I>op cllorpo- . III
Когда выгоняют
П ре дуведомление
Из моей книги «Ступени про-
фессии» (М. ВТО, 1984) ко-
варное время вырвало доро-
гие мне страницы воспомина-
ний. Пришла пора восстано-
вить их. Эту небольшую
книжицу я посвящаю людям,
которых никак нельзя мне
забыть, и событиям, которые
никак нельзя выкинуть из
памяти.
Она имеет личный характер,
в том смысле, что общение
в созидательном труде имен-
но с этими людьми «сделало»
мою жизнь. Целиком. Снача-
ла и до конца. Спасибо им.
А события? Они поучительны.
Возможно, воспоминания
о них и попытка их осознать
выйдут за пределы интимных
интересов.
Идет время, я все карабка-
мх ь по ступенькам своей про-
фессии. Найдется ли во всем
•том пища для размышлений?
1><и весть!
Иш, вспоминаю о Кирилле
П< фониче Кондрашине,
I и чипе Павловне Вишнев-
 юй, Мстиславе Леопольдо-
вич* 1чк*троповиче... И не-
М1Ю1О о себе — ведь меня
Н'»' ВЫГНАЛИ из Большого
• 4 игра
Москва
Издательство
«Артист. Режиссер. Театр»
1992

Борис Покровский
Когда выгоняют
Борис Покровский
ББК 85.334.3(2)7
П48
Художник Т. СИРОТИНИНА
В книге использованы материалы,
опубликованные в журнале
«Огонек» (№ 3 и № 7, 1990)
и фрагмент из воспоминаний
Г. Вишневской «Галина»
(«Горизонт», № 8, 1989).
п 4907000000—738
174(03)—92
I SBN 5-87334-065-Х
без объявл.
© Борис Покровский, 1992
Содержание
Дирижер 9
Виолончелист 45
Актриса 95
Меня тоже выгоняют... 167

Кирилл Кондрашин
Возвращение народу отнятых у
него имен - целительный про-
цесс. Сегодня «Огонек» печа-
тает документ, написанный
моим отцом — дирижером Ки-
рилллом Кондрашиным более
десяти лет тому назад , когда в
декабре 1978 года он принял ре-
шение не возвращаться после
гастролей в Голландии на Роди-
ну. В свое время этот факт явил-
ся полной неожиданностью
для всех, даже для людей, близ-
ко отца знавших. Можно было
только догадываться, какое
страстное желание творческой
и личной свободы горело в этом
преуспевающем (и отнюдь не
легкомысленном) 64-летнем ди-
рижере и профессоре Москов-
ской консерватории, если он на-
шел в себе силы оставить все
им достигнутое и начать в этом
возрасте новую жизнь.
Творческие причины этого
поступка, о котором, кстати,
отец потом никогда не жалел,
объясняет публикуемый до-
кумент.
После кончины отца в 1981 го-
ду госпожа Нолда Брукстра,
женщина, которую отец встре-
тил в Голландии, полюбил и с
которой связал оставшуюся
жизнь, явилась инициатором
и организатором замечательной
акции, предназначенной для
увековечения имени Кондраши-
на. При поддержке правитель-
ПОЧЕМУ
Я
остался
на
ЗАПАДЕ
Мне 64 года, 47 лет я
уже стою за пультом. Одна-
ко я чувствую в себе еще
много нереализованных
возможностей, выявить ко-
торые в условиях жизни в
Советском Союзе я не
могу.
Неверным было бы ска-
зать, что я находился в
худших условиях, чем дру-
гие Советские артисты.
Кое в чем даже в лучших,
как один из ведущих дири-
жеров (но отнюдь не как
член партии, что будет
видно из дальнейшего).
Однако система контроля
и подавления творческой
инициативы со стороны
Министерства культуры
такова, что работник ис-
кусства в Советском Союзе
способен реализовать лишь
незначительную часть свое-
го творческого потенциала.
Первые 24 года я рабо-
Дирижер
Когда выгоняют из
Ко мне приехали интервьюеры из «да-
лекой» Голландии. Далекой? Всего два часа
лету! Но по трудно объяснимым ощущени-
ям, связанным с судьбой одного из самых
моих близких друзей в семье Большого те-
атра, она стала для меня из «одной страны
Европы» знаком отдаления, своеобразным
«потусторонним» миром: там живет и рабо-
тает Кирилл, но... вроде его и нет.
Интервьюеры в Москве собирали крохи
сведений о мастере, которому обязана сов-
ременная музыкальная жизнь их страны,
они создавали о нем кинофильм.
Кондрашин во время очередных гастро-
лей вдруг остался жить в Голландии. Полу-
чил там большое признание и через четыре
года скончался. В его честь в Голландии ре-
гулярно проводятся международные кон-
курсы дирижеров; память о его деятельно-
сти соблюдается, имя — почитается.
Странные метаморфозы! Кирилл, Кира,
Кирка... превратился в Мэтра! Неудиви-
тельно, что талантливый парень стал знаме-
нитостью. Поражает таинственное отчужде-
ние близкой некогда личности. Она живет,
9
творит, но она — «там», и нас отделяет мер-
твая стена, воздвигнутая людьми. Он оттор-
ства Нидерландов радиокомпа-
ния NOS, другие организа-
ции, при финансовой помощи
многих видных музыкантов
и просто любителей музыки уч-
редили международный кон-
курс молодых дирижеров его
имени. Тщательно сохраня-
ется госпожой Брукстра архив
отца — его переписка, кни-
ги, записи. Она любезно предос-
тавила предлагаемый вашему
вниманию документ.
Петр Кондрашин
тал в опере. Существую-
щий в СССР культ певца и
низведение роли дирижера
до функции аккомпаниато-
ра заставили меня уйти с
высокого поста дирижера
Большого театра и пере-
ключиться на симфониче-
скую деятельность.
В СССР крайне велика
дифференциация в оплате
труда артистов различных
оркестров. Когда я принял
оркестр, члены его полу-
чали, как и почти во всех
оркестрах страны, от 100
до 150 рублей в месяц (в
масштабах сегодняшних
цен). Однако одновремен-
но было шесть оркестров,
получающих оплату от 200
до 500 рублей в месяц (то
есть больше в три с поло-
виной раза!). Эти нелогич-
ные оклады (ведущий со-
лист оперы получал тогда
400 рублей в месяц) были
установлены лично Стали-
ным в 1946 году и внесли
полный хаос во всю систе-
му оплаты труда творче-
ских работников (этот ха-
ос продолжается и до сих
пор).
Естественно, что ор-
кестр Московской филар-
монии был тогда не из луч-
гнут от нас, мы — от него. Это непостижимо
и страшнее самой Смерти! Словно злая вол-
шебница (соединение Андерсена и Кафки!)
разорвала такую привычную и естественную
дружбу.
Кто эта волшебница? Что породило ее?
Горькая неудовлетво-
ренность достигнуты-
ми результатами? В
чем ее сила? Уж не
в безысходности ли? Разочаровании? Об-
щественно-творческой непримиримости?
Осознание лживости идей?
Он был рьяным общественником, кичился
своей объективностью, верил в свою прин-
ципиальность. (Ох, как он честил меня за
отсутствие общественной жилки!) Он полу-
чал удовольствие, борясь за правду! И
вдруг... увидел ее. Встретил эту правду так
Когда выгоняют
11
же остро, как защищал раньше.
— Ты обыватель! — корил он меня.—
Как можно спокойно относиться к той стра-
шной коррупции, которая овладела страной!
Разговор проходил в его шикарном каби-
нете, и мы попивали шотландское виски.
Кайфуя, я подумывал об очередном спек-
такле, заботясь о мизансцене или ничтож-
ной детали незначительного реквизита...
Он — ходил по комнате в нервном возбуж-
дении и выпивал свою порцию виски, как
пьют самогон.
— Меня возмущает твое обывательское
равнодушие к жизни общества! — почти
кричал он на меня.
— Лучше подумай о том, чтобы тебе раз-
решили играть Четвертую симфонию...—
парировал я*.
ших. За 16 лет работы в
нем мне удалось вывести
его в ряды ведущих кол-
лективов и даже добиться
повышения оплаты до
150—300 рублей в месяц.
Некоторое время оркестр

Кирилл Кондрашин
и Борис Покровский.
Конец 40-х годов
был на высоте, однако все
еще существующая дис-
пропорция в оплате приве-
ла к тому, что лучшие му-
зыканты стали переходить
в более высокооплачи-
ваемые коллективы. Ор-
кестр пошел вниз, и я был
бессилен помешать этому.
Два года назад я поки-
нул оркестр и перешел на
педагогическую работу, со-
единяя ее с гастролями по
стране и за границей.
Министерство культуры
и Госконцерт определяют
максимальное пребывание
советского артиста за ру-
бежом в 90 дней в году.
Каждый день сверх этого
требует специального раз-
решения, которое артист
вынужден испрашивать
сам, несмотря на бесспор-
ные материальные и мо-
ральные выгоды для Гос-
концерта. Этот лимит оди-
наков для всех, несмотря
на жанр (дирижеру, напри-
мер, нужна неделя для
подготовки одного выступ-
ления) , возраст или поло-
жение артиста.
Хотя в отношении меня
последние годы и делались
исключения, тем не менее
часто Госконцерт отказы-
— Я все равно буду! Кстати, он сейчас
придет,— с нежностью, сразу смягчившись,
добавил Кондрашин.— Пойми, ложь, кор-
рупция, запрещение играть Четвертую —
это один узел! — снова горячился он.
— Занимайся музыкой! Твоя общест-
венная суета тебя не
красит! — успокаивал
я разбушевавшегося Когда выгоняют из
Кондрашина.
Мы были очень разные, мы крепко дру-
жили.
Его никто не выгонял из страны, но его...
выгнали. Оставив Большой театр, он полу-
чил симфонический оркестр, подарил ему
международное признание. Часто сам выез-
жал за рубеж. Всегда с успехом. Дом его
был открыт, он любил собирать различные
компании, хорошо угощать. Симпатиями
пользовался большими (у женщин — то-
же!). Была семья, дети. Авторитет.
Однажды произнес:
— Врачи сказали, что в последний раз
пускают меня за границу. Они боятся, что
я там заболею... за мое лечение придется
платить валютой. Врачей строго предупре-
дили, чтобы они берегли валюту, которая
нужна...
— Но ведь ты зарабатываешь много ва-
люты и отдаешь ее государству.
— Еще сказали, что если я там умру, то
придется покупать цинковый гроб, их пре-
дупредили, что им за это...
Цинковый гроб! Больше мы не видались.
Мне говорили, что за границей Кирилл Пет-
рович вел дневник; о многом там написал,
но опубликовывать запретил. Говорили, что
13


вался от творчески инте-
ресных предложений, если
они слишком расширяли
мои сроки, порой даже не
ставя меня в известность.
Каждый раз, когда меня
спрашивали на Западе о
возможных сроках для бу-
дущих визитов, я сгорал
от стыда, отвечая: «Обра-
титесь в Госконцерт, так
как советским артистам
запрещено самим регули-
ровать свои гастроли».
В Советском Союзе сей-
час почти прекращена за-
пись оркестров на пластин-
ки. Последнее резкое сни-
жение оплаты за такие за-
писи привело к своеобраз-
ной забастовке: оркест-
ранты не желают делать их
сверх своего рабочего вре-
мени (записи происходят
ночью, так как нет специ-
альных помещений). Это
лишает меня возможности
зафиксировать свои интер-
претации, в чем жизненно
заинтересован каждый ар-
тист. Но одновременно мне
запрещают делать записи и
за рубежом. Концерт-ге-
бауоркестр в течение ряда
лет обращался в Министер-
ство культуры с просьбой
разрешить мне записывать
пластинки с компанией
«Филипс». После пяти
лет (!) отказов мне разре-
шили сделать один диск,
предупредив, что для дру-
гих необходимы новые пе-
реговоры и что я должен
За кулисами Большого
записывать не русскую,
а только западную музы-
ку (?!).
Формируя свой реперту-
ар как в Советском Союзе,
так и за рубежом, совет-
ский артист находится под
никаких претензий и обид к своей Родине
никогда публично он не высказывал. Роди-
на! Какие политические силы способны от-
решить человека от нее, если он на ее земле
родился? Варварский нонсенс!
Мои ощущения от разлуки с Кириллом
Петровичем Кондра-
шиным покрыты фле-
ром трагической не-
когда выгоняют из
совместимости.
1943 год. Зима. Я томлюсь в приемной у
кабинета директора Большого театра. Мучи-
тельно долго тянулся поезд из города Горь-
кого, на котором я ехал в Москву работать в
Большом театре. И вот я второй час сижу в
приемной с полной уверенностью, что в ка-
бинете директор и художественный руково-
дитель просто «болтают». А я рассчитывал
15
на почтительную встречу: я — художест-
венный руководитель Горьковского оперно-
го театра, постановщик многих спектаклей,
обо мне пишут, мне уже тридцать лет и,
наконец, у меня в кармане правительствен-
ная телеграмма с просьбой приехать, а мне
говорят: «Подождите, молодой человек, сей-
час примут. Вот и Кирилл Петрович тоже...»
Действительно, по комнате порхал эле-
гантный красавец с «бабочкой» вместо галс-
тука. Кто это? Где-то я видел это лицо. Ах
да, в журнале был его портрет; он — лауреат
конкурса дирижеров. И поскольку он вел се-
бя непринужденно, явно был доволен собою,
я подумал: «Эх, и всего-то третья премия!»
Я чувствовал себя жалким провинциалом
перед этой ленинградской «звездой», и у ме-
ня рождалось неприятие красавца с «бабоч-
кой»— явный показатель зависти. Впрочем,
многостепенным контро-
лем. Высчитывается про-
центаж соотношения со-
ветской, русской, западной
и даже музыки националь-
ных республик, причем
качество самой музыки иг-
норируется. Ряд выдаю-
щихся произведений фак-
тически запрещен к ис-
полнению (симфония «Ба-
бий Яр» Шостаковича,
2-я симфония Шнитке,
опера «Мастер и Маргари-
та» Слонимского, ряд
произведений Эдисона Де-
нисова и т. д.). Артисты,
давая программу на Запад,
обязаны ее согласовать с
чиновником из Госконцер-
та, который, ссылаясь на
анонимные распоряжения
сверху, вправе наложить
veto на любое произведе-
ние (кстати, Прокофьева и
Шостаковича даже не учи-
тывают как советскую му-
зыку при вычислении про-
центов) . Артист бессилен
против этого произвола.
Ощущение собственного
бесправия и неполноценно-
сти еще усиливается не-
одинаковым отношением
Министерства культуры к
различным артистам: уже
давно Святослав Рихтер, а
с недавних пор и Гидон
Кремер имеют свободный
выезд в любой момент и
бесконтрольную деятель-
ность на Западе.
Я не оспариваю величия
этих музыкантов, но мне
не понятно: почему только
они имеют такие привиле-
гии? Я обратился в Мини-
стерство культуры с прось-
бой предоставить такую
же возможность и мне, на
обычных финансовых усло-
виях Госконцерта (я воз-
вращаю до 90% своего го-
норара) , но получил отказ.
Я вступил в партию
в 1941 году, когда многие
молодые люди безогово-
рочно верили в Сталина и
бескорыстно хотели, мо-
рально причислив себя к
авангарду интеллигенции,
помогать стране. Так по-
ступили тогда и такие ар-
тисты, как Давид Ойстрах,
Яков Флиер, Яков Зак и
многие другие.
Никаких материальных
преимуществ наше членст-
во в партии нам никогда
не приносило. На Западе
существует неверное мне-
ние, будто каждый член
партии находится в приви-
легированном положении.
приглашают в кабинет прежде меня, и...
дирижер Кондрашин начинает казаться мне
более симпатичным.
Моя творческая дружба с Кондрашиным
была во всех отношениях счастливой. В из-
вестной мере о ней можно было говорить
как о серьезной удаче
Большого театра тех
лет. «Вражья сила»,
«Проданная невеста»,
Когда выгоняют из
«Бэла», «Галька», «Снегурочка» стали пер-
вой и главной заявкой послевоенного ис-
кусства театра, определили его уровень.
Это были и лучшие условия для проявле-
ния творческой потенции двух сравнительно
17
молодых, но уже опытных художественных
руководителей спектаклей, нуждающихся
друг в друге. Мне всегда хорошие дириже-
ры верили; с Кондрашиным мы были объ-
единены не только творческими интереса-
ми, но и необходимостью доказать Боль-
шому и всему его окружению наше право на
особое и ведущее положение в театре. Нам
это удалось. Наша творческая энергия по-
беждала аморфность, инертность потрепан-
ного в годы войны и эвакуации мощного
коллектива. Мы ориентировались на моло-
дежь, рождали новое поколение артистов,
создавали спектакли по операм, мало изве-
стным тогдашнему зрителю. Мы бежали
вперед!
Впоследствии, когда традиции Большого
театра вновь обрели силу, наш творческий
альянс ослаб. Кирилл заскучал. Ему было
неинтересно регулярно дирижировать «Ри-
голетто» или «Тоской» — спектаклями, ко-
торые были сделаны без его участия и чу-
Это далеко не так. Твор-
ческой карьере партийный
билет не помогает, а стес-
няет ее, так как члены
партии более «управляемы»
и часто в творческих воп-
росах вынуждены уступать
сти делают только бюро-
краты от искусства, зани-
мая административные по-
сты директоров филармо-
ний или начальников отде-
лов искусств в руководя-
щих организациях.
Мстислав Ростропович и Кирилл Кондрашин
распоряжениям партийных
чиновников. Отказ в прось-
бе предоставить мне ста-
тут Рихтера и Кремера
(оба беспартийные) доста-
точно показателен. Карь-
еру же за счет партийно-
За последние годы моя
принадлежность к партии
накладывала на меня гро-
мадный моральный гнет,
заставляя чувствовать
личную ответственность за
то, что происходит в ис-
Когда выгоняют из
жими для него режиссерами; с актерами, та-
кими знаменитыми, которые не находили
нужным считаться с его требованиями.
>го стало главной причиной ухода Кондра-
шина на симфоническую эстраду. Там —
новый, интересный репертуар, там — вы-
сокий музыкальный
профессионализм, там
— общение с совре-
менностью, движе-
ние вперед. В Большом же «бежать вперед»
нам стало затруднительно.
Я хорошо понимал Кирилла, но у меня не
было выбора, и я остался служить в вечно
великом для меня Храме — Большом теат-
ре. Однако моя творческая неудовлетво-
ренность постепенно рождала новую, слож-
ную перспективу — идею создания нового
театра. А пока я ставил «Аиду», «Садко»,
«Руслана и Людмилу», «Войну и мир»,
Отелло», «Фальстафа», «Фиделио», «Свадь-
бу Фигаро», «Игрока», «Сон в летнюю ночь».
Когда мы начинали, обстановка для на-
шей работы сложилась очень благоприят-
ная: мы были нужны театру на первых по-
рах его послевоенного обновления.
Основная часть труппы была в эвакуа-
ции — война продолжалась; в Москве не-
большая группа работала в здании филиала.
Главное, в Москве находился художествен-
ный руководитель театра Самуил Абрамо-
вич Самосуд — личность замечательная! Он
полюбил нас, вероятно, за то, что мы обо-
жали его парадоксальный, вечно молодой
талант.
В то время спектакли шли днем, часто
прерываясь воздушной тревогой. По вече-
19
кусстве. Повлиять на вы-
сокие инстанции рядовой
член партии бессилен, хо-
тя я и пытался неоднократ-
но это делать выступле-
ниями на партийных собра-
ниях и письмами в партий-
ные органы, а выход из
партии в условиях Совет-
ского Союза невозможен.
Это значит объявить себя
диссидентом и лишиться
работы, не говоря уж о
выездах за рубеж. На это у
меня не хватило мужества.
Решению порвать с Сове-
тским Союзом помогли не-
сколько последних событий
в области культуры.
Некоторое время тому
назад один из наших луч-
ших дирижеров, Геннадий
Рождественский, ушел с
поста главного дирижера
Радиооркестра (один из
лучших и высокооплачива-
емых коллективов) из-за
расхождений с руководст-
вом Радиокомитета. Его за-
менил дирижер Федосеев,
до этого руководивший ор-
кестром народных инстру-
ментов. Через некоторое
время лучшие музыканты
оркестра открыто стали
его критиковать на собра-
ниях за некомпетентность.
В ответ на это Федосеев,
при поддержке руководства
радио, представил к уволь-
нению 25 ведущих соли-
стов, то есть всех тех,
кто его критиковал.
Это обеспокоило всю му-
зыкальную обществен-
ность. Группа ведущих
композиторов во главе с
Хачатуряном отправилась
в Центральный Комитет
партии с протестом. Их вы-
слушали, но ничего не обе-
щали. Я, как член партии,
тоже не мог остаться в
стороне и послал личную
телеграмму Брежневу с
просьбой предотвратить
расправу и гибель оркестра.
Вскоре я был принят се-
кретарем ЦК КПСС Зимя-
ниным, который занимал-
ся вопросами идеологии.
Наш разговор ни к чему не
привел, и я ушел с ощуще-
нием бесполезности логи-
ческих доводов. Через не-
сколько дней разгон орке-
стра стал фактом и вакан-
сии были заполнены плохи-
ми и неопытными музыкан-
тами. Мы лишились перво-
классного оркестра.
Это была моя последняя
попытка своей партийно-
стью повлиять на события.
рам же длился бесконечный треп об искус-
стве, о Большом театре — с надеждой и не
без бахвальства, самоуверенности. Если в
этих беседах принимал участие Самосуд,
то это был праздник, лучшее развлечение
и наука. Это были «наши университеты».
Своей иронией Саму-
ил Абрамович уничто-
жал сложившиеся в
Когда выгоняют из
нас примитивные пре-
дставления об искусстве, истреблял наши
школьные понятия о профессиях режиссе-
ра и дирижера, срывал с нас цепи привыч-
ных и узаконенных суждений об оперном
театре. Любовь к Самосуду еще теснее сбли-
зила наши интересы, мы освобождались
для творчества, как нам казалось, на всю
жизнь.
Жили мы тогда скудно, в закутках, на
бутербродах, которые выдавались в театре
участникам репетиций. Разговоры о театре,
музыке, своей профессии были тренировкой
нашего творческого сознания. В спорах ут-
верждалось единство нашего художествен-
ного вкуса; споры были безответственные,
без боязни и оглядки, то есть искренние.
Настоящий, обязательный для молодых ра-
ботников искусства, треп — остер, но без-
обиден, предполагает ошибки, предоставля-
ет место глупостям, которые обнаруживают
свою несостоятельность, только будучи вы-
сказанными. Он часто притворяется бес-
смысленностью, свободен от всякого плана,
организации, темы. Он — неподготовлен,
хаотичен, непредсказуем, азартен и... необ-
ходим!
В ГИТИСе мы славно трепались, это бы-
21
Я понял, что мнения спе-
циалистов игнорируются,
когда надо поддержать ав-
торитет бюрократии, даже
во вред советской куль-
туре в целом.
Вторым моментом, толк-
За кулисами Большого
нувшим меня к моему ре-
шению, было лишение Ро-
строповича советского
гражданства. Вместо того
чтобы гордиться этим тита-
ном музыки и привлечь его
талант на служение авто-
ритету Советского Союза,
его, только за дружбу с
Солженицыным, лишили
возможности работать в
СССР, а затем и отняли
гражданство. Я знаю, что
никаких политических заяв-
лений Ростропович на За-
паде не делал, и это реше-
ние было лишь актом мести.
И последний штрих —
письмо дирижера Жюрай-
тиса в «Правду» относи-
тельно предполагаемой по-
становки «Пиковой дамы»
Чайковского в Париже. За-
черкивая право художника
на творческий экспери-
мент, оно в бездоказатель-
ной форме охаивало еще не
осуществленную работу на-
ших выдающихся артисти-
ческих деятелей, фактиче-
ски лишая их права апел-
ляции (с «Правдой» в
Советском Союзе не спо-
рят!). Оно мне напомнило
«бульдозерную» выставку
художников в 1974 году.
Невыносимо видеть, когда
грубая сила подавляет все
даже без попыток поста-
раться понять сущность
вопроса.
Напрашивается вопрос:
почему я не эмигрировал
легально?
ло главным средством освоить профессию.
В Горьком я был лишен этого «предме-
та»: с мастерами можно беседовать, прогно-
зировать, дискутировать, но не трепаться.
Встреча с Кондрашиным вернула мне пра-
во на треп, а главное, потребность в нем.
Да, он, Его Величество
треп, нас очень обога- к вып)няиуг |13
тил — обогатил и по-
дружил. Хотя мы бы-
ли очень разными по характеру и поведению
людьми.
Звеном, которое еще нас объединяло, бы-
ла личность художника Вл. Дмитриева. Я
любил его и чуть робел перед ним, чувст-
вуя его симпатию, а значит, и требователь-
ность ко мне. Кондрашин был смел и неза-
висим.
Смотрим эскиз к «Снегурочке». Я молчу,
стараясь усвоить (чтобы использовать в
своей режиссуре!) эмоциональные ощуще-
ния темы художником. (Об этом нельзя
спрашивать, это нельзя рассказать, это не
поддается объяснению!) Молчу. Кирилл же
23
смел и раскован.
— Скажи, Володя,— он считал естест-
венным сразу Мэтра называть по имени и
на «ты»,— а как ты придумал таяние Сне-
гурочки?
Молчание.
Владимир Владимирович бормочет:
— Фу, черт, разве она тает?
Кирилл в восторге, ему нравится и откро-
венность художника и то, что для него не
это главное в «Снегурочке».
— Но почему, Кира, ты обращаешься к
Дмитриеву на «ты»?
Мое решение созрело от-
носительно недавно. Зная
обычную волокиту в реше-
нии этих вопросов (артист
Ленинградского балета Па-
нов, например), особенно
в отношении старого члена
партии, я не сомневался
в многолетнем ожидании
(с лишением работы и пра-
ва гастролей). Даже в слу-
чае получения разрешения
я должен был бы дожи-
даться два года, пока млад-
ший сын (у меня 3 сына —
20, 22 и 33 года) отслужит
в армии. В моем возрасте я
себе этого не мог позво-
лить.
Я понимаю очень труд-
ное положение, в котором
находится сейчас моя
семья, для которой мой шаг
оказался полной неожи-
данностью. Я только наде-
юсь, что через некоторое
время Запад поможет мне
воссоединиться с моими
родными, если они этого
захотят.
Я сознательно не просил
политического убежища.
Советская власть дала мне
образование, я очень за
это благодарен, всю жизнь
старался верно служить
своей стране и никогда ни-
1979 г.
чего не делал ей во вред.
Я только протестую против
произвола в области ис-
кусства и хочу верить,
что, может быть, своим
отчаянным шагом смогу
еще раз обратить внимание
руководителей страны на
это.
Таковы главные мотивы,
приведшие меня к очень
тяжелому и ответственно-
му шагу. Я больше не в
силах выносить нажим со
стороны некомпетентных
чиновников и хочу остаток
своих дней прожить в ус-
ловиях творческой свобо-
ды. Мне кажется, что та-
лант артиста не принадле-
жит ему одному, и если он
не может быть реализован
до конца, теряет все че-
ловечество. Шаляпин и Ку-
севицкий творили послед-
ние годы на Западе, одна-
ко они множили славу рус-
ского искусства. Так же
поступают сейчас Ростро-
пович, и Нуриев, и многие
другие. Я верю, что смогу
тоже внести свой вклад в
историю русского исполни-
тельского искусства, без-
различно, где бы я ни дири-
жировал.
♦ты»?
— Почему «каждо-
— А что особенного, к чему эти нарочи-
тые преграды? Мы делаем одно дело!
— Он работал с Мейерхольдом, Стани-
славским, Немировичем-Данченко...
— А ты что, ты кто? Не принижайся!
— Ты каждого можешь так сразу назы-
вать по имени и на
Когда выгоняют из
го»?
— А кого нет?
— Ну, например, Шостю...
— Кого?
— Шостаковича!
Кирилл был активным и убежденным об-
щественником. «Я тебе ответственно заяв-
ляю, как член партии, как коммунист!» —
сказал он мне однажды в споре. Я — бес-
партийный. Но если бы я попросил у него
рекомендацию в партию, то он мне ее, на-
верное, не дал бы: такой был принципиаль-
ный! Он стоял на страже справедливости и
партийной непримиримости. При этом глаза
у него почему-то становились стеклянными,
недоступными. Но ненадолго. Надо было
подождать одну-две минуты, и он уже был
готов ко всяким хохмам. Как правоверного
коммуниста его побаивались и Голованов,
и Мелик-Пашаев.
Кирилла ничто не сдерживало в изъявле-
нии своей мысли, своего мнения. Безапел-
ляционность была полная; однако он внима-
тельно слушал, хотел понять других и сра-
iy отказывался от своей позиции, если его
переубеждали. При этом не смущался и
громко, решительно в этом признавался.
Он не был упрямым, но смело критиковал
25
Когда выгоняют из
певицу — протеже
Пазовского, Голованова, своего друга по
преферансу Нэллепа, все без желания оби-
деть, все «ради правды». Это часто попахи-
вало догматизмом, он как бы в это время вы-
полнял роль честного партийца.
Помню, как он резко противопоставил
свое мнение хорошо
организованному ре-
шению всех нас (и
Министерства!) при-
нять в театр плохую
очень влиятельного, известного всем нам де-
ятеля музыкального искусства, который
слезно молил всех нас (и Кирилла) за нее.
Блат был Кондрашиным разрушен, плохая
певица в театр не попала. На Кондрашина
все обиделись — в душе благословляя! По-
добное происходило не однажды.
Дирижер не злился, не обижался, а радо-
вался, когда кто-то помогал ему понять его
творческую ошибку. Будучи в Ленинграде,
он раскритиковал одного тенора за испол-
нение им последней картины оперы «Аида».
Кириллу Петровичу казалось, что голос пев-
ца звучал слишком ярко, что в пении не чув-
ствовалось постепенного затухания жизни,
умирания влюбленных. В газете был напеча-
тан ответ исполнителя партии Радамеса:
певец стремился выразить не физическое
умирание организма, а торжество любви,
победу верности над насилием. Этот ответ
был принят Кириллом Петровичем как один
из принципов раскрытия вокального обра-
за, он часто повторял убедивший его при-
мер. Он видел в нем проблему условности
оперного пения. Я радовался, что обычно
безразличные к выразительной интонации
дирижеры в данном случае стали понимать,
в чем суть пения в опере. Снова предмет для
споров, предположений, снова проблемы.
Он радовался каждой удаче в сценическом
поведении актера, каждой яркой мизан-
сцене, талантливой находке. С ним хоте-
лось работать, он вно-
сил жизнь в репети-
цию, надежду на ус-
пех поиска. Увлекал-
Когда выгоняют из
ся режиссурой, старался заглянуть в таин-
ства театра.
Трудно понять, как он вдруг решился по-
кинуть Большой. Конечно, причина в том,
27
что художественно-деловые интересы теат-
ра нас разлучали все больше и больше, мне
приходилось ставить спектакли с другими
дирижерами. Интерес Кондрашина к театру
обрубался недостаточно значительными по-
становочными перспективами. Его злила
малая культура певцов.
Всегда выступавший с концертами, он
стремился к Шостаковичу, Малеру. В теат-
ре же — одно и то же: и в репертуаре, и в ра-
боте с певцами, которым безразлично, кто
за пультом — «лишь бы не заглушал». Они
не стремились к творческому контакту, им
было смешно приглашение дирижера к об-
думыванию вокально-музыкального образа.
На глазах у него терпит фиаско замеча-
тельный дирижер-педагог, учитель музы-
кально-вокального образа Арий Моисеевич
Пазовский. Тяжелый пример!
Певцы, впервые выступившие в наших
спектаклях в сороковых — пятидесятых го-
дах, теперь стали знаменитостями. Они по-
лучили звания и почет, большие права на
кремлевских раутах определять в разгово-
рах с невежественными «меценатами» судь-
бу тех, кто вытаскивал их на сцену, учил, до-
верял им... Они решают судьбу художест-
венных руководителей. И если получают
приказы об увольнении из театра такие вы-
сочайшие мастера, как
С. А. Самосуд, А. М.
Пазовский, Н. С. Голо-
ванов, то у Кондра-
шина были все основания, благодаря своему
Когда выгоняют из
характеру и требовательности, тоже ожи-
дать сей позорный документ в благодар-
28
ность за труд.
В Большом театре семь десятков лет ар-
тисты, сделавшись не без забот дирижеров
и режиссеров знаменитыми, утверждали с
помощью властей свою неуправляемость.
Они теряли потребность испытывать на се-
бе, своем таланте художественную волю ма-
стера «со стороны»; требовательность и
любую помощь, участие в их деятельности
дирижеров, режиссеров принимали за наси-
лие и злые намерения. Куда как лучше жить
по закону — «сам себе голова!». Много та-
ких зазнавшихся талантов пропало, забы-
то. С другой стороны, все это стало источ-
ником дилетантизма — бича наших опер-
ных театров. Превращать дирижера из ху-
дожественного организатора музыкального
образа спектакля в послушного аккомпа-
ниатора — тенденция примитивных певцов,
вообразивших себя «звездами». В этом ко-
рень конфликтов, победителями из которых,
с помощью властей, почти всегда выходили
певцы-дилетанты.
Смирись с этим, дирижер, тогда будешь
вечно носить титул дирижера Большого те-
атра; а если ты художник принципиаль-
ный — твое место в этом знаменитом теат-
ре будет зыбким, ненадежным. Тебя выки-
нут, как выкинули Самосуда, Пазовского,
Голованова, тебя прижмут к больничной
койке, как А. Ш. Ме-
лик-Пашаева. (При
мне С. А. Самосуду
принесли домой при-
каз об увольнении ег
атра, напечатанный на
Когда выгоняют из
из Большого те-
папиросной бумаж-
29
ке. Причины? Неправильный репертуар,
слабая работа с молодежью... Через четыре
года аналогичную папиросную бумажку о
своем снятии показал мне А. М. Пазовский.
А еще через четыре года такую же бумажку
при встрече на Петровке протянул мне
Н. С. Голованов.)
Кондрашин реально оценил обстановку и
открыл дверь театра раньше, чем получил
папиросную бумажку с бледно напечатан-
ным на ней текстом об увольнении. Потом
это сделал Е. Ф. Светланов. Так поступил
и Г. Н. Рождественский.
Так выгоняли из Большого театра! Ду-
маю, что в то время Кондрашин вполне по-
чувствовал силу общественной «правды», в
которую так верил. Он чувствовал толчки
справа и слева. Его укладывали как камни
мостовой в ряд для удобства проезжающих
экипажей. Одно — выслушивать Кондра-
шину вежливые и уважительные просьбы
певицы Тибальди на репетиции «Чио-Чио-
сан» в Америке, другое — мириться с плохо
Из писем
ДОРТМУНД. ФРГ.
21 марта 1979 г.
Мой милый Петя!
Большое спасибо тебе за привет,
который дошел до меня. Это было в
самый тяжелый период моего состоя-
ния после случившегося, и это меня
очень поддержало, тем более что ты
был первым из моих родных, послав-
ших мне теплое слово.
Теперь моя жизнь входит в колею.
Возобновил концерты после 3-месяч-
ного перерыва. Сейчас нахожусь в
турне по ФРГ. Самым трудным оказа-
лось, помимо моральной депрессии, о
которой страшно даже вспомнить,—
это избежать каких-либо контактов
с прессой, чтобы не делать полити-
ческих заявлений. Это удалось —
рецензии после концертов были толь-
ко профессиональные (и очень по-
ложительные) и никаких намеков на
мотивы моего решения...
обученными, но крепко держащимися за
свои права дилетантами.
Как-то, отдыхая в Карловых-Варах с
Е. Мравинским, я стал уговаривать его
взяться за оперу. «Чтобы мне на сцене
какой-нибудь N (тут он назвал фамилию
известного своей про-
фессиональной «чисто-
плотностью» артиста)
портил музыку?»
От музыкально-вокального невежества
артистов и бесправия дирижеров в оперном
Когда выгоняют из
театре и ушел Кондрашин*.
Итак, он, не пожелавший спокойно улечь-
ся на мостовую для благополучной жизни с
тспожой Невежество, был выдавлен из
31
Большого театра. Пока еще только из Боль-
шого театра!
Следующий этап его жизни — симфони-
ческая деятельность. Он создал оркестр
Московской филармонии. Этот оркестр при-
обрел большое признание. Репертуар его
был разнообразен, нов, часто не соответ-
ствовал рекомендациям (некоторые произ-
ведения Шостаковича, симфония Малера,
Брукнер). Кондрашин одним из первых со-
ветских дирижеров завоевывает успех за
рубежом. Он председатель всесоюзного кон-
курса дирижеров. Старается быть объектив-
ным, это не всем по вкусу. Старается быть
независимым, это вызывает недовольство.
Он становится авторитетным, популярным,
это вызывает подозрительность.
Кирилл всегда был хлебосолом, любил
компании. Раньше мы встречались в ма-
ленькой комнатке-квартирке общежития
ГАБТа, теперь — уже вторая — фешене-
• О Q. О S
АМСТЕРДАМ.
22 июля 1979 г.
В личном плане все
очень хорошо, но, конеч-
но, мысли о детях, остав-
шихся «там», посещают все
время. Очень обидно, что
вы не можете приехать сю-
да хотя бы на время, что-
бы повидаться. Остается
надеяться на какие-нибудь
перемены (все бывает в
жизни!). Одно только могу
тебе сказать совершенно
искренне — я сам чувст-
вую, и все единодушно от-
мечают новый этап в моем
дирижировании, углубле-
ние, большую искренность.
Возможно, это результат
моральных переживаний, с
одной стороны, и чувства
раскрепощения — с дру-
гой, но так или иначе, если
мне суждено еще несколько
лет так же активно функ-
ционировать, вам не при-
дется краснеть за фами-
лию, и я сумею доказать
смысл своего поступка:
ведь в СССР я уже выходил
в тираж.
а
S
к
со
Одна из последних
фотографий
бельная квартира. Раньше — несколько
бутербродов, принесенных нами из театра,
теперь — совсем другое дело: изысканные
блюда, красивая сервировка стола, вина
иностранных марок. Среди важных гостей
(Шостакович и другие) — молодые, начи-
нающие дирижеры, те-
перь ставшие, в свою
очередь, знаменито-
Когда выгоняют из
стями.
Кирилл менялся: с одной стороны, до-
статок и почет, с другой — непрерывная по-
дозрительность как к непослушному, свое-
нравному коммунисту. Слишком много у не-
го было своего мнения, то есть самомнения!
(«Откуда этот нездоровый интерес к по-
следним сочинениям Шостаковича, увлече-
ние модернистским искусством, не подозри-
телен ли его успех на Западе?») В его ор-
кестре тоже нашлись силы, которым было
выгодно на этой почве фрондировать. Эти
33
силы использовались и поддерживались...
Смирись! Успокойся! Не высовывайся! Ди-
рижируй, музицируй, но не бунтуй, не ки-
чись своей ролью борца за правду!
«Зазнался ваш Кондрашин!» — этакое
мне говорили в аппаратах с надеждой на
передачу, как предупреждение, угрозу. В то
время была распространена формула-угро-
за: «Коммунист? Положишь партбилет на
стол!» А куда деваться выгнанному из пар-
тии? Гибель!
Кирилл нервничал, злился, возмущался:
«Ограниченность... коррупция... агрессия
бюрократизма... застой идеалов... невеже-
ство партийных аппаратчиков... обман...»
Все, чем теперь свободно жонглирует любой
АМСТЕРДАМ
28 августа 1979 г.
АМСТЕРДАМ
19ноября 1979г.
Встречают (и провожа-
ют, что важнее) очень теп-
ло, и это чувство твоей
«нужности» так контрасти-
рует с безразличием к му-
зыке и ее представителям,
которое ощущалось мною
последние годы особенно
болезненно, что хочется
«выдать» все, что имеешь,
без остатка...
...Очень хорошая прес-
са — особенно отмечают
мое умение трансформиро-
вать звучание оркестра,
отличное от привычного.
Я собираюсь на Рожде-
ство и Новый год устроить
себе отпуск — сделал пе-
рерыв в концертах и хочу
поехать на две недели
в Швейцарию в горы.
Зато потом весьма густо —
в январе Япония, оттуда
в Мюнхен, из Мюнхена в
Вашингтон, из Вашингтона
в Париж и т. д. и т. п.
Пока есть здоровье и си-
лы, не хочу останавливать-
ся. Надоело последние
годы в Москве чувствовать
себя пенсионером и зави-
сеть от прихоти Госкон-
церта и докторов...
журналист, выкрикивал он мне, притих-
шему в углу его шикарного дивана. Однако
никогда я не замечал у него разочарова-
ния в идеалах коммунизма. Может быть,
поэтому, а не только потому, что у него
оставались в Советском Союзе семья, сыно-
вья, он никогда, сколь
я знаю, не высказывал
за рубежом никаких
политических, во вся-
ком случае, резко антикоммунистических
взглядов.
Кирилл стал подозрительным и уже не
столь откровенным. Он не мог отказаться
от своей общественной энергии и, как каза-
лось мне, не принимал моей политической
пассивности.
Веселый, элегантный, красивый, пре-
успевающий музыкант с «бабочкой» пре-
вратился в нервного, обиженного, вспыль-
чивого и неудовлетворенного мастера.
Очевидно, что его хлопоты по устройству
труда и жизни музыкантов оркестра, по
организации гастролей, дисциплины, по-
рядка встречали препятствия, часто явно
демонстративные. Оркестр, который прежде
был радостью, превращался в тягость.
Медики стали особенно бдительны к его
здоровью, переставали давать ему раз-
решение на выезд за границу. Это казалось
благородным способом притормозить его
международную популярность.
— Но ты действительно болен,— говорил
я ему.
— Неужели ты думаешь, что им меня
жалко,— зло отвечал он,— им жаль валюты
на мое лечение!
Когда выгоняют из
35
ВЕНА  12денабря1980года.
...После госконцертовских поездок во второсортные ор-
кестры я наслаждаюсь успехом в самых высоких — таких,
как Венская филармония или Филадельфия. Подписал конт-
ракт на пост главного дирижера Баварского радиооркестра
На репетиции
начиная с сезона 1982/83 года, но буду появляться там
регулярно уже теперь. Это второй по престижности и каче-
ству оркестр в ФРГ (после караяновского), им руководил до
последнего времени Рафаэль Кубелик, но уже 2 года он оста-
вил руководство, и они очень придирчиво искали другого
шефа. Я очень доволен этим приглашением: это и приз-
нание, и возможность зафиксировать на пленки, пластинки
Все это, может быть, идея фикс, но уж
больно правдоподобная!
Так Кирилл Петрович вынужден был
остаться на Западе, как в свое время уйти
из Большого театра. У него было полное
благополучие. Но у него не было свободы
для энергии общест-
венно-творческой дея-
тельности, как он ее
Когда выгоняют из
понимал и чувствовал,
к которой стремился и которую любил.
Есть большие художники — они вполне
довольствуются тем, что их не трогают,
с ними мирятся, они заботятся о том, чтобы
к ним не приставали, стараются не вызывать
огонь на себя. Искусство Кондрашина
было сопряжено с активными обществен-
ными импульсами. Само творчество, само
искусство у него требовало общественного
движения. Здесь мы разнились.
— Тебе бы только не мешали делать то,
что ты хочешь в своем искусстве, в границах
37
признанного и дозволенного,— упрекал
он меня.
— А ты,— говорил я ему,— занимаешь-
ся не столько музыкой, сколько пробива-
нием ею потолка с любопытством к со-
держанию верхнего этажа.
Мы оба горячились, не всегда ловили
правду за хвост, но... но... ведь мы были
друзьями.
Его музыкальный талант схватывал все
на лету. Он точно ощущал конструкцию
произведения. Тут ему помогал оперный
опыт: он и любил оперу за то, что ее музыка
всегда имеет драматургическую конструк-
цию. К музыке как таковой относился
I
и телефильмы лучшее из моего репертуара — радио в этом
отношении обладает большими возможностями...
...Заканчиваю переработку моих книг о дирижировании и
думаю издать в Германии или Англии. Педагогикой начал
заниматься в Г олландии, и желающих очень много, но столько
путешествую, что решил ограничить эту сторону пока толь-
ко консультациями и проведением курсов — здесь это приня-
то во всех странах по месяцу — мой следующий заход —
август 1981 года в Голландии. На мои репетиции в Голлан-
дии и Германии приезжают много молодых студентов-ди-
рижеров и даже профессионалов, и я с удовольствием кон-
сультирую их...
...Не хватает вас — детей, плюс, конечно, беспокойство
за вашу судьбу. Поэтому вполне понимаю желание избежать
явных контактов...
Так что, как видишь, в новой жизни есть и светлые, и
теневые стороны. Знай, пожалуйста, что даже редкие вес-
точки от тебя мне помогают и я их очень жду.
всегда трезво, без заоблачных вздохов и
восторгов. Мне казалось, что его волнует
не эмоция Четвертой симфонии Шостако-
вича, а то, что она скрывается от народа,
что некие силы тормозили ее появление
на концертной эстраде. Ему нравился
Малер, но главная
энергия Кондрашина
была направлена на
то, чтобы его узнала
Когда выгоняют из
публика. Услышав талант молодого дири-
жера, он не наслаждался его искусством,
а делал все для того, чтобы его скорее
услышали люди. Его дирижирование было
ясным, точным; жест выразительным, от-
крытым; бессознательно эту манеру дири-
жирования переняли (и с большим успе-
хом) его молодые коллеги. Ни к открытиям,
ни к большой тонкости и изысканности
39
исполнения Кондрашин не стремился, тем
более не позволял себе никакой отсебя-
тины или оригинальничания в трактовке
произведения. Вместе с тем он не был
«академистом», тяготел к новому; в ста-
ром — скучал. Жизнь воспринимал как
процесс, искусство — тоже.
Оставить Родину для такого человека —
прекратить путь, не достигнув его конца.
Уверен, что это было очень трудно. И
если пришлось это сделать, то с кровью,
мукой, тоской.
Вспоминаю об этом всегда, когда думаю
о самой возможности разрыва «струн
сердечных» — струн, связывающих худож-
ника с местом его духовного творчества,
местом рождения его искусства. Можно ли
эти струны разорвать? Нет!
На улице Софии встречаю совсем еще не
старого человека со старчески потухшим
взглядом. Ба! Да это Марис Лиепа! Леген-
дарный Красс из балета Большого театра
«Спартак». Его Красс — устрашающая
красота агрессии, носитель страха и вос-
торга в одно и то же
мгновение искусства!
«Здравствуй, Марис!»
Он стоит серый и
жалкий. Его выгнали
Когда выгоняют из
Большого театра,
дав вместо пинка в известное место не-
большую пенсию.
Есть личности в искусстве, коим не дано
сорвать с себя прекрасные путы, связав-
шие их еще в творческом отрочестве с тем
или иным театром, очагом их художествен-
ного воспитания. Куда бы ни уехала М. Пли-
сецкая с тяжелым грузом обид на сердце,
чем бы ни занимался В. Васильев, как много
лет ни прошло бы со дня прощания с Н. Го-
ловановым,— на судьбе и памяти о них сия-
ет знак таинства Большого театра. Этого
никогда не понимали те, в руках которых —
бесправие, в силу которого они свято ве-
рят. Каждый удар по «сердечным стру-
нам» вызывает стон, но порвать их невоз-
можно.
Эти удары я знаю. Испытал. Сидя в каби-
нете министра, под его диктовку выводя
на бумаге просьбу об освобождении меня
от Большого театра, воспринимал перо как
гильотину, безвозвратно отделяющую мое
сердце от Храма, в котором я служил сорок
лет. За дверьми стояли, как заговорщики
из оперы «Бал-маскарад», те, кто «спасал»
Большой театр от меня, от Прокофьева и
Шостаковича во имя Масканьи, Леонкавал-
ло, милого Массне, обеспечивающих подго-
товку «звезд» к выгодно-валютным гаст-
ролям...
Но довольно об этом! Вспомним, что в
1917 году и Шаляпина выгнали из Мариин-
ского театра — не за-
ставляй своего брата-
актера слишком много
работать!
Когда выгоняют из
Проходит время, мы жалеем о потерях,
но не хотим вспоминать о том, что в боль-
шой, очень большой мере мы в них сами ви-
новаты. На ошибках своих учиться мы тоже
не любим. Так что судьба Кондрашина —
одна из многих. Наша судьба. Ее окружает
и прошлое и неизменное настоящее. Нет
предела разнообразию способов выгонять
из театра. Суть же одна — печаль, порож-
денная невежеством! Художник — человек,
физически и духовно родившийся на месте,
41
которое с этого мгновения становится его
Родиной. Можно отобрать у него паспорт,
вычеркнуть его имя из всех книг, зачерк-
нуть в афише, уничтожить записанные им
пластинки с симфониями, операми... Все
это делается, но все это — на уровне бюро-
кратии, манекенов паспортного стола, не
больше. Нельзя людей вычеркнуть из ис-
кусства, как нельзя их вычеркнуть из памя-
ти. Можно уничтожить в списках, нельзя в
душе.
Будем радоваться этому!

Мстислав Ростропович
Случилось наконец через две-
надцать лет и это — Указом
Президиума Верховного Совета
СССР Мстислав Ростропович и
Галина Вишневская восстанов-
лены в гражданстве СССР.
Одновременно признан утратив-
шим силу Указ Президиума
Верховного Совета СССР о ли-
шении их государственных наг-
рад и почетных званий народ-
ных артистов СССР. Кстати, о
существовании второго Указа
музыканты, которые живут в Ва-
шингтоне, узнали впервые...
Кто первым сообщил Галине
Вишневской и Мстиславу Рост-
роповичу об «амнистии»? Важно
ли это? Важно. Если им оказал-
ся наш посол в США, то попро-
сил ли он прощения от имени
Советского правительства за со-
деянное? Без мук совести и от-
пущения нам грехов мы скоро
перестанем быть людьми.
...Весь вечер в тот день в
исполнении Национального сим-
фонического оркестра США, ко-
торым дирижировал Мстислав
Ростропович, звучала музыка
Петра Ильича Чайковского...
Перед нами некоторые личные
документы Галины Вишневской
и Мстислава Ростроповича.
«Дела давно минувших дней»?
Виолончелист
Когда выгоняют из
— Славка-а! А, Славк! Торфу надоть?
— Кто это? A-а! Сгружай, вон в
углу.
— Завтре подскочу — песку подброшу...
ой и чистый, бля...
— Да ты, давай, заходи...
— Опосля... ты припрячь!
— А как же!
Где в мире может состояться такой диа-
лог между водителем гужевого транспорта,
владельцем левого стройматериала и вели-
ким музыкантом? Где гармония душ раз-
норабочего-шабашника со знаменитым ху-
дожником найдет такой точный интонаци-
онный строй? Где между столь разными спе-
циалистами может возникнуть такой ан-
самбль взаимопонимания и естественности?
Россия!
Да, будто это и не знаменитый виолон-
челист, почитаемый людьми высокими,
знатными, от королей до композиторов, от
президентов до Ее Величества публики всех
стран и континентов. Он — всегда мастак
созидания, умелец, вдохновенный творец,
одинаково способный дарить людям и шут-
ку и потрясения; одинаково естественный
и в потоке музыкальных эмоций, и на дру-
Мстислава Ростроповича
главным редакторам газет
„ПРАВДА”, „ИЗВЕСТИЯ”,
©„ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА”,
„СОВЕТСКАЯ КУЛЬТУРА”.
31 октября 1970 года.
«Уважаемый товарищ
Редактор!
Уже перестало быть сек-
ретом, что Александр Иса-
евич Солженицын большую
часть времени живет в мо-
ем доме под Москвой. На
моих глазах произошло и
его исключение из Союза
писателей в то самое вре-
мя, когда он усиленно ра-
ботал над романом «1914-й
год», и вот теперь награ-
ждение его Нобелевской
премией и газетная кампа-
ния по этому поводу. Эта
последняя и заставляет
меня взяться за письмо
к Вам.
На моей памяти уже тре-
тий раз советский писа-
тель получает Нобелевскую
премию, причем в двух
случаях из трех мы рас-
сматриваем присуждение
премии как грязную поли-
тическую игру, а в одном
велик, но профес-
частицей его бур-
с беспредельным,
жеской пирушке, и в политике, и в хлопотах
на строительстве дачи.
Говоря о Ростроповиче, слово «виолон-
челист» приходится ставить в кавычки, ибо
хоть виолончелью он и
сия оказывается лишь
ной, неуемной натуры.
Он — Человек, да еще
особого рода. Уникаль-
ный во всех отноше-
ниях, неповторимый,
всегда удивляющим нас, обычных людей,
смелым захватом мира, темпераментом
действий, парадоксальностью поступков.
Человек, обладающий феноменальной
коммуникабельностью! Всем доступен, для
всех свой. Для всех одновременно и гений
и... Славка!
Великий музыкант (слышу хохот Ростро-
повича!), задумав строить дачу под Моск-
вой, мгновенно привлек к себе симпатии
окружающих его шоферов, грузчиков, плот-
ников, подсобников, слесарей, столяров,—
всех родов строителей, весь честной ра-
бочий люд в округе. Не отказываясь от
мзды, всяк был рад ему содействовать,
подсобить, устроить... «Славка — мужик
компанейский!» «Энтот — свой, душев-
ный...». «Хоть знаменит и богат, а тоже —
человек!» «Ох и учудил... фонари, говорит,
для участку из Франции приволок!» «Во
флигире, болтают, дворник живет; да с мет-
лой иль с лопатой его на участке не ви-
дать...». «Ох и смех с им, со Славкой-то...».
С сочувствием прощали ему и его «ба-
бу»: «Правда, красивая, но без понимания,
иной раз придешь с поллитрой, и-и! нач-
Когда выгоняют из
47
(Шолохов) — как спра-
ведливое признание веду-
щего мирового значения
нашей литературы. Если бы
в свое время Шолохов от-
казался бы принять пре-
мию из рук присудивших ее
Пастернаку «по соображе-
ниям холодной войны»,—
я бы понял, что и дальше
мы не доверяем объектив-
ности и честности швед-
ских академиков. А теперь
получается так, что мы
избирательно то с благо-
дарностью принимаем Но-
белевскую премию по лите-
ратуре, то бранимся. А что
если в следующий раз пре-
мию присудят т. Кочето-
ву? — ведь нужно будет
взять?! Почему через
день после присуждения
премии Солженицыну в
наших газетах появляется
странное сообщение о бесе-
де корреспондента Икс с
представителем секретари-
ата Союза писателей о
том. что вся обществен-
ность страны (т. е., оче-
видно, и все ученые, и все
музыканты, и т. д.) активно
поддержала его исключе-
ние из Союза писателей?
Почему «Литературная
газета» тенденциозно под-
Мстислав Ростропович.
Одна из зарубежных
фотографий
нет... не компанейская, нет». Прощали «Сла-
вке» даже игру на виолончели: «Что делать,
тоже работа, а куды денешься...»
Снисходительно, с сожалением относи-
лись к непременному его желанию засте-
лить дорожку к дому мраморной крошкой.
Впрочем, эта проблема
несколько дней будо-
ражила весь музыкаль-
Когда выгоняют из
ный мир. «Где достать
мхамохную кхошку?» — раздавалось на
всех этажах Консерватории. Впрочем, это
не мешало в Большом зале Консерватории
49
звучать виртуозному искусству Ростропови-
ча, а в Большом театре шли спектакли под
его управлением, спектакли-праздники.
Не успел решиться вопрос с крошкой,
как является новая сенсация: из Сверд-
ловска привезен и отреставрирован огром-
ный буфет, по легенде принадлежавший
некогда Николаю Второму. Для такого бу-
фета надо поднять потолки в одной из ком-
нат! Шутка ли? Но хозяин дома на все го-
тов, он нежно любит знаки прошлого.
Где-то в глубинке живет чудо-старик, за-
мечательно реставрирующий древнюю ме-
бель. По ухабам, лужам, лесным завалам
пробирается на «Мерседесе» (обязательно
на «Мерседесе» и с музыкой!) «виолонче-
лист» за умельцем. Московская квартира за-
полняется ядовитыми запахами клея и вос-
торгами хозяина дома, видящего, как из ста-
рых и грязных досок и палочек возникает
чудо ампира, буля, маркетри... Хлам, прине-
сенный в мешках, превращался в дворцовую
мебель. Но оказалось, не это главное —
главное в старике то, что и как он говорил,
коммунистические газеты,
как «Юманите», «Леттр
Франсез», «Унита», не го-
воря уж о множестве не-
коммунистических? Если
мы верим некоему критику
Боноскому, то как быть с
мнением таких крупных
писателей, как Бёлль, Ара-
гон, Франсуа Мориак?
Я помню и хотел бы на-
помнить Вам наши газеты
1948 года, сколько вздора
писалось там по поводу
М.Ростропович репетирует
и то, что обещал непременно познакомить
с резчиком по жести, умеющим вырезать
такие узоры на водосточных трубах, что
«невозможное заглядение», он, конечно,
пьет, но иногда... «Виолончелист» потерял
покой! Жизнь продолжалась, а она для
него — создание не-
преодолимых трудно-
стей и их обязатель-
ное преодоление.
Когда выгоняют из
Однажды, во время зарубежных гастро-
лей, он увидел в окно дом. Дом! Интуиция
не подвела, оказалось, что в нем когда-то
жил В. И. Ленин. У хозяина дома удалось
купить кресло, в котором сидел Владимир
Ильич. Забрав старое, уже разваливаю-
щееся кресло с документами, определенно
удостоверяющими принадлежность кресла
Ленину, с большими трудами втискивается
«виолончелист» в кабину самолета. Среди
булей и ампиров московской квартиры дип-
ломированный ветеран выглядит вызываю-
ще. Хозяйки дома решают деликатно, на
время, вынести его на балкон. Бурный спор
оканчивается клятвенным обязательством,
что завтра же кресло отправится в музей
Ленина, для которого оно и предназнача-
лось. Телефонный звонок, другой, третий,
посещение музея с документами не разбило
равнодушия его сотрудников. «Сейчас у нас
нет транспорта для перевозки экспоната»,—
сказали они. «Твое кресло никому не нуж-
но!» — укололи его дома. Но постепенно
51
неприкаянность экспоната стала вызывать
жалость к нему в доме Ростроповича. Как
быть? Вскоре мы вдвоем были в верхах,
пробивали разрешение на постановку опе-
признанных теперь гиган-
тов нашей музыки С.С.Про-
кофьева и Д.Д.Шостакови-
ча...
...Сейчас, когда посмот-
ришь на газеты тех лет,
становится за многое не-
Двадцать пять лет
тому назад
стерпимо стыдно... Неуже-
ли прожитое время не на-
учило нас осторожнее от-
носиться к сокрушению та-
лантливых людей? Не гово-
рить от имени всего наро-
да? Не заставлять людей
высказываться о том, чего
они попросту не читали
или не слышали?
...В 1948 году были
списки запрещенных про-
изведений. Сейчас предпо-
читают устные запреты,
ссылаясь, что «есть мне-
ние», что это не рекомен-
дуется. Где и у кого есть
мнение — установить нель-
зя. Почему, например,
Г.Вишневской запретили
исполнять в ее концерте в
Москве блестящий вокаль-
ный цикл Бориса Чайков-
ского на слова И.Бродско-
го? Почему несколько раз
препятствовали исполне-
нию цикла Шостаковича на
слова Саши Черного (хотя
тексты у нас были изда-
ны)?
У кого возникло «мне-
ние», что Солженицына
нужно выгнать из Союза
писателей? — мне выяс-
нить не удалось, хотя я
этим очень интересовался.
Вряд ли пять рязанских пи-
сателей-мушкетеров отва-
жились сделать это сами
без таинственного «мне-
ния». Видимо, мнение по-
мешало моим соотечест-
венникам и узнать продан-
ный нами за границу
ры Шостаковича «Катерина Измайлова».
Это был удобный случай рассказать про кре-
сло. Когда Ростропович пришел домой,
оно уже было в музее.
Мстислав Леопольдович Ростропович
принадлежит всем не только как музы-
кант, но просто как че-
ловек. И первое чудо в
____	Когда выгоняют из
этом человеке — доо- *
ро. Кажется, что даже
музыка — вторична. Но может быть, она и
прекрасна тем, что напоена добром? Может
быть, его музыка и существует как про-
водник добра? Иной раз кажется, что он
скорее проживет без музыки, чем без непре-
рывных и бескорыстных забот о ближнем,
дальнем, знакомом, незнакомом, великом
или простом смертном. Кажется, он достав-
ляет себе радость от самого процесса свер-
шения добрых поступков. Альтруизм его
безмерен, восторжен; всеохватывающ до
такой степени, что становится... эгоизмом
альтруизма! Он счастлив даже тогда, когда
вспоминает о своих добрых делах! С целым
светом его связывает личное обаяние. Здесь
все идет в дело. Мраморная крошка, фран-
цузские фонари, милосердие — не напоказ,
не по обязанности, а для души, для собст-
венного удовлетворения. Общение с короля-
ми, президентами, умельцем из глухома-
ни, учениками, великими композиторами —
все радость! Если корень слова «культура»
(культ) переводится как почитание, то
Ростропович — человек высшей культуры,
он почитает любого другого человека, не
запятнанного злодейством. Большая и ма-
лая услуга другому человеку — его счаст-
53
фильм Тарковского «Анд-
рей Рублев», который
мне посчастливилось ви-
деть среди восторженных
парижан. Очевидно, мне-
ние же помешало выпус-
тить в свет «Раковый кор-
пус» Солженицына, кото-
рый уже был набран в «Но-
вом мире». Вот когда бы
его напечатали у нас,—
тогда б его открыто и ши-
роко обсудили на пользу
автору и читателям.
...Я знаю, что после
моего письма непременно
появится мнение и обо мне,
но не боюсь его и откро-
венно высказываю то,
что думаю...».
I
Когда выгоняют из
ливое предназначение. Приносить людям
радость почти хобби, во всяком случае, веч-
ная потребность. Узнав об одной моей хво-
ри, он немедленно нашел особого «прове-
ренного» врача, отвез меня к нему, активно
участвовал в проведении всех диагнозов,
мобилизуя своим оба-
янием особое внима-
ние медицинского пер-
сонала ко мне. Через
пятнадцать минут все его называли на «ты»
и «Славой»; в приемном отделении воцари-
лась атмосфера веселья, а меня хохочущие
девушки повезли на операцию. Только поз-
же они узнали о том, что «Славка» — му-
зыкант, виолончелист и знаменитость; это
вызвало буквально приступ девичьего сме-
ха. Но за мною они продолжали ухаживать
с удовольствием и превеликим вниманием!
Как-то в пять часов утра он подгоняет
к моему дому все три свои машины, чтобы
мы с женой выбрали, на которой нам прият-
нее будет поехать на аэродром. Утренняя
хохма Ростроповича смешит, удивляет и
оставляет на весь день, на весь долгий путь
хорошее настроение. Любой в ответ рад ему
послужить. Кто торфом, песочком, кто лас-
ковой беседой, а кто и концертом для ви-
олончели с оркестром, посвященным ему.
Однажды из самолета вышла дама, судя по
окружению,— важная персона английского
двора. Она с трудом, но с радостной улыб-
кой тащила... большую банку с краской. Ей
пытались помочь. «Нет, нет, я сама, это для
Славы»,— сказала дама. Разумеется, адре-
сат встретил именитую гостью, которая бы-
ла счастлива, выполняя неожиданную и не-
55
...Мстислав Ростро-
пович не ошибся —
мнение появилось.
29 марта 1974 года
Галина Вишневская
и Мстислав Ростро-
пович пишут пись-
ма. Первое —
П. Н. Демичеву:
П.Н. Демичеву
«Дорогой, глубокоуважаемый Петр
Нилович! К великому нашему огорче-
нию, к этому письму мы прилагаем
также письмо к товарищу Л.И.Бреж-
неву, которое мы просим передать
Леониду Ильичу.
Мы Вас сердечно и горячо благода-
рим за все то, что Вы хотели для
нас сделать. Но даже Вы смогли
нам помочь только на один день. На
следующий день все наши надежды на
просвет в нашей жизни на нашей Ро-
дине рухнули.
Мы едем за границу, чтобы полу-
чить работу, достойную нас, по на-
шей квалификации. Как Вы знаете,
много раз письменно и устно по раз-
ным вопросам мы обращались к мини-
стру культуры СССР Е.А. Фурцевой,
но все оказалось безрезультатно...
Достигнув творческой зрелости, мы
обязаны свое умение отдать людям.
Мы уверены, что в нашей стране су-
ществует организованная группа лю-
дей, обладающих силой и возможно-
стями, которая в полный противовес
интересам нашего государства за-
травливает (выделено мной.— Т.К.)
талантливых и нужных государству
людей, оставляя им только два выхо-
да: самоубийство или выезд за гра-
ницу.
Надеемся, что мы не дали и не да-
дим повода плохо о нас вспоминать».
привычную функцию. «Для Славы...». Чуда-
чество? Но какое обаятельное!
Гений общительности безусловно опреде-
лил магию его музицирования! У каждого
большого художника
средство выражения	вып>някхгиз
не превращается в са-	м	Mlljh'l
моцель, пусть даже та-	wflb
кую высокоодухотворенную,	как	музыка.	ТИт
Нас привлекает в исполнительстве музыки
Ростроповичем не столько как он играет,  '
сколько что он этой игрой нам дарит из
своих душевных сокровищ. Техника, строй,
звук — лишь служки в процессе высокой
литургии. Мастерство не обращает на себя
внимания, оно направляет его к главному,
высшему, несказанному, сверхчувственно-
му. Читая Достоевского, мы не замечаем
слов, которыми выражены потрясающие ду-
шевные бури Дмитрия Карамазова, ибо в
них участвует все наше существо. Оценка
искусства Ростроповича со стороны может
свидетельствовать лишь о холодном разу-
ме слушающего, недоступности для него ду-
ховных сфер Искусства. Феномен Ростро-
повича-музыканта крепко связан с его бур-
ной, эмоциональной натурой. Энергия в
жизни здесь устремлена к той же цели, что
и искусство — охвату многообразия дейст-
вительности с ее парадоксами явлений и
чувств.
Когда Ростропович взялся за дирижер-
скую палочку, это у многих по разным при-
чинам вызвало неприятие. В конце концов
его выгнали с советских симфонических
Идейные
„ИЗВЕСТИЯ” Четверг,
16 марта 1978 года.
перерожденцы
...Уезжая, они были уверены,
что вернутся домой, и даже на-
деялись, что за это время в
нашей стране «изменится то не-
выносимое, оскорбительное от-
ношение, которое послужило
причиной отъезда». К сожале-
нию, этого не произошло. Нача-
лось продление контрактов
опять же с надеждой на «про-
щение» за «человечное отноше-
ние к писателю Александру
Исаевичу Солженицыну».
В ожидании, по их словам,
«амнистии» они аккуратно каж-
дый раз являлись в советское
посольство в Вашингтоне и пи-
сали просьбы о продлении пас-
портов. Такое заявление в свя-
зи с подписанными на три года
контрактами они оставили там и
16 февраля 1978 года — срок
паспортов истекал 25 марта...
9 марта Галина Вишневская
и Мстислав Ростропович выеха-
ли во Францию, условившись,
что посольство перешлет туда
распоряжение, которое придет
из Москвы.
«Выехавшие несколько
лет назад в зарубежную
поездку М. Л. Ростропович
и Г.П.Вишневская, не про-
являя желания возвратить-
ся в Советский Союз, вели
антипатриотическую дея-
тельность, порочили со-
ветский общественный
строй, звание гражданина
СССР. Они систематически
оказывали материальную
помощь подрывным анти-
советским центрам и дру-
гим враждебным Советско-
му Союзу организациям за
рубежом. В 1976—1977 го-
дах они дали, например,
несколько концертов, де-
нежные сборы от которых
пошли в пользу белоэмиг-
рантских организаций.
Формально оставаясь
гражданами Советского
Союза, Ростропович и
Вишневская, по существу,
стали идейными перерож-
эстрад для того, чтобы он вскоре возглавил
главный симфонический оркестр в Вашинг-
тоне. Ростропович в своей оригинальности
един в жизни и в музыке; за роялем, вио-
лончелью, за дирижерским пультом... Он
не узкий специалист по виолончели, а ху-
дожник, неотдели-
мый от множества
проявлений искусства Когда выгоняют из
в жизни.
Я всегда смущаюсь, когда говорят о Свя-
тославе Рихтере как о пианисте, тогда как
он — художник, играющий на рояле. По-
добного рода музыканты есть художествен-
ные явления жизни. Их всегда — едини-
цы; другие — лишь уважаемые профессио-
нальные музыканты. Эти единицы, однако,
объединены невидимыми нитями взаимо-
59
понимания.
В музыке Ростропович естествен и прост.
Он не сочувствует музыке, он ее натура.
Дирижируя «Евгением Онегиным», он не
помогает переживаниям Ленского, он —
сам Ленский. Не сопровождает музыкаль-
ным воодушевлением действующую на сце-
не Татьяну, он — Татьяна. Его музыка про-
ста и ясна по-человечески. Без эффектов
и мелких поборов оригинальности.
Его жизнь — непрерывный поток новелл.
...По пустынному фойе парижского театра
Гранд Опера идет странный человек. Уси-
ки вилочкой вверх, кружевное жабо, кру-
жевные манжеты, перчатки, бриллиантовая
брошь, изящная тросточка-стек, лакирован-
ные туфли. Такого мы еще не видали, да-
же в Париже.
— Да это же мой друг Сальвадор Да-
15 марта в пять часов вечера
им позвонил советник посольст-
ва СССР во Франции по культу-
ре Ю. Борисов и сказал, что от-
вета ждут в самые ближайшие
дни. А через пару часов, сидя в
Париже у телевизора, они узна-
ли о лишении их советского
гражданства...
Через три дня безо всякого
на то предупреждения к ним
явились два сотрудника из наше-
го консульства для того, чтобы
забрать их советские паспорта.
Галина Вишневская и Мстислав
Ростропович отказались сделать
это, считая все происшедшее
«актом беззакония»...
денцами, ведущими дея-
тельность, направленную
против Советского Союза,
советского народа.
Учитывая, что Ростро-
пович и Вишневская систе-
матически совершают дей-
ствия, наносящие ущерб
престижу Союза ССР и не
совместимые с принадлеж-
ностью к советскому граж-
данству, Президиум Вер-
ховного Совета СССР по-
становил на основании
ст. 7 Закона СССР от 19
августа 1938 года «О граж-
данстве Союза Советских
Социалистических Респуб-
лик» за действия, поро-
чащие звание гражданина
СССР, лишить гражданст-
ва СССР МЛ.Ростропови-
ча и Г.П.Вишневскую».
ли! — вдруг восклицает стоявший с нами
Ростропович и кидается к незнакомцу.
Тот на мгновение отступает, потом ра-
достно раскрывает объятия и крепко сжи-
мает в них нашего виолончелиста.
— О, мой Казальс, мой дорогой Паб-
ло! — радостно воск-
лицает странный чело-
век	Когда выгоняют из
— Да не Пабло я,
не Казальс, а Слава. Понимаешь, Сла-а-
ва! — кричит Ростропович.
— Это решительно все равно! Но почему
я подумал, что ты Казальс? Мой бог! О,
Слава!
61
— Дали!
— Слава!
И вновь обнявшись, гении удалились.
Тут я вспомнил, что среди книг Ростропо-
вича задолго до этой сцены я видел моно-
графию Сальвадора Дали с размашистым
посвящением ее Ростроповичу и слово
«Слава» отмечено было особым вензелем.
Однако занятно, что в сознании знаме-
нитого сюрреалиста величайший из виолон-
челистов начала века Пабло Казальс ассо-
циировался с тем, кому тот передал свою
корону, Ростроповичем. Может быть, Саль-
вадор Дали присутствовал там, где Ростро-
пович играл для Казальса и был свидетелем
высочайшего признания нашего виолонче-
листа?
Друзья часто шутят над страстью Ростро-
повича к знакомству и даже панибратству
с вельможами, королями и королевами,
премьерами и президентами всех стран ми-
ра. Он любим ими, является обладателем
К общественному мнению
Париж. 17 марта 1978 г.
«Мы обращаемся к нашим друзьям, любителям музыки, ко
всем людям доброй воли с просьбой в этот тяжелый для нас
час выразить свое отношение к бесчеловечному и незакон-
ному акту лишения нас права жить и умереть на своей (вы-
делено мной.— Т.К.) земле. Мы не занимались и не занима-
емся политикой ни у себя на родине, ни за рубежом, а отдаем
свои силы музыке, чтобы красота ее согревала мир.
Предъявленные нам формальные обвинения не имеют ни-
какой связи с подлинными мотивами этого решения, которое
явилось лишь актом мести за проявленную нами человечес-
кую солидарность по отношению к гонимым людям...
Галина Вишневская.
Мстислав Ростропович»
многочисленных орденов, почетных званий,
лент, шпаг, треуголок, звезд, почетных кам-
золов, дипломов, адресов, почетных знаков
самых больших, самых редких, самых, са-
мых... Но вот... В день возвращения его с
супругой на родину в его квартире собра-
лись самые близкие
друзья. Среди знаме-
нитых композиторов,
артистов, светил меди-
Когда выгоняют из
цины за праздничным столом сидел с суп-
ругой и старый друг дома Ростроповичей —
Вася-штукатур из Одинцова. Теперь, разу-
меется, это уже Василий Адамович. Ког-
да, в отчаянии уезжая за границу, Ростро-
повичи бросили квартиру и дачу, Василий
Адамович, уверенный, что друзья его вер-
нутся, все шестнадцать лет поддерживал
разными ремонтами их жилище. Правитель-
ство лишало Ростроповича и Вишневскую
гражданства, званий, наград, прав; запре-
63
щало произносить их имена и пользовать-
ся их записями. А друг Вася из Одинцова
со своей женой поддерживали квартиру и
дачу, которые всегда должны были быть го-
товы к возвращению хозяев. Василий Ада-
мович с супругой на встречу пришли не с
пустыми руками: принесли жбан кислой ка-
пусты, которую так любила хозяйка дома.
«Увезу эту капусту в Париж»,— сказала
Галина Павловна, дав мне попробовать чу-
до-капусты. Но и Василий Адамович полу-
чил подарок. Мстислав Леопольдович при-
вез ему от Солженицына из Америки книж-
ку с трогательной надписью. Это — Рос-
сия!
Таких друзей много в этой семье. Мно-
Л.И. Брежневу
«Гражданин Председатель Верховного Совета Союза ССР!
Верховный Совет Союза ССР, который Вы возглавляете,
лишил нас советского гражданства... Мы — музыканты. Мы
живем и мыслим музыкой... Вы не хуже других знаете, что
единственной нашей «виной» было то, что мы дали приют в
М.Ростропович, Г.Вишневская и А.Солженицын с женой
своем доме писателю Александру Солженицыну. За это с Ва-
шей санкции на нас были обрушены всяческие преследова-
ния, пережить которые было для нас невозможно,— отмены
концертов, запреты гастролей за рубежом, бойкот со сто-
роны радио, телевидения, печати, попытка парализовать
нашу музыкальную деятельность.
Трижды, еще будучи в России, Ростропович обращался
когда они возвра-
голетние конфликты хозяйки дома с домаш-
ней работницей под условным названием
«Римка» были известны всей Москве. Раз-
рывы и примирения, скандалы и знаки вни-
мания перемешивались с анекдотической
быстротой, темпераментом, непредсказуе-
мостью. И вот шест-
надцать лет разлуки!
Сохранены школьные
тетради «девочек».
(Пригодятся их детям,
тятся! Не учиться же им там, в ихних кол-
леджах!) Квартира под присмотром, тесные
связи с сестрой хозяина, твердая рука до-
машней работницы, всегда знающей лучше
хозяев то, что им надо. Наконец, после ше-
стнадцати лет разлуки уверенность, что там
у них все правильно, приводит Римку (из-
вините, это так ее зовут в просторечии!) к
пониманию: необходимо ехать в Париж.
Но она не одна. Надо захватить с собою
собаку сомнительной породы, подобранную
на улице Москвы, где ее придавила машина.
«Ну что ж,— сказала по телефону Галина
Павловна,— давай с собакой, не бросать же
ее». Вскоре дворовый пес с московской ули-
цы гордо, по нашей традиции, на удивление
остальным трем собачкам, живущим у Рост-
роповичей, отмечал высоко поднятой ногой
свое прибытие в фешенебельную квартиру
Парижа.
Впрочем, великий виолончелист всегда
берет с собою на гастроли любимую со-
бачонку. Он несет ее в специально приспо-
собленной сумке. Могут быть трудности на
таможне, но достаточно хозяину шепнуть
в сумку слово «опасно!» — и собачка зами-
Когда выгоняют из
65
к Вам: первый раз с письмом и дважды с телеграммами с
просьбой помочь нам, но ни Вы, ни кто-либо из Ваших
подчиненных даже не откликнулись на этот крик души.
Таким образом, Вы вынудили нас просить об отъезде за
границу на длительный срок, и это было оформлено как ко-
мандировка Министерства культуры СССР. Но, видимо, Вам
не хватило наших слез на родине. Вы нас и здесь настигли.
Теперь Вашим именем «борца за мир и права человека»
нас ^орально расстреливают в спину по сфабрикованному
обвинению, лишая нас права вернуться на родину.
...Мы требуем над нами суда в любом месте СССР, в лю-
бое время с одним условием — чтобы этот процесс был от-
крытым.
Мы надеемся, что на это, четвертое к Вам обращение Вы
откликнетесь, а если нет, то, может быть, хотя бы краска
стыда зальет Ваши щеки.
Г. Вишневская, М. Ростропович»
рает. Вот только беда, в Англию возить ее
рискованно, там на этот счет законы — ой-
ой-ой! И ко мне в гости принес он заветную
сумку с собачкой. Долго уговаривал перепу-
ганную гостью воспользоваться туалетом
(парижские собачки к этому приучены), а
потом шутливой игрой
на рояле она с хозяи-
ном потешила девочек
из соседней кварти-
ры, пришедших приветствовать знаменитых
моих гостей. Это — тоже Россия!
Россия — это вся семья Ростроповича
и Вишневской, Россия — их дочки с чуть
ироничным, но благоговейным отношением
к родителям. Россия — многочисленные
друзья этой семьи. И этот знаменитый врач
из Тагила, что лечил Шостаковича, и этот
молодой, но признанный миром композитор,
и эта «звездная пара» мирового балета,
особенно родные тем, что удалось когда-то
им помочь; а вот духовное лицо, священ-
ник, много лет тому назад тайно венчавший
где-то под Саратовом Галю и Славу, тут
и вдова Шостаковича, и... Россия!
Отнюдь не для занимательности расска-
за я привожу факты из жизни Ростропови-
ча, а исключительно из-за веры в то, что
познать человека удобнее и вернее всего по
его поступкам, реакциям, восприятию им
жизни. Здесь Ростропович непредсказуем
до экстравагантности. Многие из случаев
кажутся анекдотами, но не в анекдотах ли
часто познаем точные и тонкие черты ха-
рактера героя, объекта нашего внимания?
Однако здесь нет и грамма вымысла.
Но бывало и серьезнее.
Когда выгоняют из
67
ТАСС: «Несколько лет назад в запубежную поездку выехал
Мстислав Ростропович вместе со своей женой Галиной Вишневской.
В самом этом факте нет ничего особенного. Ведь Ростропович,
как и другие деятели искусства, не впервые выезжал за границу
в соответствии с широким культурным обменом, который осуществ-
ляет наша страна».
М. РОСТРОПОВИЧ
Ответ
ТАСС,
26марта 1978 года.
26 мая 1974 года после
тщательного обыска на та-
можне, где не были разре-
шены к вывозу ордена и
медали, которыми я был
награжден (в их числе ме-
дали Ленинской и Сталин-
ской премий, Британского
королевского филармони-
ческого общества, Лондон-
ского симфонического ор-
кестра, Израильской фи-
лармонии и т. д.), я при-
был в Лондон со своей со-
бакой. Уже начало не сов-
сем обычного турне! От
меня избавились так пос-
пешно, что я свалился в
Лондоне как снег на го-
лову англичан — без кон-
цертов, без единого кон-
тракта и без денег. Я по-
чти три месяца не имел ни
одного концерта за грани-
цей и жил на деньги, одол-
женные мне друзьями. Се-
мья приехала через два
месяца.
Почему же мне, жене и
детям разрешили выехать
Два часа ночи. Телефонный звонок.
— Старик, ты спишь? Вставай немед-
ленно, есть серьезный разговор.
— Что случилось?
— Важная вещь, через пятнадцать минут
я у тебя!
— Скажи, не пугай!
— Лиссандрыч*, не
бойся, речь пойдет о Когда выгоняют из
«Пиковой даме», ее
немедленно надо ставить, немедленно! Я
пошел, открой мне дверь.
На кухонном столе в классической мос-
ковской квартире, где все главные мысли
рождаются на кухнях, лежит партитура
«Пиковой дамы», отодвинуты в сторону
кастрюли, посуда, сковородки.
— Ты видишь, старик, эту музыкаль-
ную тему кларнета с фаготом? Она связана
с Томским, он и должен начать спектакль.
Он сидит на месте дирижера и дает вступле-
ние музыкантам. Над ним может быть бе-
седка...
— Слава, дыхни на меня!
— Лиссандрыч, я даю тебе слово, что на-
учу любого баритона дирижировать этими
тактами... это, старик, страшный анекдо-
тец, он породил трагедию, все пошло от это-
го шалопая.
— Но позволь, Томский в беседке на ме-
сте дирижера, с палочкой...
— Может дирижировать чубуком, у него
в руках чубук?
Ростропович берет ложку, напевает пры-
гающую, как чертик, мелодию, действитель-
но страшно. Но стрелки показывают четыре
часа.
69
Так ом меня зове'
на два года, хотя на столь
длительный срок ни один
артист еще не выезжал?
Разрешение на выезд мы
получили в ответ на два
заявления, посланные нами
29 марта 1974 года,—
Л.И.Брежневу и П.Н.Деми-
чеву, который в то время
к работал Секретарем ЦК
КПСС по культуре, и через
которого мы передали за-
явление Брежневу. Через
полчаса после подачи заяв-
лений нас вызвал к себе за-
меститель министра куль-
туры В.Кухарский и ска-
зал, что Советское прави-
тельство согласно на наш
выезд. Наши заявления
прилагаются.
ТАСС: «Супруги Ростроповичи не раз публично заявляли, что они
не намерены возвращаться в Советский Союз».
Это чистейшая ложь.
16 февраля 1978 года мы
подали заявление на имя
Брежнева в советское по-
сольство в Вашингтоне с
просьбой продлить наши
визы на три года в связи с
уже подписанными нами
контрактами на концерты
за границей. Это ясно
указывает на то, что мы
не хотели терять связи с
нашей Родиной и при бла-
гоприятных обстоятельст-
вах вернулись бы домой.
ТАСС: «...В интервью газете «Франс суар» Ростропович заявил:
«Советский Союз — страна мертвых душ, там умерщвляется все
живое и прогрессивное».
Да, мы продолжаем так
думать, что у нас в
стране не существует сво-
боды творчества и что у
нас стараются умертвить
все живое и прогрессивное.
Разве можно у нас напеча-
тать крупнейшие произ-
ведения лучших прозаиков
и поэтов — Бродского,
— Старик, это что, сухари? Дай пожрать!
— Подожди, я поставлю чайник.
— Не надо! Заметь, что эта скрипичная
тема...
Каскад идей, прогнозов, догадок. Неудер-
жимая энергия и увлеченность! Кажется,
.вот-вот — и откроется
тайна трех карт.	ж.
Чем больше талант,	Ко™а ««гонякт из
тем виднее для него
нескончаемые ряды загадок, заключенных
в художественных произведениях. Загад-
ки, как курган, скрывают суть произведе-
ния. Разгадывать их — для одних непомер-
ный труд, для других — радость. Все зави-
сит от художественного воображения. Без
него, без художественного воображения,
свободного и волевого, нет музыканта, а
тем более оперного деятеля.
Когда эта идея «Пиковой дамы» кольну-
ла музыканта? Когда он листал партитуру?
Планировал дорожки сада? Смотрел на
рождающуюся из хлама дворцовую мебель?
Или во время исполнения концерта Двор-
жака, при огромном стечении людей? Все
может быть! Все! Успех концерта, а ночью
мучает скверный анекдот Томского.
Утро. В дверях — жена в халате:
— Вы сошли с ума! Слава, немедленно
отправляйся домой, я сейчас позвоню Гале.
Утро. Мираж рассеивается. Жалко. Осу-
ществить «Пиковую даму» нам, конечно,
никто не дал. А может, это был не мираж?
Может быть, это было началом разгадки
«Пиковой дамы»?
Стоп!
Одно время это «стоп» преследовало Рос-
Владимова, Войновича,
Максимова, Некрасова,
Пастернака, Солженицы-
на? Все они были исклю-
чены из Союза писателей
СССР. Только сравнитель-
но недавно увидели свет
запрещенные Ахматова и
Булгаков. А травля Про-
кофьева и Шостаковича в
музыке, увековеченная в
«историческом» постанов-
лении ЦК партии 1948
года о так называемом
формализме в музыке? А
уничтожение выставки ху-
дожников при помощи
бульдозеров, как это было
сделано в Москве?
...За три с половиной
года пребывания за грани-
цей наши имена не только
никогда не были произне-
сены по советскому радио
или напечатаны хотя бы в
одной из советских газет,
но даже были изъяты из
периодических изданий,
яркий пример чему — из-
данные в 1976—1977 годах
юбилейные альбомы и кни-
ги Большого театра, где
Вишневская пела двадцать
два года...
троповича, особенно в период его рабо-
ты в Большом театре в качестве дирижера.
«Стоп» был и для меня. Во всяком случае,
после этой ночи я отказывался от всех пред-
ложений поставить «Пиковую даму». Одно-
му мне вскрыть курган
не под силу. Но зато я
узнал, что есть курга-
ны и их нужно смело
не было суждено,
Когда выгоняют из
и решительно разры-
вать, выкапывать истину, хоть легче обойти
ее стороной.
Непредсказуемость пониманий, отноше-
ний и даже поступков зависит от того, что
Ростропович каждый день встречает как но-
вый, а не принимает его за вчерашний. «Нет
стабильности!» — говорят о таких, а это
просто — живой человек, живущий, дейст-
вующий в соответствии с процессами в
природе, обществе, быту, человеческих от-
ношениях. Я поддерживаю такую неста-
бильность. Чудо заключается в том, что са-
мые немыслимые, казавшиеся бредовыми
идеи Ростроповича образовываются жиз-
нью. Уверенные в его ошибках сегодня,
73
возмущающиеся упорством, с которым они
совершаются, мы потом соглашаемся с его
конечной правотой.
Претензии к М. Л. Ростроповичу у об-
щественности были элементарны: играешь
на своем инструменте и играй, в другие де-
ла не надо лезть, тогда и мы тебя не тронем,
организуем тебе уважение. Искусство же
Ростроповича — вся жизнь, часть кото-
рой — его профессия. Он не может пройти
ТАСС: «...Организовали 63 концерта, сборы от которых передали
белоэмигрантским организациям, десятилетиями ведущим под-
рывную работу против СССР...»
Я дал 63 благотвори-
тельных концерта, включая
и мастер-классы, на мно-
гие из которых продава-
лись билеты...
Является ли белоэмиг-
рантской организацией
Фонд серебряного юбилея
английской королевы, или
Фонд Клод Помпиду, или
ЮНИСЕФ — организация
при ООН для помощи боль-
ным детям — пусть это ос-
танется на совести ТАССа.
Список всех моих благо-
творительных концертов я
прилагаю... Или это пре-
ступление — помогать лю-
дям?
Когда выгоняют мз
мимо дел, которым способен оказать по-
мощь.
Он чувствует потребность включиться в
деятельность жизни. Оперы? Тоже. Появ-
ляется потребность дирижировать на сим-
фонической эстраде? Идет туда. Испытыва-
ет потребность восста-
новить художествен-
ные права аккомпане-
мента в вокальных
циклах? Садится за рояль. Это еще можно
простить. Но когда он по потребности души
защищает Сахарова или принимает участие
в положении Солженицына, тут пощады не
жди!
Большой музыкант, даже если он только
инструменталист, музицируя, проявляет
свои драматургические способности и в раз-
ной степени дар восстановления и видения.
Отсутствие таких способностей превращает
музыканта в технаря. Драматургическая
жилка и способность к представлению об-
раза — свойство, которое помогает дирижи-
ровать не абстрактной музыкой, не зву-
ками, а действием, характерами персона-
жей, спектаклем. Это свойство сильно у
Ростроповича, поэтому он склонен к искус-
ству оперы как музыкально-драматургиче-
скому виду искусства. В музыканте, ди-
рижирующем оперой, всегда должно биться
режиссерское сердце. Ростропович не толь-
ко слышит музыку, он ее видит.
— Слушай, Лиссандрыч, я покажу тебе,
как ведет себя на балу у Лариных Ротный!
И вот я слышу во время вальса подпры-
гивающие громы литавр, которые раньше
скрывались за массой остального оркестра.
«Нет слов, чтобы выразить мое возмущение этим бесчело-
вечным поступком. Прикрываясь именем народа, Советское
правительство лишило нас гражданства. Милостиво оставляя
советскими гражданами наших детей, правительство дейст-
вует подобно работорговцам, разбивает мою семью и лишает
нас семейного крова.
...Советское правительство показало, что в Советском
государстве судьбу людей решают не законы, а люди, управ-
ляющие (выделено мной.— Т.К.) этими законами. Я не
признаю права этих людей насильно лишать меня земли,
данной мне Богом.
На XXII съезде КПСС тогдашний председатель КГБ А.Ше-
лепин, документально нарисовав ужасающие картины массо-
вого террора Сталина и бывших в то время членов Полит-
бюро: Молотова, Кагановича, Маленкова и Ворошилова, с воз-
мущением воскликнул: «Иногда задумываешься, как эти люди
могут спокойно ходить по земле и спокойно спать? Их долж-
ны преследовать кошмары, им должны слышаться рыдания и
проклятия матерей, жен и детей невинно погибших товари-
щей» (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т.Ш, с.
Й 404—405, 1961 год).
И эти люди, объявленные преступниками перед своим на-
родом, не были судимы или лишены гражданства? Нет, они
спокойно доживают свой век в бесплатных роскошных дачах
и цинично получают огромные пенсии от тех самых вдов и
сирот «невинно погибших товарищей». Но они имеют право
жить и умереть на своей земле.
Под Ленинградом в братской могиле лежит моя погибшая
от голода во время блокады семья. Я отдала моему народу
большую часть моей жизни, родила и воспитала двоих детей.
И я никому не позволю распоряжаться моей семьей, как
рабами.
Галина Вишневская»
Ротный хочет казаться грозным, как Зевс,
но припрыгивает, подмигивает — эффектно
шутит, словно ярмарочный чертик.
В искусстве оперы каждый волен по-
своему видеть музыку, оценивать ее драма-
тургическое предназначение. Последние
такты «Евгения Онеги-
на» Ростропович играл
в бешеном темпе, до-
бившись от масте-
Когда выгоняют из
ров оркестра Большого театра предельной
виртуозности. «Что это?» — спросил я. «Это
Чайковский расстреливает Онегина»,— от-
ветил он. «Это дьявол смеется над ним!» —
возразил Д. Шостакович. В хорошей опе-
ре нет «просто музыки», столь любезной
музыковедам, Лишенным воображения и
желающим слушать музыку вообще.
В опере «Война и мир» на балу у вельмо-
жи славление приехавшего Александра Пер-
вого идет хором (слова молодого Батюш-
кова). Могучие и резкие фанфары странно
прорезают нежную плавность мелодии. Эта
странность не смутила Ростроповича, вмес-
то затушевывания резко фальшивых звуков
он усилил звуковую несоразмерность. Поп-
росил меня музыкантов поставить на сцену,
отдал право дирижирования ими церемо-
ниймейстеру, сам достал для него соответст-
вующую булаву и обучил его дирижировать
на манер тамбурмажора. Для усиления
прокофьевского эффекта он, кажется, что-
то легко подписал духовикам. Но, тс...
(Бойтесь ханжей от музыки!) Грубые кри-
чащие фанфары на фоне лирического сан-
тимента хора — это драматургия! Обожае-
мый душка-царь приехал на бал!
77
Прокофьева Мстислав Леопольдович
знал близко, подозреваю, что средняя часть
арии Кутузова написана при сотрудничестве
Славы. (Снова: тсс...)
Размах и смелость признанного музы-
канта помогали дирижеру Ростроповичу
создать драматургиче-
скую динамику оперы.
(Нет хуже тактичных
по отношению к ав-
тору дирижеров, они представляют оперу
как нечто среднеарифметическое без рез-
ких смен нюансов, темпов. Скучно, невы-
разительно, зато: «Так написал автор!»)
Беда, если отсутствует собственное, личное
соучастие в коллизиях драмы. Вот малоин-
тересный экосез петербургского бала в «Ев-
гении Онегине»; его всегда оживляют... ку-
пюрами. Темп и резкая контрастная нюан-
сировка превратили скучную музыкальную
прокладку (которой в первом варианте опе-
ры и не было!) в блестящий искрометный
номер. «Откуда такой бешеный темп?» —
спросили из оркестра. Ростропович вынул
из кармана крошечный метроном, темп был
непривычный, но... точно соответствующий
пометкам композитора.
Новостью тогда для меня было и его по-
строение ансамблей. В операх, часто в ан-
самблях, певцы голосят каждый свое, оди-
наково громко, перекрикивая друг друга.
Ни слов, ни музыки... «Они же одновремен-
но поют разное, как тут понять»,— говорят
дирижеры. Ансамбль у Ростроповича рас-
считан на перманентные переходы главен-
ства того или другого голоса, в соответствии
с музыкальной фразой. В каждый момент
Когда выгоняют из
78
важен голос то одного персонажа, то дру-
гого. Ансамбль приобретает осмысленность
и драматургическую конструкцию. Голоса
персонифицируются, и из одинаково крича-
щих певцов появляются характеры, дейст-
вующие лица, объем драматургического
акта. О таком, к приме-
ру, исполнении квин-
тета в первом акте
«Пиковой дамы» я
Когда выгоняют из
всегда мечтал, но, увы, проставленный ав-
тором нюанс форте дает право певцам, бес-
смысленно нивелируя, прокричать весь
квинтет.
Снисходительное отношение к диле-
тантским первым шагам в искусстве дири-
жирования знаменитого музыканта поме-
шало даже средним дирижерам кое-чему
поучиться у Ростроповича. Такова про-
фессиональная «гордость»! Между тем
разница между музыкантом такого уровня,
как Ростропович, и многими жестикулирую-
щими перед оркестром молодыми людьми во
фраках заключается в простом: одни ин-
терпретируют автора, а другие слепо его
исполняют; первые — художники, вто-
рые — ремесленники. Истина простая, но
многим дирижерам неизвестная.
Ростропович стал среди массы средних
дирижеров оперы как бы альбиносом. Из-
вестно, что «обычно окрашенные» их не
любят. Клевать нового дирижера нашлось
немало лиц. Мы позволяем себе бунтовать,
травить скепсисом и иронией художников,
выделяющихся способностью индивидуаль-
но творить в разных сферах.
Обыватель верит: если мы не избран-
79
Мстислав Ростропович
Ответ корреспонденту еженедельной газеты
„Голос Родины”
Л. Павлову на статью
«Зачем Ростроповичу
был нужен
советский паспорт?»,
опубликованную в № 13 (2105) за 1978 год.
Я не хочу отвечать на эту статью в ее тоне, где в изо-
билии не только вранье, но и грубые, оскорбительные сло-
ва в мой адрес. Хотя в этой статье в основном использо-
ваны идеи, уже опубликованные ТАССом, но есть и кое-ка-
кие новые обвинения, на которых я хочу остановиться.
«...В январе 1975 года супруги Ростроповичи нанесли во время
гастролей в Израиле по своей инициативе визит президенту Из-
раиля и встретились с Голдой Меир... За этими встречами по-
следовали другие».
...Моя жена и я в последнее время встречались также с
Джимми Картером, Жискар д’Эстеном, Раймоном Барром,
Вальтером Шеелем, Хельмутом Шмидтом, Вилли Брандтом,
Бруно Крайским, Пьером Трюдо и другими государственными
деятелями, посещавшими наши концерты.
ные, пусть все будут такими, пусть будут
все многими. Уж не раз вся рать множест-
венности убивала альбиносов. От этой беды
можно спрятаться, бежать. Эту беду мож-
но мучительно терпеть. Эта беда может и
погубить. Все зависит от характера случая.
Характер Славы из-
вестен. Он не только
альбинос, он вызы- Когда выгоняют из
вающе независимый
альбинос, он без страха демонстрирует
свое альбиносье. Он знает, что легко по-
красить себя в не беспокоящий других
цвет, наконец, спрятаться; но предпочи-
тает смело выставлять на свет свою белиз-
ну, да еще наивно верить в дружбу, вза-
имопонимание со стороны черных. Разоча-
рования его горьки, их нельзя описать, как
нельзя не содрогнуться от слез великого
музыканта, которому не дают играть, учить,
дирижировать.
Мы странно воспитали в себе чувство
социальной справедливости. Мы согласны
с бедностью и... почитаем ее, но каждый,
кто богаче нас,— враг. Чувство вражды-за-
висти услужливо; оно приносит многим
удовлетворение. Так мы боремся за спра-
ведливость!
В травле выдающихся людей, о которых
я вспоминаю, решающую роль играла вар-
варская безнравственность ближних, окру-
жающих, тех, кто нежно расположен к за-
висти под маской справедливости и равен-
ства... Достоинства коллег провоцировало
начальствующее недовольство. А иногда
«...При этом событии присутствовал известный на Западе сионист
Бернстайн...»
Л.Бернстайн известен не только на Западе, а хорошо
известен и в СССР, и известен не как сионист, а как пиа-
нист (выделено мной.— Т.К.}, выдающийся композитор
и блестящий дирижер — один из крупнейших музыкан-
тов США, музыку которого я играю и дирижирую с боль-
шим удовольствием, а дружбу с ним считаю для себя за
честь...
«...Чего, например, стоит его заявление корреспонденту «Голоса
Америки»: «...Я здесь очень, очень счастлив».
Да, это правда, даже если она вам, бюрократам и гони-
телям из Москвы, колет глаза. Но не только я один здесь
счастлив. Р. Нуриев, М. Барышников, Н. Макарова, В. Ашке-
нази и многие другие талантливые артисты могут добиться
здесь куда большего в своем искусстве, чем раньше на
своей Родине. И, право, вам, руководству страной, есть
над чем подумать.
«...В соответствии с существующими правилами — а М.Ростропо-
вич весьма досконально изучил их! — при наличии советского
гражданства он освобождался от уплаты значительных налогов на
сборы, получаемые от своих гастрольных выступлений. Вот в чем,
оказывается, фокус! Чисто торгашеский расчет — шуметь о «сво-
боде творчества», о «высоких политических материях» и жульни-
чески не платить налогов...»
О высоких политических материях я вообще никогда не
рассуждаю, ибо, как я всегда повторяю, я не политик, а
музыкант. Что касается налогов, то советские паспорта
просто требовало: «Распни его! Распни ге-
ния!» Распяли, ибо изгнание из театра ху-
дожника, полного идей, надежд, способ-
ностей, приносит ему не меньшее страдание,
чем крест и гвозди.
Встав за пульт в оперном спектакле, Рост-
ропович сделал то, что
естественно для боль-
шого музыканта и не- Когда выгоняют из
доступно среднему:
действия, события, характеры, атмос-
фера драмы стали конкретно ощутимы.
Не просто музыкальный поток звуков, а
конфликты человеческих эмоций и динами-
ка фабулы, частные, личные боли, чувства,
мгновенные радости. Душа событий, их че-
83
ловеческое естество, пластически ощутимые
жизненные явления... Музыка уже не музы-
ка, а зримая энергия конкретной челове-
ческой души. Ростропович часто говорит,
что партитура — зашифрованные чувства.
Расшифровка их давала спектаклю высшее
воодушевление, но, пытаясь объяснить ис-
кусство Ростроповича-дирижера, я чувст-
вую, что только его засушиваю. В искус-
стве не все можно объяснить и не все нуж-
но объяснять.
Во всяком случае, на спектакле Ростро-
пович не раздатчик вступлений певцам и
инструментам оркестра. Он — артист, дей-
ствующее лицо драмы.
На репетициях он художник-созидатель,
энергичный, убежденный, взволнованный.
Репетиция — не служба, а активный и сча-
стливый Творческий акт. Замечательно про-
сто он как-то сказал оркестру: «Ребята, все
равно придется играть, так уж лучше иг-
нигде и никогда не освобождали нас от налогов, которые
мы аккуратно платим в каждой стране, где выступаем, или
поручаем нашим импресарио платить их из наших гонора-
ров...
«...За три с небольшим года оборотистые гастролеры успели ку-
пить две громадные квартиры в Нью-Йорке и Париже, за 175 тысяч
фунтов стерлингов приобрести дом в Лондоне и, наконец, виллу
под Лозанной в Швейцарии».
Вот что на самом деле имеют «оборотистые гастролеры»
на Западе. В Нью-Йорке учатся и постоянно живут наши две
дочери — Ольга, 22 лет, и Елена, 19 лет. Для них мы сняли
квартиру в три маленьких комнаты общей площадью 42 кв.
метра, за которую мы ежемесячно платим 500 долларов.
В Пари5ке мы снимаем квартиру, за которую платим 800
долларов в месяц, так как где-то на земле мы должны
иметь место, где можно держать наши вещи и ноты.
...До сегодняшнего дня мы имеем только одну нашу собст-
венность — это квартира в Москве и дача под Москвой.
Нигде никогда ни домов, ни квартир, ни вилл мы не поку-
пали, так что с лишением гражданства нас не хотят впус-
тить в наш единственный дом...
«...Они имели не только оьлыную	но сре^и музыкантов
к артистов получали самые ьысокие юнорары, не говоря у ж о
том, что имел** громадную ььамару и Москве, оильшую дачу,
чегыре автомобиля и Даже чра*лир для раоомш дачном участке...»
Правильно! Единственный раз газета сказала правду! Мы
все это купили на заработанные честным трудом деньги и
не рассматриваем наше имущество как взятку от государст-
ва за наше молчание и согласие со всем, что происходило
рать гениально, чем плохо,— приятнее!»
Вообще в общении с артистами, особенно
с артистами оркестра, он проявляет тон дру-
жеский, как лабух с лабухами*.
Это создает симпатичную атмосферу на
репетиции и помогает творческому обще-
нию дирижера с ар-
тистами. Музыкант,
сидящий в оркестре,
Когда выгоняют и
85
видел и чувствовал в
«Славе» (его и здесь называют так) кол-
легу, товарища. При этом его высочайший
авторитет никак не снижался. Им тогда гор-
дились, его без зависти любили. Любовь
и доверие было обоюдным. В любой мо-
мент дирижер, взяв виолончель, мог сесть
за соседний пульт к любому оркестранту
и лабать вместе со всеми.
Так оно и было на первых спектаклях
оперы Шостаковича «Катерина Измайлова»
в Музыкальном театре имени К. С. Стани-
славского и Вл. И. Немировича-Данченко.
Появление вновь на сцене сочинения
почитаемого им друга было для Ростропо-
вича праздником. Он попросился играть эту
оперу в оркестре. Прекрасный жест! Жест
добра, служения, вдохновения, скромности
и величия.
Трудолюбие Ростроповича не знает пре-
дела. Это надо понять буквально: он любит
труд, его не надо заставлять или мобилизо-
вывать, тем более он сам об этом не забо-
тится. Запретить ему трудиться в сфере
прекрасного — смерти подобно. Великий
художник — всегда трудяга, гений застав-
ляет его батрачить день и ночь, день и ночь...
Труд с оркестром определяется его отноше-
 И 1 • • , Ч ГО Ср' ' АНЬ,	Р к •
<5 i - суш ciBj ре”—». г’льз» вя
ет irTT •	•“	W в КО’ГП'ЧИ'И
Ля ге т • аптксть’ друзей
как Д О&стргх Л.Ко-
или произойдет с нами. Мы никогда никому не жаловались,
что в материальном отношении плохо жили. Но не подумали
ли советские бюрократы, какие же должны быть трагиче-
ские обстоятельства, чтобы со всей семьей бросить этот
земной рай и уехать на долгий срок из дома?..
«...Еще в декабре 1976 года «Голос Америки» определил Г.Виш-
невскую как «уходящую певицу». Тем не менее М.Ростропович,
как правило, ставил одним из обязательных условий заключения
контрактов выступление Г.Вишневской в его концертах, да еще
вместе с дочерьми...»
Как часто в этой статье ссылаются на «Голос Америки»!
...Безусловно, это является показателем того, что эту
радиостанцию больше не глушат у нас. Даже тогда, когда
говорят не только об «уходящей певице», но и о престаре-
лом, но все еще не уходящем Советском правительстве.
Между прочим, Французская музыкальная академия грам-
записи удостоила Галину Вишневскую международного приза
«Лучшей оперной певицы в мире» за 1977 год. Она получила
«Гран-при» за пластинки опер «Тоска», «Пиковая дама»,
«Царская невеста» (последняя ее запись в СССР!), за аль-
бом романсов М.Мусоргского, П.Чайковского и Д.Шостакови-
ча, за романсы М.Глинки и С.Рахманинова. Несколько ме-
сяцев назад с триумфальным успехом пела она Тоску в
лондонском театре Ковент-Гарден. Как известно, ей посвяще-
ны многие произведения разных композиторов...
Она была первой советской певицей, выступавшей с ог-
ромным успехом в оперных спектаклях лучших театров ми-
ра — Метрополитен, Ла Скала, Гранд Опера и Ковент-Гар-
ден. Она первая принесла мировое признание советской во-
кальной школе. Как не стыдно советской газете швырять кам-
ни в свою народную артистку, которая столько сделала для
советского вокального искусства, сколько еще не сделали
все «восходящие» и «уходящие», вместе взятые!
нием к оркестру. В отличие от других зна-
менитых дирижеров, видящих в оркестре
послушный инструмент, из которого они мо-
гут выжать свою концепцию, свое представ-
ление о сути музыкального образа, Ростро-
пович видит в оркестре ансамбль личностей.
Единство образа рож-
дается в процессе
взаимовлияния, это Когда выгоняют из
ансамбль сотворцов,
коллективное воодушевление, возбужден-
ное лидером-музыкантом. Дирижерская
железная воля заменена здесь прораста-
нием музыкальных идей, объединением
художественных интересов. Как всходы зе-
рен, посеянных в землю крестьянином,
87
постепенно прорастая, превращают голое
место в ниву, так формальное начертание
звуков становится органичным потоком
музыкального образа. Крестьянин ведь
здесь — создание той же природы, что и
земля, зерна, солнце, небо, дождь. Это
природой определенное единение делает
сотворчество с Ростроповичем счастьем
труда и созидания.
Выдающийся инструменталист естест-
венно тянется к оркестровому разнообра-
зию и масштабности. Каждому, я уверен,
хоть многие в этом не признаются, боль-
шому музыканту хочется выразить свой
музыкальный темперамент в оркестре. Но
приобрести другую, манящую давно про-
фессию, психологически нелегко. Жизнь
музыканта на виду, вокруг судят и осужда-
ют. Риск! Ростропович смело рискнул —
характер! Д. Ойстрах взялся за это осто-
рожно, с извинениями. А вот Леонид Коган,
Именно ей, Галине Вишневской, ее духовной силе я обя-
зан тем, что мы уехали из СССР тогда, когда во мне уже
не оставалось сил для борьбы и я начал медленно угасать,
близко подходя к трагической развязке. То, что Галина
Вишневская в это время своей решительностью спасла меня,
хорошо знают «компетентные органы», которые теперь ста-
раются как можно больше оскорбить и унизить ее, а на са-
мом деле унижают только советское искусство и — главное —
Большой театр, не понимая при этом, что лучшую его пе-
вицу, народную артистку СССР, право же, никакому импре-
сарио навязывать не нужно...
В заключение мне самому хочется ответить на главный
вопрос статьи: «Зачем Ростроповичу был нужен советский
паспорт?»
Представители советской бюрократии! Не ищите ответа
только в доступных вам областях — финансовой и бытовой.
Допустите мысль, что художники, родившиеся на своей Ро-
дине, отдавшие ей всю свою жизнь и продолжающие творить
в других странах, неся в себе вдохновение и огонь своего
народа, могут надеяться на уважение своих соотечествен-
ников...
Вы, возможно, думаете, что человеку нужен советский
паспорт, чтобы свободнее и безнаказаннее распоряжаться
чужими жизнями и судьбами, запугивать или морально унич-
тожать людей, учить гениальных композиторов сочинять му-
зыку или великих писателей создавать книги.
Жаль, что вам никогда не приходила в голову простейшая
мысль, что русскому нужен паспорт своей страны из-за
его любви к своему Отечеству.
Мстислав Ростропович
Публикацию подготовила
Татьяна Калинина
приспело для пре-
Кигда выгоняют из
в дирижерских способностях которого я
был всегда уверен, на мое предложение
сотрудничать в качестве дирижера ответил
таким решительным отказом, что я... твердо
уверился: ему хотелось быть дирижером,
только время еще не
одоления так называе-
мого общественного
мнения. Я слышал
скрипку Леонида Ко-
гана и видел все, что он играл, значит, он мог
быть не только дирижером, но еще того
пуще,— оперным дирижером! Помню, как
он приносил нам пластинки с записью
«Богемы» Тосканини, чтобы вместе вос-
хищаться тем, что происходит у него в
музыке. Жаль, что смутился, не рискнул.
(Ах, каким бы оперным дирижером мог
стать С. Рихтер — не перестану утверждать,
что он создан небом для оперной режис-
суры!)
Ростропович, к нашему счастью, не стал
смущаться пересудов. То, что он хочет, он
должен сделать, в этом — природа его
характера. Он стремится вперед, вперед...
Не боясь риска! И в этом своем стремле-
нии, творческом полете он попадает в рас-
ставленные для него сети... Стоп!
Ростроповича выгнали из Большого
театра. Ему запретили записывать оперу
«Тоска», отменили его концерты с орке-
страми периферии и, наконец, выгнали из
Театра оперетты, где он уже репетировал
«Летучую мышь» И. Штрауса. Бойкот!
Блокада! Предательство! Запрет! Много
людей держали сеть, запутывающую Слав-
ку. Я не случайно назвал здесь его так, ибо
89
в самые трагические для него дни он для
всех оставался Славой. Ведь все понимали,
знали и чувствовали, что беду принесли ему
его* же доброта, принципиальность, не-
зависимость и правда.
Это был период обострения политиче-
ской ситуации. Рост-
ропович откровенно и
прямо определял свое
отношение к инако-
Когда выгоняют из
мыслию, уничтожению его, попиранию
гражданских прав. Любитель хохм и шалун
оказался человеком твердых принципов и
высокой чести. Он стал политически не-
благонадежным, беспокоящим уютный,
привычный, блаженный застой.
Оставить театр, в котором прожил выс-
90
шие мгновения художественного торже-
ства? Оставить страну, дух которой носил
в своем сердце, разуме, музыке?
Я расскажу вам напоследок о том, как
он в детстве ощутил Родину. На всю
жизнь!
Война! Эвакуация из Ленинграда. В
группу артистов Малого оперного театра
устроили и тринадцатилетнего мальчонку.
Ночь. Поезд еле тянется. От холода зуб на
зуб не попадает. Холодно всем, дрожат
все — дрожат от холода и от страха. Маль-
чонка залезает на верхнюю полку и мгно-
венно засыпает. Вдруг по всем членам
растекается благословенное тепло, на душе
стало радостно и спокойно. Когда Слава
проснулся, было утро. Внизу жались друг
к другу замерзшие взрослые люди. Их
пальто, пледы, кофты, пиджаки согревали
лежащего на полке мальчика. Этот рассказ
я слышал от Славы много раз. Ему, видимо,
казалось, что я не пойму всей святости
этого воспоминания.
Америка, Европа, Азия, Африка... Январь,
февраль, март... Симфонии, соло для вио-
лончели, концерт для...
Нет ни минуты сво-
бодной и вдруг... Трах?
Рушится берлин-
Когда выгоняют из
ская стена! Планы летят к черту, а Ростро-
пович на частном самолете летит с инстру-
ментом играть на ее обломках.
Его спросили: «Когда вы снова будете
в России?» — «К сожалению... план... но
обязательно постараюсь... в 19...».
Трах! В Москве — путч! Москвичи еще
протирали глаза, а в здании Российского
парламента Ростропович уже сфотографи-
рован с автоматом в руках! Как! Без визы,
без приглашения? Говорят, что вовремя
и с нужной интонацией (на это Мстислав
Леопольдович большой мастак!) сказанное
91
русское словцо, с хорошо известным нам
всем адресом, открыло двери и паспортного
контроля и таможенных заслонов. Так
говорят! Значит, даже если этого и не было,
это должно было быть! Вот дьяволь-
щина! Прямо Гоголь! Что же будет дальше?

Галина Вишневская
Галина
После Славиного письма власти, конечно, сразу стали нас
прижимать, особенно его, и продолжали это благородное
занятие три с половиной года. Сначала его отстранили от
Большого театра, потом постепенно сняли все заграничные
поездки. Наконец подошло время, когда столичным оркест-
рам запретили приглашать Ростроповича... А вскоре ему не
давали зала в Москве и Ленинграде уже и для сольных кон-
цертов.
И вдруг позвонили из университета, что на Ленинских
горах, с просьбой сыграть для них концерт! Слава с ра-
достью согласился.
В день концерта утром звонок:
— Ах, Мстислав Леопольдович, сегодня у нас вы должны
играть, но тут случилось непредвиденное собрание, и зал
вечером занят. Вы нас извините и, может, согласитесь
сыграть в другой день? Мы вам позвоним.
А поздно вечером звонят студенты университета:
— Мстислав Леопольдович, как вы себя чувствуете?
— Прекрасно, спасибо.
— А у нас повесили объявление, что вы заболели и потому
концерт отменяется.
— А мне сказали, что у вас зал сегодня вечером занят
каким-то срочным собранием.
— Да ничего там нет.
— Ну, значит, мне и вам наврали.
Приехала в Москву группа сотрудников Би-би-си из Лон-
дона, позвонили домой.
Актриса
Когда выгоняют из
Под этим словом здесь я разумею Гали-
ну Павловну Вишневскую — выдающуюся
оперную певицу, актрису, которая откуда-
то вдруг появилась в Большом театре. Не-
жданно-негаданно, никому не известная,
но совершенно готовая, в высшей мере
профессионал! Совершенно готовая для
того, чтобы стать первоклассным исполни-
телем любой партии, любой роли; совершен-
но готовая для любого концерта, любой
репетиции; совершенно готовая для того,
чтобы мгновенно стать лидером актерского
цеха прославленного Большого театра.
Совершенно готовая!
Актриса в расцвете славы, успехов, при-
знания вдруг вынужденная оставить сцену
Большого театра, оставить поле боя Искус-
ства в час победный, триумфальный. Вы-
нужденная!
Как будто кто-то свыше для проверки
нашего художественного чутья и справед-
ливости заслал к нам молодую, красивую,
умную, энергичную женщину с экстра-
ординарными музыкально-вокальными дан-
ными, уже кем-то, когда-то отработанными,
отшлифованными, натренированными, с
актерским обаянием, темпераментом, при-
95
— Мы снимаем сейчас фильм о Шостаковиче и, конечно,
надеемся, что вы примете участие.
А сколько уже было всяких отказов! Надоело быть игруш-
кой в руках мелких сошек из разных министерств, и на
этот раз мы отказались сами:
— У нас нет времени, мы сниматься не будем.
На другой день звонят из АПН и слезно умоляют принять
участие в фильме.
— Мстислав Леопольдович, мы делаем фильм о Шостако-
виче совместно с Би-би-си, а вы и Галина Павловна столько
музыки его играли, без вашего участия не может быть
фильма.
— Да ведь опять запретят.
— Нет, у нас есть разрешение. Это наше официальное
приглашение.
— Ну, хорошо, пусть приедут представители фирмы к нам
домой.
Они пришли к нам, милые, славные англичане, и мы дого-
ворились, что Слава сыграет в фильме часть из виолончель-
ного концерта, а я спою арию из «Леди Макбет» и кое-
что из Блоковского цикла. В день назначенной съемки мы
дома репетируем, готовимся — в три часа должна приехать
машина. В три часа нет, в четыре — нет и в шесть — тоже.
И ничего — ни звонков, ни письма, просто не приехали.
Сами мы, конечно, никуда звонить не стали — все уже осто-
чертело. Ночью пришел Максим Шостакович и сказал, что в
ЦК запретили снимать меня и Славу.
Случилось так, что буквально через несколько дней мы
обедали у английского посла. Кроме нас были еще гости из
других посольств, и Слава не сдержался — при всех за
столом объявил:
— Господин посол, я всегда считал Англию страной джен-
тльменов. Но несколько дней тому назад я был разочарован
и поражен невежливостью англичан.
За столом наступила гробовая тишина, а посол весь вы-
тянулся и даже побледнел.
— Простите, я вас не понял...
родным сценическим самочувствием и ядо-
вито-дерзкой правдой на устах.
Актриса!
Где воспитывалась, у кого училась, отку-
да взялась, кто рекомендовал, где справки
о победах на конкурсах? На эти вопросы
никто ответы так и не
получил — за нена-
добностью. Очень ско-
ро Вишневская сама
начала учить, воспитывать, тренировать и
судить на конкурсах.
А пока судьба ехидно ждала, оценим ли
мы жемчужное зерно, «навозну кучу раз-
рывая...». Сначала растерялись, когда
услышали, что в Бетховенском зале, где
проходят предварительные пробы для
поступающих в театр, претендентка на
стажерское место запросто решила пробле-
мы вокализирования в арии Аиды — те,
что встают на каждой репетиции, спевке,
оркестровой репетиции и портят настроение
у исполнителей и слушателей на спектакле.
Потом — обрадовались, не веря глазам и
Кигда выгоняют из
97
ушам своим.
Зерн9 оценило само себя, по истинной,
цивилизованной эстетической стоимости.
Спорить было трудно. Обсуждать — бес-
смысленно. Сами собой выстраивались
перспективы, планы. Сами собой! Татьяна,
Аида, Купава, может быть, Фиделио? Нет,
конечно, для начала, для приличия пусть —
паж в «Риголетто», Стеша в «Псковитян-
ке». Но это только для начала! Так влетела
Галина Павловна в Большой театр.
А как вылетела? Тут снова обратимся к
дедушке Крылову и к герою его басни «Пе-
— Английская фирма попросила нас сниматься в фильме.
Мы согласились. В назначенный час за нами должны были
приехать. Мы ждали их несколько часов — я во фраке, Га-
лина Павловна — в концертном платье, а они не только не
приехали, но даже и не позвонили нам, чтобы извиниться и
объяснить, что же произошло.
Посол из белого стал багровым и, не говоря ни слова,
Мстислав Ростропович и Галина Вишневская
выскочив из-за стола, побежал в другую комнату — звонить
по телефону. Вскоре он вернулся и рассказал следующую
историю. Оказывается, накануне съемки из того же АПН по-
звонили представителю Би-би-си и сказали ему, что Рост-
ропович и Вишневская уехали из Москвы по каким-то сроч-
ным делам и отказались сниматься в фильме. Поэтому они
нам и не позвонили и тут же уехали в Лондон.
тух и жемчужное зерно»: «Какая вещь
пустая! Не глупо ль, что его высоко так
ценят!» Оценки петуха убедительны, когда
они решают его личное благополучие, но
если он власть? Если его вкус — программа
для всех нас? Конец искрометной жизни
Г. П. Вишневской в
Большом театре как
раз был решен пету-
Когда выгоняют из
шиным царством, его
законами. Петух, самонадеянный руково-
дитель куриного племени, дал ситуации
свою, петушиную, соответствующую свое-
му уровню оценку. «Навозну кучу разры-
вая...».
99
Итак, Вишневская сразу влетела в не-
большой тогда список ведущих артисток
Большого театра. Впрочем, на моей памяти
была уже одна такая легендарная история.
Во время войны с полутоварного поезда,
прибывшего из Уфы, пришла к тогдашним
руководителям Большого театра знамени-
тым С. А. Самосуду и В. В. Барсовой ху-
денькая особа в поношенном пальтишке и,
как рассказывают, вызывающе сказала:
«Хотите, я вам свою Джильду?» «Хотим! —
хором ответили руководители.— А то се-
годня спектакль срывается». В первом же
антракте стало ясно, что в Большом театре
появилась новая солистка по имени Ирина
Масленникова. Откуда, кто рекомендовал?
Никаких вопросов, все ясно. «Ей надо дать
ордер на пальто!»
Но это было в военные времена в засне-
женной, обороняющейся Москве, когда
играли спектакли лишь днем, только в фи-
лиале театра, когда люди были привычны к
Рассказывали, что фильм вышел на экраны и в английском
варианте в него вмонтировали пленку с участием меня и
Славы. Не знаю — что именно. Я фильма не видела.
Звонит из Лондона Иегуди Менухин:
— Галя, где Слава?
— Он уехал на концерты в Ереван.
— Как его здоровье?
— Хорошо.
— Он должен приехать к нам с концертами, но нам при-
слали телеграмму, что он болен. Что делать?
— А ты скажи всем, что говорил со мной и я тебе сказа-
ла, что Министерство культуры врет. Ростропович здоров
и может выехать, но его не выпускают.
В общем, все мои предсказания сбывались. В Большом
театре он больше не дирижировал, его просто перестали
приглашать, в другие оркестры Москвы и Ленинграда его
тоже уже не допускали. Тогда он стал ездить дирижировать
в провинцию — туда путь еще не был для него закрыт.
Я продолжала петь в Большом театре столько, сколько
мне хотелось, в этом ограничений мне никаких не было.
Еще в 1971 году наградили меня орденом Ленина — и даже
выпускали за границу: последняя моя поездка была в Вен-
скую оперу в 1973 году — я пела «Тоску» и «Баттерфляй».
Просто обо мне перестали писать в центральных газетах.
Мой голос больше не звучал по радио, по телевидению; что
бы я ни спела — все падало в бездонную пропасть. Если бы
мы жили в век, когда не было не только радио, но и прес-
сы, то так же можно было выходить на сцену и делать свое
дело. Но рядом со мной, окруженной стеной молчания, шла
другая, цивилизованная жизнь, где технические достижения
человеческого разума давали людям информацию о культур-
ной жизни страны, но без меня и Ростроповича.
Этим власти старались не только унизить нас, но соз-
Когда выгоняют из
легендам и чудесам! Но тут Большой был
уже в полном дородстве. Хватало и знаме-
нитых артистов, хватало и «позвоночни-
ков»*. Чудеса!
Впрочем, я не верю, что подлинный та-
лант в искусстве оперного театра можно не
заметить, затереть. В
конце концов, жем-
чужное зерно заблес-
тит! Петух в нашей
жизни, по различным соображениям пробо-
вал отбрасывать его подальше, запрещал и
думать о нем. Срывались афиши, отменя-
лись концерты, в запасники сваливались
партитуры. Когда Ростропович с Вишнев-
ской были выдавлены за рубеж, этого пока-
залось мало — запретили и уничтожили
многие записи концертов, опер, зафиксиро-
вавшие их искусство. Логика? Петушиная!
«Какая вещь пустая!» Сколько перед глаза-
ми петуха оказалось жемчужных зерен,
целые россыпи — и от всех надо было ос-
вободить любезную кучу!
Любопытно, однако, как сладостно по-
всеместно, как само собой разумеющееся,
организованно и с угодливым расположе-
нием дружно проводились экзекуции своей
же собственной культуры. Без понуканий,
натренированно, сознательно. Отчуждение
культуры — эта долгая, затянувшаяся бо-
лезнь, становится хронической. Потреб-
ность в культуре — дефицит.
Когда прошло время удивлений, надежд
и радостей, началась трудовая деятельность
артистки в театре, планомерная, регуляр-
ная, профессиональная. Актриса!
К тому, что в театре есть Вишневская,
3

ч §•§•
л 2 <и
дать атмосферу пустоты, незаинтересованности в нас, не-
нужности нашего творчества. Но я, в конце концов, имела
свое привилегированное место на сцене, где могла предъ-
явить мое искусство. У меня был прежний уровень — столич-
ный театр, великолепный оркестр, я могла сохранять свою
прежнюю творческую форму и, пользуясь неизменным успе-
хом и любовью публики, окруженная поклонниками и почита-
телями, стараться не замечать гнусную возню вокруг ме-
ня. Но сколько же на это ушло душевных сил!
Совсем в другом положении оказался Слава. После блис-
тательных оркестров Америки, Англии, Германии, после
общения с выдающимися музыкантами современности ему
пришлось опуститься в болото провинциальной жизни Рос-
сии. Теперь он играл с дирижерами, оркестрами, которые, как
бы они ни старались, не могли даже приблизительно выра-
зить идеи такого музыканта. Значит, каждый раз нужно бы-
ло идти на творческий компромисс, постепенно снижать
свой исполнительский уровень, приспосабливаться к посред-
ственности. В этих случаях на помощь по старой русской
традиции приходит водка, и Ростропович не оказался ис-
ключением. Все чаще выпивал он после концерта родимую
поллитровку и все чаще хватался за сердце — мучили при-
ступы стенокардии. Нужно было срочно вмешаться, оградить
его от пьяных компаний, снова хлебнуть провинциальной
жизни.
Позвонили мне из Саратовского театра, умоляют спеть у
них «Тоску».
— Помогите, Галина Павловна, театру. Публика совсем
не ходит, только на гастролях и держимся.
Видя, как изнывает в вынужденном бездействии Слава, я
решила поехать и попросила его продирижировать спектак-
лями. Он с восторгом согласился, чуть ли не за десять
дней раньше выехал в Саратов, чтобы подготовить оркестр,
да и самому интересно поработать — первый раз «Тоской»
дирижирует. И вот я, впервые за много лет, выехала в Со-
ветском Союзе на гастроли.
Саратов — большой, когда-то богатый город на Волге.
привыкли быстро, к ее отсутствию —
привыкнуть трудно до сих пор. Что главное?
Профессиональность! Это свойство редкое
среди артистов. Среди оперных оно, увы,
почти не встречается. Профессиональность
оперного артиста должна быть соедине-
нием многих природ-
ных данных (голос,
музыкальность, внеш-
Когда выгоняют из
ность, способности к
сцене, воля), которые должны быть натре-
нированы каждое в отдельности и (что
самое трудное) соединены гармонично, по
способностям и возможностям индиви-
103
дуальности, специфической, личностно-
человеческой неповторимости. Если этого
нет, фальшь будет непременным спутником
всех творческих усилий артиста.
У Вишневской был комплекс, в котором
все оперно-артистические свойства были
проявлены и ярко, и гармонично; вместе,
в ансамбле, в разных взаимоотношениях.
Говоря об этом упрощенно и даже вуль-
гарно, отметим: игра и пение артистки
подчинены друг другу во имя действую-
щего на сцене персонажа. Эта формула
широко известна, но трудно и редко дости-
жима.
Татьяна Ларина стоит у окна, она еле
видна, недвижима. Звучит трудно доступ-
ное многим (а потому, может быть, и не
очень уважаемое!) пианиссимо в голосе.
Сценическое состояние девушки рождается
в этот момент...
Под звуки вальса Наташа Ростова
непроизвольно чуть дотрагивается до своей
обнаженной шеи. Она чувствует взгляд
Есть концертный зал, опера, драматические театры, свой
симфонический оркестр, консерватория и музыкальные шко-
лы, университет, разные институты и пр. и пр. Меня встречает
с цветами администратор театра.
— Галина Павловна, какое счастье видеть вас в нашем
городе! Мстислав Леопольдович уже на репетиции, к один-
надцати часам ждет вас в театре...
В отеле тоже все милы: пожалуйте в номер... Четвертый
этаж...
— А где же лифт?
— Лифт, к сожалению, не работает.
— Да? Ну ладно... А можно кофе в комнату заказать?
— В комнату? Да у нас буфет уже несколько месяцев на
ремонте. Какой тут кофе?
— Так где же тут утром завтракают?
— А вон, через дорогу, в столовую идите.
Да-а-а... сейчас это ничего, но вот после спектакля,
утром, вылезать из постели, одеваться, причесываться и
идти на улицу?.. Ну ладно, посмотрим. А все-таки мне
здесь жить две недели.
В столовой уже с утра особый запах прокисшей еды. Сто-
лы накрыты клеенкой в липких пятнах. Несмотря на раннее
утро, какие-то типы глушат пиво пополам с водкой — вид-
но, опохмеляются. Да, это вам не Париж.
Молча жду, когда кто-нибудь подойдет к столу. Сопро-
вождающий меня администратор театра замер, видя, как
примадонна мрачнеет и с каждой минутой все больше погру-
жается в тяжелые раздумья. Наконец подошла здоровенная
тетка и, увидев, как я бумажкой вытираю грязь на столе,
приняла позу «готов к труду и обороне». Вернее, не так
к труду, как к обороне.
— Ну, что будем заказывать?
— Кофе со сливками, пожалуйста.
— Сливок отродясь не бывало, только молоко.
— Хорошо, тогда с молоком.
Под ее орлиным взглядом чувствую, что начинаю понем-
ногу уменьшаться в размерах, и как можно вежливее прошу
Анатоля. Их дуэт уже начался, хотя не
пропето еще ни одной ноты...
Полина целует руку Бабуленьке — обыч-
ная церемония приветствия. Но здесь стоит
Алексей, поцелуй рождает их будущее
объяснение...
Где тут пение, где
игра?	и»
™	_	Когда выгоняют из
Торжествует един-
ство, столь пугающее
мало посвященных в дела театра (оперы)
дирижеров.
Конечно, работать с такой актрисой было
интересно, легко (и трудно), всегда про-
дуктивно. Казалось, что эта актриса была
мне послана в благодарность за муки, тер-
пение, разочарования, испытанные в работе
с многими, ох, многими, артистами оперы.
Мне везло, когда удавалось найти уни-
кальный ключик к каждый раз новой кон-
струкции актерского механизма. Моя
режиссерская самонадеянность пылала
восторженным огнем, когда тайный ящичек
открывался и мне подчинялось все его
содержимое. Мне не везло, когда ящик был
забит ржавыми гвоздями и его содержимое
было ничтожно. Хозяин такого ящичка не
хотел обнаружить его пустоту. Кривлялся,
буянил, убегал прочь, в неизвестность.
Многие старались оставить свои способ-
ности, как недвижимое имущество, боясь
разворошить. Всякое бывало!
Но вот встретилась актриса, сама бро-
сившая мне ключи от всех тайников своего
дарования. Это было доверие и откры-
тость — важные качества в профессии
актера!
105
принести кофе отдельно и молоко отдельно. Удивлению ее
нет границ.
— Как же это можно, в чем я вам его понесу?
Из уст моих уже льется просто нежность:
— В чем вам угодно, только не вместе, пожалуйста.
— Та-а-а-к, ладно... Что еще будем заказывать?
— Больше ничего.
— Из Москвы, что ль?
— Да, из Москвы.
Принесла какую-то рыжую бурду в липком стакане, в
блюдце ложка сахарного песку, и еще одно блюдце с чем-то
в нем размазанным.
— А где же молоко?
— Как — где? Вон, в блюдце, вы же просили отдельно.
— Так это что, сгущенное с сахаром, что ли? Я же про-
сила молока, я сахара не ем...
Ух, как она на меня взвилась!
— Да вы что издеваетесь-то надо мной! Да у нас дети
молока не видят, а вам вынь да положь! Ишь, барыня ка-
кая... Сгущенка ей, видишь, не нравится, а наши бабы за
нею целый день в очереди стоят. Сахара она, видишь, не
ест. Ничего, съешь, не подавишься! Зажрались по своим
столицам...
«Ах, Галина Павловна, «царица вы наша», поездили по
заграницам да окопались в своей Жуковке с двумя холо-
дильниками, и забыть изволили, как сами ели хлеб с мяки-
ной да пустым кипятком запивали. Сократитесь-ка немнож-
ко да оглядитесь кругом. Посмотрите, как народ живет...».
Да не желаю вспоминать! Не желаю «сокращаться»! Почему
впроголодь, по-скотски живут? Ведь не война, черт побери!
Вечером в театре, после репетиции, заглянула в зритель-
ный зал. Идет спектакль, в зале от силы человек пятьде-
сят. И голоса-то хорошие! А тенора Владимира Щербакова я
потом в Большой театр привела на прослушивание — сейчас
он там работает.
Не помню, какая шла опера, но участвовал кордебалет, и
я пришла в ужас от внешнего вида балерин — какие они бы-
Да, разнообразен и загадочен творчес-
кий механизм актера. Один не похож на
другой, даже если вздумают подражать
друг другу, перенимать метод работы друг
у друга, манеру и правила поведения на
репетициях.
Есть такие, что с са-
мого начала предель- Когда выгоняют из ГЛшИИ
но увлеченно и востор-	hwjfcjlM
женно исполняют ре-
жиссерские задания не задумываясь. Они fr/HM
безмерно счастливы и довольны своим ре-
зультатом и никак не могут себе предста- '
вить, что у них ничего не получается и не (07
получится.
Есть скептики, с равнодушием выслу-
шивающие режиссера и ничего не соби-
рающиеся принимать из его предложе-
ний — не могут, бедняги! Бывают чудеса:
после таких репетиций-ужасов на спектак-
ле убитый неутешным горем постановщик
вдруг видит идеальное воплощение своих
идей в живой художественной индивидуаль-
ности. Откуда, как, почему? Но такое
чудо — сюрприз!
Не редкость оперный певец, который уяс-
нил, что ему придется отстоять и отслу-
шать комментарии режиссера. «Надо же
тому оправдать свою зарплату,— думает
он,— а премьера все равно моя, у соперника
нет верхнего до (верхнего ля-бемоля, ми
и т. д.)». Есть артисты, любящие проводить
репетиции в оттачивании красноречия,
ума, остроумия; отвлекать от дела — их
страсть. Есть любители точнейшего вдалб-
ливания в свое тело мизансцен, поворотов,
ракурсов, думая, что точность их исполне-
ли толстые. И опять я, со своими столичными замашками,
обращаюсь к директрисе театра:
— Но ведь это же безобразие, почему они так раскорми-
лись? Заставьте их принять надлежащую форму.
Она снисходительно посмотрела на меня:
— Галина Павловна, эти раскормленные девочки получают
в театре 80 рублей в месяц. Их хватает лишь на хлеб,
картошку да серые макароны, потому они и толстеют. А им
еще нужно одеться — они ведь тоже артистки, хоть и кор-
дебалета...
Я готова была провалиться сквозь землю от стыда за
свою бестактность, за свое шикарное платье, за бриллианты
на руках.
Этим же летом Саратовский театр выезжал на гастроли в
Киев и просили меня и Славу приехать хотя бы для двух
спектаклей «Тоски». На этот раз я отказалась, и никакие
уговоры Ростроповича уже не помогли. Мне нужно было от-
дыхать, готовиться к новому сезону, и я прочно засела на
даче. Слава согласился приехать и разработал генеральный
план: возьмет с собой Ольгу и Лену, поедут на машине до
самого Киева, не торопясь, останавливаясь по дороге в
разных интересных местах. Девчонки, конечно, ликовали:
Киева они еще не видели, а самое главное — отец едет ди-
рижировать и они будут сидеть на всех репетициях и спек-
таклях.
Выехали на рассвете, набрав с собой разных туалетов,
продуктов побольше, вооружившись картами. Первая ночевка
в Брянске. А через день к вечеру вернулись в Жуковку с
унылыми физиономиями... Оказывается, в Брянске, куда
они добрались уже к ночи, их ждала телеграмма из Киева о
том, что в связи с переменой программы гастролей спек-
такли «Тоски» отменяются.
Потом нам рассказали, что киевские власти просто за-
претили появление в их городе Ростроповича, а публике
объявили, что он уехал за границу и отказался дирижиро-
вать в Киеве. Спектакли же «Тоски» состоялись, только с
другим дирижером.
ния гарантирует успех или, во всяком
случае, оградит от придирок режиссера
(«Я точно сделал все, что вы просили»!).
Есть любящие водить жука, незаметно
поглядывающие на часы. Есть задающие
вопросы, чтобы не репетировать; есть при-
ходящие с мешком но-
вых анекдотов, есть
мастера обдумыва-
ния... Словом, успех
Когда выгоняют из
режиссера зависит от того, как он сумеет
заставить работать актера, которому только
и нужна эта работа. Парадокс!
А Вишневская? Никогда я не видел, что-
бы она, входя на репетицию, уже не была
готова к ней немедленно, сию минуту.
Впрочем, она уже в уме репетировала сце-
ну и именно так, как я ее себе представ-
109
лял.
— Откуда вы взяли, что именно этого я
и хотел?
— Ха! Разве я вас не знаю!
Чувство логики театра, творческая догад-
ливость, энергия лидерства (умение брать
сцену на себя) — важные черты для веду-
щей актрисы.
Я, режиссер, хочу, чтобы миссис Форд в
пылу возмущения схватила цветок, встави-
ла его себе в рот, как какая-нибудь трафа-
ретная Кармен, и сжевала его! Почему? —
спросите вы. Я и сам не знаю. Но если на
каждое «почему» режиссер будет формули-
ровать ответ, то есть защищать продукт
своего творческого мгновения, то из его
усилий на сцену переползет слишком мало.
Желая все понять, мы сушим искусство.
Приспособление завянет, поглупеет, от
Да, мы так живем, и какой-нибудь партийный кретин во-
лен распоряжаться всей нашей творческой жизнью.
И это ли не трагедия для таких великих музыкантов,
как покойный Ойстрах, как Рихтер, Гилельс?
В молодости еще можно найти в себе силы принимать с
юмором тычки и затрещины, но с годами, когда внутреннее
зрение становится безжалостным, жизнь бесстыдно обна-
Перед началом концерта
жается перед тобой и в уродстве своем, и в красоте. Ты
вдруг неумолимо понимаешь, что у тебя украдены лучшие го-
ды, что не сделал и половины того, что хотел и на что
был способен; становится мучительно стыдно перед самим
собой, что позволил преступно унизить в себе самое до-
рогое — свое искусство. И уже невозможно оставаться ма-
рионеткой, вечно пляшущей по воле тупоголового кукловода,
него уже не жаль будет и отказаться,
таким ничтожным оно покажется. Среди
умных актеров, которые все стараются по-
нять, я представляю себя жалким проси-
телем, у которого требуют справки о том,
что он — человек, а не верблюд. Подобно
задающему вопросы
актеру, бюрократ го-
ворит: откуда я знаю,
что вы человек? Как
Когда выгоняют из
спорить с актером, который твердит сакра-
ментальную (не придерешься!) фразу: «Я
не могу играть то, чего не понимаю». Это —
правда, но из тех, что засушивает вообра-
жение!
Как предложить актрисе взять цветок и
сжевать его? Надо быть уверенным в том,
что она не спросит: «Зачем?»
Вишневская сильна доверием к режиссе-
ру, все, что он думает,— ее мысли, что пред-
лагает сделать,— ее желание. Она свободна
от сомнений и подозрительности, встреча-
ет каждое замечание, как дорогого гостя.
Предложение режиссера — ее творческий
импульс.
Свобода творчества актера включает веру
в режиссера, его творческое воображение.
Его право и мастерство в мгновение ока
актеру надо присвоить себе; сделать своею
собственностью все, что тот думает, чув-
ствует, предпочитает.
«Режиссер дает задание — я его испол-
няю». Это — плохая актерская формула,
источник фальши. Формула Вишневской
иная: «Режиссер бросает мне кусок мяса —
я его мгновенно глотаю, и он тут же стано-
вится частью моего организма».
111
переживать в себе все эти бесконечные запреты и унизи-
тельные «нельзя!».
Но столько сил истрачено на ежедневную склочную и ме-
лочную борьбу, что, когда приходит час прозрения и нужно
действовать, часто оказывается, что ты на это уже не
способен. Подкрадывается душевная апатия, безразличие к
успеху, не хочется играть, и артист уже сам выдумывает
для самого себя тысячи причин, лишь бы не выходить на
сцену.
Примером тому можно взять Владимира Софроницкого,
чья погубленная карьера и жизнь целиком на совести неве-
жественных чиновников от идеологии и от искусства. Кто на
Западе знает этого, может быть, величайшего пианиста на-
шего времени? Творческая неудовлетворенность, постоянные
унизительные одергивания и отсутствие простора для его
огромного таланта сожгли ему душу, привели к пьянству, и
он умер в 1961 году, едва дожив до 60 лет.
Святослав Рихтер! Его имя давно уже было легендой,
весь мир ждал его выступлений, но его много лет не выпу-
скали из Советского Союза по той причине, что его мать
после войны оказалась в Западной Германии. И в то время
как уже многие советские артисты выезжали на гастроли за
рубеж, Рихтер был заперт в клетке и бился в ней, как
прикованный цепью. А именно ему, этому пианисту-гиганту,
нужен был творческий разворот на мировой сцене — он без
этого задыхался. И только в 1961 году, когда ему было
уже 48 лет, он впервые выехал за рубеж, в Америку, и то
по специальному разрешению Хрущева, взявшего на себя
личную ответственность за его возвращение в страну.
Но все годы, которые он прожил в закабалении, конеч-
но, оставили в его душе неизгладимый след. То, что он
теперь часто отменяет свои концерты, это не капризы и, я
уверена, не болезни. Потому что, если артист хочет иг-
рать, он и полумертвым выйдет на сцену — это я знаю по
себе и по Славе. Просто ему давно подрезали крылья и его
уже не влечет мировой простор.
Скоро провинциальные концерты стали оставлять в душе
Славы горький осадок творческой неудовлетворенности* Но
еще невыносимее было сидеть в Москве и ничего не делать,
в то время как в концертных залах выступают его коллеги,
в Большом театре идут спектакли, он же может быть только
слушателем — гениальный музыкант, в расцвете сил. Надо
сказать, что более верной мед ленной казни для Ростропо-
вича придумать не могли. Весь вопрос был, надолго ли
его хватит.
У нашего друга была хорошая коллекция русского фарфо-
ра, и вдруг Слава стал все чаще и чаще к ней пригляды-
ваться, потом начал покупать какие-то вещицы. В России
все это давно исчезло из антикварных магазинов, и нужно
было заводить новые знакомства с коллекционерами, ездить
по каким-то адресам... А так как Ростропович ничего не
делает наполовину, то скоро решил, что у нас должна быть
самая лучшая в России коллекция русского фарфора. Поста-
вив себе такую задачу, он кинулся на поиски
сокровищ.
Пока он научился разбираться в этих вещах, была масса
всяческих конфузов, когда ему за бешеные деньги продава-
ли размалеванную дрянь, выдавая ее за музейную редкость.
Но настоящим знатоком можно стать, только пройдя через
ошибки и обманы. И Ростроповича это нисколько не смущало.
Я рада была его новому увлечению и всячески поддерживала
в нем энтузиазм, понимая, что лучше в доме битые, скле-
енные чашки, чем пьяные компании и разговоры ни о чем до
утра.
Эта его страсть явилась спасением в его безделье. Но
разве могла она подменить его профессию, его музыку, для
которой он был рожден?! Я с ужасом глядела в будущее.
В один прекрасный день пришли к нам домой двое дру-
зей — певцов из Большого театра. Они даже не вошли, а, ско-
рее, ворвались, радостные, возбужденные, и, едва поздоровав-
шись, утащили Славу в кабинет для секретного разговора.
Через некоторое время оттуда вылетел Слава, зовет меня.
— Что случилось?
— А вот, пусть они сами тебе расскажут... Ну, ребята,
пока! Я должен уйти, и на меня не рассчитывайте. Я под-
писывать не буду.
— Слушай, Галя, уговори Славу, все так потрясающе уст-
раивается! Мы пришли от очень важных людей, нас послали
специально к Славе с серьезным разговором. Сейчас орга-
низуется письмо против Сахарова. Если Слава его подпишет,
то завтра же будет дирижировать в Большом театре, будет
ставить любые спектакли, все, что захочет.
— Что?! Ты хочешь, чтоб я его уговорила? Да если он
подпишет — я придушу его своими руками. Как ты, мой
друг, смеешь предлагать мне такое и за кого ты принимаешь
Ростроповича?
— Но что особенного? Кто обращает внимание на все эти
письма? Все так делают.
— А вот Слава не сделает.
— Почему?
— Ты не понимаешь почему? Да чтобы дети не стыдились
своего отца и не назвали его когда-нибудь подлецом. По-
нимаешь — почему?
— Но ты же видишь, что он может погибнуть как музы-
кант...
— Ничего, не погибнет...
— Он, такой великий артист, мотается по провинциальным
дырам, играет черт знает с какими оркестрами, а он так
нужен Большому театру — ведь все разваливается. Только
Ростропович может еще спасти дело, которому мы с тобой
отдали двадцать лет жизни. Сейчас реальный шанс стать
ему во главе театра. Если же он письма не подпишет —
путь ему в Большой театр закрыт.
— Ну что же, значит, он никогда не будет дирижировать
в Большом театре, но останется порядочным человеком,
останется Ростроповичем.
Удавка, накинутая на шею, подтягивала все туже и туже.
Приехал на гастроли из Сан-Франциско симфонический ор-
кестр с дирижером Сейджи Озавой. Концерты их были запла-
нированы давно, и по контракту в них должен был участво-
вать Слава. Как ни старались власти убрать его из мос-
ковской программы, американцы не поддавались, и вот — о
чудо! — пришлось позволить Ростроповичу выйти в Большом
зале Консерватории с концертом Дворжака. Конечно, сбежа-
лась на концерт, что называется, вся Москва. Слава играл
великолепно, но меня потрясло другое — то, как он вышел
на сцену, как сидел, как кланялся публике... По тому,
какими благодарными глазами он смотрел на Озаву, который
был лишь в начале своей карьеры, как был признателен каж-
дому артисту оркестра за то, что благодаря им он игра-
ет в великолепном зале, я вдруг с ужасом увидела, что
у Ростроповича в самой глубине четко наметилась будущая
губительная трещина, что он очень скоро может полететь
вниз.
В концертном зале, а потом и дома до глубокой ночи
шло ликование. Друзья, поклонники, музыканты: гениаль-
но... гениально... феноменально... Все целовались, обни-
мались, счастливые, что в этот вечер слышали Ростропови-
ча... великому артисту дали зал в Москве! А ведь, в сущ-
ности, нужно было устроить бунт, выразить возмущение,
что ему зал не давали и впредь тоже не дадут. Но это уже
Советская Россия...
Наконец все ушли и мы остались вдвоем. Видя сияюще-
го, счастливейшего Славу, я долго не могла решиться на-
чать разговор.
— Слава, то, что я скажу тебе сейчас, не скажет никто
другой. Тебе это не понравится, но мы с тобой одни, ни-
кто нас не слышит и не узнает, что я скажу тебе. Сегодня
вечером ты играл...
— А что, что? Я плохо играл? Неправда, я хорошо играл...
— Нет, играл ты великолепно, ты не можешь плохо иг-
рать. Но тебе нужна большая публика, ты должен ездить за
границу, иначе тебе конец. То, что ты все эти годы игра-
ешь в провинциальных дырах, уже оставило след в твоей
душе. Ты теряшь свое качество великого артиста, который
должен быть над толпой, а не с нею, ты теряешь высоту
духа. Ты мне ничего не говори и не отвечай. Я сама арти-
стка и знаю, как больно тебе это слышать, особенно после
триумфального концерта. Но я была обязана сказать тебе...
А теперь, если хочешь, можешь забыть наш разговор.
Осенью 1973 года Большой театр выезжал на гастроли в
Милан. Не желая больше позволять властям бить меня по
самолюбию, я решила отказаться от гастролей и пошла к
директору театра, недавно назначенному Кириллу Молчанову.
— Кирилл Владимирович, вы умный и порядочный человек,
мне не нужно вам долго объяснять, в каком положении я
оказалась. Вы знаете, что по указанию, исходящему из ЦК,
меня как прокаженную изгнали с радио, телевидения, мое
имя запрещено упоминать в прессе.
— Да, я это знаю и всей душой вам сочувствую.
— Тогда как вы себе представляете мое положение сей-
час, когда театр едет в Милан? Ведь из всех итальянских
рецензий на спектакли с моим участием, которые перепеча-
тают в советских газетах, вычеркнут мое имя. Терпеть
такое унижение перед всей труппой я не намерена и за себя
не поручусь. Поэтому, во избежание громкого скандала, да
еще за границей, я прошу вас освободить меня от поездки.
— Да никогда я на это не соглашусь! Не говоря уж о
том, что и Министерство культуры не пойдет на такой скан-
дал — итальянцы подумают, что вас не выпустили из-за
Солженицына.
— Честно говоря, мне совершенно безразлично, что ска-
жут итальянцы. Мне все смертельно надоело. Я устала от
мышиной возни вокруг меня.
— А может быть, вам стоит пойти поговорить с Фурцевой?
— Зачем? Я не хочу ехать в Милан, и вы как директор
театра ей об этом скажите. А если она будет настаивать
на моем участии в гастролях, то передайте ей, что я тре-
бую гарантии, что не повторится недавняя история с волж-
скими концертами, когда во всех напечатанных рецензиях
обо мне умудрились не называть моего имени. И чтобы было

без обмана! В противном случае я созову в Милане коррес-
пондентов и дам такое интервью, что чертям тошно станет.
Вы знаете, мне есть о чем рассказать. И уж я свое обе-
щание сдержу. И еще скажите ей, что если ее беспокоит,
что подумают итальянцы, коль я не приеду, то я сама дам
телеграмму, что сильно простужена и не могу выехать.
На другой день он позвонил мне и сказал, что был у Фур-
цевой, в точности передал ей наш разговор, и Катерина
Алексеевна очень просит меня ехать в Милан и ни о чем
больше не беспокоиться. Что она сама пойдет в ЦК партии
говорить о создавшейся ситуации и, конечно, заверила,
как всегда: «Клянусь честью, я все улажу». И она дейст-
вительно попыталась уладить, правда, очень своеобразным
способом.
Накануне отъезда в Милан ко мне домой поздно вечером
пришла сотрудница кассы Большого театра и принесла 400
долларов, прося передать их одному из работников админи-
страции, который находился уже в Милане и с которым я
была в хороших, приятельских отношениях.
— Так что же он сам-то не взял? Он всего два дня как
уехал.
— Я не знаю, он просил передать их вам.
— Но он, да и вы прекрасно знаете, что из всей труппы
именно меня первую могут обыскать на московской тамож-
не — не везу ли я на Запад рукописи Солженицына. И если
найдут доллары — это уголовное дело.
— Но кто же посмеет вас обыскать!
— Нет, не возьму.
— Очень жаль, он был уверен, что вы не откажетесь...
Она как-то вся съежилась и поспешила уйти.
Ай да Катя! Доложила куда надо! Вот вам и «клянусь
честью, я все улажу»... Весьма оригинальное понятие о
чести. А я-то удивлялась, почему она не воспользовалась
моим отказом и не освободила меня от гастролей. Так вот
зачем я им понадобилась...
Расчет, конечно, был на то, что я возьму доллары, а
меня на таможне обыщут, со скандалом отстранят от гаст-
Представим себе актера дисциплиниро-
ванного и покорного. Он согласен взять
цветок в рот. «Как брать,— спросит он,—
быстро или медленно? А как его жевать,
так? Может быть, помедленнее, как вы
хотите? Так хорошо?» Наше дело — сторо-
на, ответственность на
режиссере. Необъяс-
нимое прозрение ре-
жиссера гаснет. Он го-
тов уж и сам себе задать вопрос: «Действи-
Когда выгоняют из

тельно, а почему надо жевать цветок?»
Приспособление отменяется как несостояв-
шееся.
— Жевать не будем? А что вместо этого?
Дисциплинированный актер готов на
все, но не от художественного энтузиазма,
не от творческой смелости и душевной
открытости, а от равнодушия, безразличия
к своему персонажу. Здесь ворота на засове,
а иногда просто глухая стена.
Все это относится к творческому состоя-
нию на репетиции — главной заботе режис-
сера.
Так что же с цветком? Идет репетиция,
я бросаю актрисе цветок, она хватает его
зубами (руки оказываются занятыми).
Репетиция продолжается. Миссис Форд
возмущена, скулы ее жуют цветок... выплю-
нула... Пусть теперь публика объяснит этот
трюк. Пусть догадается, чей он, режиссера
или актрисы? Спросил мнение зрителя,
ответ идеальный: «Но она же была в таком
состоянии, эта женщина». Ура! Оказывает-
ся, не режиссер виновен в этом, не актриса,
это миссис Форд, разозлившись, взяла
119
цветок в рот.
ролей и обвинят в валютных сделках. Доказать, что деньги
получила от стукачки, я не смогу — не было свидетелей,—
и загалдят на весь мир, что доллары от «продавшего за
золото свой народ» Солженицына. И мало того, захотят —
так и показательный судебный процесс устроят за «валют-
ные операции».
Ненависть властей к нему достигла к тому времени свое-
го предела — они прочли «Архипелаг ГУЛАГ», рукописный
экземпляр, хранившийся в Ленинграде у его знакомой Е. Во-
ронянской. Как они напали на ее след, я не знаю, но Алек-
сандр Исаевич рассказывал нам, что ее допрашивали в КГБ
пять суток непрерывно, после чего она открыла место хра-
нения рукописи и, вернувшись домой, повесилась.
Благодарение Богу, я не попалась в подстроенную ловуш-
ку. А ведь мне очень хотелось удружить моему приятелю.
Но самое интересное, что он, который якобы так просил
взять для него деньги, меня о них в Милане даже и не
спросил. Не знал! Забыли его предупредить, что ли? Коро-
че говоря, уразумев, что я уже в Италии и что лучше со
мной не связываться, побежала Катерина обивать пороги по
верхам, и бойкот прессы на время итальянских гастролей
был прекращен. В советских газетах были перепечатаны вос-
торженные рецензии итальянцев на «Онегина» с моим уча-
стием, а в «Известиях» от 1 ноября даже поместили такую
фразу: «...все итальянские газеты обошла фотография
Г. Вишневской, рецензенты называют ее лучшей певицей на-
шего времени». Это было последнее, что прочли обо мне в
советской печати граждане России. С тех пор меня упомя-
нули лишь раз в тех же «Известиях» 16 марта 1978 года,
когда указом Президиума Верховного Совета СССР нас ли-
шили гражданства.
Наконец, дошло уже до того, что мы приняли приглашение
Московского театра оперетты для постановки «Летучей мы-
ши» Штрауса. Весь свой талант, все, что застоялось в нем,
не находя выхода, вложил Ростропович в эту свою работу
и с утра убегал в театр. Я же так на сценические репети-
Если хотите уничтожить искусство (боль-
шое, среднее, маленькое), попробуйте его
объяснить!
— Откуда же выходит Тоска?
— Из середины,— отвечаю я,— вон из
самой дальней точки, из темноты. Посте-
пенно, долго, долго она
идет на публику... с
цветами и любовью... Когда выгоняют из
идет, идет...
— В красном платье! — вдруг вскрики-
вает Актриса,— как факел или...
Откуда же она узнала, что я думал о
красном платье, но не решался ей об этом
сказать, так как еще вчера она мечтала о
фасоне, в котором выходила знаменитая...
на весь мир...
На репетиции говорю:
— В этом месте...
— Да-да,— перебивает Актриса меня,—
надо вскочить и потом опять быстро сесть.
Правильно! Откуда она догадалась?
И еще.
— Комнатка, в которой вы сидите, нач-
нет постепенно подниматься. Все выше,
выше. Вы в ней на самом верху.— Жду
нормальной для оперного театра фразы:
•О, нет, я боюсь».— Она сидит там и ждет,
ждет... ежится от холода на диване...
кутается в платок... только глаза, которые
нс мигают... она видит, как он гибнет...
Не знаю, говорю ли это я или она, может
быть, вместе?
Во все время работы я ни разу не видел
и не слышал хоть чуточку сомнений, недо-
умения, усилия понять, растерянности. О
во 1 раже нии не могло быть и речи! Что же,
121
ции и не вышла — мне все казалось, что это напрасный
труд, что что-то произойдет и дирижировать спектаклем
ему в Москве не дадут, будь то хоть оркестр цирка. Но,
чтобы не лишать его энтузиазма, я ему, конечно, не гово-
рила правду, почему я все не начинаю репетировать на
сцене. Иногда я сидела в зале, слушая, как он из оркест-
ра полуинвалидов пытается создать шедевр. Что и говорить,
конечно, они с ним играли так, как никогда ни до него,
ни после, но ведь, как бы они ни старались, это все рав-
но был низкий уровень, куда опустился великий музыкант,
и видеть это было выше моих сил. Он, конечно, сам пони-
мал, что падает на дно, но никогда не признался мне в
этом, может быть, из-за мужского самолюбия, что я оказа-
лась права, когда предсказывала ему все, что с ним слу-
чится. Он только стал замыкаться в себе, что ему было
совсем несвойственно, и появился у него растерянный
взгляд, опустились плечи... Больше всего он не хотел,
чтобы именно я видела его в унижении.
Здание Театра оперетты — бывший филиал Большого теат-
ра — находится от него буквально в ста метрах, и как-то
после своей репетиции «Игрока» я зашла за Славой, чтобы
вместе идти домой. Меня встретила в дверях секретарша.
— Галина Павловна, я сейчас позову Мстислава Леополь-
довича, он просил ему сказать, когда вы придете.
— Да не беспокойтесь, я сама к нему пойду.
— Нет, он просил, чтобы вы здесь подождали.
— Да где же он? Что случилось?
— Он в буфете.
— Ну так я туда и пойду, покажите мне дорогу.
— Но Мстислав Леопольдович просил, чтобы...
Да, конечно, Ростропович не хотел, чтобы жена видела
его в таком убожестве. Маленькая грязная комната в под-
вале без окон, грязные столы, под потолком тусклая, за-
сиженная мухами лампа, очередь... в хвосте ее стоит Сла-
ва... и даже ни с кем не разговаривает. Несмотря на то,
что довольно много народу, тишина, как в могиле. Когда я
увидела его согнутые плечи и отсутствующий взгляд, мне
я не ошибался? Нет, в исполнении Виш-
невской ошибка превращалась в естество
факта, явления, акта, все оказывалось к
месту. Она была уверена, что я ошибиться
не могу.
Одержимость в труде. Удовольствие.
Энергия. Страсть. Од-
нако все это может
привести к анархии,
Когда выгоняют из
ж
неорганизованности,
бессмыслице. Работа же Вишневской всегда
была расчетлива и гармонична.
Давно замечено, что музыкальное искус-
ство и математика имеют много взаимных
обязательств. Не обойтись оперному актеру
без разнообразия формул, подчиненных
единой логике, красоте экономного расче-
та. Искусство оперного артиста не терпит
дилетантизма, сильно страдает от него.
Гемпо-ритм роли есть результат умного
расчета ее, места эпизода во времени,
движении, пространстве. Вокальное сос-
тояние певца во время его работы на опер-
ной сцене без расчета физических сил
может грозить катастрофой. Ритм — осно-
ва всякого искусства — есть соотношение
разнокачественных величин (событий,
темпов, кульминаций, температуры эмоций,
физического передвижения, силы звука,
соотношения вокально-музыкальных нюан-
сов, жестикуляции, тесситурных условий,
в гаимодействий с партнером, оркестром,
стилем и характером и т. д. и т. п.). Всех
составных частей конгломерата забот опер-
ного артиста не перечислить! Это требует и
123
стало страшно. Куда же делся блестящий Ростропович, ка-
ким я знала его столько лет, и чем все это кончится?
— Ах, ты пришла...
— Да, у меня кончилась репетиция, пойдем домой отсюда.
Трудно предугадывать дальнейший ход событий, но тут
случилась совершенно непредвиденная история.
В Большом театре обступили меня артисты оркестра:
— Галина Павловна, почему вы отказались писать «Тос-
ку»?
— Запись «Тоски»?!
— Да. Мы сейчас пишем оперу на пластинку. Нам сказали,
что вы не хотите, и потому пишет Милашкина. Но это же
ваша коронная партия!
— Да я никогда не отказывалась, я в первый раз об этом
слышу!
Едва я пришла домой, звонит из студии грамзаписи одна
из музыкальных редакторов.
— Г ал и на Павловна, не отказывайтесь от записи. Вы же
знаете, что, если мы сейчас не сделаем пластинку, больше
«Тоску» на нашей с вами жизни писать уже не будут. Ведь
Милашкина записала несколько лет назад, это будет вто-
рая. Поверьте моему опыту, третьей записи «Тоски» в Со-
ветском Союзе не будет.
— Так я совсем не отказывалась!
— Но нам так сказали...
И началось... Звонят артисты, хористы... Если бы не
эти бесконечные вопросы и звонки, я бы никогда и не
«взвилась». Черт с ней, с записью, мне было в те времена
уже не до того. Но тут забурлил коллектив, и дело каса-
лось моего престижа, моего положения примадонны театра.
Вместе со Славой мы пришли к Фурцевой. Несмотря на то,
что было лишь два часа дня, Катерина была уже как сле-
дует «поддавши» — и лыка не вязала.
— Катерина Алексеевна, я прошу вас вмешаться, я не
требую, чтобы вы отменили запись Милашкиной. Я прошу
дать мне разрешение на параллельную запись «Тоски» с дру-
гим составом солистов.

— Хорошо, клянусь честью... я все улажу... Славочка,
как поживаете?
— Катерина Алексеевна,— попытался Слава пробиться к
се сознанию,— вы понимаете, в каком я положении? Ведь у
Гали из-за меня все неприятности, мне так важно, чтобы
мы помогли.
- Клянусь честью...— провякала Катя и, икнув, клюну-
ла носом.
Галя, но она же вдребезину пьяная, она спит.
— Тише, Слава!
Да она ни черта не слышит... Катерина Алексеевна!
А? Что? Ах, да, конечно, вы должны записать «Тоску»,
и понимаю и клянусь честью... я все улажу...
С тем мы от нее ушли. А через два дня она позвонила
мне домой и сказала, что две записи «Тоски» разрешить не
может, что это против всяких правил... Взбешенная, я
просила трубку, не желая больше с ней разговаривать.
< Л41ва тут же позвонил в ЦК Демичеву — он возглавлял от-
U I, занимающийся вопросами культуры, но тот оказался на
совещании, и Слава попросил его секретаря, когда Петр
11и 1ыч освободится, чтобы непременно соединил его по теле-
<|юну со мной по очень важному делу. Сам же Слава тут же
улетел в Молдавию на концерт.
К концу дня Демичев мне позвонил. Я была уже на таком
и своде, что тут же разрыдалась.
Галина Павловна, что случилось?!
Петр Нилыч, я впервые за всю мою карьеру вынуждена
ооратиться за помощью.
Успокойтесь, прошу вас, и расскажите, что произошло.
Мне не дают записать на пластинку «Тоску».
Вам?! Кто не дает? Вы, такая певица, и вы плачете...
1а они должны за честь считать, что вы хотите делать
и шегинки.
О г этих слов я заревела еще пуще и рассказала всю зло-
i частную эпопею, прося разрешить параллельную запись с
ц>у1им составом.
Но что за глупая история? Вы говорили с Фурцевой?
— Да, говорила, и она не разрешила.
— Ничего не понимаю. Я вас прошу побыть дома, не ухо-
дите никуда, вам сейчас позвонит Фурцева.
Думаю, что огрел он Катерину здорово, потому что не
прошло и пяти минут, как она мне позвонила. Слезы у меня
уже высохли, и я была злая, как ведьма.
— Галина Павловна, что произошло, как вы себя чувствуе-
те?
— Плохо себя чувствую.
— Но почему? — удивилась Катя.
— Вы еще спрашиваете — почему? Потому что мне запре-
щают сделать запись оперы.
— Но кто же вам запрещает?! — уже в совершенном изум-
лении воскликнула Катерина.
— Вы запрещаете! Вы забыли, что ли?
— Но вы же не так поняли, я не запрещала. Работайте
спокойно, не волнуйтесь, я сейчас распоряжусь.
Едва я положила телефонную трубку, как звонит Пахо-
мов — директор студии грамзаписи «Мелодия».
— Галина Павловна! Пахомов говорит. Значит, пишем
«Тоску». Нужен состав солистов. Кто Каварадосси?
— Соткилава, а на Скарпиа нужно пригласить Кленова.
— Та-а-а-к... Хорошо... Когда начнем?
Я поняла, что машина заработала и нужно не дать ей
остановиться, немедленно начать запись. Была пятница, и
за выходные дни мои дорогие коллеги не успеют мне нага-
дить, все учреждения закрыты.
— В следующий выходной театра — в понедельник.
— Но в понедельник вечером уже назначена запись «Тос-
ки» с той группой.
— Так мы будем писать утром, мы им не помешаем.
— Но Эрмлер не сможет дирижировать утром и ве-
чером.
— А нам и не нужен Эрмлер, Ростропович будет дирижи-
ровать.
— Ростропович?! Вот это здорово! Но ему же нужны репе-
тиции — он «Тоской» в Большом театре не дирижировал.
— Мы с ним несколько раз ее играли на гастролях, ему
репетиции не нужны.
Прекрасно! Дирижер — Ростропович, Тоска — Виш-
невская. Это же запись будет на весь мир!
И на этой ликующей ноте разговор был окончен.
Я тут же позвонила Славе в Кишинев, рассказала ему,
кик мил со мною был Демичев, что запись назначена на
i ieдующий понедельник и что он будет дирижировать. Слава,
счастливый тем, что все так хорошо окончилось, послал
Демичеву телеграмму, такую любовную, как мне в наш медо-
вый месяц.
В понедельник утром мы не подходили к телефону, боясь
ус 1ышать, что запись отменена, и в 10 часов явились в
<удию. Артисты оркестра встретили Славу с распростерты-
ми объятиями, все поздравляли друг друга с появлением у
них снова музыканта такого ранга, и мы за три часа запи-
i а ли почти весь первый акт.
Конечно, возвращение Ростроповича к оркестру Большого
ivuipa рассматривалось всеми как его полная реабилита-
ция, да, вероятно, так бы и случилось. Но... человек
предполагает, а Бог располагает.
Вечером того же дня пришла прощаться Аля Солженицы-
на она уезжала в Швейцарию к Александру Исаевичу,—
прошло уже больше месяца, как он был насильно выдворен
•• । России в сопровождении эскорта гебистов. У меня не было
ощущения, что расстаемся навсегда, да и она тоже была уве-
|н-на, что через какой-то срок все они вернутся домой. Мы
ндели на кухне, разговаривая в основном жестами, без-
лунно артикулируя губами... Аля пришла с грифельной дос-
• ом и таким образом задавала вопросы или отвечала и тут
• г все стирала. Вдруг она пишет: «Вы собираетесь?» Мы со
< твой в один голос: «Куда?» Она снова пишет: «Туда».
11им и в голову не приходило! «Конечно, нет!» После этого
• пни ей рассказал, что вроде бы опалу с него сняли, что
* •1 снова дирижирует оркестром Большого театра.
А в это время группа певцов; Милашки на, Атлантов, Ма-
зурок,— придя на вечернюю запись своей «Тоски», узнали,
что утром началась запись той же оперы с другим составом.
Казалось бы, ну и делай свое дело, пой как можно лучше,
их же не лишили их работы. Но куда деваться от зависти?
Нужно было любыми средствами избавиться от опасных кон-
курентов. Ухватившись, как за якорь спасения, за выслан-
ного уже Солженицына и его «Архипелаг ГУЛАГ», пошли они
в ЦК партии к тому же Демичеву. В их благородной миссии,
почуяв хорошую поживу, присоединились к ним Нестеренко и
моя бывшая ученица Образцова. Увидев у себя в приемной
рано утром караулящих его приход «трех мушкетеров» и
двух «леди», Демичев был несказанно удивлен:
— Чем я обязан столь раннему визиту артистов Большого
театра?
Первым выступил тенор — Атлантов,— хватив сразу с вы-
сокой фальшивой ноты.
— Петр Нилыч, мы пришли к вам по чрезвычайно важному
делу, и не как артисты, а как коммунисты. Мы просим от-
странить Ростроповича от оркестра театра.
— А разве он плохой дирижер? Вы имеете что-нибудь про-
тив него как музыканта?
И он в отдельности каждому задал этот вопрос, на что
каждый ответил, что музыкант Ростропович великий и дири-
жер то же самое.
— Так чем же он вас не устраивает?
Тенор, баритон, бас, сопрано и меццо-сопрано, не счи-
таясь со слаженностью ансамбля, заголосили, каждый желая
выделиться кто как может.
— Он поддержал Солженицына своим письмом и тем са-
мым выступил против линии нашей партии... И теперь, когда
по иностранному радио передают «Архипелаг ГУЛАГ», мы от
имени коллектива и коммунистов Большого театра требуем
не допускать Ростроповича к оркестру театра. (Ай, как не по-
везло им, чТо был уже не 37-й год!)
Тут уж даже видавший виды секретарь ЦК по идеологии
разинул рот от столь блестящего и хитрого хода и долго
расчета, и контроля, и внимания, и чутко-
сти. Расчет есть тоже художественное
средство творческого процесса, материал в
с гроительстве роли. Без гармоничной завяз-
ки всех факторов и дозировки их не состо-
ится комплекс сценического самочувствия
оперного актера.
Чему это все подчи-
нено у Вишневской? Когда выгоняют из
Воображению.
В свое время в одной статье я назвал ее
хамелеоном, актрисой-хамелеоном. Ей так
нравится менять личину в соответствии с
обстановкой, что она не пренебрегает этим
удовольствием и в жизни. Чаще проявляет-
ся это бессознательно и мгновенно. Под
влиянием обстановки меняется пластика
движений, манера говорить, появляются
новые характерные признаки поведения.
Она остро воспринимает предлагаемые
обстоятельства и быстро приспосабливает-
ся к ним.
По своей природе Галина Павловна —
человек простой, общительный, компаней-
ский. Но любительница напустить туману
видимой недоступностью и внешним шиком.
Она любит поразить воображение незна-
комцев, нанести удар окружающим эффект-
ной позой, костюмом, дорогим украшением.
Это для нее увлекательная игра, не больше,
но игра необходимая.
Мгновение — и надменный стиль звезды-
129
примадонны летит в сторону, вверх тор-
машками. Только что долженствующие
всех поражать дорогие меха, ожерелья,
кружева отброшены, и перед нами смирен-
ная, жалкая просительница. Через минуту
пребывал в таком состоянии. Когда же опомнился, то по-
нял, что оставить сей великолепный донос без внимания
нельзя: бравая пятерка, имея в руках «козырной туз» —
не допустить к оркестру Большого театра врага народа,—
побежит в другой кабинет по соседству, уже с доносом на
него, что у него отсутствует чувство бдительности... Всю
эту историю рассказал нам на другой день, зайдя к нам ве-
чером, министр внутренних дел Н. А. Щелоков, закончив ее
вопросом:
— А что же ваша протеже Образцова? Ей-то что было нуж-
но?
Но вернемся к тому дню 28 марта, когда, ничего не по-
дозревая о том, что произошло этим утром в ЦК партии, мы
готовились идти в студию грамзаписи. Зазвонил телефон, и
я взяла трубку.
— Галина Павловна? Как хорошо, что я вас застала дома,
у вас должна была быть сегодня запись...
— Что значит «должна была»? Мы сейчас идем в студию.
— Нет, не ходите, записи не будет — занят зал.
— Кто со мною говорит?
— Вы меня не знаете, меня просили вам передать.
Слава тут же позвонил на студию.
— Что случилось с нашей записью? Ее перенесли на дру-
гой день?
— Нет, ее вообще отменили...
Слава побледнел, мне же вся кровь огнем хлынула в голову.
Он кинулся звонить Фурцевой. Подошла ее секретарша:
— Ах, Славочка, как поживаете? Да, да, Екатерина Алек-
сеевна у себя, я ей сейчас доложу, она будет рада пого-
ворить с вами.
После долгого молчания она снова взяла трубку и смущен-
но зашептала:
— Ах, Славочка, у Екатерины Алексеевны совещание...
Как только оно кончится, она вам сама позвонит.
— Передайте Екатерине Алексеевне, что я специально не
ухожу из дома и жду ее звонка в любое время дня и ночи...
I
она закричит на начальство, словно она из
женотдела. Теперь она защищает какую-
то скромную обывательскую идею. Тут же
появляется и соответствующая стилистика
языка. У Вишневской много дорогих вещей,
но она держит их не для того, чтобы ими
дорожить, а для того,
чтоб их... презирать.
Она берет их в свои
партнеры для игры в
шик. Она эти вещи не
Когда выгоняют из
жалеет, как казен-
ный реквизит! Вишневская всегда живет
двумя параллельными жизнями, как пола-
гается жить на сцене. Она, во-первых,
простая, искренняя (может быть, чересчур
искренняя) и откровенная (может быть,
чересчур откровенная) женщина; она, во-
вторых, воображаемый в это мгновение
образ. Это, так сказать, игра в свой соб-
ственный жизненный театр; это — свое-
образный способ жить.
Я был свидетелем одного из таких
спектаклей для себя. Галина Павловна в
сверхшикарной шубе, сверкая драгоценно-
стями, вызывающе развалилась в «Мерсе-
десе», положив ногу на ногу и разбросав
руки в бриллиантах по дивану салона маши-
ны, едет на торжественное пасхальное бого-
служение. Откуда же такая поза? A-а! Вот
в чем дело! За машиной, которую ведет
Ростропович, идет слежка из другой ма-
шины — в ней сотрудники соответствую-
щих органов. Это и воодушевляет Актрису
на вызывающе эффектные, ультрашикар-
ные позы. Даже дорогая сигарета вдруг
появилась между золотом колец и утон-
131
ченным маникюром.
Прождав два часа, Слава позвонил снова.
— Нет, Екатерины Алексеевны нету, ее срочно вызвали в
ЦК, когда она вернется, то вам позвонит.
Через час Слава еще раз позвонил.
Екатерина Алексеевна уехала на аэродром встречать деле-
гацию...
Катерина явно пряталась. Так прошел день. На следующее
утро, позвонив снова Фурцевой и услышав, что, «к сожале-
нию, Екатерины Алексеевны сейчас нет», Слава поехал на
студию грамзаписи и прошел прямо к директору Пахомову.
— Скажите, пожалуйста, почему отменили нашу запись?
Тот нахально развалился в кресле...
— Потому что она нам не нужна.
— Так мы что, плохо ее сделали?
— Нет, все говорят, что вы ее сделали великолепно.
— Тогда дайте мне надежду, что мы сможем ее продол-
жить через месяц, через полгода... когда вы захотите...
— Нет, этого я вам не скажу.
— Так, может быть, кто-то вам запретил?
— А почему это я вам должен объяснять?
— Да потому, что нам запись разрешили в ЦК.
— А вот я вам говорю, что она нам не нужна.
Хлопнув изо всей силы дверью, Слава, не помня себя,
прибежал домой и, хватаясь за сердце, почти теряя созна-
ние, упал в кресло.
— Ты себе не представляешь, какое унижение я пережил
сейчас, когда мне в лицо пришлось выслушать, что во мне
не нуждаются. Ведь я давал ему возможность мне просто
наврать, что они запишут нас через год, через два... Но
эта тварь не удостоила меня даже ложью.
Да кто же посмел отменить запись, разрешенную секрета-
рем ЦК партии? Отменить, когда уже записан первый акт? В
открытую, на виду всего театра, замахнуться на меня и
Ростроповича... Раз уж так взялись, значит, решили ду-
шить намертво.
Зная, как всегда беззащитен Слава перед открытым хамст-
вом, я представила себе эту картину глумления над ним, и
— Галя, они все равно не увидят...
— Ого! Еще как увидят... глазастые!
Приехали! Вернее, удрали от «хвоста»*.
Вдруг я вижу в темном приделе небольшого
храма с тоненькой свечкой в руках, жалост-
ливо покрытая косынкой, смиренно суту-
лится некая особа.
Крестилась она так,	Л
как крестятся пере-	Когда выгоняют из
полненные жалостью к
себе и влюбленные в свою кротость забитые
женщины, слезливые богомолки. Это очень
совпадало с обстановкой (скоро должна
была начаться полуночница). «Да это Галь-
ка,— шепнула мне жена,— хамелеон, чис-
тый хамелеон!» «Страдалица» же с наслаж-
дением играла сама для себя свое смирение.
Это гармонировало с обстановкой, очевид-
ным было слияние ее с самочувствием и не
могло не вызывать особого рода удоволь-
ствия. Это была игра. Нельзя же было пове-
рить в истовость ее молений (к чему бы?).
Вошло высокое духовенство, и Галина Пав-
ловна, сняв косынку, «надела» на себя осо-
бенно барственную вальяжность; так вели
себя, наверное, богатые барыньки при посе-
щении святой обители, в которую регулярно
вносились ими пожертвования. Начали
христосоваться, чокаться раскрашенными
яичками. Малявине кая баба!
В ту пасхальную ночь Галина Павловна,
не обращая сама на это внимания, про-
жила много жизней-этюдов.
Эта способность быстро, предельно ор-
ганично подчинять воображение обстоя-
тельствам помогала на сцене сразу, без
оглядки кидаться каждый раз в новую для
133
кровь стучала мне в виски так, что, казалось, разорвется
голова... Вон отсюда... вон отсюда... Исчезнуть, и как
можно скорее... Хоть на какое-то время не видеть эти по-
хабные хари, раззявившие свои пасти в надежде получить
поживу, сожрать с костями вместе... А мой театр?! Какой
к черту театр, когда гибнет вся семья... мои дети...
Слишком туго затянулась петля, и нужно рубить ее со все-
го маху — раздумывать некогда...
— Слава, ходить больше никуда не нужно. Хватит! Делать
вид, что ничего не происходит, я больше не намерена. Са-
дись и пиши заявление Брежневу на наш отъезд за границу
всей семьей на два года.
От неожиданности Слава опешил...
— Ты говоришь серьезно?
— Так серьезно, как никогда в жизни. Даже если я смогу
проглотить вонючую пилюлю и продолжать работу в теат-
ре, то тебе-то пришел конец: пойдешь по дорожке, давно
проторенной русскими гениями,— будешь валяться пьяным в
канаве или выберешь крюк покрепче да наденешь себе петлю
на шею. Нужно только молить Бога, чтобы нас выпустили...
Мы подошли к иконам и дали друг другу слово, что ни-
когда не упрекнем один другого в принятом решении. В тот
же момент я почувствовала облегчение, будто тяжелая пли-
та сползла с моей груди. Через несколько минут заявление
было готово.
(Какое странное совпадение: именно в тот день, 29 мар-
та 1974 года, улетела из России Аля Солженицына с матерью
и детьми... Я узнала об этом лишь через десять лет в
случайном разговоре, кшда мы были у них в Вермонте в их
имении. А тогда мне казалось, что она улетела на другой
день после визита к нам. До какой же степени мы все были
взвинчены...)
Чтобы заявление не застряло где-то в промежуточных ин-
станциях, я посоветовала Славе поставить о нем в извест-
ность двух людей — не доверяя друг другу, они вынуждены
будут доложить о нем по назначению. Так и сделали. Слава
написал Демичеву, объясняя случившееся и прося передать
нее жизнь персонажа, как в давно извест-
ную, родную стихию.
Отсюда и самоотверженная любовь к
своей профессии, радость репетиционного
труда, а о спектаклях и говорить нечего,
каждый — праздник! Слияние таланта с
любимым трудом де-
лало карьеру Вишнев-
ской в театре искроме-
Когда выгоняют из
тной и естественной.
У каждого таланта есть свои опасности.
Творчеству Вишневской часто мешала лег-
кая, быстро ударяющая подражательность,
135
снова хамелеонство! Отсюда разное каче-
ство ролей: а) созданные роли, б) исполнен-
ные роли. Одни — ее открытия, часто уни-
кальные для себя и для нас, другие — хо-
рошо, мастерски исполненные, приносящие
шумный успех у привыкших к определен-
ному стандарту меломанов.
К первым принадлежит Купава, кото-
рую Актриса никогда раньше на сцене не
видала. Здесь она участвовала в подготов-
ке нового спектакля, а для настоящих арти-
стов это намного предпочтительнее, чем
ввод в уже готовый, давно идущий. Это
было сжигающее всех любвеобилие. Фиде-
лио — новое, совершенно непохожее на
немецкую традицию создание. Катарина в
опере В. Шебалина «Укрощение стропти-
вой» была новостью, ибо она была не столь-
ко строптивая, сколько умная и честная!
Полина (опера С. Прокофьева «Игрок») —
мятущаяся гордячка, заблудившаяся в
обстоятельствах любви и чести. Катерина
Измайлова (в кино) — женская тайна,
недоступная даже для нее самой. Наташа
наше заявление Брежневу, а также что об этом заявлении
нами поставлен в известность начальник отдела ЦК, ведаю-
щего зарубежными кадрами, Абрасимов. После чего он по-
ехал в ЦК партии и оставил письмо у секретаря Демичева.
— Петр Нилыч через несколько минут освободится, может,
вы хотите с ним поговорить?
— Нет, вы только передайте письмо.
Чтобы доехать от здания ЦК до нашего дома, нужно не бо-
лее пятнадцати минут. Тем не менее, когда Слава вошел в
квартиру, я уже разговаривала с позвонившим мне заммини-
стра культуры Кухарским.
— Галина Павловна, мне нужно поговорить со Славой.
— Он только что вошел, пожалуйста.
Слава, бледный, измученный, взял трубку.
— Я вас слушаю... Нет, я не приду к вам, мне все надо-
ело... Мне не о чем с вами говорить.
Тот попросил к телефону меня.
— Галина Павловна, я вас прошу прийти вместе со Славой
сейчас в Министерство культуры.
— Я не пойду. У меня завтра утром генеральная репети-
ция «Игрока», я не желаю больше дергать себе нервы бес-
полезными разговорами.
— Я это знаю. Но дело очень серьезное... Катерины Алек-
сеевны сейчас нет, и мне поручено говорить с вами обоими.
По его необычно просительному тону я поняла, что нача-
лось...
— Это что, о нашем заявлении, что ли?
- Да.
— Хорошо, сейчас мы у вас будем.
Нас поразило, с какой быстротой заработала государст-
венная машина. Расчет наш оказался правильным — кину-
лись Демичев и Абрасимов вперегонки докладывать в самые
высокие инстанции. С момента подачи заявления прошло
немногим более получаса, а мы уже сидели в кабинете Кухар-
ского. Кроме него здесь же был и второй заместитель минист-
ра культуры — Попов, в разговоре он участия не принимал,
только был свидетелем.
Ростова — неизведанный мир радостей и
разочарований. Все заново!
Но вот Виолетта, Баттерфляй, Марфа,
Маргарита были хорошими, но уже прочи-
танными книгами. Даже ее знаменитая
Аида иногда грешила предрасположением
к принятому штампу.
В этих ролях она име-
ла большой успех и
Когда выгоняют из
с удовольствием ха-
мелеонствовала в принятых «звездами»
условиях. Здесь предлагаемые обстоятель-
ства: «Я — знаменитая артистка!» — рож-
дали неизменный восторг зрителей.
Г. П. Вишневская сполна ощущала раз-
ницу между созданием долгой и кропотли-
вой работой своего образа и высокого
137
сорта штампом в известном, проверенном,
наверняка приносящем успех репертуаре.
В первом случае проявилась ее театраль-
ность — свойство для певиц редкое, а зна-
чит, и драгоценное. (Вот Вишневская, кото-
рую я люблю.) Во втором — высокое
мастерство приспособляемости. (Это лю-
били поклонники.)
Большая беда оперного театра заключе-
на в том, что так называемая оперная
публика любит и ценит не откровения в
решении и организации образа, а свои пред-
ставления о нем, основанные на привычках,
воспоминаниях и мифах. Человек, ни разу
не видевший на сцене «Бориса Годунова»,
каким-то странным образом заранее пред-
тавляет его только в шаляпинской версии,
конечно, искаженной временем. В человеке,
идущем на оперный спектакль, сильны ожи-
дания штампов. Доходит до того (я это


— Здравствуйте. К сожалению, Екатерины Алексеевны
сейчас нет, она уехала, и мы нигде не можем ее найти...
Я же думаю, что Катя к этому часу уже была готова —
пьяная,— и ее в таком виде не рискнули выпустить на арену.
— Расскажите нам, пожалуйста, подробно все, что произо-
шло.
— Чего рассказывать-то? — удивился Слава.— Вам же все
известно.
— Мы должны доложить в ЦК, поэтому важно, чтобы вы
сами объяснили, что явилось причиной вашего заявления.
— Это объясню вам я. Несколько лет открытых издева-
тельств и всяческие унижения Ростроповича, отмена его
концертов, отсутствие работы для него по его рангу выдаю-
щегося музыканта...
— Так что же вы к нам не обращались?
— Не обращался?! Да я лично Брежневу несколько теле-
грамм и писем послал, прося спасти мне жизнь... Не обра-
щался! Меня никто ни разу не удостоил ответом.
— Вы запретили ему все заграничные поездки, гноите его
в провинциальной глуши и хладнокровно ждете, чтобы этот
блестящий артист превратился в ничтожество. К сожалению,
он терпел бы ваши выходки еще долго. Но в хулиганской
истории с записью «Тоски» вы нарвались на меня, а уж я
терпеть не намерена, характер у меня не тот.
— А что, собственно, произошло с «Тоской»?
— Ничего особенного. Просто нас выгнали из студии, а
Пахомов — это мурло — в лицо Ростроповичу сказал, что в
нашем искусстве не нуждаются. Только и всего. Вы же по-
нимаете, что если он посмел так говорить насчет артистов
самого высокого положения в стране, то получил на это
право от правительства. Именно так я понимаю нанесенное
нам оскорбление, и разговаривать по этому поводу я ни
с кем больше не желаю, и второй раз оскорбить меня не
удастся.
— Я сейчас распоряжусь найти этого идиота Пахомова!..
За такие дела мы ему так врежем!..
— Да не ищите вы его и не сваливайте все на очередно-


неоднократно наблюдал), что знатоки (сре-
ди них есть и пришельцы из «культурных»
миров) разочаровываются, видя на сцене
Снегурочку тоненькой, хрупкой, молодень-
кой, а Виолетту изящной красавицей. Им
это представляется аномалией.
Мне ни разу не при-
ходилось читать в	л и.
оеиензиях на oneov Когда выгоняют из и|Я||
рСЦСПэИлЛ nd UllVpy	IV JI R ![ ||
упреки в адрес внеш-
ности актера или актрисы. Об этом или
стыдливо молчат, или считают мелочью.	I
Между тем несоответствие внешнего впе-
чатления с эмоциональным зерном опер- 139
ного персонажа есть самое первейшее и
самое очевидное преступление перед опе-
рой. Театральное невежество музыкальных
руководителей театров (вполне понятно,
если никто никогда и нигде их этому не
учил, а музыкант с театральным чутьем
от природы встречается не часто) пере-
ставило акцент в оперном деле на само-
стоятельность, независимость музыки от
действия, конкретных событий и характе-
ров. Еще знаменитый историк оперы Гер-
ман кречмар писал: «Опера хороша, если
музыка только служит, опера плоха, если
музыка становится самостоятельной».
Это касается и искусства актера-певца.
Все, что поется, есть средство выражения
существования характера, то есть действия.
«Узурпация музыкой»* или вокалом ис-
кусства оперы как театрального искус-
ства — великое горе для культуры людей.
Искажение природы оперы делает ее фаль-
шивой, неубедительной, предметом для
справедливых насмешек, отрицания. За
♦ Это выражение тоже
принадлежит Г.Креч-
мару.
го идиота. Мне ведь не нужно вам объяснять, что отменить
запись, разрешенную лично секретарем ЦК Демичевым, мог
только он сам или тот, кто стоит над ним. Далеко искать
не нужно.
— Ну хорошо... с этим мы разберемся. Но скажите, Мсти-
слав Леопольдович, вы же работали!
— Да, я работал в провинции. Но в Большом театре я
Галина Вишневская и Мстислав Ростропович.
В день семейного праздника
уже несколько лет не дирижировал. В Москве и Ленинграде
много раз срывали мои концерты, а в последнее время прос-
то запретили давать мне зал и столичные оркестры.
И тут Кухарский выдал, видимо, уже давно заготовленный
козырь.
— Вот вы жалуетесь, что не играете с лучшими оркестра-
ми...
природу оперы боролись великие люди,
но... силен «нечистый» и труднопобедимо
упорство невежд.
Г. П. Вишневская из тех, кому стыдно
попирать природу великого искусства, ей
не по пути с иждивенцами своего голоса,
она — служит Театру,
хоть это для певицы
дело трудное, тре-
бующее жертвенности.
Когда выгоняют из
Впрочем, последняя для нее естественна
и радостна.
На примере Вишневской проблема «двух
путей» (один — поиск, другой — оснаще-
ние мастерством привычного) мне пред-
стала столь очевидной, что заставила
призадуматься о своей деятельности. Пос-
тановщик оперных шедевров («Евгений
Онегин», «Аида», «Кармен», «Садко», «Пи-
ковая дама», «Отелло», «Травиата», «Борис
Годунов», «Фальстаф» и т. д. и т.п.), я за-
ставлял себя рисковать, ставя некомфорта-
бельных для Большого театра современ-
ных композиторов. В конце концов, за
Прокофьева, Шостаковича и тех, кто с
ними, меня и выгнали. Но, слава Богу, к
этому времени я уже создал Камерный
для работы в этом направлении, направле-
141
нии поиска.
Г. П. Вишневская должна была соче-
тать «два пути». Это теперь в наших воспо-
минаниях мы объединяем ее Полину с Аи-
дой, миссис Форд с Татьяной, Наташу
Ростову с Баттерфляй, Измайлову с Вио-
леттой... В то время на «открытиях» про-
жить было опасно и трудно. Да и зачем те-
рять право на взаимное с публикой нас-
— Да, жалуюсь...
— Но что делать, если эти оркестры не хотят играть с
вами? Мы не можем их заставить.
От этих слов Слава онемел, на него нашел столбняк...
Я смотрела на сидящего напротив меня негодяя, и мне сто-
ило неимоверного усилия сдержать себя и не вцепиться зу-
бами ему в глотку.
— Так вот в чем дело?! Спасибо, что вы нам об этом ска-
зали. Здесь не хотят с Ростроповичем играть, а оркестры
Парижа, Лондона, Нью-Йорка об этом мечтают. Значит, ни-
какого другого выхода у нас и нет, как только отсюда к
ним уехать. А вам самое время от нас избавиться!
— Не очень-то обольщайтесь насчет заграничных оркест-
ров!
— А уж это не ваша забота!..
— Привыкли, что с вами здесь церемонятся, и заявление-
то — ишь, куда замахнулись — самому Брежневу!
— Ничего, замахнулись по своему рангу. К кому нам здесь
еще и обращаться...
— Для этих дел существует ОВИР.
— А кто это такой Овир? Я его не знаю. Слава, кто такой
Овир?
— Не кто, а что — там занимаются эмиграционными воп-
росами,— единственный раз раскрыл рот Попов и снова за-
молчал.
— В ОВИР вы нас не отсылайте — эмигрировать мы не со-
бираемся, но за границу мы уедем и там подождем, когда с
Ростроповичем захотят здесь играть. Ладно, пойдем, Слава.
Им строчить докладную в ЦК, а у меня дело потруднее —
мне завтра утром генеральную репетицию петь.
— Ну смотрите, чтобы все это не оказалось шантажом!
— Что-о-о?!
— Да, да. Раз подали заявление, так не идите на попятный.
И не надейтесь, что вас будут уговаривать...
— Я вижу, что вы до сих пор не поняли, с кем имеете
дело. Уговаривать нас имело смысл раньше, теперь же ника-
кие ваши уговоры не помогут. Больше того, если нас не
лаждение от освященных восторгами по-
колений традиционных ролей?
Галина Павловна, конечно, и сама умница
и сама имеет прекрасный вкус, но «взгляд
вперед» ей, может быть, привил ее супруг?
Во всяком случае, и я чувствовал на себе
его влияние. Но надо
определить для себя
веру, тенденцию худо-
жественной жизни,
Когда выгоняют из
за кем идти! Куда? Путь открытий требу-
ет концепционного мышления; другой путь
хорошо протоптан, идти по нему неопасно,

даже если осмелишься пересмотреть тра-
дицию. «Нечистый» лукав, он все время
шепчет: хочешь успеха — ставь «Аиду»,
«Кармен»; с современными авторами про-
падешь как бездомная собака, наплачешь-
ся со своими Шостаковичами, Бриттенами,
Стравинскими. «Зачем Вишневской нужен
был риск с этим Пуленком с телефоном,
если вчера ее на «Аиде» засыпали цветами,
да и за рубежом тоже...»
Вишневская жадна, ей хочется быть
всякой, Кармен в том числе. Хочется блис-
тать во что бы то ни стало! Хорошо и в опе-
ретте. Много перьев на голове, шикарный
костюм — сенсация! (Этого хотелось и
публике!) Но стоп! Иди по грязи в лох-
мотьях, рыдай над озером («Катерина Из-
майлова»), полезай в мрачную комнату
Пуленка. Жертвенность, счастливая для
талантливого актера жертвенность!
143
Тут возникает мысль о современности
искусства актера. Раньше, грубо говоря, в
выпустят, мы поднимем шум на весь мир. Ждать ответа бу-
дем две недели.
— Мы думаем, что власти не будут возражать против ва-
шего отъезда.
— Спасибо, это все, что нам нужно.
Вылетев пулей из этого зловония, мы поехали на дачу —
взять оттуда детей. Странное чувство охватило меня, ко-
гда я вошла в дом,— будто все уже не мое. Да, впрочем,
никогда и не было моим, у нас могут у любого все отобрать
в одну минуту. Прошла по всем комнатам, не чувствуя ни-
какого сожаления, что скоро надолго расстанусь со своим
гнездом. В зале одиноко стоял Слава и даже не слышал,
как я подошла.
— Слава, не жалей ни о чем.
— Сколько любви, сколько сил я вложил в этот дом...
— Не думай о доме, спасай свою жизнь.
Вызвали дочерей, и Слава очень осторожно, чтобы не на-
пугать их принятым нами решением, сказал, что мы подали
заявление на отъезд из России на два года.
Наши дети — Лена шестнадцати и Ольга восемнадцати
лет,— видя, в каком удрученном и взволнованном состоянии
находимся мы оба, пытались скрыть захлестнувшую их ра-
дость от столь неожиданного известия и из последних сил
старались удержать рты, невольно растягивающиеся в улыб-
ки. Наконец, поняв, что все усилия напрасны, счастливые,
повисли у нас на шее.
— Вот красота! Неужели нас отпустят!..
Для них отъезд был как свалившийся с неба билет на уве-
селительное двухлетнее путешествие вокруг света.
На другое утро, взвинченная до последней степени, с по-
красневшими на нервной почве голосовыми связками, я
вышла петь генеральную репетицию «Игрока», хотя врач на-
шего театра категорически запретил мне петь в таком сос-
тоянии — я могла навсегда потерять голос. Как у меня
хватило выдержки — не понимаю. Но в те дни начались у
XIX веке, это — передача, изображение
характера; а в XX веке требуется соб-
ственное актера понимание образа, его
личностная транскрипция, своего рода ду-
ховная и смысловая парафраза авторской
темы. Конечно, даже в конце XX века есть
много актеров-копи-
истов; были и в XIX
создатели своей ху-
дожественной концеп-
Когда выгоняют из
ции роли. Все же намерения идти к ре-
зультату при процессе самовыявления
типичны и необходимы для нашего време-
ни больше. И это — для всех искусств.
Без этого, без чувства нового певец-актер
уже неинтересен, скучен, примитивен.
Вишневская имеет современное чутье, оно
было развито окружением, в котором ей,
145
по счастью, приходилось жить и творить,—
Шостакович, Бриттен, Ростропович и дру-
гие.
Чтобы объективно оценить художе-
ственного деятеля, надо узнать, что он соз-
дал нового, оригинального и самобытного.
Ф. И. Шаляпин — пример создателя, его
последователи — исполнители-копиисты.
Традиционный репертуар большой оперы —
тиски, из которых удается вырваться в
новый мир ценой больших усилий, смелости,
воли. И то это лишь на время. Чтобы укре-
пить свои способности, быть современной,
Галине Павловне надо было выйти на кон-
цертную эстраду с произведениями выдаю-
щихся композиторов. Сегодня вздохи бед-
ной Лизы, влюбленной в картежника, завт-
ра — стихи Саши Черного; сегодня — тра-
гический мир Мусоргского, завтра — сан-
меня спазмы дыхательных путей, и с тех пор, стоит лишь
мне понервничать, как у меня перехватывает дыхание.
По театру разнеслась уже весть, что мы подали заявле-
ние на выезд, и все с ужасом смотрели на меня. Причины,
правда, были разные. Та пятерка исходила злобой и зави-
стью, что вдруг нас выпустят за границу,— ведь не о том
они мечтали, когда пошли с доносом в ЦК. В этом случае
они сами хотели бы быть на нашем месте. А мои друзья и
доброжелатели были уверены, что нас ни за что не выпустят
и создадут такую для меня обстановку, что я вынуждена
буду из театра уйти.
У меня же была теперь одна цель в жизни: уехать во что
бы то ни стало и добиваться этого любым путем.
Я обычно никогда не смотрю в зал, не вижу публики. Но
в сцене «Игорный дом» я нахожусь высоко над игроками в
своей комнате, в течение всей картины открытая для пуб-
лики и, по замыслу режиссера, застывшая в неподвижной
позе. Сцена подо мною длится минут 10—15. Сейчас, прижав-
шись в угол дивана, я смотрела сверху прямо в зритель-
ный зал.
Как странно... Утренняя генеральная репетиция, а много
черных костюмов и белых рубашек, необычно много мужчин.
Может, и всегда было так, но я раньше просто не видела
зрительного зала... Приемная комиссия из ЦК, чиновники
из Моссовета, КГБ, Министерства культуры... Мужчины Рос-
сии... После репетиции засядете строчить отзывы или до-
носы, а бабы русские вручную железные дороги строят, мо-
стовые мостят... Вы же в ролях надзирателей... Вот и сей-
час коршунами слетелись принимать спектакль бывшего фор-
малиста Прокофьева. Будьте бдительны! Кляуза уже была...
Заодно вы «любуетесь» сейчас и мною, все вам уже изве-
стно: в Большом ЧП! — подала заявление на длительный
отъезд, расплевалась с великодержавным Большим театром
певица, вон та, что на верхотуре сейчас сидит. Это непо-
рядок, и такого еще не бывало. Из Большого театра народ-
ной артистке СССР полагается только на пенсию, и тогда —
юбилейный спектакль и орден... Или ногами вперед и в
тиментальные фиоритуры несчастной кур-
тизанки. Жадность? Да, но и профессио-
нальное любопытство, непрерывное протис-
кивание вперед, как бы это трудно ни было.
Г. П. Вишневской в работе над новой
ролью надо увидеть свой персонаж. (Как
увидел в поезде своего
Базилио Ф. И. Ша-
ляпин.) Не услышать,
Когда выгоняют из
а, слушая, увидеть,
ибо музыка — искусство абстрактное и не
занимается деталями конкретной жизни
на бренной земле; слышат ее по-разному,
кому как дано. А вот видят все равно, ищи
только к этому отношение. Часто все начи-
нается с костюма (ничего не поделаешь,
147
женщина!) — цвет, покрой, стиль. Она
любит и может «прыгать» в роль смело и
рискованно, но для этого нужна катапульта
или хотя бы трамплин. Ими могут служить
эффектная ария, скромная словесная фра-
за, сценическая ситуация или простой зре-
лищный трюк.
В «Тоске» этому служил выход, он опре-
делил зерно образа — актриса! Она остает-
ся ею, когда любит Марио, ненавидит или
обманывает Скарпио. Даже после убийства
негодяя она подсознательно устраивает
спектакль ужаса и страха.
В «Игроке» она металась. Метания —
весь первый акт. А когда оказалась в тесной
каморке, где двигаться ей физически было
невозможно, она сидела или стояла, но все
равно... металась.
От костюма — к пластике; пластика свя-
зана с темпо-ритмом, данным музыкой.
Отсюда вокальная манера и музицирование.
этом случае панихида в большом фойе, хор, оркестр и Но-
во-Девичье... Как же так недоглядели и не придушили рань-
ше, чтобы не мешала жить, не нарушала освященный десяти-
летиями покой и благолепие. Глядя на их обращенные ко
мне тупые, оплывшие физиономии, всей своей шкурой я чув-
ствую, с каким удовольствием стащили бы они меня за
ноги со сцены, бросили на пол и затоптали бы ногами так,
как их обучали: «На тебе, падло! чтобы другим неповадно
было».
Но если у меня, получившей пинок, от ярости кровь кида-
ется в голову так, что я готова разбить ее вдребезги об
эти стены,— то что же пережил Прокофьев, которого много
лет мордовали на открытых собраниях и в прессе? Гениаль-
ный Прокофьев, чью оперу вот сейчас только, через шесть-
десят почти лет после того, как она написана, впервые
представляют советской публике... нет, не публике, а вот
этим держимордам, вольным вынести свой приговор блестя-
щему сочинению: пущать или не пущать, казнить или мило-
вать.
У меня плыли красные круги перед глазами. Я не замети-
ла, как «комната» опустилась вниз,— началась моя фи-
нальная сцена с Алексеем. И когда по действию подошло
время моей «истерики», во мне будто прорвало плотину. Я
кричала с таким отчаянием, мне хотелось, чтобы от моего
крика обрушился зал и поглотил весь народ, который я
сейчас так ненавижу, а вместе с ним поглотил бы и меня,
потому что я сама плоть от плоти этого народа... И этот
Алексей, трясущимися руками протягивающий мне — Поли-
не — груду денег... Но разве может он спасти меня от леденя-
щего душу унижения, не перед кем-то, а самое главное —
перед самой собой? Снова быть униженной — и таким ничто-
жеством! Да ни за что на свете! Бросить ему в лицо эти
деньги, и будьте все прокляты! не видеть, скорее бежать,
зарыться в нору... «Вот тебе твои деньги!»...
Чуть не падая от пережитого, я стояла в кулисе, кто-то
коснулся моего плеча — Лариса Авдеева, она пела в спек-
такле партию Бабуленьки.
Возникает элемент интонационной вырази-
тельности. Целая цепь взаимосвязанных
звеньев из арсенала оперного артиста —
словно клавиатура у пианиста. Однако здесь
все решается не последовательно, а разом,
одновременно, аккордом.
Я как-то разобидел-
ся, услышав в сере-
дине серьезного, как
Когда выгоняют из
мне казалось, разго-
вора об образе героини быстрый и отвле-
ченный вопрос:
149
— Ав чем она одета?
— Баба! — вздохнул я разочарованно.
— Конечно! — согласилась Галина Пав-
ловна.— Костюм — вывеска!
После я домекнулся, что костюм не толь-
ко вывеска, но и своеобразная аннота-
ция роли, данная актером. И отвлеченность
артистки понятна — она не признак без-
различия к образу, его сути, а свидетель
одновременных поисков и сочетаний чер-
точек; на периферии основных установок
воображение искало конкретные, ощутимые
видения моих теоретических раскладок.
Так рождается конкретный, зримый, дей-
ствующий тип человека.
Комплексное прощупывание персонажа
в начале работы над ролью очень важно
для оперного артиста, но все решается в
тесной взаимосвязи, перманентно корректи-
руемой изложенными в партитуре чув-
ствами. В самом деле, что толку, если актер
сочинит в своем воображении действующее
лицо, которое, как окажется, живет в му-
зыкальном потоке совершенно иначе. Такие
огорчительные сюрпризы бывают, увы,
— Галя, что с тобой? Ты так кричала, мне стало страшно
за тебя. Успокойся! Ведь счастье, что вас уже давно в
тюрьму не посадили...
Ну да, не посадили, и слава Богу... Ах, люди, люди...
Едва пришла домой — звонит Фурцева.
— Галина Павловна, что за история такая? Почему вы по-
дали заявление, не поговорив со мною?
— Катерина Алексеевна, я устала, я только что пришла с
генеральной репетиции. Я не хочу больше объяснять вам
то, что вы хорошо знаете. Одно скажу вам: отпустите нас
по-хорошему, не создавайте скандала и не шумите на весь
мир — ни я, ни мой муж в рекламе не нуждаемся. Через две
недели будьте любезны дать ответ, дольше мы ждать не на-
мерены и будем предпринимать следующие шаги. Раз мы при-
шли к решению уехать, мы этого добьемся. Вы меня доста-
точно хорошо знаете, я пойду на все.
— Мы могли бы спокойно объясниться, я пойду в ЦК, и все
утрясется. Какие ваши желания?
— Катерина Алексеевна, теперь ничего не нужно. Ни мне,
ни Славе. Я хочу только одного — спокойно и без скандала
отсюда уехать.
В течение двух недель несколько раз порывалась она за-
манить на разговор Славу:
— Славочка, приходите, но только без Гали...
— Нет, без Гали я не пойду. Эта ситуация касается нас
обоих.
В эти напряженнейшие дни, когда решалась судьба всей
нашей семьи, нам позвонили из американского посоль-
ства:
— Господин Ростропович? С вами говорит секретарь сена-
тора Кеннеди. Вы, конечно, знаете, что он сейчас в Москве.
— Я вас слушаю.
— Господин сенатор просил вам передать, что он был се-
годня у господина Брежнева и среди прочих вопросов гово-
рил о вас и вашей семье, что в Америке очень взволнованы
вашей ситуацией, и господин сенатор выразил надежду, что
господин Брежнев посодействует вашему отъезду.
Когда выгоняют из дмми
даже у солидных, но неопытных в оперном
искусстве режиссеров.
Вишневской очень помогало гармоничное
владение сразу всеми выразительными
средствами. Каждое, естественно, находи-
ло свое место, получало свое право и наз-
начение в актерском
синтезе.
Тут была важна и
трудовая дисциплина
в спектакле. Вот пример. В опере «Война и
мир» эпизоды идут подряд. В первых - IT
сплошь занята Наташа Ростова. Ситуации,	1
места действия, атмосфера — разные. Оста- 151
новки между эпизодами для необходимых
переодеваний артистки неизбежны и...
крайне нежелательны для течения спектак-
ля. Даю задание: на переодевание имеется
от сорока секунд до одной минуты. Никак
нельзя? А где же актерский азарт? Зада-
ние выполнено! Сложность и эффект кос-
тюмов не нарушены. Быстрота появлений
Наташи в разных жизненных ситуациях —
важный фактор в развитии образа. Артист-
ка это поняла. Дальше с этой проблемой
я не возился. Ставил оперу много раз, с
разными исполнительницами — все успева-
ли, всех подгонял прецедент Вишневской.
(Актер может сделать абсолютно все, что
не сможет сделать нормальный человек,
лишь бы захотел!) Отставать от Вишнев-
ской, хотя бы в этом, уже никто себе не поз-
волял.
Актерский азарт питается все тем же —
стремлением к успеху, здесь рождается
энергия, убить которую может лишь равно-
душие.
Мстислав Ростропович и Галина Вишневская с внуками
В театре всегда должен быть профессио-
нальный ориентир. В опере он должен быть
высокой точкой сочетания выразительных
средств актера-певца. Совсем не значит,
что каждый может достигнуть планки мас-
терства, установленного лидером. Нельзя
рассчитывать на еди-
нообразие артистиче-
ских качеств членов
труппы. Ориентир дол-
жен быть установлен
из состава коллектива на данный момент.
Тут решают мастерство, талант, но и уро-
Когда выгоняют из
какой-то личностью
153
вень совестливости служения опере, трудо-
любие, жертвенность и часто изнуряющая
требовательность к своему таланту; когда
сделано все возможное, и к этому добавля-
ется еще хоть немножко! Всем правит
ответственность и стыд перед исполняемым
персонажем и его автором! Это — с одной
стороны, а с другой — священное уважение
к воображению и доверию публики. Это
определяет высоту планки актера, его слу-
жения театру.
Не каждый лидер может влиять на труп-
пу. Иные приносят вред примером диле-
тантского оснащения своего, подчас оче-
видного таланта. Вред этот тем опаснее,
чем более привлекательным и возможным
кажется успех без труда и забот, по наи-
тию. Оперный певец слишком поздно осоз-
нает задачи своей профессии, такова при-
рода певческого звука, обнаруживающегося,
когда человек уже становится взрослым;
у него нет времени на воспитание своей
натуры в требованиях высокого профес-
сионализма. Успех, скорее успех!
— О, спасибо, спасибо! Передайте господину Кеннеди
благодарность всей нашей семьи, его поддержка так важна
нам в такие трудные для нас дни!
Впервые повеяло прорвавшимся к нам издалека свежим
ветром, и впервые за долгое время у Ростроповича заблестели
глаза. Как мы узнали уже за границей, большое участие в
нашей судьбе принял наш друг дирижер Леонард Бернстайн.
Узнав, что Кеннеди едет в Москву, он говорил с ним лично
и просил нам помочь. Но то — иностранцы. Русские же —
не посадили, и слава Богу...
Через несколько дней истекло две недели с подачи нашего
заявления, и нас вызвала Фурцева.
— Ну что ж, могу вам сообщить, что вам дано разрешение
выехать за границу на два года. Вместе с детьми.
— Спасибо.
— Кланяйтесь в ножки Леониду Ильичу — он лично при-
нял это решение. Оформим ваш отъезд как творческую
командировку.
Теперь нужно было как можно скорее выпроводить Славу.
Брежнев хоть и разрешил отъезд, никакой гарантии не бы-
ло, что он же и не запретит в любой момент. Слава волно-
вался, что если он один уедет, то меня потом не выпустят.
Я же должна была еще два месяца оставаться в Москве:
Ольга сдавала приемные экзамены в консерваторию, ей было
восемнадцать лет, и я не считала себя вправе отговари-
вать ее от столь важного шага в ее жизни. Мы решили, что
если она экзамены выдержит, то возьмет творческий отпуск,
а через два года приедет и начнет заниматься.
Теперь я понимаю, каким это было огромным риском оста-
ваться в Москве — нужно было хватать всех в охапку и
бежать без оглядки. А тогда я уговорила Славу, чтобы он
ехал один, взяв с собою нашего огромного пса — ньюфаунд-
ленда Кузю.
— Ты должен немедленно уехать, и если что случится с
нами, ты оттуда можешь требовать и кричать. Если не уе-
Уход Вишневской из театра лишил труп-
пу лидера. Нет, конечно, в то время были и
другие достойные и знаменитые певцы в
Большом театре. Но в плане влияния, в
плане примера
творческого труда
кальна. А потому уход
ее сразу сказался на
общем уровне профес-
сионализма, во всяком
высокоорганизованного
Вишневская была уни-
Когда выгоняют из
случае, следующего поколения молодых
актеров. Очень заметно стало его пониже-
ние. Энергия дилетантствующего разгула
победила вкус и чувство меры в выборе ху-
дожественных средств воздействия.
Свое влияние Вишневская чувствовала,
этому радовалась, этому способствовала.
Большой театр становился ее родным
домом. Она была не гастролерша, добы-
вающая на сцене Большого театра права
155
на международную арену и подчиняющая
собственным интересам свою деятельность
в нем; специфика репертуарных традиций
Большого театра была превыше всего. Ей
не приходило в голову петь «Травиату»
или «Аиду» на итальянском языке среди
партнеров, поющих по-русски; ей не прихо-
дило в голову требовать постановок второ-
степенных для принципов Большого театра
авторов на том основании, что это расхо-
жий гастрольный репертуар, идущий на
западноевропейских сценах. Она — Артист-
ка Большого театра! Такой чувствовала
себя на многочисленных гастролях за рубе-
жом. Каково же было терять ей духовные
связи со своим, священным для нее домом?
Да, за рубежом — спектакли, концерты,
дешь — кто знает, что случится через неделю, кому что
взбредет в голову, может, нас всех не выпустят.
Но, самое главное, зная, в каком удрученном состоянии
находится Ростропович, я больше всего на свете боялась,
что нас начнут уговаривать остаться. Для меня все сомне-
ния и волнения кончились, как только мы получили разре-
шение, с тех пор я крепко спала по ночам. Слава же, как
он мне признался уже за границей, уходил тихонько на
кухню и там плакал. Этот умнейший человек, блестящий ар-
тист, заявление-то хоть и подал, а все ждал, что его вы-
зовут для серьезного разговора, будут просить остаться,
на что он с радостью согласится. Его убивало сознание,
что он оказался никому не нужным в своей стране, что от
него с такой легкостью отказываются.
Подходило время очередного конкурса Чайковского, где
Слава всегда возглавлял жюри виолончелистов, и он наде-
ялся, что его попросят отсрочить отъезд... Но никто его,
конечно, не звал. Тогда он сам позвонил Фурцевой.
— Катерина Алексеевна, скоро конкурс начинается, там
играют мои ученики. Я мог бы, если нужно, остаться на
это время в Москве... позаниматься со студентами...
— Нет, нет, не нужно, уезжайте, как и наметили, 26 мая.
Вопреки моим уговорам, он продолжал репетировать «Лету-
чую мышь» в Театре оперетты, я же, конечно, отказалась.
Ему все еще хотелось показать, доказать, на что он спо-
собен. До какой степени нужно было быть наивным, чтобы
надеяться, что ему еще дадут дирижировать в Москве пре-
мьерой хотя бы и в таком второразрядном театре.
Но если ему мало было полученных пощечин, то он дождал-
ся еще одной. Во время оркестровой репетиции, за несколь-
ко дней до намеченной премьеры, его вызвал к себе в
кабинет художественный руководитель театра Ансимов, ко-
торый раньше без слез умиления и счастья не мог разгова-
ривать со Славой и, сидя в зале, слушая его репетиции,
кричал только одно: «Гениально... Гениально!»
Тот самый Ансимов, что лишь месяц тому назад на дне
рождения Славы провозгласил тост: «Завидуйте мне все —
успех, награды... Но насильственный разрыв
с Большим театром невозместим!
Я привык к актрисе Вишневской, в рабо-
те с нею чувствовал режиссерскую свободу,
желанную и редкую. Честно говоря, в пос-
ледние годы я не очень люблю встречаться
с неизвестными мне
актерами. Каждый раз
нужна новая внутрен-
няя пристройка, осто-
Когда выгоняют из
рожная разведка возможностей, привычек,
индивидуальных черт характера исполни-
теля-актера. Для меня важен в репетиции
партнер, который никак и ни за что не спо-
собен на меня обидеться. Для этого актеры
должны хорошо знать меня, мою любовь к
ним. Я должен быть свободен от необходи-
мости понравиться им. Они не только долж-
157
ны прощать мне все мои просчеты, нелов-
кости, они просто не должны их замечать.
(Я же не обижаюсь на актеров!) Эта сво-
бода общения дается долгой совместной
работой и полнейшим доверием. Эта атмос-
фера удалась в Московском музыкальном
Камерном театре — в коллективе во всех
отношениях выверенном, с притертостью
индивидуальностей в гармонию ансамбля.
Все люди разные, а у актеров характеры...
ох-хо-хо! Но для древних пифагорийцев
гармония была согласием несогласных.
Это — идеал, идеал почти невозможный
для больших театров, с переменным соста-
вом, случайным по характеру, с традицион-
ным репертуаром. Говорят, на репетиции
все должны быть вежливыми, но что такое
вежливость на репетиции? Должны быть
доверчивость и влюбленность!
я один из всех вас живу при коммунизме. Ведь только при
коммунизме такой маленький человек, как я, смог бы рабо-
тать с Ростроповичем» (вот уж что верно, то верно). Те-
перь он сидел, развалясь в кресле, и даже не поднялся
навстречу.
— Ты знаешь, Слава, я должен серьезно поговорить с то-
бой.
— Что случилось?
— Мы не можем дать тебе дирижировать нашим орке-
стром.
— Вам запретили?
— Нет, нам никто не запрещал, но дело в том, что...
как бы тебе помягче объяснить... как музыкант ты сильно
деградировал, и мы не можем доверить тебе премьеру наше-
го столичного театра... Да, да, не обижайся на меня, как
музыкант ты стал теперь намного слабее...
У Славы хватило только сил выйти из театра, перейти до-
рогу и спрятаться от людей в первой подворотне, где он
в голос разрыдался.
Рассказал он мне за границей, как за два дня до отъез-
да он пришел к нашему соседу по даче Кириллину, зампред-
седателя Совета министров, чтобы тот поговорил с кем-ни-
будь в правительстве.
— Ты объясни им, что я не хочу уезжать. Ну, если они
считают меня преступником — пусть сошлют меня на не-
сколько лет, я отбуду наказание, но только потом-то дадут
мне работать в моей стране, для моего народа... Переста-
нут запрещать, не разрешать...
Кириллин обещал поговорить. На другой день, придя к
Славе на дачу, вызвал его в сад. Вид у него был очень
расстроенный.
— Я говорил о тебе, но слишком далеко все зашло — ты
должен уехать. Уезжай, а там видно будет...
После чего они вдвоем в дымину напились.
Да, Ростропович правильно рассудил, что не стоило рас-
сказывать мне эту историю в Москве!..
Провожать Славу приехали в аэропорт его друзья, учени-
ки... Вокруг вертелись какие-то подозрительные типы в
штатском. Проводы были как похороны — все молча стоят и
ждут. Время тянулось бесконечно... Вдруг Слава схватил
меня за руку, глаза, полные слез, и потащил в таможенный
зал.
— Не могу больше быть с ними, смотрят на меня как на
покойника...
И, не прощаясь ни с кем, исчез за дверью. Меня и Ирину
Шостакович пропустили вместе с ним.
— Галя, Кузя не хочет идти! — раздались крики нам
вслед.
Наш огромный, великолепный Кузя распластался на полу,
и никакие уговоры не могли заставить его подняться. Это
природное свойство ньюфаундлендов — если не захочет пой-
ти, то ни за что не встанет. А веса в нашем Кузе девяно-
сто килограммов — попробуй подними!
Мне пришлось почти лечь рядом с ним и долго ему объяс-
нять, что он уезжает вместе со Славой, а не один, что
его никому не отдают... Наконец, поверив мне, он встал и
позволил провести себя в зал, где с восторгом бросился
к Славе.
— Откройте чемодан. Это весь ваш багаж?
— Да, весь.
Слава открыл чемодан, и я остолбенела — сверху лежит
его старая рваная дубленка, в которой истопник на даче в
подвал спускался. Когда он успел положить ее туда?..
— Ты зачем взял эту рвань?! Дай ее сюда, я обратно уне-
су.
— А зима придет...
— Так купим! Ты что, рехнулся?
— Ах, кто знает, что там будет... Оставь ее.
Ростропович уезжал на Запад морально уничтоженный, с
опасением, что там он тоже никому не нужен.
Один таможенник стал рыться в чемодане, другой полез
Славе в карманы костюма, достал бумажник, своими руками
стал вытаскивать мои записочки, письма, что Слава всегда
с собою возил как реликвии,— все это при нас вниматель-
но читая. У меня было ощущение, что я нахожусь в гестапо,
я видала такие обыски лишь в кино. Да, такой «творческой
командировки» у нас еще не бывало.
— Это что за коробки, почему так много?
— Мои награды.
...Золотые медали от Лондонского королевского общества,
от Лондонской филармонии, золотая медаль (и очень тяже-
лая!) от Израиля, еще и еще золотые именные медали, ино-
странные ордена... Все это в открытых коробках разложили
на большом столе. От Советского государства орденов у
Славы не было, только две медали — Государственной и Ле-
нинской премий да медаль «За освоение целинных земель»
и медаль «800 лет Москвы», что дали тогда всем москвичам.
Таможенник пододвинул Ростроповичу две последние жес-
тянки:
— Это можете взять. А остальное нельзя — это золото.
Славу всего затрясло:
— Золото? Это не золото, это моя кровь и жизнь, это
мое искусство!.. Я зарабатывал честь и славу своей стра-
не... А для вас это золото. Какое вы имеете право!..
Видя, что с ним сейчас начнется истерика, мы с Ириной
Шостакович оттащили его в угол. Смотрю, один таможенник
куда-то пошел...
— Замолчи, слышишь? Замолчи, или я тебя задушу!
— Я не могу, не могу больше этого видеть!
— Закрой рот, и чтобы я не слышала больше ни одного
слова. Вспомни, что двое твоих детей стоят вон там и я
здесь остаюсь. Ты понял, что ты делаешь? Успокойся...
Сейчас ты сядешь в самолет... закроешь глаза и откроешь
их, когда будешь в Лондоне. И ты увидишь совсем другие
лица. Вспомни, сколько друзей тебя ждет там, скоро ты
увидишь Бена и Питера...
Вернувшись к столу, я вытащила из чемодана брюки от пи-
жамы, завязала штанины узлом и побросала туда коробки.

Вот, кстати, вспомнил, как героиня наше-
го рассказа одному режиссеру, который,
видимо, хотел ей понравиться галантностью
обхождения, на его вопросы: «Вам так
удобно?» «Это вам не помешает?» — гром-
ко сказала: «Где я? В парикмахерской?»
Нет, репетиция не
место для расшарки-
ваний, это выглядит
смешно!
Когда выгоняют из
Взаимоотношения с Вишневской у нас
были идеальные, ибо творчество, сочинение
сценического образа было для нее един-
ственной заботой. Редчайшее качество —
161
художественная консолидация. Думаю, что
этот принцип должен быть в центре взаимо-
отношения режиссера и актера. Непред-
сказуемость и коварство жизни не должны
влиять на эти отношения, производствен-
ные отношения.
Талант это или воля? Впрочем, то и дру-
гое едины, то и другое — служение! Когда
я иду на репетицию камерного театра и
встречаю актеров с жадными глазами,
художественной энергией, когда я вижу,
как они присваивают себе все, что я принес
им, не ожидая убеждений, доказательств,
не ожидая многих слов, догадываясь на
ходу о том, что я хотел им предложить, я
вспоминаю Вишневскую, которую называю
Актрисой с большой буквы.
Она вынуждена была расстаться с Боль-
шим театром в пору своей творческой зре-
лости, успеха, известности. Почему? Поче-
му театр должен был лишиться одной из
своих главных художественных сил? Пото-
му что нравственная ответственность
Смущенный чиновник стал мне объяснять, что его напарник
пошел звонить, может, еще разрешат в виде исключения...
— Ничего не надо, я все забираю домой. Давай прощаться,
Слава... Звони сразу, как прилетишь...
Слава с двумя виолончелями и с Кузей на цепочке прошел
через паспортный контроль, а я, перекинув штаны, как ме-
шок, через плечо, вышла к провожающим
— Галина Павловна, что это у вас?
— Награды Ростроповича несу обратно. Из Советского
Союза можно вывозить ордена и медали, только сделанные
из натурального дерьма.
Через три часа мы уже слушали по Би-би-си Славин голос
из лондонского аэропорта: «...я благодарен Советскому
правительству, что они вошли в наше положение и разреши-
ли нам выехать на два года... еще должна выехать моя же-
на и дети...»
В канцелярии театра на всеобщее обозрение висела выпис-
ка из приказа, что «народная артистка СССР Г. П. Вишнев-
ская направляется Министерством культуры в творческую
командировку за границу сроком на два года».
Но после премьеры «Игрока» — оперы, никогда не шедшей
в России,— из-за моего имени уже ни одна газета не на-
печатала рецензий, включая и написанную Шостаковичем для
«Правды». Лишь спустя полгода, когда ввели в спектакль
новую исполнительницу, а я давно была за границей, по-
явились критические статьи на этот блестящий спектакль.
За те два месяца, что я оставалась еще в Москве, мне
много раз приходилось слышать по радио мой голос в пере-
дачах опер из Большого театра, записанных на пленку, но
никогда не упоминалось в числе исполнителей мое имя.
Меня эти укусы уже совершенно не тревожили, я только
отсчитывала дни, когда наконец надолго покину так люби-
мую когда-то мою землю и мой народ.
Актрисы перед судьбой мужа, великого
музыканта, победила даже любовь к Боль-
шому театру.
За общественно-политическое «своево-
лие» Ростроповича полагалось выдавить из
страны. Была организована система травли,
в которую не без радо-
сти втянулись многие
силы. Среди них и
знаменитости, более
Когда выгоняют из
заботящиеся о своих
интересах, карьере,
чем о сохранении чести.
Выгнать из театра Ростроповича — это
значит выгнать из театра Вишневскую.
Выгнать из страны Ростроповича — это
тоже значило выгнать из страны Вишнев-
скую.
Актриса не могла (это знали все) пере-
ступить через совесть, веру, честь; через
163
свою преданность супругу.
«Общественно-политическое движение»
одержало сразу две победы — одним махом
лишили страну двух выдающихся лично-
стей! Это был большой и безусловный успех
в деле очистки навозной кучи от жемчуж-
ных зерен!

Борис Покровский

Меня тоже выгоняют...
Когда выгоняют из
Я рассказал в трех маленьких эссе о
трех моих друзьях — моей гордости и моей
радости. Об испытаниях, о голгофе их
судьбы рассказать я сил не имею. Прочти-
те об этом их жгучие слова на страницах
приложений. Прочтите и содрогнитесь. Со-
дрогнитесь и порадуйтесь силе духа, силе
воли и чести их. Прочтите о том, как Ро-
167
дина может стать «местом мучения, источ-
ником страдания». Что это? Трагедия ар-
тистов или страны?
Время можно пережидать, время можно
подгонять. Я сделан из другого теста. Со-
поставляя свой характер с характером дру-
зей, которым посвящены мои воспомина-
ния, я вижу их противоположность. Приро-
да «обывателя» и страсти в отчаянности
схватки за права своего творчества и
жизни. Отмечаю это без всякого самоуни-
чижения. «Время — великий лекарь, к нему
и обратим мы свои надежды»,— люблю я
повторять эти шекспировские строки. Час-
то корю себя за «спокойствие», за веру в
то, что «все образуется», и более всего люб-
лю толстовского Кутузова; хоть и завидую,
скорее, любуюсь вспышками общественных
страстей моих друзей.
Я был уверен, что обниму Славу на рус-
ской земле,— так и случилось; я был уве-
рен, что обниму Галину в Большом теат-
ре, но это произошло раньше, в Вероне,
где я ставил спектакль и куда она приеха-
ла повидаться, из Рима. Я был уверен,
что крепко обниму Ки-
рилла в моей москов-
ской квартире, где мы
так часто встречались
прежде, но... этому не
Когда выгоняют из
суждено было слу-
читься...
Мы — разные, но каждого из нас выгна-
ли! Выгнали!
168
Бывают случаи, когда у человека немеет
язык! Блажен булгаковский профессор из
«Собачьего сердца», в первые годы револю-
ции наука еще могла вернуть Шарикова к
его естественному предназначению. И у
профессора не онемел язык, как это часто
происходило и происходит теперь со мно-
гими из нас. Ныне велика власть хитрой и
многоликой интриганки Конъюнктуры —
подруги Шарикова. Удар в спину без
предупреждения всегда возможен, его
оправдывает любая цель. Оправданный
Конъюнктурой коварный удар выглядит
благородным, им возмущаются лишь втихо-
молку. Предательский кинжал держит одна
рука (власть!), которая чаще всего бывает
рукой-невидимкой. Эти невидимки расстре-
ливают, допрашивают, обыскивают, кри-
тикуют, решают судьбу искусства и нашу;
оценивают, направляют, уничтожают. Но
для уничтожения основанием служит «об-
щественное мнение». Движимо оно лич-
ной наживой, которую принято называть
деликатно — интересами.
Инстинкт захвата свойствен людям, ли-
шенным тормозов (культуры), он способен
к глобальным действиям: захват власти,
земли, чужой собст-
венности, чести, име-
ни, самой жизни. Этот
инстинкт роднит чело-
Когда выгоняют из
века со зверем. Однако у последнего опре-
делен предел агрессивности — сытый зверь
не нападает. У человека захватнические
инстинкты сдерживать должна Культура,
169
если под нею разуметь систему взаимо-
отношений людей друг с другом. В наше
время было наивно рассчитывать на эту
несчастную — растоптанную, обесчещен-
ную, пригодную разве что только для мас-
кировки интересов «победителей»: покров
на маскараде игры корыстных интересов!
На этом маскараде мадам Конъюнктура
обычно сочетает разные интересы в гармо-
нию подлости. Бал продолжается.
Мне надо было бы почаще оглядывать-
ся, как рекомендуется делать ночью в лесу,
полном преступников; следовало как можно
реже и как можно меньше смотреть вперед,
забывая о спине. Неожиданность удара
рождает шок, растерянность, онемение
языка, ощущение тяжкого бреда, до гал-
люцинаций, мучительных видений, неиз-
бывной боли. Все это я испытал.
Конъюнктура — следствие единства
(хоть на время) нескольких личных инте-
ресов. Распадутся интересы, разбегутся
в разные стороны ее соискатели — пропа-
дет и Конъюнктура или, лучше сказать,
перекрасится в другой цвет, начнет служить
другим богам.
Но пока интересы десятка «звезд» объе-
динены одним. Им всем, по разным причи-
нам, становилось страшно (ну, конечно же,
пока подсознательно)
от того, что их влия-
ние и власть, чувство
вечной безнаказанно-
Когда выгоняют из
сти начинают колебаться. Им не хоте-
лось жить в сфере Прокофьева или Шоста-
ковича, не привлекали их и опыты Щедри-
на. пренебрегли они поисками современ-
ности в оперном искусстве. Все это не сули-
170
ло стандартного успеха для оперного прима
или примы.
Есть хорошо протоптанные дорожки
мировых знаменитостей. Успехи на этих
дорожках сами просятся в руки — оперные
шлягеры западноевропейских сцен; конт-
ракты, челнок гастролей из театра в театр,
из страны в страну. Большой театр —
прекрасная база для тренажа ходовых на
всемирном оперном рынке партий. Долой
«Катерину Измайлову», «Семена Котко»,
«Мертвые души», «Похищение луны», «Ре-
волюцией призванный»! Даешь «Сельскую
честь», «Паяцы», «Вертера»!
«Звезды» в русском, особенно современ-
ном, репертуаре «не смотрятся». А для меня
понятие в искусстве «звезды» непрменно
связано с долей спекуляции, непременно!
Ну можно ли представить себе Москвина
и Качалова «звездами» или назвать Шаля-
пина «звездой» русской оперы? Так неда-
леко и до «звезды» русской литературы
Достоевского или «звезды» живописи Су-
рикова! Но на определенный уровень куль-
туртрегерства «звезды» оказывают влия-
ние — этакий ведомственный гороскоп!
Так что когда «созвездие» собирается по
признаку общности интересов, сила Конъ-
юнктуры вырастает до
размеров Галактики.
Министр культуры
был подавлен мас-
Когда выгоняют из
штабностью мнения: «Покровского требуем
убрать из театра!» Покровский отстранен
от театра; оперы Прокофьева, Шостакови-
ча и «других» сняты с репертуара; Мас-
сне, Леонкавалло, Масканьи (на итальян-
171
ском языке!) торжествуют. Но кто вста-
нет у руля покачивающегося на волнах
судна?
Каждая из «звезд» хочет, но не каждого
хотят остальные «звезды». Вместо объеди-
нения интересов, некогда родившего все-
сильную Конъюнктуру — разброд, сканда-
лы, обиды, разочарования, поиски других,
более послушных, и мирных гаваней. Дос-
таточно было пяти-шести лет, чтобы Боль-
шой Храм нашего искусства освободил
место для иных проб, поисков, новых
конъюнктур.
Возникновение и рассасывание все новых
и разных «стечений обстоятельств» неиз-
бежны. Сталкивание интересов предотвра-
тить нелегко. Хаос и непредсказуемость в
этом вопросе опасно тормозят развитие
искусства; во всяком случае, искусства
музыкального театра.
Когда выгоняют из Мариинского театра
Шаляпина, слишком очевидным становит-
ся вредоносное влияние «общественных
сил» на организационные дела творчества.
Это — разные сферы. «Мнение масс» в ре-
шениях проблем искусства полезно как
материал для размышлений, но не как глас
божий. Я понимаю, что отношения людей
друг с другом в разных
сферах и формах—	„
главный показатель	Когда выгоняют из дои и
культуры общества, но	"TSEjEl
работника искусства следует ценить в этом . I.
смысле не по отношениям с коллегами	Тг П
в частной жизни и работе, а по его взаи-	1 1
мопочитанию с обществом через худо- 172
жественный образ, им созданный, проще —
через его искусство.
Я не оправдываю бытовую и коллегиаль-
ную распущенность и вседозволенность в
поведении какого-нибудь «беспутного ге-
ния». Речь веду о другом, об оценке лично-
сти в полном объеме, но с решающей поп-
равкой на способность личности творить
для общества. Для этого нужно не так уж
много: справедливая оценка этого творче-
ства, справедливая и объективная. Кто
может и кто вправе давать эту оценку, кто
способен? Исходя из каких критериев?
Всем удобен? Делает, что нужно «нам»?
Делает, что нравится мне? «Свой» или
«чужой»?
Всем ясно, что Шаляпин — гений. Одна-
ко его выгоняют из театра. Его существо-
вание в театре не соответствует интересам
масс? Но кто может эти интересы опреде-
лить и, больше того, отстаивать? Кто на
себя возьмет такое право? На каком осно-
вании?
Есть шутка, определяющая взаимоотно-
шение масс и личности: «Весь батальон
идет не в ногу, один командир — в ногу».
Так вот, в искусстве (да разве только в
искусстве?) эта шутка часто утрачивает
свой смысл. Бывает нередко общим благом
то, что командир не
может идти в ногу, и
часто приносит несча-
Когда выгоняют из
стье нежелание и не-
умение батальона, уверенного в своей «пра-
воте», подстроиться под шаг командира.
Я, разумеется, далек от мысли ассоцииро-
вать себя с командиром батальона, тем
более что противостоящий мне батальон
173
«звезд» плохо походил даже на жалкое
отделение. Я хочу докопаться до главных
причин творческих конфликтов в театраль-
ных коллективах. Ведь существовать, рабо-
тать в конфликте мучительно тяжело, про-
сто профессионально невыгодно! Тем не
менее конфликты возникают один за дру-
гим.
Может быть, конфликт конфликту рознь?
Мейерхольд уходит из Художественного
театра и создает свою эстетику, свою фило-
софию Театра. Это — один конфликт. Дру-
гой — группа обласканных в высоких сфе-
рах артистов добивается увольнения из
Большого театра выдающегося дирижера
Н. С. Голованова за недостаточное почи-
тание их совершенств. В первом случае
искусство приобрело клад, во втором —
творческая воля театра была потеряна,
его искусство на время померкло.
Система руководства искусством, орга-
низация театральной жизни, основанные
на безвкусии, без ощущения чувства меры
существуют многие десятилетия. А между
тем у Теляковского в Петербурге в одном
театре одновременно работали и Шаляпин
и Мейерхольд. Если последний восхищался
знаменитым певцом, то «заносчивый» бас

относился к молодому
новатору режиссуры
весьма скептически.
Когда выгоняют из
Однако один другого
не «съедал», ибо вкус директора сочетал, об-
разовывал гармонию разных художествен-
ных мнений и традиций. Мера, ее чувство,
потеряны у нас повсеместно, а она — важ-
ный, решающий компонент в выращивании
справедливости в отношении и к художнику
и к интересам театра.
Чувство меры определяет порядочность,
организует взаимоотношения членов кол-
лектива. Это и объединяет, насколько воз-
можно, этих членов и как людей, и как ар-
тистов. К чувству меры у нас давно «отно-
шение плевое». Оно стало малозаметной
деталью в нашей жизни, совсем не обяза-
тельной.
Потеря чувства меры — потеря решаю-
щая. И в политике, и в морали, и в эконо-
мике, и в культуре. Если считать, что Куль-
тура есть система отношений людей (та или
иная мера почитания человека человеком
по его труду, таланту, нравственности),
то надо признать, что ее отсутствие —
причина всех зол. А что может быть боль-
174
шим злом, чем отречение артиста от театра,
концертной эстрады, палитры с красками,
печати — средств общения с людьми по
душам? Образование и образованность,
любые навыки и знания могут помочь куль-
туре, но не заменить ее. Культуру обра-
зованных, выученных людей затоптали, ро-
дилось варварство, невежество, бескуль-
турье. Вкусил и я плоды варварства.
Страшно и стыдно сейчас вспомнить,
как я переживал «вы-
гон» из Большого теат- „
ра. Страшно, потому Когда выгоняют из pjjy
что это принесло мне	"’JHf
истинные муки; стыдно из-за понимания JHJ
своего бессилия побороть страдания.
Почему никакой успех, никакая радость 1 '
не заполняют так все человеческое суще-	j-y
ство, как страдания? Радости быстро отле-
тают, забываются, не оставляют следа.
Горе не проходит, оно свивает себе гнездо
в душе навечно. С радостными воспомина-
ниями расставаться легко, с душевной
болью — невозможно. Страдания дороги,
может быть, потому, что они обогащают
духовные запасники. Может быть, это спор-
но, может быть, это верно только для меня?
Я даже не могу себе представить абсолют-
но счастливым русского человека. Мне ка-
жется, что у русского счастливца — маска
на лице, скрывающая очаги боли, или он —
пустышка, ограничен в восприятии жизни,
как говорится, нищ духом. Но это значит,
он и несчастлив.
Хоть боль моя и жива, но спроси меня,
хотел бы я, в случае возможности, повто-
рить жизнь, повторить и этот мраком отме-
ченный ее кусок, снова пережить эту ду-
шевную экзекуцию? Я отвечу: да, она была
мне суждена для проверки на прочность,
убежденность, для самоочищения, закалки.
Борис Покровский на репетиции

Веселым смехом душу не очистить, лишь
слезы и кровь способны смыть скверну.
Это случается не только с человеком, это
бывает с целыми странами, народами, это
неумолимое движение истории. Я ни о чем
не жалею! Это было суждено.
Я уверен, что обсуж-
дать (по возможно-
сти корректно!) дела
Когда выгоняют из
театра могут все, но
решать их должен один, с него и спросит-
ся! Кто выгнал Шаляпина из Мариинского
театра? Общество, коллектив; а с кого спро-
сить, кто покраснеет? Таких не найти! Теля-
ковский же держал беспокойного артиста;
кого благодарить? Количество умов не обес-
печивает качество решений, оно лишь спо-
собно повлиять в разной мере на решение
одного ума. Ему решать и отвечать! Когда
коллектив театра объявляет о своем недове-
177
рии к руководителю, надо сомневаться и в
том, и в другом. Так называемое доверие
к коллективу — демагогия. В данном же
случае не было и мнения коллектива. Был
путч десяти «звезд», которым подчинилось
трусливое от не компетенции начальство.
Все это — уроки жизни, естество, которое
с трудом проходит в наш ум. Он забит ины-
ми идеологическими принципами. Естество!
Может быть, ему следует более доверять-
ся? Выходит, будто так! Не захотели «ждать
милостей от природы», стали ее насило-
вать — проиграли. Так и в развитии общест-
ва. Вслед рабовладельческому обществу ес-
тественно, без пцнуканий пришло средневе-
ковье. Капитализм так же естественно,
без запланированных заранее акций, сменил
феодализм. Очевидно, что вслед за капита-
лизмом придет социализм. Но это тогда,
когда пригреет весеннее солнышко, снег
растает, земля проснется и... На заседаниях
всех парламентов мира легко принять план
появления, на определенном участке в
нужное время, нежно-
го подснежника, но
тщетно ждать! А со- Когда выпи.яют из
циализм? Его можно
предсказать, но запланировать его построе-
ние и даже построить...
Можно, конечно, на том месте, на кото-
ром должен быть подснежник, воткнуть
в промерзшую землю проволоку с бумаж-
ным цветком, можно заставить всех гово-
рить (не думать, не верить, а говорить!),
что это заранее запланированный подснеж-
ник... Но — его нет! «Сколько ни кричи:
халва! халва! — слаще от этого во рту не
будет»*.
Так и в театре. Важно и убедительно
лишь его естественное существование и раз-
витие его творческих сил и организацион-
ных принципов. Они не бесконечны, не
бескрайни, иссякают; с этим надо считать-
ся. Театр умирает, остается его мумия. Я
видел, как умирал Художественный театр
Москвина, Качалова, Книппер-Чеховой,
Леонидова, Лилиной... Я видел, как есте-
ственно, из студий, родился новый Худо-
жественный театр — Хмелева, Тарасовой,
Ливанова, Добронравова, Грибова, Андров-
ской, Яншина... Другой Художественный
театр. Но это почти случайный феномен!
Феномен рождения подряд двух театров
с едиными принципами.
178
Естественность появления и существова-
ния живого организма — Театра — есть за-
лог прочности его судьбы. В таком огромном
коллективе (огромном и разнообразном
по вере, талантам, направлениям, профес-
сиям, часто противоречивым способам ху-
дожественного мыш-
ления, средствам вы-
ражения), как Боль-
шой, естество связано
Когда выгоняют из
с верой создателя данного спектакля в дви-
жение, развитие традиций, их природных
закономерностей, натуральных для данного
179
театра, а не декларированных творческих
направлений. Необходимо то, что нельзя
приобрести, чем нельзя обмануть, что «или
есть — или нет». Искусственность проявле-
ния самых мудрых идей искусства —
фальшь. Я согласен с тем, что незаменимых
нет, но одно естество может быть замене-
но только другим естеством. Это монас-
тырь, устав которого нельзя изменять в
угоду своим интересам. Но естество это
все время развивается.
Итак, проработав в Большом театре сорок
лет, поставив в нем полсотни спектаклей,
я всего за два дня был выгнан из него и
оформлен на пенсию. Таков механизм но-
менклатурного диктаторства. Чтобы есте-
ство акта взяло свое, понадобилось шесть
лет. Эти шесть лет были годами осознания
случившегося. Они были наполнены горь-
кими эмоциями. Я не предполагал тогда,
что настоящее, мудрое естество может
явиться и заврачевать душу столь мгновен-
но и несомненно. Мгновение, которое вдруг
сняло все страдания, обиды, всю накипь |
самоугрызений, наступило неожиданно и 1
просто. Об этом необходимо рассказать, j
об этом необходимо и подумать. Особен- |
но нашему нервному брату — мастерам те- il
атральных дел и эмо-	J
Когда выгоняют из
С утра, когда я в
первый раз после шес-
тилетнего отсутствия появился в театре для I
проведения первой репетиции запланиро- |
ванного нового спектакля в моей постанов- J
ке, меня встретила уже при входе волна
восторженных возгласов, улыбок, объятий,
рукопожатий, аплодисментов, цветов и
фотовспышек. Но струны боли, отчуж-
денности, недоверия и мрачных подозрений
все еще оставались натянутыми. О, как я
был неспокоен! Вечером, вновь идя на репе-
тицию, готовый принять снова от каждого
поток радостных приветствий, я вошел в
лифт и увидел давно работающую лифтер-
шу. «Добрый вечер!» — по привычке браво
воскликнул я, ожидая очередную порцию
восторгов. «Здрасте...» — почти индиф-
ферентно ответила она. Нажимая кнопку
лифта, она вяло взглянула на меня и в сос-
тоянии вечного покоя, с долей доброго уча-
стия спросила: «Что-то вас давно не видать
было? Приболели, что ль?»
Все!
Шестилетние страдания моей души,
жесткие катаклизмы того времени, бунто-
вавшие без меня в театре,— все оказалось
мышиной возней, писк от которой оказался
неспособным проникнуть даже в кабину
180
лифта, ежедневно, методично, не спеша
поднимающего артистов на верхнюю репе- I
тиционную сцену и после репетиции спус- I
кающего их вниз. Вверх-вниз, вверх-вниз... ,
Напоследок милая лифтерша вдогонку мне
крикнула: «Не болейте, Борис Николаевич,
фу ты, Александрыч,
забыла уж...»	™
Это-Большой те- Когда выгоняют из
атр. Он вечен, бес-
страстен и равнодушен, как природа. Он
вечен, его внутренняя атмосфера тради- I
ционна. Для меня она радостна и привычна.
Шесть лет? Да нет, как будто я был в ней ,
полчаса тому назад.
Когда на первой оркестровой репетиции
я по старой привычке вдруг что-то рявкнул
на сцену из темного зрительного зала, в I
оркестре воцарилась благоговейная тишина,
и кто-то тихо, благодушно и удовлетворен-
но произнес: «Хозяин пришел!» Все засмея- I
лись, а оркестр дружно застучал смычка- (
ми, что во всем мире означает одобрение.
Тень незабвенного Николая Семеновича
Голованова пролетела по зрительному залу.
Я — наслаждался; я — дома. Приболел
малость и вернулся в родной дом. Правда,
теперь уже в качестве пенсионера, по дого-
вору: возраст. Но это — форма. Суть в том,
что я снова открыл дверь в свой дом. «Все
к лучшему в сем лучшем из миров!» Если
представить деятельность в искусстве опер-
ного театра как некое восхождение по лест-
нице вверх, то придется признать, что важ-
нейшей из ступеней моей творческой судь-
бы стал этот трагический для меня акт — I
отлучение от главного в моей жизни Храма,

181
неизменного с детства Дома. Ступень могла
быть последней, могла стать ступенью окон-
чательного краха. Могла стать и крепостью
многостраданья. Ступень выстояла, но
какой ценой?
Нельзя с уверенностью сказать, кто глав-
ный виновник травли
работников в театре.
Некие «злодеи» из вла- Когда выгоняют из	АП
стей, не стесняющие-	"ЧВВЫ1
ся в насилии против тех, деятельность ТИчМ
которых им может угрожать, или завистли-
вые коллеги, движимые личными интере-
сами, гак хорошо удобряют почву «химия-	jg?
дами», что злодейство управителей вырас-
тает само собою. Подозрительная не-
приязнь к К. П. Кондрашину, бессовестная
травля М. Л. Ростроповича особенно хоро-
шо произросли в тех кругах, на которые
главным образом распространялись добро-
та и участливость будущих жертв. Где
логика? Она в мудрой и давно знакомой
фразе: «Почему он меня ненавидит, ведь я
ему ничего хорошего не сделал?» Это не
игра в парадоксы, это, увы, истина, издревле
известная. Из античности к нам пришло
предостережение: более всего бойтесь своих
учеников! Даже ученики Иисуса Христа не
оспорили этой формулы.
Авторитетному, преуспевающему челове-
ку всегда грозят доносы, сплетни, протес-
ты, предательства. Властям легко бывает
отобрать подходящие для их дела сорта
гадостей, чтобы построить обвинение, орга-
низовать преследование. Что стоило бы зло
властей без угодливости мастеров подло-
сти? Вот и ищи причину, ищи главного
врага! Зло против тебя часто рождается
в натуре тех, от которых естественно бы
ждать благодарности. В судьбе героев этой
книжки это было весьма заметно. Кто мо-
жет избегнуть этого? Как реагировать на
это? Может быть, пренебречь? Пренебречь,
но быть готовым, как
мы готовы к непред-
сказуемому морозу
или неожиданной жа-
Когда выгоняют из
ре? Быть начеку, в вечной подозрительно-
сти? Брр...
И все же извечное тяготение к самоистя-
занию требует фактических воспоминаний.
...Еще два дня тому назад многочислен-
ный художественный совет Большого теат-
ра единодушно порадовался моей новой
премьере. А сегодня собрание агрессивных
«звезд» под знаменами секретаря партий-
ного комитета (вероятно, и с одобрения
районного партийного вкуса) объявляет
себя новым художественным советом. Этот
худсовет решил: новый спектакль недос-
тоин быть в репертуаре театра*, как и его
постановщик не может работать в Большом
театре ввиду своей малой квалификации.
Его надо удалить. (Разумеется, все говори-
лось без должного такта, доказательств,
убедительности.) Хорошо натренирован-
ный номенклатурой директор смекнул, к
кому примкнуть, и, следуя старо-номенкла-
турно-ведомственной практике, поставил
свой худой банк на «звезд» — беспроигрыш-
но! А театр? Ну что театр! Это не вопрос
для директора, который на моей памяти был
девятнадцатым.
Среди девятнадцати были люди умные,
183
С.Прокофьева) был
впоследствии восста-
Борис Покровский и Мстислав Ростропович
образованные, обладающие большой эру-
дицией и культурой — профессора музыки,
театроведения, юристы, композиторы. Сро-
ку их жизни на посту директора ГАБТа
было четыре-пять лет. Последний же,
товарищ Номенклатура, говорят, так плохо
играл на виолончели,
что легко и быстро
научился не тонуть, а
всплывать — свойст-
Когда выгоняют из
во известное! — держась на плаву духом
беспринципности. Он, естественно, пере-
крыл все сроки присутствия других на пос-
ту генерального директора Большого теат-
ра (предыдущие «страдальцы» назывались
просто директорами!). Такой руководитель
поддержал «звездный» худсовет, хотя был
185
председателем на заседании предыдущего
худсовета совместно с активом театра,
благословившим новый спектакль. Но-
менклатуре лучше знать, где и как пла-
вать!
Но довольно, боюсь, что читатель меня
уже упрекает за несдержанность и откры-
тую злость. Да, ненавижу коварство, заме-
шенное на тупости. Презираю предателей, в
особенности тех, которые молча присут-
ствовали на этом аутодафе; в меньшей
мере — активно нападающих, открыто
ненавидящих. Уверен, что эта акция была
типична для многих приемов общественной
расправы с неугодным (по разным причи-
нам) членом коллектива единомышлен-
ников, потому и достойна описания. Во
всяком случае, ситуация товарищеского
предательства имеет все права на обобще-
ние. Почва унавожена сплоченной нена-
вистью; начальству остается собрать же-
ланный урожай.
Мой язык онемел, но глаза видели, уши
слышали, память фиксировала, мозг ста-
рался понять и организовать происходя-
щее в возможную логику.
«Читай Плутарха,—
сказала мне жена,—
и успокойся». Фемис-
токла соотечествен-
Когда выгоняют из
ники выгнали за то, что... он слишком мно-
го сделал для Греции. Вот выгоняют из
Рима полководца Камилла, защитившего
город от галлов. А Кориолан, жертва остра-
кизма? А, наконец, великий из величай-
ших — Фидий, друг самого Перикла! Доста-
точно было клеветы на него его же помощ-
186
ника — и вот уже народ кричит: «В тюрьму
его, отравить!»
«Читай, читай Плутарха!» — повторяла
мне жена. Есть Ликург, есть Нума Помпи-
лий! Так сказать, в бозе почившие... Нет,
не успокоит пример легендарных героев.
Для меня есть испытанная мера врачева-
ния — репетиция!
Шесть лет разрыва с Большим театром
я активнейшим образом репетировал. Мос-
ковский музыкальный Камерный театр,
выпуски студентов ГИТИСа, постановки в
других городах (Ленинград, Верона, Тал-
линн).
Боль долго не проходила. Это — модель
для всех насильственно отверженных. Я ни
разу не смог за шесть лет пройти мимо
Большого театра, даже смотреть на его
изображение на фото. (Когда, уже в почете
и славе, приехала в Москву Г. П. Вишнев-
ская, она призналась мне, стоя на улице,
что не в силах перебороть себя и войти в
дверь Большого театра: «Подожду до сле-
дующего раза, может быть... пройдет...»)
При этом он все оставался для меня свя-
тым Домом, но мерзость, свившая в нем
гнездо предательства,
оскверняла его дух.
Много рукописных Когда выгоняют из
страниц с подробным
описанием черного для меня дня уничтоже-
но — ну их! Но поучительное для меня,
моей жизни, работы осталось. Да, не долго
я задержался на этой ступеньке своего
профессионального восхождения. Чувство
бреда сжимало суставы, члены немели, идти
дальше было трудно. Надо было заставить
себя строить новые ступеньки, и одну из
них, самую важную, самую надежную,—
принципы Камерного музыкального теат-
ра, принципы как раз измордованные мои-
ми могильщиками. Тут язык освобождался
от немоты, тут активизировался творче-
кий акт утверждения жизни оперы, в спорах
с ханжеской мертвечиной «звезд». Я на
репетициях беседовал сам с собою, размыш-
лял, так сказать, на заданную культуртре-
герами от оперы тему. Шли репетиции,
создавался новый репертуар, воспитывалась
молодежь, определялся успех театра, его
международное признание, принципы по-
беждали, увлекали, но боль оставалась.
Стали появляться в печати, в обществен-
ных кругах протесты, в самом театре о вось-
ми колоннах бурлили конфликты... но боль
оставалась. Вот что такое, когда выгоняют
из театра, с которым многие годы, может
быть, всю жизнь находился в духовных
связях, необъяснимых психических токах,
кои никак не подчиняются здравому смыс-
лу убежденного материалиста.
Я иногда упрекал себя в том, что быстро
сдался; чувствовал, что
тоже подумывали так
же. Коалиция про-
тив меня была агрес-
сивна и зла до отчая-
многие мои друзья
Когда выгоняют из
ния, до запугивания не только меня или
Номенклатуры, но и всего коллектива, а
главное — министра! Понятно, это был
единственный у «захватчиков» шанс завла-
деть Храмом и заставить служить в нем их
богам. Напор был велик, сплоченность «вос-
ставших» предельная. Когда же я подписал
заявление об уходе из Большого театра,
188
продиктованное мне министром, то в это
мгновение неким десятым чувством я и до-
ме кнулся, что... коалиция уже распадается.
У каждого появился свой интерес. Надо
было только время, чтобы это стало яв-
ным.
А если бы я доказывал, боролся, угова-
ривал, хлопотал — сила разбоя «коалиции»
удесятерилась бы. Надо видеть, что в жизни
есть свой процесс естества — естества
противоречий и конфликтов. Веселый ло-
зунг: «И вся-то наша жизнь есть борьба»—
стал восприниматься мною как насилие,
которое всегда приводит к поражению.
Так опять-таки и в природе, и в жизни обще-
ства, культуре — везде и всегда. Зачем
выращивать яблокогрушу, насиловать зем-
лю химией, зачем мучить ребенка высшей
математикой, если он родился для музыки
или поэзии; зачем придумывать средства
скорейшего прихода коммунизма? Все след-
ствия имеют свои причины. Лучшее, что
мы можем делать, это не тормозить появле-
ния этих причин, то есть не мешать есте-
ственному процессу жизни, органичному,
своевременному, без
понуканий, ходу дел,
развитию идей, инте-
ресов. Надо стараться
Когда выгоняют из
быть активным в тенденции естественно-
прогрессивного процесса, а не насиловать
природу человека, общества, логику разви-
тия культуры, не подстегивать натуру, ко-
торая, как известно, находится в непре-

189
рывном органичном изменении.
В результате я пришел к умиротворяющей
идее: урок получен важный, он важен для
всех, и нет причин у меня злиться, обижать-
ся, негодовать. Мудрое время постепенно

отсеивает мелочные эмоции, и горькое со-
бытие превращается из губительной отра-
вы в спасительную инъекцию.
Итак, я кручусь все время вокруг одного
и того же: оценить ли болезненный до
страдания акт моего оскорбления как прес-
тупление перед моей личностью или как
потрясение закономерное и... полезное?
Время проголосовало за второе. Так тому
и быть!
А как же с Вишневской, Ростропови-
чем, Кондрашиным? Их изгнание тоже
время посчитало за благо? Кирилл Петро-
вич свои последние, к нашей боли, недол-
гие годы жизни посвятил большому искус-
ству, которое любил. Подарил миру (и в
большей мере Голландии) мгновения пре к-
расного взамен на уважение и признание
его деятельности. Это — радость. Галина
Павловна и Мстислав Леопольдович при-
надлежат миру, и мир принадлежит им, их
искусству. Шостакович и Бриттен, Мусорг-
ский и Дворжак, Чайковский и Прокофьев,
Бетховен и Гершвин,
Паганини, Моцарт,
Римский-Корсаков...
Когда выгоняют из
Все это они отдают
миру. А время? Поставило опять-таки все
на свое место.
Честь высоких воспоминаний о дириже-
ре Кондрашине наконец пришла на его
родину. Вишневская и Ростропович вновь
принесли на крыльях своего добра силу
своего искусства. Не то плохо, что вместо
четырехкомнатной квартиры в Москве им
шестнадцать лет пришлось жить во многих
апартаментах столиц мира, а в том, что их
искусство насильно было отнято от Рос-
сии. А время? Оно и тут установило здра-
вый смысл и справедливость; невежествен-
ное насилие превратилось лишь в объект
у
190
презрительного осмеяния.
Теперь меня часто спрашивают: «Как это
вам удалось, будучи главным режиссером
Большого театра при Сталине, при Хруще-
ве, при Брежневе, не вступить в коммуни-
стическую партию. Героизм? Принципиаль-
ность?» Ничуть! Просто — профессиональ-
ный эгоизм, обывательский страх перед
тем, что меня как коммуниста могут вы-
звать на партком, где я буду обязан пе-
ред двумя уборщицами (плохо подметаю-
щими пол), бывшей хористкой (всегда заяв-
ляющей свое мнение), политагитатором и
милым слесарем дядей Васей — членами
парткома — раскрывать свою концепцию
будущей постановки оперы «Аида». Убеж-
дать партком в присутствии представителей
райкома партии, что
Радомес не преда-
тель Родины, а чест-
ный воин, перешедший
Когда выгоняют из
на сторону борющихся за свою независи-
мость от колониального рабства Египта
эфиопов. Брр!
Моя профессия — режиссер, ее надо
охранять от «мнений» и «обсуждений».
Приставка «главный» профессионально не-
обязательна. Отсюда мои заявления-отпис-
ки с просьбой освободить меня от должно-
сти главного. Это освобождение не входи-
191
ло в планы Старой площади, и меня на-
значали главным вновь и вновь. Когда же
у райкома появилась жажда очередного
разгрома театра во имя горстки «любимых
народных артистов», моего заявления не
оказалось. Впрочем, освободить желающего
освободиться — не в их правилах. «Осво-
бождение» должно сопровождаться оскорб-
лением, унижением, растаптыванием... Не
освободить, а выгнать! И опять-таки во
имя «артистов, любимых народом». Само-
суд, Пазовский, Голованов, Кондрашин, Ро-
стропович... Почему бы не поставить и меня
в эту шеренгу? Почетную шеренгу!
Так кто же все-таки меня выгнал из те-
атра? На кого я должен держать обиду?
Если бы этот вопрос мне был задан через
два дня после оскорбительного для меня


на кого.
Когда выгоняют из
аутодафе, я с проклятиями назвал бы ряд
имен. Но время — великий лекарь; если
оно и не прогнало злую память совсем, то
успокоило ее, покрыв воспоминания елеем
«благоприятствования» для меня. И вот я
уже не держу злости ни
Ситуация, обстанов-
ка? Понимаю, что и в
их драматургии есть
действующие персо-
нажи. Кто выиграл, кто проиграл? Видимо,
есть главный, непобедимый закон естества,
по которому затруднительно заранее опре-
делить, на чьей стороне лежит правда, а
значит, и сила. Сама возможность подоб-
ного акта свидетельствует о гнилом осно-
вании общества.
Развитие любого естества не терпит пону-
каний и насилий. Выигрывает в конце кон-
цов тот, кто в законах этого процесса
не тщится повернуть историю вспять или
подстегнуть ее развитие к своим заветным
интересам. Если пустыня наступает на море,
наивно отгребать песок от воды лопатами.
Надо лишь осознать развивающееся явле-
ние и оптимально действовать в соответ-
ствии с ним. Другое — от лукавого! Это,
однако, есть и плацдарм для появляющих-
ся конфликтов.
Кто открыто ныне возразит против того,
что все течет, все изменяется? Кто проти-
вопоставит себя понятию «прогресс»? Так-
же, надеюсь, каждый знает, что традиция в
искусстве есть передача принципов в их не-
прерывном движении, на манер эстафеты
на соревновании команд в беге. Без движе-
ния традиции есть рутина.
193
Когда выгоняют из
Давно доказано, что ни один спектакль
не может жить более десяти-пятнадцати
лет, превращается в мумию; спектакли не
поддаются реанимации (хоть это «Прин-
цесса Турандот» Вахтангова, хоть «Женить-
ба Фигаро» Станиславского или его же
«Евгений Онегин»).
Остается легенда; вос-
поминания не без уча-
стия воображения.
Все сказанное столь известно, что выгля-
дит трюизмом. Но представьте: для так
называемых мастеров, уважаемых артистов
Большого театра все это сомнительно, не-
приемлемо, придумано врагами-формалис-
тами, посягательство на святыню. От не-
вежества или личных удобств в коллективе
самого театра, без очевидного внешнего
давления, родилось мнение, что существует
в репертуаре Большого театра некий « золо-
той фонд» — классические спектакли, не
подлежащие ни снятию, ни изменениям, ни
переделкам, ни замене. К таким «неприка-
саемым» спектаклям принадлежал, к приме-
ру, «Борис Годунов». Он рождался в муках,
под бдительным оком многочисленных
чиновников, имел разгромно-предупреди-
тельную рецензию в «Правде». Потом укре-
пился в репертуаре, объездил свет. Богат,
монументален, привычен! Попробуй тронь-
ка! Я, будучи главным режиссером, не смел
подвергать его критике. («Это наш золотой
фонд!» — твердили мне.) За мое желание
поставить по-новому оперу «Евгений Оне-
гин», то есть заменить свой же старый спек-
такль тоже из фонда*, я получил острую,
нелицеприятную проработку обществен -
194
ностью. «Мы не позволим Покровскому
уничтожать наш «золотой фонд», мы не поз-
волим ему, теперешнему (протаскивающе-
му Прокофьева и Шостаковича на «главную
сцену страны»), менять постановку раннего
Покровского!»
На собраниях, засе-
даниях, совещаниях,
советах «мастера» ут-
Когда выгоняют из
верждали, что Боль-
шой театр, подобно Третьяковской галерее,
не должен никогда менять свои «картины»,
лишь сохранять их. Это мнение было твер-
дым, измена ему объявлялась преступле-
нием. Значит, и я был преступник? Я дол-
жен охранять прошлое от новейших иска-
жений, от формализма! От верхов подоб-
ных указаний я не имел, это был голос «спе-
195
циалистов», знаменитых« мастеров», к кото-
рому и сейчас, естественно, умиленно при-
слушиваются вечно невежественные вер-
шители судеб искусства в многотрудном
оперном деле.
Когда иная мизансцена на моей репети-
ции казалась «мастерам» непривычной,
вызывали министра для разбирательства
«режиссерского самоуправства», недостой-
ного Большого театра и его классики. В
таких случаях, к примеру, Е. Фурцева чув-
ствовала себя неловко, но безропотно под-
чинялась общественному бдительному мне-
нию.
Тот, кто назвал себя «мастером», не поз-
волял делать замечания в свой адрес. Конф-
ликт, разнос, донос и... Дирижеры привы-
кали терпеть; те, кто не способен был на
это,— уходили из театра в симфонические
оркестры. Своеволие артистов Большого
театра, объявивших себя знаменитостями,
родилось не вдруг; в конце концов оно
объединилось в коллективную силу, взор-
валось, и Бог знает, когда и кто очистит
театр от сей скверны.
А. М. Пазовский в
свое время советовал
мне не брать в свои
постановки артистов,
Когда выгоняют из
противопоставляющих свой гонор общей
художественной работе. Этот совет помог
мне обогатить репертуар Большого театра
и принцип его творчества, способствовать
196
появлению нового поколения. Он же рож-
дал врагов.
Наилучшей для артиста «со своими инте-
ресами» становится система гастролей,
здесь он свободен в выборе репертуара.
Пять-шесть спектаклей — достаточный
багаж. Интересы театра в этом случае не
волнуют и не сковывают певца. Он свободен
и от планов театра, его тенденций, условий.
Я же представляю себе театр как коллек-
тив сотрудников; противоречивый, конф-
ликтный, но коллектив! Принципы наши
несопоставимые! Почва для конфликта
очевидна!
«Их» интересует репертуар, тренирую-
щий для международных гастролей. Но
для этого надо нарушить традицию Большо-
го театра и петь оперы не на русском языке.
Снова конфликт с Покровским.
Примеры несовместимости принципов
можно продолжать. Покровский становится
помехой, препятствием, злом. Оппозиция
по-своему права. Решив стать между народ-
ними гастролерами, «они», естественно,
стали смотреть на Большой театр, как на
одно из звеньев в цепи театров, интере-
сующихся определенным набором оперных
названий-шлягеров нерусского происхож-
дения. Из русской классики в этот набор
входит «Борис Году-
нов», «Евгений Оне-
гин», «Князь Игорь»,
может быть, «Хован-
Когда выгоняют иа
щина»... Там — место для Верди, Пуччини,
Леонкавалло, Масканьи, Гуно, Беллини,
Бизе, Доницетти... Поиски новых назва-
ний там — не в зоне редко идущих русских
опер, Римского-Корсакова, Прокофьева
или Стравинского (хотя иногда делается
и это), а потому выходы Большого театра
в неизвестное (Прокофьев, Щедрин, Лаза-
рев, Бриттен, Тактакишвили, Шостакович)
197
не интересуют артистов-«международни-
ков» .
Я же предпочитал отечественные рост-
ки, что не везде обеспечивает широкий
успех и немедленное признание.
Новый репертуар, новые требования к
исполнителям — тоже нежелательны: « Мы
не хотим портить голоса и кривляться на
сцене!» Вновь — конфликт!
Идем разными путями, в разные сторо-
ны. Кто прав? Нужна терпимость? Но вдруг
успех придет к идущим в другую сторону?
Тут уже возникают эмоции, а это становит-
ся опасным. Словом, конфликты и неудо-
вольствия накапливаются.
Номенклатурное руководство посчитало
для себя более выгодным пойти за влия-
тельно-престижно-авторитетной группой
«звезд». Здесь и был совершен просчет!
Не удобству номенклатуры, а естеству раз-
вития искусства Большого театра принад-
лежит утверждение правды, ее же прояв-
ляет время. Естество существования Боль-
шого театра — в его развивающихся тра-
дициях. Традиции
театра — понятие не
ругательное. Для руга-
Когда выгоняют из
ни есть слова «рути-
на», «старомодность», «ретроградство». Тра-
диция Большого театра — его националь-
ный дух.
Знаете ли вы, что нет на целом свете теат-
ра, который мог бы соперничать с Большим
в количестве бесконечных обвинений в ад-
рес его деятельности? Двести с лишним
198
лет удары по нему отдельных чинов, орга-
низаций, разнообразной прессы, партий,
художественных и общественных группи-
ровок, обывателей и «знатоков», музыкове-
дов доставляют удовольствие просвещен-
ным людям». Причины? «Ай, моська, знать,
она сильна, коль...».
Но, по здравому размышлению, быть
может, «моська» не так уж и глупа? Может
быть, ее темперамент способствует жизне-
деятельности и самому существованию
гиганта? Если бы вышло многотомное изда-
ние всех устных и печатных разгромов,
которые сопутствовали, сопутствуют и бу-
дут сопутствовать жизни Большого театра,
оно бы потрясло мир! Но чем? Ненавистью
к гордости русской культуры? Заботой о
ней? Завистью? Справедливостью? Кто
ответит?
А похвалы театру? Они составят тонень-
кую брошюрку, да и то вымученного, юби-
лейного свойства. Таков парадокс!
До революции были обвинения в безвку-
сии императорского двора, равнодушии
его к новейшей отечественной опере. Но
почему-то русские композиторы только и
рассчитывали на могу-
щество и престиж
императорской сцены,
забыв о демократи-
ческих опытах русских
Когда выгоняют из
опер доглинков-
ского периода, о многих частных, демокра-
тических оперных организациях. (Это я в
качестве «моськи» критикую наших великих
классиков!) ♦
После революции серьезно ставится
199
вопрос о закрытии «чуждого пролетариа-
ту» Большого театра. (Ох, как много людей,
выдающихся художников эпохи, принимали
в этом участие, включая Маяковского и
Мейерхольда!) Серия уничтожающих ис-
кусство театра и его деятелей статей, наме-
ков, требований, проработок бесконечна.
Развивается убийственная по своей без-
нравственности кампания под знаком «го-
лован овщина». Происходит разгром музы-
коведами первого (и замечательного!)
опыта современного восприятия «Бориса
Годунова» (Лосский, Пазовский) в 1927
году. Бесцеремонная критика спектакля
«Любовь к трем апельсинам». Непрерыв-
ные упреки в ретроградстве, хоть театр
перманентно ставил новые произведения,
их — десятки. Разгром «Леди Макбет
Мценского у езда». Регулярные смены руко-
водства с «проработкой». Самосуд, Пазов-
ский, Голованов, Мелик-Пашаев... Разгром
• йй о d #
опер Жуковского, Дзержинского, Мураде-
ли, новой послевоенной постановки « Бориса
Годунова»... О Большом театре или плохо,
или... ничего!
были совершенно
Если постановку
Когда выгоняют из
Многие спектакли
обойдены вниманием,
оперы Прокофьева
«Игрок» нельзя было
разгромить, то о ней
было приказано мол-
чать. «Правда», заказавшая рецензию на
этот спектакль Шостаковичу, отослала
ее автору обратно* . Замолчали спектакль
«Революцией призванный»! «Если бы этот
спектакль был поставлен в другом театре,
не в Большом, то мы бы вас обвешали орде-
нами, но в Большом...». Так сказало мне
высокопоставленное лицо, сказало вполне
благожелательно, даже с болью!
Традиция бить непрерывно по Большому
театру из разнокалиберных критических
пушек жива и теперь. Бьют и молчанием,
равнодушием, рождая в труппе безответ-
ственность, горькую вседозволенность и
неудовлетворенность. Если в журнале
«Аполлон» до революции писали, что в
опере «Снегурочка», как всегда, фальшиво
пела госпожа Нежданова, то за семьдесят
лет солисты Большого театра почти ничего
о себе не прочли.
Пишу об этом, желая объяснить причину
для существования в Большом театре атмо-
сферы, в которой легко может проявиться
лично-субъективная несправедливость по
адресу каждого из его работников. Рожда-
ется аномалия чувств и отношений, инте-
ресов и правды! Радость одних вызывает
200
к ~
св м 2
£ s S?
8
ж
о
. S
ж 2
s Я
S 8
огорчение других; беда театра веселит неко-
торых из его работников, признание успе-
хов одних бесит других. Неоправданная
защита чести мундира с помощью «руки
сверху». Такова « духовная механика» теат-
ра. Как при этом недостойному человеку
не поискать в ней вы-
годы для себя? А выго-
да так близка, если Когда выгоняют из
ловко воспользоваться
ситуацией и потерять чутье естества, чутье ~ •
традиций данного театра, его художествен-
ных тенденций. Эта болезнь более всего
поражает солистов. Массовые же коллек-	201
тивы в большей мере могут служить баро-
метром истинного давления атмосферы ху-
дожественного и общественного естества
театра. На эти показатели и надобно ориен-
тироваться. Они чаще всего решали судьбу
моей деятельности в Большом театре.
Узнал ли директор показания барометра
театрального естества перед тем, как сказал
мне: «Вам надо подать заявление об уходе
из театра», а некой группе из Эстонии:
«Покровский здесь никогда работать не
будет». Надо посматривать на барометр!
Если читателю интересен процесс, меха-
ника изгнания главного режиссера из теат-
ра после сорока лет его работы в нем, то
извольте!
Собирается художественный совет, ко-
торый никто не избирал. Накануне другой
художественный совет, с расширенным
активом театра, высоко оценил мою новую
премьеру («Дуэнья, или Обручение в мо-
настыре» С. Прокофьева). Художественный
совет, который никто не избирал, освящен,
Борис Покровский на репетиции оперы «Фиделио»
видимо, райкомом партии, судя по активно-
сти секретаря парторганизации, барито-
на, более удачливого в организации партий-
ного руководства, чем в своем искусстве
на сцене театра. Далее: председательствую-
щий — тенор, он с женой (певицей); еще —
певица с мужем (ди-
рижером); бас, пред-
ставляющий Большой Когда выгоняют из гл/
театр как вечную
экспозицию Третьяковской галереи; еще । *
баритон, стремительно сделавший карьеру
(не без моего участия) и столь же стреми-
тельно (после моего выгона) потерявший
голос. Тут и главный дирижер театра, меч-
тавший услужением «звездам» оттянуть
свой «выгон» из театра, запроектированный
теми же «звездами». Здесь и молчавший,
но жаждущий для своей карьеры вакуума
режиссер; тут и выжидающий директор с
заместителем. Ораторы из чисто отдраен-
ных ведер выливали на меня заветное.
Смысл выступлений: когда-то приличный
режиссер стал негодным для них и для
Большого театра... нельзя допустить... в
свое время правильно писал в книгах, а
теперь... вредит актерам, заставляя их крив-
ляться... репертуар портит, голоса... не счи-
тается... надо спасать от него театр... не-
допустимо... спектакль не годен для показа
зрителям... этот позор... нужно освободить
театр от тлетворного влияния... нельзя раз-
рушать культуру нашего Великого Театра.
Он не понимает... не уважает... не умеет...
не знает... не считается... не способен...
Быть может, текст этот неточен, но суть
его верна и многие фразы незабываемы.
«Ну вот, хорошо поработали»,— резю-
мировал баритон с доверием от райкома;
видимо, все шло под знаком заботы партии
об искусстве.
На другой день директор просто говорит:
«Подавайте заявление об уходе». Заявление
любезно продиктовал
мне министр. Каза-
лось, что он был взвол-
Когда Ш1 он я ют из
нован и чуть-чуть
испуган. Чувствовалось, что «звезды» пома-
хивали кулаками со стороны Кремля. Заяв-
ление подписано. Кулаки опустились. Или,
может быть, направились теперь друг на
друга?
Вот и все. Что вы хотите еще? Так просто!
204
Не знаю, интересно ли было читать эту
книжицу, но уж очень хотелось мне ее напи-
сать. Хотелось задержать артистические
страсти и боли в памяти тех, кто способен
в биении отдельного человеческого сердца
услышать кровообращение в священном для
нас организме — Русской Культуре.
Она сейчас в загоне. Нет потребности
даже понять и осознать ее природу, ее зна-
чение в жизни людей. Но придет время, и
прояснится главное: и политика, и эконо-
мика, и нравственность, и правозакон-
ность, и дисциплина — лишь ветви и лис-
точки, держащиеся на едином стволе.
Ствол этот — Культура. Он добывает жи-
вительные соки из земли — матери всего
живого.
Долгие десятилетия ученые жонглируют
экономическими и политическими экспери-
ментами. Тщетно. Все гибнет из-за отсут-
ствия Культуры. Так чахнут ветви дерева,
опадают омертвевшие листы, если ствол
дерева сгнил.
Жизнь общества без Культуры —
фальшь, горькая карикатура. Культура —
почитание прекрасно- _____________
го в человеке челове-
ком. Ее нельзя заме- Когда выгоняют из миииц
нить ни образованием,
ни образованностью, ни умом, ни обязан-
ностями или слепой преданностью идеям.  П
Видимо, лишь перед лицом гибели от не- 1 1!
вежества пройдет заблуждение и появится
у людей потребность в Культуре. Тогда и
вспомнят об Артистах!
Покровский Б. А.
П 48 Когда выгоняют из Большого театра.— М. Изд-во
«Артист. Режиссер. Театр» СТД РСФСР, 1992.—
205 с., ISBN 5-87334-065-х.
Крупнейший оперный режиссер отечественной сцены вспоминает
о драматической судьбе своих друзей — Кирилла Кондрашина, Мстислава
Ростроповича, Галины Вишневской — художниках, вынужденных покинуть
сначала Большой театр, а затем и свою Родину. Горестное название книги
говорит само за себя.
П 4907000000-738	ББК 85.3343(2)7
174(03)—92
Покровский Борис Александрович
КОГДА ВЫГОНЯЮТ ИЗ БОЛЬШОГО ТЕАТРА
Редактор С. К. Никулин
Художественно-технический редактор Т. Б. Любина
Корректор Н. Ю. Матякина
Сдано в набор 27.03.91. Подписано в печать 17.12.91. Формат издания
70Х100‘/з2- Офсетная печать. Бумага офсетная. Гарнитура тайме. Усл.
печ. л. 8,45. Уч.-изд. л. 8,07. Изд. № 738. Тираж 10 000. Заказ 2119.
С—6.
Издательство «Артист. Режиссер. Театр» Союза театральных деятелей
РСФСР. 103031, Москва, Страстной бульвар, 10.
Книжная фабрика № 1 Министерства печати и информации РСФСР.
144003, г. Электросталь Московской обл., ул. Тевосяна, 25.
Издательство
«Артист. Режиссер. Театр»
представляет новую серию книг —
«Ballets Russes»
«Ballets Russes» — воспоминания балетных артистов,
в разное время и по разным причинам покинувших Россию
и большую часть жизни проживших за границей. Эти воспо-
минания, издававшиеся во многих странах, у нас считались
несуществующими, утраченными, поддельными. В подлин-
ность некоторых из них действительно трудно поверить:
судьбы авторов оказались более всего похожими на судьбы
героев трагедий, авантюрных романов, психологических
драм. Невероятные похождения, роковые страсти, легендар-
ные триумфы и несправедливое забвение. Традиционная
близость балета — искусства придворного — к великосвет-
ским, артистократическим кругам России и Европы усили-
вает отблеск романтики, тайны, нереальности, лежащих
на жизни и творчестве артистов. Артисты русского балета
за границей — особая среда и особая тема в русской и евро-
пейской культуре; тема далеко не исчерпывающая привыч-
ной сегодня историей эмиграции отдельных людей и целых
поколений.
Балет — искусство космополитичное по своей природе,
а русский балет издавна высоко ценился в мире. В начале
XX века Сергей Дягилев, соединяя художественный экспе-
римент и традицию, создал свои уникальные «Русские
сезоны», окончательно сделавшие русский балет частью
европейской художественной жизни.
«Ballets Russes» — слова, написанные на афишах дяги-
левской труппы, мы и выносим в заголовок нашей книжной
серии. В нее войдут воспоминания Матильды Кшесинской,
Нины Тихоновой, Леонида Мясина, Сергея Лифаря и, воз-
можно, некоторых других.
Выпуск серии планируется с 1992 по 1996 гг.