Избранное - Диковский С.

С. Гладышева. О творчестве С. Диковского

Автор: Диковский С.

Теги: художественная литература рассказы повести красная армия

Год: 1986

Похожие

Автопарк Красной Армии. Горьковский автозавод

Телемечтатели: Фракция Красной Армии. 1963-1993

Суд беспартийных рабочих и крестьян над Красной армией

К вопросу о строительстве Красной армии

Текст

ИЗБРАННОЕ
Москва
«Художественная литература»
1986

ББК 84Р7
Д45
Вступительная статья и подготовка текста
С. Гладышевой
Составление
В. Диковской
Оформление художника
Е. Соколова
© Состав, вступительная статья,
4702010200 330 оформление. Издательство «Ху-
дожественная литература»,
Д 028 (01)-86 1986 г.

О ТВОРЧЕСТВЕ С. ДИКОВСКОГО
Сергей Диковский — один из первых советских писателей, чье
дарование было отдано мирным будням Красной Армии. «Поло¬
вина того, что я написал,— говорил он,— посвящена либо Крас¬
ной Армии, либо пограничникам». Да и в других произведениях
симпатии писателя всегда были на стороне мужественных, само¬
отверженных и честных людей, патриотов своего народа и своего
дела. К таким людям принадлежал и сам С. Диковский, чья жизнь
может служить примером неустанного труда, высокого чувства
долга и преданности своей стране.
Сергей Владимирович Диковский родился 14 марта 1907 года
в Москве. Детство провел на Украине, в селе Полтавском. Его
отец, художник, учитель рисования в гимназии, стремился при¬
вить сыну интерес к живописи, мать — к музыке. Однако сын
предпочел журналистику. Уже в ученические годы Сергей Диков¬
ский становится корреспондентом газеты «Радио». Эта многоти¬
ражка московских школьников не имела ничего общего с радио¬
любительством, ее направление выражалось девизом: «Волны ра¬
дио разнесут по всему миру идеи коммунизма». Юного корреспон¬
дента отличала твердость позиций, а его перо — острота и сме¬
лость.
Сразу после окончания школы семнадцатилетний юноша начи¬
нает трудовой путь. Ему пришлось работать курьером, хористом
в опере, расклейщиком афиш, носильщиком, лоточником, библио¬
текарем. Но желание писать никогда не оставляло С. Диковского.
Его заметки регулярно печатаются на газетных страницах.
В 1925 году он —репортер газеты «Красное Черноморье». В на¬
чале этого же года появляются первые корреспонденции в москов¬
ской газете «Молодой ленинец», постоянным сотрудником которой
он вскоре становится. С, Диковский, по словам одного из его кол-
лог, «делал здесь все: давал хронику, писал рецензии и фельетоны,
отчеты, зарисовки, очерки... Следуя тогдашней моде, подписывал
свои фельетоны псевдонимом В. Дриль».
Выступления молодого журналиста охватывали широкий круг
тем: статьи о достижениях .молодой Советской страны и энтузи¬
азме строителей нового общества соседствовали с памфлетами,
острыми отповедями клеветническим измышлениям зарубежных
3

белогвардейских газет, сообщения об успехах в работе комсомола
ских ячеек — с обличением недостатков, обывательщины, мещан¬
ства. Отстаивая передовую роль комсомола, он направляет свое
перо против тех, кто допускает в комсомольской работе перегибы,
категоричность, максимализм.
Работая в газете, он в соавторстве с молодыми коллегами-
журналистами пишет приключенческие и фантастические романы.
Они публиковались с продолжениями в «Молодом ленинце» и
«Рабочей газете». Однако С. Диковский, всегда очень требователь¬
ный к себе, видел слабости этих произведений. «Когда было напи¬
сано несколько таких романов,— вспоминал он,— я понял, что
это, в сущности, вредное дело, потому что материал еще не нако¬
пился, не умел я создавать и характеры, техникой не владел,
жизпи не видел».
Чтобы восполнить в какой-то мере этот пробел, он едет в
1928 году на Дальний Восток. Там знакомится с жизнью Амурской
флотилии, присутствует на учениях, помогает выпускать стенга¬
зеты, беседует с краснофлотцами о литературе. Жизнь Дальне¬
восточного края заинтересовала С. Диковского, он остается в Хаба¬
ровске, работает секретарем радиоредакции и вновь делает все:
пишет очерки, рассказы, пьесы, порою сам читает их перед мик¬
рофоном.
В 1929 году С. Диковского призывают в Красную Армию. Ря¬
довой красноармеец 106-го стрелкового полка ОКДВА, он получил
боевое крещение во время конфликта на КВЖД. К этому времени
относится работа в корпусной газете «Отпор», а затем в партий¬
ном отделе газеты «Тревога». Именно «тогда,—вспоминал пи¬
сатель,— я уже почувствовал, что основной моей темой на много
лет вперед будет Красная Армия, с которой я тогда очень сжился
и которую полюбил».
Первыми произведениями о Красной Армии были рассказы
«В осином гнезде», «Когда умолкли пушки», «Бой».
В рассказе «Бой» говорится о подлинном, глубоко взволновав¬
шем писателя событии. Во время сильного наводнения река Зея
подошла к элеватору, где хранились миллионы пудов хлеба. В его
спасении приняли участие воинские части. Угроза потери народ¬
ного добра преобразила бойцов. Всегда медлительный, ворчливый
Кабанов удивлял теперь своей подвижностью; торопясь подхватить
лишний пятипудовый мешок с зерном, он забегал вне очереди, но
его немедленно осаживали на место. Шурцев, не отличавшийся
большой силой, сейчас спокойно нес мешок на спине, а боец
Лутько взвалил на спину сразу два мешка.
Несмотря на страшную усталость — ведь бой за хлеб длился
четверо суток — воодушевление не покидало их, а некоторые даже
находили силы для шуток. И когда в ночь на третьи сутки по-
4

явился оркестр, чтобы подбодрить бойцов, раздались возмущенные
возгласы: «Ка-ак, играть?! К хлебу, товарищи!» Оборвав марш,
оркестранты встали рядом, и рядовой Лутько взвалил на спину
кларнетиста пятипудовый мешок...
Здесь впервые проявилась характерная особенность творче¬
ского почерка С. Диковского — умение рассказать о мужестве и
самоотверженности советского воина взволнованно и просто, «без
акварельных прикрас» и громких слов, а порою и с искрой юмора
и воссоздать ту атмосферу общей приподнятости, которую рож¬
дало участие в больших делах страны.
С осени 1931 года С. Диковский работает в «Комсомольской
правде», которая была тогда, по словам М. Горького, самым жи¬
вым и талантливым органом нашей прессы. Молодой, но с немалым
профессиональным опытом, журналист целиком отдается газетной
работе. Только за один месяц им были написаны: очерк «Мировые
ребята» о рабочих Харьковского тракторного завода!; корреспон¬
денция «Две поправки» о реконструкции автомобильного завода
в Москве; очерк «От пастушеской сумы к ордену Ленина» о брига¬
дире тракторного завода на Волге М. Бердникове; заметка «Звуча¬
щая пошлость» о неудачном кинофильме; статья «Вдогонку за
Донбассом» о рекордных достижениях лучших шахтеров Под¬
московного угольного бассейна и отставании других из-за различ¬
ных неполадок.
В сентябрьских номерах газеты за 1932 год печатается восемь
очерков С. Диковского о пограничниках под общим названием
«Стой! Кто идет?» с иллюстрациями Бориса Пророкова. Опубли¬
кованные затем в журнале «Октябрь», они в 1933 году выходят
отдельной книгой «Застава N». Это была первая в советской ли¬
тературе книга очерков-рассказов о буднях пограничной заставы.
Лучшие из них — «Товарищ начальник», «Наша Занда» и «Петр
Аянка едет в гости» — не утратили интереса и сегодня, что во мно¬
гом объясняется жизненной правдивостью, за которой кроется глу¬
бокое и детальное исследование жизни будущих героев. «Чтобы
рассказать о работе таежной заставы, пришлось объехать не
меньше десяти пунктов, а биографию начальника выбрать из три¬
дцати четырех записанных биографий командиров,— говорил
С. Диковский,— Самым прочным, взвешенным и удачным в по¬
граничных очерках считаю то, что узнал, выходя с бойцами в па-
ряды, участвуя в преследовании нарушителей границ, помогая
в боевой учебе».
В очерках созданы яркие, запоминающиеся портреты совет¬
ских людей, которым доверена защита государственной границы.
Скупыми, но выразительными штрихами нарисован портрет совет¬
ского командира 30-х годов — начальника заставы Гордова («Това-
5

рищ начальник»). Один из «тысячи рабочих, оторванных от заво¬
дов во имя безопасности страны», Гордов получает назначение на
пограничную заставу. Обязанности начальника, чекиста, коман¬
дира, воспитателя требуют больших знаний, и он, прошедший
командирскую школу не за партой, а на фронтах гражданской
войны, рьяно берется за учебу.
«Петр Аянка едет в гости» — рассказ о «совсем особой гра¬
нице», которая протянулась вдоль Охотской тайги. И там красно¬
армейцы не только несут пограничную вахту, но и ведут постоян¬
ный бой с пережитками прошлого. Меняющееся сознание населе¬
ния Крайнего Севера показано в рассказе с большой убедитель¬
ностью. Петр Аянка еще не расстался с предрассудками, но уже
безоговорочно поверил в правду новой жизни, которая пришла ш
тунгусские юрасе не без помощи пограничников.
Работая в «Комсомольской правде», а с осени 1934 года в
«Правде», С. Диковский много ездит по стране. Очерки, статьи,
корреспонденции, заметки этих лет написаны по материалам по¬
ездок в Ростов-на-Дону и Свердловск, Павлов-яа-Оке и Уржум,
поселок Доскино Горьковской области и Казань, Бийск и Петро¬
павловск, Чебоксары и Азов, Муром и другие города нашей стра¬
ны. Сериями очерков завершилась командировка на строительство
Беломорско-Балтийского канала, участие в автопробеге Москва —
Каракумы — Москва, поход на яхтах вокруг Скандинавии.
В годы работы в центральных газетах оттачивается мастер¬
ство Диковского-очеркиста. «Очерк,— писал он,— должен расска¬
зать о новых явлениях, происходящих в нашей стране, увлека¬
тельно, сильно и коротко, языком художника, умеющего видеть и
обобщать». Поэтому, прежде чем написать очерк «Судья», он не
только побывал на судебных процессах и поговорил с народным
судьей, но и посетил ряд предприятий, был в райкоме партии,
побеседовал с десятками людей, с которыми связана работа судьи.
Так же рождались другие очерки. Лучшие из них — «Операция
доктора Бага», «Волнение», «Башмак», «Тундра и культура», «Ге¬
рой школы» — прочно вошли в творческое наследие писателя.
Газетным выступлениям С. Диковского всегда были чужды
шаблон, слепое следование законам жанра.
Интересно в этом отношении воспоминание одного из бывших
«правдистов».
«Разъездной корреспондент отдела информации... Диковский
должен был из каждой поездки привозить как можно больше со¬
общений о текущей жизни на местах, о самых последпих собы¬
тиях и на заводах и в колхозах. А он доставлял в отдел не инфор¬
мацию и даже не обычные газетные очерки, а художественные
произведения, с ювелирным блеском отделанные миниатюры. Не
вечатать их было непростительным грехом.
6

...Патриоты репортажа и информации инструктировали его
примерно так:
— Главное, товарищ Диковский, запомните: вы сотрудник
отдела информации, ясно?
Диковский слушал почтительно, со строгим выражением лица
и согласно кивал головой.
— А зарисовочки ваши... что ж, они хороши, ото бесспорно,
и на летучках их всегда хвалят-. Но... все-таки нужна информа¬
ция. Понимаете? Самая обыкновенная информация.
Диковский еще ниже наклонял голову, с его лица не сходило
выражение вины. Он уезжал в очередную командировку и по воз¬
вращении...
— Как? Что это?.. А? Опять ваши зарисовочки! — огорчались
мастера репортажа. Новая корреспонденция переходила из рук в
руки, и чем больше ее читали, тем больше она нравилась...»
Международная обстановка 30-х годов усилила значение воен¬
но-патриотической темы. Рассказы «Погоня» и «На тихой заставе»
дополняют картину пограничных будней, созданную в книге «За¬
става N». В каждом из них показан тот мужественный, самоотвер¬
женный и скромный характер советского воина, который всегда
привлекал С. Диковского.
Спокойпо и просто, словно о чем-то обыденном, рассказывает
повар Федор Хрисепков о нападении банды на «тихую» заставу и
даже не упоминает о том, что он сам совершил подвиг («На тихой
заставе»). Между тем Федор Хрисенков, оказавшись один среди
врагов, криком «В ружье!» поднял уже окруженную бандой ка¬
зарму и лишь чудом остался в живых.
Одновременно писатель много и плодотворно работает над
рассказами. Трудовому перевоспитанию нарушителей закона,
осужденных советским судом, посвящены «Жалоба», «История од¬
ной кражи», «Капельдудка». В центре рассказов «Арифметика»,
«Васса», «Сундук» — советский человек, строитель нового обще¬
ства с его новым взглядом на жизнь и труд.
В 1930 году ПУАРМ направил С. Диковского учиться на япо-
иоведческий факультет Дальневосточного университета. Там он
впервые столкнулся с японцами — преподавателями и студентами.
Наблюдения этих лет отразились в рассказах из жизни Японии.
Теплыми красками и с большим сочувствием нарисован порт¬
рет японской крестьянки Умэко («Госпожа Слива»). Нужда за¬
ставила ее стать временной женой, а по существу, прислугой учи¬
теля Ямадзаки, мелочного, самодовольного педанта. Подавленная
тяжестью вековых обычаев и предрассудков, миловидная и рабо¬
тящая Умэко постепенно превращается в безмолвную рабу, а за-
7

тем лишается крова и средств к существованию. После долгих и
бесплодных поисков работы Умэко становится грузчицей угля
на пароходной пристани. Непосильный труд уже через год пре¬
вратил молодую женщину в старуху, а вскоре стал и причиной ее
гибели.
В отличие от покорной Умэко, герои рассказов «Клетка» и
«Труба» открыто протестуют против бесправного положения. Идя
на большой риск, коллектив рабочего любительского театра ста¬
вит пьесу «Клетка». Нет, режиссер не восстановил запрещенного
текста, он просто превратил его в пантомиму. А цензорские купю¬
ры были восполнены стихийными репликами из зрительного зала,
где находились рабочие заводов и судоверфей, трамвайщики и
студенты, матросы и работницы фабрик.
Молодой рабочий Нагано («Труба»), еще вчера сомневавшийся в
успехе забастовки, сегодня берет на себя самую опасную и труд¬
ную роль: он поднимается на вершину сорокаметровой заводской
трубы, являя собой живой флаг забастовщиков. Ни холодные ночи,
ни угрозы полицейских, ни брандспойт пожарных не смогли сло¬
мить в течение шести суток мужества молодого рабочего.
Эти рассказы содержат немало интересных подробностей об
обычаях, традициях и быте японцев. Писателю удалось достичь
в них большой жизненной достоверности, хотя он никогда не был
в Японии.
Лучшие рассказы тех лет вошли в небольшую книжку «Же¬
лезная утка» (1936) и свидетельствовали о росте дарования
С. Диковского и овладении жанром рассказа.
В озпамеяование двадцатилетия Октября по инициативе
М. Горького было задумано пятитомное издание «Две пятилетки»,
посвященное героическим подвигам советских людей. В первом
томе предполагалось опубликовать материалы С. Диковского о
пограничниках. Посетив с группой писателей М. Горького в его
доме, где обсуждалось это издание, С. Диковский с воодушевле¬
нием принялся за работу. Исходным материалом для повести по¬
служили газетные сообщения о братьях Котельниковых: когда
старший погиб в схватке с японцами, младший добровольно заме¬
нил его в строю пограничников. Однако писатель хотел развить
тему более широко: показать наш, советский, высокопатриотиче¬
ский народ и противника, пусть и сильного, вымуштрованного,
«но все же обреченного в стычках с нами па гибель, потому
что с Красной Армией сейчас никакая армия не может срав¬
ниться».
Несмотря на глубокое и детальное знание жизни погранични¬
ков, С. Диковский вновь едет на Дальний Восток, чтобы еще раз
8

увидеть будни людей, охраняющих границу. Бойцы и командиры
одного из самых боевых отрядов становятся прототипами его но¬
вой повести «Патриоты».
Биография главного героя Андрея Коржа неотделима от био¬
графии страны. Ударник первых пятилеток, комсомолец, он живет
на горячем энтузиазме, присущем молодому поколению 30-х годов.
Надев военпую форму с зелеными петлицами, Корж проходит
суровую и сложную школу пограничных будней, без которой не¬
возможна защита границы. Однако несет он военную службу легко
и радостно, как недавно нес заслуженную славу бригадира маля¬
ров и штукатуров. У него живой, общительный характер: «Только
три дня прошло с тех пор, как на утренней поверке впервые вы¬
кликнули фамилию Коржа, но бойцам и начальнику уже каза¬
лось, что всю жизнь они видели это веселое лицо».
На заставу Корж привез уйму цепких словечек, смешных рас¬
сказов, песен. У него всегда в запасе шутка, и он сам готов от души
посмеяться вместе со всеми над собственной оплошностью. На
полигоне Корж метко бьет по мишени, на манеже гарцует как
прирожденный джигит, в казарме виртуозно играет на баяне, а
в трудную минуту, при встрече с нарушителями границы, Корж
смел и находчив, в бою отважеп и самоотвержен, готов отдать
жизнь за Родину.
Несмотря на несхожесть, ибо «срок иной, пора иная», в Андрее
Корже можно узнать некоторые черты его младшего литературно¬
го собрата, бравого бойца, неунывающего Василия Теркина. Крити¬
ка послевоенных лет отмечала, что С. Диковским были точно схва¬
чены и переданы типические черты характера советского воина.
Стоя на посту, Корж постоянно ощущал свою необъятную
страну, безопасность которой он охранял. И стране был дорог
Андрей Корж. Нельзя без волнения читать строки писем, при¬
сланных па заставу после его гибели. Искреннее глубокое участие
соседствует в них с гордостью за советского бойца, ненависть к
врагу — с готовностью занять место Коржа в строю погранични¬
ков. Эти письма — документы истинного патриотизма, присущего
в равной мере бойцам пограничной заставы и всему советскому
народу.
С любовью и симпатией изображены в повести краспоармей-
Цы-нограничники и начальник заставы капитан Дубах. По сигналу
боевой тревоги горстка бойцов, не исключая и повара, вступает
в бой с сильным и многочисленным противником. Этих отважных
лк>Дей писатель назвал простым и волнующим словом — патриоты.
Но если широко «рассказывать о нашем патриотизме,— гово¬
рил С. Диковский,— то надо противопоставить ему и патриотизм,
чУ>кдый нам». Писатель полагал необходимым хорошо знать врага,
а им в 30-е годы была японская армия, чьи вооруженные прово-
9

нации на дальневосточной границе грозили вылиться в открытую
войну с нашей страной.
На страницах повести писатель показал жизнь представите¬
лей японской военщины — от рядового солдата до поручика,— об¬
нажив их глубокое отличие от советских воинов.
Еще сотрудничая в армейской газете «Тревога», С. Диковский
как-то сказал: «Пять тысяч выправленных военкоровских заметок
и рабкоровских писем — это, пожалуй, стоит большой книги». Та¬
кой книгой стала повесть «Патриоты». Опубликованная в журнале
«Новый мир» (сборник «Две пятилетки» не состоялся), а затем
вышедшая отдельной книгой, она имела большой успех.
С. Диковский, в отличие от большинства писателей, раскры¬
вающих военно-патриотическую тему на материале революции и
гражданской войны, показал будниг Красной Армии в 30-е годы.
Это, наряду с художественными достоинствами, обеспечило пове¬
сти долгую жизнь.
Созданная в 1937 году повесть «Патриоты» стала рубежом в
творчестве & Диковского. Оставив газету, он полностью посвя¬
щает себя писательскому труду, много и успешно работает в
жанре рассказа. В 1938 году журнал «Новый мир» публикует рас¬
сказы «Горячие ключи», «Рыбья карта» и «Егор Цыганков», объ¬
единенные в цикл «Старики».
Плотнику Федору Павловичу («Горячие ключи») «перевалила
за шестьдесят», когда он из Чувашии «махнул на Камчатку». Его
умелые руки не остались и там без дела, а пытливый, хозяйский
глаз приметил огромные возможности новой земли. И вот у ста¬
рого плотника «от планов бессонница», ему не дает покоя мечта
превратить Горячие ключи в цветущий рыбацкий поселок.
Неутомима трудится старик Гончаренко («Рыбья карта»).
Прославленный бригадир рыбаков, он по многу суток не покидает
своей флагманской байды в поисках косяков тарани и сельди.
«Моя куртка не от моря, от пота соленая. Шукать рыбу треба» —
так объясняет Гончаренко свой профессиональный секрет.
Только возраст роднит героя рассказа «Егор Цыганков» с ма¬
стером плотницкого дела и бригадиром рыбаков. Знаменитый «по-
дурпому — пестро, горласто», старатель Егор «жил лихо, угарно —
год в тайге, день в трактире». Через тридцать лет «помятый*
остывший, испробовав все, что возможно», Егор решает вновь по¬
пытать удачу. Его удивляет молодой город, выросший на месте
прииска и поселка Рассыпка. Он с недоумением рассматривает
оборудование, пришедшее на смену «фарту». Ему чужды люди, ко¬
торые живут и работают по-новому, и им глубоко чужд этот жи¬
вущий прошлым старик с его кустарным лотком и озорными

рассказами о старом прииске. Не найдя золота, с горькой думой о
напрасно прошедшей жизни покидает Егор моста, где протекала
ого лихая молодость,
В конце 30-х годов мир был втянут в новую войну; в это пред¬
грозовое для нашей страны время писатель создает рассказы «На
острове Анна» и «Сказка о партизане Савушке». Как и более ран¬
ний рассказ «Операция», они посвящены событиям гражданской
войны. Герои рассказов — юный комсомолец Савка («Операция»),
честный и твердый в своих убеждениях радист Новоселов («На
острове Анна»), беспокойный, веселый мужичок Савушка — каж¬
дый по-своему демонстрируют свою преданность революции и го¬
товность защищать ее завоевания.
В свое время С. Диковский много плавал на сторожевых ка¬
терах и близко наблюдал жизнь моряков-пограничников Камчатки.
«Это очень интересно,— говорил он.— Маленькие суденышки
охраняют Камчатку до самого севера, причем охраняют в очень
трудных условиях». В 1938—1939 годах писатель создал и опуб¬
ликовал шесть рассказов, объединенных общностью героев, местом
действия и манерой повествования. Они составили затем цикл
«Приключения катера «Смелый» о патриотизме советских моряков.
Так же как и в других произведениях писателя о погранич¬
никах, в центре рассказов — простые, скромные и мужественные
рядовые бойцы Красной Армии. И герой рассказа «Комендант
Птичьего острова» — ученик моториста, еще не привыкший к морю
первогодок Косицын, и «несуразный парень, равнодушный ко
всему па свете, кроме четырехтактного мотора и футбольной пло¬
щадки», моторист Сачков в трудную минуту становятся реши¬
тельными, смелыми и самоотверженными.
Притягателен облик командира катера лейтенанта Колоскова.
Бравый балтиец, человек спокойный и мужественный, он прошел
школу гражданской войны и с тем же упорством, что и герой ран-
пего рассказа «Товарищ начальник» Гордов, изучает японский
язык. Всегда подтянутый, выдержанный, внешне неторопливый,
Колосков действует быстро и решительно при встрече с наруши¬
телями границы.
Все эти «славные размашистые ребята», которые идут на¬
встречу препятствиям, как «в атаку, не советуясь ни с кем, кроме
горячего сердца», противопоставлены в рассказах японским хищ-
никам-рыболовам. Алчные, не боящиеся риска в стремлении урвать
побольше, дерзкие и жестокие, когда обстоятельства складываются
в их пользу, эти люди, пойманные с поличным, ведут себя трус¬
ливо и лицемерно, скрывая под маской хитрости свое истинное
отношение к Советской стране и советскому народу.
Цикл «Приключения катера «Смелый» по праву считается
лучшим в творчестве С. Диковского. Ему удалось передать глу-
11

бину обаяния советских людей в матросских бушлатах, овеянных
северными морскими ветрами. Остросюжетные и занимательные,
рассказы в целом создают интересную хронику суровых погранич¬
ных будней. Красочно изображены морской пейзаж и своеобраз¬
ная природа Камчатки. Так же как повесть «Патриоты», эти рас¬
сказы обрели долгую жизнь.
Одновременно с работой над циклом «Приключения катера
«Смелый» С. Диковский обдумывал замысел нового произведения.
«Я хочу написать о японской интервенции,— говорил он, делясь сво¬
ими творческими планами,— книгу о том, как мы били японцев на
Дальнем Востоке». По его мнению, будущий роман «Интервенция»
должен быть «лучше «Патриотов» — смелее, проще». Уже памети-
лпсь герои, отдельные сцены. «По ночам вижу, как горят деревни,
как бьют интервентов, как оружие куют»,— сообщал писатель из
Владивостока, где собирал материал для будущего романа. Однако
новому замыслу не суждено было осуществиться. Не суждено было
писателю увидеть и новую, включающую лучшие произведения кни¬
гу «Рассказы», подготавливаемую к изданию «Советским писателем».
В 1939 году, едва началась война с белофиннами, С. Диковский
едет на фронт в качестве специального корреспондента «Правды».
Его письма с линии огня дышат энергией и бодростью. «Обста¬
новка сложная, очень интересная... Десять дней провел в кочевках
по частям Красной Армии. Был у артиллеристов, пехотинцев, са¬
перов, побывал в окопах, на батареях, наблюдательных пунктах —
видел, кажется, все, что можно видеть, набрал уйму материала».
Уже зреют замыслы очерков «Записки военного корреспондента»
н пьесы для Театра Красной Армии, готовятся материалы для
фронтовых газет. В декабре, накануне боя, писатель вступает в
партию. Тем горестнее сознавать, что эти полные внутреннего
подъема дни стали последними для писателя. Он погиб 6 января
1940 года в бою под Суоми-Сальми.
Сергей Диковский был энергичным, активным, живущим в од¬
ном ритме со своим временем человеком. Отпущенные ему 33 года
жизни совпали с бурными и сложными событиями нашей страны,
и он прошел сквозь них достойно и честно, сохранив до конца
своих дней верность тем лучшим идеалам, которые воспринял еще
в пору комсомольской юности. За свою недолгую жизнь он успел
сделать очень много. Его газетная деятельность была многообраз¬
на и плодотворна, он отдал ей много лет жизпи. Литературное да¬
рование писателя не успело развернуться в полную силу, но луч¬
шее из того, что он создал, оставило след в советской литературе.
С. Гладышева
12

ПОВЕСТЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
доль границы, от заставы «Казачка» к Мед¬
вежьей губе, ехали трое: капитан Дубах, до¬
броволец Павел Корж и отец молодого бойца,
сельский кузнец Никита Михайлович.
Ехали молча. Запоздалая уссурийская
весна бежала от океана таежной тропой, ды¬
шала на голые сучья дубов и кидала жаво¬
ронков в повеселевшее небо. Вслед за ней, обгоняя всад¬
ников, летели птицы и пчелы.
Взбирались на сопку каменистой, звонкой тропой. Ве¬
тер раздувал на ветлах зеленое пламя, орешник и жимо¬
лость подставляли солнцу прозрачные листья, папоротник
выбрасывал тугие острые стрелы; только вязы не слуша¬
лись уговоров ручья: еще тянуло из падей ровным погреб¬
ным холодком.
Ехали долго, через ручьи, сквозь шиповник и ожину,
мимо низкорослых ровных дубков, и выбрались наконец
на самый гребень сопки.
Открылась земля — такая просторная, что кони сами
перешли в рысь. Маньчжурия уходила на юг, пустынная,
затянутая травой цвета шинельного сукна. Земля была
беспокойной, горбатой, точно под ее пыльной шкурой пе¬
рекатывалась мертвая зыбь.
Никита Михайлович толкнул сына локтем. Старик
любил вспомнить при случае сумасшедший мукденский
поход.
— Видел, где твой батька подметки оставил? — спро¬
сил он, выезжая вперед.
— Поедем поищем,— сказал сын, смеясь.— А ты
разве в пехоте служил?
— Нет, в гусарах...
— То-то привык за гриву держаться.
— Сказал бы я тебе, Пашка...
Скажи.
14

— Коня конфузить не хочется.
Они стали взбираться дальше; впереди — маленький
краснощекий отец, накрытый, как колоколом, тяжелым
плащом, за ним — сын, большеголовый крепыш, озадачен¬
ный скрипом новых сапог и ремней. А тропа все крути¬
лась по гребню, ныряла в ручьи, исчезала в камнях и сно¬
ва бросалась под ноги коням — звонкая, усыпанная блест¬
ками кварца. Голова кружилась от ее озорства.
Между тем трава исчезла. Ноги коней по бабку стали
уходить в жесткий пепел. Дико чернели вокруг всадников
прошлогодние палы. Никита Михайлович съежился, по¬
мрачнел. Разговор оборвался.
Наконец лошади стали. За ручьем лежал город — не¬
знакомый, глиняный, с четырьмя толстыми башнями по
углам. Начальник не взглянул на него. Он спрыгнул
с коня и снял линялую фуражку перед каменной глыбой.
— Читайте сами,— сказал он Никите Михайловичу.
В глубоких надписях, высечепных на глыбе неумелой,
но сильной рукой, светилась дождевая вода¬
ми был пулеметчиком, сыном народа,
Грозой для бандитов, стеною для родины.
А. Н. Корж. 1935 год. Ноябрь.
Теперь был апрель. Над глыбой летели пронизанные
солнцем облака и отзимовавшие на дубах упрямые
листья.
Никита Михайлович слез с коня, вынул записную
книжку и переписал надпись. Начальник смотрел на него
прищуренным глазом. Другой закрывала черная повязка.
— Не знаю, как насчет рифмы,— сказал капитан осто¬
рожно,— а смысл, мне кажется, правильный.
Никита Михайлович нагнулся, поднял из пепла пуле¬
метную гильзу и долго вертел ее, точно сомневаясь, мог
ли быть озорной большеротый Андрюшка «грозой для
бандитов». Гильза еще не успела позеленеть.
— Это его позиция? — спросил он наконец, не глядя
на Дубаха.
— Да,— ответил начальник.
~~ Он умер сразу?
Нет,— ответил начальник.
Вдруг Никита Михайлович повернулся и, ухватив
Жесткими пальцами красноармейца за пояс, затряс его
с неожиданной яростью.
v ~~ Подбери боталы! — закричал он стариковским
фальцетом.— Какой ты к черту солдат! Нудьга! Просто¬
кваша!
15

Он долго кричал на Павла, забыв, что сам привез
его на Дальний Восток. Сын пошатывался от взрывов
яростного отцовского горя. Наконец он поймал отца за
руки и грубовато заметил:
— Давайте, папаша, успокоимся...
Никита Михайлович сунул гильзу в карман и сказал
капитану более спокойно:
— Баба, совсем баба... Это он такой сегодня... квелый...
— Вижу,— ответил Дубах и, отойдя от камня, стал
рассказывать, как в стычке с японцами, прикрывая собой
левый край сопки, был убит пулеметчик Корж.
Это был долгий рассказ, потому что, пока во фланг
японцам ударил эскадрон маневренной группы, прошло
четыре часа, и Корж шесть раз отбивал атаку противника.
Когда капитан кончил рассказ, ветер успел высушить
камень. Фазаны выбрались из кустов и грелись на солн¬
це, не обращая внимания на людей. Весна бежала по тро¬
пам, тормоша, щекоча, путая прошлогоднюю траву.
— В десяти шагах от пулемета мы подобрали япон¬
ца,— сказал в заключение Дубах.— Он упал на собствен¬
ную гранату. Это бывает, когда слишком рано снимают
кольцо.
— Он был офицером? — спросил Павел.
— Нет, рядовой второго разряда.
— Самурай оголтелый,— сказал зло Никита Михайло¬
вич и, путаясь в плаще, стал садиться на лошадь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
...Самураем он не был и никогда не задумывался о
таких высоких вещах. В цейхгаузе 6-го стрелкового полка
еще лежали проолифенный плащ новобранца и синяя
хантэн 1 с хозяйским клеймом на спине.
Четыре года этот рослый парень работал на туковар-
нях Хоккайдо и так провонял тухлой сельдью, что в ка¬
зарме его тотчас окрестили «рыбьей головой». Это было
сказано точно. Все мысли Сато были заняты сельдью,
камбалой и кетой. Воспитанный в уважении перед дере¬
венскими писцами, он был почтителен к начальству, ста¬
рателен на занятиях и сдержан в разговорах с приятеля¬
ми... Он молчал даже в праздничные дни, когда теплое
сакэ1 2 развязывает солдатские языки я отпускники напе¬
1 Хантэн — рабочая куртка.
2 Сакэ — рисовая водка.
16

ребой начинают врать о своих похождениях в кварталах
Джоройи... Но стоило только завести речь о ценах па
сельдь или о шпаклевке кунгасов 1, как Сато преображал¬
ся: его глаза становились веселыми, голос громким, а
движения сильных рук такими размашистыми, точно
перед ним были не казарменные нары, а морской берег.
Уж тут-то он мог поспорить с кем угодно, хоть с самим
господином синдо 1 2.
Сато вырос на западном побережье Хоккайдо и знал
все: сколько локтей в ставном неводе, когда начинается
нерест кеты, почему камбала любит холодную воду и
сколько дают скупщики за корзину свежих креветок...
За три месяца жизни в казарме Сато успел смыть
терпкий запах рыбы, водорослей и смоленых сетей, но
кличка прилипла к нему, как рыбья чешуя. По вечерам,
после занятий, приятели любили подсмеиваться над стара¬
тельным и наивным северянином.
— Ано нэ! 3 — объявлял во всеуслышание горнист Та-
рада.— Кто знает, почему возле Карафуто4 стало видно
морское дно?
Ответ был известен заранее, но тотчас несколько шут¬
ников с самым удивленным видом подхватывали невин¬
ный вопрос: *
— Что случилось с морем, Тарада?
— В самом деле...
— Я думаю, оно высохло от тоски,— замечал с глубо¬
комысленным видом толстяк Миура.
— Нет,— объявлял Тарада торжественно,— дно видно
потому, что Сато съел всю морскую капусту...
Жаловаться в таких случаях было бесполезно. Фельд¬
фебель, сам любивший дразнить деревенщину, сидел по¬
близости, багровый от смеха, хотя и делал вид, что не
слышит шуток Тарада.
Впрочем, и казармы и фельдфебель были давно позади.
Восьмые сутки «Вуго-Мару» шел вдоль западного побе¬
режья Хонсю, собирая переселенцев в свои обширные
трюмы. Пароход опаздывал. Он брал крестьянские семьи в
Отару и Акита, лесорубов из Аомори, плотников в Муро-
ране, плетельщиков корзин из префектуры Гояма, гонча¬
ров из Фукуи. Он грузил бочки с квашеной редькой и агар¬
1 Кунгас — большая плоскодонная лодка.
2 Синдо — старшина на рыбалках.
3 Послушайте! (яп.)
4 Карафуто — южная часть Сахалина.
17

агаром \ мотыги, котлы, брезентовые чаны для засолки,
тысячи корзин и свертков самых фантастических очерта¬
ний. Чем дальше к югу полз «Вуго-Мару», тем глубже ухо¬
дили в воду его ржавые борта. В Аомори еще видны были
концы огромных винтов, а в Канадзава исчезла под водой
даже марка парохода. Капитан прекратил погрузку.
Последними поднялись на борт шесть бравых молод¬
цов в одинаковых сиреневых шляпах. У них были доку¬
менты парикмахеров и чемоданы, слишком тощие для пе¬
реселенцев. Разместились они вместе с коммерсантами и
учителями в каютах второго класса.
Наконец пароход вышел в открытое море, увозя с
Хонсю и Хоккайдо ровно полторы тысячи будущих жи¬
телей Маньчжоу-Го и охранную роту стрелков.
Стойкий запах разворошенных человеческих гнезд
поселился в трюмах. Люди разместились на двойных на¬
рах, семейные завесились занавесками, зажгли свечи.
В глубоких железных колодцах голоса плескались как
в бочках. Были здесь крестьяне из южных районов, рыба¬
ки, прачки, безработные матросы, уличные торговцы, про¬
ститутки, монахи, садовники и просто искатели счастья и
славы. Только детей почти не замечал Сато в трюмах. Пе¬
реселенцы еще выжидали, хотя официальные бюллетени
военного министерства сообщали, что партизанский от¬
ряд «Братья севера» давно разгромлен возле Цинцзяна.
Все это пестрое население орало, переругивалось, гро¬
хотало на железных палубах своими тэта1 2 и приставало
к караульным солдатам с расспросами. Больше всего
возни было с крестьянами. Точно вырванные из земли
кусты, захватившие корнями комья земли, переселенцы
стремились перенести на материк частицу Японии. Они
везли с собой все, что смогли захватить: рисовые рогожи,
шесты для сушки белья, холодные хибати3, домашние
божницы, соломенные плащи, садовые ножницы и круг¬
лые деревянные ванны, не просыхавшие целое столетие.
Старики захватили с собой даже обрывки сетей. Они
покорно кивали головами, когда господин старшина объ¬
яснял, что никакого моря в Маньчжурии нет, и хитро
подмигивали друг другу, едва этот толстяк поворачи¬
вался к ним спиной. Не могло быть в мире такой земли,
1 Агар-агар — растительный студень, получаемый из мор¬
ских водорослей; применяется в бактериологии, а также в кон¬
фетном и текстильном производствах.
2 Тэта — сандалии на деревянной подошве.
3 Хибати — жаровня.
13

где бы не блестела вода. А там, где вода, наверное, най¬
дется и сельдь, и крабы, и камбала.
Если бы была возможность, упрямцы погрузили бы с
собой и паруса, и древние лодки, и стеклянные шары по¬
плавков, но пароход уже шел открытым морем, покачи¬
ваясь и поплевывая горячей водой.
— Коматта на!1 — сказал наконец старшина, совер¬
шенно отчаявшись.— Спорить с вами — все равно что кри¬
чать ослиному уху о Будде...
— Извините, мы тоже так думаем,— поспешно ответи¬
ли с нар.
— Всю эту рвань придется оставить в Сейсине.
— Мы тоже так думаем...
— Уф-ф...— сказал господин старшина, озадаченный
таким покорным лукавством.
И он ушел наверх к капитану — заканчивать партию
в маджан1 2, начатую еще по дороге к Цуругу.
Между тем голубая полоска берега все таяла и таяла.
Реже стали попадаться сети, отмеченные красными буй¬
ками. Исчезли парусники с квадратными темными пару¬
сами и легкие исабунэ3 рыбаков. По левому борту «Вуго-
Мару» проплыл последний остров — горбатый, с карли¬
ковыми соснами на гребне. Видимо, ветер дул здесь в
одну сторону — деревья стояли, вытянув ветви к юго-
западу, точно собираясь улететь вслед за облаками.
«Вуго-Мару» — ржавый утюг в шесть тысяч тонн водо¬
измещением— шел, покачиваясь, не спеша разглаживая
пологую волну. За кормой дрались чайки, раздирая вы¬
брошенные коком рыбьи кишки.
Наконец Хонсю стал таким далеким, что никто уже
не мог сказать, остров это или просто клочок пароходного
дыма.
— Третье отделение — в носовую каюту! — крикнул
ефрейтор, рысцой пробегая по палубе.
Сато нехотя отвалился от борта. Чертовски неприятно
было покидать палубу ради двухчасового урока русского
языка. Легче пройти с полной выкладкой полсотпи кило¬
метров, чем произнести правильно «корухоз» или «пури-
Мет».
Чтобы продлить удовольствие, Сато нарочно пошел на
бак окружным путем, через весь пароход. Когда он во¬
1 Экая напасть! (яп.)
2 Маджан — игра, популярная в Японии, вроде нашего до¬
мино, но посложнее.
3 Исабунэ — рыбацкая лодка.
19

шел в узкую железпую каюту, третье отделение уже сиде¬
ло за столом, выкрикивая готовые фразы из учебника май¬
ора Ито. Это был странный язык, в котором «а» и «о» с
трудом прорезывались среди шипящих и свистящих зву¬
ков, а «р» прыгало, как горошина в свистке.
Собеседником Сато был Тарада — гнилозубый на¬
смешливый моряк из Осака. Он знал немного английский,
ругался по-китайски и утверждал, что русский понятен
только после бутылки сакэ.
Третье отделение повторяло «Разговор с пленным сол¬
датом».
— Руки вверх! — кричал Сато.— Стой! Иди сюда. Кто
ты есть?
— Я есть солдат шестой стрелковой дивизии,— отве¬
чал залпом Тарада.
— Куда вы шел?.. Не сметь молчать! Сколько есть
пуриметов в вашем полку? Высказывай правду... Как зо¬
вут вашего командира?
— Он есть майор Иванов. Сколько есть пуриметов?
Наверное, тридцать четыре.
Потом они разучивали разговор с почтальоном, с де¬
вушкой, с мальчиком, стариком и прохожим.
— Эй, девушка! Поди сюда,— предлагал Сато.—
Оставь бояться... Японский солдат наполнен добра.
— Я здесь, господин офицер,— покорно отвечал Та¬
рада, стараясь смягчить свой застуженный голос.
— Смотри па меня, отвечай с честью. Где русский офи¬
цер и солдат?.. Они прыгнули сюда парашютом.
— Простите... Радуясь вами, я их не заметил...
— Однако это есть ложь. Не говори так обманно. Этот
колодец еще не отравлен солдатами? Слава богу, мы не
грабители. Мы тоже немного есть христианцы.
— Покажи язык,— сказал Тарада, когда Сато за¬
хлопнул учебпик.— Эти упражнения — чертовски опасная
штука... Одному солдату из третьего взвода пришлось
ампутировать язык...
— Глупости,— сказал Сато недоверчиво.
— Клянусь! Бедняга орал на весь госпиталь.— По¬
движное лицо Тарада приняло грустное выражение.—
Бедняга вывихнул язык на четвертом упражнении,— до¬
бавил он тихо,— а ведь его еще можно было спасти.
Все еще сомневаясь, Сато осторожно высунул язык.
— Еще, приятель, еще,— посоветовал Тарада серьез¬
но.— Так и есть... Он скрутился, как штопор...
И шутник с размаху ударил Сато в подбородок.
20

Раздался смех. Жизнь на пароходе была так одно¬
образна, что даже прикушенный язык вызывал общее
оживление.
Обезумев от боли, Сато бросился на обидчика с кула¬
ками.
— На место! — крикпул грозно фельдфебель Огава.—
Тарада, вы опять?
— Я объяснял ему произношение,— сказал смиренно
Тарада.
— Молчать!.. Вы ведете себя как в борделе...
И он вышел из каюты, чтобы доложить о случившемся
господину подпрапорщику.
Язык Сато горел. Чувствуя солоноватый вкус крови,
солдат с ненавистью смотрел на маленького развязного че¬
ловечка, которого он мог сшибить с ног одним ударом ку¬
лака.
Всем было известно, что Тарада хвастун и наглец. Он
держал себя так, как будто не к нему относилось замеча¬
ние господина ефрейтора.
— Кстати о языке,— заметил Тарада, едва захлопну¬
лась дверь каюты.— Вы знаете, как в Осака ловят кошек?
Берешь железный крючок номер четыре и самый тухлый
рыбий хвост. Потом делаешь насадку и ложишься за дере¬
во. «Мяу-мяу»,— говоришь ты какой-нибудь рыжей тва¬
ри как можно ласковей... «Мияу-у»,— отвечает она, давясь
от жадности. Тут ее и подсекаешь, как камбалу, за язык
или за щеку. Котята здесь не годятся. Их кишки слишком
слабы для струн сямисэна...1 Хотя за последнее время...
Стукнула дверь. Вошел очень довольный фельдфебель
Огава.
— Тарада! Двое суток карцера! — объявил он во все¬
услышание.
— Слушаю,— ответил Тарада спокойно.— Сейчас?
— Нет, по прибытии на квартиры. Остальные могут
приступить к развлечениям.
Развлечений было два: домино и патефон с нескольки¬
ми пластинками, отмеченными личным штемпелем капи¬
тана. Кроме того, можно было перечитывать наклеенное на
Железный столб расписание дежурств и разглядывать
плакат «Дружба счастливых». Плакат был прекрасен. Два
песелых мальчика — японский и маньчжурский — ехали
Па ослах навстречу восходящему солнцу. Вокруг всадни-
^ 1 Сямисэн -японский струнный инструмент, похожий на
21

ков расстилалась трава цвета фисташки, и мальчики, об¬
нимая друг друга, улыбались насколько возможно искреп-
не. Внизу была надпись: «Солнце озарило Маньчжурию*
Вскоре весь мир станет раем».
Однако никто не любовался плакатом. За десять дней
плавания мальчики примелькались, как физиономии
фельдфебелей.
Четверо солдат завладели домино. Остальные, сидя на
койках, ждали своей очереди и вполголоса обсуждали
ближайшие перспективы переселенцев.
— Г-говорят, их расселят на самой границе,— сказал
заика Мияко.
— Да... Им будут давать по сто цубо 1 на душу.
— Кто это вам сообщил? — заинтересовался ефрейтор.
— Я слышал от господина ротного писаря.
— Ничего не известно,— оборвал ефрейтор.
Наступила пауза.
— Г-говорят, что русские могут спать прямо на сне¬
гу,— сказал невпопад Мияко.
— Ну, это враки...
— Они очень сильны... Я сам видел, как русский груз¬
чик поднял два мешка бобов.
— Это потому, что они едят мясо,— пояснил с важ¬
ностью ефрейтор.— Зато они неуклюжи.
— «Симбун-майничи» пишет, что у них отличные са¬
молеты.
— Глупости! Наши истребители самые быстроход¬
ные...— И господин фельдфебель стал подробно пере¬
сказывать вторую главу из брошюры «Что должен знать о
русских японский солдат». По его словам, на простран¬
стве от Байкала до Тихого океана населения меньше,
чем в Осака. Русские так богаты землей, что тысяча
хори1 2 считается у них пустяком. Они ленивы, как айно-
сы3, и жадны, как англичане. Железо и уголь валяются
у них под ногами, но они ищут на севере только золото.
0 русских солдатах фельдфебель отозвался весьма пре¬
небрежительно, как подобает настоящему патриоту.
— Партизаны опаснее регулярных войск,— сказал он
в заключение.— Партизан может попасть из ружья но¬
чью в мышиный глаз, если не пьян, конечно.
Зашипела пластинка, и солдаты умолкли. Грустный
1 Ц у б ооколо трети га (точнее, 3305 кв. метров).
2 X о р и — немногим более 1500 га.
3 Айносы — небольшая вымирающая национальность на
севере Японии.
22

женский голос запел известную песню о японском сол¬
дате, убитом сибирскими партизанами. Пела мать героя.
Голос ее был мягок и глух. Если закрыть глаза, можно
легко представить пустой дом, бренчание сямисэна па
улице и мать, протянувшую руки над хибати. Тихо зве¬
нят угли. Остриженная траурно-коротко, она раскачива¬
ется и поет:
В дом вошел солдат незнакомый,
Снега чистого горсть передал.
— Снег как горе, он может растаять,—
Незнакомый солдат мне сказал.
— Где Хакино? — его я спросила.—
Сети пусты, и лодка суха.
— Тонет тот, кто плавает смело,—
Незнакомый солдат мне сказал.
Над головами слушателей гудела от ударов воды же¬
лезная палуба. Светло-зеленые волны беспрестанно загля¬
дывали в иллюминаторы. Временами распахивалась дверь,
и мелкая водяная пыль обдавала собравшихся. Впрочем,
солдаты не обращали на это внимания. Это были рослые,
выносливые парни с Хоккайдо, которым предстояло уви¬
деть если не Сибирь, то нечто на нее похожее. Каждый из
них представлял себя на месте «убитого Хакино».
Был бы он лейтенантом сегодня,—
вспомнила мать и умолкла.
Тарада, успевший заглянуть в костяшки соседей, с
треском положил плашку на стол.
— Был бы я ефрейтором сегодня! — сказал он с доса¬
дой.
Раздался смех. Всем было известно, что Тарада за
драку на каботажной пристани был разжалован в рядовые
второго разряда.
Язык Сато горел. Противно было смотреть на отто¬
пыренные уши Тарада и слушать его дурацкие шутки.
— Разрешите выйти по надобности? — спросил Сато
ефрейтора.
— Ступайте. Это уже шестой раз...
— Извините... Меня укачало.
Он долго бродил по железной палубе, побелевшей от
соли. За два часа все изменилось неузнаваемо. Туман
закрывал теперь мачты, трубу и даже часть капитан¬
ского мостика. Беспрестанно бил колокол. Надстройки
на баке казались страшно далекими, точно очертания иду¬
щего впереди корабля. Казалось, что «Вуго-Мару» пока¬
чивается на якоре, но стоило только присмотреться вни¬
23

мательнее, и тотчас десятки деталей выдавали непрерыв¬
ное движение парохода. Тихо повизгивали по краям палу¬
бы цепи рулевого управления, вздрагивал корпус, верте¬
лось на корме колесо лага а когда Сато заглянул за
борт, то поразился быстроте мутной волны, бежавшей
вдоль «Вуго-Мару».
Все четыре люка были открыты. Капитан экономил
электричество: на дне трехэтажных трюмов горели свечи.
Люди успокоились, привыкли к сумраку, постоянному
дрожанию железных нар и резкому запаху карболки.
Мужчины играли в маджан и хаци-дзи-хаци1 2, женщины
вязали грубые шерстяные фуфайки. Сквозь ровный гул,
поднимавшийся из трюмов, иногда прорезывалась песня,
затянутая одиноким певцом.
Трюм походил на дом в разрезе. Странно было видеть
на крыше этого мирного дома скорострельную пушку Гоч-
киса. Закрытая чехлом, перехлестнутая тросами, она сто¬
яла на корме «Вуго-Мару», напоминая переселенцам о
возможных опасностях.
Возле пушки всегда толпились любопытные. Бравый
вид солдат, их металлические шлемы и суровые лица вы¬
зывали у деревенщины почтительный восторг.
Один из зевак, крестьянин с сухими руками, отмечен¬
ными пятнами фурункулов, остановил Сато.
— Простите, почтенный,— начал он робко,— ведь вы
уже были на Севере?
«Почтенный»! Это было сказано снизу вверх. Первый
раз за полгода службы Сато почувствовал себя настоящим
солдатом. Уши его побагровели от удовольствия. Он хотел
ответить наивному собеседнику «нет», но язык опередил
желание Сато.
— Да,— сказал он поспешно,— я был в Мань-
чжоу-Го.
— Говорят, что там нет ни деревьев, пи рек...
Подражая господину фельдфебелю, Сато выпятил
губы:
— Глупости!
— Однако многие возвращаются обратно...
— Глупости! — повторил Сато твердо.— Ничего не
известно.
И он, заметно важничая, зашагал дальше, пе замечая
своих распустившихся обмоток.
1 Л а г — прибор для определения скорости судна и пройден¬
ного им расстояния.
2 X а ц и-д з и-х а ц и — «88», японская игра в карты.
24

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Он приехал в отряд прямо со знаменитой стройки
№ 618 — маленький озабоченный человек в резиновых та¬
почках и пыльнике, надетом на шевиотовый пиджак. Его
глаза были красны от известковой пыли и бессонницы.
Голубые, белые, зеленые, желтые брызги покрывали кепи
приехавшего, точно по дороге в отряд призывник попал
под дождь из масляных красок.
— Ваша фамилия?
— Корж!
Это было сказано с достоинством. Бригадир штукату¬
ров и маляров был заслуженно знаменит. За свои двад¬
цать два года он успел выкрасить четыре волжских моста,
два теплохода, фасад Дома союзов, шесть водных станций,
решетку зоосада и не меньше сотни крыш.
Впрочем, он нес свою славу легко. Она не обременяла
ни стремянок, пи люлек, на которых работал знаменитый
маляр.
Корж назвал себя и ждал от командира достойного от¬
вета.
— А-а-а,— сказал пограничник довольно спокойно и
поставил карандашом синюю птичку,— сейчас вас прово¬
дят в каптерку.
И все. Корж даже немного обиделся.
— Стройка шестьсот восемнадцать. Слыхали?
— Нет,— сказал командир с сожалением.— Где же
слышать, если их шестьсот восемнадцать!
В тот же вечер Коржу срезали чуб и выдали сапоги,
скрипевшие, как телега. Он получил также мятую ши¬
нель, учебную винтовку с черным прикладом и старень¬
кий клинок.
Затем отделком, старательный толстощекий бараби-
нец, показал Коржу, как подшивать воротничок и заправ¬
лять койку. Он долго умащивал круглый, как колбаса,
матрац, расправлял одеяло и, наконец, отойдя в сторону,
наклонил голову набок, любуясь дивной заправкой.
— Как яечко,— сказал он мечтательно.
— Яичко...
— Вот-вот... Теперь глядите, что тут обозначено... Тут
обозначена буква «ны»... «Ны» — значит ноги...
— Эн,— поправил Корж.
Отделком обиделся. Он вкладывал в обучение душу
и не любил, когда его поправляли первогодки, не умевшие
даже фуражку толком надеть.
25

— Давайте не будем вступать в пререкания,— заме¬
тил он строго.— «Ны» — есть буква «ны»... А теперь возь¬
мите бирку, напишите фамилию и повесьте у изголовья.
Корж нехотя подчинился. Как не походило все это па
бурную жизнь пограничника, которую он так ясно себе
к редставлял!
Корж рассчитывал в первый же день увидеть Мань¬
чжурию, но отряд стоял в восьмидесяти километрах от
границы, в селе, ничем не напоминавшем Дальний Вос¬
ток. Совсем как на Украине, белели здесь мазанки, шата¬
лись по улицам гусаки и скрипели над колодцами журав¬
ли, только вместо соломенных крыш всюду лежал амери¬
канский гофрированный цинк.
Кому в двадцать два года не снится бурка Чапаева?
Корж мечтал о кавалерийской атаке, о буденновской руб¬
ке, погоне, перестрелке в горах. Он уже видел под собой
золотистого дончака, высокое лимонное седло и непремен¬
но голубой чепрак со звездой.
Вместо этого его привели в класс и посадили за стол.
Молодой командир в галифе, подшитых кожей, и ще¬
гольских сапогах нарисовал на доске подобие бочки на
четырех тумбах.
— Что мы наблюдаем? — спросил он, обводя стро¬
гими глазами бойцов.
— Лошадь.
— Нет... Лошадь — понятие гражданское. Мы наблю¬
даем, как такового, боевого коня. Иначе — объект иппо¬
логии.
Затем посреди бочки появилось сердце в виде туза, два
веника — легкие, желудок с длинной трубой, и командир
начал подробно объяснять украинским и сибирским кол¬
хозникам, для чего нужен боевому коню пищевод.
Корж не выдержал:
— А когда же будет езда?
— Практические занятия завтра.
После урока к Коржу подошел отделком.
— Если что не ясно, требуйте у меня разъяснения,—
сказал он приветливо.— Конь, как таковой, устроен
просто...
— Да мне...
Но отделенный командир уже стучал о доску мелком.
...Ночью, скатываясь с гладкого, как «яечко» матра¬
ца, Корж видел себя главным объектом лошадиной нау¬
ки. Голый, он стоял посреди кабинета директора 618-й
стройки, и маленький лысый Бровман, тыкая Коржа
26

в живот счетной линейкой, рассудительно спрашивал:
«А что, мы наблюдаем? А мы наблюдаем пищевод боевого
коня».
Как многие первогодки, Корж проснулся раньше по¬
будки. Он долго лежал, представляя своего гнедого дон¬
чака, звон шпор и высокое скрипучее седло, пока отчаян¬
ный крик «подымайсь!» не стряхнул кавалериста с
постели.
На манеже его ждало разочарование: вместо гнедого
жеребца Коржу дали толстого белого мерина, одинаково
равнодушно возившего и почту со станции, и новичков из
учебного батальона. У коня были лукавые глаза, седые
ресницы и мохнатые мягкие губы, тронутые зеленью но
краям. Стоило только вывести этого бывалого коня на ма¬
неж, как он начинал бегать, точно заведенный, ровной и
страшной тряской рысью. При этом голова его ритмично
качалась, а в глубине толстого брюха отчетливо слыша¬
лось: вурм-вурм-вурм...
Звали мерина Кайзером, и начальник маневренной
группы клялся, что встречал коня еще под Перемышлем
в 1915 году.
Обиднее всего, что Кайзер был без седла. Вместе с
другими первогодками Корж должен был трястись на
голой лошадиной спине, как деревенский мальчишка, со¬
скакивать, бежать рядом, положив руку на холку, потом
делать толчок двумя ногами, снова вскакивать на мери¬
на — и так без конца.
Охотно ходил Корж только на полигон. Здесь уже
по-настоящему чувствовалась граница. В густой рыжей
траве перекликались фазаны. Пахло мертвыми листьями,
юфтью, кисловатым пороховым дымком. На солнце было
тепло, а в тени уже звенели под каблуком тонкие ледяные
иглы.
Тир находился в лощине. Бесконечными цепями рас¬
ходились отсюда сопки. Первый ряд был грязновато-пе¬
сочного цвета, второй немного светлей, третий отсвечивал
голубизной, а уже дальше шли горы богатейших черномор¬
ских оттенков, от темно-синих до пепельных.
Приятно было улечься на густую травяную кошму,
найти упор для локтей и, приподняв винтовку, почувст-
новать ее холодок и бодрящую тяжесть. Стреляли,
тУго перехватив руку ремнем,— приклад ложился как
нрезанный. В прорезь прицела виднелся маленький
аккуратный солдат в круглом шлеме. Он тоже целился
Из винтовки.
27

Первые дни солдат бесстрашно стоял во весь рост.
Потом он припал на колено, потом лег. Эта хитрость
даже понравилась Коржу. Каждый день он мысленно
разговаривал с солдатом.
«Хочешь в лоб?» — спрашивал он, щупая переносицу.
Круглый глаз противника заметно подмигивал.
«Прячешься?.. Ну, держи».
Ветер шевелил мишень, и солдат откровенно смеялся.
«Мало? На еще...»
Вместе с обоймой кончался и разговор.
— Корж, чего вы колдуете? — спрашивал командир
взвода.— Придержите дыхание.
Впрочем, это говорилось только для порядка. У пер¬
вогодка были крепкие руки и глаза цейсовской зоркости.
Все чаще и чаще картонный солдат возвращался из
тира с простреленным шлемом или дырой в подбородке.
Все шло по-старому. Дни ложились плотно, как пат¬
роны в обойму, только обойма эта не заряжалась ни
разу. Физгородок, манеж, караульный устав, старый учеб¬
ный пулемет с пробитым надульником (его теперь со¬
бирали, закрыв глаза), тетради, классные доски, стуча¬
ние мелка, а по вечерам шелест книжных страниц, рокот
домр или перестук домино — все это больше походило на
образцовую школу, чем на службу в пограничном от¬
ряде. Даже казарма, с ее кремовыми занавесками, бу¬
мажными цветами на деревянных столбах и четырьмя
огромными фикусами в ленинском уголке, выглядела не
по-военному — мирно.
Приближалась зима. По утрам, как чугунная, звенела
на манеже земля. Осыпались последние желуди. Над
станицей Георгиевской, где стоял отряд, висел синий ки-
зячный дым — во всех печах гудело пламя. А Коржа по-
нрежнему держали в учебном батальоне.
«Живем, как в Пензе,— писал отцу Корж,— чистим
сапоги, вместо пороха нюхаем ваксу... Того гляди назна¬
чат в каптеры».
А между тем на границе было далеко не спокойно.
Длинные цепи огней горели на юго-востоке, где под¬
нимались крутые вершины сопок Мать и Железная. По
ночам натужными голосами орали завязшие в болотах гру¬
зовики, и прожекторы прощупывали мосты и беспокой¬
ную, горбатую землю.
На краю села казачки накрест заклеили стекла бума¬
28

гой — промерзшая земля гудела от взрывов. Станичные
дивчата делились с первогодками калеными семечками
0 новостями.
Шел тридцать пятый год. С укреплений восточной по¬
лосы еще не сняли опалубку, но бетон уже затвердел.
Упустив время, противник нервничал. Изо дня в день
с застав сообщали о выкопанных пограничных столбах
и задержанных диверсантах.
Появились раненые. По двору лазарета вторую пе¬
делю катался в ручной коляске красноармеец с перга¬
ментно-светлым лицом. Один глаз у него был голубой,
веселый, другой закрывала черная повязка. Дивчата пе¬
редавали красноармейцу через ограду целые веники
подмерзшей резеды и гвоздики.
Однажды Корж не выдержал:
— Где это вас?
— За Утиной протокой,— сказал негромко боец.
— Японцы?
— Нет, свои... земляки...— ответил он, ухмыляясь.
Ловко перехватывая колеса худыми руками, он ехал
вдоль ограды и вспоминал пограничные встречи.
...Шел из Владивостока ясноглазый застенчивый паре¬
нек-комбайнер. И в расчетной книжке, среди бухгалтер¬
ских отметок, были найдены цифры, вписанные симпати¬
ческими чернилами.
...Шла из Маньчжурии полуслепая китаянка-старуха
с теленком. Было известно заранее — переправляется
партия опиума. Но только на третий день на брюхе те¬
ленка пограничники обнаружили два кило липкой
отравы, размазанной по шерсти, точно грязь.
...Шел охотник с берданкой и парой фазанов у пояса.
И в картонных патронах к берданке нашлись чертежи,
свернутые пыжами.
А в последний раз на тропе возле Утиной протоки по¬
граничный наряд встретил подгулявших косцов. Три ка-
зака, в рубахах нараспашку, с узелками и «литовками»
На плечах шли, разматывая тягучую песню, завезенную
Дедами с Дона.
Их окликнули. Они отозвались охотно. Оказалось,
колхозники.
Их спросили: «А какой бригады?» Старший ответил:
^Первой лыськовской». И точно: такая бригада слыла
лУчщей в колхозе.
Их еще раз спросили: «Зачем в сумерках бродите
Доль границы?» Тогда старший — сквернослов с тол¬
29

стой шеей и выправкой старого солдата,— подмигнув то¬
варищам, ответил, что идут косцы брать на буксир от¬
стающий колхоз.
И, уже совсем было поверив косцам, отделком по¬
рядка ради потребовал пропуск: ведь шел же однаж¬
ды бандит с кнутом пастуха и шашкой динамита в кар¬
мане.
— Ну а как же, — сказал весело старший косец,—
есть и пропуск.
Тут, присев на корточки, он развернул пестрый свой
узелок и, вынув бутылку-гранату, с матерщиной метнул
ее в пограничников.
В трех косцах опознали москитную белую банду из
соседнего маньчжурского городишка Цинцзяна...
Корж хотел было спросить, что случилось дальше с
косцами, но из лазарета вышел санитар и, ворча, увез
больного в палату.
После этого разговора Корж помрачнел. Сытая, тол¬
стая морда Кайзера казалась ему удивительно глупой,
каша — прогорклой, гармонь — фальшивой. Было ясно
одно: в то время как он метит в картонную рожу, где-то
возле Утиных проток идет настоящий аврал.
В тот же вечер он сел писать громовую статью в «иль-
ичевку», но докончить ее не успел. Коржа вызвали в
штаб, к командиру учебного батальона.
— Ну что ж,— сказал батальонный, поздоровавшись
с Коржем,— поздравляю с назначением и все такое про¬
чее. Застава «Казачка». Выезжайте завтра. Кстати, тут
и начальник.
Возле печки грелся командир в забрызганных грязью
ичигах 1. У него были массивные плечи, пшеничные усы
и пристальные, слегка насмешливые глаза бывалого чело¬
века.
Он шагнул к Коржу и загремел плащом^
— Сибиряк?
— Наполовину.
Командир засмеялся.
— Ну, добре... потом разберемся,— сказал он сиплым
баском.— А пока — спать. Побудка без четверти три.—
И он постучал по стеклышку часов крепким обкуренным
ногтем.
1 Ичиги — высокие сапоги из мягкой кожи или цветного
сафьяна.
ЗГ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Автомобили шли степью. Шестнадцать фиатовских
грузовиков с воем и скрежетом взбирались на сопки, за¬
тянутые мертвой травой.
Стоял март, месяц последних морозов. Солнце освеща¬
ло голые сучья кустов, низкие клены и сверкавшую, как
наждак, мерзлую землю.
Степь пугала переселенцев простором и холодом. Ржа¬
вая посредине, сиренево-пыльная по краям, она третьи
сутки плыла мимо автомобильных бортов.
Пепел и ржавчина — два любимых цвета маньчжур¬
ской зимы — провожали отряд от самой железной дороги.
Замотав головы бумажными платками, укутавшись в
одеяла, переселенцы дремали, подскакивая на узлах и кор¬
зинах. Солдаты были лишены и этой возможности. Они
сидели в открытых машинах, выпрямившись, зажав вип-
товки между колен. Нестерпимо ярки были иней и голу¬
бой лед ручьев. От резкого ветра слезились глаза. Многие
солдаты надели шелковые маски, предохраняющие нос и
скулы. Это придавало отряду зловещий вид.
Светло-серый «фиат» поручика Амакасу скользил впе¬
реди колонны, парусиновый верх машины был демонстра¬
тивно откинут.
Амакасу не поднял даже теплого обезьяньего воротни¬
ка. Он сидел выпрямившись, положив руки на эфес саб¬
ли,— олицетворение спокойствия и воинской выдержки.
Из-под мехового козырька торчали пепельный нос и выбе¬
ленные морозом усы.
Люди молчали. Только три звука сопровождали колон¬
ну в степи: монотонное жужжание моторов, треск мерз¬
лой травы и грохот солдатских ботинок. Продрогшие
стрелки что было силы стучали ногами о дно грузовиков.
Когда стук становился особенно сильным, Амакасу оста¬
навливал головные машины. Он высаживал солдат и пере¬
селенцев и заставлял их бежать по дороге.
Это было фантастическое зрелище. Полтораста муж¬
чин, в платках и шляпах, в резиновых плащах, грубых фу¬
файках, пальто, рыбацких куртках, в резиновой обуви или
обмотанных соломой тэта, взбегали на сопку. Их подгоня¬
ли проворные я старательные солдаты в шлемах, оторо¬
ченных мехом, и коротких полушубках.
Сам господин Амакасу, жилистый, в легких начищен-
НЬ1Х сапогах, бежал впереди орущей, окутанной паром ко¬
лонны, придерживая блестящую саблю и маузер.
31

Бравый вид поручика, его равнодушие к морозу вселя¬
ли бодрость в притихших переселенцев. Слышались смех^
удары ладоней по спинам, из застуженных глоток выры¬
вались остроты. Но все сразу умолкало, едва автомобили
трогались в путь. I
Так миновали, не останавливаясь, поселки Шансин и
Хайчун — низкие, глиняные, с тощими псами на площа¬
дях, переправились по льду через реку Хаяр и повернули
на запад, где переселенцев ждала земля, а солдат — жизнь,
полная приключений и подвигов...
...Еще в Осака по совету фельдфебеля Сато купил ник-
ки 1 — маленький, темно-зеленый, с изображением девуш¬
ки, приложившей палец к губам. Старательно и бестолко¬
во заносил сюда Сато свои впечатления о дороге. Покамест
они не отличались особым разнообразием;
«22 февраля. Проехали сто десять километров. Выда¬
вали сигареты и по одной сакадзуки1 2 сакэ. Господин
фельдфебель осматривал ноги. Табак по-китайски зовется
хуниен.
23 февраля. Проехали сто шестнадцать километров.
Господин поручик приказал зажечь гаолян3. Мияко
ложно утверждает, что видел ночью хунхузов 4. Получил
порицание... Огурец по-китайски — хуангуа... Капу¬
ста — байцай... Выдали тофу5, по четыре конфеты... Хо¬
лодно.
24 февраля. Проехали сто три километра. Раздавили
собаку. Когда распухают пальцы, следует опускать в го¬
рячую воду. Господин фельдфебель сказал: «Трусость —
врожденное свойство манчьжур». Перец — лацзяофэнь.
Дыня — сянгуа. Утром лопнула шина...»
Только одно происшествие случилось с отрядом на
пути в Янчжэнь.
Был солнечный ветреный полдень, когда колонна пе¬
ресекла плато и стала углубляться в рощу. Отряд сильно
1 Никки — дневник; здесь — тетрадь для ведения дневника.
2 Сакадзуки — чашечка для сакэ.
3 Гаолян — просо, стебли которого достигают трех-четырех
метров высоты.
4 Хунхуз — грабитель, разбойник.
5 Тофу — соевый творог.
32

растянулся. Головные машины уже катились в роще, под¬
скакивая на корнях, а взвод, замыкавший движение, еще
двигался по открытому месту.
Неожиданно степь задымилась от пыли. Три огромные
бурые воронки появились на горизонте. Они долго раска¬
чивались, то подходя друг к другу, то расставаясь, похо¬
жие на трех дозорных, осматривающих степь, и вдруг, точ¬
но сговорившись, сразу двинулись к северу.
Шофер прибавил газ. Машина была уже на краю
рощи, когда туча режущей пыли, снега, сухой травы об¬
дала солдат. Над головами переселенцев заколыхались де¬
ревья. Заскрипели стволы. Роща наполнилась резким сви¬
стом и шумом. Туча листьев отделилась от земли и унес¬
лась вверх, в голубые просветы. Вместе с ней поднялось
несколько солдатских шлемов.
Невидимые грабли с шумом прочесывали лес. Кле¬
ны раскачивались, точно выбирая, в какую сторону
свалиться. Вдруг одно из деревьев рухнуло, едва не
придавив автомобиль с пулеметчиками. Раздалась
команда:
— Все из машины! Очистить дорогу!
Но смерчи уже удалялись, наполненные травой, пылью
и листьями. Десять солдат с трудом оттащили в сторону
упавшее дерево.
Пыль улеглась, и в лесу стало заметно светлее. Верши¬
ны кленов еще раскачивались, но внизу было совсем тихо.
Охваченные тревогой переселенцы продолжали придержи¬
вать растрепанные ветром циновки.
Солдаты, суеверные, как все крестьяне, зашептались,
провожая глазами воронки. Сато вытащил карманный ком¬
пас и постучал по стеклышку. Синяя стрелка вздрогнула
и замерла. Смерчи шли на северо-восток.
— К черту в ворота,— сказал негромко Тарада.
— Это бывает только в год засухи.
— Плохое начало!
— Да... И притом сегодня, кажется, пятница,— заме¬
тил встревоженно Сато.
— Замолчать! — крикнул ефрейтор, которому тоже
было не по себе.
Они снова выбрались в степь. Столбов смерча уже не
было видно. Отъехали километров пять, и вдруг из обла¬
ков с огромной высоты стали падать холодные кленовые
листья, унесенные смерчем.
Чтобы рассеять тягостное впечатление, господин пору-
лик распорядился выдать по две рюмки сакэ,
^ С. Диковский
33

Отряд медленно двигался к северу. Не легко было до¬
браться до пустующего рая, о котором уже третий год
кричали газеты. Двое молодых солдат умерли от бери-бе¬
ри 1 еще по дороге в Сейсин, несколько южан отморозили
ноги на перегоне Муляо — Дунчжун, а неразговорчивый
пулеметчик Цугамо был списан на острова после очеред¬
ного просмотра солдатских дневников.
На вечерней поверке господин фельдфебель объявил
об этом печальном случае так:
— Не чувствуя под собой почвы Ямато 1 2, рядовой вто¬
рого разряда Цугамо проявил малодушие и в тоске воз¬
вратился в казармы шестого полка.
Тоска по Ямато... Вот уж чего Сато никак не мог по¬
нять! Он долго посмеивался, вспоминая унылую фигуру
Цугамо.
Стоит ли тосковать по вяленой камбале и сорному яч¬
меню, если здесь каждый день дают тофу, рис, сахар и
овощи, а по праздникам леденцы и сакэ? С гордостью
Сато оглядывал новый полушубок, подбитый белой овчи¬
ной, бурки и шерстяные перчатки. Чего стоил один толь¬
ко китель с прекрасными бронзовыми пуговицами, жест¬
ким воротником и поперечными красными погонами!
А просторный ранец, набитый запасными башмаками, бе¬
льем, патронами и галетами,— скрипучий, восхитительно
пахнущий свежей кожей и лаком... А гладкий алюминие¬
вый котелок... А ящик с лекарствами... Нет, надо быть
грязной свиньей, чтобы после всего этого зубоскалить, по¬
добно Цугамо.
Щеки Сато лоснились. Он был сыт, благодарен, сча¬
стлив. Еще ни разу он не открывал банки с гусиным са¬
лом, не растирал спиртом побелевших пальцев. Толстая
фуфайка, горячая кровь и ладанка из хвоста ската отлич¬
но защищали его от мороза и ветра. С первого взгляда ла¬
данка не внушала доверия, но гадальщик был так назой¬
лив, что Сато пришлось раскошелиться. За три иены он
получил шершавый мешочек и несколько ценных советов.
Он узнал, что должен остерегаться пятницы, не спать с
косыми женщинами и ждать несчастья на сорок третьем
году жизни.
Сато шел двадцать второй. Подпрыгивая на высокой
автомобильной скамье, он спокойно рассматривал степь.
Земля поражала Сато безлюдьем. Он привык к побережью
1 Бери-бери — болезнь, родственная цинге, вызывается од¬
нообразной и скудной пищей.
2 Ямато — древнее название Японии,
34

Хоккайдо, где на каждом шагу видишь мокрые сети и
слышишь «конпитива» 1. Здесь только арбы, скрипевшие
в стороне от дороги, напоминали о жизни. Фанзы маньч¬
жур были пусты, пергамент на окнах разорван, печи хо¬
лодны. На глиняных полах валялись груды тряпья и бу¬
маги. Встречались и трупы — темные, занесенные пылью,
застывшие в удивительных позах. Возле потухших кузниц
валялись колеса. Мехи и железо были унесены в горы, где
ковались самодельные сабли и пики.
Несколько раз ночь заставала колонну в мертвых по¬
селках. Это были короткие остановки без приключений и
занимательных встреч. Одна ночевка была похожа на
другую, как потертые циновки, на которых спали солда¬
ты. Сначала санитарный врач исследовал воду в колодцах
и отмечал желтым мелком негодные фанзы, затем отряд
располагался на ночлег.
Света в фанзах не зажигали. Только пламя, вспыхи¬
вавшее в низких печах, освещало то стриженые солдат¬
ские головы, то руки, жадно ловившие тепло.
Странно было видеть издали темные, молчаливые фан¬
зы, из труб которых вылетали искры и дым.
Обыскивая один из таких поселков, отделение Сато об¬
наружило в фанзе старуху. Растрепанная, в стеганых сол¬
датских штанах, она сидела на корточках возле казанка.
Хозяйка даже не обернулась, когда в дверь вошел госпо¬
дин поручик в сопровождении переводчика и солдат.
— Встать! — закричал Сато, но старуха не шелохну¬
лась, только глубже вобрала голову в плечи.
В порыве усердия Сато ударил чертовку прикладом и
получил за это замечание от господина поручика.
— Отставить! — сказал Амакасу.— Вы слишком ста¬
рательны...
— Слушаю, господин поручик.
— ...Старательны и глупы. Вы должны разъяснять на¬
селению их ошибки и внушать уважение к императорской
армии. Господин Мито, переведите этой женщине, что я
порицаю поступок солдата.
Но и это великодушное замечание не подействовало
на старуху. Она продолжала сидеть на корточках, разме¬
шивая ложкой какое-то клейкое варево. Переводчик поду¬
1 Здравствуйте, добрый день (яп.).
2*
35

мал, что хозяйка глуховата; он наклонился к ней и крик¬
нул прямо в ухо:
— Господин поручик порицает поступок солдата!
Старуха медленно повернула голову и уставилась на
сапоги господина поручика, точно завороженная их блес¬
ком.
— Сын,— сказала она монотонно.
Господин Амакасу не понял. Он присел на корточки
напротив старухи и стал терпеливо объяснять, почему на¬
селение сделало ошибку, уйдя в горы. Поручик умел го¬
ворить увлекательно. Не повышая голоса, не угрожая
репрессиями, он осуждал безрассудство ушедших и рас¬
сказывал о великой миссии императорской армии. Шесть
солдат и фельдфебель почтительно слушали прекрасную
речь господина поручика.
Желая дать низшим чинам наглядный урок вежливо¬
сти, Амакасу назвал грязную старуху почтенной.
— Терпение и благоразумие — лучшие качества
земледельца. Пусть очаг освещает вашу почтенную ста¬
рость.
С этими словами господин поручик привстал и с любо¬
пытством заглянул в котелок.
— Сын,— повторила старуха.
— Ну-ну... Вы еще увидите лучшие времена.
Что-то похожее на любопытство засветилось на смор¬
щенном лице китаянки. Губы ее растянулись, и не успел
переводчик докончить фразу, как хозяйка схватила тем¬
ными руками казанок и выплеснула горячее варево на
Амакасу.
...Ее не расстреляли, хотя новая куртка господина по¬
ручика была основательно испорчена. Старуху просто вы¬
драли шомполами.
После этого к ней вернулась любезность. Утром, когда
господин фельдфебель умывался, хозяйка держала кув¬
шин. Она стояла согнувшись и сухими глазами смотрела
на упрямый толстый затылок, оттопыренные уши и ска¬
чущую струйку воды. Руки ее дрожали от тяжести кув¬
шина.
Умывшись, фельдфебель великодушно сунул обмылок
в сухую старушечью руку.
Через час ветер и моторы соединили свои монотонные
голоса. Снова понеслась вдоль бортов промерзшая земля.
Взгляды скользили по ней, не задерживаясь на пологих
холмах. Изредка, делая огромные прыжки, перебегали до¬
рогу шары перекати-поля; Сато с любопытством провожал
36
\

их глазами. Дико выглядела горбатая земля и скачущие
по ней клочья травы...
Дальше к северу стали чаще встречаться леса и по¬
стройки из бревен. В одном из поселков солдаты увидели
странные мелкоглазые дома с высокими крышами. Пахло
дымом, сеном, скотом. Стаями маршировали злые жирные
гуси. Из многих калиток выглядывали женщины с боль¬
шими красными щеками. Точно рыбаки, они повязывали
головы цветными фуросики *.
У въезда в село трое мужчин остановили головную ма¬
шину. То были носатые рослые старики в бараньих шу¬
бах и войлочной обуви. Самый старший — великан с раз¬
двоенной бородой и колючими светлыми глазами — дер¬
жал блюдо, прикрытое полотенцем. От блюда шел пар.
— Кто это? — спросил Сато, пораженный необычай¬
ной внешностью жителей.
Сидевший рядом с ним пулеметчик Кондо вздрогнул и
открыл глаза. Равнодушный и ленивый, он всегда дремал
в машине, несмотря на запрещение господина ефрейтора.
— Кажется, это русские,— сказал он спокойно.
— Разве мы ошиблись дорогой?
— Не знаю.
Многие вскочили, чтобы лучше разглядеть, что про¬
исходит у головной машины.
— Сесть! — крикнул ефрейтор.— Можно подумать,
что вы ни разу не видели росскэ.
— Простите, я не уяснил...
— Потому что вы хлопаете ушами на занятиях. Это
росскэ, но они враждебны России. Коммунисты расстре¬
ляли их императора и семь русских гэнро 1 2.
«Расстрелять императора! — Сато осторожно хихик¬
нул. Он не знал еще, что полагается делать: негодовать
или смеяться.— Сына Аматерасу? Человека с кровью бо¬
гов. Шутник этот Акита!»
Но лицо ефрейтора было серьезным, и солдат остолбе¬
нело уставился на начальника. Это звучало так дико, что
Сато даже засопел от изумления. Микадо... Овальное ма¬
товое лицо, густые брови, лишенные блеска глаза, яркий
рот, оттененный усами. Это лицо, загадочное и спокойное,
было с детства знакомо каждому сыну Ямато. Оно гляде¬
ло с газетных страниц и открыток, с детских кубиков и
обложек журналов...
1 Фуросики — платок.
2 Гэнро — императорский советник.
37

Сато попробовал представить себе другого, русского
императора, бородатого, в каске и лакированных сапогах,
с голубой лентой, усеянной орденами коршуна всех сте¬
пеней. Но и русский император был грозный, живой,—
мертвого Сато никак представить не мог.
С чувством уважения смотрел он на трех русских са¬
мураев, потерявших царя. Изо рта старшего вырывались
клубы пара. Он точно давился свистящими и рычащими
звуками. Переводчик еле успевал подхватывать отдель¬
ные фразы:
— ...Свет с Востока... Трудолюбивые сеятели, тоскую¬
щие по отчизне... Монаршая милость...
— Чего они хотят? — поинтересовался поручик.
— Они приветствуют воинов Ямато и просят принять
пирог и шкуру медведя...
Подарки были положены на сиденье машины, но казак
продолжал говорить, поблескивая острыми хитрыми гла¬
зами:
— Русские сироты... Сыновья радость... Братство за¬
кона и правды...
Господин Амакасу терпеливо ждал, когда оборвется по¬
ток свистящих и рычащих звуков. Наконец он поднял
руку. Русский самурай почтительно крякнул и придержал
дыхание.
— Очиен хоррошо,— сказал господин поручик по-рус¬
ски.— Передайте населению наше благодарю и ура.
Ротный писарь передал казакам подарки: банку чая,
две зажигалки и коробку трубочного табаку.
Колонна медленно проехала мимо стариков, козыряв¬
ших каждой машине.
Когда высокие крыши деревни скрылись из глаз, гос¬
подин Амакасу приподнялся и вышвырнул пирог из ма
шины.
Термометр показывал минус тридцать градусов. Чем
дальше продвигался отряд к северу, тем резче сверкал
иней и сильней становились морозы. Многие надели очки-
консервы. Темные стекла и наносники придавали солда¬
там вид угрюмых ночных птиц.
Стали чаще встречаться повозки с огромными колеса¬
ми, обитыми гвоздями. На дорогах валялось тряпье. Нако¬
нец возле самого Цинцзяна, в болотистой низине, зарос¬
шей шпажником, отряд встретил маньчжур.
На берегу протоки белели палатки саперного баталь¬
38

она. Больше тысячи крестьян, мобилизованных на до¬
рожные работы, насыпали высокую дамбу, по гребню ко¬
торой шел паровой каток. На готовом участке красными
кирпичами были выложены иероглифы: «Мир, труд, бла¬
годенствие».
Беспомощный вид землекопов, их унылые, темные
лица и засаленная одежда отлично подтверждали слова
господина фельдфебеля о превосходстве японского духа.
Эти люди не умели ни работать, ни ценить родину, ни
защищаться.
Увидев отряд, крестьяне опустили мотыги. Землекопы
поспешно расчистили узкий коридор для колонны. Одна¬
ко ни один из них не ответил на приветствие господина
фельдфебеля.
— Наверно, они оглохли,— заметил с усмешкой Та-
рада.
— Кроты!
— Взгляните, какая у этого зверская рожа...
— Типичный хунхуз!
— Вот падаль!
Видя благосклонную усмешку господина фельдфебеля,
ротные остряки открыли беглый огонь по молчаливой ше¬
ренге маньчжур. Каждая шутка вызывала взрыв хохота.
Так приятно было прочистить глотки после томительного
молчания в степи.
Даже увалень Сато не удержался и крикнул:
— Здорово, навозные черви!
Возле протоки колонна остановилась. Раздалась
команда:
— Набрать воды в радиаторы!
Сато и Кондо первыми схватили брезентовые ведра и
спустились на лед. Протока промерзла до дна. Ветер сдул
снег. Гладкая голубая дорожка уходила на юг. Солдаты
побежали по ней, скользя и падая.
Это было занятное путешествие. В пузыристой свет¬
лой воде стояли неподвижные рыбы. Сато топнул ногой.
Рыбы не шевелились: они вмерзли в лед. Тогда Сато вы¬
нул тесак и вырубил кусок льда вместе с рыбой. Она
была плоская, с острыми красными плавниками и золоти¬
стым брюшком. Наконец они отыскали глубокое место, где
темнела вода, и наполнили ведра.
Возле поселка работал взвод саперов. Звенела круглая
пила, связанная приводом с автомобильным мотором.
^ солдат были пепельные щеки и седые от мороза рес¬
ницы.
39

Сато поделился сигаретами с одним из саперов. То был
настоящий солдат, подвижной, обтертый в походах кре¬
пыш с насмешливым багровым лицом. Глотка его шипела,
как испорченный кран.
— Так вы из Хоккайдо? — спросил сапер, с трудом вы¬
талкивая слова.— Говорят, в Саппоро несчастье... Ячмень
упал еще на две иены...
— Не знаю,— сказал Сато.— Здесь всегда такой хо¬
лод?
— Всегда... Две иены на коку...1 Так вы ничего не
слышали насчет ячменя?
— Нет... У нас уже четверо отморозили ноги.
— Холодно, очень холодно,— повторил сапер, притан¬
цовывая.— Видите сваи? Это наш семнадцатый мост. Клен
как железо... Утром сменили два диска. Так вы куда, при¬
ятель, в Цинцзян?
— Ничего не известно.
— Ну-ну... Видно, вы первый год носите ранец. В пу¬
стяках не бывает секретов.
— Говорят, здесь высокие урожаи? — заметил Сато
уклончиво.
— Дерьмо! Рай для каторжников.
Пока они разговаривали, вода в брезентовом ведре
успела подернуться иглами льда. С берега неслись нетер¬
пеливые гудки автомобилей.
— Берегите уши,— просипел сапер на прощание.
Но Сато не слышал. Держа ведро и замерзшую рыбу,
он мчался по голубому пузыристому льду к автомашине.
Они проехали еще с полсотни километров, и вдруг ав¬
томобили подняли дружный рев. Впереди за болотистым
полем виднелись две башни. Низкая глиняная стена,
укрепленная контрфорсами, обегала городские постройки.
Тявкал небольшой колокол. На улицах качались раз¬
ноцветные кисти и бумажные шары, а из каждой трубы,
напоминая об огне и горячей еде, поднимались колонны
синего дыма. То был город, живой и теплый.
Изо всех фургонов глазели переселенцы, закутанные
в одеяла и разноцветные платки...
— Ано нэ! —крикнул громко Огава.—Да здравствует
Цинцзян!
1 Коку-— мера веса, равная 180 кг.
40

Ему нестройно ответило несколько застуженных гло¬
ток.
Из городских ворот навстречу колонне уже мчались
кавалеристы в шлемах, отороченных мехом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
После бесконечных поездок, шума и резкого света но¬
востроек «Казачка» поразила Коржа своей тишиной. Низ¬
кое здание заставы, сколоченное из дубовых бревен, стоя¬
ло в ложбине. Можно было подъехать к «Казачке» вплот¬
ную и не заметить ни темной крыши, ни мачт радио¬
станции, ни забора, раскрашенного черно-желтыми
пятнами.
Здесь лошади не ржали, собаки не лаяли, сапоги не
скрипели. Многие из красноармейцев, отправляясь в до¬
зор, заматывали копыта коней тряпками, а пешие надева¬
ли ичиги.
День и ночь на заставе не имели границ: люди жили
здесь в нескольких сутках сразу. Просыпаясь, бойцы ви¬
дели в окнах вечернее солнце и засыпали с петухами, чи¬
стили сапоги ночью и умывались в полдень.
...Только три дня прошло с тех пор, как на утренней
поверке впервые выкликнули фамилию Коржа, но бойцам
и начальнику уже казалось, что всю жизнь они видели
это веселое лицо и беспокойные, крапленные веснушками
руки. Корж много ездил и, вероятно, один видел больше,
чем целый взвод красноармейцев-барабинцев. Стоило
только вспомнить какую-нибудь область, город или ново¬
стройку, как он немедленно вмешивался в разговор.
Он знал, что в Новороссийске из города на «Стандарт»
ездят на катерах, что в Бобриках выстроили кинотеатр
«почище московских», что Таганрог стоит на горе, что в
тифлисских банях вода пахнет серой. Он мог рассказать,
сколько суток идет пароход от Казани до Астрахани, как
выглядит домна и в какой цвет окрашен Кремлевский дво¬
рец. На заставу Корж привез уйму цепких словечек, смеш¬
ных рассказов, песен, а главное — настоящий хроматиче¬
ский баян с могучими мехами, ремнем на зеленой под¬
кладке и таким количеством перламутровых пуговок, что
их хватило бы на сотню косовороток.
В первый же вечер Корж вынул баян из футляра и
поставил перед бойцами на стол.
— Кто желает? — предложил он небрежно.
41

Все замолчали, поглядывая то на баян, то на незнако¬
мого широкоротого первогодка. Инструмент слепил чер¬
ным лаком и никелем застежек. Боязно было прикоснуть¬
ся к его сверкающим клавишам.
Осторожно кашлянул только повар — маленький криво¬
ногий человек с лицом калмыка. Он был запевалой всех
песен и первым музыкантом заставы.
— Разрешите? — спросил повар почтительно.— Я сей¬
час.
Он сбегал к рукомойнику, вымыл руки яичным мылом
и только тогда принял на колени тяжелый инструмент.
— Ну, держитесь! — сказал отделком Гармиз.
— «Ой, за гаем, гаем»!
— Полечку, Ростя...
Но баян молчал. Повар растерялся. Его руки, привык¬
шие к тульской трехрядке, вдруг окостенели на перламут¬
ровых клавишах. Беззвучно потрогав кнопки, он снял ре¬
мень и с сожалением посмотрел на свои короткие красные
пальцы.
— Извиняюсь...
Баян шумно вздохнул.
Заиграл Корж... Уже по одному вступительному аккор¬
ду, зарокотавшему, как волна, стало ясно, что баян в хо¬
зяйских руках.
Знакомая легкая мелодия венгерки па цыпочках про¬
шлась по комнате, пробуя упругим носком половицы.
Корж не торопил ее. Он сидел, наклонив голову, шевеля
бровями, точно удивляясь отчетливым звукам, вылетав¬
шим у него из-под пальцев. Гармонь почти не дыша¬
ла, хотя на помощь одинокому альту уже выбегали тено¬
ра и временами одобрительно поддакивал мягкий ба¬
сок.
Мелодия медлила. Она еще обегала второй круг, но по
лицу Коржа видно было, что вот-вот грянет настоящее.
Брови музыканта взлетели высоко и замерли, маленькие
крепкие ноздри раздулись. Движением плеча он поправил
ремень. И баян грянул. Все, что было в нем веселого, озор¬
ного, звонкого, сразу вырвалось из мехов и осветило ка¬
зарму. Высоко поднялись девичьи голоса, еще выше их —
скрипки и флейты. Ударили по контрабасам смычки,
вскрикнули домры, проснулись колокольчики, дружно за¬
рокотали гитары, октавы расстелили под ноги танцующим
свое густое гуденье, а бубен, глупый и веселый, побежал
вдоль круга, догоняя мелодию.
Корж сидел неподвижно. Только вызолоченные вес¬
42

пушками беспокойные пальцы легко и цепко трогали пу¬
говки.
И вдруг кто-то крикнул:
— Лампа!
Копотная струйка поднималась к потолку л разлета¬
лась черными мухами. Музыка оборвалась. Отделком, вор¬
ча, стал закрывать стол газетными листами.
— Нотно сыграно! — сказал повар почтительно и не¬
много грустно, потому что втайне завидовал музыканту.
Все с уважением посмотрели на крепкого большеголо¬
вого первогодка, небрежно перебиравшего лады. У него
было простодушное лицо деревенского парня, но в глазах
блестела хитринка.
Проводник Нугис, огромный молчаливый латыш, по¬
гладил баян и спросил:
— Тысячу потянет?
Музыкант засмеялся.
— А вот уж не вешал... Премия...
И он показал серебряную дощечку, врезанную в крыш¬
ку баяна.
Стоял февраль —- единственный зимний месяц, когда
снег не сохраняет следов. Ветер точно работал по сговору
с нарушителями. Он заметал все: лыжни, спички, окурки,
остатки костров, прятал в пушистой снежной толще запа¬
хи овчины, сапог, табака.
Участок был трудный. Давно прошли времена, когда
нарушители рисковали головой из-за дюжины чулок или
банки ханыпи К Контрабанда стала не самоцелью, а мас¬
кировкой. Шел стреляный зверь — без документов, без ад¬
ресов, без оружия, агенты доихаровской 1 2 школы, умевшие
с равным искусством лгать и молчать на допросах.
Конные дозоры беспрестанно объезжали распадки,
проводники собак, пулеметчики, снайперы неутомимо про¬
чесывали дубняк и заросли ожины, тянувшиеся вдоль гра¬
ницы.
Задержали старуху, шедшую «исповедоваться>> к попу
на ту сторону границы — реки. Она несла длинный поми¬
нальный список усопших, и между именами старушечьих
родственников Дубах нашел вписанные молоком фамилии
командиров укрепленного участка.
1 X а н ь ш и — китайская водка.
2 Доихара — крупнейший организатор японского шпионажа
на Дальнем Востоке.
43

Привели глухонемого корейца с замечательным фото¬
аппаратом, вделанным в ручные часы.
Подстрелили голубя и в записке, примотанной к лапке,
прочли: «Петр будет в субботу. Ждем папирос».
Сам Дубах, надев белый халат, вышел навстречу гос¬
тю. Две ночи он провел в секретах вместе с бойцами...
В субботу Петр не пришел, но в понедельник, во вре¬
мя сильной пурги, в соседнем китайском городишке Цин-
цзяне поднялась стрельба. На рассвете отделком Гармиз
задержал возле знака № 17 двух партизан, бежавших из
маньчжурской тюрьмы... У обоих были обрезаны уши.
Больше всех задержаний имел Нугис, проводник зна¬
менитой овчарки Рекса, молчаливый отделком с плечами
Поддубного и крутым девичьим румянцем во всю щеку.
Не истратив за зиму ни одного патрона, он доставил
на заставу тридцать семь человек.
Несколько раз Корж сопровождал арестованных. Это
был пестрый народ: зеленщики, макосеи, перебежчики-
солдаты из цинцзянского гарнизона, родственники зару¬
бежных казаков, бандиты, объединенные одним общим
словом — нарушители. С тех пор как появились первые
партии японских переселенцев, стали чаще попадаться
маньчжурские землеробы. В поисках работы и мира они
переходили границу целыми группами и, прежде чем до¬
стать документы, показывали широкие и жесткие ладони.
Впрочем, трудно было сказать, кто друг, кто враг. Всех
без исключения нарушителей распутывали в отряде.
В наряды Корж еще не ходил. Он уже привык по тре¬
воге одним рывком сбрасывать одеяло и сон, мог с за¬
вязанными глазами собрать пулемет и неплохо держался
в седле, но начальник не спешил с назначениями...
Прежде чем стать командиром, Дубах долгое время
водил поезда. На всю жизнь он усвоил жесткое правило
машиниста — ничего не делать с рывка. Он набирал ско¬
рость постепенно, приучая первогодков бить без промаха,
угадывать дорогу по звездам, заучивать каждый камень,
куст, пень на земле, которую им предстояло охранять в те¬
чение трех лет.
Он воспитывал в молодых бойцах зоркость к обыденно¬
му, острое чувство подозрительности к предметам и людям,
попавших в запретную полосу.
Однажды Дубах принес на занятия обыкновенный оку¬
рок, подобранный нарядом в лесу.
44

— Что вы видите? — спросил он у Коржа.
— Бычок!
— Только-то? Осмотрите и доложите.
Корж старательно осмотрел окурок. Он был сырой,
желтый, с надписью золотом: «Бр. Лопато. Харбин».
— Китайский бычок, товарищ начальник!
Дубах улыбнулся.
— На этикетку не смотрите... У нас не школа ликбеза.
А видим мы вот что...
И Дубах прочел десятиминутную лекцию об окурке.
Оказалось, что переход был совершен давно (окурок успел
пожелтеть), нарушитель шел из-за границы (на нашей
стороне харбинских папирос не курят). Нарушитель шел
днем (ночью курят только сумасшедшие). Нарушитель
был или малоопытен, или неосторожен (иначе бы спрятал
окурок). Нарушителю помешали (половина папиросы не
докурена). Нарушитель пользуется мундштуком с очень
узким отверстием (конец папиросы сильно скручен).
— Замечайте,— сказал Дубах, пряча окурок в короб¬
ку,— все замечайте. Как дятел кричит... Когда японцы ка¬
раулы сменяют... Где Пачихезу можно вброд перейти...
Замечайте и подозревайте. Вопросительный знак — вели¬
кое дело.
Как всякий начальник, Дубах был одновременно ко¬
мандиром и педагогом. Одним и тем же красным каран¬
дашом он отмечал пулевые следы на мишенях и ошибки
первогодков в диктанте.
Чертовски много нужно было знать молодому бойцу.
Как влияет ветер на полет пули и велик ли в этом году
урожай на Кубани? Сколько выстрелов в минуту дает пу¬
лемет Дегтярева и каковы тактические особенности япон¬
ской пехоты? Что есть баллистика? Как устроен фильтр
противогаза? Как изображают на картах сопки и лес?
Сколько ребер у лошади? Для чего служит печень? Как
перевязывать голень?
Знать нужно было много, пожалуй больше, чем знали
иные комдивы времен гражданской войны. И все же, по
мнению Дубаха, чего-то в занятиях не хватало. Чего имен¬
но — он еще сам не знал. Не установок, не новых идей...
Скорее — какой-то очень простой и мудрой формулы, объ¬
единяющей в себе все, что защищали бойцы на этом уча¬
стке: народы всех союзных республик, их земли, моря, их
хлеб, железо, корабли, города.
45

И слово было сказано партией. Родина. Сильнее, коро¬
че, ясней не придумаешь.
Сначала Дубах стал вырезать все передовые на тему
о патриотизме. Потом перешел к статьям, где говорилось
о подвигах патриотов. Он решил вести «Книгу героев» —
подробную летопись подвигов, совершенных советскими
патриотами после эпопеи челюскинцев, когда миллионы
людей так ясно почувствовали все могущество родины...
Он разыскал в городе огромный альбом с шишкински-
ми медведями на переплете и стал наклеивать в него га¬
зетные вырезки и портреты героев.
Это была хрестоматия двадцатистрочных рассказов о
мужестве, находчивости, скромности малоизвестных со¬
ветских людей. Системы тут не было никакой. Женщина-
врач, привившая себе ради опыта бациллы чумы, встреча¬
лась на одной странице с участниками путешествия в
стратосферу, девушки-лыжницы — со студентом, спасшим
женщину во время пожара; золотоискатели, раскопавшие
сказочный самородок,— с чабаном, отстоявшим от волков
отару овец... Были здесь летчики, налетавшие по миллио¬
ну километров, лучшие снайперы СССР, профессор, пред¬
ложивший обезболивать роды, пионер, задержавший бан¬
дита, советские сталевары, музыканты, танкисты, актеры,
пожарные, академики...
День за днем книга рассказывала бойцам, кто такие
Коккинаки, Демченко, Бабочкин, Ботвинник... Ее цитиро¬
вали на политзанятиях, читали вслух каждый вечер.
Дубах гордился затеей. Он серьезно уверял комендан¬
та участка, что с тех пор, как появилась «Книга героев»,
у всех стрелков пули стали ложиться заметно кучнее, чем
прежде.
Приближалась весна. Снег сошел, но в распадках еще
лежал темный, мартовский лед. Сторожевые псы скулили.
Из цинцзянской степной полосы полз дым — горел подо¬
жженный японскими колонистами гаолян. •
Дубах ходил мрачный, посапывал носом, точно приню¬
хиваясь.
Третий месяц на участке существовала «дыра». Кто-то
осторожный и опытный, знающий местность, как свою ла¬
донь, водил пограничников за нос. Было использовано все:
усиленные наряды, конные дозоры, секреты, лесные обла¬
вы,— и все напрасно. Каждый переход, как прыжок в во¬
ду,— бесследен. Пробовали пускать собак, но даже Рекс,
46

распутавший на своем веку больше сотни сложных клуб¬
ков, сконфуженно чихал, окунув нос в траву: перец и ню¬
хательный табак, рассыпанный нарушителем, жег собачьи
ноздри.
Наконец подвесили на тонких нитках колокольчики.
Шесть ночей подряд прислушивались пограничники. Ко¬
локольчики молчали. Зато каждый день звонил телефон,
и каждый раз начальник отряда суховато спрашивал:
«Ну?» Это «ну» стоило Дубаху многого. Он пожелтел, ссу¬
тулился, по суткам пропадал в тайге и, вернувшись, сразу
валился на тахту. К нему вернулась скверная фронтовая
привычка — ложиться не раздеваясь. Шестилетняя дочка
Дубаха — Илька, спавшая рядом, с испугом смотрела на
оплетенные жилами руки отца. Они были так неподвижны
и тяжелы, что Ильке казалось — отец совсем не проснется.
Но стоило только скрипнуть сверчку, как Дубах, не от¬
крывая глаз, поднимал тяжелую руку и говорил: «Я вас
слушаю».
Телефон стоял возле самой подушки начальника. Ду¬
бах был глуховат и стыдился признаться в этом врачу.
В сырую погоду глухота совсем одолевала начальника; то¬
гда он клал трубку с собой в постель и засыпал, прива¬
лившись к мембране щекой.
Телефонная линия шла тайгой. Птицы садились на
проволоку, белки пробовали на обмотке свои зубы, грозы
наполняли линию треском и шорохом. Мембрана стара¬
тельно нашептывала всю эту галиматью на ухо начальни¬
ку, в то время как он бормотал и ворочался, отмахиваясь
от шепота, как от мух.
Илька любила подслушивать в полевой телефон раз¬
говоры. Это можно было делать только тайком, когда отца
нет на заставе. Стоит приложить трубку к уху, нажать
клавиш— и она начинала болтать всякую чепуху: «Минск!
Минск! Минск! — звал кто-то глухим голосом, точно из
подвала.— Когда вы вернете Гуськова?» — «Фр-тьуррю-
фр-р-тьуррю»,— отвечали неожиданно птицы из Минска.
Потом трубка начинала храпеть, совсем как отец, когда
разоспится. Илька понимала, что где-то заснул часовой.
Она знала, что спать на посту нельзя, и чтобы разбудить
красноармейца, несколько раз поворачивала ручку. Храп
обрывался... «Кремль шестнадцать! — говорил быстрый,
отчетливый голос.— Кого вызываете? Кремль шестнад¬
цать». И снова начиналось старое: комариный писк, гуде¬
ние, странные разговоры Калуги с Кремлем о комсомоль¬
ском собрании, валенках, мишенях, щенках,,. «Кремль
47

шестнадцать!» — надрывался телефон. «Не надо спать!» —
отвечала Илька, подражая отцу, и, довольная, выбегала из
комнаты.
С тех пор как Илька стала самостоятельно отворять
двери, Дубах окончательно потерял влияние на дочку.
Илька все время пропадала в казарме. Особенно она
любила сушилку и кухню. В сушилке всегда замечательно
пахло табаком, кожей, дымом. На жердях рядами висели
огромные болотные сапоги с подковами, сырые шинели и
гремучие плащи с капюшонами (в этих плащах можно
было отлично прятаться от отца). Красноармейцы сидели
на низкой скамье, курили, вспоминали какой-то Барабинск
и рассказывали разные интересные истории, в которых
Илька почти ничего не понимала.
Еще интереснее было на кухне. Здесь чугунная дверца
была румяной от жара, на больших зеленых кастрюлях
плясали крышки, а если Илька подходила близко к плите,
черный чугунок говорил «пф-ф».
Повар тоже был совсем особенный, не такой, как дру¬
гие красноармейцы. Он был немного выше Ильки, малень¬
кий, кривоногий, с широким лицом и розовыми от огня
белками. Вместо зеленой фуражки и шинели он носил
смешной белый колпак и фартук, в карманах которого все¬
гда лежали стручки гороха и губная гармоника.
Звали повара Великом. Илька дружила с ним из-за
гармоники и интересных рассказов. Велик знал все: как
разговаривают собаки и дятлы, до скольких лет живет
щука, почему у телефона привешена ручка, может ли пуля
долететь до луны и зачем у мухомора точки на шляпке.
Он мог еще играть авиамарш, склеивать змей, показы¬
вать фокусы с пятачком и предсказывать погоду.
Он знал все. Когда Илька приносила из леса холодные
прозрачные ягоды костяники на тонких стеблях, Велик го¬
ворил настойчиво и сурово:
— Бросьте... Это рыбий глаз.
Он не мог точно объяснить, как рыбьи глаза попали
в тайгу, но Илька верила другу твердо.
Однажды в апреле, когда папоротник выбросил из про¬
гретой земли свои острые стрелы, вдруг снова стало холод¬
но. В ложбину, где стояла застава, прорвался ветер, ивы
зябко зашевелили листьями, и отец приказал Ильке на¬
деть противное пальто. Встревоженная, испуганная, она
побежала к повару.
— Велик,— спросила она грустно,— это опять зима,
да?
48

— Нет,— отвечал повар, смеясь.— Это у дуба лист про¬
резается. Сегодня ночью будут почки трещать.
Ночью Илька выбежала в чулках на крыльцо. Дубы
стояли за ручьем, корявые, черные, подняв к месяцу голые
руки. Рядом блестели тонкие прутья ветел. Клены укры¬
вали от ночного холода сирень и орешник. Всюду проби¬
валась зелень, даже пробковое дерево выбросило несколь¬
ко острых листков. Только дубы еще упрямились, делали
вид, что не замечают травы, щекочущей их корни.
Илька долго прислушивалась. Дубы молчали. Они были
так упрямы, что у Ильки застыли ноги. Но все-таки она
дождалась и услышала слабый звук, похожий на стук кап¬
ли. Звук повторился. Сдерживая волнение, Илька броси¬
лась к ручью. Она подбежала к самому толстому и упря¬
мому из дубов и прижалась ухом к шершавой коре. Дере¬
во молчало. Стучали рядом, падая на дно жестянки, капли
березового сока,— то Велик собирал квас.
Никакого треска Илька не слышала и вернулась в по¬
стель раздосадованная, в мокрых чулках. Она долго чи¬
хала, прежде чем заснула, а утром снова побежала к ду¬
бам. На этот раз Илька увидела, что повар был прав: ма¬
ленькие упрямые листочки прорезались из красноватых
почек. Илька едва не заплакала от досады. Дуб перехит¬
рил ее. Видимо, почки трещали как раз тогда, когда она
чихала в постели. Впрочем, Велик тут же успокоил ее,
сказав, что почки стреляют раз в девяносто два года.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Ну и музыка!
Корж в отчаянии уставился на сапоги. Черт знает что
выделывала свежая кожа. Она пела, пищала, стонала,
скрипела, оповещая границу о приближении наряда. Пять
километров надсадного поросячьего визга. Ни смальц, ни
рыбий жир не могли смягчить рассвирепевшую юфть.
Скованный визгом, Корж боялся пошевелиться. А ну¬
жно было спешить. Низкое солнце уже било в глаза.
— Шагай на носках,— посоветовал Нугис.
Он стоял возле Коржа, заботливый, сероглазый вели¬
кан в порыжелых ичигах, и придерживал за щипец овчар¬
ку. Рекс повизгивал, нервничал. Запах юфти жег ноздри.
Раздался скрип. Корж шел на цыпочках, широко рас¬
ставив руки. Он побагровел от досады. Он ждал всего:
тревожного шепота, взрыва гранаты, выстрела в спину,
49

прыжка японского разведчика, только не этого надсадно¬
го, мерного визга.
Корж завидовал Нугису, его обмятой шинели, легким
ичигам, глуховатому голосу. Все было выверено, обтерто
и пригнано у этого спокойного человека. Кобура его на¬
гана была расстегнута, хотя Нугис почти никогда не стре¬
лял на границе. И пули и слова он расходовал одинаково
редко.
...В молчании они перебрались по бревну через ручей,
перешли рисовое поле и вошли в падь, такую глубокую и
узкую, что раньше срока над их головами блеснула звез¬
да. Потом пролезли под валежиной, свернули в старое рус¬
ло Пачихезы и стали подниматься вверх, прыгая с камня
на камень.
— Запоминай,— сказал Нугис.
А запоминать пришлось много; в глазах рябило от
пней, ручьев, тропок, двойняшек-берез и камней, похожих
друг на друга, как пара патронов. Изредка встречались
окопчики, закрытые дерном и хворостом, залитые весенней
водой. В одном из них валялись кусок патронного ящика
и обрывок бинта.
Между тем тропа поднялась на гребень... Точно широ¬
кое казацкое седло, лежала гора среди дубняка. Две пади
обегали мохнатые бока сопки и, сливаясь в узкую промои¬
ну, уходили на юг.
Прячась в зарослях багульника, они спустились с греб¬
ня, обошли солонцы, подернутые, точно плесенью, блеклой
травой, и залегли за коряжиной метрах в двухстах от гра¬
ницы.
За промоиной, среди кочковатого поля, стоял глиняный
город. Таких Корж не видел ни разу. По грязным улицам
носилась солома, чадили жаровни, завывали тощие псы.
Пританцовывая под тяжестью коромысла, шел с корзина¬
ми зеленщик. Возле колодца, раскинув руки, лежал нич¬
ком человек,— не поймешь издали, мертвый или пьяный.
Изредка проезжали неуклюжие повозки с огромными ко¬
лесами. Китаец в ватных штанах сидел у входа в харчев¬
ню, и ветер трепал над его головой бумажный тюльпан.
Едкий запах бобового масла, чеснока и мочи плыл че¬
рез ручей, заставляя Рекса чихать. Непролазной нищетой,
скукой старой маньчжурской провинции несло от глиня¬
ной крепости. Не было видно тут ни свежего теса, ни шта¬
белей кирпича, ни бетонщиков, пляшущих в ялгах. Корж
смотрел на маньчжурский город с высоты своих двадца¬
ти двух лет.
50

— Ну и курятник! — заметил он удивленно.
— Это Цинцзян,— сказал Нугис,— город серьезный...
Два батальона.
— А дохлый...
— У него жизнь ночная... особая.
Раздался резкий звук горна. Нугис поспешно извлек
часы.
— Тревога!.. Смотри, засекаю время...
Из глиняной казармы выскакивали и бежали к конюш¬
не солдаты. Тонконогие, похожие на мальчишек конники
приторачивали тючки прессованного сена, термосы и пу¬
леметные коробки. У всех солдат были широкие меховые
наушники, серые перчатки и суконные гамаши, закрывав¬
шие носки ботинок.
Офицер, выделявшийся среди солдат только обезьянь¬
им воротником куртки и блестящими голенищами, взмах¬
нул рукой — очевидно, скомандовал. Маленький отряд на
рысях выехал за глиняные ворота и вскоре исчез в желто¬
ватой мгле, висевшей за сопками.
— Ну, завтра будет гонка,— сказал отделком,— опять
в норму не уложились...
— На тактические поехали?
— Какая тут тактика! Вчера переселенца в колодце
нашли.
Прячась в кустах, они прошли еще с полкилометра и
легли в холодную мокрую траву. Небо позеленело, заму¬
тилось, утратило высоту. Наступили минуты многозначи¬
тельного молчания, той сумрачной кратковременной ти¬
шины, которая отделяет вечер от ночи, как узкая полоска
горизонта — землю от неба. Сопки уже превратились в
силуэты, но кроны деревьев еще не потеряли глубоких
нежных оттенков.
Выпь первой нарушила паузу. Глухим подземным
уханьем приветствовала она первую звезду. И сразу, со
всех низин, ей ответили лягушки. Согретые болотной во¬
дой, изнемогающие от блаженства, они точно ждали сигна¬
ла. Восторженный, неистовый рев поднялся над рисовым
нолем.
Лунь пролетел над водой, поворачивая круглую, ко¬
шачью голову. В его когтях бился суслик...
Странное чувство подавленности и тревоги охватило
Коржа. Только что все вокруг было так невозмутимо и
ясно: блестела вода, лежал на тропе белый голыш, кача¬
лись кленовые листья. Теперь даже соседний куст жил
двойной, загадочной жизнью. Все шуршало, пряталось,
51

шептало, скользило, ползло; ручей и тот бормотал не по-
русски. Только честные собачьи глаза, звезды да цифер¬
блат часов были бесспорны в этом мире намеков.
Корж вертел головой, рискуя сорвать позвонки. Он
ждал. Он был терпелив. Как всякий новичок, он делал
уйму ненужных движений: перекладывал винтовку, лазил
в подсумки, ощупывал гранаты, ручной браслет.
Нугис лежал рядом, огромный, теплый, спокойный. Из
травы торчал только конец шлема. Казалось, проводник
даже посапывает.
Постепенно Корж успокоился. Среди тысяч неясных,
случайных звуков он стал различать знакомые шумы. Где-
то бесконечно далеко, за сопками, взвыл буксующий гру¬
зовик. Голос его то повышался до комариного звона, то
гудел возмущенным баском... Все глуше и глуше звучал
утомленный мотор. Он точно жаловался окружающим соп¬
кам на свое бессилие, на холод и грязь. И вдруг донесся
короткий торжествующий крик клаксона. Шофер вырвал
машину. Слышно было, как грузовик, ворча, удаляется от
опасного места.
Корж обернулся на гудок машины: там, где недавно
исчезла полоска заката, снова горел свет; не багровый от¬
блеск палов и не дымные прожекторные столбы — просто
небольшой светлый венчик, точно земля отдавала накоп¬
ленное за день тепло.
Горело электричество. В глубоких котлованах возле
Георгиевки, в тайге, на полевых базах, где заправлялись
машины, в новом городе Климовске, в окрестных колхозах,
вдоль железнодорожной ветки, уходившей на север,— всю¬
ду светились огни. Они согревали, ободряли бойцов, ле¬
жавших в мокрой траве, напоминали о великой бессонни¬
це, охватившей Дальний Восток...
Чувство огромного спокойствия паполнило Коржа. Ра¬
достно было думать, что в каких-нибудь пятнадцати кило¬
метрах за его спиной по пыльной улице ходят в об¬
нимку дивчата, что сейчас, ночью, ворчат бетономешалки,
бегают десятники со складными метрами в карманах, что
люди спят в поездах, учат дроби, аплодируют актерам,
распрягают коней, пляшут, целуются, ведут автома¬
шины.
И все это охранял он, Корж... Он еще раз нащупал гра¬
наты. Их авторитетная тяжесть успокоила его. Корж при¬
поднялся, чтобы подползти ближе к Нугису, но провод¬
ник неожиданно поднял руку. Рекс вскочил на ноги. Что-
то странное делалось с псом. Он подобрал хвост, приложил
52

уши и стал пятиться, издавая чуть слышный щенячий
визг.
Нугис сжал ему пасть. Собака дрожала.
По гребню сопки быстро шли двое. Шли прямо на
куст. Потом их оказалось четверо... Что случилось даль¬
ше, Корж вспомнил только под утро.
Кажется, он успел окликнуть два раза. Винтовка вы¬
стрелила сама по себе, в упор, в черную овчину бандита.
Трое бросились в сторону.
— Назад! — крикнул Нугис.
Но Корж не слышал. Он стрелял на бегу. Он знал
только одно: трое живы, трое прорвались, трое уходят. Не
задумываясь, не ожидая товарища, он устремился за
ними...
В два часа ночи Дубах отстегнул маузер и снял болот¬
ные сапоги. Он был доволен — день прошел тихо. Никто
не докладывал о следах нарушителей, не просил попол¬
нить подсумки, не счищал с нагана сизую гарь.
Из отряда звонили только два раза, и то по мелочи:
требовали сдать стреляные гильзы и спрашивали, готовы
ли инвентарные списки библиотеки. Да комендант напо¬
мнил под утро, чтобы партийцы выехали на делегатское
собрание за два дня, потому что дорогу сильно размыло
дождем.
На цыпочках, чтобы не разбудить дочь, начальник
прошел к полке и достал кусок холодной телятины. Илька
спала на тахте, нахмурив пушистые брови, сердито сжав
кулачки. Что-то страшное снилось девочке. Она вороча¬
лась, невнятно шептала, пищала тонко, как суслик...
Дубах посмотрел на нее и вздохнул. Обидно было, что
Илька растет дикарем. Мать ее была казачкой. Он привез
ее из Ростова прямо со школьной скамьи — веселую, зеле¬
ноглазую девчонку с пышной шапкой медных волос. Рот
ее никогда не закрывался. Дубах ворчал — слишком шум¬
но стало в казарме. Потом привык. То была женщина не
слишком умная, но с горячим, радостным сердцем. Она
любила свой Ростов, степь, тополя и побаивалась тайги.
Когда банда полковника Хутоярова напала на заста¬
ву, Регина была на девятом месяце. Ее погубила горяч¬
ность. Вместо того чтобы лежать на полу, она вздумала
таскать в окопы патроны. Ящики были тяжелые: Илька
родилась к концу перестрелки на койке проводника Гу¬
щина, исполнявшего обязанности санитара, Смелый боец,
53

отчаянный кавалерист, он до того растерялся, что перере¬
зал пуповину грязным кухонным ножом...
Илька походила на мать. Те же медные волосы, широ¬
кий мальчишеский рот и озорные глаза. Только характер
не тот. У матери смех вспыхивал, когда еще слезы не вы¬
сохли. Илька редко смеялась, еще реже плакала. Она вы¬
росла без сверстников, без палочек-выручалочек, горелок,
разбойников, пятнашек — этих смешных и милых игр, без
которых не обходится детство. Она ни разу не была в го¬
роде, не видела парохода, поезда, самолета, рояля, театра,
зато совершенно точно знала, как надеваются подсумки,
почему закапчивают мушки и что такое конкур-иппик 1.
Правда, начальник отряда хотел собрать по заставам
всех бирюков, вроде Ильки, и устроить нечто похожее на
интернат, но дальше списков дело не шло. Пришлось вы¬
писать на заставу няньку — старуху из уссурийских ка¬
зачек. Толку из этого вышло мало. Степанида оказалась
старательной, но вредной бабой, постоянно огрызавшейся
на красноармейцев.
Скрипнула половица. Илька приподнялась и долго
смотрела на отца потемневшими от сна глазами. Вдруг она
удивленно спросила:
— А сказка?
Спорить с ней было бесполезно. Каждый вечер, сидя на
тахте, Дубах рассказывал Ильке самые смешные и милые
сказки, на которые только была способна его уставшая за
день голова. Прежде он долго колебался — можно ли рас¬
сказывать Ильке всю эту симпатичную галиматью об
Аленушках и Иван-царевичах? Сомнения рассеял началь¬
ник отряда, толстый латыш Цорн. Еще до того, как педа¬
гоги амнистировали ковер-самолет, он привез из Москвы и
роздал ребятам целый чемодан старых сказок. Ильке до¬
стался Андерсен. Его шутливые, лукавые сказки с удо¬
вольствием прочел и начальник. Он даже выписал в тет¬
радку андерсеновскую поговорку: «Что позолочено — со¬
трется, свиная кожа остается». Это было сказано здорово.
Начальник рассчитывал когда-нибудь использовать пого¬
ворку на политзанятиях.
Уже два вечера прошли без сказок. Дубах чувствовал
себя виноватым. Он сел возле Ильки и начал:
— У мухоморья дуб зеленый...
— Ой, какая неправда! — сказала строго Илька.—Не
хочу про дуб, хочу про овчарку.
1 Кодкур-иддик— кодные состязания,
54

— Жила-была одна немецкая овчарка, и жил-был один
бессмертный Кащей...
Он пересказывал Ильке Андерсена, бесцеремонно впле¬
тая в приключения Оле-Лукойе — Кащея бессмертного, за¬
ставляя оловянного солдатика встречаться с Бармалеем и
Бабой-Ягой. Золотой ларец отыскивали у него овчарки, а
серого волка приканчивал Иванушка-дурачок из берданки.
Илька забралась с ногами на тахту. По ее требованию
отец прикрутил лампу. В комнате стало совсем темно,
только на стене засветилась зеркальная сталь клинков.
От отца пахнет табаком, кожаными ремнями, одеколо¬
ном. Подбородок у отца удивительный: если провести ру¬
кой вниз — очень гладкий, если вверх — как напильник.
Дубах сильный — может раздавить в кулаке грецкий орех,
поднять бревно, согнуть пятачок. Когда отец сердится, он
фыркает, точно хочет чихнуть. Это очень смешно, но сме¬
яться нельзя...
— Вот и все,— сказал отец, щелкая портсигаром.—
Аленушка уехала в Москву к тетке, Кащей засох, а ковер-
самолет испортился...
— Его моль съела?
— Почему моль? Хотя да... Верно, съела...
Где-то далеко в тайге сломался сучок. Другой, третий...
Дубах поморщился... Плохо, когда по ночам без мороза и
ветра трещат сучки.
— А волк где?
— Волк?.. Он тоже пропал.
...Еще два сучка... Дубах машинально надел сапоги...
Целая обойма. Возле солонцов чья-то винтовка била почти
без пауз. Так мог стрелять либо новичок, либо боец, ко¬
торому уже некогда целиться.
— Его овчарки загрызли? — спросила Илька сонно.—
Наверно, Рекс? Да? — И, не дождавшись ответа, заснула,
схватившись обеими руками за отцовскую портупею.
Дубах осторожно высвободился. Распахнул дверь.
Перед забором визжали на ржавой проволоке кольца.
Четыре сторожевых пса скулили, рвались с привязей в
темноту.
Через двор к командирскому флигелю рысцой спешил
дневальный.
Он бежал. Давно в темноте улизнула тропа. Чертовы
сучья, мертвые и. живые, дышавшие прелью, хвоей, све¬
жим листом, лезли в лицо, хватали за рукава, рвали ши¬
55

нель. Забором вздымались вокруг корни валежин. С раз¬
бегу кидались под ноги ручьи. Ожина железными петлями
ловила ноги. С жирным, плотоядным урчанием присасы¬
валась к подошвам разбухшая земля. Все было свежо, хо¬
лодно, мокро в апрельской тайге.
Он бежал. Не хватало дыхания. Грудная клетка, серд¬
це, ремень, гимнастерка стали вдруг тесными. Качалась
земля. Медленно кружились над головой стволы, и черные
кроны, и звездный, уже склонившийся к горизонту ковш.
Птицы вырывались из кустов и, шумя крыльями, исче¬
зали в темноте, Корж лез в гору на четвереньках. Муску¬
лы ныли, кричали о пощаде. Корж полз. По опыту трени¬
ровок он знал, что скоро перейдет на второе дыхание.
Ветер перебросил через сопку дальний гудок паровоза.
Прогремел мост. Курьерский шел на восток. Корж выполз
на гребень и на спине съехал в распадок. Где то совсем
вблизи сорвался под беглецом камень.
— Врешь! — крикнул Корж, и сразу стало тихо.
Он снова побежал, охваченный могучим желанием: на¬
стичь, схватить за плечи, опрокинуть, вмять в траву и то¬
гда уже, поставив колено на горло врагу, отдышаться. Бес¬
связные, яростные слова вырывались против воли у Коо-
жа. Он так ясно представлял брошенное в траву, извиваю¬
щееся тело диверсанта, что на бегу повторял обрывки
фраз из будущего разговора с японцем. В какой-то карти¬
не Корж видел уже такого самурая. Он прыгал вокруг бо¬
родача партизана. У него был странный клинок, короткий,
изогнутый,— не оружие бойца, а какое-то ядовитое жало...
Этот тоже прыгнет вбок, затем вперед. Винтовку следует
выбросить навстречу и немного вверх... Удар будет звон¬
ким. А потом? «Сидзука-ни синасай! Молчи! Откуда при¬
шел?.. Доко кара китта-ка?..»
...Обеими руками Корж схватился за дерево. Листья
клена плеснули в лицо пригоршни холодной воды. Он пы¬
тался прислушаться... Стоял мокрый, оглушенный толчка¬
ми сердца. Шлем жег голову. Кровь гудела в висках.
Он оглянулся. Было светло. По седой траве вился зеле¬
ный след, проложенный полами шинели. Окруженный
шпажником, блестел бочажок. На его гладкой поверхности
плавал тополевый пух и гонялись, морщиня воду, серые
бегунки. Солнечная рябь дрожала на дне, устланном ржа¬
выми листьями. И тишина, и одинокий след в холодной
траве, и расцветающее небо, и пустые подсумки, и сизая
гарь на затворе — все напоминало Коржу, что погоня окон¬
чена. Он опустился на колени и, погрузив лицо в воду, тя¬
56

нул ее до тех пор, пока не заныли зубы. Тогда он встал,
расправил сырую шинель и пошел на запад, где торчала зе¬
леная луковица георгиевской колокольни.
Трое бойцов с ищейкой и дегтяревским пулеметом, вы¬
сланные начальником к месту стрельбы, к рассвету нашли
Нугиса. Он сидел в кустах, вымазанный в грязи, посерев¬
ший от злости, и ругался шепотом по-латышски. Это было
верным признаком неудачи.
— Кто стрелял? — спросил старший по наряду.
— Наверно, винтовка,— сказал Нугис сухо.
— Переход?
— Нет, передур...
— А где Корж?
— Не знаю,— мрачно сказал проводник.— Я его звал...
Я дуракам не желаю быть нянькой.
Он встал и раздвинул кусты. Рекс завыл и попятился.
Посреди поляны, раскрыв лиловую пасть, лежал мерт¬
вый медведь... Тянуло горелой шерстью. Зверь был застре¬
лен Коржем в упор.
Выбравшись в поле, Корж убедился в ошибке. Впере¬
ди была не Георгиевка. Вместо знакомой кирпичной ко¬
локольни здесь торчала часовня, обшитая американским
гофрированным цинком.
Тайга кончилась. Земля катилась на юг широкой чер¬
ной волной, неся на себе тракторы, бензиновые бочки, вер¬
бы и зеленые фургоны бригад. Шла пахота. Сверкали ле¬
меха. Голубой керосиновый дым слоями висел над землей.
За спиной Коржа фыркнул мотор. Девчонка с веселым
облупленным лицом распахнула дверцу «пикапа».
— Ноги... ноги оботрите,— сказала она домовито.
— А куда? — спросил Корж.
— Как куда? Полдничать... Чуете?
Из кузова машины тянуло пшеничным хлебом, горя¬
чим борщом.
— Не выйдет,— сказал Корж дрогнувшим голосом.
— Ну, взвару попробуйте... Товарищ, куда же вы?
— В Георгиевку.
— Тогда извиняюсь,— сказала дивчина; «пикап»
умчался, обиженно фыркая.
Корж долго смотрел ей вслед. Ловкая девка! Казачка...
Она-то довезет свой борщ до зеленого фургона... Взвар...
А что на заставе? Нугис уже вернулся... Отмалчивается...
57

Кормит Рекса. Придется идти через двор одному, с пост¬
ной рожей и пустыми подсумками. Корж уже видел, как
навстречу ему, опираясь на стол, поднимается Дубах... Он
успел представить эту позорную сцену в сотнях вариантов,
прежде чем выбрался к Георгиевке.
Был полдень. Шинель уже высохла. Короткая синяя
тень металась под ногами у Коржа.
В трех километрах от деревни, возле мельницы, он
встретил попутчика. Паренек-кореец в полосатой футбол¬
ке, сидя на жернове, строгал палочку. Возле него, скуля
и почесываясь, лежала мохнатая собака.
— Здравствуйте, товарищ командир! — отчетливо ска¬
зал кореец.
— Я не командир.
— Извините... Я ошибся.
Они помолчали. Корж залюбовался руками корейца.
Мускулистые, голые по локоть, они отливали на солнце
золотом. Паренек снимал с палочки зеленые кольца.
— Идти далеко... Идти скучно. Будем играть,— пояс¬
нил кореец.
Пес заскулил. Умоляющими, розовыми от жары глаза¬
ми он уставился на хозяина.
— Что это он у вас? — спросил Корж.
— Так... Блошка.
Он встал и, приложив дудку к губам, издал гортанный
и печальный звук. Глаза музыканта зажмурились, на тон¬
кой шее зашевелился кадык. Он заиграл, нагнув стриже¬
ную голову,— смешной корейский парняга. Как все корей¬
цы, он немного смахивал на японца. Корж вспомнил гос¬
питальный сад и желтое лицо красноармейца в коляске.
После сумасшедшей ночи он был готов подозревать в каж¬
дом прохожем шпиона.
— Ладно будет? — спросил музыкант, кончив играть.
— Ладно...
У корейца были с собой початок вареной кукурузы и
немного бобового творога.
— Хоцице покушать? — спросил он ласково.
Корж отказался. Он даже отвернулся, чтобы не видеть,
как тают желтоватые мучнистые зерна, но и смогреть по
сторонам было не легче. Дятел доставал из коры червей.
Промчалась белка-летяга, жирная, пестрая. Корж посмот¬
рел под ноги: толстенькая гусеница грызла лист. Даже ру¬
чей бормотал противным, сытым голосом. Все вокруг ело,
жрало, сверлило, пило, сосало. Тошно стало Коржу.
— Кто вы такой? — спросил он грубовато,
58

Кореец прищурился.
— Странно... Кажется, это не запрещенная зона... Ну,
предположим, механик...
— Все мы механики,— сказал Корж сумрачно.— Ваша
фамилия?
— Ким, Афанасий.
— Я партийность не спрашиваю.
— Ким — это фамилия. По-нашему — золото.
Корж задумался.
— Послушайте,— заметил кореец рассудительно,— вам
будут из-за меня неприятности. Я член поселкового Сове¬
та. У нас пахота. Вы не имеете права меня останавливать.
Он говорил убедительно. Корж и сам понимал — при¬
дирка была никчемной. Следовало тотчас отпустить этого
ясноглазого, стриженного ежиком парнишку. Он чувство¬
вал усталость и стыд, но какое-то нелепое подозрение не
позволяло ему отступить.
— А что в мешке? — спросил Корж, чтобы спасти по¬
ложение.
Механик молча вынул тракторный поршень, укутан¬
ный в паклю. Поршень был старый, марки Джон-Дира,
очень редкой в этих местах.
— По блату достал,— сказал парень горделиво.— Зна¬
ете, как теперь час! и рвут.
Они поговорили еще немного и разошлись. Кореец за¬
играл снова.
Унылые гортанные звуки дудки долго провожали Кор¬
жа. Но когда оборвалась последняя дрожащая нота, он
остановился, снова охваченный подозрением. Шли же вот
так, с узелками, косцы... Музыкант... Блошка... При чем
тут поршень Джон-Дира?.. Провел, как перепела на
ДУДКУ-
Спотыкаясь о корни, он бросился к мельнице. Музы¬
кант не спешил. Он шел, волоча по тропинке ивовый пру¬
тик. Зеленая дудка торчала под мышкой.
Он с любопытством взглянул на маленького запыхав¬
шегося красноармейца.
— Стой!..— крикнул Корж.— Стой! Есть вопрос... Вот
вы механик... А откуда у вас этот поршень?
— Не понимаю... То есть из склада.
— Я спрашиваю — из Сталинграда или из Харькова?
— Аттестуете?
— Нет... в порядке самообразования.
— Не знаю... Кажется, харьковский.
Корж облегченно вздохнул. Маленькие крепкие ноздре
59

его раздулись и опустились... Веселые лучики разбежались
по обветренному лицу. Он выпрямился, точно нашел точ¬
ку опоры.
— Ас каких это пор «ХТЗ» ходят с поршнями Джон-
Дира? — спросил он почти весело.
— Цубо! — крикнул кореец и ударил пса в бок.
Рыжий отбежал на почтительное расстояние и горест¬
но взвыл.
— Разрешите идти?
— Да... На заставу.
И они пошли. Через осинник, где орали дрозды, по зе¬
леным мокрым хребтам «Семи братьев», мимо пади Кро¬
товой, полной холода и грязного льда. Впереди изнемо¬
гающий от блох и любви к хозяину пес, за ним — кореец
в полосатой футболке и, наконец, озабоченный Корж, за¬
стегнувший шинель на все четыре крючка,
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Никогда еще Сато не видел таких странных городов,
как Цинцзян. Весь, от крепостной стены до собачьей буд¬
ки, он был слеплен из глины. Пулеметная очередь проши¬
вала любую башню насквозь. И люди, создавшие эту сме¬
хотворную крепость, еще верили в ее силу: каждую весну
строители замазывали трещины, пулевые дыры и восста¬
навливали отвалившиеся углы.
Впрочем, за пять месяцев жизни в Цинцзяне Сато еще
не успел разглядеть город как следует. Солдатские сутки
похожи на ранцы, в которых есть все, кроме свободного
места.
С тех пор как переселенцы разместились на землях
возле Цинцзяна, отряд не знал ни одного спокойного дня.
В окрестностях поселка жили прежде огородники-
маньчжуры и десятка два семей «росскэ», принадлежав¬
ших к какой-то странной секте «стару-о-бряцци». При¬
шлось потратить немало времени, чтобы заставить их по¬
тесниться. Половина маньчжур, несмотря на приказ, за¬
прещающий массовые передвижения по провинции, ушла
в горы, к партизанам.
«Росскэ» вели себя совсем странно. Старики надели на
себя длинные белые рубахи с черными крестами па груди
и легли живыми в гробы. Они не хотели давать объяснения
и отказались отвечать даже самому господину поручику,
спросившему упрямцев на чистейшем русском языке: «Эй|
казака! Циго вам хоцице?»
60

Солдаты лопались от смеха, когда бородачей, неподвиж¬
ных, как сушеная камбала, вытряхивали из гробов на по¬
возки и увозили на другие участки.
В конце концов такая возня надоела господину пору¬
чику. Он выбрал несколько наиболее упрямых стариков,
плевавшихся при виде солдат, и велел их расстрелять, не
вынимая из гробов.
После этого все быстро уладилось. Уцелевшие «росскэ»
сами запрягли быков и ушли на юго-восток, демонстратив¬
но сняв с домов даже двери.
Вокруг Цинцзяна поднялась первая зелень, взращен¬
ная переселенцами, и солдаты вернулись к обычным за¬
нятиям.
Как отмечал господин лейтенант, просматривавший
каждый четверг солдатские дневники, записи Сато стали
значительно содержательней. Он усвоил уже две главы из
брошюры «Дух императорской армии» и мог довольно
связно пересказать статью Араки «Задачи Японии в эпоху
Снова». Когда солдаты затягивали любимую песню гос¬
подина поручика «Блещут молнией сабли», голос стара¬
тельного Сато заметно выделялся из хора.
Сато решительно отказался от дружбы с болтливым
Мияко и развязным Тарада. Противно было слушать, ко¬
гда эти сплетники начинали говорить о продажности ми¬
нистерства иностранных дел или тайком передразнивали
господина фельдфебеля. Он дружил только с Кондо — мол¬
чаливым грузчиком из Мацуяма. Во-первых, Кондо был
земляком, а во-вторых, считался первым силачом во всей
роте.
Мечтая втайне о трех звездочках, Сато тщательно по¬
дражал поведению и привычкам рядовых первого разряда
и ротного писаря Мито.
У щеголеватого табачника Кавамото он заимствовал
замечательный способ замотки обмоток, у крепыша
Таки — прекрасную точность поклонов и рапортов, у
самого писаря — сразу три вещи: рассудительный тон,
пренебрежение к «росскэ» и любовь к длинным ци¬
татам.
Однажды, набравшись смелости, он попросил у Мито
разрешения переписать некоторые выражения героев ар¬
мии, которые писарь хранил в записной книжке. Господин
писарь немного опешил. Он не был склонен делиться вы¬
сокими мыслями с рядовыми второго разряда.
— Лягушка не может видеть из колодца весь мир,—
заметил он сухо.
61

Но голос Сато был так почтителен, а поклон так глу¬
бок, что писарь смягчился. К тому же у этого старатель¬
ного, неловкого солдата был отличный почерк.
— Хороню,— сказал Мито,— но сначала ты перепи¬
шешь провизионную ведомость.
Жизнь гарнизона не отличалась разнообразием. За все
лето Сато отметил в дневнике только две замечательные
даты: день рождения господина поручика и прогулку в
квартал веселых домов.
Для гарнизона прогулка эта была целым событием.
Во-первых, шли через весь город без окриков ефрейторов,
свободно глазея по сторонам, а во-вторых, каждый солдат
хоть на час забыл о казарме.
Сато досталась очень славная девчонка О-Кику, пере¬
кочевавшая сюда из Цуруги вместе с переселенческой
партией.
У нее была замечательно гладкая кожа, высокие брови
и волосы, уложенные по китайской моде в золоченую
сетку.
— Хорошо, когда приходят свои,— сказала она, помо¬
гая Сато расшнуровать ботинки.— С лавочниками не о чем
говорить...
— Мы это прекратим,— пообещал Сато решительно.
Они недурно провели целый час, дурачась на постели и
болтая всякую чепуху.
О-Кику оказалась почти землячкой Сато, дочерью ле¬
соруба с Хоккайдо. Только в прошлом году ее продали в
Цуругу за сто пятьдесят иен. О-Кику несколько раз назва¬
ла эту сумму. Видимо, высокая цена льстила ее женско¬
му самолюбию.
Затем она показала малахитовый камень, предохраня¬
ющий от скверных болезней, и портрет русского бога, ху¬
дого и бородатого, как айнос, с медным кружком над го¬
ловой: девушка была христианкой.
Ее отрывистый смех, насмешливые глаза и полная шея
так вскружили голову Сато, что он, не споря, купил и ар¬
бузные семечки, и миндаль, и четыре кружки подогретого
пива.
Захмелев, он стал ни с того ни с сего жаловаться на
грубость ефрейтора Акита и его привычку вымогать у сол¬
дат папиросы. О-Кику слушала, покачпвая тяжелой коро¬
ной волос, видимо далекая от всего, что ей рассказывал
полупьяный солдат,
62

— Poor boy!1 — сказала она машинально.
— ...Ему никогда не заработать и трех полосок1 2,—
бормотал Сато.
— Poor boy...— повторила она и зевнула.
За циновкой кто-то громко закашлялся. Сато вовремя
спохватился. Он испуганно взглянул на О-Кику. Девушка
спокойно дымила папиросой, равнодушная ко всему на
свете. Ее равнодушие успокоило Сато, но на всякий слу¬
чай он все же заметил:
— Однако это пустяки... Доблесть господина Акита за¬
метна всей роте.
Сато не успел полностью исправить свою оплошность:
по коридору, бесцеремонно отдергивая занавески, уже
шел фельдфебель Огава.
Видимо, Сато тоже понравился девушке.
— Прихсди еще,— попросила она.
— Когда буду фельдфебелем...
Из всех кабинок доносились довольный смех и остро¬
ты солдат.
Их выстроили и повели в казармы. Хвастовства и вра¬
нья после этого хватило на целый месяц.
Сато часто вспоминал О-Кику: ее смех и полную шею,
насмешливые глаза, но вскоре более интересное событие
вытеснило мысли о хорошенькой девчонке.
Кто-то из предприимчивых переселенцев открыл в го¬
роде кинотеатр. Низкий глиняный сарай, украшенный
флагами, стоял как раз напротив плаца, где упражнялись
солдаты.
Вечерами у входа в кино, под большим картонным пла¬
катом, изображавшим японского кавалериста, стоял пожи¬
лой кацубэн3 в канотье и кричал:
— Подвиг лейтенанта Гаяси! Японский офицер в ла¬
гере красных казаков! Секреты русских гаремов!
Господин поручик был недоволен соседством. Крики
зазывалы перемешивались со свистками и словами коман¬
ды, отвлекая внимание солдат. Несомненно, кино перенес¬
ли бы в другую часть города, если бы не патриотизм, свое¬
временно проявленный владельцем сарая. Все господа офи¬
церы получили приглашение посещать кино бесплатно.
Кроме того, раз в неделю устраивался дополнительный се¬
анс для нижних чинов.
1 Бедный мальчик! (англ.)
2 Три полоски — погоны подпрапорщика.
3 Кацубэн — человек, зазывающий в кино, а во время се¬
анса комментирующий содержание фильма.
63

Сато достался билет на вторую серию знаменитого бое¬
вика «Хитрость лейтенанта Гаяси».
Он увидел все, что обещали плакаты: бой японской ка¬
валерии с пехотинцами, и бегство казаков, и пожар на та¬
инственном корабле адмирала Ивана Смирунова. Правда,
содержание картины из-за цензурных купюр осталось не¬
ясным, но Сато был в восторге и все время подталкивал
локтем равнодушного Кондо. Чего стоил один вид горящего
самолета или штыковой атаки десанта!
...Мужественный лейтенант Гаяси отбивал Ханаэ —
дочь маньчжурского советника, похищенную во время про¬
гулки отрядом казаков. Шесть похитителей, толстых, как
монахи, наступали с пиками на Гаяси. Русские были сви¬
репы и неуклюжи, лейтенант неуловим. Его сабля слепила
противников.
В темноте слышался гибкий голос кацубэна, пересказы¬
вавшего содержание картины.
— Он был как молния! — пояснял рассказчик.— Рус¬
ский— как дуб. Господин Гаяси знал, что за дверями его
ждет Ханаэ...
Тотчас была показана Ханаэ с крупными слезами на
напудренных щеках. Она играла на сямисэне, а возле нее
с бутылкой в руках плясал русский полковник.
Потом экран заполнили толпы растерянных бородатых
людей, державших ружья как палки. Их было так мно¬
го, что Сато испугался за участь роты Гаяси. С опаской
поглядывал он на толстые ноги и разинутые рты ата¬
кующих.
Впрочем, тревога его быстро прошла. Показались само¬
леты, и через минуту трупы лежали гуще, чем рыба в за¬
сольных чанах...
— Лейтенант был ранен в руку,— пояснил кацубэн,
увидев перевязанного Гаяси,— но лекарство и любовь пре¬
красной Ханаэ быстро залечили рану... Он вернулся в дей¬
ствующую армию в чине майора...
Обсуждая подвиг лейтенанта Гаяси, солдаты нехотя
покидали кино.
— Говорят, что многие рядовые вернулись на острова
фельдфебелями,— заметил Кондо.
— Осенью ожидаются новые назначения,— ответил
в тон ему Сато.
— Значит...
— Это еще не известно...
И оба солдата расхохотались — так схожи были их мыс¬
ли, навеянные кинокартиной.
64

Приближалась осень. После известного инцидента с ли¬
стовками в 6-м полку и многочисленных арестов в других
частях военное министерство ввело обязательные беседы с
солдатами на злободневные темы.
В цинцзянском гарнизоне эти беседы проводил сам гос¬
подин поручик. Вскоре после размещения отряда в казар¬
мах во всех солдатских тетрадях появились записи лекций:
«Чем война обогащает крестьян», «Богатства Маньчжоу-
Го завоеваны для народа».
Особенно интересной показалась Сато вторая беседа.
Трудно было вообразить до разъяснений господина пору¬
чика, что эта пыльная, скучная земля таит столько бо¬
гатств.
Медленно, точно диктуя, описывал Амакасу местные
горы, где равнодушные, ленивые маньчжуры топчут нога¬
ми золото, медь, серебро. Он рассказывал о лесах северной
полосы, таких глухих, что птицы позволяют брать себя ру¬
ками; о пятнах нефти, найденных коммивояжерами вблизи
Гунзяна; о южных районах, изнемогающих от избытка
хлеба, проса, бобов.
Господин поручик назвал еще железо, асбест, серу,
уголь, барий, цемент, тальк, магнезию, фосфориты, но Сато
запомнил только одно — золото. Еще с детства он знал его
непонятную силу. О золоте говорилось в сказках, которые
читал в начальной школе учитель — господин Ямадзаки,
во всех кинокартинах и приключенческих романах. О нем
с одинаковой почтительностью отзывались и отец, и ста¬
рый рыбник Нагано, и господин полицейский, и плетель¬
щики корзин, привозившие с юга свой грошовый товар. Ры¬
баки, побывавшие на Карафуто, с таинственным видом по¬
казывали завернутые в бумажки тусклые крупинки ме¬
талла. На них можно было купить все: рыбный участок,
невод, дом, кавасаки 1 и даже благосклонность сельского
писаря.
Вечером, сидя в клозете, солдаты обсуждали лекцию
господина поручика.
— Х-хорошо, что мы не пустили в Маньчжоу-Го р-рос-
скэ,— сказал заика Мияко.
— Чепуха! У них золота больше, чем здесь. Главное —
земля.
— Посмотрим, что даст осень...
— Золото выгодней ячменя,— заметил Тарада.— Я бы
согнал сюда каторжников со всех островов.
1 Кавасаки — рыбацкая моторная лодка.
^ С. Диковский
65

— А посевы?
— Пусть копаются маньчжуры...
— Колонизация невозможна без женщин...
— Было бы золото, б... найдутся,— заключил под об¬
щий хохот Тарада.
...После лекции господина поручика Сато, всегда отли¬
чавшийся на маршировках, стал ходить повесив голову.
Мысль о золоте, валявшемся под ногами, не покидала сол¬
дата. Он стал присматриваться к блесткам кварца, пирита,
стекла, встречавшимся на плацу. Когда рота выходила за
город, Сато украдкой клал в карманы кусочки рыжеватого
железняка и другие подозрительные камни.
Однажды во время тактических занятий он умудрился
набрать в фуросики и незаметно пронести в казарму с де¬
сяток пригоршней желтой и, как ему казалось, особенно
золотоносной земли.
Он посвятил в свою затею Кондо, и вскоре они вдвоем
натаскали и спрятали возле клозета не меньше ведра дра¬
гоценной земли. Позже пришлось втянуть в это дело и по¬
вара, потому что для промывки золота обязательно нужен
был тазик.
Они выбрали день стирки белья, когда часть роты от¬
правилась с грязными тюками на ручей в двух милях от
города.
Все было заранее обдумано. Сато выбрал себе самый
отдаленный участок и, оставив белье мокнуть, наскоро соо¬
рудил из сосновой коры желобок. Ровно в двенадцать ча¬
сов повар привез завтрак. Он роздал ячмень, передал Сато
суконку и тазик и вернулся к повозке.
Кондо находился в наряде и участвовать в промывке не
мог, но Сато был даже рад: блестевшая на земле кучка
песка была слишком мала для троих.
Он расстелил суконку на дне желобка, насыпал землю
и стал лить из тазика воду.
Вскоре ему показалось, что в кучке темного песка туск¬
ло светятся золотые крупинки... Он так увлекся работой,
что не заметил, как ручей подхватил белье и унес его к
камню, где сидел господин фельдфебель.
Поймав фундоси1, Огава стал за дерево и долго следил
за манипуляциями солдата.
Наконец хлесткий удар мокрой тряпкой оторвал Сато
от дела. Полуголый солдат вскочил, бормоча извинения.
Фундоси — набедренная повязка,
66

— Дайте сюда! — приказал Огава спокойно.
Сато протянул фельдфебелю пригоршню темного песка.
— Вы предприимчивы, но глупы,— сказал пренебре¬
жительно Огава.
Он ударил по ладони, и драгоценный песок полетел в
кусты.
— Оденьтесь и отправляйтесь к повозке.
Сато вымыл тазик и ушел, с досадой поглядывая на ку¬
сты. Повар, которому он показал пустые ладони, не пове¬
рил Сато.
— Дай! — сказал он, протянув руку.
Сато рассказал о встрече с фельдфебелем.
— Бака дэс!1 — сказал повар, озлясь: он сам захотел
порыться в песке.
Ночью Сато долго не мог заснуть. Наказания одно
ужаснее другого мерещились рядовому. Он видел то кар¬
цер, куда его вталкивает торжествующий Тарада, то ранец,
набитый камнями, то бесстрастное лицо писаря Мито, при¬
клеивавшего на доску приказ о расстреле.
Когда над головой Сато раздался картавый голос тру¬
бы, он вскочил и оделся быстрее других.
В этот день, впервые за все время службы, он получил
выговор перед строем.
Против ожидания, осень оказалась дождливой. Тучи
медленно тащились над сопками. Воздух, почва, уми¬
рающая листва, черная кора кленов — все было насы¬
щено влагой. Запасные ботинки зацвели, белье отсы¬
рело.
Грязь на дорогах доходила до щиколотки. Хвосты ло¬
шадей, повозки, лица солдат, подсумки, стволы горных ору¬
дий — все было облеплено светлой жирной глиной.
Особенно трудно было подниматься на склоны гор. Усе¬
янные мелкими острыми камнями, они сочились водой. Не¬
редко, сделав шаг вперед, солдат хватался руками за зем¬
лю и съезжал вниз, оставляя на склоне царапины. Деревья
и те плохо держались на таких сопках. Достаточно было
небольшого шквала, чтобы они начинали падать, увлекая
ДРУГ друга. Всюду видны были корни, облепленные мокрой
землей.
Тренируя солдат к ночным боям, господин поручик рас¬
1 Бака дэс — дурак.
3*
67

порядился выдать темные очки-консервы. Тот, кто надевал
их, даже в полдень не мог различить соседа.
Крестьяне, приезжавшие в город из окрестных селений,
с удивлением и страхом наблюдали за солдатами, краду¬
щимися в высокой траве. Когда раздавался свисток ефрей¬
тора, они вскакивали, бежали, вытянув руки, спотыкались,
падали, снова бежали — старательные и неловкие, как мо¬
лодые слепцы.
На занятиях участились несчастные случаи. Рядовой
Умэра оступился в яму и сломал себе ногу. Ефрейтор Аки¬
та разбил очки о дерево. Кондо пропорол штыком плечо
санитару Тояма. Однако господин поручик не прекращал
тренировок. Ночи становились темнее и длиннее, а парти¬
занские отряды смелее и настойчивее.
Осень не принесла успокоения, о котором мечтали га¬
зеты.
Урожай был обилен, но не многим удалось снять его
полностью. Маньчжурские поселки, в которых всегда мож*
но было нанять десятка два-три батраков, казались вымер¬
шими. Потеряв землю, мужчины ушли в горы сеять мак на
тайных площадках, подстерегать автоколонны. В холод¬
ных фанзах можно было встретить только женщин,
стариков и детей. Неизвестно, на что они надеялись,
чем питались: котлы были пусты, в очагах лежал
пепел.
Старческие лица детей, их огромные животы и прикры¬
тые только кожей лопатки заставляли отворачиваться даже
солдат. Но женщины не плакали. Они смотрели на при¬
шельцев глазами, сухими от ненависти. У них отобрали
ножи, топоры, даже серпы; их пальцы были слишком сла¬
бы, чтобы задушить солдат ночью. Но взгляды выдавали
желание.
Однажды Сато слышал, как господин фельдфебель, вы¬
ходя из фанзы, сказал:
— Лучше бы эти ведьмы ругались...
Все чаще и чаще вспыхивали пожары. Горели соломен¬
ные постройки, склады, посевы; иногда сами солдаты под¬
жигали гаолян, чтобы выгнать повстанцев. Днем и ночью
поля объезжали патрули...
Всю осень по просьбе переселенцев командование дер¬
жало в поселках посты, но тревога не разряжалась. Никто
из переселенцев не рисковал пройти ночью от одного по¬
селка к другому. Жили без песен, без праздничных прогу¬
лок в поля. Даже возле Цинцзяна нельзя было шагу сту^
пить, чтобы не натолкнуться на колючую проволоку.
68

— Когда они кончат играть в прятки? — спросил Мия-
ко, шагавший сзади Сато.
Простодушный Кондо вздохнул.
— Я думаю, никогда...
— Глупости! — заметил Сато, усвоивший от господина
фельдфебеля решительный тон.— Голод заставит их вер¬
нуться в поселки.
С видом превосходства он оглядел забрызганных гря¬
зью, усталых приятелей. Несмотря на сорокакилометровый
переход, Сато чувствовал себя превосходно. Ему нравилось
все: октябрьский холод, резкий голос трубы, шутки прия¬
телей, ночевки в брошенных фанзах, где можно было
украдкой порыться в тряпье. Все это было в несколько раз
занимательнее, чем ползанье по грязи на брюхе или путе¬
шествие в темных очках.
Не все походы кончались удачно. Несколько ящиков,
зашитых в просмоленную парусину, уже были отправлены
на острова, но за свою жизнь Сато был спокоен. Еще в ав¬
густе за пачку сигарет и шесть порций сакэ он выторговал
у Мияко самое надежное заклинание, которое только мож¬
но было придумать. Оно действовало с одинаковой силой
и против пулеметов, и против гранат. Следовало только на
бегу твердить про себя: «Хочу быть убитым... Хочу быть
убитым...» Известно, что смерть всегда поступает вопреки
человеческим просьбам.
...Полсотни стрелков шли к поселку Наньфу, где, по
донесениям агентуры, уже несколько суток ночевал отряд
партизан.
По обочинам дороги высокой бурой стеной стоял гао¬
лян. Дул ветер, и стебли издавали монотонное дребезжа¬
нье.
Опасаясь хунхузов, господин поручик приказал под¬
жечь гаолян. Пламя зашевелилось сразу в трех местах, со¬
мкнулось, и светлая желтая полоска побежала вперед, тес¬
ня рыжую поросль. Дыма почти не было. Двое пулеметчи¬
ков легли на вершине сопки, но только фазаны, взмахивая
короткими крыльями, выбегали на дорогу, спасаясь от
огня.
Как и следовало ожидать, партизаны успели вовремя
покинуть Наньфу. Они отравили мышьяком все шесть ко¬
лодцев, оставив солдат без воды. Пришлось вскрыть ре¬
зервную бочку, сопровождавшую отряд от самого Цин-
Цзяна.
Поселок был мертв, только крысы и тощие псы жили
69

в заброшенных фанзах. Всюду валялись груды сырого тря¬
пья.
Люди устали, и господин поручик решил провести в
Наньфу целые сутки. Полсотни здоровых чистоплотных
парней быстро преобразили поселок. Нашлась и бумага
для окон, и рисовый клей, и хворост для лежанок-печей.
После уборки Амакасу отдал приказ — прощупать все
землянки и фанзы по соседству с Наньфу.
Посчастливилось только Мияко и Сато. На огородах,
в одной из отдаленных землянок, они отыскали огородни¬
ка. Это был пожилой крестьянин в холщовых штанах и
соломенной шляпе. Он оказался достаточно опытным, что¬
бы не бежать при появлении солдат. На полу его землянки
нашли две стреляные гильзы от винтовки «арисакд», буд¬
то бы занесенные детьми.
Сато присутствовал на допросе. По приказанию госпо¬
дина Амакасу он поставил крестьянина на колени и, об¬
нажив штык, отошел к двери.
Пленник стоял, опустив унылое темное лицо, и бормо¬
тал чепуху, которую господин поручик не считал нужным
даже записывать.
Он имел наглость считать себя полуяпонцем и утвер¬
ждать, что родился на острове Тайвань от кореянки Киру
и приказчика бакалейной лавки, какого-то господина Дзи-
хеи. Поручик едва сдерживал смех, глядя на этого хитро¬
ватого и неповоротливого верзилу, подобострастно вытя¬
нувшего шею. Кто бы мог подумать, что огородник вырос
на островах Ямато! Правда, он без всякого акцента говорил
на южнояпонском диалекте, но господин поручик прекрас¬
но знал эти штучки.
Чтобы не затягивать разговора, поручик сразу оборвал
его:
— Довольно! Когда ты выехал из Владивостока?
Этот простой вопрос настолько смутил огородника,
что он стал заикаться. Срывающимся от волнения го¬
лосом он начал объяснять, что приехал из Цуруги пят¬
надцать лет назад через Сеул и Владивостока не видел
ни разу.
Он продолжал бормотать всякие глупости, в то время
как поручик, скучая, рассматривал стоптанные, грязные
улы 1 пленника. Большие узловатые ноги крестьянина на¬
вели Амакасу на счастливую мысль.
— Разуйтесь,— сказал он почти добродушно.
1 У л ы — вид китайской обуви.
70

Еще не понимая, что нужно поручику, пленник покор¬
но снял улы. Ноги его были гладки и кривы, но из этого
вовсе не следовало, что родиной пленника был остров Тай¬
вань. Известно, что и на материке многие матери прибин¬
товывают детей к своей спине.
— Покажите пальцы!
Не ожидая ответа, поручик нагнулся и, схватив плен¬
ника за щиколотку, рванул ногу вверх. Опрокинутый на
спину огородник с испугом наблюдал, как густые брови
поручика ползли выше, к жесткому бобрику.
Сняв перчатку, Амакасу прощупал внутреннюю сторо¬
ну большого и смежного с ним пальца. Поручик действовал
наверняка. У каждого сына Ямато, носившего тэта, на всю
жизнь сохраняются твердые гладкие мозоли — следы креп¬
лений, пропущенных между пальцами.
Кожа огородника не имела мозолей.
— Ну? — спросил поручик насмешливо.
Лежа на спине с задранными ногами, пленник пробор¬
мотал что-то невнятное насчет пятнадцати лет, проведен¬
ных в Маньчжурии.
Кивком головы поручик подозвал Сато.
— У вас хороший почерк,— сказал он, отвернувшись
от пленного.— Отыщите лист картона и напишите следую¬
щее...— Подумав, он медленно продиктовал: — «Этот че¬
ловек — шпион, коммунист и обманщик...»
— Господин полковник, клянусь отцом и детьми,—
сказал кореец голосом, обесцвеченным страхом.
— «...Погребение воспрещается...» Вы поняли?
— Понял! — бойко сказал Сато и с любопытством уста¬
вился на «шпиона»: вся голова огородника была покрыта
частыми выпуклыми каплями росы.
...Кондо штопал перчатки, когда Сато вошел в фанзу
и расстелил на полу большой кусок желтого картона.
— Кто он? — спросил Кондо, кивая на окно.
Сато с восхищением сообщил приятелю о находчивости
поручика, но, против ожидания, рассказ не произвел впе¬
чатления на простодушного Кондо.
— Значит, все, кто не носит тэта, шпионы? — спросил
он, перекусывая нитку.
— ...Но он действительно врет...
— А кто здесь не врет?
— Ну, знаешь...— заметил Сато, недовольный равно¬
душием приятеля.— Я повторяю: пальцы у него совершен¬
но гладкие...
— Ты щупал?
71

— Бака дэс! — сказал Сато, энергично растирая палоч¬
ку туши.— Это видно по лицу господина поручика...
— Са-а...1 Тогда почему ты не пошел в гадальщики?
Не отвечая, Сато начал выводить знак «человек». Же¬
лая блеснуть почерком, он старался вовсю. Это удавалось.
Учитель каллиграфии, столько раз щелкавший Сато по
пальцам своей короткой линейкой, был бы теперь доволен
этими выразительными, энергичными знаками. Здесь были
линии, похожие на обугленный бамбук и на следы комет,
изящно округленные и короткие, жесткие, с рваными кон¬
цами, точно у художника не хватало терпения вести плав¬
но кисть.
Кондо залюбовался работой Сато.
— Это можно повесить на стену,— сказал он одобри¬
тельно.
Следующим был весьма трудный знак: «шпион», кото¬
рый, как известно, состоит из двадцати девяти черт. Когда
Сато, набрав тушь, медленно выводил изогнутую линию, за
окном раздался выстрел. Кисть дрогнула, клякса располз¬
лась на картоне, испортив прекрасный знак.
— Он толкнул тебя под руку,— заметил Кондо зло¬
радно.
— Кто?
— Огородник... Значит, ты был не прав.
Сато с тревогой уставился на кляксу, медленно распол¬
завшуюся по картону. Странно, что выстрел раздался как
раз, когда он выводил знак «шпион».
За неряшливость Сато получил от господина поручика
замечание. А когда солдат прикреплял позорную надпись
к трупу, лежавшему на боку среди жесткой травы, ему по¬
казалось, что огородник злорадно улыбается.
В наказание за дерзость Сато с размаху ударил «шпио¬
на» ботинком в лицо.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С тех пор как усталый и торжествующий Корж привел
на заставу шпиона, прошел ровно год.
Были за это время события поважнее, чем сумасшед¬
шая погоня за медведями.
...Летом возле колодца Корж задержал побирушку с
чумными ампулами, запеченными в хлеб.
...Илька полезла за белкой в дупло и нашла пачку хар¬
бинских листовок.
1 Вот как (яп.)щ
72

•..С помощью Рекса накрыли за работой подпольную
радиостанцию.
...Выследили и забросали гранатами банду есаула Аза¬
рова.
Но стоило Велику высунуться из кухни во время обеда
и показать куцый медвежий хвост, как обедающие разра¬
жались хохотом.
У всех в памяти была свежа карикатура на Коржа в
отрядной газете, где медведь и боец были изображены на
беговой дорожке дружно рвущими ленточку.
Сам Корж посмеивался, вспоминая полную шорохов
ночь, сапоги с музыкой и зеленую дудочку тракториста.
Разве пришло бы тогда в голову прощупать рыжего пса,
бежавшего рядом с корейцем?
Старый Рекс, распутавший на своем веку сотни клуб¬
ков, оказался внимательней бойца-первогодка. Прежде чем
начальник успел задать трактористу вопрос, Рекс налетел
на рыжего пса и стал трепать его за загривок. Он разорвал
фальшивую рыжую шкуру и вытряхнул из нее фокстерье¬
ра, оравшего от страха, как поросенок в мешке.
Под шкурой нашли чертежи двух фортов и чистую го¬
лубую бумажку — настолько важную, что командир отде¬
ления, отвозивший находку в отряд, ехал в сопровождении
трех стрелков.
Все это было так неожиданно, что даже Нугис, рассер¬
женный нелепой стрельбой по медведям, смягчился и, по¬
дойдя к первогодку, спросил:
— Это что же, случайность?
Не знаю...
Ты подозревал?
— Догадывался.
— По каким признакам?
— По глазам! — сказал Корж, смеясь.— У блудливых
они всегда в стороны смотрят.
...Многое изменилось на заставе с тех пор, как Белик
прибил над кроватью Ильки шкуру черного медведя.
Ушли в долгосрочный отпуск старослужащие бойцы
Гайчук и Уваров, из отряда привезли библиотеку и че¬
тыре дегтяревских пулемета. Вдоль границы, от солонцов
до поворотного знака, прорубили десятиметровую просеку.
В мартовский вечер у этой просеки банда Недзвецкого под¬
караулила Дубаха и пыталась увезти его живым за грани¬
цу. Затея стоила жизни двум закордонным казакам. Но и
73

начальник еле выбрался из тайги. Целое лето залечивал
он перебитую пулей ключицу: кости срослись плохо, уз¬
лом, и Дубах еще больше сутулился.
...За год Корж мало в чем изменился. Все так же весе¬
ло было озорное лицо и беспокойны крапленные веснуш¬
ками пальцы. В строю он всегда стоял левофланговым —
маленький, похожий скорее на воспитанника музыкант¬
ской команды, чем на бойца-пулеметчика. Только сосре¬
доточенный взгляд, точность речи да исцарапанные сучья¬
ми темные руки говорили о трудной школе, пройденной
первогодком.
Прошло лето, беспокойное, душное. Все чаще и чаще
радио сообщало о перестрелках у Турьего рога и выкопан¬
ных японцами пограничных столбах.
В августе грянул дождь. Девять суток, напарываясь на
сосны, беспрерывно шли низкие тучи. Сухая, рассеченная
трещинами земля, листья деревьев, измученная июльским
зноем трава, тарбаганьи норы, распадки, реки, колодцы
жадно впитывали крупные теплые капли...
Солнце прорезывалось изредка, багровое от носившей¬
ся в воздухе влаги. Птицы и пчелы умолкли. В полях, за-
сев в грязь по диффер, стояли сотни машин, и шоферы в
ожидании тягачей отсыпались в кабинах.
На заставе, к великой радости бойцов, застряла кино¬
передвижка. Каждый день в спальне завешивали окна, и
по экрану то перекатывались балтийские волны, то мча¬
лась коляска с Чапаевым, то под гудение гармоники нес¬
лись самолеты.
Это было единственной неожиданностью в размеренной
жизни заставы. Дождь и бураны, жара и морозы влияли
только на градусник и барометр. По выражению Дуба-
ха, природа имела на границе только совещательный
голос.
По-прежнему по утрам стучал о доску мелок и началь¬
ник терпеливо объяснял первогодкам, что такое баллисти¬
ка, сколько раз в минуту дышит конь и почему водяное
охлаждение надежней воздушного.
На полигоне под проливным дождем стрекотали дег-
тяревские пулеметы.
Пар валил из сушилки, где рядами висели сапоги и
одежда, и нередко, накинув теплый, еще пахнущий дымом
плащ, прямо с половины киносеанса уходили бойцы в
дождь, в осеннюю темень.
Тучи продолжали идти. Всюду были слышны монотон¬
ный шум ливня, сытое бормотанье ручьев. Целые озера,
74

превращенные в капли, обрушивались на сопки и исчезали
неведомо где.
Наконец земля пресытилась. Разом вздулись и потем¬
нели реки. Там, где вчера бойцы перебирались посуху, с
камня на камень, вода сбивала коней.
Пачихеза неслась, затянутая клочьями желтой пены,
вся в урчащих ненасытных воронках. В ее кофейной воде
кувыркались бревна, плетни, бурелом. Все чаще и чаще
стали встречаться бойцам разметанные стога, соломенные
крыши и целые срубы. С островов бежало и тонуло зверье.
Ночью с того берега приплыл на бревне человек. Был
он рослый, голый и, судя по неторопливым движениям, об¬
стоятельный человек. Выйдя на берег, он растер онемев¬
шие в воде икры, вынул из ушей вату и стал приседать и
размахивать руками, силясь согреться.
Дождь барабанил голому по спине; пловец поеживался
и вполголоса поминал матерном студеную Пачихезу.
Он так долго размахивал руками, что Рекс, лежавший
за камнем, не выдержал. Он вздохнул и ткнул влажным
носом Нугиса в бок.
— Фу-у...— произнес Нугис одними губами.
Рекс нервно зевнул. Его раздражали смутная белизна
голого тела, резкие движения незнакомого человека. Он
ждал короткого, как выстрел, слова: «Фас!» — приказа до¬
гнать, вскочить бегущему на спину, опрокинуть.
Но хозяин молчал. Накрытый брезентовым капюшоном,
он с вечера лежал здесь, неподвижный, похожий на один
из обточенных Пачихезой камней. Рядом с Нугпсом в ку¬
стах тальника сидел на корточках Корж, а немного поо¬
даль красноармеец Зимин устанавливал сошки дегтярев-
ского пулемета.
Плащи, гимнастерки, белье — все было мокро. Струйки
воды катились по спинам бойцов. Временами, изловчив¬
шись, ветер забрасывал под козырьки фуражек целые при¬
горшни холодной воды. Бойцы даже не пытались вытирать
лица. Шестой час, не отрываясь, следили они за Пачихе¬
зой.
Было известно: ожидается москитная банда.
Было приказано: взять живой.
...Голый отошел к камням и сел возле Коржа. Это был
пожилой человек с сильной шеей и покатыми плечами. На
кистях рук и щиколотках пловца темнели шнурки — ста¬
рое солдатское средство против судороги в холодной реке.
75

Корж слышал его дыхание, ускоренное борьбой с Пачихе-
зой, видел мокрую спину и крутые бока. В воздухе, очи¬
щенном ливнем, отчетливой струей растекался запах ста¬
рого перегара. Нарушитель сидел так близко, что, протя¬
нув руку, Корж мог бы достать до его плеча.
Отдышавшись, голый сложил ладони рупором и крик¬
нул, подражая жестяному голосу петуха-фазана.
Берег молчал. В темноте слышны были только ровный
шум дождя и ворчанье реки.
Пловец крикнул громче.
Рекс толкнул хозяина носом. Он приложил уши и по¬
добрался для прыжка. Кожа на щипце овчарки сморщи¬
лась, блеснули клыки.
Не оборачиваясь, Нугис положил на голову пса тяже¬
лую ладонь, и Рекс стих и вытянул лапы, только собачьи
глаза стали еще зеленее и глубже да хвост вздрагивал в
мокрой траве.
...Сдерживая дыхание, трое бойцов ждали ответа. На¬
конец с того берега, из высоких зарослей тальника, донес¬
ся еле слышный звук жестяной дудочки. Петуху-фазану
отвечала подруга.
Крик повторился на середине реки, и вскоре среди жел¬
той пены и сучьев стал виден плот, пересекавший наис¬
кось реку.
Голый выпрямился и рассмеялся почти беззвучно.
Огромное облегчение, нетерпение, торжество слышались в
сдавленном смехе пловца. Он набрал воздуху, чтобы крик¬
нуть еще раз. Но чья-то жесткая ладонь закрыла голому
рот.
— Застрелю! — сказал шепотом Корж.
— Спокойно! — посоветовал Нугис.
Вместо ответа голый укусил Коржу ладонь. Он жесто¬
ко сопротивлялся, мычал, отбивался коленями и локтями,
норовя попасть противнику в пах, и успел несколько раз
отрывисто вскрикнуть, прежде чем ему забили рот кляпом
и надели браслет.
— Это зачтется,— заметил шепотом Корж и замотал
платком искусанную ладонь.
Он подошел ближе к воде и крикнул, подражая фаза¬
ну. С середины реки тотчас тихо ответила птица.
Покачиваясь, плот медленно пересекал фарватер Па-
чихезы. Поскрипывали связанные из ивы уключины. Кто-
то греб по-матросски, рывками, ловко стряхивая воду с
весла.
Теперь плот шел почти параллельно берегу, отбивае¬
76;

мый воронками и сильным течением. Вслед за ним, пере¬
скакивая с голыша на голыш, бежали бойцы. Возле свя¬
занного разведчика, жарко дыша ему в лицо, сидел Рекс.
Пограничники и плот двигались к одной, еще неизве¬
стной точке. Она лежала далеко впереди, на пустынном и
мокром берегу Пачихезы.
Плащ гремел, бил намокшими полами по ногам. Корж
сорвал его на бегу. Цепляясь за мокрые сучья, он вскараб¬
кался на сопку, подступившую вплотную к реке, скатился
по скользкой траве и очутился у заводи, отгороженной от
реки каменистым мыском.
Нугис прибежал минутой позже, тяжеловесный, спо¬
койный, и сразу лег за мыском прямо в воду. Несмотря на
огромный рост, он обладал замечательным свойством быть
невидимым всюду.
Плот уже подходил к самому берегу, когда гребец вдруг
сильно затабанил веслами и тихо спросил:
— Костя, ты?
Корж не ответил. Стоя в кустах, он расстегнул кобуру
и вынул наган.
На плоту зашептались.
С шумом ухнул в воду подмытый рекой пласт земли.
Зимин спускался с горы, гремя камнями.
— Тьфу, лешман! — сказал с досадой гребец. Он по¬
думал и стал отводить плот от берега.
— Стой!— крикнул Корж.
Трое сидевших на плоту вскочили и разом уперлись в
отмель шестами. Раздалась громкая ругань.
— Назад!
— Держи чалку! — ответил гребец.
Он приподнялся и сильно взмахнул рукой. Корж растя¬
нулся за камнем. Метнулось короткое неяркое пламя.
Осколки гранаты загремели по голышам.
— Наверное, «мильс»,— сказал Нугис спокойно и, по¬
ложив наган на сгиб левой руки, выстрелил в гребца.
Пуля высекла из воды длинную искру. Гребец засмеял¬
ся и, сильно работая веслом, повел плот к серединной
струе.
Корж плюхнулся на камни и сорвал сапоги. Портянки
отлетели сами при первых шагах.
— Заходим с разных сторон! — крикнул он Нугису и
сразу с головой ушел в воду.
— Огонь? — спросил, подбегая, Зимин.
— Обождать. Следи за плотом. Дам сигнал.
Нугис свистнул:
77

— Рекс, сюда!
Из-за сопки донесся отрывистый лай. Не дожидаясь со¬
баки, Нугис взял наган зубами за скобу и бросился в реку.
Корж плыл саженками, гулко хлопая ладонями по
воде. Он не чувствовал ни холода, ни вздувшейся пузыря¬
ми одежды. Плыть было легко: вода возле берега казалась
упругой и плотной; при каждом ударе ноги сама река вы¬
брасывала пловца до пояса.
Расстояние между нарушителями и бойцом сокраща¬
лось. Маленькие злые волны теснились вокруг Коржа,
толкая пловца в грудь, швыряясь клочьями грязной пены.
Временами из воды вдруг высовывались голые сучья или
ладонь загребала пук отяжелевшей травы. Корж плыл не
оглядываясь. Он слышал пыхтенье проводника, знал, что
Нугис плывет следом — тяжелый, настойчивый и надеж¬
ный.
Сильная струя завертела Коржа на месте. Он пробовал
сопротивляться ее мягкой и властной настойчивости и
вдруг почувствовал, что река сильнее его. Чмокая, урча,
огромные воронки заглатывали сучья, пену, торчмя опу¬
скали на дно небольшие валежины. Одна из воронок дви¬
нулась к Коржу. Он рванулся в сторону, но руки уже не
подчинялись пловцу. Мутная вода кипела вокруг Коржа;
всюду вспучивались и рассыпались пузырями бугры.
Воронка поставила тело пловца почти вертикально. Не¬
сколько секунд боец крутился на месте, силясь стряхнуть
с ног страшную тяжесть. Потом он увидел рядом с собой
напряженное лицо Нугиса, ветку с черными листьями, об¬
ломок доски... Он вспомнил чей-то старый совет — не со¬
противляться воронкам, поднял над головой руки, и сразу
ровный томительный звон в ушах напомнил Коржу о глу¬
бине.
Струя протащила его по камням и выбросила на по¬
верхность метрах в десяти от плота — оглушенного, исца¬
рапанного, но упрямо размахивающего руками.
— Врешь! крикнул Корж, чтобы ободрить себя.
Сквозь косую сетку дождя он видел небольшой плот,
борозду от правила и силуэты застывших напряженно лю¬
дей. Гребли двое. Что было сил налегали они на короткие
весла, но бревна глубоко сидели в воде. Плот двигался чуть
быстрее течения.
Видя, что пловец нагоняет гребцов, человек, сидевший
у правила, поднялся. Был он массивен, высок и глядел на
запыхавшегося Коржа сверху вниз.
— Эй, мосол! — сказал рулевой негромко.— Дай без
78

крови уйти.— И он вытянул навстречу бойцу непомерно
длинную руку.
— Брось оружие! — ответил Корж, задыхаясь.
— Эй... отстань... окалечу.
Вместо ответа Корж повернулся на бок и пошел овер¬
армом 1.
— Прощай, мосол,— сказал рулевой отчетливо, и на
миг вспышка осветила его худое лицо.
Возле плеча Коржа взметнулись два невысоких фон¬
танчика. Он поспешно нырнул. Маузер так долго плевался
в воду, что у Коржа еле хватило дыхания. Когда он снова
поднял голову, Нугис уже обходил плот с другой стороны.
Проводник шел брассом, и плечи его погружались и всплы¬
вали с удивительной равномерностью. Возле проводника,
точно два косых паруса, торчали из воды уши Рекса. Ве¬
тер кидал пену в собачьи ноздри. Рекс взвизгивал от нетер¬
пения и жался к хозяину.
— Фас! — сказал Нугис, и овчарка сразу вырвалась
вперед, догнала плот и рывком вскочила на скользкие
бревна.
Кто-то испуганно вскрикнул. Рычанье Рекса смешалось
с разноголосой руганью.
Рулевой обернулся и разрядил в овчарку половину
обоймы. Сквозь стиснутые зубы Нугиса вырвался стон; он
затряс головой, точно пули вошли в его тело. Страшно бы¬
ло слышать проводнику затихающий голос овчарки, ви¬
деть, как бандитня добивает друга шестами. Он опустил
голову ниже к воде и стал выгребать с такой силой, что
от его плеч потянулись по воде две ровные складки.
— Дотявкалась,— сказал рулевой.— Кто следующий?
— Ты!
Почти не целясь, рулевой выстрелил в подплывавшего
к плоту Коржа.
— Огонь! — крикнул Нугис.
Течение несло их мимо каменистого крутояра. Эхо под¬
хватило звук выстрела, превратив его в долгую пулемет¬
ную очередь. Одновременно гулкой струей выскочил из
темноты желтый огонь.
Пулеметчик Зимин, опередивший плывущих, нащупы¬
вал плот. Он бил почти наугад, ориентируясь по силуэтам
и вспышкам.
Ругань умолкла. Были слышны только шум дождя и
томительно близкий визг пуль...
1 Овер-арм — способ плавания на боку.
79

Медленно светлела рябая от ветра река. Дождь стих, но
тучи еще толпились в горах, отдаляя время рассвета.
Рекс лежал на плоту, длинный и плоский. Лапа его
провалилась в щель между бревнами, вода облизывала
окровавленный бок. Возле овчарки, погрузив руки в мок¬
рую, еще теплую шерсть, сидел на корточках Нугис. При¬
стальными светлыми глазами он следил за движениями
гребцов, нехотя макавших весла в кофейную воду. Один
из них, не выдержав тяжести взгляда, отвернулся.
— Бравый был пес,— сказал он соседу.
— Молчи,— посоветовал Нугис.
Постепенно из темноты стали выступать серые лица
гребцов. Третий бандит лежал ничком на мокрых бревнах,
и маленький босой Корж заботливо прикрывал соломой
индукторный аппарат.
Нарушители молчали. То был пестрый, непонятный
народ в стеганых ватниках, ичигах и отслуживших табель¬
ный срок военных фуражках. На советской земле любой
из них сошел бы за красноармейца-отпускника. Впрочем,
старичок в замасленном плаще, лежавший на краю плота,
был вылитый стрелочник. Даже медный рожок и флаж¬
ки торчали из порыжелого голенища. Только вместо пояс¬
ка подпоясался «стрелочник» бикфордовым шнуром.
Когда Корж повернул старикашку на спину и стал
разматывать шнур, нарушитель тихо шепнул:
— Может, сговоримся, служилый?
— Может, и так...
— В советских возьмешь?
— Все возьмем,— сказал Корж одобряюще.— В отря¬
де сторгуемся...— И он уложил старикашку на бревна
вниз бородой.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В хате птичницы Пилипенко готовились к празднику.
Выстлали сени соломой первого обмолота, повесили све¬
жие рушники. Мятою, чебрецом, опаленными морозом
виноградными листьями убрали углы.
Хозяйка расщедрилась: вынула плахты, старинные, за¬
ветные, которые вешала только трижды в год: на Октябрь,
сочельник и пасху. Их голубой шелк напомнил старухам
о Днепре. Не сговариваясь, разом затянули они песню,
вавезенную на Восток еще дедами.
Давно сносились свитки, шитые шелком сорочки, сби¬
80

лись чоботы, рассыпались, растерялись девичьи мониста.
Молодежь уже не помнила, где Нежин, где Миргород, где
Полтава. Только старики, собираясь по вечерам, как дале¬
кий сон, вспоминали полтавские вишенники, азовские ли¬
маны, океанские пароходы, груженные арбами и волами.
А все же то был клочок живой Украины. И мягкий говор,
и песни, и степная неяркая красота женщин, и цветистые
рушники, и упрямство хлопцев, и высокие арбы, и мыша¬
стые волы — все папоминало о прошлом. Кущевка счита¬
лась украинским селом.
Пограничный колхоз имени Семена Буденного ждал
гостей. То была старая традиция — отмечать первый обмо¬
лот конскими скачками, кострами, полуночными песнями в
затихающем поле, крепкой выпивкой в каждой избе. Всю¬
ду трещала в печах солома, ворчало сало, дым столбами
подпирал вечернее небо.
Сидя на корточках, Пилипенко расписывала печь. Воз¬
ле птичницы стояли глечики с красками. Были тут вы¬
варки из лука, конского щавеля, гвоздики, ольховой коры,
червеца, листьев гарбуза — краски всех цветов, живучие,
горластые, как сама хозяйка.
Мягким квачиком, птичьим крылом расписывала ху¬
дожница печь. Во всем селе не было хозяйки опрятней и
домовитей, чем эта высоченная, сухая, как будяк осенью,
женщина. Паром дышала печь, и на ее светлеющих бо¬
ках выступали цветы, один затейливей и горячей другого.
Шесть колхозниц лепили на дворе пельмени. Уже за¬
кипала в котле вода, уже стояли на столах ведра, полные
холодного пива, кувшины с варенцом и сметаной, миски с
медвежатиной, жареной рыбой, холодцом, баклажанами,
маринованной вишней, тертой редькой, взваром, липовым
медом. Прикрытые рушниками, вздыхали на лавках пиро¬
ги, начиненные грушами, сливами, голубицей, грибами, ди¬
кими яблоками,— всем, что принесла к осени богатая ус¬
сурийская земля. А гостей все еще не было.
На выгоне, где двумя шпалерами стояло все село, свер¬
кали клинки. Шла джигитовка. Немало конников-погра-
ничников приехало в гости к кущевцам. Был тут Дубах
с двумя молодыми бойцами — все выскобленные досиня, в
свежих гимнастерках и в сапогах, исцарапанных сучьями.
Только зубы да глаза светились на их обветренных лицах.
Были еще комендант участка, толстый майор Свешников,
и снайпер-пулеметчик Зимин, и знаменитые братья Айта-
81

ковы, лучшие джигиты отряда, и другие командиры, при-г
ехавшие на праздник с соседних застав.
Даже старики, помнящие лихую рубку кубанцев, за¬
любовались чистой работой Айтаковых. На полном гало¬
пе один командир перелез на лошадь другого, стал на
плечи брату, а крепкий старый дончак как ни в чем
не бывало брал «клавиши», «плетни», «гроба» и «вер¬
тушки».
Потом, держа железную палку, проскакали двое пар¬
ней из уссурийских казаков, а третий крутился меж коней
колесом. Потом «свечкой», стоя на седле вниз головой, про¬
ехал один из бойцов, прибывших с Дубахом.
Люди собирались уже расходиться, но вдруг на краю
выгона показался рыжий конек. Был он без всадника —
только широкое седло блестело на солнце — и летел, рас¬
пластавшись, прямо на лозы. Не успели люди завернуть
коня, как из-под брюха вынырнул всадник — маленький,
цепкий, с озорным лицом деревенского парня и белым
цветком за оттопыренным ухом.
Он круто завернул коня и стал у контрольной черты.
— Пошел! — крикнул Дубах.
С места в галоп поднял всадник коня. Он бросил повод,
два клинка блеснули в руках.
Веселую усмешку разом сдунуло с губ бойца. Грозно
стало молодое лицо. Он приподнялся на стременах. Два
клинка чертили в воздухе быстрые полукруги. Кажется,
всадник еще примерялся, в какую сторону обрушить удар,
но лозы, не вздрогнув, уже вертикально оседали на землю.
Сверкающие капли скатывались к рукояти. То были взма¬
хи неощутимой легкости, быстрые, как укусы.
Председатель колхоза, бывший партизанский вожак
Семен Баковецкий, хромой старичок с голубыми глазами,
стоял возле Дубаха. Вытянув шею, он беззвучно шевелил
губами, точно завороженный сабельной мельницей.
— Чей это? — спросил он, когда последний прут торч¬
мя ударился оземь.
Дубах подбоченился.
— А что, разве по удару не видно?
— Догадываюсь.
— То-то,— сказал Дубах и зашевелил усами, пряча
улыбку.
А маленький всадник тем временем показывал новые
чудеса. Он наклонился к шее коня, шепнул что-то в сто¬
рожкое ухо, и сразу, повинуясь голосу и железным коле¬
ням, конь стал клониться, упал на бок и замер. Конник
82

распластался за ним на земле. Только край фуражки да
белый цветок были видны с дороги.
Через секунду боец снова очутился в седле. Будто слу¬
чайно выронил он из кармана платок, обернулся, разогнал
коня и, изловчившись, достал белый комочек зубами.
— Товарищ Корж,— сказал Дубах, когда лихой наезд¬
ник спешился в группе бойцов,— старики хотят знать, ка¬
кой вы станицы?
— Разрешите отрапортовать?
— Только без фокусов.
Но Корж, здороваясь с Баковецким, уже сыпал скоро¬
говоркой:
— Казак вятской, из семьи хватской, станицы Пер¬
мяцкой. Сын тамбовского атамана, отставной есаул войска
калужского!
Баковецкий схватился за уши.
— Э... да он еще и пулеметчик! — закричал он, смеясь.
Перебрасываясь шутками, кавалькада потянулась к
Кущевке.
Наступал вечер, холодный, пунцовый,— один из тех
октябрьских вечеров, когда особенно заметна величавая и
безнадежная красота осени.
Все было желто, чисто, спокойно кругом. Березы и
клены покорно сбросили листья. Только дубы еще отсве¬
чивали ржавчиной — ждали первого снега. Ледяными,
мачехиными глазами смотрела из колдобин вода. Запозда¬
лый гусь летел низко над лесом, ободряя себя коротким га¬
гаканьем.
Всадники ехали шагом. И с боков и за ними тучей шли
кущевцы. Бежали мальчишки. Неторопливо вышагивали
старики в высоких старинных картузах. Щеголи в кубан¬
ках, посаженных на затылок, шли по обочинам, чтобы не
запылить сапог. Взявшись за руки, с визгом семенили див-
чата, а на пятки им наезжали велосипедисты. То был весе¬
лый, крепкий народ, сыны и правнуки тех, кто огнем и то¬
пором расчистил тайгу.
Не в обычае кущевцев было шагать молча, если само
ноле, чистое, открытое ветру, просило песню.
И песня зародилась. Чей-то сипловатый, но гибкий го¬
лос вдруг поднялся над толпой. Несколько мгновений один
он выбивался из общего гомона. Но незаметно стали впле¬
таться в песню другие, более крепкие голоса. Песня ши¬
рилась, зрела, увлекая за собой и свежив девичьи голоса,
и молодые баски, и стариковское дребезжанье. Широкая
как река, она разлилась на три рукава. Каждый из них
83

вился по-своему, но в дружбе с другими. Громко обсуж¬
дали свою долю беспокойные тенора, примиряюще гудели
басы, светлой родниковой водой вливались в песню жен¬
ские голоса.
И вдруг все стихло. Один запевала, все тот же сипло¬
ватый верный тенорок, нес песню дальше, над полем, над
просветлевшей рекой. Уже слабел, падал, не долетев до
берега, голос... Тогда сразу всей грудью грянул хор, и сра¬
зу стало в поле веселей и теплей.
Они вошли в село. Не сразу гости дошли до двора птич¬
ницы. Нужно было показать товарищам командирам и
племенного быка швицкой породы, и овец рамбулье, и
хряков в деревянных ошейниках, и стригунков армейско¬
го фонда. Хотели было осмотреть заодно знаменитое гуси¬
ное стадо Пилипенко, но при свечах видны были только
сотни разинутых клювов да желтые злые глаза.
В этот вечер Пилипенко пришлось занимать стол у со¬
седей. Кроме пограничников, в хату набилось много зва¬
ного и незваного народа.
Пришел и сразу стал мешать стряпухам Баковецкий.
Пришел старший конюх и главный говорун дедка Гарбуз,
приехали на велосипедах почтарь Молодик с приятелями,
примчался на собственном «газике», насажав полную ма¬
шину дивчат, знаменитый чернореченский тракторист Мак-
симюк, пришла новая учительница, веснушчатая семна¬
дцатилетняя дивчина, робеющая в такой шумной компа¬
нии. Заглянул на пельмени художник Чигирик, писавший
в местных краях этюды к картине «Жнитва», и много дру¬
гих. Последним явился шестидесятилетний кузнец и охот¬
ник Чжан Шу с внучкой Ли-у на плечах.
На лавке возле печи сидели дивчата.
— Ось дочка,— сказала Пилипенко начальнику.— Ма-
буть, визьмете в пидчаски? Та поздоровайся, Гапко.
Все с любопытством посмотрели на скамью, где Гапка
делилась с подругами серною жвачкой. Девка была слав¬
ная, коротенькая, крепкая, как грибок. Она сердито взгля¬
нула на Пилипенко и выбежала, стуча маленькими тугими
пятками.
— У-у, дикая! — сказала мать с гордостью.
Зажгли лампы, и все сели за стол, не без спора поде¬
лив между собой командиров. Зашумели разговоры. Со
Зрсех углов посыпались тосты за боевых пограничников, за
наркома, за хозяйку.
Коржу не сиделось на месте. Он был из той славной
породы людей, без которых гармонь не играет, пиво не
84

бродит и дивчата не смеются. Едва успев одолеть миску
пельменей, он выскочил во двор помогать стряпухам. Вслед
за ним отправились братья Айтаковы, пулеметчик Зимин
и молодежь из кущевцев. Не прошло и минуты, как оттуда
донеслись хлопанье ладоней и дробный треск каблуков.
А когда стали обносить гостей снова и Пилипенко вышла
во двор собирать ушедших, к бойцам уже нельзя было под¬
ступиться.
Окруженные хохочущей толпой, на скамейке стояли
пулеметчик Зимин и Корж.
Отрывисто покрикивала гармонь, и огромный Зимин,
нагнувшись к Коржу, гудел:
Говорят, что под сосною
Засвистали раки...
Удивленно ахала гармонь, но Корж отвечал, не шевель¬
нув даже бровью:
Собирался раз весною
Взять Сибирь Араки.
Подавился пес мочалой,
Околел в воротах.
Не слыхали вы случайно,
Где теперь Хирота?
И вдруг Корж опустил руки. Гармонь вздохнула со¬
всем по-человечески жалобно.
— Дальше, дальше! —кричали стоявшие во дворе и за
плетнем.
— Рифма не позволяет.
— Ну, годи! — объявила Пилипенко и, бесцеремонно
растолкав круг, увела певцов в хату.
Между тем ведра пустели. Разговор становился всеоб¬
щим. Со всех сторон полетели резкие замечания о япон¬
цах. Не было в хате кущевца, у которого интервенты не
изрубили, не спустили бы под лед близкого человека.
Горячилась молодежь, но и старики подбрасывали в
печку солому. Под сединой, точно под пеплом, жарко све¬
тилась ненависть к японскому войску.
Вспомнили николаевскую баню, и приказы Ой-оя \ и
любимую партизанскую тему — японских часовых, уку¬
танных в десять одежек, и перешли, наконец, к последним
событиям. 11 О й - о й — генерал, командовавший японскими войсками во
Время интервенции на Дальнем Востоке.
85

Держался упорный слух, что в Монгольской Республи¬
ке нашел могилу целый японский полк, и, хотя точно еще
ничего не было известно, каждый спешил высказать свое
мнение о бое.
— Кажуть, пятьдесят самолетов було,— сказал дедка
Гарбуз,— таке крошево зробыли. Де ахвицер, де кобыля-
чья с...
— Яки кони? То ж була автоколонна.
— Нехай даже танки.
— Расчет у них был такой: перерезать путь на Кях¬
ту, разрубить Чуйский тракт, а затем...
— А кажуть, их монгольские конники порубали.
— ...затем, обеспечив левый фланг, идти к Забайкалью.
Помните меморандум Танака?
— Нехай идуть... Куропаткиных нету!
— Боже ж мий,— сказала птичница громко,— дали б
мени якого-небудь манесенького ахвицера!..
И она посмотрела на свои жилистые, темные руки.
Кто-то заметил:
— Тогда уж лучше Быстрых...
Все оглянулись на однорукого молчаливого казака,
стоявшего возле печи. Страшна была судьба этого челове¬
ка. На его глазах сожгли брата, изнасиловали беременную
жену. Лютые муки придумали японцы для пленника. На
канате протаскивали из проруби в прорубь, лили в ноздри
мочу, срезав кожу на пальцах, опускали руки в серную
кислоту. Только выдубленный непогодой таежник мог со¬
хранить силу и память после этих неслыханных мук.
Услышав свое имя, он улыбнулся, блеснув золотыми
зубами, но ничего не сказал.
— Вин немый,— шепнула Гапка Коржу.
— Чудной японцы народ,— сказал подвыпивший дедка
Гарбуз.— Детей любять, работники гарны, а характер са¬
мый насекомый, жестокий. Кажуть, харакери, харакери...
А що воно таке? Чи демонстрация духа, чи що?
— Дикость!
— Ни, не то.
— Дисциплина!
— Расстройство рассудка!
— Самурайская гордость!
Каждый спешил высказать свое мнение. Помалкивал
только Чжан Шу. Для кузнеца согрели в жестяном жбане
пива, поджарили арбузных семечек. Старик сидел среди
кущевцев в распахнутой синей куртке, взмокший, доволь¬
ный. Маленькая Ли-у заснула у него на коленях.

Наконец гости услышали кашель и тоненький смех
старика.
— Прошлый зима,— сказал он медленно,— моя ловил
один лиска капкан. Лиска думал всю ночь, потом говори:
ладно, прощай, нога! Отгрыз и ушел... Это тоже есть са¬
мурай?
Все засмеялись.
— Ну, такое харакири мы тоже раз делали,— заме¬
тил Баковецкий.— Было нас четверо: Антонов Федя,
я, Седых-младший и еще один чуваш, Андрейкой
звали. Мы в отряде Сметанина с орудийной бочкой
ездили.
— Бочкой?
— Да. Федя патент взял. В каждом днище по дыре.
В одну из карабина холостым бьешь, в другую — газы вы¬
ходят, а звук... ей-богу, как гаубица! Наша бочка у Семе¬
нова в сводках за батарею ходила... Однажды насаживали
в Черниговке новые обручи, вдруг — га-га-га! Белые вдоль
села из четырех «люисов». Мы в огороды — та же исто¬
рия. Вернулись в избу — стали отстреливаться, а уговор
был старый: все патроны — семеновцам, себе — по одному.
Все равно кишки на телефонную катушку намотают...
Вскоре отстрелялись, стали прощаться... Да... Вдруг наш
чуваш побледнел. «Братушки, как же, патроы-ю я вы¬
тряхнул!» А в дверь уже ломятся. Спасибо, Федя сообра¬
зил. «Что ж, говорит, сядем к столу, будем полдничать».
Вынул гранату, снял кольцо и положил между нами. Вот
так, как глечик стоит.
Рассказчик полез в печку за угольком. Все ждали кон¬
ца истории. Но Баковецкий раскурил трубку и замолчал.
— А що? Граната испортилась?
— Ну, как сказать,— ответил рассказчик медлен¬
но.— Про то из всех четверых у одного меня можно
спросить.
—- Ни, це не то... Нехай товарищ начальник разъяснит
харакери.
— Хорошо,— согласился Дубах, И вдруг, обернувшись
к Гарбузу, быстро спросил:—Что легче свалить — столб
или дерево?
— Столб,— сказали кущевцы.
— Вот именно... Столб не имеет корней. Так вот, япон¬
ский патриотизм особого качества. Он не выращен, а вко¬
пан в землю насильно, как столб. Не знаю, как объясняет
наука, а нам кажется — в основе харакири лежит страх:
перед отцом, перед школьным учителем, перед богом, пе¬
87

ред последним ефрейтором. Для японцев, по сути говоря,
родина — мачеха...
Баковецкому передали записку. Он быстро прочел ее и
вышел на улицу.
— Смешно подумать,— сказал Дубах, поднимаясь из-
за стола,— чтобы кто-либо из нас, попав в беду, вскрыл
себе пузо. Это ли геройство?
— Та ни боже ж мий!—воскликнул Гарбуз.— Нет у
меня самурайского воспитания!
— А ну их в болото! — сказал из дверей Баковецкий
и, отведя Дубаха в сторону, что-то шепнул.
— Где?
— В бане у Игната Закорко.
Они вышли во двор и огородами прошли к темной хате,
стоявшей на самом краю села.
Хозяин ждал их возле калитки.
— Здесь,— сказал он и распахнул дверь маленькой
баньки.
На скамье, свесив голову, сидел человек в солдатской
рубахе. Увидев начальника, он вскочил и вытянул руки
по швам.
— Заарестуйте его,— сказал поспешно хозяин.— То
мой брат.
Начальник не удивился. В приграничных колхозах та¬
кие случаи были в порядке вещей.
— Закордонник?
— Ей-богу, я тут ни при чем. Скажи, Степан, я тебя
звал?
— Нет,— сказал Степан,— не звал.
— Вот видите!.. Чего ж ты стоишь, чертов блазень!
Кажись...
Степан вздохнул и, повернувшись к начальнику спи¬
ной, поднял рубаху. Вся спина перебежчика была в стру¬
пьях и узких багровых рубцах.
— Понимаю,— сказал начальник.— Японцы?
— Да.
— За что?
— За ничто... За свой огород. Билыпе не можно тер¬
петь. Я ж русский человек, гражданин комиссар... Зааре¬
стуйте меня.
— Сучий гы сын,— с сердцем сказал Баковец¬
кий.— Видно, без японского шомпола и совесть не че¬
шется!
88

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
...Знакомая каменистая тропинка бежала вдоль берега
моря. Она прыгала с камня на камень, кралась по краю
обрыва, исчезала в кустарнике и вдруг появлялась снова,
лукавая, вызолоченная хвоей и солнцем.
Глядя на нее, Сато подумал, что пора бы теперь рас¬
статься с ботинками. Еще в порту он купил пару отлич¬
ных тэта с подкладкой из плетеной соломы. С каким на¬
слаждением он сбросил бы сейчас тупорылые ботинки и
вонючие носки! Сато даже присел было на камень и взял¬
ся за обмотки, но вовремя спохватился. Нет, он явится до¬
мой в полной солдатской форме — в кителе, застегнутом
на все пять пуговиц, в шароварах, обмотках и стоптанных
ботинках (фельдфебель оказался изрядным скрягой и ото¬
брал новые). Вопреки приказу начальства, он даже не спо¬
рол с погон три звездочки, на которые имеет право только
ефрейтор.
Сато с облегчением подумал, что никогда уже не уви¬
дит материка с его унылыми холмами, глиняными крепо¬
стями и рыжей травой. Он даже обернулся, точно желая в
последний раз взглянуть на обрывистый берег Кореи, но
море было бескрайно, как радость, переполнявшая отпуск¬
ника.
Неясные, только что родившиеся облака висят над во¬
дой, пронизанной утренним светом. Волны робко толпят¬
ся вокруг мокрых камней, где сидят, подставив солнцу
панцири, багровые крабы. Над ними мечутся чайки. Их
короткие крики звучат, как визжанье блоков на парусни¬
ках.
Сато шел и громко смеялся. Мокрые сети, растянутые
через тропинку, били его по лицу. Он не старался даже
уклоняться. Он вдыхал запах Хоккайдо, исходивший от
этих сетей,— запах охры, смолы, рыбы и водорослей.
Еще два мыса, зыбкий мост на канатах — и откроется
дом.
Он прошел мимо рыбаков. Рослые парни в синих хан-
тэн с хозяйскими клеймами на спине сталкивали лодки в
прозрачную воду. Они спешили в море выбирать невода,
изнемогавшие под тяжестью рыбы.
По зеленым вельветовым штанам Сато узнал Ярито-
мо: два года назад на базаре в Хоккайдо приятели выбра¬
ли одинаковые штаны и ножи с черенками в виде дельфи¬
нов. Правда, Яритомо утонул возле Камчатки во время
сильного шторма, но Сато нисколько не удивился, увидев
89

утопленника, дымящего трубкой на корме лодки. Ведь о
шторме рассказывал шкипер Доно, любивший приврать.
Он перевел взгляд на другую лодку и без труда
отыскал седую голову самого шкипера. Возле него поче¬
му-то сидели господин ротный писарь и заика Мияко.
Кунгасы вереницей уходили от берега и прятались в
дымке — предвестнице жаркого дня.
— Ано нэ! — крикнул Сато, сложив руки рупором.
Рыбаки подняли головы. Видимо, никто не узнал Сато
в бравом солдате, обремененном двумя сундуками. Только
Доно что-то крикнул, отвечая на приветствие. Шкипер
взмахнул рукой, и флотилия исчезла среди солнечных бли¬
ков.
...Как трудно разговориться после долгой разлуки! Вот
уже полчаса отец и Сато обмениваются односложными вос¬
клицаниями.
Ставни раздвинуты. Блестят свежие циновки. Отец хо¬
чет, чтобы все односельчане видели сына в кителе и фу¬
ражке с красным околышем, со звездочками ефрейтора на
погонах. Рыжими от охры, трясущимися руками он под¬
брасывает угли в хибати, достает плоскую фарфоровую
бутылку сакэ и садится напротив.
Они сидят молча, протянув руки над хибати,— солда¬
ты, герои двух войн,— и слушают, как потрескивают и зве¬
нят угли. Сестра Сато, маленькая Юкико, движется по
комнате так быстро, что кимоно не успевает прикрывать
ее мелькающие пятки.
Она ставит перед братом соба *, квашеную редьку, со¬
леные креветки и засохший русский балык — лакомство,
которое подавали только отцу.
Они молчат. Они так редко встречаются, что отец не
знает даже, о чем спросить удачливого сына.
— Вероятно, у вас мерзли ноги? — говорит он, глядя
на ботинки Сато.
— Нет, мы привыкли,— отвечает Сато небрежно.
Между тем дом наполняется гостями. Приходит апте¬
карь Ватари, плетельщик корзин Судзумото, шкипер Ки-
мура. Появляется гадальщик Хаяма, высокий, неряшли¬
вый старик в котелке, предсказавший Сато жизнь, полную
приключений и перемен. Хаяма рад, что предсказания так
быстро сбываются. Он треплет Сато по плечу и дышит вин¬
ным перегаром. Отец, сделав приветливое лицо, с тоской и
неприязнью смотрит, как господин Хаяма, бесцеремонно 11 Соба — лапша из гречневой муки.
90

завладев чашкой с лапшой, со свистом втягивает клейкие
нити... Если не подойдут остальные, этот обжора съест и
креветки, и соленый миндаль, и балык.
Но Юкико уже пятится от входа, кланяясь и бормоча
приветствия. Сам господин писарь, услышав о при¬
езде Сато, решил засвидетельствовать почтение новоявлен¬
ному герою. Вытирая клетчатым платком свое раскисшее
лицо, он здоровается с собравшимися и косится на мило¬
видную Юкико.
Вместе с писарем входит учитель каллиграфии госпо¬
дин Ямадзаки — маленький, кадыкастый, с широким ртом,
где зубы натыканы как попало. Сато раскланивается с ним
особенно почтительно. После отца старый сэнсэй 1 для него
самая почтенная фигура в деревне.
Подогретое сакэ делает гостей разговорчивыми. Сато
ждет, когда его будут расспрашивать о службе и послед¬
них подвигах армии, но гости наперебой начинают делить¬
ся собственными впечатлениями.
— Перед тем как идти в сражение,— вспоминает гос¬
подин Ямадзаки,— росскэ нагревают над кострами свои
шубы... Однажды возле Куачензы...
Всем известно доблестное поведение господина Ямад¬
заки в стычке с казаками, когда на одного учителя напали
шесть великанов в бараньих тулупах, но никто, из боязни
проявить неучтивость, не прерывает рассказчика.
Наконец Сато получает возможность говорить, но все
рассказы, приготовленные заранее, когда он поднимался
по тропинке, вылетели у него из головы.
— У них трехмоторные самолеты,— начинает он не¬
впопад.— Мы видели их каждый день...
— Они купили их на деньги от Китайской дороги! — с
возмущением кричит учитель.— Купили во Франции... Вы
видели закрашенные знаки французов?
— Нет... Они были высоко.
Наступает пауза.
— Я всегда предсказывал ему повышение,— бормочет
господин Хаяма, бесцеремонно почесываясь.
— Вы знаете новость? — спрашивает писарь.— Сего¬
дня умер полицейский Миура. Говорят, от разрыва серд¬
ца. Он сильно огорчался последнее время.
Несомненно, что господин Миура, весельчак и бабник,
мог умереть не от огорчения, а только от пьянства, но слу¬
шатели почтительно склоняют головы. 11 Сэнсэй — учитель.

— Теперь освободилась вакансия... Если соединить на¬
стойчивость и хорошие рекомендации...
Все многозначительно смотрят на Сато. Отец — с гор-
достью, соседи — с почтением, Юкико — с испугом: она не
может даже представить брата с такой же толстой крас¬
ной шеей, как у господина Миура.
— Надо подумать,— говорит Сато с важностью, хотя
чувствует, что готов сию минуту бежать в канцеля¬
рию.— Я подумаю,— повторяет он, наслаждаясь впечатле¬
нием.
Вдруг учитель приподнимается и, ухватив плечи Сато
своими худыми цепкими руками, злобно кричит в уши от¬
пускнику:
— Вот новость! Он хочет подумать... Встать! Живо!
И сразу пропадает все: море в светлых бликах, тропин¬
ка, рыбаки, отец, писарь, Юкико...
В казарме полутемно. На потолке мигает фонарь «ле¬
тучая мышь». Фельдфебель, сдернув с Сато одеяло, грубо
трясет его за плечи.
Одним рывком Сато надевает штаны. Полурота вы¬
строилась на дворе возле казармы. Пока нет команды
«смирно», солдаты трут уши, щиплют себя за плечи и ляж¬
ки, стремясь стряхнуть остатки сна. Косо летит снежная
пыль.
— Говорят, красные перешли в наступление,— шепчет,
лязгая зубами, Мияко.
— Но ведь пока еще...
— Прекратить разговоры! Смирр-но!
Господин фельдфебель выкликает по списку солдат.
В морозном воздухе, точно отрывистый лай, звучат засту¬
женные солдатские голоса. Стрелки ждут приказания, вы¬
тянув руки по швам, боясь прикоснуться к покрасневшим
на морозе ушам.
Господин поручик скороговоркой поясняет задачу:
— ...Пользуясь миролюбием правительства, росскэ на¬
рушили границу и захватили часть территории Маньчжоу-
Го — от мельницы до знака номер семнадцать... Солдатам
второй роты выпала честь доказать росскэ, что такое ис¬
тинный дух сынов Ямато. Двигаться в полной тишине.
Возможен бой с превосходящим по силе противником... На¬
деть металлические шлемы... Наушники не опускать.
Рысцой солдаты сбегают в падь, пересекают дорогу я
углубляются в лес. Здесь теплее и тише. Звезды еле вид¬
ны в путанице черных сучьев. Сухие листья гремят под но¬
гами. Крепкий, морозный воздух, быстрое движение отря¬
92

да и неизвестность цели опьяняют Сато. Он чувствует, как
начинают гореть щеки.
Они идут долго. Пот выступает через шинели и оседает
инеем на сукне. Лес давно исчез в морозном тумане. Они
идут гуськом между скал, по дну пересохшего ручья. Под
ногами лопаются ледяные корки, и фельдфебель то и дело
предостерегающе поднимает руку.
Потом солдаты долго ползут в кустарнике, где, несмо¬
тря на мороз, сочится вода. Перчатки Сато намокают. Он
чувствует, как влага проникает сквозь двойную материю на
коленях...
Перед ними поляна, клином врезавшаяся в лес. Спра¬
ва из темноты проступает крыша мельницы. Здесь прохо¬
дит граница.
Охваченный волнением, Сато смотрит на высокий столб,
раскрашенный белыми и зелеными полосами... Он так вы¬
сок, что, даже протянув руку, нельзя достать до железно¬
го герба. Какие, однако, ловкачи эти росскэ, сумевшие так
быстро присвоить поляну!
— Здесь! — говорит шепотом фельдфебель.— Осмот¬
реть оружие! Приготовить гранаты!..
В разведку уходят двое: ефрейтор Акита и рядовой
Мияко. Туман расступается и сразу смыкается за ними.
Лежа в жесткой траве, солдаты поглядывают на столб
и растирают озябшие пальцы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Тише! — попросил Нугис.
Он согнулся над старым шестиламповым приемником,
силясь поймать Москву.
Это было нелегким делом. С тех пор как Илька раз¬
била шестую лампу, Москва отодвинулась на лишнюю ты¬
сячу километров.
— ...волновый... переда...
Восемь теней на потолке замерли, даже игроки в до¬
мино осторожнее застучали костяшками. Где-то выше ан¬
тенны, выше дубов, окружающих заставу, несся тихий го¬
лос Москвы:
— ...рит... расная площадь...
И снова поросячий визг, щелканье, дробь морзянки
вырвались из-под терпеливых пальцев Нугиса. Как всегда
бывает в Октябрьские дни, разговаривали сразу сотни стан¬
ций..*
93

Во Владивостоке выступал китайский театр. Глухо гу¬
дел бубен. Точно ивовая дудочка, звучала горловая фисту¬
ла певца.
В Хабаровске вынесли микрофон в городской сад, к
обрыву над Амуром, и дикторша, торопясь, говорила:
— ...Вот вижу лодки с флагами на корме... На всех
гребцах синие береты и желтые майки... Вот четыре ка¬
тера... Вот плывет пароход... А на палубе танцуют мазур¬
ку... Вот...
— ...лейтенант Вдовцов исполнит арию Хозе,— преду¬
преждала радиостанция города Климовска,— у рояля —
жена воентехника третьего ранга Клавдия Семеновна Во¬
робьева.
В радиостудии Николаевска-на-Амуре собрались ста¬
рики партизаны. Второй час сипловатый стариковский ба¬
сок, перебиваемый морзянкой, не спеша вспоминал:
— ...Тогда, оставив в затоне шесть раненых, мы реши¬
ли дать бой и пробиться к товарищу Шилову. На ут...
— Крути назад! — крикнул Корж.— Дай партизан по¬
слушать.
— Хочу про японцев,— сказала Илька.
Но Нугис только мотнул квадратной головой. Он
страшно торопился. Перед ним лежали часы. Было без
четверти пять по местному и около десяти по москов¬
скому...
С минуты на минуту должен был начаться парад. Ну¬
гис упрямо пытался пробиться к Москве сквозь позывные
пароходов, плывущих вдоль тихоокеанского побережья,
сквозь кабацкие фокстроты, летевшие из Харбина. Капи¬
таны краболовов поздравляли друг друга и спрашивали об
уловах, японский диктор без конца повторял какое-то рек¬
ламное объявление, радисты передавали, что в бухте Оль¬
га опять битый лед...
А Москва, лежавшая на другом краю мира, все еще
молчала.
Бойцы сидели вокруг Нугиса торжественные, одетые
по случаю Октября в свежие гимнастерки. Пулеметчики,
снайперы, стрелки, проводники собак терпеливо ждали
конца путешествия Нугиса по эфиру.
— Пощелкай,— посоветовал повар.-— Бывает, лампы
застаиваются...
Подняли крышку, и Нугис осторожно пощелкал по сте¬
клам, чуть освещенным изнутри золотистым сиянием.
Раздался оглушительный визг. За окном горестно взвы¬
ла овчарка, грянул хохот.
94

Нугис был раздосадован неудачей. Он встал и спрятал
часы.
— Отставить! — объявил Корж.— Задержка номер
четыре...
— Пойду поищу запасные,— сказал Нугис упрямо.
Но старый приемник уже не внушал бойцам доверия.
Кто-то из пулеметчиков заметил:
— Опять парад проворонили...
— Хоть бы танки послушать...
— А у нас в Верхних Кутах сегодня оладьи пекут,—
вспомнил неожиданно пулеметчик Зимин.
Это случайное замечание точно распахнуло стены ка¬
зармы. Сразу стали видны барабинские степи, Новоси¬
бирск, Смоленск, Свердловск, Полтава, Елабуга — все, что
лежало по ту сторону тайги. Каждому бойцу захотелось
вспомнить добрым словом родные города и поселки.
— А у нас в Мурманске на каждой мачте—звезда,—
сказал Белик.— Днем флаги, ночью иллюминация. Ледо¬
кол «Чайка» портрет Буденного вывесил. Весь из рыбьей
чешуи... Серебряный чекан, и только! Его норвежцы у
себя в Тромсе склеили и в подарок рыбакам привезли. На¬
чальник порта хотел в Третьяковскую галерею отправить,
да ледокол не отдал.
Повар стал было описывать, из какой чешуи был сде¬
лан портрет, но Велика перебил Гармиз.
— Нет, ты послушай! — закричал он, вскочив с табу¬
рета.— Какой Мурманск! Ты Лагодех видел? Через Гам-
боры ночью ходил? Там есть поляна — каждому дереву
тысяча лет. Больше! Две с половиной! Листья с ладонь.
Всю ночь пляшем. Внизу на дорогах арбы скрипят, вино¬
град, вино в город везут... Потом девушек провожаем...
В горах темно... Фонари к звездам идут. Крикнет один —
тысяча отвечает... Послушай! Какой ветер у нас! Станешь
спиной к пропасти, раскинешь рукава... Весь день будешь
стоять... Вот!
Гармиз взмахнул руками и замер, обводя всех глаза¬
ми, точно ища того, кто усомнился бы в силе гамборских
ветров.
Никто не ответил... Сибиряки, украинцы, белорусы, та¬
тары — бойцы сидели, задумавшись... Молчал даже Корж,
беспокойный, не умеющий минуты прожить без острого
слова.
Он сидел верхом на табурете и силился представить,
что делается теперь дома. Он так редко бывал в деревне,
что сразу не мог сообразить, чем занят сегодня отец.
95

...Сейчас десять утра. Вероятно, отец вместе с Павлом
находится в кузне... Кузня низкая, точно вырубленная из
сплошного куска угля... В раскрытые двери видны горн,
руки, взлетающие над наковальней. Когда молот опуска¬
ется, открывается отцовское лицо — черное, с толстыми
солдатскими усами, из-под которых сверкают зубы...
Маленький длиннорукий Павел раздувает горн. У него,
как у всех Коржей, светлые озорные глаза и большой рот.
Он приплясывает на одной ноге, насвистывает и бесстраш¬
но лезет короткими щипцами в самый жар, где нежно ро¬
зовеет железо.
Весело смотреть на отца с сыном, когда они в два мо¬
лота охаживают толстенную полосу, а железо вьется, из¬
гибается, багровеет, превращаясь в тракторный крюк или
шкворень фургона...
Впрочем, какая же сегодня работа!.. Наверно, все си¬
дят за столом. Мать выскоблила доски стеклом, поставила
берестяную сахарницу и голубые...
— Внимание!.. Красная площадь,— негромко сказал
репродуктор.— Все глаза обращены ...асской башне... Че¬
рез ...уту ...чнется парад.
Корж вскочил. Все обернулись к приемнику.
— Я нечаянно! — закричала Илька, поспешно отдер¬
нув руку.
Говорила Москва. Затухая, точно колеблемый ветром,
звучал голос диктора. Он описывал все: простор площади
и свежесть осеннего утра, освещенные солнцем звезды
Кремля, появление делегаций, стальные шлемы пехоты,
скульптурную группу напротив ворот Спасской башни, на¬
зывал людей, стоявших у Кремлевской стены,— имена,
знакомые всем, от чукотских яранг до поселков горной Сва-
нетии.
Накапливались войска. Оживали трибуны. Кому-то ап¬
лодировали, где-то музыканты пробовали трубы. Прозрач¬
ный неясный гул висел над Красной площадью.
И вдруг сразу стало тихо, как в поле. На том краю
мира не спеша били часы.
— Десять,— сказал тихо Белик, и все бойцы услышали
дальний звон подков.
Ворошилов объезжал войска, здороваясь и поздравляя
бойцов. Площадь отвечала ему всей грудью, дружно и ко¬
ротко.
Потом они услышали глуховатый голос наркома. Он
говорил отчетливо и так просто, что забывалась торжест¬
венная обстановка парада. Он напоминал о том, что было
96

сделано за год, о силе и целеустремленной воле народа.
Последние его слова, обращенные к Красной Армии, были
заглушены треском атмосферных разрядов, точно по всей
стране прогремели орудийные залпы салюта.
...Вошел на цыпочках Дубах и сел сзади бойцов. Илька
вскочила к нему на колени.
— Танк больше лошади? — спросила она.
— Тсс... Больше.
— Значит, главнее. А почему пустили вперед акаде¬
мию? Она больше танка?
Сделав страшные глаза, Дубах закрыл Ильке рот ла¬
донью... Сквозь марш пробивались отчетливые, мерные
удары. Разом впечатывая многотысячный шаг, проходила
пехота.
— Товарищ начальник,— спросил Корж,— что снача¬
ла идет, артиллерия или конница?
Дубах подумал. Он ни разу не видел московских пара¬
дов и стыдился в этом признаться. Ездить приходилось
много, но всегда по краю страны. Негорелое, Гродеково или
Кушку он знал лучше Москвы.
— Как когда,— ответил он осторожно.— Сегодня — ire
знаю...
По камням Красной площади хлестал звонкий ливень...
Скакала конница. Вихрем летели к Москве-реке тачанки.
Потом наступила долгая пауза. Странное, еле слышное
пофыркивание неслось из Москвы.
— Вся площадь в автомашинах...— пояснил диктор.—
Теперь движутся гаубицы... их колеса обуты в резину.
И вдруг какой-то странный рокочущий звук ворвался
в казарму, точно над Москвой разорвался длинный кусок
парусины.
— Слышали? — спросил рупор поспешно.— Это истре¬
битель... Он похож...
Голос его потонул в низком реве пропеллеров, в лязге
танковых гусениц. Парусина над площадью рвалась бес¬
прерывно.
— Девятнадцать... двадцать... двадцать семь... сорок
два...— считал Велик,— сорок три... пятьдесят!
— Это целый дредноут! — крикнул диктор.— У него
четыре башни. В нашем здании стекла дрожат!
...Зажгли лампу. Закрыли ставни. Восемь бойцов — си¬
биряков, белорусов, украинцев — стояли на площади.
Они видели все: бескрайнее человечье половодье,
освещенное солнцем, красногвардейцев с седыми виска¬
ми, сталеваров, народных артистов, горделивых москов¬
^ С. ДиковскиЙ
97

ских метростроевцев, академиков, старых ткачих, детей,
сидящих на плечах у отцов,— сотни тысяч лиц, обращен¬
ных к Кремлю.
Они стояли бы на Красной площади до конца празд¬
ника, но батареи питания заметно слабели, шум демон¬
страции становился все тише и тише, точно Москва ото¬
двигалась дальше, на самый край мира, и, наконец, при¬
емник умолк...
— Семичасный, Кульков, Уваров, в наряд! — крик¬
нул дежурный.
Мягкий треск полевого телефона вывел Дубаха из
дремоты. Не открывая глаз, он протянул руку и снял
трубку. Говорил постовой от ворот:
— Две женщины и лошадь с повозкой — к вам лич¬
но. Прикажете пропустить?
— Пропустить,— сказал начальник, безжалостно
скручивая ухо, чтобы прогнать сон. Он сидел, навалив¬
шись грудью на старенький самоучитель английского
языка. Лампа потухла. Сквозь ставни брезжил рассвет.
Дубах успел одеться прежде, чем часовой закрыл за
приехавшими ворота, и встретил женщин вспышкой кар¬
манного фонарика.
Одна из них, птичница соседнего колхоза, была зна¬
кома начальнику. Он не раз охотно беседовал с домови¬
той хозяйкой, терпеливо выслушивая ее долгие рассказы
о- муже, утопленном интервентами в проруби. То была
опытная, рассудительная женщина, умевшая отлично за¬
лечивать мокрец и выводить собачьи глисты. Дубах не
стеснялся с ней советоваться.
Ее спутница, девчонка с суровым, испуганным лицом,
одетая в ватник и мужские ичиги, сначала показалась
начальнику незнакомой.
— Ой, лишенько! — сказала Пилипенко, едва началь¬
ник показался на крыльце.— Ой, маты моя... Ой, идить
сюда скорийшь, товарищ начальник...
— Что за паника? — удивился Дубах.— Откуда у вас
эти дрючки?
— Боже ж мий!.. Колы б вы знали... Ось дывытесь...
Не выпуская валежины из рук, птичница подошла к
телеге и разгребла солому. Открылись тонкие ноги в рас¬
пустившихся обмотках, короткий зеленый мундирчик,
затем глянуло чугунное от натуги лицо японского пехо¬
тинца. Во рту полузадушенного, скрученного вожжами
солдата торчала фуражка.
98

— Ось злодий! — сказала птичница, дыша злобой и
возбуждением.— А ось тесак его. Вин, байстрюк, мини
усю робу распорол.
И громким плачущим голосом она стала рассказывать,
как это случилось.
Они с дочкой ехали в город — забрать лекарство.
У кур развелось так много блох, что полынь и зола уже
не помогали. Были еще и другие дела. Гапка хотела ку¬
пить батиста на кофточку. По дороге дочка накрылась
кожухом и заснула. Они ехали дубняком... Нет, не возле
мельницы... У них в колхозе дуриив нема, чтобы нару¬
шать запрещение. Сама Пилипенко тоже сплющила очи.
И вдруг выходит той злодий, той скорпиен, блазень, бай¬
стрюк с тесаком, той японьский офицер, и кажет...
— Прошу в канцелярию,— предложил Дубах.
Птичница кричала так громко, что из казармы стали
выскакивать во двор полуодетые бойцы.
Увидев на столе начальника бумаги и малахитовую
чернильницу — подарок уральских гранильщиков, Пили¬
пенко перешла на официальный тон... Нехай товарищ
начальник составит протокол. И пусть об этом случае
заявят самому наркому. Если бы не Гапка, она осталась
бы там, в лесу, а шпион подорвал бы мост... Когда она
остановила лошадь, он спросил по-русски, где Кущевка,
а потом, как бешеный, кинулся с тесаком. Спасибо, что
на дороге была глина и злодей поскользнулся. Офицер
только оцарапал птичнице шею и пропорол кожух. Они
упали на повозку, прямо на Гапку, а девка спросонок
так хватила японца, что злодей выпустил тесак. Он цара¬
пался и искусал Гапке руки, но женщины все-таки свя¬
зали офицера вожжами.
— Это солдат,— заметил Дубах.
Пожилая женщина в унтах и распахнутом кожухе,
открывавшем сильную шею, взглянула на пленника свер¬
ху вниз.
— А я кажу, що це офицер,— сказала она упрямо.—
Верно, дочка?
— Офицер,— сказала Гапка, с уважением посмотрев
на мать.
— Вин разумие по-русски...
— Скоси мо вакаримасен*,— сказал торопливо сол¬
дат.— Я весима доруго брудила.
Ничего не понимаю (яп.).
4*
99

— Это видно,— заметил Дубах.— Отсюда до границы
четыре километра.
— Годи! — крикнула Пилипенко, со злобой глядя на
стриженую голову солдата.— Я стреляная. Чины знаю.
Три звезды — офицер. Полоса — капитан.
— Мамо,— сказала вдруг Гапка баском,— а мабуть,
вин скаженный?
И она с тревогой показала багровые подтеки на своих
смуглых сильных руках. От волнения и страха за дочку
Пилипенко расплакалась.
Женщин успокоила нянька Ильки — Степанида Семе¬
новна. Она увела казачек к себе, приложила к иску¬
санной руке Гапки примочку из арники, вскипятила
чай.
Они сидели, долго перебирая подробности нападения
и ожидая Дубаха. Птичница вспомнила, как пятнадцать
лет назад японцы, расколотив пешнями лед, загнали в
прорубь мужа. Аргунь была мелкой, снег сдуло ветром,
и все проезжие видели, как ее Игнат из-подо льда смот¬
рит на солнце. Днем труп нельзя было вырубить. Она
приехала на санях ночью со свечкой и топором. Так, за¬
мороженного, в виде куска льда, она привезла мужа до¬
мой и заховала его во дворе.
Она обернулась к Гапке, чтобы показать, какую дев¬
ку она все-таки выходила, но дочка уже не слышала бе¬
седы. Забравшись на тахту начальника, утомленная и
спокойная, она заснула, забыв об офицере и своей иску¬
санной руке.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Светало. В сухой траве закричали фазаны. Предвест¬
ник утра — северный ветер — пробежал по дубняку; сту¬
ча, посыпались перезревшие желуди.
Солдаты ежились, лежа среди высокой заиндевелой
травы. Терли уши шерстяными перчатками, старались
укрыть колени полами коротких шинелей. Поручик де¬
монстративно не надевал козьих варежек. Сидел на кор¬
точках, восхищая выдержкой ефрейторов, только изредка
опускал руки в карманы шинели, где лежали две обтяну¬
тые бархатом грелки.
Акита не возвращался... Уходило лучшее время, рас¬
трачивалась подогретая водкой солдатская терпеливость.
100

По приказанию поручика двое солдат, стараясь не зве¬
неть лопатами, выкопали и положили в траву погран-
знак. Теперь Амакасу с досадой поглядывал на повален¬
ный столб. Стоило два часа морозить полуроту из-за та¬
кой чепухи!
Закрыв глаза, он пытался представить, что будет даль¬
ше... К рассвету он опрокинет заслон и выйдет к автомо¬
бильному тракту. Пулеметные гнезда останутся в двух
километрах слева. Застава будет сопротивляться упорно:
русские привыкли к пассивной обороне... Они даже имеют
небольшой огневой перевес, но при отсутствии инициати¬
вы это не имеет значения. К этому времени полковнику
постфактум донесут о случившемся. По крайней мере ми¬
нистерство еще раз почувствует настроение армии... Он
ясно представил очередную ноту советского посла, напе¬
чатанную петитом в вечерних изданиях, и уклончиво¬
удивленный ответ господина министра.
Только осторожность удерживала Амакасу от броска
вперед. Благоразумие — оружие сильных. Он вспомнил
готические окна академии и пренебрежительную вежли¬
вость, с которой полковник Гефтинг объяснял японским
стажерам методику рейхсвера в подготовке ночных опе¬
раций... «Благоразумие — оружие сильных»,— говорил он
менторским тоном... Амакасу презирал толстозадых гоген-
цоллерновских офицеров, проигравших войну. Они не по¬
нимали ни японского устава, ни наступательного духа им¬
ператорской армии.
И все-таки Амакасу слегка колебался. Молчание про¬
тивника было опаснее болтовни пулеметов.
Наконец явился ефрейтор Акита. Рассказ его был по¬
дробен и бессвязен... Вместе с Мияко они прошли весь
лес, от солонцов до заставы. Нарядов не встретили. Окна
заставы темны... Потом пошли отдельно... Слышно было,
как проехала крестьянская повозка.
— Почему крестьянская? — спросил поручик раздра¬
женно.
— Пахло сеном, и разговаривали две женщины.
— От вас пахнет глупостью!
— Не смею знать, господин поручик.
— Где Мияко? Подумайте... Ну?
— Вероятно, заблудился,— сказал ефрейтор, поду¬
мав.— Он ждет рассвета, чтобы ориентироваться.
Разведка оказалась явно неудачной, но ждать больше
было нельзя. Амакасу отдал приказ выступать...
101

...Два глухих взрыва сорвали дежурного с табурета.
Это было условным сигналом. Наряд Семичасного пре¬
дупреждал заставу гранатами: «Тревога! Ждем помощи.
Граница нарушена...»
Люди вскакивали с коек, одним рывком сбрасывая
одеяла. Света не зажигали. Все было знакомо на ощупь.
Руки безошибочно нащупывали винтовки, клинки, разби¬
рали подсумки, гранаты. В темноте слышались только
стук кованых сапог, лязг затворов и громыхание плащей.
Бойцы, заснувшие всего час назад, хватали оружие и вы¬
скакивали во двор, на бегу надевая шинели.
Люди двигались с той привычной и точной быстротой,
которая свойственна только пограничникам и морякам.
Через минуту отделение заняло окопы впереди заста¬
вы. Через три — небольшой отряд конников, взяв на седла
«максим» и два дегтяревских, на галопе пошел к солон¬
цам.
Сигнал Семичасного, еле слышный на расстоянии двух
километров, отозвался эхом на соседних заставах. Бойцы
«Казачки» седлали коней, когда дежурные на «Гремучей»
и «Маленькой» закричали: «В ружье!» Здесь тоже все
было известно на ощупь: маузеры, седла, пулеметные лен¬
ты, тропы, камни, облюбованные снайперами, сопки, об¬
стрелянные сотни раз на учениях.
Проводники вывели на тропы молчаливых овчарок.
Конники на галопе пошли по распадкам, с маху беря
ручьи и барьеры из валежин. Пулеметчики слились с кам¬
нями, хвоей, пропали в траве.
Наконец десятки людей услышали беспорядочные сла¬
бые звуки — точно дятлы вздумали перестукиваться
ночью.
Прошло полчаса... Соседние заставы, выславшие уси¬
ленные наряды, продолжали ждать. Никто не имел права
бросить силы к «Казачке», оголив свой участок.
И вдруг зеленая ракета беззвучно поднялась в воздух.
Описав огромную дугу, она долго освещала мертвенным
светом вершины голубых дубов и лесные поляны. Дятлы
опешили, а затем застучали еще настойчивее. Дубах вы¬
звал начальника отряда.
— В Минске идет снег,— предупредил он спокойно.
Эта метеорологическая сводка настолько заинтересо¬
вала начальника, что он тут же поделился новостью с ма¬
невренной группой и авиачастью, находившейся в ста
километрах от границы.
— Два эскадрона к Минску, галопом! — приказал он
102

маневренной группе.— Предупреждаю: в Минске снег,—
сообщил он командиру авиачасти.
— Греемся,— лаконично ответила трубка.
...В остальном в Приморье было спокойно. В полях воз¬
ле Черниговки гремели молотилки. Посьетские рыбаки
уходили в море, поругивая морозец. На амурских верфях
электросварщики, работавшие под открытым небом, зажи¬
гали звезды ярче Веги и Сириуса... Летчик почтового са¬
молета видел огненное дыхание десятков паровозов. Шли
поезда, груженные нефтью, мариупольской сталью, таш¬
кентским виноградом, учебниками, московскими автомо¬
билями. В шестидесяти километрах от места перестрелки
рыбак плыл по озеру в поселок за чаем, вез белок, вспу¬
гивал веслами глупую рыбу и пел, радуясь тишине осен¬
него утра.
Ни один чехол не был снят в эту ночь с орудий укреп¬
ленной полосы.
Сопка Мать походила на казацкое седло. Широкая,
затянутая бурой травой, она лежала между падями Козь¬
ей и Рисовой. Правым краем это седло упиралось в ручей,
против левого расстилались кусты ежевики и солонцы —
плешивый клочок земли, истоптанный и изрытый зверьем.
Отделенные от сопки широкой поляной, стояли по ту
сторону границы невысокие голые дубки. Траву на поля¬
не и сопках никогда не косили. Дикой силой обладала ры¬
жеватая почва, не видевшая никогда лемеха. Будяки
вытягивало здесь ростом с коня, ромашки разрастались
пышнее подсолнухов. Щавель, лилии, повилика, курослеп,
лебеда, лютик, гвоздика соперничали в силе, ярости и же¬
стокости, с которой они душили друг друга. Иногда власт¬
вовали здесь ромашки, делавшие поляну чистой и стро¬
гой. Иногда лиловым пламенем вспыхивал багульник или
ноготки заливали сопки медовой желтизной. К осени все
это пестрое сборище выгорало, твердело, превращаясь в
густую пыльную шкуру.
...Конники спешились у рисового поля за сопкой. Три
пулемета ударили с каменистой вершины по взводу япон¬
цев, обходивших сопку с флангов... Клещи разжались,
освободив наряд Семичасяого, изнемогавший под огнем
«гочкисов».
Лежа в каменной чаше, среди заиндевелой травы,
Корж долго не мог отдышаться. Бешено билось сердце,
разгоряченное скачкой. Кажется, взяли от лошадей все,
что могли. И все-таки не успели. Кульков, запевала, ре¬
103

дактор газеты, тамбовский столяр, лежал плотно — паль¬
цы в траву, щека к земле, точно слушал, идут ли. У Огне¬
ва пробитая пулей ладонь была вывернута на сторону.
Рядом с Коржем лежали Белик и связная собака
Барс. Тревога застала повара на кухне, и Белик не успел
даже снять фартук. Теперь он был помощником навод¬
чика. Быстро присоединив пароотводный шланг, он уста¬
новил патронную коробку и помог Коржу продернуть лен¬
ту в приемник...
Три пулемета брили траву за солонцами. «Гочкисы»
огрызались с той стороны поляны отчетливо, звонко. За
спиной Коржа рикошетили, волчками крутились на слан¬
цевых плитах пули...
Прошло полчаса. Вдруг Дубах, лежавший в двадцати
метрах от Коржа, поднялся и крикнул:
— Стой!
Пулеметы поперхнулись, не дожевав лент. Из дубня¬
ка, помахивая белым флажком, вышел молодцеватый
солдат в каске и короткой шинели. Трава закрыла его с
головой. Каска покачивалась, как плывущая черепаха.
Обвешанный репейником пехотинец взобрался на соп¬
ку и молча передал Дубаху записку.
Написанная по-русски печатными буквами, она похо¬
дила на издевательство.
«Русскому командиру (комиссару). Покорнейше при¬
казываю немедленно прекратить огонь и отойти в распо¬
ложение заставы. Сохраняя жизнь доблестных русских
солдат, остаюсь в полной надежде
Амакасу».
— Дивная нота,— проворчал Дубах, поморщившись.—
Желаете хамить до конца?
— Вакаримасен,— сказал солдат быстро.— Дозо ока-
кинасай *.
Дубах вырвал листок из блокнота и вывел тоже печат¬
ными буквами:
«На своей территории в переговоры не вступаю. Рас¬
сматриваю ваш отряд как диверсионную банду».
Потом подумал и приписал:
«Покорнейше приказываю прекратить провокацию».
Маленький солдат отдал честь и, сохраняя достоин¬
ство, стал погружаться в заросли будяка. Корж посмотрел
ему вслед. Он в первый раз видел японца вблизи. 11 Не понимаю. Напишите (яп.).
104

— Молодой, а до чего коренастый,— заметил он на¬
смешливо.
На левом фланге противника подняли маленький фла¬
жок с красным диском. Несколько пуль взвизгнуло над
самым гребнем сопки.
Вдоль горы, от пулемета к пулемету, прокатилась
команда:
— К бою!..
— По перебегающей группе... очередями... пол-ленты...
Огонь!
— Огонь! — крикнул Корж, и пулемет задрожал от
нетерпения и бешеной злости.
Дубах не сидел на месте. Негромкий голос его слышал¬
ся то на левом краю седловины, то возле пулеметчиков
Зимина и Гармиза, то возле ручья, где отделком Нугис
с группой бойцов наседал японцам на фланг.
Усатый, в широком брезентовом плаще и выгоревшей
добела фуражке, Дубах походил на мирного сельского
почтальона. В зубах начальника торчала погасшая трубка.
Он отдавал распоряжения так спокойно, точно перед
ним была на полурота японских стрелков, а поясные ми¬
шени на стрельбище. За полчаса он успел несколько раз
изменить расположение пулеметов и направление огня.
Это была вдвойне удобная тактика: она не позволяла про¬
тивнику как следует пристреляться и путала его пред¬
ставление о числе огневых точек на сопке.
Глядя на Дубаха, ободрились, повеселели бойцы, сму¬
щенные было численностью японо-маньчжур.
Начальник ни разу не повысил голоса, но потухшая
трубка сипела все сильнее и сильнее.
Дела пограничников были далеко не блестящи. Нуги-
су удалось перейти ручей и уничтожить пулеметный рас¬
чет, менявший ствол «гочкиса», но одно отделение и дег-
тяревский пулемет были не в силах сковать продвижение
полуроты стрелков.
Все чаще и чаще, в паузах между очередями, Дубах
прислушивался, не звенят ли в Козьей пади копыта.
— Корж перенес огонь вправо,— доложил командир
отделения.— Зимин устраняет задержку.
Дубах , ответил не сразу. Сидя на корточках, он пле¬
вался, но вместо слюны шла розовая пена. По губам
командира отделком угадал приказание:
— Рассеянием... на ширину цели... огонь!
Начальника оттащили вниз, к распадку, где стояли
кони. Расстегнули рубаху, качали бинтовать, но Дубах
105

вдруг вырвался и, как был, с окровавленной волосатой
грудью и волочащимся бинтом, полез на четвереньках в
гору. У него еще хватило сил влезть в яму и отдать рас¬
поряжение о перемене позиции. Дубаха беспокоила со¬
седняя сопка Затылиха. Она запирала вход в падь, и ка¬
ски наседали на нее особенно нахраписто. Потом он взду¬
мал написать записку командиру взвода Ерохину. Мор¬
щась, полез в полевую сумку и сразу обмяк, сунувшись
носом в колени.
Ответ Дубаха обрадовал Амакасу. Он с удовлетворе¬
нием отметил твердый почерк и решительный тон запи¬
ски. Было бы скверно, если бы русские отступили без боя.
Глупо с полуротой стрелков торчать на месте возле стол¬
ба. Но еще хуже двигаться в неизвестность, рискуя сол¬
датами.
Дружные голоса пулеметов вселяли в поручика уве¬
ренность в счастливом исходе операции. Он знал твердо:
ото новая страница блистательного романа Фукунага. Она
будет перевернута, прежде чем министерская сволочь
успеет продиктовать извинения. Сила не нуждается в ад¬
вокатах. Стиснув зубы, русские будут пятиться и бормо¬
тать угрозы до тех пор, пока их не заставят драться
всерьез.
Между тем перестрелка затягивалась. На правом флан¬
ге, возле солонцов, лежал взвод маньчжур. До тех пор,
пока не требовалось двигаться дальше, солдаты держа¬
лись неплохо. Многие, по старой хунхузской привычке,
стреляли наугад, упирая приклад в ляжку. Они выбирали
неплохие укрытия и готовы были вести перестрелку хоть
до обеда.
Как все крестьяне, они были прирожденными окопни¬
ками — медлительные, абсолютно лишенные солдатского
автоматизма. К свисту пуль они прислушивались стара¬
тельнее, чем к окрикам фельдфебелей.
В конце концов показная суетня маньчжур привела
поручика в ярость: он приказал выставить в тылу взвода
«гочкис»,— только тогда солдаты, прижимаясь к земле,
медленно двинулись к сопке. У края солонцов они снова
остановились. Память о разгроме армии Ляна под Чжа-
лайнором1 была еще свежа в Маньчжурии. Никакими
1 Конфликт на КВЖД с белокитайцами в 1929 году.

угрозами нельзя было заставить солдат продвинуться впе¬
ред хотя бы на метр.
Лежа на второй линии, Сато с восхищением погляды¬
вал на Амакасу. Поручик сидел выпрямившись, не обра¬
щая внимания на пыль, поднятую пулеметами погранич¬
ников. Из-под зеленого целлулоидного козырька, защи¬
щавшего Амакасу от солнца, торчали обмороженный нос
и жестяной свисток, на звук которого подползали ефрей¬
торы. Изредка он отдавал распоряжения своей обычной
ворчливой скороговоркой.
Заметив восхищенный взгляд солдата, Амакасу под¬
нял согнутый палец. Он вызвал еще рядовых второго раз¬
ряда Тарада и Кондо и в кратких энергичных выраже¬
ниях объяснил солдатам задачу.
— Храбрость русских обманчива,— заявил Амакасу.—
Русские пулеметчики или пьяны, или сошли с ума от
страха... Чтобы привести их в себя, нужно пересечь со¬
лонцы, зайти к пулеметчику с левого фланга и швырнуть
по паре гранат... Разнесите их в клочья. Они еще не знают
духа Ямато! — С этими словами Амакасу снова взялся за
бинокль.
Три солдата поползли к солонцам.
— Прощайте! — крикнул товарищам Кондо.
— Вернемся ефрейторами! — отозвался Тарада.
— Хочу быть убитым...— сквозь зубы сказал Сато.
Суеверный, он надеялся, что смерть не исполняет жела¬
ний.
Пулеметчик на левом фланге противника работал
длинными очередями. Гневное рычание «максима» ста¬
новилось все ближе, страшнее, настойчивей. Возле солон¬
цов Сато остановился в раздумье. Не так-то просто было
двигаться дальше по голой площадке, покрытой вместо
травы какими-то лишаями. Если русский солдат действи¬
тельно сошел с ума, то его пулемет сохранил здравый
рассудок. Пули посвистывали так низко, что голова Сато
против воли сама уходила в плечи. «Дз-юр-р-р»,—ска¬
зала одна из них, и Сато почувствовал резкий щелчок
в голову. Он осторожно снял каску. На гребне видне¬
лась узкая вмятина, точно кто-то ударил сверху тупой
шашкой.
Между тем Копдо успел переползти солонцы и вска¬
рабкался до половины склона.
— Получи! — крикнул он, размахнувшись.
Граната упала, не долетев до гребня, и покатилась
обратно. Вслед за ней съехал на животе Кондо. Донесся
107

звенящий звук взрыва. Пулемет поперхнулся. Русский
стал менять ленту.
— Иду! — крикнул Сато.
Он разбежался и кинул гранату прямо в брезентовый
капюшон пулеметчика. Клочья материи и травы взметну¬
лись в воздух. Рота ответила торжествующим криком.
Зубами Сато вырвал вторую шпильку. «Хочу быть
убитым, хочу быть убитым»,— повторял он упрямо, зная,
что слова эти прочны, как броня. Пулемет был бессилен,
он молчал. Зато все громче и громче раздавались голоса
солдат, воодушевленных удачей.
Вся рота видела, как Сато добежал до половины хол¬
ма, взмахнул рукой и вдруг, точно поскользнувшись, рас¬
тянулся на склоне. Раздался приглушенный взрыв, и тело
солдата сильно вздрогнуло.
Пулемет заговорил снова. Рыльце его высунулось из
камней метрах в двадцати от места взрыва. Солдаты сли¬
лись с землей, утопили в траве свои круглые шлемы. Ле¬
жали молча, ожидая сигнала, чтобы рвануться вперед.
Сато грыз землю — чужую, холодную, твердую. Не по¬
нимая, что произошло, он выл от ужаса и боли и наконец
затих, выбросив ноги и раскрыв рот, набитый мерзлой
землей.
В полукилометре от него Амакасу смочил палец слю¬
ной и выбросил руку вверх.
— Сигоку *,— сказал он, улыбнувшись.
Ветер гнал с юго-востока в сторону сопок грязноватые
облачка.
...Два пулемета били с каменистого гребня. Уже кипе¬
ла вода в кожухах и дымились на винтовках накладки,
а конца боя еще не было видно.
Гладкие стальные шлемы, сужая полукруг, выползли
к солонцам. Отчетливо стали слышны жестяные свистки и
резкие выкрики командиров, поднимавших солдат для
броска.
Подготовляя удар через солонцы, японцы старательно
выбривали гребень сопки. Высушенная морозом земля, на
которой пулеметы сосредоточили свою злость, дымилась
пылью, точно тлела под зажигательными стеклами.
Иней исчез. Небо стало глубоким и ярким. Перепелки,
не обращая внимания на выстрелы, вылезали из кустов
греться на солнце.
Семь пограничников удерживали сопку Мать. Они не 11 Отлично (яп.).

лежали на месте. Земля дымилась под пулями. Лежать
было нельзя. Послав пару обойм, они искали новую
складку, камень, яму, бугор. Стреляли... Снова увертыва¬
лись. Семеро знали сопку на ощупь. Три года назад они
пережили здесь страхи первых дежурств. Они видели соп¬
ку, заваленную снегом, сверкающую всеми красками уссу¬
рийской весны, голую после осенних палов. Каждая
складка, куст, камень, родник стали близки, как собствен¬
ная ладонь.
Эта горбатая, беспокойная земля была пограничникам
более чем знакома. Она была своей.
Нахрапистый противник не озадачил бойцов. Бывало
и хуже. Семеро сибиряков били расчетливо, по-хозяйски.
Не спешили, не заваливали мушек, придерживали дыха¬
ние, спуская курок.
Стрелки занимали седловину. Пулеметы были вынесе¬
ны на края. Зимин отжимал правый фланг, работая очере¬
дями, короткими, как укусы. Левый фланг и соседнюю
сопку Затылиху прикрывал Корж. Барс лежал рядом, по¬
визгивал, хватал воздух зубами, когда «осы» пролетали
над ухом.
В десяти шагах от Коржа отделенный командир Гар-
миз разрывал пакеты с бинтами. Черт знает сколько горя¬
чей крови было в начальнике! Она вышибала тампоны,
пробивала бинты и рубахи, дымилась на промерзших кам¬
нях. И все-таки волосатое тело Дубаха не хотело уми¬
рать, дышало, ежилось, вздрагивало.
Гармиз был плохим санитаром. Он извел четыре бин¬
та, прежде чем спеленал командира.
Странное дело: кровь уходила, а тело становилось все
грузнее и грузнее. Наконец оно стало таким тяжелым, что
Гармиз понял — придется драться одним. Он прикрыл на¬
чальника плащом и побежал к Зимину менять диск.
Брезентовый плащ мешал Коржу работать. Он скинул
его и остался в одной гимнастерке. Холода он не замечал.
Трое солдат, медленно извиваясь в траве, ползли к солон¬
цам. Он перенес на них огонь, раздавил одного. Двое успе¬
ли укрыться.
Гармиз взял плащ и, оттащив его метров на двадцать
в сторону, поднял сучками капюшон над травой.
— Пускай упражняются,— сказал он, вернувшись.
— Где начальник? — спросил Корж.
— Возле ручья.
— Раней?
— Не знаю.
109

Очередью, короткой, как окрик, Корж придержал груп¬
пу солдат возле дубков. Два японца слева снова оживи¬
лись и перебежали через солонцы.
Лента кончилась.
— Упустил! — крикнул Корж.
И вдруг капюшон плаща разлетелся в клочья. Белик
кинулся навстречу гранатометчику, но Зимин уже сшиб
со склона два шлема.
«Максим» гулко раскашлялся навстречу бегущим сол¬
датам. Затем наступила пауза, прерываемая только отры¬
вистыми винтовочными выстрелами. Барс выставил впе¬
ред уши п звонко чихнул.
— Салют микаде! — заметил Корж.
— Отступают? — спросил Белик, обрадовавшись.
— Нет, перекурку устроили.
Острый камень колол Коржу бок. Он отшвырнул его,
лег еще плотнее, удобнее. Никакая сила не могла вы¬
рвать теперь его из каменной чаши, усыпанной гильзами.
Он слышал голоса товарищей, окликавших друг друга.
Красноармейцы отвечали командиру взвода, как на утрен¬
ней перекличке: приемисто, коротко. Трое не ответили
вовсе. Но когда голоса добежали до левого фланга, Корж
громко ответил:
— Полный!
Барс снова чихнул. Из дубняка тянуло не то кислым
запахом пороха, не то кизячным дымком.
• Корж выглянул из-за щитка и выразительно свист¬
нул. Горели луга. Рваной дугой изгибалось неяркое, почти
бездымное пламя. Было очень тихо. Над лугами дрожал
горячий воздух. Японцы молчали.
Вскоре ветер усилился. Костры, зажженные солдата¬
ми в разных частях поляны, слились в один полукруг.
Три полосы: голубая, рыжая и седовато-черная — дым,
огонь и выжженная трава — приближались к сопке. Слад¬
коватый запах гари уже пощипывал ноздри. Несколько
красноармейцев вскочили и стали вырывать траву на
гребне. Затем смельчаки спустились еще ниже, чтобы под¬
жечь багульник и создать защитную полосу пепла преж¬
де, чем на сопку взберется огонь. Тогда с той стороны за¬
говорили винтовки и «гочкисы».
Вслед за пламенем перебегали солдаты. Стали видны
простым глазом их жесткие стоячие воротники, гладкие
пуговицы и бронзовые звезды на касках. Маленькие и на¬
стойчивые, они напоминали назойливых насекомых.
Корж прижимал их к земле. Он чувствовал злость и
tio

могучую силу «максима». До тех пор пока пулемет пере¬
жевывал ленту, солдаты были во власти Коржа. Он мог
нащупывать их за камнями, подстерегать, настигать на
бегу. Охваченный яростью к цепким ядовитым тварям, он
не терял головы. Искал, отбрасывал, рассекал.
...Тем временем пламя подкралось к сопке и исчезло
из глаз. Сильнее потянуло дымом. Белик поплевал на
пальцы и смазал глаза. Корж сделал то же. «Чадит,—
подумал он с облегчением,— значит, кончилось». Внезап¬
но стая фазанов выскочила из травы и, размахивая корот¬
кими крыльями, помчалась по гребню. Их сиплые голоса
звучали испуганно. Пара бурундуков наткнулась на Бар¬
са, подпрыгнула и, точно по команде, бросилась вправо.
За бурундуками зигзагами бежали перепелки. Подгоняя
рыльцем подругу, прошел еж. Все, что жило в этой рыжей
траве,— пернатое, четвероногое, покрытое иглами, ме¬
хом,— карабкалось по склону, спасаясь от огня.
Потянуло сухим зноем. Воздух над сопкой поплыл вол¬
нами.
— Рви! — крикнул Корж.
Белик скинул плащ и выполз вперед. Он запустил
руки по плечи в могучую пыльную шкуру сопки. Ломал,
мял, выдергивал жилистый щавель, стволы будяка, рвал
крепкую, как проволока, повилику. Но что могли сделать
пальцы бойца, если косы не брали здешнюю траву?
Огонь опередил его, забежал с тыла к Коржу. Белик
схватил плащ и, ползая на коленях, душил желтые язы¬
ки. Барс метался сзади, цеплялся за гимнастерки пуле¬
метчиков и звал людей назад.
Люди не шли. Нельзя было уйти, потому что Мать
своим грузным телом закрывала две пади. Тот, кто терял
гребень, уступал точку опоры.
Четыре стрелка били с сопки. Били расчетливо, по-
хозяйски. Не спешили, придерживали дыхание, спуская
курок.
Ветер дохнул огнем в лицо Коржу. Пулеметчик уто¬
пил голову в плечи. Языки проскользнули под «максим»,
и краску на кожухе повело пузырями.
Пулеметчик крикнул Белика, но вместо повара ото¬
звался кто-то картавый, чужой.
— Эй, русский! — крикнул картавый.— Оставь напрас¬
но стрелять...
Корж хотел крикнуть, но побоялся, что голос сорвется.
— Вр-р-решь! — ответил «максим» картавому,
— Эй, брат! Оставь стрелять!
ш

— Вр-р-решь! — отозвался «максим».
Раздался взрыв ругательств. Озлобленные неудачей,
прижатые пулеметом к земле, солдаты обливали руганью
обожженного полумертвого красноармейца.
Они кричали:
— Эй, жареная падаль!
Они кричали:
— Ты подавишься кишками!
Они кричали:
— Собака! Тебе не уйти!
Пулеметчик не слышал. Ему казалось, что горит не
трава — кровь, что живы в нем только глаза и пальцы.
Глаза искали картавого, пальцы давили на спуск.
Наконец пулемет поперхнулся. Солдаты взбежали на
гребень.
— Стой! Оставь стрелять! — закричал Амакасу.
— Вр-р-решь! — ответили «максим» и Корж.
Это было последнием дыханием их обоих.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Они попали в мешок,— сказал Дубах, придерживая
коня.— Мы приняли лобовой удар, а тем временем эскад¬
рон маневренной группы... Видите вот этот распадочек?
Всадники обернулись. Всюду горбатились сопки, оди¬
наково пологие, мохнатые, испещренные яркими точками
гвоздики. Всюду синели ложбины, поросшие дубняком и
орешником.
Был полдень — сонный и сытый. Птицы умолкли.
Только пчелы, измазанные в желтой пыли, ворча, проле¬
тали над всадниками.
— Не различаю,— признался Никита Михайлович.
— Не важно... падь безымянная. А сыну вашему при¬
дется запомнить: эскадрон на галопе вышел отсюда и смял
левый фланг японцев. Одной амуниции две тачанки со¬
брали.
— Говорят, им по уставу отступать не положено.
Дубах улыбнулся — зубы молодо сверкнули под пше¬
ничными усами. Даже от черной повязки, прикрывающей
глаз, разбежались колючие лучики.
— Ну, знаете, они не формалисты,— сказал он лука¬
во.— Господин поручик, как его, Амакаса... тот, я думаю,
сто очков братьям Знаменским даст.
Ш

— Ушел?
— Нет, раздумал. Вернее, его Нугис уговорил. Не ви¬
дали? Очень убедительный человек. Любопытно вот что,—
заметил Дубах, вводя коня в ручей.— Когда стали пере¬
вязывать раненых, оказалось, что почти вся самурайская
гвардия под хмельком. С маньчжурами еще удивительнее:
зрачки расширены, сонливость, потеря чувствительности.
Врачи утверждают — действие опия.
— Под Ляоянем нам водку давали,— вспомнил Ники¬
та Михайлович.— Полстакана за здоровье Куропаткина.
Он собирался уже начать рассказ о памятной мань¬
чжурской кампании, но Павел поспешно перебил отца:
— А как же японцы?
— Возвратили... Двадцать три гроба, шестнадцать жи¬
вых. Нам чужого не нужно.
— С церемонией?
— Не без этого... Их майор даже речь закатил. Гово¬
рил по-японски, а кончил по-русски: «Я весима радовал¬
ся геройски подвиг росскэ солдат». Пересчитал трупы, по¬
думал и еще раз: «Очиэн сиассибо!» Капитан Дятлов
по-японски ответил: «Не за что, говорит, а качества наши
всегда при себе».
Они подъехали к заставе. Здесь было тихо. Двое крас¬
ноармейцев обкладывали дерном клумбу, насыпанную в
виде звезды. Возле них в мокрых тряпках лежала расса¬
да. На ступеньках казармы сидел белоголовый, очень доб¬
родушный боец. Он подтачивал клинок бруском, как де¬
лают это косари, и комариным голосом вытягивал длин¬
нейшую песню.
За ручьем, где лежал манеж, фыркали кони, слыша¬
лась отрывистая команда.
Как всегда, казарма жила в нескольких сутках сразу:
для одних день был в разгаре, для других еще не начи¬
нался. В спальнях, на подушках, освещенных солнцем,
чернели стриженые головы тех, кто вернулся из тайги на
рассвете.
Начальник подошел к окну и опустил штору. Подбе¬
жал дневальный.
— Не надо зевать,— ворчливо сказал Дубах.
На цыпочках они прошли в соседнюю комнату. Здесь
за столом сидели Велик и Илька. Повар наклеивал в «Кни¬
гу подвигов» газетные заметки о Корже. Илька обводила
их цветным карандашом.
На снимках Корж был суровей и красивей, чем в
жизни.
113

Илька оглядела Павла и строго спросила:
— А вы правда Коря?? Вы сильный?
Павел согнул руку в локте.
— Ого! А вы на турнике солнце можете сделать? А что
вы умеете? Хотите, покажу, как диск надевать?
— Началось! — сказал Дубах, смеясь.
Хмуря брови, Илька обошла вокруг Павла.
— Заправочки нет,— заметила она озабоченно.— Ну,
ничего. Только, пожалуйста, в наряде не спите.
— Хотите видеть нашу библиотеку? — спросил Дубах.
Он открыл шкаф и вынул огромную пачку конвертов.
Все полки были заложены письмами. Здесь были кон¬
верты, склеенные из газет, и пергаментные пакеты со
штампами, открытки, брошенные на я?елезнодорожном по¬
лустанке, и большие листы, испещренные сотнями подпи¬
сей. Телеграммы и школьные тетради, стихи и рисунки.
Никита Михайлович нерешительно развернул один из
листков. Это было письмо мурманского кочегара.
«Извините за беспокойство,— писал кочегар.— У вас
сейчас дозорная служба, а я человек, свободный от вахты,
и мешаю участием. Горе наше общее и гордость — тоже.
Пересылаю вам поэму на смерть товарища Коржа (тет¬
радь первая). Остальное допишу завтра, потому что с ше¬
сти мне заступать. Товарищ командир! Прочтите ее, по-
я?алуйста, как голос советского моряка, на общем собра¬
нии».
— Все зачитать было нельзя,— сказал Велик.— Там,
где касается японцев, он как бы на прозу срывается.
Никита Михайлович молчал. Он растерянно рылся в
пиджаке, перекладывая из кармана в карман то очечник,
то пулеметную гильзу, подобранную утром на сопке.
У него тряслись руки. Ни путешествие к месту боя, ни
вчерашний выход в наряд вместе с товарищами сына не
взволновали старика так, как этот переполненный письма¬
ми шкаф.
Он торопливо надел очки, сел за стол и громким ста¬
риковским тенором стал читать письма, адресованные за-
ставе. Писали московские ткачихи, парашютисты Ростова,
барабинские хлебопеки, подводники, геологи, проводники
поездов, народные артисты, ашхабадские шоферы. Писали
из таких дальних городов, о которых старый Корж нико¬
гда прежде не слышал.
Это были письма простые и искренние, письма людей,
которые никогда не видели и не знали Андрея, но хотели
быть похожими на него.
114

«Дорогие товарищи пограничники! — читал Никита
Михайлович.— Мы не можем к вам приехать сегодня, по¬
тому что, во-первых, идут зачеты по географии и русскому
языку. А во-вторых, Алексей Эдуардович сказал, что
ехать сразу — это будут партизанские настроения. Про¬
сим вас записать нас заранее в пулеметчики. Мы будем
призываться в 1943 году и сразу приедем на смену това¬
рищу Коржу. Пока посылаем пионерский салют и четыре
лучшие мишени».
— Эту штуку надо списать,— сказал Никита Михай¬
лович.
Но писем было так много, что он вздохнул и стал чи¬
тать дальше.
«...Цоколь памятника предлагаю высечь из лабрадора,
а самую фигуру поручить каслинским мастерам. Пусть
медный боец вечно стоит на той сопке, где он отдал роди¬
не жизнь».
«...Верно ли, что он умер от потери крови? Да неужели
же такому человеку нельзя было сделать переливание или
вызвать из города самолет?»
«...Мы, шоферы 6-й автобазы, обещаем подготовить
четырех снайперов».
Бережно разглаженные ладонями Белика, лежали те¬
леграммы, слетевшиеся сюда со всех краев родины:
«...Медосвидетельствование прошел. Имею рекоменда¬
цию ячейки и краснознаменца директора. Разрешите вы¬
ехать на заставу».
«...Телеграфьте: Калуга. Почтовый ящик 16. Прини¬
маете ли добровольцами девушек. Имею значок ГТО. Об¬
разование среднее».
«...Выездная труппа будет в первых числах мая. Гото¬
вим «Платона Кречета», «Славу». Сообщите, можно ли
доставить вьюками часть реквизита».
«...Молнируйте: Москва, Трехгорная мануфактура.
Имеет ли товарищ Корж дег1ей. Берем ребят свои
семьи».
Давно вернулись с манежа бойцы. Ушел, извинив¬
шись, начальник, и Белик увел с собой Павла. В казарме
уже собирались в дорогу ночные дозоры, а Никита Ми¬
хайлович все еще сидел за столом и громко читал взвол¬
нованные письма незнакомых людей.
Никогда еще он не чувствовал, что мир так широк, что
столько тысяч людей искренне опечалены смертью Анд¬
рея. Он вспомнил размытую дождями дорогу к Мукдену,
штаб полка, письма с тонкой черной каймой, наваленные
115

в патронный ящик, и кислую бабью физиономию писаря,
проставлявшего на бланках фамилии мертвецов. Получи¬
ла бы жена такой конверт, если бы его, Никиту Коржа,
разорвала шимоза? 1
Перед ним лежала груда писем. Горячих, отцовских.
Не ему одному — всем был дорог озорной остроглазый
Андрюшка... Он перевел взгляд на стену, где висел порт¬
рет Андрея Никитича Коржа. Художник нарисовал сына
неверно: рот был слишком суров и брови черные, но глаза
смотрели по-настоящему молодо, ясно, бесстрашно.
Никита Михайлович снял очки и облегченно вздохнул.
В первый раз после памятной телеграммы он не чувство¬
вал боли.
1937
1 Шимоза — взрывчатое вещество, применявшееся японцами
во время русско-японской войпы (1904—1905),

БОЙ
(Из жизни 2-й Краснознаменной стрелковой Приамурской
дивизии)
зводный приподнял полог палатки, выглянул
наружу, и тотчас же его лицо покрылось
крупными каплями.
— Зх, и сечет...— сказал он, стряхивая с
волос брызги,— аж дышать нечем.
Разговор смолк. Несколько секунд крас¬
ноармейцы прислушивались к дождю. На¬
мокшая палатка глухо гудела под ударами капель. Ветер,
обтягивая парусину, свистел в щелях. Временами распа¬
хивался полог, и тогда брызги влетали в палатву, точно
маленькие стеклянные бомбы.
Дождь шел, почти не переставая, шестые сутки. Небо,
точно намокшая парусина, грузно легло на сопки. Благо¬
вещенск, обычно отчетливо видимый из лагерей, маячил
теперь только туманным силуэтом каланчи. Палатки стоя¬
ли точно на островках, окруженные рябыми от капель озе¬
рами. Превратившиеся в реки ручьи несли к Амуру сучья,
сено, рыхлые желтые клочья пены. Дождь лил с такой
силой, что, запрокинув голову, можно было, не отрываясь,
напиться, как из крана. Казалось, над землей больше
воды, чем воздуха...
— Сорок — сегодня, сорок — завтра,— ворчливо ска¬
зал Кабанов, отдирая щепкой с подметок жирные пласты
грязи.— С таких переходов не то что сапоги, и сам в два
счета развалишься.
Он повторял это каждый день. К высокому скрипуче¬
му голосу привыкли, как привыкали к ветру, шуму дож¬
дя. Кабанов брюзжал каждый день из-за длинных, труд¬
ных переходов по сопкам, из-за мокрых шинелей, частых
стрельб. Ворчал монотонно и надоедливо, «принципиаль¬
но» придираясь к каждой мелочи... Только подвижпой,
неугомонный Шурцев находил терпение, чтобы отвечать
Кабанову.
118

— Завел шарманку,— заметил он.— А что бы с тобой
на фронте стало?..
— На фронте другое дело. Нужно рассудить...
Он не докончил. Сквозь пелену дождя приглушенно
донеслась протяжная команда:
— Ста-но-вись!
Нахлобучив на голову фуражку, Шурцев первый вы¬
скочил из палатки. Нагнув голову, бежал он навстречу
стегающим струям, ослепленный, задыхающийся. За ним
неслось невнятное бормотанье Кабанова. Рядом, затяги¬
вая на ходу пояс, грузно хлюпал по лужам длинноногий
Лутько. Из палаток, пригнувшись, торопливо выбегали
красноармейцы. Кто-то, поскользнувшись на траве, упал,
через него перескакивали другие...
На опушке, в сотне шагов от крайней палатки, быстро
росла шеренга.
Удар грома точно разорвал небо пополам. .Молния
окрасила в ослепительный лиловый цвет мокрые вершины
сопок, сверкающую листву деревьев, палатки, тачанки.
Ветер перегнул деревья на одну сторону, и казалось,
листья вот-вот оторвутся и улетят в сторону вместе с ко¬
сыми струями дождя.
Шурцев тщетно пытался разглядеть, что делалось в не¬
скольких шагах от него, но видел немного: часть шерен¬
ги, задернутой серой туманной шторой. Рядом с Шурце-
вым дергал головой, ежась от попадавшей за ворот воды,
сосед по палатке Кузнецов. Вспышки молнии, тяжелый
грохот разрывавшихся туч создавали какую-то особенную
напряженную обстановку. Шурцев почувствовал, что его
дергают за рукав.
— Зея... разливается!.. Подходит к элеваторам! — по¬
чти прокричал Кузнецов.
Ротный, скользя подошвами по мокрой траве, пробе¬
жал вдоль шеренги и исчез, точно растворившись в воде.
Увлеченный необычайной картиной грозы, Шурцев не
слышал команды. Он опомнился только, когда секретарь
партячейки Сизов, стоявший рядом с ним, рванулся впе¬
ред, точно его толкнули в спину.
Шурцев несколько минут не мог сообразить, бежит он
впереди своих товарищей или сзади. Перед ним колыха¬
лась чья-то вздувшаяся пузырем рубаха. Молния на миг
вздернула тусклую завесу, и Шурцев увидел растянув¬
шиеся далеко по дороге черные силуэты.
Шурцев прибавил ходу. Он легко обогнал коротконо¬
гого фыркающего Москалева, обошел сбоку Лутько, под¬
119

нимавшего тучи брызг, и теперь бежал рядом с Сизовым,
почти касаясь его плечом.
Шинели быстро впитывали струи дождя, голенища, на¬
полненные водой, назойливо жали икры. Через каждые
десять — пятнадцать минут приходилось останавливать¬
ся и поднимать кверху то одну, то другую ногу.
За базаром кто-то, задыхаясь, крикнул:
— Ходу! Ходу!.. Зея у элеваторов!..
Крик прибавил силы. Жидкая грязь, покрывавшая
улицы, разлеталась под ногами, от рубах поднимался пар.
Двенадцать верст от лагерей до элеваторов рота пробежа¬
ла почти в час.
Еще издали была видна темно-желтая полоса воды с
зачесанными белыми гребнями. Мелкие волны набегали
друг на друга в нескольких метрах от складов. Другой бе¬
рег Зеи скрывала мутная завеса ливня. В полукилометре
синел разлившийся до горизонта Амур.
Вбежав вместе с другими в широкие двери элеватора,
Шурцев остановился, изумленный обилием хлеба,— тыся¬
чи мешков поднимались вверх, точно стены необычайной,
еще не оконченной стройки. Воздух, насыщенный мучной
пылью, казался почти съедобным... Только сейчас Шур¬
цев заметил, что он стоит в луже, натекшей с шинели.
Оставляя следы, он пошел на другой конец склада, где
пожелтевший от тревоги и бессонницы заведующий, взо¬
бравшись на мешки, объяснял бойцам, в чем дело.
Он говорил о затопленных Зеей полях, о размытых на¬
сыпях железной дороги. Наводнение могло лишить край
урожая. На элеваторах лежали миллионы пудов пшени¬
цы — от их спасения зависела судьба затопленных райо¬
нов, ожидавших помощи. Эти миллионы мешков нужно
было быстро поднять на два метра вверх. Опасность при¬
ближалась.
Вздувшаяся река несла мутную воду почти у самых
складов, по улицам Благовещенска плавали смытые лив¬
нем деревянные тротуары. Вода брала город штурмом.
Но никто из бойцов, начиная от командира роты и кончая
кашеваром, не думал, что Зея может их победить.
Не было лишней беготни, суматохи, выкриков. Каждый
понимал, что нужно было делать. Партийцы первые схва¬
тились за мешки. И пошло.
Пока на другом конце двора сооружали помост из бре¬
вен, подбежали другие роты, и непрерывная человеческая
лента потянулась от помоста к мешкам. Нужно было под¬
хватывать пятипудовые мешки и бежать вслед за други¬
120

ми по лестнице из таких же мешков. Горы зерна росли
на глазах у всех. Шум воды и дробный треск дождевых
капель по крыше лучше слов говорил об опасности...
Не было усталости. Энтузиазм утроил силы. Шурцев,
обычно еле поднимавший пятипудовик, сейчас, удивляясь
самому себе, спокойно подставлял спину и легко двигался
вслед за другими... Каждый раз возвращаясь обратно, он
встречал Сизова. Красный от натуги, секретарь бежал,
придерживая мешок обеими руками. Мучная пыль густо
покрывала его рубаху, стриженные ежиком волосы, шею.
Встречаясь с Шурцевым, он подмигивал, точно хотел ска¬
зать о чем-то очень значительном. Почти наступая Сизову
на пятки, бежал и ворчун Кабанов. Его веснушчатое круг¬
лое лицо было необычайно сурово. Сбрасывая мешок, он
говорил про себя сипловатым баском:
— Шестнадцатый, семнадцатый...
У Лутько, захватывавшего по два мешка сразу, от на¬
пряжения из носа пошла кровь. Тонкая красная струйка
смачивала напудренный подбородок. Лутько размазывал
кровь рукавом и торопливо подставлял спину под новые
мешки.
Ленивый, медлительный Кабанов сейчас удивлял Шур-
цева своей подвижностью. Торопясь подхватить лишний
мешок, он забегал вне очереди. Но малейшая заминка
могла остановить людскую живую цепь, и Кабанова не¬
медленно осаживали на место.
— Не сбивать очередь! В затылок!
Никто из таскавших мешки не учитывал времени, не
чувствовал усталости. Шурцев не поверил, когда комис¬
сар, подававший мешки, легонько толкнул его в плечо:
— Одиннадцатый час работаете. Ступайте в клуб, че¬
рез двор налево.
Обернувшись у входа, Шурцев почувствовал нечто вро¬
де гордости: на ступенях круто поднимавшейся наверх
лестницы были сложены тысячи кирпичей-мешков.
Через двор Шурцев шел вместе с Лутько. Тот широко
размахивал руками и хлопал Шурцева по плечу.
— Перенесем, сколько там? Миллион? Все перета¬
щим... Ка-ак работают, черти!..
— Перетащим,— сказал Шурцев, вытирая пот.—
Смотри, что четвертая рота делает!
На дворе строили насыпь из кольев и мешков с зем¬
лей. Этой наспех рожденной плотиной думали защитить
элеватор. Вода просачивалась ручьями сквозь щели, раз¬
мывала прутья, глину. Вспененные волны лизали края
121

насыпи. Ев поднимали все выше, стараясь опередить при¬
бывавшую реку. Человек в разорванной до пояса рубахе,
забивавший топором кол, повернул к Шурцеву забрыз¬
ганное грязью лицо. Трудно было узнать обычно гладко
причесанного, аккуратного политрука.
— Семь с половиной выше ординара,— сказал он, тя¬
жело переводя дыхание,— шалишь, не прорвешься.
В нескольких метрах от насыпи, вровень с нею, плы¬
ли крыши домов, плетни, телеги, огромные скирды сена.
Буксирный пароход, взлохмачивая колесами воду, тащил
против течения баржу, и сирена выла, захлебываясь в
дожде...
Зея, спокойная, мелкая Зея, несла теперь через гряд¬
ки порогов тысячи бревен. Бойцы, стоя по пояс в холод¬
ной воде, ловили их баграми и подтаскивали к берегу.
Тучи обрушивали на их головы новые ведра дождя.
Когда Шурцев подошел к клубу, около крыльца стоя¬
ла толпа красноармейцев. Кто-то в штатском выворачивал
клещами замок.
На сон было дано полтора часа. Бойцы, обжигаясь,
глотали чай и, ложась вдоль стен, засыпали в мокрых ши¬
нелях, не раздеваясь. Нужно было выгадать каждую ми¬
нуту отдыха. От ночевки в памяти Шурцева остался толь¬
ко обжигающий ободок алюминиевой кружки и чья-то
подошва, прикорнувшая к щеке. На девяносто первой ми¬
нуте его разбудил Сизов.
Спотыкаясь от усталости, дымясь от пара, в клуб на¬
встречу идущим на работу шли очередные кандидаты на
отдых.
Хлебная гора все круче поднималась к потолку, но
ряды мешков на другом конце складов казались неисчер¬
паемыми. В эти дни на элеваторах и ближайшем заводе
работали не одни красноармейцы. Окружной исполком
мобилизовал все население,— Шурцева то и дело оклика¬
ли знакомые комсомольцы из городских ячеек. Рабочие
кожевенного завода, партийцы, комсомольцы, служащие,
кустари-китайцы насыпали зерно в мешки, шли в одной
цепи с красноармейцами. Но всем было ясно — передо¬
вым, наиболее организованным, наиболее самоотвержен¬
ным в этой схватке со стихией был отряд красноармей¬
цев.
Сейчас уже отдыхали каждые четыре часа: многие
начали падать от усталости. Однако воодушевление не
покидало бойцов. Лутько, голый по пояс, улыбался, стис¬
нув зубы; потный, багровый Сизов, взбираясь на самую
122.

верхушку лестницы, находил время, чтобы хриплым
голосом подтрунивать над чихавшим от пыли Кузне¬
цовым.
А вода прибывала. Скачущая полоска на щите давно
перешла за восемь метров. Проходя через двор, Шурцев
каждый раз видел безбрежную реку, покрытую крутящи¬
мися воронками. Далекие сопки казались плавающими на
поверхности воды. Бревна, точно громадные окаменевшие
рыбы, кувыркались и подпрыгивали на порогах Плоты
рассыпались от напора воды. Баржи трещали, срываясь
с причалов.
Исчезали остатки незатопленного берега, но с каж¬
дым часом росла уверенность в победе. Новорожденная
дамба — плотина на дворе — выросла в крепостную степу,
и командиром крепости был до неузнаваемости вымазан¬
ный в грязи политрук, бегавший по насыпи. Его сильный
голос, казалось, был слышен одновременно во всех концах
двора.
В ночь на третьи сутки внезапно явился духовой ор¬
кестр. Он пришел подбодрить бойцов. Но первые звуки
веселого марша были встречены возмущенными криками:
— Ка-ак, играть?! К хлебу, товарищи!
Марш оборвался на полутакте. Оркестр был обезору¬
жен. Капельмейстер и барабанщик стали рядом с коман¬
диром роты и красноармейцем.
Лутько, подававший теперь мешки, взвалил на спину
кларнетиста пятипудовик.
— Так-то лучше, браток... и без музыки... справимся.
К концу четвертых суток вода дотянулась до весьми
с половиной метров и лизнула пол элеватора. Одновре¬
менно последние мешки зерна легли на вершину белой
горы. Крутые ступеньки поднимались на несколько мет¬
ров кверху. Трудно было поверить, что люди, копошив¬
шиеся у подножия сооруженной ими горы хлеба, могли
проделать эту чудовищную работу в четверо суток.
К вечеру прекратился дождь. По благовещенским ули¬
цам люди плавали на плотах и лодках. Лошади по брюхо
в воде брели к исполкому, очутившемуся на берегу широ¬
кого озера. Ветер наконец прорвал тучи. Бледно-желтый
круг солнца, почти касаясь воды, низко висел над туман¬
ным горизонтом. Дома, сверкающая зелень деревьев,
крыши, заборы, оседланные мальчишками, казались зали¬
тыми охрой. Зея, вспененная и грязная, точно после ле¬
дохода, несла по затопленным полям соломенные крыши,
доски и бревна.
Ш

В толпе красноармейцев на дворе элеватора Шурцев
встретил Лутько, старавшегося раскурить на ветру сырую
папиросу.
— Забыл, черт их дери,— сказал он, улыбаясь,— за че¬
тыре дня первую в рот беру. Не слыхал, сколько перета¬
щили?
— Говорят, миллион,— ответил Шурцев, вытирая гряз¬
ные руки пучком травы.
— Миллион? — переспросил Лутько.— Только-то?..
И, крепко затянувшись, стал равнодушно рассматри¬
вать, как ветер зачесывает на реке лохматые белые гривы,
1928
ТОВАРИЩ НАЧАЛЬНИК
тром начальник открывает книгу с готиче¬
ским шрифтом. Плотной ладонью он прикры¬
вает страницу и требовательно спрашивает
самого себя:
— Das Pferd? Лошадь... То есть конь.
— Das Gewehr? Ружье...
Книга залистана, изорвана сотнями не¬
терпеливых пальцев. Ее страницы, полные крестов, «от»
и «до», высушенных клякс, топорщатся, как старая колода
карт. Даже стеклянная резинка не может стереть искрен¬
ней и страстной ненависти школьников начала нашего
столетия к этому чинному старому учебнику.
Начальнику тоже не нравится ни история мальчика,
потерявшего веревку, ни нравоучения хозяина. Он сам
с восьми лет был таким мальчиком в станице Новохопер¬
ской. Его самого драли без меры обрывком такой же ве¬
ревки. Тридцатилетний чекист вежливо и сухо, как нена¬
дежного специалиста, разглядывает толстого мельника, на
щеках которого отложены жир и послеобеденное спокой¬
ствие... Очень жаль, конечно, если хочется читать о Вед-
динге, о забастовке в Гамбурге, о старой неистовой Кларе,
обрушившей с трибуны рейхстага великолепную кощунст¬
венную речь,— хочется читать, а в книжном магазине по¬
казывают пустые полки.
Ну что ж, приходится начинать с «васиздасов», как
хину, проглатывать терпкие поучения мельника, терпели¬
во повторять по утрам нудную чертовщину:
j—>
124

«...Wehn ich liebe? — fragst du mich.— Meine Eltern lie-
be ich...» 1
Порция немецкого языка стала обязательной, как умы¬
вание, как турник по утрам. Страницами старого учебни¬
ка Глезера и Петцольда открывается долгий день началь¬
ника заставы. Он пригнан плотно. Еще с вечера Гордов,
точно патроны в обойму маузера, туго вгоняет в записную
книжку восемнадцать рабочих часов.
«6.30. Осмотр конюшни. Почему у Меркурия опухоль?
Вызов ветеринара.
10. Политзанятия. Дальний Восток к концу пятилетки.
Сравнить с Каспием и Севером. Пр. Бергавинова. Ответить
Журавлеву, почему отдаем в аренду японцам рыбалки.
Спросить Ш., где достать рыболовную конвенцию.
11. Накрутка Костину. Как расколол ложе винтовки?
16.30. Зачетные стрельбы. У Максимова слаба муску¬
латура. Подтягиваться на турнике. Узнать о щитах.
18. Разобрать новую литературу. Почему не прислан
Фрунзе?
19.45. Вырезки о покушении Горгулова. Ст. Лабинская.
21. Рационализаторская книга. Армейское обмундиро¬
вание к нарядам непригодно. Рвется в коленях, локтях.
Напомнить в отряд о кожаных костюмах (лучше ялопоч-
ные) и полуболотных сапогах».
Эта книжка только мертвый циферблат дня, скромная
стрелка, указывающая последовательный путь рабочих
часов. Ее носят в боковом кармане и к концу каждого ме¬
сяца сжигают. Но есть еще другая, страшно заветная зеле¬
ная тетрадища, сшитая из четырех общих. С нее не разре¬
шается стирать пыль — она прячется в самом дальнем
углу полки, за строгим барьером уставов. Это, конечно, не
дневник, потому что у начальника нет желания посмот¬
реть на себя со стороны или издали. И, во всяком случае,
не стихи, потому что их музыка всегда удивляет началь¬
ника, как странное, дьявольски трудное словесное руко¬
делие.
Не дневник, не стихи, но некоторые мысли и наблюде¬
ния за девять лет кочевок по границе. Здесь каждая про¬
1 «Кого я люблю? — спрашиваешь ты меня.— Моих родителей
люблю я...» (нем.)
\2Ъ

читанная книга проходит, оставляя свои лучшие абзацы
и строки. Здесь анатомирован каждый боец маленькой гор¬
стки чекистов. Наконец, в клетчатых страницах спрятаны
мысли, которые не хочется терять и некому высказать на
этом островке посреди тайги.
Три года длится на границе красноармейская вахта.
Три раза отмечал начальник в тетради ее начало и конец,
девять раз ежегодное пополнение. Каждую осень за тысячи
километров военкоматы отбирали ему новое человеческое
пополнение. По этим людским ручьям Гордов судил о воз¬
растающем материальном и культурном богатстве страны.
Сначала приходило немало молчаливых толстощеких кре¬
стьянских парней, испуганных прикосновением холодной
машинки к затылкам. Парней упрямых, замкнутых, как
их окованные жестью сундучки. Этих деревня еще прово¬
жала отчаянно, с пьянкой, после которой отливают водой
у колодца, с песнями, полными тоски.
Парни были малограмотны и безграмотны. Парни но¬
сили онучи березовой белизны. Было много пота, стрельб,
политчасов, трудных,, как первые роды. В те годы началь¬
ник носил шинель с оперными красными ребрами, свет¬
лый чуб и дрянные брезентовые сапоги. Он только что
вернулся с фронта, сам был малограмотен и в тысячу раз
лучше, чем тощую политграмоту Коваленко, знал, что ди¬
намит «ударяет в твердое», а «мильс» взрывается на чет¬
вертой секунде...
Потом стали приходить люди, оставившие железные
седла «клетраков», первые колхозники; молодняк, знаю¬
щий, что такое котлован, деррик1, опалубка; напористые
рабочие с беспокойными руками и кучей вопросов, грамо¬
теи, бригадиры — люди, привыкшие сами командовать;
осовцы1 2, разбирающие винтовку с завязанными глазами.
На каждого приходили характеристики, и каждая была
неопределенна, тускла, как пятиминутная фотография.
Военкомат писал:
«Михеев Василий Петрович. Член ВЛКСМ. Рабочий.
Родственников за границей не имеет».
Зеленая бездонная тетрадища добавляла:
«Комсомолец с 1925 года. Наборщик. Стрелок второго
класса, потому что всегда торопится и дергает спусковой
крючок. Политически развит достаточно, хотя иногда
1 Д е р р и к — подвижной подъемный кран для строительных
и погрузочных работ.
2 Осовцы — члены Общества содействия обороне.
126

скрывает знания, чтобы не обогнали другие. Решителен и
поспешен в действиях. Силен физически, но выдыхается на
больших переходах. Горд, о чем можно судить, например,
по таким выражениям: «Я все превзошел» или: «Поди,
Ваня, умойся». Вначале вступал в пререкания с младшим
командиром на тему, можно ли красноармейцу носить
длинные волосы.
М.— из таких людей, которых всегда следует скипида¬
рить. К коню привыкал трудно. Пытался влиять на това¬
рищей, говоря о конском составе: «Пусть они околеют, я
пешком скорее дойду». «Не хочу я ей ж... суконкой те¬
реть,— подумаешь, барыня». Признался в ошибке на со¬
брании ячейки.
Хорошо проявил себя на операции у Серебряной пади,
где, не растерявшись, задержал трех вооруженных к/б...1
Из библиотеки берет Джека Лондона, Новикова-Прибоя,
Фурманова, Лавренева, пишет на полях замечания. Жаден
до баб, поэтому лучше через Полтавку одного не пускать,
потому что уж была одна самовольная отлучка».
Сам того не подозревая, девять лет Гордов пишет исто¬
рию своего роста, лоскутную биографию одного из тысячи
рабочих, оторванных от заводов во имя безопасности стра¬
ны. Каждый год в тетради — крутая ступень, на которую
поднимается этот бритоголовый, тяжелый, медленно ста¬
реющий человек.
В двадцать третьем году с болью в висках он воевал
с десятичными дробями. В двадцать четвертом разбужен¬
ная любознательность била через края тетрадей сотнями
вопросов. Двадцать четвертый для Гордова — это Кова¬
ленко, Стучка, элементарная биология, парты общеобра¬
зовательных курсов... Что есть конституция?.. Нэп — от¬
ступление для разгона... РСДРП раскололась на втором
съезде... Что вырабатывает желудок: витамины или пеп¬
сины... Полк, двигающийся в боевом порядке, высылает
сторожевое охранение в составе...
Он глотал знания без меры, удивляясь неограниченно¬
му литражу человеческой головы. Он страшно спешил, по¬
тому что жизнь подгоняла, толкала его в спину, а моло¬
дость прошла в казацком седле, в землянках, на дорогах от
Ростова до Симферополя, от Симферополя до Варшавы...
Это было что-то вроде утреннего щучьего жора, жадности
голодающего, напавшего на теплый пшеничный хлеб.
Гордов хотел знать все: почему в 1916 году генерал
1 Контрабандистов.
127

Макензен прорвался у Горлиц, как это у Гегеля диалекти¬
ка стоит на голове, сколько орудий имеет батарея японской
пехоты, что такое агрегат, бизнес, дуализм, экстракция,
Кара-Богаз, сколько киловатт выжмут из Днепра, а кста¬
ти и что такое киловатт.
Каждая книга, прочитанная другими, вызывала в нем
зависть, мучительную и неутолимую до тех пор, пока
книга не раскрывалась на собственном столе. И вовсе не
смешно, что, выписав Малую энциклопедию, начальник
начал изучать ее с буквы А.
На двадцать шестом году жизни он впервые прочел
политэкономию Лапидуса, на двадцать седьмом — «Тара¬
са Бульбу».
На двадцать девятом услышал оперу «Кармен» и запи¬
сал в тетради:
«Опера «Кармен», сочинение Бизе. Смотрел 16 января.
Как один испанский пограничник — Хозе — из-за жен¬
щины пошел вместе с к/б. Драма. Кармен вроде прости¬
тутки, но с разбором. Изображено очень правдиво, с заме¬
чательной музыкой и заставляет думать, какая еще есть
подлая жизнь. Опера «Кармен» может быть с разъясне¬
нием использована как факт влияния отрицательных на¬
строений. Например: Михеев по дороге через колхоз по¬
садил на седло и вез около двух километров неизвестную
колхозную дивчину, что есть лишняя нагрузка коню и на¬
рушение дисциплины... Музыка в опере очень богатая,
только неясно поют слова».
Всю жизнь Гордов постоянно кочует из края в край, с
заставы на заставу. И всюду — на Черноморском ли по¬
бережье, на красноватых скалах северных озер, в Уссу¬
рийском крае — его сопровождают оружие и книги. Охот¬
ник, командир, чекист, Гордов в каждом новом доме ве¬
шает над тахтой восемь предметов, выхоленный, зеркаль¬
но-ясный маузер, японский карабин, граненый винчестер,
трехлинейку с изрубленным прикладом, потерявший во¬
ронь наган, клинок простой, клинок кавказского образца
и клинок персидский, матовое серебро которого как стар¬
ческая чистая седина. Книг же не перечесть, не забыть, не
выбросить. Пересекая всю страну с запада на восток, Гор¬
дов не хочет расставаться ни с ленинским шеститомником,
ни даже с Коваленко. Он пересылает свое богатство поч¬
той, заботливо обшивая посылки старыми гимнастерками,
приторачивает к седлу коня, возит с оказиями и копит, ко¬
пит книги, как скряга, урывая деньги от скромных по¬
лучек.
126

Как красив боец на парадных рисунках! Вот он стоит
у полосатого столба в шлеме, застегнутом под мужествен¬
ным подбородком! Его шея вывернута в неестественной
гордости. Брови нахмурены. Одна рука эффектно и нелов¬
ко сжала винтовку, другая застыла у козырька.
Полосатый столб — значит граница. Гармонь, зубы ярче
рекламы «хлородонта» — значит отдых. Стоит отштампо¬
ванный боец у полосатого столба, стоит или играет из года
в год.
А за тысячи километров, в тайге, ни столба, ни доски.
Овраг, ветер, мороз. Лежат двое бойцов в снегу. Шлемы
подобраны, хотя мороз за двадцать градусов. Пусть уши
мерзнут, но слышат тайгу. Пусть пальцы прилипают к
скобе, но чувствуют спуск. Рядом пройдешь — не заме¬
тишь белых маскировочных халатов, не услышишь осто¬
рожного шепота.
А в казарме гармоника дожидается вечера. Там сейчас
храп и бормотанье. Днем спят? Конечно, спят... И днем
и ночью... Круглые сутки... Только что вернулся наряд,
гнавший всю ночь нарушителей. Вернулся, расправил по-
уставному промокшие портянки, сложил гимнастерки и
теперь спит. За дверями же, в углу, где бревенчатых стен
не видно за плакатами, вполголоса говорит начальник:
— Вот так здорово, товарищ Семушкин! Двадцать мил¬
лионов центнеров рыбы... А ну, вспомните вы, товарищ
Величко...
И вспоминают камчатскую сельдь, и сетеснастный ком¬
бинат в Хабаровске, и биби-эйбатскую нефть, что течет
уже во второй пятилетке, и слова наркома...
Что такое три кубика на зеленых петлицах? В Москве,
пожалуй, никто не обратит внимания на командира в чи¬
стой, но видавшей дожди и солнце гимнастерке. Ничего
примечательного. У него спокойный, глуховатый голос,
взгляд немного тяжелый, щупающий собеседника на муш¬
ку, неторопливые темные руки и широкая, мерная поход¬
ка. Так ходят люди, привыкшие к чертовскому бездо¬
рожью.
Командир как командир, каких много в армии. Сдер¬
жанный, корректный, точный... Может быть, комроты, мо¬
жет быть, политрук. Он так же неприметен, как заметка,
втиснутая на последнюю газетную полосу: «Харбинская
белогвардейщина продолжает провокации. В ночь на...
банда в составе пятнадцати человек перешла границу и
была своевременно ликвидирована пограничниками N-ской
ваставы».
5 С. Диковский
129

Нелегко носить три кубика на зеленых петлицах. Нуж¬
но держать в голове банду, показавшую нос на правом
фланге, и бойца Семушкина, у которого каждое политза¬
нятие смазывает медом белесые ресницы. Помнить о за¬
четных стрельбах и не забывать ремонта бани. А конь,
оступившийся вчера в болоте?
Сколько терпеливых, осторожных бесед с глазу на глаз
было проведено с барнаульским кузнецом Федором Грыз¬
ловым! Чем ближе к увольнению, тем упрямее, жестче
становился кузнец. Он давно списался с товарищами по
цеху, знал уже, что потянет на поковках не менее двухсот
рублей в месяц и получит комнату в новом доме. Грызлов
только и ждал часа, когда можно будет поднять на плечо
свой фанерный чемоданишко. В канцелярии он присажи¬
вался на краешек стула, как человек, готовый сняться и
идти дальше, и в глазах кузнеца, в односложных ответах
начальник угадывал решение, которое ничем не опроки¬
нуть.
Начальник говорил ему, что «в такое время никак ухо¬
дить нельзя», что сверхсрочники—костяк армии, ссылал¬
ся на наркома, на товарищей, оставшихся в тайге нес¬
ти четвертый год пограничной вахты. Все было на¬
прасно. Лучшие слова падали, как неудачные удары по
лозе.
У Грызлова были свои доводы. Чего уж таиться — мо¬
лодняк приходит каждый год, его не переждешь, а «такое
время» на границе всегда; он уже отслужил свои три года,
и вообще хочется пожить «как следует».
Последний разговор вышел совсем коротким. Грызлов
выслушал начальника и спросил, еле шевеля губами:
— Это что ж, товарищ начальник, совет или так... аги¬
тация?
— А вы как думаете? — спросил начальник.— Вы члеп
партии? Так?
— Ну, так...
— Надо подумать... Еще подумать, товарищ Грызлов.
Грызлов тер ладонями колени. Ничего, кроме нетерпе¬
ния, не выражало лицо первого конника заставы. Он встал,
одергивая сзади гимнастерку.
— Разрешите идти, товарищ начальник.
— Ну, так как же?
— Разрешите идти...
— Идите, товарищ Грызлов.
Наконец сундучок был вытащен из-под койки, перехва¬
чен веревкой. Подписанный литер лег в карман. Остава-*
130

лось только, по замыслу командира и партячейки, передать
молодняку винтовку, коня и клинок.
Утром после проверки выстроились вдоль казармы.
Увольняющиеся держали перед фронтом коней. Думали,
будет торжественно, но не вышло. С неба неожиданно на¬
чала труситься на рыхлый снег водяная пыль, лозунг на
красном коленкоре раскис. Шинели потемнели... Не вы¬
шла и речь Грызлова, которую он собирался сказать от
имени уходящих. Все было подобрано по порядку — ра¬
порт о службе, обещание вернуться по первому зову, на¬
каз молодым бойцам об оружии. Даже записка на всякий
случай лежала за обшлагом шинели.
А тут сразу вылетели из головы слова о пядях земли,
наказ, замечательная, поддающая жару концовка... Труд¬
но было говорить: шоколадная, легкая на ногу кобылка
дергала из рук поводок, тянулась к ладони теплыми,
вздрагивающими губами... К тому же слишком подобран¬
ный винтовочный ремень резал плечо. И вышло так, что
вместо задуманной концовки Грызлов заметил совсем не¬
суразно:
— Ну, так смотри почаще... Чуть что — она засекает^
ся... С тебя спросят...
— Знаю,— ответил первогодок.— А сколько ей лет?
— Шестой,— хмуро сказал Грызлов.— На, держи...
И, побагровев, стал снимать через голову трехлинейку.
Первогодок был толстогубый, сырой. Новая шинель пу¬
зырилась у него на груди, яркий ремень лежал поверх
хлястика. Торопливо и неловко, спотыкаясь о клинок, он
потащил лошадь к конюшне за самый конец поводка.
Грызлову стало ясно: пропала шоколадная гладкая холка.
Парень наверняка будет клевать на луку, запускать испу¬
ганные пальцы в гриву.
Прямо со двора Грызлов зашел к начальнику. Цветны¬
ми карандашами Гордов размалевывал диаграмму. На по¬
доконнике, как всегда, дозревали треснувшие плоды —
гранаты.
— Будете в Новосибирске — зайдите по одному ад¬
реску...
Грызлов молчал, глядя в окно мимо плеча начальника.
— Что хотите сказать?
— Я насчет коня, товарищ начальник.
— Что такое?
— Нельзя ли другому Марию отдать? На Гаврилова,
прямо сказать, нет надежи... Ну, дали бы ему Звездочета.
Все равно скоро списывать.
5*
131

Гордов с треском положил карандаш на бумагу. Ска¬
зал суховато:
— Очень хорошо... Но вам-то что, товарищ Грызлов?
Вы коня сдали... Демобилизовались... Не вам с Гаврило¬
вым дело иметь... Все?
— Все.
Грызлов постоял и вышел. Действительно, нечего было
сказать. Начальник же заулыбался, щелкнул языком, как
довольный мальчишка, подбросил и поймал карандаш.
В этот день кузнец не успел уехать. На следующий
не было поезда. А потом, когда холка действительно ока¬
залась в крови, было и вовсе не до отъезда. Совершенно
непонятно, но случилось так, что чемодан снова залез под
койку, а измятый литер вернулся к начальнику... Да, труд¬
но уйти с заставы в «такое время».
Забудьте о полосатом столбе, товарищи художники.
Нарисуйте начальника в наряде с молодыми бойцами,
на комсомольском собрании, в конюшне, где он лезет под
брюхо коню, на турнике, над старым «БЧЗ», не желающим
ловить Хабаровск.
Нарисуйте его, всегда настороженного, точно курок на
взводе. Передайте, что спичка, зажженная ночью, треск
сучьев за окном срывают его с постели. Изобразите его
лицо на рубке, когда плохой удар клинка, кажется, падает
на угловатые плечи первого патриота своей заставы. Или,
наоборот, «у окна» в мишени, пробитой снайпером, с улыб¬
кой, освещающей суровые глаза.
Нарисуйте — и это будет Гордов.
Но есть стремительные дни, путающие записи началь¬
ника. Они врываются в жизнь заставы по следам наруши¬
телей, с тревожным телефонным звонком, эхом далекого
выстрела.
...Утром в глубоком снегу замечен след. Гремучая ледя¬
ная корка успела связать края вмятин. Ветер не тронул
золу костра, но дубовые головни уже потеряли жар.
Стоя на коленях, Гордов по снегу и обломанным сучь¬
ям читает историю нарушения. Это обычная таежная дак¬
тилоскопия. Здесь вместо пальца — подошвы сапог, вме¬
сто бумаги — снег, мох, камень, вода. Есть сотни не запи¬
санных ни в какие уставы примет. Так, по теплоте лоша¬
диного кала можно узнать, на сколько километров вперед
132

вырвались контрабандисты. По ширине шага — вес груза,
торопливость, усталость. По привалам — откуда идут. Ино¬
гда окурок харбинской сигареты скажет больше, чем ча¬
совой допрос.
Гордов читает бегло. Все ясно: прошли двое из Китая.
Обувь — мягкий след кожаных ула, шаг широкий. Страх
перед пулей гнал нарушителей почти бегом.
Старые опытные псы, безошибочно разматывавшие
клубок запаха на десятки километров, здесь, на звериных
тропах, теряли смелость, жались, подвертывая хвосты к
проводникам. Люди должны идти одни искать едва уло¬
вимые следы.
Начальник щупает рваную кайму следа. Говорит, по¬
правляя маузер:
— Жбанков и Воронин пойдут со мной... Вместо сапог
надеть ичиги.
От рассвета до сумерек начальник и двое красноармей¬
цев — партиец и двое комсомольцев — идут тайгой. Они
решают сложнейшую задачу, в которую входят оборван¬
ные на проталинах следы, остатки привалов, горные ру¬
чьи, обрывы, бурелом, путаница падей.
К полудню след становится свежее. Трое останавли¬
ваются чаще и чаще, стремясь поймать дальний треск
сучьев, стук камня, летящего из-под ног. Стеклянная пред¬
весенняя тишина лежит в тайге. Они слышат только соб¬
ственное дыхание, только шум разгоряченной в беге крови.
Нарушители хитрят по-звериному. Они идут по голо¬
му камню, делают петли в сторону, бредут по воде, вре¬
менами они разбегаются, чтобы, сделав прыжок, оборвать
и без того неясную нить шагов.
Начальник идет быстрее бойцов. У него отличный, ши¬
рокий и ровный шаг. Он знает: скоро у нарушителей бу¬
дет привал. Не могут же они двадцать километров петлять
без отдыха.
Красноармейцы понемногу отстают. Сначала Гордов
видит их шлемы, слышит треск сучьев. Затем единствен¬
ным его спутником остается тишина.
Он заботливо кладет на валежину хлеб и сало и снова
начинает разматывать след.
Нужно торопиться, нужно нажимать, не чувствуя по¬
дошв и веток, раздирающих лицо. На этом участке не хо¬
дят по мелочи. Либо диверсант, либо шпион уходит в тыл.
В полукилометре на камне присел Воронин. Он кусает
губы, чтобы подняться. Усталость пятипудовым мешком
навалилась ему на спину.
133

— Товарищ Жбанков, ну хотя бы десять минут. Мы
нагоним сразу. Все равно они не уйдут. Возьми сало...
Еще минута... Ну, погоди... Жбанков, черт.
Его спутник молча протягивает руку за второй винтов¬
кой. Этот усталый дружеский жест — хуже самых обидных
слов.
Воронин поднимается с камня...
— Ну, нет. Я еще не выдохся.
Нужно торопиться, нужно нажимать, не чувствуя по¬
дошв.
У второго костра Жбанков нагоняет начальника. Он
нажимал до того, что пот выступил через шинель и осел
инеем на ворсе. Сквозь дыры разодранных по камням ичиг
вылезают намокшие портянки. Комсомолец размазывает
кровь на скуле, расцарапанной сучком.
Они торопливо разгребают костер. Угли подмигивают
одобряюще. Чуть курится сосновая ветка. Приближается
встреча.
Нарушители уже чувствуют погоню на плечах. Они
идут, когда идут пограничники. Прислушиваются, когда
прислушивается погоня. Это походит на игру в прятки,
где за промах расплачиваются смертью.
Гордов расчетлив и холоден. Он вынимает маузер и не
удерживается от ругательства. Черт дернул так густо сма¬
зать револьвер! Старый дурак — выбежал, как мальчишка!
Они двигаются дальше, и каждая нога — водолаз, пле¬
тущийся по земле. И снова длинноногий упорный началь¬
ник вырывается вперед. Надо нажимать. Крупный зверь
уходит в тыл.
Близкий треск сучьев кидает его вперед. Кончилась
игра: две фигуры мелькают в буреломе.
— Со-о!.. Бу-ляо-цзу!..1
Вместо ответа — дробный треск сучьев. Быстрее на по¬
ляну, где только что стукнула дверь. У начальника не хва¬
тает воздуха, чтобы окликнуть нарушителей. Но лучше
не кричать сорвавшимся голосом.
Выбрав пень, он ложится в снег. Отдышавшись, пре¬
дупреждает негромко:
— Выходи... Буду стрелять...
В фанзе молчание. Темнеющее небо накрывает тайгу.
Холодеют промокшие ноги.
1 Стой! Брось оружие! Иди сюда! (кит.)
134

— Выходи!
За решетчатыми окнами мечется огонь. В фанзе гото¬
вятся к встрече. Жгут документы. И вдруг предательский
короткий выстрел из щели.
Мимо...
Гордов целится в окно и снова ругает себя. Густо сма¬
занный маузер на морозе отказывает в выстреле. Не бе¬
да — в запасе граната. Шпилька не лезет — зубами ее.
В сторону кольцо. В окно гранату.
Взрыв? Нет, стреляный зверь в фанзе. «Мильс» не фи¬
тильная бомба севастопольской войны, что минуту верте¬
лась и чадила на редуте. В «мильсе» смерть где-то между
третьей и четвертой секундой.
И все-таки гранату успевают выбросить обратно.
Мерзлая земля и щепы обдают Гордова. Он снимает
шлем и трогает бритую голову. Ждать так ждать. Скоро
подойдут бойцы.
Промерзший маузер ложится на голый живот. От хо¬
лодной стали лихорадит. Начальник лежит и подсчиты¬
вает: красноармейцы не дальше километра. Если слышен
взрыв, через четверть часа будут здесь. А если нет? Ну,
тогда должен обогреться маузер.
Комсомольцы подбегают вовремя. У Воронина от на¬
пряжения из носа течет кровь, задохнувшийся Жбанков
не может сказать ни слова.
Они подползают, молча ложатся рядом, и две винтов¬
ки бьют по фанзе.
Казарма спит. Три ряда коек закутаны тьмой. Белеют
только подушки, звонок телефона и занавески на окнах.
За перегородкой вполголоса разговаривают трое. На¬
чальник, жена и секретарь партячейки развешивают но¬
вые плакаты: «Пулеметы Дегтярева в разрезе» и «Подвиг
пограничника Коробицына». Как всегда, Гордов все хочет
делать сам: вести политзанятия, пристреливать ружье, чи¬
нить клапан гармоники, стричь вырезки из газет, выпус¬
кать «ильичевку», даже писать рапорт к отрядной конфе¬
ренции комсомола.
Страна поручила ему этот кусок границы, этот остров
в тайге, эту горсть молодняка, что храпит сейчас за сте¬
ной. Поручила именно ему, Гордову, который ответит и
за ружье, и за стенгазету, и за лошадиные холки. Гордов
подозрителен. Доверишь что-нибудь, а вдруг напутают.
Нет, уж лучше сам... Так сила начальника превращается
135

в слабость. Так, гордый выпестованными в тайге Жбан¬
ковым и Ворониным, начальник бессрочно ходит с «пол¬
ной выкладкой» лишней работы.
Держа в зубах уйму мелких гвоздей, Гордов осторожно
стучит молотком. Он непременно сам хочет повесить кар¬
тину «Подвиг пограничника Коробицына на финской гра¬
нице».
Начальник укрепляет раму и бормочет сквозь зубы,
чтобы не выпустить гвоздей:
— Один против четырех и без укрытия. Вот это вы¬
держка!
1932
НАША ЗАНДА
яо Пэнсу шел осторожнее обычного. Верный
контрабандной привычке, он выбирал черный
бархат весенних опалин, где пепел мягок и
глух, как пыль.
Он шел, почесываясь и почти хихикая от
удовольствия. Старый гадальщик из Сан-ча-
гоу выбрал верного бога,— зашитый в пояс,
он отлично охраняет от зеленых фуражек. Только что Ляо
Пэнсу едва не наткнулся на них в пади. Еще минута —
и двое пограничников сами сняли бы с плеча тюки с хар¬
бинским коверкотом. Но один, должно быть молодой и не¬
терпеливый, окликнул слишком поспешно, и Ляо Пэнсу
успел скатиться вниз, в сухую траву, где с головой тону!
кони.
Здесь он лежал, спрятав голову, сжимая в кулаке сво¬
его голопузого медного бога, пока умолкла трава и осто¬
рожный голос с досадой сказал:
— Темно... Надо бы взять с собой Аякса.
Ляо Пэнсу едва не засмеялся. Какая разница, если
вместо двух пограничников трое будут топтать сухую
траву!..
Он полежал для осторожности с полчаса и снова пере¬
брался на опалину.
Для осторожности у Ляо Пэнсу были особые причины.
Из-за двух килограммов кокаина стоит изображать кам¬
ни даже в снеговой воде ручьев. А у Владивостокского
угрозыска отвратительная привычка рассылать отпечатки
136

пальцев. Попробуй докажи, глядя на предательски чет¬
кий рисунок кожи, что валютчик Ли Шаочжу или банков-
щик Чванфо не имеют отношения к честным рукам Ляо
Пэнсу!
Отпечаток — целая биография. А кому интересно пе¬
ребирать старые листы допросов? Разве так важно, что
Ляо Пэнсу торговал бобовым творогом с мокрой, грязной
доски? Или что можно рассказать о крашеных китайских
девчонках с ногами, обтесанными, как ходули, которых он
водил в мужские бани? Это было нетрудно и выгодно.
Десять лет набухал банковыми билетами пояс Ляо
Пэнсу. Это был фундамент будущей лавки, из-за которой
стоило рисковать шкурой. Четыре стола, полдюжины ча¬
шек, лепешки на кирпичах — декорация для фининспек¬
тора. А настоящее — за жиденькой дверью, там, где ко¬
роткие всхлипы трубок, белый дым, трехрублевый сон ку¬
рильщиков опиума.
И все-таки не дозрела мечта лавочника. Черт сунул к
нему комсомолок китайской совпартшколы с их роговыми
очками и грифельными досками. И эта затея кончилась.
И уж совсем было неинтересно рассказывать, как по¬
пали на плечи тюки с харбинской мануфактурой. Важно,
что граница позади. Еще пяток километров — и можно от¬
дохнуть, не опасаясь зеленых фуражек.
...Ляо Пэнсу для успокоения совести сделал несколько
петель по росистой траве и влез на скалы. Здесь, в камен¬
ной чаше, под ветками ореха, он положил под голову тюк
и заснул, довольный отсутствием погони.
Он проснулся при ярком солнце от жаркого дыхания
и, рванувшись вперед, попал лицом в жесткую шерсть.
Широко расставив ноги, над ним стоял маньчжурский
волк — грудастый, темный, остроухий.
Волк не рвал Ляо Пэнсу. Он стоял, вытянув язык, и
выжидающе смотрел в сторону, где трещали сучья. Ляо
Пэнсу посмотрел на его влажный нос и понял, что все
двадцать километров ухищрений, петли, ползанье на жи¬
воте разгаданы, размотаны овчаркой.
Стоило удирать от пограничников, чтобы лежать под
немецкой овчаркой! Ляо Пэнсу поднялся, чтобы бежать,
но спокойный голос приказал:
— Фас, Аякс!
Пушистая, пахнущая мокрой псиной грудь снова опро¬
кинула его на землю.
Когда ему разрешили подняться, он встал, не видя про¬
тивников от злости. Пропали десять тысяч рублей. Мок¬
137

рый собачий нос встал поперек многолетней мечты лавоч¬
ника. Тогда он сказал с наглой усмешкой человека, знаю¬
щего цену предложению:
— Ваша меня не видел... Две тысячи клади сапог...
Ну?
— Молчи!
Подняв руки, Ляо Пэнсу пошел на красноармейца, вну¬
тренне благодаря себя за предусмотрительную привычку
держать нож под рукой. Если ударить верно, можно по¬
пытаться уйти.
Старчески сгибаясь, с покорной усмешкой он подошел
вплотную и вдруг рванулся вперед. Нож вошел по руко¬
ять. Но не в ненавистную зеленую гимнастерку, а в со¬
бачий бок — так неожиданно взвилась с земли пятифуто¬
вая серая пружина.
Следующую секунду Ляо Пэнсу считал последней для
себя. Мушка взлетела к бандитской переносице. Бешен¬
ство проводника собаки было готово сорваться с дула на¬
гана, но старший сказал:
— Марш на заставу!
Так умер в 1931 году пятифутовый волк Аякс. У про¬
водника не хватило сил приколоть его на месте. Он нес
его на плечах до самой заставы и рассказывал позже,
что собачье упорное молчание было в тысячу раз хуже
визга.
Не всегда стреляет под каблуком ветка. Не всегда ше¬
лестом травы или стуком камней отмечен путь наруши¬
телей.
Есть переходы бесследные, как бег по хвое, как пры¬
жок в воду. Контрабандисты прорвались через кордон.
Прорвались удачно. Нет ни брошенных окурков, ни при¬
мятой травы, ни остатков костра. Шорох и тени в тайге.
Для глаз же — сосновые курчавые волны до горизонта, из
которых торчат каменные пальцы скал. Для ушей — ску¬
леж ветра, застрявшего в сучьях и хвое.
Переход бесследен, и тогда на помощь уху и глазу
приходит изумительный аппарат, которым располагает за¬
става.
Весь он умещается на конце колючей волчьей морды.
Влажный, черный шагреневый кусок кожи. Всегда беспо¬
койные, всегда открытые ветру ноздри. И вдобавок к
ним — квадратная грудь волкодава, уши, встречающие шо¬
рох, как проворные косые паруса ветер, белый капкан зу¬
138

бов, готовый раздробить бычьи кости, и, наконец, ноги
степного волка.
Прибавьте к этому страсть следопыта, молодое лю¬
бопытство, находчивость, рожденную трудной практи¬
кой, и это будет Занда — первая и лучшая овчарка за¬
ставы N.
В майский, полный запахов день в ворота заставы во¬
шли двое: Акентьев и Занда — младший командир, с ли¬
цом темнее своих белесых волос, и немецкая овчарка, по¬
чти щенок, но с волка ростом.
До сих пор застава работала без собак, и Занда вошла
в высокую будку среди недоверчивых усмешек и снисхо¬
дительного панибратства. Даже старогодники косо погля¬
дывали на дрессированного щенка. Слишком уж молода,
слишком самоуверенна эта красивая голова! Подумаешь,
специалистка! Со школьной скамейки — прямо в тайгу.
Посмотрим, что будет с тобой, Занда, когда возле твоих
ушей тявкнет наган!
И Крылов, повар заставы, фанатик конного дела, от¬
верг за щенком право на мысль.
— Конь по уму наравне с обезьяной,— сказал он, доб¬
росовестно наливая Занде щей,— но собаке догнать ко¬
ня — это все равно как копытами обрасти.
Акентьев не спорил. Он поковырял в борще щепкой и
отставил миску в сторону.
— Придется варить отдельно.
— Что же, не жирно? — спросил Крылов с большой
обидой в голосе.
— Жир при диете не нужен. Придется отдельно.
— Суке?
— Да, Занде.
В первый же день щенок удивил заставу воспитанием.
Кто-то из бойцов кинул ему мозговой мосол, от которого
помутились бы глаза у любого пса. Занда же останови¬
лась над костью в горестной задумчивости. Губы ее дро¬
жали, хвост раскачивался, как маятник, отмечающий
нетерпение, глаза вопросительно смотрели на провод¬
ника.
— Занда, фу! — сказал Акентьев, и собака, конфузясь,
отошла в сторону.
Многое было сначала непонятно в дружбе человека с
немецкой овчаркой. Почему младший командир, старый
комсомолец Акентьев, командует одной собакой? Где грань
между дрессировкой и умом? Инстинктом и находчиво¬
стью? Почему у Акентьева Занда повинуется шепоту,
139

кошкой ползет на брюхе, по садовой лестнице взбирается
на второй этаж, подает голос, берет метровый барьер, а к
другим не поворачивает заносчивой морды?
И почему спокойный проводник так горячится против
ласкового панибратства бойцов с собакой? Разве написано
в уставе, что нельзя на досуге бойцу запустить пятерню
в густую шерсть Занды?
Красноармеец Сурков, играя, щелкнул Занду по носу.
Щенок сморщил нос, удивленный фамильярностью.
А Акентьев полчаса добросовестно пилил обидчика
всеми параграфами устава.
— Вам командир разрешает играть с пулеметом? —
спрашивал он.— Затыльник, к примеру, вынуть?
— То пулемет, а то собака.
— Умница... Ну, а что такое собака?
И оказывалось, что Занда, так подозрительно косящая
глаза из будки,— друг, почтальон, разведчик — словом,
четвероногая техника, которую щелкать по носу пре¬
ступно.
Дружба завязалась не сразу. Нужен был первый вы¬
ход, чтобы исчезли последние усмешки скептиков. Нужен
был месяц, чтобы каждый красноармеец знал:
Занда распутала семь переходов.
Занда по спичкам отыскала виновников поджога ком¬
муны.
Занда равнодушна к выстрелам.
Только тогда собаку поставили рядом с конем. В «иль-
ичевке» появилась статья «Наша Занда», и художник на¬
рисовал овчарку с ее сверкающими глазами, широкой па¬
стью и языком, который не лижет ничьих рук.
Да, чудесного щенка привел Акентьев! В его добросо¬
вестные комсомольские руки питомник передал большеро¬
того, глупого волчонка. А через год Акентьев водил на
поводке живую легенду границы: друга, которому, как и
коню, нет цены.
Не было бы Акентьева, этой терпеливой собачьей нянь¬
ки с поводком и уставом в кармане,— не было бы овчарки,
стерегущей запахи на границе Маньчжурии. Пройдя в
Сибири школу батрачины, Акентьев вынес из нее комсо¬
мольский билет, рваные штаны и руки, безработные толь¬
ко во сне. Остальное: грамотность, дисциплину, специаль¬
ность, страсть к рассудительности — дала полковая школа
пограничников.
Попади Акентьев не в питомник, а на Днепрострой, он
так же настойчиво и упрямо осваивал бы какой-нибудь
140

деррик, так же пилил бы каменщиков, тыкающих пальцы
в машины.
Здесь на его руках был мокроносый озорной щенок с
молочными глазами. Проводник Акентьев видел первый
азартный прыжок собаки через барьер. Первый принял у
Занды апорт. Первый сказал слово короче приказа «огонь»:
«Занда, фас!»
Повинуясь только Акентьеву, большеротый щенок на¬
чал бегать за запахами, как котенок за клубком ниток.
Удивительно быстро рос этот клубок. Первый месяц Занда
могла разматывать его на километр, и то если запах про¬
чен и густ. Через год она даже шорох слышала за кило¬
метр. След же, исчезнувший для других собак через три —
пять часов, тревожил ее беспокойные ноздри через
шесть — восемь.
Она воспринимала запах не хуже, чем пальцы слепого
поверхность предмета. Вероятно, запах новых сапог на¬
рушителя тек мимо собачьих ноздрей медлительной, раз¬
дражающей рекой, чеснок жег ноздри, рассыпанный табак
ослеплял, как вспышка магния.
Акентьев был младшим командиром, проводником и
летописцем. За три года он исписал старательными горба¬
тыми буквами целую книгу о подвигах Занды. Книгу рас¬
сказов по двадцать строк.
Чуть округленные в разговоре, карликовые рассказы о
друге-собаке выглядят так:
Рассказ № 1
Как Занда удивила спиртоноса
«Мы ехали втроем дозором: я, Ганичкин и Буняев.
Перед утром встал туман. Тогда мы слезли у тропы, и
Занда подняла уши. Тут кони сильно зазвенели удилами,
и я испугался, как бы не было помехи. Но Занда пошла
вперед и очень скоро выгнала на тропу китайца. Деньги
в клеенке, на сумму семнадцать тысяч триста сорок руб¬
лей, он, конечно, успел забросить в кусты. Но мы их заме¬
тили не затрудняясь.
Я спросил его: «Сколько людей?» Он ответил: «Моя
один». Тогда я посмотрел на Занду и понял, что он врет.
Вскоре Занда отыскала еще восемь человек. Один, в хоро¬
шем костюме, бритый, с шарфом, хотел убежать, но я ска¬
зал: «Фас!» — и Занда привела его, кусая за мягкое место.
И он очень удивился, как чисто работает наша Занда».
141

Рассказ № 2
Какие бывают камни
«Если вы смотрели на карту, то знаете, что ручей ле¬
жит за Карпухиной падью. Мы же тогда несли наряд на
правом фланге за двадцать километров.
Едва мы прошли, как Занда взяла след. Как раз наро¬
дился месяц, и мы сказали ему спасибо. Иначе кто-ни¬
будь из нас наверняка заработал бы увольнительную без
срока. Занда полезла на такие крутояры, что сил не хва¬
тало.
Потом перешли сопку Мать и вышли на болото. Потом
стали идти по тропе. Так шли всю ночь, и я очень радо¬
вался Занде. Но красноармеец Школьников сел перема¬
тывать портянки и стал говорить, что это козуля прошла
по скалам, а если кто из людей, то пусть его другая заста¬
ва ловит. Я же видел, что Занда идет не верхним чутьем,
а значит, по следу.
Мы уже совсем устали, и тут в кустах закричали пти¬
цей. Школьников, по малограмотности, посчитал, что это
фазан. Но у фазана голос короче и всегда похож на про¬
стуженный. Здесь же было подражание.
Школьников хотел идти домой, потому что он «не ры¬
жий — козуль по горам гонять». Но я сказал ему, что при
такой политике можно наверняка потерять комсомольский
билет.
Тут Занда стала вести меня за рукав к ручью, и мы
увидели, какие «козули» ходят по ночам. Их было пять
человек, причем все под видом камней лежали в ручье и
так застыли, что мы их согревали, гоняя бегом. Одна¬
ко случай этот для Занды еще не так характерен, пото¬
му что шли нарушители скопом и с сильным запахом
овчины!»
В этом году на заставу пришел приказ: командование
перебрасывало «Занду, немецкую овчарку, суку трех лет»,
на другой участок, где тревожнее пахнет контрабандой,
шпионажем, диверсией.
Младший командир Акентьев выслушал приказ и стал
укладывать в вещевой мешок по порядку: уставы, днев¬
ник, запасной ошейник, гребешки и голубую миску Занды,
так возмутившую когда-то повара. Он был спокоен. Заста¬
ва освоила четвероногую технику. Занда уходила, но но¬
вый большеротый серый волчонок показывал любопыт¬
142

ный нос из будки, и комсомолец-проводник, обученный
Акентьевым, восклицал укоризненпо:
— Фу, Барс!
Вся застава вышла проводить Акентьева и Занду. Ста¬
рый любитель коней, повар Крылов, последним подошел
к проводнику.
— Три самых умных животных есть на свете,— ска¬
зал он философски,— обезьяна, конь и Занда. Будь здо¬
ров, Акентьев!
Они уходили в широкие ворота сопок, не оглядываясь:
младший командир, с лицом темнее белесых волос, и
огромная немецкая овчарка. Тяжелый хвост собаки бил по
ногам, знаменитый беспокойный нос лежал на тропе.
И было ясно: новый клубок запахов без конца разма¬
тывается перед Заидой.
1932
ПЕТР АЯНКА ЕДЕТ В ГОСТИ
тутные градусники лопались, когда Востре¬
цов и Строд вели из Иркутска на Охотск
красные части. Позже говорили, чтс это был
совсем неожиданный, немыслимый маршрут.
Ведь даже прокаленные морозами иркутяне
с трудом выдерживали ночевки в тайге и тун¬
дре. Ведь шли пустыней. Быки и кони пада-»
ли, не выдержав полярного дыхания.
И это было неверно. Красные стрелки, нанесенные на
карту уральским кузнецом Вострецовым, были так же
мыслимы, как сивашский удар или атака под Волочаев-.
кой. Точно только одно — неожиданность. Ни полковник
Пепеляев, ни его заокеанские друзья не ожидали, что
Красная Армия осмелится выйти за полярный круг.
Если бы Вострецов желал выражаться картинно, он
мог бы сказать с дровень:
— Солдаты революции! Спустя два столетия вы прохо¬
дите старыми тропами казаков Хабарова и Пояркова. Ис¬
тория Охотского края смотрит на вас с вышины этих
сосен!
Но он не умел выражаться картинно. Огромный, кости¬
стый, с пропеченным лицом, на котором до смерти сохра¬
143

нились следы кузнечной окалины, он шел рядом с дровня¬
ми, говоря:
— На первом же привале перемотайте портянки.
И морщился, вспоминая, что на пулеметах слишком
густая смазка, а у полковника Пепеляева сани бронирова¬
ны ледяными плитами.
Эти ледяные броневики и теперь нет-нет вспомнит кто-
нибудь из пограничников-командиров на Охотском побе¬
режье. Или расскажет на разборе тактических занятий,
как однажды в затылок Строду неожиданно обрушился
офицерский отряд, как, видя бойцов без укрытия, Строд
отдал гениально простой и жестокий приказ, который толь¬
ко пулеметные дула могли вырвать у кавалериста:
— Перестрелять лошадей и быков!
Так и не мог полковник Пенеляев достать красноар¬
мейцев, укрывшихся за обледенелыми трупами лошадей.
А еще свежее в памяти пограничников последняя
вспышка белогвардейщины на севере. Только отчаяние,
вера в свои ноги, в непроходимость тайги и обилие спир¬
та могли родить этот? откровенно разбойничий план: зи¬
мой, когда нет пароходов, взорвать радиостанции, зажать
рот Охотскому краю и, разграбив фактории, перестреляв
партийцев и сельсоветчиков, отступить подальше от по¬
бережья.
Матерые бандиты, возглавлявшие эту отчаянную аван¬
тюру, брали ставку на феодалов тайги — тунгусских кня¬
зей. Щекоча национальное чувство, раздаривая ворован¬
ный спирт, они верили, что вместе с обрезами и трехлиней¬
ками по сельсоветам ударят тунгусские винчестеры и пи-
стонки бродячих охотников.
Но к 1928 году в тайге уже было известно: кооперация
расплачивается в двадцать — тридцать раз лучше, чем
князь. На побережье бесплатно лечат трахому и даже стро¬
ят большие юрты, где тунгуска может рожать. Вовсе не
нужно отдавать за железный котел столько белок, сколько
могут умять в него шкурок цепкие пальцы перекупщика.
Не надо выпрашивать у купца пуд муки или десять лет
отрабатывать старое ружье...
Далеко не заманчивым показался тунгусам белый се¬
верный рай.
Ружья ударили в обратную сторону. Да... Если бы не
нарты и олени тунгусской бедноты, если бы не дружный
отпор населения, отряд Петрова не так скоро взял бы в
кольцо белый штаб в Оймяконе.
Теперь на побережье, в тайге и тундре поднят невиди¬
144

мый и грозный барьер. На прочный замок взята граница*
что идет по четырем восточным морям, от залива Петра до
мыса Дежнева.
С моря кажется: редки рыбацкие поселки, дико щерит¬
ся гольцами берег из-под шапки тайги. Кажется, никто не
заметит, как выплывет на берег нарушитель. Тишина. Пу¬
стыня. Только утки ныряют в воде. Хочешь — корпус вы¬
саживай на глухие участки, хочешь — соболя бей или с
тазом иди промывать золото по ручьям.
Хочешь... Но еще не добралась до берега лодка, как на¬
встречу уже выгребают бойцы или, врезавшись в пену,
тревожно стучит серый катер чекистов.
И так всюду: у серебряных скал Тетюхе, в узкой щели
Татарского моря или на Камчатском, пропахшем рыбой
и водорослями, побережье. Пустынной кажется граница, а
нет дороги. Можно в тумане, рискуя лбом, обойти конт¬
рольные пункты, но нельзя ожидать поддержки от комсо¬
мольцев, забивающих в бухте сваи причалов, от геолога,
дятлом выстукивающего скалы, от мотористов ударного
катера.
На замке побережье. Но не так давно настежь в море
была открыта пограничная дверь. Чудеса бизнеса твори¬
лись тогда на берегах. За патефон и десяток фокстротов
шла покрытая великолепной изморозью черно-бурая ли¬
сица. На дешевые ножи меняли тунгусы моржовые бивни.
За ламповое стекло отдавали оленьи рога.
Еще живы тунгусы, знавшие таксу: литр спирта —
полсотни оленей.
А многие носят на шее и до сих пор следы изобрета¬
тельного поповского издевательства — голубые стеклян¬
ные кресты. Их надевали монахи, согнав испуганное на¬
селение к морю и выкупав всех без разбору в ледяном
прибое.
В просторном ковше, в Нагаевской бухте, жмется у бе¬
рега потемневший бревенчатый дом. Возле дома гигант¬
ские шаги, затертый до блеска руками турник, и узкий
флажок на шесте врезался в небо. На фоне сумрачного
колизея сопок и стремительных туч этот красный лоску¬
ток кажется торжественнее флага, вечно струящегося над
зданием ЦИК.
В прошлом году этот дом был почти одинок. Тогда
только культбаза светилась свежим тесом и поблизости не
было ни одной лысой сопки. Теперь же двухлетний посе¬
145

лок вырвался из подковы бухты. Его рождение еще не от¬
мечено на картах, а он уже смял тайгу и азартно разма¬
хивает руками новых просек. Первые линии далеко впе¬
реди — там, где бараки Союззолота пустынными окнами
в упор смотрят на тайгу.
Это Нагаево — лучший порт Охотского побережья, в
котором слабеет даже сентябрьский шквалистый ветер, бу¬
дущая столица Охотского моря.
Дом на краю — пограничный контрольный пост. Здесь
все так же обыденно, как и на заставах Уссурийской тай¬
ги. Буденный сидит, опираясь на клинок. Ворошилов ска¬
чет за тысячи верст мимо башен Кремля. Трехлинейки
стоят в строю, и каждый ремень скошен вправо, точно го¬
ловы бойцов на вечерней поверке.
Тот же прицельный станок, тот же стрелок, в обмотках
и каске, грозно целится со стены. И «ильичевка», конеч¬
но, «На страже». И буквы на лозунге не одинаковы
ростом.
И все-таки это особая граница.
В Приморье на каждой заставе — конюшня, манеж,
учебные рыси, рубка лозы...
Здесь — поездка на нартах под контролем начальника,
тонкий шест в руках ездока-пограничника, крик, клубком
пара взрывающийся в морозном ветре: тах-тах!
Другой конь, широкопузый, смоленый, с зеленым
флажком на носу, рвется с железной цепи у берега.
И ухабистая, водяная дорога из бухты нисколько не
легче топких тропинок в тайге.
В этой казарме, в пику тайге, наперекор грязной облач¬
ной сумятице, особенно подтянуты молодой командир и
бойцы. Снег ли солит ветви деревьев, дождь ли оспинами
покрывает серую воду — начальник никогда не забудет
побриться, пройтись щеткой по костюму и сапогам. Его
квадратные плечи, красная щегольская розетка под знач¬
ком отличного стрелка, рукопожатие, встряхивающее руку
до плеча,— все это открытый вызов обстановке. Он дер¬
жится так, точно всегда хочет сказать: «А чертовски за¬
нятно, ребята, пройтись на лыжах сотню-другую километ¬
ров!»
Когда не было овощей и цинга показала в казарме свои
унылые десны, начальник ввел добавочную гимнастику,
выстроил турник и гонял красноармейцев, как мальчишек,
на гигантских шагах. Он не позволял ни на минуту раскис¬
нуть, расстегнуть крючки гимнастерок, слечь на койки в
полной апатии к еде и движению.
146

Рубите дрова! Больше ешьте, больше двигайтесь!
И цинга отступила, не осилив этой дисциплинированной,
великолепной, полнозубой молодости.
Это совсем особая граница. Трудно сказать, где здесь
кончается пограничник — участник походов на северные
банды — и начинается педагог, где кончается педагог и
начинается кооператор, охотник, статистик и врач.
Три года длится вахта бойца-пограничника на восточ¬
ных морях нашей страны. Каждый месяц проходит в разъ¬
ездах. И так велика привычка к переходам, к вечно уха¬
бистому Охотскому морю, что бойцы перестают ценить
расстояние. Здесь говорят, надевая на ноги лыжи, корот¬
кие, как теннисные ракетки:
— Я пошел на Средникан.
А до Средникана — декада пути. Могут быть ночевки
в тайге, может быть пурга. Морозы не в счет. Давно при¬
выкли бойцы к тому, что плевки падают на землю стеклян¬
ными, хрупкими бомбами и временами тяжело поднимать
обындевевшие веки.
Ни в каком уставе, конечно, не написано, как нужно
управлять упряжкой собак, как, подходя к берегу, не по¬
ставить боком под волну катер, как сохранить равновесие,
сидя в легкой туземной лодке, сквозь тонкую кожу кото¬
рой проходят холод и зеленый свет от воды. Но все это
нужно знать, потому что нигде так не разнообразна и не
инициативна работа пограничников, как на Севере.
Сегодня поднимается по пароходному трапу колым¬
ский приискатель. Ему пофартило. По старой алданской
привычке, он припрятал золотую крупу. Попробуй отгадай,
где везет он песок: в меховой шапке, складках американ¬
ских холщовых штанов или в долбленой крышке сундука?
Но напрасно, попав на контрольный пункт, вор торо¬
пится снять сапоги. Он усажен за стол, в руки ему всунут
костяной частый гребень.
— Причешитесь получше!
И тогда из жирных, грязных волос золотой песок, во¬
рованный у страны, осыпается на бумагу.
Это сегодня. А завтра капитан иностранного парохода
шепнет пару слов спекулянту. Капитан — страстный лю¬
битель черно-бурой лисицы, особенно если ее можно выме¬
нять на десяток флаконов шотландского виски. Он будет
ждать весь вечер момента, когда на легкой лодчонке по¬
дойдет к борту любитель наживы. И тоже напрасно! Давно
147

на полдороге остановлен пограничниками спекулянт, и
черно-бурая шкура лежит на столе у начальника.
Оставшиеся еще феодалы-князьки, скупщики золота и
пушнины, контрабандисты, спиртоносы — оплот банди¬
тизма на Севере. Точно водоросли по берегам, переплете¬
ны в Охотской тайге родовые отношения, власть феодалов
и самая наглая спекуляция на трудностях снабжения и
особенностях Севера.
Бой феодалам, спекулянтам-контрабандистам дается
сразу, за Яблоновым хребтом, в Нагаевской бухте, на при¬
исках, в тайге и пароходных трюмах. И трудно сказать,
что энергичнее вышибает почву из-под ног феодалов и
спекулянтов: скупщик, задержанный в трех лисьих шубах,
или старый тунгус, принесший в ячейку, вместе с заявле¬
нием в партию, подарок — рисунок из «Правды», переве¬
денный на бивень моржа? Лучший плес на реке, отвоеван¬
ный пограничниками для туземцев-рыбаков, или десять
охотников, из которых каждый положит дробину в глаз
белке, десять новых осовцев, давших клятву всегда помо¬
гать пограничникам?
Трое суток Петр Аянка едет тайгой на собаках. Два¬
жды в дороге его жестоко треплет пурга. Тогда он прячет
под оленью малицу, к животу, самого рослого, самого го¬
рячего пса из стаи и засыпает в снегу, воткнув в головах
тонкий шест.
Если мороз невелик, дорога легка и собаки хорошо от¬
дохнули, Петр Аянка садится на нарту. Он сидит, как
удильщик, со своим длинным шестом, подгоняя собак, и
поет длинную песню. Он начал ее, отъезжая от юрасы, и
кончит петь, когда собаки спустятся по просеке к бухте.
Эта песня — длиной в четверо суток быстрой езды. Ее су¬
ровая музыка — что-то среднее между свистом ветра и
скрипом узких полозьев.
Петр Аянка поет:
Коршун летит очень быстро,
Но олень обгоняет его...
Девять собак быстрее оленя.
И-ия... Охи-и-э-э... И-и-э-э...
Девять собак бегут быстро.
Первая, черная, очень больна.
Ей давали медвежью желчь
И посыпали горячей золой.
Ничего не помогает:
Она скоро умрет.
И-э-э... Ао-у-у-ах...
Скоро будет море,
148

Морская вода — как водка:
Если пить много — вытекает обратно.
Tax! тах! тах!..1
В море стоит дом из железа.
Дом идет по воде.
Если Петр Аянка захочет,
Он отдаст двадцать белок
И поедет в большое стойбище.
Чтобы объехать стойбище кругом,
Нужно месяц и шесть дней.
Когда белые гуси пролетают над стойбищем,
Они становятся чернее угля,—
Так велик дым от больших юрасе.
И-ия... Ихи-и-э... И-иэ...
Трое суток — триста километров для хороших собак.
На четвертые нарта выносится к бухте Нагаево. Мимо
райсовета, мимо складов, где моржовая шкура висит на
дверях,— к дальнему дому под красным флажком.
— Здравствуй, товарищ Аянка!
Сам начальник выходит навстречу. Эта дружба не пер¬
вого года. И не один самовар, среди полного молчания,
был распит вместе с Аянкой в летнем рогожном шалаше
пограничников.
Аянка здоровается обеими руками. Начальник — на¬
дежный человек. Он изъездил всю тайгу от Нагаево до
Колымы. Ему можно рассказать кое-что. Но об этом по¬
том, за вторым самоваром, когда оттает и прорвется нару¬
жу обида на князя.
Петр Аянка рассказывает о случае на охоте. Это очень
длинный рассказ, потому что медведь был выше дома и
ломал Аянку очень долго. Аянка лежал как убитый, но
медведь был старый и хитрый. Самый хитрый. Хитрее бо¬
бра. Он знал, что у мертвых не вытекает кровь, как текла
из Аянки. Лапой, толще сосны, он содрал с головы тунгу¬
са волосы так легко, как снимают американцы кожуру
апельсина.
Тогда Аянка ударил его ножом — раз и другой. И нож
запрыгал в руке, когда его конец вошел в сердце,— такой
сильный был медведь.
Только после третьего самовара Петр Аянка просит на¬
чальника достать свой блокнот. Пусть начальник запишет,
как на Оймяконе шел родовой суд, как спорили пять дней
старики и Романов, тот, что хромой, как за четырнадцать
лет работы дали хромому батраку пачку махорки и двена¬
дцать оленей.
1 Оклик собакам: «Направо!»
149

Петр Аянка приехал за триста километров спросить по¬
граничников.
— Суд сказал: «Жадный морж хватает рыбу без
счета. Разве хочет Романов быть похожим на глупого
моржа?..» Э! Как думает начальник, хорошо сказал
суд?
Нет, начальник не думает, что княжеский суд сказал
хорошо. Он записывает рассказ про хромого Романова и
про Семичанский сельсовет, в котором четыре года не
было председателя.
Они пьют еще и еще. Аянка доволен: чай настоящий,
такой черный, что вяжет десны.
Потом начальник надевает шинель. Он приглашает
Аянку на стрелковые состязания пограничников и тунгу-
сов-охотников. Старый тунгус степенно кивает головой.
Он охотно будет стрелять, но предлагает другую мишень.
Зачем портить патроны — стрелять в бумагу? Лучше взять
лыжи и пойти в сопки за белкой. Можно еще стрелять в
коршуна или в нерпу, которая высовывает голову из во¬
ды... Нельзя?.. Ну, ладно. Петр Аянка согласен стрелять
и в бумагу. Черный глаз посредине будет глазом большо¬
го медведя.
Четверо тунгусов стреляют из древних пистонок, с
прикладами, узкими, как топорище. Стреляют мастерски,
как подобает белковщикам: быстро и точно. Петр Аянка
занимает первое место, красноармеец Терентьев — второе.
В мишени Аянки одно отверстие величиной в три ко¬
пейки. Пули вбиты одна в другую. Петр Аянка снимает
мишень и по привычке начинает выковыривать металл из
дерева. Зачем пропадать дорогому свинцу?
— Петр Семенович, постреляй еще из винтовки!
Старый тунгус оставляет свою пистонку, опутанную
проволокой и веревками. Он выменял это ружье и два
бачка спирта за три медвежьих шкуры и семьдесят белок.
Это было еще в 1916 году.
Аянка ложится в снег и целится из винтовки. Левая
рука его обтянута ремнем по-динамовски, как учит на¬
чальник.
Гость доволен винтовкой. Ладно. Очень ладно. Если бы
у Аянки была такая винтовка, он убил бы медведя одним
выстрелом. Сильный огонь. Жалко только — много рвет
шкуру.
Увидев противогаз, старый тунгус удивлен. Какая
странная маска! Разве начальник мало-мало шаман?..
Для войны?.. Зачем обманывать Аянку? Он начинает спо¬
150

рить, и никакими доводами нельзя доказать Аянке, что и
воздух может быть отравлен.
...Петр Аянка ночует в комнате начальника, по при¬
вычке забравшись в спальный мешок. Докуривая трубку,
старый тунгус одобрительно смотрит, как начальник де¬
лает физзарядку: нагибается, приседает на одной ноге, вер¬
тит руками. Очень хороший танец, надо только, чтобы
пришли другие, пели и били в ладоши. Ладно...
Утром, когда тунгус высовывается из мешка, красно¬
армейцы собирают белье, режут бечевками мыло.
— Товарищ Аянка, пойдем в баню.
— В баню?.. Ну, можно.
Вслед за бойцами он входит в предбанник, но реши¬
тельно отказывается расстаться с трубкой и меховыми
штанами. Разве он мертвый, что его хотят раздевать? За¬
чем лить на себя столько горячей воды, когда ее можно
пить? И потом человек — не глупый тюлень, чтобы само¬
му залезать в воду.
Только пример начальника заставляет Аянку рас¬
статься со штанами. Он с любопытством подставляет чер¬
ную спину и бока под мочалку. В самом деле, как непонят¬
но линяет кожа, совсем как у оленя.
И вдруг Аянка начинает хохотать. Он смотрит на сте¬
ны и смеется до того заразительно, что прыскают отмы¬
вающие его красноармейцы — Шепелев и Страменко.
— Что с тобой, Петр Семенович?
На тунгусском языке нет этого слова, а по-русски Аян¬
ка не знает, как сказать про ручей, что течет из стены.
Его рассмешили не красная кожа и скользкий обмылок, а
краны, из которых так послушно вытекает вода.
Красноармейцы уже застегивают шинели, когда из
бани, краснее помидора, с расцарапанными мочалкой бо¬
ками, выходит Аянка. Потухшая медная трубка юрчит во
рту тунгуса. И на старческой шее прыгают, стукаясь друг,
о друга, голубой стеклянный крест и божок из моржового
бивня. Две печати одной эпохи: монашеская награда по¬
сле крещения в проруби и амулет от шамана.
Шепелев, сам только в армии снявший кипарисовый
крест, уже готов убрать амулеты с шеи тунгуса. Но Стра¬
менко одергивает его руку.
— Осторожнее... Это не сразу.
— Не сразу...— машинально повторяет Петр Аянка.
И первый раз, после первой бани, воротником назад
надевает рубаху.
1932
151

НА ТИХОЙ ЗАСТАВЕ
рое суток кони несли нас среди бурелома, го¬
релых пней и мачтовых сосен уссурийской
тайги. Сентябрило. Ровным, погребным холо¬
дом тянуло из падей. Оседал, разбиваясь о
ветви, бесшумный, скучный дождь, и в по¬
темневшей воде ручьев уже кувыркались
кленовые листья.
Мы везли подарки Красной Пресни таежному отряду
чекистов: шерстяные фуфайки, табак, литературу послед¬
них декад, лимонную кислоту и струнный оркестр. Было
холодно. Мы ежились на высоких седлах и молчали. Толь¬
ко провожатый наш, рябой тонкоголосый боец из старо-
годников, был весел, как дрозд: разговаривал с конями,
подражал изюбрам и даже жестяным голосам фазанов.
К вечеру на четвертые сутки мы увидели дым. Синий,
прозрачный столб падал на мокрые сопки. Одиноко и по-
волчьи заливисто лаяла собака.
Наш провожатый поднялся па стременах. Мильсовские
гранаты — два чугунных яблока, подвешенные к поясу на
ремешках,— стукнулись друг о друга.
— Наши баню топят,— определил он, запахивая плот¬
нее шинель.
И верно: рядом с грузной избищей заставы дымилась
кургузая банька. Сам начальник заставы, окутанный об¬
лаком пара, вышел навстречу колонне.
— Разговоры потом,— сказал он, коротким рывком по¬
жимая нам руки.— Мыло в предбаннике... Воды не жа¬
лейте.
Застава кончала мытье. Хохоча и толкаясь, бойцы вы¬
бегали в предбанник. Мы видели их стриженые головы,
растертые мочалкой жаркие спины и широкие белые
ступни, скользящие на дубовых досках.
В тесной баньке возле кадки сидел только один, залеп¬
ленный мылом, боец. Он сполоснул руку в шайке и по¬
здоровался:
— Федор Хрисенков, старослужащий...
Мы влезли на полки и разговорились. Федор Хрисенков
спрашивал о московском асфальте и планетарии. Мы ин¬
тересовались Серебряной падью и контрабандистами. По¬
том разговор перешел на белые банды.
— Наша застава тихая,— сказал собеседник.— Очень
тихая. За всю декаду патрона не выпустили. Банды где?
Банды за Карпухиной падью...
152

— Ну, а все-таки?
Хрисенков подумал.
— Была одна застава, и был один повар,— начал он
нехотя.
— Комсомолец?
— Кто, я?
— Нет, повар.
— С марта двадцать пятого года... Была одна заста-.
ва... Нет, тогда уж лучше по порядку.
Он втащил шайку на верхний полок и, пока мы черпа¬
ли кипяток и растирали бока, рассказал нам пятиминут¬
ную, компактную, как обойма, историю.
— Числилась в прошлом году одна небольшая бан-
дочка. Маузеров на пятнадцать. Под названием банда
Майорова. Сам Майоров из царских полковников. Может
быть, в отряде фотографию видели? На доктора похож:
полный, в пенсне, а щека порохом покорябана. У него один
раз карабин разорвался. Самая вредная банда была. Все
каппелевцы1. У всех двойное шелковое белье из Харбина.
Такую бандитскую спецовку никакой мороз не продерет.
Вот приходит май, и под прикрытием зелени появляет¬
ся на сопках Майоров. То есть приезжают сначала двое
товарищей из колхоза имени Буденного. Приезжают и до-
кладают: угнаны трое коней. Три месяца ходила застава
на ту банду. Только обнаружит, наступит на хвост, и
вдруг — пусто. Одни стреляные гильзы валяются. Ерохи¬
ну руку из маузера пробили. Начальник через них спать
разучился: жена ночью спичку зажжет, он сразу же за
наганом кидается.
— А повар?
Хрисенков встал и выплеснул воду на каменку.
— О поваре разговор последний,— сказал он из обла¬
ка пара.— Один раз снимает начальник трубку, хочет с
комендантом говорить. Только не отвечает станция. Мол¬
чит телефон, как зарезанный. А накануне буря была —
пять дубков выдернула. Осмотрел начальник аппарат и
решил линию с утра проверить. Тут пробило десять часов,
и бойцы стали снимать сапоги, а начальник пошел к себе
диаграмму чертить, потому что он в заочных механиках
третий год.
Заложили дверь на крюк, подвернули лампы. Стали
спать. А повар вечером чаю лишнее перехватил. Поворочал¬
1 Каппель — белогвардейский генерал, действовавший в Си¬
бири во время гражданской войны. Отсюда — каппелевцы,
153

ся, поворочался, решил выйти оправиться. Молодик в ту
пору как раз напротив крыльца стоял. Вышел повар, смот¬
рит и радуется: завтра дождя не будет — месяц блескучий.
Только он сошел с крыльца, как вдруг кто-то легонько
его груди коснулся, точно пальцем толкнул.
Смотрит повар и не верит. Стоит напротив крыльца че¬
ловек в полушубке и держит в руках карабин. А мушка
уперта повару в грудь — чуть повыше соска. Только повар
успел про Майорова подумать, как тот человек шепчет:
«Молчи, сволочь... Убью!»
От того шепота сон у повара как смыло. Ночь, а стало
ясно, как днем. Видит он — казарма в кольце. Конюшня
раскрыта. Кони выведены. Стоят наготове. А у окон бан¬
диты с пучками соломы. С угла уже огонь раздувают, пак¬
ля занялась. Дневальный же у конюшни лежит — не пой¬
мешь: убит или кляпом придушен.
План у Майорова был самый простой: запалить казар¬
му, а потом слева по одному всю заставу.
Им крик все дело мог испортить. Подпирает бандит по¬
вара карабином и шепчет: «Иди сюда... молчи... не трону.
У Майорова слово крепко. Молчи! Крикнешь — гроб!»
Все Майоров подсчитал, а тут осекся. Повар-то комсо¬
мольцем был. С марта двадцать пятого года. Посмотрел он
на бандита да как крикнет...
Дверь предбанника распахнулась.
Пар, клубясь, поплыл под лавки, и в дверях с гребеш¬
ком в руках появился боец.
— Хрисенков!.. Начальник велел дичину разогреть,
какая осталась! — гаркнул он, как в бочку.
— Есть разогреть,— сказал Хрисенков.
Он поднял дубовую шайку и, гогоча, вылил на плечи
ледяную воду. Клочья пены съехали на пол, и на груди
у Хрисенкова мы увидели укус трехлинейки. Чистое во¬
сковое пятнышко белело чуть повыше соска. Мы перегля¬
нулись.
— Что же ты крикнул, Федя?
Скособочившись, Хрисенков глянул на грудь и засме¬
ялся.
— А не помню,— сказал он, выжимая короткими паль¬
цами волосы.— Как будто «в ружье»... Начальник доска¬
жет... Он первый гранату в окно послал.
Хрисенков поставил шайку и, сильно размахивая ру¬
ками, побежал одеваться.
1983
154

погоня
та небольшая история записана между чаем
и вечерним отбоем, когда все население'
N-ской заставы собралось вокруг лампы.
Гремело домино. Повизгивал, цепляясь за
радиоволны, старый приемник. Библиоте¬
карь в энергичных выражениях разрешал
длинный спор повара и пулеметчика на право
обладания «Цусимой». Мы беседовали с редактором «иль-
ичевки» об охране болотистого участка границы, за кото¬
рый отвечали наши подшефные. И, если судить по рас¬
сказам, выходило, что особых событий на границе не слу¬
чалось.
— Нет, челюскинцев у нас не ищите,— говорил редак¬
тор, водя нас вдоль стен.— Обратите внимание. Шкаф, то
есть библиотека,— пятьсот сорок две книги. Гитара, не
хватает двух басов... Плакат... Ну, это насчет конских ко¬
пыт. Уголок гигиены. Зеркало, конечно, на конях везли.
И тут, между гитарой и шкафом, мы заметили рисунок,
лишенный всякой парадности. На большом листе картона
в три цветных карандаша был изображен лежащий в сне¬
гу красноармеец. С большим старанием были выписаны
шинель, желтый ремень и острый шлем бойца. Но главное
внимание художник перенес на ноги. Они были огромны*
босы и красны, как гусиные лапы.
Очевидно, это был портрет, и мы осторожно осведоми¬
лись об объекте рисунка.
— А это Гусятников,— заметил наш собеседник рас¬
сеянно.
— Гусятников?
— Фальшивости много,— сказал редактор сурово.—
Шинели тогда у Гусятннкова не было. И ремня тоже.
Факт.
Мы попросили вспомнить, что же случилось с Гусят-
никовым, и бойцы-старослужащие рассказали нам неболь¬
шую историю, финал которой изобразил на картоне ху-^
дожник.
...Два года на заставе существовала «дыра». Кто-то не¬
уловимый и неузнаваемый два года ускользал из рук. Было
использовано все: ищейки, облавы, секреты, нитки в кус-i
тах, волчьи ямы. И все было напрасно. Каждый переход*
как прыжок в воду, был бесследен. Выбирая ливни, пур¬
155

гу, длинные осенние ночи, нарушитель продолжал свои
рискованные путешествия.
«Дыра» продолжала существовать. И только в декабре
1934 года пулеметчик Гусятников наконец прикрыл ее
Собственной грудью.
Вечером 12 декабря мальчишка, прискакавший из кол¬
хоза на лошади, рассказал о лыжнике, которого встретили
бабы, собиравшие шишки в лесу. Мальчишка еще глотал
чай в кабинете начальника, а Гусятников и Мятлев уже
выносили лыжи во двор.
Они выехали в поле, на ходу застегивая ремни. Мелкая
снежная пыль неслась им навстречу. Снег заметал лыж¬
ни, и без того неясные на твердом насте. Надо было спе¬
шить, и они помчались под гору, навстречу ветру, напол¬
ненному слепящей морозной пылью.
Не снимая лыж, бойцы перешли ржавый, слоистый лед
ручья и углубились в лес. Здесь на дне оврага, сбегавшего
к границе, они увидели следы широких коротких лыж, на
которых обычно ходят белковщики. Нарушитель двигался
без палок, широкими, сильными рывками, не объезжая
опасных спусков и засекая на подъемах елкообразные сту¬
пени, как делают это опытные лыжники.
Очевидно, это был человек, привыкший к большим пе¬
реходам. Красноармейцы двигались уже более часа, а сле¬
дов привала все еще не было. Все те же широкие, неясные
полосы бежали перед ними, постепенно отклоняясь в сто¬
рону города.
Красноармеец, сопровождавший Гусятникова, заметно
слабел. Все чаще и чаще он нагибался, чтобы затянуть
ослабевший ремень или вычистить снег, забившийся под
подошву.
Метель утихла. Следы стали яснее. Но тщетно прислу¬
шивались пограничники, подняв крылья шлемов. Зимняя,
стеклянная тишина заполняла невысокий, редкий оль¬
шаник.
Показалась железнодорожная насыпь. Далеко на разъ¬
езде орал фистулой паровоз. А они все скользили по уз¬
ким снежным тропинкам.
Трудно было сказать, сколько времени они шли, но
звезды уже начали линять, когда след наконец оборвался.
У самого выхода в поле на березе пограничники заметили
неподвижный, похожий на колокол силуэт. Небольшой
холщовый мешок висел, почти касаясь снега.
Мешок был затянут мертвым узлом — очевидно, в рас¬
чете на задержку преследователей. Гусятников разрезал
156

веревку и вытряхнул на снег костюм, полуботинки, два
парика и кусок сала.
Молодой боец присел было на корточки, чтобы осмот¬
реть карманы находки.
— Выходит, облегчился,— сказал он с любопытст¬
вом.— Ну, и как же теперь?
Но Гусятников уже рвал палками снег. Распластывая
в воздухе полы шинели, он летел под гору, в поле, в беле¬
сую зимнюю ночь, куда только что ушел нарушитель. Об¬
жигаемый ветром, он помнил одно: впереди, где город,
полустанок, дорога, двигаются сани, идут поезда. Еще час,
два — и узкий след вольется в проселок, кто-то выносли¬
вый, осторожный и опытный войдет в спящий город, где
открыта дверь, где уже ждут...
...Они бежали по болоту, среди высоких черных кочек,
похожих на пни. Лыжи то и дело сшибали куски мерзлого
торфа. Это раздражало лыжников и замедляло движение.
Гусятников первый отбросил лыжи и стал перескакивать
с кочки на кочку. Очевидно, к такому же выводу пришел
и преследуемый, потому что пограничники вскоре наткну¬
лись на короткие широкие лыжи, оставленные наруши¬
телем.
Светало... Высоко, среди облаков и выцветших звезд,
прошел почтовый на запад. Кончались болота. Шагали по
пашням столбы электромагистралей. Снова жестоко сек
шинели и лица мелкий ольшаник. А они все бежали, за¬
дыхаясь, сопя, спотыкаясь о кочки.
Шлем жег Гусятникову голову, шинель казалась ов¬
чиной, но невыносимее всего становились болотные сапо¬
ги. Огромные, подбитые двойной подметкой, они с каждым
шагом увеличивались в весе, точно обрастая комьями
глины.
До большака оставалось не больше трех километров,
когда бойцы наконец увидали противника. Одинокая квад¬
ратная фигура, сильно работая локтями, взбиралась на ко¬
согор.
Сорванные ветром голоса красноармейцев не долетали
до беглеца. Не остановили противника и несколько обойм,
выпущенных на бегу в воздух. Не замедляя движения,
нарушитель вытянул слишком длинную руку, и погранич¬
ники услышали слабый звук, похожий на треск раздирае¬
мой парусины.
— Кусаешься? — сказал Гусятников, задыхаясь.— Ку¬
саешься?.. Ну, стой!
Он сел на кочку и быстро снял сапоги.
157

Молодой боец смотрел на Гусятникова с сожалением.
Он знал, как невыносимы бывают порой сбившиеся пор¬
тянки. И все-таки недоумевал: неужели Гусятников не мог
потерпеть?
— Уйдет ведь,— пробормотал он с отчаянием.— Пере¬
мотал бы после... Эх, уходит!..
Гусятников встал и расстегнул крючки шинели Ниче¬
го, кроме косогора, кроме кустов, где чернело пальто на¬
рушителя, не замечал он теперь.
— Кусаешься,— повторил пулеметчик с какой-то ве¬
селой яростью в голосе.— На, держи!
Он бросил сапоги на землю и побежал босиком. Портян¬
ки отлетели при первых шагах. Ноги его горели. Тонкие
ледяные корки лопались под голыми пятками. Впрочем,
вряд ли Гусятников, разуваясь, думал о холоде. Сапоги
связывали ноги. Сила уходила в сапоги. Гусятников сбро¬
сил пх почти машинально, как расстегивают во время ра¬
боты ворот рубахи.
Теперь расстояние сокращалось. Четыре раза поднимал
Гусятников наган, и четыре раза в ответ разгрызал обой¬
му маузер. Красноармеец отстал, быть может, выдохся или
сбился со следа. Теперь они были одни среди обгорелых
пней и тощих побегов.
Они уже не бежали. Никакими усилиями нельзя было
заставить ноги передвигаться быстрее. Кровь со страш¬
ной силой гудела у Гусятникова в висках. Он оглох от бе¬
шеных толчков сердца. Воздух вдруг стал густ. Горло при¬
нимало его только, как воду,— глотками.
Очевидно, нарушитель чувствовал себя не лучше, пото¬
му что оба они упали в снег одновременно, точно сгово¬
рившись заранее.
Распластавшись на снегу, Гусятников молча смотрел
на противника. Это был плотный человек с обкуренными
рыжими усами и наглым лицом. Гусятников уже раскрыл
рот, чтобы еще раз окликнуть нарушителя, но тот вдруг
негромко сказал:
— Босой!.. Эй, босой! Смотри, окалечу!
-- Врешь,— сказал Гусятников, задыхаясь.— Я тебя
достигну.
Он поднял револьвер, но, вспомнив, что в барабане
остался только один нерасстрелянный патрон, придержал
палец на спусковом крючке.
— Может, столкуемся? — спросил усатый сквозь зубы.
— Может, и так,— ответил Гусятников, выползая
вперед.
158

Это был странный разговор — вполголоса, в пустом
поле, под аккомпанемент ветра. Разговор рослого, сильно¬
го человека в теплых бурках с босым, коченеющим красно¬
армейцем, единственным козырем которого был патрон.
С каждой фразой босой подвигался вперед, и ровно на
столько же отступал человек в теплых бурках.
Так, наступая и пятясь, сдирая снежную корку коле¬
нями и руками, они продолжали состязание в выдержке,
молчаливым арбитром которого был мороз.
Ветер унес тепло, накопленное в беге. Гусятников мерз
жестоко. Он давно перестал ощущать пальцы, погружен¬
ные в сухую снежную пыль. Теперь начинали коченеть
руки. Это отлично видел усатый. Он обливал противника
потоками матерщины, издевался над побелевшими ногами
и попытками отогреть руки о снег. И все-таки он боялся.
Сберегая патроны, нарушитель пятился от коченеющего
красноармейца, стискивающего зубы, чтобы не застонать.
Взошло солнце. На западе прогремели мосты. Шел на
Москву «люкс».
Теперь они монотонно повторяли только одни и те же
слова.
— Жарко,— говорил усатый,— жарко тебе?
— Кусаешься? — спрашивал Гусятников.— Кусаешь¬
ся?
Наконец пограничнику удалось вырвать еще несколько
метров. Надо было кончать. Он поднял револьвер, но паль¬
цы правой руки были бессильны. Тогда он взвел курок
обеими руками и стал нащупывать усатого, в руках кото¬
рого тоже покачивалось дуло маузера.
Они выстрелили почти одновременно, поэтому треска
маузера Гусятников не слышал. Что-то рвануло его за
плечо, и Гусятников инстинктивно зажмурился. Когда он
снова открыл глаза, то увидел, что нарушитель тоже ра¬
нен. Опустив револьвер, усатый собирал пригоршнями и
ел снег.
...Как их подобрали в поле шоферы соседней МТС, как
растирали снегом и тридцать километров мчали к заста¬
ве, Гусятников не помнил.
— Могу показать описание,— сказал редактор, когда
умолк последний рассказчик.
Он подошел к «ильичевке» и медленно обвел пальцем
заметку. В ней было ровно пять строк. Впрочем, больших
статей не было во всей газете.
459

Следя за редакторским пальцем, мы прочли:
«12 декабря товарищ Гусятников Г. М., пулеметчик и
член ВКП(б), при условии мороза и без наличия сапог, за¬
держал нарушителя госграницы.
От редакции:
По таким, как товарищ Гусятников, надо держать рав¬
нение!»
Пораженные протокольной плотностью «описания», мы
спросили редактора:
— И это все?
— В основном все,— подтвердил редактор спокойно.
— Решительно все?
И вдруг собеседник наш заметно смутился.
— Верно,— сказал он, замявшись,— есть факт. Кило¬
метры не проставлены.
Намочив чернильный карандаш, он вывел твердыми
печатными буквами:
«А всего пройдено 36».
— Так будет верно,— сказал он, успокоившись.
И рассказчики молчаливыми кивками подтвердили
справедливость поправки.
1934
ОПЕРАЦИЯ
тех пор как отряд Лисицы ушел в хребты,
связь между партизанами и шахтой держал
только Савка.
Не всякий из шахтеров Сучана мог бы,
выйдя на рассвете, добраться в сумерках до
одинокого охотничьего балагана, крытого
ветками и корьем. А Савка приходил к Лиси¬
це всегда засветло. Он как будто специально был сшит
для походов по приморской тайге — из темной кожи, вол¬
чьих сухожилий и крепких костей. Чубатый, упрямый,
легкий на ногу, как гуран, он знал сопки не хуже, чем
шахту, в которой третий год служил коногоном.
Мать без конца ворчала на Савку, штопая брезентовые
штаны, изодранные чертовым деревом. Бродяга! Перека¬
ти-поле! Весь в отца! Тот приехал с фронта усталый, жел¬
160

тый, разбитый и сразу, не отдышавшись как следует от
горчичного газа, кинулся в драку. Он и теперь бродит по
степи возле Урги — бьется с каким-то немецким бароном,
не то Ундером, не то Германом,— семижильный, упря¬
мый, как черт. И этот пыжик туда же! Прячет под печью
(думает, никто не видит) ржавый драгунский палаш —
австрийский тесак и бутылочную гранату, которую
мать, боясь взрыва, каждую субботу тайно поливает
водой.
Трудно было не расплакаться, глядя, как исхудалый,
почерневший Савка по ночам набрасывается на холодную
чечевицу.
В семнадцать лет мало кто слушает материнскую вор¬
котню, а Савка к тому же редко бывал дома. Весь он, от
запыленного углем чуба до ветхих ичиг, принадлежал ком¬
сомолу, отряду, тайге.
Второй год отряд матроса Лисицы бродил вокруг руд¬
ника, нанося молниеносные удары японцам, в то же время
избегая серьезных боев. Надолго спускаться в долину было
опасно: половина бойцов не имела коней, а за голову ко¬
мандира интервенты давали пять тысяч иен.
То был ожесточенный, хлебнувший горя народ: бе¬
жавшие на восток от пожарищ амурские хлеборобы, шах¬
теры Сучана, владивостокские грузчики, рыбаки, матросы,
старожилы-охотники из долины Сицы, люди, вооруженные
гневом богаче, чем военной техникой. А командовал ими
Лисица — дошлый золотозубый владивостокский минер.
Лисица был клад для отряда; он умел все: заложить фу¬
гас, сварить щи из крапивы, смастерить бомбу из боржом¬
ной бутылки, даже обузить раздутый винтовочный ствол.
А когда матрос начинал передразнивать говор сибирских
чалдонов или цокал по-камчадальски, старый охотничий
балаган сотрясался от хохота.
Без Лисицы, без дружеских шуток и жесткой матрос¬
ской руки, пожалуй, не выдержали бы голодную зиму —
затосковали бы, рассыпались по деревням. А с ним не
сдали. Жили в хребтах, в балаганах из корья — вшивые,
закопченные, курили дубовые листья, терпеливо ждали
конца весенних туманов...
Савка давно мечтал перебраться из шахты в отряд.
Рудник при интервентах был полумертв. Правда, еще сту¬
чали насосы и ползли по насыпи вагонетки, но составы на
станции стояли порожние: славный сучанский уголек
шахтеры берегли для лучших времен,
6 с. Дикоаский
161

Скучно было спускаться в притихшую шахту, слушать
стук капель да треск оседающих крепей. То ли дело бала¬
ган за хребтами, отряд Лисицы, стычки с японцами!.. Так
думали приятели Савки — маленький горячий Андрейка,
рассудительный, тихий Ромась и другие коногоны и пли-
товые. Удерживал их только приказ комитета: «Комсо¬
мольцам быть в шахтах, ждать наступления, воду откачи¬
вать, уголь на-гора не давать».
Втайне Савка мечтал о «настоящей» партизанской ра¬
боте. Дали бы ему «максим» или, на худой конец,
«шош» — он показал бы, на что способны сучанские коно¬
гоны! Но поручения были самые пустяковые: срезать в
конторе шахты старенький эриксоновский телефон, раздо¬
быть аршин пять запального шнура, подсмотреть, когда
сменяется караул у артиллерийского склада, или сосчи¬
тать издали, сколько теплушек в японском воинском эше¬
лоне.
Несколько раз Савка доставлял из отряда на рудник
странные записки, составленные сплошь из цифр. Адре¬
сатом был стрелочник рудничной узкоколейки — голубо¬
глазый, плешивый, очень аккуратный старичок Он всегда
возился на огороде за водокачкой, разрыхлял щепочкой
землю вокруг тоненьких стеблей баклажанов, поливал са¬
лат или разравнивал граблями и без того ровные грядки.
Видимо, стрелочпик кое-что знал, но, кроме самых
обычных стариковских рассуждений о погоде или пчелах,
Савка ничего от него не слыхал. Это удивляло и обижало
связиста. Передав записку, он не раз пытался завязать со
стрелочником разговор о более серьезных вещах, чем ка¬
бачки или настоящие конотопские дыньки.
— А наши опять двух каппелей взяли,— говорил Сав¬
ка небрежно.— Один рядовой, другой — с двумя лычками...
Операция ничего себе...
Стрелочник слушал его терпеливо, но без всякого лю¬
бопытства, только гмыкал носом — не то чихал, не то со¬
бирался засмеяться.
— А Лисица опять за капсюлями в город ушел... А что
у вас нового?
— Что у нас?..— говорил стрелочник, поджигая спич¬
кой бумажку.— У нас, голуба, огурцы третий лист пусти¬
ли... Редиска-то, верно, перестоялась, пожухла... Видно,
кончился ее срок...
— Организация, говорю, как?
— А ничего, ничего... Липы богато цвели — не продох¬
нешь, Как угадал: два новых улья выставил. Чаевать бу¬
162

дем? Ты, голуба, какой любишь — липовый или цветоч¬
ный?
При этом он глядел такими простецкими глазами, что
у Савки пропадала всякая охота продолжать «настоящий»
партизанский разговор.
Только один раз, когда Савка, потоптавшись в сенях,
сообщил, что в бочке получены из Владивостока гранаты,
стрелочник перестал улыбаться, прикрыл плотнее дверь
и как бы в раздумье спросил:
— А что, если я тебя, голуба, в штаб отведу?
Савка опешил, потом рассмеялся.
— Вы — меня?.. Я же вас знаю!
— Ну и врешь, однако,— сказал стрелочник так же
спокойно.— Я вот охранник, сыщик японский. А ты — вет¬
ряк, балаболка...
Кровь бросилась в голову Савке. Он повернулся и
вышел. Это был прекрасный урок. Уметь наблюдать,
молчать, понимать... С тех пор Савка никогда не пытал¬
ся расспрашивать. Молча шарил под подкладкой фу¬
ражки, молча передавал записку и уходил, глядя испод¬
лобья.
Он ничего не рассказал даже товарищу по шахте коно¬
гону Андрейке, даже Ромасю, с которым каждую осень
ходил в сопки за козами. И только по ночам, на жестком
топчане, вдруг, вспомнив недавнюю обиду, снова вспыхи¬
вал, ворочался, бормотал яростные возражения. Бала¬
болка! И это говорят ему, вожаку коногонов, комсомоль¬
цу с двухлетним стажем подпольной работы! Ветряк!
Да пусть только поручат какое-нибудь настоящее
дело!
Огромная красноармейская звезда, которую Савка вы¬
вел углем на стене японского барака, нисколько не успо¬
коила коногона. Подумаешь, подвиг! Все равно часовой
не высовывал носа из овчины.
Однажды вечером, когда трое пьяных каппелевцев
приехали париться в китайскую баню, Андрейка и Савка
отвязали солдатских коней и галопом помчались в отряд.
Их обстреляли дважды: голые каппелевцы, выбежавшие
на улицу из предбанника, и свои, партизаны, на перевале
за смолокурней.
Этот случай несколько утешил Савку, тем более что
довольный Лисица обещал ему наган-самовзвод. Он еще
отчаяннее заломил фуражку и стал поглядывать на стре¬
лочника с некоторым вызовом, точно хотел сказать:
«А 410. Вот тебе балаболка!» Но стрелочник, и не подозре¬
163

вая о подвиге Савки, так же спокойно глядел на связиста
простецкими глазами и бормотал что-то не то о бураках,
не то о туманах, вредящих огуречному цвету. Поэтому
Савка был особенно удивлен, когда стрелочник пригласил
его в комнату и без всяких предисловий спросил:
— Каппели-то голяком за конями бежали?
— Голяком! — Савка, не выдержав, расплылся в
улыбке.
— Как же вас не подшибли?
— А у них глаза мылом разъело.
Стрелочник смотрел на худого носатого парня, на
исцарапанные сучьями крепкие руки, и глаза у ста¬
рика были совсем иные: отцовски внимательные, чуть лу¬
кавые.
— Вот что, джигит,— объявил он внезапно,— эту шту¬
ку придется повторить еще раз... Нет, не каппелевских...
Надо поднять на-гора наших, горняцких коней. Чтобы не
проскочила ихняя милиция, повалим на переезде в три
ряда вагонетки... Поднимать только ночью... Кони о свете
забыли — разом на солнце ослепнут...
Не торопясь, он стал объяснять подробности предстоя¬
щей операции.
Лисица был точен в выполнении плана. Люди его про¬
сочились в темноте сквозь поселок, окружили рудничный
двор, залегли на высокой насыпи за вагонетками, загоро¬
дившими переезд.
Комсомольцы-коногоны, подготовленные Савкой, ушли
в сторожевое охранение, а небольшая группа шахтеров и
машинист маневровой «кукушки» дежурили у лебедки,
ожидая сигнала.
Но сигнала не было. Только Лисица, Савка да еще Ро-
мась и Андрейка знали, что конюх, обещавший выдать ко¬
ней, не вернулся из города. Вместо него теперь дежурил
Прищепа — старательный и дюжий служака, одинаково
равнодушный и к белым и к красным. Он сидел Еозле
конюшни, в двухстах саженях под землей, не подозревая
о готовящемся покушении на коней... На всякий случай
Лисица распорядился перерезать телефонные провода: кто
знает, на что способен пожилой глуповатый служака, ко¬
торого вот уже полчаса уговаривают Ромась и Андрейка.
...Шел сильный теплый дождь. Партизаны, второй час
лежавшие за насыпью, ежились в мокрой траве. Лисица
поглядывал то на часы, то на небо.
164

— Ступай сам,— сказал он Савке,— Чую, хлопцы твои
из старика творогу не выжмут...
Савка загромыхал по лестнице. Вот и конюшня. Одно¬
го взгляда было достаточно, чтобы понять, что дело про¬
валено.
Маленький взъерошенный Андрейка, поблескивая цы¬
ганскими глазами, наскакивал на Прищепу, сидевшего на
табуретке и спокойно вырезавшего из чурбака ложку.
— Слышь, Прищепа! — кричал он ломким, мальчише¬
ским баском.— Отдай! Я не шучу! Добрым словом про¬
шу... Отдай.
— Слышал... Еще шо?
— А раз слышал, так действуй. Сандала слепая!.. Гля¬
ди, раскорячился на ровном месте... Начальство!
— Отскочь!
— А чо ты, шкура семеновская... Выдь только на-
гора!..
— Спасибо за ласку. А шо ты мне зробишь? — лениво
спросил Прищепа.
— Увидишь. Обломают рога гурану.
— Оставь его,— сказал сердито Ромась.— Не ви¬
дишь — его лошадь подковой погладила.
Конюх стряхнул стружки с колен и затрясся от сме¬
ха. Он был доволен своей неуязвимостью, строгим отно¬
шением к имуществу шахты. Политика, в которую ввяза¬
лись коногоны, мало интересовала Прищепу. Третий год
на-гора творилось что-то непонятное. Красные били белых,
белые — красных, зеленые — тех и других. Каждую неде¬
лю на перевале летели под откос поезда. А везли в них
что угодно: солдат, амуницию, горные пушки, пулеметные
ленты, солонину, гранаты, пироксилин, виски, галеты,
только не сучанский добрый уголек.
Тихо ползли несуразные, пестро раскрашенные броне¬
вики, на полустанках висели приказы один грознее дру¬
гого, всюду слышалось кудахтанье японских солдат. «Вла-
диво-ниппо» 1 обещала близкий расцвет промышленности,
а между тем узкоколейка от станции до рудника густо по¬
росла молочаем и щавелем.
Кто был тут прав, разобраться Прищепа не мог и ре¬
шил по мере сил держать равновесие. Понятно, каппелев-
цы — живоглоты, бандиты, но и партизаны тоже гуси:
горлопаны, всесветные звонари. Ясно было Прищепе толь¬
1 «Владиво-ниппо» - газета, выпускавшаяся японцами
во Владивостоке во время интервенции.
165

ко одно: настоящей прочной власти нет и не видно. Израс¬
ходуют на-гора патроны, лягут горячие головы, а шахта
останется. И кони в ней. Он и берег их упрямо для буду¬
щих настоящих хозяев.
Посмеиваясь, Прищепа оглядел своих щуплых против¬
ников. Щенки, конокрады! Пускай-ка попробуют увести
хотя бы хромого Трубача!
Приятели переглянулись. Никакая сила не могла вы¬
вести конюха из привычного равновесия. Самые обидные,
самые верные слова отскакивали от бычьей кожи Прище¬
пы и рикошетом ранили атакующих.
— Братцы, свяжем его! — взвизгнул возбужденный
Андрейка.— Возьмем разом... Ромась, заходи!
— Нехай будет так,— согласился Прищепа.— На, бай¬
стрюк, вяжи!
Он засучил рукава и показал волосатую руку чуть по¬
тоньше крепежного бруса.
— Ну что ж... Ну и свяжем... Ромась, заходи!
— Отойди! — сказал Савка внезапно и отодвинул в
сторону озадаченного Андрейку плечом.— Ты не гавкай,
ты агитируй.
Прищепа покосился на агитатора и снова захохотал.
— Вы погодите, дядя Захар... Что я вам скажу. Вы не
смейтесь... Послушайте. Ну. на што вам в теперешнем
положении кони? Угля ж нет все равно.
— Нема в середу, буде в пьятныцю.
— Дядя Захар! Вы ж не знаете текущих событий. Вы
только послушайте. В Кузьминке япоши стариков и баб
керосином через воронки поили. Школу с детьми сожгли...
Это вы слышали? Семенов грозится на сто лет Приморье
в аренду отдать... А вы тут с нами в квочку играете. Дядя
Захар! Ну, выдайте коней... Слышите? Никак нам нельзя
пешком воевать.
Тявкнул колокол, подвешенный возле ствола. Там, на-
гора, под дождем, люди ждали обещанных коней. Савка с
испугом глянул на ходики. Коногону почудилось — ци¬
ферблат ощерился в усмешке, точно широкая упрямая
рожа Прищепы, медный маятник дразнился, пощелкивал:
вот-так, вот-так-так. А на-гора ночь была на исходе. Ви¬
димо, брезжил уже над Сучаном рассвет, потому что люди
наверху беспокоились; колокол вскрикивал все тревожней,
все чаще.
Савка колебался. Он знал: кони стоят тут, за дощатой
перегородкой. С края — ленивый и толстый Трубач, за
ним — белоногая Ночка, высоченный старик Атаман, Го¬
166

лубь, Дочка, Султан... Слышно было, как лошади жуют
сено, всхрапывают, стучат копытами по настилу.
От ствола шахты неслось медное тявканье. Лисица
выходил из терпенья. Колокол негодовал, требовал, звал
к действию. И Савка решился.
— Ну что ж,— сказал он как можно спокойнее,— так
и запишем. Пункт шестнадцатый, параграф девятый. При¬
щепа Захар против приказа... Так, братки?
Он вынул записную книжку и стал что-то царапать.
Ошеломленный Андрейка раскрыл было рот, чтобы спро¬
сить, что такое параграф, но догадливый Ромась поспешно
сказал:
— Ну, ясно... По пункту шестнадцать.
— Шестнадцать! — поддакнул Андрейка, смутно дога¬
дываясь, что Савка готовит ход прямо в дамки.
— А теперь до свидания. Копию протокола пришлет с
вестовым чрезвычайная тройка...
Савка спрятал записную книжку, обдернул рубаху и
зашагал к выходу. Он бил наверняка: старательный и
осторожный Прищепа до смешного боялся официальных
выражений и казенных бумаг. Были слова простые, при¬
вычные: лошадь, корова, веревка, хомут. И были слова на¬
чальственные, строгие: протокол, акт, приказ, реестр, па¬
раграф, как бы облаченные в военную форму. С первыми
Прищепа был запанибрата, перед вторыми — робел. Пе¬
чать, штамп, лихая канцелярская роспись были для него
неоспоримым выражением власти.
— Гм... Здается мени...
— Прощайте, Захар Семенович.
— Трохи того... Який ще параграхв?
— Будто не знаете,— сказал Савка бойко.— Приказа¬
но срочно секретно мобилизовать в шахтах всех коней.
В три дня!
— Кем приказано?
— А центральным штабом... то есть начальником...
командующим... Сергеем Лазо.
Прищепа гмыкнул и по солдатской привычке рас¬
правил рубаху под поясом. Имя таежного полководца,
жившего где-то в хребтах, в шалаше из корья, тайного
руководителя всех партизанских отрядов, внушало до¬
верие.
— Брешешь...
— А это что? Нате, читайте.
Савка достал из жестяной табачницы бумажку и до¬
махал ею перед носом упрямца.
167

Прищепа забеспокоился. Бумага была форменная: от¬
битая на машинке, с квадратным штампом и печатью.
— Черты його батька! — сказал он, смутившись.—
Бачь, якое дило... Очки-то у меня на-гора.
И Прищепа сокрушенно хлопнул себя по карманам,
ни за что не желая признаться в неграмотности.
— Мое дело передать... хотя могу и прочесть.
Не ожидая согласия, Савка торжественно начал:
— «Срочно. Секретно. Именем Дальневосточной рес¬
публики. По пункту шестнадцать, параграфу семь...» Вы
слышите, дядя Захар? Тут специальный параграф...
— Чую,— сказал Прищепа, насупившись.
— «...приказываю Прищепе Захару Семеновичу вы¬
дать отряду...» Тут неразборчиво... «отряду, по случаю
фактической необходимости государства, всех коней, в ко¬
личестве семнадцати голов, а также овес».
Савка покосился на озадаченного Прищепу и добавил:
— «...всякие саботажники и дезертиры приводятся в
исполнение трибуналом на месте...» Подпись... штабная
печать.
Прищепа был подавлен, побежден спокойствием Савки
и решительным тоном приказа. Ворча, он подвел к стволу
сонного толстого Трубача, расправил под брюхом брезент
и застегнул ремни.
— Нехай буде так,— сказал он грустно,— коням на
волю, мени у каземат...
Партизаны молча стояли возле бревенчатого барьера,
следя за вертикальной струйкой каната. Разрушенный
взрывом подъемник бездействовал: всю добычу выдавали
лебедкой. Две заморенные лошади шли по деревянному
кругу, с натугой наматывая на барабан стальной трос.
В предрассветной тишине мягко стучали по измочаленным
бревнам копыта да щелкал, задевая шестеренку, зуб
стопора.
Первым подняли Трубача. Желая спасти глаза лошади
от резкого света, старательный Савка еще внизу надел ей
на голову два мучных мешка и этим едва не задушил Тру¬
бача. Выгнувшись дугой, вытянув в мучительном напря¬
жении шею, конь казался окаменевшим, но как только
ноги его коснулись земли и отвалился от брюха брезент,
Трубач легко вскинулся на дыбы и, храпя, пошел на Ли¬
сицу. А когда сорвали мешок и прямо в жадные ноздри
коня ударило запахом майских трав, Трубач вздрогнул,
168

поднял голову и заржал — должно быть впервые за все
время невеселой подземной жизни — заливисто, трепетно,
звонко, точно баловень стригунок. И сразу тем, кто стоял
под навесом, и тем, кто лежал за насыпью в мокрой траве,
стало спокойнее, веселее и легче — столько силы и радости
было в долгом ржании коня.
Подняли Голубя, упрямого и маленького, точно пони,
подняли славную белоногую Ночку, зябко дрожавшую от
волнения, и тяжелого злого Гусака, пытавшегося достать
шахтеров зубами. Становилось светло, и, несмотря на за¬
щитные повязки, кони вели себя возбужденно: бились,
храпели, рвали из рук поводки... Спокойнее всех вел себя
Атаман — серый, вислозадый мерин с голой репицей и
старческими, набухшими в суставах ногами. Едва сняли
лямки, старик встряхнулся, твердо поставил уши и, при¬
храмывая, направился прямо к воротам, куда звал его за¬
пах мокрых лугов.
Оставалось поднять четырех лошадей, когда прибежал
один из комсомольцев, находившихся в сторожевом охра¬
нении. Запыхавшись, он сообщил, что подходит смешан¬
ный американо-японский патруль.
Лисица молча выслушал донесение, выбил о каблук
трубку и вразвалку пошел к насыпи,— как всегда, он не
торопился. Нагибаясь к стрелкам, роняя короткие, успо¬
коительные словечки, он обошел цепь и стал за тендером
маневрового паровоза. Кто-то из комсомольцев, лежавших
поблизости на куче штыба, нетерпеливо спросил:
— Ударим? Или как?
— Ни боже мой! — ответил Лисица вполголоса.
Он отвел в сторону машиниста маневровой «кукуш¬
ки» — толстяка с лихими солдатскими усами — и что-то
шепнул.
— Ну и что ж. Я могу! — сказал, подбоченясь, усач.
— В другой раз... В другой раз,— ответил строго
Лисица.
Он сорвал с машиниста пиджак, нахлобучил картуз и,
запустив обе руки в кучу штыба, старательно, точно умы¬
ваясь, помазал ладонями лоб и щеки.
Машинист влез на площадку, и «кукушка» разрази¬
лась тревожными воплями.
На дороге показался патруль.
— Как возьмете коней, отходите. Не ждите,— сказал
тихо Лисица.
И вдруг, поднырнув под сцепления, закричал несураз¬
ным фальцетом насмерть перепуганного человека:
169

— Караул, грабят!
Два голоса разом спросили:
— Stop! Who is coming? 1
— Голубчик! Господин офицер,— закричал Лисица
пронзительно.— Ваша японец? Не понимай. Ах, бяда! Бе¬
гите к мосту. Окружайте.
— What lie’s speaking? 1 2
— ...Там они, фугасники... на мосту. Боже мой! Аж
сердце зашлось.
Лисица забормотал скороговоркой. Голос его срывался
от страха. Измазанный угольной пылью, в мятой фуражке
и засаленной кожанке, он топтался перед начальником
патруля и твердил, заикаясь:
— П-подъезжаю... г-гляжу... Бегит лохматый в борчат-
ке. Бегит, значит что-то есть. Даю контрпар. Гляжу, на
мосту еще четверо. Взорвут! Ей-богу, взорвут. Айда-те,
господин офицер.
Строгий начальственный голос брезгливо сказал:
— Не is drunk. Немного поджидайт. What is bart-
chatka? 3
— Сам видел, в борчатке. Борода во! Морда красная.
Из этих, из сопочников. «Зажмурься, кричит, отвернись,
если засохнуть не хочешь»,— а сам шашку прилаживает.
Я, господин офицер, не могу. Я на кресте присягу давал...
Как заору...
Лежавшие за насыпью толкали друг друга. Войдя
в роль, Лисица суетился, хватал офицера за рукава,
хлопал себя по ляжкам и говорил, говорил без умол¬
ку, умышленно вызывая десятки недоуменных во¬
просов.
В полсотне шагов от Лисицы под навесом по-прежне¬
му стучали кони по кругу и пощелкивал стопор лебедки.
Выдавали на-гора последнюю лошадь.
Наконец кто-то из японцев нетерпеливо сказал:
— Хорсо... хорсо... пойдемте за нами.
— Айда-те, господин офицер. Однако чего я ска¬
зал. Прижмут меня господа комиссары. Ей-богу, при¬
жмут!
Суетясь, громко всхлипывая, Лисица повел патруль
вдоль насыпи в сторону моста. Вскоре затихли и шаги
солдат, и плачущий голос «машиниста».
1 Стой! Кто идет? (англ.)
2 Что он говорит? (англ.)
3 Он пьян... Что такое борчатка? (англ.)
170

Кто-то, погасив улыбку, тревожно сказал:
— Огнем парень играет.
— Не ухватишь... Он скользкий.
...Стало почти светло. Горы вокруг рудника расступи¬
лись, позеленели. Высоко над темными кронами деревьев
зажглись перистые облака. С дальнего озерка уже летели
в низину тонкогорлые кряквы.
Последним поднимали орловского метиса Серыша —
старого, по еще крепкого, ходившего когда-то под верхами
в отряде Шевченко.
Лошадь вела себя беспокойно. Еще внизу, едва ноги
ее оторвались от земли, она стала жестоко рваться, стре¬
мясь освободиться от неловко затянутых лямок. От
сильных рывков брезент спустился к задним ногам,
голова Серыша перевесила туловище и несколько раз
задела о бревна. Тогда люди, стоявшие наверху у лебед¬
ки, услышали стоны почти человеческой выразитель¬
ности.
Освобожденный от ремней, Серыга встал, пошатываясь,
точно под ногами кружилась земля. Ноздри его раздулись
и окаменели. Выпуклыми, дикими глазами смотрел Серыш
па светлеющие горы, на лица людей, и пепельная, увлаж¬
ненная в паху шкура коня зябко вздрагивала.
Кто-то снял пиджак и закрыл Серышу морду. И вдруг
ноги коня разъехались, он рухнул на бревна, покрытые
угольной пылью. Бока его стали раздуваться с невидан¬
ной силой, точно Серыш только что вернулся с дальнего
бега.
— Наглотался высокого воздуха... Сердце зашлось,—
сказал хозяин пиджака.
— Разность давлений,— пояснил машинист маневро¬
вой «кукушки».
Не ожидая Лисицы, партизаны садились по коням. Все
знали твердо: придет час, и матрос снова появится в ша¬
лаше из корья — рыжеусый, насмешливый, с упрямым
подбородком, выскобленным по флотской привычке до
блеска.
Вместе с партизанами уходили в тайгу коногоны. Не¬
терпеливый Андрейка, не ожидая команды, вскочил на
Атамана, Ромасю достался Гусак, Савка выбрал горячую,
легконогую Ночку. Гордый успехом операции, он заметно
важничал: подбоченивался, подобно Лисице, и хмурил без
надобности пушистые мальчишечьи брови. Подпрыгивая
на голой лошадиной спине, он все время щупал с правой
стороны пояс — отцовский, солдатский. Сюда Савка решил
171

подвесить наган, который он сегодня получит в отряде.
«А может, и маузер»,— подумал он, поглядывая с зави¬
стью на деревянную кобуру соседа.
Маленький отряд выехал за ворота и на рысях стал
спускаться в долину.
В тишине миновали копер, больничный околоток и лав¬
ку, но едва стали переезжать вброд мелкую и шумную
Сицу, от шахты донесся негромкий треск, точно разгора¬
лись на костре сырые дрова. Наряд конной милиции подо¬
шел к переезду и, остановившись перед запрудой из ваго¬
неток, открыл беспорядочный, редкий огонь по пустому
сараю.
Отряд свернул в распадок, и сразу все смолкло.
На седловине, у старой смолокурни, остановились, что¬
бы подождать отставших. Андрейка, успевший уже не¬
сколько раз рассказать, как перехитрили упрямого коню¬
ха, пристал к Савке с просьбой показать грозный приказ,
испугавший Прищепу. Посмеиваясь, Савка вынул из та¬
бачницы четвертушку плотной бумаги. Грянул смех. То
был форменный документ со штампом, жирной печатью и
лихо закрученной подписью: свидетельство участкового
фельдшера о прививке оспы.
Стали подтягиваться отставшие. Грозная бумага пошла
по рукам, вызывая остроты. Чуть важничая, Савка стал
снова рассказывать, как подействовал на Прищепу «па-
раграхв» с печатью, и даже изобразил служаку, ставшего
перед бумагой «во фрунт».
И вдруг Савка запнулся: к привалу на Серыше, кото¬
рого все считали пропавшим, подъезжал сам Прищепа.
Старик сидел, растопырив толстые ноги в опорках, стара¬
тельно отгоняя от лошади оводов. Рваный брезентовый
плащ с капюшоном и холщовая торба показывали, что ко¬
нюх собрался далеко.
Савка обрадовался и смутился:
— Дядя Захар... Вы с нами, в отряд?
Но Прищепа упрямо мотнул головой.
— А чого я там не бачив? — ответил он осторожно.—
Я тилько з конями.
И строго добавил:
— Як отвоюетесь, назад уведу...
1934

СКАЗКА О ПАРТИЗАНЕ САВУШКЕ
сть в Приморье одна дальняя сопка. Зверь
на ней не живет, деревья не держатся и тра¬
ва не растет.
Говорят, будто сопка та из чистого золота.
Только по-настоящему ее никто не видал;
всегда она в тумане, всегда в облаках; дунет
ветер, блеснет светлый краешек и снова уто¬
нет, а что в середине, одни ястребы знают.
Идти к сопке этой надо с опаской. Налево пойдешь —
в трясине увязнешь, направо пойдешь — в обрыв попа¬
дешь. Только и есть одна медвежья тропа — от Гусиного
озера, мимо железного камня, мимо двойчатки-сосны, че¬
рез реку Бедовую. А дальше и тропа обрывается.
Ту дорогу один Савушка знал. Был такой небольшой
мужичок, веселый, хромой, глаза озорные. Он в русско-
японскую артиллеристом служил, там ему ногу колесом
и помяло.
Жил Савушка беспокойно, как цыган. Зимой лошадей
кует, плуги правит, а как дуб лист развернет, мешок за
плечи — и прощайте до осени! Тайга ему голову навек за¬
кружила. Вот он все и бродил: в озера глядел, птиц пере¬
дразнивал, к зверям прислушивался. Нравилось ему клю¬
чи да сопки заново открывать. Если бы Савушке вовремя
азбуку показать, был бы он сегодня профессором. Да не
вышло — пошел в кузнецы.
Он ружья с собой не брал. Звери Савушке вполне до¬
веряли. Выдра ему рыбу укажет, медведь тропинку про¬
топчет, белка орехов нащелкает.
Сопку Савва открыл, да золото добывать было некому:
обложили Приморье японцы. Что тогда делалось, сказать
невозможно! Печи холодны, а избы горят. Земля кровью
напоена... Смеха детского нигде не услышишь!
Что ни сосна, то виселица, что ни холм, то могила.
Выйдешь в поле, ляжешь ничком — слышно, стонет зем¬
ля: невтерпеж ей под войском японским. Гуси дикие и те
испугались: вместо осени летом снялись...
Ленин из Москвы зарево видел, войско на подмогу по¬
слал. Да генералы в то время пути заслоняли — проби¬
ваться бойцам долго пришлось.
Решили партизаны в хребты уйти: оружие ковать,
силы для боя накапливать. А сопку золотую на сохране¬
ние Савве оставили.
173

— Учить тебя,— говорят,— не приходится: хитер ты
достаточно. Действуй!
Дали сторожу дробовик старый, шестнадцать патронов
с картечиной и ушли.
Ладно. Одолжил Савушка у медведя знакомого шку¬
ру. Сшил унты с медвежьей ступней. Стал по ночам япон¬
цев выслеживать. Часовые японские, те удивлялись силь¬
но: какие медведи отчаянные — прямо в лагерь заходят!
А Савушка тем временем бухгалтерию вел. Были у
него в тайге две березы с засечками. На одной пароходы
японские, пушки, солдаты отмечены. На другой — горе
народное: вдовы, могилы, дети бездомные.
Однако долго бродить Савушке не пришлось: разнюха¬
ли как-то японцы про золотую сопку, нагнали шцеек-со-
бак и сцапали Савушку.
Генерал в ту пору Ину-сан был. Лпчность партиза¬
нам известная: кособрюх, зубы щучьи, ноги — будто всю
жизнь с бочки не слазил.
Увидел Савушку и сразу заулыбался.
— Ваша хитрость,— говорит,— даже нам нравится.
Будем знакомы.
Савушка — старик гордый, на вольном воздухе вы¬
рос — руку генералу не подал.
— Мы,— отвечает,— лещей вроде вас только за жабры
берем.
Генерал даже скривился, но обиду сдержал.
— Хотите жизнь сохранить?
Савушка сразу смекнул, к чему разговор.
— Эко добро! — отвечает.— Я уж и без вас осину себе
подобрал. Скучно стало землю топтать.
— Хотите, дом выстроим, пятистенку? Графский титул
дадим.
— Да, не вредно, пожалуй. Дайте педелю подумать.
Отвели Савушку в камеру. Поят чаем, кормят икрой,
балыками кетовыми.
Савва думает. А войска между тем пробираются.
Сквозь горы Уральские, через степи Барабинские, сквозь
тайгу — на Дальний Восток.
Вскоре приводят Савву обратно.
— Согласен тропу указать?
— А сапоги болотны дадите? А пороху десять кило?
А жеребца племенного?
— Все дадим... Веди только скорее!
— Ой, боюсь даром отдать... Дайте еще неделю по¬
думать.
174

Война разгорается. У японцов уже золото на исходе,
а Савушка все торгуется. То лодку новую потребует, то
жене шубу суконную, то олифы ведро. Наконец, видит,
что дальше тянуть невозможно.
Обдернул пиджачок и выходит вперед.
— А ну вас,— говорит,— ко псам! Раздумал я золотом
торговать.
Вот тут-то японцы себя показали. Срезали Савушке
кожу на пальцах, опустили руки в царскую водку. Ни сло¬
ва Савушка не сказал, только скрипнул зубами. Желчь
лягушачью в жилу ввели, в угли ногами поставили — и то
промолчал.
Залечили — и снова. Бьются месяц, бьются другой: то
шоколадом накормят, то керосина в ноздри нальют, а все
не могут Савушкипа характера одолеть. У генерала Ину от
тихой злости лишаи по телу пошли.
Подойдет к камере, глянет на Савушку и посинеет в
лице.
Между тем войска вперед продвигаются. Через Саян¬
ские горы, через Яблоновый хребет... сколько сапог изно¬
сили, сколько патронов извели, сказать невозможно!.. На¬
конец пробились и залегли в тайге, недалеко от японского
лагеря.
Видят японцы, что Савушку ничем нельзя взять: он
всякую тайную подлость, как белка пустой орех, пред¬
угадывает.
Вызвали главного химика. Генерал Ину-сан спраши¬
вает:
— А ну, какие есть новые газы?
Тот докладывает:
— Иприт-самдерит, тило-третило, купоросный карбид.
Сжигает роту в четыре минуты.
— Нет, не то...
— Тогда бим-бомо-бромо-кислый экстракт пополам с
мышьяком. Ужасная сила. Десять лет на том месте трава
не растет!
— Это старо. Нет ли того газа, чтобы от него челове¬
ческая совесть окривела?
Тут-то химик и сел.
— Нет,— говорит,— до этого наша наука еще не до¬
шла, не берусь.
— Ну, так вот тебе трое суток сроку: или орден кор¬
шуна трех степеней, или один конец — харакири.
Ладно. Вскоре приносит химик черный баллон.
— Вот он,— кричит,— умослабительный ангидрид!
175

В тюрьме на смертниках испытал. Отцов продали! Все
тайны свои разболтали!
Взяли и усыпили тем газом Савушку. А на ночь возле
койки посадили двух писарей, чтобы бред больного за¬
писать.
До полуночи Савушка еще так-сяк крепился, только
зубами тихонько поскрипывал. А там дошел газ до са¬
мых центров. Крякнул Савушка и понес. Чешет и чешет,
точно из пулемета. Писарей всех замучил.
Наутро приносят генералу те записи. Ровно тысяча
двести страниц. В штабе радость. Ину-сан именинником
ходит, химик дырку для ордена провертел.
Однако вызвали генерального переводчика. Воздел он
на нос очки, стал читать Савушкины откровения. Да и
споткнулся на первой строке.
— Виноват,— говорит,— такие слова по-японски не
могут спрягаться и корни не те.
— А ну, вглядись пристальнее.
Почитал переводчик еще немного и сдался.
— Освободите,— просит,— глаза слезятся, щиплет
сильно.
Спасибо, ефрейтор один подвернулся — участник рус¬
ско-японской войны. Заглянул он в тетрадь и рапор¬
тует:
— Спряжения те известные, на материнской основе.
Разрешите перевести.
И перевел. Генерал испариной даже покрылся. Савуш¬
ка, он и раньше озорной на язык был, а тут в беспамят¬
стве самого себя превзошел: насчет золота ни гугу, а чего
другого — сколько угодно!
Наконец поняли японцы: выхода нет. Решили всех зве¬
рей допросить, где золотая сопка. Вызвали из Токио одно¬
го дрессировщика: он на всех звериных языках умел раз¬
говаривать, щуку немую и ту понимал.
Собрали зверей, птиц таежных, дали им сладкую пищу.
Медведю — кетовую головку, выдре — брюшки, соболю —
мозговушку, бобру — траву речную, зайцу — кочерыжку,
кроту — червяков, цапле — лягушку, росомахе — падаль
лесную.
Стал дрессировщик тайну выпытывать.
Заяц уши прижал, божится:
— Наша тропа возле грядок. Другой не видал.
Соболь лукавый облизнулся, соседям моргнул:
— Еж — он грамотный, на дубовом листе все тропинки
отметил.
176

Еж щетину поднял, забурчал:
— Нет листа... Бобер его съел.
Бобер спорить не стал. Брюхо погладил и говорит:
— Лист дубовый теперь ни при чем. Была тропа, да ее
партизаны на колесо намотали, с собой увезли.
Даже крот, зверек тихий, и тот разворчался.
— Я,— говорит,— близорукий, глухонемой. Живу в
стороне. Разрешите уйти.
А медведь от обиды даже взревел: он Савушке давно
приятелем был.
— Ер-рунда,— кричит,— какая! P-рыба ваша тухлая.
Малины хочу!
И ушел в лес по ягоду.
Только росомаха — зверь подлый — нажралась печен¬
ки, лизнула дрессировщику руку и шепчет:
— Есть за Гусиным озером след в кедраче... Пойдешь
налево — в трясине увязнешь. Направо — в обрыв попа¬
дешь. Идите мимо железного камня, мимо двойчатки-сос¬
ны, через реку Бедовую, прямо по медвежьей тропе.
Словом, все разболтала бесстыжим своим языком.
Ладно. Наутро решили Савву казнить. Хотели ему ки¬
шки на телефонную катушку намотать. Однако генерал
Ину-сан запретил.
— Это,— говорит,— не казнь — просто детское наказа¬
ние. Надо ему такую муку придумать, чтобы по капле
смерть в жилы вошла.
Привязали Савушку к тополю. Напротив столик поста¬
вили. Пельмешков тарелку, браги кувшин, мясо с под¬
ливой.
Генерал Ину сам узлы все опробовал.
— Приятного,— говорит,— аппетита. Простите, что
без сметаны обед!
И ушел в лес с батальоном. Впереди пулеметчики, по¬
зади пушки дальнего боя. На лошадях кожаные торбы на¬
вьючены: золото собирать.
А звери между тем тоже времени не теряли: соболь
веревки Савушке перегрыз, заяц вперед побежал войска
предупреждать, ястреб взвился в небо за батальоном сле¬
дить, а медведь носом покрутил и проревел:
— Я им тропу укажу!..
Зашел вперед и протоптал от озера другую тропу. Даже
камень железный выдернул и на новое место поставил.
А бобры — те хитрее всех оказались. Перегородили Бе¬
довую реку плотиной и пустили по новому руслу. Баталь¬
он и пошел стороной черт-те куда.
177

Идет день, два... неделю идет. Вокруг болота урчат.
Кедрач шинели рвет, камни сами под ноги кидаются. Уж
дух у солдат стал заходиться. А в тайге все просвета не
видно. Тропа медвежья бежит и бежит.
Того японцы не знали, что Савушка в отряд дохромал.
Давно гостям обед был в тайге приготовлен: на первое —
ружейный борщок, на второе — шрапнель с пулеметной
подливой, на сладкое — пирог из фугасов.
Наконец завела тропа японцев в ущелье, где нет хода-
выхода. Темнота подземельная. Стволы в четыре обхвата,
мох столетний. Шепотом в таком месте и то говорить не¬
охота.
Видит генерал, что увязнуть возможно, подал
команду:
— Кр-ругом арш!
Да уж поздно: со всех сторон партизанские ружья на¬
целены. Выходит из-за дерева Савушка.
— Отставить! — говорит.— Здесь наша будет команда.
А теперь, дорогие гости, давайте прикинем, почем ныне
фунт лиха. Разом за все посчитаемся. За жен наших, за
мертвых детей, за пшеницу неубраяну, за всю лютую
муку, что терпела земля...
И посчитались...
Крапива навоз любит. На том месте она теперь густо
растет.
1938
НА ОСТРОВЕ АННА
згляните сюда... Эти следы можно заметить
даже под краской. Две пули в бревне, одна в
половице...
Прежде отсюда так дуло, что гасла лампа.
Мы забили отверстие паклей и залили ва¬
ром. Теперь тут кладовая нашей зимовки.
Да, Новоселов жил здесь. Мы нашли его
фуражку, винчестер 30X30 с разбитой скобой и журнал
«Солнце России» за 1915 год.
В те годы на острове было скучно. Представьте: изба
под цинковой крышей, амбар на столбах, вместо сверчка
ржавый флюгер, А там, где выстроен теперь магнитный
178

павильон, висел медный колокол — подарок архангельско¬
го губернатора. Даже приказ был: «В случае тумана опо¬
вещать корабли частым звоном».
В этой бревенчатой конуре семь лет жили двое: унтер-
офицер радист Новоселов и казанский недоучка студент
Войцеховский.
Войцеховский мариновал в банках рачков, определял
соленость воды и посылал трактаты не то в Петербург,
не то в Казань. Связь с Большой Землей держал Новосе¬
лов. Радио доносило на остров странные, незнакомые сло¬
ва: декрет, совдеп, ревком, продком, аннексия, федерация,
комиссар... Трудно было понять, что творится в городе, где
находилось прежде начальство радиста.
После обеда, запивая галеты мутным желудевым кофе,
Новоселов пытался вызвать на разговор молчаливого Вой-
цеховского.
— Ну хорошо, федерация есть федерация,— говорил
он в раздумье.— А как же Россия?.. Генрих Антонович...
Это как же понять?
— А вы лучше не понимайте,— морщась, отвечал Вой¬
цеховский.— Социальные катаклизмы вблизи иррацио¬
нальны, то есть вообще непонятны...
Он сидел, желтый, небритый, повязанный накрест, по-
бабьи, пуховым платком, и щупал грязными пальцами
зубы.
Земля была далеко. У Войцеховского побелели и рас¬
пухли десны. Ему было на все наплевать...
За три месяца до выступления английских интервен¬
тов Новоселову удалось выбраться в город на норвежском
гидрографическом судне. Говорят, он долго бродил по ули¬
цам, присматриваясь и расспрашивая людей, прежде чем
явиться в ревком и познакомиться с новой властью.
Новоселов был из барабинских степняков — человек
медленного накала, но прочных мнений. В те годы Совет¬
ской власти было не до полярных зимовок. Однако Ново¬
селова приняли хорошо. В ревкоме ему обещали выстро¬
ить дом, прислать новую упряжку собак, выдали даже по¬
лушубок, ящик махорки и солдатские бутсы. Кто-то сго¬
ряча сказал ему, что метеосводка для республики —
страшно важная штука. Но больше всего тронул радиста
мандат, подписанный предревкома и начальником отряда
Еременко. В нем говорилось, что земли острова Анна со'
всеми постройками, радиостанцией, научной аппаратурой
и прочим инвентарем республика поручает под «личную
ответственность» Григорию Ивановичу Новоселову.
179

...Тральщик, доставивший в бухту Глубокую десант¬
ный отряд, высадил нашего начальника на остров, и Ново¬
селов немедленно приступил к работе.
Дважды в неделю он стал передавать на материк про¬
странные радиограммы. И в каждой из них цифр было
больше, чем выбивает за день кассирша универмага. В то
время я служил связистом в отряде Еременко и помню,
как посмеивались в штабе, читая чудные донесения на¬
чальника острова Анна. Были тут обозначения температу¬
ры и влажности воздуха, величины осадков, силы ветра,
определения солености и плотности воды и еще чего-то,
непонятного нашим радистам.
Нужно сказать, что никто на материке уже не помнил
зимовщика Новоселова. Да и кого могли заинтересовать
изотермы, если на побережье люди ели жмых?
Остров лежал в трехстах милях от берега, голый, как
ладонь, и жили там только два чудака.
Впрочем, иногда Новоселов разговаривал с берегом че¬
ловеческим языком. Однажды, в разгар операций на Се¬
верном фронте, начальнику штаба принесли телеграмму:
«Сегодня в 4 утра, при температуре 11°, на северо-запад¬
ной оконечности острова обнаружена неизвестная птица
типа нырок». В конце телеграммы начальник острова
Анна просил прислать весной четыре ведра формалина
для консервации придонных рачков. В этот день в отряде
оставалось по две обоймы на человека, и начальник шта¬
ба — человек резкий и жесткий — велел телеграфно по¬
слать Новоселова к черту. Телеграмма эта не была посла¬
на только благодаря начальнику отряда — балтийскому
матросу Еременко. Он был человек не без странностей: без
наркоза выдержал ампутацию раздробленной кисти руки,
но был по-детски напуган лекцией батальонного врача о
возбудителях тифа. Любил он еще рассказывать сказки.
Не представляйте, однако, Еременко каким-то толстовцем
в бушлате: злость к врагу у него была холодная, прочная,
точно лед в овраге.
Но дело не в нем: важно, что один Еременко принимал
всерьез донесения Новоселова. Он велел завести особую
папку, сам написал на крышке «Секретно, научно» и ве¬
лел складывать туда все донесения с острова Анна.
— А ну, нехай, нехай строчит,— говорил он частень¬
ко.— Черты його батька... Мабуть, у него в голови що-нэ-
будь е. Га?
Радиограммы Новоселова, адресованные ревкому, при¬
нимал по ту сторону фронта и белогвардейский полковник
180

фон Нолькен. Прибалтийские дворяне славятся своей ры¬
бьей тупостью, а этот был из захудалых баронов, то есть
глуп и упрям, как треска. С подчиненными Нолькен раз¬
говаривал на каком-то особом, гвардейско-телеграфном
наречии.
— Понятно?.. Понятно... Мысль ясна... Действуйте!
Черт побери! Точка!
В архивах полка, захваченных впоследствии нашим от¬
рядом, сохранилась часть телеграмм, адресованных зи¬
мовщику Новоселову. По ним нетрудно установить, на¬
сколько фон Нолькен был лишен чувства юмора. Полагая,
что радист острова Анна плохо осведомлен о делах, творя¬
щихся на Большой Земле, он радировал Новоселову:
«Большевиков севере нет тчк немедля прекратите пе¬
редачу донесений адрес бандитов».
Тот отвечал:
«Подчиняюсь только ревкому тчк бандиты ходят с по¬
гонами».
Последующие телеграммы фон Нолькена были написа¬
ны довольно энергичным, хотя и шаблонным языком:
«Вы отрешены должности зпт измену предаетесь
суду».
«Иуда и хам тчк весной вас повесят».
Ответ Новоселова напоминает по тону письмо запорож¬
цев султану. Это была одна фраза длиной от острова до
Большой Земли, смысл которой можно свести к известной
народной пословице:
«Выше... не прыгнешь...»
Так они переругивались в течение целого месяца. Это
был своего рода поединок на расстоянии трехсот миль.
С одной стороны — воспитанник пажеского корпуса пол¬
ковник фон Нолькен, с другой — начальник острова Анна,
унтер-офицер, человек не слишком грамотный, но твердый
и честный, сохранивший даже в телеграммах обстоятель¬
ную точность и юмор сибирского мужика.
«Земли здесь немного, да вся наша,— выстукивал оби¬
женный Новоселов.— Весной приезжайте. Собаки наши
скулят, точат зубы на дворянскую падаль».
В то время как мы пробивались на север, тесня пол¬
ковника Нолькена, зимовщик продолжал выстукивать
свои пространные донесения. Под Новый год, ночью, он
неожиданно прислал поздравление от жителей острова
Анна.
«Войцеховский психует,— сообщал Новоселов,— ску¬
чает по елке. Лечу по возможности».
181

После этого он замолчал. Это было так необычно, что
Еременко в разгаре боевых операций вспомнил молчаль¬
ника и запросил Новоселова:
«Какая температура, ждем донесений».
Он ответил обстоятельным извинением. Оказывается,
объезжая остров, заблудился во время пурги и так обморо¬
зил пальцы, что не мог взяться за ключ.
Наконец Новоселов пригодился нам всерьез. Это было
во время известного февральского наступления дивизии
генерала Наговицына. В то время как белые обрушивали
на нас фронтальный удар, Еременко решил прощупать их
с тыла. Запросив Новоселова и узнав от него, что в районе
острова битый лед, он кружным путем направил в тыл На¬
говицыну два тральщика с ледоколом «Витязь»... Вы пред¬
ставляете, что может наделать батальон, высадившийся на
берегу ночью и подобравшийся к поселку без выстрела!
Эта ночь обошлась белым в полтораста человек. Полков¬
ник Нолькен парился в бане. Двадцать километров он
мчался на нартах в полушубке, накинутом на мокрое тело.
Его подобрал и оттаял в ванне, как мороженого судака, ан¬
глийский патруль.
После этой прогулки фон Нолькен отправил Новосело¬
ву телеграмму:
«Мерзавец тчк приговором военно-полевого суда вы
заочно расстреляны».
Тот ответил немедленно:
«Благодарю внимание тчк хороните под музыку».
В марте Новоселов просил нас прислать с первой ока¬
зией луку. Видимо, на острове началась цинга. Он не знал,
что первый советский корабль придет сюда только через
пять лет.
Через месяц он коротко сообщил, что сам ходит с тру¬
дом, а его товарищ по зимовке студент Войцеховский скон¬
чался. Его могила в северо-восточной части нашего остро¬
ва, в двух милях от Птичьего мыса. Новоселов вырубил ее
топором. Он был обстоятельный и заботливый человек.
...Теперь трудно переговорить с берегом, не зацепив¬
шись за чужую волпу. А раньше, как зимой в поле, было
тихо. Что мог слышать на острове Новоселов? Наверно,
Архангельск. Быть может, что-нибудь из Норвегии или
Германии, а вернее всего, судовые пищалки: вопли об
угле, льдах, пресной воде, шифровки английских эсмин¬
цев, поздравления лейтенантов по случаю рождества. Че¬
ловеческого голоса в эфире еще не было слышно.
В апреле Новоселов уже не мог подниматься с посте¬
182'

ли. Я представляю себе, как этот человек с чугунными но¬
гами и деснами, превращенными в лохмотья, один на го¬
лом острове переругивался с полковником Нолькеном.
От цинги он не умер, но весной к острову подошел мин¬
ный заградитель «Бедовый». На мостике стоял офицер.
Видимо, у Новоселова хватило сил, чтобы при виде белых
разбить приемник и испортить батареи питания...
...Здесь, у окна, стояла его кровать: две пули в степе,
одна в половице. Для больного цингой — более чем доста¬
точно.
Они увезли все: его труп, книги, передатчик, упряжку
собак, консервы, унты.
Я не знаю, какой он был с виду. Бородат или брит.
Стар или молод. Телеграммы его обстоятельны и солидны.
Ответы полковнику Нолькену дышат достоинством и гне¬
вом человека, много видавшего.
Наш гидролог Вера Михайловна неплохо рисует. Она
изобразила Новоселова похожим на Кренкеля: большим,
светлоглазым, лобастым, в кожаной куртке и медвежьих
унтах. Рядом с ним приемник типа «КУБ-4». Он нарисо¬
ван неверно: в те годы не было ламп. Но это неважно.
Правда в том, что глаза вышли настоящие, новоселовские:
честные, немного суровые.
Мы часто вспоминаем радиста острова Анна.
Каждый год 22 мая все зимовщики собираются на этой
площадке. Мы приспускаем флаг и даем залп. Ведь Ново¬
селов был первым начальником нашей зимовки.
1938
САБЛЯ ЧАПАЯ
Сказка
мотри не упади в воду,— сказал отец. Мик
только засмеялся в ответ: смешно напоми¬
нать рыболову о таких пустяках.
Тогда отец нагнулся и провел черту возле
пня.
— Обещай. Дальше ни шагу.
— Честное слово! — закричал Мик торопли¬
во.— Ну чеслово, чеслово, чесслово!!!
И они стали удить. Мик возле пня, отец чуточку даль¬
ше, за кустами ракитника.
183

Насаживая на крючок червяка, Мик все еще улыбался.
Дело в том, что отец не знал одной маленькой хитрости.
Если повернуться на каблуке и при этом быстро сказать
«чесслово, словочес, словочес», то всякое обещание сразу
теряет силу. А Мик так и сделал.
Не успели смолкнуть шаги, как хитрец уже перескочил
черту и уселся возле самой воды, под большой веселой
вербой, на которой скакали дрозды.
Здесь было гораздо уютней. Ветви склонялись так низ¬
ко, что кончики листьев касались воды. Между больших
маслянистых листьев кувшинки, как на лыжах, скользили
пауки-бегунки. Река была спокойная, темная, и только
полоски света, точно золотой дождь, пробивались сквозь
листья и падали на песчаное дно. А что делалось в камы¬
шах или под черной корягой, знали одни только щуки.
«Не могу же я падать в новых ботинках,— подумал
про себя Мик.— А может быть, лучше их снять? Хорошо
бы поболтать ногами в воде...»
Но только что он коснулся шнурков, как поплавок
вздрогнул и принялся танцевать. Мик увидел, что целая
стая красноперок теребила наживу. Самые смелые набе¬
гали с разбега, другие брали червяка брезгливо, точно ле¬
карство, и, быстро выплюнув, отходили в сторонку, а тре¬
тьи просто ходили вокруг, шевеля от зависти жабрами.
Потом важно подошла какая-то губастая рыба с пятна¬
ми на толстой спине. Одним глазом рыба косилась на крю¬
чок, а другим — на стрекозу, низко-низко висевшую над
рекой. Она нехотя толкнула приманку и вдруг, сверкнув,
точно сабля в черной воде, выскочила, схватила стрекозу
большим жадным ртом и плюхнулась обратно.
— У-ух! — сказала река, и Мик от испуга едва пе вы¬
ронил прут.
Сменив червяка, он снова закинул удочку. На этот раз
поплавок даже не вздрогнул. Видимо, красноперки испу¬
гались соседа. Напрасно Мик водил лесу в разные сторопы
и кидал хлебные крошки в загадочные темные щели меж¬
ду листьев кувшинки. Река точно вымерла.
Так прошел целый час, а быть может, и больше. Солн¬
це перешло на другую сторону реки и заглядывало прямо
в глаза, так что поневоле пришлось опустить голову на
колени.
Удочка выскользнула. Мик зевнул. Попробуйте не от¬
рываться от поплавка целый час — и вы сами зевнете.
— Пойду-ка лучше к отцу,— сказал он лениво.
И вдруг поплавок трижды подпрыгнул. Мик вскочил.
184

— Стой! — крикнул он.— Стой! Клю...
И сразу осекся. Река расступилась, и огромная голова
поднялась над водой. То был карась! Не карась — караси-
ще! Жабры его сверкали как два больших зеркала, как бо¬
чонок вздымалась покрытая тиной спина, а золотые глаза
с черной каймой смотрели устало и мудро.
Мик даже не пытался поднять удилище. Все равно он
не смог бы вытащить такую добычу.
Карась строго посмотрел на Мика и ворчливо сказал:
— Эй, Мик! Нельзя же так зевать.
— А что? — спросил рыболов.
— Ведь крючок снова пуст.
— Я сейчас насажу,— заторопился Мик, но карась
лишь вздохнул.
— Благодарю... Я люблю только синих стрекоз.
Мик нисколько не удивился, что карась разговаривает
человеческим языком... Ведь говорят же грачи: «Добр-р...
утр-р-р...» И притом у карася такие умные золотые глаза.
— Чего же вы хотите? — спросил он почтительно.
— Я хочу... я хочу...— сказал карась шепотом заговор¬
щика,— видишь ли, здесь столько ушей...
Он покосился на лист кувшинки, на котором отдыхала
после обеда старая жаба.
— Бур-р... урлы... ква-ур-р-ква...— ответила обиженно
жаба, и Мик угадал: «Не стесняйтесь, болтайте, я буду
молчать...»
При этом она прикрыла хитрые глаза, в которых так
и светилось любопытство. Мик бесцеремонно столкнул
сплетницу в воду. Тайна есть тайна! Только тогда карась
оглянулся и тихо спросил:
— А ты можешь драться на саблях?
— Могу! — закричал Мик поспешно.— Конечно, могу.
— Тс-с... тогда спустись в реку... Ко мне...
Мик вспомнил о новых ботинках и курточке:
— Нужно раздеться?
— Лучше в костюме. Набери только воздуха в легкие
и молчи. Как рыба молчи.
Это было сказано не совсем точно, но Мику не хоте¬
лось обижать карася.
Он молча кивнул головой и стал надуваться. Уж в
чем, в чем, а в этом занятии Мик не знал соперников. Он
мог сидеть, набрав воздуха, как настоящий водолаз, доль¬
ше Гаврика, дольше Мока, дольше толстого Гека, до тех
пор, пока секундная стрелка обежит целый круг.
А ради такого случая стоило постараться.
185

Он надулся что было сил, так что зазвенело в ушах,
а глаза спрятались в щелках. Мик стал круглый, как мяч,
и, если бы его теперь ударили о землю, он, наверно, взле¬
тел бы до самого облака.
— Хорошо, очень хорошо,— похвалил карась,— а те¬
перь дай руку.— И Мик вошел в теплую воду: сначала по
колено, потом по пояс, по горло, а затем и с головой. Все
сразу окрасилось в зеленый цвет, точно Мик смотрел
сквозь бутылочное стекло. По зеленому небу плыли зеле¬
ные облака, зеленое солнце освещало зеленое дно. Ка¬
мыш казался дремучим, высоким, как лес. А когда они
пролезли под черной коряжиной и Мик снова поднял го¬
лову, он увидел знакомое доброе лицо отца. Задумчивыми
глазами он смотрел на поплавок, а из коротенькой вишне¬
вой трубки струился дымок.
Мик тронул крючок, и отец поспешно дернул уди¬
лище.
— Опять сорвался,— сказал он с досадой.
Мику очень захотелось крикнуть:
«Пап... Это я»,— но он вовремя удержался, вспомнив,
что под водой нельзя разговаривать.
— Уа... ы... гыгом? — промычал Мик, что означало: «А
куда же мы идем?»
— Конечно, к мельнице,— ответил карась.— Разве ты
не знаешь, что щука вот уже сто лет как живет под боль¬
шим колесом?! Ах да, я должен рассказать тебе все по
порядку.
И пока они пробирались в темноте между камышей,
карась рассказал Мику очень странную историю.
— ...Давно, давно, когда не было даже велосипедов и
все люди ходили пешком, на берегу реки жили веселые
дровосеки. Целые дни они рубили высокие деревья и пу¬
скали плоты по реке, а когда становилось темно, зажигали
костры и пели одну и ту же песню:
Николай, давай покурим,
Николай, давай покурим...
Других песен люди тогда петь не умели.
По праздникам дровосеки пили вино, и тогда песня
летела через реки, через поля и леса прямо в горы, где
жил старый волшебник Асмодей. Сказать по правде,
весельчаки сильно мешали Асмодею думать и спать.
И вот, когда дровосеки выпили больше обычного а песня
звучала веселей, чем всегда, к. костру явился сердитый
волшебник.
186

— Эй вы, замолчите,— закричал он, топнув ногой.—
Замолчите! Или я превращу вас в деревья.
— А ты кто такой? — спросил седой дровосек.
— Я Асмодей,— ответил волшебник,— Асмодей из гор
Чиндрраха.
Он ждал, что дровосеки испугаются, но те даже не уди¬
вились.
— Асмодей так Асмодей,— сказали дровосеки.— А ты
не сердись, старичок. Лучше выпей за наше здоровье.
Как это случилось, никто не знает, но только Асмодей
опьянел. За первым стаканом он выпил второй, а когда
дровосеки запели любимую песню, хриплый голос волшеб¬
ника звучал громче всех.
— А все-таки я Асмодей,— сказал волшебник, когда
вино было допито,— и все могу.
— Докажи,— закричали хором дровосеки.
Тогда волшебник оглянулся вокруг, и взгляд его упал
на самую обыкновенную пилу, прислоненную к дереву.
Громко смеясь, Асмодей повернул на пальце кольцо.
— Ты будешь рыбой! — крикнул он.— Эйн, цвей,
дрей!
— Дзинь! — ответила пила и, описав дугу, шлепнулась
в воду, но уже не пилой, а щукой с огромным, прожорли¬
вым ртом и зелеными глазами. Тело ее было светло и гиб¬
ко, как сталь, а страшные зубы напоминали пилу.
И все это сделало маленькое волшебное кольцо Асмо-
дея, которое исполняет любые желания.
— Покажи-ка эту штучку,— попросил изумленный
дровосек.
Он взял кольцо Асмодея, чтобы посмотреть, нет ли тут
какого-нибудь фокуса, а так как в темноте блестела толь¬
ко вода, то дровосек склонился над рекой... И вдруг... щука
прыгнула и проглотила кольцо,— закончил карась и тре¬
вожно огляделся вокруг.
— С тех пор мы не знаем покоя. Кольцо исполняет лю¬
бое желание. А щука знает только одно: есть, есть, есть!..
Она враг всех обитателей реки, и мы все ее ненавидим.
— А ге-ге Амоге? (А где Асмодей?) —промычал Мик.
— Сошел с ума,— сказал грустно карась,— бродит по
лесу, свищет дроздом, дразнит кукушек. А что иначе де¬
лать волшебникам?
— Гм... у-у... ам-оо? (Чем могу помочь?) — спросил
растроганный Мик.
Вместо ответа карась вежливо отвел хвост, пропуская
гостя вперед.
187

На зеленой лужайке лежала кривая казацкая сабля.
— Это шашка Чапая,— сказал с уважением карась.
Мик еле поднял ее обеими руками. Да, это была на¬
стоящая шашка Чапая. За двадцать лет она не потускне¬
ла нисколько. Все так же светилась гордая сталь и свер¬
кали на ней золотые слова: «Без дела не вынимай, без
славы не вкладывай».
Сердце Мика наполнилось гордостью. Он взмахнул
шашкой и завертел ею над головой с такой силой, что на¬
верху закружилась воронка.
— Ауф! Я у-у... Эй... у-у! (Клянусь, я убью эту
щуку!) — закричал Мик.
— Мы этого ждали,— ответил карась.— О, взгляни
сюда, славный Мик.
Он раздвинул головой тростники, и Мик едва не за¬
кричал.
Ему показалось, что само солнце опустилось на дно.
Огромное пространство искрилось, переливалось, сверкало
так, точно каждая капля воды превратилась в осколок
стекла.
То были рыбы. Они собрались сюда со всех рек, со всех
ручьев, прудов и озер, чтобы дать щуке решительный бой.
Неподвижно, точно броненосцы, стояли сомы, закован¬
ные в костяные латы; проплывали грозные осетры с юрки¬
ми красноперками по бокам, кусая друг друга за хвосты,
кружились нарядные окуни. Были тут губастые язи, зо¬
лотые веселые караси, хмурые ерши с колючками на
спине, тарань, угри, сонные шилишперы, измазанные в
тине лини, добродушные толстые судаки, скромные ко¬
рюшки, бычки, подлипалы, вьюны, а дальше уже шла
мелочь: серебрушки, синявки, снетки и прочие голопу¬
зики.
Все это было очень красиво. Но Мик вскоре увидел, что
у войска нет никакой выправки: ерши спорили с коман¬
дирами и кололи сельдей, плотва стояла строго хвостами
вперед, и никто решительно не умел брать хвостом под
козырек, то есть под жабры.
— Смир-рно! — крикнул бравый седой сом. И он быст¬
ро расстелил перед Миком карту, сотканную из тины и во¬
дорослей.
— Гр-ром и молния! — прокричал вояка, указав усом
на чашечку лилии.— Щука здесь! Гр-ром и молния! Мы
окружим ее со всех сторон... Сперва кавалерия, потом ар¬
тиллерия, а на закуску пехота. Клянусь икр-рой моей ба¬
бушки. Она не уйдет!
18В

— Э-э... агм аы ауы (Нет, сначала я должен их обу¬
чить.),— возразил Мик.
И, вскочив на камень, он стал громко командовать ры¬
бами. Не думайте, что это было очень легко. Ведь ни одно¬
го слова Мик произносить не мог, чтобы не потерять запа¬
са воздуха. Поневоле приходилось только размахивать ру¬
ками и мычать. Гым — означало направо, мыг — налево,
аоыс — равняться, аоук — шагом марш!
А так как Мик был очень разговорчив, то ему приходи¬
лось все время зажимать рот свободной рукой.
Наконец он построил всех рыб в четыре ряда и воору¬
жил свое войско. Из острого шпажника он сделал мечи, из
тростниковых стеблей — самопалы, а круглые листья кув¬
шинки отлично заменили щиты.
Все стояли смирно, обмахиваясь плавниками, так как
рыбам тоже бывает жарко на дне. Один только моло¬
денький осетр, поднимая тину хвостом, вертелся около
Мика.
— Это ваш конь,— почтительно сказал карп,—
осторожнее! Он любит поворачиваться вверх живо¬
том.
Мик вскочил на осетра, и войско помчалось за ним.
Это было грозное зрелище. Впереди, шевеля усами,
плыли сомы. За сомами гарцевали молодцеватые забияки
ерши. За ершами спешили лихие сазаны, за сазанами —
окуни, за окунями — вьюны. Целый полк раков тащил на
листьях продовольствие войскам: кузнечиков, синих и
красных стрекоз, червей, муравьев и прочие лаком¬
ства, от которых приходилось все время отгонять красно¬
перок.
А дальше, тесно прижавшись друг к другу, марширо¬
вали закаленные в походах сухощавые воблы.
Разглядеть все войско Мик не мог. Во-первых, очень
трудно было удержаться на осетре без седла, а во-вторых,
вобла подняла такую пыль, что увидеть обоз все равно
нельзя было.
Впереди вместо оркестра плыли десять тысяч лягушек.
Изо всех сил дули они в камышовые флейты и били себя
в животы, как в барабаны, а все войско громко пело пес¬
ню, сочиненную тут же Миком.
Так они плыли среди лесов и тихих полей, мимо сел,
мимо города, высокие башни которого отражались в воде.
Изо всех рек и озер подходили все новые и новые полки,
и вскоре песня звучала так громко, что старый рыбак, си¬
девший возле моста, с досадой сказал:
189

— Отчего это лягушки расквакались... Наверно, к
дождю.
А войско между тем погружалось все глубже и глуб¬
же, и Мику становилось все трудней и трудней сохранить
равновесие. Он давно всплыл бы наверх, но на нем были
новые башмаки с толстыми тяжелыми подошвами, они-то
и удерживали Мика па дне.
Наконец они вышли на большую поляну. Слева черне¬
ло колесо старой мельницы, справа стоял дремучий ка¬
мыш. Маленькое зеленое солнце отражалось в миллионах
рыбьих глаз, направленных на Мика с надеждой и
страхом.
Все смолкли. Слышно было только, как отдувается
карп.
Мик понял, что медлить нельзя ни секунды, и поднял
на дыбы осетра.
— Аэу... о-о! (Артиллеристы, огонь!)—крикнул он
громко.
Тысяча окуней подняла самопалы, и тысяча икри¬
нок ударила в щучью берлогу под колесом старой мель¬
ницы.
— Аваэо-оу-о-о-о! (Кавалерия, к бою готовьсь!)
Тысяча ершей дружно подняла иглы.
Какая-то корюшка с ужасом пискнула:
— Тссс... Идет!
— Как, уже? — спросил, озираясь, пескарь, и плавни¬
ки его стали дыбом.
— Не лучше ли, братцы, нам окопаться? — прошипе¬
ли лини...
— Вперед! — крикнул Мик и сам удивился силе сво¬
его голоса.
Ерши и осетры сомкнулись вокруг него.
Щука вылетела как молния и остановилась посреди
поля. Мик еле удержал своего осетра.
Что это было за чудовище! Длинное, узкое, скользкое.
Бока в пятнах. Хвост как сабля, плавники как ножи, а в
огромной красной пасти белеют сто сорок зубов.
Дерзкие зеленые глаза чудовища сразу заметили
Мика.
— Давно я не ела человечинки! — закричала щука
пронзительным голосом.
— Гу-у-у... у-у угугу! (Люблю щучью уху!) — храбро
ответил ей Мик.
И они кинулись друг на друга.
— Ура-а! — закричал Мик и с ужасом почувствовал,
190

как запас воздуха уменьшился ровно наполовину.—
Ура-а! Брюхо вверх!
— Как бы не так! — ответила щука.
Огромным хвостом она сбила с ног храбреца и прижа¬
ла к земле. Жадная пасть широко раскрылась, и в ее
мрачной глубине Мик увидел кольцо Асмодея, сверкавшее
точно золотой зуб.
— Прощай, герой! — сказала щука насмешливо. Она
хотела защелкнуть пасть вместе с Миком.
Но не тут-то было. Собрав последние силы, Мик по¬
ставил саблю поперек рта чудовища.
— Ура-а! — закричал он и одним прыжком очутился
на спине щуки.— Сдавайся! Ура-а!
Лучше бы Мик дрался молча. Последний глоток воз¬
духа вырвался изо рта и сверкающими пузырьками
умчался наверх.
Мик успел заметить, как войско окружило щуку. Он
замахал руками, чтобы удержаться под водой хоть секун¬
ду, хоть четверть секунды. Но могучая сила подняла его со
дна реки и понесла все выше и выше к горячему солнцу,
облакам и деревьям.
У Мика замелькали искры в глазах.
— Эх! Надо было молчать!..
— Что ты машешь руками? — спросил отец с удивле¬
нием. Он стоял возле Мика и с тревогой всматривался в
разгоряченное лицо победителя.
— Я поймал ее. Я поймал ее,— забормотал Мик то¬
ропливо и вдруг осекся.
Обеими руками отец держал огромную пеструю щуку,
ту самую, с которой Мик только что дрался на дне, возле
мельницы.
Мик сразу узнал ее по зеленым глазам, горевшим
мрачным огнем. Теперь в бессилии она раздувала кро¬
вавые жабры и била по траве могучим хвостом. И что са¬
мое удивительное — в губе старой щуки блестело малень¬
кое кольцо Асмодея.
— Как, кольцо? — закричал Мик.
— Да,— ответил отец,— так узнают возраст рыб. Дав¬
ным-давно ее отметил какой-нибудь рыболов. Видишь,
цифры: тысяча восемьсот сорок один,— значит, этой щуке
почти сто лет.
Он вынул маленькое золотое кольцо и передал сыну.
Мик засмеялся. Только он один на всем свете знал
историю и волшебную силу кольца Асмодея.
191

Он поднял удочку и пошел вслед за отцом, любуясь
щукой и шепча про себя:
—- Я знаю... Я хочу... теперь я все могу сделать.
И он был прав. Если человек захочет,— все непре¬
менно сбудется, даже сказка.
1938
ГОСПОЖА СЛИВА
ОТ АВТОРА
аждый, кто побывал хоть раз в северной ча¬
сти порта Модзи, вероятно, помнит черную
пирамиду братьев Цуда. Эту угрюмую гору
видно с моря задолго до того, как подойдет
лоцманский катер. Ее вершина, сложенная
из кусков лучшего сахалинского угля, подни¬
мается над цинковыми волнами пакгаузов и
всеми мачтами транзитного порта.
Здесь берут уголь. Семь узких асфальтовых дорожек
разбегаются к причалам, образуя подобие звезды, в
центре которой, обдуваемая ветрами, высится черная вер¬
шина. Говорят, что в 1929 году гору клевало несколько
дерриков и круглые сутки на всех семи дорожках слышал¬
ся хруст угля под ногами грузчиков. Возможно, это так,
хотя трудно поверить рассказам, когда видишь метелки ве¬
селого щавеля и одуванчики в щелях асфальта.
Во всяком случае, в августе 1934 года работала только
одна линия. Ее обслуживали девять японок — девять ста¬
рух грузчиц, похожих друг на друга, как куски угля, кото¬
рые лежали у них за плечами в широких деревянных
ящиках.
Раскрыв черные рты и вытянув шеи, старухи брели от
угольной горы к бункерным ямам. И все время, от рассве¬
та до темноты, эту молчаливую процессию сопровождали
два унылых, бесконечно однообразных звука: тьюрр-гха...
тьюрр-гха — скрип угля и короткое дыхание, вылетавшее
из разинутых ртов.
В сентябре одна из угольщиц оступилась на сходнях
и больше не встала. Старуха казалась рослее других, но
когда покойницу подняли, чтобы отвезти в морг, тело ее.
высушенное работой и солнцем, оказалось много легче
ящика с углем.
192

Речь идет о госпоже Сливе, крестьянской дочери из
префектуры Ниогата. Но тот, кто хочет найти в этой крат¬
кой истории описание замечательной жизни, высоких
страстей или событий исключительной важности, ошибет¬
ся заранее. Ни подвигов, ни преступлений Умэко не со¬
вершала. В ее тридцатилетней жизни не нашли места и
такие важные для женщины события, как материнство и
любовь, хотя она отнюдь не чуждалась ни того, ни дру¬
гого.
Жизнь госпожи Умэко замечательна своей повторимо¬
стью. И действительно, невеселая судьба ее так же похо-
-жа на тысячи женских биографий, как походят друг на
друга дешевые билеты, которые предлагают гадальщики
в храмовых парках близ Киото.
Кстати, с гадальщиков и следует начать этот рассказ.
I
Они познакомились в пригородной буковой роще, возле
стеклянных колес гадальщика.
Умэко первая окунула руку в легкий ворох картонных
цилиндриков. Колесо двигалось. Пестрое, грошовое сча¬
стье, шурша, текло между девичьих пальцев. И вдруг Умэ¬
ко наткнулась на твердую мужскую руку.
Но ту сторону колеса стоял моложавый франтоватый
мужчина с выпуклыми глазами и самодовольным лицом.
Придерживая Умэко за пальцы, он смотрел ей в лицо и
улыбался, показывая желтые лошадиные зубы.
— Простите,— сказала Умэко, испугавшись.
Он ответил с развязной учтивостью ловеласа:
— Чудесные глаза! И вы сомневаетесь в счастье?
Госпожа Слива вырвала руку. Еще бы не испугаться!
Доктор, у которого она третий год служила прислугой,
отпустил ее в парк только на три часа. И непременным
условием воскресной прогулки было абсолютное молчание.
«Не болтай с солдатами,— сказала хозяйка, выпуская Умэ¬
ко на улицу.— Забудь, что у тебя есть язык и уши».
Желтозубый очкастый любезник в канотье и радуж¬
ном галстуке ничем не напоминал солдата. Но госпожа
Слива, подобрав кимоно, все же побежала к вагонам
фуникулера, ожидавшим посетителей парка на краю
площадки.
Напрасная предосторожность! Не отставая от госпожи
Сливы ни на шаг, желтозубый продолжал болтать всякие
7 С. Диновский
193

глупости о цвете лица, свежих губах и нежной шее своей
невольной спутницы.
Все эти комплименты можно было найти в любом
грошовом письмовнике, которые продавались в лавчонках
рядом с редькой и вяленой рыбой. Но они произносились
с такой расточительностью, что Умэко решилась повер¬
нуть голову.
Испуг — брат любопытства. Через минуту они уже си^
дели рядом в кабине фуникулера. Умэко рассудила пра¬
вильно: если забыть о языке и ушах, то все-таки остаются
глаза, рот и брови, чтобы молчаливо возмущаться, спра¬
шивать и смеяться. Этих средств вполне хватило для не¬
большого разговора.
По дороге с горы, когда они плыли над освещенными
вечерним солнцем рощами и крышами храмов, торчащими
в осенней листве точно грибы, Умэко позволила взять себя
за руку. Не проронив ни звука, она успела узнать очень
многое: во-первых, что Ямадзаки-сан (так звали ее разго¬
ворчивого собеседника) немного навеселе, во-вторых, что
он недавно овдовел и возвращается домой к восьмилетне-
ллу сыну («Не хотите ли взглянуть на ребенка?») и, нако¬
нец, что собеседник ее служит в начальной школе учите¬
лем каллиграфии.
Через неделю они встретились снова. Госпожа Слива
опять молчала, хотя на этот раз она уже не отказалась
от порции подсахаренных ледяных стружек.
Так начался этот короткий роман, в котором не было
ии любви, ни дружбы. Поздней осенью, когда они смот¬
рели в кино американскую комедию, Ямадзаки шепнул,
что Умэко чем-то напоминает ему остров Тайвань, где он
провел лето в прошлом году. В самом деле: золотистым
цветом лица, выпуклым чистым лбом и яркими глазами
с кофейным зрачком Умэко больше напоминала формозку,
чем чистокровную японку.
Вслед за этим Ямадзаки-сан перешел на деловой тон.
Не допуская вольностей, он коротко объяснил собеседни¬
це, что хотел бы видеть Умэко своей временной женой.
Ямадзаки-сан тут же назвал сумму, которая, по его мне¬
нию, могла бы служить достаточным вознаграждением за
добросовестные супружеские обязанности. Он так и ска¬
зал «добросовестные», подчеркивая этим свое солидное от¬
ношение к браку.
Умэко не удивилась. Это было в порядке вещей не
только в городе, по и в деревне, где состоятельные люди
покупали прислуг и временных жен. Нельзя сказать, что¬
194

бы ей понравился Ямадзаки. Тонконогий, большеголовый,
он выглядел в европейском костюме как манекен. Руки
его были всегда холодны и влажны. Он любил дешевые
сентенции и произносил их с неподобающей важностью
в неподобающих случаях. Впрочем, это даже нравилось
Умэко. Воспитанная в уважении перед мелкими деревен¬
скими чиновниками, она на всю жизнь сохранила боязли¬
вую почтительность к канцеляристам.
Она подумала и согласилась. Все-таки это было луч¬
ше, чем с шести утра до двенадцати ночи стряпать и вы¬
тирать сопли докторским детям.
Труднее было договориться с хозяевами. Доктор, упла¬
тивший в свое время за Умэко двести иен, считал, что
облагораживающее влияние и пища, которую девушка
уничтожила за три года, повысили эту сумму до трехсот
йен. Ямадзаки-сан давал полтораста, полагая, вполне ре¬
зонно, что Умэко оплатила часть суммы работой.
Госпожа Слива, приготовлявшая ванну для доктора,
слышала, как ее будущий муж и хозяин вели обстоятель¬
ный и деликатный разговор.
— Предупреждаю вас, что у девушки очень хороший
аппетит,— объяснял господин доктор.— Справедливо бу¬
дет учесть материальные и духовные заботы нашей
семьи.
— Извините... но она выглядит очень худой.
— Извините вы. Полнота — не признак здоровья. Са¬
мые худые люди бывают очень сильны.
— Однако я озабочен. У нее кашель и румяные щеки.
— Я не позволил бы ухаживать за своими детьми
больной девушке.
В конце концов они сговорились на двухстах иенах и
расстались довольно дружелюбно. Госпожа докторша
даже подарила Умэко шесть пар чулок из вискозы.
— Я рада, что ты выбрала солидного человека,— ска¬
зала она на прощанье.
Несмотря на свой щуплый вид, господин Ямадзаки
выглядел действительно солидным. И так же солидны
и обстоятельны были вопросы, которые он задал Умэка
перед тем, как отправиться к доктору. Его интересовало
решительно все: нравственность Умэко в деревне, состоя¬
ние легких и сердца, выбор пищи, письма к семье, слух,
характер, походка, запах духов, форма талии и ступни.
С большим вниманием он расспрашивал даже о дизенте¬
рии и кори, перенесенных Умэко в доме отца.
В мае 1931 года молодожены перешли в новый дом.
7*
195

Как полагается, они заключили договор, и господин но¬
тариус заверил подписи обеих сторон.
«Господин Дзихеи из семьи Ямадзаки, уроженец Му-
рорана, в возрасте 40 лет, учитель каллиграфии в началь¬
ной школе, брал госпожу Сливу временной женой сроком
на один год, за что и обещался выплачивать ежемесячно
сорок пять иен».
Со своей стороны, «госпожа Слива, девица 22 лет,
уроженка Хоккайдо», обещала господину Ямадзаки «лю¬
бовь, аккуратность, верность, а также внимательное отно¬
шение к ребенку на указанный выше срок».
II
Госпожа Слива рассказала мужу все, утаив, однако,
главное, что могло, по ее мнению, служить препятствием
к браку. Она родилась в 1905 году, отмеченном в японском
календаре знаком лошади. А всякому школьнику извест¬
но, как важен такой факт.
Год обезьяны неудачен для браков. В год барана не
бывает войны. Тот, кто родился в год зайца, ждет несча¬
стья в год тигра. Опасно второе число. Несчастливо четвер¬
тое. Гибельна пятница: шесть смертей влечет за собой по¬
койник, похороненный беспечными родственниками в этот
черный день.
Лучше всего Умэко помнила страшный для нее год
лошади. С первых школьных лет она знала твердо: де¬
вушки, имевшие несчастье увидеть свет в 1905 году, за¬
ранее обречены на безбрачие.
Смерть, неудачи, увечья ждут всякого, кто рискнет
жениться на хиноэ-ума,— женщине, рожденной в год ло¬
шади. Жених бросит невесту, если узнает об угрожающей
дате рождения. Суеверный солдат уйдет от проститутки,
заклейменной прозвищем хиноэ-ума. Тот, кто регулярно
читает газеты, знает, что хроника происшествий с хиноэ-
ума не сходит с газетных страниц.
Умэко поступила, как сотни и тысячи подобных ей
девушек. За десять иен она выторговала у писаря справ¬
ку, где подтверждалось, что госпожа Слива родилась в
1909 году. И все-таки рука ее дрожала, когда она подпи¬
сывала договор.
А когда они вошли в холодную парадную комнату,
обставленную на европейский лад громоздкой и пестрой
мебелью, Умэко заплакала. Суеверная, как все крестьян¬
ки, она смертельно боялась, что обман будет разгадан.
196

Снимая с господина Ямадзаки пальто, Умэко заплакала
еще сильнее. Покатые плечи учителя и его тонкая кады¬
кастая шея поразили ее своей неприглядностью. Сорок
пять иен — не так плохо. Но все-таки не такого мужа
ожидала она, когда покидала Хоккайдо. Любой из рыба¬
ков был на голову выше господина Ямадзаки.
А какие молодцы появлялись в поселке, когда поздней
осенью с пароходов высаживалось па пристань несколько
тысяч разогретых сакэ рыбаков в ярких вельветовых курт¬
ках! Какие истории о встречах с «росскэ» и огромных ры¬
бах Камчатки рассказывали нахальные, веселые парни!
Впрочем, нельзя было пожаловаться на невниматель¬
ность Ямадзаки. Вне всякого договора он преподнес ей
великолепное кимоно из старинного китайского шелка и
отпечатанные в типографии неприличные картинки, ко¬
торыми, по его мнению, госпожа Слива должна была
руководствоваться в супружеских обязанностях.
Как всякий учитель каллиграфии, господин Ямадзаки
был педантом. Умэко стоило немалого труда привыкнуть
к мелочной требовательности этого маленького, наполнен¬
ного достоинством человечка. Все, решительно все в доме
Ямадзаки напоминало о традициях, в которых был воспи¬
тан хозяин. Чай подавался всегда с ритуальной торжест¬
венностью. В семь утра приходил зеленщик, в восемь учи¬
тель брал зонт и ящик с кистями. В будни ели камбалу, в
праздник — самма. Поздравления господину директору
писались на бумаге из шелка. Для прочих годилась бумага
соломенная. Ногти стриглись в субботу. Градусник в ван¬
не показывал всегда пятьдесят; и всегда после хозяина в
той же воде купали ребенка, мылась жена, и уже после
всех в деревянную лохань с холодноватой грязной водой
входила прислуга.
Госпожа Слива вскоре усвоила, что обязанности ее
заключались не столько в супружеских функциях, сколь¬
ко в соблюдении раз навсегда заведенного ритуала.
Через полмесяца она уже твердо знала, что, раздвигая
сёдзи1, следует из уважения к дому присаживаться на
корточки, что ящик с обеденными палочками должен быть
открыт, а спицы выглядывать не больше чем наполовину.
Если Умэко ошибалась (а это бывало довольно часто),
Ямадзаки-сан говорил, не повышая голоса:
— Небрежность — начало лени. Многие приехавшие
из деревни бывают ленивы и глупы.
Сёдзи — раздвижные стены японских домов.
197

Когда Ямадзаки казалось, что госпожа Слива ест не¬
прилично много, он замечал таким размеренным тоном,
точно диктовал школьникам пословицы:
— Неумеренность некрасива и гибельна для здоровья.
Рис становился горьким, и госпожа Слива отставляла
недоеденную порцию.
Упреки в обжорстве задевали ее больше всего.
Разве она была виновата в том, что ее большое тело,
привыкшее к физической работе, требовало больше, чем
предусматривало приличие?
Она поняла, что нужно хитрить, и все чаще и чаще
выносила из-за стола миску с лапшой или рисом, чтобы
доесть свою порцию в отсутствие мужа.
Вскоре он стал замечать в жене признаки, изобличаю¬
щие мужичку. Она терялась в присутствии гостей, молча¬
ла, когда к ней обращались с пустяковым вопросом, или
вдруг начинала болтать о своей семье, что никому не было
интересно.
Сильные руки ее, уверенные и проворные в кухне,
становились грубыми и неловкими за чайным столом. Она
не умела ни вышивать, ни петь под бренчание сямисэна,
и притом у нее решительно не было вкуса. Однажды она
принесла с весенней прогулки букет. И этот огромный
безвкусный веник из акаций и мака привел господина
Ямадзаки в тихую ярость.
Невоспитанность временной мачехи чувствовал даже
девятилетний Мото. Жестокий и требовательный, он важ¬
ничал, как взрослый. С каждым днем становилось все
труднее и труднее справляться с мальчишкой, который
знать ничего не хотел, кроме ружья «монте-кристо» и вос¬
кресных военных игр своей школы.
Однажды, когда Умэко упрекнула мальчишку в лени,
он сказал ей в лицо, подражая отцу:
— Вот новости! Замолчи ты, мидзуноми яро!
Мидзуиоми яро! Пьющая воду! Умэко едва не распла¬
калась. Так дразнили на улицах приезжавших на зара¬
ботки медлительных деревенских парней, у которых не
хватало денег даже па чай.
Господин Ямадзаки сурово наказал Мото. В этом доме
уважение к женщине было традицией, а всякое наруше¬
ние правил, как известно, неприлично и глупо.
Но, лишив Мото на пять дней обеда, господин Ямад¬
заки вздохнул. Все-таки, несмотря на миловидность, здо¬
ровье и покорность, Умэко, с ее красными от стирки ру¬
ками и крепкой поясницей, была настоящей деревенщи¬
198

ной. Поэтому на следующий день, пристально рассматри¬
вая лицо своей подруги, Ямадзаки сказал:
— Грубый подобен горбатому, невоспитанный — хро¬
мому. Дорогая, многие женщины посещают курсы обуче¬
ния хозяйству и хорошим манерам.
И так как госпожа Слива молчала, добавил:
— Это возле ломбарда. Ты начнешь ходить туда с
понедельника.
Курсы открыли перед госпожой Сливой бездну пре¬
мудростей, о которых она раньше не догадывалась. Она
узнала, как подбирать картину соответственно времени
года, как размещать цветы в вазе, как усыплять ребенка,
пеленать грудь и торговаться с портным... Как улыбаться
брату, как вести себя на похоронах, как отвечать на лю¬
безности, кланяться незнакомым, составлять письма и
кроить кимоно.
Еще в деревне госпожа Слива знала, что дом, располо¬
женный фасадом к северо-востоку,— несчастливый, что
четыре и сорок два — опасные числа. И нет тяжелее хщя
женщины, чем девятнадцатый, двадцать второй и двадцать
седьмой годы жизни.
Теперь Умэко научилась петь английские романсы,
слова которых ей были непонятны, а музыка груба и
скучна. Вдова господина полковника, содержащая курсы,
обучила Умэко искусству причесываться так, что пышные
теплые волосы госпожи Сливы стали казаться лакирован¬
ной твердой короной.
Вскоре она привыкла говорить «р» раскатисто, как
уроженка Токио, произносить мертвые, заученные фразы
из старых учебников и, что особенно умиляло господина
Ямадзаки, высоко ценившего женственность, ходить рас¬
слабленной, безвольной походкой.
Госпожа Слива любила ёсэ — эти грубоватые народные
кабаре в тесных маленьких залах без декораций и сцепы.
Она любила короткие романсы, которые уличные артисты
исполняли под хохот зевак. И когда плутоватый ханаси-
ка *, сохраняя серьезный вид, рассказывал известную ис¬
торию о девушке, укушенной комаром, Умэко смеялась
так, что слезы выступали на глазах.
Ей нравилось также беседовать с зеленщиком, уголь¬
щиком и особенно с разносчиком рыбы, болтливым, всегда
подвыпившим стариком. Вместе со своими корзинами, в
которых огромные крабы, засыпая, сплетали ноги и клеш- 11 Ханасика — рассказчик.
199

ни, он вносил терпкий запах пота, моря и рыбы — знако¬
мый запах отца.
От всего этого нужно было теперь отвыкать. Вместо
ссэ господин Ямадзаки показывал Умэко мещанские ме¬
лодрамы, из которых многие он знал наизусть. Вместо
непринужденной болтовни с разносчиком рыбы Умэко
была обязана занимать гостей, поддерживая разговор,
тихо тлеющий, как угли в хибати.
Сам Ямадзаки подыскал Умэко подруг. Это были —
чванливая чахоточная жена подпоручика Сато, маленькая
жена кассира бань и госпожа аптекарша. Чаще других
заходила аптекарша — толстая особа с сонными глазами и
гнилыми от сладостей зубами. Она всегда приносила в ру¬
каве кимоно либо засахаренные орехи, либо карточки со
стихами — любимую игру мещанских семей.
Стихи были разбиты на части, и вся премудрость за¬
ключалась в том, чтобы в ответ чтецу быстрее других иг¬
роков найти на столе карточку с продолжением или нача¬
лом стихов.
По числу стихов, которые помнили женщины, можно
было судить о степени их образованности и полученном
воспитании. Аптекарша или жена подпоручика, знавшие
сотни стихов, могли без раздумья ответить на каждую кар¬
точку. Госпожа Слива чувствовала себя дурочкой, круглой
дурочкой, когда ее высокообразованная подруга начинала
медленным голосом древнее хрестоматийное стихотво¬
рение:
Слышу шелест цикад. Ясеп голос дрозда.
Эта песня и ветер — предвестье утра.
Немало месяцев прошло, пока госпожа Слива смогла
без промедления отыскать карточку с продолжением:
Спят дрозды. Песня ветра стара.
Где ты слышишь цикады, сестра?
Это была длинная игра. Заходило солнце. На улице
вспыхивали рожки. Ямадзаки-сан уходил на вечернюю
прогулку, а они все сидели, протянув руки над хибати, и,
раскачиваясь, повторяли известные строки:
Вижу ветви и свет на дворе,
Это полдень иль снег, что блестит на горе?
Снег в ущельях растаял вчера,
Это близится полночь, сестра.
200

Ты ошиблась, я вижу давно —
Хлопья легкие бьются в окно.
Спи, сестра. Раз в году
Хлопья теплые вьются в саду.
III
Ямадзаки был большим патриотом и политиком. Еже¬
дневно после чтения газеты «Каждый вечер» он принимал¬
ся с наслаждением ругать министров за трусливость и про¬
дажность. Часто в этом занятии ему энергично помогали
приятели — кассир портовых бань Мито и канцелярист
компании «Гумми» Агато. Накануне праздников прияте¬
ли аккуратно собирались вместе, чтобы сыграть партию в
карты и высказать свое мнение о военных делах.
Все трое были горячими сторонниками генерала
Хондзио и военного министра в их постоянной борьбе с
премьером. Какими только кличками не награждали разо¬
шедшиеся патриоты премьера! «Бездарность», «тугоухая
обезьяна», «базарный фокусник» — были далеко не самы¬
ми крепкими эпитетами к слову «министр». Со стороны
могло бы показаться, что все трое — ближайшие друзья
самого Иноуэ, этого неистового патриота, контрразведчика
и монаха. И когда приятели рассуждали о событиях на ма¬
терике, можно было подумать, что судьбы Маньчжурии
зависят от их болтовни,— такой страстностью были напол¬
нены споры.
— Осенью, несомненно, что-нибудь начнется,— гово¬
рил кассир, перетасовывая карты.— Мы не можем терпеть,
чтобы нам наступали на мозоли.
И хотя все собеседники уже читали в вечерней газете
статью о «мозолях империи», энергичная фраза кассира
вызывала ожесточенные споры. Перебивая друг друга,
приятели спешили высказать свое мнение об осенних со¬
бытиях. Эго были длинные рассуждения, в которых Умзко
ровным счетом ничего не понимала. Прислуживая у столи¬
ка, она слышала обрывки воинственных фраз:
— Росскэ нам не опасны.
— Однако американские линкоры не уходят из Ка¬
раибского моря.
— Господин Миура сказал мне, что наши истребители
иаилучшие.
Впрочем, госпожа Слива была теперь достаточно воспи¬
танна, чтобы во время паузы вставить замечание о непре-
201

Бзойдеиной красоте морского мундира или сказать, при¬
слушиваясь к шуму ветра:
— Как холодно в поле нашим солдатам!
Между тем белая фарфоровая бутылка, наполненная
сакэ, пустела, глаза и щеки собеседников наливались
кровыо, и приятели начинали кричать громче:
— Хондзио расшибет их в два месяца.
— Вы слишком скоры, господин Мито.
— А вы не верите в армейский дух.
— Но это доказано на последних маневрах.
— Молчите! Вы еще не знаете наших солдат.
Все это кончалось тем, что учитель брал зонт, говоря:
— Я пойду прогуляюсь.
Это означало, что Ямадзаки идет в публичный дом и
вернется не скоро.
Она оставалась сидеть возле хибати, погасив свет и
засунув руки до плеч под стеганое одеяло. За тонкими
сёдзи ворчали трамваи, стучали чьи-то торопливые тэта,
хохоча во все горло, возвращались в порт моряки. Изредка
пароходы заявляли о своем прибытии голосами, осипшими
от долгого молчания.
В комнате пахло угаром. Тихо звенели угли в жаровне.
И Умэко дремала, раскачиваясь над хибати... IVIV
Так, между yipenmiM чаем, лавками, обедом и обяза¬
тельной вечерней болтовней, прошло два года. Из времен¬
ной наложницы Умэко превратилась в законную супругу
учителя каллиграфии.
Только три значительных события отметила госпожа
Слива за это время: смерть отца, покупку пальто и болезнь
господина учителя.
Шестидесятилетний отец утонул во время весеннего
шторма где-то Еозле Камчатки. Об этом сообщила мать
в пространном послании, очевидно составленном деревен¬
ским писцом. В этом же письме через каждые десять
строк она напоминала о каком-то исполнительном листе
на имущество. Умэко не поверила глазам, когда прочла,
что нужно не меньше трехсот иен. Она тотчас перевела ма¬
тери все свои небольшие сбережения, и все-таки не хвати¬
ло еще пятидесяти иен. Только пятидесяти...
Второе отчаянное письмо из деревни прибавило Умэ¬
ко смелости. Она решила попросить у мужа денег вперед
за два месяца.
202

Господин Ямадзаки выписывал изречения для город¬
ского коммерческого клуба, когда Умэко обратилась к
нему с этой странной просьбой. Кисть мастера каллигра¬
фии, опущенная на бумагу вертикально, творила чудеса.
Рождались удивительные линии. Некоторые из них похо¬
дили на обугленные берцовые кости, другие казались на¬
несенными не кистью, а саблей,— так стремительны и
жестки были удары руки. И каждый знак — будь то на¬
чертание «государство», похожее па штемпель, или четыре
легкие штриха-иероглифа «сердце» — был отмечен твердо¬
стью, легкостью и грацией прекрасного почерка.
Против ожидания, господин Ямадзаки оценил поступок
Умэко весьма благожелательно. Он даже похвалил госпо¬
жу Сливу за внимание к матери, повторив при этом не¬
сколько истин, которые знает наизуть каждый школьник.
Вполне понятно, что денег Умэко не получила.
— Бедность не переступает порог трудолюбивых!
С этими словами господин Ямадзаки опустил кисть на
подставку.
Через месяц после этого случая, во время осенних ма¬
невров, где господин Ямадзаки участвовал в качестве
младшего командира запаса, учитель заболел.
Он вернулся раздраженный и простуженный, в сырой
черной шинели, и сразу лег спать.
Когда он проснулся и потребовал грелку, легкие его
засвистели и зашипели на десятки ладов. Доктор нашел
воспаление бронхов, порекомендовал теплое молоко, пи¬
люли собственной аптеки и удалился, оставив Умэко
страшно напуганной. Болезнь, свалившая господина Яма¬
дзаки, напомнила Умэко о годе лошади. Несомнепно, не¬
счастье было наказанием за обман. Трое суток она прове¬
ла у постели мужа, глядя в раскрытый жаркий рот Яма¬
дзаки, думая, что господин учитель расплачивается за
грехи хиноэ-ума.
Дыхание его становилось все труднее и труднее. Гос¬
подин учитель стал сильно потеть и бредить обрывками
неприличных солдатских песен. Вытирая мокрые ключицы
мужа и согревая его вялые икры грелками, Умэко с ми¬
нуты на минуту с ужасом ожидала смерти.
Наконец, когда господин Ямадзаки обессилел настоль¬
ко, что не мог поднять руки, Умэко не выдержала. Она
нашла в себе храбрость рассказать умирающему, что ви¬
новница простуды и смерти только она, хипоэ-ума, воров¬
ка здоровья и обманщица.
Сообщив это, она попросила у мужа прощения.
203

Веки больного дрогнули, но господин Ямадзаки ниче¬
го не ответил. Он лежал, оскалив лошадиные зубы, непо¬
движный, похожий на мумию. И Умэко подумала, что учи¬
тель ничего не расслышал.
Против ожидания, господин Ямадзаки не умер. Горя¬
чие ванны, в которые Умэко переносила его на руках,
восстановили здоровье учителя. Он стал приподниматься
на локтях и вскоре смог спросить госпожу Сливу испуган¬
ным и слабым голосом:
— Хиноэ-ума? Так это верно? Чего ты молчишь?
И так как Умэко, испуганная не меньше мужа, про¬
должала молчать, он взял ее плечи бессильными влаж¬
ными пальцами, повторяя жалобным голосом:
— Хиноэ-ума... хиноэ-ума...
Несколько секунд супруги молча смотрели друг на
друга. Господин Ямадзаки — выпучив глаза, задохнув¬
шись от волнения и отчаяния, госпожа Умэко — раскрыв
рот, позабыв вытереть следы слез на больших напудрен¬
ных щеках.
Наконец Ямадзаки разозлился:
— Как ты смела? Ты, нищая!
Она не пыталась даже оправдаться или освободить пле¬
чи от цепких пальцев больного. Испуг и гнев мужа еще
более усилили ее отчаяние. Преступление казалось гос¬
поже Сливе непоправимым, и она ждала самого сурового
возмездия.
Вскоре и сам Ямадзаки понял, что тщетно было бы
требовать ответа от перепуганной женщины. Выпустив ее
плечи, он пробормотал более спокойно:
— Коматта на! Что же теперь делать?
Она ответила с покорным отчаянием:
— Не знаю.
Первой его мыслью было выгнать опасную женщину.
Только подумать: хиноэ-ума под боком! Какая наглость!
Прокрасться в дом и молчаливо прожить целых два года.
Натянув футон 1 до горла, точно защищаясь от смерто¬
носного действия опасной женщины, Ямадзаки с ненави¬
стью смотрел на Умэко. И когда, покорно согнувшись, она
поставила чашку с молоком возле постели, учитель вне¬
запно выплеснул горячее молоко на пол. Не желая смот¬
реть на хиноэ-ума, господин Ямадзаки закрыл глаза и
повернулся к стене.
Опасность казалась учителю настолько значительной,
1 Футон — ватное одеяло.
204

что, не ожидая выздоровления, он вызвал на дом извест¬
ного физйономиста-гадальщика.
Физиономист, неряшливый высокий старик с оттопы¬
ренными ушами, прибыл в тот же день на такси. Рассеян¬
но выслушав подробные объяснения Ямадзаки, он задал
Умэко несколько пустяковых вопросов и сказал, что поло¬
жение не так уж серьезно. Он порекомендовал переменить
номер телефона, который начинался с несчастливой
четверки, и советовал быть особенно осторожным в
феврале (в этот месяц учителю исполнялось сорок два
года).
Гадальщик вскоре ушел, оставив после себя запах
табака и заношенного белья. Но мнительность господина
Ямадзаки не уменьшилась. Не желая расстаться с Умэко,
он стал обращаться с ней как с прислугой. Замечания его,
раньше пмевшие характер нотаций, приняли нестерпимо
ядовитый оттенок. Он перестал брать с собою Умэко на
праздничные прогулки и запретил приглашать в дом ап¬
текаршу.
Каждая мелочь приводила его в раздражение и уве¬
личивала подозрительность. Ему стало казаться, что у
Умэко косые глаза и дурно пахнет изо рта. Он стал на¬
столько груб, что не постеснялся однажды привести в дом
уличную девку, и притом европеянку. Господин Ямадзаки
был навеселе и не заметил, что у Умэко трясутся губы. Он
тотчас услал госпожу Сливу за фруктами, а сам опустился
на колени, чтобы снять со своей случайной знакомой на¬
мокшие туфли.
Шел сильный теплый дождь. Магазин напротив их
дома уже был закрыт, и Умэко была вынуждена ехать за
мандаринами в бешено быстром, пустом трамвае.
Когда она вернулась домой, учитель сидел возле хиба-
ти с утомленным и сытым видом, а его случайная знако¬
мая перелистывала женский журнал. Они держались так,
как будто ничего не произошло. И этой рыжей твари с
большим напудренным носом, развязной и шумной, госпо¬
жа Слива вынуждена была согревать чай.
Уши ее горели, когда, стараясь не смотреть на сопер¬
ницу, она ставила на скользкий поднос две чашки.
Она чувствовала себя глубоко оскорбленной. Пусть хи-
ноэ-ума, но ведь жена... все-таки жена.
Чашка так прыгала в ее руках, что это заметил даже
сам Ямадзаки.
— У тебя дрожат руки,— сказал учитель с неприятной
усмешкой.— Неужели так холодно?
205

V
Господин Ямадзаки продолжал учительствовать и со¬
здавать каллиграфические картины, так восхищавшие зна¬
токов.
Между тем императорские войска победоносно продви¬
гались вперед. Приближалась осень 1933 года. Все чаще
и чаще маршировали через город воинственные и стара¬
тельные солдаты новых полков. В порту спешно грузили
на пароходы горные орудия, рельсы, прессованпое сено,
ящики с динамитом, лимоны, гидропланы, термосы, пре¬
зервативы— все, что могло понадобиться молодой импе¬
рии на первых шагах. Обратно привозили бобы, жмых,
солдатские письма и урны.
На площади у вокзала поставили известный теперь
всем памятник трем солдатам. Книжные витрины пестре¬
ли обложками военных романов, и молодые офицеры, чув¬
ствовавшие возросшую силу армии, стали особенно занос¬
чивы.
Каждый день господин Ямадзаки с восторгом читал
о подвигах солдат и резервистов, которых размещали в
старых глиняных крепостях. Особенно волновало и радо¬
вало учителя стремительное наступление полковника Са-
кураи. Он выучил наизусть и часто повторял любимую
фразу бравого полковника, сказанную в порыве гнева од¬
ному дипломату: «Спрячьте кисти, мы напишем историю
пулеметами!»
Это энергичное выражение казалось Ямадзаки вопло¬
щением духа армии, почти что программой.
Все это постепенно привело его к заключению, что ме¬
сто истинного патриота сейчас только в Маньчжурии, куда
усердно звали вербовочные объявления.
Однажды за обедом, шумно втягивая лапшу, Ямадзаки
сказал:
— Вчера я подал заявление командованию дивизии.
Возможна поездка в Мукден.
А через месяц Умэко провожала учителя. В двух па¬
рах теплого белья, шинели и обмотках он чувствовал себя
превосходно. Большой плоский термос, надетый на ремне
через плечо, придавал господину Ямадзаки вид бравого
пехотинца.
Весь пароход, отправлявшийся на юг, был набит резер¬
вистами. Их фуражки и фетровые шляпы, украшенные
цветами, торчали над высокими бортами, выглядывали из
иллюминаторов и люков. Здесь были начинающие него-
206

цианты, музыканты, операторы, шпики, проститутки, дан¬
тисты, биржевые маклеры, актеры, фабриканты газирован¬
ной воды, канцеляристы, монахи и переселенцы-крестьяне.
Последние держались особняком, расположившись в
трюмах, рядом с бочками квашеной редьки. Здесь они вя¬
зали свои толстые фуфайки, спали рядами и пели песни,
бесконечные, как волна, что бежит вдоль побережья.
Все это пестрое население двигалось вслед за армией,
чтобы окончательно закрепить победы и доказать миру
незыблемость новой монархии.
Впрочем, госпожа Слива не успела оценить всей вну¬
шительности зрелища пятисот маньчжурских колумбов,
отправлявшихся под охраной полуроты стрелков.
Раздался гудок, и господин Ямадзаки взобрался на
борт.
Последними словами учителя, которые расслышала
опечаленная Умэко, были:
— Не забудь взять из чистки мою серую шля-пу-у...
Она возвратилась домой, унося в ушах удаляющийся
протяжный голос учителя:
— ...мою се-рую шля-пу-у...
Через пять месяцев Ямадзаки был убит, и комендант
укрепленного участка в высокопарных выражениях изве¬
стил о доблестной смерти «одного из достойнейших». Со¬
общалось также, что господин учитель был убит в поле,
геройски защищаясь от банды хунхузов.
На самом деле все произошло много проще.
Выслав вперед сторожевое охранение, отряд резер¬
вистов следовал к монастырю, где находился штаб ба¬
тальона. Кони медленно двигались по звонкой тропе,
среди невысоких, сильных сосен.
Неожиданно с фланга посыпались выстрелы, и первой
жертвой стал господин Ямадзаки.
Пуля попала учителю в ухо и вышла в висок, когда,
не подозревая об опасности, он спокойно дремал па
обозной повозке.
Учитель свалился, не успев сообразить в чем дело.
Труп его, как и подобает всем павшим героям, был сфо¬
тографирован и отправлен на родину вместе с завеща¬
нием, найденным в куртке.
...Весть о смерти испугала, но не удивила госпожу
Сливу. С тех пор как за островами скрылись мачты паро¬
хода, она со дня на день ожидала несчастья. Прочное
крестьянское суеверие не позволяло Умэко хоть раз уте¬
шить себя счастливой надеждой. Боясь признаться самой
207

сабе, она верила в обреченность учителя, связавшего свою
жизнь с хиноз-ума.
Прочитав письмо, она с тупым отчаянием уставилась
на снимок, который вложили в конверт товарищи Ямад¬
заки. Ничем, решительно ничем не напоминал об учителе
темный человек, лежавший на боку среди высушенной
морозом травы.
Через два дня она вышла из дому с твердым намере¬
нием скрыть от соседей извещение коменданта. Этот кон¬
верт превращал ее из супруги учителя калиграфии в пол¬
ное ничтожество. Она нашла в себе смелость сказать зе¬
ленщику, уложившему в ее корзинку свежие ростки бам¬
бука, что господни Ямадзаки чувствует себя отлично. То
же самое она сказала и рыбнику, у которого вторую не¬
делю брала в кредит камбалу.
Благодаря этой наивной хитрости Умэко удалось про¬
тянуть почти полтора месяца. Мото жил в префектуре
Ниогата, у брата мужа, а одной Умэко было значительно
легче.
Трудно сказать, на что она надеялась, показывая хо¬
зяину дома старые письма и раздавая приветы от мертвого
мужа. Возвращение в деревню после смерти отца было
бессмысленным. Жить в городе в дорогой квартире из трех
комнат невозможно.
Она пыталась найти работу. Но знакомая вагоново-
жатая, к которой Умэко обратилась за советом, рассмея¬
лась ей в лицо. После июньской забастовки только су¬
масшедший мог надеяться на место в трамвайном парке.
В конторе текстильной фабрики на Умэко взглянули с
недоумением. В шелкомотальной у чанов с кипятком ста¬
вили только девчонок.
В довершение несчастья завещание оказалось не в
пользу госпожи Сливы. Несмотря на все утешительные
предсказания гадальщика, учитель, как и Умэко, ждал
самого худшего. Он был настолько предусмотрителен и
жесток, что отказал Умэко во всем, решительно во всем.
Когда в дом явилась сестра Ямадзаки и поверенный
в делах стал составлять опись имущества, оказалось, что
Умэко должна оставить дом голой. Совсем голой, если не
считать трех пар тэта, футона и кимоно.
Наследница Ямадзаки не захотела оставить даже но¬
вых подушек для сидения, которыми так гордилась Умэ¬
ко. Больше того, сестра учителя, остроносая и болтливая,
как чайка, успела рассказать всем соседям, что Ямадзаки
погиб, спутавшись с хиноэ-ума.
208

В тот же день госпожа Слива перебралась в Нагойю —
одну из тех длинных унылых конур, где живут только
рабочие и ремесленники.
VI
Наступила зима. Шли дожди, особенно скучные, когда
нет угля. Скрипели по утрам сёдзи, выпуская на работу
счастливцев. А Умэко продолжала сидеть у хибати, на
что-то надеясь. Она заметно слабела. Мускулы на ее ру¬
ках стали дряблыми. Щеки, прежде упругие, как крутые
яйца, потеряли свежесть. По утрам, расчесывая волосы,
Умэко находила на гребне пряди волос.
Сбережений и тряпок хватило только на зимние ме¬
сяцы. Последним был продан оби *, плотный широкий оби,
который хозяйка подарила Умэко перед свадьбой.
В марте госпожа Умэко, накрасив губы и напудрив¬
шись сильнее обычного, направилась в порт.
Два часа она провела около каботажной пристани,
пока кто-то из прохожих не заинтересовался унылой фи¬
гурой Умэко. Впрочем, ей не повезло даже в проститу¬
ции.
Развязный мальчишка в теннисных брюках, остано¬
вивший Умэко у стенки пакгауза, оказался брезгливым.
Он долго расспрашивал госпожу Сливу, не скрывает ли
она дурную болезнь, и наконец, не поверив ее однослож¬
ным ответам, попросил открыть рот.
Дрожа от обиды и испуга, Умэко повиновалась, и
мальчишка внимательно осмотрел ее чистое нёбо.
— А все-таки ты врешь, детка,— сказал он подозри¬
тельно.
Этот унизительный осмотр и брезгливость настолько
испугали Умэко, что она никак не могла заставить себя
пойти в парк со своим случайным знакомым.
Четыре дня после этого случая она просидела дома,
ограничив себя вяленой рыбой и теплой водой.
Затем она снова отправилась в порт, выбрав наиме¬
нее людную часть. На этот раз переулки привели ее в
северную часть, к подножью угольной горы братьев
Цуда.
Был вечер. Тяжелая пыль, поднятая лопатами, висела
у подножья огромного черного конуса. Казалось, под ко¬
сыми лучами солнца гора начинает дымиться. Жаркий
блеск антрацита еще более усиливал впечатление. 11 О б и — пояс кимоно.
209

Звенели большие железные лопаты. Девять женщин,
девять старух, придавленных тяжестью угольных ящи¬
ков, брели по асфальтовой дорожке. Возможно, среди
них были и молодые, но плотная угольная пыль и оди¬
наково безобразные куртки с фабричными клеймами на
спине уравняли возраст грузчиц. Вытянув жилистые шеи,
раскрыв рты, они шли гуськом и ритмично трясли го¬
ловами. Ни одна из них не имела и тени женственности.
Они заматывали головы полотенцами и вместо высоких
тэта носили грубую мужскую обувь, похожую на копыта.
Странно было слышать, как, переговариваясь, они окли¬
кали друг друга: Осень, Ива, Парча... Нежнейшие жен¬
ские имена, которыми так богат календарь, звучали здесь
неприличной шуткой. И только когда угольщицы накло¬
нялись, чтобы принять груз, видны были фиолетовые, за¬
пачканные угольной пылью груди.
Боясь подойти к подножью горы, Умэко издали на¬
блюдала за этой однообразной процессией.
Когда пароход был нагружен, грузчицы уселись на
краю дамбы и, развязав фуросики, стали закусывать.
Девять старух жевали, свесив ноги с мола. Их черные
челюсти мерно двигались, вызывая у Умэко зависть. Не
замечая ни великолепно освещенных островов, ни чаек,
дравшихся в воздухе, старухи равнодушно смотрели в
воду, где среди щепок и нефти плавали выброшенные
коком рыбьи кишки.
За весь завтрак старухи не перекинулись и парой
слов. Только одна из них пробормотала, устало позевы¬
вая:
— Шестьдесят семь.
Неизвестно, к чему относилось это равнодушное за¬
мечание — к возрасту женщины или к числу перенесен¬
ных ею ящиков.
За угольной горой Умэко нашла будку конторщика.
Сонный грязный парень, бесцеремонно осмотрев плечи и
руки Умэко, согласился поставить ее на погрузку. В тот
же день госпожа Слива получила ящик с брезентовыми
лямками. Мальчишка с шумом обрушил ей на спину
пару совков и, толкнув в плечо, указал путь к пароходу. VIIVII
Семнадцать месяцев Умэко двигалась по асфальтовой
дорожке между угольной горой и бортом парохода. Гос¬
пожа Слива никогда не поднимала головы. И, вероятно,
210

если бы ослепла, то не ошиблась бы в направлении —
так знакома стала дорога: пять метров клинкера, два¬
дцать пять асфальта, железная крышка колодца... лунка,
на дне которой лежит щепка... сходни... скользкая желез¬
ная палуба и, наконец, черный зев бункерной ямы.
Так было всегда —в дождь, ветер, жару. Всегда на
зубах хрустел уголь и солнце казалось зеленым от пыли.
Через год Умэко уже ничем не отличалась от прочих
старух. Ока давно перестала бегать расслабленной мел¬
кой рысцой, которая считается для японок признаком
женственности и хорошего тона. В ее черных жирных
волосах появились гниды. Как многие японские женщи¬
ны, Умэко быстро лысела. Осенью, взбираясь на скольз¬
кие сходни, она уже с трудом удерживалась на опухших
ногах.
Именно ее, самую страшную, растрепанную и черную,
с руками, почти касающимися земли, заснял фотограф
для газеты «Каждый вечер». Репортер, самоуверенный
мальчишка с целлулоидным козырьком на лбу, примчался
к горе на мотоцикле. Объехав пирамиду, он загасил мо¬
тор и уставился на старух, точно пойнтер, согнавший
выводок утят.
— Са-а... Вот так штука! — сказал он тоном радост¬
ного изумления.
Его заметка, напечатанная в тот же день в «Каждом
вечере», называлась «Черная каторга». То был взволно¬
ванный голос флейты и шепот профессионального шанта¬
жиста. Помесь лирики и полицейского протокола, кото¬
рую так любят японские лавочники. Казалось, что замет¬
ку написал не «страдающий от боли прохожий», а внук
или сын госпожи Сливы.
«Ноябрьские хризантемы в угольной яме...»
«Жертвы черного ада...»
«Женщины, забывшие цвет неба и день рождения...»
В заключение газета сурово спрашивала:
«Кто осмелится бросить в топки уголь компании Цуда,
смоченный потом рабынь?»
Все это было изложено с таким душераздирающим па¬
фосом, что любому писарю компании Цуда стало ясно,
что «Каждый вечер» и «прохожий» давно не получали
бонуса 1.
И когда оплошность была исправлена, газета мелан¬
холично заметила:
1 Бонус — вознаграждение (англ.).
211

«Что касается компании Цуда, то бич безработицы не
коснулся ее предприятий. Даже старость находит здесь
счастливое применение своим умеренным силам».
Ни одной из этих заметок госпожа Слива прочесть
не смогла. Во-первых, никогда в жизни она не раскрывала
газет, а во-вторых, когда ротация допечатывала «Каж¬
дый вечер», полицейский уже составлял протокол.
Только что у самого фальшборта умерла одна из ста¬
рух. Она лежала на железной палубе, плоская, острижен¬
ная по-вдовьи коротко,— рослая крестьянка с усталым и
темным лицом. Бой подметал рассыпанный вокруг стару¬
хи уголь, и синие осенние мухи уже лезли в раскрытый
рот покойницы.
Никто не мог сказать полицейскому, как зовут уголь¬
щицу. И только одна из старух, такая же сутулая, черная,
кривоногая, как покойница, пробормотала:
— Кажется, госпожа Слива.
Так ее записали и в морге.
1935
ТРУБА
ичто не смывает усталости лучше, чем горя¬
чая ванна.
Если бы хозяева бань любили философ¬
ствовать, они могли бы сказать:
— Здесь продаются жидкое мыло, пемза
и губки... Здесь растворяются и уносятся в
море боль, раздражение, грусть, гнев, апа¬
тия... Чистка тела и души. И все за пять сэн.
Но хозяева не были философами. Они просто разме¬
щали свои мелкие цементные бассейны поближе к рабо¬
чим кварталам. И если в будни пустовали даже дешевые
кино, то ворчанье кранов и плеск воды не переставали
привлекать прохожих.
Кузнецы смывали здесь окалину, бункеровщики —
угольную пыль, лебедчики, машинисты маневровых паро¬
возов — масло, разносчики зелени — пыль, рыбаки — че¬
шую, клепальщики — красную ржавчину пароходных кот¬
лов. Все они, торопливо смыв пыльную пепу, влезали в
общий бассейн и садились на корточки, отдуваясь и жму¬
212

рясь. Па вечерам эти большие ямы, наполненные грязно¬
ватой горячей водой, превращались в подобие клубов, где
встречались завсегдатаи бань.
Так было и на этот раз. Едва Нагано спрыгнул в бас¬
сейн, как заметил знакомую тощую спину с крупными,
выпуклыми позвонками и лопатками, похожими на
крылья ощипанной курицы. Сосед по цеху, штамповщик
Такеда, медленно поворачиваясь, приплясывал в мутной
воде.
Они встретились взглядами.
— Итак, завтра...— сказал Такеда, как бы продолжая
начатый в цехе разговор.— Если мы не будем дураками,
они не вырвут у нас и пяти сэн...
— Завтра-то завтра,— ответил Нагано в раздумье,—
а что выйдет?
Маленький близорукий Такеда даже подпрыгнул от
негодования.
— Бака дэс! — сказал он яростно.—Ох, эти парни с
Карафуто! Они готовы всю жизнь сидеть на квашеной
редьке... Чего ты боишься? Или тебе жалко оставить го¬
лодными своих восьмерых детей?
Последней фразой Такеда явно намекал на молодость
собеседника, и Нагано тоже разозлился.
— Я ничего не боюсь,— сказал он, фыркая,— но Хео-
кици-сан говорил, что забастовки никогда хорошо не кон¬
чаются...
— Особенно если орать на всю баню.
...Вместо шести Нагано приехал на завод в пять.
И все-таки он не был первым. Во дворе, у подножья
огромной железной трубы, уже стояло сотни полторы же¬
стянщиков в выцветших голубых спецовках с белыми
фабричными марками на спинах. Конечно, Такеда уже
был здесь. Его резкий, горловой голос был слышен даже
за оградой. Он кричал, что никто из жестянщиков не по¬
зволит вырвать у себя из кармана и пяти сэн. Стоит про¬
держаться несколько дней, и контора уступит. Разве не
известно, что Миура-сан получил заказ на консервные
банки? Консервы для Маньчжурии — шутка ли? Пусть
ответят ты, Ициро, и ты, Умэда, что выгоднее: потерять
заказ или вернуться к старым расценкам?
Такеда говорил то, что думали Ициро, и Умэда, и де¬
сятки других жестянщиков. Даже многосемейные сочув¬
ственно кивали головами. Ради десяти сэн стоит попро¬
бовать. Не сидеть же на ячмене и соленом дерьме вместо
свежей рыбы... О рабочих закаточного цеха не приходи¬
213

лось и говорить. Они получали вдвое меньше других и
поэтому кричали вдвое громче.
Между тем толпа во дворе увеличивалась. У ограды
затарахтели полицейские мотоциклы. Кто-то из подрост¬
ков залаял, подражая собаке. Кто-то крикнул: «Песик!
Цюцик! Поди сюда!» Раздался смех... По всей Японии, от
Хонсю до Хоккайдо, шпиков дразнят собаками.
Выцветшие спецовки с белыми фабричными знаками
заполнили весь двор. Наконец Такеда спросил:
— Но кто же полезет на трубу?
Это был вполне уместный вопрос. С тех пор как в
Японии появились фабричные трубы и стачечные коми¬
теты, возник обычай забастовку начинать с трубы. Ни¬
какой агитатор не мог придумать лучшей трибуны, чем
железная площадка на сорокаметровой высоте, лучшего
древка, чем труба, на которую поднимается живой
флаг — человек. Если человек на трубе — весь город, весь
порт, все предприятия и корабли знают: на заводе Миу-
ра бастуют.
Задрав головы, жестянщики смотрели на огромную
железную трубу, украшенную тремя синими иерогли¬
фами.
Было холодно. Иней осел на прутья узкой лестницы.
По ночам там, на сорокаметровой высоте, вероятно, осо¬
бенно холодно. И притом в случае неудачи можно спу¬
ститься с трубы прямо в тюремную камеру.
— Кто же полезет? — повторил Такеда.— Нужен лов¬
кий парень...
Он подумал и добавил:
— Ловкий и, желательно, холостой...
Несколько рук одновременно схватились за лестницу.
Нагано, привыкший к стремительности на футбольной
площадке, азартно ринулся вверх, но Такеда поймал его
за ногу.
— Те-те... не так быстро,— сказал он, улыбаясь.—
Возьми куртку... Веревка в кармане. Все-таки тебе кое-
что придется выуживать со двора.
Он накинул на плечи Нагано свою теплую куртку и
сказал более тихо:
— Лови рыбу на рассвете... Не сдавайся... Ну, быст¬
рей!
Подгоняемый возгласами товарищей, штамповщик ри¬
нулся кверху. И вовремя. Растолкав толпу, полицейские
прорвались к трубе.
Нагано уже поднялся на первую площадку, когда у
214

себя под ногами заметил кружок полицейской фуражки.
Одновременно он услышал, как на дворе заорали:
— Нагано, выше!
— Скорей! Не оглядывайся!
— Ударь его по башке!
Их разделяло не больше пятнадцати метров. Чтобы
выиграть время, Нагано побежал по лестнице рысцой,
как бегают матросы но штормтрапам К И когда наконец
он выбрался на верхнюю площадку, полицейский отду¬
вался на первой.
Постепенно Нагано успокоился. Он видел запрокину¬
тые к нему лица и вытянутые руки. Да и сама труба ка¬
залась огромной закопченной рукой, которую подняла
к нему толпа. На железной площадке штамповщик чув¬
ствовал себя, как на ладони этой дружественной руки.
Поэтому, когда полицейский добрался до верхней пло¬
щадки, Нагано встретил его со всем азартом, который
придает молодости уверенность в поддержке.
Он так орал и брыкался ногами, что преследователь
был вынужден, как черепаха, втянуть голову в плечи.
Но это был настойчивый пожилой полицейский с седею¬
щими висками и толстой шеей упрямого человека. Он со¬
пел и ругался сквозь зубы. Через несколько минут он
снова пытался поймать Нагано за штанину и получил та¬
кой сильный толчок голой пяткой в лицо, что едва не вы¬
пустил перекладины.
Штамповщик отбивал атаки с профессиональной точ¬
ностью голкипера. В конце концов, действуя одними но¬
гами, он заставил полицейского отступить и услышал,
как тот, удаляясь, заворчал:
— Вот дрянь! Посмотрим, как ты будешь дрыгать но¬
гами у нас в участке.
Раскрасневшийся Нагано остался один на завоеван¬
ной высоте. Возбужденный легкой победой, он готов был
спустить вниз самого надзирателя. Но лестница была
пуста.
Он осматривал город с видом победителя. Это была
самая высокая труба во всем городе. Она поднималась
над другими заводами, как труба океанского парохода
над трубами угольщиков. Даже входившие в порт кораб¬
ли видели прежде всего прославленную открытками тру- 11 Штормтрап — мягкая лоетшща с деревянными ступень¬
ками, опускаемая по наружному борту.
215

бу господина Миура и только потом дом братьев Иосуке
и другие достопримечательности города.
Нагано видел все: погруженные в утреннюю тень пе¬
реулки, ручейки рельсов, теннисные площадки посольств,
окружающий храмы пригородный парк, порт, где катера
казались креветками, даже дно моря, покрытое ржавыми
пятнами водорослей.
За бухтой виднелся голый берег. Вдоль берега, вдоль
всей Японии бежала на юг бесконечная волна.
Но лучше всего виден был голубой от спецовок фаб¬
ричный двор. Бастовали все цехи. Сотни лиц были обра¬
щены к железной площадке. Сотни ртов произносили имя
Нагано, известное до сих пор только на футбольной пло¬
щадке спортивного клуба.
До полудня он слышал смех и одобрительные возгла¬
сы. Затем толпа стала расходиться. Многие ушли обедать
в соседние харчевни, остальных разогнала полиция.
Остались только два пикета — в переулке и у ворот.
Нагано попытался устроиться поудобнее. Но на же¬
лезной площадке нельзя было даже вытянуть ноги. В кон¬
це концов он слегка задремал, пропустив из осторожности
руки сквозь решетку.
Он очнулся от холодных брызг, попавших ему в лицо,
и, вскочив на ноги, увидел, как сторож и трое пожарных,
пустив в ход моторную помпу, поливают площадку из
брандспойта.
Несколько пикетчиков пытались вырвать кишку. Тол¬
стая водяная дуга раскачивалась в воздухе, то падая в
трубу, то обдавая брызгами площадку. Наконец кто-то
догадался разрезать шланг; пожарные оттащили помпу
к сараю, но Нагано уже основательно промок. Чтобы не
схватить воспаления легких, он снял мокрый брезент и
фуфайку и размахивал руками до тех пор, пока дующий
с севера ветер не показался ему теплым.
Наступили сумерки. На трубе вспыхнули огромные
аргоновые трубки рекламы. Нагано ощупал брезент: сы¬
рой, совсем сырой... Он снова принялся приседать и раз¬
махивать руками, освещаемый мертвым, голубым светом
аргона.
Часы на вокзальной площадке показывали два. Улич¬
ные торговцы давно закрыли палатки. Огромная панора¬
ма у входа в кино погрузилась в темноту. Господа офице¬
ры, пересмеиваясь, проехали в такси заканчивать попой¬
ку в публичных домах. А Нагано все прыгал на своей
железной площадке.
216

Наконец он услышал знакомый резкий голос Такеда:
— Ано нэ... Нагано!.. Не зевай!..
Он быстро опустил веревку и через несколько минут
вытянул целую посылку. В старенький футон была уку¬
тана чашка, полная риса и крошеных яиц, десяток
мандаринов и, самое главное, термос с горячим чаем.
На дне стаканчика Нагано нашел записку. Такеда
предупреждал, что хозяин настроен решительно. Воз¬
можно, придется просидеть на трубе еще несколько
дней.
Ждать так ждать... Горячий чай настроил штампов¬
щика еще более энергично. Он выкурил сигарету и, за¬
кутавшись в футон, скорчился на площадке.
...Шел пятый день, а конца забастовки еще не было
видно. Три раза полиция пыталась снять с трубы живой
флаг, и три раза он отбивался к великому торжеству за¬
полнявшей двор толпы. Жизнь на трубе приняла даже
несколько размеренный характер. В шесть утра Нагано
просыпался от скрипа, писка и стука раздвигаемых ста¬
вен и стен. В восемь появлялись полицейские. В десять
у конторы останавливался коричневый лимузин господи¬
на Миура, делавшего вид, что не замечает забастовки.
На рассвете Нагано выуживал со двора очередной завтрак
и записку.
Впрочем, особых новостей в записках не было.
«...Господин Миура обещал полицейским за очистку
трубы пятьдесят иен наградных... Не зевай».
«...Контора отказывается разговаривать».
«...Механики тоже бастуют. Господин Миура беседо¬
вал с репортерами и сказал, что заказы будут выполнены
в срок».
Только па пятый день Нагано прочел:
«Контора приняла делегатов. Миура-сан уступает
пять сэн. Держись!»
Последнюю записку Нагано прочел с трудом. Горели
губы. Кровь шумела в ушах. Ночью было так холодно,
что Нагано не мог согреться даже под футоном. Вероят¬
но, когда работали кечи, труба была теплой, по теперь
ее бока, железная площадка, поручни — все было затяну¬
то чистыми кристаллами инея.
Но особенно тяжелой была шестая ночь. Еще с вечера
труба загудела от ветра. Пароходы стали раскачиваться,
флаги повернулись в одну сторону и оцепенели, вода за¬
кипела даже в бухте, и через весь город прошли на восток
три пыльных смерча.
217

Нагано сделал все, что мог сделать человек, застигну¬
тый тайфуном на сорокаметровой высоте. Он завязал
платком уши, лег животом на площадку и, пропустив
руки сквозь прутья до самых плеч, стал ждать.
Ветер уперся в трубу с такой силой, что штамповщи¬
ку показалось, будто площадка наклонилась.
Всю ночь пикетчики размахивали карманными фона¬
рями и окликали Нагано. Но ветер мял и отбрасывал вы¬
крики. Нельзя было передать и записки. Веревка, кото¬
рую опустил штамповщик, вытянулась перпендикулярно
трубе. Когда же тайфун стих и рассвело, человека-флага
вовсе пе было видно. Туман закрывал две нижних пло¬
щадки.
...Нагано не видел даже конца громоотвода, даже лест¬
ницы, по которой он поднялся сюда шесть дней назад.
Мимо него, обдавая запахом йода и рыбы, неслись белые
клочья. Иногда они опускались ниже, тогда на востоке
вырастали корабельные мачты, точно жесткие стебли бо¬
лотной травы.
Нагано опустил веревку на двор. Теперь это совсем по¬
ходило на ужение камбалы. Кто-то дернул веревку, давая
сигналы. Нагано быстро вытянул сверток и в пакете с
мандаринами нашел записку:
«Миура-сан согласен на все... Дождись ночи и слезь».
«Дождись ночи...» Такеда и здесь оказался предусмот¬
рительным.
Нагано с трудом выждал сумерек. Щеки его горели,
точно он выпил две рюмки сакэ. Он продрог, устал и так
ослабел, что не мог сжать пальцы в кулак.
Штамповщик колебался, оставить ли свой красный
платок на вышке. Все-таки он был совершенно новый и
стоил пять сэн.
Наконец он привязал платок к громоотводу как
можно выше и со скоростью водолаза стал спускаться
вниз.
Когда оставалось не больше двух метров, Нагано раз¬
жал руки и спрыгнул во двор. Толчок оказался силь¬
ным — штамповщик шлепнулся на четвереньки. Он тот¬
час вскочил и побежал к воротам, но из-за сторожки на¬
перерез уже мчались двое молодых людей в розовых ши¬
роких штанах и детских пиджачках. Они смахивали на
азартных легавых, и Нагано остановился, кляня себя за
доверчивость.
«Легавые» набросились на него с хорошо оплачивае¬
мым азартом. Из-за пятидесяти иен стоило постараться.
218

Он пытался отбиваться, но получил такой жестокий удар
коленом в пах, что задохнулся.
Заломив штамповщику руки, они потащили его за во¬
рота... Переулок был пуст. Полиция разогнала пикетчи¬
ков час назад. И только торговец мандаринами, высунув¬
шись из палатки, сказал вслед процессии с деланным
равнодушием:
— Са-а... И обезьяна падает с дерева.
1935
КЛЕТКА
нахожу роль госпожи Иосукэ просто безнрав¬
ственной.
С этими словами цензор наклонил голову,
давая знать, что беседа окончена.
Надо было встать и выйти, по Кондо не
двигался. В немом бешенстве он смотрел на
оттопыренные уши и жесткий бобрик чи¬
новника.
Погиб целый акт. Следы красного карандаша лежали
на страницах рукописи, точно царапины, нанесенные ног¬
тями.
У Кондо даже одеревенели от волнения губы, но, пе¬
реборов себя, он сумел сказать ровным голосом:
— Извините, господин цензор... Но почему Иосукэ
безнравственна?
— Извольте не спорить. Безнравственность есть без¬
нравственность.
— Разве Иосукэ не может уйти от мужа?
— Вы рассуждаете, точно росскэ,— брезгливо ответил
чиновник.
Кондо выскочил на улицу розовоскулым от злости. Он
забыл даже спрятать рукопись пьесы в портфель и шагал,
размахивая свернутыми в трубку тетрадями.
Пропали шесть репетиций. Конечно, если бы рабочий
театр ставил дзидаймоно 1 тысячелетней давности, если бы
жены сидели у хибати, как на привязи, цензор не сказал
бы и слова. Но какая дрянь этот с оттопыренными уша¬
ми! Безнравственно... Неприлично... И ни одного веского
довода против...
1 Дзидаймоно — историческая трагедия.
219

Продолжая награждать цензора нелестными эпитета¬
ми, режиссер свернул на Дотамбори1. Здесь подрабаты¬
вал в свободное время Цуда —• драматург, помреж и ста¬
рейший актер рабочего театра. Так делал весь коллектив,
составленный наполовину из профессионалов, наполовину
из любителей. Ито, Хагимура и Аришима работали на
заводе газовых счетчиков. Томитян приходил на репети¬
ции из гаража. О-Кику раскрашивала экспортные игруш¬
ки, гример и декоратор Сугамо преподавал чистописание
в начальной школе, а О-Гин только на днях уволили из,
отделения Чосен-банка.
Как всегда, тротуары заполняли толпы фланирующих
модерн-боев в сиреневых куцых пиджачках. Почти ка¬
саясь прохожих, свисали с бамбуковых шестов рекламные
полотнища. Здесь звал к себе каждый вход. Улыбалась
краем карминного рта круглоликая Комако-хара, хмурил
огромные растушеванные брови похожий на малайца Цу-
масабуро Бандо, дрался веером против меча каменноли¬
кий Дэндзиро Окоци1 2. На всем протяжении Дотамбори
шел бой между американскими и самурайскими филь¬
мами.
Еще размахивали щитами похожие на бойцовых пету¬
хов рыцари, еще сверкали на плакатах кимоно, но, про¬
стирая руки к хибати, уже сидел интернациональный Чап¬
лин, раскатисто хохотал Дуглас и смущенно улыбался
окруженный самураями Ллойд. Пиджаки чередовались с
кимоно, тэта с ботинками на гумми-подошве, лакирован¬
ные японские прически со стрижкой бокс, самурайские
мечи с ковбойскими кольтами.
Когда Кондо вошел в кинозал, где Цуда давал объяс¬
нения к картинам, четырехчасовая мелодрама уже закан¬
чивалась. Шла прославленная пьеса Фудея «Кобэй». Толь¬
ко что кредиторы унесли из семьи разоренного ремеслен¬
ника Кобэя последнее кимоно малютки сына, и несчаст¬
ный отец, решив убить и себя и сына, подошел к колы¬
бели с ножом. Вот он наклонился, взмахнул ножом, и
ребенок проснулся, увидел солнечные блики на лезвии,
засмеялся... И отец, не имея силы опустить руку, вращает
нож, рассыпая блики, забавляя ребенка...
Кондо услышал гибкий голос своего помощника. Цуда
мастерски вел картину. Он подражал то резким, возбуж¬
денным голосам кредиторов, то высокому женскому го¬
1 Дотамбори — улица театров в Осака.
2 Комако-хара, Цумасабуро Бандо, Дэндзиро
Окоци — знаменитые киноактеры.
220

лосу, то трагическому шепоту Кобэя-отца. Наконец, на
высокой, скорбной ноте он закончил объяснения мело¬
драмы. В зале зажгли свет, и Кондо увидел квадратную
голову Цуда.
Помрежу не нужно было рассказывать о встрече с чи¬
новником. Взглянув в лицо Кондо, он только чмокнул
губами и, подражая монотонному голосу цензора, спро¬
сил:
— Господин Кондо, когда же вы наконец кончите
ставить безнравственные пьесы?
Это было сказано так удачно, что Кондо, не выдер¬
жав, улыбнулся.
Переговариваясь, они спустились к порту и подошли
к цинковому пакгаузу, за который театр с трудом выпла¬
чивал триста иен в месяц.
Недавно тут штабелями лежали мешки, поэтому душ¬
ный, горьковатый запах бобов еще пропитывал воздух; и
отощавшие рыжие крысы жрали по ночам реквизит.
Кондо подоспел к началу репетиции. Труппа была в
сборе, и, как всегда перед началом репетиции, в театре
шел жестокий спор. Гример и декоратор Сугамо, благо¬
говеющий перед театром Кабуки, отбивался от молодого
коммуниста-шофера Томитяна, громящего консерватив¬
ность великих актерских династий.
Рядом с ними на железной бочке сидел Такаги, сту¬
дент философского отделения и автор трех пьес. Он от¬
пускал длинные волосы и демонстративно носил черную
косоворотку — признак крайней революционной неприми¬
римости. При всем том он был страшным путаником, и
Кондо не раз шутя замечал, что косоворотка Такаги сши¬
та из лоскутков анархистских убеждений.
Недавно Такаги слышал лекцию о русском театре и
теперь все время вставлял реплики, подбодряя Томитяна:
— Со-одес...
Но самый жаркий спор шел между Ито и Хамигура.
Один из них должен был играть в новой пьесе роль бан¬
кира. Но ни Ито, ни Хамигура не соглашались взять эту
презренную роль. Обоим хотелось играть Харуно — на¬
смешливого, неуловимого для полиции, волнующего зал
подпольщика Харуно.
Парни спорили так долго, что к приходу Кондо и
Цуда успели охрипнуть. Теперь маленький Ито упавшим,
осипшим голосом уговаривал противника:
— Помнишь, я в прошлый раз играл стражника...
Скажешь, это приятная роль?
221

— Но все-таки это получше банкира.
— Я не умею играть банкиров. А ты хвастал, что ис¬
правлял газовый счетчик в квартире директора.
Но Хамигура не сдавался.
— Но ты толще меня,— сказал он упрямо,— ты толст,
как банкир.
Актеры были готовы тянуть роль на спичках, но Кон-
до разрешил спор:
— Банкира никто не будет играть, ни ты, Ито, ни ты,
Хамигура... Пьеса запрещена. Слышишь, Такаги?
— Слышу,— сказал студент без особого уныния.—
Они хотят меня задушить, как задушили Кабаяси...
Это была его третья пьеса, и Такаги гордился ссорой
с цензурой не меньше, чем своей шелковой косовороткой.
— Не «меня», а «нас»,— поправил его Кондо.
— Но что же мы будем играть? — вздохнул Такаги.
— «Клетку».
— Как? Ведь сцена в тюрьме зачеркнута.
Кондо успокоительно потрепал его по коленке.
— Не будем спорить,— сказал он, подмигивая помре¬
жу.— Господин цензор нам кое-что оставил. Ито и Ха¬
мигура, по местам!.. О-Гин, где вы?
Несколько крыс, спугнутые голосами и стуком тоби,
пробежали вдоль рампы и скрылись в тени. Сугами —
гример и музыкант — взял в руки сямисэн. Цуда снял ка¬
нотье, развязал галстук и прыгнул на сцену. Началась
репетиция...
...Полицейский пришел за двадцать минут до начала
спектакля. Это был пожилой, старательный служака, по¬
теющий от напряжения в своем и без того жарком мун¬
дире. Он сел на стул возле рампы, поставил между колеи
саблю и сказал тоном начальника:
— Говорят, вы очень ловки... Однако играть сцену с
клеткой вам не удастся.
— Благодарю вас! Она уже запрещена цензурой,—
ответил Кондо сухо.
— Вы будете петь? Что именно?
— Китайскую песню.
— Однако она тоже опасна?
— Ее никто не запрещал,— сказал Кондо, багровея.
Он уже начинал злиться, но Цуда тронул его за локоть и
выступил вперед.
— Небольшой музыкальный кусочек,— добавил он с
обычной усмешкой,— до-фа-ми-соль... Может быть, вы
просмотрите ноты?
222

— Не желаю,— сказал служака, стараясь держаться
величественно.
Резкий свет электроламп, освобожденных от колпаков,
заливал отнюдь не праздничную толпу. Здесь было нема¬
ло потертых вельветовых курток, шафранных спецовок
матросов, дешевых европейских костюмов, фетровых шляп
с обвисшими краями и грошовых пестрых кимоно. Не¬
сколько молодых парней — сезонных рабочих с Хоккай¬
до — явились сюда, даже не переодев хантэн. На их спи-
нах, где красовались огромные фабричные клейма, можно
было прочесть: «Цементный завод Аришима» или просто
«Консервы Сато».
Первые скамьи, как всегда, занимали вагоновожатые
и кондукторши из соседнего трамвайного парка, матросы,
рабочие газового завода и северных судоверфей. Это был
шумный, подвижной народ, чувствовавший здесь себя как
дома и по-домашнему свободный в позах и жестах. За¬
драв ноги на сиденья, распахнув кимоно, они громко пе¬
реговаривались и хохотали.
Только работницы чулочной фабрики — напудренные,
стянутые грубыми оби, полудет, полу старухи — сидели
в углу молчаливой испуганной кучкой. Они боялись все¬
го: своих шумных соседей, шуток полицейского возле
рампы, спектакля и больше всего завтрашнего разговора
на фабрике. Зато сидевшая рядом с ними О-Кику не мог¬
ла скрыть довольной улыбки. Это была настоящая побе¬
да — не каждому удается увести за собой кучку затвор¬
ниц.
...Спектакль начался при полном свете на сцене и в
зале. Так требовал полицейский, расположившийся у
рампы с контрольным экземпляром пьесы. Кондо зара¬
нее рассадил по залу свободных от спектакля актеров.
На их обязанности было подогревать зрителей репликами.
Впрочем, в этом не было необходимости. Уже в первом
действии полицейский и два шпика, сосавшие мятные
конфеты, стали беспокойно вертеть головами, прислуши¬
ваясь к замечаниям, летевшим со всех сторон. А когда
во втором действии одураченный провокатор явился с
докладом в полицейский участок, несколько молодых го¬
лосов приветствовали его энергичным:
— Са-а... Бака дэс кимасита!1
Одновременно на сцену упал и разлетелся гнилой ман¬
дарин. Однако большинство в зале продолжало молчать.
1 Дурак явился! (яп.)
223

Резкий свет, блеск сабли полицейского и незнакомые со¬
седи не настраивают на откровенность.
Наконец Кондо выключил свет. Это развязало языки.
Трамвайщики и матросы стали перекидываться шуточка¬
ми по адресу полицейского, с трудом разбиравшего текст.
Обильные реплики, полетевшие на сцену, заметно подо¬
грели атмосферу. Чувствуя подвох, полицейский громко
распорядился:
— Эй, вы, дайте свет!
— Тетто маттэ1,— сказал Кондо успокаивающе.— Ох,
эти монтеры! Всегда что-нибудь напутают...
И он скрылся за кулисами, где Цуда, одетый в форму
японского полицейского, уже наклеивал усики.
— Хорош? — спросил он, грозно надувая щеки.
— Хорош-то хорош,— сказал Кондо, с тревогой раз¬
глядывая щегольской китель Цуда,— только не слиш¬
ком ли?
Цуда щелкнул по фантастической кокарде, нацеплен¬
ной на полицейскую фуражку.
— Но-но! — сказал он, смеясь.— Смотри, милый, луч¬
ше... Это Шанхай. Настоящая китайская форма. Ну, бегу...
Он поднял хлыст и, выпятив грудь, выкатился на
сцену.
Началось финальное действие. Зрители видели тюрьму
и бамбуковую клетку. В клетке сидели делегаты бастую¬
щих. Они протягивали сквозь прутья голые руки и сжи¬
мали кулаки. Клетка раскачивалась и скрипела. Возле
нее, подбоченясь, играя хлыстом, ходил надзиратель —
Цуда.
Заметив знакомый мундир, полицейский приподнялся
и раскрыл рот, но подоспевший вовремя Кондо шепнул:
— Заметьте: китайский герб и четыре шеврона на ру¬
каве. Шанхайская форма.
Служака снова уставился в перечеркнутые цензором
страницы. Он ждал первого слова, нарушающего запрет,
но стражник — Цуда — медлил. Он молча ходил вокруг
клетки, то щелкая бичом, то тыкая рукояткой в лица за¬
ключенным, то испуганно отскакивал в сторону. Трусли¬
вый, жестокий и наглый, он явно издевался над заклю¬
ченными, и легкий нетерпеливый гул стал нарастать в
зале.
Начинался бунт... Клетка трещала... Прошло уже не¬
сколько минут, но ни тюремщик, ни заключенные не про¬
1 Одну минуточку (яп.).
224

ронили ни слова. Слышны были только не предусмотрен¬
ные цензурой щелканье плети, шаги тюремщика, скрип
бамбука и шум вентилятора, укрепленного над головой
зрителей.
Драма превратилась в пантомиму.
Молча сотрясали клетку и беззвучно шевелили губа¬
ми заключенные.
Молча прыгал, щелкая по голым рукам, стражник —
Цуда.
Молча смотрели на сцену музыканты, отложившие в
сторону инструменты, только цуцуми глухо бормотало
в темноте.
— Однако они играют,— сказал полицейский, начи¬
навший наконец понимать, в чем дело.
— Однако они молчат,— ответил Кондо в тон,—Разве
они сказали хоть одно слово?
...Тюремщик взмахнул плетью и поскользнулся. Он
упал возле клетки и тотчас испуганно бросился в сторону.
Но одна из протянутых рук успела схватить его за плечо.
Одна, и сразу вторая... третья... десятая... Двадцать рук —
сто жадных, неистовых в гневе, нетерпеливых, иссечен¬
ных плетью пальцев впились в мундир стражника, так
напоминавший японского полицейского.
С треском разлетелось несколько прутьев. Раздался
нетерпеливый топот тэта. Молодые, озлобленные голоса
закричали:
— Задуши его!
— Не выпускай!.. Крепче!
— Послушайте, господин полицейский...
— Ага... Ину дэс!
Вместо актеров кричал зрительный зал. Десятки гло¬
ток выкрикивали то, что вычеркнул карандаш цензора.
О-Кику, сидевшая рядом с чулочницами, почувствовала,
как ее пальцы сжала чья-то горячая рука. Молоденькая
работница, почти девчонка, дрожа, повторяла:
— Так и надо... так и надо...
Потом она оглянулась вокруг, спряталась за спину со¬
седки и расплакалась. Первый раз за свои пятнадцать лет
она видела, как бьют полицейского.
Служака растерянно переводил глаза то на рукопись,
то на сцену. Па его глазах рвали на части японский мун¬
дир. Наконец, потеряв голову, он гаркнул:
— Молчать!
Раздался смех... Клетка рухнула, и тюремщик был
растерзан при явном сочувствии зрителей. Тогда, подняв
8 С. Дикоиский
225

руки, сжимая в кулаках обрывки веревок и куски бам¬
бука, победители запели «китайскую песню». Путаясь,
перевирая незнакомые свистящие слова, они пели «Ин¬
тернационал», неуклюже переведенный на китайский
язык.
Но навстречу китайским словам и бренчанью сями-
сэна уже летело японское эхо. Свежие струйки новых го¬
лосов вливались в знакомую песню. Подхваченная трам¬
вайщиками, студентами, докерами, она с каждым купле¬
том звучала все грозней и стройней. Ей становилось тесно
в железной коробке пакгауза, и наконец, точно не выдер¬
жав напора нарастающих звуков, распахнулись двери,
выпуская в темноту разгоряченную толпу и песню. У са¬
мого выхода ветер принял песню в охапку. Он поднял ее
над городом, над мачтами сонных кораблей и расшвырял
по кварталам...
...На сцене театра обнаженный по пояс Цуда стирал
тряпками грим и пот. Увидев Кондо, он пожаловался с
комическим отчаянием:
— Уф-ф... Нельзя же так щипаться!.. Еще один спек¬
такль, и моя шкура разлетится по швам.
И он засмеялся, разглядывая свои сильные руки, по¬
крытые свежими синяками.
1935
РЫБЬЯ КАРТА
рое суток я ехал степью, среди неоттаявших
пашен и мертвой, высокой травы.
Шел март. Лед еще резал у берега ры¬
бацкие каюки!, но голубые чистые тропки
уже разбегались из лиманов к повеселевше¬
му морю. Все чаще и чаще попадались мне
старые банды, изнемогавшие под тяжестью
ветра и рыбы, темные конусы соли и чаны, полные льда
и тарани.
Я объезжал лиман, разыскивая Григория Гончаренко,
неутомимого следопыта тарани и сельди. Старика знали
всюду. Но легче было встретить осетра в грудах камсы
или тюльки, чем седую голову Гончаренко среди тысяч
ловцов, населяющих берега урожайного моря. 11 Каюк — плоскодонная лодка.
226.

Судя по рассказам соседей, он был неистов в погоне
за рыбой. Настоящий морской охотник — упрямый и креп¬
кий, как мореный дубок. Трудно было сказать, когда Гон¬
чаренко обедал, где спал и сушил сапоги.
Он жил па краю Кущевки в щегольской хате, крашен¬
ной голубой крейдой. Я заезжал туда дважды, и каждый
раз жена Гончаренко — рослая сутулая старуха в ватни¬
ке и железных очках — отвечала сурово:
— У мори...
А море дышало туманом, и тысячи байд, похожих
друг на друга, как овцы в степи, паслись между Азовом
и Керчью.
— Бабусю, бабусю, где же он ночует?
Глухая, а быть может, упрямая, она повторяла все
тем же суровым баском:
— Кажу вам... у мори.
И снова навстречу коню бежали столбы, и звонкий
шлях, и ветлы с мелкими брызгами зелени.
Я продолжал погоню'вдоль берега, от костра к костру,
от пристани к прпстапи, надеясь застать Гончаренко в
родной обстановке, среди тарани и влажных сетей, на
фоне азовской воды,— и не мог угнаться за парусом.
Однажды совсем близко поднялся передо мной столб
дыма. Я кинулся к берегу но ветер уже заметал следы
гончаренковой байды.
Наконец дрожки вытрясли из меня последние остатки
терпения. Я хотел уже вернуться в Азов, когда в пле¬
тенку подсел пропыленный дядько, подпоясанный обрыв¬
ками сети.
— Кажуть, вы тоже по Гончарепкину душу? — спро¬
сил он, обрадовавшись.— Тоди идемо до Кущевки.
И мы снова помчались к знакомому дому с флюгер-
ком из сухого осетра, где пятый депь Гончариха грела на
печке шерстяные носки.
Спутник мой оказался ходоком из-иод самого Мариу¬
поля. Ехал он действительно «по Гончарепкину душу»,
с трудным заданием переманить удачливого бригадира в
рыбацкий колхоз «Долг моряка».
— И вы думаете, Гончаренко к вам перейдет?
— Ежака голой рукой не достанешь,— сказал
мой спутник уклончиво.— Треба лаской... За сердце цеп¬
лять.
Он посмотрел на меня испытующе, точно сомневаясь,
стоит ли доверить первому встречному тайну, и вздохнул:
— Е у мене...
8*
227

Я сделал вид, что интересуюсь стаей скворцов. Ничто
не успокаивает подозрительность лучше, чем равноду¬
шие.
Поколебавшись, он снял шапку и достал из подкладки
лист добротной бумаги с надписью: «Сальдо».
— ...Е у мене одна пидманка.
Подскакивая на дрожках, мы силились разглядеть не¬
ясный почерк «пидманки».
— Читаты не треба,— сказал «сват» терпеливо.— Ось
слухайте... Хата новая под черепицею — раз, колодезь ду¬
бовый —^ то два... Пятьдесят вишен-трехлеток и семьдесят
абрикосов — то три. А що вы скажете про ледник? А две
железные кровати з иллюстрацией маслом? А венские
стулья?
Были тут еще ульи, теплый собачник, полгектара ого¬
рода, четыре мешка угля, парниковая рама и даже мед¬
ная лампа с двумя абажурами.
— Что ж у вас, рыбы нет? — спросил я, когда «сват»
спрятал в шапку «пидманку».
— Рыба-то е, да миста не знаемо.
— Места?
— Ну а як же ж,— заметил «сват» философски.—
Люди шлях мают в степу, птица у неби... А рыба що?
Дурна она була б, колы шляху соби не шукала.
— Гончаренко тот шлях знает?
— Гончаренко все знае,— сказал «сват» угрюмо,— у
нього на рыбу секрет е.
Было уже изрядно темно, когда по разбитой дороге мы
добрались, наконец, до Кущевки. Заметно свежело. Волны
уже переговаривались глухими басками. Крутой ветер
скачками мчался вдоль берега, и высокое, чистое пламя
гудело в степи, где школьники жгли бурьян.
Гончаренковцы только что вернулись с моря. Человек
пятнадцать ловцов стояли по бокам сети, растянутой вдоль
темного сарайчика. То был отменно рослый, молчаливый
и крепкий народ, одетый, точно по форме: на всех были
черные шапки, ватные куртки с кожаными обшлагами,
красные кушаки и неимоверные сапоги, которых не берут
ни соль, ни камни, ни лед, ни морская вода.
Они работали молча. Слышно было только, как в углу
шипит примус, придавленный котлом со смолою.
— А шо, толсто шла рыба? — спросил мариуполец,
плохо изобразив равнодушие.
— На нас хватит,— осторожно ответили старики.—
А вы кто?
228

— Инспекторы,— отважно соврал мариуполец и тут
же попятился, потому что рыбаки стали дружно ругать
скверную снасть и протравку, от которой «тарань мре, як
от воспы».
—• Добре, добре... Товарищ Гончаренко вернулись?
— А бачите чоботы?
И точно: огромные, будто отлитые из чугуна сапоги
висели возле двери Гончаренковой хаты. Так же неправ¬
доподобно велик был окаменевший брезентовый плащ,
еще сохранивший отпечаток тела хозяина.
Но больше, чем великанская одежда, удивил нас сам
Гончаренко. Вместо богатыря рыбака мы увидели плеши¬
вого босого старичка, сидевшего на скамье возле печи.
Голые пухлые ноги его были погружены до колен в ло¬
хань с горячей водой.
Увидев нас, Гончаренко смутился.
— Ревматизм наша болезнь,— сказал он, заулыбав¬
шись.— Лечусь вот.
Никак не походил на прославленного бригадира босой
и ласковый старичок, скакавший перед пами, точно маль¬
чишка, на одной ноге, чтобы не замочить половиц.
Мы разговорились, и мариуполец с места в карьер
стал жаловаться на подвесные моторы, что пугают своим
треском тарань. Гончаренко не возражал, но и не под¬
дакивал гостю, вздыхал, гмыкал, подкручивал лампу и,
наконец, предложил чаевать.
Пили долго. Хозяин о деле не спрашивал. «Сват»
подмигивал мне украдкой, давая понять, как тонка и де¬
ликатна игра в свои козыри. Опытный сердцевед, знаток
уловок тарани, он знал, как опасна поспешность.
Наконец он начал издалека, точно подтягивая своими
огромными багровыми ручищами сеть, полную рыбы.
— Скучная у вас, Григорий Максимыч, природа...
— Га? Скучная? А пичого соби,— благодушно сказал
Гончаренко.
— Кажуть, воздух тут вредный... гнилой...
— Гнилой? А мабуть, и так.
Мариупольский «сват» плел* разговор прозрачный и
длинный, как невод, и только когда Гончаренко стал по¬
зевывать, была извлечена из шапки «пидманка» и при-
ступлено к делу.
Гончаренко слушал молча, кивая головой каждому
пункту. Видимо, чтение доставляло старику откровенное
удовольствие. Он жмурился, посмеивался и все время под¬
талкивал пас локтями.
229

— Л ну, ще раз,— сказал он.— Як це там? Хата... Ко¬
лодезь... Три бочки... Ступа...
«Пидманка» была зачитана снова. И счастье чтеца,
что он не заметил ядовитой стариковской усмешки, гнез¬
дящейся в усах Гончаренко.
— Ну, так як же? — спросил мариуполец.
Хозяин вздохнул и подумал.
— Тонули у нас в позапрошлом году в страшенный
мороз трое коней,— сказал он негромко,— мабуть, слыха¬
ли? Кобылка и два меринка... В море тонули... Ой, тяж¬
ко ж гибла худоба! Колгосп молодый. Рыбаки новона-
плывшие... Я в разводье с ножом. «Хлопцы, рижьте по¬
стромки! Хватай за гривки!» Так нет же, трясутся. Смот¬
рят, як старик рачком по льду лазит.
— Ну и що же? — спросил мариуполец.
И вдруг Гончаренко озлился.
— Как що? — закричал он стариковским, застужен¬
ным тенорком.— А с кого десять часов ледяная корка не
слазила? С меня или с вас? Нашли себе дядю... Мне рев¬
матизм кость перегрыз.
Разобиженный, ощетинившийся, он долго фыркал в
темноте, когда все улеглись спать. И, засыпая под мерные
залпы прибоя, я услышал, как мариуполец пошел с по¬
следнего козыря.
— Григорий Максимыч,—- прошипел он отчаянно,—
кажуть, е у вас секретная рыбья карта. Вы же старый...
продайте.... Ей-богу, продайте.
— Карта не карта, а тезис могу одолжить.
— Нехай буде тезис,— сказал «сват» покорно,— абы
рыба шла.
— Ну, так слухайте.— Он откашлялся и, точно дик¬
туя, важно сказал: — Моя куртка не от моря, от пота со¬
леная. Шукать рыбу треба. Рыба красный флачок не вы¬
кидывает.
— Ну?
— Ну и все.
— Жадный вы человек,— сказал мариуполец с ис¬
кренней грустью.
Я проснулся от стука и не узнал Гончаренко. Погру¬
женный в тяжелые сапоги, накрытый, как колоколом,
огромным плащом и зюйдвесткой, из-под которой торчали
седые усы, теперь он, бесспорно, был флагманом рыбацкой
флотилии.
230

Шагая на цыпочках, он снял со стены дешевый школь¬
ный компасик, повесил на шею пестрые варежки и вместе
с мариупольцем вышел во двор.
Я быстро оделся и нагнал их среди огорода. Гремя
плащом, Гончаренко рысцой спускался под гору. Рядом
со стариком, сбиваясь с тропы на огородные грядки, шел
высокий взлохмаченный «сват».
Они прошли через сад, затопленный запахом рыбы и
мокрой коры, и направились к берегу. Ветер упал, и ры¬
баки уже стаскивали на воду плоскогрудые байды. У са¬
мого берега я услышал, как мариуполец прогудел над го¬
ловой бригадира:
— Григорий Максимыч, так як же, вы ж уважаете
сливы?
— Я все уважаю,— сказал Гончаренко сердито.—Все,
кроме дурнив. Бувайте здорови.
Он прыгнул в лодку. Медленно развернулся сырой,
толстый парус, и байда ходко пошла к Утиной косе.
Тут я заметил, что «сват» смотрит на меня нехорошо,
с неприязнью, точно на пройдоху соперника.
— Чи вы не з «Красного хутору»? — спросил оп тре¬
вожно.
— Нет... Я... инспектор.
«Сват» не понял шутки. Снял шапку и нащупал в
подкладке «пидманку».
— Треба козу додаты,— сказал он упрямо.— Старики
молоко обожают.
1935
ГОРЯЧИЕ КЛЮЧИ
азрешите, я свечку задую. Разговору темно¬
та не помеха, а комарам — все меньше со¬
блазна.
Если случится ехать в Актюбинск, через
реку Илек, вспомните Федора Павловича.
Скажу, не хвастаясь,— мост славный. Дере¬
вянный, без свай, а середочка выгнута аркой.
Я, как зажмурюсь, сразу его представляю: для плотника
воображение — первое дело.
У сосны, дорогой товарищ, жизнь но кольцам счи¬
тают, а у нашего брата — по новым домам. Вот и при¬
231

киньте: в Самаре домов моих немало, с десяток, в Арда¬
тове — шесть, в Актюбинске — двадцать пять штук. На
фосфорном комбинате бараки тоже нашей руки.
Телеги, бочки и кадки разные, ясно, в счет не идут.
Хотя тоже вспомнить приятно. Живешь на Камчатке, а
колеса твои черт-те где, по чувашским проселкам стучат.
Великая сила — плотники! Без топора люди и посейчлс
бы в обезьянах ходили. Я б тому человеку, что топор
изобрел, поставил бы медный статуй на горе Арарате. Сто
сажен! И надпись бы выбил: «Вот он, настоящий Адам
человечества».
...Сколько срубов загнило, топорищ изломалось, сколь¬
ко щепы Волга угнала, а я все живу. Удивительно жили¬
стое существо человек!
Три раза о гроб спотыкался, ребра помял, а душу не
вытряс. У плотников она по-хозяйски — на столярном
клею. Один раз под Казанью всерьез замерзал. Спасибо
татарам,— как леща, в бочке оттаяли. Из-за этого случая
у меня — окаянное дело!—каждый февраль чирьи вска¬
кивают и ногти секутся.
А еще был случай на фронте. Там нас немцы кое-чем
угостили. Газ, что роса, светлый, веселый: лесом свежим,
ландышем тянет. А пройдет день — и завял человек, точ¬
но в лицо купоросом плеснули. Прежде у меня глаз был
плотницкий, верный. Стружку снимал — хоть самокрутку
верти. Бревна без бечевки тесал. А теперь...
Всего не расскажешь. Разно в жизни случалось. Дома
ставил, плотников обучал, веялки правил, ободья гнул,
шорничал понемногу, а как перевалило за шестьдесят —
сел под Алатырем в «Парижской коммуне». Ну, думаю,
сточу последний топор — и баста. Да вдруг и махнул на
Камчатку.
Вдруг — это только так говорится. Меня конюх зна¬
комый подбил. «Почитай, говорит, газету. Требуются на
Камчатку люди обоего пола, любых специальностей. По¬
ездка в оба конца за государственный счет». Вот тут-то
я и задумался. Если бы в Самару позвали, с твердой со¬
вестью отказался,— мало я там щепы нарубил? Иное дело
Камчатка, край необжитой, лес по топору, земля по плугу
скучает.
Понятно, я не сразу поехал. Стал прислушиваться.
Одни говорят: Камчатка на манер Сахалина. Сверху ту¬
ман, вокруг — лед вековой, а питание консервное. Воробьи
и те не выдерживают — от сырости у них перья не дер¬
жатся.
232

Другие говорят — ничего. Климат нормальный. Вулка¬
ны свое отыграли. Береза растет, тополь. А заработки та¬
кие, что инженерам даже не снятся. Простые ловцы по
восемь тысяч за сезон получают.
Рассказывать, как собирался, не буду. Дарья Григорь¬
евна, жена моя, огородница, на Камчатку со мной не по¬
ехала. «Истомишься, говорит, в море. Не всем бродягами
быть».
Четыре сына живут отдельно, тоже затею мою не одоб¬
рили:
— Неладно, батя, задумал. Топор-то оставь. Тесать не¬
чего будет. Кругом мох да синий лед океанский.
— Погоди,—отвечаю,— отца хоронить. Я еще домов
с полсотни свяжу из камчатского леса. А там увидим.
Ладно. Поехал со мной сын Андрей и еще тридцать
пять плотников. Мастеров я сам отбирал.
Мечтал я всех тридцать пять довезти. Да не уберег.
Растащили ребят в Приморье по стройкам. Доехал на
Камчатку сам-дюжина, и сын Андрей в том числе.
Удивления у нас Камчатка не вызвала. Воробьев,
правда, не видно. Щуки не водятся. Пчел не встречал.
Остальное все то же.
Между прочим, когда скажут, что камчатский лес
трухлявый, а земля слабосильная,— отвернитесь и плюнь¬
те. Тополь здесь добрый. Береза камчатская, если пропа¬
рить да высушить, заповедному чувашскому дубу не усту¬
пит. У меня в сенцах бруски лежат: заденешь ногой, как
чугунки звенят. Камчатское дерево растет не спеша, с на¬
тугой, борется с ветром, пургой, оттого и жилисто.
А земля здесь богатая. Видели у меня огурцы в кад¬
ке? Думаете, материковские? Нет, самые камчатские. Ка¬
пуста кочнуется славно, лист крутой, чистый. Картошки
штук по двадцать под корнем, и любая с кулак. Тут бы
по-настоящему сеять ячмень двухрядный да гречу.
Да. Так я опять в сторону сбился.
На комбинате рыбном школу заметили? Сруб там чу¬
жой, а двери нашей работы. Меня всегда по дверям мож¬
но узнать. Станешь закрывать — ни скрипа, ни стука не
будет. Только фукнет слегка. Хорошая дверь всегда с ду¬
хом должна закрываться.
Мост на висячих канатах — тоже наш крестник. На
Камчатке реки не больно широкие, но с характером —
трехпудовые камни как репу швыряют.
Направили меня бригадиром на Горячие ключи сани
делать. Приехал я сюда — и ахнул. Лежат голые камни,
233

меж ними кипяток бьет. А из одной ямины через каждые
сел?наддать минут фонтаном вода поднимается. Сначала
со дна нузырики скачут, точно искры, потом кипяток на¬
чинает шуметь. Пошумит минуту и снова в камни уйдет.
Сначала я боялся от землянки далеко ходить. Вокруг
горячие лужи, иные грязыо плюются, иные на манер чай¬
ников пар выпускают или дышат тихонько, будто во сне.
Потом привык. Вода здесь целебная, серой пахнет, не
уступит йоду. Как-то порубил я себе ногу, выкупался в
горячем ключе, и стала рана затягиваться.
Ужасная сила! Тут но соседству в скале охотники ван¬
ночку вырубили. Наловчились лечиться. Теперь без фельд¬
шера какие хочешь болезни вытравляют. Ревматизм пара
боится, туберкулез — серы, чесотка — кислой воды. Если
же пальцы дрожат или сердце заходится, нужно желез¬
ную воду пополам с грязыо мешать... Вы не смейтесь!
Один рыбак сухорукий год у меня прожил, все главную
жиду распаривал. Полный курс не осилил, сердцем раз¬
мяк, зато сани левой рукой здорово гнуть научился. И на
этом спасибо!
Вы меня, товарищ, за болтливость простите. Место
здесь тихое, галок и то не видать. В прошлом году я душу
на одном ученом отвел. Вы его по Москве должны знать.
Алексей Павлович. Собой плотный, немного на бабу по¬
хож, а шея от комаров полотенцем обмотана. Все темпе¬
ратуру ключей измерял.
Теперь у нас вроде поселка. Сосед — тоже плотник.
Поставили два дома да мастерские. Вокруг ключей земля
жирная, сильная — огороды разбили.
Па Горячих ключах дерево распариваем, дужки, по¬
лозки выгипаем. Стульев штук триста для рыбаков сде¬
лали. Сорок конных саней — свистни, сами пойдут, три¬
дцать нарт собачьих да полета лыж с нерпичьей шкуркой.
Андрюшка мой на комбинат подался, к девкам побли¬
же. А я вот живу, изба моя на теплых камнях стоит. Зи¬
мой, если зябнется, открою половицу — теплом снизу
веет. Сопки в снегу, а гейзер шумит, кипятится. Не пове¬
рите, зимой трава растет — тонкая, шелковистая.
Кипяток тут круглые сутки бесплатный. Я уже забыл,
когда самовар раздувал, все с чайником к гейзеру бегаю.
Медвежью тушу на вертеле в один час увариваем.
Вы меня извините — людям спать не даю. А у меня
от планов бессонница. Хотел бы я над самым главным
гейзером вышку построить, чтобы народ сухим паром ле¬
чился. Я так полагал: вышку строить на манер каланчи.
234

Наверху решетка из березовых брусьев, над решеткой по¬
лотняный конус с окошечком. Так у человека тело в пару
будет, а голова на чистом воздухе. Можно, конечно, для
порядка градусник вывесить и санитара с часами поста¬
вить. Надо бы только трубу да медных кранов штук де¬
сять. Вы не из техников? Дали бы ящик гвоздей трех¬
дюймовых. Жалко поди? Вот и все так инспекторы, губа¬
ми почмокают, а вышка — в мечтах.
Ладно. Дело десятое. Я хотел вам про самое главное.
Видели Охотское море? Вода очень невзрачная — серень¬
кая, рябая. Кажется, против Каспия или Черного моря
пшик один. Иная рыбеха километров за полсотни от моря
заберется — воды в речке с ладонь, так нет, ляжет па бок,
плещется, прыгает, и все вверх, вверх.
На лосося под осень страшно смотреть: нос загнется
крючком, зубы торчат, на спине горб. До того изобьется
о камни, что мясо лохмотьями. Уж глаза-то не видят, а
живет, тянется вверх. Материнская сила сильнее смерти.
Хоть погибни — да потомство оставь.
Есть такой рыбий закон — где лосось народилась, там
она икру мечет и смерть принимает. Два года камчатская
рыба бродяжит, всю Японию кругом обойдет, в Америке
побывает, а на третий год тоска возьмет по речной слад¬
кой воде. Тучей на родину рыба идет, точно по всем мо¬
рям сбор проиграли. И никогда реку не спутает. Удиви¬
тельно домовитая тварь!
Почему это так, судить не берусь. Возможно, лет с ты¬
сячу назад какая-нибудь рыбья парочка отнерестилась в
реке, а потомство этого случая забыть не может. Моря
обмелели, реки повысыхали, лосось же все ходит по ста¬
рой тропе.
Спите, товарищ? Если надоело, скажите: я буду про
себя говорить. Алексей Павлович, тот замечательно слу¬
шать умели. Сам седьмой сон досыпает и все-таки носом
тихонько поддакивает: гм-угу, гм-угу. «Это, говорит, у
меня университетская закалка».
Для Камчатки рыба — что для Кубани пшеница. Уди¬
вительно урожайное море. Люди рыбу вычерпывают, чай¬
ки клюют, собаки, нерпы круглый год кормятся, медведи
и те рыбачат, а все косякам края не видно.
Я, когда в первый раз настоящий рыбный ход увидел,
глаза руками протер. Верите, вода в речке кипит. Катер
пройдет, за винтом полоса рыбьей крови. В тысяча девять¬
сот тридцать пятом году дохлая рыба на берегах метровым
навалом лежала,
235

Сказать по правде, не рыбаки здесь рыбу ловят, а
она — рыбаков. Сельдь невода топит, горбуша сама в руки
скачет, треска на голые крючки налетает. Здесь народ на¬
балованный. Если за один раз черпнет меньше ста цент¬
неров, так уж и нос воротит. На середину моря пикто не
заглядывает. Все сверху берут, фарта, дикого счастья
ищут. Начерпает человек за неделю тысячу бочек — год
будет руки в карманах держать.
Насмотрелся я в деревнях, как дуракам богатство
идет. Вижу однажды — стоит на костре ведро, полно све¬
жей красной икры. Бабка старая трубочку курит, варево
щепкой помешивает.
— Зачем, старая, варишь?
— А собацкам.
И верно: на привязи сидят псы, облизываются.
— Знаешь,— говорю,— старая, за такое ведро на ма¬
терике двести целковых дадут.
— Нам это ни к цаму.
— Разве не солите?
— А ты цто, икрянщик?
— Нет, я плотник.
Посмотрела на меня бабка и махнула рукой.
Вот я и думаю. Заводов у нас на Камчатке немало,
размах есть, а хватки хозяйской не слишком заметно. Зем¬
ля по уюту скучает. Поставить бы сюда хорошего началь¬
ника из военных или из плотников. Он бы из кеты соки
выжал. Мясо на консервы, брюшки в коптилку, хвосты
в клееварку, чешуйку на жемчужный завод. А другую
рыбу вместо рассола прямо на лед и в натуральном виде
на материк. Полагаю, что так оно вскоре и будет. Поря¬
док только сначала следует навести.
На комбинатах люди как птицы живут. Весной в па¬
латках галдеж, ярмарка, а чуть лист пожелтел, море за¬
шумело, и берег пустеет. Одна память, что консервные
баночки на песке. Смотреть неприятно.
Во сколько миллионов такая цыганская жизнь обхо¬
дится, сказать невозможно. Я бы на месте Калинина та¬
кое безобразие воспретил. Пусть рыба бродит, или зверь,
или птица. Ими вместо мозгов живот управляет. Человек
же должен на месте сидеть и землю себе подчинять.
Каждому важно свое назначение найти. Я, например,
плотник и парикмахером, так полагаю, не буду. А вот
обследователь один приезжал, тот семь специальностей
переменил. Так же вот ночью разговорились.
— Я,—объясняет^ теперь экономист, а прежде был
236

финансистом, а еще раньше товароведом и старшим ин¬
спектором.
— Значит,— отвечаю,—вы вроде Михайлы Ломоносо¬
ва, все достигли?
— Не все, но немного есть.
— Скажите тогда, ради бога, как отличить горбушу
от чавычи?
— Ну, это мне неизвестно. Я экономист вообще.
— Значит,— говорю,— скоро на материк?
— Из этого вовсе ничего не значит. Куда нас поста¬
вят, там мы и будем народу служить.
Поговорили еще с полчаса. Разнежился он на мед¬
вежьей шкуре и сознался:
— А впрочем, дед, верно, уеду. Жена в Москве, а мне
туман местный на сердце влияет.
Думается мне, товарищ, что много бродит по Камчат¬
ке посторонних людей. Сам — здесь, чемодан — в дороге,
а жена — в Таганроге. Экономисты для своего кармана.
Спите, товарищ? Сказать вам по совести, скучаю не¬
много. Знать, что на Камчатке останусь,— привез бы
ульев с десяток, яблоню-антоновку или пару анисовок. На
вишню не надеюсь, а яблоня — твердо знаю — на Камчат¬
ке привьется.
Перезимую, а по весне поеду в Чувашию колхоз под¬
нимать. Народ в меня верит, пойдет. Я уж и места здесь
для домов приглядел. Сына моего Андрюшку женить
пора. Здешние девки — дерзкие, верченые. Поеду волжа-
ночку поищу.
Вот тогда и приезжайте в Ключи. Антоновку не обе¬
щаю, а мед камчатский к чаю будет.
1937
ЕГОР ЦЫГАНКОВ
семьдесят лет потянуло Егора на север. Не
бродить, не искать, как прежде, жар-птпцу
в тайге, а пройтись по земле не спеша, без
пилы и лопаты, легким шагом милого гостя.
Пить бы чай на базарах, спать па сене,
беседовать в поездах и дойти наконец до зо¬
лотого ключа, что шумел когда-то от Байка¬
ла до самого Питера.
Здесь он первый построил шалаш из корья, первый
принял в ладони окатное, тусклое золото.
237

Был Егор знаменит ио-дурному — пестро, горласто. Но-
сил шаровары синего плиса и золотую серьгу, катал в та¬
рантасе голых арфисток, запивал солонину шампанским.
Жил лихо, угарно — год в тайге, день в трактире. И слава
носилась, как тень, за курчавым, хмельным приискателем.
«Егоркин ключ» — так было отмечено на всех картах
и написано на деревянном столбе возле первого шурфа.
Егоркин ключ! Навек! Навсегда!
Он часто с тревогой и болью вспоминал о столбе. Если
что и осталось от легкой Егоркиной славы, так только
бревно: смолено дерево переживает людей.
Миллионщика из Егора не вышло. Через тридцать лет,
помятый, остывший, испробовав все, что возможно, он
пошел в сторожа на молочную ферму. Работа была не¬
трудная, но обидная. Не в характере Егора было ходить
по ночам вдоль коровника.
Он часто рассказывал приятелям о знаменитом ключе,
где жили в приисковой лесной простоте: дымно, страшно,
весело, дико. Рассказы были как солдатские сказки — бра¬
вые, озорные, но с какой-то непонятной горчинкой, точно
Егор и жаловался на что-то, и тайно завидовал.
Да, пожалуй, так и было. Хоть и бежал он от золота,
от цинги, от таежного гнуса, хоть женился и вырастил
трех сыновей, а беспокойство осталось. Рано ушел... Осла¬
бел. Не дождался, когда золото снова улыбнется с лотка.
Тайные мысли, как табачная пыль в кармане: хочешь —
мой, хочешь — тряси, а положишь в него кусок хлеба —
и опять старая горечь махорки.
Если слушали Егора, то с усмешкой. Никто из прияте¬
лей не верил ни в золотой ключ, нп в самородки величиной
с конскую голову. И частенько, прохаживаясь один вдоль
забора, Егор-приискатель отводил душу с Егором-сторо-
жем, и оба были довольны.
...Сыновья помогли Егору деньгами. Старший, счетовод
кондитерской фабрики, обстоятельный и важный (отец его
немного побаивался), медленно отсчитал двести сорок
трешками. Младший, шофер такси, говорун и насмешник,
неожиданно отвалил восемьсот. «Дурак, легко кидаешь¬
ся»,—подумал Егор с неприязнью, но деньги взял и даже
поцеловал сына в щеку.
Зная, как страшна дорога на прииск, он тщательно
подготовился: кроме парадных сапог из плотной гамбург¬
ской кожи, заказал пару ичиг— просторных и легких, точ¬
но чулки, насушил ржаных сухарей и в мешок, вместе с
продовольствием и носильными вещами, положил тополе¬
238

вый лоток, бересту, накомарник и спички в железной ко¬
робке.
It ушел.
Отговаривать его не пытались, да и надоел всем Егор
своей глухой воркотней. Он был из той упрямой стари¬
ковской породы, для которой рожь в старину была выше,
солнце ярче, куриные яйца крупнее. Рослый, носатый, с
жестким ртом хитреца и колючими голубыми глазами.
...На шестые сутки Егор слез в Чите и обрадовался го¬
роду, как милому другу. Все здесь было знакомо по преж¬
ним поездкам: и прямые тихие улицы, и театр с фасадом
в виде лиры, и сад за белой оградой, и краснощекие бу¬
рятки в стеганых шапках с кистями, и песчаная нагорная
часть, где сосны растут в палисадниках, как на юге ака¬
ции.
Целый день он ходил по городу, открывая знакомые
улицы и дома, и постепенно радость сменялась досадой.
Стало заметно, что мил-друг не брит. Заборы рассыпались,
тротуары сносились, обшарпанные дома глядели невесело.
Вместо извозчиков, увязая в песке, ездили два грузовика
с фанерными будками, в каких обычно возят хлеб. Кон¬
дуктора называли их горделиво— такси, а пассажиры —
собачьими ящиками. Сразу было заметно, что сильный го¬
род находится на заштатном положении.
Но еще досаднее стало Егору, когда он пропустил под¬
ряд шесть поездов на восток. То ли другие пассажиры
были нахрапистее, то ли не в ту очередь Егор попадал, но
каждый раз, когда он добирался до кассы, окошко было
закрыто.
Он собирался втихую протиснуться в тамбур и уже со¬
ображал, как вернее обойти контролера, но в последнюю
минуту кто-то из соседей сказал:
— Эх, отец! Было бы у тебя денег потолще — летел бы
самолетом! Приисковые все летают.
Приисковые! А почему бы и нет? Егор даже обиделся.
Мало, что ли, пито-сорено в этих местах? Самокрутки из
сторублевок крутили. Всю Аргуиь спиртом поили. А пор¬
тянки из бархата? А верблюжьи тройки в парчовых попо¬
нах? Да помнит ли кто Егоркино дикое золото? Фартовые
деньги что степные ручьи: вздулись, отшумели, а караси
опять на мели.
Стакан коньяку, пропущенный натощак у буфетной
стойки, окончательно разрушил сомнения старика. Триста
целковых? Ну и что ж! Разве нельзя пошуметь немного
под старость?
239

И только на аэродроме, получив талон с голубой поло¬
сой, Егор понял, что сделал глупость.
Летчик, мальчишка в волчьей куртке и фетровых са¬
погах, не понравился старику: тонкорук, жидок, вертляв.
Да и машина была ненадежная — слишком легка, обши¬
тая крашеной парусиной.
В тесную кабину влезли вдвоем с молодым техником,
добиравшимся на север из Крыма. В городе техник купил
арбуз, но доесть не успел и держал остаток на коленях
завернутым в бумагу. Они летели в одном направлении.
Егор — на Егоркин ключ, техник — в город Удачный, где
выстроили недавно химический комбинат.
Не успели они расположиться удобнее, как винт взре¬
вел, увлекая машину вперед. Мимо бортов понеслись кло¬
чья травы, бумага, солома. Самолет затрясся, пробежал
по площадке и замер. «Не берет!» — подумал Егор облег¬
ченно. Он уже хотел вылезти и потребовать деньги об¬
ратно, но, взглянув за борт, испугался.
Самолет низко висел над дорогой, а навстречу неслись
крыши, утренние, длинные тени стогов, телеги, коровы,
кусты. В морозном воздухе слоями плыл дым. Чита ухо¬
дила на запад, подмигивая светофорами, стеклами, послед¬
ними фонарями... Боком, боком упала вниз галка, нырнул
под крыло самолета паровоз. Иней на плоскостях самоле¬
та сверкал нестерпимо — шли прямо на солнце.
Вдруг город накренился, завертелся и степенно и плав¬
но, точно карусель на разбеге, а небольшое озерко за мо¬
стом стало боком — вот-вот опрокинется в степь.
Арбуз упал и покатился под ноги. «С ума спятил, чер¬
тов мальчишка. Лево! Лево! Эх, жизнь!» И Егор поспеш¬
но вобрал голову в плечи.
Так, зажмурившись, вцепившись в борта, с бородой,
задранной к небу, он готов был принять обидную смерть.
Но мотор ревел теперь глуше, спокойнее. Ветер стал не¬
ожиданно мягок, а сквозь веки просвечивала ровная сол¬
нечная теплота. И Егор осторожно открыл один глаз.
Перед ним в круглом зеркальце виднелся край шубы
и легкая белая масочка мальчишки-пилота. В узких ще¬
лях поблескивали озорные глаза. «Шалыган какой-то,—
подумал с обидой Егор.— Наблюдаешь? Обрадовался!»
Он с трудом поймал бороду и, заправив ее за ворот, ов¬
чины, сделал вид, что зевает: подумаешь, самолет,— и мы,
однако, летали достаточно.
...Шли на большой высоте над просторной землей. Всю¬
ду горбатились сопки, заросшие бурой кабаньей щетиной.
240

Река лениво покачивалась в просвете между верхним и
нижним крылом. Кое-где над тайгой стояли озерки молоч¬
ного дыма. Горело мелколесье. Бледные огоньки еле
шевелились в хвойной шкуре, оставляя седые подпа¬
лины.
На полдороге к прииску техник вдруг расщедрился и
предложил Егору докончить арбуз.
Они ели его на ветру, собирая семечки в горсти. Лип¬
кий сок тек от кисти к локтю, вызывая озноб. Техник
вскоре ослаб и хотел выбросить за борт горбушку, но Егор
не позволил. Он доскреб мякоть ложкой, а сок выпил из
арбуза, как из чашки.
Потом они стали беседовать, крича во все горло, по не
понимая друг друга.
— Что? Иркутск? Да-да... Викентий Корнилыч... Не
слышу! Да-да... Четыре шурфа...— кричал техник.
— Во-во, в девятьсот третьем... Кирилыч... Во-во! Об¬
ратно на ключ!
Егор сидел на мешке, согнув колени, удивляясь, поче¬
му ветер задувает с хвоста самолета. Вытянуть ноги ме¬
шали педали, все время качавшиеся на дне кабины. Стои¬
ло упереться в одну из них, как педаль упруго возвраща¬
лась на место, а летчик в зеркальце грозил кулаком.
Вокруг было все то же. Тайга, ленивые реки, распад¬
ки, дымки. В оранжевом воздухе кружились тончайшие
ледяные иголки.
Тайга... урчание мотора... солнце... тайга... И Егор за¬
дремал.
До прииска было далеко. Егор помнил это отлично.
Стерлись имена, лица, названия рек и станиц, но прочно
осталось ощущение бесконечной, нестерпимо тяжкой до¬
роги тайгой. Вьюками и на плотах добирались на ключ
двадцать семь суток.
...Пролетели горное озерко, миновали угрюмый хребет
Оловянный, пожарище, плюгавую реку Чижовку и вы¬
шли, наконец, к городу Удачному, где работал спутник
Егора.
Городок был горный, красивый, с белыми каменными
домами и садом в виде звезды. Рядом с ним, в котловане,
точно овцы, теснились старые избы. А по широкой доро¬
ге к заводу шли десятки, если не сотни, машин.
Егор хотел было спросить, какой продукт выпускает
завод, но вовремя остерегся, вспомнив, что химия — дело
241

секретное. Да и поздно было: сильно стреляя, самолет шел
на посадку.
Техник сразу выскочил из кабины и побежал по тро¬
пинке к поселку, а Егор с наслаждением вытянул ноги
и утопил нос в овчине. Он оглох, размяк от долгого шума
мотора. Что ни говори, а на твердой земле спать спо¬
койней.
— Да вы что? — спросил пилот удивленно.— Укача¬
лись?
— Ступай, ступай,— строго ответил Егор.— Хочу —
сплю, хочу — песни ною, мое место плацкартное.
Он так разворчался, что и слушать не хотел мальчиш-
ку-пилота, болтавшего разные глупости. Мало ли что са¬
молет никуда не пойдет. Триста целковых заплачено! Если
мотор барахло, пусть дают другую машину, хоть на руках
несут до ключей.
И только когда подошел толстый начальник с крылыш¬
ками на рукаве и объяснил, что Егоркин ключ и город
Удачный — одно и то же, старик разом стих и позволил
вынуть мешок из кабины.
— Значит, Егоркина ключа теперь нет? — спросил он
тревожно.
— Значит, нет,— ответил начальник.
— Что же, кончилось золото?
— Нет, не кончилось. Вы к кому?
Улыбочки, которыми обменялись пилот и начальник,
неприятно кольнули Егора. «За сезонника принимают»,—
подумал он с горечью, но вслух сказал нарочито важно и
строго:
— Про то нам известно. К самому главному.
Пошатываясь (еще гудело в ушах), он спустился под
гору и пошел вдоль заводского поселка, недоверчиво спра¬
шивая на каждом углу:
— Это что, прииск? Егоркин ключ тут?
Пожилые отвечали утвердительно, молодежь пожима¬
ла плечами, а большинство встречало Егора либо подми¬
гиванием, либо смехом. Рослый старик в сбившейся шапке
казался пьяным, и так как ответы не сходились, тревога
охватывала Егора все сильней и сильней.
Мало ли за Байкалом схожих долин и ключей. Раньше
была тут гора, крутая, лобастая, до вершипы заросшая
кедрачом. Теперь возле дороги высились груды белого
щебня.
Егор помнил: вот здесь, под увалом, стояла китайская
харчевня с красным бумажным тюльпаном у входа,—
212

ханыыи разливали прямо из жестяных контрабандных бан¬
ков. А рядом — знаменитый чуринский магазин под цин¬
ковой крышей, с ковровой дорожкой, выбегавшей в грязь
навстречу старателям. Тут была площадь... Колодец... Чу¬
гунное било... Изба с голубой вывеской «Вена» и зеркала¬
ми у входа. А где же сам поселок Рассыпка — мелко¬
глазые избы-землянки, шалаши из корья, все щелястое,
вшивое, слепленное наспех руками будущих миллион¬
щиков?
Да был ли тут прииск? Охваченный тревогой, он шагал
все быстрей и быстрей, заглядывая во дворы. Ручей...
мост... Тот ли? Всюду рядами стояли белые двускатные
дома-близнецы, двухэтажные бараки, палатки со стекла¬
ми. Строились здесь по-заводскому, навек, с чугунными
трубами, дренажем и фундаментами. Кое-где вдоль фаса¬
дов торчали даже прутики саженцев. И солидность эта,
странная для прииска, особенно смущала Егора. Он знал
твердо — золотая жила что лисий хвост: вильнет, поманит
и снова уйдет. Лес в Рассыпке шел больше на гроба, чем
на избы.
Наконец он нашел то, что искал. Не Рассыпку, но ча¬
стичку ее — низкую черную баньку возле ручья. Теперь
здесь не мылись. Во дворе лежал на козлах керосиновый
бак, внутри фанерной пристройки громыхали железом, но
все-таки Егор сразу узнал дом по ставням с вырезами в
виде трефовых тузов. Он сам сколотил эти ставни за пять
золотников рассыпного.
К нему постепенно вернулась былая уверенность. На¬
шелся дом, найдутся и старики, помнящие молодого Его¬
ра. Пускай, кому нравится, называют прииск Удачным.
Первый лоток и первый шалаш были Егоровы. И гора Его¬
рова, и ключ, и поселок!
Не спеша, отыскал он контору, поручил курьершам
мешок и вошел в приемную «главного», улыбаясь затаен¬
ным своим мыслям о встрече.
Открывать себя сразу Егор пе хотел. Пусть попробуют
разгадать птицу по перьям.
К директору было добраться не так-то легко — мешала
пытливая секретарша. В приемной толпились какие-то
люди с бумажками и чертежными кальками. Но Егор взял
хитростью. Он стал возле самой двери, делая вид, что чи¬
тает плакат, а когда вышел какой-то военный, расправил
бороду и двинулся вперед всех.
243

В кабинете сидело человек десять старых и молодых,
по виду начальников. Егор не спеша обошел их всех, веж¬
ливо кланяясь и подавая мясистую ладонь. С последним
поздоровался он с директором, коротеньким человеком в
военном костюме.
Все начальники смотрели вопросительно. И Егор, улыб¬
нувшись, сказал:
— Ну, вот и мы... Прибыли наконец.
— Вижу,— ответил директор.— Чем я обязан?
— А ничем Сорок лет не видались.
Директор пристально посмотрел на счастливое, потное
лицо посетителя и поморщился:
— Понимаю... Вы, кажется, уже с утра...
— Ни боже мой,— закончил спокойно Егор.— Нато¬
щак не балуемся.
Он хотел еще немного поиграть в простачка, в чужого
для припека дядю, но директор уже потянулся к звонку.
Приходилось поневоле ходить с главного козыря.
Егор все же дождался истопника и, только когда его
взяли за локоть, торжественно объявил:
— А ведь Егор-то... Цыганков...— это я!
Все с недоумением посмотрели на здоровенного носа¬
того старика в распахнутой шубе, под которой ьиднелся
ватник. Он походил на загулявшего сторожа склада.
А Егор подмигивал инженерам хитрыми голубыми глаза¬
ми и медленно свертывал самокрутку, наслаждаясь про¬
изведенным впечатлением.
Теперь немного смутился директор. Только на днях об¬
ластная газета упрекнула его в черством отношении к
людям.
— Ах, Цыганков! — сказал он, силясь что-то вспо¬
мнить.— Позвольте... Егор Цыганков... Ну конечно...
— Мирон Львович,— сказала секретарша,— да ведь
это калильщик буров с восьмой-бис! Вы его сами посыла¬
ли на грязи.
Но Егор покачал головой. Он не хотел принимать чу¬
жой славы.
— Егор, да не тот,— ответил он важно.— Прииск-то
нашего имени.
Его не сразу поняли, а поняв, не сразу поверили. При¬
шлось достать из шапки клееночку и показать все, что со¬
хранил Егор на память о прииске: и чуринский счет на
солонину, и порох за 1906 год, и штрафную квитанцию, и
карточку, где молодой курчавый старатель был снят на¬
вытяжку между граммофоном и фикусом,
244

Директор слегка удивился: основатели приисков ни
разу ему не встречались. Но так как он был человек прак¬
тичный, склонный к решительным действиям, то сразу
пригласил редактора приисковой газеты.
— Случился один казус,— сказал он, кивнув на Его¬
ра.— То есть никакого казуса нет. Этот товарищ — тот са¬
мый Егор... Открыватель. Познакомьтесь... Устройте. Ис¬
пользуйте... Что было, что есть. Он вам расскажет.
И «открыватель» отправился за редактором. Сначала
в столовую, потом к главному инженеру, потом в бюро
ИТР, завком, гостиницу, клуб и, наконец, в редакцию
«Красного золота».
Весь вечер шустрый человечек в ковбойке и крагах,
чмокая губами, записывал рассказ приискателя. А на сле¬
дующий день Егор, с трудом узнав в газете свой портрет
по бороде и пробору, прочел, что «глаза ветерана при виде
крупноблочных трехэтажных домов подозрительно за¬
блестели».
Так слава, расставшаяся с приискателем лет сорок
назад, снова улыбнулась Егору. Он не искал ее, скорей
сторонился, мечтая пройти по знакомым местам втихомол¬
ку,— она сама брела за ним, постаревшим, спокойным,
заставляя здороваться с десятками незнакомых людей.
К нему прикрепили провожатого — краснощекого, во¬
сторженного техника в круглом пенсне. И тот, стараясь
рассказать о золоте все, что сам недавно узнал, говорил
без умолку, не давая Егору вставить ни одной фразы.
Первым делом он повел Егора к конусам белого щеб¬
ня, таким высоким, что их хватило бы замостить всю
долину.
— Обратите внимание на характер псевдокальцитов! —
воскликнул провожатый, умащивая стеклышки на носу.—
Рудное золото, по гипотезе Кедрова,— результат интрузии
магмы... интрузия — как бы вам объяснить? — это вроде
школьного опыта. Ртуть под давлением проходит сквозь
пробку. Так и здесь. Когда-то в гору под страшным давле¬
нием ворвалась золотоносная масса. Ворвалась, и вот...
миллиарды брызг, не доступных глазу... мельчайших! Это
губка, которую мы теперь выжимаем.
Он поглядел на Егора снизу вверх с почтительным
любопытством. И каждый раз, переходя через канаву, под¬
держивал рослого старика под локоть.
Техник старался говорить понятно, но Егор уловил
только одно: была гора — и нет больше горы. Одни ямы да
грядки белых камней,
245

Он терпеливо ждал, когда техник покажет бутару1, но
они шли все дальше и дальше, мимо копров, дробилок, же¬
лезных решет, под висячими канатами, перекинутыми с
сопки на сопку, а старателей все еще не было видно. На¬
встречу им попадался странный, совсем не приисковый на¬
род: горластые девки в резиновых сапогах, шахтеры с
лампочками на брезентовых шляпах, машинисты в лосня¬
щихся ватниках.
Егор не выдержал:
— А где же золото моют?
— А мы его не моем,— ответил провожатый, смеясь.—
Мы грызем, извлекаем...
Он показал па машину, присевшую у дороги, точно
большая лягушка. Мерно раскачивая чугунной челюстью,
она жевала белые глыбы, и сквозь скрежет, вопли и писк
доносился торжествующий голос человека в пенсне:
— Бутары — хлам, ветошь... Здесь хозяева — отбой¬
ный молоток, аммонал, растворители... Нам дикого счастья
не нужно. Прежде был фарт, теперь — арифметика. Че¬
тырнадцать гралхм на топну. Понятно?
«Да видел ли ты настоящее золото?» — подумал Егор,
а вслух сказал ядовито:
— Чудно-о... Вроде мельницы...
Они спустились под гору, к низкому бревенчатому са¬
раю, где была прежде бегуняая фабрика, и Егор с облег¬
чением услышал знакомые мельничные перестуки и гул.
Все здесь было по-старому: так же, погруженные наполо¬
вину в мутную воду, вертелись чугунные бегунки, так же
блестела па медных листах амальгама и шумела вода в
желобах. Вся эта карусель, заведенная бельгийцами в
1903 году, кружилась не спеша, массивная и скрипучая.
Техник махнул на нее рукой.
— Дедова мельница! — сказал он громко.— Циан — са¬
мое верное дело.
Они пошли дальше, к сопке, уставленной голенастыми
вышками. Но на полдороге провожатый неожиданно свер¬
нул к больнице. И как Егор ни ворчал, техник заставил
его пройти по всем палатам нового корпуса, где кровати
отражались в половицах, точно в воде.
Ему показали странные круги с дырочками, шлемы,
белые кресла, синие лампы, гармоники с матовыми стек¬
лами и медные шары, о которые с треском билась лиловая
искра.
1 Бутара — станок для промывки золотоносной породы.
Ш

Маленький сутулый врач, щуря близорукие глаза, бы¬
стро перечислял:
— Шарко... Д’арсонваль... Солюкс... Горное солнце...
Рентген...
Белый халат резал Егору подмышки. Он шел на цы¬
почках по скользкому полу и, стараясь сохранить равно¬
душие и строгий вид бывалого человека, говорил:
— Известно... Шарков... Оп своего требует...
Под конец Егору показали маленькую комнату и кро¬
вать, где из подушек торчал пепельный нос и доносилось
покряхтывание.
Врач сказал с гордостью почти отцовской:
— Уникум! Рана в сердце... ножом... Шов — два сан¬
тиметра.
— А у нас в околотке зарезали фельдшера,— вспомнил
некстати Егор,— садовым ножиком. Вот сюда.
Он не спеша расстегнул ворот и показал ямку над ле¬
вой ключицей.
До рудника они добрались только к обеду. Егора дол¬
го водили с шахты на шахту, и в одной из них востор¬
женный техник, представляя гостя сменному инжеперу,
воскликнул:
— Вот вам живой брет-гартовский тип.
- Ну, а как же,— ответил, не расслышав, Егор.—
Видали, конечно.
Шахты были просторные, с канатной тягой и трубами,
шипевшими под ногами. Кое-где горели в железных на¬
мордниках лампочки.
Егор удивился длине штолен. Вся сопка, такая тихая
с виду, была пронизана узкими ходами, огоньками, напол¬
нена скрипом деревянных лестниц, шумом насосов, трес¬
ком пневмагиков. И в каждом тупичке он видел кружок
света, спину в брезентовой робе и молоток — упря¬
мый, жадный, неистовый, погрузивший в кварц дрожащее
жало.
Изредка их останавливали в какой-нибудь щели, за¬
ставляя переждать взрыв, и тогда могучий и мягкий тол¬
чок встряхивал гору так сильно, что крепи отзывались ис¬
пуганным треском.
Все эго было настолько не похоже на прииск, что Егор
рассматривал шахту спокойно, с легким любопытством
постороннего человека. Но постепенно подземные толчки
и вид прогнувшихся бревен наполпили Егора боязливым
247

уважением к людям, настигнувшим жилу на такой глу¬
бине.
А когда они очутились наконец на заводе, для которого
пять тысяч людей день и ночь разрушали окрестные соп¬
ки, Егор совсем растерялся.
В большом, гулком зале, совсем как на бойне, стоял
мутный рев. Что-то живое, огромное, мокрое ворочалось
среди цеха. Раскачивались чугунные лапы, чавкали изма¬
занные глиной губы, с тяжким грохотом поворачивалось
железное брюхо, застегнутое на заклепки. Временами из-
под колес вырывался скрежет или надсадный визг камня,
обреченного на смерть: гора шла в размол с глухим ропо¬
том, стонами, точно не желая расстаться с золотой пылью.
Зато в соседнем помещении, где струилась широкая
тропа ременной передачи, было тихо и холодно. На высо¬
ких деревянных чанах белели плакаты: череп с костями.
И у каждого рабочего висела на поясе тупорылая масочка.
Егор наклонился над чаном: грязная пена пахла неожи¬
данно — миндалем.
— Осторожней, отравитесь! — предупредил провожа¬
тый.— Слышите? Здесь циан.
Он заговорил о каком-то странном яде, растворяющем
золото, словно сахар. Но Егор слушал плохо. Возле него
по высокому мостику расхаживал полный достоинства кур¬
носый мальчишка в белом халате. Время от времени он
доставал черпачком воду из чана и нес ее к столику, где
за книжкой сидела девица в очках и берете.
— Так вот какие теперь приискатели...— заметил в
раздумье Егор.
— Я не приискатель, я лаборант,— отозвался быстро
парнишка.
— Все едино. Целковый есть рубль. Как фарт?
— Не знаю... У нас норма.
Егору стало грустно. Куда делся добрый шлих 1 — туск¬
лый, грузный, который прочесывали большими магнитами.
— А где же золото?
— Да вот оно! — ответил техник, смеясь.
Он показал на чап, полный бирюзовой воды. Глупая
шутка рассердила Егора.
— Вижу,— сказал он сухо.— Веселый вы человек!
— Я серьезно.
— Варил один солдат из топора щи...
Оп долго сопел и косился на техника, пока тот не до-
1 Шлих — измельченная золотоносная порода.

гадался отвести старика в литейный цех, где ноздреватые
губки переплавляли в кирпичики.
Здесь в квадратной печи гудело короткое белое пламя,
на столах под стеклянными колпаками стояли весы, а
пахло в зале не то москательной лавкой, не то аптекой.
От синих очков Егор отказался, опасаясь подвоха. Уста¬
лый и оглушенный грохотом барабанов с рудой, он долго
смотрел в круглое стеклышко. Пламя было нестерпимо,
по щекам текли слезы. Однако Егор стоял твердо, силясь
разглядеть в изложницах золотые кирпичики.
— Понятно... Пробу в градусах нагоняете,— сказал он
загадочно.
Инженер улыбнулся и вместо ответа подал Егору теп¬
лый кирпичик. Слиток был настоящий — зеленовато-жел¬
тый и такой тяжелый, что у Егора заныла рука, но все-
таки он усмехнулся и горько сказал:
— Похож карась на орла!.. Только перышки разные.
— Не понимаю...
— А нам ясно. Легко, и проба не та.
Инженер засмеялся:
— Вот вы какой... Фома.
— Нет-с... я Егор.
На вопросы он отвечал сдержанно, односложно, подо¬
зревая, что самое главное все-таки скрыли. И даже по до¬
роге в поселок все еще посапывал и бубнил насчет дошлых
химиков.
Ночевал Егор на горе, в легком деревянном флигеле с
башенкой. Комната была слишком большая для одного.
На оранжевых стенах висели чудные картины: петухи,
зайцы, морковь, голые дети.
— Это спальня трехлеток,— объяснила девушка в бе¬
лой наколке.— Интернат теперь на Серебряной речке.
Она бесшумно прошла по компате, открыла окно и ис¬
чезла — точно растворилась в сумраке коридора.
Потолок был высок, воздух легок и чист, но спал Егор
плохо: мешала драга. Всю ночь она выла, кашляла, скре¬
жетала в луже под горой, разбивая значительные и важ¬
ные мысли, накопившиеся у Егора за день. Временами
сквозь фрамугу врывался круглый прожекторный столб —
машина с рудой спускалась под гору,— тогда но стене
пролетали перекошенные тепи деревьев и рамы.
Среди ночи, ворочаясь под фланелевым одеялом, Егор
вспомнил, что у двери нет задвижек, а сапоги стоят на
виду. Вытяжки были богатые, гамбургские. Стой хоть ме¬
сяц в воде. Обеспокоенный, оп вытер сапоги о коврик и

уложил их под матрац. Стало немного легче, но сон не
пришел. Хотелось высказать вслух суждение о руднике,
поспорить, хотя бы просто поворчать при постороннем че¬
ловеке.
Оп вскочил и долго разгуливал по половицам. Краска
еще не устоялась, и ступни слегка прилипали к холодно¬
му полу. «Лазарет...» — думал с досадой Егор.
На рассвете он не выдержал. Завязал в холстину ло¬
ток и, крадучись, вышел из дому. Не терпелось встретить¬
ся с землей один на один. Ведь осталось где-нибудь на¬
стоящее золото, грузное, ковкое, податливое и ногтю и
зубу.
Он быстро спустился к реке и зашагал вдоль странных
грядок, которые заметил еще вчера, по дороге на прииск.
Островерхие, голые, они занимали всю восточную часть
долины. И чем дальше уходил Егор от поселка, тем боль¬
ше удивлялся человеческой силе и жадности. Похоже
было, что вдоль реки прошли великаны с плугами. Они со¬
драли со всех сопок хвойную шкуру, обнажили, поставили
дыбом мерзлую глину, а потом пустили по горам и падям
огромные бороны; там, где прошли их тяжкие зубья, тя¬
нулись теперь крутые отвалы: мокрая галька, камни,
песок.
Было холодно. На теневой стороне отвалов и ям лежал
снег.
Вскоре Егор нашел то, что нужно. Под обрывом рылся
в сучьях и гальке ручей. Кое-где на излучинах темнел
песок — крупный, тяжелый, с редкими блестками пирита
и кварца. Место было верное,— у Егора сразу вспотели и
ослабли руки, совсем как сорок лет назад, когда артель¬
щик снимал с бутары печать.
Оп выбрал место, где вода казалась уносистей, поддел
песок краем лотка, и сразу, повинуясь нетерпеливым ру¬
кам, камешки затанцевали, закружились по шершавому
дереву.
Он нисколько не разучился. Руки его, ритмично пока¬
чиваясь, встряхивали лоток мягко и сильно. Первой сполз¬
ла земля, потом мелкий песок. По самому краю заскакали
пустяковые, но упрямые камешки. Егор скинул их щепкой
и снова принялся гонять по лотку тяжелую массу. Он был
увлечен, глух ко всему, кроме шуршания песка и камней.
Смывал... подкидывал... отбрасывал мелочь, стараясь не
глядеть в знакомую лунку.
Как всегда, золото хитрило, пряталось в самых тяже¬
лых железистых крупинках. По Егор знал твердо: оно
250

улыбнется под самый конец, когда руки готовы опроки¬
нуть лоток.
Посмеиваясь, он вынул из кармана магнит и мед¬
ленно разгреб черную кучку. Подкова сразу обросла бо¬
родой.
Он нагнулся... Ерунда!.. Кварц, железняк. Что ж! Пер¬
вый лоток всегда холостой.
Он зачерпнул и промыл горсть песку. Ни крупинки!
Это бывает. Надо бы подняться чуть выше. Промоина —
верное место.
Шесть пустых лотков нисколько не смутили Егора. Тем
лучше. Значит, козырь в колоде. И он отправился вверх по
ручью, сначала к промоине, затем к бочажку, излучине,
перекату, останавливаясь изредка у подозрительных мест,
чтобы снова взять пробу.
Чем выше поднималось солнце, тем сильнее росло не¬
терпение приискателя. Напрасно он пытался успокоить
себя воркотней. Пусто! С таким же успехом можно было
искать золото в калужских суглинках.
Он стал горячиться. Швыряя на лоток комья земли,
скатывал, торопясь, и тряс... 1ряс... тряс... старческими,
лиловыми от холода руками, точно стремясь вырвать у
земли признание в преступлении.
Наконец он устал. Бросил лоток, а задубевшие руки
сунул за пазуху.
— Шабаш! — сказал он с обидой.— Кончился фарт!
Кто-то негромко засмеялся. Он оглянулся и увидел де¬
вушку в берете и лыжных штанах. Она стояла на обрыве
возле треножника и нацеливалась трубкой на пеструю
палку.
— Смешной вы человек,— сказала она мягко.— Ведь
здесь прошла драга.
— Ну и что же?
Вместо ответа девушка улыбнулась. Вероятно, он был
действительно смешон — измазанный глиной, с багровым
от досады лицом.
— Боюсь, вы ничего не найдете,— сказала она.
Егор озлился. Он терпеть не мог, когда его учили, осо¬
бенно бабы. Он скривил было рот, собираясь сказать что-
нибудь ядовитое, но девчонка была совсем молоденькая,
длинноногая, с ясными глазами зверька, и Егор сдер¬
жался.
— Гляди в трубку... жужелица! — сказал он презри¬
тельно.— Нам лаборантов не требуется.
И ушел, вытирая руки о ватник.
251

Техник уже ждал его у столовой. На этот раз он повел
его прямо к луже, где среди щепы и битого льда плавала
драга — странное сооружение, похожее сразу на баржу,
элеватор и морской кран. Она беспокойно ворочалась
па месте, подгрызая ковшами обрыв, а из длинной желез¬
ной трубы беспрерывно сыпались камни и сочилась
вода.
После неудачной утренней разведки с лотком Егору
не хотелось смотреть на машину.
— Это нам известно,— сказал он ворчливо.— На ядах
работает.
— А вот и ошиблись. Тут золото рассыпное, старатель¬
ское. Кстати, на драге — старичок любопытный. Должно
быть, вас помнит.
Они поднялись наверх и в стеклянной будке нашли ка¬
питана. Маленький волосатый человечек в охотничьих са¬
погах грыз копченую рыбку. Увидев гостей, он немного
смутился и накрыл завтрак газетой.
Егор первый узнал капитана:
— Мурташка! Милок, это ты?
Удивленный фамильярностью, капитан сухо ответил:
— Да... То есть... Муртаза Ахмет — это я.
И тут же заулыбался, узнав старого друга.
Они расцеловались.
— К нам, навсегда?
— Нет, друг,— сказал довольный Егор.— У нас свое
назначение.
— Служишь? А кем?
Егор помедлил с ответом. Стыдно было признаться, что
сорок лет прошли зря. Он важно соврал:
— Кем? В инспекторах числюсь... Тысяча двести цел¬
ковых...
— Ну-ну,— сказал изумленный Мурташка и даже по¬
крутил головой.
Старики помолчали. Они так долго не виделись, что го¬
ворить было не о чем.
— Чего ж ты молчишь? — спросил гость,— Прежде ты
браво рассказывал.
— Вольтаж меня режет,— сказал капитан.— Норма
сто двадцать, дают — девяносто.
— Только?
— Нуда.
— Табак твое дело,— заметил Егор равнодушно.
Они посмотрели в окпо на отвалы. Ковши лезли вверх,
блестя отточенными краями. Слышался визг, точно отво¬
252

ряли сотню ржавых дверей. Железный пол в рубке дро¬
жал так сильно, что Егор с непривычки лязгал зу¬
бами.
Он покосился на Мурташкины сапоги. Полуболотные...
Целковых четыреста. Поди заважничал капитан.
Вспомнив разговор с девчонкой у ручья, он кивнул в
сторону каменных грядок:
— Так это ты вычерпал золотишко?
— Да, это я,— ответил тот просто.
Егору стало немного спокойнее. Как ни говори, своя
приискательская рука.
— Так я и думал,— сказал он облегченно.— Одним ла¬
борантам не взять.
Вскоре техник ушел, и Мурташка увел гостя наверх.
Он и в самом деле считал себя капитаном, хотя драга за
сутки проходила не больше двух метров. И слова тут
были морские: трап, палуба, навигация, вахтенный жур¬
нал. Даже мальчишку-лодочника, отвозившего посетите¬
лей на берег, называли здесь гордо матросом.
У входа в маленькую комнатушку сидел милиционер.
Заметив Егора, страж вскочил и взялся за кобуру.
— Посторонним нельзя,— сказал он поспешно.
Но капитан протолкнул гостя вперед:
— Инспектор... С разрешения дирекции.
И Егор снова увидел настоящее золото.
Контролер, важный седоусый старик, держа одной ру¬
кой совок, другой прикрывал его сверху, точно бЪялся, что
крупинки разлетятся от ветра.
Золото ссыпали в чашку весов. Оно было ровное, чи¬
стое и светилось мягко, словно сухое пшено. Трсе стари¬
ков склонились над ним, и каждый по привычке ругнул
тощую землю.
Впрочем, все трое были довольны: «пшено» наполнило
доверху холщовый мешочек.
Они посидели еще немного, вспоминая знаменитый в
прошлом столетии ключ Желанный. Но беседа не разгора¬
лась. Мурташка все время поглядывал на часы.
— Однако прощай,— сказал капитан неожиданно.—
Вечером приходи.
— Прощай, однако,— машинально ответил Егор.
Он спустился по трапу, оглушенный, притихший, уно¬
ся в ушах томительный визг драги, и до вечера ходил по
поселку, отыскивая знакомые углы и друзей.
Стариковская память капризна. В семьдесят лет уже
не мог сказать Егор, как звали приисковую мамку — бабу
253

ласковую, падкую до курчавых, но подарок ее — берестя¬
ную табачницу с незабудками — помнил твердо, и полу¬
шалок ее, красный, с большими стручками, и счастливый
смех глупой бабы в шалаше из корья. А вот с кем ушла
от него, Егор не припомнил.
Кроме Мурташки, никто во всем городе не мог вспо¬
мнить Егора. Да и сам он шел по земле, не узнавая ни
лиц, ни домов. Больше всего удивлялся Егор строгости
жителей. То ли водки завозили небогато, то ли разучи¬
лись старатели пить, но пьяных на прииске было мало.
Один только раз, возле приискового ресторанчика
увидел Егор настоящего, всерьез загулявшего прииска¬
теля.
Толстогубый, чубатый парень, в плисовых шароварах,
кушаке и сапожках гармоникой, лежал на спине посреди
шоссе и грозил кулаком машинам.
Несколько раз шоферы оттаскивали пьяного на обо¬
чину. Но едва машина трогалась, приискатель, изнемогая
от хохота, приползал и ложился на старое место.
Егора развеселила пьяная настойчивость приискателя.
— Эх, пофартило парню, колупнул золотишка!
Но какой-то прохожий сердито ответил:
— Это наш счетовод... москвич... Начитался романов,
балда!
И Егору снова стало обидно и грустно. И этот не на¬
стоящий. Плисовые штаны... Мальчишка! Дурак!
Он посмотрел на счетовода с досадой, точно на фаль¬
шивый гривенник, а когда пьяный снова остановил маши¬
ну, Егор схватил его за ноги и с наслаждением оттащил
под откос.
— Лежи, ферт несчастный! — сказал он сердито.
Зайти к Мурташке Егор не успел. Вечером приехала
машина и увезла его в клуб. Здесь гостя усадили за стол,
рядом с главным инженером и барышней с карандашика¬
ми, и председатель сказал, кивнув на Егора:
— Тут, между прочим, сидит наша живая история.
Знаменитый старатель Егор Цыганков. Просим рассказать
его про царскую каторгу.
Все захлопали, и Егор поклонился. «Помнят все-та¬
ки,—подумал он, щурясь.—То ли дальше будет».
Он не спеша влез на трибуну и громко сказал:
— Привет вам и здравствуйте, дорогие старатели-гор¬
няки! Расскажу вам все по порядку, как видел и что испы¬
тал понемногу... Жили мы обыкновенно, можно сказать,
исторически... Больше в землянках. Год цишуем, неделю
гь 4

гуляем... Мальчиком я сотенный билет только один раз ви¬
дел — на пасху, во сне. А тут сразу почти в миллионщики
вышел.
Он рассказал про знаменитую четверговую дележку,
когда приискатели, смеха ради, напоили свиныо коньяком
и сожгли вместе с китайской харчевкой.
— Крику было! — сказал, жмурясь, Егор.— Мадама
китайская в одних сподниках выскочила. Хозяин снача¬
ла за ведро, потом плюнул... Сам хворост подкладывал,
крыша горит — он громче прочих хохочет. Знал, как ста¬
ратели забаву оплачивают.
Он подумал и стал рассказывать про сумасшедшего
конторщика Чиркова, который даже тарелку с кашей при¬
нимал за лоток, потом про рябчика, указавшего клювом
на знаменитую россыпь Желтуху.
Зал был просторный, гулкий, как бочка. И Егор, сго¬
ряча говоривший громко и складно, вскоре начал сби¬
ваться. Он никогда не выступал перед большими собрания¬
ми, а озорные истории, которые так хорошо рассказывать
хмельной компании, звучали в этом огромном зале неумно
и невесело. Неожиданно он вспомнил старую обиду на
бельгийца Роберта Карловича и рассказал, как управляю¬
щий обсчитал его на одиннадцать золотников, что никому
не было интересно. Потом сообщил вдруг, как воровали
золото на кабинетских участках, унося его в ноздрях, в
сальных волосах и на подошвах смазанных дегтем
сапог.
Он хотел рассказать еще о драке на троицу, когда за¬
резали писаря Шашнева, но председатель уже звонил в
колокольчик.
— Вот так и жили,— сказал Егор, уходя.— Весело
жили!
Аплодировали дружно, но многие, особенно в передних
рядах, переглядывались и откровенно смеялись.
Егор слышал, как инженер, наклонясь к председателю,
заметил:
— Ну к чему?.. Вот вам живая история!
А когда закрыли занавес, старичок истопник, всегда
дававший оценку ораторам и артистам, сказал Егору не¬
ласково:
— Лучше б ты, дед, не срамился.
Неприятное впечатление сгладилось только в буфете.
Там за столиками с пивными бутылками Егор целый ве¬
чер рассказывал незнакомым людям о прииске. Иногда
его просили повторить, он начинал снова, в тех же словах,
255

с теми же паузами и жестами, как двадцать — тридцать
лет назад.
Лучше всего удавались ему истории о дележе мировой
ямы и пожаре в трактире — событиях в жизни прииска
самых значительных.
Впрочем, вскоре Егор устал, захмелел и даже о знаме¬
нитой драке на троицу рассказывал вяло, без особых под¬
робностей.
— ...Артель на артель. Двое суток, как в германскую.
У Михайлы винчестер, потом в ножи перешли. Девять
на месте, семь в околоток!.. Большой кровью запла¬
чено.
Очнулся он ночью в гостинице на горе, куда его при¬
везли прямо из клуба. Кто-то заботливый расстегнул ему
ватник и снял сапоги.
Спать уже не хотелось. В ушах все время звучал то
шум драги, то обидный, громкий смех приискателей, то
ворчание откровенного истопника. А когда Егор вспомнил,
что завтра с утра обещался зайти разговорчивый техник,
захотелось одеться и уйти подальше от вежливых объяс¬
нений и слишком умных машин.
...Не простившись ни с кем, Егор в сумерках вышел
из города и часов через пять, одолев крутой, заснеженный
перевал, добрался до станции.
Здесь было тихо. Люди спали у печки вповалку. Горела
свеча. Возле нее, распахнув полушубок, немолодая жен¬
щина кормила грудью ребенка. Темное лицо ее было ве¬
личаво и строго, ресницы опущены. Стойкое пламя осве¬
щало золотые метелки бровей, сердитые круглые ноздри и
зеленые лохмы овчины, из которых поднималась сильная
шея.
Егор сел напротив и долго разглядывал женщину. По¬
сле трудной, скучной дороги тайгой хотелось согреться бе¬
седой. Рассказать умно, не спеша, о пропавшей горе, о ча¬
нах с бирюзовой водой, о своей законной обиде.
Он снял мешок, отдышался, но тяжесть осталась. Рас¬
сказать, что ли, бабе? Поймет ли? Он предпочитал для
солидных бесед мужскую компанию. Но со всех сторон
неслись бормотанье и храп. Только одна женщина боро¬
лась со сном в этой комнате, наполненной теплым дыха¬
нием...
Он сказал (не бабе, себе самому):
— Однако пропало золото. Вес не тот, и проба не та.
Вздрогнув, она ответила медленно (не Егору, своим
тайным мыслям):
256

— Ушел?.. Ну и что ж... Видно, в приискателях слаще.
— Теперь приискателей нету, одни лаборанты.
Он сел поудобнее и вкусно улыбнулся. Голос бабы,
сонный, покорный, сулил бесконечные, робкие ахи-охи,
которые нужны хорошему рассказчику, как писарю за¬
пятые.
Наконец-то он мог не спеша поделиться обидой.
Но женщина смотрела мимо Егора, в угол, суровым,
пристальным взглядом.
— За винегретом ушел,— сказала она в пустоту.— Три
рубля взял, кольцо... Где ж искать тебя, пес лукавый?
Егор не расслышал.
— ...спи, ясынька. С нами не баско.
Она совсем очнулась от сна и заговорила громко, за¬
глушая дребезжание Егора. Видимо, женщина рада была
неожиданному собеседнику. Но и Егор не сдавался. Не
слушая друг друга, как два больших глухаря, токующих
рядом, они спешили рассказать самое главное.
— ...Прежде немцы по бедности в такой дряни копа¬
лись...
— Он хитер, кудлатый, хитер...
— ...Мельница... Всю гору в размол...
— Теплые пеленки себе на портянки...
Кто-то высунул голову из-под овчины и смотрел на
них, как на сумасшедших. А старик, заросший до глаз
колючей белой щетиной, и пожилая женщина с ребенком
у голой груди сердито выкрикивали бессвязные фразы.
В зале долго гудел непонятный дуэт двух рассказчиков.
Наконец Егор рассердился.
— Не скули,— сказал он строго.— Молчи! Ты послу¬
шай!
— Молчи ты!—приказала женщина гневно.— Я Си¬
бирь пройду, я найду!
Он пробовал возражать, но она говорила, говорила, го¬
ворила, блестя сухими глазами, охваченная неудержимым
желанием освободиться от слов, щекочущих горло
И Егор понял, что женщина сильнее его, и боль ее
глубже, и обида важнее.
— Ну что ж,— сказал он с покорной досадой.— Рас¬
сказывай ты...
1938
9 с. Дпковский
257

КАПЕЛЬДУДКА
, вали его по-разному. Паспорт аттестовал ма-
=• ленького, подвижного человечка водопровод¬
чиком Андреем Савеловым.
Профессор Горностаев, у которого водо-
: проводчик брал уроки музыки, называл уче¬
ника то «монстром», то «тетеревом», то Ан¬
дрюшей — в зависимости от настроения.
А приятели окрестили Савелова обидно и коротко:
«Капельдудка» — вероятно, в честь большой медной тру¬
бы, с которой он расставался только во сне.
Он умел играть решительно на всех инструментах: ги¬
таре, цитре, охотничьем рожке, геликоне, фисгармонии,
флейте, цимбалах, банджо, на кларнете, барабане, контра¬
басе, баяне, ксилофоне, бутылках, гребнях, бочках, пилах,
ножах... Даже предметы совсем не музыкальные в руках
Савелова оказывались способными воспроизводить ме¬
лодии.
На что бездарен крашенный охрой забор, но и тот раз¬
ражался трескучими арпеджио, едва к дереву прикасались
быстрые Капельдудкины руки.
Он любил также петь. Но голос его, застуженный в по¬
ездках, сожженный водкой, звучал тускло. Может быть,
именно поэтому Капельдудка из всех инструмептов вы¬
брал трубу. Звонкая и сильная, никогда не знавшая ни
усталости, ни хрипоты, она была достойным заместителем
человеческого горла.
По вечерам, надев трубу через плечо, Капельдудка хо¬
дил к Горностаеву на уроки. Говоря по совести, у профес¬
сора не было ученика более безалаберного и более способ¬
ного, чем этот гнилозубый маленький человечек.
Первое время Горностаев встречал Капельдудку с веж¬
ливым отвращением. Похожий на атлета, профессор был
точен и брезглив. Он терпеть не мог базарного щегольства
ученика, его шелковой косоворотки, усыпанной от плеча
до горла бисером пуговиц, франтовских сапог с ремешка¬
ми, выбритого по дурацкой моде затылка и особенно тра¬
урных ногтей.
На первом же уроке Горностаев грубовато сказал:
— Ну, знаете, друг мой... Если выгшли, так ешьте пек-
тус... И потом ногти... С такими ногтями я вас к Шуберту
не подпущу.
Когда они встретились снова, профессор изумленно
258

хмыкнул: ногти ученика были не только вычищены, но и
раскрашены огненным лаком.
Капельдудка никогда не приходил вовремя. Больше
того, не предупредив профессора, он пропадал иногда ме¬
сяцами. После таких перерывов он являлся обрюзгший и
серый, точно человек, долгое время пролежавший в боль¬
нице.
— Командировка! — говорил он, освобождаясь от паль¬
то быстрыми кошачьими движениями.— Одичал я на се¬
вере, Алексей Эдуардович... Водки нет, людей тоже...
Пальцы дубовые стали.
В таких случаях профессор уходил в свой кабинет и
демонстративно захлопывал дверь. В командировки он ве¬
рил мало.
Горностаев был упрям. Капельдудка бесцеремонен. Он
отворял дверь, залезал в кресло и говорил застуженным
тенорком:
— Паскудная у меня специальность, Алексей Эдуардо¬
вич, не верите? Ей-богу, ездил... теперь как часы буду хо¬
дить.
— Ну, знаете! — кричал, багровея, профессор.— Вы не
ученик... Вы бродяга! Берите уроки у венских шарманщи¬
ков... Марта! Не пускайте больше Савелова!
Впрочем, и толстая эстонка Марта, и сам профессор
знали, что дверь перед Капельдудкой откроется. Можно
было не любить ученика за вульгарную речь, за привычку
тушить окурки о ножку рояля, за дурацкий портсигар с
голой русалкой на крышке, но таланта оспорить было
нельзя.
— Ездил я в Мурманск,— замечал Капельдудка лени¬
во,— там в морском клубе разучивают ваш «Океан»... Ор¬
кестр человек на восемьдесят... Дирижер из военных...
толково...
Капельдудка врал. Но Горностаев, как большинство
искренних и резких людей, плохо чувствовал лесть.
— Audiatur et altera pairs!1 — говорил он отрывисто.—
Чего вы замолчали? Ну, рассказывайте... Вы, монстр!
Не проходило и полчаса, как ясный, гортанный голос
трубы разливался по комнатам. Были у этого развинчен¬
ного, потрепанного человечка и вкус, и темперамент, и
страсть. И когда в особняке, разбуженном трубой, властво¬
вал неистовый Вагнер, «бродяга» и «монстр» невольно
превращался в Андрюшу.
1 Да будет выслушана и другая сторона! (лат.)
9*
259

Однажды профессор сам опоздал на урок. Когда он
тихо открыл парадную дверь и вошел в коридор, его
неприятно поразили звон, дребезжанье и треск. Снача¬
ла Горностаеву показалось, что полотеры передвигают
буфет с посудой, затем он уловил в этих странных зву¬
ках некоторую систему. Профессор заглянул в столо¬
вую...
На стуле, задыхаясь от смеха, сидела толстая. Марта.
Капельдудка давал концерт. Вооруженный двумя дириг
жерскими палочками, яростный и неистовый, он носился
по комнате, и все, к чему прикасались его быстрые руки,
вдруг начинало петь, звенеть и гудеть. Предметы, молчав¬
шие со дня своего рождения, вроде книжного шкафа, бюс¬
та Данте или каминных щипцов, теперь переговаривались
между собой.
Впервые в своей жизни профессор узнал, что матовый
колпак люстры поет как дальний колокол, что подсвечники
патетичны, а хрустальный графин обладает цыганским
контральто.
— До-соль! До-соль!..— глухо говорил книжный шкаф,
набитый энциклопедиями.
— Соль-фа-ми-ре,— отвечал сочувственно радиатор, и
рюмки вторили им назойливыми комариными голосами.
Горностаев не сразу понял, что Капельдудка пытается
воспроизвести титаническую музыку «Гибели богов». До¬
гадавшись, он остолбенел. Это было кощунство. И профес¬
сор, вбежав в комнату с резвостью, не свойственной пяти¬
десятилетнему человеку, вырвал из рук Капельдудки ди¬
рижерские палочки, точно это было оружие, угрожавшее
Вагнеру.
— Паяц! — закричал он стариковским фальцетом.—
Как ты смеешь?!
Он готов был разломать палочки о голову неудачливого
виртуоза, и Капельдудка, будучи скорее тактиком, чем
стратегом, не нашел ничего лучшего, как схватить трубу
и ретироваться на улицу.
И все-таки они не расстались. Даже в этом разудалом
концерте чувствовались темперамент и отличный слух.
Горностаев простил Капельдудке кощунство.
...Это была странная пара: пожилой профессор, почита¬
тель мюллеровской гимнастики, Гамсуна, Грига, и само¬
уверенный полуграмотный человечек, не одолевший за
всю свою жизнь и десятка книг.
Шел третий год занятий, и Алексей Эдуардович стал
привыкать к своему безалаберному ученику. Иногда, после
260

уроков, рни даже беседовали на темы, не относящиеся к
музыке. !
Профессор вспоминал шведский городок Кальмар, где
он провел свое детство, обвитый плющом «дом моряка»,
ручных белок в парке у моря или особняки, не сменявшие
черепичных колпаков по четыре столетия.
Капельдудка рассказывал преимущественно о Москве.
Он родился в Марьиной роще, помнил Хитров рынок, ис¬
чезнувший в 1924 году, переулки у Трубной и другие ме¬
ста, о которых профессор едва-едва знал понаслышке. Ка-
пельдудке пришлось когда-то чинить краны в угрозыске.
Там-то он и узнал столько занимательных историй, что
ему позавидовал бы сам Гиляровский.
С редким знанием дела Капельдудка рассказывал о
«фомках» !, вскрывающих несгораемые шкафы, как короб¬
ки консервов, или о термоэлементах, заменяющих кое-где
сторожей.
Не говорил Капельдудка только самого главного: что
сам он тоже был вором, и, как утверждали работники
МУРа, вором незаурядным. Странное прозвище свое Са-
велов получил не столько за страсть к музыке, сколько
за кражу полного комплекта духовых инструментов.
Свой первый визит к профессору Капельдудка нанес по
весьма вульгарным соображениям. Не Вагнер, не Шуберт
и не Бетховен, а столовый сервиз и хорьковая шуба про¬
фессора волновали предприимчивого ученика.
Нет сомнений, что газетная хроника вскоре украсилась
бы новым небольшим происшествием, но Горностаева не¬
ожиданно спасли два обстоятельства. Во-первых, Капель¬
дудка после пары уроков действительно почувствовал к
музыке интерес, а во-вторых, профессор сообщил ученику
небольшой домашний секрет.
— Я возвращаюсь в четыре,— сказал Горностаев,— но
если ни меня, ни Марты не будет, ключ найдете вот здесь...
И он доверчиво показал ученику луночку возле
крыльца.
Эта детская хитрость совсем ошеломила Капельдудку.
Впервые в жизни в его многоопытные руки, умевшие от¬
крывать любые замки, был передан наивный и жалкий
ключик. Одно дело — преодолеть сопротивление замков
или ограбить квартиру, где на дверях десяток звонков;
другое — обокрасть седоголового, доверчивого простака. 11 «Ф о м к а» — орудие взлома.
261

Капельдудка был даже слегка раздосадован таким не¬
ожиданным оборотом дел.
Из любопытства он воспользовался любезностью Гор¬
ностаева. Выбрав подходящий вечер, Капельдудка наве¬
дался в пустую профессорскую квартиру, долго бродил по
комнатам, пересчитывал ложки и туфли, щупал смокинги,
шубу, пижамы и кончил тем, что, вздохнув, сел переписы¬
вать ноты.
Когда Горностаев вернулся в квартиру, он увидел уче¬
ника сидящим в кресле и со скучающим видом разгляды¬
вающим ключ.
— Вас могут очистить,— сказал он небрежно.— Вы¬
бросьте эту дрянь... Я вам поставлю настоящий цугаль-
ный 1 замок.
Капельдудке не везло за последнее время. Франтоватая
фигурка его так примелькалась работникам угрозыска,
что «музыкант» рисковал показываться только по вечерам.
Он сменил косоворотку на кавказку с газырями, завел
вместо фуражки-капитанки кубанку и отпустил даже усы...
Все чаще ему приходилось объяснять профессору пропуск
урока всякими срочными делами по водопроводной части.
Прошло лето. Горностаев настойчиво готовил ученика
к экзаменам в консерваторию. Он требовал, чтобы Савелов
обязательно приходил через день, и страшно негодовал,
когда Капельдудка опаздывал, ссылаясь на ремонт маги¬
страли.
В неотложность водопроводных работ профессор не ве¬
рил. Однажды, после бурного объяснения, Горностаев с
обычной резкостью спросил Капель дудку:
— Вы, монстр... Скажите, наконец... Пьянствуете вы
или чините эту... свою магистраль?
— Бывает,— ответил Капельдудка уклончиво.
— Где ваш треугольник?
Капельдудка опешил.
— Я спрашиваю, где директор? На Плющихе? Доволь¬
но! Я напишу ему письмо... Пусть не трогает вас по ве¬
черам.
— Не выйдет,— сказал Капельдудка сочувственно,—
наш заведующий в отпуску... то есть... он дуб... нахамит,
и все тут... Лучше я сам...
Они сели и развернули ноты. Профессор испытующе
взглянул на Савелова.
— Нет,— сказал Горностаев решительно.— Вы совре¬
С индивидуальным ключом.
262

те... Я пойду вместе с вами... После урокам Я посмотрю^
какой вы заняты магистралью.
В этот вечер разыгрывали шубертовский «Марш ми-
литер».
Ученик нервничал, фальшивил, поглядывал па дверь.
Он явно спешил выйти на улицу. Когда наконец урок был
окончен и Капельдудка стал надевать пальто, в дверь по¬
стучали. Держа руки в карманах, вошли двое очень кор*
рентных работников уголовного розыска.
Объяснение было так неожиданно и коротко, а Капель-
дудка так молчалив, что профессор сначала ничего не
понял.
— Чепуха какая-то! — сказал он растерянно.— Ведь
вы же водопроводчик?
Капельдудка молча уложил трубу в чехол и пожал пле¬
чами с видом человека, пораженного неожиданным обо¬
ротом дела.
— Я могу взять вас на поруки...
— Не стоит, Алексей Эдуардович...
Это полупризнание совсем сбило с толку учителя.
— Что же это вы? (Он развел руками.) Значит, вы
действительно из этих... экспроприаторов, что ли?
— Просто «городушник» *,— подсказал инспектор уг¬
розыска, любивший во всем точность.
Они вышли на лестницу. Обычная развязность верну¬
лась к Капельдудке. Он засмеялся и протянул Горностае¬
ву руку:
— Пока... Алексей Эдуардович...
Вместо ответа Горностаев повернулся на каблуках.
— Стесняетесь! — сказал Капельдудка е обидой.—
Эх, чистый вы человек... Небось руки карболкой мыть бу¬
дете...
Когда профессор вернулся в комнату, Марта стояла
возле буфета с удивленным и счастливым лицом.
— Целы! — воскликнула она, показывая на ложки.
— Не говорите глупостей! — ответил профессор с до¬
садой.— Савелов — не вор. Он был этим... как его?.. Про¬
стым « городу пшиком»...
С этого дня Капельдудка забыл о трубе. Он был заре¬
гистрирован в восемнадцатый раз и выслан на Медвежью
гору- в Карелию. Вместе с другими ворами, шпионами, ку¬
лачьем и вредителями он жил в лесу, усыпанном леднико¬
выми валунами, как каменным градом.
1 «Городушник» — квартирный вор.
263

Три прямых просеки через тайгу лежали здесь почти
параллельно. По одной, усыпанной щебнем и озерным
песком, мчались машины, вдоль другой поднимались на
север крутые ступени повенчанских шлюзов, третья просе¬
ка была пустынной; черные полусгнившие пни начали
зарастать ельником. Этой просекой в позапрошлом столе¬
тии Петр I провел в тыл шведам два фрегата.
Первые месяцы Капельдудка тосковал по Москве. Ка¬
релия казалась ему огромным сплошным болотом. Всюду
холодно светилась вода. Тонкоствольные сосны поднима¬
лись над туманом, как осока... их обнаженные корни опле¬
тали бока диабазовых скал... Даже дома в деревнях тут
были особенные; недоверчиво смотрели вслед зеленым
курткам каналармейцев мелкоглазые, лобастые избы ста¬
рых кержацких поселков.
В конце концов Капельдудка не выдержал. В опорках,
с банкой консервов и липовой справкой об отпуске он бе¬
жал в Петрозаводск. Метель и голод заставили беглеца
вернуться обратно. С отмороженными ногами и почернев¬
шим лицом его положили в лазарет. Здесь с ним в первый
раз разговаривал комендант участка — пожилой чекист-
латыш с усталыми глазами и лицом, лимонным от бессон¬
ницы. Начальник не угрожал ни ротой усиленного режи¬
ма, ни новой отсидкой. Он просто сказал:
— А, беженец! Кем работаешь?
— Директором завода,— сказал Капельдудка язви¬
тельно.— Колесо и две ручки...
— А почему бегаешь, тачечник?
— Скучно...
Комендант засмеялся.
— Ладно,— сказал он, разглядывая съежившегося
под одеялом Капельдудку.— Ты получишь веселую ра¬
боту!
Капельдудку назначили подрывником. Комендант рас¬
считал правильно. Дикое самолюбие «городушника» рабо¬
тало как динамит. Там, где сопротивление было слабым,
Капельдудка оставался рядовым лодырем. Где сопротивле¬
ние крепло,— просыпалась энергия. Слово «подрывник»
звучало для Капельдудки громче, чем «тачечник»; как
всякая артистическая натура, он привык быть на виду, и
похвала грела его больше, чем ватные штаны, которые вы¬
давали подрывникам.
В гранитах и диабазе Савелов прокладывал знамени¬
тую Повенчанскую лестницу. Когда же ее крутые ступени
закрыла вода, Капельдудку перебросили еще дальше, на
264

север, к пустынному озеру, усеянному, точно утками, стая¬
ми островов.
Он прошил здесь осень и зиму, такую лютую, что по
ночам, звеня, лопались мачтовые сосны. На Выгозере Ка-
пельдудка научился подрывать аммоналом пни, рубить
ряжи, складывать дамбы из камней, глины и мха, а по
утрам, просыпаясь в палатке, рубить мерзлый хлеб то¬
пором.
И тени щегольства не осталось в былом «городушни-
ке». Руки его так огрубели, что он голыми пальцами до¬
ставал из костра уголек. Он возмужал, окреп, вставил
стальные зубы. Имя Савелова стало все чаще и чаще встре¬
чаться в газетах...
...Прошло два года. Первый пароход поднялся по По-
венчанской лестнице и ушел дальше на север... В но¬
вых коттеджах поселились шлюзовые рабочие... Весной
1934 года Капельдудку отпустили из лагеря в под¬
московную коммуну НКВД, куда его давно звали това¬
рищи.
Ни подрывников, ни лесорубов коммуне не требовав
лось. И Савелову в четвертый раз пришлось менять квали¬
фикацию. Капельдудка стал обтяжчиком теннисных
ракеток.
Он жил теперь на четвертом этаже, в комнате, куда
заглядывали вершины старых вязов. Напротив дома был
пруд. Марши, которые разучивали музыканты на берегу,
заставили Капельдудку вспомнить о трубе.
Страсть к музыке проснулась в нем с новой силой. Он
вспомнил о профессоре, у которого брал уроки три года
назад, и послал в Москву длинное и довольно бестолковое
письмо.
# В ответ пришла посылка: старая труба Капельдудки,
ноты «Марша милитер», подчеркнутые на том месте, где
оборвался последний урок, и записка с предложением на¬
чать заниматься в оркестре коммуны, которым руководит
«один наш общий знакомый». В конце записки профессор
просил быть точным, так как, насколько ему известно, ди¬
рижер пунктуален и строг.
На сыгровку Капельдудка явился немного волнуясь,
клапаны трубы еще плохо слушались огрубевших пальцев.
Место Капельдудки было возле самого дирижера. Ко¬
гда все сели и разложили ноты, Савелов увидел над собой
седой бобрик и знакомые глаза Горностаева. Профессор
смотрел прямо на Капельдудку, и рот дирижера, прикры¬
тый чуть-чуть усами, улыбался.
265

Они поздоровались так просто, как будто расстались
только вчера.
— Как водопровод? Починили? — спросил неожиданно
Горностаев.
Капельдудка засмеялся.
— Починили... Я, Алексей Эдуардович, был...
— Знаю... Выгозеро... Повенчанская лестница,.. Я сле¬
дил...
Они помолчали. Капельдудка вспомнил последний ве¬
чер, испуганное лицо Марты и лунку возле крыльца, в ко¬
торой хранился ключ от квартиры.
— Алексей Эдуардович,— сказал он негромко.— А дол¬
го же вы не знали о моей специальности.
— Глупости! — ответил профессор сердито.— Я знал,
кому оставляю ключи...
Это был единственный случай, когда профессор соврал.
Капельдудка хотел подойти к Горностаеву ближе, но про¬
фессор уже выпрямился и постучал палочкой о пюпитр,
— «Марш милитер»! — приказал он отрывисто.
В этот вечер Капельдудка фальшивил бессовестно.
1936
ЖАЛОБА
то случилось в большой московской газете.
Бритоголовый парень, в зеленом ватнике, ис¬
пачканном глиной, вошел в комнату и плотно
прикрыл дверь.
— Есть жалоба,— сказал он тихо.
— На кого?
— А вы звонить не будете?
В редакции. привыкли не удивляться ни посетителям,
ни странным предисловиям: журналист с улыбкой взгля¬
нул на осторожного собеседника. Он сидел на краю дива¬
на, гладил колени огромными красными ручищами и упор¬
но рассматривал ковер. Видимо, этому сумрачному парню
было не так-то легко расстаться с секретом.
— Ну, что же,— сказал журналист, считавший себя
проницательным человеком,— звонить не будем. Так на
кого же вы жалуетесь? На рабочком? На десятника?
— Нет...
— На кого же?
266

— Иа НКВД...
Парень покосился на дверь и сказал еще тише:
— Я не сумасшедший... Я просто вор. Вчера меня вы¬
гнали из лагеря.
Ежаком его окрестили недаром. Было действительно
что-то недоверчивое, ежистое в его привычке вбирать го¬
лову в плечи, сидеть поджав колени и говорить, не глядя
на собеседника.
На редкость колюч был Ежак. Крупные кости всюду
выпирали из этого парня, торчали скулы, локти, колени,
даже под пиджаком обозначались тощие ключицы, ребра
и позвонки. Ни одной мягкой, округлой линии не было у
Ежака. Однажды на бульваре его взялся изобразить «хо¬
лодный художник». Усаживал, примерял, мазал углем и
наконец, вернув трешницу, с досадой сказал:
— Не вышло... Таких, как ты, только по линейке чер¬
тить...
Он казался слабым, но был удивительно жилистым,
этот тощий, точно на азовских рыбалках вяленный парень.
С тех пор как умер отец и Ежак удрал из Донбасса, он
успел объехать всю страну. Он жил в каменоломнях под
Новороссийском, ночевал в старых фортах Владивостока,
старательно загаженных японскими интервентами, и пря¬
тался от облав в склепах на сочинском кладбище.
В пятнадцать лет он еле читал, но знал уже, что в Та¬
ганроге возле собора торгуют шинкари, что в Мурманске
в переулке за банями скупают у матросов кокаин и часы,
а в Ленинграде, возле Елагина моста, под маркой доктора
живет «медвежатник» 1 из Кракова.
Настоящим вором Ежак стал только в Москве. Здесь
он справил пиджак с подкладкой-карманом, завел кольцо
с ножом вместо камня и стал работать в трамваях. От
старших приятелей он быстро усвоил, как нужно брать
«на вежливость», «на испуг», «на растерянность», как
уходить от милиции и держаться со следователем.
В угрозыске, впрочем, Ежак не был ни разу. Случилось
так, что этот костлявый, не слишком ловкий парень шесть
лет безнаказанно заглядывал в чужие карманы.
...Были облавы, аресты, высылки и суды. Пересохло
Сухаревское болото, на Хитровом рынке, испепеленном,
взорванном и перекопанном, давно зеленел сквер, Марьи¬
на роща стала славиться не ворами, а универмагом. Город
1 «Медвежатник» — взломщик несгораемых шкафов.
267

быстро очищался от «городушников», «скокарей» «шир-
мачей» 2 и прочих мастеров уголовщины. ■
Приятели Ежака, привыкшие к «балеринам» 3 и «фом¬
кам», специализировались теперь на выемке грунта и за¬
месах бетона, только этот вор, точно родившийся в краде¬
ной сорочке, продолжал кочевать по Москве.
Нельзя сказать, чтобы он был опытнее или способнее
других московских воров. Вернее, Ежак никогда не увле¬
кался настолько, чтобы потерять голову. Кражи не были
для него ни искусством, ни спортом. Ежак воровал неук¬
люже. Руки его всегда потели от напряжения и неловко¬
сти. В случае неудачи он стремился пробиться к выходу
и соскочить на ходу.
Приятели посмеивались над Ежаком: третий год он
уже жил в Москве, а все еще не понимал толка ни в конь¬
яке, ни в портсигарах, ни в бабах... Что-то наивное, ребя¬
ческое чувствовалось в этом сумрачном парне.
Однажды вместе с одесситом Грачом Ежак нацелился
на пассажира в трамвае. По уговору Ежак должен был
пройти мимо и расстегнуть пиджак своей жертвы. Грач
брался сделать все остальное.
Пассажир читал «Крокодил». Ежак подошел и тоже за¬
глянул в журнал. Грач ожидал условного знака, но Ежак
вдруг вытянул шею, задвигал бровями, зафыркал, заулы¬
бался... Этот костлявый парень оказался смешливым.
Вагон опустел. «Брать старика» было поздно. Прияте¬
ли слезли с трамвая.
— Заслабило? — спросил Грач со злостью.
— Смешно,— ответил простодушно Ежак.— Пойдем
найдем номер.
После этого случая с ним отказались работать. Ежак
прослыл дураком.
Он стал промышлять в одиночку... У Ежака был свой
взгляд на московские трамваи. Он избегал, например,
одиннадцатой линии, потому что трамвай этот минует
вокзалы, опасался «А», потому что на бульварах всегда
много милиции. Зато, как большинство московских кар¬
манщиков, он предпочитал шестой номер, особенно в дни
футбольных встреч и бегов.
В этом трамвае неожиданно и закончилась карьера
карманщика Ежака. 1 2 31 «Скокарь» — вор-домушник.
2 «Ширмач» — карманник.
3 «Балерина» — орудие взлома.
268

Было это в июне. Служилая Москва уже разъезжалась
по домам и вокзалам, когда Ежак влез в вагон.
Выставив вперед портфель, набитый тряпьем и бума¬
гами, он стал пробиваться к выходу. Полы его пиджачка
были распахнуты. Равнодушно бормоча извинения, Ежак
расталкивал пассажиров, между тем как рука его с при¬
вычной быстротой скользила по карманам соседей.
Он быстро нашел жертву. Стоя спиной к проходу, пас¬
сажир читал газету. Судя по штанам, заправленным в са¬
поги, и часовому ремешку, доверчиво выпущенному нару¬
жу, это был командированный и простак, каких мало.
Ежак подошел к нему и, чтобы отвлечь внимание, силь¬
но напер плечом. Дальше все пошло гладко. Прикрытые
газетой пальцы его скользнули в карман, нащупали голов¬
ку часов и отстегнули ремешок...
Пассажир кашлянул.
— Не беспокойтесь... Скоро шесть,— сказал он неожи¬
данно.
Ежак взглянул в лицо простака и попятился. Сосед
вовсе не читал газеты. Скосив глаза, придержав дыхание,
он с любопытством наблюдал за манипуляцией над своим
карманом. Но неожиданное было даже не в этом.
Жертвой оказался сам Григорий Давыдыч, он же «па¬
па», человек, знавший немного гравировку, немного авто¬
генное дело, немного ювелирное искусство, а по совокуп¬
ности заработавший за свои многогранные таланты — рас¬
стрел. Удивительно было, что «папа», исчезнувший три
года назад, жив, выглядит свежо и спокойно наблюдает за
работой своего ученика.
— Извиняюсь! — сказал Ежак, опешив.
— Ничего, бывает,— просто ответил «папа». Движе¬
нием брови он указал Ежаку на площадку. Они слезли с
трамвая и пошли по бульварам.
День был весенний, богатый, полный пестрых теней и
запахов. Григорий Давыдыч шел, полузакрыв глаза, и на¬
слаждался. Ежак молчал, с беспокойством поглядывая на
соседа. «Папа» никогда не любил дурацких шуток.
Маленькой, жесткой рукой он бесцеремонно пощупал
портфель Ежака.
— Все то же,— заметил «папа» иронически...— Трам¬
ваи, мелкая ширма... Проездные талоны курьерши... Ана¬
лиз мочи... Квитанция прачечной... и тебе еще не скучно?
Ежак поспешил изменить разговор.
— А что, разве кончился срок?
— Нет, детка, сижу...
269

Ежак понял, что шуткам не будет конца. Он покосил¬
ся, но промолчал.
— Я теперь лаборант,— сказал неожиданно «папа»,^-
лаборант по бетону... Приехал консультироваться. Пал
жертвой рассеянности... Обкраден в трамвае.
Странные вещи рассказывал Григорий Давыдыч:
— Волгоканал величиной в несколько Беломоров. Но¬
чью на сто верст освещен, как Петровка. Вольные и шпана
работают по соседству... Много ростовских... Есть и киев¬
ские и тифлисские. Никитушка строит на Перерве плоти¬
ну. Святой кончился. За бандитизм расстрелян. Лида Гу¬
сак — десятник на выемке грунта... Вышла замуж... Ждет
сына... Сам «папа» (тут Ежак вовсе перестал понимать
собеседника) ходит на курсы... Волынка? Сопротивление
материалов — да... Остальное — нисколько. Игру с «мед¬
вежатами» оставил совсем... Отсидка кончается в августе,
а уезжать неохота...
Ежак, недоумевая, смотрел на крепкую фигуру лабо¬
ранта, на его насмешливое, рябое лицо. Как всегда, ниче¬
го нельзя было понять в цыганских глазах собеседника.
Они распрощались возле какого-то института.
— Рано-поздно — все равно завалишься,— сказал гру¬
бовато «папа».— Ну, что ты сейчас? Падаль... шпана...
Ежак озлился. }
— Легавый! — сказал он, отстраняясь.
Выше этого оскорбления не было. Лицо «папы» пере*-
дернулось и посерело. 4
— Что-о? — спросил он тлеющим голосом. Ежак не
слышал. Он бежал. Он боялся почувствовать на локте
жесткие пальцы Григория Давыдыча.
Искренность «папы» казалась ему подозрительной.
И все-таки он приехал на Волгоканал. Приехал не кла¬
няться, а взглянуть: наврал ли Григорий Давыдыч хотя
бы наполовину.
Он завидовал уверенности учителя, его портфелю, на¬
битому настоящими бумагами, небрежным разговорам о
каком-то «сопромате», даже равнодушию, с которым «па¬
па» проходил мимо милиции. Ему хотелось так же спокой¬
но толкнуть дубовую дверь института и пройти, не огля¬
дываясь на швейцара. О большем Ежак пока не мечтал.
...Он слез с автобуса прямо в грязь и остановился, по¬
раженный могуществом машин и людей.
Земля здесь походила на море. Высокие волны мокрой
270

глины тянулись до самого горизонта. Между ними снова¬
ли машины, шли поезда, раскачивались губастые желез¬
ные ковши.
Верхние слои земли были сорваны. Образовались об¬
рывы. Стало видно белесое дно бывшего моря. Открылись
пласты, по которым еще никогда не ходил человек, земле¬
копы месили теперь сапогами древнюю черную глину.
Сам канал походил на корыто. Тысячи людей в зеле¬
ных рубахах покрывали его откосы. Шла борьба с водой
и землей. Глину резали лопатами, грызли экскаваторами,
увозили на тачках, машинах и поездах. Она выскальзыва¬
ла, растекалась, покрывала жирными брызгами сапоги,
лица, кузова машин.
Там, где в борьбе с землей были бессильны железо и
руки, приходила на помощь вода. Возле торфяною участ¬
ка, выстроенные в ряд, торчали короткие, черные трубы.
Эта артиллерия со страшной силой выбрасывала толстые
струи воды. Вода сверлила, рассекала, отбрасывала торф.
Черные, густые потоки сползали в канавы.
Ежак брел вдоль канала, обходя часовых. Он хотел ви¬
деть конец глиняного моря. Конца не было.
Он выбрался к берегу будущего озера. Здесь шло пере¬
селение деревень. На платформах и грузовиках лежали
избы. Стойкий запах нескольких человеческих поколе¬
ний— запах прели, дыма, кожи, кислой капусты — жил в
темных бревнах. Странно было видеть вереницы машин,
груженных балконами, рамами, граммофонами, расписны¬
ми сундуками, фикусами и мешками с морковью. Пересе¬
ленцы спешили вывезти все, вплоть до скворешннков.
Если бы можно было, они вывезли бы и постную подмос¬
ковную глину, уставшую от частых родов. Но глина долж¬
на была уйти под воду.
Ежак стоял и смотрел на верхушки берез. Трудно было
поверить, что караси будут плавать там, где сидит сей¬
час дрозд, а вместо облаков проплывут над поляной кора¬
бельные днища...
...Когда он возвращался к автобусу, мимо него провез¬
ли термосы с горячим борщом. Ежак вспомнил, что деньги
вышли еще вчера. Нужно было снова идти на промысел.
Запах борща рассеял его колебания. Он решил, подоб¬
но Григорию Давыдычу, получить настоящую специаль¬
ность.
В этот день в лагерь Ежак не пошел. Чтобы избежать
беседы в угрозыске, он решил схитрить. На Ярославском
рынке Ежак отыскал зеленую ватную куртку и штаны. Он
271

достал также'матерчатую шапку — какие носят лагерни¬
ки — ив следующую же ночь прополз под проволокой, от¬
деляющей лагерь от дороги.
Когда он вошел в барак, наполненный сонным бормо¬
таньем и вздохами, его остановили у входа. К го-то воло¬
сатый, похожий на дьякона, сидя на табурете, читал
книгу.
— Кто такой? — спросил он негромко. Ежак вспомнил
рассказ Григория Давыдыча. Он решил играть до конца.
— Перервинский... Лаборант по бетону... Запутался
тут у вас...
Один из топчанов был свободен. Ежаку разрешили пе¬
реночевать.
— Почему же вас выгнали? — спросил журналист, ко¬
гда рассказ был окончен.— Вы что же, плохо работали?
Ежак с глубоким недоумением взглянул на собесед¬
ника.
— Нет, филоном я не был. Тут история хуже... Мне
срок решили скостить...
— Не понимаю...
— Ия, извиняюсь, запутался... Документычетыре
паспорта на руках... За что сижу — никому не известно.
Приехал один с ромбами... Коменданту выговор, дежурно¬
го под арест, меня — в канцелярию. «Вы что же, спраши¬
вает, вор или любитель приключений?» — «Вор, говорю,
обыкновенный тридцатипятник, даже ширмач».— «Стран¬
но. Приводы имеете?» — «А как же, шестнадцать».— «Где
судили?» — «В Москве... пять лет с изоляцией».
Чем гуще заливаю — тем хуже выходит... Начальник
сначала поверил, а потом спохватился. «Ну и врете, гово¬
рит, только неизвестно зачем... Мы держать чудаков не
можем...»
Ежак усмехнулся.
— Какой я чудак? — спросил он, не глядя на собесед¬
ника.— Шесть лет ворую. Вот вы, скажите... Имел он пра¬
во или нет списывать меня раньше срока?
— Ведь вас не судили... Какой же ваш срок?
Ежак подумал:
— Ну, если б судили... наверно, по тридцать пятой...
Года три верных... Ну, так как же? Поможете?
Он положил на стол самодельный конверт, нахлобучил
ушанку и вышел...
Журналист не сдержал своего слова. Как только за¬
272

хлопнулась дверь, он снял трубку и позвонил начальнику
одной из шахт метро*
Ежака взяли проходчиком. Путевку под землю он при¬
нял с недоверчивой радостью, точно сомневался в успехе
затеи.
— Чисто-о...— сказал он смущенно,— теперь бы пе¬
чать поставить для верности...
И, забыв попрощаться, загрохотал сапогами по лест¬
нице.
Звонков не было. Писем тоже.
Через год, разбирая записные книжки и дневники,
журналист нашел клочок волгоканальской листовки. На
ее обороте прямыми печатными буквами, какими пишут
для стенгазет, было выведено:
В жалобный ящик. Секретно
Прошу ответить
Может или нет начальник заявлять:
какой ты вор, если еще не имеешь привода. А когда
начинаешь доказывать по существу, то отвечает: ступай,
ступай, не морочь мне голову, она и так заверченная.
Скажите еще: имеет право соцвред (бывш.) дойти до
лагеря собственным убеждением, но без привода.
Прошу расследовать быстро, потому что работать как-
то надо, а хода нет.
Очень надеюсь Я. И. Ануфриев
(Ежак).
Видимо, жалоба писалась на улице. Шел дождь. Бук¬
вы расползлись и раскрасили бумагу.
Журналист вспомнил ватник, испачканный глиной,
стриженую упрямую голову, тяжелые руки, лежавшие на
коленях... Не мог вспомнить только лица. Неохотно подни¬
мал его посетитель в тот вечер.
Где находится «бывший соцвред», добравшийся до
Волгоканала «собственным убеждением», по-прежнему не¬
известно.
Быть может, книгу эту купил у выхода из шахты па¬
рень в брезентовой шляпе и богатырских сапогах — уста¬
лый, мокрый и радостный проходчик Ежак.
Быть может, книга сунута в карман форменной курт¬
ки, а хозяин ее осторожно и зорко ведет поезд по гулким
тоннелям метро.
273

А возможно, что, кончив работу, молодой дежурный од¬
ного из подземных дворцов слез в Сокольниках, лег на
траву и хохочет, узнав себя в авторе жалобы.
Где вы, Ежак?
1936
АРИФМЕТИКА
режде чем выдать Рябченко двустволку и че¬
тыре патрона с волчьей дробью, правленцы
колхоза жестоко поспорили.
С одной стороны, кажется, лучше сторожа
не найти. Хоть к самому Госбанку ставь ста¬
рика. Батрак... Крючник Самарского затона.
Старожил. Верно, нажил к шестому десятку
грыжу, но вытаскивать риковский «фордишко» из грязи
все же звали Рябченко. Впрочем, старик — слов нет.
С другой стороны — полукалека. На левой руке вместо
пятка один палец остался. И тот в полевых работах пи к
чему — мизинец паршивенький... Шутка ли, два амбара
с зерном. На днях выезжать в поле. А у сторожа вместо
руки — одна култышка.
Спорили до сухоты в глотках, пока председатель не вы¬
звал самого кандидата в сторожа. Огромный, как звонни¬
ца, Рябченко тотчас явился, счищая с рубахи рыжий кон¬
ский волос. Между делом собирал старик по конюшням
вычес на экспорт,— к осени обещали ему отрез на штаны.
Все уставились на рябченковскую култышку с бобы-
;Аем-мизинцем, а председатель сразу спросил:
— Тут народ хочет констатировать. Инвалид ты или
еще не вполне, и по какой причине пальцев нет.
Рябченко покосился на култышку.
— Это — Федор Игнатьича... то есть Федьки Полосу¬
хина дело... Арифметике меня обучал.
— Арифметике?
— Ей самой,— равнодушно ответил Рябченко.— Кто
из старожилов, тому это известно. Однако могу объяснить.
Он потеснил сидевших вдоль стенки и, глядя на катан¬
ки, рассказал забытую в 1933 году историю полосухинской
арифметики.
— Чтобы не соврать, в тысяча девятьсот четырнадца¬
том году решил я уйти наконец от Полосухина. Объявил
274

хозяину о желании* а Федор Игнатьевич возьми да упрись:
«Добатрачивай у меня до покрова, тогда получишь
два мешка пшеницы и головки яловочные,,. Нет — от
ворот поворот!» Так и не дал. Вот тут и, вышла арифме¬
тика.
По молодости, второпях решил я свое же заработанное
у Полосухина скрасть... Мешок унес, а на втором попал¬
ся. Навалились на меня втроем, то есть сам Полосухин,
сын Григорий и мельник, полосухинский зять.
Навалились, связали. А сам Федор Игнатьевич воло¬
сы мне закрутил и спрашивает: «Ну, дружок, арифметику
знаешь?» — «Нет, отвечаю, не знаю, Федор Игнатьевич».—
«А это, дружок, дело не трудное... Я тебя научу, до старо¬
сти не забудешь».
Говорит, а сам волокет меня к чурбашку два года
я на нем хворост рубил,— а сыну приказывает (парнишка
был рябенький, картавый, лет семнадцати): «Принеси,
Гриша, топор, смотри, как воров учить надо».
Я догадываюсь, в чем дело, и начинаю во весь голос
просить: «Федор Игнатьевич, прости, не заставь в кале¬
ках ходить». Только пролетают слова мои мимо. Кричи не
кричи — хутор на отлете.
«Разве я зверь, отвечает, не тело, душу жалею...
Сколько украл? Два мешка, дважды два— четыре... А пя¬
тый палец тебе на развод оставлю, сукин ты сын».
Так и сделал. Я по молодости плачу — и руку и хлеб
жалко!.. Потом... подержали мне руку в снегу и открыли
ворота... Два мешка — четыре пальца, вот и вся арифме¬
тика.
Тут Рябченко зацепил култышкой газету и стал ти¬
хонько сыпать махорку.
— Был, конечно, суд,— сказал он после долгой пау¬
зы.— Это, выходит, перед самой войной... Федор Игнатье¬
вич клялся, доказал, будто я сам пальцы себе отрубил,
чтобы в окопах вшей не кормить.
— Ну, а все-таки вы себя инвалидом чувствуете? —
спросил полевод.
Рябченко засопел и сделал вид, что не слышит. Тогда,
чтобы прекратить всякие споры, сторожа решили испы¬
тать. Председатель сельсовета повесил во дворе на колы¬
шек старый картуз, а Рябченко вручили двустволку.
Он неловко подпер ложе нелепой култышкой, примо¬
стил приклад под бороду и прицелился. Левый глаз его
стал суровым и круглым, полоска шеи между кожухом и
треухом набрякла темной кровью. Так, натужась, он стоял
275

до тех пор, пока ствол начал делать восьмерки д слеза
смягчила напряженный до рези, пристальный гдаа.
— Бей! — закричали нетерпеливые.
Рябченко опустил ружье и костяшками пальцев вытер
глаза.
Огонь гулко рванулся из обоих стволов. Картузик под¬
летел и плюхнулся в лужу.
— Я же констатировал, палец ни при чем. Он семерых
убьет. Как мальчик.
Так Рябченко стал сторожем двух амбаров пшеницы,
бочки с водой, насоса и пеногона «Вулкан».
Стремительно приближался апрель. Весна мчалась га¬
лопом, ломая лед, разбрасывая грязь и лужи. Распутица
отрезала колхоз от района. Кони, перевозившие фураж,
дымились, как только что окаченные горячей водой. Теп¬
лые черные лысины вылезли из-под снега, и бригадиры,
увязая по колени в грязи, ходили щупать руками, готова
ли почва для сверхраннего сева.
На самом конце села, как избы на курьих ножках, вы¬
сились подпертые толстыми сваями два дубовых амбара.
Рябченко сторожил их только ночами. Под утро его еже¬
дневно сменял парнишка с мелкокалиберкой и старым ав¬
стрийским тесаком. Приставив лестницу, сторожа осмат¬
ривали древний замок в виде подковы и сургучные печа¬
ти. И хотя они сменялись ежедневно, Рябченко каждый
раз предупреждал парня, дотрагиваясь култышкой до сур¬
гучных пятен:
— Запомни... здесь трещины две — с краю и через се¬
редину.
Несколько раз правленцы приходили проверять по но¬
чам Рябченко, подъезжали на санях задворками, подкра¬
дывались из-за кузни, выскакивали из оврага, подходили
с хитрецой, просили прикурить,— и каждый раз молчали¬
вый Рябченко, став на дороге, огрызался из овчины. При¬
куривать не давал, разговаривать не желал, а члену рай¬
онной посевпятерки, решившему ночью проверить охра¬
ну, едва не всадил в грудь заряд волчьей дроби.
Вечером ли, ночью, на рассвете — всегда можно было
увидеть, как медленно движется вокруг амбаров похожий
на звонницу Рябченко и маслено светится зажатая под
мышкой двустволка... Сторож был в полном порядке.
Под пушечный треск волжского льда пришел апрель.
Вызревшая земля задымилась на взгорках. В деревянных
кадках высоко поднялись побеги опробованного на всхо¬
жесть зерна. Было время ломать на амбарах печати.
276

За трое суток до выезда в поле председатель с брига^
дирами и практикантами-агрономами засиделся за пол¬
ночь... Неохота было расходиться. Говорили о канадке, о
черной пшенице, что выдерживает суховей, о сыром дубе
новых втулок, американских фермерах, запарке соломы и
не заметили, как фитиль высосал весь керосин из лам-
пешки.
Председатель дунул в стекло, и, нащупывая дверь, со¬
беседники стали выходить во двор. И вдруг в смутной ве¬
сенней тишине все они отлично услышали тугой удар —
точно одинокий футболист сильно поддал мяч... Первый
раз Рябченко дал знать о себе.
Не уговариваясь, люди сразу ринулись под горку, к
амбарам. За оврагом чмокала грязь под лошадиными копы¬
тами. Кто-то скакал в темноту.
В сырой, вязкой тишине тонули тяжелые амбары. Ряб¬
ченко полулежал на животе, растопырив руки, и со¬
пел. Агроном чиркнул спичкой — и тут подбежавшие
увидели, что сторож не один. Чья-то всклокоченная го¬
лова выглядывала у него под мышкой, и ноги в ярких
остроносых калошах высовывались из-под зеленой ов¬
чины.
Когда вспыхнула спичка, пойманный перестал биться,
и Рябченко поднялся на ноги. Уцелевшей рукой сторож
держал рябого, узкоротого паренька городского склада в
вязаном свитере под расстегнутым пальто и брючках на¬
выпуск.
— Керосином баловаться решили,— сказал Рябченко,
вздыхая.— Печеным хлебцем колхоз угостить.
Председатель стал расстегивать на брюках сыромят¬
ный ремень, чтобы скрутить пленнику руки.
— Ты, мерзавец, откуда?
Парень дернулся назад.
— Не смейте трогать! — сказал он, картавя.— Ниотку¬
да я.
Нагнувшийся было за двустволкой Рябченко быстро
обернулся на голос.
— Ой ли,— сказал удивленно,— так уж ниоткуда? Ах,
сиротиночка!..
Он зажег спичку и, прикрывая култышкой, поднес рву¬
щееся пламя к лицу паренька.
— Узнаешь, что ли? — спросил председатель.
Рябченко засмеялся и бросил спичку в лужу.
— Вырос, конечно,— сказал он негромко,— а как был
рябеньким, так и остался. И картавит по-прежнему. Поло-
277

сухинский Гришка на побывку приехал], Амбар-то был
ихний.
Поджигателя повели, толкая в спину. Он покорно шле¬
пал по лужам остроносыми калошками.
Председатель поставил лестницу и осмотрел печати.
Потускневший сургуч раскачивался на нетронутых нит¬
ках.
— Товарищ Рябченко,— сказал он сверху торжествен¬
ным тоном.— Этот факт как примерный будет представлен
в край. Так и напишем: «Сторож Рябченко, пятидесяти
шести лет, героически защитил два амбара».
Рябченко вытер стволы рукавом и задумался.
— А я так полагаю, что амбаров не два, а шестна¬
дцать,— заметил он рассудительно.
— Как шестнадцать?
— А так выходит... Урожай проектировали восемь
центнеров с га, теперь помножь два амбара на восемь цен¬
тнеров... Дважды восемь — шестнадцать. Шестнадцать ам¬
баров. Вот и вся арифметика.
Он подоткнул двустволку под мышку и, не ожидая от¬
вета, покашливая, пошел вдоль амбаров.
1933
ВАССА
3
асса и Люба вымачивали в охре сеть, когда к
s котлу подошел Давыдка Безуглый. Нахаль¬
ный и красивый парень был пьян. Новая кур¬
тка его висела на одном плече. Смола и грязь
отпечатались на желтой шелковой рубахе,
разодранной от горла до пояса.
— Га, вдовья рота! — закричал Давыдка,
обрадовавшись.— А на что вам, бабам, волокуша? Своих
подолов не хватает?
— Уйди, Давыдка,— сказала Васса, не оборачиваясь.
Но парень уже присел на бревно и, подтягивая голе¬
нища, подмигивал Любке.
— Молчи, бригадир,— сказал он, посмеиваясь.— Я не
к тебе, я к Любовь Михайловне... Глядите, девки, какие
сапоги.
Он вытянул ноги, любуясь свежей, чистой кожей бо¬
лотных сапог и ремнями, туго перехлестывающими ногу.
278

В самом деле обнова была на редкость удачна. Васса, не
удержавшись, взглянула на сапоги и вздохнула.
— Сколько?
— Пятьсот,— соврал Давыдка привычйб.— А что?
— Ничто... Откуда у людей деньги только берутся?
— Меня рыба любит,— сказал Давыдка важничая.—
Особенно суда1. Так любит, аж душит... Придешь, Люба,
сегодня к парому? — закончил он неожиданно.
Семнадцатилетняя, не по летам рослая Любка испу¬
ганно подобрала ноги. Парень давно и нравился ей и пу¬
гал несусветным пьяным нахальством.
— Не знаю,— ответила она нерешительно.
Но Васса быстро вскочила на ноги.
Худое и темное лицо ее, точно вычеканенное мелкими
оспинками, побледнело от злости.
— Уйди, бога ради! — закричала она, размахивая об¬
рывком рыжей сети.— Уйди, баран курчавый!
Две женщины долго смотрели вслед рыбаку, нарочно
выписывающему вензеля... Любка — раскрыв рот, с пуг¬
ливой восторженностью, Васса — вызывающе вскинув го¬
лову, точно готовясь вступить в перепалку.
— Вор твой Давыдка,— сказала Васса сердито.
Сегодня она чувствовала особую злость к нахальному и
удачливому парню. У женской бригады были с Давыдкой
особые счеты. Трудно было забыть ругань и хохот, плес¬
нувшие «вдовьей бригаде» в лицо, когда две байды с ново¬
испеченными рыбачками в холодный февральский денек
отходили от берега. У всех женщин в памяти свежи были
распоротые хулиганами сети, подпиленные топчаны и пло¬
щадные надписи, вырезанные Давыдкой на веслах и бай-
дах женской бригады.
Шесть вдов, отстоявших право быть рыбаками, вынес¬
ли все: зимние выезды в легких ботинках и рваной резине,
насмешливую воркотню двух стариков, прикрепленных к
бригаде, мелкие бабьи дрязги из-за пропавшего рушника
или варежки. Теперь двадцать пять женщин жили в гли¬
няных домах возле устья глубокой мутной реки. Двадцать
пять рыбачек караулили косяки судака и тарани, чинили
сети и ездили в город разыскивать сапоги и плащи.
Жилистая, упрямая, острая на язык Васса была при¬
знанным командиром «бабьей бригады». Сорокалетшою за¬
сольщицу, объездившую все промыслы Азовского моря,
уважали и побаивались, особенно после отчаянного путе¬
1 С у л а — судак.
279

шествия на байдах, перегруженных рыбой. Только Давыд-
ка, отсидевший недавно полгода за браконьерство, продол¬
жал изобретательно пакостить женской бригаде.
Провожая взглядом легкую, ладную фигуру Давыдки,
Васса с тревогой подумала о сыне — единственном бало¬
ванном сыне Алешке. И здесь схулиганил Давыдка: под¬
поил пятнадцатилетнего хлопчика водкой, научил украсть
из школы волшебный фонарь и вывинтить лампы... Съез¬
дить бы в город, попросить директора за выгнанного из
школы сына-вора. Да нельзя: с часу на час хлынет крас¬
ная рыба.
Но рыбы не было. Шесть раз сыпали рыбачки плав и
шесть раз выбирали чистую сеть. Последний раз сыпали
плав под утро недалеко от государственного заповедника.
По звездам и свежести воздуха угадывался свежий денек.
Прозрачная предутренняя тишина еще накрывала берег.
Гулко и отрывисто вскрикивала выпь, набирая в клюв во¬
ду, бормотала под корневищами явора вода, сухой чекан
провожал лодку легким шепотом, и только сторожевой ка¬
тер, наперекор сонному дыханию реки, вскрикивал отчет¬
ливо и упрямо: «Таб-бак, таб-бак».
Сгрудившись на корме, бабы молчали. Наконец неда¬
леко от заповедника подняли пудового сома. Решили вер¬
нуться обратно. И тут Васса, молчавшая всю дорогу, вдруг
негромко сказала:
— Айда, бабочки, в заповедник!
— По рыбу? — спросила Любка, от удивления бросив
грести.
Васса засмеялась. Ровные зубы ее сверкнули в тем¬
ноте.
— По щуку,— сказала она тихо,— по щуку, что в са¬
погах.
Они тихонько вошли в протоку, соединяющую запо¬
ведник с рыболовным устьем реки. Любка подвела байду
к берегу, положила весла на банку и стала дремать. Бабы
ежились от утреннего холода и перешептывались. Васса
откинула мешающий слушать платок.
Небо стало линять. Большой колесный пароход вошел
в реку и принялся, задыхаясь, пробираться к далекому го¬
роду. Подмигнул и потух маяк. Прогремела по дороге к
базару телега. А они все ждали, все прислушивались к
многозначительному молчанию притихшей реки.
Наконец проснулась Любка. Толстые щеки ее, руки,
плащ, даже ресницы были мокры от росы.
— Ой, мамо, спать хочется,— зевнула она и рассме¬
280

шила своим застуженным баском всю компанию.—Ой,
хочу до дому!
Несколькими взмахами она вынесла байду на середи¬
ну протоки и вдруг круто затабанила обоими веслами.
Бабы вскрикнули. Прячась в камышах, тихо шла вдоль бег
рега тяжелая байда. Смутно блестела в сумерках рыба,
кто-то, накрытый полушубком, спал на корме, и мерно рас¬
качивался одинокий гребец.
Услышав за спиной женский голос, он опустил весла
и не спеша обернулся. Лодки сблизились, и торжествую¬
щая Васса поклонилась в пояс Давыдке.
— Ох, и любит тебя рыба! — сказала она певуче.
Бабы захохотали. Давыдка молча вынул кисет и под¬
нялся на ноги над грудой тарани.
— На премию, тетка, работаешь? — спросил он с ле¬
нивым нахальством.
— На совесть,— ответила Васса с поклоном.
Противники помолчали. Стало видно, как за полосой
ивняка взлетают в светлеющее небо кольца дыма. Сторо¬
жевой катер бодро покрикивал за поворотом.
Давыдка прислушался и с наигранной ленью взялся
за весла.
— Заболтаешься с вами, бабы,— сказал он с усмеш¬
кой.— Будьте здоровы, Любовь Михайловна!
Лодки стали расходиться, но с неожиданной быстротой
Васса нагнулась и схватила байду за борт.
— Да ты что? — закричал Давыдка, теряя терпение.—
Ах, ты!..
— Поговорил бы, рыбак, с нами,— предложила Васса,
бледнея,— поговорил бы с бабами-дурами.
Парень рванул веслами, но вдруг усмехнулся. Сняв
шапку, он оглядел рыбачек и остановился взглядом на
Любке, уставившейся на него с заметным сожалением.
— Эх, бабы, бабы! — сказал он неторопливо.— Скуч¬
ное вы дело затеяли — рыбаков топить. А из-за чего, спра¬
шивается, между нами ревность легла?
Катер затих, поперхнувшись где-то за поворотом. Да¬
выдка вынул из-под лавки ведро и окатил начинавшую за¬
сыпать тарань.
— Отцепились бы вы от меня, бабочки,— сказал он
беззлобно.— Не одна моя ложка к меду прилипла.
— Васса, а Васса? — шепнула Любка соседке.— А не-
хай вин тикае.
— Шут с ним,— вздохнула рыбачка, сидевшая на кор¬
ме.— Одна станица — один грех.
281

Васса молча подтянула байду ближе й замотала’ новые
концы.
— Нехай буде, як вышло,— сказала Васса: ;упрямо.
Давыдка встал и скинул кожух, покрывавший его мол¬
чаливого спутника.
— А ну, Алеша, поздоровкайся с мамой.
Сонный веснушчатый мальчик поднялся, засовывая
руки в карманы.
— Пустить нас, мамо,— сказал он петушиным басом.
Васса молчала.
Повеселевший Давыдка развязал концы.
— Эй, береги руки! — сказал он, пытаясь развернуть
байду.
Васса не двигалась.
— Ударю, ей-богу, ударю!
Разозлясь не на шутку, он толкнул Вассу веслом.
— Я тебе ударю,— сказала Васса тлеющим голосом.—
Я тебе, красавец, ударю! А ну, бабы, ратуйте!
Ноздри ее побелели. Злой летучий румянец обжег ще¬
ки. С неожиданной силой она схватила багор и замахну¬
лась на Давыдку.
— Тю, скаженная! — закричал Давыдка, увертываясь.
Загалдев, бабы вцепились в борта. Давыдка отвернул¬
ся и плюнул в светлую воду. Из-за поворота, разметав пе¬
нистые усы, выходил катерок.
Давно скрылся в протоке зеленый катер рыбной охра¬
ны, утащивший браконьерскую байду, а бабы все еще не
брались за весла.
Вода вокруг лодки стала холодной и гладкой. Светлые
от росы берега раздвинулись, брызги зелени обозначились
на карликовых черных ветлах, обступивших реку. Осетр
высоким плавником распорол желтый шелк, растянутый
между берегов, и веселое небо апреля распахнулось над
Доном.
И вдруг, точно сговорившись, Васса и Любка заплака¬
ли. Васса — беззвучно, закрывая лицо жестким рукавом
плаща, Любка — захлебываясь и причитая в полный го¬
лос.
Проезжий почтарь, остановив лошадь, с тревогой гля¬
нул с высокого воза на двух рослых плачущих баб.
— Утонул кто? — закричал он участливо.
Не отвечая, Васса села за весла.
— А що им буде? — спросила Любка сквозь слезы.
282

тяг~ Що буде, то и буде,— сказала Васса жестоко.
Глаза ее высохли и горели. Она гребла сердитыми, ко-*
роткими рывкамц, ло-матросски сбрасывая воду с весла.
1935
СУНДУК
ни познакомились под Ленинградом в 1925
году. Август Карлович Реймер и Санька Дро¬
здов. Знаменитый мастер фирмы «Цойт» и
семнадцатилетний ученик ФЗУ.
На бумажной фабрике в то время шел
монтаж немецкой машины. Ее привезли в
шестидесяти вагонах, ослепительную, гро¬
моздкую и многим еще непонятную. Август Карлович, без
которого не обходилась ни одна сборка, ходил по цеху, пе¬
реполненный достоинством. Увидев Саньку, он бесцере¬
монно спросил:
— Ты откуда?
— Мы осинские,— сказал Санька, не зная, чему удив¬
ляться — двухэтажной машине или пестрым гетрам, натя¬
нутым на могучие икры баварца.
— Я не спрашиваю жительства... Где ты учен? Фэзэу?
Obersetze nicht! Я буду сам поясняйт.
Он взял ученика за плечо и медленно, точно диктуя,
сказал:
— Фэзэу — это школа... Это — fassen, sehen, sich
iiben l. Понятно?
Дальше «васиздасов» Дроздов еще не ушел. Но мол¬
чать не хотелось.
— Ну а как же! — сказал он поспешно.— Конечно, по¬
нятно. Честное слово, понятно!
Лето они провели вместе возле барабанов, медных се¬
ток, массивных станин, и с каждым днем Санька все боль¬
ше и больше поражался памяти Реймера. Немец знал не
только, как разместить все десять тысяч деталей. По
скрипам и шорохам Август Карлович угадывал скрытые
болезни машин. Он мог определить дефекты, приложив ми¬
зинец к подшипнику, а большой палец к волосатому уху.
1 Понимать, смотреть, упражняться (нем.).
283

За тридцать лет работы у Цойта этот грузный, медлен¬
ный в движениях человек успел объехать полмира. Маши-
пы, установленные им в начале столетия в Канаде, Австра¬
лии и Норвегии, жили до сих пор, опустошая леса, пре¬
вращая деревья в бесконечную бумажную ленту.
Реймер любил показывать Саньке листы целлюлозы,
ленты папиросной и газетной бумаги, куски искусственно¬
го пергамента, шелка, обрезки бристольского картона. Но
интереснее всего был сундук, о содержимом которого мо-
*кно было только догадываться. Тяжелый, обитый лакиро*
ванной жестью, он был залеплен десятками ярлыков оте1
лей и багажных бюро. Говорили, что сундук набит мон¬
тажными схемами всех цойтовских машин, что Август
Карлович копит уникальные технические книги и
атласы.
В те годы многие из технических секретов приходилось
угадывать на ощупь, поэтому содержимое сундука в глазах
заводской молодежи разрослось до гиперболических раз¬
меров.
Несколько раз Дроздов разговаривал с Геймером о
сундуке, но неизменно встречал округленные удивлением
глаза. За три месяца совместной работы Август Карлович
ни разу не развернул перед учеником монтажную схему,
не объяснил, как читаются синьки. Он нехотя прибегал
даже к помощи карандаша, точно боялся оставить хотя бы
тень своих знаний.
Последний разговор был перед отъездом немецких мон¬
тажников.
— Август Карлович,— сказал Санька дипломатично,—
вот вы по специальности почти инженер.
Реймер подозрительно покосился, но ничего не сказал.
Санька замялся.
— Хорошо бы обменяться опытом,— заметил он нере¬
шительно.
— Прекрасная идея... Дальше.
— А разве непонятно?
Август Карлович усмехнулся.
— Нет. Я догадалься... Любопытство есть стимул в ра¬
боте для каждый молодой человек. Так?
— Так.
— Значит, я не могу ничего вам показывайт. Я боюсь
лишайт молодой человек такой ценный стимул.
— А вы не бойтесь.
— Каждый человек должен кушать из свой тарелки,—
сказал Август Карлович наставительно.
284

...Они расстались зимой 1926 года, и только через не¬
сколько лет на имя Дроздова пришло письмо из Мель¬
бурна.
Саныш на заводе уже не было — конверт переслали в
Ленинград студенту первого курса Дроздову Александру
Борисовичу. Реймер жаловался на жару и рассказывал,
что смонтировал пятьдесят шестую ротацию.
— Fassen, sehen sich tiben! — сказал Дроздов, вспом¬
нив разговоры с Августом Карловичем. Впрочем, немец
тут же вылетел у него из головы. Шли зачеты, приближа¬
лась летняя практика. Август Карлович не дождался от¬
вета.
Только через десять лет на одном из уральских заво¬
дов они встретились снова. Технический директор Дроз¬
дов и старый цойтовский мастер.
Август Карлович достаточно много ездил, чтобы ниче¬
му не удивляться. Увидев вместо перепачканного тавотом
парня бритоголового здоровяка за директорским столом, он
спокойно сказал:
— Поздравляю с блестящей карьера.
— Sie wollten sagen — mit Fortwachsen *,— ответил
Дроздов.
Август Карлович начал сборку своей семидесятой ма¬
шины. Старые мастера, знавшие Реймера еще до револю¬
ции, нашли, что немец мало в чем изменился. Те же си¬
зые щеки, стриженая проволока усов и оплывшие веки,
даже тот же суконный картузик с наушниками.
Удивительнее всего, что сохранился и знаменитый сун¬
дук. Облепленный ярлыками, он стал еще ярче. Каждая
страна оставила на его боках свой отпечаток. Были здесь
пальмы, автомобили, орлы, китайские иероглифы, следы
таможенного сургуча, наклейки польских гостиниц.
Сундук был водворен в гостиницу, и Август Карлович
приступил к монтажу. Теперь дело шло много легче, не
приходилось торопить и объяснять элементарных вещей.
Здесь было много опытных мастеров, прошедших школу на
Балахне и Сяси. Знаменитая цойтовская модель, назван¬
ная в прейскурантах «Левиафаном», была смонтирована в
течение месяца.
Наконец все было закончено. Уборщицы вымыли ка¬
фельный пол. Закатав рукава, сеточники стали к машине.
Реймер открыл вентиля, забормотала вода, стал слы¬
шен шепот пара.
1 Вы хотели сказать — с ростом (нем.).
285

Машина нагрелась, ожила. Барабаны пошли быстрее.
Наконец первые хлопья целлюлозы легли на сетку.
Через час возле «Левиафана» стало жарко. Сушильщи¬
ки работали в одних рубахах. Они бережно принимали уз¬
кие серые полосы бумаги и вели их через барабаны. Лента
бежала со скоростью сто пятьдесят метров в минуту, но ни¬
как не могла добраться до последнего вала. Она то распол¬
залась влажными хлопьями, то, перегревшись, гремя, ска¬
тывалась с барабана.
Машина шла полным ходом. Наладчики едва успевали
отбрасывать обрывки ленты, еще наполненные влагой и
теплом. Бумага заваливала проходы. Ее отшвыривали,
сгребали, уносили в мешках и корзинах. Она снова сбива¬
лась в высокие рыхлые горы.
Наступила ночь. Из цеха вынесли пять вагонов разо¬
рванной в клочья бумаги. Старики наладчики отказались
уступать места смене. Люди упрямо подхватывали и вели
куски ленты, и так же упрямо барабаны стряхивали со
своих сверкающих боков обрывки бумаги.
Дроздов спокойно наблюдал эту затянувшуюся схват¬
ку. Похожие случаи бывали и раньше на Балахне. Нико¬
гда еще «Левиафаны» не заводились сразу, как трактор¬
ный движок.
Немец рысью бегал по трапам. Жесткие усы его топор¬
щились вызывающе, хотя мешки под глазами изобличали
усталость. За последние сутки он отошел от машины толь¬
ко один раз, чтобы побриться и выпить стакан кофе. Ав¬
густ Карлович ни с кем не разговаривал, не советовался.
Вооруженный тяжелым американским ключом, он продол¬
жал терпеливо настраивать «Левиафан».
На вторые сутки, пробегая мимо Дроздова, немец ска¬
зал сквозь зубы:
— Dieser Schurke ist vollstandig!1
Лысый череп его взмок от жары и волнения. Третий ко¬
тел бумажного варева шел вхолостую. Дроздов остановил
старика.
— Август Карлович,— сказал он тихо,— я пе навязы¬
ваю вам совета. Машину сдаете вы, но мне думается, у
верхних барабанов нарушена синхронность. Проверьте еще
раз передачи.
Это был верный совет. К вечеру на площадках «Левиа¬
фана» стояло только четверо рабочих. Мимо них плавно
бежала широкая лента.
1 Эта шельма взбесилась! (нем.)
286

Август Карлович стал собираться домой. Незадолго до
отъезда Реймера пригласили в заводской клуб на вечер.
Награждали монтажников, и в длинном списке, оглашен¬
ном рупорами на весь поселок, стояла фамилия Августа
Реймера. Впрочем, больше, чем конверт с деньгами, Авгу¬
ста Карловича взволновал собственный портрет, вывешен¬
ный на видпом месте в фойе. Мастер несколько раз про¬
шелся мимо фотографии, делая вид, что прогуливается.
На следующий день секретарша предупредила Дроз¬
дова:
— К вам немец. В новом костюме и надушен даже.
Август Карлович уже стоял в дверях. Он снял карту¬
зик и поклонился неуклюже и церемонно.
— Я хотел бы выражать вам свою благодарность,—
сказал он нерешительно.
Директор был вдвое моложе мастера, он взял старика
за плечи и усадил в кресло.
— Лучше не выражайте,— сказал он, смеясь.— Бума¬
га идет? Идет. Премию получили? Получили. Все ясно.
— Нет, не все... Я хочу вас приглашайт к себе на не¬
большой секрет. Сегодня... Сейчас.
— Почему же не здесь?
— Прошу вас,— сказал Август Карлович, приложив
огромные ладони к жилету.
Они молча оделись, перешли площадь и поднялись на
второй этаж гостиницы, где жили немецкие консультанты.
Войдя последним, Август Карлович повернул ключ в
замке и спустил шторы.
— Ого,— заметил директор,— значит, секрет?
Август Карлович не расслышал.
— Да, да,— сказал он,— скоро я буду в Германии.
У меня в Лейпциге семья — вы понимайт?
Август Карлович наклонился и вытащил из-под крова¬
ти знаменитый сундук. Мастер заулыбался ему, как старо¬
му приятелю, он снял пиджак и погладил сундук по кру¬
той спине.
Замок был старинный, со звоном, каких уже не делают
в Золингене. «Тилим-бом!» — сказал сундук, распахиваясь,
и директор с любопытством взглянул через плечо Августа
Карловича.
Это была вместительная копилка технического опы¬
та — целая библиотека, завернутая в толстую сахарную
бумагу. Объемистые справочники лежали рядом с черте¬
жами цойтовских машин и старинными словарями с фото¬
графиями канадских заводов. Были здесь еще складные
287

метры, респектабельные прейскуранты, готовальня, ле¬
кала и даже образцы целлюлозы, похожие па тонкие
вафли.
Дроздов с любопытством разглядывал все это аккурат¬
но разложенпое по стульям богатство. Но чем дальше опо¬
рожнялся сундук, тем скорее любопытство директора сме¬
нялось разочарованием. Все, что вчера представляло
огромную ценность, сегодня уже превратилось в историю.
— Вот,— сказал Август Карлович великодушно,
пусть кто-либо берет и пусть читайт!
Дроздов засмеялся.
— Стриженому расчесок не дарят. Лет бы пять назад
мы вам во какое спасибо сказали!
— А сейчас?
Поздно, Август Карлович, теперь это... как бы ска¬
зать, вроде сундука полишинеля.
— Это вы сериозно? — спросил немец, опешив.
— Вполне. Спокойной ночи, герр Реймер.
Дроздов простился и вышел. Август Карлович маши¬
нально сложил книги и захлопнул сундук. «Тилим-бом!» —
сказал замок насмешливо.
Пинком ноги Реймер отшвырнул сундук под кровать и
подошел к окну.
В старом сосновом лесу, окружавшем завод, горели
сильные лампы. Строители не успели поставить столбы,
поэтому белые шары висели на разной высоте среди сучьев
и хвои.
Август Карлович надел шубу и вышел на улицу. На
просеке, возле пакгауза, стоял длинный товарный состав.
Парень в буденовке и лыжном комбинезоне просовывал
стропы под квадратный, должно быть, очень тяжелый
ящик.
Август Карлович тронул грузчика за плечо.
— Что это?
— А кто его знает,— сказал парень, не отводя глаз от
груза.— Каландр какой-то, шестьдесят вагонов — одна ма¬
шина.
— Гамбург?
— Нет, Ленинград.
Август Карлович снова вспомнил о вежливой улыбке
директора. Досада росла, как изжога.
— Сундук полишинеля,— сказал он громко.— Natur-
lich! 1 Да, это есть опоздание.
1 Разумеется! (нем.)
288

Грузчик хмуро взглянул на пожилого человека в рас¬
стегнутой шубе.
— Опоздали, опоздали...— сказал он, озлясь.— Вся
ночь впереди...
И, отвернувшись, громко добавил:
— Вот вредный толкач!
1937
НАСТОЯЩЕЕ
четыре часа утра техника Зыбипа разбуди¬
ла жена.
— Скорее,— сказала она шепотом.— Ой,
Митя, скорее. Кажется, уже началось.
Сонный Митя закинул руки за голову и с
наслаждением выгнулся на тахте.
— Слышу, слышу,— сказал он лениво.—
Опять паника, Оля.
Зная мнительность жены, Митя был спокоен. Уже три
раза после суматошных сборов выезжали они к москов¬
скому поезду, и три раза, остановив лошадь в поле, Ольга
говорила виноватым и жалобным голосом:
— Ой, Митя... Ну, какая же я трусиха. Вот и прошло...
И они возвращались обратно пешком в певучем густом
зное августа, по дороге, белой от солнца и пыли. А вокруг
желтели посевы льна-кудряша, лениво громоздились кру¬
тые облака и кузнечики проносились над дорогой, разме¬
тав огневые подкрылья, такие трепетные и яркие, что
страшно становилось за сухие поля. Набегал ветер — то¬
гда миллионы маленьких круглых коробочек льна начина¬
ли чуть слышно звенеть. И так всю дорогу, до балки, за
которой начиналась деревня; короткие синие тени, пыль¬
ный болиголов, мерцание птичьих крыльев над головами,
песни, льющиеся с высоты на пересохшее поле холодными
тонкими ручьями, и смутный звон, похожий на шепот,—
сытый, лепивый шепот горячей земли.
Митя не сердился нисколько. Из-за этого стоило про¬
снуться хоть в четыре утра. Неловко только снова звонить
в соседний дом отдыха, выпрашивать для роженицы легко¬
вую машину...
— Ты это всерьез? — спросил он сквозь сон.— Надо же
наконец разобраться.
Ю С, Диковский
289

— Скорее! — приказала она.
И Митя очнулся.
Ольга стояла возле тахты в одной рубашке, не надев
даже тапочек. Странно сгорбившись, наклонив голову, она
прислушивалась к чему-то, слышному только ей. Потом
осторожно выпрямилась, тихо, точно боясь поскользнуть¬
ся, прошла в соседнюю комнату и стала собираться в до¬
рогу. Всегда нерешительная, немного суматошная, она
сразу изменилась необычайно. Лицо стало озабоченным,
острым, чужим, голос повелительно резким, какого Митя
не слышал ни разу. Она не просила: распоряжалась как
человек, имеющий право командовать. Быстрыми, точны¬
ми движениями открыла саквояж, положила халат, белье
и накинула пиджак на плечи оробевшего Мити.
— Скорее,— повторила она.
Это было настоящее. Митя так растерялся, что не смог
даже надеть как следует туфли. Так и побежал к сельсо¬
вету с развязанными шнурками, сминая голыми пятками
задники.
Пчельник... сани... колода... крыльцо. Двери настежь.
И сторож не спит — какая удача!
Старенький эрихсоновский телефон закряхтел, засто¬
нал, готовый рассыпаться, но ответил неожиданно громко
и бойко: «Готово». Потом помолчал, плеснул в ухо Мити
жиденьким звоном и вдруг сказал наставительно:
— За неисполнение штраф! Точка. Запишите по бук¬
вам Козьма... Ульяна... Цецилия... Егор... Константин...
Иван Краткий... Никита...
— Повесьте трубку! — крикнул Митя в испуге.
— Не хулигань,— сказал бас.— Я тебе такое повешу.
Харитон... Ольга... Тарас... Не стучи. Мягкий знак. Кате¬
рина...
— У меня жена родит.
— А у меня торфа горят.
— Я пожалуюсь.
— Хоть Калинину. Двадцать два, дробь шестнадцать.
С красной строки.
В отчаянии Митя швырнул бесполезную трубку. Сто¬
рож поднял ее, прислушался и заулыбался как старому
Другу.
— Денис Антоныч это,-- сказал он, подмигивая.-^
Слышь, голос сдобный, крупичатый. А товарищ Микрюков
тот в нос себе говорит, гулькает вроде. А Ершов с конной
фермы просто шипит, как гусак или лампа паяльная. У
него после бани конфузия горла.
290

— Что же делать?
— А возможно, Зазубрин это,— сказал сторож в раз¬
думье.— Голос у него путаный, мутный... С бабами тенор,
с прочими бас. Опять же после выходного — петух пету¬
хом. Не пойму я таких голосов.
— Черт бы вас побрал! — закричал Митя, озлясь.—
Дайте трубку, у меня жена рожает, я не хочу вас слу¬
шать!
Но сторож не обиделся.
— И не слушай,— сказал он спокойно.— Я человек
старый, болтливый, а у вас баба, то есть супруга опорож¬
няется. Случай серьезный.
Он сложил руки фунтиком и закричал в трубку:
— Тихон Захарыч! Алло. Замолкни. Алло, это я, Па¬
вел Петров... Здравствуйте, товарищ Зазубрин! Тут жена
итеэра по первому разу рожает. Ольга Ивановна... Будь
добр, прервись...
И трубка действительно замолчала. Митя отчаянно за¬
вертел рукояткой.
— А ждете кого? — полюбопытствовал сторож.
— Мальчика, — сказал Митя сердито.
— Значит, сынка... Мальчик всегда приятнее девок.
Только мараются чаще. Звоните, звоните... Я тихо.
Он постоял, хотел еще что-то добавить, но вдруг мах¬
нул рукой и вышел на цыпочках, отчаянно скрипя сапо¬
гами.
Митя долго не мог дозвониться. Слышался девичий
смех, щелчки, гудение мотора, потом откуда-то просочился
томный, щекочущий голос гавайской гитары, и в доверше¬
ние мук, испытанных Митей, за окном раздался топот бо¬
сых ног и восторженный детский крик, почти визг:
— Ой, тетечка Лиза! Ой, скорее! У Семеновых дачница
родит.
А когда удалось перекричать и гавайскую гитару, и ве¬
селых девиц, оказалось, ехать в Москву невозможно: ма¬
шина разута, дурит карбюратор, а главное, к шоферу при¬
ехал из Мурома тесть.
И все-таки через час они выехали. Не в Москву и
не на машипе, а в соседнюю районную больницу на
лошади, которую догадался запрячь разговорчивый сто¬
рож.
Ольга держалась молодцом. Ни упреков, ни слез, на ко¬
торые она была далеко не скупа. Вздернув гневную бровь,
молча влезла па телегу, поправила юбку и, отвернувшись
от мужа, задумалась о своем.
10*
Ш

Несмотря на тревогу, Митя невольно залюбовался же¬
ной. Губы ее от частого покусывания потемнели, окайм¬
ленные нежной тенью глаза глядели спокойно и строго, а
па висках и худенькой шее чудесно светились пушистые
пряди.
Едва они выбрались в поле, как дядя Павел бросил
вожжи, и лошадь сбилась на шаг. Запах теплой кожи, дег¬
тя и сена, мелькание крепких белых ляжек, смешной хвост-
обдергашка с черной репицей, видной сквозь редкие воло¬
сы, пыль, летящая на овсы пизко и косо,— все это было
так знакомо, обыденно, скучно, что казалось, едут они
давным-давно, чуть ли не целые сутки.
Долго сердиться Ольга не умела.
— Эх, ты, теляпушка,— сказала она, посветлев.— Ки¬
сель Киселевич.
— Да я...
Ольга покровительственно, точно старшая, похлопала
его по руке.
Они ехали среди овсов, голубых, влажных, высоких.
Длинная утренняя тень не спеша переступала ногами и
встряхивала головой.
Дядя Павел повернул к седокам доброе потное лицо.
— А ведь солдатка тоже тут родила,— заметил он не¬
ожиданно.— На покрова, в 1903... Ей-богу!
Он указал на овражек, поросший ольшаником.
— Одна?
— Нет. Я помог,— сказал дядя Павел спокойно.— Я к
медицине очень способный... Да и дело нехитрое. Твердость
только надо иметь.
Ольга посмотрела на темные, неторопливо-спорые руки
дяди Павла и зябко повела плечами.
— Нельзя ли скорее,— попросила она.
— Раньше вечера все равно не опростаться,— сказал
дядя Павел резонно.— Я уже знаю. А родила солдаточка
так.
Он сел поудобнее и не спеша стал рассказывать, как
пришлось носить воду в картузе за две версты и завязывать
пуповину шнурком от кисета.
Долго страдала солдатка, и долго гудел дядя Павел,
вспоминая подробности диковинной встречи, а заодно и
свадьбы, и крестины, и похороны, и прочие интересные
случаи жизни.
Умолк он только на краю города, у водокачки, да и по¬
тому только, что надо было погонять ленивую лошадь.
Они стали подниматься в гору к больнице по скверной
292

булыжной мостовой. Ольга совсем притихла. На малень¬
кое смуглое лицо ее набежала тень, как будто они въеха¬
ли в рощу.
— Главное — спокойствие,— посоветовал Митя.
— Я спокойна.
А между тем оба трусили одинаково сильно.
Все спали в больнице, когда они поднялись на крыльцо
и забарабанили в обитую голубой клеенкой дверь.
Сестра не захотела будить главного доктора из-за та¬
кого обычного случая, но Митя решительно выступил впе¬
ред и с неожиданным апломбом соврал:
— Передайте — Зыбин. Архитектор с женой (Ольга
поблагодарила его улыбкой). Случай патологический,
трудный. Будите... Я отвечаю.
Ольгу немедленно увели в ванную комнату, но главно¬
го врача не позвали.
— Это безобразие, подлость. Я ему устрою бенефис,—
пообещал Митя, топчась в коридоре.
Он был возмущен медлительностью сиделок и нянек,
их равнодушием к такому исключительно важному случаю.
Все они двигались не спеша, разговаривали о каком-то
шифоне и даже смеялись, точно ничего не произошло.
Одна из них, пожилая, с лицом цыганки, чеканенным
оспинами, сказала спокойно:
— Зря не волнуйтесь. У нас процент небольшой.
— Какой процент?
— Петр Петрович — прекрасный хирург,— ответила
сиделка уклончиво.
— Вот я с ним и поговорю,— повторил Митя упрямо.
Но когда, скрипя половшими, быстро подошел доктор,
тяжелый, самоуверенный, с оттопыренной властно губой,
и сунул холодную руку, Митя как-то сразу смутился и, за¬
быв о бенефисе, стал просить умоляющим шепотом — об¬
следовать, проследить до конца, отнестись повниматель¬
нее, то есть то, что всегда говорят в таких случаях моло¬
дые мужья.
Доктор посмотрел сверху вниз на притихшего техни¬
ка, гмыкнул и ничего не ответил.
— Опорожнится,— сказала сиделка ласково.— Женщи¬
на ладная, широкенькая.
— Скоро?
— А вы пройдитесь,— посоветовал Петр Петрович,
зевнув.— Погуляйте.., искупайтесь, Замечательный город!
293

И Митя пошел, сам не зная куда,— по высокому дере¬
вянному тротуару, вдоль забора, на котором лежали тяже¬
лые лапы деревьев.
Утро было неяркое, тихое. На теневых скатах крыш и
канав блестела еще роса. Дым слоями ложился на улицы,
придавая земле чернильный оттенок.
Мите стало грустно — точно ушел поезд, оставив его па
перроне. Один. И как это быстро случилось. Только вчера,
собирая в лесу костянику, читали в «Известиях» сводки
о боях на Янцзы, ругались из-за пустяков. А сегодня... Что
же будет? Ольга так боялась этого дня.
На город, белый и пыльный, смотреть не хотелось. Все
здесь было почтенно, добротно и скучно. Старые, казенные
дома с колоннами и бутылками балюстрад, кружевная де¬
ревянная гниль, из-под которой поблескивают мутные гла¬
зенки особняков, низкая галерея торговых рядов, глухие
заборы, запах кожи и сена, жестяные овалы страховых но¬
мерков, и посредине города сквер с цементным обелиском,
крашенным суриком. На фронтоне одного из домов висел
еще герб — добрый губастый лев и медведь навытяжку
возле ботфорты...
Он допытался представить больницу, толстого доктора,
Ольгу на операционном столе — и не смог. В глаза настой¬
чиво лезла всякая мелочь, вроде зеленых новеньких урн
или пестрых мыльниц в витрине. «Эгоист! Мальчиш¬
ка!» — сказал он с досадой и пошел напрямик через пло¬
щадь.
Дядя Павел еще не уехал. Митя встретил его на базаре
в гончарных рядах. Разговорчивый сторож стоял среди
женщин и, держа на ладони большой кувшин, объяснял
продавцу, какой веселый звон должен быть у посуды. Уви¬
дев Митю, он заулыбался и пожелал Ольге двойню.
Стало жарко. Съежились тени. По улицам, оставляя
крупные, пыльные капли, проехала бочка с водой. А Митя
все еще бродил по скрипучим тротуарам, не зная, о чем
думать, что делать в такие минуты. В маленькой жизни его
до сих пор не было по-настоящему серьезных событий.
Техникум... зачеты... диплом... Вот и все. Если не считать
велосипедного кросса и двух парашютных прыжков. В два¬
дцать два года он все еще казался подростком. И даже те¬
перь, когда следовало думать о вещах солидных, значи¬
тельных, вел себя по-мальчишески: пил скверный квас,
читал объявления на столбах, листал журналы в киоске, в
то время как нужно было...
Не надумав, что же все-таки нужно, он снова вернулся
294

в больницу. Но сиделка довольно бесцеремонно выставила
его за дверь.
— Жалость ваша ей ни к чему,— сказала она.
Окна палаты были раскрыты. Митя влез по пояс в
крапиву и долго прислушивался к смутному шуму родиль¬
ного дома. Звуки были совсем не больничные; щелкали
счетами, гремели посудой. Ни стона, ни крика.
Митя подумал и медленно пошел вдоль ограды к реке.
Вода блестела, как чешуя. Солнце рикошетом било в
глаза, и прутья вязов у берега казались обугленными.
Он вошел в тень и вскоре увидел настоящие, живые
цвета: светлую траву и яркие точки гвоздики, мерцание
зеленой воды и сверкающую среди листьев далекую си¬
неву.
На другом берегу реки желтели свежие срубы. Тощий
мальчишка, стоя по пояс в воде, щекотал веточкой рака.
В трех шагах от него в плетенке, устланной мхом, шеве¬
лились черно-зеленые клешни.
— Это какая деревня? — спросил техник без всякого
любопытства.
— Это Орешки,— ответил мальчишка.
Они помолчали. Митя смотрел на испачканные зеле¬
нью брюки, мальчишка разглядывал рака.
— Большие по гривеннику,— заметил ловец деловито
и, кивнув на больницу, солидно осведомился:
— Жену привезли? По первому разу?
— Привез.
— Покричит — перестанет,— рассудительно сказал со¬
беседник.— По первому разу всегда трудно родить.
Это было сказано так солидно, что грустный Митя
чуть-чуть усмехнулся.
— А ты почем знаешь?
— Я все знаю,—сказал собеседник,—у нас в пятом
классе уже сердце прошли.
С этими словами он поднял плетенку и, поставив ее на
плечо, пошел на ту сторону речки — маленький, строгий, в
длинной рубахе, волочащейся по воде.
Странное дело: Митя пожалел, что мальчишка скоро
ушел. Так не хотелось сидеть в тихий, сытый полдень на¬
едине с тревожными мыслями. Пусть смешной ловец ра¬
ков, пусть дядя Павел с его грубоватым подмигиванием и
несуразными разговорами. Кто-нибудь должен сидеть ря¬
дом, дышать, говорить, отвлекать; в консультации обеща¬
ли: крупный ребенок — трудные роды. Почему? Ольга
много двигалась, мало ела в последние дни.
295

На солнцепеке в жесткой отаве отрывисто и ритмично
вскрикивал кузнечик. Загадать? Смешно... Если вскрикнет
три раза — все будет удачно... Раз... два... Низко скользну¬
ла ласточка... Молчание. Не смешно ли? Помеха — значит
неточно. Он загадал дважды, и оба раза вышло несхоже.
Первый раз — жить, второй... Чушь! Она так здорова... Но
против воли мерещилось: запах можжевельника, жара, ре¬
зиновые пузыри со льдом, ноги в белых босовичках, лицо
грозное и прекрасное, и на крышке, прислоненной к стене,
глазетовый крест. Почему крест? Потому что так уже бы¬
ло — мать хоронили в июле.
Охваченный темным предчувствием, он кинулся вверх,
обогнул тихий дом и едва не сбил Петра Петровича, отда¬
вавшего распоряжение санитару:
— Ну, что? Началось?
— Не так скоро... Не так скоро,— сказал доктор сер¬
дито.
— А вы не скрываете?
— Что-с?
— Почему так тихо? Она без сознания? — Митя засо¬
пел от волнения.— Скажите как мужчина мужчине.
— Что-с?
Доктор снял очки, взглянул на Митю выпуклыми го¬
лубыми глазами и, фыркнув, исчез в коридоре.
Митя твердо решил не уходить со двора. Пусть ругают,
пусть гонят. Он должен быть здесь. Знать. Слышать.
Он стал угадывать звуки: запели колесики больничной
тележки, повезли... Не Ольгу ли? Заныл в ванной комнате
кран. Кто-то вскрикнул. И снова тихо. Зной, голубая дверь,
душный запах больницы. Даже от ромашек во дворе несло
йодоформом.
Под вечер сестра вынесла Мите ломоть хлеба с повид¬
лом и сказала, что Ольга мается пятый час.
— Поясница слабовата,— пояснила она.— Городские
все так.
— Началось?
— Ешьте, ешьте,— сказала сестра.
И ушла, оставив ломоть на перилах. Митя смалодуш¬
ничал — взял хлеб. (В такие минуты!) «Мальчишка»,—
сказал он с досадой и грустью. Однако повидло слизал.
Это было совсем бессовестно, потому что настоящее
уже началось. В операционной зажгли свет и закрыли
окно. Снова провезли но коридору ужасную тележку.
И так как голубая дверь больше не открылась, Митя за¬
шел с другой стороны корпуса и стал расспрашивать всех
296

без разбора — нянек, сторожа, прачек, сестер, даже
больничного повара. Все отвечали охотно, но так бес¬
толково, что Митя совсем отчаялся узнать что-нибудь
точное.
Наконец кто-то в белом халате обронил на бегу:
— Родила... Родила...
Митя метнулся вдогонку:
— Ольга? Кого?
— Не знаю. Кажется, мальчика.
И сразу стало легко и спокойно, точно Митя отошел от
края обрыва. Сын! И ни стона. Вот выдержка. А ведь как
плакала раньше. Сын! Вот и все. Просто и сильно.
Он ходил по двору по высокой траве, освещенной ок¬
нами дома, смеялся и говорил сам с собой. Никогда, даже
в первые дни знакомства, когда они тайком целовались в
воротах, он не знал такой огромной, несуразной, взлохма¬
ченной радости. Сильнее, чем парашютный прыжок, с его
жестким рывком и могучим ощущением силы, жизни, про¬
стора. Да разве не был весь день затяжным прыжком в
пустоту? Все стало теперь близким, доступным, возмож¬
ным.
Стукнула дверь. Он обернулся и увидел Петра Петро¬
вича. Доктор стоял на крыльце и старательно, слишком
старательно завязывал тесемки халата.
— Сын?
Доктор спустился и взял Митю за лацкан пиджака:
— Вы, кажется, парашютист... смелый человек.
Митя не понял:
— Сын?
— Да,— сказал доктор.— Был сын.
Отрывисто, точно сердясь, он стал говорить еще что-то
о конституции и слабости связок. Но Митя не слышал.
Сразу пропали яркие окна, доктор и двор. Кроны де¬
ревьев сомкнулись. Стало теспо и душно, точно в колодце.
И откуда-то издалека, с огромной высоты падали на голо¬
ву холодные редкие капли слов.
— Или — или... Угроза... Ждать... Эфирная маска... Ре¬
зекция.
Потом кто-то чужой спросил Митиным голосом, с тру¬
дом ворочая фразы:
— Ольга... Это что? Она будет жить?
Он заставил себя взглянуть на врача. Колодец рассы¬
пался, звон исчез. Накрытый звездным небом двор стал
просторен и тих. Возле Петра Петровича с полотенцем в
руках стояла сестра.
297

— Надеюсь, да,— сказал доктор отрывисто,— но детей
больше... Что делать, или мать, или сын.
— Она знает?
— Она не должна знать. Покамест.
Митя резко вырвал лацкан из рук доктора. Гнев и от¬
чаяние мешали ему говорить.
— Это вы... вы...— начал он.
И умолк. В дверь вместе с лучом света вырвался голос
Ольги.
— Няня, он плачет,— говорила она.— Время кормить...
Почему он кричит?
— Мой сын... Это сделали вы... Мясник,— сказал Митя
в отчаянии.
Они глядели друг другу в глаза.
— Не смейте. Я практикую тридцать два года.
И снова Митя услышал нетерпеливый, тревожный го¬
лос жены:
— Няня, вы слышите?.. Принесите его.
— Покажите ей кого-нибудь,— сказал Митя решитель¬
но,— слышите? Покажите сейчас!
— Разве от Богачевой,— спросила тихо сестра,— Маль¬
чик третьи сутки один.
Доктор кивнул головой. Скрипнула дверь, и снова тихо
в палате. Звезды стали крупнее и ярче. С неба веяло хо¬
лодом.
— Я оставлю вас ночевать у себя,— решил доктор.
Он осторожно взял маленького техника за плечи и под-
толкпул к воротам, но Зыбин поспешно и сердито ответил:
— Оставьте. Мне надо... Там ждут.
Никто его не ждал. Дача в Лужках была темна и пус¬
та. В кармане звенели ключи.
— Ничего вам не надо,— сказал доктор решительно.—
А впрочем... подождите минуту.
Он скрылся во флигеле и вскоре вынес тяжелую маши¬
ну с прямым старомодным рулем. Митя не взглянул на
нее.
— Ну, что же вы? Да не бойтесь. Опасности нет.
— Я хочу...
— Зпаю, нельзя.
Он попытался загородить Мите дорогу, но маленький
техник сердито толкнул Петра Петровича в грудь, побе¬
жал по крапиве к ярким, распахнутым настежь окнам па¬
латы. Третье с краю — он знал.
Ломая ногти, Митя взобрался на узкий выступ степы и
схватился за ставень.
203

Ольга лежала возле окна — бледная, похорошевшая, не¬
узнаваемая. Такой праздничной, ясной, волнующей кра¬
соты Митя не видел ни разу. Чистый полукруг зубов, вы¬
пуклый детский лоб, тонкая шея, окаймленная грубой
тесьмой казенной рубахи, лицо измученное, милое, ясное,
и глаза с дрожащими яркими точками в глубине темных
зрачков — удивительные материнские глаза, в которых и
гордость, и боль, и испуг. Не глаза — свет, торжество, са¬
ма звездная радость.
Услышав скрип петель, она запрокинула голову и, еще
не видя Митю в окно, но безошибочно угадывая присутст¬
вие мужа, сказала:
— Сын... Знаешь... Сын.
Стоя на цыпочках, вцепившись в наличник окна, Митя
молчал.
— Ты видел его? Да?
— Завтра... Спи...
— Он не такой, как все. Он особенный,— сказала она
шепотом,— и Петр Петрович особенный, и сестра. Сын,
Дмитрий, сын!
Она повторяла то, что говорили до нее сотни матерей
в этой высокой гулкой палате, и все-таки старые слова
были неповторимо яркими, свежими, как неповторимы ве¬
сенняя зелень, рождение, всякое искреннее и сильное чув¬
ство.
Она улыбалась, говорила о мертвом ребенке как о
живом, сердилась на пяшо и твердила, что время кор¬
мить.
И это было ужасно — видеть счастье, огромное, полное,
уверенное, как сама жизнь. Знать, слушать, молчать.
Он хотел спрыгнуть, бежать в темноту от солнечных
глаз, усталой и гордой улыбки, от слабых рук, которые ни¬
когда не почувствуют ни тепла, ни тяжести сына. И не
мог. Стоял на узком выступе, вцепившись ногтями в на¬
личник окна.
Ольга запрокинула голову и увидела мужа.
— Ой, какой ты смешной!—шепнула она.—Почему
ты не радуешься? Знаю, ты боялся... Молчи.
— Не могу,— сказал Митя.— Сердце мое, Олик. Птица
родная. Пойми.
— И не надо. Я так устала. Сын... Сын...
Он пожал руку, горячую, слабую, неловко спрыгнул в
крапиву и побежал к воротам, где стояли доктор с сест¬
рой.
— Ребенок! Чей это?
т

— Письмоноски одной,— сказала сестра неохотно.—
Женщина одинокая, тихая, в Орешках жила.
— Она умерла?
— Да.
Они помолчали. С Заречья тянуло влагой и холодом.
Луны еще не было видно, но воздух над рощей, светлея с
каждой минутой, уже отсвечивал бронзой. Крупные, спе¬
лые звезды горели в черной листве.
Большой жук с размаху ударился в белый халат, испу¬
гался и упал на дорогу.
— Не говорите никому,— сказал шепотом Митя.— Не
говорите ей, я прошу.
Доктор не ответил.
— Невелик грех молчать,— сказала сестра.
Зыбин вскочил на седло и, сильно работая педалями,
погнал машину вниз, в темноту, где смутно белело шоссе.
1939
Приключения катера «Смелый»
КОНЕЦ «САГО-МАРУ»
расскажу вам эту историю с одним только
условием: разыщите в Ленинграде нашего
моториста Сачкова. Сделать это нетрудно и
без адресного стола.
Он живет в доме номер шесть, у Елагина
моста. Если запомнить приметы, вы узнаете
парня, даже небритого. Рост его сто семьде¬
сят два — ниже меня примерно на голову. Глаза обыкно¬
венные, волосы тоже. Грудь сильно шерстистая, а на пле¬
че по старой флотской моде выколот голубой якорек. В ор¬
кестре он первая домра, на футбольной площадке всегда
левый хавбек.
Если найдете, передайте Сачкову, что «Саго-Мару» не
видно даже во время отлива. В прошлом году из воды еще
торчала корма, а месяц назад, когда мы проходили мимо
Бурунного мыса, на косе сидели только чайки. Так всегда
бывает в этих местах; что не съест море — проглотит пе¬
сок.
300

В 1934 году вместе с Сачковым мы служили на сторо¬
жевом катере «Смелый». Сачков — мотористом, я — руле¬
вым. Славное было суденышко — короткое, толстобокое,
точно грецкий орех, крашенное от топа 1 до ватерлинии
светлой шаровой краской, как и подобает пограничному
кораблю. Весело было смотреть (разумеется, с берега), ко¬
гда море играло с катером в чехарду, а «Смелый» шел враз¬
валочку, поплевывая и отряхиваясь от наседавшей волны.
Не раз мы обходили на нем камчатское побережье и знали
каждый камень от Олюторки до Лопатки.
По совести говоря, «Смелый» доживал в отряде послед¬
ние годы. Он был достаточно устойчив и крепок, чтобы
выйти в море в любую погоду, и слишком нетороплив, что¬
бы использовать эти качества при встрече с противником.
Там, где успех операции зависел только от скорости,
на «Смелый» трудно было рассчитывать... Так думали все,
кроме Сачкова. Это понятно. Сидя в машинном отделении,
никогда не увидишь, что делается наверху. Кроме того,
Сачков был упрям и обидчив. Стоило только за обедом за¬
метить, что «Соболь» или «Кижуч» ходят быстрее,
чем «Смелый», как наш механик мрачнел и откладывал
ложку.
— А вы научитесь сначала отличать примус от дизе¬
ля,— советовал он обидчику,— вот тогда сядьте на «Собо¬
ля» и попробуйте меня обогнать.
Никаких возражений он не терпел и все, что говори¬
лось о старом движке, принимал на свой счет... «Нет в
море катера, кроме «Смелого», и Сачков — механик его»,—
говорили про нас остряки.
У этого тощего остроносого парня была еще одна стран¬
ность: он любил математику. Подсчитать, когда поезд об¬
гонит улитку или во сколько минут можно наполнить боч¬
ку без днища, было для него пустяком.
Квадратные корни наш моторист извлекал быстрее, чем
ротный фельдшер рвет зубы. Этому, конечно, трудно по¬
верить, но я видел сам, как Сачков, получив увольнитель¬
ный билет, шел в городской парк, ложился на траву и на¬
чинал щелкать задачи, точно кедровые орехи. При этом
он улыбался и чмокал губами.
Дошло до того, что Сачков принес в кубрик и повесил
рядом с портретом наркома какого-то бородатого грека, о
пустыми глазами и бородой, закрученной не хуже мерлуш¬
1 Той — верхний конец любого корабельного дерева, напри¬
мер, мачты.
301

ки. Когда я указал ему на неуместность соседства, он мах¬
нул рукой и сказал:
— Не валяйте дурака, Олещук. Что вы Пифагора, что
ли, не видели?
В то время мы еще не знали, что Сачков готовится в
вуз, и сильно удивлялись чудачествам моториста.
Понятно, что математические успехи Сачкова никакого
отношения к работе катера не имели. Если нам удавалось
взять на буксир японскую хищную шхуну, облопавшуюся
рыбой, точно треска, то зависело это вовсе не от умения
моториста решать уравнения. С каждым походом мы все
больше и больше ощущали медлительность нашего катера.
В тот год мы охраняли трехмильную зону на западном
побережье, куда особенно любят заглядывать японские
хищники-рыболовы. Море там невеселое, мутное, но уро¬
жайное, как нигде в мире.
Были здесь киты-полосатики, метровые крабы, кашало¬
ты с рыбьими хвостами и мордами бегемота, камбалы ве¬
личиной с колесо, тающая на солнце жирная сельдь, пят¬
нистый минтай, пузатая треска, корюшка, пахнущая на
воздухе огурцами, морские ежи, рыба-черт, каракатицы,
осьминоги, морские львы, ревущие на скалах у мыса Ши-
пунского, бобры, котики, нерпы,— словом, все, что дышит,
ныряет, плавает, ползает в соленой воде.
Я не назвал красную рыбу и ее родичей — кету, горбу¬
шу и чавычу, но лососи — особая тема... Рыба эта мечет
икру только раз в жизни и обязательно в той реке, где не¬
рестились ее предки. Каждый год, начиная с середины
июля, лососи валом идут в пресную воду. Если река обме¬
леет, они будут ползти, если дорогу закроет коряжина или
камень, они будут скакать.
В это время Камчатка теряет покой. Все, кто может
отличить камбалу от кеты, надевают резиновые сапоги и
лезут в воду навстречу лососю. В устьях рек появляются
нерпы, отощавшие медведи выходят к ручьям, ездовые со¬
баки, чуя запах свежей юколы1, скулят и рвут привязи.
По ночам на берегу и в море горят огня. Рыба рвет сети,
топит кунгасы. Вода в реках кипит. Ловцы, засольщики,
резчики ходят облепленные чешуей, усталые, мокрые и ве¬
селые.
Оживают и хищники. Японские промышленники похо¬
жи на треску: чем больше рыбы, тем шире разевают они
1 Юкола — вяленая рыба.
302

пасти. Я не пророк, но знаю твердо: когда-нибудь рыбий
хвост станет им поперек горла.
«Железные китайцы» 1 на консервных заводах жуют
лососей круглые сутки, японские сезонники на арендных
участках пе вылезают из моря, пройдохи синдо ставят в
неводах двойные открылки1 2. Но этого мало. Господа из
Хоккайдо посылают к Камчатке москитный флот, воору¬
женный переметами и сетями. Неуклюжие, но добротные
кавасаки, вместительные сейнера, быстроходные шхуны,
древние посудины с резными бушпритами3, сверстники
фрегата «Паллада»,— сотни прожорливых хищников сле¬
таются сюда, точно мухи на кухню. Самые мелкие идут с
островов Курильской гряды — без компаса и без карт, с
мешком сорного риса и бочкой тухлой редьки, напарыва¬
ются на рифы, платят штрафы и все-таки пытаются воро¬
вать.
Их тактика труслива и нахальна. Если пограничный
корабль поблизости, хищники держатся за пределами трех¬
мильной зоны; здесь они ждут, чинят сети, вяжут фуфай¬
ки или прохаживаются по палубе с таким видом, как буд¬
то не могут налюбоваться камчатскими сопками.
Стоит только отвернуться, как эта орава устремляется
к берегу и с непостижимым проворством хватает рыбу за
жабры.
Многие из хищников были хорошо нам знакомы. Любой
из нашей команды мог за три мили узнать кавасаки
«ИГ-43» или двухмоторный катер «Хаяп», всегда таскав¬
ший за собой целую флотилию лодок. Особенно много кро¬
ви испортила нам шхуна «Саго-Мару». Это было судепыш-
ко тонн на семьдесят, с крепким корпусом и хорошими об¬
водами. В свежую погоду оно свободно давало миль де¬
сять — ровно столько, чтобы вовремя уйти в безопасную
зону.
Вероятно, «Саго-Мару» имела базу поблизости, па ост¬
рове Шимушу, потому что появлялась она с удивительным
постоянством, каждый раз вблизи Бурунного мыса, где
стоит японский консервный завод.
Намытая рекой песчаная отмель и мыс Бурунный обра¬
зуют здесь неглубокий залив, в котором всегда плещется
рыба. Трудно сказать, что привлекает ее в эту мутную во¬
ду, но в июле залив напоминает чан для засола сельдей.
1 «Железные китайцы» — автоматы для резки и потро¬
шения рыбы.
2 Открылки — часть сетей.
3 Бушприт — наклонная мачта на носу корабля*
.303

Рыба проникает сюда в часы прилива через отмель и
после отлива попадает как бы в мешок. В поисках выхода
она устремляется через узкий проход вдоль мыса Бурун¬
ного. Вот тут-то она натыкается на переметы или сети,
украдкой расставленные японскими хищниками.
Рыбаки, преследующие треску и лосося в этом заливе,
рискуют не меньше, чем рыба. Шхуна с осадкой семь фу¬
тов может выйти отсюда, только держась в проходе па¬
раллельно мысу Бурунному. Однако это обстоятельство
нисколько не смущало наших знакомых.
У шкипера «Саго-Мару» был замечательный нюх. Едва
«Смелый» показывался милях в пяти от завода, как шху¬
на выбирала сети и уходила в безопасную зону.
В тот год катером командовал Колосков. Он был из
керченских рыбаков — рассудительный, хитроватый, с
упрямой толстой шеей и красными ручищами, вылезавши¬
ми из любого бушлата на целую четверть. Колосков пре¬
следовал «Саго-Мару» с холодным упорством и никогда не
смущался исходом погони.
— Дальше моря все равно не уйдут...— убеждал он
самого себя, ложась на обратный курс.— Быть треске на
крючке.
Но сквозь шутку заметно пробивалась досада: не легко
смотреть пограничнику, как обкрадывают советские воды.
Весь май мы провели на восточном побережье Камчат¬
ки. Мы задержали там шхуну фирмы Ничиро и два кун¬
гаса, полные сельди. В июне нас перебросили из Тихого
океана в Охотское море.
«Саго-Мару» продолжала обворовывать побережье.
Иногда нам удавалось подойти к шхуне ближе трех миль,
и все-таки она успевала уйти, отметив затопленные сети
бочонком или циновкой. Однажды мы извлекли тресковый
перемет длиной около полукилометра, в другой раз под¬
няли затонувшую сеть, в которой задохнулось не меньше
пятисот центнеров иваси.
Все эти трофеи выглядели очень скромно по сравнению
с возросшим нахальством «Саго-Мару». Она стала подпус¬
кать нас настолько близко, что мы различали лица коман¬
ды. В таких случаях шкипер выходил на корму и протяги¬
вал нам конец.
Однажды мы дали предупредительный выстрел в воз¬
дух, на шхуне забегали и даже сбавили ход, но вскоре
мотор застучал с удвоенной резвостью. Видимо, синдо убе¬
дил моториста в том, что пограничники не станут стрелять
по безоружному судну.
304

Мы долго удивлялись собачьему нюху синдо, пока не
обнаружили связи «Саго-Мару» с японским заводом.
Отделенные мысом от моря, хищники не могли заме¬
тить даже кончиков наших мачт. Зато с заводской пло¬
щадки были отлично видны берег и море.
Каждый раз, когда мы появлялись в поле видимости,
на сигнальной мачте, возле конторы, поднимался полоса¬
тый конус, указывающий направление ветра. Вслед за
этим невинным сигналом из-за мыса стрелой вылетала на¬
ша знакомая.
Мы гонялись за «Саго-Мару» весь июнь, караулили ее
за Птичьим камнем, пытались подойти во время тумана,
но всегда безуспешно... Когда мы добирались к месту лова,
шхуна уже покачивалась за пределами трехмильной зоны.
В июле, накануне хода лосося, наш катер встал на пе¬
реборку мотора. Невеселое это было время. «Смелый» сто¬
ял на катках, без винта, гулкий, как бочка, и мы отдирали
с его днища ракушки.
Доволен был только Сачков. Он приходил в кубрик
поздно ночью, измазанный в нагаре и масле, умывался,
стараясь не греметь умывальником, и на рассвете снова
исчезал в мастерской.
Собрав мотор, он долго гонял его на стенде, выслуши¬
вал и, наконец, заявил:
— Бархат... Мурлыка... На цыпочках ходит.
Кто-то резонно ответил:
— Пусть кот на цыпочках ходит... Важно, как тянет...
— Зверь!.. С таким хоть на Северный полюс.
...Ночью мы вышли из бухты. Стояла такая тишина,
что море казалось замерзшим. Воздух был свеж, плотен,
мотор дышал полной грудью, и мы понеслись точно по
льду.
Как только маяк скрылся из вида, Сачков позвал меня
в машинное отделение.
От зубов до ботинок моторист наш блестел не хуже ме¬
дяшки. Он побрился, надел новую тельняшку и свежий
чехол, одеколоном от него песло так, что щипало глаза.
Жестом фокусника Сачков наполнил кружку водой и
поставил ее на кожух мотора.
— Чем не паккард? — спросил он ревниво.
Вода не дрожала. По мнению моториста, это было при¬
знаком безупречной подгонки мотора и вала. Я похвалил
движок. Сачков сразу заулыбался.
305

— Я думаю, можно готовить буксирный конец,— ска¬
зал он, оглядывая мотор, точно квочка,— не забудь, крик¬
ни, когда мы подойдем к «Саго-Мару»... Я хочу поглядеть,
как будет держаться их моторист...
— Ну, а если...
— Тогда я прибавлю еще пять оборотов,— ответил он
с сердцем.
На рассвете мы увидели невысокий деревянный маяк
мыса Лопатка, знакомый каждому дальневосточному моря¬
ку. Маяк этот стоит на самом краю Камчатки, между Ти¬
хим океаном и Охотским морем, и в туманные дни преду¬
преждает корабли звоном колокола.
На этот раз маяк молчал. Горизонт был чист. Легкий
береговой бриз еле тормошил море.
Радуясь утренней тишине, косатки выскакивали из
воды, описывали крутую дугу и уходили на глубину, оста¬
вив светящийся след. Порой из-под самого носа «Смело¬
го», работая крыльями, точно ножницами, вырывался ис¬
пуганный топорок.
Мы подходили к Бурунному мысу, держась возле само¬
го берега, но все-таки нас успели заметить. Кто-то из япон¬
цев подбежал к мачте и поднял условный знак — конус.
«Саго-Мару» не появлялась. На полном ходу мы обо¬
гнули мыс и чуть не налетели на японский кунгас, подхо¬
дивший к заводу.
Здоровенные полуголые парни, в пестрых платках и
куртках из синей дабы, вскочили и подняли оглушитель¬
ный крик.
«Саго-Мару» стояла от нас не далее чем в трех кабель¬
товых1. Даже без бинокля были видны груды рыбы на
палубе и намотанный на шпиль кусок сети. Вероятно, ле¬
бедка вышла из строя, потому что четверо матросов, по¬
минутно оглядываясь на нас, выбирали якорь вручную*
Две небольших исабунэ, заваленные рыбой до самых
уключин, спешили к «Саго-Мару». Боцман бегал по палу¬
бе и прикрикивал на гребцов. Но ловцы и не ждали, пону¬
каний: с горловыми отрывистыми выкриками они разом
откидывались назад,— весла гнулись и рвали воду.
На палубе «Смелого» нас было трое: Колосков за штур¬
валом, возле него боец-первогодок Косицын, старательный
чувашский парняга, я — на носу, держа выброску наго¬
тове.
Полным ходом «Смелый» мчался на шхуну. Теперь нас
1 Три кабельтовых — немного более, полукилометра.
30&

разделяло всего два кабельтовых, но японцы, качаясь как
заведенные, все еще продолжали выбирать якорную цепь.
Трудно было понять, на что рассчитывают хищники:
исабунэ с ловцами только что подходили к борту, выход в
море был отрезан сторожевым катером.
— Товарищ Косицыы,— сказал Колосков почти весе¬
ло,— возьмите кранец L. Видите, гости не шевелятся... Об¬
лопались.
В это время у боцмана вырвался торжествующий крик.
Якорь отделился от воды. Одновременно к борту подошли
исабунэ с ловцами.
Поднимать лодки на тали уже было поздно. Мы виде¬
ли, как рыбаки вскочили на шхуну, и «Саго-Мару», пока¬
зав нам корму, пошла прямо к песчаной мели, отделявшей
залив от реки.
В другое время это походило бы на самоубийство. Но
теперь был полный прилив, и вода покрывала косу на не¬
сколько футов,— на сколько, мы еще точно не знали.
Мы с Колосковым, точно по команде, взглянули друг
на друга.
— Какая у них все же осадка? — спросил командир.
— Шесть... Не больше семи...
— Я тоже так думаю.
С этими словами Колосков взял на полкорпуса влево и
направился наперерез шхуне прямо на мель; по сравне¬
нию с «Саго-Мару» у нас под килем было в запасе два-три
фута воды.
На стыке морской и речной воды нас сильно качнуло
и поставило бортом к течению.
Несколько секунд «Смелый» не слушался руля, затем
переборол коловерть и ходко пошел вдогонку за шхуной.
На «Саго-Мару» все еще не могли наладить мотор. Он
чихал, кашлял, плевал в небо смоляными кольцами дыма.
Мы были всего метрах в пятнадцати от шхуны, видели оза¬
даченные лица команды и могли пересчитать даже рыбу,
лежавшую навалом на палубе.
«Смелый» подходил к «Саго-Мару» левым бортом. Ко-
сицын перенес сюда кранцы. Я крикнул японцам:
«Стоп!» — и перекинул на палубу шхуны конец. Никто из
команды не шелохнулся, и канат скользнул в воду.
Синдо, стоя на корме лицом к нам, курил медную труб¬
ку и поплевывал в воду с таким видом, будто за кормой
шел не сторожевой катер, а безвредный дельфин. 11 Кранец — веревочная прокладка для смягчения толчка,
307

Косицын впервые видел такое нахальство.
Не выдержав, он погрозил синдо кулаком и крикнул
несколько слов, понятных на всех языках. За это он не¬
медленно получил замечание.
— Это нам ни к чему,— сказал Колосков,— если нет
выдержки, отвернитесь... Вот так.
И он повернулся к разговорной трубке, шепча:
— Самый, самый полный!
— Есть самый полный,— ответил Сачков.
Некоторое время нам казалось, что «Саго-Мару» и
«Смелый» стоят на месте, затем просвет несколько увели¬
чился. Медленно, с тяжким усилием, шхуна отрывалась от
катера.
— Еще два оборота... еще...— зашептал Колосков, ста¬
раясь не глядеть на «Саго-Мару».
— Есть два оборота,— ответило эхо внизу.
Не хватало немного. Быть может, действительно не¬
скольких оборотов винта. Но набежала волна и сразу сби¬
ла нам ход.
Через двадцать минут шхуна была за пределами трех¬
мильной зоны. Синдо, помахав нам рукой, сбросил, в воду
большой стеклянный поплавок в веревочной сетке.
— Мимо! — сказал Колосков, и мы, не задерживаясь,
прошли мимо шара.
Погода подурнела. Ветер уперся в рубку. «Смелый» на¬
чал кланяться и принимать воду на палубу. Можно было
бы сразу, взяв на полкорпуса влево, уйти под защиту бе¬
рега. Однако мы продолжали погоню. Колосков был упрям
и всегда надеялся на удачу.
Нас сильно болтало. Корпус «Смелого» гудел под уда¬
рами, вода, не успевая уйти за борт, шипя, носилась по
палубе. Временами, когда задиралась корма, было слышно,
как оголенный винт рвет воздух.
Наконец волна вышибла стекло в люке, и вода стала за¬
глядывать в машинное отделение. Мы устали и промокли.
Кок пытался приготовить обед, но кастрюлю вырвало из
гнезда, и примус захлебнулся в борще.
На Косицына было скучно смотреть. Зеленый, как
озимь, он запустил все десять пальцев в бухту пенькового
троса и закрыл глаза, чтобы не видеть воды.
Я велел Косицыну спуститься в кубрик и лечь на кой¬
ку. Он крикнул: «Есть!» — и прилип к палубе еще плот¬
нее.
— Оставьте его,— сказал Колосков громко,—я волжап
знаю. Их в воде не размочишь.
303

Это подействовало на Косицына не хуже стакана горя¬
чего кофе. Он поднялся и даже пытался пройтись по па¬
лубе.
Вскоре стал виден остров Шимушу — снежно-синий с
теневой стороны, багровый на солнце. Низкий корпус
шхуны затерялся в волнах, и мы повернули обратно.
По дороге к Бурунному мысу командир велел поднять
поплавок. Между стеклом и веревочной сеткой была вло¬
жена обернутая в клеенку записка. Она немного подмокла,
но все же надпись, выведенная печатными русскими бук¬
вами, была достаточно разборчива.
«Добру ден!
Хоцице один банку горютчего? Наверно, вы истратири
сьводни много горютчего».
Колосков бережно разгладил бумажку ладонями и
спрятал в бушлат.
— Л что? — сказал он с хитрой усмешкой.— Быть мо¬
жет, и верно, возьмем... вместе со шхуной.
На следующий день после этой истории я увидел Сач-
кова за книгой. Он сидел в каюте, очень веселый, чертил
что-то в тетради и от удовольствия даже чмокал губами,
видимо, распутывал очередную задачу с десятью неизве¬
стными.
Меня возмутила беспечность этого несуразного парня.
Он выглядел так, как будто бы только что привел на бук¬
сире «Саго-Мару». А между тем наши бушлаты еще не
успели просохнуть после неудачной погони.
Я сел за стол, напротив Сачкова, и нарочито громко
спросил:
— Что же ты не вышел на палубу? Ведь ты хотел
видеть японского моториста?
Он сразу помрачнел, но ничего не ответил.
— Ладно, забудем... Я не за тем... Есть одна любопыт¬
ная задача... Правда, она так запутана, что сам черт...
— Какая? — спросил Сачков, оживившись.
— Пиши... Одна хищная шхуна выловила в наших во¬
дах сто целых, запятая, пять сотых центнера рыбы. Ско¬
рость японца — икс, помноженный на нахальство. Даль¬
ше... В два часа ноль минут шхуну заметил катер «Сме¬
лый» с мотористом Сачковым. Расстояние между ними две
мили. Спрашивается...
— Как раз я думал об этом,— быстро ответил Сач¬
ков,— Вот решение.
309

Он показал мне схему реки, залива и Бурунного мыса,
на которую был нанесен чернилами жирный треугольник,
— Это что?
— Гипотенуза короче суммы двух катетов,— загадочно
ответил Сачков.— Ты это знаешь?
В то время я не был силен в геометрии.
— Как тебе сказать,— заметил я осторожно,— бывают
разные случаи...
Он с удивлением взглянул на меня и продолжал:
— ...Гипотенуза — это река. Пролив, огибающий от¬
мель,— два катета. Если нам войти в реку ночью и до¬
ждаться отлива... Ты понял?
— Пожалуй... За исключением катетов.
— ...Не видя нас в море, «Саго-Мару» входит в залив
и начинает сыпать сеть. В это время мы вылетаем из реки...
По гипотенузе... вот так...
— Тогда она уйдет вчерашним путем.
— ...Я сказал — дождемся отлива... Остается только
проход вдоль мыса Бурунного. Она бросается сюда. Но
ведь гипотенуза короче суммы двух катетов? Мы ждем
шхуну у выхода. Ясно?
Я пробовал возражать, но спор оказался неравным.
Против меня были двое: Евклид и Сачков. Под их напором
пришлось согласиться, что гипотенуза — кратчайший путь
к победе.
Колосков, которому мы немедлеппо показали чертеж,
выслушал нас молча.
— Поживем — увидим,— сказал он неопределенно.
Мы расстались с командиром немного разочарованные,
но через час встретили Колоскова с клеенчатой тетрадкой
под мышкой. Он возвращался из штаба. Вслед за ним двое
краснофлотцев почему-то несли полевой телефон и ка¬
тушку.
— Увольнительных в город не будет,— предупредил
Колосков на ходу.
...Вечером, не успев отдохнуть после похода, мы снова
вышли из бухты.
На этот раз застали «Саго-Мару» у самого выхода из
залива. Она успела выбрать невод и уходила в открытое
море, едва не черпая воду бортами. Двое рыбаков, стоя у
кормового люка по колено в навале, сортировали рыбу,
ловко нахватывая крючками то камбалу, то раздувшуюся
треску, то пятнистого минтая.
310

Носовой люк уже был загружен. Боцман в платке и
желтой зюйдвестке окатывал из брандспойта палубу, па
которой еще блестела чешуя. Увидев нас, он стал выкри¬
кивать остроты, подкрепляя их непристойными жестами.
Мы подошли так близко, что ощущали запах гниющей
рыбы, которым шхуна была пропитана от мачты до киля.
Затем все повторилось. Косицын перенес кранцы.
Я бросил конец, на этот раз нарочито неловко. Шхуна ото¬
рвалась от нас и пошла в открытое море.
Колосков отлично разыграл досаду. Он хлопал себя по
ляжкам, растерянно разводил руками и суетливо перебе¬
гал с борта на борт, вызывая взрывы смеха на шхуне. На¬
конец, безнадежно махнув рукой, командир спустился в
кубрик, где сидела команда.
— Дивно сыграно! — объявил он, посмеиваясь, и пощу¬
пал карман, где лежала записка синдо...
Обычно после погони мы возвращались на базу или
продолжали движение к заданной цели. На этот раз Коло¬
сков повел катер прямо к Бурунному мысу.
Против обыкновения он был доволен, подтрунивал пад
мотористом и часто поглядывал на часы.
Было так темно, что мы перестали различать очертания
берега... Только гребешки волн вспыхивали, рассыпаясь
в пыль на ветру... Темень еще больше обрадовала Коло¬
скова.
— Скоро начнется прилив,— сказал он, когда справа
по борту повисли над водой заводские огни.— Хотел бы я
знать, когда у них уходит третья смена...
— Через час они будут спать,— ответил Сачков, выле¬
зая из люка.— Это легко подсчитать.
— Опять гипотенуза?
— Нет, арифметика...
— Ну, так вот что,— сказал торжественно Колосков.—
Даю вам такую задачу — извлеките из вашего дизеля все
сорок пять сил, умножьте их вдвое и прибавьте еще семь
оборотов. Мы должны выйти в реку раньше, чем начнется
отлив.
С этими словами он выключил ходовые огни и засмеял¬
ся, довольный удачной остротой.
Завод спал, когда мы на малых оборотах подошли к Бу¬
рунному мысу. Обитые толем, узкие, как гробы, бараки
японских рабочих были темны. Во дворе на шестах висели
мокрые циновки. Темнели накрытые брезентом штабеля
красной рыбы. Кто-то ходил по цеху, рассматривая с фо¬
нарем засольные ямы.
811

Наши рыбацкие поселки живут даже в полночь. Всегда
где-нибудь увидишь свет, услышишь песню, встретишь
отчаянного курибана 1 с ватагой засольщиц. Японский за¬
вод выглядел безлюдным, совсем как поздней осенью, ко¬
гда последний кунгас с рыбаками отчаливает от Бурун¬
ного мыса.
Здесь работали только мужчины: рыбаки с Карафуто и
Хоккайдо. Они отдыхали шесть часов в сутки и дорожили
каждой минутой короткого сна. Трудно было поверить, что
в бараках лежали в три яруса полторы тысячи парней.
В темноте стучал только мотор рефрижераторной уста¬
новки.
Был полный прилив. Река, подпираемая прибоем, шла
вровень с низкими берегами. Ветлы купали листья в тем¬
ной воде. Далеко в море тянулась широкая полоса пены.
Мы вошли в нее и, с трудом преодолевая мощное течение,
двинулись к устью реки.
Чтобы заглушить шум мотора, были закрыты иллюми¬
наторы и машинные люки.
Разговор на палубе смолк. Мы подходили к барам —
отмелям, образованным в устье течением сильной реки. Ко¬
лосков передал мне штурвал, перешел на пос и стал оттуда
дирижировать движением катера.
Тот, кто хоть раз пробирался через бары, знает, какую
опасность представляют они даже для опытных моряков.
Река, разрезающая прибой, образует здесь несколько длин¬
ных, очень крутых валов. В углублениях между ними поч¬
ти видно дно. Сами же валы достигают высоты нескольких
метров. Стоит зазеваться или неверно рассчитать движение
катера, как река поставит судно лагом к потоку и обру¬
шит на голову ротозея несколько тонн холодной воды по¬
полам с песком и камнями.
Иногда лодка втыкается носом в отмель, переворачи¬
вается вверх килем и накрывает тех, кто удержался па
палубе. Я не вижу существенной разницы для команды,
тем более, что люди, купавшиеся на барах, могут расска¬
зать о своих приключениях только водолазам.
Эти трезвые мысли всегда приходят мне в голову, ко¬
гда по обоим бортам катера кувыркаются сучья, а ворон¬
ки урчат, точно пустые желудки.
Риск для «Смелого» был особенно велик, потому что
мы шли ночью, ориентируясь только по речной пене. Стоя
на носу, Колосков поднимал то правую, то левую руку,
1 Курибан — приемщик лодок.
312

как это делают на пароходах грузчики, давая сигналы ле¬
бедчикам.
Медленно, точно волжская беляна, «Смелый» подполз
к опасному месту, чиркнул днищем по отмели и вдруг за¬
стрял между двумя валами.
Косицын опустил футшток 1 и, забывшись, гаркнул:
— Проно-ос...
Но и без футштока было заметно: «Смелый» не сел на
мель. Мощная срединная струя с такой силой навалилась
на катер, что я с трудом разворачивал руль.
«Смелый» повис между двумя толстыми выну чинами.
Нос его уперся в невысокую, очень гладкую волну. Во¬
да побежала по палубе, не переливаясь, впрочем, через
ограждения люков, а за кормой пошла на буксире целая
гора, с тяжелым, готовым сорваться вниз гребнем.
Старенький корпус «Смелого» стонал и вибрировал.
Забрякала цепь в якорном ящике, задрожали поручни,
стекла, затряслись двери, шкаф с посудой начал лязгать
зубами, как в лихорадке. Казалось, кто-то, сильнее нас,
схватил катер и держит на месте.
Нам помогал прилив, но даже с мотором, работающим
на полных оборотах, мы не могли взобраться на волну.
Нос «Смелого» врезался в нее фута на два, и никакими
силами нельзя было заставить его продвинуться дальше.
Все остановилось, застыло вокруг нас: берега, буруны,
время, чугунная волна за кормой...
Один из люков машинного отделения был открыт.
Я видел, как Сачков в тельняшке и холщовых пианах пот¬
чевал машину из долгоносой масленки. Измученная суточ¬
ным переходом, она скрежетала, чихала, прыскала горя¬
чей водой и дымком...
Сидя на корточках, Сачков вытирал тряпкой ее масля¬
ные бока и разговаривал с машиной, точно дрессировщик
с упрямой собакой.
— А ну, давай еще раз,— бормотал он, плача от ды¬
ма,— чудачка, милая, дьявол зеленый, мурлыка, дай пол-
оборота... Честное слово... Ну, потерпи... Ну, еще...
Он понукал ее терпеливо и ласково, перекрывал крани¬
ки, регулировал смесь и, тревожась, наклонял ухо к горя¬
чей рубашке мотора.
— Апчхи!.. Апчхи!.. табба-бак!.. табба-бак!..— отвечал
Сачкову движок.
I фу хшток^шест для измерения глубин.
313

Между тем Колосков, сидевший на носу, стал показы¬
вать признаки нетерпения. Он поглядывал то на берег, то
на бары, поправлял ворот бушлата и, наконец, подойдя
к трубке, тихо напомнил:
— Товарищ Сачков, о чем мы условились?
— Есть самый полный!
— Не вижу... Примерзли... Выжмите все...
— Есть выжать все! — ответил Сачков и снова зашеп¬
тал над машиной.
Я слышал, как бойцы разговаривают с лошадьми, и лич¬
но знал одного младшего командира, составившего «азбу¬
ку собачьего языка», но в первый раз был свидетелем бе¬
седы трезвого человека с мотором.
Видимо, они не могли сговориться, потому что Сачков
выпрямился и наградил приятеля крепким шлепком.
— Не хочешь? — спросил он обиженно.— Ну, держись,
черт с тобой.
Он встал и положил руку на рычажок дросселя. Стук
перешел в скрежет. Машина завыла, точно влезая на гору.
— Идем... Еще немного... Идем...— зашипел Колосков
на носу.
Катер сорвался с места, разрезал, смял волну и, попле¬
вывая горячей водой, вошел в притихшую реку.
Нам пришлось пройти семь километров вверх по тече¬
нию, прежде чем мы отыскали удобную стоянку. Река де¬
лала здесь крутой поворот, как бы решив вернуться об¬
ратно. Только невысокая гряда сопок, поросшая жимоло¬
стью, отделяла наш катер от моря. Мы снова услышали
глухие взрывы прибоя.
Косицын выскочил на берег и принял конец, но из ку¬
стов поднялась взлохмаченная собака с веревкой на шее.
Вслед за ней зашевелились другие. Оказалось, что мы по¬
дошли прямо к собачьему стойбищу. Камчатские рыбаки
и охотники па лето всегда привязывают ездовых собак
возле реки. Их навещают раз в день, открывают яму с
квашеной рыбой и бросают каждому псу по две горбуши.
Ездовой взвыл с перепугу. Его поддержали приятели.
Целая сотня тощих, линяющих псов стала жаловаться нам
на плохую кормежку, дожди, кбмаров и другие собачьи
невзгоды.
Мы поспешно удалились от шумных соседей и через
полчаса ошвартовались в узкой протоке, поросшей по обе¬
им сторонам шеломайником. Здесь нам предстояло вы¬
ждать появления «Саго-Мару» у Бурунного мыса.
Я собирался высушить бушлат и вздремнуть минут три¬
314

ста, но Колосков подошел ко мне и спросил уверенным
тоном:
— Вы, конечно, еще не желаете спать, товарищ Оле-
щук?
— Ну, ясно... разумеется, нет,— сказал я, моргая гла¬
зами.— После похода всегда страдаешь бессонницей...
Колосков засмеялся. Его также сильно пошатывало.
— Так я и думал...
И продолжал, сразу изменив тон разговора:
— Возьмите аппарат, телефонную катушку и вместе с
боцманом отправляйтесь через сопки к Бурунному мысу.
Замаскируйтесь и наблюдайте. Сообщения — раз в полча¬
са... В четыре вас сменят.
...Ночь была холодная и звездная. Заливистая собачья
песня преследовала нас всю дорогу, пока мы, пробираясь
через кедровник, разматывали катушку.
Через час мы, ежась, лежали в мокрой траве, и в труб¬
ке шептал басок командира.
Новостей было мало. Колосков пожаловался на кома¬
ров, я — на холод. Потом мы услышали, как зашипел при¬
мус, и Колосков сообщил, что для нас варится кофе.
В море было свежо. Мы видели, как японские рыбаки
оттащили кунгасы подальше от берега. Ни одна шхуна не
прошла в эту ночь мимо бухты.
На следующий день шторм усилился. Мы оказались за¬
купоренными в протоке. Особой беды в этом ие было,—
хищники в такую погоду отсиживались на островах. Одна¬
ко Колосков помрачнел — ему чудилось, что японцы вы¬
садились на побережье п обшаривают боброгые леж¬
бища.
Защищенные от моря сопками, мы почти не чувствова¬
ли ветра. Люди высушили одежду, отдохнули. Сачков за¬
вел движок и включил электрический утюг. Ожил даже
Косицын. Он снова стал улыбаться и даже уверял меня,
что на Волге, возле Казани, бывают не такие штормы.
Я отпросился у Колоскова и направился вверх по про¬
токе посмотреть, как горбуша мечет икру. Был июль —
время нереста лососевых, рыба тучей шла с моря в прес¬
ную воду, с которой она рассталась два года назад.
Говорят, что кошки, если отнести их в мешке на дру¬
гой край города, всегда отыщут свой дом. Однако у гор¬
буши память покрепче. Где бы лосось ни жил, хоть возле
Африки или на Северном полюсе, а нереститься он обяза¬
315

тельно придет в свою реку. В чужом море горбуша икру
не оставит.
...Я отошел от стоянки шагов на четыреста и лег в тра¬
ву у самого берега. Вода дышала холодом. Прозрачная,
как воздух, она прикрывала камни дрожащим мерцанием.
Временами в глубине вспыхивали и гасли длинные белые
искры: шел лосось. Течение реки показалось мне слабым.
Я сломал ветку тополя и опустил ее в воду. Она тотчас
выгнулась и затрепетала, точно от ветра.
Вскоре мои глаза притерпелись к резкому свету, и я
смог отличать рыбу от солнечных бликов на дне. Я видел,
как самцы окружили мертвую горбушу. Она лежала на
боку, красновато-сизая, белоглазая, широко разинув рот.
Брюхо ее было плоско, как у всех рыб, отметавших икру.
Смерть застала лосося тут же, на нерестовой площадке; в
полуметре от хвоста горбуши беспокойно сновали самки,
еще не освободившиеся от икры.
Четыре крупных, сильных самца вели себя возбужден¬
но: били о каменистое дно хвостами, кружились, подталки¬
вали дохлую горбушу носами. Иногда движения рыб ста¬
новились такими стремительными, что над трупом возни¬
кал светящийся пузыристый круг. Мне пришла в голову
нелепая мысль: рыбы, прощаясь с подругой, совершают
погребальный воинственный танец. Потом я подумал, что
самцы просто дерутся над падалью.
В конце концов мне надоело наблюдать эту бесконеч¬
ную карусель. Так и не решив загадки, я поднялся еще
выше по течению реки и остановился у глубокой протоки,
преграждавшей мне путь. Тысячи рыб поднимались к вер¬
ховьям, с трудом пересиливая сильное течение. Высоко
над водой черновато-зеленой стеной стоял шеломайник
с резными тяжелыми листьями. Желтели ирисы, цвел ши¬
повник, всюду виднелись могучие красноватые стволы
«медвежьей дудки» и белые зонтики, развернутые на двух¬
метровой высоте. Я пожалел, что на Камчатке не водятся
пчелы.
Чтобы лучше видеть эту картину, я снял сапоги, закатал
шаровары и отправился на середину протоки. Она оказа¬
лась мелкой, чуть выше колеи, и такой холодной, что че¬
рез минуту я перестал ощущать гальку на дне. Рыбы сна¬
чала струхнули и бросились врассыпную, но с моря подхо¬
дили все новые косяки, и вскоре мои посиневшие икры
перестали смущать лососей.
Рыбы занялись своим делом. Прежде чем выбросить
икру, самки выбирали подходящее место. Головой, плав¬
316

никами, боками, хвостом они выбивали в каменистом дне
небольшую ямку. У многих от безжалостных ударов тело
превратилось в сизые лохмотья. Горбатые, обезображен¬
ные, с зубатой мордой, изогнувшейся, точно клюв хищной
птицы, они торопились расстаться с икрой и умереть.
С верховьев реки течение уже сносило отнерестившую,
полуживую рыбу.
В то время как самки расчищали хвостами дно, самцы
стояли на страже. Метрах в пяти ниже по течению снова¬
ли гольцы — пятнистые, очень юркие рыбы, напоминав¬
шие окраской и формой тела форель. Они ждали оконча¬
ния нереста, чтобы броситься к ямке и сожрать икру... Не
тут-то было! Самцы-горбуши, хотя и обессиленные путе¬
шествием, но более массивные, чем гольцы, отважно броса¬
лись на хищников.
Отогнав наглецов, они возвращались к самкам, подтал¬
кивали их головами, покусывали за хвост, точно желая,
чтобы подруги поскорее расстались с опасным грузом.
Наконец я увидел, как в полуметре от моих ног сам¬
ка, изгибаясь, помогая себе сильными рывками хвоста, вы¬
бросила на расчищенное дно бледно-розовые крупинки
икры. Самец подскочил, облил их молокой, и обе рыбы
стали забрасывать икру песком и галькой. Вскоре на дне
образовался один из тех небольших бугорков, на которые
я натыкался по дороге к середине протоки.
Покружившись над бугорком, супруги убедились в без¬
опасности своего сокровища и медленно направились вверх
по протоке.
Теперь движения их были нерешительны, вялы. Все
для них было окончено. Обреченные на смерть, они не зна¬
ли, как провести свои последние часы; подходили к чужим
гнездам, кружились, отгоняли гольцов и, наконец, затеря¬
лись в мощном потоке рыб, поднимавшихся с моря...
Набежали облака, подул ветер, воду подернуло рябыо.
Лязгая зубами, я вылез на берег и стал растирать онемев¬
шие икры. Мне было немного досадно. Бродить всю жизнь
в чужих морях, вернуться под старость в родную воду и
перевернуться вверх брюхом, не увидев потомства. На это
способны только такие бродяги, как лососи.
На обратном пути я остановился возле места, где «тан¬
цевали» четыре самца. Дохлой горбуши уже не было вид¬
но. Я обшарил глазами дно и с трудом отыскал хвост рыбы,
торчавший из гальки. Видимо, инстинкт, помогающий ло¬
сосю выбрать для икрометания самую чистую воду, заста¬
вил самцов прикрыть падаль песком и камнями.
317

Через полчаса я вернулся на борт. Колосков разговари¬
вал с берегом. Сачков драил шкуркой бензинопровод,—■
как у всякого механика, у него чесались руки, когда он
видел кусочек меди или латуни.
Он выслушал рассказ о моих наблюдениях без всякого
интереса.
— Закон природы,— сказал он, зевнув.— Рыбы мечут
икру, дерутся, естественно дохнут... Поймал хоть одну?
— Не в том дело. Надо сущность понять.
— Ну, ясно,— сказал он, смеясь,— снять штаны — и в
протоку... Боюсь, из тебя все-таки Дарвин не выйдет.
Спорить с ним было нельзя. Из всех существ на земле
Сачков считал достойными уважения только двух: челове¬
ка и четырехтактный мотор. Все-таки я решил напомнить
ему о ночном монологе.
— Бывают чудаки позанятней... Я слышал, как один
моторист беседовал с дизелем...
Сачков немного смутился.
— Быть может, это помпа шумела? — спросил он осто¬
рожно.— Когда эта чертовка визжит, мне самому кажется,
будто кто-то...
— Ну, нет... Я могу повторить хоть при всех.
Мы посмотрели друг другу в глаза.
— Знаешь, Алеша,— заметил миролюбиво Сачков,—
мне сдается, что нерест — довольно занятная штука... Осо¬
бенно рыбья пляска или драка с гольцами.
— А ты бы чаще смазывал помпу,— посоветовал я.—
Кажется, она действительно иногда заговаривает.
Команда стала готовиться к встрече со шхуной. Сачков
сменил смазку, осмотрел винт и выслушал мотор с помо¬
щью стетоскопа из шомпола и мембраны. Я проверил
шпангоуты 1 и навел на выхлопной трубе зеленую поло¬
ску — знак пограничного катера. Косицын принялся тре¬
нироваться в передаче донесений флажками, а Колосков,
третий месяц учивший японский язык, сидел в кают-ком¬
пании, без конца повторяя:
— Здравствуйте! Коннитива! Дарега санто-сан? — Кто
капитан? Коно фунева нан-то моей масу ка? — Как называ¬
ется это судно? Доко кара кокайсуримаста ка? -т- Откуда
пришли?
1 1П п а п го у т — поперечное ребро жесткости бортовой об¬
шивки судна.
313

Потом он начинал командовать, как будто мы уже за¬
держали и взяли хищника на буксир.
— Юкинасай! — Пойдем! Торикадзи, омокадзи! — Лево
руля, право руля!
...Шли вторые сутки. Ветер упал, но шхуна не возвра¬
щалась. Каждые полчаса с берега сообщали:
— Туман... Видимость скверная... Рыбаки выгружают
четыре кунгаса... Шхуна не обнаружена...
Колосков помрачнел. Ожидание стало особенно тягост¬
ным, потому что со всех сторон слетались комары. Уссу¬
рийские тигры — ягнята по сравнению с этими неистово
кровожадными тварями. Воздух был тускло-серьш и зве¬
нел, точно балалаечная струна. Кожа наша горела даже
под бушлатами. Мы дышали комарами, ели их с кашей,
глотали с чаем.
Люди мазались черемшой и мазутом, делали накомар¬
ники из тельняшек, заматывали полотенцами шею, курили
махорку пополам с хвоей и листьями. А полчища все при¬
бывали. Стоило провести рукой по шее, как ладонь оказы¬
валась в крови.
Колосков держался бодрее других. У него совсем заплы¬
ли глаза, и шея приняла оттенок давленой вишни, но твер¬
дил он довольно настойчиво:
— А что? Разве кусают? Вот ер-рунда!
Ночью под одеялом он скрипел зубами.
На третий день во время обеда пошел сильный, теплый
дождь, сразу облегчивший наши мучения. Мы сидели в
кают-компании, доедая консервы, слушали, как ливень
хлещет по палубе.
Кто-то заметил, что «Саго-Мару» ушла на ремонт в Ха¬
кодате. Шутники поддержали. Посыпались дружеские, но
увесистые остроты насчет нашего рыбьего положения, ги¬
потенузы без катетов и возраста дизеля. Больше всего, ко¬
нечно, доставалось самому Сачкову. Честный малый сидел,
моргая глазами, не зная — засмеяться или рассвирепеть.
Командир немедленно взял под защиту Сачкова.
— Это еще что за цирк? — заметил он строго.— Мысль
правильная... Установка верна... А в чужой борщ перец
не сыпьте. Прошу.
Мы приготовились к длиннейшему разносу, но в это
время зарокотал телефон. Продолжая ворчать, Колосков
снял трубку и вдруг, обернувшись к Сачкову, быстро за¬
вертел рукой в воздухе.
— Есть! — ответил Сачков, отставил тарелку и бросил¬
ся в машинное отделение.
319

Мы помчались...
С тех пор прошло больше трех лет, но до сих пор я
вижу мохнатую от дождя реку, низкий берег, бегущий вро¬
вень с бортом, и напряженное, исхлестанное ливнем лицо
Колоскова, а когда закрываю глаза, слышу, как снова сту¬
чит, торопится, бьется мотор... Быть может, сердце,— не
знаю.
Сачков взял от дизеля все, что мог, плюс пятьдесят обо¬
ротов. Течение горной реки и наше нетерпение еще больше
увеличили скорость катера.
«Смелый» мчался, распарывая реку, с такой быстротой,
что рябило в глазах. Навстречу нам с моря поднимались
косяки рыбы. Мы слышали глухие удары лососей о кор¬
пус. Временами, испуганная движением катера, рыба вы¬
прыгивала из воды, изогнувшись серпом.
Берега расступились. Стало заметно светлее. Сквозь
ливень мы не увидели моря — оно напоминало о себе силь¬
ным и свежим дыханием.
— Ну, держитесь,— вдруг сказал Колосков.
Он поправил фуражку, поставил ноги шире и тверже, и
в то же мгновение я почувствовал, что глотаю не воздух,
а соленую воду вместе с песком. Что-то тяжелое, мутно¬
желтое тащило меня с палубы, висело на плечах, подла¬
мывало ноги. Я схватился за трап с такой силой, что, ото¬
рви меня волна, на поручнях остались бы кулаки.
Катер с размаху било днищем о гальку. Он шел скач¬
ками, вибрируя и треща. Мы стояли по пояс в воде, море
врывалось в машинные люки.
И сразу все стихло. Мы спова неслись среди пены.
Бары громоздились сзади — светло-желтые, двухметровые
складки воды. Нерпы, всегда караулящие лососей в усть¬
ях рек, подняли свои кошачьи головы, с удивлением раз¬
глядывая катер. «Смелый» прошел от нерп так близко, что
я видел их круглые темные глаза.
Было время отлива. С берегов тянуло запахом йода,
всюду лежали темно-зеленые волнистые плети морской ка¬
пусты. Каменистая отмель, отгораживающая залив от реки,
сильно просвечивала сквозь желтую воду.
Мы не замечали ни холода, ни мокрых бушлатов. «Саго-
Мару» была здесь — поджарая, нахальная, с двумя красны¬
ми иероглифами, похожими на крабов, прибитых к корме.
Она только что открыла люки и готовилась к погрузке
лососей, когда «Смелый» обогнул отмель и загородил вы¬
ход в море.
Гипотенуза короче двух катетов. Это понял наконец и
320

синдо. «Саго-Мару» закричала фистулой, зовя к себе лод¬
ки, заметалась, ища выхода из ловушки, и, наконец, в от¬
чаянии бросилась к отмели.
Мы услышали звук, похожий на треск раздираемой па¬
русины. Рыбаки на палубе шхуны попадали один на дру¬
гого.
Моторист «Саго-Мару» заглушил дизель. Стало тихо.
Японцы стояли на палубе и понуро наблюдали за нами.
Мы спустили шлюпку и направились к шхуне, чтобы
составить акт. В это время рыбаки, точно по команде, ста¬
ли прыгать в воду. Последним, сняв желтый халатик, ныр¬
нул синдо. Перепуганные ловцы изо всех сил спешили к
нашей шлюпке.
Что-то странное творилось на шхуне. Палубу «Саго-
Мару» выпучило, затрещали доски, посыпались стекла.
Казалось, что шхуна, объевшись рыбой, раздувается от
обжорства. Из всех иллюминаторов и щелей полз белый
густой дым.
Колосков подозрительно понюхал воздух.
— Табань!
Его команду заглушил сильный взрыв. Корму «Саго-
Мару» точно отрезало ножом. Рубка отделилась от палубы
и упала в воду метрах в тридцати от нас. Косицыну чем-то
острым рассекло кисть руки.
Вода вокруг шхуны приняла мутно-белый оттенок и
сильно шипела.
Причина взрыва стала ясна, как только мы почувство¬
вали характерный сладковатый запах ацетилена.
Японские рыбаки, устанавливая сети на больших мор¬
ских площадях, отмечают их фонарями, чтобы пароходы
не разрушили это хозяйство. На каждой шхуне можно все¬
гда найти банки с карбидом для фонарей.
Налетев с размаху на камень, «Саго-Мару» пропорола
днище. В двухметровую щель хлынула вода и тотчас за*
топила отсек, где хранился карбид. Взрыв мог быть еще
сильнее, если бы палуба оказалась покрепче.
...Мы выловили и приняли на борт девятнадцать рыба¬
ков. Перепуганные катастрофой, они стояли на баке, друж¬
но выбивая зубами отбой. Боцман, недавно дразнивший
Колоскова, кланялся и шипел с таким подхалимским ви¬
дом, что Косицына чуть не стошнило.
Закончив формальности и сфотографировав шхуну, мы
направились в море.
Я вел катер всего метрах в двухстах от завода, но Ко¬
лосков велел подойти еще ближе.
11 С. Диковский
321

В целях воспитания,— заметил он строго.
Дождь кончился. Высоко над отмелью, где дымился
остов «Саго-Мару», прорезался бледный солнечный диск.
В последний раз я оглянулся на берег. Возле конторы
на мачте еще висел вымокший конус, рыбаки сидели у
пристани, на катках, и ждали кунгасов.
Я подумал, что с берега мокрые фигуры хищников вид¬
ны хорошо.
Февраль 1938 г.
БЕРИ-БЕРИ
редупреждаю заранее, тот, кто ждет занят¬
ных морских приключений, пусть не слуша¬
ет эту историю. Я не могу обещать ни тума¬
на, ни шторма, если в вахтенном журнале
сказано ясно: солнце, штиль, температура
-f-20 в тени.
Да, было так жарко, что смола выступала
из палубы. Мы медленно входили в бухту Медвежью, ла¬
вируя между островков и камней. Люди отдыхали на баке,
еле шевеля языками. Тень от мачты, короткая, синяя, не¬
подвижно лежала на палубе. Корабельная медь слепила
глаза. Только плеск воды да белые крылья чаек напо¬
минали нам о прохладе.
Мы надеялись пополнить в бухте запасы воды. Снег
на сопках здесь держится долго — до конца июля, даже
до августа, и десятки горных ручьев, разогнавшись в уще¬
льях, с огромной высоты падают в бухту. Самые слабые
никогда не долетают до берега, ветер подхватывает их на
лету и превращает в белую пыль, но два или три водопада
соединяют сопки и море высокими дугами. На фотографи¬
ях они выходят сосульками, но, право, я не видел более
сильной картины, чем эти светлые, грохочущие столбы,
врезанные в зеленую воду до самого дна.
Был слышен уже шум ручьев, когда вахтенный крик¬
нул:
— Японец! Слева по носу!
Возле самого берега стояла двухмачтовая белая
шхуна.
Никто не поверил такому нахальству, но Колосков,
мельком глянув на шхуну, твердо сказал:
322

— Полкорпуса влево... так держать!
В таких случаях счет идет на секунды. Не успели хищ¬
ники выбрать якорь, как двое бойцов разом прыгнули на
палубу шхуны.
Она была пуста. «Гензан-Мару» даже не пыталась бе¬
жать, точно к ней подошел не пограничный катер, а соб¬
ственный тузик.
А между тем пахло крупным штрафом: на бамбуковых
шестах вдоль борта висели еще влажные сети.
Сачков заглушил мотор и выглянул из люка.
— Стоило гнать! — сказал он с досадой.— Вот* мухо-
бой! Бабушкин гроб!
Судя по мачтам, слишком массивным для моторного
судна, во времена Беринга это был парусник с хорошей
оснасткой. Плавные, крутые обводы говорили о мореход¬
ности корабля, четыре бочонка с пресной водой — о даль¬
ности перехода. Под бушпритом шхуны, вынесенным мет¬
ра на три вперед, была прикреплена грубо вырезанная из
какого-то темного дерева фигура девушки с распущенны¬
ми волосами. Наклонив голову, красавица уставила на нас
обведенные суриком слепые глаза. Время, соль и толстые
наслоения масляной краски безобразно исказили ее лицо.
Мы молча разглядывали шхуну.
Видимо, хозяева рассчитывали на страховую премию
больше, чем на улов рыбы: сквозь дыры в бортах могли
пролезть самые жирные крысы.
— Эй, аната!1 — крикнул Колосков.
Циновка на кормовом люке приподнялась. Тощий япо¬
нец, с головой, повязанной синим платком, равнодушно
взглянул на нас.
— Бёнин дэс1 2,— сказал он сипло.
— Эй вы, кто синдо?
— Бёнин дэс,— повторил японец монотонно, и крыш¬
ка снова захлопнулась.
Колосков спустился в каюту, чтобы надеть свежий ки¬
тель. Наш командир был особенно щепетилен, когда дело
доходило до официальных визитов.
— Товарищ Широких,— сказал он,— найдите синдо,
выстройте японскую команду по правому борту.
— Есть выстроить! — ответил Широких.
Это был серьезный, очень рассудительный сибиряк, с
лицом, чеканенным оспой, белыми бровями и славной,
1 Эй, вы! (яп,)
2 Больной (яп.)%
11*
323

чуть сонной улыбкой, которой он встречал остроты Сач-
кова и кока. Кроме обстоятельной чисто степной медли¬
тельности, он отличался бычьей силой, которой, впрочем,
никогда не хвастался.
Помню случай, когда, погрузившись в воду по пояс,
Широких переносил со шлюпки на берег двенадцатипудо¬
вый якорь. И это в свежую погоду, на осклизлых, крупных
камнях!
На «Смелом» он служил рулевым.
Громыхая сапогами, Широких прошел по палубе шху¬
ны, поднял циновку и присел на корточки перед люком.
— Ваша который синдо? — спросил он деловито.—
Ваша бери люди, ходи быстро на палубу.
В ответ из кормового люка вырвался стон.
Мы видели, как Широких перекинул ноги и с трудом
протиснулся в узкое отверстие. В трюме загалдели, затем
сразу стихло.
— Уговорил! — сказал Сачков, посмеиваясь.
Но Широких не показывался. Шхуна по-прежнему ка¬
залась мертвой. На палубе блестела сухая тресковая че¬
шуя. Только несколько ярких фундоси, подвязанных бе¬
чевками к вантам, напоминали о жизни на корабле.
Наконец из трюма вылез Широких. Он был краснее
обычного и осторожно, точно ядовитую гадину, держал
вытянутой рукой какую-то бумажку.
— Товарищ лейтенант,— загудел он еще с палубы
шхуны.— Разрешите доложить. Произведен осмотр кор¬
мового трюма. Обнаружено одиннадцать хищников, в том
числе синдо. Трое показывают заразные признаки.
Остальные чирьев на спине не имеют... Вступают в прере¬
кания. Лежат нагишом.
— Какие чирьи... Вы что?
— Надо полагать — чумные... Стонут ужасно.
— Что вы болтаете? — возмутился Колосков. Он был
в новой форме с двумя золотыми нашивками и в фуражке
со свежим чехлом.— Идите сюда... Нет, стойте. Покажите
письмо.
Широких передал клочок, на котором печатными рус¬
скими буквами было выведено:
«Помогитце. Заразно. Сибировска чумка. Весьма про¬
сим росскэ доктор».
Если бы японцы специально задались целью смутить
Колоскова,— лучшего средства они б не придумали. Бра¬
вый балтиец, человек зрелого, спокойного мужества, он
по-детски боялся всего, что пахнет больницей. В двадцать
324

лет, на фронте, Колосков впервые узнал от ротного фельд¬
шера о бациллах — возбудителях тифа. Здоровяк и остряк,
он всенародно поднял лектора на смех (в те годы Колос¬
ков был твердо уверен, что все болезни заводятся от сыро¬
сти). Но когда упрямец увидел в микроскоп каплю воды
из собственной фляжки, он заметно опешил. По собствен¬
ному признанию Колоскова, его точно «снарядом шарах¬
нуло». Странные полчища палочек, шариков, точек по¬
разили воображение моряка. С прямолинейностью воен¬
ного человека Колосков решил действовать, прежде
чем «гады», кишевшие всюду, доведут моряка до ги¬
бели.
Он привил оспу на обе руки, завел бутыль йода и при¬
нялся старательно мазать свои и чужие царапины. Гадю¬
ка над рюмкой 1 стала в его глазах знаком высшей челове¬
ческой мудрости.
С тех пор прошло двадцать лет с гаком, но если вы уви¬
дите когда-нибудь моряка, который пьет кипяченую воду
или снимает с яблока кожуру, это будет наверняка Колос¬
ков.
Понятно, что при слове «чума» командир немного опе¬
шил. Если бы хищники открыли огонь или попытались
бы уйти у нас из-под носа, Колосков мгновенно нашел бы
ответ. Но тут, глядя на пустынную палубу шхуны, коман¬
дир невольно задумался. Опыт и природная осторожность
не позволяли ему верить записке.
— Доложите... Какие признаки вы заметили?
— Очень дух тяжелый, товарищ начальник.
— Это рыба... Еще что?
— На ногах черные бульбочки... Кроме того, в глазах
воспаление.
Но Колосков уже поборол чувство робости.
— От тухлой трески чумы не бывает... Растравили
бульбочки... Симулянты... Впрочем, ступайте на бак. Возь¬
мите зеленое мыло, карболку... Понятно? Чтобы ни одно¬
го микроба...
...В тот год я совмещал должность рулевого с обязан¬
ностями корабельного санитара... Открыв аптечку, я на¬
шел сулему и по приказанию командира смочил два плат¬
ка. Он приказал также надеть желтые комбинезоны с ка¬
пюшонами, которые применяются во время химических
учений.
1 Гадюка над рюмкой (змея и чаша) — медицинский
символ^
325

Прикрывал рот самодельными масками, мы поднялись
на борт «Гензан-Мару» и внимательно осмотрели всю
шхуну.
Это была посудина тонн на триста с высоким фальш¬
бортом, переходящим на корме в нелепые перильца с ба¬
лясинами, какие попадаются только на провинциальных
балконах.
Японские шхуны никогда не отличаются свежестью
запахов, но эта превосходила все, что мы встречали до
сих пор. Палуба, решетки, деревянные стоки настолько
пропитались жиром и слизью, что даже острым паром
нельзя было вытравить сладкого зловония, отравлявшего
воздух на полмили вокруг.
Все здесь напоминало о трудной, жалкой старости ко¬
рабля. Голубая масляная краска, покрывавшая когда-то
надстройки, свернулась в сухие струпья. Медный колокол
принял цвет тины. Всюду виднелось серое, омертвелое де¬
рево, рыжее железо, грязная парусина. Дубовые решетки,
прикрывавшие палубу, и те крошились под каблуками.
Зато лебедка и блоки были только что выкрашены су¬
риком, а новые тросы ровнехонько уложены в бухты. Ска¬
зывалось старое правило японских хозяйчиков: не ску¬
питься на снасти.
Два носовых трюма, прикрытых циновками, были до¬
верху набиты камбалой и треской. Окоченелость и влаж¬
ный блеск чешуи говорили о том, что улов принят не¬
давно.
— Ясно, симуляция,— зло сказал Колосков.
Мы заглянули в кормовой кубрик и позвали синдо.
Нам ответили стоном. Кто-то присел на корточки и завыл,
схватившись обеими руками за голову. Вой подхватили не
меньше десятка глоток. Трудно было понять: то ли япон¬
цы обрадовались появлению живых людей, то ли жалова¬
лись на жару и зловоние в трюме.
Тощий японец, в вельветовой куртке, с головой, замо¬
танной полотенцем, кричал сильнее других. Упираясь ло¬
патками и пятками в нары, он выгибался дугой и вере¬
щал так, что у нас звенело в ушах.
В полутьме мы насчитали девять японцев. Полуголые,
мокрые от пота парни лежали вплотную. Несколько минут
мы видели разинутые рты и слышали завывание, способ¬
ное смутить любого каюра. Затем Колосков кашлянул и
твердо сказал:
— Эй, аната! Однако довольно.
Хор зачумленных грянул еще исступленнее, Казалось,
Ш

ветхая посудина заколебалась от крика. Многие даже за¬
барабанили голыми пятками.
Это взорвало Колоскова, не терпевшего никаких пре¬
реканий.
Он крикнул в трюм, точно в бочку:
— Эй, вы... Смир-но!
И все разом стихли. Стало слышно, как в трюме пле¬
щет вода.
— Где синдо?
Крикун в вельветовой куртке вылез из кубрика и, пу¬
тая японскую, английскую и русскую речь, пояснил, что
самые опасные больные изолированы от остальных. Про¬
должая скулить, он повел нас к носовому кубрику.
В узком, суженном книзу отсеке лежали на циновке
еще трое японцев.
— Варуй дэс... Тайхэн варуй дэс 1,— сказал синдо до¬
вольно спокойно.
С этими словами он взял бамбуковый шест и бесцере¬
монно откинул тряпье, прикрывавшее больных.
Мы увидели мертвенную, покрытую чешуйками грязи
кожу, черные язвы, чудовищно раздутые икры, оплетен¬
ные набухшими жилами. Ребра несчастных выступали
резко, точно обнаженные шпангоуты шхуны. Видимо,
больные давно мочились под себя, так как резкий запах
аммиака резал глаза.
Люди заживо гнили в этом душном логовище с грязны¬
ми иллюминаторами, затянутыми зеленой бумагой.
Возле больных, на циновках, усыпанных рыбьей чешу¬
ей и зернами сорного риса, стояли чашки с кусками соле¬
ной трески.
— Бедный рыбачка! Живи — нет. Помирай — есть,—
сказал провожатый.
Точно по команде, трое японцев протянули к нам
ужасные руки — почерневшие, скрюченные, изуродован¬
ные странной болезнью. Не знаю, как выглядят чумные,
но более грустного зрелища я не встречал никогда.
Синдо знал полсотни русских и столько же английских
фраз. Путая три языка, он пытался рассказать нам о бед¬
ственном положении шхуны.
— ...Это было в субоцу... Сильный туманна... Ходи
туда, ходи сюда... Скоси мо мимасен1 2. Наверно компас
есть ложный... Немного брудила. Вдруг падай Арита..,
1 Плохо, очень плохо (яп.)%
2 Ничего не видно (яп ).
327

Одна минуца — рыбачка чернеет. Like coal1. Другая ми-
иуца — падай Миура... третья минуца — Тояма. Коматта
на! Вдруг берег! Чито? Разве это росскэ земля? Вот но¬
вость!
Колосков спокойно выслушал бредовое объяснение и,
глядя через плечо синдо на больных, сухо сказал:
— Хорошо... Где поймана рыба?
— Са-а... Он всегда был здоровячка,— ответил груст¬
но синдо.— Что мы будем рассказываць его бедпый отце
и мать?
— Я спрашиваю: когда и где поймана рыба?
— Да, да... Арита горел, как огонь. Наверно есть
чумка.
— Не понимаете? Рыба откуда?
— Ей-бога, не понимау,— сказал пройдоха, кланяясь
в пояс,— мы так боялся остаться один.
Он махнул рукой, и зачумленные дикими воплями под¬
твердили безвыходность положения.
Мы вышли на палубу, провожаемые стонами больных
и бормотанием синдо. Колосков сердито сорвал сулемовую
маску.
— Вы когда-нибудь видели чуму?
— Только на картинках,— признался я.
— Любопытно.
— Да... Рыба свежая.
Я хотел на всякий случай отобрать у японцев лампу
для нагрева запального шара мотора, но Колосков не раз¬
решил мне спуститься в машинное отделение.
— Понимать надо,— сказал он строго.— Чума не ре¬
пейник — с рукава не стряхнешь.
Вести шхуну в порт было нельзя. Мы запросили отряд
и через десять минут получили ответ: «Врач, санитары
высланы. Снимите, изолируйте наш десант. Отойдите шху¬
ны, наблюдение продолжайте...»
И мы стали ждать.
Нам предстояло провести с глазу на глаз с зачумлен¬
ной шхуной шесть часов.
Был полдень, солнечный, душный, несмотря на окру¬
жавшие бухту снежные сопки. Вокруг шхуны островка¬
ми плавала пена и раздувшиеся от жары кишки кашало¬
1 Как уголь (англ.).
328

тов — верный признак, что китобойная флотилия находит¬
ся недалеко. Издали кишки походили на связки ржавых,
очень толстых корабельных цепей. На островках-желуд¬
ках сидели нарядные и крикливые чайки.
Палуба «Гензан-Мару» кишела мухами. Вскоре они
стали попадаться в кубриках «Смелого». Колосков велел
отойти от шхуны на пару кабельтовых.
Обедали плохо. Борщ, хлеб, жаркое, даже горчица пах¬
ли карболкой. По приказанию командира, наш кок, Костя
Скворцов, обходил корабельные помещения с пульвериза¬
тором, ежеминутно наполняя бутыль свежим раствором.
— Все по порядку,— объяснял он, сияя голубыми гла¬
зами,— сначала карболка, потом хлор. Белье в печку...
Прививка... Потом карантин на три недели...
Костя был немного паникер, но на этот раз многие раз¬
деляли его опасения.
Шхуна стояла рядом, безлюдная, тихая, и в тишине
этой было что-то зловещее.
Хуже всех чувствовал себя Широких. Вымытый зеле¬
ным мылом и раствором карболки, он сидел на баке при¬
тихший, голый по пояс, а мы наперебой старались обо¬
дрить товарища.
Все мы искренне жалели Широких. Он был отличный
рулевой, а на футбольной площадке — левый бек. Что те¬
перь ждало парня? Терпеливый, толстогубый, очень серь¬
езный, он бил слепней и, вздыхая, смотрел на товарищей.
Мы утешали Широких, как могли.
— Мой дядя тоже болел в Ростове холерой,— сказал
рассудительно кок.— Он съел две дыни и глечик смета¬
ны... Ну, так эта штука страшнее чумы. Три дня его вы¬
ворачивало наизнанку (вроде Косицына!). Он стал тонь¬
ше куриной кишки и так ослаб, что едва мог показать род¬
ным дулю, когда его вздумали причастить... Потом при¬
ехал товарищ Грицай... Не слышали? Это наш участковый
фельдшер. Промыл дяде желудок и вспрыснул собачью сы¬
воротку.
— Телячью...
— Это все равно. Наутро он помер.
— Иди-ко ты,— сказал Широких, поежившись.
— Так то холера... Думаешь, уже заболел? Посмотри
на себя в зеркало...
Широких дали термометр. Он неловко сунул его под
мышку и совсем нахохлился.
— Знобит?
— Есть немного.
329

Митя Корзинкин, наш радист, принес и молча (он все
делал молча) сунул Широких пачку сигарет «Тройка»,
которые хранил до увольнения на берег.
— В крайнем случае можно перелить кровь,— сказал
боцман.— Сложимся по пол-литра.
— Главное, Костя, не поддавайся.
— Ты не думай о ней... Думай о девочках.
— Это верно,— сказал Широких покорно.— Надо ду¬
мать.
Он сморщил лоб и стал смотреть в воду, где прыгали
зайчики.
Обедал Широких в одиночестве. Он съел миску каши,
двойную порцию бефстроганова и пять ломтей хлеба с
маслом. Кок, с которым Широких постоянно враждовал
из-за добавок, принес литровую кружку какао.
— Посмотрим, какой ты больной,— заметил он строго.
Широких подумал, вздохнул и выпил какао. Это не¬
много всех успокоило.
— Видали чумного? — спросил кок ехидно.
В конце концов, видя, что общее сочувствие нагоняет
на парня тоску, Колосков запретил всякие разговоры на
баке.
Все занялись своим делом. Радист принялся отстуки¬
вать сводки, Сачков чинить донку1, Косицын драить ре¬
шетки на люках.
Один Широких с тоской поглядывал по сторонам.
У парня чесались руки.
— Дайте мнЬ какую-нибудь работу...
Боцман дал ему кончик дюймового троса, и Широких
сразу повеселел, заулыбался, даже замурлыкал что-то
под нос.
Колосков ходил по палубе, надвинув козырек фуражки
на облупленный нос, и изредка метал подозрительные
взгляды на шхуну.
Наконец он подошел к Широких и спросил тоном док¬
тора:
— Колики есть?
— Нет... то есть немного, товарищ начальник.
— Судороги были?..
— Нет еще...
— Ну, и не будут,— объявил неожиданно Колосков и
сразу гаркнул: — Баковые на бак... С якоря сниматься!
Мы развернулись и, сделав круг, подошли к шхуне по¬
1 Донка— паровой насос.
330

ближе. Синдо тотчас высунул из люка обмотанную поло¬
тенцем голову.
— Эй, аната! — крикнул Колосков громко.— Ваша
стой здесь... Наша ходи за доктором.
Услышав, что мы покидаем шхуну, больные подняли
было оглушительный вой. Видимо, все они боялись
остаться одни в далекой, безлюдной бухте, но синдо сразу
успокоил испуганных рыбаков.
— Хорсо-о... Хорсо-о,— пропел он печально,— росскэ
доктору... Хорсо-о.
Он свесил голову, согнул ноги в коленях и застыл в
робкой позе — живая статуя отчаяния.
Бухта, в глубине которой стояла «Гензан-Мару», изги¬
балась самоварной трубой. Когда мы миновали одно коле¬
но и поравнялись с невысокой скалой-островом, я неволь¬
но взглянул на командира.
— Здесь?
— Ну конечно,— сказал Колосков.
Скала прикрывала нас с мачтами. Лучшее место для
засады трудно было найти. На малых оборотах мы про¬
ползли между каменными зубами, торчавшими из воды, и
стали в тени островка.
— Значит, симуляция? — спросил боцман.— Так я в
думал...
Широких заулыбался и натянул тельняшку,
— Могу быть свободным?
— После осмотра врача,— ответил неумолимый Колос¬
ков.
Мы заглушили мотор и стали прислушиваться. Спуг¬
нутые катером чайки носились над мачтами, чертыхаясь
хуже базарных торговок. Сквозь птичий гвалт и плеск
волны, обегающей остров, долетал временами прерыви¬
стый стук. Видимо, японцы пытались запустить остыв¬
ший мотор.
Услышав знакомые звуки, Колосков вытянул шею,
заулыбался и зашевелил усами. Он стал похож на
заядлого удильщика, у которого вдруг затанцевал попла¬
вок.
На островок набежала волна. Стук мотора стал ближе
и резче. Вдруг мотор поперхнулся... помолчал полмину¬
ты,. . застучал снова — на этот раз неровно и глухо.
Мы завели мотор. Люди стали по местам. «Смелый»
дрожал, готовый кинуться за наглецами в погоню.
33i

И вдруг боцман разочарованно крикнул с кормы:
— Фу ты черт! Глядите...
В десяти метрах от нас, в расщелине между камня¬
ми, лежал перевернутый бат!, видимо, унесенный из
поселка рекой. Каждый раз, когда набегала волна,
лодка билась о стены, издавая отрывистые и ритмичные
звуки.
Мы были так раздосадованы неожиданной шуткой
моря, что не поверили ушам, когда за поворотом послы¬
шалось знакомое всем морякам «таб-бак, таб-бак».
Но это была «Гензан-Мару». Она вылетела из-за мыс¬
ка метрах в пятидесяти от нас, поплевывая горячей во¬
дой, и помчалась к открытому морю. Из трубы шхуны
кольцами летел дым, винт свирепо рвал воду, а вся коман¬
да толпилась на палубе. Чумный синдо рысцой бегал по
палубе, подгоняя чумных матросов. Чумный боцман, ле¬
жа на животе, доставал крючком якорь, цеплявшийся за
волну.
Заметив нас, «Гензан-Мару» вильнула в сторону, но
Колосков спокойно приказал лечь на параллельный курс.
Мотор шхуны был слишком слаб для тяжелого корпуса,
а наш движок работал чудесно.
Через десять минут японцы заглушили болиндер1 2, и
Колосков, захватив меня и Косицына, поднялся на палу¬
бу шхуны. Он был взбешен японским нахальством и, ста¬
раясь сдержать себя, говорил очень тихо. Синдо шипел и
пятился задом, кланяясь как заведенный.
— Как ваши... очумелые? — спросил Колосков.
— Благодару... Наверное, очен плохо...
— Что же не дождались доктора?
— Са-а... Помирай здесь, помирай дома... Бедный ры¬
бачка думай все равно.
Он начал было снова скулить, но Колосков разом успо¬
коил синдо.
— Ну-ну,— сказал он сухо,— я думаю, до тюрьмы вам
ближе, чем до могилы.
Вскоре подошел катер с доктором, и все сомнения на¬
ши рассеялись. Чумных на шхуне было столько же, сколь¬
ко на нашем катере архиереев.
Сам синдо признался в мошенничестве. Шхуна заме¬
тила катер слишком поздно, а скорость старой посудины,
до отказа набитой треской, была смехотворна. Тогда на
1 Б а т — лодка, выдолбленная из ствола дерева.
2 Болиндер — двигатель.
332

шхуне молниеносно возникла чума. Хор и записка были
только трюком, рассчитанным на простаков. По словам
синдо, они дважды применяли этот прием у берегов Ка¬
нады, и оба раза катер рыбного надзора поспешно уходил
от «Гензан-Мару».
Трое рыбаков во время поверки не вышли на палубу.
Но это не были симулянты. Бёри-бёри — болезнь бедня¬
ков, частый гость рыбацких поселков и шхун — свалила
ловцов на циновки. Эта болезнь — сестра голода. Сорный
рис и соленая рыба, которыми постоянно питаются рыба¬
ки, доводят их до полного изнурения.
Ловцы «Гензан-Мару» заболели еще весной. Сначала
они пытались скрыть признаки бёри-бёри, выполняя не¬
легкие обязанности наемных ловцов наравне с прочими
рыбаками. Но люди на шхунах спят на общих циновках,
почти нагишом...
По правилам, больных следовало немедленно выса¬
дить на берег, однако синдо рассудил, что до конца сезона
рыбаки смогут хотя бы отработать аванс.
Им дали «легкую» работу: наживку крючков и резку
пойманной рыбы (разумеется, за половинную плату).
Они честно отработали хозяину полсотни иен, и сухую
треску, и куртки из синей дабы, а теперь терпеливо жда¬
ли конца последнего рейса. Судя по запавшим глазам и
омертвелым конечностям, он был недалек. У одного из ры¬
баков уже начиналась гангрена; обе ноги до колен были
пепельно-черного цвета.
Пройдоха синдо отлично использовал зловещие при¬
знаки бёри-бёри. Нарывы и язвы, покрывавшие тела ры¬
баков, он выдал за приметы чумы.
Колосков приказал дать больным макароны, кофе и
масло. Они не притронулись к пище. А когда санитар сно¬
ва навестил рыбаков, тарелки каким-то чудом оказались в
подшкиперской.
— Эти люди не привыкли к высокой пище,— сказал
спокойно синдо.
Вечером мы снялись с якоря и повели «Гензан-Мару»
в отряд. Шхуна шла вслед за «Смелым» своим ходом. Но¬
совой люк был открыт — на потолке горела «летучая
мышь». Стоя у неуклюжего штурвала, я видел безнадеж¬
но покорные лица больных.
Они ждали. Им было все равно...
Набежал ветер. «Гензан-Мару» стала раскачиваться и
клевать носом. Черная мачта шхуны выписывала в небе
восьмерки, задевая концом за звезды; то одна, то другая
333

звезда срывалась с места и, оставив трепетный след, да-
дала в темное, смутно шипящее море...
На рассвете приблизился «Смелый». Я сдал вахту Ши¬
роких, перебрался на катер и крепко заснул.
Июль 1939 г.
КОМЕНДАНТ ПТИЧЬЕГО ОСТРОВА
I
то была на редкость упрямая шхуна. Преж¬
де чем заглушить мотор и вывесить кранцы,
«Кобе-Мару» предложила игру в прятки,
встав в тени за скалой. Когда этот фокус со¬
рвался, она стала метаться по бухте, точно
треска на крючке... Затеяла глупую гонку
вокруг двух островков, пыталась навести
«Смелый» на камни, ударить форштевнем 1, подставить
корму — словом, повторила все мелкие подлости, без кото¬
рых эти господа никогда не обходятся.
Оберегая корпус «Смелого» от рискованных встреч,
Колосков долго водил катер параллельными курсами.
Мы были мокры, злы и от всего сердца желали шхуне
напороться на камни. Боцман Гуторов, уже полчаса сто¬
явший на баке с отпорным крюком, высказал это резон¬
ное желание вслух и немедля получил замечание от
командира.
— Эк жмет! Чует кошка,— сказал Колосков.
Наконец ему удалось подойти к японцу впритирку, и
двое бойцов разом вскочили на палубу шхуны.
— Коннитива! Добру день! — сказал присмиревший
синдо.
Он стоял на баке возле лебедки и кланялся точно за¬
веденный.
Сети были пусты. В трюмах блестела чешуя давних
уловов. Зато вся команда была, как по форме, одета в
свежую, еще не обмятую работой спецовку. Высокие ре¬
зиновые сапоги (без единой заплатки), подтянутые шнур¬
ками к поясам, придавали ловцам бравый, даже воинст¬
венный вид.
В пристройке рядом со шкиперской мы отыскали ра-
1 Форштевень — носовая оконечность судна,
334

диета — маленького злого упрямца в полосатой фуфайке.
Он заперся на ключ и сыпал морзянкой с такой быстро¬
той, точно «Кобе-Мару» погружалась на дно.
Опечатав радиорубку, мы выстроили японцев вдоль
борта и подивились славной выправке «рыбаков». Судя
по развороту плеч и строевой точности жестов, они были
знакомы с «арисаки» не хуже, чем с кавасаки.
Под линолеумом в каюте синдо мы нашли маузер, две
цейсовских фотокамеры, теодолит, коробку с кассетами и
еще кое-что из «рыбацкого ширпотреба».
Последней была вынута калька со схемами, нанесен¬
ными бегло, но искусной и твердой рукой.
Идти в отряд своим ходом японцы наотрез отказались.
К тому же они успели забить в нескольких местах топ¬
ливную магистраль кусками пробки и войлока. Тогда мы
загнали команду в кубрики и, закрепив буксирный конец,
с трудом вытащили шхуну из бухты.
...Заметно свежело. Волны стали острее и выше. Всюду
осыпались и дымились на ветру белые гребни. Временами
волна, разбитая «Смелым», пролетала над ходовым мости¬
ком. осыпая нас шумными злыми осколками.
Багровое небо обещало тяжелый поход. Дул лобовой
шквалистый ветер, и трос, слишком короткий для букси¬
ровки, вибрировал за кормой.
На полдороге к отряду «Смелый» стал зарываться в
волну. Вода кипела и металась по палубе, не успевая
уйти за борт.
Потеряв самостоятельность, на жесткой буксирной
узде, шхуна плелась за нами, раскачиваясь, спотыкаясь о
гребни. Вероятно, «Кобе-Мару» было еще труднее, чем
нам, потому что трос не давал ей свободно взбегать на
волну.
Вскоре стал заметен только бурун, волочившийся у нас
на буксире. Берег, черневший по правому борту, исчез.
Низкий рев моря, шипение бескрайной воды глушили пе¬
рестуки мотора. Шквал навалился на катер с такой силой,
что разорвал на мостике парусиновый козырек и сорвал
со шлюпки чехол.
«Смелый» шел шажком в темноте, вздрагивая и крях¬
тя от крепких ударов. Ни звезды, ни огня! Командир при¬
казал включить прожектор, а сам отправился на корму,
чтобы осмотреть буксировочный трос.
Я стоял на руле и слышал, как, вернувшись на мостик,
Колосков отдувался и убеждал себя самого:
— Черт! Не размокнет... Ну, ясно...
335

Мы думали об одном. Позади нас, на пустынпой палу¬
бе шхуны, были двое: боцман Гуторов и ученик мотори¬
ста Косицын. Гуторов был надежен. Подвижной, грубова¬
тый, смекалистый, он был родом из Керби, славного посел¬
ка рыбаков и охотников, и держался на палубе прочнее,
чем кнехт1. Но Косицын... сколько раз мы вытаскивали
его из машины на палубу — зеленого, мутноглазого, вяло¬
го. На земле он был весел, по-крестьянски Деловит и
упрям, а в море размокал, как галета в горячем чае. Что
сделаешь, если степная кровь не терпит ни качки, ни сы¬
рости.
Чтобы успокоить командира, я сказал:
— Устоит... На воздухе все-таки легче.
— Да? Я тоже так думаю,— ответил Колосков и тут
же возмутился.— Разговорчики! Да вы что? На компасе
или в пивной?
Был виден уже маяк Угловой, когда краснофлотец,
следивший за тросом, резко вскрикнул...
Я сразу почувствовал, что катер пошел подозрительно
ходко, обернулся и увидел, как позади нас быстро гаснет
бурун. Из темноты долетал, смятый шквалом, голос Ко¬
сицын а:
— ...варищ командир... аварищ анди-ир!
Что он кричал еще, разобрать было нельзя, да мы и
не вслушивались. Круто развернувшись, «Смелый» по¬
шел на выручку шхуны.
Прожектор быстро нашел «Кобе-Мару» (среди черной
воды она блестела как моль), обшарил шхуну с обоих
бортов, лег на волну... И тут Колосков, сигнальщик и я
разом закричали: «Полундра!»
В штормовой ошалелой воде барахтались двое. Они
дрались. Оглушенные ударами гребней, они подминали,
душили, топили друг друга, разевая рты, чтобы забрать
воздух, и задыхались и слепли в прожекторном свете, не
выпуская, однако, горла противника. То и дело пловцы
взлетали высоко над нами, над всем глухо стонущим мо¬
рем и рушились вниз вместе с гребнем волны.
Их разбило. Они снова кинулись навстречу друг дру¬
гу. А когда мы приблизились к месту схватки и бросили
линь, за конец схватился только один пловец...
То был Гуторов.
Окровавленный, ослабевший, он лег ничком, бормоча:
— Там на шхуне... Косицын... один.
1 Кнехт — железная тумба для крепления канатов.
336

— Самый полный! — скомандовал Колосков.
— Есть самый полный,— ответили из машины.
«Смелый» вздрогнул и не двинулся с места.
— В машине!
Сачков ответил что-то невнятное. Вода за кормой по-
белела, корпус затрясся, заскрипел от рывков, и мы по¬
ползли со скоростью плавучего крана.
Колосков приказал осмотреть винт. Нас держал трос.
Огромный, разбухший ком ворочался за кормой «Смело¬
го», отнимая у нас ход и маневренность. Вероятно, с па¬
лубы шхуны смыло целую бухту манильского троса, и ка¬
тер, налетев с размаху на снасть, перепутал и намотал на
винт метров сто крепчайшего волокна.
Застопорив машину, мы полезли в воду рубить и рас¬
путывать петли, а боцман тем временем, клацая зубами,
рапортовал командиру, что случилось на шухне.
...Косицын был на руле. Гуторов осматривал трос.
В это время вода разбила стекло штурманской рубки.
Услышав звон, японцы стали ломиться на палубу. Гуторов
подбежал к кубрику и укрепил дверцу веслом (задвижка
была слабовата). И тут из какой-то щели, возможно из
канатного ящика, вылез «рыбак». Он успел рубануть бук¬
сирный конец ножом и кинулся боцману под ноги, а шху¬
ну как раз положило на борт...
Что было с Косицыным, Гуторов не знал. Он выпил
стакан спирта и, обвязавшись канатом, снова влез в воду,
потому что никто, кроме боцмана, не мог просидеть под
водой больше полминуты.
Мы очистили винт, но продолжали болтаться на месте,
вал был сорван, муфта разболтана. Мотор дышал, как за¬
травленный, и «Смелый» не мог даже выгрести против
ветра...
«Смелый» превратился в буек, а шхуну уносило все
дальше и дальше. Прожектор резал только мачты по кло¬
тик. Они долго кланялись морю на все четыре стороны —
маленькие, светлые травинки среди гневной воды — и, на¬
конец, пропали из глаз.
Как мы провели ночь — вспомнить скучно. Скажу
только, что, несмотря на десятибалльный ветер, на палубе
было довольно жарко, а в трюме, кроме моторной помпы,
беспрерывно работали четыре ручных донки.
Море разворотило фальшборт от мостика до шпиля,
смыло тузик и в довершение всего выдавило стекло у
прожектора, сильно порезав осколками сигнальщика Са-
жина.
337

Когда рассвело, мы увидели изуродованный катер и
элобиую тускло-серую воду.
Захлебываясь сиреной, к нам подходил ледокол «Тру¬
вор». Колосков был мрачнее моря; отвернувшись от «Тру¬
вора», он велел готовить буксир.
На рассвете был поднят на ноги весь отряд. Не дожи¬
даясь нашего возвращения в порт, комбриг выслал в море
шесть катеров. Пешие и конные дозоры направились вслед
за шхуной на юг, осматривая каждую бухту.
В тот день, сменив гребной вал и винт, мы снова вы¬
шли в море. Шторм утих, горизонт был чист. Никто из
рыбаков на сто миль к югу от Соболиного мыса не видел
огней гибнущей шхуны.
Только на четвертые сутки стало известно о судьбе
«Кобе-Мару». И вот что случилось с Косицыным...
II
— Товарищ командир! —крикнул Косицын.
Никто не ответил. Корпус шхуны гудел от ударов. На
палубе, сливаясь с морем, шипела вода.
Он сложил руки рупором и крикнул еще раз в темно¬
ту, где вспыхивали на ветру гребни волн:
— Товарищ команди-ир!
Он был один на мокрой палубе, освещенной только бе¬
лизной пены. Желание услышать товарищей, увидеть хотя
бы издали силуэт пограничного катера охватило его е
удвоенной силой. Косицын продолжал кричать, поворачи¬
ваясь в разные стороны, так как потерял всякую ориенти¬
ровку. Временами он делал паузы, чтобы перевести ды¬
хание и прислушаться, но бесконечный, низкий рев моря
глушил посторонние звуки.
Внезапная вспышка света заставила Косицына обер^
нуться. Справа по носу шхуны прыгал с волны на волну
прожекторный луч. Свет был па излете. Далекий, ослаб¬
ленный водяной пылью, носившейся в воздухе, он терпе¬
ливо нащупывал шхуну. И Косицыну, несмотря па холод
и мокрый бушлат, сразу стало веселей и теплей. Широко,
море, а не пропадешь.
Он вернулся к штурвалу и попытался поставить шху¬
ну носом к волне. Это не удалось. Лишенная хода, «Кобе-
Мару» рыскала из стороны в сторону, подставляя ударам
борта.
Между тем расстояние увеличивалось. Гребни стали
338

беспокойней, острей. Прожектор захватывал только кон¬
цы мачт. Видимо, «Смелый» не мог осилить волну. Сузив
глаза, озябший Косицын силился разобрать сигнальные
вспышки, мигавшие на клотике «Смелого». Они были от¬
рывочны... почти бессвязны.
«...Исправим... пойдем вами... зажгите бортовые... кли¬
вер... крайнем случае... берег».
— Есть так держать! — ответил по привычке Коси¬
цын, и снова в море стало темно.
Шхуна мчалась, не слушая руля, без бортовых огней,
вздрагивая и раскачиваясь точно пьяная.
Она неслась мимо мыса Шипунского, окаймленного
полосой бурунов, мимо отвесной скалы с маяком, бросав¬
шим в море короткие вспышки, мимо ворот в бухту, где
находился отряд,— все дальше и дальше на юг.
Он снял бортовые фонари и попытался зажечь их,
прикрывая бушлатом. Вода барабанила по спине, спички
гасли от ветра и брызг. В конце концов ему удалось за¬
жечь фитилек, но волна неожиданно ударила сбоку, зали¬
ла масленку и выбила коробок. С тяжелым сердцем он
повесил на место темные фонари.
Приближался рассвет. Волны продолжали толпиться
вокруг беспомощной шхуны.
Косицын то и дело бегал к борту. Он никак не мог
привыкнуть к морским ухабам и каждый раз, возвра¬
щаясь к штурвалу с бледным лицом и затуманенными
глазами, твердил про себя: «Довольно! Черт! Ну, хватит,
я говорю!»
И снова, держась за леер 1, склонялся над морем. Ко¬
гда рассвело, он взял ведерко и смыл с дубовой решетки
следы своей слабости. К счастью, палуба была пуста.
Вместе со светом к Косицыну постепенно вернулась
решительность. Надо было как-то действовать, распоря¬
жаться беспомощной шхуной.
Он расстегнул кобуру, осторожно поднял подпорку-
весло и жестами пригласил на палубу шкипера. Из осто¬
рожности он сразу захлопнул и укрепил дверцу в кубрик.
— Аната! — сказал он как можно тверже.— Надо мо¬
тор запустить, слышь, аната?
— Кому надо? Нам не надо.
Шкипер даже не глядел на бойца. Стоял, почесываясь
и зевая. Это возмутило Косицына.
1 Л е е р канат, протянутый на корабле для облегчедня ходь¬
бы во время качки.
339

— Пререкания? Я приказываю.
*— Осей приятно... Я отказываю.
Машина была испорчена мотористом еще вчера. Коси¬
цын взглянул на мачту, на темный жгут скатанной пару¬
сины, подумал и вынул наган.
— Чито? — спросил быстро синдо.— Чито вы хотите?
— Это дело мое. А ну, ставь кливер 1.
Они посмотрели друг другу в глаза, потом синдо по¬
вернулся и не спеша пошел к мачте. Косицын спрятал
наган.
По правому борту, сливаясь с горизонтом, тянулась
низкая полоса тумана. Изредка долетали дальние пушеч¬
ные залпы прибоя. Как всегда на мелких местах, накат
был огромен.
«Разобьет,— определил Косицын.— Обязательно разо¬
бьет». Однако, как только кливер вырвался вправо и
«Кобе-Мару» стала послушной рулю, Косицын решитель¬
но направил шхуну в туман.
Он так озяб, истосковался по твердой земле, что рад
был сесть на камни, на мель, черту на спину, лишь бы
спина эта была твердой. К тому же с рассветом увели¬
чился риск встретить какую-нибудь японскую шхуну.
Шкипер отвел шкот1 2 к корме и сел на фальшборт3
напротив Косицына. Он был сильно встревожен: вертел
шеей, прислушивался к шуму прибоя, даже снял платок,
прикрывавший уши от ветра. Наконец он не выдержал
и заметил:
— Наверно, это опасно.
Косицын не ответил. Туман разорвало. Стал виден вы¬
сокий накат, и берег, и темная зелень сопок.
— Благоразуйность — оружие храбрых,— сказал быст¬
ро синдо.— Хоцице? Мы спустим вам шлюпку.
— Не понимаю... Я по-японски не обучен.
— Кажется, я говору вам по-русскэ?
— А мне не кажется. Слова русские, смысл японский.
Шкипер глянул в молодое, ожесточенное лицо рулево¬
го и разом ослабил шкот.
— Ну-у? — спросил грозно Косицын, и кливер снова
рванулся вперед.
1 Кливер — треугольный парус.
2 Шкот — снасть, растягивающая подветренный, нижний угол
паруса.
3 Фальшборт — продолжение бортовой обшивки судна
выше верхней палубы.
340

Земля была близко, а саженные буруны на камнях
еще ближе. Не отрываясь, Косицын глядел поверх шляпы
синдо на сопку, думая о своем... Жалко, мал ход. Развер¬
нет к берегу бортом, обязательно развернет. «Ну, дер¬
жись!» — сказал он себе самому, навалясь на штурвал.
— Не надо, Иван,— крикнул синдо.
— Знаю! Отстань!
Шкипер подбежал к дверце, выбил весло. Из кубрика
хлынули на палубу и загалдели японцы. «Кобе-Мару»
несло прямо на сопку — темно-зеленую, курчавую, точно
бзцэашек.
Бросили якорь, но шхуну уже развернуло к берегу
лагом и било днищем о камни. Через борт, ревя галькой,
смывая людей, шла вода...
III
То был Птичий остров — невысокая груда песка и
камней среди хмурой воды. Косицын понял это, едва
солнце разогнало туман и за проливом встали пестрые
горы материка.
С вершины сопки было видно все: берег, оторочен¬
ный шумной волной, полоса гальки и водорослей, шесты
с мокрым бельем, даже ракушки на дне перевернутой
«Кобе-Мару». Широко и вольно дышало море, облизывая
мертвую шхуну, а на пологих валах еще сверкали жир¬
ные пятна нефти и качались циновки.
Внизу дымился костер. Семь полуголых японцев си¬
дели возле котла, по очереди поддевая лапшу, и косились
на сопку.
Косицын снял все, кроме трусов и нагана. Здесь он
чувствовал себя куда крепче, чем в море, хотя царапины
на плече еще сильно саднили, а во рту было горько от
соли. Все-таки земля. Горячая, твердая! Обдуваемый вет¬
ром, он спокойно поглядывал то на пленников, то на море.
Остров был свой, знакомый по прежним походам.
Здесь иногда проводили стрельбы, рвали черемшу, соби¬
рали в бескозырки яйца чаек. Пусть шушукаются у кот¬
ла, шхуна разбита, на шлюпке далеко не уйдешь.
Стойкий запах травы и теплый воздух, струившийся
над камнями, вызывали сонливость. Надев еще сырова¬
тый бушлат, Косицын решил обойти весь остров по бе¬
регу.
Плохая затея! Едва ноги его коснулись песка, как все
мускулы заныли, ослабли, запросили пощады. Утомлен-
341

вый качкой, Косицын готов был растянуться у подножья
сопки. Как? Лечь? Он наградил себя жестоким щипком
и, с трудом вытаскивая ноги, направился дальше.
То был остров без ручьев, без деревьев, без тени, за¬
росший жесткой, курчавой травой. И жили здесь только
птицы. Черные жирные топорки отрывались от воды и,
с трудом пролетев сотню метров, ныряли прямо в дыры,
пробитые в склоне горы. Зато чайки носились высоко,
покачиваясь на упругих крыльях, смело дрались в воз¬
духе и только изредка опускались на самые высокие
скалы.
Весь восточный берег был завален влажным мусором.
Косицын разглядывал его с любопытством, по-крестьян¬
ски жалея неприкаянное морское добро. Были тут измя¬
тые ржавые бочки, стеклянные шары наплавов в веревоч¬
ных сетках, бутыли, бамбук, обрывки сетей, циновки,
багровые клешни крабов, водоросли с темными луковица¬
ми на конце каждой плети, куски весел, канаты, ветхие
незвонки и ребра китов, пемза, доски с названиями ко¬
раблей и еще никого не спасшие пояса, шершавые звезды,
медузы, тающие среди водорослей, точно куски позднего
льда, истлевшая парусина чехлов,— все мертвое, влаж¬
ное, покрытое кристаллами соли.
Выше этого кладбища белели просторные залежи су¬
хого плавника. Это навело Косицына на мысль о костре,
высоком, дымном сигнале-костре, который был бы виден
с моря и ночью и днем. Но когда он подошел к японцам и
потребовал перенести сучья с берега на гребень горы, ни¬
кто не шелохнулся. Шкипер не захотел даже поделиться
спичками.
— Скоси мо вакаримасен,— сказал он, смеясь.
Семь рыбаков с присвистом и чмоканьем глотали лап¬
шу. Они успели снять со шхуны и припрятать под водо¬
рослями два мешка риса, ящик с лапшой и теперь иро¬
нически поглядывали на голодного краснофлотца.
— Не понимау,— перевел любезно синдо.
Косицын помрачнел. Он мог сидеть без воды, без хле¬
ба, потому что это касалось лично его. Но спички... Ко¬
стер должен гореть. И он спросил, сузив глаза, очень
тихо:
— Опять р-разговорчики? Ну?!
Только тогда улыбки погасли, и шкипер кинул бойцу
жестяной коробок.
Что делать с «рыбаками» дальше, Косицын не пред¬
ставлял. Он прожил всего двадцать два года, знал MOTopf
342

разбирался в компасе, но еще ни разу не попадал на ост¬
ров вместе с японцами.
Впрочем, он задумался не надолго. В чистой форменке
и бушлате, застегнутом на все пуговицы, он чувствовал
себя единственным хозяином земли, на которой бесцере¬
монно расселились и чавкали подозрительные «рыбаки».
Надо было с первого раза поставить японцов на место.
Тем более что большая земля лежала всего в двух милях
от острова.
Поставить... Но как? Он вспомнил неторопливую речь
и манеру Колоскова выступать на собраниях (одна рука
позади, другая за бортом кителя), приосанился и сурово
сказал:
— Эй, старшой! Разъясните команде мою установку.
Вы теперь на положении острова. Это во-первых... Земли
тут немного, да вся наша, советская. Это во-вторых. Зна¬
чит, и порядки будут такие же. Самовольно не отлучать¬
ся, озорства не устраивать, во всем соблюдать сознатель¬
ность, ну и порядок. Ежели что — буду карать по всей
строгости на правах коменданта... Вопросы будут?
— Будут,— сказал быстро синдо.— Вы комендант?
Хорсо. Тогда распорядитесь кормиць нас продовольстви¬
ем. Во-первых, рисовая кася, во-вторых, риба, в-третьих,
компот. А?
Он торжествующе взглянул на Косицына, и вслед за
ним, не переставая жевать, на краснофлотца уставилась
вся команда.
Комендант долго думал, подбирая ответ.
— Рисовой каши не обещаю,— сказал он серьезно,—
с рыбой придется обождать... А вот компот вам будет.
Обязательно будет. В двойной порции!
...Плавник пришлось собирать самому. Девять раз Ко-
сицын спускался на берег и девять раз приносил на вер¬
шину сопки охапки вымытых морем, голых, как рога,
сучьев.
Он тотчас разжег костер, но плавник был тонкий,
сухой. Пламя быстро обгладывало ветки, почти не давая
дыма. Тогда он принес с берега несколько охапок мокрых
водорослей, и вскоре над островом заклубился бурый дым.
В каменной выемке на вершине горы Косицын нашел
лужу с дождевой теплой водой, напился и даже вымыл
чехол бескозырки. Затем он стал шарить в карманах, на¬
деясь найти что-либо съедобное. Закуска оказалась жест¬
коватая: перочинный нож... пуговица... ружейная гильза.
Все это было облеплено клочками бумаги и липкой крас¬
343

новато-коричневой массой. Косицын вспомнил, что на¬
кануне положил в бушлат два ломтя хлеба с кетовой
икрой (известно, что с полным трюмом легче выдержать
качку).
Он извлек несколько пригоршней соленого месива и
медленно съел, запивая водой из лужи. Поблизости от
костра комендант отыскал гнезда чаек. В каждом из них
лежало по три голубоватых теплых яйца. Он выпил де¬
сяток. Чайки носились вокруг, норовя клюнуть бескозыр¬
ку Косицына.
После завтрака к нему вернулась сонливость. Солнце
светило так ровно, так мягко, что веки смыкались сами
собой. Комендант стал разглядывать горизонт. Но море,
отдыхая после шторма, сияло голубизной, переливаясь,
мерцало, ослепляя глаза. Тогда, чтобы не поддаться со¬
блазну, он решил привести в порядок «командную точку».
Очистив площадку от крупных камней, он уложил их по¬
лукруглым барьером, сделал что-то вроде скамьи и про¬
топтал на восточном склоне дорожку к залежам плав¬
ника.
Вечером комендант спустился к японцам. На этот раз
«рыбаки» были заняты странной игрой. Обступив бес¬
страстного шкипера, они поочередно тянули у него из ку¬
лака соломинки. Самая длинная досталась боцману. Уви¬
дев Косицына, он отошел в сторону и стал чистить щепоч¬
кой ногти.
— Мы выбрали повара,— пояснил шкипер любезно.—
Этот человек сварит кашу сегодня.
Косицын оглядел жеребьевщиков. Крепкие парни стоя¬
ли полукругом, бормотали и кланялись с подчеркнутым
дружелюбием. Маленький радист даже козырнул комен¬
данту. Боцман спохватился, отвел глаза и медленно рас¬
тянул щучий рот.
Было ясно — готовят какую-то пакость. Какую — Ко¬
сицын не мог догадаться. В раздумье он обошел лагерь
японцев. Циновки, котел, бочка, резиновые сапоги,— все
было как утром. Только шлюпка лежала значительно бли¬
же к воде. Прибой? А к чему обмотано бечевой треснув¬
шее весло? Комендант знал десятка два слов, но, вслу¬
шиваясь в легкое стрекотанье японцев, похожее на скоро¬
говорку, мог уловить только знакомое «со дэс». Уж не
собрались ли?..
Подумав, он выдернул из песка оба весла, на которых
сушилось белье, и пошел с ними в гору.
344

Повар забежал вперед и тревожно спросил:
— Эй, Иван, зачем брал?
— Укоротить надо. Велика больно ложка,— ответил
строго Косицын.
IV
Наступила ночь, просторная, звездная. Костер на вер¬
шине сопки стал гаснуть, и шкипер отдал приказ вы¬
ступать.
Как удалось выяснить позже, «рыбаки» утаили при
обыске два ножа и плоский штык, который боцман умуд¬
рился спрятать в брюхе трески. Сначала было решено
оружие в ход не пускать, ждать полицейскую шхуну,
принявшую вчера сигналы «Кобе-Мару». Потом двое
«рыбаков» (больше тузик не брал) взялись добраться до
ближайшего острова Курильской гряды и вызвать подмо¬
гу. Но весла были на сопке у коменданта. Оставалось
ждать, когда на помощь оружию придет сон.
И сон пришел. Было видно, как бледнеет, никнет в
траву голодный огонь. Вскоре перестал шевелиться и
комендант.
Чтобы не шуметь, японцы оставили на песке тэта и
резиновые сапоги. Верные постоянной тактике охвата,
они разбились на две группы и осторожно поднялись на
сопку. Боцман, вытянувший пакануне длинную соломин¬
ку, должен был кинуться первым.
Костер погас. Комендант спал. На фоне звездного
неба чернела сутулая спина коменданта. Бескозырка
съехала на нос, и голова клонилась к коленям.
Боцман кинулся к спящему и, торопясь, ударил в
спину ножом. Раз! Два!
Он опрокинул Косицына на траву, а набежавшие из
темноты «рыбаки» стали в ярости топтать коменданта.
Шкипер опомнился первым.
— Са-а,— крикнул он.
Вслед за ним вскочили другие.
И тогда «рыбаки» услышали знакомый, сипловатый
голос Косицына.
— Ну чего, а-а? — спросил он неторопливо.—Убилц
сонного... Рады?
Он вышел из-за куста и, сорвав бушлат с чучела, ки¬
нул болванку на угли. Вспыхнул ком водорослей, и разом
стали видны невеселые лица японцев.
345

— Дай сюда нож,— сказал Косицын убийце,— Тоже,
кашевар навязался.
Он хотел сказать еще что-нибудь похлестче про саму¬
райскую подлость, но сразу не мог подобрать нужное
слово, а когда подобрал,—по склону, вслед за японцами,
уже сыпались камни.
...Всю ночь Косицын провел в мокрой траве, изредка
поднимаясь, чтобы подбросить в огонь плавник.
К утру он обтерся до пояса ледяной водой и снова
принялся за работу. У него хватило сил запастись хворо¬
стом, вымыть тельняшку и даже почистить кусочком пем¬
зы пряжку и потемневшие пуговицы. Он был комендан¬
том, хозяином Птичьего острова, и каждый раз, проходя
мимо молчаливой, враждебной кучки японцев, с усилием
поднимал веки и старался ставить ногу твердо на каблук.
А песок был ласков, горяч. Сухие, пружинистые водо¬
росли цеплялись за ноги, звали лечь. И так настойчив
был этот призыв, что Косицын стал обходить стороной
опасное место, выбирая нарочно большие неровные камни.
В обед он снова отправился за яйцами. На этот раз
все гнезда были пусты. Зато на песке возле рыбаков ле¬
жала целая груда яиц.
Такое нахальство возмутило Косицына. Он направился
к соседям с твердым намерением устроить дележку. Но
едва поравнялся с циновками, как два «рыбака» прыг¬
нули прямо в кучу яиц. Охваченные мстительной ра¬
достью, они принялись отплясывать нелепый воинствен¬
ный танец среди скорлупы.
Отогнать? Пугнуть для порядка? Как ни голоден был
комендант, он не хотел пускать в ход наган.
Косицын просто не заметил двух плясунов. Он развер¬
нул плечи и прошел мимо неторопливой походкой только
что пообедавшего человека.
Вероятно, хитрость голодного человека была очень за¬
метна, потому что синдо усмехнулся. Это рассердило Ко¬
сицына. Он замедлил шаг и сказал шкиперу по-хозяйски
увесисто:
— Повар ваш по чужим кастрюлям горазд... Боюсь,
свинцовым горохом подавится.
...Голод снова привел его на птичий базар. Скинув
бушлат, Косицын стал шарить в норах, выбитых птицами
в песчаном откосе. У топорков были железные клювы.
Они защищались отчаянно. Косицын свернул головы
двум топоркам и зажарил птиц на углях. Темное мясо
корчилось и пахло рыбой.
346

Что было дальше, он помннл плохо. С раскрытыми
глазами Косицын сидел у костра. Он ничего не видел,
кроме огня и японцев, шевелившихся на песке. Скалы
плыли, двоились, волны почему-то набегали на траву,
солнце гудело, точно большая паяльная лампа. Чайки мо¬
нотонно кричали — зря... зря...
V
Был славный штилевой вечер, когда Косицын спустил¬
ся с горы и сел напротив японцев. Утомленный непрерыв¬
ной тревогой, комендант хотел смотреть врагам прямо
в глаза.
— Ложись спать, аната,— сказал он устало.— Ложись
спать, слышишь...
Странное дело, никто из рыбаков не пытался возра¬
жать коменданту, точно вся команда молчаливо признала
сопротивление бесполезным. Спать — так спать!
Солнце погрузилось в тихую светлую воду. Утка спря¬
тала голову под крыло. Дым над островом стоял на тонкой
ноге, упираясь кроной в зеленое небо. В тишине было
слышно, как гулькают волны, выбегая на отлогий песок.
Семь рыбаков ложились на циновки, потягиваясь,
вкусно зевая. Стоило одному из них открыть рот, как зе¬
вота, обежав всю команду, поражала Косицына. Вскоре
это было замечено, и японцы принялись откровенно под¬
дразнивать коменданта. То один, то другой кривил спазт
мом рот, изображая крайнюю степень усталости. Со все?
сторон неслись глубокие блаженные вздохи, похрустыва¬
ние расправляемых связок, чмоканье, кряхтенье, сонное
бормотанье — темная музыка сна, способная свалить даже
свежего человека.
Чтобы стряхнуть дремоту, Косицын спустился к бере¬
гу и, став на колени, погрузил лицо в темную воду.
Стало немного легче. Он смочил бескозырку и нахло¬
бучил на голову. Только бы просидеть до утра, а там...
должен же «Смелый» заметить огонь.
Он снова вернулся к японцам. Кажется, они теперь
спали по-настоящему, без нарочитого храпа и вздохов.
Косицын еще раз пересчитал «рыбаков». Семь японцев
лежали полукругом — головами к сопке, ногами к костру.
Огонь и тот задремал,— угли уже подернуло сединой.
Холодная вода стекала с лент бескозырки за шиворот.
Комендант даже не пошевелился. Пусть, так лучше. Рука
от щипков онемела, а капли все-таки гнали сон.
347

Вскрикнула птица. Повис, нудно заныл над ухом ко¬
мар. Ниже, ниже... Звенит, переливается, тянет... Скорей
бы рассвет, птичий базар. На ветру как-то меньше сли¬
паются веки — он отмахнулся от комара. Медлит, свер¬
лит... Хоть бы ужалил... Нудьга! Не комар — провод в
степи... Откуда cienb? Ерунда... Ветер? Нет, песня...
Странная песня.
Он смотрел на угли, стараясь понять, человек то поет
или просто гудит усталая голова. А сквозь сонный плеск
моря заметно пробивалась песенка — грустная и простая.
Он вскочил, отошел в сторону. Песня догнала его, по¬
шла рядом, обняла за шею прозрачной рукой.
Гнет, качает, баюкает... Что за черт! Кружатся звезды,
качается берег, точно палуба. А быть может, почудилось?
Зябко стало коменданту. Он пошел быстрее, почти по¬
бежал. Песня смолкла, отстала...
Из темноты навстречу взметнулась скала. С разбега
привалился он к мокрому камню. Кровь сильно толкала
в царапину на плече. Промыть бы соленой водой... Завт¬
ра лекпом наложит повязку по форме...
Снова Косицын почувствовал вкрадчивое прикоснове¬
ние песни. Она выползла откуда-то из темноты, из сырых
водорослей, из камней, обняла и закрыла ладонью глаза.
Опускаясь на корточки, он твердил сквозь зубы себе
самому:
— Я не хочу спать... Я не хочу спать... Не хочу.
Но песня была сильнее. Плавно пригнула она к ко¬
леням горячую голову. Спать! Спать! Все равно.
Он выпрямился,— глянул с отчаянием в темноту. Ко¬
менданту почудилось, что на камне, напротив скалы, си¬
дит шкипер. Руки синдо — локтями в колени, подборо¬
док — в ладони. Лицо неподвижно, а под ресницами на¬
стороженно тлеют глаза. Вот оно что — песня сочится
сквозь зубы.
И вдруг комендант понял: вяжут сонного! Еще мину¬
та — и песня шаг за шагом уведет его в темноту... Сво¬
лочи! Как быка!
Он рванулся, крикнул что было сил:
— Врешь! Не выйдет... Молчи!
И песня оборвалась. Стал слышен ленивый плеск
моря.
— Хорсо,—сказал шкипер.—Я буду не петь.—Он
оплел руками колени и добавил, мечтательно сузив гла¬
за: — Извинице... я думал делать приятность. Сибираки
любят красивые песни.
348

— Не сибиряк я... Молчи.
— Извинице, а кто? Наверно, волжаник? Волжанские
песни тоже довольно приятны.
Косицын, пошатываясь, отошел от опасного места. Те¬
перь он хоть видел в лицо врага. Темный страх, вызван¬
ный песней, сменился привычным ожесточением усталого
и голодного человека.
— Спрашивать буду я,—сказал мрачно Косицын.—
Не в своем болоте расквакались.
Они помолчали.
— Да... Ах, так,— сказал шкипер отрывисто.— Хорсо.
Вы знаете правило: смеется, кто сильный?
— Вот я и смеюсь.
— Кто вы? Командир? — Нет. Хозяин? — Нет. Просто
солдат. Мы все одинаково Робинзоны.
— А я полагаю, Робинзонов тут нет,— сказал в раз¬
думье Косицын,— одни жулики, а я при вас комендант.
Понятно?
Он с трудом отошел от синдо, обернулся и горько до¬
бавил:
— Волжские песни не пойте. Боюсь... рыбы подохнут. VIVI
Дружный крик японцев вывел коменданта из дремы.
Возбужденные «рыбаки» толпились на песке возле самой
воды, громко приветствуя белую шхуну. Радист, оравший
громче других, сорвал желтую куртку и размахивал над
головой, хотя на шхуне и без того заметили группу — до
корабля было не больше десяти кабельтовых.
Шхуна шла прямо к острову, и японцы наперебой объ¬
ясняли Косицыну невеселую картину близкой расправы.
Больше всех старался боцман, самолюбие которого было
сильно уязвлено комендантом. Встав на цыпочки, он об¬
вел рукой вокруг коротенькой шеи и высунул язык —
«что, дождался пенькового галстука?». Шкипер тут же лю¬
безно пояснил:
— Это нас... Это императорски корабр. Скоро вы мо¬
жете совсем отдыхац, господин... комендант.
— Вижу,— сказал Косицын невесело.
Он молча вынул наган и, заглянув в барабан, заметил
в тревожном раздумье:
— Семь на семь... как раз.
349

С этими словами он еще раз взглянул на корабль и от¬
вернулся от моря.
Комендант не нуждался в бинокле. То была знамени¬
тая «Кайри-Мару», голубовато-белая, очень длинная шху¬
на с надстройками на самой корме, что делало ее похо¬
жей на рефрижератор. Официально она принадлежала ми¬
нистерству земли и леса, но выполняла различные дели¬
катные поручения, оценить которые можно только с по¬
мощью уголовного кодекса. Стоило задержать в наших во¬
дах краболова или парочку хищных шхун, как на почти¬
тельном расстоянии от катера появлялась «Кайри-Мару»
и затевала длинный разговор, полный намеков и прозрач¬
ных угроз. Не раз мы встречали ее по соседству с гидро¬
портом, новыми верфями или возле лежбищ морского
бобра, и Сачков, сердясь, обещал отдать один глаз, чтобы
увидеть другим «бычка на веревочке». Он горячился на¬
прасно. Оба глаза нашего моториста были в полной со¬
хранности, а нахальная «Кайри-Мару» третий год броди¬
ла вдоль побережья Камчатки, перемигиваясь по ночам с
заводами арендаторов.
Все было кончено. Косицын повернулся и пошел вдоль
берега, стараясь определить место, к которому подойдет
шлюпка с десантом.
На что он надеялся, трудно сказать. Да и сам он не мог
ответить на этот вопрос. Тяжелая кобура с дружеской
неловкостью похлопывала его по бедру, точно желая в
последний раз ободрить бойца.
Следом за Косицыным шли «рыбаки». Им надоело
ждать, когда комендант свалится сам. А вид «Кайри-
Мару» и шипение шкипера подогревали решимость по¬
кончить с Косицыным прежде, чем шхуна выбросит на
берег десант.
Если бы на месте коменданта был Сачков или Гуторов,
развязка наступила бы гораздо скорее: трудно сохранить
патроны (и свою голову), когда палец так и тянется к
спусковому крючку. Но Косицын был слишком нетороп¬
лив, чтобы ускорить события.
Он прибавил шаг, но и «рыбаки» зашагали напористей.
Упрямые, легкие на ногу, они не произносили ни слова.
Был слышен только быстрый скрип гальки да крики чаек,
провожавших людей.
В молчании пересекли они ломкий плавниковый навал,
перелезли через грядку камней и, спустившись вслед за
Косицыным к морю, пошли по мокрой, твердой кромке
песка.
350

Он обернулся и устало сказал:
— Эй, аната! Мне провожатых не надо.
Шкипер со свистом вобрал воздух, ответил учтиво!
— Прощальная прогулка, господин комендант!
Они пошли дальше. Это была странная прогулка. Впе¬
реди рослый, чуть сутулый краснофлотец, с угрюмым и
сонным лицом, за ним семь нахрапистых, обозленных «ры¬
баков» в костюмах из синей дабы и пестрых фуфайках.
Когда шел комендант — шли «рыбаки», когда комендант
останавливался — делали стойку японцы.
Так они обогнули остров и вышли на северо-западный
берег — единственно удобное для высадки место. Малень¬
кая бухта, которую пограничники окрестили впоследствии
бухтой Косицына, изгибается здесь в виде подковы с вы¬
соко поднятыми краями, которые отлично защищают
воду от ветра.
Тут Косицын заметил впереди себя две длинные тени.
Радист и боцман, забежав вперед, стали на пути комен¬
данта. Остальные зашли с левого фланга, и все вместе
образовали мешок, открытый в сторону моря.
Шкипер крикнул что-то по-своему, коротко. И на этот
раз Косицын сразу понял: смерть будет трудной. В ру¬
ках радиста был гаечный ключ, боцман размахивал
румпелем *, остальные держали наготове сучья и го¬
лыши.
Японцы наступали полукругом. Позади них, на голой
вершине, еще шевелился огонь. Дым стоял точно дерево
с толстым стволом, и его широкая крона бросала тень на
песок.
Стрелять на близкой дистанции было неловко. Комен¬
дант попятился в воду и поднял наган. Странное дело —-
Косицын почувствовал облегчение. Настороженность, тре¬
вога, не покидавшие его трое суток, исчезли. Пропала
даже сонливость...
Он стоял твердо, видел ясно: злость и страх боролись
в японцах. Боцман шел сбычившись, глядя в воду. Шки¬
пер закрыл глаза. Радист двигался боком. Все они тру¬
сили, потому что право выбора принадлежало комендан¬
ту. До первого выстрела он был сильней каждого, сильней
всех... и все-таки они двигались...
Семь на семь. Ну, что ж!
— Чего жмешься! — крикнул он боцману.— Гляди
прямо. Гляди на меня! 11 Румпель — рычаг на верхней части оси руля,
351

Он стал тверже на скользких камнях и выстрелил в
крайнего. Боцман упал. Остальные рванулись вперед.
Два голыша разом ударили коменданта в локоть и
в грудь, сбив верный прицел.
— А ну! Кто еще?
Целясь в синдо, он ждал удара, прыжка. Но «рыбаки»
неожиданно замерли. Один шкипер, серый от злости и
страха, весь сжавшись, зажмурившись, еще подвигался
вперед.
В море выла сирена.
Вытянув шеи, «рыбаки» смотрели через голову комен¬
данта на шхуну, и лица их скучнели с каждой секундой.
Кто-то швырнул в воду камень. «Са-а»,— сказал оторо¬
пело радист. Синдо осторожно открыл один глаз, заши¬
пел и разжал кулаки.
Косицын не мог обернуться: «рыбаки» были в двух
шагах от него. Он смотрел на японцев, силясь угадать,
что случилось на шхуне, и понял только одно: терять
время нечего.
Он поправил бескозырку, опустил наган и пошел из
воды на противника.
Радист попятился первым, за ним остальные. «Рыба¬
ки» отходили от моря все быстрей и быстрей. Потом по¬
бежали.
На берегу комендант обернулся. «Кайри-Мару» шла
под конвоем пограничного катера, закрытого прежде вы¬
соким бортом,— теперь шхуна медленно разворачивалась,
открывая маленький серый катер, и зеленый флаг, и крас¬
нофлотцев, уже прыгавших в шлюпку.
...Выскочив на берег, мы кинулись навстречу Косицы-
ну. Но комендант, как всегда, не спешил. Он хотел встре¬
тить нас по всей форме на правах хозяина Птичьего ост¬
рова.
Мы видели, как он растопырил руки, приглашая япон¬
цев построиться, как переставил маленького шкипера на
левый фланг и велел подобрать животы. После этого
Косицын отошел на три шага, критически осмотрел
«рыбаков» и, скомандовав «смирно», направился к
шлюпке.
Застегнув бушлат на все пуговицы, он степенно шел
нам навстречу — отощавший, заросший медной щетиной.
Глаза коменданта были закрыты. Он спал на ходу.
Ноябрь 1938 г,
352

ОСЕЧКА
Если небо красно к вечеру,
Моряку бояться нечего.
Если красно поутру,
Моряку не по нутру.
е верьте морским поговоркам. Из всех зака¬
тов, какие я помню, это был самый ясный,
самый тихий, самый красный закат.
Всегда прикрытые дымкой хребты были
на этот раз обнажены, очерчены резко и силь¬
но. Прозрачный воздух открыл глазу дальние
сопки с их гранеными вершинами и темными
зарослями кедровника у подножий.
В тот вечер «Смелый» получил приказ доставить на
Командорские острова жену начальника морского поста, а
заодно два ящика лимонов и щипцы для клеймения коти¬
ков. Затем, как это всегда бывает, нашлись новые поруче¬
ния. Нам передали зимнюю почту, сто связок лука, под¬
весной мотор, два патефона, икру, листовое железо, затем
нредложили взять глобус, корзину с цыплятами, олифу,
коньяк, патроны к винчестеру, а в последнюю минуту вка¬
тили по сходням шесть бочек кислой капусты.
Мы грузились всю ночь и легли спать в четвертом часу,
когда на той стороне бухты Авачинской губы уже ясно
обозначился белый конус Вилючинской сопки.
На рассвете стало свежеть, ванты загудели от ветра, и
море подернуло зябкой дрожью.
Мы отдали швартовы, но дальше ворот Авачинской
губы уйти не смогли. Море было злое, ярко-синее, и белые
гребни дымились от ветра, крепчавшего с каждой минутой.
Славный денек! Солнце, снежные горы, пыльные смер¬
чи на улицах, рывки тугой парусины, девчонки, сжимаю¬
щие юбки коленями, в то время как ветер расплетает им
косы, свист, стон деревьев, громыханье железа и ставен,
чья-то рубаха, птицей взлетевшая в синюю вышину, и
надо всем — нестерпимо яркое, холодное солнце.
К полудню в Петропавловской бухте стало тесно от ко¬
раблей. Пароходы возвращались в порт точно из боя,— с
выбитыми иллюминаторами, погнутыми трубами, сорван¬
ными надстройками и фальшбортами. Хлебнув вдоволь
страха и холодной воды, они жались к пристани так, что
трещали бревна, а те, что не могли найти места в ковше
возле города, стояли по ту сторону сигнального мыса, на¬
12 с, Диковский
353

кренясь на подветренный борт, и держались за дно обоими
якорями.
Вечером на улицах Петропавловска фуражек с краба¬
ми и кителей с золотыми нашивками было вдвое больше,
чем кепок и пиджаков. Шквал оборвал провода, в рестора¬
не на всех столиках горели свечи, и загулявшие кочегары
пили за тех, кто вернулся счастливо, и за тех, кто уже ни¬
когда не вернется: всем было известно, что шхуна «Си¬
бирь» погибла утром со всей командой и грузом весенней
сельди.
За пять суток ни один катер не вышел за ворота Ава-
чинской бухты. Мы перебрались на берег и, пока шторм
держал нас в осаде, принялись приводить свое хозяйство
в порядок. Нужно было сменить дубовые решетки, высу¬
шить и залатать парусину, подновить шаровой краской по¬
тускневшие в походах борта.
Кроме того, у каждого из нас нашлись личные берего¬
вые дела. Боцман и я готовились уйти за гуранами в сопки,
кок — писать под копирку письма на материк. Сачков сно¬
ва извлек на свет штаны Пифагора, а Колосков, шестой
месяц изучавший японский язык, погрузился в дебри учти¬
вых частиц и глаголов.
Каждое утро он садился за стол и, положив на учебник
ладони, твердил вслух, как школяр:
— Каша — мама, берег — кайган, кожа — кава, соба¬
ка — ину, ка-ки-ку-кэ-ко... На-ни-ну-нэ-но... Га-ги-гу-гэ-го1
Колосков был упрям и клялся, что заговорит по-япон¬
ски до первого снега. Больше того, он убедил боцмана и
меня заниматься ежедневно по часу перед отбоем.
— Ка-ки-ку-кэ-ко! — говорил он, стуча мелком по дос¬
ке.— Олещук, не зевайте! Вся штука в учтивых пристав¬
ках. Мерзавец будет почтенный мерзавец... Шпион — гос¬
подин почтенный шпион...
Он вкладывал в уроки всю душу, но ни боцман, ни я не
могли уяснить, почему «простудиться» означает «надуть¬
ся ветром», а «сесть» — «повесить почтенную поясницу».
Я сам встречал фразы длиной метров по сто и такие
закрученные, что без компаса просто выбраться невоз¬
можно. По-русски, например, сказать очепь легко:
«Я старше брата на два года», а по-японски это будет зву¬
чать так: «Что касается меня, то, опираясь на своего по¬
чтенного брата, я две штуки вверх».
Сначала дело не клеилось: легче нажать спусковой
крючок, чем приставить к слову «бандит» частицу «по¬
чтенный». Но мы были терпеливы и уже к пятому уроку
354

вместо понятного на всех языках: «Стоп! Открою
огонь!» — могли сказать нараспев, по-токийски гундося:
«О почтенный нарушитель! Что касается вас, то, опираясь
на господин пулемет, прошу остановиться или принять
почтенную пулю».
Мы не жалели учтивых частиц и вставляли их после
каждого слова, потому что вежливость в разговоре нико¬
гда не вредит... Нам с боцманом трудно судить об успехах,
однако Колосков всерьез уверял: если говорить скорого¬
воркой и держаться не ближе двух миль, наш язык впол¬
не сойдет за японский.
...Шестой урок не состоялся. Ветер упал так внезапно,
точно у Курильских островов закрыли вьюшкой трубу.
Сразу выпрямились деревья, закричали скворцы, высоко
вскинулся дым, и корабли один за другим стали выхо¬
дить из Авачинской бухты навстречу все еще крупной
волне.
...Через два часа мы уже подходили к мысу Шипун-
скому — черной каменистой гряде, отороченной высокими
бурунами. Когда-то здесь спускалось в море несколько
горных отрогов, но ветер и волны разрушили камень; те¬
перь по обе стороны мыса торчат только острые плавники,
точно на мель села с разбегу стая косаток.
В свежую погоду у Шипу некого мыса ходить скучно:
всюду толчея, плеск, взрывы, шипенье воды. То справа, то
слева по носу открываются жернова, готовые размолоть в
щены любую посудину — от катера до линкора. В таких
случаях не успеешь крикнуть «полундра», как сам катер
бросается в сторону.
Зато в штилевую погоду более интересное место труд¬
но найти. Здесь, между камнями, видишь, как море ды¬
шит, тихо перекладывая рыжие борозды на камнях.
Я знаю грот, выбитый морем в толще базальта, низкий и
темный, куда с трудом войдет тузик. Солнце, прорвавшись
сквозь трещину купола, входит в воду зеленым столбом до
самого дна. Вода вокруг кажется черной и мертвой, но
стоит, не шевелясь, посидеть минут пять, как начинаешь
кое-что различать.
Киль лодки висит над тайгой... Есть тут широкие вол¬
нистые плети морской капусты, пушистые ветви, похожие
на рога изюбра весной, огненные нити, нежные, бледно-
зеленые шары — точная копия омелы, дубовые листья,
тонкие плети с луковицами величиной с кулак, есть кусты,
похожие на жимолость, терн, ольшаник, даже на сосну с
разбухшими желтыми иглами. Есть пади и тропы, усеян¬
12*
355

ные песком и камнями, по которым крадучись движутся
обитатели океанской тайги.
Шипунский мыс — заповедное место. Здесь, на обка¬
танных морем камнях, живут две-три тысячи сивучей —
остатки огромного стада морских львов, населявших ког¬
да-то побережье Камчатки. Вот уже шесть лет, как охота
на сивучей запрещена, но звери никак не могут забыть
об опасности и встречают людей испуганным ревом.
...Море было голубое, маслянисто-спокойное, когда мы
на малых оборотах подошли к одному из камней-остров¬
ков.
В десяти метрах от нас на вершине замшелой глыбы
спал сивуч — судя по величине, вожак всего стада. Он
был так стар, что шкура приняла цвет сухих водорослей —
рыжевато-седой. Сквозь редкую шерсть виднелись склад¬
ки могучего, жирного тела.
Старый сивуч лежал на боку, закрыв морду огромным
ластом. Закапанные чайками бока его мерно вздымались.
Мы подошли так близко, что видели восковой, светлый
шрам на плече и открытые ветру широкие ноздри и чер¬
ные иглы усов.
Вода долетала до вершины камня, где лежал старый
сивуч. Брызги ложились на шкуру; вокруг зверя, шипя,
бежали ручьи. Он спал на голом камне, слишком уверен¬
ный в своей силе, чтобы быть осторожным, и одеялом ему
служила легкая мгла.
Возле старика лежали два вахтенных сивуча — моло¬
дые и гибкие, точно смазанные маслом от ластов до кон¬
чиков носа. Они тоже спали, сунув морды друг другу под
мышки. Над ними орали чайки, вода, попадая в расщели¬
ны, взрывалась с пушечным гулом, а сивучи даже не ше¬
велились. Можно было подойти и взять их голыми рука¬
ми, сонных, обсохших на ветру.
Разбудила их не морская канонада, а непривычный
уху тихий рокот мотора. Оба они проснулись разом и,
подскакивая на упругих ластах, кинулись к вожаку. Они
взвыли старику прямо в уши. И надо было видеть, какой
оплеухой наградил старый сивуч ротозея-вахтенного.
Он поднялся над скалой, ворочая шеей, раздраженный,
испуганный, но в то же время полный достоинства,— то
был настоящий хозяин Шипунского мыса, великан с мор¬
щинистой грудью, толстой шеей и старческими глазами
навыкате.
Переступая с ласта на ласт, разинув пасть, он взвыл
на весь океан от гнева и страха. Кошачья круглая го¬
356

лова, жесткие усы и длинная грива делали его похожим
на льва.
У старика была октава громового оттенка. И — стран¬
ное дело — голос его не прерывался, не слабел; а наобо¬
рот, крепчал с каждой секундой. Вероятно, то было эхо,
но мне показалось, что вслед за сивучом начинают зву¬
чать скалы, темная вода, туман, закрывающий берег,—
точно сами камни поднимают против пришельцев свой
угрюмый голос.
Такие концерты слышишь в жизни не часто. Трубач
стоял над нами, вскинув голову, и ревел, ревел, ревел так,
точно надеялся одним рычаньем разрушить наш катер.
Я так заслушался, что едва не поставил «Смелого»
лагом к волне. Скалы зашевелились. Массивные темные
глыбы срывались с вершин и беззвучно, почти без брызг,
падали в море. То, что издали мы принимали за камни,
оказалось сивучами. Сильно работая ластами, они сновали
под водой во всех направлениях, иногда проходя даже под
килем. Самые отважные из них обгоняли катер и, высунув
длинные гибкие шеи, увенчанные кошачьими головами,
смело разглядывали бойцов, стоявших на палубе.
— Вот это школа! — сказал кок восхищенно.— Ла¬
сточкой, без трамплина.
Он сбегал в кубрик и, вытащив «томп», стал прилажи¬
вать к треножнику камеру. Но было уже поздно. Шипун-
ский мыс вместе с полосой бурунов и лохматыми остров¬
ками отодвинулся в сторону, сивучиные головы превра¬
тились в черные вешки, чуть заметные среди полуденных
бликов, и только густое дрожание гитарной струны — за¬
тихающий рев морских львов — напоминало нам о недав¬
нем зверином аврале.
Рейс был спокойный. Без приключений, среди полного
штиля мы дошли до острова Медного и, передав на берег
пассажирку и груз, в тот же день повернули обратно.
На этот раз все побережье к югу от залива Кроноцкого
было закрыто туманом. Он медленно сползал в море через
черные проходы и, сливаясь с морем, образовывал сплош¬
ную завесу от трех до пяти миль шириной, над которой
поднимались характерные черно-белые сопки восточного
побережья.
В пять утра, двигаясь вдоль кромки тумана, «Смелый»
снова поравнялся с мысом Шипунским. И тут мы услы¬
шали тугой, очень гулкий удар, умноженный эхом.
357

— Вероятно, скала оборвалась,— сказал Колосков,—
они тут всегда обрываются.
Он перевел телеграф на «тихий», буруны за кормой
погасли, и Сачков сразу высунулся нз машинного люка.
— Плохой бензин, товарищ командир,— объяснил он
поспешно,— оттого и дымит.
— Тише, тише,— сказал Колосков.— Я не о том.
Гулкий пушечный выстрел встряхнул воздух. Эхо мед¬
ленно скатилось по каменным ступеням, и снова в море
стало тихо.
— Я думаю, китобоец,— заметил Сачков.
Нет. Это на берегу,— сказал я.— Это охотники
бьют гуранов.
— Из пушки?
«— Из винчестера. В горах всегда громко.
Мы стояли возле самой кромки тумана и говорили
вполголоса. Было очень тихо. Колосков приказал заглу¬
шить мотор, и под килем плескалась смирная и бесцвет¬
ная вода.
— В туман не охотятся,— заметил боцман.
— Да, но в горах нет тумана.
— Просто рвут камни,— сказал из кают-компании кок.
И снова горы ответили на одинокий пушечный выстрел
раскатистым и беспорядочным залпом. Судя по силе и
скорости эха, берег был недалек.
— Ясно, пушка,— сказал упрямый Сачков.
— Ерунда! Винчестер, и не дальше полумили.
Мы посмотрели на командира, но Колосков сделал вид,
что не слышит, о чем идет речь. Надвинув козырек на нос,
он прохаживался по палубе маленькими, цепкими шага¬
ми, с таким равнодушным видом, точно выстрелы интере¬
совали его не больше, чем прибой, и только время от вре¬
мени останавливался, чтобы прислушаться.
Наконец он спросил:
*=» Боцман! Сколько справа по носу?
— Двадцать семь футов,— сказал быстро Гуторов.
— Спускайте шлюпку... Тихо спускайте. Пойдете на
выстрелы... Если шхуна, подниметесь на борт... Курс на
ост — шестьдесят градусов. Сигналы сиреной.
— Есть сиреной,— сказал боцман и стал разворачи¬
вать в море шлюпбалки
Кроме Гуторова, в шлюпку спустились двое гребцов, 11 Шлюпбалка^изогнутая балка, служащая для подъема
и спуска шлюпок.
358

Косицын и я. На всякий случай мы взяли с собой пуле¬
мет Дегтярева и ручную сирену.
К тому времени, как мы отчалили, туман подошел еще
ближе и стоял от нас на расстоянии полусотни хороших
гребков сплошной низкой глыбой.
— Весла на воду! — сказал Гуторов шепотом.— Тише
на воду... Пойдем «на цыпочках».
Мы вошли в туман и стали медленно подниматься вдоль
берега, к северу, лавируя меж бесчисленных рифов, едва
прикрытых водой. Был полный прилив, только самые
крупные скалы чернели в тумане. Вся мелочь, зубастая,
мохнатая, обсыхающая во время отлива, скрывалась те¬
перь под водой. Мы двигались без футштока, осторожно
пересекая рыжие пятна, слушая шорох водорослей под
килем. С левого борта тянуло сильным и горьким запахом
берега, и, все время чередуя удары с шипеньем, грохотал
прибой.
Шлюпка шла «на цыпочках», совсем тихо, если не счи¬
тать плеска воды и скрипа кожи в уключине. Косицын
положил под весло нитяную обтирку, и стало тихо, как в
погребе. Туман, светлея с каждой минутой, полз на берег
наперерез нашей шлюпке, и все мы надеялись, что скоро
увидим солнце и странных артиллеристов, гуляющих у
Шипунского мыса.
Да, это была пушка, наверняка! Мягкие, басистые,
очень сильные удары следовали с неправильными и долги¬
ми интервалами.
Мы шли зигзагами, меняя курс после каждого выстре¬
ла, так как эхо откликалось сразу на две стороны и с оди¬
наковой силой.
Потом пушка умолкла. Мы продолжали двигаться на
норд-вест, осторожно макая весла в белесую воду. Гуторов
сидел на руле, приложив к уху ладонь. Туман шел вол¬
нами, то светлея, то сгущаясь до сумерек,— тогда по зна¬
ку рулевого гребцы сушили весла, и все слушали шум
прибоя и звонкое гульканье воды под килем.
Прошло минут десять — пятнадцать, и вдруг Коси¬
цын, сидевший на носу шлюпки, сказал страшным ше¬
потом:
— Звонят. Либо церква, либо корабль...
— Просто рында,— сказал боцман.
Все мы услышали далекое дребезжанье корабельного
колокола. И это был посторонний корабль, потому что
рында на «Смелом» звенит светло и тонко.
— Олещук, на нос! — скомандовал Гуторов,
359

Я сел на переднюю банку, поставив сошки пулемета
на борта. Море было спокойно, и дуло почти не шеве¬
лилось.
Гребцы стали разворачивать шлюпку на звук, и в этот
момент из тумана, справа по носу, немного мористее нас,
раздалось протяжное:
— Ано нэ-э-э... О-о-о...
Человек был ближе, чем колокол, и Гуторов решитель¬
но повернул шлюпку на голос. Звук перенесся влево. От¬
вечая кораблю, кто-то, отделенный от нас белой стеной,
продолжал монотонно кричать:
— Ано нэ-э-э... О-о-о...
Мы сделали сотню гребков, и вдруг метрах в двадцати
от нас желтое пламя с грохотом вырвалось из тумана.
— Ходу! — сказал Гуторов, привстав.— А ну, не ча¬
стить...
...То была кавасаки — грубо сколоченная моторная
лодка с острым клинообразным носом и низкой надстрой¬
кой на корме. Двое рыбаков в вельветовых куртках и фет¬
ровых шляпах осторожно выбирали с кормы туго натя¬
нутый трос, а третий, стоя к нам вполоборота, держал на¬
изготовку странное ружье с толстым коротким стволом,
издали похожее на старый пулемет Шоша. Из дула тор¬
чала массивная красная стрела, соединенная с тонким
канатом.
Услышав плеск шлюпки, стрелок обернулся и, должно
быть со страху, нажал на крючок...
Горячий воздух и свет ударили мне в лицо. Я почув¬
ствовал резкую боль в щеке и едва не ответил очередью
по стрелку, но Гуторов быстро сказал:
— Отставить. Эй, аната... Брось!
Стрела расщепила борт и ушла в воду, увлекая за со¬
бою канат. Японец, красивый толстогубый мальчишка,
повязанный по-бабьи платком, стоял неподвижно, и
из опущенного ствола странного ружья еще тек дым.
У ног стрелка вертелась небольшая железная катуш¬
ка; канат убегал в щель между бортом кавасаки и
шлюпкой.
Двое других японцев молча подняли руки. То
были зверобои с Хоккайдо, нахальные и, должно быть,
тертые парни, потому что одни из них гаркнул во всю
глотку:
— Коннитива! Эй, здравствуй, гепеу!
— Тише, тише,— сказал боцман.— Так где ваша
шхуна?
360

— Не понимау,— ответили хором японцы.
— Аната, коно фуне-ва доко-кара китта но десна? 1 —
спросил Гу торов.
— Вакаримасен.
После этого все трое перестали понимать Гуторова и
на все вопросы отвечали односложным «иэ». Стрелок вско¬
ре опомнился и потянулся к свистку, висевшему у пояса
на цепочке, но Широких закрыл ему рот ладонью и сказал
насколько мог убедительней:
— Твоя мало-мало свисти... Моя мало-мало стреляй.
Хорошо?
На всякий случай мы сделали кляпы из полотенец и,
связав охотников, уложили их на палубе лицами вниз.
Корабельный колокол продолжал тявкать в тумане, а
всякий крик мог спугнуть судно, пославшее к берегу кава-
сакю
Мы отобрали метров двести манильского троса и два
широкоствольных гарпунных ружья, выстрелы которых мы
принимали за пушечные. Короткие, очень массивные, они
заряжались с дула коваными железными стрелами, соеди¬
ненными посредством ползунка с крепким и тонким кана¬
том. Охота с такими ружьями очень несложна. Подойдя
к сивучам метров на двадцать — двадцать пять, зверобои
открывали огонь, а затем с помощью веревочной петли
и лебедки вытаскивали тушу на палубу. Возле носового
люка лежало восемь молоденьких черновато-коричневых
сивучей, а с кормы отвесно уходил в воду не выбранный
после выстрела канат. Очевидно, гарпуны употреблялись
не первый раз, потому что красный фабричный лак облез,
а на раскрылках, которые сминаются при ударе, видне¬
лись следы кузнечной правки.
Гуторов приказал выбрать конец. Канат пошел плавно,
но так туго, что затрещали волокна. Лебедка намотала на
барабан метров сорок гарпунного каната, и вскоре мы
увидели, как, оторвавшись от дна, медленно поднимается
огромная глыба, заросшая водорослями.
— Хозяин! Ах, черт! — сказал шепотом Широких.
Мы подтянули убитого сивуча к борту. Там, где шея
переходит в грудь, торчал конец ружейного гарпуна. «Хо¬
зяин» лежал в зеленой тине, открыв пасть, и вода об¬
мывала ему желтые клыки, ребристую лиловую глотку
и выпуклые злые глаза под стариковскими бровями.
1 Ваш корабль откуда пришел? (яп.)
361

А на боках и спине зверя, точно водоросли, шевелились
густые рыжие волосы. Он был очень красив даже
мертвый.
Рында продолжала тихонько звякать в тумане. Мы
вытащили мертвого сивуча, завели мотор кавасаки и
пошли прямо на звук, ведя за собой опустевшую
шлюпку.
Между тем утренний бриз нажимал с моря все силь¬
ней и сильней, отгоняя туман в сопки. Над нами появи¬
лись голубые просветы, и боцман, опасаясь, что захват
кавасаки будет обнаружен раньше, чем нужно, приказал
прибавить ход.
Мы шли прямо на колокол и вскоре стали различать
сквозь гудение меди глуховатый стук мотора, включенно¬
го нахолостую. У Гуторова был отличный слух. Он при¬
слушался и твердо сказал:
— «Фербенкс». Сил девяносто.
Очевидно, на шхуне услышали шум кавасаки, потому
что колокол умолк, и кто-то окликнул нас (впрочем, без
всякой тревоги):
— Дарэ дэс ка? 1
— Тише... тише,— сказал Гуторов.
Мы продолжали идти полным ходом.
— Дарэ дэс ка?!
Широких взял отпорный крюк и перешел на нос, что¬
бы зацепиться за шхуну. Остальные стояли наготове вдоль
борта.
Пауза была так длинна, что на шхуне забеспокоились.
Кто-то тревожно и быстро спросил:
— Ано нэ! Акита?!
Молчать дальше было нельзя. Мы услышали незнако¬
мые слова команды и топот босых ног.
— Ну, смотрите, что будет,— сказал шепотом Гуторов.
Он откашлялся, сложил ладони воронкой и крикнул
застуженным, сипловатым баском:
— Соре-ва ватакуси... Тётто-маттэ! 1 2
Это было сказано по всем правилам — скороговоркой
и слегка в нос, по-токийски. На шхуне сразу успокоились
и умолкли.
— Вот и все,— просипел боцман.
Он был очень доволен и подмигивал нам с таинствен¬
ным и значительным видом бывалого заговорщика.
1 Кто это? (яп.)
2 Это я!М Одну минутку! (яп.)
362

В эту минуту мы услышали ворчанье лебедки и мер¬
ное клацанье якорной цепи. Одновременно свободные пе¬
рестуки мотора перешли в надсадный гул, недалеко от
нас сильно зашумела вода. Шхуна уходила от берега, не
дождавшись своих зверобоев.
Вода еще вспучивалась и шипела, когда мы подошли
к месту, где только что развернулась шхуна.
— Самый полный! — сказал Гуторов.— Дайте си¬
рену!
Мы помчались вслед за беглянкой по молочной, пузы¬
ристой дороге. Мотор кавасаки был слишком изношен и
слаб, чтобы состязаться с «Фербенксом», но мы знали, что
«Смелый» дежурит у кромки тумана, и, непрерывно сиг¬
наля, продолжали преследовать шхуну.
Сначала след был отчетливый. Шхуна шла курсом пря¬
мо на ост, очевидно рассчитывая поскорее выбраться из
тумана.
Стук мотора становился все глуше и глуше, вода пере¬
стала шипеть, и только редкие выпучины отмечали путь
корабля. Шхуна заметно отклонялась на юг. И это было
понятно: услышав шум «Смелого», который двигался па¬
раллельно японцам по кромке тумана, хищники медлили
выйти из надежного укрытия.
Так мы шли около получаса: «Смелый» — под солнцем,
вдоль кромки тумана, шхуна — параллельно катеру, но
вслепую, а за хищником, едва различая след, плелась на¬
ша кавасаки со шлюпкой на буксире.
Потом мы увидели гладкий широкий полукруг — след
крутого разворота; шхуна внезапно повернула на север.
В ее положении то был единственно верный маневр. Мы
убедились в этом, как только вышли из тумана и уви¬
дели большую голубую шхуну с тремя иероглифами на
корме.
Прежде чем «Смелый» разгадал хитрость японцев и
лег на обратный курс, то есть на норд, шхуна выгадала
десять минут, а если перевести на скорость — не меньше
двух миль. Этого было достаточно, чтобы уйти за пределы
запретной зоны.
Тут мы заглушили мотор и первый раз в жизни стали
наблюдать со стороны, как «Смелый» преследует хищ¬
ника.
Проскочив вперед, катер вскоре повернул обратно и
полным ходом пошел наперерез шхуне. Было видно, как
у форштевня «Смелого» растут пенистые усы, как наш
катер задирает нос и летит так, что чайки стонут от зло¬
363

сти, машут крыльями, не могут догнать и садятся отды¬
хать на волну.
Сачков взял от мотора что мог. Если представить море
в виде шахматного поля, катер мчался как ферзь, а шхуна
ползла точно пешка. Беда была в том, что пешка уже
подходила к краю доски и сама становилась ферзем. За
пределами запретной трехмильной зоны сразу кончилась
погоня. И все это потому, что кавасаки спугнула шхуну в
тумане.
— Это «Майничи-Мару»,— сказал Гуторов.— «Май-
ничи-Мару» из Кобэ.
Боцман хмуро разглядывал палубу. «Смелый» не спе¬
ша вел к Петропавловску кавасаки с тремя японцами, а
все свободные от вахты стояли на баке и провожали глаза¬
ми далекую шхуну.
— Благодарю,— сухо сказал лейтенант.— Очень рад,
что вы такой зоркий...
— Я, товарищ командир...
— Знаю, знаю,— ворчливо сказал Колосков и стал вы¬
колачивать о каблук холодную трубку.— Никто не вино¬
ват. Все герои — с крючка щуку снимать. И вообще, что
за черт? На пулемете чехол хуже портянки, лебедка об¬
луплена...
Все мы думали, что боцмана ждет разнос. У команди¬
ра медленно багровела шея, но он взял в зубы пустую
трубку и, пососав, неожиданно заключил:
— Все отчего? В грамматике дали осечку... Надо бы
учтивый глагол... А вы... сразу ватакуси... Эх, жмет!
— А что им за это будет? — спросил Косицын, с лю¬
бопытством поглядев на зверобоев.
— Лет пять... А скорей всего обменяют,— объяснил
Широких. Сидя на корточках, он очищал раскрылки гар¬
пуна от сухожилий и кожи мертвого сивуча.
— Значит, гражданские будут судить,— сказал Коси¬
цын с досадой.
— А тебе что?
— Ничего... Эх, такого быка загубили...
И все мы посмотрели на старого сивуча.
«Хозяин» лежал на палубе кавасаки, большой, глад¬
кий, усатый, и смотрел в море злыми глазами.
Он был очень красив даже мертвый.
1938
364

НА МАЯКЕ
I
редставьте чудо: на спелом, наливном поми¬
доре вдруг выросли обкуренные махоркой
усы, засеребрился бобрик, взметнулись пу¬
шистые брови, потом обозначился мясистый
нос, блеснули в трещинках стариковские го¬
лубые глаза, и помидор, открыв рот, проши¬
пел застуженным тенорком:
— Со мною, браток, не заблудишься. Маяк моряку —
что тропа ходоку.-— И, усмехнувшись, добавил: — Моя
звезда рядом с Медведицей.
Таков дядя Костя — отставной комендор, портартурец,
смотритель маяка на острове Сивуч.
Фамилии его не помню — не то Бодайгора, не то Пе-
ребийнос, что-то очень заковыристое, в духе гоголевских
запорожцев. Не подумайте, однако, что на острове жил
какой-нибудь отставной Тарас Бульба в шароварах шире
Японского моря.
Дядя Костя был моряк старого балтийского засола: ак¬
куратный плотный старичок в бушлате с орлеными пуго¬
вицами, обтянутыми черным сукном, и холщовых брюках,
заправленных в сапоги.
Хозяйство его было невелико. Побелевшая от соли
чугунная башенка на кирпичном фундаменте, бревенчатая
сторожка под цинковой крышей и на площадке, поросшей
жесткой темно-зеленой травой, десяток бочек с керосином
и маслом — вот все, что могло удержаться на каменной
глыбе, вечно мокрой, вечно скользкой от тумана и брызг.
Дядя Костя драил свой остров, как матрос корабель¬
ную палубу. Прибой всегда приносит сюда разный му¬
сор: бамбуковые шесты, доски, бутылки, обрывки кана¬
тов, стеклянные наплавы от сетей и даже остатки неве¬
домо где разбитых кунгасов. Смотритель неутомимо
сортировал и укладывал эту добычу штабелями вдоль
берега. Любо было смотреть на дорожки, обложенные по
краям кирпичом, на щегольскую башенку маяка с полу¬
круглым куполом цвета салата, на флигель, крашенный
шаровой краской.
Медная рында маяка горела даже в тумане. Прежде
колокол висел на столбе, и дядя Костя дергал веревку,
как любой пономарь, но в прошлом году он сделал вет¬
365

ряк и присоединил к нему нехитрую машину — подобие
тех, что куют гвозди на старинных заводах Урала. Че¬
рез каждые десять — двенадцать секунд тяжелый чурбан,
вздернутый вверх на веревке, срывался со стопора и дер¬
гал сигнальный конец. А так как туманы и ветры посто¬
янно кружатся в море, колокол почти не смолкал.
Свой остров дядя Костя считал кораблем и всерьез
называл маяк рубкой, флигель — кубриком, а заросшую
жесткой травой площадку у башенки — палубой. Вместе
с дядей Костей на «корабле» жили сменщик смотрителя,
тихий юноша ростом чуть пониже маяка, сибирская лай¬
ка и черная пожилая коза, которая всюду сопровождала
хозяина и даже влезала по винтовой лестнице к фонарю.
Последний раз я видел его в августе. Подвижной, баг¬
ровый от избытка крови и силы, с широким, выскоблен¬
ным досиня подбородком, он сказал на прощанье:
— Пойду зажгу свечку японскому богу.
Тридцать лет, поднимаясь на вышку по узкой желез¬
ной лестнице, он повторял одну и ту же нехитрую шутку,
и тридцать лет случайные гости улыбались чудаку. Ско¬
рее лопнет скала, чем дядя Костя изменит привычке.
«Две белые вспышки на пятой секунде» — так сказа¬
но в лоциях \ так знали на всех кораблях, и только один
раз дядя Костя не смог зажечь маяк.
Это было в четверг, накануне прихода «Чапаева».
«Смелый» встал на текущий ремонт, а команду уволили
на берег. Три дня мы могли жить на твердой земле, не
слыша плеска моря и шума винтов. Каждый использовал
время по-своему: Широких выпил пять кружек какао и
лег спать, попросив дневального, чтобы его разбудили на
третьи сутки к обеду, Костя начал варить повидло из жи¬
молости, а Сачков и я отправились к Утиному мысу за
козами.
Я всегда ходил на охоту вместе с Гуторовым. Легкий
на ногу, ясноглазый и тихий, он был родом из Керби —
славного поселка рыбаков и охотников. Наладить медве¬
жий капкан, пройти полсотни километров на батах по
реке или разжечь костер из мокрого тальника было для
него делом знакомым.
На этот раз боцман был занят. Вместо него со мной
увязался Сачков.
Как это случилось, не знаю. 11 Лоция — здесь речь идет о руководстве для плавания в
определенных водных бассейнах.
366

Я всегда избегал слишком шумных соседей,— тот, кто
часто открывает рот, не может удержать в голове что-ни¬
будь путное. К тому же осень в сопках так хороша, так
тиха и строга, что совестно нарушить ее покой болтовней
или смехом.
Я хотел высказать эти трезвые мысли Сачкову и не
смог, пораженный блестящей внешностью друга.
Вообразите колокольню в зеленой войлочной шляпе,
лихо загнутой сбоку, в двубортной щегольской куртке,
вельветовых брюках и широком поясе с никелированны¬
ми крючками для дичи. Прибавьте сюда не запятнанный
птичьей кровью ягдташ, флягу, нож-кинжал, Златоустов¬
ский черненый топорик, чайник, рюкзак, бердану, на ко¬
торой еще блестела фабричная смазка, скрипучие болот¬
ные сапоги, воняющие юфтью и дегтем,— великолепные
сапоги, способные распугать зверей на шестьдесят миль
в окрестности,— и вы поймете, как неотразим был Сач¬
ков.
Еле удерживая смех, я спросил:
— Кого же ты ограбил?
Он невозмутимо ответил:
— Лекпома. Он привез эти штуки в прошлом году, но
стесняется пойти на охоту в очках.— И спросил с доволь¬
ной улыбкой: — Хорош?!
— Хоть на выставку.
— Ну еще бы... Знаешь, Алеша, я давно собирался
подбить какую-нибудь росомаху. Мабузо! Ко мне!
Тут только я заметил, что вокруг Сачкова семенит кур¬
гузый пес, поросший вместо шерсти какими-то перышка¬
ми бесстыже розового цвета.
— Это тьер-терье-буль-гордон-лаверак! — сказал гор¬
дый Сачков.— Я взял его под расписку. Бурдаст до не¬
возможности. Мабузо! Шерше!
Пес послушно слазил в канаву, вытащил обрывок ка¬
лоши и взвыл от восторга.
— Видал? Ах ты жулик! В Голландии такая штука
стоит тысячу гульденов... Ну, идем!
И мы пошли. Впереди с калошей в зубах — буль-гор-
дон-тьер-терье-лаверак, а за ним, сияя зубами и никелем
застежек, Сачков, сзади я, озадаченный натиском бравого
моториста.
...Конечно, мы никого не убили, хотя прошли по горам
не меньше двадцати миль. В это время года на сопках, в
ягодниках, постоянно встречаются мирные, сытые медве¬
ди. Их шерсть густа и остиста, а пасти лиловы от жимо¬
367

лости, которую медведи собирают усерднее, чем мальчипь
ки. Наевшись рыбы, они «полируют кровь» перед спяч¬
кой и целыми группами пасутся в невысоких кустах.
Медвежья охота на Камчатке не считается серьезным
занятием, но даже в самых верных местах мы не могли
настигнуть ни одного лакомки. Буль-гордон мчался впе¬
реди нас, тявкая, точно колокол на пожарной повозке.
Собака должна быть большой, молчаливой, суровой,
полной особого собачьего достоинства. Я не люблю визгли¬
вых, щенячьих сантиментов, слюнявых языков и ползанья
на брюхе перед хозяином. А тут мы оба не успевали вы¬
тирать слюни буль-бом-тьера. В жизни я не видел более
восторженного, вертлявого подхалима.
Время от времени я подзывал пса и затыкал ему пасть
куском колбасы. Благодаря этой хитрости нам удалось по¬
дойти довольно близко к козуле, но едва мы прицелились,
как буль-лаверак выплюнул затычку и взвыл от восторга.
— Вероятно, он привык брать что-нибудь крупное,—
сказал, смутившись, Сачков,— я сам видел золотую ме¬
даль. На одной стороне — свинья, а на другой — голый
грек.
Мы показали буль-терьеру медвежий след. Он за¬
думался, сморщил лоб, потом попятился... и, совестно ска¬
зать, раздалось стыдливое журчание.
...Вскоре пес надоел мне, как больной зуб. Он занозил
лапу и поднял такой вой, что сердце разрывалось от жа¬
лости. Сачков взял его на руки, пес дышал ему в ухо, пус¬
кая слюни на куртку.
Я проклинал себя за слабость духа и готов был вогнать
все шестнадцать патронов в розовый бок визгливого буль-
бом-тьера. Удерживала меня только расписка, которую
Сачков оставил хозяину. IIII
...К вечеру мы снова увидели море, маслянисто-жел¬
тое, гладкое, оно облизывало берег с глухим, сытым вор*1
чаньем. Мервая зыбь — эхо дальнего шторма — не спе*
ша катила на север пологие складки.
Было тихо. Мы сняли мешки и долго стояли на гребне
горы, захваченные величавой, грозной картиной.
Огромная туча, грифельно-синяя посредине, раскален¬
ная по краям, прижала солнце к воде. Ее длинное тело
походило на крейсер с тяжелыми уступами башен, фор-
368

штевнем и низкими трубами, из которых косо летел чер¬
ный дым. Занимая полнеба, туча катилась равномерно и
медленно, мрачнея с каждой секундой, а солнце, обречен¬
ное на смерть, но все еще сильное, сопротивлялось натис¬
ку с удивительной стойкостью. Оно взрывало, плавило,
прожигало колючими вспышками то башни, то корпус
чудовища, и сквозь рваные дыры корабельной брони взле¬
тали в небо пучки живого, дрожащего света.
То была славная короткая схватка над морем. Чем
красней становился остывающий диск, тем свежей и мо¬
ложе казались звезды над тучей. Они зрели, наливались,
становились яснее с каждой секундой, а солнце, побежден¬
ное, но не умершее, отдавая звездам свой жар и ненависть
к мраку, погружалось в холодную воду все глубже и
глубже.
Наконец, не выдержав тяжести тучи, оно лопнуло под
килем корабля. В последний раз пробежал по морю ле¬
тучий огонь, и сразу стало темно и скучно.
Я стал увязывать мешок, поглядывая на Сачкова. Не¬
суразный парень, равнодушный ко всему на свете, кроме
четырехтактного мотора и футбольной площадки, улыбал¬
ся мечтательно и застенчиво. Глаза его были закрыты,
точно он хотел запомнить грозную картину баталии.
Я тихо дотронулся до плеча моториста. Сачков очнул¬
ся и с удивлением взглянул на меня.
— А хорошо!.. Черт знает, как хорошо! — сказал он
дрогнувшим голосом.— Зажарить бы сейчас яичницу,
можно без колбасы, но лук обязательно... Как ты смот¬
ришь, Алеша?
Я молча зашагал вперед. Все механики одинаковы.
Они путают сыча с куропаткой и всерьез полагают, что
лампа в сто свечей прекраснее солнца.
Вскоре мы сбились с тропы и пошли напрямик по
березняку и кустам жимолости, спускаясь к морю все
ниже и ниже.
Было время отлива. Прямо перед нами смутно бле¬
стела полоса мокрой гальки, налево широким серпом из¬
гибалась бухта Желанная, а справа горбатился остров Си¬
вуч с темной башенкой маяка, да, темной, несмотря на
позднее время. Я удивился, почему дядя Костя сего¬
дня так запоздал. Шел восьмой час, и любой корабль,
огибающий мыс Зеленый, мог сыграть в жмурки с кам¬
нями.
«Две белые вспышки на пятой секунде...» Мы подо¬
ждали минут пять и снова пошли по кустам. Я надеялся

добраться к мысу до прилива, перейти вброд речку Со-
болинку и берегом вернуться в отряд.
Сачков о маршруте не спрашивал. Он держался мне
строго в кильватер, чмокал губами и бормотал всякие глу¬
пости, которые ему подсказывал отощавший желудок.
Наконец, промокнув до пояса, исцарапав в кровь руки,
мы почти на ощупь выбрались к заброшенной фанзе у
подножья горы.
Два года назад здесь жил «рыбак», имевший скверную
привычку перемигиваться фонарем с японскими шхуна¬
ми. Мы взяли его в дождь, на рассвете, вместе с винчесте¬
ром и записной книжкой, доставившей шифровальщикам
много возни. Старый рыбачий бат, залатанный цинком,
еще лежал у ручья.
Боцман, я и Широких изредка охотились в этих местах
и каждый раз, когда ночь заставала нас возле мыса Зеле¬
ного, ночевали на теплых канах 1 под шум ветра, гремев¬
шего оконной бумагой.
Возле фанзы мы еще раз посмотрели на маяк. Он
темен. Даже в окнах сторожки, обращенных в сторону бе¬
рега, не было видно огней.
— Табак их дело,— заметил Сачков,— смотри, как
задуло моргалку.
— Нет, не то.
— Ну, значит, спички не в тот карман положили.
Он оглядел море и вкусно зевнул.
— Зажгут... Давай спать, Алеша.
С этими словами он толкнул дверь и вошел в холодную
фанзу.
Я нащупал на полочке каганец и спички и осветил
комнату. Вязанка сучьев, котелок и чайник были на
месте. Кто-то из охотников, ночевавших недавно в фан¬
зе, оставил, по доброму таежному обычаю, полпачки чаю,
горсть соли и кусок желтого сала.
Пока мы разжигали печку, буль-террак развязал зу¬
бами мешок и погрузился в него до хвоста. Мы вытащи¬
ли его растолстевшего вдвое, с куском грудинки в зубах,
и, распластав на канах, с наслаждением выдрали.
— Вероятно, медаль ни при чем,— сказал с досадой
Сачков,— думаю, это помесь.
— Да... курицы с кошкой.
Через полчаса, раздевшись догола, мы сидели на горя¬
чих циновках, пили чай и дружно ругали бом-брам-тьера...
1 Каны — горизонтальные дымоходы-лежанки,
370

Ill
«Две белые вспышки на пятой секунде...»
Каждый раз, когда фонарь поворачивался к берегу,
промасленная бумага в окнах фанзы вспыхивала на свету.
На этот раз окно было темным. Я смотрел на бу¬
магу, стараясь сообразить, что случилось с дядей
Костей. Заболел? Упал с винтовой лестницы? Перевер¬
нулся в свежую погоду вместе с моторкой? В городе давно
поговаривали, что дядя Костя тайком ездит за водкой. Но
тогда что делает сменщик? Спит? А быть может, испортил¬
ся насос, подающий керосин к фонарю?
Чем больше я думал, тем тревожней становились до¬
гадки. Был четверг. В этот день в городе ждали «Ча¬
паева» с караваном тральщиков и двумя плавучими кра¬
нами. Все суда шли из Одессы незнакомой дорогой... А что,
если?.. Ведь уселась на камни «Минни-Галлер» в прошлом
году...
Накинув бушлат, я вышел из фанзы. Ни огня, ни зву¬
ка. Море было пустынно, небо звездно. Слева, из бухты
Желанной, медленно надвигался туман, обрывистый край
его походил на высокий ледник.
Я вернулся в фанзу и, разбудив Сачкова, предложил
немедленно отправиться в город. Идя нижней тропой, за
семь часов мы свободно дошли бы до порта.
Против обыкновения Сачков не спорил. Он молча одел¬
ся и только в дверях фанзы спросил:
— Значит, «Чапаев» нас подождет?
— Не остри. А что ты предлагаешь?
*— Переправиться...
На че-ем?
— А на этом... на бате.
Мы осмотрели лодку. Вероятно, она была старше нас,
вместе взятых. Борта ее искрошились на целую треть,
днище, исшарканное в путешествиях по горной речке, про¬
гибалось под пальцами. Две большие дыры были забиты
кусками кровельного цинка. Короче говоря, это был гроб
из старого тополя и довольно подержанный.
Я немедленно высказал свои соображения Сачкову, но
упрямый малый только мотнул головой:
— Выдержит... Каких-то полмили...
— Однако на тот свет еще ближе...
— Не пугай... Скажи просто — дрейфишь... Я могу и
один.
Убедил меня не Сачков, а вид беспомощного, притих-
371

шего маяка. Скучно было видеть темное море без огней,
без веселой звезды дяди Кости, аккуратно моргавшей всем
кораблям.
Через десять минут мы были на середине пролива.
Я хреб с кормы коротким веслом, а Сачков сидел на
дне бата, вытянув ноги, и потихоньку помогал мне ладо¬
нями. Вода плескалась возле самой кромки борта, но бат
шел быстро, не хуже шестерки.
Вскоре я заметил, что Сачков как-то странно ерзает
в лодке.
— А знаешь что,— сказал он, поеживаясь,— ты, по¬
жалуй...
— Не вертись... Что такое?
— Нет... я так... ничего.
Я нагнулся к Сачкову и увидел, что моторист сидит по
пояс в воде. Заплаты отстали, со дна и обоих бортов тол¬
стыми струями била вода.
— Вычерпывай, черт! Что ж ты молчал?
— Н-не могу... подо мной фонта...
Бушлаты и брюки мы снимали в воде. Ух, и свежо
было сентябрьское смирное море! Ледяной обруч сдавил
грудь и горло. Захотелось назад, на берег, вон из чер¬
ной, плотной воды. Но Сачков уже плыл впереди, припля¬
сывая, вертя головой, и лихо крестил море саженками.
Славный малый! Он шел, как в атаку, не советуясь
ни с кем, кроме горячего сердца. Такие размашистые ре¬
бята, если их не придержать за пятку, готовы перемахнуть
через море.
Впрочем, в то время рассуждать было некогда. Кожа
моя горела от подбородка до пяток. Я шел брассом, эко¬
номя силы, но стараясь не очень отставать от Сачкова.
Время от времени мы, точно нерпы, поднимали головы
над водой, чтобы лучше разглядеть маяк. Он был темен,
низкий столбик среди тихой воды и звездного неба,— ни
огня, ни звука, которые напомнили бы нам о жизни на
острове!
Тревога и холод подгоняли нас все сильней и сильней.
Не такой дядя Костя был человек, чтобы зажечь свою ми¬
галку позже первой звезды.
Сачков все еще шел саженками, щеголяя чистотой вы-
маха и гулкими шлепками ладоней. При каждом рывке
тельняшка его открывалась по пояс, но вскоре парню на¬
доело изображать ветряную мельницу. Он стал провали¬
ваться, пыхтеть, задевать воду локтями и наконец погру¬
зился в море по плечи.
372.

Мы пошли рядом, изредка, точно по команде, припод¬
нимаясь над водой. Остров казался дальше, чем можно
было подумать, глядя с горы.
— Почему он не звонит? — спросил, задыхаясь, Сач¬
ков,
— Хорошая видимость,— сказал я.
Набежал ветер и потащил за собой мелкую рябь. Ка¬
кая-то сонная рыба плеснулась возле меня. Холод стал
связывать ноги. Чтобы разогреться, я лег на бок и пошел
овер-армом, сильно работая ножницами.
— Почему он не звонит? — спросил я, задыхаясь.
— Потому что шт-тиль,— ответил Сачков.
— Замерз?
— Эт-то т-тебе п-показалось...
Сачков отставал все больше и больше, бормоча под
нос что-то невнятное. Метрах в ста от берега он рассуди¬
тельно сказал, отделяя слова долгими паузами:
— Ты... однако... не жди... я потихоньку.
— Что, Ростя, застыл?
Он засмеялся и вдруг, вскинув упрямую голову, легко
прошелся саженками.
— Б-бери правей... 3-зайдем с р-разных с-сторон.
Он говорил спокойно, и я поверил: не подождал, не
вернулся к упрямцу. Остров был близок. Тревога и хо¬
лод гнали меня к маяку... Как я проклинал себя часом
позже!
Я видел полосу пены и темный силуэт ветряка на
скале. Крылья не шевелились, колокол молчал. Странная
в этих местах, прозрачная, почти горная тишина накрыла
маленький остров. Даже волны, обычно размашистые,
озорные, взбегали на берег на цыпочках, с тихим шипе¬
нием.
Вскоре я перестал чувствовать холод. Как автомат, у
которого завод на исходе, я медленно поджимал и выбра¬
сывал руки с растопыренными, онемевшими пальцами...
Ноги? Я давно потерял власть над ними. Правая по при¬
вычке еще сокращалась, левая тащилась за мной на бук¬
сире, бесполезная и чужая.
Не знаю, плыл ли я, или превратился в буек, одетый
в тельняшку. Берег перестал надвигаться. Он был рядом,
горбатый и темный...
Еще десять взмахов, еще пять...
И вдруг мерзкое, почти судорожное ощущение страха.
Что-то длинное, цепкое скользнуло по моему животу и ко-
л!еням. Я отчаянно рванулся вперед. Еще хуже! До сих
373

вор я не верил рассказам о нападениях осьминогов.
Скользкие, бледные твари с клювами попугаев, которые
попадались в сети рыбакам, были слишком мелки, чтобы
внушить страх. Но здесь, рядом с берегом, над камнями...
И снова отвратительное, ласковое прикосновение к животу
и ногам... Кто-то осторожно и тщательно ощупывал меня.
И, только оторвав от горла тонкую плеть, я понял:
подо мной были водоросли... Их огромные плети, подни¬
маясь со дна, образуют сплошные заросли, более высокие и
глухие, чем тайга.
Для пловца такие встречи не страшны. Но что делать,
если с кровью застыла воля! Никто не был свидетелем фи¬
ниша. Я мог бы сказать, что моряк отряхнулся и, смеясь
над испугом, догреб тихонько до берега. И это будет не¬
верно.
Первым моим чувством был страх. Куда ни шло —
захлебнуться волной, чистой, тяжелой. Другое — запу¬
таться в скользких и крепких петлях, воняющих йодом,
биться и, обессилев, уйти на дно.
Страх, бесстыдный, подлый, жестокий, выбросил меня
па поверхность и погнал к берегу, точно ветер. Я забыл
о маяке, дяде Косте, даже о Сачкове, барахтавшемся по¬
зади меня.
Берег! Он вытеснил все, о чем я думал минуту назад.
Как собака с камнем на шее, я скулил и рвался к земле,
колотя воду и гальку неожиданно набежавшего берега.
Помню, на четвереньках я вылез на остров, дополз
до водорослей и, вырвав жесткий пучок, стал, сдирая кожу,
растирать онемевшие ноги.
А потом вместе с теплом вернулись человеческое до¬
стоинство и стыд.
Первая мысль была о Сачкове. Он держался левее меня
и должен был выбраться на северный край островка.
Я побежал вдоль берега, окликая Сачкова. Ни звука...
темнота... холод... звезды. Быть может, моторист вылез
южнее?
Дважды обежав остров, я наконец увидел Сачкова. Он
был всего в десяти метрах от берега и, как показалось мне,
вовсе не двигался. Я окликнул его... Из упрямства или от
слабости Сачков не ответил на голос, а только мотнул го¬
ловой.
Я влез в воду и схватил... шар. То, что представлялось в
темноте головой моториста, оказалось большим стеклян¬
ным поплавком в веревочной сетке. Тысячи таких шаров,
смытых штормами, блуждают во время путины у добе-
374

режья Камчатки... Поплавок медленно подплывал к берегу,
покачиваясь на пологой волне.
В это время я услышал скрип гальки. Кто-то низкий в
черном бушлате семенил по камням. Я окликнул смотрите¬
ля, но в ответ послышались собачий визг и звяканье бубен¬
ца: коза и собака подбежали ко мне одновременно.
Лайка ткнула мне в руку мокрый нос, отбежала и оста¬
новилась, проверяя, пойду ли я следом за ней.
Потом она стала тявкать. Она звала к маяку, на восточ¬
ную сторону острова, но я, все еще надеясь увидеть Сачко-
ва, снова повернул к берегу.
Собака умчалась в темноту. Я медленно побрел вдоль
тихой воды.
Лайка тявкала все настойчивее, все громче.
Она забежала вперед и ждала меня на восточном краю
островка, у самой воды. Не видя причины собачьего бес¬
покойства, я хотел направиться дальше, но лайка вцепи¬
лась зубами в край тельняшки. Она тащила меня прямо в
море.
И тут я заметил Сачкова. Моторист лежал ничком в
воде, метрах в пяти от берега. Очевидно, он настолько обес¬
силел, что не мог подняться на скользких камнях.
Бедняга... Он выпил сегодня больше, чем за всю свою
жизнь. Минут сорок я вытягивал и складывал ему руки, и
с каждым взмахом изо рта моториста, как из хобота помпы,
хлестала вода.
Наконец я услышал, как вздрогнуло сердце.
Сачков был холоден, неподвижен, тяжел, но веки уже
дергались и маятник потихоньку вел счет времени.
Я с трудом втащил моториста в сторожку и, прислонив
к стене, стал искать спички.
Кто-то спал на топчане у печи. Я нащупал небритую
щеку, пальцы, плечо. В кармане бушлата громыхнул коро¬
бок...
...Вспыхнула спичка. Ничего тревожного. Все как преж¬
де, весной. Фотографии портартурцев между двух рушни¬
ков, медная корабельная лампа на проволоке, самодель¬
ный, выскобленный добела стол. Чайник, кусок хлеба, две
банки консервов. Видимо, хозяева недавно поужинали.
На топчане, уткнувшись носом в подушку, спал смен¬
щик смотрителя. Странное дело — парень не снял даже са¬
пог.
Круглые стенные часы — гордость смотрителя — проби¬
ли десять. Я зажег лампу и осмотрелся внимательней.
Первое впечатление было, что сменщик пьян: так неесте¬
375

ственна, напряженно-неловка был поза спящего, и только
встряхнув фонарщика за плечо, я понял, что он мертв...
Рот его был широко раскрыт, подушка искусана и об¬
пита какой-то зеленой, кисло пахнущей жидкостью. Иска¬
женное, точно от удушья, потемневшее лицо и сведенные
судорогой пальцы напоминали о тяжелой агонии.
Смотрителя в комнате не было. Спотыкаясь на скольз¬
ких ступенях, я кинулся наверх.
Дядя Костя лежал на фонарной площадке. Стекла мая¬
ка были открыты, и часовой механизм жужжал, поворачи¬
вая круглый щиток. Возле смотрителя были рассыпаны
спички. Видимо, еще днем, почувствовав себя дурно, дядя
Костя пытался зажечь фонарь... А может быть, и зажег,
но не смог закрыть ветровое стекло...
Смерть пошутила над дядей Костей, изуродовав усмеш¬
кой его доброе лицо. Брови старика были высоко вскинуты,
один глаз прищурен, рот широко растянут. Казалось, он
вот-вот зашевелится и просипит: «Пойду, братки, зажгу
свечку японскому богу».
Я наклонился к старику и снова почувствовал дурной,
едкий запах. Пятна высохшей рвоты виднелись на бушлате
и железном настиле.
Обеими руками смотритель держался за ворот. Пугови¬
ца была вырвана с мясом и лежала поблизости. Я сунул ее
в карман.
Кровь токала в голову — мне было жарко. После ледя¬
ной ванны и возни с мотористом я соображал очень туго.
Убиты? Когда, с какой целью? И ни одной царапины...
Удушены? Кем? Ерунда.
Я спустился в пристройку, где хранились запасные го¬
релки, флаги, ракеты, и раскрыл вахтенный журнал на
14 сентября.
«...6 часов. Ясно. Ветер три балла. В четырех милях
прошел китобоец. Курс — норд...
,..11 часов. Ясно. Две японские шхуны. Название не
установлено. Курс — зюйд-ост...»
Угловатым стариковским почерком, похожим на запись
сейсмографа, было отмечено все, что видел дядя Костя в
тот день.
Танкер... Кавасаки... Снабженец. Опять китобоец. Ни¬
каких происшествий... Вдруг я увидел запись:
«2 час. пополудни. Обед обыкновенный. Гречн. каша,
две банки рыбн. коне. Урюк. 2 час. 50 мин. приступлено к
текущим работам, как-то: окраска станины ветряка, рас¬
чистка двора.
376

3 час. Младший фонарщик Довгалев Алексей лег на
койку, сказавшись больным. Резь в желудке. Рвота. Есть
подозрение в части рыбн. коне. Приняты меры. Сознание
ясное.
3 час. 30 мин. Те же признаки в отношении началь¬
ника маяка. Жалобы на огонь в желудке. Рвота. У Довга-
лева А. Н. судороги, пена. Сознание ясное.
3 час. 47 мин. Потемнение в глазах. Синюха конеч¬
ностей. Будучи спрошен о самочувствии, ответил: «Рано
хоронишь... не вижу огня». После чего признаков не обна¬
ружено».
Слово «признаков» было зачеркнуто, а сверху аккурат¬
но написано: «пульса».
Дальше я не читал. Мне почудилось, будто вместе с ту¬
маном к острову приплыл пароходный гудок. Он звучал
нетерпеливо, хрипло, ритмично. Или то жужжал, резони¬
руя в башенке, часовой механизм?..
Маяк был мертв. Слепым, тусклым глазом он смотрел в
темноту.
«Две вспышки на пятой секунде...» Я помнил только
одно: огонь!
Но легче было зажечь бревно под дождем, чем огром¬
ную лампу с какими-то странными колпачками вместо го¬
релок. Оплетенная медными трубками, неприступная и хо¬
лодная, она отражала всеми зеркалами только свет спич¬
ки. Из краников на руки брызгал не то керосин, не то
смазка.
А гудок ревел все настойчивее, все тревожней... Огонь!
Теперь я уже различал иллюминаторы пароходов, вы¬
ходивших из-за мыса Зеленого. Временами туман расхо¬
дился, тогда открывались мерцающие цепи огней.
В коробке оставалось не больше пяти спичек. И вдруг
я понял — маяк не зажечь. Возбуждение, охватившее меня
при виде огней, сменилось ровным, спокойным упрямст¬
вом.
Я спустился на площадку и стал складывать в кучу все,
что накопил смотритель: жерди, циновки, доски, порож¬
ние ящики. Затем я подкатил бочку и старательно облил
керосином всю груду.
Огонь! Он поднялся выше мачт, выше маяка, к самым
звездам. Теперь только слепые и спящие не заметили бы
сигнала.
Я схватил обрывок смоленой сети, зажег и, поддев на
бамбуковый шест, стал размахивать в воздухе куском огня.
377

IV
Что было дальше, помню плохо. Море стало раскачи¬
ваться, точно собираясь опрокинуться на остров. Маяк на¬
кренился. В воздухе поплыла какая-то чертовщина из
стеклянных палочек и запятых.
Кричали птицы. Море клубилось теплым паром, я лез
по винтовой лестнице в рассветное небо. Подо мной гро¬
моздились тучи, наверху, по чугунным исшарканным сту¬
пеням, бежали цепкие ноги смотрителя. Дядя Костя под¬
нимался все выше и выше над морем, стал ви/ден весь
океан с дорогами ветра, с зелеными островами и корабля¬
ми, плывущими в разные стороны.
Потом лестница завертелась в башенке, как винт в мя¬
сорубке. Ветер сорвал с меня бескозырку. Обеими руками я
схватился за перила и закружился в трубе.
Сколько времени длилось это, не знаю. Разбудил меня
колокол. А когда я открыл глаза, то долго не мог понять,
почему у меня 1акие длинные ноги. Внизу смутно блестела
накрытая туманом вода. Временами клочья редели, тогда у
моих ног открывалась полоска пены и черные камни. По¬
степенно я понял, что лежу ничком на фонарной площад¬
ке, просунув сквозь прутья решетки руки и голову. Как это
случилось, не знаю до сих пор. Вероятно, под утро я полез
на площадку и здесь свалился.
Теперь ветер отжимал туман к берегу. Ветряк кружил¬
ся, старый колокол спрашивал басом тумап:
«Был ли бой? Был ли бой?»
Потом, замедлив удары, точно прислушиваясь к шуму
моря, он отвечал важно и грустно:
«Дпо-о... Дно-о... Дно-о...»
Кажется, у меня начиналась горячка.
Помню, я спустился вниз, в сторожку, и стал навали¬
вать на Сачкова одеяла, брезенты, полушубки, плащи —
все, что мог найти на вешалке и в кладовой. После этого я
надел почему-то резиновые сапоги и, стуча зубами, залег
под тряпье. Я обнял Сачкова, соленого, мокрого, и вместе с
ним поплыл навстречу «Чапаеву».
Остальное — сплошной винегрет. Стук катера, плеск
воды возле уха, горячий дождь, ободок кружки в зубах.
Чьи-то прохладпые руки на голой спине и нудный запах
аптеки. Я забыл имена, лица, время — все, кроме зажатой
в кулаке пуговицы от бушлата смотрителя. Почему-то мне
казалось, что потерять пуговицу — потерять все.
Кто-то пытался уговорить, разжать кулак силой, Я же-
378

стоко боролся, ломал пальцы, кажется даже укусил про¬
тивника за руку. И победил. Пуговица осталась со мной.
Я спрятал ее под матрац и доставал только ночью, остав¬
шись один. Колокол, славный сторож, мой друг, гудел не¬
прерывно, напоминая об опасности, не давая мне спать.
...А когда он умолк, я открыл глаза и увидел возле себя
Колоскова. Он сидел на табурете, свежий, холодный, и ста¬
рался завязать зубами тесемки. Из рукавов больничного
халатика на целую четверть вылезали здоровенные крас¬
ные ручищи.
И Сачков был тут же, серьезный, грустный, надевший
впопыхах халат разрезом вперед. Он разглядывал меня с
почтительным страхом, как сирота покойного дядю, и при
этом громко сопел...
Я хотел спросить, что случилось, но Колосков зашипел
и поднял ладонь.
— Все в порядке,— сказал он шепотом,— мы с докто¬
ром только что вас осмотрели.
— Ерунда,— подтвердил Сачков,— мне сдается, ты здо¬
ровее, чем был.
— Я хочу знать...
— ...что нового? — подхватил Колосков.— Понятно. Из
Владивостока привезли апельсины, кожура толстовата, од¬
нако справляемся. Погода тоже ничего, баллов на шесть.
Что еще? Боцман лечит зубы... Во втором экипаже дамы
повесили зеленые шторы... Ничего, подходяще...
— А маяк?
— Завтра сборная отряда против сборной порта,— ска¬
зал торопливо Сачков.
— Где «Чапаев»? Я видел огни.
— Все в порядке... Левый край пришлось заменить.
— Перестань... Я спрашиваю: что на маяке?
Сачков замолчал, а лейтенант сильно заинтересовался
мундштуком трубки. Он долго ковырял его спичкой и раз¬
глядывал на свет, потом медленно ответил:
— Занятный сон... Вы простудились на охоте... Помни¬
те — перешли вброд реку? Вы и того... А вообще... спать
надо, Олещук... Спать...
— Когда это было?
— Охота? Месяц назад.
Я молча полез под подушку и достал пуговицу, старую
орленую пуговицу дяди Кости, обтянутую черным сукном.
Колосков посмотрел на нее и отвернулся.
— Вам это приснилось,— сказал он упрямо,
1938
379

ГЛАВНОЕ - ВЫДЕРЖКА
изнь на берегу проще, чем в море. В ней
меньше тумана, не так рискуешь сесть на
мель, а главное, нет многих досадных услов¬
ностей, что расставлены на пути корабля,
словно вешки.
Во всяком случае, в море не так уж про¬
сторно, как можно подумать, глядя с берега
на пароходный дымок.
И вот пример.
В пределах трех миль здесь все называется настоящими
именами — вор есть вор, закон есть закон и пуля есть
пуля. Возле берега командуем мы: «Стоп машину! Прими¬
те конец!» Но стоит только хищнику покинуть запретную
зону, как вор превращается в господина промышленника, а
украденная камбала в священную собственность.
...Короче говоря, «Осака-Мару» стоял ровно в четырех
милях от берега. Только издали мы могли любоваться чер¬
ными мачтами и голубой маркой фирмы на трубе парохо¬
да. То была солидная посудина — тысяч на восемь тонн, с
просторными площадками для разделки сырца, глубокими
трюмами и огромным количеством лебедок и стрел, скло¬
ненных наготове над бортами,— целый крабовый завод,
дымный и шумный, на котором жило не меньше пятисот
ловцов и рабочих.
Возле «Осака-Мару», едва доставая трубой ходовой мо¬
стик, стоял пароход-снабженец. Он только что передал
уголь и теперь принимал с краболова консервы.
Увидев пароходы, Колосков обрадовался им, как ста¬
рым знакомым.
— Как раз к обеду,— сказал он, подмигивая,— крабы
ваши, компот наш!
Да мы и в самом деле были знакомы. Каждую весну,
между 15—20 апреля, краболов появлялся в Охотском
море и бросал якорь на почтительном расстоянии от бере¬
га. Он обворовывал западное побережье Камчатки неуто¬
мимо, старательно, деловито, из года в год пользуясь одним
и тем же методом.
Вечером, видя, что в море нет пограничного катера,
«Осака-Мару» спускал с обоих бортов целую флотилию ка-
васаки и лодок. Около сотни вооруженных снастью суде¬
380

нышек, мелких и юрких, точно москиты, шли к берегу на¬
перерез косякам крабов и сыпали сети с большими стек¬
лянными наплавами. А на рассвете флотилия снимала
улов — тысячи крабов, застрявших колючими панцирями и
клешнями в ячеях. То было воровство по конвейерной лен¬
те,— прямо от подводных камней к чанам с кипятком. И в
то время, как вся эта хищная мелочь копошилась у берега,
их огромный хозяин спокойно дымил вдалеке.
Понятно, что в бочке над краболовом торчал наблюда¬
тель.
Едва «Смелый» показал кончики мачт, как «Осака-
Мару» тревожно взревел. И сразу, как стрелки в компасах,
лодки повернули в открытое море носами.
Это было занятное зрелище: всюду белые гребни, пере¬
стуки моторов, командные выкрики шкиперов, подгоняв¬
ших ловцов. Крабы летели за борт, моторы плевались дым¬
ками: «Дело таб-бак. Дело таб-бак!» А тот, кто не успел
вытащить сеть, рубил снасть ножом, не забывая отметить
доской или циновкой место, где утоплена сеть.
Кавасаки шли наперегонки, ломаной линией, сжимав¬
шейся по мере приближения к кораблю; за ними тащились
на буксире плоскодонные опустевшие сампасэны, а даль¬
ше, замыкая москитный отряд, рывками мчались гребные
исабунэ с полуголыми, азартно вопящими рыбаками.
Мы нацелились на две кавасаки. Одна из них отрубила
буксир и успела уйти за три мили от берега, а другая стала
нашей добычей.
Шкипер ее, позеленевший от досады и злости, оказался
малосговорчивым. Видя, что соседняя кавасаки показала
корму, он кинулся с железным румпелем навстречу десан¬
ту и наверняка отправил бы кого-нибудь вслед за крабами,
если бы наш спокойнейший боцман не положил руку на
кобуру.
После этого все пошло как обычно. Шкипер опустил
румпель, а команда стала кланяться и шипеть. Мы обы¬
скали кавасаки и в носовом трюме нашли мокрую сеть, в
которой копошилось десятка два крабов. Этого было впол¬
не достаточно, чтобы привлечь к суду плавучий завод.
«Смелый» сразу повернул к «Осака-Мару».
Между тем москиты успели выйти из погранполосы.
Вдоль берега над водой висел только керосиновый дым —
единственный след краболовной флотилии, а вдали, окру¬
женная лодками, точно квочка цыплятами, высилась же¬
лезная громада завода.
Мы подошли к «Осака-Мару» и подняли по междупа-
381

родному коду сигнал: «Спустить трап». Никто не ответил,
хотя на палубе было много ловцов и матросов. Не меньше
полутораста здоровенных парней, еще разгоряченных гон¬
кой, с любопытством поглядывали на катер.
Над ними, на краю ходового мостика, стоял капитан
краболова — важный сухонький старичок с оттопыренны¬
ми ушами и приплюснутым носом. Он не счел нужным
хотя бы надеть китель и, придерживая на груди цветистый
халат, демонстративно позевывал в кулачок.
— What do you want? 1 — спросил он, свесившись вниз.
— Спустите трап. Мы задержали вашу моторку.
— I can not understand you!1 2
Это был обычный трюк. Если бы мы заговорили по-
английски, он ответил бы по-японски, мексикански, малай¬
ски — как угодно, лишь бы поиграть в прятки.
Из всей команды «Смелого» один Сачков знал десяток
английских фраз. Лейтенант вызвал его из машины и пред¬
ложил передать капитану, чтобы тот спустил трап и не ва¬
лял дурака.
Славный малый! Он мог выжать из шестидесяти лоша¬
диных сил девяносто, но построить английскую фразу...
Это было выше сил нашего моториста.
Он застегнул бушлат, взял мегафон и закричал, напи¬
рая больше на голосовые связки, чем на громматику:
— АИо! Эй, аната! Give me trap! Alio! Do you speak?
Я же и говорю, трап спустите... Понятно? Ну, вот это...
the trap! Вот черт! Алло!
Он кричал все громче и громче, а капитан, вначале слу¬
шавший довольно внимательно, стал откровено позевывать
и наконец отвернулся.
— Вот дубина! — определил Сачков, рассердись.— При¬
кажите снять с пулемета чехол... Сразу поймет.
— Это не резон,— сказал Колосков.— Если снимешь,
надо стрелять.
— Разрешите тогда продолжать?
— Только не так.
На «Смелом» подняли два сигнала. Скачала: «Спустить
трап. Ваши лодки нарушили границу СССР», а затем и вто¬
рой: «Отвечайте. Вынужден решительно действовать».
Только тогда капитан подозвал толстяка в фетровой шляпе
(как оказалось, переводчика) и заговорил, тыкая рукой то
на палубу, то на берег.
1 Вам что угодно? (англ.)
2 Я не понимаю вас! (англ.)
382

— Господин капитан возражайт! — объявил толстяк.—
Господин капитан находится достаточно далеко от берега,
— Ваши кавасаки проникли в запретную зону.
— Господину капитану это неизвестно.
— Вы произвели незаконный улов.
— Извините. Господин капитан не понимает вопроса.
— Захочет, поймет,— спокойно сказал Колосков.— Пе¬
редайте ему так: кавасаки арестована. Подпишите акт
осмотра.
Капитан улыбнулся и покачал головой, а толстяк, не
ожидая ответа, закричал в мегафон:
— Господин капитан отрицает! Господин капитан не
знает этого судна.
На палубе грянул смех. Ловцы, восхищенные находчи¬
востью капитана, барабанили по железу деревянными тэта
и орали во всю глотку, выкрикивая по именам приятелей с
кавасаки.
— Как это не ваша? — возмутился Сачков.— Товарищ
лейтенант, разрешите, я клеймо покажу?
Он стал подтягивать кавасаки, чтобы показать надпись
на круге, но Колосков тихо сказал:
— Отставить. Все равно, зона не наша. Малый вперед!
Мы молча отошли от высокого борта, а свежак, сильно
накренивший японские пароходы, понес нам вдогонку кри¬
ки и хохот. На носу «Осака-Мару» загромыхала лебедка:
травили цепь, чтобы якорь плотней лег на дно.
Колосков смотрел мимо краболова на берег. Дымка*
почти всегда скрывавшая глубинные хребты, исчезла. От¬
крылись дальние, иссиня-белые конусы сопок — верный
признак близкого шторма.
— Эк метет! — сказал Колосков, думая о чем-то дру¬
гом.— А ведь, пожалуй, раздует. Баллов на восемь... А?
— Проскочим,— ответил боцман спокойно.
— А если на якорь?
— Однако выкинет... Грунт очень подлый.
— Именно... В ноль минут. Приготовьте десантные
группы.
Гуторов все еще не мог понять, куда гнет командир.
— Одну?
— Нет, три. Все свободные от вахты могут отдыхать.
Домино отберите, пусть спят.
И Колосков, утопив щеки в сыром воротнике, снова на¬
хохлился, не замечая, что даже мартыны, тревожно курлы¬
ча, потянулись в дальние бухты, прочь от угрюмого моря»
38а

II
В шесть часов вечера на кавасаки сорвало крышку ма¬
шинного люка. Мотор захлебнулся, мотопомпа заглохла,
и «Смелый» взял арестованных на буксир.
Маленькая низкобортная посудина поплелась за нами,
дергая трос, точно норовистая лошадь узду,— трое япон¬
цев едва успевали откачивать воду ковшами и донкой.
Буксировка сразу сбила нам ход. Легче проплыть сто
метров в сапогах и бушлате, чем тащить кавасаки в штор¬
мовую погоду. Мы ползли, как волы, как баржа, как вре¬
мя в больнице, а ветер тормошил Охотское море и рвал
парусину на шлюпках.
Было уже довольно темно, когда мы сдали кавасаки на
морской пост возле реки Оловянной. Люди устали и озяб¬
ли. Плащи, камковые бушлаты, даже тельняшки были мок¬
ры. За ужином один только Широких, вздыхая от сочув¬
ствия к ослабевшим, попросил добавочную банку консер¬
вов. Остальные по очереди отказались от холодной свини¬
ны с бобами.
— Баллов восемь верных,— грустно определил кок,
убирая тарелки.
...Море пустело на наших глазах. Пароходы, принимав¬
шие первую весеннюю сельдь, бросили погрузку и уходи¬
ли штормовать. Лодки наперегонки мчались к заводам.
Всюду на мачтах чернели шары — знаки шторма, и отча¬
янные камчатские курибаны, стоя по горло в воде, удер¬
живали на растяжках кунгасы.
Нам предстояло провести всю ночь в море, так как за¬
падный берег Камчатки отличается отсутствием бухт и
удобных заливов. На сотни километров размахнулся здесь
низкий, тундровый берег с галечной кромкой, усеянный
остатками шхун и позвонками китов.
Однако Колосков решил иначе. Потушив ходовые огни,
мы снова повернули на юг и вскоре увидели огни парохо¬
дов. «Осака-Мару» третью корпуса заслонял снабженца,
поэтому казалось, что у берега стоит пароход необычайной
длины. Все огни на «Осака-Мару» были погашены, только
на мачте, освещая то барабаны лебедок, то фигурки матро¬
сов, раскачивалась лампа в железном наморднике. «Осака-
Мару» поднимал на борт последние кунгасы своей огром-?
ной флотилии.
Темнота скрадывает расстояние,— вероятно, поэтому
мне показалось, что пароходы подошли к берегу значи¬
тельно ближе, чем прежде.
384

Я поделился своими соображениями с Колосковым.
— Так оно и есть,— сказал он одобрительно,— хомут
спасли, а кобыла сгорела...
И тут же пояснил:
— ...на ходу флотилию на борт не взять... Вот и ре¬
шили сползти ближе к берегу. Благо, грунт крепче, да и
мыс прикрывает.
— Значит?
— Только не спешите,— сказал Колосков,— опреде¬
лимся сначала...
На малых оборотах мы подошли еще ближе к заводу,
и пока радист определялся по береговым ориентирам, лей¬
тенант объяснил десанту задачу. На катере остается толь¬
ко бессменная вахта. Остальным предстояло подняться на
пароход, отобрать управление и, обеспечив командные
точки, ждать дальнейших распоряжений со «Смелого» —
ночыо фонарем, днем флажками.
Предстояло захватить целый завод — человек пятьсот
ловцов и матросов, возбужденных арестом кавасаки и, не¬
сомненно, чувствующих себя в безопасности на палубе
корабля. Попытки арестовать краболовов были и прежде,
но каждый раз они заканчивались односторонними акта¬
ми, судом над каким-нибудь шкипером и долгой диплома¬
тической перепиской. Это была не легкая операция даже
днем, а темнота сильно затрудняла задачу.
Мы решили подойти сначала к краболову и высадить
десант с подветренного борта, пользуясь штормтрапами,
по которым поднимались ловцы.
— Зря за оружие не хватайтесь,— сказал Колосков.—
Стойте лицом. Помните, что японцы всегда на спину бро¬
саются. А главное — выдержка. Пуля не гвоздь — клеща¬
ми не вытащишь.
III
Колосков был прав: ветер оказался нашим союзником.
Краболов мог выйти в море, только подняв на борт флоти¬
лию, а сделать это при сильной волне и шквалистом зюйде
было трудно даже для опытных моряков. Лодки жались
к наветренному борту, тросы трещали и рвались, а те,
кому удалось оторваться от воды раньше других, раскачи¬
вались в воздухе, вырывая из рук матросов оттяжки. На
наших глазах погибли два больших пятитонных кунгаса.
Один затонул, ударившись о борт «Осака-Мару», другой,
13 с. Диковский
385

поднятый до уровня палубы, сорвался с гака и рухнул в
воду с десятиметровой высоты.
Мы подошли к «Осака-Мару» с наветренного, ничем не
освещенного борта. Шквал накренил пароход с такой си¬
лой, что наружу вышла крашенная суриком подводная
часть. Оголенный винт медленно хлестал по воде,— види¬
мо, капитан, не надеясь на якоря, удерживал «Осака-Ма¬
ру» машиной.
Когда мы подошли к краболову, погрузка ловцов была
уже закончена и штормтрапы подняты на борт.
Лейтенант приказал подняться по выброске. Нас то
подбрасывало так, что открывалась вся палуба краболова,
то уносило далеко вниз, к подножию борта, глухого и вы¬
сокого, точно крепостная стена.
Все кранцы были вывешены вдоль причального бруса,
шесть краснофлотцев веслами и футштоками отталкива¬
ли «Смелый» от краболова. И все-таки временами наш
катер вздрагивал и трещал так, что поеживался даже Ши¬
роких.
Наконец боцману удалось закинуть на тумбу петлю.
Прыжок вверх. Удар плечом о борт. Море, взлетевшее
за нами вдогонку, и мы вдвоем с Гуторовым уже вытаски¬
вали на палубу «Осака-Мару» старательно пыхтящего мок¬
рого Косицына... Зимин и Широких поднялись последни¬
ми. «Смелый» — ореховая скорлупа рядом с «Осака-Ма¬
ру» — прыгал далеко внизу.
— Следить за семафором! — крикнул Колосков.— Яко¬
ря не снима-а...
Больше мы ничего не слышали. Катер отлетел куда-то
в сторону. Рявкнула и обдала пылью волна. Мы кинулись
наверх, на ходовой мостик, чтобы захватить радиорубку и
управление кораблем.
Все это произошло настолько быстро, что некогда было
даже перевести дыхание. Когда капитан поднялся на мос¬
тик, все было кончено: Широких скручивал проволокой
петли на дверях радиорубки, а переговорная труба доно¬
сила голос Косицына, наводившего порядок в машине. Он
сообщал, что главный механик от непривычки немного
психует, а все остальные в порядке. Пару хватает, кочега¬
ры на месте.
Капитан бегал рысцой от борта к борту, ожидая конца
разговора. Я с трудом узнал старичка — он был затянут
в черный китель с поперечными эполетами, а деэ ремня
вперехлест и сбившаяся набок большая фуражка прида¬
вали ему несуразно воинственный вид.
386

— А вам что здесь нужно? — спросил боцман и закрыл
трубу пробкой.
Капитан был испуган и взбешен. Он открыл штурман¬
ский столик и, ворча, стал тыкать в карту длинным ног¬
тем. Выходило, что «Осака-Мару» стоит чуть ли не в де¬
сяти милях от берега.
— Господин капитан считает поведение пограничной
стражи ошибочным,— пояснил переводчик.
— Дальше, дальше,— сказал Гуторов скучным голо¬
сом,— это нам известно.
— Господин капитан предупреждает о тяжелых по¬
следствиях.
— Благодарю... Это каких же?
— Господин капитан приказывает оставить корабрь...
— Ну так вот что,— сказал Гуторов, рассердись,—
приказываю тут я. Юкинасайте в кубрик... Айда назад...
Подпишем без вас.
Краболов спал, когда мы спустились на заводскую пло¬
щадку. Низкий железный зал без иллюминаторов, с чу¬
гунными столбиками посредине, казался бескрайным. Ре¬
зиновые ленты, уставленные консервными банками, тяну¬
лись от чанов к закаточным станкам-автоматам. В глубине
зала высились черные, еще горячие автоклавы, похожие
на походные кухни.
Всюду виднелись следы только что обработанного уло¬
ва: в стоках, вдоль бортов, краснела крабовая скорлупа,
из темноты тянуло острым, чуть терпким запахом сырца,
а на шестах в сушилке висели сырые халаты.
Вслед за нами, бормоча что-то непонятное, шел пере¬
водчик. Но мы не нуждались в объяснениях — тысячи по¬
луфунтовых банок, готовых к отправке, лежали на складе.
Широких взял одну из них и стал разглядывать эти¬
кетку. Огненный краб карабкался на снежную сопку, дер¬
жа в клешне медаль с названием фирмы. Ниже было на¬
писано: «Made in Japan».
Видя, что Широких с трудом разбирает незнакомую
надпись, переводчик помог:
— Это... сделано в Японии...
— Украдено в СССР,— поправил Гуторов сухо.
— Извинице... не понимау... Чито?
— А это вам судья разъяснит...
Мутное, теплое зловоние просачивалось в цехи из трю¬
мов корабля. И чем дальше отходили мы от железной, чи¬
сто вымытой коробки завода, тем навязчивей становился
густой смрад.
13*
387

Два крытых перехода, устланных деревянными решет¬
ками, соединяли завод с кормовыми трюмами. Конец пра¬
вого коридора замыкала подвешенная на рельс железная
дверь. Гуторов отодвинул ее в сторону, и мутная, заста¬
релая вонь хлынула нам навстречу.
Мы стояли на краю кормового трюма, превращенного
в общежитие рыбаков. Четыре яруса опоясывали глубо¬
кий колодец, на дне которого смутно проступали бочки и
ящики.
Люди спали вповалку на нарах, прикрытые пестрым
тряпьем. Всюду виднелись разинутые рты, усталые руки,
голые торсы, блестевшие от испарины. Сон был крепок.
Даже рев вентиляторов, даже тяжкие удары воды, от ко¬
торых гудела громада завода, не могли разбудить рыба¬
ков. Очевидно, хозяева экономили свет — два карбидовых
фонаря мерцали далеко, на дне корабля. А все этажи, на¬
полненные храпом, бормотаньем, влажным теплом сотен
людей, и бочки в глубине трюма, и тусклые огни, и тряпье
на шестах раскачивались мерно и сильно, точно железная
люлька, которую с присвистом и хохотом качает штормяга.
Мы вернулись на мостик и стали ждать семафора со
«Смелого». Между тем ветер повернул «Осака-Мару» кор¬
мой к берегу. Море с шумом мчалось мимо нас, гребни с
разбегу взлетали на палубу, и брызги, твердые, как при¬
горшни камней, стучали по брезентовому козырьку перед
компасом.
Справа, в пяти кабельтовых от краболова, чернел низ¬
кий корпус снабженца, слева, вдоль берега, далеко на се¬
вер уходили огни рыбалок и консервных заводов. На ше¬
стах у приемных площадок тревожно светились красные
фонари — берег отказывался принимать катера и кунга¬
сы. Ходовых огней «Смелого» мы никак не могли разли¬
чить— очевидно, катер укрылся от ветра за бортом паро¬
хода.
— Интересно, во сколько тут побудка? — спросил Гу¬
торов.
— Вероятно, в шесть,— сказал я,— а какая нам раз¬
ница?
— Вопить будут... А может, и хуже, если спирта да¬
дут. Народ дикий, шальной...
*— А если не выпускать?
— Нельзя... Гальюн на корме.
Я разделял опасения боцмана. Одно дело, когда на крю¬
чок попадает плотва, и другое, когда удилище гнется и
трещит под тяжестью пудового сома. Никогда еще «Сме¬
388

лый» не задерживал краболовов. Целый поселок — полты¬
сячи голодных, озлобленных качкой и нудной работой
парней — дремал в глубине «Осака-Мару», готовый высы¬
пать на палубу по первому гудку парохода.
Один Широких не выказывал признаков беспокойства.
Он стоял за штурвалом и медленно жевал хлебную корку.
Вероятно, он нисколько не удивился бы, попав в боевую
рубку японского крейсера.
— Как-нибудь сговоримся,— сказал он спокойно.
IV
На рассвете подошел «Смелый». Ныряя в воде, словно
чирок, он приблизился к нам на полкабельтовых и подал
флажками приказ: «Снимитесь якоря. Следуйте мной.
Случае тумана держитесь зюйд 170°. Траверзе мыса Со¬
рочьего встретите «Соболя». Будьте осторожны командой».
Боцман «Осака-Мару» нехотя вызвал матросов. Пяте¬
ро парней в белых перчатках шевелились так, точно в жи¬
лах у них вместо крови текла простокваша. Боцман зевал,
матросы почесывались. Через каждые пять минут цепь
останавливалась, и лебедчик, чмокая языком, ощупывал
поршень. Глядя на эту канитель, Гуторов возмущенно со¬
пел. Наконец якорь был выбран, и боцман скомандовал:
«Малый вперед!»
...Через два часа мы подошли к мысу Сорочьему.
Шторм стих так же внезапно, как начался. Сразу погасли
гребни. Свист, улюлюканье, хохот ветра, стоны дерева,
треск тугой парусины, хлеставшей железо наотмашь, ста¬
ли смолкать, и вскоре дикий джаз заиграл под сурдинку.
Славный знак: березы на сопках расправили ветви, голод¬
ные тонорки и мартыны смело летели из бухт в открытое
море.
Возле мыса Сорочьего к нашему каравану примкнул
катер «Соболь». Это дало нам возможность усилить десант.
Трое краснофлотцев были переброшены на снабженец,
пять — на «Осака-Мару». Кроме того, Колосков высадил
на краболов нашего кока, исполнявшего во время операций
обязанности корабельного санитара. По правде сказать,
мы не ждали пользы от Кости Скворцова. То был малень¬
кий, безобидный человечек, разговорчивый, как будильник
без стопора. С одинаковой страстью, схватив собеседника
за рукав, рассуждал он о звездах, о насморке, о политике
Чемберлена или собачьих глистах. Нашпигованный раз¬
ными историями до самого горла, кок болтал даже во сне.
389

— Вот это посудина! — закричал он, вскарабкавшись
на борт «Осака-Мару».— А где капитан? Молчит? Ну, по¬
нятно... Знает кошка... Лейтенант здорово беспокоился,
как бы чего не вышло с ловцами... Сколько пх? Тысяча?
А? Я полагаю, не меньше... Косицын в машине? Травит,
конечно! Бедный парень... Я думаю, из него никогда не
выйдет моряка...
Увидев в руках кока тяжелую сумку, Широких сразу
оживился.
— Значит, кое-что захватил?
— Для тебя? Ну, еще бы,— ответил с гордостью Костя.
Он открыл сумку и показал нам пачку бинтов, бутыль
с йодом и толстый резиновый жгут.
— Ешь сам! — сказал Широких, обидясь.
К счастью, у Скворцова отлично работали не только
язык, но и руки. Быстро отыскав камбуз, он потеснил
японского кока и принялся колдовать над плитой.
V
Наш караван растянулся миль на пять. Впереди, отря¬
хиваясь от воды, точно утка, шел «Смелый», за ним ползли
черные утюги пароходов, и в конце кильватерной колонны,
чуть мористее нас, светился бурун катера «Соболь».
Туман, провожавший нас от Оловянной, перешел в
дождь. Радужная мельчайшая изморось оседала на палу¬
бу, на чехлы шлюпок, на брезентовые, сразу задубевшие
плащи. Слева по борту тянулся ровный западный берег
Камчатки с тонкими черными трубами заводов и крытыми
толем навесами. Справа лениво катились к горизонту ря¬
бые от дождя складки воды.
Мы двигались вдоль самого оживленного участка Кам¬
чатки. Шторм стих, и тысячи лодок спешили в море, к не¬
водам, полным сельди. Некоторые проходили так близко,
что видно было простым глазом, как ловцы машут руками,
приветствуя нас.
На одной из кавасаки рулевой, служивший, видимо,
прежде во флоте, бросил румпель и передал нам ручным
телеграфом:
«Поздравляем богатым уловом».
В самом деле, улов был богат. Первый раз мы вели
в отряд не воришку кавасаки, не рыбацкую шхуну, а це¬
лый заводище, на палубе которого разместится сто таких
катеров, как «Смелый» и «Соболь».
Мокрая палуба «Осака-Мару» по-прежнему была пу*
390

ста. Видимо, японцы свыклись с мыслью об аресте и ре¬
шили не обострять отношений; только матрос в второй
помощник капитана — оба в желтых зюйдвестках и рези¬
новых сапогах — прохаживались вдоль правого борта, по¬
глядывая то на катер, то на белый конус острова Шимушу,
едва различимый в завесе дождя. Чего они ждали? Встреч¬
ного японского парохода, кавасаки, полицейской шхуны,
которая постоянно бродит вблизи берегов Камчатки, или
просто следили за нами? Время от времени матрос подхо¬
дил к рынде, укрепленной на фок-мачте, и отбивал
склянки.
За всю вахту офицер п матрос не обменялись ни одним
словом. Оба они держались так, как будто на корабле ни¬
чего не случилось. Офицер позевывал, матрос стряхивал
воду с брезентов и поправлял на лодках чехлы.
Равнодушие японцев, шум винта, ровный, сильный
звук колокола — все напоминало о спокойной, размерен¬
ной жизни большого корабля, которую ничто не может на¬
рушить. Но каждый раз, точно отвечая «Осака-Мару», к
нам долетал ясный, стеклянно-чистый звук рынды наше¬
го катера.
...Было шесть утра, когда мы наконец подошли к мысу
Лопатка и стали огибать низкую каменистую косу, отде¬
ляющую Охотское море от Тихого океана.
Сквозь шум моря и дождя доносилось нудное завыва¬
ние сирены. Берег был виден плохо, и я, чтобы не нало¬
мать дров, стал отводить «Осака-Мару» в сторону от
камней.
В этот момент Широких толкнул меня под локоть.
Справа по носу наперерез нам шли два японских эс¬
минца. Они выскочили из-за острова Шимушу, где, оче¬
видно, караулили нас после депеши краболова, и теперь
неслись полным ходом, точно борзые по вспаханному полю.
Одновременно с появлением военных кораблей на па¬
лубу «Осака-Мару» стали высыпать рыбаки. Никогда я
не думал, что краболов может вместить столько народу.
Они лезли из трюмов, бортовых надстроек, спардека, изо
всех щелей и вскоре заполнили всю палубу, от кают-ком¬
пании до носового шпиля. Передние махали эсминцу плат¬
ками, задние становились на цыпочки, влезали на лебед¬
ки, ванты, на плечи соседей. И все вместе орали что было
мочи... Палуба походила бы на базар, если бы не обилие
коротких матросских ножей и угрожающие лица ловцов.
Все они, задрав головы, с любопытством поглядывали на
нас.
391

Я взглянул на свой катер. Скорлупа, совсем скорлупа,
а пушчонка — игла. Но сколько достоинства! Он шел, не
прибавляя и не убавляя хода, и как будто вовсе не заме¬
чал сигналов, которые ему подавал головной миноносец
(что делалось на «Соболе», я не видел, так как его закрыл
правый борт мостика).
Гуторов, обходивший посты, быстро поднялся наверх
и теперь старался разобрать сигналы с эсминца.
«Стоп машину... Лягте... Лягте... немедленно дрейф!»
— Вот пижоны! — сказал с возмущением Костяк
Смотрите! Да что они, спятили?
На обоих эсминцах с носовых орудий снимали чехлы.
Узкие, с косо срезанными мощными трубами, остры¬
ми форштевнями, с бурунами, поднятыми выше кормы,
хищники выглядели весьма убедительно. Ловко обойдя
наш небольшой караван, они сбавили ход и пошли рядом,
продолжая угрожающий разговор:
«Почему захватили пароходы? Считаете своим при¬
зом?»
Я взглянул на «Смелый». Молчание. Палуба пуста. На
пушке чехол. Колосков расхаживал по мостику, заложив
руки за спину.
— Почему мы не отвечаем? — спросил Костя, волну¬
ясь.— Смотрите, орудийный расчет на местах...
— Правильно не отвечаем,— сказал боцман.
— Почему же? Ведь у нас даже не сыграли тревоги.
— Правильно не сыграли,— повторил боцман.
Эсминец подошел к «Смелому» на полкабельтовых.
Были отлично видны лица матросов, стоявших у пушек и
торпедных аппаратов.
— Это же очень серьезно,— сказал Костя, волнуясь.—
Что они делают? Это пахнет Сараевом (весною он прочел
мемуары Пуанкаре и теперь напоминал об этом на каж¬
дом шагу).
— То Сараево, а то Камчатка,— резонно ответил Ши¬
роких.
— Это выстрел Принципа. Конфликт! Боюсь, мы раз¬
вяжем такое...
— А ты не бойся.
Не получив ответа, эсминец вышел вперед, на наш
курс, и попытался подставить корму под удар «Смелого».
Колосков, повернув влево, сбавил ход, эсминец оторвал¬
ся, потом снова встал на дороге. «Смелый» повернул
вправо.
Так, зигзагами, то делая резкие развороты, то почти
392

застопоривая машины, они прошли девять миль. На на¬
шем языке это называлось игрой в поддавки.
В это время второй миноносец шел рядом с «Осака-
Мару», беспрерывно подавая один и тот же сигнал: «Воз¬
вращать пароход», «Возвращать пароход».
Все население «Осака-Мару» толпилось на палубе.
Матросы в ярко-желтых спецовках, подвижные, горластые
кунгасники, ловцы в вельветовых куртках и резиновых са¬
погах, мотористы флотилии, лебедчики, рулевые, щеголе¬
ватые кочегары, резчики крабов с руками, изъеденными
кислотой,— все они, одуревшие в душном трюме, азартно
обсуждали шансы катеров и эсминцев.
Игра в поддавки не дала результата. Тогда, сбавив ход,
эсминцы подошли к «Смелому» с обоих бортов и так близ¬
ко, как будто собирались сплюснуть маленький катер.
«Соболь» все время замыкал караван. Увидя новый ма¬
невр японцев, он тотчас вышел вперед и сыграл боевую
тревогу.
На правом эсминце подняли сигнал: «Предлагаю ко¬
мандирам катеров явиться для переговоров». «Смелый»
ответил: «Разговаривать не уполномочен».
Минут десять все четверо шли кучно, образовав что-
то вроде креста с отпиленной вершиной, за которым зиг¬
загами тянулась пенистая дорога. Затем эсминцев точно
пришпорили. Они рванулись вперед и, сильно дымя, по¬
шли к северу.
Костя, заметно притихший во время эволюций эсмин¬
цев, снова оживился.
— Ага! Ваша не пляшет! — закричал он, торжествуя.—
А что я говорил? Главное— выдержка! Уходят... Чес...
слово, уходят!
— Не думаю,— сказал боцман серьезно.
Толпа стала нехотя расходиться.
Набежал туман и закрыл буруны миноносцев. Вскоре
исчез и «Смелый». Нос краболова с массивными лебедка¬
ми и бортовыми надстройками лежал перед нами непо¬
движный и черный, точно гора.
Сбавив ход, мы стали давать сигналы сиреной. Судя по
звуку, берег был не дальше двух миль — эхо возвращалось
обратно на девятой секунде.
...Обедали плохо. Консервы, которые Скворцов разо¬
грел в камбузе, издавали резкое зловоние. В одной из ба¬
нок Широких нашел кусок тряпки и стекло, я вытащил
обмылок.
— Вы отходили от плиты? — спросил Гуторов.
393

— Нет... то есть я только воды накачал.
— Тогда ясно... Выкиньте за борт.
Днем мы ели шоколад и галеты, вечером галеты и шо¬
колад. Никто не чувствовал голода, но всем сильно хоте¬
лось спать: сказывались качка и тридцать часов вахты.
Караван продолжал подвигаться на север. Через каж¬
дый час «Смелый» возвращался назад и заботливо обхо¬
дил пароходы. Я все время видел на мостике клеенчатый
капюшон и массивные плечи Колоскова. Когда он отды¬
хал, неизвестно, но сиплый басок его звучал по-прежнему
ровно. Лейтенант все время интересовался работой маши¬
ны и предлагал почаще вытаскивать Косицына на свежий
воздух.
VI
Эсминцы ждали нас возле острова Уташут. Заметив
караван, они разом включили прожекторы. Два голубых
длинных шлагбаума легли на воду поперек нашего курса.
Миновать их было нельзя. Один из прожекторов встретил
«Смелого» и тихонько пошел вместе с катером к северу,
другой стал пересчитывать суда каравана. Добежав до
«Соболя», он вернулся обратно и ударил в лоб «Осака-
Мару».
Свет был так резок, что я схватился рукой за глаза.
Вести корабль, ориентируясь на головной катер, стало по¬
чти невозможно. Я не видел ни берега, ни сигнальных ог¬
ней. Все по сторонам дымного голубого столба почернело,
обуглилось. Передо мной на уровне глаз, вызывая резкое
раздражение, почти боль, висел зеркальный, нестерпимо
сверкающий диск.
Весь корабль был погружен в темноту. Один только
мостик, накаленно-белый, высокий, выступал из мрака.
Это сразу поставило десантную группу в тяжелое положе¬
ние. Каждое наше движение, каждый шаг были на виду
миноносцев и населения «Осака-Мару».
Японцы это отлично учитывали. В течение получаса
они разглядывали нас в упор, изредка отводя луч на кор¬
му или на нос. От сильного света у меня стали слезиться
глаза. Тогда Туторов приказал бросить управление и пе¬
рейти на корму к запасному штурвалу. На мое место, что¬
бы не вызывать подозрения, стал Широких. Минут десять
мы радовались, что перехитрили эсминец, но луч быстро
перебежал на корму и нащупал меня за штурвалом. Я был
вынужден снова вернуться на мостик под конвоем луча.
394

Так возникла у нас маленькая маневренная война с
перебежками, маскировками, взаимными хитростями и
уловками, война, в которой огневую завесу заменял свет
прожектора.
Прячась за шлюпками, скрываясь между вешиляцион-
ными трубами и надстройками, я перебегал от штурвала к
штурвалу, и вслед за мной огромными прыжками мчался
голубой мутный луч.
Вскоре мне стало казаться, что с эсминца видны мои
позвонки под бушлатом. Свет бил навылет. Он заглядывал
в глаза сквозь сомкнутые веки, искал, преследовал, жег.
В течение пескольких часов десантную группу не покида¬
ло мерзкое ощущение дула, направленного прямо в лоб.
Силясь рассмотреть картушку компаса, я невольно ду¬
мал, как славно было бы дать пулеметную очередь... одну...
коротенькую... прямо по зеркалам, в наглый, пристальный
глаз.
В два часа ночи прожектор погас, и мы услышали стук
моторки. Два офицера с эсминца пытались подняться по
штормтрапу, который им выбросил кто-то из команды. Их
отогнали от левого борта, но они тотчас перешли на пра¬
вый и стали кричать, вызывая капитана «Осака-Мару».
Мы не могли сразу помешать разговору, так как капи¬
тан отвечал офицерам через иллюминатор своей каюты.
«Гости» на чем-то настаивали, старичок говорил одно¬
сложно:
— А со-дес... со-со... А со-дес со-со...
Катер отошел только после троекратного предупрежде¬
ния, подкрепленного клацаньем затвора.
— Эй, росскэ! — закричали с кормы.— Эй, росскэ, ху-
дана! Иди, дурака, домой...
— Дикой, однако, народ,— сказал Широких с презре¬
нием,— ни тебе деликатности, ни понятия...
Наступила тишина. Караван двигался в темноте, ка¬
завшейся нам особенно густой после резкого света про¬
жекторов.
Море слегка фосфоресцировало. Две бледно-зеленые
складки расходились от форштевня «Осака-Мару» и гас¬
ли далеко за кормой. От мощных взмахов винта далеко
вниз, в темную глубину, роями убегали быстрые искры.
Млечный Путь рождался из моря, полного искр, движе¬
ния, пены, слабых летучих огней, пробегающих в глу¬
бине.
Впечатление портили японские эсминцы. Потушив
огни, хищники настойчиво шли вместе с нами на север.
305

Впрочем, теперь они не пытались завести разговор с кра¬
боловом.
Мы уже начали привыкать к опасным соседям, как
вдруг с головного эсминца взлетела ракета. Одновременно
на краболове и снабженце потух свет.
— В чем дело? — крикнул вниз Гуторов.
Никто не ответил.
— В машине!
— Уо... а-га-а-а...— ответила трубка.
Что-то странное творилось внизу. Кто-то громко при¬
казывал. Ему отвечали нестройно и возбужденно сразу не¬
сколько человек...
Пауза... Резкий оклик... Два сильных удара в гулкую
бочку... Крик, протяжный, испуганный, почти стон... Гро¬
хот железных листов под ногами. И снова долгая пауза.
— В машине!
На этот раз трубка ответила голосом нашего моториста.
— Ушли,— объявил Косицын.
— Кто?
— Все ушли... сволочи...
Мы кинулись вниз, в темноте, по горячим трапам,
освещенным сбоку «летучей мышью».
Внизу было тихо. Из темноты тянуло кислым порохо¬
вым дымком.
— Я здесь,— объявил Косицын.
Сидя на корточках около трапа, он стягивал зубами
узел на левой руке. Возле него на полу лежал наган.
— Ушли,— сказал он, морщась,— через бункер ушли.
Дверь в кочегарку была открыта. Четыре топки, остав¬
ленные японскими кочегарами, еще гудели, бросая от¬
блески на большие вертикальные шатуны, уходившие да¬
леко в темноту.
Зимин, голый по пояс, бегал от одной топки к другой,
подламывая ломом раскаленную корку.
На куче угля лежал мертвый японец в короткой синей
куртке с хозяйским клеймом на спине. Минут пять назад
он спустился на веревке по вентиляционной трубе и напал
на Косицына сбоку в то время, как тот пытался уговорить
кочегаров.
Удар ломиком пришелся в левую руку: от кисти к лок¬
тю тянулась рваная, еще мокрая рана...
— Что я мог сделать? — спросил Косицын. точно
оправдываясь.
— Правильно, правильно,— сказал боцман, хотя было
видно, что и он смущен неожиданным оборотом.
396

Я закрыл мертвого брезентом, а Гуторов перевязал Ко-
сицыну руку.
— Один ушел... видно, раненый...
— Вот это ты зря,— сказал боцман.
Посоветовавшись, мы решили не убирать труп из коче¬
гарки. Вынести мертвого наверх, на палубу, означало взо¬
рвать всю массу рыбаков pi матросов, возбужденных вод¬
кой и грозным видом эсминцев.
После этого мы вызвали «Смелый», и лейтенант на
ходу поднялся на борт «Осака-Мару».
Разговор продолжался не больше минуты, потому что
эсминцы снова включили прожекторы, а на палубе стали
появляться группы враждебно настроенных ловцов.
Лейтенант сказал, что наша тактика правильная, и
предложил перебросить с палубы в кочегарку двух крас¬
нофлотцев. Сам он людей дать не мог, потому что «Сме¬
лый» был оголен до отказа.
— А собак не дразнить,— сказал он, уже вися на
штормтрапе.— Будут хамить, не замечайте: главное — вы¬
держка.
Катер фыркнул и скрылся, и мы снова остались одни.
Палуба «Осака-Мару», пустынная еще минут десять
назад, быстро заполнялась ловцами. Люди выбегали с та¬
кой стремительностью, точно по всему кораблю сыграли
тревогу. Всюду мелькали карбидные фонарики и огоньки
коротеньких трубок. Слышались возбужденные голоса,
свистки, резкие выкрики.
Японские рыбаки — подвижной, легко возбудимый на¬
род. Достаточно угрожающего движения, грубого окрика,
даже просто неловкого, неуверенного движения, чтобы
толпа, сознающая свою силу, перешла от криков к актив¬
ному действию.
Вскоре появились пьяные. Вынужденный простой ли¬
шал рыбаков грошового заработка, толпа видела в нас
источник всех бед, поэтому шум на палубе возрастал с
каждой минутой. Многие бросали на нас угрожающие
взгляды и даже откровенно показывали ножи.
Ловцы группировались кружками, в центре которых на
лебедках, кнехтах или бухтах канатов стояли крикуны.
Я заметил, что в середине самой шумной и озлобленной
группы мечется окровавленный человек с повязкой на го¬
лове. Он вопил по-женски пронзительно и все время тыкал
рукой в нашу сторону.
Пройти по палубе на нос или корму, где находились
четверо краснофлотцев, уже было нельзя. Наши посты
397

превратились в островки, отрезанные от срединной части
корабля.
Стало светать. Кучки ловцов слились в одну глухо шу¬
мящую толпу; она беспокойно ворочалась, сжатая мости¬
ком и высокой надстройкой на баке.
Ловцы, вылезающие из трюмов, напирали на стоящих
впереди, некоторые вскакивали даже на плечи соседей, а
все вместе, подогреваемые крикунами, вели себя все бо¬
лее и более угрожающе.
Кто-то застучал по палубе деревянными тэта — толпа
поддержала обструкцию грохотом, от которого загудела
железная коробка парохода.
Смутное чувство большой, неотдалимой опасности
охватило меня. Так бывает, когда вдруг темнеет вода и зяб¬
кая дрожь — предвестница шквала — пробегает по морю.
Я взглянул на товарищей. Боцман упрямо разглядывал
берег, мрачноватый Широких — компас, Костя — пряжку
на поясе.
Все они делали вид, что не замечают толпы.
VII
— Что же теперь будет? — спросил Костя тревожно.—
Ведь это очень серьезно... Надо как-то их успокоить...
сказать... Смотрите — ножи... Это бунт.
Был виден уже маяк Поворотный, когда головной эс¬
минец поднял сигнал:
«Руки назад держать не могу. Принимаю решитель¬
ные меры от имени императорского правительства».
Одновременно второй эсминец поставил дымовую за¬
весу и дал выстрел из носового орудия. На обоих катерах
сыграли боевую тревогу. «Смелый» ответил: «В перегово¬
ры не вступаю. Немедленно покиньте воды СССР».
С этими словами он развернулся и полным ходом по¬
шел навстречу эсминцу. Не знаю, на что надеялся лейте¬
нант, но чехол с единственной пушки был снят и орудий¬
ный расчет стоял на местах. Следом за «Смелым», осев на
корму, летел «Соболь».
Больше я ничего разглядеть не успел. Едкое желтое
облако закрыло катера и скалу с чугунной башенкой
маяка.
— Надо действовать! Смотрите, они лезут на бак!
— Тише, тише,— сказал Гуторов.
Он глядел мимо заводской площадки на бак, где нахо¬
дились краснофлотцы Жуков и Чащин. Утром мы еще со¬
398

общались с носовым постом, пользуясь перекидным мости¬
ком, укрепленным над палубой двумя штангами. Теперь
мостик был сброшен возбужденной толпой. Человек пол¬
тораста, подбадривая друг друга свистом и криками, на¬
пирали на высокую железную площадку, где стояли двое
бойцов.
Им кричали:
— Худана. Росскэ собака!
— Эй, баршевика!.. Слезай!
Какой-то ловец в матросской тельняшке и ярко-жел¬
тых штанах влез на ванты и громко выкрикивал одно¬
сложное русское ругательство.
— Ссадил бы я этого попугая,— объявил Костя,— да
жалко патрона...
— Тише, тише...— сказал боцман.— Эх, зря...
Случилось то, чего все мы одинаково опасались. Жуков
не выдержал и ввернул крепкое слово с доплатой. Это
было ошибкой! Несколько массивных стеклянных напла¬
вов, на которых крабозаводы ставят сети, полетело в бой¬
цов. Один шар разбился, попав в мачту, другой ударил
Жукова в ногу. Не задумываясь, он схватил шар и кинул
его в самую гущу ловцов. Толпа ответила ревом.
Я увидел, как стайка вертких сверкающих рыбок взме¬
тнулась над палубой. Жуков схватился за плечо, Ча¬
щин — за ногу. Короткие рыбацкие ножи со звоном ска^
кали по палубе вокруг краснофлотцев.
По правде сказать, я уже давно не смотрел на компас.
Жуков, сидя на корточках, расстегивал кобуру левой ру¬
кой. Чащин, задетый ножом слабее, стоял впереди това¬
рища и целился в толпу, положив наган на сгиб руки.
Костя схватил боцмана за рукав:
— Что ж это, товарищ начальник?.. Скорее... надо
стрелять!
Нас окатили горячие брызги... Раздался рев, низкий,
могучий, от которого задрожали надстройки.
Гу торов не выпускал из рук оттяжку гудка. «Осака-
Мару» ревел, давясь паром, и скалистый берег отвечал па¬
роходу тревожными голосами.
Толпа замерла. Оторопелые рыбаки смотрели наверх,
на облако пара, на коротенькую, решительную фигуру на¬
шего боцмана, как будто кричащего басом на весь океан:
— Полу-ундра... Ух, вы!.. А ну, берегись!
Это было как раз то, что нужно. Выстрел только бы
подхлестнул рыбаков, а гудок, неистовый, не терпящий
никаких возражений, хлынул сверху, затопил палубу,
399

море, сразу сбив у нападавших азарт, и гудел в уши — уг¬
рюмо, тревожно, настойчиво: «Полу-унд-ра. полу-ундра,
полу-ундра».
Когда пар иссяк, на палубе стало совсем тихо. Так
тихо, что слышно было, как плещет вода.
Сотый ловцов смотрели на боцмана, а Туторов, одер¬
нув бушлат, подошел к трапу и сердито сказал:
— Вы эти босяцкие штучки оставьте... Моя думал —
ваша есть люди. А ваша есть байстрюки, тьфу! Просто сво¬
лочь. Тихо! Слушай мою установку. Ваша гуляй в трюм,
мало-мало спи-спи... Наша веди корабль. Ежели что, буду
карать без суда.
Вероятно, никогда в жизни боцман не говорил так про¬
странно. Кончив речь, он не спеша высморкался в платок
и, обернувшись к Скворцову, сказал:
— Ступайте на бак, пока не очухались... Быстро!
С той стороны не звали на помощь, но видно было, что
одному Чащину с перевязкой не справиться. Он разорвал
на раненом форменку и, не выпуская нагана, быстро, точ¬
но провод на телефонную катушку, наматывал на Жуко¬
ва бинт.
— Есть! — ответил Костя.— Я... я иду!
Он подошел к трапу, который спускался прямо в на¬
стороженную враждебную толпу, и нерешительно взгля¬
нул вниз.
— Я иду... Я сейчас,— повторил он торопливо,— сей¬
час, товарищ начальник, вот только...
Он отошел к штурвалу и, присев на корточки, стал
рыться в сумке.
Палуба загудела. Ничто не портит дела больше, чем
нерешительность. Острым, враждебным чутьем толпа по¬
няла и по-своему оценила колебания санитара. Кто-то
визгливо засмеялся. Парень в желтых штанах снова засуе¬
тился сзади ловцов.
Оцепенение прошло. Немыслимо было пробиться на
бак сквозь толпу, докрывавшую палубу плотнее, чем се¬
мечки подсолнух. Оставался единственный путь — пройти
над палубой по массивной, окованной железом стреле, с
помощью которой лебедчики поднимают на борт кунгасы.
Прикрепленная одним концом к мачте, она висела почти
горизонтально над палубой, упираясь другим свободным
концом в ходовой мостик. Такая же стрела тянулась от
мачты дальше к носу, а обе они образовали узкую дорож¬
ку, протянутую вдоль корабля на высоте десяти — двена¬
дцати футов.
400

— Да-да... я сейчас,— бормотал Костя.— Где же он?..
Вот... нет, не то... Я сейчас...
Беспомощными руками он рылся в сумке, хватаясь то
за марлю, то за бинты. Торопясь, вынул пробку, залил
руки йодом и, совсем растерявшись, стал вытирать их о
форменку.
— Готово? — спросил Гуторов.
— Да-да... Кажется, все... Как же это? Вот только...
Я не узнал голоса Кости. Он был бесцветен и глух.
Губы его дрожали, как у мальчишки, готового запла¬
кать. На парня было стыдно, противно смотреть. Я отвер¬
нулся...
Гуторов глядел мимо Кости на мачту.
— Только так,— сказал он себе самому.
— Товарищ начальник... я сейчас объясню... я не мо...
— Можешь, все можешь,— сказал боцман спокойно.
Он приподнял Скворцова под мышки, поправил на нем
сумку и, прошептав что-то на ухо, подтолкнул парня к
барьеру.
— Я не...
— А ты не гляди вниз,— сказал Гуторов громко,—
ногу ставь весело, твердо, гляди прямо на Жукова... Пе¬
ревяжешь, останешься с ними...
Гуторов ничего не требовал, ничего не приказывал
оробевшему санитару. Он говорил ровнее, мягче обычно¬
го, с той спокойной уверенностью, которая сразу отрезает
пути к отступлению. Боцман даже не сомневался, что раз¬
мякший, растерянный Скворцов способен пройти узкой
двадцатиметровой дорожкой.
Не знаю, что он прошептал Косте на ухо, но деловитое
спокойствие боцмана заметно передалось санитару. Он вы¬
прямился, развернул плечи, даже попытался через силу
улыбнуться.
— Главное, рассердись,— посоветовал боцман.— Если
рассердишься, все возможно.
Костя перелез через барьер и пошел по стреле. Снача¬
ла он двигался медленно, боком, придвигая одну ногу к
другой. Балка была скользкая, сумка тянула набок, и
Скворцов все время порывисто взмахивал руками. Лицо
его было опущено — он смотрел под ноги, на толпу.
На середине балки он поскользнулся и сильно пере¬
гнулся назад. Внизу заревели. Костя зашатался сильнее...
Я зажмурился — на секунду, не больше... Взрыв руга¬
ни... Чей-то крик, короткий и острый, как нож.
Балка была пуста... Санитар успел добежать до мач¬
401

ты. Обняв ее, он перелез на другую стрелу и пошел тихо¬
тихо, точно боясь расплескать воду.
Теперь он оторвал глаза от толпы... Он смотрел толь¬
ко на Жукова... Он шел все быстрее и быстрее, потом по¬
бежал, сильно балансируя руками, твердо, чуть косолапо
ставя ступни...
Взмах руками, прыжок — и Костя нагнулся над Жу¬
ковым.
Тут только я заметил, что Туторов положил пулемет
на барьер и держит палец на спусковом крючке.
Увидев, что Костя добрался счастливо, боцман сразу
отдернул руку и вытер нотную ладонь о бушлат.
— А я бы свалился,— признался он облегченно.— Вот
черт, циркач!
— Однако здорово его забрало.
— Что ж тут такого,— сказал Туторов просто,— и у
пулемета бывает задержка... Смотри... Что это?.. А, ч-черт!
«Осака-Мару» медленно выползал из дымовой поло¬
сы, и первое, что я заметил, были снежные буруны япон¬
ских эсминцев.
Распарывая море, хищники с ревом удалялись на юго-
восток, а следом за ними, перескакивая с волны на волну,
лихо неслись «Смелый» и «Соболь».
— Не туда смотришь! — крикнул Туторов.— Вот они!
Над моей головой точно разорвали парусину.
Тройка краснокрылых машин вырвалась из-за сопки и,
рыча, кинулась в море.
И снова гром над синей притихшей водой. Сабельный
блеск пропеллеров. Знакомое замирающее гудение не то
снаряда, не то басовой струны.
Шесть истребителей гнали хищников от ворог Авачин-
ской бухты на восток! К черту! В море!
На палубе «Осака-Мару» стало тихо, как осенью в
поле. Пятьсот человек стояли, задрав головы, и слушали
сердитое гуденье машин. Оно звучало сейчас как напутст¬
венное слово бегущим эсминцам. Краболов повернул в во¬
рота Авачинской губы. Бухта с опрокинутым вниз конусом
сопки Вилючинской и розовыми клиньями парусов каза¬
лась большим горным озером.
Мы обернулись, чтобы в последний раз взглянуть на
эсминцы. Они шли очень быстро, так быстро, что вода ле¬
тела каскадами через палубу.
Вероятно, это были корабли высокого класса.
1938
402

СЕВЕРНАЯ НЕСРОЧНАЯ
1. ЗА ПЕРВОЙ СЕЛЬДЬЮ
сумерках проходим острова Ребун и Рисири.
Медленно текут пузыристые волны вдоль
бортов.
Прошли льды. Уже играет первая сельдь.
Вот-вот хлынут чавыча, горбуша, нярка. На
охотских рыбалках давно ищут на горизон¬
те наш дым. А «Хиэйдзан-Мару», вдавлен¬
ный в воду по самую марку, дымит, не спеша разглажи¬
вает воду — грязный железный утюг в шесть тысяч тонн
детвейта *.
Он верен договору: девять миль в час, двести шестна¬
дцать в сутки. Девять дней от Владивостока до Ямска,
«Северная несрочная» — линия Совторгфлота.
Грузный, как Собакевич, заведующий ямскими рыбал¬
ками каждый день на чудовищном жаргоне спрашивает
японца-капитана:
— Аната, ваша скоро вези Ямск. Ваша худана ра¬
ботай.
И капитан, моложавый, болезненно тощий — мумия с
блестящими глазами, зябко кутаясь в кимоно, любезно
отвечает:
— Бухтеярофф-сан... Скоси мо вакаримасен...
Бухтеяров настораживается. Старший, партизан Аму¬
ра, он до сих пор видит в каждом японце интервента. По¬
ложив на стол красные, словно у краба, лапы, он осведом¬
ляется:
— Это он про что? Вакаримасен? В двадцатом году
забрали они у нас двух заложников, а наши офицеры их¬
него с саней сняли. Решили сменяться. Подослали парня...
Батальонный тоже такой треской смотрит. По плечу хло¬
пает, гогочет... Вакаримасен... А потом прикрутили парня
к стволу в тайге, под носом колбасу повесили — подыхай,
падаль... 11 Детвейт — водоизмещение.
404

Безразлично улыбнувшись, капитан идет на мостик.
Ночь. Бьют склянки, но северное небо светло. На веревке
гудка повис всем корпусом с ребенка ростом двадцатилет¬
ний практикант-студент.
Снова нас с мачтами накрывает глухой туман...
«Хиэйдзан» забит вплотную. В его трюмах, душных,
глубоких, как шахты,— грузы шести рыбалок. Они лежат
слоями: сначала азовская соль, затем двутавровые балки,
рыбная тара, ставные невода, квашеная редька японских
рыбаков, консервы, костюмы — премии ударникам, и на
палубе, опутанные тросами, мерно чокаются бочки бен¬
зина.
Над грузами же, на нарах твиндеков *, в карболовом
запахе и табачном дыму — рыбаки. Шестьсот русских, две¬
сти японцев с Хоккайдо томятся, играют в карты, домино,
рассказывают, поют или спят плотными рядами на нарах.
Японцы еще вяжут фуфайки — короткие, толщиной в па¬
лец, с красными поперечными полосами.
Половина наших сезонников рыбачит впервые. Насе¬
ление парохода сразу не определить. Твиндек — что кусок
вокзальной площади, перенесенный на пароход. Много мо¬
лодых, крепких ребят, медлительных, спокойных, как
волы, на которых они недавно пахали. Они еще с любо¬
пытством рассматривают друг друга, неузнаваемые в не¬
привычных резиновых сапогах до паха, лимонных зюйд¬
вестках и широких штанах. Среди молодняка островками
бородачи — отцы по возрасту. Они тоже переквалифици¬
руются из землеробов в рыбаков.
Молодежь осваивается быстро. Она уже перестала бро¬
сать окурки в бункерные ямы, не щупает лебедок и даже
привыкает к томящему раскачиванью на мертвой зыби.
Рыбаки постарше еще не оторвались от материка, жад¬
но щупают глазами землю на горизонте и норовят не про¬
сыпаться, только чтобы не видеть форштевня, падающего
в волны, как в пропасть.
Один, сухой, чернобородый, с пристальными глазами
фанатика, хлыстовец с виду, сказал размеренно, точно до¬
ставая рукой из бороды застрявшие короткие словечки:
— Сколько твари гуляет... Урожайная, поди, вода.
Он смотрел на море, как на поле озимых. 11 Твиндек — межпалубное пространство на судне, где нахо¬
дятся грузовые помещения, каюты и т. д.
405

Но есть совсем неопределенные личности. Они едут за
рыбой, как на прииска,— случайные спутники всякой ра¬
боты, перекати-поле, летящее через Охотское море на ры¬
балки, с рыбалок на лесозаготовки. Сезонник с лицом цер¬
ковного регента выразился о неопределенных этих людях
философски:
— Отгадай... кто от людей бежит, кто от себя?
А демобилизованный боец ОКДВА — ныне лебедчик —
отрубил коротко:
— Ясно, «прочие»...
Есть, наконец, большая группа постоянных рыбаков.
Засольщики, икрянщики, тузлучные 1 мастера — все это
квалифицированный пожилой народ с высокими ставками,
нередко зимовщики, знающие каждую бухту побережья...
Дальний Восток постоянно нуждался в рабочей силе,
Камчатка, Охотское побережье особенно. Ежегодно весной
сюда завозят тысячи сезонников, в сентябре рыбалки сно¬
ва мертвы. При постоянных рабочих они могли бы дей¬
ствовать не четыре-пять месяцев, а семь-восемь. К 1933
году Камчатка и охотские рыбалки потребуют сто два¬
дцать — сто тридцать тысяч рабочих. Массовые кочевья за
тысячи верст, путешествия рыбацких армий станут не¬
возможными. Выход — переселение. Непрерывка в борьбе
за овладение несметными богатствами Севера.
Но это в будущем, а сегодня нужда переросла в голод.
На рыбалки берут безо всякой подготовки, без курсов,
даже без должного физического отбора. Пользуясь голо¬
дом на рабсилу, постоянными аншлагами о вербовке, сюда
стекаются те, кому тесно или неудобно на материке: рас¬
кулаченные, вычищенные, авантюристы, летуны, рвачи.
Здесь до поры до времени спокойнее. Не тормошат, не за¬
лезают в прошлое.
В марте этого года Владивосток снаряжал комсомоль¬
ский плавучий крабозавод. На нем вызвались работать
двести комсомольцев, лучших ударников, напористых,
дружных ребят. Их провожали на пароход с большой пом¬
пой. Еще бы! Они должны были перекрыть японцев, дать
двадцать тысяч ящиков экспортных консервов.
Около Владивостока, на Сахалине и Камчатке есть от¬
дельные комсомольские бригады; на Сахалине даже спе¬
циальный комсомольский промышленный комбинат, но
общее число комсомольцев на Охотском побережье чрез- 11 Тузлук — раствор соли для икры.
406

вычайно мизерно. Есть рыбалки, на которых за весь сезон
не прибавилось ни одного комсомольца. А база для рабо¬
ты и роста огромна.
Мы идем в отдаленные, еще не освоенные районы, и я
знаю: среди населения парохода, где немало «прочих»,
только двое комсомольцев, да и те не рыбаки.
Заведующий тауйскими рыбалками, просматривая
списки рыбаков, сказал с большой злостью:
— Трудно было хоть полсотни ребят наскрести. План-
то, я не сомневаюсь, мы перекроем. Не потому, что будут
работать как-нибудь особенно. Рыба сумасшедше идет.
Тары каждый год не хватает. Сюда бы тройку комсомоль¬
ских бригад, точку опоры, и план на двести процентов
обеспечен.
На его рыбалки ехали десятки лишенцев и ни одного
комсомольца.
В среднем, наиболее удобном твиндеке ехала в Ямск
группа молодых рыбаков. Они сколотили при погрузке
свою артель и с тех пор держались отдельной группой с
общим котлом, чайниками и темами разговоров.
Интересна была не вся группа, а ее вожак — рыхлый,
внешне очень вялый парень с плоским лицом, одетый в
теплый стеганый костюм. У него широкие, мясистые ладо¬
ни крестьянского парня, толстые, большие ноги и на вы¬
сокой башне шеи маленькая голова борца. Парень назы¬
вает себя слесарем из Никольска и, ежедневно требуя до¬
бавочной порции пресной воды, не устает монотонно и
угрожающе повторять:
— Это вы так с рабочим братом?.. На собачьем поло¬
жении...
Впрочем, едет не по специальности, а как рыбак, и о
прошлой работе в Никольске вспоминать не хочет.
Меня заинтересовала исключительная домовитость пар¬
ня. Он везет несколько сундуков с прочными чугунными
замочками и какие-то подозрительно брякающие мешки.
Путешествуя первый раз, парень, однако, успел вполне
освоиться: украл у стюарда рогожки, цветные бумажные
салфетки и сделал себе на нарах нечто вроде конурки.
Здесь он часто в одиночку ест толстые ломти сала, колба¬
су и балык.
Едва начальник контрольного пункта ОГПУ сошел с
трапа, парень стал выменивать на балык добротные ры¬
бацкие фуфайки и шанхайские туфли. О нем говорят, что
по вечерам он торгует водкой —■ пятьдесят рублей литр.
407

Меняла, оказавшись большим пронырой, несмотря на
всю свою массивность, задает тон. На торгах о разгрузке
держится как представитель всей группы.
К нему прислушиваются. Накануне прихода в Тауйск
он, сморщив лоб, выслушал предложение тарировать уголь,
подумал и изрек:
— То ставки материковые, а здесь океан кругом... Не
пройдет...
И его компания подхватила вразброд, но хорсм:
— Не пойдет...
— Рыбаками рядились... Грузчиков нету...
Во всей рваческой красоте артель показала себя на
первой же выгрузке в Тауйске.
Колдоговора нет, а нужно до зарезу, чтобы не задер¬
живать дорогой пароход, выбрасывать в день по четыре¬
ста тонн. После каждых трех-четырех часов работы, на¬
ткнувшись на новый слой груза, артель прекращает рабо¬
ту, вылезает наверх и с удовольствием располагается на
брезенте. От другого люка тотчас появляются зав. дель-
финным заводом, сутулый флегматик с моржовыми усами,
и его бухгалтер — оба в круглых очках.
— Вы это что, ребята? — спрашивает с деланным изум¬
лением Галкин.
Ему отвечают как бы нехотя:
— Бочки...
— Ну так что же?
— Бочка одно, ящик другое...
Меняла пока дипломатически стушевывается. Вместо
него рядится по-базарному острый на язык старик с раз¬
машистыми, как у марионетки, движениями.
— Вы пупок с портфеля не надорвете,— восклицает
он,— а попробуйте бочки повертыхайте!
— Грузил... Не бойтесь.
— Ох, не вижу. Оценка ваша отвлеченная.
— Да вы сколько просите?
— А это другая статья. Сейчас полдничать сядем —
обсудим. Как артель.
Начинается торг, с подвохами, увертками, ссылками на
цены.
Молчат лебедки. За бортом кричат кунгасники, застыв¬
шие в холодных резиновых плащах:
— Аната хаяй!1
Вы! Скорей! (яп.)
408

Исчерпав все доводы, Галкин поправляет очки и па¬
тетически восклицает:
— У вас совесть есть? Вы срываете планы белужьего
лова.
— Про то вам виднее...
И спор продолжается. Нет точки опоры, чтобы осадить
рвачей.
Последний раз, в разгар особенно жестокого спора, вы¬
ступил меняла. Очевидно, он снова почувствовал себя как
на хлебозаготовках над отцовскими ямами. Бесцеремонно
оттерев плечом старика, парень неожиданно спросил:
— Кура раньше сколько стоила?
Галкин в недоумении заморгал:
— Курица? А я почем знаю?
— Пять гривен.
— Да что вы с ерундой!
— По-вашему ерунда, а по-нашему аршин в расчетах.
Считайте на курей.
Старик подхватывает в телячьем восторге:
— На курей... Обяза...
Но парень снова оттирает его плечом.
— Раньше в день выгоняли на четыре куры. Переве¬
дем на теперешний момент.
— А идите вы...
Галкин плюет и, подойдя к борту, начинает очень при¬
стально смотреть на воду. Парень продолжает рассужде¬
ния о курах уже абстрактного порядка. И вдруг совершен¬
но неожиданно, голосом тихим, но накаленяо-яростным,
его спрашивают сверху:
— На курей? А давно ты в рыбаках стал ходить?
Рыбак в синих брюках кавалериста, поправив красно¬
армейский шлем, соскакивает с лебедки. Он взбешен до
того, что белые пятна лихорадят на лице. Это хорошая, де¬
ловая злоба. Ярость против бездельников.
— Вы чего лаетесь?
— У себя в Тамбовке, может, и по десять жрал. А ты
за тридцать копеек батрачил? Сотню за дорогу сорвал,
мало...
И в долгой ругани, в крике группа раскалывается.
Меняла с частью сторонников остается лежать на бре¬
зенте.
Горячий парень в шлеме, выругавшись, уводит в трюм
десяток грузчиков,
409

Грузят русские, кунгасничают японцы. Подводка тя¬
желых сампасэнов и докайсэиов к берегу — искусство,
пока не превзойденное.
Полным ходом катер тащит тупорылый грузный сам-
пасэн на берег. Тащит, разгоняет во все тридцать сил и
вдруг почти на крутой шее падающего вала, отд^в буксир,
бросается в сторону. Теперь сампасэн только щепка в
пятьдесят тонн весом. Тяжесть не спасает. На Охотском
побережье лежат рядом с позвонками китов выкинутые
штормом пароходы: два японца, француз и англичанин.
Лежат прочно. Не снять.
Неверное движение, упущенная секунда — кунгас ста¬
нет на попа, перевернется, а то и просто, с размаху при¬
ложившись широкой грудью о берег, сядет дожидаться
конопатчиков и плотников.
И вот вал поднимает кунгас, берег несется навстречу
галькой, пеной прибоя, кедровником.
Удар. Нет. Якорь, вцепившись в дно, остановил сорок
тонн. Два тяжелых конца летят с кормы на берег, навстре¬
чу резиновым плащам приемщиков.
Толчок. Валы, уже бессильные, шипя, облизывают смо¬
леные борта.
Когда на кунгасе японцы, хозяйственник спокоен. Сам¬
пасэн не станет лагом под волну, не разобьется, чокаясь
о борт парохода.
Я видел, как на легкой зыби в руках деревенских пар¬
ней, повисших на румпеле, как на вожжах бешеного же¬
ребца, кунгасы сбивались в кучу при буксировке, жестоко,
в щепы, сбивали друг другу борта, а при японцах в све¬
жий ветер подходили к мостикам, как катер на Яузе, без
единой царапины.
Телеграммы с рыбалок оказались точными. Сельдь уже
шла саранчой, огромными стадами. На тауйских участках
мы стояли почти полмесяца, и за этот срок часть рыбалок
выполнила весь план улова.
Каждый татеами (ставной невод) давал по триста, че¬
тыреста тысяч штук за выборку. Сельдь не успевали за¬
готовлять, и в засольных чанах не переводилось жидкое
трепещущее серебро. Через десять дней уже можно было
забрать по рыбалкам триста — четыреста тонн сельди но¬
вого улова...
Безалаберная организация труда, отсутствие точки опо¬
ры сказывались теперь особенно отчетливо. Не собраны
вовремя бочки, запропастились спецовки, мало наплавов,
410

не оборудованы бараки. А главное, текли купгасы и от¬
казывались работать кавасаки.
Перед отходом мы, двое представителей Совторгфлота,
решили отыскать на рыбалках хотя бы одного комсомоль¬
ца. Выспрашивали среди чистильщиц в бараках, у котлов
с тузлуком, на берегу у костров. И всюду либо коротко
говорили «нет», либо пожимали плечами.
В Ямск идем налегке. Остался только уголь, от кото¬
рого отказались на рыбалках. В Нагаеве, отправив «Хиэй-
дзан» в Хаккодате, пересядем на «Днепрострой».
Оголившийся винт свирепствует за кормой. Сильно
болтает. Теперь на пароходе только тридцать пять человек
команды.
«Хиэйдзан» зафрахтован на один рейс. Он один из ше¬
стидесяти железных утюгов фирмы «Коксан-Ксэн-Ка-
бусики-Кайся», такой же широкобортный, черный, с ги¬
гантской красной литерой «А» на трубе, как и остальные.
Через день кончается фрахт, поэтому капитан становится
приторно любезен. Он просит от Совторгфлота аттестации
об отличной работе. Угроза безработицы висит над паро¬
ходом. Только в одном Кобе без работы пять тысяч матро¬
сов и двести капитанов. Наш будет двести первым. Он
чувствует это, хотя в разговорах упорно отстаивает какие-
то монопольные данные Японии на просперии. Видите ли,
во-первых, всегда можно найти работу в Маньчжурии, во-
вторых, остроты кризиса не может быть из сильно разви¬
того чувства взаимопомощи (классовая борьба слабее это¬
го шестого чувства).
Забастовки? Но кто принимает их всерьез? Это мерт¬
вые конфликты!
Даже припертый к стене фактами чудовищной безра¬
ботицы из «Джапан Кроникль» и неоспоримым примером
безработицы в Кобе, он пожимает плечами.
— Сару мо кикара отиру
Заглядывая во все корабельные углы, мы видим невесе¬
лую матросскую житуху. На двадцать пять человек узкий,
как гроб, носовой кубрик. Газет, книг почти нет, хотя все
матросы грамотны. В свободное время играют в домино,
кости, рассматривают цветные фотографии. На стоянках
ловят с кормы камбалу — скромная добавка к обеду. Мя¬
со — только офицерам. Матросам — рис, квашеная редька. 11 И обезьяна падает с дерева (яп.).
411

Вежливость капитана с матросами отменная: учтивые
обороты, приставки, но и только. В неслужебное время ни
звука...
Между кубриком и офицерскими каютами расстояние
в семьдесят футов, в отношениях же — пропасть. Впро¬
чем, это к лучшему...
Офицеры разговорчивы, даже болтливы, но до извест¬
ного предела.
Они охотно рассказывают о своих похождениях в ин¬
тернациональных кабаках, спорят о женщинах, охоте и
видах на повышение, но ни разу я не слышал бесед на
политические темы. Постоянное развлечение — патефон с
песенками гейш и японскими фокстротами да сода-виски...
Второй инженер похвастался, что у него дома есть со¬
брание сочинений Ленина (оно свободно продается в Япо¬
нии), но за всю дорогу я не видел, чтобы инженер читал
что-нибудь, кроме самурайских романов в иллюстрирован¬
ных журналах для женщин. Солидный экономический
ежемесячник читает только старший помощник — по вы¬
правке бывший военный.
Вместе с офицерами держится студент-практикант —
маленький, скромный, как ребенок-пай. На следующий
год, если уменьшится безработица, он станет четвертым
помощником, а пока, подходя к капитану, студент изги¬
бается вопросительным знаком. За обедом он аккуратно
отвешивает офицерам четыре поклона. Это не только япон¬
ская вежливость. Запуганность, вдолбленная школьная
робость перед начальником.
Угроза безработицы заставляет матросов держать язык
на запоре. Не многие из них посещали владивостокский
интерклуб, но при удобном случае они засыпают вопро¬
сами:
— Почему у вас безработных нет?
— Сколько получает второй механик в Совторгфлоте?
— Верно, что советские матросы имеют какую-то ака-
хэйя? 1
— Что они в ней делают? Танцуют?
Каваками, матрос первого ранга, беспокойный, желч¬
ный, откровеннее и смелее других. Он подарил нам карту
пятилетки, отпечатанную в Японии, с большим трактори¬
стом в углу — такие у нас висят в каждом клубе. Однажды
в сумерках мы разговаривали, стоя у каюты второго инже¬
нера... Приняв ванну, инженер легонько скулил на флей- 11 Красный уголок (яп.).
412

те. В свободное время Нагано-сан либо играл, либо рас¬
сматривал чертеж своего будущего коттеджа. Флейта
взвизгивала, Канаками поплевывал в темную воду и вдруг
спросил:
— Вы знаете историю забастовки на «Вуго-Мару»?
Я знал ее довольно точно, но нарочно сказал «нет»,
чтобы услышать пересказ японца.
Прошлым рейсом, когда на рыбалки шли первые гру¬
зы, забастовали без всяких причин четыре японских паро¬
хода. Бастовали и офицеры и матросы, входившие в ре¬
формистские профсоюзы. После определенного времени
они выключали свет и пар в лебедках, срывая этим выгруз¬
ку. Забастовка понятна, если учесть, что сзади шли паро¬
ходы на японские рыбалки. Ничиро-гйо-гйо и другим рыб¬
ным магнатам важно было успеть захватить лучшие уча¬
стки моря. По тайной договоренности пароходной компа¬
нии, рыбопромышленников и профсоюзов пароходы басто¬
вали или саботажничали.
До такой открыто пакостной сделки, обнаженной про¬
дажности не дошли даже профсоюзные дельцы на Западе.
Передав эту историю, Каваками сказал:
— Чем я гарантирован, что, вернувшись в Хаккодате,
я не буду выброшен на берег? У меня трое детей.
Я спросил:
— Сколько вы получаете?
— Сорок пять иен. Пока с натяжкой хватает. Старший
сын на текстильной фабрике.
Помолчал. Он, как и остальные матросы, не особенно
ждал возвращения в Хаккодате. Черт знает, какую свинью
подложит процветающая промышленность Японии.
— Сколько получает матрос в Совторгфлоте? Я слы¬
шал, у вас работает много иностранцев...
Он стал оживленно расспрашивать об условиях работы
в нашем флоте, но затем с изумившей меня поспешностью
оборвал разговор, замурлыкав:
Катюса каваийя
Вакаре но цураса...1
Мимо, постукивая деревяшками, в пестром своем хала¬
те шел принимать ванну старпом.
1 «Катюша неописуемой красоты» — известная во
всей Японии песенка, сложенная в честь героини романа Л. Тол¬
стого «Воскресение» — Катюши Масловой.
413

2. У ДВУХ МОРЕЙ
Полным ходом идем на берег. Сначала он кажется по¬
крытым травой, за!ем кустарником, а теперь мы видим
ясно: это тайга. Низкая, хмурая, до того ровная, что ее хо¬
чется погладить рукой.
Капитан доволен. Он показывает желтые зубы сорока¬
летней лошади и тычет лимонной перчаткой на берег.
— Уцукусий кайган. Хито га аримасен ка? 1
И опять прилипает к «цейсу».
Похоже — за тайгой огромная вытяжная труба. Туда
тянет все: ленту пароходного дыма, свинцовые складки
воды, туман и сучья деревьев. Последние так и стоят «за¬
дом» к набегающим валам, вытянув крученые ветви по¬
дальше от берега. Одинаково низкорослые, неестественно
вывернутые, они слишком слабы, чтобы сопротивляться
ветру, слишком цепки, чтобы унестись на материк вместе с
дымом.
Голосом, ломким, как у подростка, «Хиэйдзан» изве¬
щает о приходе.
За тесными воротами — Нагаево. База приисков. Буду¬
щий город, завтрашний порт. Лучшая на Охотском побе¬
режье бухта.
Здесь спокойно жмутся к берегу катера. Пароход с
осадкой в двадцать футов берет шлангами воду у обрыва.
В Нагаеве надежно держат якоря, в Нагаеве даже норд
в десять баллов не поднимает на дыбы валов. Шалый сен¬
тябрьский ветер подлетает к бухте, остервенев от холода
и размаха, готовый сорвать с якорей, поставить лагом к
берегу, хрякнуть о камни пахнущие дымом, смолой и ры¬
бой шесть тысяч тонн железа. Налетает и, обессилев в тай¬
ге, на казачьих седлах сопок, вяло тормошит стынущую
воду.
Здесь лоб в лоб — два моря. Оба в набухающих склад¬
ках, в летучем рваном тумане. Охотское и пихтовое. Бу¬
рое и сине-зеленое...
По скатам огромного цирка тайга стекает к кипящей
воде и только у самой пены дико ощеривается обрывками,
промоинами, зубастыми гольцами.
Поселку два года. Его рождение еще не отмечено на
картах, а он уже занял подкову сопок и азартно наступает
дальше. Тес первых домов культбазы еще светел, но это
уже старость. Первые линии на пять километров впереди.
1 Прекрасный берег. Никого нет? (яп.)
414

Желтыми срубами контор, магазинов, бараков, цинко¬
выми амбарами, брезентовыми палатками Нагаево безу¬
держно лезет через сопки. Тайга полысела, закурилась
дымками, треснула к горизонту до конюшен Цветмета ши¬
рокой просекой.
Новые срубы в упор пустынными окнами смотрят на
отступающее хвойное море. Вдали от берегов оно спокой¬
но — точно стеклом залито.
Берег принимает десант. Здесь жарко. Вдоль линии
прибоя — штабеля мешков, бревна, якоря, седла, связки
подков, бидоны спирта, ребристые бочки горючего и тем¬
ными пятнами группы приискателей.
От моря идут стеной храп коней, бутафорские громы
листового железа, трескотня кавасак, натужная песня ки¬
тайских грузчиков у обмелевшего кунгаса.
А над бухтой, над гомоном берега — басовитая квинта
пароходного гудка. Это значит, пароходские снова забро¬
сали овсом тупорылые пятитонные кунгасы. Соревнуясь с
берегом, комсомольские бригады требуют темпов. Рев по¬
бедителя гонит к берегу бакланов, загоняет в воду коша¬
чьи головы любопытных нерп.
Жмет пароход, тянется берег...
Сегодня небывалый день. В бухте сразу три вымпела:
низкобортный китаец «Синпинган», «Хиэйдзан-Мару» и
наш, уже оголившийся до винта, «Днепрострой». Ревут все
трое. Между берегом и «Днепростроем» медленный кон¬
вейер кунгасов. Зияют все четыре люка. Над ними за¬
дыхаются, стонут в железной дрожи лебедки.
Поселку нужны причалы для трех-четырех пароходов.
Уже сейчас катера не справляются с разгрузкой, и прибой
грозит размыть барьеры мешков.
Нужен порт, а Совторгфлот, точно для смеха, протянул
в море на шатких столбах узкоколейку. Эстакада слишком
высока, кунгасы проходят мимо. Мальчишки катаются на
ржавеющих в безделье вагонетках.
А пока по старинке сгружают кунгасами. Они подхо¬
дят гуськом, почти без перерыва. Жмет ударный пароход.
Отстает берег...
Здесь центр нового национального Охотско-Эвенкско¬
го округа. Из Нагаева идут пушнина и золото. Отсюда хо¬
дят караванами за шестьсот километров к легендарной ле¬
дяной Колыме,
415

Округу едва пять месяцев. Гигант по территории, ои
карлик по населению. От залива Николая на юге до Ги-
жиги на севере распылено двенадцать тысяч: камчадалы,
якуты, тунгусы, русские, коряки, юкагиры.
Ресурсы округа еще не вскрыты. Мы знаем пока золо¬
то, пушнину, рыбу, уголь, олово, шпат, графит, железо...
Районы поражают сотнями находок. Мимо многих фактов
сейчас проходят, пожав плечами, а они требуют специаль¬
ных экспедиций.
На прииске Средникан — одна из таких неожиданно¬
стей. Здесь не живут паразиты (человеческая разновид¬
ность не в счет). Дохнут, исчезают, как от серы завезен¬
ные с материка блохи, вши, тараканы, клопы... Пока этой
странной, необъяснимой дезинфекцией пользуются стара¬
тели, а местные работники строят догадки о радиации, об
урановой смолке, залегающей будто бы под покровом мха.
Золотодобыча, перекрывшая план в прошлом году на
шестьдесят процентов, теперь увеличивается вчетверо. Но
этот успех относится отнюдь не к организаторским способ¬
ностям работников Цветмета, не к энергии или опытности
старателей, а скорее к исключительным природным дан¬
ным.
То же и с рыбой. Когда сельдь идет «транзитом» через
наши участки в японские, когда косяки кеты и горбу¬
ши забивают ручьи и море несказанно урожайно кижучем,
няркою, чавычей, нужно быть полным Пацюком, чтобы
ждать в рот галушек.
И в то время как море сносит на берег человеческую
накипь — авантюристов, рвачей,— в округе голод на ра¬
ботников. Нет тех, чью горячую кровь не остудит Колыма,
для кого затопленный невод — оскорбление, срыв пути¬
ны — позор, кто вырвет у тайги и моря все, чего требует
страна.
Нет комсомольцев. Поэтому в желудках, в долбленых
стенках сундуков, в поясах уплывает за границу золото,
поэтому, когда отъезжающим на материк старателям по¬
граничники дают частые гребни и предлагают причесать¬
ся, золотой, ворованный у страны песок сыплется из во¬
лос на бумагу.
Нет комсомола, его ударных бригад, и ложатся на дно
невода облепленные икрой миллионы сельдей...
Тошно пахнет по берегам забытая горбуша.
На тук, на навоз идет экспортная сельдь. Преет в на¬
слегах пушнина.
В этом году комсомольцы нужны больше, чем когда-
416

либо. В округе заря коллективизации. До последних меся¬
цев в половине сельсоветов пяти огромных районов сиде¬
ли открытые, наглые в беззаконности кулаки — единствен¬
ные грамотеи тайги.
В Северо-Эвенкском районе живут еще темпами про¬
шлых десятилетий, измеряя время не часами, а днями, не
днями, а неделями.
Чего нагляднее: последней зимой за рекой Коркодоном
навстречу партии агрономов вышел белкующий в тай¬
ге наместник последнего царя, почти глухой патриарх-
казак.
Он потчевал агрономов спиртом и, зная по слухам, что
нет царя и губернатора, осторожно спрашивал, «кто ныне
ходит в начальниках». Как веселые небылицы заезжих
шутников над стариком, слушал рассказы о колхозах и
комбайнах...
Прощаясь, этот зубр охотской пущи, живой осколок
прошлого столетия, замурованный в тайге, пожаловался
на отрыв от руководства. Мертвые исправники плохо ру¬
ководили им, еще живым холопом губернатора и царя.
— Последние указания изволили заслать в четырна¬
дцатом году... От шестнадцатого июня... Касательно олень¬
его бою... Засим забыли. Срамота...
Комсомолец-агроном, не выдержав, засмеялся:
— Это же волокита! Чего смотрит РКП?
Он ответил степенно, не удивляясь и не переспраши¬
вая:
— Судить не смею... Новым чинам представиться не
удостоен...
И передал письма на Кубань, новую колхозную Ку¬
бань, желтые письма с марками последнего Романова...
...Нагаево быстро вырастает в настоящий центр окру¬
га, но стремительный рост его сдерживают связь и транс¬
порт. Они не вяжутся ни с масштабами, ни с темпами ра¬
боты. Радиостанция установлена недавно, а бухта открыта
для пароходов только пять месяцев...
В октябре ледяная пробка забивает Татарское море.
Провожая последний пароход, тауйцы просят:
— Завезите свежих газет.
Эти газеты они получат через семь месяцев, а до тех
пор, до первого подымающего всех на ноги дыма у бухты,
Нагаево лежит как остров на двух морях. Здесь и говорят,
и в официальных бумагах пишут вразрез с географией,
но подчеркивая свое островное положение:
«Когда я был на материке...»
14 с. ДиковскиЙ
417

Работники Цветмета месяцами ломают себе головы
над задачами связи и транспорта, где неизменно «дано»,
что упряжка собак берет пятнадцать пудов, олень — де¬
сять, конь под вьюками — пять, а «требуется» в этом году
забросить на прииски четырнадцать тысяч тонн оборудо¬
вания и продовольствия.
В этом году вывозят олени. От Нагаева до Средникана
тунгус, кочуя, заезжая чаевать на соседние наслеги, везет
грузы два месяца. Перевозка обходится от десяти до во¬
семнадцати рублей с пуда плюс бесхозяйственная по¬
стройка нарт по шестьдесят рублей вместо пятнадцати —
восемнадцати каждая.
Но уже в следующем году оленей начнет вытеснять за¬
вод АМО. Тайгу бьют техникой. Первые тринадцать амов-
ских полуторатонок в дороге. Они сразу сократят пятьде¬
сят две собачьих упряжки или сто пятьдесят шесть ло¬
шадей.
Дороги пройдут, срезая мох и корни, штопая мостами
трясины, до Экимчана, с ветвями на прииски Утиный,
Средникан, Уруткан. Тогда берег сразу приблизится на
сотни сокращаемых скоростью километров.
Скоро в Нагаеве будут встречать самолет линии. Это
будет революцией в темпах. А пока люди в кожаном бро¬
дят вокруг бухты с шестами и рулетками, прощупывая
посадочные площадки.
...Коллективизация началась, и тотчас же тунгусские
феодалы-князья повторили волчьи приемы их волжских и
кубанских собратьев.
Князья стали ярыми сторонниками коллективизации.
Почти все. Сразу.
Хитрейший тихоня, владелец стада в одиннадцать ты¬
сяч оленей, Громов, скупщик золота, верткий авантюрист
Александров, краснобай Трахалев, безупречно говорящий
по-английски Хабаров — все они изменили курс.
Теперь князь за обобществление. Он охотно отдает кол¬
хозу свои юрасе, шкуры, тысячи оленей. Больше того: он
согласен нести все тяготы административной работы. Кол¬
хозным стадам нужны властная хозяйская рука, опытный
глаз. Князь отдает их на службу колхозу. Он согласен
быть председателем. А согласие князя в районах некор-
чеванного феодализма — приказ. Пусть не спорит моло¬
дежь. Не сажать же председателем нищего пастуха с де¬
сятком оленей.
Комсомол в тайге еще слаб, партийцев единицы, а воля
князя, царька, первого оленевода, неоспорима. Не разре¬
418

шит князь — не будет родового собрания, члены рода не
выйдут из юрасе.
Эти же родовые собрания несут функции суда — пат¬
риархально-кулацкого, открыто классового. Это только
маска законности для самодержца-феодала. Свсего рода
игра в демократию.
Недавно батрак-тунгус подал прокурору жалобу. Родо¬
вой суд присудил ему за четырнадцать лет каторжной ра¬
боты двенадцать оленей. Этот суд узаконивал громовские
и хабаровские сделки: пятьдесят белок за кирпич чая, пять
лет работы за винчестер, пятьсот оленей за ящик спирта.
До 1931 года Громов был Госторгом, ЦРК, розничной
торговлей, судьей, чем хотите для тунгусов. Все снабже¬
ние шло через его юрасе. G Громовым делил добычу зна¬
менитый скупщик, якут Александров. «Михаила Петрови¬
ча», выросшего с великой мукой из бедноты в кулаки, зна¬
ют за четыреста километров от Нагаева — на Буенде. Он,
испытавший на своей шкуре жесткую лапу феодалов, осо¬
бенно цепок, чуток, эластичен. Александров — виртуоз-
скупщик. Он играет на цинге, меняя свежее мясо на зо¬
лото. Через него же идет и опиум. Грамм на грамм зо¬
лота.
Первый, самый жестокий удар Громовым нанесла ко¬
операция. Она не ожидала покупателей на побережье. Бой
был дан за четыреста километров от моря, за Яблоновым
хребтом, куда вслед за тунгусами дошли разъездные торги
кооперации. И там, на местах, забрасывая бедноте товары,
кооперация расплачивалась неслыханно, небывало: за бел¬
ку — кирпич чая, за черно-бурую лисицу, соболя — в два¬
дцать, тридцать раз больше, чем князь.
Зимой Хабаров имел встречу с партийными и советски¬
ми работниками района. Одетый в хороший заграничный
костюм, он заговорил на чистом английском языке (след
шхун, забиравших пушнину), удивляясь расточительной
политике кооперации.
— Уверяю вас, вы проторгуетесь... При таких расцен¬
ках тунгус не станет работать. Он лентяй. Кирпич за бел¬
ку!.. Сто рублей в месяц пастуху!.. Это безумие...
Угощал чаем, заводил американский патефон, все с
приветливо застывшим лицом, и, угощая, должно быть,
уже думал о резком повороте своей политики...
Александровы имеют смену — более чуткую, сторож¬
кую, чем они сами. Комсомол округа ведет жестокую борь¬
бу с молодыми кулаками, у которых лисья повадка и вол¬
чья отцовская хватка.
14*
419

Интересен приезжавший на последний родовой съезд
молодой князек Трахалев. Это представитель молодого ку¬
лацкого фронта, реорганизующийся феодал, скользкий в
речах, внешне податливый, даже простодушный. Осторож¬
ная молодая лиса в торбасах и богато расшитой кухлянке.
Зная отлично русский язык, он, дипломатничая, разго¬
варивал с секретарем окружкома партии через перевод¬
чика.
Трахалев первый выстрелил в собеседника вопросами:
— Почему в правлении АКО нет тунгусов?
— Почему в факториях заведующие сменяются чаще,
чем шерсть на оленях? Тунгусы не любят изменять старым
скупщикам...
— По какой цене продает Госторг шкуры в Америке?
И засмеялся, блеснув зубами, когда секретарь назвал
фамилии тунгусов, работающих в факториях АКО и Союз-
золота.
— Их не знают старики. Разве вы доверите исполком
прохожему?
— Такие люди не могут иметь авторитета в чужих
юрасе...
— А кого бы вы хотели видеть в АКО?
Он улыбнулся, глядя в лицо собеседника предатель¬
ски ясными глазами, и повторил, не дожидаясь перевод¬
чика:
— Они не имеют авторитета...
В юрасе Трахалева американский примус, патефон, от¬
личный мельхиоровый прибор для бритья, но осторожно,
по-своему обоснованно, он высказывается против измене¬
ния быта якутов, тунгусов, чукчей.
— Разве в чукотских ярангах можно ставить железные
печки взамен жировых ламп? Всем известно: она слишком
быстро высушивает шкуры, и яранга трескается. Также
и чуждая культура в тайге. Она подобна палящей печке
в яранге...
Он, бреющийся и чистый, высказывается против боль¬
ницы, которая «изнеживает людей», против мыла, «веду¬
щего к простуде». Он, побывавший на шхунах Свэнсона,
рослый и сытый, зовет свой народ назад, к феодализму, к
трахоме, в прошлые столетия...
Только против спирта не высказывается молодой Тра¬
халев. Понятно. На ящик жидкого безумия еще недавно
меняли двести, четыреста, пятьсот оленей, за бутылку от¬
давали лису. На спирте, на нищете тунгусов выросло
огромное богатство Громовых.
420

Голыми руками князьков не возьмешь. В тайге есть
феодалы из молодых с высшим образованием.
Они впитали культуру, не растеряв и крохи дедовских
заветов. Теперь они умелые дирижеры, генштабисты кня¬
жеских совещаний.
Феодалы еще не потеряли силы, но власть уходит из
их рук с пугающей их быстротой, с каждым новым тунгу¬
сом — партийцем, комсомольцем, пионером, с каждой ты¬
сячей белок, сданных Госторгу, с очередным приемом в
больнице культбазы. Быт взрывается изнутри...
Советизация проходит вместе с продвижением нацме¬
нов на руководящие посты. Тунгусы и якуты в совучреж-
дениях, кооперации, АКО, Цветмете, отряд пионеров-
школьников культбазы — все это только начало, но одно¬
временно и серьезные победы.
Максим Горький писал недавно о громадной воспита¬
тельной работе пограничников. Нагаевский контрольный
пункт — живая иллюстрация к статьям Горького. Пункт
соперничает с культбазой и даже имеет преимущество пе¬
ред нею. База стационарна, пограничники же полосуют
тайгу на нартах за сотни километров.
Нагаевские пограничники первые начали вовлечение
тунгусов в партию, первые добились передачи лучших
плесов на реках Армань, Тауй, Магадан для тунгусской
бедноты и рыболовных артелей.
Недалеко от бухты есть летний пост пограничников,
слаженный из жердей и рогож. Он известен, этот рогож¬
ный шалаш, за Яблоновым хребтом. Здесь совет, дружес¬
кая беседа, книги, всегда горячий самовар.
Пусть знает Осоавиахим: тауйские пограничники, про¬
ведя стрельбы в тайге, присоединили к семи миллионам
десять тунгусов, призовых стрелков из самой отчаянной
голодраной бедноты.
Зимой за двести — триста верст тунгусы приезжают в
казарму чаевничать.
Разве это не признак хорошей прочной дружбы?
И еще.
Красноармейцы сагитировали сорокапятилетнего тун¬
гуса сходить в баню. Он разделся и захохотал, увидя, что
вода льется из кранов. Сначала тунгус осторожно вымыл
только лицо и руки, затем намылился и просидел в бане
четыре часа.
Первой постройкой, за которую он взялся в наслеге,
была баня с кранами, которые распоряжаются до смешно¬
го послушной водой.
421

И вот последние кунгасы с рельсами и овсом отходят
от «Днепростроя». Он стал неожиданно высок, красная по¬
лоса у воды поднялась на этаж, лопасти винта торчат на-
ружу.
Лебедки урчат осторожно. Грузят на борт цинготных.
Это расплата, цена пренебрежению к физической ра¬
боте, цена головотяпству в снабжении в суровых условиях
Севера.
...По темной стеклянной воде мы выходим в огромные,
до синевы темно-зеленые ворота бухты навстречу холодно¬
му рыжему солнцу, волне и ветру.
Идем мимо сбегающей к берегам пустынной тайги.
Коршуны неподвижно висят над ней. Она молчалива. Она
скалит каменные зубы.
Она ждет нашей близкой атаки.
1931
СТОЛИЦА ПРОЛЕТАРИАТА ПОБЕДИВШЕГО
юда, дружище! Ты долго ждал? Да, мы за¬
стряли в Мытищах. Электропоезда вправе об¬
гонять запоздавший почтовый. Что нового
в Москве? Рассказывай. Выкладывай по¬
дробно. Нет, подожди. Ты выходной? Тогда
возьмем извозчика, и ты покажешь мне Мос¬
кву, как самому недоверчивому интуристу.
Не удивляйся. Я не был здесь девять лет. Помнишь,
как в 1922 году наш эшелон прибыл из Харькова на Кур¬
ский вокзал? Мы шли из теплушек в обязательные бани.
Казалось, после фронта Москва спятила с ума. На Куз--
нецком — в витринах пирожные, хари в котиковых шап¬
ках. По вокзалам — тиф, бредовые ночлежки. Мы с тобой
ночевали тогда в Спасских казармах. Ложились в шине¬
лях, в шапках, сверху накрывались матрацами. В окнах
была фанера. Политруки читали при свечках.
...Извозчик! Извозчик! Что они у вас, умерли, что ли?
Какое такси? Ну, друг, машина не для нас. Я лучше из¬
возчиком. Дешевле? — тебе виднее. Товарищ шофер, вези¬
те нас в центр.
Товарищ шофер, немного медленнее. Этот дом похож
на корабль. А за ним что? По-прежнему Ермаковка. Кло¬
повник за гривенник. Ты смеешься?» Ну почем я знаю,
422

что здесь трест. Это новый трамвай? Целый поезд. Висят,
однако, по-прежнему. А это что за вышки? На Мясницкой
нефть нашли? Ах да, метрополитен. В 1922 году о нем и
не заикались. Булыжника и того не имели.
Стеклянное здание — это Госторг. Позволь, а что здесь
было раньше? Пустырь или церковь? Не помнишь? Я тоже.
— Тише, товарищ шофер. Бензин дешевле овса. По1-
мнишь, здесь висели подряд плакаты Помгола, Крестья¬
нин в белой рубахе поднял руки. У ног бьется на ветру
единственный колос. Тогда мы с тобой участвовали в изъ¬
ятии церковных ценностей. Замоскворечье. Истерички
обоего пола на паперти. Проповедники из охотских лаба¬
зов. Тогда тебе щеку стеклом рассекли.
Ты улыбаешься... Ты говоришь, ничего особенного, ра¬
стем понемногу. Но взгляни наверх. Мне кажется, вырос¬
ли даже старые дома. Здесь определенно было два этажа.
Неужели асфальт до самой Лубянки? Куда же делись
фонтан и ворота? Автобус впереди нас, конечно, амовский.
А помнишь, в 1923 году Московский Совет купил три анг¬
лийских «Лойлайнда»? Ведь первые дни они полупусты¬
ми ходили.
Уже Свердловская. Не спешите, товарищ шофер. Поче¬
му так светло? Ну, Петровка все та же. Помнишь, ЦИТ
был какой-то облезлый. Позволь, разве это Рахмановский?
Я сюда полгода ходил, ждал вызова на работу. Придешь с
утра — у окошка хвостище до двери. В кармане 200 ты¬
сяч, а на порцию жареной колбасы не хватает. Дико вспо¬
мнить. Такой заводище, как «Динамо», был загружен на
75 процентов своей мощности.
Товарищ шофер, сверните на Садовое кольцо.
Здесь скверы. Почему же так тихо на площади? Где
Сухаревка — пестрое знамя спекуляции, отдушина торго¬
вой предприимчивости? Где полотняные палатки, обрывки
бумаги, рев и свистки, жаровни на тротуарах, шепоток:
«Даю — беру червонцы»? Ты говоришь, будет стадион...
Наконец-то! Ты забыл, как мы оба болели НЭПониманием.
Рынки... Они пакостили город. Они вываливали свои жи¬
воты на площади, загромождали и отравляли Москву.
«Нэпман» — словечко-то и десятка лет не выжило.
Когда партия развязала руки частной предприимчиво¬
сти, нелегко было оценить всю ленинскую дальнозор¬
кость. Казалось, волна охотнорядцев вырвалась из Заря-
дья на московские улицы. Спекулянты жирели, как свиньи
на отрубях. Они лезли во все поры, строили одноэтажные
флигельки, торопливо вешали вывески.
423

А эти кустари, изобретающие госназвания, «трудовые»
артели, конторы, свечные заводики, кожевенные мастер¬
ские, «минеральные воды», кондитерские, кафе, чайные с
синими вывесками. Артель «Трудовой жернов». Стихи
Якова Рацера в «Известиях» о березовых дровах. Чер¬
ная биржа. Хитров рынок. Колокольные ревы иод празд¬
ники.
Я забыл спросить тебя, что в Страстном монастыре?
Раскулачили? В 1923 году здесь еще монашки шлялись.
Иверская тоже тютю. Проедем, дружище, по Тверской.
Телеграф. Какая махина! Ты уже забыл, что здесь было?
По-моему, какие-то кирпичные развалины и рельсы.
А здесь, на углу, висело объявление: «АРА». Тоже
благотворители, с дальним прицелом. Протягивали из
Америки в Поволжье два снисходительных пальца. Авто¬
мобильчики с желтыми скамейками. Кокосовое масло, мо¬
локо в жестянках.
Ведь тогда на предприятиях не соревновались. По¬
мнишь, чем приходилось заниматься профсоюзам? Однаж¬
ды мы шли с тобой по Мясницкой выбрать рубаху. В ко¬
операции не было косовороток. Ты забыл, а я помню.
У магазина стояла толпа. Частник, кажется, платил слу¬
жащим ниже нормы, и профсоюзы поэтому выставили
пикет. Целый день торговец сидел в пустом магазине. Он
сдался на третьи сутки. Не правда ли, странно?
Какие отвратные гримасы показывал порой нэп! Ведь
рядом с Мейерхольдом МОНО держал рулетку. Спекулян¬
ты играли с растратчиками. А какой стариной были наби¬
ты театры: «Сестры Кедровы», «Гибель Надежды», «Ко¬
роль-арлекин», «Великая Екатерина», «Хорошо сшитый
фрак»! И ни одной нашей пьесы, ни одной кинокартины.
В 1923 году Билль-Белоцерковский ведь еще не написал
«Шторма».
Смешно вспомнить! Какие-то жуки устраивали в Ко¬
лонном зале диспут на тему «Кафешантан или кабаре как
род искусства». Да, Сухаревка дышала нам в лицо. На
прошлой декаде я нашел старый номер «Рабочей Моск¬
вы». Тогда Москва едва перемахнула за два миллиона.
И ты знаешь, в этом номере я встретил забытую заметку
Феликса Дзержинского. Он требовал очистить пролетар¬
скую столицу от накипи нэпа.
Иное время — иные масштабы. Из Москвы удалялись
только 916 торговцев спиртом, шулеров, валютчиков, рос¬
товщиков, содержателей притонов. Я сохранил эту за¬
метку.
424

«Жестокий жилищный кризис в Москве и продолжаю¬
щееся заполнение Москвы социально опасными элемента¬
ми поставили задачу очищения Москвы и крупнейших
центров РСФСР от той накипи нэпа, которая, взамен уча¬
стия в нормальном товарообороте и производстве, взяла
на себя паразитическое использование новой экономиче¬
ской политики.
Во исполнение указаний правительства и наказа вновь
избранному Моссовету об освобождении Москвы от эле¬
ментов, не занятых никакой общественно полезной ра¬
ботой».
...Здесь тоже асфальт. Счастливец! Ты уже забыл о бу¬
лыжнике. Ты говоришь, направо Планетарий? Жалко, что
цейсовский. Ну, а в 1923 году мы с тобой еще смотрели
на Марс в телескоп со Страстного бульвара. Двугривен¬
ный с глаза.
Что? Вышел бензин? Ничего, мы подождем у колонки.
Что же ты молчишь, дружище? Говорят, бывший АМО
переходит на семидесятисильные машины. «Серп и молот»
гонит качественную сталь. Это после кровельного железа
и гвоздей для подков! А «Фрезер»? Что слышно на «Ша¬
рикоподшипнике » ?
Мне кажется, у тебя притупились слух и зрение. Смот¬
ри, рядом с нами вскрыта мостовая. Ты не замечаешь,
сколько новых жил идет под Москвой. У города растут
корни. Считай: водостоки в бетонных трубах, канализа¬
ция, водопровод, телефонные кабели, линии высокого на¬
пряжения. Эта трубка поуже, должно быть со светильным
газом... Товарищ монтер, что в этой толстой трубе? Теп¬
лопроводна? Я тоже так думал.
Но дальше... Продолжим поездку по Садовому кольцу.
Иногда очень неплохо оглянуться назад. Что же ты мол¬
чишь? Расскажи о Дубровке. Верно, что там целый город?
Кстати, сколько населения в Москве, четыре или четыре
с половиной миллиона? Забыл, не оправдывайся. Ты не¬
внимательно читаешь газеты и не умеешь расшифровы¬
вать цифры. Я следил за Москвой издали, год за годом. Ты
говоришь, в городе слишком тесно. Но ты не заметил, как
постепенно более полумиллиона рабочих и трудящихся
вселились в новые дома. Полмиллиона — это четыре таких
города, как Владивосток.
Не оправдывайся... Ты плохо знаешь, что делается за
пределами твоего района. Бьюсь об заклад, ты не показы¬
вал носа ни на Дубровку, ни на Дангауэровку. Ты не за¬
метил потоков электричества, заливающих город, новых
425

скверов и площадей, выпрямленных улиц, раздвинутых
переулков.
Ты привык различать районы по старым названиям.
Триумфально-Садовая — это на Красной Пресне. Заце¬
па — где-то в Замоскворечье. А между тем почти у каж¬
дого района теперь свое характерное лицо.
Взгляни на карту этого района. Здесь база электроин¬
дустрии Москвы. Здесь Электрозавод, завод имени Лепсе
и Электротехнический институт
Вспомни мощное гнездо предприятий в Пролетарском
районе. Завод имени Сталина — бывший АМО, подшипни¬
ковый завод, «Серп и молот», «Динамо» — это гордость
Москвы — район тяжелой индустрии. Отсюда выходит
каждый день по 70 грузовых машин, отсюда движутся по¬
токи электромоторов.
Вот и Парк культуры. Придержите машину, товарищ
шофер. Я был здесь только в 1923 году. Тогда павильоны
впервые начали подниматься на месте былых развалин
«Бромлея».
Я помню, как важничал тракторист, запуская «Форд-
зон» перед тысячной толпой любопытных. Кто бы мог
тогда догадаться, что через пять лет наши заводы дого¬
нят американские предприятия!
Здесь была сельскохозяйственная выставка. Вызов ми¬
ру, демонстрация изумительной жизнеспособности моло-;
дых республик. Во что бы превратила эту площадь теперь
наша тяжелая индустрия?
Я слышал, Москва славится образцовым аэропортом.
При мне над городом только кружились «юнкерсы», «хе-
виланды» и «виккерсы». Должно быть, товарищ Туполев в
ту пору еще сидел над чертежами своих машин.
Да, дружище, ты москвич и не знаешь города. Если
бы ты умел читать газеты по-настоящему, ты увидел бы,
какими богатствами обладает наша помолодевшая столи¬
ца. Что ты мне тычешь Третьяковку! Это известно. Зна¬
ешь ли ты, сколько учащихся в Москве? Тысяч сто? За¬
помни: полмиллиона школьников и взрослых людей в
1933 году посещают школы, рабфаки, техникумы и вузы.
Еще в поезде я слышал жалобы на Госиздат. Мало
книг. В книжных магазинах очереди. Это и досадно и ра¬
достно. Аппетит Москвы обгоняет бумажные фабрики.
С равнодушием объевшегося человека ты проходишь
мимо изумительных цифр. Когда тебе говорят, что Москва
выпивает ежедневно не 8, а 30 миллионов ведер воды, ты
пожимаешь плечами, как будто так было всегда. А я вспо¬
426

минаю 1922 год и свой мерзкий дворишко напротив Дон¬
ского монастыря. Я снова вижу мать, втаскивающую ведра
по обледенелой лестнице, и очередь у чугунных колонок
на улицах.
Я выписал из газет цифры. Каждая из них просит спе¬
циальной книги. Смотри, что делается в Москве. За по¬
следние годы она построила 50 новых заводов. У нее 67
театров, 50 стадионов, 15 водных станций, 325 клубов, бо¬
лее 1000 столовых и 10 фабрик-кухонь.
Вспомни, что трамвай пробрался туда, где недавно ло¬
мали колеса извозчики. Ведь рельсы протянуты до фаб¬
рики Гознак, в Дангауэровскую слободку, Лефортово, к
Синичкину пруду, в Покровское-Стрешнево.
В отчете это просто трамвайная сеть, достигшая 1782
километров. В жизни — это рабочий Электрозавода Сидо¬
ров, которому не нужно вставать в четыре часа, чтобы во¬
время попасть в свой цех. Это миллионы сбереженных
часов.
Смотри, уже Таганка... Она еще ожидает асфальта. Во-
ронцовская улица. Часовой завод, кажется, налево? Какая
уйма стекла!
Разве здесь был сквер? Деревья... Но когда они успели
вырасти на этих помойках? Этой улицы раньше не было.
Универмага тоже. Здесь тянулись заборы и свалки. Я пе¬
рестал узнавать город, дружище!
Ты живешь в этом доме? Стоп, товарищ шофер...
Как я рад, что перестал узнавать этот город...
1933
СУДЬЯ
осетительница начинает без предисловий.
Она расстегивает старый, плоский портфель
и достает записную книжку.
— Ноябрь — особенный месяц,— говорит
она тихо,— заметьте, как много хулиганов...
Вчера снова разрезали шубу... И все на скве¬
ре «Липки». Это очень серьезно, товарищ...
— На вас напали хулиганы?
Она медленно поднимает от блокнота веки и смеется:
— Да нет же! Никто не нападал... Но это все равно.
Посмотрите: избили постового милиционера, остановили
427

трамвай... Или вот еще: два разбитых окна... Драка в кино.
Как хотите, но райком комсомола обязан заняться хули¬
ганами.
Посетительница настойчива. Она достает новые записи.
Она резко отчеркивает ногтем возмущающие ее цифры и
продолжает рассказывать о маленьком сквере, где стаями
бродят хулиганы в фуражках-«капитанках» с золотыми
шнурками.
Ее собеседник слушает истории о распоротых шубах и
никак не может понять, что же хочет от райкома комсомо¬
ла эта настойчивая маленькая, рыжеватая женщина. У нее
ровный, певучий голос педагога, лиловые, прозрачные веки
сильно утомленного человека и привычка, разговаривая,
смотреть в лицо собеседника. Кто она? Инспектор Комоне-
са? Педагог семилетки, которому хулиганы ударили в лицо
снежком, или просто возмущенная мать, зашедшая не по
адресу пожаловаться на обидчиков сына?
Посетительница растирает озябшие пальцы. Она ждет
ответа.
— Вы жалуетесь на хулиганов?.. Тогда лучше заявить
в милицию...
— В сущности они неплохие ребята,— неожиданно го¬
ворит посетительница.— Виноваты вы сами... Мне кажет¬
ся, вечерами они сходят с ума от безделья. Ведь кто хули¬
ганит? Чернорабочий «Серпа и молота», восемнадцати лет,
малограмотен. Фрезеровщик АМО, двадцать два года, тре¬
тий раз задержан в драке... Все семьдесят четвертая ста¬
тья... Ну, что вы скажете?
— Что скажу... Вы, товарищ, откуда?
— Я судья четвертого участка.
Дом, где работает судья четвертого участка Клавдия
Андреевна Табунова, скоро рухнет. Это дом побежденный.
И тем разительнее контраст между его содержанием и
внешностью.
Жители Пролетарского района, вероятно, не замечают,
что здания, в которых они создают автомобили, мостовые
фермы, часы, где работают, спят, умирают и рождают¬
ся,— эти дома ведут между собой жестокую войну.
Но это так. Новые цеха, клубы, жилые дома, институты
с их полукруглыми балконами, так похожими на капитан¬
ские мостики, плывут по району, как океанские корабли
среди лодок. Они форсируют наступление, пользуясь стре¬
мительной техникой нового города. Эти дома тянут за со¬
бой телеграфные провода, асфальтовые мостовые, канали¬
зацию. Еще кровельщики громыхают листами на крышах,
428

а дома уже выпустили длинные корневища чугунных, гли¬
няных и свинцовых труб и жадно сосут газ, воду, свет,
звук, даже тепло из магистралей.
К передовым линиям этого постоянного фронта все вре¬
мя подходят подкрепления: «бюссинги» с кирпичами,
кафельными плитками, трубами, серые репы бетоно¬
мешалок, чадные асфальтовые котлы, сухощавые, кор¬
ректные деррики и тяжелая артиллерия двутавровых
балок.
Их противники тоже принимают подкрепления. Немно¬
го кирпича... Немного листового железа, досок, но больше
всего олифы, сурика и обоев. Особняки бальзаковского воз¬
раста изо всех сил молодятся, закрашивают заплаты и за¬
тыкают щели. Иногда, надстроив этаж, они пытаются под¬
няться на цыпочки, меняют крыши, прорубают новые окна
и закрашивают старый сурик бледной, сиреневой известью.
Некоторые дома, к досаде их теперешних хозяев, напо¬
минают ощетинившихся собак. На толстых лапах-колон¬
нах эти инвалиды выползают на тротуары и, кажется, го¬
товы тяпнуть за ноги пролетающие мимо машины.
Дома вырывают, как гнилые зубы. Появляются времен¬
ные пустыри. И даже по запаху этих развороченных пло¬
щадок видно, как долго, скучно и скверно жили здесь
люди. Земля пахнет кислой капустой, портянками, кошка¬
ми и клопами.
Народный суд 4-го участка занимает один из таких ин¬
валидных домов. Дому время рассыпаться, но его пред¬
усмотрительно прошили бревнами насквозь, от выгнутых
балок крыши до кирпичного основания.
Трое судей сменяют друг друга в этой скрипучей, на¬
полненной человеческим дыханием коробке. Щелкая паль¬
цами, напевая, спускается с лестницы молодой Ковалев,
а навстречу ему уже торопливо идет, расстегивая на ходу
пальто, озабоченная Полячкина. Кончает Полячкина, и на
готический нелепый стул судьи садится Клавдия Андреев¬
на Табунова.
...Есть суды, разбирающие определенный круг вопро¬
сов. Только иски. Только жилищные дела. Суд 4-го уча¬
стка универсален. Табунова разбирает все, что положено
разбирать народному судье: дело о краже приводного рем¬
ня, дело о драке на сквере, дело о взыскании алиментов,
о бегстве из лагерей...
Старый деревянный особняк суда стоит на Заставе
Ильича — одной из самых боевых окраин столицы. Летом
здесь не прекращается перебранка колес и булыжника.
429

Тысячи ломовиков, вытесненных из центра машинами,
пробираются к складам, сотрясая дома, тихо проходят пя¬
титонные «бюссинги», проводят на конный рынок покор¬
ных, обессиленных меринов.
Здесь трамваи переполнены больше, чем на площади
Свердлова, потому что недалеко вокзалы, а еще ближе го¬
рода социалистической техники: город «Шарикоподшип¬
ник», «Динамо», «Серп и молот».
Эти города дают обвиняемых и обвинителей, подсуди¬
мых и заседателей. Отсюда выходят соцсовместителй:
судьи-фрезеровщики, судьи-вагоновожатые — живые пред¬
ставители новых форм правовых взаимоотношений.
Суд в старом доме — только клетка организма, напол¬
ненная быстрой кровью социалистического города. И как
во всякой здоровой клетке здорового организма, здесь идет
жестокая борьба со всякими чужеродными примесями и
чужеродными элементами.
Сто шестьдесят вторая статья — это кража. Кража ко¬
шельков, гусей из сараев, одной пары валенок, манометра,
бочки огурцов или флейты из клубного оркестра.
В этих домах еще много крадут. Человеческие привыч¬
ки умирают медленнее, чем дерево, камень, даже железо
старых домов.
Вор — понятие универсальное. И как бы ни называл
свое преступление подсудимый, судья Табунова видит
кровное родство жулика, очистившего в один присест кас¬
су универмага, и жулика-кассира, проделавшего эту опе¬
рацию постепенно.
Люди возмущаются, плачут, усмехаются, поднимают
брови, пожимают плечами, разводят руками. Удивительно
патетичны и взволнованны бывают порой злостные рас¬
тратчики. Удивительно по-детски чист взгляд прожжен¬
ного рецидивиста, и глубокое негодование звучит иногда
в голосе матерого спекулянта. Но на маленькую рыжева¬
тую женщину плохо действует сложный арсенал ухищре¬
ний. Хладнокровно и точно Табунова продолжает ставить
вопросы.
Прежде чем задать вопрос, опа прищуривается. Она
делается похожей на снайпера, у которого на счету каж¬
дая пуля. И подсудимый останавливается, чувствуя, что
дальше прятаться невозможно, так просты и точны вопро¬
сы, так пристальны глаза маленькой женщины за судей¬
ским столом.
430

— Ну, украл,—говорит грузчик, выбивший топором
днище у бочки с огурцами.
— Признаюсь, похитил, но вместе с другими,— вежли¬
во говорит о себе продавец магазина ширпотреба, и в ла¬
сковом тоне усатого, остроносого человека чувствуется вор
тихий, злостный и опытный.
— Брали-с,— с потугой на прямодушие говорит зав.
столовой, потный толстяк в прюнелевых ботинках.
Крадут, берут-с, похищают, умыкают, утаивают, спи¬
сывают, хапают, очищают, уводят, заимствуют — все это
162-я статья и ее буквенные подразделения.
Но бывает и так: очистив дело от бумажных наслоений
и болтовни, Табунова говорит чуть суровее обычного:
— Привлекаетесь по закону седьмого августа.
Тогда кража принимает другой оттенок. Уголовный ко¬
декс откладывается в сторону. Тем, кто украл обществен¬
ную собственность, не будет пощады: для них есть особый
закон.
Молодой рабочий срезал кусок приводного ремня. Если
подойти формально, кража грошовая — «хищение из гос¬
учреждения». Та же 162-я статья. Но «грошовое дело»
перерастает рамки уголовного кодекса, как только Табу¬
нова всматривается в обстановку кражи. Ремни на заводе
режут не первый раз. Ремни дефицитны. Воры останавли¬
вают станки. И кроме того, подсудимый — прогульщик.
Это не «кража из госучреждения». Это кража обществен¬
ной собственности. На заводе ждут сурового приговора за
украденный кусок кожи.
...Суд возвращается, и подсудимый, готовый спокойно
встретить приговор к трем месяцам принудиловки, слы¬
шит:
— Три года трудовых лагерей.
У Табуновой огромные полномочия. Она может дать
десять лет, сослать в лагеря, заключить в исправдом, на¬
ложить штраф. Но она вдвойне осторожна: как народный
судья и как секретарь партийной ячейки, по которому рав¬
няются восемь судей. Здесь перегиб ощутительнее, чем в
любой отрасли советской работы. Опасно дать в руки ле¬
ваку грозное оружие — закон седьмого августа. Ведь пыта¬
лись же некоторые умники за кражу двух огурцов дать
пять лет со строгой изоляцией.
Но еще опаснее косящие вправо загибщики, сердоболь¬
ные и чувствительные к классовому врагу. Даже для ку¬
лака, поджегшего хлебный амбар, они найдут смягчающее
вину обстоятельство.
431

И нужно видеть, с какой осторожностью разбирают в
закутке, названном совещательной комнатой, «грошовое
дело» судья Табунова, заседатель — комсомолка Капрало¬
ва и заседатель — старый рабочий Курской дороги Кар-
пи лов.
Нужно видеть, как молодеет и оживляется здесь Табу¬
нова. Приговор вынесен, но вдруг она снова быстро пере¬
листывает папку. Она улыбается, вспоминая растерянную
фигуру председателя артели, у которого несколько лет
крали из-под носа.
— Помните, как он мялся... «Я ничего не знаю»... И это
коммунист. Вот шляпа...
Нужно слышать, как требует, стуча ладонью по папке,
прямой и резкий Карпилов — алиментные дела особенно
возмущают старика:
— Детей, сукин сын, бросил!.. Сам в кофейную ходит,
а годовалый на черном мякише... Очень ловко... Год! Не
меньше!
Он долго защищает свое предложение, и Табунова тер¬
пеливо разъясняет, почему нельзя посадить в исправдом
девятнадцатилетнего малограмотного парня, бросившего
жену и ребенка. Спокойнее. Нельзя горячиться.
— Ну тогда, товарищ Табунова, давайте его перевоспи¬
таем,— говорит, успокаиваясь, заседатель.
Перевоспитать — на его языке значит дать несколько
месяцев принудительных работ.
...Приговор вынесен. Подсудимые заплатили штрафы,
сели в изоляторы или уехали строить Волго-канал. Секре¬
тарь суда перевязал шпагатом и отправил на нижнюю пол¬
ку очередное дело. Приговор вынесен, но дело не кончено.
В этом Клавдия Андреевна Табунова убеждена твердо.
Ни в каком кодексе, конечно, не написано, что, дав ху¬
лигану три месяца принудительных работ, судья должен
интересоваться судьбой его товарищей, еще не севших на
скамью подсудимых. Но Табунова убеждена в обратном.
Только что перед нею прошла стайка молодых людей в
«капитанках» с золотыми шнурками, до того похожих
друг на друга, что, кажется, крикнуть одному «Жорка» —
и обернутся все остальные.
Хулиганы затеяли поножовщину. Хулиганы избили ра¬
бочего АМО. Молодые бездельники выбили стекла в ма¬
газине.
Формально рассуждая, все это 74-я статья. Штраф,
принудиловка, ссылка в лагеря. Похожи друг на друга не¬
сложные дела, похожи развязные молодые ребята с нануд-
432

ренными лицами. Но Табунова смотрит пристальнее. Де¬
сятки дел о хулиганстве сливаются для нее в одно дело о
сквере «Липки», где по вечерам шатается скучающая мо¬
лодежь. За фигурой восемнадцатилетнего организатора
драки она видит то, чего нет ни в каком обвинительном
акте: пыльную тишину холодного, казенного клуба, рва¬
ную старую ленту в кино, оркестр, разучивающий пять лет
подряд все тот же марш «Милитер».
Она делает в блокноте отметку. Завтра судья будет зво¬
нить в завком предприятия, где работают молодые хули¬
ганы. Завтра судья забежит в райком, чтобы без предисло¬
вий сказать:
— Ноябрь — особенный месяц... Заметьте, как много
хулиганов...
Есть процессы, похожие на уроки политграмоты. На
этот суд, иногда в дополнение к урокам о советском строе,
можно водить школьников. Здесь они увидят, как разно¬
образны и ярки маски одного и того же лица. Как держат¬
ся за руки, составляя одну цепь, воры, расхитители колхоз¬
ного хлеба, растратчики, базарные спекулянты, бандиты
и перекупщики. И как по-кошачьи цепки, живучи, осто¬
рожны те, кого простодушные политики считают похоро¬
ненными в нашей стране.
...Быстро сдернув старый треух, поднимается навстречу
судье плотный, золотозубый человечек в кавалерийском
полушубке.
— Знаете, в чем вы обвиняетесь? — спрашивает Табу¬
нова.
— Не пойму... Счастлив буду...
— За спекуляцию.
Человечек плохо имитирует изумление. Он делает те¬
лячьи глаза. Он бьет себя руками по ляжкам и почтитель¬
но хихикает. Спекуляция... Ну не смешно ли?
— Ах, это вы из-за бараньей ножки?.. Я купил и я же
под суд?!
Но протокол милиции точен. Баранья ножка только
частная деталь из биографии спекулянта.
...Сорок два года. Холост... До 1925 года держал на Та¬
ганском рынке мясную палатку...
Еще несколько вопросов, и все ясно.
Человечек в полушубке закрыл палатку. Вот он гремит
гирями в ЗРК. Нельзя в ЗРК — он надевает фартук весов¬
щика, садится на полок грузчиком, берет в зубы свисток
433

сцепщика, забегает с рассветом на заставы, чтобы снять
пенки с колхозной торговли.
Этот играет в недоумение. Он дисциплинировал себя
настолько, что трусость, разочарование и наглость находят
на лице подсудимого только одно отражение — вежливую,
резиновую усмешечку. Его ненависть к судье, к милиции,
к фининспектору, ко всему окружающему его миру тлеет
тихо. Он готов пойти на любую пакость, но слишком тру¬
сит и ограничивает себя бараньими ножками.
Но иногда судья Табунова встречает ненависть откро¬
венную и крутую.
...Медленно подплывает к столу высокая грузная ста¬
руха в лисьей шубе с буфами. Круглая лисья муфта висит
у нее на груди на черном шнурке. Закинув голову, стару¬
ха презрительно смотрит на маленькую рыжеватую жен-
щину-судью, быстро перелистывающую бумаги.
Старуху обвиняют в поджоге. Еще за неделю до пожа¬
ра она вынесла из своей комнаты все, что могла: подушки
в кружевных чехлах, сдобные одеяла, крикливый, как по¬
пугай, зеленый граммофон, альбом с пасхальными открыт¬
ками и бамбуковые трехногие столики. Последним был вы¬
несен закутанный в одеяло,— такой же злой и раздутый,
как старуха,— кактус.
Поджигательницу выдала злость к новым рабочим
жильцам, заставившим ее потесниться. Садясь на извоз¬
чика, старуха сказала: «Все равно вам не жить в этом
доме».
Она вернулась в свое опустевшее логово, пряча под
шубой бутылку с керосином. Через несколько дней ночью
вспыхнул дом.
На суде старуха держится, как на кухне своего дома:
огрызается на свидетелей, даже размахивает жилистым
лиловым кулаком.
— Натащили керосинок! — кричит она, поворачиваясь
от стола к залу,— развели, господи боже, пьянство-хули¬
ганство. Дети и те в сортирах курят. Вот и докурились...
Табунова молча выслушивает шипящие восклицания.
Она прищуривается. Нужно спросить так, чтобы и заседа¬
телям и сидящим в зале стало ясно, что ненависть этой
старухи подогрета не огнем чужих примусов. Пожары не
вспыхивают из-за бабьих дрязг на кухне. Нужно спросить
о самом главном.
— А дом вам принадлежал? — отчетливо спрашивает
Табунова, когда старуха втискивает беспокойные руки в
муфту и умолкает.
434

Собственный дом. Судья нашла главное. Это чувствует
сама поджигательница. Голос ее опускается с крика до вор¬
чания. Руки по-прежнему спрятаны в муфтэ, но чер¬
ный шнурок сильно врезался в шею... Вопрос попал в
цель.
— Записан... за мной,— говорит старуха отрывисто,—
бог дал... бог и взял...
В камере судьи Табуновой всегда много слушателей.
Эту большеротую худенькую женщину уважают за лако¬
ничные и меткие вопросы, за особенную ясность и просто¬
ту, за терпеливость и ровность.
Иногда о ней говорят:
— Табунова? Это рыженькая? Она весь кодекс на¬
изусть помнит.
Табунова знает кодекс ровно настолько, чтобы выводы,
сделанные во время процесса, немедленно приняли кон¬
кретную форму.
Нужно знать кодекс, но для того, чтобы пользоваться
им, необходимо обладать уменьем не только подбирать со¬
ответствующую статью. Судей-формалистов снимают без¬
жалостно, а иногда и самих сажают на скамью подсуди¬
мых.
Есть обстоятельство, которое позволяет ответить, от¬
куда у молодого судьи эта трезвая убежденность, непри¬
миримость и логика. Клавдия Андреевна Табунова — пе¬
дагог, судья и прежде всего большевичка. Она смотрит на
подсудимых глазами класса-победителя. В этом ее сила.
Ей знакомо римское право. Она терпеливо разбирала
на семинарах кодекс Юстиниана... Два года Табунова учи¬
лась в вузе. Она и сейчас по вечерам перечитывает «Исто¬
рию Верхсуда и его возникновение».
Уголовный кодекс обязателен для судьи, так же как
боевой устав для красного командира. Но пользоваться
уставом может тот, кто знает обстановку. Поэтому так из¬
резаны, исчерканы синим карандашом номера «Правды»
на столе судьи Табуновой. Поэтому каждый день путеше¬
ствует закладка по страницам ленинского шеститомника.
«Что делать?» — рабочая книга судьи Табуновой, оператив¬
ное руководство, которое позволяет взглянуть дальше ка¬
меры суда четвертого участка.
Судьей Табунова стала неожиданно для себя. Биогра¬
фия ее замечательна своей повторимостью. Таких биогра¬
фий, наполненных волевой устремленностью и дисципли¬
ной, в архивах партии сотни тысяч... Была комсомолкой
со дня основания организации в Казахстане. Кончила пед-
435

техникум. Работала в женотделе. Любую путевку райкома
принимала без разговора. Брала полотенце, блокнот, смену
белья и ехала, куда пошлют: заготовлять хлеб, раскулачи¬
вать баев, учиться на прокурора. Ей подбрасывали аноним¬
ные записки. Грозили изнасиловать, пристрелить. Она по¬
жимала плечами и продолжала убеждать, разоблачать,
отыскивать ямы. Вероятно, в таких поездках будущий
судья приобрел умение различать противника под любой
личиной. Она получила классическое образование среднего
активиста-партийца нашего времени. И никакая лекция,
никакая статья о сопротивлении кулаков не могли пока¬
зать Табуновой тактику классового врага яснее, чем пше¬
ница, скрытая в двойной стене пустого амбара.
До последней путевки Табунова была педагогом-обще-
ствоведом. Несколько лет она терпеливо разъясняла ребя¬
там, что такое конституция и какая разница между прези¬
дентом и председателем ЦИК. Она работала уже инспек¬
тором наробраза, когда ее снова вызвал райком. Оказыва¬
ется, суд в районе был оголен,— за судейскими столами
сидели живые приложения к уголовному кодексу. В учрас-
преде Табуновой сказали:
— Придется, Клава, семилетку оставить — юристом
будешь. Посылаем в нарсуд.
— Надолго? — спросила она.
— Неизвестно.
— Навсегда?
— Может быть...
И вот Табунова пристально смотрит на подвижного че¬
ловека полувоенного, полугражданского вида. Он замести¬
тель председателя артели «Коммунальная очистка». Дело
страшно разбухло. В нем сотни справок, расписок, квитан¬
ций, доверенностей, ордеров, показаний. Обвиняемый смот¬
рит в глаза судьи и, волнуясь, убежденно говорит:
— Я человек интеллигентный! Я удивлен. Мне инкри¬
минируют невозможные вещи...
Но Табунова видит ясно. Растрачено девять тысяч руб¬
лей. Украдены сено, овес. От истощения пало двадцать
коней. Артель «Коммунальная очистка» полна спекулян¬
тов, коммунист председатель — растяпа, а его юркий чи¬
стенький заместитель — прохвост. Никакие справки и воз¬
мущенные жесты не могут скрыть грязного жульничества...
И суд определяет: семь лет...
Дело о краже кровельного железа для школы. Дело о
краже двух мешков отрубей. Дело о хищении картофеля.
Приговор вынесен. Братья Асеевы и Грушин осуждены
436

судьей Табуновой за разворованную картошку, но комму¬
нист Табунова не успокаивается. На отдельном листке она
пишет:
...«Суд обращает внимание КК Сталинского райкома на
поступки членов партии — управляющего заготконторой
Фролова и ответственного исполнителя Королева. Суд про¬
сит КК принять соответствующие меры к членам партии
Фролову и Королеву и обратить внимание на проверку
работы базы и состояние приемного пункта»...
Фролов и Королев картошки не крали. Табунова-судья
не может посадить их на скамью подсудимых, но Табуно-
ва-коммунистка заметила безответственность и безволие
хозяев базы.
На судебном языке записка эта называется частным
определением. А говоря проще, хозяйским замечанием хо¬
рошего коммуниста.
Суд закончен. Камера пуста, но Клавдия Андреевна не
уходит. Она судья, секретарь ячейки и, кроме того, кон¬
сультант. В соседней комнате молодуха с лоскутным сверт¬
ком в руках третий час требует у секретарши:
— Вызовите ту... рыженькую. Мне ей два слова.
Табунова выходит к барьеру. Женщина с ребенком улы¬
бается ей как старой знакомой. Все понятно.
— Не платит? — спрашивает судья, взглянув на свер¬
ток.— Давно?
— Не платит,—вздыхает женщина,— третий месяц...
Так возникает новое дело, «о неплатеже алиментов».
Разве можно отказать в разговоре литейщику «Серпа
и молота». У него только один вопрос: нужно ли заявлять
в суд, если его избил под пьяную руку приятель? Судить¬
ся или плюнуть на это дело?
Литейщику неизвестно, что в его же цехе работает то¬
варищеский суд завода.
...И вот, наконец, Клавдия Андреевна заканчивает
день. Она бегло просматривает дела на следующее заседа¬
ние. «Кража кошелька с пятью рублями», «кража белья»,
«дело о хищении трех пар ботинок».
— Страшно интересно,— говорит она, растирая озяб¬
шие пальцы,— одни крадут, а другие смотрят. Здесь тоже
частного определения не избежать.
...Судья четвертого участка живет на другом конце го¬
рода. Это отчасти удобно: в трамвае судья Табунова читает
беллетристику.
437

Она расстегивает портфель и достает старую книгу со
вздыбленным конем на обложке. Книги о гражданской
войне — ее старая комсомольская слабость.
И вдруг Табунова спохватывается и бежит к выходу.
Какая досада. Увлеченная книгой, она проехала свою
остановку. К квартире надо ехать обратно три остановки.
1934
ОПЕРАЦИЯ ДОКТОРА БАГА
имой 1913 года Иван Пакконен внезапно
ослеп.
Как это случилось, не смогли объяснить
ни сельский фельдшер, ни врач петербург¬
ской больницы, к которому доставили моло¬
дого слепца.
Сам Пакконен помнил только последнюю
поездку за мякиной. Был сильный ветер. Градусник на
крыльце школы показывал —30°. В амбаре, где отец на¬
бивал мешки, от сухой и острой пыли у Пакконена зачеса¬
лись глаза. Он снял рукавицы и смазал веки слюнями.
Потом долго ехали полем. На середине дороги парень
уснул, а когда въехали в село, Пакконену почудилось, буд¬
то он раскрыл веки в воде. Так мутны стали очертания
колокольни и сосен.
Вскоре боль прошла, но глаза продолжали слабеть и
слезиться. Мир терял ясность. Сначала исчезли буквы, по¬
том узор полотенца, ветви деревьев, воробьи на снегу, лица
родных, облака, даже цвета.
Через неделю Пакконен стал спотыкаться о табуреты,
через две он мог ходить только с палкой. А через месяц
отец отвел испуганного и присмиревшего парня в петер¬
бургскую глазную больницу.
Доктор осмотрел огромные бельма Пакконена и опустил
в комнате шторы.
— День или ночь? — спросил он больного.
— Не знаю,— ответил Пакконен.
Было ясно, что парень слеп безнадежно. Никакие про¬
мывания и операции уже не смогут вернуть к жизни его
мертвые, точно закапанные известью глаза.
С этого дня Пакконен забыл о врачах. Потеряв надеж¬
ду стать зрячим, он успокоился. К тому же в подвале, где
438

работали девять слепых корзинщиков, было настолько тем¬
но, что зрения вовсе не требовалось.
Здесь среди связок ивовых прутьев Пакконен провел
пять лет. С шести утра до шести вечера он плел корзины
для хозяек и путешественников, химической посуды и
пива. Пальцы его, выдубленные соком ивы, стали желты
и потеряли чувствительность. При всем желании он не мог
прочесть па ощупь ни строчки из огромных книг Брайля 1.
Да и кому была охота тащиться через весь город в читаль¬
ню слепых за евангелием или вегетарианской брошюрой.
О событиях, происходивших на улице, Паккопену рас¬
сказывал знакомый приказчик. От него он узнал, напри¬
мер, что убили какого-то принца, объявлена мобилизация
и в соседней мастерской шьют только шинели. Впрочем,
о войне Пакконен знал и помимо приказчика. Четыре года
он слушал бестолковый грохот повозок и орудий, вопли
баб, песни и топот марширующих рот, стук костылей и бес¬
конечные разговоры о Пинских болотах, где снаряды рва¬
ли в клочья российскую армию.
Из окна подвала он слышал революцию, ее первые вы¬
стрелы, песни, кряхтенье переполненных солдатами грузо¬
виков, обрывки речей, разговоры о Ленине, громыхание
сдираемых вывесок, окрики патрулей у мостов — шум бес¬
сонного, кипящего Питера.
Недалеко от дома, где жил Пакконен, засели юнкера.
Их выбивали трехдюймовками. Под пальцами слепого
вздрагивали от залпов оконные стекла. Их дрожь, волне¬
ние, которым был наполнен весь город, передались кор¬
зинщику. Едва выждав утра, он снова бросился к глазному
врачу. Заранее соглашаясь на самую рискованную опера¬
цию, он просил вернуть к жизни хотя бы только один глаз.
И снова ему терпеливо и вежливо объяснили, что глаза
его безнадежны, а медицина не знает чудес.
В непроницаемой темноте прошли для Пакконена два¬
дцать два года — двадцать две огромные почи. За это вре¬
мя он переселился в городок слепых, из корзинщика стал
щеточником, из Ивана — Иваном Адамовичем, полысел,
женился и совсем забыл о глазах.
Вместо глаз ему служили наушники. Радио помогло
Пакконену больше, чем брайлевские книги, которые он так
толком и не научился читать. Не выходя из комнаты, Пак¬
конен посещал зимовщиков Арктики, опускался на дно
Черного моря, взбирался на Эльбрус, был молчаливым сви¬
1 Книга для слепых, где буквы заменены выпуклыми точками,
439

детелем рождения новых заводов, участником колхозных
вечеров, ежедневным посетителем оперы и усерднейшим
слушателем лекций. Он присутствовал на октябрьских па¬
радах в Москве, узнавал голоса Калинина, Ворошилова,
Шмидта. Он слышал Москву, Вену, Челябинск, Лондон,
Самару, Филадельфию и Новую Землю, рожок пастуха и
миланскую оперу, голос охотника-гольда и грохот моторов
самолета «Максим Горький».
Радио было бережливым воспитателем, настойчивым и
умелым пропагандистом, постепенно подготовившим Пак-
конена в партию. В тридцать втором году Иван Пакко-
нен — один из лучших щеточников городка для слепых —
стал большевиком.
К этому времени советская медицина научилась совер¬
шать если не чудеса, то нечто к этому близкое. Трепана¬
ция черепа стала операцией, доступной не только столич¬
ным больницам. Швы, наложенные на сердце, перестали
числиться клинической редкостью. Рентген, санитарные
самолеты, банки с консервированной кровью вошли в ши¬
рокий обиход медицины. Электронож стал вторгаться в
самые неприкосновенные участки человеческого тела. Ни¬
кому не известные врачи никому не известных больниц
блестяще удаляли больные почки, желудки, пересаживали
кожу, железы и кости, возвращая пациентам силу, здо¬
ровье и молодость.
Бесстрашное искусство хирургии ставило на ноги са¬
мых безнадежных, самых обреченных больных, у изголовья
которых еще пять-шесть лет назад наиболее оптими¬
стично настроенный врач мог сказать только «mortus».
Не удивительно поэтому, что Курт Владимирович Баг,
старейший специалист Офтальмологического института в
Ленинграде, осмотрев около тысячи слепых, заинтересо¬
вался Пакконеном. Среди сотен ослепших от травмы, блен¬
нореи, трахомы и поражения нервной системы Пакконен
был одним из наиболее безнадежных. Двадцать два года
в его глаза ни разу не проникал свет. За это время рассо¬
сался, исчез объектив человеческого глаза — хрусталик, ра¬
дужная оболочка срослась с задней поверхностью роговой
и окончательно исчезло светоощущение.
Доктор Баг решил пересадить Пакконену взамен пора¬
женной здоровую роговую оболочку. В самой мысли этой
ничего нового не было. Еще в прошлом столетии петербуг-
ский доктор Штраух пересаживал роговицу собакам и кош¬
кам. Сотни опытов проводились и проводятся в Одесской
школе Филатова, у Одинцова в Москве и Орлова в Ростове.
440

Сам доктор Баг уже десять раз пересаживал своим паци¬
ентам трансплантат — тончайшие лоскуты роговицы. Но
как бы искусно и тщательно ни была проведена операция,
трансплантат не приживался. Лишенная питания рогови¬
ца быстро мертвела, мутнела, погружая пациента в окон¬
чательную, непроницаемую темноту.
Двадцать первого декабря доктор Баг произвел один¬
надцатую операцию. Как и в прошлых опытах, были уло¬
жены слепой и больной, у которого предстояло ампутиро¬
вать глаз. Как и раньше, был взят тонкий лоскут роговицы
площадью в несколько квадратных миллиметров. Остава¬
лось только перенести трансплантат на расчищенную рого¬
вицу Пакконена. И тут выступил на сцену «каротин» Меч-
никовской больницы, исключительно богатый витамином
«А» — продукт переработки моркови. Слава о чудесном
действии каротина, обоснованная заключениями физиоло¬
гов и хирургов, не была до сих пор подтверждена опытами
над человеческим глазом. А между тем любому врачу было
известно, какую чудесную живучесть приобретают ткани,
поддерживаемые каротином, как под действием витамина
«А» заживают раны и гаснут воспалительные процессы.
Вероятно, именно капля каротина, введенная в глаз
Пакконена, спасла роговицу от обычного помутнения.
Впрочем, двадцать первого декабря судьба глаза была еще
неизвестна.
Смочив роговицу каротином, доктор Баг укрепил транс¬
плантат целлулоидной пластинкой и забинтовал глаз сле¬
пого. Четыре дня Пакконен провел с повязкой, не чувствуя
боли и мало надеясь на утешительный результат. Два¬
дцать два года, проведенные им в темноте, привили ему
вместе со спокойствием некоторый пессимизм ко всему,
что касалось глаз.
На пятый день Пакконену назначили перевязку. Мол¬
чаливый и неловкий, как всякий слепой, попавший в не¬
знакомую обстановку, он прошел в палату в сопровожде¬
нии сестры и остановился спиной к окну.
Доктор Баг снял повязку, и вдруг Пакконен вскрикнул.
Он закричал так, как будто его ранил луч света, ворвав¬
шийся в глаз. В крике Пакконена старый хирург услышал
испуг, боль и радость.
— Вы видите свет? — спросил доктор быстро.— Где, в
какой стороне?
Но и без ответа было ясно, что больной заметил окно.
Дрожа от возбуждения, Пакконен безошибочно повер¬
нулся к свету.
441

— Я вижу! — закричал он, волнуясь.— Что там внизу?
Улица? Дом? Да, я вижу... Идут двое... Куда? Ну, конечно,
налево... Это у меня останется, да?
Смеясь и плача, он повторял:
— Я вижу! Я вижу! Я вижу!
Потом, спохватившись, он сам прикрыл ладонями глаз,
точно опасаясь, что серенький ленинградский денек слиш¬
ком ярок для слабого зрения.
— Поздравляю, Курт Владимирович,— тихо сказал ас¬
систент.— Редкий случай, но, кажется, трансплантат при¬
жился.
Доктор Баг уже укутывал глаз Пакконена новой по¬
вязкой.
— Finis coronal opus l,— сказал on строго,— посмотрим,
что произойдет с роговицей месяца через два.
...И вот на второй месяц после операции мы сидим в го¬
стях у Пакконена. Черная повязка снята. Глаз Пакконена,
освобожденный от бельма, снова стал голубым, прозрач¬
ным и ясным.
Доктор Баг не ошибся — роговица живет. Она не мут¬
неет. Сквозь ее выпуклую чистую поверхность проходит
свет окна, лампы, заснеженного переулка, где катается на
коньках сын Пакконена.
Ночь, длившаяся для слепого корзинщика двадцать два
года, оборвалась под искусными пальцами доктора Бага.
Не будем, одпако, и преувеличивать — ночи нет, но нет еще
и дня с его неисчерпаемыми подробностями, рельефами,
объемами и бесконечной гаммой красок. То, что видит
Паккоыен, пока только рассвет, первые тени богатейшего
мира.
Лишенный хрусталика, омертвленный долгим бездейст¬
вием глаз обладает одной двухсотой нормального зрения.
Он видит искаженный и расплывчатый город, наполненный
туманом и цветными силуэтами. Он не может читать кни¬
ги, рассматривать здания, различать ветви деревьев, узна¬
вать лица родных.
И все-таки Пакконен видит. Безошибочным движением
руки он берет со стола спичечный коробок и определяет
цвета — синий и желтый, даже полоску древесины, не за¬
клеенную бумагой.
Больше того. Он подносит к глазу журнал, долго
всматривается в обложку, почти касаясь бумаги ресница¬
ми, и потом говорит:
1 Конец венчает дело (лат ).
442

— Буква П... Дальше, кажется, Р и О... «Прожектор»...
Ведь так? А это кто?
— Это Киров.
— Сергей Миронович... Знаю.
Все это бесконечно мало для зрячего и бесконечно мно¬
го для человека, отгороженного от мира в течение одной
пятой столетия. Кроме того, зрение Пакконена крепнет.
Возможно, удастся подобрать заменяющие хрусталик
очки, и тогда...
— Тогда я выберу, на что посмотреть! — восклицает
Пакконен.— Вы знаете, что я еще не видел ни сына, ни
доктора Бага.
С расчетливостью скопидома и бережливостью облада¬
теля редчайшего инструмента слепой большевик отбирает
все, что нужно увидеть в первую очередь. Быть может,
удастся попасть на Красную площадь. Во-вторых, метро...
В-третьих, колхозные постройки в селе, которые Пакконен
прощупывал палкой. Еще — улицу, где все лето ворчали
бетономешалки и пахло свежим тесом, известью и смолой.
Что там — небоскреб, завод или дворец? Еще депутата го¬
родка слепых, которого Пакконен выбрал в Совет, трам¬
ваи, мосты, воробьев на снегу... Да, наконец, себя самого.
Ведь последний раз удалось причесаться перед зеркалом
двадцать два года назад.
Потом, спохватившись, Пакконен быстро подходит к
двери.
— Извините,— говорит он,— я иду к доктору Багу.
Он выходит на улицу, и впервые за двадцать два года
палка остается висеть на стене.
<1934>
ВОЛНЕНИЕ
а берегу Камы, в двухстах километрах от
Перми, живет человек замеча1ельвсй силы
воли. Он болен. Он неподвижен. У него нет
обеих ног и рук. «Гангрена спонтапа» — бо¬
лезнь, страшная своей повторимостью,—
каждый год подвергав! его жестоким физиче¬
ским пыткам.
Человек этот не считает себя побежденным. Жизнь не
443

тлеет, она ярко горит в его ослабевшем, израненном теле.
Парторг колхоза «Высокие горы» Иван Ожгибесов рабо¬
тает без скидки на слабость.
Он — агитатор, редактор, лектор, докладчик, рабкор,
режиссер, даже автор стихов. Ему приносят образцы зерен
и первые колосья, томы ленинских сочинений и жалобы
на сельпо, плакаты о ящуре и музыкальные инструменты,
учебные гранаты и театральные парики.
Жизнь проходит шумным потоком через дом, где вы¬
соко на подушках лежит человек обаятельной энергии,
страсти и воли.
Если послушать самого Ожгибесова, жизнь его — ров¬
ная степь. Нет здесь ни высоких подвигов, ни сильных
страстей, ни ярких событий. В Красной Армии человек не
служил, с белыми не дрался, рекордов не ставил.
В какой кузне закалился этот сильный характер?
...В 1924 году сапожник Иван Ожгибесов отморозил
ноги. Но он был крепок и молод. Боль показалась сапож¬
нику пустяковой. Он вытер ноги водкой и успокоился.
Весной открылась гангрена. Ивану Ожгибесову отняли
ногу. А несколькими месяцами позже в лугах, на гулянье,
студент-практикант встретил инвалида-гармониста. Окру¬
женный толпой слушателей, Ожгибесов передвигался на
костылях. Студент и сапожник разговорились. В те годы
комсомол увлекался гармонью. Трехрядки «страдали» и
на сцене Большого театра и на посиделках. Любая гар¬
монь могла стать комсомольской союзницей или подголо¬
ском кулачества.
Студент насвистал инвалиду-гармонисту несколько но¬
вых песен, подарил значок и предложил встретиться еще
раз... Трудно сегодня вспомнить, как студент и гармонист
договорились до организации комсомольской ячейки. Важ¬
но, что встречи эти, как говорит Ожгибесов, «оставили вол¬
нение на всю жизнь».
Это долгое волнение не ослабевало, а крепло с годами.
Сельский сапожник, комсомолец и впоследствии единствен¬
ный коммунист села Боголюбы, прошел школу, лишенную
внешнего блеска, но давшую замечательную жизненную
зарядку.
Он был избачом. Беседовал о налогах, о причинах мол¬
нии и о сапе. Выклеивал статьи из «Крестьянской газеты»,
читал вслух Демьяна Бедного, налаживал барометры, гри¬
мировал, режиссировал, играл марши и польки на вече¬
рах. Он был кооператором. Он агитировал за Советскую
власть бубликами, ламповыми стеклами, керосином. Пре¬
444

красная школа для молодого коммуниста — лавка сельпо,
где крестьянство на ощупь оценивало экономическую по¬
литику большевиков.
Он был счетоводом колхоза. Это тоже большая шко¬
ла — научиться считать точно, быстро и честно, чтобы не
пропала ни одна трудовая копейка, чтобы каждая борозда
оставляла свой след в гроссбухе.
Год за годом гангрена медленно четвертовала сельского
активиста. Сначала он ходил на костылях. Болезнь вышиб¬
ла из рук Ожгибесова эти подпорки. Он стал передвигать¬
ся с помощью рук. Не долечившись до конца, он в 1929 го¬
ду выписался из больницы. Избача «взволновала колхоз¬
ная идея». На собрание его принесли на руках. Он произ¬
нес страстную речь, сумев передать другим свое волнение
и убежденность в успехе.
С каждым днем, слабея физически, чувствуя, как рас¬
пространяется боль и зловещая чернота, Ожгибесов про¬
должал упрямо нести на плечах тяжесть начатой работы.
Как ни допекала болезнь, Ожгибесов всегда стоял в центре
событий. Он выселял из села кулаков, писал громовые ста¬
тьи о дезертирах уборки и выступал на суде общественным
обвинителем против лодырей и воров.
Каждый день товарищи брали Ожгибесова на спину и
несли в поле, к молотилкам, амбарам, конюшням. Он сам
хотел осмотреть сбрую, ощупать лошадиные холки, по ду¬
шам поговорить с бригадирами. В беседах с людьми он
умел находить сильные, простые слова. Самые озлоблен¬
ные, горластые участницы женских собраний начинали
налаживать ясли, самые ленивые конюхи хватались за
скребки.
Он брал с собой в поле газеты, гармонь, «ильичевку».
Ожгибесова снимали с пролетки или с чьей-нибудь креп¬
кой спины и опускали на траву. Сильный голос его
слышен был далеко. Он читал, пересказывал постановле¬
ния и статьи, иногда играл на гармони и сам сочинял
частушки.
...Теперь гармонь висит на гвозде. Человек остался с
одной искалеченной рукой. И все-таки Ожгибесов не сдал¬
ся. Он выучился писать левой рукой, стал диктовать свои
статьи пионерам, с которыми у него давняя дружба.
«Волнение жизни» не оставляет этого мужественпого,
бесконечно измученного человека. Летом этого года пред¬
седатель колхоза Толстиков решил спекульнуть огурцами.
В разгар уборки он нагрузил лодку и отправился за сто
верст на строительство Бумкомбината. Председатель кол¬
445

хоза и парторг были друзьями, но, когда Толстяков вер¬
нулся домой, он встретил ледяную усмешку парторга.
— Вот ты из каких! —сказал Ожгибесов.— Ну, спаси¬
бо. Зайди на собрание, порадуй колхозников.
По требованию Ожгибесова председателя выгнали из
колхоза. И так велико было негодование парторга, что в
тот же вечер он передал в райком и в рик заявление о
«батраке кулацкой жадности». Письмо было написано в
стихах крупным детским почерком. Парторг уже не мог
писать сам: он диктовал пионерам.
Неистребимой силой дышит каждая строка в дневнике
безногого и безрукого человека, обреченного на вечную
неподвижность. Здесь тезисы докладов Пика и Димитро¬
ва, пометки о рекордных удоях, названия абиссинских про¬
винций, список учебных пособий для школы. За всю свою
жизнь Ожгибесов выезжал из села только два раза: в Са-
рапуль и Пермь, но он постоянно в движении. Радио пере¬
носит его то на Красную площадь, то на палубу черномор¬
ского крейсера.
Этот бесстрашный человек называет свою болезнь
ржавчиной. Семнадцать раз ржавчина заставляла парторга
ложиться на операционной стол, и семнадцать раз он под¬
нимался, чтобы жить, организовывать, воевать.
В феврале 1936 года мы были в «Высоких горах» и не
застали парторга. Ожгибесова увезли в город Осу на оче¬
редную операцию. Там, в больничной палате, он расска¬
зал о судьбе «взволнованного на всю жизнь» молодого
сапожника из села Боголюбы.
Он сидел на подушках, сероглазый, молодой и очень
спокойный. Пальцы его последней руки были замотаны,
«ржавчина» вела наступление. Но даже боль не могла со¬
гнать с лица парторга улыбку — эту вечную спутницу си¬
лы. Возле больного лежали газеты, записная книжка,
исписанная острыми, крупными буквами, и несколько
писем.
Он расспрашивал, шутил, рассказывал о своих «фанта¬
зиях и мечтах». Единственная рука его была все время в
движении. И не хотелось верить, что завтра будет очеред¬
ная операция, не хотелось смотреть на пустой рукав и пло¬
ские складки одеяла.
Был февраль. В окна бились сухие снежные комья.
Парторг рассказывал о наступающей колхозной весне, о
событиях, заглушающих жестокую боль.
1936
44G

БАШМАК
ночь на 23 октября дежурпого врача Ми¬
чуринской больницы вызвали к телефону.
Говорила станция Кочетовка. Чей-то засту¬
женный голос, перебивая каждую фразу тре¬
вожным алеканьем, просил выслать лошадь:
только что на сортировочной горке вагоном
отрезало пальцы какому-то Панину.
— Кому-кому? — переспросил врач.
— Башмачнику! — заорал телефон.— Башмачнику
первой руки! Езжайте прямо к будке, на путя.
— Путя, путя,— сказал врач с досадой.— Заснул, дол¬
жно быть, ваш башмачник.
Лошадь выслали немедленно. Но пока врачебная тара¬
тайка летела сквозь дождь и темноту по отчаяннной гря¬
зи, прибыл на пригородном поезде сам пострадавший. Это
был остроносый, слегка смущенный парень, утонувший в
брезентовом плаще, как в колоколе. На мокром, иссечен¬
ном дождем лице остроносого боролись озабоченность и
острая боль. Правая изувеченная рука была наспех замо¬
тана покрасневшим бинтом. Впрочем, как показалось вра¬
чу, ночной пациент не слишком интересовался своей раз¬
дробленной рукой. Он походил больше на человека, явив¬
шегося для очередной перевязки, чем на больного, кото¬
рому через минуту будут ампутировать пальцы.
Попросив веничек, башмачник обмахнул огромные
спецсапоги и, пройдя на цыпочках по зеркальному полу,
запыхавшимся голосом спросил, где находится телефон.
— Телефон после,— сказал врач сурово,— режут паль¬
цы, а потом к телефону... Сестра, разденьте товарища.
Но товарищ, несмотря на смущенный вид, оказался на
редкость упрямым. Сняв плащ, он продолжал настаивать.
— Звиняюсь,— говорил он виноватым глухим тоном.—
Я по служебному... Я к старшому... К товарищу Мацневу.
И так настойчиво упрашивал, так волновался ночной
пациент, что доктор, ворча, подвел его к телефону.
Все стало понятным, как только парень снял трубку.
— Дайте будку! — закричал башмачник па весь кори¬
дор.— Кто? Мацнев? Старшой?.. Ну, что у нас на шестна¬
дцатом? Ничего?.. Ничего... Как ничего? А хопры? Руку
отрезало? Кому? Да то ж я сам говорю. Сам Папин. Не
руку, а пальцы. Сколько? А чи я доктор, знаю?
Он повернулся с виноватой улыбкой, и стало сразу
видно, как наволновался этот странный парень.
447

— Звиняюсь,— сказал он тише,— я по служебному.
Может, и пальцы оставил и там кто знает чего накрошил.
Все-таки четырнадцать хопров. И цистерна с бензином.
— Ну и как,— спросил врач, захваченный волнением
пациента,— накрошило?
— Не успело,— сказал пациент с облегчением,— пол¬
тора метра осталось.
И он стал, морщась, разматывать свою окровавленную
культяпку.
...Два пальца спасли, пересадив на них кожу с плеча,
третий пришлось ампутировать. Башмачник остался в
больнице. Он оказался не слишком разговорчивым собесед¬
ником, и каждый раз, когда сиделки расспрашивали о
подробностях несчастного случая, спешил перевести бесе¬
ду на узкотехнические темы.
— Скоба на башмаке укрепляется с внутренней сторо¬
ны,— говорил он, укачивая руку.— Это раз. Сочтите еще
скорость... Километров двадцать... Это два... Вот и вышло.
И только через несколько дней из московской и мест¬
ных газет в больнице узнали, что «Панин И. М., башмач¬
ник первой руки, беспартийный, рождения 1906 года», са¬
моотверженно пожертвовал пальцами, чтобы спасти пят¬
надцать вагонов. «Самоотверженно» — именно так было
сказано о молодом молчаливом башмачнике в выписке из
приказа, которую принесли товарищи в больницу.
— Да вы же герой-спартанец без пальца! — восклик¬
нул доктор, воспитанный на классических образцах чело¬
веческого мужества.— Муций Сцевола из деревни Терно¬
вая!
— Иван Михеевич,— поправила сиделка, знавшая
плохую память врача на имена и фамилии.
Она была права. Хрестоматийный римлянин, опустив¬
ший руку в огонь, полузабытый герой классных наставни¬
ков и гимназических латинистов, никак не мог служить ме¬
рилом мужества для башмачника. А мужество это, лишен¬
ное всякой рисовки, спокойное мужество молодого проле¬
тария, запомнилось всей стране.
В ночь на двадцать третье октября Панин работал на
шестнадцатом пути — самом загруженном и опасном уча¬
стке северной сортировочной горки. Здесь пробегали ваго¬
ны ускоренных поездов, холодильники, двухоски с вино¬
градом, с битой дичыо, стеклом, новыми автомашинами.
Здесь проплывали четырехосные нефтяники, гудели же¬
лезные, полные углем копры и тяжелые американки с пе¬
рилами вдоль плоских крыш.
448

Они бежали то в одиночку, то небольшими стаями,
одни стремительно, другие немного медленнее, и вся за¬
дача Панина заключалась в том, чтобы отнять у сотен тони
металла, скользящих под гору, излишнюю скорость. Ва¬
гоны должны были дойти до места назначения, но дойти
мягко, не разбив чугунных лбов. Для регулировки служи¬
ли башмаки. Десятки истертых железных полос с загну¬
тыми краями и приподнятыми концами лежали возле Па¬
нина. Их нужно было подкладывать под колеса. Подкла¬
дывать так, чтобы башмак не соскользнул от толчка. Не
слишком рано и не слишком поздно.
Со стороны это казалось несколько рискованным, но
однообразным, не требующим большого расчета занятием.
Мерный взмах руки... визг колеса, налетевшего на баш¬
мак... пучок искр... и вагон скользит дальше в замедлен¬
ном темпе. Но это было неверно. Всматриваясь в силуэт,
скользящий с горы, нужно было учитывать многое: вес,
количество тормозов, тип вагонов, инерцию, температуру,
даже погоду... В сильный мороз или дождь башмаки каза¬
лись смазанными маслом, а в оттепель металл вел себя как
напильник, сопротивляясь движению с неожиданной си¬
лой.
Двадцать третьего октября башмаки скользили легко.
Почти бесшумно пролетали мимо Панина четырехоски.
Ночь уже была на исходе, когда башмачник услышал кар¬
тавый голос рожка. Старший башмачник играл тревогу,
предупреждая шестнадцатый путь.
Панин взглянул на горку. Ему показалось, что вместо
вагонов летит с погашенными огнями паровоз. Однако в
ту же секунду понял, что, возглавляя цепочку вагонов,
вниз летит нефтяная цистерна.
— Пятнадцать копров, осторожно. Принимайте! —
сказал со столба рупор.
И в наступившей тишине Панин услышал нарастаю¬
щий железный гул.
По привычке он еще раз осмотрел рельсы. Все было в
порядке. Однобортные башмаки стояли на месте. Трево¬
жили только число вагонов и скорость. Впереди под гор¬
кой, куда неслись пятнадцать копров, стояли две цистерны
с нефтью и четыре товарных вагона.
Позже было установлено, что вагоны были пущены
под горку вместо трех тормозов на одном. Еще не зная
этого, Панин все же побежал вперед, чтобы в случае на¬
добности подбросить башмак. Но не успел он сделать и
десятка шагов, как услышал визг железа.,. Башмаки были
15 с, Диковский
449

сорваны колесами тяжелых копров. Не сдерживаемые ни¬
чем, четырехосные вагоны теперь бесшумно и плавно ле¬
тели в темноту, вниз, навстречу нефтяным цистернам.
Спотыкаясь о крестовины, Панин бросился вперед.
Рожок на горке продолжал звать на помощь. Но под¬
ручный был далеко внизу. Только один Панин, «башмач¬
ник первой руки», мчался вдоль рельсов, ища глазами
башмак.
Башмак лежал рядом на пятнадцатом пути. Панин на
лету рванул его за ручку, и в ту же секунду мимо него
бесшумно и плавно промчалась цистерна.
Все было кончено. Через минуту снизу должен был
донестись грохот металла, быть может крик товарища, за¬
жатого на тормозной площадке, свет, вспыхнувший от
удара цистерны...
Панин упал на колени. Рядом с его лицом мелькали ко¬
леса. Поняв, что ноги бессильны, Панин ждал теперь ко¬
роткого интервала, чтобы подбросить башмак.
Колесо... Тележка...
Колесо... Тележка...
Скорость сжала интервалы. Над головой Панина несся
сплошной железный борт копров. Блестел мокрый уголь.
Вагоны были тяжелы — сильные рессоры лежали, распла¬
ставшись горизонтально.
Колесо... Тележка...
Колесо... Тележка...
Ни в какой инструкции не было, конечно, сказано, что
башмачник, стоя на коленях, должен искать какой-то про¬
свет между колесами. Если бы и судили кого-нибудь после
аварии, то уж, конечно, не Панина. Впрочем, вряд ли в
ту секунду Панин думал о последствиях. Вся его воля была
собрана в кисти руки, зажавшей холодный башмак. Он ви¬
дел только черные чугунные круги. Только светлую, тон¬
кую дорожку, по которой, точно на цыпочках, с пугающей
легкостью скользили колеса.
Когда подходил четвертый вагон, Панин понял, что ин¬
тервала ждать нельзя. Тогда башмачник поступил так же
просто, как проста и пряма была его жизнь. Он вытя¬
нул руку и, стараясь быть точным, опустил башмак на
рельс...
...Боль в пальцах он почувствовал только в больнице и
то после телефонного звонка, когда «сердцу стало легче, а
руке и ломотио и жарко».
<1936>
450

УКЛАДЧИКИ ПАРАШЮТОВ
ы знаем и ценим соколиную смелость масте¬
ров парашютного спорта. Мы гордимся теми,
кто побеждает древнейшее человеческое чув¬
ство — чувство страха перед пространством.
Но, отмечая волю и выдержку, радуясь
вспышке шелка над головой смельчака, мы
часто забываем о внимательных, осторожных
руках, уложивших стропы и купол.
Есть специальности, лишенные внешнего блеска, о ко¬
торых мало говорят и еще меньше пишут. В авиации к ним
относятся мотористы, в парашютном спорте — укладчики.
В N-ckoiI авиачасти таких укладчиков двоэ: бывший
тракторист — механик Подпорин и харьковский столяр
Соколов. В их заботливые руки вручена жизнь десятков
товарищей, ибо каждый, кто отправляется в воздух, берет
с собой парашют. Сверток шелка здесь обязателен, как
противогаз в пехотных частях, как пробковый пояс во
флоте. Одни прикрепляют ранец к спине, другие подвеши¬
вают парашют на грудь, третьи укладывают тугую пачку
шелка па сиденье, и все, кто носит голубые петлицы, име¬
ют и парашютный значок.
Здесь прыгают каждые сутки. На рассвете, ночью,
днем, в снег, ветер, туман распахиваются над аэродромом
белые купола. И каждый день Соколов и Подпорин рас¬
кладывают длинный стол, похожий на ромб с отпиленны¬
ми концами. К этому столу привозят разбухшие пачки
смятого шелка, лямок и строп — парашюты, сложенпые
наспех среди кустарника, на пашне или мокрой траве.
Каждый парашки имеет свой паспорт. В нем отмечают¬
ся не только прыжки, но и возраст шелка и срок переклад¬
ки. Пусть никто в течение месяца не прикладывается к
красному кольцу — все равно на тридцатые сутки Соколов
и Подпорин распотрошат парашют. Шелк мог отсыреть,
слежаться под тяжестью летчика, резина — потерять элас¬
тичность. Нужно снова и снова проверять тонкую ткань,
швы, крепление стропов, пружины, конусы, трос.
Многие парашюты знакомы укладчикам и без паспор¬
та. Вот темно-зеленый зонт, на котором начальник пара¬
шютной группы Аминтаев с высоты семи тысяч шестисот
двенадцати метров из тридцатипятиградусного мороза
спустился в июньскую жару... Вот перкалевый парашют
страстного любителя затяжных прыжков командира Бай-
15*
451

калова. Этот купол уже не один раз стряхивало молние¬
носным рывком... Вот холодная, влажная ткань парашюта,
только что проплывшего через грозовые облака.
Нужно просушить, расправить, проверить и снова сло¬
жить эти пачки. Сложить так, чтобы в любых условиях, на
любой высоте парашют остановил стремительное падение
человека.
Есть нерушимая система укладки, где всякая вольность
и небрежность — тяжелое преступление. Сначала на дно
ранца ложатся стропы — двадцать восемь шелковых нитей.
Они укладываются плотно, но так, что любая из них легко
отделяется от соседних. На стропы опускается сложенный
купол. Он пушист, его складки наполнены воздухом, а
весь распахнутый ранец похож на огромную коробку со¬
зревшего хлопка.
На купол Подпорин укладывает маленький вытяжной
парашют. Составленный из пружин, он рвется из рук, точ¬
но голубь, и совсем как любитель голубиного спорта бе¬
режно зажимает его в ладонях Подпорин. Этот парашют
вырвется первым и вытащит за собой огромный кремовый
купол. Наконец, уже поверх шелка, закрытого чехлом,
протягивается трос с тремя шпильками. На шпильках дер¬
жится равновесие всей системы.
На днях парашютист N-ской авиачасти Байкалов сде¬
лал очередной прыжок. Соколов и Подпорин укладывали
поблизости аэродрома парашют, когда Байкалов «свечкой»
понесся к земле. На третьей секунде его стало вводить в
штопор.
Он падал один, без вспышки шелка, без узкой белой
ленты, которая должна была выскочить из-за плеча пара¬
шютиста на второй секунде.
Укладчики спокойно следили за падением. Соколов по¬
правлял нарукавник. Подпорин расправлял на столе
стропы.
Скорость увеличивалась. Парашют не раскрывался. Ка¬
залось, выбрасывая ноги, Байкалов силится разорвать что-
то, связывающее парашют.
Наконец, метрах в трехстах от земли парашютист точ¬
но зацепился за невидимый гвоздь. Узкая лента вырвалась
у него из-за плеча, и тотчас мягко уперся в воздух большой
белый зонт.
Укладчики вопросительно взглянули друг на друга.
— Секунд десять,— сказал спокойно Подпорин.
— Девять,— ответил Соколов.
Кто-то из молодых мотористов спросил Подпорипа;
452

— А вы знали, что будет прыжок затяжной?
— Нет,— сказал укладчик,— не знал.
— И не боялись? Ведь парашют-то вашей укладки...
Расправляя быстрыми пальцами складки материи,
укладчик сдержанно улыбнулся.
— Нет,— сказал он с вежливым удивлением,— не опа¬
сался. Ведь парашют-то нашей укладки.
<1936>
АРХИТЕКТУРНЫЕ УРОДЫ
огда подлетаешь к Свердловску на самоле¬
те, видишь два города: деревянный и камен¬
ный. Остатки Екатеринбурга и Свердловск.
Каменные дома точно броненосцы врезались
в гущу удирающих лодок. Всюду — на окра¬
инах, в центре, на площадях, в переулках —
трещит и пятится одноэтажная ветошь.
Но самолет делает несколько кругов, и к чувству ра¬
дости присоединяется досада. Слишком уж беспорядочно
расставлены по городу новые дома. Шестиэтажные бетон¬
ные кубы окружены мордастыми купеческими особняка¬
ми, столетние кружевца мезонинов выглядывают на улицу
в просвет между аскетическими каменными стенами.
Здесь нет сплошных новых улиц или даже крупных
участков. Знаменитый студенческий городок, расположен¬
ный в трех километрах от собственно Свердловска,— ис¬
ключение. Новостройки в Свердловске чаще всего лежат
островами. Впрочем, планировка — специальная тема.
Речь идет только о свердловских архитекторах и строите¬
лях.
Большинство новых свердловских домов выглядит так,
точно проектировали их не архитекторы, а учителя гео¬
метрии. Унылые бетонные коробки. Острые углы, моно¬
тонные краски и лысые стены делают почти все новые
здания близнецами, хотя проектировали их десятки раз-
лщчных людей. Как теперь по капителям, по форме окон,
лепным украшениям безошибочно угадываются стили про¬
шлых столетий, так наши потомки будут определять силь¬
но затянувшийся период левацких увлечений в свердлов¬
ской архитектуре. Характерная деталь: все свердловские
балконы — близнецы, все квадратны, все глухобетонны.
453

А ведь есть на Урале Каслинский завод, поразивший кра¬
сотой литых решеток парижскую выставку. Живы еще
каслинские мастера, способные превращать чугун в брюс¬
сельские кружева. А почему на родине мрамора тома так
одинаково серы? Убожество и бездарность выдаются за
проявление пролетарского стиля.
Многие дефекты свердловских зданий, выстроенных
три-четыре года назад, объясняются прежним голодом
па материалы и тесными строительными стандартами. Но
печать спешки и ремесленности по-прежнему лежит и на
новых работах многих свердловских архитекторов. Новые
здания не соответствуют ни экономике, ни вкусам населе¬
ния. Жизнь стала неизмеримо ярче, богаче, культурнее. На
наших глазах формируется человек социалистического об¬
щества, ненавидящий всякую схоластику, всяческую мерт¬
вечину.
На классическое наследство в Свердловске все еще смо¬
трят как на козла, которого опасно пускать в архитектур¬
ный огород. Колонны, пилястры, фронтоны и арки рассма¬
триваются блюстителями единого псевдопролетарского
стиля как некий архитектурный блуд.
Часть архитекторов, впрочем, слукавила. Подъезды
Дома Наркомтяжпрома и часть других построек подперты
тончайшими палочками — стыдливыми полупризнаниями
колонн. Единственно, кто позволил себе вывести в Сверд¬
ловске колонны — это профессор Крячков. Ну и достается
же за это профессору от его архитектурных противников.
Один молодой свердловский архитектор, кончивший
вуз только пять лет назад, но уже изрядно «маститый», вы¬
сказался о доме Крячкова как о классовом враге.
— Самовар... крендель... купчина! Он портит весь про¬
филь Свердловска.
А когда его попросили назвать дома, украшающие про¬
филь Свердловска, молодой архитектор задумался.
— Видите ли,— сказал он уклончиво,— мы не против
классики, но хотим видеть ее в своем преломлении. Не ам¬
пир же нам воскрешать. Мы пока только прощупываем
наш стиль.
Странным «прощупыванием» занимаются некоторые
свердловские архитекторы. В Доме Наркомтяжпрома (ав->
торы Валенков и Коротков) окна почему-то расположены,
как в тюремных камерах, на уровне подбородка взрослого
человека. Архитектор Голубев, спроектировавший Дом пе¬
чати в виде слоеного пирога, отличился еще и тем, что в
домах специалиста вывел окна уборных прямо на улицу.
454

Другой архитектор, Захаров, автор проекта гостиницы
♦Большой Урал», поставил перед этим сооружением две
скромные задачи: 1) отучить приезжающих от излишних
командировок; 2) доказать, как немного нужно в жизни
неизбалованному человеку. Это удалось вполне: здание
бесспорно казарменно снаружи и вполне неряшливо
внутри.
Но пальму первенства все же держит студенческий го¬
родок — детище планировочного аппарата Горпромхоза.
Иначе, как разнузданной халтурой, квалифицировать это
строительство нельзя. Это не дома, где живут и учатся бу¬
дущие инженеры, врачи, педагоги, а пятиэтажные кроль¬
чатники. Здесь одинаково плохо все: голые, как ладонь,
фасады, узкие кишки коридоров, низкие потолки, тесные
лестницы, фанерные двери, ржавые перила балкона.
В центре Свердловска высится огромный Дом промыш¬
ленности. Внутри здание это отделано с большой тщатель¬
ностью. Мозаичные панно, мраморная облицовка, полиро¬
ванный дуб, никель — все это выглядит отлично. Но зачем
архитектору Фридману понадобилось делать фасад в виде
геометрических клеток и узких полосок камня?
Мы не собираемся огульно охаивать работу всех сверд¬
ловских архитекторов. Есть ряд отличных зданий, способ¬
ных украсить любую из наших столиц. Например, 2-й Дом
Советов выгодно отличается от своих соседей отсутствием
штампа в оформлении фасадов, удачным применением об¬
лицовочных материалов и комфортабельностью помеще¬
ний. Но это исключение.
Впрочем, о внешнем виде многих новых свердловских
домов трудно судить. Они просто не достроены. Как пра¬
вило, и жильцы и учреждения Свердловска въезжают в
незаконченные дома. Не успеют каменщики на пятом эта¬
же уложить последний кирпич, как на первом уже наве¬
шивают фанерные двери и вносят столы. Городок втузов
выглядит поэтому каким-то усатым ребенком. За пять лет
в нем успели износиться двери, рамы, полы, но до сего
времени из балконов торчат прутья арматуры и первобыт¬
но голы грязные кирпичи.
Второй год живет с обнаженным фасадом и мертвыми
клетками лифта гостиница «Большой Урал». Огромное
здание это проектировалось и строилось настолько неряш¬
ливо, что только впоследствии были обнаружены любопыт¬
ные «мелочи». Оказалось, что водопровод работает только
до третьего этажа, что ванны не влезают в ванные комнаты,
а стены промерзают насквозь.
455

В доме областного отдела народного образования, где
размещены десятки учреждений, в пустых лестничных
клетках свищет ветер, торчит голая дранка, болтаются
провода и люди карабкаются по каким-то деревянным под¬
мосткам.
Очевидно, вследствие полного равнодушия к своим де¬
тищам большинство свердловских архитекторов не любит
показываться на лесах. Не в моде здесь и конкурсы на луч¬
ший проект.
Городу нужен главный архитектор — человек с боль¬
шим кругозором и хорошим вкусом, который мог бы авто¬
ритетно и жестко сказать:
— Это серо... неряшливо... скучно... Это недостойно
Свердловска.
Больше браковать и учиться. Смелее изобретать и, ра¬
зумеется, достраивать до конца.
Свердловск, 1936
ПЕРИФЕРИЯ
— Провинция, это где?
— Нигде... Ее Гоголь выдумал.
(Из разговора третьеклассников)
ашему городу тысяча лет. Прежде он стоял
на торговом пути и был известен купцам и
варягам, а теперь прославился на весь
СССР. Он славится: 1) расположением на
Оке, 2) музеем первобытного рода, произве¬
дением Шишкина и комнатой, как жили в
курной избе. Еще славится театром (драм.),
ПРЗ им. Дзержинского, а также фанерным заводом и бо¬
гатой историей прошлого...»
Не будем придирчивы к этой сбивчивой справке о Му¬
роме. Автор ее — школьник 3-го класса. С высоты своих
десяти лет он еще не смог хорошо разглядеть старый
город.
Важно другое, чего не смог ясно высказать ребенок*
Город славен в прошлом, богат в настоящем. В этом схо¬
дятся и школьник и взрослые муромские патриоты, еще
помнящие свой город торговым, монашеским, наполнен¬
ным гудением всех девятнадцати колоколен.
456*

Попробуйте сегодня назвать скромный Муром провин¬
цией, и на вас покосятся с недоумением и обидой. Какая
провинция, если в Муроме свыше 40 тысяч жителей, 16
предприятий, 4 средних школы, ежедневная газета, музей
и театр, если здесь живут представители разнообразней¬
ших профессий — от инженера-механика до академика
живописи.
Унылое слово «провинция» потеряло право на место¬
жительство в нашей стране. Когда сегодня хотят упомя¬
нуть о пунктах, отдаленных от центра, говорят — перифе¬
рия. Это точное, никому не обидное слово.
Сколько чернил, желчи, темных красок истратили в
свое время литераторы и художники, чтобы доказать, как
уныла и однообразна провинция, как чудаковаты, скучны
интеллигенты в уездных городах. И сколько интересных,
талантливых, безгранично увлеченных работой советских
интеллигентов живет сегодня в районном городе Муроме!
...Старый лобастый дом. Темные, строгие окна. По ста¬
ринке на цепи тяжелая калитка. Но из подвала, где свер¬
кают сильные лампы, доносятся молодые, разгоряченные
спором голоса.
Здесь уже несколько десятилетий живет старейший жи¬
вописец города Мурома — Иван Семенович Куликов. Сын
крепостного маляра, ученик богомаза, помогавший Репи¬
ну в работе над его знаменитой картиной «Заседапие Го¬
сударственного совета».
Мастерская Куликова — место постоянных встреч му¬
ромских художников. Сюда приходит молодежь из местной
студии, художники-самоучки, школьники. Здесь говорят о
последних московских выставках, о наследстве Репина и
гравюрах Рембрандта, делятся темами будущих работ, за¬
писывают рецепты составления красок.
Муром — город живописцев. Тут выросли зрелые ста¬
рые мастера — Целебровский, Дьяконов, Морозов. В мест¬
ной художественной студии учатся сегодня десятки лю¬
дей; на Всероссийской выставке художников-самоучек мо¬
лодые муромские живописцы Андрей Морозов и Василии
Серов получили две первые премии.
В музее по соседству с портретами именитых людей
прошлых столетий — князей, губернаторов, окских куп¬
цов — висят портреты председателей сельских Советов,
бригадиров, стахановцев района. Многие из них написаны
мастерски. Особенно хорош портрет девушки в юнгштур-
мовке (работы Куликова). Она некрасива, даже немного
наивна, подбоченившаяся на фоне красного знамени ма¬
457

ленькая сельская комсомолка. Но люди подолгу простаи¬
вают перед картиной, уже известной стране по тысячам
репродукций. Портрет живет — столько хорошего юноше¬
ского упрямства, смелости, энергии в блеске глаз, в посад¬
ке девичьей головы.
Десятилетний патриот не ошибся, утверждая, что Му¬
ром славится музеем. В 1936 году в городе с сорокатысяч¬
ным населением музей посетило сорок две тысячи человек.
Это означает, что многие горожане побывали в своем му¬
зее по нескольку раз, что тысячи людей приезжали сюда
из окрестных колхозов, из Выксы, Горького и других го¬
родов.
Посетитель, изучающий революционное движение,
найдет здесь номера «Искры», нелегальные библиотечки
студентов, конспекты участников первых марксистских
кружков, сатирические журналы 1905 года, кандалы, ра¬
порты жандармов, интересные документы гражданской
войны.
Любитель искусства встретит картины Брюллова, Шиш¬
кина, Саврасова, Поленова, Коровина, Сурикова, переко¬
чевавшие сюда из имения графов Уваровых.
Человек, интересующийся стариной, найдет кистени,
бердыши, кремневые ружья, кольчуги муромских витязей,
ларцы, ендовы, резные наличники, древние деньги и
ткани.
Директор этого музея Иван Петрович Богатов — один
из самых популярных жителей Мурома. Журналист, автор
интересных исторических и антирелигиозных работ, неуто¬
мимый собиратель предметов старины и искусства, он пре¬
вратил музей из пыльной кунсткамеры в дом культуры,
где учатся тысячи горожан и колхозников.
Утром в будний февральский день мы встретили здесь
три группы: молодых художников, копирующих картину
Тьеполо, школьников, читающих вслух купчую на кара¬
чаровских крепостных, и колхозников, слушающих объяс¬
нения лектора о первобытном обществе.
Директор разбирал экспонаты. Он только что вернулся
из поездки по колхозам, куда возил передвижную выстав¬
ку «Происхождение человека». Вместе с женой, на санях,
в тридцатиградусные морозы, он объехал одиннадцать сел,
поморозил щеку, но результатами поездки был доволен.
— Как слушают!—говорил он, дуя в озябшие кула¬
ки.— Ни одного слова зря не пропало.
Потом он показал музейные новинки, приобретенные
за последние дни: номер ленинской «Искры», несколько
458

редких книг, самодельное ружье времен гражданской
войны.
— Тесновато живем,— заметил он сокрушенно,— раз¬
вернуться по-настоящему негде.
Директор забыл добавить, что музей, которому идет
всего девятнадцатый год, занимает трехэтажный особ¬
няк — одно из крупнейших в городе зданий.
Интеллигенция районного центра разнообразна по со¬
ставу. Здесь учителя средних школ, инженеры, актеры,
бухгалтеры, аптекари, врачи, художники, библиотекари,
музыканты.
Когда заходит речь о людях, известных всему городу,
редкий муромский житель не спросит:
— А Валенкова слышали?
Старый музыкант-композитор — гордость Мурома. Че¬
ловек этот слеп. Талантливый пианист, получивший музы¬
кальное образование в Петербурге, был вынужден настраи¬
вать рояли, работать тапером в провинциальных кино.
Революция сделала его педагогом, руководителем музы¬
кальных кружков и хоров. Ни один концерт в городе не
проходит без участия Валенкова. Он знакомит Муром с
произведениями Шопена, Шуберта, Рубинштейна, Моцар¬
та, Чайковского, Глинки. Память его огромна. Он играет
без нот.
Слепой муромский пианист написал несколько вальсов,
переложил на музыку ряд стихов Пушкина и басен Кры¬
лова. Песни привились. Их поют в муромских школах.
Сегодня он руководитель радиостудии. Вокруг Петра
Кузьмича Валенкова группируются муромские певцы и
музыканты. На последних радиоконцертах, которые слу¬
шал город, выступали: главный кассир почты, контролер
районной сберкассы, преподавательница литературы, бух¬
галтер, секретарь музея, домохозяйка, мастерица-шапоч-
ница и другие муромские активисты.
Хорошо знает Муром и педагога Зееста. Об этом жиз¬
нерадостном пожилом человеке, постоянно окруженном
ребятами, в городе говорят с большой теплотой:
— Наш пушкинист.
Двадцать лет Василий Васильевич Зеест ведет в сред¬
ней школе родной язык и литературу. Да только ли в шко¬
ле? Лекции муромского пушкиниста можно слышать на
собраниях хлебопеков, у красноармейцев, на курсах пред¬
седателей сельсоветов, у карачаровских колхозников.
В 13-й школе Василий Васильевич известен не только
как строгий и требовательный педагог. Он увлекательный
459

рассказчик, постоянный консультант школьных художни¬
ков, организатор кукольного театра.
Все это — старожилы города Мурома. Люди, у которых
за октябрьской чертой половина жизни. Но есть в Муроме
интеллигенты целиком советской формации, представите¬
ли таких профессий, о которых здесь прежде никогда не
слыхали. К ним относится Галина Ивановна Кирьянова,
заведующая Домом партийного просвещения. Эта малень¬
кая, хрупкая женщина выбрала своей пожизненной про¬
фессией пропаганду.
В доме, которым руководит Кирьянова, помещался
прежде грязнейший муромский кабак. Дом вычищен, пе¬
рестроен коммунистами города. С гордостью показывает
Кирьянова переполненные аудитории, лекционный зал,
фундаментальную библиотеку, где рядом с книгами Марк¬
са, Ленина стоят томы Аристотеля, Гегеля, Смита, Бэкона,
Дарвина, Тимирязева. Волнуясь, рассказывает о занятиях
по политграмоте и философии, о коммунистах, севших на
старости лет за дроби и географию, об упорстве в учебе
и способностях местной уборщицы. В январе этого года
через Дом партийного просвещения прошло две тысячи
пятьсот человек...
В небольшом городе люди хорошо заметны. Доктор
Вейсов — тот появился в Муроме только в 1935 году. Се¬
годня о молодом хирурге с уважением отзываются сотни
людей.
Это очень прямой, веселый, сероглазый человек. Он с
большой энергией привел в порядок хирургическое отде¬
ление. Ему нравятся трудные, сложные операции.
Привезли работницу с перерезанными сухожилиями
кисти руки. Сухожилия трудно срастаются. Тем интерес¬
нее и почетнее работа хирурга. Вейсов сшил сухожилия,
возвратил тканям эластичность, пальцам — движение.
Колхозник привез в больницу жену. У женщины был
свищ мочевого пузыря. Болезнь длилась долго. Три раза
Вейсов повторял операцию, пока добился удачных ре¬
зультатов.
— Муж приехал за ней на санях. И для них и для нас
праздник.
— Какую из своих операций считаете самой значи¬
тельной?
— Ту, которую я не сделал.
В Муроме немало интеллигентов — коммунистов и ком¬
сомольцев, людей, получивших образование в советских
вузах.
460

Анатолий Васильевич Бехтин — интеллигент совет¬
ской закалки. Батрак — рабфаковец — слесарь-котель¬
щик — помощник машиниста, он к двадцати девяаи годам
стал одним из лучших муромских инженеров, начальни¬
ком колесного цеха паровозоремонтного завода. Это очень
«трудный» цех, запущенный, привыкший к значительным
скидкам и допускам.
Вот уже несколько месяцев, как идет жестокая борьба
за миллиметры, за честь Мурома.
Маленький человек с яркими юношескими глазами вы¬
бегает из цеха ровно на пять минут. Больше нельзя: он
еще не привел в порядок свое хозяйство.
— Вы думаете, колесная пара — пустяк? Натянул
бандаж... ободрал... пустил... Раньше допуск в диаметре
колеса был четыре миллиметра, сегодня пять десятых.
Он говорит и рубит воздух нетерпеливой рукой и по¬
глядывает на часы. Еще минута, и он уже пробирается
между паровозных колес — досадующий, почему день не
разделен на микрочастицы.
* * *
Нельзя сказать, чтобы муромские интеллигенты были
вполне довольны своим городом. Мы слышали, как на со¬
браниях, в разговорах друг с другом люди говорили о Му¬
роме справедливые и резкие вещи.
Люди жаловались на запущенность города, на жилищ¬
ную тесноту, на отсутствие книжных новинок, на холод в
радиостудии, на отсутствие париков и костюмов для шек¬
спировского спектакля. И это была не обывательская вор¬
котня, а справедливые, ясные требования муромских пат¬
риотов, желающих сделать свой город культурнее, чище,
богаче.
Ни учитель, ни слепой музыкант, ни врач, ни худож¬
ник не намекнули, что скучна, однообразна жизнь в рай¬
онном центре. Даже крепко поругивая Муром, ни один
из этих людей не произнес обидных слов — провинция,
глушь, захолустье, столь употребительных прежде по от¬
ношению к уездным городам.
Нет захолустья. Есть периферия, где люди работают
гак же настойчиво, дружно, самоотверженно, как и в
центре.
Муром, 1937)
461

ТУНДРА И КУЛЬТУРА
а улицах Петропавловска, на берегу моря
или тропинках городского парка можно час¬
то встретить молодых эскимосов и чукчей,
одетых в темно-синие кителя. С живым ин¬
тересом рассматривают они маленький се¬
верный город, его крытые цинком дома, бе¬
реговые рощи, порт, полосатые рыбацкие
шхуны, автомобили, витрины скромных магазинов, само¬
леты, изредка пролетающие над бухтой.
Среди них несколько девушек, таких же коренастых,
смуглых.
Это — слушатели единственной на Камчатке нацио¬
нальной совпартшколы, съехавшиеся в Петропавловск за
тысячи километров на собаках, оленях, пароходах. Многие
из них вместе с меховой одеждой оставили здесь широкие
охотничьи лыжи, на которых они прошли почти всю Кам¬
чатку.
За одной партой встречаются в Петропавловске и зве¬
робои из Уэлена н каюры из Анадыря. Будущие секретари
первичных организаций, председатели сельсоветов (их 47
человек), разговаривающие на шести-семи языках, зна¬
комятся здесь с начатками грамоты и культуры.
Если говорить точно, это не совпартшкола, а своеоб¬
разные курсы ликбеза, где, кроме изучения русского язы¬
ка, обществоведения, арифметики, географии, слушатели
узнают тысячи вещей, которых нет ни в каких програм¬
мах. Прежде чем познакомиться с алфавитом и таблицей
умножения, курсанты учатся, как стричь ногти, шнуро¬
вать ботинки, застегивать рубахи. Капиталистические
хищники, менявшие спирт на пушнину, весьма однобоко
знакомили чукотских туземцев-охотников с европейской
культурой. Люди, приезжающие на учебу из районов,
куда в течение многих лет забирались в старое время шху¬
ны миллионеров, о!Лично стреляют из винчестера, умеют
обращаться с патефоном, знают вкус виски, но еще не бра¬
ли в руки книг, не спали на простынях, не носили белья.
В совпартшколе они впервые видят на глобусе страну,
на краю которой находится родная Чукотка, узнают, что
такое конституция, как устроено сердце, где течет Днепр,
кто такой Горький, почему светит луна. Те, кто учится с
детства, постепенно, год за годом впитывая культуру, не
поймут, как трудно приходится человеку, когда наука вне¬
запно обрушивается на его голову. Многие слушатели сов¬
462

партшколы жалуются: с непривычки болят голова и гла¬
за. Знания ошеломляют, как слишком сильный свет, во¬
рвавшийся в зрачки после долгого пребывания их в сумер¬
ках. И какой замечательной трудоспособностью, дисципли¬
ной и упорством нужно обладать, чтобы осилить, перева¬
рить лавину ошеломляющих впечатлений!
Учиться трудно еще и потому, что ни один из педаго¬
гов совпартшколы не знает языков северных народов.
(Следует вспомнить еще одно затруднение, ослабляющее
восприимчивость курсантов: какие-то петропавловские чи¬
новники вздумали посадить северян, приезжающих в шко¬
лу и привыкших к свежему моржовому, нерпячьему мясу,
на суточные щи и соленую сельдь.)
Чуванцу Андрею Плиско пятьдесят лет. Он случайно
попал в Петропавловск, опоздал на пароход, идущий на
север, и, чтобы зима не пропала даром, согласился учить¬
ся в совпартшколе. Педагоги, учившие старого каюра,
рассказывают, что в жизни они не видели более упорного
человека. В классе, на улице, в общежитии он не расста¬
вался с букварем, все время повторял по слогам самостоя¬
тельно прочитанные слова. Когда урок плохо укладывался
в голове, старый чуванец бил себя кулаком. Он находил,
что человеческий череп слишком тесен, и часто жаловал¬
ся на какую-то черную птицу, мешающую запоминать
урок. Прочтя новое слово, он смеялся от радости, застав¬
лял слушать товарищей. Выучившись писать, он стал рас¬
писываться с необычайной важностью.
Дети Андрея Плиско учились в одной из чукотских
школ. Весной, уезжая на родину, каюр сказал своему учи¬
телю:
— Надо, однако, ребяткам книжки купить.
Он отыскал в магазине самые толстые, самые умные
книги — теоретическую физику, журнал «Под знаменем
марксизма». Когда старики стали отговаривать его, он ре¬
зонно ответил:
— Сегодня трудно, завтра легко. Надо немного при¬
выкать.
Первый год учебы в Петропавловске встретил курсан¬
тов влажными весенними ветрами и летней пылыо. Боль¬
шинство курсантов тоскуют по Северу. Чукчи, тоскуя, хо¬
дят в местный музей и часами простаивают возле моделей
яранг и нарт... Поборов тоску по Северу, они занимаются с
огромным упорством.
Никула Тумчакай, каюр-пастух, пошел в совпартшколу
неграмотным. Теперь на третьем курсе он, осилив дроби
463

и спряжения, читал «Капитанскую дочку», «Гавроша»,
«Гулливера», «Рассказ о великом плане». Он — член пет¬
ропавловского аэроклуба и страстно мечтает быть первым
летчиком-чукчей.
Маленькая эскимоска, повариха из одной школы, вы¬
глядит совсем подростком, но какая-то чукотская франти¬
ха уже успела испортить прекрасное смуглое лицо: две
мушки, тонкие синие линии рассекают подбородок и нос
девушки. Несмотря на молодость, она видела значительно
больше, чем ее старшие товарищи, успела побывать во
Владивостоке, куда она ездила как «ворошиловский стре¬
лок» — делегат Петропавловска. Необычайно разнообра¬
зен круг интересов молодых эскимосов и чукчей. Ламут
Черкасов прочел Конституцию, «Избирательные права»,
«Я люблю», книжку «Борьба за огонь», сказки Пушкина,
сочинения Лермонтова. Это очень много, потому что зача¬
стую в книгах курсанту непонятно каждое пятое слово.
Толстые книги в совпартшколе читают с трудом. На таких
читателей, как коряк Anna, одолевший самостоятельно
«Цусиму», смотрят с большим уважением.
Упорно читают в школе сказки Пушкина. Почему-то
особенно привилась «Сказка о попе и работнике его
Балде». Обаяние лукавого юмора с одинаковой силой дей¬
ствует и на маленькую уборщицу из полярного коопера¬
тива, и на бывалого охотника, только вчера снявшего с
себя амулет — какого-то лесного зверька. И когда олений
пастух Никуда Тумчакай, бронзовый крепыш с пушисты¬
ми бровями, начинает вслух читать пушкинскую сказку,
несколько голосов подхватывают знакомые строки: «С пер¬
вого щелчка прыгнул поп до потолка». Один из художни¬
ков даже изобразил эту сцену в красках. На берегу моря
в пиджачной паре, в ослепительном галстуке, вытянув ру¬
ку, стоит Балда. Возле него с желтым крестом на шее
поп. Сзади из воды высовывают головы моржи, без кото¬
рых не существует для чукчей ни одного пейзажа.
В библиотеке совпартшколы хранится около сотни дру¬
гих интереснейших рисунков. Люди, впервые взявшие в
руки карандаш и кисть, удивляют лаконичностью, точно¬
стью рисунка, острым чутьем объемов, красок. Охота, лю¬
бимая тема художников, представлена в сотнях вариан¬
тов. Пестрые горы со снежными гребнями, фантастичес¬
кие деревья, обросшие корнями, каменистые склоны.
Чукча рисует моржей. Их широкие сжатые морды и
клыки, жирные складки и шея, контуры могучего тела —
все анатомически безупречно.
464

Честность — замечательное качество, присущее наро¬
дам Севера,— сказывается в рисунках. Если на пароходе,
который видел чукча, было полсотни иллюминаторов, ров¬
но столько же будет на рисунке.
Одному художнику, рисовавшему китобойное судно,
посоветовали нарисовать флаг на корме.
— Так будет красиво,— сказал советчик.
— Так будет неверно,— ответил художник.— Я думаю,
ты видел другой пароход.
Пастухи и охотники за моржами и нерпами, рыболо¬
вы, каюры собачьих упряжек, люди, выросшие среди при¬
вычного однообразия тундры, меняют ремесло: они хотят
быть тем, что в их глазах олицетворяет на Севере челове¬
ческое могущество — учителями, врачами, героями-летчи-
ками, мотористами катеров, капитанами.
На днях в Петропавловске ожидаются пароходы, иду¬
щие на Север, единственные, с которыми можно в этом
году вернуться на родину, но все сорок семь курсантов
твердо решили: пароходы увезут только письма родным,
написанные по возможности без ошибок. Их авторы оста¬
нутся в Петропавловске.
Впрочем, новички несколько раз поднимаются на сой¬
ку, откуда далеко видна гладь Авачинской бухты.
Если нельзя увидеть берег родной Чукотки, кто может
осудить человека, молчаливо следящего за корабельными
мачтами?
Пароход «Алеут»
Июль 193?
ГЕРОЙ ШКОЛЫ
тро. Хлопают ставни, скрипят деревянные
тротуары. Высокая озабоченная женщина, в
черной шапочке на седеющей голове, тороп¬
ливо проходит по улице.
— Здравствуйте, Клавдия Ивановна!
— Тетя Клава, доброе утро!
Домашняя хозяйка с ведрами, милицио¬
нер, стрелочник с медным рожком, швея за окном мас¬
терской, шофер, монтер на телеграфном столбе, молодой
командир с петлицами летчика, стайка школьников — все
они, старые и молодые жители города Алатыря, с одинако¬
вой радостью встречают пожилую женщину.
Она кивает головой, улыбается горожанам, как старым
465

друзьям, но не останавливается по дороге. Нельзя оста¬
навливаться, если через полчаса начнется урок.
День второклассников Алатырской начальной школы
открывается диктантом. Сорок три головы склонились над
партами.
— Наступила холодная, суровая зима,— диктует учи¬
тельница,— ветви деревьев покрылись серебристым инеем.
Улыбаясь одними глазами, высокая седеющая женщина
проходит по классу, поправляет тетради и ручки, выпрям¬
ляет плечи у сутулящихся. Слово за словом шлифует она
каждую фразу диктанта.
Молодые педагоги из соседних средних школ часто за¬
глядывают в класс Клавдии Ивановны Муравьевой, что¬
бы разведать секрет успеха ее учеников. Ученые-методи¬
сты, педагогические институты просят скромную алатыр-
скую учительницу написать о методике ее работы. Она
шлет ответы, очень краткие и настолько простые, что лю¬
бители сложных формулировок разводят руками. Клавдия
Ивановна Муравьева — член Совета при наркоме просве¬
щения — напоминает о самых простых вещах. Советует не
спешить, добиваться полного усвоения урока, не бояться
повторений пройденного. Пусть это будет простая ариф¬
метическая задача или беседа о деепричастиях — ученик
должен разрешить все сомнения в классе.
Не пишет только Клавдия Ивановна, что в школе для
нее сконцентрирована вся жизнь. Здесь она сорок семь
лет назад дала свой первый урок. Здесь занимается по ве¬
черам с новичками, правит тетради, пишет письма роди¬
телям и готовится к очередному уроку. Да, готовится. Че¬
ловек, у которого за плечами почти полвека педагогичес¬
кой работы, не полагаясь на свой опыт, обдумывает каж¬
дый следующий урок. Это особенно важно потому, что нар-
компросовские буквари и задачники не радуют старого
педагога. Дети стали смышленее, смелее, активнее, а со¬
ставители учебников продолжают придерживать ребят за
рукав. Букварь Фортунатовой слишком беден и мелок, в
задачах Павлова мало изобретательности и логики. Не до¬
жидаясь, когда составители поймут эту истину, Клавдия
Ивановна сама по вечерам сочиняет задачи. Есть в них са¬
молеты, паровозы, трактористы, каменщики, а самое глав¬
ное — желание увлечь ребенка, развить в нем находчи¬
вость, умение логически мыслить.
Закончен диктант, стерты с доски задачи. На партах
сорок три развернутые газеты. Это — любимый урок в пя¬
той Алатырской школе. Тот, кто безошибочно пишет дик-
Ш

таит, отлично знает, кто защищает Мадрид и чьи самоле¬
ты разрушают столицу Испании. Но сегодня второкласс¬
ники не заглядывают ни в Университетский городок, ни в
Валенсию. Речь идет о Конституции.
По совести говоря, вначале учительницу одолевали со¬
мнения. Конституция изложена словами гениальной прос¬
тоты и ясности, но по плечу ли будут заложенные в ней
мысли девятилетней детворе?
Однако сомнения отпалн, едва начался урок. Шла ше¬
стая читка Конституции. На партах лежали сорок три
пионерские газеты, и в каждой из них рукой Клавдии Ива¬
новны было подчеркнуто самое важное, самое доступное
девятилетнему ребенку. Читал пионер, стриженый, раскра¬
сневшийся, до того звонкоголосый, что пришлось плотнее
притворить двери.
Потом начали своими словами пересказывать основные
статьи Конституции. Речь шла о праве на труд, на отдых,
на образование. Можно было бы сначала долго рассказы¬
вать о новых предприятиях, об отсутствии безработицы в
стране, о вузах, домах отдыха. Но Клавдия Ивановна по¬
дошла к теме совсем просто.
— Кто из вас хочет, быть летчиком? — спросила она.
Оказалось полкласса.
— Кто педагогами? Кто врачами?
— Раньше мы не имели Конституции,— заявила девя¬
тилетняя докладчица.
— Ой, неправда! — сказала еле видная за партой оппо¬
нентка,— а что было в тысяча девятьсот двадцать четвер¬
том году?
— Тогда тоже была принята Конституция, но она сей¬
час устарела, больше нам не подходит,— ответила доклад¬
чица.
Многое из жизни школы не укладывается ни в какие
программы. Можно предложить школьникам выучить не¬
сколько сот строк из «Евгения Онегина», но нельзя на¬
сильно привить любви к пушкинской поэзии. Сколько ты¬
сяч школьников выросло глухими к пушкинскому стиху,
к гоголевской прозе только потому, что посредниками при
первом знакомстве с классиками были люди равнодушные,
неграмотные.
Муравьева никогда не мудрствовала, когда речь шла
о классиках. В то время как во многих школах выясняли
классовую сущность камер-юнкера Пушкина, Клавдия
Ивановна знакомила ребят с чудесными строками «Кав¬
казского пленника», «Полтавы». Да простят Клавдию
467

Ивановну составители схоластических учебников,— в пер¬
вую очередь она занялась не корнями мелкопоместного
дворянства, а таким будничным делом, как пояснение не¬
понятных для девятилетних ребят слов: вития, бард, ви¬
тязь, отрок, светлица, грация, фонтан, грядет. Сегодня
ученики Клавдии Ивановны читают Пушкина с одинако¬
вой охотой и дома и в классе.
Начальная школа в глазах старой учительницы — не¬
что большее, чем азбука грамоты. Это — азбука культуры,
в которую входят и букварь, и правила вежливости, и таб¬
лица умножения, и уменье грамотно строить речь.
Не случайно в пятой Алатырской школе дети не толь¬
ко правильно пишут, но и правильно говорят. Здесь редко
можно услышать: наверное, Лермонтов, процент, порт¬
фель.
Почти две тысячи человек вышли из школы, руководи¬
мой К. И. Муравьевой. Клавдия Ивановна лично довела от
первого до четвертого класса около шестисот детей.
Прежде чем получить звание учительницы, Клавдия
Ивановна несколько лет работала практиканткой. С горе¬
чью вспоминает она наезды и безапелляционные замеча¬
ния инспекторов, внезапные испытания грамотности ре¬
бят по славянским титлам, в которых сама Муравьева раз¬
биралась неважно. Только один инспектор народных учи¬
лищ оказался на редкость внимательным, простым чело¬
веком. Побывав на уроках, он сказал молодой практикан¬
тке:
— Хорошо, даже очень хорошо. Но не говорите так
громко. Другим классам мешаете и сами устаете, катар
горла можете легко приобрести.
Муравьеву назначили учительницей. Инспектором на¬
родных училищ был Ульянов, отец Владимира Ильича.
Старой учительнице пишут часто, много: наркомпросы,
методисты, педагогические институты, составители учеб¬
ников, родители школьников, директора, а больше всего —
бывшие ученики Клавдии Ивановны. Порой ее даже не¬
много пугает льющийся в Алатырь поток писем и теле¬
грамм. Нелегко отвечать на все вопросы. А вопросов уйма.
Просят выслать образцы диктанта, принять в школу сына
«того Коли, что сидел в 1906 году на третьей парте от
окна», предлагают установить обмен гербариями, дневни¬
ками, рисунками, наконец, просто рассказывают старой
учительнице, что случилось с ее питомцами.
...«Клавдия Ивановна, поздравьте меня с дипломом.
Я теперь инженер».
т

...«Горжусь своей первой учительницей, ставшей чле¬
ном Совета при наркоме просвещения».
Клавдия Ивановна складывает письма инженеров, пе¬
дагогов, командиров Красной Армии, врачей, как пачку
школьных тетрадей, и перечитывает по вечерам.
Пробегая строчки, она по старой учительской привычке
обмакивает перо в красные чернила. Но перо высыхает,
не прикоснувшись к бумаге. Мягкие знаки, запятые, пере¬
носы и кавычки — все на месте.
Клавдия Ивановна кладет ручку.
— Отличные письма,— говорит она облегченно,— ве¬
селые, искренние. И притом без ошибок.
Алатырь, Чувашская АССР
1937
ОХОТА НА КИТОВ
от и киты!
Широким взмахом руки капитан Зарва
обводит полморя.
Он стоит возле пушки — веселый, боль¬
шеголовый, лысый, в болотных сапогах и те¬
лячьей куртке — и тоном гостеприимного хо¬
зяина рассказывает о повадках китов.
— Есть киты пасущиеся и киты ходовые,— поясняет
он громко.— Ходовой шьет напрямик, ему сворачивать не¬
когда. А пасущийся норовит все кругами, кругами. Верно,
Генри?
Гарпунер Генри Трайдер, огромный безбровый норве¬
жец в полушубке и бурках, сочувственно кивает головой.
— Всякий кит хорошо,— говорит он, подумав.— Осо¬
бенно который не может уйти.
...Маленький железный корабль идет открытым морем.
Ни острова, ни паруса, ни дымка. Одна вода, рябая от вет¬
ра, накрытая рваным туманом. Временами открывается го¬
ризонт, тогда видны невысокие, похожие на всплески фон¬
таны: так рисуют на лубочных картинах морские бои.
Это серое невзрачное море насыщено планктоном —
крошечными ракообразными существами, о которых дога¬
дываешься только ночью, по фосфорическим бликам. Здесь
пасутся киты. Раскрыв пасти, они медленно бродят среди
неистребимой живой «ухи», отцеживают воду сквозь гус¬
тую щетку усов, снова зачерпывают, и так до тех пор, цока
469

выстрел гарпунной пушки не прервет этого грандиозного
обжорства.
Через каждые пятнадцать — двадцать минут кит под¬
нимается на поверхность сменять воздух. Тогда из дыхала
зверя со свистом, напоминающим паровоз, вырывается
мощная струя пара. Брызги воды взлетают на высоту в
четыре-пять метров.
G мачты китобойца, где сидит в деревянной бочке боц¬
ман Тимченко, видно сразу все судно.
Узкая палуба китобойца заставлена непомерно массив¬
ными механизмами. Барабаны, лебедки, цепи, шпили вы¬
глядят так, точно перенесены сюда с палубы вдвое боль¬
шего парохода.
На носу корабля, открытом и закругленном, точно кор¬
ма, стоит странная пушка. Из ее короткого дула выгляды¬
вает тяжелый железный гарпун, к казенной части при¬
креплена деревянная рукоять, напоминающая о старин¬
ных пистолетах.
Всюду видны канаты. Сухие и влажные, джутовые и
пеньковые, толщиной в руку и в палец, уложенные вось¬
мерками, бухтами, намотанные на огромные барабаны, бе¬
гущие через блоки,— они покрывают всю палубу, делая ее
похожей на канатную фабрику.
Возле бортов — свободная от вахты команда. Палуб-
пые матросы, механики, ученики, кочегары напряженно
разглядывают затянутое мглой море. Даже повар Вася Чу
Цупсян вышел на палубу со скалкой в руках. Похоже,
что команда «Трудфронта» истосковалась по берегу. Вот-
вот кто-нибудь крикнет: «Земля!»
Но вместо этого из бочки доносится сипловатый басок
боимана:
— Кит! Слева по носу!
— Еще один!
— Три за кормой!
Резким движением гарпунер разворачивает массивную
пушку. Движения его точны, расчетливы. Он вытянул
шею, всматриваясь в темную воду, из которой вот-вот под¬
нимется крутая спина.
Трое китов, ныряя и поднимаясь, точно по команде,
идут метрах в двухстах от борта. Блестят светло-корич¬
невые гладкие спины. Слышен сильный свист пара. В каж¬
дом животном не менее сорока — пятидесяти тонн, но как
величавы и пластичны движения могучих зверей!
Описывая большую дугу, киты приближаются к кора¬
блю. Нужно рассчитать движения китобойца так, чтобы
470

дружная тройка оказалась не дальше чем в тридцати мет¬
рах от носа.
— Полный вперед! — командует Генри.
Он стоит, широко расставив ноги, крепко сжимая ру¬
коять пушки. В охоте на зверя есть жесткое правило. Как
только гарпунер начал охоту, все — от капитана до коче¬
гара — выполняют волю стрелка.
Метрах в ста от борта киты выпускают пятый, видимо
предпоследний фонтан.
— Самый, самый полный!
Машина работает на полных оборотах. Ветер с силой
наваливается на рубку.
— Еще немного! — кричит в трубу Зарва.— Ну, два
оборота.
Старый керченский рыбак, человек южной крови, он
сорвал и комкает в руках фуражку, охваченный великим
охотничьим азартом.
Но, видимо, у перепуганных китов ход «полнее», чем
у «Трудфронта». Показав на секунду огромные хвостовые
лопасти, они почти вертикально уходят в темную воду. На
поверхности остаются только «блины», три круглых следа
от нырков.
— Лево руля! — командует Зарва.
И снова начинаются броски вперед, «подползание» к ки¬
там на «самом, самом малом ходу» с выключенными вен¬
тиляторами, шум которых пугает зверей,— изнурительная
для машин и людей погоня за неутомимым чудовищем.
Кит находится на поверхности две-три минуты. По
«блинам», по направлению плавника при последнем ныр¬
ке, нужно выследить зверя и всадить гарпун прежде, чем
кит успеет отдышаться.
Озябший Генри поворачивается к пушке спиной. Суе¬
верный, как все норвежские гарпунеры, он явно недово¬
лен присутствием на палубе посторонних людей.
— Я говорили стреляйт нет возможно,— ворчит он
сквозь зубы.— Это есть факт.
Но в этот момент боцман, перегнувшись из бочки, зыч¬
но кричит:
— Выходит... Кит за кормой!
— Сами, сами малый,— просит Генри.
Он слился с пушкой. Судно еле ползет вперед. Не слы¬
шно даже стука машины.
В глубине появилось темно-коричневое пятно. Оно рас¬
тет, приближается, двигаясь наперерез китобойцу. Вот-
вот корабль врежется в него носом.
471

Выстрел! Резкий толчок. Свист пара, вырвавшийся иа
дыхала чудовища. И сразу второй взрыв, на этот раз при¬
глушенный, неожиданно далекий. Это в теле кита разо¬
рвалась навинченная на гарпун граната.
Раненый кит задирает хвост и круто пикирует на дно.
На поверхности воды остается только «блин».
— Сорвался?
Но капитан молча показывает на барабаны. Маниль¬
ский канат сбегает с носа в мутную воду. Визжат блоки.
Канат ослабевает и напрягается с чудовищной силой.
Представьте удочку-мачту, двенадцатидюймовую лесу,
крючок-гарпун длиной в полтора метра и отчаянно мечу¬
щуюся тушу весом тонн в пятьдесят. Иногда от обрыва
каната не спасают даже мощные амортизаторы — пружи¬
ны, прикрепленные к килю судна.
Уже выпущено почти полкилометра троса, а кит все
еще сопротивляется, мечется, буксирует корабль. Наконец,
рывки становятся все слабее и слабее.
— Умер,— говорит Зарва с облегчением и вытирает
мокрый лоб.— Вот боров.
Кита поднимают на поверхность почти с километровой
глубины. Теперь он лежит возле борта, показывая полоса¬
тое белое брюхо. Это матка. Из сосков струится и смеши¬
вается с водой молоко.
Кит, перевернутый на спину, совсем не похож на кита.
Скорее это потерпевший аварию дирижабль, которого под¬
держивает на поверхности пароход. Вдоль всего брюха, то¬
чно гофрированный дюраль, тянутся ровные белые склад¬
ки. Только на конце «дирижабля» вместо стабилизаторов
огромный, удивительно симметричный рыбий хвост.
Мертвый кит тонет. Поэтому, притянув тушу к борту,
ее под большим давлением накачивают воздухом. Затем
кита конопатят, затыкая раны паклей и тряпками.
Китобоец возобновляет охоту. Убитого кита оставляют
в воде, воткнув в него длинный бамбуковый шест с крас¬
ным флажком.
...На рассвете, с трудом волоча три раздувшихся туши,
«Трудфронт» возвращается в бухту.
Навстречу китобойцу плывут какие-то странные клуб¬
ки, похожие на ржавые корабельные цепи. На цепях де¬
сятками сидят чайки. Это кишки и желудки — единствен¬
ное, что остается от огромных зверей. Тянет запахом —
сладковатым и приторным.
В глубине бухты, возле небольшого водопада, стоит
длинный зеленый пароход. Это «Алеут» — база советской
472

китобойной флотилии, а на языке моряков — просто «ма¬
ма». Вокруг «Алеута» толпятся сопки, пестрые, как соро¬
ки. Их вершины в снегу, подножья закрыты кедровни¬
ком и высокой травой.
Три близнеца-китобойца—«Авангард», «Энтузиаст» и
«Трудфронт» — стоят возле «мамы», принимая уголь и
воду. В бурой воде плавает суточная добыча флотилии —
пять полосатых китов-финвалов и два кашалота.
Не так давно в этих водах охотилась концессионная
компания. Концессионеры снимали только жир и усы, а
кости и мясо выбрасывали за борт, заражая Камчатское
побережье. Много крови хищникам испортил Александр
Игнатьевич Дудкин, командовавший в те годы небольшим
охранным судном. Охотясь за американскими и японски¬
ми браконьерами, отгоняя полупиратские шхуны от бога¬
тых лежбищ котиков и бобров, он не раз штрафовал и
хищников-китобойцев.
Концессия была ликвидирована. Сегодня Александр
Игнатьевич Дудкин — капитан-директор китобойной фло¬
тилии.
Впрочем, слово «кит, китовый» употребляют во фло¬
тилии редко. Есть более точные названия отдельных по¬
род: финвалы, блювалы, калифорнийские, горбачи, сейва¬
лы, бутыльносы, кашалоты, косатки.
Кит, убитый «Трудфронтом» вчера,— из породы фин¬
валов. Его сразу подхватывают за хвост петлей и втаски¬
вают на палубу через «слип» — широкое отверстие, про¬
резанное в корме «Алеута».
Теперь виден весь кит: крутые бока, постепенно пере¬
ходящие в длинный хвостовой стебель, метровые плавни¬
ки, усатая пасть, в которой может уместиться десяток мат¬
росов, крошечные глаза и мясистое дыхало, вырезанное в
форме буквы «S».
Инженер Фонов измеряет кита рулеткой от хвоста до
кончика рыла.
— Девятнадцать метров... Экземпляр рядовой...
Кит переходит в руки резчиков. Несколькими взмаха¬
ми похожего на секиру флешерного ножа они отделяют
голову от позвонков, подпарывают слои сала, и лебедка
начинает сдирать с туши тяжелые скользкие полосы. Сало
режут на весу, сбрасывая куски в люки варочных котлов,
прорезанные по краям палубы.
Первого кита, убитого советской флотилией, разделы¬
вали трое суток. Сегодня туша в пятьдесят тонн исчезает
за сорок пять минут. Виртуозы-резчики Соколов, Бабен¬
473

ко, Николаев, Затьковский, бригадир-орденоносец Пикула
работают с быстротой и точностью хирургов.
Палуба «Алеута» похожа на фантастическую бойню, в
которой лилипуты свежуют каких-то допотопных чудовищ.
Лежат челюсти, величиной с ворота, хвостовой стебель, по¬
хожий на фюзеляж самолета, позвонки, толщиной с бочо¬
нок. Лебедка поднимает сердце кита — метровый мешок,
наполненный черноватой кровью.
Ноги скользят по жирной палубе. Все время слышно
либо шипение шлангов, либо звук паровых пил, разгрыза¬
ющих исполинские кости.
Все здесь подавляет тяжестью. Пласты жира с одно¬
го финвала весят семь тонн, язык — полторы тонны, че¬
реп — две тонны, усы — полтонны.
Каждая туша стоит несколько десятков тысяч рублей.
Жир финвалов идет на маргарин, выделку кожи; низшие
сорта — на смазку машин и закалку стали. Мясо, напоми¬
нающее вкусом оленину,— на консервы. Плавники, хвос¬
ты — на клей. Китовый ус — для корсетов, матрацев, ис¬
кусственных страусовых перьев, тонкие нити из расщеп¬
ленного китового уса вплетаются в шелковые ткани, при¬
давая им эластичность и прочность. Внутренности разма¬
лываются на тук, пористые кости служат отличными филь¬
трами.
Особенно ценится жир кашалотов. В голове этого зу¬
бастого чудовища содержится две топны прозрачного
спермацета, застывающего на воздухе причудливыми кри¬
сталлами. Жир этот идет в парфюмерию для выработки
мазей и косметических кремов.
Ценность китов настолько велика, что во время войны
1914 года немецкие подводные лодки организовали специ¬
альную охоту за китобойными кораблями. Глицерин, вы¬
работанный из жира китов, шел на военные нужды.
...Не успел инженер Фонов перечислить и половины
всех благ, которые получает человечество от китов, как
площадка снова свободна.
От исполина, который вчера с такой силой буксировал
наше суденышко, остались только усы,— широкие, голубо¬
вато-черные, с бахромой по краям.
Китобойцы выходили из бухты, покачиваясь на волне,
точно утки, и капитаны, стоя на мостиках, перекликались
между собой в рупоры.
1937
471

БЕССТРАШНЫЕ ВОИНЫ
сумерках, на берегу озера, группа летчиков
ожидала товарища. Уже остыли моторы, тех¬
ники успели залатать пулевые пробоины и
заправить машины, а «ястребка» Андрющен¬
ко все еще не видно.
То был второй за день рейс истребителя.
Час назад летчик снова улетел.
Андрющенко ждали к пятнадцати часам. Прошел ве¬
чер. Самолет не вернулся. К ночи ни у кого уже не оста¬
валось сомнений, что Андрющенко сбит. Опытный летчик,
он не мог заблудиться в эту светлую лунную ночь, летя
знакомым маршрутом.
Наступили вторые сутки. На аэродроме стали гото¬
виться к длительным поискам. И вдруг кто-то вскрикнул:
— Идет! Идет!
По привычке люди взглянули поверх леса на светлую
полосу неба. И ошиблись...
На этот раз Андрющенко шел по озеру, по талому сне¬
гу и лужам.
Отощавший, озябший, он молча развернул карту и,
указав на точку на вражеской территории, сказал:
— Здесь... Кажется, бензопомпу пробили.
Немного погодя, «оттаяв», он рассказал подробнее о
ночном приключении майору Потапову.
...Пуля пробила бензиновую помпу, когда Андрющенко
уже выходил из атаки. Запас горючего в карбюраторе по¬
зволил самолету набрать еще 500 метров, затем мотор за¬
глох, и самолет стал быстро снижаться.
Истребитель несло на верхушки леса, на территорию,
занятую белофиннами. В последний момент Андрющенко
рванул ручку на себя, перескочил через заросший ельни¬
ком мыс и сел на краю озера.
Едва Андрющенко закончил эту короткую историю, как
майор Потапов приказал готовить грузовые машины. Энер¬
гичный, волевой командир, он решил сам организовать экс¬
педицию и выручить самолет.
Через несколько часов небольшая группа смельчаков
прибыла на передовую позицию. Кроме майора, их было
девятнадцать: военинженеры 3-го ранга Спиридонов и
475

Терещенко, младший лейтенант летчик Коновалов, шесть
младших авиатехников и десять бойцов.
В штабе прибывшим летчикам сообщили, что разведка
не дала результатов. По-видимому, белофинны уничтожи¬
ли самолет.
Слово «по-видимому» нисколько не устраивало майо¬
ра. Он спросил:
— А точнее?
— Подождите утра.
— Зачем? Белофинны ждать нас не будут.
Не ожидая ответа, он отправился на озеро и убедился,
что лед выдержит грузовые машины.
После этого он снова настойчиво потребовал напра¬
вить группу на поиски.
Ночь была лунной, морозной. Две грузовые машины
помчались через озеро к вражеской территории. На пер¬
вой ехал майор Потапов, на второй политрук Степанов.
Под колесами машин потрескивал молодой тонкий лед.
Майор запретил разговоры, курение.
Шоферы напряженно разглядывали запорошенную сне¬
гом поверхность озера. Здесь можно было легко прова¬
литься в одну из воронок, оставленных финскими минами.
Экспедиция направилась на мыс, который указал вче¬
ра летчик Андрющенко. Свериться по карте при лунном
свете майор не мог. Он решил проехать три километра за
остров, а затем, обогнув озеро, по правому берегу вер¬
нуться обратно.
Соблюдая интервал, грузовики выбрались на середину
озера. Вдруг раздался треск, головная машина попала в
воронку от мины. Задние колеса пробили лед и ушли под
воду. Машина повисла, зацепившись кузовом за тонкую
кромку.
Люди быстро выскочили на лед, перегрузили на вто¬
рую машину бочку с бензином и шанцевый инструмент.
Неудача никого не смутила. Через несколько минут ко¬
лонна снова тронулась в путь. Люди пошли пешком, раз¬
бившись, по приказу майора, на группы. Левую группу из
четырех бойцов возглавлял военинженер 3-го ранга Спи¬
ридонов. Правее Спиридонова шла группа с начальником
экспедиции. Эта группа захватила ручной пулемет, чтобы,
в случае нападения, поддержать товарищей огнем. Тре¬
тья группа из пяти бойцов во главе с военинженером 3-го
ранга Терещенко двигалась за машиной.
Вскоре группа Спиридонова приблизилась к берегу и
вошла в тень; Не видя впереди себя бойцов, майор по¬
476

слал посыльного, а минут через пятнадцать второго. Груп¬
пе Спиридонова было приказано следовать вдоль берега.
Через несколько минут из тени выбежал человек.
— Почему вы так долго задержались?
— Самолет нашли,— сказал боец Федоров,— блестит
что-то... может, окно, а может, край плоскости...
На озере за мыском действительно стоял самолет. Это
было в шести километрах в тылу у противника.
Осторожно, выставив два патруля, группа подошла к са¬
молету. Люди взяли ломы и кирки. Младший авиатехник
Кораблев и младший лейтенант летчик Коновалов стали
осторожно обкалывать самолет.
Через десять минут без шума смельчаки освободили са¬
молет ото льда и, прикрепив веревкой к грузовику, трону¬
лись в обратный путь.
На этот раз двигались медленно, на первой скорости,
чтобы не повредить самолет. По бокам истребителя, бе¬
режно поддерживая плоскости, шли бойцы.
Майор принял все меры предосторожности на случай
внезапного налета финских лыжников. Вперед была вы¬
слана разведка, сзади колонну охранял тыловой заслон из
пяти человек с пулеметом. Все командиры взяли гранаты...
Люди были настроены по-боевому.
— Раз мы с таким трудом добыли самолет, не отдадим
его никому,— сказал майор.
Вскоре показался берег, знакомые постройки. Из тем¬
ноты навстречу экспедиции выбегали бойцы. «Ястребка»
подтянули к берегу.
На следующий день младший воентехник Кораблев
починил пробитую помпу. Летчик Коновалов сел в каби¬
ну и опробовал самолет. Управление и приборы оказались
в порядке.
Лихо сделав крутой вираж над холмом, где стояли на¬
ши батареи, Коновалов помахал крыльями и направился
в сторону белофиннов.
Стоявшие на холме услышали знакомый рев «ястреб¬
ка» и пулеметную скороговорку. Точно изголодавшись,
маленький истребитель яростно клевал окопы противника.
Коновалов выровнял машину и поплыл над лесом.
Майор Потапов посмотрел вслед «ястребку» и сказал:
— Вот и все... стоило только захотеть.
1939
477

СОДЕРЖАНИЕ
С. Гладышева. О творчестве С. Диковского 3
патриоты. Повесть 13
РАССКАЗЫ
Бой
Товарищ начальник
Наша Занда
Петр Аянка едет в гости
На тихой заставе
Погоня
Операция
Сказка о партизане Савушке
На острове АннаСабля Чапая
Госпожа Слива
Труба
Клетка
Рыбья карта
Горячие ключи
Егор Цыганков
Капельдудка
Жалоба
Арифметика
Васса
Сундук
Настоящее
118
124
136
143
152
155
160
173
178
183
192
212
219
226
231
237
258
266
274
278
283
289
Приключения катера «Смелый»
Конец «Саго-Мару»
300
Бери-бери
322
Комендант Птичьего острова
334

Осечка
353
На маяке
365
Главное — выдержка
380
ОЧЕРКИ
Северная несрочная
404
Столица пролетариата победившего
422
Судья
427
Операция доктора Бага
438
Волнение
443
Башмак
447
Укладчики парашютов
451
Архитектурные уроды
453
Периферия
456
Тундра и культура
462
Герой школы
465
Охота на китов
469
Бесстрашные воины
475

Диковский С, В,
Избранное/Вступ. ст. и подгот. текста С. Гла¬
дышевой.— М.: Худож. лит., 1986. — 479с., портр.
В «Избранное» С. Диковского (1907—1940) вошло лучшее из
написанного им за недолгую, но яркую творческую жизнь: повесть
«Патриоты», рассказы «Бой», «Наша Занда», «Труба», цикл «При¬
ключения катера «Смелый» и др., а также очерки «Северная несроч¬
ная», «Волнение», «Бесстрашные воины».
д
4702010200-336 ч„
028 (01)-86 **6’86
ББК 84Р7
Сергей Владимирович
Диковский
ИЗБРАННОЕ
Редактор
А. Краковская
Художественный редактор
С. Гераскевич
Технический редактор
Л. Зайцева
Корректор
С. Свиридов
ИБ Яа 3962
Сдано в набор 29.01.86. Подписано в печать 29.07.86. А 10626.
Формат 84X108V32* Бумага тип. .Ns 1, 70 г. Гарнитура «Обыкно¬
венная». Печать высокая. Уел. печ. л. 25,2+1 вкл. = 25,25. Уел.
кр.-отт. 25,25. Уч.-изд. л. 27,42+1 вгсл. = 27,46. Тираж 50 000 экз.
Изд.№ Ш-225 0. Заказ № 618. Цена 2 р. 40 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художест¬
венная литература». 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басман¬
ная, 19
Набрано и сматрицировано в ордена Октябрьской Революции и
ордена Трудового Красного Знамени МПО «Первая Образцовая
типография» имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Госу¬
дарственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии
и книжной торговли. 113054, Москва, Валовая, 28
Отпечатано во Владимирской типографии «Союзполиграфпрома»
Государственного комитета СССР по делам издательств, полигра¬
фии и книжной торговли. 600000, г. Владимир, Октябрьский
проспект, 7
Д45