П Д. ЧЕСНОКОВ
От концепций
исторического круговорота
к теориям
«постиндустриального
общества»
МОСКВА,
«ВЫСШАЯ ШКОЛА», 197$

Рецензенты:
кафедра философии МШИ им. Ленина;
доктор философских наук, профессор Ашин Г. К.
Чесноков Г. Д.
От концепций исторического круговорота к
теориям «постиндустриального общества».
Монография. Мм «Высш. школа», 1978.
128 с.
В книге определяется место концепций исторического
круговорота в буржуазной социологии послевоенного периода
(А. Тойнби, П. Сорокин), анализируются основные теории
«индустриального общества» (Р. Арон, Д. Гэлбрейт),
прослеживается их дальнейшая эволюция.
(g) Издательство «Высшая школа», 1978 г.

Памяти моего отца профессора
Дмитрия Ивановича Чеснокова
посвящаю
Автор
Введение
Существование двух общественных систем
накладывает своеобразный отпечаток на все социальные
процессы, происходящие в современном мире. Возросшее
могущество социалистического лагеря уже привело к тому,
что капиталистические страны вынуждены были принять
вызов на «мирное сосуществование» двух систем,
брошенный им странами социализма. Последнее ни в коей
мере не означает ни отказа от классовой борьбы, ни
даже ослабления ее размаха. Напротив, накал борьбы
постоянно нарастает и империалистам приходится
внимательно следить за тем, в каком из районов земного
шара стрелка барометра покажет скорое приближение
«самой бури». Экономическое соревнование между
социализмом и капитализмом вступает в свою
завершающую фазу. Сегодня уже сами буржуазные идеологи
признают, что выдерживать экономическое соревнование с
социализмом капиталистической системе становится все
труднее. В этих условиях центр тяжести классовой
борьбы имеет тенденцию к перемещению в область
идеологии. Идеология становится основным полем боя,
и каждая из борющихся сторон, хорошо понимая, что
наступает «последний и решительный бой», стремится
обновить свое идейное оружие, внимательно следя при
этом за тем, что делается в стане противника.
«Положительные сдвиги в мировой политике,
разрядка создают благоприятные возможности для
широкого распространения идей социализма. Но, с другой
стороны, идейное противоборство двух систем
становится более активным, империалистическая пропаганда —
более изощренной.
В борьбе двух мировоззрений не может быть места
нейтрализму и компромиссам. Здесь нужна высокая
политическая бдительность, активная, оперативная и убе-
3

дительная пропагандистская работа, своевременный
отпор враждебным идеологическим диверсиям» 1.
За последние 10—15 лет буржуазные идеологи
проделали такую же работу в плане борьбы с научной
идеологией, которая была совершена ими примерно за сто
лет предшествующего существоваиия 'марксизма. Это,
конечно, «е означает, что ©о второй половине XIX и в
первые пятьдесят лет XX в. вопросы идеологической
борьбы недооценивались буржуазией. Речь идет о
другом, о том, что идеологическая борьба буржуазии и
пролетариата в наши дни носит качественно новый
характер. Какова, например, была тактика противников
марксизма после выхода первого тома «Капитала»?
Это была тактика замалчивания величайшего
творческого гения К. Маркса — открытия
материалистического понимания истории. Это открытие, как известно,
поставило социологию на уровень науки, но оно же
заставило буржуазию 'направить всю силу ее интеллекта
на то, чтобы опровергнуть учение Карла Маркса.
«Ученые и неученые представители германской
буржуазии, — писал К. Маркс в послесловии ко второму
изданию «Капитала», — попытались сначала замолчать
«Капитал», как это им удалось по отношению к моим
более ранним работам. Когда же эта тактика уже
перестала отвечать обстоятельствам времени, они, под
предлогом критики моей книги, напечатали ряд советов на
предмет «успокоения буржуазной совести», но
встретили в рабочей прессе — см., например, статьи Иосифа
Дицгена в «Volksstaat» — превосходных противников,
которые до сего дня не дождались от них ответа»2.
Опровергнуть учение К. Маркса оказалось не под силу
буржуазным апологетам. Последнее обладало таким
оружием, перед которым в бессилии отступали самые
ученые представители буржуазной науки. Этим
оружием было верное отражение объективной
действительности и законов общественного развития. Лишить
пролетариат его идейного оружия — вот цель, к которой
постоянно стремилась и продолжает стремиться
буржуазия разных стран.
Свое практическое подтверждение учение К. Маркса
получило в победоносном исходе Октябрьской револю-
1 Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976, с. 74.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 18.

ции. «В Октябрьской революции глубоко и всесторонне
раскрылась великая всемирно-освободительная миссия
рабочего класса.
Победа Октября ознаменовала исторический поворот
в судьбах народов нашей страны. Она спасла нашу
Родину от надвигавшейся катастрофы, к которой ее
толкала преступная политика правящих эксплуататорских
классов — помещиков и буржуазии, вывела ее на путь
подлинно независимого развития, всестороннего
социально-экономического и культурного прогресса. В то же
время героическая борьба рабочих и крестьян России,
получившая горячую и действенную поддержку
трудящихся во всем мире, показала, по словам Ленина, «всем
странам кое-что, и весьма существенное, из их
неизбежного и недалекого будущего» 1. Она позволила всем
угнетенным, борющимся народам увидеть и свою
грядущую победу»2. После того как социализм вышел за
рамки одной отдельной страны и начал решительно
шагать по странам и континентам земного шара,
буржуазия задним числом поспешила признать открытие
К. Маркса, но лишь для того, чтобы под прикрытием
мнимой объективности начать новую атаку на
марксизм.
Одной из отличительных особенностей современной
буржуазной идеологии является то, что ее теоретики в
своем подавляющем большинстве стали «чуть-чуть
марксистами». В указанной мере они приобщились к
марксизму, чтобы их не заподозрили в отставании от
жизни. Но их теории остаются настолько ненаучными,
чтобы служить классовым интересам современной
империалистической буржуазии.
Другой особенностью современной буржуазной
идеологии является то, что интенсивность в работе
буржуазных теоретиков достигла высшего предела. Не успевают
появиться одни теории, как на смену им идут новые.
Внешне создается иллюзия, что буржуазная идеология
находится на подъеме. В действительности это только
фасад здания буржуазной идеологии, где за богатством
формы скрывается бедность содержания.
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 4.
2 О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции. Постановление ЦК КПСС от 31 января 1977 года. М., 1977,
с. 4.
5

Существование большого количества Школ и Школок
буржуазной социологии давно уже никого не удивляет.
Буржуазные идеологи объясняют такое многообразие
красок отсутствием догматизма в идеологии
буржуазного Запада (утверждение, которым так умиляются
правые оппортунисты). Марксисты не могут брать на веру
тезисы буржуазной пропаганды. Классовый подход
позволяет им давать научное объяснение загадкам и
«парадоксам» буржуазной идеологии.
Цель настоящей работы — рассмотреть и дать
критический анализ двух разновидностей буржуазных
теорий исторического развития: концепций исторического
круговорота и теорий «индустриального общества».
В советской литературе эти теории рассматривались,
как правило, изолированно, в результате чего духовное
родство названных теорий не подчеркивалось в должной
мере. Между тем «сосуществование» на протяжении
многих лет двух «различных» концепций исторического
развития в рамках буржуазной социологии заставляет
думать, что между ними существует определенная
внутренняя связь.
Нам представляется неправильным рассматривать
концепции исторического круговорота и теории
«индустриального общества» с точки зрения противоположного
решения их авторами проблемы общественного
прогресса. Именно такое объяснение различиям двух
вышеназванных теорий дают буржуазные авторы. Между тем
обе концепции в равной мере извращают идею
общественного прогресса. Разница состоит только в том, что
сторонники концепций исторического круговорота
делают это открыто, а авторы теорий «индустриального
общества» — завуалированно.
Теории «индустриального общества» (здесь мы
имеем в виду как теории «единого индустриального
общества», так и теории «постиндустриального общества»)
представляют собой разновидность эволюционистского
понимания общественного развития.
Показательно, что термин «индустриальное
общество» был введен в буржуазную социологию
позитивистами еще в XIX в. «Индустриальный тип с его
децентрализованными аппаратами, — писал Г. Спенсер, —
представляет высший тип потому, что он всего лучше служит
тем целям (благополучия единиц), к достижению
которых должна стремиться общественная организация, —
6

в отличие от тех целей (благосостояние агрегата),
которым должна служить индивидуальная организация,
с ее централизованными аппаратами» !. Тот же Спенсер
доказывал, что капитализм и социализм есть две
разновидности одного и того же типа общества, основанного
на строгой регламентации поведения индивида в
обществе. «Социалистический режим, — писал он, — не что
иное, как тот же бюрократический режим, только под
другим соусом. Военная, гражданская и промышленная
регламентация, по существу, одинаковы»2.
Из сказанного должно быть ясно, что теории
«единого индустриального общества», о которых поведали
миру буржуазные социологи в конце 50-х — начале 60-х
годов, возникли в буржуазной социологии отнюдь не
как «Минерва из головы Юпитера».
Буржуазные и ревизионистские «критики»
марксизма старательно обходят вопрос о том, что все сколько-
нибудь крупные новейшие философско-социологические
теории Запада представляют собой не более как
модификацию известных в прошлом буржуазных теорий.
Далеко за примерами ходить не следует. Махисты в свое
время возродили взгляды Беркли и Юма,
экзистенциалисты — Кьеркегора, неотомисты — Фомы Аквината
и т. д. Теории «единого индустриального общества»
возрождают взгляды эволюционистов, с той лишь
существенной разницей, что эволюционисты прошлого
рассматривали общественное развитие как проявление
общих законов биологической эволюции. Современные
эволюционисты пытаются найти
социально-экономическое обоснование своим взглядам. Однако ни теория
«постиндустриального общества», ни тем более теория
«единого индустриального общества» не допускают
социальной революции как средства разрешения
противоречий современного буржуазного общества.
Теории исторического круговорота имеют еще более
продолжительную историю, чем теории «единого
индустриального общества». Если даже не принимать в
расчет таких философов, как Гераклит, Демокрит, Платон,
которые придерживались идеи круговорота, и
обратиться к взглядам буржуазного философа истории Д. Вико
(1668—1744), то и в этом случае история концепций ис-
1 Спенсер Г. Основания социологии, т. 1. Спб., 1898, с. 377.
3 Там же, т. 2, с. 699.
7

торического круговорота покажется чрезвычайно
продолжительной. Было бы, однако, неправильно сводить
критику той или иной буржуазной концепции к
указанию на то, что аналогичные взгляды возникали и в
прошлом. Во-первых, возрождение «старых» взглядов
может означать победу науки, например обращение
философов нового времени к идее древнегреческих
атомистов. Во-вторых, и это особенно важно подчеркнуть,
возрождение старых взглядов, как правило, всегда
порождается изменениями в существующих условиях
социальной жизни людей. В «старых» теориях часто
находят новый ответ на интересующий философа, или,
говоря более широко, ученого, вопрос, поставленный
самой жизнью. Учитывая все это, мы попытаемся
показать, каковы социальные и гносеологические
предпосылки появления концепций исторического круговорота,
равно как и теорий «единого индустриального
общества».
Но прежде следует оговорить, о каких теориях
исторического круговорота в дальнейшем пойдет речь. Дело
в том, что внутри теории исторического круговорота,
как и всякой общей теории исторического развития,
существует большое число разновидностей. Очень часто
близкие по форме концепции оказываются результатом
попыток разных авторов решать отнюдь не одинаковые
проблемы. Это, в частности, относится к теориям
А. Тойнби и П. Сорокина. Хотя оба автора склоняются
к мысли, будто бы человеческая история связана с
возникновением и гибелью культур, тем не менее
проблема единства и многообразия исторического процесса
решается Тойнби и Сорокиным по-разному.
Чем объясняется такое расхождение в решении
одной и той же социальной проблемы?
Ниже мы дадим ответ на этот вопрос, а пока
остановимся на примере, на первый взгляд не имеющем
отношения к поставленной проблеме. В книге О.
Шпенглера «Закат Европы» автор проводит различие между
аналогией функций и гомологией органов. Если первое
выражает видимость подобия сравниваемых явлений, то
второе означает их действительную равноценность.
Шпенглер, будучи идеалистом, основу тождества
культур в конечном итоге усматривал в так называемом
духовном, морфологическом начале, будто бы присущем
каждой из восьми упоминаемых им локальных культур.
8

В этом заключалась основная ошибка Шпенглера. Ос
нову общественной жизни составляет не мистическое
морфологическое начало, а способ производства
материальных благ. Всякая аналогия, игнорирующая
существование единого способа производства материальных
благ у стран, находящихся на одинаковом уровне своего
общественного развития, является, по словам В. И.
Ленина, бросанием «слов на ветер» •.
Мы обратились к Шпенглеру, одному из авторов
теории исторического круговорота, с одной-единственной
целью — подчеркнуть, что явления, внешне несхожие,
могут характеризоваться большой внутренней близостью
и, наоборот, внешне аналогичные явления могут быть
никак не связаны между собой. Относится ли этот
вывод к философским и социологическим теориям?
Безусловно. В. И. Ленин в полемике с Н. Михайловским
доказывал близость материалистической теории
общественного развития К- Маркса и эволюционистской теории
происхождения видов Ч. Дарвина. Это не помешало,
однако, Ленину самым решительным образом
опровергать взгляды соци ал -дарвинистов. Может быть,
приведенные примеры говорят о различной оценке В. И.
Лениным учения Ч. Дарвина? Ни в коем случае. Проводя
аналогию между Дарвином и Марксом, он имел в виду
общность, которая выразилась в том, что первый в
биологии, а второй в социологии стояли на позициях диа-
лектико-материалистического понимания развития.
Когда же социал-дарвинисты абсолютизировали законы
эволюции и стали рассматривать общественную жизнь
через призму «общего закона эволюции», они тем самым
порвали с диалектическим взглядом на общество как
на особую форму движения материи, отличную от
биологической, и выступили как метафизики.
Все современные буржуазные социологические
теории выступают против материалистического понимания
истории. Разумеется, идеалистические теории не
возникают на пустом месте. Буржуазные авторы, сталкиваясь
с проблемами реальной действительности, стремятся их
решить. Однако метафизический и идеалистический
подход мешает им не только решить, но очень часто даже
правильно поставить затрагиваемую проблему.
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч.г т. 20, с. 126.
9

Нам представляется, что основная проблема, над ко*
торой бьются как авторы теории исторического
круговорота, так и сторонники теорий «единого индустриального
общества», — это проблема общего, особенного и
единичного в историческом процессе. Причем если
сторонники теорий исторического круговорота (Шпенглер,
Тойнби) абсолютизируют, как правило, специфические
особенности отдельных культур, то авторы теории
«индустриального общества» впадают в другую крайность.
Они оставляют в стороне специфические особенности
отдельных стран и народов и пытаются всю сложность
общественного развития уложить в прокрустово ложе
схемы развития индустриальных обществ. Разумеется,
не следует думать, что среди сторонников теорий
исторического круговорота нет людей, которые
абсолютизируют общие закономерности исторического развития.
Такие люди есть, например П. Сорокин. Но это только
подтверждает наше мнение о том, что общее у
идеалистов разных оттенков значительно превосходит
имеющиеся у них различия.
Особенность идеологической борьбы состоит в том,
что ошибки и просчеты в идеологии проявляются не
сразу и не так очевидно, как, например, в политике.
Это, однако, не означает, что задачам идеологической
борьбы на современном этапе следует уделять меньше
внимания, чем вопросам экономической и политической
борьбы. Казалось бы, неопасная, но продолжительная
болезнь очень часто разрушает организм гораздо
сильней, чем сильные, но кратковременные вспышки
тяжелой болезни. С другой стороны, детские болезни, с
которыми организм ребенка справляется довольно легко,
очень тяжело протекают у взрослых. О чем это говорит?
О том, что когда решается вопрос о жизни и смерти
живого организма, равно как и общественного строя,
все болезни очень опасны. Современный капитализм
болен неизлечимым недугом. Однако делать из этого
вывод, что он не опасен для социалистических стран, что
борьба с капитализмом уже закончилась, — значит
допускать непростительное легкомыслие в таком
серьезном вопросе, как классовая борьба. В теории подобное
легкомыслие тем более опасно, что оно отравляет
сознание подрастающего поколения ложными иллюзиями о
самоотмирании капитализма. Буржуазные идеологи
сами и через ревизионистов усиленно поддерживают та-
10

кого рода иллюзии и в то же время делают все от них
зависящее, чтобы преуменьшить достижения стран
социализма. В этих условиях глубокое знание марксизма
необходимо как никогда. Задача коммунистов состоит
в том, чтобы, с одной стороны, раскрыть классовый
характер буржуазных и ревизионистских теорий
общественного развития, а с другой — показать, как с позиций
подлинной науки об обществе решаются те
социологические проблемы, которые искажает буржуазная и
ревизионистская пропаганда.
Вскрыть ненаучный характер буржуазной и
ревизионистской идеологии — это большая и ответственная
задача, но ограничиваться ею марксистская социология
не может. Научная социология должна, со своей
стороны, дать правильное решение тех проблем, которые
буржуазные социологи и ревизионисты в лучшем случае
могут лишь поставить. Наконец, важнейшей задачей
марксистской социологии является требование защитить
марксизм от спекуляций и клеветы на него со стороны
буржуазных и ревизионистских авторов. Очистить
марксизм от взглядов и теорий, чуждых идеологии
пролетариата, является делом первостепенной важности для
марксистов.
В. И. Ленин, характеризуя учение
основоположников научного социализма, писал: «Учение Маркса
всесильно, потому что оно верно» К Однако история науки
вообще, и история марксистской науки в частности,
свидетельствует о том, что победа над ложными
теориями и взглядами не приходит сама собой. Самые
реакционные концепции, противопоставляющие веру
разуму, религию — науке, регресс — прогрессу и т. д.,
всегда находили и будут находить себе сторонников в среде
эксплуататоров.
В классовой борьбе против буржуазии пролетариат
обязательно одержит победу, поскольку его борьба
объективно направлена на то, чтобы дать простор развитию
производительных сил. Но в своей борьбе пролетариат
должен постоянно преодолевать сопротивление сильного
и опытного противника, каким является современная
империалистическая буржуазия. Для того чтобы
победа пришла быстрей, для того чтобы число жертв в
борьбе оказалось как можно меньшим, пролетариат
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 23, с. 43.
II

должен хорошо знать своего противника, и в частности
познакомиться с его идейным оружием. Критика
современных буржуазных социологических концепций
является своего рода подготовкой той грядущей победы
пролетариата над буржуазией, неизбежность которой еще
в середине прошлого столетия научно доказали К. Маркс
и Ф, Энгельс.
В настоящей книге, представляющей собой
продолжение работы автора «Современная буржуазная
философия истории. Критический очерк» (Горький, 1972),
будет прослежена эволюция теории «индустриального
общества» и дан ее критический анализ. Автор не
претендует на исчерпывающую характеристику теорий
«индустриального общества». Такого рода задача не под
силу одному человеку. Однако он попытается связать
эволюцию теорий «индустриального общества» с
общими тенденциями в развитии буржуазной социологии
50—60-х годов.
Анализ теорий «индустриального общества» мы
начнем с краткого разбора концепций исторического
круговорота, которые господствовали в буржуазной
социологии до появления теорий «индустриального общества»
и оказали на последние заметное влияние. Это дает
возможность шире взглянуть на теорию
«индустриального общества», которая при всей значительности ее
влияния на буржуазную социологию 60—70-х годов
нашего В'ека составляет только наиболее модную школу
современной буржуазной социологии.

Глава I
Место концепций исторического круговорота
в буржуазной социологии
послевоенного периода
После окончания второй мировой войны ведущее
положение среди многочисленных школ буржуазной
социологии принадлежало эмпирикам. Возникшая в конце
второго десятилетия нынешнего столетия в США
эмпирическая социология быстро распространилась на
другие страны Европы и Америки. К началу второй
мировой войны позитивизм добился безраздельного
господства в социологии. Казалось бы, ничто не может
изменить установившегося порядка вещей. И вдруг
выяснилось, что король буржуазной социологии «был голый».
Надо было, чтобы кто-то произнес эти слова вслух, и
такой человек нашелся. Им стал американский социолог
Роберт Мертон. Правда, Мертон в 40-х годах нашего
столетия полностью не порывает с нетеоретической
социологией (эмпиризмом. — Г. Ч.), но после того как
первый серьезный удар по позитивистской социологии
был нанесен, окончательный крах эмпиризма в
социологии становится вопросом времени. «Впервые о
необходимости сосредоточения внимания на разработке
теорий «среднего значения», — указывал Талкотт Пар-
соне, — заявил публично Р. Мертон в 1947 году на
сессии «Американского социологического общества» К
Теории «среднего значения» должны были стать и
фактически стали переходной ступенью от «ползучего
эмпиризма» буржуазной социологии к общим
социологическим теориям. Знаменательно, что начало отколу
буржуазной социологии от «ползучего эмпиризма» положил
Р. Мертон, ученик одного из авторов концепций
исторического круговорота — П. Сорокина.
Итак, в конце 40-х годов буржуазная социология
начинает ощущать острую потребность в общих теориях.
И пока такого рода теории, в частности теории
структурно-функционального анализа, создавались, широкое
распространение получили концепции социальных фило-
1 Социология сегодня. Проблемы и перспективы. М., 1965, с. 25.
13

софов, большинство которых отстаивали идею
исторического круговорота. Среди последних особое место
принадлежало А. Тойнби и П. Сорокину. Учитывая
необычайную популярность философско-исторических
концепций Тойнби и Сорокина в 50—60-х годах, мы
остановимся именно на их трактовке теорий исторического
круговорота.
1. Концепция «локальных цивилизаций»
А. Тойнби
Концепция «локальных цивилизаций» Арнольда
Тойнби (род. в 1889 г.) разрабатывалась автором на
протяжении более чем тридцати лет. Идея локальной
обособленности культур сложилась у Тойнби под влиянием
изучения истории ранних цивилизаций, когда
контакты между народами разных стран были в значительной
степени затруднены. Действительно, история
рабовладельческого, а отчасти и феодального общества, дает
такое многообразие форм политического устройства и
форм отправления религиозных культов у разных
народов, такие поистине неповторимые образцы достижений
в области науки и искусства, что все это может
породить представление об отсутствии единой линии в
развитии стран и народов. Если к тому же учесть, что,
проникая в исторические исследования, европоцентристская
концепция всемирной истории, по существу, оставляла в
стороне вопрос об изучении истории неевропейских
стран, то станет понятным желание А. Тойнби найти
такую концепцию исторического развития, которая бы
объясняла всю многообразную картину всемирной истории.
В 20-х годах нынешнего столетия (по времени это
совпадает с проникновением эмпиризма в социологию. —
Г. Ч.) Тойнби знакомится с философией истории
О. Шпенглера. Результат этого знакомства оказался
довольно противоречивым. С одной стороны, Тойнби
был восхищен шпенглеровской интуицией, с помощью
которой последний обосновывал концепцию «замкнутых
культур». В письме к академику Н. Конроду Тойнби, в
частности, писал: «Вы делаете мне честь, сопоставляя
меня со Шпенглером. Я восхищаюсь им... за
гениальность, которая сказывается во многих вспышках его ин-
14

тукции»'. Вместе с Тем как историка Тойнби не мог
удовлетворить тот откровенный антиинтеллектуализм и
пренебрежение к фактам исторической науки, которые
пронизывают книгу Шпенглера «Закат Европы».
Тойнби предпринял попытку подтвердить шпенглеровскую
интуицию с помощью исторических данных. Результатом
этих усилий явилось его двенадцатитомное
«Исследование истории».
В советской литературе достаточно хорошо
показано, в чем состоит различие между Шпенглером и
Тойнби. Нам хотелось бы лишь отметить, что обоснование
шпенглеровской концепции исторического круговорота
у Тойнби натолкнулось на ряд трудностей. Тойнби, в
отличие от Шпенглера, позитивист в философии. Его
концепция всемирной истории, или его философия
истории, является продолжением деятельности Тойнби как
историка. В философии истории автора, таким образом,
отразились слабые и сильные стороны
историка-профессионала. К числу первых, в частности, относится явно
недостаточное знакомство с исследованиями советских
историков. Об истории нашей страны он судит со слов
буржуазной историографии и главным образом
историков, близких славянофилам. Вместе с тем Тойнби —
исключительно большой знаток не только античной
истории, но и истории стран Востока (Индии, Китая и
других).
Философия истории Тойнби и по времени ее
написания, и по выводам, к которым пришел автор в ходе
исследования, распадается на две части. В первых семи
томах «Исследования истории» моделью всемирной
истории оказывается антично-западная модель
цивилизации, которая в заключительных томах претерпевает
серьезные изменения. Модель антично-западной
цивилизации возникла в сознании Тойнби под
влиянием событий первой мировой войны, которая, с его
точки зрения, явилась своего рода аналогом событий,
происходивших в Греции в период Пелопоннесской
войны. Аналогия между Пелопоннесской войной и второй
мировой войной проливает свет на то, каким фактам
человеческой истории придает Тойнби решающее значе-
1 Диалог историков. Переписка А. Тойнби и Н. Конрода. —
«Новый мир», 1965, № 7, с. 175.
15

ние. Главное внимание у Тойнби уделено событиям
военной и политической истории (недостаток,
свойственный многим историкам Запада до него). Еще В. Г.
Белинский в рецензии на «Руководство к всеобщей
истории» Ф. Лоренца критиковал автора руководства за то,
что последний свел всеобщую историю к одной только
политической истории. «Политическая сторона, —
писал Белинский, — должна быть только рамою истории,
а не содержанием ее» К В наше время зависимость
политики от экономических отношений общества стала
гораздо более очевидной. Поэтому почти полное
игнорирование экономической жизни людей в «Исследовании
истории» отрицательно повлияло на отношение
социологов Запада к философии истории Тойнби. Напротив,
буржуазные историки-профессионалы, несмотря на
критику отдельных частностей его философско-исторической
концепции, в целом согласились с концепцией автора
«Исследования истории»2. Что привлекло историков в
концепции А. Тойнби? По-видимому, то, что автор
«Исследования истории» обосновывает теорию «замкнутых
культур» ссылками на большое количество фактов
человеческой истории, но вместе с тем идею замкнутости
культур проводит не так жестко, как это делали его
предшественники (Тойнби признает наличие контактов
между цивилизациями в пространстве и во времени).
На критике европоцентризма Тойнби мы
останавливаться не будем, поскольку в этом вопросе автор не
добавляет ничего нового в сравнении с аргументами,
выдвинутыми до него Н. Я. Данилевским и О.
Шпенглером. Заметим только, что в XIX в. с критикой
европоцентризма в России задолго до Данилевского
выступали русские революционные демократы В. Г.
Белинский и Н. Г. Чернышевский. Последний, кстати сказать,
правильнее, чем Тойнби, смотрел на историю китайской
цивилизации. Выше мы уже отметили, что
антично-западная модель цивилизации была впоследствии
модернизирована (усложнена) Тойнби. Это было
результатом критики первоначальной его модели со стороны
историков-профессионалов, которые справедливо указыва-
1 Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 6. М., 1955, с. 101.
2 See: Toynbee A. A Study of History, vol. 12. Oxf. Univ. Press,
1961; Toynbee and History. Ed. by M. F. Ashley Montagu. Boston,
1956; L'histoire et ses interpretations. Paris, 1961.
16

ли автору «Исследования истории», что избранная им
модель страдает тем самым европоцентризмом, с
которым собирался бороться А. Тойнби. В двенадцатом
томе «Исследования истории» Тойнби создает новую
модель всемирной истории, составленную из
«антично-западной» и «китайской» цивилизаций.
При этом основной методологический подход автора
к выявлению главных этапов исторического развития не
претерпевает изменений. В самом деле, в чем состоял
основной 'методологический подход А. Тойнби в первых
семи томах «Исследования истории»? В том, что
автор экстраполировал историю античной цивилизации до
уровня «мировой». Все, что было у греков и римлян,
оценивалось Тойнби как события всемирно-исторические.
Новая модель цивилизации, хотя и сложнее по своей
структуре, но она лишь чисто внешним образом
учитывает специфику исторического развития стран Востока.
Фактически подъем цивилизации символизирует в
философии истории А. Тойнби модель «западной»
цивилизации, и этот тезис, являвшийся основным в десятитомном
«Исследовании истории», фактически не претерпел
сколько-нибудь существенных изменений и в
заключительном двенадцатом томе, озаглавленным автором
«Переосмысления» (Reconsideration).
Всемирная история для Тойнби остается
по-прежнему схематичной, хотя структура схемы или
первоначальной модели цивилизации несколько усложнилась.
Таким образом, казалось бы, безобидная модель
антично-западной цивилизации у Тойнби независимо, а
вероятнее всего, и вопреки желаниям автора несет на
себе печать европоцентризма и даже расизма. Культура
народов Востока и Запада оценивается автором
неодинаково. Все его симпатии целиком на стороне западной,
т. е. буржуазной, культуры.
Попытка рассмотреть мировой исторический процесс
как совокупность локальных культур в конечном итоге
вызвала неудовлетворенность и у самого автора
«Исследования истории». Поэтому начиная с седьмого тома
«Исследования...» автор рассматривает всемирную
человеческую историю сквозь призму новой модели
исторической реальности (монады исторического процесса, как
называет ее Тойнби). Последнюю, по Тойнби,
составляет уже не локальная цивилизация, а мировая
религия. «Я понял, — пишет Тойнби, — в процессе работы
17

над этой большой книгой (имеется в виду «ЙсследоЁа-
ние истории». — Г. Ч.), что родословная «высших»
религий — особенно религий проповеднических
(например, буддизм, христианство, ислам) — включает в себя
в каждом случае более чем одну цивилизацию, так что
и цивилизации, как и нации, не были истинными
монадами (подчеркнуто мной. — Г. Ч.). Это заставило меня
почувствовать, что структура даже прошлой
человеческой истории менее «монадна», чем я предполагал,
когда думал, что открыл действительные «монады»
истории в форме цивилизации» К Плюралистическая
концепция всемирной истории А. Тойнби, которая
«обосновывалась» фактами прошлой человеческой истории,
вступила в противоречие с реальной действительностью
наших дней. Вынужденный хоть как-то считаться с этой
действительностью, Тойнби изображает мировой
исторический процесс как последовательную цепь в
развитии мировых религий. Но в таком случае история у него
перестает быть историей человека и превращается в
историю религий. История, по словам Тойнби, переходит
в теологию2.
Таким образом, начав с попытки обобщить новые
исторические факты, не укладывающиеся в старую
европоцентристскую схему мировой истории, Тойнби в
конце своего исследования пришел к выводам,
сформулированным задолго до него Августином Блаженным. «Мы
доселе рассуждали и, кажется, достаточно ясно
показали, — писал в свое время святой Августин, — каков
смертный исход двух Градов, небесного и земного, с
начала и до конца перемешанных между собою. Из них
земной Град творил себе, каких хотел, ложных богов,
или из чего ни попало или даже из людей, и этим
богам служил жертвоприношениями; а небесный,
странствующий на земле Град не создавал ложных богов, но
сам создан истинным Богом, истинным
жертвоприношением, которому сам же и служил. Оба они, однако же,
при различной вере, надежде и любви или пользуются
одинаковым временным благополучием, или одинаково
удручаются временными несчастиями, пока не будут
отделены один от другого на последнем суде и каждый
1 Диалог историков, с. 176.
2 See: Toynbee A. A Study of History, vol. 12, p. 228.
IS

не получит свой конец, которому не будет конца» 1.
Казалось бы, результаты исследования говорят сами за
себя. Позитивистская методология, на которую автор
возлагал столь большие надежды, практически ничего
ему не дала. Тойнби разделил всемирную историю на
две части. Первая относится к истории цивилизаций,
сошедших со сцены всемирной истории. Ее он, как и
Шпенглер, рассматривает в своей концепции локальных
культур. Будущее человечество предполагает, по
Тойнби, движение в одном направлении. Единство и
многообразие исторического процесса оказалось, таким
образом, поделенным надвое. На ранних этапах отсутствует
единство, на более поздних многообразие исчезает и
движение народов обретает общие контуры.
Этот последний вывод Тойнби приветствовал П.
Сорокин, чья концепция исторического круговорота
абсолютизирует общие моменты в развитии отдельных стран
и народов. Однако наличие общих моментов во
взглядах двух социальных философов ровным счетом не
говорит ничего об истинности взглядов каждого из них.
Ниже мы подробно рассмотрим теорию «суперкультур»
П. Сорокина. Пока же отметим, какие идеи философско-
исторической концепции Тойнби оказали влияние на
буржуазную социологию 50—60-х годов.
Прежде всего следует подчеркнуть, что наибольшая
популярность Тойнби в кругах идеологов буржуазного
Запада приходится на 50-е годы, когда были
опубликованы первые десять томов «Исследования истории».
В это время буржуазные социологи еще не успели
выработать общей сцоиологической теории, которая могла
бы конкурировать с философско-социологической
концепцией Тойнби.
В 1960 г. вышла книга «Стадии экономического
роста» У. Ростоу, в которой автор рассматривает мировой
исторический процесс через призму теории «единого
индустриального общества». «Новая» социологическая
теория постепенно вытесняет концепцию А. Тойнби в
силу того, что ее авторы более четко, нежели это делал
Тойнби в последних томах своего исследования,
обосновывали идею единства исторического процесса. Другая
слабость Тойнби по сравнению с авторами теорий «ин-
1 Августин Блаженный. О Граде божием, кн. 18. Киев, 1884,
с. 103—104.
19

дустриального общества» состояла в недооценке
вопросов экономического развития народов. В своем
исследовании Тойнби просто-напросто противопоставил
материальный прогресс прогрессу общества в целом.
«Поистине сенсационный прогресс в деле производства
материальных благ сопровождался полным провалом всякой
попытки установить подлинные взаимоотношения между
людьми» 1, — писал Тойнби. В эпоху научно-технической
революции такая точка зрения была воспринята как
анахронизм. Вероятно, поэтому в книге «Перемены и
привычки» Тойнби занимает более сдержанную позицию
в отношении прогресса науки и техники; однако и в
этой работе он оценивает науку и технику как силы
нейтральные в отношении нравственности2. Подлинно
человеческие отношения в обществе, по Тойнби, могут
быть установлены лишь на основе высших принципов
религиозной морали. Наконец, третий недостаток
Тойнби, с точки зрения большинства современных
буржуазных социологов, состоит в поверхностном знакомстве с
учением К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина. В 50-х
годах этот недостаток легко прощали, но в 60-е годы
уже нельзя было рассчитывать на признание теории, по
существу игнорирующей учение основоположников
научного социализма.
Как относится Тойнби к материалистической теории
К- Маркса?
Особенность Тойнби, как и ряда других буржуазных
теоретиков, состоит в том, что любое явление
общественной жизни он пытается согласовать с собственной
теорией исторического процесса. Последняя его точка
зрения по этому вопросу, как мы уже знаем, состоит в
том, что история характеризуется прогрессом в развитии
религий. Поскольку религия в философии истории Тойнби
выступает как «монада» исторической реальности, то
естественно, что автор волей-неволей вынужден
приспосабливать другие формы общественного сознания
(философию, искусство, мораль и т. д.) к религии. В
результате этой операции структура религии усложняется,
наряду с высшими мировыми религиями появляются
низшие. К числу последних Тойнби относит, в частно-
1 Toynbee A. A Study of History, vol. 7, p. 488.
2 See: Toynbee A. Change and Habit. London, 1966; «Новьш
мир», 1967, № 7, с. 177.
20

сти, научную идеологию1. Итак, идеология, по Тойн-
би, — это обожествление коллективной мощи людей2,
но неоправданная вера в человека, в возможность
добиться рая на земле, замечает Тойнби, всякий раз мстит
за себя и вынуждает обращаться за помощью к высшим
религиям, ориентирующим человека не на временные
радости на земле, а на вечное блаженство в
трансцендентном мире.
Теория К. Маркса, по Тойнби, является продуктом
буржуазной цивилизации (в этом мы можем полностью
согласиться с автором «Исследования истории»).
Однако, продолжает он, «всемирный триумф коммунизма над
капитализмом не будет означать того, что западная
цивилизация была будто бы превзойдена какой-то иной
культурой, поскольку .в противоположность исламу
коммунизм .имеет истоки, уходящие в глубь западной
культуры»3. Таким образом, марксизм, по Тойнби, — это
идеология XIX века, не представляющая в наши дни
никакой серьезной опасности для буржуазного Запада.
Примерно на таком же уровне судит Тойнби
о современном марксизме. В. И. Ленин для Тойнби —
это последователь русских славянофилов и
старообрядцев, это «пророк святой Руси, который был достаточно
велик, чтобы соединить в одной личности всю реакцию
русской души против западной цивилизации»4. С
таким «знанием марксизма» в наши дни далеко не уедешь.
И этот пробел в образовании Арнольда Тойнби
поставили ему в вину авторы теорий «единого
индустриального общества», в первую очередь Р. Арон я У. Ростоу.
Новая попытка А. Тойнби защитить свою
концепцию исторического круговорота в книге «Перемены
и привычки» (1966) не дала ожидаемых результатов.
В этой книге он обращается к важнейшим проблемам
современности: проблемам войны и мира, проблеме
колониализма, вопросам национально-освободительного
движения, оценке перспектив научно-технической
революции и многим другим.
Несмотря на искреннее желание Тойнби осудить
силы войны, его конкретные предложения (установление
1 Voir: L'histoire et ses interpretations, p. 73—74.
2 Voir ibidem, p. 74.
3 Toynbee A. A. Study of History. Oxf. Univ. Press, 1955, vol. III,
p. 201.
4 Ibidem, p. 200.
21

мирового правительства и объединение всех
существующих высших религий в единую мировую религию)
или нереальны, или бесполезны. Тойнби в 60-е годы, как
и прежде, не видит материальных причин неравенства,
эксплуатации, кризисов, революций и других
социальных последствий капиталистической собственности на
средства производства. Его надежды на «улучшение»
империалистов являются опасной иллюзией, льющей
воду на мельницу антикоммунистической пропаганды.
В книге Тойнби «Перемены и привычки»
представляет определенный интерес позиция, занятая автором в
отношении теории «конвергенции». Тойнби, как и многие
другие либерально настроенные идеологи современной
буржуазии, целиком поддерживает идею
«конвергенции» двух социальных систем. Однако в полном
соответствии со своей религиозно-философской концепцией
орудием примирения капитализма и социализма
называет религию.
Таким образом, основной «вклад» Тойнби в
современную буржуазную социологию состоит в
подчеркивании роли религии в общественной жизни людей. Что же
касается его плюралистической концепции культур, то
последняя, не выдержав конкуренции со стороны
теорий «единого индустриального общества», постепенно
отходит на второй план в социологии буржуазного
Запада. Окончательно, однако, эта концепция не исчезла.
В наши дни ее возрождают правые оппортунисты. В
конце 60-х годов концепция плюрализма моделей
социализма на разные лады повторялась правыми в
Чехословакии, Югославии, Австрии, Франции и других странах.
Особенно преуспел в пропаганде этой концепции Р. Га-
роди. В двух своих работах («За французскую модель
социализма» — 1968 г. и «Большой поворот к
социализму» — 1969 г.) Гароди развивает концепцию
многовариантности моделей социализма. «Плюрализм моделей
социализма вытекает, — пишет он, — из различий
уровня экономического и социального развития,
достигнутого каждым народом в момент, когда он приступал к
строительству социализма» К Таким образом,
многовариантность моделей социализма, согласно Гароди, —-
объективная закономерность общественного развития.
1 Garaudy R. Pour un modèle français du socialism. Gallimard,
1968, p. 303.
22

ЁдйнсТёо человеческой историй, согласно этой логике,
может относиться только к высшей фазе общественного
развития — к коммунизму. А до тех пор пока она не
достигнута, специфические особенности отдельных стран,
а отнюдь не общие закономерности исторического
развития будут определять весь облик стран социализма.
В чем состоит главная опасность ревизионистской
концепции многовариантности моделей социализма? В том,
что она объективно борется не против реального
капитализма, а против реального социализма. Того
социализма, который построен в нашей стране я других
странах социалистического содружества и который
оказывает всевозрастающее воздействие на весь ход
современного исторического развития.
Идея многовариантности моделей социализма
характеризуется ревизионистами и покровительствующей им
буржуазной пропагандой как творческий подход к
развитию марксизма. В действительности теории «правых»
ничего общего с марксизмом не имеют. Истинную суть
творчества оппортунистов в свое время хорошо
показал В. И. Ленин на примере русских экономистов.
Оппортунисты, отмечал Ленин, «не подвинули ни на шаг
вперед той науки, которую завещали нам развивать Маркс
и Энгельс; они не научили пролетариат никаким новым
приемам борьбы; они только пятились назад,
перенимая обрывки отсталых теорий и проповедуя
пролетариату не теорию борьбы, а теорию уступчивости —
уступчивости по отношению к злейшим врагам пролетариата,
к правительствам и буржуазным партиям, которые не
устают изыскивать новые средства для травли
социалистов» К Эта характеристика оппортунизма, данная
В. И. Лениным в самом начале XX в., может быть
целиком отнесена и к современным оппортунистам.
Защита социализма «с человеческим лицом» в период
контрреволюционных событий 1968 г. в Чехословакии в
такой же мере оказалась враждебной делу социализма,
как и идеалистическая концепция «локальных
культур» — материалистической теории общественного
разбития К. Маркса. Отход от марксизма в теории
неизбежно ведет к отказу от принципов социализма на
практике. Абсолютизация национальных, культурных и
других особенностей развития отдельных стран — дело
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 183.
23

далеко не столь безобидное, как это пытается доказать
буржуазная и ревизионистская пропаганда. Раздувание
этих особенностей неизбежно влечет за собой
игнорирование общих закономерностей исторического развития.
Какими бы благими намерениями ни прикрывали
авторы плюралистических теорий общественного развития
свою неприязнь к «догматизму» советских марксистов,
объективно все они выступают против исторического
материализма, против коммунизма.
2. Теория «культурных суперсистем»
П. Сорокина
П. Сорокин — фигура не менее авторитетная в среде
буржуазных философов истории, нежели А. Тойнби.
В судьбе этих двух авторов можно найти немало
общего. И тот и другой пользовались большой
популярностью у буржуазных социологов, но почти не имели
последователей. Сорокина и Тойнби выделяет из среды
других буржуазных писателей завидная плодовитость
на ниве социологии. Мало кто из современных
буржуазных социологов сумел создать нечто подобное
«Исследованию истории» А. Тойнби или «Социальной и
культурной динамике» П. Сорокина. Главное же,
однако, что сближает Сорокина и Тойнби, — это то, что
оба автора являются представителями старой школы
буржуазной социологии. Оба они развивали свои фи-
лософско-исторические взгляды в условиях повального
увлечения социологов эмпиризмом. При этом Сорокину,
жившему в США, пришлось особенно тяжело,
поскольку именно здесь эмпирическая социология пользовалась
наибольшим влиянием среди социальных
исследователей.
Философско-историческая концепция П. Сорокина
возникла не без влияния неокантианства и позитивизма.
Ученик Сорокина Ф. Коуэлл отмечает влияние на
автора «Социальной и культурной динамики» философии
истории Д. Вико. В частности, Коуэлл отмечает аналогию
между «суперкультурами» Сорокина и «фазами
исторического развития» Вико. «Идеальной культуре, —
пишет он, — соответствует век богов, идеалистической —
век героев и сенситивной — век людей» 1. Несомненно,
что между теориями «исторического круговорота» Вико
и Сорокина имеется определенная связь, однако еще
1 Cornell F. Values in human society. Boston, 1970, p. 46.
24

большей оказывается зависимость автора «Социальной
и культурной динамики» от неокантианцев и
позитивистов первого этапа (О. Конта и Г. Спенсера). У первых
Сорокин заимствовал учение о ценностях, у Конта —
закон трех стадий.
Понятие о ценностях у Сорокина связано с
противопоставлением двух типов культур (высших и низших).
К первым автор относит три «суперкультуры»:
сенситивную, идеальную и идеалистическую, или смешанную.
Ко вторым он относит пять эмпирических культур:
язык, философию, искусство,'мораль и религию.
Эмпирические культуры на каждом конкретном этапе
исторического развития определяются, по Сорокину,
системой ценностей одной из трех высших культур. Когда
воздействие высших культур на низшие ослабевает (это
обычно связано с заменой одной системы ценностей
другой), в обществе устанавливается анархия. Как только
переход заканчивается, общество, овладев новой
системой ценностей, возвращается в нормальное состояние.
Итак, Сорокин выделяет два типа культурных
систем: эмпирические культуры и «суперсистемы».
Различия между ними примерно такие же, как между
идеологией и религией у Тойнби. Первые доставляют
человеку радость земной жизни, вторые указывают путь к
вечному блаженству.
Как оценить деление Сорокиным культурных систем
на эмпирические (земные) и «суперкультуры»
(трансцендентные)? Прежде всего как естественный результат
идеалистического подхода автора к пониманию реальной
человеческой истории. Идеализм (объективный. —
Г. Ч.) исходит из представления, что помимо
воспринимаемых человеком фактов существует некая духовная
реальность. У Гегеля это абсолютная идея, у Вико —
вечная идеальная история, у Шпенглера — душа
культуры и т. д. Но поскольку судить об этой идеальной
истории можно на основе эмпирических данных, ибо
ничем другим мы не располагаем, то всякий раз
эмпирическая история оказывается отражением истории
духовной. Разновидности идеалистической трактовки в
понимании хода исторического развития оказываются при
этом несущественными. В самом деле, макромир и
микромир у Тойнби, эмпирические культуры и
«суперкультуры» — у Сорокина — все это следствия
неспособности буржуазных ученых понять действительный ход ис-
25

торического развития. Особенность идеализма Сорокина
по сравнению с идеализмом Тойнби состоит разве лишь
в том, что у него противопоставление эмпирических
культур и «суперкультур» объясняется «отсутствием»
ценностей в реальной человеческой истории.
П. Сорокин не первый и, наверняка, не последний
буржуазный идеолог, который жалуется на утерю
ценностей современной буржуазной культурой. Для
подобных жалоб оснований более чем достаточно, и главная
причина состоит в том, что зависимость людей науки и
культуры от власти капитала становится в наши дни
большей, чем когда-либо прежде. Создатели духовных
ценностей буржуазного общества — представители
трудовой интеллигенции — по своему экономическому
положению в обществе в значительной мере сблизились с
рабочим классом. Однако основная масса буржуазной
интеллигенции еще не встала в ряды сознательных
борцов против капитализма, и потому выход, который
буржуазная интеллигенция находит, большей частью
представляет собой не призыв к преобразованию
буржуазной действительности, а бегство от нее в область
трансцендентного.
Сорокин, как и многие другие современные
буржуазные авторы, в своем учении о «суперкультурах»
выразил стихийный протест современной буржуазной
интеллигенции против проникновения власти капитала во
все сферы социальной жизни (экономику, политику,
культуру), стремящегося поставить под свой контроль
уже сам внутренний мир индивида. Стремление хоть в
какой-то степени освободиться от все возрастающего
вмешательства капиталистов в область духовной жизни
приводит у одних авторов к противопоставлению
материального прогресса духовному (Тойнби), у других —
гуманизма — сциентизму (экзистенциалисты,
неофрейдисты), у третьих — религии — науке (Шпенглер,
Сорокин и др.). Учение о ценностях, на которое, по
словам Коуэлла, П. Сорокин ориентирует современную
социологию, не является ни новым для современной
общественной науки буржуазного Запада, ни тем более
научно обоснованным подходом к анализу противоречий
буржуазной действительности. И тем не менее Коуэлл
прав, когда отмечает рост интереса к проблемам
аксиологии на Западе. Так, в Соединенных Штатах проблема
ценностей из эмпирической социологии постепенно перс-
26

носится на философию Истории. Известный современный
американский социолог и философ Ф. Норторп в
основу своей историософской концепции,
противопоставляющей культуру Востока науке Запада, кладет различие
эстетического и теоретического континуумов1. Он же
доказывает наличие глубокой пропасти между фактами
эмпирической жизни и ценностями трансцендентного
мира. Ориентация на мир истинных ценностей характерна
в наше время для большинства буржуазных идеологов
(экзистенциализм, неофрейдизм, абстрактный гуманизм
и т. д.). Особенно опасным является то, что идеи
буржуазной аксиологии возрождают оппортунисты.
В этой связи хотелось бы коснуться вопроса об
отношении буржуазной идеологии к проблеме гуманизма.
Группа английских социологов-коммунистов в книге
«Вызов марксизма» поставила перед собой задачу
проанализировать изменения в положении интеллигенции
современного буржуазного общества. Касаясь в ней
проблемы буржуазного гуманизма, авторы пишут:
«Гуманистическая традиция среди интеллектуалов
Западной Европы, столь яркая и очаровательная, полная
самых светлых надежд в начале буржуазных революций,
утеряла былую мощь и энергию до такой степени, что
может в одно и то же время желать коммунизма и не
желать работать во имя его приближения»2.
Характерная особенность современных буржуазных идеологов
состоит в том, что они противопоставляют проблемы
гуманизма классовому подходу к анализу положения
индивидов в обществе. В результате социалисты-утописты
оказываются для буржуазных авторов большими
гуманистами, чем К. Маркс и Ф. Энгельс; «превращая»
последних в гуманистов, буржуазные авторы стремятся
максимально приблизить взгляды основоположников
научного коммунизма к взглядам социалистов-утопистов.
Современный американский социолог Гарри Левин
говорит по этому вопросу следующее: «Маркс и Энгельс
проводили резкую грань между утопическим
социализмом, который они характеризовали как непрактический,
и их собственным, который они называли научным. Но
они были утопистами вопреки своим желаниям, так как
1 See: Northorp F, S. The Meeting of East and West. N. Y.,
1969, p. 375.
a The challenge of Marxism. Ed. by Brian Simon. London. 1963,
p. 201.
27

в ходе развития социалистического движения элементы
идеализма и прагматизма слишком переплелись, чтобы
можно было говорить о такого рода различиях двух
видов социализма» 1.
Как видим, непременным условием гуманизма для
буржуазного автора является отказ от научного
социализма. Но это только предварительное условие.
Оказывается, что подлинный гуманизм связан не с
социализмом и вообще не с обществом, а с абстрактным
индивидом. Социалисты-утописты не потому были
гуманистами, что мечтали о создании подлинно человеческих
отношений в обществе, а потому, что человек, о котором
они мечтали, был абстрактный внеисторический человек.
Тот человек, о котором в современной буржуазной
философии так пекутся представители идеалистической
антропологии (экзистенциалисты и неофрейдисты), может
быть счастлив только вне общества. Сам по себе
социализм не делает человека счастливым. Левин не видит
разницы между гуманизмом Т. Мора и 3. Фрейда.
«Этика моровской утопии, — пишет он, — покоится на тех
предпосылках, которые Фрейд назвал принципом
удовольствия» 2.
Идеи абстрактного гуманизма в наши дни широко
подхватили ревизионисты. Социализм «с человеческим
лицом» стал своеобразной библией правого
ревизионизма. Классовая суть идеи гуманного социализма
становится совершенно очевидной тогда, когда мы ставим
вопрос, какому общественному строю
противопоставляют «правые» так называемые «новые» модели
социализма. Они противопоставляют их не капитализму, а
«негуманному социализму», т. е. тому социализму, который
построен в нашей стране и строится в других
социалистических странах. Не желая вступать в длительную
полемику по столь очевидному вопросу, отметим только,
что тот самый «негуманный социализм», который та.кне
нравится буржуазии и ревизионистам, впервые покончил
с эксплуатацией, голодом и нищетой в нашей стране,
открыл двери вузов детям рабочих и крестьян, уничтожил
национальный гнет и спас от вымирания многие
народности бывшей Российской империи, освободил народы
Европы от гитлеровского порабощения.
1 Levin H. The Myth of the golden Age in the Renaissance.
Indiana Univ. Press, 1969, p. 187—188.
2 Ibidem, p. 54.
28

Два года назад наша страна и все прогрессивное
человечество отметили 30-ю годовщину Победы над
фашизмом. Дорогой ценой заплатил советский народ за
то, чтобы эта победа пришла. «В длительной, самой
тяжелой из войн в истории нашей Родины советский
народ совершил подвиг, равного которому еще не знало
человечество. Он сумел не только отстоять свою
свободу и независимость, но и внес решающий вклад в дело
спасения европейской и мировой цивилизации от
уничтожения фашистскими варварами» 1.
Парадоксально, но факт, что именно сегодня
находятся люди, которые утверждают, что советский
общественный строй не соответствует системам ценностей,
разработанным «правыми» в качестве модели
«гуманного социализма». И хотя на практике социализм «с
человеческим лицом», который правые оппортунисты
усиленно рекламировали перед трудящимися
Чехословакии, не успел проявить себя до конца, тем не менее то,
что уже сделали «правые» здесь и в других странах,
полностью подтверждает старую истину марксизма: в
мире, где существуют враждебные классы, исход
борьбы может означать победу либо эксплуататоров над
эксплуатируемыми, либо эксплуатируемых над
эксплуататорами. Третьего не дано. Третий путь Гароди и
других ревизионистов, «ак я третий путь Г. Маркузе и
других буржуазных «критиков» капитализма, в конечном
итоге оказывается враждебным делу социализма. С
позиций абстрактного гуманизма нельзя дать
действительную критику эксплуататорского общества. Такая
критика может быть только «критикой оружием». Напротив,
социализму буржуазная и ревизионистская критика
наносит большой вред. Буржуазная пропаганда на все
лады повторяет утверждения буржуазной и
ревизионистской «критики» о недостатках социализма, чтобы хоть
как-нибудь обелить реакционный курс империализма.
Такова классовая суть буржуазной аксиологии,
которой П. Сорокин уделяет много внимания в своей
философии истории. Другую особенность философско-ис-
торической концепции Сорокина составляет позитивизм
автора. Позитивизм историософии Сорокина
выражается как в отождествлении материализма с идеализмом
1 О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции. Постановление ЦК КПСС от 31 января 1977 года, с. 6.
29

И желании возвыситься над противоположностью
обеих партий в философии с помощью так называемой
«интегральной философии», так и в отстаивании
неопозитивистской теории факторов, в заимствованной у О. Кон-
та идее трехфазного ритма и многом другом. Идея
трехфазного ритма заслуживает, на наш взгляд, особого
внимания, поскольку с помощью этой идеи Сорокин
обосновывает свою теорию исторического круговорота.
Теория исторического круговорота защищается
автором «Социальной и культурной динамики» гораздо
более последовательно, чем, скажем, это делает Тойнби.
Последний, как мы знаем, в заключительных томах
своего исследования отказывается от концепции
круговорота и стремится обосновать идею прогресса религий.
Однако концепция круговорота имеет свои «достоинства»,
которые заставляют буржуазных идеологов постоянно
к ней возвращаться. Что это за «достойнет©а»?
Во-первых, концепция круговорота объективно
направлена против марксистской теории общественного
прогресса. В самом деле, если согласиться с
Сорокиным, что существуют лишь три системы ценностей, то
само собой станет понятным, что всякое развитие
может быть лишь вариацией на одну из трех заданных
тем. Этим самым естественно отпадает вопрос, какой
из двух существующих общественных укладов
(капиталистический или социалистический) должен победить.
Победить, по Сорокину, может одна «суперкультура»
другую. Что же касается эмпирических культур, то их
смена целиком обусловлена изменением
трансцендентной системы ценностей («суперкультур»).
Во-вторых, теория круговорота, как это ни
парадоксально, дает перспективу буржуазному обществу.
Правда, эта перспектива обращена в прошлое, а не в
будущее, но кто мешает буржуазным авторам изображать
прошлое в виде «золотого века»? «Если мы отвергаем
настоящее, — пишет Г. Левин, — мы должны выбирать
между прошедшим и будущим»1. Надежда на
возвращение «добрых старых времен» может стать утешением
для буржуазии в период упадка капиталистического
общества. Не случайно, что «оптимистические
пессимисты» (Тойнби, Сорокин) так и не переводятся в среде
современных буржуазных идеологов.
1 Levin H. The Myth of the golden Age in the Renaissance, p. 8.
30

Наконец, третье «достоинство» теории круговорота —
в том, что она v больше, чем какая-либо другая теория,
может рассчитывать на поддержку церковников. Теория
круговорота дает «научное» обоснование идее
«первородного греха». В самом деле, если развитию
человечества изначально ставится определенный предел, то это
невольно наталкивает на мысль о несовершенстве
человеческой природы. Сторонники теорий исторического
круговорота (это относится и к Тойнби, и к Сорокину)
обычно заканчивают тем, что с самого начала
утверждают защитники религии. Авторы книги «2000-й год»
совершенно справедливо отметили стремление
буржуазных философов истории искать выход из трудностей
современной жизни в обращении к религии. «Сорокин, как
и почти все философы истории XIX и XX веков, —
пишут они, — полагает, что новая религиозная стадия
последует за сенситивной культурой» '.
То, что сторонники религии и мифологии не могут
игнорировать повторяемость в развитии, является
фактом, который признают и сами буржуазные идеологи.
Упоминавшийся нами выше Г. Левин проводит
интересную параллель между наукой и мифологией.
«История, — пишет он, — может повторять себя или нет,
мифология вряд ли бы могла существовать без
повторения; и воображение очерчивает его циклы, вновь и вновь
возвращаясь к своей исходной точке»2.
Таким образом, теория исторического круговорота
наиболее далеко отстоит от науки, и естественно, что
она более других теорий приближается к мифологии и
религии. Философско-историческая концепция П.
Сорокина испытала на себе безусловное влияние Огюста
Конта. Трехфазный ритм развития у Сорокина есть
своего рода слепок с закона трех стадий Конта. Совпадает
не только число фаз исторического развития —
совпадает то содержание, которое вкладывает каждый из
двух упомянутых авторов в устанавливаемые ими фазы
исторического цикла. Религиозной фазе Конта
соответствует в философии истории Сорокина «идеальная
суперкультура». Это начало развития и одновременно
начало человеческой истории. На этой фазе человек
находится в непосредственном единстве с природой и бо-
1 Kahn H. and Wiener A. The Year 2000. N. Y„ 1968, p. 48.
J levin H. The Myth of the golden Age in the Renaissance, p. 3.
31

гом. Земные идеалы еще не успели овладеть всеми
помыслами человека, и потому целью общества на этом
этапе должно стать служение своему творцу.
Следующей стадией развития Конт считает метафизическую
фазу. Ей у Сорокина соответствует «идеалистическая
суперкультура». Чтобы эта аналогия стала понятней,
воспользуемся характеристикой, которую в свое время
дал Л. Фейербах гегелевской философии. Последнюю
Фейербах называл «рациональной теологией»,
справедливо считая ее шагом вперед в направлении к
антропологической философии. «Идеалистическая
суперкультура» у Сорокина также представляет собой
переходную ступень от «идеальной» к «сенситивной
суперкультуре». Она характеризуется своеобразным
переплетением двух систем ценностей. Земные и божественные
идеалы борются за то, чтобы отстоять свое право на
существование, но в конечном итоге одна из борющихся
«суперкультур» должна взять верх.
Наконец, позитивной, или научной, стадии у Конта
соответствует у Сорокина «сенситивная супер культур а».
Обе они характеризуются как победа Науки над
религией, Разума над откровением. Однако при
характеристике этой стадии Сорокиным обнаруживается то
обстоятельство, что Сорокин — противник идеи
поступательного развития, защитник концепции исторического
круговорота. Поэтому если Конт считал позитивную стадию
высшим этапом исторического развития, то у Сорокина
все обстоит как раз наоборот. Начало развития
(«идеальная суперкультура») есть высшая точка. Затем
движение осуществляется по наклонной плоскости через
смешанную («идеалистическую») «суперкультуру» к
«сенситивной», после чего история как бы возвращается
к своему исходному состоянию.
Деление «суперкультур» на высшую (идеальную)
культуру и те, что находятся под ней, довольно условно.
Ведь «суперкультуры» не существуют в реальной дейст- •
вительности. Но поскольку, согласно Сорокину, мы
судим о «суперкультурах» на основании имеющихся у нас
систем ценностей, то из этого можно заключить, что
более высокая культура — это та, которая связана с
приближением к абсолютной духовной реальности, к
богу («идеальная суперкультура»).
Итак, восприняв контовскую социологическую тео- '
рию, П. Сорокин отказался от идеи общественного про-
32

гресса, разделявшейся Контом, и таким образом в
понимании общего хода исторического развития оказался
на позициях Д. Вико и других сторонников теорий
исторического круговорота. Теория ценностей Сорокина
от этого нисколько не пострадала, поскольку идея
круговорота и учение о ценностях в конечном итоге
обосновываются автором с помощью одного и того же
постулата — постулата о наличии трех
трансцендентных «суперкультур».
Такова в общих чертах философско-историческая
концепция П. Сорокина.
Естественно возникает вопрос об обоснованности
той высокой оценки общесоциологической концепции
П. Сорокина, которой удостоился автор «Социальной и
культурной динамики» К
По-видимому, здесь дало о себе знать то
обстоятельство, что философия истории П. Сорокина
оказалась в общем русле развития буржуазной социологии
эпохи империализма, а в ряде вопросов Сорокин даже
выступал как «новатор», быстро определяющий
конъюнктуру на бирже буржуазной идеологии. Коуэлл,
например, утверждает, что «Сорокин был первым социологом,
который попытался обозреть всю человеческую историю
в поисках реальностей, находящихся за пределами
социальной жизни людей»2. Коуэлл, разумеется,
преувеличивает заслуги своего учителя. Все идеалисты в
понимании истории всегда искали причины общественного
развития «за пределами социальной жизни людей».
Коуэлл, как нам кажется, имеет в виду социологию в том
узкоутилитарном смысле, который в 20—40-х годах
придавали этому термину социологи-эмпирики. Будучи
позитивистами, последние в своих исследованиях
действительно старались не выходить за пределы опыта, что
же касается социальных философов (Вико, Гегель и
другие), то для них, как и для Сорокина, объект
исторического исследования лежит «за пределами социаль-
1 Вот что говорит, например, о П. Сорокине Ф. Коуэлл в
работе, вышедшей два года спустя после смерти Сорокина: «Социология
Сорокина явилась ответом на вызов, связанный с изменениями в
самом ходе исторического развития (Cornell F. Values in human
society. Boston, 1970, p. 43); «Сорокин совершил «коперников
переворот» в социологии» (ibid., р. 46); «Его лучшие достижения могут
быть поставлены в один ряд с работами Сен-Симона, Конта,
Маркса, М. Вебера и других социологов» (ibid., р. 476).
2 Cornell F. Values in human society, p. 469.
2-556
33

ной жизни людей». Фактически в рассуждениях Коуэл-
ла имеет место игра слов. С одной стороны, он в духе
позитивистской социологии отделяет социальную
философию от социологии. С другой — рассматривает
социального философа П. Сорокина как социолога и
приписывает ему заслуги, которые с равным правом могут
быть адресованы любому социальному философу XIX—
XX веков.
Действительная «заслуга» Сорокина перед
буржуазным обществоведением состоит в том, что он всегда
отстаивал право социологов разрабатывать общие
социальные теории.
Далее, П. Сорокин — не ординарный буржуазный
профессор, читавший курс общей социологии в одном
из колледжей Соединенных Штатов. П. Сорокин —
бывший эсер, личный секретарь премьер-министра
Временного правительства А. Керенского. Он никогда не
скрывал своего истинного отношения к большевикам. «В
противоположность материализму марксистов, — говорил
о себе П. Сорокин, — философия и социология
эсеровской партии были гораздо более идеалистическими и
интегральными (а на деле эклектическими. — Г. Ч.). Они
подчеркивают в первую очередь роль творческих идей,
волевых усилий, борьбу за индивидуальность в
противоположность борьбе за существование и важность
неэкономических факторов, обусловливающих социальные
процессы и человеческое поведение. Эти философские и
социологические взгляды, — продолжает Сорокин, —
объясняют мою приверженность партии эсеров и
иммунитет против идеологии марксизма в течение всей моей
жизни» К
Сорокин, по мнению буржуазных идеологов,
являлся специалистом по философии диалектического и
исторического материализма, в частности ее ленинского
этапа.
Выше, когда речь шла об А. Тойнби, мы отмечали
явное незнакомство автора «Исследования истории» с
философией основоположников научного социализма.
А что можно сказать о Сорокине? Ведь он более
четырех лет прожил в Советской России, его «научные»
труды читал вождь коммунистической партии В. И. Ленин.
1 P. Sorokin in Review. Ed. by Philip, j. allen. — Duke Uniy.
Press, 1963. p. 22.
34

В 50—60-х годах в буржуазной еоциологии ноявляетея
большое число «специалистов» по философии
марксизма. С одной стороны, это буржуазные философы,
истолковывающие учение К. Маркса в духе
антропологического идеализма, с другой — откровенные
антикоммунисты, специализирующиеся на фальсификации взглядов
К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. Буржуазная
пропаганда намеренно стремилась представить Сорокина в
качестве знатока марксизма, что, несомненно, выделило
его из числа других буржуазных социологов. Ореол
великомученика, которым окружили П. Сорокина на
Западе, облегчал ему возможность искажать деятельность
Коммунистической партии Советского Союза и
Советского правительства.
Сорокин начинает с того, что сводит
противоположность диалектического материализма К- Маркса и
В. И. Ленина и идеалистической диалектики Гегеля к
различиям в терминологии. «С тех пор как Маркс и
Ленин, — пишет Сорокин, — приняли практически весь
остов гегелевской философии, мы не должны
удивляться, находя различия между гегелевским «объективным
идеализмом» и марксистско-ленинским «диалектическим
материализмом» главным образом терминологическими.
Под разными терминами Разум и Материя Гегель,
Маркс и Ленин обозначают существенно идентичную
реальность и приписывают ей почти идентичные свойства
и диалектический процесс самореализации» К Желание
избавиться от основного вопроса философии объединяло
и продолжает объединять всех без исключения
позитивистов.
Но Сорокина 'интересует не столько философская
основа марксистской социологии (сам он — сторонник
неопозитивистской теории факторов), сколько
общесоциологическая теория марксизма. Исторический
материализм изображается Сорокиным как • дихотомичная
концепция, в которой якобы отрицается духовный
прогресс и признается исключительно прогресс
материальный. Такое «объяснение» исторического
материализма позволяет Сорокину ставить К. Маркса в один ряд с
буржуазными социологами типа М. Вебера и Огберна2.
Нет нужды подробно останавливаться на опроверже-
1 P. Sorokin in Review, p. 377.
2 See ibidem, p. 426.
2*
35

нии подобного рода утверждений, но надо помнить, что
Сорокина изображают на Западе в качестве знатока
советского марксизма. Л ведь отождествить
социологические взгляды Маркса и Огберна — это ничем не лучше,
чем назвать В. И. Ленина славянофилом и
старообрядцем, как это делает, например, Тойнби в «Исследовании
истории».
В этой связи мы позволим себе воспользоваться
примером, взятым у неогегельянца Б. Кроче,
удивительно точно раскрывающим общий дух буржуазной
критики марксизма. Кроче рассказывает о некоем адвокате,
который уверял всех, что лично видел высокого и
белокурого человека по имени К- Маркс. «Понадобился, —
пишет он, — весь авторитет лучше осведомленного
человека, чтобы убедить адвоката (о, иллюзия!), что
Маркс в действительности был среднего роста, имел
смуглый цвет кожи и совершенно черные волосы»1.
Знание Сорокиным марксизма ничем, по существу, не
отличается от знания вышеупомянутого адвоката. Он
много рассуждает о марксизме, о большевиках, о
классовой борьбе, о революции, но всякий раз оказывается,
что К. Маркс у Сорокина «высокий и белокурый».
В свете вышесказанного не следует удивляться,
когда Сорокин, опровергая К. Маркса, заявляет, что
пролетариат и трудящиеся массы объективно не стремятся к
коммунизму2 или же что «К. Маркс и его сторонники
серьезно преувеличивают роль экономического фактора
в детерминации идеологических систем»3. Враждебность
П. Сорокина марксизму не вызывает сомнений, однако
вся его критика научной идеологии бьет явно мимо
цели. Если считать Сорокина специалистом по вопросам
материалистического понимания истории, то тогда с
еще большим правом можно считать Н. Бакунина
марксистом, Платона — античным коммунистом и т. д.
Впрочем, буржуазная общественная наука так и поступает.
Сделав П. Сорокина президентом Американской
социологической ассоциации (1964), буржуазные социологи
дали вполне определенную классовую оценку не только
Сорокину, но буржуазной общественной науке в целом.
Она верой и правдой служит интересам господствующе-
1 Кроче Б. Исторический материализм и марксистская
экономика. Спб., 1902, с. 94.
2 See: P. Sorokin in Review, p. 487.
3 Ibidem, p. 491.
36

го класса, осуждает революции * и, искажая
действительный характер общественного развития, предлагает
мнимые средства спасения от наступившего кризиса 2.
В СО-е годы двадцатого столетия буржуазная
социология уделяла большое внимание проблемам
социального прогнозирования. Одним из первых буржуазных
футурологов стал П. Сорокин. В докладе, представленном
Всемирному социологическому конгрессу, проходившему
в Эвиане в 1966 г., Сорокин заявил: «Я считаю, что из
двух путей социология выберет тот, который приведет к
творческому подъему, и безусловно вступит в период
величайшего синтеза. Я убежден, что этот прогноз
окажется в такой же мере удачным, как и мои прежние
прогнозы об изменениях в социально-культурной жизни
человечества, на которые я указывал в конце 20-х
годов» 3.
Современные буржуазные футурологи очень высоко
оценивают социальные прогнозы П. Сорокина. Так,
авторы книги «2000-й год» американские социологи Г. Кан
и А. Винер пишут по этому поводу следующее:
«Сорокин, как и почти все философы истории XIX и XX
веков, полагает, что новая религиозная стадия последует
за сенситивной культурой»4. Этот прогноз Кан и Винер
считают ошибочным, поскольку сами они не только
настоящее, но и будущее человечества связывают с
сенситивной культурой. Однако главное состоит не в этих
расхождениях. Сорокин завоевал такое признание в
среде современных буржуазных идеологов, что обойти
молчанием его взгляды не решаются даже те, кто с ним
в чем-то не согласен.
Но, пожалуй, основным вкладом, своего рода
духовным завещанием патриарха американской социологии
П. Сорокина явилась разработанная им идея
«конвергенции» марксистской и буржуазной социологии. Эта
идея возвела Сорокина в ранг социолога, не боящегося
ложных предрассудков, подлинного революционера в
обществоведении.
1 See: P. Sorokin in Review, p. 33.
2 See: Sorokin P. The basic trends of our time. New Haven Col-
lidge, 1964, p. 69—163.
3 Transactions of the sixth world Congress of sociology, vol. 1,
p. 64.
4 Kahn H. and Wiener A. The Year 2000, p. 42.
37

Идея «Конвергенции» автора не случайно была так
высоко оценена буржуазными социологами. Сорокин на
примере социологии попытался обосновать наиболее
коварный и опасный лозунг империалистической
пропаганды — лозунг о мирном сосуществовании в области
идеологии. «Социология сегодня, — утверждал
Сорокин, — оказалась на распутье: одна дорога ведет к
новым вершинам величайших синтезов и все более
адекватных систем в социологии, другая к повторениям,
штампам, системе догм, лишенных творческого порыва
и познавательного роста» '. Система догм — это, по
Сорокину, буржуазная и марксистская социологии в их
нынешнем состоящий, ведущие между собой острую
классовую борьбу. Напротив, синтез, или «конвергенция»,
марксистской и буржуазной социологии открывают, по
его мнению, путь к прекращению классовой борьбы. По
этому пути предлагает Сорокин идти социологам
капиталистических и социалистических стран.
Философско-исторические концепции Тойнби и
Сорокина составили целый этап в развитии буржуазной
социологии. Они заронили зерна, которые дали всходы во
второй половине 60-х годов. Благодаря им деление на
социальных философов и социологов, которого
придерживалось подавляющее большинство буржуазных
социологов в довоенный период, постепенно сходит на нет.
Социологи начинают создавать общие теории
исторического развития, из которых 'наибольшим влиянием вплоть
до настоящего времени пользуются теории
«индустриального общества».
Transactions of the sixth world Congress of Sociology, p. 64.

Глава II
Теории «индустриального общества»
1. Возникновение теорий «индустриального общества»
Появление теорий «индустриального общества»
относится к периоду, когда капитализм достиг высокой
степени зрелости. Первыми защитниками
индустриальных обществ выступили позитивисты (О. Конт и Г.
Спенсер). Имеется безусловная связь между социологией и
философией позитивизма. Суть позитивизма состоит в
том, что он пытается возвыситься над
противоположностью обеих борющихся партий. В философии это
выражается в стремлении «примирить непримиримое»
(К. Маркс) — материализм и идеализм, в социологии —
в желании возвыситься над буржуазной и пролетарской
идеологиями.
«Третья линия» позитивизма призвана завуалировать
его апологетический, классовый характер по отношению
к буржуазному обществу. Пожалуй, ни одна
философская школа не нашла столько положительного в
капитализме, как это сумели сделать позитивисты. У Конта
капиталистическое общество — это научная фаза
общественного прогресса, более того, это тот предел, далее
которого развитие не идет. Позитивисты отрицали
обострение классовых противоречий в условиях
капиталистического общества, уверяли, будто бы прогресс науки
приведет к установлению полной- гармонии в
отношениях между основными классами капиталистического
общества. Естественно, что терминология у позитивистов
(научное, индустриальное общество. — Г. Ч.) должна
была подчеркнуть неклассовый характер того
общества, о котором шла речь.
Наступление эпохи империализма не оставило
никаких надежд на возможность разрешить классовые
антагонизмы без революции. И когда тайное стало явным,
буржуазия дает отставку идеологам, которые многие
39

годы честно служили своему классу. Вот что говорил
о Спенсере идеолог империалистической буржуазии
Ф. Ницше: «То, что, например, заставляет педантичного
англичанина Герберта Спенсера свойственным ему
образом мечтать и всюду тянуть одну горизонтальную
линию 'надежд и пожеланий,— то окончательное примирение
«эгоизма и альтруизма», которое он сочинил,
возбуждает в нас почти чувство отвращения — с такими спен-
серовскими перспективами человечество кажется нам
достойным презрения, уничтожения!» 1. Ницше, со своей
стороны, уповает не на науку, а на насилие
господствующего класса, которое одно только, по его мнению,
может предотвратить гибель буржуазного общества.
«До сих пор, — утверждал Ницше, — всякая на
военный лад построенная культура стояла выше так
называемой культуры индустрии; эта последняя в ее
современном виде вообще представляет самую пошлую
форму существования, какая только была когда-нибудь»2.
Средство, предложенное Ницше, оказалось в такой же
степени бессильным предотвратить революцию, как и
прежние упования позитивистов на безграничные
возможности научного прогресса.
Победа Октябрьской революции в нашей стране
создала новую ситуацию, которую буржуазным идеологам
предстояло еще оценить. В 1918 г. в Германии выходит
«Закат Европы» О. Шпенглера. Автор книги, несмотря
на всю свою враждебность к социализму, высказывает
самый пессимистический прогноз в отношении будущего
буржуазного Запада. Правда, в 30-е годы, когда
буржуазная Германия несколько оправилась от поражения,
нанесенного ей в ходе первой мировой войны странами
Антанты, Шпенглер уточняет самого себя. Он, в
частности, говорит о том, что тезис об одряхлении
европейских народов не относится к немцам3. Но так или
иначе приговор Западу 'был произнесен, и потому
естественно возникал вопрос: что может ожидать буржуазно«-,
общество от будущего? В 20-е годы среди буржуазных
идеологов вновь намечается тенденция обратиться за
ответом к О. Конту и Г. Спенсеру. Об этом, в частности,
свидетельствует появление эмпирической социологии,
1 Ницше Ф. Собр. соч., т. 9. М., 1901, с. 433.
2 Там. же, с. 117.
3 См.: Современная философия и социология в ФРГ. М., 1971
с. 129.
40

которая, по слоЁам одного из ее сторонников, следовала
программе, предложенной Контом •. Эмпирическая
социология усиленно избегала проблемы
взаимоотношений двух систем, но эта проблема существовала
реально, и потому сколько-нибудь длительное умалчивание ее
было невозможно. «Русский вопрос» постепенно встает
перед идеологами и политиками Запада в плане
установления экономических, культурных и
дипломатических отношений с государством, доказавшим, что оно не
является только «географическим названием». Многие
буржуазные идеологи посещают Страну Советов, чтобы
своими глазами увидеть, в чем заключается
большевистский эксперимент. В числе первых иностранцев,
посетивших нашу страну, оказался, в частности, в то время
уже известный на Западе философ-позитивист Б.
Рассел. Свои наблюдения и размышления он подытожил
в книге «Перспективы индустриальной цивилизации».
Эта работа интересна прежде всего с точки зрения
выяснения того, как изменялись взгляды буржуазных
авторов под влиянием успехов социалистической
революции. Победа Октябрьской революции была воспринята
подавляющим большинством буржуазных идеологов как
случайность. Удивляться по-настоящему они стали
тогда, когда, вопреки всем предсказаниям буржуазных
пророков, большевики не только удержались у власти, но
и приступили к восстановлению разрушенного войной и
иностранной интервенцией хозяйства.
Книга Б. Рассела «Перспективы индустриальной
цивилизации» во многом проливает свет на то, как
встретил буржуазный Запад первые шаги молодой
Республики Советов. В предисловии к работе автор
настойчиво проводит мысль, что борьба социализма с
капитализмом не раскрывает характера современной эпохи.
«Важнейшим фактом нашего времени, — пишет Рассел, —
является не борьба капитализма и социализма, но
борьба между индустриальной цивилизацией ^и
человеколюбием» 2. Указанная книга по своим основным идеям
удивительно напоминает работу А. Тойнби «Перемены и
привычки», вышедшую в 1966 г. Различия двух
авторов относятся главным образом к вопросу об определе-
1 См.: Бехкер Г. и Босков А. Современная социологическая
теория в ее преемственности г. изменении. М., 1961, с. 19.
2 Rüssel В. The Prospects of Industrial Civilization. London, 1923,
Preface.
41

Нии линии развития челойечества. Тойнби, как
Известно, считает, что история до последнего времени не
знала поступательного движения. С точки зрения Рассела,
она была «отчасти циклической, отчасти
поступательной» Ч Это различие (продиктовано тем, что у Тойнби
истинную монаду истории составляет локальная
культура, у Рассела — индустриальная цивилизация. История,
по Расселу, начнается историей первобытных обществ
и далее движется по направлению к индустриальной
цивилизации. На этом пути могут быть и отступления, и
быстрые скачки вперед, и топтание на месте.
Рассматривая историю как прогресс цивилизации, Рассел,
естественно, не может согласиться с мнением марксистов
о коренной противоположности буржуазной и
социалистической общественных систем. Социализм
представляется ему одним из методов достижения
индустриальной цивилизации. Другими словами, не Россия, по
Расселу, обогнала на целую историческую эпоху
буржуазную Англию, а, напротив, последняя на целые сто лет
опередила молодую Республику Советов. «Русская
индустрия при большевиках, — пишет Рассел, —
напоминает английскую индустрию столетней давности»2.
Примерно то же самое мы найдем в «Стадиях
экономического роста» Уолта Ростоу, хотя у последнего речь
пойдет не о молодой Советской республике, залечивающей
раны войны и гражданской интервенции, а о мощном
индустриальном государстве, вышедшем на второе
место в мире по важнейшим экономическим показателям.
В обоих случаях игнорируются различия в области
материальных производственных отношений, отсутствует
конкретно-исторический подход к обществу, когда
понятие общественного прогресса целиком сводится к
оперированию основными производственными
показателями (добыча угля, отали, чугуна, нефти и т. д.). При
таком подходе понятие «индустриальная цивилизация»
оказывается не более как синонимом общества вообще, с
которым никак не может расстаться субъективная
социология.
Итак, Рассел изначально не допускал возможности
изменить базис современного ему общества; он, правда,
верил (и это >мы покажем ниже) ib возможность улуч-
1 Rüssel В. The Prospects of Industrial Civilization, p. 3.
2 Ibid°m, p. 14
42

\ шить общество, но качественное его изменение может
\ признать только тот идеолог буржуазии, который на-
' всегда порвал со своим классом. Рассел подняться до
этого не смог. Отсюда совершенно логичной оказывается
его критика марксизма. Главное, что не устраивало
Б. Рассела у К- Маркса, — это марксистское учение о
классах и классовой борьбе. Рассел хотел говорить от
имени всего человечества (а не нации или класса), он
верил в добрых капиталистов, а потому учение о
классовой борьбе ему представлялось новым вариантом
церковного догмата о греховности человеческой природы.
Обвинение марксизма в возрождении религиозной
догматики — явление не редкое в среде буржуазных
идеологов Запада. Однако одну и ту же идею
буржуазные авторы аргументируют по-разному. Позитивисты,
например (а Рассел принадлежал к числу
позитивистов), объективную закономерность исторического
развития принимают за скрытый провиденциализм
марксистов. Эта точка зрения исходит из того, что К. Маркс
всегда якобы оставался правоверным гегельянцем. Если
бы это было так, тогда критика марксизма имела бы
свои основания. В самом деле, между идеализмом и
религией существуют общие гносеологические корни.
Идеалист всегда мистифицирует реальный исторический
процесс. Но К- Маркс, отказавшись от абстрактного
подхода к обществу, неизбежно уводящего исследователя к
поискам различного рода метафизических сущностей,
определяющих развитие истории, проанализировал
общество, находящееся на определенном этапе
исторического развития. Он показал, как это общество, все более
запутываясь в собственных противоречиях, становится
тормозом на пути общественного прогресса. Он показал
также, как это общество создает в лице рабочего
класса своего собственного могильщика.
Таким образом, не классовый подход привел К.
Маркса к материалистическому пониманию истории, а,
напротив, материалистический подход к анализу
буржуазного общества позволил увидеть в пролетариате ту
революционную силу, которой не увидели в нем
социалисты-утописты. С тех пор классовый^подход стал для
социологов-марксистов синонимом научного, или, что то
же самое, материалистического, подхода к анализу
общества. Опровергнуть это открытие К. Маркса ни
одному буржуазному ученому не удалось. Но «критики»
43

марксизма не успокаиваются. Они обвиняют
основоположника научного социализма то в провиденциализме,
то в фатализме, то в схематизме и многих других
смертных грехах.
У Рассела основным аргументом против К. Маркса
служило утверждение, будто Маркс обосновывал
наступление социализма исходя из заранее принятой схемы о
неизбежном обострении классовой борьбы в
современном мире. В дальнейшем мы еще не раз столкнемся с
подобного рода обвинениями К. Маркса в отходе от
объективного анализа фактов исторического развития и
желании изобразить сложный исторический процесс в
виде схемы, по которой развитие производительных сил
автоматически вызывает обострение классовой борьбы
и наступление революции. Трудно обвинять
буржуазного философа в фальсификации марксизма, поскольку он
добросовестно повторяет все то, что говорили до него
оппортунисты партий II Интернационала в отношении
социалистической революции в России. В. И. Ленин в
статье «О нашей революции» выступил против
вульгаризации марксистской теории социалистической революции
оппортунистами. Он писал: «...им совершенно чужда
всякая мысль о том, что при общей закономерности
развития во всей всемирной истории нисколько не
исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы
развития, представляющие своеобразие либо формы,
либо порядка этого развития. Им не приходит даже,
например, и в голову, что Россия, стоящая на границе
стран цивилизованных и стран, впервые этой войной
окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего
Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому
могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежа-'
щие, конечно, по общей линии мирового развития, но
отличающие ее революцию от всех предыдущих
западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные
новшества при переходе к странам восточным» 1.
Непонимание особенностей пролетарской революции
в России, равно как и упрощенное восприятие
марксизма Б. Расселом, вполне объяснимо, и мы не собираемся
ставить в упрек буржуазному автору незнание научной
теории К. Маркса. Однако со своей стороны мы не
можем оставить без внимания того, что в работе «Пер-
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 379.
44

спективы индустриальной цивилизации» Рассел
выступает в качестве апологета буржуазного общества,
активным борцом против пролетарской революции. «Когда
мы оцениваем перспективы западной цивилизации, —
пишет Рассел, — всеобщая классовая война (это не
оговорка автора, Рассел 'не видел никакой
принципиальной разницы между справедливыми и несправедливыми
войнами. — Г. Ч.) должна рассматриваться как
смертельный конец, а не как врата в новый мир» К
Отвергая революционные методы преобразования
общества, Рассел должен был дать свое объяснение таким
явлениям, как революция, мировая война и т. д. В них
Рассел усматривал проявление неразумности широких
народных масс. Но в этом объяснении как раз и
проявляется вся ограниченность буржуазного гуманизма.
Буржуазные гуманисты готовы осуждать пороки
капиталистического общества, но это не мешает
капиталистам эксплуатировать трудящихся в своих странах,
угнетать другие народы, развязывать войны и т. д.
Напротив, осуждение национально-освободительной борьбы,
революций и других проявлений классовой борьбы, по
существу, обеляет империализм и позволяет империали
стической буржуазии сваливать ответственность за свои
преступления на головы тех, кто в действительности
подвергался эксплуатации и угнетению.
Рассел выступал как последователь буржуазных
просветителей. Он верил в силу человеческого разума и
хотел бы убедить эксплуататоров и эксплуатируемых,
что «худой мир лучше доброй ссоры». Но логика
буржуазного обывателя совершенно недопустима в
вопросах классовой борьбы. Здесь примирение означает
отказ от прогресса, и эта позиция отнюдь не является
надклассовой. Она как нельзя более отвечает интересам
господствующего класса, интересам эксплуататоров.
Современное общество, согласно Расселу, — это
общество, находящееся в завершающей фазе перехода от
состояния дикости и варварства в фазу цивилизации.
Когда этот процесс будет завершен, мир и порядок
восторжествуют на планете. Как видим, цивилизация
(индустриализация общества) — это, по Расселу, высший
показатель прогресса. Рассуждения Рассела позволяют
понять оценку автором событий, происшедших в России
1 Rüssel В. The Prospects of Industrial Civilization, p. 126.
45

в октябре 1917 года. Рассел и в мыслях не допускал
того, что возможен отход от индустриального
общества (ицивилизации). Поэтому задача человечества
состоит, по его мнению, в том, чтобы гуманизм и
цивилизация сделались достоянием людей современного
общества. Однако, полагал автор, на пути к всеобщему
человеческому счастью стоят два «призрака»: марксизм
и национализм. Первый нарушает внутреннюю
гармонию общества. Второй является причиной конфликтов
между отдельными странами и народами. Из двух
названных «призраков» особенно опасным, по Расселу,
является национализм. Первое проявление национализма
Рассел, как и многие другие буржуазные авторы (в
частности, А. Тойнби), относил к первобытнообщинному
строю. Средством для преодоления национализма
служит, по его мнению, индустриализация.
«Индустриализм, — пишет Рассел, — имеет тенденцию объединить
мир» 1.
Таким образом, по мере индустриализации
отдельных стран противоречия между ними должны
постепенно сойти на нет. Индустриализация, согласно Расселу,
уже привела к тому, что «противоречие между трудом
и капиталом оказалось не столь значительным»2.
Итак, индустриализация, по словам Рассела, — это
поистине универсальное средство для преодоления
противоречий не только внутри отдельных стран, но и
между государствами.
Необходимо, однако, обратить внимание на одну
особенность, присущую, по Расселу, процессу
индустриализации. Как и Тойнби в наши дни, Рассел рассматривал
технику как силу, нейтральную по отношению к
духовной культуре человека. Роет техники и тесно связанный
с этим рост экономики создают возможность для
человеческого счастья, но не дают никаких гарантий его
достижения. Техника не только создает, но и разрушает.
Поэтому Рассел считал совершенно необходимым
использовать (помимо техники) средства духовного
преобразования общества. Этим средством он считал разум
человека. «Необходимо, — писал Рассел, — обращение
к разуму, а не к силе»3, важен теперь «прогресс не в
1 Rüssel В. The Prospects of Industrial Civilization, p. 124.
2 Ibidem, p. 100.
3 Ibidem., p. 137.
46

производстве товаров, а в идеях» '. Отвечая на вопрос,
как спасти современный мир (тот факт, что Рассел
поднял этот вопрос, говорит о многом), автор писал
следующее: «Чтобы спасти мир, нужны вера и смелость: вера
в разум и смелость заявить, что считает разум
истинным. Это не безнадежная задача спасти мир, но ее
никогда не достигнет тот, кто позволит себе думать, что
она безнадежна» 2t
Тут мы подходим к самому интересному вопросу,
вопросу о том, как относится буржуазная философия
XX века к рационализму прошлых веков. В то время
как в Германии и во Франции в конце XIX — начале
XX в. намечался явный отход в сторону
иррационализма, идеолог английской либеральной буржуазии Б.
Рассел упорно отстаивал идеи рационализма. Чем
объяснить этот факт? Думается, двумя причинами. Войны и
революции, которые в полном смысле этого слова
потрясли сознание различных слоев буржуазной
интеллигенции европейских стран (взять, к примеру, «Закат
Европы» Шпенглера), не произвели аналогичного
воздействия на английскую буржуазию в начале XX в. Еще и
после окончания первой мировой войны британский лев
чувствовал себя достаточно сильным. К тому же
ослабление Германии и других соперников Англии отвечало
интересам английских тори. Все это убеждало
буржуазных идеологов в том, что английский «разум» — не
чета любому другому и на него вполне можно
положиться. С другой стороны, в Англии всегда были
сильны позиции позитивистов. И хотя позитивисты
устанавливали границы возможностей рационального познания,
тем не менее интуитивизм и другие разновидности ир-
рационалистической философии не находили здесь столь
благоприятной для себя почвы, как это имело место в
Германии, Франции и других странах европейского
континента.
Рассел — это тот философ, который до конца жизни
оставался верен традициям английской буржуазной
философии прошлых веков. Он целиком полагался на си-
/лу человеческого разума, будучи убежден, что как
разумное существо человек не станет действовать во вред
самому себе. В этом отличие Рассела от многих совре-
1 Rüssel В. The Prospects of Industrial Civilization, p 158.
a Ibidem, p. 226.
47

менных буржуазных философов-иррационалистов, но
это не доказательство того, будто его философия более
истинна, чем взгляды иррационалистов.
Человек есть в первую очередь продукт
определенных общественных отношений, поэтому начинать
преобразование буржуазного общества с изменения сознания
индивидов — это значит начинать не с начала, а с
конца. Главное — это заменить материальные
производственные отношения новыми, основанными на
общественной собственности на средства производства. Но
это как раз тот вопрос, по которому между всеми
идеалистами (будь то рационалист или иррационалист)
существует трогательное единство. Никто из идеалистов
не выступает против капиталистического способа
производства материальных благ.
В. И. Ленин в период первой русской революции
разоблачал «рационализм» русской либеральной
буржуазии, не желавшей революции. «Когда история движется
с быстротой гужевой перевозки, — гневно писал
Ленин, — это — сам разум и сама планомерность. Когда
народные массы сами, со всей своей девственной
примитивностью, простой, грубоватой решительностью,
начинают творить историю, воплощать в жизнь прямо и
немедленно «принципы и теории», — тогда буржуа
чувствует страх и вопит, что «разум отступает на задний
план» (не наоборот ли, о герои мещанства? не
выступает ли в истории именно в такие моменты разум масс,
а не разум отдельных личностей, не становится ли
именно тогда массовый разум живой, действенной, а не
кабинетной силой?)»1. Таким образом, буржуазия может
признавать «чистый разум» (именно за такой разум
выступал Б. Рассел после победы Октябрьской революции),
даже если он критически воспринимает буржуазную
действительность. Страшит ее не теоретический разум
буржуазных идеологов, а практический разум
пролетариата, т. е. научная теория, которая в руках рабочего
класса становится материальной силой. Идеи
просветителей в устах позитивистов служат не столько делу
борьбы за прогресс науки и культуры, ибо основным
препятствием на пути указанного прогресса
оказывается буржуазный способ производства материальных благ,
сколько делу борьбы против научной идеологии проле-
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 12, с. 327.
48

тариата. «Нросбетительская» деятельность буржуазных
идеологов оказывается на практике не чем иным, как
приобщением пролетариата к новейшим достижениям
буржуазной общественной науки.
Вместе с тем следует отметить, что Рассел
воспринимал происходившие в мире события несравненно
глубже, нежели многие его современники на Западе. В
частности, если подавляющее болыпнство буржуазных
ученых было уверено, что индустриализация такой отсталой
страны, как Россия, — утопия, то он, со своей стороны,
не исключал возможности того, что большевики сумеют
претворить намеченные ими планы в жизнь. Такой
реализм можно было бы только приветствовать, если бы
Рассел действительно верил в победу социализма в
России. Речь у него шла о другом. Речь шла о том, что
русский метод индустриализации может оказаться
удобным при индустриализации отсталых стран. «Если
большевики добьются успеха, — рассуждал Рассел, — то
русский социализм станет моделью для Китая и
Индии» К Это рассуждение автора для нас очень ценно.
Фактически он развивал здесь идею, которая через
тридцать с лишним лет была положена в основу теории
«единого индустриального общества». Согласно этой
идее все страны движутся в направлении
индустриальной цивилизации. Однако страны Запада приходят к ней
естественным путем, тогда как страны Востока не
способны преодолеть тот же путь столь безболезненно.
Отсюда возможны два типа индустриальных обществ
(восточный и западный), реальность которых в конце
50-х — начале 60-х годов будут без конца доказывать
буржуазные социологи большинства капиталистических
стран.
Анализ теории «единого индустриального общества»
мы дадим в последующих разделах настоящей работы.
2. Индустриальная цивилизация
и проблема общественного прогресса
Конец XIX и начало XX в. были связаны с отказом
буржуазной общественной науки от идеи общественного
прогресса. Изменение взглядов буржуазных философов
и социологов на проблему, которая традиционно
считалась основной социологической проблемой (субъектив-
1 Rüssel В. The Prospects of Industrial Civilization, p. 114.
49

ная социология, по словам В. И. Ленина, всегда
начинала с вопроса «что такое общество?» и «что такое
прогресс?»), свидетельствовало о значительных изменениях,
происшедших в буржуазном обществе в целом. Эпоха
империализма знаменовала собой наступление реакции
по всем линиям. Идеология не составила исключения.
Поэтому не удивительно, что идея прогресса
подвергается в конце XIX в. почти таким же нападкам, каким
подвергалась гегелевская философия после смерти
Г. В. Ф. Гегеля. Один из наиболее решительных
противников прежней системы буржуазных ценностей (эпохи
домонополистического капитализма) Ф. Ницше открыто
заявлял о своей враждебности идее общественного
прогресса, равно как и гуманистической традиции
буржуазной культуры. «Мы, — писал Ницше, — не работаем
для «прогресса», нам не надо даже затыкать ушей
перед площадными сиренами будущего: то, о чем они
поют, «равные права», «свободное общество», «нет
господ и нет рабов», это не манит нас!» ' И продолжает:
«Мы не гуманисты, мы никогда не отважились бы
позволить себе говорить о «любви к человечеству» — для
этого мы недостаточно актеры! или недостаточно сен-си-
монисты, недостаточно французы»2.
Таким образом, идея прогресса, как и другие идеи
буржуазного гуманизма, подвергалась в конце
прошлого столетия самым яростным нападкам со стороны
идеологов империалистической буржуазии. Буржуазная
социология XX века вслед за буржуазной философией
последней трети XIX в. отказывается от идеи
общественного прогресса. Даже термин «прогресс» постепенно
исчезает из работ буржуазных авторов, уступая место
понятиям «изменение», «развитие» и т. д. Один из
видных современных французских социологов, }Корж
Фридман, в работе «Кризис прогресса» отмечал, что
«философией прогресса в эпоху буржуазной
демократии являлась эволюционистская концепция Г. Спенсера
и позитивистская философия О. Конта»3. Столь узкое
понимание идеи прогресса не могло не стать
благоприятной почвой, вызвавшей впоследствии кризис самой
этой идеи.
1 Ницше Ф. Собр. соч., т. 9, с. 439.
2 Там же, с. 440.
3 Friedman G. La crise du progrès. Paris, 1936, p. 30—31.
50

В предыдущих разделах настоящей работы мы
говорили о концепциях циклического развития А. Тойнби
и П. Сорокина. Расцвет философии циклов приходится
на предвоенный период и первую половину 50-х годов.
В целом теории циклов следует рассматривать в плане
негативного отношения буржуазной социологии 30—40-х
годов к идеям Сен-Симона, Конта и Спенсера. Однако
нельзя не видеть, что в этих концепциях отразились
реальные моменты, характерные для буржуазного
прогресса, которые, разумеется, абсолютизировались в
сознании буржуазных идеологов. Циклический характер
развития капиталистического общества неоднократно
отмечали К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин. В предисловии
к английскому изданию «Капитала» Ф. Энгельс писал:
«Если производительные силы растут в геометрической
прогрессии, то рынки расширяются, в лучшем случае, в
арифметической. Десятилетний цикл застоя,
процветания, перепроизводства и кризиса, постоянно
повторяющийся с 1825 по 1867 г., кажется, действительно
завершил свой путь, но лишь затем, чтобы повергнуть нас в
трясину безнадежности перманентной и хронической
депрессии. Столь страстно ожидаемый период
процветания не хочет наступать. Как только мы начинаем
замечать симптомы, как будто свидетельствующие о его
приближении, симптомы эти тотчас же опять исчезают»1.
Итак, Ф. Энгельс отмечает, что развитие
капиталистических стран происходит циклами. Периоды подъема
сменяются периодами упадка, депрессией и т. п.
Означает ли это, что прогресс общества в эпоху господства
капитализма отсутствует? Разумеется, нет. Критики
капитализма «справа», обращая внимание на
противоречивый характер буржуазного прогресса, делают из этого
вывод, будто бы прогресс капитализма невозможен.
Против такого одностороннего взгляда на прогресс (кстати
сказать, не только буржуазного, но и любого
антагонистического общества) выступал В. И. Ленин. Критикуя
взгляды народников, он писал: «...для капитализма
необходим кризис, чтобы создавать постоянно
нарушаемую пропорциональность...»2; «Развитие
капиталистической промышленности не может идти иначе, как
циклически...» 3; «Неустойчивость» крупной ■■машинной индуст-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 33—34.
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 621.
3 Там же, с. 517.
51

рии всегда вызывала и вызывает реакционные жалобы
людей, которые продолжают смотреть на вещи глазами
мелкого производителя и забывают, что только эта
«неустойчивость» и заменила прежний застой быстрым
преобразованием способов производства и всех
общественных отношений» '. Авторы теорий исторических циклов
допускали двойную ошибку. С одной стороны, подобно
русским народникам, они за повторением циклов
развития не увидели наличия несомненно глубокой
последовательной свяаи в ходе исторического процесса,
обусловленной тем фактом, что каждое новое поколение
начинает трудиться с того момента, который уже достигли
его предшественники. За сменой циклов общественного
развития скрывается единая нить, связывающая
первобытное общество с наиболее развитыми общественно-
экономическими формациями.
Таким образом, циклическое развитие
антагонистических обществ авторы рассмотренных нами теорий
воспринимали как невозможность прогресса вообще. С
другой стороны, сторонники теории циклов, отрицая
объективный характер общественного развития, не смогли
понять того, где проходит единственно реальная основа,
которая определяет единую линию развития отдельных
стран и народов. У Шпенглера, например, идея
плюрализма культур заслонила собой единство исторического
процесса. Тойнби и Сорокин недалеко ушли от своего
предшественника. Их решение проблемы единства-
исторического развития оказалось мнимым. Тойнби свел
проблему единства истории к обоснованию
необходимости выработать высшую мировую религию. Сорокин
превратил действительный социальный мир человека в
alter ego (другое «я») мира духовного. В буржуазной
социологии проблема единства, и проблема
поступательности общественного развития, как правило,
отождествляются. О. Конт, например, рассматривал закон трех
стадий как закон поступательного развития, поскольку
каждая последующая стадия (метафизическая, научная)
составляла, по Конту, шаг вперед в направлении
общественного прогресса. Вместе с тем закон трех стадий
Конта носил всеобщий характер. Он не составлял
привилегии какого-то одного народа, какой-то одной
национальности. То же самое можно сказать о законе всеоб-
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с 546.
52

щей эволюции Г. Спенсера. Последний предполагает
как движение вперед (т. е. поступательность), так и
наличие общности в поступательном развитии всех
народов. В действительности проблема единства
всемирной истории и проблема общественного прогресса
составляют две различные, хотя и взаимосвязанные
проблемы. Первая подчеркивает наличие общих
закономерностей в развитии отдельных стран и народов. К числу
таких закономерностей относится, в частности, и закон
поступательного развития. Однако этим законом
проблема единства исторического процесса не
исчерпывается. С другой стороны, закон общественного прогресса,
будучи общесоциологическим, одновременно указывает
на направление исторического развития. В этом
отношении он отличается от законов конкретных общественно-
экономических формаций, не носящих, в отличие от
закона общественного прогресса, общесоциологического
характера.
В книге Ж. Фридмана «Кризис прогресса» появление
социологии управления (системы Тейлора и Форда)
рассматривается как желание буржуазной общественной
науки вернуть утерянную идею прогресса. Фридман
следующим образом оценивает систему Тейлора: «Это
новая форма философии прогресса, которую Тейлор
предложил своим современникам» К Вместе с тем
Фридман должен был признать антисоциалистический (даже
если иметь в виду не научный социализм К- Маркса, а
утопический социализм Сен-Симона и Фурье) характер
«научной организации производства» Тейлора. Автор
приводит слова самого Тейлора, свидетельствующие о
его отрицательном отношении к борьбе рабочего класса
против капиталистов. «Вы выставляете принцип, —
говорит Тейлор, — будто бы борьба рабочих и
предпринимателей — единственный путь рабочих к успеху.
Тогда как я верю столь же убежденно, что путь к успеху
лежит через их сотрудничество» 2.
Вправе ли мы считать научную и индустриальную
организацию производства (как именовали на Западе
системы Тейлора и Форда) возрождением философии
прогресса? Разумеется, нет. Кстати, и Фридман делает
целый ряд оговорок, из которых следует, что возродить
1 Friedman G. La Crise- du Progrès, p. 66.
2 Ibidem, p. 82.
S3

философию прогресса ни Тейлору, ни Форду в
конечном итоге так и не удалось. Научный прогресс, о
котором вслед за Тейлором пекутся современные
социологи, не предполагает изменений самого буржуазного
общества. Здесь впервые намечается идея, которую в
наше время на разные лады повторяют теоретики
«постиндустриального общества», идея, согласно которой
развитие науки, определяемое собственными внутренними
закономерностями, может коренным образом изменить
положение людей в буржуазном обществе. Фактически
социальные проблемы здесь подменяются проблемами
технологическими, как если бы в процессе труда люди не
вступали в отношения между собой, а находились в
отношениях с одной только природой.
Нет необходимости долго доказывать, что прогресс
науки и техники, как, впрочем, и любого феномена
социальной жизни, в конечном итоге зависит от уровня
развития производительных сил и характера
производственных отношений, достигнутого обществом на том
или ином этапе его развития. Сама по себе наука, как
бы быстро она ни развивалась, не отменяет законов
общественного развития, как «е отменяла их религия,
политика и другие формы идеологии на более ранних
этапах человеческой истории. Системы Тейлора и Форда,
будучи порождены буржуазными общественными
отношениями, вместе с тем ставят важные вопросы
организации производства, которые неизбежно возникают в
любом развитом в экономическом отношении обществе.
Именно эту сторону системы Тейлора имел в виду
В. И. Ленин, когда призывал учиться рациональной
организации производства, которая в условиях социализма
уже не будет подчинена цели получения наивысшей
прибыли капиталистами, но будет служить исключительно
интересам человека.
Эти «общие» у капитализма и социализма проблемы
в 60-х годах буржуазная социология попытается
использовать для обоснования концепций «единого
индустриального общества». Для нас же важно пока
подчеркнуть, что «общность» капитализма и социализма,
обусловленная внедрением науки в производство,
рациональной организации труда на крупных предприятиях и т. д.,
не снимает противоположности капиталистического и
социалистического способов производства,
противоположности частной и общественной собственности на сред-
54

ства производства. В работе Фридмана «Кризис
прогресса» следует обратить внимание на то, что идеи
индустриальной социологии обосновывались главным
образом анализом экономики США. Забегая несколько
вперед, мы должны сказать, что для буржуазной
социологии начиная с 20-х годов и вплоть до настоящего
времени США оказывались безупречной моделью самых
различных социологических концепций. При этом идея
американской исключительности в ;работах
американских социологов удивительно переплеталась со
стремлением выдать США за общий для всех
капиталистических стран идеал Запада. Если К. Маркс судил о
капитализме на основе изучения экономического развития
Англии XIX века, новейшая буржуазная социология
считает капитализм в эпоху научно-технической революции
(если пользоваться терминологией правых),
«капитализмом с человеческим лицом». Фридман отмечает, что
тейлоризм и фрейдизм были связаны с концепцией
американской исключительности. Именно обоснование
исключительности делало американский капитализм особенна
привлекательным в глазах буржуазии европейских
государств. «Между 1920 и 1929 годами, — пишет
Фридман, — Европа устремила свои взоры к Америке.
«Американизм» досуга, архитектуры, нравов, образа жизни
не распространился бы столь быстро и не
воспринимался бы так глубоко, если бы не престиж промышленной
организации США» 1.
Таким образом, специфические особенности
американского капитализма, связанные, в частности, с тем, что
капитализм в США развивался в более благоприятных
условиях, чем в любой европейской стране,
характеризовался буржуазной социологией 30-х годов как тот
идеал, к которому постепенно должны прийти все
капиталистические страны. В 30-х годах буржуазия
доказывает преимущества капитализма над социализмом
ссылкой на научную организацию капиталистического
производства, сравнительно высокий жизненный уровень
населения развитых капиталистических стран и т. д.
Проблема общественного прогресса заменяется в буржуазной
идеологии этого периода идеей научного и технического
прогресса, причем образцом в этом отношении
признаются системы Тейлора и Форда, получившие распрост-
1 Friedman G. La Crise du Progrès, p. 126.
55

ранение Не только в Соединенных Штатах, но и во
многих европейских капиталистических странах.
Важной проблемой для буржуазных социологов в
течение всего периода, предшествовавшего началу
второй мировой войны, является проблема соотношения
общих и специфических закономерностей исторического
развития. Решая эту проблему, буржуазные авторы на
первых порах пытались отмахнуться от факта
существования первого в мире государства рабочих и крестьян
и рассматривать капиталистический строй как
единственно возможный. «Вторая промышленная революция»
(связанная с заменой силы пара силой электричества)
должна была, по мысли буржуазных социологов,
обновить фасад капиталистического здания, придать ему
американизированный вид, который, по их мнению,
отвечал интересам не только предпринимателей, но и
рабочих. Тот факт, что в общей картине всемирной
истории буржуазные идеологи не находили места
социализму тогда, когда социализм является уже не просто
научной теорией, а фактом реальной действительности,
привело буржуазную социологию к самым неожиданным
выводам. С одной стороны, проблема прогресса
объявляется отжившей свой век, с другой — ее относят
«к числу тех богов, которые оживляют волю и
надежду сотен миллионов людей, решивших стать наконец
действительно людьми» К
Не меньше трудностей вызывает проблема
соотношения общего и особенного в истории. Называя победу
Октябрьской революции в России случайным зигзагом
истории, буржуазные авторы, казалось бы, сделали все,
чтобы облегчить себе решение указанной проблемы.
Однако решение, к которому они пришли, оказалось
совершенно 'неожиданным. В самом деле, буржуазная
социология отличает американский капитализм от
европейского, американскую прагматическую традицию в
социологии— от европейской теоретической.Казалось бы, такое
противопоставление старых капиталистических стран
новым (в данном случае США), противопоставление,
базирующееся на мифе об исключительности
американского капитализма, отвергает возможность единой линии
в развитии всех капиталистических стран. Между тем
буржуазная социология такого вывода не делает. На-
1 Friedman G. La Crise du Progrès, p. 238.
56

против, она утверждает, что США находятся в
авангарде развития капиталистических стран. Исключительность
американского капитализма превращается в тот идеал,
к которому должны стремиться все без исключения
буржуазные страны. В будущем буржуазная социология в
целях апологии капиталистического строя постоянно
будет возвращаться к идее исключительности
американского капитализма, и даже когда в конце 50-х —
начале 60-х годов термин «капитализм» будет заменен
термином «индустриальное общество», для Соединенных
Штатов, с разрешения буржуазных социологов, будет
допущено отступление от общей линии развития
индустриальных стран.
Таким образом, мы можем еще раз убедиться в том,
что буржуазная социология имеет вполне определенную
тенденцию развития. И если на первый взгляд может
показаться, что концепции буржуазной (социологии
весьма недолговечны, то это только часть истины. Не менее
верно и другое, а именно то, что каждая последующая
теория «обогащается» за счет той, которую она сменяет.
Разумеется, идеи, которые получают новые буржуазные
теории в наследство от старых, имеют для них ценность
лишь постольку, поскольку защищают
капиталистический общественный строй. Другими словами, буржуазная
социология только в том случае может рассчитывать на
признание со стороны господствующего класса, если она
сумеет доказать, что ее борьба против марксистской
социологии — это не только слова, но и дела. По мере
роста сил демократии и социализма критерием ценности
буржуазных теорий все более становится их
эффективность в борьбе против теории ' научного коммунизма
К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина.
3. Теория «единого индустриального общества».
«Поворот» буржуазной социологии к марксизму
В предыдущем разделе мы обратили внимание на
то, что в 20—30-х годах буржуазная социология
пыталась игнорировать существование марксистской
социологии. Это не значит, конечно, что буржуазные авторы
не признавали К- Маркса социологом. Напротив, его
считали социологом и даже ставили в один ряд с
такими корифеями буржуазной социологии, как О. Конт,
Г. Спенсер, Э. Дюркгейм, М. Вебер, 3. Фрейд и т. д.
57

Но этим приемом буржуазные идеологи только
превращали социологию К. Маркса в предысторию новейшей
буржуазной социологии. О современной марксистской
социологии буржуазные авторы до второй мировой
войны предпочитали умалчивать, как если бы ее вообще
не существовало. Такое отношение к историческому
материализму сохранялось примерно до середины 50-х
годов. С середины 50-х годов в буржуазной социологии
намечаются перемены, и в частности намечается
определенный «поворот» к марксизму. Этот поворот отнюдь
не свидетельствовал об изменении классовой природы
буржуазной идеологии. Последняя, как и прежде,
выражала интересы класса капиталистов. Однако со
второй половины 50-х годов буржуазная социология
начала в каком-то отношении более реалистично смотреть
на изменения, происходящие в мире.
Причина отмеченной нами эволюции буржуазной
социологии 50—60-х годов обусловлена в первую очередь
ростом могущества стран социализма. Нравилось это
или нет империалистической буржуазии, но последняя
вынуждена была признать, что политика с позиции
силы в отношении СССР и других социалистических стран
не дала ожидаемых результатов. Империализм
вынужден был принять политику мирного сосуществования
государств с различным общественным строем. Изменения
во внешней политике империалистов повлекли за собой
изменения и в других сферах буржуазной идеологии, в
частности в социологии. Последняя стала внимательно
следить за развитием марксистской социологии —
исторического материализма и стаоаться хотя бы в
постановке проблем идти «в ногу с жизнью».
Вторая причина, объясняющая изменения в
буржуазной социологии на протяжении последних 15—17 лет,
обусловлена кризисом эмпирической социологии. П.
Сорокин определял эмпирическую социологию как
«антитеоретическую». Поскольку на протяжении четырех
десятков лет господства эмпиризма в буржуазной
социологии сторонники общих теорий исторического
развития на Западе почти не появлялись, то совершенно
очевидно, что борьба позитивистов против общих
социологических теорий являлась не чем иным, как борьбой
эмпиризма против исторического материализма. В
конце 40-х годов на Западе раздаются требования
отказаться от чисто эмпирического подхода к анализу фактов
5$

Как не оправдавшего себя и заняться разработкой
общих социологических концепций. Отказ от «ползучего
эмпиризма» в социологии должен был привести (и
фактически привел) к отказу от прежнего крайне
нигилистического отношения буржуазной социологии к
историческому материализму.
Наконец, третья причина, приведшая к «повороту»
буржуазной общественной науки в сторону марксизма,
связана с началом научно-технической революции. В об-
щих социологических теориях буржуазных авторов,
относящихся к периоду, предшествующему началу второй
мировой войны, анализ технологических отношений,как
правило, отсутствовал. Большинство школ буржуазной
социологии в этот период представляли собой
разновидности психологического направления в социологии.
Научно-техническая революция заставила буржуазных
социологов обратиться к анализу экономических
отношений. И хотя материальные отношения в обществе
буржуазные авторы подменяли, как правило, техническими
отношениями, а анализ производственных отношений —
анализом производительных сил, тем не менее по
форме новейшая буржуазная социология претендовала на
социально-экономический анализ общества.
Таким образом, мы можем смело констатировать,
что с 50-х годов нынешнего века буржуазная социология
уже не может рассчитывать на то, чтобы вопрос о
социологии как науке мог быть сведен к одной лишь
социологии буржуазного Запада. Видный современный
французский социолог Раймон Арон писал по этому
поводу: «Станем мы или нет марксистами, мы
пропитаны историческими взглядами марксизма» 1.
Признание, хотя бы на словах, научного характера
марксистской социологии должно было с неизбежностью
поставить в повестку дня и другой вопрос: как соотносятся
между собой марксистская и буржуазная социологии?
Не только решение, но уже сама постановка этого
вопроса были связаны для буржуазных социологов со
значительными трудностями. Последнее объясняется, в
частности, тем, что современная буржуазная социология
не представляет собой чего-то целостного — в ней
одновременно «сосуществует» определенное число различ-
1 Агоп R. Dix-huit leçons sur la société industrielle. Gallimard,
1962, p. 297
59

ных школ и школок. Отсюда естественно возникает
вопрос, в какой степени отдельные школы буржуазной
социологии могут говорить от имени буржуазной
социологии в целом. Разумеется, эта трудность вполне
преодолима. Фактически на каждом этапе развития
буржуазной социологии какая-то школа занимает ведущее
положение. Представители этой школы пользуются
наибольшим доверием господствующего класса и потому
могут' рассматриваться как выразители взглядов
буржуазной социологии в целом.
Если иметь в виду конец 50-х — начало 60-х годов,
то ведущее положение в буржуазной социологии этого
времени заняла «теория единого индустриального
общества». Число сторонников этой концепции, как,
впрочем, и разновидностей названной теории, достаточно
велико (Ж. Фурастье, Р. Арон, У. Ростоу и другие).
Однако наибольшим влиянием теория «единого
индустриального общества» пользовалась в начале 60-х годов,
после появления работы У. Ростоу «Стадии
экономического роста» (1960).
В советской литературе уже дан достаточно
подробный марксистский анализ концепции Ростоу1. Однако
мы считаем необходимым вновь обратиться к взглядам
этого идеолога не столько с целью анализа его
концепции, которая в настоящее время уже в значительной
степени позабыта буржуазными социологами, сколько
для того, чтобы увидеть преемственность в развитии
буржуазных социологических концепций и лучше
уяснить действительные истоки новейших буржуазных
социологических теорий.
Книга У. Ростоу, наделавшая в свое время много
шуму на Западе, является во всех отношениях работой
весьма посредственной. Автор не показал в ней ни
значительной эрудиции, ни особой оригинальности в
обосновании концепции «единого индустриального
общества». В книге имеются даже такого рода сравнения,
которые не выдерживают никакой критики с точки зрения
непредвзятого исследователя. Так, например, стадия
«зрелости», по утверждению Ростоу, наступила в
Англии в 1850 г., в США — в 1900 г., в Германии — в
1910 г., в СССР — в 1950 г. Если руководствоваться
1 См.: Капырин В. С. Процесс общественного развития и
«теория стадий» Уолта Ростоу. М., 1967.
60

даже чисто количественными показателями
(производство угля, стали, чугуна, проката и т. д.), как обычно
и поступают буржуазные социологи, то и в этом случае
сравнение уровня экономического развития Англии
середины XIX в. и Советского Союза в 1950 г.
свидетельствует о крайней искусственности схемы исторического
развития, предложенной Ростоу. Чем же в таком случае
объяснить небывалый успех, выпавший на долю
рассматриваемой книги? Нам представляется, что причина
успеха теории «стадий экономического роста» Ростоу
заключается прежде всего в том, что он выдвинул свою
индустриальную теорию, которая могла бы стать
альтернативой марксистской теории
общественно-экономических формаций «ак раз в то время, когда
.несостоятельность «ползучего эмпиризма» стала очевидной для
буржуазных социологов: В предисловии к своей книге
Ростоу писал: «Я нахожу Марксово решение проблемы
соотношения экономики и неэкономического фактора
неудовлетворительным и потому испытывал потребность
дать своего рода альтернативу»1.
Теория «стадий экономического роста» возникла не
как результат кабинетных исканий американского
социолога. Она преследует цель опровергнуть марксизм
оружием, которое К- Маркс использовал в борьбе против
идеализма прежней философии. В предисловии «К
критике политической экономии» К. Маркс отмечал, что
«анатомию гражданского общества следует искать в
политической экономии»2. Ростоу, со своей стороны,
также стремится соединить социологический и
экономический подход к анализу общества. Понятию
общественно-экономической формации как совокупности
материальных и духовных отношений людей в обществе он
противопоставляет понятие «стадии роста». Это понятие
позволяет анализ производственных отношений
подменить анализом производительных сил общества. В
результате качественный анализ общества уступает место
анализу чисто количественных показателей его
развития (общий объем производства, количество
производимой продукции на душу населения и т. д.). «Маркс, —
утверждает Д. Белл, — считал, что по мере развития
капитализма общественные отношения будут становить-
1 Rostow W. W. The stages of economic Growth. Cambridge Univ.
Press, 1960, p. IX.
2 Маркс К и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 6.
61

ся все более важными и приведут к сильно
поляризованной классовой борьбе. Но этой поляризации не
произошло, а доминирующее положение приобрели техника и
индустриализация. Теория индустриального общества...
берет свое начало от второго аспекта Марксовой теории
способа производства (уровня развития
производительных сил. — Г. Ч.)» {.
Другая причина успеха книги Ростоу связана с тем,
что его концепция «индустриального общества»
призвана была вернуть буржуазной социологии идею
историзма, которая, начиная с О. Конта и Г. Спенсера,
начинает отходить на второй план в буржуазном
обществоведении и, наконец, с появлением эмпирической
социологии окончательно сходит на нет. Отказ от историзма
на определенном этапе развития капиталистического
общества является удобным средством борьбы против
социализма. До тех пор пока капиталистические страны,
в частности США, по важнейшим экономическим
показателям шли впереди Советского Союза, буржуазия
вполне удовлетворялась настоящим, ее идеологи не
очень-то задумывались над вопросами будущего. Когда
же социалистические страны сумели доказать, что
социализм дает огромный простор развитию
производительных сил, буржуазия, естественно, постаралась
перевести борьбу в более желательное для себя русло.
Будущее, которое еще так недавно оценивалось как не
сулившее капитализму ничего хорошего, вдруг
превращается в предмет усиленных спекуляций со стороны
буржуазных социологов.
Подобная метаморфоза во взглядах буржуазных
социологов происходит не случайно. Нечто подобное
имело место у русских народников 90-х годов. Будучи
идеологами мелкой буржуазии, народники 90-х годов
утверждали, что развитие капитализма в России
нежелательно, наивно полагая, что их субъективного
желания достаточно, чтобы Россия миновала
капиталистическую фазу развития. И хотя факты говооили о том, что
пореформенная Россия уже вступила на
капиталистический путь развития, народники отворачивались от
фактов и с надеждой устремляли свой взор в будущее.
Будущее в силу того, что оно еще не наступило, позволя-
1 Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in
Social Forecasting. N. Y., 1973, p, 41.
62

ло народникам поддерживать их радужные иллюзии в
отношении возможности миновать капиталистический
путь развития.
Авторы концепций «единого индустриального
общества» до Ростоу (Ж. Фурастье, Р. Арон и др.) не
поднимали проблемы историзма. Для них история прошла
два этапа в своем развитии: традиционное и
индустриальное общество. Этап индустриального общества у
разных стран, согласно названным концепциям, наступал
не одновременно, но уже после второй мировой войны
стало возможным говорить о едином индустриальном
обществе. Р. Арон в одной из своих работ признал
преимущество теории «стадий экономического роста» У.
Ростоу над другими разновидностями концепции «единого
индустриального общества». Это преимущество, по
Арону, состояло в том, что концепция Ростоу всю историю
человечества сумела уложить в прокрустово ложе
теории «индустриального общества». «Ответ на
марксистскую схему со стороны Запада, — указывает Арон, —
наметил, например, Ростоу. Его ответ основан на двух
идеях, которые я формулирую следующим образом.
Между традиционным обществом и современным, или
индустриальным, обществом имеются качественные
различия; то, что в действительности характеризует этапы
развития, так это достаточный уровень производства и
доходы на душу населения. Отсюда те пять фаз,
которые стали уже классическими (подчеркнуто мною. —
Г. Ч.): традиционное общество; переходное общество,
когда подготавливаются условия для изменения;
общество в фазе решительного скачка; общество на пути к
зрелости, когда новые методы производства
охватывают всю экономику; наконец, общество в век массового
потребления» '.
Таким образом, теория «индустриального общества»
Ростоу претендует на то, чтобы дать философско-исто-
рический анализ общественного развития. Она дает свое
объяснение хода исторического развития и намечает
основное направление развития.
Всякая теория, преследующая цель опровергнуть
материалистическое понимание истории, может показаться
оригинальной только на первый взгляд. В
действительности авторы новейших буржуазных социологических
1 Aron R. Interpretation de notre epaque. Paris, 1965, p. 97.
(53

концепций возрождают идеи, чья научная
несостоятельность давно уже доказана К. Марксом и Ф. Энгельсом.
В этой связи различие, устанавливаемое У. Ростоу
между собственной концепцией и научной теорией К.
Маркса, особенно наглядно раскрывает псевдонаучный
характер его взглядов. Внешне дело обстоит так, как будто
бы Ростоу пытается объективно разобраться в учении
об общественно-экономических формациях. Автор
«одобряет» К. Маркса, который, по его словам, правильно
выделил пять основных этапов развития исторического
процесса. «Ошибку» Маркса Ростоу усматривает в том,
что в основу периодизации всемирной истории он
положил учение об общественно-экономических формациях.
Понятие формации, согласно Ростоу, научно не
обосновано К. Марксом, поскольку в основу анализа
капиталистического общества Маркс положил исследование
состояния промышленного развития Англии XIX в. Но
ведь индустриализация в Англии, возражает Маркс)
Ростоу, носила совершенно уникальный характер и
потому не может быть отождествлена с аналогичными
процессами, имевшими место во Франции, Германии, США1.
Казалось бы, незначительный факт — каковы условия
индустриализации в разных странах, но из него автор
делает очень серьезный вывод, будто бы понятие
капиталистической формации не применимо к таким
странам, как Франция, Германия, США и другие
капиталистические страны. Полагая, что ему удалось доказать
несостоятельность понятия формации, Ростоу на место
конкретного анализа общества
(общественно-экономической формации) ставит совершенно необходимое для
субъективистской социологии и вместе с тем
совершенно абстрактное понятие общества вообще, которое в егс
концепции проходит несколько фаз развития.
Первая фаза — традиционное общество. Она
характеризуется низким уровнем развития науки и техники
(доньютоновская наука и техника), ограниченным
объемом промышленного производства на душу населения
и сосредоточением всей полноты власти в руках
земельной аристократии2.
Вторая фаза (подготовка к скачку. — Г. Ч.)
характеризуется определенными, хотя и незначительными, из-
1 See: Rostow W. The stages of economic Growth, p. 157. '
2 See ibidem, p. 4.
64

менениями в экономике и общественных отношениях.
Главное, что отличает новую фазу от традиционного
общества, — это изменения в политике: создание
централизованного государства К Ниже мы покажем, что
теория Ростоу не имеет ничего общего с экономическим
анализом развития общества. Теперь же обратим
внимание на то, что переход от первой фазы роста ко
второй Ростоу связывает с изменениями в политике.
г Третья фаза — стадия скачка. Под ней автор
донимает эпоху промышленного переворота, связанную с
техническим переоснащением промышленности и
сельского хозяйства, установлением политического
господства буржуазии2 и делением общества на два основных
класса: буржуазию и пролетариат3.
Четвертая фаза связана с высокой степенью
механизации во всех отраслях хозяйства и даже в сфере
обслуживания. Она отличается от завершающей стадии
массового потребления размерами дохода и объемом
производимой продукции на душу населения.
Установив пять фаз экономического роста
(показательно, что Ростоу избегает термина «развитие»:
индустриальное общество, с его точки зрения, не
претерпевает качественных изменений в результате изменения
его технической основы), Ростоу замечает, что между
его стадиями и пятью общественно-экономическими
формациями К. Маркса существует внешняя аналогия4.
Никакой внутренней связи (и в этом отношении
Ростоу безусловно прав) между «стадиями роста» и
«общественно-экономическими формациями» не существует.
Что же противопоставляет У. Ростоу историческому
материализму? Ростоу, как и большинство современных
буржуазных социологов, «ограниченность» марксизма
связывает с признанием им определяющей роли
материального производства. Материалистической теории
исторического развития К. Маркса Ростоу
противопоставляет «целостный» (а на деле эклектический. — Г. Ч.)
подход к анализу общества. «Наиболее
фундаментальное различие двух анализов, — пишет Ростоу, —
определяется разными типами человеческой мотивации.
1 See: Rostow W. The stages of economic Growth, p. 7.
2 See ibidem, p. 57—58.
3 See ibidem, p. 71.
* See ibidem, p 145.
3-556
65

У Маркса совокупность логических дедукций
определяется утверждением о максимальном стремлении к
прибыли... В стадиях роста поступки человека
рассматриваются как сложное целое. Индивид ищет не только
экономической выгоды, но власти, досуга, приключений,
экспериментов и безопасности» 1. В действительности
«различие двух анализов» связано отнюдь не с
ограниченностью материализма К. Маркса и мнимой
«широтой» позитивиста и эклектика У. Ростоу, а с разным
решением вопроса о взаимоотношениях общества и
личности. Для К. Маркса человек есть продукт
определенных общественных отношений. Общество формирует
человека, заставляет его действовать в соответствии с
теми объективными условиями, в которых находится
индивид. Для Ростоу мотивы людей определяют развитие
общества, а поскольку «человек — плюралистическое
существо, он имеет право жить в плюралистическом
обществе» 2 (т. е. в обществе, в котором развитие
определяется действием не одного-единственного, а
нескольких факторов. — Г. Ч.).
Итак, согласно Ростоу, не общество формирует
личность, а, напротив, сложность внутреннего мира
человека определяет плюралистический характер общества.
В этой связи естественно задать вопрос: а признает ли
Ростоу прогресс общества и прогресс отдельной
человеческой личности? Теория «стадий экономического роста»
не признает общественного прогресса. Возможность та-;
кого прогресса для субъективиста, каковым остается.
Ростоу, допустима при условии внутреннего
самосовершенствования индивидов. Но последнего Ростоу как раз
и не допускает. «Маркс, — утверждает Ростоу, —
романтик (IX века. Он верил в улучшение человеческой
природы* 3. Но эти надежды, полагает автор, не
осуществились. Ход исторического развития, согласно
Ростоу, не подтвердил предсказание К. Маркса о замене
капитализма социализмом. Социализм К. Маркса, по
словам Ростоу, — это индустриальное же общество, но
только связанное с «негуманной формой политической
организации» 4. Переход к социализму, согласно его точ-
1 Rostow W. The stages of economic Growth, p. 149.
a Ibidem, p. 167.
3 Ibidem, p. 156.
* Ibidem, p. 164.
6ß

ке зрения, Маркс доказывал не на основе анализа
законов развития капиталистического производства, а
вследствие произвольного соединения «гегелевского
взгляда на ход развития истории с идеей
максимализации прибыли» К
Таким образом, Ростоу. исказил суть
материалистического понимания истории (учение об
общественно-экономических формациях, представление об объективном
характере законов общественного развития, проблему
общественного прогресса и другие) и противопоставил
фальсифицированному им учению К- Маркса
собственную, не имеющую ничего общего с материалистическим
пониманием истории теорию «стадий экономического
роста».
Значит ли это, что теория «стадий экономического
роста» У. Ростоу не имеет никакого реального
содержания? Нет, не значит. Ростоу в своей книге поднимает
реальные проблемы исторического развития, которые,
однако, невозможно решить с позиций идеализма. Нам
думается, что проблема, которая занимает Ростоу, —
это та же проблема, которую столь же безуспешно
пытались разрешить все другие сторонники общих теорий
исторического развития. Это проблема единства и
многообразия исторического процесса. Отбросив понятие
общественно-экономической формации, Ростоу оказался
перед той же дилеммой, которая в свое время вставала
перед сторонниками теорий «замкнутых культур». Но
если Шпенглер и Тойнби противопоставили идею
исторического плюрализма монистическому взгляду на
историю, то Ростоу пошел по другому пути. Он признает
единство исторического процесса, но не как
последовательную смену одних общественно-экономических
формаций другими, а как стремление всех стран достигнуть
фазы массового потребления. При этом социализм
оказывается в предложенной У. Ростоу схеме не
закономерным этапом при переходе от капитализма к
коммунизму, а болезнью, в которую впадает переходное
общество 2. В действительности же «Великая Октябрьская
социалистическая революция явилась закономерным
следствием общественного развития, классовой борьбы
1 Rostow W. The stages of economic Growth, p. 157.
3 See ibidem, p. 164,
3* 67

ö условиях монополистического капитализма» К Но
даже втиснув все многообразие форм исторического
развития в метафизическую схему «стадий экономического
роста», в которой каждая последующая фаза
отличается от предыдущей чисто количественными
показателями, Ростоу не мог не признать наличия специфических
особенностей у стран капитализма и социализма, равно
как и у самих капиталистических государств. Такого
рода противоречивость присуща всякой ненаучной
концепции. Но главное состоит в том, что единство
истории, отстаиваемое автором, оказывается мнимым. Под
названием «стадий экономического роста» выступают,
как якобы имеющие всеобщий характер, произвольно
установленные Ростоу этапы эволюции американского
капитализма. Подобно тому, как прусская монархия
XIX в. у Гегеля венчала собой развитие абсолютной
идеи, у современного американского социолога Ростоу
США провозглашаются «первым государством,
двигающимся от стадии зрелости к стадии массового
потребления» 2.
Таким образом, на теории «единого индустриального
общества» У. Ростоу лежит та же печать
национализма, которой отмечены концепции «локальных культур»
Данилевского, Шпенглера, Тойнби. За всеми
разговорами об однотипности индустриальных обществ у
Ростоу проглядывает хищное лицо идеолога американского
империализма, желающего доказать, что
привилегированное положение Соединенных Штатов в буржуазном
мире есть следствие исключительности американского
капитализма. США, согласно Ростоу, идут впереди
всего цивилизованного мира, показывая пример остальным
странам земного шара. На американский образ жизни,
по мнению автора, должны сегодня равняться как
капиталистические, так и социалистические страны.
Можем ли мы, однако, считать, что теория «стадий
экономического роста» У. Ростоу выполнила задачу,
поставленную буржуазией Запада перед своими
идеологами? Разумеется, нет. Во-первых, схематизм указанной
теории очевиден. Попытка замолчать успехи Советского
Союза и других социалистических стран, достигнутые
ими в ходе социалистического строительства, мало кого
1 О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции. Постановление ЦК КПСС от 31 января 1977 года, с. 3—4.
2 Rostow W. The stages of economic Growth, p. 74.
68

могла убедить в том, будто бы революция — это зло
(болезнь) и будто бы она ничего не дала трудящимся.
Во-вторых, откровенный антикоммунизм автора
придавал неприятный привкус всей его концепции.
Представители либеральных кругов буржуазии испугались, что
откровенно апологетическая концепция Ростоу может
вызвать нежелательную реакцию в странах третьего
мира. Другими словами, эта часть буржуазных идеологов
желала более тонкой апологетики буржуазных порядков.
Во второй половине 60-х годов намечаются
определенные изменения теорий «индустриального общества».
В последующих разделах мы остановимся на
характеристике новейших вариантов теорий «индустриального
общества». Но прежде рассмотрим одну из
разновидностей теорий «единого индустриального общества»,
выдвинутую французским буржуазным социологом Рай-
моном Ароном.
4. Концепция «единого индустриального общества»
Р. Арона и современная идеологическая борьба
Теория «единого индустриального общества» Р.
Арона заслуживает внимания в силу целого ряда причин.
Во-первых, в лице автора рассматриваемой теории мы
сталкиваемся с одним из опаснейших врагов
марксизма. Р. Арон изучал произведения К- Маркса, Ф.
Энгельса, В. И. Ленина, и хотя он делал это отнюдь не с
целью стать марксистом, тем не менее свои нападки
на теорию научного коммунизма он пытается
подкрепить ссылками на работы К. Маркса и Ф. Энгельса;
словом, Арон хотел бы доказать, что современные
буржуазные авторы не выступают против Маркса-ученого,
но борются с Марксом-политиком. Ученого К. Маркса,
согласно Арону, можно рассматривать в одном ряду с
первыми теоретиками теории «индустриального
общества» — позитивистами. «Великие жрецы социализма,—
пишет Р. Арон, — согласны с великими жрецами
позитивизма в вопросе о различии природы традиционного
и современного (индустриального. — Г. Ч.) общества.
И те и другие видели своеобразие индустриального
общества в примате труда, внедрении науки в
производство и, как результат того и другого, — увеличение
объема общественных богатств. Главное различие, —
продолжает Арон, — состоит в том, что Маркс признавал
69

конфликт между предпринимателями и рабочими, в то
время как Конт считал его производным от
дезинтеграции общества» 1.
Второй момент, который следует иметь в виду
приступая к анализу взглядов Р. Арона, обусловлен тем,
что перед нами не просто французский социолог. Арон
не выступает защитником французского империализма,
он — идеолог международного империализма. Арон
готов признать заслуги Ростоу, Шпенглера, Тойнби —
словом, любого буржуазного идеолога, если сочтет, что
взгляды последнего отвечают коренным интересам
империалистической буржуазии. Наконец, следует иметь
в виду и то обстоятельство, что Арон принадлежит к
числу тех социологов буржуазного Запада, которые
быстро реагируют на малейшие изменения в атмосфере
международных отношений. По-видимому, здесь
сказалось то, что Р. Арон долгое время работал и
продолжает работать сотрудником крупнейшей французской
буржуазной газеты «Фигаро». Р. Арон известен не только
как теоретик концепций «единого индустриального
общества». С неменьшим усердием он развивал теории
«деидеологизации», «конвергенции» и т. д. Одним
словом, перед нами умный и хитрый противник, который
избегает грубой фальсификации марксизма, старается
убедить читателя в своей мнимой беспартийности и
объективности, а в действительности
фальсифицирующий основные принципы учения К- Маркса. Подобно
У. Ростоу, Р. Арон ратует на словах за комплексный,
или, как теперь модно говорить, системный, подход к
анализу общества. Общество, по его словам, не может
быть предметом рассмотрения какой-то одной
социальной науки, будь то история, социология, политэкономия
или философия. «Среди всех общественных наук, —
пишет автор, — истории принадлежит роль царицы
наук, правда, при условии, что историки должны стать
сначала экономистами, затем социологами и, вероятно,
немного философами, что, естественно, так же трудно,
как философам стать королями»2.
Как видим, Р. Арон правильно оценивает важность
решения столь сложной в методологическом отношении
проблемы, как проблема соотношения философии и от-
1 Aron R. Dimension de la Conscience historique. Paris, - 1961,
p. 267.
2 Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 355.
70

дельных частных наук. Для буржуазного
обществоведения эта проблема оказалась особенно назревшей,
поскольку в силу нигилистического отношения
эмпирической социологии к философии социология до середины
50-х годов сосредоточивала все свое внимание на анализе
частностей, в то время как важнейшие закономерности
развития общества, вопрос об источнике, направлении
и движущих силах общественного развития, вопрос о
смысле человеческой истории и многие другие
оказались вне поля зрения социологов. Арон призывает
социологов отказаться от узкоэмпирического подхода к
анализу проблем социологии и в этой связи обращает
внимание на необходимость разработки историософской
проблематики, которой в 30—40-х годах занимались
буквально единицы буржуазных историков и
социологов. «Отсутствие и необходимость философии истории,—
пишет Р. Арон, — составляют характерную особенность
нашего времени. Человечество начинает осознавать, что
оно втянуто в авантюру, где на карту будет поставлено
все. Оно не будет более предаваться иллюзорным
божествам прогресса. Отнюдь не сожаление об удобных
схемах, отброшенных благодаря успехам эрудиции,
наполняет человека тоской о родине. Человечество,
набравшись терпения, принимается за исследование,
которое не может быть доведено до конца. Люди никогда
не смирятся с тем, чтобы не думать о будущем и
вместе с тем не желать наступления этого будущего» К
Задача ученого, по мнению Р. Арона, состоит в том, чтобы
определить основные контуры будущего. То, что
позволяет давать более или менее точный прогноз в
отношении будущего человеческих обществ, — это
выявление определенных тенденций развития в
социально-экономической области. Однако, рассуждает Арон, замечая
рост производительных сил, нельзя экстраполировать
наши наблюдения в плане сколько-нибудь серьезных
прогнозов в отношении всего общества. На вопрос,
является ли он оптимистом или пессимистом, Арон
отвечает: я проб а биллет. Это значит, что Арон не допускает
даже возможности дать сколько-нибудь определенный
ответ в отношении будущего человеческой истории.
Отвечая на этот вопрос, Арон оказывается гораздо менее
категоричным, нежели Ростоу, для которого, как мы
1 Aron R. Dimension de la Conscience historique, p. 29.
71

знаем, будущее человечества ассоциировалось с
обществом массового потребления (прообразом такого
общества являются США. — Г. Ч.). Арон предпочитает
оставить вопрос о будущем человеческой истории
открытым. «К счастью или к несчастью для нас, — пишет
он, — (я думаю, что к счастью) мы не можем
предвидеть будущее» 1.
Пробабилизм Арона проливает определенный свет на
его отношение к детерминизму. Арон полагает, что
признание закономерности исторического развития влечет
за собой отрицание случайностей, равно как и
отрицание свободы. Такая точка зрения не нова. Ее
придерживаются все противники исторического материализма,
которым представляется, что понятие необходимости в
марксистском понимании этого слова есть другое
название судьбы. Объективной закономерности в ходе
истории, согласно Арону, нет. «Историческая и
социологическая казуальность целиком базируется на
теоретической необходимости»2. Из оказанного ясно, что Арон
отрицает объективный характер причинно-следственной
связи. В вопросе о закономерностях общественного
развития он разделяет точку зрения О. Шпенглера, А. Тойн-
би и других индетерминистов. Основная ошибка Арона
в решении указанного вопроса связана с тем, что он
признает только один тип причинно-следственной связи,
а именно механический, и потому не видит
принципиальной разницы между картезианской метафизической
философией и философией диалектического
материализма К. Маркса 3. Отсюда легко понять утверждение
Арона, будто бы «претензии объективных законов
становления или иллюзорны или недоказаны. Можно равно
показать, — продолжает автор, — что марксисты,
когда они пишут исторические книги, не дают, в сущности,
знания о прошлом, отличного от немарксистов» 4.
Последнее замечание особенно для нас интересно. Арон,
по существу, хотя он и оговаривает, что речь идет о
знании прошлой истории, ставит знак равенства между
материалистической и идеалистической интерпретацией
истории. С другой стороны, он сводит различие марк-
1 Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 375.
2 Aron R. Introduction to the* Philosophy of History. Boston, 1962,
p. 224.
3 See ibidem, p. 48.
4 Aron R. Dimension de la Conscience historique, p. 98.
72

сйстского и буржуазного взгляда на историю исключи*
тельно к вопросу о перспективе общественного развития.
Детерминизм Маркса, согласно Арону, заставил
последнего следовать схеме: классовая борьба — диктатура
пролетариата — социализм. Философия Бергсона,
напротив, позволяет отказаться от признания строгой
обусловленности исторического развития.
Р. Арон различает в учении К. Маркса теорию и
«перспективу». Теорию марксизма (признание
определяющей роли экономики по отношению к идеологии. —
Г. Ч.) Арон оценивает положительно. Однако он
отвергает марксистскую «перспективу», ориентирующую «все
человеческое прошлое по отношению к современному
классовому конфликту, триумфу пролетариата и
победе социализма» '.
Итак, основная задача философии истории Арона —
преодолеть фатализм, в котором, по его словам,
повинны марксисты, а это возможно лишь при условии
отказа от признания объективного характера законов
исторического развития. «Всеобщность истории, —
утверждает Арон, — существует не в себе, а для нас»2.
Что же в таком случае следует понимать под
историей?
Ответ Арона на этот вопрос целиком соответствует
духу субъективистской социологии. Подобно Тойнби и
другим современным буржуазным авторам, Арон
рассматривает историю как воспроизведение определенного
видения мира. Объективной истории, согласно Арону,
быть не может, поскольку единственная реальность,
признаваемая им, — это люди, но не их материальные
отношения. Идея общественного прогресса, согласно
рассматриваемому здесь взгляду, представляет собой
Contradictio in Adjecto, является внутренне
противоречивой. «Ничто не доказывает, будто бы население
обществ индустриальных в будущем могло стать разумней
или гуманней населения традиционных обществ.
Конечно, научно-техническая рационализация порождает
мораль, которая учит, будто бы равенство людей и образ
жизни людей двадцатого века располагаются в
возрастающем порядке по мере роста техники. Возможно, —
1 Агоп R. Introduction to the Philosophy of History, p. 306.
2 Ibidem, p. 298.
73

заключает Арон, — что моральные системы нашей эпохи
возвышаются над системами прошлого, но люди от этого
не меняются» К
Таковы исходные методологические позиции
общесоциологической концепции Р. Арона.
Рассмотрим ее несколько подробней.
Главный тезис, отстаиваемый автором, сводится к
тому, что представление марксистов о противоборстве
двух социальных систем в современном мире является
ни больше ни меньше как отходом от материализма в
истории. При этом Арон рассуждает следующим
образом. К- Маркс как ученый правильно подчеркивал, что
революционные преобразования общества начинаются с
изменений в технике производства. Если бы Маркс
ограничился этим и не стал связывать судьбу своей
теории с судьбой рабочего класса, Р. Арон с готовностью
бы принял «экономическую» интерпретацию истории
К- Маркса. Но идеологический характер марксистской
теории, рассуждает Арон, привел к тому, что Марксов
экономический анализ был в последующем принесен в
жертву конечной цели нового учения — социализму.
В результате, полагает Арон, современные марксисты,
отбросив экономический подход К. Маркса к анализу
общества, стали доказывать, что суть марксистской
теории составляет учение о классовой борьбе. Арон, со
своей стороны, «исправляет» К. Маркса, дабы
освободить его теорию от «ненужной» идеологической
нагрузки. В результате возникает «чисто научная» концепция,
которая признает развитие техники, но отрицает
прогресс общества в целом, допускает прогнозирование
темпов развития экономики, но отвергает возможность
научного предвидения, изменения общества в целом и,
наконец, сводит на нет противоположность двух
общественных систем в современном мире. «Создание
колоссальной индустрии, — пишет Арон, — в каком-то
смысле аналогичной по обе стороны «железного занавеса»,
окончательно заставило наблюдателей признать, что
существовал один тип общества, по отношению к
которому советский и западный режимы выступают как две
разновидности.
Почему, — продолжает он, — не назвать этот тип
1 Aron R. Interpretation de notre épaque, p. 114.
74

общества индустриальным, если он характеризуется
развитой промышленностью?» !
В восемнадцати лекциях об индустриальном
обществе Арон еще более определенно противопоставляет свою
собственную теорию о двух разновидностях единого
индустриального общества марксистскому учению о
существовании ряда общественно-экономических формаций.
«Общество советское и капиталистическое, — пишет
он, — не что иное, Как две разновидности единого типа,
общества индустриального, прогрессивного»2.
Было бы неверно думать, что борьба буржуазной
общественной науки против марксизма может отменить
борьбу различных течений внутри самой буржуазной
социологии. Одно не исключает другого. Более того,
нередки случаи, когда буржуазные авторы ставят в своих
теориях вопросы, рожденные самой жизнью, проявляют
субъективную честность и искреннее желание
разобраться в сложных проблемах современности. Нельзя
думать, что все сказанное выше не имеет никакого
отношения к Арону. Социологическую концепцию Р.
Арона нельзя рассматривать в отрыве от тех изменений,
которые претеппела буржуазная социология за последние
15—20 лет. В ней переплелись воедино и составили
необычную гамму различных цветов и оттенков
тенденции, на первый взгляд, взаимоисключающие. Здесь и
желание ближе познакомиться с марксизмом, и
неудовлетворенность прежней буржуазной социологией, и
враждебность науке и разуму, и стремление оценить
последствия научно-технической революции, и многое, многое
другое.
У Р. Арона эта сложность, присущая всей
современной буржуазной социологии, обусловленная
противоречием между субъективными намерениями отдельных
буржуазных идеологов и объективными результатами их
«научных» исследований, разрывом между
идеалистическими концепциями буржуазии, с одной стороны, и
фактами буржуазной действительности — с другой,
проявилась особенно очевидно. Р. Арон выступает и как
философ, и как социолог. Он и традиционалист, так как не
желает порывать со взглядами Сен-Симона, Конта и
других буржуазных ученых прошлого, и вместе с тем
1 Aron R. Dimension de la Conscience historique, p. 263.
2 Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 50.
75

вполне современный буржуазный автор, стоящий на
переднем крае буржуазной общественной науки. В его
работах можно найти оценку самых различных
философских и социологических теорий как прошлого, так
и настоящего. И самое главное (поскольку это стало
редким явлением в современной буржуазной
социологии), Р. Арон тот автор, которого слушают и с которым
считаются на Западе. Когда Арон критикует других
буржуазных социологов, он обычно обращает внимание
на наиболее уязвимые места в их концепциях; когда
он хвалит того или иного буржуазного писателя, он
старается представить взгляды последнего в таком виде,
чтобы создать у читателя представление о большой
ценности рассматриваемой буржуазной теории. Все это не
мешает Арону оставаться верным идеалам буржуазного
общества, и это заставляет нас особенно внимательно
анализировать его высказывания, памятуя, что каждый
промах с нашей стороны этот опытнейший идеолог
империалистической буржуазии постарается использовать
ппотив рабочего класса и его партии.
Р. Дпон раньше других выступил с критикой фило-
оойгко-истопичесхой концепции О. Шпенглера и
А. Тпйнби. И 9то не случайно. Он хотел сказать своим
м^нрр пяльновиттньтм коллегам из среды буржуазных
социологов что отступление на одном участке военных
дрйгтвий ттолжмо стать прелюдией к решительной атаке
на дпугом. Другими словами, не надо ждать, когда
марксисты вскроют несостоятельность самой модной
буржуазной трории. Лучше это сделать самим, но
сделать так. чтобы основное содержание «критикуемой»
тро^ии было рьтпрттрно из-под удара. Вот что говорил,
в частности. Р. Апон о философии «локальных культур»:
«НеБРпно. что имеется плюрализм рас в человеческой
истории, неверно, будто бы одна культура не в
состоянии понять другие культуры, неверно, будто бы в ходе
истппицрркпго па^вития культуры обособляются одна от
другой. Напротив, — заявлял Арон, — в нашу эпоху
культуры вступают во все больший контакт, впервые
история становится действительно всеобщей» *. Казалось
бы. Арон выступает здесь как противник концепции
«локальных культур». Но это не так. Автор говорит, что
в наши дни плюралистическая концепция всемирной ис-
1 Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 92.
76

тории не соответствует действительности, но из этого
никак не следует вывод, будто бы он целиком
отвергает вышеназванную теорию. Если говорить о прошлом
человеческой истории, то концепция плюрализма
культур вовсе не покажется нам столь несостоятельной. С
такой «критикой» плюралистической концепции всемирной
истории А. Тойнби, например, полностью согласен. Арон
считает, что противоположность плюралистической и
монистической концепций истории весьма относительна.
И тот и другой взгляд есть результат абсолютизации
одной из тенденций общественного развития. В области
экономики, полагает автор, действительно наблюдается
стремление к универсализации. Однако область
идеологии не подвержена такого рода изменениям. Здесь
всегда будет сохраняться большое количество
различных теорий и взглядов, поскольку такого рода
плюрализм обусловлен многообразием индивидуальных
особенностей людей, которые не исчезают по мере того как
экономика различных стран будет приобретать общие
очертания ].
Наряду с положительной в целом оценкой теорий
«локальных культур» Р. Арон одновременно высоко
отзывается о взглядах утопистов Сен-Симона и Оуэна,
позитивиста О. Конта и т. д., полагая, что в
социологических взглядах этих авторов содержались
определенные «рациональные зерна», которые со временем
способствовали возникновению подлинной науки об
обществе. Окончательно социология превращается в науку,
согласно Арону, только с появлением теорий «единого
индустриального общества».
Что такое «индустриальное общество», по Арону?
Автор дает несколько определений этому обществу.
В одном месте он, например, говорит, что под
индустриальным обществом понимает общество с крупной
машинной индустрией2. В другом Арон утверждает, что
под индустриальным обществом следует понимать
общество, постоянно находящееся в состоянии роста3.
В третьем отмечает высокий уровень жизни в качестве
характерной черты индустриального общества4 и т. д.
1 Voir: Aron R. Dimension de la Conscience historique, p. 289.
J Voir: Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 97,
3 Voir ibidem, p. 215.
4 See: Aron R. Evidence and Inference, p. 46.
77

Между приведенными выше определениями существует
взаимосвязь. Все они говорят о высокоразвитом
обществе, имея в виду техническую оснащенность
промышленности и сельского хозяйства. Но если говорить о том,
что в действительности стоит за всеми этими
определениями, то надо заметить, что автор ограничивается в
своих определениях сугубо внешней стороной такого
сложного социального явления, как современная
научно-техническая революция. Если рассматривать научно-
техническую революцию абстрактно, вне связи с
экономической структурой общества, на базе которой эта
революция только и протекает, то последствия
научно-технической революции неизбежно приобретут, с одной
стороны, вид движения по линии простого механического
прибавления общественных богатств, а с другой —
качественного усовершенствования общественной
организации производства. Последнее (рациональная
организация производства) в теориях авторов индустриального
общества составляет ее основной лейтмотив. Идеи
научной (рациональной) организации труда получили, как
мы уже отмечали в предшествующих разделах нашей
работы, широкое распространение в буржуазной
социологии еще в 20—30-х годах. Но тогда эти идеи не имели
того идеологического (антисоциалистического и
антикоммунистического. — Г. Ч.) звучания, которое
характеризует теории «единого индустриального общества»
наших дней.
У Арона, например, тезис о рациональной
организации крупного промышленного производства
непосредственно направлен против установленного К. Марксом
закона анархии капиталистического производства. Как
известно, Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» отмечал, что
анархия в масштабах всего капиталистического
производства ни в коей мере не исключает высокой
дисциплины и организации производства внутри отдельных
капиталистических предприятий; Арон, со своей
стороны, считает необходимым «уточнить» Ф. Энгельса.
Организация производства внутри отдельных
капиталистических предприятий в условиях научно-технической
революции дополняется, по его словам, научной
организацией в рамках всего общества независимо от
характера производственных отношений. «Отныне,;—
пишет Р. Арон, — высшую ценность представляет труд.
Благодаря труду созданы кадры, элита индустриального
78

общества, благодаря своему труду каждый завоевывает
тот или иной престиж в обществе, который принимается
общественным мнением, благодаря труду каждый
занимает необходимое ему место в общественной
иерархии» К
Все эти идеи задолго до Арона высказывал
создатель «научной системы организации труда» Тейлор, но
последний, по крайней мере, не претендовал на то,
чтобы его считали создателем новой социологии. У
Арона мы сталкиваемся со стремлением если не
открыто оправдать капитализм, то хотя бы переадресовать
противоречия буржуазного общества социалистическому,
доказать, что проблемы, с которыми сталкиваются
современные капиталистические страны, — это проблемы
общечеловеческие, присущие всем разновидностям
индустриальных обществ. «Социализм, который мог бы
претендовать на то, чтобы его наступление признали
необходимым, представляется мне более близким
западному капитализму, нежели советскому режиму.
Социализм, под которым подразумевают современный
коммунистический режим, не является неизбежным»2.
Таким образом, проблемы, которые встают перед
современным обществом, согласно Арону, — это
проблемы индустриального общества. Если люди благодаря
высокой организации труда сумеют не только овладеть
стихийными силами природы, но и используют накоплен-,
ные на протяжении многих веков производительные
силы на благо человечества, то будущее принесет людям
счастье. Однако никаких гарантий того, что развитие
пойдет именно в этом, желательном для человека
направлении, Арон не дает. Другими словами, он не
исключает и возможности гибели человеческой
цивилизации, поскольку не видит реальных сил, способных
уберечь человечество от угрозы самоуничтожения. Вот
какого рода «научную» перспективу противопоставляет
Арон идеалам коммунизма. Думается, что точка зрения
Арона (ждать и надеяться на лучшее) более сродни
теологу, нежели человеку, претендующему на научный
анализ развития общества.
Важная проблема, которая встает перед нами при
рассмотрении концепции «единого индустриального об-
1 Aron R. Dimension de la Conscience historique, p, 264.
2 Evidence and Inference. Glencoe, 1962, p. 46.
70

щества», может быть определена как отношение
сциентизма и гуманизма. В философии эпохи Возрождения
прогресс науки ни в коей мере не рассматривался как
нечто противоположное развитию личных способностей
индивида. Одно предполгало другое. Если мы
обратимся к общественным идеалам выдающегося
философа-материалиста эпохи Возрождения Ф. Бэкона, в частности
вспомним его «Новую Атлантиду», то легко убедимся
в том, что проблема развития человеческой личности,
проблема человеческого счастья не мыслилась Бэконом
иначе, как на основе использования всех достижений
науки на благо общества. В данном случае мы
сознательно оставляем в стороне классовую ограниченность
бэконовской утопии, поскольку нас интересует не
мировоззрение автора, а то, как он решает вопрос о месте
и роли науки в жизни людей. Именно при ответе на
этот вопрос выявляется прогрессивный характер
буржуазной идеологии XVII века.
В «Манифесте Коммунистической партии» К. Маркс
и Ф. Энгельс подчеркивали, что на заре своего
существования капитализм явился мощным стимулом на
пути общественного прогресса. Он создал такие
возможности развитию производительных сил и прогрессу
науки, которых никогда еще не было в прошлом.
«Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства
создала более многочисленные и более грандиозные
производительные силы, чем все предшествовавшие
поколения, вместе взятые. Покорение сил природы,
машинное производство, применение химии в промышленности
и земледелии, пароходство, железные дороги,
электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей
света, приспособление рек для судоходства, целые,
словно вызванные из-под земли, массы населения, —
какое из прежних столетий могло подозревать, что такие
производительные силы дремлют в недрах
общественного труда!» 1
Буржуазные философы прошлого обращали, как
правило, внимание лишь на одну (в данном случае
прогрессивную. — Г. Ч.) сторону развития, явившуюся
следствием победы буржуазного способа производства над
феодализмом. Какой ценой и за счет чего был достигнут
прогресс буржуазной цивилизации — этот вопрос фило-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 429.
80

софы XVII века не поднимали, а потому установление
господства капиталистических отношений
рассматривали как торжество принципов науки и разума. В XVII в.
буржуазия в полном смысле слова обоготворяла
человеческий разум, ей казалось, что новое идеологическое
оружие надежно охраняет ее политическое господство.
Но время показало, что разум, казавшийся столь
могущественным в борьбе против теологии и религии, имел
свою «ахиллесову пяту». Уже в XVIII в. философы стали
замечать, что просвещение часто приводит к
результатам, не только не отвечающим гуманистическим идеалам
эпохи Возрождения, но просто-напросто противоречит
им. В частности, уже Ж- Руссо указывал на наличие
противоречия между прогрессом науки и развитием
морали капиталистического общества. «У нас, — с
тревогой писал Руссо, — есть физики, геометры, химики,
астрономы, поэты, музыканты, художники, но у нас нет
граждан, а если они еще и остались, то, затерянные в
глуши деревень, гибнут в нищете и презрении»l. j
По мере того как выявлялось, что противоречивый
разум может выступать в форме двуликого Януса,
научный прогресс начинает все чаще оцениваться
буржуазными идеологами не как добро, а как зло. Особенно
отчетливо отрицательное отношение к прогрессу науки
и техники проявилось у социалистов-утопистов.
Последние не мыслили социализма на базе крупного
машинного производства, поскольку машинная индустрия для
них ассоциировалась с частной собственностью на
средства производства и эксплуатацией человека человеком.
Критика рационализма становится определяющей
особенностью буржуазной идеологии со второй половины
XIX в. и достигает своего апогея на рубеже XIX и XX вв.
В настоящей работе нет необходимости говорить о
всех сколь-нибудь крупных философах-иррационалистах,
но нам представляется необходимым обратить особое
внимание на философию экзистенциализма, которая в
наши дни является знаменосцем буржуазного
антиинтеллектуализма. Если Зенон Элейский считал абсурдным
мыслить движение противоречивым, то философия
абсурда, также признавая невозможность мыслить
противоречия объективной действительности, тем не менее
1 Руссо Ж.-Ж. Рассуждение о науках и искусствах. — Избр.
соч. в 3-х т., т. 1. М., 1961, с. 60.
81

Верит в реальность этого абсурдного по своей
внутренней природе бытия. Экзистенциалисты более
последовательно, чем все другие современные буржуазные
философы, противопоставили науку и философию, разум и
интуицию, сциентизм и гуманизм.
«Философию существования» часто называют
пессимистической философией, и это справедливо, поскольку ее
сторонники призывают не к борьбе за подлинно
человеческое существование в обществе, а к уходу человека
от сложных социальных проблем современности и к
замыканию в мире его внутреннего «Я». Разумеется,
пессимизм экзистенциалистов имеет свое, вполне
рациональное объяснение. В принципе принимая буржуазное
общество как единственно возможное, экзистенциалисты
не могут не видеть его враждебности идеалам
гуманизма. Отсюда дилемма, согласно которой сфера
гуманного, человеческого, индивидуального противостоит сфере
научного, технического, социального. Понять того или
иного буржуазного философа не значит согласиться с
ним. В идеологической борьбе компромиссы
невозможны. Успехи передовой идеологии всегда определяются
тем, насколько последовательно эта идеология выражает
интересы своего класса. Буржуазные идеологи эпохи
империализма обычно не отличаются четкостью и
последовательностью в обосновании своих взглядов.
Причина этого кроется в том, что классовая по содержанию
идеология облекается, как правило, в форму
общечеловеческих абстрактных рассуждений, что не может не
вести к замазыванию партийного характера буржуазной
идеологии. Как верно заметил К- Маркс, «об отдельном
человеке нельзя судить на основании того, что сам он
о себе думает...» 1. Философы-экзистенциалисты
считают, что их критика капиталистического общества2 дает
право называть «философию существования» гуманной
(Ж.-П. Сартр). Однако от их критики капитализм не
перестает быть капитализмом, а общество, основанное
на частной собственности, не перестает угнетать тех,
чьим трудом созданы основные материальные и
духовные ценности. При оценке буржуазного идеолога
марксист руководствуется не непосредственными
побудительными мотивами, заставляющими последнего поступать
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7.
2 Экзистенциалисты не менее активно критикуют и
социалистические страны. — Прим. автора.
82

так, а не иначе, а объективными результатами
совершенных этим идеологом поступков. С этой точки зрения
противопоставление гуманизма и научно-технического
прогресса экзистенциалистами и другими «критиками»
научного прогресса «справа» объективно выгодно
представителям господствующего класса. Оно делает науку
ответственной за то, что явилось следствием господства
капиталистов в обществе, оно обеляет буржуазию и
вместе с тем отвлекает трудящиеся массы от борьбы с
буржуазным общественным строем.
Теории «индустриального общества», на первый
взгляд, не имеют ничего общего с рассмотренными
выше взглядами буржуазных «философов жизни». Но это
только первое впечатление. В действительности дело
обстоит гораздо сложнее. Идеи буржуазных философов не
в той, так в другой форме проникают в буржуазную
социологию даже тогда, когда буржуазные идеологи
пытаются обосновывать как будто бы различные или даже
противоположные тезисы. В конечном итоге
оказывается, что их окончательные выводы имеют гораздо
больше общего, нежели они сами это сознают.
Концепция «единого индустриального общества»
Р. Арона в этом отношении особенно примечательна.
Арон, обосновывая теорию «индустриального общества»,
ссылается на самых различных авторов (Сен-Симона,
Оуэна, Конта, Маркса, Фурастье, Ростоу), но в
конечном итоге он приходит к выводу, согласно которому
человек индустриального общества ничем не отличается
от человека традиционного общества. Арон резко
критикует буржуазных индустриалистов-оптимистов типа
Ж- Фурастье, которые пытаются доказать, будто
прогресс науки и техники может продолжаться бесконечно.
Арон считает подобный оптимизм необоснованным и
заявляет, что прогресс техники индустриального общества
возможен, но лишь при двух условиях:
а) при правильном соотношении между ростом
населения и развитием материальных ресурсов;
б) при соблюдении необходимой пропорции между
созданием средств производства и средств разрушения К
Вместе с тем Арон возражает против мнения,
согласно которому развитие техники будет автоматически
влиять на изменение всех областей общественной жизни.
1 Voir: Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 174.
83

Отсюда его утверждение, что любой прогноз в
отношении будущего общества может иметь только самый
общий характер. «Невозможно в ходе исторического
развития обществ, — пишет Арон, — связывать изменения
в каждом из них с изменениями технологии. То, что
позволяет технология, — это оценки широкие и
приблизительные» К
Итак, Р. Арон, с одной стороны, — активный борец
за научно-технический прогресс, с другой — идеолог,
осторожно оценивающий воздействие научно-технической
революции на развитие современного общества. В чем
дело? Нам представляется, что все дело в том, что
общесоциологическая концепция Арона находится в сложной
взаимосвязи с его философскими воззрениями. У Рос-
тоу, например, все обстоит гораздо проще. Автор
отталкивается от учения К- Маркса об
общественно-экономических формациях, противопоставляет этому учению
собственную концепцию «стадий экономического
роста», подыскивает «факты», подтверждающие его
взгляды и опровергающие взгляды К- Маркса. Ростоу, таким
образом, идет к своей концепции от «фактов». Арон
выступает и как социолог и как социальный философ. Его
общесоциологическая концепция есть следствие
продолжительных занятий философией, где он выступал как
ученик В. Дильтея и А. Бергсона, и социологией, в
которой он долгое время занимался социологией политики.
В результате в его концепции прослеживается несколько
тенденций. Это и антропологизм, идущий от «философии
жизни», и позитивизм, выражающийся в стремлении
найти несколько факторов, влияющих на развитие
общества, .в желании онаучить философию и говорить от
имени науки, а не идеологии, это, наконец, огромный
интерес к вопросам политики, делающий его социологию
особенно враждебной идеологии рабочего класса.
«Социализм, — утверждает Арон, — не станет неизбежным
следствием капитализма»2. В другом месте, говоря о
развитии экономики Советского Союза, автор
доказывает, будто бы рост советской экономики носит
экстенсивный характер, поскольку-де происходит не за счет
повышения производительности труда, как на Западе, а в
результате «увеличения рабочей силы»3. Приведенные
1 Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 108.
2 Ibidem, p. 302
3 Ibidem, p. 250.
84

высказывания свидетельствуют о том, что Р. Арон не
считается с опытом развития мировой системы
социализма. Между тем такой опыт имеется и «он
неопровержимо доказал всеобщую значимость основных законов
социалистической революции и строительства нового
общества, открытых марксистско-ленинской наукой и
впервые воплотившихся в практике Октября...» К
Большое место в своих работах Арон отводит
вопросам политического руководства обществом.
Политика, по его словам, — это теория или искусство
руководить жизнью людей, без которой ни одно развитое
общество обойтись не в 'силах2.
Теория «единого индустриального общества» Р.
Арона представляет собой более тонкую, чем у У. Ростоу,
апологию капиталистического строя. Если у Ростоу идея
исключительности целиком пронизывает теорию «стадий
экономического роста», то Арона не обвинишь в
подобного рода «провинциализме». Индустриальное общество
Арона, как мы могли убедиться выше, включает в себя
не только СССР и США, но и все без исключения
развитые капиталистические страны. Более того, автор
настойчиво проводит мысль, что теория «индустриального
общества» — это именно не националистическая, а,
разумеется, «научная» концепция. С первым утверждением
(что она — не националистическая концепция. — Г. Ч.)
можно согласиться. Для буржуазной социологии 50-х и
особенно 60-х годов вообще характерно стремление
преодолеть «национальную замкнутость» и создать
монолитную буржуазную идеологию. Этой цели служили,
например, появившиеся где-то в начале 60-х годов
теории «конвергенции» и «деидеологизации». В советской
литературе дана достаточно полная и убедительная
критика названных теорий, но поскольку Р. Арон отнюдь
не рядовой буржуазный социолог и поскольку он имеет
самое непосредственное отношение к обоснованию
теорий «деидеологизации» и «конвергенции» в буржуазной
социологии, нам бы хотелось, хотя бы очень коротко,
коснуться новой тактики борьбы против научной
идеологии, применяемой современными буржуазными
социологами, и в частности Р. Ароном.
Начнем с того, что теории «конвергенции» и «деидео-
1 О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции. Постановление ЦК КПСС от 31 января 1977 года, с. 16.
2 Voir: Атоп R. Dix-huit leçons sur société industrielle, p. 86.,
85

логизации» не возникли на пустом месте. Они были
подготовлены всем предшествующим развитием
буржуазной социологии. В частности, идея «конвергенции»,
которую обосновал на VI Всемирном социологическом
конгрессе П. Сорокин \ возникла у автора под влиянием
наблюдений за ходом борьбы между эмпирической и
общей социологией в США. Борьба этих школ
окончилась примирением борющихся сторон, правда, лишь
после того, как социологи-эмпирики признали полную
несостоятельность своих попыток создать социологию на
основе чисто эмпирических обобщений. Сорокин,
который всегда доказывал непартийный характер
буржуазной социологии, попытался распространить
«конвергенцию» на отношения между марксистской и буржуазной
социологиями, с тем чтобы создать единую социологию.
Последняя, по-видимому, должна была дополнить
учение А. Тойнби, выступавшего за создание единой
мировой религии и единого мирового правительства. В
работах Арона идеи «конвергенции» встречаются довольно
часто, но он нигде не говорит о возможности примирить
марксистскую и буржуазную социологии. Что же
понимает Р. Арон под «конвергенцией»? Создание некоей
смешанной экономики путем проникновения элементов
частного предпринимательства в экономику стран
социализма и одновременно расширение функций
государственного регулирования (что на языке буржуазных
идеологов именуется созданием социалистических
элементов) в экономике капиталистических стран. «По
мере роста, — пишет Арон, — западная экономика должна
будет включить в себя определенные элементы,
именуемые социалистическими, а советская экономика —
определенные элементы, именуемые капиталистическими.
Это, — продолжает Арон, — однако, не доказывает, что
капиталистические и социалистические страны не будут
больше бороться между собой» 2.
В чем дело, почему Арон не признает, подобно
П. Сорокину, «конвергенции» марксистской и
буржуазной социологии? Может быть, это результат
недостаточного знания им изменений, происходящих внутри
марксистской и буржуазной идеологий? Думается, что дело
совсем в другом. Р. Арон более трезвый политик, неже-
1 See: Transactions of the sixth World Congress of Sociology,
vol. I. Evian, 1966, p. 49—64.
2 Aron R. Dix-huit leçons sur la société industrielle, p. 295.
86

Ли П. Сорокин. Там, где Сорокин видит только различие
идеологий Востока и Запада, Р. Арон усматривает их
глубокую противоположность. Поэтому он не хочет
обманывать себя напрасными иллюзиями о возможном
перерождении социалистической идеологии в буржуазную,
а предлагает, как ему кажется, более действенное
оружие борьбы против марксизма — теорию «деидеологиза-
ции». Любопытно, что теория «единого индустриального
общества», казалось бы, вплотную подводящая к идее
«конвергенции», подобного вывода не делала. Более
того, вывод о возможном слиянии капитализма и
социализма наиболее последовательно проводил автор
концепции «суперкультур» П. Сорокин, а не сторонники
теорий «единого индустриального общества». Не означает
ли это того, что между теориями «единого
индустриального общества» и теорией «конвергенции» нет
внутренней связи? Нам представляется, что теория
«конвергенции» была подготовлена именно теорией «единого
индустриального общества». Первая без второй, говоря
словами Фихте, составляет лишь три четверти головы.
Но в таком случае естественно встает вопрос, почему
Ростоу, Арон и другие сторонники теорий «единого
индустриального общества» не сделали вывода о полной
«конвергенции» двух общественно-экономических
систем?
Нам представляется, они этого не сделали, во-первых,
потому, что признать полное тождество в экономике
капиталистических и социалистических стран — это значит
вступить в явное противоречие с действительностью.
Хотя буржуазные авторы пытаются характеризовать
вопрос об отношении к средствам производства в условиях
современной научно-технической революции как
несущественный, обойти вопрос о различиях в экономике
капиталистических и социалистических стран они не
могли. В результате выделяется вопрос о
существовании двух разновидностей, ступеней, фаз, стадий и т. п.
«единого индустриального общества». Во-вторых, всякая
буржуазная теория, какой бы ненаучной она ни была,
имеет своей основой реальную действительность. Даже
религия, эта единственная из всех форма общественного
сознания, имеющая своей спецификой фантастическое
отражение действительности, и та никогда не могла
освободиться от «первородного греха» своей земной
основы. В результате в каждой идеалистической теории мы
87

всегда можем увидеть некую реальную проблему,
которой буржуазная общественная наука придает
мистифицированную форму. Такой проблемой для любой
общесоциологической концепции является проблема
соотношения общего и специфического в историческом
развитии. Обойти эту проблему не может ни один сторонник
общей теории исторического развития. Не обходит ее и
Р- Арон. Но какое решение этой проблемы он дает?
Ответ Арона на поставленную проблему — это ответ
метафизика и эклектика. С одной стороны, автор
искусственно разрывает область всеобщего (область
экономики) и область специфического (сфера надстройки), а с
другой — доказывает, будто бы в рамках единого
индустриального общества две указанные области удачно
уживаются между собой. Критикуя плюралистическую
концепцию Шпенглера и Тойнби, Арон одновременно
задавался вопросом: «Значит ли это, что мы должны
отказаться от концепции плюрализма?» И сам же отвечал:
«Мы не идем так далеко. Остается плюралистичность
ценностных систем, коллективных организаций или
религиозных верований. В этом смысле история не
монистична (is not monolithic)» l.
Теория «деидеологизации», которую наряду с
другими буржуазными авторами развивал Р. Арон,
преследовала цель растворить марксизм в буржуазной
идеологии, но делала это несколько иначе, чем теория
«конвергенции».
Сторонники теории «единого индустриального
общества» подготовили появление теории «конвергенции»,
если под последней понимать слияние социализма с
капитализмом. Но сами авторы названных теорий
окончательного вывода из своих теорий не сделали. Нам
представляется, что противопоставлять на этом основании
сторонников «конвергенции» (Сорокина) и сторонников
теории «единого индустриального общества» было бы
неверно. В широком смысле слова теория «единого
индустриального общества» есть часть теории
«конвергенции», поскольку расхождения двух теорий касаются
в основном вопроса о степени сближения капитализма и
социализма, а не вопроса о возможности такого
сближения.
1 Агоп R. Evidence and Inference, p. 40.
88

1еория «деидеологизации», возникшая почти
одновременно с теориями «единого индустриального
общества» и «конвергенции», призвана была обосновать
возможность соединения марксистской и буржуазной
социологии на основе «очищения» общественных наук от
идеологических наслоений в условиях начавшейся
научно-технической революции.
Одним из первых защитников теории
«деидеологизации» стал американский социолог Д. Белл, впоследствии
обосновавший концепцию «постиндустриального
общества». Теория «деидеологизации» с момента своего
возникновения дополняла теорию
«индустриальногообщества». Исходным принципом указанной теории был тезис об
изменении классовой природы капитализма. «Две
«тихие» революции в отношениях между властью и
классовым положением человека в обществе находятся в
стадии своего свершения. Первая — изменение способа
достижения власти, означает, что наследство уже не
является все определяющим фактором. Вторая революция
знаменует собой изменение в природе самой власти,
поскольку технические знания несравненно больше, чем
собственность и политические взгляды, более, чем
богатство, стали основой, на которой зиждется власть» К
Как видно из приведенной цитаты Д. Белла, речь идет
о тех самых изменениях, о которых говорят все авторы
теорий «индустриального общества». Рабочий класс,
рассуждает Д. Белл, который в XIX и начале XX в. был
действительно самым угнетенным классом, не является
революционной силой современного индустриального
общества 2. Как и Арон, Белл соглашается признать, что
марксизм имел определенный смысл в XIX в. Но чьи
интересы может выражать идеология марксизма в наши
дни, если рабочий класс интегрирован индустриальным
обществом, а единственной прослойкой, чьи интересы
оказались пока еще не до конца удовлетворены,
является незначительная часть интеллигенции? Ответ автора
на им самим сформулированный вопрос звучит так:
«В последнем десятилетии (в 50-х годах нынешнего
столетия. — Г. Ч.) мы наблюдаем вырождение идеологий
XX века, особенно марксизма, как интеллектуальных си-
1 Bell D. The end of Ideology. The Free Press of Glencoe, 1960,
p. 42.
2 See ibidem, p. 374.
89

стем, которые могли бы претендовать на достоверность
своих взглядов о мире» К
Итак, согласно Беллу, идеология марксизма во
второй половине двадцатого столетия утеряла всякую
научность. Сохранение этой идеологии может привести лишь
к опасным конфликтам, что совершенно не нужно,
поскольку «государство всеобщего благоденствия,
децентрализация власти, система смешанной экономики и
политический плюрализм»2 дают трудящимся массам
значительно больше, чем любая социальная революция.
Современная научно-техническая революция —таков
ход рассуждений Д. Белла — делает излишним
существование идеологий, поскольку идеологи выражают
интересы классов, а индустриальное общество не есть
классовое общество. Вместе с тем Белл не может отрицать
того, что борьба в области идеологии в наши дни
продолжается. Как же согласовать этот факт с
утверждением автора о «конце идеологии»?
Белл прекрасно понимает, что, признав, с одной
стороны, классовый характер идеологии, а с другой — факт
ее существования, он тем самым лишь подтверждает
правильность марксистского тезиса о том, что, пока
сохраняется частная собственность на средства
производства в «индустриальном обществе», в нем сохранятся и
классы и классовая борьба. Вот почему Белл торопится
разъяснить свою точку зрения, утверждая, будто бы
«идеология имеет за собой силу интеллектуалов»3. Что
это значит? Белл, на первый взгляд, констатирует
обычный эмпирический факт, признанный, кстати сказать,
всеми марксистами, заключающийся в том, что занятие
идеологией в классовом обществе составляет удел
интеллигенции. Значит ли это, что интеллигенция в
эксплуататорском обществе в своем подавляющем
большинстве не выражает интересов господствующего
класса и что классовая обусловленность взглядов идеолога
мешает ему правильно разобраться в характере
происходящих событий? Разумеется, нет. Идеология не
может быть неклассовой, и вместе с тем классовая
идеология может быть вполне научной. Пример тому —
идеология марксизма, которую Белл называет
ненаучной и пытается противопоставить науке, подобно тому
1 Bell D. The end of Ideology, p. 16.
2 Ibidem, p. 373.
3 Ibidem, p. 372.
90

как Арон пытался оторвать Марксову теорию научного
социализма от материалистического понимания
истории.
Белл, желая согласовать тезис об отмирании
идеологии с фактами реальной действительности, выдвигает
идею двух (старой и новой. — Г. Ч.) идеологий. Эта
идея не нова. Ее можно найти в учении любого
буржуазного автора, пытающегося подменить диалектику
метафизикой.
Что же это за два типа идеологии, о которых говорит
Белл? «Ведущие силы старых идеологий (к последним
автор причисляет марксистскую идеологию. — Г.Ч.)
были социальное равенство и в еще большей степени
свобода. Импульсы новой идеологии — экономическое
развитие и национальная власть» 1. Само по себе
противопоставление новой и старой идеологий, которое вводи i
Белл, научно несостоятелно. Ибо как можно
противопоставлять вопросы социального равенства и
повышения уровня экономической жизни людей, борьбу за
свободу и достижения государствами национальной
независимости и т. д.? Между тем Белл так именно и
поступает. Деление на старую и новую идеологии у Белла
в случае, если согласиться с ним, ведет к крайне
опасным последствиям, а именно отказу от
материалистического понимания истории и замене марксистской
теории общественного развития буржуазной теорией
«индустриального общества». Чтобы это стало понятней,
напомним, что для Маркса и Энгельса основным
законом общественного развития антагонистических
формаций является закон классовой борьбы угнетенных
против их угнетателей. Классовый подход к анализу
социальных процессов всегда является синонимом
материализма в истории. В приведенной выше цитате
говорится, что новая идеология преследует цель добиться
быстрого экономического и политического развития
малоразвитых стран. Таким образом, логика рассуждений
Д. Белла сводится к выдвижению надуманной
дилеммы: если старые идеологии возникли под влиянием
внутренних противоречий (классовых антагонизмов), то
ныне таких противоречий внутри индустриальных обществ
нет w потому основным противоречием нашей эпохи
оказывается противоречие между высокоразвитыми и
1 Bell D. The end of Ideology, p. 373.
91

слаборазвитыми странами. «Сегодняшняя политика, —
пишет Д. Белл, — уже не отражает внутренние
классовые различия, но создается международными
событиями» К
Итак, новая идеология — это националистическая
идеология малоразвитых стран. Поскольку эти страны
еще значительно отстают от стран индустриально
развитых, то существует и реальная основа для роста в
наших условиях «национализма». Однако
научно-техническая революция позволяет быстро поднять экономику
слаборазвитых стран, и потому, полагает Белл, и новой
форме идеологии должен придти конец.
Критика «национализма» на Западе — явление
нередкое. С критикой национализма историков,
ограничивающих понятие цивилизации рамками одной страны,
выступал в «Исследовании истории» А. Тойнби. Против
псевдопатриотизма американских социологов-эмпириков
активно боролся автор теории «суперкультур» П.
Сорокин. Идеологию национализма, как мы только что
могли убедиться, осуждает Д. Белл. Противником
национализма выступает Р. Арон и многие другие
буржуазные социологи. Однако неприятие или даже активная
борьба буржуазных идеологов против национализма
ровным счетом ничего не говорят о классовой позиции
буржуазных «критиков» национализма. Дело в том, что
под понятие «националист» буржуазные авторы
подводят как революционеров, так и реакционеров. Поэтому
главное — не в том, что тот или иной буржуазный автор
осуждает национализм, а в том, с каких позиций
последний стремится его преодолеть. Всякий национализм
в конечном итоге является проявлением буржуазной
идеологии, и тем не менее марксизм учит различать
национализм угнетаемой и угнетающей нации. Первый
марксисты поддерживают, когда речь идет о
совместной борьбе против империализма. Второй они полностью
отвергают. Для буржуазных идеологов типа Арона и
Тойнби национализм составляет причину войн2, он
оказывается пережитком традиционного общества (под
национализмом здесь понимаются этнические общности:
род, племя и т. д.), в котором следует искать истоки
современного национализма. Научно-техническая рево-
1 Bell D. The end of Ideology, p. 14.
2 Voir: Aron R. Dimension de la Conscience historique, p. 269.
92

люция, приводя к унификации экономики различных
стран, должна, по мнению Арона, стать средством
избавления от национальных конфликтов, классовой
борьбы и угрозы термоядерной войны.
Итак, теория «единого индустриального общества»
Р. Арона представляет собой хорошо продуманную
буржуазную социологическую концепцию, претендующую на
звание научной, острие которой направлено против
теории исторического материализма. Даже релятивизм
своей философии (отрицание объективности истории и
ее законов, равно как и возможности научного
предвидения) автор использует как аргумент, свидетельству-
щий о недогматичности собственных взглядов.
Социологическая теория Арона связала воедино такие модные
буржуазные концепции, как теория «единого
индустриального общества», теория «конвергенции» и теория
«деидеологизации». Она представляет собой в
миниатюре слепок со всей новейшей буржуазной социологии.
Несовместимость взглядов автора с задачами
подлинной науки об обществе не означает того, что его
социологическая концепция не опасна. Арон в
несравненно большей степени, чем другие буржуазные
идеологи Запада, стал учителем правых ревизионистов,
которые вслед за ним усиленно противопоставляют научно-
техническую и социальную революции. Критика теории
«единого индустриального общества» Р. Арона поможет
нам лучше увидеть действительные истоки многих
ревизионистских концепций, в частности «конвергенции» и
«деидеологизации», понять основные направления
фальсификации учения К- Маркса правыми ревизионистами
и т. д.
Р. Арон, как мы отмечали выше, внес значительный
«вклад» в разработку многих новейших концепций
буржуазной социологии, в особенности в обоснование
теории «единого индустриального общества». Но прежде
чем мы перейдем к анализу последующей эволюции
анализируемой теории, нам хотелось бы остановиться
на вопросе о связи процесса капиталистической
рационализации производства и антиинтеллектуалистской
тенденции современной буржуазной философии и
социологии.
Уже в работе Ж. Фридмана «Кризис прогресса»
(1936) имеется указание на то, что развитие техники на
капиталистических предприятиях способствовало пре-
93

вращению человека в простой придаток машины. Наука
и техника — эти плоды человеческого разума, по
признанию буржуазных авторов, обратились против
человека. Буржуазные идеологи, отметив отрицательные
последствия научно-технической революции в странах
капитала, сделали из своих наблюдений те выводы,
которые только и хотели услышать от них владельцы
капитала. Они признали человеческий разум ответственным
за те отрицательные последствия, которые явились
результатом применения капиталистической
рационализации в производстве, создавшей благоприятные условия
для роста антиинтеллектуалистских настроений в
буржуазном обществоведении. Достаточно сказать, что
буржуазная эмпирическая социология оказалась под
сильным влиянием идей 3. Фрейда, согласно которому
«сознательная жизнь ума составляет очень малую часть по
сравнению с его бессознательной жизнью» *. Однако
рецепты, которые предлагали буржуазные противники
дальнейшей рационализации производства, выразились
в призыве к отказу от достижений современной
цивилизации и совету возвратиться к природе. Никто из
буржуазных авторов не решился предложить более
радикального средства решения проблемы. В чем состоит
иррационализм и антиинтеллектуализм современной
буржуазной социологии?
Прежде всего он состоит в отрицании возможности
научным путем познать основные тенденции
общественного развития. Чаще всего это выражается в
усиленном подчеркивании действия многочисленных факторов
в обществе, которые создают такого рода
неопределенность. Не нуждающаяся, с точки зрения буржуазных
авторов, в специальном обосновании теория факторов не
объясняет ни причин общественного развития (ведь
прежде чем факторы начинают взаимно действовать,
они должны возникнуть), ни тем более направления
развития. Последнее особенно наглядно проявилось у
Р. Арона, который не нашел ничего лучшего, как
противопоставить пессимизму буржуазных авторов,
желающих понять будущее «индустриального общества», свой
«пробабилизм».
1 Фрейд 3. Психология масс и анализ человеческого «Я». М.,
1925, с. 8.
94

Показателем иррационализма современной
буржуазной социологии следует считать, далее, тот факт, что
буржуазные авторы, за редким исключением, —
сторонники теории элиты. Теория элиты сегодня стала
обязательным компонентом любой новейшей
социологической концепции. Если в чем другом буржуазные
авторы могут спорить между собой, то в вопросе о том, кто
должен стоять во главе современного общества, они
солидарны. Общество должны возглавлять избранные
люди. Правда, признак избранности толкуется по-разному.
От пророков, философов и психотерапевтов (А. Тойнби,
П. Сорокин, Э. Фромм) до ученых, инженероз и
техников (У. Ростоу, Р. Арон, Д. Белл, Д. Гэлбрейт), но это
различия уже второго порядка. Главное состоит в том,
что отрицается решающая роль народных масс,
материального производства в общественном развитии и
общественный прогресс ставится целиком в зависимость
от различного рода случайных факторов.
Третьим показателем иррационализма современной
буржуазной социологии можно считать тенденцию к
сближению буржуазной общественной науки с
религией. Особенно сильно эта тенденция проявилась у А.
Тойнби и П. Сорокина. Но и сторонникам теорий
«индустриального общества» не чуждо религиозное чувство.
Техника, полагают теоретики «индустриальных
обществ», увеличивает власть человека над природой, но
не над самим собой. Установление подлинно
человеческих отношений, таким образом, должно стать уделом
религии. «Человек сегодняшнего дня, — указывает
Арон, — вынужден спрашивать себя о пределах
революции, которую он переживает, и о смысле, который он
хотел бы придать своему существованию по ту
сторону знания и машин.
Если человечество, согласно Бергсону, машина,
измышляющая богов, «то человечество увидит
метаморфозу, но не смерть богов» К
Наконец, еще один момент, указывающий на ирра-
ционалистическую и антиинтеллектуалистскую
направленность современной буржуазной социологии,
составляет откровенный антикоммунизм большинства
буржуазных авторов. Особенно отличились в этом отношении
многие сторонними теорий «индустриального общества»,
1 Aron R. Dimension de la Conscience historique, p. 123.
95

в частности У. Ростоу, Р. Арон, 3. Бжезинсний. Конечно,
это не случайно, что многие сторонники наиболее
модной буржуазной социологической концепции оказались
одновременно ярыми антикоммунистами. Чем
продолжительнее сохраняется буржуазный общественный строй,
тем очевиднее становится неспособность
господствующего класса содействовать делу общественного прогресса.
Идеологи буржуазии объяснение фактам ищут не в
признании объективного характера законов общественного
развития, а в выявлении различного рода случайных
факторов, влияющих на ход общественного развития.
Нежелательный для буржуазии ход развития событий
идеологи капитализма пытаются объяснить «происками
коммунистов», «рукой Москвы» и т. д. Разумеется, это
самое простое объяснение фактам, но такова уж
логика мышления идеологов господствующего класса, что
они не могут видеть события такими, какие они есть
в действительности. Они не могут, оставаясь
идеологами своего класса, вынести приговор буржуазному строю,
который уже давно вынесен ему историей. Интуиция
никогда не обманывает буржуазного идеолога. Он
всегда отличит революционера от соглашателя, марксиста
от оппортуниста. Вот почему современная буржуазная
социология, ведя непримиримую борьбу с марксизмом,
непрочь позаимствовать некоторые идеи ревизионистов,
если они направлены против теории научного
коммунизма. В свое время противники Советской власти —
меньшевики и эсеры — выдвинули лозунг: «Советы без
большевиков». Сегодня антикоммунисты типа Ростоу и
Арона готовы принять материалистическое понимание
истории при условии, что в нем не будет ни учения об
общественно-экономических формациях, ни учения о
классах, классовой борьбе и диктатуре пролетариата.
Теории «единого индустриального общества» возникли
не как результат познания законов исторического
развития, а как очередная попытка противопоставить
материалистической теории К- Маркса новую буржуазную
концепцию. Борьба современной буржуазной
социологии с марксизмом, открывшим действительный характер
законов общественного 'развития, доказывает
враждебность буржуазной общественной науки научному
пониманию хода общественно-исторического развития,
враждебность науке и человеческому разуму.
96

5. Критика теорий «индустриального общества»
«справа» левыми социологами
В предыдущих разделах мы неоднократно
подчеркивали, что появление теорий «индустриального общества»
приходится на конец 50-х — начало 60-х годов.
Возникнув, теории «индустриального общества» относительно
быстро завоевали себе признание в кругах буржуазных
социологов. Это, конечно, не означает, что с
появлением теорий «индустриального общества» никакие
другие концепции в буржуазной социологии уже не
возникали. Существование единой, всеми признанной
теории в буржуазной социологии невозможно, во-первых,
потому, что все буржуазные теории ненаучны. А было
бы неверно думать, будто буржуазные авторы,
сознавая ненаучность своих теорий, продолжают, тем не
менее, упорно их защищать. Дело обстоит гораздо
сложнее. Ненаучность буржуазных концепций в конечном
итоге есть следствие несостоятельности исходных
метафизических и идеалистических позиций в
мировоззрении их авторов. Во-вторых, существование единой
буржуазной социологической теории невозможно еще и
потому, что внутри класса буржуазии существуют
различные социальные группировки и, как выражение
интересов этих различных группировок, появляются
многочисленные буржуазные теории. И подобно тому, как
собственность на средства производства объединяет в
одном лагере представителей крупного капитала и
мелких собственинков, точно так же и различные
буржуазные концепции невольно притягиваются друг к другу.
Время — этот лучший судья, свободный, как бог
Спинозы, от страстей и аффектов, как правило, рано или
поздно находит возможность примирить
«противоположные» буржуазные концепции между особой. В этом
отношении представляет безусловный интерес «-критика»
теорий «индустриального общества», идущая из лагеря
буржуазии.
Наиболее известными фигурами буржуазной
социологии, зарекомендовавшими себя в качестве
непримиримых противников «индустриальных обществ», долгое
время называли Э. Фромма и Г. Маркузе. Между ними
имеется то общее, что оба автора именуют себя
марксистами и свою критику «индустриального общества»
пытаются представить как отношение «марксизма» к
4-556
97

«индустриальному обществу». Между тем в советской и
зарубежной марксистской литературе г убедительно
показана вся несостоятельность подобного рода
притязаний. Но если Э. Фромм в конечном итоге сам признал,
что «индустриальное общество» становится
высокогуманным, то Г. Маркузе и в последних своих работах
и выступлениях продолжает уверять читателей и
слушателей в том, что он якобы остается
последовательным противником всех разновидностей «индустриальных
обществ».
В книге «Одномерный человек», претендующей на
анализ развитого индустриального общества (в
предисловии к работе Маркузе говорит о том, что в основу
анализа книги положено изучение основных тенденций
развития капиталистических стран, хотя термин
«индустриальное общество» Маркузе, как Ростоу и Арон до
него, относит в равной степени к капиталистическим и
социалистическим странам), автор отвергает
представление о нейтральности техники в жизни современных
обществ. Кто же из буржуазных авторов отстаивал
тезис о нейтральности техники? Ростоу и Арон, как мы
знаем, придерживались прямо противоположной точки
зрения. Тезис о нейтральности техники в 60-х годах
поддерживал А. Тойнби — сторонник концепции
«локальных культур». Таким образом, Маркузе защищает те
идеи, которые принесли в буржуазную социологию
авторы теорий «индустриального общества». Тот факт,
что Ростоу и Арон говорили об унификации под
влиянием техники только одной экономики, в то время как
Маркузе усматривает изменение и в надстройке
(переход к тоталитаризму) капиталистических и
социалистических стран, не имеет в данном случае
принципиального значения. Главное в том, что не производственные
отношения, а техника признается буржуазными
авторами важнейшим фактором основных изменений в
обществе. <nB силу тоталитарных черт нашего общества
традиционное представление о «нейтральности» технологии
должно быть отброшено», — пишет Маркузе. А
несколько ниже он продолжает: хотя «имеются обширные рай-
1 См.: Баталов Э. Я-, Никитич Л. А., Фогелер Я. Г. Поход
Маркузе против марксизма. М., 1970; Штейнгервальд Р. «Третий путь»
Герберта Маркузе. М., 1970; Замошкин Ю. А., Мотрошилова Н. В.
Критична ли «критическая теория общества» Герберта Маркузе? —
«Вопросы философии», 1968, № 10, и др.
98

-оны внутри и помимо индустриальных обществ, где
отмеченные тенденции не превалируют или, лучше
сказать, пока не превалируют (подчеркнуто мною.—Г. Ч.),
я предполагаю наличие указанных тенденций» К
Приведенные высказывания Г. Маркузе не оставляют
сомнений з том, как понимает автор основную тенденцию
современной эпохи. Речь идет о постепенном втягивании
всех стран в орбиту взаимоотношений с
индустриальными странами, неизбежным следствием которого
должно оказаться повсеместное утверждение
индустриальных (тоталитарных) обществ. Мы особо подчеркиваем,
что для Маркузе не существует борьбы между
мировыми системами социализма и капитализма, а существуют
только противоречия между слаборазвитыми и
высокоразвитыми странами.
Таким образом, в общей оценке характера
современной эпохи Г. Маркузе целиком стоит на позициях
сторонников теории «единого индустриального общества».
Различия между ним и авторами вышеназванных
теорий относятся не к вопросу о том, существует
индустриальное общество, характеризующееся высоким уровнем
развития производительных сил с рациональной
организацией производства, или нет, а к вопросу о том, должны
мы принять современное индустриальное общество или
нам следует его отвергнуть.
Следует заметить, что в вопросе об отношении к уже
существующему индустриальному обществу позиция
Ростоу, Арона, Кларка и других авторов теории
«индустриального общества» более последовательна .и, мы бы
сказали, более логична, чем позиция Г. Маркузе. В
связи с этим напомним читателю полемику В. И. Ленина и
народников в вопросе о путях развития России в
пореформенную эпоху. Разумеется, проводя подобное
сравнение, мы вовсе не намерены отождествлять точку
зрения марксиста с точкой зрения буржуазного социолога.
Речь идет о другом. Речь идет о том, что научный
анализ объективных тенденций общественного развития не
следует подменять пустыми рассуждениями на тему о
том, хорош капитализм или плох. В. И. Ленин
характеризовал взгляды народников как маниловщину, как
реакционную романтику. «Что всякая капиталистическая
Marcuse H. One Dimensional man. London, 1964, p. XVI.
A*
99

нация, — писал В. И. Ленин в 1894 г., — несет
технический прогресс и обобществление труда ценой калечения
и уродования производителя, — это установлено уже
давным-давно. Но обращать этот факт в материал
моральных собеседований с «обществом» и, закрывая
глаза на идущую борьбу, лепетать с послеобеденным
спокойствием: «оградите», «обеспечьте», «организуйте»—
значит быть романтиком, наивным, реакционным
романтиком» '.
Таким «наивным реакционным романтиком»
выступает в наши дни буржуазный «критик» теории
«индустриального общества» Г. Маркузе. Его позиция в какой-то
мере хуже позиции народников, поскольку те, по
крайней мере, были достаточно последовательны, чтобы,
отвергая капитализм, закрывать глаза на факты
реальной действительности. Позиция же Маркузе и научно
несостоятельна и беспринципна. Он утверждает, что
индустриальное общество становится знамением
времени, что избавиться от современного Левиофана человек
не может, но он, как и народники, переводит разговор
в плоскость того, что могло бы быть, если бы не было
индустриальных обществ. В заключении своей книги
«Одномерный человек» Г. Маркузе раскрывает
подлинный смысл собственной социологической концепции, из
которого становится ясно, что никакой позитивной
теории исторического развития автор создать не может.
«Критическая теория общества, — пишет он, — не
обладает концепцией, которая могла бы установить связь
между настоящим и будущим; не давая никаких
обещаний и надежд на успех, она остается негативной. Она
хотела бы остаться лояльной к тем, кто без всякой
надежды на успех отдавал и отдает свою жизнь
Великому Отказу» 2.
Итак, отвергая теорию «индустриального общества»*
призванную в наши дни стать буржуазной
альтернативой учения К. Маркса об общественно-экономических
формациях, Маркузе оказывает рассматриваемой
концепции поддержку нисколько не меньшую, чем ее
сторонники. Каким образом это становится возможным?
В силу негативного характера критической теории
автора. В самом деле, если автор ничего не утверждает, но
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 410.
2 Marcuse H. One Dimensional man, p. 257.
100

отвергает то, что уже есть, то, естественно,
складывается ситуация, при которой читателю волей-неволей
приходится принимать ту единственно позитивную теориюг
которую он знает (т. е. теорию «индустриального
общества»). Если к тому же принять во внимание, что
индустриальное общество в представлении Маркузе — это
свершившийся факт, то станет понятно, что такого рода
«критика» теории «индустриального общества» является
своеобразным и весьма хитроумным приемом
навязывания читателю «критикуемой» теории. Оценивая таким
образом «критическую» теорию Маркузе, мы
руководствуемся отнюдь не субъективными намерениями
автора, которые при анализе научной «ценности» его
концепции нельзя принимать в расчет.
Следует указать как на весьма существенный
момент, сближающий Г. Маркузе с авторами теорий
«индустриального общества», на элитарный,
аристократический характер его социальной философии. Для
«критиков» всегда характерно пренебрежительное отношение,
к «массе» даже в том случае, если «критики»
претендуют на роль «друзей народа». У Маркузе
аристократизм его критической теории совершенно очевиден. Для
него «народ» — это реакционная масса, оплот
современного индустриального (т. е. капиталистического)
общества. «Народ», прежде фермент социальных изменений,—
пишет Маркузе, — передвинулся, чтобы стать
ферментом социального единства» К Что это, как не иная
формулировка утверждения Арона о бесклассовом
характере современного индустриального общества? Тот
факт, что за элиту современного общества Маркузе
выдает не техническую интеллигенцию, как большинство
буржуазных авторов, а революционное студенчество, не
меняет общей классовой направленности его концепции.
Она враждебна теории научного социализма не только
по содержанию, но и в своей оценке учения К. Маркса.
Два коренных положения философии марксизма
пытается отрицать Маркузе. Первое — это утверждение о
победе пролетарской революции. Маркузе называет
вывод Маркса о победе пролетарской революции
необоснованным предположением. «Предположение Маркса,—
пишет он, — о том, что освобождение пролетариата
должно стать делом рук самого рабочего класса, сделано
1 Marcuse H. One Dimensional man, p. 256.
101

совершенно априорно»1. Второй вывод Маркузе
логически вытекает из его общей оценки положения К.
Маркса о закономерном характере социалистической
революции. Если принять тезис Маркузе о том, что
социалистическая революция не является законом перехода
от буржуазного общества к социалистическому, то о
какой теории научного социализма может вообще идти
речь? Между тем Г. Маркузе так именно и поступает.
Он начинает с того, что обвиняет К. Маркса в том,
будто бы тот не обосновывал вывода о победе
пролетарской революции, а затем «доказывает», что ход
исторического развития не подтверждает положения К.
Маркса о руководящей роли рабочего класса в современном
обществе, и превращает учение К. Маркса о социализме
в пустую утопию. «Реальность трудящихся классов
развитого индустриального общества, — заявляет
Маркузе, — превращает Марксово понимание пролетариата в
мифическую концепцию. Реальность сегодняшнего
социализма превращает идею К. Маркса в пустую
мечту» 2.
Можно ли, с точки зрения Маркузе, говорить о
странах социализма, социалистическом содружестве и т. д.?
Оказывается, нет. Страны социалистического
содружества, повторяет Г. Маркузе слова У. Ростоу и Р.
Арона.— это разновидности индустриального общества.
Подобные утверждения свидетельствуют о нежелании
буржуазных идеологов считаться с фактами реальной
действительности. Факты же эти говорят о том, что
содружество социалистических стран не только существует
реально, но представляет собой международный союз
нового типа. «Социалистические государства,
объединенные общностью строя, приверженностью делу мира,
социализма, демократии и национальной
независимости, добровольно развивают между собой всестороннее
сотрудничество на основе принципов
марксизма-ленинизма и интернациональной солидарности, уважения
равноправия и суверенитета каждого государства,
невмешательства во внутренние дела, товарищеской
взаимопомощи» 3.
1 Marcu.se Н. One Dimensional man, p. 41.
1 Marcu.se H. One Dimensional man, p. 189.
3 О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции. Постановление ЦК КПСС от 31 января 1977 года, с. 16—17.
102

В настоящей работе нам нет необходимости
подробно останавливаться на анализе научной
несостоятельности «критической» теории Г. Маркузе. В этом
отношении в нашей стране и за рубежом проделана большая
и полезная работа. Но на что нам хотелось бы обратить
особое внимание, так это на духовную близость
«критической» теории Г. Маркузе концепциям «единого
индустриального общества» К Перефразируя слова
Наполеона, можно сказать: «Копните Г. Маркузе, и вы
найдете там Ростоу, Арона и всех других сторонников
теории «единого индустриального общества». Откуда
такая близость? Истоки близости Маркузе и сторонников
теории «единого 'индустриального общества» следует
искать в той общей духовной атмосфере, которая
сложилась на Западе в 60-х годах нынешнего столетия. Она
была связана с изменением глобальной стратегии
империализма в отношении социалистических стран, с
крахом колониальной системы империализма, с
обострением идеологической борьбы между марксистской и
буржуазной идеологиями, с активизацией деятельности
правых и «левых» оппортунистов против
международного коммунистического движения, с ростом недовольства
трудящихся и особенно молодежи капиталистических
стран буржуазным строем. Все это отразилось на
буржуазной социологии, которая, с одной стороны,
попыталась стать более «научной», а с другой — более
«критической». Но подобно тому как термин «живой труп»,
сказанный в отношении буржуазного общества, не
свидетельствует о жизненности последнего, термин
«научная социология» не избавляет буржуазную
общественную науку от иррационализма и антиинтеллектуализма.
Фактически защита «научности» буржуазной
социологии вылилась в очередную попытку противопоставить
позитивизм историческому материализму (наиболее ярко
эта тенденция прослеживается у Р. Арона), а
«критическая» струя буржуазной общественной науки
окончательно обернулась против теории исторического
материализма.
Таким образом, позитивисты, сторонники
эволюционистской концепции общественного развития (Ростоу,
1 Такого рода близость двух концепций отмечали Ю. А. Замош-
кин и Н. В. Мотрошилова в статье «Критична ли «критическая
теория общества» Герберта Маркузе?» — «Вопросы философии», 1968,
№ 10.
103

Арон и другие), оказались в одном лагере с
представителями буржуазного «марксизма». Современный
буржуазный «марксист» Г. Маркузе является не большим
марксистом, чем был таковым идеолог русской
либеральной буржуазии П. Струве в конце XIX в. Последний
тоже начинал как критически мыслящий «марксист»,
что, однако, не помешало ему прийти в ряды «освобо-
жденцев», стать идейным вождем этого буржуазного
направления. В. И. Ленин еще в начале XX в. вскрыл
теоретические истоки буржуазной «критики» учения
К- Маркса. «Критики», писал Ленин, называют себя
так, «должно быть, на том основании, что они без
критики перенимают учения буржуазных экономистов»'.
Предвидя появление новых «критиков» в среде
буржуазных идеологов, В. И. Ленин подчеркивал, что «новая
критическая струя» не гарантирует от повторения
старых ошибок»2.
Итак, в лице'сторонников теорий «индустриального
общества», с одной стороны, и «критической»
философии Г. Маркузе — с другой, мы сталкиваемся со
своеобразной практикой разделения труда в рядах
апологетов буржуазного общества. Одни создают теорию,
согласно которой деление на капитализм и социализм
устарело, и предлагают говорить о разновидностях
«единого индустриального общества» (Ж. Фурастье, У. Рос-
тоу, Р. Арон и др.). Г. Маркузе «без критики
принимает» указанную теорию и затем доказывает, будто бы
ход исторического развития превратил Марксову идею
научного социализма «в пустую мечту».
Под влиянием событий 1968 года и наметившегося
спада студенческого движения Г. Маркузе уже не
оценивает учение К. Маркса о руководящей роли рабочего
класса как «мифическую концепцию». В «Очерке о
свободе», написанном в 1969 г., Маркузе даже признает,
что «благодаря основной позиции в производственном
процессе, благодаря численному весу и эксплуатации
рабочий класс остается историческим агентом
революции» 3.
Выходит, что процесс историчеокого развития
опроверг не К. Маркса, а Г. Маркузе, и это несмотря на то,
что вывод К- Маркса об исторической миссии рабочего
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 5, с. 85.
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 4, с. 86.
3 Marcuse H. An Essay on Liberation. Boston, 1969, p. 16.
104

класса был сделан в середине XIX в., а «критическая»
теория Маркузе получила распространение во второй
половине нынешнего столетия. В «Очерке о свободе»
Маркузе рассматривает вопрос о роли технической
интеллигенции в жизни современного общества. Это
симптоматично. В работах последователей У. Ростоу,
совершенствующих концепцию «индустриального общества»,—
Д. Гэлбрейта, Д. Белла, 3. Бжезинского, А. Турэна,
Г. Кана, А. Винера и других — технической
интеллигенции отводилась роль руководящей и направляющей
силы общества. Естественно, что аналогичная оценка,
данная «критическим» философом, представляет для нас
определенный интерес. Позиция Маркузе, и это весьма
типично для всех «критически» мыслящих личностей,
оказалась двусмысленной. С одной стороны, автор
признает возрастание роли технической интеллигенции в
современном буржуазном обществе, переход
значительной части ее в ряды пролетариата, который в указанной
работе характеризуется как «исторический агент
революции», с другой — отрицает возможность превращения
технической интеллигенции в революционную силу,
выступающую за уничтожение буржуазных
производственных отношений. «Техническая интеллигенция
приобретает все возрастающую роль в производственном
процессе, — пишет Маркузе. — Этот «новый рабочий класс»
благодаря своему положению мог бы разрушить,
изменить способ производства и производственные
отношения, но у него нет ни желания, ни потребности делать
это, он надежно интегрирован и хорошо
вознаграждается» К
Таким образом, события последних лет мало чему
научили «критического» философа Г. Маркузе. Он, как
и прежде, не собирается отказываться от своей
«революционной» теории, в основе которой лежит
представление о тождестве капиталистического и
социалистического обществ. Другими словами, Маркузе продолжает
на свой манер защищать концепцию «единого
индустриального общества».
Прежде чем мы закончим рассмотрение вопроса об
отношении «критической» философии Г. Маркузе к
теориям «индустриальных обществ», нам хотелось бы
сказать несколько слов об оценке Маркузе социальных по-
1 Marcuse H. An Essay on Liberation, p. 55.
105

следствий современной научно-технической революции.
В этом вопросе между Маркузе и авторами теорий
«индустриального общества» наметились некоторые
расхождения, которые дополнят наши представления о
теории «индустриальных обществ». Речь пойдет об
иррационализме «критической» философии Г. Маркузе.
Ученик М. Хайдеггера и 3. Фрейда, Маркузе очень чутко
реагирует па любые проявления иррационализма у того
или иного автора. Он узнает иррационалиста в любом
одеянии, ибо в чем другом, но в этом вопросе интуиция
его не обманывает. И это понятно. Маркузе —
решительный противник рационализма. Кому же, как не ему,
узнавать себе подобных?!
Основным средством, искажающим действительность,
полагает Маркузе, является разум. «Рациональное, —
пишет он, — более чем иррациональное становится
самым эффективным средством мистификации»1.
Основная черта современной цивилизации, согласно Маркузе,
в том и состоит, что иррациональная действительность
принимает видимость рациональной2. Данный вывод
Г. Маркузе не лишен определенного смысла, хотя
следует заметить, что он далеко не первый автор на
Западе, который обнаружил (спустя более ста лет после
появления марксизма) противоречивый характер
использования достижений науки и техники в условиях
капитализма. Что означает, например, «иррациональный
элемент в его рациональности»3, который, по словам
Маркузе, выражает основное содержание
индустриальной цивилизации? Очевидно, речь здесь идет о том, что
плоды человеческого разума, результаты прогресса
науки и техники обращаются в условиях капитализма
против самого производителя.
К- Маркс задолго до Маркузе вскрыл тайну
товарного фетишизма, которую не могла объяснить
буржуазная экономическая наука. «...Стол, — писал Маркс, —
остается деревом — обыденной, чувственно
воспринимаемой вещью. Но как только он делается товаром, ■' он
превращается в чувственно-сверхчувственную вещь. Он
не только стоит на земле на своих ногах, но
становится перед лицом всех других товаров на голову, и эта
его деревянная башка порождает причуды, в которых
1 Marcuse H. One Dimensional man, p. 189.
2 See ibidem, p. 9.
3 Ibidem, p. 17.
106

гораздо более удивительного, чем если ьы стол
пустился по собственному почину танцевать» К Тайна
товарного фетишизма перестала быть тайной, когда было
показано, что фантастическую форму отношений вещам
придают определенные общественные отношения
людей. «...Таинственность товарной формы состоит проста
в том, что она является зеркалом, которое отражает
людям общественный характер их собственного труда как
вещный характер самих продуктов труда, как
общественные свойства данных вещей, присущие им от
природы...» 2. Поскольку отношения вещей в условиях
господства товарного производства отражают отношения
стоящих за ними людей, то естественно, что задача
науки должна состоять в том, чтобы обратиться к
анализу тех общественных отношений, благодаря которым
товары только и могут становиться
«чувственно-сверхчувственной вещью». Мистическая форма товарных
отношений не является для материалиста препятствием к их
рациональному познанию.
Современная буржуазная общественная наука
объявила разум виновником искажения природы
человеческих отношений в обществе и заявила, что свобода
человека должна состоять в том, чтобы освободиться от
идей, навязанных ему разумом. «Приближение
одномерного общества меняет отношение между рациональным
и иррациональным. В противоположность
фантастическим и безумным аспектам их рациональности область
иррационального становится местом действительно
рационального — идей, которые могут обеспечить
искусство жизни»3. Фактически под «рациональным» здесь.
понимается» с одной стороны, буржуазное использование
достижений науки и техники, а с другой — навязывание
человеку буржуазного общества господствующего в нем
сознания, которое действительно не выражает
интересов всех членов общества.
Итак, иррациональное у Маркузе
противопоставляется всему рациональному: искусство — науке,
индивидуальный мир человека — его социальным отношениям.
Правильно обратив внимание на «иррациональный»
характер использования достижений науки в обществе,,
основанном на эксплуатации человека человеком, Мар-
1 Маркс К и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 81.
2 Там же, с. 82.
3 Marcuse Я. One Dimensional man, p. 247.
107

кузе делает отсюда вывод, будто бы человеку в
современном обществе следует отказаться от всего того, что
накоплено на протяжении многих веков существования
цивилизации. Этот вывод утопичен и реакционен. Он
утопичен, поскольку история развивается по
объективным законам, а не по воле «критически мыслящих
личностей». Он реакционен, поскольку призывает не к
замене устаревших производственных отношений новыми,
а к отказу от развития производительных сил, к отказу
от общественного прогресса 1,
Таким образом, «критическая» теория Г. Маркузе
вобрала в себя все основополагающие идеи теорий
«индустриального общества». Критикуя указанные теории,
она не только не отвергла их, а, напротив, попыталась
критику недостатков капиталистического общества
использовать в целях дискредитации теории научного
социализма. Единственно серьезное обвинение, которое
предъявляет Маркузе авторам концепции
«индустриального общества», — обвинение в рационализме —
совершенно необоснованно. Последние, правда, не прошли
той школы философского иррационализма, которая
характеризует «критическую» философию Г. Маркузе. Но
они, как мы могли убедиться выше, являются иррацио-
налистами в широком смысле этого слова, а это
лишний раз убеждает нас в наличии полного духовного
родства между всеми разновидностями современной
буржуазной социологии.
6. Теория «нового индустриального общества» Д. Гэлбрейта
и переход к теориям «постиндустриального общества»
Теории «единого индустриального общества»
.наметили общую тенденцию буржуазного развития
отдельных стран. Однако если иметь в виду реальную
эмпирическую основу указанной теории, то в качестве таковой
обычно принималась страна с определенным, хотя и
достаточно высоким, уровнем развития производительных
сил. Чаще всего это были две наиболее развитые в
экономическом отношении страны — СССР и США.
1 В работе «Эрос и цивилиаация» Г. Маркузе пытается
доказать, что завершающим этапом человеческой истории станет «не-реп-
рессированная цивилизация». Основой существования будущего
«истинного» (утопического) социализма, по Маркузе, должна стать
революция человеческих инстинктов, замена «принципа
производительности», господствующего в «индустриальном обществе»,
«принципом наслаждения».
108

Естественно возникает вопрос, в какой мере
построенная на основе указанных двух стран модель
индустриального общества может рассматриваться как
истинная. Буржуазные социологи не могли не сознавать,
что теория «индустриального общества» требует более
глубокого обоснования. Эту задачу, в частности, и
попытался решить в своей книге «Новое индустриальное
общество» Д. Гэлбрейт.
Книга Гэлбрейта вышла в Ш67 г. 60-е годы, и
особенно период 1963—1966 гг., были связаны с
экономическим подъемом в США, который вскоре сменился
депрессией. Книга Гэлбрейта появилась как раз в тот
момент, когда США вырвались вперед по темпам своего
экономического развития в сравнении со странами
Западной Европы. Новое «просперити» было связано в
первую очередь с использованием последних
достижений современной научно-технической революции в
производстве. Гэлбрейт оценивает экономический подъем
США середины 60-х годов как фактор постоянный,
дающий право судить о наступлении новой фазы в развис
тии .капиталистического или, как предпочитают тепер«
говорить буржуазные социологи, «индустриального
общества». Таким образом, «новое индустриальное
общество» Гэлбрейта обретает свою плоть и кровь в подъеме
американской экономики середины 60-х годов. Автор
анализирует систему организации труда на
капиталистических предприятиях, рассматривает вопросы
социального планирования, занятости, спроса и
предложения, образования, политического руководства обществом
и другие. Красной нитью через всю книгу Гэлбрейта
проходит мысль о соревновании капитализма с
социализмом, от которой в наши дни ни один буржуазный
социолог не может уйти.
Что представляет собой «новое индустриальное
общество» Д. Гэлбрейта? Гэлбрейт не выдвигает в своей
книге принципиально новых в сравнении с тем, что
высказывали до него Ростоу, Арон и другие, идей, но он
старается обосновать прежние теоретические концепции
с помощью новейших «данных». Взять, к примеру, идею
«трансформации капитализма». «Этот процесс, — пишет
Гэлбрейт, — происходил в течение последних
пятидесяти лет и продолжается в настоящее время. В
подтверждение этого можно привести десяток самых очевидных
доказательств: утрата власти в современной корпорации
109

акционерами; неуязвимые позиции успешно действующей
администрации корпорации; ослабление притягательной
силы банкира в обществе; то, как странно звучит мысль,
будто Соединенными Штатами Америки правит
Уоллстрит; все более настойчивые поиски специалистов,
способных работать в промышленности; наконец, тот
престиж, которым пользуются образование и педагоги» ].
Надо сразу заметить, что «самые очевидные
доказательства», приводимые Гэлбрейтом, далеко не столь
очевидны, как это представляется автору. Вероятно поэтому
он несколько ниже говорит о замаскированном
характере перемещения источника власти от капитала к
организованным знаниям. Во вступительной статье к книге
Гэлбрейта приводятся конкретные данные,
показывающие, каковы действительные позиции крупного
капитала в руководстве корпорациями2. Нас в данном случае
интересует больше тот конечный вывод, к которому
приходит Гэлбрейт в своей работе, преследуя цель
доказать, будто бы капиталисты лишились власти в
«новом индустриальном обществе». К власти, по его
слотам, в индустриальных (капиталистических.—Г. Ч.)
странах пришла техническая интеллигенция,
управляющие, которые выражают уже не свои эгоистические
интересы, а интересы общества в целом. Здесь мы
подходим к вопросу о том, в чем состоит апологетический
характер взглядов Гэлбрейта на буржуазное общество.
Автор полагает, что можно обладать властью, не
обладая капиталом, будто знания менеджеров делают
последних независимыми от капиталистов.
Основной—лород всех буржуазных социологов,
позволяющий им перепрыгивать от фактов
действительности к желательным для себя и тем не менее
произвольным выводам, состоит в игнорировании реальной
основы общества — материальных производственных,
отношений. В этом отношении Ростоу, Арон, Маркузе,
Гэлбрейт ведут себя совершенно одинаково. Развитие
производительных сил, рассуждают Ростоу и Арон,
идентифицирует экономику капиталистических и
социалистических стран. Маркузе смотрит на отношения,
общества к природе как на не зависящие от характера
существующих в обществе отношений. Что касается
1 Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество. М., 1969, с. 97—
98.
2 См. там же, с. 23—24.
ПО

Гэлбрейта, то для него факт передачи функций
управления современным производством капиталистами
менеджерам истолковывается как утеря капиталистами
контроля за производством и переход последнего к
служащим и интеллигенции. В действительности
контроль за производством капиталист удерживает и тогда,
когда он непосредственно участвует в работе
корпораций, и тогда, когда непосредственные функции
управления осуществляются представителями буржуазной
интеллигенции и служащими. Рассуждение Гэлбрейта в
данном случае представляет собой не научный анализ
деятельности менеджеров в капиталистическом
обществе, а благое пожелание буржуазного либерала.
История знает не один пример подобного рода
рассуждений, но никакому «Манилову» еще не удалось
заставить буржуазную интеллигенцию действовать во имя
всего общества, а не во имя эгоистических интересов
буржуазии. В этом отношении очень современно
звучат слова В. И. Ленина в его полемике с народником
Кривенко. Последний рассуждал примерно так, как
рассуждает ныне Гэлбрейт: «...интеллигенция руководит
предприятиями фабрикантов и может руководить
народной промышленностью». «Неужели, — возражал ему
В. И. Ленин, — буржуазная интеллигенция в России
исчезнет оттого, что «друзья народа» скажут, что она
«могла бы» служить не буржуазии? Да, «могла бы»,
если бы не была буржуазной. «Могла бы» не быть
буржуазной, «если бы» не было в России буржуазии и
капитализма!» 1
Таким образом, вывод о «трансформации
капитализма» в некое бесклассовое общество без революции и при
сохранении частной собственности на средства
производства оказывается возможным лишь благодаря тому,
что сторонники «трансформации капитализма» в
социализм игнорируют понятие базиса современного
капиталистического общества. Поскольку тезис о
«трансформации капитализма» остается необоснованным автором,
теряют смысл и все последующие рассуждения Д.
Гэлбрейта подобного рода. Сказанное в первую очередь
относится к основному понятию в теории автора — «тех-
ноструктуры». Понятие «техноструктуры» отличает, по
словам Гэлбрейта, взгляды идеолога «групповой инди-
il.»
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 245.
111

видуальности», т. е. выразителя интересов крупных
монополий, от взглядов прежних буржуазных идеологов.
«Современное экономическое общество может быть
понято лишь как синтез групповой индивидуальности,
вполне успешно осуществленный организацией. Эта
новая индивидуальность, с точки зрения достижений
целей общества, намного превосходит личность как
таковую и обладает по сравнению с ней преимуществом
бессмертия» !.
Из каких слоев складывается «техноструктура» и
чьим интересам она служит? Теперь, когда мы
выяснили, что Гэлбрейт — защитник буржуазного
коллективизма (монополий) от буржуазного индивидуализма,
нас не могут в;вести в заблуждение era рассуждения, что
«техноструктура» служит общественным интересам.
Термин «общественный» является здесь синонимом
термину «буржуазный», поскольку монополии
обслуживают интересы крупного капитала. Что же касается
состава «техноструктуры», то он очень широк — «от
самых высокопоставленных служащих корпорации до
работников в белых и синих воротничках, обязанность
которых состоит в том, чтобы более или менее
механически подчиняться распоряжениям и заведенному
порядку. Она охватывает всех, кто обладает
специальными знаниями, способностями или опытом группового
принятия решений»2. Такого рода «широта»
«техноструктуры» как раз и призвана обосновать идею о
бесклассовости «нового индустриального общества». Если бы
на принятие решений в США действительно оказывали
влияние не крупные магнаты капитала, а работники в
белых и синих воротничках, то, веряотно, такие
проблемы, как предоставление гражданских прав неграм и
многие другие, для решения которых совсем не
обязательно существование социалистической собственности
на средства производства, решались бы очень быстро.
Однако (это признает и Гэлбрейт) на решение
коренных вопросов экономической и политической жизни
страны решающее влияние оказывает
военно-промышленный комплекс. Следовательно, экономическая
структура капиталистического общества не претерпела столь
уж серьезных изменений, чтобы можно было считать
1 Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с 101.
2 Там же, с. 113.
112

США и другие западноевропейские страны
некапиталистическими. Какие еще сдвиги (помимо перехода
власти от капиталистов к «техноструктуре») обнаруживает
Гэлбрейт в «новом индустриальном обществе»?
Гэлбрейт указывает на усиление роли государства
в решении экономических вопросов. По существу, автор
не говорит здесь ничего нового. Он только задним
числом констатирует факт, хорошо известный каждому
марксисту. Имеется в виду постепенное сращивание
силы монополий с властью государства. «Индустриальная
система, — пишет Гэлбрейт, — действительно
неразрывно связана с государством... В важнейших делах
государство выступает как орудие индустриальной
системы...»1; «...Развитая корпорация добилась весьма
благоприятного для нее приспособления государства к ее
нуждам»2. Если бы речь шла только о констатации
факта сращивания монополий и государства, то нам
бы не оставалось ничего иного, как согласиться с
автором книги «Новое индустриальное общество». Но дело
обстоит совсем не так, будто Гэлбрейт собирает
«новые» факты, не давая им никакой собственной оценки.
Напротив, в том-то и проявляется буржуазный
апологетический характер его взглядов, что он
интерпретирует факты в духе, отвечающем интересам
государственно-монополистического капитала. Переход к
государственно-монополистическому капитализму Гэлбрейт
рассматривает как доказательство несостоятельности
утверждения марксистов о наличии в современном
мире двух противоположных общественно-экономических
систем. В. И. Ленин в работе «Империализм, как
высшая стадия капитализма», опубликованной в 1917 г.,
указывал, что «капитализм в его империалистской
стадии вплотную подводит к самому всестороннему
обобществлению производства, он втаскивает, так сказать,
капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то
новый общественный порядок, переходный от полной
свободы конкуренции к полному обобществлению»3.
Таким образом, государственно-монополистический
капитализм является материальной подготовкой нового,
социалистического общества. Но, повторяем,
подготовкой. Сам по себе государственно-монополистический.
1 Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с. 350—351.
3 Там же, с. 360.
3 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 320—321.
113

капитализм основывается на частной собственности на
-средства производства и потому в корне
противоположен социализму. Никакого «врастания», никакой
«трансформации» первого во второй никогда не было
'и быть не может.
Важное место в работе Д. Гэлбрейта занимает идея
«конвергенции» двух систем. Если у Ростоу и Арона
под термином «конвергенция» (совпадение) понималась
общность в рациональной организации "труда стран, в
которых процесс индустриализации промышленности и
сельского хозяйства достиг достаточно высокого
уровня, если у Сорокина конвергенция предполагала синтез
марксистской и буржуазной социологии, то Гэлбрейт
говорит о сближении экономической структуры
капиталистических и социалистических стран и лишь как о
следствии такого сближения — о появлении единой
индустриальной системы. Указанная «конвергенция»,
согласно Гэлбрейту, происходит в трех направлениях:
а) появление аналогичной системы планирования и
организации труда;
б) государственное регулирование спроса и
предложения производимой продукции;
в) подготовка кадров высокой квалификации для
промышленности, сельского хозяйства и сферы
обслуживания.
Ниже мы остановимся на каждом из трех
отмеченных направлений «конвергенции», но сначала
обратимся к выводу, который сделал Гэлбрейт, приняв теорию
«конвергенции» двух противоположных общественных
систем. «Мы видим, — пишет Гэлбрейт, — что
конвергенция двух как будто бы различных индустриальных
систем происходит во всех важнейших областях. Это
чрезвычайно отрадное обстоятельство. Со временем (и,
пожалуй, скорее, чем можно себе представить) оно
опровергнет представление о неминуемом столкновении,
обусловленном непримиримым различием. Сказанное
здесь о конвергенции двух систем не скоро получит
всеобщее признание. Люди, толкующие о непроходимой
пропасти, отделяющей свободный мир от
коммунистического мира и свободное предпринимательство от
коммунизма, защищены от сомнений столь же
догматической уверенностью, что, какова бы ни была эволюция
системы свободного предпринимательства, она никак
не может стать похожей на социализм. Но перед лицом
114

очевидных фактов эти позиции можно отстаивать лишь
временно. Только наиболее одержимый идеолог или
самый пламенный пропагандист может цепляться за
свои взгляды, сознавая, что все большее число людей
считает их устаревшими» 1. Идея конвергенции
занимает важное место в теории «нового индустриального
общества» Д. Гэлбрейта. С ней автор связывает свой
оптимистический прогноз в отношении будущего
капитализма (индустриальной системы). «Ничто, — пишет
он, — пожалуй, не позволяет лучше заглянуть в
будущее индустриальной системы, чем установление факта
конвергенции, ибо в противоположность нынешним
представлениям оно подразумевает, что этой системе
может быть обеспечено будущее» 2.
Итак, нам понятны побудительные мотивы,
заставляющие автора теории «нового индустриального
общества» стремиться к обоснованию идеи «конвергенции».
Обратимся теперь к непосредственному анализу тех
основных направлений, по которым, как полагает Гэл-
брейт, только и может идти «конвергенция» двух
противоположных общественно-экономических систем.
Прежде всего мы должны коснуться системы
планирования и организации труда развитых стран. Речь,
по-видимому, может здесь идти о невиданных в
прошлом масштабах современного производства,
требовании больших дополнительных капиталовложений,
внедрении новейших достижений науки и техники в
производство и т. д. Все это, естественно, вызывает
необходимость создания сложной системы организации труда
и прежде всего разработки вопросов социального
планирования. «В экономических системах советского
типа, — пишет Гэлбрейт, — контроль над ценами
является функцией государства. В США это управление
потребительским спросом осуществляется менее
формальным образом корпорациями, их рекламными
отделениями, агентами по сбыту, оптовыми и розничными
торговцами. Но разница, очевидно, заключается скорее
в применяемых методах, чем в преследуемой цели»3.
Мы не можем согласиться с Гэлбрейтом. Разница
заключается именно в преследуемой цели.
Капиталистическое производство стремится к получению максималь-
1 Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с. 454.
2 Там же, с. 454—455.
3 Там же, с. 453.
115

ной прибыли. В погоне за ней капиталистические фирмы
заботятся лишь о том, чтобы организация производства
внутри отдельных предприятий и фирм находилась на
высоком уровне. Однако в условиях частной
собственности возможности для такого рода организации
всегда ограничены. Планирование не может охватывать
все без исключения отрасли производства. Что
касается «частичного планирования», то оно само по себе не
отменяет объективных законов капитализма, в
частности закона анархии производства и закона
конкурентной борьбы. Монополия, как показал К. Маркс в
«Капитале», возникла из конкуренции. Надеяться отменить
законы капиталистического производства, оставляя в
неизменном виде само это производство, — занятие
настолько наивное, насколько и бесперспективное. Между
тем Гэлбрейт не просто социолог, но и крупнейший
современный буржуазный экономист. Он претендует не
просто на знание марксизма, но и на «развитие»
взглядов К. Маркса. Естественно, что это «развитие»
вылилось у него в оправдание системы
государственно-монополистического капитализма, имеющего, по словам
автора, благоприятную перспективу на будущее.
Второе направление «конвергенции» у Гэлбрейта
основывается на признании возрастающей роли
государства в жизни современных стран, и в частности его
влияния на экономику. «Индустриальной системе
внутренне не присуща способность регулировать
совокупный спрос — способность обеспечить покупательную
силу, достаточную для поглощения всего, что она
производит. При полной занятости не существует
механизма, позволяющего стабилизировать цены и заработную
плату. Эта стабилизация также является функцией
государства» !. Гэлбрейт, таким образом, доказывает,
будто бы капиталистическое государство, отыскивающее
новые рынки сбыта для своих товаров, принимающее
меры для предотвращения валютно-финансового
кризиса и т. п., действует в интересах общества, а не
отдельных монополий. Если между капиталистическим и
социалистическим государством нет никакой разницы
(а именно это и стремится доказать Гэлбрейт), то
вполне понятно, что вопрос о сломе буржуазной
государственной машины рассматривается как нечто на-
Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с. 453.
116

думанное. Для Гэлбрейта слом государственной
машины может означать лишь величайшую катастрофу, так
•как важнейшая государственная функция —
регулирование спроса и предложения на производимую в
обществе продукцию — оказалась бы парализованной.
Наконец, рассуждает Гэлбрейт, «индустриальной
системе приходится полагаться на государство (он,
разумеется, не добавляет, что речь идет о буржуазном
государстве, но тем не менее это так) в деле
обеспечения обученными и образованными кадрами, которые
стали в наше время решающим фактором
производства. То же, — продолжает он, — имеет место и в
социалистических странах» К Это то третье направление
конвергенции, которое, по мнению автора, сведет
различия между капитализмом и социализмом на нет в
ближайшее время. Появление «техноструктуры», по
Гэлбрейту, — это показатель изменения социальной
структуры развитых в экономическом отношении стран.
Они перестали быть классовыми. В действительности
«новое индустриальное общество» Гэлбрейта — это
государственно-монополистический капитализм, в котором
сохраняются и классы и классовые противоречия.
Последнее признают, кстати сказать, многие
американские ученые2. Важнее, думается, показать, что теория
«нового индустриального общества» Гэлбрейта
является своего рода развитием, а лучше сказать —
модификацией теории «единого индустриального общества».
В то время как теория «единого индустриального
общества» выступала в форме абстрактной философской
схемы, в которой анализ общества отступал на второй
план в силу того, что основное внимание уделялось
выяснению теоретических истоков возникновения
концепции «единого индустриального общества», теория
Гэлбрейта претендует на адекватное отражение
«жизни». В действительности обращение Гэлбрейта к
«жизни» обусловлено чисто конъюнктурными
соображениями. Цикл экономического подъема, начавшийся в 1963 г.,
продолжался всего несколько лет, но для буржуазной
социологии этого оказалось достаточно, чтобы
представить будущее «индустриального»
(капиталистического) общества в самом розовом свете.
1 Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с. 454.
2 См.: Манифест тройственной революции. — «Мировая
экономика и международные отношения», 1965, № 4.
117

Несомненный интерес в этой связи представляет
эволюция взглядов Э. Фромма, который в своих работах,,
написанных до 1968 г. (напомним, что книга Гэлбрей-
та «Новое индустриальное общество» вышла лишь
годом раньше), выступал с критикой капиталистического
(индустриального) общества. В 1968 г. Фромм выпустил
работу, которую он озаглавил «Революция надежды».
Смысл новой книги Фромма состоит в том, чтобы
ответить на вопрос, способен человек достигнуть счастья в
условиях индустриального общества или нет. Уже сама
постановка вопроса предполагает, каким может быть
его ответ. Тем не менее, посмотрим, как характеризует
Фромм ситуацию, сложившуюся в США к концу 60-х
годов. Выше нам приходилось отмечать, что середина
60-х годов отмечена подъемом экономики. Фромма
интересует вопрос, что непосредственно может дать этот
подъем отдельному человеку. Приведет он «к
полному появлению механизированного общества, в котором
человек оказывается беспомощным винтиком машины,
или даже к гибели человечества в термоядерной войне
или он приведет к ренессансу гуманизма и надежд, к
обществу, ставящему технику на службу человеческому
благополучию?» ' И отвечая на им самим
поставленный вопрос, автор, подобно Гэлбрейту, выдает себя за
оптимиста, верящего в возможность соединить
достижения научно-технической революции и идеалы
гуманизма. Правда, Фромм дает понять, что его точка
зрения на состояние современного индустриального
общества кое в чем отличается от точки зрения Гэлбрейта,.
но это различие касается не принципиальных вопросов.
«Я не разделяю, — пишет Фромм, — оптимизма,
выраженного Джоном Кенетом Гэлбрейтом и другими. Я
полагаю, что планирование корпораций должно быть,
подчинено контролю правительства»2. Что же,
возможно, Д. Гэлбрейт примет замечание Фромма, в конце
концов он такой же сторонник усиления власти
буржуазного государства и не видит (кстати говоря,
совершенно справедливо. — Г. Ч.) пропасти между
буржуазным государством, с одной стороны, и
монополиями — с другой.
1 Fromm Е. The Revolution of Hope. Toward a humanized
technology. Toronto, 1968, Preface.
2 Ibidem, p. 102—103.
118

В целом книга «Революция надежды» Фромма
свидетельствует о том, что ее автор разделяет концепцию
«индустриального общества». Основную задачу нашего
времени Фромм видит в том, чтобы стремиться к
созданию подлинно гуманного общества1, но нас в
данном случае больше интересует не то, какую задачу
поставил перед собой тот или иной буржуазный идеолог,
в частности Фромм, а то, как он ее собирается решить.
Вот здесь-то мы и обнаруживаем идеи, которые нам
хорошо известны из работ Ростоу, Арона, Гэлбрейта,
Белла и других. В частности, Фромм отрицает не
только целесообразность, но даже возможность
пролетарской революции в Соединенных Штатах. Аргументы
Фромма, в сущности, лишь пересказывают то, что писал
до него Г. Маркузе. Он утверждает, в частности, что
США не имеют базы для социальной революции2.
Таким образом, индустриальное общество, по мнению
Фромма, имеет социальную опору в лице всех
основных слоев населения страны (рабочего класса,
фермеров, интеллигенции), и только незначительное
меньшинство находится пока еще в оппозиции к существующему
строю. Однако перемены, вызванные кибернетической
революцией (Фромм называет ее второй
промышленной революцией), не ограничиваются тем, что исчезла
социальная база для революции. Наступил
одновременно конец всякой идеологии. «Идеологии и концепции,—
утверждает Фромм, — утеряли значительную часть
своей привлекательности; традиционные клише, как-то:
«правые» и «левые» или «коммунизм» и «капитализм»
утратили свое значение» 3. Все эти высказывания
Фромма не добавляют ничего нового к тому, что нам
известно из работ сторонников теорий «индустриального
общества».
Что же, по мнению автора, мешает гуманизации
американского общества? Основным препятствием на
пути гуманизации общества, говорит Фромм, остается
пассивность человека. В работе «Одномерный человек»
Г. Маркузе довольно подробно развил мысль, согласно
которой общество в качестве компенсации за тот
высокий жизненный уровень, который оно создает для своих
членов, требует от них полного подчинения интересам
1 See: Fromm Е. The Revolution of hope, p. 138.
2 See ibidem, p. 147.
3 Ibidem, p. 4
119

индустриальной системы. Но если Маркузе считает
проблему взаимосвязи индивида и общества
практически неразрешимой в рамках существующей
индустриальной системы, то Фромм придерживается на этот счет
несколько иного мнения. «Цель активации человека в
индустриальном обществе, — пишет он, — требует
нового шага, такого важного и трудного, как замена
отчужденной бюрократической структуры методами
гуманного руководства» К Что же конкретно предлагает Фромм,
дабы заменить бюрократическую структуру управления
гуманной? Ответ автора поражает не столько своей
новизной, сколько поразительной наивностью. Фромм
предлагает учредить три категории организаций,
охватывающих все население страны. Низшие из них — «группы»
и «клубы» — насчитывают соответственно 25 и 100—
300 человек. Эти организации создаются для участия в
них «единомышленников», каждый из которых вносит
вклад в работу группы или клуба. В рамках
общенациональных образуется так называемый Национальный
Совет, состоящий из представителей разных клубов, но
объединенных общей целью. Другими словами,
буржуазное государство при сохранении индустриальной
(капиталистической) системы должно быть заменено
общественным самоуправлением.
В работах, написанных Фроммом в 50-х годах, автор
рекомендовал строить социализм с помощью
психоанализа. Группа членов общества, прошедших курс
лечения и освободившихся от тяжелых неврозов,
порожденных капиталистическим обществом, должна была, по
замыслу Фромма, повторить в новых условиях
эксперимент Р. Оуэна. Из этого намерения ничего не вышло,
но Фромм, как видно, окончательно от своего замысла
не отказался. Его так и тянет создавать новые клубы
и новые колонии, которые должны помочь преодолеть
отчужденное положение человека в «технологическом
обществе». Что касается идеи Национального Совета
(кстати сказать, Фромм отличает идею от идеологии,—
первая неклассовая и потому раскрывает людям глаза;
идеология, по его словам, действует в прямо
противоположном направлении)2, то она весьма близка
понятию «техноструктуры» у Гэлбрейта. И в том и в другом,
* Fromm Е. The Revolution of hope, p. 121—122.
2 See ibidem, p. 154.
120

случае речь идет о возможности со стороны общества
устанавливать контроль за деятельностью людей,
облеченных властью.
Таким образом, если Гэлбрейт еще полагает, что
«новое индустриальное общество» нельзя считать вполне
гуманным, то Фромм говорит о «гуманной технологии»,
имея в виду современное американское общество. И
Гэлбрейт, и Фромм (имеется в виду книга «Революция
надежды») исходят из возможности соединить цели
индустриальной системы с целями гуманного общества.
«Если цели общества сводятся только к экономическим
целям, то господство индустриальной системы над
государством и служение государства ее целям
представляется чем-то естественным. Если же общество станет
решительно утверждать значение других целей, то
индустриальная система займет подобающее ей место
в качестве обособленного, самостоятельного в своих
действиях орудия государства, призванного, однако,
служить более широким общественным целям» 1.
«Индустриальное общество», по мнению названных
авторов, в основном избавилось от присущих
капитализму противоречий, и поэтому они считают, что и
другим странам надлежит следовать по пути,
«проторенному» Соединенными Штатами Америки.
* *
*
Книга Д. Гэлбрейта «Новое индустриальное
общество» знаменовала собой важный сдвиг в
умонастроениях большинства буржуазных социологов. Жизнь как
будто бы подтверждала правильность теории
«индустриального общества», а это, в свою очередь, вносило
определенное успокоение в сознание буржуазных
социологов, которые на некоторое время почувствовали,
что почва под ногами у них стала более твердой.
Вызвав оптимистические настроения, циклический подъем
американской экономики середины 60-х годов привел
еще к одному следствию. Речь идет о некотором
усилении в социологии Запада тенденций в сторону
либерализма. На некоторое время откровенные
антикоммунисты типа У. Ростоу, С. Хука, 3. Бжезинского как бы
отходят на второй план. Напротив, сторонники «кон-
1 Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с. 463.
121

вергенции» двух общественных систем начинают
задавать тон в буржуазной социологии. Это, конечно, не
означало, что откровенные антикоммунисты признали
свое поражение. Напротив, они не сложили оружия, и
примером тому может служить хотя бы тот пасквиль,,
который поместил на книгу Гэлбрейта «Новое
индустриальное общество» солидный гарвардский профессор-
экономист Роберт Сноу в университетских «Ученых
записках» К Однако общее настроение буржуазных
социологов в середине. 60-х годов определялось
стремлением занять более лояльную позицию по отношению к
СССР и другим социалистическим странам.
Основной теоретической концепцией буржуазного
Запада в конце 60-х годов становится теория
«постиндустриального общества». Термин этот был
предложен известным американским социологом,
председателем комиссии 2000 года, созданной при американской
Академии искусств и наук, Даниэлем Беллом. Свой
вклад в разработку названной концепции внесли такие
известные социологи и экономисты, как директор Гуд-
зоновского института Г. Кан, упоминавшийся нами
Д. Гэлбрейт, экономист и социолог Р. Тиболд, глава
«Исследовательского института по проблемам
коммунизма» при Колумбийском университете, ярый
антикоммунист 3. Бжезинский, автор книги «Активное общество»
А. Этциони и ряд других. Концепция
«постиндустриального общества» привлекла к себе внимание «новых
левых», и хотя до последнего времени эта концепция
продолжает находиться в стадии разработки, она уже
сегодня широко используется буржуазной пропагандой в
борьбе с марксизмом.
Если сравнивать теорию «постиндустриального
общества» с прежними разновидностями концепций
«индустриального общества», следует обратить внимание
на два момента. Первый из них обусловлен крайней
неопределенностью термина «постиндустриальное
общество». По словам французского социолога Ж.-Ж. Сер-
вен-Шрейбера, «оно воплощает в себе сумму коренных
изменений, благодаря которым общество 2000 года в
определенных частях индустриального мира окажется
столь же мало похожим на то, какое мы сейчас знаем,
как 'наше, может быть, ib даганый момент отличается от
1 См.: Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество, с. 19.
122

"Египта или Нигерии» К Абстрактность и
неопределенность— это тот порок буржуазной социологии, от
которого она никогда не могла избавиться. И это понятно:
абстрактный подход к обществу облегчает буржуазным
авторам возможность по-своему оценивать процессы,
происходящие в общественной жизни. Нельзя не
согласиться в этой связи с Г. И. Иконниковой, которая в
статье, посвященной критике концепции
«постиндустриального общества», писала: «Именно широта и
неопределенность понятия «постиндустриальное общество»
позволяют вкладывать в него весьма различный смысл, и не
случайно поэтому среди авторов данной теории
оказались люди, стоящие на различных политических
платформах» 2.
Второй момент, отличающий концепцию
«постиндустриального общества», — тот, что авторы
рассматриваемой концепции характеризуют «постиндустриальное
общество» как не имеющее себе аналога в реальной
действительности (кстати сказать, именно поэтому оно и
оказывается у них столь неопределенным). В частности,
Р. Тиболд считает основной ошибкой всех утопистов
(к числу которых он причислял и К. Маркса) то, что
последние судили о будущем на основе настоящего.
К. Маркс действительно сделал вывод о неизбежности
перехода от капитализма к социализму на основе
анализа законов развития капиталистического общества.
Однако социалистическое общество никогда не
рассматривалось К. Марксом в качестве разновидности
капитализма, а как его отрицание. В этой связи критика
утопий, даваемая Тиболдом в его книге «Свободные
люди и свободные рынки», не может рассматриваться
как опровержение научного прогноза К. Маркса в
отношении коммунизма. Вот, что пишет, в частности,
Тиболд: «Внутренне связанное технологическое общество
изобилия ближайших десятилетий не дает той же
степени частности и некоторого отсутствия
централизованного контроля, как предполагали некоторые утопические
мыслители XIX ©ека»3. Это высказывание как будто
бы направлено против буржуазных экономистов —
противников государственного вмешательства в экономику
1 Цит. по кн.: Философские проблемы общественного развития.
М., 1971, с. 224—225.
2 Там же, с. 225.
3 Theobold R. Free men and free markets. N. Y., 1963, p. 154.
123

частных фирм. Но в той же работе мы читаем
следующее: «К- Маркс полагал, что те, кто лишен средств^
общественной системой, восстанут против нее. Его
пророчество не подтвердилось, поскольку новые силы
подняли уровень дохода и дали возможность для большей
части 'населения добиться высокого стандарта жизни» 1..
Основное внимание в книге Тиболда уделено оценке
научно-технической революции. Нельзя сказать, чтобы
автор был очень оригинален в своем
противопоставлении понятий научно-технической и социальной
революций, поскольку то же самое делали и продолжают
делать все другие сторонники концепции
«постиндустриального общества», но нас в данном случае интересует
не это. В 60-х годах в буржуазной социологии большое
внимание уделяется проблемам планирования и
социального прогнозирования. Первым из них, в частности,
много внимания уделял Д. Гэлбрейт. У Тиболда и
некоторых других сторонников «постиндустриального
общества» акцент делается в сторону анализа проблем,
научного прогнозирования. При этом Тиболд пытается
«не игнорировать» того, что уже сделали в разработке
указанной проблемы, с одной стороны, марксисты, а с
другой — буржуазные социологи и экономисты.
Прогнозы буржуазных экономистов не устраивают Тиболда,.
поскольку большинство экономистов руководствовались,
в своих исследованиях точкой зрения свободного
предпринимательства, которую идеологи
государственно-монополистического капитализма принять не могут. Из
социологов, занимавшихся проблемой прогнозирования,
Тиболд выделяет А. Тойнби. Последний, как мы знаем,
все свои надежды на спасение буржуазной
цивилизации связывал не с прогрессом науки и техники, а с
торжеством новой мировой религии или, говоря другими
словами, с изменением сознания людей современной
эпохи. Тиболд не соглашается с Тойнби. Задача,
утверждает он, состоит не в том, как правильно определить
цель нашей деятельности, а в том, чтобы найти те
средства, которые позволят добиться правильно
поставленной цели. Этих средств, по мнению Тиболда, А.
Тойнби указать не смог. «Наши неудачи, — пишет автор, —
результат чрезвычайной трудности, с которой
сталкиваются общество и индивиды, желая изменить характер
1 Theobold R. Free men and free markets, p. 107.
124

своего мышления. Это основной тезис, который
выдвигает известный историк Арнольд Тойнби. Но в такой
форме он недостаточно конструктивен, так как не
показывает пути приближения к новым решениям. Одна-
к0) — заключает Тиболд, — начав действовать с
критического признания, что прошлые образцы нашего
мышления воплотились в наших современных институтах,
становится ясно, каковы должны ьыть следующие наши
шаги» *.
Определенного внимания заслуживает у Тиболда
разработка вопроса о том, как следует относиться
капиталистическим странам к достижениям современной
научно-технической революции. Инстинкт буржуазного
идеолога правильно подсказывает Тиболду, что Запад
не должен оставаться пассивным в отношении тех
глубоких преобразований, которые влечет за собой
революция в науке и технике. Именно в этой области
решается вопрос о том, сумеет ли капитализм отстоять
свои позиции в борьбе против сил демократии и
прогресса или же ему не останется ничего другого, как
занять уготованное место в анналах человеческой истории.
Как убежденный идеолог своего класса, Тиболд верит>
что капитализм имеет не только свое настоящее и
прошлое, но и будущее. И во имя будущего
капиталистического строя он предлагает странам Запада энергичнее
бороться за внедрение достижений науки в
производство, дабы не дать возможность странам социализма
опередить их в этой области. В этой связи резко
критикует Тиболд явление технофобии2, получившее
широкое распространение в среде буржуазных социологов.
Возражая технофобам, Р. Тиболд пишет: «Научная
революция середины XX века не просто неприятный факт,
от которого следует отмахнуться как от назойливой
мухи, но предмет, возбуждающий благозвучные дискуссии.
Это действительно насущная проблема. Она бросает
вызов жизнеспособности западных
социально-экономических систем, их способности продемонстрировать свою
силу за пределами своей философии. К сожалению,
мало внимания до последнего времени было уделено
изменениям, которые вызывает научно-техническая рево-
1 Theobold R. Free men and free markets, p. 22.
2 Технофобия — страх перед техникой, наблюдаемый в
капиталистических странах. Печать технофобии лежит на теориях
исторических циклов О. Шпенглера, А. Тойнби и П. Сорокина.
12S

люция в социально-экономических системах западных
стран» '.
Пока еще рано говорить, какую окончательную
форму примет концепция «постиндустриального общества».
Во ©сяком случае уже сейчас предпринимаются
попытки ('например, Д. Беллом) отождествить
«постиндустриальное общество» с современным американским
обществом, придать концепции «постиндустриального
общества» резко выраженную антикоммунистическую
направленность (3. Бжезинский) и т. д. Если же говорить «е
о том, что будет с теорией «постиндустриального
общества» (пусть его судьбой занимаются современные
буржуазные социологи), а о том, что уже есть,то, как
показал VIII Всемирный социологический конгресс, теории
«индустриального общества» занимают в наши дни
более прочные позиции, чем любые другие концепции
буржуазной социологии. Далее, основной социологической
проблемой наших дней становится проблема социального
прогнозирования, причем именно в этой области
сторонники «постиндустриализма» надеются нажить
наибольший капитал.
Таким образом, развитие буржуазной социологии (ив
ней, как в зеркале, отразилась судьба современного
капиталистического общества) идет не в направлении
приближения буржуазной социологии к подлинной науке об
обществе, а в борьбе с ней. Меняются формы и методы,
но не меняется основное содержание борьбы.
Буржуазная социология по-прежнему защищает интересы
господствующего класса, утверждает, будто бы
капиталистическое общество еще не исчерпало потенциальных
возможностей своего поступательного развития, и
противопоставляет революционной теории К. Маркса схему
эволюции доиндустриальных и индустриальных обществ
в «постиндустриальные».
1 Theobold R. Free men and free, markets, p. 12—13.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Введение . • - 3
Глава I. Место концепций исторического круговорота в
буржуазной социологии послевоенного периода . 13
1. Концепция «локальных цивилизаций» А. Тойнби . 14
2. Теория «культурных суперсистем» П. Сорокина . . 24
Глава II. Теории «индустриального общества» .... 39
1. Возникновение теорий «индустриального общества» . 39
2. Индустриальная цивилизация и проблема общественного
прогресса с 49
3. Теория «единого индустриального общества». «Поворот»
буржуазной социологии к марксизму ..... 57
4. Концепция «единого индустриального общества» Р. Арона
и современная идеологическая борьба 69
5. Критика теорий «индустриального общества» «справа»
левыми социологами 97
6. Теория «нового индустриального общества» Д. Гэл-
брейта и переход к теориям «постиндустриального
общества» 108-

Григорий Дмитриевич Чесноков
От концепций исторического круговорота
к теориям «постиндустриального общества»
Редактор И. И. Головин. Художник С. В. Митурич.
Художественный редактор С. Г. Абелин. Технический редактор Л. А. Гри-
горчук. Корректор Е. К. Штурм
А-14594 Сдано в набор 21/111-77 г. Подп. к печати 12/XII-77 г.
Формат 84X108'/»?. Бум. тип. N° 2. Объем 4 печ. л. 6,72 усл. п. л.
7,08 уч.-изд. л. Изд. № ФПН—162. Тираж 5000 экз. Зак. 556.
Цена 65 коп.
БЗ—43—I от 26/V-77 г.
Издательство «Высшая школа»,
Москва, К-51, Неглинная ул., д. 29/14
Московская типография № 32 Союзполиграфпрома при
Государственном комитете Совета Министров СССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, К-51, Цветной
бульвар, д. 26..