ТОВАРИЩА Д.

1-12-2
49—1969
Во время Великой Отечественной войны
И. Д. Дмитриев, секретарь Лужского
райкома партии, более двух лет провел во
вражеском тылу. Он был начальником
районного партизанского штаба, одним из
руководителей подпольного центра, а затем
комиссаром 9-й бригады.
В своей книге И. Д. Дмитриев
рассказывает о боевых делах партизан и
подпольщиков, помогавших Советской Армии
громить врага под Ленинградом.
Автору помогли подготовить рукопись
к изданию журналисты О. М. Смирнова и
И. М. Франтишев.

Часть первая
ПО БОЕВОЙ ТРЕВОГЕ
1
Телефон разбудил меня около трех
часов ночи. Дело привычное: секретарю
райкома звонят в любое время суток.
Радостное событие или беда — ему
первому обо всем положено знать. Кому же
я понадобился на сей раз? Военкому
Шеломенцеву. Этот по пустякам звонить
не станет. Взволнован, говорит
отрывисто. Поступил приказ: привести в боевую
готовность службу ВНОС.
Так называется служба воздушного
наблюдения, оповещения и связи.
— В чем же дело? Опять учебная
тревога?
— Не знаю, Иван Дмитриевич. Как
прояснится — доложу.
Часа два я промаялся, заставляя себя
уснуть. Не смог. Одевшись, пошел в
райком. Пустынны улицы, мирно спит тихий
3

и красивый городок, любимая наша Луга. Недвижны
пышные кусты сирени, дремлют сады...
Подремывал и дежурный в райкоме. Увидя меня в
неурочное время, удивился, но расспрашивать ни о чем
не стал.
Шеломенцев позвонил в шесть утра.
— По лужскому гарнизону объявлена боевая
тревога. Да, да, боевая!
— Война?!
— Это мне неизвестно.
Таков уж Шеломенцев: осторожен и краток,
никаких предположений не строит. Я вскипел, ругнул
его, но, сообразив, что и в самом деле больше ему
сообщить-пока нечего, стал звонить в обком — в
Ленинград. К дежурному не добиться, из кабинета
секретаря обкома Штыкова никто не отвечает. Наконец,
отозвался заведующий военным отделом Алексеев.
Спросил сам, не давая мне что-нибудь сказать:
— Как там у вас?
— Да ты скажи хоть толком, что происходит?
— То самое... В полдень передадут
правительственное сообщение.
— Значит?!
— Значит. — Он на секунду замолчал, как бы давая
мне время освоиться с грозным фактом. — Как
действовать— знаешь. Попозже я тебе позвоню. А сейчас,
прости, некогда.
Он повесил трубку. Я стоял ошеломленный, в
полном смятении. Не так-то просто освоиться. Но — что бы
ни случилось — надо действовать. Отпер сейф, где
лежал пакет с сургучными печатями. Неужели пришла
пора сломать эти печати? Вскрыл, достал
мобилизационный план.
4

Война... Это слово разнеслось на всю страну, на
весь мир в двенадцать часов по радио. Говорил
Молотов— зампредсовнаркома, министр иностранных дел.
Говорил медленно, как бы спотыкаясь, и картавил
больше, чем обычно.
Еще до того как было передано это чрезвычайное
сообщение, люди заполнили райком. Одних я
распорядился вызвать рано утром, другие приходили сами.
Массу дел обрушила на нас война. Надо было
выделить главное: мобилизацию людей и транспорта.
И действовать надо по-новому. Наверное, все это
почувствовали — в первые же часы войны стиль работы
райкома изменился: разговоры предельно кратки,
вопросы, которые еще вчера обсуждали бы и день, и два —
«по инстанциям», теперь решаем на месте. В три часа
дня — собрание актива. Без длинного доклада, без
особых прений; просто я рассказал товарищам, что, по
моему мнению, надо сейчас делать, посоветовались, как
Действовать лучше и быстрее. Сама собой выдвинулась
в ряд первейших забота об урожае — район наш
земледельческий, а время — июнь, скоро созревать хлеб
начнет. Решили, что работники райкома отправятся на
места, в колхозы.
На другой день, встав по-деревенски с солнышком,
я поехал в юго-западную часть района, где на станции
Серебрянка находилась одна из лужских МТС. Из
обычных наших забот о горючем, запчастях и прочем теперь
главное — кадры механизаторов. Ведь столько народу
Уходит в армию по мобилизации! И десятки
добровольцев осаждают военкомат. Прибегают в райком,
доказывают, просят, считают, что райком должен
воздействовать на военкома по партийной линии. Все хотят на
Фронт. Вон и наш шофер Мурыгин, «райкомовский
Костя», как называют его лужане, вчера бушевал в
5

военкомате. Требовал, чтобы послали его на
перекомиссию, поставили снова на военный учет.
Сам он об-этом мне —ни слова. Сидит, крутит
баранку, хмурится. Смуглый, с черными как смоль
волосами и черными быстрыми глазами, Костя похож на
цыгана.
Отменный водитель, Костя весной и осенью в
непролазной грязи, по ухабам ухитряется пробираться со
своим «газиком» в такие глухие углы, куда и пешему
трудно дойти. «Нет плохих дорог, есть плохие
шофера», — говаривал Костя. И по праву райкомовского
старожила нередко язвил: «Вы, начальники, приходите
и уходите, а дороги все такие же». Но в тот день, когда
мы ехали в Серебрянку, Костя помалкивал. Как видно,
крепко обиделся и на Шеломенцева, и на нашего
заведующего военным отделом райкома Климанова за то,
что не уважили его просьбу.
В Серебрянке мы увидели опустевшие мастерские,
безлюдный двор. Директор Максимов, не дожидаясь
вопроса, пояснил: всех ремонтников, да и конторских
работников, кто в технике разбирается, отправил в
колхозы заменять трактористов, прицепщиков.
— Урожай убрать и сохранить надо, — говорил
Максимов. — А тут даже хотят МТС совсем прикрыть!
Кто? Головотяпы! Сегодня звоню на нефтебазу: когда
горючее будет? А мне отвечают: ликвидированы ваши
наряды, военное ведомство на все руку наложило.
Война, мол. У них война, а у нас что? Кто будет армию
кормить?
— Ладно, успокойся. МТС без горючего не оставим,
это в наших силах. Давай дальше...
— Машины мобилизуют! И грузовые, и легковые.
Правильно, конечно, но к районному руководству у нас
просьба: выделить несколько «самоваров»-газогенерато-
6

ров. Они в Луге есть. И еще: из тридцати агрономов
в МТС осталось едва ли десять, и те рвутся на фронт.
Можно забронировать их за хозяйством?
Максимова беспокоило многое. Я обещал ему
помочь.
— Попытаюсь выхлопотать бронь на пять человек.
Справитесь?
— Трудновато. Но знаете, как народ настроен?
Вчера был в колхозе «Путь Ильича». Провожали там
своих в армию. На митинге выступил Чапин,
машиновед колхозный. Хорошо сказал своему сыну старик:
«Сражайся, сынок, храбро, бей гитлеровских бандитов,
а мы армию без хлеба не оставим, не дадим пропасть
урожаю. Я первый берусь по две смены на тракторе
работать: за тебя и за себя».
Не один Алексей Александрович Чапин, старый луж-
ский хлебороб, решил так: по дороге мы не раз
встречали машины и подводы, увозившие мужчин на
призывной пункт, но с полей, не умолкая, доносилось
стрекотанье косилок и гуденье тракторов. Урожай в тот год
зрел обильный, травы в иных местах вымахали чуть не
до пояса. Рожь высоко поднялась. Мне не только
радостно было глядеть на это богатство, но и тревожно:
не погубить бы!
Бригадир полеводов в деревне Большие Сабицы
Михаил Васильевич Самодумов вышел сам в поле с ко-
сой. Человек степенный, глава большой работящей
семьи, он всеми был уважаем. Завидя нашу машину,
тщательно обтер косу травой, прислонил ее к телеге и
только после этого подошел к нам, поздоровался.
спросил, где же председатель колхоза.
— В армию идет. Я теперь за него. Да некогда
нынче прохлаждаться в начальниках. Эва, какое у меня
«войско» осталось: бабы да деды. Косилка на наших
7

землях не больно наработает, сами знаете: болота, ка-
менюги.
Я оглядел поле, пестревшее яркими женскими
платками, белыми — по старинному русскому обычаю —
рубахами косцов. Ближе к нам широкий прокос вел
рослый, плечистый старик; его седеющая борода
спускалась низко на грудь, лицо суровое, неулыбчивое.
— Что это — и Макаров взялся за косу? — спросил
я у Самодумова. — Сам захотел или поднажали?
Михаил Васильевич нахмурился, помолчал, но
потом сказал решительно:
— Степан Макаров первым ко мне пришел, косить
вызвался. И других дедов расшевелил. Если трудно
колхозу, всегда поможет. Неверно о нем судят, Иван
Дмитриевич!
Я знал, что Степан Макарович Макаров в первые
годы Советской власти был активистом, членом
комбеда, но потом он попал под влияние кулаков, выступал
заодно с ними. Кончилось это плохо: пришлось
Макарову отбывать назначенный судом срок наказания.
Понял ли он свою ошибку или затаил обиду? Ой, как
непросто разглядеть, что делается в человеческой душе!
У иного судьба с такими зигзагами, что диву даешься.
Еще больше загадок принесла война. Но она же порой
давала и неожиданные отгадки. Случалось, что люди,
бывшие в тени, в дни испытаний оказывались
подлинными героями. Война не раз показывала, как нередко
мы прямолинейно, примитивно судили о людях, и
потому случались ошибки жестокие. Но были и
радостные открытия...
В Лугу мы возвращались поздно вечером. Машина
шла лесистым берегом Сабицы, потом вдоль быстрой
Вердуги. Реками да озерами издавна славится лужская
земля. Вода в них прозрачна чуть не до дна, берега то
8

лесистые, то песчаные. Рыболовам раздолье — даже
форель ловится. А как зацветут луга да станет стеной
рожь, нальет колос пшеница и под летним солнцем
заблестят в бору, как теплая бронза, высокие, словно
точеные, сосны, — где найдешь места красивей,
привольней, здоровей?
Были в нашем районе и глухие леса, и
непроходимые болота; но многое уже делалось и предстояло ещё
сделать, чтобы и эта болотистая земля служила
людям.
Лужский край я знаю давно и люблю, как только
можно любить то, с чем сроднился с детства. Это и
район-труженик, и настоящая здравница. В канун войны
в окрестностях Луги находилось десятка полтора
санаториев и домов отдыха, около ста пионерских лагерей
и детских садов. Летом приезжали из Ленинграда
тысячи дачников. Торные тропы пролегли к местным
достопримечательностям: корповским пещерам и к
памятным местам, где не раз отдыхали известные
художники, писатели, композиторы.
Был бы я поэтом — писал бы о лужской земле
стихи; художником — создавал бы картины. Когда-то
мечтал стать историком, окончил институт и, возможно,
написал бы историю любимого, края. Но судьба мои
планы переиначила: как только я отслужил в армии,
меня назначили заведующим Лужским партийным
кабинетом. Это была первая моя партийная должность.
Не могу не вспомнить с благодарностью тех, кто
помогал мне в первых моих шагах: секретарей райкома и
партийных ячеек, рядовых коммунистов.
Весной 1933 года меня направили в командировку.
На подмогу послали со мной агронома Агнию Семеновну
Куликову. Ранним мартовским утром мы выехали в На-
волокский сельсовет. «Возвратитесь не раньше, чем
9

зацветет картофель», — сурово напутствовал нас
секретарь райкома.
Я энергично проводил собрания во всех восьми
колхозах сельсовета; с подъемом, до хрипоты призывал
покончить с отсталой трехполкой, перейти на передовой
семипольный севооборот.
Мужички, посидев на собрании, дружно голосовали
за предложенную нами резолюцию и расходились по
домам, казалось, вполне убежденные моими призывами.
Когда же дело доходило до составления плана сева,—
начинай все сначала! Тут и выручала Агния Семеновна.
Как она хорошо знала крестьянскую натуру и сельскую
жизнь! В ее выступлениях было меньше пыла, зато
больше доказательств. И пошутит при случае, и острое
словцо бросит. После собрания ее обязательно окружат
мужики, засыплют вопросами. И в избы, бывало,
зайдет чайку попить, с бабами потолковать.
Честно признаться, порядком я завидовал тогда
Агнии Семеновне. Старше меня лет на тринадцать, она
никогда не подчеркивала своего превосходства ни в
знании жизни вообще, ни в знании сельских условий и
агротехники. Ночами, бывало, корпел я над книжками,
чтобы разобраться в нормах высева пшеницы,
ячменя и прочего. И в этом помогала мне Агния
Семеновна.
В те годы колхозы только-только становились на
ноги, проторенных дорог перед нами не лежало. Много
работали сельские коммунисты, добиваясь, чтобы луж-
ские земли отдавали полной мерой свое богатство
людям.
К 1941 году наш район был на хорошем счету в
области по выращиванию овощей, картофеля и в
особенности по животноводству. «Золото» и «серебро» привез-
10

ли наши колхозники со Всесоюзной
сельскохозяйственной выставки в 1940 году...
И вот теперь — война... Что же она принесет нам
с вами, дорогие мои лужане? Как справимся мы с этой
бедой?
Луга встретила нас настороженной тишиной. У
военкомата—нешумная, сосредоточенная толпа. И все
еще приезжают и приходят из района мобилизованные,
все не убывает очередь добровольцев к военкому. Двор
приемного пункта не вмещает грузовиков,
«легковушек», мотоциклов, телег...
— Останови-ка здесь, — сказал я.
Костя, сразу же затормозив, взглянул на меня с
затаенной надеждой: не добираюсь ли я поддержать его
просьбу об отправке на фронт? Нет, конечно, не о Му-
рыгине я собирался ходатайствовать перед военкомом.
Мне нужно было договориться с Шеломенцевым о
броне для агрономов из МТС и вообще разобраться, кто
от нас уходит в армию и с кем придется работать в
Луге.
У входа на меня чуть не наткнулся Александр
Федорович Климанов; он теперь постоянно помогал Ше-
ломенцеву. Обычно сдержанный, корректный, наш за-
ведующий военным отделом, не стесняясь в
выражениях, отчитывал председателя одного из колхозов —
Филиппова, а тот, воспользовавшись заминкой в дверях
при встрече со мной, поспешил удрать. Климанов,
погрозив ему вслед, сердито отдуваясь, рассказал мне,
что этот «ловкач» Филиппов привел на приемный пункт
военкомата таких лошадей, что хуже некуда, — отобрал
бракованных, и сбрую собрал никудышную, словом,
«на тебе, боже, что нам не гоже». А директор совхоза
имени Дзержинского прислал машины с разбитыми по-
крышками.

— Дальше своего носа ничего не видят, —
возмущался Климанов. — На чем заработать хотят? На
войне! Позвоните, Иван Дмитриевич, в совхоз этому Куку-
евицкому, должны же быть у них покрышки! И
вообще...
Хорошее впечатление осталось у меня от встреч с
честными нашими тружениками, людьми, правильно
понявшими свой патриотический долг. А сообщение
Климанова подействовало неприятно. Что ж, надо
трезво и ясно себе представлять, что люди вокруг разные.
Наверное, не так уж много таких, как Филиппов или
директор совхоза. Но и их сбрасывать со счетов
нельзя, надо еще и еще разъяснять людям, какой огромной
трудности дни наступили в нашей жизни, как велика
ответственность каждого из нас.
2
Через несколько дней Ленинградский обком вызвал
на совещание в Ленинград районных партийных
работников.
Собрались в Смольном, в Шахматном зале.
Насчитывалось тогда в Ленинградской области семьдесят
пять районов. Гляжу — многих секретарей райкомов
нет. Запаздывают?
Увидел сразу в толпе своего «соседа» — секретаря
Оредежского райкома Сазанова: ростом его бог не
обидел. Федор Иванович Сазанов на вид простоват, лицо
обветренное, крестьянское, несколько флегматичное; но
сам он человек сообразительный, с хитрецой и раньше
других умудрялся узнавать обо всем, что интересовало
нас, районных работников.
— С юго-запада не приедут, там уже фронт
близко,— сказал он мне. И, помолчав, добавил негромко: —
12

Говорят, что фашистские дивизии подходят к
Острову...
Я больше не успел ни о чем спросить, как вошли
секретарь обкома Терентий Фомич Штыков и
председатель облисполкома Николай Васильевич Соловьев.
Штыков — невысокий, в гимнастерке полувоенного
образца, похожий на комсомольского вожака
двадцатых годов, — выглядел моложе своих тридцати четырех
лет; Соловьев — человек крупный, костистый и на вид
постарше Штыкова.
Оба часто ездили к нам в районы, бывали в
колхозах и совхозах, оба родились и выросли в деревне и
потому, отлично зная особенности сельской жизни, во
многом помогали нам решать вопросы колхозного
строительства.
Хорошо знали мы, районные работники, Штыкова
и Соловьева. И теперь с нетерпением ждали, что же
они скажут.
Терентий Фомич заговорил негромко и сдержанно. Но
то, что сообщил он нам, было суровой правдой:
фашистским войскам удалось значительно продвинуться
вперед, ожесточенные бои идут в Прибалтике, почти у
самых границ Ленинградской области...
Терентий Фомич был членом Военного совета
Северного фронта, его сведения были для нас особенно цен-
ны. Ведь до этого дня мы получали слишком скудную
информацию, а потому был большой простор разным
догадкам и слухам.
— Велика опасность, очень велика, — говорил
Терентий Фомич. — Но оценивать обстановку следует трез-
во. Надо привести в действие все резервы, разъяснять
людям, что война требует полной отдачи физических и
нравственных сил. Что конкретно требуется от
тружеников села? Вырастить, сохранить и полностью убрать
13

урожай. Это — главная помощь фронту. Придется
привлечь к тюлевым работам также жителей городов и
поселков.
Штыков говорил, как всегда, конкретно и сжато.
Сказал, что были случаи заброски в наш тыл немецко-
фашистских парашютных десантов с целью шпионажа
и диверсии. Поэтому необходимо, чтобы население
оказывало активную помощь армии и милиции в борьбе
с вражескими лазутчиками. Нужно организовать в
каждом районе истребительные батальоны. Во главе их
будут поставлены опытные командиры пограничных
войск.
Соловьев заговорил о мобилизации; между прочим,
он отметил, что не везде хорошо организована
передача войсковым частям автомашин и гужевого
транспорта. Признаться, тут мне стало не по себе; но о наших
лужских крохоборах, как видно, Соловьеву не было
известно. Он вернулся к главной теме — сохранить и
вовремя убрать урожай; ухаживать за посевами надо
не хуже, чем до войны.
Обычные слова об обычных деревенских летних
заботах, спокойствие и деловитость работников обкома
действовали на нас как-то успокаивающе; да, конечно,
война, все многократно усложнялось, но... работать
нужно. И во сто крат энергичней.
И я уже мыслекно прикидывал, что в первую
очередь надо мне сделать у нас, в Лужском районе, а наш
секретарь Лужского горкома Шишкин строчил без
передышки у себя в блокнотик, очевидно, не слишком
полагаясь на свою память.
Но вот снова встал Штыков и по обыкновению
негромко и ясно сказал:
— Товарищи, есть, решение Военного совета
Северного фронта о создании на южных подступах к Ленин-
14

граду нескольких оборонительных рубежей. Надо
мобилизовать всех, кто способен держать в руках лопату
и кирку.
Я сидел в первом ряду и, наверное, громче других
выразил свое удивление. Штыков взглянул на меня и,
подойдя ближе, сказал:
— К вам, товарищ Дмитриев, это относится в
первую очередь. Через Лугу лежит кратчайший путь из
Прибалтики в Ленинград.
— Неужели немцы смогут дойти до нас?!
— На войне всякое может быть, — коротко ответил
Штыков.
Совещание продолжалось час-полтора. Сразу же
поехали мы с Шишкиным обратно. Путь до Луги
показался мне бесконечным. Я не мог спокойно сидеть на
месте, о чем бы ни думал, все время возвращался к
одной чудовищной мысли: «Немцы могут дойти до
Луги...» Не верилось...
Машину сильно тряхнуло — или прошедшие тут
танки размолотили шоссе, или Костя Мурыгин задумался.
В сердцах я выругал его.
Мой спутник, Шишкин, удивленно посмотрел на
меня, потом сказал задумчиво:
— Да, обстановка, конечно, сложная. Но надо
надеяться, что все надлежащие меры будут приняты.
Я не отозвался. Конечно, я понимал, что будет
сделано и делается все, чтобы остановить вражеское
нашествие. Но не мог я в тот момент рассуждать спокой-
но. Как назло, приходили на ум слова, которые я сам
повторял не раз: «Чужой земли мы не хотим, но и своей
ни вершка не отдадим никому». Верно, чужой не хо-
тим... Но какие уж тут «вершки», когда до Луги от не-
мецкой границы сотни километров! Трудно, очень
трудно было отделаться от горьких мыслей...
15

ЛУГА ПРИФРОНТОВАЯ
1
Из Луги отправлялись последние команды
мобилизованных. На вокзале и пристанционных путях
толпился народ. Секретарь нашего райкома по кадрам
Владимир Федорович Варзанов выступал на митинге. За
свои сорок с лишним лет он пережил многое: был
солдатом еще в первую мировую войну, вступил
добровольцем в Красную Армию, на Северном фронте
участвовал в боях с английскими интервентами. И теперь,
обращаясь к новобранцам, он призывал их так же
мужественно и храбро сражаться, как когда-то сражались
красноармейцы, отстаивая молодую Советскую
республику.
— Мы разбили тогда наших врагов, — говорил он. —
Уверен, что и вы с победой вернетесь домой...
Варзанов говорил то, в чем бьли убеждены мы все.
Знали, конечно, что гитлеровская армия — серьезный
противник. Но в нашей победе не сомневались.
Паровоз дал прощальный гудок, вагоны сдвинулись
с места. До нас донеслись слова песни:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов...
Варзанов задумчиво сказал:
— Добрая песня. Услышал ее — потянуло на фронт.
Может, отпустят все-таки меня, Иван Дмитриевич?
— Не думаю...
Мы отправились в городской сад, где занимался
истребительный батальон. Из-за густых кустов сирени
доносились отрывистые слова команды. Разбившись
повзводно, бойцы отрабатывали приемы стрельбы. Одеты
16

в гражданское, только один человек выделялся своей
военной формой — пограничник капитан Петр
Гаврилович Лукин, командир батальона.
Он стоял возле вороха сваленных прямо на траву
пиджаков, беседуя с комиссаром батальона Николаем
Андреевичем Андреевым. Завидя меня и Варзанова,
комиссар пожаловался: до сих пор не получены мотоциклы
и даже велосипеды. Если немцы сбросят где-нибудь
в селе десант — на чем туда добираться? Никак не
раздобыть хотя бы ящика два патронов для боевых
тренировок...
Быстро же освоился этот сугубо штатский человек —
директор лужской электростанции — с новыми для него
-обязанностями комиссара! Ну что ж, хорошо!
Истребительный батальон мы сформировали на
другой же день после возвращения из Смольного.
Тщательно отбирали бойцов из большого числа добровольцев.
Зачислили в батальон 200 человек, главным образом
коммунистов и комсомольцев.
Подчинялся батальон Управлению охраны тыла
Северного фронта. Но с первого дня само собой
установилось, что капитан Лукин и комиссар Андреев со все-
ми нуждами прежде всего шли в райком. И мы
старались помочь им раздобыть недостающее оружие, ма-
шины, средства связи, потому что, как говорил
капитан Лукин, «таких батальонов в области много, и пока
наша очередь дойдет... А ждать нельзя...»
Линия фронта с каждым днем приближалась к на-
шим лужским местам. Вражеские самолеты, пока еще
разведчики, все чаще летали над Лугой и ее окрестно-стями.
Лукин настаивал на создании второго истребитель-
ного батальона. Одному отряду невозможно справить-
ся с охраной важных объектов и коммуникаций.
И. Д. Дмитриев 17

В тот же день я
позвонил в военный отдел
обкома партии Алексееву.
Рассказал, что необходим
второй истребительный
батальон, но нет оружия.
В трубке послышался
глубокий вздох.
— Попытаюсь
что-нибудь сделать, — не сразу
ответил Алексеев.
Михаил Федорович
сдержал свое слово: вскоре мы
получили станковый
пулемет, несколько ручных и
десятка два винтовок.
Остальное оружие добывали на
В. Ф. Варзанов. месте: в армейских частях,
в Осоавиахиме. Собрали все
мелкокалиберные винтовки
и учебные пистолеты. Кое-кто из бойцов принес свои
охотничьи дробовики.
Комбатом был утвержден командир запаса Николай
Георгиевич Брыкусов, комиссаром — Алексей
Николаевич Авдеев. Бойцы истребительных батальонов несли
патрульную службу на железнодорожной станции, У
мостов, промышленных предприятий и важных в
военном отношении объектов.
2
Ночью приехал к нам инструктор обкома Петр Ха-
ритонович Чуприна. Сообщил, что за все, о чем говорил
Штыков на совещании, надо приниматься немедленно.
Фашистские войска форсировали Западную Двину и
рвутся к Пскову. Можно надеяться, что у границ Ле-
18

нинградской области они будут задержаны. Но нужно
иметь резервные оборонительные позиции и на
кратчайшем пути к Ленинграду со стороны Луги.
— Сегодня же следует решить, сколько лужан
можно направить на оборонительные работы, — говорил
Чуприна, — кто возглавит отряды строителей, какие
участки закрепить за каждым из них...
Время перевалило за полночь, а в райкоме все шло
совещание. Не помню, чтобы мы специально объявляли
казарменное положение, но получилось само собой, что
после ухода многих наших работников в армию
оставшиеся товарищи дневали и ночевали в райкоме. Ведь
на завтра ничего не отложишь, ничего не перенесешь!
Чуприна достал из портфеля топографическую
карту, где была отмечена Лужская оборонительная
позиция. Она создавалась на территории нескольких
районов, брала начало у Финского залива и тянулась до
озера Ильмень.
Большой участок приходился на Лужский район,
важным узлом сопротивления должен был стать и сам
город. На подступах к нему следовало создать
предполье—несколько оборонительных рубежей для наших
войск. Один из таких рубежей — почти семидесятикило-
метровый противотанковый ров — с трех сторон подко-
вой должен опоясать наш город.
— Этот ров и поручено строить лужанам, — закон-
чил Петр Харитонович. — Срок жесткий — десять суток.
— Придется срочно собрать исполком, без этого
нельзя объявлять трудовую мобилизацию, — озабоченно
заметил Евгений Иванович У тин. — А то нехорошо
получается: сидим тут и за всех решаем.
Евгений Иванович около четырех лет возглавлял ис-
полком районного Совета, а до этого директорствовал
в самом крупном, передовом совхозе «Володарское».
2*
19

Толковый, знающий агроном, он пользовался
большим уважением в районе. Подымая народ на
оборонную стройку, считал нужным посоветоваться со своим
активом, как лучше действовать.
— Смотри сам, товарищ Утин, тебе виднее, —
согласился Чуприна. — Главное — быстрее выполнить
оборонные работы.
Мы с Чуприной поехали на места уточнить участки
работы отрядов, договориться с представителями
воинских инженерных частей. «Газик», поднимая пыль,
рванулся по пустынным улицам в сторону Пскова.
Вернулись в Лугу к концу дня. Город напоминал
разворошенный муравейник. У проходных заводов, у
контор промысловых артелей, около школ толпился
народ. Грудами лежали лопаты, кирки, ломы, наспех
сколоченные из новых досок носилки для земли...
Я предложил своему спутнику заехать ко мне —
перекусить хоть раз за сутки.
- Дома дверъ оказалась на замке. Куда это жена
ушла в такое неподходящее время? И где дочка?
Едва мы зашли в квартиру, как все объяснилось. На
столе лежала записка:
«Ваня! Мы с Лией вместе со школой уехали на
оборонные работы. Когда вернемся, не знаю. Хозяйничай
сам.
Катя».
— Вот и перекусили, — засмеялся Чуприна. —
Пойдем-ка в столовую. Если и ее еще не прикрыли по
случаю мобилизации поваров и официантов...
Серенький котенок, мяукнув, потерся о сапоги.
Вместе с нами он выскользнул в распахнутую дверь.
Видно понял, что не к чему оставаться в опустевшей
квартире.
90

Луга лежит точно на полпути от Пскова к
Ленинграду. По проходящему через нее старинному тракту -
Киевскому шоссе в первых числах июля из Прибалтики
и южных районов Ленинградской области хлынул
нескончаемый поток людей и транспорта. На машинах и
подводах вывозили оборудование предприятий, зерно,
продовольствие. Колхозные пастухи перегоняли в тыло-
вые районы скот. Оглушая всех ревом моторов, двига-
лись тракторы и тягачи.
Едва держась на ногах от усталости, брели бежен-
цы-старики, женщины, ребятишки... Толкали перед
собой ручные тележки, детские коляски с домашним
скарбом.
Попав в тихую, еще не тронутую войной Лугу, толпы
беженцев останавливались, как сказала одна пскови-
тянка, перевести дух. Скоро в Луге, где в мирное вре-
мя насчитывалось тридцать тысяч жителей, скопилось
более ста тысяч. Ни домов, ни квартир, ни каких-либо
других помещений не хватало. Беженцы располагались
прямо на улицах, в садах, на бульваре. Огромные оче-
реди с утра выстраивалисьись у столовых и магазинов. Го-
родские и районные организации перевели хлебозавод
и пекарни на круглосуточную работу. Использовали ка-
ждую возможность для разгрузки города от беженцев,
переправляя их по железной дороге и на попутном
транспорте в
транспорте в восточные районы области.
Начали частичную эвакуацию Лужского абразивного
завода, отправляли из города стариков, детей. Но основ-
ная масса коренного населения еще оставалась в
На подступах к городу успешно создавалась
оборонительная полоса; одних лужан там работало около
21

десяти тысяч. Много трудовых отрядов прислал и
Ленинград.
Ежедневно прибывали эшелоны с войсками и
боевой техникой. Командование Северного фронта
перебросило сюда 177-ю стрелковую дивизию. Командовал
ею полковник А. Ф. Машошин, а заместителем
начальника политотдела дивизии оказался наш лужанин —
бывший первый секретарь райкома Александр
Иванович Васильев. Всего полгода назад я принял у него
дела. Васильев уехал в Ленинград учиться на
Ленинских курсах. Да недолго довелось ему сидеть за
книгами...
Несколькими днями позднее в Лугу прибыла еще
одна дивизия — 24-я танковая. И с ней, как и со 177-й
дивизией, у райкома установилась самая тесная связь.
Георгий Федотович Одинцов (ныне маршал
артиллерии) командовал в то время особой артиллерийской
группой, сформированной для поддержки стрелковых
частей на лужском направлении. Беспокойный,
стремительный, он носился на своем вездеходе, как метеор, по
всей оборонительной полосе.
Рано утром 10 июля мы узнали, что накануне
фашистские танки ворвались в Псков. Невеселую новость
первым передал в райком начальник
железнодорожной станции.
— Не ошибаешься? — переспросил я. — Может,
какой-нибудь паникер слух распустил?
— Нет, точно. Из Пскова по селектору сообщили.
Ночью оттуда ушел последний поезд.
Днем в Луге загромыхали зенитные орудия. Один
залп следовал за другим. Вдруг раздался грохот
страшной силы... Затем еще и еще... Качнулось здание,
задребезжали стекла. Нас бомбили фашистские самолеты.
Впервые с начала войны.
22

В райком сообщили: разрушено несколько домов.
Около здания горкома разорвалась фугаска, вылетели
стекла, двери.
На улице у «легковушки» я увидел Шишкина.
— Видишь, что гады натворили? — возбужденно
заговорил он. — Придется отсюда перебираться.
— Куда же?
— Еще не решил. Надо брать пример с военных —
у них штабы в лесу укрыты, замаскированы.
Впоследствии я пожалел, что не придал значения
словам Шишкина, не попытался его отговорить. К
вечеру работники горкома переселились в лес.
Дня через три после первой бомбежки Луги приехал
председатель облисполкома Соловьев. Николай
Васильевич, усталый, с мешками под глазами, сразу, даже не
присев, повел речь о чрезвычайно обострившейся
обстановке на нашем участке фронта. Подвижные боевые
группы, фашистских войск, овладев Псковом, рвутся к
Ленинграду. Наш 41-й стрелковый корпус обескровлен
в предыдущих боях и отходит, не в силах противостоять
натиску врага. Разведывательные отряды гитлеровцев
заняли Струги Красные, завязали стычки с боевым
охранением 177-й стрелковой дивизии...
— Обком и облисполком считают, — говорил
Соловьев,— что раз Луга становится фронтовым городом,
надо отсюда эвакуировать население, предприятия, все
ценное имущество. Из совхозов и колхозов перегнать
дальше в тыл весь скот. И еще — решено слить город-
скую и районную партийные организации: во
фронтовом городе должен действовать один руководящий
партийный орган.
23

Соловьев предложил поскорее собрать
объединенный пленум райкома и горкома и, прихватив с собой
Утина, отправился посмотреть, что делается в городе,
перенесшем накануне еще одну бомбежку. Приезд
Соловьева был очень кстати: о многом надо было
посоветоваться. Человеком он был простым, доступным.
Его отличали исключительная работоспособность,
прямота, умение глубоко вникнуть в суть дела. Он вырос
в бедняцкой семье, еще подростком работал в поле,
потом на железной дороге. Настойчиво учился, получил
высшее образование. В тридцать лет Соловьева,
прошедшего к тому времени солидную школу партийной
работы, избрали председателем облисполкома, а еще
через год он стал к тому же и нашим депутатом в
Верховном Совете СССР.
Через два часа объединенный пленум райкома и
горкома, хотя и не в полном составе, открылся.
Соловьев напомнил о директиве Центрального Комитета
партии и Совнаркома от 29 июня; главное сейчас —
покончить с благодушием и беспечностью, все
подчинить интересам фронта, укрепить связи с народом.
И тут крепко досталось Шишкину. Верно, горком —
штаб, но только не военный, а партийный, и
находиться ему надо с людьми, а не в лесу.
На пленуме не только Шишкин, но и весь наш
партийный актив получил серьезный урок. В дни войны —
всюду фронт, и всюду коммунисты должны проявлять
твердость духа, решительность.
Пленум продолжался недолго. Обсудили план
действий на ближайшее время. Теперь уже с учетом того,
что Луга стала фронтовым городом. Вместо двух
партийных комитетов был образован один — Лужский
райком партии. Шишкина — он попросил оставить его в
Луге — утвердили инструктором.
24

«МАРИЯ ИВАНОВНА УЕХАЛА?»
1
Среди множества посетителей, приходивших в
райком в любое время суток, бывали особые: с ними я
беседовал с глазу на глаз. Разговор шел прямой, как на
духу, потому что на карту ставилась человеческая
жизнь. И, возможно, не одна... В Луге создавалось
подполье.
Ленинградский обком предложил райкомам партии
создать из лучших людей надежные подпольные ячейки
в каждом городе, районном центре, рабочем поселке, на
каждой железнодорожной станции, в совхозах и
колхозах.
Указание это мы получили 1 июля. Опыта у нас в
этом деле никакого, да и откуда ему быть? Знания
чисто теоретические. Читали в книжках, изучали в
политшколах и кружках. Само слово «подполье» связывалось
в уме с историей партии, с тем, что вершилось очень
Давно, с именами людей, почти легендарных. Короче
говоря, «дооктябрьский период»...
Но вскоре нам были даны конкретные
рекомендации: как законспирировать людей, наметить явки,
определить пароли, установить порядок связи и сделать еще
многое другое, без чего невозможна опасная и
сложная работа подпольщиков. А прежде всего надо найти
людей...
- Чем тебя прельстил этот новый учитель, как его...
Теплухин, что ли? — спрашивал меня Евгений
Иванович Утин. — Говорят, на старом месте он пьянствовал.
А ты кулаком даже стукнул в защиту Теплухина, что-
бы его взяли преподавателем. Чего ради — не пойму.
Время тревожное, а мы прифронтовой район засоряем
разными проходимцами.
25

Обычно мягкий, прояв-
ляющий большую
терпимость к людям, наш пред-
райисполкома на этот раз
возмутился.
Если верить документам,
то новый учитель
географии, приехавший к нам из
Кингисеппа, не справился
там с обязанностями
директора школы, не раз его
увольняли с работы за
пьянство, нарушения
дисциплины и чуть ли не
дебоширство.
Не мог я объяснить
Евгению Ивановичу, что на
самом деле коммунист Ни-
Н. Н. Теплухин. колай Николаевич Теплу-
хин — мужественный,
честный человек и сам выбрал нелегкую жизнь
подпольщика.
В армию по состоянию здоровья его не взяли.
Пришел в Кингисеппский райком просить отправить
добровольцем или использовать там, где нужнее. Вскоре его
вызвали в обком к секретарю Григорию Харитоновичу
Бумагину. И вот 13 июля 1941 года Теплухин приехал
в Лугу с заданием возглавить подпольную группу.
Знал об этом только я и открыть эту тайну даже
близким товарищам права не имел.
Помню первую встречу с Теплухиным. В кабинет ко
мне вошел высокий сухопарый человек; неторопливо,
держась очень прямо, прошагал к столу; после моего
приглашения молча сел.
26

Не спешил заговорить и я, разглядывая посетителя.
Бледное, болезненное лицо, впалые щеки чисто
выбриты. Не молод, в темных волосах сединки. Тщательно
отглаженная гимнастерка свободно облегает узкие
плечи. Самое примечательное, пожалуй, большие очки в
широкой черной оправе. «Близорук? Не помешает ли
это подпольщику?» — соображал я.
Теплухин столь же испытующе, в упор смотрел на
меня. Нам было не до вежливости.
— Ну что ж, познакомимся, — наконец прервал я
молчание.
Теплухин привстал, слегка пожал протянутую руку.
На мои вопросы Теплухин отвечал коротко,
односложно.
— Какая нужна помощь вам сейчас? — спросил я.
— Работа, жилье и хорошо бы на первое время двух-
трех надежных людей.
«Не речист, — отметил я мысленно.— И ничего
геройского во внешности». Мне тогда еще казалось, что
человек, собирающийся взвалить на свои плечи столь
тяжкую ношу, должен выглядеть по-особому.
А зачем, собственно, выделяться среди других? Нет,
пожалуй, подпольщику это ни к чему.
Договорились о дальнейших встречах. В случае ну-
жды Теплухин пришлет мне открытку. Телефон не все-
гда найдешь: автоматов тогда не было, а звонить с поч-
ты — лишние любопытные уши.
— Все учителя сейчас на оборонных работах или в
колхозах. Придется поехать и вам. Так вы не активни-
чайте там. Можно и поволынить. «Опустившийся апо-
аполитичный человек», что с него взять? Входите в роль
не откладывая, пусть о вас в Луге создастся
определенная репутация,— посоветовал я на прощанье.
— Понимаю.
27

Поселился Николай Николаевич на территории
педагогического училища на улице Красных
артиллеристов в здании начальной школы № 8, куда пристроили
его работать. Начал вживаться в образ,
присматриваясь к новому для него окружению. Ни тогда, ни
позже не сказал я Теплухину, что рядом с ним будет
работать такая же отважная патриотка Елизавета
Михайловна Яковлева. Руководители подпольных групп не
должны были знать друг о друге: меньше риска —
меньше опасности провала.
Наше знакомство с Яковлевой состоялось совсем как
в детективном романе. Однажды мне позвонили по
телефону— голос незнакомый, женский.
— Товарищ Дмитриев? Здравствуйте. Извините, что
беспокою. Вы меня не знаете, я здесь впервые,
беженка. Мне рекомендовал к вам обратиться Григорий Ха-
ритонович... — На том конце провода выжидательно
замолчали.
В сутолоке множества дел я не сразу понял, что к
чему, и довольно нелюбезно буркнул, что она,
наверное, ошиблась телефоном. Но женщина настойчиво, по
слогам повторяла: «Гри-го-рий Ха-ри-тоно-вич...-», —
пока я наконец не сообразил, что она называет мне имя
и отчество работника обкома партии Бумагина.
Встречаться в этот час с ней в райкоме, где собралось много
народу, прибывшего на совещание, было бы неразумно.
И я назначил ей свидание в городском саду. Она
назвала свои приметы: белый шарф на голове и красная
сумочка в руке... С моими «опознавательными
знаками» обстояло хуже: ничего во мне нет особенного, да
и досадовал я на то, что приходится вести себя совсем
неподобающим для первого секретаря райкома
образом. Как бы то ни было, мы встретились. Елизавету
Михайловну Яковлеву — партийного работника из
го28

рода Сланцы —направил, как и Теплухина,
Ленинградский обком. Среднего роста, очень миловидная,
женственная, она внешне никак не была похожа на
подпольщицу- Впрочем, наши понятия об этом тогда еще во
многом были далеки от действительности.
Встречались мы раз семь-восемь, все время
назначая новые места.
Елизавета Михайловна — живая, веселая —с
юморком относилась к новой работе: ее назначили
управхозом вместо ушедшего на фронт товарища. Надо
сказать, ленинградские товарищи, составляя «легенду»
Елизаветы Михайловны, черных красок не пожалели.
У нее — «неблагонадежные родственники,
репрессированы органами НКВД за антисоветскую деятельность»,
потому-то ее и выселили из пограничного Сланцевского
района, где проживание ей было якобы категорически
запрещено.
В новой обстановке Елизавета Михайловна
освоилась быстро и как-то удивительно легко. Ни разу не
пожаловалась на трудности, хотя оказалась одна в
прифронтовом городе.
Не заметил я у Яковлевой неуверенности или страха.
Умела себя держать в руках эта жизнерадостная, бес-
печная на вид молодая женщина.
И все же меня тревожила мысль: справится ли она
в критических обстоятельствах?
Теперь, по прошествии многих лет, я вижу, что в то
время мое представление о жизни еще грешило
излишней прямолинейностью. Школа войны и партизанской
борьбы научила потом многому.
Напарницу для Яковлевой нашел довольно
быстро — Марию Васильевну Васильеву; коренная
лужанка,вдова нашего исполкомского работника, в прошлом
сама активистка. Жила с дочерью в своем домике.
29

Женщина боевая, черты лица резкие, грубоватые, голос
зычный. Возьмется отчитывать какого-нибудь
забулдыгу — на другом конце улицы слышно.
С моим предложением остаться в городе и помогать
подпольщикам Мария Васильевна согласилась охотно.
Я познакомил ее с Яковлевой, посоветовал
осторожности ради часто не встречаться, да и то, если есть
хороший предлог.
— А я буду у Марии Васильевны огурцы и яблоки
покупать, — сказала Яковлева. — А зимой... — голос
молодой женщины дрогнул, но она все же улыбнулась,—
ну, если дойдет до зимы, что-нибудь придумаем.
— Картошка у меня есть, капуста кислая, грибки,—
может, и вправду нужда будет — придешь
подкормиться,— предложила Мария Васильевна.
Второго товарища для работы вместе с Яковлевой —
инженера городского отдела коммунального хозяйства
Александра Михайловича Карманова — рекомендовали
товарищи из горкома. Сын железнодорожного рабочего,
очень скромный, трудолюбивый человек, он
по-настоящему болел за дело, проявил много инициативы в
благоустройстве и строительстве города. В коллективе его
очень уважали. Был он в обращении с людьми прост,
серьезен и внимателен.
Встречались они с Яковлевой в маленькой комнатке,
которую жилотдел выделил новому «управхозу», благо
пустующего жилья тогда стало сколько угодно.
Карманов работал в одном ведомстве с Яковлевой. У кого
могли вызвать подозрения его визиты к молодой
одинокой женщине? Разве что посплетничают досужие
кумушки.
С помощниками для Теплухина дело обстояло куда
сложнее. Предполагаемая сфера деятельности
Яковлевой ограничивалась Лугой. А Николай Николаевич
от30

вечал и за город, и за район. Приходилось учитывать,
что членам теплухинской группы нужно будет неле-
льно, а еще лучше — легально выбираться в деревни,
свободно ориентироваться не только в городских
улицах и закоулках, но знать и лесные тропки, глухие
проселки, пробираться по бездорожью.
Бился я бился — ничего не выходило! Встречаясь с
Теплухиным, виновато разводил руками. Наговори он
мне резких слов — я принял бы их как должное.
Но Николай Николаевич не сделал ни одного
упрека, ни разу не вышел из себя. Нахмурится, слегка
отвернется в сторону, пальцами забарабанит по столу —
была у него такая привычка. Чувствую, что огорчен, но
голос у него по-прежнему ровный, говорит размеренно,
будто на уроке. «Сильный, уравновешенный
характер»,— с уважением думал я.
Перебирал я десятки кандидатур. Лужский народ
знал хорошо, не задумываясь, мог назвать честных
патриотов, смелых и верных товарищей. Но подлолье —
статья особая. Партийные активисты в районе известны
каждому. Искать следовало среди тех, на кого никак
не могло пасть подозрение немцев, и в то же время
надо было найти людей абсолютно во всех отношениях
надежных.
И тут вспомнил об Агнии Семеновне Куликовой. За
нее-то я головой мог поручиться!
После первой совместной командировки в
Наволокший сельсовет у нас установились хорошие, дружеские
отношения. Агния Семеновна по моему совету
поступила в двухгодичную совпартшколу, где училась
вместе с моей женой. Несмотря на разницу в летах,
женШины подружились. Агния Семеновна часто бывала у
Нас дома, и я, разговаривая с ней, не раз убеждался,
Что по своим взглядам и поступкам она вполне достойна
31

быть членом партии. Я очень удивился, узнав, что она
не коммунистка.
— Все равно мне откажут, — со вздохом говорила
она. — Мой отец ведь был крупным
лесопромышленником на Урале. Умер он, правда, еще до революции...
Отец Куликовой, умирая, наследства детям не
оставил. Зато сильно усложнил жизнь. Время было
тревожное— время кулацких восстаний, выстрелов из-за угла
в сельских активистов. Естественно, что к выходцам из
буржуазных семей относились тогда настороженно. Но
Агния Семеновна не жаловалась на Советскую власть,
понимая, что в других условиях, оставшись сиротой, не
так-то просто было бы ей получить образование. Она
окончила сельскохозяйственный институт, приехала в
наш район и стала работать.
Года через два, когда я уже был избран первым
секретарем, дал ей рекомендацию в партию. За несколько
месяцев до начала войны бюро райкома приняло
Куликову в кандидаты партии.
Лучшего товарища Теплухину трудно было найти.
Но Бумагин попросил направить ее в распоряжение
обкома. Местнические интересы приходилось подчинить
общим. Куда посылали Агнию Семеновну — мне не
сказали ни Бумагин, ни она сама, зайдя проститься перед
отъездом. Просто крепко пожала руку. Не думали мы
тогда, что видимся в последний раз.
После войны я узнал: работала она в Павловске.
Выполняя задание, погибла.
Много есть еще героев Отечественной войны, имена
которых нигде не названы, не запечатлены в памяти
народа, обстоятельства гибели их малоизвестны. К их
числу относится и Агния Семеновна. И потому я считаю
своим долгом рассказать то немногое, что знал о нашей
мужественной лужанке.
32

2
Воздушная тревога продолжалась уже минут
двадцать. Бомбы рвались где-то в районе
железнодорожного вокзала, несколько взрывов ухнуло ближе к
центру. Между вокзалом и Киевским шоссе дома горели
словно огромные костры.
Я только что вернулся из Лесковского сельсовета,
где мы заложили несколько продовольственных баз на
случай, если придется идти партизанить.
На улицах Луги было пустынно. Поднялся наверх в
райком — тоже ни души. Таков приказ: во время
бомбежек или обстрела всем уходить в бомбоубежище.
Спустился туда и я. Слышу, кто-то нерешительно
меня окликает. Оглянулся, а это Бабаев — районный
заготовитель.
— Так и не пришлось с вами поговорить, Иван
Дмитриевич...
Бабаеву в жизни не везло Еще в детстве он
повредил ногу, сильно хромал и вообще был человеком
болезненным и застенчивым. В довершение всех
несчастий, по чьим-то лживым наветам его исключили из
комсомола в том районе, где он работал до Луги.
У нас он несколько лет был секретарем сельсовета в
Красных Горах, где жена его, Зоя Михайловна,
заведовала клубом. Член партии, активистка, она не раз
бывала в городе и, встречаясь со мной, говорила, что
муж очень тяжело переносит свою беду, но по своей
природной стеснительности не решается поднимать
вопрос о восстановлении: дескать, в Лужском районе его
еще мало знают...
Я давно собирался поговорить с Бабаевым, но
мешали разные неотложные дела. А увидя его в
бомбоубежище, предложил в тот же день зайти в райком.
3 И. Д. Дмитриев
35

Беседовали мы с ним долго, и я все больше
убеждался, что из него, пожалуй, получится неплохой
помощник Теплухину. Посоветовался с самим Николаем
Николаевичем и после этого, назначив Бабаеву снова
встречу, завел с ним уже откровенный разговор. Не
скрыл, какие опасности ждут подпольщика. Если
попадет в лапы врага, должен быть готов не только к
смерти, но и к страшным мучениям, пыткам. Хватит ли сил
тогда молчать?
Бабаев очень взволновался. Вижу — хочет что-то
сказать и не может, голос дрожит. Думаю, струсил
человек. Но нет, справился он с волнением и говорит:
— Что доверяете, считаете своим, — век не забуду!
Я согласен остаться.
Договорились, что Зоя Михайловна эвакуируется,
иначе и себя погубит, и навлечет на мужа подозрение.
Документы об исключении из комсомола пусть он
хранит, могут пригодиться.
Расставаясь, я крепко пожал худую, слабую, совсем
не мужскую руку Бабаева.
— Встретимся после победы — в комсомоле
восстановим обязательно. А еще вернее, в партию вступишь.
На мою рекомендацию можешь рассчитывать. Верю,
Александр Матвеевич, что ты не подведешь, наше
доверие оправдаешь.
После нескольких поездок на станцию Серебрянка в
МТС я нашел еще одного человека для подпольной
работы— Ивана Дмитриевича Губернаторова. Он работал
в МТС сторожем-пожарником. Честный,
исполнительный человек — так характеризовали его товарищи-
В армию Губернаторова не взяли по болезни.
Эвакуироваться вместе с МТС он не решился. Здесь все же
свое хозяйство, а семья большая, детишек полно —
в чужом месте как прокормишь?
34

На мое предложение работать в подполье
Губернаторов ответил так.
Вот и хорошо. Если придет лихо, так хоть не зря
терпеть буду. Для общей пользы! А ежели насчет
риска, так где она сейчас, спокойная жизнь?
Я познакомил его с Теплухиным. Свидание
состоялось по всем правилам конспирации в лесочке недалеко
от Серебрянки. Втроем наметили план дальнейших
действий. Губернаторов должен был связывать
подпольную организацию с юго-западными сельсоветами,
обещал подобрать надежных людей в ближайших
деревнях.
С Теплухиным я встречался чаще всего в комнате,
где до эвакуации жила моя сестра. Полупустой дом в
Заречной части города, немногие жильцы — застрявшие
здесь беженцы, занятые своими заботами, — словом,
идеальное место для того, чтобы поговорить, не
привлекая ничьего внимания. Николаю Николаевичу я дал
второй ключ от комнаты. Иной раз он и ночевал там.
Договорились мы, как держать связь, если мне
придется уходить из Луги. Пароль: «Мария Ивановна
Уехала?» Отзыв: «Да, уехала, но скоро вернется». Мы
подразумевали Красную Армию.
Подпольные ячейки создавались и в деревнях. Здесь
надо было иметь в виду, что в деревне все люди
наперечет, о каждом новом человеке неизбежно начнутся
суды-пересуды, и поэтому направлять сюда людей из
гороДа нельзя. Приходилось рассчитывать только на
КоРенных жителей.
Удалось оРганизовать маленькие группы подпольщи-
ков в Городецком, Конезерском и некоторых других
сельских Советах.
Ещё в те Дни, когда упорные бои шли на границах
района, секретари райкома по ночам приезжали в
35

деревни, привозили полученные в обкоме партии пачки
листовок с призывом вести любыми способами борьбу
с фашистами; было и обращение к гитлеровским
солдатам, написанное на немецком языке.
Поставив машину где-нибудь в стороне, мы
пробирались к нужному дому, осторожно стучали в дверь
или окно. Выходил наш товарищ. С рук на руки
передавали драгоценный груз, еще раз напоминали, как
лучше спрятать листовки и, если придется, где и как их
распространять.
— Забудь, где мы были, забудь, зачем приезжали.
Ты никого не видел и ничего не знаешь, — твердил я
своему водителю, возвращаясь из этих поездок.
— Не маленький... — довольно непочтительно
отвечал мне Костя Мурыгин, сердито кося цыганскими
своими глазами.
ЗАДАНИЕ ГЕНЕРАЛА АСТАНИНА
1
С утра обычно я отправлялся в штаб 177-й
стрелковой дивизии. К середине июля линия фронта вплотную
приблизилась к границам нашего района. Райком
должен был точно знать, как складывается оперативная
обстановка на каждом оборонительном рубеже, а
проще говоря, — в наших западных и южных сельсоветах.
С командиром дивизии полковником Машошиным —
человеком самобытным, старым солдатом, получившим
орден Красного Знамени еще в гражданскую войну, —
я при первом знакомстве не поладил. Машошин,
явившись на строительство оборонительной позиции,
раскричался, раскритиковал всех и вся: и копают медленно,
36

и дзоты не там, где надо, и ходы сообщения не отрыты.
Налетел Андрей Федорович и на нашего тишайшего
Евгения Ивановича Утина, ведавшего
оборонительными сооружениями. Конечно, у полковника опыта в
таких делах больше, чем у председателя исполкома, но
это еще не значит, что надо распекать людей,
работающих честно и самоотверженно: ведь у наших лужан-
строителей рубахи мокрые, руки в кровавых мозолях!
Евгений Иванович дневал и ночевал на строительстве.
Все это я изложил полковнику, заметив, что мы вправе
были ожидать от военных товарищей больше деловой
помощи, а не начальственного разноса.
Машошин признался, что погорячился зря. И очень
быстро мы пришли к выводу, что не время сейчас
заниматься ссорами.
Двенадцатого июля гитлеровским войскам,
наступавшим из Пскова вдоль Киевского шоссе, удалось
потеснить один из полков 177-й дивизии. Дрогнули еще
не обстрелянные бойцы, отошли на несколько
километров. На следующий день Машошин поднял своих
пехотинцев в контратаку. Вместе с ними двинулись на
врага боевые экипажи 24-й танковой дивизии. Наши под-
разделения ударили по врагу неожиданно и дружно и,
отбросив фашистов за реку Плюссу, разбили два
немецких батальона.
Этот успех тогда был очень нужен: командиры и
бойцы увидели, что не так страшен фашистский черт,
как им еще недавно казалось.
Однажды, придя к командиру дивизии Машошину,
я застал у него незнакомого генерала. На вид ему было
за сорок. Крепко сбитый, среднего роста, он стоял
наклонившись над столом, покрытым картой. Когда я
вощел, генерал выпрямился и смерил меня с головы до
ног острым, колючим взглядом. Потом перевел глаза
37

на Машошина, молча спрашивая, кому это дозволено
вот так без разрешения входить к командиру дивизии.
Машошин представил меня генералу. Тот подал
суховатую, жесткую руку и, очевидно, все еще
недовольный моим вторжением, процедил сквозь зубы:
— Астанин.
— Командир сорок первого стрелкового корпуса, —
пояснил Машошин. — Вместе будем защищать Лугу.
Я вспомнил, что именно этот корпус назвал
Соловьев несколько дней назад на нашем пленуме.
Генерал Астанин, узнав, что у нас в Луге есть два
истребительных батальона, заметил:
— Ваши бойцы могут оказать нам большую
помощь. Мы направляем во вражеский тыл армейских
разведчиков. Было бы полезно подключить к этой
весьма важной боевой работе людей из ваших
истребительных отрядов. Они, видимо, неплохо знают здешние
места? Наверняка пройдут там, где другим не помогут ни
карта, ни компас. Кроме помощи в разведке, они
смогли бы также минировать во вражеском тылу дороги,
выводить из строя действующие телефонные линии,
подрывать мосты. Найдутся у вас такие люди?
Я сказал, что, конечно, найдутся. Отправился сам в
истребительный батальон и рассказал капитану Лукину
о новом задании.
— Наконец-то! — обрадовался Лукин. — Совсем
истосковался я тут, Иван Дмитриевич. Все мои товарищи
воюют, а я, капитан пограничных войск, сражаюсь с
мишенями да несу, по существу, комендантскую
службу.
Петр Гаврилович хотел сам повести одну из групп
во вражеский тыл. Как ни жаль было огорчить Лукина,
но пришлось: нельзя оставлять батальон без
командира.
38

Командиром первой
группы назначили инженера
Николая Александровича
Панова. Шел ему тогда
тридцатый год. Родился он и
вырос в наших краях. Лет
за пять до войны окончил
физико-химический
факультет Ленинградского
университета и получил
направление на Лужский абразив-
ный завод. Здесь и работал
инженером-технологом.
Эвакуироваться с заводом не
захотел, остался в Луге.
— Пока буду в
истребительном батальоне, —
взволнованно объяснял он
директору. —А если нужно, Н. А. Панов
пойду с товарищами на
фронт или партизанить.
Панова не нужно было учить азам военной
премудрости— он добровольцем участвовал в боях с
белофиннами. В истребительном батальоне командовал взводом.
Среди бойцов выделялся не только своей военной
подготовкой, но и недюжинной силой. Рослый,
богатырского телосложения, он был отличным, тренированным
спортсменом. А надо сказать, что и на это приходилось
теперь обращать внимание.
Вторую группу возглавил пятидесятилетний Павел
Елисеевич Кривоносов — «дядя Паша», как его звали
в батальоне. Крупные черты лица, резко обозначенные
морщины, рыжеватая окладистая борода, мускулистая,
загорелая шея. Из-под лохматых бровей смотрят
39

зоркие, с лукавинкой глаза. Классический тип
крестьянина средней полосы России.
Недели за две до начала войны Павел Елисеевич,
пенсионер-инвалид, приехал в Лугу к брату. Заядлый
рыболов и грибник, он собирался здесь провести все
лето, поправить здоровье. Но началась война, и
Кривоносов, в прошлом красный партизан, боровшийся за
Советскую власть в первые революционные годы, и
теперь не захотел оставаться в стороне. Пришел в
райком, попросил зачислить в истребительный батальон.
Отряд Кривоносова должен был, перейди линию
фронта на правом фланге обороны корпуса, действовать
в Лядском и западной части Плюсского районов, а
отряд Панова направлялся в Осьминский и Плюсский
районы.
Проводить отряды пришел и Иван Иванович
Баскаков— уполномоченный Ленинградского обкома,
прибывший в Лугу с оперативной группой для оказания
помощи руководителям соседних с Лужским районов в
организации подполья и партизанского движения.
И. И. Баскаков дал Панову и Кривоносову
поручение: связаться с вожаками осьминских и плюсских
партизан.
2
Отряд Панова вернулся в Лугу на седьмой день —
24 июля. Наши бойцы действовали вместе с
разведчиками танковой дивизии. Побывали в деревнях Сара-
Гора, Сара-Лог, Николаевское. Подходили к
районному центру Осьмино, где обосновался довольно сильный
вражеский гарнизон. С партизанами встретиться не
удалось, но вернулись не с пустыми руками: организовали
засаду на проселочной дороге, задержали штабную
40

машину. Гитлеровцев уничтожили, а документы
забрали с собой. В другом месте наши бойцы захватили трех
немецких мотоциклистов и ефрейтора. Свои трофеи и
пленных сводный отряд передал в штаб дивизии.
Генерал Астанин объявил благодарность нашим
бойцам и попросил отправить новую группу уже за левое
крыло обороны корпуса.
Командиром этой группы назначили Владимира
Петровича Сабурова — старшего районного
землеустроителя. По роду своей работы он вдоль и поперек
исходил весь наш район, отлично ориентировался в лесу.
С Сабуровым во вражеский тыл уходили еще двадцать
девять бойцов. Включили мы в отряд и Панова. Ему,
правда, не мешало бы отдохнуть после первого
довольно изнурительного похода, но он настойчиво просился
на задание.
— Не могу я сидеть тут сложа руки, — говорил
Николай. — И опыт у меня теперь какой-то есть.
Отряд Сабурова на машине подвезли к деревне
Крени, неподалеку от которой проходил наш передний край.
Отсюда лесом и болотами товарищи, напутствуемые
добрыми пожеланиями армейцев, двинулись за линию
Фронта — в восточную часть Плюсского района.
А дня через два вернулся отряд Кривоносова. Павел
Елисеевич сильно устал — годы давали себя знать. Но
поход провел удачно. Принес сведения о том, что
гитлеровское командование перебрасывало основную мас-
су войск на свой левый фланг: из Плюсского района в
Осьминский. Об этом же, кстати, говорили и данные
разведки отряда Панова и армейских поисковых групп.
- Очевидно, там противник собирается наносить
главный удар, — заметил Астанин. — Надо предупредить
командование фронта.
Вскоре в Ленинград полетела очередная депеша.
41

Кривоносов отчитался о своем походе и перед рай-
комом партии. Рассказывал он весьма коротко, все у
него получалось легко и просто: ну, миновали болотце,
двинулись дальше... Прошли лесок...
В те дни фашисты еще не заботились всерьез об
охране своих тылов. В победном угаре они стремились
только вперед. Отряд Кривоносова заходил в деревни,
подходил к самой Плюссе. Бойцы заминировали
дорогу из Плюссы в Ляды, подорвали два фашистских танка.
Поднялся переполох. К месту взрыва на машинах
примчались автоматчики. Они прочесали лес, но
особенно не углублялись, а тем временем отряд, скрывшись
в глухой чаще, перешел на другой участок.
У деревни Харламова Гора снова заминировали
дорогу и устроили засаду. На этот раз подорвалось
несколько машин с боеприпасами.
— Кого-нибудь из плюсских партизан видели?^
спросил Баскаков.
— Не довелось встретиться. Что они действуют, нам
мужики рассказывали, а вот дороги наши не сошлись.
Винить Кривоносова в невыполнении поручения
оперативной группы обкома никто не стал. Очевидно, на
связь с партизанами следовало посылать небольшие
группы и не давать им других заданий.
Оба отряда — Панова и Кривоносова — не потеряли
ни одного человека. Смело и решительно действовали
все бойцы. Кривоносов очень хвалил Тосю Петрову-
инструктора райкома комсомола.
— Смелая дивчина. Я сперва думал: доставит нам
хлопот, больно деликатная на вид...
Вид у Тоси, действительно, был далеко не военный.
Маленькая, тоненькая, с большими темными глазами.
Старая гимнастерка и кирзовые сапоги воинственности
Тосе не прибавляли. Но Тося была едва ли не самым
42

старательным бойцом в отряде, научилась хорошо
стрелять ставить мины. И если первый поход в фашистский
тыл считать за экзамен, то Петрова сдала его прямо-
таки на пять с плюсом, так как действовала не хуже
многих разведчиков-мужчин.
3
Через несколько дней после возвращения Тося
Петрова вновь отправилась за линию фронта. На этот раз
одна, но с очень важным заданием.
Во время очередного моего посещения штаба
дивизии полковник Машошин показал на карте еле
приметную прерывистую линию, петлявшую среди лесов и
низин—дорогу из Уторгоши в Лугу. Весной и осенью
этот глухой проселок становился непроходимым даже
для легких повозок. Но зимой и в жаркие летние месяцы
местные жители тут ездили довольно часто.
— Как думаешь, Иван Дмитриевич, могут по этой
дороге пройти немецкие танки? — спросил Машошин.
— Пожалуй, могут.
— Вот это меня и тревожит. Дорога будто специ-
льно проложена для того, чтобы противник мог выйти
к нам в тылы.
Машошин с горечью признался, что у него не хва-
тает сил держать сплошную оборону на широком фрон-
те и попросил отправить на границу с Уторгошским
районом одного или двух надежных наблюдателей. Если
они увидят, что немецкие части направляются по этой
дороге, то пусть сразу предупредят об опасности. Теле-
фонная связь со всеми сельсоветами еще действовала.
Вернувшись к себе, я задумался: кого послать?
Найти добровольцев не составляло труда, многие пошли
бы на любое рискованное дело, как говорится — хоть к
черту на рога.
43

В те перзые месяцы войны мы еще не знали, что
будут Освенцим, Маутхаузен, Бабий Яр. И что на
лужской земле возникнут фашистские концентрационные
лагеря. Поэтому еще не было у нас той жгучей,
страшной ненависти к врагу, какая пришла позже. Но уже
обострилось чувство ответственности. Твоей собственной,
личной. И как результат - жажда действий. Мне
самому казалось все время, что какое-то дело не закончено,
что-то важное упущено мною. Раньше на бессонницу не
жаловался, а теперь не мог уснуть. Об этом же
чувстве постоянной заботы говорили мне Варзанов, Утин и
другие работники райкома. В этом еще не было ничего
удивительного: мы — «руководящий состав»,
коммунисты, нам и положено беспокоиться о человеческих
судьбах, о городе, о районе. Но и большинство людей
вокруг нас испытывало то же самое. Именно потому в
невероятные, немыслимые для мирного времени сроки
были созданы оборонительные сооружения, хотя
строили их неумелые, необученные люди. Именно поэтому
так легко нам было найти бойцов для истребительных
отрядов.
Мои размышления прервала Тося Петрова: пришла
узнать, куда отправить собранные комсомольцами
подарки для фронтовиков.
Вот и эта тихая, скромная девушка проявила такие
черты своего характера, о которых мы и не
предполагали. Что если послать ее? Она вызовет меньше
подозрений, чем мужчина, ей легче пройти в пограничные
деревни.
Я начал было разговор, да заколебался: в походе
рядом с Тосей были товарищи и опытный командир.
А тут ей придется действовать одной.
Тося догадалась о моих сомнениях и густо
покраснела.
44

— Я не подведу, Иван
Дмитриевич. Поверьте мне.
И столько решимости,
твердости было в ее голосе,
что я поверил.
В тот же вечер Тосю
километров десять провез на
машине Костя Мурыгин, а
дальше она отправилась
пешком, рассчитывая за
ночь добраться до Югостиц,
находившихся на самой
границе с Уторгошским
районом, занятым немцами.
Лугу в тот вечер
бомбили. Всю ночь напролет
после этого в райкоме шла
напряженная работа, и никому
не удалось сомкнуть глаз.
Лишь под утро, оставшись Тося Петрова.
один, я задремал за столом.
Разбудил телефонный звонок. Я схватил трубку.
— Иван Дмитриевич, вы? Говорит Петрова.
Фашисты двигаются к Луге.
— Откуда ты говоришь?
— Из Югостиц, из правления колхоза. Уже прошло
двадцать танков. На машинах автоматчики, по
пятнадцать человек на каждой... Иван Дмитриевич, я
решила...
Что решила Тося, узнать не удалось. Оборвалась
связь.
Сразу же сообщил на командный пункт 177-й
дивизии о донесении Петровой.
— Примем меры, — коротко ответил Машошин.
45

Едва успел положить трубку — новый звонок.
Председатель Великосельского сельсовета Григорий Федоров
торопливо сообщил: в деревню ворвались фашистские
танки.
— Как мне поступить? — спрашивал Григорий.
— Ты собирался партизанить?
— Да.
— Обрежь провода, сломай телефон, иди в лес.
Я хорошо знал Гришу, удивительно славного
парня, настоящего комсомольца.
И в это последнее утро своей жизни он, увидев
немецкие танки, подумал не о собственной безопасности,
а первым делом бросился к телефону. Не мог уйти из
села, не предупредив райком о надвигающейся
опасности. И погиб, как солдат, на своем посту. У крыльца
сельсовета его срезала автоматная очередь.
Вслед за Федоровым позвонила заведующая наво-
локской почтой Вера Егорова. Оказалось, что
подвижные отряды немцев, нащупав слабый участок обороны
41-го корпуса, приближаются к деревне Наволок, а это
в восемнадцати километрах от Луги. Если и дальше
дело пойдет так, то через час фашистские танки будут
в городе...
Я немедленно позвонил командованию корпуса.
Не стали терять времени и мы. По боевой тревоге
подняли оба истребительных батальона. Взводы и
отделения отправились на оборонительные участки, заранее
отведенные им военным командованием. Но их помощь
на сей раз не понадобилась. Переброшенные
полковником Машошиным подразделения сорвали вражеский
замысел. Танкисты 24-й танковой дивизии зажали
немецкую группировку между Череменецким озером и
непроходимым болотом. Артиллеристы полковника
Одинцова и эскадрилья советских бомбардировщиков,
при46

сланных командованием Северного фронта, к вечеру
довершили разгром фашистского передового отряда.
А Тося Петрова вернулась только на третий день.
Что и говорить, досталось девушке крепко. Не один
десяток километров надо было идти пешком, скрываясь
от немцев. Вошла Тося в мой кабинет, прислонилась к
косяку, от усталости слова сказать не может.
Отправил я ее на машине домой и велел не
показываться на глаза, пока как следует не отдохнет.
ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН
В первых числах августа ко мне нежданно-негадан-
но явились двое знакомых работников из Осьминского
района: инструктор райкома партии Михаил Круглов и
уполномоченный по заготовкам Иван Скурдинский.
пропыленной, заляпанной грязью одежде, обросшие,
небритые...
— Какими судьбами? Откуда вы, черти полоса-
тые? — спросил я, искренне радуясь встрече.
— Я-то еще ничего, а Мишка горя хлебнул, — ска-
залл Скурдинский. — Сперва гитлеровцы его едва на ви-
селицу не вздернули. От них сбежал, до Луги добрал-
ся еле живой, а тут свои чуть-чуть к стенке не поста-
вили как фашистского агента.
Круглов, действительно, выглядел хуже нельзя. Под
глазом синяк, губы вздуты, потрескались, рукав гимна-
стерки разорван. В ответ на мой вопросительный
взгляд только рукой махнул и голову опустил.
Скурдинский рассказал, что утром 14 июля в Ось-
мине проходило собрание партийного актива. Приехали
47

товарищи из обкома и облисполкома. Сообщили, что
немцы уже ворвались в соседние с Осьминским Ляд-
ский и Плюсский районы. Решили: каждый коммунист
и комсомолец должен биться с врагом до последних
сил...
Не успело собрание кончиться, как затрещали
выстрелы... К поселку подошли немецкие танки. Наших
войск здесь не было, и в бой с врагом вступило около
ста человек Осьминского истребительного батальона.
Руководил ими секретарь райкома Иван Григорьевич
Калабанов.
Схватка завязалась жаркая. Дело дошло до
рукопашной. Калабанов, отбиваясь от наседавших врагов,
застрелил немецкого офицера, уложил гранатами
нескольких солдат. Осьминцы сражались мужественно,
удерживая в своих руках левобережную часть
поселка.
Все же фашистским танкам удалось прорваться к
мосту через реку Сабу. Калабанов приказал отряду
переправляться на правый берег, а сам с несколькими
бойцами прикрывал отход. Он геройски погиб в этом
бою. Был убит и находившийся рядом с ним мой
земляк— беспартийный колхозник из деревни Псоеди
Матвей Васильевич Фомин. Этот пятидесятилетний
крестьянин в девятнадцатом году воевал с Юденичем,
командовал ротой красноармейцев. И когда враг снова
пришел на нашу землю, Матвей Фомин опять взялся за
оружие.
Обороняя Осьмино, погибли и товарищи из
Ленинграда: работник сельхозотдела обкома А. П. Немков и
заместитель председателя облисполкома В. Е. Лебедев.
Оставшиеся в живых, расстреляв все патроны и всю
дробь, прихваченную для охотничьих ружей (тогда и
это шло в ход), отступили в лес. Там они составили
48

партизанский отряд, который возглавил второй
секретарь Осьминского райкома Яков Алексеевич Цветков.
Миша Круглов в этом бою не участвовал. Его
накануне отправили в разведку в южную часть района.
К несчастью, в расположении вражеских войск его
обнаружили. Трое фашистов скрутили руки Михаилу,
избили, отвели в штаб.
— Кто вы есть? — спросил немецкий офицер.
— Живу тут...
— Куда идешь?
— Домой.
Никаких документов Круглов предусмотрительно с
собой не взял. И до выяснения личности, как сказал
офицер, его отвезли под конвоем в соседнюю деревню,
поместив в пустовавшем доме.
Наступил вечер. Михаил осторожно высадил раму,
спрыгнул в огород и лесом подался к Осьмину. Но по
дороге узнал, что там уже немцы... Несколько дней
бродил по лесу, безуспешно разыскивая кого-либо из
товарищей. Прибрел, наконец, в Лугу и тут попал к
Баскакову. Выслушав рассказ Михаила, Баскаков
спросил недоверчиво:
- И что же: фашисты тебя зацапали, а потом
подобрели и отпустили на все четыре стороны?
- Но я же бежал...
—- Сказки. Что же — ты ломал раму, а они и ухом
не повели?
— Я не знаю... Но так было. Не верите —как
хотите... — Круглов поднялся с места. Но Баскаков не
отпустил его, он уже намеревался передать Михаила как
вражеского лазутчика органам госбезопасности, пусть
проверят.
Выручил Круглова Скурдинский. Он тоже пришел в
Лугу из вражеского тыла, но принес с собой письмо от
И. д. Дмитриев
49

командира Осьминского партизанского отряда
Цветкова и комиссара Д. В. Филиппова.
Скурдинский отлично знал Круглова: тот вырос в
осьминской деревне Бор, школьником вступил в
комсомол, был заводилой среди молодежи, инициатором
многих хороших дел. Потом вступил в партию.
Скурдинский рассказал все это Баскакову, и
досадная история кончилась для Круглова благополучно.
Но долго еще Михаил не мог подавить в себе обиды
и недоумения. Скурдинский старался успокоить: ведь и
Баскакова в какой-то мере можно понять — вражеские
лазутчики в то время были отнюдь не мифом, а
реальностью. Обстоятельства же побега Круглова в самом
деле были исключительными.
— Брось ты, Михаил, — говорил Скурдинский.—
Давайте лучше о деле поговорим. Иван Дмитриевич, не
можешь ли ты нам, осьминцам, помочь — поделиться
своими запасами? Гранатами, взрывчаткой, патронами.
Очень нужна нам и рация...
— Запасы мои — кот наплакал, — ответил я.—-Но
посмотрим. Может быть, что-нибудь и найдем.
Не знаю, как в других районах, а мы, лужане,
порядком помаялись, создавая эти запасы. Особенно на
первых порах, пока не была организована областная
тройка по руководству партизанским движением.
Заведующий военным отделом М. Ф. Алексеев и рад был бы
нам помочь, да не всегда мог это сделать. Поэтому чаше
рекомендовал нам использовать внутренние ресурсы.
Варзанов, Утин, Дроздовский, Кустов, капитан
Лукин и комиссар Андреев — все мы на время
превратились в снабженцев.
Был у нас в Луге с давних пор армейский склад.
Заглянули мы туда вместе с военкомом Шеломенцевым
и нашли всего несколько стальных касок и буденновских
50

шлемов времен гражданской войны, с десяток штыков
и одну неисправную винтовку.
Подались в Ленинград. Алексеев написал записку
в областной совет Осоавиахима.
— Боюсь, что ничего не выйдет, — предупредил
он.—-Все, видимо, передано ополченцам. Знаете,
сколько людей нужно вооружить? Десятки тысяч... Каждый
район в Ленинграде формирует свою дивизию.
На складе, куда я заглянул перед тем, как явиться
к осоавиахимовскому начальству, увидел карты,
компасы, армейское снаряжение. В укромном местечке
оказались аккуратно сложенные теплые танкистские
тужурки.
Записка Алексеева не очень-то подействовала на
осоавиахимовцев. Они попытались отделаться
обещаниями иметь нас в виду.
Нам нужно прежде всего обеспечить южные и
западные районы, а Луга в глубоком тылу.
— В тылу?! Да вы знаете, что делается у нас!
И я начал рассказывать самые свежие новости. Это
сделало осоавиахимовцев гораздо сговорчивее. Часть
вещей, полученных у них, мы увезли с собой на «эмке»,
а на следующий день послали в Ленинград грузовую
машину.
До самой эвакуации лужская кустарно-промысловая
артель «Красный швейник» и сапожная мастерская
шили для партизан обувь, вещевые мешки, куртки,
Так, с миру по нитке, кое-что и набрали. Все увезли
в лес, в тайники. Занимался этим Владимир Федорович
Варзанов.Всего было создано двадцать таких баз.
О том, что война растянется на несколько лет, никто не
думал. Продукты запасли так —на месяц-два хватит, и
ладно. Теплых же вещей не заготовили вовсе. И горько
раскаивались в этом зимой...
4*
51

Со Скурдинским мы поделились по-братски. Дали
гранаты, взрывчатку, патроны, два компаса, карты. Но
много ли могли унести в заплечных мешках два
человека!
— Ничего, для начала довольно, — сказал
Скурдинский, приподнимая тяжелый мешок. — Благополучно бы
донести до отряда... Ну, будь здоров, Иван
Дмитриевич.
2
В конце июля мы много думали и спорили о
формах и тактике партизанской борьбы. Одни члены бюро
предлагали слить два истребительных батальона в один
сводный отряд. Другие высказывались за формирование
небольших маневренных групп: им легче будет нападать
на врага, уходить от преследования.
Обратились за советом к военным товарищам. По
мнению генерала Астанина и бригадного комиссара
Гаева, тактика действий небольшими партизанскими
подразделениями наиболее отвечала обстановке нашего
прифронтового района, где у противника находилось
много войск.
Было решено сформировать семь партизанских
отрядов. Первый, самый крупный — в сорок человек,
возглавили Лукин и Андреев. Командирами и комиссарами
остальных шести отрядов бюро райкома утвердило:
Николая Георгиевича Брыкусова и Алексея Николаевича
Авдеева, Ивана Павловича Диева и Петра Августовича
Михелиса, Станислава Ивановича Полейко и его брата
Ивана, Владимира Петровича Сабурова и Александра
Иосифовича Капицу, Михаила Васильевича Романова и
Михаила Федоровича Тернова, Ивана Алексеевича
Маркова и Якова Степанова. Восьмой отряд был создан
позже из рабочих Толмачевского лесопильного завода и
52

жителей этого поселка. Командовал им парторг завода
Иван Петрович Жилин.
Вожаками отрядов стали разные по возрасту и
характеру люди, коммунисты и беспартийные, городские и
сельские труженики. О некоторых я уже рассказывал.
С другими мы еще не раз встретимся на страницах
этой книги.
Сельские отряды оставались на своих местах — в
деревнях, а шесть лужских, состоявших из бойцов
истребительных батальонов, продолжали жить в здании
собора и овладевать военным делом. После удачных
вылазок во вражеский тыл разведывательных групп
Панова и Кривоносова и другие отряды стали уходить в
занятые немцами соседние районы, вести разведку,
совершать диверсии и, где было возможно, уничтожать
врага.
Отряд Сабурова провел в Плюсском районе около
двух недель и встретился с местными партизанами.
Командир отряда Иван Баранов рассказал о первой стычке
с фашистами. Подпустив гитлеровцев к самой околице
деревни Замошье, партизаны открыли стрельбу из
винтовок. Немцы не приняли боя и отступили. Очевидно
решили, что против них выступала наша кадровая
часть.
Пожелав отряду Баранова новых удач, Сабуров
повел своих людей в юго-восточную часть района. По до-
роге рвали связь, закладывали мины. Дошли до деревни
Григорьевки. В бинокль Сабуров увидел немецких
солдат и насчитал несколько десятков грузовых
автомашин.
На разведку в Григорьевку отправился самый
молодой партизан — семнадцатилетний Коля Мухин: роста он
небольшого, худенький и мог сойти за
подростка-школьника.
53

Прячась в кустах, Коля добрался до околицы и
присоединился к ребятам, игравшим на улице. Быстро
познакомились, гурьбой вошли в деревню. Там Коля все
разузнал, и поздно вечером партизаны атаковали
деревню. Штурмовую группу повел Панов, а группу
прикрытия возглавлял участник финской кампании
Александр Тихонов.
Фашисты не ожидали нападения. Отряд Сабурова
без потерь занял Григорьевку и захватил много трофеев.
Вслед за первыми тремя отрядами линию фронта
переходили партизаны Сабицкого, Красногорского,
Ветчинского, Волошовского и Островненского сельсоветов,
лужские отряды Лукина и Брыкусова. До 24 августа
наши партизаны уничтожили семь фашистских танков,
тридцать пять автомашин и несколько десятков
мотоциклов, более двухсот вражеских солдат.
Такие данные я приводил в своем отчете обкому
партии, который и поныне хранится среди других
документов в Ленинградском партийном архиве. Читаешь этот
отчет теперь с особым чувством. -Прошло более
четверти века с той поры, как он составлялся. Нам
тогда казалось, что не столь важна вся эта «канцелярия».
Но пожелтевшие от времени листы сохранили для нас
имена зачинателей народной войны с захватчиками.
Конечно, масштаб операций был еще невелик, но тогда, в
августе сорок первого года, как радовали нас эти
скромные боевые успехи! Значит, можно бить проклятых
Фашистов. Значит, главное — не дать себя застать
врасплох, а нападать самим внезапно, смело и дерзко.
В июле и августе все мы, люди сугубо штатские,
проходили начальную школу борьбы во вражеском
тылу. Наши отряды постоянно находились в готовности
номер один.
54

МЫ ОСТАЕМСЯ, ТОВАРИЩИ!
Ночью 9 августа я вернулся из обкома партии и
отправился прямо в подвал церковного собора.
Массивное здание стояло в центре города. Несколько дней
назад мы перекочевали сюда из прежнего общежития.
Удобства были не ахти какие, но кто о них думал?
Есть где переночевать — и ладно.
— Наше счастье, что в старину не вели борьбу за
экономию строительных материалов, — шутил Евгений
Иванович Утин, похлопывая по толстым кирпичным
стенам.—С теперешними архитекторами пропали бы.
В одном из отсеков подвала оборудовали небольшую
телефонную станцию. В другом расположился штаб
МПВО. В середине стояли наши койки.
Товарищи не спали, ожидая моего приезда. Я
рассказал невеселые новости о положении на фронтах,
Услышанные в Смольном. Не успел ознакомить со
своими записями о том, что надо делать, как зазвонил
телефон: служба наблюдения сообщала, что на Лугу идет
несколько десятков фашистских бомбардировщиков.
Мы выскочили из подвала. Самолеты шли плотным
косяком, совсем низко. Зенитки открыли огонь, но фа-
шистские стервятники не изменили направления. Вдруг
от передних машин отделились черные капли...
— Смотрите! — крикнул я товарищам.
Вместо ответа кто-то толкнул меня вниз по ступень-
кам, и мы оба свалились на пол у входа в подвал.
И вовремя. Грянул сильнейший взрыв, другой, третий...
В подвале погасло электричество.
Было страшно. В тишине слышу спокойный голос
Станислава Ивановича Полейко — в то время замести-
теля начальника штаба МПВО:
55

— Перекрытия подвала выдержат даже прямое
попадание двухтонки. Мы на днях проверяли, расчет
делали.
Кто-то зажег керосиновые лампы. Лица товарищей
напряжены, все слушали, что там — наверху.
Самолеты бомбили центральную часть Луги.
Наконец гул моторов затих, и мы вышли из своего убежища.
Главную магистраль города — проспект имени Кирова —
с трудом можно, было узнать. Разворочены тротуары и
мостовая, зияют огромные воронки, стены собора
изуродованы осколками. К счастью, человеческих жертв не
было.
Мы пошли в райком, поднялись на третий этаж.
Я вошел в свой кабинет. Под ногами хрустят осколки
стекла, на полу валяются двери, оконные рамы...
В городе сотни домов превратились в развалины, на
месте других догорали огромные пожарища, улицы
перегородили упавшие телеграфные столбы, деревья, в
воздухе стоял чад. И это — наша Луга, цветущая,
красивая, какой она была немногим больше месяца назад!
Утренняя бомбежка Луги явилась началом
генерального наступления немцев на нашем направлении.
Подтянув свежие войска, командование немецкой группы
армий «Север» приказало 10 августа прорвать оборону
в полосе 41-го стрелкового корпуса и двигаться к
Ленинграду.
Весь день продолжался жестокий бой. Отдельные
позиции по нескольку раз переходили из рук в руки.
Бригадный комиссар Гаев, возвращаясь вечером с
передовой, зашел к нам, рассказал, что фашисты в
некоторых местах глубоко вклинились в нашу оборону.
— Положение очень серьезное. У немцев большой
перевес в танках, авиации, да и в пехоте. Может
понадобиться помощь ваших отрядов.
56

Ночью по этому же вопросу позвонил Астанин. На
следующий день сто пятьдесят пять наших бойцов-
истребителей заняли оборонительные рубежи на правом
фланге 177-й стрелковой дивизии. Капитан Лукин
связался с командованием 486-го стрелкового полка и
получил конкретную боевую задачу.
Вместе с отрядами пошли на передний край и мы,
работники райкома.
На карте у капитана Лукина прочерчена неровная
линия переднего края. Она пересекает окрашенные в
желтый цвет возвышенные места, зеленые рощи и
кустарники, голубые линии речушек и ручейков. Петр
Гаврилович быстро передает в отряды Брыкусова,
Сабурова, Полейко, Диева, какие следует занять участки,
определяет порядок работ по обороне. Бойцы роют и
маскируют окопы.
А немного позади — колхозное поле. Два старика и
несколько женщин ставят снопы. Война — войной, а
хлеб нужен, и не может крестьянин спокойно смотреть,
как осыпается зерно, гибнет пшеница или рожь.
Остаток дня и ночь прошли спокойно. Утром
гитлеровцы возобновили наступление. Мы находились в око-
пах вместе с бойцами 177-й дивизии. Из рощи, стреляя
на ходу, показались немецкие танки. За ними двигалась
пехота. Дорогу танкам преградило минное поле. Взрыв,
другой, третий...
Танки были остановлены, но пехота продолжала
наступать. Метрах в полутораста от наших позиций фаши-
сты поднялись в полный рост.
Капитан Лукин передал по цепи: открывать огонь,
когдаа фашисты подойдут еще ближе. Расстояние между
немцами и нами быстро сокращалось.
Огонь! — раздалась наконец громкая команда
Лукина.
57

Ее повторили Сабуров и Полейко. Справа и слева
защелкали винтовочные выстрелы. Может быть, и не все
бойцы стреляли достаточно метко, но огонь был плот-
ный, да и цель близка.
Первую атаку отбили. Не удалась и вторая попытка
фашистов прорваться на этом участке. Перед нашими
позициями полегло немало гитлеровских солдат,
скошенных пулеметчиками 177-й дивизии и
бойцами-истребителями.
Были потери и в наших отрядах. Тося Петрова с
другими девушками-дружинницами переползала от окопа
к окопу, оказывая первую медицинскую помощь.
Двое суток провели наши отряды на переднем крае.
Потом по приказу генерала Астанина мы отошли к Луге.
Немцы захватили соседний с Лужским Лесковский
сельсовет. Бои шли на ближних подступах к городу.
Полевая немецкая артиллерия разрушала город
методически, планомерно, жестоко.
14 августа из Смольного передали телефонограмму:
обком партии отзывал в Ленинград свою оперативную
группу и рекомендовал лужским партийным и советским
организациям переехать в поселок Толмачево, что в
двенадцати километрах к северу от Луги.
С тяжелым сердцем прочитали мы телефонограмму.
Все еще теплилась надежда: отстоим Лугу, не может
быть, чтобы фашистская солдатня хозяйничала на ее
улицах! Дня три тянули с переездом. Город, с которым
сроднились, оставить было нелегко...
Впрочем, города в полном смысле слова —
деятельного, живого, шумного — уже не стало. Жизнь теплилась
еле-еле. На восток отправили промышленные
предприятия. Со складов, баз и магазинов увезли все продукты.
Ответственные за эвакуацию Утин и Дроздовский
действовали столь добросовестно, что потом мы не раз
58

поругивали их, деля последний сухарь у партизанского
костра. «Перестарались товарищи», —
полушутя-полусерьезно пеняли мы. И стада — колхозные, совхозные —
отправили в тыл. Детские игрушки — вот все, что
оставили из товаров в Луге. Мы не решились загружать ими
транспорт.
В те дни, бывало, редко встретишь на пустынных
улицах прохожих. Уцелевшие дома смотрели пустыми
прямоугольниками окон. Из тридцати тысяч населения
в городе жило едва ли тысячи три.
Кто они? Почему оставались в городе, куда вот-вот
мог вломиться враг?
Одних принудили обстоятельства: больной ребенок,
беспомощные родители—с собой не увезти и здесь
одних нельзя бросить. Другие— большей частью люди
пожилые— не хотели расстаться с собственным
хозяйством, домом, где родились, не хотели лишиться
возможности сходить на кладбище к дорогим могилкам.
Старые корни рубить, ох, как не просто...
Были и такие, правда, в самом небольшом числе,
кому все нипочем, кто с любой властью уживется, лишь бы
урвать кусок послаще да карман набить потолще. Из
них вербовали потом гитлеровцы своих прислужников.
Перед отъездом я еще раз встретился с Теплухиным.
Он покинул прежнюю квартиру в здании школы: дом
этот находился на наиболее опасной при обстрелах
южной окраине города.
— Жарковато стало. Не только снаряды и мины
рвутся рядом, шальные пули залетают, — сказал
Николай Николаевич. — Все жильцы разбежались, если я
один останусь — могу навлечь на себя подозрение.
Он перебрался в пустующую квартиру большого
углового дома в Заречной части на Комсомольской улице.
59

К Николаю Николаевичу попросился Бабаев, тоже
оставшийся без крова. «Если я вас не стесню», —
сказал Александр Матвеевич, деликатный даже в таких
обстоятельствах. Жили они вместе в одной комнате, а
точнее— в большом подвале, надежном убежище при
обстрелах. И вскоре стали не только товарищами, но и
друзьями.
2
В Толмачеве мы заняли небольшой домик. Каждое
утро уезжали в Лугу. Возвращались только ночевать.
Наш партийный и хозяйственный актив к этому времени
стал малочисленным: многие товарищи после эвакуации
своих предприятий ушли в партизанские отряды,
больных отправили в тыл.
18 августа я подготовил к отправке в обком
последние документы нашего партийного хозяйства. Вызвал
Мурыгина.
— Собирайся, поедешь в Ленинград, в Смольный.
Потом сдашь «эмку» в обкомовский гараж. Сам
оставайся в Ленинграде, после к семье переберешься. Ну,
давай попрощаемся.
— А как же вы? — хмуро спросил Костя.
— Мое дело известное, буду партизанить.
— Ну так и я в партизаны. Куда иголка, туда и
нитка. Хотя я беспартийный, фашистов люблю не
больше вашего.
Смелый, решительный человек, каким был Мурыгин,
в отряде мог всегда пригодиться. Боялся я только, что
бесшабашная удаль и некоторая легкость мыслей
помешают ему стать хорошим, дисциплинированным
партизаном.
В таком духе прочитал ему нотацию. Профилактики
ради. Костя выслушал так, как выслушивал всегда:
60

всем своим видом изображая полную покорность и
внимание. В Ленинград отправился другой шофер.
Методичный, аккуратный Евгений Иванович Утин,
разбираясь в остатках нашего теперь общего имущества:
райкома, исполкома, МПВО и разных прочих
организации — обнаружил мотоцикл с коляской.
— Может, возьмем с собой в лес? — с некоторым
сомнением предложил он.
— Куда ж его там? Шуму наделает — все немцы
сбегутся.
Вспомнили просьбу Алексеева — заведующего
военным отделом обкома: машин в Смольном остались
считанные единицы, а в районы попадать как-то надо.
Решили: отправим товарищам мотоцикл в Ленинград.
Недавно в архиве я нашел свое письмо —
«сопроводительную»:
«Направляю обещанный тебе мотоцикл, но у меня
есть к тебе просьба. Совершенно нет у нас
автоматического оружия. Постарайся дать хотя бы два ППД
или ручных пулеметов Дегтярева. Нет также фляжек.
Моя группа полностью подготовлена. Но уходить в лес
пока не собираюсь. Пока я еще секретарь райкома,
партизанить буду лишь тогда, когда потеряю последнюю
деревню моего «губернаторства». Луга в наших руках,
часть работников райкома в Луге. Я бываю там
ежедневно.
...Есть у меня ряд тактических соображений по
активизации красноармейцев. Может быть, не совсем удоб-
но их излагать в письме, но иначе не могу передать...»
Хотя все мы были очень заняты своим
непосредственным делом, общий ход войны не мог не занимать на-
ши мысли. Все мы были «стратегами» в те дни и
старались давать советы военным товарищам. Я не был
Исключением и писал Алексееву:
61

«Старайтесь меньше посылать самостоятельных воин —
ских частей на фронт, а лучше вливать пополнение в
уже обстрелянные части, так как новички, попав в бой
дают лучшие результаты, если вместе с ними действуют
красноармейцы, уже несколько раз бывавшие в бою,
чем действующие самостоятельные части, созданные из
новичков.
Рекомендую больше и лучше изучить план Юде-
нича...
Особое внимание обратите на район Копорье. (Ого-
вариваюсь, что это мое личное мнение и я его никому
не навязываю.)
Дмитриев.
Позвони в Боровичи Коновалову, уехала ли моя
семья, если да, то куда?
20/VIII-41 г.».
В июле мы отправили на грузовиках жен и детвору
под Новгород. Моя семья осела в Боровичах. В
последнем письме жена сообщала, что думает пробираться в
Сибирь.
На этом переписка и всякая иная связь с ней
оборвалась...
В Толмачеве мы оказались совсем рядом со штабом
41-го корпуса.
Около штабного автобуса, раскрашенного по всем
правилам камуфляжа в зеленый и желтый цвета,
встретил генерала Астанина.
— А, новые соседи пожаловали, — не слишком
приветливо сказал он.
— Или не рады соседству?
— Какая тут радость? За вами вон какой «хвост»
тянется...
62

Дело было в том, что из Толмачева в Лугу и об-
ратно все время путешествовал наш «газик», возле рай-
комовского домика с утра до вечера толпился народ из
поселков и деревень, еще не занятых немцами. А в небе
рыскали фашистские разведчики, высматривая добычу.
Начнут бомбить не только нас, но и штаб Астанина.
И по его совету мы перебрались в Долговку. Все равно
на легальном положении мы доживали последние дни.
По всему чувствовалось, что скоро придется нам жить
в лесу, скрытно пробираться в деревни, опасаясь
каждой случайной встречи...
Три партизанских отряда — Панова, Сабурова,
Маркова—продолжали действовать в фашистском тылу.
Готовились перейти линию фронта и остальные.
Несколько дней перед уходом партизаны прожили в
бывшем пионерском лагере на берегу Луги.
Ясным, погожим утром я с Варзановым и
Дроздовским отправился в лагерь. День обещал быть жарким,
безветренным, на небе ни облачка. Кабы не война, встал
бы я на зорьке и, выжимая из «газика» все его лоша-
диные силы отправился бы в колхозы. Представил себе
лесную дорогу, по которой навстречу идут машины, гру-
женные зерном. Поля расцвечены платьями женщин,
яркие платки повязаны низко, по самые брови, далеко
разносятся звонкие голоса бойких девчат, и над
всем плывет теплый, густой запах нагретой солнцем ржи...
Видно, и другие люди, собравшиеся на бывшей гим-
настической площадке, вспоминали о том же. Погляды-
вали на небо, негромко переговаривались. Такой денек
год кормит. Горько было исконным хлеборобам созна-
вать,что в самую страдную пору приходится им ухо-
дить в леса, покидать поля, на которых всего только ме-
сяц назад они выхаживали каждый колосок.
63

— Мыслимо ли примириться с этим? Можно ли без
душевной боли смотреть, как враг топчет твою землю
и не взяться за оружие? На борьбу с гитлеровцами
подымается весь советский народ, — говорил я в своем
кратком выступлении на митинге. — Пусть земля горит
под ногами фашистских захватчиков!
Выступило еще несколько человек. Потом я попросил
командиров отрядов остаться, чтобы еще раз уточнить
маршруты и зоны действий. Самый большой отряд
—капитана Лукина — должен был направиться на Суток-
ские хутора в сторону Осьмина. Леса там глухие,
тянутся на много километров. Отряд Полейко — в Дарьин-
ский сельсовет, Брыкусова — на границу с Лядами,
Диева — в сторону артиллерийского полигона. Таким
образом, Луга и ее окрестности оказывались в
партизанском кольце.
— А сами вы куда, товарищи начальники? В город
подадитесь? — насмешливо спросил кто-то из партизан.
Обида обожгла до самого сердца. Будто по лицу
хлестнули. На языке готов был резкий ответ, но я
сдержался, понимая, что именно послужило поводом для
такого вопроса. Когда начали создавать партизанские
отряды, было решено, что основу их составит
партийный и хозяйственный актив. Но директор совхоза имени
Дзержинского Кукуевицкий решил организовать свой
отряд из рабочих и служащих совхоза. Инициативу
Кукуевицкого приветствовали, но потом узнали, что
никакого отряда он не создал, а сам бежал в тыл. Струсил
и бывший прокурор Бразиловский — член райкома,
сторонник решительных мер и строгих взысканий: ночью,
тайком погрузив свои вещи на машины,
предназначенные для перевозки раненых, он со своей женой,
заведующей Лужским горздравотделом, уехал в глубокий
64

тыл. Бюро райкома исключило Бразиловского из партии,
а материалы на него передали в суд.
Вот почему кто-то из партизан задал нам этот
иронический вопрос. Да, наша вина была в том, что
проглядели мы людей, не сумевших выдержать даже
первого испытания...
Я посмотрел на Варзанова, Дроздовского.... И
громко, так, чтобы слышали все, сказал:
— Нет, товарищи, мы остаемся. Никто из нас,
партийных работников, не покинет Лужский район. Будем
партизанить вместе с вами.
3
Бои шли совсем близко от Луги. Утром 24 августа из
штаба корпуса генерала Астанина сообщили, что
получен приказ оставить город. Значит, пришла пора
уходить на свои базы и нам... В последний раз я заглянул
домой. В комнатах все было на месте. Перед отъездом
жена прибрала квартиру, выстирала мне белье и даже
накрахмалила рубашки. Посмотрел на них — в самый
раз в лесу носить... Подумал: а не взять ли что-нибудь
теплое? Впрочем, зачем? К зиме-то уже наверняка
немцев прогоним...
Поехал в штаб корпуса проститься. У Андрея
Никитича Астанина лицо землистой бледности, измученное.
— Ну вот и все, — произнес он. — Оставляем Лугу.
Будем пробиваться, спасая технику и людей.
На карте синим карандашом были помечены Кинги-
сепп, Волосово, Рождествено, Оредеж, Чудово —
места, занятые немцами.
Астанин показал предполагаемый свой путь через
леса и болота к Витебской и Октябрьской железным
дорогам.
И.Д. Дмитриев
65

В свою очередь, генерал спросил о моих планах.
— Наше дело давно решенное. Я со своими в лес,
партизанить.
Распрощались мы сердечно, обещая встретиться
после войны, вместе отпраздновать победу.
Много на войне было расставаний, и такие обещания
давали часто. Не все они сбылись. Но это сбылось — мы
с генералом встретились в сорок четвертом году и
вместе гнали немцев с ленинградской земли.
На опушке леса, в редком молодом осиннике,
недалеко от шоссе, ведущего в Ленинград, состоялось
последнее заседание бюро Лужского райкома партии.
Присутствовало на нем человек двадцать. Расселись на
пеньках, а то и просто на траве. Но протокол вели. И
печать райкома была при мне.
— На повестке дня два вопроса, — объявил я: —
преобразование бюро райкома в районный штаб
партизанского движения и разбор заявлений.
Первый вопрос решили быстро. Руководителем штаба
выбрали меня, первым заместителем — Е. И. Утина,
вторым— директора дома отдыха имени Воровского
П. Н. Никифорова, старого партийца, участника
гражданской войны; в штаб вошли также В. Ф. Варзанов,
А. П. Дроздовский и М. Г. Кустов.
Разобрали два заявления: В. Шишкина и редактора
районной газеты Кацнельсона. Шишкин последние дни
как-то сник, чувствовал себя неуверенно; он просил
освободить его от участия в партизанской группе и
разрешить уйти в армию. Возражать мы не стали:
возможно, в армейской обстановке, на фронте, ему легче будет
обрести уверенность. Отпустили мы и Кацнельсона.
Я предложил отправить в тыл еще двоих товарищей:
сами они ни о чем не просили, но оба — тяжело больны.
Несмотря на это, все нелегкие первые дни войны не
66

оставляли они свою работу, ни разу не пожаловались,
держались спакойно и твердо. Но с плохим здоровьем
очень трудно будет им переносить невзгоды
партизанской жизни, ночевки в лесу, в сырости, в холоде. Это
были Федор Андреевич Андреев — заместитель
директора санатория «Красный вал» и секретарь
горисполкома Василий Иванович Локтев. Оба молчали —
грустно было им уходить от нас. Молчали и все остальные.
Потом раздалось разом несколько голосов: «Чего там,
конечно, пусть едут в тыл, там работы тоже хватит...»
Пожали мы им крепко руки, проводили до шоссе.
Вернулись на полянку. Вопросы все решены, время
перевалило далеко за полдень. Пора двигаться...
Вскинули за плечи вещевые мешки, взяли винтовки,
автоматы и пошли по лесной тропе. Впереди ждала еще
никому из нас не ведомая партизанская жизнь...

Часть вторая
ШТАБ НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ
1
От шоссе в мшинские леса и болота вела
малоприметная лесная дорога.
Называли ее местные жители «Шуваловским
переездом»: пересекая Варшавскую
железную дорогу, она проходила возле
одинокого домика путевого обходчика
Шувалова. По этой дороге мы и шли,
растянувшись цепочкой.
Жаркое лето кончалось. Листья на
деревьях начали желтеть. Нескошенная
трава пожухла. Быстро надвигались
сумерки. Мы остановились на ночлег.
Костра разводить не рискнули,
поужинали хлебом и консервами. Подвели
итоги первого перехода. Утешительного
мало: несколько человек натерли ноги,
четверо совсем выдохлись. Пили чуть ли
не из каждого ручейка, потом с трудом
догоняли товарищей.
68

Утром решили обследовать лес —нет ли в нем
нежелательных обитателей, сохранились ли две базы,
расположенные поблизости.
Разбились на несколько групп, условившись к
вечеру встретиться на базе — в пяти километрах от станции
Мшинская. Но почти все группы заблудились, пришли
поздно ночью, хотя у каждой были компас и карта.
Беда в том, что мало кто умел пользоваться этими
необходимыми спутниками лесной жизни. А слово «азимут»
многие слышали впервые. Очень жалели, что в свое
время всячески старались «отбояриться» от учебных
сборов... Придется наверстывать теперь, учиться
пользоваться картой, компасом, ориентироваться на
местности.
Заснули под утро. Но отдыхали недолго. Всех поднял
на ноги рокот мотора, далеко разносившийся окрест в
лесной глуши.
На базу приехали на грузовой машине директор
Лужской типографии Аман, с ним четверо работников —
издательская группа нашего районного штаба. В лес
они заблаговременно свезли и спрятали печатную
машину, краски, бумагу. Место базирования группы
находилось в двадцати километрах к востоку от нас. Почему
же они оказались здесь?
Аман путано что-то объяснял. Я предложил ему
немедленно отправиться на свою базу и начинать работать.
За листовками мы пришлем связных.
Уехали издатели... Только мы их и видели. Они
махнули в советский тыл! Печатная машина и все
остальное имущество осталось закопанным в землю; точного
места мы не знали и долго тщетно искали его. Листовки
для населения пришлось писать от руки, с трудом
добывая бумагу и чернила. Вместе с печатной машиной
были закопаны медикаменты, бинты, в которых мы
69

потом остро нуждались. Все это без пользы пролежало
всю войну...
...Прошло еще три дня. Немцев в окрестных лесах
нет. Со стороны шоссе Луга — Ленинград слышится
артиллерийская канонада, пулеметная стрельба. Где же
линия фронта? За Лугой? Надо послать разведку.
Михаил Милош и Александр Данилов пошли выяснять, что
делается на железной и шоссейной дорогах.
Вернулись они возбужденные. Захлебываясь от
восторга, Милош — самый молодой из нас — рассказывал:
— Я фашиста убил, честное слово, убил, сам!
Данилов тоже.
— Как так убили? Приказ был провести разведку
тихо, не обнаруживать себя. А вы что?
Я не знал, ругать их или хвалить. С одной стороны,
нарушили дисциплину, с другой — уничтожили двух
фашистов.
— Мы все сделали без шума, — оправдывался
Данилов. — Подошли лесом к самому шоссе. Последние
десятки метров ползли. На шоссе — немецкая техника,
войска. Все движется к Ленинграду. Стали считать,
сколько танков, пушек, машин проходит в минуту.
Слышим, совсем рядом кто-то громко перекликается
по-немецки. Осмотрелись — никого. И вдруг — летят
самолеты. Наши! Начали бомбить фашистскую колонну. Мы
радуемся, глаз от них не отрываем. Откуда-то сверху-
крики. Оказывается, рядом с нами на телеграфных
столбах немецкие связисты. Натягивают провода. А тут
началась дикая пальба: с наших самолетов стреляли по
немцам, а те — по самолетам. Мы не удержались и
кокнули двоих фашистов под общий шум. Так и повисли
они на ремнях...
Стало ясно: фашисты продвинулись на север. Мы в
немецком тылу. Главное сейчас — наладить постоянную
70

связь со всеми партизанами и направлять их действия
по общему плану. Послали в отряды почти всех членов
нашей группы. Ушли с базы заведующий военным
отделом райкома Климанов, директор райторга Туморин,
заведующий райфо Гагарин, инструктор райкома
Виноградов, шофер Костя Мурыгин. Все мы теперь были
партизанами, но никак не могли еще отвыкнуть от
привычек мирной жизни и, называя товарища, все еще
держали в уме его прежнюю, довоенную должность...
Я с несколькими товарищами отправился в
Красногорский отряд Романова.
Ночевали на Губинских хуторах в сараях, где почти
до самой крыши лежало сено. Выставили дозоры.
Утром встретили разведчиков из отряда Романова:
совсем еще молодого паренька участкового милиционера
Галыгина и такую же молоденькую девушку Марусю
Трофимову из деревни Красные Горы.
Маруся— активная комсомолка, в работе — огонь и
спеть-сплясать мастерица. Галыгин — тихий, даже
застенчивый во всем, что не касалось его службы. Я знал,
что они любят друг друга и свадьбу назначали на
осень —по давнему деревенскому обычаю. Но война
заставила поторопиться: как бы не раскидала судьба в
разные стороны. Поженились перед уходом Галыгина
в партизаны. «Назло Гитлеру, — сказала Маруся. —
теперь где муж, там и я, в отряде».
Галыгин явно гордился своей молодой женой:
— Отговаривал — не слушает. Говорит: я от вас,
мужиков, не отстану...Она у меня такая!
Мы отправились с нашими провожатыми. По
дороге они рассказали, что недавно у партизан был удачный
день: подорвали две грузовые машины с солдатами.
Михаил Васильевич Романов — высокий, жилистый
человек лет сорока пяти. Лицо худощавое, губы плотно
7/

сжаты, на переносице две морщинки почти никогда не
расходятся. Знаком я с ним много лет, но не помню,
чтобы Романов когда-нибудь шумно веселился, громко
смеялся. Так, разве чуть улыбнется и опять нахмурится.
Говорил отрывисто, коротко.
Да, суров на вид Михаил Васильевич, но справедлив
и отзывчив на людскую беду. Знали его все сельчане,
и он знал чуть ли не каждого.
Несколько лет Романов работал инструктором в
райкоме партии, а месяца за три до начала войны
попросил отпустить его в Ветчинский лесопункт поближе
к семье: жена и пятеро детей жили в деревне Именицы,
Просьбу уважили. Коммунисты лесопункта избрали
Михаила Васильевича парторгом. Когда-то Романов был
в Ветчинах лесником, ему знакома в здешних лесах
каждая тропинка.
Комиссар отряда — Михаил Федорович Тернов —
директор Красногорской семилетней школы, общительный,
интеллигентный человек, с широким кругом интересов.
Его искренне любили и взрослые, и ученики. Когда на
бюро райкома утверждали его комиссаром, все сошлись
во мнении, что Тернов будет душой отряда. Только не
укладывалась у нас в головах мысль: Тернов — и вдруг
боец! За всю свою жизнь он и мухи не обидел.
Утвердили все-таки, решив, что фашист — не муха...
И не ошиблись. Человек, всем известный мягкостью
характера, закладывал на дорогах мины, взрывал
вражеские машины, без сожаления уничтожал фашистов.
В отряде все красочно описывали недавнюю стычку
с немцами. Немногословен, как обычно, был только сам
командир Романов.
— Люди в отряде, — рассказывал он мне, —
работники лесхоза, учителя, колхозные активисты. Преданы делу
всей душой. Только скажи — на любое дело пойдут...
72

М В. Романов.
М. Ф. Тернов.
— Чего же ты насупился? — спросил я Романова.
— Обижаются, что я развернуться не даю. Крепко
в руках держу. А без этого нам нельзя. Так ведь?
— Так, Михаил Васильевич. Мы, партизаны, правда,
не армия, но и не бесшабашная вольница.
— Я это людям и объясняю. Не нравится. Мы,
говорят, добровольно в отряд вступили. И сами себе
хозяева... Двое наших даже чуть в Лугу не подались.
Собирались там комендатуру взорвать. Не пустил. Как
можно вот так, не зная броду, соваться в воду? Мы воюем,
а не играем в партизаны!
Романов, конечно, был прав. Народная война толь-
ко начиналась, и с первых шагов нам, партийным
73

работникам, следовало решительно выступать против
стихийности, анархизма.
— Никаких поблажек «вольным пташкам», — сказал
я Михаилу Васильевичу. — Себя погубят и отряд
развалят.
У Романова собрались уже сведения о том, как
ведут себя оккупанты в нашем Лужском районе. Сотни
людей — и горожане, и колхозники — метались словно
перекати-поле, не зная куда приткнуться.
Неподалеку от Луги, на берегу Черного озера, лу-
жане, человек пятьсот, жили табором недели три. Ушли
туда во время боев под городом, да так и остались.
Возвращаться домой не тянуло. Где он, дом-то? В городе,
занятом врагом? Дом — это не только четыре
стены...
На озерное становище наткнулись немцы. Оцепили со
всех сторон. Убедившись, что кроме стариков,
измученных женщин и ревущих ребятишек там никого нет,
успокоились. Гитлеровский офицер даже произнес на
ломаном русском языке пространную речь, приглашая
вернуться в город.
Приглашение никого не соблазнило. Тогда фашисты
насильно, под конвоем, погнали беспомощных людей
в Лугу на «фильтрацию»...
Единую систему управления оккупированным
районом фашисты вводили постепенно. Местную власть
начали устанавливать прежде всего в западных и южных
сельсоветах, захваченных еще до занятия Луги. На
первых порах немцы проявили даже некоторый
«демократизм», милостиво разрешив выбирать старост на общих
собраниях жителей деревень.
Тернов рассказал о собрании в Красных Горах.
Немецкие солдаты согнали всех, кого нашли, в центр де-
74

ревни. Гитлеровский переводчик высокомерно спросил:
кто-нибудь грамотный есть?
Удивленные таким вопросом, жители Красных Гор —
большой, богатой деревни, где была своя
школа-семилетка,— молчали. Не дождавшись ответа, немец
бесцеремонно ткнул пальцем в двух стоявших впереди
колхозников: «Ты... и ты... давай ко мне. Будешь
устраивать, как это по вашему, — сход».
Гитлеровец произнес несколько напыщенных фраз о
«свободе», отныне дарованной «трудолюбивым селянам»,
и велел выбрать старосту.
Плохо понимая, что это за новая должность,
колхозники, тем не менее, не долго раздумывая, назвали
фамилию председателя колхоза Семенова.
«Кто есть господин Семенов?» — прокаркал
гитлеровец. И когда ошеломленный таким поворотом событий
Семенов выступил из толпы, немец покровительственно
обратился к нему:
«Очень карашо, ти есть теперь наше доверенное
лицо. Будешь помогать великой немецкой армии навести
здесь порядок».
Новоиспеченный «помощник» побагровел от стыда,
сквозь землю готов был провалиться. На старости лет
дожить до такого позора!
Едва начало смеркаться, Семенов побежал в лес
разыскивать партизан. Привели его к Романову.
«К вам прибег, здесь остануся, бабу только с
ребятишками к свату отправить надо. Лучше смерть
приму, чем служить немцам буду», — твердил в страшном
возбуждении Семенов. Он даже плакал, сам не
замечая этого.
— Как могли, успокоили его, — продолжал
рассказывать Тернов. — В лесу оставаться не советовали.
Говорим: «Ты же народу большую помощь оказать
75

можешь. Притворись, что
фашистов слушаешь, войди
к ним в доверие, а сам
гни свое». С тем он и
ушел.
Случай с Семеновым
навел нас, членов районного
штаба, на мысль: а что,
если попробовать выдвинуть
надежных людей на
административные должности в
деревнях? В какой-то мере
это удалось. Немало
честных, мужественных
патриотов числилось в
«доверенных лицах» оккупантов.
А на самом деле,
ежеминутно рискуя своей жизнью
и жизнью родных, эти
люди саботировали приказы
гитлеровской комендатуры,
скрывали зерно,
передавали ложные сведения о посевах и собранном урожае.
В колхозе «Большой Брод» Алексей Игнатьевич
Иванов, избранный по нашему совету старостой, буквально
под носом у немцев надежно спрятал трактор, случайно
оставшийся в деревне. Колхоз имел огромный невод, с
его помощью ловили замечательную рыбу в озере Врево,
но когда гитлеровцы захотели полакомиться рыбкой,
Иванов успел запрятать невод подальше, клятвенно
заверяя, что его увезли красноармейцы.
Осторожно, умно, с настоящей русской смекалкой
действовал и староста колхоза «Крестьянский труд»
Цыганков.
П. Д. Алексеев — председатель
Красногорского сельсовета,
партизан отряда Романова.
76

В отряде Романова я пробыл довольно долго.
Знакомился с обстановкой в ближайших сельсоветах,
прикидывал, где наши удары будут чувствительней для
оккупантов.
Вместе с отрядом Романова участвовал в боевой
операции. Разведчики сообщили: большой отряд немцев из
Красных Гор идет на Ветчины. Не меньше семидесяти
фашистов.
— Что думаешь делать, Михаил Васильевич?
— Нападу на них.
Бойцов на месте в это время оказалось двадцать
человек да нас, членов штаба, пятеро. Гитлеровцев втрое
больше. Стоит ли завязывать бой? Можно ни за что ни
про что потерять весь отряд, Романов и Тернов
согласились с нами. Был выработан другой план. Немцы,
очевидно, в Ветчинах ночевать не останутся. Значит, лучше
всего приготовить им сюрприз — к возвращению
заминировать дорогу.
Мы прошли быстро несколько километров и в
подходящем месте, где лес начинался у самой дороги,
заложили мины. Был у Романова старый солдат-минер,
умевший это делать по всем правилам. Рассчитали,
куда после первых взрывов немцы бросятся спасаться.
Несомненно, в придорожные канавы. Мы начинили их
тоже взрывчаткой. От главного заряда протянули в
кусты бечевку. Все тщательно замаскировали, а сами
залегли в засаду.
Ждем час, другой, третий. Наконец показались
гитлеровцы. Идут беспечно, горланят песни, громко
гогочут, несут полные кошелки яиц и размахивают
связанными за ноги курами.
Рядом со мной в засаде лежал Романов. В одной
руке наган, в другой — конец бечевки. Пропустили
немцев на три-четыре шага вперед от основной мины.
77

Романов рывком дернул бечевку. Грохнул взрыв, другой,
третий, четвертый... Застрочили два наших ручных
пулемета, автоматы, винтовки, добивая тех, кто уцелел.
Успех полный. Мы не потеряли ни одного человека,
захватили брошенное немцами оружие — не только
автоматы, а даже два пулемета. Среди убитых оказался
офицер, в планшете у него — карты и другие документы.
2
В ближайшем соседстве с Романовым действовал
большой Лужский партизанский отряд. Командовал им
капитан Лукин — бывший командир нашего первого
истребительного батальона.
Лесная жизнь уже наложила на Петра Гавриловича
свой отпечаток. Он осунулся, подбородок заострился,
кожа на лице и руках задубела. Но по-прежнему
тщательно выбрит, подтянут, духом бодр, — во всем
сказывалась школа службы в пограничных войсках.
Под командой у Лукина человек пятьдесят. В день
нашего прихода на месте не было и половины: часть
отряда отправилась к железной дороге минировать
участок между Лугой и Серебрянкой, а остальные в дозоре
или заняты по хозяйству.
Четко, по-военному, Лукин доложил о действиях
отряда. Было несколько стычек с немцами. Тактику
партизан отличали неожиданность, быстрота. Однажды
немцы выследили отряд, и после короткого боя пришлось
отходить. Фашистов оказалось в несколько раз больше,
чем партизан.
— Почти каждый день направляем группу
минировать дороги, по которым передвигаются фашисты. Уже
подбили шесть танков да два десятка автомашин
сожгли, — сообщил Лукин. — Но что это! Не поверишь,
78

Иван Дмитриевич, ребята недавно транспортный
самолет сбили!
— Ну да?
— Чистая правда,— уверял Лукин, улыбаясь. — Над
лагерем ежедневно в одни и те же часы летал самолет.
Трасса тут у них проходит, что ли. Летал совсем низко
над лесом, точно дразнил. Лопнуло у ребят терпение:
собьем, говорят, фашистскую шкуру, пусть не цоганит
наше небо. Приготовились. Появится фашист — мы
давай палить из винтовок, автоматов, пулеметов.
Стреляли, стреляли, а он летит себе и внимания не обращает. Ну,
думаем, больше не появится. Оказывается, нет, на другой
день в те же часы снова тут как тут. А мы
подготовились еще тщательней, самых метких стрелков отобрали.
Со злости открыли просто бешеную стрельбу
Смотрим — самолет завихлял и быстро-быстро пошел вниз!
Упал километрах в трех от нас. Трупы обоих летчиков
оказались под обломками. С самолета сняли все, что
можно, остальное сожгли.
— Действительно, удача. Никогда не думал, что так
можно сбить самолет.
— Не в том радость, Иван Дмитриевич, что у
Гитлера одним самолетом меньше стало. Главное — ребята
в свои силы поверили. Сначала грузовые машины
уничтожали, потом танки попробовали, а теперь самолет.
Очень все радовались, а я, пожалуй, больше всех.
Человек военный, Петр Гаврилович хорошо понимал
значение дисциплины. Даже занятия с бойцами по
стрельбе и минированию старался проводить по
расписанию, учил ползать по-пластунски, прятаться в секрете.
Кроме бойцов истребительного батальона, в отряд
пришли новые, совсем необученные люди, им такая
премудрость в новинку. Некоторые ворчали: «Завели муштру.
К чему это партизанам?»
79

Но Лукин настойчиво проводил занятия. Вскоре и
ворчуны поняли, как это необходимо. Плохо было только
то, что отряд держался обособленно от населения.
Командир не очень-то поощрял походы в деревни,
считая, что люди отвлекаются от настоящего дела: «Наша
задача — врагу побольше напакостить».
Так ли? Конечно, взорванные машины, разбитая
техника— это урон фашистам. Убитый партизанами
гитлеровец в строй не встанет, стрелять по нашим не будет.
Общий боевой счет отрядов выглядел достаточно
солидно даже в первые месяцы, когда не хватало оружия,
умения, опыта. Но обком партии ставил перед
партизанскими отрядами более широкие задачи.
Партизан должен сочетать качества политического и
военного бойца, быть организатором сопротивления
народа в немецком тылу.
— Надо опираться на население, а не чураться его,
не прятаться от людей, — говорил я Лукину. — Вон у
Романова в каждой деревне есть помощники, самую
подробную информацию получает. Так что давай-ка
меняй тактику.
— Романов — местный житель, ему проще.
— Ничего, у тебя в отряде тоже полно местных.
Приходишь в деревню и, если немцев нет поблизости, —
собери народ, потолкуй, подбодри, научи, как надо
действовать. Ты сейчас представитель Советской власти.
— Плохой из меня агитатор. Я и в армии не любил
выступать, — морщился Петр Гаврилович.
— Полюбишь, коли надо. Я тоже не мечтал военным
стать, а теперь видишь — приходится.
Поговорил я и с комиссаром Андреевым. Ему,
бывшему директору электростанции, привычнее было
заниматься хозяйственными делами, но комиссар
партизанского отряда должен во главу угла ставить
политиче80

скую агитацию, заботу о настроении людей. Оба —и
Лукин и Андреев — в дальнейшем сумели приспособиться
к новым условиям и очень неплохо наладили связи с
населением. Особенно важно это было в первые месяцы
осени 1941 года, когда жители оккупированных районов
оказались отрезанными от советского тыла, лишены
правдивой информации, сбиты с толку агитацией
фашистов, запуганы и растеряны.
Наш районный штаб обязал командиров и
комиссаров отрядов усилить агитацию среди населения. И сами
мы пользовались каждой возможностью для беседы с
жителями оккупированных деревень и поселков: надо было
ободрить людей, поддержать, наконец, просто
рассказать, что происходит за пределами деревни и района.
Нас спрашивали: цел ли Ленинград? Может быть,
погнали уже фашистов назад?
Сведения у нашего районного штаба, к сожалению,
были скудные и не первой свежести. В который раз я
ругал себя за то, что не сумел достать рацию.
Приходилось довольствоваться плохоньким детекторным
приемником Тернова или отправляться за десятки
километров в отряд Сабурова, где принимали сводки
Совинформбюро и последние известия по радио.
От положения на фронтах обычно переходили к
местным делам. Тяжелый гнет оккупации тогда еще не
давал себя почувствовать в полной мере. Колхозники
сохраняли советские порядки, стремились поступать так,
как им подсказывали совесть и долг. С трудными
вопросами обращались к кому-либо из прежних
руководителей сельсовета, районным активистам, хотя искать их
приходилось не за канцелярским столом, а в лесу.
В деревне Поля Ветчинского сельсовета, едва мы
показались на деревенской улице, нас сразу окружили
женщины. Мужчин здесь не осталось совсем: молодые
6 И. Д. Дмитриев
81

ушли в армию, а кто постарше —в партизаны. Как уж
одни женщины сумели справиться, трудно представить,
но урожай с полей убрали, свезли в колхозные амбары
и склады. «Как быть дальше?» — тревожились
колхозницы.
Здравый смысл подсказывал, что оставлять там
зерно, картофель и овощи нельзя. Нагрянут гитлеровцы —
все отберут. Надо быстрее распределить урожай между
колхозниками, оставить небольшой запас для посева
весной, поручить его хранить двум-трем людям.
— А как делить? По трудодням или по едокам? —
спрашивали женщины.
Вопрос сначала меня удивил. Почему надо нарушать
справедливый закон: что заработал, то и получи!
Поразмыслив, понял: в теперешних условиях такой
принцип ударит по семьям красноармейцев и партизан. Мы
посоветовали делить продукты «по едокам». Женщины
очень обрадовались. Самовольничать они не хотели, но
сердцем чувствовали, что надо поддержать
многосемейных, лишившихся кормильцев.
Дележ урожая «по едокам» провели и в остальных
деревнях, находившихся в зоне влияния районного
штаба и партизан.
3
В ту первую военную осень районный штаб,
поддерживая связь с отрядами, кочевал по всему району.
Расходясь в «командировки», мы уславливались о месте и
сроке встречи. Заранее договаривались о запасном
адресе, куда следовало идти, если не застанешь остальных
на старом месте.
В конце сентября мы договорились собраться
недалеко от отряда Лукина — около покинутых жителями
Сутокских хуторов.
82

На поросшей кустарником поляне, где догнивал
полуразрушенный сарай, уже хозяйничал наш неутомимый
Миша Милош. Над костром булькало какое-то варево,
рядом стоял котелок с темным, крепким чаем.
Михаил начал отращивать бородку: черная, курчавая, она
росла необычайно быстро, совершенно преображая
юношу в человека солидного — лет под сорок, а Милошу
было всего девятнадцать. Мы посмеивались, но потом
по достоинству оценили бороду: нередко она делала
человека неузнаваемым.
Милош к месту сбора пришел из отряда Сабурова.
Партизаны, рассказывал он, расположились в землянках
недалеко от Варшавской железной дороги. Почти
каждую ночь совершают диверсии, взорвали несколько
небольших, но важных мостов. Гитлеровцы перешивают
железнодорожную колею для своих вагонов — в
Германии колея другая. А дорога нужна им позарез для
снабжения войск под Ленинградом.
— Что немцы сделают за день — партизаны ночью
разрушат. Вот здорово! — восхищался Милош. — Одна
беда — нет взрывчатки. Иной раз приходится
действовать не толом, а ломом. Развинчивать стыки рельсов,
выворачивать и тащить тяжеленные стальные полосы на
себе до болота или озера, а там топить. Представляете,
каково?
Еще бы не представлять! Адова работенка... Опять
просчет: запасали взрывчатку «на глазок». Впрочем, кто
из нас тогда знал, сколько ее понадобится?
К вечеру у костра собрались все члены нашей рай-
комовской группы. Костер пришлось с наступлением
сумерек залить водой: мало ли кого могло занести на
огонек?
Устроились в сарае, выставили дозорных и
продолжили обмен новостями.
6*
83

Около Дарьинских хуторов действовал отряд
Станислава Ивановича Полейко. Там побывал наш
уполномоченный Никифоров.
Платон Никифорович скуп на слова: живописных
подробностей мы от него не услышали. Но суть дела
узнали. Никифоров участвовал в разгроме немецкого
гарнизона в бывшем доме отдыха «Железо». Он же помог и
составить план налета. Там расположилась какая-то
хозяйственная часть, стояли возы с сеном. Партизаны
подожгли их и из засады расстреливали метавшихся
немцев. Когда на помощь фашистам примчалось
подкрепление, партизаны скрылись в лесу. Ушли без потерь.
Участник гражданской войны, Платон Никифорович
имел куда больший боевой опыт, чем многие наши
товарищи, включая и меня. К тому же, совершенно
неожиданно для всех нас и, пожалуй, для него самого, он
обнаружил недюжинный талант штабиста: часто вместе
с командирами отрядов подробно разрабатывал планы
партизанских операций, всегда глубоко продуманные,
смелые и оригинальные.
По совету Никифорова, отряд Полейко сменил зону
действий — отошел в сторону Оредежа. И там успел
взорвать железнодорожный мост. На Витебской железной
дороге движение прервалось на несколько дней.
В отряде Полейко Никифоров встретил связного,
посланного Пановым. Инженер Николай Александрович
Панов, несмотря на молодость, заслужил уважение своей
настойчивостью, бескомпромиссностью и горячей
преданностью делу; он возглавил самостоятельный отряд,
сформированный из бойцов первого истребительного
батальона. Первое краткое донесение от Панова я получил,
когда был у Лукина: партизаны устраивали засады на
дорогах Толмачево—Сабцы и Красные Горы, подорвали
вражескую машину, в которой ехали офицеры штаба.
ы

Панов тогда прислал со
связным отобранные у
немцев карты, документы,
письма.
И вот новое донесение
от Панова, полученное
Никифоровым через отряд
Полейко: сожжен
транспортный самолет, взорваны
четыре моста... Активно
действует этот отряд! Но
вместе с тем получили мы и
печальные новости:
гитлеровцы, обозленные
успехами партизан, послали
хорошо вооруженную роту,
начали прочесывать лес и
приблизились к месту, где
располагался отряд Пано- П.Н.Никифоров.
ва. Партизаны вынуждены
были принять бой. Четверо
бойцов погибли в перестрелке: Антонов, Егоров, Иванов
и Тимофеев. Панов во избежание дальнейших жертв
решил уйти подальше. Сколько ни искали гитлеровцы,
обнаружить партизан им не удалось. Но, зная, что к
отряду Панова присоединились и местные жители,
каратели кинулись в деревни Пустынь, Сабцы, Дарьино,
Уус-элу, разорили несколько домов, расстреляли трех
колхозников, увели пятнадцать человек заложниками,
зверски убили девушку, заподозрив ее в связи с
партизанами...
Невозможно было слушать спокойно подробности
этого жестокого налета фашистских извергов на ни в
чем не повинных беззащитных людей. Милош торопливо
85

отвернулся, отошел к двери сарая и долго стоял там,
словно высматривая что-то в темноте. Да и мы все,
люди постарше этого юноши, не могли сразу найти
слова... Впрочем, тут нужны были не слова: надо было
действовать, всеми силами добиваться изгнания захватчиков
с нашей земли. Партизаны Панова сумели потом с
лихвой отомстить фашистам и за гибель товарищей, и за
издевательства над мирными жителями...
Был еще отряд, куда для установления связи со
штабом ходили Варзанов и Климанов. Отряд действовал в
самом отдаленном уголке Лужского района — на
границе с Плюссой и Лядами, в Сабицах. Вошли в него
«старички», успевшие повоевать в первую
империалистическую, а в гражданскую бить Юденича.
Партизанили «старички» умно, осторожно; чтобы не
подвергать риску свои семьи, уходили на задания
подальше от родных деревень. Комиссар у них — рабочий
тигельного завода Яков Степанов, посланный в Сабицы
райкомом. К несчастью, в первой же схватке с немцами
погиб командир отряда — бывший председатель
сельсовета Иван Алексеевич Марков. А «старички», не
дожидаясь, пока им пришлют нового командира, сами
выбрали себе вожака.
— Кто бы вы думали у них командир? — спросил
Варзанов.
Как опытный рассказчик, он затянул паузу, а затем
торжественно возгласил:
— Макаров Степан!
Я живо представил себе тот солнечный летний день
в начале войны, когда мы с Костей Мурыгиным ездили
в Серебрянку и на покосе увидели красивого, могучего
старика... Так вот он каков, Степан Макарович
Макаров! Недаром же тогда Самодумов деликатно, но
настойчиво убеждал меня в том, что о Макарове судить
86

поспешно не следует. И вот
Макаров —во главе
партизанского отряда...
— Любопытный
разговор я там слышал, —
сказал Климанов. — Сидят
«старички» у костра,
портянки сушат, балакают о
том, о сем. Макаров к ним
подсел. Один старикашка,
ядовитый такой,
спрашивает: «Как же, мол, так,
Степанушка, тебя
Советская власть в тюрьму
сажала, а ты за нее по
доброй волюшке воевать
пошел, на старости лет,
словно волк бездомный, по лесу
рыщешь? Не пойму что-то.
Или господь бог велел
обиды прощать?» А Макаров
спокойно так отвечает: «Бог тут ни при чем, и
обижаться мне, кроме как на самого себя, не на кого».
— Подумали мы с Климановым и пришли к
выводу,— продолжал Владимир Федорович, — пусть остается
командиром Макаров. Люди сами его выбрали.
Никто из членов штаба не стал возражать. Заочно
утвердили Макарова командиром Сабицкого отряда.
Надо было на основании «докладов с мест»
подвести некоторые итоги. Что же у нас получалось?
Райком партии, или точнее — районный партизанский
штаб, к концу сентября установил прстоянную связь с
шестью отрядами: Лукина, Романова, Сабурова,
Макарова, Панова и Полейко. Вне нашего влияния оказался
С. М. Макаров.
Фото двадцатых годов.
87

отряд Н. Г. Брыкусова. Правда, от местных жителей
мы узнали, что после нескольких схваток с немцами в
Волошовском и Вердужском сельсоветах товарищи ушли
в Лядский район. Никак нам не удавалось напасть на
след Толмачевского отряда Жилина. Дважды посылали
связных, и все впустую. Но толмачевцы, как
рассказывали в деревнях, здравствовали и действовали.
А вот судьба отряда Ивана Павловича Диева
сложилась трагически — немцы разгромили партизан, а Диев
погиб.
Все новые и новые жертвы... Сколько их будет
дальше? Мы гнали эти мысли от себя.
4
Капитан Лукин и я пристроились под вековой елью.
У командира отряда на коленях карта. Разбираем
проведенные за последние дни операции. Накануне
партизаны пустили под откос немецкий эшелон с войсками и
техникой, разгромили колонну пехотинцев.
Доклад Лукина прервал какой-то шум. Я поднял
голову и глазам своим не поверил: к нам шли двое
партизан, бережно поддерживая под руки разведчицу Тосю
Петрову. Девушка еле передвигала босые ноги, волосы
растрепаны, лицо в синяках и кровоподтеках, вместо
пальто и платья какие-то грязные, окровавленные
лохмотья.
Как она сюда попала? С какими вестями?
— Что случилось, Антонина?
— Немедленно уходите из лагеря, — с трудом
выговорила она. — Немцам точно известно место вашего
расположения.
Тося много раз ходила в разведку. Ее сведения
всегда отличались точностью. На этот раз Полейко послал
88

Тосю в деревню Сабицы. Староста — наш человек
—собрал сведения о вражеских гарнизонах и уже несколько
дней ждал связного.
Скинув партизанскую куртку и брюки, переодевшись
в платье понаряднее, Тося пошла в деревню: будто бы
собралась на посиделки.
Возле околицы Тосю из темноты окликнул патруль.
— Стой! Куда идешь?
По возможности беззаботней она ответила:
— Известно куда, на гулянье.
Один из патрульных, полицай, подозрительно
приглядывался к Тосе, а потом вдруг принялся обнюхивать
ее, как собака... Ведь партизаны жили в сырых лесных
землянках, от одежды, от нас самих исходил
специфический лесной запах. Вот эта-то не предусмотренная
Тосей мелочь и подвела ее.
— Партизанка! — закричал полицай.
Обер-лейтенант, к которому привели Тосю, застучал
кулаком по столу, размахивая пистолетом, потом
вскочил и, схватив девушку за волосы, стал избивать.
Тося упорно твердила одно и то же: знать не знает
никаких партизан, пришла в Сабицы потанцевать и
повеселиться, слышала, что немцы специально устраивают
вечеринки для молодежи.
Обер-лейтенант вызвал старосту, того самого, с
которым у нее сорвалось свидание.
Староста равнодушно оглядел партизанскую
связную.
— Известна тебе эта девица? — спросил
гитлеровец.
— Да разве их можно всех знать? Приезжий больше
народ, без роду-племени...
Безразличный тон старосты подействовал на обер-
лейтенанта.
89

— Запереть до утра! — распорядился он. — Завтра
отправим в Лугу, в комендатуру, там разберутся.
Тосю отвели в хлебный амбар — каменную клеть
с толстыми стенами. Выбраться оттуда невозможно.
А что потом? В комендатуре быстро выяснят, кто
она такая. Виселица или расстрел — другого выхода
не будет...
За стеной послышались голоса. Говорили по-русски:
полицай, охранявший амбар, и еще кто-то. О недавнем
крушении поезда, о разгроме на дороге фашистской
колонны. Упоминали хутор Сутоки.
«Это они про отряд Лукина», — сообразила Тося.
Из дальнейшего разговора девушка поняла, что
немцам стало известно, где находится партизанский лагерь,
и они собирались завтра окружить и уничтожить
партизан.
Узнав об опасности, нависшей над товарищами, Тося
не могла думать больше ни о чем другом. Любой ценой,
любыми средствами она должна предупредить отряд! Но
как вырваться из этой клетки? Может быть, удастся
убежать, когда повезут в Лугу? Только бы не вздумали
посадить в закрытую машину.
Рано утром заскрипел старый замок. Тосю вывели на
деревенскую улицу. Возле крыльца дома, в котором ее
допрашивали накануне, стоял, дожидаясь кого-то,
староста. Увидев Тосю, он сделал строгое лицо,
посторонился и в тот момент, когда она проходила мимо,
шепнул, глядя себе под ноги: «У оврага».
Тося едва не вздрогнула и с лихорадочной
поспешностью начала соображать, что могли означать эти
слова.
В полутора километрах от деревни действительно
пролегал овраг. Отлогий, густо заросший ивняком и
ольшаником. Что же произойдет у этого оврага? Помо-
90

гут ли ей там освободиться, или она сама должна
воспользоваться оврагом для побега?
Тосю повели в соседнюю деревню, где должны были
посадить в машину. Полицай вышагивал впереди, за
ним Тося, сзади автоматчик. У околицы рядом со
скотным двором им повстречался староста.
— Я же тебе русским языком объясняю, — толковал
он какому-то белобрысому подростку: — Нарубишь
жердей у оврага! У оврага... — громко повторил староста и
взглянул на Тосю.
Конвоиры не обратили на них внимания. А для Тоси
это было еще одним предупреждением! Именно у оврага
ей помогут, староста что-то замышляет.
«Правильнее всего, — думала Тося, — как только
поравняемся с мостиком через овраг, сразу прыгнуть под
откос. Кусты там густые, пока фашисты придут в себя,
можно успеть скрыться».
Стал виден мостик. Сердце Тоси забилось часто...
Она шла, опустив голову, и считала шаги. Мостик
совсем близко, надо прыгать...
Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой.
В тот момент, когда Тося, стремительно рванувшись,
прыгнула в овраг, раздался выстрел. Полицай
рухнул на дощатый настил мостика. Немец-конвоир
залег в придорожную канаву и открыл беспорядочную
стрельбу.
Тося, в кровь обдирая себе руки, лицо, колени,
кубарем скатилась на дно оврага, поползла между
кустов...
Так ей удалось бежать и дойти до отряда.
Ее предупреждение помогло избежать боя в
невыгодных условиях. Не прошло и часа, как.партизанский
отряд Лукина перебазировался на другое место,
оставив врагу пустые шалаши.
91

ПОДВИГ —ЛЮБОЙ ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ
Небольшая лощинка, поросшая мелким
кустарником, совсем близко подходила к опустевшим огородам
колхозников деревни Бежаны. Здесь-то и назначил
встречу Николай Венедиктович Рысев — бывший
председатель бежаницкого колхоза. По привычке и односельчане,
и мы по-прежнему называли его председателем.
Невдалеке от того места, где мы встретились, на окраине
деревни стояла изба кузнеца Глотова. Показывая на нее,
Рысев сказал:
— Дедко Влас сторожит: если что неладно — даст
нам знать.
Николай Венедиктович ни одеждой своей, ни
обликом особенно не выделялся: обыкновенный крестьянин
северных областей — костистый, худощавый,
светлоглазый, хотя лицом смугл; только вот бороду отрастил, и
она придавала ему несколько суровый вид. Он из тех,
кто, век свой трудясь не покладая рук, не всегда бывает
замечен. Заслоняют их люди броские, шумные,
умеющие, где надо, показать себя с выгодной стороны.
Истинную цену Рысеву знали земляки.
«Самостоятельный мужик», — уважительно отзывались о нем в
колхозе. В деревне эта похвала включает в себя целый
комплекс положительных черт. Чуть ли не с самого
основания колхоза имени Райисполкома (была тогда мода
на такие названия) Рысева избрали председателем.
Жилось в Бежанах трудно. Земля — тощий суглинок,
отвоеванный у леса. Донимало и бездорожье. Только
летом по реке Луге пароходами можно было завезти из
райцентра все необходимое.
Рысев в лепешку расшибался, чтобы «вывести в
92

люди» свой колхоз. Легких
путей не искал, главной
опорой колхозников считал
землю и упорно старался
повышать ее плодородие.
Всякое дело в руках у него
спорилось, и детей своих
он воспитал так же. С
малых лет они — а было их у
Рысева пятеро — в меру
своих возможностей
работали в колхозе, как и
жена—Агафья Андреевна.
Возглавить подпольную
группу Николай
Венедиктович согласился так же
просто, как принимал наряд на
тяжелую, но необходимую
работу.
— Коли нужно, сделаю...
Помощников нашел сам: лесника Петра
Николаевича Демидова и кузнеца Глотова. О делах своей группы
при наших встречах рассказывал буднично, даже
скучновато: столько-то листовок расклеили в такой-то
деревне, столько-то в другой, третьей. Вовремя
предупредили романовский партизанский отряд о карательной
экспедиции...
Будто и не было ночных походов по тайным лесным
тропам, где того и гляди наткнешься на немецкие
патрули. Поймают — смерти возрадуешься... Будто и не
приходилось днем и ночью следить за каждым своим
словом, жестом, поступком, чтобы не выдать себя и
других полицаям, старостам и прочим пособникам
фашистН. В. Рысев.
ской нечисти. И в то же время вести свою, советскую
93

линию, поднимать веру в нашу победу у тех, кто
дрогнул, ослаб.
Для подпольщика, вынужденного таиться даже от
своих близких, каждый день, прожитый в тылу врага, —
подвиг, требующий всего запаса мужества. Самый
подробный рассказ о делах лужских бойцов невидимого
фронта не передаст и малой доли испытаний, какие
стойко и честно вынесли люди за годы оккупации.
Подпольные группы, созданные во многих деревнях,
были глазами и ушами районного штаба. В Сабицах и
Ложке добрая половина жителей была тесно связана с
партизанами родственными или дружескими узами.
Через этих людей мы всегда могли переправить письмо,
пакет с листовками.
Единственный случай предательства был пресечен в
самом начале. В деревне Сабицы жили отец и сын Ка-
бруцкие. Сын — уголовник, несколько раз сидел в
тюрьме. Вскоре после оккупации района фашистами он
появился в деревне и нанялся в полицаи. О предательской
деятельности Кабруцких в деревне ходили разные слухи.
К сабицким партизанам пришли двое связных из
отряда Лукина — Васильев и Анисимов. Переодевшись в
немецкую форму, они отправились в деревню, выдавая
себя за чехов, служащих в гитлеровской армии.
Ломаным русским языком Анисимов спросил у старого
Кабруцкого: где находятся партизаны? Сколько их?
Перебивая друг друга, отец и сын начали подробно
рассказывать, что партизан в местном отряде двадцать пять—
тридцать человек, живут они сейчас в старом сарае в
четырех километрах от деревни, а младший Кабруцкий
собирается в Лугу сообщить обо всем этом немцам.
Васильев и Анисимов попросили показать им точное место
ночевки партизан: потом, дескать, вызовем из Луги
подкрепление.
94

Поздно вечером вчетвером вышли из деревни. Каб-
руцкие привели «чехов» на опушку леса, откуда был
виден сарай. Остановились. Васильев и Анисимов,
пригрозив пистолетами, приказали предателям идти к сараю.
Кабруцкие в ужасе поняли, что выдали себя.
Сабицкие партизаны были в полном сборе. К ним
только что пришли двое членов штаба — Варзанов и
Климанов.
Тускло горели керосиновые фонари. Вдоль стен на
скамьях разместились партизаны. Трое из них во главе
с командиром отряда Степаном Макаровым сидели в
центре вокруг перевернутой бочки, заменявшей стол.
— Что толкнуло вас на подлый поступок? —
спросили предателей.
— Мы думали, вы все равно уйдете, а немцы
обещали корову и денег, — пробормотал старший Кабруцкий.
Макаров спросил Варзанова:
— Что, товарищ секретарь, делать с этими гадами?
— Вам решать, — ответил Варзанов.
Тогда Макаров начал по очереди спрашивать мнение
всех присутствовавших. Ответ был единодушным:
«Смерть!»
Приговор партизанского суда привели в исполнение.
Об этом стало известно по всей округе. Предатели всех
мастей получили суровое предупреждение: их не минует
справедливая кара.
Фашисты великолепно понимали, что в тихих, внешне
покорных деревнях немало пособников партизан. Кто
именно помогает — узнать не могли. Прельщали
наградой, но продажных людей, как правило, не находилось.
Старались устрашить: на глазах у всех колхозников
расстреляли шестидесятилетнего отца, мать и жену
Командира партизанского отряда коммуниста Ивана
Алексеевича Маркова, погибшего в бою с фашистами.
95

Подожгли дом, малышку-дочь живую бросили в огонь...
Люди содрогались от боли и гнева, от того, что не в
силах сейчас вот, тут же на месте расправиться с
истязателями. Но не испугались. И по-прежнему спасали са-
бицких партизан от неожиданного нападения
гитлеровцев. Едва в одном краю деревни покажутся немцы, как
с другого конца бежит в лес посыльный, чтобы
предупредить отряд.
К сожалению, опыта конспирации еще не было, не
хватало хладнокровия, умения осторожно действовать
под носом у врага. Расплачиваться за ошибки
приходилось жизнью.
Так погибла мужественная патриотка Анна
Васильевна Григорьева — председатель колхоза «Сабцы» Вет-
чинского сельсовета.
В тот злосчастный осенний день 1941 года дочь Анны
Васильевны пятнадцатилетняя Тамара отвозила
несколько бидонов молока, собранного в счет
натурального налога, в Красные Горы — большую деревню, где
стоял немецкий гарнизон. Возвращаясь, девочка
встретила в лесу группу толмачевских партизан под командой
Ивана Петровича Жилина — парторга лесопильного
завода.
Партизаны поджидали Тамару: положили на телегу
два ящика с гранатами и минами, замаскировали сеном.
— Передашь матери, что Романову посылаем.
Спрячьте получше.
Тамара благополучно привезла необычную посылку
домой. С трудом они с матерью приволокли тяжелые
ящики в сени, прикрыли тряпьем.
Вечером в деревню нагрянули каратели, начали
шарить по избам. Знали, что партизаны Романова
приходят в Сабцы, кто-то помогает им здесь. Но кто?
Подозревая Григорьеву, в ее дом прежде всего и
направи96

Из деревни пришла связная.
лись. Ящики с минами и гранатами рассказали все без
слов.
Анна Васильевна в это время только что пошла в
поле. Завидев издали немцев, быстро вернулась в
деревню, бросилась в избушку, где колхозники прятали
раненую девушку-партизанку. Разведчица Зоя
Виноградова перевязывала подруге ногу. Зоя была одета в
ватник, лыжные брюки и сапоги.
— Переодевайся быстрей, — сказала ей Анна
Васильевна. — Вот тебе моя кофта, нижняя юбка... — Сама
она, торопливо скинув с себя эти вещи, осталась в
старом платье и жакетке.
— Тетя Аня, а как же с Катей? — растерянно
спросила Зоя о раненой подружке.
И. Д. Дмитриев
97

— Закрой одеялом, чтобы и головы не видно было,
скажи — в тифу мается. Немцы заразы страсть как
боятся.
Анна Васильевна выскочила из избушки и торопливо
пошла к околице. Тут ее и схватили каратели. Дочку
Тамару успела спрятать соседка.
Увидев, что каратели обнаружили ящики с
гранатами, Анна Васильевна поняла: для нее все кончено. Она
категорически отказалась отвечать, откуда появились в
ее доме эти ящики. Били прикладами... Она молчала.
Немцы согнали народ к проулку в середине деревни
и потащили туда на расстрел избитую, окровавленную
женщину. Звенящим от волнения голосом Анна
Васильевна крикнула в толпу:
— Бабоньки, ведь правда же, не ходят к нам
партизаны, правда, мы ничего не знаем!
Так, не выдав никого, наказав молчать и другим,
приняла смерть Анна Васильевна Григорьева.
Казнь тети Ани, как звали ее в деревне, потрясла
колхозников, вызвала еще большую ненависть к
оккупантам. У отряда Романова прибавилось помощников.
Кстати сказать, обе партизанки — Катя и Зоя — в тот
страшный день уцелели. Помогли одежда, снятая с себя
тетей Аней, хитрость, подсказанная ею, находчивость и
самообладание девушек. Зоя благополучно вернулась
в отряд, а Катю продолжали укрывать колхозники, пока
она не поправилась окончательно.
Недели через три после гибели Анны Васильевны
Григорьевой в Красные Горы из Луги ночью внезапно
приехали каратели — больше сотни. Они уже имели
сведения, что где-то поблизости расположен отряд
Романова, и готовились рано утром прочесать лес.
Весть об этом передали в деревню Именицы, где
часто бывали партизаны. Две женщины из этой деревни
98

отправились предупредить отряд. Десять километров
ночью пробирались они глухим лесом, по разбухшим от
дождей болотам. Не один раз могли утонуть в трясине,
подорваться на минах. И все же они шли...
Партизаны быстро снялись с места, а измученные
женщины отправились в обратный путь. Во что бы то
ни стало надо было вернуться домой до рассвета, чтобы
не вызвать подозрений.
Карательная экспедиция не достигла цели. Немцы
запугивали население, арестовывали каждого, кто
вызывал у них подозрения. Мученической смертью погибли
руководитель Поддубской подпольной группы Михаил
Алексеевич Симаков, его шестнадцатилетний сын
Володя и колхозник Василий Андрианович Каванин.
Тяжело переживали мы гибель товарищей по борьбе.
Посылали связных в подпольные группы, старались
предостеречь их от ошибок. Помню, как однажды
сереньким осенним днем мы с Климановым отправились в
деревню Вяз на берегу Луги. Деревенька невелика, немцы
постоянно в ней не находятся и все свои мероприятия
проводят через старосту Козлова, подленького старика.
Выслуживаясь перед оккупантами, он делает всякие
пакости жителям, но партизан боится. Все эти сведения
мы предварительно получили от Рысева.
Собрание в Вязу, как и в Бежанах, должно было
поддержать местных подпольщиков: если в деревню, как
и в доброе старое время, пришел секретарь райкома и
Делает доклад, значит, врут фашисты, что кончилась
Советская власть.
Проводить собрание в Вязу мы заставили старосту
Козлова. Едва завидев наши весьма колоритные,
увешанные оружием фигуры, пройдоха-староста попытался
скрыться. Но вездесущие ребятишки немедленно
доловили нам, где его искать. Изобразив на лице приветли-
7*
99

вую улыбку, Козлов «охотно» согласился пройти по
домам, кликнуть колхозников. Впрочем, особой нужды в
этом не было: весть о нашем приходе передавалась
деревенским «телеграфом» со двора во двор, и все
больше народу выходило на улицу. Но нам нужно было
обезопасить себя и от старосты. А теперь все было в
порядке: раз он сам скликал людей, значит, не побежит
с доносом.
Собрались на полянке недалеко от колхозных ферм.
Сплошные грязно-серые облака затянули небо,
холодный ветер рябил воду реки, моросил мелкий нудный
дождь. Женщины потуже затянули платки, мужчины
нещадно дымили махоркой. Но никто не уходил.
Бывал я в этой деревне частенько, знали меня, да и
моего спутника Климанова и стар и млад.
Разговорились по душам.
Один мужичонка, Филипп Васильев, все пробирался
вперед, норовил встать поближе ко мне. Помялся
немного и, наконец, высказал то, что его томило.
— Может, не так и страшен немец-то, как толкуют?
Я в германскую воевал, был в плену. Верно, немец строг,
аккуратен и больно порядок любит. Стало быть, сиди
себе смирно, не нарушай ихнего закону, и немец не
обидит. Чай, не зверь. Я ведь это не за себя говорю —
молодых уберечь хочу. Они, горячие головы, все поперек
норовят делать.
Все насторожились, сдвинулись, тесня друг друга,
Что ответит секретарь?
Видно, не у одного Филиппа Васильева бродила в
голове трусливая мыслишка отсидеться, отгородиться от
общей беды четырьмя стенами своей избы. Еще в Бежа-
нах Рысев мне говорил, что ходит про немцев шепоток
среди народа: «Раз ихняя сила взяла — не противься,
плетью обуха не перешибешь... Покориться надо до
100

поры. И с немцем жить можно, если не делать ему
вреда».
У меня был готов ответ таким непротивленцам злу.
— Терентия Савина из Ситинки, может, кто знает?
Смирный такой старичок, тихий... Пошел к немцам
работать сторожем при конюшне. Ночью дождь был.
Терентий внутрь конюшни зашел укрыться. А начальник
лесозавода Гофман делал обход. Вытянул старика плетью и
велел солдатам подвесить за руки к столбу. Часов шесть
висел...
В толпе глухо охнули.
— Так вот, можно, конечно, и этак жить.
Смирненько. Фашист не зверь, правильно. Зверь такого не
сделает.
Все притихли. Филипп Васильев потихонечку
спрятался за чью-то спину.
— Что дедку слушать? Он сам не знает, про что
болтает. Как наши воюют, расскажите! — донесся из толпы
мальчишеский голос.
Сообщил я им все, что знал о событиях на фронте,
а под конец подготовил сюрприз: достал номер
«Ленинградской правды». Сравнительно свежий. Подобрали мы
недалеко от лагеря несколько газет, видимо, сбросил их
наш самолет. Жалко только, что по незнанию летчиком
местности большая часть драгоценного груза угодила
в болото.
Газету бережно передавали из рук в руки, сердито
Цыкая на тех, кто в нетерпении хватал повидавший
виды листок недостаточно осторожно.
Сидим, беседуем, кругом все тихо, спокойно, будто
и нет немцев по соседству. Меня про семью спросили.
Одна старушка, пригорюнившись, жалостливо так
говорит: «А ты-то сам, батюшка, где теперь живешь? Ведь
немцы, чай, и твой дом в Луге заняли?»
101

Разговоры разговариваем, а на Козлова я одним
глазом поглядываю. Потом громко, чтобы все слышали,
спрашиваю:
— Староста вас не притесняет? Не продался врагам?
Чью линию ведет: нашу — советскую или гитлеровцев?
Смотрю — люди мнутся, друг на друга поглядывают,
помалкивают. Все ясно без слов.
— Слушай, Козлов. При свидетелях предупреждаю:
веди себя по-хорошему. Заруби в памяти крепко —
немцы здесь временно. Красная Армия вернется. А до ее
прихода мы за тобой следить будем. Если вилять
начнешь, людей предавать врагам, — пеняй на себя.
Смиренно заглядывая в лицо, староста залопотал о
своей преданности, многословно и путано начал
оправдываться. Не скрывая отвращения, я отвернулся от
подленького трусливого мужичонки.
Пока мы толковали, двое ребятишек лет по десять-
двенадцать отозвали в сторону Климанова и что-то с
жаром ему рассказывали. Климанов кивнул мне
головой: не беспокойся, мол, все в порядке, — и ушел куда-то
с мальчуганами.
Скоро станет темнеть, пора уходить, а Климанова нет
и нет. Дошел до конца деревни, смотрю по сторонам —
никого. Вот так история! Закурил, соображаю, как
дальше действовать. Вдруг в отдалении из-за кустов
Климанов машет шапкой. Бегу скорее туда. Картина
открылась неожиданная: Климанов сидит на корточках, рядом
два мальчугана, а перед ними ручной пулемет
Дегтярева и диски с патронами. Чудеса, да и только!
Оказывается, ребятишки где-то в лесу набрели на это оружие,
находку припрятали и теперь сияли от радости, что могли
сделать такой подарок партизанам.
— Только никому не говорите! Узнает «Козел» —
побежит немцам ябедничать. Тогда наших мамок убьют.
102

«Козел», беда, какой вредный, — просили наши
маленькие друзья.
Мы пожали, как равным, грязные, худенькие
ручонки и от имени штаба торжественно объявили им
благодарность. И дали слово молчать, а «Козла» прибрать к
рукам.
Досадно, что в спешке тогда не спросили фамилии
ребятишек, даже имен толком не запомнили. Быть
может, они сами, взрослые теперь уже люди, или их
родные, прочтя эти страницы, вспомнят тот случай и
отзовутся?
Чаще всего мы проводили собрания в деревнях
вместе с Евгением Ивановичем Утиным. Наше совместное
появление производило особенно сильное впечатление.
Председатель исполкома и партийный секретарь —
в районе, не боятся, ходят по деревням! Кто может
сомневаться, что стоит за ними настоящая сила!
Выглядели мы весьма живописно. На головах — бу-
денновские остроконечные шлемы, толстые ватные
куртки перепоясаны широкими ремнями. У пояса болтаются
гранаты, на шее — автоматы. Оба высокие, плечистые,
вдобавок у меня отросла широкая рыжая борода
лопатой. Предельно аккуратный, Евгений Иванович
пытался при любой возможности соскабливать или состригать
седоватую щетинку на щеках. По своему складу
характера он был глубоко мирный человек. Как-то так вышло,
что даже военной подготовки Евгений Иванович не
получил, не служил в армии. На первых порах партизанской
жизни мы посмеивались над ним: не умел разобрать и
собрать винтовку и пистолет. Потом-то всю эту
премудрость мы, конечно, помогли ему освоить.
Но если с оружием у нашего председателя сначала
и не ладилось, зато с людьми Евгений Иванович
разговаривать умел и любил. Его хорошо знали даже
103

в самых глухих деревушках и без колебаний верили
каждому его слову.
Беседы и собрания в деревнях постоянно проводили
и другие члены штабной группы: Варзанов, Никифоров,
Климанов, Матвеев, Туморин.
В ту первую военную осень и в начале зимы круг
нашего влияния ограничивался сельсоветами,
расположенными на северо-западе района—по течению Луги в
направлении к Осьмину и на северо-востоке, к Оредежу.
Глухие леса, болота, бездорожье — вот когда мы
оценили то, что раньше считали досадным бременем! В
южной части района лесов почти нет, там — мелкий
кустарник, реденькие рощицы, открытые поля. Зацепиться не
за что. И дороги там хорошие, удобные, благодаря чему
немцы использовали их для передвижения воинских
частей. Туда наши отряды приходили только для
диверсий: быстро нападали и, не давая немцам опомниться,
отходили назад.
С Клобутицами и Серебрянкой, расположенными
также в южном направлении к Пскову, мы поддерживали
связь обходным путем.
Южные сельсоветы стали постоянным местом наших
действий позже —в 1942—1943 годах, когда
прибавился опыт партизанской войны и само это движение
набрало силу, сделалось более организованным.
2
— Сабицкие партизаны фашистский самолет
сожгли. Вот вам «старички»-то наши, а? Каковы? Здорово
воюют!
Владимир Федорович Варзанов часто бывал в
отрядах Романова, Сабурова, Лукина, Полейко, но с
особой охотой ходил в те места, где базировался отряд Сте-
104

пана Макарова. Это и
понятно: до того как Варза-
нова избрали секретарем
райкома, он несколько лет
работал председателем Са-
бицкого сельсовета, знал
там каждую семью и, что
не менее важно, все пути и
дороги.
— Из деревни Ложок
прибежал в отряд
парнишка, — рассказывал
Варзанов. — «Дяденька Степан!
Самолет ихний сел!..
Недалече от нас, на Гривцовом
поле. Тетка Дарья послала,
велела вам сказать. Она
еще наказывала, чтоб
сразу шли, фрицев мало,
только двое для охраны.  ГлавАнатолий Ваулин.
ный-то, видать, звонить
пошел, подмогу просить».
Наказ тетки Дарьи выполнили. Завидев
вооруженных людей, караульные немцы, не приняв боя, сбежали,
Варзанов распорядился снять пулемет и рацию—все
это могло пригодиться. Затем, пробив бак с бензином,
самолет подожгли.
Все в штабе радовались, поздравляли Варзанова с
удачей. Но по лицу его я видел: не все новости
выложил. Хочет что-то сказать и мнется.
— Неприятность, да? Говори, Владимир, не тяни за
душу!
— Боюсь, что Ваулина немцы взяли... Слухи в
Ложок просочились: где-то около Толмачева троих
105

подпольщиков расстреляли. Фамилий не знают. Двоих
парней и девушку.
Анатолий Ваулин — совсем еще молодой человек.
Слесарь, комсорг, инструктор райкома комсомола, а
перед войной заместитель директора ФЗУ по комсомолу —
таковы ступеньки, по которым поднимался Анатолий.
Славный, серьезный парень, к тому же угадывался в нем
хороший организатор.
В июле был у меня с ним нелегкий разговор.
Анатолий сидел у меня в кабинете, держался спокойно и
свободно. Черты лица чисто русские, нельзя сказать, что
правильные, но чем-то очень приятные, волосы густые,
зачесаны по моде того времени — назад.
Внимательно выслушал мое предложение остаться в
немецком тылу. Потом встал, подчеркивая
официальность разговора, и торжественно сказал:
— Любое задание партии выполню, не жалея ни сил,
ни жизни! — Но, сбившись с этого тона, заговорил
горячо: — Правда, Иван Дмитриевич, не подведу,
справлюсь! Вот увидите, если придется столкнуться с
гитлеровцами, таких дел натворим...
Была в нем очень располагающая мальчишеская
непосредственность: он уже загорелся, по молодости лет
думая не столько об опасности, сколько о романтике,
какой всегда было овеяно слово «подпольщик».
Несколько разочаровался Анатолий, узнав место
своей будущей работы.
— Перечицкий сельсовет? В такой глуши сидеть?
Ради чего? Немцы никогда в жизни туда не дойдут!
Признаюсь, я думал так же. Но действовал в
расчете на худшее.
Перечицкий сельсовет находился в северо-восточной
части района — от Луги в тридцати километрах. В
райкоме предполагали в случае оккупации района размес-
106

тить там Толмачевский партизанский отряд. Заложили
базу с продовольствием и боеприпасами. Подпольная
группа была бы там очень полезна партизанам.
Имелась и вторая причина, почему именно Ваулина
мы посылали в тот сельсовет. Создавая подполье в
районе, приходилось опираться только на местных
жителей, «чужак» сразу бы обратил на себя внимание. В Пе-
речицком сельсовете, не вызывая подозрений, можно
было создать надежное ядро подпольной группы.
Можно... если на это согласились бы ее предполагаемые
участники. Дело это деликатного свойства, касалось
человеческих чувств.
— Как у тебя с женой? — напрямик спросил я
Анатолия.
— Все так же, — угрюмо отозвался он, глядя в пол.
— Где она сейчас?
— Уехала к родителям, дочку забрала.
Немногим больше месяца до этого разговора я
беседовал с молодыми мужем и женой. Втроем мы
пытались разобраться, почему не ладится у них семейная
жизнь. Кто был виноват — судить не берусь, да и не к
чему ворошить старое. Примирить их не удалось.
Вспомнил я об этой истории лишь для того, чтобы объяснить
дальнейшее.
— Видишь ли, Анатолий: просто так явиться тебе в
Перечицы, да и в любой другой сельсовет, нельзя. Ты
Тоню Бардистову знаешь?
— Бардистову? Конечно. Она же на почте работала,
пока туда не угодила бомба. Хорошая девушка, я и по
комсомольской работе ее знаю.
— Так вот, с Тоней я договорился о подпольной
работе. Она пока живет у родителей в Малом Замошье
Перечицкого сельсовета. Но одной ей трудно работать,
девушка молоденькая, девятнадцать лет всего... Что
107

если тебе жениться на ней? Да ты не удивляйся, я имею
в виду фиктивный брак. Тогда ты можешь поехать к
ней, остаться там. Только как отнесется к этому твоя
настоящая жена?
— Не бойтесь, Иван Дмитриевич, — подумав, сказал
Анатолий. — Семью вы не разрушите. Она уже
разрушена. А для дела я готов на все. Но вот вы сами сказали
про Тоню — молоденькая. Сумеет ли работать?
Позвольте мне взять с собой дружка моего Сашу Парфеева?
Инструктор Осоавиахима, хороший, серьезный парень. Я
сам с ним договорюсь, если разрешите.
Взять Анатолия в товарищи по подпольной работе
Тоня Бардистова согласилась с радостью.
«Страшновато одной-то», — призналась она мне.
Через несколько дней Анатолий и Тоня с
рюкзаками за плечами отправились в путь. Спустя неделю
следом за ними пошел и Парфеев.
Молодой паре пришлось нелегко. Тонины родители,
особенно отец, встретили новоявленного «зятя» в
штыки. Подумать только, при живой жене новую завел! В
деревне на это смотрят куда строже, чем в городе. Тоню
ругали на чем свет стоит: не нашла холостого! Да и
время ли о замужестве теперь думать?
Но Тоня стояла на своем, и постепенно в семье
наступил если не окончательный мир, то перемирие. Молодые
жили отдельно от родителей в пустовавшем домике.
У соседей это не вызывало никаких подозрений: все
знали, что молодые со стариками не ладят.
Парфеев поселился у пожилой бобылки в маленькой
избенке, стоявшей на отшибе: вроде бы погостить
приехал в деревню к друзьям после болезни.
Последние сведения, полученные от группы Ваулина
по цепочке, были хорошие. Молодые подпольщики
освоились с обстановкой, собирают разведывательные дан-
108

ные, сами пишут и
распространяют в деревнях
листовки.
И вот теперь вдруг
страшная весть,
принесенная Варзановым. Точно ли
это? Возможно, произошла
какая-то путаница?
Решили послать в Пере-
чицы друга Ваулина — Ми-
лоша. Путь трудный, около
сорока километров. Идти
надо мимо поселков и
больших деревень, где стоят
немецкие гарнизоны, пересечь
Варшавскую железную
дорогу, оживленные тракты,
в том числе и шоссе Киев —
Ленинград.
Но Михаил Милош уже
имел опыт дальних  развеТоня Бардистова.
док. Трудные поручения
даже нравились ему.
Перевоплощался он артистически: черная борода закрывала
подбородок, и невозможно было узнать в «пожилом»
мужчине девятнадцатилетнего парня; он и походку
выработал под старика, шаркал ногами, горбился,
говорил глухим баском.
Отсутствовал Милош долго, но зато принес радостное
известие: Ваулин и его друзья живы, здоровы, активно
действуют.
Фашисты ни в Большом, ни в Малом Замошье не
квартировали. Полицаи наведывались редко, главным
образом запастись самогоном. Его гнали из картошки
109

некоторые предприимчивые бабенки: в Луге на рынке
любой товар на эту «валюту» выменяешь.
Вся полнота власти находилась в руках старосты
Васильева — местного колхозника. Он и против немцев
не шел, но и своих не притеснял.
Саша Парфеев сумел Васильеву понравиться,
предложил свои услуги в составлении разных отчетов, до
которых аккуратисты-немцы были великие охотники.
Староста обрадовался и взвалил всю «канцелярию» на Пар-
феева. Теперь Саша мог свободно бывать в других
сельсоветах, в Толмачеве и Луге; имея доступ к бумагам, он
снабжал нужными документами Анатолия и Тоню.
«Молодожены» в сентябре пристрастились ходить по
грибы; под этим предлогом совершали дальние походы.
Возвращались с полными кузовками. А сами
запоминали, где стоят немецкие части, каково вооружение,
сколько солдат в окрестных гарнизонах. Выяснили
количество фашистских самолетов, базировавшихся на
аэродромах в Смычкове, Люблине, Красном Валу. Нашли
хорошего помощника в Толмачеве, бывшего
железнодорожника, который следил за проходившими на фронт
эшелонами.
Старая дуплистая ель служила им почтовым
ящиком для связи с партизанами.
Группа Ваулина действовала в тесном контакте
с толмачевскими партизанами, где командиром был
Жилин. Анатолий и Тоня разведали в лесу стоянку
большого отряда карателей и провели туда партизан.
Внезапным дерзким налетом партизаны разделали фашистов
под орех, сами почти не понеся потерь.
Милош приходил к своим друзьям в ту осень и зиму
1941/42 года раз шесть-семь, передавая задания штаба.
Ребята проявляли много и своей инициативы.
Однажды к Ваулину забежал Саша Парфеев.
110

Срочно нужны деньги.
— Зачем тебе? Какие деньги?
— Немецкие марки. Лейтенанта одного эсэсовского
в Пелкове угостить. Любит, мерзавец, выпить.
Напьется— хвастать начинает, спасу нет. Спьяну выболтает что
хочешь. Собираюсь «подружиться» с ним покрепче.
Одобряешь? А сейчас он самогону требует и списочек...
— Что за список?
— «Подозрительных жителей», кто с коммунистами
заодно. Понимаешь? Попозже приду, все обмозгуем,
сейчас некогда. Давай, потряси капиталы, не жмоться.
Анатолий достал из укромного местечка их общие
«капиталы» — немецкие марки. Как и другим
подпольщикам, райком выделил группе Ваулина запас
продуктов, в том числе пару ящиков махорки. Но ни Саша, ни
Анатолий не курили, а махорку продавали на рынке
в Луге, что также было поводом побывать в городе,
узнать, что там делается.
Вечером в домике Ваулина состоялся «военный
совет». Горячие головы сразу ухватились за Сашин план
разделаться с прихвостнями фашистов их же руками.
Ребята составили список предателей, фамилии
сообщили нам в штаб и в партизанские отряды, а затем Ваулин
сел сочинять классический «донос». На первый случай
ограничились полицаем Вьюнковым. Негодяй высшей
марки, он дезертировал из Красной Армии, продался
фашистам, служил им верой и правдой. На его совести,
если таковая была у подлеца, было несколько жизней
советских людей, переданных в лапы гестапо.
Участвовал в расстрелах и сам...
Саша доложил пьянчуге-лейтенанту, будто бы
Вьюнков связан с партизанами. «Доносу» поверили. И
Вьюнков получил пулю в затылок от своих же хозяев. Таким
же образом уничтожили еще нескольких предателей.
111

Подпольщики написали и разнесли по деревням
сотни листовок. Ночи просиживали напролет, переписывая
текст печатными буквами, чтобы скрыть свой почерк.
Иногда удавалось заполучить газеты, сброшенные
нашими самолетами. Сводки Совинформбюро, хотя и не
слишком радостные, подбадривали людей уже одним
тем, что Ленинград и Москва стоят неколебимо.
7 ноября подпольщики решили поздравить лужан
с праздником Октября, а фашистам еще раз напомнить:
советский народ им не покорить. Текст листовок был
отправлен районным штабом в партизанские отряды и
подпольщикам, в том числе и Ваулину, заблаговременно.
Заготовив десятка три листовок, Тоня и Анатолий
ночью отправились в путь. А в канун праздника
разыгралась настоящая пурга. Хлопья колючего снега били
в лицо, слепили глаза. Не все намеченные еще утром
места теперь годились. Надо было искать такие, где
листовки не размокли бы от непогоды: в сенях бывшего
правления колхоза, избы-читальни, на крыльцах домов, под
навесами. Отнесли листовки в Малое и Большое За-
мошье.
Куда бы еще? Пошли в Пелково, где стоял отряд
карателей. Опасно, зато какой будет эффект! — заранее
радовались ребята. Под конец даже просто созорничали:
вздумалось доставить листовки в фашистскую
комендатуру. В окнах еще горел свет, на занавесках мелькали
тени.
— Вот не спится гадам, — огорченно прошептала
Тоня.
Вдруг скрипнула калитка в соседнем дворе, залилась
лаем собака. Послышались шаги, немецкая речь.
Анатолий и Тоня замерли на месте. Нет, спасибо пурге, все
обошлось. Теперь скорей на крыльцо. Тоня достала из
кармана вареную картошку, намазала уголки беленькой
112

бумажки, приклеила ее на входную дверь и бегом
обратно. Мокрые, озябшие, но бесконечно счастливые
ребята вернулись в свою избушку.
Утром 7 ноября жители трех деревень, потихоньку
передавая друг другу листовки, читали поздравления
с Октябрьским праздником и суровое предупреждение
оккупантам:
«Фашисты! В Москве вам не бывать! Как ушей своих
не видать вам и Ленинграда! Запомните, кровопийцы!
Скоро придется бежать вам, но мы настигнем вас в
вашем паршивом логове».
Гитлеровцы бесновались, безуспешно искали
партизан...
Словом, действовали комсомольцы группы Ваулина
смело, изобретательно.
Ошибки? К сожалению, все трое совершили их
немало. Отправляясь по грибы или за осенней ягодой —
клюквой, Тоня и Анатолий возвращались в деревню
через двое-трое суток. До условленных тайников далеко,
а устроить поближе нельзя: партизанам опаснее, чем
подпольщикам, переходить всегда оживленное, хорошо
охраняющееся шоссе.
— С чего бы это? — перешептывались бабы. — В лесу
живем, болота кругом. На часинку-другую сбегаешь —
корзину не унести, а они, вишь, все с ночлегом куда-то...
Потом Ваулин додумался: будто бы потому так
долго ходят они с Тоней, что навещают Тонину тетку около
Оредежа. Несколько раз сходили туда для отвода глаз.
Саша Парфеев лихо, набекрень, носил кубанку, на
черном полушубке издали видна белая повязка —
знак преданности «новому порядку». Но внешне
преобразиться куда легче, чем изменить поведение, привычки,
отношение к людям. Слишком мягок и уступчив был
помощник старосты там, где дело касалось интересов
8 И. Д. Дмитриев
113

рейха: сбора налогов, посылки на работу. Слишком
независимо разговаривал со своим начальством и даже
с немцами.
Доверчивость, неосторожность, нередко
безрассудный риск —вот что грозило провалом тройке Ваулина.
Ведь выросли ребята в хороших советских семьях,
учились в советской школе, привыкли к отношениям
непринужденным, естественным, душевным. Не умели они
ничего,—если говорить по большому счету, — скрывать,
никогда не приходилось им таиться. В деревне, конечно,
догадывались, чем заняты трое комсомольцев, но
помалкивали, оберегали их, как могли. И группа Ваулина
продолжала работать...
3
Долго я ничего не знал о лужских подпольщиках —
Яковлевой и Теллухине. Послать связных? В
партизанский отряд мог пойти любой член штабной группы.
В Лугу же ни мне, ни моим товарищам носа нельзя
показать,— слишком хорошо нас там знали.
Приходилось рассчитывать на кого-либо из жителей
деревень. Правда, даже самому надежному человеку я
не мог сказать: «Идите по таким-то адресам, разыщите
таких-то людей». До оккупации, когда мы
уславливались о встречах, все казалось проще и легче. Довольно-
таки наивные были у нас представления о работе во
вражеском тылу.
В конце сентября я все же направил в Лугу Анну
Гавриловну Иванову из деревни Высокая Грива. Муж
ее — председатель колхоза Сергей Иванович — состоял
в отряде Романова; в доме у жены была партизанская
явка.
Анна Гавриловна наскребла с десяток яичек, миску
114

творогу и, заплатив десятку — налог, установленный
немцами, получила от старосты разрешение продать свой
товар на рынке. Отправилась в путь. Три мои записки
она должна была положить в условленные места.
Понятно, ни адреса, ни фамилии в записках не указывалось.
Анна Гавриловна не знала, кому их несет, и, как
женщина умная, ничего не расспрашивала.
Путешествие в Лугу — тогда оно стало именно
путешествием— оказалось безрезультатным: записки
вернулись ко мне. Дом, под крыльцом которого был наш
первый тайник, начисто сгорел. Общественная уборная —
тайник номер два — снесена. К третьему «почтовому
ящику» на окраине города около мельницы — не
пройти: там расположилась немецкая часть... Надо было
искать какой-то другой способ связаться с лужскими
подпольщиками. Но какой?
А тут новая горестная весть: арестован руководитель
Толмачевской подпольной группы Иван Иванович
Сергеев и два ее участника — Шалдыбин и Кастанов. Их
схватили, когда они расклеивали листовки. Всех троих
пытали и через несколько дней расстреляли.
Гибель товарищей по борьбе пережить тяжело. Умом
понимаешь неизбежность жертв — ведь каждый из нас
подвергал себя опасности. Но сердце не принимает то,
что можно понять рассудком...
Ивана Ивановича Сергеева знал весь район:
председатель лучшего колхоза. Красивые, ладные дома,
окруженные садами, выстроились вдоль шоссе, ведущего
в Ленинград. Люди здесь жили и работали хорошо:
трудодень оплачивался полной ценой. Картофель, овощи,
зерно машинами отправляли в город. Специального
образования Сергеев не получил, но человек энергичный,
деятельный, умный, он мог„потягаться с любым
агрономом в применении передовых методов обработки земли,
8*
115

которую понимал и любил. Бывало приедут в район
ученые, чтобы проверить на практике результаты
лабораторных работ, поставить опыты. Где? Конечно, в колхозе
«Жельцы», у Сергеева...
Эвакуироваться Иван Иванович отказался наотрез.
С большой своей семьей как тронешься в дальний путь?
Я не стал его уговаривать. Не очень и верилось тогда,
что немцы дойдут до северной границы района, откуда
рукой подать до Ленинграда.
Увидев однажды в райкоме привезенные из обкома
листовки, Сергеев сам попросил часть их дать ему, а
позже возглавил Толмачевскую подпольную группу.
И вот теперь жизнелюбивый, полный сил человек,
великолепный организатор, прямо-таки излучавший заряд
энергии, погиб страшно, мучительно.
Мы молча сидели у костра, думали тяжкую думу.
Мне же было тяжелее всех: только я знал, что Сергеев
связан общим заданием с Теплухиным. Я же и
познакомил их.
Просчет? Да, страшный и непоправимый. Два месяца
жизни в тылу врага научили многому. Я понял, как
мало подходил к роли подпольщика Сергеев —
увлекающийся, порывистый, привыкший жить на виду, с душой
нараспашку. А что, если он проговорился о Теплу-
хине?
Никаких сведений больше не поступало, я оставался
в томительной неизвестности. Вдруг забрезжила
надежда. При очередной встрече с бежаницким
председателем колхоза Николаем Венедиктовичем Рысевым я
узнал, что его родственница встретила в окрестностях
Луги Бабаева. В Бежанах его знали хорошо по работе
в Красногорском сельсовете. Женщина рассказала Ры-
севу про Александра Матвеевича:
— Опухший весь, еле ноги передвигает. Дядька с ним
1 6

какой-то незнакомый, в очках, тощий такой. Борозды на
совхозном поле перерывают, картофелину какую найдут,
либо турнепсину.
Я не подал виду, как важно было это известие. Оно
обрадовало и удивило: Бабаев жив, а его спутник —
скорее всего Теплухин. Но зачем товарищам собирать
гнилую картошку? У них же есть запас продуктов на
три-четыре месяца! Быть может, Теплухин и Бабаев
ходят на совхозные поля ради конспирации, чтобы не
выделяться среди других? Или таким образом знакомиться
с людьми, искать помощников?
Следующую весточку прислал Ваулин после того, как
повидался в Луге со своей матерью Натальей
Ивановной. Встретились они на берегу реки. Анатолий делал
вид, что оттаскивает от воды чью-то забытую лодку,
мать полоскала белье.
Среди прочих новостей Наталья Ивановна упомянула
о бывшем заготовителе Бабаеве: приходил в управу
просить работу. А с ним длинный худой человек в очках-
оглоблях. Не лужский, должно, беженец,
зарегистрировался учителем.
Наталья Ивановна сама работала в управе и не
подозревала, что в недалеком будущем станет выполнять
задания человека в очках-оглоблях. Не предполагал
этого и Анатолий. Бабаева и его компаньона называл
в числе тех, к кому относился с подозрением: «Один —
исключен из комсомола, видать вынюхивает местечко
получше, другой — добровольно работает на фашистов.
Не чему-нибудь учит ребятишек, а немецкому языку!
Возьмите на заметку...»
Наконец, позднее по партизанской цепочке уже сам
Бабаев прислал сообщение. Короткое, полное
недомолвок, без имен и фамилий, оно все же свидетельствовало
о главном: наши товарищи живы и действуют. Спустя
117

несколько месяцев я встретился с Бабаевым в
условленном месте около Красных Гор и узнал про
злоключения и беды друзей-подпольщиков. Тогда же он
рассказал подробно о работе группы Теплухина за эти
месяцы.
4
Нижегородская улица проходит за железной дорогой
на окраине Луги. Дальше — кладбище, поле, заросшее
деревцами, кустарником, а там и настоящий лес.
Селились здесь чаще всего железнодорожники.
Домики небольшие, по-хозяйски ухоженные, в пышных
кудрявых садах — «частный сектор», как определяли в
райисполкоме. Только на углу Нижегородской улицы и
проспекта Свободы пять домиков с одним общим двором
принадлежали жакту.
Мало кто знает даже из коренных жителей, что в
годы фашистской оккупации в одном из этих домов
находился Лужский центр подпольной организации, что из
крохотной квартирки в мезонине тянулись нити почти
ко всем подпольным ячейкам в городе и районе. Там,
в угловом доме № 1, два с лишним года жил Николай
Николаевич Теплухин. Первое время вместе с Бабаевым,
потом один.
Немецкое начальство в этой части города не
размещалось. В то время тут было ни пройти, ни проехать:
сплошной песок, за калитку вышел — по щиколотку
увяз. «Завоеватели» предпочитали уцелевшие
благоустроенные дома в центре. Едва дав время собрать кое-
какие пожитки, без церемоний выгоняли хозяев
квартир под открытое небо. Такая участь постигла вначале
и наших подпольщиков, обосновавшихся в дни
последних боев под Лугой в подвале дома на углу
Комсомольской улицы и 7-й Заречной. Присмотрели пустую
ком118

нату по соседству, но через неделю вынуждены были и
ее оставить. Только на Нижегородской удалось найти,
наконец, постоянное пристанище.
А тут новая беда: пропал запас продуктов. На
территории педагогического училища, где мы с Теплухиным
спрятали ящики с галетами, крупой и консервами,
немцы устроили склады и канцелярию.
Вскоре после занятия Луги военная комендатура
обязала все население района зарегистрироваться в
городской и районной управах. Теплухин назвал свою
профессию — учитель. Девушка-регистратор посоветовала
зайти недели через две. Но в сентябре школы еще не
открылись. Бабаева тоже ждала неудача: канцелярской
работы не нашлось, а физическая была ему не под силу.
Да, события явно разворачивались не так, как
предполагали мы раньше с Николаем Николаевичем: и он, и
Бабаев оказались не у дел.
Голод погнал их на совхозные поля. Многие
горожане добывали себе пропитание таким способом. Там и
увидела обоих подпольщиков бежаницкая колхозница и
рассказала об этом Рысеву, а тот — мне.
В конце сентября Теплухин опять отправился в
управу, терпеливо дожидаясь своей очереди.
— Учитель? Нет, пока для вас ничего нет, — сказали
ему.— Хотя постойте, мы собираемся открывать
библиотеку, надо привести в порядок книги. Можем направить
туда.
Теплухин с радостью согласился. Работа вводила его
в определенный круг людей. Уже хорошо.
И, наконец, он стал получать хоть немного хлеба.
Триста пятьдесят граммов делили на двоих. Немного, но
все же стало чуть полегче.
В октябре открылась школа — первые четыре класса.
Николаю Николаевичу поручили вести один класс и
119

преподавать немецкий в других. Так обстояло дело
у Теплухина.
Загадкой для меня по-прежнему оставалась судьба
второй подпольной группы — Яковлевой. Ваулин
рассказал, между прочим, что его мать встретила на
рынке разряженную, очень веселую Васильеву. Как все
коренные лужанки, женщины хорошо знали друг
друга и не преминули поговорить о житье-бытье.
Васильева похвасталась знакомством с немецкими
офицерами:
— Уж такие обходительные — дочке моей ручки
целуют, а мне все фрау да фрау, — тараторила она. — И не
жадные, всегда закуску принесут, вина дорогие.
Наталья Ивановна Ваулина не вытерпела, тут же
отчитала собеседницу за «несознательность», как она
выразилась.
— Чего ж им жадничать — не свое приносят,
ворованное. У нас же тянут.
Приятельницы разругались.
Поведение Васильевой меня удивило, потом подумал:
маскировка? А если жива она и, как видно,
благоденствует, то, может, ничего плохого не случилось и с
Яковлевой?
Вспомнил нашу последнюю встречу с Елизаветой
Михайловной. Молодая женщина держалась спокойно
и непринужденно, как всегда. Только под конец,
когда собралась уходить, обратилась с неожиданной
просьбой:
— Не дадите ли пистолет, Иван Дмитриевич? На
крайний случай. Для себя.
Голос ее дрогнул, в нем зазвучали тоскливые нотки,
она отвернулась.
Просьбу я выполнил. И теперь думал: а вдруг
наступил тот «крайний случай»?
120

КНУТОМ И ПРЯНИКОМ
1
— Ничего нового. Талдычат одно и то же:
«Доносите на коммунистов, ловите партизан». Про оружие опять
тянучку завели. Вот, посмотри сам.
Мой заместитель по штабу Никифоров протянул
несколько замусоленных тетрадных листочков, мелко
исписанных карандашом. Я пригнулся поближе к
коптилке, стараясь разобрать неровные, прыгающие строчки.
Шалаш, мастерски сконструированный из свежена -
рубленных жердей и густых еловых лап, был на этот
раз таким просторным, что вместил всю нашу компанию.
Набили за эти месяцы руку в подобной «архитектуре».
Мурыгин с Милошем развели небольшой костерок
между кирпичами. Дым и копоть протеста не вызывали.
Тепло — вот главное. Ящики, напоминавшие о прошлой
роскоши — консервах, служили столом. Вокруг него мы
и пристроились, читая копии приказов, или, как немцы
писали, «указаний», лужской комендатуры,
адресованные деревенским старостам, бургомистрам, управителям
поместий. В «поместья» гитлеровцы обратили наши
совхозы.
— Нам, как всегда, от немчуры почет и уважение.
Каждый приказ с партизан начинается, — засмеялся
неунывающий весельчак и балагур Леша Цветков. —
Подмазали им скипидаром все места.
Он отложил в сторону сапог — прилаживал
отлетевшую подметку, взял один из листков.
— Ну да, тот самый приказ. В Заорешье мне
рассказывали. Его вслух громогласно какой-то ефрейториш-
ка прочитал. Согнал, как они говорят, «поселян» на
сход и давай глаголить.
121

В печенках мы у них сидим, надо признать, креп-
ко, — не без удовлетворения заметил Никифоров.
— Так же, как и они у тебя, — поддразнил
Цветков, — День и ночь о них думаешь. Что, не так разве?
Никифоров недовольно поморщился, но по своему
обыкновению промолчал. Он был очень сдержан:
случалось, вечерами в шалаше все хохотали над
незамысловатыми байками наших остряков Милоша, Цветкова,
Мурыгина, а Платон Никифорович чуть улыбнется и
опять нахмурится. Да и болел он тяжело — воспалением
лобных пазух. Лечение требовало тепла, покоя. Увы,
этого никак не могла дать лесная жизнь. Лекарства,
самые простые, и то на вес золота. Невозможно было
смотреть, как мучился Платон целыми ночами. А утром
всегда первый на ногах, все на нем аккуратно пригнано,
сам подтянут, строен, хотя шел ему пятидесятый год.
Часто погружался в какую-то мрачную задумчивость,
мог сидеть так часами.
— О чем думаешь, Платон?
— О многом...
— А все же?
— Ну, думаю, как бы еще напакостить немцам.
Порой в итоге его размышлений рождался план
боевой операции, неожиданной, смелой, но проходившей
почти всегда с успехом, потому что Никифоров
исключительно тщательно разрабатывал все детали.
В шалаше продолжался разговор о том, как
откликнуться на фашистские приказы.
— В наших листовках, по-моему, ничего менять не
надо, — сказал Утин. — Главное, срывать сбор теплых
вещей, зерно спрятать подальше. Впрочем, сомневаюсь,
осталось ли оно у кого? Голодает народ, как и мы,
грешные. А до лета еще жить и жить. Да и сеять чем?
— Может, насчет оружия добавим? Ишь, как они на
122

его нажимают. — Варзанов выразительно прочитал
вслух: — «Позаботьтесь о сдаче всего оружия, так же и
охотничьего. Если у кого найдут оружие — он будет
расстрелян. Староста также будет в ответе. Сообщите, где
зарыто оружие». Вообще-то, не вижу логики, —
продолжал Варзанов. — С одной стороны, требуют сдавать
оружие, даже дробовики. Тут же пишут: «Небольшие
группы партизан вы должны уничтожать или связать и
привезти к нам». Как это с голыми руками идти на
партизан? Что ж они воображают, мы, как овцы, дадим себя
связать?
— Бред собачий! Сами небось с танками и
самолетами на нас отправляются!
— Чего ты не понимаешь простой вещи? — вмешался
Климанов. — Они сами не верят в то, что пишут. Дураки
немцы, что ли, мужикам в руки оружие дать...
Понимают, против кого оно обернется.
— Чуть не в каждом пункте напоминание: за это
накажем, за это строго накажем, а вот за это —
расстреляем. Не спутайте, мол...
— Чисто немецкая аккуратность, — откликнулся
Цветков, натягивая на ногу отремонтированный сапог.—
одном приказе старостам грозили даже головы снять,
если плохо будут вести книги о деревенских приходах
и расходах...
— Тут не только угрозы, — Утин показал один из
листков. — И приманки есть. За выдачу
коммунистапайка хлеба и табаку. Старост и бургомистров подачка-
ми соблазняют. Могут, мол, весной требовать большей
прирезки земли... Нет, вы подумайте! — тихий Утин
вдруг вскипел. - Землей распоряжаются! Чьей? Нашей,
советской землей!
— Политика кнута и пряника. Штука известная. Еще
римские императоры использовали ее, дай бог памяти,
123

за сколько лет до нашей эры... — начал было я. Но меня
разом прервали бесцеремонные голоса: хватит, опять сел
на своего конька наш историк. Давайте лучше листовки
писать.
Изучение — подчеркиваю, именно изучение, —
политики оккупантов мы считали обязательным для членов
штаба и руководителей отрядов.
Фашисты всячески пытались отравить сознание
народа, поработить его душу, развратить, играя на самых
подлых, низменных чувствах. Мы — коммунисты,
партизаны, подпольщики — должны были противодействовать
немецкой агитации и пропаганде. Это не менее важно,
чем взрывать машины и пускать под откос поезда.
Многие нехмецкие документы, обращенные к
населению, начинались с пышных фраз:
«Германская армия освободила вас от
большевистского террора. Теперь надо позаботиться, чтобы каждый
мог спокойно работать».
Мы разъясняли, что это значит:
«Спокойно работать на «фатерлянд» — работать, как
рабы, до полного изнеможения, чтобы жирели
фашистские фрау, богатели немецкие заводчики, работать под
кнутом фашистских надсмотрщиков». И приводили
самые свежие факты:
«...В деревне Лодва немецкие солдаты избили
палками несколько человек за то, что они на 5—10 минут
опоздали выйти на строительные работы.
Около Березовки колхозниц впрягли в телегу и
заставили возить фашинник для застилки болотистого
участка дороги, по которой передвигаются немецкие части».
Чтобы вести агитацию, нам необходимо было знать
все немецкие правила и приказы, установленные
пропуска, регистрационные листки, удостоверения. Это нужно
было и для безопасности наших разведчиков.
124

Территорию района фашисты разбили на 17
округов — в основном зоны действия наших прежних
сельсоветов. В середине сентября 1941 года в округах провели
собрания «выборщиков», посланных из каждой деревни,
входившей в округ. Представитель военной комендатуры
называл фамилию будущего бургомистра, а
«выборщикам» оставалось только подчиниться.
Бургомистрам вручили «указания» военной
комендатуры. В первом разделе «Обязанности» длинное
перечисление: четырнадцать — пятнадцать пунктов. В
«Правах» главное: «Бургомистр имеет власть командования
над всем населением общины, поскольку это необходимо
для достижения высших (?!) целей. Районная
комендатура будет строго наказывать каждого поселянина,
который будет противиться распоряжениям бургомистра».
Третий раздел назывался «Ожидаемые наказания».
И гласил: «Бургомистр, который не дает ходу данным
предписаниям, должен ожидать для себя и своей семьи
тягчайших наказаний».
В феврале 1942 года округа переименовали в
волости, а бургомистров назвали волостными старшинами.
Но суть осталась та же: местное самоуправление
создавалось лишь для того, чтобы помогать немцам быстрее
выкачивать из района людские и материальные ресурсы.
Как ни парадоксально это выглядит, но в мирное
время паек солдата фашистской армии был
значительно больше, чем во время войны. С 3507 калорий его
снизили до 2750, а с 1 июля 1942 года урезали еще,
сократив выдачу хлеба, мяса, сахара.
Почему? Разве воюющий солдат меньше хочет есть?
Кто этому поверит?
Гитлеровское командование отлично понимало, что
солдатам оккупационной армии жить и воевать при
таком скудном питании нелегко, и стремилось перевести
125

солдат на «подножный корм», тем самым узаконив
грабеж населения.
С октября 1941 года фашисты разрешили отправлять
в Германию посылки с продовольствием. Где мог взять
продукты солдат? Конечно же, только в наших
деревнях, отобрав все, что ему приглянется, у беззащитных,
лишенных всяких прав людей.
Массовое ограбление проводилось организованно.
В Лужском районе уполномоченным Северной
инспекции по сельскому хозяйству был зондер-фюрер Карл
Неллис. Сын заводчика, разбогатевшего на русских
хлебах, он родился в России, прекрасно владел русским
языком, вместе с отцом сбежал после революции в
Германию.
Карл Неллис вписал не одну кровавую страницу
в историю оккупированной Луги. Давая наряды
немецким частям на получение продовольствия, часто сам ру-
ководил грабежом. Это он приказал угнать скот,
перерезать кур, забрать под метелку зерно, овощи, картофель
в колхозах «Новый мир», «Красная звезда», «Знамя»,
«Нелайский труженик», «Большевик», «Товарищ» и во
многих других, оставив стариков, женщин и детей без
куска хлеба.
Даже обмундирование своей армии фашисты
пополняли за счет населения. Старостам и бургомистрам
предписывалось собирать теплые вещи: шубы, шарфы,
варежки. Осенью сорок первого года каждая деревня была
обязана поставить три-четыре пары валенок.
Ближе к весне появился новый приказ: «Все
резиновые сапоги и галоши сдать в местную комендатуру».
Свое правление в Луге фашисты начали с лозунга:
«Грабь квартиры коммунистов, партизан, жидов». По
мнению гитлеровских знатоков «русского человека»,
столь заманчивое предложение должно было привлечь
126

сердца населения к щедрым завоевателям, быть тем
самым «пряником», которым награждают примерных...
Виселицы на Базарной площади, где несколько дней
раскачивались трупы повешенных: лужанина Н. В.
Васильева, шестнадцатилетнего школьника Саши
Кондратьева, пятидесятишестилетнего И. И. Сковородкина,—
предупреждали, что кроме «щедрости» завоевателям
свойственна и беспощадность в самом прямом смысле
слова.
Об этом методически напоминали приказы и
распоряжения, обильным потоком источаемые военной
комендатурой.
Лужский городской радиоузел и передвижная
радиоустановка передавали приказы на русском языке для
сведения населения. В сельсоветах или округах их
читали на сходах.
Немецкие обращения изобиловали словами,
непривычными, режущими ухо советского человека: «Вы
обязаны беспрекословно повиноваться... Немедля
выполнять, что приказано...»
Навлечь на себя самое строгое наказание,
подвергнуться издевательствам, жестоким допросам в особых
станках, куда загоняли человека, чтобы удобнее было
бить плетью с железной проволокой, резиновой
дубинкой, наконец, получить пулю в затылок мог самый тихий
житель, далекий от активной борьбы с завоевателями.
Строго запрещалось ходить из одной деревни в
другую. Чтобы попасть даже в соседнюю, требовалось
разрешение старосты — «пропуск на ближнее расстояние».
Для поездки в Лугу нужен был документ от волостного
старшины. Житель деревни А. Д. Кузьмин вечером
вышел из своего дома за околицу загнать убежавшего
теленка и попался на глаза зондер-фюреру Карлу Нелли-
су, который приехал проследить за отправкой скота в
127

немецкую комендатуру. Неллис застрелил Кузьмина
прямо на месте.
Зимой в деревне Жилое Горнешно немецкие
каратели схватили на улице Марию Бакееву, стали
допрашивать, куда идет, кому несет в мешочке зерно. Женщина
растерялась. Татарка по национальности, она плохо
говорила по-русски, а от страха забыла и то, что знала.
Тщетно пыталась рассказать, что выпросила зерно у
соседей для детей.
Расправа последовала страшная. Ни в чем не
повинной женщине связали руки, а конец веревки прикрепили
к задку саней. Лошадь погнали вскачь, женщина
падала, поднималась, снова падала, волочилась по снегу, а
фашисты ржали и палками подгоняли свою жертву.
Полумертвую женщину дотащили до озера Любивое и там
расстреляли.
Всю жизнь в городе и районе фашисты пытались
разделить на глухие клетки, перегородить запретами:
«не ходить...», «не пользоваться...», «не брать...», «не
слушать...», «не помогать...»
Люди сгорбились душой под тяжестью всяческих
запретов, задыхались, потому что самый воздух стал
словно бы чужим.
В конце сентября немцы провели поголовную
регистрацию населения. Через полтора месяца регистрацию
повторили, а весной провели опять. Кроме того, взяли
на учет население, «подлежащее трудовой повинности,
от 14 до 65 лет»!
Военный комендант предупреждал, что утерянные
паспорта не возобновляются и взамен никаких
документов не выдается.
«Лица без паспортов, — разъяснял комендант, —
будут считаться партизанами с применением к ним тех же
законов, что и к партизанам».
128

А из применяемых к партизанам «законов» самый
мягкий — расстрел.
Частые регистрации давали возможность немцам
учитывать, все ли жители остаются на прежних местах.
Если человека не оказывалось на месте, то немедленно
предъявлялось обвинение: «ушел в партизаны», а его
родных увозили в гестапо.
Ужас и отчаяние, охватившие большинство лужан в
первые недели оккупации, постепенно сменялись
нарастающим гневом, досадой на собственное малодушие:
даже слабые женщины, старики и дети, страстно
ненавидя врагов, всячески старались доказать фашистам,
что советских людей не сломить, не завоевать; боролись
как умели и как могли.
2
Однажды Ваулин рассказал связным, что мать взяла
у него сброшенный с самолета номер «Ленинградской
правды».
— Шевелиться народ начинает. Ну и мы кое-что по
малости делаем, — пояснила она сыну и, аккуратненько
сложив газету в несколько раз, спрятала под шубейку.
— Кто это «мы»? — полюбопытствовал Анатолий.
— Так, кое-кто, — уклонилась от ответа Наталья
Ивановна.
Ваулин не стал расспрашивать, а мне передал:
очевидно, в Луге тоже действуют подпольщики. Знает ли
об этом райком?
Позднее Ваулина все же открылась сыну: газету
просила учительница Антонина Васильевна Пенина.
Антонину Пенину и ее сестру Валентину я знал много
лет. Коренные лужанки, обе учительствовали в
городских школах. До самой последней минуты надеялись
9 И. Д. Дмитриев
129

Валентина Васильевна и
Антонина Васильевна
Пенины.
эвакуироваться, но тяжелая болезнь матери вынудила
остаться в городе.
«Помогают Теплухину?— прикидывал я. — Или
действуют на свой страх и риск?»
Потом узнал: было и то, и другое. Начали сестры
самостоятельно: перепишут сводку из наших газет,
листовку — и передадут тем, на кого надеются. Придут к
родителям учеников, а разговор от уроков обязательно
переведут на то, что угнетало больше всего: «Как оно
будет дальше?»
С малого начинали Пенины, но тогда и это дорого
было.
Валентина Васильевна впоследствии часто
рассказывала о своей жизни в оккупированном городе. А когда
я задумал эту книгу, она по моей просьбе подробно
написала обо всем, что происходило тогда в школе. Вот
ее рассказ.
«...В октябре 1941 года мы получили из городской
управы повестки явиться в школу. Познакомились с
коллективом учителей, среди которых встретили близких
нам людей: Александру Павловну Венцкевич, Надежду
130

Ивановну Антропову. Позже в школу пришли Клавдия
Ивановна Шабанова, Анна Тимофеевна Михайлова. Это
были свои, советские люди, и мы радовались, что
остались не одиноки. Были и другие учителя,
настроенные далеко не так, как мы...»
Вообще в городе, как и в школе, резко обозначились
два лагеря: «свои — советские люди, для которых
непереносимо, унизительно фашистское ярмо, и «чужие» —
гитлеровские прислужники, лизоблюды, одни бездумно,
а другие злорадно поносившие все советское,
«большевистское».
Откровенный мерзавец директор Вячеслав Селях
всеми силами старался онемечить школу в угоду фашистам.
Он не расставался с плеткой, хладнокровно, на глазах
у всех хлестал учеников, в чем-то провинившихся, или
просто тех, кто не нравился ему.
Достойными помощницами его были Акулова Анна
Викторовна, Никифорова Нина Ивановна, Марцинкевич
Анна Дмитриевна, прозванные детьми «немецкими
фрау». (Приходится называть эту нечисть по
имени-отчеству, чтобы не бросить тень на честных людей,
возможных однофамильцев.)
Нелегко было противостоять этой своре в борьбе за
души детей. Учительницы Анна Тимофеевна Михайлова,
Надежда Ивановна Антропова, Клавдия Ивановна
Шабанова, сестры Пенины рисковали каждый день.
Учительницу Ольгу Владимировну Мягкову директор выгнал
из школы за то, что она пела с детьми песни из
советских кинофильмов. А лишиться работы в школе
означало: биржа труда, отправка в Германию.
Но борьба продолжалась. Вот один из будничных
школьных дней.
...В учительскую — тесную комнатку с убогой
разнокалиберной мебелью, очень мало отвечавшей своему
9*
131

назначению, как, впрочем, и все в этом доме, кое-как
приспособленном под школу, — вошел директор.
Пощелкивая плеткой по голенищу сапога, оглядел
учителей, задержал взгляд на Антонине Васильевне.
Медленно растягивая слова, спросил:
— Ну-с, каковы результаты? Нашли виновников?
— Дети ничего не знают. Возможно, случайно кто-
нибудь сделал?—проговорила Антонина Васильевна,
чувствуя, что неудержимо краснеет.
Два дня назад у нее в классе кто-то выколол на
портрете Гитлера глаза. А другой его портрет — в
маленьком зальце, где ребята проводили перемены, —
оплевали.
— Я так и предполагал, что вам не справиться с этим
отродьем, и принял свои меры, решил вам помочь.—
Селях скривил лицо в недоброй улыбке. — Вызвал
Алексеева, Осокина. Смею надеяться, эти щенки не скоро
забудут мою плетку.
— А если это сделали не они? — спросила
Михайлова.
— Пусть скажут кто. Впрочем, одного из них я
застал с рогаткой — целился в портрет фюрера.
— Надо хорошенько выпороть каждого второго.
Лучшее средство навести порядок! — мстительно
сказала Акулова.
Она ненавидела ребят, щедро раздавала им оплеухи
и подзатыльники, а ребята, не оставаясь в долгу, часто
срывали уроки Акуловой.
Заблуждалась «немецкая фрау»: побои, угрозы
отправить на биржу труда (в пятом классе, открытом
зимой, учились подростки тринадцати-четырнадцати лет)
не могли сломить упорства ребят. Запретили носить
пионерские галстуки — ребята нашли красноармейские
звездочки, прикололи их за отвороты курток, внутри ша-
132

пок. Словом, протестовали по-своему. Некоторые шли
и на больший риск.
Алик Котов, Вася Данилов, Шура Фролов, Геня
Николаев, Алик Ермолов, Коля Алексеев, Лева Космачев-
ский, Нина Ефимова, Веня Осокин, Вова Артемьев
прокалывали шины у грузовиков, сверлили дырки в
бензобаках и бочках с горючим. Школьники постарше
отправлялись в лес за дровами, иной раз находили там
листовки, сброшенные советскими самолетами. Бережно
спрятав дорогую находку, приносили учителям — тем,
кому верили, кто оставался старшим другом ребят
в трудные времена.
...Узкой тропинкой, проложенной пешеходами среди
сугробов в городском саду, Антонина Васильевна вышла
на знакомый с детства широкий проспект, пересекавший
весь город. Здесь, как и на углах других улиц, немцы
сорвали таблички с советскими названиями. Южную
часть проспекта, где находились здания райкома и
райисполкома, переименовали в Соборную улицу,
северную— в Петербургскую. Но на домах сохранились
прежние надписи.
Антонина Васильевна каждый раз, проходя мимо,
читала милые сердцу, привычные слова: проспект имени
Кирова. «Наш проспект, наш, советский, не сделаете его
другим!» — думала она, стараясь забыть о тягостных
событиях в школе.
Из дверей небольшого домика в переулке выскочил
мальчишка: старенькое пальто нараспашку, большая
шапка-ушанка сползла на глаза. Коля Алексеев! Это
его нынче избил директор. Но мальчуган не сочувствия
искал у своей учительницы: с места в карьер выложил
свои планы:
— Мы с Венькой и Шуриком чего придумали! «Пуга-
лиха», ну, завучиха, притащила картинки. Германия:
133

города, деревни. Завтра, говорит, надо развесить. А мы
с ребятами кричим: ур-ра! Новую мишень принесли!
Договорились разбомбить все, и Берлин тоже. Чего
лезут к нам? Ка-ак дадим! Правда, здорово?
Мальчуган, азартно блестя глазами, ждал от учи-
тельницы одобрения.
Антонина Васильевна молчала, лихорадочно
соображая: что сказать? Отговорить? Предостеречь?
Как-то в первые дни школьных занятий Коля
подошел к ней на переменке, отвернул лацкан пиджачка, а
там была приколота красноармейская звездочка.
Мальчик вопросительно смотрел на учительницу.
Она испугалась: за него, за себя. Но не смогла
изменить правде, которой сама учила детей, не в силах была
смалодушничать под ясным, требовательным взглядом
мальчугана.
Вечером долго говорила с Валентиной. Сестры
привыкли не скрывать ничего друг от друга.
В последнем дошедшем до них письме, незадолго до
оккупации Луги, брат Дмитрий писал: «Дорогие мои,
если вам не удастся эвакуироваться — это большое
несчастье. Все же, верю, если так случится, вы не
унизитесь перед врагом. Найдете свое место в борьбе
за Родину». Дмитрий Пенин с первых дней войны
добровольцем ушел на фронт вместе со старшим
братом.
Сестры дали друг другу слово: что бы ни случилось,
они не поступятся своими убеждениями, сделают все,
чтобы дети помнили и любили родную страну, гордились
тем, что они советские граждане.
Но можно ли подставлять под удар детей?..
Антонина Васильевна попыталась отговорить Колю.
— Если узнают, опять будут бить. Или еще что
похуже сделают.
134

— Ну и пусть! — не по-детски серьезно сказал
мальчик.
Женщина вздрогнула, услышав совсем близко за
спиной шаги. Оглянулась. Мимо, не останавливаясь,
прошел Теплухин, вежливо наклонив голову.
Учительница тревожно поглядела ему вслед. Как он
незаметно подошел! Подслушал их разговор?
— Этот дядька хороший, не бойтесь, — успокоил
Коля.— Алька Котов звездочку в раздевалке потерял,
испугался очень. А он нашел и отдал. Не ругался, не дрался.
Сказал: «Если чем дорожишь — надо беречь как
следует». И у мамки его был. Они там долго чего-то
шептались. Альку во двор прогнали.
«Странный человек этот Теплухин», — подумала
Антонина Васильевна.
А «странный человек», с трудом передвигая опухшие
ноги, брел к себе на Нижегородскую, нес пайку хлеба и
кулечек вымененной на рынке картошки. Дома —
холодно и темно. Бабаев лежал в постели, укутанный всем
имеющимся в наличии тряпьем, прерывисто дышал,
беспокойно метался во сне. Последнее время он почти не
мог вставать, с трудом ел: расшатались, выпадали
зубы. Цинга.
Зловещая болезнь одолевала и Теплухина. На
толстых, как бревна, ногах выступили синие пятна.
Подпольщики забыли, когда последний раз ели досыта.
Николай Николаевич зажег маленькую
трехлинейную лампу, затопил печь принесенными щепками и
сушняком, отправился на кухню варить похлебку.
Тусклый огонек лампы, придвинутой к заледеневшему
окну, пробиваясь сквозь темноту, давал знать кому
положено: «Я здесь. Все в порядке».
Хозяева еще ужинали, когда заскрипели ступени в
такт грузным, неровным шагам. Раздался условный стук
135

в дверь: «идет свой». Тяжело припадая на здоровую
ногу, в комнатку протиснулся Станислав Иосифович
Пленис. Отрывисто поздоровался, поставил на стол
баночку молока, мешочек бросил на пол. Пояснил,
предупреждая протест: «Жена прислала, нынче коза отлично
доится, мальчишке не выпить, а сам я не люблю. Вот
турнепс и капуста. Соседка Катерина Амосова из Вед-
рова прихватила. Детей ходила навещать».
Пленис — инвалид, механик шерстоваляльного
завода — остался в Луге по указанию горкома. Жил он
вместе с женой и маленьким сыном в одном из домов в
том же дворе.
Общий двор — одинаковые житейские заботы:
наколоть дров, разгрести снег. Неизбежные встречи по
нескольку раз в день. Соседи приглядывались,
прощупывали друг друга, наконец убедились, что оба дышат одним
и тем же. Но в излишнюю откровенность не пускались.
Теплухин помалкивал о другой стороне своей жизни,
протекавшей за стенами школы и дома.
Пленис горячился вполне искренне, говоря, что не
может спокойно смотреть на «свиные рожи» фрицев.
Вместе с Теплухиным обдумывал, как ударить немцев
по наиболее чувствительному месту.
Шерстоваляльный завод оказался самым удачным
объектом. Теплая обувь требовалась гитлеровскому
воинству до зарезу. Зима в 1941 году выдалась
необычайно суровая — морозы доходили до сорока градусов.
Фашистский комендант неистовствовал, рассылая в деревни
приказы, облагая сельское население «валяным» налогом.
Уличные старосты, сопровождаемые офицером
гестапо, обходили дома, квартиры, забирали мужские и
женские валенки, даже фетровые боты (пригодится
послать в Германию). Бывало, что прохожих останавлива-
136

ли на улицах, на дорогах, за городом и сдирали валенки
с ног.
Немцы стремились быстрее наладить работу шерсто-
валяльного завода. Сборку двигателя директор завода
Гаух поручил Станиславу Иосифовичу Пленису.
Возможно, тут помогла нерусская фамилия или просто
репутация отличного специалиста.
Пленис попросил в помощь Александра Маркова и
Константина Ряка, тоже вынужденных работать на
заводе; знал, что ненавидят эти люди фашистских
захватчиков.
Копаясь в машине, дождались, пока наблюдавший за
работой немецкий офицер Улле отошел, отвинтили
детали насосов, разбили и бросили их в кучу металлического
лома. Поиски деталей на других предприятиях в
окрестностях Луги отняли не один день и неизменно кончались
неудачей. Еще больше времени отняло изготовление
новых.
Когда дольше задерживать монтаж стало опасно,
подпольщики испортили мотор.
— Обмотку сожгли, сам черт не разыщет, где мы ее
оголили, — рассказывал Пленис.
— Будете ремонтировать? Больше тянуть нельзя, —
заметил Теплухин.
— Придется, — согласился Пленис. — Недельки через
две дадим свет. Порадуем Улле. Теперь надо
«поработать» с шерстоваляльными машинами. Тут Ряк
специалист. Кое-что уже повыбрасывал. Ни Улле, ни Гаух,
похоже, в них не смыслят.
Снизу донесся жалобный скрип рассохшейся
лестницы.
— Гудель идет, — прислушавшись, уверенно сказал
Станислав Иосифович.—Он у нас молодой, через две
ступеньки махает...
137

Третий сосед Теплухина — Владимир Владимирович
Гудель — отличался необычайной живостью. Товарищам
часто приходилось сдерживать безудержный полет его
мысли, направленной сейчас к одной цели: устроить что-
нибудь такое, чтобы заговорила вся Луга, чтобы ахнули
«фрицы».
По совету учителя, Гудель устроился тоже на шерсто-
валяльный завод монтером. Неоценимой находкой для
подпольщиков была вторая, любительская специальность
Гуделя — радиотехник.
Буквально по винтику доставая нужные части,
он собрал маленький одноламповый приемник.
Радость неописуемая! Протянулась ниточка во внешний
мир.
Гудель упрямо лелеял мысль о большом приемнике.
Едва обменявшись приветствиями, нетерпеливо спросил
Теплухина:
— Достал?
Николай Николаевич вытащил из кармана пальто
свернутый в трубочку старый библиотечный журнал для
радиолюбителей. Все склонились над схемами.
— Этот четырехламповый подойдет. Москву легко
возьмет. И для настройки прост. Так я заберу
журнал.
— А заказчиков нашел? — спросил Пленис.
— Вчера двое приходили. Одному я раньше чинил,
понравилось, привел приятеля. Говорит: «Гут, гут ар-
байтен».
Ремонт немецких приемников был придуман для
маскировки тоже здесь, в маленькой штаб-квартире
подпольщиков. Как иначе отвести подозрения? Добывать
радиодетали, возиться с приемником — дело опасное. И
Гудель сам отрекомендовался немцам специалистом по
радио. В своей квартире темную каморку превратил в
138

мастерскую. Там всегда валялись ломаные приемники,
мотки старых проводов, обрезки металла. Зато обыск не
страшен. Объяснение готово: «Мастер услуживает
господам офицерам». У Гуделя постепенно образовались
солидная клиентура и столь же солидный запас
деталей.
Расходиться от Теплухина не торопились. Соседи-
обитатели общего двора, особенно женщины, считали
вполне естественным, что мужчины собираются своей
компанией: наверное в картишки перекинутся,
бутылочку разопьют или так посидят, покурят...
Впрочем, скоро почти все жильцы дома № 1 по
Нижегородской в той или иной степени стали участниками
борьбы против фашистов, хотя и не представляли себе ее
размах, как, впрочем, и остальные члены подпольной
группы. Каждый знал одного-двух человек, с которыми
он был связан.
Только Теплухину были известны все. И только при
такой строжайшей конспирации можно было
действовать, наносить чувствительные удары, оставаясь
нераскрытыми опытной фашистской разведкой.
После ухода гостей Теплухин сказал Бабаеву:
— Представь себе, листовка на заборе наклеена! У
проспекта Володарского, где развалины. Буквы
печатные, бумага из тетрадки вырвана.
— У меня такая же новость: без тебя Савченко
Мария приходила, принесла стаканчик овсянки. Я не
брал — заставила. Покалякали мы с ней о том о сем,
подождала тебя, потом вдруг говорит: «Почитай,
Александр Матвеевич, что тут написано, и Николаю
Николаевичу дай». И сует тетрадный листок. А там сводка
Совинформбюро. Спрашиваю: откуда это у тебя, Мария?
Замялась, потом сказала — дал надежный человек, но
называть себя не велел.

— Кто же это? Радостно, что в нашем полку
прибавляется,— вслух размышлял Теплухин. — В школе я
присматриваюсь к Пениным. Думается, они наши,
взгляды свои не очень скрывают. И ребята-школьники,
кто постарше, рвутся в бой. Хоть сейчас против немцев
бросятся. Приходится удерживать. Могут попасться
Селяху, тогда — беда...
Беда действительно нагрянула.
Спустя несколько дней, закончив уроки и отправив
малышей по домам, Теплухин направился в учительскую,
но замедлил шаги у кабинета директора, откуда
доносились возбужденные голоса. Постоял, достал из
портфеля толстую тетрадь с нотами, вошел.
В кабинете собрались почти все учителя. Николай
Николаевич увидел заплаканное лицо Михайловой.
Антонина Васильевна бледна, расстроена. Валентина
Васильевна, стоя перед директором, тщетно пыталась что-
то сказать. Багровый от злости Селях грубо ругался.
Акулова, театрально воздевая руки, охала и ахала.
Марцинкевич о чем-то шепталась с учительницей
Никифоровой, известной тем, что нагло хвасталась своей
связью с Карлом Неллисом.
Наконец Селях, тяжело дыша, замолчал — дух
перевести. Тогда Теплухин, воспользовавшись паузой, вышел
вперед, протянул директору тетрадку.
— Вы просили подобрать немецкие песенки. Я нашел
сборник. К сожалению, он далек от современности, очень
старый репертуар, — в голосе Теплухина звучало
огорчение.
— Положите на этажерку,— отмахнулся директор.—
Не до песенок сейчас! Полюбуйтесь, что выкинули эти
бандиты! — Он показал обрывки цветных картинок:
чистенькие деревенские домики с красными черепичными
крышами, серая громада Бранденбургских ворот, ши-
140

рокая площадь с марширующими солдатами, свастика,
готические буквы... Все это, измазанное чернилами,
грудой бумаги лежало на столе. — И надпись еще сделали:
«Разгромим Германию!» Как же, дожидайтесь,
разгромите!— Селях злобно фыркнул. — С ними не песенки
распевать, их камни ворочать надо заставить! Я
наметил, кого надо немедленно отчислить из школы и
направить на биржу труда.
Селях медленно прочитал список вслух, с особым
удовольствием останавливаясь на некоторых
фамилиях.
— Но ведь они — дети! — жалобно вырвалось у
Михайловой.
— Ну-ну, «дети»! В пятом классе засели
великовозрастные парни тринадцати-четырнадцати лет!
— Они не виноваты, что нет шестых классов.
— Вы же внесли в список двенадцатилетних и даже
одиннадцатилетних. Разве Германии нужны
младенцы? — спросила Антонина Васильевна Пенина.
— Если эти ваши «детки» не малы творить такие
вещи, пусть и отвечают как взрослые!—ядовито ответил
Селях.
— Мы готовы поручиться за них, я и сестра. Такого
больше не повторится, — твердо сказала Валентина
Васильевна.
— Да, да, ручаемся, — быстро подхватила Антонина.
И тут в разговор вступил Теплухин. Спокойно,
сдержанно.
— Если позволительно мне будет высказать свое
мнение, я бы не доводил дело до такой крайности.
Отчисление учащихся выставит в невыгодном свете нашу школу.
Бросит тень на руководство, на учителей, подвергнет
сомнению их лояльность. Не подумают ли, что поступки
детей отражают и наше настроение?
141

Теплухин помолчал, давая время прочувствовать свои
слова. Директор призадумался.
— Поскольку наши коллеги ручаются, — продолжал
Теплухин, — я позволю себе посоветовать ограничиться
внутренними мерами, беседами с родителями. Сочту
своим долгом помочь и взять на себя посещение нескольких
семей.
Антонина Васильевна быстро взглянула на учителя.
Стекла его очков в черной оправе холодно
поблескивали, странно смещая зрачки.
— Хорошо, можете расходиться, — значительно тише
сказал Селях. — Мы тут посоветуемся.
Гроза миновала.
В учительской разговоры не клеились. Учителя молча
одевались, коротко прощались, уходили домой. Пенины
заметили, что «чужак» собирается что-то слишком
медленно, с подчеркнутой тщательностью укладывает в
старенький портфель тетради, учебники. Дождавшись,
когда сестры направились к выходу, Теплухин обратился
к ним:
— Вы не спешите? А я хотел у вас попросить: не
найдется ли аспирина или какого-нибудь другого
лекарства? Кажется, я простудился.
— Зайдемте к нам домой, пожалуй, что-нибудь
разыщем,— поколебавшись предложила Валентина
Васильевна.
— Я так и думал, что поможете. Мне много
хорошего рассказывали о вас.
— Кто же? — насторожилась Антонина Васильевна.
— Достойные уважения люди, которым и вы, и я
верим.
— Спасибо на добром слове.
Сестры переглянулись: кажется, он не такой уж
плохой, этот «странный человек»...
142

ГОД ВСТУПЛЕНИЯ — 1941-й
В конце сентября началось резкое похолодание.
Даже в редкие солнечные дни чувствовалось, что зима
стоит на пороге. По ночам бурая, пожухлая трава
покрывалась седым инеем и утром долго не оттаивала.
Болотные окна, лужи затянул тонкий ледок; на дорогах
земля затвердела, точно камень.
Деревья и кусты стояли голые. Леса, болота
просматривались насквозь, и мы лишились спасительного
укрытия. Все труднее и труднее становилось находить
безопасные места, где можно хоть немного отогреться
и просушить одежду, обувь. А что делать с больными и
ранеными? Таких набралось по всем отрядам сорок
пять человек. Мы решили переправить небоеспособных
товарищей через линию фронта и как можно быстрей.
Собрали их в глухом лесу недалеко от хутора Сутоки.
Командиром назначили Павла Елисеевича Кривоносо-
ва — «дядю Пашу», как уважительно прозвали его
бойцы еще в июле, когда он командовал взводом в
истребительном батальоне. Он и тогда успешно выполнял
задания по разведке и теперь партизанил в меру своих
возможностей честно и самоотверженно. Но возможности
эти были ограничены, так как ему, человеку пожилому,
инвалиду, все труднее стало переносить тяготы
партизанской жизни. А впереди — зима...
Разработали маршрут. Прямо на Ленинград идти
невозможно. Из разных источников мы знали, что
линия фронта здесь сплошная и усиленно охраняется.
Надежнее будет свернуть на северо-восток в Тосненский
район и перейти реку Волхов где-то между Грузино и
Киришами. Дали Кривоносову карту, компас и
напутствие: не растерять в дороге людей.
143

Пользуясь оказией, я отправил в обком партии
донесение о действиях лужских отрядов, просил прислать
радиста с рацией. Бумаги вручил комиссару сводного
отряда Владимиру Андреевичу Мартынову. Для большей
сохранности их зашили в его фуфайку.
Ненастным вечером в большом шалаше собралась
вся наша группа: члены штаба, связные, разведчики,
командиры отрядов Сабуров и Лукин. Обсуждали самый
насущный вопрос: как быть дальше?
— Я вижу только один выход — немедленно
переходить линию фронта, — предложил Дроздовский.
Скис он за эти месяцы порядком. Очевидно,
сказывалась его болезнь; возможно, он преувеличивал ее
значение, вечно щупал пульс, беспокоился, не поднялась ли
температура. В походах Дроздовский часто отставал, и
мы боялись его потерять.
— Помрем с голоду и холоду, — жаловался он. —
Кому польза от этого? А я специалист по
лесозаготовкам. Меня могут использовать где-нибудь в тылу...
— Как же можно уходить? Направили письмо в
обком, просим радиста, рацию. Надо дождаться либо их,
либо какого-то ответа, — возразил Дроздовскому Утин.
Члены штаба Варзанов, Никифоров, Туморин также
высказались против перехода линии фронта.
Не помню, кто предложил разбиться на мелкие
группы по два-три человека, нелегально устроиться в
деревнях, перезимовать, а потом опять собраться.
— Что ж мы, дезертиры? — вспылил Никифоров.—
Да как это я буду сидеть дома, сложа руки, всю зиму,
отлеживаться на печке, когда кругом воюют?
Пришли к общему мнению: каждому отряду
продолжать по возможности действовать, готовиться к зимовке.
Поскольку в шалашах жить уже нельзя, штабной
группе присмотреть место для землянок. С этим мы и
на144

правились в отряд Сабурова, устроившего лагерь в семи
километрах от Варшавской железной дороги среди
непролазных болот между станциями Мшинская и Тол-
мачёво.
2
В просторной, добротно построенной землянке
непросто тепло, а жарко — от раскаленной печурки, от
дыхания густо набившихся людей. Собрались все бойцы
сабуровского отряда, кроме тех, кто нес охрану.
Сидели на нарах, на грубо сколоченных скамьях,
прямо на полу, благо он настлан из толстых,
обтесанных с одной стороны бревен.
Шло партийное собрание. В честь этого события
землянку щедро освещали четыре «лампы» — консервные
банки, заправленные горючей смесью.
Секретарь парторганизации отряда Семен
Лаврентьевич Макаров, в прошлом механик абразивного завода,
с военной пунктуальностью открыл собрание в 18.00. На
повестке дня два вопроса: 1. Ход действий лужских
партизанских отрядов. 2. Прием в партию.
По первому вопросу доклад делал я. Встал, оглядел
аудиторию. Общее партийное собрание в нашей
партизанской жизни — событие торжественное. Все побрились,
постриглись. Настроение приподнятое. Не беда, что воз-
дух скоро стал плотным, хоть щупай рукой. Чад
коптилок, сизый махорочный дым, резкий запах пота, сырой
одежды создавали такой «букет», что свежему человеку
впору бежать. Мы же —народ привычный...
Сабуров распорядился удвоить караулы, поэтому все
чувствовали себя свободнее. Винтовки поставили в угол,
верхнюю одежду сняли.
Из чего только она не состояла, эта одежда!
Красноармейские шинели (наши товарищи категорически
И. Д. Дмитриев
145

отказывались носить немецкие), фуфайки, куртки,
кожанки и просто обычные пальто с обрезанными для
удобства полами. Освободившись на время от всего этого
сырого, тяжелого, люди ждали, что скажет им
начальник партизанского штаба.
Я разложил свои заметки, выписки из «гроссбуха»—-
бухгалтерской книги, куда Варзанов со скрупулезной
точностью заносил боевые дела партизан. Коротко
перечислил, что сделали отряды Романова, Лукина,
Полейко, «сабицких стариков» и толмачевцев под
командованием парторга лесозавода Жилина. Разобрал в
подробностях причины, по которым распался отряд Диева —
командир не сумел подчинить партизан своему
авторитету, и первые же стычки с фашистами кончились
неудачей. Это сильно повлияло на настроение людей, в отряде
начались разброд и шатания. Некоторые стали
настаивать на переходе через линию фронта, а сделав такую
попытку, наткнулись на немцев и понесли большие
потери. Диев вынужден был распустить по домам
оставшихся. Трагически кончилось все это и для него самого.
Ни с кем не посоветовавшись, на свой страх и риск
пробрался в Лугу, чтобы жить там пока нелегально, но
какой-то подлец донес на него в гестапо. Диев погиб...
Вывод: основа успеха — организованность, строгая
дисциплина, как в воинских частях. Партизаны — те же
бойцы, но действуют в более трудных условиях.
Большую часть доклада посвятил тактике
партизанской борьбы.
Первое время мы радовались, подстрелив случайно
двух-трех гитлеровцев, взорвав встретившуюся машину
Сейчас деятельность отрядов носит иной характер. Штаб
намечает объекты, ведется тщательная разведка, затем
следует концентрированный удар.
Какие цели наиболее важны? Очень заманчива
же146

лезная дорога. Но тут пока результаты не радуют. На
перегоне Толмачево— Мшинская линию взрывали
четыре раза, а движение поездов прерывалось максимум на
сутки. Значит, слабы заряды взрывчатки.
Второе направление наших диверсий — шоссейные
дороги и мосты, там, где идет большой поток грузов.
Шоссе между Толмачево и Осьмино минировали в разных
местах по очереди несколько отрядов. После
многочисленных взрывов гитлеровцы вынуждены были
направлять военную технику и грузовые машины из Луги в
Осьмино обходным путем через Плюссу и Ляды. Пробег
увеличился примерно в пять раз! Вот каковы
результаты правильного применения новой тактики в нашей
борьбе...
Слушая затем выступления товарищей, я удивлялся,
как быстро изменила людей война: вчерашние
партийные, советские, хозяйственные работники, учителя,
рядовые колхозники обсуждали вопросы партизанской
борьбы так привычно, как будто выступали на собрании
районного актива.
Вот Прокопий Константинович Гагарин — до войны
заведующий районным финансовым отделом — сразу на-
чинает речь о том, где можно достать тол, бикфордов
шнур, капсуль № 8. Недостаток взрывчатки — самое
больное место в работе всех лужских отрядов.
— К нам паренек прибегал из Кемки, рассказал, что
недалеко от деревни на дне реки лежат ящики с толом.
Какая-то воинская часть их сбросила туда — вероятно,
спрятала от немцев, не смогла увезти с собой.
Мальчишки ныряли, нашли эти ящики. Я сходил, по-
смотрел: место неглубокое, взрывчатку можно вполне
достать.
Обо всем этом говорит Гагарин так же деловито, как
совсем недавно докладывал на заседании исполкома
10*
147

по поводу расхождения
между доходной и
расходной частями районного
бюджета.
Александр Капица, в
прошлом литературный
сотрудник лужской газеты, а
теперь комиссар отряда,
организовал группу
товарищей, дал им общественное
поручение: по очереди
дежурить у слабенького
детекторного приемника,
записывать сводки Совин-
формбюро, чтобы затем
размножить от руки в
десятках экземпляров и разнести
их по деревням. Но
некоторые партизаны, даже
коммунисты, не хотят писать
листовки: «Подумаешь, с
бумажками возиться — зря
время тратить! Воевать надо, а не агитировать».
— Немцы небось находят время для агитации!—
возмущался Капица. — Выпускают газету на русском
языке, бахвалятся, что Красная Армия разбита, Москва
и Ленинград вот-вот сдадутся. Самолетов не жалеют —
все леса засыпали листовками. Конечно, в фашистских
наглых листках так и видно, кто их составил: «Бросайте
оружие, выходите из лесу, мы вас хорошо накормим».
Как будто этим «хорошо накормим» можно купить
душу настоящего человека! Но все же и этой агитации мы
должны противопоставить свою...
Капица говорит, а сам время от времени морщится
148

от боли: у него воспаление среднего уха. Ему, так же
как и Никифорову, нужно лечение — синий свет.
Обеспечить это сейчас так же невозможно, как, скажем,
немедленно выгнать фашистов из района. Но Капица терпит,
никогда никому не жалуется, даже ободряет других.
Выступает отрядный весельчак и балагур Пучков.
В своем вещевом мешке он носит книгу Гашека
«Похождения бравого солдата Швейка». Ценит ее не
меньше, чем неприкосновенный запас патронов и
продовольствия. Вечерами, устроившись поближе к коптилке,
читает эту книжку вслух пятый, десятый, двадцатый раз.
Кружок любителей послушать никогда не убывает. От
хохота чуть не трясутся стены землянки.
У Пучкова и в выступлении шутки да прибаутки, но
они совсем не так невинны, как может показаться.
Неряха, не вычистивший винтовку, соня, задремавший на
посту, отлынивающий от военных занятий любитель
«вольной партизанщины» — объекты его критики. И
кое-кто беспокойно вертится, стремится спрятаться за
спины других, отодвигается в угол, куда не достает свет
«ламп»...
Слушал я эти выступления и думал: как просто и
беззаветно отдали наши товарищи свое сердце и мысли
делу партизанской борьбы...
Когда парторг Макаров прочел заявление командира
отряда Владимира Петровича Сабурова о приеме в пар-
тию, раздались возгласы:
— Сабуров — беспартийный? Не может быть! Как
же так? А почему до сих пор не вступал?
Сабуров встал, одернул гимнастерку, волнуясь,
долго поправлял ремень. Наконец поднял голову. Удиви-
тельно честный, прямой взгляд у этого человека, внешне,
пожалуй, и не похожего на лихого партизана.
Обстоятельно, год за годом рассказал свою жизнь. Пока
149

учился — не вступал в партию, считал, что слишком
молод, никаких особых дел не совершил, никакого багажа
за плечами. Потом, когда работал на Урале изыскателем,
постоянно перебрасывали с места на место. В
последние годы осел в Луге.
— Хотел людей лучше узнать и чтобы меня узнали.
А тут — война... И вот видите, как получилось.
Сабуров переступил с ноги на ногу, беспокойно
взглянул на парторга, на сидящих перед самым столом
партизан.
В числе рекомендаций у Сабурова была и моя. Знал
я его до войны как хорошего, инициативного работника.
Старший землеустроитель в районе — должность
хлопотливая и нелегкая, но Владимир Петрович
справлялся с делами успешно. А стал партизанить — показал
себя с новой стороны: отличный организатор,
требовательный командир. Боевых дел на счету у отряда —
солидный список.
Сказать все это? Нет, лучше сначала послушаю
других.
В дальнем углу зашевелились, кто-то пробирался
вперед, наступая на ноги сидящим, незлобно огрызаясь
на ворчание потревоженных.
Тихонов — работник райфо. Был в истребительном
батальоне. Эвакуироваться отказался, партизанил с
первого дня. До стола ему добраться так и не дали:
застрял где-то в середине.
— Владимира Петровича сегодня в партию
принимаем, я считаю, правильно. Знаком с ним давно. Тут у
некоторых возникает сомнение, почему человек все
время с места на место скакал. Должен сказать, Сабуров
принадлежит к числу тех, кого называют романтиками.
Объездил чуть не полстраны в годы первых пятилеток и
всегда был там, где нужны были самые смелые и
напо150

ристые: и на строительстве
Уралмаша, и на других
стройках...
Была и критика.
— Сабуров все
стремится взять на себя, считает,
что он лучше всех знает,—
начал Дмитрий Николаевич
Боков.
Кто-то перебил Бокова,
но парторг Макаров
поддержал его:
— Не шумите, ребята.
Коллективное мнение —
дело великое. Ум, как
говорится, хорошо, а два лучше.
А Владимир Петрович
критику учтет.
Сабуров сидел с краю у
стола, наклонив голову к
коленям, крепко сжимая
пальцами планшетку...
В кандидаты партии его
приняли единогласно. На А. А. Тихонов.
этом собрание и
закончилось.
В землянке такая жарища, хоть веник бери и парься.
Распахнули дверь. Народ стал расходиться: одни — в
свои «хаты», другие — сменить посты. Остались только
Утин, Варзанов, Никифоров, Дроздовский, Сабуров и
я. Решили тут же без лишней волокиты провести
заседание бюро райкома.
— Везет тебе, Владимир, — приговаривал Варзанов,
доставая из своего «сейфа» — огромной брезентовой
151

сумки, где хранилось все партийное хозяйство, — райко-
мовскую печать. — В довоенное время еще сколько бы
ждал, пока утвердят. Первый случай в моей практике,
что в один день и собрание, и бюро. — Он прихлопнул
печатью выписку из протокола: до поры до времени она
должна была заменять Сабурову кандидатскую
карточку. Потом он получит билет и будет в нем стоять:
«Год вступления — тысяча девятьсот сорок первый...»
Трудный, тяжелый год...
А совсем недавно мы приняли в кандидаты партии и
другого отважного командира — инженера Николая
Александровича Панова. Очень дорого было, что в ту
самую трудную зиму наша партизанская партийная
организация росла. Иллюзии первых дней войны рассеялись,
и даже сугубо штатские люди понимали, что за
три-четыре месяца, как думалось раньше, фашистов не
одолеть. И все же в каждом отряде коммунисты принима-
ли новое пополнение. Без этого не проходило ни одного
собрания. Валовой подход? Нет, такого упрека нам не
сделаешь.
Измотанные частыми стычками с карателями,
зажатые врагом в лесах и болотах, люди тянулись к партии,
потому что видели в ней силу, организующую народ на
борьбу с захватчиками. Предельно обнажилась
страшная, человеконенавистническая сущность фашизма. Ей
противостояла глубокая справедливость, возвышенность
наших идей.
С одним из партизан, только что принятым в
кандидаты Иваном Ивановичем Королевым, был у меня
такой разговор.
— Можно сказать, я всю жизнь с партией в ногу
шел, — говорил Королев. — Никаких разногласий не
возникало. Не вступал, скажу откровенно, потому, что не
хотел лишние трудности на себя брать. Неудобно, ко-
152

нечно, это говорить секретарю, но знаете: на собрания
ходить надо, поручения выполнять, учеба опять же...
Выпьешь или прогуляешь — тебя вдвое проработают.
Вольнее жить хотелось, парень был молодой. Сейчас я
поумнел. Когда коммунистов посылают на самое
трудное, опасное дело, я тоже хочу иметь на это право.
Плюнуть в поганую рожу фашиста хочу. Вы,
такие-сякие (он сказал несколько иначе), на коммунистов
больше ополчаетесь, награды за них обещаете? Так мы все
теперь коммунисты!
Он был прав, этот искренний, откровенный парень,
рабочий толмачевского лесозавода Ваня Королев,
рядовой боец одного из отрядов.
Год вступления— 1941-й. Да, это особый год!
После партийного собрания к обычной жизни отряда
прибавилась новая работа, в которой приняла участие
и наша райкомовская группа.
Установили круглосуточное дежурство у
детекторного приемника. Ловить Москву или Ленинград с
помощью слабенького прибора было не просто. Писать
листовки привлекли чуть ли не половину отряда. И
теперь уже никто не ворчал, не отказывался от этого
поручения.
Рассказ Прокопия Константиновича Гагарина
подсказал нам, как разжиться толом. Снарядили
специальную экспедицию. На берегу Луги расставили дозоры,
ближе к лесу разожгли костры. В отряде нашлись
хорошие пловцы: командир группы Топталов, партизаны
Силаев, Воробьев, Фадеев, Тимофеев. Они по очереди
ныряли в ледяную воду, отыскивали на дне толовые
шашки, подымали их на берег и, корчась от холода,
стуча зубами, бежали к кострам.
На следующий день небольшая группа партизан
отправилась минировать бойкое место на шоссе.
155

— Кабы все решения собраний в мирное время так
выполнялись, то-то бы дела в районе пошли! — говорил
Варзанов, а Макаров не отказал себе в удовольствии
подкусить:
— Контроль, товарищ секретарь, контроль нужен..,
3
Маленькая деревенька Точище — домов двенадцать—
пятнадцать — запряталась в непроходимых чащобах и
болотах. Дорог нет — ни хороших, ни плохих. Одни
тропки. Если лето сырое — и по ним не пройдешь.
Мудрено ли, что, хотя кругом гитлеровцы хозяйничали,
жители Точища их и в глаза не видели!
Нам это на руку было. Нам — части отряда
Сабурова и штабу. После ухода группы Кривоносова времени
прошло немало, но радиста к нам так и не прислали.
Связь с обкомом по-прежнему установить не удавалось.
Патроны и взрывчатка были на исходе, одежда и
обувь износились вконец. Волей-неволей нужно перейти
линию фронта, запастись необходимым для зимовки и
вернуться в район. Двинулись из лагеря 25 октября на
восток: надеялись, что, проходя через район действий
оредежских и тосненских партизан, узнаем, есть ли у них
связь с Ленинградом. В пути мы набрели на Точище.
Жители встретили нас как дорогих гостей. Закурились
дымки над приземистыми баньками, облепившими берег
ручья. На столах появилось деревенское угощение:
горячая картошка, капуста, грибы, кусочек-другой сальца.
В горницах взбили перины. Первый за два с лишним
месяца ночлег под крышей!
Отдохнули, отогрелись душой и с добрым чувством
утром двинулись в нелегкий путь. Хозяин избы, где я
ночевал, старый лесник, вызвался нас проводить.
Пута154

ными тропками вывел к поселку Песчаный Мох. Тут
начинался уже Оредежский район, где действовали
местные партизанские отряды. В деревнях нам несколько
раз говорили о них. Указывать, где они находятся, не
стали: побаивались или в самом деле не знали.
Встретиться с оредежскими партизанами нам в тот раз так и
не довелось.
В Тосненском районе повезло больше. Правда,
жители станции Радофинниково и деревни Радофинни-
кова Горка отмалчивались, но по некоторым намекам
можно было понять: отряд секретаря райкома Сергея
Крючина где-то здесь. Ну что ж, отправимся искать
сами.
Вместе с тремя партизанами я шагал по еле видной
тропке, занесенной снегом.
— Стой! Кто идет? — Щелкнул затвор винтовки, из-
за дерева выглянул парень в полушубке, меховой шапке,
валенках.
— Лужские партизаны. Командир отряда Дмитриев.
К нам навстречу вышло несколько человек. Все одеты
добротно, вооружены. Следили настороженно за каждым
нашим движением — научила лесная жизнь...
— Крючин вас знает? Пишите записку.
Двое отправились к командиру. Остальные
окружили нас, отрезая пути к отступлению. Конечно, мы и не
думали «отступать», были рады и такой неприветливой
встрече.
А вот и Крючин. Последний раз мы виделись с ним
на совещании в Смольном... Обнялись, расцеловались.
Вместе с провожатым я вернулся за своими. Лужане
возликовали, узнав, что мы отыскали тосненцев.
Свой лагерь в старинном хвойном бору-заказнике,
примерно в десяти километрах на восток от станции
Радофинниково, отряд Крючина оборудовал хорошо. Две
155

большие землянки срублены из толстых бревен,
просторные, теплые. Со дня на день ждали радиста: у них-
то представитель обкома был, обещал прислать, а вот
нас искал, но не нашел. Досадно, конечно, но что
скажешь?
Пришли мы к тосненцам в канун 7 ноября. Всю ночь
шел снег. Пушистые хлопья одели землю чистым белым
покрывалом. И мы радовались: не столько любовались
лесной красотой, сколько были довольны, что снег скрыл
наши следы.
Наш отряд расположился рядом с землянками,
развели костры, приготовили ужин, нашлось и по чарке
водки.
Необычно, но по-своему торжественно встретили
24-ю годовщину Октября. А тост был один: за победу
над фашистами!
Два дня отдыха у товарищей — и снова в путь, на
восток. Брели по довольно глубокому снегу, с тревогой
чувствуя, как крепчает мороз. Отдыхали где-то в районе
Любани. Стога сена, укрывшие нас, грели плохо. В
холодных сапогах ноги немели, словно в тисках. Осенью,
когда мы бродили по болотам, сапоги размокли, сушка
у костров сделала кожу грубой и жесткой, точно дерево.
Несколько человек обморозили ноги. Наш богатырь
Климанов, всегда бравший на себя в походах самую
тяжелую ношу, сейчас еле смог подняться. С трудом
двигались Цветков, Чуднов, Гагарин.
Разведка отыскивала место, где безопаснее перейти
железную и шоссейную дороги. Вернулись товарищи с
«добычей» — привели худого, заросшего щетиной
человека в рваной красноармейской шинели. Пленный.
Пригнали гитлеровцы восстанавливать разрушенную
железную дорогу.
Нерадостные вещи сообщил этот хмурый, истощен-
156

ный до последней степени человек. Тихвин взят
немцами. Почти вся Ленинградская область оккупирована...
Не хотелось верить. Единственное отрадное
известие— это то, что Ленинград еще держится.
— Врет он все! Продажная шкура, сам, верно,
фрицам сдался, теперь нарочно запугивает, на фашистов
работает! — вспылил Варзанов.
Пленный стоял на своем: сказал истинную правду.
Просил оставить его у нас: «На все согласен, только не
бросайте».
Узнав эти невеселые новости, мы обсудили свое
положение.
Сабуров, Капица, Макаров считали: все равно надо
пробиваться к линии фронта.
Я собрал штабную группу. Утин высказался первым
категорически и твердо: он за то, чтобы вернуться в
Лужский район. Иначе куда же идти? В Вологодскую
область, что ли? Нет, лучше бороться на лужской земле
до последнего дыхания. Евгений Иванович так и сказал,
хотя обычно не любил громких фраз.
Меня тоже тянуло обратно. Ведь в районе остались
отряды Романова, Полейко, Лукина, Жилина, Сабицкий
отряд! Да и часть отряда Сабурова под командой Бо-»
кова. Нет, уходить мне не хотелось. Что же скажут
другие наши товарищи?
Варзанов, Кустов, Никифоров, Туморин, Милош, Му-
рыгин целиком согласились со мной и Утиным. Больные
и слабые пусть идут с Сабуровым через линию фронта —
для них это единственный шанс на спасение. Как ни
колебались Климанов, Цветков, Чуднов, мы настаивали —
им надо пробиваться, искать ближайший госпиталь.
Сабурову поручили связаться с обкомом или областным
штабом, получить патроны, взрывчатку и добиться,
чтобы к нам отправили радиста.
157

Расставались тяжело. Нет крепче братства, чем
партизанское...
Нас осталось восемь человек. Настроение — скверное,
но мысли все об одном: бороться, сколько возможно. На
худой конец — дороже продать свою жизнь.
Проторенной нами же тропой вернулись в отряд
Сергея Крючина. Он сидел в землянке. Увидев нас, поднял
голову. Не удивился даже, так был занят: уткнулся в
газету, целая связка их лежала на скамейке. В углу за
маленьким столиком пристроился молоденький паренек
в комбинезоне, на голове наушники. Наморщив белые
брови, паренек вертел ручку плоского зеленого ящика.
Радист!..
Честное слово, мы забыли о голоде, о том, что
валимся с ног от усталости... И тоже схватились за
газеты: «Торжественное собрание, посвященное 24-й
годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции». Доклад председателя Государственного Комитета
Обороны товарища Сталина: «Ход войны за четыре
месяца». «Провал молниеносной войны», «...Факты, однако,
показали всю легкомысленность и беспочвенность
«молниеносного» плана. Теперь этот сумасбродный план
нужно считать окончательно провалившимся»...
Подумать только: 7 ноября, как всегда, в Москве
состоялся традиционный парад войск на Красной
площади!
Оглядываю товарищей. Все читают жадно,
запоем.
Газетные строчки, отпечатанные на серой блокадной
бумаге, ломкой, как сухая стружка, — какую огромную
радость могут принести они!
Воспрянув духом и воспользовавшись тем, что
Сергей Крючин заполучил радиста, я послал радиограмму
Никитину в обком:
158

«Просим выслать самолетом радиста, рацию,
патроны, теплую одежду. Будем ждать самолет в ночь на
первое декабря. Северная часть болота Базач Ветчин-
ского сельсовета. Сигнал — три костра треугольником.
Дмитриев».
Главное сделано. На «Большую землю» послана
весть. Ну, а теперь скорее в свой район!
Шли без дорог и тропинок, только карта и компас.
Но и шаг быстрей и путь кажется легче. Великое дело—
настроение. Черта с два! Мы еще повоюем. Мы еще
увидим, как побежит с нашей земли поганый фашист,
поджав хвост, сверкая пятками!
4
Гуськом, по очереди пробивая дорогу в глубоком
снегу, двигались мы по берегу Железянки. Снежные
сугробы совсем скрыли застывшую речушку, лишь тонкие
красные прутья тальника, густо росшего по берегам,
указывали ее извилины. Где-то неподалеку находилась
одна из наших баз.
Наткнулись на хорошо утоптанную тропу. Следы
свежие, очевидно, еще сегодня здесь проходило
несколько человек. Осторожно двигаемся дальше. В морозном
воздухе отчетливо слышны удары топора и чьи-то
голоса. Свои или чужие? Прислушались — речь русская.
Раздвинул густую поросль молодых елок. В низочке
горит костерок, вокруг — люди. Узнал Дмитрия
Николаевича Бокова, Старцева — директора Плюсской
школы, Ивана Циммермана — комсомольского работника из
Плюссы и других партизан из отряда Сабурова,
оставленных нами в районе. Я тогда указал им
местонахождение продовольственной базы.
159

А это кто? Худенький низкорослый паренек Лепя
Никитин, беженец из Псковщины, с забавным прозвищем
«Отвёйтка» — он картавил, никак не мог произнести
слово «отвертка». Рядом с ним Иван Иванович Сорокин —
пожилой партизан, выполнявший в отряде братьев
Полейко обязанности сапожника. А вот и комиссар — Иван
Полейко.
Они-то каким образом очутились здесь?
— Присядете греться или в землянку пойдете? —
спросил Боков.
Он, кажется, не очень удивился нашему
возвращению.
— Вы что, в разведке? — спросил я Полейко. —
Почему так далеко? Где отряд?— Молчание товарищей у
костра и явно подавленное настроение невольно
вызвали тревогу.
— Нет больше отряда. Погиб почти весь,— глухо,
не поднимая головы, проговорил Полейко. — Брат убит.
Тося Петрова застрелилась сама, видно, не хотела
сдаваться в плен.
...Отряд братьев Полейко, где старший —
Станислав — был командиром, а Иван — комиссаром,
считался одним из самых деятельных и боевых в Лужском
районе. Последний раз мы виделись с братьями около
небольшого озера Черного. Партизаны искали
подходящее место для зимовки. Стали советоваться, где
обосноваться.
— Сабуровцы уходят на восток? Тогда мы займем
их землянки. Сабуров — отличный строитель, —
поразмыслив, сказал Станислав.
— Смотри, там небезопасно, — предупредил его
Макаров.—Мы кое-кого из больных отпустили в деревни
к родным: Дмитриева, ты должен знать его, в
Красногорском сельпо работал... А второго — Ильина из Кем-
160

ки. Вдруг сболтнут дома чего не надо. Как бы о вас не
пронюхали фашисты...
С тем мы и расстались. Полейковцы пошли на
запад, мы — на восток. Как же произошла трагедия?
Рассказывали трое оставшихся в живых.
Отряд Полейко все-таки поселился в оставленных
Сабуровым землянках. Думали пробыть там несколько
дней, разведать обстановку, взять продукты и
боеприпасы на базе в районе реки Кемки и двинуться
дальше — в западную часть района.
4 ноября рано утром Иван Полейко с двумя
партизанами ушел в Бежаны на разведку. Затем на базу
отправилась группа Стукалина. В лагере оставались
командир Станислав Полейко, начальник штаба Иван
Васильевич Тарабанов, разведчица Тося Петрова и еще
девять партизан.
Гитлеровцы пришли днем прямо к землянкам,
стороной обойдя все посты. Партизаны, застигнутые
врасплох, приняли неравный бой и сражались до последнего
патрона. В живых не осталось никого.
Иван Полейко возвращался в лагерь вечером.
Навстречу из кустов выбежал Леня Никитин: «Беда, в
лагере все убиты...».
Паренек уцелел: стоял на дальнем посту у просеки,
что идет со станции Мшинская; услышав выстрелы,
кинулся в сторону деревни Бежаны. Это его и спасло.
Иван Полейко с товарищами затаились в ельнике,
долго наблюдали за опустевшим, разоренным лагерем.
Ярко светила луна, на снегу отчетливо видны темные
пятна — тела товарищей.
Выждав какое-то время и не заметив ничего
подозрительного, подошли ближе. Вот лежит Станислав,
уткнувшись лицом в снег, разметав руки: пуля, видно,
сразила его сразу. Около землянки — Тарабанов,
11 И. Д. Дмитриев
161

рядом — гильзы от патронов. У потухшего костра — Тося
Петрова.
Партизаны перенесли погибших товарищей в одну
из землянок, положили на нары. Вход завалили
камнями. Несколько часов ждали возвращения группы Сту-
калина, потом пошли на восток. Приблизительно знали,
где находится Боков с товарищами.
Только под утро вернулись партизаны группы Сту-
калина, посланные на базу. Увидев страшную картину
полного разгрома, растерялись. И спросить, в чем дело,
не у кого. Остался ли кто в живых? Стукалин решил
тоже двинуться на восток и перейти линию фронта.
Сделали короткую передышку у Бокова. Сорокин
заболел и вынужден был остаться.
Многое все же было неясно. Откуда немцы могли
так точно знать, где находятся землянки? Несомненно,
гитлеровцев вел человек, отлично знакомый с лагерем.
Иначе, почему каратели сначала шли просекой от
Мшинской, затем лесом сделали полукруг, обойдя
часовых? Кто же предатель?
Некоторое время спустя по нашему заданию Ваулин
(мы теперь встречались чаще — стоянка Бокова была
всего в семи километрах от Малого Замошья) отправился
на станцию Мшинская. Здесь после разгрома отряда
Полейко находился карательный отряд. Местные полицаи,
пьянствуя в станционном буфете, вовсю хвастали, как
ловко они провели партизан: «Прямо в руки, ровно
курята, попались!»
Да, у них был проводник. Фамилия? То ли сами не
знали, то ли не проболтались даже по пьянке.
«Молодчага, привел точка в точку. Стрельбу открыли с
двадцати-тридцати метров. Они еще пробовали отбиться,
залегли у землянок, да где там!»
Каратели рассказывали, что одна партизанка,
си162

девшая у костра, первая заметила опасность и подняла
тревогу. Раненная, она спряталась за дерево и
отстреливалась из револьвера. Ее хотели взять живой и
окружали постепенно. Партизанка убила двоих карателей,
тяжело ранила офицера: он умер по дороге, когда несли.
Последнюю пулю оставила для себя.
Смело, отважно воевала наша боевая разведчица
Тося Петрова. Так же мужественно сумела и умереть.
«СРЕДИ ЛЕСОВ ДРЕМУЧИХ...»
1
Приближалось 1 декабря. Надо было встречать
самолет, радиста. На указанное мною в радиограмме
место— идти с восточной границы района к западной.
В лесу снег по колено, на открытых местах еще глубже,
а лыж нет. Поход нелегкий.
Из лагеря Бокова отправилось со мной пятеро
партизан. Шли ночами, когда без особого риска можно
выйти на проселок. Днем отсиживались в лесу. Иной
раз заходили в деревни, где знали надежных людей.
В Бежанах подпольной группы уже не существовало.
Погиб Николай Венедиктович Рысев. Великий труже-
ник, верный товарищ, человек смелый и благородный...
Ночью мы постучались в окно домика колхозного
кузнеца Глотова — «дедки Власа», верного помощника
Рысева.
Чьи-то внимательные глаза оглядели нас сквозь
морозные узоры на стекле. Мы смутно различили
мохнатую голову, всклокоченную бороду...
Дверь открыл сам Влас Прохорович, могучий
седобородый старик, высокий и оттого, должно быть,

сутулившийся. Седина особенно заметна по контрасту
с прокопченным кузнечным дымом лицом, на котором
глубоко упрятаны глаза под густыми бровями.
«Дедку Власа» и его старушку-жену я знал много
лет. Встречался с их сыновьями, дочерью, — молодежь
на лето приезжала к родителям. Привозили внуков.
Влас Прохорович впустил нас. Хозяйка принялась
хлопотать около печки. Хозяин завешивал половиками
окна: «Мало ли на ту беду кто выйдет на улицу,
подивится: чего это у стариков за полночь горит свет?..»
Сели на лавки за чисто выскобленный стол. Кузнец
говорил медленно, раздумчиво, делая большие паузы,
словно вставали перед ним картины мучений и казни
давнего друга Николая Венедиктовича Рысева.
— Сами небось знаете, каково сейчас партизанам.
Сильно оголодали. В лесу не пропитаешься: клюква да
грибы —и те под снегом, вишь, навалило сколько.
Зверье, какое было, война разогнала. Деревенские чего
могут дать? У самих кишка кишке кукиш кажет, живот
к спине присох. Рысев, значит, и отдал Романову
колхозную лошадь с конюшни на убой. А
стерва-учительница с Красных Гор, Тышко ее, что ли, звать, побегла
к фрицам в комендатуру, раззвонила. Отсох бы язык
у проклятой! Вскорости приехали каратели. Николая
взяли прямо на дороге, с сынишкой ехал на дровнях.
Били, измывались... Жена обмерла, ребятенки ревмя
ревут, аж почернели... И лесника Демидова Петра
Николаевича забрали. Обоих свезли в Красные Горы, там
мучили, сколь хотели, да и прикончили насмерть.
Я ждал, когда мой черед придет. Приготовился.
Бежать не схотел, старуху только все отсылал. Да нейдет,
упряма. Но только меня оставили. Видно, дружки мои
сами погибли, а греха на душу не взяли, других не
хотели подводить. Не вытянули немцы из них ничего.
164

Оно, конечно, я смерти не боюсь —стар стал и так
не долго глядеть на белый свет. Противно только от
поганой руки фрицев жизнь кончать...
Старик умолк, молчали и мы. Трудно найти в такие
минуты какие то нужные слова.
Я достал из-под гимнастерки обернутый в клеенку
драгоценный пакет. Развернул, показал старикам номер
«Ленинградской правды» с докладом товарища Сталина
и отчетом о праздновании 24-й годовщины Октября.
Эту газету я выпросил у Крючина.
— Почитай, Влас Прохорыч. На сердце легче
станет, помирать не захочешь. Еще сыновей увидишь,
внуков понянчишь.
Кузнец взял с полки очки с дужками,
перевязанными ниткой. Лампа чуть светила, керосину на
донышке,— в те годы в избах и с лучиной сиживали. Никак
было не разобрать старому: мелки строчки! Но
заголовки прочел вслух несколько раз, торжественно.
И старуха замерла на месте, слушая.
Прочитал я им отдельные места из доклада,
рассказал о параде на Красной площади.
— Нашим деревенским тоже надо шепнуть, —
загорелся старик. — Совсем упал духом народ. Не дашь ли
газету?
— Газету не дам, а перепишем кое-что на листочки.
Ты и передай, кому знаешь.
— Пиши больше. Я еще в Вяз схожу. А сил хватит—
и дальше добреду.
Влас достал тетрадку, оставшуюся от внуков,
оторвал чистые титульные листы у старых книг, нашелся
кусок оберточной бумаги... Очень старику хотелось,
чтобы мы написали побольше.
Рано утром, не дожидаясь рассвета, распрощались.
Деревня только начала просыпаться, закурились дымки
165

над избами. Но
просыпалась она как-то тихо,
бесшумно, без громких
голосов и звуков. Только кое-
где у колодца звякнет
ведро да скрипнет «журавль».
Кузнец провел нас
огородом к опушке леса,
показал зимник — дорогу, по
которой ездили за дровами.
Быстро простились,
торопясь уйти, пока никто нас
не заметил.
Памятна мне ночевка и
в деревне Высокая Грива
Ветчинского сельсовета. В
крайнем домике жила с
маленьким сынишкой Анна
Гавриловна Иванова. Муж
воевал в отряде Романова,
жена обстирывала
партизан, кормила, принимала
связных, прятала взрывчатку, гранаты. Это ее в
сентябре я посылал в Лугу с записками для Теплухина и
Яковлевой.
Анну Гавриловну терзало большое горе: пасынок
ее — старший сын Иванова от первой жены — ушел с
отцом партизанить, но потом переметнулся к немцам
в карательный отряд.
— Все перемешалось, — жаловалась Анна
Гавриловна, утирая концом платка набегавшие слезы. — Отец
жизни не жалеет, на старости лет пошел защищать
Родину от фашистов, а сын ходит с немцами по лесам,
родного отца ловит.
А. Г. Иванова.
166

— К тебе-то наведывается?
— Как бы не так. Знает, если заявится — глаза
выцарапаю. Ихний отряд в Красногорской школе
размещен.
— Немцы часто бывают?
— Постоянно не живут, а через деревню, почитай,
каждый день ездят то из Толмачева в Осьмино, то
обратно. Сами знаете, деревня на большой дороге стоит.
Озорничают сильно: шарят по избам, шубы, валенки
забирают, иной раз платок с бабы сорвут. Да это бы
еще ладно, — измываются над народом, вот что! Губят
людей без счета! Месяц назад в Поля арестованных
привезли, говорят, те партизанам помогали. Мужики,
бабы... В Полях еще шестерых взяли, мальчонок совсем,
лет по шестнадцати. Поставили на край силосной ямы
и давай палить из ружей. Полную яму трупов навалили,
Деревенских заставили зарывать... Цельными ночами
теперь не сплю, все вижу, как там убитые лежат...
Анна Гавриловна не успевала утирать слезы.
Махнув рукой, ушла в отгороженную занавеской половину
избы.
До цели нашего путешествия оставалось километров
семь-восемь, но мы совсем выбились из сил. Хоть
несколько часов провести в тепле! Даже часового
поставили не на улице, а в доме у окна. Ночь светлая, из
окна хорошо видна дорога, накатанная машинами до
зеркального блеска.
Легли вповалку на полу, не раздеваясь. Проснулись
от сильного стука в ворота. Кто-то сердито звал Анну
Гавриловну, не скупясь на ругательства и по-русски, и
по-немецки.
— Скорей, скорей, — шептала нам Анна
Гавриловна.— Выходите через скотный двор, там дверка в
огород, кустами в лес проберетесь...
167

И тут же громко крикнула старосте:
— Чего по ночам шастаешь, людям покоя не даешь!
Погоди, спички найду.
Мы были уже в лесочке, вплотную примыкавшем
к огороду, когда загремели засовы на воротах у
Ивановой. Она сердито перебранивалась со старостой.
Из нашего убежища хорошо было видно, как
широкую деревенскую улицу заполнили машины, в избах
зажглись огни. Нет, вряд ли это за нами. Вероятно,
передвигается какая-то воинская часть. Остановилась
обогреться.
Однако хорош же оказался наш часовой! Заснул!
Разморило в тепле...
Только я приготовился как следует его отчитать, как
вдруг заметил: ужас, нет моего вещевого мешка!
Потерял по дороге? Или еще хуже, оставил на полу, где
спали?
В мешке — гранаты, патроны, листовки, — улик
более чем достаточно, чтобы приютившая нас женщина
поплатилась жизнью. Тотчас по тревоге поднимут
солдат, начнут поиски партизан. Уходить? Ноги не несли.
Не мог я оставить человека в беде.
Долго не забыть мучительных часов ожидания.
На рассвете фашисты убрались. Анна Гавриловна
вышла в огород и, вешая белье, несколько раз
махнула полотенцем. Мы вернулись в дом.
— Ну и натерпелась я страху, думала — жива не
буду.—Анна Гавриловна расстегивала ватник и все
никак не могла отцепить у ворота крючок. — Староста
кроет на чем свет стоит: почему долго не открываю.
Фрицы злятся. Чиркнула спичку, — батюшки светы! —
на полу мешок. Спичку бросила, а сама ногой, ногой
пихаю его под кровать, а он не лезет, окаянный.
Тяжеленный такой. Впустила фрицев, свет нарочно не
зажи168

гаю. Разворчались, заставили лампу вздуть. Я как на
иголках. Вдруг обыск сделают?..
Несколько успокоившись, хозяйка накормила нас, а
проводив, надо думать, вздохнула облегченно.
На этот раз, уходя, мы уже тщательно проверили
свое снаряжение.
2
Целый день таскали хворост к болоту Базач и жгли
сигнальные костры: как только услышим где-то
высоко ровное гудение мотора, замираем, не спуская глаз
с темного равнодушного неба. Вот-вот сейчас
спустится к нам долгожданный «ангел» в ватнике с рацией за
плечами. Нет, это гудит ветер. Раскачивает верхушки
деревьев, застонут они протяжно и гулко, а нам кажется,
что шумит мотор...
Прошла ночь. Мы не уходили. Дневали в лесу,
вечером дежурили на болоте. Снова собирали сушняк,
расчищали занесенные снегом кучи хвороста.
Волновались, переходя от надежды к отчаянию. Вторая, третья
ночь... Без результата! Самолет не прилетел.
Почему? Может быть, его сбили фашисты?
Как бы то ни было, надо взять себя в руки.
Распускаться нельзя. Необходимо встретиться с отрядами,
проверить, как устроились на зимовку, узнать, как идут
боевые дела.
Вернулись к Бокову на нашу временную стоянку в
Замошском лесу. Товарищи без нас начали строить
вторую землянку. Дмитрий Николаевич — человек
энергичный, инициативный —- руководил постройкой и сам
работал больше всех.
Землянка получилась на славу. Вдоль одной стены —
нары на десять человек, в углу даже печь с плитой.
Дмитрий Николаевич раздобыл чугунную плиту в
169

Малом Замошье, достал маленькую оконную раму и
жернова для размола зерна.
Утин с группой товарищей, разыскивая отряд
Жилина, по пути зашел в колхоз «Объединение», принес
зерна. Ненадолго, конечно, хватит этого запаса...
Пробовали найти оредежских партизан, — ведь мы
стали очень близкими соседями. Можно бы действовать
вместе. К тому же, возможно, у них есть рация?
Милош и Циммерман побывали в деревнях Савкино,
Абрамов Клин, Кремено. Узнали, что осенью в
окрестных лесах действовали три оредежских отряда.
Командовали ими секретари райкома Исаков, Сазанов и
заведующий районо Болызнев. С началом зимы отряды
ушли, видимо, за линию фронта.
Приходилось нам рассчитывать только на свои
силы.
3
В канун нового, 1942 года вечером все собрались
в одну землянку. Только что вернулись разведчики,
ходившие к подпольщикам в Малое Замошье. Ваулин
прислал свежую газету «Правда», сброшенную
советским самолетом. Принесли несколько пачек махорки.
Газету читали вслух: от заголовка до подписи
редколлегии. Впервые узнали о разгроме немцев под
Москвой, поражении их под Тихвином. Значит, наша
армия оправилась от неудач первых месяцев войны
и теперь сама переходит в наступление. Читали,
комментировали, а сами нещадно чадили самокрутками.
Целый месяц мучились без табака. Теперь закурили
даже те, кто вообще никогда папиросы во рту не
держал.
У нас при себе было несколько книг, среди них
томик И. С. Никитина. Я прочитал вслух стихотворение
170

«Русь». Замечательно верно передал поэт чувства
русского человека, горячо любящего свою родину.
События, далекие от нас: Отечественная война 1812 года,
вторжение наполеоновских полчищ на русскую
землю,— но как слушали мои товарищи-партизаны эти
проникновенные стихи!
И давно ль было,
Когда с запада
Облегла тебя
Туча темная?
И зловещий дым
От горевших сел
Высоко вставал
Черным облаком!
Да, и в те далекие годы русский народ переносил
тяжкие испытания...
...Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
Собрала детей,
Стариков и жен,
Приняла гостей
На кровавый пир.
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки...
Почему в наше время редко читают эти стихи?
Сколько в них патриотического чувства, сколько любви
к людям, Руси могучей, дорогой матери-Родине.
Недаром так впитывали в себя каждую строчку люди, слу-
шавшие мое чтение в землянке накануне нового,
1942 года.
171

Кто-то тихонько затянул одну из первых
партизанских песен на слова нашего поэта Ивана Циммермана.
Все дружно подхватили:
Среди лесов дремучих.
Среди лесных полян
Растет семья могучих
Отважных партизан...
В полночь подняли новогодний тост за скорейшую
победу над фашистской Германией. Правда, в кружках
было не вино, а ячменный кофе без сахара, но от этого
искренность пожелания не уменьшилась.
Месяцы партизанской жизни, словно рентгеном,
просветили каждого человека—все потаенные уголки
стали видны. Обострились черты характера: плохие и
хорошие. Порой бывали срывы даже у самых
дисциплинированных. Сдавали нервы. Но в целом держались
хорошо.
Евгений Иванович Утин — человек скромный,
мужественный— был главным моим советником и
помощником во всех делах. В ту первую нашу особенно трудную
зимовку он служил примером стойкости и
выносливости даже для молодых. Несмотря на большую
опасность, все время посещал деревни (в том числе и те, где
стояли каратели), чтобы потолковать с людьми,
рассказать новости с фронта, подбодрить, наконец, просто
показаться. Пусть люди знают: мы здесь, мы никуда
не ушли.
Павел Андреевич Туморин — человек
немногословный, но уж если скажет, то всегда что-нибудь дельное,
серьезное, над чем стоит поразмыслить. В любую
погоду, на любое расстояние он первым шел в разведку
или на диверсию. И когда группу возглавлял Туморин,
можно было не сомневаться: задание будет выполнено
/72

со свойственной Павлу
Андреевичу добросовестностью.
Еще более суровым и
замкнутым стал
Никифоров. Все вопросы
внутреннего распорядка нашей
жизни целиком лежали на
нем. Если Платон Никифо-
рович запрещал рубить
дрова, разводить костры,
отлучаться, то никто и не
пытался вступать в
пререкания. Все меры по охране
лагеря от внезапного
нападения фашистов в первую
очередь тщательно
продумывал Никифоров. И его
предусмотрительность не
раз спасала нам жизнь.
Был у нас один партизан из группы Бокова —
Василий Васильевич Васильев. До войны служил он в
Плюсском районе участковым милиционером. Когда
немцы заняли Плюссу, подался в Лугу, вступил в
истребительный батальон, потом в отряд Сабурова.
Человек беззаветной храбрости, он не раз выполнял самые
опасные, трудные задания.
Зимой, оставшись с нами, Васильев вместе со своим
другом Петром Васильевичем Васильевым, тоже плюс-
ским жителем, часто ходил в разведку, проникал в
поселки, где было полно фашистов. Несколько раз бывая
в Толмачеве, они приносили сведения об охране мостов
через Лугу.
Ненависть к фашистам у Василия Васильевича была
прямо фанатическая. Во время своих походов, узнавая
173

о новых зверствах, новых издевательствах
гитлеровцев над беззащитные населением, Васильев искал
всяческих возможностей хоть как-то рассчитаться с
врагом.
Однажды ночью в Долговке Василий Васильевич
подкрался к зданию школы. Немцы превратили ее в
казарму какой-то воинской части. Выждав момент, когда
часовой, спасаясь от страшной метели, завернет за угол,
Васильев бросил в окно казармы противотанковую
гранату. Непогода помогла ему благополучно скрыться и
вернуться в лагерь.
Васильев охотно распространял листовки и,
действуя дерзко и отважно, расклеивал их даже на стенах
зданий, занятых фашистами.
— Если б вы знали, как люди читают наши
листовки!— говаривал он. — Немцы же голову морочат,
заврались совсем. Иной человек думает, что и жить не
стоит, если фрицы якобы кругом все захватили — и
Москву, и Ленинград...
С Варзановым я долго жил в одной землянке.
Признаюсь, его неослабевающий оптимизм часто поднимал
наше настроение. Станет особенно тошно, и Владимир
Федорович начинает рассказывать об интересной книге,
пьесе. Большой любитель театра, музыки, он устраивал
целые представления, напевал отрывки из опер,
оперетт, наши любимые песни. И незаметно для себя мы
начинали подтягивать, голоса крепли, звучали бодрей;
тоска, уныние отступали прочь.
Благодаря его заботливому, терпеливому уходу я
в ту зиму благополучно перенес тяжелейшее воспаление
легких и снова встал на ноги.
Холод, сырость, голод, чувство опасности стали
нашими постоянными спутниками.
Но больше всего сказывались на настроении людей
174

отсутствие налаженной связи с «Большой землей» и
слишком редкие, случайные сведения о том, что делается
на фронте.
По сути дела, наша штабная группа в конце зимы
1941 года уже не могла направлять действия всех луж-
ских партизан, — она стала просто одним из отрядов.
Имела ли какой-нибудь смысл в таких условиях наша
зимовка в тылу врага?
Трезво оценивая обстановку уже с позиций
сегодняшнего дня, я снова прихожу к выводу, что мы
поступали правильно. И в Луге, и в деревнях советские люди
знали, что партизанский штаб продолжает находиться
в районе, что секретарь райкома, председатель
райисполкома и другие хорошо известные им партийные
и советские работники не бежали, не прекратили борьбы
с оккупантами.
Горсточка коммунистов, затерянная в лесах и
болотах, уже одним своим существованием нарушала
уверенность захватчиков в том, что они полные хозяева
оккупированной земли.
Конечно, очень важно было нам самим не упасть
духом, не распуститься. Особенно трудно приходилось,
когда по нескольку дней мы не могли носа высунуть из
землянок. Нельзя было разжечь костер, протопить
печки. Немцы рыскали вокруг, они приблизительно
догадывались о месте нашей стоянки...
Чтобы не обнаружить себя, мы были вынуждены
затаиться. В такие дни с особенной силой наваливалась
тоска. Как отвлечь товарищей от грустных мыслей, как
дать умам полезную нагрузку? Мы в штабе не раз
говорили об этом и, наконец, пришли к решению:
организовать политическую учебу. Да, не удивляйтесь, в тылу
врага, в постоянной опасности, но... все именно так и
было.

Молодой партизан Павел Пирогов вызвался
принести из дома учебник истории партии. Вместе с
товарищем— Володей Паршенковым — отправился он за
пятнадцать километров в деревню Изори Калищенского
сельсовета; там жили его мать и маленькие сестры.
Поход рискованный: в Изорях, по нашим сведениям,
постоянно находился карательный отряд. Но все
обошлось хорошо. Товарищи принесли томик избранных
произведений В. И. Ленина, «Краткий курс истории
партии». С этого дня мы и начали наши политические
занятия.
...Две группы только что вернулись из похода.
Поели, что «бог послал». Все, за исключением часовых,
собрались в штабной землянке. И хотя она рассчитана
на вдвое меньшее количество людей, никто не жалуется
на тесноту. Так теплее. Вчера и сегодня печурки не
топили. Отсыревшие пачки махорки сушили на теле,
засунув под рубашку. Промокшую обувь, фуфайки, куртки
не снимали несколько суток. Если снять, а потом
надеть заледеневшие, — наверняка заболеешь.
Варзанов сидит на еловом чурбаке около самой
коптилки, читает вслух Ленина. У Владимира Федоровича
хороший, выразительный голос, отчетливая дикция.
Время от времени он прислоняется спиной к стенке
землянки, но долго так не посидишь: бревна набухли от
сырости, где-то в щели проникает стужа.
Сначала некоторые товарищи ходили на занятия
только потому, что этого требовал штаб. Костя Муры-
гин откровенно зевал. Постепенно увлеклись все, и
вечерняя политучеба стала насущной необходимостью.
Беседуя, обсуждая прочитанное, мы от далекого прошлого
возвращались к дням нынешним.
Серьезные беседы перемежались шуткой,
добродушным подтруниванием друг над другом.
176

— Война вот-вот должна кончиться, — авторитетно
заявил однажды Костя Мурыгин.
— Почему? — удивились мы.
— Спросите Владимира Федоровича, он лучше об
этом знает.
— При чем тут я? — насторожился Варзанов,
предчувствуя подвох.
— А вот при чем. Перед войной Владимир
Федорович часто выступал с докладами о международном
положении. Я любил послушать его, когда возил в
колхозы, дома отдыха, совхозы. Владимир Федорович
категорически утверждал: если Гитлер нападет на нас, то
стратегического сырья у него хватит только на три
месяца. Потом выдохнется и капитулирует... А с начала
войны прошло не три, а все шесть! То ли Гитлер
экономно расходует запасы, то ли наш докладчик
немножко ошибся в подсчетах... Как думаете, Владимир
Федорович, в чем тут дело?
Варзанов сначала рассердился, потом стал
оправдываться:
— Разве я виноват? Нам на консультациях так
говорили.
— И самому не грех поразмыслить было, кроме
консультаций, — как бы между прочим бросил Мурыгин.
Он встал с нар, потягиваясь. — Что-то ужинать охота.
Пойти, пожевать «подошву», что ли, пока Гитлер не
обанкротился.
«Подошва» — куски толстой, просушенной бычьей
кожи, которую мы несколько месяцев таскали в мешках
еще с тех времен, когда в лесах можно было наткнуться
на беспризорную скотину. Здорово она нас выручала.
Если поварить часика три в котелке, очень даже
недурная вещь получалась: «первое» и «второе».
За Костей потянулись остальные...
12 И. Д. Дмитриев
177

4
В январе начался сильный снегопад. Морозы
держались лютые. Землянки замело по самые крыши.
После каждой метели приходилось отрывать снег от
окошек и дверей, прорубать проходы, иначе провалишься
в сугроб по пояс. Единственная пара лыж выдавалась
часовому; в деревнях лыж мы не смогли достать, сколько
ни бились.
— Давайте сделаем сами, — предложил я.
— Это тебе не скамейка и не стол, — возразил
Утин, — Как за них взяться-то?
— Так я же прирожденный столяр. Секретарем по
ошибке стал, — отшутился я.
Еще в начале нашей походной жизни я удивил
товарищей своими знаниями в обувном деле. Сапожник
в партизанском отряде необходим до зарезу. Обувь
просто горела на ногах от постоянных лазаний по камням,
болотам, оврагам. Мое умение ставить латки и
подбивать подошвы на совсем, казалось, безнадежную пару
сапог вызывало всеобщее уважение. Теперь предстояло
продемонстрировать свои способности еще в одной
области.
Помогать вызвался Боков — мастер на все руки.
Маловато, правда, инструментов: пила, топор да рубанок.
Ничего, нужда обостряет изобретательность.
Выбрали подходящую ровную березу. Спилили,
разрезали на двухметровые кряжи. Критически оглядели
каждый: с сучьями не годится. Кряжи раскалывали
клиньями на плахи. Если слой идет абсолютно ровно,
без завитушек, — годится. Чуть какая косина —
браковали, отправляли в печку. Лыжи, сделанные из
косых плах, не будут гибкими — моментально
сломаются.
178

Потом обтесывали, строгали. «Технология» не
слишком передовая, но цели достигала. Медленно, но верно
лыжи рождались на свет. Скептики умолкли. Нашлись
добровольцы, заготовляли для нас с Боковым кряжи.
«Делайте только побыстрее», — просили товарищи.
А как быстрее? Работать можно лишь при сильном
ветре — в метель, вьюгу. В ясную, тихую погоду звук
топора разносится на весь лес. Вечерами в тесной
землянке при единственной тусклой коптилке тоже не
развернешься. Все же вскоре каждый второй человек у нас
получил лыжи. Стало возможным чаще ходить в
разведку и бывать в других отрядах.
22 января ночью восемь партизан во главе с
Кустовым пошли в Малое Замошье, чтобы взять у Ваулина
ломы, лопаты и откопать в лесу бочку с соленой рыбой,
оставленную еще Сабуровым. Возвратиться должны
через сутки.
Утром на следующий день примерно в километре от
нас к северу в стороне озера Стречно вдруг
послышались автоматная стрельба и взрывы. Шел бой. С кем?
Ведь Кустов отправился на юго-запад. Кто же это мог
быть?
Взяв винтовки, мы по опушке леса двинулись вдоль
болота к озеру. Бой, наверное, кончился, выстрелов
больше не слышно. Вдруг мы наткнулись на широкую
тропу, только что кем-то протоптанную от Пелкова в
Замошский лес. По следам видно было, что здесь
прошло много людей. Мы сцрятались в густом ельнике,
стали наблюдать. Вскоре из лесу показались немцы и той
же тропой направились в Пелково. Их было около ста
пятидесяти человек. Вступать с ними в бой нам,
десятерым, бесполезно...
Прошла ночь, а Кустова и товарищей нет.
Волнуемся, строим различные предположения. Еще ночь, еще
12*
179

день... Решили: не придут паши, отправимся сами с
зарей на поиски.
Вечером в землянку входят двое: Иван Полейко и
Милош из группы Кустова.
— Вы живы?! — радостно воскликнул Полейко.
— Мы-то живы, — отвечаю я. — Да знаешь ли, как
мы тут из-за вас нервничаем! Трое суток пропадаете!
А где остальные?
Отдышавшись после долгой ходьбы по глубокому
снегу, Иван Полейко рассказал:
— Мы подходили к Малому Замошью, как вдруг
услышали сильную стрельбу в той стороне, где
находится наш лагерь. Думали — беда, немцы напали, идет
бой. Кинулись обратно. Пока пробирались по снегу,
стрельба прекратилась. Неужели все кончено? Стали
держать совет, что делать? Возвращаться в лагерь?
А если там оставлена засада? Идти в Малое Замошье—
тоже лезть в пасть врагу. Наверняка там немцы. Куда
податься? Я предложил — в Оредежский район.
Дождались темноты. Замошским лесом обошли стороной
лагерь. Видели большую тропу, протоптанную немцами,
видать, немало их было...
Полейко и его товарищам многое довелось испытать
за трое суток.
Весь остаток ночи и день с трудом брели они по
снежной целине — пятнадцать километров до деревни
Чолово Оредежского района. Пятеро остались на
опушке леса, а оба Васильевых вместе с Мурыгиным зашли
в крайний дом. Узнали, что в тот вечер в деревне
немцев не было, но появляются они там ежедневно:
большой карательный отряд стоит в двух километрах
от Чолова.
Хозяин-старик встретил партизан хорошо, собрал
кое-что поесть. Они взяли еду, хотели уходить, как
180

вдруг к дому подъехала подвода, а на ней —
гитлеровцы. Остановились у ворот. Хозяин успел сказать
партизанам:
— Бегите во двор, я задержу их здесь.
Партизаны, взобравшись по приставной лестнице на
чердак сарая, оторвали доски от наружной стены.
Немцы уже входили в дом. Оба Васильевых выпрыгнули
в огород, побежали в сторону леса, а Мурыгину в
толстом полушубке никак не удавалось пролезть в узкую
щель.
Немцы, увидев бегущих людей, открыли стрельбу.
Все же партизаны успели скрыться. Гитлеровцы за
ними не погнались: увидели, что на опушке леса
к бежавшим присоединились еще люди, и
вооруженные.
А Костя Мурыгин так и остался во дворе. С
гранатой в руках зарылся в солому, решив: «В случае, если
обнаружат, подорву себя вместе с ними...»
Один из немцев полез по лестнице в сарай. В
полумраке прошел мимо Мурыгина, чуть не наступив на
него. Не заметив ничего, спустился обратно в сени.
А вскоре фашисты ушли из деревни.
Мурыгин дождался, когда все стихло, отодрал еще
одну доску, прыгнул в огород и по следу, оставленному
Васильевыми, стал догонять своих. Видит: на снегу
пятна крови. Значит, кто-то ранен?
Товарищей Мурыгин нашел в четырех-пяти
километрах от деревни. Тяжело раненным оказался Василий
Васильев, поэтому и пришлось партизанам задержаться на
берегу озера.
Неприятное, не радостное это озеро — Мочалище.
Лежит оно среди непроходимых болот и топей. Летом
сюда добраться можно только пешком. И то не всякий
рискнет. Болота вокруг озера изобилуют бездонными
181

«окнами». Горе тому, кто, будучи один, провалится.
Гибель неминуема.
Местные жители знали редкие тропы и летом ловили
в озере рыбу; рыбацкая избушка была построена
недалеко от берега. В ней и спрятались партизаны.
— Сидим и думаем невеселую думу, — продолжал
рассказывать Полейко. — В оредежские деревни идти
нельзя — там сцапают каратели, да и в лужских не
лучше, также полно фрицев. Лагерь и землянки, считаем,
разгромлены. Уходить далеко нельзя — Васильев ранен.
Более двух суток никто ничего не ел. После споров
решили, что нам двоим надо сходить все же к своим
землянкам. Может быть, не все убиты...
И вот неожиданная радость: лагерь цел, все живы...
— Иван Дмитриевич, давайте переселяться в
избушку на озере, — принялся уговаривать Милош. — Теплее,
удобнее, да и безопаснее!
Полейко тоже стоял за переселение. Места, мол,
глухие, мало кто их знает, гитлеровцы сунуться сюда
побоятся.
— Чудаки! — возразил Варзанов. — Как раз по
вашей же тропе от Чолова каратели и нагрянут в любой
час! Если уже не там они. Надо скорее выручать ребят,
кто там остался.
— Ты, Иван, часик-другой передохни, бери лыжи и
отправляйся за остальными, — сказал я Полейко. Он
хорошо ходил на лыжах.
Выход из лагеря Ивану Полейко назначили на два
часа ночи. Проснувшись около четырех часов утра, я
увидел, что Полейко еще здесь.
— Сейчас, сейчас иду, — засобирался Иван. Как мы
его ни поторапливали, ушел он лишь на рассвете.
Часа в два дня послышались стрельба и взрывы на
северо-востоке от нас. Сверились с картой. Сомнений
182

нет — бой идет около озера
Мочалища. Минут через
двадцать все смолкло.
Заняли оборону. Если
немцы разгромили группу
Кустова, то по лыжне
Полейко придут и к нам. Мы
выслали вперед засаду.
Фашисты не появились, но
из наших тоже не было
никого. Лишь на вторые
сутки поздно ночью прибрел
Костя Мурыгин, таща за
собой окровавленных
Кустова и Бокова. Мы
бросились к ним, уложили на
нары. Наш «фельдшер»
Милош сделал им перевяз- М. Г. Кустов.
ки. Дежурный повар
притащил в котелке еду. А потом, в молчании, мы слушали
рассказ о том, что произошло у озера Мочалища...
Иван Полейко пришел в избушку часов в десять
утра. Обрадовал товарищей сообщением, что все мы
живы и землянки целы. На радостях стали варить
конину— Полейко принес ее из лагеря. Они ведь страшно
изголодались за эти дни! И голод взял верх над
осторожностью.
А ведь так очевидна была опасность нападения
немцев!
Партизаны разожгли в избушке маленькую печку,
а вместо воды в котелки набили снегу. Таял он быстро,
и через какое-то время понадобилось добавлять.
Мурыгин вышел из избушки. Видит, кто-то за деревом
целится из винтовки.
183

— Перестань дурить! — сердито крикнул Костя, ду.
мая, что это, стоя на посту, шутит Володя Паршенков.
Раздался выстрел, пуля просвистела мимо, врезалась
в стену.
Мурыгин спрятался за угол избушки. Вслед за
первым выстрелом прозвучал второй, третий...
В дверях показались Кустов и Боков. У их ног
разорвалась граната. Сгоряча, не чувствуя ран, они
бросились на землю и под прикрытием стены избушки
поползли к лесу...
Иван Устало — пожилой партизан — упал,
сраженный пулей у самых дверей избушки. Погибли Иван
Полейко, Василий Васильев и Петр Васильев. А что
случилось с Паршенковым, Мурыгин не знал.
Немцы, видимо, не зная, сколько всего было
партизан, били из автоматов по двери и единственному
маленькому окну. Бросили несколько гранат. Избушка
загорелась...
Кустов, Боков и Мурыгин затаились в буреломе.
Дождавшись темноты, стали пробираться к нам...
Как? Об этом весельчак и балагур Костя не
рассказал. Он мертвецким сном спал на нарах, обессилев
настолько, что с трудом забрался на них. Оказалось, что
не меньше восьми километров — ночью партизаны
заблудились— Мурыгин нес по очереди раненых на себе.
Протащит метров двести-триста одного, оставит на
снегу и возвращается за вторым. И так целые сутки. Все
трое не ели ничего четыре дня...
Раненые потеряли много крови. У Кустова
прострелена нога ниже колена. У Бокова в обеих ногах
застряли осколки гранаты. Выковыривали их ножом. Из
медикаментов— одна марганцовка, бинтов — в обрез.
Каждый день их стирали. Руководил лечением Милош.
Честно говоря, разбирался он в медицине едва ли
184

больше нас, но недостаток знаний возмещал неусыпной
заботой и вниманием к больным.
Мы поражались, с каким мужеством и терпением
переносили раненые боль, особенно Кустов, у которого
рана загноилась и плохо заживала.
Теперь элементарная осторожность подсказывала,
что лагерь надо перенести. Но как быть с нашими
ранеными? Да и лыж на всех еще не хватало.
5
В феврале, самом вьюжном месяце, метели словно
забыли о нас. Как назло, стояла ясная, морозная
погода. Наконец ночью началась поземка.
Милош сразу же отправился в Малое Замошье к
подпольщикам. Утром на рассвете принес от Ваулина
целый короб новостей: и радостных, и тревожных.
Советские войска прорвали немецкую линию
обороны на реке Волхов и перешли в наступление. Красная
Армия движется в сторону Любани и Оредежа. Немцы
в Луге забеспокоились, в город приходят свежие части,
направляются к фронту.
Теперь нам стала понятной артиллерийская
стрельба, часто слышная в последние дни: мы-то ее
принимали за учебную. Все это отлично. Но вот и тревожные
новости.
Ваулин рассказал, что замеченный нами поход
немцев 22 января был направлен против отряда Панова.
19 января партизаны Панова, вернувшись из советского
тыла, обосновались в лесу. В деревне Пелково у
жителей раздобыли кое-что из еды. И тут их предал
староста. Из Луги примчались каратели. Завязался
короткий бой. Партизаны убили фашистского офицера
и несколько солдат, а сами сумели уйти от гитле-
185

ровцев; легко ранен только один человек. Все это
было не так страшно. Но встревожило нас
предупреждение Ваулина.
— Срочно передай Дмитриеву, — строго наказывал
он Милошу, — что немцы готовят большие силы.
Просили лужскую комендатуру прислать еще солдат. Будут
прочесывать лес. Ищут партизанский штаб.
- Ты это верно знаешь? Откуда? — забеспокоился
Милош, думая, не напрасно ли Ваулин поднимает
панику. Ведь в отряде — раненые! Но у Ваулина были
веские основания для беспокойства.
— «Начальство» наше, староста Васильев сказал
мне и Парфееву, что в деревнях получено предписание
выследить «большевистских руководителей». Кажется
мне, неспроста Васильев разоткровенничался с нами,
наверно, хочет, чтобы мы партизан предупредили.
Догадывается, что я и Сашка связаны с вами, но делает
вид, что ничего не знает.
— А ты все:таки не очень откровенничай с ним,—
посоветовал Милош.
— Да нет, я держусь официально.
Нападения гитлеровцев можно было ждать каждый
день.
Но нам важно протянуть еще хоть немного, пока
поправятся раненые. Благодаря заботам Милоша Боков,
опираясь на палку, уже выходил из землянки. У
Шустова рана тоже понемногу заживала.
Судьба рассудила иначе. Примерно через неделю
после предупреждения Ваулина, 26 февраля 1942 года,
в середине дня прибежали дозорные с сообщением: со
стороны Малого Замошья показались немцы, не
меньше ста пятидесяти солдат. Впереди — собаки.
Гитлеровцы шли по лыжне Милоша, оставшейся с
той ночи, когда он ходил к подпольщикам. Поземка под-
186

вела: кончилась так же внезапно, как и началась, не
успев скрыть след разведчика.
Через одну-две минуты шестнадцать партизан
стояли на лыжах, ожидая команды. Я приказал двигаться
на северо-восток. В помощь раненым выделили
четырех лучших лыжников.
Быстро, сначала по готовой лыжне, потом
прокладывая новую, начали отходить. Идущие впереди
менялись метров через триста.
Пробежали с километр. Позади раздался сильный
взрыв... Над лесом поднялось темное облако дыма.
Немцы взрывали наши землянки.
Заскользили на лыжах быстрее, спеша добраться до
спасительного леса. Вот и опушка. Рассыпались,
залегли. В бинокль отчетливо видны темные фигуры
фашистов. Вот они вышли на край болота, подошли к
нашей лыжне, остановились... Мы готовились открыть
огонь.
Не знаю, то ли немцы не хотели принимать бой на
такой невыгодной для себя позиции, то ли решили, что
мы ушли давно и нас не догнать, только через
несколько минут, показавшихся вечностью, они повернули
обратно. Осторожности ради, пролежав в засаде с час,
мы двинулись дальше.
...Стояла морозная, светлая ночь. Полная луна
освещала редкий лес. Шли мы быстро и к рассвету
оказались на широкой поляне неподалеку от деревни Остров.
Там и дневали в густом кустарнике, выставив часового.
Костер разводить не решились. К нам доносились
голоса людей, одиночные винтовочные выстрелы. Значит,
в деревне немцы. Вполне понятно: если сведения
Ваулина верны, где-то недалеко проходит линия фронта.
Но как ее перейти? И как скоро мы сможем попасть
к своим?
18?

Продовольствия на всех — кусок мороженой конины
килограмма в два-три. Отрезали каждому по тонкому
ломтику, съели сырой.
Ночью ударил сильный мороз. Чтобы не замерзнуть,
двинулись дальше на опушку большого болота Толстов
мох. По окраине болота идти легко, лыжи быстро
скользят по ровному, гладкому насту. Все же километров
через десять выбились из сил, особенно утомились
раненые. Надо сделать большой привал. Забрались в
густую чащу елового леса, развели костер, — хотелось
отогреться, обсушиться, вскипятить воду, вернее,
добыть ее из снега. Пусть невкусная, пресноватая, но все
же вода. А вскипятив, мы уже называли ее чаем.
Под утро проснулись от артиллерийской стрельбы.
Где-то впереди бухала пушка, снаряды летели над
лесом и разрывались далеко позади.
Разделив остатки конины, снова отправились
вперед. Началась оттепель, снег прилипал к нашим
самодельным, ничем не смазанным лыжам, затрудняя
движение. Голод, холод, усталость делали свое дело: люди
засыпали на ходу. Устроишь привал, а потом не
подняться на ноги.
Вечером перешли железную дорогу
Ленинград—Новгород в районе деревни Радофинникова Горка.
Ночевали в густом лесу. Всю ночь над нами летали
самолеты.
Карта наша кончилась. Дальше идти придется по
компасу. Надо узнать в Радофинииковой Горке, где
линия фронта, достать хоть что-нибудь из еды.
В разведку вызвались Михаил Милош и Борис
Кюль — житель деревни Натальино, партизан
сабуровского отряда. Остальные, окончательно обессилев,
легли прямо на снег. Что-то принесут наши разведчики?
Прошло около пяти часов, а их все нет. Пошли им
183

навстречу. Лыжи скользят еле-еле, каждый километр
дается с великим трудом... Далеко впереди слышны
голоса, смех. Осторожно сходим с лыжни, прячемся в
кусты. Пулемет выставлен вперед, винтовки нацелены
на уходящую вдаль просеку.
Видим: возвращаются Милош и Кюль. Но почему
так громко разговаривают? Ведь это категорически
запрещено!
— Я выйду навстречу, а вы будьте настороже...
Только я вышел из кустов, как Милош и Кюль
бросились ко мне. Что-то кричат, хохочут...
— Почему шумите? — строго спрашиваю я.
Они кричат:
— Ура! Мы у своих!,.
Выскочили из засады и остальные товарищи,
слушают, не верят ушам. Захлебываясь от радости, Милош
и Кюль обрушивают на нас поток изумительных
новостей: в Радофинниковой Горке размещен санбат
Красной Армии, линия фронта позади в пятнадцати
километрах, мы перешли ее незаметно для себя!
Да, это была радость! Провести семь месяцев в тылу
врага и вдруг оказаться у своих... Можно громко
говорить, открыто войти в деревню, ничего не опасаясь,
остановить первого встречного человека... Невероятно!
Идем по дороге. Навстречу движется группа людей.
По привычке рассматриваю их в бинокль. Одеты в
полушубки, в руках автоматы. На шапках горят родные
сердцу алые звезды! Без слов обнимаю первого же
красноармейца и крепко несколько раз целую. Он
растерянно смотрит на бородатого грязного мужика, в
рваной куртке, прожженных валенках, с автоматом на шее.
С чего бы такие нежности? И, наконец, поняв в чем
дело, улыбаясь во весь рот, протягивает кисет:
— Закури, дедка!

Часть третья
ПАРТИЗАНСКАЯ КЛЯТВА
1
Много в нашей громадной стране
городов и селений, известных только
местным уроженцам да административным
лицам. Еще больше разбросано по
долам и лесам небольших русских
деревушек, о существовании которых
узнаешь только, если случайно забросит
в какую-нибудь из них житейская
нужда.
Вот и о деревне со странным
названием Жилое Рыдно никто из нашего
партизанского штаба никогда не слыхал.
Узнали мы о ней от комиссара
медсанбата, где после встречи с нашими
бойцами провели остаток дня и ночь.
Утром комиссар сказал, что в этой деревне
обосновался Оредежский райком
партии.
— И Сазанов там? — обрадованно
воскликнул я.
190

— Не слышал про такого, — пожал плечами
комиссар.
Конечно, он-то мог и не знать фамилии первого
секретаря. Да и вообще за эти месяцы многое могло
перемениться.
Ночевали в жарко натопленной баньке. Тесноватым
оказалось строеньице, пропитались его рубленые стены
и низкие потолки терпким, прогорклым дымком. Но нам
все это было несказанно приятно. А ночлег! Впервые
за долгое время мы, укладываясь спать, скинули
валенки, сапоги, сняли видавшие виды куртки и
просоленные потом гимнастерки. Медсанбатовцы выделили нам
даже подушки. Постели получились царские. От
сознания, что кругом свои, на душе непривычно спокойно.
Словно на какое-то время отпустили внутри туго
натянутую пружину, — стало легко и свободно.
В Жилое Рыдно попали на следующий день.
Деревенька— десятка полтора дворов. Со всех сторон к ней
подступали леса.
— Сбегать разведать? — привычно вызвался
Милош, когда мы подошли к околице.
Все невольно улыбнулись. До чего же крепко
угнездились в Мишиной душе партизанские привычки!
— Пожалуй, не стоит, — серьезно отозвался Утин.—
Пойдем все вместе. Райком не иголка, найдем.
Увидели над крыльцом одного дома алый флажок:
небольшой лоскут кумача, радуя сердце, словно живой,
трепетал на свежем ветру. Мы отряхнули в сенцах снег,
открыли тугую дверь. Немолодая женщина, подцепив
ухватом чугун с каким-то варевом, заталкивала его в
жаркую русскую печь.
— Здесь райком, хозяйка?
Кивком головы она показала на другую половину
дома, отделенную от кухни дощатой переборкой.
191

Оттуда доносились негромкие голоса. В небольшой
горенке за простым некрашеным столом сидел Федор
Иванович Сазанов; лицо усталое, озабоченное. Тут же стоял
худенький, невысокий Иван Иванович Исаков — второй
секретарь райкома.
— Много ли лопатами наработаешь? — горячо
говорил он Сазанову, по своему обыкновению резко
жестикулируя.—Тракторов хотя бы пяток достать, без
них зашьемся!
Федор Иванович, откинув пятерней льняные волосы
со лба, собирался что-то ответить, но я его перебил:
— Здорово, соседи!
Мой хрипловатый, застуженный голос заставил
обоих повернуться. Посмотрели на меня с недоумением.
— А вы что, собственно, хотите? — не очень
любезно спросил Сазанов.
— На вас, черти, первым делом поглядеть. Своих не
узнаете?
— Никак Дмитриев? — неуверенно предположил
Исаков.
— Он самый...
— Ну, брат, и видок же у тебя! Повстречать на
улице темной ночкой — и не трусливый шарахнется. То-
то ты там у немцев геройствуешь. Они, поди, от одного
твоего вида разбегаются. — Сазанов раскатисто
засмеялся. — Каким ветром к нам занесло? Ты один или с
партизанским отрядом? Есть хочешь? Как устроились
с ночлегом?
Вместо ответа я выглянул в кухню, позвал
товарищей. В нескольких словах рассказал нашу историю,
спросил, как связаться с обкомом партии и штабом
партизанского движения.
— Там беспокоятся о вашей судьбе, — заметил
Исаков.— Дали нам задание разыскать Лужский штаб. Мы
192

уже людей снарядили. Сегодня же радируем Никитину.
У нас теперь рация.
— Богато живете!
— Не очень-то. Часом с квасом, а порой— с водой.
Но ничего, надеемся на лучшее.
...К весне 1942 года линия фронта делила Оредеж-
ский район на две части: большая еще находилась в
руках у немцев, а меньшую,, северо-восточную, недавно
освободили советские войска.
— Четыре сельсовета пока у нас, — пояснил
Исаков.— Немного, но, как говорится, лиха беда начало.
К лету думаем в Оредеж вернуться. Обнадеживают
военные товарищи.
— Трудно будет нынче с севом, — пожаловался
Сазанов.— Ума не приложу, как выкрутимся. Предиспол-
кома уехал в обком хлопотать о семенной ссуде.
Гитлеровцы подчистую обобрали колхозников.
— Эх, мне бы твои печали! Завидую я тебе, Федор
Иванович, честно говорю. Когда-то наступит наш
черед...
Заметив у Сазанова на гимнастерке орден Красной
Звезды, я удивился
— Ты чего ж молчишь, Федор Иванович? Давно ли
получил? С тебя приходится!
— Так и с тебя тоже! Обмывать, так вместе.
— Это почему?
— Ты что, в самом деле не знаешь? Совсем одичал
человек! Тебя же давно, еще в ноябре, наградили
орденом Ленина!
Так неожиданно, спустя пять месяцев после Указа,
я узнал о своей первой, самой дорогой награде.
Сдвинув широкие лавки, мы уселись за длинный
стол. Дымился легким парком большущий чугун
вареной в мундире картошки. В мисках горкой лежали
13 И. Д. Дмитриев
193

соленые огурцы, квашеная капуста. Слюнки текли при
одном взгляде на плошки с золотистой пшенной кашей
из концентрата. Радушные хозяева раздобыли даже по
чарке. И если в медсанбате, осторожности ради, нас
кормили понемножку, то здесь мы уже «разговелись»
за весь долгий партизанский пост.
Вечер прошел в расспросах и рассказах.
Много испытаний выпало на долю наших соседей.
С середины октября немецкие каратели неотступно, по
пятам преследовали оредежских партизан.
Проводником у немцев был предатель Мацуский, хорошо
знавший район. 14 ноября он привел гитлеровцев к лагерю
отряда А. Н. Бухова — третьего секретаря райкома.
Разгорелся жаркий бой. Но партизаны вырвались из
западни.
В конце ноября фашисты напали на лесную базу
другого отряда — И. Г. Болознева. Силы оказались
неравными, и партизанам после короткого боя пришлось
покинуть землянки, оставив врагам свои запасы
продовольствия. Обстановка становилась все тяжелее. В
деревни заходить опасно — почти в каждой полицаи или
каратели. Кончались патроны и гранаты. От
недоедания люди совсем ослабели.
Оредежцы, как и мы, тогда еще не имели связи с
областным штабом партизанского движения.
Действовали на свой страх и риск. В декабре, объединившись
в один отряд, оторвались от карателей и за неделю
прошли без лыж почти двести километров к линии
фронта. Выбрались к своим у поселка Назия. Этот трудный
марш отнял последние силы, вконец изнурил людей.
Но дошли все...
— И как вас встретили? — беспокойно спросил я у
Сазанова. — Что говорил Никитин?
Меня сильно тревожила мысль, как отнесутся к на-
194

шему самовольному уходу из района в обкоме партии
и партизанском штабе. Ко всем нашим бедам
недоставало еще, чтобы нас посчитали дезертирами.
— Что сказал Никитин? Ты же знаешь его.
Сначала накричал, потом разобрался и распорядился всем
нам дать хороший отдых, подлечить, поставить на ноги.
2
Оперативная группа Ленинградского партизанского
штаба находилась в Малой Вишере. До этого
небольшого городка мы добрались без особых
приключений.
После недолгих блужданий по темным улочкам и
переулкам мы, в буквальном смысле слова, наткнулись
на представителя местной Советской власти —
секретаря райисполкома Карабача. Лев Васильевич узнал
Утина — с ним он раньше встречался в Ленинграде на
совещаниях.
— Людей тут набито, как селедок в бочонке, —
сказал он озабоченно. — Ума не приложу, куда бы вас
устроить хоть на первое время.
В Малой Вишере штаб Волховского фронта
занимал случайно уцелевшее от бомбежек двухэтажное
каменное здание. По соседству размещались разные
службы и воинские части. Были заняты все мало-мальски
пригодные помещения. Сплошь и рядом в одной
половине дома жили хозяева, а в другой обосновался какой-
нибудь отдел или походная канцелярия. Все
перемешалось и переплелось в самых неожиданных причудливых
сочетаниях, и трудно было определить, где армейское
ведомство, а где «штатское», гражданское. Все жили
войной, и на все она наложила свой отпечаток.
Лев Васильевич наконец сообразил:
13*
195

— Чего же я гадаю?! Пойдем к нам в штаб. В доме
есть одна свободная комнатка наверху...
Карабач имел в виду местный штаб отряда мало-
вишерских партизан. Небольшой отряд,
сформированный в основном из рабочих стекольного завода,
действовал около месяца на оккупированной территории
района. А когда советские войска 20 ноября вернули
Малую Вишеру, отряд не распался: по заданию
Ленинградского партизанского штаба переправился за линию
фронта и воевал в тылу врага. Незадолго до нашего
прихода маловишерские партизаны вернулись обратно
на отдых после трудного и опасного рейда.
— Скоро, видимо, опять пойдем, — обронил
мимоходом Карабач. — Намечается, как будто, одно большое
дело...
— Какое?
Лев Васильевич, очевидно, не считал себя вправе
раскрывать нам секрет и ответил уклончиво:
— Толком я и сам ничего не знаю. Просто
догадываюсь.
Ни он, ни мы не предполагали, что и маловишер-
цам, и лужанам вскоре придется воевать плечом к
плечу.
А пока Карабач провел нас по крутой лесенке
наверх в чердачную комнату, заваленную разным
хламом.
Мы вынесли из нее все лишнее, убрали мусор,
вытащили из мешков свои вещички: что постирать, что
посушить. Варзанов торжественно повесил на гвоздь свой
«сейф» — брезентовую сумку, где хранилось
райкомовское и штабное хозяйство: печать, протоколы
заседаний, короткие записи о действиях отрядов, запасные
карты и компас.
Спать улеглись на полу, привычно положив под го-
196

ловы вещевые мешки. Первым, как всегда, захрапел
Милош.
— Ну и дает, черт бы его драл! — сетовал Костя
Мурыгин. — Как духовой оркестр.
— А тебе чего не спится? — спросил вдруг Милош.
Как мы ни привыкли к Милошу, нас всех
постоянно удивляла способность Михаила быстро засыпать и
так же молниеносно просыпаться. Храпит во всю
ивановскую, а раздастся еле слышный подозрительный
звук, шорох, — и Милош уже открыл глаза.
— Завидую тебе, — признался Костя. — Не успел
лечь — и готов!
— Совесть у меня спокойная, — самым серьезным
тоном ответил Михаил. — Не то, что у некоторых, кто
во сне брыкается да соседям синяки ставит.
Здорово поддел Костю Милош. Однажды, когда мы
ночевали в землянках в Замошском лесу, Костя среди
ночи вдруг страшно захрипел, приподнялся на нарах,
развернул плечи и изо всей силы ударил локтями по
лежавшим с ним рядом Варзанову и Утину. Острый
локоть угодил Евгению Ивановичу прямо в лицо. Не
понимая, что стряслось, все вскочили, схватились за
автоматы. Через несколько минут стало ясно, что
никаких причин для переполоха нет. Лесная тишина стояла
нерушимо.
— Чего тебя схватило? — сердито спросил у Муры-
гина Утин, прикладывая снег к расшибленному носу.
Костя, дико озираясь вокруг, наконец пришел в себя
и рассказал: приснилось, что напали каратели и два
дюжих гитлеровца скручивают ему руки.
— Ну я, конечно, поднатужился, развернулся и
вот... — виновато объяснял Костя.
Больше об этом не говорили. Все было и так
понятно. Для каждого из нас не прошла бесследно
197

партизанская жизнь. О своих переживаниях мы не
распространялись. Но во сне человек терял над собой
власть, не мог себя сдерживать. И не только в те дни,
а и много лет спустя. Один мой товарищ, бывший
партизан, жаловался недавно:
— Наваждение какое-то: вскакиваю среди ночи,
обливаясь холодным потом, ищу автомат, хочу бежать
куда-то... Кричу. Как избавиться от этих кошмаров, не
знаю. Дают врачи пить чего-то, не помогает...
Что ему посоветовать? Все забыть, выбросить из
головы? Но это, честное слово, не в нашей воле...
3
Осенью сорок первого года аспиранта
Педагогического института имени Герцена Панкратия Романовича
Шевердалкина вызвали в Смольный. Секретарь обкома
Бумагин интересовался, насколько хорошо его
собеседник знает немецкий язык, где и кем раньше работал.
— В Малой Вишере вам бывать не приходилось?
— Проездом видел из окна вагона.
— Из родственников или знакомых там у вас никто
не живет?
— Нет.
— Вот и хорошо. У нас есть важное поручение.
Панкратию Романовичу предложили поехать в
Малую Вишеру, вместе с райкомом создать там
подпольную организацию и возглавить ее, если город займут
немцы.
— Сразу ответа от вас не просим, хотя время и
торопит. Подумайте.
Через несколько дней обком утвердил Панкратия
Романовича руководителем подполья в Малой Вишере.
Шевердалкин, получив, как в свое время Теплухин, со-
198

ответствующие документы и новую биографию, отпра-
вился выполнять ответственное задание.
В конце ноября наши войска освободили Малую Ви-
шеру. В декабре сформировали Волховский фронт. Для
связи с ним Ленинградский партизанский штаб создал
оперативную группу. В ее задачу входило согласование
действий партизанских отрядов с боевыми операциями
войск. Начальником оперативной группы назначили Ше-
вердалкина.
К Панкратию Романовичу мы и отправились
определять свою дальнейшую судьбу. На вид ему от силы
можно было дать лет тридцать. Открытое моложавое лицо,
невысокая подтянутая фигура в плотно облегающей
суконной гимнастерке, синие бриджи. И одеждой, и
манерой держаться несколько суховато, сдержанно, задавать
точные, лаконичные вопросы, ожидая непременно таких
же кратких ответов, он напоминал кадрового офицера.
— Мы вас ждали еще вчера,— сказал Панкратий
Романович, когда наша живописная ватага ввалилась в
комнату. — Сазанов радировал. С чего же начнем?
Может, со столовой? Что с семьями, интересуетесь?
Шевердалкин нас порадовал. Я узнал, что жена с
детьми благополучно добралась до Кировской области,
учительствует в школе. Ждет весточки, пусть самой
коротенькой. Эвакуировались в дальние тыловые районы
и семьи остальных наших «женатиков». Адреса
известны, можно дать телеграммы, послать письма.
Услышали подробности о походе отряда Кривоно-
сова. Он хорошо справился с трудным заданием. Никого
из больных и раненых в дороге не оставил, хотя
последние, самые тяжелые километры пути некоторых
пришлось нести на руках. По дороге отряд пополнился
красноармейцами, попавшими в окружение, и местными
жителями из тех, кто бежал от немецких оккупантов.
199

За боевые заслуги Павел Елисеевич был награжден
орденом Красного Знамени. Только вот здоровье
порядком расшаталось. Несколько недель Кривоносов
пролежал в госпитале, затем был отправлен в наш тыл.
Встретился я с Павлом Елисеевичем уже много лет
спустя. Крепким, как вековой дуб, оказался партизанский
дед, победил наседавшие хворобы! И если вам
доведется побывать в Москве, увидеть на станции метро
«Измайловский парк» монумент, увековечивший подвиг
советских партизан, то знайте; созданный скульптором
М. Г. Манизером образ высокого, сильного старика взят
из жизни, его прототип — Павел Елисеевич Кривоносов.
Удачно вышел из вражеского тыла и отряд
Сабурова: в районах расположения немецких войск имелись
неохраняемые участки линии фронта, особенно в
глухих, лесных и болотистых местах.
После плотного завтрака моим спутникам
предоставили, как говорят в армии, личное время: мыться,
бриться, письма писать. Меня же и Никифорова перехватил
начальник разведуправления Волховского фронта
полковник В. И. Василенко.
— Откладывать разговор нельзя, — твердо сказал
он. — Сами знаете, дорога ложка к обеду.
Сведений о противнике наш районный штаб накопил
горы. Многое видели сами, еще больше информации
получали от партизанских отрядов и подпольщиков.
Шевердалкин потребовал составить отчет о
семимесячной борьбе лужских партизан. Тоже в спешном
порядке. И как можно обстоятельнее.
Составление отчета, помнится, заняло целый день.
Хотелось не просто перечислить факты, но и осмыслить
их самому, проанализировать. За семь месяцев мы
потеряли девяносто своих боевых друзей. Погиб примерно
каждый пятый из тех, кто первым встал в партизанские
200

Сводный партизанский отряд под командованием В. П. Сабурова
после перехода через линию фронта.
Снимок сделан в декабре 1941 г.
ряды. Я не преувеличу, если скажу, что все они воевали
геройски. Золотой Звездой были отмечены мужество и
стойкость комсомолки Антонины Петровой.
Жертвы мы понесли большие. Но они не были
напрасны. Немцам дорого пришлось заплатить за смерть
каждого партизана.
В отчете я приводил такую цифру: наши отряды
истребили за семь месяцев более девятисот вражеских
офицеров и солдат. И это по далеко не полным данным.
Лужские партизаны уничтожили семь немецких
самолетов, двадцать два танка, более ста грузовых и
201

Группа лужских партизан вместе с руководителем Волховской
оперативной группы П. Р. Шевердалкиным. Сидят (слева
направо): К. Мурыгин, П. Туморин, П. Пирогов; стоят: М. Милош
П. Шевердалкин, И. Дмитриев, И. Циммерман.
легковых машин, двенадцать цистерн с горючим. Наши
отряды минировали дороги и взрывали мосты, пустили
под откос несколько вражеских эшелонов.
Писал я и о том, что одной из главных задач своей
деятельности на оккупированной территории мы считали
работу среди населения. Партизаны проводили
собрания и беседы в пятидесяти двух деревнях района.
Делали доклады о положении на фронте, читали
колхозникам газеты и листовки, сбрасываемые нашими
самолетами, разоолачали лживость фашистской пропаганды.
202

Мы добились того, что во многих деревнях
колхозники срывали заготовки продовольствия и фуража.
Какой напрашивался вывод? Партизанские формы
борьбы с врагом, зачисленные в довоенное время в
разряд устаревших, вполне оправдали себя, оказались очень
действенными. Народные мстители наносили
чувствительные удары по врагу, заставляя его выделять для
охраны своих тылов немалые силы, порой снимать целые
полки с боевых позиций.
Отметил я в своем отчете и недостатки первого
периода партизанского движения. Их мы испытали на
себе: оторванность от штаба фронта и обкома партии,
нехватка оружия, боеприпасов, взрывчатки, а также
продовольствия и одежды, приспособленной для длительной
жизни в лесу.
Отчет получился объемистый, но все в нем было
истинной, неприкрашенной правдой.
4
Быстро промелькнула неделя. Не хватит ли
отдыхать? Но Шевердалкин неизменно отвечал нам:
— Набирайтесь сил. Не беспокойтесь, отставку
давать вам не собираемся.
Через несколько дней приехал Боков. Он после
перехода линии фронта подлечивался в медсанбате. У Ку-
стова заживление раны шло хуже. Его отправили в
полевой госпиталь.
Ежедневно мы наведывались на почту. Первым стал
«плясать» Утин: Милош принес ему сложенное
треугольничком письмецо. Затем настала очередь Варзанова. Но
семейные новости не очень порадовали их. У Варзанова
тяжело болела жена. Не ладилось с устройством на
новом месте у родных Утина, там тоже были больные. Утин
203

вообще имел полное право — и моральное, и
юридическое— остаться работать где-нибудь в тылу. Но
настаивать на этом — значило незаслуженно оскорбить
человека, которого все мы после первой партизанской зимы
стали уважать и ценить еще больше.
Я договорился с Шевердалкиным о месячном
отпуске для Варзанова и Утина. Вскоре они выехали на
восток. А я тщетно ждал ответа на телеграмму...
Удрученный, возвращался с почты. Морозец схватил талый
мартовский снег, обледеневшие комья с хрустом
рассыпались под ногами. Недалеко от нашей «голубятни» кто-то
меня окликнул: «Это ты, Иван?»
С противоположной стороны узкой улочки ко мне
спешил невысокий человек в армейской шинели и
меховой шапке. В новом обличье я не сразу узнал Сергея
Макаровича Беляева — первого секретаря Шимского
райкома партии. Работал он до этого в Гатчине,
заведовал, как и я, отделом пропаганды и агитации.
Встречаться доводилось частенько. И не только в обкоме:
Лугу и Гатчину разделяет не бог весть какое
расстояние.
— Ты все такой же,— сказал, здороваясь, Беляев.—
Размахнись, рука, раззудись, плечо!
— И ты мало изменился. Военная форми тебе
определенно к лицу.
— А вот начальство иного мнения. Недавно взяли
меня, грешного, за хохол и выдернули из армии. Говорят
в обкоме: пойдешь заместителем комиссара в
партизанскую бригаду. Она как раз здесь формируется... Ее
собираются направить в ваш район, чтобы внезапным
ударом разгромить немецкий гарнизон в Луге, занять город
и удерживать его до прихода наших войск. Только
смотри, никому ни слова! Меня подведешь. Это я тебе по
старой дружбе сказал...
204

На следующий день, заглянув в оперативную группу,
я застал у Шевердалкина заведующего промышленным
отделом обкома партии М. А. Фишмана.
Заложив руки за спину, он быстро вышагивал по
комнате, круто разворачивался и вновь мерял
длинными ногами небольшое пространство от окна до
двери.
У стола сидел подполковник; три темно-красных
прямоугольника, или «шпалы», как их называли обычно,
резко выделялись на ярко-зеленых петлицах его
гимнастерки.
— На ловца и зверь бежит, — сказал, остановившись,
Фишман. — Ты, Дмитриев, пришел весьма кстати...
Командование бригады хотело бы получить подробную
информацию об особенностях партизанской борьбы в
условиях вашего района. Не исключена возможность,
что бригаде скоро придется отправиться за линию
фронта.
— Для нас очень важно получить эту информацию
из первых рук, — заметил молчавший до этого
военный.— Давайте, прежде всего, познакомимся.
Он встал, протянул крепкую жилистую руку и
представился:
— Подполковник Тарасов. Командир партизанской
бригады.
Тарасов задавал четкие, ясные вопросы. Я отвечал.
А потом спросил напрямик:
— Вы куда пойдете? Вероятно, на Лугу?
Разумеется, я не стал выдавать Беляева.
— Не советую вам с кем-нибудь делиться своими
предположениями, — выразительно сказал Шевердал-
кин, так и не ответив на мой вопрос.
Тарасов встал, застегнул полушубок и туго затянул
широкий поясной ремень.
205

— Я к вам завтра пришлю нашего разведчика
подполковника Атрощенко. Расскажите ему все, что его
будет интересовать.
— Охотно, — пообещал я.
5
Секретарь обкома Никитин прилетел под вечер.
И как только он вступил на маловишерскую землю, все
здесь заходило ходуном. Такой уж это был человек:
неутомимый в работе, резкий в оценках.
Поддавшись иной раз первому впечатлению,
Никитин вспыхивал, как порох, и сгоряча поступал, мягко
говоря, весьма опрометчиво.
Вспоминается такой случай. Одному командиру
партизанского отряда областной штаб дал персональное
задание. Выполнить его товарищ не смог. И не по своей
вине: обстоятельства не позволили.
Никитин сгоряча прислал радиограмму: «Судить и
расстрелять». Нам удалось уберечь боевого товарища от
такого сурового приговора. Узнав об этом много позже,
Никитин готов был вспылить, но удержался и уже
спокойнее добавил:
— Впрочем, вам на месте было виднее...
Люди прощали Никитину излишнюю нервозность и
запальчивость. Чувствовали — не ради карьеры и
личного благополучия горячится он, срывается с голоса,
сбивается с ног. Выше всего Михаил Никитич ставил
интересы нашего общего дела.
Отрочество и юность Михаила Никитича прошли за
Нарвской заставой. О забастовках и демонстрациях,
Февральской революции и Октябре семнадцатого года
он знал не из книг, не с чужих слов, а пережил все сам.
Шестнадцати лет в бурном восемнадцатом году
вступил в Коммунистический Союз Молодежи.
206

Прямым, без вихляний
и провалов, был житейский
путь Никитина. Слесарь,
помощник паровозного
машиниста, вожак
комсомольцев завода «Знамя труда»,
профсоюзный, партийный
работник. Наконец, в
тридцать лет исполнилась его
мечта: путевка на учебу.
И куда бы вы думали?
В Институт красной
профессуры. Как тогда
говорили, он там «упрямо грыз
гранит науки». Получив
диплом, вскоре стал работать
в отделе пропаганды и
агитации обкома М. Н. Никитин.
Андрей Александрович
Жданов разглядел и
оценил недюжинные способности «красного профессора».
По его рекомендации Никитина избрали секретарем
обкома по пропаганде. Незадолго до войны Михаил
Никитич стал третьим секретарем, а теперь возглавлял
областной штаб партизанского движения.
Как было сказано раньше, находясь у тосненских
партизан, я отправил Никитину радиограмму с просьбой
прислать рацию и продовольствие. Ответа мы не
получили. И самолет в назначенном месте не появился.
Неприятный осадок остался у всех на душе: неужели
никому до нас дела нет?
Обида не улеглась и не рассосалась. И я решил
теперь без обиняков предъявить наши претензии
Никитину. Но разговор начался по-иному,
207

— Что это ты, Дмитриев, бороду сбрил? Мне
рассказывали, будто тебе она очень шла. Усы хотя бы
оставил. Или думаешь, что больше этот камуфляж не
потребуется?
Я почувствовал, что к лицу приливает кровь, и
собирался ответить соответствующим образом. Но он
опередил:
— Знаю, о чем собираешься говорить. «Почему вы,
товарищ Никитин, оставили лужских партизан на
произвол судьбы? Даже на наш SOS не откликнулись...»
Так вот, слушай. Я на радиограмму ответил. Просил
подтверждения, не получил. Что прикажешь думать?
Может быть, обстановка изменилась? Так что не
обижайся. Давай лучше говорить о деле. Читал ваш отчет.
Хорошо лужане повоевали. Сколько сейчас в районе
отрядов сохранилось?
— Мы считаем, что пять. Отряды Романова, Лукина,
Брыкусова, Макарова. С ними штаб поддерживал связь.
В декабре возвратился в район Панов. Есть еще
несколько мелких групп по три-пять человек. Был отряд
Семенова в Волошовском сельсовете. Но в последние
месяцы нашим связным не удавалось туда проникнуть.
Впрочем, не за все эти данные можно поручиться
сейчас: сегодня отряд действует, а завтра...
— Понимаю... Страшно трудно приходится
партизанам в прифронтовых районах. Потери мы понесли
большие. Якова Алексеевича Цветкова, осьминского
секретаря, помнишь?
— Как же! Он заменил погибшего Калабанова.
— Убит Цветков. Недавно об этом сообщил Иван
Васильевич Скурдинский, теперь он в районе подпольем
руководит. Погибли хорошо знакомые тебе секретари
райкомов: Крючин из Тосна, Голышев из Чудова.
Замечательные люди, прекрасные работники...
208

Никитин вскочил из-за стола, подошел к окну. За
тусклыми стеклами виднелись низкорослые яблоньки.
Их черные мокрые стволы, искривленные тонкие ветки
отчетливо выделялись на фоне снега.
Постояв несколько минут, Никитин вернулся к столу.
— Продолжим наш разговор, — сказал он и
привычно потеребил густые шелковистые волосы.— Слушай
внимательно. Партизанская бригада Тарасова должна
в ближайшие дни отправиться за линию фронта. Ей
дали задание взорвать толмачевские железнодорожный
и шоссейный мосты через реку Лугу, уничтожить
вражеские гарнизоны в северных сельсоветах вашего района.
— И тодько? — не утерпел я, вспомнив разговор с
Беляевым.
— Разве мало? Чего бы ты еще хотел?
— Возвратиться в освобожденную Лугу.
— И мы бы этого хотели... Пришлось отказаться от
такого плана. Немцы подбросили много свежих войск.
Стремятся любой ценой удержаться под Ленинградом.
Поэтому мы ставим бригаде более ограниченную задачу:
взорвать мосты. Как считаешь, выполнимо?
Я сказал, что взорвать мосты — дело не простое, но
вполне реальное. В чем главная трудность? Варшавская
железная дорога и Киевское шоссе — основные
магистрали, по которым поступают и техника, и войска в
немецкие части, действующие к северу и востоку от Луги.
Естественно, командование группы гитлеровских армий
«Север» не жалеет сил для охраны этих дорог.
Мне были известны многие подробности,
разведанные нашими подпольщиками. В поселке Толмачево,
расположенном поблизости от железнодорожного моста, не
менее тысячи немецких солдат. Больше сотни
гитлеровцев насчитывалось в гарнизоне деревни Долговка,
столько же — в бывшем доме отдыха Балтийского флота.
14 И. Д. Дмитриев
209

Что касается Луги, до которой от Толмачева всего
десять километров, то там постоянно квартирует
большое количество войск. Вызвать оттуда сильное
подкрепление фашистам не составит никакого труда.
Рассказал я и об охране мостов. Подступы к ним
хорошо просматриваются, не только деревья — весь
кустарник поблизости вырублен. Построены дзоты,
неподалеку зенитная батарея.
Что может обеспечить успех намечаемой операции?
Внезапность нападения, смелость и готовность людей на
самопожертвование.
Никитин слушал внимательно, делая записи в
блокнот.
— Видимо, операция сложнее, чем мы представляли
себе. И все-таки ее надо провести. Это будет реальная
помощь Красной Армии.
Никитин предложил участвовать в операции и
нашему небольшому отряду.
— Знаю, вы чертовски устали, отдых заслужили
основательный. Но раз бригада идет в Лужский район,
думаю, вы просто обидитесь, если вас оставят здесь. Как
ты сам считаешь?
— Вы еще спрашиваете!..
— Я так и думал. От вас требуется только провести
бригаду к Толмачеву незаметно для немцев. После
возвращения обещаю — отправишься к своей семье в
отпуск.
Я собрался уходить. Никитин вдруг спросил:
— Ты о Печковском что-нибудь слышал?
— Говорили, его немцы на даче схватили.
— «Схватили»,— брезгливо поморщился Михаил
Никитич. — Мог уехать вполне, не пожелал, остался. А ведь
в Смольном он рассыпался в заверениях, со слезой
рассказывал, сколько для него сделала Советская власть...
210

Никитин стукнул кулаком, по столу и дал волю
своему негодованию.
Много лет спустя мне вспомнился этот разговор с
Никитиным. Я работал в Ленинграде, в облисполкоме.
Заведующий отделом культуры сказал, что в Ленинград
приехал Печковский, собирается выступить с концертом.
— Ну что ж, подготовим подобающую встречу.
Хорошо бы тухлыми яйцами да свистками. Наши
партизаны устроят ему «концерт»! — Я говорил это, зная
настроение товарищей, да и сам чувствовал то же. Пусть
Печковский получил, что заслужил, — после войны его
судили, он отбыл наказание. Но, кроме суда
официального, есть суд совести. Как мог человек, который
добровольно прислуживал врагам Родины, смотреть прямо
в глаза честным людям?
6
Товарищи нетерпеливо ждали моего возвращения.
Когда я рассказал, что наша группа вливается в
Волховскую бригаду и вновь отправляется за линию
фронта, на какое-то время воцарилось молчание.
— Куда же направимся? — первым спросил
Никифоров.
— В свой район.
— Вот это хорошо, — обрадовался Милош. — Не
знаю, как вы, а я тут весь извелся. Что там с нашими?
Как «молодожены» живут? Я обещал быть у Ваулина
через неделю. А дело вон как обернулось. Они же не
знают, что мы в Вишере, мало ли что думают?..
Настроение Михаила передалось остальным. Все
заговорили о предстоящем походе. Сколько мы ни
хлебнули горя зимой, никто не захотел откалываться от
товарищей. Даже не успевший еще толком поправиться
Никифоров.
14*
211

Я настойчиво уговаривал его остаться на лечение в
Малой Вишере до нашего возвращения.
-— Что вы, Иван Дмитриевич! — взволновался
Платон Никифорович. — Как вам пришла в голову такая
мысль? Все пойдут, а я останусь?..
Наотрез отказался долечиваться и Дмитрий Боков.
Только Костю Мурыгина пришлось отправить в тыловой
госпиталь — он заболел тяжелой формой желтухи.
Следующий день был глубоко памятным для нас:
вместе с другими отрядами мы принимали партизанскую
клятву.
В торжественном строю партизаны стояли на поляне,
окруженной березовой рощей, на окраине Малой Ви-
шеры. Текст клятвы читал Валерий Гуторенко —
командир сотни, балтийский моряк. Полушубок распахнут,
под ним видны темно-синяя форменка и полосатая
тельняшка — «морская душа».
Гуторенко, как я узнал после, участвовал в
героической обороне военно-морской базы Ханко. Человек, не
раз смотревший смерти в лицо, презиравший опасность.
— Трус каждую минуту подыхает, — как-то сказал
он. — От собственных переживаний...
После эвакуации с Ханко Гуторенко, прослышав об
отборе моряков в партизанские отряды, решил, что это
дело ему как раз по сердцу, и оказался в Малой
Вишере во главе сотни, входившей в Волховскую бригаду.
Читал Гуторенко громко, выразительно, а мы
повторяли за ним. И далеко окрест разносились слова
партизанской клятвы:
«Я, сын великого советского народа, по зову нашей
партии добровольно вступая в ряды партизан
Ленинградской области, даю перед лицом своей Отчизны,
перед трудящимися героического города Ленина свою свя-
щенную и нерушимую клятву...
212

Я клянусь до последнего дыхания быть верным своей
Родине, не выпускать из своих рук оружия, пока
последний фашистский захватчик не будет уничтожен на земле
моих дедов и отцов.
Мой девиз — найти врага, убить его...»
Влажный ветерок легонько играл тонкими ветвями
берез. Они ждали весны, наши русские лесные
красавицы. Их неброская, нежная прелесть тревожила,
будила неясные думы о счастье, родном доме, обо всем,
что дорого сердцу русского человека.
«...Презирая опасность и смерть, клянусь всеми
силами, всем своим умением и помыслами беззаветно и
мужественно помогать Красной Армии освободить город
Ленина от вражеской блокады, очистить, все города и
села Ленинградской области от немецких захватчиков.
За сожженные города и села, за смерть женщин и
детей наших, за пытки, насилия и издевательства над
моим народом я клянусь мстить врагу жестоко,
беспощадно и неустанно. Кровь за кровь! Смерть за смерть!»
В свою комнатушку мы вернулись в сумерках. И
сразу начали готовиться к походу.
С ВОЛХОВСКОЙ БРИГАДОЙ
1
Штаб Волховского фронта обещал дать пятьдесят
грузовых машин, чтобы доставить бригаду Тарасова из
Малой Вишеры в район деревни Остров. В последний
момент выяснилось, что противник отрезал Вторую
ударную армию, и в «мешке» оказалось несколько
автотранспортных батальонов. При всем желании армейское
начальство не могло обеспечить нашу бригаду машинами.
213

Тарасов огорчился, но, как кадровый командир,
понимал, что обстановка на фронте может измениться даже
за несколько часов. Комиссар Фишман негодовал, на все
корки поносил штабных работников, но от этого,
конечно, ничего не изменилось. Было решено отправить
партизанские сотни к месту перехода на лыжах.
Утром 18 марта мы покинули гостеприимную Малую
Вишеру. Прощайте, крыша, тепло, улицы, на которых
можно говорить громко, ходить не таясь...
Прокладывал нам лыжню отряд студентов-лесгаф-
товцев под командой Дмитрия Федоровича Косицына;
замечательные ребята, веселые, крепкие, дружные.
Партизанами лесгафтовцы стали чуть не с первых дней
войны. Вдоль и поперек исколесив Ленинградскую
область, они наносили удары врагу в его глубоком тылу —
под Псковом и в прифронтовой полосе, всегда появляясь
неожиданно, словно из-под земли.
Из Малой Вишеры вслед за лесгафтовцами
потянулись остальные отряды. Несли на себе десятидневную
норму продуктов, взрывчатку и другие боеприпасы, а
также ручные пулеметы и минометы.
Формировали бригаду в Ленинграде. Основа ее —
шестнадцать небольших отрядов, около четырехсот
добровольцев. К ним присоединились партизаны Малови-
шерского, Тихвинского, Боровичского, Винницкого и
других северо-восточных районов. Заместитель командира
бригады подполковник Евсей Никитич Атрощенко за
год до войны окончил академию имени М. В. Фрунзе.
В областном партизанском штабе он возглавлял
разведку. Живой, общительный, умел и хорошо слушать
советы знающих людей, и убедить в правильности
своего собственного мнения. Атрощенко пользовался большим
уважением, а у меня о нем сохранились самые теплые
воспоминания. Больше, чем кто-либо из командиров брига-
214

ды, Атрощенко знал район ее будущих действий. Он
сообщил, что к северу от Луги — у станции Сиверской —
разместился штаб 18-й немецкой армии. Подробность
немаловажная: эта армия осаждала Ленинград.
Капитан А. А. Якимов — молодой, довольно
шумливый и словоохотливый человек — возглавлял штаб
бригады. С ним мне как-то мало приходилось иметь
дело. Ближе мы познакомились уже во время
похода.
В отличие от армейских, Волховская партизанская
бригада делилась на сотни; как правило, ими
командовали строевые командиры. «Военспецев» по тем
временам в бригаде было достаточно. Ей придали пять
радистов, сформировали минометный взвод и небольшую
санитарную часть.
К сожалению, зачисляя товарищей в отряды, иные
райкомы забывали о таких необходимых бойцу лесного
фронта качествах, как крепкое здоровье, физическая
закалка, выносливость. В бригаду попали люди, никогда
не ходившие на лыжах. И после первых же тренировок
перед самым рейдом пришлось отчислить около ста
человек.
Двигаясь по обочине дороги, колонна растянулась на
три с лишним километра. Наша группа шла вместе со
штабом.
2
Война полна неожиданностей. Всего не угадаешь и
не предусмотришь. Очевидно, какой-то бывалый человек
и пустил в связи с этим в народный обиход пословицу:
«Кабы знал, где упасть, так соломки подостлал». Первая
неожиданность встретила нас у Мясного Бора. К этой
новгородской деревушке, получившей печальную
известность на Волховском фронте, мы подошли на четвертые
215

сутки. Все вокруг напоминало о близости передовой ли-
нии: обезображенная воронками земля, поваленные
деревья, почерневший снег. Воздух сотрясала почти
беспрерывная артиллерийская канонада.
Дальше двигаться открыто сильно растянутой
колонной стало небезопасно. Комбриг Тарасов приказал
остановиться, а сам с капитаном Якимовым отправился
разыскивать штаб дивизии.
Трехдневный напряженный марш очень утомил
непривычных к дальним переходам людей. А таких было
большинство.
Мы не знали, как долго продлится привал: пойдем
ли дальше или останемся на ночевку в этом израненном
лесу. Не только новички, но и мы, бывалые партизаны,
сняв лыжи, бухались прямо в снег. Задымили
самокрутками. Затягиваюсь дымком, слышу, Старцев говорит
своему земляку Бокову:
— Горло вконец пересохло. Кваску бы сюда
деревенского. Ведерко...
— Чего захотел! — проворчал Боков. — Войну
кончим — тогда кваском или бражкой угощаться будем.
А пока приходится обходиться тем, что есть. Слыхал
такой армейский термин: подручные средства?
Боков сгреб в пригоршню снег и поднес его
к губам.
— Не смей! — перехватил его руку Старцев. —
Застудишься. И, кроме того, знаешь, сколько в этом снегу
может оказаться микробов? Миллиарды...
Я не знаю, что преподавал Старцев в своей Плюсской
школе. Возможно, биологию. Он постоянно
предупреждал нас о зловредных микробах: «Этого не ешьте»,
«Этого не пейте», «Надо прокипятить», «Надо
продезинфицировать».
В походной нашей жизни такие сентенции звучали
216

чаще всего горькой иронией и походили на насмешку.
Но Старцев убеждал нас от чистого сердца. Совместная
жизнь в тылу у врага, когда не знаешь, что ждет тебя
завтра, научила превыше всего ценить товарищество и
снисходительно относиться к маленьким, безобидным
слабостям друзей. Мы добродушно посмеивались над
странностью учителя. Тем более, что страшился он
только микробов, а с фашистами боролся отважно.
— Ну ладно, не буду,— сдался Боков, выбрасывая
снег. — Раз тут миллиарды микробов...
Внезапно поблизости раздалась яростная орудийная
пальба. Совсем рядом стреляли наши зенитки. Орудия
были так хитро замаскированы, что мы их даже не
заметили.
Били они по немецкому самолету-разведчику: он
вынырнул из низко нависших облаков, лихорадочно
заметался и, наконец, камнем пошел книзу. Мы
обрадовались: подбит стервец! Оказалось, нет. Над самым лесом
самолет выровнялся и на бреющем полете пронесся над
бригадой.
Вскоре случилось то неожиданное, что спутало наши
планы. Вражеский летчик отлично разглядел бригаду.
И мы попали под ураганный обстрел немецкой
дальнобойной артиллерии... Задрожала земля, лес заволокло
едким дымом. Раздались крики, стоны.
— Вот тебе и микробы... — Боков чертыхнулся. —
Погибнешь и без них ни за понюх табаку.
В этот день бригада понесла немалые потери,
особенно в сотнях Владимирова, Капустина и Власова.
Вечером Тарасов рассказал командирам сотен о том,
что узнал в дивизии: наши части стремятся пробиться
к окруженным войскам. Командующий фронтом генерал
армии К. А, Мерецков считает, что через день-два
кольцо будет прорвано.
217

— Таким образом, нам остается ждать, — заключил
комбриг.— Как только появится коридор, тронемся
дальше по намеченному маршруту.
Партизанские сотни углубились в лес, начали
устраиваться на ночевку. Бойцы рыли узкие ровики-щели или
приспосабливали к ночлегу воронки от снарядов и бомб.
По краям вбивали колья, а на них натягивали
маскхалаты. Получалась недурная защита от ветра.
Проснулись на зорьке. Я и Никифоров сразу
отправились к Тарасову. Новостей никаких. На другой день —
то же самое. На третий — опять без перемен.
Между тем погода явно поворачивала на весну:
началась сильная оттепель. Снег — темный, пузырчатый —
терял прежнюю упругость. Без лыж шагу не ступить —
проваливаешься по пояс. Скоро, глядишь, побегут
ручьи, заиграют талые воды...
Но не только оттепель тревожила командование
бригады и партизан. С каждым днем таяли и
продовольственные запасы.
Мрачнел Тарасов, кипятился Фишман. Он
предложил не ждать исхода боев у Мясного Бора, а
попытаться на этом участке фронта пробиться во вражеский тыл
и затем по лесам и болотам двигаться в Лужский
район. Тарасов с ним не соглашался. Потребовалось
вмешательство генерала армии Мерецкова и командующего
52-й армией генерала Вячеслава Федоровича Яковлева.
Оба поддержали Тарасова.
Наконец 25 марта войска Волховского фронта,
наступая вдоль дороги Мясной Бор — Новая Кересть,
пробились ко Второй ударной армии. Вражеские клещи
разомкнулись, открыв путь на запад.
Командиров сотен и отрядов предупредили: можем
тронуться с часу на час.
К этому времени в бригаде осталось шестьсот три-
218

дцать четыре человека. Пришлось расстаться с теми, кто
не выдержал экзамена на первом этапе перехода.
Отчислили также всех обутых в валенки — весна все
больше и больше давала о себе знать.
3
Слово «коридор» в нашем представлении чаще всего
связывается с квартирой, жильем. Но в то время оно
стало и военным термином.
Коридор, по которому мы двигались в ночь на 29
марта 1942 года, был обычной проселочной дорогой. Справа
и слева слышалась стрельба: частая пулеметная дробь,
резкие винтовочные хлопки. И в темноте здесь не
прекращался бой, жестокий и злой. На сугробистом, словно
перепаханном, снегу лежали скорченные, окостеневшие
трупы.
Наконец коридор остался позади, и бригада вышла
к войскам Второй ударной армии. Она на шестьдесят-
семьдесят километров вклинилась в расположение
гитлеровцев, очистив обширный лесисто-болотистый район
к юго-западу от Любани. Образовался своеобразный
«пузырь», соединенный с основными силами Волховско-
го фронта узкой горловиной.
Такое расположение войск грозило серьезной
опасностью. Это понимали даже мы, люди, по существу,
гражданские, лишь в общих чертах знакомые с той
обстановкой. Но понимали и другое: выход партизанской
бригады во вражеский тыл отвлечет часть немецких сил
от опасного участка, а подрыв мостов затруднит
противнику маневр войсками, подвоз боеприпасов и продоволь-
твия к своей передовой линии.
В деревеньке Остров, где намечалось пересечь ли-
нию фронта, я неожиданно встретил оредежского секре-
таря Исакова. Одет по-походному, на грудь перекинут
219

автомат, за поясом гранаты, сбоку полевая сумка.
Полное снаряжение.
— Не удивляйся, — опередил он мой вопрос.— С
вами иду.
— Один?
— Еще пятнадцать человек. Наша гвардия.
Оредежские партизаны уже воевали в немецком
тылу. Народ обстрелянный. Все стежки-дорожки в своем
районе, который нам предстояло пересечь на пути к
Толмачеву, знали отлично. Лучших проводников на этом
участке не найти.
Такое пополнение в бригаду приняли охотно. А из
своих «штатных» снова отчислили около ста человек
больных и слабых.
В Острове окончательно уточнили маршрут бригады
и порядок перехода линии фронта: головными пойдут
опять лесгафтовцы, а с ними оредежские партизаны.
Пятого апреля, как только стемнело, сотни
подтянулись к реке Оредеж, за которой уже были немцы.
Все тихо. На правый берег осторожно, словно тени,
переправились разведчики. Мы — в ожидании. Ночь
выдалась сырая, ненастная. Промозглый ветер прошибал
до костей. Когда же можно будет двинуться вперед?
Напряженно вглядывались в темноту, пытаясь
различить враждебный, затаившийся берег. Что встретит нас
там?
Темная ли ночь оказалась нам хорошей союзницей
или немцы окончательно выдохлись в дневном бою,
только вся бригада благополучно перебралась через
реку. Вернее всего, подполковник Атрощенко со своими
разведчиками точно определил одну из глубоких прорех
в гитлеровской обороне, что и позволило нам
беспрепятственно выйти во вражеский тыл.
Хмурое апрельское утро застало бригаду в десяти
ки220

лометрах от реки. Из штаба по цепочке в сотни
передали: устраиваться на отдых, но костров не разводить,
строго соблюдать маскировку.
Высоченные густые ели гостеприимно приняли под
свою защиту порядком уставшее партизанское войско.
Второй привал устроили в Замошском лесу — в
местах знакомых и памятных. Здесь в непролазной чаще
находились наши землянки, зимовала штабная группа,
здесь мы пережили, пожалуй, самые трудные месяцы
нашей партизанской борьбы.
Я прошел на старое пепелище. Все переломано,
сожжено, уничтожено. Из-под снега торчали обгорелые
бревна, ржавый чайник прошит автоматной очередью...
Представляю, как бесновались каратели, нагрянув в
покинутый лагерь: упустили из-под самого носа такую,
казалось бы, верную добычу!
Я перебирал в памяти события, судил себя строгим
судом своей совести. Все ли делал, как надо,
партизанский штаб? Где, в чем были ошибки? Ведь мы отвечали
не только за себя.
И, несомненно, наше место здесь, где воюют лужские
отряды. Наверняка теперь тысячеустый деревенский
телеграф разнесет весть о том, что партизанский штаб не
разгромлен. И, конечно, наши действия обрастут еще
и тысячами подробностей, рожденных народной молвой,
подсказанных страстным желанием людей отомстить
врагу за поругание...
Пришли мы на рассвете, а через несколько часов
штаб бригады отправил разведку в Малое Замошье, что-
бы встретиться с подпольщиками. Старшим назначили
Милоша. Из Лужского отряда с ним шли Борис Кюль
221

и Иван Циммерман; четырех бойцов назначил
Атрощенко.
Прощаясь со мной, Милош спросил:
— Ваулину что передать?
— Если обстановка усложнилась, пусть уходят к нам.
Михаил еще раз проверил автомат, попытался туже
затянуть ремень на плотной, совсем не юношеской
фигуре, кивнул товарищам: «Пошли». Разведчики
двинулись, прокладывая гладкий лыжный след, и через
минуту-другую слились с темными стволами деревьев.
5
Разведчиков ждали вечером. К назначенному сроку
они не вернулись. Тарасов вызвал меня к себе.
Штаб разместился в брезентовой палатке.
Стеариновая свеча скупо освещала Атрощенко, Якимова, Фиш-
мана, Беляева.
— Догадываешься, что нас тревожит? — спросил
Тарасов.
— Милош — разведчик опытный и человек твердого
слова. Если запоздал — причины серьезные, —
ответил я.
Всю ночь мы не спали, ожидая возвращения
товарищей. А тут нас еще раздосадовал командир сотни
Медведев. Несмотря на строжайшее запрещение, он
позволил бойцам разжечь костры.
Не нравился нам этот командир. Лет двадцать пять
ему всего, а задор юности где-то растерял. Или от роду
такая рохля? Заискивал перед командиром и
комиссаром. И в отношениях с партизанами обходил острые
углы, избегал честного, прямого разговора. Начальство
он слушает, согласно кивает головой, на лице
выражение полной готовности все выполнить немедленно.
222

А в сотню придет — руками разводит: «Не я, ребята,
требую, все они там, в штабе, мудрят». Недаром
партизаны дали Медведеву меткое прозвище: «лейтенант
Вихляй».
Почему его назначили командиром? Наверное,
потому, что имел военную подготовку. В то время мало-
мальски знакомые с боевой наукой люди ценились у
партизан на вес золота. Даже в армии сержанты порой
командовали ротами, а лейтенанты — батальонами...
Медведева прислали из глубокого тыла. В бригаде он
держал первый боевой экзамен. И пока что — неважно...
А на этот раз его ошибка могла обойтись особенно
дорого.
Ночь прошла. Разведчики не возвращались. Утром
Атрощенко начал готовить в разведку вторую группу.
Но, к счастью, это не понадобилось: пришли наши
товарищи живые, невредимые. Но уже по тому, как Милош
молча вошел в штабную палатку, сел сгорбившись,
чувствовалось: чем-то Михаил глубоко потрясен. Коротко
доложил:
— Задание выполнили. Задержались потому, что
осложнилась обстановка. Ваулин, Бардистова и
Парфеев расстреляны фашистами...
Атрощенко расспрашивал и записывал, где какой
гарнизон стоит, сколько вооружения. А я вышел из
палатки, двинулся напрямую в лес. Так захотелось побыть
одному...
Потом мы, лужане, сидели в своем шалашике, а
Милош рассказал все, что узнал.
Раньше Михаил приходил к Ваулину или Парфееву
по ночам. На этот раз, чтобы не терять времени,
разведчиков направили в Малое Замошье днем. Сначала
они наблюдали за черневшей дорогой — движения нет
и в деревне как будто тихо.
223

Кюль и четверо других залегли в кустарнике около
гати, проложенной через болото, а Милош и Циммерман
направились прямо к дому старосты. Наверняка кто-
нибудь из троих — Ваулин, Тоня или Александр —
увидит их, а если и нет, все равно пойдет слушок, и ребята
догадаются, кто пришел.
О чем говорить со старостой — Михаил не придумал.
На месте будет видней. Если свой человек, на что
намекал Ваулин, возможно и пособит. Если нет — пусть на
себя пеняет...
Старосты дома не оказалось. Хозяйка, недружелюбно
разглядывая вошедших, нехотя буркнула:
— В сельсовет затребовали...
— Какой сельсовет? — не понял Михаил.
— Ну, к начальству, в Пелково. А вы кто будете?
Не из Перечиц?
— И там бывали,— неопределенно ответил Михаил.—
Помощник-то старосты хоть на месте?
Вопрос Михаила привел хозяйку в явное
замешательство. Она отвернулась, загремела чугунами и,
наконец, разразилась криком:
— Что вы ко мне пристали? Ничего я не знаю!
Циммерман многозначительно поправил автомат и
решительно шагнул вперед.
— Не виляй, тетка. Отвечай, когда спрашивают.
— Ладно, скажу, — ответила она, с опаской косясь
на автомат. — Парфеева каратели увели. И дружка его,
Ваулина... День спустя забрали дочку Бардистовых,
Тоню. Женой она Ваулину доводилась, хоть, говорят, и
не расписаны. У Ваулина вроде в Луге другая жена
есть. И моего взяли...—женщина всхлипнула. — За что,
спрашивается? Что над своими деревенскими не
лютовал, как иные-прочие старосты?
Разведчики вышли на улицу. У Милоша захлестнуло
224

горечью сердце. Знал, что в таком состоянии может не
сдержаться, натворить глупостей. Лучше быстрее уйти
из деревни.
Времени на горестные размышления не оставалось.
Надо действовать, и как можно быстрей. Ох, как горели
руки отомстить за товарищей! В то же время их арест
осложнял разведку. Кто из местных жителей мог бы
помочь? Родители Тони Бардистовой? Повернется ли язык
с такой просьбой обратиться к ним сейчас?
Михаил вспомнил, что Ваулин как-то называл в
числе надежных людей замошских колхозников Семена
Алексеевича Андреева и Константина Павловича
Баранова. И еще рассказывал, что в Большом Замошье есть
хороший человек, путевой обходчик. Только фамилию
не назвал.
— Далеко отсюда? — спросил Кюль.
— Километров пять.
— Стоит и там побывать. Наверняка в деревне
знают, кто на железной дороге работает.
Вечер и ночь разведчики провели на ногах.
Сведения, полученные от помощников Ваулина, подтвердили,
что прежние данные о численности противника не
устарели. И в Толмачеве, и в Долговке все оставалось по-
старому. Лишь в большой деревне Пелково, где раньше
была только комендатура, разместили еще и гарнизон.
Что же все-таки произошло с подпольщиками? Об
этом мы узнали позднее.
Первого марта в Малом Замошье появились двое
незнакомых мужчин. Лица у них заросли щетиной, одеты
в засаленные, дырявые куртки, на груди болтаются наши,
советские автоматы ППШ. Партизаны?
Пришельцы зашли в одну избу, спросили, где живет
Ваулин. Им указали. Незнакомцы пробыли у Ваулина
с полчаса. Вместе с ним вышли из избы, отправились за
15 И. Д. Дмитриев
225

деревню и скоро скрылись из виду — лес кругом
дремучий...
А Парфеева арестовали поздно ночью. Днем он куда-
то отлучался, вернулся — около избы ждала засада. На
следующий день взяли Тоню. Соседи рассказывали, что
опять появились в деревне те же два провокатора.
Приехали в этот раз на розвальнях.
— Собирайся к мужу. В партизанский отряд. Сала
побольше захвати. И что другое из харчей...
Тоня, побледнев, молчала. Она, видимо, догадалась,
в чьи лапы угодил Анатолий. Гордо вскинув голову,
с презрением сказала:
— Гады вы продажные!
Второго марта после жестоких пыток и изощренных
надругательств фашисты расстреляли всех троих на
лесной полянке в полутора километрах от Пелкова. Жители
тайком похоронили изувеченные тела.
Кто же все-таки предал подпольщиков? На этот
вопрос мы тогда не нашли ответа. Подозревали старосту
Васильева, еще кое-кого. Тайна открылась после войны.
Клубок распутали ленинградские чекисты.
Когда немцы захватили наш район, Мария, бывшая
жена Ваулина, жила в деревне Жеребут. Осенью,
оставив дочку у деда с бабкой, переехала в Лугу.
Устроилась работать в кинотеатр.
Смазливенькая, бойкая уборщица кинотеатра
приглянулась фельдфебелю Паулю из эстонской полиции.
Было и такое паучье гнездо в Луге, созданное в помощь
гестапо из эстонских отщепенцев-националистов...
Пауль захаживал к Маруське на квартиру. По его
рекомендации ее взяли официанткой в офицерский
ресторанчик.
Мать Анатолия с горечью наблюдала, как ведет себя
226

молодая женщина, которую она все еще считала
невесткой.
— Что ты делаешь, непутевая! — корила она.—
О дочке подумай... Вырастет — как ты ей в глаза
посмотришь?
— Своя голова на плечах. Не учите. От
большевиков ваших только пух летит...
Сперва Маруська, улыбаясь своему фельдфебелю и
его друзьям, разносила сосиски и шнапс. Потом
потребовалось большее. Недаром говорится: коготок увяз —
всей птичке пропасть. Фельдфебель Пауль велел
проникнуть в Лужскую подпольную организацию, о
существовании которой гитлеровцы догадывались.
Карьеры Маруська тут не сделала, хоть и
старалась изо всех сил. Наши люди не верили этой
потаскушке.
А Пауль настойчиво требовал сведений.
— Или, может, ты с коммунистами заодно? Меня
за нос водишь? Придется проверить... — пригрозил он.
Маруська прибежала к свекрови, расплакалась.
Добрая Наталия Ивановна не выдержала, забыла все
плохое, стала утешать:
— Не реви, дуреха. Что стряслось? Рассказывай.
— Адская у меня жизнь, мама. Как я казнюсь, что
с Анатолием рассорилась, не уехала с ним...
Растроганная свекровь проговорилась, что Анатолий
никуда не уехал, живет в деревне, бывает в Луге.
— Вот бы встретиться с ним. Я перед Анатолием
чиста. Это все сплетники языки чешут, рассорить хотят,—
не моргнув глазом лгала бесстыжая бабенка. — Придет
он — дайте мне весточку.
Содержание своего разговора со свекровью Маруська
передала Паулю. Высказала соображение: неспроста,
видно, Анатолий, такой активный коммунист, засел
15*
227

где-то в глухой деревне. Не иначе — партизанам
помогает. Осведомительницу вызвали в полицию, начали
допрос. Она рассказала все, что знала об Анатолии,
описала внешность, подсказала сельсоветы, где вернее всего
его искать.
И вот замошских подпольщиков арестовали.
Предательница надеялась, что прочно устроила свою
судьбу. Когда фашисты стали драпать, в страхе
упрашивала фельдфебеля забрать и ее с собой. Но зачем
она теперь была ему? Маруську бросили, как
изношенную тряпку. А потом пришла расплата за
предательство.
6
Командование бригады, получив сведения от
разведчиков, решило устроить дневку в Малом Замошье.
Гитлеровцы наведывались сюда от случая к случаю. А если
бы и пришлось столкнуться, мы вполне могли принять
бой.
Перед выходом из леса Тарасов собрал командиров
сотен и отрядов.
— Надо окончательно определить, где бригада
нанесет главный удар. Есть два мнения: одно — взорвать
мосты через Лугу: железнодорожный в Толмачеве и
второй на Киевском шоссе. Другое мнение — вывести
из строя мосты через Ящеру. Они, по данным нашей
разведки, охраняются меньшими силами. Так ведь, товарищ
Атрощенко?
— Совершенно точно.
— Ну и что же вы предлагаете?
— Я солдат, товарищ комбриг, и считаю, что
боевой приказ надо выполнять.
— Я тоже. Послушаем, что скажет начальник штаба.
Капитан Якимов считал необходимым изменить
пер228

воначальный план. Для нападения на толмачевский
гарнизон у бригады нет достаточных сил. За время пути
она уменьшилась почти наполовину.
Комиссар Фишман, а также и большинство
командиров сотен согласились с Якимовым, считая, что
диверсия на реке Ящере дело хоть и трудное, но реальное.
— Ну и будет нам нагоняй от Никитина, —
сокрушенно заметил Тарасов. — Самоуправства он не
простит.
— Я сам напишу докладную в областной
партизанский штаб, все объясню, — отозвался Фишман.— Мы
лишились единственного преимущества — численного
превосходства, а задание взорвать мосты через Лугу
давалось именно с учетом этого условия.
Для выполнения боевой задачи выделили три
группы. В первую под командой Тарасова вошли сотни
Владимирова, Капустина и Власова. Они направлялись в
Долговку, чтобы разгромить там вражеский гарнизон
и взорвать шоссейный мост через Ящеру.
Взрыв железнодорожного моста там же, на Ящере,
поручался сотне Гуторенко. Помогать ей должна была
сотня Котова.
Третья группа во главе с подполковником Атрощенко
имела задачу нанести удар по вражеским гарнизонам в
деревне Болото и в бывшем доме отдыха Балтийского
флота и прикрыть остальные сотни на случай, если
гитлеровцы вышлют подкрепление из Толмачева.
К каждой группе прикрепили проводников из нашего
лужского отряда. Туморин, Никитин и я шли с
Тарасовым, Кюль и Циммерман — с Гуторенко, Никифоров,
Милош и Пирогов — с Атрощенко.
На рассвете 8 апреля бригада покинула лесной
лагерь и перебазировалась в Малое Замошье. Жители этой
небольшой деревни не сразу разобрались, что за гости
229

нагрянули к ним, приняли нас за немцев. Но, услышав
родную речь, сдобренную порой и крепкими
словечками, начали выходить на улицу.
Старые знакомые нашлись и здесь. Искренне
обрадовались неожиданной встрече, окружили меня.
— Не думали вас живым увидеть, немцы на всю
округу раструбили: с партизанами покончено,
Дмитриев, главный командир, повешен...
— Долго, выходит, мне жить, коль один раз уже
похоронили...
— Дай-то бог! — перекрестилась тетка Авдотья, у
которой я в былые дни гостевал, приезжая в Замошье.
Что ж, каюсь: я, безбожник, порадовался пожеланию
этой женщины.
Жители охотно приняли партизан на постой, но изб
не хватило — заняли баньки, сараи, амбары. Харч тоже
нашелся: молоко, картошка да еще с грибами, благо
росли они здесь чуть ли не в огородах. У полицая
конфисковали корову, и наши повара приготовили
отменный обед.
Партизаны роздали крестьянам газеты, листовки.
Попросили передать в соседние деревни. В каждой избе
шли долгие беседы. Мы рассказали о зимнем
наступлении Красной Армии, о жизни в советском тылу. Нас
расспрашивали: «Как Ленинград? Как Москва?
Правда ли, что там все разбомбили?» И еще задавали
постоянно один, главный вопрос: «Когда избавимся от
фашистской кабалы?»
Замошцы советовались с нами, как засеивать поля —
вместе или в одиночку? Говорили, что немцы предлагают
брать отруба, наделяют землей. Да только желающих
нет: на что она, земля-то, в неволе?
И вот мы, кто прежде горячо ратовал за
общественный труд, теперь советовали прямо противоположное.
230

«Сейте в одиночку, так легче скрыть урожай от
сельскохозяйственной управы. Сейте меньше, только для себя,
пусть лучше пустуют поля, чем кормить врагов».
Договорились: не обижать солдаток, стариков —
родителей красноармейцев; всем миром помочь им сеять и
собрать урожай.
Время давно перевалило за полдень. Я прилег
отдохнуть. Свалился на лавку и сразу уснул. Разбудил меня
шум в горнице, громкие голоса. За окном послышались
глуховатые винтовочные хлопки...
— Сейчас я узнаю, — вызвался наш самый юный
партизан, шустрый паренек Леша Никитин.
Минут через двадцать стрельба прекратилась.
Вернулся Леша, рассказал о причине переполоха. Как
обычно, к вечеру пелковские каратели пожаловали в
Малое Замошье за молоком. Наткнулись на наши посты.
Надо бы их пропустить, окружить и взять в плен. Но
наши ребята погорячились, завязалась перестрелка.
Оставив в лесу несколько убитых, каратели скрылись.
...В окно постучали, передали команду: «Собирайсь!»
Пора трогаться на задание. Попрощавшись с
хозяевами, мы вышли на улицу.
7
Боевая группа подполковника Тарасова двигалась к
Долговке, той самой, где в августе сорок первого года
начался наш партизанский путь. Не так уж много
времени прошло, а сколько пережито! И конца войне не
видно. Да и все ли дождутся победы? Как хочется
дожить, увидеть свободной родную землю, вернуть счастье
своим землякам...
Лесом мы вышли на Киевское шоссе, пустынное в
поздний ночной час. Ослепляя яркими фарами, вдали
231

показалась грузовая машина. Пропустили. Через
километр навстречу легковая с каким-то начальством. Дали
несколько очередей. «Оппель» перевернулся на бок и
свалился в кювет. Забрали документы, карты.
Неподалеку от Долговки уничтожили еще две машины с
гитлеровцами.
Подполковник Тарасов легко скользил на лыжах
вслед за головным дозором. Я едва поспевал, искренне
завидуя его размеренному спорому шагу...
Метрах в двухстах от Долговки дорога круто
поворачивала. Тарасов передал по цепочке команду:
остановиться, приготовиться к бою.
Командиры сотен перед выступлением получили
персональные задания. Владимиров со своими людьми —
взорвать мост через Ящеру, ворваться в Долговку,
уничтожить гарнизон, взорвать деревянный мост на одном
из притоков Ящеры. Сотня Власова оставалась в
резерве.
Тарасов занял свой КП — небольшой бугорок метрах
в сорока от моста. Отсюда просматривались дорога,
река, крайние домики деревни.
Владимиров отобрал десятка полтора наиболее
опытных партизан, приказал им скрытно подобраться к
сторожевому посту у моста.
Вероятно, услышав подозрительный шум, немцы
заволновались. До нас донеслись резкие слова команд,
засвистели пули. Партизаны ответили автоматным огнем,
забросали фашистов гранатами. Стычка кончилась так
же внезапно, как и началась.
Сотня Владимирова устремилась к центру
Долговки. Им навстречу двигались бойцы Капустина, в упор
расстреливая гитлеровцев, полуодетыми выбегавших из
домов. Внезапность нападения сыграла решающую роль,
«Как же самоуверенны, как спокойны господа
заво232

еватели, — с горечью подумал я. — Ездят с зажженными
фарами, охрану в Долговке не выставили. Решили, что
партизанам капут. Ничего, мы вам еще покажем, где
раки зимуют!»
Вводить в бой резерв не потребовалось. Фашистский
гарнизон уничтожили полностью, подожгли фуражный
склад, автомашины. Отлично руководили операцией
молодые командиры Владимиров и Капустин.
Минеры Мелодякович и Ермаков подготовили взрыв
большого моста через Ящеру: здесь проходил основной
грузопоток от Пскова к Ленинграду. Строили мост
добротно — он выдерживал тяжелые танки.
К небу взметнулся громадный черно-багровый
фонтан. Охваченные пламенем бревна, обломки досок с
шипением падали в воду.
— Вот ведь как в жизни бывает: сами строили —
сами рушим, — философски сказал командир сотни
Дмитрий Иванович Власов, наблюдавший это зрелище
рядом со мной.
Познакомились мы с ним в походе. Сотню Власова
часто отмечали как самую лучшую, наиболее
дисциплинированную. Не повышая голоса, без ругани, Власов
умел добиться беспрекословного повиновения.
Воевать Дмитрий Иванович начал с осени сорок
первого года. Командовал отрядом Всеволожских партизан.
Исходил за зиму вдоль и поперек весь Тосненский
район, смело и в то же время расчетливо воевал с
фашистами.
Ему, одному из опытных бойцов, к тому же
специалисту лесного дела, секретарь обкома Никитин поручил
составить партизанскую памятку. Много дельных
советов мог почерпнуть из нее партизан-новичок: как, не
оставляя следов, двигаться в лесу, переправляться через
болота, маскироваться, стоять в дозоре.
233

Но один пункт в памятке служил неистощимым
поводом для острот и шуток. Власов — знаток щедрых
даров русского леса — рекомендовал в случае нужды
питаться семенами из еловых шишек. «Пища необычная,
зато полезная и всегда под рукой», — писал Дмитрий
Иванович, Вероятно, так оно и есть. Только какую же
гору шишек нужно набрать, сколько перечистить,
чтобы крохотными зернышками хотя бы заморить червячка!
— Ну как, пощелкаем на завтрак шишечек? —
спрашивали наши остряки, подсаживаясь на привале
к Дмитрию Ивановичу и уписывая из котелка какое-
нибудь варево.
— Голод — не тетка. Прижмет, так и шишкам
радехоньки будете...
Сотня Власова прикрывала наш отход из Долговки.
Не успели мы углубиться в лес, как позади началась
стрельба. Гитлеровцы, узнав о нападении на свой
гарнизон, выслали в Долговку сильный отряд на
автомашинах. Не задерживаясь в деревне, они двинулись в
погоню за партизанами.
Дмитрий Иванович перехитрил фашистов.
Отстреливаясь, сотня начала быстро отступать. Казалось,
партизаны в панике разбегаются. Увлеченные преследованием,
фашисты шли за ними все дальше и дальше в лес и
угодили в ловушку. Кинжальный огонь партизанских
пулеметов уничтожил машины и большую часть солдат.
Общий сбор намечался в Пелкове. Эту деревню
должна была занять сотня Медведева, приготовить на
всех еду, обеспечить отдых.
Не чуя под собой ног, мы отмахивали километр за
километром, привалов не делали. Настроение
превосходное: наша группа хорошо справилась со своей задачей!
Радист Баранов во время короткой остановки
связался с Атрощенко.
234

— Все, что намечали, выполнено, — доложил
Атрощенко. — Двигаемся к месту сбора.
Не подавал никаких вестей только Гуторенко. Может
быть, не работает рация? О плохом думать не хотелось...
Голова нашей колонны оставила лес позади.
Начались поля. Лейтенант Владимиров с разведывательным
дозором подходил уже к околице. Он поднял лыжную
палку, помахал ею, давая знать: «Все в порядке»...
Но тут раздался оглушительный треск пулеметных и
автоматных очередей. Владимиров упал замертво. Все,
кто оказался на поле и опушке леса, кинулись в снег.
Я лежал рядом с Тумориным. Головы не поднять,
Свист пуль заставлял глубже вдавливаться в холодное
снежное крошево.
Наши пулеметчики открыли ответную стрельбу,
В сторону Пелкова полетело несколько мин —
подтянулся минометный взвод.
Противник перенес огонь. Воспользовавшись этим,
мы отползли к лесу, отыскали Тарасова.
Комбриг сидел на пеньке, медсестра делала ему
перевязку: пуля прошила руку выше локтя, раздробила
кость.
— Командиров ко мне, — потребовал Тарасов, едва
дождавшись конца перевязки.
Пришел один Дмитрий Иванович Власов...
Владимиров погиб, где Капустин — неизвестно.
Тарасов приказал отходить на запасное место
сбора — к озеру Мочалище. Нельзя было принимать боя,
не зная сил противника. Возможно, гитлеровцы
подбросили в Пелково роту, а то и две-три. Не этим ли
объясняется, что сотня Медведева словно сквозь землю
провалилась?
Мы подсчитали потери, похоронили убитых, оказали
первую помощь раненым и не мешкая двинулись на
235

северо-восток. Наученные горьким опытом, выслали
вперед сильный дозор. Быстро двигаться не могли: раненых
везли на волокушах, сделанных из длинных оглобель
с набитыми поперек дощечками. В эти волокуши
впрягли захваченных в Долговке трофейных лошадей. В
числе раненых оказался и наш любимец Леня Никитин —
один из немногих, уцелевших из отряда Станислава
Полейко. Увидев еще во время перевязки серое лицо Лени
с горящими глазами, его окровавленную голову, я
расстроился не на шутку. Наших девушек-медсестер
тревожило отсутствие выходного отверстия: видимо, пуля
застряла где-то в голове.
Гляжу я на Леню, стараюсь скрыть жалость и горе:
а что, если доживает парнишка последние часы?
— Очень тебе больно?
— Терпеть можно. Только, дядя Ваня, скажите
правду: живет человек с пулей в башке?
Что ему ответить? И тут я покривил душой:
— На войне такие случаи, Леня, бывали. А почему
и не жить? Пуля там даже рассосаться может...
Леня повеселел. Лечь на волокушу отказался, даже
вещевой мешок тащил сам. К нашему удивлению, на
ногах держался твердо, не отставал от товарищей. Ну
просто чудеса!
Когда позже мы перешли линию фронта, хирурги из
армейского госпиталя искренне посмеялись над
молоденькими медицинскими сестрами, так напугавшими
Леню и нас. Оказалось, пуля только задела кожу у Лени
на голове и, поранив кровеносный сосуд, ушла куда-то
в пространство.
...Марш к озеру проходил медленно, часто
приходилось снимать лыжи и брести чуть не по колено в
жидкой снежной каше. Противник нас не преследовал и это
беспокоило Тарасова.
236

— Не собираются ли нам отрезать пути отхода?
Устроить западню где-нибудь у реки Оредеж? — вслух
размышлял он.
Группа Атрощенко появилась у озера Мочалище
следом за нами глубокой ночью. В лагере не спали одни
караульные. Они провели Евсея Никитича в шалаш
к Тарасову и Фишману. Вместе с ними находился и я,
поэтому стал невольным свидетелем радостной встречи.
Атрощенко привел с собой сотни Савельева, Карпова
и Котова.
— А котовские бойцы как к вам попали? — удивился
Тарасов.
— Неувязка у Котова получилась. Заблудились в
лесу. Утром я их и встретил...
Со своей задачей группа Атрощенко справилась.
Перед рассветом сотня лейтенанта В. Н. Савельева,
усиленная отрядом Косицына, незаметно подошла к
бывшему дому отдыха Балтийского флота. В гарнизоне там
насчитывалось больше ста вражеских солдат и офицеров.
Партизан было куда меньше, им приходилось главным
образом рассчитывать на внезапность удара, на смелость
и решительность каждого.
Савельев, уравновешенный, трезво оценивающий
обстановку командир, задумал атаковать гарнизон с трех
сторон. Отряду Косицына приказал без шума снять
часовых и овладеть караульным помещением. Остальным
отрядам поручалось сделать проходы в колючей
проволоке и проникнуть в казарму.
Как и в Долговке, гитлеровцев подвели беспечность
и чрезмерная самоуверенность. Никак не ожидали, что
вдали от передовой линии кто-то посмеет напасть на
них. Да еще в таком месте, где проходят основные
коммуникации 18-й фашистской армии, где все города и
села до отказа забиты войсками!
237

Бой продолжался недолго. Гранатами и автоматными
очередями партизаны уничтожили почти весь гарнизон.
Захватили три миномета, несколько тяжелых и легких
пулеметов, продовольственный склад.
Сотня Карпова прикрывала Тарасова со стороны
поселка Толмачево. Штабу гитлеровского гарнизона в
Долговке не удалось вызвать подкрепление: партизаны
Карпова предусмотрительно обрезали телефонную и
телеграфную связь.
Неясной оставалась судьба сотни Гуторенко.
Выполнила ли она задание? Почему не пришла к месту сбора?
— А что у вас вышло в Пелкове? — спросил в свою
очередь Атрощенко.
— Медведев, подлец, всех под удар подставил, — со
злостью отозвался Тарасов. — Партизаны вчера его чуть
не растерзали. Мне с комиссаром еле удалось его
отстоять. Пусть теперь областной штаб решает, что с ним
делать.
Медведев появился накануне. Он изворачивался,
доказывал, что ни в чем не виноват. Но чем больше
говорил, тем яснее становилось его безответственное
отношение к боевому приказу.
По разработанному штабом плану, сотня должна
была атаковать гарнизон в Пелкове сразу после
полуночи. Но Медведев не торопился покинуть Малое За-
мошье и появился со своими людьми у Пелкова только
на рассвете. Их заметили немецкие часовые, подняли
тревогу. Так было упущено главное преимущество —
внезапность. Разгромить пелковский гарнизон не
удалось.
На совести Медведева лежала гибель Владимирова
и многих других товарищей. Провалив бой, он думал
только о спасении собственной шкуры. Знал, что
остальные сотни идут в Пелково не остерегаясь, в полной
уве238

ренности, что там свои. Знал — и не предупредил о
грозящей опасности. Иначе, как подлостью, такой поступок
не назовешь.
Животное чувство самосохранения повело Медведева
и дальше, заставило встать на путь предательства. Как
я узнал позже, Медведев был строго наказан.
То, с чем не справился Медведев, успешно выполнила
сотня Савельева. Выполнив свое задание, она устроила
привал в Малом Замошье. Вдруг в стороне Пелкова
послышались выстрелы. Решив, что это ведет бой кто-то
из наших партизан, Атрощенко послал в помощь
минометный взвод и сотню Савельева.
Три километра пути отняли у измотанных бессонной
ночью партизан порядочно времени. Когда подошли
к Пелкову, перестрелка кончилась. Выслали разведку.
Оказалось, что в деревне по-прежнему хозяйничают
каратели.
Лейтенант Савельев приказал открыть минометный
огонь. Под его прикрытием партизаны лесом обошли
деревню, ударили с тыла и перебили почти всех
гитлеровцев. Те, кто пытался бежать, попали под обстрел двух
других сотен, тоже двигавшихся к Пелкову.
Атрощенко никогда не забывал о своей основной
профессии армейского разведчика. И в Пелкове он прежде
всего тщательно обследовал штаб разгромленного
карательного отряда. В руки Евсея Никитича наряду со
всякой иной писаниной попали довольно ценные документы:
отчеты карателей, их оперативные донесения.
Мы узнали многие детали ареста и гибели замошских
подпольщиков. Ваулин, Парфеев и Бардистова, несмотря
на истязания, не назвали ни одной фамилии, не выдали
никого из своих помощников.
Убедившись, что заставить их говорить невозможно,
командир карательного отряда приказал всех
расстре239

лять. В этой «акции», как фашисты именовали арест и
расправу над комсомольцами, отличился сотрудник
полевой полиции из Долговки некто Корольков. Это он
приходил к Ваулину, выдав себя за партизана. И он же
расстреливал подпольщиков. За свое предательство
после войны был расстрелян. Лужане от всего сердца
приветствовали этот приговор. Ядовитую траву с поля вон!
8
Гуторенко, Беляева и ушедших с ними партизан
ждали до восьми часов утра. Не откликались они и по
радио.
Тарасов нервничал. Неизвестна судьба почти
восьмидесяти человек!
Командир сотни Котов подробно ответил на все
вопросы комбрига, но это никак не прояснило обстановку.
Да, он отстал от Гуторенко. Проблуждав два часа ночью
в лесу, вышел к тому же месту, где расстался с
лейтенантом. Случайно встретился с партизанами из сотни
Савельева, вместе с ними и стал действовать. Вышел ли
Гуторенко к цели, взорвал ли железнодорожный мост —
ему, Котову, неизвестно.
Тарасов, советуясь с Фишманом, дважды переносил
время выхода бригады. И, наконец, когда стало ясно,
что ждать дольше бесполезно и опасно, приказал
радисту Баранову свертывать рацию и всем сниматься
с места.
Двигалась бригада обратно тремя эшелонами по
тому же примерно маршруту, которым и пришла. В
головном дозоре по-прежнему были отряды Косицына и
Исакова.
Километра через три оредежцы сигнализировали:
остановиться. Рассредоточились, залегли...
240

К Тарасову прибежал Исаков, доложил: по
проселочной дороге из деревни Черемно движется обоз
с сеном. Возчики наши, местные жители, а конвоируют
их немецкие солдаты. Очевидно, отобрали сено у
крестьян.
— Отобьем, — сказал комбриг.
Гитлеровский конвой сразу сбежал, оставив
несколько трупов валяться на сером грязном снегу. Мужики-
колхозники, сгрудившись в кучу у возов, выжидали, что
будет дальше.
Комбриг подошел, поздоровался.
— Куда путь держите, отцы?
— В Кремено. Сами-то мы из Черемно. Да вот
фрицы окаянные сено заставили везти. Очистили деревню,
что липку. Горстки сена не сыщешь.
— Поворачивайте к дому, раздайте сено по дворам.
Скажите — подарок от партизан.
Я не выдержал, вмешался. Мало пользы будет от
такого подарка. Немцы обязательно пронюхают и
устроят расправу над ни в чем не повинными людьми. Лучше
запрятать сено подальше в лесу. Когда шум утихнет,
можно тайком перевезти в деревню.
Колхозники предупредили нас о серьезной опасности:
километрах в пяти от дороги — у реки Оредеж —
фашисты готовят засаду. Рослый старик, объяснив, что и он
когда-то был солдатом, воевал в первую
империалистическую у генерала Брусилова, сообщил, что у «фрицев
пожалуй, целый батальон будет, пулеметы есть и никак
две или три пушчонки».
Путь наш лежал именно в том направлении.
Комбриг на ходу изменил маршрут. Свернули с накатанной
лыжни вправо, двинулись просекой. Спешно отправили
во второй эшелон связных предупредить Фишмана и
Якимова.
16 И. Д. Дмитриев
241

Сделав солидный крюк, первый эшелон благополучно
выбрался к реке. Лед вспух, местами на быстрине
чернела вода. Переправились с великими трудностями.
Хуже получилось со вторым эшелоном. Несмотря на
нашу записку, Якимов и Фишман почему-то пошли по
старой лыжне и попали на немецкую засаду. Нашим
пришлось плохо. К счастью, успела подойти группа
Атрощенко — третий, замыкающий эшелон. Но и после
этого партизаны не без труда пробились к Оредежу.
Ранило военкома Фишмана. Его подобрали партизаны из
сотни Котова.
Тарасов крепился, хотя его сильно мучила рана.
Серое, без кровинки, лицо, ввалившиеся глаза. После
переправы передал командирские полномочия Атрощенко.
В деревне Остров, где остановилась на ночлег бригада,
хирурга, конечно, не было. Ждать до утра Тарасов
просто не мог. Я предложил ехать в Жилое Рыдно: месяц
тому назад там стоял медсанбат, где приютили и
обогрели нашу штабную группу.
На трофейной грузовой машине быстро проехали
двадцать километров. Вот и памятный лесок. Но
палатки исчезли, шалаши развалены. Медсанбат перекочевал
куда-то на новое место...
Попросили шофера сделать небольшой крюк —
заехать в деревню к Сазанову. Тот скажет, где есть
поблизости медики.
Сазанова подняли с постели.
— Есть у нас врач. Только боюсь, справится ли.
Птенчик. Прямо из института.
Выбирать не приходилось. «Птенчик» — Елена
Анатольевна Асьянова — больше походила на
сандружинницу, чем на врача. Она со своей медсестрой через
несколько минут, запыхавшись, вошла в сазановский
«кабинет».
242

Тарасову развязали бинты. Рана выглядела ужасно.
Я невольно отвернулся,
— Нужен местный наркоз... А у нас ничего нет, —
нерешительно проговорила докторша,
— Обойдемся без этого, — буркнул Тарасов. — Я
солдат, вытерплю. Вот если б спирту немного...
У Сазанова нашлась водка, раненому налили целый
стакан. После операции Тарасов быстро уснул на койке
Сазанова.
Асьянова, собирая инструменты в свой чемоданчик,
с уважением сказала:
— Железный человек!
Медики ушли. Тарасов, простонав, отвернулся от
света. Сазанов убавил фитиль.
— Исаков-то где? Жив?
— Жив. Остался с бригадой. Завтра сюда
притопает. Какие новости у вас?
— Хорошего мало. Боюсь, что к себе в Оредеж нам
скоро не перебраться. Застопорилось на фронте. Не
оказаться бы опять в тылу у немцев. А у вас что? Удачно
сходили?..
— Не совсем.
В общих чертах я рассказал Сазанову о нашем рейде
в Лужский район.
На следующий день в Жилое Рыдно перебралась вся
бригада. К общей радости, нашлась и сотня Гуторенко.
Лейтенант на чем свет стоит костил командиров отрядов
Никиткова, Волошко и Леонова.
— Всю обедню испортили!
Ночью 9 апреля, когда сотня Гуторенко вышла к
мосту через Ящеру, фашисты открыли сильный огонь.
Наши потеснили врага и успешно форсировали реку.
Следом за первым двигались отряды, которым было
поручено доставить к мосту взрывчатку.
16*
243

Но они не появились у реки ни на рассвете, ни днем:
блуждая в лесу, случайно встретились с фашистскими
солдатами, ввязались в бой... Сотня Гуторенко имела
всего килограммов сорок тола. Мост взорвать не уда-
лось. Пришлось поворачивать обратно.
— Весь день провести у моста и не иметь
возможности его взорвать — это ли не обидно! — горевал
Гуторенко.
— Получилось неладно. Кто виноват — установим,
теперь все в сборе, — сухо заметил Атрощенко.
Тарасова и Фишмана отправили в госпиталь.
Атрощенко связался по рации с областным штабом, коротко
обо всем доложил. Никитин приказал любой ценой
выполнить задание.
Евсей Никитич, выдержке которого можно было
позавидовать, на этот раз вспылил:
— Черт знает, что такое! Буду проситься обратно в
армию!
Отданный сгоряча Никитиным приказ вскоре
отменили.
По-разному оценивали тогда рейд Волховской
бригады. Как отнесся Никитин, я уже рассказал.
Руководители Волховской оперативной группы разделяли точку
зрения секретаря обкома: «Бригадой в составе 538
человек, — отмечали они в письме на имя Никитина, —
сделано ровно столько, сколько могла бы сделать одна
партизанская сотня...»
Я прочел это письмо с грифом «секретно» спустя
много лет после описываемых событий. И, как их
живой участник, не могу согласиться с таким
выводом.
Верно, Волховская бригада не решила основной
задачи. На ее действиях отрицательно сказалась
несогласованность между сотнями и отрядами — вероятно,
244

слишком мало времени было отведено на ее боевое
сколачивание, на обучение партизан. Все же бригада
основательно потрепала врага. Впервые в прифронтовом
районе, до отказа заполненном гитлеровскими
регулярными войсками, бригада разгромила три крупных
гарнизона численностью в общей сложности около трехсот
солдат и офицеров. Были подорваны четыре моста,
лесопильный завод и другие сооружения. Несколько десятков
гитлеровцев уничтожено на Киевском шоссе и в бою
у реки Оредеж.
Наши потери были значительно меньше. Главное же,
как мне думается, в том, что поход бригады, кроме
чисто военных целей, имел большое политическое значение.
В то время резко снизилась боевая деятельность
местных партизанских отрядов. Многие из них и вовсе
оказались разбиты. Лужская комендатура поспешила
объявить, что с партизанами в районе покончено. И вот
появилась Волховская бригада. Переполох поднялся
страшный. Позднее лужские подпольщики рассказывали,
что утром 9 апреля военный комендант поднял по
тревоге весь гарнизон. На северную окраину города вышли
танки...
В «Лужском вестнике», конечно, не появилось ни
строчки о дерзких действиях партизан. Но население
района о них узнало. Люди увидели, что теперь
партизаны имеют возможность проводить не только мелкие
диверсии. Наши дела были лучшей агитацией,
убедительнее слов говорили о возросшей силе бойцов лесного
фронта.
Все это, по-моему, в большой мере меняет оценку
действий бригады и значения ее рейда в тыл врага.
...В Жилом Рыдне мы расстались с бригадой. Двум
отрядам — нашему и лесгафтовцев — приказали
отправиться в Малую Вишеру.
245

ЗНОЙНОЕ ЛЕТО
1
Никитин сдержал свое слово: всему нашему
небольшому отряду разрешен месячный отпуск. Я еду в
Кировскую область, к своим. В разные концы страны
отправляются боевые товарищи — в Поволжье, на Урал,
в Сибирь. Переживаем, волнуемся. Не видели своих
почти год. И какой год!..
Милош долго вертится перед зеркалом. Никак не
может решить — оставлять бороду или сбрить.
— Не надо, — серьезно советует Циммерман. — Без
бороды какой ты партизан? Никто, дружище, ни одному
твоему слову не поверит...
— Очень нужно мне бахвалиться! — вспыхивает
Михаил. — Не собираюсь... Предоставляю это другим.
Все же свою потрясающую бороду Черномора
Михаил сохранил, смущенно объясняя:
— Интересно, узнают меня родные или нет?
Я пожалел, что Милош уезжает, не дождавшись
награды. А он ее вполне заслужил. Всегда наш
замечательный разведчик действовал смело, решительно, находчиво.
Отличился Михаил и в последнем походе. Косицын
рассказывал, что Милош первым незаметно подкрался к
фашистской казарме и бросил в окно гранаты. Это
послужило сигналом для остальных партизан. В схватке
Михаил застрелил из автомата нескольких гитлеровцев.
Командование бригады ходатайствовало о
награждении Милоша медалью «За отвагу». Документы пошли по
инстанциям. А как было бы кстати вручить награду
Михаилу перед отъездом...
Проводив всех, последними из Малой Вишеры
выехали Никифоров и я. Платон Никифорович возлагал на
246

отпуск большие надежды. Болезнь по-прежнему
одолевала его. И он собирался, повидав семью, на недельку-
другую лечь в больницу.
В Тихвине еще многое напоминало о жарких
декабрьских боях. Фашисты сильно разрушили древний
русский городок. Таявший снег обнажил глубокие
воронки. На каждом шагу попадались остовы разбитых
бомбами и снарядами зданий.
Казалось, в городе жили одни военные: партийные
и советские работники да и прочие штатские
представители различных организаций в этой временной
«столице» северо-восточных районов Ленинградской
области носили шинели и гимнастерки.
Товарищи посоветовали нам зайти к Бумагину: он-де
может даже и на самолет устроить. Оставаясь
секретарем обкома, Григорий Харитонович был членом
Военного совета 54-й армии и возглавлял еще так называемую
областную комиссию, которая, занималась всеми делами
в Тихвине и прилегающих районах.
Басовитый голос Бумагина доносился в приемную
сквозь полуприкрытую дверь. Принял нас радушно.
— Здорово, товарищ «Д», — пожал он мне руку. —
Слышал, как вы там задаете фашистам перцу...
В сводке Совинформбюро было сообщение о
результатах боевой деятельности лужских партизан.
«Партизаны отряда под командованием тов. Д...
действующего в одном из районов Ленинградской области,
оккупированных немцами, нанесли большой урон
немецко-фашистским захватчикам...»
По вполне понятным причинам мою фамилию
называть было нельзя. Как обычно, ограничились лишь
одной буквой. Пусть гитлеровцы гадают, что это за
товарищ «Д»... Кстати сказать, маскировка напрасная — мою
фамилию, имя и отчество фашисты знали отлично.
247

— Садитесь, рассказывайте, — продолжал Григорий
Харитонович, — выкладывайте свои просьбы. Наверно,
не просто на меня поглядеть зашли.
Бумагин говорил, как всегда, спокойно и приветливо.
Я никогда не видел его раздраженным, вспылившим.
Если случалось выговаривать кому-нибудь за
оплошность в работе, все равно голоса не повышал. Но
заставить себя слушаться, добиться точного выполнения своих
распоряжений умел, пожалуй, лучше, чем иной грозный
начальник, разносивший подчиненных в пух и прах.
Мы рассказали Бумагину, что едем в отпуск,
заикнулись о самолете.
— Трудно, но попробуем. Что нужно еще? Какие
у вас вопросы?
В комнату вихрем ворвался Таиров — начальник
областного земельного управления. Ни на кого не глядя,
на высокой ноте прокричал:
— Так что же, Григорий Харитонович, сеять будем
или эвакуировать?
— Ты бы для начала поздоровался, — заметил
Бумагин. — Посмотри-ка, кто здесь.
Тут только Таиров разглядел нас, своих, можно
сказать, земляков. Много лет мы работали вместе. Был он
агрономом в совхозе «Скреблово», затем его перевели
в районный земельный отдел. Как знающего
специалиста и способного организатора, вскоре забрали в
Ленинград, а спустя некоторое время Михаил Алексеевич
возглавил областное земельное управление.
Таиров — непосредственный, порывистый — бросился
нас обнимать.
Мне хотелось откровенно поговорить с Григорием Ха-
ритоновичем и высказать свое возмущение непонятной
снисходительностью в отношении к лужским дезертирам.
Но Таиров так умоляюще посмотрел на меня, — видимо,
248

его дело не терпело отлагательств, — что я решил
отложить разговор с Бумагиным до следующей встречи.
Условился с ним, что зайду завтра насчет самолета.
Бумагин задержал нас:
— Еще минуточку... Как там, товарищ Дмитриев,
мой крестник — Теплухин?
Я сказал, что Теплухин действует. И, насколько мне
известно, действует неплохо. К сожалению, никак не
удается наладить связь с другой подпольной группой,
возглавляемой Яковлевой.
Мы распрощались с Бумагиным и вышли из
кабинета.
— Ко мне потом загляните, — предложил Таиров —
Чего-нибудь выделим. С пустыми руками в дальнюю
рогу ехать нельзя.
На следующий день, когда я и Никифоров пришли
к Григорию Харитоновичу, он поздоровался и уткнулся
в папку с какими-то документами.
— Не вышло насчет самолета? — предположил я
— Должен вас огорчить, — как можно мягче начал
Бумагин. — Ночью звонил Никитин, приказал вам всем
вращаться в Малую Вишеру. Придется идти обратно в
Лужский район. Отпуск откладывается...
Огорошенный этим известием, я испытывал
двойственное чувство: хотелось, очень хотелось повидать
семью, дорогих моих близких... И в то же время тянуло
назад — в лужские леса и болота, где такую неравную,
такую тяжкую борьбу с врагом вели оставшиеся там
товарищи. Мог ли я спокойно отдыхать, зная, что они
каждый день, каждый час рискуют жизнью?
Думаю, что Никифоров чувствовал себя так же.
Что заставило начальника областного партизанского
штаба так круто изменить свое решение? Бумагин не
смог объяснить. Сказал только:

— Не думаю, что это каприз Михаила Никитича.
Обстановка, очевидно, вынудила. Неважно сейчас идут
дела на Волховском фронте.
Он посмотрел на нас, видимо колеблясь, говорить или
нет, и, наконец, продолжал:
— Вы должны знать: не исключено, что придется
отводить войска Второй ударной армии, может быть,
отдать противнику часть освобожденной за зиму
территории. Собирались было сеять там — ведь каждый лишний
гектар сейчас дорог. Сколько войска под ружьем, всех
кормить надо...
Бумагин говорил словно бы о том, что не имело
прямого отношения к нашему возвращению во вражеский
тыл. Но мы хорошо понимали связь между тем, что
волновало его, и ждущим нас пока еще неизвестным новым
заданием.
Высказали Григорию Харитоновичу свои
соображения о перспективах оживления партизанской борьбы в
нашем районе. Нужна помощь обкома. В Лужском
районе, по нашим, может, уже устаревшим данным (что
вскоре и подтвердилось), оставалось пять отрядов —
немногим более ста партизан. Мало, очень мало.
За счет кого можно пополнить их ряды? Местные
жители? В деревнях остались главным образом старики,
инвалиды, подростки, женщины.
Какой же выход? Я считал, что надо вернуть всех,
кто состоял в партизанских отрядах и после выхода из
вражеского тыла был направлен обкомом на работу в
областные организации и в другие районы. Эти
товарищи составят ядро нового, боевого и крепкого отряда,
который возьмет на себя роль руководящего центра
вооруженной борьбой во вражеском тылу. К нему примкнут
уцелевшие отряды.
Что нужно еще?
250

На этот вопрос Бумагина мы ответили: постоянная,
надежная радиосвязь как между отрядами, так и с
областным партизанским штабом; надежное снабжение
боеприпасами, взрывчаткой и продовольствием. Ведь
население, ограбленное гитлеровцами, само голодает.
Наконец, я попросил секретаря обкома привлечь к
ответственности дезертиров, позорно сбежавших из
района. Им не место в партии. И вину свою они могут
искупить только в бою. Мы исключили из партии районного
прокурора Бразиловского, а он устроился в военную
прокуратуру. Припеваючи живет и другой беглец —
директор совхоза Кукуевицкий. Еще несколько
активистов, самовольно бросивших район в трудную пору,
нашли каждый для себя какое-нибудь тихое пристанище.
Знает ли об этом обком?
Григорий Харитонович, выслушав меня, по своему
обыкновению спокойно предложил обо всем этом
написать, что я сразу же и сделал. В докладной на имя
Т. Ф. Штыкова, М. Н. Никитина и Г. X. Бумагина я
настаивал на возвращении лужских коммунистов в свой
район в довольно категорической форме.
Прочитал Бумагин мой «ультиматум» и осуждающе
покачал головой:
— Что сказать на это, товарищ Дмитриев?
Определенно загибаешь... Ну что ж. Обсудим. Решим.
2
И вот снова наш отряд идет к линии фронта.
Маршрут знакомый. Опять узкий, насквозь простреливаемый
коридор у Мясного Бора. Там, где месяц назад
поднимался лес, — голое место. Деревья срезаны снарядами и
минами под корень. Лишь кое-где видны жалкие,
искалеченные обрубки.
251

Встречаем знакомого — лейтенанта Садовникова,
командира зенитной батареи.
— Не знаю, как проберетесь через коридор. Огонь
страшный. Продовольствие и боеприпасы во Вторую
ударную чаще всего доставляются самолетами...—
Садовников не договорил. Налетела немецкая авиация, и
лейтенант поспешил к орудиям. Мы укрылись в щелях и
воронках.
Вернулся Садовников, когда батарейцы отогнали
фашистских стервятников, и предложил нам довольно
оригинальный план проскока через опасную горловину у
Мясного Бора:
— По нашим наблюдениям, с одиннадцати до
двенадцати обстрел коридора прекращается. Чем объяснить
этот перерыв, — не знаю. Обедают, что ли, фрицы? Они
ведь аккуратисты. Во всяком случае, это время самое
удобное. Через коридор еще зимой проложили
узкоколейку, по которой раньше ходила дрезина. Теперь
дрезина стоит без дела. Вот ею и воспользуйтесь: погрузите
вещевые мешки и толкайте. Если будете мчаться во весь
дух, проскочите опасное место.
Сперва нам этот план показался по меньшей мере
фантастическим. Но потом решили рискнуть. И вот мы
за каких-нибудь полчаса одолели первый серьезный
барьер! Без единой потери, даже без пустяковой
царапины. Спасибо наблюдательному и находчивому
лейтенанту Садовникову!
Нужно было немного отдышаться. Сделали короткий
привал. В нашем отряде насчитывалось шестьдесят
человек, из них лужан только пятнадцать. Мое
категорическое требование о возвращении в район всех способных
к участию в партизанской борьбе лужских коммунистов
так и не было удовлетворено. В Малой Вишере Андрей
Алексеевич Гузеев — со второй половины марта на-
252

чальник Волховской оперативной группы1 — сказал
мне:
— Знаешь, сколько времени потребуется, чтобы
людей собрать? До морковкиных заговен провозимся.
А вам надо побыстрее отправляться, наладить связь со
своими лужскими отрядами. Костят они всех нас, и тебя
в том числе, наверное, самыми последними словами.
Если осталось еще кому костить. Прочитай-ка вот это...
Гузеев передал мне боевой дневник командира
отряда Н. А. Панова.
Последние сведения об этом отряде нам принес
Милош еще зимой, когда мы находились в Замошском лесу
поблизости от деревни Пелково. С тех пор о партизанах
Панова нам ничего не было известно. Дневник
командира доставил в Вишеру комиссар отряда Бровкин. Записи
в своем дневнике Н. А. Панов вел с 22 декабря, когда
отряд, возвращаясь во вражеский тыл, пересек линию
фронта у деревни Лодва. Обрывались записи в
двадцатых числах марта.
В начале этого первого весеннего месяца отряду
сбросили с самолетов продовольствие и боеприпасы. Но
долгожданный груз перехватили фашистские каратели.
И к тому же напали на след отряда. Днем 3 марта
восемь часов подряд продолжалась сумасшедшая гонка
по лесам и болотам. Партизаны, обессиленные голодом,
не смогли оторваться от преследователей. И тогда
Николай Андреевич Панов решился на крайний шаг —
принять бой.
Одиннадцать оставшихся в отряде партизан
обосновались на опушке леса. Патронов — в обрез, стрелять
1 Весной 1942 года Областной штаб партизанского движения
объединил две оперативные группы — Волховскую и
Ленинградскую — в одну. Начальником был назначен инструктор обкома
партии А. А. Гузеев, а заместителем П. Р. Шевердалкин.
253

нужно только наверняка. Подпустили карателей, — а тех
было больше семидесяти, — метров на сто и только
тогда открыли огонь. Фашисты затаились.
Передышка оказалась недолгой: каратели двинулись
в обход отряда. Слева и справа застрочили автоматы.
Насмерть сразила свинцовая очередь радиста Милев-
ского.
Панов подполз к комиссару отряда Бровкину.
— Забирай ребят и отходи. Я с Хазовым останусь
прикрывать.
— Никуда я не уйду.
— Сейчас не до препирательств. Это приказ. Понял?
Панов и Хазов, спасая товарищей, еще с полчаса
сдерживали карателей, пока обоих не сразили
вражеские пули. Но этих тридцати минут Бровкину и еще семи
партизанам хватило, чтобы скрыться в лесной чаще.
Около трех недель странствовали они по вражеским
тылам, затем попали к своим и в апреле пришли в Малую
Вишеру.
Прочел я этот дневник и помрачнел. Тяжело было
узнать о гибели товарищей... Гузеев понял мое
настроение по-своему:
— Знал бы, не давал тебе читать такое перед
походом. Ну, а впрочем, разве ты не знаешь, куда и на что
идешь?
Андрей Алексеевич Гузеев — человек практичный,
с хорошей хозяйской сметкой — постарался по
возможности облегчить нам трудности похода: благодаря его
заботам отряд был хорошо вооружен и обмундирован,
снабжен запасом продуктов, картами и компасами. Нам
дали двух радистов и трех опытных медицинских сестер.
Снабдили и медикаментами.
Шевердалкин хлопотал о «духовном» вооружении
отряда. С нашим участием типография оперативной
254

Один из номеров газеты «Крестьянская правда»,
выпушенный Волховской оперативной группой.

группы выпустила специальный номер лужской газеты
«Крестьянская правда». Отдельной листовкой
напечатали «Обращение ко всем женщинам Лужского района».
Словом, мы были хорошо подготовлены и снаряжены.
К тому времени, когда отряд окончательно
сформировали, вернулись из отпуска остальные лужане. Наша,
маленькая штабная группа опять в полном сборе...
Итак, коридор у Мясного Бора мы проскочили.
Теперь надо выбрать место, где удобнее всего перейти
линию фронта. Прежнего разрыва у деревни Остров
больше не существовало: фашисты заняли оборону по
правому берегу Оредежа, без желательных для нас «окон».
Было решено избрать какой-нибудь из намеченных
нами вариантов, когда дойдем до Жилого Рыдна. Там
по-прежнему находилась штаб-квартира Оредежского
райкома партии.
Чем ближе линия фронта, тем оживленнее на дороге.
Мимо нас в сторону Мясного Бора тянулись подводы
с деревенским скарбом, плелись женщины с детишками
на руках, старики. Вспомнил я лето сорок первого года,
когда Киевское шоссе заполнил нескончаемый поток
беженцев...
Понятно стало волнение Таирова, его вопрос: сеять
или эвакуировать? Но напрасно оредежские
руководители хлопотали о ссуде и о тракторах. Да и наши надежды
войти нынче же в освобожденную Лугу не оправдались...
Ночевали в большом поселке Финев Луг. Встретился
здесь секретарь Новгородского райкома партии Гошев;
вижу — чем-то сильно расстроен: лицо бледное, губы
дрожат...
— Будь другом, Иван Дмитриевич, — сказал он,—
возьми в свой отряд.
— Что случилось? Да и как это я могу тебя взять?
Ведь надо же в обкоме согласовать?
256

— Не будут там возражать. Ты сейчас не
расспрашивай... Расскажу после.
— Ладно. Идем. Оружие найдется.
— Спасибо, Иван Дмитриевич.
Гошев рассказал потом, что накануне нашей встречи
в Финевом Лугу он был исключен из партии.
Формулировка страшная: «За бездеятельность и трусость». И вот
Гошев решил боевыми делами опровергнуть
несправедливое, по его мнению, ошибочное обвинение...
Бок о бок с Гошевым я около месяца затем воевал
во вражеском тылу и проникся искренним уважением
к этому человеку. Видимо, в сложной обстановке,
создавшейся у него в районе, Гошев растерялся, — ведь всякое
в жизни бывает. Но я могу сказать о нем только
хорошее: партизанил смело, в опасном деле я полагался на
него без колебаний. И погиб Гошев как настоящий боец,
до конца сражаясь с врагом.
В деревне Жилое Рыдно — последнем пункте перед
линией фронта — оредежцы тоже готовились к походу
во вражеский тыл. Сазанов примерял брезентовый
плащ, Исаков смазывал автомат, Михеев — заместитель
председателя Оредежского райисполкома — укладывал
вещевой мешок.
Договорились, где в случае необходимости искать
друг друга, а также о местонахождении основной и
запасных баз.
В Жилом Рыдне выяснилось, что напрасно мы
ломали голову, как перейти линию фронта. Ни один из наших
вариантов не пригодился. Командование Второй ударной
армии начало отводить войска. Мы просто переждали
в лесу, пока фашистские войска двинулись снова к
востоку. Так мы оказались в немецком тылу. Линия
фронта сама «перешла» нас.
17 И. Д. Дмитриев
251

3
Лето 1942 года выдалось знойное: уже в июне солнце
палило вовсю. Даже в лесу было жарко. Дружно цвели
ландыши, пышно распускались кружевные листья
папоротника.
— Э, да это же подосиновик! — воскликнул вдруг
Варзанов, шагая следом за мной. — И не один, целое
семейство... Грешно проходить мимо. — Он достал ножик и
аккуратно срезал первые красноголовые
грибы-колосовики.
— На что они тебе?
— На привале сварим. Разговеемся. Это тебе, Иван
Дмитриевич, не зима, когда клади зубы на полку или
мерзлую конину жуй. Теперь и грибы, и ягоды... Дичь
есть... Не пропадем.
Владимир Федорович в нашем отряде, как и прежде
в штабной группе, ведал продовольственными делами.
И частенько мысли его вертелись вокруг того, как и чем
пополнить довольно быстро таявшие запасы продуктов
в вещевых мешках.
Шли быстро, на привалах не задерживались.
Заходили в деревни поделиться свежими новостями, узнать,
какая обстановка в районе.
Первое, что бросилось в глаза, — больше стало
карателей. Они появились даже в глухих деревушках, куда
прежде немцы и не заглядывали. Чувствовалось:
фашисты стремятся наглухо перекрыть все каналы,
связывающие партизан с населением.
Иным стал и состав карательных отрядов. Раньше
они комплектовались из полевой жандармерии и
регулярных войск. В 8-й немецкой армии специальная
охранная дивизия отвечала за спокойствие в тылу.
Теперь для этой службы немцев не хватало. Громадные
258

потери на фронте заставили гитлеровское верховное
командование искать «подручный материал» на месте —
среди уголовников, пьяниц, предателей.
Специальных вербовщиков направляли к
военнопленным. Как они там действовали, нам рассказал бежавший
из лагеря красноармеец. Сначала пленных морили
голодом. Потом спрашивали: «Кто хочет лучше питаться?»
Среди измученных, истощенных людей находились
слабые духом, готовые сохранить жизнь любой ценой.
Писали под диктовку: «Прошу зачислить меня в отряды
по оказанию помощи немецкому командованию в
установлении порядка на занятой немецкой армией
территории»...
Подписавших прошение переводили в лучшие бараки,
сытнее кормили, обрабатывали идеологически. А чтобы
окончательно отрезать путь к отступлению, запугивали:
«Если вы убежите к своим, там вас расстреляют, как
изменников. Копии ваших прошений мы переправили в
особые отделы Красной Армии».
Были среди завербованных и такие, кто вступал в
отряды карателей с отчаянной надеждой вырваться
любым путем из лагеря, а потом перейти к партизанам...
Мы благополучно пересекли шоссе и железную
дорогу. До района действий отрядов Романова и Макарова
оставалось рукой подать.
Вечерело, когда по дороге Толмачево — Осьмино мы
подошли к деревне. Нежданно-негаданно оттуда
раздались винтовочные выстрелы. Наши отделения
приготовились к бою.
Стрельба вскоре прекратилась. Что это могло
значить? Стычка карателей с одним из местных
партизанских отрядов?
Но объяснение оказалось простым и комичным.
Немецкая комендатура выдала старостам и полицейским
17*
259

винтовки, обязав их стрелять вечером и ночью в
воздух — отпугивать партизан.
Впервые столкнувшись с наивной уловкой, мы
приняли все за чистую монету. Потом бестолковая пальба
блюстителей немецкого порядка служила нам сигналом,
что в деревне гитлеровских отрядов нет, можно входить
спокойно. «Устрашатели», добросовестно, выполняя
приказ комендатуры, невольно оказывали нам услугу. Что
ж, и на том спасибо!
4
И вот мы прибыли в западную часть района — на Су-
токские хутора, где должен быть лагерь Романова.
Пусто... Отделение Никифорова проверило запасную базу-
И там никого. Куда же девались наши боевые
товарищи?
Платон Никифорович, выполнявший по старой
памяти еще и обязанности начальника штаба, предложил
оставить основные силы отряда в лесу и выслать в
нескольких направлениях небольшие группы разведчиков.
Место для лагеря мы выбрали глухое, сам черт ногу
сломит. Протекал тут, петляя между вековыми елями,
звонкий ручей. Можно сполоснуть лицо и руки чистой
водицей, приготовить еду. Каждый из нас умел теперь
разводить бездымные костры из сухого ивняка и
ольшаника. Они горят жарко и не чадят.
На следующий день три группы отправились в
дорогу. Павел Туморин с девятью партизанами — вниз по
течению Луги к границам Осьминского района
проверить, нет ли гитлеровских отрядов в деревнях Бежаны и
Вяз. Милош со своими неразлучными спутниками Кюлем
и Циммерманом — в Красногорский сельсовет узнать
что-либо об отряде Романова. Климанов должен был
260

Текст воззвания лужской немецкой комендатуры о награде
за поимку М. В. Романова.

разведать обстановку в Сабицком сельсовете. Каждой
группе мы дали газеты, листовки, тексты «Обращения
к женщинам Лужского района».
Пока разведчики выполняли задания, нам удалось
связаться с Волховской оперативной группой. Радист
Зарубин, молодой, стеснительный, видимо, не очень
опытный парень, долго и тщетно посылавший в эфир
позывные, наконец обрадованно сообщил: «Поймал!
„Заря" слушает...» Мы передали в Малую Вишеру, что
дошли до места назначения. В ответной радиограмме
Гузеев предлагал сообщить точные координаты участка,
куда можно доставить груз. К нам направят самолет.
Тут мы поняли: определенно сплоховали, не подыскав
заранее посадочную площадку. Если даже самолет
сбросит груз, то в той чаще, где мы обосновались, его днем
с огнем не разыщешь. Никифоров и Варзанов занялись
поисками подходящего места.
Первым из разведчиков в лагерь возвратился
Милош. Я увидел его, когда он подходил. Шел как-то
нехотя, понурясь, закинув небрежно автомат за левое плечо.
В руке — ветка черемухи.
— Комары заели, — поморщился Милош,
обмахиваясь. — Лютые, что гитлеровцы... — Его шутка против
обыкновения прозвучала как-то невесело.
— Ты удачно сходил?
— Разузнал все. Порадовать только нечем. В
Красных Горах находится волостное управление. Верховодит
там бывший бургомистр, а теперь волостной старшина
Федоров. Правой рукой у него писарь Бабаев.
Я знал еще зимой, что Бабаев в декабре перебрался
туда из Луги. По цепочке раза два получал от него
записки. Про себя обрадовался: значит, жив Бабаев.
Для верности, как можно безразличнее, спросил:
— Какой это Бабаев?
262

— Наш, лужский. Хромой такой, в уполкомзаге еще
работал.
Милош продолжал свой отчет. В Красных Горах
гарнизон увеличили. Теперь там около трехсот
карателей. Преследование партизан ведется еще ожесточеннее.
В деревнях и в городе расклеено обращение: «Население
сим приглашается оказать содействие в поимке или
обезвреживании предводителя партизан Михаила
Романова, 40 лет от роду, из деревни Именицы. За сведения,
ведущие к поимке Романова, назначено следующее
вознаграждение по выбору: 6 коров или 6 га пахотной земли,
или же по половине того и другого. В придачу ко всему
этому еще 30 пачек махорки, 10 литров водки. Кто
доставит Романова мертвым, получит половину указанного
вознаграждения. Если одноценные указания нескольких
лиц приведут к поимке Романова, то вознаграждение
может быть разделено между этими лицами.
Сведения принимают все воинские части и
учреждения».
Передавали, что Михаил Васильевич только
посмеялся, прочитав обращение: «Дешево все же меня ценят:
шесть коров. Хоть бы десяток...»
Но скоро стало не до смеха. На предательство люди
не пошли. И тогда фашисты забрали жену и старшую
дочку Михаила Васильевича, а также жену и сына его
брата Ивана, который с первых дней партизанской
борьбы был в том же отряде. Широко распространили
приказ: «Явиться братьям Романовым в комендатуру с
повинной. В противном случае заложники будут
расстреляны».
Трудно передать, что пережили Михаил и Иван
Романовы. Говорят, Михаил Васильевич за одну ночь стал
седым, а Иван порывался идти в комендатуру: «Пусть
лучше погибну я, чем жена и сын».
263

— Их не спасешь и сам погибнешь. И не в бою, а как
предатель, — сурово сказал Михаил Васильевич. —
Сыграешь на руку врагам. Они на всю округу растрезвонят,
что Романов явился с повинной.
В Именицах остались теперь осиротевшие детишки
Михаила Васильевича. Мал-мала меньше. Каратели их
не трогали, готовили очередную ловушку: не выдержит
отцовское сердце, придет Романов к ребятишкам.
— Жив ли он? — вырвалось у меня.
— Народная молва утверждает — жив. Спрашиваю,
как связаться, — все мнутся, не говорят даже мне...
Возвратился со своей группой Климанов. Тоже
тяжелые, страшные вести. В Сабицком сельсовете, деревнях
Сабицы и Ложок расстреляны семьи партизан Хохлова
и Фролова, Тимофей и Екатерина Иголкины, Николаи
Архипов, Вера Владимирова, Пелагея Мусина... А отряд
сабицких партизан потерял своего храброго командира
Степана Макаровича Макарова.
Степан Макарович вместе с сыном старого друга
Самодумова Степаном попал в засаду у деревни Ложок.
Товарищи нашли их тела у большого валуна, за который
они, очевидно, прятались, отстреливаясь от карателей.
Свидетелей последних минут жизни партизан не было.
Но по количеству расстрелянных гильз можно судить,
что гибель этих смелых людей дорого обошлась фрицам.
Последние пули партизаны приберегли для себя: у обоих
прострелены правые виски...
Я хорошо знал обоих. Искренне пожалел молодого
партизана. И невольно задумался над сложной судьбой
старика Макарова. Мир праху твоему, отважный
русский человек... Оказался ты честным и мужественным.
И в памяти людской навсегда останется доброе твое
имя. Смелые боевые дела и самая смерть сделали это
имя чистым и незапятнанным...
264

После гибели Макарова отрядом командовал Михаил
Васильевич Самодумов, с ним вместе воевал и младший
его сын Михаил.
Отряд «дяди Миши», как его называли в округе,
продолжал нагонять страх на гитлеровцев.
Последней в наш лагерь вернулась группа
разведчиков Туморина. На границе с Осьминским районом она
наткнулась на карателей. В перестрелке были убиты
партизаны Иванов и Сакодасюк.
— В Бежанах и Вязу войска или каратели есть? —
спросил Никифоров.
— Постоянных гарнизонов нет, но бывают там
часто.
Итоги первой разведки окончательно подтвердили
сделанные раньше наблюдения: гитлеровцы значительно
укрепили свои тылы, увеличили «отряды устрашения».
5
На улицу деревни Старицы высыпал стар и млад.
Всем хотелось посмотреть на партизан. Зачем они
пожаловали, какие вести принесли — добрые или
горестные?
Попали мы в Старицы — одну из пограничных
деревень Осьминского района — случайно, крутанув сильно
в сторону, когда обходили болото.
Народ собрался у бывшего колхозного правления.
Староста превратил его в свою канцелярию. Хитрый
мужик, даже портрет Гитлера повесил над
крылечком. Дмитрий Боков схватил жердь, и через минуту
портрет валялся на земле. Ребятишки разорвали его
в клочья.
Начался «вечер вопросов и ответов». Сначала я
рассказал о событиях на фронте. В этом глухом уголке еще
265

ничего не знали о разгроме фашистов под Москвой и
зимнем наступлении Красной Армии. Некоторые вопросы
ставили нас в тупик: не знаешь — сердиться или
смеяться.
Один дед на полном серьезе интересовался: «Правда
ли, что германец перебил всех русских солдат и у нас
теперь воюют одни бабы?»
— Не всех перебили, папаша, — так же серьезно
отвечал я. — Видишь, я остался. Да и товарищи, что со
мной пришли, — мужики, а не переодетые бабы. Это
легко можно доказать...
Женщины прыснули, закрывая лица платками. Понял
шутку и дед:
— Я тоже тому не верю. Всех-то разве перебьешь.
Мы постарались опровергнуть небылицы фашистской
пропаганды, роздали газеты и листовки.
На прощанье старицкие колхозники принесли отряду
кое-что из еды. Чуть не до слез растрогала нас эта
забота,— они сами-то жили впроголодь. Хлеб давно
кончился, пекли лепешки из молодого клевера. Коров — две
или три на всю деревню.
Мы беспокоились, как бы наши хозяева не
поплатились жестоко за свое гостеприимство. Боков
проинструктировал старосту и полицая: пусть часа через
полтора доложат в волость о «налете» на деревню каких-
то неизвестных партизан.
Начиная с 10 июня, когда группа Туморина
столкнулась с карателями, без встреч с ними не проходило
почти ни одного дня. Военная комендатура подняла на ноги
свое разномастное войско. Группы по
пятьдесят-шестьдесят человек приезжали в деревни, патрулировали на
дорогах.
Мы сознавали, что первые стычки — это еще
цветочки. Ягодки будут впереди.
266

6
267
Заброшенный проселок нырнул в ложбину, пересек
тонкую ниточку почти пересохшего ручья и вновь
поднялся на пригорок. По обе стороны тянулись реденький
молодой лесок, поляны, поросшие высокой пахучей
тимофеевкой, клевером, — покосы колхоза имени
Толмачева.
«Перестоит трава», — с сожалением подумал я.
Прошлой весной мы хвалили этот колхоз, расчистивший
много лугов и пастбищ. Нынче трава сохла на корню, лишь
кое-где виднелись одинокие копенки.
На перекрестке дорог мне навстречу попалась
скрипучая одноколка, сена в ней — сущая малость. Тянула
ее тощая комолая коровенка. Натруженно переступая
короткими ногами, косила грустным глазом на хозяйку.
Худенький босоногий парнишка подталкивал возок
сзади.
Ну и жизнь пошла... Всюду я видел узенькие
единоличные полоски ржи, овса, перемежавшиеся
пустырями. Сиротливо торчала побуревшая стерня. Гектары
пахоты, заросшей репейником, лебедой, осотом... Горестные
для сердца землепашца, одичавшие поля. Думалось —
на десятки лет отбросили назад наши деревни
проклятые фашисты.
Проселок привел в темную прохладу леса. Свернув
на тропинку, я через минуту-другую вышел на берег
круглого озерка, заросшего тростником.
— Ну, здравствуйте, Иван Дмитриевич, вот и
привелось свидеться, — Александр Матвеевич Бабаев неловко
шагнул навстречу с маленьких мостков. Они вдавались
в озерко, отражаясь в воде. — Рыба играет — смотрел.
Еще водится тут.
— Черт с ней, с рыбой, дай на тебя поглядеть!

Болезненно желтое, одутловатое лицо. Старый
пиджачишко болтается на худых плечах, точно на вешалке.
Хромать стал Александр Матвеевич сильнее, чем
прежде. Нелегко далась ему зима...
Вероятно, угадав мои мысли, он широко улыбнулся
и на какой-то миг стал похож на прежнего Бабаева.
— Сейчас я герой, без палки хожу. Раньше за
стенки держался, ноги точно ватные. Спасибо деревенским,
выходили, да староста Федоров — начальник мой —
помог.
— Он что-нибудь знает? — быстро спросил я.
— Нет, что вы! Верить ему нельзя. Перед немцами
очень выслуживается. Надеется повышение получить,
перебраться в Лугу... Смотрю я и глазам не верю:
вывернуло как человека! Вместе же раньше работали. Ко
мне по старой памяти относится хорошо. За своего,
видно, считает.
Бабаев невесело усмехнулся, отвел глаза в сторону.
— Старую болячку ковыряет. Тут как-то говорит:
«Ты теперь старайся, в люди выйдешь. Из комсомола
тебя выгнали, позорили, можешь запросто рассчитаться
с этими прохвостами».
Бабаев замолчал. Ждал вопроса. Но я счел за
лучшее, чтобы он выговорился сам.
— Потому и дела все доверяют, — продолжал
Александр Матвеевич. — Сначала счетоводом работал, в
прошлом месяце повысили: теперь секретарь и кассир,
казначей по-ихнему, волостного управления. Все
бумажки, все распоряжения через меня идут. Федоров до
канцелярии не больно охоч. С немцами по деревням
рыскает, пьет с ними.
Мы обошли озерко кругом. Берег на другой стороне
поднимался круче, к стволу сосны прилепился
маленький шалаш..
268

— Давай сюда. Не так
на виду будем, —
предложил я.
Мы с трудом пролезли
внутрь шалаша.
Порыжелая сухая хвоя
осыпалась при каждом
движении.
— Вообще-то
Никифоров с ребятами тут
неподалеку. Можем толковать без
помех. Так что там в Луге?
Как Теплухин? Давай,
выкладывай.
— Что ж, Теплухин, как
надо, держится. Был у него
на прошлой неделе. Раза
два в месяц обязательно
езжу в Лугу. Советуюсь. А. М. Бабаев.
Теплухин такой человек:
с ним рядом поживешь — сам умнее станешь, —
искренне и просто признался Бабаев. — И смел, и
осторожности не теряет. Помню, как-то под утро
проснулись, слышим: на лестнице топочут, что стадо коров.
Застучали в дверь. Теплухин вскочил, открыл.
Вваливаются трое: автоматы в руках, фонарики, кинжалы на
поясе. Один ко мне, другой — к Николаю. Тычут дулом
прямо в лицо, кричат: «Партизан?», «Коммунист?»,
«Еврей?» В комнате у нас из мебели, кроме кроватей,
один шкаф с книгами. Начали выбрасывать на пол.
Опять тычут в нос книгой: «Большевик?» Советская
книга, значит... Я с постели хотел подняться. Злоба
трясет, куда и болезнь делась. Чем бы, думаю,
шарахнуть...
269

Николай посмотрел на меня, нахмурился, сказал:
«Лежи», а сам выдержанно так, по-немецки к их
старшему обращается: «Лерер я, — говорит, — учитель в
городской школе». Книгу с пола поднял, показывает
фрицу. География, что ли. Берлин нашел, картинку про
Германию. Тот утих, заговорил с Теплухиным более
уважительно. Скоро фрицы ушли, на прощание один
руку к фуражке поднес. Слышим — внизу шум. И в
других домах свет горит. Значит, не к нам только — общий
обыск, для профилактики. Николай книги на место
ставит. Побледнел только. Говорит своим спокойным,
обычным голосом: «Вот, Саша, нам первый предметный
урок. Отныне дома ничего держать не будем».
У нас в коридоре табак сох, на ниточку листья
нанизаны, самосад у мужиков достали. А с одного краю
запрятано несколько листовок. Николай как придет
от Гуделя, так садится писать. Они по приемнику —
маленький такой, самодельный — иной раз Ленинград или
Москву ловили. Тетрадочный листок перегнет пополам и
на узеньких полосках печатными буквами пишет. И я
пишу. Потом передаем Пениным, Венцкевич, Савченко.
Так по цепочке и движется.
Помню, привез я отсюда, из Красных Гор, газету
с докладом товарища Сталина на торжественном
заседании 6 ноября. Самолеты неподалеку эти газеты
сбросили. Так мы с Николаем целую ночь переписывали.
Руки онемели. На следующий день Пленис и Гудель
пришли помогать.
Ну так вот, раньше листовки писали вечером, а на
ночь прятали в коридоре или на чердаке. После обыска
в доме ничего не оставляли. Николай нашел старичка
одного — Тимковского Евгения Ивановича. Бывший
учитель, домик у него маленький около леса. Сам живет
там да жена, еще тетка какая-то... У них Николай все и
270

хранит. К ним и в тот раз с обыском не ходили и после
ни разу. Древние очень. Подозрения нет. Да и держат
тоже не в доме, а где-то в погребушке заброшенном...
Бабаев рассказал, что подпольная организация очень
разрослась. Надежная группа сложилась в школе:
учительницы Пенины, Антропова, Михайлова, Шабанова,
Мягкова, делопроизводитель Венцкевич, сторожихи
Егорова и Изотова. Наш человек в городской управе —
курьер Елена Антоновна Грейц.
— Один ее сын в армии, а младшего, Владьку,
пристроили на шерстоваляльный завод,— продолжал свой
рассказ Бабаев. — В доме у Грейц собирается молодежь.
Готовятся уйти в партизаны. Гранаты в лесу ищут,
винтовки. А старшая Пенина — Валентина Васильевна —
теперь в управе делопроизводителем. Школу зимой
немцы просто выбросили на улицу, для чего-то им дом
понадобился... Учителей поставили на уборку мусора. Вот
Теплухин и посоветовал Пениной устроиться в управу.
В управе начнут заготовлять повестки: «Медицинский
осмотр мужчин, женщин. Явиться туда-то», а Пенина
шепнет Грейц: «В Германию на работы отбирать будут».
Та обежит кого знает (а тетка такая — весь город
знает), предупредит. Кто больным скажется, кто в
деревню уйдет.
Или дадут Грейц извещения, чтобы вручила уличным
старостам. Предписывается организовать сбор теплых
вещей для немецкой армии. Сразу у Пениных на
Пролетарской улице летучее совещание. Часть извещений
уничтожат, кое-что, для вида, разнесут. А вещи уже
спрятаны...
Нашли подпольщики возможность установить связь
и с военнопленными: в немецкой солдатской столовой,
куда Венцкевич устроилась, их использовали на черной
работе — колке дров, подноске воды. Присмотревшись
27/

к некоторым из них, Венц-
кевич стала приносить
переписанные сводки Совин-
формбюро. Судя по
сведениям Бабаева, отдача уже
есть. Несколько
военнопленных убежало. Наши
подпольщики помогли им
достать гражданскую
одежду, дали адреса к
надежным людям в деревнях, где
можно укрыться, пока
придут связные от партизан.
Горячая патриотка и
смелый человек, Александра
Павловна Венцкевич
воспитала таким же и своего
сына. Женя Венцкевич с
Аликом Котовым и Валей
Савченко часто служили
связными между подпольщиками, помогали в организации
побега пленных, с недетской серьезностью выполняя
поручения взрослых.
Еще одно сообщение я отметил как особенно важное.
По соседству с Венцкевич поселились поляки из
Познани, работавшие на железной дороге. Немцы держали их
в черном теле, за отказ принять присягу Гитлеру.
Поляки люто ненавидели фашистов: те считали их
«быдлом» — рабочим скотом.
В квартире Венцкевич на Тверской улице, 16-а,
собирались поляки, читали новости с фронта, газеты.
Венцкевич, хорошо знавшая польский язык, переводила
текст...
Пока мы с Бабаевым беседовали, теплый летний
веЕ. А. Грейц.
272

чер незаметно сменился
ночью. Выкурили чуть не
целый кисет самосаду.
Короткие пометки в моей
записной книжке заполнили не
одну страничку.
— Большая группа
подпольщиков есть в
больнице — в русской, как она
теперь называется. Вы там
кого оставляли? Или сами
они организовались?
Бабаев вопросительно
посмотрел на меня.
— Нет, райком там
никого не оставлял. Не
провокация ли? Смотрите,
осторожней.
— Какая же
провокация? К ним приходят
связные от партизан, они лекарства пересылают, бинты.
И даже у себя в больнице лечили партизана Карпова.
Спасли его, дали другую фамилию.
— А вы как об этом узнали?
— Сначала удивлялись: встречные листовки
получаем. Чаще всего от родителей школьников.
Попробовали разузнать. Оказалось, что все идет от медсестры
Котовой Марии Васильевны. Около нее порядочно
народу группируется — врачи, сестры, санитарки. Теперь
сообща действуем.
Я силился вспомнить медсестру Котову. И не мог.
Не входила она в нашу «обойму активистов». И не
была работником на виду. Но оказалась настоящим
советским человеком. Не упрек ли мне, секретарю, что
А. П. Венцкевич.
18 И. Д. Дмитриев
273

не знал всех лужан, кто потом боролся в
оккупированном городе с врагом на свой риск и страх? Но ведь все,
что делала и делает партия, как раз и помогает растить
таких людей.
— Помните Сергея Трофимова, нашего лужского
«Фигаро»? — Бабаев заулыбался.
— Трофимова? Парикмахера? Конечно, помню.
Неужели и он с вами?
— Еще как! Центр связи у него. Для тех, кто из
района приходит, кому надо что-нибудь передать Теплухи-
ну или мне. Работает сейчас один, вроде хозяйчика.
Вывеска у него: «Парикмахерская Городской Управы» и
табличка: «Только для русских». Сергей и в деревни
ездит по заданиям Теплухина. Скок на велосипед — и
покатил. Или сынишку Леню пошлет. Бойкий,
смекалистый паренек. Считай, тоже подпольщик.
Сергея Дмитриевича Трофимова знал весь
районный актив. Парикмахерская помещалась на бойком
месте— рядом с горисполкомом. В дни совещаний и
собраний все, кто приезжал из района, первым делом
спешили в парикмахерскую: привести себя «в ажур», как
говорил Сергей, попутно обменяться новостями,
разведать, какова «погода» в районных верхах.
Сергей Дмитриевич, невысокий, худощавый,
необычайно подвижной, так и летал по залу — полы белого
халата развевались, словно крылья, бритва сверкала в
изящно отогнутых пальцах, на лице улыбка. Для
каждого приветливое словцо, свое, особое.
Язык у него привешен хорошо и остер не хуже
бритвы. Любил поддеть нас, районных работников. И метко,
шельмец, попадал!
Бывало, сидишь в кресле, салфетка вокруг горла,
лицо в мыле. Сергей вокруг порхает. Остановится,
взглянет на тебя в зеркало, губы в комочек соберет,
274

глаза круглые, выпуклые вытаращит еще больше —
значит, какую-то пилюлю приготовил.
— Как, Иван Дмитриевич, строительство силосных
башен движется? Перевыполнили план? — спрашивает
самым невинным тоном. — Давеча я в Госткино ездил
на велосипеде, любовался. Очень пейзаж украсился.
Экскурсанты фотографируют.
Следует пауза. Сергей хитровато оглядывает
клиентов. Ему нужна публика. Все насторожили уши.
— Мужики только жалуются: веревок не достать.
Подкинули бы в сельпо. Очереди огромные...
Кое-кто прыскает в кулак. На всех лицах улыбки.
Отпарировать удар не удается: Сергей бреет самое
ответственное место, деликатно придерживая пальцами
кончик носа. Да и что скажешь? Увлеклись этими
окаянными силосными башнями, деньги вбухали, труд.
А втащить наверх силос, действительно, только и можно
на длиннущих веревках. Доставать зимой с верхотуры
зеленую кашу и того хуже.
Весельчак, насмешник, подмечавший все наши
промахи, стал активным подпольщиком. Пожалуй, не так
уж я этому и удивился.
В парикмахерской Теплухин встретился с
лейтенантом П. Е. Ермилиным. Тот бежал из лагеря, скрывался
у знакомых, стал одним из активистов группы.
Впоследствии организовал партизанский отряд. Трофимов
же познакомил Теплухина с шофером городской управы
Николаем Шутовым и многими другими патриотами.
Мы ориентировали подпольщиков на активные
боевые действия. Кроме агитационной работы они все чаще
стали устраивать диверсии.
Шерстоваляльный завод выпускал вполне добротные
на вид валенки. Но через две-три недели они распол-
18*
275

зались. В январе из строя вышло все водоснабжение,
полопались трубы. Завод встал.
17 января ночью дотла сгорел дом на Кировском
проспекте. Здесь помещалась «4-я комихниц» — ротный
склад продовольствия, оружия и боеприпасов. Патроны
и гранаты рвались с потрясающим шумом. К складу не
подойти, несколько фрицев ранено, двое умерли.
На другую ночь загорелся дом напротив
электростанции. Проживали там гитлеровские офицеры, спастись
удалось далеко не всем.
По заданию подпольщиков поджог совершили
военнопленные А. Ф. Коньков и П. Б. Никандров. Они
топили в этих зданиях печи. Морозы стояли сильные, фрицы
приказывали дров не жалеть. После пожара сделали
вывод: «Печи плохие — их же клали русские».
Активные участники подполья работали в
санпропускнике, лесхозе, хозяйственной комендатуре,
немецком вещевом складе, на вокзале и железной дороге, в
столовой и даже в ресторане, предназначенном, конечно,
для «господ офицеров». Из типографии доставали
бланки продовольственных карточек.
Среди десятков других Бабаев назвал и фамилию
Яковлевой — служащей жилищного отдела городской
управы. Я насторожил уши: Яковлева Елизавета
Михайловна? Живо вспомнилась мне эта жизнерадостная,
неунывающая женщина и наша первая «романтическая»
встреча в городском саду. Но я промолчал. А Бабаев
продолжал неторопливо и обстоятельно рассказывать
о Яковлевой.
— Мария Сергеевна Савченко очень хорошо ее
рекомендует. Несколько раз приносила к нам листовки,
говорит, что их Яковлева откуда-то достает. У Яковлевой
свои связи: Миронов-староста; портной такой еще
есть, на Тверской живет, Богачев. Мария Сергеевна
хо276

дит к ним с поручениями Яковлевой. Николай не велел
пока Марии Сергеевне рассказывать Яковлевой о нас.
И сам с ней не встречался. Присматривается.
Было у меня большое желание сказать Бабаеву, что
Елизавета Михайловна так же прислана обкомом
партии для подпольной работы, как и сам Теплухин. Но я
постарался сдержаться: два месяца тому назад немцы
расстреляли инженера из жилотдела Карманова. Он
погиб, никого не выдав: Яковлева, Васильева и другие
товарищи остались на свободе. Все же в этой группе
имелось какое-то слабое звено. И если Теплухин держится
осторожно, присматривается, — это хорошо.
— Пусть проверит еще раз, — сказал я Бабаеву.—
Торопиться не следует.
Лужские подпольщики все больше распространяли
свое влияние и на район. У них была налажена связь
с пятнадцатью сельсоветами.
— Губернаторов из Серебрянки несколько раз
приезжал в Лугу. У него можно узнать о передвижении
немецких эшелонов через Серебрянку. Завербовал людей,
особенно молодежь, в Новоселье, Клобутицах, Старых
Полицах, Волосковичах. Словом, охватывает весь
южный куст. Они там помогают партизанам. А я здесь —
в Красных Горах, Ветчинском сельсовете и
Толмачевском. С карателями «дружбу» завожу, думаю,
пригодится. Не все среди них подлецы: иные от слабости, от
растерянности запутались, теперь раскаиваются. Да, вот
еще: вы на случай запомните: в Заозерье Попиков
такой живет, а в Сабо — Никитин. К ним можно
обратиться, передать мне, если что надо. Парнишки есть тоже
смышленые: Андреев Борис, Гришка Дмитриев из
Красных Гор... Совсем мужики, вымахали здорово. В Бежа-
нах Серега Тихомиров, Колюшка Рысев — Николая
покойного сынишка.
277

Бабаев примолк, покусывая травинку.
— Как Рысевы живут, немцы не преследуют?
— Отстали. А живут Рысевы плохо. Еле
перебиваются. Дети малые, хоть в работе помогают, уж так
приучены. Агафья Андреевна болела долго. Про
Колюшку думали — разума решится, дичок стал, все молчит,
отца забыть никак не может. Присматриваю за ними,
помогаю, чем могу. Колюшка в партизаны просился.
Я пока сдерживаю — ему пятнадцать только-только
сравнялось. Да и матери нужен. Сеяли ведь как:
лопатой да мотыгой землю ковыряли, а кто и сам в плуг
впрягался. Семян нету. Ссуду если возьмешь — осенью
отдай вдвойне.
Мы заговорили о немецких порядках. Поначалу
немцы хоть и объявили, что колхозы распущены, но землю
сохраняли за «сельскими общинами». В феврале новый
приказ: «Во всех освобожденных от большевиков
областях вводится частная собственность на землю».
— Ну, да у нас в Красных Горах никто и не
гонится за ней. Так, чтоб только прокормиться. И на
отруба— на хутора — желающих не нашлось. По другим
сельсоветам то же самое. Планы сева, какие фрицы
спустили в волости, ни один не выполняется! — Эти слова
Бабаев произнес с явным удовлетворением. — Немцы
совхозы объявили поместьями рейха. Командуют там
офицеры. А в «Володарское» заявился сын бывшего
помещика фон Бильдеринг. Наследство требует. В Сабо
приехал тоже какой-то «фон» — Розен, кажется.
Походил, походил по полям... Тут сабицкие мужики как раз
машины подорвали на шоссе. Он струхнул и обратно
укатил. И Бильдеринг смотался. Управляющего Матча
оставил. Думает, видно: подстрелят — другого найду.
Да, неудачны были попытки оккупантов возродить
дореволюционные порядки на лужской земле.
278

— Скорей бы вернулась наша «Мария Ивановна» в
Лужский район. Ты как, Саша, не забыл пароль?
— Не забыл. И Теплухин помнит...
Перед тем как расстаться, я передал срочное
задание для Теплухина: собрать данные о численности и
расположении фашистского гарнизона в Луге и в крупных
поселках, узнать об аэродромах, о перевозках по
железной дороге.
Было далеко за полночь, когда мы распростились.
На тропинке услышал знакомый свист, темные фигуры
показались из-за деревьев.
— Наговорились? — негромко спросил Никифоров.
— Отвел душу.
Как ни подробна была информация Бабаева, в ней
имелся некоторый пробел. Предельно скромный человек,
Александр Матвеевич оставил себя в тени, только
мельком коснулся того, что делал сам.
Позднее я узнал, что секретарь Красногорской
волости использовал малейшую возможность для саботажа
немецких распоряжений. Не один десяток хозяйств он
тайком освободил от денежного и натурального налога.
Деньги из волости вообще ни разу полностью не
поступали в управу. Кассир районной управы старичок
Федор Емельянович Емельянов потом рассказывал, как
ругался бухгалтер, уверяя, что никаких сил не хватает
разобраться в путанице красногорских отчетов.
Письменные распоряжения лужской комендатуры часто шли в
печку. В результате — то дороги не очищены от
снежных заносов и немецкие машины застряли, то крутые
скользкие подъемы не посыпаны песком и машины
буксуют, то подводы под сено или картофель комендатуре
не отправлены.
Искажая отчеты об экономике волости, Бабаев
добился того, что ни в 1941, ни в 1942 году красногорцы
279

не сдали гитлеровцам ни одного килограмма зерна и
картофеля!
Всего за месяц до нашей встречи секретарь волости
сорвал принудительную отправку людей на работу в
Германию.
Ни словом не заикнулся Александр Матвеевич,
какой ценой приходится ему расплачиваться за все это.
Зондерфюрер Карл Неллис — инспектор немецкой
сельскохозяйственной комендатуры, прославившийся своей
жестокостью, — в присутствии колхозников в бешенстве
избил Бабаева за невыполнение распоряжений. Уехав,
зловеще пообещал доложить в соответствующие
инстанции о безобразиях в волости.
Ненависть, невозможность вот тут же, сию минуту
рассчитаться за публичное надругательство душили
Бабаева, заставили плакать тяжелыми слезами, когда он
заперся один в своей комнатушке. Но не страх. А на
следующий день Бабаев без колебаний сжег в плите
присланные комендатурой пачки номеров
профашистской газетенки «За Родину».
Отлично действовал Александр Матвеевич —
полномочный представитель подпольной группы на селе,
первый помощник Теплухина, правая его рука!
7
На партийном собрании председательствовал Утин.
Оглядев «зал» — просторную поляну, деловито
предложил:
— Давайте поближе, товарищи. Помещение не
радиофицировано. Докладчик горло надорвет.
Зимой мы тосковали по солнцу и теплу. Теперь же
тянуло в холодок. Усаживались там, где погуще тень и
продувает ветерком.
280

— На повестке дня один вопрос: «О текущем
моменте».
Утин предоставил слово мне. Я доложил товарищам,
как отряд выполняет поставленные перед ним задачи.
Наши люди побывали в одиннадцати деревнях. Кое-где
удалось провести сельские сходы. Роздана населению
почти вся литература.
Что удалось выяснить? К западу от Варшавской
железной дороги действуют отряды Романова и Самоду-
мова. Брыкусов со своими людьми, преследуемый
карателями, ушел в Лядский район. Отряд председателя
Волошовского сельсовета Семенова развалился. Люди
разошлись по домам... И, как ни позорно, но пришлось
сказать: командир Семенов и еще несколько человек
явились в немецкую комендатуру с повинной.
— И что, вы думаете, фашисты с ними сделали? —
задал я вопрос собранию.
— Известно, в расход пустили, — подал голос Кюль.
— А вот и нет. Деликатно обошлись, предложили
свою «вину» перед немецкой армией искупить службой
в карательных отрядах. Некоторые согласились.
Семенов отказался, сославшись на болезнь. Его пока
оставили в покое. Хитро, как видите, сделано. Даже листок
выпустили: «Выходите, партизаны, из лесов, вас ждет
не наказание, а милосердное прощение». Никого из нас
этот трюк не должен обмануть. На каждом шагу мы
видим фашистское «милосердие». И ответить на это
должны подобающим образом. Око за око, зуб за зуб, смерть
за смерть!
Коротко рассказал о плане дальнейших действий.
Одно отделение отправим в южную часть района к
станции Серебрянка. Пусть объединит действия мелких групп
и партизан-одиночек, организует диверсии на железной
дороге.
281

Два отделения будут
действовать вместе с отрядами
Романова и Самодумова —
выведут из строя
Варшавскую железную дорогу на
участке между станциями
Луга и Мшинская.
Климанов попросил
послать его отделение в
Серебрянку:
— Места я там хорошо
знаю, с людьми знаком.
Мы не стали возражать.
И на следующий день
провожали пятнадцать своих
товарищей в далекий рейд.
Вместе с Климановым
уходили Иван Глебов, Дмит-
А. Ф. Климанов. рий Боков, Михаил
Старцев, разведчица и
заботливая сестра милосердия
Нина Алексеева. Связь поручили радисту Крылову.
Прощаясь, я посоветовал Климанову связаться с Губерна-
торовым.
— Только, упаси бог, будь осторожен, не навлеки на
него подозрения!
— О чем речь, Иван Дмитриевич, разве я не
понимаю?
Мы расстались в лесу у памятного по прошлому году
болота Базач.
Александр Федорович Климанов ушел на юг, а мы
у деревни Вяз переправились на правый берег
Луги, начав готовить гитлеровцам партизанский
сюрприз.
282

8
Утром 27 июня Никифоров проснулся ни свет ни
заря. И сразу поднял на ноги Балыкова — тот считался
у нас самым опытным минером. До марта Балыков
служил в саперных частях Красной Армии. Свое появление
в нашем отряде он объяснял так:
— Покою мне нету от собственного любопытства! Все
хочется повидать, все попробовать. Предложили идти к
партизанам, я долго думать не стал, ответил: «Пойду!..»
До войны Балыков работал в колхозе. И как многие
сельские жители, был своим человеком в лесу. Без
компаса безошибочно определял направление. Даже погоду
предсказывал. Не скажу, чтобы особенно точно, но,
пожалуй, не хуже, чем бюро прогнозов.
Никифоров, Балыков, Туморин и партизанка Нина
Орлова отправились на боевое задание. Одновременно
с ними покинула лагерь и моя небольшая группа — я,
Утин и Милош. С Никифоровым договорились
встретиться в лесу на берегу реки Кемки — на нашей
запасной базе.
В лагере остался Варзанов с отделением Святова.
Они должны были ночью разжечь сигнальные костры
и встретить самолеты с продовольствием и
боеприпасами.
Мы шли на связь с подпольщиками в деревни На-
тальино и Кемка.
В Натальине ни старосты, ни полицейского на месте
не оказалось, и мы спокойно побеседовали с жителями,
расспросили, что они знают о расположении немецких
войск, складов, посадочных площадок.
В Кемке не повезло — туда прибыла новая
немецкая часть. Милош пошел в разведку и чуть не попался
к немцам в лапы.
283

Оставаться вблизи деревни, набитой гитлеровцами,
не имело смысла. И мы пошли к месту встречи с
Никифоровым.
Никифоров появился раньше, чем мы предполагали.
Неужели и ему что-то помешало преподнести фашистам
сюрприз? По непроницаемому лицу Платона Никифоро-
вича ничего нельзя было понять. А вот Туморин,
Балыков, Орлов не умели прятать своих чувств.
— Здорово получилось! — восхищался Туморин. —
Очень здорово!
Платон Никифорович недовольно посмотрел на него,
давая понять, что он, Никифоров, как старший, должен
первым доложить командиру отряда о выполнении
задания.
— Ну как, Платон Никифорович? — спросил я.—
На щите или со щитом?
— Сами судите...
Днем 28 июня Никифоров со своими товарищами
подошел к железной дороге между станциями Толмачево
и Мшинская. Начали наблюдать. Заметили, что за
несколько минут до прохода каждого состава на линии
появлялась дрезина. Нетрудно догадаться, для чего это
делалось: проверить, не заминирована ли дорога.
Наши подрывники решили перехитрить немцев,
поймать состав «на удочку». Ночью под рельсы заложили
заряд тола, а к чеке взрывателя привязали тонкую
бечевку и присыпали ее землей.
Около двух часов ночи по насыпи прошел патруль,
ничего подозрительного не заметил. Еще через полчаса
послышался шум, но не дрезины, а идущего из Луги
поезда. Балыков осторожно натянул бечевку. Когда
передние колеса паровоза поравнялись с зарядом, Никифоров
скомандовал: «Давай!»
Громыхнул взрыв. Воздушная волна пригнула наших
284

партизан к земле. Никифоров приподнял голову и
открыл глаза — паровоз лежал под откосом. Следом за
ним с железным грохотом падали вагоны...
— Незабываемое зрелище, — закончил Платон
Никифорович.— Жаль, что не удалось до конца досмотреть.
Подробности о результатах диверсии мы узнали
позднее от жителей станции Мшинская, согнанных
фашистами на расчистку путей. Фашисты потеряли около
трехсот человек убитыми и ранеными, несколько вагонов
боеприпасов и вооружения.
Но и тогда, на берегу реки Кемки, мы порадовались,
слушая Платона Никифоровича. Период разведки
вражеских сил, прикидок и примерок закончился. Через два-
три дня должен подняться на воздух железнодорожный
состав у Серебрянки — такое задание получил
Климанов. Часть запаса тола мы дали отряду Самодумова для
минирования шоссейных дорог. Передали указание
группам подпольщиков в Луге и в деревнях шире
организовать саботаж, выводить из строя неприятельскую
боевую технику и линии связи.
В отличном расположении духа шагала наша
семерка к лагерю. Но когда подошли к трем березкам,
тянувшимся к солнцу из одного гнезда, невольно
остановились. Здесь должны были услышать оклик часового...
— Заснул, что ли, — проворчал Никифоров. — Эй,
есть тут живая душа?
Никто не отозвался. Мы свернули с тропы в лес,
чтобы войти в лагерь с противоположной стороны.
Туморин и Милош неслышно поползли вперед.
Вернулись со страшным известием: лагерь разгромлен... Не
задерживаясь, мы отправились к месту, где намечалось
принять груз с самолетов. На густо заросшей травой
лужайке неподалеку от разбросанных головешек лежали
четыре трупа партизан из отделения Святова...
285

Ночь мы провели в густом ельнике. Никто до
рассвета не сомкнул глаз. Строили разные догадки о
случившемся. Неужели все погибли? Не может этого быть.
В лагере оставалось человек пятнадцать во главе с
осторожным и опытным Варзановым. Возможно, он успел
увести их на запасную базу?..
На рассвете еще раз осмотрели разгромленный
лагерь. Пусто — ни живых, ни мертвых. У разваленных
шалашей валялись какие-то тряпки, мятая бумага.
Дальше от этого проклятого места, дальше...
9
Жизнь в запасном лагере шла беспокойно. Нас
осталось семь человек. Нашелся еще радист Зарубин. Чуть
живой, в рваной гимнастерке без ремня, он брел по
просеке. Подавленный случившимся, ничего толком
не объяснил: спал в шалаше, разбудили выстрелы.
Вскочил на ноги, убежал. Прятался в болоте; ел
морошку.
— А рация где?
— В лагере оставил.
— Эх ты! — вскипел Милош. — Расстрелять тебя
мало!
— Не торопись, — остановил Михаила Утин. —
Парень-то впервые в такую переделку попал.
— Ну и что? Всех нас подвел!
— Могут ли немцы использовать рацию, говорить от
нашего имени? — спросил я Зарубина.
— Нет. Код у меня в кармане.
Опять мы без радиостанции. Опять отрезаны от
областного штаба партизанского движения.
— Еще день-другой обождем,— сказал Никифоров.—
Может, Варзанов явится.
286

Разыскивая Владимира
Федоровича, в лесу у
деревни Вяз мы столкнулись с
человеком, которого никак не
ожидали встретить: с
Николаем Андреевичем
Андреевым — комиссаром отряда
Лукина. Вместе с ним
были Жилин, Блохин и два
наших партизана, посланных
на связь к Романову.
Андреев за полгода
изменился мало. Разве только
прибавилось серебра на
висках. От него мы узнали,
что в конце февраля в бою
с карателями у деревни
Ложок погиб капитан Петр
Гаврилович Лукин. Сложи- Н. А. Андреев
ли головы еще несколько
партизан. С остатками отряда Андреев отправился в
лагерь к Романову, предложив объединиться. Теперь он
комиссар сводного отряда.
— Мы к вам идем, — объяснил Андреев. — Из
Красных Гор приходил человек, просил тебе, Иван
Дмитриевич, срочно передать записку. А тут ваши люди
появились. Я с ними и отправился. Ряд вопросов надо
выяснить.
Андреев достал из кармана гимнастерки аккуратно
сложенный листок, подал мне. Это было донесение луж-
ских подпольщиков. Теплухин с присущей ему
пунктуальностью выполнил переданное Бабаевым поручение.
Сообщил много интересных данных о противнике. Во
вражеском гарнизоне в Луге около пяти тысяч солдат
287

и офицеров, главным образом мотопехота и артиллерия.
С пополнением прибывают не только немцы, но и
поляки, бельгийцы, французы. В Толмачеве постоянно
находится до трехсот гитлеровцев. В гарнизоне на станции
Мшинская их не менее восьмисот.
Теплухин передавал также сведения о
неприятельских аэродромах и посадочных площадках, об
интенсивности железнодорожных перевозок, строительстве
оборонительных сооружений под Лугой и в районе
Толмачева.
Все это, несомненно, представляло интерес для
командования наших войск. Надо было срочно
связаться с областным партизанским штабом. Рация
теперь была только у Климанова, а он ведь в южной
части района, где-то у Серебрянки. Придется
отправляться туда.
Перед уходом зашли в деревню Бежаны к нашему
верному помощнику Власу Прохоровичу Глотову.
Попросили кузнеца, если к нему зайдет Владимир
Федорович Варзанов, передать: мы пошли туда, где
Климанов.
Глотов, поглаживая седую бороду, согласно кивал
головой:
— Это я сделаю. Теперь меня послушайте. Каратели
грозились вас в труху перемолоть. Всех, мол, переловим.
Завтра как будто прочесывать лес собираются.
Мы переглянулись. Надо торопиться.
— Есть-то небось хотите?
— Не отказались бы. Да задерживаться, пожалуй,
не стоит.
Глотов порылся на полке и протянул нам полкраюхи
хлеба. Потом дал кувшинчик дикого меду.
— Все что есть, не обессудьте!
— Спасибо, Влас Прохорович. Большое спасибо!
288

10
Четверо суток мы почти не отдыхали. Огромным
напряжением воли заставляли двигаться избитые в кровь
ноги. К Серебрянке пробиться не удалось. Каратели
теснили нас в противоположную сторону — на восток.
Оторваться от них помогло болото у озера Мочалище.
Страшное, со множеством затянутых травой
предательских «окон». Но иного пути у нас не было. Взяли
каждый по тонкой длинной жерди. Если кто проваливался,
то перекидывал жердь поперек «окна», а товарищи
спешили к нему на помощь.
Неподалеку от рыбацкой избушки мы наткнулись на
труп молодого партизана Володи Паршенкова. Он был
часовым в тот день, когда здесь погибли Иван Полейко,
Василий Васильев, Иван Устало, когда ранили Кусто-
ва и Бокова, которых Мурыгин притащил к нам в
лагерь на себе. Видимо, фашисты обошли стороной
стоявшего на часах партизана, а потом убили его. Мы, как
могли, похоронили останки Володи...
На пятые сутки, перейдя вброд реку Оредеж,
увидели, наконец, Остров. Надеялись встретить здесь Оредеж-
ский отряд. От Сазанова можно будет связаться с
оперативной группой.
Но и тут нас ждала горькая неудача: каратели
разгромили лагерь оредежцев.
Совсем неожиданно нашелся Варзанов. Он навзничь
лежал под кустом, чуть живой от голода и усталости.
Лицо в волдырях — искусали комары, вместо глаз —
узкие щелочки.
Взяли его под руки, повели к ручью, умыли
холодной водой, накормили. Мало-помалу Владимир
Федорович пришел в себя, стал рассказывать, что произошло
тогда — в ночь на 29 июня.
9 И. Д. Дмитриев
289

На лагерь каратели напали внезапно. Со всех сторон
слышались выстрелы. Мимо Варзанова пробежали,
отстреливаясь, несколько партизан. В полутьме трудно
было разобраться, что происходит.
Варзанов бросился к товарищам, но споткнулся,
упал; от сильного удара о какой-то камень потерял
сознание. Когда очнулся, понял, что остался один.
Дождавшись ночи, решил разведать, не вернулся ли кто-
нибудь из партизан в лагерь. Нарвался на засаду, едва
унес ноги. Бродил по лесу, искал нас, затем пошел на
восток к оредежцам.
Владимир Федорович остро переживал трагическую
историю, винил себя в недостаточной
предусмотрительности. Мы понимали его состояние — ведь он оставался
старшим в лагере. В другое время этот случай стал бы
предметом обсуждения штаба, партийного собрания. Но
тогда было не до разбирательств...
Вскоре произошла еще одна неожиданная встреча —
с начальником связи Второй ударной армии генералом
Алексеем Васильевичем Афанасьевым. От него мы
узнали, что штаб армии, попав в окружение, начал выходить
небольшими группами. Одну из них и вел генерал,
усталый, заросший седой щетиной...
Афанасьева и его спутников мы радушно приняли в
нашу партизанскую семью. Несколько дней вместе
странствовали, разыскивая оредежцев. Как ни
тщательно они прятали свои следы, все же мы отыскали их в
глухом лесу в километре от большого болота Толстов
Мох. Часовой, остановив нашу группу на солидном от
себя расстоянии, пропустил к Сазанову только меня.
— Опять к нам? — добродушно проворчал Федор
Иванович.
— Опять. Выручай...

Часть четвертая
ЛУЖСКИЙ ПОДПОЛЬНЫЙ ЦЕНТР
1
В лагере оредежских партизан у меня
начались приступы язвы желудка.
Часами корчился, свалившись где-нибудь
на траву. Сазанов радировал в областной
штаб. Никитин распорядился выслать
самолет.
В сентябре я получил отпуск и поехал
к семье, эвакуированной в небольшой
городок Советск.
Встреча с женой и ребятишками
доставила огромную радость. Старшая,
Лия, ходила в школу. Она оставалась
главной распорядительницей в семье,
когда мать — инспектор роно — уезжала
в командировки. Лия честно делила
скудный тыловой паек, держала в
строгости шаловливых мальчишек Виталия
и Володьку. Даже много позже, уже
взрослыми, братья побаивались Лии куда
больше, чем нас, родителей.
291

В Советске я прожил месяц. Еще не успел
вылечиться, как из райкома принесли телеграмму. Никитин
предлагал срочно возвращаться к месту службы.
— Как ты поедешь? — встревожилась жена. —
Сообщи, что все еще болен, вышлешь справку. Врачи
говорят— тебе нужна операция!
Действительно, чувствовал я себя далеко не лучшим
образом, но оставаться не мог: Никитин зря вызывать
не станет.
Выехал из Советска через два дня. Старенький
пароход еле-еле шлепал по воде, разбивая ледяное «сало».
До железнодорожной станции не дотянул. К вокзалу в
Котельничах мы добирались попутными машинами или
пешком.
Совершенно разбитый, приехал в поселок Хвойное,
куда было приказано перебраться оперативной группе:
Малую Вишеру в то время интенсивно бомбила немецкая
авиация.
В Хвойной разыскал Гузеева и Шевердалкина.
— Что с тобой? — всполошился Андрей Алексеевич,
увидев, как я сразу устало опустился на стул.
— «Диету» соблюдал...
Из Советска я не захватил с собой в дорогу
продуктов: в семье и так еле-еле сводили концы с концами,
ребятишки жадными глазами смотрели на хлеб. Уехал я
только с продовольственным аттестатом в кармане.
Отоварить, как тогда говорили, аттестат можно было на
любом питательном пункте. Но ни один из них мне, к
сожалению, в дороге не попался. Трое суток я жил чуть ли
не на одном куреве.
— Иди подкормись и отдохни, — сказал Гузеев.—
О делах поговорим завтра.
На следующий день я узнал, что мне предстоит вновь
отправиться в свой район. В октябре сорок второго года
292

Секретари райкомов
партии (слева направо):
Лужского — И. Д.
Дмитриев, Оредежского —
Ф. И. Сазанов и Шим-
ского — С. М. Беляев.
обком партии решил «в целях усиления подпольной
работы в тылу врага создать в оккупированных районах
Ленинградской области... подпольные межрайонные
партийные центры». Они должны были возглавить борьбу
против фашистских захватчиков.
Гузеев дал прочесть постановление обкома,
подписанное А. А. Ждановым и М. Н. Никитиным.
Формировалось одиннадцать подпольных центров: Псковский,
Островский, Гдовский, Стругокрасненский, Порховской,
Дедовичский, Дновский, Лужский, Оредежский,
Новгородский и Кингисеппский. Каждый из них должен был
обслуживать два-три смежных района. В состав центра
входили руководитель и его заместитель, представители
от комсомола, от НКВД, редактор газеты, два радиста
и несколько разведчиков.
Принципиально новых задач перед центрами не
ставилось. Они должны были делать то, чем занимались
в прошлом подпольные райкомы. Важная роль
отводилась активизации борьбы населения с гитлеровской
армией и оккупационными властями: не давать фашистам
зерна, срывать лесозаготовки, дорожные и
оборонительные работы, портить машины и сырье на предприятиях,
293

уничтожать фашистских генералов и крупных
чиновников. Центры должны были вести разведку, пополнять
людьми действующие партизанские отряды, создавать
новые, по возможности обеспечивая их продовольствием
и обмундированием.
Задачи, что и говорить, сложные. Как их лучше
выполнить? Никитин объяснил:
— Вести боевые действия с оружием в руках вы
теперь не будете. Мы снабдим вас подходящими
документами, оденем в полушубки, подпояшем кушаками,
словом, замаскируем под эдаких «мужиков». Что от вас
требуется? Перевоплотиться в сельских жителей. Рацию
пристройте в какой-нибудь глухой деревеньке, подберите
подходящее место для типографии, а сами будете ходить
по селам, выдавая себя за беженцев или бродячий
мастеровой люд — слесарей, печников, плотников,
сапожников.
Возможно, камуфляж, о котором говорил Михаил
Никитич, и подошел бы, если б нас направляли в какие-
нибудь другие области. Но мы должны были действовать
в своих районах, где нас хорошо знали. Найдется
предатель— и никакие тулупы с кушаками не выручат.
Или объявит комендатура перерегистрацию населения,
что делается часто. Как тогда быть?
Сазанов, Беляев и я решительно высказались против
«кушаков». Но Никитин не сразу согласился с нашими
доводами. Даже поначалу обиделся, что мы
раскритиковали столь романтично выглядевший замысел. Однако
здравый смысл все же взял верх, и подпольным центрам
разрешили обосноваться в лесу, а нас вооружили не
топорами и стамесками, а добротными автоматами.
Наш Лужский центр возглавил секретарь Уторгош-
ского райкома партии Рябков. Высокий, худощавый,
с остро выпирающими скулами, неторопливый, а вооб-
294

ще — человек совсем не
воинственного вида. Между
тем Григорий
Александрович больше года провел во
вражеском тылу, был
комиссаром одного из боевых
партизанских отрядов
Второй бригады. К новому
назначению отнесся спокойно.
Он — солдат партии и, коль
нужно, пойдет хоть к черту
на рога...
Меня назначили
заместителем Рябкова.
Из лужан первого
«партизанского призыва» в
состав центра включили еще
и Сабурова. Владимир
Петрович зимой вывел остатки И. М. Карлов.
отряда за линию фронта.
Обком партии по просьбе Таирова направил Сабурова в
областное земельное управление. Но при
комплектовании подпольного центра его, хорошо знающего Лужский
да и Плюсский районы, назначили разведчиком. К тому
времени он уже был членом партии.
Вошел в подпольный центр и Иван Михайлович
Карлов— тоже бывший лужанин. Перед войной он
некоторое время работал в Пожеревицах третьим секретарем
райкома партии. Но большая часть его трудовой жизни
проходила в Лужском районе. Директор небольшого
Сабского лесозавода, инструктор райкома, заведующий
орготделом... За время бессчетных командировок Иван
Михайлович вдоль и поперек исходил весь район, имел
почти в каждой деревне знакомых.
295

С первого военного года Карлов уже партизанил.
Отряд, где он был политруком, часто вступал в боевые
схватки с врагом. И сорокалетний Иван Михайлович не
уступал молодежи ни в боевом задоре, ни в физической
выносливости.
В Хвойной я снова встретился с В. М. Гуторенко —
бывшим командиром сотни в бригаде Тарасова.
Вспомнили о нашем мартовском походе, о неудаче со
взрывом железнодорожного моста.
— Хорошо бы все-таки поднять его на воздух, —
говорил лейтенант.
— На месте будет виднее.
Из остальных членов подпольного центра хорошо
знал я и Н. А. Сергачева — секретаря Белебелковского
райкома партии, а раньше пропагандиста в Луге. В
составе нашего центра были и товарищи, с которыми мне
не доводилось встречаться прежде: чекист А. А.
Михайлов, редактор газеты М. Г. Абрамов, разведчик
А. И. Дмитриев, радисты В. П. Толкушин и Л. М. Ма-
гарам.
Обком комсомола направлял с нами своего
представителя, который сразу завоевал общую симпатию. И не
только потому, что это была единственная девушка в
нашей мужской компании. Валя Утина оказалась
обаятельным, интересным человеком. Знала и деревенскую
жизнь: до избрания секретарем Карамышевского
райкома комсомола несколько лет учительствовала в
сельской школе. Никакой работы не чуралась и, как только
появилась в Хвойной, взяла на себя заботы о наших
бытовых нуждах.
Однажды, беседуя с руководителями подпольных
центров, Шевердалкин посоветовал перечитать работы
В. И. Ленина о вооруженном восстании. Нас это
удивило.
296

— Разве даже о восстании может идти речь? —
спросил Рябков.
— Надо и об этом думать, — ответил Панкратий
Романович.— Вся работа подпольных центров должна
строиться с перспективой. Так считает обком.
Вооруженное восстание, как учил Владимир Ильич,
лишь тогда бывает успешным, когда для этого созрели
необходимые условия. Между тем положение на фронте
оставалось сложным: Красная Армия вела тяжелые
кровопролитные бои на Волге и Северном Кавказе,
вражеские войска стояли под Ленинградом.
— Все это верно, — согласился Шевердалкин.— Пока
обстановка неподходящая, но не всегда же так будет.
С переходом Красной Армии в наступление условия
изменятся в нашу пользу. Поэтому уже теперь следует
исподволь готовить народ к восстанию против фашистских
захватчиков.
Панкратий Романович что-то недоговаривал.
Очевидно, его не уполномочили поведать нам больше. Лишь
в конце ноября стало известно о контрнаступлении
советских войск в районе Сталинграда.
В декабре подпольные центры окончательно
скомплектовали. Первыми отправились из Хвойной в полосу
действий Северо-Западного фронта псковичи во главе
с секретарем Псковского горкома партии В. Ф.
Михайловым. Готовились в поход и мы.
2
По пути к Малой Вишере Гузеев, провожавший нас
на аэродром, сказал, что со мной желает побеседовать
один человек. Им оказался уполномоченный армейской
контрразведки.
— Вы Галыгина знаете?—спросил он.
— Какого Галыгина?
297

— Милиционера из Красных Гор.
Не понимая, почему наша контрразведка им
заинтересовалась, я рассказал все, что знал о Галыгине: до
войны он честно и добросовестно нес службу в
Красногорском сельсовете; вспомнил я и о встрече с ним и Ма-
русей Трофимовой на Губинских хуторах.
— Вы и Трофимову знаете?
— Как же! Боевая комсомолка, храбрая партизанка.
И она, и Галыгин — люди, которым можно вполне
доверять...
Уполномоченный контрразведки задавал мне
вопросы неспроста. Галыгин и Трофимова перешли линию
фронта. Рассказывали, что состояли в отряде Романова,
вместе с ним выбирались в советский тыл, но у самой
цели нарвались на немецкие войска. Завязался бой.
Несколько человек было убито, остальные рассеялись по
лесу. Только двоим — Галыгину и Трофимовой —
удалось вырваться к своим. Это и вызывало сомнение у
чекистов. Не фашистские ли они агенты? Возможно и
другое: их фамилии даны кому-нибудь другому. Гестапо
часто засылало к партизанам провокаторов с чужими
документами.
Уполномоченный достал две фотографии, показал.
Да, это они, красногорские Ромео и Джульетта, которым
отпраздновать свадьбу помешала война.
— Они называют фамилии Варзанова и Утина.
Могли эти товарищи там оказаться?
— Конечно, — сказал я. — В конце августа Утин и
Варзанов из лагеря оредежских партизан отправились в
юго-западную часть Лужского района. Судя по рассказу
Галыгина и Трофимовой, им удалось связаться с
отрядом Романова.- О чем они вам еще рассказали?
Уполномоченный заглянул в свой кондуит. По словам
Галыгина и Трофимовой, отряд Романова с участием
298

Варзанова, Утина и еще нескольких прибывших с ними
партизан в сентябре пустил под откос вражеский поезд
на перегоне Луга—Мшинская. Минировал проселочные
дороги, уничтожал небольшие группы фашистов и их
прислужников.
Порой вот так, косвенным путем, приходилось нам в
то время получать сведения о действиях своих отрядов.
Некоторые подвиги и до сих пор неизвестны —
документов отряды не оставили, а геройски сражавшиеся люди
сложили свои головы. Я говорю здесь о небольших
группах. Крупные партизанские формирования имели
радиостанции, действовали, как правило, по планам
областного штаба, согласованным с военным командованием.
Не все нам было известно и о доблестном
Красногорском отряде Романова. Последняя страница его боевой
летописи имела пока белые пятна. Сведения Галыгина
и Трофимовой не давали точного ответа: погибли или
остались в живых Варзанов, Утин, Романов. В душе
теплилась надежда на встречу с боевыми товарищами.
Подпольные центры переправлялись во вражеский
тыл с импровизированного аэродрома в километре от
деревни Александровская. В распоряжении областного
штаба была теперь собственная авиация — полк
Гражданского воздушного флота.
Поздно ночью 5 января 1943 года улетели члены
Новгородского подпольного центра во главе с С. М.
Беляевым. Вскоре стало известно, что переброска прошла
неудачно. Товарищи, сброшенные на парашютах,
приземлились далеко друг от друга и никак не могли
соединиться.
Мы стали просить командование полка высадить нас
где-нибудь на затерянном в лесу озере. Летчики
согласились. По карте наиболее подходящим местом
казалось столь хорошо знакомое лужанам озеро Мочалище.
299

Вокруг него расстилались
прямо-таки бескрайние
болота, переходящие в
дремучие леса.
В ночь на 15 января
пятнадцать самолетов У-2
легли на заданный курс. Уже
перед рассветом все
тридцать восемь членов трех
подпольных центров: Луж-
ского, Кингисеппского и
Оредежского — оказались
на берегу озера. Мы не
стали задерживаться там: всю
ночь гудели самолеты,
сделали по три рейса, и, надо
полагать, что вскорости
сюда пожалуют гитлеровцы.
Взвалив на плечи тяжелые
мешки, оредежцы пошли в
свои края, а лужане и
кингисеппцы — на юго-запад, к Варшавской железной
дороге.
Пройдя километров пять, решили оставить часть
груза в лесу, чтобы двигаться налегке. Вечером
расположились в лесу у озера Стречно, на границе трех
районов — Лужского, Оредежского и Гатчинского.
Рано утром, еще только начало светать, пять
человек— кингисеппцы Ингинен и Прохоров, лужане
Карлов, Сергачев и я — пошли обратно, чтобы забрать
оставленный груз.
Возвращались часа через три. Вблизи нашей стоянки
видим: лежит на снегу человек, неподвижно... Наш.
Подойдя ближе, с ужасом узнали Сабурова. Карманы вы-
В. П. Сабуров.
300

вернуты, оружие взято... Застрелен! Кем, когда? И
почему в лагере нашем тишина и костра не видно?
Прикрыв тело Сабурова ветками сосны, осторожно
обошли лагерь. Неподалеку раздался тихий свист. Мы
ответили. Из еловой чащи вышли двое наших партизан.
От них, а позже от Рябкова узнали кое-какие
обстоятельства гибели Сабурова. Незадолго до нашего
возвращения Владимир Петрович разговаривал с Рябковым
о том, что не мешало бы послать двух-трех человек
помочь нам нести груз. Рябков рассчитал, что встречать
нас еще рано. Сабуров согласился повременить, стал
готовить лыжи. Что помешало ему дождаться
напарника, почему он поторопился — этого, вероятно, никто не
расскажет. Может быть, он заметил какое-то движение
вблизи лагеря и решил осторожно разведать? А как
показывали следы, мимо не так давно действительно
проходили гитлеровцы. Скорее всего, это была разведка, с
которой и столкнулся Сабуров. Он мужественно
защищался, на месте схватки снег был окрашен кровью,
неподалеку в кустах валялся труп гитлеровца. Остальные,
очевидно, бежали, обнаружив, что рядом —
партизанский лагерь. Но они могли вернуться с подмогой.
Оставаться здесь дольше было опасно. Рябков приказал всем
покинуть лагерь, кроме дозорных, которые встретили нас.
Молча отдали мы последний долг Владимиру
Петровичу Сабурову — человеку, избравшему своей
профессией устроение земли, чтобы она была краше,
плодороднее, богаче. Не колеблясь, взял он оружие, пошел
защищать ее от врагов. Честный, скромный, мужественный
партизан. Член партии с тысяча девятьсот сорок первого
года...
Простившись с Владимиром Петровичем, мы не
мешкая снялись со своей стоянки. Рябков справедливо
считал, что надо уходить в глубинку, подальше от места
301

нашей высадки. Двухпудовый печатный станок, запасы
краски и бумаги временно спрятали в лесу. Шли сутки,
не отдыхая: надо было успеть до рассвета перейти
Варшавскую железную дорогу, по нашим сведениям
тщательно охраняемую врагом.
Полотно дороги лежало в глубокой выемке. С бугра
мы увидели: вдоль всей линии цепочкой на расстоянии
сто пятьдесят-двести метров друг от друга горят костры.
Возле них чернеют фигуры людей. Может быть, это
патрули?
Позже мы узнали, что немцы приняли переброску
наших подпольных центров за высадку десанта. Для
усиления охраны своей главной коммуникации пригнали
несколько сот местных жителей, приказали жечь костры
и, если появятся десантники, немедленно поднять
тревогу и сообщить дежурным командам, находившимся в
товарных вагонах с прицепленным паровозом.
Тогда мы этого не знали, но все же решили дорогу
переходить, надеясь миновать патрули. По мелкому
кустарнику подтянулись возможно ближе и все разом
ринулись вниз. И удивились: ни одного выстрела...
Днем натолкнулись на вражеский заслон. Немцы
старались нас окружить. Мы отбились. Пострадал
только Рябков: пуля задела руку.
Двинулись дальше, оставляя на своей лыжне
противопехотные мины. Вскоре услышали позади себя взрыв.
Приготовились к бою. Но немцы после полученного
дружного отпора, видимо, охладели, их пугала
заминированная лыжня.
3
Погода определенно благоволила нам. Частый снег
припорашивал следы лыж. И морозы стояли терпимые.
Никто из двадцати пяти товарищей не простудился, не
302

захворал. Молодцом держалась и Валя Утина.
Невысокая, но ладно скроенная, в стеганом ватнике и
нахлобученной на лоб шапке-ушанке, она выглядела как
паренек-подросток. На привалах Валя либо чай кипятит,
либо портняжничает. Кому куртку чинит, кому
пуговицу пришьет. Заботливо ухаживала за раненым
Рябковым.
У Рябкова и Утиной оказалось много общего. Валя
увлекалась поэзией, и Григорий Александрович —
человек внешне суховатый — тоже любил стихи.
— Вырос я на Смоленщине, — говорил он. — А край
наш поэтами славится.
Он наизусть читал Михаила Исаковского и других
своих земляков; его худощавое лицо при этом
преображалось, становилось юношески восторженным.
Утина хорошо знала стихи Пушкина, Лермонтова,
Маяковского. На привалах мы часто слушали
небольшие «концерты». В условиях суровой партизанской
жизни они всегда были событием радостным и
трогательным.
Однажды Валя прочла нам стихи Ольги Федоровны
Берггольц:
...Нет, земля, в неволю, в когти смерти
ты не будешь отдана, пока
бьется хоть единственное сердце
ленинградского большевика.
Эти слова как нельзя лучше отвечали нашему
настроению.
Напрягая до предела силы, двигались мы по
заиндевелым лесам в юго-западную часть Лужского района
к озеру Базач, где намеревались обосноваться.
По снежной целине, минуя деревни, наша группа
приблизилась к месту предполагаемой «постоянной
прописки». В роще, окаймлявшей поле у деревни Засобье,
303

увидели свежие следы. Лыжня вела как раз туда, куда
мы направлялись. «Не наши ли товарищи вернулись в
знакомые места?» —подумал я, вспомнив Романова,
Варзанова и Утина.
Лес становился угрюмее и гуще. Ни одна птица не
подавала голоса, даже крикливые сороки перебрались,
видимо, поближе к деревне.
— Стой! Кто идет? — раздался поблизости
негромкий женский голос. Звякнул затвор.
— Свои.
— Пароль?
Его мы не знали. Рябков сказал Утиной:
— Еще перестреляет. Переговори-ка с ней. Может
вы, женщины, найдете общий язык.
Валя объяснила, что мы не каратели, а партизаны,
пришли издалека.
— Ни с места! — донеслось в ответ. — Кто
пошевелится, буду стрелять.
Пришлось повиноваться. Не знаю, как вызывала себе
подмогу девушка, стоявшая на посту, только скоро
появилось несколько партизан. Они провели нашу группу
в лагерь к командиру Первой бригады Кириллову.
О том, что эта бригада находится где-то в здешних
местах, нас предупреждали еще в Хвойной, но мы никак
не ожидали столь быстро ее встретить.
В здешние леса бригада пришла из Партизанского
края —со Псковщины. Кстати, среди тех, кто там
воевал, были и члены нашего подпольного центра Сергачев,
Рябков и Карлов.
Теперь Первая бригада осваивала лужские,
осьминские и плюсские леса.
— Мы и тут фашистам покажем кузькину мать, —
заносчиво говорил комбриг Кириллов, расхаживая по
землянке. — Они скоро поймут, с кем дело имеют.
304

Комиссар бригады Кондратьев хмуро отозвался:
— Похвалиться нам пока нечем. Не до жиру — быть
бы живу.
Комиссар более трезво оценивал положение бригады.
Очутившись в тылу 18-й немецкой армии, она понесла
значительные потери. Два самых крупных отряда —
Зарубина и Шершнева, отправленные на боевое задание,
не возвращались...
— Напрасно их Кириллов ждет, — откровенно
признался Кондратьев. — Рассорились с ним командиры
отрядов и будут, наверное, действовать самостоятельно.
Кириллов отгородился от людей, с мнением других не
считается.
Характеристика, которую дал комбригу Кондратьев,
оказалась довольно верной. Кириллов грамотно
разрабатывал планы действий отрядов, четко ставил задачи.
Все было бы хорошо, если бы не корчил он из себя
великого полководца. Во всем подчеркивал свое
превосходство. Даже приказал оборудовать «персональную
землянку», а бригадный повар готовил ему пищу по
особому меню. И это в то время, когда бригада буквально
голодала!
Будь Кириллов в армии, старшие командиры
наверняка сбили бы с него непомерную спесь. Комиссар
Кондратьев пытался его урезонить, но камень, однако,
оказался крепче косы.
Бригада действовала самостоятельно, не подчиняясь
подпольным центрам. Мы все же считали необходимым
информировать областной штаб партизанского движения
о неблагополучии в «хозяйстве Кириллова».
Близкое соседство с бригадой нас никак не
устраивало. Руководитель Кингисеппского центра Н. А.
Николаев — человек вдумчивый, осторожный — предложил
искать более укромное местечко. «Где много людей, —
И. Д. Дмитриев
305

говорил он, — там и следов много. И это может
погубить наши подпольные центры».
Запросили по рации областной штаб. Никитин
ответил: нужно остаться при бригаде. Мы догадывались, что
об этом просили Кириллов и Кондратьев. Иметь в
трудную минуту рядом два десятка хорошо вооруженных,
готовых пойти на все людей, — кто бы такого не хотел!
Тем более, что в бригаде много больных и раненых.
Начальник штаба иной раз ломал голову: кого поставить
на сторожевые посты?
Оставшись в бригадном лагере, подпольные центры,
тем не менее, действовали самостоятельно. В нашу
задачу не входило завязывать бои с регулярными
немецкими войсками и карателями. Мы должны были,
образно говоря, заложить крупные фугасы, но не мгновенного,
а замедленного действия: объединить вокруг
подпольного центра антифашистские силы, внести в стихийную
борьбу населения дух организованности,
целеустремленность.
Условия подпольной работы к началу сорок третьего
года в прифронтовых районах стали гораздо сложнее.
Густой паутиной оплели эту территорию фашистские
контрразведывательные органы. В Луге находилась одна
из команд абвера — центрального разведывательного
управления гитлеровской армии. Здесь же под видом
служащих хозяйственных, дорожных, заготовительных
учреждений орудовали агенты зондерштаба «Р» —
«особого штаба России», подчиненного абверу. Широко
разветвленную сеть своей агентуры создала и так
называемая полиция безопасности. Пуская в ход угрозы и
подкуп, она завела осведомителей в поселках и
большинстве крупных деревень.
Тайная полевая полиция, подчиненная военному
командованию, держала на учете каждого жителя, часто
306

проводила облавы и обыски, контролировала переписку,
арестовывала и расстреливала антифашистов.
Абвер и гестапо шли на любые провокации, чтобы
обезглавить и задушить народное сопротивление. Они
даже создавали «партизанские» отряды.
Комплектовались эти банды из пьяниц и громил. Гестапо
предоставляло им полную свободу действий. Появляясь в
деревнях, лжепартизаны грабили жителей, избивали их,
насильничали. Одну из таких банд в Лужском районе
возглавлял сынок первого лужского бургомистра
Решетникова — уголовник, подлец, садист.
Повсюду гитлеровцы расставили тайные сигнальные
посты. Тем с большей осторожностью нужно было
действовать подпольному центру. Любой неверный шаг
грозил провалом.
Свои небольшие силы Лужский центр распределил
так: Рябков, Абрамов и Анатолий Дмитриев взяли на
себя Уторгошский район; Сергачев, Утина и Гуторенко —
Плюсский. Мне с Карловым и Михайловым досталось
лужское «губернаторство». Великоват, конечно, такой
воз для троих... К счастью, нашлись еще и
«пристяжные»: в Первой бригаде мы встретили бывалых луж-
ских партизан: Жилина, Щербакова, Иванова, Аниси-
мова и Васильева.
С осени сорок первого года они безвыходно
находились в лужских лесах. Когда отряды Романова и
толмачевских партизан были разбиты — действовали
самостоятельно. Возглавлял группу Васильев — лихой
партизан, прекрасный товарищ. Находясь в
юго-западной части Лужского района, вплоть до осени сорок
второго года группа уничтожала немецкие заготовительные
пункты, молокозаводы, мосты на дороге Серебрянка—
Островно, телефонную и телеграфную связь.
Гитлеровцы за поимку Васильева объявили награду.
20*
307

В середине лета, преследуемые карателями,
партизаны перешли из Лужского района в Лядский, но боевую
работу не прекратили. Осенью встретились с Первой
бригадой. Командование назначило Васильева
начальником штаба в один отряд, а Павла Анисимова — в
другой.
По нашей просьбе Кириллов и Кондратьев передали
нам всех лужан, кроме Васильева, и «войска» у нас
прибыло.
Первый поход в деревни Сабицы, Ложок и Элемно
был удачным. Мы нашли нужных людей, вручили им
листовки и газеты. С большой болью узнали о разгроме
отрядов Романова и Михаила Самодумова — «дяди
Миши». Группа Климанова, которую мы направили к
Серебрянке, уходя от карателей, перекочевала в Плюсский
район.
Начинать нам надо было все снова...
Через неделю удалось создать небольшую
подпольную группу в деревне Дубровицы. В деревне Загорье
нашим связным стал Богомолов; он часто ходил в
Красные Горы с поручениями к Бабаеву.
4
Новости из Луги хорошие: подпольная организация
Теплухина росла, охватывая своим влиянием все
большее число людей в городе и районе.
Через Бабаева мы сообщили Николаю Николаевичу
решение обкома партии о формировании подпольных
центров и новых задачах подпольщиков. Переправили
ему листовки и свежие газеты. В конце сорок второго
года Владимир Владимирович Гудель достал, наконец,
необходимые для приемника лампы. Теплухин после
вспоминал: «Когда первый раз отчетливо услышали:
308

"Говорит Москва!.. Говорит Москва", — мы от счастья
прямо ошалели...»
С того дня сообщения о том, что делается на
фронтах, подпольщики имели ежедневно, за исключением
коротких перерывов на зарядку аккумуляторов. Делали
они это все на том же шерстоваляльном заводе.
В январе, когда радио сообщило о разгроме
фашистов под Сталинградом, о прорыве блокады Ленинграда,
освобождении многих городов, сел и деревень, Теплухин
и его товарищи не спали целыми ночами, в десятках
экземпляров размножая сводки Совинформбюро.
В маленькой квартирке на Нижегородской улице
собирался подпольный штаб: Теплухин, Гудель, Пленис.
Нередко приезжал сюда Бабаев, бывали там и сестры
Пенины. Доставали из тайника карту и карандашом
отмечали продвижение наших войск.
Фашистские газеты пестрели сообщениями о
«выпрямлении линии фронта». А она, эта линия, неумолимо
отодвигалась на запад под ударами Красной Армии.
Многие немцы в Луге носили на рукавах траурные
повязки.
Разрозненные раньше, не знавшие о существовании
друг друга, группы и группки подпольщиков сблизились.
В таком сравнительно небольшом городе, как Луга,
дороги честных людей-патриотов неизбежно
перекрещивались. Начали вместе действовать Яковлева и Теплухин.
Он сообщал Елизавете Михайловне сведения,
полученные по радио. Яковлева делилась с ним советскими
газетами, несколько раз передавала брошюры.
Николай Николаевич и Елизавета Михайловна стали
хорошими друзьями и все-таки ни словом, ни намеком
не дали друг другу понять, кто они такие на самом деле,
как и для чего сюда присланы. Не сказали даже, что
они коммунисты.
309

Подпольщики шире развернули работу с
военнопленными. Побеги их участились Пока уходили одиночки,
они переодевались в гражданскую одежду на квартире
у кого-либо из членов подпольной организации. Позднее,
когда убегали целыми группами, их переправляли в
деревню Ведрово, где у Екатерины Амосовой — соседки
Плениса — жила родня; оттуда шли в Олешно к остров-
ненским партизанам или в Раковенский сельсовет. Здесь
староста деревни Вычелобок Михаил Карпов
раздобывал им одежду, кормил, давал на какое-то время приют,
пока не приходил партизанский связной.
По соседству с этой деревней обосновался один из
новых помощников Теплухина — тоже бывший
военнопленный Петр Ермилин. Оставаться на нелегальном
положении в Луге — значило без нужды рисковать. В
случае необходимости все тот же староста Карпов помогал
Ермилину получить пропуск в город.
По указанию подпольной группы Петр Ермилин
сформировал из бывших пленных партизанский отряд.
Обмундирование достала сестра Ермилина Валя. Она
работала на вещевом складе. Но не хватало оружия и
боеприпасов. Добывали их в стычках с немцами.
Действовал отряд недалеко от границы с Батецким
районом.
Первым боевым крещением нового отряда был
разгром группы полицаев. Они конвоировали парней и
девушек, забранных в деревнях на строительные работы.
Шестнадцать человек из тех, кого освободил отряд
Ермилина, не захотели возвращаться домой — они и
раньше искали возможности уйти к партизанам. Летом
отряд опять пополнился. Несколько девушек из больницы
имени Ленина и четырнадцать пленных с соседнего с
больницей строительного участка бежали из Луги. Они
примчались на место свидания со связным отряда на
310

грузовой машине, которую вел шофер Дмитрий
Петрович Герасимов.
Группа Теплухина к этому времени наладила уже
регулярную связь с пятнадцатью сельсоветами. Кроме того,
мы создали в деревнях маленькие — в два-три
человека — ячейки: наши опорные пункты.
Отважным подпольщиком стал Коля Рысев. Он
выполнял поручения Бабаева. Мать — Агафья Андреевна,
потеряв мужа, боялась такой же жестокой участи
для старшего сына — главной своей надежды и опоры.
Но нашла силы затаить свои опасения, не мешать
сыну делать то, что подсказывали ему совесть и
долг.
Старый кузнец Глотов по-прежнему принимал в Бе-
жанах партизанских связных и, получив листовки,
ночью отправлялся в поход по окрестным деревням.
В той же деревне выполнял наши задания, чаще
всего по разведке, колхозник Федор Никитич Никитин.
Характерный случай произошел в деревне Наволок.
Нежданно-негаданно там объявился самодеятельный
агитатор против фашистов из... обласканных ими людей.
Пожилой колхозник Иванов сидел в тюрьме за драку,
затеянную по пьянке в престольный праздник. Немцы
выпустили его, рассчитывая прибрать к рукам. Как же:
человек обижен, значит, станет плясать под их дудку!
Соблазняли различными должностями — ничего не
вышло. Иванов сам не стал служить в полиции и других
отговаривал. В открытую рассказывал о победах
Красной Армии, читал вслух соседям подобранные в лесу
газеты.
В деревне Колосково колхозники братья Ивановы не
только распространяли листовки, принимали связных,
но и несколько раз, найдя в лесу мины, использовали
их для диверсий на дорогах.
311

Как и в группе Теплухина, большей частью нашими
помощницами были женщины. Мать партизана Павла
Пирогова в деревне Изори собирала у себя соседок,
растолковывала им лживость фашистских посулов. У
колодца— этого естественного деревенского клуба — или
где-нибудь на завалинке под окном велись беседы о том,
как лучше обмануть треклятых фрицев, готовых отобрать
последнюю горсть овса. Пирогова говорила, что
женщинам не годится сидеть сложа руки и ждать, пока
«сынки наши расколошматят немчуру; надо и нам самим
вредить поганцам по возможности».
Несколько раз по нашему заданию Пирогова
отправлялась в Лугу. Понятно, профессионального разведчика
из нее не получилось. Но пожилая крестьянка, не
вызывая подозрений, подходила к казармам, комендатуре
и нередко приносила очень ценные сведения.
До войны выращиванием высоких урожаев овощей
славилась бригадир колхоза «Искра» Анна Михайловна
Яковлева! Невысокая, худенькая, энергичная женщина
трудилась не покладая рук, успевая и на колхозном
поле, и дома. Во время войны так же хлопотливо и
заботливо Анна Михайловна обихаживала партизан,
кормила их, обстирывала, давала приют.
Помогала ей Александра Александровна
Ларионова — женщина высокая, статная, с русой косой,
уложенной короной. «Царь-баба» — звали ее деревенские. Обе
колхозницы старательно выполняли поручения партизан.
Эти добровольные наши помощницы хорошо
понимали, какой опасности подвергают себя. Весной 1943 года
в деревне Воднево гитлеровцами был расстрелян
колхозник Петр Осипов за то, что починил партизану
сапоги.
В 1943 году каратели полностью уничтожили
деревню Бляхино Конезерского сельсовета. В деревне Ильжо
312

Смердовского сельсовета живыми сожгли, загнав в дома,
тринадцать человек. Среди погибших были глубокие
старики и маленькие дети. Десятки людей замучены в
непокорных партизанских деревнях Ложок и Сабицы...
Велик и страшен список злодеяний фашистских
оккупантов. Но запугать народ, сделать его покорным,
безгласным они не смогли.
Я смотрю на карту района с голубыми пятнышками
озер, тонкими черными линиями дорог, читаю названия
деревень — и в памяти всплывают новые и новые
фамилии людей, к которым мы приходили с полной
уверенностью, что для нас здесь сделают все возможное, а
порой и то, что казалось невозможным.
Массовый героизм проявился в то время с особой
силой в делах лужских патриотов.
Они не называли себя подпольщиками, пожалуй,
иные искренне удивились бы, услышав это слово в
применении к себе. Никогда — ни в то время, ни после —
не напоминали о своих заслугах, да и не считали свои
поступки чем-то особенным.
Борьба против фашистских захватчиков не
прекращалась, она пускала все более и более глубокие корни.
Мирное население шло за партией, готовилось по ее
сигналу подняться на решительный бой.
5
Резко прозвучала автоматная очередь. За ней
вторая, третья. Это часовые открыли стрельбу: лагерь
бригады Кириллова окружали немцы. Через несколько
минут каждый из партизан занял место на своем
участке обороны.
Столкнувшись с организованным отпором, фашисты
отошли.
313

Кондратьев пригласил руководителей обоих
центров — Лужского и Кингисеппского — к Кириллову.
Комбриг сидел за дощатым столом. Рядом прочерчивал что-
то на карте начальник штаба Сорокин.
— Отсюда нужно уходить, — сказал Кириллов,
затягиваясь цигаркой. — Вслед за разведкой немцы,
несомненно, двинут крупные силы. А что я против них
выставлю: своих немытых дистрофиков?..
Решение, безусловно, правильное, но нас
покоробили и тон, и слова, какими говорил комбриг о
партизанах. Они этого не заслужили — солдаты особого,
пожалуй, самого трудного, лесного фронта! Да, многие
ослабли от вечных недоеданий и незаживших ран, месяцами
не бывали в бане. Но дрались они честно.
— Как ты можешь так говорить! — возмутился
Кондратьев.
— Прошу не перебивать. Я решил перебазироваться
на Янинские хутора. Сорокин ознакомит вас с
маршрутом...
Вечером бригада покинула болото Базач. Вместе
с ней отправились и два наших подпольных центра.
Зимней ночью хорошо видно даже в лесу. Отчетливо
различаешь стволы деревьев и опушенные снегом
кусты. Лыжи безошибочно находят проложенный след.
Впереди метрах в трех от меня широко, по-мужски
вышагивала Татьяна Васильевна — глава целой
партизанской семьи. К сожалению, я не запомнил фамилии
этой женщины. Рассказывали, что сменила она чугуны
и ухваты на винтовку после гибели мужа-партизана.
Пришла в бригаду вместе с двадцатилетней дочерью
Зиной и сыном-подростком. Воевала бесстрашно,
уничтожила несколько гитлеровцев.
Месяца полтора назад Татьяну Васильевну постигло
новое горе: погиб сын. В бригаде остались мать и дочь.
314

В феврале прибавился еще один член партизанской
семьи— Зинин сынишка. Место его рождения — шалашик
на болоте Базач, год — сорок третий. Крохотный
мальчонка, появившись на свет, подал голос: «уа... уа...» Он
во всеуслышание заявлял: мужчины в роду Татьяны
Васильевны не перевелись!
Я слышал, как один пожилой партизан сказал:
«Сдурела девка. Нашла, когда любовь крутить». Другой,
усмехнувшись, ответил: «Ты, видать, с бородой
родился, никогда молодым не был. Война любовь убить не мо-
жет...»
Мальчонку несколько дней продержали в лагере,
ждали, когда его отец вернется с боевого задания. Затем
малыша переправили в осьминскую деревеньку Засобье.
Молодая мать осталась в отряде — в деревне ей
находиться было опасно.
На Янинских хуторах поблизости от нас обосновался
партизанский отряд испанцев-антифашистов. Они
добровольно вызвались вести борьбу за линией фронта, и
советское командование пошло им навстречу. Командовал
отрядом коммунист Франциско Гульен — человек
мужественный и обаятельный. По-русски он говорил плохо,
но это не помешало ему быстро найти общий язык с
партизанами.
— Под Ленинградом у немцев, — рассказывал
Гульен, — есть испанская «Голубая дивизия». Не подумайте,
что она представляет собой испанский народ. В
дивизии наши общие враги — головорезы палача Франко.
А испанский народ — со своими советскими братьями.
Ваше горе — наше горе. Ваши радости — наши радости.
Гульен — коренастый, чернобородый, в ватной
стеганой куртке — помогал себе в разговоре
выразительными жестами. Нелегко было жителям южной
солнечной страны — испанцам переносить наши беспощадные
313

морозы, воевать в незнакомых местах. Несмотря на это,
они мужественно сражались, защищая от фашистов
отечество трудящихся всех стран.
Гитлеровские каратели появились у лагеря после
того, как к нам из Хвойной прилетел самолет. Он долго
кружил над лесом, сбрасывая баулы с боеприпасами и
продуктами. Собрав груз и парашюты, партизаны
перенесли все на лесную базу. А там, где раньше горели
сигнальные костры, устроили засаду.
Днем у поляны появились фашисты. Очевидно,
хотели разведать, что здесь происходило ночью. Встретиться
с партизанами не рассчитывали, двигались без головного
дозора. Дружный огонь из автоматов и ручных
пулеметов скосил почти половину непрошеных пришельцев.
Получив реальную ощутимую помощь с «Большой
земли», бригада стала действовать активнее.
Между тем наш подпольный центр продолжал свою
работу. С Янинских хуторов первым ушел на связь с
подпольщиками Иванов — один из наших лужских
милиционеров. Он уже около полутора лет провел во
вражеском тылу. Считая, что если идешь в одиночку, меньше
обратишь на себя внимания, брать напарника отказался.
И пистолет, и гранаты оставил в лагере. Взял только
топор, чтобы выдавать себя за плотника,
промышляющего отхожими заработками.
Иванов получил задание встретиться в Дубровицах
с Фроловым. В своем трудном и сложном положении
этот бывший председатель колхоза, а ныне староста
добросовестно выполнял все поручения подпольного
центра. Он информировал нас о распоряжениях
комендатуры, передвижениях карателей и воинских частей. Под
разными предлогами Фролов задерживал отправку
жителей на лесозаготовки и другие работы, срывал сбор
налогов и продовольствия. И в то же время завез в лес не-
316

сколько мешков зерна — хорошее подспорье жившим
впроголодь партизанам Первой бригады.
Иванов благополучно добрался до Дубровиц.
Оставив лыжи в перелеске, подошел к деревне. Вот уже и
крайняя изба окнами на дорогу.
— Хальт! — раздался резкий окрик. Часовой
появился из-за угла избы.
Иванов послушно остановился, полез в карман за
документом.
Может, часовой и пропустил бы Иванова, но из дома
вышел немецкий офицер с переводчиком.
— Кто такой? — спросил немец.
Иванов объяснил: «Плотник, иду в деревню на
промысел». Для вящей убедительности показал топор за
поясом.
Офицер отступил на шаг, что-то сказал переводчику.
— Господин офицер приказал зайти в избу, —
перевел тот.
Иванов славился исключительной физической силой.
Говорили, что он подковы гнет, из рельсов петли вяжет.
Понимая, что ничего хорошего приказ немца не сулит,
Иванов развернулся и кулаком ударил офицера по
наглой морде, свалив его в снег. Выхватив автомат у
часового, пристукнул его прикладом, а перепуганного
переводчика рубанул топором. Пока поднялась тревога,
Иванов успел добежать до перелеска. Километрах в трех
от деревни остановился, перевел дух. Что делать?
Возвращаться обратно, так ничего и не узнав? Такое не в
характере Иванова.
Нашему связному повезло: по дороге из волости в
Дубровицы возвращалась пожилая женщина с дочерью.
Иванов вышел к ним из своей засады. Сперва женщина
скрытничала, потом, поверив, что Иванов действительно
партизан, рассказала, что в Дубровицах третий день
317

стоит отряд карателей: ходят по избам, забирают
кожухи и валенки, шныряют по подпольям.
— Старосту нашего, Фролова, арестовали. И еще
двух мужиков.
— Туда ему и дорога, старосте, — схитрил Иванов.
— Не скажи... Хороший он человек. Народ не
обижал.
— Ну, вам виднее...
С этим невеселым известием вернулся Иванов в
лагерь. И мы сильно погоревали. Жаль было верного
нашего помощника и его товарищей. Но горюй не горюй,
а надо искать в Дубровицах новых надежных людей...
Требовалось также разведать, что делается в Остров-
ненском сельсовете. Осенью сорок первого года там
действовал небольшой партизанский отряд. С наступлением
зимы партизаны, поверив фашистской брехне, вернулись
из леса домой. С месяц их не трогали, а потом всех
расстреляли. Наши люди в Островно давно не бывали. Не
распространялось на этот дальний сельсовет и влияние
группы Теплухина. 3 марта туда пошли Карлов,
Михайлов и Анисимов.
До деревни Загорье дошли благополучно.
Огородами пробрались к Ольге Федоровне Сапровой — старой
знакомой Карлова. Она и удивилась и обрадовалась
нежданным гостям. Охотно дала согласие выполнять
поручения подпольного центра, назвала еще двух
односельчан, которые «смерть примут, а не подведут». Карлов и
Михайлов побеседовали с ними, дали задание. На
рассвете ушли из Загорья. Деревня еще спала.
Трудно сказать, видел их кто тогда и донес или
каратели случайно наткнулись на наших товарищей,
только Карлов, Михайлов и Анисимов вынуждены были
вступить в неравную схватку. В живых остался один
Анисимов.
318

Несчастья преследовали нас и в дальнейшем.
Наметили маршруты новых походов в деревни
Лужского, Плюсского и Уторгошского районов, но противник
поломал эти планы.
8 марта, стянув крупные силы, фашисты начали
окружать лагерь. Командование бригады решило, не
принимая боя, уйти, пока каратели не успели завязать
«мешок». Но партизаны километров через семь
выдохлись. Особенно те, кто не имел лыж. Таких оказалась
половина бригады. Заплечные мешки с пареной рожью
и кониной, гранаты, патроны — все прижимало к
земле.
Комбриг Кириллов с головной группой вырвался
вперед. Основное ядро бригады отстало. Гитлеровцы
преследовали нас почти по пятам, стреляя из винтовок и
автоматов.
Комиссар Кондратьев приказал остановиться.
Услышав его громкий, спокойный голос, партизаны
вздохнули с облегчением: предстоящий бой никому не казался
страшным, потому что, обороняясь и нападая, видишь
врага. Хуже, если тебе стреляют в спину...
Растянулись в неровную цепь. И едва показались
каратели, как стеганул по ним свинцовый дождь.
Гитлеровцы отхлынули. Кондратьев, опасаясь, как бы нас не
обошли, направил на фланги небольшие заслоны. С
одним пошел Жилин, с другим — Анисимов. Мы
оборонялись в центре. Немцы яростно наседали, но когда
начало смеркаться, огонь ослабел.
— Да они тикают! — раздался голос лежавшего в
нескольких метрах от меня Гуторенко. — Будь у нас
силенок побольше, ох, и задали бы мы им жару...
Карателей, вероятно, не устраивала ночевка в лесу.
Кое-кто из партизан, увлекшись, двинулся в погоню.
Гитлеровцы не подобрали даже своих раненых.
319

Много потерь понесли и мы. Бригадный доктор
Гришин еле успевал оказывать первую медицинскую
помощь. Тяжело ранена в голову, грудь и живот Зина.
Врач ничем уже не мог ей помочь. Молодая мать
скончалась на руках у Татьяны Васильевны...
К концу событий появился комбриг Кириллов. Где
он находился все это время, никто не спрашивал.
— Как только в глаза товарищам смотрит. Струсил,
сбежал. Я бы на его месте пустил себе пулю в лоб,—
мрачно сказал Рябков.
В тот вечер в штабе бригады обсуждался вопрос:
оставаться здесь или передвинуться в другое место?
Мнения не разошлись. К Янинским хуторам немецкое
командование стянуло карательные отряды из Лужского,
Осьминского и Плюсского районов, усилило их еще и
регулярными войсками. Не в наших интересах было
вступать с ними в открытый бой. Правильнее будет
двинуться на северо-запад — в Волосовский район, где
бригада, получив большую свободу действий, сможет
наносить удары там, где противник этого не ждет.
Запросили областной штаб. Никитин дал «добро».
В бригаду прибыл нарочный от испанских партизан.
Гульен передавал: его батальон почти весь день
отбивался от наседавших гитлеровцев. Теперь он намерен
двигаться в северо-восточном направлении.
— Сообщите Гульену,— сказал Кондратьев,— что мы
тоже уходим. От всей души желаем ему счастливого
пути!
6
С утра 2 мая 1943 года на лужских улицах стало
тесно от солдатских патрулей. Полицаи, вырядившись в
парадную форму, стояли на каждом углу, сердито
поторапливая прохожих:
320

— Чего плететесь? Шнель, шнель!
Около полудня в Лугу со стороны Пскова въехало
несколько легковых машин. Промчались по главной
улице, увешанной фашистскими флагами, и остановились
у здания бывшего клуба промыслового союза.
Здесь в просторном зале военная комендатура
собрала цвет своих прислужников: деятелей районной и
городской управ, волостных старшин, полицейских.
На сцену в сопровождении гитлеровских офицеров
вышел генерал— высокий, худой, в очках. Городской
бургомистр Андреев, сменивший год назад Решетникова,
объявил:
— Господа, к нам в гости приехал русский генерал
Власов...
По его знаку полицейские рявкнули «ура!», а
деятели управы и старшины захлопали в ладоши.
Власов обратился к присутствующим с речью.
Рассказал, откуда родом, сколько лет служил в Красной
Армии, где воевал. Объяснил даже, почему сдался в
плен, несмотря на то, что Сталин якобы дважды
присылал за ним самолет. «Я понял, — говорил Власов,— что
война нами проиграна. Да, собственно, и воевать было
не за что. Теперь же еще более утвердился в этой
мысли. Германия нам не враг, ее правительство искренне
желает создать новую Россию — без коммунистов.
Поэтому я согласился возглавить формируемую Русскую
освободительную армию и призываю вступать в нее всех
истинных патриотов».
Я привожу здесь, конечно, не стенографическую
запись речи Власова. О его выступлении мы узнали от
Бабаева, а тому рассказал Красногорский старшина
Федоров. Работая над этой книгой, я прочел протокол
допроса в областном партизанском штабе старшины Бутков-
ской волости Р. И. Романова. Он присутствовал на
И. Д. Дмитриев
321

встрече с Власовым и в таком же роде излагал
содержание его речи. Романова спросили: «О чем говорили
старшины, возвращаясь из Луги?» Он ответил: «Толковали
между собой, что, может быть, это и не Власов, а
подосланный, или хочет министром сделаться, вот себя и
выставляет...»
Даже старшины усомнились, даже им не верилось,
что советский генерал способен на подобную подлость!
Но это все же был Власов. В критический момент он
бросил войска Второй ударной армии и добровольно
перешел на сторону наших смертельных врагов. Так мог
поступить только отщепенец, у которого нет за душой
ничего святого. Им двигали те же честолюбивые
пружины, что и у других карьеристов. Недаром практичные
мужички — волостные старшины — тонко подметили:
«А может быть, метит в министры?» Прикрываясь
звонкими фразами о «свободной России», Власов надеялся
с помощью своих хозяев получить высокий пост в
порабощенной иноземцами стране. Как потом стало
известно, он сблизился со злейшим врагом революции, много
раз битым царским генералом Красновым и другими
белоэмигрантскими подонками, поступившими на
службу к Гитлеру.
Весной сорок третьего года Власов развил
исключительную активность: выступал в Пскове, в Луге, в
Гатчине, побывал в нескольких лагерях для военнопленных.
И всюду ратовал за свою РОА, как сокращенно
называлась «Русская освободительная армия» — детище
ведомства черного Гиммлера. От имени Власова в деревнях
распространялись листовки. Несколько образцов власов-
ских воззваний принесли в бригаду разведчики
подпольного центра Анисимов и Жилин. Власов оповещал
партизан, что «фюрер великой Германии милостиво
отменил» прежний приказ о физическом истреблении взятых
322

в плен партизан. Генерал-предатель обещал полное
прощение тем, кто вступит в РОА. «Переходите на сторону
бойцов за свободную Россию, — призывал Власов.—
Вас будут снабжать по нормам германской армии,
после войны каждый получит хорошее вознаграждение».
Командующий РОА действовал, как
толстосум-перекупщик. Ему, как и его духовным пастырям —
фашистам, были непонятны внутренние силы народного
сопротивления— патриотизм советского человека, верность
великим идеям, побуждающая презирать смерть.
...Да, и в сорок третьем году нам было трудно. Еще
миллионы наших соотечественников изнывали под
фашистским игом, еще вражеские войска хозяйничали в
тысячах советских городов и селений.
Но уже окончилась Сталинградская битва. Она
поставила германскую армию на грань катастрофы.
Советские войска упорно теснили гитлеровцев на запад.
И под Ленинградом обстановка складывалась не в
пользу группы армий «Север»: фашисты вынуждены
были вести тяжелые изнурительные бои. Два наших
партизана— разведчик Дмитриев и радист Магарам — по
заданию областного штаба неделю следили за
перевозками по Варшавской железной дороге. Вернувшись,
доложили, что из-под Ленинграда в сторону Пскова
чуть ли не ежедневно проходят эшелоны, увозят
раненых гитлеровских офицеров и солдат. А сколько их,
позарившихся на нашу землю, получили в ней «вечную
прописку» под березовыми крестами!
Радостные вести с фронтов помогали легче
переносить собственные тяготы и горести. В первых числах
апреля партизанские тропы привели нас опять на болото
Базач. Позади остались десятки километров трудного
пути. Во время рейда по Осьминскому и Волосовскому
районам партизаны вели ожесточенные бои с врагом.
21*
323

По дороге всюду о себе оставляли память: минировали
шоссе и проселки, подрывали мосты, рвали связь.
Попал в свои края и распрощался с бригадой
Кингисеппский подпольный центр. Полтора месяца
совместной жизни крепко сблизили нас. Искреннее уважение
заслужил руководитель центра Н. А. Николаев; к
несчастью, вскоре он сложил голову в бою с карателями.
С той же поры у меня продолжается дружба с А. А. Инги-
неном, заменившим Николаева. Агроном Ингинен — во-
лосовский старожил, в своем районе он знал все и всех,
партизанил с осени сорок первого года. Ингинен вечно
кипел энергией, искал живого дела. Под стать ему был
и Василий Михайлович Прохоров — другой работник
центра, человек инициативный и смелый.
В апреле после одной из схваток с карателями мы
потеряли Кириллова и Кондратьева. Нет, они не
погибли: просто во время боя оторвались с группой партизан
от основных сил бригады. Два дня мы ждали их
возвращения. Напрасно. Радировали в областной штаб.
Оттуда пришел приказ: Рябкову вступить в
командование бригадой, мне быть комиссаром.
В бригаде оставалось около семидесяти человек. Все
же она продолжала действовать. «По совместительству»
Рябков и я по-прежнему возглавляли поредевший
межрайонный центр. Главной квартирой избрали лесистый
бугор в глухом углу болота Базач.
Областной штаб запросил характеристики на
Кириллова и Кондратьева. Мы не стали кривить душой,
сообщили наше мнение. Очевидно, это в какой-то мере
помогло штабу оценить качества бывших комбрига и
комиссара. Кондратьева назначили командиром вновь
сформированной бригады, а Кириллов исчез куда-то с
горизонта. Его фамилия больше не встречалась среди
руководителей партизанских соединений.
324

Совсем неожиданно мы получили пополнение в
двадцать человек. Через линию фронта в Лужский район
был переброшен партизанский отряд С. А. Сергеева.
Около деревни Ветчины партизаны попали в засаду.
Командир погиб, а отряд ушел в лес. Там партизаны
увидели наши следы и пришли в лагерь
Апрель быстро сгонял снег. Вокруг бугра, где была
наша стоянка, воды по колено. Каратели не решались
лезть в раскисшее болото, и мы на время получили
передышку. Плохо, что почти вее партизаны были в
валенках. И питались скудно: прошлогодней клюквой да
тем, что приносили в заплечных мешках наши связные,
возвращаясь в лагерь с заданий.
Но как только улучшилась погода, прилетел самолет,
сбросил продукты и кожаную обувь.
В конце апреля бригада покинула приютивший нас
островок в болоте и двинулась в сторону Сабицкого
сельсовета.
На следующий день получили радиограмму.
Областной штаб сообщил, что ночью прибудет пополнение. Мы
срочно дали свои координаты. Около полуночи развели
сигнальные костры. Послышался гул самолета. Вскоре
на огонь костров стали выходить из лесу наши новые
товарищи: молодые ребята, преимущественно балтийские
моряки. Возглавлял отряд новичков опытный партизан
Н. А. Волобуев, в прошлом инженер-металлург. Воло-
буев прилетел, не успев долечить полученную с месяц
назад рану — носил руку на перевязи.
В ночь на 2 мая снова обещали прислать самолет.
Встречали мы его в трех километрах от Большого Ся-
берского озера. Место холмистое, покрытое высокими и
стройными соснами; в бору земля подсохла,
распускались лиловые колокольцы самых ранних цветов —
подснежников...
325

Днем в лесу разведчики узнали у пожилой женщины,
которая собирала хворост, что в деревне Сяберо
постоянно живут немцы; прочесывают окрестные леса, нередко
объединяются для совместных действий с карательными
отрядами, расположенными по соседству в деревнях
Вердуга и Волошово. В эту часть леса они приходят
почти ежедневно. Через протоку, соединяющую две части
озера, перебираются в лодках.
Предполагая, что утром каратели наверняка
устремятся к месту, где ночью кружил самолет, мы устроили
у протоки засаду. Отправили туда человек тридцать.
Ровно в полночь прилетел самолет и на парашютах
сбросил груз. Наши ребята подобрали баулы. И едва
управились, как услышали неподалеку сильную
стрельбу. Она стихла минут через двадцать.
Получилось так, как мы и рассчитывали. На
рассвете к месту засады приехали немцы. Одни остались на
берегу, другие сели в лодки. Партизаны подпустили их
совсем близко, а затем дружно стеганули из
пулеметов и автоматов. Боя, собственно, не было: гитлеровцы
растерялись, убитыми и ранеными у них оказалось
более пятидесяти человек; из партизан ранен лишь
один.
Обрадованные успехом, мы весело шагали по глухой
лесной дороге. Местные жители пользовались ею обычно
только зимой для вывозки леса. Вдруг идущие впереди
дозорные остановились, что-то рассматривая. Когда мы
приблизились, то увидели следы недавно проходивших
людей. Это могли быть только немцы: на сырой земле
ясно отпечатались каблуки ботинок с подковами особого
рисунка.
Дозорные заметили гитлеровцев: сидят на дороге,
отдыхают. Не меньше полусотни.
— Проучим стервецов, — сказал Рябков.
326

Отлично сработала партизанская мина!
Партизаны полукольцом двинулись на врага, чтобы
прижать его к озеру Лоша.
Гитлеровцы, отстреливаясь, начали отходить. Мы
неотступно преследовали: скоро покажется озеро, дальше
гитлеровцам дороги нет. Вдруг впереди стеной
поднялся черный дым. Ветер гнал его в нашу сторону. Немцы
в нескольких местах зажгли прошлогоднюю траву и тем
создали густую дымовую завесу. Под ее прикрытием
сумели скрыться, оставив полтора десятка трупов. Мы
долго чертыхались: удалось-таки карателям нас обмануть.
Через несколько дней мы отправили через линию
фронта больных и раненых — двадцать человек.
Командиром группы назначили опытного партизана
Янковского, комиссаром — Жилина. С ними вместе ушла и
327

Валентина Георгиевна Утина. Вся группа благополучно
проделала более чем двухсоткилометровый путь и без
потерь вышла на «Большую землю».
Теперь нас оставалось не больше пятидесяти человек.
И хотя по-прежнему мы именовались бригадой,
фактически это был просто партизанский отряд. Но он уже во
многом отличался от тех, что действовали в лужских
лесах в зиму 1941/42 года Все мы, за редким
исключением, прошли почти двухлетний путь вооруженной
борьбы во вражеском тылу. И воевали теперь по-другому.
Более гибкой стала тактика, гораздо меньше несли жертв,
в то время как потери фашистов увеличились. Кочуя,
как и прежде, по лесам и болотам, мы не испытывали
тягостного чувства одиночества и неопределенности.
Магической силой обладали простенькие зеленоватые
ящики, которые таскали на плечах наши радисты. В любой
час мы могли связаться с областным штабом. Далеко
не всегда давали нам то, что мы просили, однако сама
возможность переговорить с Ленинградом успокаивала
и ободряла. Радиоволна позволяла ощутить тесную
связь с Красной Армией, с другими партизанскими
отрядами и соединениями.
9 мая Никитин радировал: бригаде в ночь на 16 мая
прервать железнодорожное сообщение на двух
участках — к югу и к северу от Луги, пустить под откос
эшелоны, идущие к Ленинграду.
Старший лейтенант Сорокин, аккуратно переписав
радиограмму в бригадный журнал, дал ее прочесть Ряб-
кову и мне. Этот молодой офицер, двадцати пяти лет от
роду, твердо следовал усвоенному еще в училище
правилу: чем меньше людей знакомо с нашими планами,
тем больше гарантий, что о них не узнает противник.
И он недовольно нахмурился, когда Рябков, пробежав
глазами радиограмму, предложил:
328

Может быть, соберем коммунистов?
— Лучше всех партизан, — сказал я. — Правильно ли
будет отделяться?
Григорий Александрович меня понял. Только в
исключительных случаях мы проводили закрытые
партийные собрания: если, скажем, обсуждалось персональное
дело. Обычно же собирали всех партизан, показывая,
что нет у нас никаких тайн от комсомольцев и
беспартийных.
Коротенький доклад сделал я. Рассказал о приказе
областного штаба и решении командования. Намечено
направить к железной дороге две диверсионные группы
по пятнадцать человек. С ними пойдут командир и
комиссар. Остальные партизаны с начальником штаба
Сорокиным направятся в северную часть Плюсского
района к месту общего сбора.
Вопросов задали немного. Я ответил на все, кроме
одного: почему обе группы должны подрывать
вражеские эшелоны именно в ночь на 16 мая? Мне это и
самому не было ясно. Что, казалось бы, изменится, если
спустим эшелон под откос сутками раньше?
Лишь несколько месяцев спустя от Евсея Никитича
Атрощенко я узнал, что в то время областной штаб
имел донесение от подпольщиков: в ночь на 16 мая из
Пскова в Гатчину поедет один из фашистских глава-
рей — имперский министр Розенберг. Его и собирались
уничтожить. Всем бригадам и отрядам, находившимся
поблизости от Варшавской железной дороги, дали такое
же задание, как и нам.
Вечером тронулись в дорогу. Группе Рябкова
предстояло пройти до своего участка на перегоне Луга —
Серебрянка километров пятьдесят, а нам — около
семидесяти. И все — лесом, болотами, взбухшими от талых
вешних вод.
329

Мы подошли к железной дороге на перегоне Луга —
Толмачево на сутки раньше. Взрывать поезд отправили
пять партизан: Суворова, Степанова, Гладилина,
Алексеева и Морозова. Старшим назначили Н. В. Суворова.
До войны Николай Васильевич работал главным
механиком Рудненской МТС, имел дело с машинами и
моторами. В партизанах переквалифицировался: на своем
счету он уже имел несколько спущенных под откос
вражеских эшелонов.
Но эта диверсия была труднее, чем прежние: нужно
пробираться к железной дороге по территории, где
находилось много фашистских войск. Лес на пути был
редкий. К тому же стоял май — время белых ночей.
Суворов и его товарищи все же отлично справились
со своей задачей. Около двух часов 16 мая в ночной
тиши раздался оглушительный взрыв. Заскрежетало
железо, вспыхнуло пламя. «Удочка» Суворова
сработала безотказно, подцепив на толовый «крючок»
большущий железнодорожный состав.
Задание областного штаба выполнено. Правда, ни
в этом поезде, ни в других, подорванных за эти сутки
на Варшавской железной дороге, Розенберга не было;
но диверсии партизан принесли гитлеровцам большой
урон.
Мы отправились в Плюсский район к месту встречи
с Рябковым. Пришли на хутор Мулино. Григория
Александровича здесь не оказалось. Послали радиограмму
Никитину о подрыве эшелона и о том, какова
обстановка в Лужском районе. Надо думать, что фашистские
карательные отряды в ответ на нашу диверсию начнут
прочесывание лесов.
Через два дня получили от Никитина ответную
радиограмму. Он сообщал, что Рябков, преследуемый
карателями, со всей своей группой ушел в Уторгошский
330

район. Нам предлагалось действовать самостоятельно,
отправиться в Сланцевский район и связаться с
Гдовским подпольным центром.
7
Переход наш на новое место был благополучным,
если не считать того, что мы едва не угодили в лапы
карателям. Зашли в деревню Заяцково, чтобы узнать
у жителей, где безопаснее дорога, запастись
продуктами, если это окажется возможным. Собирались
поговорить с людьми, передать последние сообщения
с фронтов и вообще провести беседу, как это мы делали
при каждом удобном случае.
Не успели, что называется, разговориться, как
сигнал часового предупредил всех об опасности: к околице
верхом на конях подъехали каратели, спешились...
В последнюю минуту крестьяне все же принесли мне
мешок с печеным хлебом. Взвалив его на спину, я
вместе с часовым кинулся огородом к лесу. Мешок
тяжелый, дыхание перехватывает, а остановиться нельзя.
Слышу, как каратели кричат друг другу: «Не стреляй,
живьем возьмем!»
За огородом — поле. Рожь высокая, по грудь.
Петляя по межам, бегу к темнеющим вдали кустам.
Вот, наконец, и они... Кто-то из партизан подхватил
меня под руки; другой, вскинув автомат, дал длинную
очередь... Каратели отстали. Не знали наши
преследователи, какой им мог достаться трофей — как-никак,
первый секретарь райкома...
Наша группа продолжала путь на запад. Между
станциями Сланцы и Веймарн взорвали эшелон.
Суворов и на этот раз действовал осмотрительно, искусно.
Под откос слетели паровоз и почти два десятка вагонов
с боеприпасами и оружием.
331

Я собирался отправить Никитину рапорт о диверсии,
ходатайствовать о награждении тех партизан, кто
особенно отличился в последних боях и при выполнении
заданий. И тут выяснилось, что рация не работает.
Радист Коля Обухов едва не плакал от досады.
Битых два часа возился он со своим зеленым ящиком, и
все безуспешно. Эфир молчал, в наушниках не
раздавалось даже треска.
Обухова — двадцатилетнего ленинградского
комсомольца — оставил нам Франциско Гульен, когда отряд
испанских партизан отправлялся на «Большую землю».
После того как в одном из боев наш радист Валерий
Толкушин пропал без вести, Обухов вместе с Магара-
мом стали обеспечивать связь с областным штабом.
Работал Коля старательно, принимал до семидесяти
знаков в минуту, быстро переводя морзянку на
общепринятый язык.
И теперь, когда отказала рация, никто не высказал
Коле упрека. Понятно, что нельзя всему обучить
радиста на краткосрочных курсах.
— Не психуй, Колька, — успокаивал его Суворов,—
давай вместе посмотрим...
Но и помощь Николая Васильевича ни к чему не
привела. Стало очевидным, что связаться с областным
штабом нам удастся не раньше, чем разыщем Гдовский
подпольный центр, находившийся где-то в Сланцевском
районе.
Суворов взял двоих партизан и отправился в
разведку. Ходили они три дня; не так-то просто найти
подпольщиков, да еще в незнакомом районе. Но Суворов
нашел. И спустя день вся наша группа уже была у гдо-
вичей неподалеку от деревни Малая Гоянщина, где
обосновался подпольный центр. Но ни его руководителя
Н. И. Гаврилова, ни заместителя М. А. Алексеева мы
332

на месте не застали. А вот
Михаил Федорович
Ополченный, увидев нас, обрадо-
ванно протянул крепкие
ручищи.
М. Ф. Ополченный начал
свой трудовой путь тоже в
Лужском районе с
должности сельского избача — так
сокращенно в тридцатых
годах называли заведующего
избой-читальней. Просвещал
Михаил крестьян деревни
Наволоки, разъясняя им
азы политической грамоты.
Своих знаний Михаил
Федорович не переоценивал
и, как многие его
сверстники, рвался на учебу. При- М.Ф. Ополченный.
влекала его юридическая
наука. Своего Ополченный
достиг: перед войной он возглавлял Гдовскую
районную прокуратуру. Когда район оккупировали фашисты,
Ополченный остался партизанить, судить по строгим
законам войны иноземных захватчиков и их
пособников.
Михаил Федорович радушно принял нас. В
небольшой землянке был накрыт стол. Но прежде чем
отведать партизанского угощения, мы подсели к рации.
Сорокин— радист Гдовского центра — передал на имя
Никитина шифрованную радиограмму. Я докладывал, где
нахожусь, чем был вызван перерыв в связи.
Радиоволна принесла ответ, который заставил нас
Удивиться. Штаб запрашивал: «Сколько лет вашей
ззз

дочери и как ее зовут? По какому адресу в Ленинграде
живут ваши родственники?»
— Какого черта, шутят они, что ли? — спросил я
в сердцах.
— Проверяют, — объяснил Ополченный. — Были
случаи, когда партизанские радисты, попав в плен,
передавали то, что им подсказывали гитлеровцы.
Сорокин послал в эфир мои ответы и принял новую
радиограмму: «Оставайтесь с гдовичами. Рацию
пришлем».
8
Разбудило меня громкое лошадиное ржание.
Отчетливо доносилась и чужая речь... Нет, это не партизаны!
Я схватил автомат, соскочил с нар.
— Куда ты? — остановил Ополченный.
— Ты что, глухой? Немцы рядом!
— Точно. Метров за четыреста от нас. По дороге
едут. Почти каждый день так бывает. Ищут нас невесть
где, а мы тут сидим, в этом безобидном березнячке. Они
нас не замечают, а наши часовые с дороги не спускают
глаз. Чуть что, дадут знать.
Я удивился: рискованно все-таки! А впрочем, на
войне риск на каждом шагу. Дерзость да хитрость
обычно приносят успех.
— Как перебросили нас самолетами, так здесь и
обосновались. И ничего, живем. С марта на одном
месте.
— Почему с марта? Вы должны были отправляться
с аэродрома вслед за нами — в январе.
— Точно. Да конфуз вышел. И смех и грех.
Конский топот меж тем затих. Снова стало
спокойно. Мы набили самосадом трубки. Ополченный,
посмеиваясь, стал рассказывать о случившемся «конфузе».
334

— До места нашей высадки в Гдовском районе
расстояние большое. В штабе решили, что «кукурузники» —
самолеты У-2 — туда не дотянут. Поэтому нам выделили
Р-5 — разведчика. С первым рейсом улетели четверо:
Алексеев, Феоктистов, радист Сорокин и я.
Приземлившись, мы должны были дать радиограмму, сообщить
обстановку, встретить остальных членов подпольного
центра.
Нас посадили, а точнее — запихали в темный
бомбовый люк, сказали: прыгать, когда загорится
электрическая лампочка. Дергать за кольцо парашюта не
нужно — он раскроется сам.
Загудел мотор. Поднялись в воздух. Ждем.
Проходит час, другой. По нашим расчетам, пора бы лампочке
загореться. А она все не вспыхивает. Не испортилась
ли? Наконец яркий пучок света заставил зажмуриться.
Открылось днище люка.
Мы все четверо выпали из самолета. Опускаемся,
раскачиваясь под куполами. Внизу чернеют какие-то
постройки. Видимо, деревня. Приземлились на
огородах. Вокруг все тихо, в окнах изб света нет — время-то
позднее, далеко за полночь. Мигом свернули парашюты,
зарыли их в снег, а сами в лес. Костер разводить не
решились. Уснули на еловых ветках, прижавшись друг
к другу.
Утром вышли на опушку леса. Развернули карту,
в бинокль рассматриваем деревню и местность вокруг.
Мнения сошлись: по всем признакам, это Новоселье.
Алексеев — секретарь райкома — вызвался зайти туда:
у него среди жителей были хорошие знакомые. Карту
убрали, наш радист Сорокин прикидывает, где ему
натянуть антенну. И вдруг почти рядом, всего в кило-
метре от нас, раздается паровозный гудок. Вот тебе и
раз! Ведь от Новоселья до железной дороги не менее
333

тридцати километров! Приглядываемся и видим:
паровоз тянет десятка два вагонов, слышен даже лязг колес.
Значит, это не Новоселье, а какая-то другая деревня.
А какая, мы не знаем. Опять за карту. Ничего не по-
нять. Где же мы, наконец?
Начали наблюдать за деревней. Немцев, как будто,
в ней нет. По улице свободно ходят люди, играют
ребятишки. И еще удивительно: вроде бы где-то поблизости
трактор работает. Что за чертовщина? Около полудня
видим — из деревни вышел и направился в нашу
сторону мужичок. Мы затаились и, как только он вошел
в лес, окружили, зажали рот и затащили в чащу.
«Языку» нашему было лет шестьдесят от роду. Он
испуганно таращил глаза и от страха дар речи потерял.
Спрашиваем: «Зачем тебя немцы послали в лес?»
Старик молчит. Наконец, заикаясь, выговорил, что хотел
в лесу вырубить оглоблю. И, показав на торчавший за
поясом топор, добавил: «Председатель колхоза послал
меня».
«Как председатель колхоза?! — разом воскликнули
мы. —Разве у вас есть колхоз?»
«А как же, — ответил старик. — Куда ему деваться?»
«Может, у вас и сельсовет есть?»
«И сельсовет есть».
«А немцы к вам заглядывают?»
«Нет, — отвечает он, — бог миловал. Немцев нет, не
было их в нашей деревне и надеемся, что не будет.
Времечко ныне другое».
Мы в полном недоумении. Видно, что старик
говорит правду, но в то же время мы не можем поверить,
что в Гдовском районе есть деревня, куда немцы не
заглядывали, где есть колхоз и работает сельсовет.
«Как называется ваша деревня?» — спросил
Алексеев. Старичок ответил. Мы переглядываемся. Такой де-
336

ревни не знаем, а ведь за исключением радиста все
трое гдовичи, до войны работали в районных
организациях.
«Сельсовет какой?» — спрашиваем. Дед называет.
Опять недоумение. И сельсовета не знаем.
«Врет он», — взорвался наш радист Сорокин, парень
молодой, горячий.
«Замолчи! — цыкнул на него Алексеев. — А район
какой, папаша?»
«Борисово-Судский».
«Область?»
«Вологодская».
Мы так и ахнули. Смотрим друг на друга и ничего
понять не можем. Летели в Гдовский район, а
очутились в Вологодской области. Старик, видя нашу
растерянность, опамятовался и уже сам спрашивает:
«А вы, часом, не ленинградские партизаны будете?»
«Да», — отвечаем.
«Тогда пойдемте в деревню. Стало быть, это вас
искали».
Пошли. Старик впереди, мы сзади. Предупредили
на всякий случай: автоматы заряжены.
Председатель сельсовета, к которому нас привел
старик, очень обрадовался. «Ну, — говорит,— гора с плеч
свалилась». И тут же стал звонить по телефону.
«Нашлись. Все четверо сидят у меня». И, передавая трубку
Алексееву, говорит: «На проводе начальник райотдела
нквд».
Затем все разъяснилось. Пока мы летели, поднялась
сильная вьюга. Летчик сбился с маршрута, повернул
обратно. Свой аэродром тоже не отыскал и решил на
всякий случай подальше от линии фронта посадить
самолет в каком-нибудь подходящем месте. Тревожил его
«живой» груз — четыре человека. Мало ли как пройдет
22 И. Д. Дмитриев
337

посадка... Поэтому, прежде чем сесть, включил сигналь-
ную лампочку. Но сообщить нам, куда он нас
сбрасывает, не мог: ведь мы сидели в люке. Сбросив нас, он
благополучно опустился на какое-то озеро и немедленно
побежал искать телефон. Позвонил в районный центр,
предупредил о сброшенных партизанах. «Они
убеждены,— объяснил он, — что находятся во вражеском
тылу. Могут натворить что-нибудь, ребята бедовые, на
все способны. Особенно следует опасаться за железную
дорогу, глядишь, еще поезд пустят под откос...»
В районе поднялась тревога. Сотни людей вышли
охранять железную дорогу от своих же партизан.
Начальник райотдела НКВД обещал выслать за
нами машину. А в помещении сельсовета собрался
народ. С любопытством оглядывали нашу четверку,
засыпали вопросами. Так, за беседой, незаметно пролетел
час. А там и машина за нами примчалась.
Через несколько дней поездом вернулись в Малую
Вишеру, оттуда прямо на аэродром к своим. Погода
стояла отвратительная, вот мы там до марта и
«загорали».
Михаил Федорович, закончив рассказ, усмехаясь,
заметил:
— Чего только на войне не бывает, иной раз она и
потешные коленца выкидывает. Ну, да ладно... Кончили
с воспоминаниями. Пора и за дело. Скоро за почтой
кто-нибудь заявится.
Ополченный отвечал за выпуск газеты и листовок.
В его распоряжении были крохотная печатная машина
«Лилипут» и несколько килограммов шрифта. И один-
единственный наборщик, бойкий на язык, разбитной
парень по прозвищу «Петит»: он частенько употреблял
в разговоре название этого типографского шрифта —
мелковатого, но очень убористого.
338

Михаил Федорович прежде, разумеется, о
типографском деле имел смутное представление. Не к чему это
было районному прокурору. А война заставила
служителя Фемиды стать одним из продолжателей дела
первопечатника Ивана Федорова.
Именно заставила. Подпольный центр должен был
отражать атаки фашистской пропаганды. А в сорок
третьем году ведомство Геббельса буквально наводнило
оккупированную территорию всякого рода печатными
изданиями.
Во многих районах на русском языке выпускались
газетенки образца «Лужского вестника». Начал
выходить еще и власовский журнал «Доброволец». В
деревни завозили пачки фашистских листовок и плакатов.
Сочинялись специальные обращения к партизанам и
разбрасывались в лесах.
Михаил Федорович показал мне несколько образцов
фашистской продукции.
— Не зная всего этого, как выпускать газету? —
говорил Ополченный. — Получится, что вхолостую
стреляем.
Наши гдовские товарищи работали вдумчиво и
с огоньком. Кроме листовок они издавали районную
газету «Гдовский колхозник». Связные доставляли ее
в подпольные группы, распространяли по деревням.
Невелика была эта газета, но проникала туда, куда не мог
попасть самый искусный конспиратор, — в набитую
гитлеровцами деревню, в лагерь военнопленных, даже в
карательный отряд. Газета изобличала лживость
фашистской пропаганды.
— Солидно у вас дело поставлено, — искренне
сказал я Ополченному. — Не возьмете ли в компанию?
Будем сообща выпускать еще и лужскую «Крестьянскую
правду»,
22*
339

— Предложение заманчивое, — отозвался Михаил
Федорович. — Не знаю только, как к нему отнесется
наше руководство. Вернутся Гаврилов и Алексеев,
тогда, может, и подпишем контракт...
«К ОРУЖИЮ, ТОВАРИЩИ!»
1
Лето подходило к концу. Боевое, памятное лето
переломного сорок третьего года. Почти каждый день
наши радисты приносили какое-нибудь радостное
сообщение. После знаменитой Орловско-Курской битвы
гитлеровская армия не могла более оправиться и под
натиском советских войск откатывалась на запад. Теперь
фашистские газеты изменили тон. В сводках верховного
немецкого командования появились признания о
«планомерном отводе немецких частей на новые, заранее
подготовленные позиции», о «сокращении линии фронта».
Читая немецкие сводки, мы от души веселились.
Ополченный, попыхивая трубкой, басил:
— Где-то кончится это сокращение? Хорошо бы под
Берлином...
Работы в крохотной лесной типографии летом
прибавилось. Здесь, кроме «Гдовского колхозника» и
листовок, теперь еще печатались осьминская газета «За
колхозы» и лужская «Крестьянская правда». Против
этого, конечно, не стали возражать ни Гаврилов, ни
Алексеев — руководители Гдовского подпольного центра:
оба они партизанили с лета сорок первого года, полной
чашей хлебнули разных горестей и, узнав о наших
злоключениях, охотно приняли мою небольшую группу
в свой штат на правах автономной боевой единицы. Но
340

в отношении подпольной работы я, секретарь Лужского
райкома, очутившись за десятки километров от своего
района, уподобился дереву с подрубленными корнями.
Надо было срочно восстанавливать связи с
организациями Н. Н. Теплухина, Е. М. Яковлевой и другими
подпольщиками.
В Лужский район первыми отправились наши
неутомимые ходоки Анисимов и Иванов. Как только получим
новую рацию или отремонтируем испорченную, пойдут
следом еще трое: Суворов, Обухов и я. Договорились
о встрече на Янинских хуторах, где жили зимой.
Проводив Анисимова и Иванова, опять напомнили
о своем существовании областному штабу, попросили
по возможности прислать самолетом рацию. Надежды
большой не питали: июньские ночи короткие, светлые,
и добраться самолету к нам чертовски трудно. Больше
надеялись на то, что Обухов и радист Гдовского центра
Сорокин все же вернут нашей поврежденной рации слух
и голос.
В это время поступило сообщение: неподалеку от
лагеря появился какой-то вооруженный отряд.
Обосновался на границе Сланцевского и Осьминского районов,
высылает своих разведчиков в соседние деревни. Одеты
эти люди кто во что, некоторые даже щеголяют в
немецких френчах. Оружие у многих тоже нерусское. О себе
ничего не говорят, но очень интересуются, нет ли
поблизости партизан.
Гаврилова, да и всех остальных, не на шутку
встревожило неожиданное соседство. Что это за
любопытствующие люди: партизаны, бежавшие из лагерей
военнопленные или переодетые полицаи?..
Незамедлительно отрядили разведку с наказом —
действовать осторожно и осмотрительно: даже если от-
ряд и советский, то наши товарищи непродуманным
И.Д. Дмитриев
341

шагом могут подставить себя под пули. На лбу у них
не написано, кто они и зачем в лесу.
С беспокойством ожидали мы возвращения своих
разведчиков. Вот, наконец, и они. Рассказали, что к себе
партизаны, — если только это партизаны, — не
допустили. Часовые вызвали своего начальника. Роста он
невысокого, коренаст. Не молод — шевелюра белая, как
снег.
— Все выпытывал, кто мы да откуда, —
рассказывали разведчики. — Мы, как нам и наказывали,
повторяли, что сланцевские партизаны. Об остальном — ни-ни.
— А он что? — спросил Гаврилов.
— Хитрецы вы, говорит. И это похвально. Вас
фашисты голыми руками не сцапают. А начальникам
своим доложите: мы осьминские. И очень хотели бы
с ними переговорить.
Разведчики, не желая подвергать подпольный центр
опасности, условились о встрече на «ничейной» земле —
вдали от нашего лагеря.
На «дипломатические переговоры» Гаврилов послал
членов Гдовского центра М. О. Иванова и К. В.
Павлова. С ними отправился и я, потому что хорошо знал
Осьминский район. Если те, к кому мы шли,
действительно осьминские, то обязательно найдется кто-либо
из знакомых.
К назначенному часу пришли на условленное
место— широкую просеку в лиственном лесу. Она густо
заросла березовым молодняком и кустами.
Михаил Осипович Иванов, разместив вдоль просеки
сопровождавших нас партизан, сказал разведчику:
— Подавай сигнал.
Наш проводник трижды негромко свистнул. Минуты
через две из-за кустов раздался ответный свист.
Сперва на просеке сошлись парламентеры той и дру-
342

гой стороны, без обиняков
предупредив, что в случае
провокации «кисло будет»...
Настало время встречи
на «высшем уровне».
Вышел на просеку Иванов. За
стеной кустарника
показалось знакомое, открытое,
добродушное лицо.
Скурдинский! Он приближался
не торопясь, придерживая
рукой автомат.
Я не видел Ивана
Васильевича с июля сорок
первого года. Тогда он, до
отказа нагрузив
взрывчаткой и патронами заплечный
мешок, вместе со своим
напарником Кругловым ушел
из Луги за линию фронта.
Почти два года я не имел
о нем вестей. Правда, Гу-
зеев и Шевердалкин говорили, что Скурдинский жив,
действует... Но информация нередко запаздывала.
Человека иногда считали здравствующим, посылали ему
задание, а он уже навек простился с жизнью.
Случалось и наоборот: считавшийся погибшим, неожиданно
«оживал», — кто-то напутал и поторопился его
похоронить.
Увидев Скурдинского, я чуть ли не бегом бросился
к нему.
— Здорово, тезка! — просиял Иван Васильевич.—
Вот уж никак не ожидал.
Вдоволь мы потискали в объятиях друг друга!
И. В. Скурдинский.
343

У себя в отряде Иван
Васильевич был
комиссаром, а командиром — мой
земляк, тоже Иван
Васильевич, Ковалев. Осьминские
партизаны оказались в
незавидном положении: к ним
давно не приходили
связные из Кингисеппского
центра, а где находился сам
центр — было неизвестно.
К тому же отряд не имел
своей рации.
— Нескладно
получается. Живем мы как бы на
отшибе, — рассказывал
Иван Васильевич. —
Естественно, как только прослы-
И. В. Ковалев. шали о вас, стали искать...
— Прослышали? —
встревожился Иванов.
— Да разве от людских глаз укроешься! И
листовки ваши к нам попадали, и газета «Гдовский
колхозник». Наш товарищ Виктор Никандров — он
редактор, как глянул на них, сразу определил: не в городе,
в лесу печатают. Ну, а если где-то у нас по соседству
существует типография, возможно и рация имеется?
Мы провели Скурдинского в свой лагерь. Гаврилов
поругал Кингисеппский подпольный центр, но
согласился оказывать помощь Осьминскому отряду. Конечно,
было бы неверно делить людей, сражающихся во
вражеском тылу, на «своих» и «чужих». Осьминский отряд
с этого дня вступил в оперативное подчинение
Гдовского центра и действовал в тесном контакте с ним.
344

Вместе со Скурдинским я отправился к нему в отряд
повидать своего старого товарища — Ковалева.
Надеялся что-либо узнать о судьбе моих родителей: летом
сорок первого года они не успели эвакуироваться из
осьминской деревушки Псоеди, где раньше жила вся
наша большая семья.
Ковалев меня обрадовал: отец и мать живы,
здоровы. К ним не раз наведывались полицаи,
выспрашивали, где сыновья — нас всего было трое. Отец и мать
отвечали, что с начала войны ничего о нас не знают.
Соседи показывали на допросах то же самое. И
полицаи отстали. Надолго ли? Но пока что стариков моих
не трогают.
А вот у Ковалева тяжкое горе: гестаповцы
расстреляли его родную сестру Наталью Васильевну
Кононову,— она возглавляла подпольную группу. Выдал
Наталью Васильевну наш односельчанин Николай
Максимов. Давно за ним установилась слава мужичонки
хвастливого и никудышного. Еще единоличником свое
хозяйство запустил до крайности, урожай снимал меньше,
чем кто-либо из соседей. А болтать любил — спасу нет!
«Я-де такой, да я сякой, лучше вас, темных, все знаю,
вот, подождите, покажу всем, каков я хозяин!»
Районное начальство, не разобравшись вначале,
выдвинуло этого пустозвона в председатели сельсовета.
Правда, скоро его раскусили. Но за короткое время
своего председательства Максимов вдоволь начудил. На
обочинах дорог от сельсовета до Псоеди полно камней-
валунов, вывороченных с полей. Возвращался как-то
Максимов домой пьяным, и какая блажь ему в голову
пришла. Достал он из кармана штанов сельсоветскую
печать и начал штемпелевать валуны, приговаривая:
«Мой камень, моего сельсовета еще мой камень!..» Так
до самого дома и штемпелевал...
345

Тогда над ним посмеялись — и только. Но при
немцах стало не до смеха. Максимов пошел в гору:
комендатура назначила его старостой. А он из кожи лез,
стараясь вьслужиться перед своими хозяевами. Теперь-то
он мог отомстить всем, кто над ним посмеивался: от
своих деревенских требовал, чтобы при встрече снимали
шапки и кланялись ему в пояс. Он не только стремился
людей унизить, но, упиваясь властью, злобно
преследовал их и выдавал полиции.
За предательство Максимов поплатился: осьминские
партизаны казнили этого гада...
Скурдинский и Ковалев близко к сердцу приняли
мои райкомовские заботы. У них в отряде было около
тридцати партизан. Все имели за плечами двухлетний
опыт борьбы во вражеском тылу. Отряд создал в
районе широко разветвленную подпольную сеть,
охватывающую почти все деревни. Свои люди были у партизан
и в осьминской комендатуре. Как только там
становилось известно о плане какой-нибудь карательной
экспедиции, об этом немедленно сообщалось в отряд.
Осьминцы предложили нам использовать своих
подпольщиков для связей с лужскими группами.
Образовалась цепочка, бравшая начало в сланцевских лесах и
тянувшаяся до самой Луги. Своими силами мы не
сумели бы создать ее: Анисимов и Иванов больше недели
потратили, чтобы проникнуть в Волошовский сельсовет,
но до Красных Гор — к Бабаеву — так и не дошли.
Каратели устроили на них форменную охоту, пустили по
следу собак...
А осьминская цепочка состояла из местных жителей.
Приход человека из соседней деревни к своим родичам
или знакомым ни у кого не вызывал подозрений.
Сводилась почти на нет угроза провала. Гестаповские
ищейки, вероятно, кусали локти, гадая, откуда в де-
346

ревни попадают листовки, где печатается «Крестьянская
правда», которая с июля начала появляться в
юго-восточной части Лужского района. Бабаев передал, что
районная управа дала старостам задание во что бы то
ни стало выследить подпольную типографию. Только
ничего у фашистских «Шерлоков» не выходило:
подпольный конвейер действовал четко, без перебоев и срывов.
В юго-восточной части Лужского района в это время
вели работу Рябков и Сергачев. В мае они установили
связь с Пятой партизанской бригадой К. Д. Карицкого,
прибывшей с Псковщины. Наши подпольщики, жившие
к востоку от Варшавской железной дороги, помогали
членам подпольного центра. С Пятой бригадой
поддерживал контакт отряд Петра Ермилина, созданный
подпольной группой Теплухина.
К концу лета усилилось влияние партизан и в
северной части Лужского района. Здесь начали действовать
отряды заново сформированной Волховской бригады.
Известия о победах наших войск на южном крыле
советско-германского фронта — в Белоруссии —
проникали к людям, находившимся на оккупированной
территории, поднимали дух, придавали силы. Становилось
все очевиднее, что недалек тот день, когда враг будет
окончательно изгнан с советской земли. Наши газеты
и листовки зачитывались до дыр. Народ поднимал
голову. Распоряжения немецких властей все чаще и чаще
не выполнялись, жители перестали платить налоги.
Полицаи во многих деревнях снимали белые повязки,
прятались от немцев, а некоторые переходили на нашу
сторону.
В эти дни у меня произошла еще одна памятная
встреча. Михаил Осипович Иванов привел к нам в
лагерь своего тезку и товарища школьных лет Михаила
Круглова. Увидел я его и невольно вспомнил июль
347

сорок первого года, когда Михаил чудом пробрался
через линию фронта, а его едва не приняли за
фашистского агента. Внешне он изменился мало, лишь одевался
теперь без всякого франтовства, чем немножко грешил
в довоенные годы. Брюки из «чертовой кожи»
заправлены в латаные-перелатаные сапоги, поверх
выгоревшей сатиновой косоворотки наброшен пиджачишко.
Похудел Круглов, на лбу пролегли первые морщинки.
Жил он в деревне Бор-первый, что на границе Ось-
минского и Гдовского районов, с отцом и матерью.
Старосте предъявил справку, что болен туберкулезом.
Паспорт получил на фамилию деда: Микулин. И по
заданию райкома партии создал подпольную организацию
в Доложской волости, вошедшей по распоряжению
оккупационных властей в Гдовский район. Это было
на руку Круглову: полицаи из Осьмина сюда не
заглядывали.
За полтора года Михаил и в Бору, и в окрестных
деревнях подобрал не один десяток помощников. Своих
доверенных Круглов имел даже среди деревенских
старост и полицаев.
Доложская подпольная организация не раз
выручала Гдовский центр. Ополченному потребовались
бумага и типографская краска. Круглов и подпольщица
Маруся Прогачева поехали в Сланцы, достали там все
необходимое. Поддерживали партизан и
продовольствием: собрали денег, закупили в деревнях муку, масло,
сало, творог. По килограмму, по два, по пять — как бы
для собственных нужд.
Встреча моя с Кругловым была очень сердечной.
Два года ведь не виделись!
— Подходит час за все рассчитаться, — говорил
Круглов. — Нужно и нам, подпольщикам, начинать
действовать в открытую, всех гадов сокрушить.
348

— Что ты имеешь в
виду? Новый партизанский
отряд создать? — спросил
Иванов.
— Нет. Всем миром
надо подняться! Люди пойдут.
— А оружие где
возьмете? С одним твоим
пулеметом и десятком винтовок
что сделаешь? Горячки
пороть не следует. Всему свое
время.
Не один Круглов
ратовал за восстание. О накале
боевого духа среди
населения сообщал и
руководитель другой подпольной
организации — Кологрив-
ской —учитель Т. И.
Пятков. Не менее пятидесяти
человек в этой волости
готовы были по первому же
сигналу взяться за оружие. И от других наших
подпольщиков поступали подобные же донесения.
Началось брожение и в карательных отрядах. В них
служило немало власовцев, обманутых
генералом-предателем. Участились побеги во многих лагерях для
военнопленных, с которыми связывались подпольщики.
Партизанский отряд из бывших пленных возник и
в Гдовском районе. В Щепецком лагере вела пропаганду
подпольщица Г. Д. Кузьмина; в результате несколько
десятков человек ушли в лес.
Очевидно, и в остальных оккупированных районах
Ленинградской области все более созревали условия
М. С. Круглов.
349

для нового, еще невиданного подъема вооруженной
борьбы во вражеском тылу. Областной партизанский
штаб поставил перед подпольными центрами уже
совершенно конкретную задачу: готовить массовое
вооруженное восстание против фашистских захватчиков,
создавать новые, партизанские отряды и боевые группы.
2
В последних числах августа из деревни Малая Гоян-
щина в наш партизанский лагерь прибежал помощник
старосты подпольщик Панов. Он рассказал, что в
деревню пришли незнакомые люди, человек десять,
называют себя партизанами и допытываются, где находится
подпольный центр.
— Я, конечно, прикинулся, что ничегошеньки не
ведаю,— говорил Панов. — И староста, — он ведь тоже
наш, — клянется, крестится, господа бога в свидетели
призывает... Только люди эти нам не поверили.
Командир приказал идти к вам и передать, что нужно ему
обязательно встретиться или с Гавриловым или с
Алексеевым. Он-де Светлов.
Дня за четыре перед тем областной штаб
информировал подпольный центр, что в наш район должен
прибыть 3-й партизанский полк Светлова. «Свяжитесь
с ним, — приказывал начальник оперативного отдела
М. Ф. Алексеев, — окажите помощь, договоритесь о
совместных действиях». И вот Светлов появился. Но он
ли это? Вражеская служба радиоперехвата могла тоже
принять шифровку. И, возможно, это немецкая
контрразведка отрядила на поиски подпольного центра
своего «Светлова»...
— Как бы нам не попасть впросак, — заметил
Ополченный.
350

В лицо Светлова знал только он. Встречались до
войны, оба работали по одному ведомству. Иван
Герасимович Светлов был следователем в Пожеревицкой
районной прокуратуре.
Гаврилов делегировал Михаила Федоровича
опознать личность Светлова, с чем бывший прокурор
блестяще и справился. Через несколько часов Ивана
Герасимовича и его спутников провели к нам. Светлову было
в то время тридцать пять лет. Живое, энергичное лицо
гладко выбрито, глаза выразительные: посмотрит, как
будто насквозь пробуравит.
Сперва нас удивило, что юрист оказался во главе
партизанского полка. К сорок третьему году, как
правило, на такие командные должности назначались
кадровые военные. Потом мы узнали, что и Светлов имел
за плечами немалый опыт армейской службы. По
путевке комсомола его направили в начале тридцатых
годов в училище пограничных войск, затем три года
служил на Дальнем Востоке, после чего был переведен
в Ленинградский военный округ в одну из стрелковых
дивизий. Военная карьера Ивана Герасимовича,
однако, не прельстила. Демобилизовался, поступил в
юридическую школу. А война заставила вспомнить то, чему
научился в армии. Вместе с пожеревицким партийным
и советским активом ушел партизанить. Начал с
командира небольшой диверсионной группы, затем ему
доверили роту, отряд и, наконец, полк.
Светлов попросил нас как можно подробнее
информировать о положении в Гдовском, Сланцевском, Ось-
минском и Лужском районах. Его интересовало все:
численный состав, вооружение вражеских гарнизонов,
настроение в карательных отрядах, размах партизанского
движения, возможности пополнения полка,
продовольственные дела.
351

На каждый из своих
вопросов Светлов получил
исчерпывающий ответ.
Рассказали мы ему и о
подготовке к вооруженному
восстанию...
— А вы уверены, что
народ пойдет? — спросил
Иван Герасимович. — Не
одиночки, не отдельные
деревни, а сотни, тысячи
людей? Ведь только при этом
условии можно
рассчитывать на успех.
Вопрос был поставлен,
как говорится, «на попа».
И никто из нас не
набрался смелости ответить
прямо: да, уверены.
— Перебирайтесь-ка
сюда,— дипломатично заметил
Гаврилов. — Вместе окончательно разберемся.
Светлов пробыл у нас несколько дней. В это время
произошло событие, которое со всей очевидностью
показало, что чаша народного терпения переполнилась до
краев.
31 августа в осьминскую деревню Кологривы
нагрянул немецкий отряд. Жителям приказали сдать коров,
овец, свиней. Никто, однако, не выполнил приказ
оккупантов. Тогда гитлеровцы сами пошли по дворам,
забрали скот и погнали по дороге к Сланцам.
Руководитель подпольщиков Пятков, видя, что
возбужденные колхозники готовы на все, повел их
отбивать стадо. Лесом и болотом они бросились напе-
И. Г. Светлов.
352

ререз грабителям. Устроили засаду. Как только
подошли немцы, загремели выстрелы из винтовок и
охотничьих ружей. С криком: «Партизанен!»—фашисты
разбежались. Брошенный ими скот кологривские жители
спрятали в лесу.
На следующий день Пятков прислал Ковалеву и
Скурдинскому донесение об этом, а они, в свою
очередь, сообщили нам.
— Пожалуй, действительно, мне побыстрее нужно
приводить сюда полк, — сказал Светлов.
Он отправился со своими разведчиками в Сороковый
бор, что в Полновском районе. Там находился полковой
лагерь.
А у нас обстановка продолжала накаляться. 8
сентября немецкое командование издало приказ о
поголовной эвакуации населения из городов, поселков и
деревень. Гдовский комендант на сборе волостных старшин
и деревенских старост заявил, что Ленинградская
область с ее лесами и болотами якобы не представляет
собой никакой ценности. Поэтому немецкие войска «ее
больше защищать не станут». Населению предлагается
выехать в Прибалтику и Германию. Предупредил, что
невыполнение этого приказа будет караться расстрелом.
В деревнях появились специальные команды
эвакуаторов и факельщиков. Они сгоняли жителей на
сборные пункты, под конвоем отправляли к
железнодорожным станциям. Имущество объявлялось трофеями
немецкой армии, дома и постройки сжигали.
Накал народного возмущения достиг высшей точки.
В донесении Никитину, характеризуя сложившуюся
обстановку, я писал: «В середине сентября в районах
Гдовском, Сланцевском, Лядском создались
исключительно благоприятные условия для восстания народа
против немцев...»
23 И. Д. Дмитриев
353

Освобождение Красной Армией Смоленска вызвало
тревогу у немецких властей в Гдове, Сланцах и Лядах.
Об этом донесли наши информаторы — руководители
подпольных групп: Щепецкой — Г. Д. Кузьмина,
Старопольской— В. П. Волкова, Переволокской — И. В.
Федоров, Лужковской — Н. И. Субботина и другие.
Жители оккупированных поселков и деревень воспрянули
духом, готовились при первой же возможности нанести
фашистам удар с тыла. Особенно это боевое настроение
чувствовалось у молодежи. Создавались новые
подпольные ячейки, формировались боевые группы,
вооружались чем только возможно.
Нет, два года фашистской оккупации, кровавый
террор не сломили воли советских людей, не превратили их
в послушных исполнителей приказов немецких властей!
Из Лужского района подпольщик Семенов прислал
связного с письмом, в котором сообщал, что жители
деревень Волошовского, Вердугского и Сабицкого
сельсоветов готовы к восстанию. Он просил назначить общий
для всех день выступления, чтобы гитлеровцы не
расправились с повстанцами поодиночке.
Вопрос серьезный. Нельзя было допустить
стихийности и разнобоя в такой важный момент.
3
В Лядском районе есть деревня Подосье. Невелика
она — дворов тридцать. Со всех сторон ее окружают
глухие леса. Единственная дорога подходила только для
нашего партизанского «транспорта» — собственных ног.
В распутицу даже лошади не одолевали здесь вязкую,
глинистую грязь.
Эту деревню, находившуюся на стыке четырех
районов: Лядского, Осьминского, Сланцевского и Гдовско-
354

го, — Светлов избрал местом для своего штаба. Сюда
же перебрались и мы — руководители подпольщиков.
Неприметная деревушка вскоре стала столицей
повстанческого края.
В 3-м партизанском полку насчитывалось сто сорок
человек. Уже при первом знакомстве с ними бросались
в глаза исключительная подтянутость и
дисциплинированность. Иван Герасимович не терпел распущенности.
Он был строг к себе, требователен к людям. Как-то двое
партизан, возвращаясь из разведки, прихватили по
дороге лошадь.
— Откуда конь? — сурово спросил Светлов. —
Трофейный?
Партизаны честно признались, что лошадь просто
паслась в лесу.
— Как вы смели!—рассвирепел Иван
Герасимович.— Что после этого начнут говорить в деревнях о
партизанах? Хотите такую же славу иметь, как
фашисты? И те грабят, и эти промашки не дают.
Он заставил отвести лошадь обратно.
Сам по натуре горячий и непоседливый, готовый
работать и днем и ночью, Иван Герасимович не терпел
безделья, длительных раскачек. Едва полк прибыл на
новое место, командиры отрядов получили боевые
задания. Днем 18 сентября партизаны 40-го отряда
уничтожили немецкую штабную машину с гитлеровцами и
захватили документы. В ночь на 19 сентября другой
отряд полка — 83-й подорвал железнодорожное полотно и
мост на дороге Псков — Гдов.
Почти ни одного дня не проходило без боевых
стычек с противником. Но самое важное дело, которым
занимались и командование полка, и мы, руководители
подпольных центров, — это подготовка к вооруженному
восстанию.
23*
355

Областной партизанский штаб настойчиво
напоминал: нельзя медлить, нельзя позволить оккупантам
угонять советских людей из городов и сел Ленинградской
области.
24 сентября обком партии обратился к населению
оккупированных районов с призывом: всем от мала до
велика подниматься на вооруженную борьбу с
фашистскими захватчиками, создавать новые партизанские
отряды и вливаться в действующие, срывать выполнение
приказов и распоряжений фашистских властей. Короче
говоря, наступило время бросить клич: «К оружию,
товарищи!»
Когда нам по радио передали обращение обкома,
Светлов долго молча вышагивал по избе. Не
ошибаемся ли мы — руководители партизан и подпольщиков —
в оценке обстановки? Можем ли рассчитывать на успех,
поднимая восстание?
Много суровых уроков преподала война. За каждую
ошибку, даже небольшой промах часто приходилось
расплачиваться кровью. Сейчас нельзя было допустить
ни малейшей оплошности, надо тщательно продумать
каждый шаг.
Командование полка и руководители подпольных
организаций пришли к выводу: в деревни надо послать
агитаторов, поднять на борьбу с оккупантами все
население, В то же время максимально ослабить силы,
которые гитлеровцы в первую очередь могут выставить
против повстанцев.
К осени 1943 года вражеская армия понесла
громадные, невосполнимые потери. Фашистам пришлось
объявить тотальную — поголовную — мобилизацию. Но
и это не стабилизировало линию фронта. Красная
Армия крушила одну за другой гитлеровские дивизии,
неудержимо двигалась на запад к границам третьего рей-
356

ха. Всех мало-мальски способных к боевым действиям
солдат гитлеровское командование бросило на участки
прорыва.
Охрану тылов фашистской армии пришлось
переложить на тех, кого невозможно или рискованно было
посылать на передовую линию: не пригодных к строевой
службе немцев, насильно мобилизованных чехов,
поляков, бельгийцев и, наконец, власовцев.
Гарнизоны, расположенные в Гдовском, Лядском,
Сланцевском и Осьминском районах, в основном
состояли из таких отовсюду согнанных солдат или людей
запуганных, обманутых, морально неустойчивых,
завербованных в лагерях для военнопленных. И хотя, по
нашим данным, в этих четырех районах насчитывалось их
больше тысячи человек, в боевом отношении они никак
не походили на кадровых солдат. Что же касается
власовцев, то мы знали: среди них есть немало людей,
надевших немецкую форму с единственной целью — при
первом удобном случае бежать и, если удастся,
перейти к партизанам, чтобы бороться с гитлеровцами.
Командование нашего партизанского полка
обратилось к власовцам с лаконичным приказом:
«Перебейте своих немецких командиров и с оружием переходите
к нам...»
В деревне Рудно, где стоял кавалерийский
эскадрон 207-й немецкой охранной дивизии, партизанский
приказ карателям передал подпольщик Г. М.
Васильев— бывший бухгалтер МТС. Этот мужественный
человек, рискуя жизнью, много раз выполнял самые
ответственные поручения Гдовского межрайонного центра,
снабжал нас подробной информацией о положении дел
в карательных отрядах. Были у Васильева надежные
люди и в кавалерийском эскадроне. В их числе он
называл командира одного из взводов — Абрамова. Уже
357

в наши, послевоенные дни Светлов, прочитав первые
наброски моих записок, со свойственной ему резковатой
прямотой заметил: «Ты не очень-то расписывай Абра-
моба. Он не рядовой власовец — окончил немецкую
разведшколу. Трое подобных ему, из этой же школы, по-
вешены в Сланцах по приговору военного трибунала.
Возможно, Абрамова спасла от такой же участи смерть
в бою...»
Я отнюдь не собираюсь «расписывать» Абрамова,
обелять перебежчика. Вина его перед Родиной огромна.
Советская власть поставила Абрамова на ноги, дала
ему высшее образование, хорошую, нужную
специальность. До войны Абрамов работал инженером на одном
из харьковских предприятий. Но, очутившись в плену,
переметнулся в лагерь врагов своего народа. Почему?
Как это могло случиться?
Позже Абрамов признался, что на кривую дорожку
толкнули его украинские националисты-бендеровцы, их
хитрая, ловкая политическая обработка. Затуманили
голову, расписывая, как расцветет «самостийная
Украина» под благосклонным покровительством гитлеровцев.
И ему, Абрамову, сулили высокий пост. Честолюбие —
страшная сила. Абрамов клюнул на приманку, стал
служить немцам.
Не берусь судить, что просветило Абрамова:
заговорила ли совесть, разлетелись ли в прах все его
иллюзии— ведь не мог он не видеть, что гитлеровцы
обращают в своих рабов и украинцев, и белорусов, и
русских. Или просто почувствовал, что завоевателям
приходит конец. Как бы то ни было, летом 1943 года
Абрамов несколько раз сам заговаривал с нашим
подпольщиком Васильевым о том, что хочет перейти к
партизанам и вместе с ними воевать против фашистских
захватчиков.
358

Васильев не торопился полностью раскрывать свои
карты. Мог ведь Абрамов готовить и ловушку.
Проверил его на разных заданиях: достать одни сведения,
другие...
Наконец Васильев передал приказ: готовиться к
восстанию.
— Согласен, — поразмыслив, сказал Абрамов.
Немцев в эскадроне было не меньше тридцати:
командир, его заместитель и помощники и всякое иное
начальство. Дня через два после получения нашего
приказа все они были уничтожены. Приговор над ними
привел в исполнение взвод Абрамова. К нему
присоединился почти весь эскадрон. Несколько карателей,
имевших особо тяжкую вину перед советскими людьми,
пыталось скрыться. Их пристрелили бывшие
сослуживцы.
Даже не верилось, что все получилось так быстро.
Буквально за один день гитлеровцы лишились одного
из самых крупных карательных подразделений в Гдов-
ском районе. Хорошо поработали наши люди и в других
гарнизонах.
Комиссар Осьминского отряда Скурдинский заехал
к нам в лагерь и рассказал, как двое подпольщиков из
деревни Старицы — В. И. Демидов и Б. В. Никитин —
привели в лес три десятка карателей.
— Видел бы ты, Иван Дмитриевич, как эти служаки
выполняли команды двух наших мужиков! Любо было
смотреть. Все оружие с собой принесли — и патроны, и
гранаты — и харчи. Говорят: «Что хотите с нами
делайте, судите или милуйте»...
Что ни день, то в нашу «столицу» поступала какая-
нибудь приятная новость в таком же роде. Трещали
и рушились устои фашистского оккупационного
режима.
359

Нельзя не вспомнить двух наших подпольщиц из
деревни Захонье Гдовского района — молодую
учительницу Марию Степанову и ее двоюродную сестру Нину
Брут. Мария Степанова еще в сорок втором году
выполняла поручения Гдовского подпольного райкома.
Семнадцатилетняя Нина, проведав о связях сестры с
партизанами, настойчиво упрашивала дать поручение
и ей.
— Глупенькая, — говорила старшая сестра. —
Знаешь, что за это может быть?
— А я не боюсь. Ничего не боюсь. На все пойду.
После гибели секретаря райкома Т. Я. Печатни-
кова связь с сестрами поддерживал Ополченный. Он
часто наведывался к «почтовому ящику» в соседнем с
деревней лесу. В дупле старой осины всегда оказывалось
какое-нибудь важное донесение. Отчим Марии —
староста — пользовался в комендатуре полным доверием.
Немецкие офицеры и каратели часто заглядывали к нему,
и сестры многое могли подслушать. Кроме того,
девушки раздобывали у карателей патроны, взрывчатку,
распространяли среди населения и военнопленных
советские листовки и газеты.
В апреле Марию и Нину арестовало гестапо. Что им
довелось пережить — лучше не рассказывать. При
одном воспоминании о страшных пытках у Марии и
теперь замирает сердце.
Сестры никого не выдали. Гестаповцы приговорили
Марию к смертной казни, рассчитывая, что Нина
испугается и заговорит. Но та по-прежнему молчала.
Жители деревни Захонье написали коллективное
прошение: клялись, что девушки не виноваты и в
дальнейшем ни в чем «плохом» замечены не будут. Всем
миром ручались за них.
Гестапо словно бы уважило просьбу населения: Ма-
360

рию отпустили, а Нина
томилась в застенке — ее
оставили заложницей.
Мария долго болела
после перенесенных пыток.
Когда немного
поправилась, снова взялась за
опасное дело, но скоро поняла,
что находится под
негласным надзором полиции и
служит приманкой, на
которую гитлеровцы надеялись
поймать руководителей
подпольного центра.
Ополченный тоже
разгадал вражескую уловку и
прекратил встречи с
Марией Степановой. Окольными
путями девушке передали, Мария Степанова.
что ей надо быть особенно
осторожной. Пусть фашисты думают, что запугали ее.
Так продолжалось до осени. А в сентябре сестры
(к этому времени из тюрьмы выпустили и Нину)
убедили перейти на сторону партизан большую часть
солдат Черневского карательного отряда. Здесь, как и в
Рудне, власовцы перебили гитлеровцев и наиболее ярых
их приспешников, а потом ушли к партизанам.
Возглавил отряд бывших карателей Андрей Петренко.
Создалась любопытная и сложная ситуация. В 3-м
партизанском полку насчитывалось тогда сто пятьдесят
бойцов. Между тем только из одного Рудненского
отряда к нему присоединилось почти столько же бывших
власовцев. Их не поставишь в один ряд с нашими
ветеранами партизанского движения. Отличались они и
361

от военнопленных, которые шли на смерть, но
отказывались служить в карательных отрядах. Мы, например,
вполне доверяли недавно пришедшему в полк
лейтенанту Цаплину: тяжело раненный, потеряв сознание, он
попал в плен. Лечили его свои же товарищи. Едва став на
ноги, коммунист Цаплин начал готовиться к побегу.
Один раз сорвалось, но все равно этой мысли не
оставил. И, наконец, летом сорок третьего года добился
своего.
А люди, надевшие форму карателей, чтобы помогать
немецко-фашистской армии держать в повиновении
своих соотечественников, пошли на сделку с собственной
совестью. Как же мы должны были относиться к ним
теперь?..
— Отталкивать их нельзя, это на руку
фашистам!— говорил Светлов. — Пусть в боях искупают свою
вину перед народом.
Иван Герасимович сам поехал в Рудненский отряд.
Построил новоявленное пополнение в две шеренги и без
обиняков выложил то, что накипело на душе. «Не
думайте, что, перебив десятка три фашистов, вы
совершили подвиг. Мы еще посмотрим, как будете дальше
воевать. На курорт — в тыл — не отправим. Напротив,
пошлем куда поопаснее, прямо говорю. Кто согласен —
принимай партизанскую клятву, нет —скатертью
дорога».
Стояли в строю бывшие каратели недвижно, словно
в землю вросли. Слушали Светлова, опустив глаза. Ни
одной реплики, ни одного замечания. Только когда Иван
Герасимович спросил: «Обстановка ясна?» — как по
команде гаркнули: «Так точно!»
Из бывших власовцев сформировали новый отряд.
Посоветовавшись с Гавриловым и со мной, Светлов
утвердил командиром Абрамова. Конечно, мы шли на
362

известный риск. Но нельзя было не считаться с тем, что
Абрамов пользовался среди своих немалым
авторитетом. Сумел же он увести к нам целый эскадрон! Да и
хотелось показать этим мятущимся, полным тяжких
сомнений и тревог людям, что мы в какой-то мере
доверяем им. Нельзя было давать повода для
сомнений.
А вот комиссара назначили из другого отряда.
Перебрали несколько кандидатур и остановились на Цап-
лине: характером тверд, значит сможет и Абрамова
держать в узде. Знает военное дело, значит даст
деловой совет командиру. Ну, а в том, что он наш целиком
и полностью, все мы были твердо уверены.
Цаплин отнесся к своему назначению без всякого
энтузиазма. Вижу — задумался, приуныл человек.
Я ободрил молодого комиссара, посоветовал, с чего
начинать работу, как держаться с командиром и вести
себя с рядовыми бойцами.
— Получится у тебя, лейтенант! И очень даже
хорошо.
— Спасибо на добром слове, Иван Дмитриевич. Да
ведь задача-то сложновата...
И все же Цаплин взял на себя выполнение этой
задачи.
На первых порах отряд Абрамова жил особняком,
участок для его действий отвели километрах в
двадцати пяти от штаба полка — в Сланцевском районе.
Считали, что лучше скрывать от бывших власовцев,
сколько на самом деле бойцов в партизанском полку.
Светлов разрешил приезжать в штаб только Абрамову, да
и то лишь по вызову. В его присутствии, обращаясь к
начальнику штаба Андрею Филипповичу Филиппову,
диктовал приказы мифическим отрядам, якобы
действующим в районах, соседних со Сланцевским.
363

Истинное положение дел знал Цаплин, но был нами
предупрежден и молчал. Для регулярной связи отряда
со штабом выделили двух кадровых партизан. Только
их Абрамов имел право посылать к нам в деревню По-
досье.
Немецкие власти, встревоженные развалом своих
карательных отрядов, категорически приказали
полицейским сдать оружие. Во многих местах наши
подпольные группы успели их опередить: более
восьмидесяти бывших «блюстителей порядка» из местных
жителей перешли на нашу сторону.
Вот тогда, значительно ослабив вражеские органы
устрашения, партизаны и подпольщики и призвали
народ к восстанию. Началось оно организованно. В
первых числах октября, действуя по единому плану,
партизанские отряды и боевые группы местных жителей
разгромили волостные управления, перебили
фашистских администраторов и их ставленников. Сохранились
лишь вражеские гарнизоны, состоявшие из немецких
солдат, в районных центрах и деревнях по левому
берегу реки Плюссы. В руках повстанцев оказалась
большая часть территории Гдовского, Сланцевского,
Лядского и Осьминского районов.
Радостно было на душе. И вместе с тем
тревожно. Как-то дальше развернутся события? Удастся ли
повстанцам удержать в руках новый Партизанский
край?
4
Около полуночи Светлов ввалился в штабную избу,
опустился на скамейку. Даже он, выносливый и
энергичный, измотался за последние сутки.
Стянув к Сланцам немалые силы, фашисты утром
14 октября двинули их против повстанцев. В
наступле364

ние пошел батальон регулярных войск,
поддержанный артиллерией, танками и с воздуха тремя
самолетами.
Главный удар фашисты обрушили на 5-й отряд,
которым командовал Абрамов: от прикрывал
повстанческий край с северо-запада. Можно себе представить
нашу тревогу. Как-то поведут себя бывшие власовцы?
Никто не мог поручиться, что не дрогнут...
Как только от Абрамова прискакал нарочный с
сообщением о действиях фашистов, Светлов поднял
комендантскую роту — свою партизанскую гвардию.
Ребята лихо вскочили на коней, помчались вслед за
командиром в сторону Сланцев.
Сутки Светлов не подавал вестей. И вот, наконец,
появился.
— Ну, что там? — спрашиваю.
— Нормально.
Вот о чем рассказал Иван Герасимович. 14 октября
у деревни Выскатка полтора часа шел жаркий бой. Две
роты 5-го отряда остановили гитлеровцев. Комиссар
отряда Цаплин повел резервную роту в контратаку.
Ударили с фланга, и гитлеровцы не выдержали, отступили.
Бойцы отряда подбили гранатами один танк.
Следующий день прошел спокойно. А 16 октября
бой возобновился. Фашисты двинули вперед четыре
танка. Светлов приказал Абрамову устроить по обеим
сторонам дороги засады, танки пропустить, а пехоту от
них отсечь.
Так и сделали. Четыре танка медленно проползли к
Выскатке. Но едва показалась пехота, партизаны
открыли огонь. Десятка три гитлеровцев было убито да
почти столько же ранено.
Снова фашисты отхлынули. Повернули обратно и
танковые экипажи. Но на дороге их ждал сюрприз —
365

бойцы отряда успели ее заминировать. Один танк
подорвался, сгорел.
— Держится, значит, пятый отряд? — спрашиваем у
Ивана Герасимовича.
— Что им остается делать? Не думаю, чтобы за эти
две недели бывшие каратели особенно сознательными
стали. Просто понимают: обратно им пути уже нет.
А что тут у вас?
— Формируемся, — спокойно ответил капитан
Филиппов.
Его хладнокровию любой мог позавидовать.
— Нервы у тебя, Андрей Филиппович, что стальные
канаты, — сказал ему однажды Светлов.
Филиппов усмехнулся, ответил?
— Армейская закалка,
И, пожалуй, в этом был прав. Юношей надел
Андрей Филиппов военную форму, прошел все начальные
ступеньки строгой армейской школы. Перед войной
получил «шпалу» — присвоили звание капитана,
командовал артиллерийским дивизионом. В одном из боев с
немецкими фашистами Филиппова контузило. Потеряв
сознание, он попал в плен. При первой же возможности
бежал. Напал на след 2-й бригады, с тех пор и
партизанил. Его, как опытного командира, назначили в
1943 году начальником штаба к Светлову.
С 14 октября 3-й полк преобразовали в
партизанскую бригаду. Вместо двух отрядов у нас теперь было
четыре. Я говорю «у нас» потому, что по просьбе
Светлова меня назначили комиссаром бригады.
Громоздких отрядов, по мнению Филиппова (мы его
поддерживали), создавать не следовало: каждый
должен состоять из трех рот и отделения разведки общей
численностью 189 человек.
Комбриг завел речь о планах дальнейших действий
366

бригады. До этого дня я часто слышал, как он любил
повторять: «Раз мы партизаны, то и должны
партизанить. Надо, как правило, избегать открытого боя,
нападать скрытно, неожиданно и немедленно уходить, пока
противник не опомнился. Появляться затем в таком
месте, где он никак нас не ждет».
Годилась ли подобная тактика в новых условиях,
когда партизаны были связаны с тысячами повстанцев
и те видели в нашей бригаде свою защиту?
Светлов считал, что не годилась.
— Мы должны защищать до последнего дыхания
отбитую у врага территорию, — рассуждал он вслух,—
спасать людей от грабежей и убийств. Этого ждут они
от нас, это необходимо самой бригаде. Оторваться от
населения, поставить его под удар, значит и для нас
умереть. Маневрировать надо в границах нашего
повстанческого края... А как вы считаете?
И Филиппов, и я разделяли его точку зрения.
Нельзя допустить в этот район оккупантов. Они превратят
его в «зону пустыни»: все зальют кровью, сожгут
деревни и села.
14 октября Светлов радировал в областной штаб:
«Людей в своем районе берем под свою защиту и
охрану». Через несколько дней я отправил Никитину
подробное донесение, доложил обстановку в
повстанческом крае, сообщил обо всех наших успехах и трудностях.
«Из Гдова и Сланцев, — писал я, — немцы отрядами
в 300—350 человек, иногда с танками, делают налеты на
защищаемые нами деревни...
Сейчас бригада выросла до 920 человек. Но из
них 470 не вооружены. Ежедневно к нам приходят
новые люди. Собрали все старое оружие от
населения, но это не вывело нас из затруднительного
положения...
367

Михаил Никитич! Мы
хорошо знаем, что оружие
нужно Красной Армии,
понимаем, что и самолеты
заняты другими делами, тем
не менее просим прислать
нам больше оружия и
боеприпасов.
Мы имеем возможность
вовлечь в партизаны еще не
менее тысячи человек,
распространить свою боевую
деятельность на
Кингисеппский и Лужский районы,
активизировать
диверсионные действия на линии
Гдов — Веймарн и
Балтийской железной дороге. Но
помогите нам оружием...»
К концу октября в
бригаде уже было семь
отрядов, объединявших более полутора тысяч партизан.
К нам приходили люди не только из Луги, Сланцев,
Кингисеппа и Гдова, но даже из Нарвы.
Границы повстанческого края расширились.
Освобожденная от врага территория занимала почти шесть
тысяч квадратных километров. На ней находилось
более четырехсот населенных пунктов, проживало около
пятидесяти тысяч человек. Были полностью очищены от
оккупантов Осьминский район, Лядский, больше
половины Сланцевского, Гдовского и западная часть
Лужского. Немецкие гарнизоны в Лядах и Осьмине
партизаны блокировали, перехватив все пути, ведущие в эти
поселки.
Ника Брут.
368

Наряду с обороной повстанческого края перед
бригадой стояли и другие не менее важные задачи:
разгром немецких гарнизонов, находящихся за чертой
этого края, диверсии на железных дорогах.
По Балтийской железной дороге со стороны Нарвы,
а также по дороге Псков — Гдов и Сланцы — Веймарн,
соединяющей Варшавскую дорогу с Балтийской,
фашисты перевозили к линии фронта пополнение, боевую
технику и военное имущество. Надо было во что бы то
ни стало мешать им в этом.
Наши диверсионные группы пускали под откос
поезда, взрывали мосты и рельсы, уничтожали телефонно-
телеграфную связь. Каждая такая диверсия, как считал
наш начальник штаба капитан Филиппов, по своему
значению равнялась выигранному бою. Во второй
половине октября подрывники бригады уничтожили пять
вражеских эшелонов.
Затем на несколько дней противник получил
передышку— у нас кончилась взрывчатка. Радировали в
Ленинград и Хвойную. Просили срочно прислать тол,
капсюли, бикфордов шнур.
В повстанческий край прилетели воздушные
снабженцы. Мы получили не только взрывчатку, но и
автоматы, и патроны. Диверсии на железных дорогах
возобновились. Лучший специалист по этому делу
политрук роты 40-го отряда молодой коммунист Виктор Ка-
нашин за десять дней пустил под откос три воинских
эшелона. Командир роты 83-го отряда Назимов со своей
группой 14 ноября подорвал эшелон с танками и
орудиями.
Группы Жарова и Петрова в ноябре тоже
уничтожили по эшелону. Смелые и дерзкие рейды наших
минеров приводили в бешенство немецкое
командование. Усиливалась охрана железнодорожных линий и
24 И. Д. Дмитриев
369

мостов. Фашисты предпринимали попытки одну за
другой крупными силами разгромить 9-ю партизанскую
бригаду.
Очень тяжелые для нас бои развернулись еще в
начале ноября. Противник сосредоточил в Сланцах и
Кингисеппе почти три тысячи своих солдат. 2 ноября
при поддержке восемнадцати танков и одиннадцати
самолетов они перешли в наступление. Гитлеровцы
одновременно наносили удары с запада и севера.
Неприятельские войска ставили своей целью расчленить наши
отряды и, продвигаясь вперед, соединиться в районе
деревень Старополье и Кологривы, овладев большей
частью территории повстанческого края.
Со стороны Сланцев наступала очень сильная
группа: более тысячи трехсот солдат и двенадцать средних
танков. Противостояли ей наши 3-й и 5-й отряды.
Партизаны держались стойко, сражались храбро. Все же
противнику удалось потеснить их, прорваться в глубь
обороны.
Светлов ввел в бой резерв — 83-й отряд.
Командовал им Суворов. Николай Васильевич и в этой
непривычной для него роли оказался на месте. Впрок
пошла ему суровая партизанская наука. Люди уважали
его за смелость и решительность, считались с каждым
словом командира.
Отряд Суворова должен был выйти в район деревни
Лосева Гора и остановить здесь наступавших
фашистов. Одновременно комбриг приказал командиру 4-го
отряда А. И. Трубышеву выдвинуться к деревне
Старополье и нанести внезапный удар по левому флангу
основной группы противника.
Бои на этом направлении продолжались двое суток.
Но слишком неравными были силы, и гитлеровцы
сумели продвинуться вперед. К тому же мы почти пол-
370

На боевое задание...
ностью израсходовали боеприпасы. На винтовку
оставалось по одному-два патрона.
Решительно отражал вражеский натиск со стороны
Кингисеппа 6-й отряд под командованием И. В.
Ковалева. 2 ноября осьминцы у деревни Ганежи уничтожили
около сорока гитлеровцев, захватили одиннадцать
повозок с продовольствием и боеприпасами, три
миномета, два ящика ручных гранат. В этот же день осьминцы
вели бой и у деревни Тарасова Гора. Два часа они
сдерживали врага. Лишь после того как неприятель бросил
против партизан шесть танков и пять самолетов,
осьминцы отступили, минируя дороги и оставляя на
дороге засады.
Смертельная опасность нависла над повстанческим
краем. Светлов не находил себе места. Он
бомбардировал областной штаб радиограммами:
— Нужны боеприпасы!
24*
371

Отряды 9-й бригады на марше.
Наконец вечером 3 ноября в небе появились наши
крылатые спасители, доставив бесценный груз. После
этого бои развивались совсем по-иному, и 8 ноября
бригада полностью очистила повстанческий край.
Фашисты отошли к Сланцам и Кингисеппу, потеряв в
общей сложности не менее двухсот человек убитыми и
сотни три ранеными.
На этот раз мы отстояли повстанческий край.
Упорные оборонительные бои с гитлеровцами
бригада вела в ноябре еще четыре раза. Немецкому
командованию стало ясно, что «орешек», который оно
намеревалось раскусить, оказался явно не по зубам. Вместе
с тем выявились и наши слабые стороны: некоторые
отряды далеко не всегда с достаточной гибкостью
выполняли приказы комбрига. Серьезные претензии были у
Светлова к Трубышеву. Александр Иванович в одном
из боев не сумел быстро перегруппировать свои роты.
Гитлеровцы этим воспользовались и заняли несколько
деревень. Население бежало в лес. Потребовалось
срочно перебросить в помощь Трубышеву отряды Ковалева
372

и Суворова; после двухдневных боев они приостановили
вражеское наступление.
Светлов строго предупредил Трубышева и комиссара
отряда Сергеева, потребовав от всех других
командиров самого серьезного внимания укреплению
дисциплины и организованности. Ведь среди партизан было
немало людей, еще недавно живших не по советским, а
по другим законам — по законам немецких
оккупационных властей. И теперь всеми мерами —
дисциплинарными, воспитательными — следовало укрепить
моральную стойкость партизан. Многое в этом отношении
обязаны были сделать наши политические работники —
коммунисты и комсомольцы. В октябре в бригаде был
создан политотдел.
5
Начальник политотдела Василий Алексеевич
Егоров устроил свой «кабинет» в красном углу горницы
большой пятистенной избы. Широкие деревенские
лавки, сбитый из досок стол. А над головой в свете
тусклой лампадки — лики угодников и святых...
— Убрал бы ты этот иконостас, — не выдержал я
однажды. — Неудобно все-таки: политотдел...
Василий Алексеевич, запустив руку в свои густые
волосы, посмотрел на меня, подумал, неторопливо
ответил:
— Пускай висят, нам не мешают, а хозяева могут
обидеться.
Чем больше я узнавал Егорова, тем тверже
убеждался, что он от природы наделен прямо-таки талантом
легко и просто сходиться с людьми: будь то крестьяне,
Местные жители, или бойцы бригады — люди очень
разные и по прежней профессии, и по культурному
373

уровню. Умел Василий Алексеевич правильно оценить
каждого, знал, кто на что способен.
Сам он родом с Псковщины — исконной русской
земли. До войны работал председателем одного из
сельсоветов в Дедовичском районе. В тридцатые годы
проводил коллективизацию, случалось, что грозили ему
кулацкими обрезами. В ту далекую пору в деревнях было
мало партийцев и еще меньше специалистов сельского
хозяйства. Во главе колхозов довольно часто стояли
малограмотные крестьяне. Поэтому председателю
сельсовета постоянно приходилось помогать им. Ведь за все
отвечал глава местной Советской власти: и за сев, и за
уборку, и за школы и медицинские учреждения, и за
многое другое.
В июле сорок первого года немцы ворвались в
деревню, где жил Василий Алексеевич. Скрыться он не
успел. Его — председателя сельсовета, коммуниста —
ждала неминуемая смерть. Допрос был коротким.
Егоров и не думал отрицать свою принадлежность к
партии. Повели на расстрел. Остановили в конце деревни
у сарая, приказав повернуться лицом к стене. По
команде офицера солдаты начали отходить назад. Этим
коротким мгновением Егоров и воспользовался: юркнул
за угол сарая в кусты и помчался к лесу. Позади
загремели выстрелы, но Егоров все бежал, не
оглядываясь, пока в изнеможении не свалился в зарослях
можжевельника. Отдышался, прислушался: тихо...
Немцы отстали. И тут только Василий Алексеевич
почувствовал боль в ноге. Перевязав кое-как рану, он ушел
дальше в лес. Там встретил партизан. Больше года
сражался в прославленной 2-й партизанской бригаде.
И вот теперь военная дорога привела его в места, где
возник новый Партизанский край. Он и возглавил
созданный в октябре бригадный политотдел.
374

Егорову перевалило за
пятьдесят, но, крепкий,
жилистый, сухощавый, он
казался моложе своих лет. Не
хватало ему общего
систематического образования,
но этот недостаток
возмещался большим опытом
работы с людьми. В
обращении с партизанами его
отличала простота, никогда,
однако, не переходившая в
панибратство. Василия
Алексеевича партизаны
любили. В каком отряде ни
побываешь после него,
постоянно слышишь: «Это
Егоров посоветовал...», «Егоров
привез нам...», «Василий
Алексеевич научил...»
Его редко можно было В.А Егоров.
застать в своем «кабинете»
под иконостасом. Большую часть суток Егоров был в
движении: с перекинутым на грудь автоматом, верхом
на пегой лошадке объезжал повстанческий район.
На первых порах мы еще не укомплектовали
штаты — весь политотдел состоял из начальника Егорова да
редактора бригадной газеты Виктора Яковлевича Ни-
кандрова. Потом нашли подходящего комсомольского
работника — партизанку Иру Игнатьеву, девушку
энергичную и храбрую. Семьдесят шесть раненых партизан
вынесла она с поля боя. Ближе узнав
комсомолок-подпольщиц Марию Степанову и Нину Брут, перевели их
также в политотдел.
375

Внутрипартийными делами по-прежнему занимался
главным образом Егоров. Мы добивались, чтобы в
каждом отряде у нас была сплоченная, крепкая
партийная организация. И сделать это удалось. Даже в 5-м
отряде — абрамовском, где прежде был
один-единственный коммунист Цаплин, начала работать партийно-
комсомольская группа.
На партийном учете к концу ноября у нас состояло
144 коммуниста, кроме того, было уже 265
комсомольцев. Эта наша основная ударная сила росла
непрерывно. Ее пополняли люди, отличившиеся в боях с
фашистами. Каждое заявление обсуждалось обстоятельно и
подробно, никаких скидок на обстановку мы не
допускали.
Недавно я с преподавателем одного из
ленинградских институтов Аркадием Сергеевичем Миролюбовым
вспоминал, как его принимали тогда в партию.
Происходило это поздним ноябрьским вечером 1943 года. На
дворе разгулялась вьюга, а в политотдельской избе
было тепло и светло. У большого обеденного стола,
покрытого кумачовым полотнищем, сидел Егоров,
покинув на этот раз свое место под божницей. Справа и
слева от Егорова — члены партийной комиссии. У всех
оружие под рукой.
Миролюбов стоял перед ними тоже с автоматом на
груди, рассказывал свою биографию: студент ЛГУ, с
третьего курса ушел в народное ополчение.
Предложили пойти в партизаны — согласился. Направили в
батальон Виктора Дорофеева, тоже студента ЛГУ.
Вместе прошли десятки километров по вражеским тылам.
В Волосовском районе свалила с ног тяжелая болезнь.
Товарищи вынуждены были его оставить на попечение
местных жителей. Подлец-староста донес в
комендатуру. После допроса и избиения загнали в лагерь для во-
376

еннопленных. Дважды
Миролюбив убегал и дважды
его ловили, заставляя
жестоко расплачиваться; за
непокорность. Убежал в
третий раз и вырвался на
свободу, разыскал партизан.
Так с зимы сорок второго
года и воюет во вражеском
тылу.
— Вроде подходит по
всем статьям,— сказал член
партийной комиссии
Васильев.— А вот с пленом-то
как?
Его вопрос адресовался,
конечно, не Миролюбову.
Ответ ждали от меня,
комиссара. Конечно, проще
всего было сказать: «Давайте, товарищи, повременим».
Людей, подобно Миролюбову пришедших к нам из
плена, в бригаде немало. И в каждом случае мы должны
проявлять осторожность. Но нельзя подходить
формально; надо в первую очередь судить о людях по тому, как
они воюют. И я высказался за прием Миролюбова
в партию. Он этого заслуживал вполне: на заседание
комиссии пришел из нашего партизанского госпиталя;
отправить его туда пришлось после операции по
подрыву моста у деревни Большой Сабск. Миролюбов был
комиссаром ударной группы, действовал смело, наход-
чиво. Получил довольно серьезное ранение, третье по
счету.
Узнав о решении партийной комиссии, Аркадий
Сергеевич вышел из избы, по его собственным словам, не
А. С. Миролюбов.
И. Д. Дмитриев
377

чувствуя от радости под собой ног. А я спросил
Егорова:
— Ты еще не подобрал себе заместителя?
— Нет, Иван Дмитриевич. У тебя есть кто на
примете?
— Да вот этот парень, Миролюбов, — не подойдет?
— Пожалуй, стоит подумать, — ответил Василий
Алексеевич. — Грамотный, толковый. А сейчас, раз его
ободрили, работать будет от всей души. Давай,
поговорим со Светловым...
На следующий день Аркадия Сергеевича утвердили
заместителем Егорова.
Он всерьез занялся воспитанием молодых
коммунистов и комсомольцев. В бригаде были организованы
партийные и комсомольские кружки. Изучались
история и Устав партии. Были созданы небольшие
библиотечки политической и художественной литературы —
книги для них собрали у местных жителей.
Бригада крепла идейно и организационно, все более
превращаясь в надежную защитницу повстанческого
края.
6
В канун великого Октябрьского праздника здание
сельской школы заполнили жители нашей «столичной»
деревни. Пришло сюда немало крестьян и из соседних
селений.
С докладбм о 26-й годовщине Октябрьской
революции выступал я. Коротко рассказав о ее историческом
значении для судеб нашей страны и всего человечества,
перешел к событиям и делам текущим, к положению на
фронтах Отечественной войны.
Говорю и вижу: через зал ко мне пробирается
радист Обухов с какой-то бумажкой в руке. Николая зна-
378

ли и некоторые из присутствующих. На лицах
появилась озабоченность. Видно, что-то очень важное в этой
бумажке, коль радист торопится к комиссару бригады...
Пробежав глазами листок, я прочел радиограмму
вслух: «Сегодня, 6 ноября, доблестная Красная Армия
освободила столицу Советской Украины — город Киев».
Трудно описать, какую громадную радость
доставило всем это короткое сообщение. Что и говорить,
замечательный подарок к нашему самому большому
празднику! Люди хлопали в ладоши, кричали «ура». Хотя
Киев был от нас за тысячи километров, а мы в
осажденном врагами повстанческом крае, все хорошо
понимали, что освобождение столицы Украины приближает
и светлый час нашей полной победы.
После доклада, как всегда бывает в деревнях, меня
со всех сторон обступили люди. Задавали самые
разные и неожиданные вопросы. Высказывались различные
пожелания.
— А вот скажите, — пробилась ко мне сквозь толпу
средних лет бойкая, острая на язык женщина. — Когда
же у нас порядок будет? Власти-то никакой нет...
— А ты хотела бы, Агафья, старосту опять? —
перебил ее кто-то из мужиков.
— Зачем старосту? Советскую власть нам давай!
— Ишь чего захотела! Вот кончим войну, тогда все
на свои места станет. Так ведь, товарищ комиссар?
— Так, конечно... Но и тетка Агафья права. Надо
подумать над ее словами.
Вернувшись в штаб, я рассказал Светлову и
Егорову о разговоре с местными жителями. Тетка Агафья
была не первая, кто заговорил о порядках в деревне.
— Тройки надо в районах создавать, — предложил
Егоров. — Как у нас было на Псковщине в
Партизанском крае. А по деревням назначить уполномоченных.
379

Иван Герасимович Светлов его поддержал, сказал,
что районное самоуправление развяжет руки и
командованию бригады. Тройки займутся всякого рода
хозяйственными делами, и партизаны получат больше
возможностей для боевой деятельности.
Запросили областной штаб. Оттуда ответили
согласием. 11 ноября приказом командования бригады были
созданы организационные тройки в Гдовском, Лядском
ц Сланцевском районах. Первую из них возглавил
И. Н. Гаврилов, вторую — М. С. Алексеев и третью —
М. О. Иванов. На следующий день была образована и
тройка по Осьминскому району во главе с И. В. Скур-
динским.
Создание районных оргтроек имело исключительно
большое значение: они представляли Советскую власть
на селе.
Как же работали тройки? Покажу это на примере
одной из них — Осьминской, в которую входили
И. В. Скурдинский, И. В. Ковалев и учительница
В. П. Волкова — бывший руководитель Старопольской
подпольной организации.
Сто два населенных пункта района разбили на
двенадцать кустов, в каждый назначили уполномоченных,
как правило, из бывших подпольщиков. У них были
заместители по политической работе и общественные
милиционеры. В деревнях вместо старост все дела
вершило местное самоуправление.
При оргтройке работала первичная партийная
организация, а в деревнях — семнадцать комсомольских
ячеек.
На территории района открыли девятнадцать
красных уголков, ставших центрами массово-политической
работы. Агитаторы за два с половиной месяца провели
более тысячи докладов и бесед.
380

Хорошо организовали в
районе подготовку
медицинских сестер. В восьми
кружках по вечерам обучалось
около двухсот девушек.
В деревне Изборовье
тройка открыла больницу,
а в деревне Дретно —
амбулаторный пункт. Много
сделали для лечения населения
главный врач Изборовской
больницы Михаил
Степанович Журавлев и его жена
Анна Васильевна.
Открыли в районе и два
детских дома — в деревнях
Велетово и Глубокое, куда
поместили 96 сирот. Это
было очень и очень нужно.
Часто приходилось в те дни
встречать на дорогах
несчастных ребятишек,
оставшихся без родителей, живущих подаяниями добрых и
отзывчивых людей.
Осьминская оргтройка оказала большую помощь и
9-й бригаде продовольствием, теплой одеждой.
Деревенские старики изготовили для партизан шестьсот
семьдесят пар лыж.
Успешно работали и другие районные оргтройки
Гдовская, Сланцевская и Лядская. Правда, сперва не
обошлось и без некоторых казусов. Прослышав о
создании местных органов власти, бывшие фашистские
ставленники «перекантовались на сто восемьдесят
градусов», начали всячески выказывать свое желание
В. П. Волкова.
38/

«послужить общему делу». Некоторым из них удалось
ввести в заблуждение членов троек. Так,
уполномоченными в деревнях назначили старост Андреева и
Волкова, а бывший старшина Радосельской волости пролез
даже в аппарат районной оргтройки...
Местных жителей возмутили эти факты. О них
сообщили командованию бригады. Приказом от 23 ноября
мы предложили председателям оргтроек изгнать из
аппарата управления всех бывших фашистских
приспешников: старшин, старост, полицейских.
«Надо понять, — говорилось в приказе, — что
население смотрит на нас, как на представителей Советской
власти в оккупированных районах, и всякие
допущенные пробелы в работе компрометируют нас...»
Ошибку исправили. Люди убедились, что в бригаде
внимательно прислушиваются к дельным и разумным
замечаниям: воля народа для партизан — высший
закон.
А запросы населения намного возросли.
Несколько месяцев тому назад, если удавалось
передать жителям газету или листовку, за это сердечно
благодарили. Теперь, когда мы освободили более
четырехсот деревень, возможности разъяснительной работы
увеличились. Регулярно самолетами доставляли нам
газеты. Мы и сами печатали много листовок. Раз в
неделю выходила бригадная газета «Красный партизан».
Но чувствовалось, что населению требуется большее,
чем отдельные сообщения Совинформбюро или наша
крохотная многотиражка.
Политотдел бригады, комиссары и секретари
партийных организаций отрядов вместе с районными
тройками усилили устную пропаганду и агитацию. В деревни
направлялись хорошо подготовленные товарищи,
делали доклады, отвечали на вопросы. Послушать их со-
382

Партизаны отправляют на «Большую землю» раненного в бою
товарища.
бирались поголовно все. Часто жители просили наших
агитаторов отправить с самолетами письма за линию
фронта — ведь почти у каждого был кто-нибудь из
близких на «Большой земле».
Несмотря на то что на наших посадочных
площадках самолетам не всегда удавалось приземлиться и груз
они сбрасывали на парашютах, мы все же переправили
несколько, тысяч таких писем.
Немало партизанской почты отправляли мы в
деревни, соседствующие с повстанческим краем. Разносили
газеты и листовки связные, мужеством которых нужно
восхищаться. Партизан, сталкиваясь с врагом, вступал
с ним в открытую схватку, пускал в ход автомат,
383

пистолет, гранаты. Связные — это были часто женщины
или подростки — оказывались в ином положении: слов-
но шли по тонкому льду. Треск слышен, вот-вот, гляди,
пучина поглотит, а идти надо... Не оглядываясь, ничем
не выдавая себя.
Мне хорошо запомнилась колхозница Степанида
Круглова — женщина в летах, с густой сетью
морщинок на смуглом обветренном лице. Посылали ее обычно
в самые, опасные командировки. Переодевшись в
завалящее тряпье, взяв в руки посошок, она ходила в
деревни Гдовского и Сланцевского районов, еще не
освобожденные от фашистов. За плечами — холщовая
торба, по обочине лениво трусит неприметная кудлатая
собачонка... Никто не мог подумать, что этот песик —
верный помощник Степаниды Кругловой.
Однажды связную остановил немецкий патруль.
Степанида скинула торбу на землю, собака тотчас же
схватила ее и стремглав потащила куда-то в кусты.
Круглова замахала на нее руками, завопила:
— Паршивый пес, всю милостыню утащил!
Отправив с натренированной собакой торбу, полную
листовок, связная почувствовала себя гораздо
спокойнее. Улик-то никаких не осталось, а документы ей дал
волостной старшина, связанный с партизанами.
Патрулю не к чему придраться...
Находчивость и русская природная сметка всегда
выручали наших связных. И еще исключительное
самообладание.
В поселок Ляды часто наведывалась другая
«нищенка»— Людмила Александровна Семенова, жена
помощника начальника штаба бригады. Она ходила на
связь к подпольщику Г. С. Михайлову и сама нередко
распространяла листовки среди местных жителей.
Людмила Александровна провела в Ляды нескольких
мине384

ров, вместе с ними взорвала мельницу, где мололи
зерно для фашистских войск.
Однажды, возвращаясь из Ляд, Семенова увидела,
что над лесом кружит фашистский транспортный
самолет. От него отделяются какие-то черные предметы.
Что бы это могло быть?
Людмила Александровна пошла к месту, где, по ее
расчетам, должен упасть груз. И там увидела, что
староста деревни Высокое грузит на дровни тяжелые
баулы.
— Куда тащишь? Клади на место! — крикнула ему
Семенова.
Староста, увидев поблизости щупленькую,
невысокую женщину, выругался и сел на дровни. Лошадь
тронулась.
— Стой! Стрелять буду!
Семенова выхватила пистолет. Это подействовало.
— Куда груз везешь?
— В Ляды. Немецкий самолет сбросил.
Людмила Александровна забрала у мужика возжи
и повернула лошадь в другую сторону. Удивленный
староста только и успел сказать:
— Ну и черт-баба...
А она быстро погнала лошадь к Харламовой Горе,
где находился 3-й отряд. Из Ляд к месту выброски
груза спешили на санях вражеские солдаты. Узнав от
старосты, что их опередили, кинулись вдогонку, но
опоздали.
Семенова, примчавшись в отряд, передала
партизанам несколько баулов с новенькими автоматам и
патронами.
Как-то командир 8-го отряда П. С. Крылов показал
мне «Воззвание к населению», подписанное
кингисеппским комендантом.
385

— Прочитай, Иван
Дмитриевич, как фашистская
гадюка извивается.
Петр Сергеевич
немецкого майора иначе, как
гадюкой, не называл. У него
с кингисеппским
комендантом были давние счеты.
Крылов, работавший до
войны директором
леспромхоза, возглавлял
неуловимый боевой партизанский
отряд. Гитлеровцы
охотились за Крыловым уже
больше двух лет. А он
налетал, как вихрь, и, сделав
свое дело, исчезал,
растворялся, как туман, в
непролазных чащобах. Комендант
В. Я. Никандров. объявил большую награду
за поимку Крылова — шесть
тысяч марок и несколько десятин земли... Это больше
всего и возмущало Петра Сергеевича. Как можно
человеческую жизнь на марки и десятины мерить?
Я прочел воззвание. Фашистский комендант на сей
раз проливал крокодиловы слезы над горькой участью
кингисеппцев. «Ваши деревни разорены, ваш скот угнан.
Домашнее хозяйство по большей части уничтожено. Вы
сами убежали в леса. У вас нет ни пристанища, ни
хлеба. Суровая зима стоит у дверей. Вы с вашими детьми
должны погибнуть от голода и холода». Комендант
предлагал возвращаться в Кингисепп, «обрести дом,
пищу и работу». Выдавал себя за ангела-хранителя,
каких мы часто видели на аляповатых немецких луб-
386

ках, а под конец все-таки сорвался, показал волчьи
клыки:
«Кто не последует моему приглашению и останется
в лесах, тот погибнет... Все будут найдены, как бы
далеко в лес ни попрятались...»
Я дал этот листок нашему редактору Никандрову.
— Вот что, Виктор. Слог у тебя бойкий, язык
острый. Подготовь ответ. Вроде того, что писали
запорожцы...
Ответ кингисеппскому коменданту отпечатали на
хорошей бумаге, — прочувствуй, дескать, с кем имеешь
дело. Несколько сот листовок распространили в
деревнях и в городе, а одну наши связные умудрились
тайком забросить самому адресату.
Рассказывали, что, прочитав ее, фашистский майор
заболел. По-партизански высказали мы все, что думали
об этом душегубе; это он приказал сжечь деревни Мо-
настырек, Вороново и десятки других. Напомнили о
расстрелянных и замученных стариках и старухах.
«...Чем ты хочешь помочь, сукин сын?
Угнать русских людей на каторгу в Германию — мы
знаем это!
Не заботься о русском населении, лучше поторопись
спасти свою продырявленную шкуру...
Ты грозишь населению посылкой в лес карательных
отрядов. Попробуй, сунься, мерзавец, — мы там тебя
встретим...»
Заканчивалось письмо обещанием: «Скоро ты
получишь партизанскую гранату у себя же на квартире...»
Комендант убрался из Кингисеппа, а за ним и его
приспешники — начальник полиции, городской голова.
Крысы покидали тонувший фашистский корабль...
Начиналась зима, а в воздухе пахло весенней осве-
жающей грозой.
25*
387

НАШ ВТОРОЙ ФРОНТ
1
Ополченный привел в штаб невысокого сутулого
парня в короткой до колен красноармейской шинели и
сбитых кирзовых сапогах.
— Полюбуйтесь на этого голубчика, — сказал
Михаил Федорович.
Ополченный возглавлял теперь в бригаде особый
отдел— нашу партизанскую контрразведку. Пожалуй, эта
должность ему подходила больше, чем прежняя —
редакторская. Как никто другой, Ополченный умел
разбираться в людях, что для нас теперь было очень важно.
Пестрый в бригаде народ, разноплеменный,
разномастный. Больше половины приходилось на долю «бывших»:
бывших военнопленных, бывших полицейских, бывших
власовцев. Чекисты должны были, смотреть и смотреть.
Под видом перебежчиков вражеская разведка
стремилась заслать в бригаду своих лазутчиков и
осведомителей. Нескольких из них уже разоблачили. Кого же
сегодня привел Михаил Федорович и предлагает
полюбоваться?
— Что на него смотреть! — отмахнулся Светлов. —
Еще одна сволочь?
— Погляди все же, Иван Герасимович. Он имел
задание убить тебя или комиссара.
Мы не поверили. Уж больно не походил рябоватый,
нескладный парень на отчаянного террориста. Хлюпик!
— Подтверди, Кремень, — сказал Ополченный.
— Так точно, должен был убить, — признался
фашистский агент. И тотчас же, спохватившись,
добавил: — Но я не убил.
— Ладно, не юли, — обрезал его Светлов и, кивнув
388

на Ополченного, добавил: — Этот командир во всех
юридических тонкостях разбирается. По закону дело решит.
Разные сюрпризы преподносила нам вражеская
разведка. И поэтому, когда во второй половине ноября в
бригаде появился еще один необычный перебежчик, то
и ему мы сперва не поверили. Задержали его
партизаны неподалеку от Сланцев. Шел в сторону повстанче-.
ского края. Конвоиры рассказывали, что, встретившись
с партизанами, он не только не сопротивлялся, но
выразил искреннюю радость. Этого перебежчика,
человека средних лет, одетого в немецкую офицерскую
форму, доставили к Ополченному. Михаил Федорович
начал допрос. Тот неплохо говорил по-русски и толково
отвечал на вопросы. Отрекомендовался: Кура Ольдрих,
или Олюш, как его называли в семье. Чех, член
коммунистической партии. Был офицером чехословацкой
армии. Когда немцы напали на его родину, честно
сражался за ее независимость. Но потом как уроженца
Судетской области Ольдриха призвали в фашистскую
армию. Служил в хозяйственных подразделениях и
вредил поработителям своего народа всем, чем мог.
В сорок третьем году сгруппировал около десятка
чешских патриотов и продолжал борьбу. Нескольких
товарищей недавно арестовало гестапо. Сам он вынужден
был спешно уходить.
Правда это или придуманная фашистами легенда?
Тут уж и Михаил Федорович встал в тупик. Ошибиться
нельзя и поверить трудно. Между тем Кура Ольдрих
хотел помогать нам в борьбе с фашистскими
захватчиками. Он многое знал о немецких войсках, находящихся
в Сланцах, Гдове, Кингисеппе и даже в Луге.
Мы оставили Ольдриха при особом отделе бригады,
расконвоировали, но держали пока под негласным
надзором. Он понимал: нами прослеживается каждый его
389

шаг, учитывается каждое слово. Но делал вид, что
ничего не замечает.
Ополченный через сланцевских подпольщиков
проверил сведения Ольдриха. Они подтвердились. Значит,
не обманул...
Ольдрих рассказал нам, что в Сланцах на третьем
руднике находится много голландцев, пригнанных туда
на восстановительные работы. С некоторыми Ольдрих
был хорошо знаком. По нашему предложению он
послал им письмо, советуя перейти на сторону партизан.
Через несколько дней появился один из них — Генрих
Коуненг, молодой, веселый парень лет двадцати пяти.
Спрашиваем: «Почему ты, Генрих, один?» Отвечает:
«Наши хотят идти к партизанам, но боятся и немцев,
и партизан. Надо их захватить силой, они сами этому
будут рады».
В это время 5-й и 83-й отряды готовили нападение
на рудник № 3. Мы знали, что немецкий гарнизон там
небольшой — не более трехсот человек. Кроме немцев,
есть голландцы, поляки и чехи, но им не дают оружия.
Разработали подробный план внезапного налета на
рудник. Руководил действиями отрядов начальник
штаба бригады Филиппов.
Участвовать в операции вызвался и Генрих. Ему
дали конкретное задание: точно указать дома, где
находятся немцы и где помещаются его земляки-голландцы.
Темной ночью партизаны подошли к руднику. По
сигналу Филиппова в окна зданий, где размещались
немцы, полетели гранаты... Голландцы при первых
выстрелах стали выбегать из домов. Коуненг громко звал:
«Сюда, сюда, ко мне, я — Генрих!» Человек тридцать
голландцев сбежалось на этот зов; Генрих отвел своих
земляков в сторону от места боя.
Вражеский гарнизон был полностью разгромлен.
390

Наши товарищи потерь почти не имели. Подобрав
оставленное гитлеровцами оружие и боеприпасы,
вернулись в свои деревни, а голландцев проводили в штаб
бригады. Разместили их в отдельном доме, с каждым
вели разговор. Насильно мобилизованные на
строительные работы, они ненавидели фашистов, а главное —
понимали, что вернуться домой могут только после
разгрома гитлеровской Германии. Охраны у дома, где
разместились голландцы, не поставили, зная, что им бежать
некуда. Комендантом дома назначили Генриха. Ну он-то
ходил гоголем! Подружился с нашими бойцами,
выучился играть на балалайке.
— Вернусь на родину, стану играть — мне кусок
хлеба обеспечен. А какая это будет сенсация! — весело
улыбаясь, говорил Генрих.
Голландцы просились в бой. Мы создали
интернациональную диверсионную группу. Во главе поставили
Куру Ольдриха. После обучения подрывному делу
направили на боевое задание. На дороге Нарва —
Кингисепп они подрывали рельсы, а в первых числах января
сорок четвертого года на участке Нарва — Кингисепп
пустили под откос железнодорожный эшелон.
С теплым чувством вспоминают бывшие партизаны
9-й бригады бойцов интернациональной группы: честно,
рука об руку с нами, храбро сражались они против
гитлеровцев. После окончания войны Кура Ольдрих писал
М. Ф. Ополченному, что он живет и работает в
Чехословакии, состоит в бюро Комитета чехословацких
партизан.
2
В начале декабря 1943 года из областного
партизанского штаба был получен приказ о создании в
соседних с нами Волосовском и Кингисеппском районах
391

Двенадцатой партизанской бригады. Ее командиром
назначался А. А. Ингинен, комиссаром — Г. И. Мосин.
Нам предлагали направить в новую бригаду три
отряда — 4-й, 6-й и 8-й.
Жаль, конечно, было расставаться со своими
товарищами, но приказ есть приказ...
Рано утром я с Ополченным в сопровождении
десятка бойцов выехал в деревню Данилово, где
договорился встретиться с Ингиненом.
Все восемьдесят километров пути проехали открыто
деревенским большаком. Опасаться нападения не
приходилось— огромная территория два месяца назад была
освобождена восставшим народом от немецких
захватчиков. Над крышами сельских Советов развевались
алые флаги. В каждой деревне видели мы вывеску,
написанную краской, а то и просто углем:
«Уполномоченный сельского Совета» или «Уполномоченный районной
оргтройки». В больших селах по улицам расхаживали
милиционеры с красными повязками на руках.
Но были деревни, где не сохранилось ни одного
целого дома. Немцы сожгли почти все постройки, и люди
жили в землянках...
По пути заехали в Изборовскую участковую
больницу. Главного врача встретили во дворе. Михаил
Степанович, указывая на разбитую снарядом крышу
больницы, сокрушенно сказал:
— Надо чинить, да вот беда: нет ни железа, ни
дранки, придется соломой.
— Что ж, при нужде можно и соломой, — ответил я
ему. — Тем более, что это ненадолго. Конечно, когда
немцев прогоним из нашей области, тогда тоже
кровельного железа сразу не будет, но уж на дранку-то
можно будет рассчитывать.
Александр Адольфович Ингинен ждал нас в дерев-
392

не Данилово. Он мало изменился с тех пор, как мы
расстались весной этого года. После гибели руководителя
Кингисеппского подпольного центра Н. А. Николаева
Ингинен занял его место. Да еще командоаал Волосов-
ским объединенным отрядом. Это, пожалуй, и помогло
подпольному центру сохраниться. Летом партизаны
отбили многочисленные нападения карателей. А осенью,
пополнив отряд, усилили свои удары по оккупантам.
Ингинен пришел в Данилово издалека — из своего
штаба, находящегося на Ухорских хуторах. Вместе со
своим адъютантом Колей Коваленко и посланным нами
связным пробирался по глухим лесным тропам и
бурелому. Мы, признаться, за последнее время отвыкли от
подобных странствий. И сюда ехали открыто — верхом
на бойких трофейных лошадках. Сказал об этом
Александру Адольфовичу.
— Скоро и у нас так будет, — ответил он.—
Сколько вы нам партизан передаете?
— Пятьсот восемьдесят три...
— Да у нас более трехсот. Это уже сила. Взвоют
гитлеровцы.
Двенадцатая бригада должна была действовать на
приморском направлении, удерживая в своих руках
Ликовское, Данилово, Ложголово и многие другие
населенные пункты, расположенные вдоль реки Луги.
С созданием этой бригады во вражеском тылу по
существу образовался почти сплошной партизанский фронт,
тянувшийся от озера Ильмень до Финского залива. Тут
находились, поддерживая связь друг с другом Пятая,
Шестая, Девятая, Одиннадцатая и, наконец,
Двенадцатая партизанские бригады.
— Долго мы ждали, пока союзники откроют второй
фронт, — усмехнулся Ополченный. — Никак их было не
повернуть. Пришлось Это самим делать...
393

Подошли командиры передаваемых в Двенадцатую
бригаду отрядов. С каждым из них я познакомил Ин-
гинена. Составили акт, подписались.
На прощанье Александр Адольфович крепко жал
нам руки. А мы пожелали удачи волосовскому
агроному, нежданно-негаданно ставшему командиром
крупного партизанского соединения.
Через два дня мы вернулись в штаб своей бригады.
И с удивлением увидели, что по комнате, размахивая
руками, ходит Светлов, а перед ним стоят пять
партизан— но в каком виде! Лица черные от сажи,
поблескивают лишь глаза и зубы, фуфайки и шапки
обгорели. Как будто всех пятерых, как воблу, коптили над
костром из сырых дров.
Увидев меня, Светлов сказал:
— Посоветуй, комиссар, чем наградить этих
черномазых героев?
Вот что выяснилось. Командир 83-го отряда Суворов
поставил двум взводам задачу: уничтожить гарнизон
противника в деревне Черно-Сухонос. Партизаны
отлично справились с этим. Но вскоре из Сланцев прибыло
свежее подкрепление немцам. Нашим взводам пришлось
отходить. Однако четыре партизана — Устинов,
Гончаров, Вахрушев и Харламов — под командованием
старшего группы Ивана Марчука засели в церкви. Немцы
окружили их и предложили сдаваться. В ответ
прозвучали автоматные очереди. Немцы вынуждены были
отойти, но подожгли церковь... Огонь со всех сторон
охватил старенькое деревянное зданьице. Партизаны
укрылись в бетонированном подвале. Когда церковь
обрушилась, фашисты, решив, что все кончено, ушли.
Отважная пятерка благополучно вернулась в отряд.
Всем им приказом по бригаде была объявлена
благодарность, и каждому Светлов вручил наручные часы.
394

3
В середине декабря гитлеровцы начали готовить
новое крупное наступление на повстанческий край.
Главные силы с танками и минометами и на этот раз
сосредоточили в Сланцах. Вторая группа накапливалась в
Чернево. Через наших подпольщиков, работавших в
Сланцах и Гдове, штаб бригады своевременно узнал о
намерениях карателей и принял необходимые меры.
Каждому отряду поставили конкретные боевые задачи.
И когда 18 декабря каратели начали наступление,
то не застали партизан врасплох. Первыми вступили в
бой группы, находившиеся в засаде. Заставив
противника развернуться, они отходили, заманивая
гитлеровцев на минные поля.
Наиболее яростный бой разгорелся опять в районе
деревни Выскатка. Немцы наступали с трех сторон,
стараясь взять партизан 5-го отряда в кольцо. Светлов
разгадал этот замысел и двинул туда свой резерв.
Двое суток держались партизаны. Патроны были
уже на исходе. Все реже и реже отвечали наши бойцы
на огонь врага. И гитлеровцы, осмелев, нагло полезли
вперед. К нашим позициям двинулось пять танков. Два
из них подорвались на минах. Это несколько охладило
пыл гитлеровцев. И совсем их привело в
замешательство появление над полем краснозвездных боевых
самолетов. Немцы, вероятно, думали, что сейчас начнется
бомбежка. А дело было в другом. На самолетах нам
прислали боеприпасы. Сделав два круга, летчики
разобрались, где партизаны и где фашисты, и начали
сбрасывать ящики с патронами и толом.
Все мы, командиры и бойцы, ликовали. Не обращая
внимания на свист пуль, вскакивали на ноги, бежали
к ящикам.
395

Ящики падали без парашютов, с небольшой высоты.
Некоторые из них разбились при ударе о замерзшую
землю; партизаны тут же подобрали патроны и усилили
огонь по врагу.
Ночью бой прекратился. Утром мы намеревались
перейти в наступление. Отряды в атаку должен был
вести сам командир бригады. Когда рассвело, то
оказалось, что гитлеровцы сбежали в Сланцы. Вражеское
наступление кончилось полным провалом.
В дальнейшем гитлеровцы уже не предпринимали
столь крупных карательных операций. А наши силы
росли. К концу декабря, несмотря на то, что от нас
забрали три отряда, в бригаде насчитывалось более двух
тысяч бойцов. День ото дня увеличивался и счет ее
боевых дел.
Беспощадную борьбу вели партизаны и с
предателями. В Осьминском районе долгое время зверствовал
фашистский холуй Горчаков. До войны он жил в
Ленинграде. В июле его мобилизовали, отправили на
фронт, а в августе сорок первого года Горчаков
дезертировал из армии и заявился к своим родственникам в
деревню Филево, уже занятую немцами. В Осьмине
пошел в немецкую комендатуру и предложил свои услуги
фашистам. Вместе с гестаповцами он много раз
участвовал в облавах на партизан, расстреливал
подпольщиков и «подозрительных» жителей. В сорок третьем году
гитлеровцы назначили Горчакова начальником Осьмин-
ской районной полиции. И он из кожи лез, чтобы
оправдать доверие. В ноябре, когда немцам удалось
потеснить партизан и захватить несколько деревень,
Горчаков приказал дотла сжечь деревни Рудница, Морди и
Велетово.
Партизаны много раз устраивали на Горчакова
засады. Наконец он попался, когда ехал из Осьмина в
396

деревню Глубокое к своей сожительнице. Горчакова
доставили к деревне Рудница, сожженной по его
приказу. Мы решили на этом пепелище устроить суд
народа.
Собралось несколько сот жителей из окрестных
селений. Им и предложил начальник политотдела Егоров
вынестц приговор предателю.
— Повесить его! — закричали женщины и старики.
Из толпы вышла подпольщица Анна Ивановна
Егорова и, обращаясь к Горчакову, гневно крикнула ему
в лицо:
— Ну что, помогли тебе твои фашисты? Сам ты хуже
фашистов! Они хоть пришлые, чужие, а ты местный,
забыл, что ты — русский. Нет тебе пощады, изменник!
Повесьте его вон на той сосне!
Она показала на одинокое дерево у околицы
деревни — единственное, что уцелело здесь после пожара.
Через несколько минут труп предателя раскачивался
на ветру...
Заканчивался переломный сорок третий год. Вот
что было сказано в нашем новогоднем приказе по
бригаде:
«...Мы спасли тысячи советских людей от угона в
рабство в Германию, спасли их скот и жилища от грабежа
и сожжения. Кроме того, за октябрь, ноябрь и декабрь
прошлого года нашей бригадой пущено под откос 12
железнодорожных эшелонов, разбито 14 паровозов, 140
вагонов, 121 платформа, 3 цистерны с горючим, взорвано
1000 рельсов, сбит самолет, подбито 5 танков,
уничтожено 20 автомашин. Убито 900, ранено 512 немецких
солдат и офицеров. Нами захвачены трофеи и пленные.
Пусть новый, 1944-й год будет годом окончательного
разгрома немецких захватчиков!»
397

4
По характеру радиограмм, получаемых из
областного штаба, мы догадывались, что Ленинградский и
Волховский фронты готовятся к наступлению. Штаб
обязывал нас всемерно усилить боевые действия,
широко развернуть «рельсовую войну». Одновременно
требовал сведения о числе и расположении немецких
частей в Нарве, Луге, Кингисеппе, о строительстве
оборонительных сооружений.
Наши разведчики установили, что, начиная от
Чудского озера и до Финского залива, по реке Нарве немцы
сооружают полосу дотов и противотанковых
заграждений.
Об этом информировали штаб. Регулярно
передавали и сведения о передвижении вражеских воинских
частей.
В январе наши отряды ежедневно проводили
диверсии на железной дороге. На линии Гдов—Веймарн и
на Балтийской дороге летели под откос эшелоны,
взрывались мосты и рельсы, уничтожалась телефонно-теле-
графная связь. Немцы усилили охрану дороги,
увеличили ремонтные части. Днем они восстанавливали
разрушенное, а на следующую ночь дорога выходила из
строя на других участках.
Гитлеровцы предприняли в январе несколько
карательных экспедиций. Участвовали в них и танки, и
артиллерия. 10 января немецкая авиация бомбила деревни
Васильевщину и Язву, где находился один из отрядов
бригады.
Но размах «рельсовой войны» увеличивался с
каждым днем. И почти ежедневно в дневнике бригады стали
появляться такие записи:
«13/1-44 г. Группа минеров под командованием Ели-
398

сеева в квадрате 6274 пустила под откос поезд с
восемью вагонами.
14/1-44 г. На участке Гдов — Сланцы в квадрате
5272 взорвана бронедрезина. Командир диверсионной
группы Ганьков.
15/1-44 г. Группой Федорова на участке Гдов —
Сланцы в квадрате 5426 пущен под откос эшелон
противника. Разбиты паровоз, два классных вагона, 4
товарных и 6 платформ с военной техникой.
16/1-44 г. Группой партизан под командованием
т. Шурыгина на ж. д. Гдов — Сланцы в квадрате 5842
пущен под откос воинский эшелон противника с живой
силой...
17/1-44 г. Отряд № 40 оседлал железную дорогу
Гдов — Добручи, уничтожено 20 столбов связи. С утра
ведем бой с противником, наступающим со стороны
Гдова.
18/1-44 г. Группой Пропского на участке Нарва —
Кингисепп в квадрате 8480 пущен под откос воинский
эшелон с боеприпасами. Разбит один паровоз и 30
вагонов...»
И так продолжалось весь январь. Железные дороги
на нашем участке фактически перестали действовать.
Это была реальная помощь войскам Ленинградского и
Волховского фронтов, начавших 14 января историческое
сражение за полное освобождение Ленинграда от
вражеской осады. Каждый день приносил радостную весть.
19 января наши радисты приняли приказ Верховного
главнокомандующего, объявлявшего благодарность
войскам Ленинградского фронта. Они прорвали
вражескую оборону и освободили Красное Село. И Москва
салютовала им, героическим защитникам города
Ленина. 20 января красный флаг был поднят над древним
Новгородом.
399

Линия фронта приближалась и к нам. В сводках
Совинформбюро ежедневно появлялись знакомые
названия городов и селений: освобождены Пушкин, Тайцы,
Гатчина... Теперь уже и до Луги рукой подать. При
одной мысли об этом охватывала большая радость.
— Тебя, видно, скоро отзовут из бригады, — говорил
Светлов. — В Луге будет, конечно, дела выше головы.
Не предполагали мы, что Светлову первому
доведется расстаться с бригадой. А случилось именно так.
25 января мы получили приказ из областного штаба
послать пятьсот партизан, чтобы прервать движение по
Варшавской железной дороге в Лужском и Плюсском
районах. Отправились три отряда — 3-й, 4-й и 5-й.
Остальные действовали в западной части
повстанческого края.
По заданию М. Н. Никитина в район станции Сала
была направлена сводная ударная группа. В нее были
отобраны наиболее крепкие, известные своей
находчивостью и смелостью партизаны из 40-го и 83-го отрядов.
А командиром Светлов назначил капитана Андрея
Ефимовича Стрельникова.
Это теперь его называют по имени-отчеству, а тогда
в бригаде звали его просто Андрюшей, потому что шел
ему всего двадцать второй год. Однако он уже имел
опыт: воевать пошел с восемнадцати лет. На фронте
командовал стрелковой ротой; трижды был ранен и
трижды возвращался на передовую. По окончании
курсов батальонных командиров Стрельников настойчиво
просил, отправить его во вражеский тыл к партизанам.
Так он и очутился в бригаде Светлова, где, командуя
40-м отрядом, хорошо организовал охрану
повстанческого края от карателей со стороны Гдова.
Сводная группа имела задание взорвать мост на
железной дороге Кингисепп — Нарва. Гитлеровское
400

командование по этой
дороге вывозило в свой тыл
скот, зерно, награбленное
имущество и, что еще
важнее, подбрасывало
подкрепления к передовым
позициям.
Отряды, которые
производили до этого диверсии
на дороге, были
небольшими и подвижными, но не
могли выполнить задачу,
возложенную теперь на
более мощную, хорошо
оснащенную техникой сводную
группу Стрельникова. Зато
ей труднее было двигаться
незамеченной, имея к тому
же солидный запас тола, А. Е. Стрельников.
пулеметы и минометы.
Выручила партизан, как и во многих случаях, тесная
связь с населением. Уполномоченные из деревень
помогли Стрельникову транспортом, дали лошадей и
послали возчиков, хорошо знающих местные дороги.
Словом, операцию подготовили хорошо и не без
живого участия в этом молодого, расторопного командира
группы. Но, как это бывает нередко на войне,
изменение обстановки потребовало изменить и маршрут
группы. Теперь отпала необходимость взрыва моста: в
направлении Кингисеппа стремительно двигались войска
Второй ударной армии Ленинградского фронта.
К концу января 1944 года обстановка в районе
действий бригады вообще складывалась как никогда
благоприятно. И сама бригада — целостная, хорошо
401

организованная, технически оснащенная боевая
единица, имеющая в своем составе опытных командиров,—
являлась фактически хозяином на территории края,
несмотря на оставшиеся оккупационные войска: все
железнодорожные и шоссейные магистрали держала под
своим контролем. Самолеты с «Большой земли»
доставляли нам боеприпасы, медикаменты, почту. И мы уже
получили возможность отправлять тяжело раненных
партизан в тыловые госпитали. Невольно вспоминал я и
сравнивал этот победный период партизанской войны с
теми тяжелыми, трудными месяцами 1941 и 1942 годов,
когда оккупанты загоняли нас в болота и лесные
трущобы. Но и в тех трагических обстоятельствах наши
люди беззаветно сражались с врагом. Какую же
высокую нравственную силу, какой патриотизм проявили
тогда советские люди! Сила эта была заложена в души
людей всем строем нашей жизни, воспитана партией.
Я уверен, что, не пройди мы ту страшную, суровую
школу партизанской войны первых лет, не смогли бы
так уверенно, твердо действовать в последующие годы.
Священна память о моих товарищах — спутниках на
трудных партизанских тропах зимы сорок первого —
сорок второго годов. И мрачные события у гиблого озера
Мочалище, и тревожная жизнь в землянках Замошского
леса, и многое другое, что пришлось пережить моим
друзьям и другим партизанам,
патриотам-подпольщикам,— все это должно храниться в памяти народа.
Победа не дается легко, и победить может только
сильный народ, прошедший через все испытания.
Партизанская борьба продолжалась, но теперь уже
в совсем других условиях и с другим размахом.
20 января наш 3-й отряд Михаила Круглова
разгромил гитлеровский гарнизон в районном центре Ляды.
Подпольщица Людмила Александровна Семенова пере-
402

дала отряду подробнейшие данные о вражеской
обороне. Благодаря такой ценной помощи партизаны
овладели поселком без потерь. Особенно отличился взвод
юных разведчиков Вани Цветкова. С рассветом они
первыми верхом, как заправские кавалеристы, ворвались
в Ляды, расстреливая фашистов из автоматов.
Сравнив наши возможности и силы гитлеровцев,
Светлов и Филиппов рассчитали, что партизаны вполне
могут внезапным ударом захватить и другой районный
центр — Сланцы; этот рабочий поселок всего
каких-нибудь две недели назад находился в самой глубине
оккупированной территории. Теперь же, как говорили сами
немцы, там стало «жарко». Гитлеровцы не решались
показываться в окрестных деревнях, не говоря уже о
лесах. Всюду их подстерегали партизанские пули.
Железная дорога Псков — Веймарн, соединявшая
Варшавскую и Балтийскую магистрали, фактически была
парализована. Наши разведчики и подпольщики сообщали,
что гитлеровцы в Сланцах лихорадочно ведут
эвакуацию, минируют рудники, здания. В конце января начали
свое черное дело команды факельщиков-поджигателей.
Собираясь уйти из поселка, фашисты хотели оставить
после себя только развалины. Допустить разрушение
поселка мы не могли. Но удастся ли удержать его
в своих руках? Все зависело от того, как скоро
подойдут наступающие войска Ленинградского фронта.
Мы радировали в областной штаб, сообщили о своих
намерениях. Ответ пришел немедленно: «Сланцы надо
освободить...»
31 января в соседних со Сланцами деревнях Свири-
дово и Сижно сосредоточились сводная группа
Стрельникова и еще два партизанских отряда. Одновременно
комендантская рота оседлала дорогу Сланцы — Нарва.
Сланцевский гарнизон оказался закупоренным.
26*
403

В шесть часов утра сводная группа Стрельникова
вышла из деревни Сижно. Впереди — первая рота под
командой Дмитрия Малютина и политрука Виктора Ка-
нашина. Оба направлены во вражеский тыл
Центральным Комитетом Ленинского комсомола, оба отличились
в схватках с гитлеровцами. Замечательные ребята!
С этой ротой отправился и комиссар группы
Василий Скипидаров — сланцевский житель, печатник
местной типографии. Ему не терпелось попасть в родной
поселок.
Примерно в четырех километрах от Сланцев, где
начинался лес, колонна партизан развернулась в цепь.
Шагали все быстрее и быстрее... Над поселком
багровело небо, раздавались взрывы. Надо торопиться.
Наконец подошли вплотную. Партизанские минометы и
пулеметы ударили по вражеским огневым точкам,
казармам, комендатуре. И вот сигнал: Стрельников
поднимается и с криком «ур-ра!» бросается вперед... За
ним дружно кинулись его бойцы...
Внезапный натиск партизан сломил гитлеровцев.
Бой продолжался недолго. Не помогли фашистам даже
танкетки. Партизаны пустили в ход «карманную
артиллерию» — связки гранат.
Отстреливаясь, фашисты отступили на левый берег
Плюссы и взорвали за собой мост. Но разгоряченных
партизан, увлеченных победой, это не остановило.
Через реку переправлялись на подручных средствах:
бревнах, досках, плотиках. Наступая на пятки гитлеровцам,
вышли к границе Эстонии. А через день в Сланцы
вступили части Красной Армии.
Бюро Ленинградского обкома партии утвердило
И. Г. Светлова первым секретарем Сланцевского
райкома партии. И не я, а он первым был отозван из
бригады. А Луга все еще оставалась у врага...
404

По указанию партизанского штаба все наши отряды
перебрасывались к Варшавской железной дороге —
в Лужский и Плюсский районы.
Мы с товарищами верхом проделали за двое суток
путь почти в семьдесят километров. Остановились в
деревне Загорье Островненского сельсовета. В соседней
деревне находился штаб Шестой партизанской бригады,
которой командовал Виктор Павлович Объедков. Я
поехал к нему, чтобы узнать обстановку и согласовать
действия.
Объедков, несмотря на молодость, славился не
только как отважный, способный на дерзкие операции
командир, но был и хорошим организатором. Не
обходилось, правда, и без некоей удали, быстрых решений.
Но партизанами Объедков был любим, население его
уважало, а немцы боялись, как огня. Шестая бригада
была очень подвижной: совершив боевую операцию, за
ночь партизаны на конях уходили за десятки
километров и там готовили новое нападение на врага.
В те дни Объедков тоже получил от Никитина
приказ сосредоточить бригаду, насчитывавшую около двух
тысяч партизан, между станциями Плюсса и Струги
Красные.
Я был у Объедкова, когда радист принес
радиограмму от Никитина:
«Назначаю партизанский совет в составе Дмитриева,
Рачкова, Объедкова, Атрощенко. Обязываю их
рекомендовать еще трех человек в состав совета. Задача:
повседневное разрушение железной дороги Луга —
Плюсса и истребление немцев на шоссе. 3 февраля
взорвать железнодорожный мост на станции Плюсса».
Рачков и Атрощенко прилетели на самолете. От них
мы узнали, что совет будет координировать действия
Шестой и Девятой бригад, а также и Двенадцатой, при-
405

Радист Николай Сорокин.
бытие которой из Волосовского района, уже
освобожденного Красной Армией, ожидалось в ближайшие дни.
По разработанному советом плану отряды Шестой
бригады вели боевые действия на железной дороге
в районе станции Плюсса, а наша Девятая — между
Лугой и Плюсеой.
Атрощенко и секретарь горкома комсомола
Ситников привезли Девятой бригаде Красное знамя
Свердловского района Ленинграда. В своем письме
ленинградцы слали теплый привет партизанам, желали
успехов в борьбе против немецких захватчиков.
Спустя два дня на лед озера у деревни Островно сел
самолет Р-5. Из него вышли первый секретарь Ленин-
406

градского обкома комсомола В. Н. Иванов и второй
секретарь обкома комсомола И. С. Сехчин. Они привезли
в бригаду Красное знамя ЦК комсомола. На знамени
было написано: «Лучшему молодежному партизанскому
отряду». Таким у нас оказался 3-й отряд под
командованием Круглова.
В дом, где находился штаб бригады, собрались
свободные от дежурств партизаны и жители деревни.
С жадностью слушали они каждое слово о героической
борьбе ленинградцев, о Москве, о победах Красной
Армии.
Утром Иванов и его спутники вылетели обратно.
Я попросил Иванова взять с собой двух самых юных
партизан — Лешу и Юру. Первому было в то время
двенадцать лет, а второму — десять. Попали они в бригаду
прошлой осенью. С группой конных партизан я ехал
в один из отрядов бригады, когда в деревне Вейно нас
остановили два мальчика. Оба с котомками, очевидно,
собирали милостыню. Стали ребята нас просить взять
их в партизаны. «А что вы будете делать?» —
спрашиваю. Старший ответил, что он умеет играть на баяне,
младший — что хорошо поет. И тут же запел тоненьким,
приятным голоском. «А еще что можете делать?» —
спрашиваю. «Будем ходить в разведку».
Эти ребята летом сорок первого года вместе с
родителями приехали из Ленинграда в Сланцевский район.
Когда его захватили немцы, родители погибли, и
мальчишкам пришлось вдоволь хлебнуть горя за два года.
Я написал записку в штаб бригады, распорядился
хорошо встретить ребят, накормить и вымыть в бане.
Когда я вернулся, то нашел обоих на штабной кухне.
Повар Кристина пожаловалась, что парнишки
отказываются носить дрова и чистить картофель. Просят
отправить их на задание.
407

«Успеете, — сказал я ребятам. — Давайтё-ка лучше
концерт устроим».
Партизаны принесли Леше трофейный аккордеон.
Мальчик действительно хорошо играл. Его товарищ
Юра запел.
А потом ребята ходили в Кингисепп, Сланцы, Гдов,
связывались с подпольщиками, распространяли газеты
и листовки. Они оказались смышлеными, и в бригаде
их очень любили. Теперь, когда предстояли серьезные
бои, не хотелось подвергать их опасности.
Иванов увез мальчиков в Ленинград, устроил обоих
во Дворец пионеров, там они жили и учились. У Юры
нашлись родственники, взяли его к себе. Дальнейшую
судьбу Юры я не знаю. А Леша окончил музыкальный
техникум, у него оказались еще и способности к
рисованию. Сейчас Алексей Васильевич Гришин живет в
Ленинграде, работает художником на заводе «Большевик».
В первых числах февраля партизаны Девятой
бригады начали действовать на «Варшавке» и Киевском
шоссе. Две группы по пятьдесят партизан ушли в район
деревень Городец и Заплюссье. 5-й отряд Абрамова
в сто человек двинулся к железной дороге Луга —
Серебрянка. Туда же, еще ближе к Луге, отправился 3-й
отряд Круглова. 4-й отряд под командованием Бурова
перебазировался на участок Серебрянка — Плюсса. Все
они имели задание по ночам, а если удастся, то и днем,
устраивать «концерты» на Варшавской железной
дороге.
Вскоре из отрядов прибыли связные с сообщениями
о ночных операциях: «концерты» прошли хорошо.
Отряды Круглова и Абрамова, действуя совместно,
разогнали охрану железной дороги, взорвали 430 рельсов,
уничтожили 400 метров телефонно-телеграфной связи.
Свои потери — трое раненых.
408

Буров сообщал, что на
перегоне Серебрянка —
Плюсса взорвано 250
рельсов и уничтожено 500
метров связи.
Немецко-фашистское
командование бросило
большие силы на
восстановление и охрану дороги —
теперь уже единственной
действующей линии,
связывающей немецкие войска на
Ленинградском фронте с их
тылами.
Днем и ночью
патрулировали здесь два
бронепоезда и, не жалея
боеприпасов, вели почти
непрерывный огонь по лесу и
кустарнику вдоль полотна.
Ночью 3 февраля отряд Бурова напал на
восстановительный поезд, взорвал его, разогнал охрану и
ремонтников. Движение на дороге было остановлено на
шестнадцать часов.
А отряд Круглова в ту ночь наткнулся на сильную
вражескую охрану. Гитлеровцы заставили партизан
отойти. Тогда Михаил Сергеевич решил напасть на
железную дорогу там, где этого немцы никак не ждали.
Таким местом оказался участок в непосредственной
близости к Луге. Пройдя ночью пятнадцать километров,
партизаны на рассвете неожиданно обрушились на
слабую охрану и спокойно заложили толовые шашки. По
сигналу зеленой ракеты раздался оглушительный
грохот. Железнодорожное полотно было сильно повреж-
Леша Гришин,
И. Д. Дмитриев
409

дено на протяжении пятисот метров. Позднее нам
рассказывали, что в Луге среди немцев поднялась паника:
думали, что к городу подходит Красная Армия.
5
До сих пор наши отряды действовали почти без
потерь. Но 7 февраля немцы со стороны Луги двинули
против нас полк 13-й авиаполевой дивизии, а против
бригады Объедкова — 58-ю горнострелковую дивизию.
Партизанам пришлось с боями оставить деревню Стаи
вблизи железной дороги.
8 это время к нам подоспела помощь: прибыли
четыре отряда Двенадцатой партизанской бригады.
Теперь у нас было около трех тысяч человек да в
соседней бригаде Объедкова около двух тысяч.
Евсей Никитич Атрощенко, как опытный разведчик,
позаботился раздобыть сведения о планах и намерениях
противника. Из показаний взятых «языков» и от наших
подпольщиков мы узнали, что против нас противник
двинул две пехотные дивизии — более двадцати тысяч
солдат. Немецкое командование хотело, во-первых,
разгромить наши бригады, сильно досаждавшие им на
Варшавской железной дороге, и, во-вторых, пробить себе
для отступления запасной путь отхода от Луги через
Ляды, Полну, Середку к Пскову на случай, если войска
Волховского фронта перережут шоссейную и железную
дороги Луга — Псков.
9 февраля 1944 года в деревне Островно собрался
партизанский совет. Мы отчетливо представляли себе,
какая большая ответственность лежит на нас: нельзя
позволить уйти лужской группировке противника.
Понимали также, что враг сильнее по численности, у него
есть танки и артиллерия.
410

На заседании совета было решено, что Шестая
партизанская бригада будет сдерживать вражеские части,
наступающие со стороны Плюссы, а Девятая бригада
закроет пути отхода со стороны Луги и Серебрянки.
Сразу после заседания совета гонцы на лучших
лошадях помчались с нашим письмом в сторону Сланцев,
прося части Красной Армии поспешить нам на помощь.
10 февраля мне привезли записку от командира 46-й
стрелковой дивизии Семена Николаевича Борщева. Она
была немногословной: «Держитесь, ночью буду у вас».
Не прошло и двух часов, как в деревню Заполье, где
находился штаб бригады, пришли самоходные пушки,
а вслед за ними подъехал с оперативной группой и сам
комдив.
Наконец-то состоялась встреча партизан с Красной
Армией в нашем Лужском районе! Об этой встрече мы
мечтали в первую холодную военную зиму,
полузамерзшие, голодные, отогреваясь у партизанского костра;
этой встречи с нетерпением ждали тысячи жителей
городов и сел, терпевшие нечеловеческие муки...
Первые слова С. Н. Борщева, обращенные к нам,
были:
— Спасибо, братья партизаны, за помощь Красной
Армии. Наша дивизия после боев под Волосовом и Мо-
лосковицами больше ста километров шла без единого
выстрела по территории Осьминского, Сланцевского и
Лядского районов, освобожденных партизанами
Девятой бригады...
За ночь мы ознакомили С. Н. Борщева и других
армейских командиров с обстановкой. Присутствовали
на этом совещании и члены партизанского совета
Атрощенко, Объедков, Рачков. Было принято решение — обе
партизанские бригады пойдут на следующий день в
наступление при поддержке артиллерии 46-й дивизии.
411

Прежде всего нужно вернуть деревню Стаи.
Укрылась она в лощине, со всех сторон окружена холмами,
покрытыми мелким кустарником. В деревне, по нашим
сведениям, находился один из батальонов 13-й
немецкой дивизии.
За ночь партизаны Девятой бригады охватили Стаи
со всех сторон и ждали рассвета, чтобы повести
наступление.
Рано утром 11 февраля артиллерия 46-й дивизии
открыла огонь по фашистам. Немцы еще не знали о
подходе советских войск. Они растерялись, стали метаться,
но снаряды накрывали их всюду. После
двадцатиминутного обстрела, как и было условлено, артиллерия
перенесла огонь, и партизаны с холмов бросились на
противника. Немцы, — а их было около четырехсот
человек,— яростно сопротивлялись. От батальона немцев
в живых осталось не более двух десятков. Партизаны
обнаружили их в погребах и хлевах позже, прочесывая
деревню.
В этот же день, также при поддержке артиллерии,
партизаны Девятой бригады разгромили немецкие
гарнизоны в деревнях Заозерье, Бяжище, Игомень,
уничтожили более двухсот вражеских солдат и офицеров,
захватили более тридцати пулеметов и много
боеприпасов.
В последующие три дня Шестая и Девятая бригады
продолжали вести наступление и приблизились
непосредственно к станции и районному центру Плюсса.
Основные силы Девятой бригады — шесть отрядов —
были к тому времени расположены в четырех
километрах от станции с северо-западной ее стороны. Два
отряда действовали совместно с Шестой партизанской
бригадой, наступавшей на Плюссу несколько южнее
деревни Тушитино.
412

Встреча красноармейцев и партизан с освобожденными от оккупации
жителями.
Подходы к станции прикрывала деревня Макошеев
Луг. За эту деревню и начался бой. Два отряда
наносили удар с фронта, отвлекая на себя внимание
противника, а с тыла гитлеровцев атаковал третий отряд.
Партизаны ворвались в деревню и заняли несколько
крайних домов. Гитлеровцы открыли ураганный огонь.
Несколько раз предпринимали контратаки, но они были
отбиты. Бой продолжался двое суток.
Разгромленный враг отступил к станции Плюсса.
Преследуя его по пятам, партизаны овладели важной
высотой и под прикрытием артиллерии 17 февраля
413

ворвались в северо-западную часть поселка, завязав
уличные бои. К этому времени усилила натиск и Шестая
бригада. В руки партизан переходили дом за домом,
улица за улицей, но немцы продолжали удерживать
станцию. Рано утром 18 февраля начался общий ее
штурм партизанами и частями 46-й дивизии. Плюсса
была полностью очищена от фашистов.
Высокое воинское мастерство, личное мужество и
храбрость проявили в этих боях многие партизаны, и
прежде всего командир отряда Д. И. Малютин,
командир роты К. М. Буянов, командиры взводов Сидоров и
Федотов, бойцы Игнатов, Федотов и многие другие.
В приказе командира 46-й стрелковой дивизии
С. Н. Борщева отмечалось:
«...6-я и 9-я партизанские бригады способствовали
разгрому немецкой группировки в составе 13-й авиапо-
левой дивизии и 58-й пехотной дивизии.
Командование... дивизии ходатайствует о
представлении к правительственной награде руководителей 6-й
и 9-й партизанских бригад. Мною награждены особо
отличившиеся партизаны в боях за овладение Плюссой и
другими населенными пунктами».
Сражением за станцию Плюсса Девятая
ленинградская партизанская бригада завершила свой славный
боевой путь, начатый в октябре 1943 года. Наши
партизаны с честью выполнили свой долг перед Родиной.
Бригада четыре месяца доблестно защищала
население повстанческого края, спасала советских людей от
угона в немецкое рабство, не позволила превратить эту
территорию в пустыню.
На счету бригады 35 боевых операций, 11
разгромленных гарнизонов, 25 подорванных эшелонов с живой
силой и вооружением противника, разрушено на
вражеских коммуникациях 10 железнодорожных мостов, 54
414

моста на шоссейных и грунтовых дорогах. Уничтожено
37 автомашин, 17 танков, 4 самолета и многие сотни
километров телефонно-телеграфной связи.
Партизаны Девятой бригады истребили более тысячи
семисот гитлеровских солдат и офицеров.
Бригада с честью выполнила эти задачи, действуя во
вражеском тылу на одном из важных участков
рожденного в боях партизанского фронта. Это был
действительно «второй фронт», сковавший крупные силы
противника и оказавший огромную помощь Красной Армии
в разгроме немецко-фашистских войск под
Ленинградом.
После боев под Плюссой пришла и моя очередь
расстаться с Девятой бригадой.
13 февраля сорок четвертого года — незабываемый
день: советскими войсками освобождена Луга!..
Из деревни Островно, где в последние дни находился
наш штаб, рано утром выехал небольшой санный обоз.
Со мною было около пятидесяти испытанных боевых
товарищей. Теперь им предстояло стать работниками
партийного и советского аппарата, руководителями
хозяйственных организаций, директорами совхозов и
председателями колхозов.
Мы ехали по гладкой накатанной дороге, и как-то
странно было, что не надо посылать вперед дозоры,
держать по сторонам боевое охранение. Не верилось,
что почти трехлетняя партизанская жизнь, полная
опасности и тревог, осталась позади.
...Из-за поворота дороги навстречу двигаются какие-
то люди — пешие и конные. Их много — несколько сот
человек. Сближаемся. На шапках у них алые полоски.
Это — наши побратимы-партизаны: двигается полк Во-
лобуева из Одиннадцатой бригады. С командиром полка
я давно знаком.
415

— Вы куда? — спрашиваю Волобуева.
— Продолжать партизанскую войну. Ведь еще много
районов западной и юго-западной частей
Ленинградской области не освобождено.
— Ну, счастливого пути!
Едем дальше. Лес редеет. Скоро Луга.
Поднимаемся на небольшую возвышенность. С
пригорка видны груды развалин, кое-где к небу
поднимается черный дым.
Здравствуй, Луга! Долгой и трудной дорогой мы
шли к тебе...
По команде Ополченного красные, зеленые и
желтые ракеты летят в небо. Это наш салют родному
городу...
ЗДРАВСТВУЙ, ЛУГА!
1
Двухэтажное здание железнодорожной школы в
центре города уцелело каким-то чудом. Выбиты стекла,
входная дверь жалобно скрипит, болтаясь на одной
петле, кое-где проломлены половицы. Но есть стены и
крыша над головой. Здесь и поместился райком партии
после освобождения Луги.
Товарищи собрались в большой пустой еще комнате,
названной кабинетом секретаря. Видавшие виды
полушубки, красные ленточки, прикрепленные наискось на
папахах, у некоторых даже автоматы на шее, — все
обличье еще партизанское. Но мысли целиком
переключились на «гражданку». И хотя в разговорах часто
приходится слышать: «Черта с два тут отдохнешь», «Суток
не хватит, спины не разогнешь, работы невпроворот», —
говорится все это таким счастливым тоном и глаза так
416

сияют, что только сейчас понимаешь по-настоящему, как
истосковались разведчики, минеры, бойцы по обычному
человеческому труду. Они научились бить немцев, стали
хорошими партизанами потому, что заставила
необходимость, но в душе были и остались земледельцами,
строителями, агрономами, учителями,
хозяйственниками...
А я сам? Руки чешутся, просят приложить их скорее
к делу.
Местные — лужане — успели посмотреть, целы ли
квартиры, поговорить с соседями, узнать подробности
о том, как драпал немец.
Бегство оккупантов началось еще в конце августа.
Предчувствуя неладное, гитлеровцы стремились
нахватать и увезти в свой фатерлянд все, что поддавалось
перевозке. За городом беспощадно вырубали
драгоценные мачтовые сосны, на корню сводили молодой лес,
спешно грузили на платформы. С полей забирали зерно,
картофель. Из квартир тащили мебель. В домах
повывертывали даже печные дверцы и медные ручки.
Землю вот только при всей своей жадности не могли
увезти фашисты! Землю и людей. Крестьяне рыли в
глухих потаенных местах «окопчики» и целыми селениями
уходили туда. К ним часто присоединялись горожане,
если удавалось проскользнуть мимо усиленных
патрулей.
Ну, а если есть люди, земля и наша родная
Советская власть, — все остальное приложится...
Первым делом начали формировать хотя бы
временные аппараты районных организаций. Из членов
райкома остался один я. Старых работников никого.
Приходилось действовать оперативно, чтобы дело не стояло
до той поры, пока мы сможем провести районное
партийное собрание, утвердить новые кадры.
417

Михаилу Федоровичу Ополченному я сказал:
— Коммунистам района ты хорошо известен. Активу
тоже. Как смотришь, если буду рекомендовать тебя
вторым секретарем?
— Что же, коли думаешь, что справлюсь,
поработаем и дальше вместе, — охотно согласился Михаил
Федорович.
Возглавить отделы райкома поручили бывшим
партизанам Девятой бригады: М. С. Круглову, А. С. Миро-
любову, Е. Д. Васильеву.
Комсомольские работники бригады стали основой
райкома комсомола. Политрук роты Буренков исполнял
обязанности первого секретаря, наша подпольщица
Мария Степанова — второго секретаря, ее сестра Нина
Брут — заведующей отделом учета.
Для райисполкома нескольких работников к нам
направили из Ленинграда. Кадры нашлись; не было
только самих учреждений: ни помещений, ни хотя бы
примитивного оборудования, даже бумаги и чернил. Вся
канцелярия помещалась в полевых сумках
новоиспеченных руководителей.
— Самая главная наша задача, товарищи, —
выяснить обстановку в деревнях, восстановить колхозы,
готовиться к севу. Время военное — на сборы час-другой
и в дорогу, — подвел я итог.
На санях, верхом, попутными машинами, а кому
поближе — и просто пешим порядком отправился молодой
актив в разные концы района.
Поехал и я в Наволокский сельсовет. В деревне
Заозерье зашел к старому знакомому — колхознику
П. А. Варламову. Немало помогал он партизанам во
время оккупации. Хотелось крепко пожать ему руку, от
души поблагодарить.
Вслед за мной в просторный дом потянулся и стар
418

и млад. Набились —яблоку негде упасть. Разговор шел
общий, шумный. То всхлипывали женщины: «Сколько
народу загубили окаянные фашисты», то внезапно
возникал смех в ответ на незамысловатую шутку, соленое
словцо. Люди радовались самой возможности говорить
громко, не таясь, не остерегаясь недобрых ушей, не
боясь злого окрика.
Снова и снова кто-нибудь входил в избу и
всплескивал руками: «Иван Дмитриевич, живой?!.. А говорили...»
Из-за плотной стены собравшихся тонкий
старушечий голос вопрошал: «Миньку-то не видал, родимец?
Миньку Сергачева? К вам в лес подался...»
Я рассказывал о том, что интересовало всех: как
дела на фронте, далеко ли отогнали немцев. «Не
вернутся ли, спаси господь?» — опасливо шептали
женщины.
Постарался ответить на вопросы, когда начнут
работать магазины, больницы, школа. Особенно всех
интересовала почта: ведь почти три года люди не имели
весточки от сыновей, мужей, братьев из Красной Армии,
от родных из других районов и городов. Люди
торопились войти в русло привычной жизни, с наслаждением
вспоминали ее приметы: «Газеты можно выписать?»,
«А радио будет работать?»
Прошло часа три, не меньше, прежде чем мы
добрались до основного вопроса — восстановления
сельхозартели. До войны здесь был колхоз с многообещающим
названием «Восход» — самый отстающий в районе,
«штатный» отрицательный пример в докладах.
И не потому плелся колхоз в хвосте, что земля плоха
или народу не хватало. Просто работали с ленцой, жили
по своему календарю, в котором праздников
насчитывалось едва ли не больше, чем рабочих дней. Запьют на
какого-нибудь «Егория» или «Илью» — неделя долой.
27*
419

— Как, мужички, бабоньки, будете жить? —
спрашиваю.— Может, попробовали единоличного хозяйства,
так и колхоза не нужно?
Все дружно загалдели: «В одиночку не осилить, не
встать на ноги, мы нынче зарок дадим работать всем
в полную силу».
Избрали правление. Название колхоза сохранили
прежним. И стал наш «Восход» первым
восстановленным в районе коллективным хозяйством. Председателем
в один голос назвали Варламова: хоть стар, не больно
здоров, да дело знает и при немцах хорошо показал
себя: перед народом чист. Пусть потрудится на мир по
силе возможности.
«Перед народом чист» — вот главная мера, которой
тогда — после оккупации — оценивали людей.
Поэтому в деревне Наволок, куда я отправился из
Заозерья, первый же выступивший предложил на
должность председателя колхоза Иванова. Того самого,
которого немцы пытались повернуть на свою сторону,
соблазнить разными поблажками, полагая, что человек,
сидевший в тюрьме, а значит обиженный Советской
властью, без сомнения, охотно примкнет к ним.
Я не знал тогда в подробностях всего, что стало
известно потом. Но уже здесь на собрании свои,
деревенские, говорили, что, как ни трудно порой приходилось,
Иванов не свернул на кривую дорожку. Не продался,
не стал предателем, немецким холуем. Наоборот,
старался сорвать выполнение приказов гитлеровцев.
Уговаривал своих соседей прятать зерно, картофель, гноить
сено, предназначенное для отправки в гитлеровскую
комендатуру.
«Если уж в такое время против своей совести не
пошел, значит работать будет честно», — говорили
колхозники.
420

С того памятного 1944 года больше десяти лет
руководил Иванов одним из самых крупных хозяйств района
и вывел его в передовые.
Другое наше крупное хозяйство—«Большой Брод»—
было одним из немногих, где в какой-то мере
сохранились старые кадры. Председателем здесь снова стал
Алексей Игнатьевич Иванов, сумевший и на посту
старосты твердо блюсти интересы общественного
хозяйства. Умудрился даже сохранить колхозный
севооборот.
Алексей Игнатьевич в первые же дни после нашего
возвращения в Лугу пришел в райком. Рослый,
чернобородый, ступал твердо, тяжеловато, так, что половицы
трещали, говорил густым баском. С удовольствием
вспоминал, как злились немцы, не находя спрятанного
им невода. Мечтали полакомиться вкуснейшей рыбкой,
водившейся в озере Врево, на берегу которого стоял
колхоз.
— Алексей Игнатьевич, ты, говорят, и трактор
уберег?
— Целехонек он! Своим ходом из лесу пригнали.
Маленько почистить, если что заржавело, и можно в
работу. У себя вспашем и соседям поможем.
Да, большинство хозяйств возглавили люди
надежные.
Впрочем, были и ошибки. Мы вызвали в Лугу
председателей колхозов Перечицкого сельсовета. Смотрю и
глазам не верю: сидит передо мной Филиппов —
немецкий угодник, староста, выдавший на муки и смерть
нескольких честных советских людей. Это он тяжелой для
нас зимой 1942 года, увидев в деревне Утина и еще
нескольких партизан, изобразил радость, засуетился,
приветил их у себя, а в это время послал за
карателями.
421

Партизанский суд приговорил тогда изменника
к расстрелу, и Филиппов числился у нас в списках
казненных предателей.
А он — живехонек, сидит передо мной в роли
руководителя колхоза!
Оказывается, двое партизан, которым было поручено
исполнение приговора, вывели Филиппова из деревни
в поле. Воспользовавшись какой-то промашкой наших
товарищей, он бросился наутек. После нескольких
выстрелов упал. «Убит», — решили партизаны. Проверять
было некогда — в деревне поднялась тревога, недалеко
находились каратели. И наши товарищи вынуждены
были быстро уходить.
Староста же оказался только легко раненным.
Фашисты подобрали Филиппова, вылечили, и он, как
пострадавший от рук «бандитов», стал у них в еще большей
чести.
Поздней осенью 1943 года Филиппов, хитрая лиса,
почувствовал, что надо «менять курс». Переметнулся
к партизанам в Одиннадцатую (Волховскую) бригаду—
подальше от родных мест. Пробыл он в бригаде месяца
три, не больше, и вернулся с ореолом «народного
мстителя», обосновался там, где о его прошлом не
знали.
Командированные в сельсовет товарищи, не ведая
этой истории, невольно помогли предателю стать
руководителем артельного хозяйства. Пришлось исправлять
ошибку.
Из довоенных 160 колхозов восстановили 159. В
деревне Пелково, где располагалась фашистская
комендатура, возродить колхоз не удалось. Там почти не
осталось жителей: молодежь немцы угнали в Германию,
а те немногие, кто сумел укрыться в лесу, не вернулись
на старое пепелище.
422

2
За два с половиной года оккупации фашисты довели
хозяйство района до полного развала. Некоторые
деревни сожжены начисто, до единого дома, в других
уцелела какая-то часть построек. По приблизительным
подсчетам, почти половина жителей — женщины,
детишки, старики — ютились в землянках. Разорены
животноводческие фермы, теплицы, парники. В груды
развалин превращены санатории, дома отдыха, сельские
больницы, многие школы, клубы.
Приходилось возрождать все заново — с первого
заложенного кирпича, с первого вбитого гвоздя.
Секретарь Леноблисполкома К. Д. Белокурова и
секретарь обкома партии К. И. Домокурова, приехавшие
вскоре после освобождения Луги, побывали в
нескольких сельсоветах, записали, какая помощь требуется
району.
А мы провели первое районное партийное собрание.
Для него вполне хватило моего кабинета. Было в
районе к 1 марта восемнадцать или девятнадцать
коммунистов...
На повестке дня самый насущный вопрос:
подготовка к севу. Предстояло решить много проблем.
Первая: чем обрабатывать землю?
Новый директор Лужской МТС налицо —
заместитель командира партизанской бригады Е. В. Васильев.
Нет самой МТС. По слухам, наши тракторы находятся
в Ефимовском районе. Сколько их? В каком состоянии?
Когда прибудут?
Обо всем этом надо узнать как можно скорее.
Мы назначили заведующим Сельхозснабом
подпольщика Богомолова — того самого, что ходил с нашими
записками в Красные Горы к Бабаеву. Но на месте
423

склада сельскохозяйственного инвентаря высилась груда
обгоревших плугов, борон, молотилок.
Наконец, как быть с семенами?
Прикидывали и так и этак. Пришли к выводу:
самое правильное — обратиться к народу. Рассказать, как
важно для армии, для страны, для нашей победы
засеять возможно больше земли. Пусть в каждой деревне
проведут сбор семян и люди по доброй воле принесут
кто сколько может, для общего дела.
Следовало создать также небольшие строительные
бригады, включить в них всех, кто мало-мальски умеет
держать топор в руках. Строителям первым делом
наладить работу деревенских кузниц. Собрать туда все,
что можно, из оборудования и начать ремонт.
И снова направился наш немногочисленный актив
в сельсоветы, чтобы там на месте организовать всю
работу.
Секретарь обкома М. Н. Никитин вызвал меня в
Ленинград. На попутной машине я добрался до города,
сел в трамвай, еще по-блокадному оснащенный вместо
стекол фанерой, и приехал на улицу Восстания, 41, где
тогда размещалась часть отделов обкома партии и
облисполкома.
Мы не виделись с Никитиным почти полтора года.
— Почему не был на партизанском параде? — с
места в карьер спросил Михаил Никитич.
— Вашу радиограмму радистка расшифровывала
пять дней. Когда расшифровала — парад кончился...
— Все такой же ты ершистый... А я думал —
переменился,— миролюбиво заметил Никитин. — Ну давай,
рассказывай подробно, что в районе делается. Кое-что
я знаю. Домокурова передала ваши просьбы.
Впервые за последние годы мы говорили не
о взрывчатке, патронах, минах, диверсиях. Мне достав-
424

ляло истинное удовольствие повторять надолго
ушедшие из нашего лексикона слова: «весновспашка»
«тягловая сила», «минеральные удобрения». Право же, они
ласкали слух, как стихи.
Выслушав меня, Никитин сказал, что, по
предложению А. А. Жданова, каждый район Ленинграда возьмет
шефство над одним из освобожденных районов
области. Шефская помощь будет самой разносторонней:
пришлют рабочих, поделятся материалами, направят
агитаторов, пропагандистов, лекторов.
— Работники обкома, партийный актив города
помогут вам наладить деятельность партийных
организаций в городе и на селе,—сказал Никитин. —
Коммунисты сейчас будут прибывать в район. И
демобилизованные из армии после ранений, и те, кого мы направляем
к вам на работу.
Следующий мой визит был в облисполком.
— Ну-ка, покажись, товарищ секретарь, каков ты
теперь? — весело встретил меня Н. В. Соловьев. —
Расстался с автоматом и прочим своим арсеналом?
Говорят, лихой кавалерист из тебя получился. Слышал,
будто ты и сейчас на работу верхом ездишь?
— Чистая правда, — подтвердил я.—Мы с
Ополченным каждое утро ездим через весь город из Заречья
в райком. Зачем же идти три километра пешком?
Другого транспорта нет.
— Ну, ладно, погарцевал и хватит. Передайте лучше
лошадей в колхозы, а мы постараемся дать вам
машину. Что у вас с подготовкой к севу делается? Чем
располагает район?
Я рассказал. Наши уполномоченные большей частью
находятся в колхозах. Народ понемножку обживается.
Начинают работать кое-где строительные бригады.
Впрочем, «бригады» — название громкое: в них старики
425

под семьдесят лет да подростки. Действуют походные
кузницы. В колхозе «Лопанец» кузнец И. М. Михайлов
первым в районе начал собирать и ремонтировать
ломаные плуги, конные сеялки. Но все это капля в море.
Без помощи города нам не справиться.
— В конце марта, самое позднее — в начале апреля
вернем вам Лужскую МТС. Хуже с Серебрянской —
тракторы старые, изношенные, списывать пора. Но
постараемся их подремонтировать, чтобы хоть
годок-другой послужили, — пообещал Соловьев.
Решился вопрос и с семенами.
— Дадим вам семян. Не полностью, конечно. Не
забывай, что война еще идет. На половину плана,
пожалуй, выделить сможем. Правильно сделали, что
обратились к колхозникам. Беда общая, и как-то надо
вместе искать выход из положения. Люди поймут, если им
рассказать все как есть.
— Ну, а что со строительством жилищ? — не
отступал я. — Нужны доски, гвозди, стекло и, самое
главное,— люди, умеющие строить дома.
Я говорил с жаром, сколько мог убедительнее,
нанизывал и нанизывал наши нужды. А сам беспокойно
думал: откуда же взять столько рабочих рук, столько
материалов? Разорен не один Лужский район — целые
области...
Соловьев не любил бросать слов на ветер. Вызвал
помощника, посмотрел одну бумагу, другую, третью,
подсчитал. Потом сказал:
— Пилы, топоры, гвозди, кой-какой материал
выделим. Насчет стекол не взыщите — взять негде. Сам
видишь, в Ленинграде окна заделаны фанерой.
Заготовляйте лес. Пришлем строительный батальон.— Соловьев
прикинул в уме и продолжал: — На целый месяц
пришлем. Используйте, где нужнее...
426

Окрыленный, я возвращался в Лугу. Не один. Со
мной ехал Иван Сергеевич Сергеев — бывший
председатель Хвойнинского райисполкома. Соловьев
рекомендовал его на работу к нам. Тоже председателем. А
горисполком по-прежнему возглавлял Михаил Георгиевич
Кустов. С ним в июле сорок первого мы начинали
партизанить и теперь вместе занялись восстановлением
всего, что разрушила война.
Наши вновь созданные отделы и учреждения
понемногу становились на ноги, обрастали активом. В
городе и районе налаживалась нормальная жизнь. Все
меньше оставалось развалин, улицы не загораживали
груды битого кирпича и обгорелых бревен. Много часов
отработали лужане, очищая, убирая, восстанавливая
город.
10 марта пришел первый поезд из Ленинграда.
Встречать его собрался чуть ли не весь город.
Деревянную хибарку, построенную вместо разбитого вокзала,
украсили алыми полотнищами. Паровозную бригаду
готовы были качать.
Из эвакуации начали возвращаться родные. Вскоре
и я встречал свою семью...
К дверям райкома подкатил порядком потрепанный
военный ветеран — трофейный «оппель», с недавних пор
находившийся в нашем распоряжении. За рулем сидел
все тот же верный Костя Мурыгин. Первые сединки
проглянули в смоляных волосах, морщины прорезали
лицо. Пожалуй, чуть сдержаннее, серьезнее стал Костя.
Но в остальном он был все тот же, готовый ехать в
любой медвежий угол, независимо от того, есть туда
дорога или нет. Выйдя из госпиталя, Мурыгин поступил
работать на оборонный завод. Его приняли там в члены
партии. Как только фашистов выгнали из Луги,
Мурыгин примчался сюда. И, встречая нашу машину на
427

ухабистых проселках, колхозники обрадованно
говорили: «Вот и райкомовский Костя едет, как в бывалошные
времена».
В марте начала выходить «Крестьянская правда»,
открылись почтовые отделения. Буквально каждый день
приносил какую-нибудь радостную новость. Стали
работать столовая, четыре магазина. Детские ясли
приняли первых пятьдесят малышей. В детских садах уже
более двухсот ребятишек. Кинотеатр показал первый
фильм...
В сельсоветах снова заговорило радио. Комсомольцы
многих деревень в ответ на призыв райкома комсомола
стали проводить субботники, ремонтируя сельские
клубы, избы-читальни.
С помощью Облздравотдела открыли больницы и
медицинские пункты.
Но еще нерешенной проблемой оставалось
строительство жилищ. Прибыл, обещанный Н. В. Соловьевым
строительный батальон. Разбили его на мелкие
подразделения, отправили в сельсоветы. Дело пошло на
лад.
В Толмачеве саперная часть строила мост через реку
Лугу. Солдаты обязались ежедневно сверх положенного
времени два часа работать в соседних сожженных
деревнях. За короткий срок они построили несколько
десятков домов для колхозников. Командир батальона
майор Писмах первым брал топор, рубанок, шел на
колхозную стройку, полный горячего желания поскорее
вывести из землянок детей, отцы которых сражаются на
фронте.
К началу лета 1944 года в районе общими усилиями
построили около трехсот домов. А через год с
небольшим уже ни одна семья не жила в землянках.
Наши лужские рабочие и ленинградские инженеры
428

за два месяца восстановили небольшой стекольный
завод. К 1 мая 1944 года была получена первая партия
оконного стекла. Правда, зеленоватое, толще, чем
нужно, но пока годилось и такое. Обеспечили им все
новостройки.
Большую помощь нам оказали шефы — работники
предприятий и учреждений Василеостровского района.
В Луге и сельсоветах часто бывали секретари райкома
Г. М. Нестеров, Б. Г. Сочилин, директор завода имени
Козицкого И. Н. Ливенцов. Они присылали к нам
кузнецов, слесарей, плотников, столяров. Даже печников
сумели разыскать.
С помощью шефов в каждом колхозе
отремонтировали старые скотные дворы или построили новые.
Восточные области готовились, передать нам более трех
тысяч голов крупного рогатого скота и, кроме того, овец
и свиней.
Ленинградцы собрали десятки тысяч книг для
сельских библиотек. К нам приезжали ученые, артисты,
врачи, лекторы.
Очень дорога нам дружеская помощь, горячая
поддержка ленинградцев!
Первое время — до приезда семей — мы продолжали
жить в Заречье партизанской коммуной, питались из
одного котла. Привыкать к гражданской жизни было
не просто. Она имела свои особенности.
Как-то приехал в Лугу писатель Павел Лукницкий.
Наши поварихи сварили славный обед. Захотели
угостить гостя как следует.
— Сбегай в райпотребсоюз. Захаров — новый
председатель — хвастал, что спирт привез, — попросил я
кого-то из товарищей.
Посланный вернулся, смущенно развел руками:
— Деньги просит...
429

— Деньги? Какие деньги? — поразился я. За два
с половиной года жизни в лесу мы совсем отвыкли от
денег. Зарплату нашу те ведомства, где мы работали до
войны, переводили в сберкассы, пересылали семьям. Ни
у кого из нас в кармане давно уже не было ни копейки.
С большим конфузом, прибегнув к займу у того же
Захарова, раздобыли нужную сумму...
3
Буквально с первых же дней по возвращении в Лугу
я стал разыскивать членов подпольной группы.
Теплухин, Пленис с семьей, Савченко с дочерьми и некоторые
другие покинули город в ноябре 1943 года. Н. Н.
Шутов, работавший шофером в управе, предупредил Теп-
лухина, что эстонская полиция нащупала какие-то нити,
ведущие к дому на Нижегородской.
Удалось сбежать от фашистов и медицинской сестре
М. В. Котовой вместе с несколькими девчатами из
больницы. И не как-нибудь уехали они из города, а на
лошади, выпрошенной в городской управе «для перевозки
домашних вещей». Не слишком греша против истины,
женщины, как могли беззаботнее, сообщили патрулю,
что переезжают в другое место. Пригласили на
новоселье, пообещав шнапс...
Прожив какое-то время в лесу, Теплухин, Савченко
и Котова добрались до Шестой партизанской бригады
и сражались в одном из ее отрядов. Перешел линию
фронта и вступил в ряды Красной Армии Петр
Ермилин.
10 февраля 1944 года в бою под деревней Островно
Николай Николаевич Теплухин был ранен и отправлен
в тыловой госпиталь на восток. Наша встреча
произошла много позднее.
430

Не дожидаясь, пока я его разыщу, пришел в райком
парикмахер Сергей Дмитриевич Трофимов.
Жизнерадостный, как и раньше, полный энергии, долго и
крепко жал мне руку, рассказывал и расспрашивал
одновременно. Критически рассматривая мою разросшуюся
шевелюру и щетину на щеках, с места в карьер
заговорил о необходимости открыть парикмахерскую.
— С моим «частновладельческим предприятием»
покончено. Хочу снова вступить на социалистический
путь! — Он потешно сжал губы в комочек, поднял
брови — готовился сострить — и ехидно изрек: —
Представляете, какой яркий факт для доклада? Успешное
перевоспитание «частника»!
Явился ко мне и старик Осипов — кладовщик
совхоза «Володарское».
Осторожно открыл дверь кабинета, убедился, что
никого нет, и, кряхтя, втащил два тюка, завернутых в
старенькую пожелтевшую клеенку, аккуратно
перевязанную веревками.
— Вот, Иван Дмитриевич, привез. Все в целости и
сохранности, как велели. Пуще глаза берег. Пожару
боялся, так я их в клеенку обернул и закопал в
огороде,— пояснил Осипов, подтаскивая свой груз ближе к
столу.
— А что это такое?
— Бумажки, помните? Летом в сорок первом году
ночью привозили. Еще когда фрицев у нас не было. Вы
уж проверьте все сами, чтобы сдать вам в полном
порядке, — не отставал старик.
Я открыл один из тюков. Там лежали плотные
пачки листовок, доставленных из обкома в начале войны.
Старик так сиял, так гордился, что сберег их,
честно выполнил задание райкома, что у меня просто духу
не хватило его разочаровать...
431

И кого винить, кроме самого себя?!
Райисполком провел совещание учителей города и
района. Небольшой райкомовский зал свободно
вместил всех, кого мы смогли разыскать. Пришли
демобилизованные из армии мужчины, иные опираясь на
костыли, у других пустой рукав подколот булавкой.
Преждевременно состарившиеся женщины, пережившие
ужасы оккупации. Взгляд их еще не потерял
напряженности. Долгие месяцы жили оторванные от всего, что
было самым дорогим, эти люди. И теперь они
радостные, счастливые... Происходили неожиданные встречи;
кого-то громко приветствовали, обнимались.
Я увидел в сторонке у окна Валентину Васильевну
и Антонину Васильевну Пениных и по-братски обнял
растроганных женщин.
В зале смолкли разговоры, все смотрели, не
понимая, почему секретарь райкома так горячо приветствует
именно этих, ничем особенным не приметных учительниц.
Прежде чем открыть собрание, заведующая районо
Т. Т. Никифорова предоставила мне слово. И я
рассказал всем, что сестры Пенины делали великое дело в
оккупированной Луге, будучи членами подпольной
группы, оставленной райкомом для активной борьбы с
фашистскими захватчиками.
— Антонина Васильевна и Валентина Васильевна
были нашими пропагандистами, агитаторами, —
говорил я, — решительно боролись против онемечивания
детей, воспитывая их в духе советского патриотизма. Они
подвергались большой опасности, рисковали своей
жизнью, но продолжали поступать так, как подсказывали
долг и совесть советского человека. И я хочу начать
наше первое районное собрание учителей с
благодарности этим смелым, стойким и очень скромным
женщинам.
432

Все долго, от души аплодировали.
На совещании было высказано много дельных
предложений. В первых числах марта в городе начали
работать две школы, потом открылись еще и в
нескольких сельсоветах.
...А в только что оборудованной маленькой
больничке лежал тяжело заболевший Александр Матвеевич
Бабаев. Выкроив свободную минуту, я спешил туда,
приносил раздобытую всеми правдами и неправдами
очередную порцию драгоценного сульфидина. Много
испытаний выпало на долю Александра Матвеевича...
Пожалуй, самым неожиданным было последнее. Это
произошло за несколько недель до освобождения
Луги.
Сагитированный Бабаевым 3-й карательный отряд,—
он состоял в большинстве из украинцев и чеченцев и
размещался в Красных Горах, — с полным
вооружением ушел к партизанам. Гестаповцы начали следствие.
Нашлись подлецы, сообщившие фашистам, что со
многими украинцами отряда водил дружбу секретарь
волостной управы Бабаев.
Александру Матвеевичу приходилось держать ухо
востро.
Круто изменил к нему отношение и бывший
«дружок» — волостной старшина Федоров. Поймав Бабаева
на том, что тот не выполнил распоряжения немецкой
комендатуры о срочной посылке подвод,
многозначительно пригрозил «разобраться».
Той же ночью Александр Матвеевич на лошадях
самого волостного старшины примчался в деревню Ост-
ровно, где находился штаб Шестой партизанской
бригады. Вздохнул с облегчением: спасен. Но не тут-то было.
Его злоключения на этом не кончились. Попал из огня
да в полымя.
433

Помню, как-то поздно вечером я вернулся из отряда
в деревню Загорье, где стоял наш штаб. Не остывшая
за день русская печь в доме старой нашей активистки
Ольги Федоровны Сапровой обещала хороший отдых
партизанским косточкам. Сел ужинать. Только поднес
ложку ко рту — вваливается нарочный из Шестой
бригады, подает записку от ее командира Объедкова.
Он писал о каких-то бригадных нуждах, а в конце
следовала приписка: «Поймали одного мерзавца,
писаришку волостного. Хотели пустить в расход, да он
ссылается на тебя. Врет, наверно. Бабаев его фамилия.
Слыхал про такого?»
Я схватил в охапку полушубок, нахлобучил шапку
и бегом во двор. Вскочил в запряженные сани да так,
стоя, и гнал лошадь вскачь всю дорогу, моля бога не
опоздать. Объедков нрава крутого, долго раздумывать
не любил.
Влетел к ним в штаб, спрашиваю: где Бабаев?
— Заперли в погреб. Сейчас приведут. А что, ты
правда ему что-то такое поручал?—удивился
Объедков.
Без долгих разговоров я усадил Бабаева в сани, и
уже более спокойным аллюром мы отправились в нашу
бригаду. С тех пор Александр Матвеевич не
расставался со мной. Вместе вернулись в Лугу. Поручили
ему заведовать районным статистическим
управлением.
Когда на собрании коммунистов района мы избрали
членов райкома, я пришел к Александру Матвеевичу.
— Что ж, Саша, долг платежом красен. Вот тебе
моя рекомендация в партию.
Осенью мы «обмывали» орден Красной Звезды,
которым Родина отметила заслуги подпольщика
Александра Матвеевича Бабаева.
434

Трагически сложилась судьба Елизаветы
Михайловны Яковлевой. Накануне своего ухода из Луги Теплухин
забежал к ней проститься. Настойчиво звал с собой.
Уговаривала ее уйти и Савченко.
Елизавета Михайловна была нездорова, обещала,
как только почувствует себя лучше, найти Теплухина и
Савченко. Она знала, куда они уходят, где искать
партизан. Но в январе — всего за месяц до освобождения
Луги — Яковлеву забрали в гестапо...
Как только растаял снег, спала вешняя вода,
райком партии решил отдать последний долг павшим
товарищам, торжественно, с воинскими почестями
захоронить останки погибших партизан и подпольщиков.
Иные могилы были выкопаны наспех, чаще всего там,
где бойцов настигла смерть. Некоторых не смогли даже
похоронить как следует, а просто накрыли еловыми
лапами. К этому вынуждали тогда напряженные бои и
преследования карателей.
Много жителей города и района приняло участие в
благородном деле. Около поселков и деревень
возникли братские могилы. Комсомольцы, пионеры,
школьники взялись ухаживать за ними.
Специальную группу райком отправил к станции
Мшинская в лагерь отряда Сабурова, где погибли
разведчица Герой Советского Союза Антонина Петрова и
бойцы-партизаны вместе со своим командиром
Станиславом Ивановичем Полейко. И вот как мрачно шутит
иной раз судьба: возглавить группу я поручил
И. П. Ильину из деревни Кемка —бывшему бойцу
отряда Сабурова.
— Ты лучше других знаешь те места, сам жил в
лагере, тебе проще найти землянки, — настаивал я,
видя, что Ильин мнется, невнятно что-то бормочет,
пытаясь отговориться от поездки.
28*
435

Не знал я в ту пору, что страшно было предателю
снова встретиться с подлым делом своих рук, смотреть
в мертвые лица погубленных им товарищей!
Только позднее стала известна подлинная история
разгрома отряда Полейко. Ильин, отпущенный по
болезни Сабуровым в деревню, явился в Толмачевскую
комендатуру, признался, что был партизаном, но теперь
готов служить немцам. В знак преданности новым
хозяевам привел карателей к землянкам своего отряда,
где в ту пору расположились партизаны Полейко.
В центре Луги в городском саду похоронили мы
многих наших отважных друзей: Антонину Петрову,
командиров отрядов Станислава Ивановича Полейко и
Александра Федоровича Климанова, комиссаров
Николая Андреевича Андреева и Ивана Ивановича Полейко,
молодых подпольщиков Анатолия Ваулина, Антонину
Бардистову, Александра Парфеева.
...Торжественно и скорбно плывет в воздухе
величавая мелодия траурного марша. Гремит салют из
винтовок. Склонив головы, мы стоим у свежевырытых
могил наших товарищей. Вспоминаем и тех, с кем вместе
начали боевой путь в 1941 году. Погибли в боях с
карателями Михаил Милош, Павел Туморин, Платон
Никифоров, Михаил Старцев, Иван Циммерман и гроза
оккупантов партизанский командир Михаил Романов.
Пусть же их славные имена никогда не будут забыты
на лужской земле!..
Много лет миновало с той поры, много весен
прошумело над головой — радостных и печальных,
трагических и счастливых. Но весну 1944 года не забыть.
Разрушенный, полупустой город, разоренные деревни,
где остались одни женщины да дети и старики, а при-
436

бывающее пополнение — инвалиды из госпиталей.
И мы — горсточка партийных активистов, из которых
многие не знали, как и подступиться к сложным
вопросам, каждый день выдвигаемым жизнью.
И все же в ту весну свежими всходами зазеленели
запущенные поля. Частные межи не раздирали их
больше на клочки. Первый посевной план (половина
довоенного, а сил — раз в пять меньше!) район перевыполнил.
Чудо это свершили люди. Никогда до этого я не
видел такого трудового подъема, такого яростного
напряжения сил, такой увлеченности работой. Казалось, для
людей нет ничего невозможного. Да так оно на самом
деле и было.
Не хватало тракторов — пахали на лошадях,
впрягали бычков, даже своих коров, вскапывали землю
лопатами. Семидесятилетние работали как молодые, а
молодые... Впрочем, не оставалось тогда в деревнях
молодых — их место заняли подростки, едва ли не
ребятишки, а спрашивали с них, как с больших.
Агитировать много не приходилось. Случалось,
приедешь в колхоз и если там темпы немного поотстали от
соседских, просто скажешь колхозникам:
— В Ленинграде умерли от голода сотни тысяч
людей. Оставшиеся в живых и сейчас едят не досыта.
Война еще не ушла с нашей земли. Слышите, пушки
стреляют под Псковом?
Этого было достаточно. Люди, испытавшие ужас
фашистского господства, вкладывали в свой труд всю
силу ненависти к врагу, всю страстную жажду победы.
Они понимали, как дорог стране каждый килограмм
зерна, как нужен он армии.
Мы вырастили хороший урожай. Перевыполнили
план хлебозаготовок. Засыпали семена для посева в
1945 году на всей довоенной площади. Во многих
437

хозяйствах колхозники получили на трудодень по два-
три килограмма зерна.
...В городском клубе собрались делегаты
колхозников, председатели сельсоветов, наш актив. Встречали
делегацию из Ленинграда.
Заместитель министра сельского хозяйства привез
переходящее Красное знамя Государственного
Комитета Обороны СССР. Его присудили нашему району за
успехи в восстановлении сельского хозяйства.
Наш старый знакомый Михаил Алексеевич Таиров
вручил переходящее знамя облисполкома колхозникам
артели «Большой Брод» — победителям в областном
соревновании.
Было сказано много хороших, душевных слов.
Взяты новые обязательства.
Мне запомнилась коротенькая речь председателя
колхоза «Большой Брод» Алексея Игнатьевича
Иванова:
— Огнем нас палили проклятые враги — не сгорели.
Сколько деревень сожгли до щепочки — они
отстроились лучше прежнего. Пулями стреляли — не убили,
разорили до последнего, а мы снова хозяева на своей
земле, как и были! И призываю я работать всех так,
чтобы знамя Комитета Обороны всегда оставалось в
нашем районе...
Выпрямившись во весь свой немалый рост, Иванов
показал на знамя облисполкома.
— А это мы тоже не отдадим. Уж будьте покойны!

ОГЛАВЛЕНИЕ
Часть первая • • • 3
По боевой тревоге . 3
Луга прифронтовая . . . . * 16
«Мария Ивановна уехала?» 25
Задание генерала Астанина . , ...... .■ 36
Готовность номер один 47
Мы остаемся, товарищи! 55
Часть вторая 68
Штаб начинает действовать ......... 68
Подвиг — любой прожитый день 92
Кнутом и пряником 121
Год вступления 1941-й . 143
«Среди лесов дремучих...» 163
Часть третья , 190
Партизанская клятва 190
С Волховской бригадой 213
Знойное лето 246
Часть четвертая 291
Лужский подпольный центр 291
«К оружию, товарищи!» '340
Наш второй фронт 388
Здравствуй, Луга! 416