Сима, бумажки собирают да
в печку, в печку! Вот и им жечь в печке теперь приходит¬
ся. По-моему, Сима, они определенно драть собираются
отсюда. Пускай знают!.. А машины-то все едут совсем не
в ту сторону, где Москва, а как раз наоборот. Вот ты вый¬
ди, Сима, да посмотри, если не веришь.
Он закашлялся, полез на печку.
—	Я что-то застыл весь сегодня очень. Вот немножко
полежу, обогреюсь, а потом опять пойду. Уж я там вы¬
знаю, в чем дело.
ГЛАВА 27
Декабрьская ночь
На дворе уже темнело, когда я вышла посмотреть, что
происходит в усадьбе. Холодный ветер бросил мне в лицо
колючую снежную пыль. Где-то, как будто очень близко,
ухали орудия. Мне показалось, что они сегодня бьют бли¬
же и словно не в той стороне, где слышалось вчера, чуточ¬
ку южнее. А может быть, просто ветер сегодня повернул.
Во двор то и дело въезжали машины, из них выскаки¬
вали офицеры, скрывались в подъезде дома, быстро возвра¬
щались обратно, и машины, взяв с места большую ско¬
рость, воя и гремя цепями, выезжали со двора. Я видела
несколько раз, как все, кто находился на дворе, приоста¬
навливались, замолкали и долгое время смотрели в ту сто¬
рону, откуда доносился какой-нибудь особенно гулкий
орудийный удар. Потом все, словно встрепенувшись, начи¬
нали еще быстрее грузить в машины ящики, чемоданы,
бумаги... Двери в подъезде дома были распахнуты настежь.
И никто их не прикрывал, впуская холод в комнаты. С окон
большой гостиной были содраны шторы.
Нет, ей-богу, Игорь, кажется, был прав: они собирают¬
ся драть отсюда. Вот тебе и «Вся Москва», вот вам и «Весь
СССР»! Видно, не те справки, какие они ждали, выдали
378

им сегодня... Я еще боялась поверить тому, что немцы
собираются бежать отсюда, но радость уже робко проби¬
ралась в сердце, полное смятения.
Толстый денщик, кряхтя, вынес большие чемоданы и
погрузил их на подъехавшую машину. Потом на крыльце
появился длинный обер-лейтенант в шинели с поднятым
воротником; на руках у него были варежки тети Ариши,
я их сразу узнала по красным полоскам. Шею он обмотал
толстым шарфом, похожим на купальное полотенце. Офи¬
цер что-то приказал солдатам, и они стали таскать охапка¬
ми солому и обкладывать ими старый дом. Офицер вер¬
нулся обратно в комнаты, а солдаты все продолжали но¬
сить солому.
Очень быстро темнело, но за парком, по направлению
к станции, небо стало багровым от близкого зарева. Поры¬
вы ветра доносили оттуда какие-то вскрики, журчащий
треск огня. За верхушками деревьев парка в черном де¬
кабрьском небе роились искры. Я поняла, что горела стан¬
ция. А сейчас немцы собираются зажечь Кореваново.
Солдаты, обложив соломой старинные колонны, террасу,
тащили охапки к сторожке и к нашей маленькой при¬
стройке. Другие чем-то мазали стены дома. И в морозном
воздухе запахло не то скипидаром, не то керосином.
В это время на крыльце снова появился длинный обер-
лейтенант. Он что-то крикнул солдатам. Двое из них, уже
с факелами, за которыми волочились космы багрового ды¬
ма, подошли к дому. Я представила себе, как вспыхнет
сейчас старинный дом, как обовьется пламя вокруг белых
колонн, загорится сторожка, потом наша маленькая при¬
стройка, где на печке трясется в ознобе больной Игорь, Что
было делать? Как предотвратить все это? Полная непо¬
нятной решимости, я бросилась к крыльцу и оттолкнула
одного из факельщиков — я уже сама себя не помнила
от отчаяния.
—	Что вы делаете! — закричала я. — Это же музей!
Это же... Послушайте...
Я видела при свете качнувшихся факелов, как длин¬
ный офицер с ленивым любопытством прищурился в мою
сторону. Солдат с факелом, которого я толкнула, схватил
меня за руку и грубо оттащил в сторону.
И вдруг кто-то маленький разъяренно выскочил из
темноты, кинулся в освещенное пространство к солдату
379

и с разбегу обеими руками уперся в солдата так, что тот
выпустил меня.
—	Не трогайте вы ее!..
И я вся похолодела, узнав Игоря.
Солдат бросился к нему, но длинный офицер что-то
крикнул и медленно, как бы нехотя ступая длинными но-
гами, сошел с крыльца. Он взял у солдата факел и с тупой
брезгливостью рассматривал некоторое время Игоря.
—	Что такое? — спросил офицер.
Он не спеша отдал факел солдату, снял с правой руки
полосатую варежку и коротким движением от себя ударил
Игоря по щеке внешней стороной кисти. Глаза Игоря на¬
лились слезами, розовыми от света факелов, он громко
глотнул, но ничего не сказал. Офицер медленно отвел
руку направо, повернул ее открытой ладонью в сторону
и тыльной частью нанес удар Игорю по другой щеке.
—	Ну, может быть, ты имеешь желанье еще один раз
повторять?
—	За что вы его? — крикнула я офицеру. — Что он
сделал?
—	Дурак вонючий, черт, фашист собачий! — вдруг со
злобой еле слышно прошептал про себя Игорь. — Чего вы
деретесь? — проговорил он уже громко.
Офицер размахнулся и ударил Игоря теперь уже
наотмашь. Игорек отлетел в сторону, поскользнулся и
упал на снег. Я кинулась к Игорю, зажимая ему рукой
рот. А он силился подняться, отталкивая меня, и вызы¬
вающе-упрямо мычал мне в ладонь сквозь зубы:
—	И дурак... Все равно дурак, сто раз дурак! Пусти!
Обер-лейтенант шагнул к нему, схватил за шиворот,
а другой рукой вырвал из заднего кармана своих брюк
пистолет. Я бросилась, что-то отчаянно крича, отталкивая
руку с пистолетом, стараясь заслонить собой Игоря.
И вдруг в нескольких шагах от нас с силой и страшным
свистом рассекло воздух. Слепящий удар потряс землю,
отбросил меня в сторону. Раздался чей-то вопль, послы¬
шались всполошенные голоса немцев. Тотчас же снова
тяжело охнула вся земля под нами, бешено рванулся
отвердевший воздух, я опять повалилась на снег. И стало
очень темно и тихо. Я почувствовала невыносимую боль
в голове, и словно что-то обвалилось в моей памяти, пото-
му что, когда я снова стала понимать, что происходит,
380

вокруг нас были молчаливые высокие деревья. Где-то
позади хлопали выстрелы, а я бежала, я тащила за руку
спотыкавшегося Игоря, молча тянула его за собой. Над
і нами в морозном воздухе нет-нет да и цвиркало что-то и,
как тяжелый жук сослепу, тыкалось, громко щелкнув, в
ствол. И падала сбитая с дерева ветка.
Кружилась от невыносимой боли голова, странно мяг¬
чели ноги, и каждый шаг стоил мучительного труда. И хо¬
телось лечь прямо вот здесь ничком и больше ни о чем
не думать — пусть будет, как будет. Но я чувствовала в
своей руке худенькую руку Игоря, мне все слышался ка-
кой-то топот сзади, и я помнила одно: я должна увести
отсюда Игоря, я должна выбраться скорее с ним из этой
ночи. И я шла, переставляя из последних сил отяжелев¬
шие ноги; боль разламывала голову. Я останавливалась, ела
холодный снег с веток и снова шла. Только бы уйти прочь
от тех, кто остался там, сзади, с факелами, только бы вы¬
браться из морозной тьмы, которую раскалывали грохо¬
чущие вспышки разрывов! Я шла, все чаще спотыкаясь,
иногда падая на колени, приподымалась, вставала и вела
за собой Игоря.
—	Сима, я больше не могу идти... — вдруг тихо сказал
Игорь и сел на снег. А потом повалился ничком.
Но я не выпустила другой его руки из своей. Я тянула
Игоря к себе, силилась поднять его. Я шепотом уговари¬
вала, ііросила его:
—	Игорек, встань, я тебя прошу! Ну, отдохни чуто¬
чек, и пойдем. Нет, я руку не отпущу... Вот так. Ну,
отдохнул? Пойдем теперь. Тут где-нибудь наши близко...
Идем. А то нас догонят и тебя убьют. Понимаешь, Игорек?
Ну я тебя прошу, милый! Будь умницей. Ты же загадал,
что будешь выдержанным. Помнишь?
Но он лежал, неловко вывернув поднятую руку, кото¬
рую я продолжала крепко держать. Я знала, если я отпу¬
щу, у меня уже не будет сил нагнуться поднять его.
Я чувствовала: если нагнусь, голова моя, налитая словно
расплавленным оловом, потянет меня к земле, и я уже
тоже не встану.
—т Сима, ты иди, — услышала я. — Иди, Сима. Ты ме¬
ня оставь. Я все равно больше уже не могу идти, а ты
иди... Они тебя убьют, Сима... Иди, Сима, я правду говорю,
иди...
381

Где-то позади хлопали выстрелы, а я бежала, я тащила
за руку спотыкавшегося Игоря.

И тогда я, стараясь не наклонять головы, держа ее чу¬
точку запрокинутой назад, опустилась на колени и, пере¬
кинув через свое плечо руку Игоря, которую я так и не
выпустила, другой рукой уцепившись за толстую низкую
ветвь дерева, поднялась и заставила подняться Игоря.
—	Ты вот опирайся на мое плечо, ^ слышишь, Иго¬
рек? — опирайся весь, крепче, не бойся. Ты только ноги
вперед переставляй, а я уж тебя потащу, ты об этом не
думай, не твоя забота...
Я чувствовала, как Игорек изо всех сил старается не
опираться на мое плечо. Но его всего сотрясал озноб.
Он дрожал, задыхался и все сползал с моего плеча, все
бормотал мне в ухо:
—	Честное слово, Сима, иди лучше одна, пусти меня...
—	Игорь, — сказала я ему, — перестань болтать ерун¬
ду! Слышишь, Игорек? Помнишь, мы с тобой говорили «об
серьезных вещах»? Вот я тебе сейчас скажу, Игорь, одну
серьезную вещь... Стой минуточку! Дай отдышусь... Вот
так постоим... Нет, нет, ты не садись! Вот так, обопрись
спиной о дерево. Погоди, что я хотела сказать тебе?
—	Ты хотела... об серьезных вещах, еле слышно
отвечал Игорь.
—	Да... Так вот слушай, Игорек... Я скажу тебе серьез¬
ную вещь: я хочу, чтобы ты был. Я тебя не брошу. Ни¬
когда! Понял? Ни за что! Сколько бы ты ни болтал глупо¬
стей, я не могу тебя бросить. И ты только подумай, Иго¬
рек: что бы я тогда сказала капитану Малинину?.., Ну,
отдохнули? Пошли.
—	Ох, Сима, какая ты... — услышала я за своим ухом
п почувствовала на своей шее горячее, срывающееся ды¬
хание Игоря. — Ты сама не знаешь, какая ты, Сима...
—	Нет, я знаю, какая я Сима. А ты молчи, Игорек! Ты
не дыши ртом, молчи!
Да, я знала, какой я должна была быть в эту ночь!
Я хотела быть такой: смелее, чем когда бы то ни было,
сильнее, чем все мои силы, вместе взятые, потому что их
оставалось совсем немного, а идти надо было далеко. Мне
нужны были силы на двоих, со мной был Игорь, сын капи¬
тана Малинина. А я обещала капитану быть всегда вожа¬
той для его сынишки. Будь уверен, Игорек, твоя вожатая
не бросит тебя одного в этом лесу. Будьте спокойны, ка¬
питан Малинин: я доведу вашего сына до своих.
383

Наверно, меня очень шатало, потому что я то и дело
стукалась о деревья то одним, то другим плечом. Я шла,
стараясь определить свой путь по звездам. Пусть хоть тут
пригодятся мне мои звездные знания. Снег перестал идти,
тучи разошлись. Над нами вызвездило. Я уже давно па-
шла Полярную звезду, и так как местность была мпѳ
немного знакома, взяла направление в сторону водохрани¬
лища. Может быть, мне удастся разыскать Ромку Кашта¬
на. Я помнила место, которое он мне назвал пород моим
отъездом из Москвы в Кореваново.
Все, что происходило дальше, путалось с тяжелым,
иногда оглушительным бредом, в который я, очевидно,
впадала, продолжая идти. Где-то за горизонтом полыхал
бой. Иногда разрывы вырывали кусты совсем поблизости
от нас. Игорь что-то спрашивал меня, с трудом шевеля
губами, но я не помню, что я ему отвечала.
И потом — большая поляна, белая от снега, залитая
лунным светом. И вот мне кажется, что я уже не иду, ужо
384

не земля, а пол вагона-теплушки ходит подо мной... Нет,
это качается земля под моими ногами, и от меня уходит
поезд, стучат колеса, а вагон высокий, и что-то кричит мне
Курбан, и ржут, топочут сверху лошади, а я несу на своем
плече тяжко сползающего Амеда. «Су, су, воды!» — про¬
сит Амед. «Су, су, воды!» — шепчут травы и сухие листья.
Но не догнать мне поезд, не подняться в вагон...
И когда по снежному полю, залитому холодным сия¬
нием луны, мчатся навстречу нам всадники с гортанным
криком «Иогее!», а на головах их — косматые шапки, я
не верю, что все это происходит уже на самом деле, а не
во сне. Все ближе и ближе кони, я, боясь еще поверить,
но уже сердцем чуя, что это не сон, а правда, делаю на¬
встречу два последних шага. На третий шаг у меня уже
не хватает сил, ноги у меня подгибаются, я тяжело ва¬
люсь на колени, держа на плече руку Игоря. Всадники
окружают нас.
—	Товарищи! — кричу я им снизу. — Игорь! Это на¬
ши... Товарищи, вы не из части Павлихина?
—	Павлихина, — отвечают мне, и я слышу знакомый
выговор, — Павлихина. Кто такая будешь?
—	Салам! Здравствуйте! Салам, джигиты! Амед Юста-
шев не с вами?
Тогда вдруг вперед вырывается высокий конь. В лун¬
ном свете он кажется бронзовым. Он заезжает круто во¬
круг меня, словно отгораживая нас с Игорем от всего
страшного, что осталось позади, там, за лесом. Я вижу
косматую шайку за вскинутой красивой головой коня.
—	Дюльдяль! — шепчу я.
Всадник резко склоняется ко мне с седла, лунная тень
от черной косматой шапки закрывает ему все лицо. Силь¬
ная рука рывком вскидывает меня с земли на коня. И я
узнаю совсем рядом с собой лицо старого Курбана.
—	Сима-гюль! — бормочет он и, прижав мою голову
к своему плечу, осторожно гладит рукой мой висок.
—	Курбан, Курбан! — повторяю я и смеюсь от ра¬
дости.
А Игорь, которого поднял на седло другой всадник,
все спрашивает, я слышу:
—	Дядя, это место уже наше? Да? Это земля обратно
взятая? Это наша земля?
—	О Сима, Сима-гюль! — бормочет Курбан,,
385

—	Курбан, где Амед? — спрашиваю я, чувствуя что-то
неладное.
И мне становится страшно: почему под Курбаном се¬
годня скачет Дюльдяль? Я чувствую, как бережно и креп¬
ко прижимает мою голову к своему плечу Курбан. И вдруг
что-то горячее смачивает мне щеку. От неожиданности я
приподнимаю голову, и то, что я вижу, тяжело поражает
меня: старый Курбан беззвучно плачет. Слезы катятся по
его скулам, по крыльям горбатого носа, набегают на вися¬
чие усы. Отпустив мою голову, он срывает с себя мох¬
натую шапку и вытирает ею свое лицо и снова плачет,
уткнувшись в нее.
—	Такой джигит был!.. Умный такой! И сердце такое
имел, как орел! Сам пошел. Хотел сам. Ой, Амед-джан...
Мне хочется знать все, но у меня нет слов, нет голоса,
чтобы спросить.
—	Курбан! Когда же это, как? — наконец говорю я,
сама себя не слыша.
—	Немец хотел шоссе брать, на Москву идти. Мы
рейд делали. Большой бой получился. Амед в бою первый
был. Разведку делал. Одного срубил, второго, третьего...
Пять человек. Потом его пуля взяла. С коня упал... Теперь
нет больше Амеда. Много нет. Табашников был, — пом¬
нишь, веселый? Нет Табашникова... Кербаев Аман был.
Тоже нет... Э, Сима... Какой джигит был! Ах, Сима-гюль!
Другой человек не знает — ты знаешь, я знаю, Красная
Армия знает, какой был Амед-джан...
Он снова крепко прижимает к своему цлечу мою голо¬
ву, придерживая за висОк, ласково и печально говорит об
Амеде. И закрытыми веками мокрых глаз, похолодевшими
щеками я чувствую, как он бережно гладит меня по лицу
своей шапкой.
Амед, Амед, милый, верный товарищ, как мало доста¬
лось нам дружить с тобой! Какая короткая у нас была
дружба! И я плачу, горько и молча плачу, зарывшись всем
лицом в душную косматую шапку Курбана. А под нами,
то тревожно всхрапывая, то нетерпеливо пробуя копытом
снег, тихонько ржет, слыша имя хозяина, осиротевший
Дюльдяль...

ГЛАВА 28
„Земля" и „Марс“
—	Марс!.. Марс!.. Я — Земля!.. Марс! Я — Земля...
Я Земля...
Я прихожу в себя, но мне кажется, что тяжелый сон
этой ночи продолжается. И вдруг я вспоминаю, вспоми¬
наю все... Нет, это не сон. Это действительно было: и ме¬
чущиеся факелы, и длинный немец с пистолетом, и беско¬
нечный лес, и разрывы, и все то, что я узнала от старого
Курбана на сверкавшей под луной поляне.
—	Марс!.. Я — Земля!.. Отвечайте, отвечайте!..
В землянке, освещенной трофейной коптилкой, сидят
на корточках у аппарата два командира. И радист каждые
две-три минуты усталым, однообразным голосом твердит
в микрофон:
—	Марс, отвечайте!.. Отвечайте, Марс! Я — Земля!..
Я — Земля!.. Перехожу на прием, прием!
Но «Марс» не отвечает. Всю ночь нет связи с «Мар¬
сом». Последняя весть, что пришла оттуда, — это было
сообщение, что немцы готовятся взорвать плотину и шлюз.
Так передал с «Марса» из-за спины немцев Роман Каш¬
тан. И тогда ударила на Кореваново, отрезая немецкие
штабы от саперов, минировавших плотину, конница гене¬
рала Павлихина.
—	Марс!.. Отвечайте... Марс! Я — Земля... Отвечайте...
Но молчит «Марс». Значит, и Ромка, веселый, никогда
не унывающий, бесстрашный Ромка, все умеющий сдоб¬
рить шуткой, погиб в эту ночь? Он был за спиной у немцев
со своей радиостанцией, вызвал к вечеру огонь, он дал
указания артиллерии, чтобы били вдоль водохранилища.
А сам остался там, чтобы направлять огонь. Остался в са¬
мом пекле, в огненном фокусе этой неумолчно гремящей
декабрьской ночи, смысл которой станет для нас ясным
позднее.
Я все время впадаю в забытье. Голова у меня налита
болью. Я трогаю ее, и пальцы нащупывают бинт перевяз¬
ки. Погодите, что это было?.. Это еще когда наша артил¬
лерия накрыла немцев и снаряд ударил во двор Корева-
нова...
г- Лежите, лежите спокойно, девушка, — говорит жан-
387

щина в белом халате поверх тулупчика и что-то делает
с моей головой.
А из угла по-прежнему доносится:
—	Марс! Вызываю Марс... Марс, отвечайте... Я — Зем¬
ля... Я — Земля!.. Перехожу на прием... Прррием,
прррием!..
Скорей бы кончилась эта ночь, скорей бы все это кон¬
чилось! Но тянется ночь. Идет и долго еще будет идти
война.
А на противоположной скамейке у другой стены зем¬
лянки кто-то неспешно и тихо полусонным голосом рас¬
сказывает солдатскую легенду, может быть сегодня только
сложенную бойцами под Москвой:
—	Ну, значит, видит этот генерал, что не сдержать
ему немцев, звонит по прямому проводу в Москву. «Так,
мол, и так. Несу большие потери. Не могу больше сдер¬
жать, прорывается немец по шоссе». А из Москвы говорят:
«Подержитесь, лично вас просим, еще сутки. Сутки еще
выиграть надо. Тут у нас за эти сутки так все образует¬
ся, что будет вам завтра безусловно подмога. Но сегодняш¬
ний день сами держитесь». Дерется наш генерал эти сут¬
ки, держит рубеж. Через сутки уже нет никакой возмож¬
ности удержаться. Опять звонит по прямому проводу:
«Сутки выстоял, слово свое Москве сдержал. Больше не
могу. Рвется немец к Москве. Жду обещанной подмоги».
Отвечает Москва: «Первым делом спасибо вам, что слово
держите. А теперь доложите, сколько вам танков надо,
чтобы на этом участке немцев сдержать?» Тот прикинул:
«Да штук пятьдесят минимум, никак не меньше». Москва
говорит: «Минуточку, сейчас мы тут свое расписание по¬
глядим». Посмотрели там у себя и отвечают: «Берите на
ваш участок двадцать штук и больше н« просите». Полу¬
чил этот генерал двадцать танков, поднатужился, отстоял
с ними шоссе. А еще через день его к проводу сама Москва
вызывает: «Товарищ генерал, а сколько вам танков тре-
буетс>^нтобы как следует на вашем направлении по немцу
ударить?^ Подумал тот генерал, хотел попросить полсотни,
да вспомнил вчерашний разговор, говорит: «Да тут не
меньше танков сорока нужно». А Москва ему: «Это не
размах, товарищ генерал: сорок танков для удара —
это пустяк. Даем вам двести танков, а завтра получите
еще триста. Берите. Теперь время!» Ну, и ударили на¬
388

ши! Вот немец от Москвы и покатился. Теперь погонят
его...
—	Кто же это все так разузнал? — сомневаются в
углу. — Откуда это известно? Разговор-то никто тот не
слыхал!
—	Да спроси бойцов, — обижается рассказчик. — Бой¬
цы знают. Народу все известно.
А в углу всё спрашивают, уже безнадежно и привычно:
—	Марс... Я — Земля... Отвечайте, Марс...
Прикорнул возле меня усталый, укутанный в чью-то
стеганку, вздрагивающий во сне Игорек. Далеко где-то
погромыхивают орудия.
И вдруг кричит радист в углу:
—	Марс?! Слышу вас! Слышу вас, Марс! Я — Земля!
Давайте, давайте текст шифром... Перехожу на прием...
ГІррием, прррием!
И слипающимися от бессонницы, изнуренными, но
счастливыми глазами глядит на всех:
—	Отозвался Марс!.. Живой!..
Значит, есть там жизнь, на «Марсе»...
ГЛАВА 29
Можайский лед
«В последний час. Провал немецкого плана окружения
и взятия Москвы. Поражение немецких войск на подсту¬
пах Москвы...»
Какие слова! Какие слова! Только послушайте!
«6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта,
измотав противника в предшествующих боях, перешли в
контрнаступление против его ударных фланговых группи¬
ровок. В результате начатого наступления обе эти группи¬
ровки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, воору¬
жение и неся огромные потери... Хвастливый план окру¬
жения и взятия Москвы провалился с треском».
Это сообщение я слышала уже в госпитале, в Москве.
Долго вспоминала я ту огненную декабрьскую ночь,
когда меня в полубеспамятстве Курбан довез до землянки
и Игорек, которого держал на скакавшем рядом коне дру¬
гой павлихинец, все спрашивал, все-то спрашивал: «Дядя,
389

вы только скажите, это место уже наше? Да? Это земля
обратно взятая? Опять наша?»
Игорек в Москве быстро поправился.
Он жил в нашей квартире с майором Проторовым и
часто навещал меня этой зимой.
Приходили письма от Ромки Каштана, который ушел
в войска связи на фронт. Писали мне мои пионеры с Ура¬
ла. Скучали о Москве, сообщали о своих тамошних делах.
А мне все снились та декабрьская ночь, Амед и кон-
ники-павлихинцы, скачущие в косматых шапках на белой
поляне, льдисто сверкающей под луной.
Я выписалась из госпиталя к весне. И мне захотелось
в первый хороший день пойти посидеть на Новодевичьем
кладбище, у памятника Расщепею. Со мной, как всегда,
увязался Игорек.
Голубое весеннее небо сквозило через розоватое камен¬
ное кружево на широких башнях монастыря. Пели птицы
над могилами. Пробилась нежная и робкая трава около
гранитного памятника из строгого, непреклонного камня
лабрадора.
А потом мы вышли на берег Москвы-реки. День был
ясный, но с реки тянуло холодом.
Шел можайский лед.
И вдруг Игорь, тронув меня за руку, показал куда-то
пальцем.
Среди реки, спираемое другими глыбами, медленно
вращаясь, плыло ледовое поле. Снег стаял с него, обнажив
ряды кольев, перевитых колючей проволокой. Что-то
вспухшее, в зеленой шинели, лежало там. Перевернутая
пустая каска вмерзла рядом в трухлявый лед, который те¬
перь протаивал под ее тяжестью. Кружилось над льдиной
вороньё.
Шел можайский лед.
И по реке плыло последнее видение московской осады.
А с берега уже отгребала лодка, лавируя между льдинами.
На носу стоял человек с багром, готовый зацепить льдину,
отбуксировать прочь и не пустить в черту города даже
останки того, кто хотел, барабаня кригсмарш, шагать и то¬
пать по Москве...
Шел можайский лед.

ГЛАВА SO
Дайте свет!
(Эпилог)
Проходят еще три весны, три военные весны.
Я давно оправилась, хотя иногда, когда я очень устаю,
еще проступают боли в затылке. Это не мешает мне много
заниматься. Я посещала курсы и сдала экзамены за сред¬
нюю школу, а потом поступила в университет.
Давно уже вернулись в Москву мои всё мне простившие
пионеры, но с ними мы теперь видимся не часто — только
в дни занятий моего кружка в Доме пионеров да еще в
госпитале, где мои пионеры навещают лежащих там под¬
московных ребятишек, искалеченных фашистами. Со мно¬
гими из этих ребят я сдружилась еще в ту пору, когда сама
лежала там после контузии. Один вид их сперва заставлял
меня не раз убегать из палаты и тихонько реветь где-
нибудь в уголке. Но я заставляла себя возвращаться. Я за¬
нималась с ними, рисовала им, читала, рассказывала о
земле и небе. Пригодился тут и мой опыт пионервожатой.
Навсегда запомнилось мне, как я однажды рассказывала
о звездах и вдруг десятилетняя девочка из недавно при¬
бывших тихо и с потрясшей меня печалью сказала:
—	А я уж никогда звездочек не увижу...
И худенькая, ослепшая от ранения девочка упросила
меня еще рассказать что-нибудь о звездах. Ей важно было
слышать о них, вспомнить их и знать, что звезды по-
прежнему светят.
И все эти три года я не прекращала работы в госпита¬
ле. А потом, когда вернулись наши школьники, посовето¬
вала и им взять шефство над ребятами из госпиталя.
Я учусь в университете, на астрономическом отделе¬
нии физико-математического факультета. И очень Увле¬
каюсь работами Тихова о растительности на Марсе. Отсут¬
ствие в спектре атмосферы Марса полосы поглощения
хлорофилла, присущей лиственной растительности, теперь
уже не угнетает меня. Я не склонна верить мрачным
утверждениям Аррениуса и готова разделить мнение тех,
кто предполагает, что «пришельцев с Земли встретит на
Марсе дружественный шум хвойного бора...»
391

Уже большая выросла тонконогая, похожая на белого
жеребенка березка, посаженная мною на могиле Амеда,
близ водохранилища. За ней ухаживает тетя Ариша и при¬
сматривает сам Иртеньев. Он пишет теперь учебник для
суворовцев.
Давно приехали из эвакуации мои родители. Вернулся
из армии после ранения отец Игоря, подполковник. Опи¬
раясь на толстую палку, прихрамывая, он тотчас же при¬
шел к нам, взволнованно обеими руками тряс мою руку,
молча, не находя сперва слов, а потом сказал мне так
много хорошего, что мама растрогалась до слез, а я не
знала, куда мне деться от смущения. Должно быть, Игорь
очень уж расписал ему наши приключения в памятную де¬
кабрьскую ночь... Я виновато пыталась объяснить под¬
полковнику Малинину, что ничего такого особенного не
было и вообще мне решительно не удалось совершить во
время войны ничего героического.
Но подполковник сердито прервал меня:
—	Пустяки вы говорите, Сима, извините уж меня...
Победа — это великий труд. Подвиг всего народа, Сима!
А разве миллионы людей, которым даже выстрела близко
не довелось слышать, не участвовали в войне, не разделят
всеобщей славы? Помните, Сима, наш разговор осенью
в сорок первом году? На Красной площади, у Мавзолея?
Помните? Сберечь заветное? Ведь за это же мы и воевали.
И вот вы мне Игоря помогли сберечь. Да, да, пожалуйста,
я все знаю, молчите! Матери, учителя, вожатые — их по¬
двиг в войне велик. Они нам помогли нами отвоеванное,
самое заветное уберечь!..
И вот наступает 30 апреля 1945 года.
Наши войска ведут бои уже в самом Берлине. Игорек
достал где-то план германской столицы (боюсь, что он
выдрал его из Энциклопедического словаря) и щеголяет
названиями берлинских.улиц.
А мне в этот день исполняется двадцать лет.
Ко дню моего рождения приехал в Москву Рома Каш¬
тан. В звездном календаре он все еще разбирается плохо,
но день 30 апреля никогда не пропустит. Рома стал шире
в плечах, но мало изменился. Странно только видеть на
его лице гвардейские усы; впрочем, он обещает их вскоре
сбрить.
И вечером 30 апреля, в день моего рождения, мы под¬
392

нимаемся с ним на знакомую нашу крышу. Сегодня как
раз в Москве должны снять затемнение и убрать свето¬
маскировку.
Как тщательно отмывали у нас сегодня в доме окон¬
ные стекла! Какие красивые занавески-гардины снова
появились еще днем! Дворники обтирали любовно лампоч¬
ки домового освещения — пусть светят во всю силу, не
таясь, пусть ни один лучик не процадет сегодня! Задрав
голову, волоча длинные лестницы, ходят внизу озабочен¬
ные фонарщики. Они выглядят самыми важными людьми
на сегодняшних улицах. Наш комендант Ружайкин весь
день бегает по двору, командует дворниками, которые под¬
нимают на фасаде дома гирлянды лампочек для иллюми¬
нации. А мальчишки во главе с Игорьком тащат по двору,
сваливая в углу, вороха пыльных, сегодня уже никому не
нужных синих штор. Слышится снизу крепнущий басок
Игоря:
—	Даешь растемнение!
Потом ребята тоже поднимаются к нам на крышу. Мы
все с нетерпением ждем вечера. А он не спешит, медли¬
тельный и теплый. Лениво, томно спускается он с ясного
неба на землю. И мы стоим вместе с Ромой Каштаном и
нашими мальчиками на крыше и молча следим за тем, как
в сгущающейся синеве зажигаются огни столицы. Вот
вспыхнуло одно окно, потом другое, и засветилась вся
Москва. Стремительно бегущими пунктирами мгновенно
рассыпались огни над Москвой-рекой и повторились в ее
зеркале. Словно серебряные луны, повисают над улицами
новые большие фонари. Вчера еще темные, ущелья улиц
сегодня превращаются в русла светоносных рек. Это шо¬
феры там, внизу, на улицах, сняв маскировочные заслон¬
ки с автомобильных фар, дали «большой свет». Сияют
глазищи многоэтажных домов. Светлоглазая, выстоявшая,
победившая Москва миллионами своих лучистых очей гля¬
нула в теплую предмайскую ночь.
А вдали, над башнями Кремля, все полнее, все ярче
наливаются алым огнем звезды, не всходившие над Мо¬
сквой тысячу четыреста семь ночей...
Мы стоим на крыше нашего дома, я и Рома Каштан,
встречая вернувшийся вольный свет Москвы. И мне ка¬
жется, что сердце мое, колотящееся от необыкновенного
счастья, тоже излучает какой-то теплый, веселый свет...
393

—	Пойдем, Рома, пройдемся. Давно мы не ходили с
тобой вечером по светлой Москве, — предлагаю я и про¬
тягиваю ему руку.
—	Давно мы не ходили с тобой, Сима, — говорит Рома.
И, взявшись за руки, мы идем к лестнице.
Мальчики двинулись было за нами, но Игорь деликат¬
но отзывает их, и они остаются на крыше.
* * *
Остановимся, дорогой читатель, тут и мы.
Записки Симы Крупицыной, начатые ею ровно семь
лет назад, 30 апреля 1938 года, этим днем кончаются.
Вот они идут вдвоем, взявшись за руки, Сима и ее
верный друг Рома Каштан. Они идут по светлой, простор¬
ной Москве, и город гостеприимно раскрывает перед ними
снова засиявшие просторы своих улиц. Им обоим еще
надо так много сказать друг другу! Не будем мешать.
Пусть идут уже без нас. Пусть затеряются в огнях и ули¬
цах весенней столицы. Таких, как они, немало сегодня
в светлооком городе Москве.
Пожелаем им верной и ласковой дружбы, в последний
раз поглядим им вслед и тихо закроем за ними книгу.
Москва. 1943—1947

жои

Светлой нанята
Аркадия Петрович»
ГАЙДАРА

ГЛАВА 1
Тайиа страны
Лазоревых Гор
ак как в своей жизни я сам не раз
открывал страны, которых не нанесли на карту лишенные
воображения люди, то меня не слишком удивило, когда
мой сосед по блиндажу, задумчивый великан Сеня Гай,
признался мне, что открыл Синегорию — никому не ведо¬
мую страну Лазоревых Гор. Там он и свел дружбу с про¬
славленными Мастерами-синегорцами Амальгамой, Изоба¬
ром и Дроном Садовая Голова.
С техником-интендантом Арсением Петровичем Гаем я
познакомился на краю света летом 1942 года, когда пла¬
вал на Северном флоте. Гай был здесь синоптиком одного
из военных аэродромов Заполярья, пожалуй самого север¬
ного авиационного стойбища мира. Место это обозначено
на карте, но нам от этого было не легче. Мы бы скорее
предпочли, чтобы немцы считали, будто этой маленькой
каменистой площадки, острозубых скал и мшистых сопок
вообще нет на свете. Может быть, нас тогда оставили бы
в покое...
Полярный круглосуточный день не давал нам ни сна,
ни отдыха. Нас бомбили с утра до вечера, а утро в этих
397

краях началось недель пять назад и до вечера надо было
ждать еще не меньше трех месяцев. Раз по десять в сутки
нам приходилось залезать в щели, а над головой взлетали
обломки расколотых валунов, градом сыпались пластинки
шифера.
По сигналу «воздух» Сеня бросался снимать с малень¬
кой вышки полосатую матерчатую колбасу — длинный
сачок для ловли ветра, — хватал термометр и еще какие-
то приборы, и всегда бывало так, что являлся он в укры¬
тие последним, когда все уже кругом ухало, трещало и
сыпалось.
—• Сегодня, кажется, дают на все двенадцать баллов, —
негромко ворчал он и, роясь в каких-то прихваченных
им бумажках, тихонько мурлыкал про себя песенку, кото¬
рую я уже не раз слышал от него:
И, если даже нам порой придется туго,
Никто из нас, друзья, не струсит, не соврет.
Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
Я знал, что Сеня Гай между делом пишет стихи. И вооб¬
ще мне было известно о нем все, что может быть известно
о человеке, с которым уже две недели живешь в одном
блиндаже. А с Гаем мы быстро сошлись. Оба мы были
волжане и наверняка знали, что нет на свете реки лучше,
чем наша Волга. До войны Арсений Петрович Гай изучал
направление и особенности ветров в волжском низовье,
где летом всегда дует горячо и засушливо. Был он прежде
учителем в средней школе, потом работал с пионерами.
Он мог часами рассказывать увлекательнейшие вещи о по¬
годе, о засухе, об изменчивых течениях воздуха. Он знал
все ветры наперечет и обычно свой рассказ заключал фра¬
зой: «Мы всё еще изучаем направление ветров, а задача
состоит в том, чтобы повернуть их». И, сказав так, он снова
брался за свои кальки, планшетки, карты и вычерчивал
какие-то сложные кривые, напевая под нос:
Отца заменит сын, и внук заменит деда,
На подвиг и на труд нас Родина зовет!
Отвага — наш девиз, — Труд, Верность и Победа!
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
398

—	Это о каком же таком девизе вы распеваете, Се¬
ня? — спросил я однажды у віего, когда мы лежали рядом
в укрытии и треск зениток, уханье бомб стихли настолько,
что можно было уже разговаривать.
—	Это в нашей Синегории... Ну, кажется, отбой. Пой¬
ду шар-зонд запущу, верхние слои прощупаю.
Так я впервые услышал о синегорцах. Естественно,
мне захотелось узнать больше. Однако, когда я пробовал
расспрашивать Гая, этот большой, широкоплечий, гро¬
моздкий человек со свежим мальчишеским лицом сму¬
щался, отнекивался, обещал каждый раз рассказать при
случае все подробно, но откладывал дело со дня на день.
Меня очень влекло к Арсению. Я чувствовал, что ла¬
сковая и веселая тайна Гая очень дорога ему, и был
осторожен в расспросах, не торопил, не настаивал. Срок
моей командировки на Север истекал, пора было соби¬
раться в Москву, но мне было жаль расставаться с Гаем:
я очень привязался к нашему спноптпку. Если выпадали
свободные часы и не было налета, мы бродили с ним по
сопкам, лазили на скалы, пугая птиц. Гай показывал мне
места, где весной бывают птичьи базары, определял по
положению валунов направление древпих ледников, рас¬
сказывал об особенностях полярной карликовой березки-
стланки и олепьего мха ягеля, в котором глохли паши
шаги. Гай много знал и умел обо всем рассказать по-сво¬
ему, неожиданно; все вокруг — и мох, и валупы, и облака
открывали ему свои секреты, и казалось, что даже нелю¬
димая природа Заполярья доверяет Гаю п считает его
своим человеком.
Ему часто приходили письма. Я видел па конвертах
старательно выписанный адрес: «ВМПС № 3756-Ф», и
заметил раз в уголке одного письма что-то вроде герба,
никогда не виданного мною ни в одной геральдике: по
светлому полю выгибалась радуга, и ее пересекала стре¬
ла, повитая плющом. Однажды пришел Гаю подарок —
кисет и маленькое скромное зеркальце с крышкой, как
у блокнота. И на кисете и на крышке был тот же герб со
стрелой и радугой. А вокруг герба было выведено нечто
вроде девиза: «Отвага, Верность, Труд — Победа».
—	Вот, — сказал Гай, давая мне полюбоваться подар¬
ком, — не забывают меня у Лазоревых Гор. Синегорцы —
народ верный. Это, конечно, Амальгама сообразил... Сіс-
399

негорчики мои дорогие! — И он улыбнулся скрытно и за¬
стенчиво.
Потом осторожно отобрал у меня зеркальце, погля¬
делся в него, потер коротко стриженную голову и, заме¬
тив, что я хочу что-то спросить, опередил меня.
—	Ладно, ладно, — сказал он, — расскажу. Придет
время — и расскажу.
Он, видимо, хотел поближе узнать меня и пока не счи¬
тал еще достаточно созревшим, чтобы делить со мной свою
тайну. Но я после этого разговора немножко осмелел и,
когда Гай снова получил письмо, уже сам спросил:
—	Ну, что в Синегории слышно? Как поживают сине-
горцы и этот... как его... Альбумин?..
—	Амальгама, — чуть усмехнувшись, но тотчас снова
став серьезным, поправил меня Арсений.
—	Нет, правда, откуда же это письмо и кисет?
—	Из Синегории... Откуда же еще?
И лишь в день моего отъезда, когда я уже завязывал
свой рюкзак, Арсений Петрович, закончив составление
сводок всем, кто заказывал погоду, сказал мне:
Улетаете сегодня?.. Ну что ж, хотите, я расскажу
вам напоследок? Только, чур, не перебивать меня. Хотите
слушать, так уж слушайте и принимайте все на веру...
Мы сидели с ним у землянки, где помещалась метео¬
станция. Ночью сильно штормило. Море в заливе было
темно-сиреневое после дождя и не совсем еще уходилось.
Радуга гигантской семицветной скобой охватила небо, од¬
ним своим полупрозрачным концом слегка врезалась в го¬
ризонт и казалась потому совсем близкой. Истребители
прошлись под радугой, как под огромной воздушной аркой.
В капонирах, сложенных из камней, укрытые ветвями
притаились самолеты-штурмовики. Под навесом с маски¬
ровочной сеткой летчики играли в «козла» и громко стука¬
ли о стол. Они играли молча и только крякали, когда
с размаху выкладывали подходящее очко. В одной из
ближних землянок запустили патефоп. Песня была про
златые горы, про реки, полные вина, которые певец отдал
бы за чей-то ласковый взор, — на, бери все, не жалко,
только люби... И оба мы — Арсений и я — вздохнули вме¬
сте, хотя и каждый о своем.
—	Ну ладно, — начал Арсений, — давайте расскажу.
13

Мы сидели с ним у землянки, где помещалась метеостанция

ГЛАВА 2
Спазаиие о трех Мастерах
—	Была некогда такая страна Синегория, — начал
свой рассказ Гай. — И там, у Лазоревых Гор, жили рабо¬
тящие и веселые люди — синегорцы.
Путешественники из дальних стран приезжали сюда,
чтобы полюбоваться Лазоревыми Горами, отведать чу¬
десных плодов, которые в изобилии зрели тут, и приобре¬
сти несравненной чистоты зеркала, а также знаменитые
мечи, острые и прочные, но столь тонкие, что стоило по¬
вернуть их ребром, и они делались невидимыми для гла¬
за. Плоды, зеркала и мечи Синегории славились на весь
свет, и кто же не знал, что именно тут, у подножия горы
Квипрокво, живут Три Великих Мастера — славнейший
Мастер Зеркал и Хрусталя ясноглазый Амальгама, искус¬
нейший оружейник Изобар и знаменитый садовник и пло¬
довод, мудрый Дрон Садовая Голова!
Могучие руки Изобара легко гнули самое толстое же¬
лезо, но могли сплести и тончайшую кольчугу. Он ковал и
мечи и плуги, а дети синегорцсв играли затейливыми по¬
гремушками, которые мастерил для них добрый оружей¬
ник. Дрон Садовая Голова выращивал виноград, круп¬
ный, как яблоки, и яблоки, огромные и тяжелые, словно
арбузы. В садах его цвели розы и лилии невиданной кра¬
соты. От аромата их люди веселели, как от самого креп¬
кого вина. Но больше всех синегорцы любили Великого
Мастера Амальгаму. Он отливал стекло, в гранях кото¬
рого всеми семью своими цветами жила радуга, а зеркала
славного Мастера обладали таинственным свойством со¬
хранять в своих глубинах солнечный свет и излучать его
в темноте. Причем тончайшие лучи, если перебирать их
пальцами, пели, будто струны арфы. Все любили Масте¬
ра, ибо люди в Синегории были красивы и зеркала мало
кого огорчали, а дети радовались семицветным зайчикам,
которые целыми стайками спрыгивали с зеркал Амаль¬
гамы.
Но потом случилось так, что долгие годы ни один пу¬
тешественник не мог проникнуть в Синегорию. Жестокие
бури преграждали путь кораблям, желавшим прибли¬
зиться к острову. Лишь одному смелому мореплавателю
402

и его отважным товарищам удалось наконец пробиться
на корабле к берегам Синегории. Но, когда корабль бро¬
сил якорь и усталые путешественники сошли на землю,
они не узнали некогда веселой и цветущей страны, где
прежде не раз вкушали сладкие плоды, дышали веселя¬
щим ароматом цветов, фехтовали легкими невидимыми
мечами и разглядывали себя в хрустальных зеркалах...
Пустынно было на улицах. Хлопали ставни и распах¬
нутые настежь двери домов. Ветер, ни на миг не унима¬
ясь, выл в переулках, свистел в печных трубах, как злая
собака трепал и рвал одежду людей. А люди шли сгиба¬
ясь, словно низко кланялись ветру, и деревья гнулись к
самой земле. Ветер мел сухие листья по испорошенной
земле, и ниоткуда не доносилось ни аромата цветов, ни
детского смеха, ни пения птиц. Только скрипучий жестя¬
ной визг слышался отовсюду.
Это гремели, крутились на всех крышах вертушки
флюгеров.
«Что произошло у вас?» — спросили у жителей озада¬
ченные путешественники.
«Разве вы не знаете? — отвечали им. — Нас разорили
ветры... Все пошло на ветер».
И путешественники узнали, что страной завладел злой
и глупый король, который жил на соседнем острове. Зва¬
ли его Фанфарон.
Король Фанфарон был человек крайне легкомыслен¬
ный. Он ходил расфранченный в пух и прах и в конце кон¬
цов пустил все свое состояние по ветру. И в народе стали
говорить, что король продулся, у короля ветер в голове,
король болтун и что ни скажет — всё на ветер. И это бы¬
ло справедливо. Поэтому ветры всего света решили, что
Фанфарон — самый подходящий для них, самый ветреный
в мире король. Они слетелись на остров и стали угова¬
ривать Фанфарона:
«Хочешь, мы развеем все печальные мысли твои, о ко¬
роль, мы раздуем твою славу на весь свет?»
«Дуйте!» — сказал глупіій король.
И ветры стали хозяйничать в стране. Власть захватил
Тайный Совет Ветров. Всем жителям было приказано по¬
ставить на крышах флюгера, чтобы всем и каждому было
видно, куда ветер дует. Под страхом смерти жители обя¬
заны были держать двери раскрытыми настежь. Сквозня-
403

:;и проникали в дома через все двери, окна и щели, под¬
хватывали каждое слово и доносили его Фанфарону. Спе¬
циально назначенные королем начальники Печной Тяге
следили за тем, чтобы люди не закрывали вьюшками тру¬
бы своих очагов. Король окружил себя ветродуями и вет¬
реницами. Первым министром и, по сути, правителем
страны стал главный придворный Ветрочет, хитрый Жил-
дабыл, продувная бестия. Король наградил его знаком
Опахала, цепью Большого Веера и высшим отличием —
«Розой Ветров».
Три славных Мастера были схвачены королевскими
ветродуями и доставлены на остров. Дрону Садовая Го¬
лова разрешили выращивать лишь одуванчики. Оружей¬
нику Изобару приказали мастерить флюгера, одни лиші
флюгера — ничего больше. А славному Амальгаме велели
перебить все зеркала и больше никогда не отливать их,
ибо король был крайне безобразен лицом и не раз уже
бывало, что, посмотревшись в зеркало, он в ярости разби¬
вал его. Ветры же ненавидели вообще всякие стекла,
потому что они мешали дуть в окна. А злой, алчный Жил-
дабыл запретил зеркала, чтобы люди не могли сами
разглядеть, как иссушили их ветры. И Великого Мастера,
зеркала которого были жилищем света и красоты, заста¬
вили теперь быть поставщиком мыльных пузырей. Король
Фанфарон очень любил пускать мыльные пузыри, а Ма¬
стер Амальгама знал секреты особых составов. Он под¬
мешивал их в мыло, и король выдувал пузыри невидан¬
ного размера, серебристые, зеркальные. Они взлетали
высоко и лопались не сразу. Но Амальгама знал, что все
равно это дело лишь на полминуты, ибо искусство долго¬
вечно только тогда, когда человек с любовью вложил в
труд всю свою вольную душу...
ГЛАВА h
Зеркало и ветры
Гай прервал свой рассказ и вынул из кармана трубку.
Я тоже достал свою, угостил Гая морским табаком —
«капитанским». Мы закурили. И Арсений Петрович про¬
должал:
404

—	Тяжелые времена настали в Синегории. Злые вет¬
ры иссушили поля и сады; где шумели прежде леса, там
теперь громоздился бурелом, где благоухали розы, все за¬
росло бурьяном и трын-травой. Только ветры выли в тру¬
бах да гремели жестяные флюгера. А король пускал
мыльные пузыри, слушал, как верещат на крышах вер¬
тушки да рявкают духовые оркестры, и любовался обле¬
тающими одуванчиками.
Тем временем у Дропа Садовая Голова выросла дочь
Мельхиора, в тысячу раз более прекрасная, чем самая
лучшая лилия, которая когда-то украшала цветники Дро-
на. И ясноглазый Амальгама, томившийся в сумрачном
замке, полюбил ее. Глаза Мельхиоры напоминали ему ра¬
дугу, смех ее похож был на хрустальный звон лучей, от¬
раженных зеркалом.
И девушка тоже полюбила Мастера за его лучистые
глаза, за светлую голову и солнечный нрав. Дрон Садовая
Голова скрывал дочь от короля, но сквозняки пронюхали
об этом и донесли Фанфарону.
«Фью-фью! — присвистнул Фанфарон, увидав, как
прекрасна Мельхиора. — Я и не знал, что старый садов¬
ник утаил от нас свой лучший цветок... Почему бы твоей
дочке не стать моей придворной ветреницей?»
Красавица в ужасе отшатнулась от жадного урода.
Король понимал, что Мельхиора никогда не полюбит
его, и потому пустился, по совету Жилдабыла, на хит¬
рость. Он знал, что во дворце нет ни одного зеркала,
Мельхиора никогда не видела своего лица и даже не по¬
дозревает, как она хороша. И Фанфарон приказал всем,
кто окружал прекрасную дочь Дрона Садовая Голова,
говорить ей, что она чудовищно уродлива. Отныне при¬
дворные, встречая Мельхиору, отворачивались якобы от
ужаса и омерзения, а король пользовался каждым удоб¬
ным случаем, чтобы сказать ей:
«Видишь, как я добр! Я, король, могучий повелитель
Ветров, предлагаю тебе свою любовь и зову тебя стать
моей ветреницей. Смотри, все отворачиваются от тебя,
так ты безобразна. Но у меня доброе сердце, я помню за¬
слуги твоего отца и не брезгаю тобой. Соглашайся же,
быть может, я сделаю тебя королевой».
Но Мельхиора продолжала уцрямо отвергать любовь
короля.
4Q5

«Неужели я так безобразна? — в тоске спрашивала
она у Амальгамы. — Как же ты полюбил меня?»
«Ты прекрасней всех на свете, поверь мне, — говорил
ей Амальгама, — и я готов повторить это где угодно, хотя
бы Ветры и разорвали меня за такие слова. Ах, если бы
у меня было хоть одно из моих эеркал, я бы дал тебе по¬
глядеть в него, и ты сама не могла бы насмотреться на
себя!»
Но Мельхиора нигде не могла увидеть своего лица. Ко¬
гда она выходила на улицу, король приказывал ей за*
крывать лицо покрывалом, чтобы народ не пугался еѳ
уродства.
«Взгляни в мои глаза, — говорил ей Амальгама,. —
Разве ты не видишь, как ты хороша?»
«Нет, — отвечала Мельхиора, — я вижу в твоих глазах
только любовь, которая заслоняет все и так же слепит
меня, должно быть, как и тебя, и больше ничего нѳ вижу»,
«Тогда пойди к пруду и посмотрись в него — вода ска¬
жет тебе правду!» — воскликнул Амальгама.
И прекрасная Мельхиора побежала к пруду. Она на¬
клонилась над его зеркальной поверхностью и стала смот¬
реть на свое отражение. Но один из Ветров тотчас же
прилетел сюда и принялся дуть на воду. Зеркало воды
зарябило, и прекрасные черты Мельхиоры безобразно
исказились. Она в ужасе отпрянула, закрыв лицо руками.
«Да, король прав, я действительно уродлива до край¬
ности. Должно быть, Амальгама полюбил меня только из
жалости».
Однако ей захотелось еще раз и окончательно убедить¬
ся в своем безобразии.
«Если я так уродлива, ваше величество, — сказала она
королю, — то почему бы вам не помочь мне самой убе¬
диться в моем уродстве? Разрешите Мастеру Амальга¬
ме изготовить лишь одно, хотя бы самое маленькое,
зеркало».
Король не знал, что ответить. Он был не очень-то умен
и догадлив, этот повелитель Ветров. Но хитрый Жилда-
был опять подсказал ему совет.
«Заставь его отлить неверное стекло, — сказал Ветро¬
чет королю. — Пусть она полюбуется на себя в кривом
зеркале».
Король позвал Амальгаму и сказал:
406

«Говорят, что ты очень скучаешь без своих стекол, Ма¬
стер. Я разрешаю тебе отлить одно зеркало, но только
это зеркало должно быть кривым, и каждый, кто взглянет
в него, пусть увидит себя в самом смешном, непривлека¬
тельном виде. И чем красивее человек, тем пусть страш¬
нее выглядит он в зеркале. Пусть нос его перекосится и
встанет поперек лица, глаза вылезут на щеки, рот рас¬
ползется до ушей, а уши повиснут, как у собаки».
«Нет! Никогда! — отвечал Амальгама. — Мои зеркала
не могут кривить душой перед лицом истинной красоты».
Король разъярился:
«Ты посмел ослушаться моего приказания! Ты хочешь
попасть в вентилятор?.. Эй, ветродуи! Взять его!»
«Погоди... Сперва дай мне подумать», — сказал Ама¬
льгама.
Он помолчал несколько минут, потом, словно решив¬
шись и глядя своими ясными глазами в лицо короля, про¬
молвил:
«Ладно, пусть будет по-твоему, я сделаю такое
зеркало».
«Но не вздумай хитрить, — предупредил его король. —
Сперва я сам взгляну в зеркало и проверю его на себе».
Амальгама пошел к себе в мастерскую, раздул огонь
под горном, поставил тигель. Оп отливал стекло три дня
и три ночи. Еще три дня и три ночи гранил и шлифовал
его. И он изготовил зеркало, лучше которого никогда еще
не делал. Потом он доложил королю, что работа готова.
Король посмотрел на зеркало сбоку и сказал:
«Я не замечаю, чтобы поверхность его была кривой».
«В этом-то и весь секрет, ваше величество, — ответил
Амальгама. — С виду это обыкновенное стекло. Не угодно
ли посмотреться в него?»
Король взглянул на себя в зеркало, и так как был он
несказанно безобразен, но уже много лет не видел себя
в зеркале, то захохотал от восторга:
«Ты молодец, Мастер, я награжу тебя знаком Опаха¬
ла! Ну и коверкает же человека твое зеркало! Смотри —
нос поперек лица, глаза вылезли па щеки, рот растянул¬
ся до ушей и уши висят, как у собаки. Слава богу, что
это лишь кривое зеркало».
И, уже ничего не опасаясь, Фанфарон приказал явить¬
ся Мельхиоре.
407

«Я выполнил твою просьбу, Мельхиора, ~ сказал ко¬
роль. — Вот самое правдивое зеркало, его сделал твой
друг Амальгама. Взгляни р него и согласись, что я гово¬
рил тебе правду». — Так сказал король посмеиваясь.
Но едва Мельхиора взглянула в зеркало, она отшатну¬
лась и закрыла рукой глаза, не сразу поверив им.
«Теперь, надеюсь, ты убедилась, какова ты?» — спро¬
сил довольный король.
«Да, теперь мне известно, какова я», — тихо произ¬
несла Мельхиора и снова приникла к зеркалу, не в силах
оторваться от него.
«То-то же, — сказал король. — Ну, теперь ты не бу¬
дешь больше упрямиться».
И, повеселев, король позвал придворных и велел им
всем глядеться в зеркало.
Министры и вельможи, ветродуи и начальники Печной
Тяги смотрелись в зеркало и отплевывались:
«Ну и рожи у нас получаются в этом стекле!»
Им и невдомек было, что Амальгама изготовил зерка¬
ло совершенно прямое и верное. Только хитрый Жилда-
был заподозрил что-то неладное. Он схватил зеркало,
внезапно поднес его к лицу Амальгамы и увидел, что
мастер отражается в стекле таким же ясноглазым, каким
он был на самом деле.
«Смотрите, ваше величество, — завопил Жилдабыл, —
негодяй обманул вас! Он изготовил зеркало с коварным
свойством: наши лица и прекрасный лик самого короля
стекло уродует, а лица Мастера и этой упрямицы остав¬
ляет неискаженными».
«Ну, не миновать теперь тебе вентилятора!» — сказал
Мастеру взбешенный король. Он хватил зеркалом о ка¬
менный пол с такой злобой, что стекло брызнуло во все
стороны, и стал топтать осколки.
Королевские ветродуи схватили Амальгаму. Его бро¬
сили в темный подвал, куда не проникало ни искорки
света.
На другой день ослушника судил Совет Ветров.
«Признаешь ли ты себя виновным?» — спросил король.
«Я виновен только в том, — гордо отвечал Мастер, —
что всю свою жизнь не искажал прекрасного, не скрывал
уредства, не льстил безобразию и говорил людям правду
прямо в лицо».

«В вентилятор его!» — закричал король,
«В вентилятор!» — повторили ветры.
Это была самая лютая казнь.
Амальгаму заключили в высокую башню одной из стен
замка. Казнь была назначена на утро.
ГЛАВА 4
В поисках Синегории
Гай замолк.
—	Что же случилось дальше? — спросил я нетерпе¬
ливо.
—	Прекрасная Мельхиора... — начал было Арсений.
Но тут сигнальщики закричали «воздух». У командно¬
го пункта взвыла сирена. Под навесом посыпались со сто¬
ла кости домипо. Румяная подавальщица Клава промча¬
лась мимо нас к щелям укрытия, опережая всех.
—	Клавочка, самовар поспел, бежит! — крикнул кто-
то из летчиков.
Клава выскочила из укрытия, схватила горевший яр¬
кой медью самовар — гордость аэродромной столовой —
и, как ни фыркал он, как ни плевался, утащила его под
скалу.
Немцы шли от солнца. Крылатые тени ударили нас по
глазам.
Ды-ды-ды-ды!!!—оглушительно зачастили счетверен¬
ные пулеметы.
Даранг-даранг-даранг! — задергались скорострельные
зенитки.
Мы едва успели добежать до щели, как над нами, пе¬
реходя с тонкого свиста на тошнотворный вой, что-то про¬
сверлило воздух и, покрывая все тяжким, стопудовым об¬
валом, ахнулось оземь на аэродроме. Потрясенная округа
долго не могла прийти в себя, и каждое ущелье спешило
скорее сбыть подальше этот ужасный, не вмещающийся
в мире гром. Только мы подняли головы, как земля снова
судорожно забилась под нами, и стало темно от взбро¬
шенных к небу камней. И в эту минуту я увидел, как
Арсений Гай вскочил и, сгибаясь, побежал к своей зем¬
лянке.
—	Я сейчас... термометр снять...
409

—	Ложись!..
Поздно... Бомба рассадила до основания скалу возле
метеорологической станции. Когда мы подбежали туда,
на мху и расщепленных бревнах блестели капли ртути.
Я бросился на колени, подвел руку под тяжелое, боль¬
шое тело Гая, лежавшего ничком, повернул его лицом к
себе. Он посмотрел на меня словно очень издалека, губы
его разжались, но зубы оставались стиснутыми, и сквозь
зубы, чуть слышно, он проговорил:
—	Если доведется... встретите если... зеркало...
Оп попытался нашарить карман на груди, но пальцы
у него свело, и рука на полпути вывернулась ладонью
вверх. Я осторожно вынул у него из кармана гимнастерки
зеркальце, раскрыл, приложил ко рту Арсения. Стекло не
замутилось. Зеркальце оставалось ясным. И говорить
больше было не о чем.
Злой ветер, мы знаем, из какого гнезда прилетел ты,
злой, черный ветер, чтоб унести на своих желтым крестом
меченных крыльях жизнь нашего синоптика... Комкая в
стиснутых кулаках пилотки, молча стояли вокруг летчи¬
ки и бойцьі батальона обслуживания. Тихо плакала,
уткнувшись в передник, подавальщица Клава. А поляр¬
ное бессонное и немигающее небо смотрело сверху на нас,
и все окрест было таким же, как и пятнадцать минут
назад. Но мне показалось, что и море, и сопки, и скалы —
все, что было перед этим таким знакомым, теперь, облек¬
лось в сумрачную тайну, которую нам было уже не разга¬
дать без нашего Гая.
В разбитом блиндаже все было искромсано и опалено.
Я нашел лишь обрывок начатого письма:
«Привет вам, славные синегорцы, привет тебе, прилеж¬
ный Изобар, здравствуй, солнечный Амальгама, добрый
день, Дрон Садовая Голова. Как живете, дорогие мои ма...»
...Мы похоронили Арсения Петровича Гая на вершине
одной из сопок. Могилу подкопали под большим валуном,
похожим на дремлющего белого медведя. Камень, вы¬
бранный нами в надгробье Гаю, был надежным: никакая
фугаска не свернула бы такую махину. Клава обложила
могилу серебристым мхом ягелем. На валуне большими
буквами написали: «Арсений Петрович Гай». А я нарисо¬
вал на камне герб страны Синегории: радугу и стрелу,
повитую плющом. Я срисовал это с треснувшего зеркаль¬
410

ца, которое взял себе на память об удивительном челове¬
ке Арсении Гае и тайне его, которую он унес с собой в
могилу.
Через час мне пришлось улететь. С тяжелым сердцем
покидал я аэродром, где остался лежать под каменным
белым медведем Сеня Гай — добрый великан из страны
Лазоревых Гор.
Так и не узнал я, что же стало с Мастером Амальга¬
мой и красавицей Мельхиорой.
Потом я вернулся в Москву, занимался своими дела¬
ми, но у меня не выходил из головы Арсений Гай и его
рассказ, конец которого я не успел дослушать. Мне поду¬
малось, что надо будет рассказать об этой истории по
радио, и тогда, может быть, откликнутся люди, знающие,
где находится Синегория и как найти мне славных Масте¬
ров. Сделать мне это было нетрудно. Я работал на радио
и раз в месяц собирал за Круглым Столом разных инте¬
ресных людей. Тут были и знаменитые артисты, и герои-
воины, и прославленные мастера заводов, и известные
писатели. И каждый рассказывал у микрофона что-ни-
будь занятное, интересное. И вот я тоже рассказал од¬
нажды об Арсении Петровиче Гае и о трех его неведомых
Мастерах из страны Лазоревых Гор.
Не прошло и недели, как я получил письмо из волж¬
ского города Затонска:
«Уважаемый Председатель Круглого Стола! Добрый
день! Привет Вам от синегорцев Рыбачьего Затона. Мы
слышали передачу, как Вы говорили по радио о нашем
славном родоначальнике товарище Гае А. П., который
пал смертью храбрых на фронте. Мы знаем дальше о Трех
Мастерах. Если, конечно, это Вас интересует. Приезжайте
к нам в Затонск. Мы еще можем сообщить Вам много все¬
го для рассказов за Круглым Столом. Только не забудь¬
те захватить то зеркальце.
Отвага, Верность, Труд — Победа!
По поручению синегорцев — Амальгама». (Подпись и
герб синегорцев.)
Обратного адреса в письме не было, других подписей
также не оказалось. И я подумал: уж не подшутил ли кто
надо мною?..
Недавно я был на Волге, в своих родных краях. У ме¬
ня выкроилось немного свободного времени, и я решил
411

съездить на денек в Затонск. Сойдя с парохода, я отыскал
дом для приезжих. Конечно, комнат свободных не было.
Мне дали койку в номере па несколько человек. Я оставил
чемодан и потел в горсовет, чтобы узнать, где находится
Дом пионеров; там уж наверное слышали об Арсении
Петровиче, и я, может быть, выяснил бы все, что мне тре¬
бовалось. В горсовете мне дали нужный адрес, но сказа¬
ли, что пиоперов я застану позже, пообещали к вечеру
устроить отдельный номер в гостинице, а пока что я ре¬
шил погулять по городу.
Городок был небольшой и всем обликом своим очень
напоминал тот, в котором я сам вырос. И, хотя я был в
Затонске первый раз, мне все казалось тут уже знако¬
мым: и пески на Волге, заросшие ивняком, меж ветвей
которого с легким звоном ветер нес песчаные струйки, и
акации вдоль кирпичных тротуаров, и горбатые землечер¬
палки в Затоне, и базар с каланчой.
Лазоревых Гор я нигде не заметил. На левом берегу
Волги вообще горы встречаются редко —луговая здесь
сторона. А ветер действительно дул не унимаясь, горячий,
сухой ветер Заволжья.
Когда я вернулся к себе, мой сосед по комнате, сидев¬
ший на своей койке, роясь в толстом портфеле, сообщил,
что мне есть письмо. Я увидел на своей подушке хитро
сложенный ромбиком пакетик и, развернув его, прочел:
«Синегорцы знают, что Вы прибыли, и приветствуют
Вас в своем городе. Добрый день, с приездом. Отвага,
Верность, Труд — Победа!
Привет, Амальгама».
И внизу стоял значок синегорцев — оплетенная вьюн¬
ком стрела, положенная на радужный лук.
Я утомился с дороги и лег вздремнуть. Когда я про¬
снулся, внимание мое невольно привлекло что-то, настой¬
чиво мелькавшее по потолку. Я поднял глаза кверху и
увидел светлое радужное пятнышко, обегающее карниз
комнаты, прыгающее на потолок и снова соскальзываю¬
щее на стены. Сперва я не придал этому никакого значе¬
ния, но потом зайчик заинтересовал меня, Я заметил, что
он делает правильные круги по потолку и останавливает¬
ся на запыленной люстре, висюльки которой вспыхивали
при этом красными, фиолетовыми, оранжевыми и зелены¬
412

ми огоньками. Слегка задержавшись на хрустальных
подвесках люстры, зайчик снова спрыгнул на стену.
Я встал с постели и выглянул на улицу. Зной плыл над
ней. Запыленная трава пробивалась сквозь унылый бу¬
лыжник, и против окна, на другой стороне улицы, стоял
под акацией паренек в пионерском галстуке с толстой пап¬
кой под мышкой. Увидев меня, он отдал салют, потом по¬
казал мне издали что-то красное, сверкнувшее у него в ру¬
ке, спрятал этот предмет в карман и снова отсалютовал.
—	Это ужас глядеть, до чего дети распустились! —
проворчал мой деловитый сосед, приподнявшись на своей
койке. — Буквально драть бы следовало, да некому...
Я вот тебе! — погрозил он в окно. — По твоему возрасту
люди в настоящее время знаешь уже какие дела делают?
А ты в кошки-мышки балуешься. Еще пионер...
Мальчуган, словно бы не слушая его, смотрел на ме¬
ня во все глаза. А глаза у него были огромные; казалось,
что от них самих сейчас побегут солнечные зайчики.
Я крикнул ему из окна:
—	А ну, довольно там тебе мешком солнышко ловить!
Так, что ли, в песенке поется? Заходи!
Мальчишку словно ветром сдуло. Затопали, застучали
внизу деревянные стукалки-сандалии, и я еще не успел
дойти до двери, как за ней раздалось:
—	Можно?
—	Прошу пожаловать.
Вошел мальчик, небольшой, очень худенький, но
стройный, светлоглазый, в выгоревшей тюбетейке на ма¬
кушке.
—	Здравствуйте. Это я вам сигналил.
—	Что же это ты мне сигналил?
—	Вызов давал. — И он внимательно, испытующе по¬
смотрел мне в лицо. Затем продолжал чуточку с	недове¬
рием: — А разве вы сигнал не знаете, у	вас	нет	с	собой
зеркала?
Тогда я что-то понял и предъявил свое заветное зер¬
кальце.
—	Значит, Отвага и Труд? — сказал я.
—	Верность и Победа! — откликнулся	оп
—	Так это ты мне писал?
—	Я, — сказал он, чуть покраснев, но продолжая гля¬
деть мне прямо в глаза.
413

—	Стало быть, ты и есть Амальгама?
Он кивнул головой:
—	Я тоже. Но только вам Арсений Петрович про дру¬
гого говорил. Вот тут все написано. — И он протянул мне
большую папку, завязанную тесемочками. На ней красо¬
вался цветной герб синегорцев.
Я развязал папку, открыл ее и на первом листе прочел
крупный заголовок:
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ГОРОДА ЗАТОНСКА
Составлено Валерием Ч ерепашкиным,
учеником 5 «А» класса средней школы гор. Затопека.
«В окрестностях нашего города было всегда полно не¬
ископаемых сокровищ»,— прочел я далее и перевернул
страницу. Мне бросились в глаза строки:
«По-моему, кто не любит свой город, где сам родился
и вырос, так города, где другие родились, он совсем уж
не полюбит. Что же он тогда, спрашивается, любит на
земле?»
Обратил я внимание еще на одно место, подчеркнутое
внизу той же страницы:
«Великие люди из нашего города пока еще не выходи¬
ли, но, может быть, они уже родились и живут в нем».
«Кажется, недаром приехал я сюда», — подумалось
мне. И я не ошибся. Действительно, я провел в Затонске
не один день, а целых двадцать. Я выяснил не только, чем
кончилась история Трех Мастеров, но узнал еще очень
много интересного. Обо всем этом я написал в повести, ко¬
торая и начнется, в сущности, лишь со следующей главы,
называющейся:
ГЛАВА 5
Утро делового человека
—	Капка!
Капка не шевелился.
—	Капка, время уже...
Он не отзывался. Ему было не до того. Он ничего не
слышал. Лешка Дульков был перед ним, долговязый
Лешка, по прозвищу Ходуля, и его следовало проучить
414

раз и навсегда, чтобы знал, чтобы помнил. Да, раз и на¬
всегда!
—	Но, но, легче! Не имеешь права физически! — ска¬
зал Лешка, отодвигаясь.
. — А дело делать на шаляй-валяй у тебя есть право?
Манкировать у тебя откуда право взялось? Я тебя отучу
манкировать!
Манкировать — это было новое модное словечко у
мальчиков Рыбачьего Затона.
—	Я не манкирую, — сказал Лешка. — Сами брак
даете, а Дульков отвечает. Тоже не разговор.
—	Нет, ты скажи, совесть у тебя имеется? По твоей
милости мы с самолета на паровоз перешли. А сейчас нас
на велосипед пересаживают, на общий смех. Так и до
улитки цедалеко!
—	Можешь словами высказываться, а насчет рук это
оставь, говорю. Ну, слышь, Бутырев?..
Капка ударил левой. Он был левша, и это было его
преимуществом в драке. Противник не ожидал удара с
этой стороны. Ходуля покачнулся и сказал:
—	Не имеешь полного права! Попробуй только еще
раз!
Капка попробовал еще раз. Хорошо ударил, сильно
ударил. Все видели: он маленький, а не боится длин¬
ного.
—	Капка, время! — кричала ему в ухо сестра Рима и
тормошила его.
Оп не слышал, он ничего не слышал. Он расправлялся
с Лешкой, этим лодырем Лешкой, этим всем надоевшим,
все дело портившим Лешкой.
—	Что, получил? На еще! Мало? На! Будешь? Прими
за это! Сыт?
Он услышал, что сестра подсказывает что-то насчет
времени.
Да, такое время, а этот Лешка срамит всех ребят.
И вот вчера они еще были на щите в первой графе, на
самолете, а сегодня уже по вине Лешки еле держатся па
паровозе, а того и гляди, их перенесут в пятую графу,
иод велосипед.
—	Капитон, довольно тебе, хватит спать! Время уже.
—	А ну тебя, Римка, вот пристала!.. Уйди. Мм... Вот
как встану, да...
415

Все стало уплывать куда-то вбок, порвалось, как в
кино, когда происходит обрыв ленты.
Капка открыл один глаз. Над ним склонилась стар¬
шая сестра Рима.
—	Уйди, Римка, уйди ты!.. Всегда ты доглядеть тол¬
ком не даешь! Видишь, человеку снится чего-то, можешь
обождать!
Капка со злостью посмотрел па сестру одним глазом
и попробовал открыть второй. Но глаз не открывался. Вот
еще неприятность! Это все вчерашняя история. Конечпо,
это он подстроил, Лешка. Парни со Свищевки сами бы
не полезли. Да, дело было совсем не так, как сейчас при¬
снилось. Еще бы: он был один, а их трое.
Капка отвернулся от сестры и украдкой пощупал глаз.
Эге, вот так гуля! Здорово запух. Наверно, заметно будет.
Глаз медленно приоткрывался, словно и на свет смотреть
не хотел. И верно, мало хорошего на свете, товарищи,
особенно если вас так стукнуть.
—	Мойся, Капка, да садись поешь, я сейчас лепешек
дам. С вечера тесто ставила.
—	Некогда мне твоих лепешек дожидаться, и так чуть
не проспал. Говорил, вовремя буди! — Капка старался
не поворачиваться к сестре правой скулой.
Рима ушла в сени. Он вскочил с отцовской кровати,
вытащил из-под матраца аккуратно сложенные, чтобы
прогладились за ночь, брюки, пошел умылся. Глаз не то
чтобы болел, но ныл легонько.
Проснулась маленькая Нюшка, села на кровати:
—	Я уже поспала... Рима, а лепешки будешь печь?
Мне сколько дашь?
—	Иди умойся сперва! — крикнула из сеней сестра.
—	А почему Капка не умывался?
—	А я умылся.
—	Ну да, а у самого под глазом черпое совсем.
—	Нюшка, битой будешь, предупреждаю! — пригро¬
зил вполголоса Капка.
—	Не мылся, не мылся!
—	Да раз не отмывается, — проворчал Капка. — Это
кислотой попало.
Вошла с чайником Рима.
—	Капка, глаз-то, вот так да! Эго как же?
—	Сказал, кажется, ясно: кислота. Ну, мне идти время.
416

—	Глаз-то смотрит? — озабочспно спросила Рима, за¬
глядывая в лицо брату.
Капка прищурил здоровый глаз и посмотрел ушиб¬
ленным.
—	Глядит. Полная видимость.
—	Ты хоть в зеркало взгляни, какая у тебя ви¬
димость!
—	Некогда мне по зеркалам смотреть, это твое заня¬
тие главное.
—	Да, а у самого вон что я вчера подобрала, из кар¬
мана выпало.
Капка увидел в руках у сестры маленькое зеркальце-
книжку. Он подскочил к Риме:
—	Дай сюда сейчас же и запомни на всю свою жизнь,
что хватать его никто тебя не просит. Учти это для твоей
же пользы.
—	Ну, с левой ноги встал! — сказала Рима.
Капка промолчал. Он налил в кружку кипятку и стал
сердито макать туда пригорелый сухарь. Маленькая
Нюшка, торопясь, напяливала на себя платьице, путалась
в рукавах, никак не могла выпростать голову и, зная, что
брат спешит уйти, тыкалась изнутри в материю, лезла с
вопросами:
—	Капка, а когда ты мне фырча л ку, чтобы сама кру¬
тилась, починишь? Ты обещал.
—	Ладпо, сделаю. Погоди.
—	Нюшка, — послышался из сеней голос Римы, — ты
в тесте ковырялась? Кто же это у меня разворочал все
тут?
—	Рима, я правда не лазила, ей-правду, не лазила! —
заспешила Нюшка, выбравшаяся наконец головой из во¬
рота.
—	Это, может, я, — признался Капка, уткнувшись в
кружку.
—	Кто же тебя звал туда лазить?
—	Это я ночью на глаз лепешки клал вроде примочки.
Горело очень. Я клал сперва тряпку мокрую, а она больно
быстро сохнет; а тесто хорошо: долго сырое. Я хотел об¬
ратно потом в квашню, да заснул.
—	И пе совестно тебе? Муки и так нет, а он...
—	Чего ты привязываешься сегодня ко мне все
утро! — рассердился Капка. Он был не в духе. — Уйду вот
417

Он налил в кружку кипятку и стал сердито макать
туда пригорелый сухарь.

от вас в общежитие, и существуйте тут одни без меня. Не
дадут человеку поесть толком! — Капка, нагнувшись, со¬
брался было утереть рот углом скатерти, но Рима выдер¬
нула ее из-под рук. — Обойдусь без твоих лепешек, не
помру.
Он встал и большими пальцами обеих рук заправил
складки гимнастерки под пояс назад, поправил пряжку с
буквами «РУ».
—	Капка, — попросила Рима, — ты поколи дров мне,
а я воды наношу. Постираться хочу сегодня. Да, еще тетя
Глаша вчера примус принесла. Иголка эастряла, а у тебя
магнит есть. И от Маркеловых костыль притащили. К ним
сын вернулся, перекладинка отскочила. Ты почини, Капа.
—	Ладно, вечером, как с работы приду, сделаю. Ну,
где дрова? Давай колун, да живей, а то опоздаю.
Рима разжигала чурки, сложенные на шестке под ма¬
леньким таганком. Она чиркнула зажигалкой, из-под
пальца метнулись остренькие искры, похожие на раска¬
ленные гвоздочки. Щепки были сырые, не разгорались.
—	Стой, дай-ка сюда, — сказал Капка, увидев зажи¬
галку. — Это ты откуда взяла?
—	Лешка дал, Дульков.
—	Так, — промолвил Капка и положил зажигалку в
кармап.
—	Капитон! Это, кажется, не тебе подарили.
—	Ты-ы-ы, — с уничтожающим презрением прогово¬
рил Капка, — привадила долговязого! Надо иметь все-та¬
ки понятие, у кого берешь!
—	Не знаю я всех ваших делов.
—	«Делов»! Семилетку кончаешь, а говорить, как пра¬
вильно, не знаешь.
—	Ну дел, все равно.
-- Нет, не все равно. Он в Затоне у нас медь ворует,
на базаре чиркалками торгует. Гнус он, спекулянт вред¬
ный, а ты его приваживаешь.
—	Ну, и не твоя забота!
Капка, который был уже в сенях, вернулся, медленно
подошел к сестре. Маленький, плечистый, он смотрел на
красивую рослую сестру снизу.
—	А чья же еще забота? Скажи! Ну? Отец что нака¬
зывал, когда уезжал? Ты это помни. А с сурпризом этим
простись.
419

Он вынул из кармана зажигалку, пальцем провернул
колесико, зажег, плюнул на огонь, повертел перед лицом
Римы и сердито сунул в карман.
Вскоре со двора послышались глухие удары. Это Кап¬
ка колол дрова. Дрова попались сырые, суковатые, осина.
Колун застревал, поленья разваливались нехотя, со скри¬
пом. Но Капка, рассадив с размаху толстый чурбак, во¬
гнав клин колуна по самую середину, по-мужичьи ухая,
ловко разваливал самые кряжистые и упрямые поленья.
Но вот дрова переколоты. Нюшка подобрала пригля¬
нувшиеся ей щепочки.
—	Рима, я пошел.
И Капка, надев фуражку и шинель, перепоясавшись
поверх хлястика кушаком с латунной бляшкой, отправил¬
ся в Затон на свой Судоремонтный.
ГЛАВА в
„Испытайте ваши нервы“
День был свежий, с Волги дул резкий ветер. Еще не
подсохла весенняя грязь. На пустыре стояли большие лу¬
жи. В них отражались тягучие облака и синие просветы
неба. Из одной лужи пила курица. Попив немного, она
всякий раз закидывала вверх голову, словно каждый гло¬
ток заучивала наизусть. Капка присвистнул и вспугнул
курицу. Она шарахнулась, растопыря крылья. Капка про¬
шел через пустырь. В стороне остался школьный сад.
Галочьи гнезда темнели в еще сквозной путанице недавно
обзеленившихся ветвей. За кирпичной оградой сада, чем-
то крайне обеспокоенные, галки то и дело срывались стаей
с деревьев и, крича, носились над парком. В саду пропела
какая-то незнакомая дудка.
«Что это, пионеры, что ли? — подумал Капка. — Не
похоже что-то. Рань такая, и галки разорались,..»
. Потом ветер донес сдвоенные удары колокола. Звон
был тоже незнакомый. Капка даже приостановился, вслу¬
шиваясь. Будто склянки бьют, как на пароходе. А с при¬
станей сюда не слышно.
Но Капке было некогда разузнавать, что все это зна¬
чит. Ему надо было еще заглянуть на базар.
420

Капка свернул в переулок, а потом перешел на другую
сторону, чтобы не проходить близко от сада, где жила пре¬
злющая старуха и не менее злопамятная собака. Отноше¬
ния с обеими у Капки были испорчены еще с давней поры.
Но собака и старуха уже заметили спешившего по
другой стороне Капку. Пес сварливо залаял, гремя цепью,
ходившей по проволоке. Пес бегал, проволока гудела,
словно трамвай шел. А старуха, грозя колючим кулаком
через палисад, кричала Капке издали:
—	Иди, иди сторонкой! Знаем мы вас, так и зыркают
глазами, чего бы такое схватить!
Капка шел, не глядя в эту сторону и как бы не слыша
крика.
Соседка, выйдя из своей калитки, успокаивала ста-
руху:
—	Это ты, Митревна, напрасно. Что ты его костеришь?
Они, ремесленники, ребята старательные.
-г- Уж я знаю, какие старательные, — не унималась
старуха. — Вчера, скажи, глянуть не успела, а вот такой
же «старательный» мигом полотенце с веревки и сдернул.
А тоже при фуражке, и пуговицы казенные. Да сам здо¬
ровый такой, цельный мужик ростом, а как припустился!
(«Проклятый Лешка! Верно, это он побывал тут!»)
Вот и базар. Час был ранний, народ пока только соби¬
рался. Длинные тени тянулись от возов. Базар еще был
чистым, не замусоренным. Ветер гпал пучки сена между
пустовавшими пока рядами. Но уже сидел близ дороги
рябой, коротко стриженный слепец, вперив свой незрячий
взор в поднимавшееся солнце. Слепца окружали тихие
бабы. Одна из них качала головой в такт словам слепого,
который медленно водил пальцами по выпуклым знакам
на странице гадальной книги.
—	Ожидается ему вскоре подполнение жизни, — гово¬
рил певучим голосом слепец, — и выходят ему при боль¬
шой награде благополучные обстоятельства.
—	А сам-то живой, здоровый? — спрашивала баба.
—	Книга па сие ответствует, что можете иметь надеж¬
ду и судьба придает счастливое свидание, если не выйдет
исход фортуны.
И, слушая эти туманные предсказания, кивала бедная
баба головой и крестилась:
—	Ну, слава тебе господи! Спасибо, дорогой.
421

Уже хлюпала где-то, пиликая и подтявкивая, шарман¬
ка. Эвакуированный из Ялты чистильщик сапог уже успел
развернуть свой полотняный зонт_с фестонами над высо¬
ким стулом красного бархата и присел на скамеечке подле
ящика, на котором под деревянным следом был звонок,
что было новинкой в Затонске. Мальчишки молчаливой
толпой окружали чистильщика, который уже прошелся
алой бархоткой по сапогам какого-то лейтенанта, хлопнул
щеткой о щетку, перевернув, сложил их и, ударив по ры¬
чажку звонка, возвещая конец сеанса, небрежно бросил
скомканную трешку в ящик, снова звякнув при этом.
Но Капке некогда было любоваться работой мастера,
хотя только что на красный бархатный трон взошел чело¬
век в ярко-желтых, совершенно желтых ботинках и маль¬
чишки замерли, предвкушая роскошное зрелище.
Встретился лоточник, веселый, разбитной, как всегда
изумивший Капку своим красноречием. Удивительно лег¬
ко и гладко получалось у него: «Имеется, граждане, ку¬
рительная бумага на закурку для махорки, марки почто¬
вые, заколки для женского персонала, годится бумажка
на оберточку для пудры и для других надобных целей,
марки кому угодно, художественные открытки с видами
роз и цветов». Но не до цветов и видов было Капке. Не
остановился он и у замечательного сооружения, около
которого сидел интеллигентный старичок в соломенной
шляпе. Полукруглый циферблат венчал высокую дере^
вянную колонку, дрожала стрелка-егоза, вились зеленые
провода, висели по бокам две ручки, какие бывают на
детских скакалках. И надпись гласила: «Испытайте ва¬
ши нервы». А снизу была прибита еще одна дощечка, и
на ней значилось: «Аппарат изобретен Эдисоном, безвре¬
ден для здоровья. Только один рубль».
Конечно, это было очень соблазнительно. Всего лишь
один рубль! Чистая выгода: всего лишь за один рубль
узнать, какова у тебя выдержка и на что ты годишься. Но
Капка не остановился и здесь. Ему предстояло в этот день
более серьезное испытание нервов, чем на аппарате Эди¬
сона, вполне безвредном для здоровья.
Капка отправился туда, где сбывали с рук всякие слу¬
чайные вещи. Здесь какие-то темные личности в некогда
военных стеганках и пилотках без звездочек торговали
махоркой, пробками к электрическим счетчикам, примус-
422

иыми иголками, телеграфными фарфоровыми роликами.
Здесь можно было купить случайно щипцы для завивки
волос, старый велосипедный насос, ванночку для промы¬
вания негативов, спиральку для электрической плитки,
старый пугач и всякий иной ржавый технический хлам.
Прежде Капка частенько заглядывал сюда в поисках
нужной гайки или шурупа, которого недоставало в слож¬
ном Капкином хозяйстве. Руки у Капки были золотые, и
он сам вечно мастерил то детекторный радиоприемник, то
флюгер с вертушкой, то чинил звонок, исправлял керосин¬
ку «Грец» или какой-нибудь другой аппарат домашнего
обихода. Но сегодня Капка зашел сюда не как покупатель.
Долговязого Лешку, позор и несчастье всей бригады,
Лешку Дулькова хотел поймать тут с поличным Капка
Бутырев — вожак фронтовой бригады ремесленников, ко¬
торая недавно еще значилась в графе под самолетом на
доске соревнования, а сегодня из-за проклятого Лешки
едва не оказалась под велосипедом.
Известно было, что Лешка Дульков в свободное время
слонялся здесь, на базаре, промышляя чем попало, от
срезанного им где-то выключателя до зажигалок, которые
он искусно мастерил из краденной ък заводе меди.
Вчера, когда щит соревнования, выставленный на за¬
водском дворе, окончательно обесславил Капкину брига¬
ду, с Лешкой было крепко поговорено на собрании в са¬
мом высоком стиле и затем растолковано в более креп¬
ких выражениях за воротами завода. Лешка прикинулся
больным: и так, мол, он пострадал на производстве —
у него нарывает палец, поврежденный резцом. Он заявил,
что уйдет на бюллетень. И действительно, палец у Лешки
распух и потемнел, потому что он его чем-то искусно рас¬
травил. И вот теперь Капка был уверен, что встретит
здесь своего нерадивого бригадника. Так и вышло. Капка
сразу увидел в толпе долговязую фигуру не по годам вы¬
тянувшегося Лешки Дулькова. Но Лешка тоже сразу за¬
метил своего бригадира и, выхватив из рук оторопевшего
покупателя новенькую зажигалку, живо упрятал ее под
полу шинели и пытался скрыться в толпе. Капка бросил¬
ся за ним и быстро настиг.
—	Дульков, что так спешишь?
Дульков остановился, не оборачиваясь, посмотрел че¬
рез плечо на маленького Капку.
423

*— А чего мне спешить, я на бюллетене. Палец, пони¬
маешь, нарывает. Всю ночь, понимаешь, дергало так, дря-
мо терпежу нет.
—	Да ну? — иронически протянул Капка.
—	Вот тебе и «ну». Доктор говорит, придется, пони¬
маешь, вскрытие делать.
—	Вскрытие только покойникам делают, — мрачно
сказал Капка, — а ты еще заметно яшвой. Я лично еще не
замечал, чтобы покойники зажигалками торговали.
—	А кто торговал? Ты видел? Докажи.
—	Ох, и гнус же ты, Лешка! — медленно, негром¬
ко, от всего сердца сказал Капка и пожалел, что дело про¬
исходит не во сне, где можно было бы дать волю рукам.
Он отвернулся, чтобы не глядеть на долговязую, не¬
складную фигуру Лешки, не видеть его маленьких нагло¬
ватых, а сейчас с деланной обидой моргающих глаз,
—	Чего вы ко мне все прицепляетесь! — заговорил
Лешка своим писклявым, очень не вяжущимся с высокой
фигурой голосом. — У меня и так покоя нет, палец дони¬
мает, а тут еще ты привязался, как болячка! Ну вас, на
самом деле! Отец, отец, оставь угрозы...
Лешка Дульков любил неожиданно щегольнуть лите¬
ратурным оборотом речи. Для этого применялись им ни к
селу ии к городу подписи под иллюстрациями в собрании
сочинений Лермонтова, Самой книги Лешка, конечно, не
читал, но то, что было напечатано под картинками, запало
ему в голову, и, надо не надо, он пускал в ход: «Вы стран¬
ный человек!..», «Так вот все то, что я любил!..», «О дру-
ги, это мой отец...», «Мне дурно, — проговорила она...»,
«Блеснула шашка, раз и два, и покатилась голова...» Хо¬
дуля вполне обходился этими познаниями.
—	Слушай, Лешка, произнес Капка, и голос у него
был такой, что Лешка сразу замолк. — Слушай, Лешка, я
не доктор, болячки твои под микроскоп класть не собира¬
юсь, но только скажу тебе, чтобы ты сегодня же был у ме¬
ста, а не то жить тебе на свете будет очень даже тошно.
Это я тебя честно предупреждаю.
—	Не ты ли уж мне эту повесточку прислал? — сказал
Вдруг Лешка, вынимая из-за пазухи скомканную бумаж¬
ку и расправляя ее.
Капка увидел в уголке бумажки радужный лук и стре¬
лу. Он плотно сжал свой маленький крепкий рот.
424

—	Какие-то еще синегорцы мне грозятся, про то да се
пишут, корят, стыдят... Мне дурно, проговорила она... Не¬
чего незнайку строить!.. Твоих рук дело, ваша брашка
работает?
—	Стану я на тебя бумагу тратить!—сказал Кап¬
ка. — И ты мне зубы не заговаривай, Лешка. Чтоб был
на заводе, и все. Да, погоди,— остановил он двинувшегося
было Лешку. — Ты вчера у сестры, видно, забыл, так возь¬
ми. — И он протянул ему зажигалку, взятую у Римы. —
Твоя?
—	Ну, моя, —- пробормотал Лешка.
—	На, забирай, — сказал Капка, — и не приважи¬
вайся.
Ходуля в нерешительности повертел в руках свою за¬
жигалку, не зная, спрятать ли ее скорей в карман или
еще поломаться немножко.
—	Взял бы, — протянул он, — пригодится все-таки.
Вы странный человек, — добавил Лешка напыщенно.
—	Обойдемся, — ответил Капка.
Тут Лешка впервые за весь разговор рискнул посмот¬
реть Капке в лицо, заметил с удовольствием отек под
глазом и не удержался.
—	Висит скелет полуистлевший, из глаз посыпался
песок, — сказал он насмешливо. — Зачем тебе зажигал¬
ка, когда свой фонарь под глазом! Где это тебе колотов¬
ка была? Аж закуривать можно.
Капка до хруста сжал кулаки. Эх, если бы он не был
бригадиром...
—	Давай, Дульков, про то не будем, — глухо прого¬
ворил он, — а то как бы на тебя самого не отсветило.
—	А я тут при чем? Докажи.
—	Я на тебя не доказываю, — спокойно сказал Кап¬
ка. — Ты свое знаешь, и я свою знаю.
—	Ну вот, оба знаем — и хорошо.
И они разошлись: Лешка — в одну сторону, Капка —
в другую. Он не видел, как из толпы вынырнули трое
парней и подошли к Ходуле.
—	Чего он? — спросил один из них, с изрядно вспух¬
шим носом.
—	На завод велел идти.
—	Так ты же на бюллетене.
—	Мало ли что. Грозился чего-то, верно, прознал.
425

—	А чем докажет?
—	Это верно. А здорово, видно, ему вчера вклеили!
Глаз-то как чугунка.
—	Это его Бирюк так.
_ Я, — скромно признался тот, кого назвали Бирю¬
ком.
Губа у него была рассечена. На лбу справа набряк¬
ла хорошая шишка: верно, Капке вышло вчера под ле¬
вую...
Они не видели, как сторонкой за ларьками прошли
два мальчугана в пионерских галстуках. Один был ма¬
ленький, с нежным лицом и большими глазами. На нем
были деревянные сандалии-стукалки и тюбетейка. Дру¬
гой — тяжеловесный, плечистый, очень рослый, с боль¬
шим пухлым ртом. Пока шел разговор Капки с Ходулей,
эти двое все время стояли в стороне, за ларьком, готовые
вмешаться при первой же необходимости. Теперь, никем
не замеченные, они продолжали издали следить за Капкой.
ГЛАВА 7
Твердая рука
Вот он идет по берегу в черной фуражке, сверкая се¬
ребряными пуговицами на длинной, не по росту, шинели.
—	Гей-тя-тьё-оу! — кричат ему из воды мальчишки.
У них красные с синевой тела. Вода еще очень холодна,
а купальщикам уже не терпится. — Капка, гляди!
Й мальчишки ныряют, показав пятки. Капка, не гля¬
дя, спешит на работу.
День начался правильно. Все идет, как намечено. Вот
уже протрубил первый гудок на Судоремонтном, надо
прибавить шагу. Проехала длинная машина «ЗИС» — за
товарищем Плотниковым, секретарем горкома. Раз¬
брызгивая лужи, мелькнула За углом черная «эмка» с
начальником Затона. Промчался военный комендант на
зеленом «газике». Затарахтел по мостовой тарантас —
это поехал директор Судоремонтного завода. Посыльный
проскакал верхом. Бухгалтер из заводской конторы, сте¬
пенно объезжая лужи, прокатил на своем велосипеде,
426

держа портфель у руля. Сережа, анакомый паренек, про¬
несся вниз по взвозу на самодельном ролике. Верхом на
хворостине, волоча ее через лужи, занося немного вбок
и нахлестывая кнутиком, проскакал до бровей измазю¬
канный в глине малыш, похожий на маленького кентавра
из Риминой книжки. Он сам погонял себя, гикал, ржал
и бил пятками по мутной воде.
И только Капка шел совсем пешком. Верхом на па¬
лочке он, ясное дело, уже давным-давно не ездил. На са¬
мокате прокатиться Капка был бы не прочь, но не к ли¬
цу бригадиру фронтовой бригады ремесленников скакать
на одной ножке при всем честном народе. Вот если бы ве¬
лосипед, когда-то обещанный отцом... Со звонком, фона¬
риком, педальным тормозом, насосом и багажником... Но
где уж в военное время думать о велосипеде, когда Риме
скоро и пешком-то ходить будет не в чем!
Капка взялся за козырек и, сдвинув фуражку слева
направо и обратно, несколько раз потер ею лоб, что бы¬
ло у него признаком глубочайшей и невеселой задумчи¬
вости.
Да, забот хватало. Много их легло ему на плечи. За
все отвечал он, Капка, — и на заводе, в бригаде, и дома.
Недаром соседки, носившие чинить ему ходики, приму¬
сы и плитки, говаривали: «Все-таки как-никак мужские
руки в доме».
А горе пришло в дом Бутыревых в первый же год
войны. В мае сорок первого года мать уехала под Бело¬
сток проведать заболевшую сестру, которая там работа¬
ла. И больше Капка не видел матери. Потом какие-то
люди написали, что мать вместе с другими беженцами
шла пешком по шоссе и на них в жаркий полдень среди
поля спикировал немецкий самолет и сделал один заход,
а потом второй и третий. И на третьем заходе пулемет¬
ной очередью в упор скосил мать. В семье уже давно
подозревали, что с матерью что-то неладно, но, когда
пришло то страшное письмо от незнакомых людей, на
руках у которых умерла мать, с горя словно заново
содрали кожу, и оно зазияло всей своей безнадежной дог
стоверностью. Когда отплакались, отец сказал хриплым,
незнакомым голосом: «Им же хуже: злее будем». И вско¬
ре уехал на фронт, хотя у него была броня на заводе и
его сперва не хотели отпускать. Было непривычно ви¬
427.

деть, как этот коренастый, прежде веселый, добродуш¬
ный человек, внезапно осунувшись, твердил: «Нет, не
уговаривайте, мою беду только ихней кровью оттереть
можно, и вы мне не доказывайте...» И, наверно, беда
долго не оттиралась, велика была обида и крепко томи¬
ло горе этого славного человека, потому что уже через
полгода был он награжден двумя орденами и медалью за
неистовую отвагу в бою. Был он и у партизан, отличился
под самой Москвой, потом сражался у Воронежа. Но вот
уже четыре месяца не приходило писем, и Рима с Капкой
старались не говорить про отца при маленькой Нюше.
В первую осень войны Капка пошел в ремесленное учи¬
лище. Теперь ему уже дали четвертый разряд — он ра¬
ботал фрезеровщиком на Судоремонтном заводе в Рыбачь¬
ем Затоне. Тут чинились небольшие волжские пароходы,
нефтеналивные баржи, ледоколы, землечерпалки. Капка
перенял страсть отца ко всякому техническому ремеслу.
Руки у Капки были действительно золотые. Он и прежде
мог мастерить всякую всячину. Мастер Корней Павлович
Матунин сразу отметил старательного и ловкого в деле
паренька.
—	В отца идешь, в Василия Семеныча, — говорил ма¬
стер. — Соображение у тебя, Бутырев, имеется.
Капку никто не называл Капитоном Васильевичем,
как иногда называют с полушутливым уважением хоро¬
шо работающих авторитетных ребят. В этом всегда есть
чуточку снисходительного умиления. А Капку в учили¬
ще и на заводе уважали по-настоящему, всерьез, без
лишних ахов.
«Работник!»'—говорили про него. Только ростом он
был еще очень мал, да и годами еле-еле вышел для учи¬
лища. Не в меру длинная шинель стегала его по пяткам.
Издали казалось, что движется большая черная кадка,
из которой торчит голова в фуражке. Но, когда дразпили
его, мастер Корней Павлович Матунин останавливал
задир:
—	Шинелка, конечно, маленько свободна, а насмеш¬
ки ни к чему. У Бутырева все на рост покроено — и ши¬
нелка и работа сама. Все чуток не по годам, чтобы раз¬
витию простор был. Ничего, подрастет — догонит, вой¬
дет в размер. Обуживать такого нет расчета... А ты не
слушай их, Бутырев, шагай себе.
428

И Капка шагал.
Он шел сейчас, искоса поглядывая на свою тень, ко¬
торая стала короче, так как солнце уже довольно высо¬
ко поднялось над Затоном. Хозяйки шлепали бельем по
воде у мостков. Рыбаки возвращались на исады после
утреннего осмотра вентерей, и длинные остроносые лод¬
ки глубоко сидели в воде. Видно, богатый был улов. На
берегу у клуба водников знакомые мальчишки играли в
городки. Капка невольно замедлил шаг. Когда-то он был
непобедим по этой части. Мало кто в Затоне имел такой
точный удар и мог с одной биты выбить бабушку в окош¬
ке, или покойника с попом, или паровоз со стрелочником,
или пушку, не завалив при этом ни одной чурки. Но те¬
перь ему было не до этого: время пришло серьезное. Неко¬
гда бросаться палками, да и поотстала, верно, рука,
отвык глаз, нет уже, должно быть, прежней точности.
Когда Капка поравнялся с площадкой, где ребята игра¬
ли в городки, там как раз была выложена самая трудная
фигура — письмо. Четыре чурки, называвшиеся марками,
лежали по углам квадрата, а одна стояла посередине го¬
родка. Это была печать. Капка с насмешливым сожалени¬
ем глядел на игрока, который прокинул даром уже третью
палку и только одной чуточку зацепил левую переднюю
марку, что, по правилам игры, не считалось, так как сперва
падо было выбить задние марки. Времени оставалось
уже в обрез, надо было спешить. Но тут Капка не вы¬
держал.
—	А ну-ка, дай я распечатаю, живо только, — сказал
он, подходя к играющим.
Мальчишки разом бросились собирать для него
биты. Все знали, каким игроком был когда-то Капка
Бутырев. Капка расстегнул пояс, потом шинель. Пояс
бросил на землю, чтобы замах был свободнее, шинель
спустил с левого плеча, ибо был он, как вам известно,
левшой. Прикинул на руку несколько бит, одну за дру¬
гой, выбрал сперва самую тяжелую, прицелился, держа
палку двумя руками, как ружье. Потом, измерив рас¬
стояние до цели одним глазом, благо другой и закрывать
особенно не приходилось сегодня, он резко отвел левое
плечо назад, занеся биту далеко за спину, отступил и,
коротко шагнув вперед на черту, с силой метнул. С пор¬
хающим свистом понеслась бита к городку, раздался
429

звонкий, будто на ксилофоне, удар — клёк! — и одной
марки как не бывало. Не сходя с места, Капка нагнулся
за второй битой, прицелился, отступил, шагнул. Маль¬
чишки рты раскрыли от уважения. Исчезла вторая,
задняя, марка.
Клёк!.. Клёк!.. Одна за другой Капкины биты выхва¬
тили из углов городка две передние марки. Теперь
оставалась одна лишь печатка. Но это было уже нетруд¬
ное дело, и Капка, уверенный в успехе, решил блеснуть
особым ударом. Он метнул биту с оттяжкой, так, что она
полетела, вертясь на лету, как бумеранг. Искусство здесь
состояло в том, чтобы рассчитать точно вращение биты,
которая, казалось, сперва летела как бы с промашкой и
вот уже словно миновала цель, но в самое последнее
мгновение, развернувшись в воздухе, задним концом сво¬
им выбивала чурку из городка. Причем трудность была
еще в том, что, если бы чурка выкатилась за переднюю
черту, удар был бы недействительным. Но удар был на
славу, и печатка далеко Отлетела в сторону, так что маль¬
чишки, стоящие там поблизости, чтобы видеть своими
глазами эту чудо-игру, присели: свистящая чурка едва не
задела их по головам.
Капка обил ладонь о ладонь, сунул левую руку в ру¬
кав, застегнул шинель, стянул ее кушаком и зашагал к
заводу, провожаемый восхищенными взорами мальчи¬
шек. Каждый из них видел, какая гуля была у чемпио¬
на под глазом, но никто не спросил об этом у Капки, и
только в душе ужасались мальчишки, какие же есть на
свете силачи, если они осмелились поднять руку на та¬
кого парня,.как Капка Бутырев.
ГЛАВА 8
История города Затонска
и его окрестностей
Когда Капка скрылся в проходных воротах завода,
слева, из-за опрокинутого дощаника на берегу, и справа,
из-за угла амбара, высунулись две головы. Они тотчас
исчезли. Потом над дощаником заблестело и кинуло
зайчика в сторону амбара маленькое зеркальце. Из за
430

угла амбара вышел высокий парень, толстый и кругло¬
головый, и, тяжело, по-медвежьему ступая, слегка пере¬
валиваясь, зашагал навстречу мальчугану в тюбетейке,
который тут же перелез через дощаник. Они двинулись
посередине улицы, ведшей к заводу.
—	Видел, Тимка, как ему присадили под глазом? —
спросил маленький.
—	Есть будто, — буркнул большой. Вопрос был ему
явно неприятен.
—	Как же это ты вчера недосмотрел? А сказал —
провожу. Эх ты, Тимсон!
—	А если он мне не велел!
—	Мало ли что! Надо было сторонкой идти, неза¬
метно.
—	Ладно, в следующий раз пусть только полезут еще.
—	«В следующий раз»! — кипятился маленький, раз¬
вязывая и завязывая тесемки над папкой, которую он
нрижимал локтем к боку. — Шди теперь! Что они тебе,
каждый день будут, что ли?
—	Ничего, еще попадутся мне, — проворчал боль¬
шой, которого товарищ назвал Thmcqhom.
Это и были Тимка-Тимсон с Валерием Черепашки-
ным, которого попросту звали Валерка. Валерий Чере-
пашкин занимался в историческом кружке затонского
Дома пионеров. Он не расставался со своей папкой, в
которой вечно таскал дневник для собственноумных мыс¬
лей и общую тетрадь, куда заносилась «История города
Затонска и его окрестностей», ибо Валерка Черепашкин
был историком города Затонска и аккуратно записывал
в свою памятку все выдающиеся события и явления и
интересные случаи, которые были в городе. Впрочем, со¬
бытий пока что было немного, и это очень удручало Ва¬
лерку.
Отец у Валерки работал механиком на теплоходе, и
всю навигацию его не было дома, а мать служила биб¬
лиотекаршей в клубе водников. Маленький историк го¬
рода Затонска был человеком начитанным, ибо хватал без
разбору все книги, которые ему удавалось достать у ма¬
тери. Был он из тех ребят, о которых отцы обычно гово¬
рят:	«Вы об этом моего Ваську (или Петьку, или
Гришку) поспрошайте. Он уж это в точности вам из¬
ложит». И действительно, у Валерки всегда можно было
431

узнать, что сегодня сообщает Совинформбюро — какое
новое направление появилось па фронте, и что за карти¬
на будет завтра в кино у водников, и какой пароход при¬
дет из Астрахани, и у кого выиграл Ботвинник, и каков
размах крыльев у южноамериканского кондора.
Он был очень тщедушный и часто прихварывал. Его
мучили приступы малярии, но это не мешало ему быть
очень живым, подвижным, хотя в драке оп мало чего
стоил — слишком легко его сбивали с ног. Валерку
обычно и не допускали до крепкого дела. Перед нача¬
лом схэатки ему обыкновенно сдавали на хранение ка¬
рандаши, перочинные ножички, вставочки, чтобы не
потерять или не повредить их в бою. Зато был Валерка
невероятный фантазер и выдумщик. Ему вечно приходили
в голову необыкновенные ватеи, и еслн уж он над чем-
нибудь задумывался,. то непременно старался, сам найти
решение вопроса, а когда затевал что-нибудь, то обяза¬
тельно упрямо и неукоснительно добивался своего. Маль¬
чик он был мечтательный и безобидно, озорной. В школе
и Доме пионеров его любили, так как он вечно всех за¬
бавлял своей выдумкой, неожиданными, часто странными
суждениями и сказками своего собственного сочинения.
Все, например, знали смешную сказку . Валерки Чере-
пашкина о том, как верный цепной нес поспорил с вер¬
ными часами на цепочке, кто из них вернее. И ласы на¬
рочно стали ночью, так что хозяин утром проспал, как
ни лаял пес, стараясь разбудить его. Мало *ого: веря
часам, хозяин выдрал беспокойного пса. Тогда верный
пес обиделся и па следующую ночь, когда воры влезли
в дом, нарочно не залаял, и верные часы были укра¬
дены...
Раз, когда пионеры трудились на школьном огороде,
Валерка после работы со всей серьезностью вырыл в
грядке ямку и посеял туда пиджачную пуговицу, уверяя,
что из посеянной пуговицы при хорошем уходе может
вырасти пиджак. Все потешались над ним, а он акку¬
ратно ухаживал за своей грядкой с пуговицей, поливал
ее и даже огородил маленьким палисадом. Каково же
было удивление ребят, когда, вернувшись из лагеря, они
увидели, что на Валеркиной грядке взошло большое ого¬
родное пугало, которое размахивало обтрепанными рука¬
вами рваного пиджака.
432
14

Валерка, как уже было сказано, вел, кроме истори¬
ческих записей, дневник. Там записывались разные слу¬
чаи из личной жизни Валерия, а также его суждения но
различным поводам. Например, про одного из старожи¬
лов Затонска, своим возрастом поразившего воображение
Валерки, написано было следующее: «Этот глубокий ста¬
рик прожил ужасно громадную жизнь. Он родился так
давно, что тогда еще было крепостное право и нигде еще
ко проводили никакого электричества. Авиация была толь¬
ко шарообразная. Пароходы не ходили паром, а баржи
шли по Волге самобичеванием при помощи бурлаков. Ки¬
но тоже еще не было, даже немого. А когда стало звуко¬
вое кино, то он уже совсем оглох».
Капку Бутырева Валерка считал человеком выдаю¬
щимся, предназначенным судьбой для прославления го¬
рода Затонска. О Капке то и дело упоминалось в исто¬
рии города: «Он был сильно развитой и дал с размаху
как следует, потому что мускулы делаются у человека,
чтобы быть здоровым, хорошо пригодиться в жизни, все
мочь делать и никого в жизни не бояться».
Сам Валерка не лишен был честолюбия, о чем свиде¬
тельствовали выписанные им на отдельной страничке
знаменитые фамилии, которые, так же как и его соб¬
ственная, начинались на букву «Ч». Здесь были и Чка¬
лов, и Чапаев, и Чехов. Был тут и шахматист Чигорин,
и монгольский маршал Чойбалсан, и композитор Чай¬
ковский, ну и, конечно, Чарли Чаплин, и пристанский
силач Чухрай, и даже неизвестно как попавший сюда
чардаш — популярный венгерский танец, принятый, оче~
видно, понаслышке за фамилию знаменитого танцора.
Отца с матерью Валерка нежно любил, по дома дер¬
жали его строго, и что говорить — были разные неприят¬
ности в семейной жизни Валерия Черепашкина. Это и
отразилось в разноречивых записях:
«Родители мне попались очень хорошие, а могло ведь
легко бы случиться так, что я бы родился, а папа с мамой
совсем и не те — вот был бы номер...»
А другой раз, когда Валерке не позволили прокатить¬
ся с ребятами на лодке, так как мама боялась, что они
будут качать лодку и опрокинутся, Валерка, видимо,
здорово обиделся, по все же написал:
Ю Л. Кассиль, т. П
433

«Надо любить своих родителей, потому что без них
еще хуже».
Были тут всякие иные заметки. Например:
«Это случилось тогда, когда я закалял свой харак¬
тер и силу воли, совсем не держась руками, и опять упал
с крыши сарая. Но ушибся не до крови, потому что был
уже почти закаленным с этого боку».
«Будьте же сами благоразумны, дети, — так говорила
нам сегодня Ангелина Никитична, — берите пример с
природы. Видали ли вы, дети, как лошадка сама под¬
ставляет кузнецу свое копыто, чтобы ее подковали?..
Видали ли вы, как ветка дикой яблони послушно тянет¬
ся к садовнику, чтобы он сделал ей прививку?» Нет, мы
этого не видали, потому что так в жизни, по-моему, не
бывает».
Встречались в дневнике и такие философские рас¬
суждения:
«Людей на Луне нет. А если бы они были, то смот¬
рели бы вниз на Землю и думали — есть на ней люди
или нет? А мы-то как раз и есть!»
«Интересно, почему это, когда болеешь долго в по¬
стели, то очень вырастаешь. По-моему, это потому так
бывает, что, когда человек ходит, он может расти только
в одну сторону — вверх, снизу ему пол мешает, а когда
долго лежишь, то можно расти в обе стороны — и макуш¬
кой и пятками».
«Когда на земле еще не было людей, интересно, как
же тогда называлось «дерево»?»
И, наконец, тут можно было встретить большие
записи, которые говорили о принадлежности Валерия Че-
репашкина к таинственным синегорцам:
«Мы поклялись все быть как родные братья и поста¬
новили не расставаться на всю жизнь, во всем сговари¬
ваться вместе, никогда не становиться против друг
дружки, и пусть будет Отвага, Труд, Верность и Побе¬
да! Каждый из нас сильно стремился дать свою по¬
мощь Красной Армии, а кто не очень стремился, таких
мы не принимали вовсе и довольно не уважали, потому
что это были-таки порядочные типы».
Тут же был приведен первоначальный текст марша
синегорцев:
434

Вперед, товарищи, вперед!
За Труд, за Верность, за Победу!
Вперед нас Родина зовет
Назло надменному соседу.
Досадное совпадение, необыкновенное сходство по¬
следней строки, с, увы, известной, как оказалось, стро¬
кой из пушкинского «Медного всадника» послужило,
очевидно, причиной тому, что текст марша был от¬
вергнут...
Таков был Валерка Черепашкин — мыслитель и поэт,
историк города Затонска и один из старейших синегорцев.
Ему было двенадцать с половиной лет.
ГЛАВА 9
Слово имеет Тимсои
Толстый Тимка Жохов, большеголовый увалень, про¬
званный Тимкой-Тимсоном, был верным спутником и те¬
лохранителем слабенького Валерки. Тимке недавно ми¬
нуло четырнадцать лет. Больше всего любил он арбузы
и дыни, слыл бахчеводом. Человек он был положитель¬
ный, двигался и думал не спеша, не отличался многосло¬
вием и обычно во всех случаях жизни предоставлял за
себя слово речистому Валерке.
Так было и на этот раз.
Увидев, как из-за утла, где стоял на дозоре один из
приятелей Тимки, трижды блеснуло зеркальце, что было
условным знаком, Валерка встрепенулся, поправил гал¬
стук и вопросительно посмотрел на товарища:
—	Юрка сигналит. Ты сам подойдешь, Тимка, или я
первый?
—	Сам, — отвечал Тимсон.
Глистообразная фигура Ходули показалась из-за уг¬
ла. Тимка заложил руки в карманы широких штанов и
не спеша пошел навстречу. За ним неотступно следовал
Валерка.
—	А, обнявшись крепче двух друзей! Пионер — всем
детям пример! В полной амбиции при всей амуниции! —
435

заговорил своим писклявым голосом Ходуля. — Будь го¬
тов — всегда готов. Сколько зим, сколько лет, гутен таг,
бонжур, привет!
Он паясничал, тараторил, но его нагловатые глазки
посматривали на карманы Тимки, в которых грозно ше¬
велились тяжелые кулаки. Тимсон молча напирал.
—	Ну, вы чего? — забеспокоился Ходуля. — Вы не
очень-го, а то как крикну наших ребят рядом тут, тогда
узнаете. Что вы за мной ходите? Я еще на базаре вас
заприметил. Думаешь, если палец больной, так я при¬
ложить не смогу? Знаешь, блеснула шашка, раз и два, и
покатилась голова...
—	Тимка, дай я ему все скажу, ладно? — спросил Ва¬
лерий у Тимки.
—	Валяй! — сказал Тимсон.
—	Лешка, имей в виду, — заторопился Валерка,
бледнея от волнения, — имей в виду, что мы всё знаем,
и тебе это так, даром, не пройдет. Тебя, кажется, преду¬
преждали, чтобы ты Бутырева не трогал. Если добром
не понимаешь...
—	Чего такое? — завопил уже совсем фистулой Хо¬
дуля. — Ты видел, чтобы я Капку трогал? Нужен он мне,
Капка ваш! Подумаешь, в песчаных степях Аравийской
земли три гордые пальмы высоко росли... Охота была
связываться! Ты видел, чтобы я его трогал?
—	Тимка, сказать ему все? Пускай все знает.
—	Пускай, — сказал Тимка.
—	Так имей в виду, Лешка, — почти закричал Валер¬
ка, — мы всё знаем! Это ты подговорил Юрку Гундосо-
ва, Петьку Бирюка и Митьку с переправы, всех свищев-
ских ваших, чтобы они Капку так... Нам все известно.
—	Факт, — подтвердил Тимсон.
—	Чем докажешь? — высокомерно сказал Ходуля.
—	Гляди, — сказал Тимка, поднося к носу Ходули
свой тяжеловесный кулак, — раздокажу. Вещественно.
—	Тимсон, Тимсон, забыл уговор? — предупредил
Валерка.
—	Знаю, — пробормотал Тимка, вздохнул и вытер
вспотевший лоб.
Он упарился от такого длинного разговора. Эх, если
бы только не запрещение, он бы сейчас показал этому
долгоногому 1
436

Валерка взял приятеля за локоть. Тимка еще тяжело
дышал.
—	Можно, я разок ему? — умоляюще шепнул он Ва¬
лерке.
—	А Капка что говорил, забыл? Вчера бы действовал,
а сегодня уж нечего после драки кулаками махать. Мол¬
чал бы уж лучше!
—	Молчу, — сказал Тимсон.
;; А Ходуля, воспользовавшись тем, что они оставили
его в покое, быстро пошел к воротам завода, но у самой
табельной будки обернулся и вытащил из кармана бу¬
мажку.
Он показал ее издали, оторвал угол, скрутил цигар¬
ку, а остаток скомкал, бросил в траву и притопнул ногой.
Валерка и Тимка успели заметить на клочке знакомый
герб.
—	На перчатку средь диких зверей он глядит и сме¬
лой рукой поднимает ! — крикнул Ходуля и скрылся в
проходной.
—	Кажется, догадался, что от нас, — с испугом про¬
изнес Валерка.
—	Похоже, — согласился Тимсоп.
—	Ну и пускай! — воскликнул Валерка.
—	Пора, — сказал Тимсон.
Они были еще так захвачены только что состоявшим¬
ся разговором, что не заметили сигналов с угла, где сто¬
ял их дозорный. Напрасно бедняга сигналил им зеркаль¬
цем: они не видели. Тогда паренек подбежал к ним и
сообщил что-то вполголоса.
—	Ну да, ври! — не поверил Тимка.
—	Честное слово, Отвага и Верность!.. Сережка при¬
бежал, сам видел.
—	Вот это новость, а?.. Тимсон, — возбужденно заго¬
ворил Валерка, — который теперь час?
Как бы в ответ на это, высоко и заливчато затрубил
гудок Судоремонтного. Валерка выхватил из папки тет¬
радку, послюнил карандаш и вписал: «Сегодня в 7 ча¬
сов 00 минут было обнаружено...»
Но что было обнаружено в 7 часов 00 минут этого
исторического дня, об этом можно будет узнать лишь в
следующей главе.

ГЛАВА 10
Юти с острова Валаама
В истории нашего города это был
очень исторический день.
В. Черѳпашкиі. „История
гор. Затонска и его окрестностей*
Новость, которую решил занести в летопись города
Затонска Валерка Черепашкин, первыми узнали галки
в школьном саду. Их всполошили резкие, непривычные
звуки дудок, голосивших в пустых еще вчера коридорах
школьного здания, и многолюдье на дворе школы.
И окончательно всполошил галок плотный узелок мате¬
рии, который быстро взлетел по высокой мачте и с тре¬
ском развернулся над деревьями, превратившись в боль¬
шой флаг с синей полосой внизу и с красной звездой ря¬
дом с серпом-молотом на белом поле. Галки, проклиная
все на свете, грозя страшными карами, кружились над
потревоженным садом.
Потом эту новость узнала Рима Бутырева. Она по¬
ставила дома греть воду для стирки, отвела Нюшку в
детский сад, а сама побежала в булочную за хлебом. Она
быстро шла, размахивая пустой кошелкой, платок раз¬
мотался и съехал с головы, ветер трепал ее красивые, с
золотистым отливом волосы. Она переходила большие
лужи, смотрясь в воду. Небо с облаками отражалось в
лужах; казалось, что под ногами бездонная глубина, ле¬
гонько кружилась голова, и боязно было ступать в зер¬
кальную пустоту. Кроме того, галоши, оставшиеся от ма¬
тери, были велики Риме, и ей всю дорогу приходилось
воевать с ними, а шоссе было мокрое, раскисшее, и гало¬
ши вязли в грязи. Вот теперь левая галоша отстала.
«Стой ты! — сердилась про себя Рима. — Вот так...
надевайся обратно. — Тут она спохватилась, что с пра¬
вой ноги галоша исчезла. — Ой, миленькие, правую со¬
всем потеряла!.. Опять надо возвращаться назад. Чест¬
ное слово, целый час хожу!.. Как найду сейчас правую,
так обе галоши в руки возьму и так пойду. Мимо школы
буду идти, тогда обуюсь».
438

Она повернулась, чтобы идти назад за потерянной
галошей, и сошла с середины улицы на тротуар, как
вдруг с подъезда школы раздался громкий оклик:
—	Эй, на берегу, малость возьми курс левее! Слы¬
шишь, девочка или гражданка, как ты там?.. Я тебе,
кажется, ясно семафорю.
Рима остановилась, изумленная. На знакомом подъ¬
езде школы, в которой она сама еще училась этой зимой,
стоял молоденький моряк; пояс туго перехватывал его
аккуратную шинель, матросская шапка-бескозырка, при¬
плюснутая блипом, была надвинута на правую бровь,
прямую и топкую, ленточки вились за плечами у моряка.
«Ишь ты, флотский с винтовкой! Чего это он у нашей
школы делает?» — удивилась Рима и на всякий случай
натянула платок на голову и поправила волосы.
—	Чего стала? Сигналов, что ли, не видишь? Гово¬
рю, сворачивай, не подходи к трапу, тут теперь нет хода,
отверни в сторону.
—	Да ну вас! — рассердилась Рима. — Як вам вовсе
не собираюсь. Раскричался тоже! Может быть, это наша
школа как раз.
—	Может быть, и была ваша, — ответил флотский, —
а теперь мы тут будем.
—	А что это за такие «мы»?
—	Ты что это, с виду не различаешь? — наставитель¬
но проиэнес флотский. — Юнги мы Балтийского флота.
Школа юнгов. Ясно, кажется.
—	К нам, значит, эвакуированные? — спросила Рима.
Любопытство ее преодолело обиду.
—	Кто это — эвакуированные? Соображать надо все-
таки... Мы с острова Валаама, из Ладожского озера. Нас
сперва под Ленинград, а теперь сюда перевелиу на берег
к вам. Вроде как морская пехота. И вообще я с тобой
разговаривать не обязан, я вахтенный. Ясно, кажется,
говорю. Ну, отваливай, отваливай на ту сторону! Долж¬
на понимать, раз военный объект!
Рима совсем разобиделась и повернулась спиной.
—	Ну и не больно нужно! Подумаешь, какой объект!
Это наша школа, а не объект. Моряк с разбитого кораб¬
ля! Вот я скажу нашим мальчишкам, так они тебе пока¬
жут «объект». У наших форма-то почище вашей будет —
с козырьком. У меня знаешь какой брат есть?
439

На знакомом подъезде школы стоял молоденький моряк.

—	Хватит разговорчиков! — отрезал флотский.
—	А я, кажется, с вами не разговариваю. Не собира¬
юсь даже. Вы сами же начали. Подумаешь, флотский!
Надел фуражку набекрень и уж воображает!
—	Первым делом, это не фуражка, а бескозырка, по-
нашему — беска. Надо знать. Выросла уже порядочно, а
различать не можешь. И вообще это не твое дело... Ты
вот лучше скажи, куда у тебя с правой ноги галоша
ушла? — спросил он неожиданно, бросив взгляд на ее
ногу и улыбнувшись. А улыбка у него была славная, зу¬
бы так и блеснули.
—	Ой, и правда! —вспомнила Рима. — Вы случайно
мою галошу не видели?
—	Только мне и занятие, что за твоими галошами
смотреть! — Морячок уже внимательнее оглядел ее и
вдруг перешел на «вы». — Стойте, у вас же на левой но¬
ге обе галоши, надели одну на другую! Эх вы, сухопут¬
ные!..
—	И правда! — обрадовалась Рима/— А я-то смотрю,
что это у меня левая нога заплетается!
И оба они стали смеяться и смеялись долго и ве¬
село.
Потом Рима, сочтя неловким это уличное знакомство,
резко оборвала смех, степенно поджала губы, вздернула
кверху упрямый, как у брата, подбородок:
—	Ну, спасибо вам, а то бы я искала, искала... Те¬
перь пошла.
—	Добро, — крикнул ей флотский, — счастливого пла¬
вания! Виноват, погодите, как позывные-то ваши?
—	Какие это позывные? — не поняла Рима.
—	Ну, как зовут это по-нашему значит.
Рима глянула на него через плечо:
—	А как звать, не вам знать. Сперва наорал, а по¬
том — как звать! Рима звать, а вас это и не касается.
—	Рима? — переспросил флотский. — Иптересное имя.
—	По-моему, самое обыкновенное. А фамилия какая,
не скажу. — Рима помолчала немножко, но флотский не
просил сказать фамилию, она сама смилостивилась. —
Ну ладно, скажу, так и быть. Бутырева фамилия. Каи¬
ку Бутырева еще не знаете? Его все тут знают в Затоне.
Он в ремесленном училище самый главный мальчишка,
а я его родная сестра. Ну, всего вам.
Ш

—	Рима, погодите, — остановил ее флотский. Голос у
него был теперь совсем другой — вежливый, тихий. —
Как тут у вас?.. Населенный пункт большой?
—	Какой населенный пункт?
Ну, этот самый... как его... Затонск, что ли, по-ва¬
шему.
—	Так это же город.
—	Для кого город, для нас — населенный пункт. Ки¬
но бывает?
—	Бывает, конечно. В клубе водников.
—	Водников? — насмешливо протянул флотский. —
Откуда же у вас тут, на сухом месте, взялись во-о-
дники?
—	Да тут же у нас Волга! — искренне возмутилась
Рима. — Вон, видать ее. Знаете, у нас пароходы какие
ходят!
—	Тоже река! Водники-мелководники. Вот у нас на
Ладоге как рванет штормяга да как двинет зыбайло,
так это вот дает жизни!
—	Это что там за разговорчики на трапе! — послы¬
шался густой, раскатистый бас, и в дверях показался по¬
жилой седоусый моряк с четырьмя узкими нашивками
на рукаве. Углом вниз шли широкие золотые шевроны.
«Это, наверно, самый главный у них, капитан», — по¬
думала Рима.
—	Вахтенный! — гаркнул моряк с нашивками и пере¬
шел вдруг на зловещий шепот: — Сташук, галок счита¬
ешь, разговоры разговариваешь! Кажется, ясно сигнал
играли. Кончай возиться!.. — загремел он опять. Сви¬
стать всех на верхнюю палубу. Юнги, на занятия! Раз¬
болтались уже, подтянись! Живо-два, ходи веселей, мо¬
ментом!
—	Есть всех на верхнюю палубу! — И юнга, звонко
щелкнув каблуками, скрылся в подъезде школы.
А Рима пошла в булочную и все оборачивалась. Над
школой на высокой мачтѳ вился большой серебристо¬
белый флаг, синий снизу, с красной звездой и серпом-мо¬
лотом. Рима шла и заранее предвкушала, как она первая
сообщит новость всем подругам — и Лиде Вельской, и
ІІІуре Куличевой, и всем другим девочкам.
Юнга ей понравился. Росту высокого, собой хорош и
совсем настоящий, моряк. Задается немного, воображает
442

из себя, но, видно, симпатичный. Наверно, придет вече¬
ром к водникам.
И, увидев в очереди за хлебом свою подругу Лиду
Вельскую, черноглазую смуглянку, эвакуированную из
Одессы, Рима кинулась к ней:
—	Знаешь, Лида, в нашей школе теперь флотские
жить станут. Их там много, мальчишек. Одеты на манер
матросов, вот тут ленточки. Один там такой есть, Ста-
шук, с винтовкой на крыльце стоит и на ту сторону всем
велит сворачивать. А я все равно не свернула. Обещал к
водникам прийти. Выйдешь вечером?
—	Хо! Новость тоже! — протянула Лида. — Моряков,
что ли, я не видала? У нас их знаешь сколько...
Но все-таки пошла проводить Риму до дому, чтобы
по дороге хоть одним глазком посмотреть на моряков.
Весть о том, что в затонскую школу приехали моряки,
балтийские юнги, быстро облетела весь Затон, и маль¬
чишки уже лезли на ограду, чтобы посмотреть, что там
делается, на школьном дворе. Потом они наперебой рас¬
сказывали, как юнги стоят, выстроившись во дворе, а
самый главный, с нашивками — усищи во! — командует
и распоряжается, и все перед ним в струнку. А у самых
маленьких юнгов бескозырки без ленточек, но остальное
все как и у настоящих флотских.
Галки, немного поуспокоившись, сидели на ветках у
своих гнезд и внимательно поглядывали то одним, то
другим глазом на снующих по двору, бегающих вниз и
вверх по лестницам незнакомцев.
ГЛАВА 11
И стар и млад
В пролете гудели вентиляторы, стучали дробно, цока¬
ли и жужжали работающие станки, трансмиссии, свер¬
ла. В слитный шум цеха врезался минутами звенящий,
взвывающий визг электрической пилы со двора. Капка в
старой спецовке, замасленной и местами протравленной
чем-то, стоял у своего станка, самого крупного в проле¬
те. Под ним была небольшая скамеечка, которую в цехе
называли трибункой. Капка был человек аккурат¬
443

ный; станок был ему велик, но подставлять себе, как это
делали другие, пустой ящик он считал невозможным. Он
сам сколотил себе трибунку, выкрасил ее кубовой крас¬
кой, а по его образцу стали делать себе трибунки и дру¬
гие ремесленники, если станок был им не по росту.
Вчерашняя обида прошла, глаз почти не беспокоил,
налаженный с вечера самим мастером станок слушался
руки, лилась, брызгала белая эмульсия, топорщилась
взрытая фрезой металлическая стружка. Настроение у
Капки улучшилось после решительного разговора с Хо¬
дулей. Он был доволен, что Лешка не посмел ослушать¬
ся и явился-таки в цех. Вид у Ходули был жалкий, пере¬
вязанный палец он все время держал на виду. К станку
Лешку ставить было нельзя, так как палец действительно
раздуло, но подносить детали, убирать стружку и выпол¬
нять всякую подсобную работу он вполне мог.
Когда работа шла споро, станок не капризничал, вни¬
зу у левой станины быстро вырастали колонки готовых
деталей и все в бригаде были заняты делом, как надо.
Капка чувствовал сам, что в эти часы на своей кубовой
трибунке он, как говорили товарищи, «силён парень».
В такие минуты никто уже не посмел бы даже втихомол¬
ку назвать Капку шпинделем, как дразнили его на
улице за маленький рост.
По пролёту цеха шел мастер Корней Павлович Мату¬
нин, общий дядька ремесленйиков, воспитатель молодых
производственников. На нем был аккуратный туальде-
норовый халат, из кармана которого торчали железная
линейка с делениями, узенькая расческа и красный ка¬
рандаш. Пощипывая коротенькие седые усики, он не спе¬
ша переходил от станка к станку, посматривая на своих
учеников поверх старомодных железных очков.
Капка, с головой ушедший в работу, не видел прибли¬
жавшегося мастера и орудовал на своем станке, легонь¬
ко насвистывая сквозь зубы.
—	Это что за соловьи в цехе заливаются? — услышал
он над самым своим ухом.
Не прекращая работы, оглянулся на мгновение и
увидел возле себя мастера.
—	Это я сам себе подсвистываю, Корней Павло¬
вич, — смутился Капка, удивившись, как это мастер в та¬
ком гуле расслышал его свист.
444

Корней Павлович постоял у станка, отошел было,
опять вернулся.

■— Ты бы уж в таком разе про себя свиристел, а то,
как говорится, свистунов на мороз! — строго заметил ма¬
стер.
—	Я сперва, Корней Павлович, пробовал про себя, в
уме мотив держал, а потом слышу, кто-то свистит, а ока¬
зывается, я сам. Очень песня хорошая, вчера красноар¬
мейцы на пристанях пели. И военная песня и душевная.
—	Ну, Капитоша, как дело-то двигается? — спросил
мастер.
—	Маленько подвигается, Корней Павлович. Вот уже,
видите, сколько снял.
Мастер опытным глазом окинул столбик готовых де¬
талей.
—	Молодец, Бутырев, молодец, Капитон, с превыше¬
нием идешь! Только работай ровненько, без дерганья.
Станок не дурит? Дай-ка я тебе делительную головку
проверю. Вот так... Васенин, Васенин! — закричал он в
сторону белесоватому парню, который бросил на пол
деталь. — Ты зачем на пол так несуразно швыряешь? Ты
ложи деталь аккуратненько, а то будут у тебя заусени¬
цы. Деталь этого не любит, чтобы ее швырком, ты с ней
поласковее обращайся, тем более, я уже говорил, что се¬
годня почетный урок выполняем, спецзадание. Это дело
на фронт пойдет. Ты гляди, Васенин, как Бутырев щепе¬
тильно работает. Даром что маленький, из-за станка
макушку чуть видать, а занимается вполне аккуратно.
Тут взгляд мастера упал на зловещее украшение Кап-
киной скулы. Он поймал Капку за подбородок, сам при¬
гнулся, поправил очки.
—	Батеньки-матеньки! — сказал мастер (это было его
любимой поговоркой). — Батеньки-матеньки! Это кто же
тебя так, а, Бутырев?
—	Никто. Это я сам, Корней Павлович.
—	С чего же это ты сам на себя так осерчал?
Капитон мотнул головой, высвободил подбородок и
наклонился над станком, сам очень удивившись тому, что
еще бы немножко — и у него выступили бы слезы на
глазах.
Корней Павлович постоял у станка, отошел было,
опять вернулся. Капка видел, что мастер хочет о чем-то
поговорить с ним. Корней Павлович, действительно, от¬
кашлялся и сказал негромко:
44G

—	Я вчера разговор ват с Дульковым слыхал нена¬
роком, когда за воротами вы с ним схлестнулись. Зна¬
ешь, Капа, ты бы сказал ребятам, чтобы по-скверному-то
пе выражались. Иной хороших слов и не стоит, это вер¬
но, а язык-то свой марать не след. Мальчики вы еще мо¬
лодые, разговор должен быть у вас аккуратный. Кто чер¬
ным словом содит, у того язык как помело, весь мусор
в душу-то и сгребает. Не надо так...
А потом огромный, все заглушающий рев заполнил
пролеты цеха и двор. Это был гудок на обед.
Повалили в столовку. За обедом ребята говорили, как
всегда, о военных орденах, о самолетах и о кино. Во всем
этом они хорошо разбирались. И каждый успел выска¬
заться с полным знанием дела.
После перерыва мастер собрал всех в пролете и опять
сообщил, что урок они получили очень серьезный и осо¬
бого задания. Тут же он объяснил на образце и по черте¬
жу, какова будет работа.
—	Значит, тут так: двойная бороздка пойдет, продоль¬
ная, будет проходить фрезой с торца четыре миллиметра.
А отсюда, значит, нарезная пойдет, на образец втулочки.
Гляди сюда... Вот таким манером. А с этого боку полу¬
чается наподобие уже как мы делали. Всем ясно?
—	Корней Павлович, а Корней Павлович! — Капка
просунулся под самый локоть мастера, заглянул ему под
очки. — Эта деталь на что пойдет?
—	А ты не любопытничай. Раз сказал — специальное
задание, так лишние вопросы тут уж ни к чему. Понятно?
—	Понятно, — протянул Капка, — только очень охота
бы узнать. Интересно ведь!
—	А мне, может быть, тоже охота вам сказать, да
нельзя. Понятно? Сказано раз — нельзя, и шабаш. Боевой
секрет, военная тайна. Доверили нашему заводу, сверх
задания делать будем, и молчок. Придется, конечно, лиш¬
ний часик-другой понатужиться.
—	Может, на танки пойдет? — не унимался Капка.
—	Вполне допустимо, — согласился мастер. '
—	Или на катюшу?
Возможное дело.
—	А не к самолету, Корней Павлович?
—	Мыслимо и так...
А ближе к вечеру пришла на завод не совсем обык-
447

новеиная экскурсия. В Затоне узнали каким-то образом,
что Судоремонтному заводу поручено особое задание
сверх обычной работы. Явились местные старожилы,
пенсионеры, ветераны труда, старая затонская гвардия,
волгари. Пришли сказать, что они готовы, если надо,
подсобить народу. Пришли из Свищевки Егор Данилыч
Швырев и Макар Макарович Расшивин. С пристаней
заявились Парфенов Маврикий Кузьмич, престарелый
Бусыга Михайло Власьевич, Устин Ермолаевич Скоков
и сам Иван Терентьевич Яшкин, тот самый, о котором в
дневнике Валерия Черепашкина говорилось, что он жил
еще при крепостном праве и оглох к моменту изобретения
звукового кино. Лет им всем вместе насчиталось бы пол¬
тысячи верных. Это были кряжистые, могучие старика¬
ны, ходившие в свое время по всей Волге бурлаками,
плотогонами, крючниками и водоливами. Некоторые,
например Швырев и Бусыга, плавали кочегарами и меха¬
никами, а потом работали по судоремонту или доживали
свой век бакенщиками. Затонских стариков сопровождал
сам директор Леонтий Семенович Гордеев, за ним, не¬
много отступя, шел Корней Павлович Матунин. Ребята
видели, как волнуется мастер. Он то и дело пощипывал
коротенькие свои усики, оправлял халат, вынимал клет¬
чатый платок и вытирал вспотевший лоб. Ведь когда-то
сам он поступил учеником в ремесленные мастерские За¬
тона, и Михайло Власьевич Бусыга с Егором Данилычем
Швыревым были его наставниками.
Старики не спеша, опираясь па палки, шли по цеху.
Они останавливались у станков, заглядывали под низок,
брали готовые детали, щупали их взыскательными паль¬
цами, близко подносили к подслеповатым глазам, по¬
кряхтывали строго.
—	В этом пролете мои работают, — застенчиво сооб¬
щил мастер.
—	Ничего ребятишки подобрались у тебя, Мату-
ііин, — признал старик Швырев, — толк будет. Поддер¬
живай, затонские! Вот и нашему делу управка!
Подошли к станку, из-за которого была видна ма¬
кушка Капки Бутырева.
—	А это Бутырева, Василия Семеновича, сынок, —
представил Капку мастер, — отличается. Видаля? На
трехшиипдельном уже поставлен!
448

—	Ну-коси прогони разок, — сказал Бусыга.
Мастер Корней Павлович даже заранее вспотел от
волнения.
. — Давай, Бутырев! Показывай, чему Матунин обучил.
Капка весь покраснел, в ушах стало жарко. Капка
вспомнил, как давно уже, когда был он еще маленьким,
заходил к ним в воскресенье попить чайку Михайло
Власьевич Бусыга. Стол накрывали во дворе, под дере¬
вом. Мать наливала почтенному гостю чашку за чаш¬
кой — Бусыга один мог выпить полсамовара. А к вечеру
отец звал уже сонного Капку, ставил его на стул и, при¬
держивая рукой, чтобы не свалился, приказывал сказать
стишок, желая похвастаться перед гостем талантами сы¬
на. «Ну-коси», — грубым голосом просил гость. И пяти¬
летний Капка, поглядывая то па сладкий кухен, стояв¬
ший посреди стола, то на огромного и страшного гостя,
читал: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?..»
Римка, не нашептывай, без тебя знаю... «Ездок запозда¬
лый, с ним сын молодой...»
Глаза у Капки слипались, рот тоже: он уже успел
попробовать варенья. Стул шатался под ногами, и в су¬
мерках лохматый, зелепобородый Бусыга сам становил¬
ся похожим на Лесного царя, о котором говорилось в сти¬
хотворении. Потому у Капки очень искренне выходило:
«К отцу, весь издрогнув, малютка приник...» И он тесно
прижимался к прочному и теплому плечу отца. «Ну, хва¬
тит с него, молодец!» — говаривал Бусыга. «Я дальше
тоже знаю», — обижался Капка и, уже спущенный на
землю, торопился дочитать стишок до самого конца...
Но сейчас предстояло испытание посерьезнее...
Одной левой рукой он быстро, не глядя, взял деталь,
вставил в заправку, проверил шпиндели, правой пустил
станок вручную и включил самоходную подачу так мяг¬
ко, что старики одобрительно крякнули. Потом Капка
снял готовую деталь, обтер ветошью и подал мастеру.
Деталь пошла по рукам.
—	Ну как, Васильич, отец пишет чего? ■*- спросил
старый Бусыга у Капки, поковыривая деталь зелено-фио¬
летовым ногтем, толстым, как у носорога.
Капка глотнул комок, внезапно возникший в горле, и
собрался было что-то ответить, но директор опередил
его:
449

—	Напишет еще, напишет. Знаете, теперь как почта
идет... Ну, пошли дальше, товарищи.
Старики проследовали к другому станку, а Корней
Павлович, чуточку поотстав, оглянулся и подмигнул сво¬
ему питомцу: молодец, мол, Бутырев, не подкачал.
С этого же дня решили работать по два лишних часа
вечером. День этот с непривычки казался нескончаемым.
Освоить новый урок было не так-то легко. Детали за¬
едало на станках. Мастер-наладчик сбился с ног. У ре¬
месленников были усталые лица, посеревшие от металла,
глубоко въевшегося в поры кожи.
ГЛАВА 12
Морей альбатросы и волжские чайки
Уже темнело, когда шли с Судоремонтного ремеслен¬
ники. Бледны были плохо отмытые, словно задымленные
лица. Ремесленники шли молча, и огромными казались
глаза, подведенные темным налетом копоти и металла.
А у «Сада водников» толпился народ перед афишей
кино. В парке играла музыка, а по аллеям, метя песок
дорожек широкими отутюженными клёшами, в чистень¬
ких бушлатах, сдвинув бескозырки на правую бровь, по
четыре в ряд прохаживались затонские новоселы — юн¬
ги с острова Валаама. И, когда проходили они мимо не
затемненного еще входа в кино, выделялись на бескозыр¬
ках буквы темного золота: «Краснознаменный Балтий¬
ский флот». Девчонки с пристаней Затона и Свищевки,
сидевшие в ряд на скамьях, перешептывались, провожая
любопытными взорами молодых балтийцев.
Мальчишки с уважением, без особой приязни, но зато
пе без зависти смотрели, как, покачиваясь по-морскому,
шли аллеей юнги. И общее мнение было уже таково, что
«ремесленникам нашим теперь крышка. Морячки верх
возьмут по всем статьям».
Пронырливый Лешка Ходуля был уже тут как тут. Он
так ныл в цеху, что всем осточертел, и добился своего:
мастер отпустил его из-за больного пальца раньше других.
Сам Ходуля никогда на море не бывал и по Волге ниже
Ахтубы не плавал. Но он любил уснащать свою речь
450

морскими словечками, хвастался, что непременно будет
служить во флоте, и на руке у него был грубо вытатуи¬
рован якорь. Поэтому сегодня он смело подошел к юн¬
гам, присевшим отдохнуть на длинной садовой скамье.
—	Разрешите пришвартоваться? С благополучным
прибытием. Надолго бросили якорь у нас, в песчаных
степях Аравийской земли?..
—	Там видно будет, — сдержанно ответил худоща¬
вый юнга с длинными и тонкими бровями. Это был Вик¬
тор Сташук, с которым утром познакомилась Рима. —
А вы местный?
—	Тутошний, как говорится, — отвечал Ходуля. —
Здесь родился, и это все, что я любил...
—	Ну, как у вас тут ребята, ничего?
—	Ребята, конечно, имеются, — заискивающе поспе¬
шил сообщить Ходуля. — Всякие, конечно, есть. Есть че¬
ресчур кляузные, к начальству подъезжают. Вообще, ко¬
нечно, вы тут всем этим шпинделям сто очков дадите.
Одно слово — моряки, флотские, морей альбатросы. Сам
давно имею мечту. Курите?
Юнги покосились на предложенные им Ходулей папи¬
росы, потом посмотрели на Сташука. Он, очевидно, был
у них вожаком. Сташук чуть заметно сделал головой
знак: ни боже мой. Юнги вздохнули и отвернулись.
—	Некурящие, — жестко отрезал Сташук.
—	Могу зажигалочку предложить, собственной рабо¬
ты, — сказал Ходуля, вынимая зажигалку, которую ему
вернул утром Капка. — Пожалуйста, для приезжего че¬
ловека, тем более морякам, без всякого возмездия. Насчет
расходов не беспокойтесь, сочтемся как-нибудь. Вы —
альбатросы, мы — волжские чайки. Одно к одному, и все
в порядочке.
Сташук смутился было, не хотел брать, но Ходуля
насильно вложил ему в руку зажигалку, прихлопнул ла¬
донью сверху и сказал при этом: «Шито-крыто, взято-би-
то и с кона долой». Однако Сташук уже не смотрел на
Лешку. Машинально опустив зажигалку в карман буш¬
лата, он привстал, завидя появившуюся в аллее Риму
Бутыреву с подружкой.
—	А, по синим волнам океана, лишь звезды блеснут
в небесах, — задекламировал Ходуля, — уж Римочка на¬
ша несется, несется на всех парусах...
451

Сташук не слушал его. Он во все глаза смотрел на
Риму, с трудом узнавая в этой красивой приодевшейся
девушке простенькую девчонку, с которой он так не¬
брежно разговаривал утром.
—	Что? Познакомить? — заторопился Ходуля.
—	А мы уже с ней немного знакомые, — ответил Ста¬
шук и четко откозырял Риме.
—	Здравствуйте, — сказала она. — А это подруга
моя... Здравствуйте, Леша.
Ходуля так удивился, что даже не сразу ответил, и
только через минуту спохватился:
—	Здравствуй, Римочка, здравствуй, Лидочка. Доб¬
рый вечер, честь имею. А мы тут, знаете, с морячками то
да се, обнявшись крепче всех друзей...
—	Кино будем смотреть? — спросил Сташук у Римы.
—	Так билеты, наверно, уже все.
—	А у меня и у одного моего товарища уже имеется
как раз четыре, случайно рядом, вон дожидается
стоит, — сказал Сташук, и они пошли в кино, оставив в
аллее оторопевшего Лешку Ходулю, который все же про¬
бормотал:
—	Мне дурно, проговорила она...
Сташук познакомил девочек со своим товарищем Се¬
режей Палихиным. Вчетвером они направились в кино.
Рима и Лида шли под руку и посередке, а юнги по краям
и чуточку на отлете. Причем оба так отчаянно вышучи¬
вали друг друга, что девочки то и дело покатывались со
смеху, не замечая, как ловко товарищи помогают один
другому сострить и показать себя с наилучшей стороны.
—	О, он у нас рыбак известный, — говорил Сташук
про Палихина. — Вы его спросите, как он па Ладоге кам¬
балу ловил, а сам немецкую мину выудил...
—	Нет уж, — отвечал Палихин, — пускай сам расска¬
жет лучше, как он трубочистом сделался, когда в Ленин¬
граде на крышу зажигалка упала в трубу, а он за ней
туда полез... Красивый фасон после имел!
Потом Палихин и Лида ушли немного вперед. Рима и
Сташук поотстали.
—	Да, Рима, — сказал вдруг Сташук, — вы, кстати,
местная?
—	Да, родилась тут.
—	Тогда вы, может быть, мне скажете, кто это такие
452

тут у вас синегорцы. Я тут никого не знаю, а не успел
приехать, уже письмо получил. И написано что-то не раз¬
бери поймешь. Стою па вахте, а какой-то мальчонка под¬
бежал, сунул мне письмо, а сам драла. — Он протянул
Риме письмо. — Вот видите? «Синегорцы Рыбачьего
Затона приветствуют Вас на своем берегу. Да скренит
верность вашу боевую дружбу и закалит отвага ваши
сердца, и пусть будет сладок плод ваших трудов, и да
взойдет над вами радуга победы. Синегорцы Затонска
надеются, что балтийские юнги послужат делу процвета¬
ния и славы города. По поручению штаба синегорцев —
Амальгама».
Сбоку был нарисован знак — радуга со стрелой.
—	Вот уж ничего не пойму! — сказала Рима.
—	Да и я не знаю, что это такое. Может быть, коман¬
дованию показать?
—	А это который выходил, усатый такой, нашито
много вот здесь... Он у вас главный командир? Капитан?
—	Не капитан, а мичман. Пора разбираться, Римочка.
Антон Федорович Пашков. Известно: четыре узкие на¬
шивки — это значит мичман, а шевроны углом на рука¬
ве — это за сверхсрочную службу. Он еще в ту войну
кондуктором был.
—	На поезде?
—	При чем тут, извиняюсь, на поезде? На корабле,
На поезде кондуктор, а на флоте кондуктор. Надо пони¬
мать.
А ремесленники шли усталые и злые. Юнги казались
им бездельниками и щеголями. Не знали ремесленники
Рыбачьего Затона, что эти аккуратно подобранные парни
в бушлатах и в бескозырках хлебнули такого, что и не
снилось затонским. Под огнем и бомбами финских само¬
летов ушли юнги с острова Валаама в Ладожском озере.
Лютую голодную зиму провели они под осажденным Ле¬
нинградом. И немало их еще прошлой осенью пало в
главном деле у Невской Дубровки, когда юнги, сами со¬
всем еще мальчишки, задержали пемецких десантников
и отстояли важнейший рубеж до прибытия частей Крас¬
ной Армии. Не знали затонские, что у самого Вити Ста-
шука с голоду умерла в ту зиму близ Нарвской заставы
мать. Не подозревали затонские, что Сережа Палихин в
453

ледяной воде Ладоги своими руками отвел мину, на кото¬
рую едва не наскочила шлюпка с балтийцами. Многого
не знали ребята и с пренебрежительным как будто, а на
самом деле с завистливым высокомерием посматривали
на приезжих. Но юнги словно и внимания на них не об¬
ращали.
ГЛАВА 13
Вечер командора
Валерка и Тимсон ждали Капку у сада. Они встрети¬
лись, как встречаются обычно мальчики, хорошо знающие
ДРУт друга, то есть без приветствий, рукопожатий и дру¬
гих церемониальных проволочек.
—	Слыхал новость? — спросил Валерка, подстраива¬
ясь на ходу, спотыкаясь и никак не попадая в ногу с ша¬
гающим Капкой. — Девчонки-то наши с этими флотски¬
ми ну прямо с ума тронулись.
—	И пусть их, — буркнул Тимсон.
—	Вы когда про них узнали? — не останавливаясь,
спросил у Черепашкина Капка.
—	Еще утром.
—	Ну и как?
—	Все в порядке. Послал приветствие. В восемь ноль-
ноль. Колька отнес, Венькин брат.
—	Исполнение проверил?
—	Ну ясно. Доставил в срок. Дежурному сдал. Я сам
видел с дерева.
—	А чего написал?
—	Ну, как Арсений Петрович нам говорил. При¬
ветствие прибывшим. Как всем эвакуированным писали.
—	Это хвалю.
—	Только имей в виду, Капка, — Валерка сделал не¬
большую пробежку вперед, чтобы в темноте заглянуть в
лицо Капке, — имей в виду — этот самый дежурный уже
сестре твоей бумажку показывал. А она смеется. Ты ей
ничего про нас не говорил?
—	Не хватало еще! — возмутился Капка.
—	Чего же она смешного нашла?.. И в кого только
она у вас такая!
454

Валерка был возмущен до глубины души, что у Капки
Бутырева может быть такая сестра. Некоторое время
шли молча. Потом Черепашкин несколько раз толкнул
локтем в бок Тимку и переглянулся с ним. Тимсон кив¬
нул головой, и Валерка решился.
—	Собраться бы вообще надо, Капа! А то как-то де¬
ло у нас вянет. Правда, у меня все тут записано. Пока¬
зать?
—	Покажешь потом как-нибудь.
Валерка опять переглянулся с Тимсоном.
—	Капка, можно тебе от меня вот лично и вот от Тим¬
ки тоже — от нас обоих то есть — замечание сказать?..
Верно, Тимсон?
Тимка моргнул, качнув головой сверху вниз.
—	Давай говори, — ответил Капка.
—	Ты, Капа, последнее время манкируешь.
—	Вот так так! Здравствуйте! Это я манкирую? —
Капка даже приостановился.
—	Да, да, манкируешь, спроси вот Тимсона... Да,
Тимка?
—	Точно, — отозвался Тимсоп.
—	Да ведь некогда мне, — начал Капка. — Знаешь,
какая у нас работа. Особый заказ делаем. Вы бы как-ни¬
будь пока без меня.
—	Ты что же... — Валерка даже задохнулся на мину¬
точку. — Ты что же, отрекаешься? Эх, ты, а еще синего-
рец! Кто зарок давал, клятву говорил? Знаешь, Капка,
это уж... это уж просто... Правда, Тимсон?
—	Чего уж...
—	Арсений Петрович, когда уезжал, как нам гово¬
рил? Кого назначил?
—	Ну раз если так получилось! — виновато заговорил
Капка. — Я же не отказываюсь навовсе, только командо¬
ром сейчас мне нечего быть. Во-первых, я от пионеров
уже отстал. Занятый, во-вторых, с утра до ночи. Теперь
и выходные, говорят, у нас не будут целый месяц. Какой
от меня толк вам? И потом еще как-то уж я... ну, это са¬
мое... ну неловко получается. Мое такое дело теперь, что
я уж из своих лет вышел. Опять-таки бригадир на про¬
изводстве. Ребята узнают, так проходу мне не будет. За¬
смеют. Мне уже как-то не идет вроде. Деточка какой!
—	Значит, мы деточки? Спасибо! — Валерка раскла¬
455

нялся. — Мерси. Ну, уж это, Капка, знаешь... Я считаю
лично... Правда, Тимсон?
—	Уж да, — изрек Тимсон.
—	Эх, узнал бы Арсений Петрович! Вот, как назло,
писем от него нет.
—	Да я сам уже написал ему... — сказал Капка. —
Адрес-то... ВМПС № 3756-Ф? Правильно? Не отвечает
чего-то!
—	Плохо без него, — заметил расстроенный вконбц
Валерка.
Тимка только рукой махнул. Они шли теперь по бере¬
гу. Волга, темная и молчаливая, дышала сыростью из
черной, глухой дали. Ни огонька не было вокруг. Темен
и дремуч был весь этот огромный, сейчас казавшийся
безбрежным волжский простор. А когда-то там, куда ухо¬
дила, повернув от Затона, Волга, небо по ночам всегда
было словно приподнято, высоко расплывалось серебря¬
ное зарево. Это с правого берега отсвечивал в ночное не¬
бо тысячами своих бессонных огней большой город, город
степной и волжской славы, гордый своим именем. Город
был столицей этого края. Все в Затонске и вокруг тяго¬
тело к нему, все жило его славой, подобно тому как по
ночам на всем лежали отсветы далеких огней великого
города. Затонские редко называли его полным именем,
но, когда кто-нибудь говорил: «Я вчера в городе был», —
все й так знали, о чем идет речь.
Мальчишки шли молча, и все трое были удручены.
Молчание было так томительно, что даже Тимка не вы¬
держал.
—	А Ходуле еще будет! — вдруг сказал он грозно. —
Поймаю.
—	Верно, Капа! — обрадовался Валерка. — Ты по¬
зволь Ходуле и всем свищевским за тебя колотовку дать.
—	Сказал, кажется, нет! — отрезал Капка.
—	Ну, пока ты командор, так мы обязанные, а
уйдешь, так уж как сами знаем... Я так считаю, Тимка.
—	И дам! — заключил Тимсон.
Ребята проводили Капку до самого дома. Маленькая
Нюшка была одна. Она уже давно вернулась из детского
сада; Рима, уходя, уложила ее спать, но Нюшке было
страшно и скучно спать одной. Не успел Капка зажечь
коптилку, как Нюшка закричала:
456

—	А я еще вовсе не сплю! — и, живенько перевернув¬
шись на живот, сползла тотчас с высокой постели па
цдел. — Капка, а отгадай, чего я сегодня ела?
Капка, стянув гимнастерку через голову, плескался
под рукомойником.
—	У нас в саду сегодня баранки давали, с маком. Це¬
лую дали и еще откусочек вот такой. — И Нюшка показа¬
ла из сложенной щепотки кончик грязного указательного
пальца. — Капа, чур, я полотенце буду держать, можно?
Держать полотенце, когда брат умывается, придя до¬
мой с работы, было почетной обязанностью и священным
правом Нюшки. Она стояла чуточку в стороне у лоханки,
лад которой согнулся умывающийся Капка. А мылся он
совсем как отец: шумно отплевывался, дул, фыркал и
яростно тер шею.
—	Ой, только не брызни смотри! Ты только смотри пе
брызгайся! — сказала Нюшка, ежась и замирая.
Она знала, что сейчас Капка сполоснет руки и непре¬
менно обдаст ее холодными, щекотными брызгами.
И, конечно, Капка брызнул, и Нюшка, деланно визжа, бро¬
сив на руки брату полотенце, стала размазывать воду
по лицу, заботливо вытирать рубашонку.
—	Ну тебя... Всю избрызгал! Какой ты, Капка, ба¬
ловной!
Потом Капка вынул из кармана тщательно заверну¬
тые в газету две черносливины.
—	На, Нюша, это у нас в столовке компот давали.
Одна моя, а другая Шурки Васенина — он чернослив все
равно не ест, дурной такой.
—	А Рима мне сегодня колобушечку медовую купи¬
ла. И тебе одну оставила.
Колобушки из очищенных семечек подсолнуха, зажа¬
ренных на меду, были любимейшим лакомством затон-
ских ребят. У Капки даже глаза разгорелись.
—	А Рима-то ела сама? — спросил он, глотая набе¬
жавшую слюну.
—	Ела, ела, правда ела! — заторопилась Нюшка,
помня, что старшая сестра наказывала ей именно так от¬
ветить Капке.
А сама она глаз не сводила с зернистого шарика, ко¬
торый лежал на блюдечке, отливая медовым золотом.
—	Капа... дай куснуть разочек...
457

Нюшка, мне чего-то неохота, ешь все, — сказал
Капка.
Нюша зажала рот обеими руками и замотала головой.
—	М!.. М!.. Ешь сам, — промычала она в ладошку,
отталкивая другой рукой брата.
Сошлись на том, что разделили колобушку пополам.
Капка сел за стол, где Рима оставила для него хлеб, не¬
сколько запеченных в мундире картофелин, половину се¬
ледки. Все это было заботливо укрыто обрывком газеты
«Ударник Затонска».
—	Почта сегодня не приходила? — спросил Капка,
глядя в сторону.
—	Нет, не приходила.
Капка незаметно вздохнул. Пятый месяц нет писем от
отца. Плохо дело. Усталость, которую Капка прежде пѳ
ощущал, теперь вдруг разом легла на плечи, пригнула
голову к столу.
—	Капа, а мама скоро наша приедет? ,
—	Скоро.
—	А отчего она все не едет и не едет?
—	Нюшка, ты бы спать легла лучше, чем человеку
мешать. Видишь, кажется, человек кушает, а ты «тыр-
тыр-тыр»...
Нюшка, положив локти на стол, прижавшись щекой к
руке, смотрела боком и снизу, как он ест, крепкими паль¬
цами облупливая картошку и тыкая ее в солонку. Нюша
любила смотреть, как брат колет дрова, как он умывает¬
ся, как ест. Она могла часами глядеть вот так. Все это
было очень интересно. Капка ел молча, старательно раз¬
жевывая, собирая крошки со стола в ладонь и отправляя
их в рот. Так едят тяжело наработавшиеся за день люди,
хорошо знающие, как достается человеку хлеб. Усталость
понемножку отваливалась. И Капке уже хотелось расска¬
зать об училище, о работе в Затоне, о мастере Корнее
Павловиче, о дураке Ходуле. Нужно же поделиться с кем-
нибудь тем, что заполняло целый день и от чего никак пе
выпростать головы. Рассказать старшей сестре — эта
не поймет как надо. Валерке и Тимсону следует говорить
не так. С ними приходится говорить кратко и как о самом
обыкновенном — подумаешь, мол, всё пустяки, — чтобы
они чувствовали, каков человек Капка Бутырев. А ведь
хочется иногда по душам и все как есть выложить. Вот
458

был бы отец дома или Арсений Петрович, эти бы всё по¬
няли как надо. А Нюшка хоть и мало что смыслила, но
очень уж хорошо слушала, а главное, всему верила сразу.
—	Вот у нас сегодня в инструментальном номер был!
Есть один, Терентьев фамилия. Мишка. Двадцать седьмо¬
го года рождения.
—	Ой, двадцать уже седьмого? — восторгалась
Нюшка.
—	Да... Шестнадцатый год пошел. И вот он вчера,
понимаешь, четыре с половиной нормы выгнал.
—	А!., с половиной! — умилялась маленькая.
—	Ну что, я тебе врать буду?
—	А откуда он выгнал? — осмелев, решилась нако¬
нец спросить ничего не понимавшая, но жадно слушав¬
шая брата Нюшка.
—	Э, рассказывай тебе! — махнул рукой Капка. —
Иди спать лучше.
Нюшка уже зевала вовсю и терла глаза. Капка уло¬
жил ее на кровать, где она обычно спала с Римой, при¬
крыл стеганым одеялом. Нюшка уцепилась за брата
обеими руками:
—	Ты только не уходи. Как буду спать, тогда только
иди, ладно?
—	Ладно, ты спи скорей. А то мне еще надо тети
Глашин примус починить.
Капка, сам зевая, сел на краю постели.
—	Капка, а правда, если змею разрубить, то половин¬
ки опять сползутся? Мне Маруська сказала. Наврала,
наверно, да?
—	Слушай больше!
—	А ты можешь в руки змею взять?
—	Ас какой радости ее брать?
—	Ну нет, ты только, Капка, скажи: возьмешь или
сбоишься?
—	Надо будет, так и возьму. Спи ты!
Нюшке стало ужасно хорошо от безграничного ува¬
жения к брату. С ним, когда и темно, не страшно. Вот он,
рядом, всех сильнее и самый смелый. Он ничего не боит¬
ся. Он прямо руками может схватить змею. Нюшка от¬
крыла один глаз, убедилась, что Капка еще сидит на
краю постели, и, успокоенная, заснула.
Капка еще с полчасика повозился над примусом тети
459

Глаши, а потом задул коптилку и улегся на своей койке.
Нюшка сквозь соп почувствовала, что брата уже нет ря¬
дом. Она села, прислушалась. В комнате было темно и
жутко, громко стучали ходики на стене. Нюшка легда
плашмя поперек постели, свесила ноги, поболтала ими в
темноте, пока не нащупала пол, и, осторожно ступая
босыми пятками, добралась до Капки. Она вскарабка¬
лась на его койку, подвалилась тихонько, пристроилась
под бочок. Капка громко и мерно дышал. Она тоже ста¬
ла громко вбирать в себя воздух, тогда же, когда и он,
чтобы дышать вместе. Сперва у нее это не вышло, она
пе дотянула, сорвалась, захлебнулась воздухом, а потом
приноровилась, задышав громко и старательно в один
лад со старшим братом, и вскоре уснула.
Через час вернулась из кино Рима. Витя Сташук про¬
водил ее до утла их улицы. На первый раз этого было
вполне достаточно, да, кроме того, увольнительная дана
была юнгам только до десяти часов. Расставаясь, Ста¬
шук заботливо спросил:
—	А вы, Рима, тут с курса не собьетесь? Смотрите,
местность ведь у вас сильно пересеченная, можно и ноги
поломать. Вы вот возьмите зажигалку, в случае чего по¬
светить можно.
И как ни отнекивалась Рима, бравый юнга поймал ее
за руку, почти насильно разжал пальцы и втиснул в ла¬
донь теплую, согревшуюся в его руке зажигалку — пода¬
рок назойливого Ходули.
«Господи, и что это за привычка у них у всех зажи¬
галки дарить?» — подумала про себя Рима.
Придя домой, она наскоро поела и осторожно перенес¬
ла Нюшу на свою кровать. Капка не проснулся. Он спал,
свесив с койки руку. Рима подняла ее и положила по¬
верх одеяла. Рука у Капки была грубая, залубеневшая
от работы, не по-мальчишьему большая, широкопалая,
совсем как у отца. Капка спал в майке-безрукавке, и у
локтя, над самым сгибом, Рима заметила крохотный, на¬
несенный не то кислотой, не то краской значок: лук и
стрела, чем-то обвитая... Больше ничего не смогла рас¬
смотреть Рима при слабом свете коптилки. Но она стала
припоминать, что видела нечто похожее совсем недавно.
460

Ну конечно, этот же значок был нарисован на том смеш¬
ном и непонятном письме, которое какие-то мальчишки
прислали юнгам! Неужели это Капкиных рук дело? Рима
Сочувствовала себя взрослой, куда старше, чем брат, ко¬
торый воображает себя дома хозяином, а сам еще дурит
с мальчишками. Она наклонилась над братом. Спит.
Устал, наверно. Им здорово сейчас достается. Он ничего
парень, только уж больно научился командовать. А так
ничего, другие мальчишки хуже. Хулиганят. А он ничего.
Тяжело ему, верно, работать. Вон, не отмылся даже как
следует. И дышит трудно. Устал. Рима села на свою по¬
стель, уронила голову. Трудно без отца. Может быть, еще
напишет. У Лиды Вельской отец полтора года пропадал,
а потом отыскался. А вот мать уж никогда не вернется.
Плохо, пусто, ох, как худо без мамы! Сейчас бы спроси¬
ла: «Ну, Римочка, что в кино показывали? Из какой жиз¬
ни? Домой одна шла? Небось провожал кто. Ах, краса¬
вица ты моя!..» И она бы рассказала маме, что картина
была из жизни летчиков, очень видовая, а провожал ее
до угла их улицы молодой военный моряк, юнга из-под
Ленинграда, вежливый и ловкий... А сейчас и рассказать
некому. Она сердито посмотрела на Капку. Завалился
спозаранок! Дождаться не мог. Ей вдруг сделалось 'очень
грустно, одиноко и стало жалко себя. Она зарылась го¬
ловой в подушку.
Нюшка открыла один глаз и сказала ей шепотом, теп¬
ло дыша в самое ухо:
—	Рима, ты пришла! А я уже сплю.
А вожак затонских синегорцев, бригадир с Судо¬
ремонтного, спал, уткнувшись подбитым глазом в по¬
душку, отбросив в сторону крепкую, плохо отмытую ру¬
ку, где у локтя над самым сгибом темнел таинственный
знак.
ГЛАВА 14
Встреча па переезде
Утром, когда Капка уходил в Затон, он увидел, что
Рима растапливает печь знакомой зажигалкой.
—	Римка, опять!
—	Чего ты?.. Это мне флотский подарил. Юнга. Эх,
461

вот ребята так ребята! Сто очков вам! А вы им всякие
записочки посылаете... Он мне показал. Уж мы с ним
смеялись-смеялись! Я думала сперва, что девчонки ка¬
кие-нибудь набиваются, а оказывается, ты. Еще брига¬
дир, «Я... я»! А сам как маленький.
—	Римма, — сказал Капка так, как будто в имени се¬
стры было по крайней мере пять «м», — Рим-м-ма, смот¬
ри у меня! Я этому флотскому твоему ленточки пообры¬
ваю, так и знай!
Он схватил с шестка зажигалку и сунул ее в карман.
Пошел он сегодня в Затон не обычной дорогой, а сде¬
лал небольшой крюк, чтобы пройти мимо школы. Хоте¬
лось посмотреть на этих флотских. У школьного двора,
несмотря на ранний час, уже толпились ребята. Припав к
прозорам в ограде, они любовались диковинным зрели¬
щем. На школьном дворе были уже устроены какие-то
странные помосты с продольными углублениями. В них
на маленьких не то тележках, не то салазках сидели юн¬
ги — друг другу в затылок. В руках у юнгов было по
длинному веслу, положенному на высокие кочетки. Седой
длинноусый моряк с нашивками и орденами ходил вдоль
помоста и командовал, а юнги, занося назад весла, плавно
и враз наклонялись вперед (причем тележки под ними ско¬
льзили по рельсам), а потом резко откидывались спиной.
—	Ррраз! — отсчитывал седоусый. — Навались! Ров¬
но! Палихин, загребной, не части!.. Ррраз!.. Дружно! От
банки не отдирайся, хвостом не плюхай, сядь плотненько!
Ррраз!
И юнги гребли, гребли посуху.
—	Ай моряки! — кричали сквозь ограду зеваки. —
Этак к вечеру до Астрахани уедете.
—	Эй, флотские, гляди на мель не сядьте!
—	Далеко ли плывете? А, моряки?
Юнги мрачно косились на ограду, но продолжали
дружно работать веслами.
Как ни был гостеприимно настроен Капка, все же он
остался в душе доволен, что флотским немножко посби¬
вали спеси.
Встретив у табельной Ходулю, Капка подошел к нему
и молча вручил зажигалку. Ходуля был так ошарашен,
что долго не знал, как ответить, и невпопад выпалил не¬
сколько лермонтовских строк, все сразу:
462

—	О други, это... Коль не ошибся я... Блеснула шаш¬
ка, раз и два... — Он, не веря своим глазам, разглядывал
заколдованную зажигалку, снова вернувшуюся к нему. —
Ах, флотский, флотский! Ну погоди!
В этот же день на переезде произошла памятная
встреча. Ремесленники направлялись по случаю суббот¬
него дня в баню. Они шли под присмотром Корнея Пав¬
ловича Матунина. На них были шинели и на форменных
фуражках буквы «Р» и «У». Капка Бутырев шагал в са¬
мом заднем ряду — рост подвел бригадира. И у самого
переезда, там, где шоссе пересекало заводскую железно¬
дорожную ветку, ремесленников нагнали юнги, перешед¬
шие пустырь. Их вел мичман сверхсрочной службы Ан¬
тон Федорович Пашков. Юнги также шли в баню. Они
были в черных морских шинелях, туго перехваченных ку¬
шаками, в бескозырках, пришлепнутых блином и сдвцну-
тых на . правую бровь. Под мышкой у каждого был
аккуратный сверточек с бельем. И в первом ряду, звучно
печатая шаг, шел юнга Виктор Сташук. Шедший с ним
Сережа Палихин, с лицом бледным, тонким, как у де¬
вушки, запевал высоким, чистым голосом:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе, моряк, всего лишь двадцать лет...
Не уезжай, побудь еще со мною...
Ну, п каков же твой ответ?
И дружно, как один человек, откликнулась вся колон¬
на юнгов:
По морям, по волнам!
Нынче здесь, завтра там...
По морям, морям-морям-морям!
Йх, нынче здесь, а завтра там!
Завидя еще издали флотских, Корней Павлович при¬
осанился и прошелся пальцами по пуговицам своего дра¬
пового демисезона.
—	А ну, заводские, затонские! — прикрикнул он. —
А ну, волгари, ремесленнички! Подтянись. Кадровые, хо¬
ди поаккуратнее, чтоб перед моряками во всей форме
пройти. Дульков! Тебя что, это не касается?
Юнги также эаметили идущих с пустыря затонских
463

ремесленников. Мичман Пашков строго оглядел ряды
своего войска.
—	Твердо ногу, держи равнение! Разговорчики кон¬
чай! Ать-два! Ать-два! Пускай видят мелководные, как
балтийцы ходят.
Оба отряда прибавили ходу. Ремесленники не хотели
пропустить юнгов к бане первыми. Но крупно шагающие
морячки вскоре настигли затонских.
Когда колонны поравнялись одна с другой, юнги
узнали во многих ремесленниках утренних обидчиков, ко¬
торые дразнили их через ограду во время занятий по
академической гребле.
—	Ребята, — сообщил своим Виктор Сташук, — гля¬
ди, ручок какой в самом заднем ряду топает. Вот смех!
Словно кадушка, честное слово... Эй, замыкающий, под¬
бери корму, на мель сядешь!
И пошло, посыпалось:
—	Ручок! Держись за шинель, а то выпадешь!
—	Полы подбери, малый! Чего улицы метешь!
В дворники записался, что ли? Шпиндель!..
А Сергей Палихин, запевала и озорник, громким сво¬
им голосом пропел:
Рано, рано поутру,
Пастушок...
И все юнги подхватили, рявкая «в ногу»:
Ру! Ру! Ру! Ру!..
Капка не стерпел.
—	Молчи, закройсь! — огрызнулся он, не поворачи¬
вая головы. — Моряки! Поперек борща на ложке плавали!
Ходуля, обозленный на всех моряков после коварства
Римы, заметил, что у шагающих в последних рядах млад¬
ших юнгов нет ленточек на бескозырках.
—	Эй, стриженые моряки, тесемки-то еще не при¬
шили?
—	Что такое? — ответил за младших Сташук. — Я тебе
вот сейчас пришью!
Мичман Пашков, который вначале ограничивался лишь
замечаниями вроде: «Разговорчики, разговорчики слышу
в строю, разговорчики», — окончательно рассердился:
464
15

Это что за базар такой? Слушай мою команду! Рота,
стой!
У бани пришлось стать и дожидаться, когда кончат
мыться военные курсанты. Мичман скомандовал своим
«вольно».
—	Стой, ребята! Повернись! — скомандовал и своим
мастер Корней Павлович.
Обойдя голову колонны, он приблизился к Пашкову.
—	Доброго здоровья. В нашей местности, значит, обу¬
чаться приехали, — заговорил он первым, как полагалось
местному человеку при встрече с приезжим. — Очень
приятно: Матунин, мастер.
Моряк козырнул:
—	Пашков, мичман. Сверхсрочной службы. Будем
знакомы. Нас сюда из-под Питера перевели. А вы, значит,
на заводе тут, так получается?
—	Именно. Молодые кадры готовлю. Помаленьку ра¬
ботают ребята. Дело свое делают. И довольно-таки непло¬
хо, могу сказать. Так что я, извиняюсь, считаю, дразнить
их неуместно со стороны флотских. Как по-вашему?
Мастер строгим взглядом окинул ряды юнгов.
—	Точно! — сказал мичман. — Недопустимый факт.
Форменная ерунда. Не сознают положение. Какие тут мо¬
гут быть дразнилки? Что вы, что мы — в одну точку
долбим.
—	Вы разрешите, я им по-своему два слова скажу?
—	Очень хорошо будет, — согласился мичман. — В са¬
мый раз уместно. Рота, смирно, слушай!
Мастер подошел к морякам.
—	Вот вы, ребята, как истинные доподлинные сыны
коренных моряков нашего Балтийского флота, должны
сами понять, какое есть у нас теперь общее положение.
Не в том суть, кто на воде, кто на тверди земной, а в том
суть, что немца надо побить, шут его дери, паразита, со¬
всем! И тут уж, конечно, никаких таких дразнилок у нас
с вами допустить невозможно. Вот ребятки затонские, за¬
водские наши, они есть, так сказать, поколение нового
кадрового рабочего класса и приставлены к делу, каковое
я вместе с их батьками достигал тут же, на Судоремонт¬
ном. Понятно? Понятно. В девятнадцатом году тут с Крас¬
ной Армией Царицын отстаивать ходили со всей, конечно,
нашей затонской рабочей гвардией. Понятно? Понятно.
Ю Л. Кассиль, т. И
465

А вы нынче моих же, выходит, воспитомцев в смехотвор-
ный оборот ставите. Это никак не возможно. Вот вам и
ваш командир то же самое скажет.
Мичман Пашков поправил фуражку, одернул рукава
с нашивками и шевронами, откашлялся и начал, обра¬
щаясь, впрочем, скорее к ремесленникам, чем к юнгам:
—	Правильно говорит вам товарищ руководитель. Но
хочу коснуться, по ходу действия, одного вопроса. Чтобы
вышла полная ясность. Кто в исторический момент, в ок¬
тябре семнадцатого года, своим выстрелом дело решил?
На это ответ имеется: крейсер «Аврора». На весь мир
известный. И кто был на том славном крейсере «Аврора»
в этот исторический момент? Кондуктор Пашков был
тогда на крейсере «Аврора» и не забудет вовек этой ночи
и до деревянного бушлата, до гроба своего, будет гордить¬
ся ею. Выходит, мы с вашим товарищем руководителем
с двух сторон на одну дорогу вместе пришли, одним курсом
идем, и всякие, конечно, эти дразнения давно кончать
надо.
Дул ветер с Волги. Гитарным строем гудели провода
над линией. Ветер был теплый, но сильный. Он отворачи¬
вал полы шинелей у ремесленников и теребил ленточки
юнгов.
Все было уже хорошо, но мичман сам неосторожно чуть
было не испортил дело под конец.
—	Да, — промолвил он после паузы и расправил усы,—
наше дело морское, конечно, тонкое, с ним, конечно, рав¬
нять что-либо трудно. У нас боевая флотская выучка стро¬
го поставлена... Между прочим, рота, можете стоять воль¬
но... Ну, я говорю, вот, например, компас: ведь ежели
спросить ваших ребят, то они и насчет азимута, секстанта
или, скажем, к примеру, «девияции» вряд ли что сообра¬
жают. Сташук!
Сташук сделал два шага вперед:
—	Есть, товарищ мичман!
—	Скажите мне, Сташук, что есть такое «девияция»?
—	Девиация, товарищ мичман, есть отклонение оси
магнитной стрелки компаса от меридиана под влиянием
каких-либо явлений, как, например, может быть...
—	Гм, гм!.. — перебил его нахмурившийся Корней
Павлович. — Ну, ежели насчет синус-косинуса, то у меня
466

ребятки тоже, слава тебе господи, разбираются. Бутырев
Капитон! — вызвал он.
—	Тут.
И Капка выскочил из строя.
—	Ну-ка, Бутырев, скажи ты товарищам флотским,
какие, допустим, на свете бывают фрезы!
Капка оглядел юнгов, бросил мельком взгляд на своих,
замерших в заметном волнении, и, набрав в грудь воздуху,
так что шинель вздулась пузырем, начал:
—	Фрезы бывают и употребляются: радиусные, цилин¬
дрические, спиральные, конические, угловые, торцовые,
хвостовые, фасонные, ступенчатые... И еще также прочие.
—	Ну, хватит с тебя, Бутырев, — заметил мастер. —
Зайди обратно в ряд и стой покуда. М-да... А еще могу
сказать, хотя лишь частично, чтобы не нарушить военного
секрета, что вот эти мои ребятки хорошо ли, худо ли,
а выполняют сейчас с превышением специальное задание.
Да-с! Кое-какие деликатные вещицы соображают.
Мичман приподнял мохнатые брови:
—	А я так полагал, что вы по части ремонта судов там
и всего хозяйства прочего.
—	Числимся по этой статье рубрики, но... — Корней
Павлович лукаво прищурился, оглянулся и, снизив голос,
продолжал: — Но ведь теперь знаете какое время. Воен¬
ный момент. Вот, разрешите вам к случаю привесть, рас¬
сказ такой ходит. Работал один человек на эдаком заводе
вполне мирного обихода и домашнего назначения, ну,
словом, детские кровати они выпускали. И вот, стало
быть, как война началась, взяли его в армию, пошел он
на фронт. Ну, повоевал маленько, но вскорости ранение
получил. И через это его откомандировали обратно по
излечении на тот же завод. И тут просит его один знако¬
мый дружок-приятель: «Никак, говорит, я ордера на кро¬
ватку получить не добьюсь, а сынишка из люльки вырос,
так что пятки поверх торчмя торчат. Удружи, говорит,
сообрази мне как-нибудь, по личному свойству, как мы
есть с тобой старые знакомые и кумовья...» Ну, тот, значит,
ему обещает похлопотать: «Поговорю, мол, с кем надо на
заводе, а уж тебе по дружбе кровать сам соберу — первый
сорт!» А работал он как раз, заметьте, в сборочном: по
номерам, по деталям, готовые кровати собирал. Ну, стало
быть взялся он за дело. Номер к номеру ставит согласно
467

инструкции, приворачивает... Что, понимаешь, за притча?..
Как ни ладит, как ни собирает, а все вместо кроватки пу¬
лемет получается!.. Вот какая, значит, история. Суть смы¬
сла понятна вам?
Мичман смеялся, слегка согнувшись, собрав усы в
кулак.
—	Это вместо кроватки-то?.. Пулемет! Ах ты...
Корней Павлович похохатывал, довольный успехом
своего рассказа, но вдруг оборвал смех, сурово кашлянул,
одернул рукава и чуточку сконфуженно глянул на своих
воспитанников: не сказал ли он чего-нибудь лишнего?
—	Вот, стало быть, будем знакомы. М-да...
—	Очень приятно, — откозырял мичман и рявкнул на
своих: — Понятен разговор? То-то же!
Обе стороны были довольны, что не подкачали, каждый
свое доказал.
А Волга вдали текла огромная и полноводная, конца-
края не видно... По самые верхние ветви ушли в речку за¬
зеленевшие деревья на затопленных островах, далеко на
луговой берег, в поймы и займища, ушла разлившаяся
громада воды, и мир, омытый этой щедрой и неистощимой
влагой, был так свеж и неоглядпм, так просторен, что всем
тут хватало места — и своим и приезжим, и затонским и
балтийским...
И, глядя на могучий покой, плывущий к морю, не ве¬
рилось, что есть где-то всем этим краям чужеродные су¬
щества, которые замыслили прийти сюда, чтобы все наше
железом вмять в землю, а самим жадно хозяйничать на
этих вольных берегах и владеть широкими водами.
ГЛАВА 15
Пионеры-сииегорцы Рыбачьего Затона
Прошло пять дней. Валерка видел Капку лишь мель¬
ком. Маленький бригадир почти не появлялся дома. В За¬
тоне гнали срочное задание, и были дни, когда Капка даже
ночевать не приходил домой и, сморившись, засыпал где-
нибудь под опрокинутым дощаником прямо на заводской
площадке. Он осунулся и словно бы вырос за эти несколь¬
468

ко дней. И деликатный Валерка при молчаливом согласии
Тимсона решил, что следует обождать и не тревожить
командора.
Но на шестой день на трубе домика, где жили Бутыре-
вы, неожиданно появился флюгер. Дул низовой ветер, вер¬
тушка, к радости Нюши, долго ждавшей обещанную фыр-
чалку, звонко гремела. Валерка сразу заметил этот услов¬
ный сигнал и помчался к своему командору. Капки он не
застал, командор уже ушел в Затон. Рима передала Чере-
пашкину записку. Она была заклеена смолой, что, правда,
не помешало Риме раскрыть ее и полюбопытствовать, о
чем там говорится. Рима ничего не поняла. В записке без
единой запятой было сказано: Амальгама зажигай Боль¬
шой Костер где всегда в 9 Изобар».
Но Валерка все понял. Примчавшись домой, он сейчас
же забрался на чердак, вылез оттуда через слуховое окно
на крышу мезонина и, услышав, что на каланче у базара
пробило восемь (это был час, когда синегорцы должны
были наблюдать, не появится ли на горизонте условный
сигнал), вынул карманное зеркальце и засверкал им. Про¬
ще было бы, конечно, сбегать к товарищам и оповестить
их. Но Валерка свято берег сложные обычаи синегорцев
и, пользуясь ясной погодой, решил прибегнуть к помощи
солнечного телеграфа. Он недолго вертел зеркальцем, сидя
на коньке крыши. Вот на другом конце улицы что-то блес¬
нуло в ответ. Замигало, вспыхнуло зеркальце еще у одной
трубы. И Валерка Черепашкин передал соседям, а те с
крыши на крышу при помощи световой азбуки Морзе, что
сегодня в девять назначен Большой Костер.
Все понимали, что произошло что-то крайне важное.
Капка давно уже не созывал синегорцев на Большой Ко¬
стер. После того как он пошел в училище и стал работать
на заводе, командор как будто сторонился пионеров и тя¬
готился своими обязанностями. Вообще вся затея как буд¬
то угасала после ухода в армию Арсения Петровича Гая.
Ведь он и придумал все это, — собственно он, Валерий Че¬
репашкин, Капка и Тимсон — все они вместе.
Началось это еще в прошлогоднем летнем лагере на
Зеленом Острове. Сперва Арсений Петрович затеял там
очень интересную игру в пионеров-мастеров. Каждый уча¬
стник ее должен был отличиться в каком-нибудь полезном
деле. Звание Мастера после многих увлекательных испы¬
469

таний и таинственных приключений, которые нарочно
подстраивал Гай, давалось самым верным, храбрейшим и
искуснейшим. А потом, когда готовились к общелагерному
костру, придумали легенду о синегорцах. Синегорию
открыл Валерка Черепашкин, а населил ее Великими Ма¬
стерами сам Арсений Петрович. И с этой сказкой о Сине-
гории Валерка успешно выступал у костра, на смотре ла¬
герной самодеятельности.
Но на том дело не кончилось. Ребятам захотелось про¬
должать игру, овеянную теперь высоким таинственным
смыслом, открывшимся в рассказанной у костра легенде.
И так как друзья наши продолжали встречаться в город¬
ском Доме пионеров с Арсением Петровичем, то они про¬
должали считать себя синегорцами. В игру вовлекались
теперь и другие пионеры, не бывшие в лагере. Каждому
отводилось соответственно его вкусам и наклонностям место
в Синегории. То хорошее, что делал пионер в жизни, по-
своему определяло его роль и положение у Лазоревых Гор;
новую, тайную, биографию его придумывали сообща у ко¬
стра. И славные, добрые, полезные дела, которые совершал
каждый участник игры в жизни, заносились в летопись
Синегории соответствующим образом и особым, сказочным
шифром. Например, про мальчика, разводившего в Ры¬
бачьем Затоне почтовых голубей, Валерка в своей летопи¬
си рассказывал как о Покорителе Подоблачных Гнезд.
Пионер, вышедший победителем на школьном шахмат¬
ном турнире, принял в летописи Валерки звание Рыцаря
Клетчатых Лат. Под его началом войска Синегории выгна¬
ли из ущелий Лазоревых Гор полчища Черных Коней.
Лучший среди затонских пионеров собиратель металличе¬
ского лома был в Синегории Будильником Вулканов и мог
вернуть к бурной жизни самый заброшенный кратер. Тру¬
долюбивый и спорый во всяком ремесле, Капка стал ору¬
жейником Изобаром. Большеглазый фантазер, летописец
синегорцев Валерка превратился в Мастера Зеркал Амаль¬
гаму. Бахчевод Тимка принял имя: Дрон Садовая Голова.
И всегда в их делах побеждали отвага, верность и труд.
Это стало девизом синегорцев. А на гербе Синегории по¬
явились: радуга, стрела и вьюнок — знаки, тайный смысл
которых станет вам ясным, если вы дочитаете эту книгу
до конца и узнаете о судьбе Мастера Амальгамы и его
возлюбленной.
470

Продавец в базарном ларьке, где торговали галанте¬
реей, был весьма озадачен, когда в один прекрасный день
у него раскупили разом все карманные зеркальца. Он не¬
доумевал, почему это затонских мальчишек обуяло вдруг
такое повальное кокетство.
Ребята ценили прелесть тайны, и Арсений Петрович
отлично понимал это. Гай говорил, что дела важнее славы,
а слава придет с делами. После его отъезда на фронт дела,
однако, не ладились, а теперь мальчики уже прослышали
от Черепашкина, что назначенный Гаем командор Капка
намеревается уйти. Это всех очень тревожило. Потому
мальчики с нетерпением ожидали вечера.
Островок, отрезанный от города рукавом Волги, кото¬
рый все звали прораной, и почти весь залитый половодьем,
носил у синегорцев прекрасное имя: остров Товарище¬
ства. Остров был песчаный, весь заросший ивняком, но
посредине его вздымалась возвышенность. Выветривший¬
ся известняк образовал здесь гряду утесов. Ветер выдул
в них пещеры. В одной из них и собирались синегорцы.
К назначенному часу меж полузатопленных кустов и
деревьев, обмакнувших свои ветви в струи Волги, стали
пробираться лодки. Прорана была тут узкой> на лодке ее
можно было переплыть минут за пять. Но нелегко было
пробраться через затопленный ивняк до места, где нахо¬
дилась пещера. Лодки терлись бортами о тугие ветви, при¬
ходилось руками раздвигать кусты и, цепляясь за них,
упершись ногами в днище шлюпки, подтягивать ее за со¬
бой. Шурша о плоские камешки, шлюпки вылезали носами
на бережок, твердый и пористый.
День был свежий, солнечный с утра. А теперь небо
было закрыто низкими тучами, и тьма сгустилась раньше
времени. На берегу, у пещеры, Валерий Черепашкин про¬
верял прибывших и принимал рапорты. В сумраке тускло
поблескивали зеркальца, которые каждый вынимал из
кармана, сойдя па берег.
У всех мальчиков на рубашках темнели пионерские
галстуки.
—	Отвага и Верность! — тихо говорил прибывший.
—	Труд и Победа! — отзывался Черепашкин. — Будь
готов!
—	Всегда готов! — четко звучало в ответ.
—	Сдай рапорт! — разрешал Черепашкин.
471

—	Лому всякого, железок — сто двадцать кило, шу¬
рупчиков и гаек там разных — полторы кошелки, да еще
рельса старая, не очень сильно ржавая, даже со шпалой...
Сколько весит, не знаю: больно тяжелая.
—	Проходи, — говорил Валерка. — А ты с чем? — об¬
ращался он к другому.
—	Был в госпитале, провел громкое чтение вслух, да
еще две книжки про себя, сочинения писателя Марка Тве¬
на, очень интересные.... Отвага и Верность!
—	Труд и Победа! Проходи. Следующий.
—	А я накрасил плакат против Ходули и прочих по¬
добных срывщиков... Ходуля меня стукнул два раза...
—	Проходи.
Вот уже прибыл Степушкин Кира, лучший в городе
сборщик металлолома. Соскочил с лодки Коля Кудряшов,
прославившийся в Затоне своей тимуровской заботой о
малышах, желанный гость в каждом доме, откуда отец
ушел воевать. Явился главный барабанщик Павлуша Мар¬
ченко — этот отличился как неутомимый песенник в гос¬
питалях* где он вместе с другими пионерами развлекал
раненых. Уже сдали рапорты Начальник Охоты — юннат
Веня Кунц, Рыцарь Клетчатых Лат шахматист Юра Плот¬
ников и другие славные пионеры Рыбачьего Затона. Не
было только самого Капки да Тимсона, который должен
был сопровождать командора и ждал его на лодке у Рыб¬
ной пристани.
Долго не было Капки. А тьма все сгущалась, ветер по¬
рывами проносился в кустах, и деревья полоскали свои
мокрые ветви в воде. Мальчики стали уже беспокоиться.
Но вот заскрипели уключины, раздвинулись кусты, и
длинный острый нос рыбачьей лодки вылез, шурша о кам¬
ни, на берег. Тимка соскочил с носа на землю и вытянулся.
В левой руке он держал лодочную цепь, правой отдавал
салют. Капка, балансируя, чтобы не упасть, перепрыгивая
со скамьи на скамью, сошел на берег. Валерка шагнул ему
навстречу и отсалютовал:
—	Товарищ Командор и Мастер Большого Костра!
Пионеры-синегорцы Рыбачьего Затона собрались по ваше¬
му сигналу. Рапорты приняты и занесены в книгу. Зеркала
проверены. Костер зажжен.
Капка поднял было руку для ответного салюта, но, не
донеся ее до головы, тяжело махнул.
472

Мальчики молча расселись вокруг небольшого возвышения,
которое громко называлось Круглым Столом.

—	Да ладно уж... — тихо произнес он.
Валерку покоробило это пренебрежение к обычаям. Со¬
всем по-другому, не так, не таким голосом, не теми слова¬
ми должен был ответить командор.
Все молча прошли к пещере. У входа ее Кира Степуш-
кин, почетный Хранитель Огня, уже разжег костер. Оп
еле заметно тлел под ржавым листом жести, потому что
время было военное и нельзя было палить огни — в районе
проводилось затемнение, даже бакенов не зажигали на
ходовом русле Волги. Ветер загонял дым костра в пещеру,
ело глаза, но закон есть закон, обычай свят, и мальчики
молча расселись вокруг небольшого возвышения, которое
громко называлось Круглым Столом. Тимка стал у выхода
на часах.
—	Ребята...— начал тяжелым, осипшим голосом Капка.
«Плохо дело! Сейчас откажется», — подумал Валерка.
—	Ребята, я сейчас вам... — Капка запнулся.
«Решил, все кончено», — догадался Черепашкин.
—	Ну... мне приходится, — продолжал еле слышно
Капка, — мне вышло сказать вам плохое...
Все замерли.
Капка опустил голову.
—	Арсения Петровича убили, — проговорил он быстро,
и горло у него перехватило.
—	А-а-а! — глухим стоном прошло по кругу.
И стало ужасно тихо. Каждому казалось, что сердце
его во мраке колотится о стены пещеры. Потом кто-то,
еще словно надеясь, спросил осторожно:
—	Капка, ты правду говоришь?.. Ты верно это зна¬
ешь?.. Может, неизвестно еще... А, Капка? Может, это не
так...
Но Капка замотал низко опущенной головой.
—	Мне его мать из Саратова письмо написала. Ей по¬
хоронную уже прислали, — сказал он.
Было темно, и дым очень ел глаза, и некоторые всё от¬
кашливались.
—	Ребята, — заговорил опять Капка, — конечно, горе.
И даже очень большое. Хуже уж некуда. Таких, как Арсе¬
ний Петрович, мало где сыщешь. А коли найдется, так для
нас все равно лучше Арсения Петровича никто на свете не
будет.
Он помолчал некоторое время. Было тихо в пещере.
474

Костер у входа угасал. Кто-то опять коротко и тяжело
ахнул в темноте.
—	Ребята, — голос Капки зазвучал вдруг твердо и
громко, — только давайте мы дела не бросим. Сами уж
нак-нибудь. Одни... Я тут намедни отказываться думал.
То забыть. Глупости это. Раз и навсегда. Если когда ман¬
кировал чего, пусть каждый скажет прямиком: так, мол,
и так. Коли в чем виноват — то же самое. Буду знать и
сделаю как надо, как следует. Но дело бросать — это хуже
еще, чем память Арсения Петровича позабыть. Значит,
надо дело делать. Вот, по-моему, как. Это, я считаю, до
осени так, до школы... А как в школу пойдете, так там,
конечно, уже другой разговор...
Капка тяжело перевел дух и затем продолжал уже ре¬
шительнее:
—	Арсений Петрович что говорил? Что мы прежде
всего пионеры и даже всех других пионеров попионери-
стее. Мы и есть пионеры своего города, пионеры военного
времени.
—	А если дразнятся вот юнги эти? — спросил кто-то
в темноте.
—	За словом в карман не лазить, резать с ходу, брить
начисто, — ответил Капка.
—	И вот! — Тимсон для наглядности поднес к костру
свой объемистый кулак.
—	Ты только и знаешь, что «вот»... А они эвакуиро¬
ванные. Знаешь, как им в Ленинграде досталось? Какое
у них было переживание? Надо считаться и соображать.
И помочь, если что. Ведь наш город, мы хозяева. Ну и,
конечно, если уж сами полезут, не давать им очень-то...
Костер гас, вот-вот совсем потухнет.
—	Степушкин, ты Хранитель Костра, за огонь отвеча¬
ешь. Почему жар не поддерживаешь? Костер должен все
равно гореть.
Да, костер должен гореть все равно. Что бы там ни
было — он должен гореть. Капка очень устал за день.
Много пришлось ему передумать сегодня. Тяжелая весть
напомнила об отце... Вот как принесут такое же письмо...
Но костер должен гореть. Он должен гореть все равно.
Под ржавым громыхнувшим листом жести Степушкин
чиркал спичками. Но хворост попался сырой и никак не
разжигался.
475

—	В общем, так, — проговорил Капка. — Если ребята
не против, то я согласный, как прежде. Давайте решать.
Ставлю на голосование. Приготовьте зеркала! Ну, кто «за»?
Он вынул свой заветный карманный фонарь. Батарейка
уже иссякала, но лампочка еще давала слабый свет.
И бледным желтеющим лучом Капка обвел в пещере
вокруг себя. Каждый синегорец подставлял под луч свое
зеркальце, оно вспыхивало в темноте, и Капка считал
голоса.
—	Против?
Полная тьма, единодушная тьма была ответом. Капка
еще раз обвел всех товарищей лучом: не блеснет ли кто
против? Нет. Он погасил фонарик.
—	И предлагаю... В общем, ребята, давайте споем на¬
шу песню, которую Арсений Петрович для нас сложил.
Только... пускай кто-нибудь запевает. У меня сегодня гор¬
ло чего-то простыло.
Синегорцы встали тесным кругом, обняв друг друга
за плечи.
В темноте запел своим ясным, зеркальным альтом Ва¬
лерка:
Отца заменит сын, и внук заменит деда,
На подвиг и на труд нас Родина зовет!
Отвага — наш девиз, — Труд, Верность и Победа!
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
Мальчики пели негромко, ломкими, еще не устоявши¬
мися голосами, чуточку севшими от волнения. Они пели
почти невидимые в темноте, но каждый чувствовал плечом
плечо товарища.
И, если даже нам порой придется туго,
Никто из нас, друзья, не струсит, не соврет.
Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
А снаружи над островком, над Волгой спустилась ночь
без огней и звуков. Только ветер шумел в затопленных
кустах да, журча в ветвях, вились струи полой воды. Кира
Степушкин наконец разжег костер, укрыл его жестью,
поднялся, отдуваясь, и присоединился к поющим. Горячие
красноватые отблески огня заиграли на лицах. Черты отя¬
476

желели, резкие тени легли у всех над бровями, на крыльях
носа, на губах. Лица казались теперь суровыми, крепко,
по-мужски отвердевшими. И мальчики пели:
Пусть ветер нам в лицо и нет дороги круче,
Но мы дойдем туда, где радуга цветет!
Окончится гроза, и разойдутся тучи.
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
ГЛАВА 16
Гранатометчики, на линию!
С каждым днем все тревожнее становились вести с
фронта. И утром, когда на заборе у Затона наклеивали
свежее сообщение от Советского Информбюро, люди, сгру¬
дившись, заглядывая друг другу через плечо, молча вчиты¬
вались в строки сводки, а потом медленно расходились с
замкнутыми лицами, покачивали головами. Иногда кто-
нибудь говорил:
—	Гляди, как прет, окаянный!..
Люди смотрели на Волгу. Вода еще в ней не спала,
река была бескрайной, плыла всей ширью мимо городка,
отражая безоблачное летнее небо.
А уже полетывали иногда над Волгой немецкие раз¬
ведчики, цыкали на них где-то за горизонтом резкие на
язык зенитки, и небо вдали подергивалось частыми пля¬
шущими звездочками разрывов. В Затоне спешно ремонти¬
ровали суда и делали сверх положенного еще кое-что по
особому заданию, приезжали военные инженеры, долго в
ночь засиживались у директора. Юнги усиленно проходи¬
ли строевые занятия, упражнялись в стрельбе и гребле,
одолевали военное дело. И однажды юнги решили показать
местным свою выучку и вызвали на соревнование затон-
ских. Объявили, что в воскресенье, на площадке Дома
пионеров будет военизированный бег с препятствиями,
футбольный матч и состязание по гранате на меткость
броска.
В Затонске любили всякие спортивные зрелища и гор¬
дились своими футболистами. Юношеская команда Затона
целую неделю тренировалась перед встречей с юнгами.
477

Ходулю, игравшего вратарем, мастер ради такого дела без¬
ропотно отпускал на два часа раньше других. Несмотря
на военное время, народу в воскресенье собралось много.
На дощатых трибунах уселись в ряд все знаменитые ста¬
рики Затона — и Егор Данилыч ПІвырев, и Макар Мака¬
рович Расшивин, и Маврикий Кузьмич Парфенов, и Ми-
хайло Власьевич Бусыга, и Иван Терентьевич Яшкин.
Стариканы были заядлыми болельщиками своей затонской
команды. Они были твердо убеждены, что только благода¬
ря проискам неведомых завистников юношеская команда
Затона не взяла первого места в области. А по справедли¬
вости-то, конечно, она и в самой Москве бы не уронила
своей волжской чести — дали бы только сыграть да чтоб
дело решал праведный судья, который не подсвистывал бы
противнику.
К состязаниям по военизированному бегу старики от¬
неслись сравнительно равнодушно. Правда, когда по всем
статьям — и по бегу в противогазе, и в состязании на
бревне, в штыковом примерном бою, и в проползании через
препятствия — юнги начисто обставили затонских, старики
Фтали беспокоиться. Честь Затона была задета. Но совсем
загорюнились затонские патриархи, когда начался фут¬
больный матч.
Легкие, худощавые, быстроногие фигуры юнгов в чер¬
ных трусах и полосатых сине-белых тельняшках стреми¬
тельно неслись по зеленой площадке, тесня, обводя и сби¬
вая с толку зАтонских, которые играли в оранжевых
футболках. И, как всегда бывает, если какая-нибудь коман¬
да явно сильнее, зрителям стало казаться, что оранжевых
на поле меньше, чем бело-синих. Затонских сразу прижали
к воротам. Старики привставали, стучали палками о доски
трибуны, хватались за седые свои головы, в сердцах швы¬
ряли шапки оземь и кричали игрокам затонской команды
сперва еще ласково: «Сережа, голуба, шибче, милуша, да¬
вай, давай!» Потом стали подбадривать крепче: «Ну, ну,
не сдавай, Петька, рви с ходу, дай ему!» И наконец, мах¬
нув на все рукой, уже отпускали во всеуслышание совсем
обидные замечания: «Эх, мазилы-мученики!.. Куды ты, к
шуту, подаешь? Раззява-кукла! Балда окаянный! Забыл,
где ворота? Дурила!..» Ничего не помогало. Затонские
проигрывали. Беки легко и точно передавали друг другу
в ногу мяч, и половина поля от ворот юнгов до центра
478

почти все время пустовала, зато у ворот, где стоял голки¬
пером долговязый Ходуля, все время клубился песок, мол¬
ниеносно перемещались бело-синие тельняшки и суетились
без толку оранжевые футболки. Лешке Дулькову при¬
шлось туго. «Господи ты боже мой, и откуда только этого
длинночертого выискали?» — возмущался старик Швырев.
—	Дубина стоеросовая! Чтоб ему пусто было! — чести¬
ли старики злосчастного Ходулю, который только и успе¬
вал вынимать мячи из своей сетки.
Разгром был полнейший. В центральной ложе началь¬
ник школы юнгов капитан первого ранга Иванов-Тарпа-
нов, положив на барьер руки, поблескивая на солнце
широкими золотыми нашивками у обшлагов, легонько
усмехался, довольный, и поглядывал на соседей. Рядом
с ним, то и дело снимая кепку и вытирая платком вспотев¬
ший лоб, страдал директор Судоремонтного Леонтий Семе¬
нович Гордеев. И при каждом забитом мяче на директора
искоса и сердито поглядывал секретарь городского коми¬
тета партии товарищ Плотников.
К перерыву счет достиг цифры, для футбола почти
астрономической, — 9 : 0 в пользу юнгов. А впереди был
еще один тайм. И в нем сорок пять минут и бог еще знает
сколько голов...
Синегорцы сидели внизу все рядом на одной скамье и
пребывали в полнейшем отчаянии. Игроки ушли в разде¬
валку. Мальчишки свистели затонским и с недоброжела¬
тельным уважением смотрели на юнгов.
В перерыве проводили соревнования по гранате. Поза¬
ди футбольных ворот был вырыт небольшой и узкий окоп¬
чик. В отдалении мелом по траве была наведена черта, с
которой участники должны были метать гранаты в ровик.
—	Гранатометчики, на линию! — вызвал судья.
К белой черте вышли двое затонских парней и двое
юнгов: Палихин и Сташук. Перед каждым участником
положили по десятку учебных гранат. Это были небольшие
деревянные булавы, смахивающие на бутылки.
Первым метал Сережа Палихин. Он уверенно подошел
к черте и — раз, раз — быстро, одну за другой метнул все
десять гранат. Шесть из них попали точно в окоп. Седь¬
мая ударилась о край и случайно не скатилась, отскочила
в сторону. Тремя гранатами Палихин промахнулся.
Место его на черте занял Белянин, лучший гранатомет-
479

чин Затона. Медленно нагнулся он, не спеша перебрал
гранаты, выложил их аккуратненько в рядки, взял одну,
крайнюю, размахнулся и метнул. Граната упала точно в
окоп, даже краешка рва не задев. Так же уверенно бросил
Белянин и вторую гранату. А за ней третью. На трибунах
ожили.
—	Ну, ну, Белянин, сажай, доказывай дальше!
Белянин только головой повел — дескать, не сомне¬
вайтесь, все будет в порядке. Метнул четвертую — и про¬
мазал. Он досадливо покачал головой, долго прицеливался,
метнул... граната упала на край рва, подумала немножко
и скатилась в окопчик. На трибунах, где сидели затонские,
облегченно вздохнули. Четыре есть! Белянин удачно бро¬
сил еще две гранаты. Синегорцы на своей скамье ерзали
и чуть не подпрыгивали от возбуждения. Белянин, сильно
размахнувшись, метнул еще одну гранату, но он, видимо,
волновался, и граната легла далеко за рвом. На трибуне
затихли. Белянин прокинул еще гранату даром. Остава¬
лась последняя. Долго целился Белянин, наконец решился
и пустил гранату. Она упала прямо в ров. Итак, результат
Палихина был побит. Белянин уложил семь штук из де¬
сяти.
Теперь настала очередь бросать Сташуку. Своей тан¬
цующей походкой, чуточку вперевалку, вышел он на ли¬
нию, быстро прикинул расстояние от черты до рва, взял
гранату, примерился й бросил. Граната упала, не долетев
до рва. В рядах затонских злорадно зашумели. Начальник
школы юнгов с беспокойством задвигался на своем стуле.
Но Сташук не смутился. Он расправил выпуклую грудь,
плотно обтянутую матросской фуфайкой, помахал рукой,
словно разминал ее, цепко ухватил новую гранату и, кач¬
нувшись вперед всем телом, метнул ее. Она упала точно
в ров. Сташук нагнулся, взял в правую руку гранату, при¬
хватил левой еще две и стал метать, перекладывая из
одной руки в другую. И граната за гранатой падали в ров.
Восемь гранат подряд положил на место Сташук и только
на последней срезался: бросил слишком близко.
Результат его был восемь из десяти.
Теперь бросал Фомин, один из лучших физкультурни¬
ков Затона. Но то ли волновался он, то ли уже устал се¬
годня, так как участвовал в военизированном беге и был
расстроен неудачей, но лишь первые три гранаты он пере¬
480

бросил, четвертая упала, не долетев до рва, и только
остальные шесть попали в окопчик. И выходило снова так,
что юнги и здесь побили затанских. Директор Судоремонт¬
ного сконфуженно тер затылок, избегая смотреть на това¬
рища Плотникова.
И вдруг внизу, там, где сидели затонские ребята, раз¬
дался низковатый мальчишеский голос:
—	А можно я кину?
На трибунах зашумели, зрители вставали. Кто это там?
И все увидели, как с нижней скамьи трибуны поднялся
паренек в фуражке, с буквами «РУ» на пряжке пояса, ма¬
ленький, коренастый. Он твердой походкой прошагал к
красному столу у футбольных ворот, где сидели судьи.
—	А я можно кину?
—	Вы же не записаны в число участников. Вас никто
не выставлял.
—	Мы, мы выставляем! Пускай кидает! — закричали
со скамьи, где сидели синегорцы.
Затонские старики приподняли позором пригнутые го¬
ловы:
—	Этот еще чего вылез? Срамиться только. И так уж
утерлись.
Но на трибунах сотни голосов закричали:
—	Разрешить!.. Пускай бросает! Допустить!..
Судья пожал плечами, посоветовался с другими людь¬
ми, одетыми во все белое, потом скомандовал:
—	На линию!
И Капка вышел на линию.
Он стоял, маленький, плотный, упрямо вобрав подбо¬
родок в шею, чуточку избычившись. Десять гранат валя¬
лись перед ним в траве, белая черта протянулась около
его ног.
—	РУ! РУ! РУ! — хором кричали со своих мест юн¬
ги. — Подрасти маленько, а то не видать.
—	Давай, давай, Капка, не слушай! — подбадривали
свои.
Капка засучил рукав гимнастерки на левой руке. Гра¬
наты он аккуратно сложил влево от себя рядком. Поплевал
на руку, наклонился. Долго выбирал гранату, взял одну,
прикинул ее на руку, отложил, взял вторую, и эта ему
не понравилась. Наконец Капка остановился на гранате,
которую он и поднял для первого броска. На трибуне
481

затихли. Товарищ Плотников с веселым интересом раз¬
глядывал маленькую фигурку Капки. Начальник школы
недоумевал, директор Судоремонтного хмурился, беспо¬
коясь, как бы не вышло конфуза.
Капка взял гранату не совсем по правилам и прице¬
лился ею так, словно держал биту, играя в городки. По¬
том он отступил на шаг, откинулся всем телом, резко шаг¬
нул вперед и метнул гранату левой рукой. Граната уда¬
рилась о самый краешек окопа, легонько качнулась и...
медленно откатилась в сторону. Валерка припал головрй
к плечу Тимсона и закрыл глаза, чтобы ничего на свете
больше не видеть. Тимка что-то промычал с ожесточением.
Директор Судоремонтного пересел на другой стул, так как
прежний треснул под ним. Капитан первого ранга Иванов-
Тарпанов легонько усмехнулся уголком губ. Товарищ
Плотников покачал головой.
—	Шпиндель! Городошник! — кричали юнги в востор¬
ге. — Это тебе не бабушка в окошке! Рюха!..
Капка стоял на линии, закусив губу, упрямо опустив
подбородок.
—	Давайте же следующую, — сказал ему судья.
—	Орут больно, не слыхать ничего, — пожаловался
Капка, метнув сердитый взгляд в сторону тех мест на три¬
буне, где сидели юнги.
—	Не тяните время. Иди бросайте, или уходите, —
строго повторил судья.
Капка взял новую, прицелился, отступил, сделал ры¬
вок к самой черте и швырнул гранату так, как бросал он
биту, когда распечатывал заднюю «марку» в фигуре
«письмо». Над самой землей пронеслась граната и сразу
исчезла, провалившись в окоп. Капка нагнулся и тотчас
же послал третью гранату. Она описала правильную дугу
и канула в темноте рва. Капка бросил четвертую. Бросок
был опять удачен. Он прихватил правой рукой и сунул
под мышку две гранаты, чтобы не нагибаться каждый раз,
размахнулся левой, качнулся вперед, пустил пятую.
Взметнувшись слегка вверх, она снизилась в самую сере¬
дину окопа. Капка метнул шестую гранату. Она летела,
как бумеранг, вращаясь, и казалось, что вот-вот перемах¬
нет через ров, но какая-то непостижимая расчетливость
была в броске метателя, и над самым рвом граната круто
опустилась вниз, в цель. На трибунах начали аплодиро¬
482

вать. Капка швырнул седьмую. Есть! Капка швырнул
восьмую. В рові Все встали. Капка метнул девятую. Там!
На трибунах неистовствовали. Капка сравнял свой счет с
результатом Сташука. Он взял десятую. Эта была решаю¬
щей. На трибунах притихли. Капка медлил. Он опять по¬
плевал на руку, тяжело перевел дыхание, снял фуражку,
аккуратно положил ее донышком вверх на траву, рукавом
отер лоб, взял гранату, слегка подкинул гранату на ладо¬
ни. Долго целился он, прищурив глаз, и тихо было на три¬
буне. Но вот Капка откинулся, отшагнул, потом словно
прыгнул вперед и взмахнул левой. Звонко на дне рва стук¬
нула граната о те, что уже лежали там.
И стадион заревел, загудел, затопал. Десятки людей
бросились на поле. Над головами взлетели ноги Капки,
посыпались на землю какие-то гайки, шурупы и выпало
заветное зеркальце.
Но верный Валерка Черепашкин был тут как тут и
подхватил зеркальце командора. А мастер Матунин про¬
тискивался к рядам, где сидели заводские старики.
*■— Видали? — твердил он. — Ведь Василия Семенови¬
ча сын, Бутырев. Ах ты батеньки-матеньки, ну золотой же
парень! Ну честное даю слово!
—	Василь Семеныча сын? Бутырева? — переспраши¬
вали старики и, щурясь от солнца, слепившего им глаза,
из-под ладони рассматривали Капку.
ГЛАЦА 17
Командор держит ответ
«Кто вы?» — «Мы синегорцы», —
отвечали мы, потому чтЬ мы в
были синегорцы.
В. Черепашки?. „История
гор. Затонска и его окрестностей"
Между тем почетных гостей пригласили выпить пивца
и кваску в буфет. Буфет сегодня устроили для гостей в
одной из комнат Дома пионеров. Товарищ Плотников вме¬
сте с директором Судоремонтного и начальником школы
483

юнгов пошли туда. Через минуту туда же явилась одна из
руководительниц Дома пионеров, Ангелина Никитична.
Она чувствовала себя хозяйкой, да к тому же еще решила,
что начальство приезжает не каждый день и надо восполь¬
зоваться случаем, чтобы поговорить о разных нуждах дома.
Товарищ Плотников, высокий, бритоголовый, в чесучовой
косоворотке, которую распирали его тяжелые плечи, при¬
нялся сам расспрашивать Ангелину Никитичну, как дела
идут у пионеров.
—	Вы знаете, — сказала Ангелина Никитична и пони¬
зила голос, — як вам, Иван Акимович, собиралась уже
обратиться. Нехорошо у нас. Неладно. Нездоровое настрое¬
ние у некоторой части ребят.
—	Что такое? — удивился Плотников.
Ангелина Никитична открыла клеенчатый побуревший
портфельчик, долго копалась в нем, наконец вытащила
оттуда какую-то бумажку и карманное зеркальце.
—	Вот, Иван Акимович, не вполне, мне кажется, здо¬
ровое явление. Я должна сигнализировать. Какие-то стран¬
ные записи с неведомым гербом. Я вот сочла нужным
изъять. И смотрите, тот же значок на зеркале. И зеркала
наблюдаются у целого ряда ребят, вернее — у известной
части.
Плотников пожал своими широкими плечами:
—	Ребята-то как, хорошие?
—	Пожаловаться не могу, Иван Акимович. Активные
дети.
—	Ну и пусть себе тогда смотрятся в зеркало, по край¬
ней мере носы чище будут.
—	Нет, Иван Акимович, я вас уверяю, что целая орга¬
низация. Я должна сигнализировать.
—	Да чего тут сигнализировать? Надо поговорить с
ребятами по душам, порасспросить, а потом уже сигнали¬
зировать да изымать. Экие, право, вы все тут прыткие!
—	Иван Акимович, — Ангелина Никитична прижала
обе руки к груди, — я здесь человек новый, до меня тут
товарищ Гай работал, видимо большой фантазер, я теперь
вынуждена многое искоренять.
—	А нелегкая у вас, видимо, работа: изымать, искоре¬
нять... сигнализировать... Да вы не обижайтесь. Давайте-ка
вот сейчас позовем кого-нибудь из ребят. Вы у кого эту
бумажку изымали?
Ш

—	Главные коноводы — это Черепашкин и Жохов. Они
заправилы и очень скрытные ребята. Вы все равно от них
ничего не добьетесь. Я уж пробовала.
—	Ну-ну, уж как-нибудь! Авось мне больше повезет.
Тут они сейчас?
—	Тут.
—	Ну, давайте их сюда.
И вот в кабинет привели Валерку Черепашкина и Тим-
ку-Тимсона. Плотников широким гостеприимным жестом
пригласил их сесть.
—	Ну-с, — сказал он, весело всматриваясь в смущен¬
ные лица Черепашкина и Тимки, — так, значит, сине-
горцы?
Валерка и Тимсон в ужасе переглянулись, раскрыли
рты от неожиданности и густо залились краской.
Плотников продолжал, как будто не замечая их сму¬
щения:
—	Ну что ж, синегорцы так синегорцы, в чем дело! Но,
может быть, вы нам все-таки, ребятки, расскажете, что вы
за такие синегорцы, и с чем вас кушают, и за что вас
поедом есть собираются некоторые воспитатели, от кото¬
рых вы таиться решили.
Синегорцы молчали, глядя в пол.
—	Ну, не хотите, не надо, — подождав немного, про¬
должал Плотников и подчеркнуто сухо сказал: — я ведь
вас не допрашиваю. Очевидно, значит, не заслуживаю до¬
верия... Так, что ли, выходит? Руковожу городом, партия
мне доверяет, а вот пионеры некоторые, именующие себя
этими самыми... как их... синегорцами, не желают оказать
доверие. Плохо твое дело, товарищ Плотников. Печальная
брат, картина. Ну, извините, что побеспокоил. Идите себе...
Мальчики встали, переглянулись, вздохнули.
—	Я считаю, надо сказать, — шепнул Валерка. —
А? Тимка?
Тимсон только рукой махнул: чего уж тут, мол!
—	Товарищ Плотников, — начал Валерка, — мы вам
все скажем. Только нам надо спросить у нашего коман¬
дора разрешение.
Они и не подозревали, что переживал в эти минуты сам
их командор. Дело в том, что Капка, едва лишь Ангелина
Никитична увела с собой в кабинет Валерку и Тимсона,
сразу понял, о чем пойдет речь.
485

—	Если что, блесни! — крикнул он вдогонку.
Не дождавшись сигнала, он сам незаметно подошел к
дверям кабинета, приоткрыл их и слышал весь разговор.
В душе у Капки долго шла борьба. Он знал, что Валерка
и Тимсон сами никогда не выдадут, не назовут его. Но
прятаться за спиной товарищей он не хотел. А войти и са¬
мому все рассказать не решался. Пожалуй, на смех поды¬
мут, да еще директор тут, как назло. Однако положение
Валерки и Тимсона было столь затруднительным, что
Капка решил выручить их, что бы потом ни было...
Заскрипела тяжелая дверь, и в комнату, остановив¬
шись на пороге, просунулся сам Капка.
—	А, победитель! — приветствовал Капку товарищ
Плотников. — Честь города отстоял. Спасибо! — Он креп¬
ко пожал своей огромной рукой Капкину ладонь. — Так
ты еще и... как это там у вас... синегорец ко всему?!
Капка кивнул головой, теребя пряжку пояса.
—	У меня на заводе работает, — вмешался директор
Судоремонтного, — у Матунина, мастера. Одним из пер¬
вых, бригадир!
—	Так это ты, значит, самый главный у них? — Плот¬
ников мотнул головой в сторону мальчиков.
—	Командор, — чуть слышно признался Капка, густо
покраснев.
—	Ну, командор, вот ты нам и изложи все как есть.
А мы послушаем. Нам же тоже хочется знать. А то живем
в одном городе с такими ребятами и даже не догадываем¬
ся, что есть у нас какие-то синегорцы.
Он с дружелюбным любопытством разглядывал Капку
и его адъютантов.
—	Только уж условие — не смеяться, — предупредил
Капка и как мог рассказал товарищу Плотникову о ла¬
герной игре, от которой все пошло, о синегорцах,*об Арсе¬
нии Петровиче Гае, которого Плотников тоже, как видно,
считал хорошим человеком, потому что сочувственно за¬
кивал, когда Капка назвал имя Гая.
Капка рассказывал, с жадным доверием вглядываясь
в лицо Плотникова и стараясь уловить, понимает ли он их
затею, их мечту, сочувствует ли он ей или смеется в душе,
а быть может, считает дурной блажью. Он рассказывал,
а Валерка от волнения тоже шевелил губами беззвучно,
не решаясь подсказать командору, когда тот останавливал-
486

ся, подыскивая нужные слова. Тимсон же слушал Капку
и удивлялся, как это может такой сравнительно еще моло¬
дой парень говорить столь длинно и складно. Но вот Капка
кончил свой рассказ. Плотников молчал. Потом вынул ко¬
робку папирос, достал одну, закурил.
Мальчики смотрели на него, ожидая ответа.
—	Ну, в общем, мы с тех пор играем так, — попробо¬
вал дополнить Валерка.
Капка резко осадил его:
—	Это, может быть, ты играешь, а я, например, лично
не играю, а действую так.
Плотников вдруг тепло и загадочно улыбнулся:
—	Интересно задумано. Свежая голова у Гая была.
Почему же вы только тайну такую храните?
—	А чего зря раззванивать! — уклончиво отвечал
Капка.
—	Погоди. Скромность — это одно, а скрытность —со¬
всем уж другое дело. И ни к чему, мне кажется, тут такую
таинственность напускать. Ну, вначале попробовали про
себя, а дело получилось. Хватит в прятки играть. А тебе,
Бутырев, в комсомол надо. Не комсомолец еще? Правда,
парень ты еще очень молодой, да тебя примут, раз ты про¬
изводственник хороший и организатор, видимо, неплохой.
—	А чего я буду делать там?
Ну вот, здорово живешь! То же самое и будешь де¬
лать, но только лучше будешь делать. Увереннее. Яснее.
И помогут тебе когда надо. И поправят вовремя.
Директор Судоремонтного и начальник школы юнгов
с интересом следили за этой беседой.
—	Синегорцы... синегорцы... — повторил Плотников.—
Вон какое имечко приняли!
—	Конечно, Иван Акимыч, — вмешалась Ангелина
Никитична, — уж играли бы...
—	Мы не играем, — повторил Капка.
—	Ну, я не знаю, как у вас там называется...
—	Дело не в названии, а в делах хороших... — возра¬
зил Плотников. — А что это все-таки за герб такой? —
проговорил Плотников, разглядывая бумажку, на которой
был нарисован знак синегорцев. — Погодите, погодите, где
это я уже видел его?.. Стоп!.. Да я же у Юрки, у сыниш¬
ки моего, в тетрадке это видел! Он что-то там вычерчивал
схожее, помнится мне...
487

Плотников вскинул голову и посмотрел на мальчика.
—	А он тоже давно у нас, — сказал Капка.
—	Да ну! — обрадовался Плотников, но спохватился
и осторожно взглянул на Ангелину Никитичну.
—	Его, как лучшего шахматиста, приняли, и он кру¬
жок у нас вел. И вообще подходит.
—	Да, только... — начал было Тимсон, впервые подав
голос за все это время, но тут же замолчал и покачал го¬
ловой.
—	Тимка! — прошипел Валерка.
—	Молчу, — сказал Тимка.
—	Ну, в чем же дело? — заметно обеспокоился Плот¬
ников.
—	Дома его больно уж строго держат, — пояснил Тим¬
сон, — чуть на лодке — уже сразу не пускают. Боятся. Что
мы его, топить собираемся, что ли?
Плотников от всей души расхохотался. Засмеялись и
все другие.
—	Ну, а все-таки, что же это за игра у вас была, отку¬
да затонские синегорцы имя приняли и почему у них герб
такой? Кто скажет?
—	Это пускай Валерий расскажет, он вместе с Арсе¬
нием Петровичем целую историю написал, когда прошлое
л«то в лагере были... У нас там даже самодеятельность
когда проводили у костра, Валерка выступал с этим. И мы
после поклялись, что будем так действовать.
—	Рассказать? — Валерка вопросительно посмотрел на
всех.
—	Очень интересно. Послушаем.
И Валерий Черепашкин рассказал товарищу Плотни¬
кову, начальнику школы юнгов и директору Судоремонт¬
ного историю Трех Мастеров.
Глаза его блестели, нежные щеки покрыл лихорадоч¬
ный румянец, он вскакивал, размахивал руками и расска¬
зывал о Синегории, о людях с Лазоревых Гор, о страшном
нашествии Ветров, о короле Фанфароне, о злом Ветрочете
Жилдабыле. Голос Валерки задрожал, когда он описывал,
как Амальгаму, прекрасного Мастера Зеркал и Хрусталя,
бросили в темницу.
Он перевел дыхание и замолк.
—	Ну, ну! И как же дальше было? — спросил с инте¬
ресом Плотников.
488

—	Сейчас, — сказал, переводя дух, Валерка. — Сейчас
расскажу дальше...
Черепашкин прислушался. На поле давно уже бухал
мяч и раздавались трели судейского свистка. Кто-то во¬
шел в кабинет и напомнил товарищу Плотникову, что
матч продолжается. Вторая половина игры уже началась,
надо идти на места.
Плотников с сожалением встал.
—	Ах ты беда! — проговорил он. — На самом интерес¬
ном месте! А надо идти. Ну, когда-нибудь доскажешь. Не¬
пременно. Очень хочется знать, как это все там у вас в
Синегории в конце концов получается. Спасибо, товари¬
щи... Так Юрка мой, говорите, тоже? Синегорец? Да?
Скрывал, свиненок... Ну что ж, если сыну такое доверие
оказываете, то, надеюсь, и отца не обидите. Идет?
Он крепко пожал руки всем троим синегорцам, задер¬
жал руку Капки, хотел что-то сказать, должно быть, но
передумал, похлопал Капку по плечу, шумно вздохнул и
пошел к выходу.
Гости последовали за ним. Когда мальчики убежали
вперед, чтобы скорее попасть на места, Плотников сказал
задумчиво:
—	Толковый народ растет! Ведь этот вот, командор их,
как его... Бутырев, что ли?
—	Бутырев Капитон, — подтвердил директор.
—	Ведь представить себе только, сколько на его плечи
легло! Мать убита, отец на фронте, тоже неизвестно, жив
ли еще, на руках две сестренки... Не по годам забота.
Работа в Затоне, чего говорить, товарищи, нелегкая. А он
еще с этими синегорцами возится. Заботник. Великий за-
ботник!
—	Дерутся они, дьяволята, с вашими этими юнгами,—
пожаловался неожиданно директор начальнику школы. —
Задирают ваши.
—	Ну, ваши тоже в долгу не остаются, — сказал тот.—
А у меня, кстати, к вам просьбишка была как раз. Барка-
сик я один там видел в Затоне. Вот если бы там немножко
двигатель перебрать да кое-что подправить, была бы у
моих юнгов посудина. А то совсем осухопутились. Не
могли бы вы нам помочь?
—	Вот и дело! — воодушевился Плотников. — Споют¬
ся. Тут вам и польза и мораль. И дракам конец. Только
489

уж придется вам, товарищи моряки, покланяться нашим.
Там у них свои законы, мальчишьи. Своя порука. Пусть
уж и договариваются сами.
Он, видно, все еще был под впечатлением разговора с
ребятами.
—	Золотой народ. Заботники. А фантазии-то сколько!
Ах, мальчишки мои хорошие!
ГЛАВА 18
Поговорим, пап мужчина с мужчиной
—	Здесь проживает товарищ Бутырев Капитон?
—	Входите, отперто! — крикнул Капка.
Стукнула щеколда, дверь в сени растворилась. Вошел
Виктор Сташук. Увидев его, Капка поднялся. Он был оза¬
дачен и готов ко всему. Сташук, разглядев при свете коп¬
тилки Капку, тоже замер от неожиданности и сделал пово¬
рот к двери, готовый уйти.
—	Мне товарища Бутырева, — сказал он нереши¬
тельно.
—	Я Бутырев.
—	Нет, мне нужно самого Капитона Бутырева.
—	Я это!
Сташук смотрел на него с недоверием. Вот так дело!
Неужели этот шпиндель и есть тот самый Капитон Буты¬
рев, к которому его направили из школы? Но отступать
уже было поздно, и, кроме того, комсомольцы, пославшие
Сташука, строго-настрого наказали договориться с ремес¬
ленниками. Ничего не поделаешь — дисциплина. Сташук
чинно откозырял и щелкнул сдвинутыми каблуками. Но в
эту минуту вбежала Рима. Увидев Сташука, она на мгнсь
вение смутилась, потом быстрым взглядом окинула юпгу
и брата, заметила неловкость и замешательство.
—	Здравствуйте! Капа, ты познакомился? Это тот
флотский самый.
—	Вижу, — сказал Капка, глядя в сторону.
—	Помнишь, Капа, про которого я тебе рассказывала?
Помнишь теперь?
—	Мало о каких флотских ты мне уши прожуж¬
жала!
490

Сташук сделал шаг вперед, свел каблуки, еще раз ко¬
зырнул:
—	Разрешите? Юнга школы Балтийского флота Ста¬
шук Виктор. Прибыл по заданию.
—	Бутырев, — сухо представился Капка. — Присажи¬
вайтесь... Ты что, Римка, опять собралась в кино?
—	Нет, в кино нынче не получится, — сказал Сташук,
присаживаясь на край табурета. Он снял двумя руками
бескозырку и аккуратно положил ее на колени. — Уволь¬
нительную мне дали только до восьми. У нас к вам будет
дело одного такого свойства... Ребята-комсомольцы через
меня к вам обращаются...
Он замолчал, надеясь, что Капка полюбопытствует и
спросит, за каким делом послали Сташука комсомольцы.
Но Капка не любопытствовал. Вид у него был очень офи¬
циальный. Сташуку опять захотелось плюнуть на все и
уйти. Он чувствовал себя уязвленным. Однако надо было
выполнять поручение. Сташук метнул на Капку из-под
бровей хитрый взгляд, решил переменить тактику.
—	Мы вроде ведь уже встречались с вами!
—	Возможная вещь, — сказал Капка совершенно так,
как произносил это мастер Корней Павлович. — Допусти¬
мо вполне. Не помню только. Так насчет чего будет дело?
—	Значит, вопрос такой стоит — дело оборонного зна¬
чения, — начал Сташук и коротко изложил свое дело.
Юнги обращались к ремесленникам с просьбой помочь
им отремонтировать старый баркас, без дела лежащий на
заводской площадке.
—	Прошпаклюем, покрасим это уж мы сами, — гово¬
рил Сташук, — и такелаж весь и рангоут поставим. — Он
посмотрел краешком глаза на Капку — какое впечатление
произвели на этого сухопутного сложные морские слова,
но Капку, казалось, не проняли корабельные термины. —
А вот вы бы нам насчет движка помогли, перебрать бы
надо, цилиндр расточить, ну и тому подобное.
Капка солидно поджал губы. Он сидел, уставившись в
стол, соображал что-то.
—	Рима, налей товарищу чаю.
—	Спасибо, не беспокойтесь, —■ вскинулся Сташук, —
я ведь по делу. На минуточку.
—	Дело-то не минутное, — строго пояснил Капка. —
М-да... Эта работа не так простая. Я тот баркас знаю. С ним
491

возни будет. Работа своего времени требует. Тут надобно
каждый момент наперед учесть. Это ведь не «ать-два, ать-
два» или там на сухом месте веслами водить. Главное, ре¬
бята чересчур перегрузку имеют. Дает себя знать. Достает¬
ся ребятам. А это уж сверх того будет.
Разговор получался теперь уже деловой, и оба были
довольны, что все идет так всерьез.
—	Уж прямо не знаю, что и сказать, — говорил Капка,
дуя на блюдечко, которое он держал в растопыренных
пальцах. — Пейте еще... Рима, налей.
Рима налила Сташуку еще одну чашку и села в сто¬
ронке молча. Она понимала, что разговор идет мужской и
ей вмешиваться не к лицу.
Ты уж будь друг, окажи, — сказал Сташук, ожесто¬
ченно дуя на горячее блюдечко, которым только что обжег
себе губы.
—	А что я, директор? Или кто?
—	Ну все ж таки... У тебя авторитет есть, говорят.
—	Говорят... Выходит, значит, «ручок-малек» тоже
сгодился? — Капка поставил на стол пустое блюдечко и
утер рот уголком скатерти. Рима бросила на него него¬
дующий взгляд, но он грозно двинул в ее сторону лок¬
тем. — Ладно, сообразим что-нибудь.
—	Ну, счастливо, я пошел. — Сташук встал и надел
бескозырку. — Благодарствуй!
—	Погоди, чего спешишь? Сиди.
Они не заметили оба, что уже несколько минут гово¬
рят на «ты».
—	Чего спешите, отдохните, — сказала Рима, хотя она
и Лида уж давно были с Виктором на «ты».
Сташук сел с явным удовольствием.
—	Страшно было в Ленинграде-то? — неожиданно и с
азартом спросил Капка, и в глазах его загорелся таксй
жадный огонек и так разом слетела с него вся солидная
деловитость, что Виктор, собравшийся было ответить, как
требовал морской фасон, что ничего, мол, особенного не
было, сказал просто:
—	Еще бы не страшно! Знаешь, как нам там приходи¬
лось? Это жуткое дело просто. А народу сколько легло...
И он стал рассказывать о Ленинграде, как жили они
в смертельном кольце блокады, как пришлось им участво¬
вать в бою у Невской Дубровки, когда немцы чуть было
492

не прорвались к городу и юнги несколько часов сдержива¬
ли напор врага. Капка слушал его, почти не дыша, изред¬
ка лишь громко глотая, чтоб отошло пересохшее от вол¬
нения горло.
—	Я и к медали представлен за отвагу. Только еще
очередь не дошла, а как дойдет, так, говорят, пришлют
непременно. Я такой, знаешь: не боюсь.
—	Вот и я тоже такой!
Потом говорили о кино. Тут уж разговор пошел совсем
легко. Все болтали наперебой. Только и слышалось:
«А Чарли Чаплин... Помнишь, как он свисток проглотил?!
А сам пошел...»
—	Ой, чудак этот Игорь... Помнишь, как он: «Меня
мама уронила с шестого этажа...»
—	А это еще помнишь?.. Это уж в другой картине. Его
полицейские забирают, а он так пальцем: «Но, но, без хам¬
ства!»
—	Капка, покажи, как Игорь Ильинский глазами де¬
лает, — просила Рима. — Ох, он здорово у нас показыва¬
ет! Ну прямо в точности!
Капка послушно встал, прошелся по комнате семеня¬
щей походкой, по-петушиному отставив зад, страшно ско¬
сил глаза и наморщил нос.
—	Здорово! Ну прямо Игорь Ильинский, честное сло¬
во! — восхитился Сташук.
Тут от шума проснулась Нюшка. Сперва из-под одеяла
показался ее один глаз, потом другой, а затем высунулся
любопытствующий носишко; вскоре Нюшка осторожно
высвободила подбородок, окончательно осмелела, села на
постели, прибила руками вокруг себя одеяло.
—	Рима, это кто? — громким шепотом спросила она.
—	Ты чего? Спи! — И Рима уложила ее, подоткнув со
всех сторон одеяло.
Но Нюшка глаз не сводила с гостя и с его странной
фуражки без козырька.
—	А почему у тебя шапка назадом вперед надета? —
спросила она и заглянула, вытянув шею, за затылок Ста-
шука. — Ой, и сзади козырька нет!
—	Дядя — моряк, — поспешила объяснить Рима. —
Видишь, у него ленточки сзади.
—	Она у нас какая-то отсталая, оттого что без мате¬
ри... — пожаловался Капка Сташуку. — Другие в ее воз-
493

расте уже все ордена знают, а наша до сих пор ромбик
от шпалы различить не может. Ну ее! Спи, Нюшка.
—	А чего это на ленточке написано спереду? — спро¬
сила Нюшка, залюбовавшись золотой надписью на беско¬
зырке Сташука.
Сташук протянул ей ленточки:
Вот, гляди. Здесь якоря, а тут написано: «Красно¬
знаменный Балтийский флот». Ясно? Чтобы видно было,
откуда мы.
*— Это если потеряетесь, да?
Ну тебя, Нюшка, спи! — прикрикнул на нее Капка
и повернулся к гостю: — Знаешь что? Давай-ка, пока вре¬
мя еще есть, сходим к Корнею Павловичу, мастеру наше¬
му. Надо с ним дотолковаться сперва.
Когда они выходили, какая-то тень метнулась от ка¬
литки. Капка и Сташук не обратили на это внимания.
Они шли по улице. Чернели силуэты домов. Ни огонь¬
ка не было вокруг — затемнение в последнее время
соблюдали очень строго.
—	А у нас в Затоне сомы здоровые есть, — хвастался
Капка. — Один раз человека утащил совсем.
—	А камбала у вас есть? — спросил Сташук.
Нет, камбалы нет.
—	Ну то-то!..
Они перешли через улицу, свернули в проулочек, спус¬
кавшийся прямо к Волге. И сразу им дохнуло в лицо теп¬
ловатой сыростью.
Волга была рядом, совсем близко, и черная, почти не¬
видимая гладь ее кое-где была продернута поблескиваю¬
щими нитями плесов.
ГЛАВА 19
Высокие договаривающиеся стороны
Они подошли к домику Матунина. Он был окружен па-
лисадничком, за которым росли высокие цветы «золотые
шары». Сквозь щели ставня пробивался свет.
—	Затемнение-то аховое, — критически заметил Ста¬
шук.
—	Ты слушай, — предупредил Капка, — я сперва вой-
494

ду и скажу, а потом уж ты. А то он, знаешь, строгий, на¬
орать может. Как начнет: «Что же это вы, батеньки-ма-
теньки, полуночники...» Тогда с ним и говорить нечего.
Капка открыл калитку, взошел на крыльцо и постучал¬
ся в дверь. Сташук, оставшийся у калитки, слышал, как
женский голос окликнул Капку, он что-то сказал в ответ,
щелкнула задвижка, упала цепочка. Капку впустили. Не
прошло двух минут, как Сташук услышал голос Капки:
«Сташук, иди сюда. Осторожно, тут приступочка». Вик¬
тор прошел через сени и очутился в чистенькой, просто, но
хорошо убранной комнате. У окон стояли аквариумы. Кор¬
ней Павлович был большой любитель по этой части. За
стеклами одного аквариума сновали полосатые красные
макроподы. В другом стеклянном ящике медленно про¬
плывали вуалехвосты и телескопы — золотистые рыбины,
похожие на хвостатые бинокли. Короткими толчками пе¬
ремещались большие серебристо-полосатые месяцеобраз-
пые скаляриусы. Водоросли, похожие на зеленый стекля¬
рус, шевелились в прозрачной воде. И позади большого
аквариума, стоявшего посреди комнаты, за столом, на ко¬
тором горел начищенный медью толстощекий самовар,
стояли бутылки и лежала всякая закуска, Сташук с удив¬
лением заметил мичмана Антона Федоровича Пашкова.
Блестели его шевроны на рукавах.
—	Заходите, заходите, деточки, — приветствовала сму¬
щенных ребят Наталья Евлампиевна, аккуратная, чи¬
стенькая старушка, супруга мастера.
—	О-о, батеньки-матѳньки, — заговорил Корней Пав¬
лович, — сдружились уже, видать! Мы-то тут сидим тол¬
куем, как бы это дело сладить, чтоб друг дружке взаим¬
но помощь давать по надобности, а они уж, видать, Антон
Федорович, наперед нас обскакали... Ну, садитесь. Капа,
бери стуло. Вот возьми огурчика малосольного. И вы, по¬
жалуйста.
На столе стояла керосиновая лампа и в чисто вымы¬
том стекле пламя, легонько постреливая, пускало тонкие
золотые стрелки. Пар кудрявился и таял над самоваром.
Наталья Евлампиевна налила ребятам по чашке, подо¬
двинула варенье.
—	Угощайтесь, деточки, это крыжовное. Самая поль¬
за от него. Еще до войны варила. Осталось чуточек. Ку¬
шайте.
495

—	Ну, а мы, извиняюсь, еще по одной перепустим, —
сказал мастер, наливая из бутылки гостю и себе.
Он поднял стопочку, наставительно поглядел через нее
на свет, чокнулся с мичманом, опрокинул стопку в рот, за¬
жмурился, нащупал корочку на столе, понюхал сперва
одной ноздрей, потом другой, открыл изумленные глаза,
наколол вилкой ломтик огурца и с хрустом закусил. Мич¬
ман тоже выпил и глазом не моргнул, только большим
пальцем распушил усы. Потом моряк свернул цигарку,
вынул кресало, кремень и фитиль, стал высекать огонь.
—	Что вы, что вы! — остановил его мастер. — Чай, у
нас зажигалка своего, местного, изготовления имеется...
Наташа, где тут моя давеча лежала?
—	Это вещь неверная: то камешек сточится, то бензин
вышел, — сказал мичман. — Сказочку слышали про рус¬
ский огонек?
—	Не приходилось.
—	Ну так вот, теперь вы послушайте, — сказал мич¬
ман, закурил и, отодвинув в сторону стакан, начал: —
Поймал раз один наш боец немца в плен. Ну, фашист
сперва было упирался, потом видит — дело капут. Ору¬
жие кинул и ручки задрал. Повел его наш боец к себе в
часть. Идут они, идут, охота стала закурить. Немец ци-
гаретку в зубы и нашему коробок сует, угощает: «На,
кури, рус!» А наш не берет у него и свертывает себе сам
свою дымогарную, в два колена, толщиной в полено.
Теперь вынул немец свою заграничную блиц-зажигал¬
ку. Трык! — загорелась. «На, рус, прикури!» А наш боец
от ихнего фашистского огня отказывается, брезгает как бы
вроде. Вынимает он походное свое кресало, огниво, шнур,
фитиль, и пошла искру выколачивать: чирк-чирк!.. Ну яс¬
но, с одного-то разу редко чтоб взяло. А немец уже на¬
смешку строит, похваляется. «Ну где, говорит, тебе,
рус, против нашей заграничной техники воевать? Гляди
сам». Боец наш огонек себе высек, запалил свою дымо-
гарку да и говорит тому немцу: «А ну, фашист, дай-ка сю¬
да поближе твою заграничную чиркалку. Крутани еще ра¬
зок». Немец это подносит к нему зажигалку свою, трык
пальцем колесико — пожалуйте, битте, горит! А боец как
дунет на зажигалку, так сразу у немца и загасло. Немец
трык-трык — не берет больше. Кончилось его дело, бензин
весь вышел...
496
16

«Ну, — говорит наш боец, — а теперь на-ка, фашист,
попробуй мою задуй». И подносит ему фитилек свой.
Стал немец дуть — не тухнет русский фитилек. Немец
кряхтит, тужится, пыжится, щеки накачал с арбуз целый...
Чем больше ни дует, тем пуще огонь раздувает. Тут боец
наш ему и говорит, немцу этому: «Эх, говорит, вы,
фрицы! Все у вас скроено с виду на испуг, а дела-то на
один фук. Глядеть, так вроде огонь, а подул — одна вонь.
Ну, а мы не сразу полымем, сперва искоркой. Но уж коли
разгорелись, занялся наш русский огонек, так уж тут дуй
не дуй, только пуще распалишь. А чиркалки эти загранич¬
ные мы почище ваших делать можем. Будь покоен, только
руки не доходят. Погоди, вот управимся с вами, не такие
еще сообразим». Фашист, однако, попался характерный,
упрямый: дул, дул... да так с перенатуги и лопнул! Вот и
вся сказка.
—	Ай да сказка! — заметила Наталья Евлампиев-
па. — Значит, доказал ему русский огонек.
—	Выходит, так.
—	Ну-ка, и мы огоньку холодного еще хватим по седь¬
мому кону, — сказал мастер и налил из бутылки гостю и
себе.
Капка понял, что делать ему тут нечего. Ясно было, что
мичман уже обо всем договорился с Корнеем Павловичем.
Но в комнате было так уютно, так хорошо сиделось
под большими лапчатыми листьями рододендронов, ра¬
стущих в кадке у окна и протянувших ветви свои над сто¬
лом, и так вкусно и радушно угощала Наталья Евлам¬
пиевна, что уходить не хотелось.
—	А вы бы, ребятки, рыбок посмотрели моих побли¬
же, — сказал мастер. — Вон гляди, макроподиусы, а те
маленькие — пецильки будут. А это вот красота плывет,
скаляриус называется. Меченосцы еще имеются. Да ко
мне из области приезжают за экземплярами. Честное даю
слово. Рыбка у меня ученая. Вот постучу, они сразу и со¬
бираются.
Мастер постучал ложкой по краю стекла, и действи¬
тельно, тотчас к этому месту со всех сторон кинулись
пестрые и жадные рыбки.
Но в это время за окном послышался уже знакомый
затонским пронзительный вой, от которого сразу начина¬
ло щемить сердце. Все выше и выше становился звук, до-
17	Л. Кассиль, т. II
497

шел до какой-то исступленной ноты, сбежал вниз и снова
пошел забирать наверх.
—	Батюшки, опять тревога! — всполошилась Наталья
Евлампиевна и стала собирать чашки со стола.
Мичман встал.
—	Мне по тревоге на месте быть полагается, по свое¬
му заведованию.
Где-то далеко застучали зенитки. Заголосили пароход¬
ные гудки на Волге. Зенитки ударили ближе. Затрещали
пулеметы у пристани.
Капка вскочил и потянул за собой Виктора.
—	Мне тоже надо... Дома-то девчонки одни. Перепу¬
гаются.
Мичман, быстро застегнув китель, уже надел фуражку
и торопливо двинулся к выходу.
Но вот сквозь треск, сквозь разнобойный стук зениток
проступил какой-то чужой, враждебный ноющий гул.
—	Летит, — сказал мичман, прислушиваясь, и посмот¬
рел на потолок.
Шершавый вой пронесся над крышей, что-то со страш¬
ной силой грохнуло поблизости, домик тряхнуло, пол сме¬
стился под ногами, раздался звон стекла и плеск воды,
сорвало ставни на одном окне. Когда все пришли в себя,
на полу, прыгая среди осколков стекла, бились золоти¬
стые аквариумные рыбки. У Корнея Павловича было по¬
резано стеклами лицо, текла кровь, но он, не обращая
внимания на это, дрожащими руками осторожно, как бе¬
рут бабочек, прикрывал ладонью бьющееся тельце рыб¬
ки и переносил ее в другой, уцелевший аквариум.
ГЛА В А "20
Так будет зваться корабль
Капка и Виктор бежали по улицам. Трескучая сумя¬
тица ночной тревоги царила в черном небе. Над головой,
в недоброй выси, гудели моторы самолетов. Прожекторы
толклись в облаках. Огненные паучіш зенитных разрывов
бегали в небе над Волгой. Где-то на окраине уже зани¬
малось зарево.
498

—	Зажигалками садит, — сказал опытный в таких де¬
лах Сташук.
У Капки стучали зубы. Его всего трясло. Первый раз
он попал в такую переделку. До этого дня тревоги были
лишь предупредительными и скоро давали отбой.
—	Ну, чего ты? — сказал Сташук и крепко взял Кап¬
ку за локоть. — Это ничего. Вот только бы он фугасками
не стал опять...
Он не договорил. Снова над ними, свирепо распары¬
вая воздух, что-то завыло, просвистело... Виктор повалил
Капку на землю и прикрыл его сверху своим телом.
—	Лежи, лежи смирно, макушку заслони, рот раскрой.
—	А зачем рот раскрывать? — почему-то шепотом
спросил Капка.
—	Физику не знаешь? Чтобы звуку легче было, а то
оглохнешь.
Огромная вспышка зло разодрала тьму. Тяжело грох¬
нуло. Земля заходила ходуном вокруг.
—	За переездом трахнуло, — сказал Сташук. — Лежи,
лежи, еще летит, рот раскрой. А глаза, если страшно, луч¬
ше зажмурь.
—	А ты?
—	Я уж на все глядеть привык. Лежи.
Опять полыхнуло, и сразу затем ударило: где-то, зна¬
чит, совсем близко. Потом наступила неверная тишина.
Казалось, что все прислушивается и только ждет момента,
чтобы снова загрохотать. Зенитки не стреляли. Прожекто¬
ры молча ощупывали небо.
—	Побежали! — скомандовал Сташук и, подхватив
Капку под мышку, поднял его.
Запыхавшись, прибіежалп они домой. Дома было тем¬
но и пусто. Капка догадался, что Рима унесла Нюшку в
щель, которая была отрыта во дворе. И действительно,
там они и нашли девочек. Рима сидела на дне небольшо¬
го рва, держа на коленях закутанную в пуховую шаль
Нюшку. Снова рвапуло где-то. Нюшка молчала и лишь
смотрела на страшное небо широко раскрытыми, пере¬
пуганными глазищами. Она не плакала; только, когда
где-нибудь близко падала бомба, еще теснее прижима¬
лась к сестре.
—	Одни вы тут? — спросил Капка, чувствуя сзбя ви¬
новатым перед сестрами.
499

—	Зачем одни? — раздался голос из темноты, и Кап¬
ка разглядел верного Валерку Черепашкина.
—	Ты здесь откуда?
—	А я видел, что. ты к мастеру пошел, значит, думаю,
дома девчонки совсем одни. Ну и все!..
—	Ясно! — отозвался голос, густой, как тьма, из ко¬
торой он шел. Это был Тимсон. — За мной Валерка еще
давеча прибежал, когда к тебе флотский этот приперся.
Мало ли что... Отбрил ты его?
—	Тихо ты... Вот, познакомьтесь,—пробормотал Капка.
—	Сташук! — сказал юнга, наугад протягивая в тем¬
ноте руку.
Тут какая-то вспышка на минуту ослепила всех. И по¬
том Валерка и Тимсон долго трясли друг другу руки в
кромешной тьме: каждый был убежден, что он жмет руку
юнге Сташуку...
Тревога уходила на юг, за Волгу, как уходит гроза,
не срайу угомонившись, еще погромыхивая вдалеке, на¬
поминая о себе вздрагивающими зарницами. Отбоя не да¬
вали. И, пока тянулись эти ночные часы в щели под
нависшим сухим бурьяном обо всем договорились.
Виктор Сташук обещал завтра же узнать у своего
командования, какие должны быть у баркаса, сообразно
возможностям, ходовые качества, оснастка, вместимость,
а может быть, даже и вооружение. Капка решил, не те¬
ряя времени, наутро же переговорить со своими ребята¬
ми в Затоне и в случае чего нажать на их сознательность
и местную гордость: пусть ребята чувствуют, что балтий¬
цы обратились к ним за подмогой. «Кроме того, — сказал
Капка, — будут у нас еще работники... Ну, уж это моя
забота». И он незаметно толкнул локтем в бок Тимку.
Тимсон, уже задремавший, воспрянул, промычал что-то
несообразное, но потом вспомнил, о чем идет речь, и, буду¬
чи человеком практичным, осведомился, сколько пассажи¬
ров может влезть на баркас за один раз, а также как будет
насчет коек и кухни, если, например, случится идти в да¬
лекий поход. Сташук не преминул на это заметить, что
на судах бывает не кухня, а камбуз, по койкам же судят
о госпиталях, а не о кораблях, и приличные люди в плава¬
нии спят на рундуках. Что касается пассажиров, то они
вообще тут не предвидятся, а вот каков будет экипаж
судна, это он выяснит у начальства.
500

Валерка — тот сразу погрузился в мечты. Корабль,
настоящий корабль, собственный корабль будет теперь у
них! Уж раз тут дело не обошлось без Капки, значит,
может пригодиться и он, Валерка Черепашкин. Первым
делом он стал прикидывать в своем воображении, как будет
выглядеть корабль, в какой цвет его лучше бы окрасить.
Потом фантазия бедного Валерки забушевала, готовая
разорваться на части. Ему хотелось, чтобы маленький
корабль мог идти под парусами. Белогрудый и молчали¬
вый, будет выплывать он из-за острова на стрежень, на
простор речной волны... Но, с другой стороны, на парусни¬
ке нельзя командовать машине «Ти-ха-ай!» и «Вперед до
полного!..» Поэтому следовало бы сделать корабль и с ма¬
шиной и с парусами, ведь были же такие... Ну хорошо,
а как же будет называться корабль?
Все задумались. Действительно, какое же имя дать
кораблю?
И тогда Капка сказал:
—	Знаешь, как пусть называется?.. «Арсений Гай».
Можно так?
—	Ну, это уж как начальник наш решит, — отозвал¬
ся Сташук.
—	Нет, пусть так и зовется: «Арсений Гай», — упря¬
мо и решительно повторил Капка, сам вслушиваясь в
звучание этого имени, которое ему показалось в эту ми¬
нуту особенно прекрасным и значительным.
—	А кто это такой Арсений Гай? — поинтересовался
юнга.
—	Это... — Капка остановился, подыскивая слова.
Валерка горестно покачал головой, Тимсон вздохнул
в темноте.
—	Он наш руководитель был в Доме пионеров... Мы
ему всем обязаны, мы ему клятву дали, когда он уезжал,—
проговорил Капка. — Эх, Виктор, вот хороший был!.. Его
на фронте убили...
—	Он вместе с нами сам и синегорцев надумал, —
выпалил вдруг Валерка, решив, что скрывать больше уже
нечего. — Ой, ты! Тимка, чего ты меня дергаешь?..
—	Ничего.
Но было уже поздно.
—	Так это вы и есть те самые, что записочку мне на
первый день писали? — догадался Сташук.
501

—	А кто же еще?
И Валерка, пересев на всякий случай подальше от
Тимки, стал рассказывать Сташуку об Арсении Петрови¬
че, и как они с ним начали играть в синегорцев и приду¬
мали Синегорию, и какой он был веселый, и как на ры¬
балке он поймал сома прямо в руки, и как, спасая ребят
в бурю, не испугался, а выгреб против течения на самом
быстряке, сколько он знал книжек, и что за дивные песни
складывал сам, и какие сочинял смешные слова.
—	Эх, Арсений Петрович!
—	Этому, бывало, уж не соврешь, — заметил Тимка.
—	Ему и врать незачем было, — сказал Капка, — он
был свой... Сам все понимал. Ты еще придумать только
собрался, а он уже наперед знает.
—	И почему это так, что людей, как Арсений Петрович
был, раньше всех убивают... Эх! — вслух подумал Валерка.
И замолкли мальчишки, вспоминая своего воспитате¬
ля, его веселую мудрость, душевную дружбу с ним. Нет
его больше на свете, пусть тогда хоть имя ходит по Вол¬
ге, чтобы отмахивали ему встречные пароходы, чтобы чи¬
тали с берега надпись на борту и спрашивали, что за
человек такой был на свете — Арсений Гай... Потом по¬
толковали о войне: «Говорят, немцы двинулись на Дон и
Волгу... Сколько же везде народу мучается и не спит сей¬
час ночью!»
Мальчики снова смолкли в суровом раздумье. Уже ча¬
са три, как не стреляли. Хотелось спать. Кругом было
очень тихо. Даже собаки притаились по дворам и не лая¬
ли. Начинало светать. Потянуло сыроватым холодком.
Ползучий туман заплывал в окопчик. А когда он растаял,
зазябший Капка встал, чтобы размяться, и увидел, что
Рима, держа на руках давно уже спавшую Нюшку, сама
прикорнула на плече у Сташука. Юнга сидел в одной
холщовой матросской рубашке. Фланелькой его была
укрыта Рима.
Сташук сидел неестественно прямо и напряженно.
Не поворачивая головы, поглядывал он одним глазом на
Римину макушку с гребенкой, готовой выпасть из спутан¬
ных волос, и старался дышать в другую сторону. Капка
ревниво нахмурился.
—	Ты бы отсел, а я на твое место, — великодушно
предложил он, — Чай, уморился так?
502

—	Ничего, пускай... спит она... разбудишь еще, — ше¬
потом ответил Сташук. — Гребешок вот как бы не потерял¬
ся, — добавил он еще тише, не решаясь сам тронуть
гребешок у спящей.
Капка подобрался к ним и тихонько поправил на голове
сестры гребенку.
Вскоре колокола на пристанях ударили отбой. В За¬
тоне громко, во весь дух, с шумным облегчением взревел
гудок. И сразу стало как будто светлее, словно и солнце
дожидалось отбоя, а теперь быстро вылезло из своего
укрытия за горизонтом. Пески на Волге стали розовыми,
как пастила. На траве, у щели, в которой сидели ребята,
радужными искрами загорелись капельки росы. Захло¬
пали калитки. Послышались везде голоса.
—	Васька-а-а! — звал кто-то. — Васька-а-а! Вылазь,
отбой был!..
Где-то заводили грузовик. Мотор нехотя затарахтел,
натужно постреливая, — видно, остыл за ночь. Громоглас¬
но перекликались петухи. Отбой, отбой!.. Все кругом бурно
оживало, светлело, переговаривалось, кукарекало. Утрен¬
ний ветер прошелся по реке, ероша сонную гладь воды.
Дым над загашенным пожаром в Свищевке был уже не ро¬
зовым, а бурым.
Валерка, спавший спиной к спине с Тимкой, проснулся:
—	Ой, будет мне дома от мамы! — и принялся ожесто¬
ченно трясти Тимсона.
Тот вскочил, испуганно оглядываясь вокруг:
—	Что? Бомбят? А?.. Отбой?
Рима тоже проснулась, одернула платье, зябко повела
плечами и только тут заметила, что укрыта краснофлот¬
ской фланелькой. Она подозрительно взглянула на быстро
отодвинувшегося Сташука.
—	Ну, и я пошел, — сказал юнга, — счастливо вам.
Ох, будет мне надрайка от мичмана! Уж пять дневальств—
это в лучшем случае.
—	Что ж ты раньше не ушел? Побоялся в тревогу
идти? — Рима хитренько прищурилась и, сняв с плеч фла¬
нельку, протянула ее Сташуку.
Юнга посмотрел на нее со снисходительной укориз¬
ной:
—	Вот именно что боялся. Оно и заметно.
Он почти вырвал из ее рук фланельку. Натянул на
503

себя, выпустил поверх синий воротник и пошел не огля¬
дываясь.
—	Дура ты, Римка! — заметил Капка. — Ей-богу, хуже
Нюшки! Навязалась сама на плечо к нему, так что и по¬
шевельнуться нельзя, а сама же дразнишься. Вот ему
за тебя будет теперь в школе... Знаешь, как он меня тащил
сюда, когда бомбить начали?
Рима удивленно глянула на брата, быстро передала
ему на руки спящую Нюшку, выбралась из окопчика и
побежала через пустырь за Виктором. Юнга шел, крупно
шагая, так что разлетались в обе стороны клёши и вились
от ветра ленточки за упрямым затылком. По сухой траве
пустыря, отброшенная наискось, неслась за моряком утрен¬
няя тень, длинная и узкая, как вымпел. Рима нагпала его
и, запыхавшись, окликнула негромко:
—	Витя, ты что, обиделся?.. Не серчай!
Он остановился:
—	Эх, Рима...
Только рукой махнул.
ГЛАВА 21
„Арсений Гай“
Неудачный день выбрал Капка для первого разговора
с затонскими ребятами о баркасе. Ремесленники пришли
невыспавшиеся, но возбужденные событиями минувшей
ночи. Только и разговору было, что о фугасках, зажигал¬
ках, зенитках... Все же Капка решил не откладывать дело
и потолковал с кем надо в своем цехе, а в обеденный пере¬
рыв успел перекинуться словечком с ребятами, работав¬
шими в других цехах. Тут опять едва пе вышло столкно¬
вение с Ходулей. Он влез в кружок ребят, обступивших
Капку на заводском дворе:
—	Это еще вопрос, обязанный ли я на этих морячков
работать, если, тем более, хорошего от них мало. Только
и знают, что насмешничают над нашим же братом.
—	Тебя, Дульков, кстати, никто и не просит, — отбрил
его Капка. — Участвуют, кто желающие, добровольно.
—	А ты спрашивал меня когда-нибудь, желающий я
или не желающий? Ты бы взял да спросил: Дульков, ты
имеешь в себе желание за это дело браться? Тогда бы и
504

зпал. А то у вас Дульков заранее уже выходит какой-то
вроде печальный демон, дух изгнанья.
И он обиженно отошел в сторону.
—	Брось ты, Лешка, в самом деле!
—	Мне бросать нечего. Ты вот гляди, Бутырев, сам не
прокидайся, если такими подобными ребятами бросать¬
ся начпешь. После не подымешь.
Вообще прав был поэт, сказавший: «Тяп да ляп — не
построишь корабль». Тысячу раз прав! Не столь уж хит¬
рое дело было сговориться с ребятами и убедить ремес¬
ленников, что надо помочь юнгам. Не так уж трудно, в
конце концов, было уломать разобиженного Лешку. Но,
когда решительно все, казалось, было обдумано, сотни
непредусмотренных трудностей, мелочей и помех стали
мешать делу. Простая, скажем, вещь гвоздь, но если нуж¬
но, чтобы на обшивке он был медный, а время такое, что
и простых железных не хватает, то за каждым гвоздем на¬
бегаешься...
Старый баркас очистили от песка, ракушек и засох¬
шей тины. Крепкий дубовый набор судна был еще хоть
куда, только два ребра-шпангоута оказались сломанными.
С обшивкой дело было хуже, она сильно пострадала. Надо
было местами перешить борт. Тес для этого выхлопотал
на лесной пристани сам Виктор Сташук. Много хлопот
было с нефтяным двигателем. Он заржавел, в выхлопной
трубе застрял дохлый рак, чугунный маховик был раско¬
лот, бачок проела окалина. Тут дела было много. Кое-что
пришлось отливать заново, отдельные части перетачивать.
Работы хватало.
Синегорцы решили сами собрать все навигационное
хозяйство для баркаса. Набор сигнальных флагов кол¬
лективно, и не без содействия товарища Плотникова, вы¬
просили у клуба водников — флажки висели там без де¬
ла, на террасе читальни, ведомственно изображавшей
палубный балкон. Посуду для камбуза ребята собрали
сами. Правда, с этим были неприятности, и пришлось вер¬
нуть в заводскую столовую оловянные ложки, вольно
заимствованные оттуда. Ходуля на этот раз переусерд¬
ствовал... Зато все кружки и тарелки были честно добыты
синегорцами у матерей путем длительных уговоров. Сервиз
подобрался несколько пестрый, но под донышком каждой
кружки и тарелки был герб синегорцев: над этим потру¬
505

дились немало Тимсон и Валерка. Кира Степуіпкшт, быв¬
ший, как известно, лучшим искателем металлолома, подо¬
брал где-то маховичок, как раз такой, какой требовался
баркасу. Кроме того, он притащил старый, охрипший
клаксон от грузовика. Коля Марченко принес пластинки
«Раскинулось море широко» и «Прощай, любимый город».
Хотя патефоном еще не обзавелись, но начало делу было
положено. Веня Кунц выхлопотал у отца в больнице ма¬
ленькую походную аптечку. Юра Плотников оснастил
корабль шахматами. Каждый старался участвовать как
мог в строительстве корабля. А когда потребовались за¬
навески на четыре окна в маленькой каютке баркаса,
пришлось обратиться к помощи Римы, и она сшила преми¬
лые гардинки.
Валерка был немножко разочарован в своих цветистых
мечтах: начальник школы, последнее время очень торо¬
пивший ребят, приказал, чтобы окраску баркаса дали
защитную, как того требовало военное время.
Борт и каюту баркаса юнги замалевали сизой шаро¬
вой краской — так теперь красили все пароходы на Вол¬
ге: этот цвет помогал судам оставаться не замеченными
с воздуха.
Дело подвигалось очень медленно. Уже давно перестали
годиться на свистки пожухшие, ставшие ломкими, словно
испеченные солнцем, стручки акации. Уже привезли на
дощаниках из близкой Дубовки тяжелые дыни-скороспел¬
ки с зеленой сетчатой кожей, похожей на крокодилову.
Плоты пришли с далеких верховьев Волги — огромные
плавучие поля из душистых бревен, связанных цепями
в четыре яруса, с домиками и мостками. Плотогоны рас¬
сказывали, как отбивались они от самолетов, как горели
илоты, попавшие в пылающие струи Волги, когда на по¬
верхности воды растекался и плыл горящий мазут из
взорванной нефтянки. Близилась осень. Дул горячий сухо¬
вей из прикаспийских пустынь, а с Дона дымный ветер
войны гнал все ближе к Волге неслыханное и грозное бед¬
ствие: на пристанях и на базаре поговаривали, что, пожа¬
луй, немца до Волги не остановить.
И в эти уже тревожные дни ремесленники и юнги при¬
готовили баркас к спуску. Накладными буквами из латуни
вывели название на обоих бортах: «Арсений Гай». И на
скулах носа прибили по маленькому гербу синегорцев.
506

Не всем был понятен этот знак, но так хорошо поработали
друзья Капки Бутырева, что строгие балтийские юнги
не стали спорить: штучка медная, красивая, пусть блестит
себе.
Наконец все было готово. Начальник школы, теперь
ежедневно бывавший на заводском дворе, где стоял на
стапелечках и салазках баркас, разрешил спускать корабль
на воду.
В маленькой каютке на стенке около барометра пове¬
сили портрет Арсения Петровича Гая в военной форме.
На спуск обещал приехать сам товарищ Плотников.
Но что-то задержало его. Начальник решил не ждать и
приказал готовиться к спуску. Гирлянда разноцветных,
пестрых, как на елке, сигнальных флажков протянулась
от носа и кормы баркаса к высокой мачте. На гафеле
мачты подняли флаг Военно-Морских Сил Советского
Союза.
Баркас покоился на катках, выложенных по отлогому
склону берега. Все, что могло блестеть на баркасе, было
начищено и яростно сверкало на солнце. Ветер пробегал
по флажкам, как по клавишам. На мостках у берега усерд¬
ствовал духовой оркестр школы юнгов. Рьяно рявкал
огромный басистый геликон, едва не удавивший в своих
медных кольцах коротышку-трубача, красного от натуги.
На медных тарелках барабана, вспыхнув, лязгали рас¬
плюснутые солнечные блики. Других инструментов слыш¬
но уже не было.
На палубе баркаса вдоль протянутого леера выстрои¬
лись пятеро юнгов, первыми справа — Сташук и Палихин.
Начальник школы легко, не держась руками, взошел по
трапику, приставленному почти отвесно к борту; он по¬
искал глазами среди ремесленников Капку, знаком подо¬
звал к себе и, нагнувшись через поручни, пригласил
взойти на борт. Капка вскарабкался на палубу. Начальник
поднял руку. Оркестр замолк. Все приготовились слушать.
Но никто не ожидал, что капитан первого ранга Иванов-
Тарпанов так странно начнет свою речь:
—	Кто из вас, друзья, слышал такое слово: батрахо-
миомахия?..
Начальник лукаво оглядел собравшихся. Все молчали.
Никто не знал такого слева. Даже Валерка и тот его нико¬
гда не слышал.
507

—	Слово трудное и длинное, — продолжал началь¬
ник, — и означает оно по-гречески: война мышей и лягу¬
шек. Учил я когда-то в старой гимназии греческий язык
и даже двойку получил за это самое слово. А уж за что
тебя в детстве выдерут или пару влепят, это никогда не
забудется... Почему же я вспомнил это слово именно сего¬
дня? А потому, друзья, что вот и у нас сперва была тут
этакая батрахомиомахия, не в обиду вам будь сказано*
Ну, кто из вас сухопутных мышей изображал, кто зем¬
новодных лягушек, — это вы сами разбирайтесь. Только
о подвигах ваших ратных я был наслышан. И скажу вам
со всей откровенностью: не по себе мне было, когда видел
я, что в такое неописуемое время, в такую тугую пору
идет какая-то глупая мышиная возня и болотная кувырк-
коллегия между такими славными ребятами.
Он говорил о новой дружбе, которая свела вместе за¬
тонских ребят с юнгами, поблагодарил за помощь ремес¬
ленников. Юнги, став «смирно», слушали начальника;
ловили каждое слово моряка затонские. И все посматри¬
вали да маленький корабль, блестевший металлическими
частями на солнце, пахнувший свежей краской, готовый
вот-вот соскользнуть с катков на воду. Начальник подошел
к поручням и обеими руками бережно, как венок, снял
спасательный круг, на котором большими буквами было
написано: «Арсений Гай».
—	Помянем, друзья, благодарным словом этого чело¬
века. Верно, смелое и доброе сердце у него было! Каких
надежных работников воспитал! Недаром некоторые из
них прозвали себя синегорцами. «Отвага, Верность, Труд—
Победа» — вот их боевой девиз. Пусть это вначале пио¬
нерская игра была, пусть была сперва только сказка,
тихая думка у косгра, ничего в том плохого не вижу.
В ясной голове возникла, из хорошего сердца выросла и,
глядите сами, в славном деле пригодилась. Пусть же те¬
перь плавает по Волге наш малый корабль береговой обо¬
роны, учебное судно «Арсений Гай». Вечная слава, друзья,
имени этому!..
Потом все стали на места. Начальник дал команду.
Из-под баркаса выбили колышки, удерживавшие его; за¬
скрипел, сматываясь с ворота лебедки, трос. И салазки,
на которых стоял баркас, заскользили по каткам к воде.
Юнги, не шелохнувшись, стояли на наклонной палубе.
508

И с ними в одном ряду стоял Капка Бутырев. Оркестр
грянул марш, юнги и ремесленники прокричали «ура»,
баркас съехал кормой вперед с берега, вспенил воду, по¬
гнал кругами небольшую волну, выровнялся и поплыл,
слегка покачиваясь.
Вот она, минута, которой так долго ждали и ремес¬
ленники, и юнги, и синегорцы. Вода успокоилась, и на¬
рядное отражение маленького корабля опрокинулось в
глубину, как в зеркале.
Чу-бух, чу-бух, чу-бух! — старательно забубнил дви¬
гатель. Катали ремесленников, юнгов и гостей. Баркас,
отлично слушаясь руля, делал круг по Затону и плавно
подходил к мосткам, высаживая гостей и принимая но¬
вых пассажиров. После катанья по Затону «Арсений
Гай» должен был совершить испытательный рейс по от¬
крытой Волге и затем зайти на островок. Мичман Паш¬
ков, Сташук, Палихин и почетные гости — мастер Кор¬
ней Павлович с Капкой — заняли свои места на корабле.
С берега на них умоляюще глядели Валерка и Тимсон.
И столько надежды было в их глазах, что мичман в по¬
следнюю минуту, когда уже отдали чалки, разрешил им
обоим участвовать в плавании.
—	Сходни прими! — крикнул Корней Павлович.
—	Трап убрать! — сейчас же поправил его мичман.
Под палубой затопотал двигатель, запахло кислым
угарцем, винт взбурлил воду, и «Арсений Гай» отвалил
от мостков. Он плыл по Затону, а его сопровождала це¬
лая флотилия лодок, украшенных зелеными ветвями, как
на троицын день. Лодки назывались «Чайка», «Вера»,
«Волна». На одной лодке ехал оркестр. И «Арсений Гай»
шел во главе этой флотилии, как флагманский корабль.
Вышли на коренную, как называли ходовое русло
Волги. Свежий верховой ветер вольно гулял здесь по
всему простору. Зажурчали вдоль скул баркаса волны.
Дрогнула, гудя, мачта, ветер ударил в спасти. Слегка
качало. Сверху показался огромный теплоход, у трубы
его вздулся белый комочек пара, и ветер донес солид¬
ный гудок. Потом с левого борта^ теплохода замелькал
белый флажок, и Валерка с восторгом видел, как сбы¬
вается его мечта: большой волжский пароход отмахивал
«Арсению Гаю», как полагается при встрече с судном,
стоящим внимания...
509

Мичман дал Валеркѳ флажок для отмашки, и, весь
красный от волнения, Валерка отмахнул теплоходу нале¬
во, давая ему знак, что «Арсений Гай» согласен разой¬
тись левым бортом.
Лодки поотстали и вернулись в Затон. А баркас, сде¬
лав круг по Волге, повернул обратно к острову Товари¬
щества. Вода в проране уже сильно спала. Можно было
пристать лишь в заливчике, далеко от пещеры, да и то
осторожно промеривая глубину длинным полосатым ше¬
стом-наметкой.
«Арсений Гай» зашел в небольшую бухточку, где, как
объяснил Корней Павлович, была суводь и вода медлен¬
но кружилась на одном месте, как в котелке. Здесь бро¬
сили якорь и стали сходить на берег. На острове Товари¬
щества гостей уже поджидали пионеры-синегорцы, пере¬
плывшие сюда на лодках. И Валерка повел всех по за¬
ветному острову. Все было показано гостям — и залив
Вьюнка, и небольшая возвышенность, носившая громкое
название Лазоревых Гор, и мыс Радуги, и пик Стрела, и
тропинка Трех Мастеров, и, наконец, сама пещера Боль¬
шого Костра.
Гостей пригласили сесть за Круглый Стол. У входа в
пещеру разожгли костер, синегорцы спели свою песню
«На подвиг и на труд нас Родина зовет...»
—	Ну, Валерка, ты обещал рассказать, — попросил
Сташук.
Валерка поднялся, с некоторым смущением покосил¬
ся на мастера Корнея Павловича, на седоусого мичмана.
Но и мичман и мастер с доброжелательным интересом
приготовились слушать рассказ. За кустами у берега
качалась мачта «Арсения Гая», играли в ветре цветные
флажки. Валерка начал свой рассказ о Синегории, о Трех
Мастерах и о борьбе их с жадными Ветрами. Все слушали
с большим вниманием. Изредка мастер Корней Павлович
отпускал замечание:
—	Вон что сделали...
—	Да, оборот получается серьезный, — вставлял свое
слово мичман.
—	Ты дальше, дальше рассказывай! — нетерпеливо
кричали юнги.
И Валерка, окинув торжествующим взглядом гостей,
продолжал свой рассказ..,
510

Вдруг на «Арсении Гае» громко загудел автомобиль¬
ный сигнал. Все вскочили и побежали к берегу. Дежур¬
ный юнга, оставшийся сторожить корабль, доложил мич¬
ману, что с берега Затона что-то «пишут» флажками. Юнги
привычным глазом быстро разобрали сигнал. С берега се¬
мафорили, чтобы «Арсений Гай» немедленно возвращался.
Запустили двигатель, стали выбирать якорь, но тут
хватились, что нигде нет Тимки. Мальчики обшарили все
кусты и пещеры, но как ни кричали они, как ни вызыва¬
ли пропавшего, никто не откликался, словно ветер унес
Тимсона. Делать было нечего — с берега настойчиво то¬
ропили, и юнга, стоявший там на мостках, нетерпеливо
сигналил флажками. Пришлось идти без Тимсона. Не¬
сколько ребят остались на острове, чтобы потом доста¬
вить Тимку домой на лодке.
Все были не на шутку обеспокоены.
Кораблик был уже на середине прораны, когда из по¬
жарного рундука на корме показалась сонная голова
Тимки.
Его, оказывается, слегка укачало на коренной, он за¬
брался в рундук, заснул там и даже не слышал, как оста¬
навливался и отчаливал баркас...
На берегу Затона ждало много народу. Тут был и сам
товарищ Плотников, и начальник школы, и еще какие-то
незнакомые военные. Высокий, загорелый дочерна, с тре¬
мя боевыми орденами на кителе, внимательно оглядел
баркас:
—- Каков ход?
—	Ход небольшой, — отвечал начальник, — узлов де¬
вять даст — и хватит.
—- Набор весь деревянный?.. Добро! А осадка? ІІу
что ж, я считаю, годится. Забираем.
Ребята ушам своим не верили. Ничего не понимая, они
вслушивались в разговор с начальником. Только Сташук
жадными глазами, казалось, ел загорелого моряка. Тот
подошел к мичману Пашкову.
—	Здоров, Пашков. Твои орлы? — Он мотнул головой
в сторону юнгов.
—	Мои. А это местные.
—	Ну добро, — сказал моряк. — Так вот что... придет¬
ся вам на время распрощаться с этой посудинкой.
—	Почему такое?
511

А потому такое, что немцы Волгу минируют. На
фарватере с воздуха ставят. У Песковатки вчера баржа
подорвалась. Тралить надо, а тральщиков нет. Весь ма¬
лый флот для этой надобности мобилизуем.
Юнги, помня дисциплину, стояли молча поодаль. Толь¬
ко на лицах у них сквозили и зависть и смятение. А ремес¬
ленники, народ повольнее, те зашумели, придвинулись,
обступили.
—	Браточки, спокойненько. К чему аврал? — обратил¬
ся к ним загорелый моряк. — Вопрос ясный. Как на блю¬
дечке. Судно подходящее, деревянное: мину не притянет.
В самый раз нам. Значит, берем. И весь разговор. Надо
же понимать. Не игрушка. Нужное дело. Смеетесь —
война!
Ошеломленный Валерка с надеждой посмотрел на
Плотникова, потом на начальника, затем на Капку и снова
на Плотникова. Но все молчали, И Валерка понял, что
дело решено. Игра кончилась. На Волгу прищла война.
«Нет, — сам себе ответил Валерка, — нет, все злые ветры
не устрашат потомков Великих Мастеров. Верные сине¬
горцы высылают навстречу ветрам свой боевой корабль.
Все продолжается. Вперед, синегорцы!»
А коренастъіе краснофлотцы уже хозяйничали на бар¬
касе, сновали ш> палубе, размечали место для зедитного
пулемета, заглядывали в машинный трюм.
—	Кораблик дай боже! — похвалил загорелый мо¬
ряк. — Молодцы, ребята! Подходяще сообразили. Флотское
вам спасибочко. Не горюй, браточки. Подымай йос до ме¬
ста! Гляди веселей! Гордиться надо, что такая подмога
от вас флоту.
Тем временем Сташук уже просился у начальника, чтоб
ему разрешили остаться в экипаже баркаса, но начальник
приказал Стаіпуку оставаться на берегу...
И через четверть часа юнги и ремесленники, сгрудив¬
шись на мостках, махали фуражками и бескозырками вслед
баркасу, который покидал Затон и выходил из прораны,
огибая мысок Радуги на острове Товарищества. Кто-то,
вероятно смуглый моряк, махал рукой ребятам с кормы
баркаса. Круто взяв на перевал, последний раз сверкнув
па солнце гербом синегорцев, ушел за Лазоревые Горы
на коренную Волгу минный тральщик боевой волжской
флотилии «Арсений Гай».
512

Юнги и ремесленники, сгрудившись па мостках, махали
фуражками и бескозырками вслед баркасу.

ГЛАВА 22
Зарево над Волгой
Немцы шли через степь. Танки их неудержимой пан¬
цирной лавиной катились к Волге. Затонск заполнили
толпы запыленных, измученных бессонницей и тяжелой
дорогой людей. Шли в Заволжье обозы беженцев, везли
раненых. Их переправляли с правого берега на лодках,
на плотах и паромах. Угрюмый огонь горел в глазах лю¬
дей. И были они странно молчаливы. Часами, не разжи¬
мая спекшихся губ, сидели они на берегу, безучастно гля¬
дя в уже обмелевшую у города Волгу с обнажившимися
перекатами. А ветер, дувший из-за реки, уже отзывался
запахом гари и пороха... И даль за Волгой была мутна от
пыли или дыма.
Вокруг города возводили укрепления, рыли окопы,
вколачивали противотанковые надолбы. Ставили тяжелые
ежи из рельсов.
Синегорцы великодушно предоставили юнгам свой за¬
ветный остров Товарищества, и там юнги отрыли учебные
противотанковые окопы, провели соединительные ходы
сообщения. И часто туда к известковым берегам причали¬
вали лодки, высаживая на островок юнгов и сдруживших¬
ся с ними ремесленников, а также Валерку и Тимку, без
которых ни одно дело не могло обойтись.
Балтийские юнги узнали язык волгарей, и Виктор Ста*
шук щеголял теперь волжскими словечками: слабая чал¬
ка, суводь, ходова, дурная вода, не маячит...
Все чаще и чаще выла по ночам сирена воздушной
тревоги.
Синегорцы не раз помогали затонским и юнгам тушить
пожары.
—	Обязаны мы ребятам, очень обязаны, — говорили
потом в Затоне.
Часто в Затон приезжал товарищ Плотников. У него
были красные от бессонницы глаза, щеки глубоко запали
от нечеловеческого переутомления, а широкие плечи ста¬
ли острыми, как у кавказской бурки. Но, завидев Капку,
он издали протягивал ему большую руку:
—	Ну, как делишки? Хвалят кругом вас. Все собрать¬
ся никак не могу историю вашу дослушать.
514

Но вот за Волгой, в том месте, где когда-то сочился
серебряный свет живых огней, небо налилось зловещим,
словно адовым заревом. Молча стояли на берегу затон¬
ские. Все поняли, что это горит за Волгой город степня¬
ков и волгарей, город пролетарской славы. Когда-то его
далекие огни маячили за Волгой и веселили ночь, на всем
в Затонске заметен был свет великого соседа. Так и те¬
перь все вокруг залило тревожным, тяжелым огнем его
беды. Враг прорвался к его стенам. Тяжко гудела вся
округа. Кровавый дым и днем застилал горизонт, за ко¬
торым разверзлось пекло огромного сражения. Ревущие
столбы взрывов поднимались из реки. Немцы по ночам
минировали Волгу. Подрывались на минах пароходы и
баржи.
Городок пустел. Из Затонска эвакуировали детей.
Уезжали все, кто не был нужен для работы городка. При¬
шла очередь ехать и Риме с Нюшей.
Лил дождь в этот день. Пронзительный ветер свири¬
стел в мокрых ветвях школьного сада. Потемнел песок
на отмелях, и Волга была пустынная, бурая, в беляках.
Капка и Сташук пришли к исполкому, таща узлы, с не¬
хитрым имуществом. Рима, бледная, в драповом пальто,
перешитом из материнского, держала за руку укутанную
в шаль Нюшку. Пришли, конечно, и Валерка с Тимкой.
Валерка подарил па прощание Риме маленький карман¬
ный компас, когда-то вымененный им на марки.
—	Возьми, может, пригодится, мало ли что, — сказал
он великодушно, — и помни, главное, одно: что мы от тебя
будем на юго-запад. Разберешься?
—	Спасибо,— сказала Рима, рассматривая компас, и
тут же дала его Нюшке: — Смотри, Нюшенька, какие
часики хорошенькие!
—	Давай по машинам! — закричали шоферы.
Капка взял из рук сестры Нюшку, отодвинул шаль на
ее щеке, поцеловал и поднял на грузовик.
—	А Рима? — забеспокоилась Нюшка и собралась за¬
реветь.
—	Сейчас, сейчас я, — сказала Рима. — Ну, прощай,
Капа, смотри тут... — Она всхлипнула.
Капка неловко, как-то боком, поцеловал ее в щеку.
—	Ты там сама смотри за Нюшкой, — пробормотал он,
лишь бы что-нибудь сказать.
515

—	Ну, счастливо оставаться... Витя, прощай, — ска¬
зала Рима, протягивая руку Сташуку.
—	Счастливо и тебе, — проговорил Виктор и долго не
отпускал руку Римы, а она не решалась высвободить ее.—
Пиши смотри, — добавил он.
—	И ты смотри пиши, — сказала опа и еще раз креп¬
ко и медленно сжала его руку.
Тут появился вдруг Лешка Ходуля. Он давно уже сто¬
ял в отдалении, не решаясь подойти, а теперь приблизил¬
ся, долговязый, смущенный.
—	Покидаете? — заговорил он. — Выхожу один я на
дорогу... Едете, значит.
Он замялся, поглядел на Капку и Сташука, вздохнул,
полез в карман и вынул оттуда маленькую медную зажи¬
галку.
—	Может, возьмешь на память? — сказал он, протя¬
гивая зажигалку Риме. — Пригодится вещичка. Знаешь,
как без огня в дороге... Ты бери, бери, не думай...
Рима с опаской посмотрела на брата, неловко глянула
на Сташука, но моряк и Капка снисходительно улыба¬
лись...
—	Бери, — разрешил Капка.
И Ходуля понял, что он прощен. Потом Рима, ухва¬
тившись за борт грузовика, ступила на толстую шину.
Виктор поддержал ее за локоть, и она влезла на машину.
Капка вспрыгнул за ней, разобрал вещи, усадил Нюшу,
поправил на ней шаль, нахмурился и соскочил. Машины
зарычали, тронулись. Что-то кричали с грузовиков ребя¬
та, оставшиеся медленно махали руками вслед. Послыша¬
лись напутствия и обещания, последние утешения и при¬
веты. Машины, расплескав лужи, скрылись за поворотом.
Около исполкома сразу стало очень тихо и пустынно.
—	Вот и покатили, — сказал Капка. Он попробовал
посвистеть, но губы не послушались, и ничего не вы¬
шло. — Теперь в общежитие перейду, чего ж дома-то од¬
ному...
—	А нас, я слыхал, совсем куда-то перевести хотят, —
проговорил Виктор. — А я прошу, чтобы на волжскую
флотилию меня. Там наши балтийцы... говорят...
—	Да, и об нас разговор ходит, что переведут... Все ж
таки, понимаешь, резервы мы как-никак. Берегут.
Холодный, пропахший серным дымом ветер дул из-за
516

Волги. Темнело. И злое, подрагивающее зарево уже про¬
ступило, тлело и разгоралось за рекой. Тяжелый слитный
грохот огромной битвы день и ночь плыл оттуда. И к это¬
му неумолчному грому боя прислушивались не только в
Затонске — весь мир сейчас с тревогой внимал реву этой
страшной битвы и следил за свирепым заревом над Волгой.
ГЛАВА 23
Остров Товарищества
Шли недели, день сменял день, но никто не сменял за¬
щитников Волги, которые отбивались от фашистов там,
на правом берегу, в развалинах сожженного, но не сдаю¬
щегося города. Не смолкал за Волгой громоподобный ро¬
кот великого сражения, и зарево над рекой иногда так
раскаляло небо, что в Затонске было светло по ночам.
И вот наступил памятный для городка октябрьский
день, хмурый, туманный, с мокрым и резким ветром, ко¬
торый дул с верховья Волги. Нехотя занималось холод¬
ное, позднее утро. Было еще темновато, когда Капка шел
по берегу. Он был послан в другой конец Затона с де¬
лом — отнести инструменты. Вдруг он увидел, что от бе¬
рега по большому пустырю опрометью бегут к нему
навстречу двое. Через минуту Капка узнал в них Тимсо-
на и Валерку.
—	Капка!.. — зашептал, весь трясясь, задыхаясь, Ва¬
лерка. — Мы хотели на лодке... а там, у нас там...
Одной рукой он схватил Капку за шинель, другой по¬
казывал в сторону Волги. Он не мог говорить от волне¬
ния. И впервые за него должен был сказать Тимсон.
—	На нашем острове народ какой-то, — сказал он с
непривычной для него торопливостью.—Кто их знает, кто!
Понимаешь?
Капка бросился к берегу прораны. Тимка, отдуваясь,
бежал за ним. Валерка немножко отстал. Они выбежали
на берег, и Капка велел спрятаться за разбитую купаль¬
ню, давно уже стоящую на мелп и загрязшую в мокром
песке. Он осторожно выглянул и через неширокий пролив
разглядел на острове каких-то странных людей. Каза-
517

лось, что залив Вьюнка кишит ими. Они сновали в кустах
по берегу, быстро собирали что-то большое, пятнистое,
матерчатое и спешно тянули какие-то веревки. На людях
были темно-зеленые комбинезоны и шлемы. Они очень
торопились, это было заметно даже издали. Капка за¬
мер, чувствуя, как по затылку от фуражки вниз по спине
его щекотнул неприятный холодок. Он вспомнил, что не¬
сколько минут назад слышал шум мотора в тумане, но
самолета не видел, хотя, судя по звуку, он прошел совсем
низко. Сперва Капка подумал, что, может быть, это на¬
ши летчики прыгнули на парашютах с подбитого самоле¬
та. Воздушные бои то и дело разыгрывались над городом
и были тут уже не в диковинку. Но Капка ясно разглядел,
что люди на острове Товарищества что-то роют на бере¬
гу, подтаскивают пулеметы, спускают на воду резиновые
лодки и, судя по всему, собираются перебираться на дру¬
гой берег Затона. Секунду Капка стоял в нерешительности,
потом кинулся к товарищам:
—	Быстро давайте, ребята... Это немцы... Сообщить
надо! Бегите!
—	А ты сам? — спросил, дрожа от возбуждения, Ва¬
лерка.
—	Я к флотским побежал... Их тоже надо...
Валерка и Тимсон, сгибаясь за опрокинутыми лодка¬
ми, а где надо — на четвереньках, бросились к небольшой
казарме, в которой была размещена рота ополченцев,
охраняющих Затон. Валерка оглянулся, приподнял голо¬
ву, чтобы посмотреть, где же Капка, но его уже нигде не
было.
Через минуту ополченцы высыпали на берег, залегли
за камнями и лодками, открыли огонь. Но немецкие па¬
рашютисты на резиновых лодках уже подплывали к бе¬
регу, соскакивали с них и по грудь в воде бежали к
городку. Забили пулеметы с островка. По всему берегу
захлопали выстрелы. На пристанях часто, набатом, за¬
били колокола. Закричал буксир. Далеко в Затоне залился
громкий тревожный гудок Судоремонтного. Завод звал на
помощь, завод трубил не умолкая, и Капка издали слышал
голос своего завода. «Сейчас, сейчас! — твердил про себя
Капка, увязая в мокром песке. — Сейчас... Погоди, по¬
можем!»
И, когда гудок в Затоне вдруг замолк, Капка на мгно-
518

вепие даже остановился, но потом снова бросился к пе¬
реезду.
Ополченцы отстреливались, заняв оборону вдоль бе¬
рега. Несколько фашистов, не добежав до берега, свали¬
лись в воду; они лежали на мелком месте, и над поверх¬
ностью видны были их темно-зеленые комбинезоны. Но
другие уже добрались до берега, засели в овражке, про¬
мытом сточными водами. Пулеметы с островка слали оче¬
редь за очередью. Одна лодка доплыла до берега пониже
овражка, парашютисты выскочили, залегли, а потом корот¬
кими перебежками стали обходить ополченцев. Защитники
Затона должны были податься назад. Положение их ухуд¬
шалось с каждой минутой. Их могли окружить, так как
овражек, в котором засели немцы, глубоко врезался в берег
и огибал защитников с тыла. Пулеметы фашистов про¬
стреливали всю местность. Пули неслись над железнодо¬
рожным переездом, где когда-то встретились впервые
юнги и ремесленники. Гитлеровцы обстреливали всю
линию, боясь, что из-за полотна железной дороги может
ударить на них какая-нибудь засада. Они вели так назы¬
ваемый отсечный огонь на случай, если оттуда, из-за пе¬
реезда, появится подкрепление защитникам Затона.
Но что это там за маленькая фигурка в шинели с
подоткнутыми под пояс полами ползет через переезд?..
Пули взвизгивают над ним, цокают о рельсы, а мальчик
все ползет и ползет. Это наш Капка Бутырев спешит про¬
браться под огнем через железнодорожное полотно и со¬
общить юнгам об опасности.
Звиг-звиг-звиг-звиг!!!— у самой головы его звонко
лязгнули о рельсы пули из немецкого автомата. Капка
припал к земле, полежал минутку, осторожно пополз
дальше. И вот он уже во дворе школы, где собравшиеся
юнги беспокойно прислушиваются к близкой пальбе. И, за¬
дыхаясь, грязный, весь в глине, кричит на них Капка:
—	Чего стоите, флотские? Немцы на остров десант
скинули, к нашему заводу уже подходят!
Сташук крепко взял его обеими руками за отвороты
шинели:
—	Стой! Ты говори толком, не части... Ну! По по¬
рядку!
—	Сейчас... — Капка задыхался. — Сейчас!.. Я по по¬
рядку! Стой, отдышусь. Бежал очень быстро... Немцы
519

там, за переездом, овраг заняли, за пристанями... А наши
по берегу укрепились... Ополченцы. Им там трудно очень.
Фашистов много. Слышишь, Витя? Помочь надо! А то
прорвутся немцы, они с острова бьют...
Юнги обступили их со всех сторон, сгрудились вокруг,
настороженно прислушиваясь.
—	А ты как сюда пробрался? — спросил Сташук.
—	Я ползком. Меня два раза вот настолько пуля не
задела. Витя, скорее надо! А то наших там мало осталось.
—	Полундра! — закричал Сташук. — Свистать всех!
Где Антон Федорович?
Как на грех, сам начальник школы в тот день уехал,
чтобы выяснить, что слышно о переводе юнгов на другое
место. Мичман пытался созвониться с городом по теле¬
фону, но связь была уже нарушена.
—	Давай ключи, разбирай оружие! — командовал тем
временем Сташук.
Пока Антон Федорович, хрипя, бился над телефоном,
крепко ругался в трубку и, наконец, в бессилии бросил
ее на стол, юнги уже выстроились во дворе, разобрав
оружие, которое имелось в школе. Капка подошел к Ста-
іпуку:
—	Витя, возьми меня, я тоже!
—	Да пошел ты!.. Игрушки, что ли, это? Это тебе не
кипо и не синегорцы ваши! Жизнь надоела?
—	А тебе что, надоела?
Сташук строго глянул на него и резко отвернулся, по¬
жав плечами:
—	Уж моя такая обязанность, я моряк, военный
юнга.
—	Ну, а я пехотный юнга буду! — со страстным убеж¬
дением настаивал Капка. — Все равно, Витя, возьми, а,
Витя! Дай мне гранаты. Я ведь почище тебя бросаю. Ви¬
тя, а? Я вот фуражку сейчас задом наперед надену, вот
так, козырьком наоборот, и тоже буду на манер моряка.
Заодно с вами. Витя, возьми, а то сам пойду. — Он сжал
кулаки и, едва не плача, наступал на Сташука. — Не име¬
ешь ты права меня не брать! Слышишь, Витька! Это не
по справедливости. Я к вам через бой пробрался, а вы
меня не принимаете. И я тут всю местность знаю. Я вам
такую тропочку покажу... Витька, возьми...
—	Да ладно, отвяжись только.
520

Юкги с винтовками, гранатами уже выбегали со дво¬
ра школы. Мичман нагнал ребят.
—	Антон Федорович, слышали, какое дело? — крик¬
нул, не останавливаясь, Сташук.
—	Слышал я, слышал, Сташук. Что это за порядок?
Кто приказал? Где разрешение? Слушай мою команду.
Рота, стой!
Юнги остановились.
—	Сперва надо разведать расположение противника,
а что же так дуром на пулю лезть? Учили, кажется, вас.
—	Антон Федорович, — обратился к нему Сташук, —
разрешите. Вот Капка все уже разведал.
—	Капка? Это что за такой Капка?.. Ах, это ты бу¬
дешь! Знакомый. Ты чего такое говоришь? Быстро!
—	Они вон там, в овражке в том, за переездом. А пу¬
лемет у них на острове нашем, — заторопился Капка. —
Товарищ командир, я вам чего скажу, слушайте... Тут
можно за пригорком через кусточки на берег выйти, а от¬
туда незаметно совсем будет для немцев. А там как раз
у прораны поворот делается. И мелко сейчас совсем.
Я там каждое место знаю. Я покажу, где... Мы на остров
и выберемся. У немцев сзаду... А немцы ведь думают, что
это правда остров, они думают, к ним и не добраться, а
там, в проране, мелко, я покажу.
Мичман на секунду задумался, обернувшись к Волге,
покусал усы, потом, видимо, одобрил план.
—	Значит, тихо, — приказал мичман. — Чтоб молчок,
чтоб ни звука. Ударим с тыла. Гранаты чтоб в готовности
были. И сразу по моей команде. А до этого чтоб ни-ни!
Ясно?
Капка вывел юнгов через кусты на берег прораны там,
где рукав реки делал крутой поворот.
—	Вот тут мелко совсем, мне по грудь, а вам уж и во¬
все хорошо будет, — звал Капка, первым зайдя в нестер¬
пимо холодную воду у берега.
Издалека продолжала доноситься частая стрельба, су¬
дорожный стрекот пулемета. Потревоженные птицы носи¬
лись над островком. Юнги сбросили шинели, оставили их
под кустами, завернули выше колен клеши, разулись и,
высоко держа гранаты и винтовки, вошли в воду. Она
была по-октябрьски студена и обожгла сперва, а потом
тело немножко свыклось, и вода не казалась уж такой
521

ледяной. Капка оказался прав: вода на отмели была юнгам
не выше пояса. ІІо сам маленький проводник погрузился
уже почти по самую грудь. Тогда Сташук и Палихин под¬
хватили его с двух сторон под мышки и перенесли через
глубокое место. Они быстро выбрались на берег островка.
Немцы были на другой его стороне, за поворотом, и никак
не ждали нападения отсюда: остров казался целиком отре¬
занным от левого берега Волги.
Юнги залегли цепью и поползли. Холодный ветер си¬
пел в оголенных кустах. Сыпалась изморось. Сухая, вы¬
горевшая за лето трава была холодна и мокра. С прутьев
ивняка срывались отяжелевшие капли. Дрожь пробирала
юнгов, вымокших при переходе вброд прораны. Рядом с
мичманом, у левого плеча его, полз гибкий, изворотливый
Сташук, а справа сосредоточенно пыхтел маленький Кап¬
ка Бутырев. Он для чего-то надел черные суконные науш¬
ники, которые носил иногда зимой, в холодные дни, и пе¬
ревернул фуражку задом наперед, так что она смахивала
теперь на бескозырку. Оттого, что они ползли, прижи¬
маясь к земле, мир казался им очень высоким, деревья,
кусты, былинки и самое небо — все ушло вверх.
—	Ну как, ручок, не страшно? — тихо спросил Ста¬
шук.
—	Пока еще не страшно совсем, — шепотом ответил
Капка, — а так только, боязно чуток.
—	Разговорчики! — зашипел на шіх мичман.
Они ползли, и все громче отдавался в ушах частый
стук близких пулеметов, низко посвистывали пули. Учеб¬
ный ров, вырытый недавно юнгами, был совсем уже ря¬
дом, за кустами. Во рву и сидели немцы, живые немцы,
немцы, обстреливавшие с островка Затон. Юнги бесшумно
подползали.
—	Передать по цепи. Слушать мою команду, шепо¬
том приказал мичман. — Товь-сь! Встали... За мной!
Сташук пронзительно засвистел в два пальца и швыр¬
нул гранату. Капка бросил свою. Крики «ура», «бей фа¬
шистов», «балтийцы, вперед» слились с трескучим грохо¬
том разрывов, с беспорядочным щелканьем выстрелов.
Капка почувствовал, что какая-то сила увлекает его впе¬
ред и он летит в ров.

ГЛАВА 24
Под землей
Фашисты, должно быть, не сразу поняли, что случи¬
лось, когда на них с тылу в упор, слепя, кроя огнем и
грохотом, посыпались в ров гранаты и откуда-то сзади, где
за минуту до этого никого не было, с гиканьем, визгом
и свистом какие-то разъяренные дьяволята свалились на
головы и на плечи парашютистам. Гитлеровцы не сразу
начали отстреливаться. Гранаты оглушили их, неожидан¬
ность сбила с толку. Стесненные узким пространством
рва, десантники пытались выкарабкаться из него, но цеп¬
кие мальчишки повисали на ногах, стаскивали немцев
обратно, душили, прыгали с налету, кололи штыками,
матросскими ножами — бебутами. Фашисты пустили в ход
тесаки. Свирепая резня закипела на дне рва. И дальше
было уже трудно разобрать что-нибудь в общей кромеш¬
ной свалке. Капка, падая, видел только, как несколько
юнгов ничком свалились на дно траншеи. Их давили, топ¬
тали пудовые ботинки с толстыми подошвами, обитыми
шипами. Потом Капка увидел около себя Сережу Палихи-
на. Он обливался кровью. Вот Палихин свалился, но опер¬
ся сперва на одпо колено, потом подтянулся, встал и опять
бросился на немцев, ухватив обеими руками дуло автома¬
та у одного из парашютистов. Капку притиснули к сыро¬
му глинистому откосу рва. Он был здесь самый малень¬
кий, рукопашная бушевала над ним. Капке видны были
главным образом ноги сражающихся. Он видел мокрые
клёши юнгов и кованые бутсы парашютистов, топтавшие¬
ся в неистовой толчее, месившие глину, оступавшиеся.
И он делал что мог: хватал, царапал, дергал, валил эти
зеленые слоновьи ноги в огромных бутсах... Он пытался
кинуться на помощь Палихину, но увидел, как высокий
парашютист ударил с маху прикладом автомата юнгу по
голове и тот упал навзничь. В ту же минуту сзади на фа¬
шиста кинулся Сташук:
—	А, фашисюк, жаба, получай! Так, добро! Капка,
держи его там снизу!
Капка что было силы рванул фашиста за ногу. Тот
поскользнулся, и Сташук ударил его сзади бебутом под
лопатку. Немец тяжело осел и кулем перевалился через
523

Капку на дно рва. Капка весь съежился от омерзения и
выбрался из-под тяжелого тела. С немцами во рву было
покончено. И в это время из-за железнодорожной насыпи
у Затона ударили через прорану автоматы и пулеметы.
Это прибыло первое подкрепление. Красноармейцы вместе
с ополченцами бежали к берегу Затона. Уже наплывало,
становясь все громче и яростнее, протяжное «ура».
И вдруг сбилось, замолкло... Откуда-то сбоку длинны¬
ми и частыми очередями забил с островка немецкий пуле¬
мет. Это один из парашютистов засел в маленьком блинда¬
же-пещерке по ту сторону рва, ближе к берегу острова.
Юнги видели, как красноармейцы, пытавшиеся пробиться
к берегу, падали, сраженные пулями. Добраться до пуле¬
метчика было невозможно: он вел круговой обстрел, нель¬
зя было высунуть голову из рва. И тут Витя Сташук вдруг
вспомнил:
—	Стой, ребята! Помните, мы, когда практические
занятия вели, в том конце рва подземный ход сообщения
начали рыть для соединения с пещерой. Айда туда!
Они, сгибаясь, пробежали по дну рва в конец, где был
подземный ход. Тесная лазейка полуосыпалась и зияла
зловещей чернотой.
—	Ну-ка, дай-ка я!.. Разрешите, товарищ мичман?
Но как ни прилаживался Сташук, широкие плечи его
не проходили в полуосыпавшуюся лазейку. Он вылез, при¬
поднялся, стряхнул землю и вопросительно посмотрел на
Капку Бутырева:
—	Эх, кабы ты моряком был, а, Капитон?..
—	Это туда подлезть-то? А?
Капка заглянул в ход. Казалось, злой черный ветер
дул оттуда: сквозило сырым, могильным холодом. Капка
помедлил немножко. Тоскливый озноб пробрал его разго¬
ряченное тело. Лицо Арсения Петровича Гая проплыло у
него перед глазами. Арсений Петрович надеялся на Кап¬
ку, и синегорец Капка не мог подвести его. Капка молча
сбросил шинель, взял в зубы нож, а в руку гранату, кив¬
нул на прощание Сташуку и решительно ввинтил свое
маленькое тело в подкоп.
...Немецкий пулеметчик внимательно проглядывал из
своего земляного гнезда весь противоположный берег За¬
тона. Берег отлично простреливался. Это был опытный
парашютист. Он видал многие виды и в воздухе и на зем-
524

ле. Сперва on был спокоен. Все шло как надо. Но что-то
непонятное внезапно произошло сзади него во рву. Оттуда
слышались выстрелы, вопли, взрывы гранат. Потом стих¬
ло. Это начало его очень тревожить. Тащить туда на
подмогу свой пулемет он не решался. Но меньше всего
он думал, что опасность грозит ему из-под земли.
В это время красноармейцы и ополченцы опять броси¬
лись к берегу Затона. Парашютист устроился поудобнее,
оперся спиной о край гнезда и припал к пулемету, чтобы
дать снова очередь по наступающим. Но вдруг под ним
зашуршала глина, что-то цепко и больпо ухватило его за
лодыжки, и, прежде чем фашист что-нибудь сообразил,
он оказался мгновенно втянутым по пояс в рыхлую землю.
Пулемет свалился ему на голову и оглушил.
Прошло минут пять. Выстрелы в Затоне стихли.
Бой кончался. У выхода из подземной траншеи, загля¬
дывая в черноту, на корточках замерли юнги.
—	Немец-то, пулеметчик, уже сколько времени как
смолк...
—	А Капки нет, — сказал встревоженный Сташук. —
Ка-ап-ка! Ка-ап-ка! — закричал он в подкоп.
Ответа не было.
—	Я как-нибудь пролезу за ним, задохнется ведь, —
решительно сказал Сташук. — Или вылезу наверх и так,
полем, побегу.
—	Сташук, отставить! — крикнул на него мичман. —
Куда? Не дури!
Прошло еще несколько минут. Сташук, стуча себя от
волнения по коленке, сидел па корточках у лазейки и
всматривался в молчаливое жерло подкопа. Потом он
встал и молча отошел в сторону. Пропал Капка, погиб
парень... Не надо было его пускать. А что скажет Рима,
когда узнает, что это сам Сташук послал Капку на
смерть?..
—	Лезет, будь он неладен, лезет! — закричал вдруг
один из юнгов.
Сташук одним прыжком подскочил к лазейке и рас¬
толкал всех. Из подкопа в ров задом выполз Капка. Он
был весь в глине. Глина забилась ему в уши и в ноздри.
На лбу кровоточила глубокая ссадина. Это был след
каблука пулеметчика, который успел лягнуть Капку под
землей.
525

—	Капка, друг, браток, живой! Ух, Капка ты эда¬
кий... — кинулся к нему Сташук, теребя, обнимая.
—	Он дальше никак не пролазит, — прерывисто и ви¬
новато сказал Капка, еле ворочая языком.
—	Да кто не пролазит?
—	Фриц этот. Я его за ноги потащил, туда втянул, где
подкоп, а он дальше уже не пролазит ни в какую...
—	Ай Капка! Вот так шпиндель! — ахнули юнги.
—	А что это лоб-то у тебя в крови?
—	Это... — начал было Капка, но сомлел и повалился
бы на землю, если бы его не подхватил Сташук.
В грязной, бессильно повисшей руке Капки торчал ка¬
кой-то лоскут.
—	Гляди-ка, ну и ну!.. От фрицевых штанов образчик
прихватил! — сказал один из юнгов.
Когда Капка окончательно пришел в себя, кругом
стояли красноармейцы и ополченцы.
Прибыл на лодке мастер Корней Павлович. Оглушен¬
ного немца-пулеметчика с немалым трудом вытащили из-
под земли — так крепко засунул его в проход Капка Бу¬
тырев.
Придя в себя, парашютист понял, что дело кончено,
весь десант уничтожен.
—	Ну, Бутырев, молодец, добро, — сказал мичман. —
Из тебя бы, пожалуй, даже и моряк вышел!
—	У него дела и на земле хватит, — тотчас же отве¬
тил мастер.
—	Ну что же, тоже хорошее занятие.
—	Ну, как здоровье-то, Капитон? Ты герой, говорят?
—	Он немца за ноги под землю утянул, честное сло¬
во! — подтвердил Сташук.
—	Точно, — промолвил мичман. — Хорошо нам помог.
Живьем здоровенного фрица в преисподнюю завлек. Еле
откопали. Вот, глядите, какой!
Здоровенный фашист, помятый и бледный, моргал
потными веками:
—	Дас ист унмёглих! Я завеем засипалься унтер
грунт...
—	Чего, чего он сказал? — встрепенулись юнги.
—	Эх, батеньки-матеньки, жаль, переводчика нет, —
произнес мастер. — Втолковать бы ему... Ну куда вы, нем¬
цы, лезете? Не ступить же вам через Волгу нп в жизнь,
526

никогда. В уме вы, что ли? Куда залезли, сами сообра¬
жаете?
Он оглянулся, замолчал и посторонился, сдернув кар¬
туз с головы. Сташук отступил, потом резко отвернулся,
снял бескозырку и спрятал в ней лицо. Мимо пронесли на
шинели убитого Палихина. Красноармейцы медленно
опустили тело юнги на землю рядом с другими убитыми.
Все сняли шапки и стояли, понурив обнаженные головы.
—	Вон лежат под шинелями сыночки, — проговорил
мичман, — не дошли до открытого моря, полегли, дорогие,
в бою. Превечная им слава!
Он яростно взглянул на фашиста.
—	Эх, немец, еще икнется вам за это дело! Так икнет¬
ся, что и дух из вас, проклятых, выскочит!..
Он шагнул к пленному, сгреб его за комбинезон на
груди и так рванул к себе, что гитлеровец плюхнулся на
колени.
—	Гляди сюда, фашист: наша земля. Сам я балтий¬
ский, а это Волга. Все одно. Лучше в этой земле мертвыми
ляжем, а с нее не сойдем. Но скорей всего вас в ней зако¬
паем. Ферштеен? Понятно?
ГЛАВА 25
Еще одно пепопятпое слово
Когда Капке перевязали лоб, а юнги, те, кто мог
стоять, уже построились, чтобы идти к лодкам, вдруг за¬
шуршали, раздвинулись ближние кусты и показался Тим¬
сон. Мокрый, весь в тине, сам едва держась на ногах, он
нес Валерку, обхватив его обеими руками. Голова Валер¬
ки беспомощно откинулась назад. На тоненькой шее за¬
пеклась кровь. Тимсон устал, тяжело отдувался и готов
был вот-вот сам свалиться.
Валерка, обвиснув, сползал у него с рук. Капка шагнул
к нему навстречу, подхватил худенькое тело.
—	Прямо в него, — сказал Тимсон, виновато хлопая
глазами.
Он осторожно передал Валерку подбежавшим и тяже¬
ло опустился на мокрую землю, утирая рукой лицо, пере¬
мазанное глиной.
527

—	Как же вас туда понесло?
—	Это все Валерка, — попытался оправдаться Тим¬
сон. — Говорит: я историю пишу, должен все видеть. И за
тобой хотел идти. Отвязал лодку с исад, и никаких. А нем¬
цы — трах в нас. И попали...
Валерка приоткрыл глаза, узнал Капку и силился
улыбнуться.
—	Капка, ты?.. Хорошо... а мне пулей... зеркало кок¬
нуло, — с трудом проговорил он и снова закрыл глаза. —
Ничего... сейчас... У меня сейчас это пройдет... Ты только
маме не говори. А то мне такое будет!
Когда Валерке сделали в больнице на берегу перевяз¬
ку, Капке разрешили к нему зайти. Верный Тимсон де¬
журил у дверей палаты.
—	Как он? — шепотом спросил Капка.
Тимсон только рукой махнул. Полные губы его дрог¬
нули. Он уткнулся стриженой головой в неуютную, ледя¬
ную стену больничного коридора. Капка с западающим
куда-то сердцем на цыпочках вошел в палату. Валерка
лежал у окна, весь до горла в бинтах, бледный, тонень¬
кий, прозрачный, как тающая льдинка, и такой до ужаса
большеглазый... Капке стало нестерпимо жалко его.
—	Капка... — подозвал его Валерка слабым, осекаю¬
щимся голосом: он потерял много крови. — Ты подойди
поближе... Тимсон, ты постой там, последи... Капка... Ой,
жгет как, больно... Вот как у меня нескладно всегда вы¬
ходит, Капа. Самое интересное было, а я уж не запишу...
—	Да брось ты, Валерка, ты, наверно, не очень сильно
раненный.
—	Нет, Капа, — тихо и серьезно сказал Валерка, — я
уж чувствую. Да и доктор, когда меня раздели, начали
перевязывать, а он говорит: «Худо, ох как худо!» И еще
какое-то слово по-латыни сказал: «Ха-би-тус...» А уж ко¬
гда по-латыни так говорят, это я знаю: скрывают, значит...
что крышка...
—	Ну, это ты зря, еще неизвестно, — возразил горячо,
но неуверенно Капка. — Ты брось это, Валерка.
—	Нет, слушай... Капка, ты вот что... Ты возьми тет¬
радку, она у меня дома под матрацем осталась, где книжка
«Квентин Дорвард» лежит, и там допиши все за меня.
Ладно? Нет, ты слушай! — проговорил он, видя, что Кап¬
ка опять собирается возразить ему. — Ты там напиши...
528
17

ой!.. Ух и больно... напиши про меня тоже... Ну, ты как
про это напишешь, а, Капка? Не знаешь? Эх, ты... Ты так
напиши, что ему было очень страшно... а он не струсил
нисколечко... Напишешь?
—	Ну, это напишу, — сказал Капка, глотая что-то за¬
севшее вдруг в горле и чувствуя, что еще немножко, и он
разревется. — Зря ты все это, Валерка, ведь еще неизве¬
стно же!
—	Молчи... Карандаш у тебя есть? Ты запиши. Число
поставь. И еще напиши так: «Когда пришли товарищи,
он тихо сказал: Отвага и Верн...» Уй, больно как!.. Ой,
жгет как! Ой, мама!
—	Вот «мама» — это уже лучше, — раздался позади
Капки голос доктора Михаила Борисовича Кунца, кото¬
рого знали все затонские ребята. — Вот когда мои пациен¬
ты зовут маму, я опять чувствую себя в своей сфере, а то
все стали такие герои, что уж просто нет сил от вас. Пу¬
стяки, хорошенькие детские болезни: штыковые раны,
сквозное пулевое ранение, контузии, шок... Ну, хватит
разговоров! Нельзя столько болтать. — За окном зашумела
машина, хлопнула дверца. — О, сам товарищ Плотников
пожаловал, — сказал доктор, подойдя к окну и приложив
золотое пенсне к кончику носа.
В палату, слегка хромая, вошел Плотников. Вид у него
был утомленный, левая рука на перевязи.
—	Лежи, лежи! — крикнул он Валерке, который было
шевельнулся. — Товарищ по несчастью. Тоже вот, ви¬
дишь, рука. Приехал какую-то прививку делать... Велят...
—	Доктор, можно вас на минуточку? — послышался
женский голос в дверях.
Доктор вышел в коридор. Капка — за ним.
Доктор о чем-то говорил вполголоса с сестрой. У Кап¬
ки все внутри сжалось. Но он решился все-таки узнать
правду.
—	Доктор, у него опасно? — спросил Капка.
—	Да ничего не опасно, ослабел немножко, сквозное
ранение в мякоть плеча, потеря крови.
—	А вы сказали сами, что худо.
—	В жизни я этого не говорил! Глупости!
Доктор отвернулся и опять заговорил с сестрой.
—	А что такое по-латынски значит «хабитус»? — спро¬
сил вдруг Капка. — Это очень плохо?
18	Л. Кассиль, т. II
529

—	Хабитус? — изумился доктор и пожал плечами. —
Хабитус может быть разный: хороший, средний, плохой.
Это значит телосложение, упитанность, худоба..,
—	Значит, вовсе он не умрет?
—	Ну как тебе сказать? Он не бессмертный. Когда-
нибудь, вероятно, умрет, но не от данного случая.
Но Капка все еще не верил:
—	А у меня тоже есть хабитус?
—	И довольно приличный, — сказал доктор и побежал
куда-то, завязывая на спине тесемки белого халата.
Капка бросился в палату:
Валерка! Хабитус — это ничего, это, доктор сказал,
не опасно совсем. У меня тоже, доктор говорит, есть ха¬
битус!
ГЛАВА 26
Грозная радуга
Через несколько дней, когда в городке уже все пришло
в порядок и фашисты больше не возобновляли попыток
сбросить десант на левый берег Волги, товарищ Плотников
вместе с начальником школы юнгов решил навестить ра¬
неных.
Осенний вечер уже густо синел на улице. В больнице
медлили зажигать огни, чтоб не затемнять окон. И в па¬
латах сумерничали. Плотников в сопровождении доктора
и начальника юнгов прошел по полутемному коридору,
приостановился у палаты, в которой лежал Валерка, и,
оглянувшись, тихонько подозвал к себе спутников. Те по¬
дошли. Плотников приложил палец к губам и молча ука¬
зал в глубь палаты. Там в вечернем сумраке у большого
окна с форточкой-фрамугой, где стояла в углу койка
Валерки Черепашкина, сгрудилось много народу. Здесь
были раненые юнги, больные из соседних палат, красно¬
армейцы, ополченцы. Одни сидели на соседних койках,
другие расположились на полу, а кто устроился на подо¬
коннике.
Тихо было в палате. Только звонкий певучий голосок
Валерки Черепашкина, почти неразглядимого в сумраке,
раздавался из темного угла...
630

Плотников прислушался... Так вот где довелось ему
услышать конец истории Трех Мастеров!
—	...Прекрасная Мельхиора, — рассказывал Валер¬
ка, — прибежала к оружейнику Изобару и бросилась пе¬
ред ним па колени, умоляя спасти Мастера. Но где было
узнать, в какой башне заключен Амальгама и как можно
освободить его, если все башни замка были прямые и
гладкие, как свечи!
Когда истерзанный Амальгама очнулся после пыток,
которым подвергли его ветродуи, он ощупал себя и нашел
кусок стекла в своем кармане. То был осколок зеркала,
которое в ярости разбил Фанфарон. Амальгама успел
спрятать его.
Мастер забрался в узкую бойницу башни, поймал
осколком луч солнца. Радужный зайчик прыгнул на кры¬
ши, башни и стены дворца. И вот в каморку, где рыдала,
ломая нежные руки, Мельхиора и могучий Изобар в бес¬
силии сжимал свои тяжелые кулаки, вскочил зайчик, по¬
сланец Мастера. Мельхиора сразу догадалась, что это
вестник Амальгамы. Она подбежала к окну и увидела ра¬
дужный луч в бойнице одной из башен.
И тут Дрон Садовая Голова хлопнул себя по лбу:
«О я, голова садовая! У меня же есть семена выонка!
Я выращивал его пятьдесят пять лет подряд. Я ухаживал
за ним днем и ночью, пока не добился своего. Этот вьюнок
растет с такой быстротой, что если протянуть нить между
вершиной Квипрокво и его подошвой, а внизу бросить
семена вьюнка, то мгновенно побеги его обовьются вокруг
нити, оплетут ее, и не успеешь сказать: «Раз два, три», —
как па самой вершине горы уже распустятся вьюнки. Но
слушайте дальше!.. Однажды я попробовал посеять мой
вьюнок во время ливня... Можете себе представить — он
мигом обвил струю дождя и, прежде чем она достигла
земли, уже взбежал по ней на небо. Эх, дочка, я припасал
эти семена для хорошего дня — чтобы сплести венок во¬
круг дома, в который бы ты вошла со своим любимым, —
но, видно, теперь пришла пора пустить в ход семена. Не
плачь. Мы спасем Амальгаму. Я посею мой вьюнок под
окном башни, где сидит Мастер».
«Но башня высока, бойница на самом верху. Как про¬
тянуть на такую высоту нить или вызвать дождь?» — усо¬
мнился Изобар.
531

«О, мой вьюнок так силен и быстр в своем росте, что
для него достаточно и прямого солнечного луча — он
взберется и по нему!»
«Но днем этого нельзя делать — заметит стража, а
почью нет солнца».
«Да, но сейчас полнолуние».
«Король поставил у башни самых верных своих ветро¬
дуев, — предупредила Мельхиора. — Они ночью не смы¬
кают глаз».
«Ну, это я беру на себя, — успокоил ее Изобар. —* Я в
этот час перепорчу все флюгера на дворце. Ветры перес¬
сорятся, вот будет переполох!»
Так они и сделали. Ветры к ночи увидели, что стрелки
дворцовых флюгеров показывают разное направление, и
тотчас забушевали.
«Сейчас моя очередь дуть, — вопил Норд-Ост,— а флю¬
гер показывает Зюйд-Вест! Вызвать стражу, исправить
флюгера!»
Началась беготня во дворце. Ветродуи кинулись искать
Изобара, но его и след простыл.
Тем временем вышла луна. Поймав ее жемчужный
свет осколком зеркала, Амальгама послал вниз тонкий,
дрожащий и прозрачный луч. И там, где упал на землю
этот луч, Дрон Садовая Голова бросил горсть своих вол¬
шебных семян. В тот же миг могучие ростки, перепле¬
таясь, туго обвили лучи и побежали наверх, к вышке баш-
пи. Их было много, этих зеленых побегов. Зелень свилась
в толстый, прочный канат, и Амальгама легко спустился
по нему на землю. А когда один из часовых, услышав
шум, бросился на Амальгаму, Мастер ослепил его, коль¬
нув в глаза лучом из зеркала. Так они бежали из дворца:
Мастер Амальгама и Дрон Садовая Голова. Условлено
было, что Мельхиора будет ждать их на реке, где Изобар
уже снарядил небольшой корабль с верными людьми. Но,
когда беглецы достигли берега, Дрон Садовая Голова не
нашел там своей дочери, Мастер Амальгама не встретил
здесь своей возлюбленной. Не знали они, что хитрый
Жилдабыл ночью запер красавицу в один из подвалов
замка.
Амальгама хотел тотчас же вернуться во дворец, что¬
бы освободить Мельхиору, но Дрон Садовая Голова и
оружейник Изобар не пустили его, найдя, что такой по¬
532

ступок был бы безрассудным и Амальгама лишь погубил
бы себя и Мельхиору, а ее еще можно спасти, раз три
таких Мастера на воле возьмутся за это дело.
Они нашли приют у добрых и смелых людей, которые
звались синегорцами. Это были надежные ребята, трудо¬
любивые и бесстрашные, искусные мастера и храбрые
воины. «Отвага, Верность, Труд — Победа!» — таков был
их девиз. Не было работы, с которой бы они не справи¬
лись. Не встречалась еще опасность, которая испугала бы
их. Они уже давно замышляли освободить страну от
Фанфарона и злых Ветров. «Кто посеял ветер, тот сам
пожнет бурю», — говорили синегорцы. Они почтительно
и радостно приветствовали трех славных Мастеров и пред¬
ложили им вступить в семью синегорцев.
«Отвага!» — сказал Изобар.
«Верность!» — подхватил Амальгама.
«Труд!» — произнес Дрон Садовая Голова.
«Победа!» — заключили все трое, повторяя клятву си¬
негорцев.
И оружейник Изобар сказал при этом:
«Я знаю, что надо делать. До сих пор я мастерил флю¬
гера, по которым распознавалось направление Ветра. Но
теперь задача состоит в том, чтобы повернуть Ветер туда,
куда нам нужно. Дрон Садовая Голова всю душу свою
вложил в семена вьюнка, и растение получило волшебную
силу роста. Я добьюсь чуда с флюгерами, и мы покорим
Ветер».
И он, не медля ни минуты, схватил в свои сильные ру¬
ки молот и взялся за работу.
«Ты прав! — откликнулся Амальгама. — А я займусь
своим делом. Чему до сих пор служили мои зеркала? По¬
слушно отражали в себе красоту и показывали людям их
недостатки. Но красота и безобразие существуют и помимо
моих зеркал. Нет, я напрягу ум, буду работать с утра до
вечера и с вечера до утра, но добьюсь, чтобы мои зеркала
сами делали мир прекраснее. Я хочу, чтобы в людях отра¬
жалось все, что я вдохну в зеркало своим трудом, своей
любовью. Ибо на свете нет, говорят, силы, которая не усту¬
пила бы труду, если человек избрал свое дело по любви и
вложил в него душу».
И Мастер принялся за работу. Он трудился днем и
ночью, не чувствуя усталости, не зная отдыха и сна. Ве-
533

линий Гнев вдохновлял оружейника и раздувал огонь под
его горном. Великая Любовь поддерживала силы Мастера
Зеркал и светилась в его хрустале.
...Шло время, ибо для труда и совершенства требуется
время... — продолжал рассказывать Валерка. — Шло вре¬
мя, а прекрасная Мельхиора томилась в плену. Жестокий
Жилдабыл бросил ее в грязный подвал. Холодные,
скользкие жабы прыгали на грудь Мельхиоре, голохво¬
стые крысы кусали ее прекрасное лицо, мокрицы лазили
по ее рукам, и вскоре на лице Мельхиоры не осталось и
следа былой красоты. Жилдабыл принес ей осколок зерка¬
ла, случайно уцелевший во дворце. Горько заплакала бед¬
ная Мельхиора, когда из мутного стекла глянуло на нее
желтое, безобразное, морщинистое лицо, все в кровавых
подтеках, шрамах, рубцах, синяках и язвах.
«Что вы сделали со мной!» — закричала бедная Мель¬
хиора.
Но Жилдабылу пришла в голову еще одна злая затея.
«Успокойся,— сказал он,— ты по-прежнему прекрасна.
Это лишь кривое зеркало. Мы изловили твоего Мастера,
и, видишь, он отрекся от тебя и от своей дурацкой правды.
Он изготовил для тебя кривое зеркало. Смирись же те¬
перь».
Однако в эту минуту Мельхиора увидела в зеркале
лицо Жилдабыла, который не успел отклониться в сторо¬
ну. Лицо в зеркале выглядело злобным и отвратительным,
но не более ужасным, чем было оно у Ветрочета в действи¬
тельности. Мельхиора поняла, что злой Ветрочет снова
обманывает ее, но зато зеркало говорит ей жестокую прав¬
ду. И все-таки она обрадовалась этому, потому что поте¬
рять веру в любовь ей было еще страшнее, чем утратить
свою красоту.
К тому времени Мастера уже закончили работу. Си¬
негорцы готовились к походу на Фанфарона. Но сквозня¬
ки, посланные Фанфароном, уже проникли через щели в
жилище синегорцев. Вскоре во дворце узнали, где скры¬
ваются Амальгама, Изобар и Дрон Садовая Голова.
И Фанфарон послал боевые ветролеты к Лазоревым Го¬
рам, где скрывались синегорцы.
День был дождливый, ливень не прекращался ни на
минуту, Ветры гнали к горам густые тучи, и в них скры¬
вались ветролеты. Но Дрон Садовая Голова бросил у под¬
534

ножия горы горсти семян, и вьюнки тотчас взобрались
к тучам по струям дождя, а несколько побегов успели об¬
вить даже молнию, метнувшуюся из тучи. Зеленая плотная
сеть поднялась до самого неба вокруг жилища синегорцев,
ветролеты Фанфарона запутались во вьюнках, как мухи
в паутине, и рухнули на землю.
Теперь синегорцы сами стали готовиться к штурму
дворца. Ночью накануне штурма синегорцы заменили все
старые флюгера в стране новыми. Тысячи флюгеров, на¬
деленных тайной силой, изготовил усердный Изобар. Пе¬
ред тем как выступить в поход, Мастер Амальгама дал
каждому синегорцу посмотреться в его новое зеркало, и
каждый, кто смотрелся в него, становился еще храбрее,
еще искуснее и вернее своему делу.
И вот наступил день штурма. Стрелки всех флюгеров
повернулись остриями в сторону дворца. Синегорцы вы¬
ступили в поход. Изобар вооружил их своими новыми
чудодейственными стрелами. Воины-синегорцы держали
пики с хрустальными наконечниками, и за каждым копьем
выгибалась маленькая радуга. И, кроме того, каждый
воин-синегорец был вооружен небольшим зеркальцем,
укрепленным на запястье, и лукошком с семенами вьюнка.
На рассвете корабли синегорцев тихо подплыли к берегам
острова.
Развернув семицветное знамя, синегорцы бросились
на штурм. Со стен дворца ударили буреметы. Ветры рва¬
нулись было навстречу синегорцам, но ни один флюгер на
крышах не дрогнул. И тут произошло великое чудо. Столь¬
ко труда и ярости вложил в свою работу славный оружей¬
ник, что Ветры ничего не могли поделать с флюгерами.
Флюгера вышли из повиновения. Как ни дули Ветры, как
ни раздували они щеки, всех их повернуло в одну сторо¬
ну: на дворец Фанфарона!.. Потому что тысячи стрел,
которые пустили синегорцы, были сделаны из того же чу¬
десного металла, что и новые флюгера. Они пробивали
встречный ураган, увлекали за собой воздух и сами рож¬
дали новый могучий ветер. И старые Ветры были вынуж¬
дены подчиниться. Ураган потряс дворец Фанфарона,
сметая со стен стражу. А затем радужные лучи от тысяч
маленьких ручных зеркал обступили замок, плющ и
вьюнки мигом обвили эти лучи до самых зубцов стены. По
зеленым качающимся плетям вьюнков и плюща, как по
535

веревочным лестницам, карабкались синегорцы. Они во¬
рвались во дворец. Ветродуи были перебиты. И вскоре над
главной башней замка взвилось семицветное знамя синэ-
горцев, знамя Большой Радуги, предвестницы доброй по¬
годы и ясного счастья.
Жилдабыл пытался бежать из дворца на ветролете,
но разъяренные Ветры схватили его, и так как каждый
из них дул в свою сторону, то главный Ветрочет был ра¬
зорван на части. Перепуганного короля нашел под лестни¬
цей Изобар.
«Ну, — сказал оружейник, — теперь ты Фанфарон По¬
следний, более поздних уже больше не будет».
А Мастер Амальгама метался по галереям и переходам
дворца в поисках Мельхиоры. Он обошел башни и казе¬
маты.
Наконец в одном из подземелий он нашел сморщен¬
ное, исхудавшее, безобразное существо. Несчастная за¬
кричала, увидев Мастера, и прикрыла ладонями лицо. Но
хриплый голос ее показался сладостно знакомым Амаль¬
гаме.
«Кто ты?» — спросил он, боясь ошибиться.
«Ты пе узнаешь меня? Я была когда-то твоей люби¬
мой. Теперь я могу умереть спокойно, ибо знаю, что ты
остался верен своей правде. Но я не в силах жить при
таком уродстве».
«Погоди! — воскликнул Амальгама. — Если ты веришь
моей любви, взгляни в это зеркало».
«Нет, я не могу смотреть! У меня нет больше сил хотя
бы еще раз взглянуть на свое безобразие».
И она упала замертво на сырой пол.
Амальгама бросился на колени, приложил к ее губам
зеркало и увидел, как оно помутнело на мгновение. Зна¬
чит, Мельхиора была жива. Он поцелуями согрел ее по¬
мертвевшее лицо и насильно заставил смотреть в зеркало.
Превозмогая отвращение, вгляделась в стекло Мельхиора.
Но вдруг что-то прекрасное мягко проступило в глубинах
зеркала. И, глядя в стекло, Мельхиора почувствовала, что
лицо ее подчиняется чарам зеркала и черты яснеют, мор¬
щины расправляются, язвы заживают, она с каждой ми¬
нутой хорошеет.
«Смотри же, смотри!»—говорил Амальгама.
Она смотрела в зеркало пристально, не отрываясь.
536

И вдруг увидела, что по-прежнему хороша, — нет! еще
прелестнее, чем была прежде!..
И, когда они вместе вышли на балкон — Мастер Зеркал
и прекрасная Мельхиора, — синегорцы встретили их радо¬
стными возгласами. Все потрясали копьями, и хрусталь¬
ные наконечники вскинули вверх тысячи разноцветных
отблесков, и они слились в торжественную радугу, которая
выгнулась над ними в небе. А Дрон Садовая Голова сыпал
вокруг семена цветов, и тотчас же на этом месте распуска¬
лись розы и лилии.
Так Три Великих Мастера помогли свободным сине-
горцам покончить с нашествием Ветров. Все Ветры были
засажены под замок. Их выпускали теперь лишь па рабо¬
ту: чтобы подмести от туч небо, вертеть мельницы, наду¬
вать паруса кораблей. В Синегории снова зацвели сады,
засверкали зеркала и в печах появились вьюшки. А на
стене дворца прибили новый герб: радуга была на нем и
стрела, оплетенная вьюнками...
—	Ну, спасибо, — сказал Плотников, входя в пала¬
ту, — и за сказку и за все, что ни в сказке сказать, ни пе¬
ром описать. Этого город не забудет... Вижу, что наши
синегорцы не хуже чем в Синегории действуют, по край¬
ней мере судя по третьеводнишнему. А ты что?..
Валерка пытался приподняться на кровати, глаза его
блестели в сумраке палаты, он подбородком указывал в
окно:
—	Смотрите, смотрите, радуга какая!..
—	Где, какая радуга в эту пору? — Плотников озабо¬
ченно посмотрел на Валерку: бредит, видно, бедняга.
—	Сейчас было. Вон, вон, глядите! Опять...
В темнеющем небе, далеко над Волгой, мгновенно на¬
висали, стремительно нагоняя друг друга, красные, оран¬
жевые, огненные, не сразу гаснущие полосы.
—	Какая же, милый мой, радуга это? То катюши наши,
гвардейские минометы, с новой позиции бьют по фаши¬
стам, — сказал Плотников.
Раскаленные летучие дуги перегибались, тая, с левого
берега туда, где, прижавшись спиной к Волге, день и ночь
геройски бился великий город, готовя скорую и неслы¬
ханную гибель всему несметному войску врага.
537

* * ♦
Вот и все, что хотел я рассказать вам о ребятах Ры¬
бачьего Затона, о славном ремесленнике Капкѳ Бутыреве,
о его друзьях — Валерии Черепашкине, Тимке-Тимсоне и
храбром юнге Викторе Сташуке. Я познакомился с ними
после того, как прочел историю города Затонска, изло¬
женную Валерием Черепашкиным, пионером и синегор-
цем. Все они носят медали на зеленой с красным ленточ¬
ке. Только Виктора Сташука не застал я в Затонскѳ — он
давно уже уехал на Балтику. Но Рима частенько полу¬
чает от него письма. Рима и Нюша давно вернулись до¬
мой. Отец их отыскался у партизан и уже приезжал в
отпуск повидать ребят. Посетил я мастера Корнея Павло¬
вича Матунина. Он жив и здравствует, работая и поныне
в Затоне. Рыбки его отлично разводятся.
С бывшими синегорцами я очень сошелся, не раз си¬
живал с ними у Большого Костра на острове Товарище¬
ства. Там я узнал о многих других славных делах пионе¬
ров Рыбачьего Затона.
Расстались мы друзьями.
И часто теперь, когда не ладится у меня работа или
ненастно на душе, я достаю маленькое заветное зеркаль¬
це — на крышке его герб сипегорцев: радуга, стрела и по¬
беги вьюнка. Я смотрю в расколотое стекло, и хотя мне
самому зеркало не сообщает ничего утешительного, но
из-за моего плеча глядит на меня уже немалая жизнь.
И вижу я, что совсем не так уж плохо живется на свете,
и снова верю, что отвага, верность и труд непременно по¬
бедят, как бы ни упирался встречный ветер, как бы ни
клокотала гроза. Радуга еще вскинется, обнимет мир, и
все будет хорошо, все станет как надо, дорогие мои маль¬
чишки!
1944

Славной памяти адмирала
Ареення Григорьевича ГОЛОВКО,
командовавшего в годы
Великой Отечественной войны
нашим Северным флотом

Of	ФЕДЯ ИЗ ПОДПЛАВА
н знал уже почти десять букв, когда я воен¬
ной осенью приехал впервые на одну из заполярных баз
Северного флота. Десять букв! Этого было вполне доста¬
точно, чтобы запечатлеть свое имя на торпеде — в нази¬
дание Гитлеру и всем фашистам. За этим занятием я и
застал его позади плетня из колючей проволоки, огоражи¬
вающего базу подводных лодок. Когда я, предъявив часо¬
вому свой пропуск, вошел во дворик подплава, как моряки
называют сокращенно флот подводного плавания, подвод¬
ники как раз грузили торпеды на большую крейсерскую
лодку. Длинное темно-зеленое щучье тело подводного ко¬
рабля вытянулось на воде у причальной стенки, у так
называемого пирса. Над пирсом нависала огромная скала.
В ней были проделаны входы в подземные пещеры, где
хранились торпеды. Краснофлотцы в рабочих холщовых
541

робах клали громадную торпеду на специальную тележку
и вывозили из пещеры. Сперва в сумраке каменного лого¬
ва появлялась округлая голова торпеды, а затем, опираясь
на низкие колеса, как на лапы, выползала она вся цели¬
ком, похожая на исполинского тритона, узкая к хвосту,
тяжелая, гладкая, зло поблескивающая на солнце. На нее
наводили жирный слой смазки, напоминающий по виду
ягодное варенье пли джем.
Около торпеды вертелся мальчишка лет восьми, ху¬
денький, с острым носиком, красный кончик которого был,
пожалуй, ближе к безбровому лбу, чем к верхней губе. На
мальчишке была большая, явно не по голове, черная пи¬
лотка с блестящим якорем спереди, а на рукавах запач¬
канной курточки красовались одна над другой нашивки
минера, связиста, артиллериста, комендора, электрика и
сигнальщика. Красные стрелы, пересекающиеся молнии,
якоря, гаечные ключи, пушки, вымпелы... Нашивок было
так много, что они едва умещались между плечом и потре¬
панным обшлагом, из которого вылезала худая, грязная
рука мальчика. Мальчуган деловито оглядывал вывезен¬
ную торпеду, обходил ее со всех сторон, затем садился
перед ней на корточки и, шмыгая от усердия вздернутым
носом, старательно выводил что-то пальцем на смазке,
покрывавшей торпеду. Я подошел ближе. Сквозь розовато¬
коричневую пасту тускло поблескивала металлом протер¬
тая пальцем надпись: «АТ ФЭДГѵІ». Косая перекладинка
у буквы «И» была наклонена не в ту сторону, куда сле¬
дует, буква поэтому выглядела, как знак номера — №, я
догадался, что «Э» получилось у мальчика тоже нечаянно.
—	Ну, Федя, — спросил я, — чем это ты, брат, зани¬
маешься?
—	Расписываюсь, — отвечал Федя, искоса взглянув на
меня и подправляя пальцем сделанную им надпись.
—	Это зачем же?
—	Пускай видят от кого, — сердито произнес маль¬
чишка. — Они уж мой почерк знают. Я каждый раз рас¬
писываюсь.
—	А кто же ты такой будешь?
—	Я? — как будто удивившись, спросил мальчик и,
еще выше подтянул нос, посмотрел на меня снизу без
всякого одобрения. — Я тут одпн-единственный у них
мальчишка...
542

— ...Фашисты, дьяволы, в море их, застукали.

—	У кого у них? Чей единственный?
—	Ну, у всех... Флотский. Я отсюда, с подплаву. Не
знаете, что ли? — И он отошел от меня к другой торпеде,
которую в эту минуту выкатывали па тележке из-под
скалы.
Одни из краснофлотцев-подводников, подхватив сво¬
бодной рукой Федю под мышки, не останавливаясь, поса¬
дил его верхом на торпеду, и так он прогарцевал мимо
меня, плотно обхватив ногами круглое и толстое тело
огромного смертоносного снаряда.
—	Расступись, народ, царь Федор на копе едет! —
крикнул с мостика подлодки, вылезая из люка, человек
в промасленной форменке, должно быть механик. — Ну
как, Федя, приложил руку?
—	Порядок! — отвечал Федя.
—	Это что, сынишка кого-нибудь из ваших? — обра¬
тился я к краснофлотцу, который назвал Федю царем
Федором.
—	Да нет, тут целая такая история, — отвечал впол¬
голоса подводник. — Это Федюшка Толбеин. Наш, с под¬
плаву... У него отец боцман был, из поморов, на восемна¬
дцатом номере, на буксире. А когда в прошлом году семьи
эвакуировали отсюда морем, фашисты, дьяволы, в море их
застукали. Налетело штук пять и давай долбить. Там
женщины, ребята... страшное дело! Прямо с бреющего.
Видели ясно, что народ не военный, а так и не отстали,
пока не докончили. Покуда с берега подоспели, уже мало
кто на плаву держался. И отец его, и мать Федьки этого,
и сестренка тоже была — все погибли. А ему повезло: буек
якорный бомбой отхватило, он за него и уцепился. Един¬
ственный, кто спасся... Ну, доставили его на базу. А тут
его Дуся приютила, что в кают-компании подает, — знае¬
те, официантка? Так он тут и остался, на подплаве у нас.
Единственный в своем роде, так сказать. У нас ведь тут
ни в заливе, ни в одной губе детей не сыщешь — всю ре¬
бятню эвакуировали, как война началась. Ну, а уж Федь¬
ка, так вышло, осел, видно, надолго. Да и нам, знаете,
все-таки веселее глядеть, а то забыли уж прямо, какие
ребята бывают. Ведь один-единственный...
Так я узнал историю Феди Толбеина, общего сына под¬
водников, воспитанника и любимца североморцев. Его
очень баловали на подплаве. Знаменитейшие подводники,
544

Герои Советского Союза — сам прославленный Звездин,
напористый Сухарьков, неугомонный Фальковский, — да¬
рили его своей дружбой. И, когда лодка уходила в боевую
операцию, Федька всегда провожал своих друзей, стоя на
пирсе, и долго глядел вслед ушедшим.
У моряков Северного флота был обычай делать надпи¬
си на смазке торпед. «Гитлеру под микитки», — писали
подводники на торпедах. «Фашистским гадам от северо¬
морцев», — выводили они на грозных своих снарядах, за¬
ряжая торпедные аппараты. «За Киев, за Севастополь...»
Как-то Федька напросился, чтобы и ему разрешили сде¬
лать надпись. Он знал несколько букв и как умел вывел
на торпеде свое имя. И вышло так, что Герой Советского
Союза Исаак Аркадьевич Фальковский этой самой торпе¬
дой, которую надписал Федька, потопил большой немец¬
кий пароход. Фальковский шел на маленькой лодке — их
на флоте называют «малютками». Неприятельские мино¬
носцы охраняли корабль с ценным грузом. Но «малютка»
смело проскочила под кораблями охранения, и торпеда с
надписью «АТ ФЭДЫ» угодила прямехонько в фашист¬
ский пароход. Он взорвался, зарылся носом в воду и вско¬
ре пошел на дно. С тех пор вошло в моду брать в поход
торпеды с Фединой надписью. Моряки шутливо уверяли,
что у Феди легкая рука и он приносит счастье подвод¬
никам.
Федька целые дни торчал на подплаве. Он играл в клас¬
сы, вычерчивая их мелом на толстых досках пирса, и,
когда кто-нибудь неосторожно ступал в клетку, Федька
сердито кричал:
~ Ну, где ходишь? Не видишь — тут заминировано!
Обозначено ясно.
Фальковский подарил ему оставленный кем-то из эва¬
куированных трехколесный велосипед. По возрасту Федь¬
ке полагалось бы ездить уже на двухколесном. Но лишние
спицы в колеснице мало смущали Федьку. И, чтобы не
задеть руля, широко расставив коленки в продранных
чулках, Федька раскатывал на своем трехколесном вело¬
сипедике по пирсу, лавируя между кнехтами для причала,
торпедами, бочками.
Однажды он даже ухитрился съехать по крутому узко¬
му трапу па стоявшую у стенки крейсерскую подводную
лодку Звездина. Но получил за это такой нагоняй, что
545

потом два дня ходил пешком, боясь показаться на вело¬
сипеде у подводников.
—	Ах ты, Федя, Федяі говорил ему Фальковский, с
которым они особенно сдружились. — И что из тѳбя будет,
Федя? Темно и непонятно! Если ты себе голову нигде нѳ
оторвешь, то она тебе пригодится в хозяйстве.,! Но ты ее
оторвешь себе.
Кто-то подарил Федьке старую пилотку подводника,
Хотя ее и ушили сзади, все-таки она была велика Федьке,
оттопыривала ему уши и стояла за затылком, как пету¬
шиный гребень. Подводники, минеры, электрики, сиг¬
нальщики покупали ему форменные нарукавные нашивки
во флотторге, и вскоре Федька стал похож на чемодан
бывалого путешественника, который облепили со всех сто¬
рон наклейки гостиниц.
Однажды приехали разведчики с Рыбачьего полуостро¬
ва, из далекого моря на самом краю света. Давно они не
бывали на Большой земле. Обступив Федьку, они с весе¬
лым и нежным изумлением оглядывали его.
—	Смотри, нормальный дитѳнок! Точно! сказал
один из них, человек огромного роста. Сквозь расстегну¬
тый воротник его пехотной гимнастерки видна была ма¬
тросская тельняшка. — Точно! Жизнь, значит, идет своим
курсом, пацаны на велосипедах ездят. Порядок!.. Жми,
жми, браток, качай педали!
И он подарил Федьке трофейный перочинный но¬
жик.
На другой день Фальковский встретил Федьку недале¬
ко от подплава. Федька шел в гости к разведчикам, кото¬
рые остановились в доме у начальника порта. Увидев свое¬
го друга, Федька быстро застегнул курточку. Это показа¬
лось подозрительным Фальковскому.
—	А ну-ка, ну-ка, что ты там хоронишь?
Федька старательно закашлялся.
—	Простыл вчера, Исаак Аркадьевич.
—	Простыл? А ну-ка расстегнись, давай сюда твою
простуду, дай-ка я тебя послушаю.
—	Да так ничего не слыхать, Исаак Аркадьевич, а
только очень горло корябает, и прямо кашляешь, каш¬
ляешь — даже больно.
—	Ну, если не слыхать, то, может быть, видать что-
нибудь, а? —- настаивал Фальковский, И, отведя руки
546

Федьки в стороны, расстегнул курточку. — Это кто тебе
тельняшку сообразил?.. Да погоди, это же у тебя прямо
на коже!.. Ойг Федя, Федя! Я же от тебя получу разрыв
сердца раньше времени.
—	Не щекотитесь, у вас руки холодные, и так я весь
простыл, — проворчал сконфуженный Федька, запахивая
курточку, под которой вся кожа на груди была расписана
химическим карандашом в синюю полоску, чтобы людям
казалось, будто Федька носит матросскую тельняшку.
Фальковский обещал никому не говорить об этом про¬
исшествии. Уведя Федьку к себе, он с трудом горячей
водой отмыл его. При этом он сперва чуть не ошпарил
Федьку, напустив кипятку в корыто, а потом, перепугав¬
шись, когда малый заорал благим матом, с размаху поса¬
дил его в кадку с ледяной водой... Но дружба знаменито¬
го подводника с Федькой после этого еще более укре¬
пилась.
Вскоре Фальковский ушел в опасный поход на своей
«малютке». Федька расписался на двух его торпедах. Че¬
рез несколько дней на базе были получены о Фальковском
недобрые сведения. Федька подслушал, как Звездин тихо
говорил Сухарькову:
—	Слышал, Валентин? Фашисты Фальковского обна¬
ружили. Он там кого-то подколол, а теперь они за ним го¬
няются, глушат его...
—	Может, отлежится на дне? — тихо проговорил Су-
харьков.
—	Ну да, отлежится! Исаака не знаешь! Это же такая
горячка — непременно рискнет. Да и сколько можно ему
отлеживаться? Он уже и так время просрочил. Все, на¬
верно, у него к концу подошло.
—	А что — значит, опасно ему? — не выдержал и
вмешался в разговор Федька.
—	Что — опасно? Ничего не опасно! Услышал звон —
и уже «опасно»... Садись-ка, брат, лучше на свой трехко-
лесник и катай себе.
Но Федька не сел на велосипед. Он взобрался на высо¬
кую причальную тумбу и долго сидел на ней, смотрел па
бухту, в которой стояли миноносцы, сторожевые суда, ка¬
тера-охотники. Все были тут, все на месте. Только Фаль¬
ковского не было, и пустовал бон, в котором обычно стояла
его «малютка». Холодная зеленоватая вода плескалась там
547

между сваями, словно всхлипывая. Противными голосами
мяукали чайки, боком летя по ветру. Федька сполз с кнех¬
та и, понуро глядя в неуютное море, побрел с базы, ведя
одной рукой свой велосипедик, педали которого качались
впустую, без толку.
Вечером Федька не стал есть пончики, которые при¬
несла ему из салона командирской кают-компании Дуся.
Он потом рассказывал мне, что долго не мог заснуть, все
думал о Фальковском. Страшно, должно быть, когда во¬
круг тебя вода и над головой все вода и вода. И рядом
рвутся страшные глубинные бомбы. Вот-вот попадет, вот-
вот сомнет, расплющит... Намучившись, Федька заснул.
Под утро Федьке стало холодно, и от этого ему присни¬
лось, что он лежит в холодной воде на самом дне, и уши
у него стали как жабры, и он дышит ими, впуская воду
в одно ухо и выпуская из другого. А сверху вдруг нырну¬
ла и пошла, булькая, прямо на него глубинная бомба, и
вот как рванет... Федька проснулся от гулкого удара за
окном. За ним последовал второй. Федька вскочил и уви¬
дел легкий дымок, еще вившийся у пушки на подводной
лодке, которая, подняв позывные, в эту минуту быстро
входила в гавань. Федька сразу узнал «малютку» Фаль-
ковского — никто, кроме него, не врывался на таком ходу
в узкую горловину залива. А два залпа, которые дал, входя
в гавань, Фальковский, означали, что лодка возвращается
с победой: два фашистских корабля пущены на дно.
Федька выскочил на набережную. Подводники бежали
к пирсу. Обгоняя их, задевая за локти, получая ободри¬
тельные подзатыльники, изо всех сил нажимая на педали,
мчался Федька к причалу на своем велосипедике. Он едва
не сшиб с ног огромного моряка Милехина, старшего кока
столовой подплава. Кок бежал, сдвинув белый колпак на
эатылок, в белоснежном переднике. Отдуваясь, он бор¬
мотал:
—	Это же прямо чистое наказание! Не напасешься на
них!..
А подводники, обгонявшие его, кричали:
—	Плакали твои поросятки, Милехин! Слышал? Фаль¬
ковский два залпа грохнул — значит, жарь двух поросят.
Точно? Ничего не поделаешь, уж как водится! Закон! По¬
рядок!..
Федька подоспел в тот самый момент, когда с лодки
548

бросили причальпые концы и Фальковский, щуря опух¬
шие, красные от усталости глаза, соскочил на доски при¬
чала. Нет, Федька не кинулся к своему другу — Федька
знал морские порядки. Он терпеливо стоял в стороне, ра¬
достно тараща глаза на Фальковского, который, приложив
руку к фуражке, докладывал контр-адмиралу, начальнику
подплава, о законченной операции.
—	Потоплены два неприятельских транспорта. Один
порядка восьми тысяч тонн, другой, полагаю, тысяч на
шесть, — рапортовал Фальковский. — Затем я подвергся
атаке двух миноносцев. Всего было сброшено двести во¬
семьдесят две глубинные бомбы. Ушел. Задание выполне-
пено. Люди здоровы. Имеются незначительные повреж¬
дения.
Тут только Федька заметил страшные следы, которые
остались на лодке от близких разрывов глубинных бомб.
На железной палубе все было покорежено, вмято, погнуто.
А кое-где на обшивке даже зияли разошедшиеся швы.
Официальная часть встречи закончилась. Довольный
контр-адмирал закурил, не забыв предложить папиросу
вернувшемуся герою, и вопросы, которые задавал теперь
начальник, переходили уже в обычный дружеский раз¬
говор.
Звездин и Сухарьков поочередно обнимали Фальков¬
ского и, довольные, хлопали его по кожаной спине.
—	Сколько же всего торпед выпустили? — спросил
контр-адмирал.
—	Всего-навсего три, товарищ контр-адмирал. Две из
носовых, одну с кормы. Попали в цель кормовая и одна
из носовых.
—	Мои? — спросил из-под чьего-то локтя пробравший¬
ся вперед Федька.
—	Точно!—засмеялся Фальковский.—Обе «АТ ФЭДЫ».
Дня через два после того на базу налетели немецкие
бомбардировщики. Корабли подняли на мачтах клетчатый,
желтый в шашках, флаг — «твердо». Это был сигнал тре¬
воги. В порту коротко пролаяла сирена. Все бросились па
свои места. Ударили зенитки с миноносцев, сторожевых
кораблей, били пушки с подлодок. Катера и буксиры,
спешно отваливая по правилам тревоги от стенки, выплы¬
вая к середине залива, также били на всем ходу по само¬
летам из крупнокалиберных пулеметов и автоматических
549

пушек. Ударил из своего главного калибра миноносец
«Громокипящий». Эхо выстрелов раскатилось по заливу,
отдаваясь в скалах. В домах на набережной посыпались
стекла, лопнувшие от невероятной силы звука. Второй раз
ударил из главного калибра «Громокипящий», и передовой
немецкий бомбардировщик, волоча за собой космы дыма,
повернул в сторону, выбросил длинное пламя, качнулся и,
неуклюже вертясь, стал падать за ближайшую сопку. Чу¬
точку в стороне от него выхлопнул и распустился в небе
белый цветок парашюта. Он медленно опустился и исчез
за скалами.
—	У Тойва-губы сел, — определил Звездин, вместе с
нами следивший за воздушным боем. — Как бы не ушел
фашист, его потом в сопках не найдешь. А до фронта тут
рукой подать, ищи-свищи.
—	Минутку! — сказал вдруг Фальковский. — А где
наш Федька? Где Федька, я спрашиваю? Он же там, как
раз у Тойва-губы, ягоды собирает, чтоб ему...
Действительно, Федька теперь по полдня пропадал па
сопках, где в этом году было необыкновенно много черни¬
ки, голубики, брусники и морошки. Он приходил с фиоле¬
товыми губами, синезубый и показывал нам такой язык,
будто он им только что вылизывал чернила.
—	Федька там, вы понимаете или не понимаете?! —
закричал на нас Фальковский.
И мы стали карабкаться на сопку, чтобы скорее до¬
браться до Тойва-губы, чтобы изловить немецкого пара¬
шютиста, чтобы защитить нашего Федьку. Краснофлотцы
оцепили район, куда ветер отнес парашютиста. Мы шли,
прыгая со скалы на скалу, осматривая расщелины, обходя
небольшие озера, заглядывая под каждый валун. Нигде
не было парашютиста, вместе с ним исчез и наш Федька.
Потом до нас докатился звук выстрела. А вскоре за соп¬
ками снова ахнуло... И опять стало тихо.
Больше всех волновался Фальковский. Он считал
Федьку уже погибшим, слал проклятия на головы фаши¬
стов.
Спокойный, рассудительный Звездин тщетно пытался
успокоить его.
На поиски парашютиста вылетел с аэродрома летчик
Свистнев. Он кружил над сопками, несколько раз низко
прошел над нами, разглядывая местность. Вдруг самолет
550

круто повернул обратно и стал описывать круги над не¬
большим ущельем между двумя высокими скалистыми
утесами. Летчик, высунувшись из кабины, махая нам ру¬
кой, указывал куда-то вниз. Срываясь с камней, переска¬
кивая через ручьи, помчались мы туда. Через минуту мы
были на краю скалы. И там, внизу, на темном сыром мху,
мы увидели выложенное из белых камней, ярко выделяю¬
щееся огромное «ФЭДЯ». Бедняга! Он, должно быть, очень
волновался и спешил, выкладывая здесь из камней свое
имя, и даже букву «Я», которую обычно писал правильно,
здесь повернул в другую сторону, как латинское «R».
И тут мы уже увидели самого Федьку: он сидел, притаив¬
шись под нависшей скалой. Увидев нас, он стал делать нам
какие-то знаки, прикладывая палец к губам, хлопая себя
по рту, требуя молчания и таинственно показывая куда-то
в сторону. Мы спрыгнули к нему вниз.
—	Он там, там, — шептал нам Федька фиолетовыми
от черники и дрожащими от волнения губами. — Вон, за
тем камнем... У него нога свихнулась. Я видел, как его
сбили, побежал за ним, а он в меня как пульнет из «шмай-
сера» своего!.. Думаете, не страшно? Я и спрятался тут.
Потом хотел было вылезти, до подплаву добежать, —«
что ж, не до вечера сидеть сторожить, — а он опять как
жахнет в меня!.. Думаете, вру? Пуля так и чиркнула, аж
камень брызнул... Я вижу, самолет летит, поиски делает,
а мне встать фриц не дает, ну я и выложил расписку
свою. Ползал-ползал, весь живот себе протер, коленки
продрал... Думаете, не больно? Так и собрал камни и вы¬
ложил. Летчик сразу сверху мой почерк узнал. А фриц
этот вон туда заполз.
Краснофлотцы кинулись к скале и вытащили из рас¬
щелины спрятавшегося там фашиста. Он сразу бросил
свой автомат «шмайсер», увидев, что его окружили со всех
сторон моряки.
Случай этот сделал Федьку совсем знаменитым на ба¬
зе. Иностранные моряки с недавно прибывшего каравана
транспортов, гуляя по набережной, завидя Федьку, под¬
ходили к нему, трепали его по плечу, щупали его много¬
численные нашивки и говорили, что Федька «о-ки-доки-
бой», что значит «парень что надо».
Но вот кончилось короткое полярное лето, стали на¬
ползать туманы, солнце остывало, готовясь уйти на зим¬
551

нюю спячку, и на подплаве однажды вечером в кают-ком¬
пании зашел разговор о дальнейшей судьбе Федьки.
—	Балбесу уже за восемь перевалило, пора бы ему
буковки не только на торпедах писать, — сказал сурово
Звездин. — В школу его надо отправить. Война войной, а
ему расти, учиться время.
—	Странный вопрос, разве я возражаю? — горячился
Фальковский. — Надо так надо... Ясно, что мальчик дол¬
жен учиться. Жалко, конечно, отпускать, — то есть это я
говорю, мне жалко... Не знаю, как другим.
—	Никто не говорит, что не жалко, — проговорил,
вздохнув, Звездин. — Я уже своих девятнадцать месяцев
не видал. Тоже жалко. — Он помолчал немного. — Учить¬
ся дети должны в спокойном месте. Я, по крайней мере,
так считаю. Не знаю, как другие.
Посоветовались с Дусей, «опекуншей» Федьки, и ре¬
шено было отправить его в тыл, в один из беломорских
городов, где имелся интернат для детей моряков. Я не
знаю, как удалось Фальковскому уговорить Федьку. Он и
слышать сперва не хотел об отъезде, но, видно, уважение
к герою взяло верх, и Федька согласился.
Двадцать шестого августа мы провожали Федьку. По¬
лярная осень подарила Федьке один из своих лучших
дней. Воздух был прозрачен так, что даже на большом рас¬
стоянии все виделось резко, отчетливо, словно высеченное
из камня. Вода в бухте была зеркально спокойная, скалы
розовые. Белые чайки вертелись над нами, и слабый ветер
едва шевелил нарядные флаги Военно-Морского Флота —
белые с синей полосой понизу и красными эмблемами —
и пестрые сигналы Свода на кораблях.
Сколько всякой снеди натащили подводники Федьке
на дорогу! Сколько банок со сгущенным молоком, консер¬
вов, шоколадных кубиков! Командир катера, на котором
Федька «отправлялся в науку», уже заявил, что если то¬
варищи командиры будут нести еще довольствие, то пу¬
скай они тогда закажут специальную баржу, а на катере
он базара разводить не может.
Потом все прощались с Федькой. Он был хмур и ка¬
зался похудевшим в новой просторной курточке, на
которую перешили все знаки со старой.
—	Ну, смотри ты у нас там, Федор, — напутствовал
его Звездин. — Учиться так учиться, а иначе браться не
552

стоит. Хоть ты теперь и отпрядыш, как у нас поморы гово¬
рят, отскочил от нашего берега, но породу свою соблю¬
дай — помни, что ты Федор Толбеин с подплава.
—	А, ей-богу, какие тут разговоры! — забормотал
Фальковский, беря Федьку за обе щеки. — Поезжай, поез¬
жай, Федька! Терпеть не могу этих расставаний только
настроение портишь себе... Ну, двигай, двигай, Федька,
давай ходу! Вот тебе еще плиточка шоколада.
И Фальковский сунул в руку Федьке большую плитку.
На катере включили мотор, из-под кормы кругами по¬
шла вода и пена. На мачте взлетели три флажка — по¬
зывные.
При выходе из гавани у сторожевого поста на высокой
мачте подняли золотистый флаг «добро». Это был знак
согласия, разрешение на выход из гавани.
Маленький буксир стал оттаскивать в сторону сети и
боны заграждения. Буксирчик был похож на дворника,
торжественно открывающего ворота для выезда хозяина
со двора. Он оттащил заграждение в сторону, и катер, на
котором стоял Федька Толбеин, питомец подплава, един¬
ственный и последний мальчишка во всей морской округе,
ушел в открытое море.
Молча стояли на пирсе знаменитые подводники — Ге¬
рои Советского Союза Звездин, Сухарьков, Фальковский.
Долго стоял и я с ними, глядя вслед катеру, который уно¬
сил от нас нашего Федьку.
—	Ничего не поделаешь, Федька должен учиться, —
сказал Звездин.
—	Что говорить... — отозвался Фальковский, встрепе¬
нувшись, но не отворачиваясь от моря. — Ясно, Федька
должен учиться, а мы должны воевать. Все-таки я завтра
на одной торпеде своей, как хотите, а напишу... Только
как бы это потолковее выразить? «За будущее Федьки»,
что ли? Понимаешь? Или «во имя», что ли?.. А, и так
понятно! Просто напишу: «Чтоб Федьке было хорошо»...
И пусть ему будет хорошо...
У выхода из гавани буксир поставил на место заграж¬
дение.
Катер давно уже скрылся за скалами мыса, с мачты
у сторожевого пункта спустили флаг «добро», а мы все
стояли на берегу и смотрели в море — моряки, мужчипы,
отцы, давно не видевшие своих детей.
553

„.Однажды на базу нодлодок прилетел Герой Советского
Союза Павел Свистнев, тот самый, что помог нам отыскать
и спасти Федьку, когда он потерялся в сопках, выслежи¬
вая немецкого парашютиста.
Гидросамолет, известный под именем «Каталина», сел
в бухте, взрыл серую осеннюю воду, качнул крыльями, по
очереди коснувшись поверхности моря левым и правым
поплавками, похожими на огромные коньки, притих, потом
снова взревел моторами и зарулил к берегу. День был
ветреный, в бухте гуляла крупная волна.
Два катера помчались навстречу гидросамолету, зача¬
лили его концами за крылья и торжественно, словно под
руки, повели большую машину к набережной. Потом под
летающую лодку подвели специальную тележку, натянули
тросы, и гидросамолет вылез на сушу. С него капало.
В хвосте круглого темно-зеленого тулова открылся люк,
появились большие ноги в теплых мохнатых унтах, и Сви¬
стнев соскочил на землю. Его встречали подводники и лет¬
чики, с нетерпением ждавшие прибытия «Каталины».
Гидросамолет должен был доставить запасные детали для
истребителей.
Сейчас же приступили к разгрузке. Полчаса вытаски¬
вали из огромной машины пропеллеры, округлые плоско¬
сти, части моторов, глянцевитые рули, элероны и ящики
с надписями: «верх» и «низ», «обращаться с осторожно¬
стью». Потом из люка под хвостом показались маленькие
барахтающиеся ноги, которые никак не могли достать до
земли.
—	Явление последнее, — сказал Свистнев, — те же
и он.
В ту же минуту из люка выпал на землю мальчишка
лет восьми, худенький, остроносый, безбровый, в сбившей¬
ся на лоб огромной пилотке.
—	Федька, — воскликнул Фальковский, — честное сло¬
во, Федька! Как вам это нравится?
Свистнев, крайне довольный эффектом, который цро-
извел его маленький пассажир, весело оглядывал нас:
—	Видели, кого доставил вам?
—	И видеть не хочу, — пробормотал Звездин и мрачно
отвернулся.
Федька поднялся с земли, отряхнул пыль с колен,
одернул рукава куртки с бесконечными нашивками мине¬
554

ра, связиста, артиллериста, комендора, электрика, бата¬
лера, сигнальщика.
—	Здравствуйте... Это я.
—	Вижу, что ты, — проговорил Фальковский.
—	Они меня с собой прихватили, — продолжал Федь¬
ка, мотнув головой в сторону Свистнева. — Я попросился,
они и взяли.
—	Ах, Федя, Федя! — И Фальковский, отойдя в сторо¬
ну, махнул рукой.
—	А ты тоже хорош! — тихо проворчал Звездин, глядя
на Свистпсва. — На какого шута ты его приволок? Мы
парня учиться определили, а ты...
—	Какое там учиться... Ты погляди сам, прямо захирел
малый, тоскует по морю. Он уже два раза из интерната
бегал, еле отыскали его. А тут как раз я прилетел. Детали
брад, запчасти. Ну и вижу, страдает мальчишка. Жалко
мне его стало, да и вы тут, знаю, все соскучились по нему,
по чертенку. Верно ведь?
—	Ну-ну, нас хоть не жалей, пожалуйста. Одного
пожалел — и хватит. Что-то больно ты жалостливый стал!
Звездин сердито поглядел на Федьку, резко повернулся
и зашагал к выходу из базы. Федька растерянно посматри¬
вал на нас: должно быть, он не ожидал такой встречи.
Фальковский сжалился и подошел к нему.
—	Ах ты, велика Федора! — сказал он. — Эх ты, царь
Федор! И что мне с тобой делать, темно и непонятно... Ну,
иди пока к Дусе, а там разберемся. Не было у бабы хлопот,
так купила поросенка.
Все мы очень соскучились по Федьке. Часто по вечерам
в кают-компании подплава командиры вспоминали нашего
питомца: «Как там Федька наш двигает науку? Вот завтра
уходим в море, надо бы ему к торпеде руку приложить...»
Но сейчас неожиданное возвращение Федьки всех рас¬
строило. Мы рассчитывали, что Федька приедет честь
честью, как полагается, на каникулы и подводники будут
хвастаться его школьными успехами, а он просто-напросто
удрал.
На другой день Федька, как бывало, явился на базу, но
его задержал у входа часовой.
—	Стой, ты куда?
—	На подплав. Не видишь?
—	Видеть-то ясно вижу, а пропуск у тебя есть?
555

—	Дядя, вы же меня знаете! Я Федька. Я тут с под¬
плаву... Вы что, не признали? Это же я.
Часовой посмотрел на Федьку, как будто видел его в
первый раз:
—	Что-то не признаю. Был тут, правда, у нас один
мальчонка. Федей звали. Такой справный, дисциплину по¬
нимал, к службе морской уважение имел. Да того маль¬
чонку в учение откомандировали. Того знаю, того и так
пропущу, без документа. А тебя, который самовольни¬
чает, — такого в первый раз вижу у нас на подплаве.
Ошеломленный Федька отошел от ворот базы, походил
немножко около моря, скучного, осеннего, потом снова
вернулся к часовому.
—	Дяденька, вы меня только пропустите. Меня Фаль¬
ковский знает, и Звездин, все!
—	Не было такого приказа пускать тебя.
На Федькино счастье, пришел Фальковский.
—	Скажите — я с вами, — зашептал Федька своему
любимому командиру.
—	Ладно, — сказал Фальковский часовому, — пропу¬
стите. Со мной.
И Федька снова очутился на знакомом дворике под¬
плава. Все здесь было как прежде. Краснофлотцы везли
на тележках торпеды. Но когда Федька по старой привыч¬
ке подошел к одному из снарядов, высокий краснофлотец,
который обычно любил возить Федьку верхом на торпеде,
сумрачно поглядел па него и прикрикнул:
—	А ну, руки прими, не трожь торпеды!
—	Я же только расписаться.
—	Без твоей расписки дело обойдется, — сказал крас¬
нофлотец. — Ты сначала выучись, как писать, а то у тебя
букзы на карачках ходят, над твоими буквами люди
смеяться станут. Что это, мол, у них там за неграмотные
на подплаве, корову с мягким знаком пишут? Ты бы вот
сперва пограмотнее стал в школе, а потом бы уж распи¬
сывался. А пока что не приказано тебя к этому делу допу¬
скать. Тут война идет, серьезный разговор... А ну, ходи,
не мешайся тут! Видишь, люди делом заняты. Чего стал?
А толстый механик, в эту минуту вылезший из люка
крейсерской лодки Звездина, прыснул в свой замасленный
кулак и крикнул громко издали, так, что слышали все,
кто был на базе:
556

—	А, дезертир явился! Сам, своей персоной! Кто же
это его сюда пустил?
Целый день околачивался без дела Федька на базе
подплава. С ним никто не заговорил, никто не предложил
расписаться на торпедах, которые грузили на лодки, никто
не остановил его, чтобы расспросить, как ему жилось
в интернате, там, в беломорском городе. Его словно не
замечали. Только иногда, когда он тихонько, с затаенной,
еще жившей в нем надеждой приближался к трапам, пе¬
реброшенным с пирса на подлодку, раздавался чей-нибудь
голос:
—	Эй, мальчик, отойди от края. Не болтайся тут!
Растерянный, несчастный бродил Федька по берегу
подплава и заглядывал в окна кают-компании. Но и там
•толстый кок подплава Милехин, обычно баловавший Федь¬
ку пончиками, неприветливо сказал:
—	Ты бы, друг Федор, пошел куда-нибудь да делом
занялся. А что здесь ходить-то без толку? Нечего тут про¬
едаться! — Он внимательно осмотрел Федьку, вытер руки
о передник и добавил:—Некрасивое твое положение, Федя!
Сочувствую, но помочь не имею права. Дезертиров на до¬
вольство не берем.
Федька все ждал: может быть, хоть воздушная тревога
будет, и он покажет опять, как ничего не боится. А вдруг,
на счастье, еще парашютиста сбросят, и он опять его вы¬
следит, и все снова признают, что Федька герой. Но день
был сумрачный, ветер рвал пену с тяжелых волн, на низ¬
ком, хмуром небе не появлялось ни одного самолета.
В бухте было пустынно: миноносцы ушли охранять боль¬
шой караван судов. И в этом суровом осеннем дне никто
не хотел уделить ни одной минуты Фѳідьке, и не было
беглецу места в строгом мире, занятом своими военными
будничными делами.
Наконец он увидел, что из штаба вышел Фальковский.
Он кинулся навстречу командиру:
—	Исаак Аркадьевич, а чего они мне говорят, что
я этот... как его... дезертир?
—	А кто же ты еще? — спокойно отвечал Фальков¬
ский. — Конечно, дезертир.
—	Это как — дезертир?
—	А очень просто. Дезертир — это кто драпу дает
с фронта, своих товарищей бросает, боится, ищет местеч-
557

ка, где бы полегче. Так и говорится: трус и дезертир.
Именно.
—	Так я же вовсе наоборот! Сам на войну приехал.
, Тут и бомбить могут, а я не боюсь ничего. Чего же они
говорят — «дезертир, дезертир»...
—	Как вам нравится, он еще рассуждает! Твое дело
что — тут быть или в классе? Я тебя спрашиваю. В классе
твое дело сидеть! Тебя Северный флот учиться послал, а
ты отлыниваешь, ты убежал. Вот тебя наши правильно
дезертиром и зовут. Скажешь, нет? Не правильно разве?
А это ты, пожалуйста, мне не заливай — фронт здесь или
не фронт. Мы здесь на фронте, а ты там свою вахту бросил.
—	Мне там скучно. Я без вас не могу. Я уже при¬
вык. Я... эх, и соскучился... Я вовсе... — И Федька за¬
плакал.
Никто никогда не видел, чтобы Федька плакал. А тут
он так и залился. Фальковский долго и тщательно откаш¬
ливался, поправил фуражку, походил вокруг Федьки, по¬
том обхватил ладонью голову его и прижал к своему боку.
—	Кха, гм, гм... Ну, довольно реветь, слушай! Реветь
тут уж совершенно ни к чему. Соскучился?! Я, думаешь,
не соскучился? И у меня, может, тоже на Урале сынишка
вроде тебя... Странное дело, конечно, соскучился. А когда
я в море — думаешь, не скучно мне иной раз? А терплю.
Не прошусь на берег. Ну, довольно тебе сопеть, хватит!
Ну, кому говорю!..
—	Я., я не дезертир... Я хотел... к вам только...
—	Нельзя, Федя, дорогой, учиться тебе надо. И вооб¬
ще, пожалуйста, не расстраивай меня... Ах, Федя, Федя!..
Подошел Звездин.
—	Ну что, договорились? — спросил он.
—	Ясно, договорились! Кто это сказал, что Федька де¬
зертир? Язык вырву тому, кто это скажет! Он просто
немножко соскучился и нечаянно попал на самолет, и
Свистнев его нечаянно захватил, а теперь он нечаянно
заревел.
—	Вот и хорошо! — пробасил Звездин. — А чтобы оп
нечаянно еще чего-нибудь не сделал, мы его сегодня ночью
отправим обратно. Верно?
—	Верно, — тихо отозвался Федька.
—	Это ты тоже нечаянно говоришь?
—	Нет, по охотке.
558

—	То-то. И письмо напишем директору школы: так,
мол, и так, нечаянно захватили мальчишку... Идет, Федор?
—	Идет...
—	Ах ты, Федя, взял медведя, а обратно не вырвет¬
ся! — сказал добродушно Звездин.
На рассвете мы опять проводили Федьку. На этот раз
он уезжал уже без всяких торжественных проводов. Мы
довезли его на катере до гидросамолета. Немного смущен¬
ный, Свистнев подхватил Федьку на руки и втащил в ма¬
шину. И тут, не глядя друг на друга, Фальковский и Звез¬
дин стали незаметно совать Федьке в руки и украдкой
засовывать в его карманы консервные банки, печенье,
плитки шоколада.
—	Нечаянно захватил, — виновато сказал Фальков¬
ский.
—	Да и у меня тоже случайно оказалось, — усмехнул¬
ся Звездин.
Катер наш отошел в сторону. На «Каталине» взревели
моторы, и огромный самолет, раскачиваясь, касаясь при¬
тихшей утренней воды поплавками — левым, правым, ле¬
вым, правым, — как конькобежец, разбежался по зеркаль¬
ной поверхности бухты и мягко пошел в небо.
Ну, вот и все. Так мы отправили снова Федьку в науку
и сами, порядком опечаленные, вернулись на базу.
Через два месяца я получил в Мурманске письмо от
Фальковского. Вот что он мне писал про Федю:
«Хочу сообщить тебе приятную новость про нашего
Федьку. Свистнев прилетел сегодня и привез Федькино
письмо. Понимаешь, он теперь уже знает столько букв,
что может писать целые письма. Федька не подкачал, не
осрамил наш подплав. Стал учиться на «отлично» и про¬
сит, чтобы его привезли к нам зимой на каникулы. Обя¬
зательно привезем. И сделаем елку ему. А сегодня я ухожу
в поход. И на двух кормовых торпедах знаешь что я напи¬
сал? «По русскому — «хорошо», по арифметике — «отлич¬
но». Это Федькины отметки. С такими отметками не про¬
махнешься».

АБСОЛЮТНЫЙ СЛУХ
ам Перчихин полагал, что, будь у него мало-
мальски подходящий голос, он, несомненно, стал бы знаме¬
нитейшим певцом. Но голоса у Семена Перчихина не было
никакого, даже самого неподходящего. Зато он обладал
совершенно феноменальным по остроте слухом. Я еще не
встречал человека со столь чутким и точным ухом. Это
и определило его военную специальность.
Родом он был пз Кронштадта. Вырос в семье коренных
балтийцев. Но плавать ему довелось на северных морях,
за Полярным кругом. Поразительная острота слуха — он
умел распознавать звуки, которые никто, кроме него, не
улавливал, — пригодилась Семену Перчихину на флоте.
Музыкальная карьера, о которой мечтал он, не получила
здесь развития, но зато старшина второй статьи Семен
560
'8

Перчихин стал превосходным гидроакустиком на гвардей¬
ской крейсерской подводной лодке, которой командовал
Герой Советского Союза Звездин.
Когда подводный корабль уходил в дальнее автоном¬
ное плавание, тайком, с немыслимой смелостью пробира¬
ясь в район, где стояли вражеские суда, связь с внешним
миром обрывалась. Нельзя даже было принимать радио,
так как чувствительные пеленгаторы, аппараты-искатели,
на неприятельских кораблях могли бы поймать слабое
излучение в эфир, неустранимое даже тогда, когда радио¬
аппаратура лодки работает на прием. Лодка выдала бы
этим свое место, и тогда поминай как звали...
В таких случаях приходилось подолгу идти в подвод¬
ном положении. Опасно было даже на мгновение поднять
перископ. Единственной связью со всем, что оставалось
за железными бортами лодки, были в эти минуты уши
Перчихина, с тонкими, причудливо изогнутыми ракови¬
нами, сквозь бледную кожу которых просвечивали нежпыѳ
прожилки, что делало похожим ухо на какой-то экзотиче¬
ский цветок. Перчихин, втиснутый в крохотную каюту,
безвылазно сидел у гидроакустических аппаратов и, уще¬
мив голову наушниками, неотрывно слушал море.
Сколько раз предлагал он и мне послушать... Я то¬
же надевал наушники, слышал гул моря — и он мне ни¬
чего не говорил. Но для Перчихина раскрывалась целая
книга звуков, неуловимых, ему одному понятных шоро¬
хов.
—	Как же вы не разбираетесь, вот послушайте, — по¬
яснял он, возвращая мне наушники снова,— пух-пух, пух-
пух, редкий такой звук, тяжелый, с придыханием... Это
транспорт ползет, солидная посудина. Километра четыре
отсюда. А вот хорошо прослушивается стучок, такой пе¬
реливчатый, металлом отзванивает... Слышите? Это уже
миноносец пошел. А где-то еще ботишка топает — слыши¬
те? — движок у него кудахчет.
Но, как я ни напрягал слух, в ушах стоял только ров¬
ный, однообразный, легонько звенящий гул. Однако, под¬
няв перископ, мы видели на поверхности моря все, что
слышал в глубинах его Семен Перчихин: и большой
грузовой корабль в отдалении, и миноносец, конвоиро¬
вавший его, и маленький рабочий бот, выходящий из га¬
вани.
19	Л. Кассиль, т. II
561

Море несло в себе тысячи шумов, и каждый из них
был ясен и знаком Перчихину. Он легко расшифровал эти
звуковые иероглифы, и чуткое ухо его никогда не путало
внешних звуков с целым оркестром шумов, шорохов, пе¬
резвонов, стуков, которые жили в самой подводной лодке,
производились ею и тоже прослушивались через акусти¬
ческие аппараты. Пѳрчихин с волшебной точностью рас¬
познавал малейшее движение на своем подводном корабле.
Он безошибочно определял, какой механизм действует,
каким ходом идет подлодка. Тикание хронометра, посапы¬
вание помпы — все слышал Перчихин. Он узнавал по зву¬
ку командира, комиссара, боцмана. Доходило до того, что
Перчихин, не сходя с места, лишь приоткрыв двери своей
каютки, кричал коку:
—	Эй, в камбузе!.. Миронов, у тебя там кипит чего-то,
смотри, чтоб не убежало.
О его необыкновенном слухе уже складывались целые
легенды. Моряки охотно преувеличивали удивительные
способности своего акустика, а сам Семен Перчихин не
слишком стремился разоблачать эти россказни. Он не
прочь был иной раз блеснуть своим действительно неве¬
роятным по чуткости слухом.
—	Ну, Перчихин, что слыхать? — спрашивали его со¬
скучившиеся в долгом и трудном походе подводники.
Перчихин, согнувшись над своими аппаратами, при¬
подняв один наушник и посматривая из-под него на за¬
глянувших к нему товарищей, не спеша докладывал:
—	Что слышно? Да всякое слышно. Вот катер пошел
километров пять отсюда. На борту кто-то песни поет...
Ага! «Любил я очи голубые...» У гитары новый строй,
только на одной струне слабина. Эх, тупоухие! Не в тон
настроили... А вот сейчас камбала мимо нас проплыла.
Определенно камбала. Треска не так ходит, у трещочки
звук другой.
—	Да будет тебе травить! — смеялись подводники. —
Как же это ты рыбу можешь слышать?
—	Знаешь, какое ухо у меня поразительное, абсолют¬
ный слух, — не сдавался Перчихин. — Я самую тихую
тихость чую. Я слово слышу, когда оно еще к тебе на язык
только ладится, как присесть... Ты его еще не сказал, мо¬
жет быть, оно у тебя еще только в мозгах шевелится, а я
уже его слышу. Вот, например, Костя Миронов смотрит
562

на меня сейчас, и вот он сейчас скажет: «Врешь ты все,
травила несчастный!»
—	И верно, что травила, — сердился кок.
—	Ну, вот я же говорю, что слышал заранее.
Миронов отплевывался, махал рукой и уходил в другой
отсек. А Перчихин кричал ему вдогонку:
—	Иди, иди, а то у тебя в животе бурчит, это мне на
барабанную перепонку действует.
—	Эх, — говаривал мне не раз Перчихин, — мне бы
с моим слухом оперы на проверку брать, в лесу птицам
голоса ставить.. А я из-за данных военных условий должен
фрицев прослушивать, всю их пакость... Довольно-таки
неблагозвучно для моего слуха.
Как-то подводники решили подшутить над Перчихи-
ным. Когда он однажды спускался вниз по скобяному
трапу в круглом железном колодце, ведущем на дно лодки,
снизу подставили большой мешок. Перчихин, не видя,
ступил в него, мешок сразу вздернули кверху, и, только
голова Перчихина показалась из люка, края мешка со¬
мкнулись над ней. Мешок крепко завязали. Все молча
отскочили в сторону, давясь от смеха, ступая на цыпочках.
—	А ну, развязывайте, — послышалось из мешка, в
котором барахтался Перчихин, — все равно я же слышу,
кто это тут начудил... Миронов, не ходи на цыпочках, ты
не балерина, все равно я твою походку знаю. А вон в том
углу — это Валяев сопит. Не давись понапрасну, я и так
тебя слышу. И Чубенку слышу: у него кишка с кишкой
разговаривает. «Перехватил, говорит,' хозяин, борща...»
А ну, живо развязывайте, а то я сейчас как выну бебут да
и распорю мешок к чертям на лапшу!
Пришлось разоблаченным шутникам освобождать Пер¬
чихина.
—	Ну у тебя же и ухи, — ворчал, выпутывая акустика
из мешка, Миронов, — это же не ухи, а форменные звуко¬
уловители.
Замечательный слух Перчихина уже не раз сослужил
добрую службу в боевых походах подлодки. Это он первый
услышал тяжелый зловещий водяной грохот, исторгаемый
могучими винтами германского крейсера. Он тогда помог
Звездину точно определить место и курс немецкого кораб¬
ля. Командир, веря своему акустику, рассчитал дистанцию,
угол торпедной атаки, и Перчихин, отстранив наушники,
563

чтобы не быть оглушенным, услышал два тяжких подвод¬
ных взрыва. Это Звездин нанес двойной торпедный удар
и вывел из строя один из лучших кораблей германского
флота.
Другой раз, идя на большой глубине, .Перчихин рас¬
слышал над собой какой-то странный легкий, стрекочущий
звук, с трудом отличимый от шумов, которые были «свои¬
ми», то есть принадлежали самой лодке. И Перчихин
доложил командиру, что наверху подводная лодка. Мало
того, по непривычному звуку дизелей ухо Перчихина опре¬
делило, что эта лодка не наша. Командир решил все-таки
проверить это и на какую-то долю секунды подвсплыл и
показал перископ. Он ясно разглядел крупную немецкую
подлодку. Но немцы тоже заметили перископ. Вражеская
подлодка стала быстро погружаться и выпустила торпеду
по Звездину. Перчихин ясно слышал, как она прошуршала
у него над самой головой, — прошуршала и ушла. И в мор¬
ской глубине разыгрался смертоубийственный поединок
двух подводных лодок. Бой шел вслепую. Противники не
видели друг друга. Теперь все зависело от Перчихина. Он
не выпускал врага из своего цепкого слуха. На лодке всем
было приказано соблюдать полнейшую тишину. Перчихин
припал к своим аппаратам, выслушивал море. Но немцы
тоже притихли. Часа три длилось это напряженное молча¬
ливое выжидание на глубине, потом у немцев, должно
быть, сдали нервы, они пошли еле слышно, самым тихим
ходом. Но от ушей Перчихина нельзя было скрыться. Он
тотчас же доложил о маневре противника командиру.
Звездин вышел на атаку и прямым попаданием торпеды
размозжил немецкую подлодку.
Следует добавить, что своей славой всеслышащего чело¬
века Перчихин пользовался не только в морских глубинах,
но и на берегу... Так он познакомился с хорошенькой Ду-
сей, подавальщицей в столовой подплава.
—	Разрешите обратиться, — вкрадчиво произнес он,
пастигая Дусю недалеко от причала, — чересчур много
о вас слышал.
—	Зря вы все говорите, ну что такого вы могли про
меня слышать? — возразила застенчивая Дуся, польщен¬
ная, однако, тем, что на нее обратил внимание прослав¬
ленный акустик.
—	Все слышал. Мне и телефона не требуется — беру
664

на слух, невооруженным ухом. Имею такую способность.
Другой и ухом еще не поведет, а я уже внял. Тем более,
учтите — акустик я, Перчихин Семен, будем знакомы.
Дуся пользовалась у нас на базе подводных лодок
большим успехом. И бедному Перчихину приходилось слы¬
шать о ней действительно очень часто и много от конкури¬
рующих с ним товарищей.
—	Это прямо вечная чертовня с ней получается, — жа¬
ловался мне Перчихин. — Собирался вчера с Дусей этой
в ДКФ на кино сходить. Направляюсь, значит, к ней, а она
уже идет по пирсу под прикрытием троих этих гавриков
с «Гремучего». Идут около нее в пику мне противолодочным
зигзагом. Я, конечно, пилоточку поправил, следую в сто¬
ронке, хотя веду наблюдение. Не обращаю внимания, хотя
видимость полная. Тогда я делаю захождение, ясное дело,
подстраиваюсь к ней с левого борта... Но эти, с «Грему¬
чего», следуют за нами. Какая же это прогулка с таким
конвоем?
Шансы Перчихина несколько повысились, когда на ба¬
зе стали готовиться к большому вечеру краснофлотской
самодеятельности. Дуся недурно пела. Перчихин сперва
намеревался выступить с ней в дуэте, но голос у него был
такой, что ему пришлось удовольствоваться лишь ролью
аккомпаниатора — он хорошо играл на баяне.
На репетициях он успокаивал Дусю:
—	Вы, Дусенька, прежде всего не волнуйтесь во время
исполнения.
—	Я и не волнуюсь нисколечко...
— Будете еще мне говорить. Что я, не слышу, что ли,
даже издали, как в вас сердце так и стрижет... Словно
катер-охотник идет. Хотя, возможно, — добавлял он лу¬
каво и трогал себя за гвардейский, только что отпущенный
ус, — возможно, это по моей причине у вас в груди дви¬
жок свой ход ускоряет.
—	Больно много вы слышите! — сердилась Дуся.
—	Акустика! — И Перчихин разводил руками, словно
сам сокрушался, что он наделен таким сверхъестествен¬
ным даром все слышать.
На лодке уже кто-то сложил песенку: «Идет у них
акустика от кустика до кустика...»
Но незадолго до очередного выхода в море Перчихин
пришел ко мне очень расстроенный.
565

—	Надеялся получить «добро», а она мне написала
«аз», — сообщил он мне мрачно.
А на языке морских сигналов это означало, что Пер¬
чихин рассчитывал на согласие, а получил отказ.
—	Что-то у нас с ней все враздрай получается, не вы¬
шло нам с ней идти на параллельных курсах. Печальное
дело... Или у меня подход к ней неправильный, или она
сама меня не с того боку разглядела. Ладно. Как вернемся
с похода, возьмусь сначала.
Уже надвигалась ранняя арктическая осень, когда лод¬
ка, выйдя в назначенный квадрат моря, пошла на погру¬
жение. Неуютная сырость и влажный холодок стали про¬
никать под стеганки. Ярко горели лампочки во всех от¬
секах. Света было так много, что он казался плотным,
распирающим тело лодки изнутри. Мнилось, что именно
свет и поддерживает тут жизнь, а потухни он — и вода
расплющит лодку, ворвется в нее. Подводники со спокой¬
ной деловитостью отбывали трудные часы похода, полные
обыденной опасности. Они легко, привычно двигались в
тесном пространстве между бесчисленными механизмами,
рычагами, рукоятками, циферблатами, где непривычный
человек путается, как таракан, попавший в стенные часы.
Поход был серьезным, над головой давно сомкнулись
чужие холодные воды, и Перчихин не отрывался от своих
аппаратов.
Дальше все было как обычно. Перчихин прослушал
шум винтов, определил, что идет крупный транспорт в
окружении по крайней мере пяти сторожевых кораблей.
Значит, груз шел ценный, если его так охраняли. Стоило
рискнуть.
Звездин взглянул на часы. Дело шло к ночи. Пользуясь
темнотой, можно было подвсплыть и глянуть через пери¬
скоп, откуда удобнее атака. Теперь все на лодке были
охвачены тем строгим, молчаливым вдохновением, которое
дает начинающийся бой. Горизонталыцик Чубенко вел
лодку «на ровном киле» под самой поверхностью воды,
осторожно перекладывал рули. Звездин поднял перископ,
чтобы оглядеться.
—	Вести так! — приказал он. — Горизонта мне не за¬
марайте. — Потом торпедисты услышали знакомое: — Но¬
совые... товсь!.. Сейчас я ему вставлю фитиля,— негромко
проговорил Звездин, поворачивая перископ. — Залп!
566

Все это было знакомо подводникам, как и обычная
сердитая реплика командира о фитилях; знаком был и тот
легкий рывок, который ощутила лодка, освобождаясь от
выпущенных торпед, — и все равно каждый раз минуты
эти были исполнены волнения, почти непередаваемого.
Долгим казалось безмолвное ожидание. И потом глухой
продолжительный раскат словно качнул лодку.
—	Съел! — сказал Звездин, прислушиваясь, и улыб¬
нулся. — А сейчас дадут нам фитиля...
Он не договорил. Над лодкой, стремительно уходившей
в глубину, загрохотало; лодку швырнуло в сторону; миг¬
нуло электричество. Это рвались наверху сброшенные
сторожевиками глубинные бомбы. Перчихин давно уже
снял наушники, грохот был нестерпимым и мог оглушить
акустика. Бомбы сыпались сверху целыми сериями. Ме¬
тался пузырек воздуха в розовой жидкости дифференто¬
метра. Лампочки тухли и зажигались, так как рубильники
выключались от тяжелых толчков. Сто восемьдесят шесть
взрывов насчитали подводники. Потом все стихло. Лодка
оставалась недвижной. Надо было отстаиваться на глубине.
Нельзя было включить двигатель — сверху бы тотчас
услышали. Перчихин, снова припав к наушникам, прослу¬
шивал поверхность моря. Прошло два часа, прошло четы¬
ре часа — целая вечность в неподвижности и молчании.
Лодка отстаивалась. Прошло еще три часа. Сверху не до¬
носился ни один звук. Уши Перчихина болели от дикого
напряжения, больно ломило голову. Но он не снимал
наушников. В лодке становилось душно, кончался воз¬
дух. Начинало звенеть в ушах, и с каждой минутой Пер¬
чихину становилось все труднее и труднее выслушивать
море.
Звездин решил уходить. Они пошли самым малым хо¬
дом. Но этого было уже достаточно. Три чудовищных по
силе слитных взрыва обрушились на лодку. Потух свет,
запахло какой-то едкой кислотой. Люди падали во мраке,
цепляясь за механизмы, разбиваясь в кровь.
Очнувшись, лежа в полной темноте, Перчихин позвал:
—	Есть кто живой?..
Полное молчание было ему ответом. Он прокричал еще
раз свой вопрос. Ни слова, ни звука в ответ. Странная
тишина пугала его хуже тьмы. Но вдруг вспыхнул свет.
К Перчихину подбегали товарищи. Его подняли.
567

—	Ну как, Сема, ничего, цел? — спрашивали его уча¬
стливо. — Ты что кричал-то?
—	Чего вы все молчите? — заговорил вдруг Перчихин,
всматриваясь в лица товарищей и нехорошо озираясь. —
Почему тихо так, не слыхать ничего? Стоим, что ли?
—	Как — стоим? — заговорили все наперебой. — Поря¬
док. Идем, выбрались. Ты что, не в себе, что ли?
—	Какого черта, я спрашиваю, вы в молчанку играе¬
те? — закричал пронзительно Перчихин и ударил кулаком
в железную переборку. Он прислушался, ударил еще раз
изо всей силы и вдруг, поняв все, молча повалился ничком.
Из ушей его текла кровь.
Да, он не слышал слов товарищей, не слышал, как на¬
пряженно работали двигатели, выводя лодку из опасного
места, и только чувствовал, как дрожит металл под ногами.
Не слышал он, как зажужжали вентиляторы, и, только
жадно вдохнув ароматный, свежий воздух, понял, что
лодка поднялась на поверхность. Он не слышал команды
«дизель на винт», когда лодка помчалась в надводном
положении к родным берегам. Он не слышал на другое
утро торжественного условного залпа, который дал Звез¬
дин, входя в свою гавань и сообщая о победе. Он не слы¬
шал шумных приветствий на пирсе, когда его вынесли
товарищи на руках в мир, полный ослепительной свежести
и прохладного света, но мир беззвучный, молчаливый и
показавшийся Перчихину еще более страшным, чем мо¬
гильная тишина там, внизу, в подлодке. Он не слышал, как
вскрикнула пронзительно на набережной прибежавшая
встретить его Дуся, завидя его на носилках. Он ничего
не слышал. Только сердце свое слышал он, сердце, кото¬
рое рвалось от тоски и неумолчной болью отдавалось
в пораженных ушах.
В госпитале, где я навестил его в тот же день, врач
сказал мне, что у раненого близким взрывом глубинной
бомбы повреждены барабанные перепонки, но положение
не безнадежное. «Многое зависит от того, сумеет ли Пер¬
чихин держать себя в руках, ибо у него, — сказал врач, —
наблюдается небольшое сотрясение мозга и поражена
нервная система».
Он лежал, откинувшись на подушку, с забинтованной
головой. Завидя меня, Перчихин жалко улыбнулся.
—	Видал, какая чертовня, — сказал он виновато, —
568

куда ж это годится... И песен не послушаю... Ведь какие
песни после войны запоют! На берег, значит, списан,
к Матрепе-бабушке... Нет, врешь, отставить! Дядя шу¬
тит! — закричал он. — Не пройдет. Глаза у меня еще при
себе. Я фрица сквозь воду до дна слышал. Я его теперь
сквозь стену, под землей разгляжу, паразита. Я глаз на¬
тяну до ужасной силы, до невозможности! Я его узрю.
Я еще с вооружения не сымаюсь... Запас плотности ещо
имею!.. Что же вы молчите? — произнес оп жалобно. —
Вы хоть головой мотайте, что ли, подмаргивайте или ми¬
мику руками подавайте, что согласны, верно ведь говорю?
Пришел Миронов, сигнальщик Павленко. Перчихин
отлично знал морской семафор, и сигнальщик, став перед
койкой, бойко выбрасывая вверх и в сторону руки, что-то
долго семафорил оглохшему акустику. Перчихин заулы¬
бался.
—	Стой, стой, ты пиши не так шибко. Я за тобой не
поспеваю. Размахался, словно полькой-мазуркой дирижи¬
руешь... Так прийти хочет, говоришь? Ты ей кланяйся,
привет передавай, скажи — пусть через пяток днеіі зайдет,
а то у меня уж больно видимость неважная, отшибить мо¬
жет начисто, честное слово.
Через пять дней я пришел к Перчихину вместе с Дусей.
Врач с таинственным выражением лица повел нас в пала¬
ту к раненому. Повязки с головы Перчихина были сняты.
Только в ушах еще белела марля. Увидев Дусю, Перчихин
покраснел и натянул одеяло до подбородка. Мы молча
поздоровались. Дуся тоже залилась краской и, опустив
глаза, села в сторонке.
—	Вы хоть сядьте поближе к нему, — сказал я, — уж
будьте с ним поласковей.
—	Да господи,— застеснялась Дуся,— уж я не знаю...
Да разве я... Ведь он же сам знает. Ведь я сколько раз
Семочке говорила...
—	В первый раз слышу, — громко сказал Перчихин,
быстро приподнявшись с подушки.

состоятся
ПРИ ВСЯКОЙ ПОГОДЕ
Ѵ^Хоращаяи ли вы когда-нибудь внимание на
скромную и гордую фразу, которая в прежнее время всегда
печаталась на футбольной афише: «Матч состоится при
всякой погоде». И вы можете быть уверены, что, хотя бы
прорвало все небесные шлюзы, и тяжкий ливень пал бы на
землю, и разразилось бы землетрясение, или свирепый
циклон закрутил бы воздух, воду, песок и листья в жгут,
как скручивают прачки белье, — все равно болельщики
займут свои места на трибуне, и в положенный час судья
возвестит начало игры. Мне довелось видеть игру на юге
Турции, когда песчаный ураган обрушился на футбольную
площадку, опрокинул ворота и судью мы с трудом нашли
под трибуной, куда укатил его ветер. Я видел матч на
570

Волге, близ Саратова, в полузатопленном во время паводка
городке, когда стадион, чудом уцелевший на острове, по¬
ходил на Ноев ковчег во время потопа, с той только раз¬
ницей, что голуби, несшие благую весть, не прилетали
извне, а вышвыривались из-за пазухи болельщиков, когда
брала верх местная команда. Был я также на памятном
матче команд Валенсии и Барселоны, когда шла в Испании
гражданская война и каждый из восемнадцати тысяч зри¬
телей, пришедших на стадион, прочел перед входом
воззвание комендатуры и муниципалитета, объяснявшее
гражданам Валенсии опасность всякого рода людских
скоплений ввиду угрозы воздушного нападения....
Но ни одна из этих игр не может сравниться с матчем,
на котором довелось мне недавно присутствовать за По¬
лярным кругом, на одной из баз Действующего Северного
флота.
Играли на маленьком стадиончике, который, может
быть, справедливо моряки называют самым северным
стадионом мира. Здесь скалы подковой обрамляют камени¬
стую террасу, образуя естественный амфитеатр, обращен¬
ный к морю. Дугообразная гряда скал концами своими
упирается в море. В скалах высечены ступени и сиденья
для зрителей, а на маленьком каменистом плато, обры¬
вающемся в море, моряки разметили футбольную пло¬
щадку.
Мы пришли на базу, проведя в один из северных пор¬
тов караван британских, канадских и американских кораб¬
лей. И едва наш миноносец «Громокипящий» пришварто¬
вался у пирса, как ребята у нас стали проситься на берег,
уговаривая дать им увольнительную до вечера, ибо все
знали, что в этот день разыгрывается финальный матч
флотской спартакиады. Две команды дошли без поражений
до вершины розыгрыша. Две команды оспаривали «Кубок
северных морей»: команда базы подводного плавания
и команда дивизиона минных заградителей — подплав
и минзаг.
Мы поспешили на стадион. Свежий нордовый ветер выл
в фиорде, слепой конец которого вмещал маленький ста¬
дион — самый северный стадион мира. Тяжелая и злая
волна катилась в глубь фиорда, ударялась о берег, и часто
брызги долетали до футбольных ворот. День был пасмур¬
ный, туман сползал с сопок, в воздухе сыпалась мелкая
571

изморось, но, как всегда, на афишах значилось: «Матч со¬
стоится при всякой погоде». И скалистый амфитеатр во¬
круг плато с трудом вмещал всех, кто хотел посмотреть
решающую игру подплава и минзага. Я нашел местечко
в углублении на скале, недалеко от северных ворот. Си¬
девшие тут краснофлотцы о чем-то говорили между собой
и выглядели хмурыми и озабоченными. Из их разговоров
я узнал, что все они приверженцы подплава, но дела
складываются так, что подводники непременно проиграют
заградителям. Я услышал несколько раз повторявшееся
в разных концах этого необыкновенного стадиона имя
Андрея Самошина. Я и раньше слышал о Самошине,
лучшем футбольном вратаре Северного флота. Встречал
я его и на московских стадионах. Молодой игрок в два
сезона завоевал признание на стадионах столицы, и о нем
говорили уже как об одном из наиболее одаренных голки¬
перов Москвы. Потом он уехал учиться в морской техни¬
кум и с начала войпы служил механиком на подводной
лодке, которой командовал Герой Советского Союза капи¬
тан 2-го ранга Звездин. На флоте он стал капитаном-
тренером и вратарем сборной команды подплава. Защит¬
никами у его ворот стояли Куличенко и Воронков, плечи¬
стые и толстоногие парни, оба комсомольцы, оба с той же
лодки, на которой плавал механиком Самошин. И так
сыгралась эта дружная тройка, что уже шутили цро них
на флоте: «С такой защитой и на море сухим останешь¬
ся», — что намекало на «сухие» результаты, с которыми
команда подплава обыгрывала противника, не пропустив
ни одного мяча в свои ворота.
Куличенко и Воронков обладали стенобитными удара¬
ми, хватка и точный бросок Самошина известны были каж¬
дому, и на море в походе эта популярная и дружная трои¬
ца действовала так же слаженно, как у ворот на поле,
и пользовалась любовным уважением всего экипажа под¬
водной лодки. На рубке подводного крейсера уже красова¬
лась цифра «14». Четырнадцать вражеских кораблей
пустила на дно лодка, которой командовал Герой Совет¬
ского Союза Звездин. Удачливый и дерзкий командир
хаживал не раз в самые опасные районы, проникал в нор¬
вежские фиорды, где отстаивались корабли противника,
и, как выражался Самошин, «шутовал под самую планку»,
то есть метким торпедным ударом поражал фашистские
572

транспорты и военные корабли. И, вернувшись на свою
базу, лодка Звездина неизменно салютовала орудийными
выстрелами, сообщая товарищам на берегу, что поход
прошел удачно и задание выполнено.
—	Сработали всухую: два — ноль в нашу пользу, —
говаривал довольный Самошин, вылезая из люка лодки,
только что давшей два выстрела из бортового орудия.
Кто бывал на аэродромах бомбардировочной авиации
дальнего действия или на базах флота, тот, верно, подмечал
своеобразное противоречие в быте людей, довольно вообще
комфортабельном, и суровой, полной опасности и лишений
обстановке, в которую сразу попадает человек, отправляю¬
щийся на выполнение боевых заданий. На берегу он может
пройтись не спеша с девушкой по пирсу, где вечерами
слышатся баян, женский смех и молодые голоса, может
посидеть в Доме флота, посмотреть кинокартину. Но вот
засвистели боцманские дудки, сняты трапы, отданы швар¬
товые концы, вспененная волна горой встала за кормой,
и ты прямо с мирного берега попадаешь в кипучую и же¬
стокую военную водоверть... А потом, если поход прошел
удачно и ты благополучно вернулся на базу, снова не¬
сколько дней береговой тишины, если только нет тревог,
и снова разительный переход к делам и опасностям войны.
Все это создает особую манеру, непередаваемый «почерк»
береговой жизни.
Необыкновенным был и матч, на котором мне удалось
присутствовать. Гулкие удары мяча глохли в тяжелых
всплесках волн, бивших с наката в сваи, шлепавших
о прибрежные скалы. Белые флажки судей на линии тре¬
пыхались от ветра в руках, как пойманные чайки, и каза¬
лось, что живые чайки, носившиеся с криком над полем,
только что вырвались из рук лейнсменов. За северными
воротами стадиона, там, где каменная терраса — площадка
стадиона — обрывалась над морем, у берега ходила дежур¬
ная шлюпка. И краснофлотцы то и дело должны были
браться за весла, чтобы догнать мяч, который от неосто¬
рожного удара падал в море и плыл, покачиваясь, как
буек.
Встав на качающейся шлюпке, краснофлотец вбра¬
сывал мокрый мяч обратно в игру, крича: «Мяч за бор¬
том!», «Стоп игра!», «Взяли!»
Команда подплава играла в голубых футболках, минза-
573

ги — в красных. Голубые в этот день всяческими ухищре¬
ниями пытались отменить встречу или хотя бы максималь¬
но оттянуть время. Дело в том, что знаменитая защитная
тройка находилась еще в море. Лодка Звездина некоторое
время назад ушла в большой поход и до сих пор не возвра¬
щалась. Матч был назначен на прошлое воскресенье, под¬
плаву удалось перенести игру на сегодня, но лодка и сего¬
дня не вернулась, и, значит, ворота подплава оставались
без испытанной и надежной стражи: Самошин, Куличенко
и Воронков не могли участвовать в игре. Это повергало
в отчаяние и команду и всех, кто болел за подплав. Прав¬
да, у подводников нашлись хорошие запасные игроки и
юркий длиннорукий малый, уже разминавшийся в воротах,
брал мяч за мячом, пробитый игроками, которые вышли
«постучать» перед началом.
Подводники пробовали было отменить матч, ссылаясь
на туман и дождь, что делало игру на скользком каменном
плато опасной, но «матч состоится при всякой погоде» —
таков закон людей спорта. И матч состоялся.
Как ни старалась запасная тройка спасти свои ворота,
все же через пять минут рукастому вратарю подплава при¬
шлось выгребать из сетки ворвавшийся туда мяч. И, как
полагается, оркестр на палубе стоявшего у стенки причала
миноносца заиграл насмешливо: «Понапрасну, Ваня, хо¬
дишь, понапрасну ножки бьешь...» Прошло еще десять
минут, и опять оркестр помянул Ваню — второй мяч посе¬
тил ворота голубых.
Болельщики на скалах хватались за голову, в отчаянии
сдирали с себя бескозырки и вслух тосковали по Само-
шину.
А Самошина все не было. Не было Куличенко и Ворон¬
кова. Лодка Звездина не возвращалась из моря, и уже
несколько дней не было связи с ней. Наши радисты пере¬
хватывали сообщение с немецких кораблей о том, что
лодка обнаружена и враг преследует ее...
Игра тем временем продолжалась. Снова нападали
красные. Но вот матч пришлось прервать. В порту завыла
сирена воздушной тревоги. Вторя ей, залилась сирена
судьи на поле, и неумолимые правила противовоздушной
обороны заставили игроков и зрителей немедля сорваться
с мест и поспешить на свои корабли, поднявшие клетча¬
тые флаги, и в убежища, выдолбленные в скалах. Там,
574

в каменных пещерах, болельщики обступили неудачливых
подводников, корили их, умоляли поддержать честь под¬
плава, хватали и трясли за мокрые плечи, били себя
кулаками в грудь, обтянутую отсыревшей тельняшкой,
клялись, божились, ругались. Наверху тем временем сту¬
чали зенитки, отбивавшие налет. Потом капитан-лейтенант
Сумский, рефери матча, подбегая по очереди к входу
всех укрытий, сиреной вызвал игроков и зрителей обратно
на стадион. И снова началась игра. Уже висел над воро¬
тами подплава третий неотвратимый мяч, как вдруг тя¬
желый, тугой удар прокатился над морем и пошел бро¬
дить из ущелья в ущелье и поплыл над сопками, будя
чуткое северное эхо. За первым ударом последовал второй,
еще более плотный и протяжный. Все на скалах поднялись
разом, глядя в сторону моря, и запасной вратарь подплава,
успевший поймать несшийся в ворота мяч, видя, что на
него никто не нападает, так и замер на своей мелом очер¬
ченной площадке.
В ворота гавани медленно вползало длинное зеленова¬
тое тело подводной лодки. На узкой палубе тесно, плечом
к плечу, рядком выстроились люди, похожие издали на
шахматные фигурки. Мигнуло огнем у дула орудия, раз¬
бухло серое облачко, потом оно улетучилось — третий
удар потряс округу, валко прокатился по фиорду и замер
за сопками.
—	Вернулись! Пришли! — кричали вокруг меня бегу¬
щие к берегу краснофлотцы, взбрасывая на ходу вверх
бескозырки и от радости обнимая друг друга. — Три раза
пальнули! Считай, три посудины под заныр пустили.
Урааа! Самошин пришел!..
И вдруг обогнавший всех высокий моряк остановился,
медленно поднял руку и указал на что-то.
—	Флаг-то, гляди, флаг... — тихо заговорили вокруг
меня.
—	Может, на захождение спускали и фалы заело? По¬
тому и не поднят «до места», — сказал неуверенно моло¬
денький старшина.
Ему никто не ответил.
Флаг на гафеле лодки был приспущен... Все разом за¬
молчали, с тревогой вглядывались в него. А подводный
корабль медленно подходил к пирсу. Звездин стоял на
рубке. У него было осунувшееся, небритое лицо с отяже¬
575

левшими чертами. Он приложил руку к козырьку и отдал
команду хриплым, простуженным голосом.
Вышедший из ворот базы начальник подплава прика¬
зал всем немедленно идти на места...
* * *
Прошло полчаса. II вдруг на площадке снова пропела
сирена. Перед северными воротами — это был уже второй
тайм, и команды переменились местами, —- перед север¬
ными воротами, над которыми развевалось теперь знамя
подводников, появились два плечистых, толстоногих парня
в голубых майках: один — чернявый, приземистый, дру¬
гой — сутулый, с могучей выпуклой спиной пловца. Это
были Куличенко и Воронков, знаменитые непробиваемые
беки подплава. Но ворота подплава оставались пустыми.
—	Самошина!.. Где Самошин?! — кричали со скал.
Тогда Куличенко, тяжело ступая, вышел на центр по¬
ля и поднял руку. Стало тихо.
—	Товарищи моряки! — сказал Куличенко и набрал
воздуху во всю свою вместительную грудь, широко распи¬
равшую голубую шнуровку футболки. — Товарищи моря¬
ки! Самошина нет. Не будет больше стоять у нас в голу
Андрюша Самошин. Ввиду того, что двенадцатого числа,
на той неделе, погиб смертью храбрых при выполнении
боевого задания... И велел без него... Вот перчатки... нака¬
зал отдать Васнецову.
И тут все увидели в руках Куличенко небольшой свер¬
ток. Он бережно развернул его, пошел навстречу моло¬
денькому рукастому парню, который должен был заменить
погибшего вратаря, и сам надел ему на руки знаменитые
заветные перчатки Самошина.
—	Бери, Васнецов, и помни от кого...
В тот момент я еще не знал, как погиб Самошин. Поз¬
же, вечером, Звездин рассказал мне, что они были настиг¬
нуты сторожевиками противника. Лодку забросали глубин¬
ными бомбами. Звездин ушел, но у него оказался закли¬
ненным горизонтальный руль. Пришлось всплыть и чи¬
ниться. Самошин сам вызвался исправить повреждение.
По горло в ледяной воде работал он. Однако вскоре лодку
выследили немецкие самолеты. Подводники зенитным
огнем отгоняли налетчиков, но разрывом бомбы Самошин
576

Все на стадионе встали, понурив обнаженные головы.

был тяжело ранен. Он продолжал работать на руле, отка¬
зывался подняться на палубу, пока не потерял сознания.
Самошина еле успели втащить в лодку, волна чуть было
не унесла раненого в море. Через три часа он скончался.
Перед смертью Самошин завещал свои прославленные
перчатки молодому вратарю Васнецову, который должен
был заменить его в воротах подплава.
Обо всем этом я узнал лишь к вечеру. А сейчас я видел
вокруг себя лица моряков, затененные молчаливым горем.
Все на стадионе встали, понурив обнаженные головы. Под¬
нялись и заморские гости, союзные моряки. Тихо стало на
берегу. И тяжелые, медленные удары волн о скалу греме¬
ли в тишине, как залпы погребального салюта. Молча
стояли игроки в красных футболках, с хмурым сочувстви¬
ем поглядывали на голубых. Они не знали, как теперь
быть. Беда, стрясшаяся над противниками, обескуражила
их. Тяжело и неловко было играть теперь. И тут слово взял
сутулый Воронков.
—	Он наказывал: «Кубок без меня забирайте», — про¬
говорил Воронков, и на круглой спине его под голубой
футболкой заходили бугры. — Как сказал Андрюша, так
и будет... В честь его памяти... Товарищ капитан-лейте¬
нант, — обратился он к Сумскому, — разрешите? Надо до¬
играть.
И судья, оглядев лица игроков, вспомнил, должно быть,
суровые законы этой мужественной игры, действительной
при любых условиях. И он приложил свисток к губам.
Игра возобновилась. Но то ли минзаги чувствовали себя
стесненно и били неточно, то ли трудно было пройти меж¬
ду скалоподобными Куличенко и Воронковым, только мяч,
несмотря на все усилия красных, не входил в ворота
подплава. Уже, казалось, вот-вот ворвется он туда, и вдруг
какая-то невидимая сила, может быть шквалистый ветер,
порой налетавший с моря, срезала линию полета, и мяч,
круто завернув, уходил в сторону. Казалось, что он не
может пробиться через какую-то невидимую прозрачную
препону, вставшую перед воротами, и еще казалось, что
заветные перчатки, которые надел молоденький красно¬
флотец Васнецов, заменивший Самошина, обладают маги¬
ческой способностью притягивать на себя мяч — он цепе¬
нел в полете и покорно падал в протянутые руки вратаря.
Никогда так не играли Куличенко и Воронков. Удары их
578

гудели, как орудийные залпы. Они бросались на нападав¬
ших, выбивали у них в самую последнюю минуту мяч из-
под ног, плюхались в лужи, не просохшие после бури, и
безжалостно швыряли себя на каменистую почву. Вымок¬
шие футболки и трусы их были разорваны, но оба с безза¬
ветной яростью закрывали собой ворота, в которых уже
никогда не мог теперь встать знаменитый капитан. А им,
верно, все казалось, что он стоит там, у белой сетки; они
чувствовали его за своей спиной. Нападение подплава,
пользуясь тем, что ворота теперь были непробиваемы, под¬
тянулось к стороне противника, и один за другим три мя¬
ча, пущенных по ветру, вторглись в сетку ворот минзага.
Так команда подплава выиграла «Кубок флота», не
посрамив памяти своего славного вратаря. Так прошел
этот матч на крайнем северном стадионе мира. И я считаю
его самым удивительным и прекрасным из всех матчей,
когда-либо виденных мною. Потому что на этот раз я уви¬
дел, как правила игры становятся законами мужества, и
еще раз убедился, что неукротимая молодость, верность
другу и добрые заветы торжествуют у нас всегда, везде,
под любой широтой, при всякой погоде, какие бы тучи ни
закрывали небо, какое горе ни томило бы сердце...

БАРАБАСЖВ
се были в сборе. Не было только Барабасика.
—	Барабасика не будет: он в госпитале,— сообщил
лейтенант Велихов.— Приболел что-то наш Барабасик.
Доктор говорит — воспаление.
—	Жа-а-аль, — произнес кто-то в темноте, и я узнал
густой протяжный бас Окишева. — Скучно без Яши будет.
И сам он страдать станет, если узнает.
—	Конечно, очень скучно без Яши, — печальной ско¬
роговоркой отозвался Вано, грузин.
Разведчики Рыбачьего полуострова — самой северной
точки фронта — отправлялись в ночной налет на берег, за¬
нятый немцами. Маленький рыбачий бот знаменитого
североморского десантника — разведчика Петра Велихова
был готов к отплытию. Разведчики рассчитывали, поль¬
зуясь темной полярной ночью, напасть на гарнизон, взо¬
580

рвать склад, уничтожить огневые точки противника, захва¬
тить «языков». Велихов с десятком своих десантников уже
не раз ходил в такие дела.
Маленький корабль разведчиков снискал большую сла¬
ву у защитников Рыбачьего полуострова, отрезанного нем¬
цами от Большой земли. Его называли «ботик Петра Ве¬
лихова» и добавляли при этом, что ботик нашего Петра
Велихова, правда, не дедушка русского флота, но, несом¬
ненно, его внучек...
Велихов занял свое место в крохотной рубке. С моря
дул пронизывающий ветер. И от самого Северного полюса
до нас ничего не было у ветра на пути... Ночная пустыня
Арктики касалась нас своим черным ледяным краем.
Прозвучала тихая, вполголоса, команда. Почти бесшум¬
но заработал включенный дизель — выхлопы его были
отведены под воду. Дрогнула палуба под ногами — мы
отваливали. Но в это мгновение какой-то маленький чело¬
век, еле видимый в темноте, прыгнул из берегового мрака.
—	Барабасик! Яша! — радостно узнали разведчики,
окружая в темноте неожиданного пассажира. — Откуда
ты? С неба, что ли, спрыгнул?
—	Почему с неба? Вы считали, что Барабасик уже на
небе? Оставьте ваши шутки! Я уже здоров. Такой товар
не залеживается. Доктор выписал меня вчистую... Товарищ
лейтенант, разрешите доложить... — Он вытянулся перед
Велиховым, приложив руку к пилотке. — Возвращаюсь по
излечении, материальная часть в порядке, настроение
бодрое. Прибыл с опозданием, но, как говорили у нас в
Мелитополе, лучше поздно, но «да», чем рано, но «нет».
—	Погодите, — прервал его лейтенант, — а вы не рано
с постели вскочили? Ведь у вас, доктор говорил...
—	Хорошенькое «рано», товарищ лейтенант! Что же
мне было — дожидаться, когда вы уже без меня до самого
мыса дойдете?
—	Ну ладно, ладно, — сказал Велихов, — болтаете мно¬
го. Пусть Окишев познакомит вас с заданием.
Громоздкий, широколапый, как медведь, Окишев и ма¬
ленький Барабасик, сев на носу у зенитного пулемета, не¬
громко разговаривали между собой.
Над морем взошла луна, наполнив пространство глу¬
хим свинцовым блеском, и я рассмотрел бледное подвиж¬
ное, совсем еще мальчишеское лицо Барабасика, сдвину¬
581

тую на ухо пилотку и лихорадочно горящие глаза. Бара¬
басик, поеживаясь от холода, с неодобрением смотрел пря¬
мо на луну.
—	Что вы скажете, шарик опять вышел на полную
мощность! Просили мы, чтоб он светил на нас в эту ночь?
Фрицы же увидят нас, как в хорошем кино...
Большая волна ударила в борт и обдала нас с ног до
головы ледяными брызгами. Все вскочили, отворачиваясь
от холодных шлепков воды.
—	Но, но, — прикрикнул на волну Барабасик, не тро¬
гаясь с места, — нельзя ли поосторожнее? Тут же публика.
—	Ох, чудак этот Яшка, его ничего не берет! ■— го¬
ворили, тихо смеясь й темноте, разведчики, и каждый но¬
ровил ближе подсесть к шутнику.
А Барабасик уже мурлыкал тихонько, про себя, ка¬
кую-то песенку: «На пароходе я плыла в Одессу морем
раз... Погода чудная была, вдруг буря поднялась...»
—	Отставить пение! — негромко приказал Велихов.—
Разговорчики прекратить. Товарищ Барабасик, довольно
вам травить, соблюдайте тишину.
Но Барабасик все же успел рассказать мне шепотом,
пока мы шли к неприятельскому берегу, что его мать и
младшего брата немцы расстреляли в Крыму и фрицы бу¬
дут помнить его, Якова Барабасика. Он уже тринадцать
раз ходил к немцам в тыл, и еще не таких он им дел наде¬
лает! Большие глаза его мрачно блеснули при этом, и он
пощупал матросский нож, висевший на поясе.
Мы подходили к вражескому мысу.
—	Воображаю, сколько здесь фаршированной рыбы! —
шепнул Барабасик.
—	Почему фаршированной, Яша? — спросил Вано,
уже предвкушая остроту.
—	Почему фаршированной? А потому, что здесь уже
много фрицев к рыбам на закуску отправлено. Так что тут
каждая рыба заранее уже нафарширована фрицем.
Но вот все застыли в тщательно оберегаемом молчании.
Ботик наш нырнул в синий мрак тени, которую отбрасы¬
вали скалы мыса. Двигатель заработал еще тише. Мы под¬
ходили. Велихов знаком приказал готовиться к высадке.
Прошла минута. Другая. Бот остановился совсем. На
скалы были бесшумно спущены сходни, и тут я увидел,
что Яков Барабасик рывком расстегнул ворот на груди:
582

Он прыгнул с борта в черную, обжигающую морозом
воду у берега.

иод курткой оказалась полосатая фуфайка — матросская
тельняшка «морская душа».
—	А ну, — почти неслышным шепотом произнес Бара¬
басик, — а ну, ребятки... Как у нас в двадцатом году пели:
«Нет ни папы, нет ни мамы... Тридцать, сорок и четыре...
Севастополь, Симферополь, Крым, Одесса, Мелитополь...»
Даешь ходу!
И, едва дождавшись команды, с ножом-бебутом в одной
руке, с гранатой в другой, минуя сходни, он прыгнул с
борта в черную, обжигающую морозом воду у берега.
Сначала все было тихо. Немцы не заметили нас. Вели¬
хов выбрал хороший момент для высадки, дождавшись,
когда луна зашла за облако. Барабасик в темноте добрал¬
ся вместе с пятыо товарищами до блиндажа, прыгнул сзади
на часового, зажал ему рот, ударил ножом и, перешагнув
через упавшего, ворвался первым внутрь землянки. Там,
в блиндаже, произошла молчаливая и жестокая схватка.
Немцы не успевали даже вскрикнуть со сна. Пятеро из них
были мгновенно убиты. Троих с заткнутыми ртами погна¬
ли к боту. Но в соседней землянке проснулись. Солдаты
выбегали в одном белье, стреляли во все стороны из ав¬
томатов, припадая за камни. Взвились тревожные ракеты.
Откуда-то из-за скал ударили по нас минометы. В воде,
возле самого борта, визжа и рыча, взметнулись кипящие
пенные столбы. Надо было уходить.
На берегу грохнули четыре мощных взрыва. Багровые
зарницы пронизали ночь. С шумом осыпались камни. Это
разведчики гранатами подорвали склад боеприпасов, рва¬
нули мины под береговыми орудиями.
Дело было сделано. Отстреливаясь, разведчики спеши¬
ли к боту, на котором был уже запущен двигатель. Двоих
наших раненых принесли на руках товарищи. «Языков»
уложили в трюме. Теперь все были на борту. Можно было
уходить. Но опять не оказалось Барабасика.
Окишев, Вано и еще один разведчик, проклиная Бара¬
басика и его вредный характер, из-за которого вечно всем
одно беспокойство, кинулись на поиски пропавшего.
Разрывы мин слепили и оглушали нас. Осколки в двух
местах продырявили рубку нашего кораблика.
Вдруг Велихов закричал:
—	Вот он, чертяка!
И при свете луны мы увидели маленькую фигурку Ба-
584

рабасика. Он вел огромного полураздетого обер-лейтенан-
та. Барабасик подгонял его сзади, тыча рукояткой ножа
в поясницу:	•
—	А ну, ходи веселее, не играй на моих нервах, не дей¬
ствуй мне на характер!
Когда мы были уже далеко в море и луна, спрятавшая¬
ся было за набежавшие тучи, снова растворила в своем зе¬
леноватом свечении мрак полярной ночи, я заметил, что
грудь и лицо Барабасика залиты кровью.
—	Вы ранены?
—	А, чистый пустяк! — заворчал он. — Это большею
частью даже не моя кровь. Это я там в землянке у них...
замарался...
Внезапно он замолчал, пошатнувшись, и быстро присел
на палубу. Я наклонился к нему. Меня обдало горячеч¬
ным жаром, исходившим от него. Он был совершенно бо¬
лен, наш Барабасик!
Первым, кого мы увидели на своем берегу, был него¬
дующий врач. Он накинулся на нас и на Барабасика, кото¬
рый сам уже не мог стоять на ногах от слабости. И мы
узнали, что Барабасик просто-напросто удрал из госпита¬
ля, услышав, что разведчики собрались без него в поход.
На следующее утро вместе с Велиховым, Окишевым и
Вано мы отправились в госпиталь навестить Барабасика.
Мне захотелось узнать у моряков-разведчиков некоторые
подробности о Барабасике.
—	Он наш, кавказский, — убежденно сказал мне Ва¬
но. — С Черного моря.
—	Кто это его тебе на прописку дал, — возразил Оки¬
шев, — когда он из наших краев! Хоть, может, и не при¬
родный, да на строительстве работал у нас, в Сибири.
—	Там разберемся, кто и откуда, когда после войны
домой поедем, литеры на проезд будем брать, — прогово¬
рил лейтенант Велихов. — Пишите, в общем: парень-ге¬
рой, рождения тысяча девятьсот двадцатого года, родом
из наших, комсомольского племени, североморского зва¬
ния...

земли, у холодного Баренцева моря, стояла всю войну
батарея знаменитого командира Поночевного. Тяжелые
пушки укрылись в скалах на берегу — и ни один немецкий
корабль не мог безнаказанно пройти мимо нашей морской
заставы.
Не раз пробовали немцы захватить эту батарею. Но
артиллеристы Поночевного и близко к себе врага не под¬
пускали. Хотели немцы уничтожить заставу — тысячи
снарядов посылали из дальнобойных орудий. Устояли наши
артиллеристы и сами таким огнем ответили врагу, что
вскоре замолчали немецкие пушки — разбили их меткие
снаряды Поночевного. Видят немцы: с моря не взять По¬
ночевного, с суши не разбить. Решили ударить с воздуха.
День за днем посылали немцы воздушных разведчиков.
Коршунами кружились они над скалами, высматривая, где
586

спрятались пушки Поночевного. А потом налетали боль¬
шие бомбардировщики, швыряли с неба на батарею огром¬
ные бомбы.	%
Если взять все пушки Поночевного и взвесить их, а по¬
том подсчитать, сколько бомб и снарядов обрушили немцы
на этот клочок земли, то выйдет, что вся батарея весила
раз в десять меньше, чем страшный груз, сброшенный на
на нее врагом...
Я бывал в те дни на батарее Поночевного. Весь берег
там был разворочен бомбами. Чтоб пробраться к скалам,
где стояли пушки, пришлось перелезать через большие
ямы-воронки. Некоторые из этих ям были так просторны
и глубоки, что в каждой из них уместился бы хороший
цирк с ареной и местами для зрителей.
С моря дул холодный ветер. Он разогнал туман, и я
рассмотрел на дне огромных воронок маленькие круглые
озера. У воды сидели на корточках батарейцы Поночевно¬
го и мирно стирали свои полосатые тельняшки. Все они
недавно были моряками и нежно берегли матросские тель¬
няшки, которые им остались на память о флотской службе.
Меня познакомили с Поночевным. Веселый, немножко
курносый, с хитрыми глазами, смотревшими из-под ко¬
зырька морской фуражки. Только мы разговорились, ка#;
сигнальщик на скале закричал:
—	Воздух!
—	Есть! Завтрак подан. Сегодня завтрак дадут горячий.
Укрывайтесь! — проговорил Поночевный, оглядывая небо.
Небо загудело над нами. Двадцать четыре «Юнкерса»
и несколько маленьких «Мессершмиттов» летели прямо
на батарею. За скалами громко, торопясь, застучали наши
зенитки. Потом тонко заверещал воздух. Мы не успели до¬
браться до укрытия — земля охнула, высокая скала неда¬
леко от нас раскололась, и камни завизжали над нашими
головами. Твердый воздух ушиб меня и повалил на землю.
Я залез под нависшую скалу и прижался к камню. Я чув¬
ствовал, как ходит подо мной каменный берег.
Грубый ветер взрывов толкался мне в уши и волок
из-под скалы. Цепляясь за землю, я что есть силы зажму¬
рил глаза.
От одного сильного и близкого взрыва глаза у меня
сами раскрылись, как раскрываются окна в доме при зем¬
летрясении. Я уж было собрался опять зажмуриться, как
587

вдруг увидел, что справа от меня, совсем близко, в тени
нод большим камнем, шевелится что-то белое, маленькое,
продолговатое. И при каждом ударе бомбы это маленькое,
белое, продолговатое смешно дрыгалось и снова замирало.
Меня так разобрало любопытство, что я уже не думал об
опасности, пе слышал взрывов. Мне только хотелось
узнать, что за странная штука дрыгается там под камнем.
Я подобрался ближе, заглянул под камень и рассмотрел
белый заячий хвостишко. Я подивился: откуда он здесь?
Мне известно было, что зайцы тут не водятся.
Грохнул близкий разрыв, хвостишко судорожно задер¬
гался, а я поглубже втиснулся в расщелину скалы. Я очень
сочувствовал хвостику. Самого зайца мне не было видно.
Но я догадывался, что бедняге тоже не по себе, как и мне.
Раздался сигнал отбоя. И тотчас я увидел, как из-под
камня медленно, задом выбирается крупный заяц-русак.
Он вылез, поставил торчком одно ухо, затем поднял дру¬
гое, прислушался. Потом заяц вдруг сухо, дробно, корот¬
ко пробил лапами по земле, словно сыграл отбой на бара¬
бане, и запрыгал к батарее, сердито прядая ушами.
Батарейцы собрались около командира. Сообщали ре¬
зультаты зенитного огня. Оказывается, пока я там изучал
зайкин хвост, зенитчики сбили два немецких бомбарди¬
ровщика. Оба упали в море. А еще два самолета задымили
и сразу повернули домой. У нас на батарее бомбами по¬
вредило одно орудие и осколком легко ранило двух бой¬
цов. И тут я опять увидел косого. Заяц, часто подергивая
кончиком своего горбатого носа, обнюхал камни, потом за¬
глянул в капонир, где укрывалось тяжелое орудие, присел
столбиком, сложив на животике передние лапы, осмотрел¬
ся и, словно заметив нас, прямехонько направился к По-
почевному. Командир сидел на камне. Заяц подскочил к
нему, забрался на колени, уперся передними лапками в
грудь Поночевного, дотянулся и стал усатой мордочкой
тереться о подбородок командира. А командир обеими
руками гладил его уши, прижатые к спинке, пропускал их
через ладони... Никогда в жизни не видел я, чтоб заяц
держался так вольно с человеком. Случалось встречать
мне совсем ручных заек, но стоило коснуться ладонью их
спины, и они замирали от ужаса, припадая к земле. А этот
держался с командиром запанибрата.
—	Ах ты, Зай-Заич! — говорил Поночевный, внима-
588

тельно осматривая своего приятеля. — Ах ты, нахальный
зверюга... не покорябало тебя? Не знакомы с нашим Зай-
Заичем? — спросил он меня. — Это мне подарочек развед¬
чики с Большой земли привезли. Пгфшивенький был, ма¬
локровный такой с виду, а у нас отъелся. И привык ко мне,
зайчина, прямо ходу не дает. Так и бегает за мной. Куда
я — туда и он. Обстановка у нас, конечно, для заячьей
натуры не очень подходящая. Сами могли убедиться —
шумно живем. Ну, ничего, наш Зай-Заич теперь уже ма¬
лый обстрелянный. Даже ранение имел, сквозное.
Поночевный взял осторожно левое ухо зайца, распра¬
вил его, и я увидел зарубцевавшуюся дырочку в лосня¬
щейся плюшевой, розоватой изнутри кожице.
—	Осколочком прошибло. Ничего. Теперь зато в совер¬
шенстве изучил правила ПВО. Чуть налетят — он уже ми¬
гом где-нибудь укроется. А один раз вышло, так без Зай-
Заича была бы нам полная труба. Честное слово! Долбили
нас часов тридцать кряду. День полярный, солнце на вах¬
те круглые сутки бессменно торчит, ну вот немцы и поль¬
зовались. Как это в опере поется: «Ни сна, ни отдыха
измученной душе». Так вот, стало быть, отбомбили они
наконец, ушли. Небо в тучах, но видимость приличная.
Огляделись мы: ничего как будто не предвидится. Решили
отдохнуть. Сигнальщики наши тоже притомились, ну и
проморгали. Только смотрим: Зай-Заич тревожится что-то.
Уши наставил и передними лапами чечзтку бьет. Что та¬
кое? Нигде ничего не видно. Но знаете, какой у зайца
слух? Что же вы думаете, не ошибся зайчина! Все звуко¬
уловители опередил. Сигнальщики наши только через три
минуты обнаружили самолет противника. Но я уже успел
на всякий случай команду дать заранее. Приготовились,
в общем, к сроку. С того дня уже знаем: если Зай-Заич
ухо наставил, чечетку бьет, — следи за небом.
Я поглядел на Зай-Заича. Задрав хвостишко, он резво
прыгал на коленях у Поночевного, искоса и с достоинст¬
вом, как-то совсем не по-заячьи, озирал стоявших вокруг
нас артиллеристов. И я подумал: «Какие же смельчаки,
наверное, эти люди, если даже заяц, немного пожив с ними,
сам перестал быть трусом!»

£	ВТОРАЯ ПОЛОВИНКА ПЕСНИ
ели бы я придумал этот рассказ, я бы на¬
звал его именно так: «Вторая половинка песни». Но попа¬
дись мне чужой подобный рассказ, я бы решил, что автор
сочинил всю эту историю. Так в жизни никогда не бы¬
вает... А вот, оказывается, иной раз и так бывает! Приду¬
мать такую историю — дело не очень хитрое, самое инте¬
ресное как раз в том, что я тут ничего не придумал. Все это
правда.
Шел к нам осенью 1942 года из Америки и из Англии
большой караван судов. Вместе с кораблями союзников
плыли и наши торговые суда. Когда караван приблизился
к нашим северным берегам, фашисты послали на него
тучу бомбардировщиков и воздушных торпедоносцев.
Пламя взметнулось выше мачт над одним из больших
пароходов союзников. Огненные вспышки раздернули на¬
висавший туман. И тут все увидели, как матросы горев¬
шего корабля стали тушить пожар. Через полчаса пожар
590

был потушен. И пароход благополучно пришел в один из
наших северных портов.
Не участвовал в тушении пожара на своем пароходе
лишь один человек. Это был электрик Джордж Р. Взры¬
вом его выбросило в море. Бедняга уже захлебывался,
когда его заметили с одного из наших кораблей. Джорджа
спасли. Лютая вода Баренцева моря, двадцать минут дер¬
жавшая парня в своей ледяной хватке, чуть было не за¬
морозила его насмерть. С большим трудом отходили его
наши моряки. Джорджу пришлось долго отлеживаться в
госпитале на берегу. Потом он поправился и стал прогули¬
ваться по городу. Я познакомился с ним. Это был невысо¬
кий светлоглазый паренек. Он носил коричневую куртку
из замши, которая немножко покоробилась от долгого
пребывания в морской воде. Ходил он без шапки, подста¬
вив полярному ветру широкий лоб и белокурые, мягко
вьющиеся волосы. На поясе хлопчатобумажных синих,
грубо сшитых брюк с большими карманами висел матрос¬
ский нож.
В те дни по дощатым тротуарам нашего северного горо¬
да прогуливалось много гостей, приплывавших с замор¬
ских берегов. Встречались широкогрудые, рослые канадцы,
мелозубые курчавые негры, круглобородые ирландцы, заго¬
релые ковбои из Оклахомы, расторопные нью-йоркцы,
смуглые остролицые таитяне... Каких только языков и на¬
речий не наслышались мы! По вечерам все собирались в
Интернациональном клубе моряков. Люди с разных бере¬
гов океана встречались здесь за шахматной доской, спо¬
рили о военных делах у большой карты, расспрашивали
наших моряков о законах и обычаях Советской страны,
танцевали под радиолу и пели незнакомые нам песни. За¬
думали устроить вечер самодеятельности. Среди иностран¬
ных гостей оказалось немало певцов, музыкантов и танцо¬
ров. Стали просить и Джорджа выступить на вечере.
—	О, Джордж у нас такой замечательный певец! Он
обязательно должен спеть песенку про «Ферму дядюшки
Дикки». Как это там поется? «Были на ферме дядюшки
Дикки три теленка, три гусенка, три поросенка... му-му-му,
га-га-га, хрю-хрю-хрю...»
Но Джордж печально посмотрел на товарищей своими
светлыми глазами и сказал, что оп не может петь эту
песню один.
591

—	Я привык петь ее только с братом Биллем, — гру¬
стно проговорил он, — а я не знаю, где сейчас Билль, жив
ли он, бедняга?.. Мы с ним близнецы. Я опередил его при
рождении всего лишь на пятнадцать минут. Мы с ним
всегда пели эту песню вместе у себя на ферме, в штате
Виргиния. И играли па банджо... А теперь у меня банджо
сгорело при взрыве.
—	Мы достанем тебе другое банджо, — сказал боцман
с английского парохода.
*— Да, но вы не достанете мне другого Билля, — отве¬
чал Джордж. — Билль еще раньше меня ушел в дальний
рейс. Но я не знаю куда. Ведь об этом не говорят. Сейчас
на море все приходится держать в тайне, чтоб эти прокля¬
тые «джерри» (так Джордж называл германских фаши¬
стов) не пронюхали, куда идут корабли. Наверно, его по¬
топили. А без моего Билля песня — полпесни, а сам я —
только половинка человека, не больше.
Но все-таки мы решили уговорить Джорджа. Нам очень
хотелось услышать песенку о «Ферме дядюшки Дикки».
Раздобыли банджо и так дружно наседали на Джорджа,
что в конце концов он согласился. Теперь он ежедневно
приходил в клуб и подолгу терпеливо просиживал около
рояля, вяло тренькая на банджо и напевая вполголоса
свою песенку под аккомпанемент клубной пианистки Ма¬
рии Игнатьевны. Но дело у него действительно не лади¬
лось...
Однажды я пришел в Интернациональный клуб моря¬
ков, чтобы послушать, как идет репетиция: вечер моряков
был назначен на завтра. В коридоре клуба, за поворотом
у лестницы, я едва не натолкнулся на Джорджа. Он пока¬
зался мне осунувшимся и немного растерянным. Он стран¬
но осматривался, словно в первый раз попал к нам в клуб.
Я приветствовал его. Джордж посмотрел на меня, как
на незнакомого, и в его светлых глазах мелькнуло удив¬
ление.
—	Хелло! Репетиция уже началась. Поспешите, вы
опаздываете, — сказал я.
—	Репетиция? — с изумлением переспросил меня
Джордж.
В это мгновение из зала донеслись звуки рояля и банд¬
жо, и я услышал там, за дверью, голос Джорджа, напе¬
вающего уже знакомую нам песенку:
592
19

Жили па ферме у дядюшки Дикки...
Я решил, что схожу с ума. Сам Джордж стоял передо
мной, а голос его раздавался там, за дверью. Но еще боль¬
шее впечатление произвел этот голос на моего собесед¬
ника.
—	Джордж?! — закричал он и, оттолкнув меня, бро¬
сился в зал.
Песня в зале сразу оборвалась. Я поспешил туда и уви¬
дел, что около рояля стоят два совершенно одинаковых
Джорджа: оба голубоглазые, белокурые, оба в коричневых
замшевых куртках, грубых штанах из синей хлопчатки.
Они стояли около растроганной Марии Игнатьевны, звонко
хлопали друг друга по спине, обнимались, трясли од и и
другого за плечи, отшатывались и снова бросались с раз¬
маху во взаимные объятия.
Обратив минут через пять внимание на нас, Джордж,
а может быть, Билль — я уже не мог различить их, так
они были похожи друг на друга,— словом, один из близ¬
нецов рассказал, что брат шел в другом караване, корабль
был тоже торпедирован и стал опрокидываться. Но тут по¬
доспел советский миноносец. Русские моряки бросились
в ледяную воду и спасли тонувших людей. Так очутился
на нашей земле и брат Билль, вторая половинка нашего
Джорджа, без которого и песня не пелась. Он только се¬
годня выписался из госпиталя.
А на другой день — это было в воскресенье — состоял¬
ся большой вечер в клубе моряков. И так как обе поло¬
винки знаменитой песенки теперь нашлись, то мы нако¬
нец услышали ее полностью в исполнении двух братьев —
Джорджа и Билля Р.:
Жили на ферме у дядюшки Дикки
Разные звери — свирепы и дикп:
Три теленка, три гусенка, три поросенка,
Три кутенка, три котенка, три куренка,
Три утепка, три ягненка,
Три индюшонка...
И... осел!
Му-му-му-уі Га-га-га-а!
Хрю-хрю-хрю-у!
Хау-хау-хау! Миу-мяу-мяу!
20	Л. Кассиль, т. И
593

Ко-ко-ко-о!
Кря-кря-кря-а! Бе-е-е-е-э!
Былы-былы-был-был!
Ио-го-го-о!
И в переполненном зале канадцы, негры, австралийцы,
ирландцы, британцы и русские, матросы всех океанов и
морей, на разные голоса подхватывали припев:
Му-му-му-у! Га-га-га-а!
Хрю-хрю-хрю-уІ
Хау-хау-хау! Мяу-мяу-мяу!
Ко-ко-ко-о!
Кря-кря-кря-а! Бе-е-е-е-э!
Был ы-был ы-был-был!
Ио-го-го-о!
Но главный сюрприз' был припасен к концу вечера.
Братья объявили, что за вчерашний день они разучили
вдвоем одну из любимых песен той великой страны, на
берегах которой они снова нашли друг друга. И, акком¬
панируя себе на банджо, не сводя друг с друга глаз, они
тщательно пропели нам «Сулико», строго выговаривая
трудные для них слова:
Долго я томился и искал...
Где же ты, моя Зюлико?..
Кто из близнецов пел лучше, я не знаю, потому что
так и не мог разобраться, где на сцене стоит Джордж, а
где Билль...
Успех они разделили по-братски, пополам.

f	#	ЧЕРЕМЫПІ. ВРАТ ГЕРОЯ
Ѵ^/ дважды к J1. А. Кассилю пришел мальчик
и рассказал ему о своей жизни. Родителей у мальчика
не было, все четыре брата служили в армии и были погра¬
ничниками в разных краях Советского Союза, а он жил
у тетки. Мальчик показал писателю и конверты писем от
братьев со штемпелями разных воинских частей.
Как раз в это время Лев Кассиль задумал повесть
о мальчишке, брат которого — Герой Советского Союза,
и о трудностях и обязанностях, связанных с большой
славой.
Казалось, сам герой повести пришел в гости к писате¬
лю. И Кассиль начал писать повесть о мальчике — брате
четырех пограничников. Но повесть повестью, а погранич¬
ная служба — дело серьезное, и писатель решил проверить
рассказ мальчика. И тут оказалось, что нет в наших по¬
граничных войсках таких четырех братьев на разных
границах СССР.
Писатель снова разыскал этого мальчика, и тот откро¬
венно рассказал, что все про братьев он выдумал, чтобы
интереснее было жить, мечтать и чтобы было на кого рав¬
няться... А письма — письма действительно были. Он зна¬
комился в Москве с приезжими пограничниками, водил
их по городу, дарил им открытки с видами Москвы, и по¬
граничники, уезжая к себе на службу, писали оттуда
маленькому заботливому москвичу, а он воображал, что
это письма от братьев, которых у него и не было вовсе."
597

Лев Кассиль, узнав всю эту историю, решил написать
повесть «Черемыш, брат героя». Ну, конечно, писатель
многое изменил в этой истории: вместо четырех придуман¬
ных братьев остался один, и не пограничник, а летчик.
А образу летчика Климентия Черемыша писатель придал
черты знаменитого летчика, Героя Советского Союза
Валерия Чкалова, с которым был хорошо знаком, не раз
провожал его в дальние полеты и встречал на наших аэро¬
дромах.
Повесть «Черемыш, брат героя» впервые была напеча¬
тана в журнале «Пионер»; отдельной книгой вышла
в Детгизѳ в 1938 году и с тех пор много раз переиздава¬
лась. Повесть переведена на многие языки и выходила
в Польше, Германской Демократической Республике,
Китае, Болгарии, Чехословакии и Мексике, а также неод¬
нократно издавалась на языках народов СССР.
На основе этой повести Лев Кассиль написал пьесу
«Брат героя», которая была поставлена в Московском
театре юного зрителя и во многих других детских театрах.
По сюжету повести был поставлен и кинофильм «Брат
героя».
Стр. 44. И сады — рыбацкая пристань.
Стр. 52. М айна — полынья, незамерзшеѳ место во
льду.
ВЕЛИКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Многие произведения Льва Кассиля были поставлены
в кино. Сам писатель принимал близкое участие в поста¬
новке кинофильмов «Кондуит», «Вратарь», «Друзья из
табора» (по рассказу «Агитмедведь особого отряда»),
«Брат героя». И ему часто приходилось встречаться с деть¬
ми, игравшими в этих кинофильмах. Писатель увидел, что
в судьбах некоторых мальчиков и девочек, снимавшихся
598

в кино, именно это краткое прикосновение к миру искусства
создавало всякие трудности, а иногда и серьезные ослож¬
нения. После окончания съемок ребята всё не могли забыть
их, и теперь повседневная жизнь казалась им уже скучной
и неинтересной. Это обеспокоило писателя, и ему захоте¬
лось рассказать ребятам о великой роли искусства в жизни
всего народа и в жизни каждого человека, рассказать о
великом труде, которого требует настоящее искусство от
подлинного художника — писателя, живописца, актера,
режиссера. Он хотел рассказать о великой ответственно¬
сти художника перед народом.
В Западной Европе уже разразилась вторая мировая
война. Немецкие фашисты завоевывали одну страну за
другой. Глубокая тревога за будущее родины, за будущее
нашей молодежи, желание помочь молодому поколению
обрести готовность к трудным испытаниям владели писа¬
телем. Решив написать книгу для детей о роли искусства
в жизни общества, Лев Кассиль не случайно избрал темой
фильма, в котором участвует его героиня — московская
школьница Сима Крупицына, Отечественную войну
1812 года и героизм русского народа, сумевшего дать со¬
крушительный отпор французским захватчикам.
Интересно отметить, что на замысел сделать одной из
героинь кинофильма об Отечественной войне 1812 года
крепостную девочку Льва Кассиля натолкнул план тра¬
гедии, некогда задуманной А. С. Грибоедовым. Великий
русский писатель собирался написать трагедию о войне
1812 года, и главным героем ее должен был быть крепо¬
стной крестьянин, проявивший необыкновенное мужество
и воинское умение в битвах с французами. Удостоенный
многих наград за свои подвиги, он после окончания войны
снова стал крепостньш, и вся жизнь и судьба его полностью
зависели от прихоти помещика...
Конечно, весь сюжет фильма «Мужик сердитый» сочи¬
нен Львом Кассилем, но он вполне соответствует историче-
59У

ской действительности. А вот Денис Давыдов жил на са¬
мом деле. Он был незаурядным поэтом, которого высоко
ценил Пушкин, и храбрым воином. В повести приводятся
его подлинные стихи. Денис Васильевич Давыдов был
одним из организаторов и руководителей партизанского
движения во время войны 1812 года. Родился он в 1784 го¬
ду, а умер в 1839 году. Личность Дениса Давыдова и его
произведения давно уже серьезно интересовали Льва
Кассиля.
Отразилось в повести и давнее увлечение писателя
астрономией, которой он занимался, будучи студентом
физико-математического факультета Московского универ¬
ситета. Действительно, великое противостояние планеты
Марс в 1939 году произошло 23 июля, как это и описывает¬
ся в повести.
Многое в облике Расщепея напоминает черты изве¬
стных деятелей советского искусства — замечательного
кинорежиссера Серіея Эйзенштейна, поставившего знаме¬
нитый кинофильм «Броненосец «Потемкин», и народного
артиста Советского Союза Б. Щукина — создателя образа
В. И. Ленина в кино, а также черты писателя А. Н. Гарри,
бывшего адъютанта легендарного героя гражданской вой¬
ны Г. И. Котовского. Совместно с А. Н. Гарри Лев Кассиль
в 1934 году написал книгу о первых советских стратонав¬
тах — «Потолок мира».
Так, вобрав в себя множество жизненных впечатлений
и глубоких раздумий, поставив немало проблем, родилась
повесть «Великое противостояние». Лев Кассиль закончил
ее в 1940 году. Тогда же она была напечатана в журнале
«Пионер». Отдельным изданием книга вышла в Детгизе
в апреле 1941 года. Повесть заканчивалась встречей Симы
и Амеда в день великого противостояния Марса...
Когда началась Великая Отечественная война, многие
читатели думали, что повесть «Великое противостояние»
была написана уже во время войны, — так верно в ней бы¬
600

ло отражено настроение тех лет. И многие читатели счита¬
ли, что Лев Кассиль написал книгу о реальной девочке.
Писатель получал огромное количество писем, в которых
его спрашивали о судьбе Симы Крупицыной и ее друзей
во время войны. И мало-помалу Лев Кассиль сам стал
думать о дальнейшей жизни своей маленькой героини,
примеряя ее характер к новой суровой действительности.
Так читатели заставили писателя задуматься о продолже¬
нии повести, которую сам он считал законченной.
Но в военные годы Лев Кассиль был занят работой во
фронтовой печати, потом писал повесть «Дорогие мои
мальчишки» и только после окончания войны смог возвра¬
титься к Симе Крупицыной.
Вся страна тогда готовилась праздновать 800-летний
юбилей своей столицы — Москвы. И этому юбилею писа¬
тель решил посвятить вторую часть повести «Великое про¬
тивостояние». Он назвал эту вторую часть — «Свет Моск¬
вы», а вышедшая до войны повесть стала первой частью
и получила название «Моя Устя».
Целиком повесть «Великое противостояние», состоя¬
щая уже из двух частей, вышла в конце 1947 года.
Во второй части писатель рассказал о том, как Сима
Крупицына и ее друзья встретили годы сурового «великого
противостояния» и великой борьбы мира социализма про¬
тив фашизма. Сама действительность подсказывала писа¬
телю ход событий в повести.
Ведь на самом деле в 1945 году именно 30 апреля —
в день рождения Симы (о чем было сказано еще на первой
странице повести) — в Москве было снято затемнение,
убрана светомаскировка и вновь, после долгих лет темно¬
ты, засветились огни столицы...
Повесть была удостоена первой премии на конкурсе
Министерства просвещения РСФСР на лучшую художе¬
ственную книгу для детей.
Повесть «Великое противостояние» много раз переизда-
601

валась на русском языке и на языках народов СССР. По¬
знакомились с нею и полюбили ее дети и других стран.
Она была издана в Японии, Румынии, Чехословакии, Поль¬
ше, а в Германской Демократической Республике ее вы¬
пускали больше десяти раз.
Стр. 145. Микшер — прибор для регулирования силы
звука.
ДОРОГИЕ МОИ МАЛЬЧИШКИ
С первых же дней Великой Отечественной войны Лев
Кассиль стал корреспондентом радио и ряда газет. Много
раз приходилось ему восхищаться героизмом юных защит¬
ников родины, и он рассказывал об этом в своих очерках
по радио и в газетах. Особое впечатление на писателя про¬
извело дошедшее до него сообщение о том, что группа юнг
с острова Валаама на Ладожском озере, совсем еще маль¬
чишек, самоотверженно задержала под Ленинградом боль¬
шой парашютный десант фашистов, прорвавшихся в тыл
наших войск. Обстоятельства военного времени не позво¬
ляли рассказать об этом в печати с указанием точного
места и времени событий. И Лев Кассиль написал малень¬
кий рассказ «Юнги с острова Валаама», где все события
развертывались не под Ленинградом, а на Волге, знакомой
писателю с детских лет.
В эти же годы советский народ стал свидетелем героиз¬
ма подростков и на мирном фронте — на фабриках и заво¬
дах. Лев Кассиль часто бывал в ремесленных училищах
Москвы и Урала, где мальчишки и девчонки, которым
надо было бы еще учиться в школе, становились настоящи¬
ми рабочими, заменяя взрослых, ушедших на фронт.
Таких ребят, как Сташук и Капка Бутырев, писатель
встречал повсюду в те дни. А с прообразами Валерки Че¬
репашкина писатель познакомился в Москве в Обществе
юных историков столицы. Председателем его был генерал
602

A.	А. Игнатьев, описавший свою жизнь в книге «Пятьдесят
лет в строю» (многие черты его можно узнать в образе
B.	А. Иртеньева из повести «Великое противостояние»),
Лев Кассиль был заместителем председатели этого обще¬
ства. Там-то и подружился он со многими юными истори¬
ками, черты которых помогли ему создать образ Валерки
Черепашкина.
А то, что писатель рассказывает в начале книги про
себя, было на самом деле. Действительно, в те дни Лев
Кассиль был на Северном флоте, в Заполярье. И затем дей¬
ствительно вел передачи по радио, которые назывались
«За круглым столом под часами с кукушкой».
В образе синоптика Арсения Петровича Гая мы узнаем
замечательного детского писателя Аркадия Петровича
Гайдара, которого Лев Кассиль очень любил. Недаром
и повесть свою Кассиль посвятил памяти Аркадия Гайда¬
ра. А художник Адриан Михайлович Ермолаев, иллюстри¬
ровавший повесть, придал Арсению Гаю портретное сход¬
ство с Гайдаром. Рядом с Гаем он нарисовал и самого
автора повести.
Когда Лев Кассиль писал «Дорогих моих мальчишек»,
уже было известно, что Гайдар погиб на фронте.
Повесть «Дорогие мои мальчишки» была закончена
в 1944 году и тогда же издана Детгизом.
На конкурсе на лучшую художественную книгу для
детей эта повесть получила премию.
Повесть «Дорогие мои мальчишки» много раз переиз¬
давалась на русском языке, переведена она и на языки на¬
родов СССР. Во Франции она была издана в особой серии,
куда вошли самые известные детские книги всех стран.
Книгу перевели также в Польше, Чехословакии, Югосла¬
вии и Болгарии.
В одном из изданий «Дорогих моих мальчишек» автор
обратился к читателям с такими словами, которые были
напечатаны на оборотной стороне титульного листа книги:
603

«Для вад друзья, для вас, дорогие мои мальчишки и
девчонки, написал я в дни Великой войны эту книгу. В ней
рассказывается о ваших сверстниках, о мальчиках и девоч¬
ках, которые вместе с нашей Родиной стойко выдержали
горькие испытания и, как ни бушевала буря, как тяжко ни
приходилось им порой, учились, работали и не расстава¬
лись с самыми заветными мечтами.
Мне очень хочется, чтобы из этих мальчиков и дево¬
чек — и из вас всех тоже — выросли сильные люди с от¬
важным сердцем, ясной головой, умелыми настойчивыми
руками и доброй душой, которая пи за что на свете не
примирится со злом и несправедливостью.
Может быть, и вам пригодится в жизни боевой клич
моих мальчишек: «Отвага, Верность, Труд — Победа!»
НА КРАЮ СВЕТА
Рассказы
В период Великой Отечественной войны Лев Кассиль
как корреспондент радио и газет иобывал на Первом Укра¬
инском фронте, на Первом Западном фронте, а осенью
1У42 года работал на действующем Северном флоте, хо¬
дил на кораблях в конвой, сопровождая караваны судов,
бывал на подводных лодках. За пребывание на отрезанном
противником Рыбачьем полуострове — на самом северном
участке фронта Великой Отечественной войны, sa Поляр¬
ным кругом, действительно «на краю света», — Лев Кас¬
силь был награжден орденом Красной Звезды и медалью
«За оборону советского Заполярья».
О героизме советских воинов, обороняющих Родину за
Полярным кругом, Лев Кассиль писал очерки, корреспон¬
денции, которые печатались во фронтовых и центральных
газетах, передавались по радио; Затем, по возвращении
в Москву, писатель создал ряд рассказов, которые тоже
604

печатались в газетах и журналах, выходили отдельными
брошюрами и сборниками, передавались но радио, испол¬
нялись на эстраде.
В основе всех этих рассказов лежат реальные истории.
Недаром в начале рассказа «Вторая половинка песни»
автор сообщает читателю, что все рассказанное в нем —
правда, быль.
В образах отважного летчика Свистнева и мужествен¬
ного командира подводной лодки Фальковского, действую¬
щих в нескольких рассказах этого цикла, те, кто воевал
в Заполярье, могут узнать реальные фигуры знаменитых
Героев Советского Союза — П. Г. Сгибнева и И. И. Фиса-
новича, впоследствии погибших в сражениях с фашистски¬
ми захватчиками.
А весь цикл этих рассказов посвящен памяти замеча¬
тельного советского военачальника адмирала А. Г. Голов¬
ко, командовавшего Северным флотом во время войны.
Стр. 541. Торпеда — самодвижущаяся мина, подвод¬
ный снаряд большой взрывной силы. Торпедами вооруже¬
ны миноносцы, подводные лодки, торпедные катера, а
также более крупные корабли.
Стр. 544. Буй, буек — плавучий знак, показывающий
на воде место, под которым лежит якорь на дне.
Кают-компания — командирская столовая на корабле.
Так же называют ее и на береговой базе флота.
Стр. 545. Кнехт — металлическая или деревянная тум¬
ба, на которую набрасывают петлю причального троса —
каната.
Стр. 547. Бон — плавучее ограждение, в котором
стоят суда.
Позывные корабля — сочетание флагов или букв, по
которым узнают, а также вызывают корабль.
605

Стр. 552. Свод сигналов — условная азбука, на кото¬
рой переговариваются корабли, поднимая на мачте разно¬
цветные сигнальные флажки.
Стр. 567. Дифферентометр — прибор, показывающий
разницу в глубине погружения носа и кормы судна.
Стр. 571. Фиорд — узкий, глубоко вдающийся в сушу
морской залив между крутыми берегами.
Стр. 573. Лейнсмен — так прежде называли «боково¬
го» футбольного судью, судью на линии.
Е. Т арату та
В части тиража I тома допущена опечатка. Ня стр. 268
следует читать: «пианино конфисковано незаконном.

СОДЕРЖАНИЕ
Черемыш, брат героя. Повесть. Рисунки
А. Васина и Б. Маркевича
Великое противостояние. Повесть. Рисунки
А. Ермолаева
Дорогие мои мальчишки. Повесть. Рисунки
А. Ермолаева
На краю света. Рассказы. Рисунки
П. Година
Федя из подплава		 . . .
Абсолютный слух
Состоится при всякой погоде
Барабасик
Батарейный ваяц
Вторая половинка песни
Комментарии. Е. Таратута
5
67
395
539
541
560
570
580
586
590
595

ОФОРМЛЕНИЕ Г. ОРДЫНСКОГО
Для среднего я старшего
возраста
КАССИЛЬ ЛЕВ АБРАМОВИЧ
Собрание сочинений
Том 11
Ответственный редактор
В. М. Щ j к а р ь
Художественный редактор
B.	Г. Холодовская
Технический редактор
C.	К. Пушкова
Корректоры Л. И. Гусева
■ Л. М. Короткина
Сдано в набор 18|Ш 1965 г. Подписано к
печати 81-V1J lfc65 г. Формат 84ХІ08«/ЗІ
1» печ. л...31,16 уел. печ. л. (32,16 уч.
изд. л.). Тир. 300 ООО (150 001-300 000) экз.
Цена 1 р. і*і к.
Издательство „Детская литература'*. Mocuui.
М Черкасский пер., 1.
Фабрика „Детская книга" Лі 1 Росглавполи-
графпуоыа Государственного комитета
Сонета Министров РСФСР по печати. Москва,
Сущевский вал, 49. Заказ .N* 1937.