Г. Я. ЛОЗ ГАЧЕ В-ЕЛИЗАРОВ

Г. Я. ЛОЗГАЧЕВ-ЕЛИЗАРОВ
ЛЕНИЗДАТ* 19 7 1
1-1-3
63-1970
Как бы много ни было написано о Владимире
Ильиче Ленине, образ его, великого вождя и человеч-
нейшего из людей, нельзя считать нарисованным до
конца. Без сомнения, будет когда-то создан монумен-
тальный художественный труд, который объединит все
мельчайшие и ценные штрихи, записанные родными и
близкими В. И. Ленина, его соратниками и современни-
ками. Свой вклад в этот труд внесут и мемуары Г, Я.
Лозгачева-Елизарова.
Книга «Незабываемое» написана приемным сыном
Анны Ильиничны Ульяновой и ее мужа Марка Тимо-
феевича Елизарова. В апреле 1917 года Георгий Яков-
левич познакомился с вернувшимся из эмиграции Вла-
димиром Ильичем. О своих встречах с Владимиром
Ильичем, о жизни и быте семьи Ульяновых и рассказы-
вает автор в этой книге.
Издание шестое, исправленное и дополненное
Георгий Яковлевич Лозгачев-Елизаров
«НЕЗАБЫВАЕМОЕ»
Редактор Э. А. Ремизова. Художник В. А. Бендингер. Художник 
редактор О. И. Маслаков. Технический редактор В. И. Демьяненко'.
Корректор И. В. Левтонова
Сдано в набор 13/V 1970 г. Подписано к печати 22/ХП 1970 г. Формат
бумаги 84х108,/э.!. Бумага типографская № 2. Усл. печ. л. 13,86.
Уч.-изд. л. 13,82. Тираж 100 000 экз. Заказ № 746/л. М-14405.
Лениздат, Ленинград, Фонтанка, 59. Типография им. Володарского
Лениздата, Фонтанка, 57. Цена 64 коп.
Глава первая
ПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ ШАГИ
РАННЕЕ ДЕТСТВО
О родился весной 1906 года в железно-
п дорожной сторожке на разъезде Кня-
зевка, в нескольких верстах от Саратова. Матери в то
время шел сорок седьмой год. Качая люльку, она
пролила немало горьких слез. Единственный мой
брат Игнатий, старше меня на 27 лет, сидел в то
время в саратовской тюрьме как один из организаторов
забастовки железнодорожников, и мать беспокоилась за
его судьбу. Кончилось дело тем, что брата выслали в
уездный город Аткарск, отца же прогнали со службы
на транспорте. Наша семья вынуждена была переехать
в Саратов.
Мне шел третий год, когда нянчившая меня сестра
Варя готовилась к поступлению в школу. Старшая сест-
ра Александра взялась обучать ее начальной грамоте.
Трудно, читая по слогам, одолевала Варя азбуку. Во
время этих уроков я неизменно торчал тут же, залезая
с ногами на табуретку, и, навалившись животом на
стол, сопел, шмыгал носом и никак не мог примириться
с «няниной» непонятливостью.
Довольно быстро я запомнил буквы, усвоил, как из
них образуются знакомые, а порой и незнакомые слова.
И получилось так, что, пока Варя еще привыкала к про-
изношению слогов, я успел выучиться довольно бегло
читать. А поскольку мне приходилось наблюдать за обу-
чением сестры, лежа на столе напротив либо где-то
сбоку, для меня оказалось безразличным, в каком поло-
жении я смотрел на книгу: прямо, сбоку или даже
$
вверх ногами, — все равно прочитывал. Позднее озор-
ства ради выучился читать на свет, когда слова видны,
как бы отраженные в зеркале.
Мать искренне недоумевала, в кого ее сынишка та-
кой уродился. Сама она всю жизнь была неграмотной.
Отец, родившийся во времена крепостного права, тоже
не получил никакого образования, да и когда было
учиться? Одиннадцати лет он ушел из родной Жуковки
на заработки, чтобы выбиться из беспросветной нище-
ты, да так и прожил всю жизнь бедняком. Выучился
кое-как разбирать печатные буквы. Трудился, зараба-
тывая пятьдесят копеек в день на семью в пять человек.
Видя мою страстную любовь к чтению, отец купил
мне на Верхнем базаре первую книжку — сытинское
издание популярного букваря с картинками, отпечатан-
ного на шершавой газетной бумаге, но зато украшен-
ного блестящей красочной обложкой. Это был торжест-
венный день в моей жизни. Я не расставался с драгоцен-
ной книжкой целыми днями и даже укладывался с ней
спать: мать тихонько вытягивала ее из моих рук и
клала на стол, чтобы я не помял книжку во сне.
Гуляя с сестрой Варей по Немецкой улице1, где было
сосредоточено больше всего магазинов, я невольно об-
ращал на себя внимание прохожих.
— Ты не пропускал ни одной вывески, — рассказы-
вала моя «няня». — Все их тебе нужно было прочиты-
вать, и обязательно громко. Люди останавливаются, с
удивлением спрашивают:
«Это твой братишка? Сколько же ему лет?»
«Четыре года, пятый», — говорю.
Окружат, вынут газету, суют:
«Ну-ка, прочти».
Ты без запинки читаешь.
И начинаются ахи-охи, удивления да расспросы; я
тащу тебя; «Пойдем, Гора!» А ты: «Постой, вот это
я еще не прочитал!» За нами народ — хвостом. Как же,
любопытно!
Не раз пугали мою мать словоохотливые и всезнаю-
щие соседки:
«Смотри, украдут парнишку да продадут. Тогда и
поминай как звали».
1 Ныне проспект Кирова,
6
Но удержать меня дома было почти невозможно.
Саратов я знал очень хорошо и заблудиться не боялся.
То я увязывался за сестрой в Сретенскую школу, нахо-
дившуюся неподалеку, то, спрятавшись на задней пло-
щадке трамвая за спинами взрослых пассажиров, «зай-
цем» отправлялся на берег Волги, где жила старшая
сестра Шура.
Мне нравилось пропадать целыми днями на приста-
нях, наблюдая за сновавшими по мосткам крючниками
и галахами, как называли рабочих на погрузке и раз-
грузке пароходов. А какое удовольствие было залезть
в июльскую жару в воду, не снимая одежды, и, держась
за протянутый с пристани на берег канат, подставлять
грудь навстречу высокой волне, поднятой колесами бе-
лоснежного красавца парохода!
Однажды меня привел за руку домой знакомый по-
лицейский, предупредив мать, чтобы получше смотрела
за мной. Мне была отпущена заслуженная порция шлеп-
ков, но я убегал снова.
— Разве уследишь, бывало, за тобой? — рассказы-
вала мать. — Стирала господское белье, ты на пороге
с книжечкой сидел. Хватилась, а тебя и след простыл!
Я туда-сюда спрашивать всех. Люди говорят: видели,
мол, какого-то мальчика с книжкой, босиком, в одной
рубашонке до пупка, где-то возле Московской улицы,
за оврагом. Побежала на Московскую, гляжу — сидишь
на тумбочке, на краю тротуара, у трамвайной останов-
ки. Без штанов, все внимание обращают. Увидал меня и
смеешься. И букварь под мышкой.
«Что это ты тут делаешь?» — говорю.
«Трамвая дожидаюсь».
«И куда же ты собрался ехать?»
«Я в гимназию хотел, к дяде Семе...»
Это чуть не к вокзалу, на конец города! Ну, я обра-
довалась, что тебя нашла, взяла за ручку и повела
домой. Даже побить забыла.
Дядя Сема — мой двоюродный брат, служил швей-
царом в мужской гимназии, что напротив городской
тюрьмы. Я уже не раз бывал в классах и даже в учи-
тельской. Меня неудержимо влекло туда: я мечтал
стать гимназистом, носить такую же серую форму,
лакированный пояс с пряжкой и фуражку с золотой
кокардой.
1
БОРОДАТЫЕ ДРУЗЬЯ
В 1910 году отец нанялся дворником к
новому хозяину, богатому немцу-мукомолу Шмидту, а,
чтобы подработать, ночами караулил торговые лавки
на Митрофаниевской площади *.
Поселились мы в длинном подвале на Константинов-
ской улице. Пол в нашем новом жилье был почему-то
не деревянным, а асфальтовым. Единственное окошко,
выходившее во двор на уровне земли, тускло освещало
комнату. Солнечные лучи никогда не заглядывали в
наше жилище.
К этому времени я успел усвоить еще и церковно-
славянский язык и по вечерам читал дома вслух мало-
понятные мне тексты из Евангелия или Нового Завета.
Живший в нашем дворе студент-еврей, должно быть из
любопытства, принялся знакомить меня с трудной еврей-
ской грамотой. Об этом узнал знакомый доктор. Он с
возмущением сказал матери:
— Если вы не хотите, чтобы мальчик сошел с ума,
сейчас же отберите у него все книжки. Нельзя давать
ему так рано развиваться, это опасно!
Напуганная мать запретила мне- заниматься еврей-
ским языком, что не так уж и огорчило меня тогда. Но
отучить меня от чтения было невозможно. По-русски
я читал уже хорошо. Что же касается церковнославян-
ского языка, то сама же мать любила послушать «бо-
жественные» книги. И родители махнули рукой: это,
мол, полезное, душеспасительное.
Тем временем у меня появились необыяные друзья.
Неподалеку от нас, на углу Камышинской улицы,
находилась стоянка легковых извозчиков, или «биржа»,
как ее обычно называли. Здесь собирался простой без-
грамотный крестьянский народ, ушедший от бедности
да безземелья в город на заработки и занимавшийся
извозом на хозяйских лошадях, по найму у какого-ни-
будь купца. Молодой, бойкий и расторопный мужик
Михайла_был у них вроде старосты.
Знакомство с ними произошло как-то случайно и
естественно и быстро переросло в своеобразную дружбу.
Относились ко мне бородатые отцы семейств даже чу-
1 Ныне площадь Кирова.
8
точку почтительно из-за моей грамотности, с той грубо-
ватой лаской, которая так свойственна простым людям.
Я навещал их каждый день.
Завидев меня еще издали, кто-нибудь из них уже
спешил достать из-под козел распространенную сара-
товскую газету «Копейка»:
— А ну-ка, Гора, поди почитай нам, что там на свете
делается!
Я проворно забирался на подушки сиденья одного
из фаэтонов, с чувством достоинства брал в руки газет-
ку. Окруженный жадными до новостей и неприхотли-
выми слушателями, принимался читать все подряд: меж-
дународные события, местную хронику. Особенно лю-
били происшествия: про пожары, убийства, отравления.
Мои слушатели ахали, удивлялись, просили снова пере-
читать интересные места. Затем долго деловито и ожив-
ленно толковали, обсуждая прочитанные новости.
Встречавшиеся иногда в тексте иностранные слова,
напечатанные латинским шрифтом, не смущали меня:
я произносил латинские буквы в зависимости от их сход-
ства с русскими. В результате получались какие-то но-
вые слова, непонятные как моим слушателям, так и мне.
— Это что же за слово такое будет? — спрашивали
меня недоумевающие бородачи.
— А это не по-нашему написано, — пояснял я, не за-
думываясь, и продолжал читать дальше.
Не проходило дня, чтобы мои бородатые друзья не
одарили меня «за труды» несколькими копейками из
своей выручки, не говоря уже о том, что доставляли
мне не раз удовольствие прокатить, как «барина», в эки-
паже. Частенько меня приглашали с собой в пивную,
расположенную поблизости, либо в чайную, где мне
также приходилось развлекать посетителей чтением га-
зет или какой-нибудь книжки. И в то время как извоз-
чики степенно угощались пивом из остроконечных бу-
тылок, я с наслаждением, болтая под столом ногами,
грыз соленые сухарики, подававшиеся к пиву, или жевал
тонко нарезанные ломтики сухой воблы.
...Шли дни за днями. Словоохотливые извозчики рас-
сказывали своим седокам-пассажирам про маленького
сынишку дворника, читающего книги и газеты не хуже
большого, и слухи о нем распространялись по всему
Саратову.
ЧЕЛОВЕК С ФОТОАППАРАТОМ
Наступила весна 1911 года. Ничто су-
щественно не изменилось в нашем подвале. Так же не-
устанно трудился днем и ночью отец; по-прежнему, по-
мимо повседневных домашних забот, часами гнула спину
над корытом мать, стирая и крахмаля господское белье.
Как и прежде, каждый день навещал я своих бородатых
друзей, принося домой заработанные чтением монетки,
которые запихивал в щелку в спине гипсовой кошечки,
служившей мне копилкой.
Вместе с сестрой я учил ее школьные уроки, «помо-
гал» готовить домашние задания. За плохое чтение, бы-
вало, я награждал ее не раз тумаками по спине. Между
прочим, будучи от рождения левшой, я научился писать
не правой, а левой рукой, но в семье как-то не обра-
тили на это внимания.
В один из солнечных майских дней наш маленький
подвальный мирок был потревожен приходом незнако-
мого человека.
Появление его объяснялось довольно простой причи-
ной. Извозчик Михайла, разговорившись по своему
обыкновению с одним молодым барином, рассказал про
знакомого мальчугана. Седок, симпатичный блондин
лет тридцати, с живыми улыбающимися глазами и ост-
роконечной бородкой, заинтересовался болтовней сло-
воохотливого возницы, выспросил и записал адрес двор-
ника Якова Лозгачева.
Василий Иванович Девятков — так звали этого се-
дока— был сотрудником газеты «Саратовский листок».
Как я узнал впоследствии (в 20-х годах), он принад-
лежал к кругам революционно мыслящей интеллиген-
ции, состоял в социал-демократической партии, прини-
мал активное участие в организации вечерних воскрес-
ных рабочих школ, в революционном движении 1905—
1907 годов; средства к жизни добывал литературным
трудом, работая в редакциях газет.
Василий Иванович решил воспользоваться рассказом
извозчика для небольшого газетного очерка.
Не откладывая своего намерения в долгий ящик, он
прихватил с собой громоздкий фотоаппарат с треногой
и отправился на Константиновскую улицу по адресу,
указанному Михайлой. Спустившись по лестнице в под-
19
вал, он застал всю нашу семью в сборе. День уже кло-
нился к вечеру.
Войдя в квартиру и познакомившись с ее обитате-
лями, Василий Иванович объяснил цель своего посеще-
ния. Держался он просто, весело и непринужденно, так
что неловкость и некоторая настороженность, охватив-
шие было родителей при неожиданном появлении незна-
комого барина, быстро рассеялись.
Сняв шляпу и усевшись на подвинутый матерью та-
бурет, Василий Иванович поманил меня к себе. Я смело
подошел к нему, и он попросил меня показать, действи-
тельно ли я умею читать. У меня было несколько кни-
жек; выложив всю свою нехитрую библиотеку на колени
гостю, я быстро принялся читать вслух одну из знако-
мых сказок. Послушав немного, Василий Иванович оста-
новил меня и, хитро рассмеявшись, воскликнул:
— Э-э! Ты, поди, эту сказку уж наизусть выучил.
Это что! На-ка вот это почитай, тогда поверю! — И, вы-
тянув из бокового кармана сложенную газету, он ткнул
пальцем в одну из статей.
Я без запинки принялся читать непонятную мне по
содержанию газетную статью, почти не останавливаясь
на знаках препинания, значение которых, за исключе-
нием точек, для меня было еще не вполне ясно.
— Вот это молодец! Ладно, будет!—одобрил гость,
забирая у меня газету и пряча ее в карман. Откинув-
шись назад, вынул из жилетного кармашка пятачок и
подал мне. Потом он встал и, показывая на принесенный
с собой фотоаппарат, сказал родителям, что хотел бы
написать обо мне в газету и поместить мою фотографию.
Мать неожиданно запротестовала и обхватила меня
обеими руками.
Отец, всегда довольно смирный по характеру и обыч-
но во всех жизненных вопросах подчинявшийся матери,
не выдержал и проворчал:
— Ну что ты, мать, чего испугалась? Уж и в слезы
скорей. Не слышала, что ли, барин хочет его только
на карточку снять!
Василий Иванович, не ожидавший такой реакции
со стороны матери, что-то быстро сообразил и весело
воскликнул:
— Ну, конечно, что же тут особенного! Впрочем, да-
вайте я всех сниму, все семейство! — И, чтобы не дать
11
опомниться смущенной матери, заторопил отца: — По-
шли все наверх, пока еще солнышко, и прихватите ска-
мейку с собой!
Взяв аппарат и треногу, гость двинулся к выходу.
Отец вынес во двор скамейку. Василий Иванович рас-
садил всех так, что мне не хватило места, и он поставил
меня сбоку, почти отдельно от родных. Наведя объектив,
Василий Иванович накинул на аппарат большой черный
платок, которым накрывался перед тем, и предупредил:
— Смотрите все сюда и не шевелитесь! А ты, Гора,
не щурься так и не моргай глазами. Вот так. Ну, спо-
койненько. Снимаю! — И, быстро сняв с объектива ко-
жаный колпачок, надел его обратно. — Готово! Можно
вставать!
Несколько дней спустя мы все с интересом рассмат-
ривали помещенную в приложении к «Саратовскому
листку» небольшую статью «Маленький грамотей» и
фото, где я был изображен во весь рост. Мать ахала:
— Вот поди-ка ты, обманул все-таки! Взял да одного
Горку и снял!
А отец, вооружившись очками и усевшись к окну,
медленно, по складам принялся читать заметку про
сына. Время от времени он шумно шмыгал носом и
громко крякал, что было у него признаком волнения.
Василий Иванович писал в заметке о нашей семье
и о том, каких успехов добился я к пяти годам. Закан-
чивал он свою статью словами:
«Судьба этого даровитого мальчика невольно возбуж-
дает к нему интерес по аналогии с другими такими же
самоучками, также выходцами из народа, приобщивши-
мися впоследствии к литературным кружкам. Из таких
самоучек назовем писателя-поэта И. Г. Воронина, маль-
чиком торговавшего калачами на Пешем базаре; писа-
теля-самоучку, саратовского мещанина С. А. Макашина,
талантливо изображавшего в своих обличительных стать-
ях недостатки местного мещанства и купечества;
Я. П. Буткова (из крестьян Саратовской губернии),
усердного сотрудника «Отечественных записок» при
А. А. Краевском в 40-х годах, остроумного, колкого
(как аттестовал его знаменг. гый Белинский) автора
многих повестей и рассказов, изданных в двух книгах
под общим заглавием «Петербургские вершины»;
А. У. Порецкого, сына петровского мещанина-мельника,
12
тайком от отца научившегося читать и писать, впослед-
ствии основателя первого в России дешевого журнала
для народа «Воскресный досуг» и автора многих сти-
хотворений (в числе их любимой до сих пор детской
песенки «Ах, попалась, птичка, стой!»).
Но сколько погибло талантов только потому, что
вовремя некому было протянуть руку помощи!»
Подпись под статьей была непонятной: «В. Ю-в»;
но фотография на фоне облупленной стенки нашего под-
вала не вызывала сомнений.
В первых числах июня почтальон принес адресован-
ный на имя Якова Ивановича Лозгачева номер жур-
нала «Огонек». В нем тоже была помещена заметка
в два столбца о «мальчике-феномене», окаймленная
зубчатой рамочкой, а посредине опять красовалась моя
фотография.
Знакомство с Василием Ивановичем Девятковым на
этом не прекратилось: он иногда приглашал меня в го-
сти, познакомил со своими детьми Юрой и Клавдией,
показывал свою библиотеку. Помню, как, сидя на широ-
ком мягком диване, я держал на коленях толстый том
Некрасова и звонко читал понравившийся мне отрывок:
У дядюшки у Якова
Про баб товару всякого.
Ситцу хорошего —
Нарядно, дешево!..
Бывшие в тот вечер у Василия Ивановича гости —
трое незнакомых мне людей — шумно восхищались моим
отчетливым чтением, а одна из них, молодая женщина
в полосатой кофточке и черной юбке, стянутой широким
шелковым поясом из тесьмы, заявила:
— Замечательно! Василий Иванович, обязательно
надо будет показать мальчика у нас! Он произведет
очень приятное впечатление на слушателей, не правда
ли, товарищи?
И в один прекрасный день Василий Иванович при-
вел меня в воскресную вечернюю рабочую 5 школу, где
за партами сидели усатые и бородатые ученики. В мо-
лоденькой учительнице я с удивлением и радостью узнал
гостью Василия Ивановича.
Меня усадили за учительский стол, предусмотритель-
но подложив на стул несколько толстых книг, чтобы
13
всем было видно чтеца. Полтора десятка простых, доб-
рых, улыбающихся лиц следили за этими приготовле-
ниями. И, ободренный их улыбками, я громко и смело
начал некрасовское:
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках на железной цепи...
ВСТРЕЧА, РЕШИВШАЯ СУДЬБУ
Вскоре после появления заметки в
«Огоньке» на ймя отца стали приходить письма из Пе-
тербурга, Харькова, Варшавы и других городов России,
содержащие заманчивые предложения. Общий смысл
их сводился к тому, что некие весьма обеспеченные, но
бездетные люди хотели бы взять на воспитание или усы-
новить маленького Гору из бедной семьи и впоследствии
сделать его своим наследником.
По словам матери, они с отцом ни на одно из писем,
сулящих материальные блага, не ответили.
...Угасал один из обычных июньских дней, унося с
собой летний палящий зной и неподвижную духоту.
Медленно надвигались серые сумерки. Все мы, как
обычно, находились дома, занимаясь каждый своим де-
лом. На лестнице, ведущей в наш подвал, внезапно по-
слышались тяжелые шаги. Дверь распахнулась, и чей-то
густой бас произнес:
— Скажите, здесь живет мальчик Гора?
И, не дожидаясь ответа, загородив своей массивной
фигурой дверной проем, в квартиру протиснулся груз-
ный широкоплечий мужчина в золотых очках, оседлав-
ших большой мясистый нос. Посетитель был одет в
просторное светло-серое летнее пальто; на голове — со-
ломенная шляпа. Следом за ним вошла, придерживая
подол длинного платья и близоруко щурясь, темново-
лосая дама среднего роста, в легкой шляпе с большими
полями, приколотой огромной, по тогдашней моде, бу-
лавкой. Войдя, она тотчас же поднесла к глазам ви-
севший на груди черепаховый лорнет, чтобы осмотреть-
ся в полумраке, царившем в нашем жилье.
Мать, возившаяся в это время у русской печи, быстро
вытерла руки о фартук и обернулась к вошедшим. Я с
14
увлечением разукрашивал газетный лист цветными ка-
рандашами. Отец, приводивший в порядок мои стоптан-
ные башмаки, поднялся было с табуретки, чтобы встре-
тить неожиданных гостей, но мать опередила его:
_____ Здесь, барин, здесь! Горушка, — окликнула она
меня,— тебя спрашивают, подойди, поздоровайся! При-
саживайтесь, пожалуйста, — прибавила мать, пододви-
гая табуреты.
Опустившись на сиденье, грузный мужчина снял
шляпу, вытер влажный лоб носовым платком и назвал
себя Елизаровым Марком Тимофеевичем. Потом сказал,
что он и его супруга, Анна Ильинична, проживают в
близком соседстве, на Угодниковской улице читали в
газете и в «Огоньке» заметки о Горе и решили зайти,
чтобы лично познакомиться с мальчуганом.
Объяснив цель своего посещения, Марк Тимофеевич
обратился ко мне так, как будто давно был знаком со
мной:
— Ну, здравствуй, Горок-бугорок! — И протянул мне
свою большую мягкую руку. Я засмеялся, а он,.держа
за руку, повернул меня к жене. Анна Ильинична накло-
нилась и ласково поцеловала меня в лоб.
— Да! — воскликнул Марк Тимофеевич, будто что-то
вспомнив. — Чуть не забыл! Сейчас мы заходили в лав-
ку, купили конверт за копейку да марку семикопеечную.
Я дал лавочнику двугривенный, а сдачу не посчитал и
положил в карман. Ну-ка, Гора, скажи, сколько мне
положено сдачи получить с моего двугривенного, давай
проверим!
Я чуть подумал и уверенно ответил:
— Двенадцать копеек.
— Верно! — подтвердил Марк Тимофеевич, перегля-
нувшись с женой. Достав две новенькие монетки по де-
сять копеек, он произнес: — Вот тебе на гостинцы за то,
что молодцом, моментально сосчитал. Зови свою сест-
ричку, как ее зовут? Варя? Ну вот, поделись с Варей,
купите себе чего хочется, а мы тут пока побеседуем с
папой и мамой.
Через минуту я уже разыскал свою «няню», иг-
равшую во дворе, и мы выбежали за ворота, зажав
в руке каждый свою монетку. Когда мы возвратились,
1 Ныне Ульяновская улица.
1J
полакомившись на углу мороженым, гости собрались
уже уходить.
— Так приводите к нам Гору, Игнатьевна, — говори-
ла на прощанье Анна Ильинична матери, — пусть и
Варенька с ним бывает у нас. Познакомимся поближе,
да и он узнает нас, попривыкнет. Ну, а там видно
будет, мы с вами пока ничего ведь не решаем. Значит,
помните? Угодниковская, дом двадцать шесть, на-
верху, там спросите. Приходите завтра, мы с мамочкой
дома будем, а скоро, вероятно, и сестра Маруся
приеДет.
Елизаровы ушли, провожаемые всей семьей до во-
рот. Когда они скрылись за углом, мать как-то особен-
но крепко прижала меня к себе и громко вздохнула,
а отец, шмыгнув носом и значительно крякнув, про-
молвил:
— М-да-а, вот оно, значит, какое дело-то, мать!
Я с любопытством посмотрел на них обоих, ничего
не понимая...
Глава вторая
УЛЬЯНОВЫ В САРАТОВЕ
ТРУДНОЕ РЕШЕНИЕ
/Тля меня оставалось секретом то, о чем
гтв июньский вечер 1911 года беседо-
вали супруги Елизаровы с моими родителями. Я про-
должал жить, как и положено мальчишке в пять лет,
по-прежнему с удовольствием исполнял нравившиеся
мне обязанности маленького грамотея, нимало не по-
дозревая, что где-то рядом решается моя судьба.
Лишь спустя долгие годы, приезжая изредка в гости
к родным, услышал я подробные рассказы матери о том,
как перешел в новую семью.
Именно тогда, со всей прямотой, на которую был
способен Марк Тимофеевич Елизаров, и был поставлен
вопрос о моей дальнейшей судьбе.
— Рассудите сами, — говорил Марк Тимофеевич,—
разве по силам вам, при такой нужде, поднять маль-
чика, дать ему правильное воспитание, хорошее обра-
зование? При теперешних обстоятельствах что может
быть? Ну —весь Саратов его знает, ну — избегается,
избалуется, а дальше что? Станет ли он человеком по-
лезным, умным, образованным? Разные люди из разных
мест предлагают вам всякие соблазнительные вещи для
Горы — наследство там и прочее, а как знать, что луч-
ше, и будет ли это в самом деле?
Сознавая в душе справедливость доводов гостя, отец
с матерью выглядели совсем испуганными и расте-
рявшимися. Мать пыталась не очень решительно воз-
разить:
2 Зак. № 746/л
17
— Боязно отдавать не знай кому; не отдадим, на-
верно, никуда. Пускай уж при нас живет, даром что
в бедности. И из бедности в люди выходят.
...Почувствовав сопротивление матери, чуткая и осто-
рожная Анна Ильинична вмешалась в разговор и мягко
сказала:
— Нет, нет, Игнатьевна, я верю вам. Вы вполне
правы. Конечно, вам тяжело не только вдруг расстаться
со своим ребенком, но даже и слышать об этом. И по-
том, такие вещи сразу не решаются; это не так просто,
да и не надо забывать, что мы должны считаться и с
самим мальчиком, который ничего еще не подозревает
и нас-то в первый раз в жизни увидел. Мы с Марком
будем делать все, чтобы Гора постепенно привык и по-
любил нас. Ведь все мы желаем ему одинаково добра —
и мы, и вы, не правда ли? Придет время, тогда и спро-
сим его самого.
Спокойные и разумные доводы Анны Ильиничны как
бы обезоружили моих родителей...'
После этого я стал частым гостем в квартирке на
Угодниковской улице, встречая там самое ласковое и
внимательное отношение к себе и быстро свыкаясь с
новой обстановкой.
Супруги Елизаровы никогда не имели своих детей.
Очевидно, поэтому Анна Ильинична решила взять на
воспитание чужого ребенка. Старшая в семье Ульяно-
вых, она по опыту своей матери Марии Александровны
прекрасно сознавала, сколько сил придется ей потратить
на меня. С первых же дней Анна Ильинична решительно
занялась «перестройкой» всего моего маленького суще-
ства, характера и привычек.
МАМОЧКА И МАНЕЧКА
...Самое почетное место в этой прекрас-
ном семье, бесспорно, занимала Мария Александровна.
В 1911 году ей шел уже семьдесят шестой год. Даже и
теперь, много лет спустя, когда мне давно известна вся
жизнь этой великой — с большой буквы! — Матери, вы-
несшей за свой долгий жизненный путь столько горя
и невзгод, но никогда не опускавшей головы, трудно
подобрать такую палитру красок, чтобы нарисов-ать ио-
18
хожий на нее образ. Маленькая, с белыми как снег во-
лосами, прикрытыми черной кружевной наколкой, с доб-
рыми карими глазами, светившимися умом и моло-
достью, она была красива внутренней, одухотворенной
красотой. Несмотря на свой преклонный возраст, Мария
Александровна была всегда живой, деятельной и под-
вижной. Годы ничуть не согнули ее.
Говорить о силе ее любви к своим детям — значи-
ло бы написать целую книгу о ней. В семье всегда ца-
рила атмосфера взаимного внимания, неустанной заботы
друг о друге.
Встретив меня ласково и дружелюбно, Мария Алек-
сандровна приняла во мне живое участие. Меня интере-
совало буквально все, и она, удовлетворяя мою любо-
знательность, впервые научила меня правильно узна-
вать время по часам, терпеливо разъяснив разницу
между часовой и минутной стрелками; с ее помощью я уз-
нал название и назначение каждой фигуры в шахматах.
Наблюдая с любопытством, как она играет на фор-
тепьяно, поставив перед собой раскрытую тетрадь, усе-
янную странными значками с хвостиками, я однажды
спросил, что это за тетрадь.
— Я читаю по этим значкам так же, как ты читаешь
книжку, — разъясняла мне Мария Александровна. —
В книжке из отдельных букв составляются слова, а
здесь каждый значок означает какой-то звук. Из отдель-
ных значков-звуков получается мотив, музыка, песня.
Вот я играю песенку, ты сразу узнаёшь знакомый мо-
тив и поёшь под музыку, значит, и тебе становится по-
нятно что-то.
Но мне этого было мало: я хотел обязательно на-
учиться читать по нотам. И добрая Мария Александров-
на, не жалея времени, знакомила меня с нотной азбу-
кой, рассказывала о нотной линейке, ключе и соответ-
ствии нотных'знаков с их местом на клавишах фортепья-
но. Конечно, при таком общем знакомстве с тайнами
музыки я играть не выучился, но постепенно привык со-
поставлять нотные начертания с музыкальными звуками
и аккордами, так что через несколько лет, когда я начал
брать уроки музыки, ноты для меня уже не были китай-
ской грамотой.
Осенью 1911 года из Москвы возвратилась Мария
Ильинична, с которой я тоже быстро подружился.
2*	19
Совсем еще молодая, в расцвете сил, с задорными
ямочками на щеках, она привлекала к себе своей жиз-
нерадостностью. В ее присутствии всегда становилось
сразу шумно и весело.
Когда я, в порыве усердия, желая помочь ей, хва-
тался за что-нибудь мне не по силам, Мария Ильинична
весело заливалась смехом и поддразнивала: «Ты еще
мал, не удал, дров не таскал, печку не топил, каши не
варил, куда уж тебе!»
Всегда охотно, не заставляя себя упрашивать, са-
дилась за «мамочкино» фортепьяно, как его называли,
и разучивала со мной и сестренкой веселые детские
песенки.
Я не ошибусь, если скажу, что Мария Ильинична
была всеобщей любимицей в семье и имела не одно,
а целый ряд ласкательных имен: мать называла ее Ма-
ней и Марусенькой, Анна Ильинична — Марусей и Ма-
нечкой, Владимир Ильич — исключительно Манящей.
КАК МЕНЯ ВОСПИТЫВАЛИ
Нечего и говорить — благовоспитанность
моя была никудышная. И вот Анна Ильинична приня-
лась с присущей ей настойчивостью приучать меня к
правилам поведения, к умению держать себя за столом
и орудовать такими инструментами, как вилка и нож,
к вежливому обращению со старшими и .прочему необ-
ходимому для всякого мало:мальски культурного чело-
века. Все это было для меня новым и страшно непри-
вычным: живя в простой семье, с неграмотной матерью
и малограмотным отцом, я, конечно, не был обучен все-
му этому. Много терпения и усилий пришлось потратить
Анне Ильиничне, чтобы изжить укоренившиеся сквер-
ные привычки, воспитать во мне и упрочить положи-
тельные черты характера.
Анна Ильинична обладала богатой памятью. Она
знала массу русских народных поговорок и пословиц-г-
чуть ли не на все случаи жизни — и не уставала при-
водить их в подходящие моменты для примера. Приучая
меня к терпению и трудолюбию, она напоминала мне
такие пословицы, как: «Без труда не выловишь и ры-бку
из пруда», «Терпение и труд все перетрут», «Труд кор-
20
мит, а лень портит», — либо декламировала басню
Крылова «Крестьянин и Медведь».
Стремясь развить необходимую бойкость речи, Анна
Ильинична заставляла меня упражняться в быстром
произнесении забавных скороговорок, вроде «Брала
вралья из ларя, а враль клал в ларь» или «Раз дрова,
два дрова, три дрова!» Это было очень смешно: у меня
обязательно сразу же заплетался язык.
Прежде чем посадить меня за стол, Анна Ильинична
обычно спрашивала:
— Горушка, а у тебя ручки чистые?
Я отвечал, протягивая свои розовые ладоши: — Чи*
стые!
— А поверни-ка, посмотрим с другой стороны. Ой-
ой-ой, а ты говоришь, чистые! Да они же совсем немы-
тые с этой стороны!
Я краснел от смущения, но быстро находился и объ-
являл, что наше мыло (то есть дома) с этой стороны
не моет. А на самом деле я действительно, умываясь,
тер мылом одни ладони, как и многие малыши. То же
было и с лицом: я умывал лоб, нос и щеки, оставляя
грязные полосы на шее и за ушами. Анна Ильинична
брала меня без разговоров под мышку и под дружный
смех сидевших за столом тащила к умывальнику, где
и доказывала ошибочность моей «теории» об однобо-
ких свойствах мыла.
За столом опять новое дело: локти на стол не класть,
ногами под столом не болтать, носом не шмыгать и —
боже упаси! — не вытирать нос рукавом. То и дело гово-
рить «спасибо» и непривычное «пожалуйста», пользо-
ваться вилкой и не лазить в тарелку руками, а ложку
держать не левой, а правой рукой, хотя я левша от
рождения. Да мало ли всяких тонкостей и правил сва-
лилось на мою голову!
Я никак не мог понять, например, к чему это стар-
шие срезают корочку с сыра либо снимают с колбасы
шкурку, прежде чем есть. Я привык есть все целиком:
просто жалко было выбрасывать красивую ярко-крас-
ную сырную корочку! Но Анна Ильинична останавли-
вала меня и говорила: «Нельзя!» Недоумевая, почему
это «нельзя», я с наивным и вполне искренним убежде-
нием возражал:
А почему тогда сыр продают вместе с корочкой?!
21
Раньше мне вообще-то редко приходилось есть сыр.
Отец только в получку иногда покупал по дешевке у
лавочника полузасохшие колбасные и сырные обрезки,
которые наполовину состояли как раз из одних шкурок
да корок!
А каково было видеть, как безжалостно очищает но-
жом Марк Тимофеевич любимые им груши дюшес! Он
изо всех плодов и фруктов, кажется, только и признавал
эти груши да арбузы.
На сладкое к столу подавались незнакомые мне блю-
да вроде крема, желе, мусса. Готовила их чаще всего
сама Анна Ильинична. Она была большой и искусной
мастерицей по части замысловатых блюд и печений.
Чего, например, стоили одни медовые пряники! А я до
этого был знаком только с киселем да с мороженым.
Нельзя сказать, что я не любил сладкого, но, в отли-
чие от многих лакомок, не проявлял к нему жадности.
Наоборот, я старался есть сладкое крохотными кусоч-
ками, чтобы продлить удовольствие. Нередко можно
было наблюдать такую картину: все взрослые давно уже
покончили с обедом и поднялись из-за стола, и только
я один продолжаю сидеть и блаженствовать. Явно иро-
низируя над моей медлительностью, Анна Ильинична с
улыбкой нагибается ко мне:
— Горушка, тебе, может быть, не очень нравится
крем, что ты так медленно кушаешь его?
— Нет, очень-очень нравится! — с жаром возражаю
я. — Только он такой вкусный, что мне хочется его
до-олго-долго есть!
— Ну, хочешь, я положу тебе еще? Ты бы мог по-
просить!
Но я деликатно и великодушно отказываюсь от вто-
рой порции... Впоследствии в семье уже настолько при-
выкли к моему чудачеству, что не тревожили меня, когда
я засиживался наедине с любимым сладким блюдом.
Узнав о моей привычке всегда и всем добросовестно
делиться с сестренкой, Анна Ильинична заметила с
одобрением:
— Это хорошо, что ты по-христиански делишься с
Варенькой.
— А как это так — по-христиански делиться? —
не понял я.
— Да так вот, как ты делаешь.	' ’
22
Как и большинство детей моего возраста, я был
очень подвижен и нетерпелив. Анна Ильинична окрести-
ла меня Горишкой-торопыжкой. Вообще говоря, на име-
на и прозвища для меня не скупились. Сестра Варя
избрала для меня уменьшительное имя Гера, родители
звали Горой, Анна Ильинична — Горуша или Горишка,
Марк Тимофеевич — Горок-бугорок, а Мария Александ-
ровна — Горя. В последнем случае Анна Ильинична
снова не удержалась, чтобы не срифмовать: «Горя, Горя,
не было бы мне с тобой горя!»
Вернусь, однако, к тому, как меня к терпению при-
учали. Заметив, что я, снедаемый любопытством, мо-
ментально развертываю принесенные покупки, не забо-
тясь о целости упаковки, то есть просто стаскиваю и
срываю бечевку, Анна Ильинична стала заставлять меня
тщательно развязывать — никоим образом не рвать и
не разрезать! — все до одного узелки и только после
этого, сняв бечевку, аккуратно развертывать пакет, или
«сюрприз», как было принято называть подарки. И при-
учила, да еще как! На всю жизнь! Я и сейчас не могу
спокойно видеть, если кто рвет, режет или сдирает бе-
чевку, поленившись развязать ее.
Был у Анны Ильиничны еще один забавный способ
воспитывать выдержку и терпение. Первой испытала его
на себе Варя. К своему дню рождения она получила от
изобретательной Анны Ильиничны большой круглый бу-
мажный сверток величиной с футбольный мяч, заботли-
во и кропотливо перевитый и увязанный узкой розовой
тесемочкой.
Варя, бывшая почти на пять лет старше меня, уже
усвоила, как полагается распаковывать подарки. Она
вежливо поблагодарила Анну Ильиничну, после чего
принялась узелок за узелком развязывать тесьму и ос-
вобождать сверток от бумаги. Все стояли вокруг, наблю-
дая за усилиями девочки, — взрослые, зная секрет, были
в «заговоре», а я, не посвященный в это дело, смотрел
с любопытством и недоумением.
Под первой бумагой оказалась другая, под ней —
третья, затем — пятая, десятая!.. Окружающие все ши-
ре и шире улыбались, прикрывая рты, чтобы не рассме-
яться, а у сестры понемногу начала обиженно вытяги-
ваться физиономия. Бедная Варя решила, что над ней
просто задумали посмеяться, и было видно, что она
23
врт-вот заплачет. Тогда Мария Ильинична, подбадри-
вая ее, сказала:
— Развертывай дальше, Варенька, развертывай до
конца!
Ворох бумаги уже лежал на полу у ног «новорож-
денной», а она все снимала и сбрасывала новые бу-
мажки.
Сверток быстро худел, и, наконец, в руках у сестры
остался маленький бумажный комочек. Развернув его,
она увидела золотые сережки с голубыми бирюзовыми
глазками. Вот это был «сюрприз»!
Варя оглядела всех удивленными глазами и броси-
лась на шею Анне Ильиничне, горячо целуя; та не вы-
держала и прослезилась сама, проговорив растроганным
голосом:
— Тебе нравятся сережки? Хорошенькие? Носи их
на здоровье, голубушка!
ИСТОРИЯ ШАХМАТНОГО СТОЛИКА
Семейство Елизаровых — Ульяновых за-
нимало квартиру из пяти комнат на втором этаже дома
№ 26 по Угодниковской улице. Слева, при входе в квар-
тиру, помещалась кухня, а за ней — столовая и спальня
Марии Александровны, выходившие окнами во двор;
направо по коридору — гостиная и спальни. В гостиной,
где по вечерам обычно собирались все члены семьи,
вдоль левой стены стояло «мамочкнно» черное фортепья-
но с медными фигурными канделябрами (подсвечника-
ми) и вырезанным из дерева барельефом Бетховена на
передней крышке. Фортепьяно было накрыто изящной
вязаной дорожкой — произведением рукодельницы Ма-
рии Ильиничны. Справа, между белоснежной изразцовой
печью и дверями в спальню, приютился старинный лом-
берный столик для игры в преферанс, у окна располо-
жился квадратный шахматный столик с массивной круг-
лой подставкой на трех ножках. В четырех выдвижных
ящичках хранились четыре комплекта шахмат: черные,
белые, красные и синие — для одновременной игры
вчетвером. На крышке столика было выложено не шесть-
десят четыре квадрата, как обычно, а целых сто. ,Я.так
никогда и не смог понять, как это можно играть, в шах-
24
маты сразу вчетвером: мне не пришлось ни разу наблю-
дать подобного шахматного сеанса.
А сам столик... скромно таил заключенный в нем
секрет. Только после революции Анна Ильинична рас-
крыла тайну столика, изготовленного мастером по спе-
циальному заказу. Его квадратная крышка в случае
необходимости легко отодвигалась в сторону, как крыш-
ка школьного пенала, открывая при этом выдолбленное
в дереве просторное углубление. Туда надежно прята-
лись драгоценные номера ленинской газеты «Искра»,
запретная революционная литература, рукописи и пар-
тийная переписка, скрытые от посторонних глаз шах-
матной доской — крышкой.
В мае 1927 года Анна Ильинична передала столик в
Музей революции ’. Одновременно музей получил от
Анны Ильиничны и его «биографию».
«Первоначальная идея столика, — писала Анна Иль-
инична, принадлежала Владимиру Ильичу, который со
времени своего переезда в Петербург осенью 1893 года
и начала нелегальной работы развивал мысль о необ-
ходимости каждому иметь у себя какое-нибудь потай-
ное хранилище для нелегальщины. «Например, — гово-
рил он, — круглый столик с выдолбленной ножкой».
В 1894—95 г. он осуществил этот план, заказав в
Петербурге через товарищей рабочих, участвовавших в
организации, такой столик. ...Столик выдержал свой
первый экзамен в ночь ареста В. И. 9 декабря 1895 го-
да. Полиция не проникла в его тайну и ничего неле-
гального поэтому у Вл. Ильича взято не было»* 2.
Позднее столик, по словам Анны Ильиничны, пере-
шел к Надежде Константиновне Крупской. После аре-
ста Надежды Константиновны 9 августа 1896 года ее
мать Елизавета Васильевна передала столик Анне Иль-
иничне вместе с его тайным содержимым, так и не об-
наруженным при обыске. Это была часть объяснений к
программе социал-демократической партии, написанная
в тюрьме Владимиром Ильичем молоком между строк
какой-то книги. Анне Ильиничне предстояло проявить,
расшифровать и переписать работу Владимира Ильи-
ча, а также передать ее по назначению. Опасаясь налета
... ? Ныне его можно видеть в одном из залов Центрального му-
зея В. И. Ленина в Москве.
2 Архив НМЛ, ф. 13, ед. хр. 355.
2S
полиции с обыском, Анна Ильинична на ночь аккуратно
прятала драгоценные листки в выдолбленную ножку
столика.
Далее Анна Ильинична писала:
«...Большим неудобством хранилища этой конструк-
ции было, что для вкладывания в него рукописей при-
ходилось всякий раз переворачивать столик ножкой
кверху. И вот мой муж надумал другую конструкцию,
которая была осуществлена в шахматном столике. Тут
приходилось вынимать только один ящичек, и дело шло
так быстро, что иногда мы вкладывали кое-что уже по-
сле ночного звонка, возвещавшего прибытие „гостей"».
Верный столик надежно хранил в своих недрах рево-
люционные листовки, номера заграничной газеты «Со-
циал-демократ», письма из эмиграции Владимира Ильи-
ча к сестре и партийным товарищам, в Центральный и
Петроградский комитеты, черновики ответных писем.
— Не было случая, — рассказывала мне впоследст-
вии, уже в начале 20-х годов, Анна Ильинична, чтобы
хоть раз во время многочисленных обысков полиция или
жандармы охранного отделения раскрыли этот, создан-
ный Марком, тайник. Тебе приходилось самому много
раз быть свидетелем таких обысков в Вологде и Петро-
граде, но ты не знал тайны столика, доставая разноцвет-
ные шахматы из его ящиков и расставляя их на доске.
До поры до времени никому нельзя было об этом рас-
сказывать...
Позднее узнал я, почему и у настольного туалетного
зеркала оказалась выдолбленной рамка-доска, к кото-
рой шурупами со стеклянными головками прикрепля-
лось само зеркало, и почему от одной английской книги,
названия которой уже не помню, оставался и долго хра-
нился Анной Ильиничной только переплет. Крышки его
были двойными и служили для пересылки из-за грани-
цы писем и нелегальной литературы вроде большевист-
ской газеты «Искра», отпечатанной на тончайшей бу-
маге.
СЕМЕЙНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
По вечерам Марк Тимофеевич с Анной
Ильиничной и Мария Александровна с Марией Ильи-
ничной иногда усаживались за игру в преферанс. Впро-
26
чем, чаще играли втроем, без Марии Ильиничны,
которая предпочитала заниматься чтением или руко-
делием.
Я ровным счетом ничего не понимал в этой игре и
откровенно скучал, слушая монотонные реплики: «Раз...
два... три... семь... пик... пас», которыми перебрасыва-
лись игроки. Сидел рядом, забавлялся освобождающи-
мися картами и путал игрокам взятки.
Куда интереснее были общие, увлекательные игры,
в которых принимали участие все члены семьи, незави-
симо от возраста. Отгадывание оригинальных шарад,
например. Анна Ильинична была мастерица придумы-
вать их, да еще излагать в стихотворной форме. К при-
меру, бралось слово «виноград». Первая и вторая части
слова представляют самостоятельные понятия: «вино» и
«град». Анна Ильинична загадывала довольно хитро-
умно:
Первое — из целого родится,
А целое — последнего боится.
Расшифровывалось так: вино (первое) делается из
винограда (целое). В то же время целое (виноград)
действительно боится града (последнее). Отгадавшему
засчитывался фант.
Очень нравилась нам всем игра в пословицы. По-
мнится, досталось однажды мне быть отгадчиком. Я вы-
шел за дверь. Оставшиеся загадали пословицу «Век
живи, век учись». Слова пословицы распределились ме-
жду игравшими так. Марии Александровне досталось
слово «век», Марии Ильиничне — «живи», Марку Тимо-
феевичу — опять «век», а его племяннице Наде Голубят-
никовой, гостившей в доме, — «учись». После этого
позвали меня. Отгадчику говорили обычно, с кого начи-
нать. Он мог задавать любой вопрос игравшим. Участ-
ник заговора мог тоже отвечать что угодно, но обяза-
тельно вставить в свой ответ заданное ему слово. При
неловком ответе отгадчик узнавал слово, а затем и всю
пословицу.
Итак, я вошел и задал вопрос Марии Александровне:
«Как вы себя чувствуете?» Мария Александровна сра-
зу же с лукавой улыбкой отвечала: «Что же тебе, Гора,
ответить? Сам знаешь, век мой уже не молодой, бывает
и нездоровится. Смотря какая погода!»
17
Я переходил к Марии Ильиничне: «Как по-вашему,
погода сегодня хорошая или плохая?» Мария Ильинич-
на, немного подумав, отвечала: «Она каждый день раз-
ная: вчера такая, завтра — другая. По мне уж лучше
так: живи сегодняшним днем и не задумывайся о зав-
трашнем».
Пока в ответах не было ничего, что могло бы навести
на раскрытие секрета. Наконец, наступила очередь
Марка Тимофеевича. Я спросил его: «А мы не пока-
таемся опять по Волге в санях, как в прошлое воскре-
сенье?»
Марк Тимофеевич растерялся. Попробуй в ответ
вставить ни к селу ни к городу словечко «век». Навост-
рив, что называется, уши, я сразу поймал нескладное
словцо и раскрыл пословицу. Наде даже не пришлось
отвечать, провалившийся Марк Тимофеевич шумно был
удален за дверь, а я с торжествующим видом уселся на
его место.
Всегда весело в доме Ульяновых проходила игра с
разыскиванием спрятанного предмета.
Кто-нибудь поочередно удалялся из комнаты, в его
отсутствие прятали платок, брошку,.кольцо и т. п., после
чего ушедший возвращался и должен был отыскать
предмет, прислушиваясь к музыке.
Мария Александровна садилась за фортепьяно и на-
чинала играть какой-нибудь несложный мотив — тихо,
если водивший находился далеко от спрятанного пред-
мета, и все громче и сильнее, когда ищущий прибли-
жался к нему, пока, наконец, не обнаруживал его под
гром аккомпанемента.
Иногда вместо музыки спрятанное искали под воз-
гласы: «Холодно, снег пошел, мороз», если искавший
удалялся от предмета, или: «Тепло, теплее, жарко,
огонь!», когда запрятанная вещичка попадала в руки
водившего.
В этих вечерах нередко принимали участие друзья
семьи Ульяновых: Алексей Павлович и Софья Матвеев-
на Скляренки с дочерью Мусей, Егор Васильевич и Але-
ксандра Всеволодовна Барамзины с детьми — Митей и
Ниной, Андрей Матвеевич и Людмила Степановна Ле-
жава со своими двумя, совершенно непохожими друг
на друга девочками — полной и светловолосой хохотушп-.
кой Ниной и темненькой, с длинными косами, стройной
28
Лелей. Разница в возрасте между всеми нами была
незначительной: самыми младшими были я и черногла-
зая Ниночка Барамзина.
Вместе со мной иногда приходила и моя «няня»,
сестра Варя, старавшаяся всегда держаться серьезно,
по-взрослому.
В числе развлечений, между прочим, было увлека-
тельное соревнование в составлении многих слов из од-
них и тех же букв избранного большого слова. Брали
какое-нибудь слово, к примеру «Петербург». Все расса-
живались вокруг стола, вооружившись карандашом и
бумагой, и, заметив время по часам, быстро принима-
лись писать. Не показывая друг другу, каждый старал-
ся построить и выписать на бумагу как можно большее
количество новых слов из букв, входящих в задуманное
слово «Петербург». Через определенное время (10—
15 минут) начиналась читка, и выигравшим считался
тот, кто успевал за это время выписать наибольшее чис-
ло оригинальных слов.
Как-то, развлекаясь этой игрой, мы задумали боль-
шое слово: «Екатеринослав». Много словечек наприду-
мывали из него, а тут время кончилось, клади карандаш
на стол! Потом разошлись спать, а наутро Марк Тимо-
феевич удивил всех за завтраком. Оказывается, он до
того увлекся, что ухитрился просидеть почти всю ночь,
да еще со словарем, продолжая придумывать новые
слова. И с торжеством объявил, что сумел составить
что-то около четырехсот слов!
Анна Ильинична и ее матушка долго потом потеша-
лись над азартом Марка Тимофеевича, рассказывая об
этом друзьям и знакомым.
Музыка в семье Ульяновых была в большом почете:
любили ее все члены семьи, и, кроме Марка Тимофееви-
ча, все прекрасно играли на фортепьяно. Любимыми
композиторами были Чайковский, Григ, Шопен, Вагнер,
Мендельсон. Любимыми произведениями — классиче-
ские мотивы и мелодии, богато насыщенные внутрен-
ним содержанием и яркими музыкальными образами,
которые, казалось, можно было видеть, закрыв глаза.
Мария Александровна была отличной пианисткой.
Когда она садилась за инструмент и начинала играть,
лицо ее преображалось, делалось серьезным и сосредо-
точенным. Возможно, в ее годы и трудновато было
»
исполнять быстрые, бойкие пьески. Она больше любила
лирического звучания мелодии, наполненные минорны-
ми нотками и исполняемые в умеренном темпе. Одной
из любимейших ее вещей была «Вечерняя звезда» из
оперы «Тангейзер» Вагнера.
Мария Ильинична, порывистая по натуре, предпочи-
тала более живую, бурную музыку и технически более
трудную. Она легко играла весьма сложные пьесы, со-
наты Бетховена, но любила и своеобразные по красоте
сочинения Грига, часто исполняла отрывки из «Пер
Гюнта».
Мария Ильинична знала наизусть чуть ли не все
сонаты, ноктюрны и мазурки Шопена, переплетенные
в двух нотных книгах с ее инициалами «М. У.».
Помню, что мне доставляло удовольствие любоваться
ее лицом, когда опа играла какую-либо трудную пьесу.
Мария Ильинична словно переставала, замечать все
окружающее, всем существом уходя в музыку, в звуки.
Глаза, устремленные в ноты, начинали блестеть. Играя,
она как-то по-особенному, в трубочку, складывала губы;
чуть втянутые щеки покрывались пятнами румянца, и на
них появлялись милые ямочки. Анна Ильинична почему-
то не могла равнодушно смотреть на них и обязательно
делала комплимент младшей сестре.
Кончив играть, Мария Ильинична превращалась сно-
ва в веселую Марусю, Манечку, как ее постоянно звали
родные, и, нагнувшись ко мне (я обычно стоял тут же
и, затаив дыхание, слушал музыку), весело опраши-
вала:
— Ну как, нравится?
— Очень нравится! — восхищенно отвечал я.
— Очень-очень-очень? — шутила Мария Ильинична,
смеясь своими ямочками.
Я упрашивал ее играть еще и еще...
Очень часто сестры играли с Марией Александровной
в четыре руки, причем справа, ведя основной мотив,
обычно усаживалась мать. У меня сложилось убежде-
ние, что музыка в семье Ульяновых не была просто раз-
влечением. Она своим содержанием порождала глубо-
кие чувства и переживания, и исполняемые вещи соот-
ветствовали не только музыкальному вкусу и воспита-
нию матери и сестер, но и их душевному состоянию
настроению.
N
Мария Александровна и Мария Ильинична имели
замечательный слух и приятный голос; что касается
Анны Ильиничны, она никак не могла петь и обяза-
тельно фальшивила.
Для нас с сестрой был специально куплен музыкаль-
ный сборник детских и народных песенок под назва-
нием «Гусельки». Песенки эти мы очень быстро выучи-
ли наизусть; некоторые из них я помню и теперь, хотя
с тех пор прошло более пятидесяти лет! Аккомпаниро-
вала нам Мария Александровна либо Мария Ильинич-
на, а мы с Варей распевали в два голоса. При разучи-
вании новых песен нам подтягивала Мария Ильинична,
поправляя, если кто-нибудь из нас путал мотив. В на-
шем «репертуаре» были и задорная народная песня про
журавля, повадившегося «на зелену конопель», и «Вот
лягушка по дорожке скачет, вытянувши ножки», и м.но-
гие другие.
Особенно любила Мария Александровна тихую и
протяжно-печальную песню «Легенда».
В ней говорилось, что юный Христос вырастил в сво-
ем саду прекрасные розы и мечтал сплести из них себе
венок, но вместо этого раздарил все розы детям, себе
же оставил лишь шипы — символ страдания.
И из шипов тогда сплели
Венок колючий для него,
И капли крови, вместо роз,
Чело украсили его.
Так заканчивалась «Легенда».
Позднее, когда я узнал от Анны Ильиничны о траги-
ческой судьбе старшего брата, Александра Ильича ’, я
понял, почему так любила Мария Александровна эту
грустную песенку, трогательно исполняемую детскими
голосами. В сердце сильной духом матери вечно жил
незабываемый образ ее сына, юного Александра, посвя-
тившего свою жизнь борьбе за народ и погибшего на
царской виселице, когда ему только что исполнился два-
дцать один год.
1 Александр Ильич Ульянов родился 31 марта 1866 года.
1 марта 1887 года был арестован в Петербурге по обвинению в по-
кушении на царя Александра III и приговорен к смертной казни.
Несмотря на просьбы убитой горем матери, он отказался просить
помилования и был казнен 8 мая 1887 года.
М
ПЕРВАЯ ЕЛКА
Устройство рождественской елки в на-
шей семье было слишком дорогим удовольствием. Мы с
сестрой довольствовались тем, что, подобрав на улице
несколько еловых веток, оброненных неведомыми «сча-
стливцами», втыкали их в горлышко бутылки и по-сво-
ему, примитивно и любовно, украшали импровизиро-
ванную елку лентами, бумажными звездочками, кусоч-
ками ваты, сажали рядом кукол и наслаждались своим
скромным праздником. Еловые ветки заменяли нам на-
стоящую, большую, сверкающую зеленую красавицу,
которой мы иногда любовались через чье-нибудь чужое
окно, прижимаясь к морозному стеклу с улицы. Иногда,
впрочем, нас приглашали на часок к господским де-
тям, где мы чувствовали себя стесненными и чужими.
Поэтому елка, купленная Марком Тимофеевичем в
канун 1912 года, была для нас верхом мечты и торже-
ства: ведь это была первая наша елка! Марк Тимофее-
вич, как всегда, не признавал ничего мелкого, любил
все большое, крупное. Так и с елкой: когда дворник
втащил ее с трудом в гостиную, она оказалась на доб-
рых полметра выше потолка. Анна Ильинична добро-
душно пожурила мужа:
— Ну, Марк, ты просто неисправим: все по своей
фигуре стараешься подбирать! Если арбуз, так обяза-
тельно в обхват размером, елку — так чуть не двухэтаж-
ную. Может, наискосок ее поставим для оригинальности
и нырять под нее будем?
— Не велика беда, Аня, — улыбнулся Марк Тимофе-
евич, — можно и укоротить снизу, это недолго. — Принес
из кухни садовую пилу, снял сюртук, чтобы не запач-
каться смолой, и, грузно опустившись на колени, отпи-
лил кусок ствола с нижним ярусом веток.
— Ну, вот и готово, можно игрушки развешивать!
В семье Ульяновых издавна существовала традиция
украшать елку изделиями своих рук. Мария Алексан-
дровна, Мария и Анна Ильиничны достигли в этом деле
настоящего мастерства. Помогали им готовиться к
празднику и мы с Варей.
По вечерам мы рассаживались в уютной гостиной
вокруг стола, вооружались ножницами и резали, крорь
ли, сгибали и склеивали из картона, золотой, серебряной
32
и разноцветной глянцевой и папиросной бумаги цепочки,
гирлянды, фигурки, коробочки, бонбоньерки. И в таком
изобилии, что на украшенной лесной красавице только
сверкающая золотыми гранями звезда на верхушке,
водруженная Марком Тимофеевичем, стреляющие хло-
пушки да свечи с подсвечниками были покупными.
И еще — бенгальские огни, горевшие ослепительно-бе-
лым светом и рассыпавшие тысячи холодных колючих
искр, которые можно было без боязни ловить руками!
А под елкой, рядом с большим дедом-морозом, искус-
но сделанным руками Анны Ильиничны, лежали забот-
ливо перевязанные цветными ленточками пакеты с по-
дарками для нас и прислуги Маши.
Нечего и говорить, с каким воодушевлением и
искренностью пропели мы слова известной песенки
«В лесу родилась елочка»:
И много-много радости
Детишкам принесла!
Так оно и было на самом деле. Шумно выстрелив
хлопушками, снятыми с елки, мы с Варей извлекли из
них маскарадные шапочки и облачились в них. А Ма-
рия Ильинична, веселая затейница и жизнерадостная
хохотушка, организовала даже настоящий маскарад.
В самом разгаре елочного веселья в гостиной неожи-
данно появились три необычно костюмированные фигу-
ры в масках. Мария Александровна, ожидавшая их по-
явления, сидя за пианино, ударила по клавишам,
и таинственные маски молча закружились в веселом
вальсе.
Одна из них, в черном платье и черной вуали, вся
усыпанная множеством блестящих золотых бумажных
звезд и звездочек, с серебряным полумесяцем в волосах,
без сомнения, изображала «ночь». В другой, пестро оде-
той и со смешным тюрбаном на голове, можно было
угадать «турчанку», но костюм третьей был довольно
непонятен по замыслу, хотя, как после выяснилось, дол-
жен был изображать «елку».
Я не мог успокоиться до тех пор, пока пугавшие
меня своей таинственностью маски не были, наконец,
сняты, и тогда все узнали в «царице ночи» раскраснев-
шуюся Марию Ильиничну, а в «турчанке» — юную свет-
ловолосую Надю Голубятникову, племянницу Марка
3 Зак. № 746/л
33
Тимофеевича. Под третьей маской скрывалась прислуга
Маша. В заключение семейной самодеятельности было
объявлено выступление Марка Тимофеевича. Он встал
в «позу» возле фортепьяно и под аккомпанемент Анны
Ильиничны запел мощным басом бурную арию, чуть ли
не из «Ивана Сусанина», но на первой же высокой ноте
поперхнулся, закашлялся и на этом окончил свое «кон-
цертное выступление», сойдя с воображаемой сцены под
дружный хохот и аплодисменты всей «публики». Чтобы
восполнить неудачу, он успешно продемонстрировал со
мной акробатический трюк, который мне страшно нра-
вился: я встал перед ним, нагнувшись и далеко вытянув
обе руки между ног, а Марк Тимофеевич, взяв за ки-
сти, быстро и сильно поднял меня высоко вверх; при
этом я сделал в воздухе полный оборот, сердчишко на
секунду замерло, и он осторожно опустил меня на пол.
Анна Ильинична ахнула:
— Марк! Так же можно руки ему вывихнуть!
Но я, вне себя от удовольствия, упросил его повто-
рить еще и еще приятное и захватывающее дух сальто,
пока бедный Марк Тимофеевич не запыхался.
Счастливые, нагруженные подарками и гостинцами,
возвращались мы с Варей домой поздним вечером...
О ЧЕМ Я НЕ МОГ ЗНАТЬ
Ни мои родители, ни я сам сначала не
имели никакого представления о том, что члены семьи
Елизаровых — Ульяновых были профессиональными ре-
волюционерами, посвятившими себя с юных лет борьбе
с царизмом.
Эти милые, добрые, внимательные люди — мягкая и
казавшаяся чуточку чопорной и старомодной Анна Иль-
инична, живая, бойкая и веселая Мария Ильинична,
большой и добродушный Марк Тимофеевич — стояли во
главе Саратовской большевистской организации, недав-
но разгромленной и вновь восстановленной благодаря
их усилиям и энергии. Над ними постоянно висела опас-
ность быть арестованными, заключенными в тюрьму
либо оказаться сосланными в отдаленные края.
Эту сторону их жизни я узнал позднее, когда уже
жил в новой семье.
34
В ночь на 8 мая 1912 года за активную подпольную
деятельность в Саратовском комитете социал-демокра-
тической партии большевиков были арестованы одно-
временно Анна Ильинична и Мария Ильинична и за-
ключены в саратовскую тюрьму. В ту же ночь были
арестованы также Станислав Кржижановский и рабо-
чие-большевики Ларионов, Скворцов, Нефедов и дру-
гие. Находившийся в служебной командировке Марк
Тимофеевич случайно избежал ареста.
77-летняя мать мужественно встретила этот, уже не
первый в ее жизни, удар. Снова она оказалась в оди-
ночестве, как это произошло восемь лет назад в Киеве.
Тогда, в новогоднюю ночь 1904 года, были арестованы
не только Анна и Мария Ильиничны, но и Дмитрий
Ильич с женой Антониной Ивановной.
Зная, что и Марку Тимофеевичу угрожает также
арест и, возможно, тюрьма, Мария Александровна по-
спешила написать его брату в Сызрань, чтобы он во
что бы то ни стало предупредил Марка об опасности и
удержал от возвращения в Саратов. Одновременно было
послано письмо о происшедшем в Париж Владимиру
Ильичу.
Разумеется, мне ничего об этих событиях не было
сказано, тем более что через 15 дней после ареста,
23 мая, Анна Ильинична была освобождена «за недо-
статком улик» и возвратилась домой, так что я ни о чем
не догадывался. Но затянувшееся отсутствие Марии
Ильиничны меня удивляло, и я приставал с вопросами:
«Куда она девалась?» Чтобы меня успокоить, Анна
Ильинична придумала объяснение, что Манечка уехала
из Саратова по делам и просила, чтобы я обязательно
ей писал.
И я писал ей свои наивные детские письма, не подо-
зревая, что они отправляются в саратовскую тюрьму и
там прочитываются и проверяются тюремной админи-
страцией. В каждом письме настойчиво я повторял:
«Мария Ильинична, приезжайте скорее!» Она аккуратно
отвечала мне в письмах, адресованных сестре или ма-
тери.
Не думал я, что через сорок с лишним лет я снова
увижу эти письма. Читая с волнением пожелтевшие от
времени листки, написанные хорошо знакомым круглым
торопливым почерком, со следами химической проверки
3*	И
полицейской - цензуры, я уносился мысленно в далекие
детские годы...'
В письме Марии Ильиничны к матери от 29 сентяб-
ря 1912 года я нашел следующие строки:
«Горке скажи, что я его благодарю за письмо, он его
недурно написал, только почему-то «ходилли» с двумя
«л». Скажи ему, что я приеду, когда он уже совсем хо-
рошо будет писать, и чернилами, а не карандашом, а
также когда будет знать много-много стихов, и боль-
ших, а не таких коротких, как в прошлом году».
Вскоре после освобождения из тюрьмы, в июне, Анна
Ильинична вместе с матерью совершила двухнедельную
поездку на пароходе по Волге, побывав в Самаре, Ка-
зани и Ижевске, где они встречались со своими родст-
венниками. Освеженные прогулкой и отдохнувшие после
недавних волнений, обе они в начале июля вернулись в
Саратов.
Через некоторое время Марк Тимофеевич переменил
службу, приняв должность главного инспектора Россий-
ского транспортного страхового общества. Новая работа
устраивала его во всех отношениях, кроме одного: он
по-прежнему вынужден был жить «на колесах», подол-
гу не встречаясь с близкими. Марк Тимофеевич арендо-
вал небольшой кирпичный особняк1 2, куда в августе и
переселилась вся семья, оставив прежнюю квартиру,
связанную с неприятными воспоминаниями. Перед этим
уволилась и прислуга Маша, жаловавшаяся, что в по-
следнее время ей не дают прохода и постоянно угро-
жают агенты полиции, шпионившие по-прежнему за
квартирой Ульяновых.
В октябре 1912 года окончилось заключение Марии
Ильиничны, затянувшееся на полгода. О своей жизни и
занятиях в тюрьме Мария Ильинична постоянно сооб-
щала в письмах. Мария Александровна и Анна Ильи-
нична согласно правилам тюремной переписки писали
по очереди, т. е. одну субботу—мать, другую — дочь,
держа Манечку в курсе всех семейных событий.
1 Некоторая часть писем уцелела и хранится в письменном
фонде семьи Ульяновых в Институте марксизма-ленинизма. Боль-
шинство писем в данной книге взято автором оттуда.
? Дом этот на Царевской ул., № 36 (ныне Пугачевская ул.,
№ 78), сохранился так же, как и на Ульяновской ул., № 26. На фа-
садах этих домов установлены мемориальные доски.
36
С трудом скрывала мать тоску по любимой младше#
дочери. 15 августа Мария Александровна писала: «По
вечерам играем иногда в шахматы с Аней, играю поне-
многу на пианино, музыка хорошо действует на меня;
жалею очень, что не слышу твоей игры, вероятно, и ты
соскучилась по музыке...»
Передачи в тюрьму Мария Александровна подготав-
ливала сама, при участии Анны Ильиничны и новой
22-летней прислуги Даши *. Вместе с Дашей они отпра-
влялись на извозчике к тюрьме в отведенные для этого
дни. Молодая женщина, сама испытавшая нужду, су-
мела завоевать в семье Ульяновых не только симпатию,
но и полное доверие.
Мария Александровна знала, что дочери не миновать
ссылки, и готовилась отправиться вместе с ней. В пись-
ме от 29 июля, полном любви и заботы, Мария Алексан-
дровна писала:
«...Теперь шестой час, и я представляю себе, что ты
гуляешь теперь, голубушка моя, переношусь мыслью к
тебе... очень рада была узнать, что ты бодра и чувст-
вуешь себя хорошо, дай бог, чтобы так было и дальше.
Надеюсь, что скоро будешь свободна, а может быть,
мы отправимся вместе, куда судьба велит...»
«Судьба» повелела Марии Ильиничне отправиться
на три года в ссылку в Вологодскую губернию вместе с
группой саратовских большевиков, арестованных одно-
временно с ней. Родным удалось добиться особого по-
зволения на отправку Марии Ильиничны к месту ссыл-
ки не в арестантском вагоне под вооруженным конвоем,
а за свой счет. Это позволило Марии Ильиничне прове-
сти некоторое время в семейной обстановке. 17 ноября
в сопровождении зятя Марка Тимофеевича, у которого
нашлись дела в Петербурге, они отправились в путь.
С поразительной для ее возраста энергией Мария
Александровна продолжала заботиться об уехавшей в
ссылку дочери. С момента отъезда ее в Вологду до но-
вого, 1913 года мать отправила Марии Ильиничне
17 писем: рассказывала о жизни в Саратове, пересыла-
ла полученные от сыновей письма, часто сообщала
обо мне и прислуге Даше наравне с прочими членами
семьи.
___1_'
г>ф । ; •
1 Дарья Ильинична Шабанова живет и поныне в Саратове.
37
3 декабря 1912 года: «Были вчера ребята. Аня купи-
ла им обновки к празднику: бумазеи на костюм, а я
Варе к именинам синюю шапочку, чему она очень рада,
т. к. у ней не было шапки...»
6 декабря: «Погода прекрасная, легкий мороз без
ветра, гуляю каждый день, вчера ездили с Аней в ряды,
она купила Даше к празднику шерстяного, синего на
платье, а я бумазеи на кофточку, чтобы сшила об-
новку».
В этом же письме Мария Александровна, решитель-
но проектировавшая поездку к дочери в Вологду, с огор-
чением пишет, что родные и доктор советуют отложить
поездку до весны. Пересылая полученные из-за грани-
цы письма Владимира Ильича и Надежды Константи-
новны, Мария Александровна добавляет 29 декабря
1912 года: «...знаю, что это будет приятно тебе, хотя ты,
может быть, тоже получила от них? Жаль, что ты не хо-
тела, чтобы они всегда писали тебе через меня, а, пра-
во, было б лучше».
Марк Тимофеевич помог устроиться Марии Ильинич-
не в Вологде и заехал в Петербург по своим служебным
делам. Возвратившись, он недолго пробыл в Саратове,
проведя, однако, новогодние праздники в кругу семьи.
Конечно, и на этот раз он притащил с базара боль-
шую елку. Снова, как и год назад, проводили мы вечера
за столом, занятые вырезыванием и склеиванием елоч-
ных украшений. Не было лишь с нами Марии Ильи-
ничны.
Елку разукрасили на славу. Правда, маскарад без
Марии Ильиничны не состоялся, зато в программе ве-
чера появились новые номера — басни Крылова, пред-
ставленные в лицах, хотя и без костюмов. Анной Ильи-
ничной вместе со мной были разыграны «Мартышка и
очки» и «Ворона и Лисица». Анна Ильинична искусно
исполняла роль льстивой и хитрой кумушки, а я читал
роль вороны и текст от автора, причем мне больше все-
го нравился конец, когда я грозным голосом возгла-
шал:
Вор-рона каррркнула во все вор-ронье горло,
Сыр выпал — с ним была плутовка такова!
Тут я не выдерживал и принимался хохотать, всхо-
дя из роли, потому что при этом «лисица» — Анна Йль-
38
иничиа, хищно изогнувшись, делала прыжок и хватаю-
щий жест, как бы ловя падающий с дерева сыр, после
чего, виляя рукой сзади, как хвостом, «лисьей» поход-
кой выбегала за дверь. Представление заканчивалось при
единодушном одобрении немногочисленных зрителей.
Поздравляя дочь с Новым годом в день 1 января
1913 года, Мария Александровна сообщала ей в Во-
логду:
«Мы провели вчерашний вечер, конечно, дома, втроем
(то есть она и Анна Ильинична с мужем. — Г. Л.-Е.).
Пришли Варя и Гора. Аня обещала зажечь им во вто-
рой раз елку, что их занимало, говорили стихи, пели
песни и те, что ты списала. Поиграли в фанты, все это
и нас заняло, проводили их домой, потом поиграли в
шахматы, в карты и в начале двенадцатого разошлись
по своим углам...»
ОСТАЛИСЬ ВТРОЕМ
С отъездом Марка Тимофеевича в особ-
нячке на Царевской улице остались лишь Анна Ильи-
нична с матерью да новая прислуга Даша. Она была
совсем неграмотной и поэтому искренне обрадовалась,
когда Мария Александровна взялась обучить ее началь-
ной грамоте и письму. Сколько было радости и слез бла-
годарности, когда «ученица» впервые вывела на бумаге
свою подпись — Дарья Шабанова. В честь этого собы-
тия Анна Ильинична приобрела для нас и Даши билеты
на театральное представление, которое для Даши было
еще невиданным зрелищем. И, конечно, Мария Алек-
сандровна не забыла написать своей любимой дочери в
Вологцу:
«Аня... идет .нынче на утренний спектакль с ребята-
ми, выбрали «Мальчик с пальчик», и дети в восторге:
пускали и Дашу в театр вчера, она была очень рада».
Тихо стало в просторных комнатах особняка: не
слышно было заразительного смеха Марии Ильиничны,
гудящего добродушного баса Марка Тимофеевича и его
необыкновенно оглушительного чихания, к которому
Анна Ильинична всю жизнь не могла привыкнуть. Марк
Тимофеевич из-за этого даже в театр боялся ходить. Он
шутил: уж если чихнет, так дамы с испуга взвизгивают,
39
а артисты на сцене с роли сбиваются. «И людям непри-
ятность, и самому хоть сквозь землю провались. Лучше
уже от греха в театр не показываться совсем!»
Приближались торжества по случаю 300-летия цар-
ствования дома Романовых. Шли слухи о предстоящей,
чуть ли не всеобщей, амнистии, в том числе и политиче-
ским «преступникам». Мария Александровна была убе-
ждена, что дочь в ближайшее время вернется из ссылки.
В письме к ней 17 февраля 1913 года заранее предла-
гала ей «ехать прямо к Мите, там хорошо теперь, пол-
ная весна, а мы, окончив здесь все сборы, поспешим
туда же».
Амнистия коснулась Марии Ильиничны лишь частич-
но: срок ссылки был сокращен на одну треть.
Я, конечно, не догадывался о том, что семья Ульяно-
вых вскоре покинет Саратов, не знал, что в том же пись-
ме к дочери 21 февраля Мария Александровна сооб-
щала:
«Аня публиковала о продаже движимости нашей —
конечно, не скоро удастся продать все, а там надо будет
укладываться, помогу во всем Ане...»
Однажды Анна Ильинична, побывав на концерте в
Саратовской консерватории, познакомилась и пригла-
сила в гости пианистку, студентку-выпускницу. Л1ария
Александровна, чьи возраст и здоровье не позволяли
посещать концертные залы, была в восторге от домаш-
него концерта и, конечно, не преминула поделиться ра-
достью со ссыльной дочерью:
«Симпатичная девица, она была у нас на днях, игра-
ла очень много и все на память, большие вещи. Играет
очень хорошо, особенно мне понравилось, как она ис-
полняла «Бурю на Волге»; играла с нею и в 4 руки из
наших пьес...»
По-прежнему приходил я в особняк на Царевской,
по-прежнему мне уделялись внимание и ласка.
Анна Ильинична все больше и больше привязыва-
лась ко мне. Я отвечал ей не меньшей привязанностью.
Марк Тимофеевич писал обоим нам часто, чуть ли
не ежедневно. Для разнообразия он посылал для меня,
на домашний адрес, красочные открытки в русском сти-
ле, добавляя ради шутки, как взрослому: «Господину
Георгию Яковлевичу Лозгачеву». Мне, конечно, льстиио,
что я самостоятельно получаю письма, и от этого я даже
40
немного важничал. Письма приходили с почтовыми
штампами разных сибирских городов. Прочитав их вме-
сте с Анной Ильиничной, мы неизменно занимались
«географией», подолгу разыскивая на «Карте Россий-
ских железных дорог» многочисленные города и стан-
ции, откуда слал письма далекий путешественник. Я бы-
стро и легко научился разбираться в карте, не думая,
что в скором времени мне это очень пригодится.
«Дорогой Марк, — писала мужу в те дни Анна Иль-
инична,— получила твое письмо из Сретенска и открыт-
ку из Нерчинска. Очень рада, что дальше железной до-
роги нет и ты двинулся назад!.. Были как раз ребята, и
Горка сам разорвал конверт и достал твою карточку.
Был очень доволен ею. Получила и телеграмму из Верх-
неудинска, которую на телеграфе пометили: из Верхне-
уральска. Но мы с Горкой рассмотрели на карте и до-
подлинно установили, что из Верхнеудинска».
Перечитав письма и «проехавшись» вместе со мной
по карте бескрайней Сибири, Анна Ильинична, бывало,
усаживалась в кресло-качалку, я проворно примащи-
вался к ней на колени, и мы отправлялись в воображае-
мое путешествие по сибирским просторам, в далекие
сибирские города. Раскачиваясь в удобной качалке, она
мерно импровизировала на былинный лад:
Едем, едем вдвоем
Мы с Горишкой туда,
В незнакому Сибирь.
Там один, далеко,
Тимофеевич Марк.
Он уехал давно,
Ожидает он нас
И скучает без нас.
Мы приедем к нему...
Мы оба любили воображать себя едущими в «незна-
кому Сибирь». Мне нравились подобные «путешествия»
в предвечерних сумерках, а разостланная у наших ног
огромная медвежья шкура с оскаленной пастью — пода-
рок Марка Тимофеевича — как бы оживляла наши ве-
черние фантазии.
Иногда мы, усаживаясь вместе за стол, принимались
отвечать на письма, причем я писал свои самостоятель-
но) и иногда даже посылал их в отдельном конверте. Не-
легким делом было заново научить меня писать правой
41
рукой, а не левой, как я уже привык. Но благодаря на-
стойчивости Анны Ильиничны эту трудность удалось
преодолеть.
Анна Ильинична знала наизусть множество стихов
российских и иностранных поэтов — французских, не-
мецких, английских, итальянских — и частенько любила
декламировать их. Декламировала она всегда с выра-
жением и большим чувством. Я был внимательным и
благодарным слушателем, и Анна Ильинична с удоволь-
ствием декламировала для меня замечательные стихи
Пушкина, Лермонтова, Надсона, Кольцова, прочитыва-
ла на память стихотворения и поэмы Некрасова.
С помощью Анны Ильиничны я довольно быстро за-
помнил несколько отрывков из поэмы «Кому на Руси
жить хорошо» и всего «Генерала Топтыгина», а также
добрую половину басен Крылова. Некоторые из них, для
большей выразительности, она представляла передо
мною в лицах. Я просто покатывался от смеха, когда
Анна Ильинична изображала мартышку, вертящуюся
перед зеркалом. Кривляясь и сопровождая чуть не ка-
ждое слово забавными жестами и ужимками, она декла-
мировала:
Смотри-ка, — говорит, — кум милый мой!
Что это там за рожа?
Какие у нее ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа!
И потом голосом медведя, грубым басом, смешно
выпятив губы:
Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
Так коротали мы дни и вечера. Анна Ильинична про-
должала по-матерински заботиться обо мне, покупала
обновки, пополняя мой нехитрый гардероб, придумыва-
ла новые развлечения и занятия. Время от времени,
предупредив родных, оставляла меня ночевать, постелив
на просторном сундуке. Раздев и уложив меня, Анна
Ильинична присаживалась на край сундука и говорила:
— А хочешь совсем у нас остаться жить? Будешь
наш сын, поедем к Марку Тимофеевичу, ты же читал —
зовет к себе в Омск. Хочешь стать нашим сыном, а?
Папа и мама с Варей останутся тут, в Саратове, а мьг'С
тобой уедем, согласен?
42
Так незаметно, с присущим ей педагогическим так-
том, готовила меня Анна Ильинична к переходу в свою
семью.
Я не подозревал тогда, что вопрос об усыновлении
был уже почти решен между Елизаровыми и моими ро-
дителями. Родители до поры до времени не заговарива-
ли на эту тему со мной, словно подчинившись судьбе, но
я замечал, что мать частенько задумывалась, о чем-то
грустила. Нет-нет да и всплакнет, обнимая меня вдруг
ни с того ни с сего.
Откровенно и охотно соглашался я поехать с Елиза-
ровыми куда угодно и даже стать их сыном, но в то же
время в моей детской голове никак не укладывалась
мысль, что придется оставить навсегда родных — мать,
отца, сестренку, и я предлагал забрать их тоже с собой
в Сибирь, куда так усиленно приглашал нас Марк Ти-
мофеевич.
НЕМЫЕ СВИДЕТЕЛИ ДАВНИХ ЛЕТ
Анна Ильинична, уговаривая меня стать
их сыном, в то же время очень беспокоилась: не ока-
жусь ли я помехой в дальних и утомительных переез-
дах, тем более вместе с Марией Александровной, кото-
рая в ее преклонных летах и при ее слабом здоровье
нуждалась в уходе и надзоре не меньше, чем я.
Пугали ее и предстоящие перспективы жизни в Пе-
тербурге с мальчишкой на руках, потому что ей, профес-
сиональной революционерке, состоявшей под неусыпным
надзором полиции, постоянно грозила опасность быть
арестованной.
Мария Александровна, понимая все это, говорила до-
чери о сложности и ответственности такого шага, как
усыновление чужого ребенка, и пыталась даже на пер-
вых порах отговорить Анну Ильиничну...
До наших дней не сохранилась полностью вся семей-
ная переписка Ульяновых того времени, но и из тех раз-
розненных писем, что уцелели, можно себе хорошо пред-
ставить, сколько трудностей, внутренней борьбы и со-
мнений пришлось преодолеть Анне Ильиничне!
Эти беспристрастные свидетели давних лет раскры-
вают правдивую картину создавшейся в 1913 году се-
мейной обстановки, с предельной выразительностью
43
рисуют внутренние переживания Анны Ильиничны
и дают яркое представление о ее душевном благород-
стве.
«Мамочка сначала поставила вопрос о поездке в
Крым с ним (то есть со мной. — Г. Л.-Е.) очень реши-
тельно против, — сообщала она 8 февраля мужу в
Омск. — Я не стала особенно возражать и замолчала.
Тогда она дня через два сама заявила, что не хочет,
чтобы я ради нее что-нибудь делала против своего же-
лания...
Я так и знала, что так будет. Ее характер не изме-
нился, а все тот же, что и был. Вместе с этим она и к
Горе стала относиться точно лучше. Так что внешние
препятствия падают, а внутренние точно нарастают, т. е.
чем дальше, тем больше мне кажется, что не след мне
этого делать, что для ребенка важно, чтобы помочь ему
учиться, а взять к себе, отнять его от семьи, — это я сде-
лаю уж для себя. И не могу быть уверена, что ему это
во всех отношениях будет лучше... Больно уж неопреде-
ленно, как сложится моя жизнь, насколько сильно возь-
мет меня и мое время другое...»
Под этим «другим» подразумевалось то главное, чему
посвятила навсегда свою жизнь Анна Ильинична,— ее
революционная деятельность.
Желая взвесить все доводы за и против, Анна Ильи-
нична пыталась посоветоваться в отношении меня также
и с сестрой, написав ей о своих планах (письмо это не
сохранилось), но получила от Марии Ильиничны из Во-
логды настолько неопределенный ответ, что он нисколь-
ко не облегчил задачу Анны Ильиничны:
«Дорогая Анечка! Большое спасибо за письмо. Очень
была рада ему, и очень меня тронуло, что ты ко мне
обратилась за советом относительно Горы. Но вопрос
о том, брать его или нет, настолько трудный, что я боюсь
что-нибудь советовать. Не знаю, как будет лучше и для
него и для тебя... Трудно все предусмотреть. С одной
стороны, мне кажется, что присутствие такого малыша
много может дать, а с другой — страшно, что слишком
уж много он сил и времени будет отбирать. Попробуй,
правда, взять его сначала, во всяком случае на время
только (если вообще решишь его взять), к Мите1 или
1 К Дмитрию Ильичу, жившему в то время в Крыму.
44
ко мне (ты ведь приедешь ко мне-то?). Не стал бы он
тебя утомлять целыми-то днями? Жаль-то его, конечно,
жаль, но, повторяю, я боюсь и не берусь советовать.
Жаль, конечно, что и Марк не вместе будет жить, тогда
бы совсем другое дело. А ведь мамочку-то я стремлюсь
сюда забрать! Ей-богу, голубушка моя, не знаю, что.
советовать. Может быть, на днях напишу еще тебе об
этом, а сегодня ограничусь этим».
7 марта Мария Александровна с удовлетворением
сообщала дочери в Вологду о готовящемся отъезде из
Саратова:
«Я останусь у тебя до конца ссылки твоей, Аня же
поедет в Петербург к приезду Марка туда и поселится,
вероятно, там».
В письме к супругу от 11 марта Анна Ильинична де-
лилась с ним соображениями о сроках и маршруте по-
ездки, все еще не решив, как поступить со мной.
«О планах своих скажу следующее: в конце этого
месяца, значит, если успеем, едем к Мите. Там пробудем
1—Р/2 месяца и потом к Мане... В Вологде хотела бы
пробыть 2—3 недели с Маней, прежде чем ехать в Пе-
тербург. Вот с этим и соображайся!
Относительно Горы стала опять подумывать, не взять
ли его, вследствие не совсем благоприятных слухов о его
домашней обстановке. Но как быть с ним в Петербурге?
А потом Варя утверждала вчера, что совсем не отдадут,
а так только привыкнешь больше. Потом будет зависеть
от того, как мама будет себя чувствовать».
Дальнейшие несколько писем были посвящены глав-
ным образом описанию хлопот и возни с продажей об-
становки, подготовки к отъезду из Саратова. Анна Иль-
инична, измотанная свалившимися на нее заботами, все-
таки не оставляла мысли захватить меня с собой.
«Аня шлет тебе поцелуй, — извещала Мария Алек-
сандровна в письме к дочери 26 марта. — Сейчас ее дома
нет, ушла куда-то с Горей, и пропали... Мечтает взять
его с собой в Феодосию и дальше к тебе, боюсь, пере-
утомится слишком и свяжет он ее, а ей необходим пол-
ный отдых! Она завертелась, утомляется слишком...»
А через два дня я, недоумевающий и расстроенный,
провожал их в Крым. Меня не мог утешить даже трех-
колесный велосипед — моя давнишняя мечта, — пода-
ренный мне Анной Ильиничной на прощание.
4S
Я так надеялся уехать вместе с ними! Почему меня
все-таки не взяли, когда в последнее время только об
этом и велся разговор? Я уже решил за себя все: оста-
вить родителей, сестру, Саратов — и вот... И Марк Тимо-
феевич давно готовил меня к тому, что я перейду в их
семью, и сам, казалось, считал этот вопрос решенным.
Еще 7 января, сразу после своего отъезда, он спраши-
вал меня в коротенькой открыточке: «Хочешь жить в
Петербурге? Ты у нас, а отца можно устроить на по-
стройке железной дороги». И совсем недавно писал он
мне из Читы, напоминая о скорой встрече:
«Теперь буду ехать все назад. Надеюсь, что вы с
А. И. (Анной Ильиничной. — Г. Л.-Е.) встретите меня в
Петербурге, а оттуда уже все вместе на Алтай!»
Перед самым отъездом из Саратова Анна Ильинична
телеграфировала мужу о том, что все-таки не могла ре-
шиться взять меня с собой. Мне стало ясно это из от-
крытки, посланной им из Уфы в день моего рождения,
30 марта.
«Сегодня, милый Гора, день твоего рождения, и я
вспоминаю тебя. От души желаю тебе расти здоровым
и счастливым. Очень жалею, что Анна Ильинична не
могла тебя взять. Но, может быть, скоро обстоятельства
изменятся, и она сможет тебя взять. Учись, не ленись.
В Саратов мне скоро попасть не придется, но, может
быть, увидимся. Пиши мне по адресу...»
Я остро переживал случившееся. Никто ничего мне
не сказал, не объяснил, и я не знал, что думать! «Мо-
жет быть, обстоятельства скоро изменятся...» Эти слова
обнадеживали как будто. Но почему тогда Марк Тимо-
феевич закончил письмо такими странными словами:
«Ну, прощай! Твой Марк Елизаров» — вместо приветли-
вого «до свидания»? Словно навсегда прощался со
мной.
Мать нисколько не выглядела разочарованной всем
происшедшим, ласково утешала меня.
Отец был немного смущен, но старался казаться без-
различным. Зато Варя открыто злорадствовала над моей
неудачей и не упустила случая подразнить меня: «Что,
что! Уехал? „Я в Крым с Анной Ильиничной поеду, на
море!“ — передразнивала сестренка. — Я правду тебе го-
ворила, что они тебя не возьмут. Вот и вышло по-Мб-
ему!»
46
Рассерженный, я бросался с кулаками на свою «ня-
ню», но та ловко увертывалась и .убегала на лестницу.
На мгновение высунув из-за двери язык, кричала: «Мо-
ряк с печки бряк!» — и исчезала, боясь отместки.
Только много лет спустя те же «немые свидетели» —
письма Анны Ильиничны и ее матери — рассказали мне
о том, чего я не мог ни от кого узнать в те дни.
Благополучно добравшись с дочерью до Феодосии
1 апреля 1913 года, Мария Александровна уже через
два дня сообщала в Вологду о своем приезде и о том,
что я остался в Саратове:
«Аня думала было взять с собой Гору, но разду-
мала потом — я повторяла ей несколько раз, чтобы она
поступала, как желает, что меня он беспокоить не бу-
дет... Я думаю, что он скучал бы здесь и чувствовал бы
себя неловко, и о своих скучал бы. На дворе не мог бы
постоянно оставаться, а в комнатах стеснялся бы и не
находил бы дела себе...»
Через два дня в очередном письме она открывала
настоящую причину, побудившую Анну Ильиничну пой-
ти на то, чтобы расстаться со мной:
«Когда я писала тебе про Горю, забыла прибавить,
что последние дни Аня жаловалась на сильнейшие го-
ловные боли даже по ночам, что мешало ей спать, я
думаю, от переутомления, она боялась, что и дорогой от
тряски они могут продолжаться, эти мысли заставили ее
колебаться, брать ли его, а теперь она жалеет, что не
взяла его...»
Действительно, после отъезда из Саратова Авиа
Ильинична, несмотря ни на что, не могла отделаться от
чувства какого-то внутреннего противоречия. Это чув-
ство не оставляло ее всю дорогу. И через три дня после
прибытия в Феодосию она не выдержала и разрази-
лась большой исповедью в письме к мужу, подробно
описав все переживания, связанные со своей нереши-
тельностью.
«Дорогой Марк! — начиналось ее письмо. — Вот я
уже несколько дней здесь и лишь в первый раз пишу
тебе. Причина этого знаешь какая? Чувствовала себя
все время выбитой из своей тарелки из-за того, что не
взяла с собой Горки; и, кроме того, считаю, что тебе
этд неприятно, что не писалось... Знаю, что будешь гово-
рить, что всегда-то я задним умом действую и т. п., »о...
47
Все это было чересчур сложно, а главное, я так уста-
ла за последнее время в Саратове, что перестала совсем
полагаться на свои силы и боялась новой обузы и хотя
ему по-прежнему бывала рада, но и он меня утомлял...
Но малыш собирался со мной самым решительным
образом. Отец говорил: он заявляет — «как же я не
поеду, когда Марк Тимофеевич зовет меня!»
Как большой, мол, рассуждает: надо же мне с ним
повидаться! Я говорила ему последние дни: «Ведь Марк
Тимофеевич еще на пасху будет в Петербурге, и мы не
увидим его», но он заявлял: «Нет!» (т. е. неправда. —
Г. Л.-Е.). Говорил дома: «Да не соскучусь же, ей-богу!»
Когда я спрашивала, будет ли он мне писать, усме-
хался и заявлял: «Нет, я с вами поеду». Дня за два до
моего отъезда расплакался дома и побил Варю за то, что
она говорила: «Ведь не возьмет тебя Анна Ильинична!»
При этих условиях я считала, что не взять его невоз-
можно (я бы никогда не решилась оставить его плачу-
щим, огорченным, как предполагал ты), и накануне отъ-
езда считала это решенным, но в день отъезда, проснув-
шись рано утром (я плохо спала последние дни), ощу-
тила новый прилив малодушия и возымела несчастную
мысль попробовать, не откажется ли он от этой мысли,
если я предложу взамен игрушку. Предложила ему
большой мяч. Но он сказал: мяч не хочется, а вот мне
давно хочется велосипед. На трех колесах. Я не хотела
покупать сначала такой дорогой игрушки, но он пришел
в магазине в такой восторг и только повторял: купите!
Это желание у него, очевидно, было такое же сильное,
как зимой салазки.
«А что лучше: взять тебя с собой или велосипед?» —
«А вы возьмете?» — переспрашивал он. «Ну, возьму, что
лучше?» —«Не знаю». — «Ну, что лучше?» — «Велоси-
пед», — сказал тихонько глупышка.
Если бы он сказал: лучше ехать, я бы взяла, но тут,
раз уж я заварила эту кашу, выходит, что я возьму
его против его желания, — не тащить же с собой еще
велосипед... Конечно, это глупости: можно бы обещать
купить ему потом, но настроение уж я этим попортила.
Купила велосипед, и он тотчас уселся на него, ехал всю
дорогу и был вполне поглощен игрушкой.,
Вечером пришел еще с матерью и Варей проводить
меня и раза два подбегал возбужденный и ласковый,
48
прося: «Пришлите адрес». Должно быть, мать посылала.
Потом, когда садилась на извозчика, сказал: «Мне хо-
чется ехать с вами». — «Куда?» — спросила я. «На вок-
зал, проводить вас». Но я отговорила уже его, думая,
куда он поедет ночью. А теперь жалею: если бы он был
на вокзале, взяла бы его, может быть.
Вот тебе описание того, как мы расстались, как ты
желал, а кстати, и моей ошибки: чего ради дернуло под-
купать ребенка...
А кроме того, тема для рассуждения о недостатках
моего характера.
Дорогой было временами у нас с мамой нервно и
утомительно, но в общем хорошо. А здесь для меня, ока-
зывается, есть отдельная комната и даже кровать для
него, и мне было досадно, и я строила более или менее
безумные планы получить его сюда... Теперь, кажется,
начинаю приходить в рассудок.
А все же не проехать ли тебе на обратном пути из
Питера в Саратов, взять его и с ним до Царицына па-
роходом, а я выеду в Царицын навстречу?
Да, относительно Горки скажу еще, что мама послед-
нее время стала заметно примиряться и говорила: как
хочешь, так и делай, мне он не помешает. И вот, когда
я борьбой добилась этого, то взяла и спасовала...»
В течение всего апреля Анна Ильинична строила, за-
браковывала одни и продолжала намечать другие пла-
ны и способы, как доставить меня в Феодосию, вплоть
до малейших мелочей, всячески торопя мужа.
«Все Горкино белье и платье связать в узелок,—
наказывала она в последнем письме от 23 апреля, —
если что не стирано, отдадим здесь. Можно и велосипед
его, пожалуй, в багаж сдать. Ну, это на твое усмотре-
ние! Мама пишет карточку Горке... Очень желаю, чтобы
письмо застало тебя!»
У НОТАРИУСА. ОТЪЕЗД В КРЫМ
Марк Тимофеевич и сам был в душе
убежден, что Анна Ильинична сделала ошибку, уехав с
матерью из Саратова, не доведя дело до конца. При-
ехав в Саратов, чтобы распорядиться оставленным иму-
ществом, он быстро и решительно построил свой план и
4 Зак. № 746/л
49
тут же приступил к его осуществлению. Прекрасно по-
нимая из переписки с женой ее душевное неравновесие,
он предложил моим родителям оформить через нота-
риуса мое усыновление, на что и получил йх согласие.
И вот отец, мать и я вместе с Марком Тимофеевичем
стоим перед столом нотариуса. Мать тихонько плачет,
что вполне естественно в такой момент; отец, косясь на
нее подозрительно покрасневшими глазами, тоже шмы-
гает носом.
Нотариус в несколько торжественной форме обра-
щается прежде всего к ним: добровольно ли отдают они
сына своего Георгия на воспитание супругам Елизаро-
вым? Отец дрогнувшим от волнения голосом отвечает
утвердительно и тут же растерянно разводит руками,
оглядывается на мать, словно оправдываясь в чем-то.
А мать... Да какой же другой она может быть, в бед-
ности вскормившая и любящая своего ребенка? Разве
легко вытолкнуть из груди коротенькое «да»? И она со-
глашается, молча кивая головой, чувствуя себя в то же
время настоящей преступницей, отрекающейся от род-
ного сына.
Подойдя ко мне, нотариус нагибается, заложив руки
за спину, и, глядя на меня сверху вниз, мягко спраши-
вает:
— Ну-с, а ты, молодой человек, согласен, чтобы тво-
ими новыми родителями стали господа Елизаровы (он
назвал их имена) и перейти к ним жить от своих род-
ных отца и матери? Теперь твоими папой и мамой будут
уже вот они. — И он сделал рукой жест в сторону улы-
бающегося Марка Тимофеевича.
Говоря по справедливости, я в тот момент не испы-
тывал ни малейшего смущения и держался очень смело.
Это не раз подчеркивала мать, рассказывая мне впо-
следствии про эту сцену у нотариуса.
Почти два года непрерывной и тесной связи с Ели-
заровыми очень приблизили меня к ним, и я успел по-
любить их, тем более что обладал доверчивым характе-
ром, очень чутким на ласку. Я настолько уже свыкся с
разговорами о моем переходе в другую семью, равно
как и с мыслью о том, что должен буду уехать от роди-
телей, что в вопросе нотариуса для меня не было ничего
нового и пугающего. Отъезд Анны Ильиничны без меня
показался мне чуть ли не вероломным поступком.
50
Не берусь точно воспроизвести свои слова в ответ на
заданный мне нотариусом вопрос, но, по рассказам ма-
тери, я выразился примерно в таком духе:
— Я поеду и буду жить у Марка Тимофеевича и
Анны Ильиничны; только я не могу называть их тоже
папой и мамой, раз мои папа и мама живы. И я обяза-
тельно буду приезжать к ним в гости. И как же я буду
Елизаров, когда моя фамилия — Лозгачев?
Так совершилось, по всем правилам закона, мое
вступление в новую семью. Фамилию мою решили не
трогать. Позднее двойная фамилия возникла сама со-
бой, утвердившись навсегда в моем комсомольском, а
затем и партийном билетах.
30 апреля 1913 года Марк Тимофеевич, вручив мате-
ри билеты на поезд и деньги на дорогу, вместе с отцом
и сестрой проводил нас в Крым. Он признался откро-
венно, что полагается не столько на мать, которая была
неграмотной, сколько на своего новообретенного сына.
Снабдив меня железнодорожным путеводителем и хоро-
шо уже знакомой мне «Картой Российских железных
дорог», Марк Тимофеевич обстоятельно рассказал мне
о пунктах пересадок и поездах, в которых мы должны
будем ехать. Для верности он дал и записочку — «шпар-
галку», где все это было подробно перечислено, вплоть
до того, где и сколько придется ожидать нужный поезд.
Дорога нам предстояла сложная, с тремя пересадка-
ми: в Ртищеве, Харькове и в самом Крыму — на станции
Джанкой.
И вышло на деле, что не мать меня, а я ее повез в
Крым, ориентируясь по путеводителю, карте и заданно-
му маршруту. Поездка прошла благополучно, безо вся-
ких приключений.
Несколько дней спустя, поздним южным вечером,
растроганная и взволнованная до слез Анна Ильинична
приняла меня в свои объятия со ступенек вагона на
усыпанном ракушками перроне феодосийского вокзала.
Сзади нее стоял улыбающийся черноглазый Дмитрий
Ильич...
Глава третья
ЗАПАХИ МОРЯ
БЕГСТВО МАТЕРИ
/7роснувшись следующим утром, я впер-
"вые в жизни увидел море, расстилав-
шееся за широким окном до самого горизонта. Тихое и
гладкое, как стекло, оно сверкало изумительной голу-
бизной под лучами весеннего солнца. В утренней про-
зрачной дымке невозможно было разлинить, где кон-
чается морская гладь и начинается небесный свод. Ла-
сковый и свежий ветерок с побережья доносил до меня
незнакомые запахи моря.
Восхищенный, я испытывал желание сейчас же раз-
делить свой восторг с матерью и позвал: «Мама!» Ни-
кто не откликнулся. «Мама!» — повторил я снова, на
этот раз погромче, и, как был в одной рубашке, боси-
ком, направился к дверям в соседнюю комнату. На-
встречу мне спешила Анна Ильинична. Почти следом за
ней вошла и Мария Александровна.
— А где же мама? — спросил я.
Нужно было что-то ответить мне, и я заметил, как
на лице Анны Ильиничны промелькнуло смущение. При-
сев передо мной на корточки и ласково поглаживая по
голове, она мягко объяснила, что моя мать уехала в
Саратов с тем же поездом, с которым мы приехали на-
кануне.
Неожиданная новость погасила мои утренние востор-
ги; я расплакался. Анна Ильинична, ожидавшая подоб?
ной реакции, попыталась утешить меня.
— Ну, о чем же мы плачем, Горушка? — участливо
спросила она. Я не отвечал, размазывая по щекам стру-
ившиеся слезы.
52
_____ Ты скучаешь без мамы, тебе жалко, что она уеха-
ла? — попыталась в свою очередь уточнить причину мое-
го огорчения Мария Александровна.
— Да нет, — вырвалось наконец у меня. — Зачем она
уехала и не попрощалась со мной!
У Анны Ильиничны вырвался вздох облегчения, и
она даже невольно улыбнулась, переглянувшись с ма-
терью.
Собственно, на этом и кончилось все недоразумение.
Я поневоле должен был примириться с ночным бегством
матери, которая в этот момент где-то в вагоне изливала
в слезах всю боль материнского сердца. Анна Ильинич-
на рассчитывала на худшее: она боялась трагедии рас-
ставания и, зная, что «дальние проводы — лишние сле-
зы», уговорила мать уехать, не прощаясь со мной. На
самом деле, впрочем, было не совсем так: мать расска-
зывала мне, как она стояла перед кроватью, где я спал,
как плакала, как долго целовала меня сонного...
Я понял все. Анна Ильинична не сочла нужным
скрывать от меня правду, да и не терпела лжи. Понял и
согласился с ней, но чувство незаслуженной обиды не
покидало меня. Ведь я ехал сюда охотно, добровольно,
мать меня только провожала; я же отлично знал, что
я останусь здесь, а она уедет обратно, и давно был
готов к этому, еще в Саратове. Но уехать и не попро-
щаться!..
Веселый, общительный и жизнерадостный Дмитрий
Ильич, только что возвратившийся откуда-то со связкой
еще горячих, мягких бубликов, своим приходом сразу
рассеял остатки «дождевой тучки», затмившей было на
минуту мой маленький горизонт. Снова проглянуло
солнце и заиграло море, весело подмигивая сверкаю-
щими зайчиками.
ДМИТРИЙ ИЛЬИЧ
Семья Дмитрия Ильича состояла всего
лишь из него самого да его жены Антонины Ивановны,
урожденной Нещеретовой. Это была молодая, стройная,
темноглазая, как и Дмитрий Ильич, шатенка. Они как-
то подходили друг к другу, составляя вместе приятную
пару.
S3
Антонине Ивановне в то время был всего 31 год.
В детстве она очень рано осталась сиротой и воспиты-
валась у своего дяди, работавшего паровозным маши-
нистом. Окончив в 20 лет фельдшерские курсы, Анто-
нина Ивановна встретилась в 1902 году с молодым вра-
чом Дмитрием Ульяновым, работавшим, как и она, в
земской грязелечебнице близ Одессы.
Под влиянием Дмитрия Ильича Антонина Ивановна
примкнула к революционному движению и уже в авгу-
сте того же года была арестована. По выходе из тюрьмы
они поженились. С тех пор жизнь Антонины Ивановны
оказалась надолго и прочно связанной с судьбами мужа
и всей семьи Ульяновых, исключительно тепло относив-
шейся к ней.
Мария Александровна была очень ласкова с Тонеч-
кой, как все называли Антонину Ивановну ’. Они с му-
жем снимали верхний этаж довольно красивой и в то
же время простой по архитектуре дачи, стоявшей высо-
ко над самым берегом моря. По курьезному совпаде-
нию, над воротами красовалась табличка с надписью:
«Дача Мити», точно она и названа была в честь Дми-
трия Ильича. В Крыму вообще нередко можно было
встретить дачи, носящие чье-нибудь имя.
— «Дача Мити», — прочел я в первый же день и,
обратившись к Дмитрию Ильичу, недоверчиво спро-
сил:— Это ваша дача, весь дом ваш?
— Ну конечно, моя, — рассмеялся Дмитрий Иль-
ич,— раз я—Митя и живу здесь, значит, моя! — И, ви-
дя, что я готов поверить, тут же пояснил: — Нет, Гора,
я шучу. Это хозяин назвал так свою дачу; нам с Тоней,
когда мы подыскивали себе квартиру, понравилось тоже,
что «Дача Мити», мы и решили поселиться в ней... Хо-
рошо здесь, правда? Море совсем рядом и — «собствен-
ная» дача с моим именем, чего лучше!
— Хорошо! — согласился я. — Я бы на всю жизнь
здесь остался.
Я довольно скоро привязался к Дмитрию Ильичу,
который охотно занимался со мной, находя массу новых
развлечений. Для меня все здесь было так необычно,
интересно! И я не отходил ни на шаг от Дмитрия Ильи-
1 Антонина Ивановна Ульянова скончалась в Москве 30 октя-
бря 1968 года в возрасте 86 лет.
54
ча везде и всюду совал свой любознательный нос, за-
давая тысячи вопросов.
В его комнате я наткнулся на незнакомый мне до-
толе прибор со стеклышками и зеркальцами: это был
микроскоп. Естественно, что я сразу же заинтересовал-
ся им, и Дмитрий Ильич (санитарный врач по профес-
сии) раскрыл мне тайну микроскопа, введя меня в мир
невидимого. Он показал, какими выглядят под микроско-
пом обыкновенный человеческий волос, крылышко мухи,
капля воды, и я не переставал удивляться всем этим чу-
десам.
Сдержанная по характеру Анна Ильинична смотрела
сквозь пальцы на нашу шумную дружбу с Дмитрием
Ильичем: это позволяло ей меньше возиться со мной
и больше уделять внимания матери. Дмитрий Ильич
сам был не прочь просто по-юношески пошалить, да он
и был еще совсем молодым.
«Горка разувался и бегал босиком по воде и по пе-
ску,— сообщала Анна Ильинична 7 мая 1913 года мужу,
скитавшемуся где-то по сибирским дебрям. — Он бла-
женствует и гоняет целые дни... на глазах у меня ведет
себя очень мило. Дома не вспоминает, хотя видно, ко-
гда заговоришь, что это до некоторой степени еще боль-
ное место... Чувствует большую симпатию к Мите... по
приезде заявил, что он похож на меня».
С наслаждением бегал я по морскому берегу, зале-
зал в воду, ловил беспомощных студенистых медуз, при-
биваемых к берегу волной. Выброшенные на песок, они
сразу же теряли свои причудливые формы, расплыва-
лись полупрозрачной массой. Доверчивые иглы-рыбы
позволяли себя брать руками; Анна Ильинична приду-
мала делать из засушенных рыбок вставочки для перьев,
которыми можно было прекрасно писать.
Стояли теплые солнечные дни. Не умея плавать, я
без устали барахтался в воде, удивляясь при этом, что
соленая морская вода, противная на вкус, нисколько
не щиплет, попадая в глаза. Дмитрий Ильич подолгу
плавал. Он демонстрировал мне свое искусство — ле-
жать неподвижно на поверхности воды с закинутыми за
голову руками — и уверял, что способен даже отлично
выспаться в таком положении. Накупавшись досыта,
он грелся на песке под ласковыми, но коварными
лучами горячего южного солнца. Это сделало вскоре
SS
Дмитрия Ильича мишенью для шуток: не рассчитав
скрытой силы ультрафиолетовых лучей, храбрый спортс-
мен обжег плечи до волдырей.
За .столом это был большой шутник и неистощимый
рассказчик всяких смешных небылиц и анекдотов, над
которыми мы дружно хохотали. Тут были и кавказские
шутки, и медицинские анекдоты; некоторые и до сих
пор сохранились у меня в памяти.
— Скажите, какая разница между водой и родив-
шимися близнецами? — спрашивает Дмитрий Ильич.
Все искренне недоумевают, а Анна Ильинична пожи-
мает плечами:
— Опять, Митя, кавказский анекдот? Вроде армян-
ской селедки, которая почему-то зеленого цвета, висит
на гвозде и пищит? Тогда заранее говорю — не уга-
даем!
— Да нет, Аня, никакой не кавказский, — смеется
рассказчик, — тут, можно сказать, без обмана, чистая
наука! Как вода-то в химии обозначается, не забыла?
— Ну, вода аш два о (НгО), а близнецы при чем?
Для них, кажется, формулы еще никто не придумал!
— Конечно, не придумал, потому что они к химии
не имеют отношения, а только к папе с мамой. Тут уже
психология начинается: папаша, услышав, что родилось
вместо одного целых двое, хватается за голову и воск-
лицает: «О, аж два!» Понятно теперь?
Взрослые хохочут над «научным» анекдотом. Я при-
соединяюсь к ним, хотя не совсем понимаю игру слов —
«аш два о» и «о, аж два».
— А какое сходство между бурным морем и грудным
ребенком? — не унимается Дмитрий Ильич. — Здесь безо
всякой науки, простая догадка. — И сам же подсказы-
вает ответ: — Оба ревут, а если потрогать, оказывается,
оба мокрые!
Тут уж я первый заливаюсь хохотом.
Как и все в семье Ульяновых, Дмитрий Ильич любил
музыку. Вечерами, когда затихали дневные шумы, вслед
за сумерками на город сразу опускалась мягкая бар-
хатная ночь. Анна Ильинична, усевшись в сторонке за
маленьким столиком, строчила очередное письмо в Си-
бирь мужу. Мария Александровна, сидя в кресле, углуб-
лялась в какой-нибудь французский роман, неслышными
шагами двигалась Антонина Ивановна, что-то хлопоча
56
по хозяйству. Дмитрий Ильич приносил двухрядную
гармонь и начинал негромко наигрывать незнакомые мне
мотивы, иногда подтягивая сам себе чуть дребезжащим
тенорком.
Сидя рядом с ним у раскрытого окна и прислуши-
ваясь к тихо льющейся мелодии, я задумчиво смотрел
в черное южное небо, словно шевелившееся от мерцания
бесчисленных звезд...
РАКОВИНЫ И КАМЕШКИ
Недавний подарок Анны Ильиничны —
трехколесный велосипед, — послуживший для меня, так
сказать, «испытанием верности», приехал вместе со мной
в Феодосию. Однако ездить по песчано-гравийным до-
рожкам было очень неудобно, и я почти забыл о нем,
увлеченный новизной морских впечатлений. К тому же
вскоре я познакомился с неким великовозрастным гим-
назистом, собственником настоящего двухколесного ве-
лосипеда.
Юноша приспособился катать меня, сажая не на
раму, как обычно принято, а прямо на руль впереди
себя; при этом я опирался ногами на выступы передней
вилки. Поза у меня в таком положении была весьма
неустойчивая, потому что при поворотах руля обязатель-
но вертелся на ходу и я — то налево, то направо! Кон-
чилось тем, что в один прекрасный день при резком
рывке я сорвался со своего насеста и полетел, растя-
нувшись плашмя и ободрав себе ладони и колени об
острые ракушки.
Впрочем, моя любовь к большому велосипеду от это-
го не уменьшилась и не^мешала мечтать о том счастли-
вом времени, когда у меня появится свой двухколесный
самокат.
«Один гимназист по соседству катает его на боль-
шом велосипеде, — писала Анна Ильинична в одном из
писем мужу, — и маленький (велосипед. — Г. Л.-Е,.)
уже до некоторой степени в отставке. Митя смеется, что
года через два-три большого потребует».
Дмитрий Ильич немного ошибся: собственный .вело-
сипед появился у меня лишь через восемь лет, подарен-
ный Владимиром Ильичем.
57
Предоставив мне более или менее полную свободу,
Анна Ильинична вместе с «мамочкой» увлекалась со-
биранием на побережье красивых раковин или полуоб-
точенных морской водой причудливых перламутровых
обломков для разных художественных поделок, на кото-
рые она была большая искусница. Для этого покупались
простые, точенные из дерева вазочки, кувшинчики, шка-
тулочки, которые превращались в ее ловких руках в
изящные вещички. Поверхность вазочек облеплялась
снаружи замазкой, в которую вдавливались, влеплялись
подобранные своеобразным узором крупные ракушки:
бордюр устраивался из одинаковых мелких витых ра-
кушек. Выступившая при этом в промежутках замазка
покрывалась при помощи рисовальной кисточки жидкой
позолотой, разведенной на яичном белке. После про-
сушки вазочки покрывались быстро сохнущим лаком.
Сделанные руками Анны Ильиничны вазочки были
долговечны и многие годы украшали наше жилье. Срав-
нительно недавно мне удалось разыскать одну из них
и передать Ленинградскому филиалу Музея Ленина.
Однажды мы совершили всей семьей большую про-
гулку на лошадях в местечко Коктебель, неподалеку
от Феодосии. Эта живописная деревушка расположена
также на побережье, среди скал, спускающихся к само-
му морю. Все побережье усеяно множеством разноцвет-
ных камешков, как в Феодосии — раковинами. Собствен-
но, и прогулка-то была затеяна ради того, чтобы набрать
камешков, не говоря уже о том, что она доставила боль-
шое удовольствие Марии Александровне, которая не в
состоянии была много ходить и скучала, оставаясь одна.
А тут мы все были около нее. Позднее, покидая госте-
приимный Крым, мы изрядно-таки утяжелили наш ба-
гаж, увозя с собой в мешочках трофеи морского берега.
СНОВА В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
Несмотря на прекрасные условия отдыха
у младшего сына и чудный морской климат в Крыму,
Мария Александровна ни на минуту не забывала о то-
мящейся в ссылке дочери и тосковала о ней, с нетер-
пением дожидаясь отъезда в Вологду. В письмах к Ма-
рии Ильиничне, отправляемых каждые два-три дня,
5В
она неизменно досадовала на затянувшееся пребывание
в Феодосии.
«...ты убеждаешь нас пожить здесь дольше и не спе-
шить к тебе, — писала Мария Александровна 21 апре-
ля, — а я, наоборот, рвусь к тебе, родная моя, и если б
могла, поехала бы завтра же к тебе... Аня настаивает
пожить здесь часть мая... Говорю ей, что поеду одна,
пусть она поживет еще, но она и слышать не хочет,
чтобы отпустить меня одну.
Как ни красивы здесь море, природа, окрестности,
но я нагляделась на все это, и не пугает меня скромная
Вологда, напротив, так и поскакала бы туда...»
Между тем газеты сообщали, что в это время в се-
верных губерниях и даже южнее Вологды свирепство-
вали запоздалые снежные метели... Трудно даже пред-
ставить себе ту силу духа, которая наполняла сердце
столько перенесшей в жизни матери, если в 78 лет она
готова была «скакать» почти за две тысячи километров
через всю Россию с юга на север, лишь бы разделить
трудности ссылки вместе с любимой дочерью!
Анна Ильинична не торопилась с отправкой матери
в северные края. Она стремилась к тому, чтобы ста-
рушка мать поосновательнее подкрепила свое ослаблен-
ное годами и переживаниями здоровье. Поводом для
задержки явился отъезд Дмитрия Ильича.
«...Мне хотелось бы ехать к тебе до 20-го, но Митя
собирается в Симферополь на съезд врачей и вернется,
как предполагает, не раньше 20—21, просит отложить
отъезд, очень жаль, всё препятствия», — сообщала Ма-
рия Александровна дочери в письме от 9 мая 1913 года.
Я радовался предстоящей поездке, так как соску-
чился по Марии Ильиничне. Однако Дмитрий Ильич
задерживался дольше, чем он сам предполагал.
«Мы ждем не только погоды у моря, - - писала Анна
Ильинична 26 мая мужу в Вятку, — но и Мити, который
застрял в Симферополе в Саках. Выедем, вероятно, в
начале будущей недели, вообще в последних числах
мая... Горкино письмо прилагаю. С трудом усадишь его
за письмо. Порой это полезно, ибо шалит через край
иногда».
Наконец возвратился Дмитрий Ильич, и мы, не без
сожаления расставшись с милыми, гостеприимными хо-
зяевами, тронулись в путь, далеко на север...
Глава четвертая
ВОЛОГОДСКАЯ ССЫЛКА
к	ЧЕРЕЗ ВСЮ РОССИЮ
подробности этого нового путешествия
Ччерез всю страну, с юга на север, про-
должавшегося несколько дней, почти совершенно уле-
тучились из моей памяти. Да это и понятно: Анна Ильи-
нична попросту не отпускала меня от себя ни на шаг,
и все мои путевые впечатления ограничились рамкой
вагонного окна — одни станции сменялись другими,
мелькали степи и села, точно нанизанные на бесконеч-
ную паутину телеграфных проводов, пляшущих то вниз,
то вверх за окном.
Ближние предметы — деревья, строения — торопливо
проскакивали куда-то назад и исчезали, в то время как
далеко отстоящие — мельницы, рощи, целые деревни —
долго провожали нас и гнались за поездом, словно не
желая отставать. Стоя на месте неподвижно, с распла-
станными крыльями, плыли в воздухе полосатые удоды
с торчащими хохолками на голове; уставши, они скла-
дывали крылья, садились на заостренные верхушки те-
леграфных столбов и мгновенно отставали от поезда.
Каждый новый город представал перед нами своим
шумным и суетливым, всегда скучно-серым вокзалом.
Казалось, что они отличаются друг от друга только зво-'
ном станционных колоколов, которые торжественно воз-
вещали о нашем отправлении. Узнавая от Анны Ильи-
ничны названия городов и крупных станций, я тут же>
отыскивал их на карте и разочарованно тянул: «О-ой,
как нам еще высоко ехать!» Именно — высоко, потому
что в соответствии с железнодорожной картой мы ехали
по ней снизу вверх.
60
Смутно промелькнули беспорядочные окраины Моск-
вы, которую наш поезд объехал где-то задворками; дол-
гим и гулким железным грохотом приветствовал нас у
Ярославля мост через Волгу. И вот, наконец, все оста-
лось позади. Слегка пошатываясь от многодневной кач-
ки, стою на вологодском перроне, озираясь вокруг и ища
глазами Марию Ильиничну. Да вот она! Почти бегом
спешит к вагону, машет рукой и смеется от радости.
Кто-то еще, видимо ее друзья, тоже пришли встречать
долгожданных далеких путешественников.
Соскучившись вдали от родных, оторванная от них
в течение шести месяцев, Мария Ильинична встретила
мать и старшую сестру крепкими объятиями и сотнями
поцелуев.
Как всегда в подобных случаях, посыпались с обеих
сторон отрывистые вопросы и торопливо-сбивчивые от-
веты.
Разместившись на двух извозчиках, окруженные и
обложенные чемоданами, картонками, сумками, саквоя-
жами, покатили мы по незнакомым улицам с деревян-
ными тротуарами по сторонам.
Установить приблизительную дату нашего прибытия
в Вологду помогло мое письмо к родителям. Это феодо-
сийская открытка, имеющая вологодский штамп 31 мая
1913 года. Я писал родителям:
«Здравствуйте, папа и мама! Как вы живете? Я при-
ехал в Вологду и живу тут. Напишите мне письмо. Ад-
рес— Екатерининско-Дворянская, д. Знаменского № 40.
Я здоров. До свидания. Целую вас. Гора».
Разумеется, открытка была написана по инициативе
Анны Ильиничны’
Мария Ильинична жила в центральной части города,
на верхнем этаже двухэтажного флигеля, стоящего в
глубине двора.
В непосредственной близости от дома раскинулась
большая, продолговатая по форме площадь, сплошь
вымощенная булыжником, — это и был центр города. По
одну сторону площади возвышалось самое крупное в го-
роде здание — трехэтажная гостиница «Якорь», выстро-
енная из красного кирпича. Напротив нее расположи-
лись в ряд три церкви разной высоты. Самая маленькая
и самая старинная по вышине едва превосходила двух-
этажный дом.
41
Все три колокольни были увешаны множеством боль-
ших и малых колоколов и управлялись довольно искус-
ными звонарями. По воскресным и праздничным дням,
соревнуясь между собой, они наполняли весь город ме-
лодичным и музыкально-осмысленным перезвоном коло-
колов. Должен признаться, что ни раньше, ни позднее
нигде мне не приходилось слышать подобной колоколь-
ной музыки.
ССЫЛКА И ЕЕ СЮРПРИЗЫ
Группа политических ссыльных, в том
числе социал-демократов (большевиков), среди которых
оказалось несколько саратовцев, сидевших в тюрьме и
сосланных одновременно с Марией Ильиничной, была
многочисленной. Они поддерживали между собой тесные
товарищеские отношения, постоянно общались друг с
другом. Похоже, что в квартирке Марии Ильиничны
образовалось нечто вроде «центра» колонии вологод-
ских ссыльных. Чуть ли не ежедневно по вечерам со-
биралось у нее человек 5—6, больше мужчин, часами
вели оживленные беседы и дискуссии, содержание ко-
торых тогда не интересовало меня.
Из гостей, посещавших Марию Ильиничну, я запо-
мнил лишь тех немногих, с которыми мне пришлось так
или иначе встречаться в последующие годы — в Петро-
граде или Москве. Среди них были Вацлав Вацлавович
Воровский, худощавый, в пенсне, с беспорядочной шеве-
люрой и бородкой; Исидор Евстигнеевич Любимов, жив-
ший в Вологде вместе с женой и сынишкой Игорем;
Петр Антонович Залуцкий, красивый шатен (Мария
Ильинична звала его чаще Петрушей); Владимир Пав-
лович Милютин. Разве мог я представить тогда, что все-
го через несколько лет один из них станет известным в
мире дипломатом, другой — крупным партийным работ-
ником, а двое — советскими министрами — народными
комиссарами!
Помимо политических бесед и дискуссий нередко
устраивались и импровизированные вечера самодеятель-
ности. Мария Ильинична, как хорошая музыкантша,
выступала с фортепьянными произведениями Шопена,
Шуберта или аккомпанировала Милютину, приходив-
шему к нам со своей скрипкой. Уступая дружной прось-
62
бе гостей, садилась порой за пианино (оно уже было
перевезено из Саратова) и Мария Александровна. Она
играла чаще вместе с дочерью, в четыре руки, произве-
дения Мендельсона, Грига, Вагнера. Бывало, что и я,
под руководством Марии Ильиничны, развлекал гостей
пением детских и несложных народных песенок из «Гу-
селек».
Любили петь и хором, под музыку или даже без нее.
Пели негромко, но с большим чувством и воодушевле-
нием любимые студенческие, революционные, ссыльно-
каторжные песни: «Сбейте оковы», «Слушай», «Не
слышно шума городского», «Вихри враждебные», испол-
няя их то в печально-протяжном, то в возбужденно-
приподнятом тоне. Невольно загорались их глаза и оза-
рялись внутренним светом их лица, когда, как клятва,
звучали слова «Варшавянки»:
Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело.
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу...
Так же, как и Мария Ильинична, большинство ссыль-
ных жили в Вологде под неусыпным полицейским над-
зором. Само собой разумеется, что пение революцион-
ных песен, запрещенных царским законом, хотя бы и
вполголоса, было дерзким вызовом. Без сомнения, поли-
ция была хорошо осведомлена о постоянных «сборищах»
на квартире ссыльной Марии Ульяновой.
Когда мы приехали в Вологду, Мария Ильинична
уступила нам, как гостям, свою спальню, переселившись
на диван в гостиной. Анна Ильинична спала па кро-
вати, мне же стелила на высоком хозяйском сун-
дуке.
Однажды я был разбужен посреди ночи необычно
громким топотом, незнакомыми грубыми голосами и
светом близко поднесенной свечи (электричества тогда
в Вологде еще и в помине не было). Открыв глаза, я
увидел наклонившуюся надо мной усатую физиономию
в полицейской форме. Я не успел ни испугаться, ни осо-
знать вполне, во сне это я вижу или наяву, как физио-
номия отодвинулась и исчезла, а вместо нее возникла
фигура Анны Ильиничны, одетой наспех. Успокоительно
что-то шепча, она взяла меня на руки и перенесла на
«3
свою постель. В какой-то короткий миг я успел запечат-
леть две-три фигуры в полицейских шинелях и снова
погрузился в безмятежный сон.
Так произошло первое знакомство со скрытой до
этого для меня стороной жизни семьи Ульяновых. Пер-
вое, но далеко не последнее... Впоследствии я настолько
привык к подобным визитам, что они перестали меня
удивлять.
Естественно, что я пытался на первых порах полу-
чить объяснение странным ночным происшествиям. Ан-
на Ильинична приучала меня не прислушиваться к раз-
говорам старших и не совать свой нос куда не следует;
в данном случае в ответ на мои расспросы она реагиро-
вала коротко: «Молчи и не расспрашивай». Сказано это
было в достаточно категоричной форме. Я понял раз и
навсегда, что своим любопытством вторгаюсь в область
чего-то запретного.
Но мои уши и глаза были открыты, так что все, что
мне приходилось слышать и наблюдать, подсознательно
входило в мое существо; я смутно осознавал неизбеж-
ность, закономерность таких явлений, как вторжение по-
лиции и обыски у нас по ночам, а позднее — арест и
тюрьма при непременном участии той же полиции.
Именно — осознавал, потому что, внешне спокойно вос-
принимая эти явления, я в то же время начинал ощу-
щать глухую враждебность к этим вторжениям в нашу
жизнь, в наш семейный мир. Независимо ни от чего, я
безгранично верил в абсолютную правоту, честность
моей приемной матери, противостоящей некоей враж-
дебной силе, облаченной в полицейские мундиры.
НОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Ночные обыски не могли не отразиться
на мне: резко повысилась нервозность, сон стал беспо-
койным, а сновидения — жуткими и повторялись неред-
ко по два-три раза, запомнившись на всю жизнь. По но-
чам я часто вскрикивал и просыпался, будя встревожен-
ную Анну Ильиничну.
Случались иногда довольно комичные приключения.
Однажды во время утреннего чая Анна Ильинична рас-
сказала, что я минувшей ночью вдруг закричал во сне
64
не своим голосом: «Держи, держи его!» — и сам, метнув-
шись, полетел с высокого сундука, на котором спал. Од-
новременно из гостиной послышался крик Марии Ильи-
ничны, которой, должно быть, тоже что-то привиделось.
Анна Ильинична говорила, едва удерживаясь от смеха:
— Я вскакиваю от Горкиного крика и тут же слышу
в темноте грохот, догадываюсь: это он, значит, с сунду-
ка полетел. И молчит, не шевелится; что такое, думаю?
Зажигаю свечку и — к нему. А он — подумать только —
спит па полу мертвым сном, и хоть бы что! А там Ма-
нечка что-то кричит со своего дивана. Я прямо перепу-
галась. Ну и ночка!
— Я тоже проснулась, — добавляет Мария Александ-
ровна, — слышу сначала грохот, потом крик Маруси.
Я так и подумала, что опять полиция в дверь ломится
или еще что-нибудь стряслось!
Все мы, и в первую очередь главные виновники ноч-
ного переполоха, весело хохочем, потешаясь друг над
другом. Мария Ильинична тоже, оказывается, не про-
снулась. Но особенно насмешил всех мой полет с сун-
дука. Анна Ильинична долго не могла успокоиться и все
повторяла:
— Нет, главное, кричит: «Держи его!»—а сам грох
с сундука и спит себе, будто его не касается!
Мария Ильинична тоже никак не могла уняться: хо-
хочет, качаясь на стуле взад и вперед, того и гляди —
свалится, что-то пытается выговорить, но никак не мо-
жет и опять закатывается до слез. За эту жизнерадост-
ность и веселый характер я полюбил Марию Ильиничну
еще в Саратове. Анна Ильинична — та держалась по от-
ношению ко мне чуточку посуровее, построже и в то же
время прекрасно подметила, насколько я податлив на
ласку.
«По-моему, ласка на него больше действует, да и на
всех, наверно, так», — писала она Марку Тимофеевичу
6 июля 1913 года.
Анна Ильинична была права: лаской легче завоевать
детское сердце. Мария Ильинична любила побаловать
меня, несмотря на благодушную воркотню старшей се-
стры, охотно занималась со мной, играла по моей прось-
бе на пианино, совала мне в рот лакомства, чем до из-
вестной степени «подрывала» влияние на меня Анны
Ильиничны, которая шутя жаловалась в письме мужуэ
5 Злк. № 748/л	65
«Горка теперь все целуется с Маней и заявил нынче,
что меня любит меньше, чем ее. Это по поводу твоего
письма, где ты поручаешь поцеловать меня... Я, поло-
жим, поцелуи сама не поощряю, а Маня все чмокает
его...»
Прошло не более двух месяцев, как я покинул род-
ной Саратов, родителей. Естественно, что в такой корот-
кий срок Анна Ильинична не успела воспитать во мне
дисциплину, подчинить полностью себе. Говоря по прав-
де, я оказался-таки нелегким испытанием для своей при-
емной матери.
Анна Ильинична в это время заметно нервничала.
Свидания с мужем были редкими. А Вологда являлась
неподходящим местом для активной деятельности, как
партийной, так и литературной. Тут еще я... Она писала
Марку Тимофеевичу в письме от 26 июня:
«Вологда кажется очень пустынной, и я махнула бы
в Питер, пожалуй, если бы не Горка, с одной стороны,
и не жаль оставить наших, с другой. С Горкой-то, я ду-
маю, устроилась бы... Не мешает также посмотреть, на-
сколько будет меня стеснять Горушка, когда буду одна
с ним. Здесь его балуют...»
В общем, Анне Ильиничне не по душе пришлась се-
рая и довольно неприглядная Вологда.
Мария Александровна, наоборот, обрела душевный
покой, как только добралась до Вологды, с удовлетво-
рением отзывалась о Вологде и о своем житье-бытье в
письме к Марку Тимофеевичу от 17 июня 1913 года.
«Вологда понравилась мне больше, чем я того ожи-
дала. Здесь масса зелени, что мне очень нравится, и
пыли не так много, как бывало в Саратове и Феодосии.
Недалеко от нас поле, луга с полевыми цветами, а даль-
ше рожь, где мы собираем васильки. Гора чувствует
себя очень хорошо там, порхает, как бабочка, и возвра-
щается домой с огромными букетами».
Через Вологду протекает река — тоже Вологда, при-
ток Сухоны. Она судоходна, так что в полую воду в го-
род прибывали и большие пассажирские пароходы.
В теплые летние дни мы всей семьей ходили в купаль-
ню, в том числе и Мария Александровна. Родившись на
берегу Волги, я не знал других рек и поэтому путал по
созвучию названий Вологду с Волгой, полагая с детской
наивностью, что все реки должны называться обязатель-
64
но Волгами. Ну как же, рассуждал я, в Саратове была
Волга, возле Ярославля мы по мосту переезжали опять
же через Волгу, значит, и здесь — Волга, раз по ней па-
роходы ходят, только по-здешнему неправильно выго-
варивают «Вологда» вместо «Волга».
В Вологде в это время стояли изумительные север-
ные белые ночи. Они нарушали установленный для меня
режим сна и бодрствования. Как ни объясняла мне
Анна Ильинична астрономические законы смены времен
года, почему в северных краях летом ночь гораздо свет-
лее и короче, чем в родном Саратове, я стоял на од-
ном— спать полагается в темноте, так почему же меня
отправляют в постель и заставляют спать засветло, то
есть днем? С временем, которое показывали беспри-
страстные часы, я не хотел считаться.
Анна Ильинична видела, что постоянное пребывание
в обществе взрослых не могло принести мне большой
пользы. Поэтому она устроила меня временно на дет-
скую площадку неподалеку, где я, маленькая Ниночка
Воровская и Игорь Любимов проводили время среди
детей. Подружившись с ними, я в равной мере охотно
играл в куклы с Ниной и катался на велосипеде с Иго-
рем, у которого был так же свой трехколесный велоси-
пед, как и у меня.
КАТАСТРОФА В ВОЗДУХЕ
В середине лета 1913 года вологодскую
однообразную провинциальную жизнь всколыхнуло ин-
тересное событие. На улицах и площадях города появи-
лись афиши, оповещавшие горожан о том, что такого-то
числа на местном ипподроме состоится захватывающее
публичное зрелище — полет в воздухе знаменитого авиа-
тора на аэроплане.	ч
В то далекое время, когда автомобили в России едва
только появлялись, а в Вологде, кстати, ни одного еще
не было, воздушные летательные аппараты, или аэро-
планы, как их принято было называть, были и подавно
новинкой. Поэтому в назначенный день и час на иппо-
дроме собрались сотни жителей, жаждущих посмотреть
невиданное зрелище. Большее число зрителей, правда,
осталось за высоким забором, окружавшим обширное
5*
67
поле, так как билеты для входа на ипподром были мно-
гим не по карману.
Пришли на полеты и мы. Посредине травяного поля
ипподрома стояла странная машина на колесах, весьма,
отдаленно напоминавшая нынешние самолеты У-2: би-
план с квадратными крыльями, длинным решетчатым
фюзеляжем и двухэтажным рулевым оперением; вместо
кабины пилота было устроено открытое сиденье вроде
кресла. И все это сооружение из полотна и планок было
сплошь опутано перекрещивающимися проволочными
тросами-стяжками.
Авиатор, одетый в кожаный костюм и такой же шлем
с очками, забрался на свое сиденье и взялся за рычаги;
его помощник несколько раз сильно крутанул пропеллер
и отскочил в сторону. Мотор затрещал, вращая винт, и
аппарат, неуклюже покачиваясь, побежал по траве, на-
бирая скорость. Прыгнув раз, два, он отделился от зем-
ли и поднялся в воздух...
Пролетев метров сто за пределы ипподрома, аэро-
план медленно развернулся и на высоте каких-нибудь
двадцати метров продолжал полет в обратном направ-
лении, чтобы собравшиеся внизу могли видеть его во
всей красе. И тут что-то случилось не то с мотором, не то
с механизмом управления. Долетев как раз до середины
поля, аппарат задрал нос, затем круто качнулся набок
и... рухнул на землю, превратившись в груду обломков.
Раздались испуганные крики. Десятки зрителей вме-
сте с распорядителями зрелища бросились к месту ката-
строфы и быстро извлекли злополучного авиатора. Он,
к счастью, оказался жив и почти невредим, поскольку
скорость и высота полета были очень незначительными,
и отделался лишь сильными ушибами.
Разочарованные зрители не торопясь расходились по
домам, обсуждая достоинства и будущность авиации
всяк по-своему...
А несколько дней спустя после этого происшествия
произошло нечто подобное со мной.
Неподалеку от дома, где мы жили, прямо на улице
расположился торговый склад сельскохозяйственных
машин —жнейки, веялки и прочее. Напротив, на углу,
помещалась частная типография Виленчика. Мы дру-
жили с сынишкой типографа Яшей Виленчиком и с при-
сущим мальчикам любопытством занимались исследова-
68
нием устройства стоявших без всякого надзора машин,
то есть лазили по ним, щупали и крутили все, что можно
было крутить. Знакомство с конструкцией веялки, осно-
ванной как раз на вращении, оказалось для меня роковым.
Мы с Яшей с бесспорностью установили, что при по-
мощи рукоятки вращается шестерня, которая, цепляя
своими зубьями передаточную шестерню, приводит в
движение лопасти вентилятора, скрытого в жерле веял-
ки. При этом получался приятный и сильный ветер. Это
нам и понравилось. И вот один из нас крутил изо всех
сил рукоятку, а другой, подставив разгоряченное лицо,
наслаждался прохладным ветерком, вырывавшимся из
жерла веялки. Затем мы менялись местами.
Сменив Яшу, я не сумел поймать рукоятку, продол-
жавшую крутиться вхолостую, и моя рука попала на
зубья шестерен. Мгновение, громкий вскрик — и мизи-
нец правой руки был раздроблен.
Молча, стиснув зубы, я побрел домой, держа перед
собой окровавленную руку. Анна Ильинична внушила
мне с некоторых пор, что надо все переносить и держать
себя «как мужчина», а до этого я был порядочным плак-
сой. Впрочем, мужества на этот раз у меня хватило
только до порога дома — в квартиру я вошел уже с
громким хныканьем. Анна Ильинична была в спальне;
ей показалось, что я смеюсь, и она выбежала в гости-
ную, чтобы остановить меня:
— Тише, тише, мамочку разбудишь! — Но тут же
осеклась и сразу поняла, что со мной произошло несча-
стье. Она бросилась ко мне, стала промывать и перевя-
зывать руку. Немедленно отвезла меня на извозчике в
больницу, где извлекли несколько осколков кости. Дол-
го ходил я с забинтованной, на перевязи рукой, привле-
кая внимание и вызывая сочувствие своих сверстников.
Так печально закончилось для меня «освоение» сель-
скохозяйственной техники.
«ПРАВДА» ОСТАЕТСЯ «ПРАВДОЙ»
Мария Ильинична принадлежала к чис-
лу тех революционеров, которые ни при каких условиях
и трудностях не прекращали подпольной работы, хотя в
ее положении это было рискованным делом.
W
Мария Ильинична не только объединила вокруг себя
товарищей по ссылке, но и фактически руководила груп-
пой вологодских большевиков, поддерживая связи с цен-
тром и переписываясь с находящимся за границей
В. И. Лениным.
«Очень уж трудно в нашем (и твоем и моем особен-
но) положении вести переписку, как хочется» — писал
из-за границы в Вологду Владимир Ильич в апреле
1914 года.
Нужны были и средства к существованию. Мария
Ильинична не могла себе позволить жить на иждивении
матери, .хотя Мария Александровна настойчиво предла-
гала дочери часть своей вдовьей пенсии.
Какую-либо постоянную работу не гак легко было
подыскать. Испросив «милостивое соизволение» воло-
годского губернатора, ссыльная Мария Ильинична Уль-
янова получила право на частные уроки французского
языка, что давало ей некоторое подспорье. Жить прихо-
дилось весьма скромно; впрочем, это всегда было при-
суще каждому члену семьи Ульяновых.
Однако приветливая, жизнерадостная улыбка не схо-
дила с лица любимицы Марии Александровны — ее Ма-
руси.
С чисто женской теплотой вспоминает о Марии Иль-
иничне встречавшаяся с ней в годы вологодской ссылки
А. В. Чучина:
«Такое у ней было приятное и доброе лицо, так про-
сто она всегда разговаривала с нами, никогда ни в чем
не выделяя себя. Одета она была почти бедно. Черная
короткая жакеточка, такого же цвета длинная, уже лос-
нящаяся юбка, простые башмаки на пуговках и низких
каблуках, изрядно поношенные калоши...»
Мне остается только подтвердить: «гардероб» сестры
Владимира Ильича, действительно, был более чем скром-
ным. Все ее имущество умещалось в небольшом сундуке
с горбатой крышкой, на котором не смогли бы усесться
два человека.
Живя в Вологде, Мария Ильинична аккуратно полу-
чала из Петербурга большевистскую газету «Правда»,
а также шведскую газету «Политикен» и немецкую
«Нейе цейт». Кроме того, ради меня выписывали какой-
1 В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 55, стр. 354.
70
то журнал для семейного чтения с приложением «Для
наших детей».
Большевистская печать подвергалась непрерывному
преследованию царским правительством. За свои сме-
лые обличительные статьи «Правда» то и дело запреща-
лась, подвергалась штрафам, выпущенные из типогра-
фии газеты конфисковывались и уничтожались. Тем не
менее революционное слово не умолкало: только что
объявленная закрытой, «Правда» на другой же день
выходила в свет под каким-нибудь новым названием:
«Рабочая правда», «Северна!я правда», «Правда труда»,
«За правду» и другими. При этом слово «Правда» не-
изменно печаталось в заголовке крупным шрифтом, а
второе слово — мелким, так что создавалось впечатле-
ние, будто название газеты не менялось.
По утрам я бежал навстречу почтальону, чтобы пер-
вым посмотреть, под каким названием сегодня пришла
«Правда». Мария Ильинична, разворачивая родную га-
зету, вышедшую под новым названием, торжествующе
заявляла:
— А «Правда» все равно остается «Правдой»!
В начале августа в одном из полученных номеров
«Правды» было напечатано сообщение о смерти выдаю-
щегося немецкого социал-демократа Августа Бебеля.
Мне навсегда запомнилось, какое впечатление произвело
это сообщение на Марию Ильиничну. Взяв в руки газе-
ту, она с каким-то испугом или изумлением произне-
сла: «Бебель умер!» — и на глазах у нее показались
слезы.
Из-за границы время от времени приходили письма
и открытки от Владимира Ильича и Надежды Констан-
тиновны. Жили они в то время в Галиции, прикарпат-
ской горной местности, в местечке Поронине, куда пере-
брались из Кракова в связи с болезнью Надежды Кон-
стантиновны. «Место здесь чудесное, — писал Владимир
Ильич в одном из писем в мае 1913 года. — Воздух пре-
восходный, — высота около 700 метров...
Надеюсь все же, что при спокойствии и горном воз-
духе Надя поправится. Жизнь мы здесь повели деревен-
скую— рано вставать и чуть не с петухами ложиться...»
Письма Надежды Константиновны были, как всегда,
наполнены присущим ей юмором и при чтении вызывали
улыбки родных забавными словечками и оборотами.
71
«Следуя совету доктора, ем за троих... Ходит дивчи-
на, стряпать не может, но всю черную работу делает...
Сегодня утром гуляли с Володей часа два, а теперь он
один ушел куда-то в неопределенную часть простран-
ства. Тут очень красиво. Хорошо также, что нельзя
очень гонять на велосипеде, а то Володя очень злоупот-
реблял этим спортом и плохо отдыхал, лучше больше
гулять».
Я в то время заразился страстью коллекционировать
почтовые марки и с увлечением сдирал с конвертов или
даже безжалостно вырезал ножницами с открыток авст-
рийские марки с бульдожьей физиономией императора
Франца-Иосифа, не особенно заботясь о сохранности
текста писем. Впрочем, мне в этом и не препятство-
вали.
ВСТРЕЧА НА КАМЕ
Марк Тимофеевич, по-прежнему отдален-
ный от нас многими сотнями верст, продолжал инспек-
ционные разъезды по сибирским и уральским железным
дорогам, часто присылая нам вести о себе. Не находя
другого способа соединиться с нами, он серьезно строил
планы нашего переселения в Омск или Уфу. Но Анна
Ильинична с недоверием относилась к подобным пла-
нам, уверенная в том, что характер службы все равно
не позволит мужу сидеть на одном месте и мы по-преж-
нему будем находиться врозь.
«Стала подумывать, не махнуть ли и вправду в
Омск, — писала Анна Ильинична 7 июня 1913 года, — по
ведь только приедешь в Омск, а ты улетел оттуда, —
и кто знает на сколько».
Анна Ильинична стремилась скорее снова включить-
ся в активную работу, и предложения мужа ее не осо-
бенно устраивали. Вначале она почти уступила его
уговорам и договорилась о встрече в Уфе, но через ме-
сяц отказалась от этой мысли:
«...спешу известить тебя, что не поеду я в Уфу...
Одна причина: усиленно зовут в Питер, не мешкая, и
мне хочется туда».
28 июля Анна Ильинична предложила Марку Тимо-
феевичу свой план:	к
72
«Оставь Дальний Восток до зимы или до весны, а то
измотаешься к осени. Приезжай в этот район. В Пермь
я выеду, пожалуй, по железной дороге. Ты уже не ве-
ришь мне?.. Раз уж отложила выезд в Питер, могла бы
приехать на пару дней. Повидаться-то очень не мешало
бы».
И вскоре же состоялась наша поездка в Пермь, где
мы встретились с Марком Тимофеевичем после почти
полугодовой разлуки. Устроились в номере гостиницы, у
самого берега Камы. Довольный долгожданной встречей
с нами, Марк Тимофеевич на радостях задаривал меня
игрушками и лакомствами.
Не знаю, что мне взбрело в голову, но случилось так,
что однажды Анна Ильинична застала меня в номере с
завернутой в платок коробкой из-под шоколада «Гала-
Петер», которую я укачивал на руках, словно это была
кукла, и что-то мурлыкал при этом себе под нос.
— Ба, Горушка, что это? Может, тебе куклу ку-
пить?— удивленно спросила она меня, не удержавшись
от улыбки.
— Купите! — невозмутимо ответил я, не замечая
иронии в ее вопросе.
За обедом Анна Ильинична рассказала об этом му-
жу. Он сначала от души посмеялся, а потом решил: ну
и что же, пусть забавляется, коли нравится. И в тот же
день купил мне куклу. Это Сказался прелестный улыба-
ющийся гуттаперчевый голыш с пухлыми ручками и нож-
ками, прикрепленными к туловищу скрытыми внутри
резинками. В честь «новорожденного» мы все трое от-
правились на Каму, в купальню, где и совершили шут-
ливый обряд крещения голыша, которого я объявил
мальчиком и дал ему имя — Валька.
Вернувшись в гостиницу, посадили Вальку на столик
и принялись пить чай. Через некоторое время Анна
Ильинична обнаружила под «новорожденным» расплыв-
шееся мокрое пятно. Объяснялось это тем, что во вре-
мя купания вода проникла через отверстия внутрь кук-
лы. Мы дружно хохотали все трое, когда Анна Ильинич-
на серьезным тоном провозгласила, что наш общий
крестник ведет себя вполне исправно, как и полагается
младенцу.
Марк Тимофеевич предложил нам прокатиться на
пароходе по Каме (ему нужно было по службе), и мы
73
совершили приятную прогулку вверх по реке до Усолья
и вниз до города Осы, после чего возвратились в Пермь.
Марку Тимофеевичу был разрешен небольшой отпуск,
который он использовал, чтобы проводить нас в Волог-
ду и побыть некоторое время вместе.
Близилась осень... Марк Тимофеевич, распрощав-
шись с нами, снова отправился в свои бесконечные разъ-
езды по Сибири. Анна Ильинична принялась готовиться
к отъезду со мной в Петербург, где ее ждала работа в
редакции «Правды», партийные дела.
Снова — вокзал, прощальные поцелуи, напутствия и
пожелания остающихся в Вологде родных. Удары гул-
кого станционного колокола, свисток обер-кондуктора,
паровозный гудок, возвещающий отправление, и вот мы
в вагоне поезда, уносящего нас в неведомый мне Питер,
столицу России...
Глава пятая
ПЕТЕРБУРГСКИЕ СКИТАНИЯ
НОВЫЙ ГОРОД
£ще из окна вагона с любопытством
всматривался я в серые громады до-
мов в пять-семь этажей. Мне не приходилось раньше
видеть такие здания. Поезд долго вилял, пробиваясь
сквозь паутину скрещивавшихся и разветвлявшихся пу-
тей, то отбивая звонкую чечетку в тесном коридоре из
застывших товарных вагонов, то выныривая снова на
простор, обмахиваясь клубами пара. Наконец он осто-
рожно подкрался к перрону вокзала и замер, лязгнув
всеми буферами.
Мы вышли из вагона, и я с изумлением обнаружил,
что дальше уже нельзя было бы ехать: паровоз стоял
под закопченным до черноты стеклянным навесом. Чу-
мазые фигурки деловито суетились у огромных крас-
ных колес с ключами и длинноносыми масленками
в руках.
— Вот мы и в Петербурге, Гора, — немного торже-
ственно обратилась ко мне Анна Ильинична. Но я не
видел еще никакого Петербурга: все загораживали
мрачные стены вокзала.
— Ну конечно, — согласилась она,—это пока еще
Николаевский вокзал, а вот сейчас мы выйдем из него
на площадь и будем уже в городе, увидишь Невский
проспект. Носильщик, вынесите наш багаж к трамваю,—
подозвала она человека в белом фартуке с медной бля-
хой на нагруднике.
Когда мы вышли из здания вокзала, перед нами от-
крылась широкая площадь с памятником Александру
75
Третьему. Царь сидел на огромном коне-битюге, стоя-
щем задом к вокзалу. Перед ним, возле черно-белой по-
лосатой будки, размеренно прохаживался рослый боро-
датый солдат-часовой в высокой мохнатой медвежьей
шапке. Неуклюжим казался и постамент памятника—,
огромный гранитный кирпич, и громада коня, растопы-
рившего свои чугунные ноги, и грузная туша всадника
в круглой полицейской шапке. Впоследствии мне при-
шлось слышать едкую и остроумную эпиграмму, сочи-
ненную про этот памятник: «Стоит комод, на комоде —
бегемот, а на бегемоте — идиот».
Не успели мы перейти через площадь, как справа
из-под закопченной арки дома вынырнул, отчаянно зво-
ня колоколом, странный поез,д: невиданной, какой-то
кубической формы паровозик с куцей трубой тащил за
собой несколько маленьких вагончиков, наполненных
людьми, причем пассажиры сидели не только внутри,
но и наверху, на открытых скамьях на крыше вагончи-
ков. Некоторые из них спускались по витой лесенке
вниз на площадку, готовясь сойти. Я так был удивлен
при виде этого оригинального транспорта, катящего
прямо по городской улице, что даже Остановился.
— Смотрите, что это? Поезд из двора выехал и пря-
мо по улице идет!
Анна Ильинична засмеялась и потянула меня за
Руку:
— Горушка, ты уж не останавливайся, не то носиль-
щика своего потеряем! Это называется паровичок, на
нем здесь ездят, как на трамвае; мы еще как-нибудь
на нем покатаемся с тобой. Здесь, у вокзала, его ко-
нечная остановка, а выехал он не из двора, как тебе
показалось, а с другой улицы под аркой, устроенной
под домом. Тут, в Петербурге, нам встретятся и старин-
ные конки — такие же вагончики, как у паровичка, но
запряженные парой лошадей.
С легкими вещичками (остальные были сданы в ба-
гаж еще в Вологде) мы сели в трамвай с большими
зеркальными окнами и проехали несколько остановок
по широкому Невскому проспекту. Прямой, как стрела',
он заканчивался далеко впереди острой золоченой иглой
Адмиралтейства.
По обеим сторонам тянулись ряды многоэтажных
домов.
76
Выйдя из трамвая, Анна Ильинична указала мне па
вывеску гостиницы и пояснила: «Вот тут мы пока и оста-
новимся с тобой!» Не успела она и глазом моргнуть, как
я помчался бегом через дорогу, увертываясь от снующих
извозчичьих фаэтонов и летящих богатых рысаков. Анна
Ильинична вскрикнула, пытаясь остановить меня, но я
ничего не слышал и через несколько секунд уже ожидал
ее на краю тротуара.
— Да ты с ума сошел, Горка! Разве можно так бе-
гать? Моментально задавят, что тогда делать? — отчи-
тывала запыхавшаяся и взволнованная Анна Ильинич-
на, подходя ко мне.
— Ну, я же не попал под лошадь, пробежал, успел,—
храбро оправдывался я, хотя, по совести, сам был испуган.
— Не попал! А вдруг споткнулся бы и — под коле-
са, поминай тогда как звали! — не успокаивалась Анна
Ильинична. — Обещай мне, что в другой раз будешь
осторожнее.
Я охотно обещал, и мы вошли в вестибюль гостиницы.
Гостиница, как видно, была из дорогих. Номер, отведен-
ный нам, был обставлен мягкой мебелью, на окнах ви-
сели красные плюшевые портьеры. Как-то боязно было
дотрагиваться до всего.
— Это мы тут и будем жить? — обернулся я с вопро-
сом, когда мы остались одни.
— Ну нет! — засмеялась Анна Ильинична. — Это не
по карману. Мы только здесь побудем денек с дороги,
пока я где-нибудь комнатку найму, и переедем туда с
тобой.
Начиная со второго дня пребывания в столице, Анне
Ильиничне приходилось вместе со мной вести поистине
скитальческий образ жизни. После того как моя прием-
ная мать впервые наняла маленькую захудалую комнат-
ку на Гончарной улице, близ вокзала, мы переменили
уйму комнат, в изобилии сдававшихся внаем частными
хозяевами в районе так называемых Песков. В этом рай-
оне чуть ли не все улицы назывались Рождественскими,
Отличаясь друг от друга порядковым номером — первая,
вторая и т. д., и все они соединялись между собой длин-
ным Суворовским проспектом. Почти на каждой мы
успели пожить понемногу.
. И происходило это вовсе не потому, что Анна Ильи-
нична не уживалась с хозяевами в силу какой-то черты
17
характера или что я их беспокоил. Не в этом была при-
чина, вынуждавшая нас то и дело менять место житель-
ства, не успев как следует привыкнуть к нему...
НОВЫЕ ЛЮДИ
Анна Ильинична немедленно с жаром
окунулась в привычную для нее подпольную работу.
Она быстро установила связь со многими партийными
товарищами, вела обширную переписку, о содержании
и значении которой я тогда, конечно, не имел никакого
понятия. Ей необходимо было видеться с теми или дру-
гими людьми, но, находясь сама под надзором полиции,
Анна Ильинична избегала устраивать встречи у себя на
квартире.
Мне посчастливилось быть свидетелем многих встреч
Анны Ильиничны с ее товарищами и соратниками по
партийной работе, с которыми она была связана долгие
годы.
Первой я узнал Прасковью Францевну Куделли
(с русским именем, немецким отчеством и не то немец-
кой, не то итальянской фамилией), жившую тогда где-то
на Старо-Невском проспекте. Это была уже пожилая,
крупного телосложения женщина с суровыми чертами
лица и грубоватым голосом, носившая старомодное пен-
сне с дужкой на переносице. Она отличалась острым
умом и резкой прямотой в суждениях.
Когда Анна Ильинична впервые, по приезде в Петер-
бург, пришла вместе со мной к ней в гости, Прасковья
Францевна, знакомясь, осмотрела меня немного насмеш-
ливо, как мне показалось, и, обратив внимание на мое
сильно веснушчатое лицо, сразу же наделила меня про-
звищем «воробьиное яичко», что мне не особенно понра-
вилось. Вначале я стеснялся и даже немного побаивал-
ся ее суровой внешности, но в дальнейшем убедился,
что Прасковья Францевна была очень добрым челове-
ком. Анна Ильинична была дружна с ней в течение мно-
гих лет *.
1 П. Ф. Куделли (1859—1944)—член партии с 1903 года, вид-
ная партийная и общественная деятельница.
78
Хорошо запомнилась мне Клавдия Ивановна Нико-
лаева 1 с ее обликом простой русской женщины-работни-
цы; тогда еще молодая, худощавая, с гладкой прической
над высоким умным лбом. У нее был маленький сыниш-
ка Юра, родившийся в ссылке. Клавдия Ивановна при-
носила его с собой, и мы с ним развлекались чем-нибудь
вдвоем, сидя в уголке, стараясь не мешать своим при-
сутствием.
На встречах п совещаниях присутствовала всегда и
Конкордия Николаевна Самойлова1 2, приходившая не-
редко в сопровождении мужа Аркадия Александровича.
Над ним дружески подшучивали, рассказывая, что он
настолько беспомощен в домашних делах, что если по-
просить его поставить самовар, то он способен вместо
угля наполнить трубу водой и при этом удивляться, от-
чего вдруг самовар протекает.
Особенно тесной и многолетней дружбой Анна Ильи-
нична была связана с Ольминским3 — большевиком-
правдистом. Когда я увидел Михаила Степановича в
первый раз, он мне показался глубоким стариком. У него
была буйная седая шевелюра, закрывающие рот пожел-
тевшие усы (он много и часто курил) и седая спутанная
борода. Обращали на себя внимание его серо-голубые
глаза, умные, ласковые и слегка улыбающиеся. Говорил
Михаил Степанович тихим, глуховатым голосом, всегда
спокойно и размеренно.
Когда мы вернулись домой после первого свидания
с Михаилом Степановичем у него на квартире, я задал
Анне Ильиничне курьезный вопрос:
— Это Карл Маркс?
— Где Карл Маркс? — не поняла Анна Ильинична.
— Ну, тот дедушка, у которого мы были сегодня,
это — Карл Маркс?
Анна Ильинична весело расхохоталась, а потом
разъяснила:
1 К. И. Николаева (1893—1944)—член партии с 1909 года, ак-
тивный партийный работник, с 1936 года — секретарь ВЦСПС.
2 К. Н. Самойлова (1876—1921)—член партии с 1902 года,
видная деятельница женского революционного движения, один из
первых секретарей «Правды*. Умерла от холеры, заразившись во
время поездки на агитпароходе по Волге.
Псевдоним М. С. Александрова (1863—1933)—одного из
старейших деятелей революционного движения в России.
79
— Да нет же, Горушка, Карл Маркс давно умер.
А это был Михаил Степанович, мой старинный хороший
друг и знакомый. Ты помнишь в Саратове Нину и Лелю
Лежава, к которым я тебя в гости водила? Леля —
с длинными косами, а Нина — такая хохотушка. Маму
их, Людмилу Степановну, не забыл? Ну вот, так Миха-
ил Степанович ее родной брат и дядя твоих подру-
жек. Так неужели ты его нашел похожим на Карла
Маркса?
— Здорово похож! — решительно подтвердил я.
— Обязательно расскажу ему, это забавно будет,—
пообещала, смеясь, Анна Ильинична.
У Анны Ильиничны имелся портрет Маркса, кото-
рый я видел много раз, но я не знал о нем ничего, кро-
ме имени и фамилии, и помню, что мне очень нравилась
его величавая голова. Особенного сходства с Марксом
у Ольминского, конечно, не было, но по первому впечат-
лению они почему-то показались похожими.
Вскоре у меня появился первый друг, вернее — по-
друга, чему я был чрезвычайно рад, потому что обще-
ство взрослых было не слишком занимательным.
Неподалеку от нас, на Херсонской улице, жила семья
Бонч-Бруевича *, с которым Анна Ильинична и Влади-
мир Ильич были знакомы еще с девянрстых годов.
С именем Веры Михайловны, супруги Владимира Дми-
триевича Бонч-Бруевича, у меня связаны самые теплые
воспоминания.
Сырой петербургский климат, видимо, вредно влиял
на меня: я систематически болел ангиной, всегда сопро-
вождавшейся высокой температурой и нередко даже
бредом. Видя, как я мучаюсь по ночам, Анна Ильинич-
на одевалась и бежала за доктором, но тот нередко от-
казывался идти среди ночи к больному. И только Вера
Михайловна, врач по профессии, невзирая на поздний
час, приходила ко мне. Я так привык к ней, что даже
от одного ее присутствия мне становилось легче.
Я подружился с дочерью Бонч-Бруевичей Лелей и
охотно проводил с ней время. Возвращаясь однажды от
1 р. Д. Бонч-Бруевич — видный деятель Коммунистической пар-
тии. С первого дня Советской власти занимал пост управделами
Совета Народных Комиссаров, умер в 1955 году; Вера Михайловна
Вел нянина, также видная партийная й общественная деятельница,
скончалась в Кремле, в сентябре 1918 года.
80
Бонч-Бруевичей, я простудился, и снова Вере Михай-
ловне пришлось лечить меня. Анна Ильинична жалова-
лась в письме Марку Тимофеевичу в Новониколаевск1
в ноябре 1913 года:
«Пришлось еще и с Горишкой повозиться. Сегодня
с утра у него было 38°, и я попросила Веру Михайловну
зайти. Сегодня выдержу, конечно, в постели, а потом,
вероятно, еще дня два дома. Немного и Вера Михайлов-
на виновата: пустила я к ним Горку в четверг, а они
прислали его домой поздно и, главное, разгоряченного,
сразу после того, как набегались дети».
Несколько позднее возобновились встречи с семейст-
вами В. В. Воровского и И. Е. Любимова, отбывших
свою вологодскую ссылку, а также А. П. Скляренко и
Е. В. Барамзина — товарища В. И. Ленина по енисей-
ской ссылке, — переселившихся в Петербург из Са-
ратова, как и мы. С детьми Барамзиных— Митей и
Ниной — нас связывала многолетняя дружба, продол-
жавшаяся до зрелого возраста.
Эти встречи и связи, возобновленные Анной Ильи-
ничной в Петербурге, наряду с ее активной подпольной
деятельностью, дали властям повод к усилению надзо-
ра. Участились ночные визиты полиции. Анна Ильинич-
на, достаточно опытный конспиратор, была очень осто-
рожна, прятала или своевременно уничтожала бу-
маги, которые при обыске могли бы быть уликой про-
тив нее.
Непрошеные визиты как раз и были причиной того,
что мы постоянно меняли свое местожительство. Наших
хозяев вряд ли могли удовлетворить квартиранты, из-за
которых приходилось не спать по ночам и Открывать
двери в самое неподходящее время «представителям за-
кона».
— Мадам, — вкрадчивым тоном начинала хозяй-
ка,— мы очень довольны вами, мы ничего не имеем
против вас и вашего мальчика, но посудите сами, такие
неприятности по ночам... Я ничего плохого не хочу ска-
зать...
Одним словом, Анне Ильиничне становилось все по-
нятным: назревала необходимость снова искать при-
станище.
1 Ныне Новосибирск.
6 Зак. № 746/л	81
ПЕРВАЯ ШКОЛА
Устроить меня в школу оказалось вовсе
не таким уж простым делом. Мне было всего семь лет,
да и ростам я был невелик, однако в младший пригото-
вительный класс мне было бесполезно идти по своей
грамотности, в старший же меня не принимали по воз-
расту.
Кто-то порекомендовал Анне Ильиничне обратиться
за содействием к некоей вдове сенатора, имевшей влия-
ние в известных кругах. Взяв меня с собой, Анна Ильи-
нична отправилась к этой даме. Прибыв по указанному
адресу, мы вошли в квартиру, где нас приняла благооб-
разная седая старуха довольно чопорного вида. Выслу-
шав рассказ обо мне и ознакомившись с моими способ-
ностями, она согласилась помочь и вручила Анне Ильи-
ничне рекомендательное письмо, оказавшее нужное воз-
действие.
Я был принят во второй класс Фребелевского на-
чального училища, находившегося неподалеку, в районе
Песков, где мы проживали.
Наступил первый школьный день. По пути в школу
Анна Ильинична долго наставляла меня, как я себя
должен держать и как вести; я слушал ее рассеянно,
потому что мысли мои были всецело поглощены пред-
стоящим торжественным событием. Приведя в школу,
Анна Ильинична препоручила меня классной наставни-
це и, поцеловав на прощание, ушла, чтобы не смущать
своим присутствием.
Вокруг меня стоял веселый шумный гомон множе-
ства детских голосов. Я стоял один посреди небольшого
зала, смущенный и растерянный. Раздался звонок. Шум
на мгновение усилился, и дети бросились врассыпную,
сталкиваясь друг с другом, в знакомые классы, занимая
свои места за партами. Подхваченный общим порывом,
я тоже вбежал в класс и остановился, не зная, где же
мое место. Окончательно смутившись и не отдавая себе
отчета в происходящем, я уселся на первый попавшийся
стул.
Вошедшая классная наставница улыбнулась: ей было
хорошо понятно состояние новичка... Ласково погладив
по голове, она подвела меня к первой парте и усадила
рядом с бледной миловидной девочкой по имени Таня.
82
Только тогда я успокоился и даже осмелел: теперь я
имел свое место в классе, стал равноправным членом
школьной семьи.
К сожалению, даже и второй класс, куда я был при-
нят, давал мне очень мало: я давно уже знал все то, что
слышал на уроках, все было для меня слишком легким.
Тем не менее я очень полюбил школьную обстановку и
охотно бежал утром в школу. Анна Ильинична была не-
сколько разочарована тем, что я так мало получаю в
школе, и в то же время тревожилась моим болезненным
состоянием. В письме к мужу она сообщала:
«Горке-то и вообще хорошо, пожалуй, посидеть дома.
Не ладится у него в школе, и не дает она ему точно ни-
чего... Дня два был лучше, а в пятницу опять куролесил.
Я думаю, что главная причина в том, что нет интересу-
ющего его выхода энергии... Одним словом, очевидно, что
не в платной школе не получишь, чего хочешь.
...Не переутомляются ли у него нервы? Говорит, что
иногда болит голова на уроках. Совсем бы оставила его
до рождества дома, да скучать будет и рваться в
школу».
Анна Ильинична была совершенно права, но менять
школу было уже поздно, и пришлось это дело отложить
до осени.
СЕВЕРНАЯ ПОЭЗИЯ
К лету 1914 года наш путешественник,
Марк Тимофеевич, получил отпуск и приехал за нами в
Петербург. На семейном совете было решено провести
летний отдых недалеко от Вологды, что особенно устра-
ивало Марию Ильиничну с матерью: покидать место
ссылки до окончания срока она не имела права. Со
свойственной ему энергией и решительностью Марк Ти-
мофеевич организовал выезд всей семьей «на дачу».
Собственно говоря, никакой дачи не было, а просто по-
близости от Вологды, в районе железнодорожного разъ-
езда Молочная, в деревне Раскопино сняли на некото-
рый срок крестьянскую избу.
Раскопино — типичная деревня русского Севера, с ее
массивными бревенчатыми, почерневшими от времени
избами, построенными в два этажа: верхний предназна-
чался для жилья, а низ отводился для хозяйственных
6*
83
нужд. Нам охотно уступили внаем одну из таких про-
сторных изб, где мы прекрасно расположились, нисколь-
ко не стесняя друг друга, а наш стол обогатился свежим
молоком, ароматным ярко-желтым вологодским маслом
и душистым ржаным крестьянским хлебом.
Целые дни мы наслаждались прогулками по окрест-
ностям деревни, по полям и лесам, возвращаясь с нагру-
женными брусникой берестовыми туесками и огромными
букетами полевых цветов. Даже Мария Александровна
и та позволяла себе сравнительно далекие прогулки по-
чти на целый день в нашей компании. Оберегая ее здо-
ровье и силы, мы организовывали где-нибудь привал на
опушке леса, где она вволю отдыхала, в то время как
мы неподалеку собирали ягоды.
По вечерам под стенами нашей избы неторопливо
рассаживались пришедшие «на посиделки» девушки-
кружевницы, каждая со своими пяльцами — мягкими
круглыми валиками на козлах, утыканными множеством
булавок с разноцветными стеклянными головками. Они
плели свои изумительные по красоте рисунка прослав-
ленные вологодские кружева, быстро и ловко перебра-
сывая и переплетая коклюшки — нечто вроде небольших
веретен с намотанными на них суровыми льняными нит-
ками.
До глубокой темноты звучали красивые тягучие се-
верные песни под окнами нашей дачи. Северное наречие
отличалось заметно от привычного российского не толь-
ко своим напевным говором: в нем часто попадались
совершенно незнакомые слова, а в ряде слов буква «я»
почему-то подменялась буквой «е». Например, слово
«гулять» выговаривалось по-местному — «гулеть», а рас-
пространенное «возлюбленный» здесь мягко и нежно
звучало: «дроля».
Я подсаживался к сидевшей поодаль на траве мило-
видной крестьянской парочке и спрашивал молодого
парня о его возлюбленной:
— Это твоя дроля? Она красивая, правда?
На что парень отвечал, лукаво поглядывая на де-
вушку:
— Я вот эту дролю возьму да в боготу (то есть в бо-
лото) закопаю!—И с шутливой угрозой встряхивал
кудрями. Дроля с легкой улыбкой вспыхивала и опуска-
ла глаза, а я недоумевал, за что он так немилостив к
84
этой красавице с глазами синими, как цветущие ва-
сильки.
Наша деревенская жизнь было грубо и внезапно на-
рушена посещением вологодской жандармерии, нагря-
нувшей в ночь на 26 июня с обыском; Мария Ильинична
была подвергнута даже кратковременному аресту. Ока-
зывается (это я узнал значительно позже из архивных
документов), она не заручилась по-установленной фор-
ме разрешением на временный выезд из Вологды. Из-за
какой-то пустяшной формальности мы вынуждены были
прервать отдых, покинув с сожалением гостеприимное
Раскопино с его милыми обитателями.
Марк Тимофеевич лелеял мечту приобрести по слу-
чаю участок земли на побережье Черного моря и даже
построить там дачку, чтобы раз и навсегда решить во-
прос о летнем отдыхе. Он скопил нужную сумму, по-
полнившуюся за счет длительных служебных команди-
ровок за последние два года. Развертывая имевшийся
у него план приморского участка, Марк Тимофеевич ри-
совал заманчивые перспективы на будущее. Я, конечно,
присутствовал при этом, поощряя его своими бесконеч-
ными расспросами.
С такими-то целями — познакомиться с местополо-
жением будущей дачи и кстати продолжить прерван-
ный отдых — отправились вместе Марк Тимофеевич,
Анна Ильинична и я в увлекательнейшую и первую
в моей жизни поездку по Волге на пароходе «Боро-
дино».
По пути Анна Ильинична подробно и интересно рас-
сказывала о местах, связанных с детством и юностью,
легенды о Жигулях и Степане Разине. Сама история
проплывала медленно мимо нас: Молодецкий курган,
утес Стеньки Разина, Царев курган... Я был в восхище-
нии от множества впечатлений.
Приближался Саратов. Предупрежденные письмом
Марка Тимофеевича, на пристани встречали нас отец и
мать, сестра Варя. Было решено оставить меня ненадол-
го в Саратове, погостить у родных, не видавших меня
более года.
Марк Тимофеевич с Анной Ильиничной, не сходя с
парохода, отправились дальше до Царицына и оттуда
поездом к Черному морю, договорившись, что захватят
меня на обратном пути.
85
Разразившаяся мировая война расстроила все наме-
ченные планы, и я застрял у родных значительно доль-
ше, чем предполагалось. Минуя Саратов, Анна Ильи-
нична выехала прямым путем в Вологду к матери и се-
стре; Марк Тимофеевич был срочно отозван по службе
в Петербург, переименованный отныне в Петроград.
«Теперь у нас война, — писала мне Анна Ильинична
в Аткарск, где я гостил в семье старшего брата Игна-
тия,— большая беда, и неизвестно, где кто будет».
Я возвратился в Петроград один, не помню уже точ-
но, каким именно путем, перед началом учебного года.
ЗНАКОМСТВО С «ПРАВДОЙ»
Анна Ильинична, встретив меня в Петро-
граде, наняла новую комнату, не помню уж, которую
по. счету, и снова потекла наша скитальческая жизнь
на Песках. До начала занятий в школе было еще да-
леко, и Анна Ильинична, чтобы не бросать меня одного
на целый день, брала с собой то в типографию на Пан-
телеймоновской 1 улице, где печаталась в то время «Ра-
ботница», то в редакцию «Правды», помещавшуюся на
Ивановской1 2 улице.
Однажды Анна Ильинична все же оставила меня до-
ма, сказав, что съездит лишь в типографию и скоро вер-
нется. Время шло, она долго не возвращалась, и я
заскучал. Недолго думая, я взял свой кошелечек с ме-
лочью, сел в трамвай и приехал на Пантелеймоновскую.
Там, в глубине двора, я быстро разыскал типографию
и вошел смело туда. На мое счастье, Анна Ильинична
была еще там и очень удивилась, вдруг увидев меня.
— Батюшки, Горка, как ты сюда попал?
— Просто: сел на трамвай и приехал за вами.
— Но ведь мы договорились, чтобы ты остался дома
и подождал меня! И потом, как ты нашел дорогу? Ведь
так можно заблудиться, потеряться, где я потом искала
бы тебя?
Я состроил жалобную физиономию, прижался к ее
платью.
1 Ныне улица Пестеля.
2 Ныне улица Социалистическая.
86
_____ Да нет, я дорогу хорошо запомнил. А одному мне
так скучно без вас стало, и я поехал. Не сердитесь! —
попросил я.
Анна Ильинична смягчилась. С тех пор она почти
никогда не оставляла меня одного.
Каждое утро, позавтракав, мы вместе отправлялись
на Ивановскую улицу. Придя в редакцию, Анна Ильи-
нична садилась за стол, заваленный бумагами, и при-
нималась за работу — читала письма, правила коррек-
туры, беседовала с посетителями. Отдельного рабочего
кабинета у нее не было.
В мое распоряжение поступала редакционная кор-
зина для бумаг, всегда наполненная множеством кон-
вертов. Я по-прежнему увлекался коллекционированием
почтовых марок: сдирал с конвертов марки, радуясь,
если попадались новые или заграничные, каких в моем
альбоме еще не было.
— Горушка, — обратилась ко мне как-то Анна Ильи-
нична,— хочешь, я тебя познакомлю с человеком, кото-
рый умеет басни сочинять?
Я заинтересовался, и она подвела меня к столику
у окна, за которым сидел улыбающийся крупный, круг-
лолицый человек с трубкой в зубах.
— Вот, Ефим Алексеевич, — сказала ему Анна Ильи-
нична,— не хотите ли подружиться с моим сыном Гор-
кой? Покажите ему свои басни, он интересуется. Гора!
Вот это тот самый дядя, который басни пишет, а зовут
его Демьян Бедный!
— Демьян Бедный — мужик вредный! А еще: «сол-
дат Яшка — медная пряжка»1, — представился басно-
писец. — А я и не знал, Анна Ильинична, что у вас сын
есть!
— Ну, не настоящий сын, приемный! Сразу большого
и уже грамотного приобрела, — засмеялась Анна Ильи-
нична,— да вот беда, мучаюсь с ним: бросать одного
жалко, скучает, просится со мной...
 — А я уже вас знаю! — весело заявил я, когда
Анна Ильинична оставила нас и вернулась к своему
столу. — Только не видел еще, какой вы, а басни читал
в газете... Еще там в одной про хитрого купца, как он
1 Под такими шутливыми псевдонимами Демьян Бедный
(Е. А. Придворов) помещал свои стихотворения и басни в печати
в описываемый период. .
87
в бурю на Волге богу молился, обещал ему, что «я свечу
вот с эту мачту закачу!»
— Ну и как, понравилось? — поинтересовалея Демь-
ян. — У кого лучше: у Крылова или у меня?
— Н-не знаю, — замялся я, — у Крылова всегда про
зверей, не как у вас..
— Да-а, это как сказать, всяко бывает. Когда и
звери лучше людей, а когда и люди хуже зверей.
Я не совсем понял намек и решил промолчать.
— Подарить тебе книжечки с моими баснйми, раз
они тебе понравились?
Я утвердительно кивнул головой, и Демьян Бедный,
достав из ящика стола две тоненькие книжки с краси-
выми -красочными обложками, размашистым почерком
сделал на каждой из них памятную надпись и подал
мне. Я поблагодарил и хотел было вернуться к Анне
Ильиничне, но баснописец остановил меня:
— А ты видел, как нашу «Правду» печатают? Нет?
Хочешь, пойдем посмотрим? Это близко. — И, видя, что
у меня от удовольствия заблестели глаза, крийнул:—
Анна Ильинична! Мы пошли в типографию, посмотрим,
как и из чего газету делают, вы не возражаете?
— Да нет, конечно, но мне совестно, стоит ли за-
труднять вас. Я могла бы и сама с ним прогуляться,
да право же, до смерти некогда! Присмотрите только,
пожалуйста, там, чтобы он не лазил никуда, а то ему
до всего дело!
Типография «Правды» помещалась почти напротив,
на другой стороне улицы. Мы побывали в наборном от-
делении, где мне вручили на память тут же набранную
строчку со словами «Георгий Лозгачев», и в стереотип-
ной, где дышали горячим теплом свежеотлитые блестя-
щие, изогнутые формы с выпуклым текстом набора, и
среди размеренно работающих печатных машин, выбра-
сывающих готовые номера газет, остро пахнущие керо-
сином и типографской краской. Показывая и объясняя
мне весь процесс производства газеты и в то же время
памятуя наказ Анны Ильиничны, Демьян Бедный дер4
жал меня за руку, не отпуская ни на шаг. И, несмотря
на это, я все-таки ухитрился где-то измазаться в краске.
Возвратился я из типографии сияющий и довольней.
Анна Ильинична постоянно приносила с собой, кор-
ректурные оттиски: при наборе нередко, попадались
88
пропуски, грамматические и другие ошибки, и она по-
долгу сидела вечерами над их правкой. Мне показалось,
что это не так уж трудно: я частенько наблюдал за тем,
как управляется Анна Ильинична с отпечатанными по-
лосами, ставя условные значки в местах ошибок.
— Давайте я буду помогать вам! Я смогу тоже
ошибки находить и исправлять, — вызвался я как-то
в один из вечеров,— вот увидите, сумею!
В том, что я способен распознавать грамматические
ошибки в тексте, Анна Ильинична почти не сомневалась.
Как ни мала была моя помощь, в какой-то степени
она уменьшала работу Анны Ильиничны. Я же в свою
очередь страшно гордился тем, что помогаю ей.
Да и себе нашел занятие.
— Ах ты, помощник мой! — улыбалась Анна Ильи-
нична, видя, что уже поздно и я начинаю позевывать. —
Давай-ка я тебя уложу спать, довольно на сегодня!
КОНЕЦ СКИТАНИЯМ
Последние месяцы 1914 года ознамено-
вались несколькими заметными событиями в нашей
жизни. Во-первых, кончились наконец скитания по ком-
натам. Мы переселились в квартиру на Греческом про-
спекте, нанятую для нас Марком Тимофеевичем в том
же районе Песков; Мария Александровна также посе-
лилась с нами, переехав из Вологды. Во-вторых, закон-
чился срок ссылки Марии Ильиничны; проводив мать
в Петроград, она перебралась на жительство в Москву.
И, в-третьих, я начал свой новый учебный год в новой
школе — в старшем приготовительном классе коммерче-
ского училища на Мытной площади — на той самой пло-
щади, где происходила когда-то церемония гражданской
казни Николая Гавриловича Чернышевского.
К нашему огорчению, не произошло еще одного же-
Лаийого события, а именно — не присоединился к нам
Марк Тимофеевич, глава семьи, которому все еще ие
удавалось покончить со своей «летучей» службой. Поми-
мо скромного литературного заработка Анны Ильиничны
и вдовьей пенсии матери, именно его служба давала
главным образом средства для существования всей
семьи.	:	•
8»
Мария Ильинична поселилась в Москве на частной
квартире и писала нам то из Сыромятников, то из Ко-
жевников— так именовались тогда многие московские
улицы. Перебивалась кое-как на средства, зарабатывае-
мые частными уроками на дому; как бы ей трудно ни
приходилось, она никогда не жаловалась.
Мария Александровна посылала ей письма через
день, а порой и ежедневно. Они были полны беспокой-
ства за любимую дочь, тревогой за ее жизнь и здо-
ровье, ибо каждый неосторожный шаг мог снова угро-
жать арестом, тюрьмой, новой ссылкой...
«Родная моя, будь осторожна, главное, береги здо-
ровье, и во всем прочем чтобы не вышло какой беды,
а то страшно огорчишь меня...»
Марии Ильиничне, как профессиональному револю-
ционеру, хорошо было понятно, что подразумевала мать
под коротким выражением «во всем прочем»: опыт на-
учил ее быть достаточно осторожной.
Догадываясь, что Маруся, как любила называть ее
мать, вряд ли с успехом может существовать на весьма
скромный и вдобавок непостоянный заработок от слу-
чайных уроков, Мария Александровна неоднократно пред-
лагала дочери помочь деньгами из своей пенсии, но та
в мягких выражениях отказывалась, убеждая, что вовсе
не нуждается. Из скромности, да и от случайных лю-
бопытных глаз, говоря об этом, мать всегда писала
по-французски:
«Если нуждаешься в деньгах, пиши: что мое, то —
твое!»
Почти в каждом письме Мария Александровна сооб-
щала о повседневных семейных событиях, но умалчи-
вала о себе, о своем здоровье, которое было основатель-
но подорвано. Да это и неудивительно: ей шел 81-й год.
Бодрость духа старой матери в немалой степени под-
держивалась письмами из далекой Швейцарии от Вла-
димира Ильича, всегда полными энергии, жизнерадост-
ности и сыновней любви. Не суждено, однако, было
больше увидеть ей сына и прижать к своему сердцу...
Зимой 1915 года в нашей квартире на Греческом
проспекте появился необычный гость. Он был слепой и
пришел в сопровождении подростка, водившего era по
улицам. Анна Ильинична и ее мать радушно приняли
гостя, напоили его чаем, и между ними завязалась ожив-
90
ленная беседа о петербургских делах и жизни, о многих
общих знакомых. Это был старый рабочий-большевик
Василий Андреевич Шелгунов, близко знавший В. И. Ле-
нина еще в девяностых годах, один из первых участни-
ков марксистских кружков. Потеряв зрение в 1905 году,
Василий Андреевич продолжал свою неутомимую рево-
люционную деятельность в течение многих лет (он умер
в 1939 году).
К своей слепоте Василий Андреевич, как видно, отно-
сился с привычным спокойствием и всегда был оживлен-
ным, веселым и улыбающимся. Темно-русые, свободно
зачесанные назад волосы, буйные усы и борода, почти
закрывающие рот; держался он так, что если бы не тем-
но-синие очки, прикрывающие глазные впадины, его
трудно было бы принять за незрячего.
Анна Ильинична познакомила Василия Андреевича
со мной.
При последующих встречах он иногда подолгу заси-
живался у нас и любил, когда я что-нибудь читал ему
вслух. В знак благодарности Василий Андреевич гладил
меня по голове и целовал в лоб, щекоча усами. У него
была привычка курить папиросу за папиросой; зажигая
спички, он нащупывал огонь пальцем, чтобы правильно
прикурить. От этого пальцы его всегда были желто-ко-
ричневого цвета, закопченные.
Я не боялся Василия Андреевича, как обычно дети
боятся слепых, наоборот, очень быстро привык к его
посещениям и полюбил его.
Новая школа, куда меня устроили, намного отли-
чалась от прошлогодней, Фребелевской. Училище было
смешанного типа, и в классе мальчики сидели обяза-
тельно с девочками. Моей соседкой по парте оказалась
тихая девочка, светловолосая Люба. По установившейся
традиции, она была моей постоянной парой, или, так
сказать, «дамой» на уроках танцев, которые входили в
программу училища с самых младших классов. «Утверж-
денная» дружба мальчиков и девочек почти исключала
проявления мальчишества и грубого озорства, так рас-
пространенные в школах. Училищные правила предпи-
сывали строгое соблюдение вежливости и известного
этикета как при взаимном обращении, так и особенно
91
по отношению к старшим. При встрече с учителями, на-
пример, мальчики уступали дорогу и обязательно рас-
кланивались, а девочки делали грациозный реверанс,
взявшись пальчиками за передник.
Анна Ильинична весьма одобряла такие правила.
Она и до этого стремилась приучить меня именно так
держаться со старшими, с которыми приходилось встре-
чаться дома либо в гостях, но я по-мальчишески упря-
мился. Теперь же, раз это было принято в школе, я без-
оговорочно подчинялся этим правилам и в домашней
обстановке.
Нужно сказать, что такой воспитательный стиль, ут-
вердившийся в стенах школы, положительно влиял и на
успеваемость.
На рождественские каникулы у нас был поставлен
спектакль-сказка «Ожившая обезьяна». Мне досталась
главная роль куклы-обезьяны, ожившей по волшебству
девочки Дуки. Я был одет в коленкоровый коричневый
костюм-комбинезон с хвостом, на лице обезьянья маска.
Вспоминая наши с Анной Ильиничной домашние пред-
ставлейия в Саратове, я старался как можно больше
походить на обезьяну: проделывал разные ужимки и
кривляния, для пущего эффекта ковырял пальцем в носу
и искал блох, отчего зрители покатывались со смеху.
Й и сам едва удерживался от хохота под своей маской,
рискуя сорваться с роли, которую, впрочем, выучил
безукоризненно.
В заключительной сцене я благодарил волшебницу
Дуку:
Повелительнице Дуке
Я целую нежно руки:
В плюш была зашита я,
Оживила ты меня!
По окончании спектакля зрители ворвались на сце-
ну (сцена была условной, отделенной от зала одним
занавесом) и в восхищении едва не оторвали мне хвост
и чуть не выкололи глаза, суя пальцы в отверстия
маски.	‘i--’.
МЕЖДУ ДВУМЯ СТОЛИЦАМИ
Война изменила географию России^ чи
пока нечего было думать о даче на Черноморском бе-
регу. Между тем подходила пора отдыха.
92
к июню Марк Тимофеевич нанял удобную дачку с
мезонином на разъезде Лыкошино, километрах в три-
дцати от Бологого.
К превеликой радости Марии Александровны при-
ехала погостить на дачу из Москвы Мария Ильинична.
На несколько дней заезжал, уже в августе, и Дмитрий
Ильич, бывший в Москве по делам службы.
Марку Тимофеевичу удалось провести с нами лишь
несколько дней. Анна Ильинична решила пригласить на
летние каникулы в Лыкошино и мою сестру Варю, и мы
втроем совершали ежедневные экскурсии по окрестным
лесам и лугам. Здесь все было усеяно грибами и яго-
дами— земляникой и черникой. Марк Тимофеевич по-
чему-то терпеть не мог черники, я же поедал ее целыми
горстями и ходил черноротый, с синими зубами и язы-
ком. В таком виде лез к нему целоваться, и он с при-
творным ужасом отмахивался от меня. После шутя пи-
сал откуда-то в письме: «Целую тебя, если только ты
не ел чернику!»
Мария Александровна постепенно слабела здоровьем,
хотя по-прежнему старалась бодриться и не показывать
виду. С какой охотой пошла бы она с нами в лес, с ка-
ким бы наслаждением пособирала грибы, ягоды! Но это
становилось теперь ей не под силу, и она ограничива-
лась недалекими прогулками.
«Гуляем каждый день, — писала она дочери 9 авгу-
ста 1915 года, — нынче Аня с Горей после кофе ходили
в лес за грибами, а я побродила возле дома; грибов
принесли много хороших, собираемся сушить их».
Ранним утром будил нас рожок. Пастух садился не-
подалеку на пригорке и начинал выдувать на своей са-
модельной дудке, сделанной из коровьего рога, какую-то
довольно дикую мелодию, всегда одну и ту же. Заслы-
шав знакомые звуки, со всех сторон к нему неторопливо
сбредались коровы, жмурясь под резкими горизонталь-
ными лучами утреннего солнца. Пастух вставал, прятал
Дудку за голенище и, закинув через плечо длинный
кнут, отправлялся в луга. Стадо послушно следовало
за ним.
В лесу протекала невзрачная речонка, всего в не-
сколько метров шириной. С сестрой Варей в этой речке
чуть было не произошло несчастье. В один из жарких
Дней, набрав грибов и ягод, Анна Ильинична с Варей
93
решили искупаться. Я тогда плавать еще не умел и си-
дел на травяном бережку, а они барахтались в прозрач-
ной прохладной воде. Накупавшись, Анна Ильинична
стояла у самого берега, отжимая намокшие волосы и
ожидая Варю, которая все еще не хотела расставаться
с речкой. Наконец сестра подплыла к берегу и попы-
талась встать на ноги, но дна не было. Небольшой ку-
стик, за который она инстинктивно схватилась, не вы-
держал, обломился. Она испуганно вскрикнула, и ее
понесло по течению.
Анна Ильинична находилась от Вари в каких-нибудь
пяти-шести метрах и в первое мгновение стала подбад-
ривать тонувшую криками: «Плыви, Варенька, старай-
ся плыть!» — оглядываясь в то же время, что бы такое
протянуть девочке на помощь. На счастье, ей удалось
поймать плывший по течению длинный прут, который
она и протянула Варе. Та ухватилась за конец, и Анна
Ильинична потихоньку подтащила ее к себе.
Все это произошло так быстро, что я не успел даже
догадаться об опасности, грозившей сестре. Спустя ми-
нуту, когда они обе уже были на берегу, Анна Ильи-
нична горячо упрекнула меня:
— Ну как же ты не догадался бросить мне хоть
свою палочку? Ведь Варенька могла бы утонуть!
— Да разве она тонула? Вы же вылезли из речки
обе вместе! — недоумевал я.
Я еще долго не мог поверить, что сестре действи-
тельно грозила опасность, пока она сама не убедила
меня в этом.
Живя в Лыкошине, мы подружились с детьми одного
инженера, носившего оригинальную фамилию Жук. Сын
инженера Сережа Жук страстно увлекался паровозами;
я быстро заразился от него этой страстью. В скором
времени все мои тетради и альбомы оказались изрисо-
ванными паровозами разных систем и целыми пасса-
жирскими поездами.
Тогда только еще появились новые паровозы — вы-
сокие, поджарые, остроносые красавцы серии «С» (сор-
мовские), водившие скорые поезда. Заслышав мелодич-
ный гудок приближавшегося поезда, я мчался во весь
дух к железнодорожной насыпи и, как зачарованный,
стоял, любуясь стремительным бегом огнедышащего же-
лезного рысака.
94
А если, на мое счастье, поезд останавливался на
нашем полустанке на две короткие минуты, я оказы-
вался возле паровоза, изучал его формы, вдыхал спе-
цифический запах пара, мазута и нагретого металла,
любовался изящной трубой с кокетливым козырьком.
И бывал искренне огорчен, когда раздавалась заливи-
стая трель свистка обер-кондуктора, а за ней и мощный
аккорд отправного гудка. Выпуская клубы пара, паро-
воз трогал состав с места, бурно пробуксовывал огром-
ными красными колесами и уносился вдаль, туда, где
сверкающие рельсы сливались в одну исчезающую по-
лоску...
Лето понемногу угасало... 3 сентября мы возвраща-
лись в Петроград, где нас ждала новая квартира, а
меня — опять новая школа.
Глава шестая
ШИРОКАЯ УЛИЦА
КВАРТИРА-ПАРОХОД
Ца этот раз Марк Тимофеевич подобрал
''квартиру по своему вкусу, в расчете
на то, чтобы отныне поселиться вместе с нами. Видимо,
это йоследнее заставило его переменить место работы,
перейти на службу в страховое общество «Волга».’
Дом, в котором мы поселились по возвращении из
Лыкошина, был выстроен каким-то архитектором-ориги-
налом на Петроградской стороне на пересечении Широ-
кой и Газовой улиц. Он представлял собою остроуголь-
ное шестиэтажное сооружение, напоминающее нос ко-
рабля, с треугольными балконами.
Два подъезда с разных улиц вели в один просторный
вестибюль, откуда начиналась винтообразная пологая
лестница.
Планировка была настолько искусной, что на обшир-
ные площадки каждого этажа выходили двери всех семи
его квартир. Это представляло своеобразное удобство:
на весь дом была одна лестница.
Наш «пароходный директор» выбрал для семьи угло-
вую квартиру № 24 на третьем этаже, состоящую из
пяти комнат *.	-
Оттого что квартира расположена на самом носу эч;ого
дома-корабля, она и сама была треугольной формы:
треугольная столовая с остроконечным балконом, под-
пертым колонной («Ну, точь-в-точь пароходная рубка-
1 Квартира в д. № 52 по ул. Ленина (быв. Широкая) с 1925 го-
да была превращена в квартиру-музей В. И. Ленина.
96
салон!» — говорила Анна Ильинична), и по сторонам —
по две комнаты неправильно# формы, выходившие ок-
нами на разные улицы. С левой стороны — комнаты
Анны Ильиничны и Марии Александровны, с правой —
кабинет-спальня Марка Тимофеевича и небольшая дет-
ская. Во всю длину квартира была прорезана длинным
узким коридором, ведущим к парадной двери.
Анна Ильинична долго иронизировала над ориги-
нальным выбором своего супруга и его косоугольным
кабинетом, в котором невозможно было даже мебель
правильно разместить, но в целом осталась довольна:
ее и «мамочкина» комнаты были самыми солнеч-
ными.
Марию Александровну новая квартира не очень
устраивала. Рядом не было садика, как на Греческом
проспекте; здесь некуда было выйти посидеть, подышать
воздухом, и при всей своей сдержанности и терпеливо-
сти старушка не могла не пожаловаться Марии Ильи-
ничне: «Расстояния все огромные, куда ни пойдешь, и
до ближайшего трамвая надо пройти минут 10, а для
меня здесь прямо темный лес».
Мария Александровна мечтала опять о поездке к сы-
ну в Феодосию:
«...поеду через Москву и поживу у тебя, а может
быть и ты поедешь со. мной в Феодосию, поживем около
Черного моря, повидаем Митю и Тоню, как нравится
тебе этот план? — да посбираем ракушек на берегу моря,
может быть и покупаемся, если будет тепло».
В середине октября установились холода. Возвышав-
шийся над большим пустырем, дом-корабль с нашей тре-
угольной квартирой основательно продувался с обеих
сторон; печи топились сырыми дровами, Мария Алек-
сандровна жаловалась, что зябнет.
Под давлением настойчивых просьб матери, Мария
Ильинична поговаривала о своем переселении в Петро-
град, но очень неуверенно. Что-то продолжало прочно
удерживать ее в Москве, хотя комитет по делам бежен-
цев, в котором она служила, должен был, по ее словам,
вот-вот ликвидироваться. Воспользовавшись приездом
Марка Тимофеевича в Москву, позаботилась послать
«мамочке» кое-какие «теплышки», ноты для нее же, в
том числе — известный романс «Однозвучно гремит ко-
локольчик», и подарки для сестры и для меня.
7 Зак № 746/л	97
Только во второй половине декабря Мария Ильинич-
на смогла приехать в Петроград, да и то на несколько
дней.
На этот раз я был определен в первый класс 1 ком-
мерческого училища на Большой Гребецкой улице,
напротив Владимирского юнкерского училища, запом-
нившегося навсегда в связи с октябрьскими боями
1917 года.
Отныне я уже не был «приготовишкой», которых, как
рассказывала Анна Ильинична, дразнили в старину:
«приготовишки — мокрые штанишки!», а настоящим
коммерсантом-первоклассником. По случаю такого со-
бытия приемная мать повела меня в магазин, где и при-
обрела зимнюю форменную шинель с зелеными канта-
ми, барашковым воротником и блестящими медными пу-
говицами с буквами «КУ» (коммерческое училище) и
форменную фуражку с зеленым околышем и выпуклой
кокардой. Практичная Анна Ильинична купила форму
с расчетом на рост, отчего пуговицы у шинели пришлось
сразу же переставлять, а фуражка норовила сползти на
уши. Это не помешало мне,' впрочем, гордиться своей
формой и чувствовать себя «большим».
Снарядив таким образом, Анна Ильинична не удер-
жалась, чтобы не повести меня тут же в фотографию
и не запечатлеть во всем параде. А Мария Александров-
на не преминула сообщить Марии Ильиничне в письме
от 4 сентября 1915 года, что «Гора ходит в новую школу
в форменной фуражке, от которой в восторге».
Учился я по-прежнему хорошо, усваивая все быстро,
вследствие чего нередко вел себя на уроках рассеянно,
за что и получал не раз замечания от учителя геогра-
фии, нашего классного наставника. В учебной программе
много места отводилось физическому развитию учащих-
ся, гимнастике, были введены уроки ручного труда, на
которых, между прочим, я обучался переплетному делу.
Первая книга, которую я самостоятельно переплел, была
«Аграрный вопрос» итальянского писателя-экономиста
Уго Раббено, переведенная на русский язык Анной
Ильиничной. Я преподнес ей свою работу в каче-
стве новогоднего подарка, чем она осталась очень до-
вольна.
1 Соответствовал 3—4-му классу нынешней средней школы.
98
В коммерческом училище французский язык препо-
давался с самого младшего класса. Однако мне не при-
шлось «догонять»: на мое счастье в семье Ульяновых
часто говорили по-французски. Еще в Вологде меня
начали учить разговаривать и читать на этом языке.
Произношение у меня было правильным и чистым,
но я из простого озорства коверкал некоторые француз-
ские слова, подбирая нелепые сравнения с русскими
либо перемешивая русское пополам с французским. На-
пример, французское «сандут»1 я подменял похожим
по произношению — «сундук», слово «агреабль»1 2 произ-
носил — «грабли» и так далее. Если нужно было сказать
«сильвупле»3, я перемешивал его с русским «пожалуй-
ста» и выговаривал нарочно «пожалуйпле» или «силь-
вуста».
Анна Ильинична ворчала на меня, а Марк Тимо-
феевич только ухмылялся в бороду во время моих озор-
ных выходок. Сам он с трудом выговаривал пару фраз
по-французски или по-немецки и относился с явным
неодобрением к тому, что за столом часто велся разго-
вор по-французски.
— Опять меня ругают, — притворно вздыхая и неза-
метно подмигивая мне, вдруг заявлял он среди такого
разговора.
— Ну зачем ты сочиняешь, Марк, — вспыхивала Ан-
на Ильинична, — просто мы говорим между собой с ма-
мочкой, и никто не думает тебя бранить! (Даже в про-
стом семейном обращении Анна Ильинична избегала
употреблять такие слова, как «врать», «ругаться», и т. п.,
считая их грубыми.)
— Ну, раз не ругаете, — не сдавался между тем
Марк Тимофеевич, — зачем же вы при мне по-русски
не разговариваете? Вы же знаете, что я ничего не пони-
маю по-французски. Вот если у вас от меня секреты
есть, ну, тогда другое дело!
Анна Ильинична не находила, что возразить на эти
простые доводы своего супруга, и старалась обратить
все в шутку.
1 Sans doutе — без сомнения, конечно.
2 Agreable — милый, приятный (мило, приятно).
ви vous lp'a,t — пожалуйста (буквально—если вам нра-
7*	99
КОТ В САПОГАХ
Благодаря неплохому знанию француз-
ского языка мне посчастливилось снова принять участие
в школьном спектакле.
Ученики первого класса выступали с постановкой
известной сказки Перро «Кот в сапогах», а третий
класс ставил «Золушку». Обе пьесы игрались на фран-
цузском языке. Костюмы маленьким артистам шили
дома родители по эскизам учительницы-француженки,
бывшей режиссером обеих постановок.
Мария Александровна не забыла сообщить об этом
дочери в Москву; 24 апреля 1916 года она писала:
«У нас нынче первый летний день, прямо жарко.
Вечером Гора пойдет на французский спектакль, при-
готовили ему 2 костюма, как назначила ему учительница
французского языка, розовые чулки и красные туфли...»
Анна Ильинична, конечно, пришла посмотреть на
своего питомца, выступавшего в роли юного Жана, по-
лучившего в наследство Кота, с которым он не знал,
что делать. Кот оказался умнее своего хозяина и сумел
вывести его в люди своими хитрыми уловками.
Роль Кота исполнял мой одноклассник Женя Эннен-
берг. С трудом удерживаясь от смеха, помнится, произ-
носил я печальную фразу: как, мол, быть мне с этим
Котом — «Que dois je faire avec lui? Je serai obligee de
le manger!» («Что мне делать с ним? Я вынужден буду
его съесть!»)
В противоположность мне Женя—Кот ухитрялся вы-
держивать свою роль в серьезном тоне. Это ему было
легче, так как он играл в кошачьей маске. Так или ина-
че, пьеса была принята зрителями благосклонно.
В «Золушке» играл не то принца, не то короля мой
саратовский приятель Митя Барамзин. Теперь мы ока-
зались с ним в одном училище, и прерванная дружба
возобновилась.
Отец Мити Егор Васильевич ’, как и А. П. Склярен-
ко, был старым большевиком и соратником В. И. Ленина
по енисейской ссылке. Так же, как и Скляренки, Барам-
1 Е. В. Барамзин и его супруга скончались в 1920 году, оба
в один день. Анна Ильинична приняла близкое участие в судьбе
Мити, взяв его к себе жить; его сестра Нина была взята семьей
старого большевика Ф. В. Ленгника. Митя погиб в 1942 году на
фронте.
100
зины переселились в Петроград. Егор Васильевич был
любителем-художником и свои картины — незамыслова-
тые пейзажи, как правило, дарил кому-нибудь из дру-
зей. Две небольшие картины он подарил Анне Ильинич-
не в 1916 году, одна из них — «Дерево у пруда» — со-
хранилась и находится в музее-квартире на Широкой
улице и поныне.
Митя с детства обладал талантом затейника и после
нашего школьно-театрального дебюта увлекся постанов-
кой домашних спектаклей, неизменными участниками
которых являлись он, его сестренка Нина и я. Зрите-
лями были родные и знакомые. Предприимчивый Митя
в порядке внедрения хозрасчета установил взимание
платы со зрителей и на вырученные деньги устроил це-
лый кукольный театр на дому.
На летние каникулы я был отпущен навестить своих
родителей, живших в то время в Харькове. Отец по-
прежнему служил дворником, мать домохозяйничала,
подрабатывая немного стиркой белья. Сестра Варя ус-
пешно заканчивала свое образование в харьковской
гимназии. Недели через две мы с.сестрой выехали поез-
дом в Саратов, где я после краткого пребывания в го-
стях у старшей сестры Шуры должен был сесть на па-
роход «Боярыня» и через Нижний Новгород и Рыбинск
вернуться в Петроград.
Путешествие по Волге, Организованное Марком Ти-
мофеевичем, было восхитительным. Под присмотром
капитана, заботливого и славного Василия Ивановича
Дурнева, я пользовался полной свободой и целые дни
проводил на верхней палубе у штурвальной рубки.
«Кругосветный» рейс по маршруту Петроград—Харь-
ков—Саратов—Петроград близился к концу. Солнечным
утром на перроне Николаевского вокзала меня встрети-
ла Анна Ильинична. Она с удовольствием отметила, что
я хорошо загорел, окреп и даже как будто вырос, хотя и
пробыл в отсутствии каких-нибудь полтора месяца.
МАРК ТИМОФЕЕВИЧ
Марк Тимофеевич занимал в моей жиз-
ни дё’обое место. До 1916 года ему, по существу, почти
не приходилось жить вместе с семьей. И тем не менее
101
ни к кому и никогда я не был так привязан, как к свое-
му приемному отцу. Большой, простой и бесхитростный,
он сумел прочно завоевать мое детское сердце. Обра-
щался он со мной всегда запросто, как с равным (что,
признаться, не всегда нравилось Анне Ильиничне), а в
свободные часы любил подолгу рассказывать всякие за-
нятные случаи из своей жизни.	<
Родился Марк Тимофеевич 22 марта 1863 года в де-
ревне Бестужевке Самарской губернии в крестьянской
семье, принадлежавшей в течение столетия помещику
Бестужеву.
Семья Тимофея Елизарова была многочисленной: во-
семнадцать детей. Но выжили только трое: Павел, Марк
и Александра. Павел остался на всю жизнь малограмот-
ным: как старший из наследников, он обязан был забо-
титься о ведении отцовского хозяйства, учиться же по-
счастливилось одному Марку.
Незаурядные способности позволили Марку успешно
закончить в 1882 году самарскую гимназию. В аттестате
зрелости, полученном им 25 июня, наряду с хорошими
и отличными отметками, было особо отмечено: «За все
время обучения... поведение его было вообще на 5, ис-
правность в посещении и приготовлении уроков, а также
в исполнении письменных работ — 5, прилежание — 5 и
любознательность, особенно к математике — 5».
Накануне окончания Марком гимназии умер глава
семьи Тимофей Васильевич, и перед Марком Тимофееви-
чем встал выбор: принять от старшего брата причитаю-
щуюся ему долю обширного хозяйства и заняться
крестьянством либо отказаться от всего и продолжать
образование. Он выбрал последнее и, получив от кресть-
янского общества деревни Бестужевки так называемый
«увольнительный приговор», поступил на физико-
математический факультет Петербургского универ-
ситета.
На время учения Марк Елизаров был исключен из
крестьянского общества (по существовавшему в прошлом
веке положению, крестьянин-землевладелец не имел пра-
ва на высшее образование). Ему было выписано свиде-
тельство о бедности, благодаря которому Марк был ос-
вобожден от платы за слушание лекций. Старший брат
обязался содержать его на свои средства до окончания
университета.
102
Здесь, в Петербурге, в студенческом землячестве,
объединявшем волжан, Марк Тимофеевич встретился и
подружился с Александром Ульяновым, а через него и
с его сестрой Анной, учившейся на Высших женских
(Бестужевских) курсах.
Весной 1886 года Марк закончил «полный курс наук
по математическому разряду». На этом основании са-
марская казенная палата исключила сына крестьянина
Марка Тимофеева Елизарова «из счета душ по Самар-
ской губернии с 1887 года».
Трагические события 1 марта 1887 года — арест
Александра и его казнь (8 мая), арест и высылка на
5 лет Анны Ильиничны, бывшей к тому времени офи-
циально невестой Марка, — не только не ослабили, но
еще более упрочили связь Марка с семьей Ульяновых.
Женитьба на Анне Ильиничне состоялась 28 июля
1889 года.
Свадьба носила более чем скромный характер. Вен-
чание происходило в сельской церкви в присутствии
членов обеих семей да поручителей за жениха и неве-
сту. В брачном документе записано: «Поручитель по
жениху потомственный дворянин Афанасий Феоктистов
Чернышов и деревни Бестужевки бессрочно отпускной
Андрей Исааков Спирин; по невесте—Самарского уез-
да деревни Бестужевки крестьянин Павел Тимофеев
Елизаров и бывший студент Владимир Ильин Ульянов».
С этого времени было положено начало тесной друж-
бе с «бывшим студентом» Володей Ульяновым, тогда —•
19-летним юношей, под удивительным влиянием ума и
силы убеждений которого впоследствии Марк Тимофеевич
решительно и бесповоротно встал в ряды большевиков.
Прекрасный математик по образованию и шахматист
по призванию, Марк Тимофеевич не раз сражался на
шахматном поле с таким сильным противником, как
Владимир Ильич, а иногда и с самарскими шахматны-
ми «королями». С некоторой гордостью вспоминал он
° своих победах над такими прославленными чемпиона-
ми, как Ласкер — в 1898 году и Чигорин — в 1899 году.
Находившийся в то время в ссылке в Шушенском
Владимир Ильич с азартом шахматиста следил за успе-
хами зятя и писал ему в феврале 1899 года:
«Разобрали и Вашу партию. Судя по ней, Вы стали
играть гораздо лучше... А то ведь теперь страшно,
103
пожалуй, и сражаться было бы с человеком, который
победил Ласкера!»
Некоторое время спустя в одном из писем к родным
Владимир Ильич не без задора сообщал:
«Прочел в «Русских Ведомостях», что Марк и Чиго-
рина обыграл! Вот он как! Ну, сразимся же мы с ним
когда-нибудь!»
Прекрасно осведомленные о родственных связях
Марка Елизарова с семьей Ульяновых, власти при-
стально следили за его участием в революционном дви-
жении.
Весной 1901 года он получил первое боевое крещение,
отсидев 8 месяцев в московской тюрьме, после чего был
выслан на 2 года на родину, в Сызрань. С большим спо-
койствием и убежденностью в правоте революционного
дела писал Марк Тимофеевич из тюрьмы своей матери
Прасковье Илларионовне:
«...я пребываю в уединении. Никто и ничто не ме-
шает мне подумать, разобраться в том, что я видел до
сих пор, и более сознательно провести остальную
жизнь... Дух мой крепнет, желание постичь смысл жиз-
ни растет... И если только мне суждено здесь проник-
нуть в этот сокровенный смысл жизни, то эти дни —
дни пребывания в темнице — будут лучшими днями моей
жизни...»
Марк Тимофеевич с оживлением вспоминал, показы-
вая при этом множество фотографий, о своей работе на
строительстве Сибирской и Китайско-Восточной желез-
ных дорог, куда он перебрался после сызранской ссылки,
и о путешествии в 1903 году через Японию, Индонезию,
Индию, Суэцкий канал и Средиземное море. Высадив-
шись в Марселе, Марк Тимофеевич остановился в Па-,
риже, где встречался с жившим там Владимиром Ильи-"
чем. В конце декабря 1903 года он возвратился в Пе-
тербург.
Из своего путешествия Марк Тимофеевич привез
много подарков и сувениров родным. Анна Ильинична
долгое время носила в домашней обстановке японский
халат — кимоно с широчайшими рукавами; бережно хра-
нила она приобретенное мужем в Шанхае металличе-
ское полированное зеркало с тисненными на обороте
извивающимися драконами и легкий пальмовый индий-
ский веер. Столы обоих супругов украшали изящные
104
бронзовые и эмалевые китайские кувшинчики и вазочки,
бронзовая скульптура слона с играющим у его ног ки-
тайчонком, олень из бронзы и прочее. В большом аль-
боме красовались многочисленные виды Шанхая, Гон-
конга, Сингапура, Александрии...
Марк Тимофеевич имел самые поверхностные позна-
ния в языках. Французское произношение ему совсем
не давалось. Сам он охотно и с добродушной улыбкой
признавался в этом.
— Да и на что они мне? Я — русский мужик. А коли
что, так Аня за меня добрых пять языков знает, больше
чем нужно!
Действительно, Анна Ильинична владела француз-
ским, немецким, английским, итальянским и немного
латинским языками.
— Но ведь вы путешествовали один, без нее? Вон в
каких странах побывали за границей! Как же вы там
разговаривали, коли ни одного языка не понимали? —
любопытствовал я.
Марк Тимофеевич смеялся:
— Да так вот и разговаривал — слово по-немецки,
слово по-французски, десять слов по-русски. А больше
все на пальцах объяснялся. Сам, правда, ничего не по-
нимал, а меня — ничего, понимали как надо. Если что
купить, так ничего нет проще: выбрал что нужно, деньги
показал — и все понятно без разговора. Голодным тоже
не был: приду в салон обедать, в меню немножко раз-
берусь, официанта, или боя, как их называют, подзову
пальцем и пальцем в меню ткну. Он и несет что нужно
без всяких слов.
Выросший в старозаветной поволжской семье, Марк
Тимофеевич навсегда сохранил в себе что-то чистое, ста-
риннорусское, открытое.
Любил рассказывать мне разные сказки и небылицы,
невероятные истории, в которых трудно было отличить
правду от выдумки. Пословицы, поговорки и прибаутки
так и сыпались из него. В эти минуты я забывал обо
всем, готов был слушать и слушать без конца. Только
просил:
— Расскажите еще!
Тогда Марк Тимофеевич, чтобы отвязаться, начинал
серьезным тоном:
— Жили-были старик со старухой...
105
Я весь превращался в слух и внимание, глядя ему
в рот, а он, улыбаясь одними глазами, продолжал:
— Детей у них не было, а третий сын был дурак!
Я вскакивал и возмущался:
— Как так, детей-то ведь не было, неправда!
— Не любо, не слушай, а врать не мешай. На то
она сказка, хочешь — верь, не хочешь —не верь!
Рассмешит, бывало, какой-нибудь шуткой-прибаут-
кой. Я заливаюсь, а Марк Тимофеевич возьмет и под-
дразнит: «бре-ке-ке!» — и я еще пуще закатываюсь.
Иногда, вставая из-за стола, произносил:
— Много ли человеку надо, поел — да и сыт! —
Или: — Никто не видал, как бог напитал!
Я немедленно вмешивался:
— А вот и неправда, все видали, и я видел!
— А кто и видел, так не обидел! —продолжал в том
же тоне Марк Тимофеевич. Придраться больше было
не к чему...
Из всех поэтов он больше всех любил Некрасова,
«мужицкого поэта», небольшой гравюрный портрет ко-
торого всегда украшал его письменный стол.
Иногда, словно откликаясь на свои собственные
мысли, вдруг начинал при мне декламировать добро-
любовское:-
Милый друг, я умираю
Оттого, что был я честен,
Но зато родному краю,
Верно, буду я известен...
— Марк! — немедленно откликалась Анна Ильинич-
на.— Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты эти похо-
ронные стихи читаешь. Ну что ты их Горке деклами-
руешь, разве он понимает их?
— Ну ладно, не буду! — спокойно соглашался он. —
Давай тогда я тебе загадку в стихах загадаю. Старин-
ную. Сам Василий Кириллович Тредьяковский сочинил,
еще при Екатерине Великой. Угадаешь — пятачок на
мороженое дам, — и оглядывался, понизив голос, как бы
не услышала Анна Ильинична, не поощрявшая балов-
ства деньгами:
Стоит древесно,
К стене примкнуто;
Звучит чудесно,
Быв пальцем ткнуто
1 Это пародия на Тредьяковского.
<06
— Ну, положим, вряд ли чудесно зазвучит, если
будет ткнуто,— иронически отзывалась Анна Ильинич-
на,—с этим «древесно» надо понежнее обращаться.
— Ну зачем же вы помогаете! — возмущался я. —
Я сразу теперь угадал, что это — фортепьяно! Не дали
самому подумать!
Несмотря на возражения жены, Марк Тимофеевич
любил побаловать меня. И сам испытывал при этом яв-
ное, искреннее удовольствие. Вскоре после нашего
переезда в Петроград сводил меня в магазин и там одел
с головы до ног во все новое. Не любил ничего наполо-
вину делать: если задумывал что-либо, то тут же и осу-
ществлял свой замысел. Однажды, вернувшись из даль-
ней сибирской командировки, привез в подарок к моему
дню рождения настоящие часы — маленькие, с цифер-
блатом рубинового цвета и золотыми ажурными стрел-
ками. Анна Ильинична пожурила по привычке мужа за
дорогой подарок, но, прочитав фирменную надпись
«Bonheur», что означает — счастье, умилилась сама н
сказала растроганным голосом:
— Ну, Горочка, береги всегда этот подарок! Всю
жизнь береги, это — твое счастье!
Одевался Марк Тимофеевич всегда аккуратно, но
строго. Его единственными украшениями были серебря-
ные запонки, сделанные из настоящих персидских монет
с изображением льва, меча и солнца, да массивное зо-
лотое обручальное кольцо, которое он носил, никогда не
снимая, на указательном пальце левой руки (Анна Иль-
инична почему-то не носила своего кольца).
Добродушный и простосердечный по натуре, Марк
Тимофеевич даже во время болезни терпеть Не мог ни
докторов, ни лекарств, лечился горчичниками или про-
сто отлеживался два-три дня. От предлагаемых всяких
лекарств и пилюль решительно отмахивался, приводя
излюбленную им поговорку: «Не слушай докторов — и
будешь здоров» или: «Доктор и аптека только губят че-
ловека». Если у Марка Тимофеевича расшатывался или
заболевал зуб, он шел в ванную комнату и там собст-
венноручно и безжалостно выдирал его, невзирая на
уговоры полечить зуб у врача.
Марк Тимофеевич никогда в жизни не курил и не
признавал спиртных напитков, разве что за редким ис-
ключением, по случаю особого торжества. Таким особым
107
торжеством, между прочим, были традиционные студен-
ческие вечеринки. Где бы ни находились бывшие сту-.
денты, окончившие Петербургский университет еще
в 1886 году, ежегодно весной, в определенный день,
съезжались они в Петроград, проводя шумную «холо-
стую» вечеринку с тостами, эпиграммами, студенчески-
ми песнями. Каждая вечеринка завершалась специаль-
ным протоколом, копия которого вручалась на память
участникам этих ежегодных слетов.
Из хранившихся в письменном столе приемного отца
протоколов мне навсегда запомнилась написанная на
него последняя шуточная эпиграмма, относящаяся к
1916 году:
Весь обросший волосами,
Он угрюм, но честен;
Полюбуйтеся вы сами:
Разве Марк не интересен?
Возвратившись глубокой ночью, Марк Тимофеевич,
сидя на постели жены, долго и весело рассказывал ей,
как проходила вечеринка бывших студентов, ныне давно
уже бородатых и солидных мужей.
...Как это бывает нередко с детьми, я обижался и
наивно недоумевал: почему взрослым все можно, а мне
то и дело говорят: этого нельзя, ты еще мал, не дорос
и так далее. В таких случаях Марк Тимофеевич полу-
шутливо-полустрого произносил ставшую мне уже при-
вычной латинскую поговорку-изречение: «Quod licet
Jovi, non licet bovi...»
Я понимал, что по-русски это означает: «что позво-
лено Юпитеру, не позволяется быку», иначе — малень-
ким запрещается то, что разрешается старшим. И вы-
ражал свой мальчишеский протест против несправедли-
вого закона неравенства между большими и малыми,
протест, который «боги» оставляли без внимания.
В обращении со мной Марк Тимофеевич держался
всегда ровно, не повышая тона даже тогда, когда это,
казалось, было необходимо. Влиял на меня спокойным и
кротким убеждением, подкрепляя нередко свои доводы
остроумными афоризмами, которых у него всегда было
немало в запасе. И где только он их находил? Считая,
например, что заядлые спорщики — недалекие и:пуб!ые
люди, он говорил: «Кто спорит, тот ничего не стоит».
103
Или: «Кто спорит зная—дурак, а кто спорит не зная —
дважды дурак». Всякую ссору вообще Марк Тимофее-
вич находил вредным и несправедливым делом и заяв-
лял по этому поводу решительно: «Когда два человека
ссорятся, всегда оба виноваты».
Таким был и остался в памяти мой приемный отец,
простой и кристально честный по натуре, умный и за-
душевный человек.
КОНЕЦ БОЛЬШОЙ ЖИЗНИ
Мария Александровна по-прежнему тос-
ковала без любимой дочери, которая продолжала жить
в Москве. Мария Ильинична успешно окончила курсы
сестер милосердия и неоднократно участвовала в рейсах
военно-санитарного отряда в прифронтовой полосе, о
чем сообщала в своих письмах матери. Мать тревожи-
лась о здоровье и безопасности дочери. Письма Марии
Александровны были проникнуты неистощимой любовью
и заботой, полны желания быстрее увидеть Марусеньку.
Еще весной 1915 года, будучи с отрядом в Галиции,
Мария Ильинична разыскала во львовском госпитале
раненого Станислава Кржижановского, своего товарища
по подпольной работе в Саратове, и вывезла его в Мо-
скву.
Мария Александровна относилась к Станиславу с
большой симпатией. Знала она о его дружбе с дочерью
и выражала горячее желание, чтобы они вместе при-
ехали в Петроград, втайне надеясь удержать дочь возле
себя.
Марии Александровне перевалило уже за восьмой
десяток, наступающая старческая слабость и частые
недомогания все чаще и чаще одолевали ее. Иногда жа-
ловалась дочери на одиночество.
«Сегодня Гора ушел в школу, а Марк на службу, а
я( конечно, никуда, — сетовала она 7 января 1916 года,—
читаю французские книги по твоему указанию, и музыка,
из знакомых никого не было. Впрочем, вчера вечером
Двое из Аниных знакомых посидели до 12-ти. Писем
тоже нет...»
Но живой и сильный дух по-прежнему сквозил в по-
следних письмах Марии Александровны.
109
15 января 1916 года. «Дорогая моя Марусенька! По-
лучила нынче открытку твою от 13-го, большое merci за
нее, родная моя! Порадовала она меня очень тем, что
даешь надежду приехать сюда! Станислава ты, веро-
ятно, видела уже? Если ему дали отпуск, он мог бы
приехать сюда хоть ненадолго, вот рады были б мы!
Предлогом послужит посоветоваться с хорошим врачом.
Я сижу одна. Аня ушла к знакомым, а Марк с Горой
ушли к племянникам... Я буду ждать тебя, милая, до-
рогая, если тебе можно приехать; главное, береги здо-
ровье свое, Маруся!.. Напиши, прошу очень, как полу-
чишь эту открытку. Крепко целую тебя, будь здорова,
родная, и осторожна в дороге!»
28 января. «Я и раньше говорила тебе, что хотелось
бы мне покататься по Волге; на даче (в Лыкоши-
не. — Г. Л.-Е.) казалось скучно, однообразно мне; за-
езжала бы по дороге к родным, погостила бы у Марии
Андреевны', где все удобства: и прекрасный лес, и луга,
и купанье, и прочее...»
Мария Александровна проболела почти весь фев-
раль, и уже не скрывала этого от дочери.
27 февраля. «Я болела долго, теперь мне лучше, но
не совсем еще покидаю постель и сейчас пишу тебе,
сидя на кровати...»
Мария Ильинична разрывалась между необходимо-
стью навестить больную мать, и чувством долга, удер-
живавшим ее в Москве.
В марте состояние Марии Александровны немного
улучшилось, письма стали бодрее.
14 марта. «Ты спрашиваешь меня про здоровье мое,
так себе, то полежу, то похожу, на воздух не выхожу,
но играю каждый день, это одно развлечение. Послуша-
ла бы и тебя, родная моя, поиграли бы в 4 руки, мы
не играли «Souvenir de Moscou», это очень красиво!»
Обещание Дмитрия Ильича и Марии Ильиничны
приехать в первых числах апреля подбодрило мать, а
переход зятя, Марка Тимофеевича, на службу в паро-
ходное общество позволял осуществить путешествие по
Волге, о котором Мария Александровна давно мечтала.
28 марта. «...Марк получил место другое... будет по
1 Речь идет о племяннице Марии Александровны Марии Анд-
реевне Грачевской, жившей в Ижевске.
110
Волге разъезжать, предлагает и нам бесплатные билеты.
Я первая воспользуюсь этим с радостью, чувствую себя
особенно хорошо на Волге, поправлюсь после болезни
моей; поедем и ты с нами, дорогой можно заехать куда
надумаем, заедем и в Симбирск, на папину родину, там
остались еще кой-кто из родных его...»
Марк Тимофеевич и Анна Ильинична решили совер-
шить прогулку по Волге во второй половине мая, с на-
ступлением теплых дней. Согласилась присоединиться
к нам и Мария Ильинична, приезжавшая в Петроград
к своим именинам (1 апреля по старому стилю) и про-
бывшая с матерью около двух недель.
В середине апреля новый приступ болезни и усилив-
шаяся физическая слабость вынудили Марию Алексан-
дровну слечь.
19 апреля. «Я чувствую себя плохо, хотя принимаю
все, что прописал мне врач наш: одышка мучает меня,
не могу дышать свободно, это мучительная вещь. На
воздухе чувствую себя лучше, но ходить много не могу.
Не дождусь, когда поедем по Волге, тогда буду чувст-
вовать себя лучше, но Марк говорит, что раньше как
около половины мая не может ехать, надо потерпеть:
пока посижу на воздухе около дома, а может и на из-
возчике покатает меня Аня...»
4 мая. «Солнце светит ярко сегодня, .но я не соби-
раюсь погулять, подожду тебя, родная моя, пойду уж с
тобой, а сейчас легла опять. Расцелую тебя крепко,
милая, дорогая моя! До скорого свидания!.:»
Это было последним сохранившимся письмом Марии
Александровны. Мечта ее о поездке по родной Волге так
и не сбылась: силы ее медленно угасали, и большое пу-
тешествие было-бы уже не по ней.
С наступлением первых летних дней Марк Тимофее-
вич подыскал дачку в деревне Большие Юкки, непода-
леку от финской границы, куда и перевезли больную
мать, поближе к природе, по которой она не переста-
вала скучать. Вскоре приехала и Мария Ильинична.
Радость встречи с дочерью оживила ее, но ненадолго:'
приближалась неумолимая развязка...
Умерла Мария Александровна тихо и незаметно,
словно уснула.
Возвратившись к обеду — это было 12 июля 1916 го-
да,— я удивился необычной тишине, царившей в комна-
111
тах. Нигде никого не было видно. Заглянув осторожно
в спальню Марии Александровны — дверь была полу-
открыта,—я даже как-то не сразу сообразил, что нас
постигло непоправимое несчастье.
На постели лежала в спокойной позе Мария Алексан-
дровна, чистая и белая, как всегда; вытянутые руки ее
лежали свободно поверх легкого одеяла. По обеим сто-
ронам кровати безмолвно сидели убитые горем Анна
Ильинична и Мария Ильинична. Сестры даже не поше-
велились, когда я тихонько вошел в комнату. Только
тогда я понял, что произошло...
Я неслышными шагами приблизился к Анне Ильи-
ничне и, не произнося ни слова, обнял ее, обхвативши
руками за шею и прижавшись к ней. Не отрывая взгля-
да от лица матери, она сказала полушепотом:
—: Умерла наша мамочка... Бедная, не дождалась
Володюшки! — И затряслась в беззвучном рыдании.
На маленьком столике у изголовья постели стояла
фотография Владимира Ильича, снятого без бороды, с
улыбающимся лицом, присланная им из Швейцарии в
марте 1916 года. Мария Александровна особенно лю-
била ее и не расставалась с ней. До последнего вздоха
хранила она неиссякаемую любовь к нему и ушла из
жизни с мыслью о нем, далеком и таком близком.
14 июля, в пасмурный и дождливый день, похорони-
ли Марию Александровну на Волковой кладбище, рядом
с могилой дочери Ольги, умершей 25 лет назад.
Скромный белый крест водрузили на могилу матери.
На белой же дощечке — короткая скорбная надпись1:
Мария Александровна
УЛЬЯНОВА
Сконч. 12 июля 1916 года
АННА ИЛЬИНИЧНА В ТЮРЬМЕ
Одна беда не бывает. Словно в под-
тверждение этому, ровно через неделю после похорон
Марии Александровны, 21 июля днем, к нашей даче под-
1 Ныне над могилой установлен монументальный памятник —
бронзовая скульптура во весь рост (работы скульптора Манизера).
112
катила пролетка, в которой восседал усатый черный жан-
дармский офицер в аксельбантах. Его сопровождали
трое полицейских в экипаже. Дома в этот момент ока-
зались только Анна Ильинична, я и домашняя работ-
ница. Анна Ильинична чем-то была занята в столовой,
я возился на веранде со своими тетрадями и учебниками.
Марк Тимофеевич и Мария Ильинична были в Петро-
граде, мы ждали их только к вечеру.
Офицер предъявил предписание на обыск, и поли-
цейские принялись за дело. Один отправился на кухню
«побеседовать» с прислугой, двое принялись перебирать
на веранде мои книги и тетради, тщательно перелисты-
вая их. Я стоял возле и с некоторым любопытством на-
блюдал ставшую уже знакомой мне картину обыска.
Заметив, что на меня не обращают внимания, я посмот-
рел через открытую дверь в комнату Анны Ильиничны.
На столе лежали, как обычно, книги, несколько номеров
журнала «Вопросы страхования», «Работница», какие-
то бумаги, начатая рукопись. Я приблизительно сообра-
жал, чем больше всего интересуются при обысках: пись-
мами, рукописями, некоторыми книгами. И пока поли-
цейские увлеклись моими учебниками на веранде, я не-
заметно проскользнул в комнату, сгреб со стола наудачу
какую-то часть рукописей и журналов и через другую
дверь вышел во двор. Там, в сарае, было свалено мно-
жество старых газет, книг и журналов, принадлежав-
ших хозяевам дачи. Я уже лазил там раньше, копаясь
в журналах, и там же разыскал, между прочим, номер
«Огонька» за 1911 год со своей фотографией.
Принесенное с собой я засунул в глубь всего этого
бумажного хлама. Потом вернулся не торопясь и, прой-
дя снова через комнату Анны Ильиничны, встал у две-
ри на веранду. Покончив с моим «имуществом», поли-
цейские перешли в комнату Апны Ильиничны, по-преж-
нему не интересуясь мной. Все оставшееся на столе было
собрано и представлено офицеру, сидевшему в столовой
и занятому разговором с Анной Ильиничной. Он удо-
влетворенно кивнул головой и принялся пересматривать
принесенные бумаги, откладывая часть из них в сторону.
Я не ошибся. Узнав, что в сарае свалено хозяйское
Добро, офицер махнул рукой: в этом хламе пришлось бы
рыться целый день. Возможно, что для него было доста-
точно отобранных бумаг; возможно также, что имелся
8 Зак. № 746/л
ордер на арест независимо от результатов обыска. Так
или иначе, но Анна Ильинична была арестована и уве-
зена в город.
Уже садясь в пролетку и целуя меня на прощание,
Анна Ильинична в присутствии своего конвоира обра-
тилась ко мне:
— Скажи Марку, что меня арестовали (про Марию
Ильиничну она не упомянула, по-видимому, умышлен-
но), веди себя тут хорошо без меня, слушайся Марка,
не шали! Я, может быть, скоро вернусь домой, — приба-
вила она для моего успокоения, видя мою растерянную
физиономию и бросив взгляд на офицера, сидевшего в
пролетке. Но его лицо ничего не выражало, он даже
смотрел куда-то в сторону.
Пролетка, увозившая арестованную, и экипаж с по-
лицейскими скрылись из виду. Мне стало грустно и оди-
ноко; я вошел на веранду и, обойдя опустевшие, притих-
шие комнаты, сел на ступеньках.
Анна Ильинична была заключена в Петроградскую
женскую тюрьму.
Позднее я рассказал ей о своей проделке с журна-
лами и рукописями во время обыска на даче. Она взяла
меня за плечи, посмотрела мне в глаза и серьезным то-
ном произнесла:
— Ты поступил правильно. И молодец, что тебе при-
шло в голову это сделать. Правда, все обошлось сравни-
тельно хорошо, но кто знает, могло быть и хуже.
Изредка разрешались свидания в тюрьме. По прось-
бе Анны Ильиничны и, конечно, с разрешения админи-
страции тюрьмы Марк Тимофеевич взял меня однажды
с собой. Мы вошли в большую комнату, разгороженную
на две части двумя проволочными сетками, поднимав-
шимися до потолка. Здесь проходили свидания заклю-
ченных с близкими и родными. Между сетками, обра-
зующими неширокий коридор, мерными шагами проха-
живался взад и вперед тюремный надзиратель; по одну
сторону от него за сеткой стояла группа заключенных,
по другую — их родные, пришедшие на свидание.
С обеих сторон стояло человек по 15, не меньше; все
они разговаривали одновременно, невольно повышая го-
лос, чтобы быть услышанными, и торопясь передать друг
114
другу как можно больше новостей, задать больше вопро-
сов. Поэтому в помещении вскоре же поднялся невооб-
разимый шум. Свидание длилось минут пятнадцать. За-
тем заключенных увели, и они, уходя с улыбающимися
лицами, все оборачивались, махая приветственно руками
и посылая воздушные поцелуи, пока не скрывались в
дверях.
Мне удалось ответить всего на несколько вопросов
Анны Ильиничны о наших домашних делах, после чего
она обратилась к мужу. Не мешая им, я с любопыт-
ством наблюдал непривычную обстановку тюремных
свиданий.
...Опустела наша квартира-пароход на Широкой ули-
це. Марк Тимофеевич уходил по утрам на службу гру-
стный, озабоченный. Я чувствовал себя одиноким и за-
брошенным и зачастую прямо из школы садился в
трамвай и ехал на угол Невского и Литейного проспек-
та, где помещалось правление «Первого пароходного об-
щества „По Волге", одним из директоров которого яв-
лялся Марк Тимофеевич. Мне было теплее и не так оди-
ноко, когда я чувствовал близость этого большого и
простодушного человека.
Окна кабинета выходили на шумный, оживленный
Невский. Я забирался на подоконник, откуда молча на-
блюдал за суетящимся столичным муравейником. Итак
же молча, терпеливо ожидал, когда Марк Тимофеевич
окончит дела и как-то по-домашнему, по-медвежьи по-
тянется, встанет из-за стола и, шумно вздохнув, про-
молвит:
— Дело — не медведь, в лес не убежит. Давай-ка
мы с тобой по домам!
Встрепенувшись, я спрыгивал с подоконника и ра-
достно бросался к нему, уткнувшись лицом в его жилет.
Общие заботы по домашнему хозяйству приняла на
себя Евлампия Ивановна, жена Павла — племянника
Марка Тимофеевича. Оба они временно перебрались к
нам на Широкую улицу. Мария Ильинична также оста-
лась в Петрограде, поселившись в комнате покойной
матери. Ей приходилось хлопотать по дому, заниматься
со мной, провожать по утрам в школу, готовить и но-
сить в тюрьму передачи, держать партийные связи, уча-
ствовать в выпуске «Правды». Все это держало Марию
Ильиничну в состоянии нервного возбуждения.
8*
11$
Случалось, что у нее бывали приступы вспыльчиво-
сти и раздражительности, и даже как-то она сильно по-
спорила с Марком Тимофеевичем из-за меня, но Марк
Тимофеевич встал на мою сторону.
Во время одного из свиданий с сестрой в тюрьме
Мария Ильинична, видимо, не удержалась от некоторой
резкости в разговоре. Вернувшись домой, тут же села
и написала сестре успокаивающее письмо:
«Боюсь, что я расстроила тебя своей нервностью се-
годня на свидании. Только не думай, что мы живем
недружно, и для Марка и Горы я все сделаю, что смо-
гу, хотя бы только потому, что ты их любишь! Да и
мне ведь хочется, чтобы им лучше было, потому я и за-
говорила о Горе. Будь спокойнее, родная, и береги здо-
ровье — это важнее всего».
9 сентября, в день именин Анны Ильиничны, ей, в
виде исключения, было разрешено личное свидание
с мужем и со мной. Конечно, в присутствии надзирателя.
Войдя в приемную комнату, где мы ее уже ожидали,
Анна Ильинична расцеловалась с мужем, поздравившим
ее; затем, повернувшись спиной к надзирателю, опусти-
лась передо мной на корточки и принялась обнимать и
целовать меня. На глазах ее блестели слезы. Делая вид,
что оправляет на мне курточку и застегивает якобы рас-
стегнувшуюся пуговицу, она быстро сунула мне в раз-
рез куртки бумажку. Не давая мне времени опомниться,
Анна Ильинична прижала к себе, шепнув при этом на ухо:
— Ничего не спрашивай! Потом отдашь Марку, не
вырони!
После этого она поднялась как ни в чем не бывало
и уже громко обратилась к Марку Тимофеевичу:
— Ну, как вы там одни, без меня? Не очень он ша-
лит дома, а? — И стала расспрашивать мужа о его слу-
жебных делах в пароходстве, о питании дома и обо всем
прочем, доступном для надзирательских ушей. Свидание
промелькнуло, как одна минута...
Возвращаясь домой на извозчике, я достал из-за
пазухи записку и передал ее приемному отцу. В ней
были краткие данные о ходе следствия и предположения
о дальнейшей судьбе.
Сидя в тюрьме, Анна Ильинична много читала, по-
полняла свои знания английского языка; ежедневно.по
утрам обтиралась до пояса холодной водой и проделы-
116
вала гимнастические упражнения для укрепления орга-
низма. И тем не менее свободного времени было доста-
точно, чтобы вспомнить о нас, оставшихся дома, поду-
мать и о своей, пока еще неясной, судьбе. Размышляя
над этим, Анна Ильинична по привычке излагала свои
мысли в стихотворной форме.
В стихотворении, сочиненном в первые же дни ее
пребывания в тюрьме, Анна Ильинична в юмористиче-
ских тонах констатировала свое «пиковое» положение,
почти безошибочно предугадывая, что ей грозит ссылка.
Что, сидишь теперь в ловушке,
Поймана, как мышь?
Не уйдешь теперь на волю,
Не уйдешь, шалишь!
Кабы ты была умнее
И смышленей чуть,
От нагрянувшей невзгоды
Ты ушла бы как-нибудь.
А теперь уже влетела
' "—Здорово весьма,
И чем пахнет это дело,
Знаешь ты сама.
Посидишь так с полгодочка,
А потом и — фьють!
Из родимого гнездочка
Уж придется упорхнуть.
Упорхнуть из Петрограда
В некий тихий, чуждый край,
Там уж рада иль не рада,
А придется невзначай!
Ей так хотелось, чтобы рядом с ней были мы... И лег-
кая грусть, навеянная однообразием тюремного быта, и
вспыхнувшая тоска по «милым лицам» близких и род-
ных заставили родиться еще одно стихотворение. Со-
чиненные строки она запомнила наизусть и, выйдя через
три месяца из тюрьмы, продиктовала мне.
СКАЗКА О СТРАКЕ СЧАСТЬЯ
Время от времени от Ацны Ильиничны
мы получали письма, пропущенные тюремной цензурой.
Лично я получил от нее четыре или пять писем, из кото-
рых сохранилось только одно — от 5 сентября 1916 года.
117
Это письмо, оригинальное по содержанию и внешне
невинное, усыпило бдительность тюремной администра-
ции, которая обычно самым тщательным образом про-
веряла все письма, посылаемые заключенными на волю,
но на этот раз была проведена за нос.
Письмо было написано в форме детской сказки би-
серным почерком на двух листиках обычной почтовой
бумаги (больше не разрешалось) и украшено разреши-
тельным штампом тюремной цензуры: «Просмотрено».
А в нем Анна Ильинична ухитрилась ловко высмеять
политику царского самодержавия, его безнадежные
попытки при помощи тюрем и арестов задушить стрем-
ление народа к свободе. В письме в весьма прозрачных
выражениях подробно описаны устройство тюремного
здания и камер, весь распорядок дня заключенных. Вот
полный текст этого интересного письма:
«Милый мой Горушка!
Пишу тебе третье письмо отсюда. Второго твоего
письма не получала, но и не хочу дожидаться. Также и
ты, не дожидаясь, пиши мне. Я говорила тебе (во время
тюремного свидания. — Г. JI.-E.), что придумала здесь
сказку. Ну вот, слушай.
«Давно, давно, в некотором царстве, в некотором го-
сударстве жил мудрый и могучий король. Еще и дед и
отец его завоевали много земель; он еще прибавил к их
завоеваниям, и королевство его славилось, как самое
сильное и богатое. Враги не смели нападать на него, и
всего в нем было в изобилии. Хлебов и плодов рожда-
лось столько, что народ не мог и поесть, а из земли до-
бывали все больше золота, серебра и драгоценных
камней.
«Кажется, должен жить припеваючи мой народ,—
думал король, — кажется, каждый мой подданный дол-
жен быть вполне счастлив».
Но, приглядываясь к своему народу, — а для этого
король, переодеваясь, бродил неузнанный по своему ко-
ролевству,— он, к своему большому огорчению, увидел,
что это не так. Он видел недовольные лица, он слышал
жалобы на жизнь. Рассерженный, вернулся он после
одного такого обхода и позвал своего министра.
— Я думал, — сказал он ему, — что у людей в моем
королевстве есть все, чтобы быть счастливыми, по они
несчастливы. Я понял теперь, почему это происходит.
118
У них нет трех привычек: 1) к порядку, 2) к терпению
и 3) к тому, чтобы довольствоваться малым. Я хочу
научить их этому, чтобы видеть вокруг себя не только
богатый, но и счастливый народ.
И он велел лучшему архитектору выстроить большой
дворец по своему плану. Рабочих было созвано много,
и поэтому многоэтажное каменное здание быстро вы-
росло на одной из окраин столицы. Оно было выстроено
по последнему слову науки. Большие окна освещали его,
легкие чугунные лестницы шли из этажа в этаж, а по
длинным коридорам, направо и налево, шли ряды ма-
леньких, беленьких, совершенно одинаковых комнаток,
похожих на каюты на пароходе. И обставлены были
комнатки совсем одинаково, в них было только самое
необходимое: кровать, стол, табуретка, раковина с кра-
ном и еще одно сиденье в уголке. Так как король хотел
приучить своих подданных к порядку, то вся эта мебель
была крепко привинчена к стенам, чтобы ее нельзя было
двигать, нагромождать друг на друга. Чтобы уличное
движение не могло отвлекать их от мыслей, как стано-
виться все лучше и лучше, окно было помещено под
потолком так, что из него падал свет, было видно небо
и немножко крыши — но ничего лишнего.
Когда дворец был совсем готов, король приказал
населить его квартирантами, по одному от всякой сотни
жителей, по жребию. Некоторые были так глупы, что
плакали и не хотели ехать, говоря, что у них есть квар-
тиры... Но король был тверд. И вот дворец, как огром-
ный улей, закипел жизнью.
Нигде во всем свете она не шла так правильно, как
в нем. Все должны были и зимой, и летом вставать в
6 часов утра и ложиться в 9 часов вечера. Король счи-
тал дурной привычкой превращать ночь в день. И с 6 ча-
сов утра шум поднимался такой, что ни один лентяй не
мог бы заснуть снова. Да к тому же он остался бы тогда
без чая. Или бери кипяток в 6 часов, как все, или жди
до обеда. К обеду — ничего лишнего, развивающего
жадность: щи и каша. К ужину опять каша. А в 9 часов
лампочка тухнет, и нельзя попросить посидеть еще пол-
часика: порядок так порядок.
Чтобы люди отвыкли от пустоболтунства, им не
позволялось ходить в гости друг к другу; а на прогул-
ках, чтобы не отвлекаться от мыслей о своем исправлении,
и*
они не должны были разговаривать: Но.читать нарабо-
тать в своих комнатках могли. Верные слуги короля раз-
носили пищу, водили гулять и неусыпно наблюдали, за
исполнением всех требований короля.
И когда король через несколько месяцев посетил
дворец, он остался очень доволен. Он увидел, что люди
приучились к порядку, что они приучились к терпению;
они ни о чем не просили, а терпеливо ожидали конца
своего испытания. Они никогда не ссорились друг с дру-
гом, а когда встречались, смотрели особенно приветли-
во, были особенно ласковы. На прогулку, на двор, уса-
женный цветами, шли всегда очень радостно, не приве-
редничая, что «я теперь не хочу, теперь ветер или дож-
дик». Такие довольные лица были у них, когда они
смотрели на траву, на деревья, на облака, что видно
было: они счастливы.
Скоро и в народе заговорили, что жильцы новых до-
мов (их было выстроено уже три) —очень счастливые
люди. Когда родные приходили их навестить, они так
и сияли и много смеялись. И родные думали: вот что
значит — нет у них наших забот и огорчений. И весь на-
род видел, что они очень счастливы, потому что, когда
их в награду за хорошее поведение иногда возили . в
город прокатиться, они все время блаженно улыбались,
глядя на народ, на трамваи, на сады, на играющих де-
тей... И утомленные работой, суетой люди глядели на
них с удивлением и завистью...
А король был очень доволен. Он опять призвал ми-
нистра и сказал: «Как вы видите, мои новые дворцы
прекрасно воспитывают моих подданных. Но я хочу,
счастья большему числу людей, всем им. Поэтому
стройте сейчас еще три дворца!»
Но министр стоял смущенный. «Ваше королевское
величество, — сказал он наконец. — Ваша мысль пре-
восходна, но мы не можем теперь строить новые дворцы!
У нас нет людей для этого. Одни должны быть солдата-
ми и охранять Ваше королевство от врагов, другие—,
воспитывать счастливцев. У нас работников чуть-чуть
достает, чтобы доставлять все необходимое и армии, и.
счастливцам, и Вашему двору. Если мы поставим еще
людей строить дворцы, то на зиму не хватит хлеба».
Король отпустил министра кивком головы и велел
позвать старого мудреца. Он должен был дать совет.
120
— Великий король, — начал мудрец...»
Ну, продолжай теперь ты сказку. Напиши тоже стра-
ницы четыре, а потом я опять. Интересно, какая выйдет!
Твоя А. Елизарова.
Начала писать тебе это письмо и получила твое от
30/VIII. Спасибо. Опиши мне школу и товарищей. Спа-
сибо и за стихи. Нарисуй мне картинок к моим име-
нинам. Поцелуй за меня Манечку и Марка, и тебя
целую».
Я сумел разгадать сказку моей приемной матери, в
которой содержалась правда о тюремной жизни. Конеч-
но же, король — это русский царь, построенные по его
слову дворцы — не что иное, как тюрьмы, а верные слуги
его — тюремные надзиратели. В точности описано внут-
реннее устройство тюремного здания, камер заключен-
ных и внутренний распорядок тюрьмы, радость свида-
ний с близкими. А под прогулками в город за «хорошее
поведение» скрываются поездки в тюремной карете на
допросы.
Я написал продолжение сказки, озаглавив ее ирони-
чески— «Страна счастья»:
«— Великий король, — начал мудрец, — не сделаете
Вы людей счастливыми тем, что оторвали их от их семей,
от близких и родных и поселили их в одиночестве. Видя
изредка их, Ваши «счастливцы» улыбаются и смеются
вовсе не от счастья, а оттого, что давно не виделись с
родными и тоскуют о них. Позовите сюда нескольких
людей, живущих в выстроенных дворцах, и пусть они
сами скажут, действительно ли они счастливы.
Король велел вызвать нескольких «счастливцев» к
себе, а мудрец между тем продолжал:
— Вы поступили с ними так, как если бы Вы их...
Мудрец не успел закончить начатую фразу. Король
вскочил разгневанный, глаза его метали молнии, и кто
знает, что бы произошло, если бы в эту минуту не во-
шел слуга и не доложил, что люди пришли».
Я так и не успел довести сказку до конца: в октябре
Анна Ильинична была неожиданно освобождена и вер-
нулась к нам в семью.
Это было лучше выдуманной сказки!
Глава седьмая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛЕНИНА
НА ПОРОГЕ РЕВОЛЮЦИИ
после освобождения охранка не остав-
//ляла Анну Ильиничну в покое. Время
от времени повторялись неожиданные налеты с обы-
сками. Сама Анна Ильинична впоследствии так описы-
вала обстановку, в которой она находилась последние
пол года перед Февральской революцией 1917 года:
«Я в Питере продолжала вести переписку с загра-
ницей, собирала деньги на нелегальную заграничную ли-
тературу, получала и распространяла ее. В июле
1916 года я была арестована: сначала предполагалась
ссылка в Восточную Сибирь, потом она была заменена
высылкой в Астраханскую губернию. При освобождении
моем в октябре мужу удалось добиться разрешения
остаться мне в Питере для лечения. Через месяц был
обыск, но, ввиду того что ничего нелегального не нашли,
я была оставлена в Питере еще на месяц. Еще один без-
результатный обыск через месяц — и потом, в 20 чис-
лах февраля, опять обыск, но без результата, но уже
с приказом ареста при всех условиях. На улицах
Питера было уже тревожно; уже начинала бушевать ре-
волюция...» 1
Затянувшаяся война с Германией истощила терпе-
ние русского народа. Волнения происходили и на фрон-
1 Из неоконченной автобиографии Анны Ильиничны Ульяновой
(Елизаровой), опубликованной после ее смерти в газете «Известия»
20 октября 1935 года.
122
тах, и в далеком тылу. Цензура беспощадно пресекала
всякую критику правительства на страницах печати, в
том числе и буржуазной: газеты выходили с «белыми
пятнами». Даже реакционнейшие из газет, например
«Русская воля», иногда выражали недовольство царской
цензурой.
Довольно известный в то время фельетонист Але-
ксандр Амфитеатров печатал в «Русской воле» серию
очерков под общей рубрикой «Этюды». Шестой очерк,
опубликованный в номере от 22 января 1917 года, пред-
ставлял собой почти бессмысленный набор слов.
Оказалось, что при чтении первых букв каждого сло-
ва этой статьи получалось:
«Решительно ни о чем писать нельзя. Предваритель-
ная цензура безобразничает чудовищно. Положение пла-
чевнее, нежели тридцать лет назад. Мне недавно зачерк-
нули анекдот, коим я начинал свою карьеру фельетони-
ста. Марают даже басни Крылова. Куда же еще дальше
идти?..»
Упомянутый экземпляр «Русской воли» с помещен-
ной криптограммой был сохранен Марией Ильиничной
и впоследствии показан Владимиру Ильичу. Он весело
посмеялся над оригинальным приемом, при помощи ко-
торого была обманута цензура, и сказал:
— Остроумно, черт побери, ничего не скажешь! И ему
необыкновенно «пофартило»: кабы не революция, сидел
бы, голубчик, в «сибирской дальней стороне», и разду-
мывал бы над превратностями судьбы!
Выражение «фарт», «пофартило», распространенное
среди золотоискателей, было вывезено Владимиром
Ильичем из сибирской ссылки. Я не раз слышал, как он
употреблял это словечко, означавшее удачу, везение, в
своих разговорах дома, в семье.
Надо добавить, однако, что «фарт» впоследствии из-
менил автору нашумевшей криптограммы. Октябрьская
пролетарская революция смела и его самого: Советская
власть его не устраивала, и в 1920 году он пополнил со-
бою ряды белой эмиграции.
...Вернувшись как-то домой из школы (это было в
середине февраля 1917 года), я не застал Анну Ильи-
ничну. Наша домработница со слезами сообщила, что
•	133
у нас был опять обыск и ее арестовали. Прищедший
вскоре со службы Марк Тимофеевич выяснил, что
Анна Ильинична пока содержится в полицейском уча-
стке и что в тюрьму ее не перевозили. Опять мы оста-
лись втроем...
А жизнь продолжала идти своим чередом. Снова
взяла в свои руки хозяйство Мария Ильинична. Как
обычно, отправлялся по утрам в свое пароходство Марк
Тимофеевич. Скучая один, я из школы приезжал к нему
на Невский, где часами сидел в его служебном каби-
нете.
Новый учебный год я начал в то время, когда моя
приемная мать томилась во «дворце», так красочно ею
описанном. На этот раз я оказался во 2-м классе ком-
мерческого училища, помещавшегося на 9-й или 10-й ли-
нии Васильевского острова. Училище было далеко от
дома; приходилось вставать очень рано и ехать на пе-
реполненном до отказа трамвае, нередко вися на под-
ножке или на буфере.
Класс состоял в основном из купеческих сынков, а
училищные нравы во многом напоминали нравы бурсы,
описанной в сочинениях Помяловского. Преподаватель-
ский состав подобрался, за редким исключением, из слу-
чайных людей, весьма далеких от педагогики в сего-
дняшнем понимании этого слова. Директор училища, он
же преподаватель математики, представлял собою эта-
кого сурового и злобного человечка в чиновничьем виц-
мундире. Он старательно насаждал и поощрял ябеду,
доносы и наушничество; все ученики боялись его и не
любили.
Более или менее приятные воспоминания оставили,
пожалуй, лишь уроки географии.
Учитель-географ любил свой предмет. Для лучшего
запоминания многочисленных географических наимено-
ваний он придумал из них сочетания, смахивающие на
стихи; известно, что стихи легче укладываются в памяти,
нежели простой текст. Вот как, например, выглядели
главнейшие реки Сибири в подобном; «поэтическом»
оформлении:
Обь, Ир-тыш, Е-ни-сей,
Лена, Яна, Инди-гирка,
Ко-лы-ма и Ана-дырь -
Протекают чрез Сибирь;
124
Мне они прочно запомнились на всю жизнь так же,
как полуострова Северной Америки или острова Малай-
ского архипелага...
Совсем иную память о себе оставили уроки закона
божия, от которых пахло действительно бурсацкой ста-
риной. Законоучителем был маленький, плюгавый, не-
опрятный человечек с сальными жидкими космами на
красноватом черепе и лицом, покрытым какими-то буг-
рами и прыщами. Он приходил в класс всегда в одной
и той же рясе неопределенного цвета, от которой несло
плесенью и затхлостью. Познания учеников он оценивал
не по степени усвоения предмета, а по способности до-
словно вызубрить заданный урок.
У законоучителя была выработана целая система на-
казаний, что-то вроде духовной епитимьи. Некоторые
ученики наказывались даже авансом — на три, на пять
уроков вперед. Провинившихся он ставил в угол, к до-
ске, на колени или приговаривал стоять столбом посе-
редине класса в течение целого урока, так что к концу
урока класс украшался живописно расставленными по-
всюду фигурами «грешников».
Такая методика преподавания привела к тому, что
мои неокрепшие религиозные убеждения были основа-
тельно поколеблены и вскоре рухнули безвозвратно.
Утром 27 февраля, как всегда, я отправился в школу
на трамвае, стоя на площадке прицепного вагона. Через
две остановки вагон резко остановился. Дорогу прегра-
дила шедшая навстречу толпа с красными флагами.
Мелькали стяги с надписями: «Долой войну!», «Долой
самодержавие!». Торжественно, призывно звучали слова
незнакомой мне песни:
Вставай, поднимайся, рабочий народ.
Иди на борьбу, люд голодный!
Раздайся, клич мести народной —
Вперед, вперед, вперед!
Стоявший рядом со мной матрос-балтиец спрыгнул
с площадки и отошел на тротуар. Я последовал его при-
меру, с любопытством наблюдая за приближавшейся и
не виданной мною дотоле процессией.
as
Несколько человек из числа шедших во главе демон-
страции вскочили на переднюю площадку моторного
вагона, и я увидел, что вагоновожатый спокойно поки-
нул вагон.
Из колонны кричали:
— Выходите все из вагона: трамвай дальше не пой-
дет!
Торопливо стали высаживаться пассажиры, негодуя
на «безобразия» и «самоуправства».
Тем временем демонстранты, встав с одной стороны
прицепного вагона, дружно принялись раскачивать его,
пока вагон, скрипнув колесами, не повалился с грохо-
том набок. С торжествующим звоном брызнули стекла.
Возбужденная толпа с пением двинулась дальше, об-
текая лежащий на боку трамвайный вагон.
До училища пришлось на этот раз идти пешком: все
движение было остановлено, поваленные трамваи загро-
мождали пути. Занятия в этот день шли кое-как, и, едва
кончился последний урок, все бросились на улицу. До-
мой, однако, никому не хотелось идти. Я прошел к Ни-
колаевскому мосту (ныне мост Лейтенанта Шмидта),
где сосредоточилась большая толпа демонстрантов, ра-
бочих Василеостровских фабрик и заводов. Они наме-
ревались направиться через мост в центр города, но им
преградили дорогу стоящие на мосту юнкера, вооружен-
ные винтовками и пулеметами.
Из переулка на рысях вылетел эскадрон казаков с
шашками наголо и, обскакав голову колонны, развер-
нулся навстречу рабочим. Некоторые дрогнули и попя-
тились было назад. Тогда кто-то громко крикнул, взмах-
нув шапкой:
— Товарищи, не отступать! Казаки не тронут своих
братьев!
Казаки, увидев безоружных людей, остановились, по-
топтались на месте и неторопливо удалились, прово-
жаемые поощрительными возгласами.
Тем временем мост успели развести, так что путь к
центру города оказался отрезанным, и я направился до-
мой через Тучков мост, ведущий на Петроградскую сто-
рону. По дороге то там, то тут стояли и лежали брошен-
ные трамвайные вагоны.
Едва я успел раздетьея, раздался необычный звонок,
настойчивый и непрерывный. Прибежав в переднюю, я
<26
открыл дверь. На пороге стояла... Анна Ильинична! Не
успел я опомниться, как она бегом бросилась по кори-
дору в комнаты, смеясь и плача на ходу от радости:
— Меня освободила революция!
Навстречу ей спешили с радостными возгласами
Мария Ильинична и Марк Тимофеевич, наперебой об-
нимая и целуя ее.
Я стоял в стороне и в глубине души почувствовал
себя даже обиженным: меня словно не заметили! Но
вот, придя наконец немного в себя, Анна Ильинична
вспомнила и обо мне. Вся сияющая, она повернулась ко
мне, спросив удивленно:
— А ты, Горушка, разве не рад, что я вернулась?
Что же ты мне ничего не скажешь?
Я стоял насупившись и, надувши губы, ответил:
— Да-а, я же вам двери отпирал, а вы пробежали
мимо меня, будто и не заметили! — И совсем было на-
строился на слезы, но Анна Ильинична предупредила
меня, целуя:
— Ну, не обижайся, не надо сердиться! Ах ты, ду-
рачок! Понимаешь, я же вне себя от радости спешила, ног
под собой не чуяла! Теперь я снова дома, со всеми вместе!
И, обращаясь уже ко всем сразу, заговорила:
— Знаете, рабочие ворвались в участок, полицейские
даже и не сопротивлялись, сразу ключи отдали. Откры-
вают нашу камеру: «Товарищи, выходите, вы свободны,
в Петрограде — революция!» Мы все бросились обни-
мать наших освободителей. Там теперь все разгромили,
участок горит вовсю. Боже ты мой, да неужели же на-
конец дождались!
Сколько было нужно перенести, претерпеть и пере-
жить во имя революции, чтобы ощутить всю полноту
счастья быть освобожденной революционным народом!
В СЕМЬЕ БОЛЬШЕВИКОВ
Революционные события произвели на
меня огромное впечатление. Конечно, многое я воспри-
нимал еще по-своему, по-мальчишески, но, невольно при-
слушиваясь к беседам и разговорам старших, я в целом
ориентировался в происходящих событиях довольно
правильно.
I»
Со многими вопросами я обращался к своей матери
и наставнице, и Анна Ильинична терпеливо разъясняла
мне обстановку, разницу между «красным» и «белым»,
рисуя передо мной в простейших чертах сущность само-
державия, революции, классовой борьбы.
Предо мной открывался новый мир. Анна Ильинична
рассказывала мне уже новую сказку о «Стране счастья»,
но сказку такую, в которой лица, явления и отношения
приобретали новые черты, а сами они назывались уже
не вымышленными, а своими подлинными именами.
И нет ничего удивительного в том, что мне не так
уж много пришлось объяснять, чтобы я понял, где на-
стоящая, честная, чистая правда!
В те дни трудно было удержать меня дома — я убе-
гал под любым предлогом, лишь бы быть на улице и
видеть своими глазами все, что происходило.-Я наблю-
дал' за перестрелкой восставших с засевшими на черда-
ках домов переодетыми полицейскими, любовался подо-
жженным полицейским участком и помогал собирать и
швырять в огонь выброшенные из окон, разлетевшиеся
по мостовой бумаги, приносил домой все новости и
слухи.
Анна Ильинична после моих рассказов пугалась, что
меня обязательно где-нибудь подстрелят, но я все-таки
убегал снова.
— Гора, — сказала мне как-то уже в первых числах
марта Мария Ильинична, — если уж тебе все равно не
сидится дома, так ты хоть газеты доставай, какие суме-
ешь, и тащи нам домой.
Добросовестно выполняя поручение, я старался до-
бывать все, что только удавалось, из печатавшегося в те
дни в Петрограде. Некоторые обращения и воззвания
раздавались на улицах прямо с грузовиков, в толпу
людей. Наряду с «Известиями Петроградского Совета»
стали выходить и другие газеты, вроде «Нового време-
ни» или «Биржевых ведомостей». На них спрос был не
так велик, и газетчики, стараясь сбыть какую-нибудь
«биржевку», придумывали и выкрикивали во весь голос
куплеты вроде:
Угол Глазовой и Боровой,
Был вчера смертельный бой:
Дрались мертвые и живые;
Вечерние биржевые!
128
Добытые (иногда не без труда) газеты я передавал
Марии Ильиничне; не было случая, чтобы я возвра-
тился с пустыми руками. Полученные газеты подбира-
лись и сохранялись в целости для Владимира Ильича,
скорого приезда которого (это видно было и из газет)
ждал петроградский революционный пролетариат. Я то-
гда и не думал, что своим усердием окажу услугу Вла-
димиру Ильичу: собранные с первого дня революции га-
зеты пригодились ему впоследствии как подсобный ма-
териал для письменных работ и выступлений.
Всегда живая, предприимчивая Мария Ильинична
нашла во мне усердного и исполнительного помощника.
Несколько раз под ее руководством мне пришлось рисо-
вать на кусках красной материи лозунги: «Пролетарии
всех стран, соединяйтесь!», «Долой войну!» и другие. По
ее совету я прибивал эти лозунги на заборах и стенах
домов.
Так постепенно из наблюдений за событиями, проис-
ходящими в революционном Петрограде, из рассказов
и объяснений старших и через собственные несложные
умозаключения складывалось мое самосознание.
Снова, после длительного перерыва, вызванного су-
ровой цензурой, 5 (18) марта 1917 года, вышла «Прав-
да».
15 марта был опубликован постоянный список со-
трудников газеты. Среди знакомых мне имен М. С. Оль-
минского, Демьяна Бедного и других значились: М. Иль-
ина, А. Ильина, Н. Ленин. Анна Ильинична и Мария
Ильинична снова по целым дням пропадали в ре-
дакции.
23 марта 1917 года вместе со всеми я был на гран-
диозной демонстрации, проходившей на Марсовом поле
во время похорон революционеров, погибших в дни Фев-
ральской революции. Запомнились навсегда траурно-
торжественные минуты молчания у края огромной брат-
ской могилы, уставленной многочисленными гробами,
обитыми красной материей, и склоненные над нею десят-
ки знамен, повязанных черным крепом...
180 человек по-братски рядом, как и сражались, на-
веки успокоились в невиданно огромной могиле.
Я никогда до этого не пытался писать стихи, но под
влиянием впечатлений не удержался, чтобы не излить
в нескольких строках свое отношение к революции. Это
9 Зак. № 746/л
129
первое в моей жизни стихотворение я преподнес Анне
Ильиничне.
Солнышко жарко печет,
Дети мерно и бодро шагают:
Свобода, свобода идет!
А старая власть — умирает.
Мы любим свободу сердцами,
Мы любим ее всей душой.
Раскинувши крылья над нами,
Да будет она нам родной!
Анна Ильинична похвалила мое «произведение» и
предложила даже послать его в редакцию детского жур-
нала «Маяк», выходившего в издательстве «Посредник».
Журнал этот уже года два-три Анна Ильинична выпи-
сывала для меня. Можно себе представить мое удивле-
ние и восторг, когда в очередном номере «Маяка» я
увидел напечатанным свое стихотворение!
РАССКАЗЫ ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО
Анна Ильинична в свободные минуты ча-
сто и много рассказывала о давно прошедших годах,
когда был еще жив покойный отец, Илья Николаевич, о
жизни в Нижнем, Симбирске и Самаре, о Кокушкине,
Морквашах и Алакаевке, о многочисленных братьях и
сестрах Веретенниковых, Ардашевых, Залежских и дру-
гих, в обществе которых проходили счастливые времена
детства и юности.
Рассказывая об этом, она не уставала приводить
множество характерных, а порой — и поучительных эпи-
зодов, сохранившихся в ее богатейшей памяти.
В семье Ульяновых, помимо шестерых, оставшихся в
живых, были еще дети — Коленька и Оля, умершие в
младенческом возрасте: мальчик в 1873 году, девочка —
в 1868-м. Родившаяся в 1871 году девочка снова была
крещена Ольгой.
О Саше, или Александре Ильиче, Анна Ильинична
рассказывала с чувством особенного уважения. До поры
до времени она скрывала от меня трагическую судьбу
Саши, бывшего всего на два года моложе ее и окончив-
шего жизнь на царской виселице. Это был, по ее словам,
исключительно вдумчивый и серьезный, прилежный юно-
130
ша, поражавший своим трудолюбием и усидчивостью.
Она показывала мне полученные им в гимназический
период похвальные листы и наградные книги за отлич-
ные успехи в учении.
— Саша и Володя, — рассказывала Анна Ильинич-
на,— жили в одной комнате до Сашиного отъезда в Пе-
тербург. Володя настолько любил и настолько был при-
вязан к старшему брату, что не только во всем подра-
жал, но, кажется, даже старался думать, как Саша. По-
мню, за столом как-то мама спросила по какому-то по-
воду Володю, что он думает об этом. Володя, не долго
думая, быстро ответил: «Что я думаю? Да то же, что и
Саша!» Раздался общий смех, потому что Саша еще
не успел высказать своего мнения — Володю спросили
первым.
В часы досуга Саша увлекался выпиливанием по де-
реву; в сундучке Анны Ильиничны, где лежали разные
семейные реликвии, бережно сохранялась выпиленная
братом вещичка — овальная ажурная подставка для
хлеба с надписью на немецком языке — «Brot» *.
Увидев могилу Ольги Ильиничны на Волковой клад-
бище, я попросил Анну Ильиничну рассказать мне о ней.
— Оленька была всего на полтора года моложе Во-
лоди,— говорила она, — они между собой крепко дру-
жили, и оба были в семье самыми шумными и шаловли-
выми. Как и Володя, Оленька закончила гимназию с зо-
лотой медалью и уехала в Петербург, где поступила на
единственные тогда в России Высшие женские курсы.
Однако закончить их ей было не суждено: она сконча-
лась от брюшного тифа, когда ей еще не исполнилось и
двадцати лет.
Послушание детей в семье, по словам Анны Ильинич-
ны, достигалось прежде всего разумной и спокойной си-
стемой воспитания со стороны родителей, Ильи Нико-
лаевича и Марии Александровны. Всемерно поощрялась
любовь к труду с малых лет: каждому давалось занятие
или поручение по его силам, и каждый выполнял его с
удовольствием и без всякого принуждения. Даже такие
малыши, как Митя и Манечка, старались чем-то помочь
матери по хозяйству: старшие служили в этом отноше-
нии примером для младших.
1 Хлеб.
9*
13*
Беседуя как-то со мной на тему о вреде всякого из-
лишества,— это было после того,, как я до тошноты
объелся козинаками и после не мог даже видеть их без
отвращения, — Анна Ильинична рассказала забавный
случай из жизни Владимира Ильича:
— В Симбирске возле нашего дома был фруктовый
сад. Между деревьев находились грядки с клубникой.
Детям не запрещалось есть ягоды, но.. разрешалось
лишь те срывать, что перезрели и не годились для ва-
ренья. Володя однажды перестарался: поел столько, что
ему стало нехорошо, вот как тебе от этой ореховой сла-
дости. Так представь себе, с тех пор — а ведь сколько
лет прошло! — он видеть не может ни клубники, ни зем-
ляники!
Действительно, уже в 20-х годах, в Горках, я однаж-
ды пытался преподнести Владимиру Ильичу стакан ду-
шистой земляники, только что набранной на опушке
леса. Он, смеясь, замахал на меня руками и отказался
принять «дар», как ни старался я соблазнить его свеже-
стью и ароматом ягод.
— Митя был у нас самым младшим в семье, — рас-
сказывала Анна Ильинична, — и отличался удивительной
способностью проливать слезы по любому поводу, а
иногда и без. всякого повода. Известная тебе песенка про
козлика была распространена и в наше время, мы тоже
любили ее петь под музыку, иногда хором. Но как толь-
ко доходили до последнего куплета:
Остались от козлика рожки да ножки, •—
так наш Митя начинал реветь во весь голос.
Озорной Володя иногда устраивал своеобразный экс-
перимент, пользуясь слабостью братишки. «Смотрите,—
говорил, — сейчас Митя будет по заказу плакать!» И —
к Мите: «Ну же, Митюша, поплачь для нас немножко,
я тебя прошу!» Бедный Митя не заставлял себя долго
просить и разражался самыми настоящими слезами.
Володя с хохотом убегал, а мы принимались дружно
успокаивать безутешного плаксу.
Володя был неутомимым выдумщиком и изобрета-
телем. Все его интересовало, до всего нужно было ему
дознаться. Однажды на день рождения подарили ему
лошадку. Вскоре заметили, что Володя куда-то исчез
со своим подарком. Принялись искать его, окликать —
132
нет, не отзывается. Наконец обнаружили его сидящим
между простенком и распахнутой до отказа дверью.
Володя усердно и сосредоточенно откручивал у своей
лошади последнюю ногу: три уже лежали перед ним. На
вопрос старших Володя, не смущаясь, ответил: «Я хотел
посмотреть, как лошадка в середине устроена!»
Ты, конечно, Гора, слышал о такой примете, что, если
ножик упадет со стола или его кто уронит, обязательно
кто-то должен прийти. Глупость, конечно, это. Но что
поделать, в наше время тоже некоторые серьезно в раз-
ные приметы верили, вроде этой.
Так вот, был однажды курьезный случай. Сидим мы
за столом все, обедаем. У Володи выскальзывает из рук
ножик и летит на пол, но Володя с необычайной ловко-
стью успевает на лету подхватить его. Не дал упасть.
Смотрим на него, а он стоит, глядит на пойманный
нож, нахмурился даже и бормочет: «Что же это может
значить?» Потом лицо его вдруг озарила радостная
улыбка: «Мамочка, — кричит, — догадался! Знаешь, что
значит, если ножик на лету поймать, не давши ему
упасть? — Мамочка и все остальные, сидевшие за сто-
лом, с улыбкой ждали, что еще выдумает наш Воло-
дя, а он продолжал: — Это означает, что кто-то соби-
рался к нам в гости и сказал сам себе: „Пойти, что ли,
сходить к Ульяновым?" Потом махнул рукой и раздумал:
„Да нет, пожалуй, не стоит, в другой раз схожу!"»
Воспитывая в моем характере твердость в соблюде-
нии данного слова или обещания, Анна Ильинична не
раз напоминала мне русскую пословицу: «Не давши
слова — крепись, а давши — держись!» И не забывала
прибавить при этом, что Владимир Ильич не уважал
людей, не умеющих держать своего слова. Такое упоми-
нание всегда действовало на меня лучше всякого
упрека.
Анна Ильинична умело и красочно рисовала передо
мной образ юного Володи, веселого озорника и неуто-
мимого выдумщика. Говоря о Владимире Ильиче, Анна
Ильинична всегда ставила его мне в пример, как чело-
века не только исключительно способного, но и прилеж-
ного, и настойчивого в достижении намеченной цели.
Рассказывала, что, когда он был исключен из Казан-
ского университета за участие в студенческих «беспоряд-
ках» и перед ним закрыли двери всех университетов,
133
через несколько лет, благодаря необыкновенному своему
упорству и трудоспособности, Владимир Ильич экстер-
ном сдал на «отлично» за весь курс университета.
В 1920 году художник Пархоменко создал популяр-
нейший ныне портрет Владимира Ильича Ленина в че-
тырехлетием возрасте. Нарисован он был по заказу Анны
Ильиничны к 50-летнему юбилею брата. Художник ра-
ботал на квартире Анны Ильиничны, на Манежной ули-
це, № 9.
Портрет исполнялся с небольшой фотографии, хра-
нившейся всегда у Анны Ильиничны. Маленький Во-
лодя снят на ней стоящим возле кресла, в котором сидит
его сестричка, трехлетняя Олечка, облокотившись на
ручку кресла. По совету Анны Ильиничны для сохране-
ния позы мальчика на портрете ручка кресла была за-
менена стопкой книг.
Наблюдавшая за работой художника Анна Ильинич-
на осталась очень довольной и похвалила Пархоменко
за удачный портрет. А меня, помню, поразила поистине
недетская серьезность глаз, смотревших с портрета.
И даже чуть косил один глаз, как это бывает у иных
людей при пристально-сосредоточенном взгляде.
Спокойным и невозмутимым выглядит лицо перво-
классника Володи Ульянова на единственной, пожалуй,
семейной фотографии 1879 года. Он сидит у ног отца
в своей гимназической курточке с пуговицами в один
ряд; над братом стоит во весь рост, опираясь слегка на
плечо отца, Аня, с длинными косами, кажущаяся стар-
ше своих пятнадцати лет; ее левая рука почти касается
уха Володи. Анна Ильинична рассказывала, что именно
эта ее поза на фотографии долгое время служила пово-
дом для веселых шуток по адресу брата:
— Я частенько, бывало, говорила ему: «Видишь, Во-
лодюшка, что значит быть таким шалуном, как ты, —
даже на фотографии я тебя за ухо придерживаю!»
Я с интересом рассматривал старые фотографии
Владимира Ильича: то курчавого четырехлетнего малы-
ша, то гимназиста с серьезными глазами, в мундирчике
со стоячим воротником.
Высокий, явно унаследованный от отца лоб, красиво
очерченные, как у матери, брови, умные глаза смотрели
на меня с фотографии семнадцатилетнего Владимира,
только что окончившего гимназию с золотой медалью.
«4
Медаль присудили ему через тридцать три дня после
казни Александра.
— Это были дни тяжелых испытаний для мамочки, —
рассказывала мне Анна Ильинична. — Когда арестовали
Сашу, на ее руках оставалось трое меньших: Олечка,
Митя и Маруся. Четвертый — Володя — кончал гимна-
зию. Я сама сидела в петербургской тюрьме, по одному
делу с братом. Мама тогда приехала в Петербург хода-
тайствовать о смягчении участи Саши, приговоренного
к смертной казни через повешение. На суде он, выручая
своих товарищей, принял на себя всю вину за органи-
зацию покушения на царя.
Володя тогда вел себя мужественно: он сознавал, что
должен быть главной опорой как для измученной горем
и мытарствами матери, так и для младших членов
семьи. Глубоко и искренне любя старшего брата, Воло-
дя считал тем не менее, что тот шел не по правильному
пути. Убивая одного царя, народ сажал себе на шею
другого: террор не уничтожал самодержавия.
По вполне понятным соображениям Анна Ильинична
не могла рассказывать мне многого о деятельности Вла-
димира Ильича в годы эмиграции, пока революция
1917 года не открыла Ленину путь к возвращению на
родину. До нас доходили новости о нем и Надежде Кон-
стантиновне Крупской, о их жизни в Поронине, Зако-
пане, Париже, Женеве, Цюрихе. Их переезды с места
на место сопровождались изменением марок на полу-
чаемых из-за границы письмах и появлением новых поч-
товых штемпелей...
Так знакомила меня приемная мать с жизнью семьи
Ульяновых в далеком прошлом, с характером, привыч-
ками каждого ее члена. Теперь же, когда впереди была
встреча с Владимиром Ильичем, которого до сих пор я
знал лишь по рассказам да по фотографиям, мне иск-
ренне хотелось не ударить, как говорится, в грязь лицом.
Благодаря Анне Ильиничне я успел полюбить его рань-
ше, чем увидел своими глазами.
Большая часть похвальных листов и книг в серых
переплетах с золотым тиснением на обложках: «За бла-
гонравие и успехи», хранившихся в семейном сундуке
Анны Ильиничны, принадлежала бывшему ученику Сим-
бирской гимназии Владимиру Ульянову. Сколько бы раз
ни открывался сундук, я неизменно оказывался тут же
13$
и с тайным благоговением держал в своих руках, пере-
листывая и рассматривая снова и снова, почетные и па-
мятные документы из далекого прошлого. А одна из
наградных книг — «Фрегат Паллада» И. А. Гончарова —
стала моей любимой книгой.
ДОЧЬ СЛАВНОЙ СЕМЬИ
Анна Ильинична часто рассказывала мне
о себе. В 16 лет, окончив в 1880 году с отличием Сим-
бирскую гимназию, она начала работать помощником
учителя в одном из симбирских училищ. А в 1883 году
вместе с братом Александром отправилась в Санкт-Пе-
тербург, где 'И поступила на историко-словесное отделе-
ние Высших женских (Бестужевских) курсов, чтобы за-
вершить свое образование.
«Я готовилась стать учительницей», — вспоминала
Анна Ильинична о времени учения на курсах.
Однако сближение со студенческой средой, первый
арест, связанный с делом о покушении на царя Алексан-
дра III, и казнь брата, — все это привело 23-летнюю де-
вушку к профессиональной революционной деятельности.
Подпольная работа Анны Ильиничны началась задолго
до создания партии. Уже в 1893 году она была связана
с первыми марксистскими кружками. 'Летом 1897 года,
выехав за границу, Анна Ильинична установила посто-
янные сношения между марксистскими кружками в Рос-
сии и группой «Освобождение труда».
«Наркомом связи партии», как называла /ее жена
Дмитрия Ильича, Анна Ильинична стала еще в 1895 го-
ду, когда Владимир Ильич находился в петербургской
тюрьме и работал над первым проектом программы со-
циал-демократической партии.
Анна Ильинична вела с братом переписку (шифром
и химией) и исполняла его поручения. В ее руках сосре-
доточивались слишком многие нити партийных связей.
Через нее за двадцать с лишним лет прошли почти все
рукописи Владимира Ильича, написанные в Шушенском
и за долгие годы эмиграции. На протяжении всего этого
периода Анна Ильинична вела огромную работу по ре-
дактированию, корректированию и изданию трудов Вла-
димира Ильича.
13»
Будучи очень скромным человеком, Анна Ильинична
исчисляла свой партийный стаж только с 1898 года, с
момента, когда она вошла в первый состав Московского
комитета партии.
«С этого года, как первого года моей работы в орга-
низации, считаю я свой партийный стаж», — писала она
в автобиографии.
Еще в юности Анна Ильинична увлекалась произве-
дениями Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Не-
красова. Любовь к литературе прививалась детям в
семье Ульяновых под влиянием отца, опытного и умного
педагога.
— Отец, — вспоминала Анна Ильинична, — получал
всю новую детскую литературу, которая переживала
тогда пору некоторого расцвета: журналы «Детское чте-
ние», «Семья и школа» и другие. Почти всех русских
классиков мы прочли в средних классах гимназии. Отец
рано дал нам их в руки, и я считаю, что раннее чтение
сильно расширило наш кругозор и воспитало литера-
турный вкус. Нам стали казаться неинтересными и пош-
лыми разные романы, которыми зачитывались одно-
классники.
По собственному признанию Анны Ильиничны, свой
досуг она «посвящала обычно каким-нибудь стихотвор-
ным и беллетристическим опытам, мечтая стать писа-
тельницей».
Воспринятый от отца педагогический опыт Анна
Ильинична с успехом переносила и на меня. Чтение
книг стало для меня едва ли не самым любимым заня-
тием; в 20-е годы я по ночам до того зачитывался рас-
сказами и повестями Тургенева, Гоголя и других клас-
сиков, что не замечал, как наступал рассвет.
Анна Ильинична рассказывала мне, как по инициа-
тиве брата Александра они создали свой семейный ли-
тературный журнал «Субботник», в котором каждый
пробовал свои силы. Увлекшись этим примером, в
1917 году вместе с группой одноклассников я начал вы-
пускать школьный журнал «Заря», размножавшийся на
гектографе в 50—60 экземпляров. Консультантом по
«типографскому делу» была Мария Ильинична, имев-
шая немалый опыт в этой части. А в 1919 году, уже в
Москве, чтобы сделать приятное Анне Ильиничне, я
придумал собственный журнал в одном экземпляре —
1Э7
«Развлеченье от ученья», весь материал для которого —•
рассказы, стихи, ребусы, шарады — сочинял сам. Иллю-
страции к журналу рисовал мой друг и одноклассник,
крестник Анны Ильиничны, Коля Владимирский.
Каждый год, просыпаясь в свой день рождения, я
знал, что на стуле возле своей постели найду подарок
и конверт со стихотворным поздравлением, тайком, в
виде сюрприза, подложенный Анной Ильиничной. По-
здравительный листок, как правило, бывал украшен бу-
кетиком-орнаментом из засушенных летом цветов, со-
хранившихся в толстых нотных альбомах.
Не помню точно, было ли это в 1922 или 1923 году.
В это время в моей жизни наступил переломный мо-
мент. У меня появилась какая-то нерешительность во
всем, неумение сориентироваться в окружающей об-
становке. Все это Анна Ильинична подметила вовремя.
12 апреля я, как обычно, нашел возле своей постели
традиционный конверт. Поздравительный листочек на
этот раз не был украшен цветами и содержал всего
лишь четыре строки. Главное содержалось в приложе-
нии: это было переписанное от руки стихотворение Не-
красова—«Песня о труде», начинавшееся словами —
Кто хочет сделаться глупцом,
Тому мы предлагаем:
Пускай пренебрежет трудом
И станет жить лентяем...
Заканчивалось стихотворение так:
Итак — о славе не мечтай,
Не будь на деньги падок,
Трудись по силам и желай,
Чтоб труд был вечно сладок.
Материнский наказ подействовал: я преодолел нере-
шительность и неустойчивость. По состоянию здоровья
я оказался не в силах справиться с трудной институт-
ской программой, но охотно и сознательно вступил на
трудовой путь.
Ранний уход Анны Ильиничны «в революцию» поме-
шал осуществлению мечты — стать учительницей. Но
став профессиональной революционеркой, Анна Ильи-
нична одновременно занималась литературной деятель-
ностью.
138
К концу 90-х годов, Анна Ильинична была тесно свя-
зана с издательством «Посредник», основанным по ини-
циативе Льва Николаевича Толстого и руководимым
долгие годы Иваном Ивановичем Горбуновым-Посадо-
вым. Она переводила с итальянского и английского язы-
ков книги для детского чтения.
Первой такой книгой была — «Сердце» Эдмондо
д’Амичиса (в русском переводе — «Школьные товари-
щи»), вышедшая в свет в 1898 году.
В переводе Анны Ильиничны издана была также це-
лая серия увлекательных книг американского писателя
и ученого Вильяма Джозефа Лонга о жизни лесных
обитателей — зверей и птиц. Как и «Школьные товари-
щи», книги Лонга неоднократно переиздавались в доре-
волюционный период и в первые годы Советской власти.
В 1901 году вышла в свет «Дружба в мире живот-
ных», написанная самой Анной Ильиничной. Помню, что
наиболее сильное впечатление произвел на меня рассказ
о ласточках, пришедших на выручку попавшей в беду
подруге. Бедняжка случайно запуталась в болтавшейся
на фабричной стене нитке и беспомощно билась, вися
вниз головой; ласточки поочередно подлетали и щипали
нитку, пока не перервали ее. Освобожденная пленница
с радостным щебетанием присоединилась к стае своих
подруг.
При мне редакционно-литературная деятельность
Анны Ильиничны протекала в редакции журнала «Ра-
ботница», а также в редакции газеты «Правда». После
Октября Анна Ильинична взяла на себя еще и журнал
«Ткач». «Орган союза рабочих и работниц волокнистого
производства» — как значилось в его заголовке. По сло-
вам самой Анны Ильиничны, ей пришлось вести всю ра-
боту: редактора, секретаря и корректора. В «Ткаче» она
помещала иногда свои статьи и заметки, подписываясь
псевдонимом «Угловой жилец». Это был шутливый на-
мек на наш остроугольный дом-корабль на Широкой
улице.
Навсегда мне запомнилось ее четверостишие в одном
из номеров «Ткача»:
Ткем мы из шелка, из золота ткали,
Сукна ткем, бархат, парчи...
Нам бы одеться хоть ситчику дали, —
Пообносились ткачи!
139
Весной 1918 года «Ткач» прекратил свое недблгое
существование. «Себя винить я не могу,— писала Анна
Ильинична к сестре в Москву, — а все-таки... Фабрики
закрываются, правда, народ мало читает». И советова-
лась с Марией Ильиничной о возможных перспективах
продолжения редакционной работы в Москве. «Ближе
к рабочим приятнее», — мечтала она в письме от
20 марта...
ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ
Революционный петроградский пролета-
риат с нетерпением ждал возвращения своего вождя и
радостно готовился к его встрече.
Вместе со старшими нетерпеливо ждал этого собы-
тия и я, принимая живое участие в подготовке к встрече
долгожданных и дорогих гостей. По совету Марии Ильи-
ничны я нарисовал несколько лозунгов на длинных бу-
мажных полосках, украсил их изображениями серпа и
молота и развесил на стенах приготовленной для наших
гостей комнаты — бывшей спальни Марии Александров-
ны. Мария Ильинична перебралась в комнату сестры.
3 апреля наконец была получена телеграмма от Вла-
димира Ильича из Финляндии о предстоящем приезде.
«ПРИЕЗЖАЕМ ПОНЕДЕЛЬНИК, НОЧЬЮ, 11.
СООБЩИТЕ «ПРАВДЕ».
УЛЬЯНОВ».
Поздно вечером Анна Ильинична и Мария Ильинич-
на в сопровождении Марка Тимофеевича собрались на
Финляндский вокзал встречать родных. Как мне ни хо-
телось поехать вместе с ними, чтобы увидеть торжест-
венную встречу Ленина, меня решительно оставили
дома.
— Горушка, — убеждала Анна Ильинична, — пойми
сам: соберется масса народу, притом поезд ожидается
поздно ночью, все это для тебя будет очень утомительно.
Ты же знаешь, что Володя с Надей приедут к нам, жить
будут у нас. И завтра утречком ты их самый первый
встретишь и будешь приветствовать, никого чужих не
будет.
140
Волей-неволей я был вынужден примириться с ее не-
отразимыми доводами и, повздыхавши, улечься в по-
стель.
Ранним утром 4 апреля я проснулся от шума голосов
в коридоре. Особенно выделялся чей-то громкий, весе-
лый, чуть картавящий голос у дверей моей комнатки.
По всему чувствовалось: все уже на ногах, и досадно
было, что проспал. Быстро вскочив с постели, я подбе-
жал к двери, распахнул ее и выглянул в коридор.
Буквально в двух шагах от меня стоял человек не-
большого роста, коренастый, плотный, казавшийся даже
широкоплечим благодаря толстому зеленому суконному
френчу полувоенного образца, с тиснеными кожаными
пуговицами, похожими на футбольные мячики. Такие же
зеленые брюки навыпуск; простые черные ботинки с тол-
стенными подошвами. Он только что успел умыться и
стоял теперь у открытой двери в ванную, окруженный
улыбающимися родными, усердно вытираясь полотен-
цем и как-то забавно фыркая при этом.
Едва он повернулся ко мне, я сразу узнал его. Конеч-
но, это же и есть Владимир Ильич! Лицо его было мне
хорошо знакомо по последней присланной недавно из
Швейцарии фотографии: те же подстриженные щеточкой
усы, рыжеватая небольшая бородка; такие же добрые и
лукаво улыбающиеся глаза и уходящая на затылок лы-
сина. Анна Ильинична, бывало, утверждала, что высо-
кий лоб — признак незаурядного ума. Вообще-то говоря,
утверждение весьма произвольное, но в тот момент,
впервые глянув на Владимира Ильича и его необъят-
ный, благодаря лысине, лоб, я невольно подумал, что
кто-кто, а Владимир Ильич, должно быть, действительно
здорово умный человек!
Из спальни напротив вышла незнакомая мне жен-
щина с простым, добродушным и привлекательным ли-
цом. «Наверное, Надежда Константиновна», — поду-
мал я.
— Ага-а! Вот и Гора наконец появился! — прогово-
рил Владимир Ильич, увидев меня, еще встрепанного со
сна. — Ну, здравствуй, здравствуй, давай поближе по-
знакомимся; Анюта нам уже успела рассказать о тебе.—
Он дружеским жестом протянул мне прохладную, еще
влажную после умывания руку, привлек к себе и ласко-
во-шутливо потрепал по волосам.
141
Немного смущенный, я поздоровался с Владимиром
Ильичем, разговаривающим со мной с такой подкупаю-
щей простотой, и не знал в первое мгновение, что и от-
вечать.
В голове еще не укладывалось, что Ленин и «брат
Володя», о котором Анна Ильинична так много мне рас-
сказывала в своих задушевных беседах, —это один и тот
же человек.
«Так вот он какой — Ленин! — думал я, всматриваясь
в гостя. — Это о нем везде столько говорят, так много
пишут во всех газетах, а он такой простой, обыкновен-
ный, ничем вроде не примечательный, ласковый».
От моего первоначального смущения не осталось и
следа. Я почти сразу проникся детски-доверчивой сим-
патией к веселому Владимиру Ильичу.
Знакомство с Надеждой Константиновной произвело
на меня не менее приятное впечатление. Она была
добродушная и ласковая, как и ее супруг.
— Володя, Надя, Марк, Аня! Завтракать!—донесся
из столовой звонкий голос Марии Ильиничны, убедитель-
но подкрепляемый звоном посуды. Я нырнул в ванную
комнату умываться, чтобы поспеть к общему столу.
Давно не было так шумно и весело в нашей «паро-
ходной» квартире! Владимир Ильич без умолку расска-
зывал родным о своем путешествии, не обошедшемся без
курьезных приключений, громко и заразительно смеялся,
откидываясь на спинку стула. Невольно хохотали и все,
особенно Мария Ильинична.
Невозможно забыть, как смеялся Владимир Ильич.
Это был смех честного, чистого, здорового человека;
в нем не было ни капли чего-то обидного или злорад-
ного.
Общее веселье прервал раздавшийся у парадной
двери звонок. Я стремглав промчался по коридору и от-
пер дверь. У порога стоял высокий, красивый и строй-
ный молодой латыш.
— Передайте товарищу Ленину, что автомобиль по-
дан,— сообщил он. Это был Роберт Матисович Габалин,
позднее ставший начальником охраны В. И. Ленина.
Я вернулся в столовую и доложил об этом Владимиру
Ильичу. Он тотчас поднялся из-за стола и вышел навст-
речу пришедшему, приветливо поздоровался с ним и по-
просил подождать несколько минут, пока оденется.
142
— Хочешь прокатиться со мной? — предложил Вла-
димир Ильич.
Нужно ли было спрашивать моего согласия! Я до тех
пор только видел, как другие ездят на автомобилях!
К тому же мне поручалось дело — привезти для Марии
Ильиничны пишущую машинку.
Я даже не запомнил в порыве волнения и испытан-
ного удовольствия, куда именно мы ездили. Помню, что
показавшийся мне роскошным автомобиль был неболь-
шим четырехместным французским «рено» с кузовом се-
рого цвета, оплетенным узором из рисовой соломы, как
у лас на стульях в столовой. Машинку в футляре по-
ставили возле меня на сиденье, и я ехал, развалившись
на мягких подушках... Машинка была фирмы «Смис-
Премьер» с двумя параллельными алфавитами. Она
нужна была Марии Ильиничне для перепечатки бумаг
и рукописей Владимира Ильича *.
Я зашел в комнату наших гостей и принялся помо-
гать Надежде Константиновне распаковывать и разби-
рать их вещи. Узнав, что мне исполнилось одиннадцать
лет всего несколько дней назад, 30 марта, она приня-
лась сейчас же искать, что бм подарить мне по этому
случаю.
— Да право же, Наденька, не надо, — убеждала Ан-
на Ильинична, — ведь он уже получил подарки от нас.
Но Надежда Константиновна и слышать ничего не
хотела;
— То от вас, а надо и от нас! — И, покопавшись в
чемодане, достала приобретенную в Женеве чернильницу
в виде искусно вырезанной из дерева головы медведя с
лапами, положенными на подставку, и подала мне со
словами;
— Это пускай будет от Володи!
Я был в восторге и от души поблагодарил, расцело-
вав ее. Но Надежда Константиновна не ограничилась
этим: «Надо и от меня что-нибудь!» Извлекла две тет-
ради-альбома для рисования и, немного смущаясь, про-
тянула мне:
Это были собственноручные рисунки Надежды Кон-
стантиновны, талантливо исполненные карандашом в годы
* В настоящее время эту машинку можно увидеть в одном из
залов Центрального Музея В. И. Ленина в Москве.
143
ее юности. На самом раннем стояла дата— 1884 год,
когда юной художнице было всего пятнадцать лет.
К своим рисункам она прибавила еще старенькую
школьную тетрадь с записями и рисунками по естество-
знанию.
Я бережно хранил их у себя долгие годы, как память
о первой встрече с человеком прекрасной души *.
В те далекие дни 1917 года Владимир Ильич сравни-
тельно мало времени проводил дома. Поднимался райо
и, уезжая по утрам, нередко брал меня с собой про-
катиться, зная, какое это для меня удовольствие.
— Избалуешь ты мне его, Володенька! — шутя за-
мечала Анна Ильинична. — Да и мешать тебе будет,
наверно: он же такой непоседа!
Но Владимир Ильич весело уверял сестру, что я ему
нисколько не помешаю. Разумеется, я присоединялся
к его уверениям, и добрая Анна Ильинична уступала.
Сияя от счастья, я отправлялся вместе с Владимиром
Ильичем в бывший особняк Кшесинской на Каменно-
островском проспекте, где в первые месяцы размещался
штаб партии большевиков: ЦК и Петроградский коми-
тет. Препоручив меня под надзор секретарю Глебу Ива-
новичу Бокию, Владимир Ильич занимался своими де-
лами, беседовал с приходившими к нему людьми. Осво-
бодившись, Владимир Ильич подзывал меня, и мы ехали
домой обедать.
Возвращался домой Владимир Ильич всегда шум-
ным, оживленным, делясь с родными за столом ново-
стями о последних событиях и обсуждая их.
Некоторую часть свободного времени Владимир
Ильич охотно уделял мне, затевая возню и шумные
игры, против чего Анна Ильинична не возражала и сле-
дила лишь, чтобы мы чего-нибудь не разбили. Мягко-
сердечную Надежду Константиновну наши игры при-
водили в ужас, потому что, по ее словам, муж применял
в них ко мне «инквизиторские» приемы. Мария Ильи-
нична, наоборот, до слез хохотала, глядя на проделки
брата со мной. Вообще-то говоря, Анне Ильиничне было
чему и ужасаться: во время нашей «гонки» по комнатам
1 Чернильницу можно увидеть в одном из залов Центрального
музея В. И. Ленина в Москве; альбомы с рисунками и тетрадь
хранятся в Институте марксизма-ленинизма.
144
и коридору по пути летели на пол стулья и порой пере-
вертывались даже столы!
Все имело вначале самый невинный характер. Вла-
димир Ильич с серьезным видом протягивал мне руку
и предлагал: «Позвольте с вами поздороваться!»
Ничего не подозревая, я подаю руку, здороваюсь.
Владимир Ильич долго трясет мою руку, пожимая ее
все крепче и крепче и приговаривая: «Здравствуй, здрав-
ствуй!»; серьезное выражение на его лице сменяется
лукавой, озорной улыбкой. Владимир Ильич неожиданно
подтягивает меня к себе и щекочет. Он прекрасно знал,
что я безумно боялся щекотки. Я мгновенно, как мешок,
с хохотом валился на пол, стараясь вырвать руку и спа-
стись бегством. Владимир Ильич устремлялся следом за
мной, и квартира оглашалась топотом его альпийских
ботинок и моим визгом. Гонка продолжалась по кори-
дору, по всем комнатам, сопровождаясь грохотом па-
дающих стульев.
Как-то, спасаясь от преследования, я вбежал в нашу
«треугольную» столовую и принялся кружить вокруг
раздвижного обеденного стола. У него была неисправной
верхняя крышка, которая при неосторожном нажиме ко-
варно рассыпалась на составные части. Владимир
Ильич не знал этого секрета и, оказавшись на противо-
положной стороне стола, решил перехитрить меня: лег
животом на край этой злосчастной крышки и схватил
меня за рукав. Конечно, крышка немедленно рассыпа-
лась, а стол встал дыбом. Я еще успел вырваться и
поднырнуть под стол, когда Владимир Ильич съехал по
клеенке вниз головой и повалил стол набок. Покатились
графин с водой, банки с цветами, посыпались газеты.
Первой в столовую вбежала Анна Ильинична и оста-
новилась, безмолвно всплеснув руками при виде учи-
ненного погрома, а подоспевшая следом Надежда Кон-
стантиновна пыталась взывать своим глуховатым доб-
родушным голосом:
— Володя, смотри, что ты наделал: стол поломал!
Вот и пусти таких гостей на квартиру — они все вверх
ногами поставят. Оставь ты ребенка в покое, совсем его
замучил, гляди, он уж еле дышит!
Серьезных последствий авария не причинила. Мы
с хохотом поднимали и водружали на место развалив-
шуюся крышку стола, устанавливали чудом уцелевшие
10 Зак. № 746/л
145
графин и банку с цветами, собирали рассыпавшиеся
газеты.
Работоспособность Владимира Ильича была поистине
необычайной! Проведя весь день в работе, в движении,
после неоднократных выступлений, он возвращался в
конце дня домой, обедал, немного отдыхал, успевал по-
забавиться со мной и снова усаживался в своей комнате
за работу.
Спал он сравнительно мало: подолгу горела настоль-
ная лампа за застекленной дверью в комнате Ильича,
а он, склонившись над столом и шурша бумагами и га-
зетами, много и упорно думал, писал, писал без конца,
оставшись один в заснувшей квартире...
А наутро снова бодрый, оживленный и жизнерадост-
ный уезжал опять на весь день.
Глава восьмая
ТРЕВОЖНЫЕ ВРЕМЕНА
ИЮЛЬСКИЙ ПОГРОМ
буржуазная и контрреволюционная пе-
О чать вела непрекращающуюся ни на
один день антибольшевистскую пропаганду.
Продолжалась война. Русские войска терпели пора-
жение. Солдаты отказывались идти в наступление, и
Временное правительство жестоко расправлялось с ними.
Действия Временного правительства вызывали него-
дование всех трудящихся Петрограда.
Я по-прежнему с интересом и любопытством прислу-
шивался ко всему происходящему.
Как-то я обратился к приемной матери с вопросом:
— Откуда взялся этот Керенский? Тоже мне — назы-
вает себя социалистом-революционером. А какой это ре-
волюционер, когда у него в правительстве целых десять
капиталистов министрами сидят? Сейчас видел, по Боль-
шому проспекту рабочие толпой идут с демонстра-
цией, несут лозунги: «Долой десять министров-капи-
талистов!»
Анна Ильинична, улыбаясь тому, с каким жаром я
выражаю свое возмущение, сказала, что ближайшее бу-
дущее покажет, кто прав, кто не прав в политике.
— А что касается Керенского, то, по-моему, ты его
сам хорошо знаешь.
— Откуда я его могу знать?
— А помнишь, мы в прошлом году на пароходе по
Волге плавали? Помнишь, ты с одним таким длинноно-
гим дядей подружился, он за тобой по палубе бегал,
в прятки с ним играли?
10*
147
— Помню, а что?
— А то, что это как раз и был Керенский, про ко-
торого ты спрашиваешь,
— Здорово! — вырвалось у меня.—А кем он был
тогда?
— Да никем особенным. Год назад, вероятно, ему и
во сне не снилось, что он окажется во главе правитель-
ства. Просто адвокатом служил где-то.
— Да, Анна Ильинична, — вдруг вспомнил я, — на
похвальных листах была подпись директора Симбирской
гимназии — тоже Керенского. Они что — родня с этим
или однофамильцы?
— Они близкие родственники, ближе некуда, — за-
смеялась Анна Ильинична. — Директор Симбирской
гимназии Федор Михайлович Керенский, подписывавший
когда-то похвальные листы нашего Володи и вручавший
ему золотую медаль, был родным отцом Александра
Федоровича, сегодняшнего премьер-министра.
— Во-он оно что! Так они давно, наверное, знако-
мы — Владимир Ильич и Керенский? Может быть, даже
товарищами были, играли когда-нибудь вместе, а те-
перь? Теперь Керенский против Ленина. Как это все
странно! — заметил я.
— Да, Горочка, — мягко подтвердила Анна Ильи-
нична,— немало в жизни странного. У тебя еще жизнь
впереди, успеешь, разберешься!
— Нет, неправда, я уже разбираюсь, — горячо за-
протестовал я. — Лучше всех большевики: они против
царя, за бедный народ, вы же сами рассказывали! По-
этому и Владимир Ильич, и вы все—большевики. Вот,
а вы говорите, что я не понимаю!
— Ну, конечно, — смеялась Анна Ильинична, — поэто-
му они лучше всех, что и Володя, и Манечка, и мы
с Марком — большевики?
— Я в самом деле говорю, а вы подсмеиваетесь надо
мной!
— Ну и я — «в самом деле», — шутила Анна Ильи-
нична,— глупышка, да я же не спорю, шучу просто...
Видя в Ленине серьезного противника, пользующе-
гося любовью и безграничным доверием рабочего клас-
са, и в первую голову петроградского пролетариата,
Временное правительство хотело расправиться с Ле-
ниным.
148
3 июля был учинен расстрел народной демонстрации
ha углу Невского проспекта и Садовой улицы. В ночь
на 5 июля было разгромлено помещение редакции
«Правды».
В этот день, утром 5 июля, Владимир Ильич ушел
b сопровождении Якова Михайловича Свердлова и
больше не вернулся. Марк Тимофеевич рассказал мне
о сложившейся угрожающей обстановке и об их с Анной
Ильиничной решении увезти меня на некоторое время
из Петрограда.
Зайдя утром ко мне в комнату, Марк Тимофеевич
сказал просто и откровенно, как взрослому:
— Знаешь, Гора, скажу тебе прямо: время сейчас
опасное. Ты и сам читаешь газеты, видишь, какую трав-
лю подняли против Владимира Ильича. Ему, по-види-
мому, придется скрыться на время, потому что его ду-
мают арестовать. Я не знаю, что и как с нами будет,
и тебе придется поэтому пожить немного у Чеботаревых
в Поповке1. Я сам отвезу тебя и обо всем договорюсь
с Иваном Николаевичем. Надеюсь, что все это тревож-
ное время протянется недолго, тогда я за тобой приеду
:и возьму домой.
Я не по-детски серьезно отнесся к объяснению Марка
Тимофеевича, понимая, что он на ветер слов не бросает.
Я достаточно слышал и видел, и понимал, какое неспо-
койное время в Петрограде.
ОБЫСК НА ШИРОКОЙ
На деревянном перроне небольшого дач-
ного разъезда Марк Тимофеевич поцеловал меня на
прощание, дал на всякий случай немного денег — это
были почтовые марки с надпечаткой на обороте: «Име-
ют хождение наравне с серебряной и медной монетой»,
сел в поезд и уехал в Петроград.
Чеботаревы жили в собственной даче, большой и
просторной, с мезонином наверху. Семья их была неве-
1 Поповка — пригородная дачная местность под Ленинградом.
Иван Николаевич Чеботарев был знаком с семьей Ульяновых еще
с 80-х годов; товарищ Александра Ильича Ульянова и Марка Ти-
мофеевича Елизарова по Петербургскому университету, в 1886 году
‘Входил вместе с ними в группу студентов Симбирского землячества.
Зак. № 746
149
лика: сам Иван Николаевич, его жена Ольга Петровна,
ее сестра Маргарита и единственный сын, белобрысый
Юрка, мой сверстник, с которым мы и коротали время,
с любопытством исследуя окрестности.
В Поповке жил в те дни довольно популярный
скульптор-оригинал Иннокентий Жуков. Лепил он из
глины. У Жукова излюбленными персонажами были
птицы: птичьи головки с большими глазами и наполо-
вину скрытым туловищем. С неподражаемым мастерст-
вом скульптор придавал им человеческое выражение.
Мне особенно запомнилась скульптура под назва-
нием «Птицы-сплетницы». Этакие две птичьи фигурки,
выступающие вполроста из глиняной массы, с накину-
тыми на плечи шалями: одна, поджавши клюв, глубо-
комысленно закатила глаза вверх, упоенная свежей ин-
тересной сплетней; другая, хитро прищурив один глаз,
с увлечением нашептывает ей на ухо. Ну точь-в-точь
две базарные кумушки!
Некоторые из своих работ Иннокентий Жуков рас-
крашивал акварельными красками. Он легко и охотно
раздаривал свои произведения. Одну из работ он по-
дарил мне, видя, как мы с другом целыми часами с
восхищением наблюдаем за его работой в маленькой
мастерской.
...Спустя несколько дней после того как Владимир
Ильич, предупрежденный Свердловым, скрылся и непо-
средственная угроза миновала, Марк Тимофеевич при-
ехал в Поповку.
Меня интересовало, что происходило в Петрограде и
дома, пока меня не было. Оказывается, через день после
моего отъезда, в ночь на 7 июля, к подъезду нашего
дома подкатил большой грузовик, наполненный солда-
тами и юнкерами. Мария Ильинична заметила их из
окна. Повсюду были установлены посты и засады, и на-
чался повальный обыск с целью найти и арестовать
Ленина.
Обыск проводился чуть ли не во всех квартирах, но
наиболее грандиозные размеры он принял, конечно, у
нас. Было перерыто все: шкафы, постели, сундуки, даже
столы и корзины, содержимое которых «исследовалось»
штыками.
Не обошлось и без курьезов. Офицер, проводивший
обыск, дошел в своем усердии до того, что внимательно
150
осмотрел внутренность большой стеклянной чернильницы
на письменном столе Марка Тимофеевича.
— Неужели вы всерьез думаете, что Ленин способен
спрятаться в чернильнице?—съязвил Марк Тимофеевич.
Обозленный неудачей, офицер грубо чертыхнулся в
ответ и продолжал шарить по всем углам.
Во время обыска на кухне, где Владимира Ильича
думали обнаружить под кроватью прислуги, бойкая Ан-
нушка тоже не вытерпела:
— Вы вон еще в духовку слазайте, посмотрите, нет
ли там кого!
Владимир Ильич тем временем уже находился в на-
дежном месте. Раздосадованные контрразведчики по-
кинули квартиру, забрав с собой Надежду Константи-
новну, надеясь от нее узнать о местопребывании мужа,
строптивую Аннушку и Марка Тимофеевича, в котором
кто-то ухитрился найти сходство с Лениным. Все они
к утру благополучно возвратились домой.
Буквально через несколько дней обыск повторился
и так же, как и первый, не принес никаких результатов.
Надежды поймать Ленина не оправдались: он оказался
опытнее своих преследователей.
Возвратившись домой, я не застал уже и Надежды
Константиновны, которая устроилась где-то на Выборг-
ской стороне, чтобы держать связь с Владимиром Ильи-
чем и одновременно не ставить под удар остальных чле-
нов семьи. На мои настойчивые расспросы о местопре-
бывании ее и Владимира Ильича Анна Ильинична
уклончиво отвечала:
— Володя с Надей живут на Выборгской стороне,
и к ним пока нельзя, сам понимаешь. Когда будет мож-
но, они сами придут, тогда и увидишь их.
Не любившая лгать Анна Ильинична не могла ска-
зать и всей правды. Если даже она и знала, нельзя же
было мне сообщать адрес Аллилуевых, где первое время
скрывался Ленин. Чего доброго, я мог попытаться ра-
зыскать его!
ОШИБКА КОНТРРАЗВЕДКИ. ПОЯВЛЕНИЕ ИЛЬИЧА
Квартиру пришлось переменить. Жители
дома № 48 по Широкой улице, потревоженные июльским
погромом, подняли форменный бунт и требовали нашего
151
выселения. Марк Тимофеевич признал за лучшее усту-
пить и снял квартиру на Малом проспекте, на Петро-
градской же стороне, в доме № 256, на третьем этаже.
Как раз в этом месте улица делает небольшой зигзаг,
пересекая Большую Гребецкую, знакомую мне по пер-
вому классу школы. Квартира принадлежала некоему
Бахтиарову, выехавшему временно из Петрограда; часть
его вещей была сложена в небольшой комнате, запертой
на ключ.
Мария Ильинична жила по-прежнему вместе с нами,
но о Владимире Ильиче мне ничего не было известно.
В эту осень я начал пятый год учебы в пятой по
счету школе — на этот раз в гимназии Лентовской, на
Большом проспекте Петроградской стороны. В классе
помимо меня оказалось немало новичков. Это не по-
мешало быстрому возникновению дружбы и общих ин-
тересвв.
За последний год, насыщенный впечатлениями и пе-
реживаниями, я словно на несколько лет вырос. Живой
и наглядный пример старших — моих приемных родите-
лей, особенно Анны Ильиничны, сравнительно недавно
перенесшей тюремное заключение и вторичный арест,
Марии Ильиничны, отбывшей двухлетнюю ссылку, Вла-
димира Ильича, едва вернувшегося из изгнания и вновь
преследуемого,— все это в сочетании с революционными
событиями, происходившими на моих глазах, не могло
не отразиться на моем мировоззрении.
Я пришел в школу, искренне считая себя уже убеж-
денным большевиком, и оказался не в одиночестве. Анна
Ильинична знала это раньше меня: попавший вместе
со мной в один класс Тарас Полетаев был сыном ста-
рого большевика Николая Полетаева *, давно знакомого
с Лениным и семьей Ульяновых; сыновьями рабочих-
большевиков были и одноклассники Кибардин, Лев Ба-
лашов и Андрей Омельченко.
Поднятый революцией политический вихрь задел
также и учащуюся молодежь. Революционные веяния
быстро отразились на ее настроениях. Вполне естест-
венно, что по крайней мере половина учеников старших
классов открыто заявляла о своей принадлежности к той
1 Н. Г. Полетаев вместе с В. А. Шелгуновым и М. И. Калини-
ным познакомились с Владимиром Ильичем в Петербурге еще в
1893 году.
152
Владимир Ильич Лепин. 1922 год.
Феврония Игнатьевна,
Яков Иванович Лозгаче-
вы с дочерью Варварой.
Дом в Саратове на Ульяновской улице, 26 (быв. Угодниковская),
где жила семья Елизаровых в 1911—1912 годах.
Шахматный столик с по-
тайным хранилищем для
нелегальной литературы.
А““а ^ьинична Елизарова и Мария Ильинична Ульянова. Саратов.
Анна Ильинична и Марк Тимофеевич Елизаровы.
Мария Александровна
Ульянова.
Дом на Широкой улице в
Петрограде (ныне ул. .Пени-
на). где на квартире Елиза-
ровых по возвращении из
эмиграции жил Владимир
Ильич Ленин.
Марк Тимофеевич Елиза-
ров.
Анна Ильинична Елизарова.
192/ год.
Письмо Анны Ильинич-
ны Елизаровой из петро-
градской тюрьмы от 5/IX
1916 года.
Дмитрий Ильич Ульянов.
орСС««<* *«
Записка Владимира Иль-
ича к железнодорожни-
кам от 7/IV 1920 года.
Анна Ильинична Елизарова в последние годы жизни.
пли иной политической группировке (чаще всего — nd
примеру родителей).
Между тем слежка за нашей новой квартирой не
прекращалась: видимо, агенты не теряли еще надежды
поймать бесследно исчезнувшего Ленина. С этой целью
ими была завербована поступившая к нам недавно
прислуга.
Как-то осенью, вскоре после нашего переезда на Ма-
лый проспект, нас навестил племянник приемного отца
Петр Павлович Елизаров. Чуть рыжеватый шатен, с
подстриженными усами, он причесывался на пробор и
носил золотые очки. В нем не было даже отдаленного
сходства с Владимиром Ильичем. И все-таки неугомон-
ные ищейки ухитрились заподозрить в нашем госте пе-
реодетого и загримированного Ленина, потому что вско-
ре же после его прихода раздался стук и в парадную,
и в кухонную, так называемую черную, дверь.
Я открыл дверь парадного входа и вынужден был
отступить, потому что через порог шагнул вооруженный
человек; за ним стояли еще двое с винтовками. Со сто-
роны кухни тоже вошли вооруженные люди.
Между ними и нашей прислугой произошел быстрый
и короткий диалог, невольно подслушанный мной:
— Этот?
Получив в ответ легкий утвердительный кивок при-
слуги, контрразведчики направились прямо к нашему
гостю и потребовали от него документы. Их постигло
разочарование: они сразу же убедились, что попали
впросак, приняв Петра Павловича за безуспешно разы-
скиваемого ими Ленина.
Произведя поверхностный обыск, непрошеные гости
удалились, перекинувшись на прощание несколькими
словами с прислугой. Для ограждения себя от подобных
странных случайностей мы сочли за лучшее на другой
же день расстаться с ней. На ее место пришла молодая
женщина маленького роста по имени Поля, прослужив-
шая в нашей семье до 1919 года и переехавшая вместе
с нами в Москву.
В один из пасмурных октябрьских вечеров, когда
вся семья находилась дома, кто-то постучал в дверь.
Я подбежал, спрашиваю: «Кто там?» После описанного
недоразумения с племянником Марка Тимофеевича при-
ходилось соблюдать осторожность.
161
— Открой, Гора, это —я!— послышался знакомый
голос.
Я открыл. Передо мной стоял Владимир Ильич в
пальто с поднятым воротником и низко надвинутой на
лоб кепке. Он быстро вошел и, прикрыв за собой дверь,
негромко осведомился, нет ли у нас кого-либо в гостях,
и только после этого приветливо поздоровался со мной.
Я был обрадован его появлением, но по серьезному и
сосредоточенному виду Владимира Ильича понял, что
ему не до меня.
Владимир Ильич разделся и едва успел перебро-
ситься несколькими словами привета и обняться с до-
машними, как один за другим, предварительно посту-
чав, в квартиру вошли поодиночке, с небольшими ин-
тервалами, незнакомые мне до того товарищи. Всего
было человек пять-шесть, и по всему видно, что их ожи-
дали.
Все прошли в столовую, где был организован чай
с закусками, неведомо кем и когда принесенными.
Товарищи расположились за обеденным столом, впе-
ремежку с членами семьи, завязав оживленный общий
разговор, перебрасываясь замечаниями и новостями о
событиях в Петрограде.
Я сидел в конце стола, напротив Владимира Ильича,
и не сводил с него глаз, не слыша и не слушая, что го-
ворилось за столом. Возбужденный и обрадованный его
появлением, я никого не замечал. Это, пожалуй, послу-
жило причиной того, что, несмотря на прекрасную па-
мять, особенно зрительную, я не запомнил ни одного из
тех, кто сидел в тот вечер с нами за столом.
После чая все члены семьи покинули столовую. За
столом остались Владимир Ильич и несколько прибыв-
ших товарищей, для того чтобы провести небольшое
совещание. Тема и содержание его для меня оста-
лись неизвестными до сих пор; не сохранилось до
нашего времени никакого документа, свидетельствующего
о нем *.
1 В связи с попытками отдельных товарищей опровергать факт,
что упомянутое совещание имело место, напоминаю, что мои вос-
поминания были впервые опубликованы еще в 1924 году издатель-
ством «Работник просвещения» в сборнике «Час Ленина в школе»
после предварительного ознакомления с рукописью М. И. Ульяно-
вой и Н. К. Крупской, которые под сомнение этот факт не ставили.
162
По окончании совещания Владимир Ильич й его
спутники радушно попрощались и так же, соблюдая не-
большие интервалы, поодиночке ушли.
ОКТЯБРЬСКИЙ БОЙ У СТЕН НАШЕГО ДОМА
Двадцать пятое октября 1917 года, на-
веки связанное с историческим выстрелом «Авроры» и
взятием Зимнего дворца, вошло в историю как дата
свершения Великой Октябрьской социалистической ре-
волюции.
Позорно и бесславно бежал Керенский, сидели под
арестом и министры недолговечного Временного прави-
тельства, но в Петрограде не сразу было сломлено со-
противление врагов пролетарской диктатуры. Временами
слышалась отдаленная стрельба, которая уже перестала
удивлять; беспокойная жизнь становилась привычной,
слухи ходили противоречивые, никто ничего толком
не знал.
Жить стало голодновато: кому могло хватить кро-
хотного дневного пайка черного хлеба и крошечных доз
крупы, добываемых в длинных, по ночам выстоянных
очередях? Анна Ильинична, когда-то искусная масте-
рица по части бисквитов и замысловатых сладких блюд,
замешивала на остатках муки картофельную шелуху и
прочие отходы пищи, пытаясь хоть чем-то пополнить
голодное меню. Зажмурившись от внушаемой издавна
брезгливости, проглотил я полученную в школьном
буфете котлету из конины и... нашел, что она —
ничего.
Несмотря на трудности с продовольствием, я не видел
на лицах старших ни тени упадка духа, угрюмости.
Похудели все, особенно грузный Марк Тимофеевич, но
все ходили с веселым и бодрым видом: Октябрь принес
нам весну.
29 октября в семь часов утра мы были внезапно раз-
бужены близкой ружейно-пулеметной стрельбой, проис-
ходившей где-то под окнами. Выглянув в окно, выхо-
дившее на балкон (и тут наша квартира была угловая),
я увидел на дворе, расположенном напротив и завален-
ном старыми телегами без колес, людей в штатском, во-
оруженных винтовками и пулеметами, которые вели
II*	163
Огонь по окнам Владимирского военного училища на
Гребецкой улице. Там засели юнкера, продолжавшие
сражаться на стороне уже не существующего Времен-
ного правительства.
По-своему разобравшись в обстановке, я сообщил,
что это наши ведут бой с юнкерами. Встревоженная
Анна Ильинична уговаривала меня отойти от окна, но
я упирался и продолжал наблюдать. Через несколько
минут двое красногвардейцев были ранены, один — убит.
Встречный огонь юнкеров не позволил приблизиться ни
на шаг к училищу, хотя до него было не более 60 мет-
ров. К тому же юнкера били на выбор по видимой цели,
а сами были защищены кирпичными стенами.
Наша маленькая Поля, увидев первые жертвы среди
красногвардейцев, заливалась слезами.
В помощь сражающимся подкатили орудие и уста-
новили у подъезда нашего дома, направив ствол в сто-
рону училища. Раздался оглушительный выстрел. От со-
трясения воздуха вдребезги разлетелись четыре больших
оконных стекла. Я присел от неожиданности, но тут же
в порыве непонятного восторга или возбуждения веко--
чил и увидел, что впереди все заволокло красноватой
кирпичной пылью.
Меня безжалостно оттащили от балконного окна,
откуда так хорошо было наблюдать, и увели в кухню.
Вскоре грохнул еще один пушечный выстрел, вылетело
еще несколько оконных стекол, и в квартиру ворвался
холодный осенний ветер. Потом все внезапно стихло,
как по команде.
Никем больше не удерживаемый, я снова бросился
к окну и увидел, что красные поднялись из-за телег,
за которыми укрывались, и, держа винтовки наперевес,
устремились через двор к юнкерскому училищу. Анна
Ильинична разрешила Поле спуститься вниз, на улицу,
узнать, что слышно.
Вернувшись через несколько минут, Поля радостно
сообщила, смешно взмахивая руками, что «ненкера»
сдались. Никак не удавалось ей выговорить незнакомое
слово «юнкера».
Напряжение прошло, и мы бросились затыкать и за-
гораживать чем попало разбитые окна; стекла были
вставлены только, на другой день по распоряжению Со-
ветской власти.
164
Напутствуемый предостережениями Анны Ильинич-
ны, я оделся и вышел на улицу. Отовсюду выползали
и толпились у ворот любопытные и возбужденные жиль-
цы: страх миновал, все улыбались, оживленно делились
впечатлениями. Кто-то рассказывал, что юнкера выве-
сили было простыню с нарисованным красным крестом,
прося перемирия для перевязки и эвакуации раненых,
но простыню будто бы ветром свернуло, и получился
белый флаг — знак сдачи. Красные, мол, бросились и
зданию, пользуясь тем, что осажденные приостановили
стрельбу, и сумели овладеть училищем.
Здание, зиявшее выбитыми окнами, было сильно изу-
родовано пулями и снарядами; внутри царила тишина,
и многочисленные прохожие с молчаливым любопытст-
вом толпились перед ним. Было ясно, что осажденные
и обстреливаемые с трех сторон юнкера могли спасти
свою жизнь, только сдавшись, что они и сделали.
НОВЫЕ ВЕЯНИЯ В ШКОЛЕ
Под влиянием октябрьских событий у
школьной молодежи начало определяться стремление
к организации, к объединению своих сил и интересов.
Несмотря на декрет Советского правительства об от-
делении церкви от государства, преподавание закона
божия в нашей гимназии продолжалось. Заявить
официальный протест или просто взбунтоваться мы
еще не осмеливались и принялись действовать тихой
сапой.
Началось с того, что я стал с невинным видом зада-
вать законоучителю каверзные и дерзкие вопросы по
поводу обряда причастия, назвав его кровожадным и
диким обрядом. Вместо ответа я был немедленно выгнан
за дверь, провожаемый сочувственными улыбками доб-
рой половины класса.
Перед пасхой мы с закадычным другом Володей
Введенским провели антирелигиозный опыт: не побывав
на исповеди у попа, как было строго наказано в школе,
мы ухитрились причаститься в четырех церквах подряд.
Бог не покарал нас за подобное святотатство, зато из
нашего сознания окончательно улетучились последние
остатки религиозного верования,
1Ф5
Рассказав о нашем пасхальном подвиге в классе, мы
посеяли основательное брожение в умах колеблющихся
и сомневающихся.
Борьба с отдельными учителями старого закала, со-
хранившими реакционные взгляды, была куда труднее.
К подобным «зубрам» принадлежал наш классный на-
ставник и учитель географии Н. Н. Золотавин, высокий
и чернобородый, носивший золотое пенсне и ходивший
в долгополом форменном вицмундире. Революция, осо-
бенно пролетарская, для него была чуждым событием,
и он всячески стремился тормозить проведение в жизнь
всех мероприятий новой власти, касающихся школ и си-
стемы обучения.
Была изобретена своеобразная форма забастовки
против неугодного учителя. На задней парте сидел уче-
ник Георгий Рациборский, увлекавшийся электротехни-
кой. Он ухитрился провести к себе в парту провод от
электрического звонка. Рациборский нажимал кнопку,
раздавался звонок, все срывались с мест и выбегали из
класса. Виновник переполоха так и не был ни разу
обнаружен.
У кого-то возникла мысль издавать собственный жур-
нал, помещая в нем стихи, рассказы, иллюстрации. Эта
мысль была подхвачена. Инициаторы образовали ред-
коллегию, в которую вошли Володя Введенский, Боря
Фрейдков, классный художник Алеша Корзов и я.
Тут же решили присвоить нашему журналу название
«Заря».
Помогая иногда дома Марии Ильиничне, я успел до-
вольно бойко научиться печатать на машинке. По этой
причине «типография», с согласия и одобрения Анны
Ильиничны, обосновалась у нас на квартире, а меня
назначили редактором. С помощью родителей, которых
мы обложили некоторой данью, и воспользовавшись
практическими советами и указаниями Марии Ильинич-
ны, имевшей опыт в таких делах, мы приобрели бумагу
и гектограф для размножения нашего журнала. Печа-
тание текста через химическую ленту я принял на себя;
рисунки тушью к статьям и стихам выполнял Алеша
Корзов, единственный «беспартийный» член редколлегии.
В материале недостатка не ощущалось.
Несмотря на то что пришлось установить некую цену
для покрытия расходов, журнал был разобран по рукам
166
в первый же день. Выяснилось, что «Заря» пользуется
спросом и в старших классах; многие учителя выразили
желание приобрести наш журнал. Пришлось увеличить
тираж, и так незаметно наше детище превратилось в об-
щешкольное издание.
Мне, как редактору, была беда с материалами, в ко-
торых нападали на большевиков. Мой друг Фрейдков
написал сатирический фельетон «Сон», в котором вы-
смеивались большевики за то, что, мол, при новой власти
французскую булку только во сне молено увидеть. Я бы-
ло заартачился против помещения в журнале контрре-
волюционного произведения, но большинство редколле-
гии, обсудив это дело, решило, что если не поместить, то
это будет прямым нарушением свободы слова, печати
и так далее. Пришлось скрепя сердце самому же свои-
ми руками печатать этот злосчастный фельетон рядом
со своим стихотворением о свободе.
Воспользовавшись присутствием Владимира Ильича
(во время одного из немногих его визитов к нам в после-
октябрьский период), я пожаловался как-то Анне Ильи-
ничне:
— Ну как же я могу мириться? Ведь я все равно
что большевик, а должен сам же печатать написанное
против большевиков! Не могу я так, неправильно это!
— А ты тоже пиши против них, да покрепче, посиль-
нее, раз большевик, — весело советовал, забавляясь моей
горячностью, улыбающийся Владимир Ильич, — надо
приучаться и словом бороться! Мало ли везде против
большевиков пишут! Ты же не можешь один издавать
журнал, вместе приходится, ну, и работай вместе, а веди
свою линию!
Слова Владимира Ильича успокоили сердце волную-
щегося редактора «Зари»... Было грустно оттого, что
все реже приходилось видеться с Ильичем после Ок-
тябрьской революции. Ни он, ни Надежда Константи-
новна не жили больше вместе с нами; находясь почти
безвыездно в Смольном, Владимир Ильич жил и рабо-
тал там.
Марк Тимофеевич, назначенный первым наркомом
путей сообщения, несколько раз по моей просьбе брал
меня с собой в Смольный, даже кормил меня скудным
обедом в тамошней столовой. Путаясь в длинных и полу-
темных сводчатых коридорах Смольного, кипевшего, как
167
улей, своей новой, шумной и стремительной жизнью, на-
вещал я Владимира Ильича, то оживленного, то озабо-
ченного, вечно окруженного людьми. Мне было немного
грустно от сознания, что ему некогда, как прежде, уде-
лить мне частицу себя: он не принадлежал даже самому
себе, он принадлежал всем|
Как коротка была радость этих мимолетных свида-
ний!
В марте 1918 года было принято решение о переезде
Советского правительства; столицей России стала древ-
няя Москва.
Глава девятая
КРАСИВ ТЫ, КРЕМЛЬ!
КРЕМЛЬ В <918 ГОДУ
Л том, что переезд Ленина и других чле-
нов молодого Советского правитель-
ства из Петрограда в Москву был сопряжен с известной
опасностью и не обошелся без приключений, нам стало
известно значительно позднее. Но попытка вооруженного
нападения анархистов глубокой ночью на правитель-
ственный поезд была ликвидирована без единого выст-
рела, а состав, в котором находились эти бандиты, за-
гнали в тупик на одной из станций.
В своем письме, отправленном в Петроград с кем-то
из знакомых вскоре после прибытия в Москву, Мария
Ильинична об этом инциденте предпочла не упоминать,
чтобы не встревожить сестру. Письмо было спокойным:
«Пользуюсь оказией, чтобы немного с тобой пораз-
говаривать... Завтра мы, вероятно, переедем в Кремль —
я буду жить с Володей. Все здесь пока очень плохо ор-
ганизовано, но думаю, потом наладится. Может быть,
Митя уже в Феодосии,— я, к сожалению, его адреса не
знаю. Что же у вас? Когда думаете двигаться? Поско-
рее бы.
На этих днях много оказий из Петрограда — можно
бы кое-что послать. Очень бы хотелось мне получить
«Правду» полностью...
С пищей здесь, по-видимому, лучше. Молока много
продают и в лавках и на улицах и других продуктов
больше. Ну, пока до свидания, целую крепко. Привет
Марку и Горе. Писать можно на «Дрезден», вероятно,
.буду там работать».
Зак. № 746/л	169
...В Москву мы прибыли рано утром в ясный, солнеч-
ный майский день 1918 года и остановились временно
в большом номере гостиницы «Метрополь», выходившем
окнами на просторную Театральную площадь1. Пока
разрешался вопрос о нашем устройстве на жительство
в Кремле, я часами, не отрываясь, смотрел из окна го-
стиницы, наблюдая суетливую жизнь незнакомой Мо-
сквы.
Мне еще не приходилось бывать в Москве; все было
ново для меня в этой древней столице Руси.
Направо высился величественный и массивный, опи-
рающийся на толстые белокаменные колонны Большой
театр, увенчанный над портиком колесницей Аполлона,
запряженной «квадригой» — четверкой коней.
Посреди площади, прямо напротив окон гостиницы,
бил фонтан, украшенный скульптурными фигурками
амурчиков; вода переполняла мраморную чашу фон-
тана.
Слева примыкала к «Метрополю» старинная, места-
ми обветшалая зубчатая стена Китай-города.
А дальше стройным ансамблем в русском стиле кра-
совались: изящной архитектуры здание бывшей город-
ской думы, двойная арка Иверских ворот с прилепив-
шейся в середине часовней и ажурное строение Истори-
ческого музея, как бы устремившееся ввысь своими
остроконечными башенками.
За ними виднелись в утренней дымке башни и стены
Кремля.
Во все стороны сновали по площади звонкие москов-
ские трамваи на больших колесах. После петроградских
они казались непривычно высокими и узкими.
Мелькали многочисленные извозчичьи пролетки; не-
торопливо и шумно, оставляя позади дымный шлейф,
двигались неуклюжие и редкие автомобили — в те годы
их еще мало было в Москве, — причем легковые маши-
ны, с их открытым сиденьем для шофера, сильно напо-
минали своим видом кареты без лошадей.
Это была старая Москва, с ее кривыми и узкими ули-
цами, носившими старинные и необычные, словно клич-
ки, названия — Арбат, Щипок, Балчуг, Разгуляй, Со-
бачья площадка и тому подобные, — с ее сотнями тупи-
1 Ныне площадь Свердлова.
170
ков и сорока сороками церквей и соборов, чьи золотые
купола издалека были видны на подъездах к Москве.
На другой же день мы перебрались в Кремль, где
нам была предоставлена квартира на втором этаже Ка-
валерского корпуса, состоявшая из нескольких комнат,
сообщавшихся между собой внутренними проходами
без дверей. Длинный и широкий внутренний коридор
объединял несколько подобных квартир.
Обслуживал новых жильцов старый дворцовый ла-
кей Алексей Николаевич Ступишин. Трудно было опре-
делить, сколько ему лет. Революция ничем не задела его,
и он спокойно остался на своем привычном посту, не
выражая ни симпатии, ни вражды к революции, к Ок-
тябрьскому перевороту, к новым хозяевам России.
Однако человеческое чувство, чувство собственного
достоинства, все же сохранилось в нем и именно теперь,
после многих лет, неудержимо, хотя и робко, просилось
и выходило наружу.
Алексей Николаевич был скромным, всегда вежли-
вым и предупредительным. Освоившись немного с нами,
он охотно рассказывал обо всех, кого только ни при-
шлось перевидать ему за долгие годы дворцовой служ-
бы. И признался-таки наконец, что только теперь впер-
вые, после Октябрьского переворота, с ним стали обра-
щаться, как с человеком, величая по имени-отчеству,
говоря как с равным, не унижая его.
В комнатах, предоставленных нам под жилье, неза-
долго до нас некоторое время жили Владимир Ильич с
Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной —
«наши», как мы их кратко, по-семейному, называли.
Об этом нам доложил тот же Алексей Николаевич. Рас-
сказывая об этом, он не мог скрыть своего восхищения
общительностью и доступностью Ленина, любившего в
минуты отдыха поговорить запросто с видавшим виды
стариком.
— Да ведь Владимир Ильич всегда и со всеми
так просто обращается, — заметил я, — такой уж он
человек.
— Нет, не скажите, — возражал Ступишин (он и
меня упорно называл на «вы», несмотря на мои про-
тесты),— все-таки он не простой человек, как все; мож-
но сказать, самый главный надо всеми и большого,
большого ума, а даже со мной, знаете ли, обязательно
171
за руку здоровался. Ну кто я перед ним — маленький
человек. Любил поговорить, поинтересоваться, как жил
я в старые времена, при государях... А разговаривать
начнет, так непременно: «Да вы садитесь, садитесь,
Алексей Николаевич!» Никак не любил, чтобы перед
ним стоял. А ведь у меня в привычку это годами вошло,
чтобы стоять! Многих я на своем веку перевидал, ну
это — нет! Замечательный, особенный человек, дйй' ему
бог!..
Кто-то специально, видимо, для Владимира Ильича
раздобыл двухтомное богато иллюстрированное изда-
ние — «Московский Кремль в старину и теперь» ’. Оба
тома я обнаружил в нашей квартире и так ими заинте-
ресовался, что за короткий срок запомнил наизусть все
восемнадцать кремлевских башен и их многолетнюю
историю, запомнил их старые и новые наименования,
знал наперечет все двадцать пять (!) находившихся в
Кремле церквей и их расположение — от крохотного со-
бора XII века, «Спаса на бору, что за золотой решет-
кой», до стометровой колокольни Ивана Великого, гордо
возвышавшейся надо всею Москвой.
Вместе с таким же любознательным пареньком из
кремлевских новоселов — звали его Сергеем — мы обла-
зили буквально весь Кремль, что называется, ощупали
своими руками все его достопримечательности.
Мы побывали в огромном гулком жерле Царь-пушки,
держались за вздрагивающие, в несколько метров дли-
ной, минутные стрелки часов Спасской башни, сидели
на троне русских царей в Андреевском зале Большого
дворца2. Прицеливались в воображаемого врага из ста-
ринных пушек на площадке Тайницкой башни, забира-
лись в трубу подземного хода, ведущего от Большого
дворца к устью заключенной в тоннель реки Неглинки,
собрали целую коллекцию осколков снарядов на кры-
шах и стенах Кремля — безмолвных свидетелей револю-
ции 1917 года. Словом, обследовали в Кремле все, что
оказалось доступным для наших рук и ног, принимая
во внимание, что в те дни не было еще свободного1 до- 1 2
1 Н. К. Крупская писала в своих воспоминаниях, что Влади-
мир Ильич любил перелистывать этот альбом.
2 Ныне переоборудован под зал заседаний Верховного Совета
СССР.
172
ступа и прохода ко всему этому. Пытались даже про-
браться в несколько церквей, чтобы полюбопытствовать,
что там внутри, но церкви оказались крепко запертыми,
а окна были защищены снаружи тяжелыми коваными
решетками.
я полюбил спокойный и величественный Кремль и
не мог удержаться, чтобы не выразить свои чувства в
посвященном ему стихотворении. В моей памяти сохра-
нились лишь последние строки его:
Красне ты, Кремль, — угрюмый, величавый;
Молчат колокола во всех твоих церквах;
Блестят на зимнем солнце их златые главы.
Красив ты, Кремль! Гордись Кремлем, Москва!
ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ ИЛЬИЧ
Владимир Ильич, Надежда Константи-
новна и Мария Ильинична занимали квартиру на верх-
нем этаже бывшего здания Судебных Установлений,
протянувшегося своим фасадом вдоль всей Красной
площади и увенчанного огромным зеленовато-голубым
куполом, с водруженным на его вершине красным зна-
менем. В нижних этажах разместились служебные по-
мещения Всероссийского Центрального Исполнительного
Комитета, а верхний этаж занимал Совет Народных
Комиссаров.
Квартира была немного тесной и нескладной по
расположению, но особенно удобной в том отношении,
что находилась в нескольких шагах от служебного ка-
бинета Владимира Ильича, в одном коридоре с Сов-
наркомом.
Состояла она всего из четырех комнат, с большими
светлыми окнами, выходившими на Сенатскую пло-
щадь Кремля, мощенную в те времена булыжником.
Это были спальня, домашний кабинетик Владимира
Ильича, крохотная и тесная столовая, проходная, раз-
мером- £—9 квадратных метров, и сравнительно простор-
ная комната, предназначенная для Марии Ильиничны.'
На ее плечах лежала трудная, но добровольно взятая
обязанность—руководство семейным хозяйством, и до-
Ма™15<е называли ее любовно-почтительно: «наша глав-
ная хозяюшка».
17Э
Обставлена была квартира разностильной мебелью,
только в одной столовой, кажется, было несколько оди-
наковых стульев с плетенными из рисовой соломы си-
деньями и спинками. Столовую посуду притащили от-
куда-то с дворцовой кухни, и в простом кухонном шкафу
в квартире Ленина как-то странно было видеть толстые,
массивные тарелки, заклейменные черным с золотом
царским двуглавым орлом. Даже неприятно было есть
из тарелок с орлами, но где же было взять другие?
Смеялись, подшучивали, но ели.
Интересен рассказ бывшего латышского стрелка
Э. Э. Смилги о том, как обставлялась ленинская квар-
тира мебелью:
«Когда с ремонтом было покончено, нам дали за-
дание обставить квартиру мебелью. Так как в нашем
распоряжении был весь Кремль, то мы натаскали в но-
вую квартиру самую лучшую мебель, какую только мож-
но было найти. Мы заставили квартиру Ильича позоло-
ченными стульями и креслами, обитыми шелком и бар-
хатом, зеркальными шкафами, массивными столами
и т. д. Уж очень хотелось нам сделать любимому чело-
веку удовольствие!
Но когда Ленин осмотрел приготовленную квартиру,
то остался недоволен. Ему не понравилась роскошная
мебель, и он велел заменить ее простой, обыкновенной.
Мы были разочарованы: старались, старались, и ока-
залось, что перестарались. Ленин посмеялся над нашим
огорчением и подбодрил нас. Поступок Владимира
Ильича мы восприняли как урок: быть в жизни всегда
скромным, никогда не гнаться за роскошью» *.
Нужно ли говорить, что первой мыслью по переселе-
нии в Кремль было как можно скорее пойти к «нашим»
и повидаться с ними, особенно с Владимиром Ильичем,
с которым за последние месяцы почти не приходилось
встречаться. Поэтому я был несказанно обрадован,
когда Марк Тимофеевич принес и вручил мне пропуск,
текст которого свидетельствовал, что «Георгию Яков-
левичу Лозгачеву разрешается вход в здание Рабоче-
Крестьянского правительства».
Мы застали «наших» дома: было как раз обеденное
время. Марк Тимофеевич и я едва успевали отвечать .на
1 Сб. «Незабываемое». Рига, 1957, стр. 24.
174
расспросы, благополучно ли мы добрались из Питера,
как устроились на новом месте, все ли здоровы. Влади-
мир Ильич был по-прежнему веселый, шумный и ожив-
ленный и, пользуясь свободными минутами, с увлечением
принялся возиться со мной, вспоминая наши шумные
прошлогодние игры на Широкой. Добросердечная На-
дежда Константиновна тщетно унимала своего супруга:
— Володя! Люди в гости пришли, а ты сразу уж
принялся ребенка мучить! — Разняла нас и увела меня
на кухню, чтобы покормить. Она искренне обрадовалась
нашему прибытию в Москву, по-матерински приласкала
меня.
Владимир Ильич заглянул на кухню посмотреть, что
я делаю. Он вытянул из жилетного кармашка часы с
болтавшимся на шнурке заводным ключиком и, взгля-
нув на них, заторопился к себе на работу. Я немедленно
отправился с ним, и рука об руку мы зашагали по зали-
тому солнечным светом коридору. Надо же мне было
посмотреть его''служебный совнаркомовский кабинет, та-
кой светлый и просторный, куда мне впоследствии было
разрешено заходить без доклада в любое время (ко-
нечно, если Владимир Ильич бывал один).
Две стены кабинета, по бокам большой изразцовой
печи, были сплошь заставлены высокими шведскими
книжными шкафами с откидными стеклянными дверца-
ми, доверху наполненными книгами. Каких тут только
не было книг! И энциклопедический словарь Брокгауза
и Ефрона, и труды Маркса, Энгельса, западноевропей-
ских философов и экономистов, различная политико-эко-
номическая литература, произведения русских класси-
ков и множество Других. На отдельном столике — под-
шивки газет; справа от входа, на стене, — смонтирован-
ная на рулонах передвижная карта крупного масштаба.
Рабочее место Владимира Ильича состояло из очень
небольшого письменного стола со старинным чернильным
прибором, с торчащими в медных подсвечниках двумя
свечами (на всякий случай!). Стол этот во время работы
Ильича был всегда завален газетами, книгами, бума-
гами; и, несмотря ни на что, во всем чувствовался стро-
гий, хозяйский порядок. По обе стороны стола стояли
Две невысокие вертящиеся этажерки с нужными мате-
риалами, на столе — два эриксоновских телефона без
звонков, с загорающимися при вызове лампочками.
17S
Поперек, образуя букву «Т», стоял второй стол, на-
крытый темно-зеленой или синей скатертью тонкого
сукна с бахромой, для посетителей. Для них же пред-
назначались и два глубоких мягких кожаных кресла.
Садясь, бывало, на них, я проваливался куда-то с го-
ловой, поэтому предпочитал становиться на них коле-
нями, держась за высокие мягкие боковины. Я не заме-
чал, чтобы Владимир Ильич когда-либо сидел в этих
креслах; он всегда пользовался старинным стулом с
плетенным из рисовой соломы полужестким сиденьем,
с такой же спинкой. Точно такой же стул или кресло
для него стояло по соседству в зале заседаний Совнар-
кома.
На «приемном» столе красовалась большая пепель-
ница. К ней была прислонена карточка с лаконичной
печатной надписью: «Курить воспрещается». Между
строк красным карандашом рукой Владимира Ильича
весьма выразительно было добавлено: «Строго». Он не
курил и очень не любил, когда курили в его присут-
ствии.
Первое, что я всегда видел, открывая дверь кабинета,
была голова Владимира Ильича, низко согнувшегося
в пылу работы над какой-нибудь статьей, газетой, кни-
гой, по вечерам — освещенная скудным зеленоватым от-
светом от абажура настольной лампы. Верхнюю люстру
Владимир Ильич без надобности не зажигал, экономя
электроэнергию.
Когда я без стука и без спроса входил к Владимиру
Ильичу, он не выражал недовольства моим приходом.
Прерывая работу или чтение, приветливо произносил
свое излюбленное «здравствуй, здравствуй» (обязатель-
но почему-то повторяя это приветствие дважды) и, по-
вернувшись на стуле, принимался разговаривать со мной
с таким живым и неподдельным интересом, расспраши-
вая о нашем житье-бытье, о здоровье, даже о мальчи-
шеских делах, что я искренне удивлялся про себя: «Как
это он, занятый большими государственными делами,
находит возможность расспрашивать о мелочах вроде
моего здоровья или моих ребячьих приключениях?»
Беседуя с кем-либо, Владимир Ильич никогда не
принимал «позы»: Разговаривая, он улыбался своей
доброй, подкупающей улыбкой. Сидел, чуть наклонив-
шись вперед, как бы устремившись навстречу собесед-
176
нику. Облокотившись правой рукой на стол и лукаво
прищурив один глаз, Владимир Ильич становился до-
ступным и в то же время словно видящим своего собе-
седника насквозь.
• Конечно, Владимир Ильич бывал серьезен, когда
это диктовалось условиями и обстановкой. Но уж если
рассмеется, так обязательно громко, раскатисто и даже
голову назад запрокинет. Смеялся он всей грудью, от
души; кажется, и сейчас звучит в ушах его смех, такой
хороший и заразительный.
Или вдруг встанет быстро со стула, пройдется взад-
вперед по кабинету, заложив большие пальцы в проймы
жилета, причем спиной к собеседнику при разговоре не
поворачивался, держал его все время в поле зрения.
Если спросит что-нибудь, то обязательно резко повер-
нется и чуть наклонится, остановившись на мгновение.
Прощаясь с ним и уходя, я знал, что Владимир
Ильич проводит меня внимательным взглядом, слегка
задумавшись, и, только когда за мной закроется бес-
шумно дверь, снова примется за прерванную работу...
ВЫСТРЕЛЫ ОТРАВЛЕННЫМИ ПУЛЯМИ
С переездом в Москву Анна Ильинична
взяла на себя работу по заведованию отделом охраны
детства Наркомсобеса, руководимого знакомым по Во-
логде В. П. Милютиным, а позднее — старым большеви-
ком А. Н. Винокуровым.
Анна Ильинична помогла мне завязать новые и вос-
становить некоторые давние знакомства с моими сверст-
никами, дружба с которыми позволила мне быстрее ос-
мотреться и освоиться в новой обстановке. В 1918 году
в Кремле жили многие партийные работники со своими
семьями. Заселили они в основном единственную в
Кремле улицу, получившую название Коммунистической
(это название за ней сохранилось навсегда).
Пбйвилось много ребят всех возрастов. Отцы и ма-
тери их были поглощены своей работой. До осени еще
далеко, а ребята были предоставлены самим себе. Ро-
дители не знали, что предпринять.
чТогда по инициативе Анны Ильиничны в дачной
местности Кунцево, неподалеку от Москвы, была
177
организована детская колония человек на шестьдесят,
представлявшая собой нечто вроде прообраза нынешних
пионерских лагерей. Сюда и отправили своих «птенцов»
на все лето родители.
Колония разместилась в нескольких бесхозяйных и
довольно ветхих дачах в сосновом лесу на высоком бе-
регу Москвы-реки.
«Птенцы» быстро обжились, освоились, перезнако-
мились и подружились и чувствовали себя как дома.
Объединившая их дружба и общие интересы сыграли
полезную роль в дальнейшем при создании первой крем-
левской комсомольской организации.
Помимо дач, занятых под колонию, оставалось еще
несколько свободных. В одной из них поселилось семей-
ство Владимирских. Другую облюбовали для воскрес-
ного отдыха Марк Тимофеевич и Анна Ильинична и ре-
шили осмотреть ее. Но едва Марк Тимофеевич грузными
шагами вступил на крыльцо, ступеньки не выдержали,
и он всей тяжестью провалился, сломав при этом два
ребра.
Какого-либо определенного распорядка в колонии
не существовало, если не считать, что трижды в день
лес оглашался звонким призывом веселой Марты, по-
варихи-латышки: «Де-ти! Обе-е-дуть!» У нее именно
получалось «обедуть», а не «обедать». Утром и вечером
соответственно раздавался призыв к завтраку и ужину.
Мы охотно спешили к столу, так как питание не было
слишком обильным и желудки успевали опустеть рань-
ше, чем разносился долгожданный призыв.
Воспитательной работы с детьми или организован-
ных занятий и игр никто не проводил, поэтому обитате-
ли колонии развлекались кто как умел, в одиночку или
группами. .
Приближалась осенняя пора; деревья понемногу оде-
вались в цветной наряд. Небольшой группой в поисках
интересных приключений мы разгуливали по окрестно-
стям. Забрели однажды довольно далеко на железнодо-
рожную станцию, вдосталь полюбовались на поезда.
Кто-то предложил заглянуть в аптеку: не удастся ли
раздобыть мятных лепешек, редкого лакомства в те
трудные времена.
Продавец в аптеке был увлечен оживленным разго-
вором с единственным посетителем. Он даже не обра-
178
тил внимания на вторжение босоногой команды, скром-
но ожидающей окончания их беседы. Невольно прислу-
шиваясь к отдельным словам и восклицаниям, я уловил
волнующие, тревожные нотки. Несколько раз было упо-
мянуто почему-то имя Ленина.
Не будучи в силах сдержать своего любопытства, я
подошел ближе и, вмешавшись в разговор, спросил апте-
каря: о чем они ведут разговор и почему все про Ленина
вспоминают?
— Да вот, — неожиданно развел тот руками, — чело-
век из Москвы только что; рассказывает, что там кто-то
в Ленина стрелял. Не то убили, не то ранили, толком
сами не знаем, что и думать.
Выскочив из аптеки, мы бегом пустились в колонию
сообщить о тревожном известии.
Новость о происшедшем с Лениным несчастье встре-
вожила ребят, и после короткого обмена мнениями все
единогласно решили, что мне следует, не медля ни ми-
нуты, отправиться в Москву разузнать все подробности.
Решили также пока ничего не говорить руководитель-
нице: как бы она не запретила мне уходить из колонии.
Кто-то сбегал в спальню и принес мне ботинки, кто-
то с сочувствием сунул в карман припрятанный для
себя кусочек съестного, и друзья отправились неболь-
шой группой проводить меня до шоссе на Москву. Де-
нег ни у кого не было, предстояло пройти до Москвы
около 15 километров.
Провожаемый сочувственными взглядами, зашагал
я по тропинке вдоль шоссе по направлению к Москве с
тревожными мыслями, не зная правды о случившемся.
Уже на окраине города, в начале Большой Дорого-
миловской улицы, я заметил группу людей, столпивших-
ся у наклеенного на заборе небольшого листка, и подо-
шел к ним. «Бюллетень о состоянии здоровья Председа-
теля Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича
Ульянова-Ленина», — громким голосом читал кто-то.
«Значит, Владимир Ильич жив!» — пронеслось в го-
лове, и я облегченно вздохнул. Не задерживаясь, зато-
ропился дальше; до Кремля было еще далеко, а я уже
чувствовал усталость.
Почти бегом, несмотря на большой и утомительный
путь, пришел я домой, в Кремль. Анна Ильинична встре-
тила меня с изумлением.
2*
tn
— Гора? Откуда это ты, почему вдруг приехал до-
мой?
— Да я не приехал, а пешком шел, от самого, Кун-
цева. Мы узнали там про Владимира Ильича, я и при-
бежал. Скажите, где он, что с ним случилось?
Видя мой усталый и расстроенный вид и слезы на
глазах, Анна Ильинична была тронута и сразу лее смяг-
чила свой первоначально строгий тон. Усадив мен?!., она
подробно рассказала о том, что произошло 30 августа.
Владимир Ильич выезжал на один из московских заво-
дов, где выступал на митинге, организованном прямо
в цехе. По окончании митинга рабочие провожали
Ленина дружной толпой к выходу. В момент, когда он,
прощаясь, собирался уже садиться в машину, неизвест-
ная женщина тяжело ранила его в спину двумя выстре-
лами из пистолета и бросилась было бежать, но ее до-
гнали и схватили. Упавшего Владимира Ильича подняли
на руки и уложили в автомобиль, после чего шофер
Гиль привез его домой, в Кремль. Владимир Ильич на-
шел еще в себе столько самообладания, что велел шо-
феру подъехать с черного хода, чтобы никто не видел
его в таком состоянии, и сам, почти без посторон-
ней помощи, поднялся домой по лестнице на самый
верх.
— Что это за женщина была? Я бы ее на месте
убил! — возмущался я.
— Да ее рабочие й так готовы были растерзать,
когда поймали, но их удержали от самосуда. Это ока-
залась эсерка-террористка Фанни Каплан. Действовала
она по заданию своего руководства. Ты успокойся и не
нервничай, — сказала Анна Ильинична, видя мое воз-
бужденное состояние. — Владимир Ильич уже более или
менее чувствует себя ничего. Он находится дома.
Узнав, что Владимир Ильич лежит дома, я стал на-
стойчиво упрашивать дать мне возможность увидеться
с ним, обещая ничем не потревожить больного.
— Я только хочу увидеть его, и больше мне ничего
не нужно! — с жаром убеждал я.
Анна Ильинична не могла устоять, и, когда пришел
с работы Марк Тимофеевич, она обратилась к нему:
— Сходи с ним, Марк, к нашим. Ничего слышать не
хочет, как я ни уговаривала. Объясни там Мауздке
сам.
180
Марк Тимофеевич собрался, и мы пошли. Нас встре-
тила Мария Ильинична. Ревностно охраняя покой ране-
ного, она и слышать не хотела о том, чтобы пустить
меня к нему. Получилось так: разговаривая, мы стояли
так близко от дверей спальни, что Владимир Ильич слы-
шал, как мы воюем, и встал на мою сторону. Марии
Ильиничне пришлось уступить.
Я вошел в спальню один, напутствуемый твердым на-
казом: оставаться возле больного не больше двух минут
и никоим образом не беспокоить его разговорами. На
одной из кроватей, стоящей ближе к двери, лежал Вла-
димир Ильич, слабый и бледный. Превозмогая боль, он
приветливо улыбнулся.
— Здравствуй, здравствуй! — произнес он и протя-
нул навстречу здоровую руку. Пожимая ее, я обратил
внимание, что рука была заметно горячей.
Не выпуская его руки из своей, я уселся нак стул
возле Владимира Ильича и, волнуясь, рассказал, как
мне случайно привелось услышать о происшедшем с ним
несчастье и как я, встревоженный, бежал в Москву. На
мой вопрос, как он себя чувствует и очень ли больно
сейчас ему, Владимир Ильич, тронутый моим волнением,
ответил с улыбкой:
— Да сейчас уже ничего, не то, что в первый день,
но болеть-то болит, конечно: еще бы, ведь две пули во
мне сидят. В общем, более или менее благополучно все
обошлось. Как видишь, живой остался!
В полуоткрытую дверь я увидел, как Мария Ильи-
нична, делая угрожающие глаза, выразительно машет
мне рукой. Позабыл я про ее строжайший наказ — не
больше двух минут! Вздохнув с сожалением, я сочув-
ственно погладил руку Владимира Ильича, встал и по-
прощался, успокоенный и ободренный этим свиданием,
показавшимся мне коротким, как миг. Уходя, я был убе-
жден, что жизни Владимира Ильича более ничто не
угрожает.
Однако состояние Владимира Ильича оставалось тя-
желым.
Одна из пуль, пробив лопатку и верхушку левого
легкого, совершила опасный рикошет, пройдя в немыс-
лимо узкий промежуток между гортанью и позвоноч-
ником, и засела в мышцах с правой стороны шеи в не-
посредственной близости от сонной артерии.
181
По свидетельству хирурга В. Н. Розанова, «уклонись
эта пуля на один миллиметр в ту или в другую сторону,
Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых»1.
Ранение это вызвало такое обильное кровоизлияние в
грудную полость, что сердце было сдвинуто с места.
В течение двух суток раненый находился почти без
пульса.
Как было установлено, пули имели крестообразный
надрез для придания им разрывной силы и были отрав-
лены сильнодействующим ядом кураре. По случайности
яд не оказал смертоносного действия.
В народе до сих пор распространена легенда о том,
что благодаря вмешательству Владимира Ильича Фан-
ни Каплан якобы избежала наказания за совершенное
ею преступление.
Но это была выдумка, вымысел неведомого проис-
хождения. На самом деле по постановлению Всероссий-
ской Чрезвычайной Комиссии Фанни Ройд (она же Кап-
лай) была расстреляна в 4 часа дня 3 сентября 1918 го-
да на территории Кремля комендантом Кремля
П. Д. Мальковым по поручению председателя ВЦИК
Якова Михайловича Свердлова.
Убийца-террористка понесла заслуженную кару за
преступление, которого ей никогда не простил бы осво-
божденный Лениным народ...1 2
ГОРКИ
Благодаря многолетней физической за-
калке, поддерживаемый неутомимой волей к жизни,
Владимир Ильич сравнительно быстро оправился от по-
лученных ранений. Несмотря на болезнь и слабость, он
почти не выключался из жизни страны, Еще не подняв-
шись с постели, он фактически начал работать. Уже
7 сентября 1918 года, на девятый день после тяжелого
ранения, Владимир Ильич пишет записку тогдашнему
наркому земледелия по поводу хлебозаготовок в одном
из уездов Орловской губернии:
1 «Воспоминания о В. И. Ленине», изд. 2, т. 2. М., стр. 398.
2 См.: П. Д. Мальков. Записки коменданта Московского Крем-
ля М., 1959, стр. 159—161.
182
«Тов. Середа! Очень жалею, что Вы не зашли: На-
прасно послушались «переусердствовавших» докто-
ров»
Оказывается, врачи, по мнению Ленина, проявляли
излишнее усердие, заботясь о его покое!
Кипучая натура Ильича не выносила безделья. Ясно
было, что он не даст себе необходимого покоя, оставаясь
дома, в Москве. По категорическому настоянию «усерд-
ствующих». врачей, поддержанному родными и партий-
ным руководством, 24 сентября Владимира Ильича все
же отправили на отдых и поправку в Горки.
Дня через два туда неожиданно попал и я. Случи-
лось это так. В Москве в тот год свирепствовала эпиде-
мия так называемой испанки — тяжелой формы гриппа,
сопровождавшегося серьезными осложнениями, высокой
температурой и нередко имевшего смертельный исход.
От этой коварной болезни 30 сентября умерла Вера
Михайловна Бонч-Бруевич, жившая по соседству с нами
в Кремле. Жертвой испанки был и Яков Михайлович
Свердлов, первый советский президент, скончавшийся в
марте 1919 года.
Статистика приводит астрономические цифры, свя-
занные с мировой эпидемией вирусного гриппа-испанки
(1918—1919 годы), облетевшей весь земной шар и охва-
тившей 500 миллионов человек; 20 миллионов из них
умерло.
Анна Ильинична заболела испанкой и лежала дома
с высокой температурой. Ухаживавший за ней Марк
Тимофеевич также чувствовал уже начинавшееся недо-
могание— явный предвестник болезни. Справедливо
опасаясь, что и я могу заразиться возле них, он написал
записку Марии Ильиничне и договорился с П. Д. Маль-
ковым о том, что тот отвезет меня в Горки. По телефону
связаться тогда было не так-то легко.
Поздним вечером в начале октября ехали мы с
Мальковым по незнакомой дороге, показавшейся мне
тогда необыкновенно длинной. Яркий свет фар выхва-
тывал из темноты стоящие по обеим сторонам булыж-
ного шоссе деревья, проносились назад сонные деревень-
ки с мелькающими изредка еле освещенными оконцами.
1 Приводится по брошюре секретаря Совнаркома Л. Фотиевой
«Из жизни Ленина», 1956, стр. 70.
♦83
Все это сильно напоминало театральные декорации: в
окружающей темноте освещенные сильным светом пред-
меты выступали не рельефными, а какими-то плоскими,
нарисованными; сильно хотелось дремать.
Еще одна узкая аллея, словно две сплошные декора-
ции из расцвеченных осенними днями берез и кленов,—
и мы у крыльца с ослепительно белыми толстыми ко-
лоннами. У машины — старый знакомый, Роберт ^аба-
лин, выходит удивленная Мария Ильинична...
Горки!
Расположенное километрах в 25—30 к югу от Моск-
вы в направлении Каширы, в нескольких километрах от
железнодорожной линии Москва — Саратов, имение
«Горки» было в свое время собственностью известного
фабриканта Морозова; впоследствии, в качестве прида-
ного его дочери, оно перешло в руки московского градо-
начальника А. А. Рейнбота, который и был его послед-
ним хозяином.
Все внутреннее убранство и обстановка большого
барского дома были сохранены в абсолютной^ непри-
косновенности — вся эта старинная с бронзовыми укра-
шениями вычурная мебель, обитая дорогим шелком, тя-
желые гобеленовые занавеси, зеркала, часы с бронзо-
выми скульптурными украшениями на мраморных ками-
нах, портреты неведомых морозовских предков, картины
и гравюры времен 1812 года, античные статуэтки и ста-
туи из белоснежного мрамора, большая библиотека.
Ослепительно белый на солнце двухэтажный дом с
открытыми обширными террасами по бокам, с шестью
массивными колоннами по фасаду и такими же колон-
нами со стороны парка можно увидеть и сегодня из
окон поезда, пролетающего без остановки мимо станции
Ленинская, бывшей в те дни незаметным полустанком
(без разъезда), носившим название Герасимовская,
Дом этот мы называли «большой дом», в отличие от
двух симметрично расположенных по сторонам неболь-
ших особнячков-флигелей, прозванных «маленькими до-
миками».
Со стороны фасада к «большому дому» вплотную
примыкал старинный парк с прямыми аллеями метров
по 300 в глубину, усаженными липами. Прямо напротив
дома по бокам цветника возвышались две столетние, ел и;
одна из открытых террас пряталась в тени широко рас-
184
кинувшихся ветвей огромнейшего клена, возраста ко-
торого никто не знал; ствол его, не выдерживавший тя-
жести кроны, был стянут массивными железными шина-
ми, скрепленными болтами. В самом начале широкой,
так называемой «большой», аллеи стояли два могучих
приземистых дуба в несколько обхватов толщиной *.
Большая аллея на всем протяжении граничила с об-
ширным фруктово-ягодным садом. С противоположной
стороны «большого дома» располагался двор с хозяйст-
венными строениями: службами, каретниками. Непосред-
ственно к ним примыкало здание электростанции с вы-
сокой круглой водонапорной башней. Электроэнергию
‘вырабатывали поочередно два мощных паровых двига-
теля. Владимир Ильич заинтересовался их мощностью
с чисто практической стороны. Некоторое время спустя
по его распоряжению была протянута линия электропе-
редачи в близлежащую деревню Горки; в избах кресть-
ян, не всегда имевших достаточно даже керосина, вспых-
нул свет первых лампочек Ильича!
Естественно, что привыкшему к простоте в быту
Владимиру Ильичу не очень-то по душе была вся эта
барская обстановка: для себя он облюбовал самую
меньшую по размерам комнату. Видимо, желая особо
подчеркнуть, что Горки для него являются не более как
временным пристанищем, что богатый дом и его мебель
не принадлежат ему ни в какой мере и чужды ему по
духу, Владимир Ильич наказал всем домашним: ни од-
ного предмета в доме не переносить из комнаты в ком-
нату и, по возможности, не менять его постоянного ме-
стоположения.
Владимир Ильич был в восхищении от прекрасного
тенистого парка с окружающими его рощами и лугами,
от живописной реки Пахры, пейзажи которой удиви-
тельно напоминали картины Левитана. Устраивала, на-
конец, и возможность за 35—40 минут домчаться
в автомобиле до Кремля, при необходимости. Это,
пожалуй, было наиболее важным для Владимира
Ильича.
1 К большому сожалению, в наши дни от одного из дубов и
от роскошного гиганта клена не осталось и следа. Возраст второго
Дуба-близнеца, по утверждению специалистов, достигает 800 лет, и
Для его сохранности принимаются особые меры.
<35
Отдыхая в Горках, Владимир Ильич много гулял,
набираясь сил, но много и работал, писал. Раны зажи-
вали, и нетерпеливый пациент, следуй советам врачей,
упражнял больную руку, развивая ее в плече. Работо-
способность раненой левой руки он измерял тем, что,
поднимая ее постепенно выше и выше, старался достать
до собственного уха. Такой момент, между прочим, был
как раз запечатлен кинооператором, когда Владимир
Ильич был на прогулке в Кремле у Царь-пушки и во
время беседы с управделами Совнаркома Владимиром
Дмитриевичем Бонч-Бруевичем. Эти кадры включены в
демонстрирующийся ныне документальный фильм о
В. И. Ленине.
Некоторое время Владимиру Ильичу пришлось но-
сить прикрепленный к повязке на плече пятифунтовый
мешочек с дробью: опасались укорочения левой руки.
Этот груз изрядно надоедал ему, болтаясь и мешая дви-
жениям, и Владимир Ильич охотно избавился от него,
отдав мне для гимнастических упражнений, а для него
был изготовлен специальный кожаный корсетик, наде-
ваемый на больное плечо.
18 октября, не дожидаясь полного заживления руки,
Владимир Ильич возвратился в Москву, где немедленно
приступил к работе. Мои приемные родители еще были
больны, и я вынужден был временно поселиться у «на-
ших». Мария Ильинична приютила меня в своей ком-
нате.
ПЕРВЫЙ ЮБИЛЕЙ ОКТЯБРЯ
Накануне первой годовщины Октябрь-
ской революции состоялось открытие VI Всероссийского
Чрезвычайного съезда Советов, на котором мне посчаст-
ливилось присутствовать.
Красный с золотом зал Большого театра был до от-
каза заполнен делегатами и гостями съезда. Высоко
вверху, на круглом потолке вокруг огромной люстры,
лучами звезды были протянуты красные полотнища с
праздничными лозунгами. Сцена была украшена деко-
рациями к опере «Борис Годунов», изображавшими
Грановитую палату.
Торжественно зазвучал «Интернационал», исполняе-
мый тысячами голосов. Долго не мог начать свою речь
186
Владимир Ильич, встреченный овацией. Он говорил го-
рячо, просто, о трудном пути, пройденном революцией,
народом и Советской властью за один-единственный год
своего существования; о том, что, хотя впереди и много
трудностей, нет ни малейшего основания предаваться
отчаянию или пессимизму.
Мы с Надеждой Константиновной сидели на сцене,
где-то позади длинного стола президиума. Она чувство-
вала себя не вполне здоровой; меня, по молодости, не
слишком привлекали речи выступавших ораторов. По-
этому, не дожидаясь конца заседания, прослушав при-
ветствие шведского коммуниста в переводе Александры
Михайловны Коллонтай, мы уехали домой, тем более
что Владимир Ильич должен был еще побывать в Доме
Союзов.
Наутро, 7 ноября, делегаты съезда собрались у Боль-
шого театра для участия в общей праздничной демон-
страции. Владимир Ильич позвал с собой Анну Ильи-
ничну, Марка Тимофеевича и меня. Мы шли в первом
ряду колонны делегатов.
У здания бывшей Городской думы (ныне Централь-
ный музей В. И. Ленина), фасад которого украшал
транспарант с выразительным изречением Маркса—•
«Революция — вихрь, отбрасывающий назад всех, ему
сопротивляющихся!» — состоялось открытие временного
памятника Марксу и Энгельсу.
В этот же день в Кремле, в Митрофаниевском зале
(ныне Свердловском), курсанты Кремлевской школы
имени ВЦИК выступили с концертом.
Квартира Владимира Ильича находилась как раз
над этим залом. Узнав о начале концерта, Владимир
Ильич и Надежда Константиновна спустились вниз.
Появление Ленина в зале, как ни старался он это
сделать незаметно, было встречено дружными привет-
ствиями курсантов, сидевших в зале вперемежку с руко-
водителями партии и правительства. Обстановка царила
самая непринужденная. Потеснившись, освободили ме-
сто для Владимира Ильича с супругой; я пристроил-
ся возле Демьяна Бедного, сидевшего неподалеку. Тогда
еще мало кто знал его в лицо, а между тем в первом
отделении были театрализованы и его произведения.
Во время перерыва я подошел к одному из товари-
щей— распорядителей концерта и сказал, что Демьян
187
Бедный здесь, вот он, сидит почти в центре зала. Но,
когда я возвращался обратно на свое место, Ефим Але-
ксеевич, заметив направляющуюся прямо к нему «депу-
тацию», метнул на меня недовольный взгляд, быстро
поднялся с места и улизнул через запасной выход.
В заключение выступил хор Митрофана Пятницкого.
После концерта я с неразлучным товарищем Сере-
жей вышел из ворот Кремля у Манежа. Праздник про-
должался: улицы и площади, прилегающие к Кремлю,
были заполнены толпой, шипением и пальбой ракет,
шумным многоголосым гомоном, песнями, смехом. Мож-
но поверить, что ни один москвич в тот вечер не оста-
вался дома...
Глава десятая
ГОД ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
ШКОЛА НА ЗНАМЕНКЕ
но возвращении в Москву я возобновил
• ' прерванные занятия в школе, куда еще
в начале осени устроила меня Анна Ильинична. 37-я
единая трудовая школа второй ступени — так называ-
лась эта школа, большое старинное здание с облуплен-
ными колоннами на фасаде, в глубине обширного и пу-
стынного двора, на углу Знаменки (улица Фрунзе) и
Крестовоздвиженского переулка, напротив здания Рев-
военсовета. На фронтоне сохранилась прежняя вывеска:
«Гимназия П. Н. Поповой».
Я был зачислен в четвертый класс; здесь оказались
уже знакомые по Кремлю Николай Владимирский, Ида
Авербах — племянница Я- М. Свердлова. В других клас-
сах тоже нашлись знакомые — Валя и Шура Калинины,
Ясик Дзержинский и другие.
Как и в гимназии Лентовской в Петрограде, здесь
также среди учащихся старших классов заметно было
определенное политическое расслоение. У нас в классе
оказались сторонники меньшевиков, эсеров и даже мо-
нархистов. Крышки парт в скором времени оказались
изрезанными соответствующими партийными эмблемами
и девизами.
В первый год, пока осваивались, дальше этого дело
не шло; даже издаваемый классный журнал был не по-
литического содержания. Разногласия вспыхивали ча-
стично лишь на уроках французского языка, и то больше,
пожалуй, из озорства: по курсу обучения француженка
разучивала с нами одну песенку эпохи французской
189
революции не то 1789, не то 1848 года, и мы дружным
хором повторяли за учительницей слова куплетов. Од-
нако, когда доходили до задорного припева, заканчи-
вающегося словами:
Vive les rouges, a bas les blancs!
что означает по-русски: «Да здравствуют красные, до-
лой белых!» — в классе поднимался страшный шум, по-
тому что одни пели «долой белых», другие — «долой
красных», и те и другие старались изо всех сил пере-
кричать друг друга. Француженка махала на нас рука-
ми, в ужасе зажимала уши, и, глядя на ее комический
вид, противники объединялись в дружном хохоте, и шум
прекращался.
Совершенно неожиданно для себя среди наших учи-
телей я увидел бывшего классного наставника из гимна-
зии Лентовской Золотавина. Он нисколько не изменил-
ся за год, не скрывал по-прежнему своих реакционных
убеждений и даже не пытался приспосабливаться к но-
вой политической обстановке. Не встретив симпатий
не только в среде учеников, но и в учительском кол-
лективе, Золотавин довольно быстро исчез с гори-
зонта.
Учащиеся к тому времени добились введения неко-
торых элементов самоуправления. Очень живо и ярко
описана школа этого времени в небольшой книге Н. Ог-
нева «Исход Никпетожа», в которой под именем Ни-
колая Петровича Ожегова — Никпетожа — автор нари-
совал самого себя. Как и в книге, мы тоже наделили
кличками и прозвищами не только друг друга; но и всех
почти учителей. В знак протеста против реакционно на-
строенных преподавателей устраивали бунты и заба-
стовки, выражавшиеся то в баррикадах из нагромож-
денных у входной двери парт, то в организованном ухо-
де всем классом из школы.
Бедный историк и наш классный наставник Алексей
Николаевич, в общем безобидный и носивший прозвище
«Козлик» за его остроконечную бородку, тщетно бегал
по улице, разыскивая своих воспитанников, но мы луч-
ше его изучили все проходные дворы поблизости, и он
возвращался ни с чем. А к началу следующего урока
мы так же организованно являлись в класс и с. целин-
ным видом садились на свои места.
190
Большинство преподавателей мы все же ценили и
уважали, особенно прекрасного . математика Василия
Алексеевича Ефремова1, весьма справедливого и в тоже
время беспощадного и строгого к лентяям.
ЖИЗНЬ У «НАШИХ»
Надежда Константиновна имела привыч-
ку выезжать в свой Главполитпросвет, который поме-
щался на Покровском бульваре, за добрый час до начала
занятий. По утрам она тихонько заходила в комнату
Марии Ильиничны, где я спал на кушетке, и будила меня.
Мы завтракали вместе на кухне и спускались вниз;
у подъезда уже ожидал в машине пунктуальный шофер
Петр Сидорович Космачев. Надежда Константиновна
подвозила меня к воротам школы, хотя это ей было не
совсем по пути; я прощался и бежал в класс, а она уез-
жала на свою службу.
К концу дня всей семьей сходились за обеденным
столом, обменивались новостями и шутками.
Владимир Ильич проводил целые дни за работой в
своем кабинете, засиживаясь нередко до поздней ночи.
Лично для себя он не признавал восьмичасового рабо-
чего дня. Когда наступало время обеда или ужина, бы-
вало, стоило немалых трудов оторвать Владимира Иль-
ича от работы и дозваться к столу. В столовой висел
телефон; Мария Ильинична обычно вызывала брата че-
рез так называемый верхний коммутатор и приглашала:
— Володя, приходи обедать, суп на столе, мы ждем
тебя!
Это было маленьким преувеличением: до прихода гла-
вы семьи миска с супом стояла на плите, но надо же
было поторопить его! С другого конца провода обычно
доносилось:
— Сейчас, Маняша, приду!
Несмотря на обещание, Владимир Ильич иногда за-
держивался в кабинете. Тогда, случалось, я начинал зво-
нить к нему, выдумывая что-нибудь насчет остывшего
1 Человек неиссякаемой энергии, В. А. Ефремов до глубокой
старости работал учителем и пользовался любовью и уважением
своих воспитанников. 26 января 1965 года ему присвоено звание
заслуженного учителя РСФСР.
191
по его вине обеда, либо просто бежал к нему в кабинет
и, убедившись в том, что Владимир Ильич находится
один и попросту никак не оторвется от работы, прини-
мался бессовестным образом мешать ему. Делая вид,
что уступает мне, Владимир Ильич, притворно и шутлй-
во вздыхая, оставлял работу, и я, торжествуя, с видом
победителя сопровождал его к столу. Надежда Констан-
тиновна предпринимала добродушное наступление /па
мужа:
— Что же это ты, Володя, сам уже не можешь во-
время прийти, когда зовут, ждешь, чтобы обязательно за
тобой специально посла посылали?
На это Владимир Ильич, весело посмеиваясь, от-
вечал:
— Да, уж только Горку и посылать! Пришел, безо
всяких перо из рук отобрал и тащит вон из-за стола.
Я вот в другой раз скажу часовому не пускать его в ка-
бинет! Да,— спохватывается он, — а где же ваш «хо-
лодный» суп?
— Теперь в наказание сиди и жди, — отшучивалась
Мария Ильинична, — ему надоело тебя ждать, и он ушел
обратно на плиту погреться!
Обед проходил оживленно и весело, за столом много
шутили, особенно Владимир Ильич.
К концу обеда обязательно приносили почту, всегда
обильную, которую мне было позволено сортировать
тут же. Свежие газеты и чисто служебные пакеты я
передавал Владимиру Ильичу, откладывал в сторону
конверты с официальными сводками о положении на
фронтах (Владимир Ильич знал уже об этом раньше
и поэтому не читал их), вручал Надежде Константи-
новне адресованные лично ей письма, а Марии Ильи-
ничне, кроме того, передавал также корреспонденцию
частного характера, поступавшую ежедневно в большом
количестве в адрес Ленина. Чаще всего это были жало-
бы с мест и просьбы личного порядка, и Мария Ильи-
нична взяла на себя труд предварительно просматри-
вать их, передавая после брату те из них, которые'за-
служивали его внимания или требовали его вмешатель1
ства. Многие письма содержали пустячные и порой даже
нелепые просьбы, так что совершенно нецелесообразно
было заставлять Владимира Ильича затрачивать вр^.мя
на их чтение.
192
В свою пользу я забирал иллюстрированные жур-
налы, с согласия старших просматривал их первым.
С обычной ласковой шутливостью Владимир Ильич про-
звал меня своим личным секретарем, чем я был очень
доволен, и как-то искренне заявил ему:
— Как жалко, Владимир Ильич, что я не родился
пораньше! Мне так хотелось бы быть старше, чтобы я
мог по-настоящему помогать вам!
На это Владимир Ильич не то серьезно, не то шутя
(трудно было угадать, потому что он улыбался при
этом) сказал мне:
— Ничего, будешь и ты старше, всему свое время
придет. Ты уже и сейчас помогаешь, как можешь; ста-
райся пока учиться лучше, чтобы после стать настоя-
щим помощником. Ну, пошли на отдых!
И, поблагодарив «нашу главную хозяюшку» за обед,
прихватив письма и газеты, уходил в свой домашний
кабинет полежать на кушетке.
Мария Ильинична, работавшая ответственным секре-
тарем «Правды», неоднократно брала меня с собой в ре-
дакцию, помещавшуюся тогда в глубине двора на Твер-
ской улице в доме № 48 (ныне улица Горького). В пе-
риод 1913—1914 годов я привык целые дни проводить
с Анной Ильиничной в Петербурге в редакции «Правды»,
и мне очень нравилась эта обстановка, сам не знаю по-
чему. Особенно любил я бывать в типографии, где меня
интересовали умные машины, выбрасывавшие отпеча-
танные и уже сложенные свежие газеты.
Мария Ильинична, кажется, осталась довольна тем,
что я вскоре нашел себе дело в редакции и почти не ме-
шал ей работать. Дело в том, что ни на одной двери
не было ни вывесок, ни надписей, и я решил, что это
непорядок. Имея за спиной известный «опыт» по рисо-
ванию лозунгов-плакатов’под руководством той же Ма-
рии Ильиничны в 1917 году, я с ее одобрения в течение
нескольких дней украсил все двери редакцйи соответ-
ствующими надписями и указателями, выполнив их в
несколько цветов и даже с некоторым художественным
вкусом. Отныне каждый посетитель мог прочитать, где
ответственный секретарь и где какой отдел находится.
Помню, что все остались довольны этой инициативой,
а я больше всех, радуясь, что сделал полезное дело.
Мои произведения красовались довольно долго, пока не
1W
были заменены настоящими вывесками, написанными
масляными красками.
За то время, что Владимир Ильич поправлялся в
Горках после полученных ранений, на крыше здания,
прямо над квартирой, в самом срочном порядке была
построена крытая застекленная веранда, устроена лест-
ница, ведущая наверх из квартиры, а в 1922 году обо-
рудован лифт. Все было сделано с той целью, чтобы
Владимир Ильич при желании мог в любое время и лю-
бую погоду подняться туда подышать свежим воздухом
и даже немного размяться, не выезжая для этого за го-
род и не тревожа не вполне еще зажившие раны ездой
по тряским булыжным мостовым (гладких асфальтовых
еще и в помине не было). Я не раз поднимался туда и
вместе с Владимиром Ильичем любовался широкой па-
норамой Москвы, открывающейся с веранды на все че-
тыре стороны.
ЛЕНИН ЛЮБИЛ ИСКУССТВО
Владимир Ильич любил и ценил музыку,
театр, искусство вообще. Любовь к музыке была приви-
та ему с раннего детства, когда он с наслаждением, за-
крыв глаза, внимал мощным звучаниям бессмертных со-
нат Бетховена, мелодиям Чайковского, нежным напевам
Мендельсона, исполняемым с большим чувством его ма-
терью в их симбирской гостиной.
Из театров, как видно, его любимым был Художест-
венный общедоступный. В одном из писем к матери из
Мюнхена в феврале 1901 года Владимир Ильич спраши-
вал с интересом:
«Бываете ли в театре? Что это за новая пьеса Чехо-
ва «Три сестры?» Видели ли ее и как нашли? Я читал
отзыв в газетах. Превосходно играют в «Художествен-
ном — общедоступном» — до сих пор вспоминаю с удо-
вольствием свое посещение в прошлом году...»1
Через два года из Лондона Владимир Ильич сооб-
щал в письме к Марии Александровне:
«Недавно были первый раз за эту зиму в хорошем
концерте и остались очень довольны, — особенно послед-
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 55, стр. 204.
194
ней симфонией Чайковского (Symphonic pathetique).
Бывают ли у вас в Самаре хорошие концерты? В театре
немецком были раз, — хотелось бы в русский Художест-
венный, посмотреть „На дне“...» 1
В послереволюционный период в разгар гражданской
войны, когда:
Сжавши Россию в железном кольце,
Белые были в победе уверены,
Владимиру Ильичу было не до развлечений. Редко мог
он выбрать время насладиться искусством, посетить те-
атр. Мне запомнились всего два случая, когда Влади-
мир Ильич пригласил Анну Ильиничну и меня побывать
вместе с ним в Художественном театре.
Это были спектакли — «Село Степанчиково и его оби-
татели» Достоевского — с участием И. М. Москвина
(2 июня 1918 года) и «На всякого мудреца довольно
простоты» — пьеса Островского, главную роль в кото-
рой исполнял К. С. Станиславский (15 декабря 1918
года) 1 2.
Мы располагались в служебной директорской ложе
бельэтажа, очень близко от сцены: впереди — Анна Иль-
инична, рядом с ней я, Владимир Ильич — во втором
ряду, чтобы быть менее заметным. Он знал, что в слу-
чае чего — ему не миновать восторженных приветствий
публики.
С другими лицами, присутствовавшими в ложе, я то-
гда не был знаком3. На одном из спектаклей присутст-
вовала и Надежда Константиновна: по состоянию здо-
ровья она редко куда отваживалась выезжать, кроме
своей работы.
Владимир Ильич, захваченный великолепной игрой
таких мастеров сцены, как Москвин и Станиславский,
не только внимательно следил за развитием действия,
но наравне со всеми бурно реагировал на наиболее ост-
рые или комичные моменты спектакля. Иногда до того
1 В. И. Ленин. Поли собр. соч., т. 55, стр. 229.
2 Точные даты посещения В. И. Лениным спектаклей устано-
вил писатель-искусствовед С. Д. Дрейден. См. его книгу «В зри-
тельном зале — Ильич». М., «Искусство», 1967.
3 Артистка МХАТа Н. И. Комаровская в мемуарах «Виденное
и пережитое» (Л.—М., «Искусство», 1965) рассказывает, что этими
«Другими лицами» были сама Комаровская и М. Ф. Андреева.
13*	195
бурно, что всегда тихая, уравновешенная Надежда Кон-
стантиновна оглядывалась на него с укоризной — что,
мол, ты хохочешь, как мальчишка!
Едва начинался антракт, Владимир Ильич сразу же
поднимался и уходил в глубину аванложи, где и начи-
налась живая, непринужденная беседа с театральными
деятелями и артистами о работе театра, насущных нуж-
дах МХАТа и т. д,	..... ....
Мне посчастливилось присутствовать на двух-трех
домашних концертах, организованных Марией Ильинич-
ной для Владимира Ильича в их кремлевской квартире.
Это было в 1920—1921 годах. Концерты эти не отлича-
лись сложной и утомительной программой. Единствен-
ными исполнителями на пих были юная певица Сарра
Крылова и ее подруга-пианистка, выступавшие с разно,-
образным репертуаром: романсы, русские и украинские
песни.
Владимир Ильич приходил и скромно усаживался в
сторонке; облокотившись на ручку кресла и прикрыв
верхнюю часть лица рукой, он с нескрываемым удоволь-
ствием слушал концерт.
Придя однажды на квартиру к «нашим» (было это
в 1919 году), я узнал, что Владимир Ильич отдыхает на
веранде. Поднявшись туда, я застал его расхаживаю-
щим из угла в угол по диагонали, с заложенными за
спину руками. Лицо его было хмурое, озабоченное, и,
поздоровавшись, я даже спросил, здоров ли он.
Не отозвавшись на мой вопрос, Владимир Ильич
вдруг остановился и, словно обращаясь в моем лице к
какому-то другому собеседнику, горячо заговорил;
— Понимаешь, Гора, стоит вопрос: закрыть Большой
театр. Говорят: чересчур дорого обходится его содержа-
ние, убыток большой приносит, дров нету, топить нечем!
Вот как, по-твоему, быть с этим, жалко ведь, а?
Не сознавая, может быть, всей глубины и серьезно-
сти вопроса, я наивно протянул:
— Жа-алко, Владимир Ильич, не надо закрывать!
— Вот и я тоже думаю, что не надо, — ответил Вла-
димир Ильич и зашагал снова по веранде. Он мог раз-
гуливать таким образом подолгу, углубившись в свои
мысли.
Этот маленький эпизод запомнился мне навсегда. Но
разъяснение всему этому я.обнаружил . много.дет спу-
196
стя в воспоминаниях старой большевички О. Б. Лепе,-
шинской. Со слов своего мужа, члена коллегии Нарком-
проса, она рассказывает, как было дело на одном из
заседаний Совнаркома:
«Обсуждались разные вопросы, в том числе и... во-
прос об отоплении государственных театров. Доклад де-
лал представитель Малого Совнаркома Галкин. Он
говорил, что на данном этапе Большой и Малый театр
не йуЖны рабоче-крестьянской республике, так как в
их репертуаре все те же старые «буржуазные» пьесы
и оперы вроде «Травиаты», «Кармен», «Евгения Онеги-
на», и что не следует бросать драгоценное топливо в про-
жорливые печи московских театров.
Владимир Ильич поставил вопрос на голосование,
бросив предварительно, как 'бы мимоходом, несколько
слов:
— Мне кажется, — сказал Ильич, сверкнув смеющи-
мися глазами, — что Галкин имеет несколько наивное
представление о роли и назначении театра.
И Владимир Ильич предложил тем, кто согласен с
Галкиным, поднять руки.
Ни одна рука не поднялась. Театры, составляющие
гордость русской национальной культуры, продолжали
работать» *.
МУЗЫКАЛЬНОЕ ВОСПИТАНИЕ
Музыка была неотъемлемой принадлеж-
ностью быта Ульяновых. В том, что я рано полюбил
музыку и театр, была заслуга Анны Ильиничны.
На первых порах не обходилось без курьезов. Я по-
пал в Мариинский театр (ныне — Театр оперы и балета
имени Кирова) впервые еще до революции. Мне было
около девяти лет. Судя по письму покойной Марии Але-
ксандровны, это было 5 апреля 1915 года:
«Наши собираются нынче на оперу, берут и Горю,
вернутся с Чеботаревыми, которых пригласили к нам
обедать;..»
В тот день давали «Демона» А. Рубинштейна.
«Демона» я немного знал по Лермонтову; об этом за-
ранее позаботилась Анна Ильинична. Знакомы были
1 «Воспоминания о В. И. Ленине», т. 1. М., 1956, стр. 171.
19?
в домашнем исполнении некоторые запоминающиеся
арии.
Поразил меня сам театр и его внутреннее убран-
ство — голубое с золотом, огромная сверкающая люстра
под потолком, этажи-ярусы, заполненные людьми, при-
глушенный гомон разодетой по-театральному публики.
Помню, что я пытался пересчитать бросавшееся в глаза
обилие лысин внизу, в партере, и Марк Тимофеевич,
улыбаясь, остановил меня — неловко было перед сосе-
дями слева и справа (мы сидели в ложе 1-го яруса).
Исполнитель роли Демона был жутким и таинствен-
ным, как и положено пришельцу из «надзвездных кра-
ев». Он появлялся на сцене из полной темноты, внезап-
но, освещенный узким, ярко-синим, откуда-то сверху
падающим лучом, который двигался вместе с ним по
сцене: на груди Демона, у самого ворота, вспыхивала
синяя электрическая лампочка. Ослепительно белый, с
большими крыльями на спине, Ангел появлялся поче-
му-то из-под сцены, через люк, становился на пути
Демона, и они спорили — кому завладеть несчастной
Тамарой.
Сидя позади меня, Анна Ильинична вполголоса рас-
сказывала, что именно происходит на сцене, обращала
мое внимание на декорации, изображавшие Кавказские
горы. Менялось освещение, и они представали то в ве-
черних сумерках, то в розовом рассвете.
Ицогда я возмущался:
— Ну зачем оркестр так громко играет? Из-за му-
зыки не разберешь, какие слова поют.
Или:
— Анна Ильинична, почему они сразу вместе поют
и каждый — свое? Поют трое, все разное — только ме-
шают друг другу. Лучше пели бы по очереди, и всем бы
понятно было.
Анна Ильинична, смеясь, шептала на ухо: «Тише,
тише, Горушка, так полагается. Это же — опера! Потом,
в антракте, объясню».
Второй раз побывали с семьей Беккеров на опере
«Лакме». У них была абонированная на весь сезон ложа,
и в тот вечер пел Леонид Собинов, кумир петербургских
поклонников оперного искусства. Самой оперы я не по-
нял: запомнилась только красивая ария с колокольчи-
ками.
196
В Москве, уже после революции, в 1918 году, Марк
Тимофеевич впервые повел меня посмотреть балет «Ко-
нек-Горбунок», в котором танцевала Царь-девицу
М. П. Кандаурова, потом «Спящую красавицу» и «Щел-
кунчика». Балет меня очаровал: балерины казались не-
земными существами, и дома я продолжал долго, лежа
в постели, грезить виденными сценами. А потом, с по-
мощью Анны Ильиничны, я пересмотрел весь оперный и
балетный репертуар Большого театра — «Садко», «Кня-
зя Игоря», «Бориса Годунова», «Корсара», «Раймонду»,
«Евгения Онегина», и никакие сценические условности
оперы и балета уже не служили помехой к художествен-
но-эстетическому восприятию.
СМЕРТЬ ПРИЕМНОГО ОТЦА
Марку Тимофеевичу, имевшему солид-
ный опыт в страховом деле, вскоре после переезда в
Москву было поручено создать и возглавить Народный
комиссариат по страхованию и борьбе с огнем, имено-
вавшийся сокращенно Наркомстрахжар. Не умеющий
ничего делать наполовину, Марк Тимофеевич, как все-
гда, работал с полной отдачей энергии.
Покладистый и добродушный Марк Тимофеевич об-
ладал удивительной способностью ладить с людьми и
завоевывать их симпатию и любовь, переходившую в
искреннюю преданность. Его большую терпимость неко-
торые даже способны были принимать за чрезмерную
доверчивость; однако я не знаю случая, чтобы он ошиб-
ся в людях.
В числе рядовых работников наркомата состояла
некая Елизавета Федоровна Алексеева, скромная и ис-
полнительная женщина, в возрасте около 40 лет, стра-
давшая глухотой. Оца рассказывала, что происходит
из небогатой семьи, была «выгодно» выдана замуж за
одного из отпрысков небезызвестного семейства баронов
Розенов. В революцию 1917 года незадачливая баронес-
са осталась у разбитого корыта: муж-аристократ, при-
хватив все фамильные ценности, бежал за границу.
Придя как-то к Марку Тимофеевичу в наркомат, я
увидел за одним из столов занятого какой-то конторской
работой... дьякона, одетого в рясу. Когда я выразил
199
удивление по поводу присутствия здесь «духовного
лица», Марк Тимофеевич благодушно и просто воз-
разил;
— Ну, а что особенного, пусть работает. Трудится
человек, зарабатывает на хлеб. Знаешь ведь — «не тру-
дящийся да не ест!» Он от нетрудового хлеба отказался
сам, давно уж не дьякон, отрекся от церкви. А что в
рясе, так это по бедности, переодеться не во что. Ви-
дишь, какая она у него потрепанная.
— А что, если он верующий? — осведомился я.
— Кто его знает, я не расспрашивал, может, в душе
еще и верующий, только скорее по привычке, наверно.
Это уж дело его совести.
Оба эти «обломка прошлого», как я заметил, просто
обожали Марка Тимофеевича за его глубокую человеч-
ность. Елизавета Федоровна после его смерти долгое
время навещала убитую горем Анну Ильиничну.
Марку Тимофеевичу после переселения в Москву шел
пятьдесят шестой год; возрастом он не слишком тяго-
тился и на здоровье не любил жаловаться.
Анна Ильинична удрученно вздыхала, видя, что брю-
ки мужа в поясе становятся ему все более и более ши-
роки, а пиджаки на его некогда массивной фигуре начи-
нают выглядеть, словно на вешалке. Да и можно ли
было этому удивляться, если хлеб тогда выдавался в
микроскопических дозах, а одним из наиболее привыч-
ных блюд в семейном меню была «затируха> из муки,
остатки которой ухитрялась сберегать одной ей извест-
ными путями бедная Анна Ильинична!
Сердце у Марка Тимофеевича давно уже пошалива-
ло. Перенесенная осенью 1918 года испанка, во время
которой он, сам едва держась на ногах, вынужден был
ухаживать за больной женой, серьезно ухудшила его
здоровье. Анна Ильинична не раз с укоризной убеждала
мужа: «Наркомстрахжар, умерь свой жар!»
Сам он не терял своего благодушно-шутливого тона
и посмеивался над тревогами жены. Целыми днями про-
падал в своем наркомате; вечера нередко проводил на
заседаниях Большого или Малого Совнаркома.
— Блажен му-уж, иже не иде на совет нечести-
вых,— шутливо возглашал он на церковный лад, соби-
раясь на очередное заседание. И, возвратившись домой,
долго и оживленно рассказывал о происходивших на
200
Совнаркоме спорах и дебатах, особенно о позиции и
мнениях Владимира Ильича по разным вопросам, рас-
сматривавшимся на заседании. Марк Тимофеевич ча-
стенько записывал его наиболее острые и сильные выра-
жения на полях газеты либо на клочке бумаги, чтобы
после поделиться с Анной Ильиничной.
В середине февраля 1919 года Марк Тимофеевич со-
бирался в Петроград в служебную командировку, при-
урочив ее к торжествам 100-летнего юбилея Петроград-
ского университета, питомцем которого он был.
Последние дни он чувствовал легкое недомогание,
что-то пошаливало сердце. Обеспокоенная Анна Ильи-
нична настойчиво уговаривала супруга отложить поезд-
ку, но он пошутил над ее тревогами и уехал.
21 февраля Марк Тимофеевич, будучи больным,, все-
таки выступил на торжественном акте в университете.
После этого сразу же почувствовал себя плохо. У него
оказался сыпной тиф.
Анна Ильинична немедленно выехала в Петроград,
предварительно отправив меня снова на попечение «на-
ших». Были приняты все возможные меры к поддержа-
нию деятельности сердца, но состояние больного не
улучшалось. Утром 10 марта Марка Тимофеевича не
стало...
Я узнал об этом уже на другой день, возвратившись
из школы. Открывая дверь, домработница «наших» Саня
Сысоева первая сообщила мне о смерти Марка Тимо-
феевича и дала прочесть открытку, только что получен-
ную от Анны Ильиничны. Пораженный и растерянный,
стоял я в передней. Из комнаты вышла Мария Ильи-
нична; утешая меня, она мягко посоветовала, чтобы я
подготовился к отъезду.
В тот же вечер Владимир Ильич, Мария Ильинична
и я выехали в Петроград на похороны Марка Тимофее-
вича.
Прямо с вокзала мы проехали в клинику, где и на-
шли убитую горем Анну Ильиничну. Выйдя к нам на-
встречу, она обняла брата и зарыдала, припав головой
к нему на грудь. Владимир Ильич нежно и ласково пы-
тался утешить ее, гладя, как ребенка, по волосам и це-
луя руки сестры.
Я смотрел на гроб и, подавленный случившимся, не
мог заставить себя подойти ближе для последнего
Зак. № 746/Л
201
прощания. Близко от меня безразлично-спокойный ле-
жал человек, которого я любил больше, чем родного
отца. Окруженный венками, огромный, молчаливый, он
казался каким-то чужим. Было тяжело, но слезы не при-
ходили; в горле стоял ком.
Похоронная процессия медленно двигалась по Рас-
станной улице, ведущей к воротам Волкова кладбища.
Следом за гробом шли, поддерживая заплаканную и
обессилевшую сестру, Владимир Ильич и Мария Ильи-
нична, двоюродные сестры, близкие знакомые, друзья и
сослуживцы покойного.
Я шел перед катафалком, неся небольшой венок. Ки-
нооператоры снимали процессию. Все происходящее
вокруг меня было словно во сне. На кладбище, у откры-
той могилы, я не мог стоять на месте, не знал, как себя
держать. В эти тяжелые минуты Анне Ильиничне было
совсем не до меня. Владимир Ильич, все время следив-
ший за мной, несколько раз нагибался ко мне и тихо
увещевал, чтобы я взял себя в руки...
Рядом со свежей могилой стояли скромные кресты
с надписями на жестяных дощечках: «Мария Александ-
ровна Ульянова», «Ольга Ильинична Ульянова»... Огля-
дываясь на них и унимая слезы, Анна Ильинична тихо
промолвила, обращаясь к родным: «Вот и меня надо
здесь похоронить, когда умру, вместе с ними. Здесь есть
еще место для меня...» 1
ИЛЬИЧ ПЕРЕД НАРОДОМ
В тот же день, вскоре после похорон,
Владимиру Ильичу пришлось выступать на многолюд-
ном митинге в Народном доме. Огромный зал был пере-
полнен; даже железные опоры, в виде мостовых ферм,
поддерживающие перекрытие, были сверху донизу усея-
ны людьми, стремившимися устроиться где угодно и как
угодно, лишь бы быть поближе к сцене, к трибуне, чтобы
получше видеть Ленина, услышать его (радио тогда еще
не было).
1 Желание ее было исполнено: Анна Ильинична похоронена
23 октября 1935 года на Белковом кладбище рядом с сестрой, ма-
терью и мужем.
202
Ленина встретили такой бурей приветствий и оваций,
что он никак не мог начать речь и долго стоял и, улы-
баясь, вопросительно поворачивал голову в сторону пре-
зидиума, как бы упрекая: «К чему так много шума ради
меня?» Однако весь состав президиума приветствовал
Ильича с неменьшим воодушевлением: малейшее движе-
ние его, попытка остановить бурю вызывали новый, еще
более мощный порыв.
Тогда он сам поднял руки и жестом, словно хотел
обнять всех разом, призвал к тишине.
Мгновенно воцарилась глубокая тишина, и Ленин
начал говорить, почти не напрягая голоса вначале.
Как живо и ясно представляю я себе и сегодня, спу-
стя пятьдесят лет, Ильича, стоящего на трибуне, все
его жесты, манеру и интонации речи! Как на кино-
пленке, живет эта картина в моей памяти, но как трудно
передать ее словами!
Произнося речь, Ленин словно загорался и своими
словами зажигал всех слушавших его. Было и есть не-
мало ораторов, привязанных к трибуне пачкой тезисов
или заранее написанной речью, говорящих монотонно и
скучно, скупыми и однообразными жестами подкрепля-
ющих свои доводы. Они или не отрывают взгляда от
бумажки, или смотрят куда-то поверх голов слуша-
телей.
Не таким был Ленин: если у него и были вспомога-
тельные записи, он лишь мельком взглядывал на них и
нередко свободно продолжал речь, жестикулируя зажа-
тыми в кулаке «тезисами». Трибуна была тесна ему: он
не мог оставаться неподвижно на месте, а устремлялся,
перегнувшись через край трибуны, вперед. Он говорил
так, что каждому казалось, что именно к нему одному
обращается Ленин, подчеркивая неповторимыми жеста-
ми то одной, то другой руки свои фразы.
Иногда он покидал трибуну, подходил быстрыми ша-
гами к самому краю сцены и, пригнувшись, выбрасывал
навстречу аудитории обе руки, не переставая говорить
и в то же время лукаво улыбаясь. И снова возвращался
к трибуне под гул одобрительных возгласов и аплодис-
ментов, никогда не поворачиваясь при этом спиной к
своим слушателям.
Невозможно описать богатство интонаций ленинской
речи: в ней звучала огромная сила убедительности
203
в сочетании с удивительной простотой и непосредствен-
ностью. Я никогда не перестану поражаться тому, как
слушали Ленина люди: затаив дыхание и не сводя с него
восхищенных взглядов. Надо же было обладать такой
способностью — проникать в самую глубину души че-
ловеческой,— какой обладал Владимир Ильич, да, по-
жалуй, только он один!
Многих, очень многих приходилось мне слышать вы-
ступавшими с трибуны, но ни от кого не было того
впечатления. И неудивительно, что простого и по-на-
стоящему близкого Ленина так искренне любил народ,
так безгранично верил ему!
Глава одиннадцатая
ШТРИХИ КРЕМЛЕВСКОГО БЫТЛ
РОЖДЕНИЕ КОМСОМОЛА
Укреплению дружбы среди кремлев-
ской молодежи во многом способство-
вал тот факт, что весь Кремль в первые послереволюци-
онные годы представлял собой огромное общежитие. Мы
постоянно встречались друг с другом на каждом шагу:
в огромных длинных коридорах, куда выходили наши
квартиры, на прогулках в Тайницком саду или на пло-
щадке перед Кремлевским дворцом, в школе на Зна-
менке, где все мы учились.
Родители в большинстве знали друг друга еще по
совместной подпольной работе.
Анна Ильинична познакомила меня со многими
моими сверстниками, родителей которых она знала
давно.
Одними из первых, ставших впоследствии моими
школьными товарищами, были Коля и Сережа Влади-
мирские. С Владимирскими Анна Ильинична была зна-
кома еще с 1890-х годов. Михаил Федорович Владимир-
ский был близким соратником Владимира Ильича и
долгое время жил с ним в эмиграции во Франции. Ре-
бят— двух черноглазых пареньков в изящных француз-
ских курточках с белыми бантами — я видел еще рань-
ше на парижской фотографии, присланной в подарок
«тете Ане». Позднее мне стало известно, что Николай,
с которым мы учились в одном классе, был племянником
(по матери) известного революционера Н. Э. Баумана.
Завязалась вскоре и дружба с Димой и Валей Цю-
рупами, тихими и скромными детьми А. Д. Цюрупы,
205
руководившего комиссариатом продовольствия, Володей
Стекловым, сыном редактора «Известий», и многими
другими.
Среди кремлевских жителей оказались и мои давние
знакомые — Ниночка Воровская и Леля Бонч-Бруевич,
с которыми я подружился в Петрограде. В Москве жили
и сестры Лежава, Нина и Леля, мои друзья еще по
Саратову. А над нами, на третьем этаже Кавалерского
корпуса, поселился их родной дядя Михаил Степанович
Ольминский, тот самый «дедушка», которого я когда-то
принял за Карла Маркса.
Быстро возникали знакомства и дружба и со «ста-
рожилами», детьми кремлевских дворцовых рабочих п
служащих.
В ближайшем соседстве с нами, в том же коридоре
Кавалерского корпуса, куда выходили двери нашей
квартиры, оказалась и семья Михаила Ивановича Ка-
линина. Сыновья его, Валерьян и Александр, были
скромными и немного стеснительными, но душевными
товарищами. Их отец, «всероссийский староста», был
приветливым и гостеприимным, держался запросто и,
помню, не раз приглашал за общий семейный стол по-
пить чайку из самоварчика.
Не менее просто держался Михаил Иванович и на
трибуне. Помню, как он произносил речь на VI съезде
Советов в ноябре 1918 года в Большом театре. Он даже
не стоял за трибуной, как остальные, а, выйдя вперед и
заложив руки за спину, медленно ходил перед длинным
столом президиума съезда и говорил негромким, спокой-
ным голосом. У него не было ораторского таланта, как,
например, у Александры Михайловны Коллонтай, но
слушали «старосту» с не меньшим вниманием и любили
за простоту и непосредственность.
Большую часть поселившихся в Кремле в 1918 году
составляли семьи старых большевиков, много перенес-
ших в годы самодержавия, познавших и радость борь-
бы, и боль страданий. Они старались и в детях воспи-
тывать трудолюбие и скромность, умение довольство-
ваться малым. Наше детство протекало в атмосфере
борьбы и лишений, и поэтому такие черты, как зазнай-
ство, кичливость, эгоизм, стремление пользоваться осо-
быми благами, благодаря высокому положению родите-
лей, были нам чужды. И если в нашей среде и оказы-
206
вался такой выскочка, то его осуждали или простО-на-
просто презирали.
Общее стремление к объединению в организации,
охватившее тогда разнообразные слои общества, затро-
нуло и кремлевскую молодежь, в большинстве школь-
ного возраста.
Первая сколоченная нами юношеская организация
носила весьма примитивный характер и получила на-
звание «Кружок детей Кремля». Политических задач мы
перед собой не ставили, действовали совершенно само-
стоятельно и независимо от взрослых. Сами нашли под-
ходящее помещение в здании пустовавшего Вознесен-
ского монастыря возле Спасских ворот1, разыскали кое-
какую мебель и стали объединять вокруг себя неорга-
низованное юное кремлевское племя.
Выработали даже некий неписаный статут органи-
зации, сильно напоминающий устав Тимура и его коман-
ды. В основном это было: дружба и взаимопомощь, по-
мощь родителям в семье и примерное поведение, стрем-
ление к трудовым навыкам. Большое внимание уделено
было созданию художественной самодеятельности, уча-
стие в которой было признано обязательным для каж-
дого.
Первым, кого мы изгнали из своей среды за зазнай-
ство, был сын Каменева Александр, или Лютик, как его
именовали дома. Будучи одних лет с нами, он строил
из себя взрослого и задирал нос, разъезжая в отцовском
автомобиле. Немного позднее, узнав, что Лютик ходит
всегда с револьвером в кармане, мы силой обезоружили
его и передали оружие в комендатуру Кремля. Каменев-
отец не решился вмешаться в наши действия.
Мы искали связи с молодежью за стенами Кремля.
В одном из домов на Волхонке мы обнаружили сущест-
вование подобной нам организации «юных коммуни-
стов», сокращенно называвших себя «юки». Было трудно
понять, кого именно они объединяли. Это были тоже
«искатели» вроде нас, и, познакомившись, мы кое-что
позаимствовали у них новое и полезное для себя. Они
ввели у себя обязательные занятия физкультурой и даже
изучали политграмоту. Этот опыт мы немедленно пе-
реняли и перенесли в свой «Кружок детей Кремля».
1 На его месте ныне выстроен Кремлевский театр.
207
Мы вторглись без всяких разрешений в Мйтрофа-
ниевский зал, служивший в то время местом спортив-
ных занятий курсантов школы ВЦИК и оснащенный
гимнастическими снарядами. Здесь мы и проводили'свои
занятия по физкультуре, копируя приемы гимнастиче-
ских упражнений курсантов на брусьях, кольцах и коне.
Среди нас оказались довольно способные легкоатлеты и
гимнасты.
Особенной ловкостью и гибкостью в выполнении
упражнений на различных снарядах выделялся Яша,
старший сын И. В. Сталина, замечательный товарищ,
отличавшийся большой скромностью, добротой и пре-
красными душевными качествами *. Своего сурового отца
Яша немного побаивался и не скрывал этого перед нами.
Рос он без матери, и, когда его отец женился на рабо-
тавшей в секретариате Совнаркома Надежде Сергеевне
Аллилуевой, Яша сразу полюбил и искренне привя-
зался к названной матери, которую он по-братски
звал Надей; мачеха была старше его не более чем на
10 лет.
Занятия политграмотой у нас не привились: некому
было руководить. Мы сами не обращались за помощью
к старшим товарищам, зато кремлевская партийная ор-
ганизация внимательно следила за нашими успехами и
промахами. Вскоре же после основания комсомола было
решено приступить к созданию кремлевской комсомоль-
ской организации.
Мы с жаром принялись за это новое дело. Инициа-
тивная группа подобралась из ребят одного возраста;
под руководством партийной организации была взята
на учет вся молодежь комсомольского возраста, причем
большинство оказалось не старше 16 лет.
Процедура приема в комсомол была простой: прини-
мались все живущие в Кремле, выразившие желание
вступить в ряды РКСМ. Членский билет представлял
собой удлиненную книжечку в красной бумажной об-
ложке за подписью и печатью секретаря партийной ор-
ганизации. Кремлевская организация РКСМ, аналогич-
но партийной организации, подчинялась Замоскв’дУё'ц-
кому райкому Москвы.
1 Яков Джугашвили героически погиб во время Великой Оте-
чественной войны.
208
Мы были в восторге от сознания, что наша органи-
зация наконец оформилась и притом — под руководст-
вом партии. Даже посерьезнели как-то от чувства ответ-
ственности, которую налагал на нас хранимый в кар-
мане комсомольский билет.
С гордостью показал я свою красную комсомольскую
книжечку Владимир Ильичу. Из частых бесед со мной,
когда я навещал его в рабочем кабинете, он был пре-
красно осведомлен о нашем детско-молодежном движе-
нии. Во время своих прогулок по Кремлю он всегда
останавливался возле нас и, окруженный постоянно
стайкой ребят, с интересом расспрашивал о жизни
«Кружка детей Кремля».
— Ну, что же, поздравляю, Гора,— сказал Влади-
мир Ильич, полюбовавшись моим комсомольским биле-
том,— становись теперь старше и умом и учись хоро-
шенько, товарищ комсомолец и будущий большевик!
Впрочем, ты ведь давно уж большевик, — с лукавой
улыбкой заключил Владимир Ильич, явно намекая на
бывшего редактора журнала «Заря».
В 1919 году к годовщине Октябрьской революции
Кремлевской комсомольской организации было торжест-
венно вручено собственное бархатное Красное знамя,
и в день 7 ноября мы впервые шли по Красной площади
в рядах демонстрантов Замоскворецкого района, оспа-
ривая друг у друга право и честь нести знамя. Стояв-
шие на трибуне большевики, в том числе и Владимир
Ильич, сердечно приветствовали молодежь.
«НАШ ИЛЬИЧ»	'
Я очень любил сопровождать Владимира
, Ильича в его поездках куда-либо, и нужнои сказать, что
он редко мне в этом отказывал. Увидев у подъезда Сов-
наркома знакомую огромную -машину «Делоне-Бель-
виль» с неизменным шофером Степаном Казимировичем
Гилем и выходящего из дверей Владимира Ильича, я
(|л,одбегал к нему и спрашивал:
— Владимир Ильич, вы куда?
Он называл какой-нибудь профсоюзный съезд или
митинг.
— Можно й мне с вами?
209
— Ну, поедем, коли хочешь. А ничего, что я не ско-
ро обратно? Аня тебя ругать не будет?
— Да нет, ничего, не будет. Я ведь скажу, что с
вами ездил!— И забирался в автомобиль.
Анна Ильинична, конечно, и не подозревала, куда я
исчез.
А я тем временем входил следом за Владимиром
Ильичем в зал, где он должен был выступать.
Вместе с Владимиром Ильичем мне пришлось побы-
вать на Шестом и Седьмом съездах Советов в Большом
театре. Во время заседания я устраивался в крайней
ложе у самой сцены, так называемой директорской, и,
сидя там, не сводил глаз с Владимира Ильича.
Он сидел совсем близко, в президиуме, в каких-ни-
будь десяти шагах от меня, на крайнем стуле, поближе
к трибуне, и, прислушиваясь к выступлению очередного
оратора, быстро набрасывал что-то карандашом в не-
большом блокноте, держа его на коленях. Время от вре-
мени Владимир Ильич взглядом подзывал меня к себе.
Через кулисы, я подходил к нему на сцену, и он, вы-
рвав листок из блокнота, поручал мне передать записку
тому или иному товарищу.
Я с величайшим удовольствием исполнял эти малень-
кие поручения, радуясь тому, что и я хоть чем-нибудь
могу быть полезным, оказать хоть маленькую услугу
дорогому для меня человеку.
Мне прочно врезалось в память то обстоятельство,
что, где бы Владимиру Ильичу ни приходилось бывать,
он не был никогда один, отделен, изолирован. Наоборот,
его постоянно окружали люди. К нему свободно и бес-
препятственно мог подойти любой человек, обратиться
к нему, заговорить с ним, и Ленин охотно откликался,
охотно говорил с каждым и сам засыпал своего случай-
ного собеседника вопросами.
Люди всей душой стремились к Ленину. Еще более
страстно стремился к ним он сам. В этом было прояв-
ление настоящей, тесной, нерасторжимой связи вождя
с массами, с народом. Этим он становился близким и
родным народу, недаром и называли его так любовно
и просто: «наш Ильич».
Хочется привести высказывание старого большевика
В. Антонов,а-Саратовского об исключительной человеч-
ности Владимира Ильича:
210
«Владимир Ильич с необычайным вниманием, с за-
мечательной чуткостью и глубоким интересом относился
к каждому трудящемуся человеку. Для него не было
так называемых неинтересных людей. Он в каждом на-
ходил ценное.
Вокруг Ленина всегда была атмосфера товарище-
ства. Ленин никогда не подчеркивал своего превосход-
ства. В беседе с ним забывалось, что перед тобой чело-
век, занимающий высокий пост... Мы все видели в Ле-
нине большого человека и мудрого друга...»1
Многочисленные выступления на митингах, съездах,
с балкона Моссовета, на огромной Красной площади,
где многие десятки тысяч людей в мертвой тишине жад-
но ловили каждое слово вождя, стоили ему огромной за-
траты физической и нервной энергии, но в своем святом
служении народу Владимир Ильич не считался ни с си-
лами, ни со здоровьем, отдавая себя всего, без остатка...
В первые годы после революции Москва сильно стра-
дала от недостатка продовольствия. Рабочий класс, все
население столицы жили впроголодь.
Не намного лучше жилось тогда и в Кремле; вожди
революции делили невзгоды со всем народом.
В эти трудные времена народ не забывал своего
Ильича. С трогательной любовью, порой урывая от са-
мих себя, отсылали люди скромные продовольственные
посылки по адресу: Москва, Кремль, товарищу Ленину.
Владимир Ильич был настолько щепетильным в таких
делах, что наотрез отказывался пользоваться какими бы
то ни было льготами или привилегиями, особенно в пи-
тании. Забывая о себе, Владимир Ильич всегда осторож-
но, но заботливо выспрашивал, достаточно ли обеспе-
чены другие товарищи продуктами питания, особенно
семейные, не бедствуют ли, не испытывают ли нужды,
и делил между ними получаемые посылки.
Не менее других, если, пожалуй, не больше, беспо-
коился и заботился Владимир Ильич о детях. Невозмож-
но в связи с этим не вспомнить замечательную историю
одной продовольственной посылки, собранной в подарок
Ленину рабочими Московско-Курской железной дороги.
Вот что рассказывается о ней в воспоминаниях железно-
дорожников:
1 «Коммунист», 1957, 22 апреля (Саратов).
14*
211
.«...принесли из дому, что у кого было самого лучшего
припасено — пакетики сахару, риса, пшена, гороха, су-
шеной воблы. Но по тем временам самым драгоценным
в посылке был большой окорок. В общем, получилась
посылка пуда на три.
...Так с двумя мешками и пришли мы в Кремль.
Спрашивают нас:
— Что несете, кому?
— Так и так, — говорим, — посылку Ленину от рабо-
чих вагонных мастерских.
Проверили, что в мешках, и пропустили нас.
...Только мы уселись, открылась входная дверь, во-
шел Владимир Ильич. Увидев нас, он поздоровался и
спросил:
— Откуда, товарищи?
Мы встали. Указывая на мешки, я сказал:
— Это, Владимир Ильич, для вас продовольственная
посылка... Рабочие от всей души просят принять ее.
Ленин тепло взглянул на нас и ласково промолвил:
— Хорошо, товарищи, очень хорошо. Большое вам
спасибо!..
И неожиданно для нас обратился к секретарю:
— Примите, пожалуйста, посылку у товарищей,
сделайте опись, и немедленно отправьте все в детский
интернат...
Старый беспартийный кузнец Захаров, выслушав
рассказ об этом, сказал:
— Беречь надо Ленина пуще своего глаза. Такие
люди, как он, в тысячу лет один рождаются...» 1
Приведенный случай был далеко не единичным: он
был лишь одним из многих...
Владимира Ильича нисколько не смущало, что его
немногочисленные костюмы уже изрядно поношены, что
ходить ему приходится в носках, заштопанных руками
Марии Ильиничны либо Надежды Константиновны, что
кепка его всегда безжалостно измята — сам же он под-
час запихивал ее в карман, выступая где-нибудь на ра-
бочем митинге, или жестикулировал ею, зажав в ку-
лаке. Но если Ильич узнавал, что кто-либо другой нуж-
дается, бедствует, он сердился, настаивал и добивался1,
1 «Встречи с Лениным». Воспоминания железнодорожников. М.>
1958, стр. 107.
212
чтобы этому товарищу была оказана помощь и под»
держка.
Жить для других, думать и заботиться о других —
вот что было естественным и закономерным для Влади»
мира Ильича Ленина.
ТАК ОН ОТДЫХАЛ
Стоит ли говорить, что при такой непо-
сильной нагрузке и огромном напряжении сил Владимир
Ильич нуждался в серьезном отдыхе?
Однако он был слишком строгим по отношению к
себе. В рабочие дни он разрешал себе лишь небольшие
передышки. Пользуясь автомашиной, Владимир Ильич
любил раз в неделю выехать за город, подышать чистым
воздухом, освежить утомленный мозг. Прогулки эти, как
правило, были очень короткими, не более полутора часов.
Он частенько звонил по телефону к нам на квартиру
(в 1919 году мы переехали из Кремля и жили на Ма-
нежной улице, близ Троицких ворот) и предлагал:
— Анюта, хотите с Горой прокатиться за город?
Я подъеду за вами через несколько минут.
Услышав предупредительный гудок автомобиля вни-
зу, я выскакивал на балкончик, махал рукой сидевшему
в машине Владимиру Ильичу и одним духом слетал по
лестнице с четвертого этажа вниз. Следом неторопливо
спускалась Анна Ильинична, и мы отправлялись за го-
род. Москва тех времен не была такой необъятной, как
сейчас, и пригородные сосновые и березовые рощи на-
чинались близко, сразу же за кольцом Окружной желез-
ной дороги.
Там, в районе Покровского-Стрешнева или Серебря-
ного Бора, мы выходили из машины и углублялись в
прохладную тенистую рощу. Анна Ильинична была
страстной любительницей собирать цветы. Я охотно по-
могал ей в этом.
Владимир Ильич отделялся от нас и потихоньку, сняв
Кецку, расстегнув пальто и заложив руки за спину, про-
гуливался в стороне между деревьев. Мы в это время
не подходили к нему, предоставляя ему полную воз-
можность побыть наедине со своими мыслями: в этом и
состоял краткий будничный отдых Владимира Ильича.
213
Сейчас мы вернемся домой, а он уйдет в свой кабинет
и снова, освеженный небольшой прогулкой, засядет за
прерванную работу до поздней ночи...
Раз в неделю, по субботам, совершались поездки в
Горки на все воскресенье. В этих поездках принимали
участие все или почти все члены семьи, в том числе и
возвратившийся в 1921 году из Крыма Дмитрий Ильич.
В ясные воскресные дни иногда устраивались обще-
семейные вылазки в окрестные леса. Владимир Ильич
с братом Дмитрием часами неутомимо бродил по лесу,
охотясь за зайцами и пернатой дичью. Владимира Иль-
ича привлекала не столько перспектива подстрелить
дичь, сколько сама охотничья обстановка, полная отды-
ха и свежих впечатлений, возможность на время забыть
о работе и побыть среди природы.
Время от времени, правда, устраивались и чисто
охотничьи экскурсии, с выездом куда-нибудь за добрую
сотню километров, с ночевками вповалкуч в сарае на
охапках душистого сена, в компании с завзятым спортс-
меном и альпинистом, народным комиссаром Николаем
Васильевичем Крыленко. На время подобных экскурсий
к Владимиру Ильичу специально прикомандировывали
дядю Мишу — Плешакова, подсобного рабочего гаража
Совнаркома. Это был заядлый охотник, знавший все
ближние и дальние места, где гнездилась интересующая
охотников дичь. Владимир Ильич целиком подчинялся
охотничьему авторитету дяди Миши и требовал того же
от остальных своих спутников.
Одним из любимых развлечений в Горках была игра
в городки на большой аллее у двух старых дубов. В этой
увлекательной и полезной игре вместе с сотрудниками
охраны и шоферами часто с удовольствием принимал
участие Владимир Ильич, реже —Дмитрий Ильич, пред-
почитавший больше посидеть с удочками на пруду.
И при этом, как и на охоте, забывалось различие в воз-
расте, в положении. Все держались свободно, как рав-
ные между собой, не было и тени чинопочитания и низ-
копоклонства, которых Владимир Ильич терпеть не мог.
В предобеденные часы в летнюю пору Владимир
Ильич отправлялся купаться на берег реки Пахры, про-
текавшей в одном-полутора километрах от «большого
дома». Спустившись с обрывистого берега к лодке, Вла-
димир Ильич усаживался за весла, и мы переезжали на
214
луговую сторону. Быстро раздевшись, он с размаху бро-
сался в воду, подымая тучу брызг, нырял с головой и,
шумно фыркая, плыл, высоко и сильно взмахивая ру-
ками. Едва я только присоединялся к нему, как начи-
налась наша неизменная игра в кошки-мышки. «Мыш-
кой», конечно, всегда оказывался я, ибо не мог состя-
заться с Владимиром Ильичем в искусстве плавания.
Повернувшись ко мне с угрожающими возгласами и де-
лая при этом страшное лицо, он бросался в погоню:
мгновенно настигнув, с хохотом окунал меня с головой
в воду до тех пор, пока я не запрашивал пощады. Сме-
нив гнев на милость, победитель великодушно отпускал
меня с миром, и я, пыхтя и отплевываясь, плыл рядом
с ним к берегу. Накупавшись и вдосталь нарезвившись,
одевались, переезжали обратно через реку и возвраща-
лись домой к обеду шумные и проголодавшиеся.
— Маняша, Маняша, обедать скорее, мы с Горкой
голодные! — торопил Владимир Ильич сестру, усажи-
ваясь на свое место в конце стола. Шутя, он всегда вы-
говаривал ее имя с ударением на последнем слоге.
В летние месяцы стол накрывали обычно на веранде,
выходившей в сторону тенистого парка и хорошо защи-
щенной от солнечных лучей. После обязательного «мерт-
вого часа» там же устраивали чай. Владимир Ильич
имел привычку со стаканом в руке без конца мерить
шагами веранду взад и вперед, о чем-то раздумывая.
Мы старались в эти минуты не отвлекать его разгово-
рами. Напившись чаю и поблагодарив ласково «глав-
ную хозяюшку», Владимир Ильич уходил к себе и при-
нимался писать.
Небольшие загородные прогулки Владимир Ильич
любил и в зимнее время. Анна Ильинична и я неодно-
кратно принимали участие в этих выездах по его пригла-
шению. Однако не всегда прогулки проходили удачно.
Так, однажды Владимиру Ильичу захотелось побы-
вать на Воробьевых горах — любимое им место, откуда
открывается красивая панорама Москвы. В начале об-
ратного пути тяжелая машина, имевшая парные задние
скаты, прочно застряла в неокрепшем снегу. Около двух
часов провозились мы, то расчищая лопатой тропу, то
раскачивая машину втроем — шофер Гиль, Владимир
Ильич и я, пока выбрались на наезженную и твердую
дорогу.
215
Такие непредвиденные случайности не устраивали
Владимира Ильича, так как отнимали много времени и
нарушали его планы. Некоторое время спустя в гараже
появилась оригинальной конструкции автомашина фир-
мы «Паккард», с подвешенными на передних осях лы-
жами с прорезями для колес и оборудованная резино-
выми гусеницами на катках, вместо задних колес. Это
были автосани; они могли двигаться по зимнему бездо-
рожью со скоростью не более тридцати километров в
час. Автомобиль был открытого типа, так что приходи-
лось в дорогу надевать теплые шубы и валенки. Зато
Владимир Ильич получил возможность свой воскресный
отдых проводить по-прежнему в Горках, а не в Москве.
ЕГО ВЕРНАЯ ПОДРУГА. ГОРЬКИЙ В КРЕМЛЕ.
Обладая уравновешенным, покладистым,
добродушным характером, Надежда Константиновна в
любом положении, при любой обстановке никогда не по-
вышала голоса, не выдавала ничем ни тревоги, ни вол-
нения. Это была поразительно спокойная, ровная нату-
ра, наделенная врожденным юмором, который постоян-
но сквозил в ее разговорах и письмах.
Ее письма из далекой ссылки, из Шушенского, куда
она вызвалась добровольно ехать, чтобы разделить все
тяготы и лишения вместе с любимым человеком, всегда
дышали жизнерадостностью. Красочно описывая их не-
мудреный быт и доступные развлечения, неизменно до-
бродушно посмеиваясь над собой и над Владимиром
Ильичем, его занятиями и отдыхом, она писала в По-
дольск Анне Ильиничне (22 ноября 1898 года):
«Володей мама1 недовольна: он недавно самым до-
бросовестным образом принял тетерку за гуся, ел и хваг
лил: хороший гусь, не жирный. Да, еще есть развлече-
ние. На рождество мы собираемся в город, и Володя
к тому времени шахматы приготовляет, собирается сра-
зиться не на живот, а на смерть с Лепешинским. Шах-
маты Володя режет из коры, обыкновенно по вечерам,
1 Мать Н. К. Крупской, Елизавета Васильевна, жила постоянно
вместе с дочерью и зятем до конца своей жизни. Умерла в 1915 г.
в Швейцарии.
216
когда уже окончательно «упишется». Иногда меня при-
зывает на совет: какую голову соорудить королю или
талию какую сделать королеве. У меня о шахматах пред-
ставление самое слабое, лошадь путаю со слоном, но со-
веты даю храбро, и шахматы выходят удивительные...»
Мария Александровна искренне полюбила свою не-
вестку, вела с ней переписку, расспрашивая в своих
письмах о жизни в суровом крае. Со свойственной ей
мягкостью и тактичностью интересовалась она и семей-
ными отношениями «молодых», мечтая дождаться из-
вестия о появлении первого внучка. Питая надежды на
то, что это приятное событие совершится, Мария Алек-
сандровна серьезно намеревалась приехать в гости в
Шушенское, невзирая на дальнюю и трудную дорогу.
Отвечая на вопросы свекрови по этому поводу, с
чувством скрытого огорчения, сквозившим между строк,
Надежда Константиновна сообщала в письме от 4 апре-
ля 1899 года:
«Что касается моего здоровья, то я совершенно здо-
рова, но относительно прилета пташечки (курсив мой.—
Г. Л.-Е.) дела обстоят, к сожалению, плохо: никакой
пташечки что-то прилететь не собирается...»
Судьбой не дано было иметь детей человеку с таким
большим сердцем, каким была Надежда Константинов-
на. Страстно любя их, она впоследствии перенесла свою
любовь на миллионы советских детей, плативших не
меньшей любовью «бабушке Крупской», как они назы-
вали ее в своих многочисленных письмах к ней.
В автобиографии «Моя жизнь», написанной для пио-
неров, Надежда Константиновна так и писала:
«Я всегда жалела, что у меня не было ребят. Теперь
не жалею. Теперь их у меня много—комсомольцы и
юные пионеры. Все они — ленинцы, хотят быть ленин-
цами.
По заказу юных пионеров написана эта автобиогра-
фия.
Им, моим милым, родным ребятам, я ее и посвя-
щаю»
Надежда Константиновна перенесла в Швейцарии
23 июля 1913 года трудную операцию щитовидной железы
(базедова болезнь), но приступы болезни продолжали
* Вера Дридзо. Н. К. Крупская. М., 1958, стр. 95.
217
периодически повторяться и после этого: сильно затруд-
нялось дыхание, да и сердце было не в порядке.
Однако она относилась к своей болезни с присущим
ей юмором.
Нельзя было без улыбки слушать рассказ о том, как
ей делали операцию:
— Усадили меня в специальное операционное кресло
и говорят: «Усыплять мы вас не будем, потому что ри-
скованно; но во время операции, пока будем резать,
вы, пожалуйста, обязательно все время разговаривайте,
а то как бы не задеть голосовые связки». Вот так и
было: хирург меня режет, я разговаривать-то разгова-
риваю, а сама думаю: «Перережет он мне горло или не
перережет?» Ничего — не перерезал!
На самом же деле положение Надежды Константи-
новны тогда было далеко не веселым: болезнь затяну-
лась и приняла серьезные формы. Образовавшаяся опу-
холь душила ее, резко ухудшилось состояние сердца.
Европейская знаменитость, швейцарский хирург Кохер
признал необходимой операцию.
Владимир Ильич писал своей матери в Вологду че-
рез три дня после операции:
«Дорогая мамочка! В среду наконец после 2-недель-
ной «подготовки» в клинике Надю оперировали... Опе-
рация была, по-видимому, довольно трудная, помучили
Надю около трех часов — без наркоза, но она перенес-
ла мужественно. В четверг была очень плоха — сильней-
ший жар и бред, так что я перетрусил изрядно. Но вче-
ра уже явно пошло на поправку, лихорадки нет, пульс
лучше и пр.
Кохер все же хирург замечательный...»
Однажды зимой шофер Владимир Иванович Рябов,
везя Надежду Константиновну с работы в Кремль, едва
не столкнулся с вылетевшей из-за угла машиной. Чтобы
избежать опасного столкновения, Рябов на полном ходу
направил машину в большой сугроб. От сильного толчка
Надежда Константиновна стукнулась о раму окна, на-
бив при этом шишку. Рябов стал извиняться за свою
оплошность, но Надежда Константиновна отшутилась:
— Ничего, пройдет! Не было фонаря, так теперь с
фонарем буду. У вас хуже: было два фонаря, а теперь
один остался, — намекнула она на изуродованную пе-
реднюю фару автомобиля.
218
С появлением в гараже Совнаркома автосаней На-
дежда Константиновна по «приговору» врачей была
отправлена на некоторое время в Горки и шумно возму-
щалась своим положением «ссыльнопоселенца». Когда
я приехал на зимние каникулы в Горки, она в шутку
пожаловалась мне:
— Загнали меня в ссылку; в Москву не пускают, ра-
ботать не велят. Сижу здесь и жирею, как гусь в мешке;
знаешь, как гусей к рождеству откармливают: посадят
в мешок, одна голова наружу торчит, и пичкают насиль-
но орехами и всякой всячиной. А сердце у меня, навер-
но, не человечье, а лошадиное, — добавила она, подшу-
чивая над врачами, нашедшими у нее чрезмерное рас-
ширение сердца.
Удивительна была ее способность относиться шут-
ливо даже к некоторым весьма несмешным приключе-
ниям.
Мне запомнился ее рассказ из детства, когда она,
по ее словам, на спор лизнула языком кипящий самовар,
стоявший на столе, и, конечно, жестоко обожгла язык.
— Ну, и ходила целую неделю с высунутым языком,
рот не могла закрыть. — И она изобразила, какой у нее
был при этом вид. Я смеялся над ее рассказом, а самого
меня в это время мороз пробирал по коже от одного
представления: каково это лизнуть горячий самовар.
Надежда Константиновна откровенно называла себя
неспособной хозяйкой и в шутку сравнивала себя с не-
коей принцессой «Соломенные лапки».
— Я тоже вроде принцессы «Соломенные лапки»,—
говаривала она, — за что ни возьмусь, все из рук ва-
лится. Даже штопать как следует не научилась: на-
петляю всегда не знаю как!..
В 1921 году, в один из приездов Горького в Москву,
Владимир Ильич пригласил Алексея Максимовича к себе
в гости. Пригласил запросто вечерком на чашку чаю.
Когда он давал распоряжение послать за Горьким свою
машину, я находился тут же и напросился съездить за
гостем и привезти его: жил он тогда в Москве, в Маш-
ковом переулке.
Мне посчастливилось еще в 1916 году несколько раз
Увидеть знаменитого писателя в Петрограде, в его
219
квартире на Кронверкском проспекте, когда Анне Ильи-
ничне пришлось встречаться с ним по каким-то литера-
турно-издательским делам.
На обратном пути в Кремль я напомнил Алексею
Максимовичу об этом, и, как оказалось, он прекрасно
запомнил наши посещения, но удивился, что я так мало
вырос за прошедшие 4—5 лет.
Владимир Ильич тем временем ожидал гостя дома
и с дружеской сердечной радостью встретил его при
входе. Мария Ильинична тут же организовала неболь-
шой домашний чай. Все расположились в крохотной и
тесной столовой, весело шутя насчет ее мизерной пло-
щади, а Алексей Максимович, не без труда усаживаясь
за стол, сокрушался и извинялся, что он один своими
длинными ногами занимает половину столовой. Извине-
ния гостя были встречены, конечно, веселым смехом.
После чая перешли в другую комнату, где Алексею
Максимовичу, как дорогому и редкому гостю, было по-
зволено курить. Владимир Ильич дружеским тоном по-
журил Горького за то, что тот много курит и плохо бе-
режет легкие. В тон хозяину Алексей Максимович воз-
разил, что, мол, кому-кому, только не Владимиру Иль-
ичу об этом читать «мораль» своим гостям, когда всем
хорошо известно, с каким пренебрежением он сам отно-
сится к своему здоровью и нисколько не бережет свои
силы.
Долго продолжалась беседа двух больших, хороших
людей, много шутили и смеялись оба. Навсегда осталась
в моей памяти эта задушевная встреча...
ЗА ЛИНИЮ ЛЕНИНА
Зимой 1919/20 года в школе, где я учил-
ся, была создана впервые комсомольская ячейка из
32 человек, ядро которой составили кремлевские комсо-
мольцы. Секретарем ячейки оказался старший сын
Троцкого Лев, учившийся в одном классе со мной...
Неприятным свойством нового секретаря былр . его
непревзойденное честолюбие. Неплохо развитой полити-
чески, он чувствовал в этом превосходство над осталь-
ными и стремился подавлять других своей начитанно;
стью. Массово-политическую работу в ячейке Троцкий
220
подменил грубым единоличным командованием без вся-
кого такта и смысла. Деятельность в ячейке была све-
дена к голой политике, что и привело к тому, что ячей-
ка изолировала себя, замкнулась в своей скорлупе. На-
стоящей связи с остальными учащимися не было, а от-
сюда — не было и никакого роста организации.
Увлечение политикой было чрезмерным и нелепым,
если принять во внимание, что средний возраст комсо-
мольцев не превышал 16 лет. В конце учебного года
между мной и грозным секретарем произошел такой раз-
говор:
— Слушай, Елизаров (в школе меня кремлевские
сверстники чаще всего называли по фамилии приемных
родителей), тебе поручается на ближайшем заседании
ячейки прочитать реферат на тему: «Крах капитализма
и рабочий класс».
— Да ты же знаешь, что я не разбираюсь в таких
серьезных вещах, — возразил я, — а потом сейчас конец
года, мне нужно большое сочинение по литературе пи-
сать. Что мне из-за твоего реферата на второй год, что
ли, оставаться?
— Нечего там особенно разбираться, — авторитетно
заявил Левка, — возьми «Азбуку коммунизма» и спиши
оттуда. Не сделаешь реферат, выговор влепим, так и
знай!
Я все же наотрез отказался, сказав, что списыванием
не занимался и не буду и что считаю глупым делать
доклад на такую тему, в которой мало что смыслю.
Обещанный Троцким выговор я вскоре заработал,
зато за успешное сочинение на тему о масонстве полу-
чил отличный отзыв и перешел в следующий класс. Что
же касается «грозного» секретаря, то политическая
броня не застраховала его от провала в учебе: он остал-
ся на второй год. Впрочем, осенью он как-то сумел вы-
крутиться и сохранил свое место в классе.
В стенах школы нередко происходили диспуты на
чисто политические темы, на которых выступали специ-
ально приглашенные ораторы из числа старших уча-
щихся, отстаивающих разные политические программы
йгЙзгйяды. Ораторам было по 20—22 года; молодежь с
любопытством наблюдала за их словопрениями и за тем,
как они с азартом громили друг друга с классной ка-
федры, но ничего полезного не приобретала.
221
В упоении властью секретаря Левка Троцкий не за-
мечал, что его грубые замашки отпугивают учащуюся
молодежь от комсомола. Гораздо больше способствова-
ли дружбе и сплочению школьные вечера самодеятель-
ности, спектакли и тому подобные мероприятия.
Прекрасным, например, был вечер, посвященный па-
мяти Льва Толстого: ставились отрывки из пьес, высту-
пали чтецы и декламаторы. Школьный зал был укра-
шен художественными плакатами на толстовские темы,
исполненными нашим художником Николаем Владимир-
ским. С успехом прошла также постановка на школьной
сцене «Принцессы Турандот» с участием наших сверст-
ников, сыновей известных артистов — Евгения Москвина,
Игоря Ленина и Сережи Вахтангова.
В конце 1921 года наш секретарь назначил комсо-
мольское собрание почему-то не в стенах школы, а па
квартире у нашей одноклассницы Нины Даниловой.
Явка на собрание была стопроцентной.
Не избирая президиума, Троцкий-младший прочел
доклад по поводу шедшей тогда дискуссии о профсою-
зах, по существу, выступил с пропагандой взглядов
троцкистской оппозиции, не потрудившись даже осветить
позицию Ленина и большинства партии в этом вопросе.
По окончании докладчик, он же преседатель собра-
ния, безо всякого обсуждения доклада поставил на го-
лосование: кто за позицию Троцкого по вопросу о проф-
союзах? Не поняв и наполовину политической сущности
дела, тем более что о ленинской позиции умышленно
даже не было упомянуто, большинство механически под-
няло руки. На губах Левки блуждала торжествующая
улыбка.
— Кто против?
Поднялись две руки: Николая Владимирского и моя.
Злобным тоном Левка обратился почему-то только ко
мне:
— Мотивируй, почему голосуешь против большин-
ства?
— Нечего мне мотивировать, — ответил я, — и ни при
чем тут твое большинство. Я считаю правильной только
линию Ленина и против нее никогда не пойду.  1
Побледнев от злости, Левка выкрикнул:
— Я буду ставить вопрос о твоем исключении из
ячейки!
222
— Ставь, пожалуйста, но по-твоему все равно не
будет!
На собрании я вел себя храбро, но когда вскоре тем
же большинством был исключен из ячейки, у меня все-
таки на душе кошки скребли. Мне было обидно, когда
я поведал Анне Ильиничне о постигшей меня неудаче.
— Нет, просто зло берет на то, что я еще не так по-
литически силен, чтобы бороться с ним! —говорил я.—
А что теперь Владимир Ильич скажет? — И я вопроси-
тельно взглянул на Анну Ильиничну.
Анна Ильинична ответила мне словами сочиненного
ею стихотворения.
Все в мире зреет постепенно,
Дается лишь одной борьбой;
Чего ты хочешь непременно,
За то борися всей душой.
За все в истории идеи,
За всякий в мире идеал
Боролся смело, не робея,
Тот, кто прихода их желал!
— Я думаю, Горушка, что и Володя на моем месте
сказал бы приблизительно то же, что и я, — добавила
она, чтобы успокоить меня.
Она не ошиблась. Когда я несколько дней спустя
зашел, как обычно, в кабинет Владимира Ильича, он
встретил меня как-то особенно внимательно и привет-
ливо. Я догадался, что Владимир Ильич знает уже о
моем исключении из комсомола, и после одного-двух на-
водящих вопросов он сказал:
— Ничего, пусть это тебя сильно не смущает. Про-
тив всех говоришь, вместе с Колей голосовали? (Колю
Владимирского он знал давно, еще в Париже.) Здорово!
А сейчас не изменил своего мнения? Нет? Считаешь, что
правильно поступили? Вот это важно; а то, что вы
вдвоем оказались как бы в меньшинстве, это — случай-
ность: одна ячейка — не большинство. С нами тоже слу-
чалось когда-то, что против большинства шли, и — ниче-
го, чувствовали себя правыми и в конечном счете —
победили! — засмеялся Владимир Ильич и ободряюще
похлопал меня по спине.
Я повеселел и окончательно успокоился. В комсомол
я вскоре вернулся, но с Левкой Троцким раз и навсегда
порвал отношения.
223
НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ
В начале 1919 года, как уже было ска-
зано, мы переселились из Кремля на Манежную улицу:
Анне Ильиничне надоедали постоянные хлопоты со звон-
ками в комендатуру и пропусками в Кремль для дру-
зей и знакомых, посещавших нас. А на новой квартире
мы все равно жили у самого Кремля.
Анна Ильинична уделяла огромное внимание моему
воспитанию и духовному росту.
Она стремилась передать мне как можно больше по-
знаний, которыми владела сама, старалась привить мне
интерес и любовь к литературе, искусству, научить меня
необходимым в жизни трудовым навыкам, особенно к
самообслуживанию. Я научился искусно штопать носки,
сам себе умел починить белье и даже немного шить на
ручной швейной машинке; всю жизнь я останусь благо-
дарным своей приемной матери за ее уроки!
Несколько лет я обучался игре на фортепьяно, но,
к сожалению, у меня не хватало выдержки часами разы-
грывать скучнейшие технические упражнения, и в
1922 году я забросил музыкальные занятия вообще.
Зато, к удовольствию своей воспитательницы, я при-
страстился к писанию стихов, причем большинство из
них носило горячий, агитационный характер. Писал я
больше для себя или для Анны Ильиничны, никогда не
задумываясь о возможности где-нибудь печататься.
Впоследствии, уже после смерти Ленина, я с пользой
употребил свои литературные способности в клубной
работе, будучи руководителем, режиссером и автором
эстрадно-агитационной живой газеты, типа распростра-
ненной в те годы «Синей блузы».
С моей любовью к книгам Анне Ильиничне пришлось
даже вести борьбу, так как я зачитывался по ночам,
нередко до самого рассвета.
Иностранные языки давались мне очень легко, в ча-
стности французский. Во время IV конгресса Коминтер-
на в 1921 году я смело вызвался водить по Кремлю де-
легацию французских коммунистов, показывая им до-
стопримечательности Кремля и давая пояснения. Деле-
гаты остались довольны своим 15-летним проводником,
который, к слову сказать, сам был вне себя от удоволь-
ствия, выполняя роль экскурсовода.
224
К моему политическому развитию Анна Ильинична
подходила чрезвычайно умно и педагогично. Она сумела
преподать в интересной форме основные начала марк-
систской теории: диалектического и исторического мате-
риализма.
Удовлетворяя охотно мое любопытство, Анна Ильи-
нична отвечала на вопросы о старшем брате Александ-
ре Ильиче. Она рассказала мне о сущности партии
«Народная воля», о ее преобразовании и делении на
«Землю и волю» и «Черный передел», об их теоретиче-
ских ошибках и заблуждениях, б принципиальном вреде
идеи индивидуального террора.
Как живые, вставали передо мной в ее рассказах
Софья Перовская, Желябов, Кибальчич, Петр Кропот-
кин и другие замечательные революционеры. Помню,
как по поручению Анны Ильиничны я пришел на квар-
тиру Веры Фигнер и как с почтительным благоговением
пожал сухую старческую руку, принимая от нее томик
написанного ею «Запечатленного труда» для передачи
Анне Ильиничне.
Я запоем читал книги журнала «Былое», где поме-
щались воспоминания старых народовольцев-шлиссель-
буржцев Морозова, Новорусского, Фигнер и других.
С не меньшим интересом прочитывал и книжки из серии
«Воспоминания старых большевиков», редактировав-
шиеся Анной Ильиничной.
Анна Ильинична читала мне многие стихи, когда-то
запрещенные царской цензурой. Особенно запомнились
мне строки стихотворения «Есть на Волге утес»:
р ।; 
...Но зато если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской ие знался,
Кто неправдой не жил,
Бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя ее подвизался, —
Пусть он смело идет,
На утес тот взойдет,
И и нему чутким ухом приляжет:
И утес-великан
Все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет!
Глава двенадцатая
ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
ИЛЬИЧ В ГОСТЯХ У НДС
летним днем 1920 года раздался звонок
у парадной двери. Как всегда, про-
мчавшись по коридору, я открыл дверь. Передо мной
стоял неожиданный гость — Владимир Ильич. Он не бы-
вал еще ни разу в нашей квартире на Манежной улице.
— Анюта дома? — спросил он, заходя в переднюю.
— Дома, дома, пойдемте, — потащил я его в комна-
ты, сияя от радости, и закричал: — Анна Ильинична,
смотрите, кто к нам пришел!
Анна Ильинична поспешила навстречу из своей ком-
наты и, увидев брата, нежно обняла его, поцеловав в
лоб. Владимир Ильич поцеловал ей руку, и, обнявшись,
они подошли к дивану и сели.
— Как же это ты, Володюшка, хоть бы позвонил,
что собираешься нас навестить. Ведь мог и не застать
случайно, — сказала Анна Ильинична.
— Да что же предупреждать, не на званый пир, да
и рядом совсем. Я ведь случайно. Вышел прогуляться да
и махнул через Троицкие ворота. Зашел поглядеть, как
вы устроились, — возразил Владимир Ильич, осматри-
ваясь, и шутя добавил: — Да вы, я вижу, куда простор-
нее живете, чем мы на своей верхотуре!
— А что, переселяйтесь к нам! Мы вам самую боль-
шую комнату отдадим, да еще с какой картиной! Ураль-
ские горы! — вмешался я в разговор, но в этот момент
раздался снова звонок.	i
Анна Ильинична насторожилась и встревоженно по-
смотрела на брата, который вдруг весело расхохотался,
закинув голову.
226
— Ты что, Анечка? Держу пари, что это мои «хво-
сты» потеряли меня в Кремле и теперь разыскивают!
Узнай там, Гора, кто это?
Мы его, конечно, поняли: «хвостами» он иронически
называл свою охрану, с присутствием которой после по-
кушения в 1918 году ему пришлось мириться, хотя он
по-прежнему ворчал и считал ее вовсе ненужной.
Действительно, когда я спросил через дверь: «Кто
там?»— послышался голос Роберта Габалина, началь-
ника охраны:
— Это я, Гора!
Я открыл дверь. Роберт встревоженным голосом
спросил:
— Скажи, пожалуйста, Владимир Ильич у вас?
— Здесь, у нас. Он только несколько минут как
пришел.
— Ну, слава богу, а то мы с ног сбились, потеряли
его. Понимаешь, взял и ушел потихоньку из квартиры
через черный ход, а наши ребята не проследили и поте-
ряли его из виду. Хорошо, догадались у часовых спро-
сить в Троицких воротах. Ты ему ничего не говори, что
я здесь, — попросил Габалин, но я не выдержал и рас-
смеялся.
— Чего уж там — не говори! Он сам раньше нас дога-
дался, что это вы его разыскиваете, кто еще может быть?
Выслушав мой рассказ о его поисках, Владимир
Ильич только посмеялся. Анна Ильинична стала выго-
варивать брату за его пренебрежительное отношение к
своей безопасности. На его жизнь покушались не раз.
В январе 1918 года в Петрограде, когда Владимир Ильич
ехал в автомобиле с швейцарским коммунистом Платте-
ном, их машина была неожиданно обстреляна; Платтен
тогда рукой пригнул голову Ленина, и благодаря этому
Владимир Ильич остался невредим. Время было тре-
вожное, обстановка — напряженная, опасность подсте-
регала всюду.
Иностранные и белогвардейские агенты шныряли по
Москве, учиняя диверсии, совершали убийства партий-
ных и государственных руководителей, дипломатических
представителей.
Был случай, когда бандиты напали на машину Иль-
ича в Сокольниках, на окраине Москвы, высадили всех
и уехали, к счастью никого не тронув.
15*	227
В другой раз, это было при мне, мы ехали в Горки в
большой открытой семиместной машине. Впереди сиде-
ли шофер Степан Гиль и Роберт Габалин; на пристав-
ном кресле, как всегда, Владимир Ильич — это было его
излюбленное место, — на заднем сиденье располагались
Мария Ильинична и я.
При выезде на Серпуховское шоссе у деревни Ниж-
ние Котлы, перед железнодорожным мостом, дорогу ма-
шине, преградила группа вооруженных лиц, одетых в
штатское, и, когда мы остановились, потребовала доку-
менты. В волнении Мария Ильинична схватилась за
борт машины так, что побелели пальцы. Шофер тихо
сказал одному из них, видимо старшему, подошедшему
к машине с револьвером в руке: «Это — Ленин!» — «От-
ставить, товарищи!» — крикнул тот своим, чтобы они
опустили оружие, и, сунув голову под брезентовый верх,
узнал Ильича.
— Простите, товарищ Ленин, что задержали вас;
рабочий патруль, проверяем... мало ли кто!..
Мы спокойно тронулись дальше в путь, и я заметил
при этом, как Мария Ильинична прятала в сумочку не-
большой браунинг: она готова была оружием защищать
своего брата.
ВНИМАНИЕ КО ВСЕМУ, ЗАБОТА ОБО ВСЕХ
Владимир Ильич был неизменно акку-
ратным и строгим, требовательным как по отношению к
окружающим работникам, так и к самому себе. Он мог
быть справедливо жестким и суровым, когда этого тре-
бовали интересы революции, интересы государства.
В нем совершенно отсутствовали элементы эгоизма
и честолюбия: Ленин оставался простым и для всех до-
ступным. Его обращение с людьми покоряло своей непо-
средственностью; его личная скромность, чуткость
и заботливость до мелочей заслуживают того, чтобы
быть примером для любого работника — большого
и малого.
Все, кому привелось в жизни хоть раз встретитьёй’Й
Лениным и побеседовать с ним, с необычайной тепЛЬ;
той вспоминают о его чуткости и заботливом отношении
к человеку.
22.8
Курсант Барменков, который нес в Кремле карауль-
ную службу, получил летом 1921 года письмо от своих
родителей, тамбовских крестьян. В письме они сообща-
ли, что их постигло несчастье: во время пожара сгорела
хата, и в огне погибло все имущество. Расстроенный
Барменков написал письмо Ленину о помощи и попро-
сил своего друга Шлика, исполнявшего обязанности раз-
водящего, попробовать передать письмо родителей и его
заявление товарищу Ленину. Шлик передал оба письма
в тот момент, когда Владимир Ильич шел утром по
коридору в свой кабинет.
Не прошло и двух недель, как Барменков получил
новое письмо, на. этот раз радостное. Его старики сооб-
щали, что по какому-то распоряжению из Москвы во-
лостной исполком предоставил им денежную помощь и
отпустил лес на постройку новой избы. Это было ре-
зультатом личного вмешательства Владимира Ильича.
Таким же чутким был Владимир Ильич и в семейной
жизни. В течение семи лет мне приходилось соприка-
саться с ним в домашней обстановке, и я никогда не за-
буду, как отечески внимательно и заботливо относился
он всегда к своим близким, в том числе и ко мне.
Известно, что условия жизни в период военного ком-
мунизма, когда повсюду царила разруха, отличались
многими несообразностями, отсутствием привычного по-
рядка.
В начале 1920 года, через год после смерти Марка
Тимофеевича, Анна Ильинична собралась съездить в Пе-
троград— навестить родные могилы на Волковом клад-
бище. Узнав об этом, Владимир Ильич уговорил сестру
взять на всякий случай нечто вроде охранной грамоты,
чтобы мы могли без особых приключений совершить эту
поездку и возвратиться благополучно в Москву.
. Адресовалась записка тогдашним петроградским ру-
ководителям и «всем товарищам железнодорожникам».
Текст ее, написанный рукой Ильича, гласил:
«Прошу оказать содействие для скорейшего (это сло-
во было дважды подчеркнуто) проезда из Москвы в Пе-
троград и обратно Анне Ильиничне Елизаровой и ее
приемному сыну Георгию Лозгачеву. С коммунистйче-
ским приветом Вл. Ульянов (Ленин)».
Не оставлял Владимир Ильич без внимания и не-
которые мои просьбы.
229
Ответственные работники Совнаркома, в том числе
и сам Владимир Ильич, пользовались пропусками в
Кремль иного образца, нежели остальные сотрудники.
Невинное мальчишеское тщеславие подмывало меня по-
лучить такой пропуск с золотыми буквами на обложке.
И вот в конце 1920 года, когда истекал срок действия
пропусков, я зашел в кабинет к Владимиру Ильичу,
предварительно убедившись, что у него нет посети-
телей.
— Владимир Ильич, у меня пропуск кончается! Нуж-
но новый.
— Ну что же, я скажу, чтобы выписали новый, раз
кончается.
Я подошел поближе и, поглядывая на него, замялся.
— Ну, говори, что у тебя там еще на уме, что-то ни-
как не выговоришь! — улыбнулся Владимир Ильич.
— Да... мне хочется, такой же пропуск чтобы был,
как у вас!
Владимир Ильич весело рассмеялся:
— Я уже по глазам вижу, что ты не просто так
стоишь, мнешься! — И нажал кнопку звонка.
Вошла Лидия Александровна Фотиева, секретарь
Владимира Ильича. Продолжая смеяться, Владимир
Ильич обратился к ней, показывая на меня:
— Вот вам, пожалуйста, Лидия Александровна!
Пришел Горка и требует наркомовский пропуск, чтобы
был такой же, как у меня. Придется дать, как вы ду-
маете? Выпишите ему, пожалуйста, новый пропуск, так
и быть.
Обрадованный, я быстро обнял Владимира Ильича,
прижавшись щекой к плечу, и помчался за Лидией Але-
ксандровной. Владимир Ильич добродушно улыбался и
ласково махнул мне рукой, принимаясь за прерванную
работу.
В начале 1921 года, завидуя некоторым своим свер-
стникам, я признался Анне Ильиничне, что мне страшно
хотелось бы иметь велосипед. Она разочаровала меня
своим ответом:
— Ну где же его взять, Горушка? Их ведь не про-
дают, да и стоит он, верно, немалые деньги.
Я больше не возобновлял этого разговора, поняв, что
не так-то легко Анне Ильиничне исполнить мое желание.
Пришлось забыть об этом. Вдруг в один прекрасный
230
день на квартиру приводят велосипед. Я обращаюсь
к Анне Ильиничне:
— Это вы мне достали велосипед?
— Нет, — смеется, — я уж, наверно, сразу бы сказа-
ла. А что, ты доволен подарком?
— Ой, ну как же, мне давно хотелось! Но кто же
тогда, скажите, пожалуйста?
— А про Володю ты забыл? Это он, его подарок.
Дошел до него слух, что ты очень уж мечтаешь о вело-
сипеде, ну и решил тебе сделать это удовольствие. Не
забудь поблагодарить его!
Я бросился к телефону, вызвал кабинет Владимира
Ильича и с жаром стал благодарить его за замечатель-
ный подарок. Он только добродушно смеялся в ответ.
С этим велосипедом, однако, в первый же день полу-
чился конфуз. Позабыв о необходимости приобрести для
него номер, как это положено, я принялся беспечно
разъезжать по московским улицам, что и привело к пе-
чальному результату: первый же попавшийся милицио-
нер отобрал у меня велосипед и сдал его в отделение
милиции. Опечаленный, я прибежал в Кремль и явился
со своим горем к Владимиру Ильичу.'
— Владимир Ильич, я к вам!
— Вижу, что ко мне; у тебя случилось что-нибудь?
— Велосипед у меня забрали.
— Кто забрал, где, как это могло быть?
Немного смущенный, ибо я же, собственно, и был
виноват в происшедшем, объясняю, что ездил на вело-
сипеде без номера и теперь он находится в милиции.
Пожурив меня немного за оплошность, Владимир
Ильич написал на служебном бланке ходатайство с
просьбой возвратить велосипед.
— Смотри же, Гора, я поручился за тебя, не подве-
дешь?
— Ну конечно же, не подведу, Владимир Ильич! Так
уж случилось, сам я виноват!
Поблагодарив, я взял записку и помчался в 8-е от-
деление милиции, где дежурный с удовольствием выпол-
нил необычную просьбу, подписанную самим товарищем
Лениным. Все сотрудники, бывшие на работе в эту ми-
нуту, сгрудились вокруг дежурного: каждому захоте-
лось собственными глазами прочитать написанную Ле-
ниным записку.
231
ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ
В 1921 году жестокая засуха почта пол-
ностью погубила урожай на огромной территории от
Поволжья и Дона до Западной Сибири, особенно пора-
зив степные края. Голод и эпидемии охватили сорок гу-
берний с населением более 30 миллионов человек.
Был образован Комитет помощи голодающим (ЦК
Помгол). Не оставались в стороне и кремлевские боль-
шевики: жертвовали всем, что имели, брали в свои семьи
голодающих сирот. Семья Ф. В. Ленгника (товарища
В. И. Ленина по сибирской ссылке) кроме осиротевшей
Нины Барамзиной, потерявшей в один день отца и мать,
взяла к себе еще маленького сироту-башкира Нургату;
Айна Ильинична, принявшая к себе Митю Барамзина,
отдала в фонд помощи хранившееся в «заветном»
сундуке старинное столовое серебро, некоторую сумму
денег.
Не мог остаться в стороне и Владимир Ильич. Од-
нажды я зашел на квартиру к «нашим». В прихожей, на
сундуке, лежали кучкой бумажные деньги, кое-какие
ценности, вроде брошек, колечек. Скорее всего — Марии
Ильиничны. Узнал ее золотые карманные дамские часи-
ки (точно такие же были у Анны Ильиничны). С любо-
пытством открыл невзрачную на вид коробочку, оклеен-
ную коленкором.
Внутри, на бархатной подкладке, лежала большая
золотая медаль с тисненой надписью «преуспевающему».
Я видел ее впервые, но угадал — это же медаль, полу-
ченная 35 лет тому назад лучшим учеником Симбирской
гимназии Владимиром Ульяновым! О ней мне не раз
рассказывала Анна Ильинична. Я направился в спаль-
ню; Надежда Константиновна работала за письменным
столом. Недомогала, опять запретили врачи посещать
службу в Наркомпросе. Не помню уж, в каких выраже-
ниях, но я забормотал что-то насчет медали, что надо бы
её «спасти». Что, мол, конечно, я все понимаю, но все-
такй...
Надежда Константиновна, выслушав мои излияния,
спокойно ответила:
— Ну и что же? Что ты в этом нашел особенного, о
чем жалеть? Как все, так и мы. Что у Володи было, то
и отдал. А у меня — так и вовсе' нет Ничего.
232
У Владимира Ильича была одна-единственная цен-
ность, с которой он не расставался. Остались у него, как
дорогая память, старенькие отцовские часы с ключиком
на черном шелковом шнурке. Многие видели их в руках
Владимира Ильича. До самой своей смерти пользовался
ими Ленин, не признавая никаких новых.
Спустя 35 лет, в 1956 году, проходя по залам Цен-
трального музея В. И. Ленина, я с удивлением и радо-
стью увидел в витрине, под стеклом, в знакомой коро-
бочке, знакомую медаль. Она была все-таки «спасена»,
и, разумеется, без ведома ее хозяина.
ШАХМАТНЫЕ БАТАЛИИ
Дмитрий Ильич окончательно покинул
Крым в конце 1921 года и по приезде в Москву поселил-
ся с супругой в нашей квартире на Манежной улице.
Характер его за прошедшие годы почти не изменилсяз
это был по-прежнему живой и общительный человек.
Мне шел шестнадцатый год; я становился, по выра-
жению Дмитрия Ильича, «маленьким мужчиной», кото-
рому заметно недоставало мужской дружбы и мужского
влияния, особенно после смерти Марка Тимофеевича.
Может быть, поэтому я так крепко привязался к
Дмитрию Ильичу.
Дмитрий Ильич, как и Владимир Ильич, был не
только страстным охотником, но и отличным шахмати-
стом. Память у него была феноменальная; для него, на-
пример, не представляло труда играть вслепую, не гля-
дя на доску. Он частенько приходил ко мне в комнату,
ложился на широкий диван, закуривал и предлагал
сыграть партийку-другую в шахматы.
Я усаживался за свой стол, расставлял на доске фи-
гуры, и, как положено, мы загадывали, кому играть бе-
лыми, кому — черными. Дмитрий Ильич задавал убий-
ственный вопрос, от которого страдало мое самолюбие:
— Ну, так сколько тебе дать вперед?
Это означало, что мой партнер, зная о своем превос-
ходстве, еще до начала игры великодушно предлагал
лишить себя одной крупной фигуры, а то и двух, чтобы
Уравнять силы и повысить мои шансы Пытаясь соблю-
сти достоинство, я протестовал:
Зак. № 746/л
233
— Дмитрий Ильич, ну что это за игра будет, совест-
но же!
И тут же сдавался, снимал с доски «лишние» фигуры
противника.
Бесполезное дело: все равно я неизбежно проигры-
вал! Лежа на диване вверх лицом, Дмитрий Ильич ку-
рил и, глядя в потолок, диктовал мне ходы. Как он мог
их запомнить и следить за положением фигур на до-
ске, которая стояла передо мной? Во время игры он мог
разговаривать о совершенно посторонних вещах, и все-
таки помнил каждый ход. Мало того, он еще ловил меня
на ошибках и предупреждал об опасности. Даже мило-
стиво разрешал брать ход назад. Я старался изо всех
сил, но в результате получал мат. Редко-редко мне уда-
валось выиграть партию, а если я оказывался способен
на серьезное и длительное сопротивление, Дмитрий
Ильич радовался вместе со мной, а я забывал, что
он-то вел всю партию без королевы или пары сильных
• фигур.
Помимо обычной игры, Дмитрий Ильич любил при-
думывать несложные шахматные задачки и заставлял
меня решать их самостоятельно. Шахматист из меня
серьезный не получился, но под влиянием таких людей,
как Мария Александровна, Марк Тимофеевич, Дмитрий
Ильич, я навсегда полюбил эту умную и серьезную
игру.
К сожалению, мне ни разу не приходилось наблю-
дать шахматной баталии между Владимиром Ильичем
и Дмитрием Ильичем. У Владимира Ильича не находи-
лось свободного времени для этого, и для меня так и
осталось неизвестным, кто из двух братьев был сильнее
за шахматной доской.
ПУТЕШЕСТВИЕ В АНГЛИЮ
Весной 1922 года я завершил среднее
образование, впервые за все время проведя четыре года
в стенах одной и той же школы. К этому времени я изу-
чил еще и латинский, прослушав курс в добровольной
группе.
Анна Ильинична поинтересовалась как-то, не желаю
ли я познакомиться с английским языком. Я согласился
234
довольно равнодушно и на протяжении трех месяцев хо-
дил по вечерам к одной полуслепой старушке, Елизавете
Циммерман, англичанке по рождению, бывшей заму-
жем за поляком, дальней родственнице наркоминдела
Г. В. Чичерина — что-то вроде двоюродной тетки.
За короткий срок я усвоил основы грамматики и пра-
вописания, одолел трудное английское произношение и
научился беглому разговорному языку, не задаваясь
даже вопросом, для какой цели все это мне нужно. Я и
не подозревал, что об этом за меня заранее подумали
Анна Ильинична и Владимир Ильич.
В середине лета я уехал в Саратов погостить у род-
ных. Не прошло и месяца, как мы получили телеграмму
довольно странного содержания: «Выезжай срочно, что-
бы поспеть на морской пароход. Высылаю тридцать руб-
лей на дорогу. Елизарова».
Я терялся в догадках: о каком пароходе (да глав-
ное— морском!) говорится в телеграмме? Единственное,
что мне в конце концов пришло в голову, это то, что
Анна Ильинична собралась съездить куда-то за границу
и хочет взять меня с собой.
«Куда же? Наверное, во Францию, — почему-то ре-
шил я. — Эх, да ведь это же было бы замечательно!»
Не дожидаясь моего возвращения, Анна Ильинична
уже начала готовить меня в дорогу, пересматривая и
приводя в порядок мой несложный гардероб. Однако
приехав, я не заметил, чтобы Анна Ильинична сама го-
товилась к путешествию.
После обеда раскрылись все тайны и загадки.
— Ты в этом году закончил среднее образование,
Гора, — начала приемная мать, усадив меня около себя
на диван, — и мне хотелось как-то особенно отметить
это немаловажное событие в твоей жизни. Я решила по-
советоваться с Володей, и знаешь, что за мысль пришла
ему в голову? «А что ты скажешь, — говорит, — насчет
поездки за границу? Не пассажиром, конечно, а, напри-
мер, простым матросом? Теперь это, пожалуй, можно
будет обмозговать. Пусть потрудится наравне с други-
ми, все-таки ему уж семнадцатый год, не маленький, вот
и будет у него приятное с полезным».
— Понимаешь ли, мы этот вопрос давно уж обсуж-
дали. Самое трудное было для меня решить, куда же
именно отправить тебя. Я специально поехала для этого
235
в Петроград и разговаривала там с одним руководящим
товарищем из Балтийского пароходства — Иваном Ионо-
вичем Яковлевым, и он привел мне несколько возмож-
ных вариантов, которые один за другим пришлось от-
вергнуть, и вот почему. Пароход «Декабрист» пойдет в
Аргентину, в Южную Америку, но, честное слово, я что-
то просто побоялась тебя туда послать. Другой —
«Трансбалт» — отправится вокруг Европы и Азии в рейс
до самого Владивостока...
— Эх, мне бы такое путешествие проделать, — вы-
рвалось у меня, — вот интересно!
— Да, сама знаю, что интересно, но ты представь
себе, ведь «Трансбалт», проделает этот путь чуть ли не
за полгода! Ты, я надеюсь, не отказался от намерения
учиться дальше? Год-то пропадет, июль месяц у нас се-
годня, а не январь. И этот вариант пришлось отверг-
нуть.
— Когда я вернулась обратно, — продолжала Анна
Ильинична, — мы решили остановиться вот на чем:
ровно через четыре дня отправляется с грузом леса в
Лондон торговое судно «Карл Маркс». Если ты не прочь,
можешь на нем совершить плавание в качестве матроса,
как член команды. Тебе, кажется, даже и жалованье бу-
дут платить, как рядовому матросу. Зато, конечно, ты и
работать должен будешь, как и все, ничем не отличаясь
от других. Ну, как ты решаешь?
— Да что там спрашивать меня? — воскликнул я.—
Поеду, конечно, кем угодно поеду!
— Ну, тогда имей в виду: завтра же нужно выез-
жать в Петроград, не теряя времени. «Карл Маркс»
возвращаться будет через два-три месяца.
Я был в возбужденно-радостном настроении.
— Ну и ну! Здорово! — все еще не мог я прийти в
себя. — Так вы, значит, давно уже все с Владимиром
Ильичем обсудили! А мне-то невдомек, что это Анна
Ильинична агитирует меня английский язык учить, с
ребятами из коминтерновской молодежи вдруг знако-
мит, английские газеты выписала — практиковаться в
чтении! Я только сейчас все по-настоящему понял. Боль-
шое спасибо вам! —И я от души расцеловал Анну Иль-
иничну.
— Это Володю в первую очередь надо благода-
рить,— сказала Анна Ильинична,— я без него ничего не
236
сумела бы сделать. Но поблагодаришь, когда возвра-
тишься, а сейчас надо поспешить со сборами, некогда
в Горки ехать, да и Володя все еще прихварывает что-
то, переутомился.
— Теперь вот еще что, — добавила она, — мы наме-
тили в спутники тебе Мишу Ленгника. Фридрих Виль-
гельмович 1 дал свое согласие. Миша постарше тебя, а
главное — посерьезнее, ты же у меня частенько легко-
мысленным бываешь, а с Мишей я буду поспокойнее за
тебя. Одно плохо: Миша совершенно не знает англий-
ского языка. Тут уж придется тебе быть за старшего и
помогать ему.
Через несколько дней груженное лесом чуть ли не до
трубы торговое судно «Карл Маркс» водоизмещением
5000 тонн покинуло Петроградский порт и по Морскому
каналу взяло курс на видневшийся в утренней дымке
Кронштадт. На его борту отплывали в качестве матро-
сов Георгий Лозгачев и Михаил Ленгник. Они уже чув-
ствовали себя «морскими волками»: обоим вместе ис-
полнилось 35 лет.
Семисуточный переход до берегов Англии, сопрово-
ждавшийся порядочной качкой, я выдержал превосход-
но. Мои скромные познания в английском языке безу-
словно пришлись как нельзя более кстати. Прогулки по
Лондону и знакомство с его достопримечательностями,
посещение Гулля, где наш «Карл Маркс» грузился уг-
лем, поездка через Кильский канал с его двенадцатью
воздушными мостами, шторм в Балтийском море — все
это наполнило меня, 16-летнего юношу, неизгладимыми
впечатлениями.
Отправив меня в плавание, Анна Ильинична под
именем Анны Ивановны Егоровой выехала тоже за гра-
ницу, в Латвию (Прибалтика тогда еще не входила в
Советский Союз), подлечиться в санатории на Рижском
взморье, откуда вела переписку со мной через наше
торгпредство в Лондоне.
Нечего и говорить, насколько горячо благодарил я
Владимира Ильича за его чудесный подарок, встретив-
шись с ним по возвращении в Москву!
1 Ф. В. Ленгник, отец Михаила, старый большевик, был в ени-
сейской ссылке одновременно с В. И. Лениным, в 1898 году.
237
КРАЙНИЙ ШКАФЧИК
За девять лет обучения я вынужден был
переменить шесть школ. Учился я в годы, насыщенные
такими значительными событиями, как первая мировая
война, Февральская и Октябрьская революции. В пе-
риод 1918—1921 годов в школе, как и всюду, царил на-
стоящий хаос. Все это не могло не отразиться на каче-
стве обучения, и, посоветовавшись с Анной Ильиничной,
я решил затратить еще год на улучшение своего общего
образования, поступив на последний курс рабфака при
механико-электротехническом институте. Это одновре-
менно давало возможность быть принятым в вуз без
вступительных экзаменов.
Владимир Ильич одобрил наш план и потом живо
интересовался моими успехами, расспрашивая обо всем,
что касалось учебы.
Расспрашивая меня о том, в чем я в настоящий мо-
мент нуждаюсь, Владимир Ильич вызвался помочь не-
обходимой литературой, которую не всегда было легко
приобрести.
— Тут мне, знаешь, приходит масса всяких книг,—'
сказал он, — посмотри, может быть, кое-что и для тебя
найдется полезного?
Ему, действительно, доставляли массу книг, нуж-
ных и ненужных. Издательства, видимо, высылали
обязательный экземпляр каждой вышедшей книги,
не задумываясь, в какой степени они интересны
Ленину.
Пользуясь разрешением Владимира Ильича, я до-
вольно бесцеремонно копался у него в шкафах, ища
нужные мне книги и пособия. Вряд ли ему могло быть
по душе подобное хозяйничание.
Во время одного такого визита Владимир Ильич,
указав на нижнее отделение стоявшего у входной двери
шкафа, заявил:
— Гора, видишь тот крайний шкафчик внизу, сле-
ва? Это будет'твой шкафчик, и здесь ты можешь в лю-
бое время выбирать, что тебе нужно из книг. — И, улыб-
нувшись, так как вид у меня был недоумевающий, доба-
вил:— Я сам буду туда откладывать все книги, которые
могут оказаться подходящими и полезными для твоих
занятий на рабфаке. Только не забывай, если меня не
238
будет, показывать Лидии Александровне, что берешь:
она запишет себе для порядка.
Объяснив все это, Владимир Ильич добродушно рас-
смеялся, откинулся на спинку стула и добавил, лукаво
прищурившись и погрозив мне пальцем:
— И давай договоримся, чтобы больше по всем шка-
фам самовольно не лазить! Согласен?
— Ну еще бы! — воскликнул я. — Да вы бы давно
мне так сказали!
— А теперь иди, Горка, — взглянув на часы, по-
серьезнел сразу Владимир Ильич. — Ко мне сейчас дол-
жны прийти с деловыми разговорами.
В середине 1956 года мне пришлось впервые ознако-
миться с небольшой запиской Владимира Ильича, адре-
сованной Анне Ильиничне. Записка, по-видимому, отно-
сится к концу 1922 года. В ней говорится о книге, ско-
рее всего по политэкономии, которую я просил Влади-
мира Ильича достать для меня.
«Дорогая Анюта! Вышло вот что:
Оказалось, что книга эта из «Соц. Академии», отку-
да книги запрещено давать на дом.
Для меня сделали исключение!
Вышло неловко, — по вине моей, конечно. Надо те-
перь особенно строго присмотреть за тем, чтобы Гора
быстро и дома книгу прочел и вернул.
Если надо, я могу поручить поискать в другом ме-
сте,—чтобы книгу эту мне достали в собственность.
Твой В. У.».
Подчеркивания в тексте записки были сделаны самим
Владимиром Ильичем.
Глава тринадцатая
ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ
ТРЕВОЖНЫЕ СИГНАЛЫ
с /колоссальный склероз мозговых со-
” судов, и только склероз. Приходи-
лось дивиться... тому, что он так долго мог жить с та-
ким мозгом», — вспоминал в 1924 году известный хирург
В. Н. Розанов.
Первый серьезный сигнал, или «первый звонок», по
выражению самого Владимира Ильича, прозвучал в мае
1922 года, через месяц после операции по извлечению
пули. Четыре месяца вынужден был провести тогда
Ильич в Горках. Отдохнув и поправившись, он с новым
рвением приступил к работе.
А в один из декабрьских дней 1922 года, поднимаясь
утром с постели, Владимир Ильич почувствовал внезап-
ное головокружение, пошатнулся и, чтобы не упасть,
ухватился за стоящий рядом шкаф. Вызванные врачи
склонны были определить этот симптом как признак
сильного переутомления и старались успокоить больного.
Однако Владимир Ильич лучше их чувствовал надви-
гавшуюся опасность и покачал головой.
— Нет, это настоящий «первый звонок», — возразил
он с грустной улыбкой...
Все силы были направлены на поддержание организ-
ма Владимира Ильича. Мария Ильинична, всегда забот-
ливо охранявшая покой брата, категорически запретила
всякие свидания с ним кому бы то ни было, невзирая
на лица. К больному допускались только врачи и де-
журный медперсонал. Разумеется, Мария Ильинична и
24G
Надежда Константиновна в любую минуту были около
него.
Я болезненно переживал вынужденную разлуку. Мне
было обидно, что в тяжелую минуту я не могу быть
рядом с Владимиром Ильичем.
В январе—феврале 1923 года наметилось некоторое
улучшение. Воспользовавшись этим, Владимир Ильич
диктовал свои, ставшие последними, статьи и заме-
чания.
Но 9 марта снова прозвучал грозный сигнал, состоя-
ние резко ухудшилось. Началась длительная борьба
сильного организма Ленина с охватившей его тяжелой
болезнью.
В середине лета я, как обычно, приехал в Горки на
летний отдых, успешно окончив рабочий факультет.
Встретив меня, Мария Ильинична, без сомнения дога-
дывавшаяся о моей обиде, решила начать серьезный раз-
говор.
— Видишь ли, Гора, мне кажется, ты плохо пред-
ставляешь себе степень серьезности состояния Влади-
мира Ильича. Он был настолько опасно болен послед-
ние месяцы, что то «значительное улучшение», о кото-
ром было позволено объявить в печати, еще не означает
окончательного поворота к полному выздоровлению.^
Поэтому до сих пор к нему почти никто не допускается..
Он давно не видит никого, кроме меня да Нади. Всякий
новый человек, хотя бы и близкий, которого Володя не
видел продолжительное время, может вызвать в нем
волнение, а всякое, — подчеркнула Мария Ильинична,—
волнение не только вредно для него, но может оказаться
даже опасным. Я думаю, что ты уже достаточно взрос-
лый, чтобы понять все это.
Я утвердительно кивнул головой, и Мария Ильинич-
на продолжала;
— Я хорошо знаю, что ты очень привязан к Володе
и что тебя огорчает невозможность видеться с ним. Пока
еще нельзя этого, Гора: Володино здоровье дороже все-
го. Больше того, я хочу предупредить тебя вот о чем.
Владимир Ильич каждый день совершает прогулки по
парку; возят его в кресле: сам он не может ходить. Ты,
я знаю, тоже часто в парке гуляешь. Так вот, я прошу
тебя ни в коем случае не встречаться с Володей, если ты
действительно его любишь.
141
В последующие дни я старался забираться в такие
уголки, куда, по моему мнению, не могли завезти боль-
ного Владимира Ильича. И, несмотря на предосторож-
ности, я все-таки увидел его.
Я сидел на боковой, или косой, как ее еще называли,
аллее в глубине парка на скамье, считавшейся у нас лю-
бимым местом отдыха Владимира Ильича. В отдалении
от большого дома, в затишье, словно оберегаемая ши-
рокими лапами высокой ели, полускрытая скамья в са-
мом деле располагала к задумчивому отдыху и спокой-
ным размышлениям. И я не сразу расслышал прибли-
жавшиеся со стороны большой аллеи голоса. Вскочив
с места, я быстро спрятался за толстым стволом ели,
замаскированный спускавшимися до самой земли вет-
вями.
В нескольких шагах от меня провезли в больничном
кресле на колесах Владимира Ильича. Коляску вез ста-
рый чекист Паккалн; рядом шел молодой дежурный
врач Николай Семенович Попов в повернутой козырь-
ком назад кепке и с ореховым прутиком в руках. Накло-
няясь к больному, он что-то говорил про грибы. Я дога-
дался, что они развлекаются поисками грибов, которые
обильно росли в этой части парка. Их нарочно остав-
ляли на виду, не рвали.
От волнения колотилось сердце, но я не пошевель-
нулся, помня наказ Марии Ильиничны.
В другой раз я избрал для прогулки противополож-
ный конец парка, возле беседки на шести колоннах, с
круглым зеленым куполом. Отсюда с холма открывался
вид на деревню Горки и на Подольское шоссе; вдали
виднелся железнодорожный мост через Пахру. На за-
литой солнцем лужайке красовалась цветочная клумба
с высокими душистыми флоксами, окаймленная белыми
нарциссами. Я решил нарвать небольшой букет для Вла-
димира Ильича, зная, что он любит цветы, и принялся
собирать нарциссы.
Нагнувшись, чтобы сорвать цветок, я не заметил, как
из-за беседки на лужайку вывезли Владимира Ильича,
й когда заметил, то было уже поздно. На этот раз за
коляской шли Мария Ильинична, Надежда Константи-
новна и профессор Розанов, в белом халате, с засучен-
ными по привычке хирургов рукавами. Розанов слегка
улыбнулся при виде оторопевшего парня. Мария Ильи-
242
нична, строго посмотрев на меня, поняла, что мне не-
возможно было скрыться, и только молча сделала пре-
достерегающий знак.
Широко раскрыв глаза, я остался стоять на ме-
сте, растерянный, но довольный в душе этой новой
встречей.
Владимир Ильич, одетый в белую летнюю рубашку
с расстегнутым воротом, сидел в кресле, и, показывая
рукой вперед, просил везти дальше. Голову его прикры-
вала старенькая кепка. Правая рука как-то неестест-
венно лежала поперек колен...
Владимир Ильич, видимо, не заметил меня, хотя я
стоял на открытом месте посредине поляны.
На глаза навернулись непрошеные слезы; цветы вы-
пали из рук, и я медленно поплелся обратно к дому...
ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
Я пожелал поступить в Петроградский
политехнический институт. Выехал в Петроград и был
зачислен студентом механического факультета.
Анна Ильинична посоветовала мне отказаться от го-
сударственной стипендии, на которую я имел право, как
окончивший рабфак, и аккуратно сама высылала мне
почтой сумму, равную стипендии. В письмах она сооб-
щала, к моей радости, что в состоянии здоровья Влади-
мира Ильича намечается явное улучшение.
21 декабря 1923 года я получил возможность поехать
на зимние каникулы домой. Через пару дней после при-
езда Анна Ильинична удивила меня приятным сообще-
ниемг
— Знаешь, Горушка, мы сегодня в Горки поедем,
к Володе в гости, так что ты никуда надолго не
уходи.
Я просто опешил от неожиданности.
—u Как — в гости? — удивился я. — Разве к нему
можно теперь?
— Теперь уже можно, — улыбнулась Анна Ильи-
нична. — Володя последнее время хорошо себя чув-
ствует, так что тебе можно будет повидаться с ним^
Ты рад?
Вместо ответа я обнял и расцеловал ее.
16*
243
— Фу, Горка! Растрепал всю, — притворно сердилась
Анна Ильинична. — Ты же студент теперь, должен себя
солидно вести.
— Это от радости, — оправдывался я, смеясь. '
Путешествие в Горки мы проделали в автосанях,
одевшись потеплее. Дни стояли самые короткие, так что
уже стемнело, когда мы подъехали к заметенному сне-
гом крыльцу большого дома Выйдя из машины, мы про-
шли в большой зал на первом этаже, служивший в те
дни местом сбора всей семьи Ульяновых.
Нас радушно встретили Надежда Константиновна,
Дмитрий Ильич и Мария Ильинична. За большим круг-
лым столом было уже накрыто к ужину, и ожидали
лишь Владимира Ильича. Я страшно волновался и что-
то невпопад отвечал Надежде Константиновне, рас-
спрашивавшей про Питер, где она не бывала вот уже
шесть лет.
Наконец у входа в зал показалось знакомое пере-
движное кресло, на котором сидел радостно улыбаю-
щийся Владимир Ильич, свежий, побритый. Выглядел
он бодрым и оживленно-веселым; словом, был прежний,
как всегда, такой привычный. Ничто в его внешности
не напоминало изменившегося, исхудавшего человека,
виденного мною несколько месяцев назад на дорожках
парка.
И только лежавшая по-прежнему безжизненно на ко-
ленях правая рука да то, что сидел он в этом больнич-
ном кресле на колесах, напоминало, что тяжелый недуг
еще не покинул Ильича.
Мария Ильинична предупредила заранее брата о
моем приезде, и он еще издали, ласково улыбаясь,
приветствовал меня отрывистым, чуть задыхающимся
голосом.
Много раз, мысленно представляя себе нашу встречу,
я думал, что брошусь к Владимиру Ильичу, обниму его;
хотелось много сказать ему хорошего-хорошего... И вдруг
словно кто-то сковал мой язык, мои движения (может,
смутило меня то, что все смотрели на нас в эту минуту),
и я будто на чужих ногах подошел и осторожно пожал
протянутую Владимиром Ильичем руку, пробормотал
что-то пустое, незначительное...
Только за столом, кажется, я пришел в себя и обрел
дар речи. Благодаря вниманию Марии Ильиничны мой
244
прибор оказался рядом с прибором Владимира Ильича,
и во время ужина я не столько ел, сколько глядел
счастливыми глазами на него, рассматривая заново
каждую черточку на лице, радуясь знакомой милой
улыбке и его неиссякаемой жизнерадостности.
Не без некоторой гордости рассказал я Владимиру
Ильичу, что за прошедший год успел окончить рабфак
и стал настоящим студентом, учусь в Петрограде.
С улыбкой, сопровождая мой рассказ одобрительными
«вот-вот», Владимир Ильич слушал меня.
— Только у нового студента легкомыслия еще мно-
говато, Володенька, — улыбнувшись, заметила Анна
Ильинична, — помнишь их путешествие в Англию прош-
лый год на торговом судне «Карл Маркс»?
Владимир Ильич утвердительно кивнул головой.
— Горка же вернулся просто влюбленным и в море,
и в этот пароход. Осенью «Карл Маркс» пришел из пла-
вания и стоял на Неве; он, узнав об этом, помчался
в город, позабыв даже комнату запереть, и целую не-
делю пропадал на корабле. А за это время у него
в общежитии готовальню похитили, ту самую, что ему
Манечка подарила, немецкую. Вот так настоящий сту-
дент!
Я смутился и укоризненно посмотрел на Анну Ильи-
ничну: разоблачила, мол, меня, а Владимир Ильич гром-
ко рассмеялся и погрозил мне пальцем.
Как и прошедшем летом, у Владимира Ильича была
по-прежнему сильно затруднена речь, но окружающие
почти всегда понимали его, хотя иногда и не обходилось
без маленьких недоразумений.
За столом, как правило, велся живой, непринужден-
ный разговор на разные общие темы в веселом тоне и
направлялся так, чтобы Владимир Ильич принимал в
нем участие. Перебрасывались шутливыми замечания-
ми, часто обращаясь непосредственно к нему с легкими
вопросами, но так, чтобы он мог ответить утверди-
тельно или отрицательно, не затрудняясь сложным
ответом.
Родные и близкие стремились поддерживать в нем
бодрость духа. Спокойно, без навязчивости окружали
Владимира Ильича вниманием, незаметно создавая
обстановку, при которой не подчеркивалось бы его
исключительное положение больного.
245
РЯДОМ С ИЛЬИЧЕМ
Все дни, что я провел в Горках, я ста-
рался не разлучаться с Владимиром Ильичем, насколько
это позволялось обстановкой. Он по-прежнему занимал
все ту же небольшую комнату на втором этаже, которую
выбрал еще в 1918 году.
По соседству, через площадку внутренней лестницы,
была расположена обширная комната Надежды Кон-
стантиновны (к величине которой она, кажется, никогда
не могла привыкнуть).
Мария Ильинична предупредила меня, чтобы я не
ходил наверх, так что я вначале не знал, как проводит
время Владимир Ильич в своей комнате.
Проснувшись утром, он одевался с помощью дежур-
ного медика, проходил, опираясь на палку, через ком-
нату Надежды Константиновны, желая ей доброго утра,
и шел умываться в ванную.
К завтраку, обеду и ужину он спускался по лестнице
сам; внизу усаживался в свое кресло на колесах, на ко-
тором и въезжал в зал, свежий и улыбающийся, здоро-
ваясь с родными радушным «вот-вот». Одет он был по-
зимнему, в свой старенький зеленый френч, бывший на
нем в день нашей первой встречи в Петрограде в ап-
реле 1917 года.
После завтрака, как правило, устраивалась прогулка
по парку, по расчищенным от снега дорожкам, в кресле
на колесах, которое толкал Петр Петрович Паккалн.
Надежда Константиновна обязательно сопровождала
мужа во время этой прогулки, а теперь к ней присоеди-
нился и я. Мы старались развлекать больного интерес-
ными разговорами и веселыми шутками, на которые
особенно была изобретательна Надежда Константи-
новна.
Словно по расписанию, прибегали два неразлучных
больших щенка, живших у кухни санатория, и сразу же
затевали бесшабашную возню, гоняясь друг за другом
по сугробам. Владимир Ильич, который одинаково лю-
бил и кошек и собак, весело смеялся, забавляясь ку-
вырканьем расшалившихся щенков. Надежда Констан-
тиновна не забывала захватить в карман сахару: щенки
Ловко ловили на лету лакомство и, жмурясь от удоволь-
ствия, с аппетитом грызли сахар, помахивая хвостами.
246
Еще больше нравились Ильичу дальние прогулки,
носившие ироническое название поездок «на охоту».
Они заключались в следующем: тепло одетый Владимир
Ильич усаживался в легкие сани, рядом с ним устраи-
вался Паккалн, бережно поддерживая Ильича. В прос-
тых деревенских розвальнях размещалось человек 5—6
из охраны, вооруженных кто карабином, кто охотничьим
ружьем. Шумная кавалькада отправлялась неторопли-
вой рысью кататься по зимним лесным дорогам в окре-
стностях Горок.
Можно догадываться, что, заслышав за полверсты
таких охотников, все зайцы разбегались.
Часа через полтора или два, в зависимости от по-
годы, экспедиция весело и шумно прикатывала домой.
Владимир Ильич сидел посвежевший, разрумянившийся
от мороза, неизменно улыбающийся.
Ел Владимир Ильич то же, что подавалось и
остальным. Несмотря на бодрящие прогулки на свежем
воздухе, аппетит у него был неважный. Если ему не нра-
вилось какое-нибудь блюдо, он начинал строить жалоб-
но-уморительные гримасы. И, рассмешив других, громче
всех заразительно смеялся сам.
После ужина на дверях натягивалась простыня, слу-
жившая экраном, приносили ручной киноаппарат, и на-
чинался сеанс. Роль киномеханика выполнял Петр Пак-
калн. Все располагались кому где удобно; я обычно
устраивался на полу, у ног Владимира Ильича.
Домашние киносеансы были непродолжительными;
особенно серьезные фильмы не демонстрировались,
чтобы не вызывать у Владимира Ильича хотя бы ма-
лейшего нервного напряжения. Находчивая Мария Ильи-
нична добывала в Москве коротенькие видовые филь-
мы и комические картины дореволюционного произ-
водства.
Повеселившись, все расходились по своим комнатам.
Владимир Ильич с Надеждой Константиновной удаля-
лись наверх, Мария Ильинична, как главная хозяйка,
оставалась ненадолго, чтобы распорядиться на завтраш-
ний день.
Я чаще всего проводил время за книгой в библиоте-
ке или уходил к сотрудникам охраны, размещавшимся
над гаражом в хозяйственном дворе. Туда в один из
вечеров пришел за мной дежурный.
247
— Гора, собирайся и иди скорей наверх. Владимир
Ильич тебя зовет.
Я ие поверил и принял его слова за шутку, зная,
что Мария Ильинична запрещает мне ходить наверх.
Однако дежурный товарищ через несколько минут снова
вернулся.
— Ты все еще здесь? Понимаешь, Мария Ильинична
сердится, почему ты до сих пор не идешь — заявил он
вполне серьезно.
На этот раз я последовал за ним без разговоров.
Поднявшись по лестнице, я вошел в комнату Владимира
Ильича. Он встретил меня довольным «вот-вот» и жес-
том пригласил сесть возле него.
На столе, выдвинутом на середину комнаты, стоял
стереоскоп. Целая серия двойных картинок — снимки
пейзажей Африки и ее обитателей — в беспорядке ле-
жали на столе.
Мария Ильинична потихоньку от брата объяснила,
в чем дело. Владимир Ильич с самого начала вдруг от-
казался развлекаться стереоскопом и стал оглядываться
вокруг, словно кого-то искал. Они вместе с Надеждой
Константиновной долго старались угадать его желание,
прежде чем вспомнили про меня, и после того, как Вла-
димир Ильич подтвердил их догадку, решили послать
за мной.
С тех пор я каждый вечер приходил в спальню Вла-
димира Ильича, и мы, сидя за столом, час или два раз-
влекались чем-либо или просто беседовали. Я расска-
зывал что-нибудь про Петроград или описывал наш быт
в дружной коммуне студентов-водников имени Ленина,
где вся организация и отношения между членами ком-
муны были построены на подлинно коммунистических
началах. Коммуна и ее опыт были совершенно новыми,
и поэтому мо,и рассказы весьма. заинтересовали Вла-
димира Ильича.
Читать Владимир Ильич немного мог, свежие газеты
ему доставляли в Горки ежедневно. Между прочим,
я впервые заметил, что Владимир Ильич стал пользо-
ваться очками: у него начала развиваться дальнозор-
кость. Оттого-то летом в парке он так легко со своего
кресла различал растущие среди травы грибы, которые
не замечал его спутник, молодой близорукий врач Ни-
колай Семенович Попов.
248
Для удобства Владимира Ильича в его спальне стоя-
ло большое, приземистое, мягкое кресло. Перед ним,
на таком же низеньком столике, лежали газеты, не-
сколько книг, тетради. Владимир Ильич просматривал
их, любил, чтобы ему читала что-нибудь вслух Надежда
Константиновна. Здесь же происходили его терпеливые
упражнения в писании левой рукой под ее же руковод-
ством, чтобы немного возместить досадную утрату речи,
лишающую его свободного общения с окружающими.
В один из этих дней мне пришлось наблюдать не-
большой эпизод, из которого стало ясно, что Владимир
Ильич глубоко переживает свой вынужденный отрыв от
государственной и партийной жизни. В связи с прибли-
жающимся партийным съездом в «Правде» печатались
дискуссионные материалы. Среди статей встречались и
такие, авторы которых выражали ошибочные и даже
антипартийные взгляды, с которыми партия и сам Ленин
вели непримиримую борьбу.
Просматривая однажды газеты, Владимир Ильич
остановил свое внимание на одной из статей, помещен-
ных на странице «Дискуссионного листка». Не дочитав
ее до конца, он досадливо сморщился и, слегка смяв
газету, отбросил ее от себя. Газета упала со столика
на пол. Немного удивленный, я поднял газету и с лю-
бопытством взглянул на статью, вызвавшую досаду
Ильича. Это была статья Троцкого.
НА ЕЛКЕ У ДЕДУШКИ ЛЕНИНА
Приближался новый, 1924 год. Желая
доставить удовольствие Владимиру Ильичу и зная, с ка-
кой любовью и нежностью всегда относился он к детям,
Мария Ильинична решила организовать в «большом
доме» елку и пригласить на нее детей. Правда, врачи
высказали некоторое опасение, не слишком ли утомит
больного шумное детское общество, но сам он, узнав
о предполагаемом празднестве, решительно «проголосо-
вал» за то, чтобы оно состоялось.
За елкой задержки не было. Огромная пушистая зе-
леная красавица была доставлена из леса в тот же.
день. Мария Ильинична отправилась в город и возврати-
лась оттуда, нагруженная множеством елочных украше-
ний, подарков и лакомств для маленьких гостей.
249
К оформлению елки Мария Ильинична привлекла
многих обитателей дома. Стоя на лестницах-стремянках,
они развешивали украшения, разбрасывали по ветвям
металлический дождь, прислушиваясь к указаниям Ма-
рии Ильиничны, которая подавала им снизу игрушки.
Механик электростанции Хабаров водрузил на вер-
хушку дерева звезду, внутри которой была скрыта элек-
трическая лампочка, и смонтировал гирлянду из разно-
цветных лампочек. Ее оказалось недостаточно, и при-
шлось половину елки оборудовать свечами, которые
предусмотрительно закупила Мария Ильинична.
И вот наступил вечер 25 декабря. Сопровождаемые
матерями, по одному, по два, на крыльцо «большого
дома» поднимались маленькие гости. Все это были де-
тишки рабочих и служащих совхоза, санатория и мест-
ной больницы. Среди них и школьники, и малыши трех-
четырех лет; ни один не был обойден приглашением.
Раздевшись и оставив одежду в дежурной комнате
при входе, ребята входили в зал, робко озираясь в не-
привычной для них обстановке. Все их удивляло: и мра-
морные скульптуры у окон, и огромный красный шел-
ковый занавес, и сверкающая люстра под потолком.
Матери, остановившись при входе в зал, торопливо вы-
тирали носы своим чадам и, одернув на них костюм-
чики, подталкивали их вперед, поближе к пятиметровой
елке, еще затемненной, но уже привлекавшей восхищен-
ные детские взоры блестящими украшениями.
Мария Ильинична, Анна Ильинична и Надежда Кон-
стантиновна принимали маленьких гостей. Через не-
сколько минут от их робости не осталось и следа.
Добродушный глуховатый голос Надежды Константи-
новны словно обладал притягательной силой, и к ее ши-
рокому сарафану вскоре прочно прилепилось несколько
малышей. Наклонившись к детям, она уже импровизи-
ровала какую-то увлекательную сказочку, и ребятишки,
тараща глазенки, доверчиво смотрели ей в рот.
В это время неожиданно для всех появился в пере-
движном кресле сияющий улыбкой Владимир Ильич.
— Ну, дети, давайте поздороваемся с дедушкой
Лениным! Это он пригласил вас к себе на елку, — пред-
ложила Надежда Константиновна.
Ребятишки моментально окружили Владимира
Ильича, вразнобой здороваясь с ним. Оторвавшись от
250
Надежды Константиновны, младшие заинтересовались
коляской, облепили ее, трогали колеса. Кто-то самый
смелый бесцеремонно пытался вскарабкаться на колени.
Посыпались вопросы.
— А зачем у ней колесики?
— Дедушка, а эта ручка у тебя болит?
Надежда Константиновна старалась отвлечь малы-
шей от чересчур нескромных вопросов, отвечая на них
сама. Довольный, Владимир Ильич нежно гладил дет-
ские головенки; глаза его влажно блестели.
Мария Ильинична захлопала в ладоши, чтобы при-
влечь к себе внимание маленьких гостей:
— Ребята, давайте все в круг! Сейчас будем зажи-
гать елку!
Погасла люстра, и тотчас же вспыхнули звезда и
цветные огоньки гирлянды. Вместе с детьми в круг
встали Анна Ильинична и НадёЖда Константиновна и
повели хоровод. Мария Ильинична уселась за пианино;
прозвучала знакомая мелодия.
В лесу родилась елочка...—
запела Надежда Константиновна, и дети дружно под-
хватили слова знакомой им песенки.
Затем началась ребячья самодеятельность. Охотно,
наперебой выступали один за другим дети, раскрывая
свои маленькие таланты, вызывая одобрение и апло-
дисменты присутствующих. К ним присоединялись с на-
ивной простотой и сами «артисты», вознаграждая апло-
дисментами не только других, но и самих себя. Каждый
получал из рук Марии Ильиничны подарки, подбираемые
в соответствии с возрастом. Все остались довольны.
За столом, заранее накрытым по числу гостей, их
ожидало вкусное угощение и мешочки с гостинцами.
Пока механик Хабаров устанавливал киноаппарат,
вконец освоившиеся ребята взапуски носились по про-
сторному залу, оглашая его криками и веселым визгом.;
Двое или трое поменьше гонялись, ловя друг друга,
вокруг кресла, в котором сидел Владимир Ильич; кто-то
из них растянулся, зацепившись за ковровую дорожку,
хотел было зареветь, но тут же раздумал, вскочил, и
игра продолжалась.
Владимир Ильич, глядя на бесшабашную ребячью
возню, громко и заразительно смеялся, вытирая слезы.
251
Снова погас свет в зале. На экране появился осве-
щенный прямоугольник. Дети, прекратив возню, рассы-
пались на полу, теснясь и толкая друг друга: каждый
старался выбрать местечко у самых-самых ног дедушки.
Застрекотал аппарат, и на экране, смешно дергаясь,
замелькали комические фигурки, вызывая взрывы шум-
ного восторга маленьких зрителей...
Но вот кончилась лента, а вместе с ней закончился
и веселый праздник в гостях у Ленина, Довольные
и радостные прощались с ним дети. Они прижимали
к груди подарки и совали свои ручонки дедушке:
— До свидания, дедушка Ленин!
— Спасибо! Теперь ты приходи тоже к нам на елку!
Долго щебетали в «большом доме» звонкие голоса
одевающихся ребят. Когда дети наконец разошлись,
в зале стало как-то непривычно тихо...
— Володя, ты не очень утомился? — с беспокойством
спрашивали родные.
Счастливо улыбаясь, Владимир Ильич отрицательно
качал головой. Вечер детской радости был настоящим
праздником и для него.
Быстро и незаметно, как счастливый сон, промельк-
нули дни, проведенные в Горках возле Ильича. Закан-
чивались мои зимние каникулы; меня ждала учеба в
институте. Это было 10 января 1924 года.
Неохотно расставался я с Владимиром Ильичем.
Долго и тепло прощался я с ним в этот день, не подозре-
вая, что вижу его в последний раз и расстаюсь с ним
навеки...
Через три дня я возвратился в Петроград, исполнен-
ный глубокого убеждения, что Владимир Ильич нахо-
дится на пути к выздоровлению. Я не сомневался, что
хоть и не слишком скоро, но он встанет на ноги, вер-
нется к жизни и к работе.
НЕУМОЛИМАЯ ПРАВДА
Я занимал небольшую комнату в обще-
житии коммуны водников поблизости от института.
22 января был выходной день, занятий в институте
не было. С утра бесновалась вьюга. Весь Лесной район
отрезан от города: не было ни писем, ни газет, улицы
и трамвайные пути занесло сугробами. Температура ко-
252
лебалась между двадцатью пятью и тридцатью граду-
сами мороза. Разыгравшаяся непогода нагоняла тоску.
Сидя один перед топящейся печкой, я задумчиво
смотрел на перебегающие по поленьям трепетные язычки
пламени. Не заметил, как и стемнело; разморенный жа-
ром, я не спешил включать электричество. Так было
даже лучше — устремив глаза в огонь, о чем-то думать
под свист бури, швыряющей в окна целые охапки су-
хого колючего снега.
Вспоминались прошедшие каникулы, первые в моей
студенческой жизни; в голове проносились, словно ме-
няющиеся кинокадры, картины поездки в Горки, встречи
с Владимиром Ильичем, дни, проведенные в его общест-
ве. Живо представилось его приветливо улыбающееся
лицо. С удовольствием припомнил веселый ребячий
праздник.
Я вздохнул, помешивая горящие угли. Как-то там
Владимир Ильич теперь, становится ли ему лучше?
Не узнаешь ничего: газет-то сегодня не приносили...
Я вздрогнул от неожиданно резкого звука открыв-
шейся двери. Вошел коммунар и долго обтопывал у по-
рога налипший на валенки снег. В темноте я не мог
различить его лица.
— Бросай печку, пошли на собрание, — сказал он.
По голосу я угадал Толю Александрова, земляка-
саратовца.
Собрание в коммуне было явление привычное.
— Не торопи, идти-то полминуты, рядом. Погоди,
сейчас печку закрою, и пойдем вместе. Какая повестка
на собрании? — спросил я, не поднимаясь с места.
— Да не в коммуне, в третьем общежитии собрание.
Всего института, экстренное... Владимир Ильич скон-
чался...
— Что ты? — вскочил я.
— Да, это так, — подтвердил Толя.
...По-прежнему валил густой снег; сбивая с ног, бу-
шевал ветер. Не было и следа дорог и тропинок. Ото-
всюду спешили идущие на собрание студенты. Ноги про-
валивались в снегу, а в голове ужасная весть боролась
с сознанием, упорно отказывающимся верить. Я не мог
и не хотел верить в смерть того, которого так недавно
оставил живым и жизнерадостным, а в мозгу продол-
жало, как бурав, сверлить одно: «Умер, умер, умер!»
25Э
Не сознавая того, что свершилось, вошел я в клуб-
ный зал, переполненный студентами. Отдернулся матер-
чатый занавес. Посредине пустой сцены стояла черная
классная доска с приколотым на ней портретом Ленина,
наспех обвитым куском красного кумача.
Все сразу притихли, лица стали строгими, серьез-
ными. На сцену поднялся секретарь партийного коллек-
тива института Меерсон.
— Товарищи! — медленно, тяжело произнес он. —
Вчера, в семь часов вечера, в Горках скончался Вла-
димир Ильич Ленин...
Больше он ничего не смог сказать. Да и не нужно
было. Студенты разом поднялись и запели: «Вы жертвою
пали в борьбе роковой...» Большинство плакало, не сты-
дясь и не утирая слез. А я — не мог, и это было страшно
тяжело: я находился в каком-то оцепенении...
ПРОЩАЙ, ИЛЬИЧ!
Ранним утром следующего дня я отпра-
вился в город пешком. Буря уже прекратилась, но трам-
ваи еще не могли ходить, а мне предстояло преодолеть
пятнадцать километров, отделяющих Лесной от центра
Петрограда. Впрочем, я и сам не заметил, как прошел их.
Денег на билет, конечно, не было, и я зашел в Бал-
тийское пароходство. Встретивший меня, как старого
знакомого, Иван Ионович Яковлев, организовавший
когда-то наше путешествие в Англию, не стал задавать
мне вопросов. Он вынул из кармана свой служебный
билет и подал его мне, сердечно пожав на прощание руку.
Утром 24 января я очутился в Москве. Траурные
флаги, наклеенные на стенах домов газеты, обрамленные
черными траурными полосами, бесконечная извиваю-
щаяся живая человеческая лента у Дома Союзов, те-
ряющаяся где-то в дымной морозной мгле пылающих
уличных костров, — все, все говорило о великом горе.
Но я упрямо продолжал ничему не верить...
Дома я не застал никого. Пошел в Кремль в надежде
найти Дмитрия Ильича; кто-то подсказал мне, где его
можно разыскать. Он тоже, видимо, не мог оставаться
дома, и я нашел его на квартире Паккална. Глаза обоих
были красными от недавних слез.
254
Дмитрий Ильич, увидев меня, поднялся навстречу и
обнял меня.
— Гора, Гора, кого мы потеряли! — И разрыдался.
Придя немного в себя и успокоившись, он оделся,
и мы вместе отправились в Дом Союзов. Мы поднялись
по лестнице наверх, в Колонный зал, и там увидели
лежавшего в гробу Ильича.
Стоя в почетном карауле у самого изголовья — ко-
роткие пять минут, — я в последний раз, не отрываясь,
всматривался в дорогие, такие близкие мне черты лица,
удивительно спокойного в своей неподвижности, как
будто Ильич просто спал, так естественно склонив чуть-
чуть набок голову. Меня сменили, и, стоя в стороне,
я смотрел, как мимо гроба двумя рукавами текла не-
прерывно живая река, не иссякавшая ни ночью ни днем.
Раздавались горестные возгласы, громкий плач; по ли-
цам всех текли слезы. То и дело кто-нибудь падал без
чувств у самого гроба, и люди в белых халатах быстро
выносили его из зала.
Четверо долгих суток провел я в те дни у гроба
Ленина.
Под сводами Колонного зала круглые сутки текла
людская река, и гроб, осененный четырьмя высокими
пальмами и черно-красными знаменами, словно остров,
покоился в ее волнах...
В последний раз приходил народ к своему любимому
вождю. И в первый раз он молчал перед своим народом.
— Прощай, Ильич! — взмахнул шапкой старик рабо-
чий, пройдя мимо гроба и оглянувшись еще, чтобы бро-
сить последний взгляд.
Словно изваяние, неподвижно стояла у гроба нераз-
лучная подруга Ильича — Надежда Константиновна, не
отводя глаз от родного лица. Несмотря на глубокое
горе, глаза ее были сухими.
А звуки похоронного марша ширились, разрастались...
В сердце моем навсегда сохранилось неизгладимое
впечатление о Владимире Ильиче, самом близком и род-
ном для всех человеке, о самой искренней, безграничной
и чистой любви к нему народа, за счастье которого
Ильич так рано отдал свою замечательную, яркую жизнь!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
/тогда умер Владимир Ильич, мне было
f* 18 лет. Обстоятельства сложились так,
что я вынужден был оставить институт и поступил на
завод. Полтора года проработал в рязанской глуши на
чугунолитейнО1М заводе. Потом поступил на Тульский
патронный завод. Здесь трудился в течение семи лет.
Работал техником-нормировщиком, мастером токарного
цеха, инженером по труду. Тульский патронный завод
я называю своим «университетом». Все годы моего «ста-
новления» я чувствовал материнскую заботу о себе
Анны Ильиничны.
Анна Ильинична после смерти Владимира Ильича
вела большую работу в Истпарте и Институте Ленина,
редактировала журнал «Пролетарская революция», ру-
ководила изданием серии книг «Воспоминания старого
большевика», среди которых были и ее воспоминания
о Владимире Ильиче. Написала также книгу «А. И. Улья-
нов и дело 1 марта 1887 года». Начиная с 1927 года
Анна Ильинична часто и серьезно болела, а последние
три года жизни—1932—1935 — почти не вставала с по-
стели. Несмотря на болезнь, она неустанно заботилась
о моем развитии.
17 августа 1926 года. «Да, Горушка, надо тебе ста-
новиться человеком! А я этим знаешь что называю?
Что у тебя будет чувство своего достоинства, что на твое
слово можно будет положиться, что ты никогда, ни для
какой выгоды, не покривишь душой.
256
...Желаю тебе успехов во всем! Налаживайся на
серьезное чтение. Пиши не только письма, а упражняйся
для печати. Целую тебя!»
1 сентября 1926 года. «Мне верится, что ты сбросишь
все не по годам мальчишеское, что еще есть в тебе,
укрепишь свою волю... научишься трудиться, станешь
сознательным и взрослым. Но я считаю, что только при
самостоятельной жизни сможешь ты выковать характер,
что тебе нужно в первую очередь, как ты и сам чувство-
вал, стремясь поселиться отдельно...»
21 октября 1926 года. «Вот как ты встаешь на путь
Ленина не на словах только, — а на деле?.. Ильич осно-
вывал свои знания на фактах, на цифрах и много и
упорно занимался статистикой, что близко НОТу. Раб-
корство? Как усердно исписывал Ильич вороха бумаг,
прежде чем стать писателем. О политической работе —
нечего и говорить: без нее Ильич не мыслил себе са-
мостоятельного человека, чувствуя тотчас огромную
симпатию ко всякому малообразованному человеку,
когда тот живо переживал судьбы родины.
...Зная его, вдумываясь, можешь в массе различных
житейских мелочей определить, как поступил бы он,
чтобы идти по его пути.
...Уделяй сначала хоть по часу в день на серьезное
чтение (но обязательно); тебе важно сначала решитель-
но оттолкнуться от берега бездействия в море борьбы
и достижений, чтобы начать находить в этом счастье,
чтобы содержательнее и богаче становилась жизнь».
Я принимал близко к сердцу советы и указания Анны
Ильиничны: с жаром брался за рабкорство, за пропа-
гандистскую и клубную работу. Анна Ильинична регу-
лярно посылала мне литературу по ленинизму, по вопро-
сам научной организации труда, расспрашивала о моих
литературных опытах.
7 декабря 1926 года. «Пьесы твоей еще не видела.
Вот в писании всякого рода надо тебе упражняться,
в корреспондировании.
Керженцева (книгу по организации труда. — Г.Л.-Е.)
пошлю. 3-го тома Ленина еще не получала... Я рада, что
рабочие тебя любят, я знаю, что натура у тебя хорошая».
В январе 1928 года Анна Ильинична вновь тяжело
заболела. Около года тому назад она случайно уколола
палец, откупоривая пузырек с чернилами. Неожиданно
157
развилось заражение крови, пришлось перенести не-
сколько мучительных операций, изуродовавших правую
руку от кисти до плеча.
23 февраля 1928 года. «Я ведь теперь больна гораздо
серьезнее, чем была в прошлом году... Силы очень слабо
восстанавливаются. Правая рука представляет из себя
рану... о самостоятельном управлении ее не может быть
и речи».
В августе 1928 года, во время пребывания в подмо-
сковном санатории «Чайка», Анну Ильиничну постиг
новый приступ заболевания, вызвавший частичный па-
ралич. Только в сентябре она снова начинает переписку
со мной.
2 декабря 1928 года. «Понемногу начала работать
для Истпарта. Очень рада, что ты имеешь работу, ко-
торая интересует тебя...»
С начала 1929 года Анна Ильинична стала чувство-
вать себя значительно бодрее. Весной выезжала в Ле-
нинград на открытие памятника Марку Тимофеевичу в
10-ю годовщину со дня его смерти. Затем Анна Ильинич-
на навестила меня в Туле.
Мое вступление в ряды партии в декабре 1929 года
Анна Ильинична встретила с радостью.
Летом 1931 года Анна Ильинична совершила поездку
по родной Волге. В Нижнем Новгороде (Горький) раз-
вертывалось строительство автозавода, и она, считая,
что я успешно уже освоил «мои университеты», писала
о своих планах перевести меня на новый завод.
23 июня 1931 года. «Может быть, все же попробо-
вать? Интереснее работа будет, как завод развернется...
Пиши, как думаешь, и как хочется. Попробую тогда
поговорить, хотя, конечно, за успех ручаться не могу...
Не мешало бы просто место переменить».
Новый приступ болезни помешал Анне Ильиничне
осуществить намеченный план. Снова — паралич, до-
вольно стойкий, с последующим медленным улучшением.
7 января 1932 года. «Мое здоровье приблизительно
таково же. Немного поднимаюсь с постели и возят в
кресле по комнатам...»
Письма приходили все реже и реже. Временами Анна
Ильинична писала мне, несмотря на запрещение врачей.
По-прежнему в письмах сквозила материнская забота,
чтобы я старался быть всегда полезным членом общест-
ве
ва, достойным их славной семьи. Не забыла она и о том,
что в апреле 1933 года, помимо моего дня рождения,
наступает еще и особо памятный день.
7 апреля 1933 года. «Дорогой Горушка! Шлю тебе
привет и поздравления к 12.IV,— ко дню твоего рожде-
ния. В этом году у нас с тобой исполняется 20-летний
юбилей того, как мы с тобой живем вместе...»
Так и написала — «живем», хотя я почти шесть лет
жил в Туле, отдельно от нее! Мне исполнилось двадцать
семь лет, но Анна Ильинична была всегда «вместе», и я
это чувствовал всем сердцем. И опять в письме было
маленькое традиционное стихотвореньице в честь нашего
памятного юбилея, где Анна Ильинична назвала меня
«рядовым» партии.
Не вдумавшись достаточно в значение этого выра-
жения, я ответил, что чувствую себя немного обиженным)
как же, секретарь ячейки ВЛКСМ, член райкома, парт-
орг цеха, руководитель нескольких политшкол — и вдруг
рядовой!
Со свойственной ей мягкостью и убедительностью
Анна Ильинична откликнулась новым письмом.
9 мая 1933 года. «Дорогой Гора! Пробую опять на-
мазать тебе ответ, хотя мне это нелегко, глаза очень
плохуют, вследствие чего я уже несколько месяцев на-
хожусь накануне рецидива неграмотности. Не знаю уж,
какой ликбез возьмется возвращать меня в лоно гра-
мотеев.
Теперь я хоть пенсионерка, а с осени считалась еще
научным сотрудником Института Ленина, так совсем
срамота была.
Ну, может, потрудишься, так прочтешь! Очень рада,
что стихи тебе понравились. Они, конечно, хуже первых,
которые ты поминаешь. Но главная мысль их не пон-
равилась! Этим я разочарована: я не ожидала, что ты
будешь иного мнения и обиделся на термин «рядовой».
Это пусть другие говорят, что человек выдается над
прочими, а самому ему о себе говорить неприлично.
Ты говоришь, что тебе стыдно было бы вырасти в нашей
семье и быть рядовым. А по-моему, тебе должно <быть>'
стыдно проявлять такую нескромность. Ты должен был
чувствовать, что скромность была отличительной чертой
нашей семьи. Нас так воспитывал отец, ненавидевший
самохвальство.
17*
259
И я вспоминаю, что как раз скромные клички брали
в нелегальный период выдающиеся люди, как Богда-
нов — взял псевдоним «Рядовой», а Ольминский —
«Галерка»...
Так как, по-моему, тебе несвойственно было само-
возвеличиваться, то мне кажется, нет ли у тебя сме-
шения слова «рядовой» с «неинтеллигентным». Интел-
лигентным ты, конечно, взрасти в нашей семье должен
бы. И если ты занимаешься политграмотой с комсо-
мольцами, для этого ты должен быть интеллигентным.
Но нисколько не следует, что ты не рядовой.
Ну, привет! Желаю всего хорошего и дальнейших
успехов в качестве рядового пропагандиста».
Только через год, борясь с болезнью, Анна Ильинич-
на нашла в себе силы написать мне. Письмо было от-
рывочным, строки, написанные карандашом, переплета-
лись между собой, набегали одна на другую, и разобрать
текст полностью так и не удалось. По некоторым фразам
я понял, что пишет Анна Ильинична тайком, что, обе-
регая покой, ей не передавали моих писем.
«...Весть о тебе получаю с оказией. Оказия сообщила,
положим, что у тебя все благополучно, и с партнагруз-
кой, но этого мне мало...»
Анну Ильиничну удручало положение безнадежной
больной, не хотелось ей чувствовать себя бременем для
других.
«Третий год идет моей болезни, должно быть, мне
не суждено поправиться; не впасть бы только в особо
большую расслабленность, чтобы не быть очень уж в
тягость всем окружающим, и без того уж я не в малую
<тягость>...»
Конец письма был почти неразборчив. И письмо это
было последним.
С февраля 1934 года я находился в Москве, где за-
канчивал по партийной путевке юридическую школу.
Анна Ильинична была тяжело больна, и мне не разре-
шали с ней видеться. По окончании учебы, огорченный,
я взял разрешение на выезд в Саратов, для работы в
прокуратуре.
О смерти приемной матери, скончавшейся в Горках
19 октября 1935 года, мне удалось узнать лишь на вто-
рые сутки к вечеру. При всем желании (воздушного,
сообщения не было) я не мог успеть проститься с ней..
260
Прах Анны Ильиничны был перевезен, согласно ее же-
ланию, в Ленинград, где и похоронен рядом с могилами
мужа, матери и сестры.
Мария Ильинична в течение многих лет была бес-
сменным секретарем «Правды». После XVII съезда пар-
тии она возглавила Бюро жалоб Комиссии советского
контроля, проработав на этом посту до последнего дня.
12 ноября 1935 года она писала мне:
«Хочется тебе сказать по-дружески на прощание, что-
бы ты в своей повседневной жизни и работе почапщ
вспоминал те указания, которые тебе Аня давала при
жизни. Помни, как много сил она положила на тебя и
как и ей, и Марку Тимофеевичу хотелось, чтобы ты был
действительно хороший человек во всех смыслах и всех
своих проявлениях...»
Последняя встреча с Марией Ильиничной произошла
примерно в мае 1937 года, когда мне пришлось обра-
титься к ней за поддержкой, которую она оказала. Кроме
того, я передал Марии Ильиничне часть писем Анны
Ильиничны, относящихся к 1922—1925 годам, для Музея
Ленина. Письма эти впоследствии бесследно исчезли.
Находясь в Средней Азии, куда забросила меня
судьба, я узнал, что Мария Ильинична умерла 12 июня
1937 года на работе, отдав всю свою жизнь делу партии
Ленина и народу. Урна с прахом ее покоится в Крем-
левской стене, на Красной площади.
.Верная подруга Ильича, Надежда Константиновна
все послереволюционные годы отдавала свои силы лю-
бимому делу народного просвещения. Она пользовалась
огромной популярностью в народе, как необычайно чут-
кий и отзывчивый человек. К ней постоянно обращались
с письмами женщины, учащаяся молодежь, рабочие и
крестьяне, сельская интеллигенция. Надежда Констан-
тиновна, безмерно загруженная работой, досадовала, что
не в состоянии откликаться на весь поток обращений.
Здоровье ее было неважным, но она не мыслила се-
бе жизни без работы и, попадая куда-либо на отдых, тос-
ковала от безделья. Со свойственным ей юмором Наде-
жда Константиновна писала в 1937 году из Кисловодска:
261
«Тут плохо, по-моему, очень курортно, я себя чув-
ствую без работы, как рыба, выброшенная на берег,—
совсем дико» *.
Всегда, всю жизнь, ее переполняла неиссякаемая
любовь к детям. В письме к дочери Инессы Арманд —
Варе, у которой родилась дочь, Надежда Константи-
новна писала: «...о том, чтобы понянчить его (ребенка. —
Г. Л.-Е.), не приходится мне и мечтать, а хорошо бы
было. Подумай, привыкла бы ко мне, ручонки протя-
нула, улыбнулась... Так я хотела когда-то ребенка...
Ты знаешь, что я умею очень быстро завоевывать
симпатии малышей, умею такие рожи выкидывать и та-
кие глаза запускать, что они начинают ко мне тянуться
вовсю» * 2.
Пионеры и школьники получали от «бабушки» Круп-
ской теплые дружеские письма. Не случайно и последнее
письмо Надежды Константиновны было адресовано ре-
бятам, спрашивавшим, какие песни она больше любит.
«Самая любимая моя песнь, — ответила она,—
„Интернационал**».
26 февраля 1939 года советский народ поздравлял
Н. К. Крупскую в день ее семидесятилетия. А ранним
утром 27-го перестало биться ее благородное сердце...
Возвратившись в 20-х годах из Крыма в Москву,
Дмитрий Ильич Ульянов работал в Коммунистическом
университете имени Я. М. Свердлова и лечебно-санитар-
ном управлении Кремля. Впоследствии он вынужден был
навсегда оставить работу. Причиной этого было про-
грессирующее заболевание кровеносных сосудов обеих'
ног. Позже пришлось ампутировать обе ноги.
Дмитрий Ильич скончался в Москве 16 июня 1943 го-
да и похоронен на Новодевичьем кладбище.
Так ушли из жизни близкие родные Владимира
Ильича Ленина. Такими останутся навсегда они в моей
памяти и в моем сердце — честные и чистые люди.
Незабываемое — это годы моей юности, прожитые в
семье Ульяновых.
Незабываемое — это они сами в моей жизни.
Саратов 1965—1968 гг.
* Сб. «Славные большевички». М., 1958, стр. 44.
2 Т а м же, стр. 47.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава первая. Первые в жизни шаги < . . .  . . .
5
Раннее детство....................	5
Бородатые друзья.............    .	8
Человек с фотоаппаратом .......а.,.,..	10
Встреча, решившая судьбу ...... ...... .	14
Глава вторая. Ульяновы в Саратове , ........	17..
Трудное решение	17,
Мамочка и Манечка	. .... .	18
Как меня воспитывали . . . . . < ........ .	20
История шахматного столика  .............24
Семейные развлечения ........ .......... 26
Первая елка ...................	32
О чем я не мог знать ....................34
Остались втроем......................  .	39
Немые свидетели давних лет ..............43
У нотариуса. Отъезд в Крым ..............49
Г л а в а т р е т ь я. Запахи моря « ............	52
Бегство матери	52
• Дмитрий Ильич	.................	53
Раковины и камешки ................57,
Снова в дальний	путь..............  58
Глава четвертая. Вологодская ссылка	60
Через всю Россию ................	60
Ссылка и ее сюрпризы ......................  62
Ночные приключения.........................  64
Катастрофа в воздухе .....................  67:
«Правда» остается «Правдой» .................69
Встреча на Каме . . . . •..................  72
Глава пятая. Петербургские скитания	75
Новый город	75
Новые люди ..........................................  78
Первая школа.........................................  °2
Северная поэзия ...... ....................... ......	83
Знакомство с «Правдой» ................................86
Конец скитаниям....................................    89
Между двумя столицами .................................92
263
Глава шестая. Широкая улица..........................
Квартира-пароход.............................  •	.
Кот в сапогах................................  .	.
Марк Тимофеевич......................
Конец большой жизни.................................
Анна Ильинична в тюрьме.............................
Сказка о стране счастья ........................ •
Глава седьмая. Возвращение Ленина....................
На пороге революции............................  >
В семье большевиков......................  .	. . .
Рассказы из далекого прошлого.....................
Дочь славной семьи................................
Первые встречи с Лениным..........................
Глава восьмая Тревожные времена .....................
Июльский погром.............................
Обыск на Широкой..................................
Ошибка контрразведки. Появление Ильича ...........
Октябрьский бой у стен нашего дома..................
Новые веяния в школе.....................  .	. . .
Глава девятая. Красив ты, Кремль!....................
Кремль в 1918 году...................... . . . .
Здесь жил и работал Ильич.........................
Выстрелы отравленными пулями......................
Горки ........................,	...............	»
Первый юбилей Октября.............................
Г'л а в а десятая. Год девятнадцатый.................
Школа на Знаменке..............................<	.
Жизнь у «наших»...................................
Ленин любил искусство.............................
Музыкальное воспитание ...........................
Смерть приемного отца ............................
Ильич перед народом.................................
Глава одиннадцатая. Штрихи кремлевского быта . . .
Рождение комсомола................................
«Наш Ильич»  ..................................  •
Так он отдыхал  ..................................
Его верная подруга. Горький в Кремле..............
За линию Ленина......................................
Новые горизонты...................................
Глава двенадцатая. Двадцатые годы....................
Ильич в гостях у нас..............................
Внимание ко всему, забота обо всех .........
Золотая медаль......................................
Шахматные баталии.................................
Путешествие в Англию.............'................
Крайний шкафчик..........................
Глава тринадцатая. Последние встречи....................
Тревожные сигналы.................................
Долгожданная встреча.........................  .	. .
Рядом с Ильичем..........................  .	. . .
96
96
100
101
109
112
117
122
122
136
140
.147
147
149
151
163
165
169
169
173
177
182
186
189
189
191
194
197
199
202
205
205
209
213
216
220
224
226
226
228
232
233
234
238
240
240
243
246
На елке у дедушки Ленина .....................249
Неумолимая правда ........................... 252
Прощай, Ильич!..............................  254
Послесловие ..............  .	. . . . . . . . . . 256