ИНСТИТУТ ИСТОРИИ И АРХЕОЛОГИИ
РЕСПУБЛИКИ СЕВЕРНАЯ ОСЕТИЯ-АЛАНИЯ
З.М. БЛИЕВА
РОССИЙСКИЙ БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ АППАРАТ
И НАРОДЫ ЦЕНТРАЛЬНОГО КАВКАЗА
В КОНЦЕ XVIII - 80-е ГОДЫ XIX ВЕКА
Владикавказ 2015

ББК63.3
Б 69
Рекомендовано к печати Учёным советом
Института истории и археологии РСО-А
Блиева З.М. Российский бюрократический аппарат и народы
Центрального Кавказа в конце XVIII — 80-е годы XIX века: монография /
З.М. Блиева. — 2-е изд., перераб. — Владикавказ: Институт истории
и археологии РСО-А: ИПЦ ИП Цопанова А.Ю., 2015. — 398 с.
13ВМ 978-5-00081-049-1
Рецензенты: доктор исторических наук Д.И. Исмаил-Заде;
доктор исторических наук, профессор Б.К. Мальбахов
Монография посвящена исследованию российских административных и
судебных учреждений на Северном Кавказе в период их становления и развития. В
работе определены основные тенденции и особенности генезиса российского
бюрократического аппарата в регионе, рассматривается механизм взаимодействия
центральных и местных органов власти, предназначенных для горских народов.
Источниковую базу исследования составил документальный материал
архивных хранилищ Москвы, Санкт-Петербурга, Владикавказа, а также
опубликованные источники.
Книга адресована научным работникам, аспирантам, студентам исторических
и юридических факультетов, широкому кругу читателей.
ББК63.3
КВИ 978-5-00081-049-1
О Институт истории и археологии РСО-А, 2015;
© Блиева З.М., 2015

ВВЕДЕНИЕ
Образование российской государственности является одним из
мировых феноменов, неизменно привлекающих внимание исследователей.
Определение его сути в масштабе общих цивилизационных процессов, так
же как установление закономерностей внутреннего генезиса Российского
государства - задачи важные и чрезвычайно сложные. Один из путей к их
решению лежит в четких научных оценках социальной природы
управленческой пирамиды России на разных этапах ее развития. Не менее
актуальной представляется полная научная реконструкция региональных систем
российского административного управления, установленных в
присоединенных к России национальных окраинах, и их взаимодействие
(адаптация) с традиционными формами власти. В рамках этого направления,
изучающего российский административный регионализм, особый интерес
представляет Кавказ, прошедший длительный и сложный путь введения
российского государственного управления и продемонстрировавший как
процессы адаптации, так и местного противостояния. По своей
насыщенности и научной ценности кавказский материал позволяет выделить для
исследования целый ряд актуальных проблем, таких как: 1) вовлечение
Кавказа в евразийские процессы России; 2) становление российской
административной системы на Кавказе как важной части общего генезиса
российской государственности; 3) особенности российского централизма
и регионализма; 4) специфика этносоциальных структур на Центральном
Кавказе и глубина их адаптационного взаимодействия с российской
администрацией; 5) вариативные возможности оптимальных систем
управления для малых народов Центрального Кавказа и др.
Научная постановка этих и других проблем возможна при
реконструкции многоступенчатого механизма российской администрации на
Кавказе. Без полной картины всех уровней властных структур, созданных
на Кавказе, и определения их функциональных обязанностей невозможно
было бы исследование других аспектов российско-кавказского
управленческого взаимодействия.
Отдельно необходимо отметить важность организации
государственного аппарата управления на Центральном Кавказе. В этом регионе
Кавказа, населенном малыми народами с неодинаковым уровнем
общественного развития и многообразием традиционных культур, состоялся
как прогрессивно-созидательный, так и отрицательный опыт российского
3

администрирования. Изучение административных и судебных
учреждений на фоне внутренней социальной организации народов Центрального
Кавказа дает более ясное представление о взаимодействии местных
этнических сообществ с более высокими по социальной сути уровнями
российских государственных учреждений.
Хронологические рамки исследования обусловлены внешним и
внутренним историческим единством темы. Ее начало относится к высокой
активности русско-кавказских отношений и присоединению в 70-80-е годы
XVIII века Центрального Кавказа к России, завершение - к буржуазным
реформам, проведенным правительством на Кавказе, и учреждению здесь
российского «гражданского» управления в 70-80-е годы XIX века. В рамках
указанного времени имелись в виду два периода в установлении и
развитии российской администрации на Кавказе. Первый из них был связан с
ее становлением, начиная с 70-х годов XVIII века и кончая принятием в
1830 году Николаем I плана покорения горцев и повсеместного введения
российского аппарата управления. Второй период совпал с
присоединением к России закавказских территорий, а также с «промышленным
переворотом» в России, проведением буржуазных реформ, в том числе
административно-судебных, приведших к существенным переменам на Кавказе
как в сфере социальной организации общества, так и административного
устройства. При этом критерием периодизации в работе являлись не
только надстроечные элементы (политические, административные и др.), но и
базовые - общественно-экономические процессы в России и на Кавказе.
Некоторые хронологические и региональные отступления,
допускавшиеся в исследовании, вызывались необходимостью полнее раскрыть
проблему или же логикой самих фактов.
В дореволюционной историографии изучение проблемы российского
управления Кавказом имело ярко выраженную особенность, вытекавшую
из ее политического аспекта — неразрывности российского
бюрократического аппарата и самодержавия. Благодаря этому единству, самодержавие
и его управленческие институты, установленные на Кавказе, традиционно
являлись предметом внимания историков, принадлежавших, как правило,
к дворянскому направлению русской историографии. Приверженность к
официально-охранительной идеологии и отсутствие аналитического
подхода в исследовании такой сложной области, как генезис российского
государственного управления в Кавказском регионе, не лишали их работы
неоспоримых достоинств. К ним, несомненно, можно отнести стремление
авторов к позитивному освещению исторических фактов и привлечение
4

ими обширного круга архивных источников, утраченных к нашему
времени. Что касается буржуазного направления русской историографии, в
середине XIX века становившегося академическим, то оно, занятое общими
проблемами русской истории, лишь в редких случаях обращалось к
кавказским сюжетам.
Одной из первых работ, затрагивавших вопросы становления системы
управления Кавказом, было сочинение статского советника И. Дебу,
долгое время служившего на Кавказе.1 В ней дается подробное описание как
возникновения линии российских укреплений на Северном Кавказе, так и
дальнейшее ее развитие. По мнению И. Дебу, Кавказская линия
сооружалась не только в целях реализации военно-политических планов России, но
и для решения задач, связанных с установлением среди народов Северного
Кавказа административного аппарата управления. Важную для
современного исследователя информацию содержат части книги, посвященные
деятельности командующих Кавказской линией, а также небольшие
этнографические очерки о народах Центрального Кавказа. Касаясь общей
системы управления Кавказом, И. Дебу как на существенный недостаток в ней,
требующий немедленного устранения, указывал на совместное управление
Кавказской линией и Закавказьем.
Во второй половине XIX в., после окончания Кавказской войны, в
русской историографии значительно возрос интерес к кавказской
проблематике. Особое место в ней занимали вопросы о военном утверждении России
на Кавказе и о деятельности главноуправляющих, наместников и наиболее
известных русских генералов, служивших на Кавказе2.
70-80-е годы XIX века стали новым периодом для дворянской
историографии, посвященной Кавказу. Под влиянием достижений буржуазной
науки (М.С. Соловьев, В. О. Ключевский и др.), а также глубоких
общественных перемен в России дворянские историки-кавказоведы
значительно расширили круг своих научных интересов. В это время увеличивается
их внимание к истории народов Кавказа, к социально-экономическому,
политическому и административному развитию региона после его
присоединения к России.
Среди многочисленных авторов, занимавшихся проблемой
российско-кавказского взаимодействия, выделяются работы Н.Ф. Дубровина,
В. А. Потто, С. С. Эсадзе, В. Н. Иваненко и др.
Одной из первых фундаментальных работ по истории Кавказа
является многотомная книга Н. Ф. Дубровина «История войны и владычества
русских на Кавказе», написанная в основном на материалах, собранных капи-
5

таном Бушеном3. В ее отдельных разделах просматривается явная
подверженность автора влиянию буржуазного направления русской
историографии. Этим объясняется стремление Н. Ф. Дубровина воспроизвести
общественный строй народов Кавказа и снабдить этнографические очерки
описанием этнопсихологических особенностей кавказских народов. Однако
это влияние не коснулось основного предмета изучения -утверждения
российской власти на Кавказе. Как и его предшественники, дворянские
историки, Н.Ф. Дубровин твердо придерживался официально-охранительных
принципов, и его концепция русско-кавказских отношений ограничивалась
рамками политики самодержавия на Кавказе. С великодержавных позиций
освещается автором «покорение» Россией Кавказа и вопросы
административного развития Центрального Кавказа в конце XVIII - начале XIX в. Так,
Н.Ф. Дубровиным подробно описаны открытие в 1786 году Кавказского
наместничества, меры российского правительства в отдельных районах
Северного Кавказа (в частности, в Кабарде), способствовавшие
административному подчинению горских народов. Этот процесс рассматривался в
работе как историческая необходимость, связанная с вовлечением горцев в
цивилизованную систему российской общественно-политической и
административной жизни.
По своим научным интересам и концептуальным подходам к
Н.Ф. Дубровину близок В.А. Потто. Наиболее значительными его
исследованиями являются: «Кавказская война в отдельных очерках...»,4
«Утверждение русского владычества на Кавказе»5, «Два века Терского
казачества».6 С точки зрения фактического материала, особое внимание
заслуживают книги о Кавказской войне и Терском казачестве; приведенные в них
данные представляют несомненную ценность. Другая работа В. А. Потто
- «Утверждение русского владычества на Кавказе», написанная к
100-летнему юбилею присоединения Грузии к России, во многом дублировала
сочинение Н.Ф. Дубровина по этой же теме. Исследования В.А. Потто
выполнены в традициях дворянской историографии 60-х годов XIX века. В
них преимущественно дается описание военных событий, в меньшей
степени - административное продвижение России на Кавказе, проблемы
внутренней жизни народов Кавказа не затрагиваются вовсе. Несмотря на это,
работы В. А. Потто серьезно дополняют общий военно-политический фон,
в условиях которого происходило становление и утверждение российского
административного аппарата на Кавказе.
В русле русской дворянской историографии создавались монографии
С. С. Эсадзе, проявившего немалый интерес к истории развития россий-
б

ских административных учреждений на Кавказе7. Важным для нас
является специальное исследование С. С. Эсадзе, посвященное
установлению администрации на Кавказе, - «Историческая записка об управлении
Кавказом». Хронологические рамки работы связаны с присоединением
Грузии к России, окончанием Кавказской войны и проведением российским
правительством на Кавказе буржуазных реформ. Большую ценность имеет
приведенный автором во II томе в виде приложения материал по истории
Кавказского комитета. В «Исторической записке...» С.С. Эсадзе вопросы
административного устройства соотносит с военно-политическим
продвижением России на Кавказе, в результате чего тема об административном
управлении Кавказом теряет в работе доминантность. Это не позволило
автору воспроизвести целостную картину управленческой конструкции,
созданной на Кавказе. С. С. Эсадзе не затрагивает также генезисные
процессы, связанные со становлением российской администрации и
наращиванием бюрократического режима. Автор «Исторической записки...» основное
внимание уделяет Закавказскому региону. Касаясь Северного Кавказа, он
ограничивает свою задачу освещением в основном «военно-народной
системы», введенной в середине XIX века. Ее появление С. С. Эсадзе
объясняет общественными и политико-экономическими условиями, в которых
находился Кавказский край. Следует отметить и другое: С. С. Эсадзе не
касается административных мероприятий, проводимых российским
правительством на Северном Кавказе в конце XVIII - первой половине XIX в.
По задачам и методам разработки данной темы в одном ряду с
работой С. С. Эсадзе стоит монография В.Н. Иваненко8. Она также
относится к юбилейной серии «Утверждение русского владычества на Кавказе».
Название работы В. Н. Иваненко - «Гражданское управление Закавказьем»
- подчеркивало приоритетное значение Закавказского региона в
историческом исследовании. С фактической стороны - обеспеченности
историческими источниками исследование В.Н. Иваненко - одно из лучших
в русском кавказоведении. Здесь содержится значительный материал,
воссоздающий структуру общекавказских государственных учреждений
наместничества, расположенных в Тифлисе. Концепционная сторона
работы проявилась в попытке периодизировать политику России в области
административного устройства в Закавказье. Первый период этой
политики автор ограничивает 1801-1837 гг. и характеризует его как
«неустойчивый» в политическом и административном отношении. Стремление
Петербурга к учету традиционных общественных систем,
существовавших у кавказских народов, В.Н. Иваненко объясняет «неуверенностью»
7

правительства в собственных действиях и поисками лучших форм
административного управления Кавказом. Начало второго периода автор
связывает с образованием комиссии П. В. Гана и приездом Николая I на Кавказ
(1837 год), а его окончание с отставкой А. И. Барятинского (1862 год).9
Историк не скрывает своего негативного отношения к реформе,
проведенной на Кавказе П. В. Ганом, и восхищается деятельностью
наместников М. С. Воронцова и А. И. Барятинского, считая их знатоками кавказской
жизни. Второй период, по мнению В. Н. Иваненко, - время укрепления
позиций России на Кавказе и сильной наместнической власти.
В дореволюционное время большой интерес к истории Кавказа
проявляла периодическая печать. Часть авторов, публикуемых в кавказских
журналах и газетах, по своим взглядам тяготела к
буржуазно-либеральной российской интеллигенции. В отдельных статьях ими затрагивались
и вопросы управления кавказскими народами. Одна из таких статей,
опубликованная в 1870 году в «Сборнике сведений о кавказских горцах»,
принадлежит перу Н.Ф. Грабовского и представляет собой очерк о
судебных учреждениях, существовавших в Кабарде до 60-х годов XIX века.10 В
«Очерке» приводится значительный фактический материал, отразивший
практику местных судебных органов. Важно, что Н.Ф. Грабовский
стремился проследить процесс приспособления обычного права кабардинцев
к общероссийскому законодательству и таким образом воспроизвел опыт
использования обычного права в судах, установленных российскими
властями в Кабарде. Автор освещает структуру судебных учреждений, а также
функции, которые исполняли эти суды в Кабарде.
Серия статей по управлению Предкавказьем была напечатана в
газете «Ставропольские губернские ведомости» в 70-80-е годы XIX века.
Все они написаны секретарем Ставропольского статистического
комитета И.В. Бентковским11. Деятельность И. В. Бентковского в комитете и
возможность широко пользоваться архивными источниками обусловили
появление в его статьях ценнейших статистических и фактических данных
по Кавказской губернии. Работы И. В. Бентковского значительно
расширяют наши представления о продвижении на юг Кавказской линии
укреплений и учреждении Кавказского наместничества (1786 г.), о Кавказской
губернии и устройстве ее административных институтов вплоть до
учреждения Кавказской области.12 Достоинством его статей является не только
фактическая безупречность, но и их демократическая направленность.
Автор критически подходил к политике российского правительства на
Северном Кавказе и к практической деятельности кавказской администра-
8

ции. В частности, он отрицательно относился к попыткам искусственного
насаждения в Предкавказских степях дворянского землевладения, а также
ко всякого рода другим мерам, стеснявшим хозяйственную деятельность
коренного населения Кавказа. Критикуя российских администраторов,
И. В. Бентковский придерживался принципов, типичных для
буржуазно-либеральной интеллигенции.
Выдающимся явлением в формировании
буржуазно-демократического направления в русском кавказоведении стало обращение к
кавказской тематике М. М. Ковалевского - ученого с мировым именем, крупного
специалиста в области государства, права, социологии, этнографии и
истории общества. Зная о классических формах родовой и
военно-демократической организации горцев в прошлом, М.М. Ковалевский одну из
первых работ по Кавказу посвятил исследованию обычного права осетин. В
1886 году на основе обширного полевого и архивного материала автор
подготовил и издал монографик> «Современный обычай и древний закон».13
М.М. Ковалевский, применив историко-сравнительный метод, дал
глубокий анализ особенностей общественной организации и традиционных
норм права осетин. В другой работе, «Закон и обычай на Кавказе»14,
ученый выступил решительным противником сохранения практики
использования среди горцев наряду с российскими законами обычного права.
М.М. Ковалевский видел в обычном праве - «когда-то демократической
правовой норме» - носителя «насилия и произвола» и его отмену в
судопроизводстве считал «могущественным орудием общественного
обновления».15
Подобных идей придерживался также Н. М. Рейнке, опубликовавший
целый ряд работ о состоянии судопроизводства на Кавказе.16
В 80-е годы XIX века по распоряжению кавказской администрации
был издан «Очерк развития административных учреждений в Кавказских
казачьих войсках»17. Его автор неизвестен. Согласно данным,
приведенным в работе, не только горские общества, но и казачья часть населения
Северного Кавказа, имевшая собственную общину, подверглась серьезным
переменам. Они коснулись всей управленческой системы, в особенности,
сложившихся у казаков традиционных форм устройства. Очерк содержит
краткую справку по истории административного устройства казачьих войск
на Кавказе начиная с XVIII века. Автор очерка полемизирует с российской
администрацией о дальнейшем пути развития казачьих управленческих
структур и о целесообразности объединения горцев, казаков и
гражданского населения Терской области в одно управление. При этом обновление
9

казачьей общины, приспособление ее к условиям новой экономики,
административной системы — концептуальная нить «Очерка».
Итак, приведенные историографические факты свидетельствуют о том,
что проблема установления российских государственных учреждений на
Кавказе впервые была поставлена и являлась предметом изучения
исследователей, представлявших дворянское направление в русской исторической
науке. В 70-е - 90-е годы XIX века к этой тематике обращались и
представители либерально-буржуазной историографии, среди которых
наибольшие достижения в кавказоведении принадлежат М.М. Ковалевскому.
В первые годы советской власти прервалось дальнейшее развитие
традиционного русского кавказоведения. В 1923 году в небольшой работе
«Завоевание Кавказа», опубликованной М.Н. Покровским18, были
провозглашены идеологические основы новой исторической науки -
непримиримая критика самодержавия и его бюрократического аппарата и признание
политики России на Кавказе колониальной экспансией. Эти два
фундаментальных постулата, периодически застывавшие, оживали в зависимости
от политических коллизий, происходивших в СССР. В 50-е годы XX века
проводившиеся на страницах периодических изданий дискуссии по
проблемам присоединения Кавказа к России и Кавказской войне, несмотря на
их политизированность, частично освободили советское кавказоведение от
идеологических тисков, в которых оно находилось. Одной из первых
работ, реанимировавших эту область исторической науки, стала монография
С. К. Бушуева «Из истории внешнеполитических отношений в период
присоединения Кавказа к России (20-70-е годы XIX в.)».19 Вскоре появилась
работа Н. А. Смирнова «Политика России на Кавказе в ХУ1-Х1Х веках».20
Несмотря на ее очерковый характер и концептуальную зависимость, нельзя
не заметить явное стремление автора к возрождению русского
кавказоведения. Заметным отходом от политических установок, провозглашенных
еще в 20-е годы XX века, были работы А. В. Фадеева «Россия и Восточный
кризис 20-х гг. XIX века», «Россия и Кавказ в первой трети XIX в.».21
Достоинства исследований А. В. Фадеева заключались в поисках автором
социальной сущности многих сложных явлений российско-кавказского
взаимодействия. В 50-60-е годы важным научным направлением
становилось изучение международных отношений, под влиянием которых
развивались российско-кавказские контакты. В его рамках выполнена монография
Л. С. Семенова «Россия и международные отношения на Среднем Востоке
в 20-е годы XIX века»22 - одна из наиболее оригинальных работ,
опубликованных в 60-е годы. Тему Кавказа в системе международных отношений в
10

этот период завершило исследование О. П. Марковой «Россия, Закавказье
и международные отношения в XVIII веке».23 Привлекательной стороной
работы является ее высокая обеспеченность источниковой базой,
позволившая уточнить многие аспекты русско-азербайджанских и
русско-грузинских взаимоотношений.
Общее оживление советского кавказоведения не вывело из забвения
проблему российского административного управления Кавказским
регионом, без глубокого исследования которой не представлялась возможной
серьезная научная оценка политики России на Кавказе. Лишь отдельные
вопросы управления Кабардой, Осетией и Кавказской линией затрагивались
в работах С. К. Бушуева «Из истории русско-кабардинских отношений»24,
А. В. Фадеева «Очерки экономического развития Степного Предкавказья в
дореформенный период»,25 Т.Х. Кумыкова «Социально-экономические
отношения и отмена крепостного права в Кабарде и Балкарии»,26 М. М. Блиева
«Русско-осетинские отношения»27 и др. Тогда же была опубликована статья
Т. X. Кумыкова «Из истории судебных учреждений в Кабардино-Балкарии
(конец ХУШ-Х1Х вв.)».28 Исследователь отмечал оппозиционность
кабардинской знати к российской судебной системе. По мнению Т.Х. Кумыкова,
в установленных российским правительством судебно-административ-
ных учреждениях феодальные верхи видели ограничение своей власти.
Т.Х. Кумыков был одним из первых среди местных историков, кто
поднял данную проблему и обратил внимание на ее актуальность. По
утверждению самого автора, в статье делалась попытка «вкратце осветить
историю судопроизводства», существовавшую в Кабардино-Балкарии в конце
XVIII - 70-е годы XIX века. Инициатива историка, однако, долгое время не
имела продолжения.
Впервые исследовательский интерес к вопросам управления
национальными окраинами России, в том числе и Кавказа, проявил
Н. П. Ерошкин - автор «Истории государственных учреждений
дореволюционной России».29 Им были сформулированы основные признаки
административной системы, сложившейся в национальных районах, и
определены ее особенности.30 Указывая на них, Н. П. Ерошкин отмечал
следующие принципы этой системы: «особенное»
административно-территориальное деление (наместничество, области, магалы); наличие
специфических, нередко только для данной окраины характерных учреждений
и должностных лиц; слияние функций военного и гражданского
управления; слияние административных, полицейских, финансовых и судебных
учреждений в одном учреждении; привлечение самодержавием местной
11

феодальной и родоплеменной верхушки к управлению (чаще всего в
низовые звенья) с целью найти в них свою опору. Для многих окраин России
автор считал типичными довольно широкую самостоятельность
администраторов и «известную независимость» их от центральных, а временами
и от высших правительственных учреждений. Эту самостоятельность,
находившуюся в противоречии с централизаторскими тенденциями
самодержавного бюрократического аппарата России, как, впрочем, и
специфику управления окраинами вообще, Н. П. Ерошкин объяснял «местными
задачами», стоявшими перед правительством в различных национальных
районах. Так, специфика управления Кавказом, по его мнению,
определялась частыми войнами России с Турцией и Персией. Заметный вклад
в теорию вопроса административного освоения Кавказа в XIX веке
внесла Н. С. Киняпина. В статье «Административная политика царизма на
Кавказе и в Средней Азии в XIX веке»31 автор ставила перед собой задачу
раскрыть «принципы административной политики царского
правительства на окраинах» на примере Кавказа и Средней Азии. Н. С. Киняпина
пришла к выводу: опыт управления Кавказом нашел свое применение в
Средней Азии, включенной в состав России в 60-80-е годы XIX в. Касаясь
административного устройства Северного Кавказа первой половины
XIX века, Н. С. Киняпина подчеркивала постепенность при введении в
полиэтничном регионе новых управленческих институтов и подчинение
гражданской власти военной.
С середины 70-х годов XX века вопросы административного
освоения Кавказского края после его присоединения к России постепенно
становятся предметом исследования советских историков. В 1975 году
Ж. А. Калмыковым была выполнена диссертация «Система
административно-политического управления в Кабарде и Балкарии во второй
половине XIX - начале XX в.», опубликованная позже в виде монографии.32
Автор видел свою задачу в том, чтобы «освободиться от великодержавного
идеологического шаблона царизма и сталинизма и показать объективную
картину длительного процесса насильственной ломки традиционных
общественно-политических институтов кабардинцев и балкарцев и
внедрения в их жизнь колониальных порядков».33 Несмотря на политический
оттенок сформулированной им цели, Ж. А. Калмыкову не чуждо
понимание прогрессивной роли, которую Россия, несомненно, играла при
установлении на Северном Кавказе государственных форм административного
управления. В частности, им отмечалось «положительное влияние»
буржуазного законодательства России на судопроизводство в Нальчикском окру-
12

ге.34 Несомненным достоинством работы является широкое привлечение
архивного материала.
К диссертации Ж. А. Калмыкова тематически и хронологически
близка, но менее привлекательна работа Э. Д. Мужухоевой «Административная
политика царизма в Чечено-Ингушетии во второй половине XIX -
начале XX века».35 Автор отстаивала тезис о развитии феодализма в Чечне: по
мысли Э. Д. Мужухоевой, феодализм «в горной зоне» достиг «наивысшего
расцвета», а на равнине сложились «довольно развитые феодальные
отношения».36 Нет смысла опровергать столь ошибочное представление о
социальной организации чеченских и ингушских обществ, укажем на другое:
техническое оформление диссертации нередко ставит под сомнение
приводимые автором сведения. Так, например, сославшись на архивные
материалы РГВИА, опубликованные в сборнике документов, Э. Д. Мужухоева
указывает, что «в 1842 году в Мичиковском участке Чечни проживало 2000
семейств, в Ауховском - до 1500, в Большой Чечне - до 2500, в Малой - до
4000».37 В документе же, на самом деле, речь идет не о количестве
народонаселения Чечни, а о том, какое число вооруженных людей могли
выставить чеченцы: «мичиковцы могут поставить до 2000 вооруженных людей,
ауховцы - до 1500, Большая Чечня - 2500 и Малая - до 4000».38
В 1984 году нами была защищена диссертация на тему
«Административные и судебные учреждения на Северном Кавказе в
конце XVIII - первой трети XIX в.»39. В диссертации, опубликованной в 1993
году, а также в статьях выдвигалась задача - на основе архивных
источников исследовать генезис российского государственно-административного
аппарата на Северном Кавказе в период его становления.
Параллельно с изучением отдельных аспектов проблемы управления
Северо-Кавказским регионом после его присоединения к России
советскими историками разрабатывались вопросы, касавшиеся управленческих
институтов, установленных российским правительством в Закавказье. Особо
следует отметить работу В. Г. Туняна «Административная и экономическая
политика самодержавия в Закавказье в первой половине XIX в.»,40
подготовленную в виде докторской диссертации. Несмотря на традиционные
методологические посылки, В. Г. Тунян, используя значительный по
объему архивный материал, осветил целый ряд важных проблем: «постепенное
введение российской административной системы» при
«разграничительном отношении к христианскому и мусульманскому населению», «гибкое»
регулирование правительством «финансовых поступлений», приоритетное
развитие в Закавказье сельского хозяйства и «закрепление закавказского
13

рынка за продукцией русской промышленности». Рассматривая эти
процессы в виде «внешней и внутренней колонизации», автор, однако, не заметил
важных перемен, происходивших в регионе в первой половине XIX века.
Так, установление российского управления в Грузии сопровождалось
освобождением ее от господства Ирана и Турции и восстановлением
целостности страны, а присоединенная в 1828 году к России Восточная Армения
постепенно стала превращаться для армян в метрополию.
Своеобразным прорывом в изучении проблемы генезиса российской
государственности и создании на окраинах страны управленческих
систем следует считать издание коллективной монографии «Национальные
окраины Российской империи: становление и развитие системы
управления».41 Это первое серьезное исследование, в котором вопросы
установления региональных систем управления рассматриваются в масштабе всей
территории России. Главная цель, обозначенная авторами книги, -
«выявить особенности и закономерности генезиса, инфраструктуры и
механизма взаимодействия центральных и местных органов власти».42 Ряд задач,
поставленных в «Предисловии», выделены как перспективные - изучение
вопросов типологии автономных образований в составе России,
формирование чиновничества из коренных народов окраины, разработка единого
понятийного научного аппарата по данной теме и др. Особое значение для
дальнейшей работы исследователей по проблеме управления российскими
национальными окраинами имеет последняя глава монографии, в которой
предпринимается попытка разработать ее теоретическую основу. Авторам
в результате проведенного историко-сравнительного анализа удалось
определить характерные черты административной системы, сложившейся на
периферии Российской империи, выявить общие формы и факторы ее
образования и развития. Кавказскому региону в монографии посвящена
отдельная глава, написанная Д. И. Исмаил-Заде и Л. С. Гатаговой. Проследив
на фоне русско-кавказских отношений постепенное возведение
российской административной структуры, исследователи отметили наличие двух
периодов в государственно-административном строительстве на Кавказе.
По их мысли, первый период охватывает конец XVIII - середину XIX века
и характеризуется «ограниченностью действий правительства в
отношении коренных народов».43 Второй период начинается с «покорения горцев
в 1864 году» и отмечен «значительной активизацией правительственной
деятельности» на Кавказе.44 Глава, о которой идет речь, - одна из лучших
работ, посвященных проблеме установления российской администрации
на Кавказе; неполнота освещения отдельных ее аспектов объясняется,
14

по-видимому, заданными в коллективной монографии техническими
параметрами.
Среди работ, опубликованных в последнее время, научный интерес
представляет исследование Х.М. Думанова и Ю.М. Кетова по истории
организации суда и его правовым основам в Кабарде во второй половине
ХУШ-Х1Х века.45 Авторы обращают внимание на степень
целесообразности сочетания норм адата, шариата и российского законодательства,
применявшихся в Кабарде. Примечательной стороной работы является видение
X. М. Думановым и Ю. М. Кетовым адаптационных процессов в истории
организации судопроизводства в Кабарде.46
Следует сказать еще об одном авторе - Г. Н. Малаховой,
подготовившей монографию «Становление и развитие российского государственного
управления в конце ХУШ-Х1Х вв.».47 В книге привлекает как ее название,
так и оглавление. Не столь научно, однако, выглядит смысловая
организация работы, - большая часть источников заимствована из ранее
опубликованных исследований, работа компилятивна и не обладает высокой
исследовательской культурой.
От нее выгодно отличается кандидатская диссертация 3. X. Ибрагимовой
«Терская область под управлением М. Т. Лорис-Меликова»48, выполненная
на основе широкого круга исторических документальных материалов. В ней
ставилась задача изучения практической деятельности начальника Терской
области. З.Х. Ибрагимова делает акцент на политический аспект темы.
Именно в этом контексте рассматривается ею мухаджирство. Обращаясь
к исследованию серьезных изменений, происходивших на Центральном
Кавказе, автор часто остается на их политической поверхности, не
углубляясь в социальные истоки исторических событий. Например, описывая
сборы горцев к переселению в Турцию и то, как они «за бесценок»
распродавали земли, З.Х. Ибрагимова комментирует: «Горцы очень тяжело это
переживали, но скорее предпочитали разорение и смерть, чем покорность
русскому правительству».49
Судебной системе, установленной на Северном Кавказе во второй
половине XIX - начале XX века, посвящена кандидатская диссертация
И. В. Зозули.50 Автор понимает суть поставленной проблемы; она состояла
в том, чтобы показать, как в обширном регионе, где существовало
несколько принципиально разных систем судебных органов, учитывались местные
условия.
К вопросу управления Кавказом обращались современные зарубежные
историки-кавказоведы. Американский исследователь Л. Г. Райнеландер, из-
15

учавший управление Кавказом на примере Грузии, рассматривает его с
точки зрения соотношения двух тенденций в развитии здесь администрации
- регионализма и централизма.51 Под этими терминами он
подразумевает два подхода к задачам управления на Кавказе, стоявшим перед Россией
на разных этапах утверждения ее в регионе. Регионализм, по мнению
Л. Г. Райнеландера, предполагал гибкое приспособление управленческого
аппарата к местным обычаям, социальным, правовым нормам и
постепенную их перестройку на «российский манер». Сторонники же
централизма выступали за скорейшее внедрение на Кавказе бюрократических
органов, которые бы функционировали по образцу российской
делопроизводственной практики. Проследив борьбу двух течений в административной
политике России на Кавказе на протяжении первой половины XIX века и
констатировав победу регионализма, Л. Г. Райнеландер так и не объяснил
причины такого исхода.
Подводя итоги историографического обзора по проблеме
становления и развития российской административной системы на Кавказе,
необходимо отметить следующее. В свое время для советских историков тема
о присоединении Кавказа к России, сводившаяся к критике самодержавия
и обвинениям в колониальной политике, становилась своеобразным
идеологическим полем, на котором исследователи должны были, так или
иначе, проявлять свои политические пристрастия. Подобная ситуация в науке
«освободила» историков от разработки сколько-нибудь оригинальных
научных концепций и сводила их роль то к критике, то к восхвалению
политики России на Кавказе. Нечто похожее происходит в последние годы
с изучением проблемы российского управления в Кавказском регионе.
Не всегда зная, какую научную оценку дать сложным явлениям
российско-кавказского взаимодействия, отдельные исследователи
ограничиваются рассуждениями о «тяжести» колониальной политики России на Кавказе.
Расхождения в терминах невелики - от определения «внешняя и
внутренняя колонизация» до дефиниции «колония в экономическом смысле» и
«чистейшая колонизация». Между тем известно, что в колониях классического
типа, созданных европейскими державами, как правило, избегали введения
прямого управления, а устанавливали непрямое управление, консервируя
в них потестарные формы социальной организации и управленческих
систем. Принципиально иной процесс происходил в российско-кавказском
взаимодействии, в котором постепенное учреждение смешанного (прямого
в сочетании с непрямым) административного управления сменилось после
70-х годов XIX века переходом к общероссийским формам управления. В
16

этом процессе содержалось немало модернизирующих тенденций,
открывавших народам Кавказа новые перспективы для прогресса.
Источниковую базу исследования составил документальный материал
архивных хранилищ Москвы (Российский государственный
военно-исторический архив), Петербурга (Российский государственный исторический
архив) и Владикавказа (Центральный государственный архив Республики
Северная Осетия - Алания; отдел рукописных фондов Северо-Осетинского
института гуманитарных и социальных исследований), источники,
опубликованные в XIX веке (Полное собрание законов Российской империи;
Акты, собранные Кавказской археографической комиссией;
приложения к книге Ш. Ногмова «История адыгейского народа»; Ф.И. Леонтович
«Адаты кавказских горцев» и др.) и в советское время (Материалы по
истории Дагестана и Чечни (первая половина XIX в.); Материалы по обычному
праву кабардинцев; Кабардино-русские отношения; Материалы по истории
осетинского народа; Русско-осетинские отношения и др.), а также
воспоминания современников.
17

ГЛАВА I.
ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ П ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ
НАРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНОГО КАВКАЗА
В КОНЦЕ XVIII - 80-е годы XIX вв.
§ 7. «ВОЛЬНЫЕ» (ГУКХУМНЫЕ) ОБЩЕСТВА ЦЕНТРАЛЬНОГО КАВКАЗА
Важным разделом проблемы становления российского управления на
Центральном Кавказе является научная оценка уровня хозяйственного и
общественного строя народов, населявших данный регион. От того, с
какой хозяйственной средой и социальной плазмой столкнулась российская
администрация, вводившая здесь имперские государственные институты,
зависела степень адаптации или же отторжения этих учреждений. Следует
учесть, что Центральный Кавказ - один из уникальных районов Кавказа,
- имел не только две четко очерченные географические зоны - горы и
равнину, но и достаточно пеструю социальную картину, начиная от
эгалитарных форм организации общества и кончая феодальными сообществами.
Разная обеспеченность народов природными ресурсами и связанное с этим
неодинаковое хозяйственное состояние, многообразие культур и
этнических величин, а также различия в уровне общественного развития
создавали на Центральном Кавказе сложную среду для административных
институтов России, отличавшихся своей стандартностью. Закономерно, что
органы управления, установленные для местного населения и не
приспособленные к местным условиям, вызывали процессы отторжения. Вместе
с тем в этнических сообществах, в которых наблюдалось оживление
экономики и формировалась общинная знать, ощутимым был спрос на
российскую власть как на третью силу, нередко выступавшую регулятором
межэтнических столкновений и внутренних социальных противоречий.
Эти два параллельных явления - процессы отторжения и интеграции
государственных учреждений, локализовавшиеся в пределах отдельных
этносов Центрального Кавказа, становятся явственнее, если воспроизвести
типологию хозяйственного и общественного строя каждого из народов.
Последовательность, в которой рассматриваются в данной работе
этнические общности, связана с делением региона на две формы общественной
организации - эгалитарную и социально-иерархическую.
18

Чеченцы. Чечня относится к наиболее неизученным районам
Центрального Кавказа. Отсутствие о ней сколько-нибудь значительного
круга местных источников, обусловлено, прежде всего, поздним
появлением у чеченцев своей письменности. По Евг. Максимову и Г. Вертепову,
была и другая причина слабой изученности истории Чечни. Как отмечали
эти авторы, до 60-х годов XIX в. Чечня представляла собой «постоянный
очаг восстаний, мятежей и центр беспокойных элементов Кавказа» и
поэтому, «за малым исключением, всесторонних исследований»... здесь «почти
не предпринималось».1 Среди местных источников стоит выделить очерк
У. Лаудаева «Чеченское племя», опубликованный в 1872 году.2 Бесценными
в нем являются сведения о чеченцах, собранные У. Лаудаевым во время его
специальных поездок по Чечне. На уровне исторического источника можно
рассматривать также работу М. А. Мамакаева - другого чеченского автора,
в советское время издавшего «Чеченский тайп (род) в период его
разложения».3 Как и У. Лаудаев, М. А. Мамакаев основывает свое исследование
на широком полевом материале. Особого внимания заслуживают
источники, собранные и опубликованные С. А. Белокуровым4 и Е.Н. Кушевой5; в
них данные относятся к начальным периодам чеченской истории. Важным
для нас является «Описание Чечни», составленное в 1834 году капитаном
Генерального штаба И. И. Норденштаммом.6 Оно хронологически
близко к нашей теме и дает представление о Чечне накануне вовлечения ее в
Кавказскую войну. Капитан Генерального штаба собирал материалы в
полевых условиях с целью практического их использования и это придает
им дополнительную ценность. Особую значимость в освещении проблем
хозяйственного и общественного уклада чеченцев имеет
«культурно-экономическое исследование» Н.С. Иваненкова, опубликованное в 1910 году
под названием «Горные чеченцы».7 Данные Н.С. Иваненкова, полученные
им во время экспедиционных работ, следует рассматривать как наиболее
полные о Чечне XIX века.
Во второй половине XVIII века, после массового переселения чеченцев
с гор на равнину, территория Чечни расширилась и не подвергалась в течение
XIX века сколько-нибудь значительным изменениям; переселение из
равнинных районов в горные ущелья (в имамат Шамиля) происходило в виде мухад-
жирства и носило временный характер. Во второй половине XIX века горная
Чечня граничила на юге с Тифлисской губернией и Дагестанской областью;
на равнине она занимала южную часть Терско-Кумыкской низменности и
граничила со Ставропольской губернией. На этой территории, состоявшей
из двух географических зон - горной и равнинной, чеченцы расселялись не-
19

равномерно. Наиболее густо заселенной считалась Сунженская долина8. На
северных отрогах Центрального Кавказа, в так называемых Черных горах
«селения были реже», но также «многолюдны».9 Малонаселенными являлись
земли, расположенные в самых высоких горах. Сведения о численности
населения Чечни в XIX веке противоречивы. В 1834 году И. И. Норденштамм
приводил цифры - «от 116 тысяч до 120 тысяч» жителей, указывая на их
приблизительность.10 Более поздние и более точные данные о численности
населения Чечни приводил Н. С. Иваненков. По его известиям, к началу XX века
чеченцев в Терской области насчитывалось 205 тысяч душ.11 Евг.Максимов и
Г. Вертепов в своем статистико-экономическом очерке указывали на цифру
«184717 душ» как на «общее число чеченцев» к 1890 году.12 Как видно, в
XIX веке в пределах Центрального Кавказа чеченцы составляли один из
наиболее крупных этносов.
При оценке хозяйственного состояния Чечни XIX века
исследователями нередко высказывается мысль о том, будто на Северном Кавказе
она являлась своеобразной житницей. На самом деле различные районы
Чечни и отдельные ее общества находились далеко не в одинаковом
хозяйственном положении. Наиболее благоприятными для земледелия и
производства сельскохозяйственной продукции являлись Сунженская долина и
земли, прилегавшие к Тереку. На это указывал С. Броневский. В 1810 году,
- писал он, - чеченцы, обитавшие на Сунже и Тереке, успешно
занимались земледелием.13 И. И. Норденштамм отмечал, что «чеченцы, живущие
по Тереку и Сунже, прилежнее прочих занимаются хозяйством, особенно
хлебопашеством».14 Их же он относил к наиболее богатой части
населения. Вместе с тем, имея в виду всю Чечню, И. И. Норденштамм указывал,
что «Чечня производит более хлеба, чем нужно для прокормления жителей
ее».15 Несомненно, это высказывание капитана генштаба, участвовавшего
в военных экспедициях и воочию наблюдавшего хозяйственное
состояние чеченцев, в большей мере относилось к жителям Сунженской
долины и притеречных сел, поскольку он в том же «Описании» подчеркивал
ограниченность сельскохозяйственного производства «в гористой части
Чечни»,16 то есть в исторической метрополии чеченцев. Как уже
отмечалось, И. И. Норденштамм наблюдал равнинную и горную Чечню в начале
30-х годов XIX века. В последующие годы, начиная с 40-х гг., когда жители
Сунженской и Притеречной долины были охвачены движением мухаджир-
ства и большей частью переселились в горы, и в течение последующих
20 лет наиболее плодородные и богатые равнинные земли переживали
хозяйственный упадок. В этот сложный в политическом и экономическом
20

отношении период хозяйственная жизнь сосредоточилась в предгорных,
большей частью покрытых лесом, и горных территориях Чечни.
Эту хозяйственную зону Чечни Н. С. Иваненков разделил на пять
категорий. К первой он относил «Слободы Шатой». По его оценке, земли
этого района весьма посредственны: там, где можно было выращивать
земледельческие культуры, сползали почвы, в другом месте — «почва почти
отсутствовала», а селение Нихалой, расположенное близ Шатоя, часто
оказывалось в бедственном положении из-за разливов реки Аргун.17 Ко второй
категории Н. С. Иваненков относил общества Шароевское, Шикаровское,
Хакмадоевское и Кеселоевское, расположенные по обеим «сторонам» реки
Шаро-Аргун. Здесь благодаря «древним наносам» встречались хорошие
почвы, однако, достоинства их заметно снижались из-за высокогорья. К
третьей категории относилась территория, расположенная на горных
склонах восточной Чечни, где небольшие речки под общим названием Аржиахк
впадали в реки Шаро, Аргун и Аккете. Являясь безлесной местностью, она
имела неплохие почвы, но суровый горный климат не всегда давал созреть
даже альпийским сенокосам. По этой же причине плохо произрастали
земледельческие культуры. Более благоприятны были условия для
скотоводства, являвшегося основным занятием местных жителей. К четвертому
разряду автор относил земли к западу от реки Шаро-Аргун, где по тай-
повому признаку расположилось достаточно большое количество сел. В
этом районе возможности для земледелия и скотоводства были особенно
ограничены, поскольку здесь земли представляли собой «крутые размывы
горных кряжей». К пятой категории причислялись территории
высокогорья, где возможно было занятие только скотоводством. Здесь размещались
тайпы: Перой, Пежиперой, Чамгой, Сакентхой, Керестхой, Горзинтхой и
Хингихой. Эти тайпы больше времени уделяли вооруженным набегам, так
как из-за недостатка сенокосных мест они не могли свои материальные
нужды обеспечить за счет скотоводства. Районирование, проводившееся
Н.С. Иваненковым, полнее отражает реальную картину хозяйственного
состояния чеченцев, живших в горных районах. В этом отношении оценки,
которые дает И. И. Норденштамм горным хозяйствам Чечни,
представляются завышенными. По его характеристике, «в ичкерийских горах» хозяйства
«по устройству своему нисколько» не уступали «деревням на плоскости».18
По принципу районирования Чечни, к которому прибегал Н. С. Иваненков,
картина хозяйственного обустройства в горной Чечне выглядела
следующим образом: в северной ее части предпочтение отдавалось земледелию,
в средней полосе в равной мере - земледелию и скотоводству, в южных
21

- горных и высокогорных районах - главным занятием становилось
скотоводство.
На равнине выращивались все злаковые культуры, среди которых особое
место занимала кукуруза. По описанию И. И. Норденштамма, здесь
встречались кукурузные поля, где растения достигали необычной высоты: «...при
проходе отряда... конница, - писал он, - въехала» в кукурузное поле «и
всадников не видать было».19 Не так благополучно обстояло дело в горных
районах. В них растениеводство было ограничено и малоэффективно:
главными культурами в горах были пшеница и ячмень. Первая из них произрастала
«дурно», вторая - сеялась мало.20
Другую картину представляло собой скотоводство. По описанию
Норденштамма, в 30-е годы XIX века равнинная Чечня им занималась
ограниченно. Русский офицер объяснял это жарким климатом. На самом
деле выгоднее было заниматься земледелием, на продукты которого со
стороны горцев был повышенный спрос. Географические зоны сказывались
даже на породах скота. «Горский рогатый скот очень мелок»21, - писал
Н. С. Иваненков. Этот недостаток, однако, в горных условиях становился
достоинством. Мелкая скотина лучше была приспособлена к горной
экологии. «Цепкая и проворная», она «легко карабкается по самым крутым
склонам гор».22 Из-за малой молочной продуктивности коров доили также
овец и коз. Этим занимались мужчины. О скотоводстве, как о доминанте в
экономике чеченцев, свидетельствовал обычай, широко распространенный
у скотоводческих народов. Согласно ему в своеобразную аренду сроком на
три года отдавался крупный или мелкий рогатый скот. По истечении этого
срока арендатор возвращал это же количество скота и половину приплода.
Такая система при отдаче коров у чеченцев называлась «дадяла-хейли-во-
ту», при отдаче овец - «даляла-джавоту»23; подобное у осетин называлось
«ласкдзаран», у алтайских горцев - «полыш». Несмотря на общее сходство,
имевшееся с другими скотоводческими районами, «арендная» система
чеченцев обладала своей особенностью. Она была связана с тайповой
организацией общества. Обычай «дадяла-хейли воту» в Чечне часто возникал
«из желания зажиточного человека дать возможность заработать и завести
свое хозяйство какому-либо родственнику».24 На эту форму оказания
хозяйственной помощи своему сородичу толкал скотовода и другой обычай,
господствовавший среди чеченцев. Он известен как «байтал-вакхар». По
нему, если у одного хозяина численность скота заметно превышала
средний уровень, наблюдавшийся в тайпе, то глава рода собирал совет и
согласно его решению скот разбогатевшего подвергался дележу между членами
22

тайпа; равная доля доставалась также хозяину скота.25 Традиционные нормы
права, сложившиеся внутри тайпа, консервировали хозяйственную жизнь,
лишая ее стимулировавших рычагов. Этому способствовала также низкая
продуктивность животных, разводившихся в Чечне.
Социальное равенство сложилось и в наделах с землей, пригодной
для хлебопашества. Н. С. Иваненков «во многих местах» измерил
пахотные «загоны» и, по его подсчетам, средний размер одного участка в горной
Чечне не превышал 345 квадратных саженей. Более благоприятная картина
встречалась на равнине, где земельные участки достигали нескольких
десятин. Массовое переселение чеченцев на равнину, происходившее с конца
70-х годов XVIII века, серьезно меняло хозяйственный облик чеченцев.
Оно кардинально улучшало экономику Чечни не только на новых землях,
но и в горах, где в какой-то мере разряжалась земельная теснота. Однако
у равнинных чеченских хозяйств были свои сложности, не дававшие им
стабильного развития. Главной из них являлось непризнание российской
администрацией права частной собственности на земли,
предоставлявшиеся ею чеченским переселенцам. Последние смотрели на свои пахотные и
сенокосные участки как на временные владения. Сказывалась также
военно-политическая нестабильность, создавшаяся после 80-х годов XVIII века,
в особенности с началом движения шейха Мансура и массовой ислами-
зацией чеченцев. Вооруженные набеги горцев на равнину и карательные
экспедиции российских войск нередко приводили к разорению хозяйств
чеченских переселенцев. Позже по мере вовлечения Чечни в Кавказскую
войну хозяйственное положение жителей равнины еще более ухудшилось.
В 40-е годы XIX века среди равнинных чеченцев началось движение му-
хаджирства. Жители сжигали свои дома и вновь возвращались в горы.26 По
оценке главноуправляющего Кавказским краем Е. А. Головина, мухаджир-
ство приводило к «бедствиям и нищете»27, от себя добавим - возвращение
в горы и длительное пребывание чеченцев в составе имамата,
находившегося в состоянии войны с Россией, вызвали хозяйственную деградацию как
на равнине, так и в горах.
Состояние горных и равнинных хозяйств во многом определялось
уровнем орудий труда, которые использовались чеченцами при
обработке земли. Пахота производилась примитивным горским плугом,
называвшимся «ног-дук». Им можно было вспахать землю глубиной не более 3-х
вершков. В плуг впрягали быков, чаще молодых. Еще примитивнее
выглядела борона («мекка»), состоявшая из хвороста, концами прикрепленного к
ребром установленной доске. Плохо обработанная земля давала урожай, но
23

относительно невысокий из-за чрезмерной засоренности пашен сорными
растениями. Возвращение чеченцев-мухаджиров из имамата, в 40-е годы
XIX в. покинувших равнину, представляло собой сложный процесс. Лишь
на первых порах, когда еще шла Кавказская война, российские власти
проявляли интерес к переселению чеченцев с гор на равнинные земли, ими
ранее занимаемые. После завершения войны на Северо-Восточном Кавказе
политика Петербурга в отношении демографической карты Северного
Кавказа резко изменилась. Военный министр Д. А. Милютин убеждал
императора: «Мы должны настойчиво продолжать заселение края казаками».28
В этом он видел главное средство, чтобы «утвердиться в крае, водворить
в нем спокойствие и не опасаться уже потерять Кавказ».29 Поскольку
«чеченское племя» относилось к народам, «долее прочих» сопротивлявшимся
покорению Северо-Восточного Кавказа, то «для ослабления» его решено
было сначала избавиться от «враждебно настроенных» к России чеченцев,
а затем продолжить решение земельного вопроса в Чечне. Еще в 1860 году
генерал А. И. Барятинский, разделявший взгляды Д. А. Милютина,
объявил чеченскому народу, «что земли Чеченского округа будут распределены
между аулами в пользование на общинном праве, за исключением лишь
нескольких участков, предназначенных к отводу частным лицам»30. Тогда
же нагорная полоса Чечни была «очищена» «от горского населения». В
1860 году кавказская администрация, считая Нагорную Чечню
«притоном для хищнических партий», объявила эти земли казенной
собственностью. Здесь местное население имело право занимать земли «только для
пастбищ, под условием - не заводить в этом районе никакой оседлости»31.
Лишившись нагорной полосы, а также ряда земель на равнине, заселенных
казаками, чеченцы оказались в трудном хозяйственном положении. Выход
из него российские власти видели в том, чтобы «возбудить в некоторой,
наиболее беспокойной части чеченского населения стремление к
переселению в Турцию»32. Великий князь Михаил Николаевич, занимавший
должность наместника Кавказа, признавался, что «меры», принятые для
переселения в Турцию, «получили желаемый успех». Потеряв насиженные места
и не получив взамен землю на равнине, 5 тысяч семейств («более 23000
душ обоего пола») переселилось в Турцию. Великий князь был убежден,
что с переселением чеченцев в другую страну «правительство избавилось
от лиц, наиболее к нему враждебно настроенных и в то же время появилась
возможность обеспечить оставшееся на месте население Чечни
достаточным земельным довольствием».33 Наместник также доносил в Петербург
о стремлении чеченских эмигрантов, испытавших на чужбине лишения и
24

голод, вернуться на родину. Отказывая им в этом, наместник считал, что
это «вразумляет остальных из них», оставшихся на родине; по его оценке,
чеченский народ «начинает заявлять себя способным к усвоению
правильной гражданственности, бросил совершенно всякую идею о переселении
и выказывает наклонность сделаться со временем промышленным
населением».34 На самом деле чеченцы, перенеся все тяготы Кавказской войны и
столкнувшись с принципиально новым распределением земли, находились
на Северном Кавказе в нелегкой ситуации.
Что касается послевоенного их устройства и перераспределения
земли, то российские власти исходили из идеи подрыва тайповой
организации чеченского общества и возведения над этим обществом социальной
прослойки из крупных земельных собственников. При этом
предпочтение отдавалось чеченцам, находившимся на российской военной службе.
Наряду с родовыми землями, на которые они сохраняли равные права с
остальными членами тайпа, им отводились участки земли «в вечное и
потомственное владение». Такие наделы, например, получили полковник
Арцу Чермоев и поручик Турло Алханов35, полковник Кусум Курумов и
майор Бота Шамурзаев. Этим чеченским офицерам земли на равнине были
отведены отдельным распоряжением А. И. Барятинского. Количество
земли, становившейся частной собственностью офицера, зависело не только
от звания, но и от личных заслуг перед российским командованием. Так,
полковникам Арцу Чермоеву и Кусуму Курумову наместник определил по
556 десятин земли, а майору Бота Шамурзаеву, принимавшему активное
участие в карательных экспедициях А. И. Барятинского, было отмежевано
5761/2 десятин.36 Тех же политических принципов придерживался другой
наместник - великий князь Михаил Николаевич. По его распоряжению 57
военных и гражданских лиц получили в свое владение земельные участки.
Величина последних зависела от заслуг перед командованием. Так, один
участок состоял из 5 десятин, 36 участков были величиной от 30 до 50
десятин, два участка по 100 и 182 десятины, 8 участков от 200 до 300 десятин, 5
участков от 300 до 400 десятин, 3 участка от 556 до 570, один в 652 и один в
1017 десятин;37 последний, самый значительный участок, был выделен
русскому полковнику Белику, бывшему начальнику Чеченского округа. Всего
в частную собственность «за заслуги» было роздано чеченским офицерам
8674 десятины.38 Мы привели эти данные, поскольку на их основании
строятся выводы о господстве в XIX в. в Чечне феодальных отношений. Однако
становление феодальных отношений - процесс достаточно сложный и его
не могла решить одномоментная раздача земельных участков - пусть даже
25

в крупных размерах. В связи с этим, а также для более четкого
представления о том, на какую общественную организацию «накладывался» в Чечне
российский управленческий аппарат, отдельно стоит сказать о социальной
структуре, исторически сложившейся у чеченцев.
Картина общественного строя Чечни в ХУШ-Х1Х веках наиболее
полно воспроизведена в работах У. Лаудаева и М. Мамакаева. Не являясь
профессиональными историками, оба свою задачу видели лишь в описании
общественной организации чеченцев и в значительной мере избавили свои
работы от предвзятых оценок. У. Лаудаев, опубликовавший в 1872 году свой
очерк «Чеченское племя», указывал на господство в Чечне тайповой
(родовой) организации общества. По его данным, изначально число чеченских
тайпов составляло 59; в XIX веке он насчитывал их 100.39 М. Мамакаев
уточнил эту цифру, указав, что в середине XIX века в Чечне было 135
тайпов и 9 тукхумов - тайповых союзов;40 из-за консервативности тайповой
структуры число тукхумов не менялось на протяжении нескольких
столетий. Обычно в современных исследованиях акцент ставится на присутствие
феодализма в Чечне. Считается, что благодаря российскому влиянию
ослабевали тайповые отношения. Несомненно, что чеченские общества
стояли на пути поступательного развития. Однако состояние войны, в котором
периодически находилась Чечня с Россией, скорее сдерживало внутренние
социальные процессы и замедляло феодализацию чеченских обществ. Это
очевидное явление отметил У. Лаудаев. «В настоящее время, - писал он, —
когда обычаи чеченцев начинают меняться, сливаясь с русскою жизнью, -
связь фамилий», т. е. тайпов, «усиливается еще более».41 Эту особенность
чеченских тайпов не могли преодолеть и такие меры российских властей,
как наделение отдельных лиц военной и гражданской службы земельной
собственностью. На любое возвышение одного лица или тайпа
следовала негативная реакция со стороны других лиц и тайпов. «С возвышением
подобного лица и фамилия его приобретала влияние в народе»; «тогда, -
писал У. Лаудаев, современник этих явлений, - прочия, завидуя ей,
усугубляли свои силы для низведения такого лица и его фамилии в общий
разряд».42 Однако не только внутренняя «соревновательность», но и внешняя
опасность сплачивала тайпы, укрепляла их союзы - тукхумы. Притязания
на феодальное господство соседних владетелей - кабардинских и
дагестанских, а также стремление российских властей насадить в Чечне чуждые
ей социальные отношения, назначая туда владельцами соседних феодалов,
сильно повлияли на сплочение тайпов»,43 - писал М. Мамакаев. Этот же
автор насчитывал 23 принципа, на которых строился чеченский тайпизм.
26

Основополагающими из них, определявшими социальное лицо тай-
па, были принципы, связанные с собственностью и традиционной
организацией управления. М. Мамакаев не точно определил форму
землевладения, называя ее «правом на общинное владение»; не ясно - речь идет
о родовой общине или территориальной. В записи У. Лаудаева основным
видом земельной собственности была тайповая. «Земля, - писал он, -
делилась при собрании целого народа; когда фамилия получала свою часть,
то для отстранения на дальнейшее время поземельных недоразумений,
все присутствовавшие брались свидетелями в означении границ».44 Это
же подтверждал Ф.И. Леонтович, изучавший адаты кавказских горцев.
«Право личной поземельной собственности, - писал он, - доселе не
существуют в Чечне».45 Раздел земли происходил между тайпами,
становившимися собственниками земли. Внутри же тайпа она не подлежала
разделу с правом частной собственности на нее. Тайповая земля каждый
год делилась на отдельные участки и по жребию распределялась сроком
на один год подворно.46 Таким образом, на основе обычного права тайп
выступал в качестве верховного собственника земли, а отдельная семья -
ее пользователем.47 Подобная практика, при которой землей владел тайп,
а индивидуальная семья получала равный с другими членами рода
участок земли, сохранялась вплоть до начала XX века; исключение
составляли села Вешендерой, Чишки и Дачу-барзой.48 В этом отношении следует
отметить следующее важное обстоятельство. В Вешендероевском
обществе, где из-за вмешательства российских властей была нарушена
традиционная система владения землей и где наряду с крупными владельцами
появились безземельные, было решено «переделить землю между всеми
поровну.49 В результате подобных мер верх брал тайповый принцип
владения землей. В начале XX века Н. С. Иваненков констатировал, что на
началах уравнительных переделов чеченские общества продолжали
вести свое «земельное хозяйство».50
Тайповые земли делились на отдельные разряды.. К общим не
подлежавшим переделу, относились горные пастбища, берега рек и выгоны.
Общие земли, подвергавшиеся разделу, составляли пахотные участки и
сенокосные луга. Кроме того, были также «собственные» земли,
приобретенные по праву первого захвата, в результате покупки или же «через
очистку лесов».51 В приобретении новых участков земли как правило
участвовал весь тайп. Не менее важным источником приобретения земли
являлось получение ее от российских властей на равнине. Но,
переселяясь, горы покидал весь тайп или же большая его часть. На новом месте
27

сохранялось традиционное исторически сложившееся землепользование.
Несомненно, что в Чечне были также общинные (сельские) и частные
формы землевладения, например, земли, выделенные российскими
властями отдельным лицам. Но при этом господствовавшей формой
землевладения в ХУШ-Х1Х веках оставалась тайповая, определявшая характер
общественной организации.
В унисон этой форме собственности был другой принцип тайпизма,
существенно влиявший на сохранение в Чечне социального равенства. Он
связан с порядком наследования имущества умершего. Такое наследство
делили члены его семьи и ближайшие сородичи. Важным при этом являлся
«переход имущества умершего к тайпу»52, в котором право распорядиться
наследством принадлежало предводителю и совету старейшин.
Тайповым земельно-производственным и имущественным
отношениям соответствовали принципы управления. По своей природе они
соотносились с военно-демократической стадией развития общества. Главными
органами управления являлись совет старейшин, избранные советом
предводитель (хъалханча) и военачальник (баяччи). Решения, как совета
старейшин, так и предводителя, были обязательными для всех членов тайпа.
Что касается военачальника, то он своей властью мог пользоваться только
в условиях войны. Совет старейшин заседал открыто, каждый, кто желал
принять участие в его работе, мог не только присутствовать, но и
высказывать свое мнение. Предводитель, тем более военачальник не обладал
постоянством во власти. Тайп имел право на смещение и на избрание
новых лиц. О стадиальной завершенности тайпа и его устойчивости перед
военно-политическими и социальными потрясениями XIX века
свидетельствует идеологическая самодостаточность чеченского рода. Несмотря на
распространение в Чечне ислама и даже на насильственное его насаждение
во время Кавказской войны, чеченский тайп имел «свое божество» и тем
самым сохранял свою идеологическую автономность. По свидетельству
М. Мамакаева, чеченцы продолжали почитать своих тайповых божеств и в
новейшее время.53 Религиозная самодостаточность тайпа была столь велика,
что род «справлял праздники, связанные с культом своего божества».54 Это
же проявлялось в традициях, сохранившихся в XIX веке при захоронении
члена тайпа: тайп имел собственное кладбище, на котором хоронили только
членов своего рода.
Эти и другие основы чеченского тайпизма были развиты до той
степени, когда тукхум, как более высокий уровень общественной организации,
не брал еще на себя решения хозяйственных и социальных вопросов. Как и
28

ранее, за ним устойчиво сохранялись функции военно-политические,
главным образом оборонительные.
Устойчивые консервативные тайповые отношения обуславливали
социальную эгалитарность чеченского общества. И. Бларамберг, наблюдавший
чеченцев в первой половине XIX века, считал, что «они все равноправны,
предпочтение оказывают лишь тем, кто преуспел в набегах на соседей».55
Это не означало, что чеченское общество социально было малоподвижно и
не имело заметных предпосылок для общественного прогресса. При
относительном сохранении внутреннего равенства в тайпе, где из родовых
старейшин и военачальников формировалась тайповая знать, общественное
неравенство как ведущий социальный процесс был перенесен в межродовые
отношения. Этот факт чеченской истории подчеркивал У. Лаудаев.56 Об этом
свидетельствовали также социальные противоречия, протекавшие не внутри
тайпа, а в межтайповых связях. «Сильные фамилии, - писал У. Лаудаев, -
обижали слабые».57 Развивавшаяся межтайповая иерархия содержала в себе
имманентные предпосылки для усиления тукхумных союзов; последние
брали на себя защиту тайпов, входивших в родовой союз. Со временем тук-
хум, заботившийся об охране тайпа от притязаний более сильных тайпов,
расширял сферу своих функций. Наряду с военно-политическими он
обретал также управленческие права.58 Указывая на усиление межтайповых
союзов, У. Лаудаев в качестве причины отмечал не только межродовые
противоречия. Серьезное влияние на это оказывало развитие русско-чеченских
отношений. «Сливаясь с русской жизнью, - писал У. Лаудаев, - связь фамилий
(тайпов - 3. Б.) усиливается еще более».59 В данном случае имела значение
как противоречивость русско-чеченских отношений, так и внутренняя
социальная конфликтность самого чеченского общества. Столкновения с
российскими властями, начавшиеся со второй половины XVIII века, вели к
консолидации тайповых союзов, а внутренние межтайповые распри, ставшие
причиной переселения части чеченцев на российскую территорию60,
усиливали тукхумные отношения. Социальные противоречия, однако,
наблюдались не только между чеченскими тайпами. Они, очевидно, переносились
и на межтукхумные отношения. Не случайно, что контакты с российскими
властями привели Чечню к политическому расколу. Так, чеченцы,
занимавшие правый берег Сунжи и бассейн реки Терек, относились к «мирным»,
другие, населявшие территорию предгорной равнины - «вплоть до
высоких сланцевых гор», рассматривались как «независимые», «немирные».61
Расколотость чеченского общества на два лагеря приводила к осложнению
внутриполитической жизни Чечни. Она положительно сказалась на интен-
29

сивности набеговой практики. «Немирные» чеченцы, занимавшие лесистые
и горные территории, стремились вовлечь в вооруженные набеги своих
соплеменников на равнине. Если последние отказывались участвовать в
набегах, то они сами подвергались разбою. Со временем чеченские поселения
на равнине превратились для горцев в базу, из которой совершались набеги
на казачьи станицы. Эту особенность политического уклада, сложившегося
к XIX веку, отметил тот же И. Бларамберг. «Чеченцы высокогорья, - писал
он, - поддерживают» с жителями равнины «дружеские отношения, так как
это им необходимо во время набегов на русские территории».62 Но такой,
казалось, выгодный военно-экономический союз не был прочным и
постоянным. Российские власти, боровшиеся с набеговой системой, направляли
карательные экспедиции главным образом против равнинной Чечни, более
доступной для войсковых отрядов. Это вооруженное давление на жителей
равнины подрывало набеговое сотрудничество, наметившееся между горной
и равнинной Чечней. Давало о себе знать и другое - межтайповые
противоречия, усугублявшие политический раскол в Чечне. По оценке У. Лаудаева,
для Чечни этого времени характерной являлась межтайповая и межтукхум-
ная разобщенность. «Из этого неединодушия чеченских обществ, - писал
он, - проистекала ничтожность политического значения их страны».63
Серьезным переменам Чечня подверглась после вовлечения ее в 40-е
годы XIX века в Кавказскую войну. Установление в 1839 году в чеченских
обществах российской администрации64, введение в них тяжелых
повинностей, иногда взимавшихся с помощью карательных мер65, а также
охвативший Чечню голод66 послужили причиной массового восстания, приведшего
Чечню к событиям Кавказской войны. В эти годы социальная обстановка
Чечни была настолько накалена, что Шамиль без особого труда развернул
среди чеченцев мухаджирское движение. В него вовлекались не только
так называемые «немирные» горцы, но и равнинные жители, считавшиеся
«мирными». Последние сжигали свои дома и уходили в горы в качестве
мухаджиров.67 Итогом этого движения стало переселение большей части
населения Чечни в государство Шамиля. С начала 40-х гг. XIX века и до
окончания Кавказской войны на Северо-Восточном Кавказе Большая и
Малая Чечня находились в составе имамата; лишь небольшая ее
территория, примыкавшая на севере к Кавказской линии, оставалась подвластной
российскому командованию на Кавказе. Глубокие социальные и
административные реформы, проводившиеся Шамилем в имамате,
распространялись также на чеченские общества. Однако с самого начала обнаружилась
неподготовленность этих обществ как к внутренним преобразованиям, так
30

и к исламским нормам организации общественной жизни, вводившимся
в имамате. Шамилю приходилось прибегать к насильственным мерам,
вплоть до вооруженных карательных экспедиций68, чтобы реорганизовать
общественный уклад чеченцев и приспособить его к государственной
организации общества. Несмотря на это, политическое развитие Чечни,
находившейся около 18-ти лет в составе имамата, имело заметные
результаты. Впервые чеченские общества подверглись системному
политико-административному воздействию со стороны государственных институтов.
Широко применяя методы насилия, Шамиль утверждал в имамате, в том
числе в Чечне, государственные принципы господства и подчинения. Он
положил начало исламской правовой культуре, превосходившей
традиционную адатную. Имам создал также государственную структуру
управления и впервые в истории Чечни ввел должность «наиба всей Чечни», что,
бесспорно, было важно для тайпово и тукхумно разделенного чеченского
общества. Однако из-за напряженной военной обстановки и постоянных
экономических трудностей Шамиль был лишен возможностей
сколько-нибудь заметно изменить главную для Чечни общественную структуру, какой
являлась тайповая. В условиях всеобщей нищеты, в которой находились
массы населения Чечни в имамате, тайп оказался спасательным кругом,
помогавшим выжить чеченским мухаджирам. Благодаря этому из Кавказской
войны тайп вышел еще более окрепшим; были приостановлены даже те
важные общественные процессы, которые ранее наметились на равнине.
Усилия Шамиля создать в Чечне класс землевладельцев свелись к его
разовым распоряжениям, принципиально не менявшим тайповую
собственность земли. Из-за всеобщей экономической деградации Чечни не могли
стать «феодалами» также чеченские наибы. Попытки использовать наиб-
скую власть в целях наживы встречали со стороны тайпов упорное
сопротивление. В пору политического кризиса, охватившего в середине XIX века
имамат, в Большой и Малой Чечне, все еще находившихся в составе
государства Шамиля, устойчивой среди населения становилась пророссийская
политическая ориентация. С ней было связано наметившееся массовое
переселение чеченцев на равнину - на территорию, контролировавшуюся
российским командованием.
После окончания на Северо-Восточном Кавказе войны главным в
жизни Чечни становился земельный вопрос. От его решения во многом
зависело не только экономическое развитие, но и перспективы и характер
общественных отношений. Российские власти учитывали также политические
аспекты разрешения поземельного вопроса. Наместник А. И. Барятинский,
31

объяснявший «разбойный» образ жизни чеченцев их родовыми устоями,
ставил задачу введения в Чечне вместо тайповой общинную форму
земельной собственности. С этой целью, как уже отмечалось, он объявил
земли Нагорной Чечни, в которой особенно сильны были тайповые союзы и
откуда интенсивно предпринимались набеги, казенной собственностью.
Распределение на общинных началах «казенной» земли предполагало
размеры надела на один двор 9 десятин69, что в горных условиях считалось
недостаточным. При этом около 60 тыс. десятин Нагорной Чечни российское
командование отнесло к резерву, подлежавшему распределению в частную
собственность; резервная земля раздавалась чеченским офицерам,
состоявшим на русской службе, и тем, кто в годы Кавказской войны сохранил
верность России. Острота земельного вопроса в Нагорной Чечне ярко
иллюстрируется следующим фактом - председатель Комиссии по
размежеванию земель и чеченское население вместе требовали отмены казенной
собственности на землю горной Чечни.70 Обстановка еще больше
осложнилась, когда многие чеченцы, в 1865 году переселившиеся в Турцию,
вернулись в Чечню71; переселенцы большей частью были выходцами из горной
Чечни. Запрещая последним поселение в горной полосе, а также не давая
своего согласия на расширение подворных участков, российская
администрация «в видах поощрения земледелия» в Чечне предложила
нуждавшимся в земле «производить» в предгорной полосе «расчистку лесных
земель, оставляя расчищенные пространства в потомственном владении лиц,
завладевших ими и приведших их в состояние, годное для земледелия».72
К концу 60-х гг. XIX века в результате российских мер
распределения земли в Чечне сложились четыре формы земельной собственности:
а) горское земледелие, основанное на традиционном (тайповом)
землевладении; б) нагорно-лесное, строившееся на заимке и разработке лесных
пространств; в) надельно-аульное, установленное русским правительством
и базировавшееся на общинных началах; г) частновладельческое, впервые
вводившееся российским правительством для отдельных «местных
деятелей», отличившихся перед Россией.73 Несмотря на новые формы
собственности, несомненно, преследовавшие прогрессивные общественные
цели, российская администрация, желавшая подорвать в Чечне тайпизм, не
создавала для этого экономических предпосылок. Она заведомо снижала
размеры земельных наделов, что приводило население к тяжелому
экономическому положению. В этих условиях не могло быть речи о
социальном прогрессе, ведшем к установлению новых общественных отношений.
Чтобы представить, в сколь стагнационном состоянии оказались экономика
32

и общество Чечни к 70-м гг. XIX века, достаточно указать на средний надел
земли, приходившийся на одного работавшего мужчину. Он был в Чечне
самым незначительным - составлял в среднем 1,23 десятины удобной или
полуудобной земли.74 В Европейской России показатель по этому же
наименованию достигал 4,1 десятины не только на одного мужчину, но
нередко и на одного едока. Тяжелым экономическим положением во многом
объяснялась нестабильность политической обстановки в Чечне, социально
не успокоившейся и после Кавказской войны. В 1865 году в Чечне едва не
вспыхнуло восстание. В 1877 году, после начала русско-турецкой войны
внутриполитическое напряжение привело Чечню к всеобщему восстанию.
Карабулаки. Ингуши. Как и чеченцы, карабулаки и ингуши,
населявшие Центральный Кавказ, относятся к вайнахским племенам со схожим
эгалитарным общественным укладом тайповой организации. Карабулаки
занимали территорию, расположенную между Чечней и Ингушетией; с
восточной стороны они соседствовали с Чечней, с запада - с Ингушетией.
В конце XVIII века часть карабулаков поселилась на землях по правому
берегу Сунжи. Считалось, что карабулаки являлись одним из воинственных
и экономически благополучных племен.75 Согласно преданию, они
пытались подчинить себе соседние народы. Последние, объединившись,
«уничтожили всех карабулаков», а оставшиеся из них находились затем в
зависимом положении от чеченских обществ. В 30-е годы XIX в. численность
карабулаков составляла «15000 душ», «разбросанных по 22 поселениям».76
Судя по источникам, малочисленность карабулаков наблюдалась также в
XVIII веке. Их хозяйственные занятия были традиционны - скотоводство
и земледелие. Особенно широкое развитие получило у карабулаков
пчеловодство.77 Однако главное их богатство состояло в овцеводстве. Несмотря
на относительно стабильную хозяйственную жизнь, организация общества
ничем особенным не отличалась от общественного уклада Чечни. Как
типичное военно-демократическое общество, оно было ориентировано на
набеговую систему, благодаря которой особое место в нем занимали баяччи
-военные предводители, организаторы набегов; набеги карабулаков
достигали «окрестностей Владикавказа».78
Политическое положение карабулакского племени отличалось
неустойчивостью. В пору господства кумыкских князей в Чечне ясачными этих же
князей были также карабулаки.79 Испытывая засилье со стороны Кумыкии
и Чечни, они ранее чеченцев стали покидать горные районы и селиться на
равнине. В 70-х гг. XVIII века карабулаков на равнине было больше, чем
чеченцев. В эти годы отмечалось их засилье в отношении чеченских пере-
33

селенцев; тогда среди горцев, поселившихся на равнине, карабулаки
считались «сильнейшим» племенем»80. Позже, по мере переселения чеченцев
на равнину, притязания на господство над карабулаками появились у самих
чеченцев.81 В 30-е гг. XIX века карабулаки, как равнинные, так и горные
испытывали притеснения со стороны Чечни; известный чеченский наездник
Айдемир, вместе с Бейбулатом Таймазовым участвовавший в совместных
набегах, соглашался на покорность России при условии, что российское
командование «дозволит ему враждовать с карабулаками».82 Притязания
чеченских баяччи усилились в годы Кавказской войны, когда Чечня вошла
в состав имамата. В это время главнейшими требованиями,
предъявлявшимися к карабулакам, являлись поставки продовольствия и участие в
военных действиях против российских войск. С этой целью чеченские наибы
пытались распространить свое влияние на горных карабулаков.83 Что
касается карабулаков, то в составе Карабулакской милиции они
участвовали на стороне российских войск в военных операциях против Шамиля. В
60-е гг. XIX века, при новом распределении горных и равнинных земель,
проводившемся российскими властями, карабулаки покинули Северный
Кавказ и переселились в Турцию.
Вайнахские племена - назрановцы, галгаевцы, галашевцы, джера-
ховцы, кистинцы, галгаевцы, цоринцы, известные под общим
названием ингуши - населяли горные территории в верховьях р. Сунжи, Ассы и
Арм-хи (Кистинка). Самоназвание «ламуры», т.е. жители гор, отразило
особенность географической среды, в которой жили ингуши. Этноним -
«ингуши» - позднее (XVIII век) название этой группы вайнахских племен,
живших несколько особняком от родственных племенных образований. В
30-е гг. XIX века ингушей насчитывалось 1780084. Из них к назрановцам
относилось 11 тысяч. В 1865 году Н.Ф. Грабовский насчитывал ингушей
6754 душ обоего пола.85 Столь резкое сокращение численности населения
объяснялось переселением его части в Турцию.
Расселение ингушей на равнине - позднее явление. Первое их
поселение на равнине - «Шалхи» относится к 60-м гг. XVIII века. После
присоединения к России (1770 год) на предгорной равнине Центрального Кавказа
стали появляться их тайповые поселения. Небольшое число этих
поселений под общим названием «назрановцев» разместилось на территории
современной Назрани.
Особенность экономического положения Ингушетии определялась
географической средой - тяжелыми для хозяйственной деятельности
условиями гор. Сложная военно-политическая обстановка на Центральном
34

Кавказе лишала трудолюбивых горцев уверенности в будущем своем
обустройстве, поэтому их жилища «представляли собой плохонькие
деревянные хижины, - такие, которые не жаль покинуть в случае нападения».86
Переселение части ингушей на равнину несколько разрядило
демографическую плотность в горных ущельях и способствовало оживлению
хозяйственной жизни. Но даже в новых, несомненно, более благоприятных
условиях экономическое положение ингушей не могло быть отнесено к
благополучному. Н.Ф. Грабовский детально воспроизводил состояние
экономики Ингушетии, в котором она находилась к 1865 году. По его
данным, по уровню жизни ингуши делились на три категории -
«зажиточных», среднего достатка и тех, кто «ровно ничего не имел». У зажиточных,
«коих было крайне редко»87, как правило, имелось «две-три лошади, пара
ишаков, две пары быков, десять-двенадцать штук коров и телят и 200
баранов».88 Вторая категория, составлявшая «наибольшую часть»,
«довольствовалась одной лошадью или одним ишаком, одним быком, парою коров
и 10-12 баранами; многие имеют лишь одну корову».89 Н.Ф. Грабовский,
детально рассматривавший хозяйственное положение ингушских обществ,
приводил средние статистические данные о поголовье скота и количестве
хлеба, приходившемся на одну семью. Так, в Джерахском обществе,
занимавшем относительно выгодное географическое положение, на один двор
доставалось - 0,5 лошадей, 0,3 ишаков, 1,5 штук рабочего рогатого скота,
4 штуки коров и телят, 24,7 баранов и 2,5 четвертей хлеба.90 Если учесть,
что горские семьи, занимавшиеся в основном скотоводством,
представляли собой большие патронимические «союзы», то хозяйственное положение
ингушских обществ являлось достаточно тяжелым. Н. Ф. Грабовский его
оценивал как нищенское, при котором антисанитария, кожные
заболевания и «мириады насекомых» наблюдались как распространенное явление.91
Н. Ф. Грабовский среди ингушских обществ не видел «сословных
подразделений»92; имущественные различия, отмеченные им, не приводили к
сколько-нибудь глубокому социальному расколу. Следует также отметить,
что в Ингушетии не было для общественной иерархии необходимых
предпосылок. Скотоводство - основное занятие ингушей, о состоянии которого
писал Н. Ф. Грабовский, не могло явиться экономической базой для
возвышения родовой знати до феодального сословия. Земледелие, как
второстепенная отрасль хозяйственной деятельности, основывалось на тайповых
формах земельной собственности; в Ингушетии господствовали две
формы собственности - частная и «общественная».93 К частной собственности
относились небольшие пахотные участки, экономический ресурс которых
35

в горных условиях был крайне незначительным. В общественной
собственности находились «выгоны и во многих местах покосные земли и леса»94,
т. е. главная база хозяйственной жизни ингушей.
Эгалитарность общественной жизни сказывалась на состоянии
религиозных верований. В XVIII веке язычество среди ингушей
оставалось в виде монотеизма. К этому времени относится слабое
проникновение из Дагестана и Чечни исламского влияния. Из-за политических
мотивов большая предрасположенность обнаруживается к
христианскому движению, связанному с русско-ингушскими отношениями и
присоединением Ингушетии к России. Принятием христианства ингушские
общества выражали свое сопротивление кабардинским и кумыкским
(аксайским) владетелям, претендовавшим на феодальное господство в
Ингушетии.95 В начале XIX века в изменившейся на Северном Кавказе
политической обстановке усилились в Ингушетии христианское и
исламское влияния. Российские администраторы пытались сохранить
среди ингушей позиции православной церкви, дагестанские и чеченские
«миссионеры» вовлекали их в исламское движение. А. П. Ермолов,
считавший ингушей идолопоклонниками, не имевшими «никакой
религии»96, пытался привлечь экзарха Грузии к миссионерской деятельности
среди ингушей. Шотландские миссионеры, в свою очередь, навещали
ингушей с целью установления у них канонов католической церкви.97
Однако усилия грузинских миссионеров, как и шотландских, удаленных
Ермоловым из Ингушетии, не имели успеха. Дело доходило до
возвращения ингушей из равнинных поселений, где разворачивалась
миссионерская работа, в горные районы, ранее ими занимаемые.98 Причиной
тому являлись как «социальная неподготовленность» ингушских
обществ к большой религии, так и давление на них со стороны
кабардинских владетелей.99 В 30-е гг. XIX века, в особенности после карательной
экспедиции генерала Абхазова в Ингушетию, усилилось политическое
воздействие на ингушские общества, при котором российские власти,
опасавшиеся распространения среди них мюридизма, насаждали
христианство, а лидеры Кавказской войны - ислам. Это привело не столько
к религиозному расколу, сколько к политическому; одна часть ингушей
считалась христианами, другая - магометанами. Формальный
религиозный раскол не вызывал сколько-нибудь заметного противостояния во
внутренней жизни Ингушетии. Скорее наблюдалась тяга со стороны
христианской части населения к переходу в ислам. Не случайно, что
в 1836 году назрановские христиане просили владикавказского комен-
36

данта о разрешении им участвовать в мусульманском празднике бай-
рам совместно с магометанской частью ингушского населения.100 Не
исключено, что сказывалось влияние Кавказской войны, в ходе которой
на Центральном Кавказе наблюдалась исламизация горских обществ. С
другой стороны, следует подчеркнуть — в целом Ингушетия на
протяжении всей Кавказской войны оставалась в стороне от нее; она
устойчиво находилась в составе Российской государственности. Вооруженные
попытки овладеть Ингушетией и переселить ингушей в имамат,
предпринятые весной 1841 года Шамилем, были неудачны. Российские
войска совместно с ингушскими отрядами оказали упорное сопротивление
ополчению Шамиля. Николай I за боевые заслуги в войне с имаматом
наградил ингушей «особым знаменем».101 Языческие верования в
сочетании с христианством и магометанством или «религиозный сумбур»,
как выразился Н. Ф. Грабовский, с 60-х гг. XIX века совершили заметный
крен в сторону исламизации ингушских обществ. Он был проявлением
оппозиционности этих обществ, вызванной политикой Российского
правительства. С начала 50-х гг. XIX века Петербург, желая оградить
Владикавказ от набегов ингушских отрядов, решил приступить к
компактному расселению ингушей в районе Назрани. С переселением
ингушей ущемлялись их интересы на владение землей. «Политизация» на
этой почве ингушских обществ вела к массовой их исламизации,
следствием которой явилось переселение значительной части населения
Ингушетии в Турцию.
§ 2. НАРОАЫ ЦЕНТРАЛЬНОГО КАВКАЗА С ФЕОДАЛЬНОЙ СТРУКТУРОЙ
ОБЩЕСТВА
Осетия. В XVIII веке на Центральном Кавказе Осетия занимала не
только северные склоны и предгорья Главного Кавказского хребта, но и
его южные горные и равнинные районы. Такое расселение, несколько
необычное на Кавказе, указывало на древнюю автохтонность осетин на
Кавказе, своими историческими корнями уходившими в индоевропейский
скифский мир, широко представленный кобанской цивилизацией как на
Северном Кавказе, так и в Закавказье. Об осетинах, как о древнем
населении в Закавказье и на Северном Кавказе, имеется немало сообщений в
источниках. В них «часть Кавказа» на севере и на юге «называлась ясские
37

горы», т.е. осетинские горы.102 Первые значительные перемены в
расселении осетин в Закавказье стали происходить в результате завоевательной
политики грузинской царицы Тамары (XII в.), а затем вторжения в Закавказье
полчищ Чингис-хана, овладевших Грузией и южной частью Осетии. Тогда
же, в ХШ-ХУ вв. татаро-монголами было разрушено Аланское
государство, одно из самых крупных в Восточной Европе. Большая часть его
жителей была вынуждена мигрировать в Европу, другая - оттеснена в горные
районы Центрального Кавказа. Частичное возвращение осетин на
равнину - на историческую территорию началось в XVIII веке с установлением
тесных русско-осетинских отношений. Необходимо подчеркнуть, что до
монгольского нашествия, судя по всему, в горных районах Осетии
господствовал военно-демократический общественный уклад; именно отсюда,
чаще всего, совершались походы на Грузию и Армению. Заселение
горной территории равнинными жителями Алании, находившимися на стадии
феодального развития, значительно изменило социальный облик горных
обществ Осетии. Этот факт осетинской истории отмечен в исторических
источниках: когда осетины «бежали в горы со своими приверженцами, -
писал Бларамберг, - то там захватили или получили верховную власть над
жителями высокогорья».103 Одновременно с этим существенным
изменениям подвергались как приоритеты хозяйствования, так и принципы
общественного развития пришлых равнинных поселенцев. Для них, как и для
местных горцев, среди других хозяйственных занятий скотоводство
становилось главной отраслью экономики. Катастрофа ХШ-Х1У вв., приведшая
к потере государственности и вынудившая часть аланского населения
переселиться в горы, привела также к возврату старых форм организации
общества и укреплению территориальной общины. Результатом этих
процессов во многом следует считать новое формирование осетинских обществ.
Исследователи располагают описанием этих обществ с незначительными
разнящимися их границами. Так, в Южной Осетии дореволюционные
историки отмечали наличие семи обществ: Рача, Кударо, Кешельта, Лиахви и
Медждут, Магладолети, Дзамур, Куд и Гудови. Эти общества были
«расположены на южном склоне Кавказа и идут с запада на восток, образуя Осетию
в собственном смысле слова»104. Нельзя не обратить внимание на
определительную часть фразы в работе Бларамберга: - «...Осетия в собственном
смысле слова». Она была не случайна - общества Южной Осетии, менее
затронутые переселенцами из равнинных районов Северного Кавказа,
представляли собой основной район с древним традиционным названием
«Осетия». В Северную Осетию входили общества: «Турсо, Нара, Зарамага,
38

Дигор (дугур), Валаджир (Валлагир), Куртати, Тагиати (Тагаур)». Эти семь
обществ были расположены на северном склоне Центрального Кавказа, из
них Трусовское, Нарское и Зарамагское общества относились к
высокогорным. Несмотря на их этническую целостность, единство в хозяйственной
жизни и традиционной культуре, семь разновеликих осетинских обществ
представляли собой «историко-географические» образования, каждое из
которых имело свою собственную «территориальную» завершенность и
нередко заметные различия в уровне общественного развития. Очевидной
была еще одна особенность: социальная неоднородность,
господствовавшая в Осетии, не помешала осетинским обществам выработать
одинаковые формы управления, приводившие к гражданской организации
общественной жизни.
С присоединением Грузии к России, в особенности с превращением
Тифлиса в своеобразный военно-политический центр России на Кавказе,
в делопроизводстве и административной практике стали вводиться
новые географические термины; в частности, Кавказ подвергся делению на
Северный Кавказ и Закавказье. По этой же логике Осетия,
расположенная на северных и южных склонах Кавказского хребта, в официальных
документах упоминается как две «области» - северная и южная; у самих
осетин не было подобного деления. Свою страну традиционно они
называли «Ирыстон». Во внутренней жизни осетин большое значение имели
сложившийся административный контур страны, сохранявшиеся
племенные различия, а также особенности сформировавшихся местных
обществ. Так, например, общество Рача напоминало «округ», занимавший
истоки левобережья верховий реки Риони и граничивший с Имеретией. В
него входило 12 населенных пунктов. Овцеводство являлось их главным
занятием.105
По-другому выглядело Кударское общество. Его название нередко
переносилось на всех жителей южной части Осетии. Исследователи
относят их к иранским скифам, родственным осетинам племенам, населявшим
Закавказье еще до появления здесь грузино-иберийского населения. Они
занимали «просторные долины Джоджоры. Плодородные почвы Кударо
позволяли заниматься не только скотоводством, но и земледелием:
выращивали пшеницу, ячмень, овес и кукурузу.106 В XIX веке в Кударском
обществе насчитывалось 17 поселений. Относительно крупным считалось
Чешельтское общество, состоявшее из 23 сел. В нем слабо были развиты
как скотоводство, так и земледелие. Население было больше занято
производством грубых шерстяных тканей, сбывавшихся в Грузию.
39

Более сложной, чем размеренная внутренняя хозяйственная жизнь
этих обществ, являлась общественно-политическая обстановка, в
которой они находились в XVIII - 70-е гг. XIX века. Сложность ее
вызывалась, прежде всего, соседством с двумя грузинскими княжествами -
Картли-Кахетинским на востоке и Имеретинским на западе. Сама южная
часть Осетии, именуемая со второй половины XIX века Южной Осетией,
с раннего средневековья представляла собой феодальную страну. Лишь
в горных и высокогорных ее районах сильны были традиции соседской
общины. Однако эта общая социальная картина периодически менялась
из-за притязаний грузинских княжеств. Они в силу своей слабости не
рассчитывали на вооруженное покорение Южной Осетии, но им
удавалось подчинить себе отдельных югоосетинских владельцев. Так, князья
Эристави (Ерыстаута), феодальный род которых восходил к VI веку,
желая укрепить свою власть, прибегли к покровительству грузинского царя.
Пользуясь этим, последний, ссылаясь на персидского шаха, в подданстве
которого он находился, стремился играть роль феодального сюзерена.
Но не всех представителей Эристави, владевших Ксанским обществом,
устраивала такая вассальная зависимость своего правителя. В 1778 году,
например, Георгий Эристави, укрепившись в селе Сиата, оказал
упорное вооруженное сопротивление отрядам грузинского царя. Потерпев
поражение, Эристави, его семья и братья были арестованы и
доставлены в Тифлис.107 Ираклий II, прибывший в Южную Осетию, объявил, что
Ксанское общество ему досталось от отца, которому его якобы
пожаловал персидский шах Надир.108 Из заявлений, сделанных в Ксани,
явствовало, что царь, назначавший ксанским жителям грузинских владетелей,
имел острые конфликты с крестьянами. Последние требовали, чтобы их
освободили от грузинских феодалов, соглашаясь при этом на
назначение к ним осетинских владетелей.109 В Ксани Ираклий II, выговаривая
населению за непослушание, жаловался, что он «привел» ксанцам
осетинских феодалов - Шанше и Зураба, но они, как и Георгий Эристави,
«отстранились» (отложились) от него.110 За карательной экспедицией
Ираклия II последовало его решение о «зачислении» крестьян
осетинских обществ Ксани и Лиахви в «разряд» казенных.
Ростому Эристави, брату Георгия Эристави, как не участвовавшему
в сопротивлении грузинскому царю, вместо владений в Южной Осетии,
отвели земли в Грузии - «по Гвердис-дзири и Карталинии».111 Столь
решительные действия Ираклия II в Ксанском и Лиахвском обществах не
означали, что в Южной Осетии грузинский царь имел прочные позиции.
40

Опираясь на поддержку персидского шаха и угрожая осетинам, он
пытался под видом политического покровительства вовлечь отдельные
осетинские общества в систему грузинских феодальных отношений, заставляя
их нести повинности. После 1783 года, когда Ираклий II отошел от
персидского шаха и перешел под покровительство России, югоосетинские
общества, с 1774 года считавшие себя в составе России, стали оказывать
сопротивление грузинскому царю. В 1791 году глава Картли-Кахетинского
княжества жаловался: «Как я мог взять саупросо или сауплисцуло (виды
повинностей - 3. Б.) ... с потусторонних и посюсторонних осетин..., и
если даже было бы возможным, то прошло бы много времени, так как
надо было бы составлять списки подворно, и пока это проделали бы,
возможно, что обнажились бы шашки и пролилась бы кровь».112
Стоит отметить, что феодализм в Грузии, длительное время
развивавшийся под неослабным влиянием восточно-азиатского феодализма
Ирана и Турции, отличался особой тиранической агрессивностью. На его
вооружении были не только насильственные методы насаждения своего
господства - обычные при феодализме, но и идеология этнической
дискриминации. Исповедуя «феодальный» расизм, грузинские тавады,
закрепощая осетинских крестьян, заставляли их отказываться от своей
этнической принадлежности к осетинам: так осетин Иван, житель Цхинвали, в
1782 году оказавшись в долговой яме, продал себя грузинскому феодалу
Поракашвили, и, становясь крепостным, писал о себе как о «бывшем
осетине».113 В том же году царевич Вахтанг предписал жителям Арагвского
Эриставства, где проживало смешанное население, не вступать
грузинским женщинам в брак с осетинами: кто «выдаст дочь за осетина и
сроднится с ним, - говорилось в уложении царевича, - посчитаем это как
вероломство и крепко взыщем».114 Осетинские семьи из Плиевых, Гачиевых,
Ларсановых, «и целиком Тедеевы», становясь крепостными крестьянами
грузинского князя Палавандишвили, имевшего персидский титул «узба-
ши», давали письменное «поручительство» в отказе от Осетии, обещая,
что они «ни с дружеской, ни с вражеской целью в Осетию не пойдут без
воли на то своего нового хозяина».115
Экспансия грузинских феодалов не ограничивалась пределами
Южной Осетии. Она достигала северных склонов Кавказского хребта, в
частности центральной части Осетии, жителей «верховья реки Ар дон».
Опасаясь ее напора, «нарские старшины и народ» в 1784 году
обратились к П. С. Потемкину с просьбой «взять страну под покровительство
России» и не дать «больше нас никому в обиду».116
41

После присоединения Картли-Кахетинского княжества к России
российские власти в Тифлисе пытались развязать тугой политический
узел, связанный с феодальной экспансией грузинских тавадов и
сопротивлением ей осетинского крестьянства. С одной стороны, Россия,
желая укрепить свое политическое положение в Грузии, где
формировалась антироссийская оппозиция во главе с представителями свергнутого
царского дома, оберегала феодальные притязания грузинских тавадов в
Южной Осетии, с другой - восстанавливала права осетинских
владетелей и в первую очередь «помещиков Эриставых», в свое время
лишенных имений.117 Укрепление с помощью России позиций грузинских
феодалов в Южной Осетии привело к новым повинностям, ложившимся на
плечи осетинских крестьян.118 Наряду с царевичем Иваном Багратидом,
под властью которого находились ксанские крестьяне, последовал также
«Приказ» царевны Кетеван, обязывавшей Цхра-Цкаройских и Босельских
осетин «дать» царской особе «подарки и повинности».119 Осетинское
крестьянство, ожидавшее от российских властей защиты от феодального
наступления грузинских владетелей, выражало недовольство политикой
России, направленной на усиление социального гнета в Южной Осетии.
Этим воспользовались представители свергнутой княжеской династии
Багратидов - царевичи Александр, Юлон, Парнаоз и др. Они вовлекали в
свое антироссийское движение недовольную часть югоосетинского
крестьянства. Начиная с 1802 года, с карательной экспедиции подполковника
Симоновича и до 1812 года, до восстания в Кахетии, в Южную Осетию
направлялись российские войска для подавления крестьянских
антифеодальных и антироссийских движений.120
Несмотря на сложности отношений, складывавшихся между
осетинскими обществами Южной Осетии и российской военной и гражданской
администрацией, отдельные общества обращались к командованию с
просьбой о принятии их под свое покровительство «на тех самых
правах», на которых они находились «при грузинских царях».121
После завершения русско-иранской (1804-1813 гг.) и
русско-турецкой (1806-1812 гг.) войн и серьезного ослабления грузинской оппозиции,
выступавшей за отторжение Грузии от России, Петербург продолжал
среди грузинской знати поиски политической опоры. Зная о традиционной
экспансии грузинских феодалов в Южную Осетию, российская военная
администрация в Тифлисе использовала этот хорошо видимый фактор и
усилила свою поддержку феодальных притязаний грузинских тавадов в
югоосетинских обществах. В этом особенно преуспели П. А. Ермолов,
42

Г.И. Розен, Е.А. Головин и СМ. Воронцов, приступившие к
планомерным карательным экспедициям в Южной Осетии.
Лишь осенью 1864 года при проведении крестьянской реформы в
Закавказье осетинские крестьяне официально были освобождены122 от
крепостной зависимости. Однако предоставление им личной свободы не
обошлось без дискриминационных положений, отвечавших настроениям
грузинской знати: согласно реформе, в Южной Осетии на один
крестьянский двор отводилось земли около 2 десятин тогда как в других местах -
Тифлисской и Кутаисской губерниях средний крестьянский надел состоял
из 4,7 десятины. Было ясно - ставилась политическая задача, призванная
вызвать отток осетинского населения из Южной Осетии в поисках земли
во внутренние районы Грузии, чтобы снять таким образом с повестки дня
югоосетинский вопрос.
При всем хозяйственно-экономическом и этнокультурном единстве
северных районов Осетии с районами южной части Осетии осетинские
общества, занимавшие территории по другую сторону Кавказского
хребта, находились в других социальных условиях. Наиболее важным из них
являлось господство, хотя и феодальных, но таких общественных
отношений, которые по своему генезису носили естественноисторический
характер, отвечали стадиальному уровню внутреннего развития и не
отягощались вторжениями извне чуждых для Осетии социальных отношений.
В хозяйственной жизни североосетинские общества, расположенные
в горных районах Центрального Кавказа, не отличались сколько-нибудь
от соседних горцев. Вплоть до 20-х гг. XIX века, до массового
переселения осетин с гор на равнину, основным занятием этих обществ
оставалось скотоводство. Этот факт экономического уклада отмечали многие
авторы, наблюдавшие хозяйственную жизнь осетин. «Стада овец, - писал
Ю. Клапрот, - являются богатством» североосетинских обществ.123 Это
же подчеркивал И. Бларамберг.124 К. Кох, современник И. Бларамберга,
отмечал, что скот - главный объект восхищения осетин.125 Несмотря на
это, в североосетинских обществах разведение крупного рогатого скота
и коневодство не получили широкого развития; на их разведение влияли
горные условия хозяйствования.
Повторяя типологию хозяйств горцев Большого Кавказа, у осетин
северной части Осетии отмечалась одна важная особенность. Она касалась
земледелия. В нем все еще сохранялись традиции, унаследованные с аланско-
го периода обитания осетин на равнинах Северного Кавказа. В земледелии
наиболее устойчивым оказался набор орудий труда, которым жители про-
43

должали пользоваться также в горных условиях. Любопытно, что ингуши,
восточные соседи северных осетин, заимствовали эти же земледельческие
орудия, сохраняя их осетинские названия. Традиционная привязанность к
земле просматривалась и в той цене, которую имел пахотный участок:
считалось, что «каждый кусок пахотной земли стоит животного, на нем
поместившегося». Из-за недостатка удобных для земледелия пахотных угодий
широкое развитие получила практика создания искусственных (террасных)
земельных участков; в современной нам горной Осетии хорошо сохранились
следы террас, лестницей уходящих с низин до высокогорных альпийских
лугов. Экономический эффект от земледелия был невелик, однако его значение
в жизни североосетинских обществ было немалое: несмотря на невысокие
урожаи, при потере скота (болезни, набеги, захват скота и пр.)
земледельческие продукты являлись единственным средством выживания.
Ко второй половине XVIII века относится начало переселения осетин
на северокавказскую равнину. Оно было связано с продвижением на юг
Кавказской линии укреплений и основанием на ней крепости Моздок. По
данным Б. А. Калоева, переселенцы, оседавшие не только в крепости, но
и вблизи от нее, были выходцами со всех североосетинских обществ.126
Вторая волна переселения осетин на Кавказскую линию относится к
началу XIX века, когда основную часть переселенцев составили жители
Дигорского общества. Наконец, в конце XIX века в этом же районе стали
поселяться жители из Закинского, Нарского, Алагирского и Куртатинского
обществ горной Осетии.127 Но массовое переселение осетин на равнину, на
историческую территорию, которую они занимали в аланский период
своего прошлого, стало возможным в 20-е гг. XIX века, после освобождения
Осетинской равнины от кабардинских поселений (кабаков). Осетинские
села, как правило, создавались близ русских укреплений под прикрытием
российских войск; главная для них опасность состояла в набегах
вооруженных отрядов, нападавших со стороны Кабарды и Чечни.128 Нередко
переселение с гор на равнину происходило под давлением российских властей,
заинтересованных в этом по тем или иным конъюнктурным соображениям.
Несмотря на это, переселение части населения североосетинских обществ
на равнину кардинально меняло хозяйственное положение Осетии. Оно
заметно разряжало земельную тесноту в горных районах, а самое главное
- появление новой географической зоны (равнины) создавало выгодные
условия для широкого занятия земледелием. Осетинское крестьянство,
располагавшее богатым опытом земледельческого труда, быстро осваивало
равнинное земледелие, выращивало все культуры, традиционные для степ-
44

ных районов Северного Кавказа. Это приводило к важным хозяйственным
переменам, среди которых немалое значение имело установление
экономического баланса между двумя типами хозяйств - горным и равнинным.
Формирование нового хозяйственного строя сопровождалось применением
более совершенных орудий труда. Этот факт хорошо был подмечен
выдающимся осетинским социологом XIX века А. Г. Ардасеновым, писавшим:
«Почувствовав себя на просторе, на земле, которая веками, быть может, не
знала плуга, они, осетины, прежде всего, переменили свою соху «дзывыр»
на тяжелый передковый плуг, напоминающий малороссийский».129
Начиная с XIX века, в связи с осложнением военно-политического
положения на Кавказе, Осетия становилась одним из центров по
производству некоторых видов оружия - боевых щитов, холодного оружия,
свинцовых пуль, пороха и др.; в Дигорском обществе, например, было налажено
производство ружей, сабель и ножей.130 В Осетии, располагавшей
богатыми залежами цветных металлов, хорошо владели примитивными приемами
добычи и выплавки цветных металлов - таких как свинец и серебро. С 40-х
гг. XIX века на базе местных сырьевых ресурсов берет свое начало развитие
в Осетии промышленного производства цветных металлов. Становление
в 50-е гг. XIX века этой отрасли экономики вызвало появление в Осетии
промышленно-производственных центров - Садонского, Алагирского и
Владикавказского. Особое значение Осетии на Центральном Кавказе было
связано также с Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорогами,
позволявшими России наладить сообщение с Закавказьем. Оживление
экономики Осетии и обновление ее хозяйственного строя вызвали на Центральном
Кавказе развитие торговых отношений, благодаря которым становилось
реальным установление мирного уклада жизни у горцев. Отмечая этот
важный политический процесс, тот же А. Г. Ардасенов в 80-е гг. XIX века
писал, что «лет пятьдесят тому назад считалось подвигом, если осетину
удавалось совершить путешествие (даже на мирной арбе) в Малую Кабарду
- так было небезопасно, и так мало вследствие этого горцы сходились с
народностями, окружавшими их».131
Особенность в историческом формировании осетинских обществ
заключалась, прежде всего, в наличии у каждого из них некой
автономности, обусловленной не столько «феодальной раздробленностью», сколько
их естественно-географическим размещением: каждое общество, занимая
определенную территорию, располагалось по водоразделам рек и их
притоков, создававших между ними четкие границы. Это своеобразие
наиболее заметно было в Северной Осетии, где по ущельским абрисам об-
45

разовались Тагаурское, Куртатинское, Алагирское и Дигорское общества.
Внутри каждого из них сформировались соседские общины, в генезисе
которых значение имел не столько географический ландшафт, сколько ряд
других обстоятельств: принадлежность каждого члена общины к
близкородственным фамилиям, сложившееся землепользование и земельные
отношения, социальная стадиальность общины и др. Общинная структура в
организации осетинских обществ хорошо просматривалась повсеместно.
Например, в Куртатинском обществе, где было несколько соседских
общин, особенно выделялись как самые сильные две общины - Куртатинская
и Цимитинская.132 В ряде случаев община имела социальное своеобразие,
выделявшее ее среди других. Так, в Дигорском обществе такие общины,
как Донифарс, Кумбулта и Лезгор отличались от других своим особым
демократическим устройством. Была еще одна особенность
североосетинских обществ. Она состояла в неравномерности или, точнее, в
неодинаковом уровне их общественного строя. Можно предположить, что в этом
сказалась возможная, но при этом разная зависимость осетинских общин
от того «готового» социального потенциала, который был «занесен» в
горные районы переселенцами из равнинной Алании после разгрома
государственности. Бесспорно, однако, значение другого фактора - земельного
ресурса, имевшегося в каждом отдельном ущелье и определявшего как
уровень хозяйственной жизни, так и общественного уклада. Впрочем, чтобы
полнее представить организацию североосетинских обществ и уровень их
социальной стадиальности, стоит дифференцированно привести по ним
основные характеристики. В свое время к такому разграничительному
освещению общественных отношений, сложившихся в разных обществах
Осетии, призывал М. М. Ковалевский. Оправданность такой методики
подтвердили также последние работы Р. С. Бзарова, исследовавшего общества,
о которых идет речь, по типологическому методу.133
Тагаурское общество относилось к Восточной Осетии. Оно
занимало три ущелья - Дарьяльское, Геналдонское и Кобанское. Общественный
строй его складывался в трех исторических измерениях: 1) в
зависимости от горных условий, в которых шло становление «базовой» модели
феодализма; 2) переселение в 20-е гг. XIX века на равнину и перемены в
социальных отношениях; 3) земельное и сословное размежевание 50-х гг.
XIX века, приведшее к ослаблению Тагаурии. Эти, в сущности, разные
периоды одного и того же общественного уклада пережили не только та-
гаурцы, но и другие североосетинские общества.
Тагаурское общество имело отчетливую социальную иерархию и де-
46

лилось на следующие сословия: феодалов (их именовали тагиата, алдары
или же уазданлаги), свободных общинников (фарсаглагов), составлявших
основную массу населения, детей от вторых жен (кавдасардов) и холопов
(кусагов). Особенность приведенной иерархии заключалась в том, что в ней
господствующее положение феодалов основывалось на фамильном
владении землей, на которой фарсаглаги могли выступать лишь как арендаторы.
Всего фамилий, относившихся к высшему сословию, было 11. В
конкретных условиях Тагаурии социальная значимость этих фамилий повышалась
также благодаря праву контроля на Военно-Грузинской дороге,
пролегающей по Дарьяльскому ущелью, и взиманию на ней пошлины с
проезжавших транспортов. Три тагаурских феодальных фамилии - Дударовы,
Кануковы и Джантиевы придавали особое значение этой важной
коммуникации Кавказа; Дударовы, например, благодаря дороге приобрели
известность не только на Кавказе, но и в столицах Ирана и Турции.134
Земельная собственность, однако, оставалась главной ценностью,
обеспечивавшей феодалам верховенство в Тагаурском обществе. По В. Б. Пфафу,
изучавшему Осетию в XIX веке, «каждая алдарская фамилия»
располагала своей феодальной «территорией», на «которой поселились и
свободные осетины»135. Из этого вытекала как земельная рента, так и целый ряд
других условий, ставивших «арендатора» в феодальную зависимость.
Однако ее, эту зависимость, не стоило рассматривать как «крепостное
право», поскольку за фарсаглагом, посаженным на земле феодала,
сохранялась личная свобода при переходе к другому владельцу. Опубликованные
Ф.И. Леонтовичем адаты, зафиксировавшие сложившиеся в горах
социальные отношения, рассматривают фарсаглагов «как совсем вольных людей»,
отмечая при этом, что феодальная зависимость наступает «только в таком
случае, если они живут на землях, принадлежащих» феодалу. Обычное право
предусматривало поселение фарсаглага на алдарской земле и возникавшую
из этого зависимость как договорные отношения.136 В связи с переселением
на равнину, в котором наиболее активно участвовала алдарская знать,
социальная картина, связанная с положением фарсаглагов, значительно
изменилась. На это обратил внимание Р. С. Бзаров, сославшийся на факты покупки
земли фарсаглагами у феодалов, после чего ранее зависимый крестьянин мог
выступать «на равных с алдарами». К этому исследователь добавляет, что
такое своеобразное освобождение от алдарской зависимости, происходившее
после приобретения фарсаглагом земли, касалось только сферы
землевладения.137 Между тем феодальная зависимость, возникавшая на основе
алдарской собственности на землю, со временем обрастала (помимо отработочной
47

ренты) рядом других повинностей, в том числе появлением
внеэкономической зависимости. Этот факт был особенно заметен, когда и алдары, и фарса-
глаги, поселяясь на равнине и получая земельные наделы от российских
властей, казалось, находились в одном правовом положении, при этом алдары,
ссылаясь на прежнюю зависимость фарсаглагов, продолжали предъявлять к
последним феодальные притязания.138 Эти притязания у алдар были и позже,
даже после того, когда им российские власти «за потери прав над простым
народом» отвели «особые участки по 225 десятин» земли.139
Отдельное сословие, менее многочисленное, чем фарсаглагское,
составляли кавдасарды. Их могли иметь и алдары, и фарсаглаги. Отличие,
однако, состояло в том, что первые обладали ими по определению,
возводившему его в положение феодала. Из этого вытекало и правовое
положение кавдасарда; кавдасард, принадлежавший алдару, нес гораздо
больше повинностей, чем кавдасард фарсаглагского происхождения. С другой
стороны, алдарский кавдасард обычно своим «происхождением» имел
преимущество перед фарсаглагским. В отношении кавдасарда феодал
выступал в качестве полноправного хозяина, позволявшего ему
распоряжаться его жизнью - «безнаказанно изувечить и даже убить».140 Вместе с
тем алдарский кавдасард, наделенный фамилией отца, при разделе
имущества или же в случае, если алдар прогонял его, получал от имения отца
алдара свою долю. Выделившись от отцовской семьи, - что было крайне
сложно, - кавдасард, ранее выполнявший главным образом домашние
работы, освобождался от каких-либо повинностей. Среди кавдасардов,
получивших свободу, было немало таких, кто становился основателем
новой кавдасардской фамилии, по социальному положению приравненной
к фарсаглагской.141 По данным, приводимым Р. С. Бзаровым, в 1867 году
было освобождено 822 кавдасарда - 309 мужчин и 513 женщин.142 Эти
данные отражали количество кавдасардов на момент их официального
освобождения, число же крестьян, считавшихся кавдасардского
происхождения, было гораздо больше.
Самыми многочисленными и социально бесправными в Тагаурском
обществе были кусаги - холопы, в отношении которых использовались
различные названия - алхад (купленный), гурдзиаг (грузин), уацайраг
(пленный), отражавшие, как правило, их происхождение. Холопов,
выполнявших все виды хозяйственных работ, могли приобрести все три
предыдущих сословия, однако, обычно их было больше у феодалов,
располагавших не только средствами для приобретения холопа, но и военной
дружиной, с которой они совершали набеги и захватывали пленных.
48

В 30-50-е гг. XIX века, в пору «всеобщей» феодализации осетинских
обществ на равнине, произошла «полная неопределенность прав
переселенцев на земли», что породило «множество самых запутанных
поземельных споров».143 В связи с этим в 1859 году кавказская
администрация, отказывавшая алдарам в закреплении за ними права собственности
на выделенные в начале 50-х гг. XIX века наделы земли, приступила к
новому перераспределению земли. Вместо 225 десятин, которыми алдары
располагали на равнине, им отводилось «по 39 десятин на каждый двор»,
т. е. столько же, сколько и другим сословиям.144 Тогда же производились
изменения в размещении равнинных сел «и перемещения жителей из
одних аулов в другие».145 Последнее, по сути, являлось отселением
зависимых крестьян от алдар и собственно проведением крестьянской
реформы, подрывавшей феодальные отношения в тагаурском обществе. Новое
распределение земли между населенными пунктами производилось на
правах общинного землепользования, что также служило ослаблению
позиции тагаурских алдар. Процессы эти затянулись вплоть до 1866 года146,
а землеустроительные работы в пределах «равнинной Тагаурии»
продолжались еще в 70-е гг. XIX века.147
Куртатшское общество, располагавшееся западнее Тагаурского
общества, сложилось в границах, географически относящихся к Куртатинскому
ущелью. Его природно-климатические условия столь же отличались от
«географии горной Тагаурии», сколь разнились и социальные
отношения. Исследователи, как правило, рассматривают Куртатинское общество
как единый исторически сложившийся социум. Сами куртатинцы
достаточно четко разделяли себя на общины - Куртатинскую, Цимитинскую,
Лацинскую и др. Каждая из них имела собственную территорию
расселения, «органы управления», свои святилища. На эту общинную разделен-
ность Куртатинского общества указывает в своей работе Р. С. Бзаров. Не
вдаваясь в подробности специальной части, отметим, что исследователь
рассматривает Куртатинское общество как «союз гражданских общин»,
автономных в сфере землевладения.148 Р. С. Бзаров приводит также факты,
свидетельствовавшие о Куртатинском обществе как о едином социальном
организме. От себя добавим, что наиболее значительным в нем являлось
наличие в важном военно-стратегическом месте общего для всего
общества оборонительного комплекса, перекрывавшего вход в Куртатинское
ущелье. В центре комплекса располагались село Дзивгис и Дзивгисское
святилище, воспринимавшееся как общее для всех общин; в святилище
обязанности «дзуарылаг» (священнослужитель) мог выполнять выходец
49

из любой общины. В случае военной опасности, которая обычно угрожала
с северной стороны ущелья, в Дзивгисском комплексе оборону занимали
все, независимо от принадлежности к общине.
Более сложным, чем общая социальная организация Куртатинского
общества, явилась научная оценка сложившихся в нем внутренних
общественных отношений. Ярко выраженный характер территориальной
общины и развитое осознание фамильного единства, — не только в
землепользовании, но и в социальных притязаниях, - заслонили феодали-
зированность Куртатинского общества. Неслучайно, что ряд авторов
(М. М. Ковалевский, Д. Лавров и др.) это общество относили к родовой
демократии. Неоднозначное понимание социальной природы
сложившихся общин в Куртатинском обществе происходило и по другой
причине. В отличие от Тагаурского общества, где для феодалов существовала
социальная номинация «алдар», в Куртатинском обществе в качестве
синонима использовался только «уздан», уходивший в более раннюю
эпоху осетинской истории. При этом все фарсаглагские фамилии, имевшие
собственный участок земли, были претендентами на эту
привилегированную номинацию. Сами куртатинцы, знавшие все друг о друге, критерием
признания первостепенности фамилии считали родовитость
происхождения в далеком прошлом, что, несомненно, свидетельствовало о наличии
в этом обществе отголосков «архаического феодализма» аланской эпохи.
Подобное заимствование происходило и позже. Так, фамилия Томаевых,
относившаяся в XIX веке к первостепенным, поселилась в Куртатинском
обществе (Кора), ранее став в Южной Осетии феодальной.149
Но главным основанием, позволявшим судить о феодальности
Куртатинского общества, служила сфера землепользования. Р. С. Бзаровым
приводятся конкретные сведения, в том числе из архивных источников
об использовании земли для получения ренты: Томаевы в Кора отдавали
часть земли в наделы крестьянам, обязанным нести повинности, Есиевы
в Карца предоставляли земли под покос и пастьбу, на землях Умара
Кариева жили 11 дворов фарсаглагов, выполнявших повинности, и др.150
О земельной собственности «уазданлага», использовавшейся в целях
получения феодальной ренты, и о феодальных повинностях фарсаглагов
писал также Ф. И. Леонтович, приводивший адаты Куртатинского общества:
«Если фарсаглаг, - указывалось в адате, - живет на земле,
принадлежащей уазданлагу или в его ауле, то он обязан заплатить уазданлагу, хозяину
земли или аула». В записи Леонтовича перечислялись также феодальные
повинности, предусмотренные адатом.151
50

В 1824 году владикавказский комендант Н. П. Скварцов,
занимавшийся переселением куртатинцев на равнину, отвел последним по 40 десятин
земли. Позже, при размежевании на равнине христиан и мусульман, для
узданских и фарсаглагских фамилий надел земли на двор был увеличен
для христиан до 43 десятин, для мусульман - 42 десятин.152 Таким
образом, феодальное сословие Куртатинского общества фактически было
приравнено к фарсаглагам и кавдасардам.
Алагирское общество^ расположенное между Куртатинским и
Дигорским обществами, по общей общественной конфигурации и
внутренней социальной организации отдельных его общин во многом
повторяло феодализм в Куртатинском ущелье.153 Объяснялось это,
по-видимому, не только сходством природно-географических условий. Сказалось
и другое. В свое время Куртатинское общество формировалось
благодаря миграционным процессам, происходившим в Алагирском обществе;
отсюда большая часть мигрантов направлялась в Куртатинское ущелье.
Преимущество Алагирского общества перед другими состояло в
следующих обстоятельствах: оно своей южной окраиной было связано с Южной
Осетией, по Алагирскому ущелью проходила Военно-Осетинская дорога
и, наконец, здесь сосредоточились богатейшие месторождения цветных
металлов. Но в рассматриваемое время ни одно из этих преимуществ не
использовалось в такой степени, чтобы оно существенно повлияло на
темпы общественного развития.
Социальная структура Алагирского общества, как и Куртатинского,
состояла из узденства «уазданлаг» или «стыр мыггаг»154 и зависимых от него
крестьян - фарсаглагов, кавдасардов и холопов. Картину феодального быта
указанного общества превосходно воспроизвел Коста Хетагуров в своем
известном этнографическом очерке «Особа». По его описанию,
феодальные поселения «были неприступны, башни «литые» - из тесаного камня на
известковом цементе».155 Соответственно выглядело внутреннее убранство
дома, принадлежавшего алагирскому феодалу. В нем можно было
«встретить своеобразные кровати, диваны и кресла с оригинальной резьбой.
Утварь здесь многочисленнее, разнообразнее и ценнее, здесь было больше
золота, серебра, меди, железа и стали в виде громадных котлов для
варки пива, холодного и огнестрельного оружия, кувшинов и т. д.»156 В ином
материальном срезе жили крестьяне в «фарсаг-ауле». «Зайдите в первую
попавшуюся дверь..., - писал Коста Хетагуров, - нагнитесь больше, чтобы
не удариться о притолоку. Сенцы перегорожены жердями или плетнем. В
первом отделении вас удивленно встречает корова, из второго на вас сквозь
51

перегородку смотрит несколько пар добродушных глаз овец и коз».157 В
целом же феодализм в Алагирском обществе был архаичным и
относился к ранним его формам. Его относительно быстрое развитие в условиях
равнинного земледельческого хозяйствования, начавшегося после 20-х гг.
XIX века, было прервано в конце 50-х - начале 60-х гг. XIX века
введением общинного пользования землей. Стоит также отметить, что подворный
надел земли на равнине для алагирцев составлял 27 десятин158 — один из
самых низких среди других переселенцев, покинувших горы.
Дигорское общество занимало западную часть Северной Осетии.
Расположенное в бассейне реки Урух и ее притоков, оно с запада
граничило с Балкарией, с севера- с Малой Кабардой. Этим объяснялись его
хозяйственные контакты как с балкарцами, так и с кабардинцами. По своим
географическим условиям Дигорское общество было сходно с Тагаурским;
если последнее имело уникальные пастбища в Трусовском ущелье, в
горных районах Коби и Гуда, то Дигорское общество располагало
пастбищами плато «Харес» и «Тагоре». Переселение на предгорные равнины в
XVIII веке, азатем отно сительно массовый исход дигорцев в начале XIX века
на Кавказскую линию значительно повысили экономико-хозяйственные
возможности жителей, занимавшихся в горных районах скотоводством.
И. Бларамберг подчеркивал наличие в Дигории «обширных пастбищ» и
то, что в ней скотоводство составляло «основное богатство».159
В Дигорском обществе образовались Донифарское, Стур-Дигорское,
Тапан-Дигорское, Уаллагкомское и др. общины, каждая из которых имела
свою собственную общественную завершенность. Точно такой же
завершенностью обладало и само Дигорское общество, состоявшее из общин.
Подобная двухступенчатая общественная структура максимально была
приближена к горным условиям жизни, к профильно-хозяйственной
деятельности. О сбалансированности наиболее важных сторон
жизнеобеспечения Дигорского общества свидетельствует общая забота об обороне и
защите своей безопасности: в самом выгодном в военном отношении месте
(Лезгор) был размещен один из лучших в Осетии оборонительных
комплексов и святилище «Дигори-зед». Попутно стоит заметить - в Дигорском
обществе военному делу придавали особое значение. По сообщениям
И. Бларамберга, «дети князей Имеретии» учились «воевать у дигорцев».160
По уровню социально-иерархических отношений Дигорское общество
приравнивалось к Тагаурскому. Это замечали также авторы XIX века. По
оценке К. Коха, «дигорцы вместе с тагаурцами являются единственными
осетинами, среди которых некоторым удалось объявить себя властителями местно-
52

ста»161. В Дигорском обществе к наиболее влиятельным феодальным
фамилиям относили Тугановых, Абисаловых, Караджаевых, Кубатиевых, Кабановых,
Чегемовых и Бетуевых. Для них существовала социальная номинация -
«баделята», возможно сравнительно позднего происхождения. Появление
феодального сословия в Дигорском обществе местные предания объясняли так
же, как и происхождение балкарских таубиев. Это одно из свидетельств того,
что до прихода балкарцев на Центральный Кавказ горные районы
современной Балкарии населяли дигорцы, у которых пришлые племена уже застали
феодальные отношения. Одним из первых, кто записал легенду о прибытии
«баделят» в Дигорию, был И. Бларамберг. Он же связывал их с мадьярами,
поскольку сами баделята выводили себя из Маджар162. Эту же версию
независимо от И. Бларамберга приводит также Б. В. Скитский. Легенду о
происхождении феодальных фамилий Балкарии из рассказа балкарского таубия Абаева
записали в 80-е гг. XIX века М.М. Ковалевский и В.Ф. Миллер. Согласно ей,
как и баделята, таубии пришли «из Маджар», отождествляя при этом
«маджар» с венграми.163 Однако русские ученые, изучавшие горцев Центрального
Кавказа, поясняли, что под названием «маджар» «следует разуметь прежнее
население хазарского города Маджар».164
В легенде, о которой идет речь, сообщалось, что отряд из маджар
явился в Дигорию под предводительством Баделя, у которого «от первой жены»
родилось семь сыновей, ставших основателями семи феодальных фамилий.
Важно также отметить: до прихода Баделя в Дигорию и возвышения его
сыновей «дигорцы были совершенно свободны и имели республиканское
управление; они выбирали наиболее храбрых из своей среды в качестве
судей и защитников».165 Это сообщение легенды позволяет предположить,
что в период татаро-монгольского нашествия феодализм, сложившийся
в Аланском государстве, переместился с равнины в горную Дигорию как
«готовая» субстанция и фактически был наложен на
военно-демократическую структуру, которую здесь он застал. В связи с этим следует обратить
внимание на Донифарс - общину, занимавшую в Дигорском обществе
особое положение: здесь не было баделят; претендовавшие на это фамилии
- Гагаевы и Кануковы скорее относились к родовой знати. Похожее было и
в таких общинах, как Лезгор и Кумбулта; их вместе с Донифарсом русский
офицер Штедер называл «республиками».166
Что касается общественной стратификации, то в Дигорском обществе
наряду с феодальным сословием баделят, были зависимые от них
крестьяне: адамихаты, напоминавшие тагаурских фарсаглагов, хехезы,
считавшиеся пришлыми из других осетинских обществ и поселявшиеся на земле фео-
53

дала, кумаяги, - как и кавдасарды, - дети феодалов от вторых жен и косаги
- холопы. По сравнению с Тагаурским обществом, с которым по уровню
общественного строя равнялось Дигорское, стоит отметить в последнем
более жесткую систему господства и подчинения, созданную феодальным
сословием для зависимых сословий. Соседство этой системы с
общинами, сохранявшими «республиканский» строй, было одним из серьезных
источников внутренних конфликтов, часто возникавших в Дигорском
обществе. Но основной причиной противоречий, наблюдавшихся в этом
обществе, был феодальный режим, установленный сословием баделят. На это
обращал внимание Петербурга наместник Кавказа великий князь Михаил
Николаевич, считавший, что тяжесть феодальных повинностей являлась
«постоянною причиною самых враждебных столкновений между баделя-
тами и простым народом».167 В конце 40-х - начале 50-х гг. XIX века борьба
между феодальным сословием и «черным народом» разрасталась вокруг
распределения земли на равнине. Феодальные притязания баделят,
добивавшихся сохранения на равнине крупных земельных наделов, а заодно и
закрепления за собой зависимых крестьян, встречали упорное
сопротивление со стороны последних, требовавших переселить их «от баделятов на
другое место, какое угодно будет русскому правительству».168 Земельное
размежевание, проведенное в 1853 году, привело к тому, что баделята
получили крупные наделы (2/3 всей равнинной земли), а крестьяне -
оставшуюся землю на правах общинного пользования; одновременно произошло
разделение христиан и мусульман.169 Однако задача снизить социальный
накал в Дигорском обществе так и не решилась. Из-за недостатка общинных
земель, отданных для крестьян, многие из них были вынуждены остаться
у баделят, в пользу которых отбывали «крайне тяжелые как личные, так и
поземельные повинности».170 В конце 1864 года из-за острых столкновений
между баделятами и их зависимыми сословиями, создававших
политическую напряженность, наместник великий князь Михаил Николаевич был
вынужден вернуться к вопросу о земельных наделах баделят, полученных
ими ранее от его предшественника М. С. Воронцова. Одновременно
великий князь распорядился об отмене «всяких» личных повинностей, которые
несли дигорские крестьяне баделятам.171 Это решение наместника вызвало
недовольство последних и послужило главным поводом для новой волны
переселения в Турцию. Освобождение зависимых сословий в Дигорском
обществе завершилось в 1867 году на равнине, однако оно лишь
формально коснулось горных районов, где продолжали сохраняться феодальные
отношения.
54

Подводя итог, заметим, что на относительно небольшой территории
Осетии, занимавшей южный и северный склоны Кавказского хребта,
наиболее выпукло отразился весь спектр разноуровневых общественных
организмов, характерных для всего Центрального Кавказа. Вместе с тем
было очевидно, сколь политически напряженно складывалось
взаимодействие внутренних социальных сил. В этих условиях ослабление
феодализма в Осетии и усиление территориальной общины, происходившее после
50-х гг. XIX века, бесспорно, создавали благоприятную предстартовую
общественную среду для развития новых, более прогрессивных
социально-экономических отношений.
Балкария. Одним из уникальных районов Центрального Кавказа
является Балкария, расположенная к западу от Осетии, к югу от Кабарды и
жившая изолированно «в верхней части высоких снеговых гор».172 Она
отдельными обществами занимала ущелья по рекам Черек, Чегем и Баксан.
Балкария относится к наиболее неизученным районам Кавказа. Первым,
и, пожалуй, наиболее ценным источником о балкарцах следует считать
описание В.Ф. Миллера и М.М. Ковалевского, опубликованное ими под
названием «В горских обществах Кабарды».173 В виде источника в
этнографическом и военном описании Кавказа представляет также интерес работа
И. Бларамберга, где небольшой раздел посвящен балкарцам. Отдельные
отрывочные сообщения о «балкарах» встречаются, начиная с XVII века.
По данным источников, относящихся к первой трети XIX века,
численность балкарцев составляла 4 тысячи.174 Без указания на источник,
Т.Х. Кумыков приводит цифру - «11 тысяч душ» (к середине XIX века).
175 Не исключено, что в начале XIX века Балкария, имевшая тесные связи
с Кабардой, где свирепствовали эпидемии, была захвачена
распространившимися на Северном Кавказе холерой и чумой, в результате чего
могло произойти резкое сокращение ее населения.
В науке установлено, что балкарцы, являющиеся тюркоязычным
народом, пришлые на Центральном Кавказе. Известно также, что горные
районы Большого Кавказа, в которых в свое время они поселились,
ранее были заняты аланами. Данные языка, топонимики и антропологии
свидетельствуют о длительном смешанном проживании на территории
современной Балкарии осетин и балкарцев, приведшем к ассимиляции
местного населения. Столь мирный исход как самого заселения новой для
балкарцев территории, так и совместного (смешанного) проживания двух
разноязычных народов позволяет предположить, что балкарцы ранее
входили в состав Аланского государства.
55

Экономика Балкарии состояла главным образом из скотоводства,
традиционного для горных районов Большого Кавказа. Дореволюционные
исследователи писали о больших стадах, разводившихся в Балкарии, и
табунах лошадей, «прекрасно приспособленных для езды в горах»; он же
отмечал, что балкарцы «в больших количествах» продают своих лошадей в
Мингрелии и Имеретии.176 Интенсивные формы занятия скотоводством не
всегда обеспечивались в горных условиях кормовой базой, что заставляло
балкарцев в зимнее время «отгонять свой скот в Кабарду»; это ставило «их
в зависимость от кабардинских князей»;177 при благоприятных
хозяйственных условиях - хорошем урожае, тучных пастбищах и сенокосах
балкарцы воздерживались от перегона своих стад в Кабарду и «содержали» их
«на своей территории даже зимой».178 Очевидно, тем самым они избавляли
себя от подчиненности кабардинским владельцам. Занятие земледелием,
ограниченное природными условиями, в хозяйственном отношении было
малопродуктивным. Несмотря на это, В. Миллер и М. Ковалевский
обратили внимание на то, как в Балкарии «каждый удобный клочок земли» был
«тщательно унавожен, возделан и орошен канавой».179 Такой уровень ухода
за пахотными участками, прежде всего, свидетельствовал о крайнем
недостатке земли, пригодной для обработки. В. Миллер и М. Ковалевский
упоминают небольшие пахотные участки общей площадью в одну десятину,
проданные за 2000 руб.; в 80-е гг. XIX века подобная цена земли
рассматривалась на Северном Кавказе как очень высокая.180
Общественный строй балкарцев М.М. Ковалевский, вместе с
В.Ф. Миллером посетивший Балкарию, рассматривал как феодальный. При
этом вывод М. М. Ковалевского о том, что «общественный строй» балкарцев
«всего ближе подходит под понятие феодального»181, был сделан с
заметной осторожностью. «Странной может показаться, - писал он, - ... мысль
проводить параллель между железными баронами средних веков и
горскими таубиями (балкарскими феодалами - 3. Б.), которые ни внешним своим
видом, ни повседневным домашним обиходом, ничем существенно не
отличаются... от односельчан - их прежних холопей».182 Продолжая эту мысль,
В.Ф. Миллер и М.М. Ковалевский находили «смешной» претензию
безграмотных и в большинстве случаев неимущих «мужиков», когда в 1853 году
балкарские таубии «заявили русскому правительству о своем желании быть
занесенными в ряды потомственного дворянства».183 М.М. Ковалевский,
автор многочисленных работ, посвященных общественному строю народов
Кавказа, в том числе горцев, считал, что феодализм балкарцы принесли с
собой, поселившись в средневековье в высокогорных районах Центрального
56

Кавказа. Опираясь на устные предания, записанные в Балкарии, В. Ф. Миллер
и М. М. Ковалевский, пришли к выводу, что аборигены, которыми они
считали «осетин-христиан», имели «демократическое родовое устройство».184
С другой стороны они приводят предание о приходе феодального
балкарского рода Балкаруковых на территорию современной Балкарии, где они
застают «уже готовое поселение», которым правит местный «князь» по
имени Берды-бей.185 По преданию Берды-бей и прибывшие сюда же на новое
место Балкару ковы были одного «происхождения», но разными по уровню
феодальных притязаний. Берды-бей «довольствовался» «собиранием одной
только дани с соседнего населения», «состоявшей из одного барана с каждого
двора, а Балкаруковы, свергнувшие Берды-бея, раздавали землю в
собственность новым хозяевам, создают новые «сословия».186 Согласно преданию,
Берды-бей - местная княжеская династия, - явно аланского происхождения,
заселившая горы, уже обладая сложившимися феодальными традициями, но
успевшая к приходу Балкаруковых адаптироваться в новых географических
условиях и отказаться от ряда феодальных требований. «Деградация»,
произошедшая с «династией» Берды-бей, со временем будет наблюдаться и у
балкарских тауби; в XIX веке из 720 балкарских дворов, зарегистрированных
российской администрацией, «более 400 дворов, в состав которых» входили
частью обедневшие «таубии», частью члены «других сословий», вовсе не
были «наделены землею».187 Обедневшие и оказавшиеся без земли таубии
- результат прежде всего ослабления в горных условиях феодализма,
оформившегося у балкарцев на равнине и преобладания роли сельской общины,
становившейся важным средством выживания горцев.
Публикации по истории Балкарии, выполненные в советское
время188, подтвердили высказывания Миллера и Ковалевского о феодальной
стадии общественной организации балкарцев в ХУШ-Х1Х вв. Балкарское
общество, как и кабардинское, и осетинское, обладало достаточно четкой
феодальной социальной структурой. Господствовавшее сословие - аксю-
ек («белая кость»), быслаты, секельги, таубии - сформировалось здесь
настолько, а его права оказались столь непререкаемыми, что во второй
половине XIX века российское правительство фактически узаконило его
привилегированное положение, признав за ним право носить титул
«таубии», т.е. горского князя.
Социальный облик общества, о котором идет речь, определялся
формами собственности, сложившимися в Балкарии. Но сначала о
хозяйственных видах земельных участков. Их, этих видов, было три: покосный,
пахотный и пастбищный. Наиболее ценными являлись покосные участки,
57

обеспеченные орошением. Они, собственно, и создавали для скота
кормовую базу в зимнее время, которое в горах занимало около 6 месяцев.
На втором месте были пастбищные участки. Наиболее
распространенной формой собственности являлась подворная собственность на
пахотные участки. Они, как правило, принадлежали тому, кто вложил немалый
труд, чтобы создать такой участок. Несмотря на это, традиционно земля в
любом ее хозяйственном назначении принадлежала феодалам-таубиям. В
балкарском обществе последние - «верховные предводители на войне»,
они же «стражи общего спокойствия в мире», им «принадлежит та
сумма политических прав, которая» выражается «понятием княжеского
суверенитета».189 М. М. Ковалевский особенность феодальных отношений
в Балкарии видел в том, что здесь привилегированные роды «не только
правят всеми остальными семьями, но и являются по отношению к ним
верховными собственниками занятой ими земли».190 Это положение тау-
биев он сравнивал с феодальной Англией и Францией, где также «никто
не владеет землей иначе, как в зависимости от небольшого числа
сеньоров».191 М.М. Ковалевский подчеркивал, что в «среде балкарцев» земля
принадлежит таубиям, «все остальные сословия: «каракеши», «чагары»,
«казаки» и отпущенные на волю рабы, или «азаты»... сидят на землях
«таубиев», неся в их пользу наперед определенные повинности и
платежи».192 Но феодальной собственностью таубиев на землю не
исчерпывались сословно-земельные отношения. Так, каракиши пользовались
личной свободой «относительно земли», на которую они были «водворены»,
обрабатывали и которая составляла их «неотъемлемую собственность».193
Ограничением на владение землей являлось обычное право, согласно
которому каракиши «без разрешения на то таубия» не могли продать ее
другому. Они имели право передать свою землю родственнику, при условии,
если последний соглашался отбывать повинности таубию.194 В случаях,
когда каракиш не имел родственников, земля поступала в полное владение
феодала. Возможно, этим объяснялось, что в середине XIX века 1/3 всех
пахотных и сенокосных участков принадлежала тринадцати феодальным
фамилиям Балкарии.195 Подобная концентрация земли в руках небольшой
группы феодальных собственников для Центрального Кавказа не
считалась высокой. Земли, принадлежавшие таубиям, занимали также ясакчи и
чагары, попадавшие в зависимость от феодала.
Социальная зависимость от таубиев, естественно, складывалась от
отношения зависимого сословия к земельной собственности. Каракиши, хотя
и считались живущими на земле таубия, лично были свободные и не могли
58

быть проданы другому феодалу, но таубий обладал правом продажи
повинностей, им взимаемых с каракиша.196 Последний и сам имел право выкупить
у таубия повинности, которые он нес перед ним; цена их составляла 60
рублей ежегодной платы и суммарно отражала выгоды от повинностей,
ложившихся на плечи каракиша. Они состояли из выполнения разных
хозяйственных работ для таубия - во время сенокоса, сбора сена, его перевозки, пахоты,
обработки пахотного участка, жатвы, перевозки хлеба, внесения удобрений
на участок и др.197 Некоторые виды работ - выпас овец или лошадей каракиш
выполнял со своего согласия и за плату. Если к таубию приезжали гости, то
часть хлопот, связанных с их приемом и содержанием, брали на себя кара-
киши. При выплате таубием кровнику денежной или другой компенсации,
выдаче замуж дочери или же поминок каракиши обязаны были вносить
соответствующий взнос феодалу.198 Отношения между таубием и каракишем
регулировались 37 пунктами, записанными в 1866 году русской
администрацией на Кавказе.199 Однако столь явные феодальные отношения,
сложившиеся между знатью и каракиши - основным сословием балкарского общества,
не свидетельствовали о завершенности балкарского феодализма.
Вторыми по своему социальному положению были ясакчи (податные
крестьяне), лично свободные, но феодально более зависимые, чем
каракиши. Ясакчи обрабатывали под посевы хлебов землю, принадлежавшую
таубию. В зависимости от размеров участка, который возделывал ясакчи,
он вносил таубию подать хлебом от 2 до 9 мешков; в денежном выражении
это составляло от 5 до 23 рублей.200 За «покосную и пастбищную землю,
также являвшуюся собственностью таубия, ясакчи платили в зависимости
от количества у него скота в продолжение 4 лет от 1 до 3 баранов, а с
пятого года - от 15 до 100 баранов; от этой повинности освобождались только
бедные.201 Ясакчи, сидевший на земле таубия, выполнял целый ряд других
повинностей, ставивших его в полукрепостную зависимость.
В еще большей феодальной зависимости, чем ясакчи, находились
чагары, «во всякое время по приказанию владельца» выполнявшие «все
работы». Наряду с этим они несли повинности: если у чагара есть
бараны, он дает таубию одного барана летом и одного барана зимой; при
выдаче замуж дочери за счет полученного калыма платит своему хозяину
одного быка и корову; если у таубия не было ясакчи или же холопов, то
чагары обязаны были по очереди выполнять в доме все работы, обычные
для холопов. Каракиши, ясакчи и чагары, которые при более развитом
феодализме теряли бы личную свободу, в XIX веке сохраняли за собой
право иметь своих собственных холопов.202 Во второй половине XIX века
59

благодаря расширению торговых отношений и оживлению экономики
Балкарии, новый импульс получили, прежде всего, процессы
феодализации. Они вели к усилению феодальной зависимости крестьян - в первую
очередь каракишей, составлявших основную массу населения.
Наконец, четвертой категорией зависимых от феодала людей были
казаки и караваши. Они жили в доме таубия, выполняли все домашние,
дворовые и комнатные работы, находились от феодала в неограниченной
зависимости.203 Казаки и караваши считались безобрядными холопами,
поскольку обычное право не предусматривало для них какой-либо
регламентации, ограничивавшей власть и волю владельца. В этом они мало
чем отличались от чеченского лая, осетинского саулаг, кабардинского
унаута - категорий, составлявших на Центральном Кавказе институт
рабовладения. Однако положение рабов во многом зависело от степени
общественного развития, определявшего спектр применения в хозяйстве
владельца рабского труда: более развитые феодальные отношения
предполагали жесткую привязанность раба к имению владельца и широкое
применение его труда. По-разному, например, смотрели таубии на своих
казак и караваши, оседавших в их хозяйствах, и чеченские обладатели
рабов (лай), рассматривавшие их как военную добычу, предназначенную
в основном для продажи. Не случайно, что при достаточно большом
количестве поступления в Чечню пленников — рабов, во время крестьянской
реформы их у чеченских владельцев оказалось менее 300 человек, тогда
как в феодальной Балкарии, территория которой была значительно
меньше Чечни, рабов насчитывалось 1000.
Следует отметить: использование рабского труда в Балкарии, в
экономике которой преобладало скотоводство, имело большое значение. Оно
серьезно влияло на формирование и накопление феодальной
собственности и, в конечном счете, на развитие феодальных отношений.
В целом, несмотря на наличие четкой феодальной структуры, в
которой каждое сословие имело свой социальный облик, процесс
феодализации в Балкарии отличался не только своей незавершенностью, но и
чертами горской консервативности. Вместе с тем явным является тот факт, что
у балкарцев феодализм один из ранних на Северном Кавказе. Признаками
неразвитости в Балкарии феодализма следует считать существование
нескольких категорий зависимых сословий в пределах одной и той же
хозяйственной отрасли, а также преобладание в нем отработочной ренты.
Среди причин, сдерживавших феодализацию балкарских обществ,
можно выделить две основные - ограниченность земельных площадей для
60

развития скотоводства в крупных масштабах и обычное право,
регулировавшее «не свойственные» ему социальные отношения.
Первая причина не только сдерживала хозяйственные процессы, но
и периодически ставила балкарцев в зависимость от кабардинских
владельцев. Что касается обычного права, то оно, возникнув в условиях
родовых отношений, в своей значительной части незаметно вошло в
правовую организацию балкарского феодального общества.204 Обычное право
вполне справлялось с относительно несложной феодальной структурой,
защищая интересы господствующей знати; в силу своей традиционности
и «просторности» оно позволяло феодальной знати широко толковать его
нормы. Но адатная норма не учитывала запросы поступательного
развития общества. Она, принадлежа к другой общественной ступени, имела
слишком много правовых белых пятен, не обеспечивала балкарское
общество правопорядком и создавала условия для анархии и произвола. В
связи с этим балкарский историк К. Г. Азаматов отмечал благотворное
влияние русской администрации на общественную жизнь балкарцев во
второй половине XIX - начале XX века, переходивших от обычного права
к российскому законодательству.205
60-70 годы XIX века Балкария переживала важные перемены. Во
многом они были обусловлены крестьянской реформой, начатой в 1866 году.
Реформе подверглись как отношения, сложившиеся между феодальной
знатью и зависимыми от нее категориями, так и право на собственность
и имущество. Освобождение от феодальной зависимости получили 4722
каракишей и 3336 других сословий.206 При этом выкупная сумма,
вносившаяся таубиям за освобождение зависимых крестьян и рабов, составила
1444415 рублей.207 Переделу подверглась также основная собственность,
принадлежавшая зависимым сословиям; всего последние имели 785
лошадей, 6053 крупного рогатого скота, 40,258 голов баранов и 409 ослов, а
также пахотные, покосные участки и другую недвижимость. После реформы
у зависимых сословий осталось 343 лошади, 2074 рогатого скота, 13814
голов баранов, 254 ослов; таубиям досталась так же часть пахотных и
покосных участков, ранее принадлежавших их зависимым.208
Несмотря на тяжелые для зависимых сословий условия
освобождения, крестьянская реформа для Балкарии явилась серьезным стимулом
экономического подъема. Значительный прорыв от консервативных форм
хозяйствования к более прогрессивным видам организации экономики,
основанной на принципиально новых социальных отношениях, дали
уже в первый год после реформы новые результаты: в Балкарии коли-
61

чество лошадей стало 3289, ослов - 1424, рогатого скота - 15747,
баранов - 118273.209 Понятно, столь резкий скачок роста поголовья скота
происходил главным образом за счет хозяйств высшего сословия, но стоит
подчеркнуть - динамичность балкарской экономики коснулась и
освобожденных сословий.210
Кабарда. На Центральном Кавказе Кабарда занимала особое положение.
И. Бларамберг считал, что оно объяснялось «воинственным рыцарским духом»,
«храбростью, проявленной» «в борьбе против крымских татар».211 На самом
деле значение имело другое - достаточно высокий для Северного Кавказа
уровень общественного строя и та политическая роль, которую Кабарда играла в
регионе. Находясь на стадии, ведшей к образованию централизованной
государственности и формированию народности, Кабарда установила тесные связи с
Российским государством и одновременно проявляла стремление занять
господствующее положение на Центральном Кавказе.
Кабарда располагалась на относительно просторной равнинной части
Центрального Кавказа - по рекам Малка, Баксан и Терек. Она делилась
на Большую и Малую Кабарду: Большая Кабарда размещалась на «бак-
санских землях», Малая - восточнее, в районе Татартупа и бассейна реки
Терек. Сведения о численности населения довольно многочисленны,
однако носят противоречивый характер. Несомненно, что в XVIII веке
кабардинцы на Центральном Кавказе представляли собой один из крупных
этнических массивов. Об этом свидетельствовала и обширность территории,
которую они заселяли, и политико-культурное влияние, оказываемое ими
на соседей. По данным Т.Х. Кумыкова, в конце XVIII в. в Кабарде
проживало 300 тысяч душ обоего пола.212 В начале XIX века наблюдалось резкое
сокращение населения. В 1834 году И. Бларамберг указывал, что в Кабарде
оставалось жителей «не более 30 тысяч душ».213 Официальные данные,
приведенные Т.Х. Кумыковым, - 35 тысяч душ обоего пола. Их
подтверждал также В. К. Гарданов, проведший тщательный подсчет численности
населения адыгских племен.214 Причиной для столь серьезного
демографического коллапса послужила эпидемия чумы и холеры. Т.Х. Кумыков
приводит свидетельство генерала И. П. Дельпоцо, являвшегося приставом
Кабарды и видевшего разразившуюся здесь демографическую катастрофу;
согласно его данным, в начале XIX века кабардинцев «не осталось более У
доли».215 Наиболее тяжелыми эпидемическими годами явились 1809-1810.
В современной постперестроечной политизированной литературе
высказывается мысль, будто главной причиной сокращения населения Кабарды
стала завоевательная политика России на Кавказе. Но при таком сценарии
62

предполагались бы широкомасштабные военные действия и адекватная
им гибель людей. Исторические источники - типологически разные и в то
же время многочисленные - не создают подобной картины. Карательные
экспедиции российских войск, направлявшиеся против феодальной
фронды кабардинских владетелей, вступали в вооруженное столкновение, как
правило, с небольшими отрядами князей, исключавшими сколько-нибудь
значительные сражения и людские потери.
Единого мнения в литературе нет и о хозяйственном строе Кабарды,
имевшем свои особенности. Дискуссии подверглась также проблема
соотношения основных отраслей хозяйства. Т.Х. Кумыков, признававший
скотоводство основным занятием кабардинцев, утверждал, что со второй
половины XIX века земледелие занимало здесь господствующее
положение.216 Позже он уточнил свой тезис и пришел к выводу, что «в первой
половине XIX века земледелие наряду со скотоводством было основным
занятием населения» Кабарды.217 В. К. Гарданов указывал на другое -
преобладание в середине XIX века скотоводства в хозяйственной жизни
кабардинцев.218 Это положение он аргументировал экономической
целесообразностью, - разведение скота считалось более выгодным, чем занятие
земледелием. Авторы, однако, несколько преувеличивали уровень
состояния скотоводства и рынка животноводческих продуктов в первой трети
XIX века, в условиях, когда Кабарда пережила один из наиболее тяжелых
периодов в своей истории.
Свободный от предвзятых пристрастий по поводу типологии хозяйств
Кабарды, И. Бларамберг, наблюдавший состояние экономики кабардинцев в
30-х гг. XIX века, отмечал наличие в Кабарде «плодородных земель»,
позволявших «выращивать любые сорта зерновых культур». Вместе с тем он
подчеркивал, что у кабардинцев «нет ни садов, ни огородов из-за того, что они
часто меняли места своих поселений»,219 т. е. вели полукочевой образ жизни.
Стоит отметить — тезис о полукочевом и кочевом хозяйствовании в Кабарде,
встречаемый в дореволюционной литературе, также вызывает возражения.
В. К. Гарданов приводит данные, свидетельствовавшие о стационарных в
Кабарде поселениях, в частности, о княжеских дворах, обнесенных каменной
оградой.220 Но он же указывает на факты, когда поселения переносились «с
места на место».221 Очевидно, что скотоводческие хозяйства, подчас достаточно
крупные, в поисках лучших пастбищ и в целях безопасности были вынуждены
менять не только стойбища, но и места поселения. Подобное «кочевание»
может являться показателем степени целесообразности ведения хозяйства, но не
уровня как самого хозяйствования, так и социальной жизни.
63

Картины хозяйственного строя проясняются, если обратиться к
статистике. По данным Т. К. Кумыкова, извлеченным из Государственного
архива Кабардино-Балкарской республики, в 1867 году на население Кабарды,
численность которой составляла около 45 тысяч, приходилось: лошадей -
27957, крупного рогатого скота - 85504, овец - 196618. При этом на сто
душ населения Кабарды приходилось лошадей - 53, крупного рогатого
скота- 172, овец - 370, всего -595.222 Не менее любопытны сведения о
распределении скота по социальным прослойкам, основными собственниками
которого являлись феодальная знать и зависимые от нее крестьяне. Темрюко
Ахлов, относившийся к знати, но не являвшийся самым крупным
владельцем, имел 10 кобылиц и одного жеребенка, 800 овец и 700 голов крупного
рогатого скота.223 Вместе с тем Н. Ф. Грабовский отмечал, что
«кабардинский холоп... так беден, как только можно вообразить себе бедность в
самой последней инстанции».224 При численности 12292 крестьянских душ,
находившихся в феодальной зависимости от владельцев, после
крестьянской реформы одна лошадь приходилась на 36 крестьян, один баран - на
четырех человек, одно животное крупного рогатого скота - на двух
человек.225 Хозяйственный контраст, создавшийся между владельцами, с одной
стороны, и зависимыми сословиями - с другой свидетельствовал о далеко
зашедшем в Кабарде процессе феодализации. В пореформенный период
наблюдалась еще одна особенность в хозяйственной жизни кабардинцев.
Бывшие зависимые крестьяне, лишенные значительной части своего
имущества, в том числе скота226, и обязанные вносить выкупную плату за
освобождение от владельца, были вынуждены заниматься земледелием и
заготовкой леса, имевшего спрос в городах Северного Кавказа. Судя по
описанию Н.Ф. Грабовского, до крестьянской реформы земледелию в Кабарде
не уделялось «никакого внимания».227 В новых условиях освобожденные
крестьяне, не имевшие средств для запашки, шли в наем к состоятельным,
за что имели часть собранного хлеба. Эта система значительно оживила
занятия земледелием. Однако земледелие имело однобокое развитие -
выращивали в основном просо, истощавшее почвы. По данным того же
Н.Ф. Грабовского, в 1868 году в Кабарде было собрано зерновых: проса -
135,835 четвертей, кукурузы - 21, 909 четвертей, пшеницы - 3,878
четвертей, овса- 1,341 четвертей.228 Освобождение крестьян от феодальной
зависимости и их обращение к земледелию как к основному занятию создало в
Кабарде своего рода уникальную ситуацию - состоятельные по-прежнему
продолжали заниматься главным образом скотоводством, приносившим
им наибольшие выгоды, бывшие зависимые овладевали культурой земле-
64

делия.229 Этот, казалось, хозяйственный раскол отчетливо выражал глубоко
феодальный характер экономики Кабарды. Он же свидетельствовал о том,
что, несмотря на крестьянскую реформу, а также на вовлечение Кабарды в
торгово-денежные отношения, она еще длительное время будет оставаться
в рамках исторически сложившейся социальной организации.
Специфика хозяйственного строя, при котором приоритетной
отраслью экономики являлось скотоводство, обусловила неординарные формы
феодальной собственности; не заметив их, дореволюционная
историография отрицала у адыгов наличие земельной собственности.230
На довольно просторных равнинных территориях Северного Кавказа,
на которых долгое время господствовали кабардинские
владетели-скотоводы, не всегда обозначались сколько-нибудь четкие и долговременные
границы для пастбищ и сенокосов - основной базы хозяйственной жизни
кабардинцев. Эта особенность хозяйственного строя Кабарды породила в
ней нетрадиционное развитие феодальной собственности на землю, -
правовые нормы кабардинцев признавали законным захват земли и
возможность с помощью силы присвоить ее в свою собственность.231 Со временем
в Кабарде образовались феодальные владения в виде княжеских
территорий с более или менее ясными границами, любое нарушение которых было
способно вызвать острый межфеодальный конфликт. Этим, пожалуй,
объяснялось то, что обычное право кабардинцев, записанное в XIX веке, — это
в первую очередь право феодальное, отражавшие интересы владельцев-у-
орков - пши и узденей, в зависимости от которых находилась остальная
масса населения232. Это положение на основе широкого круга источников в
специальном исследовании подтвердил X. М. Думанов, пришедший к
выводу о том, что «в первой половине XIX в. кабардинское общество
делилось на два противоположных класса: класс феодалов (уорк) и класс
крестьян (лъхукъуэль), т. е. на «благородных» и «неблагородных».233 Понятно,
что при таком глубоком социальном расколе общества, земля как основной
ресурс жизнеобеспечения не могла оставаться вне общественной
стратификации. Стоит принять во внимание и другое - феодальная собственность
на землю формируется не только в условиях, когда земледелие становится
приоритетным занятием общества, но и при генезисе феодальных
отношений в сфере скотоводческих хозяйств. При втором пути формирования
феодализма земельная собственность распространяется, прежде всего, на
пастбища и сенокосы. Важно также отметить, что крупные скотоводческие
хозяйства, поделившие кабардинское общество на два социальных
разряда - «благородных» и «неблагородных», стремилось размежевать послед-
65

них и в праве на владение землей. Неслучайно самые напряженные
социальные противоречия перерастали в острые столкновения из-за земли. В
записке генералу П.Х. Граббе секретарь Временного кабардинского суда
Я. Шарданов жаловался, «что князья и уздени владеют» землей «по праву
сильного, а не имеющие силы остаются без всего, отчего доныне делаются
вражды, ссоры и даже между самыми сильными».234 Заслуживает
внимания тот факт, что в 40-е гг. XIX века Кабарда, потерявшая в начале века
большую часть населения, в результате чего освободились значительные
массивы земель, больше всего в своих отношениях с российскими
властями была обеспокоена сохранением за собой земельных площадей. В
рапорте военному министру А. И. Чернышеву генерал П. X. Граббе сообщал
о том, как его попытка использовать свободные земли под русские
поселения встретила в Кабарде сопротивление. Кабардинцы, - писал генерал,
- «начали входить в сношения с Шамилем, призывая его к себе и обещая
ему содействие всей Кабарды».235 П.Х. Граббе удалось
административными методами локализовать конфликт, однако он пришел к выводу, что по
поводу земельного вопроса в Кабарде необходимо соблюдать «большую
постепенность и осторожность».236
В кабардинской историографии (Т.Х. Кумыков, Х.М. Думанов и др.)
установлено, что князь - владелец; князь выступал в качестве верховного
собственника земли. По праву владения землей «вся территория Кабарды
была разделена... между шестью княжескими» родами.237 Большая
Кабарда являлась «владением» Атажукиных, Мисостовых, Кайтукиных и
Бекмурзиных, Малая Кабарда - Гиляхстановых и Тайсултановых238. На
запрос начальника Кабардинского округа о том, кому принадлежит земля в
Малой Кабарде, Кабардинский окружной суд объяснял, что «искони она
являлась собственностью Тайсултановых и Мударовых, Ахловых из рода
Гиляхстановых».239 В ответе суда пояснялось, что на этих же правах земля в
Большой Кабарде принадлежала Атажукиным, Мисостовым, Бекмурзиным
и Кайтукиным.240 Особенностью феодализма в Кабарде являлось отсутствие
в нем до крестьянской реформы общинника и общинной земли. Вместо
распространенной на Центральном Кавказе формы распоряжения землей,
при которой вольное общество выступало в роли верховного собственника
земли, в Кабарде шесть княжеских родов брали на себя феодальное
право владения землей и право ею распоряжаться. Тот же суд, объяснявший
право князей на владение землей, категорично подчеркивал, что земля
«не принадлежала народу».241 Это не означало, что кабардинские князья
являлись единственным «феодальным сословием». На правах верховного
бб

сюзерена князь, приглашая узденей, имевших своих холопов, наделял их
землей, превращая тем самым в своих вассалов. Таким образом, земля в
руках князя становилась средством усиления своей военной дружины и
«умножения подвластных узденей».242 Судя по разъяснению Кабардинского
окружного суда, подобная форма княжеского землевладения представляла
собой исторически сложившуюся систему, со временем ставшую
традиционной. Этим, очевидно, объяснялось, что между узденями, получавшими
от князя землю, были и такие, кто «издревле приобрел право поземельной
собственности в границах одного или нескольких княжеских владений»243.
В результате создавалась сложная форма поземельных отношений между
сюзереном и его вассалами. Так, князь, предоставив «по приглашению»
узденю землю сохранял за собой право «согнать» его «со своей земли».244
Но он лишался этого права, если уздень считался подвластным ему лишь
по расположению своей земли на территории княжества.245 Например,
малокабардинский князь Анзоров имел землю, расположенную в пределах
другого княжества в Большой Кабарде. Несмотря на это, земельная
собственность Анзорова в Большой Кабарде, имевшего свои княжеские земли
и в Малой Кабарде, становилась его родовой собственностью. Что касается
земельных отношений князя и узденя, то согласно обычному праву
последний мог наследовать занимаемую им землю, именоваться первостепенным
узденем, приглашать на свою землю другого узденя, но не имел права ни
закладывать, ни продавать землю, которая ранее ему была
предоставлена князем. На праве феодальной земельной собственности основывалась
«обязательная повинность народа, отбываемая своим князьям и
землевладельцам за право пользоваться землею».246 Особенность формы земельной
собственности в Кабарде состояла также в том, что земля не находилась в
частной собственности отдельных лиц, а принадлежала целому роду -
княжескому или же узденскому.247 Этот факт, как и нормы права,
регулировавшие отношения собственности, лишь по внешним признакам напоминали
«родовые отношения», однако ничего общего не имели по своей
социальной сущности с эгалитарной организацией родового общества. Стоит
обратить внимание и на то, что уникальные формы земельной собственности
создавали в Кабарде феодализм, отличавшийся экономическим
динамизмом: наличие всего шести княжеских родов, владевших в Кабарде землей,
не являлось ограничением для пополнения рядов феодального сословия.
Напротив, «приглашение» князем узденей и наделение их землей, со
временем становившихся крупными землевладельцами, представляло собой
достаточно гибкую форму развития феодальных отношений вглубь и вширь.
67

Одновременно эта система являлась важным средством снижения
политического накала в межкняжеских отношениях. Она не позволяла углубиться
феодальной раздробленности, благодаря чему князья сравнительно легко
добивались межкняжеской консолидации. Земельная собственность уор-
ков, иной раз расположенная на территории разных княжеств, создавала
нечто похожее на замысловатые узоры единого кабардинского феодального
ковра, символизировавшего единство страны и народа.
Кабардинское феодальное общество являлось социально стратным.
В нем были представлены сословия, характерные для развитого
феодального общества. В 1870 году на основе материалов, собранных Комиссией
по разбору личных и поземельных прав туземцев Терской области, была
опубликована статья «Привилегированные сословия Кабардинского
округа», содержавшая в себе выводы указанной Комиссии. В ней в Большой
и Малой Кабарде признавались два главных сословия - «благородных» и
«неблагородных».248 Однако социальная мозаика кабардинского общества
этим далеко не исчерпывалась. Ее отличительной чертой являлась
социальная «многоступенчатость», в которой верховенство принадлежало князю
(пши). В феодальной организации кабардинского общества князь занимал
особое положение. Он считался «естественным и прямым покровителем
народа».249 Периодически российские власти, в особенности военное
командование, занимались определением родовитости кабардинских князей,
их социальным статусом в Кабарде; от знатности рода, к которому могли
принадлежать «туземцы», зависело и присвоение воинского звания, и
зачисление в должности. Вопрос о знатности кабардинских князей, как
сугубо практический, возникал еще в 70-е гг. XVIII века.250 Уже тогда был
составлен список князей и первой степени узденей, получивших от
правительства «высочайшие грамоты»; за заслуги некоторые князья были
произведены в штаб-офицеры, уздени 1 степени - в капитаны. Александр I
приравнял узденей к князьям и присвоил тем и другим звания капитанов.
Николай I исправил эту «неточность»: князей произвел в штабс-капитаны,
узденей 1 степени - в прапорщики.251 Однако кабардинские князья,
рассматривавшие себя в ранге «русского дворянства», не были удовлетворены
своим положением в табели о рангах. Впрочем, у российских властей
также не было четкого представления о социальной структуре кабардинского
общества, где «узден» (уорк), претендовавший на дворянство, мог
находиться в вассальном положении от князя. В 20-е гг. XIX в. А. П. Ермолов
поднял вопрос перед Кавказским дворянским депутатским Собранием о
родовой знатности кабардинских князей и узденей и возможности причис-
68

ления их к дворянству. К нему возвращались и позже - в 30-е гг. XIX века.
Дворянское Собрание признавало знатность как князей, так и узденей. Оно
находило, что «кабардинские князья и уздени, татарские султаны и
мурзы... и осетинские старшины по званию своему считаются
отличительными от обыкновенных простых родов».252 Вместе с тем по поводу признания
кабардинских князей и узденей в статусе дворянства было принято
половинчатое решение: «... те только из них, — отмечалось в решении, - могут
быть считаемы в дворянском достоинстве, которые службою своею
российскому правительству приобрели отличия, усваивающие дворянство».253
Вопрос о родовитости высшего сословия вновь возник перед
российской администрацией в 1855 году в связи с коронацией Александра
II. На ней могли присутствовать представители, признанные в
княжеском происхождении и выдвинутые местной знатью в качестве
депутатов. Большая Кабарда на коронацию императора рекомендовала майора,
князя Атажук - Атажукина, осетинские (дигорские) баделята - генерала,
князя Туганова.254 Выдвижение только этих двух депутатов, удостоенных
участия в церемонии царской коронации, вызвало ревнивое
недовольство многих обществ Северного Кавказа, в том числе Малой Кабарды и
Тагаурского (осетинского) общества. Включая в состав депутации
представителя Малой Кабарды и Тагаурии, генерал В. О. Бебутов подчеркивал,
что «мало-кабардинцев ни по происхождению, ни в каком бы то ни было
другом отношении нельзя считать ниже жителей Большой Кабарды».255
В феодальной Кабарде сословие пши имело особое положение. Кроме
широких социальных преимуществ — роли верховного обладателя
земельной собственности, владетель крупного скотоводческого хозяйства пши
(князь) являлся личностью, неприкосновенность которой
гарантировалась обычным правом. В кабардинском обществе «звание князя столь
было священно», что подвластные обязаны были для защиты своего
владельца «жертвовать не только своим имуществом, но и самою жизнью».256
Комиссия по разбору личных и поземельных прав туземцев Терской
области рассматривала дореформенное положение кабардинского народа как
«состояние подданства» от князей.257 Кабардинский князь «от
подвластного ему кабардинца (исключая тлакотлеша и дижинуго) мог требовать и
присвоить себе все его состояние, в том числе дочь и даже жену; не властен
был только над его жизнью».258
Личность князя была неприкосновенна и оберегалась не только нормами
права, а самой господствовавшей в кабардинском обществе феодальной
идеологией, доводившей ее до положения священного существа. В. К. Гарданов
69

приводит случай, когда на скачках холоп позволил себе оскорбить молодого
князя Мисостова. Последний выстрелил в холопа, в ответ холоп убил князя.
Реакция на это была мгновенная: «народ самовольно растерзал холопа, сжег
его дом и передал его семейство наследникам убитого князя».259 Столь
суровая расправа над виновником убийства князя могла постичь не только
холопа. Если даже уорк позволял себе подобное преступление, то он и
«ближайшие взрослые его родственники мужского пола, по кабардинскому обычаю,
лишались жизни, а остальное семейство отдавалось в рабство наследникам
убитого князя, дом же и имущество убийцы подвергались разграблению».260
Лишь в том случае, если князь был убит тлекотлешем или деженугом
(узденем 1 степени) было возможно ограничиться уплатой за кровь
значительной суммы. Однако Комиссия Терской области считала, что «подобного рода
убийств в Кабарде еще не было».261
Высокое положение, занимаемое князем в кабардинском обществе,
обеспечивалось размерами и числом подвластных крестьян. Аристократическое
происхождение, размеры собственности земли и число крестьян
определяли могущество кабардинского князя. По данным В. К. Гарданова, в
середине XVIII века известный князь Большой Кабарды Хамурза Арсланбеков
(Росланбеков) владел 15 «кабаками» - деревнями, в которых проживало «до
тысячи человек».262 Вместе с табунами лошадей и стадами рогатого скота
это позволяло Хамурзе Арсланбекову, возглавившему в XVIII веке партию
«кашкатовцев», играть заметную политическую роль в судьбе Кабарды. От
него не отставал другой князь Большой Кабарды - Джанхот Татарханов,
вместе с братьями имевший подвластных тридцать кабаков. По подсчетам
В. К. Гарданова, у этого княжеского двора было зависимых «до 5 тыс.
человек»263. Особое значение в княжеском укладе Кабарды имела не только
неприкосновенность личности князя, но и его собственности; например,
«воровство лошади из его табуна неминуемо влекло за собою тяжелое
возмездие».264 Это сложившееся правило привело к тому, что в Кабарде, где,
как и на всем Северном Кавказе, развито было конокрадство, было принято
«отдавать своих лошадей в княжеские табуны для того именно, чтобы,
прикрывшись именем князя, сохранить их в целости».265
Возможно, что такое отношение к собственности князя, как и к нему
самому, являлось результатом ни одной только «тиранической власти»,
которой, по оценке Комиссии, обладал князь. Очевидно, имело значение и то,
что он нередко выступал для других членов общества гарантом сохранения
собственности и тем самым брал на себя функцию государственной власти.
Речь идет не только о практике, когда лошадей укрывали от воровства в
70

княжеском табуне. Обращает на себя внимание и другое. В 1773 году
командующий корпусом войск на Северном Кавказе генерал И. Ф. Медем
обратился к кабардинским князьям с требованием прекратить вооруженные
нападения на ингушей.266 В связи с этим один из князей, Касай Атажукин,
объяснял, что ингуши «крадут у кабардинцев скот и увозят, и так де иным
способом с ними зделаться не можно, окроме того, что их усмирять
оружием».267 При этом кабардинские князья предупреждали, что в случае если
российские власти выступят в защиту ингушей, «они совсем отложатся от
протекции» России. Совместное нападение на ингушей и княжеское
единодушие в оценке этого вооруженного инцидента, похоже, было вызвано
действительно защитой собственности своих соотечественников,
которую брали на себя князья. В этом контексте вполне обоснованным следует
признать идею Е.Дж. Налоевой о существовании в позднем
средневековье кабардинского княжества в виде ранней феодальной
государственности; об этом сообщал русскому царю терский воевода А. И. Хворостинов:
«...а ведется де, государство, у них так, что на княжение сажают рядом (т.
е. по очереди — 3. Б.), а ныне де Осламбеков ряд пришол», — писал царю
воевода268. Позже в Кабарде сохранился порядок, при котором «на большом
княжеском совете... избирали главного князя - самого старшего по
возрасту из князей».269 Отсюда происходила четкая дифференциация - владелец
только подвластными деревнями назывался «куадже-пши», избранный в
качестве главы Кабарды - «чилле-пши».270 Однако в период новой истории
Кабарды отмечалось ослабление власти «чилле-пши», избрание
которого превращалось не более чем в соблюдение политической традиции. По
справедливой оценке Е.Дж. Налоевой, это объяснялось экономическим и
политическим усилением самих кабардинских княжеств, каждое из
которых представляло собою «завершенную» форму хозяйственного и
политического образования.271
Князья в Кабарде не были единственным привилегированным
сословием. В социальной иерархии высокое положение занимали тлекотлеши -
л'акъуэльэщ. Комиссия по разбору личных и поземельных прав туземцев
Терской области название этого сословия переводила как «рожденный от
могущественного». X. М. Думанов уточнил прочтение социальной
номинации «тлекотлеш» как «сильное колено, поколение, сильная ветвь».272 Хан-
Гирей называл тлекотлешей «первостепенными дворянами» и
рассматривал их «в виде великих вассалов» кабардинских князей.273 В другой своей
работе этот же автор о тлекотлеши писал, что они «... были княжеские
вассалы со столь значительными правами, что они ограничивали власть самих
71

князей».274 Особое положение этого социального сословия подчеркивала
также Комиссия, считавшая, что «оскорблять» тлекотлешей боялись даже
князья.275 Определение В. К. Гарданова тлекотлешей как подобие «русских
бояр - вотчинников» серьезно дополняет социальный облик
первостепенных уорков. При этом исследователь имел в виду прежде всего земельные
права тлекотлешей: они целыми «фамилиями» владели землями,
переходившими к ним по наследству не только от отца к сыну, но и от братьев,
дядей и т.д.276 Важным преимуществом первостепенных уорков являлось
и то, что «они всегда жили отдельными от князей аулами», а занимаемые
ими земли имели свое родовое наименование. Тлекотлеши обладали
также «правом по своему благоусмотрению со всем своим аулом
переселяться с одного места на другое», однако такое «переселение совершалось в
пределах» той территории, которая принадлежала его князю - сюзерену.277
Рассматривая социальный статус тлекотлешей, Комиссия отмечала, что
нередко кабардинские князья «искали себе покровительства» у
первостепенных уорков, у которых «в народе» «голос» был «сильнее».278 Несомненно,
что тлекотлеши этим дорожили и не исключено, что социальные амбиции
их были нацелены на полную независимость, открывавшую им княжеское
положение. Возможно, этим объяснялось то, что тлекотлеши «на княжнах
и княгинях никогда не женились»279, опасаясь попасть в большую
зависимость от сюзерена; в браки они вступали «между собой» или же «брали
жен из домов» осетинских «алдар..., т. е. из равных себе сословий».280
По своему социальному положению в одном ряду с тлекотлешами были
дыжиниго. Судя по тому, что это сословие отмечено в русских источниках
XVI века, его образование тесно связано с ранним периодом феодализации
Кабарды. Степень привилегированности и ее правовой обеспеченности у
дыжиниго одинаковая с тлекотлешами. Несмотря на это, Е.Н. Кушева это
сословие относила к «узденям второй степени».281 Такого же взгляда
придерживался ряд других исследователей. Однако нельзя не принять во внимание
выводы Комиссии, располагавшей свидетельскими показаниями о
сословиях в Кабарде, согласно которым устанавливается сословное равенство между
тлекотлешами и дыжиниго. Что касается различий в сословных названиях,
то не исключено, что предположение X. М. Думанова о дыжиниго как о
пришлых инородцах имеет основание для специального изучения.282
В сословную группу господствующего класса входили беслан-уорки,
составлявшие вооруженную силу князя. За службу князю они в качестве
вознаграждения получали землю и различные привилегии. Беслан-уорки
использовались кабардинскими князьями в целях военной добычи, что
72

явно указывало на преемственную связь кабардинского феодального
общества с традициями периода военной демократии. В зимнее время,
когда сокращались хозяйственные работы, князья собирали своих уорков и
предпринимали набеги на соседей.
По своему социальному положению близко к беслан-уорку стоял
уорк-шаутлугус (всадник, сопровождающий беслан-уорка). Эта категория
по своему положению уступала трем другим. Уорк-шаутлугусы являлись
наиболее подвижной прослойкой феодальной верхушки кабардинского
общества. Так, чтобы из уорк-шаутлугус перейти в разряд беслан-уорк,
достаточно было заслужить доверие князя и в подтверждение этого
подарок в виде оружия или какой-нибудь другой вещи. Что касается различия
между беслан-уорком и уорком-шаутлугусом, то для первого считалось
неприличным заниматься самому хозяйственными делами - пахать, косить,
возить дрова и т.д., для вторых же это рассматривалось как естественная
деятельность. К различиям можно также отнести и то, что беслан-уорки
могли жениться на дочерях тлекотлешей, а уорк-шаутлугусы не имели этой
привилегии.
Зависимое население, как и класс феодалов, делилось на несколько
категорий.
Отдельное сословие составляли вольноотпущенники (азат), ранее
находившиеся в крепостной зависимости; они за выкуп или же из
«религиозных побуждений» получали свободу. По мере оживления
экономической жизни в первой половине XIX в. в Кабарде численность азатов
увеличивалась. Зависимые крестьяне для получения свободы вносили
феодалу значительный выкуп, дополняя ряды вольноотпущенников-аза-
тов. Однако получивший свободу азат обязан был продолжать жить в
одном ауле с владельцем, а если последний менял жительство, то следовать
за ним. Экономическое преуспевание и покровительство владельца могли
обеспечить азату переход в разряд уорк-шаутлугусов.
Социально-родственными азатам, но более зависимыми от
владельцев были оги - крестьяне, перешедшие из крепостного сословия в класс
свободных земледельцев. Численность огов была невелика. В некоторых
районах Кабарды (Мало-Кабардинском и Черкесском участках) этой
категории вообще не оказалось. Степень их эксплуатации определялась
следующими повинностями: заготовка сена во время покоса в течение пяти
дней феодалу и его доставка, с пары быков, впрягаемых в плуг, семья ога
обязывалась платить владельцу от 2 до 4 арб проса и т.д. Владелец со
своей стороны предоставлял огу землю под пашню, покос и пастбище.
73

В феодальной зависимости находились тфокотли, имеющие в
источниках и литературе различные формы транскрипции. X. М. Думанов
справедливо указывал на путаницу, допускаемую при определении социального
облика этой категории крестьян. С нашей точки зрения, одна из грубых
ошибок состоит в том, что при описании социального положения
кабардинских тфокотлей иногда исследователи рассматривают их в единстве с
тфокотлями горных черкесов. Между тем, несмотря на полное сходство в
названиях, в сущности, они различные социальные категории. Черкесские
тфокотли - свободные общинники, из них формируется родовая знать,
ориентированная на феодализацию. Несомненно, что в свое время в таком
же положении были и кабардинские тфокотли. В отличие от черкесских
обществ, Кабарда, находившаяся в иной географической и хозяйственной
среде, совершила длительный путь глубокой феодализации, не оставив
тем самым ни одно «свободное сословие» без сколько-нибудь заметной
феодализации; одна из серьезных погрешностей в изучении
общественного строя Кабарды состоит в экстраполировании социальных процессов,
присущих горным адыгам, на общественную структуру кабардинцев.283
Понятно, нет источников, которые позволили бы реконструировать
вовлечение кабардинских тфокотлей в общий ход феодального развития. Но
бесспорно другое: в XVIII - первой половине XIX века тфокотли - крепостные
крестьяне284, составлявшие основную массу зависимого сословия; лагуна-
пыты, которых иногда рассматривают как отдельное зависимое сословие,
- те же тфокотли, «пристроенные» ко двору князя или уорка, становились,
тем самым, дворовыми крестьянами.285 Накануне крестьянской реформы,
по данным Т.Х. Кумыкова, они, являясь основным классом крепостного
крестьянства, насчитывали около 10 тысяч.
Самой угнетенной частью населения были унауты - рабы. Как и везде
на Центральном Кавказе, основным источником рабства в Кабарде было
пленение людей во время военных набегов на соседние народы. Унауты
составляли полную собственность владельца, жили в его доме,
передавались по наследству, их труд использовали в домашнем хозяйстве.
Сложная феодальная иерархия, сложившаяся в Кабарде, в XVIII -
первой половине XIX века вызывала в обществе глубокие социальные
противоречия. Межфеодальные распри и противостояние угнетенного
крестьянства феодальным сословиям являлись главной чертой внутриполитической
жизни Кабарды. Присоединение Кабарды к России не принесло
стабильности в кабардинское общество, на которую рассчитывали пророссийски
настроенные князья, а еще больше обострило ситуацию. Зависимые сословия
74

с помощью российских властей надеялись получить освобождение от
феодального гнета. Уже в XVIII веке нередки обращения кабардинских
крестьян к российской администрации с просьбой помочь им обрести свободу.
Так, в 1777 году «старейшины черного кабардинского народа» обратились
«тайно от своих владельцев» к астраханскому губернатору И. В. Якоби и
«неутешно» ему «жаловались»: «князья и узденья их не только разоряют,
но, отымая, жен и детей их продают в отдаленные горские жилища, в Крым
и самую турецкую область... забирают с них совсем неумеренные подати
кто что захотел только взять» и что «их самих» превращают в «ясырей».286
Еще ранее в Кабарде разразилось крупное крестьянское восстание, в
котором участвовало «числом до 10000 крестьян».287 Причиной к восстанию
послужил не только феодальный гнет, но и требование от крестьян
переселиться на реку Куму, подальше от российской границы. Кабардинское
крестьянство, пользуясь близостью границы и фактической поддержкой
российских властей, уходило от своих владельцев и переселялось в
пределы российской территории. Выступление крестьян было поддержано
российской стороной, обещавшей восставшим военную помощь. Со своей
стороны кабардинские владельцы угрожали российскому правительству
перейти на жительство в горы и объединиться с горными адыгами в
набегах на русскую границу.
В кабардинской историографии конфликт между российскими
властями и кабардинскими владельцами иной раз сводится к сопротивлению
владельцев строительству на Северном Кавказе русских крепостей, якобы
лишавших их пастбищных земель. Однако более острым в
русско-кабардинских отношениях второй половины XVIII века был вопрос о
поддержке российским властями крестьянства Кабарды в их социальном
противостоянии князьям. Феодальная знать теряла пастбищные земли из-за
строительства крепостей и была обеспокоена стремлением подвластных
поселиться в них и получить, таким образом, свободу.288
Важным социальным событием в Кабарде явилось ограничение
российскими властями феодального произвола - запрещение продажи,
дарения и отчуждения холопов «всяким иным порядком из пределов области в
другую»289, а затем проведение в ней в 60-е годы XIX века крестьянской
реформы. Идея проведения такой реформы на Кавказе, в особенности после
отмены крепостного права в губерниях Закавказья (1864 год), подтолкнула
ряд кабардинских владельцев предложить свои условия освобождения
зависимых сословий. Князья просили о разрешении освободить зависимое
население «путем добровольных соглашений» за выкуп согласно принято-
75

му у них обычному праву.290 Российская администрация предложила свои
правила освобождения крестьян, дополнявшие княжеские. Во-первых,
добровольные соглашения между владельцами и зависимыми должны были
составляться «при содействии и руководстве особо учрежденных
посреднических судов из чинов горской администрации и депутатов от
населения»; во-вторых, условия освобождения для зависимых крестьян должны
были являться «весьма умеренными» по сравнению с «прежними
обычными нормами», к которым прибегали князья.291 По проекту, внесенному
владельцами, зависимые сословия освобождались «исключительно с...
согласия» крестьянина, который бы «платил выкуп, если был в зрелых летах
и способен к работе, от 150 до 500 руб., и, кроме того, оставлял владельцу
все имущество свое, даже одежду».292 Как видно, кабардинские феодалы
предлагали условия проведения крестьянской реформы, при которых
основная масса крестьянства, находившаяся в состоянии нищеты, оставалась
бы в прежнем зависимом положении. По этим условиям не подлежали
освобождению холопы (унауты), представлявшие собой домашних рабов и
не имевшие никакой собственности.
Крестьянская реформа в Кабарде проводилась по схеме,
предложенной российской администрацией на Кавказе. В ее основу легла идея
компромисса - соблюдались как интересы владельцев, так и зависимых
сословий. Устанавливался единый размер выкупа - 200 рублей, а имущество
крестьянина подвергалось разделу между ним и владельцем; дети и
пожилые освобождались бесплатно. Девушки, относившиеся к крестьянскому
сословию, освобождались «немедленно»; выкуп они вносили только при
выходе замуж «из калыма». В случае, если зависимый крестьянин не
желал своего освобождения или же не имел к этому необходимых средств, он
оставался с владельцем в прежних феодальных отношениях, однако
сроком не более 6 лет. Стоит заметить, крестьяне выкуп вносили в рассрочку,
при этом обязательным был лишь первый взнос сразу после освобождения;
это значительно облегчало крестьянам выход из крепостной неволи. Что
касается унаутов, то они фактически оставались на определенный срок в
прежнем своем положении.
Сложным для Кабарды оказался земельный вопрос; по условиям
освобождения крестьяне «вступали в пользование землей наравне с
остальным горским населением свободного происхождения». Реализация этого
положения затруднялась дефицитом в Кабарде свободного земельного
фонда. Несмотря на «половинчатость» крестьянской реформы в Кабарде,
необходимо подчеркнуть важное ее значение: в сущности, Россия высту-
76

пила в роли освободителя кабардинского крестьянства. Обращало на себя
внимание то, что российское правительство, проводившее крестьянскую
реформу на Кавказе, несло немалые финансовые расходы: только в
первый год этой реформы (1867 год) расходы на ее проведение по Терской
области составили 152000 рублей. Деньги использовались как для выкупа
крестьян, так и для компенсации владельцам.293
Крестьянская реформа в Кабарде проводилась в условиях
напряженной политической обстановки. Уже в начале 1867 года владельцы,
«недовольные намерением правительства освободить крестьян», принялись за
агитацию среди населения, призывая к переселению в Турцию.294 Эти
владельцы были арестованы и «высланы затем под надзор полиции во
внутренние губернии империи».295 Несмотря на эту меру, кампания,
направленная как на срыв реформы, так и организацию новой волны переселения
в Турцию, продолжалась. На этот раз ее возглавили «преимущественно
муллы».296 Эти политические настроения сохранялись и позже; имея в виду
Кабарду, российская администрация констатировала, что «высшее
сословие все еще с трудом мирится с теми новыми условиями, в которые оно
поставлено произведенными в последнее время реформами».297
Итак, из приведенных нами данных видно, что в ХУШ-Х1Х вв.
Центральный Кавказ представлял собой уникальный исторически
сложившийся район, имевший единство хозяйственной жизни. В разных своих
частях он обладал одним и тем же уровнем производительных сил, схожим
опытом хозяйственной деятельности и общностью материальной культуры.
Отмечалась также целостность правовых форм организации основ
общественной жизни, регулировавших сложившиеся социальные отношения;
при этом обычное право оставалось главным нормативным основанием, на
котором возводились стадиально разноуровневые общества.
Вместе с тем Центральный Кавказ населяли этнически различавшиеся
народы, каждый из которых имел свой собственный исторический опыт
развития, свою особую модель общественной организации, свой особый
этнопсихологический склад. В пределах одного и того же
общественного уклада можно было наблюдать разные уровни социального развития.
Так, среди вайнахских племен, живших тайповой организацией общества,
по темпам внутреннего социального роста значительно опережали
чеченцы, раньше других (карабулаков и ингушей) освоившие земли на равнине
Центрального Кавказа и освободившиеся от зависимости соседних
владельцев. В пределах одной общественной формации Осетия, Балкария и
Кабарда находились не только на разных ступенях феодализма, но и каждая
77

из них имела свою собственную модель организации общества. В целом же
Центральный Кавказ был разделен на две географические и хозяйственные
зоны - горную и равнинную, а в общественной жизни имел два типа
стадиальности. Вайнахские племена переживали военно-демократическую,
эгалитарную организацию общества, обнаруживавшую признаки
ослабления тайповых основ и усиления тукхумных (территориально-общинных).
Осетия, Балкария и Кабарда имели отчетливую социальную
стратификацию феодального общества. При этом феодализм, как вполне созревшая
форма общественного развития, в позднем средневековье «разместился»
в горных районах Осетии и Балкарии в виде особого социального пласта,
сложившегося еще в Аланском государстве. Однако в новой
географической среде феодальные традиции, унаследованные Осетией и Балкарией,
подверглись значительным изменениям; в этом немалое значение имело и
моноотраслевое (скотоводческое) развитие хозяйства. До переселения на
равнину феодализм в Осетии отличался неравномерностью в разных
обществах и заметной консервативностью. С 20-х гг. XIX века в Осетии
наметилось усиление феодальных отношений, а в 60-е гг. XIX в., после
земельной реформы, относительно плавное вовлечение ее в капиталистическую
экономику. Несколько ослабленный и незавершенный феодализм Балкарии
приобрел после крестьянской реформы закономерную динамичность и
легко приспосабливался к развивавшимся товарно-денежным отношениям.
Наиболее развитого уровня феодализма к XVIII веку достигла Кабарда,
занимавшая значительную часть равнинной территории Центрального
Кавказа. Концентрация земельной собственности в руках шести
княжеских родов и преобладание экономики, основанной на скотоводстве,
обусловили здесь развитие много сословной иерархии феодального общества
с формированием в нем сильной власти господствовавшей знати. Здесь
феодализму были присущи глубокие внутренние социальные
противоречия и тенденции к развитию вширь. К началу XIX века Кабарду
постигла демографическая катастрофа, приведшая ее к хозяйственному
упадку и снижению той роли, которую она играла на Центральном Кавказе.
Крестьянская реформа ослабила феодализм в Кабарде и открыла новые
экономические перспективы.
На эту пеструю этническую и неоднородную социальную
поверхность наносилась в виде инородной субстанции российская
административная система управления, эффективность которой основывалась на
постепенности ее внедрения и обостренности внутренних противоречий,
свойственных всем обществам Центрального Кавказа.
78

ГЛАВА II.
ОБЩАЯ СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ КАВКАЗОМ
В КОНЦЕ XVIII - 80-е годы XIX в.
§1. СТАНОВЛЕНИЕ РОССИЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
(КОНЕЦ XVIII - ПЕРВАЯ ТРЕТЬ XIX В.)
Установление административного аппарата на Северном Кавказе -
часть широкой проблемы управления царизмом национальными
окраинами России. В дореволюционной историографии она затрагивалась главным
образом в общих работах, посвященных военным действиям российских
войск на Кавказе и деятельности царских администраторов. Позже
советскими историками были сформулированы основные признаки
административной системы, существовавшей на периферии Российской империи1. Так,
в работе, освещающей государственные учреждения дореволюционной
России, Н. П. Ерошкин объясняет особенности этой системы и специфику
управления различными регионами «местными задачами», стоявшими
перед правительством. Анализируя развитие российской администрации на
Кавказе первой половины XIX в., автор приходит к выводу:
северокавказский аппарат управления был «сравнительно близок» к общероссийскому2.
Допуская известную осторожность в формулировке относительно
характера административного устройства Северного Кавказа, Н.П. Ерошкин,
по-видимому, не имел достаточных оснований для того, чтобы признать
или, наоборот, исключить специфику управления регионом. Одной из
задач нашей монографии является изучение этой проблемы.
В данной главе исследование ограничено региональными и
хронологическими рамками. В ней рассматривается процесс становления общей
системы управления самодержавия на Северном Кавказе в первый период
ее организации - конец XVIII - первая треть XIX вв., а также
дальнейшее ее развитие на Кавказе вплоть до отмены наместничества в 80-е годы
XIX века.
К административному устройству Северного Кавказа царское
правительство приступило еще в первой четверти XVIII века. С самого
начала роль административных центров исполняли здесь российские
крепости, впоследствии составившие цепь военных укреплений - Кавказскую
линию. Первые мероприятия царизма, направленные на установление
79

системы управления, касались казачьих поселений Предкавказья. Так,
после основания в 1724 году крепости Святого Креста созданы были
Гребенское и Аграханское войска, подчиненные войсковым атаманам и
Военной коллегии.3 Установление среди казачества Северного Кавказа
управленческого аппарата царизма связывалось с задачей привлечения
населения Предкавказья к обороне южных границ России. В дальнейшем,
по мере активизации политики России на Кавказе, формирование судеб-
но-административной системы управления приняло характер
устойчивого процесса.
В 1735 году, после постройки крепости Кизляр, казачество было
объединено в Кизлярское войско, имевшее четкую военно-управленческую
структуру4. С его созданием на коменданта кизлярской крепости
возлагались обязанности первой административной инстанции для казачьих войск
Северного Кавказа. Если учесть, что функции второй и третьей
инстанций исполняли губернатор и Военная коллегия, то можно говорить о
вполне сложившихся основных правительственных институтах управления
Предкавказьем.
Организация российского военно-административного центра на
Кавказе - Кизляра - имела большое значение не только для
административного устройства казачества. В своей политической деятельности кизляр-
ский комендант особое внимание уделял развитию разносторонних связей
с местным населением Северного Кавказа. Уже в начале 1738 года
комендант крепости Красногородцев писал о регулярном привозе в гребенские
городки «из горских разных мест для продажи бурок, шерсти, бумаги и
прочего шерстяного».5
В 30-е - 40-е годы XVIII века часть коренного населения Кавказа, в
частности Закавказья, находившегося в определенной зависимости от
Ирана и Турции, стала переселяться в район Кизляра. Советский историк
В.Н. Гамрекели писал по этому поводу, что «с первых же годов
существования крепости Кизляр возле нее разрослась многочисленная грузинская
колония».6 Военно-административная деятельность правительства России
в Предкавказье затронула и переселенцев. В 1736 году Правительствующий
Сенат издал указ о принятии на военную службу грузин и армян, о
формировании из них военных подразделений и раздаче им при Кизляре «в
пристойных местах под дворы, огороды и под пашню надлежащие места»7.
Миграционный процесс захватил также и горцев Центрального Кавказа,
страдавших от междоусобиц и малоземелья. Так, в 40-е годы XVIII века
вопрос о переселении на российскую границу стали ставить осетины, жив-
80

шие в горах и нуждавшиеся в плодородных землях. Об этом же просили
кизлярскую администрацию ингушские старшины.8
В 1762 году, с приходом Екатерины II к власти, идея о более
энергичном проведении в жизнь «опыта» с Кизлярской крепостью и о
распространении этого опыта на другие районы Северного Кавказа становится
фактически внешнеполитической программой правительства России. Серьезным
шагом, предпринятым в этом направлении, явилось учреждение на юге
Предкавказья новой крепости в урочище Моздок. Проект ее был
подготовлен еще в 1757 году. В соответствии с ним укрепление, оставаясь русским,
должно было состоять из осетин, переселенцев из горных районов. Поэтому
в переписке по вопросу о постройке крепости она называлась Осетинской9.
Мысль о возведении российской крепости с жителями из местных народов
получила свое дальнейшее развитие в октябре 1762 года, когда Екатерина
санкционировала решение об основании Моздока. В указе о Моздоке
предписывалось заселить крепость представителями христианских народов
- грузинами и армянами, а также крещеными осетинами, кабардинцами
и ингушами.10 В докладе Сената военно-политическое назначение новой
крепости определялось как «главнейшее и полезнейшее намерение... ради
скорейшего усиления Кизлярского края».11
К практической реализации решения правительства военные власти на
Кавказе приступили в 1763 году. В течение двух лет под руководством
полковника Гака в урочище был воздвигнут форпост, который вскоре стал
важным военно-политическим и административным центром на Центральном
Кавказе. В 1765 году по образцу Кизляра Моздок получил постоянный
гарнизон и комендантское управление.
В результате на Северном Кавказе начали функционировать два
однотипных военно-административных пункта со сходными целями и
задачами. Оба коменданта - кизлярский и моздокский - формально обладали
одинаковыми правами и действовали в рамках обычного
военно-комендантского управления. На деле же в деятельности каждого из них, равно
как и в данной им власти, имелись существенные различия. Кизлярский
комендант (и это наблюдалось особенно в 60-е - 70-е гг. XVIII в.)
оставался лицом, ведавшим практически всем Предкавказьем и
подчинявшимся астраханскому губернатору. Территориальная сфера деятельности
моздокского коменданта была значительно уже. К ней относился Моздок,
Моздокская линия (часть Кавказской линии) и дела, касавшиеся связей
российских властей с горцами Центрального Кавказа. Всю же деловую
переписку с астраханским губернатором и правительственными учреждения-
81

ми Петербурга моздокский комендант вел через Кизлярское комендантское
управление. Не случайно поэтому к кизлярскому коменданту,
олицетворявшему большую власть, чем комендант в Моздоке, продолжали обращаться
не только народы Северо-Восточного Кавказа, к местожительству которых
близко располагался Кизляр, но и кабардинцы, осетины, ингуши,
населявшие Центральный Кавказ.12 Комендант Кизляра непосредственно получал
предписания из Петербурга.13 Такое несколько различное положение двух
юридически одинаковых учреждений, по-видимому, объяснялось тем, что
с самого начала Моздок рассматривался как средство, служащее для
«усиления Кизлярского края».
Тем не менее Моздок быстро рос и укреплялся. Как и намечалось
правительством, особенностью, отличавшей его от многих российских
крепостей на Северном Кавказе, являлась не только этническая
неоднородность, но и преобладание в крепости коренных жителей Кавказа. Здесь
селились осетины, грузины, армяне, кабардинцы, греки, персы и другие.14
Жители Моздока пополнялись также за счет переселения волжских и
донских казаков. Летом 1765 года по высочайшему указу на Моздокской
линии были образованы новые станицы Наурская, Каменовская, Мекенская,
Галюгаевская15; их население составили 517 казаков, прибывших с Волги и
200 семей с Дона.16
Подобного организованного переселения в Моздок из районов
Кавказа, естественно, не производилось. Чтобы привлечь местные
народы на Моздокскую линию, кавказская военная администрация
предоставляла переселенцам земельные участки на несколько лет, освобождала их
от податей и торговых пошлин, оказывала помощь в строительстве жилых
домов.17 Зависимым осетинским и кабардинским крестьянам,
переселявшимся в район Моздока и принимавшим христианство, гарантировались
«вольности» и переход в категорию «свободных».
Правительство учитывало также необходимость идеологического
воздействия на горцев. Одним из мероприятий в этом направлении стало
открытие в крепости школы для обучения «осетинских, ингушских и прочих
горских народов детей»18. Кроме того, Осетинская духовная комиссия,
разместившаяся в Моздокской крепости, обязана была заниматься не только
распространением христианства в Осетии и Ингушетии и крещением всех
не христиан, поселявшихся на русской границе, но и «склонять к
переселению в Моздок коренных жителей Центрального Кавказа».19 По данным
В.Н. Гамрекели, в 1777 году население Моздока (без русского гарнизона)
насчитывало 1020 человек.20 Из крещеных горцев здесь была образована
82

Горская моздокская команда, впоследствии присоединившая к себе казаков
Луковской станицы.
Таким образом, уже в 60-70-е годы Россия в своей политике на Северном
Кавказе впервые предприняла попытку привлечь местное население к той
же военно-административной организации, которая проводилась ею ранее
среди казачества Предкавказья.
Действия царизма, однако, ограничивались условиями Белградского
мирного договора, лишавшего Россию возможности продвижения на
Кавказ. Даже Моздок и Моздокская линия, которые царское правительство
территориально «причисляло к здешним границам»21, вызывали протест со
стороны Турции.
Положение изменилось после окончания русско-турецкой
войны 1768-1774 годы. В соответствии с заключенным после нее Кючук-
Кайнарджийским мирным договором Россия получала Азов, Керчь, Еникала
и Кинбурн, приобретала выход к Черному морю и право прохода русских
кораблей через проливы. Крымское ханство становилось независимым от
Турции, и тем самым предрешался его последующий переход к России.
Кючук-Кайнарджийский мир серьезно менял и положение Центрального
Кавказа. Как известно, одним из его условий было признание за Россией
Большой и Малой Кабарды. Теперь, с точки зрения международного
права, этот район становился неотъемлемой частью Российской империи.
Заключение выгодного для России мира с Турцией предоставило царскому
правительству также возможность присоединить к России Осетию22, Чечню
и Ингушетию.23 Разновременно (в 1770 году - Ингушетия, в 1774 году -
Осетия, а в 1781 году - Чечня) эти районы Центрального Кавказа вошли
в состав России. Присоединение Центрального Кавказа, важного в
военно-стратегическом отношении, имело серьезное значение для России и
укрепляло ее позиции на Кавказе. Необходимо отметить, что последнее
явилось результатом не только активности царской дипломатии. Как
отмечал А. В. Фадеев, оно было также следствием растущего тяготения к союзу
с Россией местных кавказских владетелей и роста числа сторонников
русской ориентации среди самых различных слоев коренного населения24.
С середины 70-х годов XVIII века Центральный Кавказ, вошедший в
состав России, становился объектом, где правительство самодержавия
осуществляло свои общеполитические планы, одновременно превращаясь в
район, доступный для постепенного административного устройства.
Однако на пути реализации политики России на Кавказе и его
административного преобразования оставались еще серьезные трудности. Дело
83

в том, что ЬСючук-Кайнарджийский договор, принесший России немалые
выгоды, далеко не означал прочного урегулирования отношений двух
государств - России и Турции. Османское правительство, вынужденное дать
свое согласие на невыгодные ему условия мира, не намеревалось их
соблюдать. Особенно тяжелой потерей для Турции было Крымское ханство.
Половинчатый характер решения вопроса о Крыме неизбежно вел к новым
военным конфликтам.
В этой обстановке Россия, стремившаяся к дальнейшему упрочению
своей позиции на Кавказе, пыталась действовать в Закавказье. С этой
целью она активизировала политику в Грузии, которой угрожала опасность
турецкой агрессии. Вскоре в 1783 году между правительством России и
грузинским царем Ираклием II в Георгиевске был заключен
дружественный договор, согласно которому Россия брала на себя обязанность
защищать Грузию от внешних врагов и вводила на ее территорию свои войска, а
Грузия, в свою очередь, обещала не вступать без ведома России в сношения
с соседними государствами.25
Ближайшую задачу на Кавказе царизм видел в создании здесь
«барьера» на пути Турции и Ирана. Такой «барьер» предполагал образование
в Закавказье под покровительством России федерации из дружественных
России феодальных владений. В рамках этой идеи активно
поддерживалось стремление армянского народа к восстановлению своей
государственности, а также формирование из Кавказского Азербайджана нового
владения под протекторатом России.26
Наряду с этими шагами в Закавказье царское правительство с новой
энергией продолжало заниматься делами, связанными с политическим
и административным освоением Северного Кавказа. Оно, как и раньше,
большое значение придавало Моздоку и Моздокской линии. Дальнейшее
укрепление этой линии предоставляло России возможность соединения ее
с отошедшими к России после русско-турецкой войны прибрежными
землями Азовского моря. Согласно проекту, предложенному Г. А. Потемкиным,
Моздокская линия преобразовывалась в Моздокско-Азовскую.27 Постройка
ее длилась с 1777 по 1782 год. Она начиналась от Екатеринограда, при
впадении р. Малка в Терек, пересекала предкавказские степи в северо-западном
направлении через крепость Св. Дмитрия (Ростов) и оканчивалась у Азова.
По проекту Г. А. Потемкина, возведенные укрепления: Екатериноградское,
Ставропольское, должны были не только укрепить границу, но и положить
начало русской колонизации на Северном Кавказе. Для заселения и
обороны этой линии с упраздненной Царицынской линии переводился Волжский
84

казачий полк, разместившийся на протяжении семидесяти верст от Моздока
до верховьев реки Тамузлово.
Вначале Кавказская линия представляла собой систему военных
укреплений и поселений, где управление строилось на основе
военно-пограничных положений. По мере роста населения Предкавказья за
счет переселенцев из России и горцев возникла необходимость
административного преобразования линии. «14 тысяч русских людей, - писал
В. А. Потто, - принявшихся за плуга в пустынных дотоле землях, не могли
не послужить достаточным основанием к будущему гражданскому
развитию края».28 Особое значение при этом придавалось централизации
административной власти в Предкавказье. В начале февраля 1784 года,
согласно указу Екатерины II, для «единообразного управления кавказскими
делами» было образовано наместничество. Оно объединяло Саратовскую
губернию с Кавказским краем. Управление наместничеством поручалось
П. С. Потемкину, с 1782 года занимавшему должность командующего
Кавказской линией. Он приходился Г. А. Потемкину-Таврическому
троюродным братом и был его ближайшим помощником и доверенным
лицом в сношениях с Кавказом».29 В этом назначении просматривалась идея
Екатерины II - вплести присоединенные территории Кавказа и Крыма
в единую административную систему государства. Установление здесь
наместнического управления проходило в соответствии с
общероссийской губернской реформой 1775 года. Очевидно, однако, что объединение
Кавказа с Саратовской губернией в одно наместничество являлось лишь
формальной мерой, не способной решить задачу установления
«управления, свойственного образу мыслей и жития новых подданных»30, на столь
обширной территории.
Если раньше казачье население Предкавказья и горские народы
Северного Кавказа находились в ведомстве астраханского губернатора,
то теперь, с расширением владений России на Кавказе с запада до Азова,
управление ими из Астрахани стало неудобным. Более того, с
возведением новых укреплений и размещением воинских гарнизонов на Кавказской
линии Астрахань утратила прежнее политическое и стратегическое
значение.31 Поэтому неудивительно, что через год после указа об
«единообразном управлении» Саратовской губернией и Кавказом правительство
нашло целесообразным разделить наместничество. По указу, изданному 9
мая 1785 года, учреждалось Кавказское наместничество32. В нем не было
четкого обозначения границ из-за их подвижности. «Постановление о
границах Кавказского наместничества, - писала Екатерина II, - возлагаем
85

на соглашение наших генерал-губернаторов и правящих ту должность».33
Наместником императрицы на Кавказе оставался П. С. Потемкин.
Кавказское наместничество составили Астраханская и новая,
образованная одновременно с наместничеством, Кавказская губерния. В
последнюю вошли шесть уездов: Екатериноградский, Георгиевский,
Александровский, Ставропольский, Моздокский и Кизлярский. Их
административные центры возводились в степень уездных городов с
применением в них общих городовых положений. «Во вновь учрежденных городах,
- писал И. В. Бентковский, - не было еще жителей, а уже повелено было
ввести городовое положение».34 Во всех уездных городах открывались
присутственные места, уездные и нижние земские суды, казначейства; в
Екатериноград, Георгиевск, Александров и Ставрополь были назначены
городничие. Коменданты сохранялись лишь в Кизляре и Моздоке.35
Город Екатериноград, согласно указу, определялся губернским.
Эксцентричное расположение главного города нового наместничества
достаточно ясно выражало тенденцию к дальнейшему расширению
российских владений на Кавказе. Как отмечал А. В. Фадеев, об этом же
свидетельствовало и то, что наместничество, включавшее в основном степную
полосу Предкавказья, уже именовалось Кавказским.36 Екатериной II были
отпущены значительные денежные суммы наместнику и новым уездным
городам (кроме Кизляра и Моздока) - каждому городу по 10 тыс. рублей.37
Отметим также, что учреждению наместничества, его
административному совершенствованию царское правительство придавало большое
значение. Об этом свидетельствует письмо Екатерины II, адресованное
П. С. Потемкину в феврале 1786 года. В нем императрица предлагала
«объявить свое высочайшее удовольствие по случаю открытия Кавказского
наместничества всем в том участвующим дворянам сей губернии, горским
князьям и удостоверить каждого в искреннем е. и. в. желании, чтобы новый
образ управления приносил им новые выгоды, послужил утверждению их
спокойствия и благоденствия».38
Для дальнейшей организации административных и судебных
учреждений в наместничестве и их инспектирования Екатерина II срочно
направила на Северный Кавказ сенаторов графа А. Р. Воронцова и графа
А. В. Нарышкина. Сенаторам поручалось также привести в надлежащий
вид столицу наместничества. За короткое время в Екатеринограде были
осуществлены значительные работы, благоустраивавшие город. Тогда же
здесь были построены здания под различные учреждения: дом для
генерал-губернатора, вице-губернаторский дом, дома для директора
экономики, присутственных мест, таможенных советников, аманатов и др.
86

И. В. Бентковский, изучавший управление Кавказской губернией, обратил
внимание на размах и поспешность, с которой правительство занялось
административным устройством и совершенствованием власти в крае. Он
расценивал ее как «непостижимую быстроту действия даже в наш век
паровых и электрических сообщений».39 Автор, однако, ограничился
риторическим приемом и не пытался объяснить причины торопливых, но в то
же время достаточно продуманных действий правительства на Северном
Кавказе.
Как известно, период с 1774 года и до начала русско-турецкой войны
1787 года характеризовался укреплением внешнеполитических позиций и
ростом международного авторитета России. Русская дипломатия умело
использовала сложившееся в ее пользу соотношение сил. Но, как уже
отмечалось, Турция развернула энергичную подготовку к войне против России,
стремясь занять Крым и все Северное Причерноморье, строила планы
овладения Кавказом и Закавказьем. При этом ближайшей и основной
целью турецкой политики продолжал оставаться Крым. Именно эта
внешнеполитическая ситуация диктовала России политико-административные
действия на Северном Кавказе: в ее рамках и следует рассматривать
учреждение Кавказского наместничества. С этой же целью накануне
разрыва с Турцией Екатерина II совершила свое путешествие на юг. Это была
демонстрация со стороны императрицы, знакомившейся с приобретенным
краем и со своими новыми подданными. Екатерину II сопровождала
многочисленная свита, иностранные дипломаты, которые должны были видеть
прочность позиций России в присоединенных к ней районах.40
В 1787 году Екатерина II направилась в Крым, но годом раньше, когда
создавалось Кавказское наместничество, предполагалось, что она посетит
столицу новой административной единицы, появившейся на политической
карте России. Тот же И. В. Бентковский отмечал, что к приезду Екатерины
и ее фаворита Г. А. Потемкина-Таврического в Екатеринограде «построены
были из кирпича большие триумфальные ворота».41
Управлению Кавказским наместничеством были присущи центра-
листские тенденции, выражавшиеся в стремлении ввести в Кавказской
губернии административные институты, традиционные для внутренних
губерний России. При этом общая децентрализация местного управления
в России после губернской реформы 1775 года нашла свое отражение и
на Кавказе. Как и другие наместники, П. С. Потемкин обладал
чрезвычайными полномочиями, заключавшимися в широкой самостоятельности от
высших государственных учреждений. Наместник подчинялся
непосредственно Екатерине II и был наделен военной и гражданской властью.
87

В 80-е годы XVIII века российским правительством пока еще не
предусматривались административные учреждения, специально
предназначенные для управления Кабардой, Осетией, Чечней и Ингушетией. Вовлечение
в орбиту административного управления народов Центрального Кавказа
(так называемых «внешних инородцев», населяющих территорию,
лежавшую за Кавказской линией, и оказавшихся поэтому вне географических
границ наместничества) связывалось на первых порах с тем, что горцы
сами «найдут собственную свою выгоду в причислении под управление,
установленное Россией».42 С целью приобщения горских народов к
российскому управлению предполагалось возможное их участие в выборе судей
«согласно званию их и состоянию».43 В этом смысле представляется
интересным предписание П. С. Потемкина наместническому правлению. «А
как сия губерния, - указывал наместник, - имеет всяких жителей
подданных е. и. в.: кабардинцы, татары на Кубани живущие, кумыки по поморью
Каспийскому и под горами живущие, ингушевцы при крепости Кавказе
(Владикавказе) находящиеся и знатная часть осетин, Кавказские горы
занимающих, кои хотя еще не состоят по всем отношениям нового
управления, но подданные российскому императорскому престолу, суть надлежит
наместническому правлению предложить во все нижние суда, дабы сим
народам нигде и ни под каким видом ни мало притеснения не было, на про-
тиву, стараться всякое дело, всякую просьбу их решить в самой скорости,
дабы судом без волокитным и познанием пользы установленных судами
приучат и восчувствовать ту... всех и каждого в безопасном состоянии
пребыванием и всякого законного стяжания от учрежденных законов».44
Царское правительство понимало, что административное подчинение
северокавказских народов пройдет более безболезненно и сведет к
минимуму вооруженные конфликты при создании условий для постоянного
контакта между горским населением и администрацией Кавказской
губернии и при появлении личной их заинтересованности в этом контакте. Для
этого администрации наместничества предписывалось «употреблять все...
способы к приласканию тамошних народов, отдаляя от них притеснения
и все, что может им неприятно быть в образе умствования и понятия о
вещах».45 Особенно важным было поощрение и предоставление полной
свободы в торговле местному населению на Кавказской линии и в городах
Кавказского наместничества46, оказание помощи горцам, переселявшимся
на равнину в случае вооруженного нападения соседей.47
Полезным признавалось правительством строительство «в близости
подгорных народов»48 городов. Они должны были способствовать раз-
88

витию экономических отношений и, главное, «обуздать своевольных»
и «сохранить в них порядок», расширить и укрепить южную границу.49
Постройка новых крепостей южнее Кавказской линии стала особенно
важной после заключения России с Грузией Георгиевского трактата, в котором
Россия брала на себя обязательство военного покровительства над Грузией.
Возникла необходимость в коммуникации, обеспечивавшей постоянную
связь России (в частности Кавказской линии) с Грузией. С целью
решения поставленной задачи правительство приступило к строительству
дороги по Дарьяльскому ущелью (Военно-Грузинской дороги) и к постройке
крепости у входа в это ущелье, которая должна была служить
перевалочным пунктом и обеспечить безопасное продвижение по дороге. Об этом же
просили и осетинские старшины, намеревавшиеся переселиться из горной
местности на указанную территорию и нуждавшиеся в защите царского
правительства от ингушей и кабардинцев.50 В 1784 году здесь была
основана крепость Владикавказ. Ее название символизировало как
военно-стратегическое назначение крепости, так и ту внешнеполитическую формулу,
которой теперь руководствовалась Россия на Кавказе.
Однако крепости и укрепления, возводившиеся вблизи земель,
населенных местными жителями Северного Кавказа, несли на себе нагрузку
не только военно-стратегического характера. Они, как отмечалось ранее,
обладали также административными функциями. Первыми
административными центрами на Северном Кавказе для горского населения стали
Кизляр, Моздок, а немного позже и Владикавказ. В 80-е годы XVIII века
существовала уже довольно четкая зависимость народов Центрального
Кавказа от определенного коменданта крепости. Так, в поле зрения киз-
лярского коменданта находились чеченцы, в ведомстве моздокского
коменданта - осетины, населявшие земли недалеко от Моздока, и
кабардинцы; владикавказский комендант занимался делами осетин и ингушей,
переселявшихся на Владикавказскую равнину, и, в некоторой степени,
осетин, живших в горах. Как видим, в основу такого разделения был
положен территориальный принцип, вероятно, он не являлся
следствием какого-то законодательного акта, а произошел скорее стихийно. На
принадлежность того или иного народа к определенному ведомству
указывают прошения, адресованные коменданту близлежащей крепости. В
качестве иллюстрации приведем письмо чеченского старшины Алихана
Нурмаматова к Кизлярскому коменданту А. М. Куроедову, датированное
1783 годом. В нем автор обращался с просьбой к царским властям при-
89

слать своего представителя для размежевания земли и разрешения
земельного конфликта, возникшего между ним и Кайтукой Баковым,
основавшим новый аул на реке Сунже.51
В обязанности комендантов входил также сбор информации,
касавшейся горских народов. В своих действиях кордонные начальники,
«имевшие надзирание за ближайшими народами», руководствовались
указаниями командующего на Кавказской линии.52
В 1793 году, одновременно с учреждением в Кабарде родовых судов
и расправ, в Моздоке открылся Верхний пограничный суд. Первоначально
местонахождением пограничного суда предполагалось сделать губернский
город Екатериноград53, однако функции, которые должен был нести этот
суд, требовали как можно более близкого расположения к местности,
населенной кабардинцами. Одной из причин того, что Верхний
пограничный суд стал моздокским, явилось также большое количество нерусского
населения в Моздоке, нуждавшегося в судебных органах. Хотя Верхний
пограничный суд предназначался, главным образом, для решения
уголовных преступлений, совершенных кабардинцами, здесь разбирались дела,
относящиеся к нерусским жителям Моздока и его окрестностей.54 Сюда
поступали уголовные дела, касавшиеся измены, убийства, разбоя, грабежа,
воровства с вооруженным нападением, явного ослушания начальства. В
Верхний пограничный суд, обладавший верховной властью над
кабардинскими родовыми судами и расправами и являвшийся для них высшей
инстанцией, направлялись апелляции на решение родовых судов и расправ по
гражданским искам.55 Уголовные преступления должны были
разбираться «по высочайшим законам В. И. В. и с мнением суда», представлялись
генерал-губернатору; «гражданские же дела, - говорится в положении о
Верхнем пограничном суде, - рассматривать... по кабардинским
обыкновениям».56
В состав суда входили шесть владельцев и шесть узденей от Большой и
Малой Кабарды, два представителя от армян и грузин, живших в Моздоке, и
один представитель от татарских мурз. Царскую администрацию
представляли моздокский комендант (он же председатель суда), пристав в Кабарде и
полковой штаб-офицер, а также канцелярские служащие. Ей принадлежал
в моздокском суде «решающий голос».
Для того, чтобы полнее представить состав суда, приведем «Примерное
положение штата», утвержденное указом 5 сентября 1799 года и
раскрывающее особенности его состава:
90

Таблица 1
«Комендант моздокский, полковник Таганов; 300 руб.
Из воинских членов подполковник Ураков,
находящийся приставом при Кабарде;
сверх жалованья по чину
Другой штаб - офицер от полков или комиссариат,
жалованье из гарнизона; департамента
От Большой Кабарды:
родов владельцы: Мисоста Атажукина, Бекмурзина и
Кайтукина по одному владельцу от каждого рода по
выбору их самих; 4 человека
Из узденей первой степени по родам 4 человека
владельцев от четырех родов по одному
От Малой Кабарды:
от двух родов Таусултанова и Гелесланова 2 человека
по одному владельцу от каждого рода;
По родам владельцев от узденей 2 человека по одному
Из армян и грузин, поселившихся в Моздоке, 2 человека
Из мурз татарских, живущих около Бешметовых гор...
и имеющих хозяйство, и по смежности их с
кабардинцами частые с ними дела
Секретарь, протоколист, регистратор, архивариус,
переводчик, мулла для письменных дел»57
200 руб.
по 250 руб.
по 150 руб.
250 руб.
150 руб.
по 80 руб.
1 человек 150 руб.
150 руб.
Все заседавшие в Верхнем пограничном суде, исключая российских
штаб-офицеров, в соответствии с установленными правилами
переизбирались родами, членами которых они являлись, через каждые три года.
По имевшимся уголовным делам суд вел переписку с кавказским
наместническим правлением и палатами на основании §429 и §430 Учреждения о
губерниях.
В 1796 году наместничества в России были упразднены. Согласно
указу «О новом разделении государства на губернии», изданному 12 декабря
1796 года, Кавказское наместничество переименовывалось в Астраханскую
91

губернию.58 Вскоре указом 26 февраля 1797 года «для отправления дел,
касающихся до азиатских народов..., в подданстве российском состоящих»,
в Коллегии иностранных дел был открыт департамент, что означало, по
мнению авторов «Истории Министерства иностранных дел», более
определенное сосредоточение дел в «особой экспедиции».59
В 1800 году Государственная коллегия иностранных дел приняла
решение передать кавказские народы, населявшие Астраханскую губернию, и
«залинейных жителей», с 1796 года находившихся под управлением
астраханских генерал-губернаторов, «а ныне управляющихся командующим
Кавказской линией и военным губернатором Астрахани К. Ф. Кноррингом»,
из ведомства командующего линией в подчинение специально
назначенного главного пристава.60 На эту должность Коллегия иностранных дел
назначила коллежского советника Макарова. Как отмечал А. Лилов, целью
учреждения главного приставства являлось облегчить командующему на
Кавказе «бремя управления и сосредоточить его внимание, главным
образом, на делах военных и на соблюдении тишины по кордону».61
Главный пристав для коренных жителей Северного Кавказа был
представителем гражданской власти. Он выступал посредником между
народами Северного Кавказа и администрацией Астраханской губернии и
должен был представлять ходатайства «о решении дел калмык, трухмен-
цев, кабардинцев и прочих других народов»62 в административные
учреждения губернии. Ему вверялся скорее прокурорский надзор за ходом дел,
чем какая-нибудь исполнительная власть.63 Согласно инструкции, данной
Макарову Коллегией, в его обязанности входила регуляция отношений
между горскими народами и «россиянами» и разбор наиболее спорных и
крупных конфликтов, возникавших между ними. В таких случаях главному
приставу предписывалось вершить суд на основании законов Российской
империи, однако исполнение своего решения он должен был требовать от
владельцев или старшин виновного. В случае же, если виновным
оказывался русский, главному приставу следовало обращаться с просьбой об
исполнении приговора к российскому начальству.64 Мелкие ссоры, часто
вспыхивавшие между горцами и русскими в городах Астраханской
губернии во время заключения торговых сделок и т. п., могли разбираться
городовыми командирами, а в Астрахани Азиатским судом и Калмыцкой
канцелярией. Уголовные преступления должны были передаваться главным
приставом на рассмотрение астраханскому военному или гражданскому
губернаторам и отсылались последними в ближайшие суды Астраханской
губернии. Дела, касавшиеся раздела имущества, наследования, долгов и
92

т.п., с которыми горские народы могли обращаться к главному приставу,
по инструкции разбирались на основании «заведенных у данного народа
правил».65 В соответствии с инструкцией, главному приставу Макарову
предписывалось также оказывать всем состоявшим в его ведомстве
народам покровительство и защиту, наблюдать, чтобы народы эти пользовались
«беспрепятственно рыбной ловлей..., пашенными угодьями..., торговым
промыслом», «не возбранять приезд в Петербург старшинам народов и
доносить о том в Коллегию иностранных дел».66
В подчинение главного пристава переходили все частные
приставы, а именно - состоявшие при народах, кочевавших по губернии, и
кабардинский пристав. До учреждения должности главного пристава
приставы находились в непосредственной зависимости от командующего
Кавказской линией, он же назначал приставов и подавал представление в
Правительствующий Сенат об утверждении чиновника в эту должность.
Теперь, с 1800 года, Макаров получал право самостоятельно «отыскивать»
приставов и утверждать их через Государственную коллегию иностранных
дел, в непосредственной зависимости от которой находился и он сам.
Кроме того, в своем «Наставлении» Коллегия предлагала Макарову
обратить особое внимание на управление горскими народами и, если, по
его мнению, существовала необходимость «что-либо установить или
учредить между ними»67, составить подробное описание этих народов и
имевшегося управления ими и вместе с собственными предложениями подать
в Коллегию иностранных дел. С командующим на Кавказской линии
главный пристав сносился лишь в случае необходимости принятия военных
мер, направленных против горских народов68.
Таким образом, на Северном Кавказе для управления местными
народами устанавливался особый институт приставства во главе с главным
приставом. Он, как уже отмечалось, являлся своего рода связующим звеном
между военной и гражданской администрацией Астраханской губернии, с
одной стороны, и кавказскими народами - с другой, и находился в прямой
зависимости от Государственной коллегии иностранных дел. Подчинение
Коллегии объяснялось, по-видимому, тем, что среди многочисленных
вопросов, связанных с делами северокавказских народов, были и
политические, относящиеся к внешнеполитической деятельности правительства
России на Кавказе. Коллегия иностранных дел, очевидно, не надеялась на
компетентность военных властей на Кавказе в решении сложных
политических вопросов, которые то и дело возникали в конце XVIII века, и в
самом начале XIX века.
93

Однако подобное развитие административной организации
Астраханской губернии вызвало бурную реакцию со стороны губернской
администрации и в первую очередь командующего Кавказской линией
Карла Федоровича Кнорринга. В высшие правительственные
учреждения последовали рапорты и отношения, адресованные на имя императора
Александра I, Министра финансов графа Васильева и Д. П. Трощинского, в
которых К.Ф. Кнорринг, пытаясь убедить правительство в
нецелесообразности внесения изменений в управление кавказскими народами,
утверждал, что «они привыкли уже знать свое начальство в особе командующего
Кавказской линией».69
Существовали и более серьезные причины, заставлявшие
усомниться в перспективности нововведения. С учреждением должности главного
пристава и передачей в его ведомство местных народов фактически
возникала двойная их подчиненность главному приставу и командующему. В
особенности это касалось народов, пограничных с Кавказской линией, в
частности, кабардинцев. С одной стороны, кабардинцы через своего
пристава подчинялись главному приставу, с другой - необходимость каждое
лето перегонять скот внутрь Кавказской линии заставляла обращаться за
разрешением к командующему линией и ставила их в определенную
зависимость от К. Ф. Кнорринга. Кроме того, командующий регулировал и
делал назначения на получение горцами соли из озер Астраханской
губернии. Он же выплачивал из суммы, которая отпускалась ему министерством
финансов, жалование части горских владельцев, имевших российские
воинские чины.
Что касается других горских народов Центрального Кавказа,
находившихся под надзором комендантов крепостей, то они
практически оставались под началом командующего, поскольку коменданты
были в непосредственной от него зависимости. В то же время
инструкция не исключала «соседственных Астраханской губернии горских
обитателей»70 из ведомства главного пристава.
Установление административного института, выполнявшего функцию
посредника между горцами и царской администрацией, безусловно,
ограничивало ее в действиях и сужало права военной администрации в лице
командующего. Вместе с этим увеличивалась бумажная волокита. Раньше,
до 1800 года, приставы сносились по делам северокавказских народов
прямо с командующим на линии, минуя другие инстанции, и от него получали
предписания о дальнейших действиях. Под контролем командующего
находились суды и расправы в Кабарде и моздокский Верхний пограничный
94

суд. Теперь, с передачей всех частных приставов под наблюдение
главного пристава, не имевшего полномочий самостоятельно принимать
решения и по многим вопросам обращавшегося в Коллегию иностранных дел,
окончательное решение дел затягивалось. Особенно болезненно
сложившаяся ситуация должна была отразиться на судах и расправах в Кабарде и
Верхнем пограничном суде в Моздоке, поскольку они через кабардинского
пристава оказывались в ведомстве Коллегии. Кроме того, заметно
увеличивались финансовые расходы. По штатному расписанию Астраханской
губернии расходы на частных приставов, в том числе и кабардинского, не
превышали 2.720 руб. в год. Оклад же, определенный только одному
главному приставу, составлял 5.900 руб.71
Несмотря на серьезные «неудобства», возникшие в управлении
местными жителями, а также усилия генерала К. Ф. Кнорринга, должность
главного пристава не была упразднена. Однако из его ведомства были изъяты
«залинейные народы». В документах, начиная с 1803 года, коллежский
советник Макаров именовался уже не «главным приставом при кочующих в
Астраханской губернии народах, кабардинцах и прочих других народах»72,
а «главным приставом при кочующих в Астраханской губерний народах».
В успешном осуществлении политики России на Кавказе огромную
роль играло сосредоточение всей полноты власти в одних руках. Особенно
важное значение местная централизация власти приобретала с
присоединением Грузии к России в 1801 году.
Присоединение Грузии и расширение тем самым территории на
Кавказе, принадлежавшей России, ставило перед царизмом вопрос не
только об административном устройстве Грузии, но и о реконструкции
управленческого аппарата на Кавказе вообще.
Составление проекта поручалось Комитету, в свое время
учрежденному для наблюдения за развитием торговли на Каспийском море и
общим положением на Кавказе.73 В него входили граф Валериан Зубов, граф
Николай Румянцев, Николай Мордвинов и граф В. Кочубей. Вскоре
императору Александру I был представлен доклад, получивший резолюцию «быть
сему».74 Основные положения доклада членов комитета нашли свое
отражение в указе Правительствующего Сената, опубликованном в 1802 году.75
Согласно указу, гражданское и военное управление краем
сосредоточивалось в руках одного лица, получившего теперь звание начальника
Астраханской и Кавказской губерний, инспектора Кавказской линии и
главноуправляющего в Грузии. В проекте указа говорилось: «Никакому
сомнению подвержено быть не может, что главное начальство над сими областя-
95

ми (Кавказской и Астраханской губернией - 3. Б.) и Грузией должно быть
поручено одной доверенной особе, снабженной весьма пространственной
властью, и которой бы к свободному действованию и во отвращение, чтобы
между испрашиванием на все разрешения не терялось иногда безвозвратно
время».76
Указом предусматривалось разделение бывшей Астраханской
губернии на две губернии - Астраханскую и Кавказскую. Астраханская
губерния при этом включала в себя Астраханский, Енотаевский, Красноярский
и Черноярский уезды; Кавказская - Кизлярский, Моздокский,
Александровский, Ставропольский и Георгиевский уезды.77 Предлагая
такое разделение, Комитет ссылался на «обширное пространство губернии и
связанные с этим неудобства в управлении. Кроме того, упадок торговли в
Астрахани - российском торговом центре на Каспийском море, требовал
пристального внимания и постоянного присутствия здесь начальника
губернии. Для управления всей Астраханской губернией в Астрахань
определялся губернатор, обладавший полнотою гражданской власти и
сносившийся «по гражданским и текущим делам» с Правительствующим Сенатом и с
императором.78 О вопросах военно-политического характера астраханский
губернатор обязывался доносить главноуправляющему
(главнокомандующему) Грузии.
В Кавказскую губернию также назначался гражданский губернатор. В
отсутствие главноуправляющего в губернии он, как и астраханский
губернатор, имел право обращаться в Правительствующий Сенат или в
министерства. Однако оба губернатора - и астраханский и кавказский - должны
были сообщать главноуправляющему о содержании бумаг, отправляемых в
высшие правительственные учреждения.
Заметим попутно, что административное устройство в Грузии
развивалось несколько иначе. Здесь правительство России учитывало наличие в
Грузии (до ее присоединения к России) государственного механизма,
оставившего в грузинском обществе свои устойчивые традиции. В какой-то
мере это обстоятельство принималось во внимание при составлении указа
об управлении Кавказским краем. В соответствии с указом, для управления
Грузией назначался правитель Грузии. На время своего отсутствия
главнокомандующий снабжал правителя инструкцией, предписывавшей ему
дальнейшие его действия.79
Известная самостоятельность в принятии решений губернаторами и
отчасти правителем Грузии в отсутствие главнокомандующего объяснялась
трудностями в сообщении между Грузией и Кавказской линией. Положение
96

особенно осложнялось зимой, когда сообщение через Военно-Грузинскую
дорогу прекращалось вовсе.
Постоянным местом пребывания главнокомандующего считался
Георгиевск, ставший после образования Кавказской губернии губернским
городом. Однако его присутствие предусматривалось в том из трех
управлений, ему подчиненных, где в данный момент возникала в этом
необходимость.
Система управления Кавказским краем и Астраханской губернией,
учрежденная указом 1802 года, укладывалась в следующую схему:
Особое внимание в докладе, представленном Александру I Комитетом,
уделялось политике, проводившейся кавказской администрацией в
отношении горских народов.
С присоединением Грузии возросло военно-стратегическое значение
территорий, занимаемых осетинами, ингушами, чеченцами и
кабардинцами, поскольку через их земли пролегал путь, связывавший Кавказскую
линию и Россию с Грузией. На данном этапе, когда к России только что была
присоединена Грузия и возникла реальная возможность скорого
присоединения всего Закавказья, царское правительство старалось не обострять
отношений с горскими народами и не предпринимать активных действий,
способных вызвать недовольство.
Главнокомандующему поручалось непосредственно самому
наблюдать за горскими народами.80 С целью предоставления
главнокомандующему широких полномочий в управлении Кавказом в его подчинение
переходили главный пристав и частные приставы, одновременно зависевшие от
Коллегии иностранных дел.
97

В рескрипте Александра I от 26 сентября 1802 года князю Павлу
Дмитриевичу Цицианову, сменившему К.Ф. Кнорринга и
занявшему 8 сентября 1802 года пост инспектора Кавказской линии, начальника
Астраханской и Кавказской губерний и главноуправлящего Грузией,
помимо указаний относительно действий в Грузии, коротко сообщалась
программа правительства в отношении народов Кавказа. В ней
северокавказские народы традиционно делились на два разряда: первые, живущие
внутри Кавказской линии, и «совершенно подданные России» (ногайцы,
калмыки, трухменцы). В управлении этими народами, по мнению
правительства, «нетрудно преуспеть, если порядочное устройство в отводе для
кочевьев земель существовать будет».81
Ко второму разряду относились кабардинцы, осетины, чеченцы и
ингуши, «в горах обитающие и независимые или в наружности
подвластными почитающиеся»82. Говоря о горских народах, царское правительство
считало «лучшей и коренной политикой ... отвращать между ними всякое
единомыслие».83 Что касается управления ими, то П. Д. Цицианову
предписывалось «не вмешиваться во внутренние их дела». Главная цель на
данном этапе сводилась к пресечению действий местных жителей, в той или
иной степени задевавших интересы России.
Недовольство кабардинцев российской административной политикой
ставило под сомнение рентабельность моздокского Верхнего пограничного
суда и родовых судов и расправ в Кабарде. Эти первые
административные институты, предназначенные для управления горским населением и
обладавшие поэтому определенной спецификой, являлись в какой-то мере
экспериментальными. Такой подход к ним заставлял правительство искать
новые методы управления, наиболее приемлемые в условиях Кавказа.
В связи с этим князю П. Д. Цицианову поручалось установить
причины волнений в Кабарде и в случае необходимости внести коррективы в
управление.84
В 1805 году им был представлен проект, в котором предлагались
некоторые изменения в системе управления кабардинцами. Ценность этого
проекта как исторического источника состоит, однако, прежде всего в том,
что в нем излагались основные направления политики кавказской
администрации, проводимой в отношении всех местных народов, подлежавших
дальнейшему и полному административному подчинению.
В основе системы, предложенной главноуправляющим, лежал принцип
постепенности. По его мнению, «перемены нравов и обычаев азиатских»
можно было «ожидать с переменою целых и нескольких поколений».85
Идея «перемены нравов», выдвинутая П. Д. Цициановым, заключалась,
98

во-первых, в «перемене воспитания горцев, во-вторых, в введении среди
жителей роскоши и, в-третьих, в сближении с российскими нравами».86
Немаловажным условием признавалось также покровительство
российскими властями (хотя бы «наружное») мусульманской вере и
распространение среди населения Кавказа христианства. По мысли П. Д. Цицианова,
в управлении кавказскими народами следовало руководствоваться их
обычаями и традициями. Иначе, считал он, несоответствие юридических
норм, привычных для горцев и российского законодательства, могло
парализовать деятельность административных учреждений, в частности
судов, действовавших в соответствии с законами Российской империи.
П. Д. Цицианов предписывал начальникам на Кавказской линии оставлять
горских владетелей «в прежнем их отношении к подданным»,
предоставлять им возможность производить суд и управление по обычаям страны.87
Но в то же время владельцы и старшины должны были находиться в поле
зрения начальников российских гарнизонов. Чаще всего это были
гарнизоны, расположенные поблизости населенных пунктов под предлогом
защиты их территории от соседей.
Благодаря такой системе управления, кавказская администрация
решала сразу несколько стоявших перед ней задач: во-первых, внешне она
делала вид, что не вмешивается во внутренние дела кавказских народов и тем
самым сводила к минимуму их выступления против России; во-вторых,
частично устранялись неудобства управления местными народами,
связанные с обоюдным незнанием языка; в-третьих, отпадала необходимость
увеличения штата чиновников, в которых администрация на Кавказе
постоянно испытывала недостаток и, наконец, в-четвертых, царское правительство
избавлялось от больших финансовых затрат, неизбежных при введении на
всем Северном Кавказе российских учреждений.
В продолжение последующих десяти лет (до назначения на
Кавказ А. П. Ермолова) царское правительство не предпринимало
сколько-нибудь серьезных мер, направленных на изменение сложившейся
административной системы. Дело в том, что продолжавшаяся
русско-иранская война (1804-1813 гг.) и начавшаяся в 1806 году русско-турецкая
война (1806-1812 гг.) отрицательно влияли на политическую обстановку на
Северном Кавказе. Положение особенно обострялось происками Турции,
призывавшей местных феодалов к выступлению против России. Как
писал В. Потто, «многочисленные эмиссары турецкого правительства,
снабженные султанскими фирманами..., щедро одаривали деньгами и
снабжали влиятельных лиц, подстрекая горцев к поголовному восстанию против
99

нас».88 Такой же тактики - тактики воздействия на горцев с помощью
своих агентов, снабженных фирманами, деньгами, придерживалось и шахское
правительство, провоцировавшее северокавказские народы к восстанию
против России.89
Призывы иностранных правительств к войне не всегда находили
отклик и поддержку со стороны населения Центрального Кавказа. Однако
здесь нарастало повстанческое движение, вызванное злоупотреблениями
кавказской администрации. Причинами выступлений горцев, в частности,
являлось строительство на кабардинских пастбищных землях нового
военного укрепления-Кисловодского, а также восстановление Владикавказской
крепости, сооружение Военно-Грузинской дороги и использование на этих
объектах горского населения. К этому следует добавить, что царские
администраторы вольготно чувствовали себя на Кавказе. В этом отношении
характерно признание самого Александра I, отмечавшего, что «если
свойственно горским народам покушаться на всякие хищничества, то, с другой
стороны, по сведениям, довольно достоверным, нельзя оправдать, кажется,
и поступков с ними разных чиновников или жителей наших, позволяющих
себе нередко отгонять их скот и делать им и другие притеснения,
отвлекающие их от нас и истребляющие всякую верность».90
Все эти обстоятельства: войны России с Ираном и Турцией, рост
недовольства населения Центрального Кавказа политикой царизма и
распространение на всем Северном Кавказе опасных эпидемических заболеваний
(в начале XIX века здесь свирепствовала чума), - создавали весьма
тяжелую обстановку для широкой административной деятельности и
вынуждали правительство придерживаться политики невмешательства во
внутреннюю жизнь горцев.
В начале XIX века система управления Северным Кавказом была
далека от совершенства. Как в грубо сработанной машине, в ее громоздком
военно-административном аппарате не была отлажена работа отдельных
звеньев: не были распределены обязанности средних и низовых
управленческих органов, а, главное, неясными оставались функции гражданской
администрации и прерогативы военных властей. В действиях военных и
гражданских властей существовала несогласованность, нередко
приводившая к конфликтным ситуациям.91 В этом смысле весьма характерными
оказались отношения, сложившиеся между командующим Кавказской
линией генералом от инфантерии Булгаковым и губернатором Кавказской
губернии Малинским. Эти два представителя российской администрации на
Кавказе - один, олицетворявший военную власть, другой - гражданскую,
100

не удосуживались даже снабжать друг друга необходимой информацией о
положении дел на местах и о принимаемых каждым из них
административных и политических шагах. На этой почве, как отмечал И. О. Дебу,
«завелась между обоими управлениями колкая и неприязненная переписка,
которая немало послужила к продолжению... разорения Кавказского края».92
Конфликт между командующим и кавказским гражданским губернатором
развивался не только из-за нежелания согласовывать свои действия. Он
носил более серьезный характер и был связан с перспективой развития
военной и гражданской администраций. Губернатор Малинский пытался
распространить влияние гражданских властей и на народы Центрального
Кавказа93, которые находились в преимущественном управлении кавказской
военной администрации. Со своей стороны Булгаков предпринимал
усилия, направленные как на сохранение полноты своих полномочий, так и на
их расширение. Отношения между двумя администраторами обострились
настолько, что «доклады и доносы от одного лица на другое, поступавшие
в министерство, требовали решений, от которых еще более увеличивалось
несогласие и укреплялась вражда между сими чиновниками».94 После
очередного конфликта, происшедшего между генералом Булгаковым и
губернатором Малинским из-за того, что последний своей властью разрешил
жителям Кизляра торговые и другие сношения с народами Центрального
Кавказа, среди которых господствовала эпидемия чумы, в дела кавказских
администраторов вмешалось царское правительство. По просьбе
военного министра правительство для расследования неурядиц между двумя
административными учреждениями и их руководителями направило на
Северный Кавказ, в Георгиевск, генерал-майора Вердеревского.95 И. Дебу
полагал, что Вердеревский был предвзят в оценке действий Булгакова и
подверг его «колким насмешкам..., последствием коей было удаление его
от командования и скорая кончина».96 Однако документы свидетельствуют
о несколько иной позиции Вердеревского.97 На заседании Комитета
министров, на котором обсуждался доклад Вердеревского о
взаимоотношениях военных и административных властей на Кавказе, было отмечено, что
«генерал-майор Вердеревский полагает нужным подчинить гражданскую
власть военному начальнику на Кавказской линии командующему,
объясняя, что безопасность Кавказской губернии совершенно зависит от
бдительного надзора кордонной стражи в военном начальстве состоящей».98
Кроме того, усиление роли военных властей Вердеревский связывал со
сложной военно-политической обстановкой, сложившейся на Кавказе. По-
видимому, его доводы были достаточно аргументированными. Во всяком
101

случае, Комитет министров, обсуждавший этот вопрос, пришел к выводу,
«что удобнее было бы поручить Кавказскую и Астраханскую губернии
военному начальству, которым в военное время зависеть бы по военной только
части от главнокомандующего в том краю армией».99 Комитет также
постановил снять Кавказскую губернию из ведомства Министерства внутренних
дел и подчинить полностью главноуправляющему в Грузии.100 Решение это
было принято в конце 1810 года, и кавказская администрация пыталась его
реализовать. Однако, как и раньше, функции гражданской и военной
администраций не были определены. Поэтому кавказские власти
неоднократно обращались к правительству с просьбой преобразовать на Кавказе весь
управленческий аппарат. Так, в 1814 году кавказский губернатор сетовал:
«Здесь в некоторых местах власть полиции перемешана с зависимостью от
военного начальства, как, например, в Моздоке нет городничего, а
управляет комендант, гражданскому начальству не подчиненный».101
Серьезные перемены после ревизии Кавказской губернии,
проведенной Вердеревским, произошли в положении чиновников. С этого
времени, по свидетельству И. В. Бентковского, канцелярские служащие, статские
чиновники могли быть зачислены на военную службу и продолжать
выполнять свои обычные обязанности.102 Примечательно, что «все до одного»
канцелярские служащие пожелали служить в армии, поскольку это
улучшало их материальное положение.103 Готовность быть на военной службе
и исполнять обязанности гражданского чиновника губернатор Малинский
объяснял следующими обстоятельствами: «а) вредный для приезжих
климат, доказательством чему были три комплекта умерших здесь губернских
чиновников в течение десяти лет существования сей губернии; все до
одного из бывших здесь губернаторами моих предшественников здесь померли;
б) недостаток порядочных домов для жизни...; в) по отдаленности края
все привозимое продается дороже, а жалованье производится менее».104
Царское правительство, безусловно, знавшее об особо тяжелых условиях
чиновничьей службы на Кавказе, использовало их для того, чтобы придать
гражданской администрации военно-бюрократический характер. Такая
политика правительства в отношении устройства Кавказской губернии
превращала фактически ее административную систему в военно-полицейское
управление. И. В. Бентковский писал, что «положение губернии в
двадцатилетний период до преобразования ее в область было... военное».105
После окончания русско-турецкой и русско-иранской войн, а также
завершения ведения военных действий в Западной Европе Россия
активизировала свою политику на Кавказе. Именно с этим многие дореволюци-
102

онные авторы связывали назначение в 1816 году на пост
главноуправляющего Алексея Петровича Ермолова.106 В отличие от своего
предшественника Н. Ф. Ртищева, которого в правительственных кругах рассматривали
как человека нерешительного, А. П. Ермолов иначе оценивал обязанности
управляющего Грузией, Астраханской и Кавказской губерниями и
командующего армией на Кавказе. Он верно уловил ту идею - идею
концентрации власти в одних руках и местной централизации управления на Кавказе,
которую преследовало правительство, учреждая звание
главноуправляющего.
В «Записке» к Александру I А. П. Ермолов, анализируя
инструкции, данные в 1801 году генералу Ф.К. Кноррингу и в 1802 году князю
П. Д. Цицианову, писал: «Итак, намерение В. И. В. ясно. Вы желали
соединить в лице главного начальника Астраханского, Кавказского и Грузинского
краем все единство власти столь необходимое по отдаленности той
страны».107 Однако А. П. Ермолов, ознакомившийся по прибытии на Кавказ с
существовавшей здесь системой управления, пришел к выводу, что «цель»,
поставленная в свое время российским правительством перед первыми
кавказскими главноуправляющими, с течением времени заметно
«отдалилась». В той же «Записке» к Александру I А. П. Ермолов указывал на
несоответствие прав главноуправляющего с его званием. Причину создавшейся
ситуации он видел, прежде всего, в их неопределенности. «Сообразив
права сии, - писал новый главноуправляющий, - я встретил в них неясность,
которая при самом начале остановит меня в свободном действии».108
А. П. Ермолов считал, что сложившийся на Кавказе
военно-административный механизм находился в слишком большой зависимости от
различных ведомств Петербурга. В связи с этим главноуправляющий
предлагал провести некоторую реорганизацию в субординации
правительственных учреждений Петербурга и кавказской администрации. Им был даже
составлен проект этой реорганизации, который предусматривал главным
образом расширение его собственных прав, а также изменения в системе
соподчинения кавказских институтов управления центральным
правительственным органам.
Прежде всего, А. П. Ермолов требовал для себя полную «свободу
действия». Ее он рассматривал как необходимое условие для осуществления
планов царизма на Кавказе. Согласно проекту, командование войсками
и управление Грузией, Астраханской и Кавказской губерниями должны
были перейти полностью в непосредственное управление А. П. Ермолова.
Все кавказские чиновники, независимо от занимаемой ими должности,
103

лишались возможности самостоятельно обращаться в центральные
государственные учреждения. «Поставить министерства, - писал в «Записке»
А. П. Ермолов, - в сношение по всем частям с единым только мною».109
Кроме того, в соответствии с предложенным проектом, Сенат и
министерства теряли право давать отставку, отпуск или отзывать от должности
представителей кавказской администрации, находившихся в их подчинении,
без согласия главноуправляющего. Все новые постановления и
законоположения, касавшиеся территорий, попадавших в сферу его
административной деятельности, А. П. Ермолов просил предварительно согласовывать с
ним. Он резко ограничивал круг лиц, компетентных контролировать его
действия. Это право главноуправляющий оставлял после монарха за
правительствующим Сенатом и министрами. Ревизия в Кавказском крае могла
производиться только с его разрешения. Ермолов ставил также вопрос о
предоставлении ему возможности заключать контракты на суммы более 10
тысяч рублей «на правах, которые присвоены в действующей армии
главнокомандующему» .110
Таким образом, проект А. П. Ермолова был направлен на
концентрацию власти в руках главноуправляющего и против централистских
тенденций, получивших (хотя и слабое) развитие в системе управления Кавказом.
Проект А. П. Ермолова об управлении Кавказом изучался членами
Комитета министров.
Несмотря на то, что главноуправляющий, добиваясь для себя особых
полномочий, объяснял это «деловыми соображениями», в Петербурге
отнеслись к его просьбе однозначно. Министр внутренних дел и
управляющий Министерством юстиции в отзыве на записку А. П. Ермолова прямо
подчеркивал, что «цели оной (записки - 3. Б.) есть единоличное
управление, то есть предполагается вверить в самостоятельное управление
три губернии одному лицу, не ограничивая его существующими
узаконениями».111 Министр внутренних дел допускал подобное управление для
Грузии, в которой до присоединения к России «цари и вельможи,
обличенные царской доверенностью, управляли землею» и где
«единоличному управлению никто не удивится».112 Однако такое управление он
исключал в отношении Кавказской и Астраханской губерний, поскольку жители
этих районов, — писал министр, — «давно уже видят зарю цивилизации».113
Наделение А. П. Ермолова особыми полномочиями и отсутствие контроля
за его действиями со стороны высших и центральных учреждений могли,
по мнению министра, резко снизить ответственность главноуправляющего
перед правительством.
104

20 июля 1816 года после обсуждения «Записки» А. П. Ермолова на
заседании Комитета министров был издан указ Александра I, состоявший из
преамбулы и трех пунктов. В его общей части указывалось, что каждый
вступающий в должность главноуправляющего на Кавказе обязан
руководствоваться «теми правилами», которые были установлены для его
предшественников. Царское правительство категорически запретило Ермолову
самостоятельно предпринимать какие-либо меры, направленные на
изменение административной системы, сложившейся к этому времени на Кавказе.
В случае необходимости осуществления здесь преобразований
главноуправляющему предлагалось сделать «представление о том, что нужно
переменить» в высшие органы власти и ожидать их решения.114
Отклонение проекта, выдвинутого А. П. Ермоловым, не означало, что
царское правительство рассматривало систему управления Кавказским
краем как окончательно оформившуюся и отказалось от дальнейшего ее
приспособления к местным условиям.
В 1818 году оно провело сенаторскую ревизию на Кавказе. Ее
руководители, сенаторы Б. А. Гермес и Д. Б. Мертваго, завершив свою
работу, пришли к выводу о том, что необходимо перестроить управление на
Кавказской линии. В записке, составленной сенаторами, подчеркивалась
целесообразность дальнейшего приспособления кавказской
администрации к политической обстановке, складывавшейся на Кавказе.115 «Настоящее
ее (Кавказской губернии - 3. Б.) устройство, - писали Б. А. Гермес и
Д. Б. Мертваго, - ее положению и роду населения не свойственно».116
В связи с этим А. П. Ермолову было поручено составить
«предположение об удобнейшем и местным обстоятельствам того края более
сообразном управлении».117
В августе 1821 года записка А. П. Ермолова о реорганизации
административного управления была представлена в Государственный Совет, а
затем по распоряжению императора передана в Сибирский комитет118,
который недавно завершил работу над новым «Учреждением для управления
Сибирью» и был знаком со спецификой управления национальными
окраинами России. На наш взгляд, представляет интерес состав Сибирского
комитета. В него входили М. М. Сперанский, барон Б. Б. Кампенгаузен, граф
А. А. Аракчеев, граф Д. А. Гурьев, граф В. П. Кочубей и князь А. Н. Голицын.
Взяв за основу записку А. П. Ермолова, Сибирский комитет разработал два
проекта «Учреждения для управления Кавказской областью».119 Первый из
них не изменял существенно систему управления Кавказом и лишь вносил
определенность в обязанности административных учреждений. Второй
105

проект был составлен членами комитета по аналогии с «Учреждением для
управления Сибирью», с учетом местных особенностей Кавказского края.
Оба проекта летом 1822 года были отосланы А. П. Ермолову в Тифлис для
того, чтобы, ознакомившись с ними, главноуправляющий мог внести в них
свои замечания.
В это же время, хотя окончательный вариант проекта «Учреждения»
еще не был завершен, Правительствующий Сенат нашел возможным
опубликовать указ, включавший в себя общие положения изменения
кавказской административной системы. По указу 24 июля 1822 года120 Кавказская
губерния переименовывалась в область. Причиной переименования
явилось не только небольшое число жителей в губернии, на которое
указывали сенаторы Б. А. Гермес и Д. Б. Мертваго. Переименование Кавказской
губернии в область свидетельствовало, прежде всего, о признании
специфики в управлении ею, о неприемлемости применения общего положения
к управлению Северным Кавказом и необходимости составления для него
специального положения.
Количество уездов по указу сокращалось до четырех: Александровский
уезд упразднялся, и населенные пункты, ранее в него входившие,
теперь присоединялись к соседним уездам. Областным городом назначался
Ставрополь, который, по мнению сенаторов Б. А. Гермеса и Д. Б. Мертваго,
осуществлявших ревизию в Кавказском крае, был «единственным местом,
на город похожим».121 Вместо «гражданского губернатора» учреждалась
должность «начальника области», на которую назначался командующий
войсками на Кавказской линии. Кроме того, военным властям подчинялись
градская и земская полиции в Моздоке и Кизляре; они передавались в
ведомство комендантов. Этим устранялась, с точки зрения правительства,
неопределенность в административно-управленческих функциях военных
и гражданских властей.122 Горские («залинейные») народы правительство
оставляло в военном управлении. Судопроизводство дел гражданского
характера у горцев по-прежнему должно было осуществляться в
соответствии с нормами обычного права, однако рекомендовалось, «где это будет
удобно», назначать для наблюдения за разбором гражданских дел
российского чиновника. Существенные изменения были предусмотрены
правительством в отношении производства уголовных преступлений,
совершенных горскими жителями. Теперь моздокский Верхний пограничный суд,
который раньше занимался разбором уголовных дел, упразднялся, и они
передавались в военный суд.123
106

Таким образом, особое значение царизм придавал развитию
кавказской администрации в сторону усиления военных властей. Это в
значительной степени было вызвано обострением международной
обстановки на Ближнем и Среднем Востоке в период Восточного кризиса 20-х гг.
XIX века.124 Утверждение нового положения об управлении Северным
Кавказом произошло в ходе русско-иранской войны 1826-1828 гг., уже
после отставки А. П. Ермолова, когда главноуправляющим Кавказом стал
Иван Федорович Паскевич.
В 1827 году Николай I утвердил «Учреждение для управления
Кавказской областью».125 В основу его лег второй проект, разработанный
Сибирским комитетом и имевший немало общего с «Учреждением для
управления Сибирью».
Подвергая преобразованию управленческий аппарат Кавказской
области, российское правительство, как и раньше, оставалось приверженцем
его централизации. При этом усиливалась как роль
главноуправляющего, так и руководящая и контролирующая функция самого правительства.
Кроме того, очевидной продолжала оставаться тенденция к усилению и
расширению полномочий военных властей.
Кавказская область учреждалась в пределах бывшей Кавказской
губернии и состояла с Грузией в одном главном управлении.
Управления в области делились на четыре ступени: главное
управление, областное управление, окружное управление и волостное управление.
Главное управление находилось в Тифлисе, поэтому в
административном отношении Северный Кавказ управлялся из Грузии. Во главе
главного управления стоял главноуправляющий в Грузии, подчинявшийся
Правительствующему Сенату126 и наделенный административными,
хозяйственными, финансовыми и судебными полномочиями. В его обязанности
входило общее руководство деятельностью всех управлений и их контроль.
Главноуправляющему, как главнокомандующему подчинялись также все
российские войска, расположенные на Кавказе.127
Областное управление Кавказской области учреждалось в Ставрополе.
Его возглавлял начальник Кавказской области, который, как уже
отмечалось, являлся одновременно командующим войсками Кавказской линии.
Начальник области наделялся прерогативами дивизионного командира.
Он подчинялся непосредственно главноуправляющему. Основная
обязанность начальника состояла в том, чтобы обеспечить «внешнюю
безопасность» Кавказской области. В его ведомстве находились дела, касавшиеся
благоустройства живших на линии казаков и представителей кавказских
107

народов и учреждение карантинов. Часть «залинейных» инородцев» («по
усмотрению главноуправляющего») были определены в его управление.128
В их числе оказались народы Центрального Кавказа: осетины,
кабардинцы, ингуши и чеченцы. В связи с этим командующий на линии получал
право назначать для управления кавказскими жителями «специальных
начальников».
Кавказская область подразделялась на округи: Ставропольский,
Георгиевский, Кизлярский и Моздокский. Во главе каждого округа
стоял окружной начальник - военный чиновник, являвшийся комендантом
окружного города и подчинявшийся командующему на Кавказской линии.
Он должен был контролировать соблюдение карантинов в окружном
городе, а также проезд через территорию округа воинских команд и выдавать
местному населению Северного Кавказа подорожные паспорта («билеты»).
В его ведомстве находились также дела соседних округу горских народов.
Окружному начальнику как коменданту подчинялись воинские команды и
казаки округа.129
Реформа 1822-1827 гг. внесла определенную ясность в систему
управления нерусскими народами Северного Кавказа. В «Учреждении для
управления Кавказской областью» административному устройству
«внешних» (залинейных) и внутренних инородцев» посвящена седьмая глава.130
Интерес для нас представляет второй отдел этой главы, в котором
содержится информация об управлении «внешними инородцами»:
кабардинцами, осетинами, ингушами и чеченцами.131 Они, как и раньше, полностью
состояли в ведении линейных воинских командиров. Роль высших
инстанций исполняли начальник области (командующий Кавказской линией) и
главноуправляющий (главнокомандующий). Областные и окружные
управления не были включены в административную структуру, созданную
правительством для горцев.
В «Учреждении» имелись общие положения, касавшиеся горской
системы судопроизводства. В нем подтверждалось право военного суда,
закрепленное еще в 1822 году указом Александра I, осуществлять
производство уголовных преступлений, совершенных северокавказскими народами.
Однако «Учреждение» запрещало администрации вмешиваться в разбор
гражданских дел; вмешательство допускалось лишь в том случае, если
тяжущиеся стороны обращались к российским властям - «линейному
начальству» - с просьбой о посредничестве. В нем предписывалось в «исковых
делах и других неудовольствиях» между «инородцами» предоставлять им
право «разбираться на основании древних обычаев».132 Дальнейшее рас-
108

смотрение дел такого рода в окружном или областном судах не
осуществлялось.
Сибирским комитетом были предусмотрены меры, направленные на
дальнейшее закрепление и развитие царской администрации среди
горского населения. В качестве основных мероприятий они предлагали,
во-первых, переселить всех желающих на внутреннюю сторону Кавказской
линии, в пределы области, и, во-вторых, постепенно усовершенствовать и
приспособить к местным условиям российские управленческие
институты. Переселение кавказских народов в Кавказскую область возлагалось
на главнокомандующего, он же должен был давать разрешение горцам на
переселение. Что касается адаптации аппарата управления горскими
народами к условиям Кавказа, то здесь авторы «Учреждения» предлагали, как
пробную меру, установить среди «залинейных» народов местные
полицейские органы; полиция, по мнению Сибирского комитета, могла состоять
из воинской стражи. Смысл этих мероприятий заключался в том, чтобы
Кавказская линия перестала играть роль границы между Кавказской
областью и территориями, занимаемыми горским населением, и приобрела
характер «временного учреждения».
Согласно высочайшему указу от 6 февраля 1827 года, данному
императором Сенату, «Учреждение для управления Кавказской области» должно
было пройти трехгодичное испытание «удобности оного с тем, чтобы по
окончании сего срока, были представлены Е. В. замечания, кои опыт
укажет, для нужных по оным исправления».133
Итак, период становления системы управления на Северном Кавказе
охватывает конец XVIII - первую треть XIX вв. Начав с установления
управленческого аппарата в Предкавказье, царское правительство
постепенно захватило в сферу своего административного влияния народы
Центрального Кавказа. При этом на первом этапе общее административное
устройство Северного Кавказа являлось формально таким же, как в
центральных губерниях России (наместничество, губерния); однако именно в
это время начинает формироваться система специфических
административных и судебных учреждений для управления горскими народами
(родовые суды и расправы, Верхний пограничный суд и др.).
После окончания русско-турецкой и русско-иранской войн и
завершения военных действий в Западной Европе Россия активизировала свою
политику на Кавказе. На третье десятилетие XIX века приходится
интенсивное административное освоение Северного Кавказа и оформление
существовавшего здесь аппарата управления. Особое значение для этого
109

имело составленное Сибирским комитетом и утвержденное в 1827 году
«Учреждение для управления Кавказской областью», в котором
излагались структура административной системы, полномочия установленных на
Северном Кавказе управленческих институтов, намечались направления
дальнейшего развития администрации у народов Центрального Кавказа.
Сложные внешнеполитические сношения России с Турцией и Ираном,
сохранявшиеся во втором и третьем десятилетиях XIX века, и военная
обстановка на Северном Кавказе определили основные тенденции в развитии
системы управления Северным Кавказом. С изданием «Учреждения»
военные власти были наделены также функциями гражданской
администрации. Таким способом были решены следующие задачи: во-первых,
исключались конфликты между военными и гражданскими властями, во-вторых,
неизмеримо расширялись полномочия военных властей, в-третьих,
усиливалась общая централизация управления Кавказом.
§2. ПРОЕКТЫ АДМИНИСТРАТИВНОГО РАЗВИТИЯ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
И ЗАКАВКАЗЬЯ. РЕФОРМА П. В. ГАНА
Завершение военных действий в Закавказье и заключение Россией
Туркманчайского (1828 г.) и Адрианопольского (1829 г.) мирных
договоров с Ираном и Турцией привели к юридическому закреплению за
Россией Эриванского и Нахичеванского ханств. Присоединение новых
территорий и стабилизация обстановки в Закавказье позволили
российскому правительству приступить к организации управления в недавно
приобретенных районах, а также к пересмотру всей системы управления
Кавказским краем.
Конец 20-х - начало 40-х годов XIX века - период активного
обсуждения путей дальнейшего административного развития Северного Кавказа
и Закавказья и смелых экспериментов российских реформаторов в этой
сфере.
В 1827 году А. П. Ермолова, занимавшего пост командира Отдельного
Кавказского Корпуса и главноуправляющего Кавказом, сменил Иван
Федорович Паскевич. В отличие от своего предшественника,
выступавшего за поэтапное введение российской администрации на Кавказе,
И. Ф. Паскевич считал целесообразным немедленное установление
российской системы управления без учета местных реалий. В правильности
избранного им курса он пытался убедить и императора134. Главноуправляющий
110

писал царю: «Чем больше я вхожу в познание сих народов, тем более
удостоверяюсь, что направление политики и отношений наших к ним были
ошибочны»135. «Надлежит, - продолжал он, - прежде всего, стараться
приблизить народ к общему духу россиян. Что же может распространить
решительное влияние на их характер как не правление!» 136
Необходимость административного устройства Кавказа осознавали
многие. В. А. Потто указывал на огромное количество разнообразных
проектов, которыми было завалено Военное министерство137. Одни, например,
предлагали действовать против горцев, продвигаясь не с равнины к горам,
а, напротив, с гор к плоскостям, строить в горах крепости и устанавливать
наблюдательные посты. Другие советовали покорять горцев не оружием, а
просвещением, торговлей, водворением среди них роскоши и даже
пьянства138. Были предложения учредить лицей или кадетский корпус, в
котором воспитывались бы черкесские юноши вместе с детьми черноморских
казаков. Некоторые шли еще дальше и предлагали «смягчить» нрав горцев,
приобщив их к «музыке посредством открытия музыкальных школ». Все
перечисленные проекты Военное министерство отправляло в Тифлис «на
рассмотрение». Там их читали и после короткого отрицательного ответа
сдавали в архив139.
В противоположность планам «культурного» покорения горцев проект
И. Ф. Паскевича основывался исключительно на силе оружия. На Северном
Кавказе введение нового военно-административного деления — Левый
фланг, Правый фланг, Центр и Владикавказское комендантское управление
- свидетельствовало о превращении этой части Кавказа в объект военных
действий140. По его мнению, гражданскому устройству должны были
предшествовать военные экспедиции, которые привели бы местное население к
покорности и сделали бы возможным дальнейшее административное
строительство. Главнокомандующий собирался воспользоваться пребыванием
на Кавказе двух дивизий, не отправленных на турецкий фронт, и
«произвести разом единовременное движение против всех горских племен»141.
Этим маневром И. Ф. Паскевич рассчитывал «быстро и без особого
труда» завладеть всеми важнейшими пунктами в горах, прочно утвердиться в
предгорьях и, таким образом, отняв «у неприятеля» возможность получать
провиант, вынудить его к покорности142. В сущности, это был план,
которого придерживался А. П. Ермолов в течение всего своего управления. По
меткому замечанию В. А. Потто, то, чего достиг А. П. Ермолов упорным
трудом, продвигаясь шаг за шагом, И. Ф. Паскевич собирался осуществить
одним стремительным натиском143.
111

В записке на имя Николая I фельдмаршал И. Ф. Паскевич предложил
два плана покорения горцев144. Первый состоял в том, чтобы «войдя
стремительно в горы, пройти оные во всех направлениях»145. Главнокомандующий,
однако, понимал, что такой «генеральный разгром» мог произвести
впечатление, но не дал бы серьезных результатов. Он считал, что горцы, не
имевшие, «ни богатых селений..., ни даже прочных жилищ», скорее всего
«будут оставлять одно место за другим, угоняя скот вместе с семействами
в отдаленные горные ущелья». «В такой войне, — писал И. Ф. Паскевич
императору, - гоняясь за бегущим и скрывающимся неприятелем, не может
быть большой потери убитыми и ранеными; но могут войска утомиться и,
не имея твердых пунктов соединения, ни коммуникаций верных, должны
будут возвратиться без успеха»146. Второй план заключался в том, чтобы,
войдя в горы, занять выгодные пункты, построить укрепления и установить
безопасные коммуникации. «Таким образом, - отмечал И. Ф. Паскевич,
- подаваясь вперед с осмотрительностью и покоряя одну область после
другой, завоевание горцев будет, хотя медленное, но вернее и
благонадежнее»147. Объединив оба эти плана, фельдмаршал рассчитывал
использовать их в зависимости от обстоятельств. В итоге, запланированные на
1830 год широкомасштабные действия окончились несколькими частными
экспедициями: генералы И.Н. Абхазов и П. Я. Ренненкамф были
направлены в Ингушетию, Северную и Южную Осетии, генерал К. Ф. Гессе - в
Абхазию, генерал-лейтенант барон Розен послан в Дагестан148. Дальнейшие
действия против горцев переносились на весну 1831 года. Но они так и не
состоялись. Причиной этому послужил не только отъезд И.Ф. Паскевича.
Взгляды главнокомандующего на ведение войны на Кавказе к этому
времени значительно изменились. Покидая Кавказ, он оставил своим
преемникам инструкции, в которых рекомендовал держаться преимущественно
пассивной обороны149.
Иной характер в этот же период носила политика И.Ф. Паскевича
в Закавказье. Заключенный 2 сентября 1829 г. Адрианопольский мир с
Турцией, закрепив за Россией Анапу, Поти, Гурию, Ахалцихский пашалык,
содействовал укреплению военно-стратегического положения в регионе
и стабилизировал границы закавказских владений. Наступившая полоса
мирного развития создавала условия для обращения к важной проблеме -
организации управления в Закавказье, включения в общую систему
управления Кавказом новых присоединенных к России территорий.
24 апреля 1830 г. И. Ф. Паскевич обратился с рапортом к царю о
положении дел на Кавказе,150 в котором предлагал повсеместно ввести общегу-
112

бернское учреждение и российское законодательство, создать единое
административное управление. Техническую разработку проекта будущего
устройства предполагалось осуществить при содействии
сенаторов-ревизоров Е. И. Мечникова и П. И. Кутайсова, прибывавших в регион. В
отчетах сенаторов П. И. Кутайсова и Е.И. Мечникова за 1830 год отмечалось:
«...полученные сведения ясно и убедительно открывают, что управление
Грузией изменялось при каждом почти главноуправляющем, смотря по
образу его мнения о делах или по характеру, более или менее
властолюбивому... Законы, на коих основываются здесь по всем делам решения, - суть:
российские, царя Вахтанга, армянские, греческие, а в мусульманских
провинциях велено следовать и поступать, как было при ханах. Сими законами
руководствуются не только в делах частных, но в делах, с казенным
интересом сопряженных... Все здесь изложенное прямо показывает, что едва ли
есть пример подобного хаоса и в самых неблагоустроенных государствах»151.
Сенаторы считали, что такое положение дел должно быть немедленно
исправлено путем учреждения такого же порядка, какой существует в России.
Средством достижения поставленной цели П. И. Кутайсов и Е. И. Мечников
считали заселение Кавказа русскими колонистами, раздачу имений в
собственность русским чиновникам и укрепление дворянского сословия152. Все
эти меры должны были привести к русификации края и
политико-административной привязке его к России. Вскоре, 11 мая 1830 г., доклад о
преобразовании системы управления Кавказским краем, составленный сенаторами,
Николаю I представил военный министр А. И. Чернышев. Идея
русификации нашла в его лице полную поддержку: «Через одно только установление
повсеместного единообразия и введение благодетельных российских
законов Закавказский край может слиться с общим составом империи не только
способом своего управления, но и чувствами приверженности..., чрез что
отвратятся все неудобства, беспорядки и произвольные действия, доселе
встречаемые в оном по гражданскому управлению»153. В основе поддержки
военным министром проекта лежала надежда на скорое решение военных
задач в Закавказье и, как следствие, объединение всего Кавказа в единое
управление. В политическом отношении реформа, по его мнению,
способствовала бы «успешному надзору» властей над гражданской жизнью.
Территориальное деление Кавказа (прежде всего Закавказья) по
географическому принципу признавалось верным. Единственным препятствием
на пути нового устройства А. И. Чернышев считал незнание местным
населением русского языка, что, как ему казалось, могло затруднить
применение российского законодательства. Из сложившейся ситуации военный
113

министр видел два выхода: «либо издать свод законов на местных языках,
либо назначить чиновников, знающих языки»154. Первое по
«значительности издержек» признавалось неудобным, а второе - «затруднительным».
А. И. Чернышев выступил с предложением представить проект на
рассмотрение главам ведомств, имевшим непосредственные интересы в регионе.
Мнения министров, И. Ф. Паскевича и сенаторов намечалось заслушать в
Комитете министров. 18 мая 1830 г., приняв к сведению итоги обсуждения,
Николай I приказал сенаторам, доложившим об «открытых ими
неустройствах», обдумать предложение И. Ф. Паскевича при «личном совещании»155.
28 апреля 1831 г. фельдмаршал сообщил царю о подготовке
сенаторами П. И. Кутайсовым и Е.И. Мечниковым проекта о преобразовании
управления. В основе управленческой схемы лежали три основных
элемента: 1) «Верховное правительство», 2) устройство в Закавказье двух
губерний (христианской и мусульманской) и 3) уездное деление156. Образование
«Верховного правительства» обосновывалось необходимостью
централизации власти в крае для эффективности надзора за присутственными
местами, разгрузки высших правительственных ведомств от кавказских
дел и преодоления сложностей, связанных с удаленностью региона от
Петербурга. Высший орган планировался из присутствия, канцелярии и
обер-прокурорской части. Во главе его стоял президент
(главноуправляющий), являвшийся «государственным наместником». Членами Верховного
правительства были также вице-президент, тифлисский военный
губернатор, пять высокопоставленных служащих. В ведение верховного правления
передавались гражданские дела. Обер-прокурор обладал «объясняющим
голосом» закона.
22 мая 1831г. проект поступил на рассмотрение в Государственный
совет. Департамент законов, найдя его содержание «трудным и обширным»,
не спешил с обсуждением157. К отсрочке слияния кавказской
административной системы с общероссийской привела также смена
главноуправляющего на Кавказе. Преемник И. Ф. Паскевича отвергал идею введения
гражданского управления на Кавказе.
Весной 1831 г. И. Ф. Паскевич по распоряжению Николая I был отозван
из Кавказского края и назначен главнокомандующим армией в Польше.
Исполнение обязанностей главнокомандующего на Кавказе временно
возлагалось на генерал-адъютанта Никиту Петровича Панкратьева. На
период правления последнего, до приезда в Тифлис нового
главноуправляющего, И. Ф. Паскевичем была подготовлена и направлена в Петербург
Записка «О порядке управления Кавказской областью и Закавказьем в от-
114

сутствие главноуправляющего Грузией»158. Основная идея, изложенная в
записке, состояла в подчинении Н. Ф. Панкратьеву военной
администрации. Управляющему гражданской частью в Закавказье предоставлялись
«власть и права» генерал-губернаторов «по существующим
узаконениям»159. Гражданская администрация северокавказского региона по всем
вопросам должна была обращаться непосредственно в российские высшие
и центральные учреждения - «при отделении гражданского управления
Кавказской области и Астраханской губернии особо от ныне
существующего управления Главноуправляющего в Грузии». И. Ф. Паскевич
устанавливал субординацию кавказских администраторов, высших и центральных
учреждений Петербурга на переходный период. «Начальник Кавказской
области и Черномории и Астраханский военный губернатор, управляя
вверяемою им ныне отдельно гражданской частью, подчиняются Сенату и
прочим высшим местам и лицам; порядок и степень подчинения их
определяются общими положениями. Представления Сенату и отношения с
министрами они делают прямо от себя»160. Финансирование Кавказской
области, производившееся ранее через главноуправляющего в Грузии,
теперь осуществлялось напрямую. Особые распоряжения были сделаны
И.Ф. Паскевичем в отношении дел, находившихся в канцелярии
главноуправляющего в Тифлисе и «не получивших окончательного
решения»161. Все они возвращались для завершения в канцелярии начальника
Кавказской области и Астраханского военного губернатора.
Записка - проект И. Ф. Паскевича по поручению императора была
представлена управляющим главным штабом е. и. в. генерал-адъютантом
графом Гуревичем в Комитет министров и одобрена 26 мая 1831 года.
Временное «положение» действовало на Кавказе до 13 сентября
1831 года, до назначения в Грузию командира Литовского пехотного
корпуса генерала от инфантерии барона Григория Владимировича Розена162.
Одним из первых его распоряжений после прибытия в Тифлис было
изъятие Астраханской губернии из юрисдикции главноуправляющего в
Грузии и подчинение ее по гражданской части непосредственно Сенату
и министерствам, а по военной - общим правилам, составленным для
российских генерал-губернаторов163. Целесообразность этой меры
являлась очевидной. Астраханская губерния, из политических соображений
включенная еще в конце XVIII века в состав Кавказского наместничества,
всегда управлялась по общероссийским правилам, предназначенным для
внутренних губерний. Расширение владений России на Кавказе в начале
третьего десятилетия XIX в. делало управление из Тифлиса Астраханской
115

губернией бессмысленным и, кроме того, обременительным. Сужение же
пределов территории, подчиненной барону Г. В. Розену, давало ему
возможность «всецело заняться обширным Кавказским краем»164.
Важное значение правительство по-прежнему придавало
укреплению Кавказской линии. 2-го октября 1832 г. на имя главноуправляющего
Г. В. Розена военным министром А. И. Чернышевым было направлено
отношение, в котором излагалось мнение императора об устройстве укреплений
на Кавказской линии. «Государю императору, - писал военный министр,
- благоугодно, дабы оборона Кавказской линии сохранила разделение на
три части, - Правый фланг, Центр, Левый фланг и четвертый участок,
образуемый Черномориею, сходно с разделением, бывшим во время
командования Отдельным Кавказским Корпусом графа Паскевича»165. Каждый из
отделов находился в ведении особого генерала; на них ложилась «прямая
обязанность ближайшей защиты и охранения вверенных им частей»166. В
соответствии с указанным документом были четко обозначены границы
внутри Кавказской линии. Черноморская линия простиралась от
крепостей Геленджик и Анапа вверх по Кубани до границы Кавказской
области. Командование этим участком поручалось генерал-майору Сильвестру
Сигизмундовичу Малиновскому. Правый фланг включал в себя территорию
от Черномории до Хумаринского укрепления по р. Кубань. Руководство им
было поручено генерал-майору князю Федору Александровичу Бековичу-
Черкасскому. Центральную часть линии, возглавляемую генерал-майором
Петром Николаевичем Фроловым, составили земли между Хумаринским и
Ардонским укреплениями. Центр, в свою очередь, делился на два участка:
Кисловодскую и Кабардинскую линии.
В Левый фланг входило пространство от Назрановского
укрепления до Каспийского моря. Командующим флангом был назначен
генерал-майор Александр Захарьевич Горихвостов. Что касается управления
Владикавказского коменданта, в ведении которого находились Военно-
Грузинская дорога, Осетия и Ингушетия («пространство со стороны
Кавказской линии, между Ардонским и Назрановским укреплениями, а
со стороны Грузии ограничивающееся Кобинским постом»), то оно
объявлялось «особенным участком» под командованием генерал-майора И. С.
(Иван Альбрехт Стефан) Оранского167.
Общее командование Кавказской линией поручалось
генерал-лейтенанту Алексею Александровичу Вельяминову, сменившему генерала от
кавалерии Геогрия Арсентьевича Эмануеля, раненного в сражении при
116

Окташ-Ахчи в августе 1831 года168. Командующий Кавказской линией
одновременно исполнял обязанности начальника Кавказской области.
В годы правления В. Г. Розена прекращаются попытки установить
гражданскую форму правления среди народов Кавказа. В исторической
литературе барона Розена характеризуют как правителя, хорошо
знакомого с нравами и обычаями населения Кавказа, понимавшего
необходимость сохранения местных судов, основанных на обычном праве и
выступавшего против радикальной ломки системы управления в крае169. На
самом же деле в основе действий нового главноуправляющего лежало не
только глубокое знание жизни горцев Кавказа, но, прежде всего,
приверженность к военно-административной системе управления. Считая ее
более эффективной и экономичной, В. Г. Розен упразднил гражданские
институты, учрежденные И. Ф. Паскевичем для местного населения, и
повсеместно ввел систему приставства.170 В 1836 году в одном из
отчетов он предлагал: «все покорные нам народы, обитающие вне Кавказской
линии, а также народы, кочующие в Кавказской области, оставить под
управлением особых приставов, начальника Кавказской области, под
главным начальством главноуправляющего в Грузии»171. Особенно ярко
позиция В. Г. Розена нашла отражение в его проекте о преобразованиях
в Кавказской области. Ссылаясь на то, что «Учреждение для управления
Кавказской областью» 1827 года после «трехгодичного
испытательного срока» должно было пересматриваться в соответствии с
замечаниями кавказской администрации, главноуправляющий предлагал большую
часть населения Кавказской области перевести в казачье сословие и
уничтожив таким образом «гражданское управление, бесполезное для края и
тягостное для казны, учредить одно общее военное в целой области»172.
В. Г. Розен собирался обратить в казачье сословие как русских
поселенцев, так и «армян, грузин, католиков, осетин, черкесов... и другого
звания людей, показанных по ведомости»173. Такая перекройка сословной и
этнической структуры Кавказской области, кроме «сохранения огромных
сумм для казны», по его мнению, имела бы «благоприятные
политические следствия», «ибо когда горцам сделается известным, что все жители
принадлежат к военному сословию, исправно вооружены, они (горцы)
сделаются более миролюбивыми».174
В. Г. Розен отвергал введение российского гражданского управления
не только у народов Северного Кавказа, но и в Закавказье и ходатайствовал
«об оставлении на время по крайней мере в некоторых областях военного
управления».175 Возможность изложить свою точку зрения по этому вопро-
117

су главноуправляющий получил после обращения к нему Государственного
совета с предложением составить предварительное заключение по проекту
И. Ф. Паскевича и сенаторов П. И. Кутайсова и Е. И. Мечникова.176
Государственный совет, приняв во внимание мнение баронаВ. Г. Розена,
а также сомнения Департамента законов о целесообразности
повсеместного ввода гражданского управления, постановил создать Комитет из четырех
министров (военного, финансового, внутренних дел и юстиции) для
составления положения об управлении Закавказьем. 11 июня 1833 года государь
утвердил журнал Государственного совета с предоставлением прав
«старшего члена» Комитета военному министру177. Назначение А. И. Чернышева
председателем «Комитета об устройстве Закавказского края» (Закавказского
Комитета) указывало на важное стратегическое положение региона и
значение, придаваемое реформе.
12 декабря 1833 года сенатор П. И. Кутайсов обратился к
председателю Комитета с негласной запиской об ускорении преобразования
управления Закавказьем. На заседании 25 января 1834 года члены Комитета
согласовали общие начала, на которых предполагалась организация
управления Закавказским краем. Решено было эту часть страны именовать
«Закавказской Россией». В ноябре 1834 года Комитет рассмотрел «Дело о
преобразовании управления Закавказьем»178 и счел власть
главноуправляющего края по гражданской части неопределенной. Неприемлемой
признавалась и идея образования Верховного правительства Закавказья, как
органа, слабо зависящего от правительства России. Комитет отметил также
нежелательность соединения в лице главноуправляющего края
полномочий президента и судьи с правом самостоятельного решения значительного
круга вопросов. Предложение И. Ф. Паскевича и сенаторов о разделении
региона на две губернии - христианскую (10 уездов, включавших в основном
Грузию) и мусульманскую (8 уездов - Азербайджан и восточная Армения)
признавалось возможным, а стремление к повсеместному вводу
«российского управления» положительным. При этом члены Комитета
подчеркивали необходимость сохранения специфических форм управления: «По
трудности сообщений с сими областями и потому, что они заключают в себе
племена, не признающие подданства нашего и еще беспокойные, Главному
управлению тамошнему и Центральному суду относительно власти в
решении надлежит иметь вид учреждений, более свойственных отдаленной
колонии, нежели внутренней области государства»179. Предлагаемый
характер управления члены Комитета объясняли желанием приспособить
создаваемые государственные структуры к «характеру местных народов».
Грузины, имеретинцы, мингрельцы и армяне признавались единоверными
118

и дружественными России, «оседлые татары» - годными к «гражданскому
общежитию», а горцы - «враждебными к порядку»180.
Проект правил нового устройства был представлен Комитетом на
рассмотрение в Государственный совет и царю. 22 февраля 1835 года Николай
I предписал членам Комитета и барону В. Г. Розену присутствовать при
обсуждении проекта в Департаменте законов Государственного совета.
В марте 1835 года главноуправляющий прибыл в Петербург181. На
заседании Государственного совета В. Г. Розен представил «Отчет управления
Кавказским краем по частям военной и гражданской с 1832 по 1835 год»,
а также специально подготовленный им «Очерк Кавказского края»182.
Последний содержал историко-политический обзор всего кавказского
региона и должен был убедить высшие органы власти России и, прежде
всего, императора в верности избранного административного курса. Для
исследователя вышеназванные источники имеют огромное значение, т.к.
охватывают территорию от Предкавказья до Закавказья. Отмечая, что
каждый из народов, населявших Кавказский край, имел свои отличительные
нравственные и политические черты, главноуправляющий делил Кавказ
«на три разряда».183 К первому разряду автор относил Кавказскую область
и земли войска Черноморского. «Край сей, - писал он, - может
называться совершенно русским,...внутреннее управление его зависит вполне от
воли правительства».184 Жители Кавказской области, находившиеся «под
гражданским, а частью под военно-гражданским управлением», также
подразделялись на три группы: русские переселенцы - «обыватели всех
состояний» и помещичьи крестьяне, управление которыми строилось на
основании общих положений о гражданском устройстве; во вторую
группу входили военные поселяне, представленные линейным казачеством,
имевшие военно-гражданское управление. Обе эти категории людей, по
мнению барона В. Г Розена, были готовы к любым изменениям в
административном аппарате. Сложнее ситуация обстояла с последней группой
- «иноверцами, коренными обитателями» Кавказской области и «мирными
племенами, разновременно покоренными силою оружия» и населявшими
северо-восточные и западные скаты Кавказских гор и «равнины к ним
прилежащие»185. Введение среди них российских государственных
учреждений признавалось неприемлемым. Как указывал В. Г. Розен, «в нынешнем
настоящем быту» кавказских народов «нейдет наша гражданственность».
Результативным он считал создание военно-административной системы,
«приноровленной в возможных случаях» к российскому устройству, но
действующей «сообразно обстоятельствам и обычаям их».186
119

Во второй разряд входили Закавказские земли. Население Закавказья
подразделялось на две группы в соответствии с исповедуемой религией. К
народам «оседлым и исповедующим христианскую веру» относились
грузины, имеретинцы, гурийцы и армяне. Устанавливая в Грузии, Имеретии,
Гурии и Армении административные учреждения, В. Г. Розен
рекомендовал учитывать особенности, присущие жителям каждой из них. Так,
гурийцы должны были иметь специальное военно-гражданское управление,
учитывавшее их обычаи и традиции, поскольку территориально примыкали к
Турции, в которой проживали их родственники и соплеменники. Такую же
систему управления предлагалось ввести в Армении, недавно вошедшей в
состав России. «Для Армянской области, - писал В. Г. Розен, -
коллегиальное правление по предписанным формам еще неудобно; ибо если
областной начальник по их жалобам и просьбам не давал им скорого решения,
предоставляя сие рассуждению Правления, то он тем самым терял власть
и влияние на них, что в пограничном крае весьма вредно»187. Наиболее
возможным установление управленческих институтов, близких к
общероссийским, но с учетом национальных особенностей признавалось в Грузии.
В мусульманских провинциях главноуправляющий допускал только
военное управление. «Соседство Персии и их связи с единоверными
обитателями... дают их умам вредное направление, и мы еще не можем
надеяться на их верность».188
Третий разряд составили горские народы, обитавшие на северных и
южных склонах Кавказских гор. И этот разряд традиционно был поделен на
три «подразделения». В первое вошли мингрельцы, абхазцы, сванеты, ели-
су йцы, казикумыкцы, мехтулинцы и подвластные Шамхала Тарковского.
Второе подразделение включало в себя «общества», покорные России, «с
большим или меньшим влиянием на их внутреннее управление».189 Третью
группу составили все вообще непокорные племена», «из коих многие
известны токмо по названиям».190 Для народов последнего третьего
разряда наиболее приемлемой признавалась система приставства.191 Чтобы
постепенно подготовить горцев к российской гражданственности, барон
В. Г. Розен считал особенно важным приобщение их к христианской
религии, образованию и оказание горским народам медицинской помощи.
Определенные действия в этом направлении были им предприняты. В
частности, в 1833 году к назрановским ингушам для обращения их из «му-
сульмано-язычества» в христианскую веру посланы были проповедники, в
крепости Владикавказ планировалось открытие училища «для детей
ближайших горцев»; служащим карантинов приказывалось «оказывать горцам
всякое медицинское пособие».192
120

Основная идея, изложенная в «Очерке», сводилась к тому, что в
организации управления Кавказом, пестром в политическом,
социально-экономическом и культурном отношениях, необходимо применение
различных форм управления. Кавказские народы, - писал В. Г. Розен, - «не могут
быть подведены под одну черту, под одни формы общего управления. Здесь
одни народы представляют первобытное состояние, другие сделали
только шаг к азиатской гражданственности под влиянием персиян и турков, а
в третьих, оная только начала развиваться под благотворным скипетром
в. и. в.»193. Одной из главных задач в системе управления Кавказом являлась
централизация всей власти в руках главноуправляющего. «Я, - утверждал
главнокомандующий, - смею полагать также, что во всем Кавказском крае,
необходимо теперь не единство в учреждениях, но единство во власти, в
которой должно сосредотачиваться все управление, а, равно, и почти во
всех провинциях, нужна неразделенность управления военного с
гражданским в лице местного начальства»194.
«Очерк Кавказского края» вместе с «Отчетом» за 1832-1835 гг. были
представлены Николаю I. Государь, внимательно изучив их, выразил
«совершенное благоволение» В. Г. Розену за управление Кавказским краем и
командование Отдельным Кавказским корпусом.
Участвуя в заседаниях Государственного совета по вопросу об
управлении Кавказом и не разделяя многих положений, изложенных в проекте
Комитета об устройстве Закавказского края, В. Г. Розен подал «особое
мнение» в Департамент законов. 9 мая 1835 года Департамент принял
заключение по проекту: учредить в Закавказье Главное управление и Главный
суд на началах, предложенных Комитетом; образовать две губернии с
учетом географического фактора, эффективности надзора и «сходства
племен»; в отдельных случаях допустить существование областей по
примеру Сибири; сохранить исторические наименования различных частей
региона - так, как они имелись в официальном титуле императора;
допустить представителей коренных народов к службе в правительственных
учреждениях первой степени. Общее собрание Государственного совета
утвердило заключение Департамента законов 15 мая 1835 г. Оно
поручило Закавказскому Комитету завершить разработку положения о Главном
управлении и Главном суде, а главноуправляющему Кавказом представить
проект состава областных, уездных или окружных территориальных
единиц. Итогом работы ожидался проект, который бы учитывал мнение как
сторонников русификации системы управления, так и тех, кто выступал
за постепенный ввод губернского учреждения. После двухлетних дебатов,
121

в феврале 1837 года, Государственный совет принял решение прекратить
дальнейшее обсуждение дела, сославшись на то, что барон В. Г. Розен так и
не представил свою часть проекта.
Разработанные Комитетом проекты не были утверждены. Причиной
этому стали многочисленные замечания по проектам главноуправляющего
В. Г. Розена. Составленный В. Г. Розеном проект управления Армянской
областью во многих пунктах противоречил проектам Закавказского Комитета,
в частности, в вопросе о том, какое должно быть управление в Закавказье
- военное или гражданское.195
Государственный совет признал необходимым «начать дело сначала».
С этой целью 17 марта 1837 г. он принял решение послать на Кавказ
специальную комиссию для подготовки окончательного проекта управления
краем. Комитет во главе с А. И. Чернышевым должен был составить
инструкцию для кавказской комиссии и осуществлять надзор над ее
деятельностью. В тот же день царский указ Правительствующему Сенату узаконил
существование комиссии196.
30 марта 1837 года Закавказский Комитет составил «Моменты для
инструкции Закавказской комиссии». Комиссии поручалось, не рассматривая
местные законы, финансы и таможенную систему, составить «одну форму
нового устройства»197. Предписывалось сосредоточить внимание на
разработке трех ступеней управления: главном, среднем (губернские и
областные присутствия) и низшем (уездном). В Грузии Комитет рекомендовал
ввести губернское учреждение, в Имеретии и Армении - «сокращенное
управление», а в мусульманских провинциях - «более муниципального»
(городового) с применением «азиатских обычаев» под руководством
российских служащих. Комитет советовал комиссии избегать большого
количества территориальных единиц, увеличения числа чиновников и
затягивания деятельности. На содержание комиссии выделялось 175200 руб.
серебром198. «Моменты» были преобразованы в инструкцию. В соответствии с
последней комиссия во всех своих действиях подчинялась Закавказскому
Комитету, ей также предписывалось не вмешиваться в деятельность
главы кавказской администрации. При подготовке «Положения» комиссия
в случае необходимости имела право запрашивать различную
информацию через главноуправляющего, в том числе и составленный им проект.
В. Г. Розен фактически отстранялся от участия в подготовке реорганизации
управления Кавказом.
Долго искали человека, способного возглавить комиссию. По
предложению министра юстиции Д. Н. Блудова и князя А. И. Чернышева, вы-
122

бор пал на 40-летнего сенатора Павла Васильевича Гана. 4 апреля 1837 г.
вышел указ о назначении его председателем комиссии. Членами комиссии
стали представители от четырех ведомств: военного - М.П. Вронченко,
юстиции - Н. А. Нефедьев; Министерство внутренних дел вначале
представлял О. И. Квист, позже его заменил Чичагов. Правителем дел был
определен С. Легкобытов199. Все участники комиссии являлись
высококвалифицированными специалистами. Барон П. В. Ган имел опыт управления
Курляндской губернией, являлся членом Совета Министерства внутренних
дел. Полковник Генерального штаба М.П. Вронченко в 1834-1835 гг.
выполнял специальное поручение в Малой Азии, был знаком с
военно-стратегическим положением Кавказа. Надворный советник Н. А. Нефедьев
исполнял обязанности Астраханского губернского прокурора, Чичагов был
чиновником четвертого класса Министерства внутренних дел. В комиссию
включены были также два чиновника от финансового ведомства.200
В начале июня комиссия прибыла в Тифлис и 25 июня 1837 года
приступила к деятельности. Несмотря на то, что еще в апреле барон В. Г. Розен
был отстранен Николаем I от «составления подробных положений о
губернском и уездном управлении Закавказьем»,201 П. В. Ган, как
председатель комиссии, потребовал от главноуправляющего представления
полного проекта. 28 августа 1837 года В. Г. Розен направил в комиссию
«Предположения о разделении Закавказского края» и копию «Очерка
Кавказского края», составленного им прежде.202 Ознакомившись с
документами, П. В. Ган остался недоволен «Предложениями» и сообщил в
Комитет о неразработанности проекта. Интересна характеристика,
которую дает сенатору Гану в своих мемуарах граф М.А. Корф. Последний
был уверен, что поручение, возложенное на барона Гана, не
соответствовало его способностям. «Учившись в Германии и служив исключительно
по дипломатической части в Остзейском крае, он был несведущ в русских
законах; самый язык наш он знал очень несовершенно и был более
способен к деятельности придворной... нежели к законодательной или
административной».203 Без симпатий к председателю Кавказской комиссии
относился и историк В.Н. Иваненко - автор «Гражданского управления
Закавказьем». По его мнению, «прибыв в край, пестрящий чрезвычайным
разнообразием местности, племен и их исторического прошлого, П. В. Ган
тотчас же убедился, что изучать особенности и нужды туземцев будет
делом для него неподходящим, и потому решил немедленно приступить к
составлению самого проекта по готовым образцам, имевшимся в его
портфеле. .., и пользуясь текстом свода законов».204
123

Неудивительно, что между сенатором Ганом и главноуправляющим,
придерживавшихся разных взглядов, сложились непростые отношения.
Председатель Комиссии избрал весьма своеобразный способ убеждения
противника. Он затеял своего рода «сенаторскую ревизию», выслушивая и
разбирая жалобы на распоряжения местных властей.205
В конце сентября - начале октября 1837 года Николай I посетил
Тифлис. Из Имеретии, Армянской области и Грузии на имя царя
поступило более 1590 прошений, жалоб и обращений. Часть прошений
инспирировали лица, близкие к П. В. Гану. Воспользовавшись ситуацией, барон
П. В. Ган в присутствии В. Г. Розена доложил Николаю I о беспорядках
и злоупотреблениях, «как бы случайно обнаруженных им при изучении
края».206 Главноуправляющий обвинялся в чрезмерном сосредоточении
власти, пренебрежении к контролю над деятельностью присутственных
мест, отсутствии внимания к финансовой и судебной частям, сохранении
тягостного для населения комендантского правления, пренебрежении
интересами государственной собственности. «Благородный Розен», как
называл его впоследствии император Александр II, не ожидавший ничего
подобного, растерялся и не смог дать необходимых объяснений.207 Итогом
интриги явилось создание следственной комиссии во главе с П. В. Ганом и
учреждение на Кавказе 7 декабря 1837 года шестого округа жандармов для
раскрытия «зла» в механизме управления Закавказьем.
В конце ноября 1837 года В. Г. Розен был уволен с должности
главноуправляющего и назначен сенатором в Москву. Однако до приезда
нового главноуправляющего, до марта 1838 года, ему поручалось исполнение
прежних обязанностей. П. В. Гану рекомендовалось избегать столкновений
с В. Г. Розеном.
С удалением барона Розена «исчезло главное препятствие»,208
стоявшее на пути сторонников русификации системы управления краем. 11
ноября военный министр А. И. Чернышев доложил Николаю I о записке,
составленной сенатором Ганом «О настоящем состоянии Закавказского
края».209 В записке предлагались следующие меры по устройству региона:
а) в административном делении учитывать три главных этноса - грузин,
армян и азербайджанцев; б) осуществлять развитие сельского хозяйства и
естественных богатств; в) производить «свободный сбыт» местных
произведений в Россию; г) уделять внимание светскому и духовному
просвещению; д) изучать взаимоотношения беков, наибов, агаларов,
стремящихся оформить «крепостное состояние» крестьян. Управление
региона предусматривало отделение исполнительной власти от судебной и
финансовой путем создания Верховного совета правления и Верховного
124

суда. В крае планировалось открытие коммерческого банка, биржи,
школы искусств.210
Изучение «Записки» П. В. Гана поручалось управляющему делами
Комитета об устройстве Закавказского края статс-секретарю Михаилу
Павловичу Позену. К 20 ноября 1837 г. М.П. Позен составил «Мысли об
устройстве гражданского управления Закавказья». Предложения П. В. Гана,
предусматривавшие ускоренные темпы экономического развития окраины,
он считал неприемлемыми. М. П. Позен спрашивал: «При таком
благосостоянии края... надежна ли будет связь, соединяющая его с империею,
достаточны ли будут наши средства к сохранению политических прав против
покушений народа образованного, промышленного и богатого в краю, так
резко отдаленном от нас местностью и климатом?».211 Статс-секретарь
высказывался за «тесное соединение» окраины с государством. Предлагалось
ввести губернские учреждения, создать Совет Главного управления,
организовать две административно-территориальные единицы: земли
особых владетелей и земли, имеющие русское административное устройство.
Ставилась задача улучшения качественного состава чиновников и
введения в крае единого законодательства.
Предложения М. П. Позена были одобрены А. И. Чернышевым и
царем, в результате правительство приняло решение - взять их за основу
преобразования высшей ступени в управлении регионом. Закавказской
комиссии поручалось разработать проект будущего среднего и низшего звеньев
кавказского административного аппарата.
В феврале 1838 года барон Ган доложил об окончании возложенного на
него поручения. В.Н. Иваненко отмечал, что быстрота, с которой был
составлен проект, поразила всех: и Закавказский Комитет, и Государственный
совет. Некоторые выражали сомнение по поводу того, что люди, никогда не
бывавшие прежде на Кавказе, за восемь месяцев смогли «достаточно
ознакомиться с местностью, разобраться в хаосе новых впечатлений и выработать
программу для своих занятий».212 Однако большинство в правительстве
отнесло это за счет исключительных способностей П. В. Гана. Комиссия была
закрыта и проект «Положения об управлении Закавказской Россией»
передан на заключение новому главноуправляющему Кавказского края Евгению
Александровичу Головину и Закавказскому Комитету.213 В августе 1838 года
Е.А. Головин составил заключение по проекту. Главноуправляющий
признал его соответствующим «общим видам» правительства.21416 декабря
1839 г. состоялось обсуждение «Положения», в ходе которого определились
три различных подхода к управлению кавказской окраиной: колониальный,
125

постепенный переход к губернскому управлению и отношение к Кавказу
как к составной части России. Министр финансов Е. Ф. Канкрин настаивал
на том, что «на Грузию на первый раз, надобно смотреть более как на
колонию, нежели как часть России, ибо национальность тамошних жителей
весьма не скоро может слиться с обывателями прочих частей России, давно
уже европейское направление получивших».215 Важным недостатком
проекта П. В. Гана называлось увеличение числа гражданских чиновников - до
2300 (помимо военных и таможенных), содержание которых
приравнивалось к «новому косвенному налогу», наложенному на кавказских жителей.
Глава финансового ведомства предложил ограничиться созданием одной
губернии и малых областей. При этом он указывал, что «ошибочно было
бы отчуждать Закавказский край от России вовсе, но также несбыточно и
то стремление, чтобы все отношения управления и местной жизни вылить
в одну форму»216.
С критикой в адрес проекта П. В. Гана выступил и министр
государственных имуществ граф П. Д. Киселев. Уклонившись от дискуссии по
признанию Кавказа колонией, он выразил «сомнение в целесообразности
полного применения административной системы внутренних губерний к
отдаленному региону». Нерешенность сословных вопросов,
неопределенность казенной и личной собственности, действие законодательства царя
Вахтанга в Грузии, а у мусульман и горцев их законов П. Д. Киселев
считал факторами, тормозящими ввод российского гражданского управления.
Министр справедливо замечал, что «все неустройства по части
гражданского управления за Кавказом происходят едва ли не от преждевременного
введения там наших законов, ибо законы каждой страны должны
проистекать из элементов народной жизни и соответствовать всем его
потребностям и отношениям»217. Он высказывался за распространение в Грузии,
Имеретии и Армянской области губернского «Положения», а в
мусульманских провинциях - «переходного» к нему, с образованием в дальнейшем
губернии.
Министр внутренних дел Л. А. Перовский помехой в реализации
проекта П.В. Гана счел разноукладность кавказского населения и позднее
включение в состав России отдельных территорий. Он предложил
провести апробацию губернского «Учреждения» и российского законодательства
в Грузии и лишь затем распространить его на другие области. Это мнение
поддержал министр юстиции. Д. Н. Блудов ссылался на нехватку
чиновников для полного штата двух губерний, незнание русского языка
населением, а также на существование у закавказских народов собственных
законодательных актов218. Военный министр А. И. Чернышев, не представивший
126

специальных замечаний, согласился с точкой зрения членов Закавказского
Комитета о несовершенстве «Положения».
Мнение министров оказало воздействие на позицию
главноуправляющего Е. А. Головина. 2 декабря в Петербурге, выступив против полного
ввода в Закавказье гражданского управления, он представил А. И. Чернышеву
записку, назвав ее как «Общий взгляд на Закавказский край». В ней
рисовалась «мрачная картина» положения Грузии из-за неопределенности
ее статуса и «алчности приказных чиновников».219 Обращалось внимание
на влияние Кавказской войны на состояние дел в Закавказье.220 В частных
беседах с членами Комитета Е. А. Головин неоднократно высказывал свои
опасения по поводу повсеместного установления губернского учреждения
и русского законодательства и как и управляющий Министерством
внутренних дел предлагал проверить «последствия» реформы на примере Грузии.
Неопределенность и известная подвижность в позиции Е.А. Головина
вполне объяснимы. Генерал долгое время служил в Польше и впервые
попал на Кавказ (в марте 1838 года). Не успев за столь короткое время хорошо
изучить край, он принимал ту сторону, которая казалась ему более
убедительной.
Закавказский Комитет охарактеризовал проект сенатора П. В. Гана как
«плод неоригинального творчества». «Это, - резюмировали члены
комитета, - устройство гражданского управления», разработанное «по общим
началам губернского управления, существующего в России, с
некоторыми только изменениями, и введении за Кавказом российских законов».221
«Положения» П. В. Гана, как совершенно не учитывавшие местные
особенности и нужды населения, признавались «нуждающимися» в переработке.
Комитет предложил сенатору совместно с главноуправляющим и членом
Комитета М.П. Позеном заново составить проект. Работая над будущим
устройством Кавказа, они должны были руководствоваться следующими
положениями:
1. Предоставить «местностям с мусульманским населением» более
простую форму управления, сходную с существующей, «не настаивая на
разделении властей и применяясь к действительным нуждам и понятиям
жителей. С этой целью, дав мусульманским провинциям более или менее
однородное устройство, не соединять их в губернию или область и,
учредив контроль за деятельностью провинциальных управлений, не заводить
апелляционных и ревизионных инстанций».
2. Не допускать в «мусульманских провинциях» спешки с введением
российских законов и правительственных судов, предоставив жителям в
127

«делах тяжебных разбираться у полицейских властей или в словесных
народных судах по своим обычаям и законам. Рассмотрение уголовных дел
предполагалось по российским законам военно-судными комиссиями.
3. В местностях с христианским населением «в делах тяжебных»
допускать применение грузинских законов и обычаев, «в пределах крайне
необходимых и точно очерченных».222
Таким образом, Закавказский Комитет брал на себя роль охранителя
местных традиций и обычного права народов Кавказа. Но П. В. Ган не
отчаивался. Спасая свой проект, в котором замечания Комитета не оставляли
нетронутой ни одной статьи, сенатор при помощи М. П. Позена внес в него
отдельные изменения и вновь представил в Комитет. На заседании Комитета
он пытался убедить членов в том, что в мусульманских провинциях давно
существуют русские городовые суды, разбирающие дела по российским
законам, что ни словесных, ни медиаторских судов там нет и что упразднить
русские суды, значило бы сделать шаг назад на пути сближения Кавказа с
Россией.223 Как ни категорично звучали доводы П. В. Гана, члены Комитета
высказали, и не без оснований, сомнения по поводу
аргументированности его утверждений. Сенатор и главноуправляющий были приглашены
для личных объяснений. П. В. Ган настаивал на том, что неудовольствие и
путаницу вызывают не русские законы, а их смешение с грузинским
правом и местными обычаями. Это подтвердил также Е. А. Головин.224 Чтобы
окончательно убедиться в объективности оценок П. В. Гана, Закавказский
Комитет пригласил на заседание директора канцелярии
главноуправляющего. Последний пояснил, что «ни законов, ни следов какого-нибудь
законодательства» на Кавказе «вовсе нет».225 В итоге Комитет, сославшись на
заявления сенатора П. В. Гана и генерала Е. А. Головина и упомянув всех
лиц, предлагавших введение в крае российских законов, - И. Ф. Паскевича,
сенаторов П. И. Кутайсова и Е.И. Мечникова - одобрил проект П. В. Гана.
10 апреля 1840 года он стал законом.226
В высочайшем повелении Николая I, данном по этому поводу
главноуправляющему Кавказом говорилось: «Я убежден, что составленный
после многолетних изысканий и при непосредственном участии Вашем
проект вполне соответствует особенным обстоятельствам и
гражданскому быту жителей за Кавказом. Твердая и непременная воля моя состоит
в том, чтобы верноподданные мои за Кавказом воспользовались на самом
деле всеми благими последствиями моих попечений и дарованного им
промыслом Божьим счастья принадлежать к составу обширного царства
русского. К сей цели обязаны вы устремить все ваши усилия».227 Николай
128

I повелел Е. А. Головину привести закон в исполнение совместно с
сенатором П. В. Ганом. Высший контроль за проведением реформы был
предоставлен Комитету, учрежденному 24 апреля 1840 года228 под тем же
названием, что и предыдущий (Комитет об устройстве Закавказского края).
Между Е.А. Головиным и П. В. Ганом был заключен письменный договор
о соблюдении между ними этикета, чтобы не умалить достоинства ни гла-
ноуправляющего, ни «сановника, призванного доверием Его Величества на
дело столь важное»229. Граф М. А. Корф в своих «Записках» писал, что оба
выехали из Петербурга на Кавказ и приступили к делу - «Ган с обычною
ловкостью и изворотливостью, Головин - с робостью и сомнением».230
К началу января 1841 года реформа государственного устройства
Кавказского края была повсеместно завершена - открыты присутственные
места, назначены чиновники по выбору П. В. Гана.231
В действие вступили следующие законоположения: 1) «Учреждения для
управления Закавказским краем»; 2) «Штаты управления»; 3) «Положение
о городском общественном управлении в Тифлисе»; 4) «Положение о
комитетах земских повинностей» и 5) «Положение о преимуществах
чиновников за Кавказом».232
«Учреждение для управления Закавказским краем» делило Закавказье
на две части: Грузино-Имеретинскую губернию и Каспийскую область.
Грузино-Имеретинская губерния делилась на 11 уездов: 1) Тифлисский,
состоявший из Тифлисского и Душетского уездов и земель горцев по
Военно-Грузинской дороге; 2) Горийский, - в него вошли Горийский уезд,
западная половина Душетского уезда и Южная Осетия; 3) Телавский;
4)Белоканский;5)Кутаисский;6)Елизаветпольский;7)Александропольский;
8) Эриванский; 9) Нахичеванский; 10) Ахалцихский; 11) Гурийский.
Каспийская область состояла из 7 уездов: Шемахинского, Шушинского,
Нухинского, Ленкоранского, Бакинского, Дербентского и Кубинского.
Во главе всего Кавказского региона по-прежнему оставался
главноуправляющий, он же командир Отдельного Кавказского Корпуса. По
правам и обязанностям главноуправляющий приравнивался к
генерал-губернаторам внутренних губерний, но «по отдельности и особенным
обстоятельствам края», ему предоставлялось право в случае жалобы или «иного
по службе повода» отменять, основанные на общих законах
постановления и приводить в исполнение свои распоряжения. Каждый раз,
отступив от российских законов, главноуправляющий должен был сообщать
об этом в Сенат и, кроме того, нес личную ответственность за принятое
им решение.
129

При главноуправляющем учреждался Совет Главного управления, в
который входили главноуправляющий - как председатель, военный
губернатор и пять членов (трое военных и двое гражданских) по
назначению царя. К функциям Совета относились: 1) контроль губернских
учреждений, утверждение годовых отчетов, проведение ревизий,
рассмотрение жалоб частных лиц и протестов губернских прокуроров на
действия присутственных мест; 2) разрешение трудностей, встреченных при
исполнении законов; издание инструкций и наставлений; подготовка для
правительства проектов, требовавших дополнений или изменения
законов; 3) утверждение смет городских, земских, местных и других доходов,
расходов и повинностей; 4) утверждение казенных подрядов и
контрактов; 5) рассмотрение сословных прав отдельных фамилий. При
несогласии главноуправляющего с большинством членов Совета дело подлежало
передаче Сенату.
Организация губернских присутственных мест в Закавказье была та
же, что и во внутренних российских губерниях, хотя в тексте документа
существовала оговорка: принимать «во внимание» местные особенности,
«в виду неравной подготовленности той и другой части Закавказья к
восприятию гражданственности». Здесь, как и в России, имелись гражданский
губернатор (областной начальник), председательствовавший в губернском
(областном) правлении, казенная палата, палата государственных иму-
ществ, палата уголовного и гражданского суда, губернский прокурор с
помощником, губернский и уездный землемеры. Вся разница между
учреждениями губернии и области состояла в том, что в последней за неимением
официально признанного дворянства не учреждались Дворянское
депутатское собрание и Приказ общественного призрения.
Устройство уездных управлений было также российским. В каждом
городе имелся городничий, в каждом уезде - уездный начальник с
помощником, уездный суд, уездный стряпчий, врач и казначейство.233
Непосредственным блюстителем народной жизни, проводником
культуры и исполнителем всех распоряжений администрации и суда являлся
участковый заседатель (3-4 в уезде). Он проводил следствие по всем
преступлениям и проступкам, разрешал гражданские иски и споры на сумму
не более 5 рублей, судил за кражи до 10 рублей и за маловажные
проступки. «Главнейшая же его обязанность - наблюдать за исправным взносом
податей и повинностей». При участковом заседателе для исполнения его
поручений был поставлен помощник из местных и переводчик.234 В
будущем предполагалось гражданское устройство сельских управлений.
130

Вся правительственная деятельность последующего периода
исчерпывалась законодательными и административными поправками к этому
учреждению.
Трудно отрицать, что в конце 30-х - начале 40-х гг. XIX в. Закавказье
и его административные институты являлись основным плацдармом
творчества российских законодателей. Тем не менее существовали проекты,
затрагивавшие и другие части Кавказского края. Один из них изложен в
рапорте генерала Е. А. Головина Правительствующему Сенату от 9 ноября
1838 г.,235 а также в его отчете «Об управлении Кавказским и Закавказским
краем», представленном на имя Николая I 30 декабря 1839 г.236
Главноуправляющий предлагал провести некоторые преобразования в
управлении Кавказской областью. Предполагалось упразднить окружные
советы с поручением комендантам местного надзора за полицией. В
городах Моздоке и Кизляре признавалось необходимым закрыть окружной суд,
полицейское управление и армянский суд, а вместо них учредить ратушу.
Крепостные, опекунские, сиротские и тяжебные дела между армянским
населением этих двух городов передавались в Кавказский областной суд. На
полицейские должности, по мнению Е.А. Головина, целесообразно было
назначать военных офицеров.237 Причинами возможного переустройства он
называл ограниченное число населения в области (26 тыс. душ),
находившегося в ведении гражданских властей, и предстоявшее лишение армян
привилегий, дарованных им в 1799 году.
30 декабря 1839 года генерал Е.А. Головин отослал в Петербург
«Всеподданнейшую записку о представлении Кавказскому областному
начальнику, командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории
прав, сопряженных со званием военного губернатора».238 Основная идея,
высказанная в записке, - вывести гражданское управление Кавказской
области и Черномории из ведения главноуправляющего и подчинить
командующему на Кавказской линии. Е. А. Головин указывал, что в силу своего
географического положения Кавказская область не может быть
соединена в одно управление с Грузией. Администрация области не имела
права самостоятельно обращаться в министерства без изучения дела
главноуправляющим. Пересылка документов в Тифлис, основную резиденцию
главноуправляющего, и возвращение обратно, в учреждения Кавказской
области, занимали порой несколько месяцев. «От упомянутого
порядка, - писал он, - происходит то, что частные лица терпят в делах своих
промедление, безгласные сироты томятся в ожидании законной защиты и
охранения прав собственности, казна часто должна нести убытки и пра-
131

вительство лишается удобства к своевременному введению и исполнению
важных предположений по части хозяйственной и административной».239
Ходатайство Е.А. Головина было удовлетворено. 7 мая 1840 года вышел
указ Сената, в котором главноуправляющий освобождался от
управления гражданской частью в Кавказской области; оно подчинялось
непосредственно начальнику Кавказской области с предоставлением ему прав
главноуправляющего.240 Сенат оставил без изменений управление
«внешними инородцами» Кавказской области. Они по-прежнему управлялись
Е.А. Головиным. Главноуправляющий наделялся властью
главнокомандующего на основании «Учреждения о большой действующей Армии».
Военное управление всего Кавказа, в том числе и Кавказской области, как
и раньше, сосредотачивалось в руках Е.А. Головина.241 В сложной
военно-политической обстановке, сложившейся на Кавказе в 30-40-е гг. XIX в.,
такое решение признавалось единственно верным.
30 декабря 1839 года, одновременно с «Запиской», в Петербург
главноуправляющим был отправлен отчет «Об управлении Кавказским и
Закавказским краем». В нем Е.А. Головин поднимал вопрос об устройстве
управления в Осетии (см. III гл.). Он считал «полезным для всех
осетинских обществ, по сию сторону Кавказского хребта обитающих»,
назначение «одного главного пристава из военных русских офицеров, оставив
при нем в виде помощников четырех частных приставов».242 Речь шла о
южной части Осетии, вошедшей в Горийский уезд Грузино-Имеретинской
губернии. Осетинский пристав подчинен был грузинскому гражданскому
губернатору.243 Подчинение военного офицера (пристава) гражданскому
чиновнику являлось достаточно грубым нарушением. Однако само
признание необходимости в Осетии приставского правления свидетельствовало
о понимании автором специфики, которая должна была присутствовать в
создаваемой П. В. Ганом управленческой структуре.
Реформа, проведенная сенатором Ганом в Закавказье, достаточно
быстро «принесла результаты», осложнившие деятельность
государственных институтов на Кавказе. Новое «Учреждение» вызвало недовольство
различных сословных групп: «жаловался народ, чиновники, жаловался и
приходил в отчаяние Головин».244 Формализм опутал всю
правительственную систему - никто не смел подать просьбу уездному начальнику,
минуя участкового заседателя. В Гурии, Осетии, Белоканах начались
волнения. Особенно сильное сопротивление встретили российские чиновники
при попытке увеличить доходы государственной казны за счет повышения
податного обложения и замены натуральных повинностей денежными245.
132

Николай I, встревоженный событиями в Закавказье, в начале 1842 года
командировал в Грузию военного министра князя А. И. Чернышева
и статс-секретаря М.Т. Позена для выяснения причин недовольства.
А. И. Чернышев посетил не только Закавказье, но и Северный Кавказ:
крепости Внезапную, Грозную, Владикавказ, Кизляр, Назрановское
укрепление.246 Поездка А. И. Чернышева обошлась казне в 27269 руб. 86 коп.
сер., 3950 руб. асе. и 100 червонцев.247 Познакомившись с краем в
военном и гражданском отношении, военный министр, наделенный
широкими полномочиями, восстановил в некоторых местностях Кавказа обычное
право, изъял часть Закавказья из гражданского управления и подчинил его
военному начальству. На должности уездных начальников, поставленных
П. В. Ганом, министр назначил строевых штаб-офицеров. На основании
сделанных им распоряжений из горских племен, расселенных в Телавском,
Тифлисском и Горийском уездах, были образованы три отдельных округа:
Тушино-пшаво-хевсурский, Горский и Осетинский. Каждый округ
подчинялся надзору особого окружного начальника, снабженного инструкциями,
«более свойственными для управления названными народами».248 Надзор за
всеми округами «по отдаленности губернского начальства» вверялся
«особому главному начальнику горских народов».249 Вскоре А. И. Чернышев
вернулся в Петербург, а член Закавказского Комитета М. П. Позен остался
для проведения «подробной ревизии».250 Изучив полученные материалы,
М.П. Позен представил Николаю I доклад со следующим общим выводом:
«Новое учреждение устранило произвол во всех частях управления и само
по себе в основных началах имеет важные преимущества. При самом
введении его не было никаких затруднений. Однако в применении к
многоразличным племенам закавказским оно основной цели
правительства-доставить жителям желаемые выгоды, - к сожалению, не достигает. Механизм
управления с отделением суда от полиции сделался слишком сложным;
число чиновников удвоилось».251
Доклад М. П. Позена был направлен военному министру с резолюцией
царя: «Нельзя без сожаления читать, - так искажаются все благие
намерения правительства такими лицами, на мнение которых, казалось, можно
было положиться. Предъявите сей рапорт Комитету министров, - требовал
император, - чтобы все убедились в непростительной неосновательности
барона Гана, которого надменность ввела правительство в заблуждение
и принуждает безотлагательно приступить к отмене еще столь недавно
утвержденного».252 Фактически это был приговор как реформе П. В. Гана,
так и самому реформатору.
133

В высших эшелонах власти вновь встал вопрос о подготовке новой
реформы по управлению Кавказским краем. О важности, которая придавалась
разработке новой административной системы, свидетельствовал факт
одновременного создания 30 августа 1842 года двух высших органов: Комитета
по делам Закавказского края и Временного VI отделения Собственной
е. и. в. канцелярии. В ноябре 1842 года Е.А. Головин был отстранен от
должности главноуправляющего и на Кавказ назначен Александр Иванович
Нейдгардт. Перед А. И. Нейдгардтом и новыми Комитетами, фактически
возглавившими управление регионом, Николай I поставил задачу
«скорейшего водворения в Закавказском крае прочного устройства,
соответствующего обстоятельствам края и действительным потребностям его
жителей».253
Председателем Комитета по делам Закавказского края оставался
А. И. Чернышев. В его состав вошли председатель Департамента законов
Государственного совета, министры: финансов, внутренних дел, юстиции,
государственных имуществ. Осенью 1842 года в Комитет были введены
цесаревич Александр и шеф корпуса жандармов. Присутствие в Комитете
наследника престола, проявлявшего с 1840 года живой интерес к борьбе
против горцев Кавказа, явилось следствием желания Николая I ввести
цесаревича в курс проблем, касавшихся отдаленной российской окраины.
Членство же А.Х. Бенкендорфа диктовалось поступлением большого
числа жалоб на административный аппарат Закавказья. В октябре 1842 года
закавказский шестой округ жандармов был реорганизован в шестое
отделение. Перед ним ставилась задача стать всевидящим оком самодержавия.254
Временное VI отделение Собственной е. и. в. канцелярии возглавил
М. П. Позен. Если Комитет учреждался для «предварительного
рассмотрения и соображения всех вообще дел по управлению краем, подлежащих
рассмотрению верховной власти», то Временное отделение - «для
обработки всех новых положений по устройству края и для делопроизводства по
Комитету по делам Закавказского края».255 Временное отделение составили
две экспедиции: первая занималась перепиской по устройству
экономической части региона и производством дел, поступавших в Комитет; вторая
заведовала перепиской по общему управлению, полицейской и судебной
частям Закавказья, собирала различную информацию о Кавказе, вела
повседневное делопроизводство. Управляющий отделением обладал правом
самостоятельного сношения с министрами, главноуправляющим и
главами кавказской администрации. Он получил право еженедельного доклада
царю о Кавказе.
134

Министры сохраняли свое влияние на подведомственные им
кавказские учреждения. По вопросам, превышавшим их власть, министры
обязывались представлять дела в Закавказский Комитет и лишь после
окончательного утверждения монарха приступали к их реализации.
К числу таких дел, рассматривавшихся в Министерстве военного
департамента генерального штаба по делам кавказским, совместно с Комитетом
относились записки и доклады по проекту «Положения об управлении
покорными горскими народами на Кавказе обитающими». Переписка по этому
проекту длилась с марта 1839 года по апрель 1844 года.256 Интересна
история авторства проекта. Еще в 1837 году Николай I, узнав о
«неудовлетворительности существующего управления горцами», поручил главам
кавказской администрации барону В. Г. Розену и начальнику Кавказской области,
командующему Кавказской линии генерал-лейтенанту А. А. Вельяминову,
изложить предложения об управлении горцами.257 Составление самого
проекта император возложил на флигель-адъютанта полковника Хан-Гирея.
Кавказская администрация определила в помощники Хан-Гирею
лейб-гвардии Кавказского горского полуэскадрона штабс-ротмистров Мамат-Гирея
Подысова и Арсланбека Туганова. Но Хан-Гирей не смог в полной мере
исполнить поручение из-за «всей его обширности» и представил «свои
соображения» об управлении одним из закубанских народов.258 После
назначения на Кавказ Е. А. Головина новый главноуправляющий, «имея в виду
высочайшую волю», продолжил сбор сведений об управлении
кавказскими горцами. К этой же работе он привлек Павла Христофоровича Граббе,
сменившего А. А. Вельяминова в 1838 году. Командующий Кавказской
линией П. X. Граббе поручил в свою очередь составление проекта своему
подчиненному - капитану Николаю Ивановичу Вольфу. В 1839 году
капитан Н. И. Вольф представил П. X. Граббе проект «Положения об
управлении мирными горскими народами». «Горцы», жившие вдоль всей
линии укреплений, в соответствии с проектом подчинялись «начальнику»
Кавказской линии и Черномории и разделялись на шесть управлений: 1)
начальника Прибрежной линии; 2) начальника Черноморской линии; 3)
начальника Правого фланга Кавказской линии; 4) начальника Центра линии;
5) Владикавказского комендантства; 6) начальника Левого фланга линии.259
Каждое из управлений делилось «по племенам» на приставства
и округи. Так, в управление начальника Правого фланга должны были
войти главное Баталпашинское приставство, состоявшее из шести
округов - Ногайского, Абазинского, Бесленеевского, Кабардинского,
Карачаевского и Армянского, и главное Усть-лабинское приставство,
155

включавшее Темиргоевский, Махошевский и Бжедуховский округи.
Управление начальника Центра Кавказской линии капитан Вольф
разделил на три главных приставства: Велико-кабардинское приставство
(Атажукинский и Кайтукинский округи), Мало-кабардинское
приставство (Кажантиновский и Елисановский округи) и Кабардино-осетинское
приставство (Чегемский, Балкарский и Дигорский округи). В
управление Владикавказского коменданта по версии автора проекта вошли
главное Осетинское приставство (Алагирский, Чмитинский, Тагаурский,
Джерахский округи) и главное Ингушское приставство (Назрановский,
Галгашевский, Карабулакский, Галгаевский и Кистинский округи).
В ведение командующего Левым флангом линии определялись
главное Кумыкское приставство, главное Салатовское приставство, главное
Горское приставство и главное Чеченское приставство.260 Самым мелким
административным подразделением являлись «особые волости» - аулы
с населением не менее 15 семей. Во главе их назначались старшины. В
обязанности аульных старшин входил надзор за жителями села,
раскладка повинностей, взыскание с провинившихся за маловажные проступки,
исполнение всех требований начальства и доставление приставу
различной информации. Аульные старшины подчинялись непосредственно
частным приставам, частные - главным приставам, главные -
начальникам частей линии. Главные приставы утверждались в должности
главноуправляющим в Грузии по представлению начальника Кавказской линии
и Черномории, частные приставы назначались начальником линии по
рекомендации командующих частями линии, старшины - командующими
частями линии по согласованию с главными приставами.
Проект Вольфа охватывал и такую важную сферу в управлении
северокавказскими народами, как порядок судопроизводства. Согласно
«Положению», судебные иски между горцами могли решаться шариатским
или третейским судом. Шариатскому суду подлежал традиционный
перечень дел - «до веры и совести касающиеся, по несогласию между мужем
и женой, между родителями и детьми».261 Для их разбора избирался судья
из «мулл, кадиев или эффендиев».262 Апелляционной инстанцией выступал
муфтий. При этом решение последнего подлежало утверждению
главноуправляющего в Грузии. Для рассмотрения дела по шариату требовалось
обязательное согласие тяжущихся сторон. В случае несогласия истца или
ответчика дело передавалось в третейский суд.263
Третейскому суду, основанному на адатном праве, подлежали исковые
и тяжебные дела. Достаточно подробно описана процедура определения
136

судей. Для суда по адату, истец и ответчик избирали судей, которые
разбирали иск или тяжбу в соответствии с нормами обычного права. В
случае недовольства решением суда одной из сторон, судьи с общего согласия
избирали постороннее лицо, на беспристрастное мнение которого
стороны могли положиться. По окончании дела истец и ответчик обязаны были
«вознаградить судей» согласно народным обычаям. Приговор третейского
суда не подлежал апелляции. Его решение могло быть обжаловано лишь в
случае нарушения судьями адата. Срок для подачи жалобы «на
несоблюдение установленного порядка и обряда» ограничивался первыми четырьмя
месяцами с момента вынесения решения. В качестве апелляционной
инстанции выступали пристав, а затем «высшее начальство».264 В
маловажных делах, не превышавших цены иска 25 рублей серебром, решение
главного пристава считалось окончательным. В случае, если тяжба или иск
становились предметом рассмотрения «местного высшего начальства», дело
разбиралось в соответствии с российским законодательством. Решения
судов как третейского, так и шариатского, согласно §79 «Положения»
оформлялись письменно и представлялись через частных приставов главному
приставу.265 Последние обязаны были ежемесячно представлять кордонным
начальникам ведомости, составленные по форме, в которых содержалась
информация по всем делам, решенным шариатским или третейским судом.
Уголовные преступления, совершенные горцами, делились на два
разряда - тяжкие и маловажные. К важным уголовным преступлениям
относились «возмущение, умышленное убийство, разбой, грабеж и насилие,
измена, укрывательство хищников, побег в непокорные аулы, воровство и
угон скота на сумму выше ста рублей серебром в третий раз. Тяжкие
преступления находились в юрисдикции военных судов и судились на
основании российских законов. Маловажные уголовные дела подлежали
разбирательству приставов, начальников частей линии и начальника Кавказской
линии «на основании народных обычаев и общих учреждений».266
В ряде случаев в определении наказания виновного присутствовала
сословная дифференциация. Так, телесные наказания допускались в
отношении «простолюдинов». Представители высшего сословия могли
подвергаться лишь аресту и штрафам.
Исполнение судебных приговоров являлось обязанностью приставов.
Для этой цели при каждом главном приставе и частных приставах состояли
казаки и несколько конных всадников — представителей от местного
населения. По нормам шариата услуги последних оплачивались аулами и
селениями поочередно. В случае неповиновения кого-либо из горцев приставы
137

имели право «требовать от владельца и старшин без всякой платы
вооруженных людей для понуждения ослушных к исполнению судебных
приговоров» или для ареста.267 Штрафы, взыскиваемые с виновных, раздавались
в виде награды владельцам и участникам военной экспедиции. Особый
параграф в «Положении о суде» посвящен «ослушанию целого аула или
многих аулов». Согласно документу, для усмирения и наказания
неповинующихся начальник Кавказской линии имел право использовать войска.
Проект Н. И. Вольфа «Положение об управлении мирными горцами» по
приказу П. X. Граббе был направлен Александру Павловичу Пулло
(командующий Сунженской линией), Хан-Гирею, Владимиру Осиповичу Гурко
(с 1842 г. командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории,
начальник Кавказской области) и Петру Петровичу Нестерову (с 1842 г.
комендант крепости Владикавказская). Итогом обсуждения стал проект
П. X. Граббе об управлении «мирными» горцами, в основе которого лежали
проекты капитана Вольфа, Хан-Гирея и пожелания, высказанные
командующими частями Кавказской линии.268
В 1841 году черновой вариант проекта был готов, но
главноуправляющий не спешил с его отправкой в Петербург. Вначале, по его мнению,
необходимо было получить разрешение Николая I на представление другого
проекта - «Об учреждении военно-окружных начальников в Закавказском
крае», который частично затрагивал управление горцами.269 Узнав в конце
1841 года о возможном посещении Кавказского края военным министром,
Е. А. Головин решил ничего не предпринимать до приезда А. И. Чернышева.
«Положения об управлении покорными горскими народами, на Кавказе
обитающими», были направлены в высшие органы власти в июне 1842 г.
Рассмотренные царем, они в конце октября того же года были
переадресованы в Комитет об устройстве Закавказского края.270
«Коренным основанием» проекта, как считал сам Е. А. Головин,
являлись народные обычаи горцев; установление российских законов
признавалось невозможным.271 «Положение» содержало общие принципы
управления. Оно состояло из шести основных разделов. Первый из них
назывался «Разделение горских племен и порядок управления ими». Покорные
горские народы делились на девять военных округов. Каждый округ
подчинялся ближайшему военному начальнику. Округи подразделялись на
главные и частные приставства. Права и обязанности военно-окружных
начальников в будущем должны были регламентироваться подробной
инструкцией. Проект определял лишь их «общие черты». Они заключались в
охране общественного порядка, в наблюдении «за справедливым и безот-
138

лагательным решением всех гражданских и судебных» (уголовных) дел, а
также за правильной раскладкой податей и повинностей. Начальники
военных округов, «имея высший надзор за действиями владетелей», не
вмешивались в разбирательство дел гражданского характера; в их ведение
попадали уголовные преступления.272
Второй раздел посвящался управлению духовенством.
Главноуправляющий признавал нецелесообразным и для правительства опасным
объединение всех горских мусульманских народов под верховной властью
одного муфтия. Он делил духовное управление на части по числу главных
приставов и предлагал поручить управление и надзор кадиям. Для их
подготовки он намеревался открыть два училища: одно в Ставрополе, другое
в Дагестане.273
Третий раздел определял права и обязанности горцев. По мысли
Е.А. Головина, российская администрация на Кавказе выступала
основным гарантом личной безопасности горцев и неприкосновенности
имущества каждого. Права горских князей, узденей и владельцев оставались «в
настоящем их положении». Население обязывалось нести повинности. В
основе раскладки повинностей на аулы лежал географический принцип.
Ближайшие к военным действиям жители должны были содержать
пограничные посты; аулы, прилегающие к главным путям военного сообщения,
- давать подводы; «более отдаленные» - ремонтировать дороги и
расчищать леса и «самые отдаленные» - платить определенную сумму денег,
назначенную корпусным командиром. Горцы обязывались выдавать
аманатов и, в случае необходимости, выставлять вооруженное конное и пешее
войско «для отдельного или совместного действия с русскими войсками
против хищников и возмутителей общественного спокойствия».274
Четвертый и пятый разделы регламентировали порядок
судопроизводства и меры к исполнению судебных приговоров. Е.А. Головин писал о
существовании «почти во всех племенах горских два рода судов: духовный
(шариат) и третейский (адат)». При этом он указывал, что «допущение
судопроизводства по правилам шариата доставит духовенству опасный в делах
гражданских перевес». Предлагалось ограничить действия духовного суда
и поручить ему разбирательство семейных и религиозных дел. Исковыми и
тяжебными делами должны были заниматься третейский и окружной суды.
Окружные суды, состоявшие из «почетных туземцев», учреждались
военно-окружным начальником при каждом главном приставе. Председателем
суда считался пристав. Суд действовал на основании правил, составленных
для словесных судов. Дела «по определению прав личного состояния и ка-
139

сающиеся казны» решались на основании российских законов, серьезные
уголовные преступления подлежали военному суду. Документ
устанавливал границы полномочий судов: третейский суд разбирал иски, ценность
которых не превышала 25 руб. серебром, окружные суды - до 100 рублей
серебром, военно-окружные начальники занимались исковыми делами до
200 руб. серебром; дела, превышающие эту сумму, поступали к корпусному
командиру. Для исполнения судебных приговоров и охраны общественного
порядка при приставах учреждалась вооруженная стража из
представителей местного населения («от 10 до 15 нукеров»)275.
Последний, шестой раздел, содержал штатное расписание,
разработанное Е. А. Головиным. На жалованье и нужды 13 главных и 44 частных
приставов запрашивалось 76 тыс. рублей, для найма нукеров - 28 тыс. руб.
сер. На открытие новых 39 приставств предполагалось ежегодно тратить
53102 руб. сер. и т.д.276
По каждому из пунктов «Положения» Николай I сделал свои
замечания. Так, для уменьшения числа частных приставов признавалось
полезным «смежные племена» объединять в одно приставство. Император
рекомендовал с осторожностью относиться к отстранению духовенства от
гражданских дел, «дабы не сделать слишком крутого переворота в порядке
судопроизводства».277 Местному начальству поручалось склонять горцев к
обращению в третейский суд «не силой, а убеждением».278 Недоволен был
Николай I и распределением повинностей, проведенным в соответствии с
географическим положением аулов; это «нарушало их уравнительный
характер». Более справедливым он считал оплату труда горцев за несение
ими земских повинностей из казны. «Таким образом, - рассуждал
император, - содействие горцев нашим предприятиям откроет им источник
денежных сборов, недостаток которых останавливает у них развитие
промышленности»279. Серьезным пробелом проекта признавалось отсутствие
в нем мероприятий, направленных на рост материального благосостояния
покоренных народов, в частности учреждения ярмарок «по примеру уже
существующих в Анапе, Новороссийске, Прочном Окопе, Нальчике».280
Благосостояние горцев, - указывал император, - «вот цель, к которой мы
стремиться должны для постепенного сближения с русским населением
Кавказа».281
К «Положению» Николай I сделал также «дополнительные
предположения». Их главная цель - намерение правительства слить со временем
горские общества с казачьим населением края - сохранялась «в
совершенной тайне». Для достижения поставленной задачи на горцев постепенно
140

одну за другой предполагалось возложить обязанности линейных казаков.
Рекомендовалось не обременять их излишними требованиями и
взысканиями, особенно телесными наказаниями, а также способствовать развитию
между казаками и горцами «дружелюбных отношений на обоюдных
выгодах».282
Главноуправляющему Кавказом поручалось пересмотреть проект в
соответствии с замечаниями императора. В апреле 1844 г. А. И. Нейдгардт,
однако, получил новое распоряжение - «окончательное рассмотрение и
приведение в исполнение управления покорными горскими народами Кавказа
отложить до другого более благоприятного времени».283 Кавказская война,
развернувшаяся в Дагестане и Чечне с новой силой, и события на Северо-
Западном Кавказе заставили правительство в Петербурге и кавказскую
администрацию сосредоточиться на решении других проблем.
В фондах Военно-исторического архива в делах Военного
министерства по проекту «Положения» об управлении горскими народами»...
сохранились материалы, дающие достаточно полное представление о том,
как управлялись народы Северного Кавказа в начале 40-х гг. XIX века.
Происхождение их связано с разработкой вышеупомянутого проекта и со
сбором информации в высших органах власти России об институтах
управления горцами, сложившихся к концу 30-х - началу 40-х гг. XIX в. Один
из таких документов «Записка» начальника штаба Отдельного Кавказского
корпуса генерал-майора Павла Евстафьевича Коцебу.
Все горские народы состояли «под главным начальством Командира
Отдельного Кавказского корпуса, а обитающие в пределах Кавказской
линии - под начальством Командующего войсками на Кавказской
линии».284 Управление горцами сосредоточивалось в Тифлисе, в Генеральном
штабе Отдельного Кавказского корпуса, на Северном Кавказе - в особой
Канцелярии для управления мирными горцами, учрежденной при штабе
командующего линией. Следующим звеном в этой управленческой структуре
были начальники флангов Кавказской линии, коменданты, бригадные
командиры. Так, начальнику Черноморской линии подчинялись «мирные
черкесские племена», занимавшие земли «от устья Кубани и до впадения в нее
реки Лабы»; начальнику Черноморской береговой линии - народы,
«живущие на восточном черноморском берегу от реки Ингури до устья Кубани»,285
начальнику Правого фланга - «народы, обитающие между Кубанью, Усть-
Лабою и Кавказским хребтом».286 В ведении начальника Центра Кавказской
линии полковника, князя Владимира Сергеевича Голицына (в должности с
1842 г.) находились Малая Кабарда, Карачай, Дигория и Балкария. (Большая
141

Кабарда подчинялась Голицыну не через приставов, а через Временный
кабардинский суд и не была включена в общий список). Владикавказский
комендант ведал частью Осетии и Ингушетией - «горцами, обитающими
по обе стороны Военно-Грузинской дороги от слободы Николаевской до
Казбека, на пространстве, ограниченном Большой и Малой Кабардой и
чеченскими племенами».287 Один из наиболее трудных участков -
управление чеченцами, кумыками и ногайцами, поручался начальнику Левого
фланга Кавказской линии генерал-майору Роберту Карловичу Фрейтагу (в
должности с 1842 г.). Северный и Нагорный Дагестан временно
находились в ведении командира первой бригады 19 пехотной дивизии, Южный
и Центральный Дагестан управлялись дербентским военно-окружным
начальником, лезгины - командиром третьей линейной бригады грузинских
батальонов. Управление закавказскими горскими народами вверялось
«местным военным начальникам».288
Одной из ключевых фигур военно-комендантской формы
правления был пристав. Приставская система стала складываться на Северном
Кавказе еще во второй половине XVIII в. В 30-е гг. XIX в. она приобрела
классические формы. Управление каждого народа поручалось
специальному приставу. Приставы назначались преимущественно из русских
офицеров, знакомых с обычаями и жизнью горцев, иногда ими становились
«благонадежнейшие и достойнейшие из горцев».289 Последних посылали
к «племенам, более прочих известных своеволием и дикостью нравов».290
При учреждении очередного приставства составлялась инструкция, в
соответствии с которой пристав нес службу. Обязанности пристава состояли в
наблюдении «за внутренним и внешним спокойствием», контролируемых
населенных пунктов и в предупреждении «сношений горцев, состоявших
в его управлении, с немирными» соседями.291 Он нес ответственность за
справедливое решение спорных дел и передачу виновных в уголовных
преступлениях в военный суд. При приставе находились помощники и кадий,
занимавшийся духовными делами. В подчинении приставов и их
помощников состояли горские владельцы и старшины. На них лежала
ответственность за «внутреннее управление подвластными жителями» в соответствии
с нормами обычного права. Одной из важных обязанностей приставов
являлось приведение в исполнение распоряжений начальства, касавшихся
управляемого ими народа.
Сохранившаяся служебная переписка между генерал-майором
П.Е. Коцебу и начальниками флангов Кавказской линии содержит
рекомендации последних об устранении недостатков приставской системы и
142

их отношение к возможным переменам в управлении горцами. Так,
генерал-майор Р. К. Фрейтаг был уверен, что «при настоящем положении»
вверенного его управлению края, «новый порядок не принесет никакой
пользы, потому что азиатцы всякое нововведение считают нарушением
прав своих, чем могут воспользоваться неблагонамеренные люди и
поколебать шаткие и легкомысленные умы народа».292 Как на неотложную меру,
практически все начальники флангов указывали на усиление власти
пристава и повышение его статуса в глазах местного населения. Считалось,
что «необходимо дать приставу власть», дававшую ему право «взыскивать
за неисполнение приказаний начальства. Первое условие управления ази-
атцами - скорое решение и немедленное законное взыскание».293 Авторитет
пристава среди местного населения напрямую, по мнению Р. К. Фрейтага
и полковника В. С. Голицына, зависел от величины его жалованья: «власть
приставов не может быть действительной, - объясняли они, - пока им не
назначат лучшего жалованья. Не имея средств к жизни, приставы живут за
счет своих кунаков, которым поневоле за их хлеб соль стараются сделать
всевозможные льготы и сколько возможно поддерживают их. Не имея
денег, пристав не пользуется никаким уважением, и от того приказания его
редко выполняются».294
В 1843 году А. И. Нейдгардт, сменивший на посту
главноуправляющего Е.А. Головина, внес предложение о реорганизации Левого фланга
Кавказской линии, Центра и управления Владикавказского комендантства
«как по части военной, так и в отношении управления покорными
племенами».295 Причиной будущих перемен стали частые нападения горцев на
транспорт, проезжавший по Военно-Грузинской дороге, также
неопределенность в том, какая часть кордона принадлежит управлению Центра,
а какая Владикавказскому комендантству. Не меняя сути сложившегося
управления - приставской системы, А. И. Нейдгардт упразднял
зависимость северокавказских народов от комендантов крепостей, превращая
военно-комендантскую форму правления в военную.
Центр Кавказской линии теперь состоял из бывшего Центра и
территории, подведомственной владикавказскому коменданту. Новый центр
делился на следующие части: 1. Владикавказский округ, включавший
Владикавказское комендантство «с причислением к оному Дигории». Во
главе округа назначался Владикавказский окружной начальник; ему
подчинялись как войска, расположенные в округе, так и народы, его
населявшие. Владикавказский комендант оставался заведовать только крепостью
и подчинялся окружному начальнику. Местом постоянного пребывания на-
143

чальника являлся Владикавказ. 2. Кабардинский округ состоял из Большой
Кабарды и Балкарии. Во главе его также стоял окружной начальник,
находившийся в Нальчике. 3. «Кисловодская линия в том виде, в каком она
ранее находилась, присоединяла к себе управление карачаевских племен».
Заведование ею поручалось командиру Волгского полка, который
одновременно именовался начальником Кисловодской линии. В его ведение
попадал карачаевский пристав. Резиденцией начальника линии была
определена станица Ессентукская. 4. В Моздокскую линию вошли бывшая
Кабардинская линия и Малая Кабарда. Начальнику Моздокской линии
подчинялся пристав Малой Кабарды. Моздок приобретал статус города и
переходил в военном и полицейском отношениях в ведение начальника линии.
Должность моздокского коменданта упразднялось. Начальник Моздокской
линии должен был находиться в Моздоке, приставу же Малой Кабарды
предписывалось переехать в один из малокабардинских аулов, «дабы имел
возможность ближе наблюдать за жителями».296
Начальник Центра Кавказской линии обязан был «иметь
местопребывание свое в Екатериноградском Заречном укреплении - пункте
наиболее центральном и удобном как для сношений с главным начальством
Кавказской линии, так и с подведомственными ему лицами».297
Левый фланг Кавказской линии делился на два участка: Сунженскую
и Кумыкскую линии. В Сунженскую линию входила территория по левому
берегу Сунжи до ее впадения в Терек. Командование линией поручалось
командиру Куринского егерского полка, в его ведение поступали
чеченцы, брагунцы и чеченский пристав. Кумыкская линия состояла из Терской
линии укреплений и постов, находившихся «в Кумыкских владениях». В
управлении начальника Кумыкской линии оставались чеченцы, кумыки и
ногайцы, «живущие в Кумыкских владениях», а также главный кумыкский
пристав и частные приставы.298
Таким образом, к 1845 году для управления горскими народами Кавказа
сложилась военная форма правления. Во главе ее стоял
главноуправляющий, действовавший через Генеральный штаб Отдельного Кавказского
Корпуса; ему подчинялся командующий Кавказской линией (он же
начальник, военный губернатор Кавказской области). При штабе командующего
Кавказской линией имелась Особая канцелярия для управления мирными
горцами (Ставрополь), занимавшаяся текущими делами. К высшему звену
в военно-административной системе относились также начальники
флангов Кавказской линии. Среднее и низшее звенья были представлены
приставами, их помощниками, а также владельцами и старшинами.
144

§3. КАВКАЗСКОЕ НАМЕСТНИЧЕСТВО (1844-1882 ГГ.)
В системе российского политико-административного устройства
Кавказа ведущую роль сыграло наместническое управление. История
развития наместничества на Кавказе подразделяется на два этапа. Первый
(1785-1796 гг.) - учреждение Кавказского наместничества в Предкавказье
в рамках общероссийской губернской реформы 1775 года с типичными
для центральных районов России органами власти. Административные
действия российского правительства в этот период были продиктованы не
столько стремлением «обустроить» край, сколько сложившейся
внешнеполитической ситуацией и ярко выраженной тенденцией к дальнейшему
распространению российских владений на Кавказе. Второй этап охватывает
более длительное время - с конца 1844 года по 1882 год. Он начинается,
когда в высших государственных учреждениях Петербурга
общепризнанной стала необходимость установления общей на всей территории Кавказа
специальной формы управления.
Идея введения наместнического управления на Кавказе
принадлежала М. П. Позену - управляющему Временного VI отделения Собственной
е. и. в. канцелярии, образованного для разработки законодательных
предложений по устройству Закавказья. С инициативой установить на Кавказе
новую, особую форму управления М.П. Позен выступил в начале 1844 года.
Его замысел предусматривал создание структуры, наподобие той, которая
существовала для царства Польского - учреждение должности
статс-секретаря по делам Кавказа, на этом посту управляющий Временным
отделением видел себя с непосредственным подчинением ему наместника.
Временное VI отделение и Закавказский комитет теряли свое значение и
упразднялись.
Однако до учреждения должности статс-секретаря предстояло
рассмотреть вопрос о назначении наместника. По мнению Николая I,
А. И. Нейдгардт, не проявивший должного рвения на кавказской службе, не
могзанятьновыйпостнаместника. Отставка главноуправляющего,
«изнемогавшего от непосильных трудов», была принята299. Историк В.Н. Иваненко
писал, что Кавказ, погубивший репутации Ермолова, Розена, Гана, Головина
и Нейдгардта, требовал «человека, равно обладавшего и военными
дарованиями и государственной мудростью»300. Поражения российских войск
на кавказском фронте и неудачи в сфере административного управления
вынуждали правительство к особенной придирчивости в выборе будуще-
145

го наместника. Выбор императора, по рекомендации М. П. Позена, пал на
новороссийского генерал-губернатора Михаила Семеновича Воронцова. В
своем письме М.С. Воронцову Николай I изложил мотивы, побудившие
избрать именно его на пост главы Кавказского края: это - «необходимость
соединения в одних руках разрозненных военной и гражданской властей,
как одного из радикальных средств противодействия Шамилю и
упорядочивания административной системы». «Зная ваше всегдашнее пламенное
усердие к пользам государства, - писал император, - выбор мой пал на
вас в том убеждении, что вы, как главнокомандующий войск на Кавказе и
наместник мой в сих областях с неограниченным полномочием,
проникнутые важностью поручения и моим к вам доверием, не откажитесь
исполнить мое ожидание»301. Граф М. А. Корф в своих мемуарах вспоминал:
«Император боялся только одного, что престарелый ветеран не примет
важного, но слишком затруднительного поста, сулившего огромные
заботы при весьма загадочных лаврах, и с историческим, популярным в
целой Европе именем своим, предпочтет проблематической славе тот
заслуженный покой, которым он наслаждался»302. Однако шестидесятилетний
М. С. Воронцов считал себя «способным» и «потому обязанным нести
павшее на него бремя»303.
24 декабря 1844 г. царским указом М.С. Воронцов назначался
наместником Кавказским и главнокомандующим Отдельным Кавказским
Корпусом, а 2 января 1845 года он прибыл в Петербург для определения
круга своих полномочий304. В ходе обсуждения проекта царского рескрипта
между М. П. Позеном и М. С. Воронцовым возник конфликт. Было заметно,
что управлявший Временным отделением сравнивал собственные
властные прерогативы с полномочиями, которые получал от императора
наместник. В разгоревшемся споре Николай I занял сторону М.С. Воронцова.
М. П. Позен был отправлен в отставку. Вместе с ним ушла в небытие и идея
об учреждении должности статс-секретаря по делам Кавказа305.
Николай I не изменил своего решения и по поводу упразднения
Временного VI отделения и Комитета об устройстве Закавказского края.
Их деятельность, связанная с подготовкой к открытию нового высшего
органа власти для управления Кавказом — Кавказского комитета,
признавалась завершенной. Указ Сената от 3 февраля 1845 года306 устанавливал
новый порядок высшего управления краем. Название комитета «Кавказский»,
вместо «Закавказского», красноречиво свидетельствовало о расширении
функций комитета и распространении их на весь Кавказский край - от
закавказских территорий до Кавказской области. В состав комитета во-
146

шли опытные чиновники, занимавшие высокие государственные посты:
военный министр генерал-адъютант кн. А. И. Чернышев (председатель),
великий князь цесаревич Александр Николаевич, шеф жандармов
генерал-адъютант граф А. Ф. Орлов, министр государственных имуществ граф
И. Д. Киселев, председатель Департамента законов Государственного
совета граф Д. Н. Блудов, министр внутренних дел граф Л. А. Перовский,
министр юстиции граф В. Н. Панин. Управляющим делами Кавказского
комитета был назначен В. П. Бутков. Этот состав не менялся до 1852 года307. Дела
комитета вела специальная канцелярия. Ее штат состоял из управляющего
делами, двух помощников, архивариуса и шести писарей. Управляющий
делами, по представлению председателя комитета, назначался и
увольнялся царем, все остальные чиновники канцелярии назначались и
увольнялись управляющим. Канцелярия Кавказского комитета в порядке ведения
делопроизводства руководствовалась правилами, принятыми в Комитете
министров. Этот пункт особо оговаривался в «Положении о Канцелярии
Кавказского комитета от 3 февраля 1845 года»308. Все дела, направлявшиеся
из министерств и главных управлений в Кавказский комитет, поступали к
управляющему делами комитета, В. П. Бутков докладывал о них
председателю. Переписка с кавказским наместником, министрами и
главноуправляющими производилась самим председателем; с департаментами
министерств и канцеляриями переписку вел управляющий делами.
В компетенцию Кавказского комитета входило рассмотрение всех
дел по Закавказью и Кавказской области; их решение выносилось за
рамки полномочий министерств и главноуправляющих. Даже в тех случаях,
когда какой-либо вопрос требовал принятия общих мер, касавшихся всей
России, в том числе и Кавказа, последний, Кавказ, выделялся из общего
делопроизводства и передавался на рассмотрение в Кавказский комитет309.
Предоставление кавказскому наместнику неограниченных прав
повлекло за собой установление законов, регулировавших порядок
взаимодействия наместника и Кавказского комитета310. Первоначально
предполагалось, что наместник по всем делам своего управления должен обращаться
в министерства, а затем министерства направляли бы дела для дальнейшего
прохождения в Государственный совет, Комитет министров и Кавказский
комитет. В 1846 году этот порядок был изменен. М.С. Воронцов по всем
вопросам, решение которых превышало его власть, обращался
непосредственно к председателю Кавказского комитета, а в особо важных
случаях - прямо к императору. При этом наместник обладал правом сноситься
с министерствами в обход Кавказского комитета. В результате сфера де-
147

ятельности Комитета сводилась к решению вопросов об
административном управлении, судопроизводстве, финансах, торговле, промышленности,
землевладении, сельском хозяйстве, переселении, просвещении, службе
чиновников311. Проблемы военно-политического характера оставались за
рамками Кавказского комитета и считались прерогативой царя и военного
министра. Некоторый парадокс ситуации состоял в том, что М. С. Воронцов
порой игнорировал А. И. Чернышева как председателя комитета и
обращался к нему же, но как к военному министру.312
В соответствии с указами Николая I от 30 января 1845 года «Об
усилении прав гланоуправляющего гражданской частью на Кавказе»313 и от
6 января 1846 года «Правилами об отношениях Кавказского Наместника»314
весь Кавказский край от Закавказья до Предкавказских степей составлял
Кавказское наместничество и подчинялся М.С. Воронцову. Кавказский
наместник, наделенный военными и дипломатическими
полномочиями, обладал неограниченной гражданской властью. В параграфе первом
«Правил» указывалось, что «все вообще находящиеся в Закавказском
крае и Кавказской области правительственные места и лица как
принадлежащие к общему губернскому управлению, так и отделенные от оного,
вполне подчиняются наместнику кавказскому»315. Наместнику поручался
надзор за действиями всех военных и гражданских чиновников, а также
государственных учреждений на Кавказе независимо от их
принадлежности к тому или другому ведомству. Никто из представителей кавказской
администрации не имел права обращаться в высшие и центральные органы
власти России без специального разрешения наместника. В свою очередь,
министерства и высшие российские учреждения обязаны были направлять
распоряжения, циркуляры и т. д. для губернских и областных учреждений
Кавказа только через наместника. Наместнику подчинялись все созданные
российским правительством на Кавказе судебные органы. Губернские и
областные прокуроры представляли свои протесты не министру юстиции, а
кавказскому наместнику316. Наместник занимался распределением
денежных средств и контролировал их расходование317.
М. С. Воронцов добился, «чтобы влияние министров на дела
вверенного ему края было совершенно прекращено», и никакие распоряжения
министров, имевшие силу для всей империи, не были допустимы на Кавказе
без предварительного согласия наместника318. Все справки, отчеты,
сведения, объяснения по делам гражданского управления должны были
требоваться министерствами «не иначе, как через наместника Кавказского»319.
М.С. Воронцов признавал возможным лишь право министра финансов
148

осуществлять ревизию финансовой деятельности кавказского
административного аппарата.
Совет Главного управления Кавказом сохранялся. Его председателем
формально являлся наместник, однако исполнение обязанностей
председателя возлагалось на начальника гражданской частью в Закавказском крае320.
Рамки полномочий Совета предоставлялось определить М. С. Воронцову
самостоятельно. Используя имевшиеся полномочия, наместник подверг
перестройке отдельные звенья административного аппарата на Кавказе.
30 ноября 1845 года он сообщил А. И. Чернышеву о своем желании
произвести изменения в статусе канцелярии наместника. В пояснительной
записке необходимость возведения канцелярии в ранг департамента
министерства обосновывалась обширностью пределов региона и наличием
границ с Турцией и Ираном. Намечалось сосредоточить управление края в
канцелярии наместника, которая заведовала бы и делами Совета Главного
управления321. В начале 1846 г. мнение М. С. Воронцова получило
высочайшее утверждение322. Директором канцелярии стал СВ. Сафонов. Вскоре
выяснилась громоздкость канцелярского «сооружения». В связи с этим в
1848 году начальнику Главного управления В. О. Бебутову было передано
заведование текущими делами и подчинена часть особой канцелярии
наместника. В этот же период из двух палат государственных имуществ
учреждалась экспедиция государственных имуществ на правах министерского
департамента.
В 1846 году М.С. Воронцов обратился к Николаю I с
предложениями о введении в областях сокращенного управления и о создании новых
областей в Закавказье323. Идея упрощенного управления заинтересовала
императора и была им одобрена. 30 ноября Кавказский комитет заслушал
проект М.С. Воронцова. Комитет нашел нужным с учетом опыта
«особых» управлений Польши, Финляндии и Сибири переименовать области
в губернии, их округи - в уезды и не обозначать в названии
административно-территориальных единиц этническую принадлежность живущего в
ней населения. Так, Комитет признал, что «названия Закавказских
губерний: -Грузинской или Грузино-Армянской, Имеретинской, Дагестанской и
Каспийской вообще неудобно и несогласно с общим порядком, принятым
в Империи»324. 14 декабря 1846 г. Николай I утвердил «Положение о
разделении Закавказского края»325. Учреждались Тифлисская, Шемахинская,
Кутаисская и Дербентская губернии (Эриванская губерния была
образована в 1849 г.) Руководство Тифлисской, Шемахинской, Кутаисской
и Дербентской губерниями вверялось военным губернаторам с правом
149

управления гражданской частью. По военной части они состояли в
ведомстве военного министерства и подчинялись главнокомандующему
Отдельным Кавказским Корпусом, а по гражданскому управлению -
наместнику Кавказа и начальнику гражданского управления. На них
возлагалось «неусыпное попечение о безопасности и спокойствии»326 вверенных
губерний. Допускалось использование войск для восстановления
«порядка»327. Гражданское управление Закавказского края выглядело следующим
образом: 1. Главное управление - начальник гражданского управления,
он же - председатель Совета Главного управления, закавказская
казенная палата, комиссия государственных имуществ, приказ общественного
призрения и врачебное управление; 2. Губернское управление, с 10 апреля
1840 года действовавшее в соответствии с «Учреждением о губерниях» от
10 апреля 1840 года, но без казенной палаты и без палаты государственных
имуществ; его возглавлял военный губернатор; 3. Окружное управление
осуществлялось специальным положением; 4. Местное управление -
уездное, участковое, сельское.
Перемены в области управления затронули и Кавказскую область.
Согласно высочайшему рескрипту от 30 января 1845 года, к общему
составу кавказского гражданского управления присоединялась Кавказская
область. Кавказскому областному начальству запрещалось по вопросам,
превышавшим их власть, обращаться в министерства. Высшей
инстанцией для областного управления становился наместник328. По прибытии на
Кавказ М. С. Воронцову поручалось рассмотреть возможность отделения
от Кавказской области земель, принадлежавших военному ведомству, и
отмены «влияния на гражданское управление командующего войсками на
Кавказской линии или ограничить его известными пределами»329.
Вопрос об отделении земель и разделении функций военного и
гражданского ведомств в Кавказской области наместник обсудил с
начальником области (он же командующий Кавказсой линией) генерал-лейтенантом
Николаем Степановичем Завадовским. Последний докладывал, что
«гражданское и военное население Кавказской области перемешано так, что или
казачьи станицы окружены селениями казенными и помещичьими, или сии
последние казачьими станицами»330. При таком смешении поселений
разделение их поземельных границ было невозможно. Для подчинения
жителей области одному ведомству, по мнению Н. С. Завадовского, пришлось
бы или присоединить к Кавказскому линейному казачьему войску все
гражданское население с землями от Кизляра до Ставрополя, в том числе и
города, или перевести казаков в гражданское ведомство. Первая мера гро-
150

зила экономической катастрофой. Она лишала казну податных и земских
сборов, фактически уничтожала торговлю и промышленность области, т. к.
страх быть причисленным к казачьему сословию, наверняка, заставил бы
купцов и промышленников покинуть пределы Кавказской области. Вторая
-не могла быть допущена «по военным обстоятельствам края»331.
Действующую административную систему Н.С. Завадовский считал
наиболее эффективной. Он объяснял, что внутри Кавказской области
военная и гражданская власть действует каждая в сфере своего ведомства и
не зависят друг от друга. «Только главное ими управление составляется
в лице Командующего войсками областного начальника»332. С
разделением этих должностей Н. С. Завадовский связывал появление большого
количества «неудобств» в управлении. «По огромному пространству земли
Кавказской области и Закавказья, по разнородности и сложности вопросов
и дел и по необыкновенной деятельности, требуемой обстоятельствами
края, невозможно Кавказскому наместнику содержать в памяти
положения всех частей с такой подробностью, с какой может быть и должен знать
Командующий войсками областной начальник. С уничтожением его звания
или разделением власти на части, все частные начальники будут
обращаться с представлениями к наместнику, отчего возникнет большая переписка
и произойдет медленность в решении дел, не терпящих отлагательства»333.
Генерал-лейтенанту Завадовскому удалось убедить М.С. Воронцова в
бесперспективности отделения военного управления от гражданского.
В 1846-1847 гг. обсуждался также вопрос о переименовании Кавказской
области в Ставропольскую губернию. 19 апреля 1847 года дело о
переименовании рассматривалось в Кавказском комитете.334 Основанием для
будущих перемен комитет счел тот факт, что управление области устроено
«почти на тех же главных началах, как и все вообще губернии империи,
с некоторыми незначительными изъятиями».335 Эта мера была поддержана
как администрацией области, так и наместником. Переименование области
в губернию преследовало цель установить единообразие в
административно-территориальном делении как всего Кавказского края, так и «в общем
именовании разных частей государства»336. Как и закавказские губернии,
новая губерния получила свое название от имени центрального города -
Ставрополя. 2 мая 1847 года вышел указ о преобразовании Кавказской
области в Ставропольскую губернию; ее округи приобрели статус
уездов, а Кавказский областной суд - Ставропольской палаты уголовного и
гражданского суда. Ставропольская губерния управлялась в соответствии
с «Учреждением», изданным в свое время для управления Кавказской об-
151

ластью. Командующему войсками на Кавказской линии поручалось, как и
прежде, управление гражданской частью Ставропольской губернии337.
В 1848-1849 гг. правительством были предприняты новые изменения
в порядке общего управления Ставропольской губернией (указы от 18
декабря 1848 г. и от 26 октября 1849 г.) 338. По предположению наместника,
Кавказский комитет принял решение применить к управлению губернией
некоторые из постановлений, действовавших в общем российском порядке
губернского устройства. Основанием к этому послужило увеличение
народонаселения Ставропольской губернии за счет его притока из
внутренних районов России. Согласно указу, ставропольский гражданский
губернатор в своих действиях обязан был руководствоваться правилами,
изложенными в общем Наказе гражданским губернаторам, в соответствии со
статьями 291-639, т. 2 Свода Общего Губернского Учреждения, изданного
в 1842 году. При этом упразднялся Губернский Совет в Ставрополе. Его
функции распределялись между губернским Правлением и управляющим
гражданской частью в Ставропольской губернии. Гражданский
губернатор получал право взамен Совета собирать под своим председательством
начальников отдельных частей для рассмотрения дел «особой важности
и требующих общего соображения»339. Канцелярия губернского Совета
переименовывалась в Канцелярию управляющего гражданской частью
Ставропольской губернии. Таким образом, структура гражданского
управления Ставропольской губернией практически полностью повторяла
местные административные учреждения, существовавшие в России. Между
тем определенная специфика в подчинении административного аппарата
губернии продолжала сохраняться. Как и все административные
учреждения на Кавказе, ставропольское местное управление по-прежнему
находилось в полной зависимости от наместника Кавказского и не могло
самостоятельно делать представления в высшие и центральные
государственные учреждения России. Порядок назначения и увольнения чиновников по
ставропольскому губернскому правлению и Канцелярии ставропольского
гражданского губернатора определялся правилами, особо
установленными для Кавказского и Закавказского края. Так, управляющему гражданской
частью в губернии предоставлялось право назначения и увольнения
чиновников от 14 до 7 класса включительно; назначение должностей, начиная с
6 разряда и выше, являлось прерогативой наместника.
«Инородцы» в Ставропольской губернии управлялись особыми
приставами. Они не зависели от губернских и уездных властей и подчинялись
как и раньше, непосредственно командующему Кавказской линией. По
152

указу от 15 января 1849 года приставы утверждались в должности
наместником Кавказским. По поводу процедуры назначения пристава в указе
подчеркивалось, что «государь император... повелеть соизволил предоставить
князю Воронцову самому утверждать приставов горских народов, сообщая
об этом для сведения и зачисления по армии или кавалерии тех из них,
которые будут назначены из войск регулярных»340.
К концу 40-х годов XIX в. управление «мирными и покорными»
горцами, находившимися в ведении начальников частей Кавказской линии и
командующего, не претерпело серьезных изменений. Согласно «Военно-
статистическому обозрению Российской империи», точных,
установленных правил для управления этими народами не существовало; «они
управлялись по древним обычаям и дела их решались по адату или шариату»341.
В военно-историческом архиве нами обнаружены материалы,
свидетельствующие о том, что «Положение о шариатском, третейском и
уголовном суде», составленное капитаном Н.И. Вольфом в 1839 году в виде
проекта, применялось в период правления М. С. Воронцова. Оно действовало
для всех горских народов, «покорных России».342
Горские народы Правого фланга Кавказской линии343 были разделены
на пять приставств. 1. Главное приставство закубанских народов
занималось делами ногайцев: «Мансуровским, Кипчаковским, Султановским и
абазинцами Дударукова аулов». 2. Тахтамышское приставство заведовало
ногайцами «рода Тахтамышевцев», частью абазинских и частью
кабардинских аулов. 3. Приставство бесленеевское и закубанских армян ведало
ногайцами «Наврузовской фамилии, частью Султановского племени,
народом Бесленеевским и Закубанскими армянами». 4. Приставство «за-Лабин-
ских народов» заведовало темиргоевцами, «хатукаевским, бжедуховским»
и частью бесленеевского народа. 5. Приставство при управлении
командующего Зеленчукской линией ведало частью абазинцев и кабардинцами.344
К управлению начальника Центра Кавказской линии принадлежали
«кабардинцы, дигорцы, малкарцы, карачаевцы, часть абазинцев»345. В военном
отношении Центр по-прежнему делился на четыре линии: «Кисловодскую,
Внутреннюю Кабардинскую, часть Военно-Грузинской дороги до
пределов Владикавказского военного округа»346. Центру Кавказской линии как
и ранее подчинялись четыре приставства: Малокабардинское, Дигорское,
Малкарское и Карачаево-Абазинское; Большая Кабарда имела отдельное
управление и находилась в непосредственном ведении начальника Центра
линии347.
25 июня 1845 года высочайшим указом из части Центра Кавказской
линии и территории, подведомственной владикавказскому коменданту,
153

был образован Владикавказский военный округ348. В соответствии с
указом начальником его назначался бывший комендант Владикавказской
крепости генерал-майор Петр Петрович Нестеров349. Звание
начальника Владикавказского округа приравнивалось бригадному
командиру350. Владикавказский военный округ состоял из четырех приставств:
«1) алагирского и куртатинского народов; 2) горских народов; 3) назранов-
ского и 4) начальника Верхне-Сунженской линии»351. В алагирское и кур-
татинское приставство вошли жители Осетии, населявшие Алагирское и
Куртатинское ущелья. К приставству горских народов были отнесены осе-
тины-тагаурцы и ингуши-джерахи, цоринцы, кистинцы, малхинцы и галга-
евцы. Назрановское приставство составили ингуши-назрановцы,
приставству при управлении начальника Верхне-Сунженской линии
принадлежали ингуши-галашевцы352.
Левый фланг Кавказской линии в основном населяли чеченцы, кумыки
и ногайцы. Кумыки и ногайцы входили в Главное кумыкское приставство.
Оно разделялось на три частных приставства - андреевское, аксаевское и
костекоевское. Из жителей Левого фланга наиболее многочисленными
считались чеченцы. В 40-е гг. XIX века одна их часть находилась под
управлением российской администрации, вторая - состояла в имамате Шамиля.
К «покорным» России относились Надтеречные чеченские аулы - Старый
Юрт, Новый Юрт, Брагуны, а также аулы, расположенные близ
укреплений Умахан-Юрт, Закан-Юрт, Урус-Мартановского, крепостей Грозной и
Воздвиженской. Надтеречные чеченцы, население Старого и Нового Юрт
и Брагун подчинялись чеченскому приставу. Его местопребыванием
являлось укрепление Горячеводское. Остальные «покорные» чеченцы
находились в ведении воинских начальников близлежащих крепостей353.
С. Эсадзе отмечал, что горская администрация при М. С. Воронцове
оставалась почти в том же виде, как во времена А. П. Ермолова; горцами
«заведовали приставы, подчиненные в административном отношении
начальникам отделов Кавказской линии»354.
Лейтмотивом административной деятельности М. С. Воронцова
являлось повсеместное использование принципа «сокращенного управления»,
позволявшего экономить казенные средства и усиливать эффективность
механизма управления.
Особое внимание наместник обратил на улучшение контингента
чиновников. В годы управления М. С. Воронцова «общей системой» стало
назначение на чиновничьи должности представителей коренных народов
Кавказа. С. Эсадзе писал о «русском элементе», «сравнительно ослаблен-
154

ном» в административных учреждениях при М. С. Воронцове355. Этому
способствовали разные причины. Одна из них - негативное отношение всех
слоев общества к русскому чиновничеству, особенно к его низшему звену.
А. В. Фадеев отмечал, что возможность легкой наживы и бесконтрольного
хозяйничания на далекой окраине манили на Кавказ всякого рода
авантюристов, уже запятнанных различными преступлениями. В рядах
кавказского чиновничества первого призыва находились преимущественно
неудачники и мелкие карьеристы, обольщенные преимуществами службы в
крае. Кавказ был той окраиной Российской империи, где служба
оговаривалась специальными льготами. За приезд сюда давался чин коллежского
асессора, равный чину майора в военной табели о рангах356. Помимо
звания, чиновники получали дополнительное денежное поощрение, право на
получение ордена св. Владимира 4-й степени, пенсии и др. В участковых
начальниках местные жители видели «олицетворенное лихоимство»357. В
40-е годы, после реформы П. В. Гана, число чиновников на Кавказе резко
возросло. В отчете за 1845 год М. С. Воронцов писал о своем «изумлении»
значительным числом чиновников разных ведомств, ищущих мест и
должностей. «В 1840 году, - отмечал наместник, - с открытием разных
присутственных мест были вызываемы чиновники из России. Краткость времени
и настоятельная нужда в них лишали всякой возможности обратить строгое
внимание на выбор чиновников; присутственные места наполнялись
людьми, которых правительство нашло необходимым вслед за тем лишить мест.
Независимо от сего ежегодно увеличивается число туземцев, получивших
образование в гимназиях и других заведениях России, которые стараются о
получении мест»358. Содержание русского чиновничества требовало
дополнительных издержек от казны из-за переездов, необходимости включать в
штаты переводчиков и выполнения обещанных государством льгот. В
апреле 1852 года с целью частичного сокращения расходов князь М. С. Воронцов
даже обратился к председателю Кавказского комитета с предложением об
отмене преимуществ, дарованных чиновникам, вызываемым из России на
службу в Кавказский край. Однако эта инициатива не была поддержана359.
Назначение в административные и судебные органы представителей
местного населения разом решало все эти задачи. Кроме того, привлечение их к
разработке и подготовке законодательных и административных вопросов,
по мысли М. С. Воронцова, должны были приобщить окраины к
общерусской гражданственности и связать «разноплеменный край» с империей360.
Путь сближения кавказских народов с Россией М. С. Воронцов видел не в
репрессивных методах управления, а в учете специфики края, в постепен-
155

ных и осторожных действиях администрации. «Всякая перемена, - писал
наместник Кавказа государю, - и всякое нововведение, изменяющее
вековые обычаи, чрезвычайно трудно к введению везде, но особенно в здешнем
крае, а потому в подобных случаях надобно действовать с большою
осторожностью. Насильственные меры не только не принесут добра, но могут
иметь очень дурные последствия»361.
Десятилетнее наместничество М. С. Воронцова составляет особый
период в истории Кавказа. При нем произошло формирование основных
административных структур наместничества362. В годы его управления
многое было сделано для развития экономики, культуры и просвещения края.
Тогда же было установлено пароходное сообщение между портами Черного
и Каспийского морей, открыто большое число школ, учреждена Публичная
библиотека в Тифлисе, образованы кавказские отделы Географического
общества и Общества сельского хозяйства, положено начало изданию
газеты «Кавказ» и «Кавказского календаря». По распоряжению наместника в
Тифлисе был построен театр с представлениями на русском и грузинском
языках и итальянской оперой363.
В 1854 году наместник обратился к Николаю I с прошением об
отставке в связи «со слабостью здоровья»364. 19 октября 1854 года указом
государя М. С. Воронцов был освобожден от должности наместника и
покинул Кавказ. Его преемники - Николай Андреевич Реад, а затем Николай
Николаевич Муравьев, занятые главным образом военными действиями
на Северо-Восточном Кавказе и в Крымской войне, не оставили заметных
следов в истории управления Кавказом.
Новый этап в развитии административных учреждений на Кавказе
начинается с 22 июля 1856 года - со вступлением на пост наместника
Александра Ивановича Барятинского. Сравнивая князя Барятинского с
его предшественником, В.Н. Иваненко подчеркивал, что «... Муравьев
уступил место молодому, блестящему, очень умному князю Александру
Ивановичу Барятинскому. В полную противоположность своему
предместнику - мрачному и суровому, Барятинский любил жизнь, общество, блеск
и больше всего великолепие власти»365. Пользуясь личной дружбой
Александра II, новый наместник Кавказа получил право приступить
«собственною властью» к осуществлению «нужных преобразований» и сообщать об
изданных распоряжениях только «для сведения» Кавказскому Комитету.
12 сентября 1856 года специальным указом определялась отчетность
наместника и кавказской администрации. Начальникам губерний Кавказского
и Закавказского края предписывалось представлять всеподданнейшие
156

отчеты государю через А. И. Барятинского с тем, чтобы последний
представлял их царю «со своими отметками»366. Губернаторам запрещалось
самостоятельно отсылать отчеты или их копии во все российские высшие и
центральные органы власти. Кроме того, 25 апреля 1857 г. был издан указ,
регламентировавший отношения наместника Кавказского и Сената. Князь
Барятинский получал право приостанавливать исполнение указа Сената
по делам судебным, гражданским или уголовным в случае «местных
неудобств, затруднения или вреда» для Кавказского края. При поступлении
в Сенат дел, имевших отношение к Кавказу, Сенат лишался возможности
направлять их для рассмотрения в министерства и мог обратиться только к
наместнику367.
Получив должность наместника, но еще не успев выехать из
Петербурга, А. И. Барятинский уже предпринял первые шаги для полной
своей независимости. 8 августа он подал Александру II докладную
записку, в которой просил изъять все доходы и расходы по Кавказскому краю из
ведомства Министерства финансов и предоставить их в полное
распоряжение наместника, как это было до 1840 года368. Таким образом, уже через 16
дней после назначения на Кавказ, А. И. Барятинский освободился от опеки
министра финансов.
Прибыв в Тифлис, он приступил к разработке проектов гражданского
и военного управления краем и вскоре представил их императору. По
мнению историка С. Эсадзе, быстрое развитие гражданской жизни Кавказского
и Закавказского края служило поводом к частым переменам в устройстве
местных административных установлений. Несмотря на целый ряд
предпринятых в разное время реформ, гражданские учреждения края
постоянно нуждались в новой реорганизации, вызываемой множеством
накопившихся законодательных работ369.
4 апреля 1857 года для работы над проектами нового
административного устройства региона А. И. Барятинский создал особую
государственную структуру в Тифлисе, в определенной мере напоминавшую II
отделение Собственной е. и. в. канцелярии и получившую название Временного
отделения при Главном управлении наместника Кавказского370. Его штат
составили - управляющий, главный производитель редакционных работ,
два редактора и несколько писарей. Законодательное отделение возглавил
д. с. с. Александр Алексеевич Харитонов, управлявший перед этим
казенной палатой. Позже на посту управляющего его сменил Василий Антонович
Инсарский - «великий мастер по части литературной и кодификационной
обработки предложений Барятинского»371. Одновременно с учреждением
157

Временного отделения наместник приказал провести тщательный сбор
информации обо всех губернских и уездных учреждениях, «о доходах и
расходах и прочих тому подобных предметах, входящих в состав
административной статистики»,372 и об общем состоянии края. Изучив
присланный материал, наместник обнаружил серьезные изъяны в сложившейся
административной системе. Одним из таких недостатков А. И. Барятинский
счел сосредоточение вопросов по всем отраслям управления в небольшой
канцелярии наместника. По этой причине к наместнику «восходила масса
бумаг по всем делам и на нем тяготело все бремя распорядительной и
исполнительной власти»373. При этом с образованием канцелярии наместника
(1846 г.) Совет Главного управления и начальник Главного управления
лишались влияния на многие дела гражданского характера, т. к. через
канцелярию они поступали непосредственно наместнику374.
В условиях Кавказской войны стремление А. И. Барятинского снять с
себя «бремя» гражданской власти являлось вполне оправданным. Плодом
деятельности наместника и Временного отделения в этом направлении
стало «Положение о Главном управлении и Совете наместника Кавказского»375,
введенное в действие с 1 января 1859 г.; «Положение» было утверждено
21 декабря 1858 года князем Барятинским самостоятельно «по высочайше
представленной ему власти», без учета существовавших нормативных
правил прохождения подобных документов через инстанции высших
правительственных законодательных органов.
По «Положению» канцелярия наместника и экспедиция
государственных имуществ упразднялись и в структуре Главного управления
учреждались пять департаментов, фактически исполнявшие роль министерств.
В.Н. Иваненко отмечал, что, «отстранив всякую зависимость от
министров и других высших установлений», А. И. Барятинский вынужден был
учредить в Тифлисе «те самые законодательные и высшие
административные и судебные учреждения, услугами которых он перестал
пользоваться в Петербурге»376. Функции Министерства внутренних дел возлагались
на департамент общих дел, в котором сосредоточились распоряжения
«по частям: инспекторской, учебной, почтовой, медицинской,
карантинной, строительной и по всем предметам, не входящим в круг действия
других управлений377. Его возглавил Алексей Федорович Крузенштерн -
бывший директор канцелярии наместника, занявший одновременно пост
начальника Главного управления378. Характеризуя А.Ф. Крузенштерна,
В. А. Инсарский писал о нем как о человеке «очень порядочном и близком
наместнику, но сравнительно еще очень молодом и решительно ничем не
158

выдающемся»379. За департаментом общих дел следовал судебный
департамент. Он предназначался для рассмотрения принадлежавших ведению
наместника дел судебного и судебно-полицейского характера; ему поручался
высший надзор и «распоряжения по судебной части вообще». Директором
департамента судебных дел был назначен князь Иван Константинович
Багратион-Мухранский380. Далее шел департамент финансов,
сосредоточивший руководство доходами, расходами, земскими денежными
повинностями края, заведывание «питейными сборами, горной и соляной частями»
и таможенным управлением. В его обязанности входило проведение мер,
способствовавших оживлению внутренней и внешней торговли и
развитию «заводской и мануфактурной промышленности». Во главе его стал
д. с. с. А. А. Харитонов, достаточно долго занимавшийся финансами края.381
В функции департамента государственных имуществ вошло заведывание
казенными землями, государственными крестьянами и «государственным
имуществом вообще»382. Должность директора этого департамента занял
Юлий Федорович Витте - отец будущего премьер-министра России383.
Пятым департаментом в Главном управлении наместника было Особое
управление сельского хозяйства и колоний иностранных поселенцев. Оно
ведало казенными лесами, казенными сельскохозяйственными
заведениями, учрежденными для развития сельскохозяйственной культуры края и
колониями иностранных поселенцев. 29 ноября 1859 года, через год после
реорганизации деятельности Главного управления, в его структуре
появилось еще одно новое подразделение - контрольный департамент,
занимавшийся ревизией денежных отчетов, подчиненных наместнику гражданских
учреждений384. Поддержав А. Ф. Крузенштерна при создании контрольного
департамента, А. И. Барятинский, тем не менее, считал его функции
надуманными. В. А. Инсарский в своих «Записках» вспоминал, что наместник
сам как-то сказал ему: «Этот департамент Крузенштерн сочинил для своего
приятеля Хрысцинича»385.
При Главном управлении существовал коллегиальный орган - Особое
управление о земских повинностях присутствие по Закавказскому краю,
состоявшее из высших чиновников Главного управления. В нем
обсуждались и утверждались раскладки земских повинностей в крае и сметы
подрядов, распределялось расходование крупных сумм. При наместнике
находилась особая Дипломатическая канцелярия386.
Все департаменты, имевшие своих директоров или управляющих,
подчинялись начальнику Главного управления, который считался главным
помощником наместника по гражданской части и одновременно руководил
159

департаментом общих дел. Через него к наместнику поступали все
доклады департаментов, координировалась их деятельность.
Вместо Совета Главного управления учреждался Совет наместника
Кавказского. Согласно «Положению», ему представлялись на
рассмотрение только те вопросы, которые наместник считал возможным поручить
Совету в том или ином конкретном случае. Председателем Совета был
назначен генерал-адъютант Григорий Дмитриевич Орбелиани, а членами
- попечитель Кавказского учебного округа камергер двора е. и. в. барон
Александр Павлович Николаи, Ипполит Александрович Даспик-Дюкруаси
и члены бывшего Совета Главного управления Андрей Михайлович
Фадеев, Дмитрий Иванович Кипиани, Федор Евстафьевич Коцебу, Андрей
Францевич Десимон и Василий Иванович Смиттен387. Прежде
большинство членов Совета наместника Кавказского заведывало отдельными
частями Совета Главного управления: учебной, почтовой, таможенной и
государственными имуществами; после того, как все эти части отошли
в ведомство департаментов, они остались не у дел. В годы управления
А. И. Барятинского деятельность Совета была малозаметной. Возможно,
поэтому в конце 1857 года генерал-адъютант князь Г. Д. Орбелиани
получил второе назначение - на должность тифлисского генерал-губернатора.
Его главной обязанностью стало замещение А. И. Барятинского при
отъездах из края.
Временное отделение, разработавшее положения о Главном
управлении и Совете наместника Кавказского, сохранялось. Оно
переименовывалось во Временное отделение по делам гражданского устройства края
и по-прежнему занималось разработкой «бесчисленных законопроектов
А. И. Барятинского»388. Руководство отделением не менялось. Оно
поручалось д. с. с. Инсарскому, который, одновременно исполнял обязанности
директора Походной канцелярии. Последними учреждениями
гражданского характера, установленными в годы управления А. И. Барятинского,
были статистические комитеты, открытые осенью 1862 года в Закавказье
и Ставропольской губернии. Сбор информации о крае комитеты
осуществляли через чиновников земской полиции и одновременно подчинялись
Центральному статистическому комитету при Министерстве внутренних
дел389.
Нетрудно заметить, что новые административные учреждения,
созданные на Кавказе в 1856-1862 гг., фактически дублировали высшие и
центральные органы Петербурга. Тем самым они расширяли права наместника
и автоматически ослабляли влияние вышестоящих учреждений. В указан-
160

ный период Кавказский комитет, лишенный реальной власти, превратился
в подобие передаточной инстанции.
Преобразования в системе гражданского управления на Кавказе
проводились наместником в виде опыта. Первоначально испытательный срок для
новых учреждений ограничивался двумя годами390, затем его действие было
продлено до 1 января 1863 года. В сентябре 1862 года А. И. Барятинский
обратился к Александру II с просьбой оставить Главное управление и Совет
наместника без изменений до 1 января 1866 года391. Однако их действие
продлилось до назначения на Кавказ великого князя Михаила Николаевича.
В годы наместничества великого князя Михаила Николаевича «опыт»
А. И. Барятинского из-за сложной структуры и большой дороговизны был
признан неудачным.
Кардинальные изменения князь Барятинский произвел в области
военного управления. В 1857 году Отдельный Кавказский Корпус был
преобразован в Кавказскую армию, а главнокомандующий корпусом получил
полномочия командующего армией.
Реорганизация в военных структурах началась уже в первые дни
пребывания Барятинского в Тифлисе. 16 августа 1856 года вышел указ «Об
учреждении новых управлений на Кавказе»392. По мнению
наместника, в последние годы власть командующего войсками Кавказской линии
и Черномории стала «совершенно бесполезной», т. к. командующий был
удален от главного театра военных действий и фактически занимался
«одной только хозяйственной частью»393. Руководство военными
операциями и управление горскими народами на Северном Кавказе перешло к
«начальникам раздробленных районов»394. Для успешного ведения войны
А. И. Барятинский считал необходимым сосредоточить власть в руках
нескольких высших начальников, разделив Кавказ по естественным
географическим районам. Взгляды наместника, таким образом, полностью
соответствовали основным положениям указа, изданного 16 августа 1856 г.;
инициатором последнего выступил сам император. Согласно указу,
местные военные управления Кавказского края «были соединены со званием
начальников дивизий, бригадных и полковых командиров»395.
Кавказская линия и Черномория делились на пять частей: 1. Правое
крыло Кавказской линии должны были составить Правый фланг, Центр,
Черномория и первое отделение Черноморской береговой линии. Начальник
19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Викентий Михайлович
Козловский получил звание командующего Правого крыла Кавказской
линии. 2. В Левое крыло Кавказской линии вошли Левый фланг линии и
161

Владикавказский округ. Левое крыло подчинялось начальнику 20-й
пехотной дивизии генерал-майору Николаю Ивановичу Евдокимову,
одновременно являвшемуся командующим войсками Левого крыла Кавказской
линии. 3. «При-Дербентская губерния», Северный и Нагорный Дагестан
подчинялись начальнику 21-й пехотной дивизии, командующему войсками
Прикаспийского края генерал-майору Григорию Дмитриевичу Орбелиани
2-му. 4. Лезгинская кордонная линия и Джаро-Белоканский военный округ
поручались начальнику Кавказской гренадерской дивизии
генерал-майору барону Ипполиту Александровичу Вревскому 2-му, ставшему теперь
командующим войсками Лезгинской кордонной линии. 5. Пятый отдел -
Кутаисское генерал-губернаторство подчинялось «командующему в том
крае войсками»396 Кутаисскому генерал-губернатору, начальнику 18-й
пехотной дивизии, генерал-лейтенанту князю Александру Ивановичу Гагарину.
Начальникам 19-й и 20-й пехотных дивизий присваивались власть и
права командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории. Звание
командующего на Кавказской линии и в Черномории вместе с его
управлением упразднялось. Для управления войсками и местными жителями в
каждом из пяти отделов создавался штаб397.
Вопрос о разделении Кавказской линии и пересмотре границ между
двумя ее частями был вновь поставлен князем А. И. Барятинским перед
военным министром генерал-адъютантом Н. О. Сухозанетом в середине
января 1857 года. Границы, установленные между бывшим Владикавказским
округом и прежним Центром Кавказской линии, не отвечали главному
условию - разделению горцев в административном подчинении таким
образом, чтобы каждый народ оказался под управлением одного начальника.398
Правое крыло простиралось от Черного моря до Военно-Грузинской
дороги и значительно превышало по длине Левое крыло. Граница проходила от
Главного Кавказского хребта между реками Дур-дур и Змейкой до
станицы Николаевской и далее по Военно-Грузинской дороге, по реке Терек до
станицы Екатеринодарской. Таким образом, одна часть Осетии и Большая
Кабарда находились в пределах Правого крыла и подчинялись
генерал-лейтенанту В.М. Козловскому, а вторая часть Осетии и Малая Кабарда - в
пределах Левого крыла Кавказской линии и управлялись генерал-майором
Н. И. Евдокимовым. Неравнозначным оказалось также распределение
военных сил между Правым и Левым крылом линии. Командующий
войсками Левого крыла не имел достаточного числа линейных казаков и милиции
для содержания кордона со стороны Владикавказа и для действий в горах;
Владикавказский казачий полк был разделен на две половины, принадле-
162

жавшие разным крыльям, и руководство им становилось достаточно
проблематичным. Более разумным А. И. Барятинский считал присоединение
Большой Кабарды, всего Владикавказского и Горского казачьих линейных
полков к Левому крылу Кавказской линии, позволявшее уравнять
протяженность обеих территорий и объединить всю Осетию и Кабарду под
управлением командующего войсками Левого крыла. Пограничная черта
между Правым и Левым крылом, по предложению наместника Кавказского,
прошла по течению р. Малки, от подошвы Эльбруса до границы между
Волжским и Горским полками. Бывший Центр Кавказской линии разделен
между двумя крыльями линии, и в связи с этим его управление
упразднялось399.
По инициативе князя Барятинского определенные изменения
произошли в сложившейся к тому времени приставской системе. В 1857 году
на Правом крыле Кавказской линии вместо существовавших шести при-
ставств образовалось четыре: нижне-прикубанское (темиргоевцы, егору-
каевцы, натухайцы, бжедуховцы); закубанских ногайцев (бесленеевцы,
закубанские армяне, карамурзинские и кипчаковские ногайцы); тахтамыш-
ское (тахтамышевские аулы); и карачаевское (абазинские и тебердинские
аулы)400. Левое крыло Кавказской линии с народонаселением в 182000 душ
делилось на четыре округа: Кабардинский, Военно-Осетинский, Чеченский
и Кумыкский. Для управления каждым из этих округов назначался особый
начальник, имевший чин полковника или генерал-майора, подчинявшийся
непосредственно командующему войсками Левого крыла.
Во всех округах учреждались народные суды, обладавшие судебными
и административными функциями. Они предназначались «для
судопроизводства, разбора жалоб и тяжб, обсуждения вопросов о нуждах и
потребностях» местного населения401. В качестве образца нового судоустройства
был взят Чеченский суд, открытый еще в 1852 году М.С. Воронцовым в
Грозном (см. гл. III). Суды состояли из председателя - начальника
округа, главного кадия и нескольких депутатов, назначаемых от всех горских
обществ. Адъютант начальника округа одновременно являлся
делопроизводителем суда. Указом 10 декабря 1857 года кавказской администрации
в Тифлисе поручалось разработать подробные инструкции для народных
судов, определить круг обязанностей и прав начальников округов и их
помощников402.
Указы 1856-1857 годов, касавшиеся реорганизации военного
управления, не были подкреплены специальными положениями и
инструкциями. Их разработка началась уже после опубликования указов. Такая
163

спешка объяснялась задачами, которые ставились Александром II перед
А. И. Барятинским - скорейшее завоевание Восточного и Западного Кавказа
и окончание Кавказской войны.
Усилиями наместника и начальника Главного штаба Кавказской
армии генерал-адъютанта Дмитрия Алексеевича Милютина403 было
разработано и 1 апреля 1858 года утверждено царем «Положение об управлении
Кавказской армией»404. В нем указывалось, что все войска в Кавказском
крае составляют Кавказскую армию и подчиняются
главнокомандующему. Действие «Положения» распространялось на Главный штаб армии,
управления командующих войсками, артиллерийское управление,
управление военных инженеров, управление походного атамана и морскую
часть. Главный штаб состоял из канцелярии начальника Главного штаба,
управления генерал-квартирмейстера и управления дежурного генерала.
Отделение по управлению горскими народами входило в состав
управления генерал-квартирмейстера405. Северный Кавказ в
военно-административном отношении продолжал делиться на пять отделов: Правое
крыло, Левое крыло, Прикаспийский край, Лезгинскую кордонную линию и
Кутаисское генерал-губернаторство. Распоряжения главнокомандующего
должны были приводиться в исполнение через командующих войсками в
пяти отделах: командующего войсками Правого крыла Кавказской линии,
командующего Левого крыла, командующего войсками в Прикаспийском
крае, командующего войсками на Лезгинской линии и кутаисского
генерал-губернатора. Должности бригадных командиров в 19-й, 20-й, 21-й и
Кавказской гренадерской дивизиях и бригадные штабы упразднялись406. На
основании «Положения» командующие войсками получали широкие
полномочия и самостоятельность над всеми родами войск, расположенных на
вверенной им территории, в том числе и по военно-судной части. В их
ведении находилось местное население Кавказа. Они обладали властью над
гражданскими учреждениями на правах, которыми пользовался с 1840 года
бывший начальник Кавказской области и командующий Кавказской
линией и Черноморией407.
В связи с завоеванием Россией новых территорий на Западном Кавказе
географические очертания Правого крыла Кавказской линии менялись.
Теперь оно простиралось от северо-восточных берегов Черного моря до
верховьев реки Малка и состояло из части бывшего первого отделения
Черноморской береговой линии, земли черноморских казаков,
бывшего Правого фланга Кавказской линии и «недавно занятых пространств»
за Кубанью408. Правое крыло линии составили три округа: Черномория,
164

Лабинский округ и Верхне-Кубанский округ. Наказному атаману
Черноморского казачьего войска поручалось исполнение обязанностей
командующего Черноморской кордонной линии. Черноморская кордонная
линия делилась на три участка: первый - от берега Черного моря до поста
Славянского; второй - от поста Славянского до Тенгинской батареи; и
третий - от Тенгинской батареи до границы линейного казачьего войска, т. е.
до поста Изрядного409.
Лабинский округ подчинялся командиру 2-ой бригады
линейного казачьего войска. Ему были подведомственны линии: Белоречинская,
Лабинская, Мало-Лабинская, Урупская и кордонные участки на Кубани, к
которым относились Усть-Лабинский, Прочно-Окопский и Ставропольский.
Участками и линиями заведовали командиры бригад и полков линейного
казачьего войска и командиры пехотных полков410.
Верхне-Кубанский округ образовался из Баталпашинского участка
Кубанской линии, а также Зеленчукской и Кисловодской линий. Начальство
в этом округе возлагалось на командира 6-й бригады Кавказского
линейного казачьего войска, а кордонными линиями и участками - на командира
7-й бригады Кавказского линейного казачьего войска и командиров
казачьих полков. Начальникам Лабинского и Верхне-Кубанского округов
подчинялись приставства: первому - нижне-прикубанское и закубанских
ногайцев, второму - тахтамышевское и карачаевское411.
Деление Левого крыла Кавказской линии, в отличие от Правого,
носило не столько военный, сколько административный характер. Все покорное
население на этом крыле Кавказской линии разделялось на четыре округа:
Кабардинский, Военно-Осетинский, Чеченский и Кумыкский412. Для
управления каждым из них назначались начальники в чине полковников или
генерал-майоров, подчинявшиеся непосредственно командующему
войсками Левого крыла. Начальник округа имел в своем распоряжении
нескольких помощников, назначаемых из штаб- или обер-офицеров или
представителей местной знати. На Левом крыле Кавказской линии отсутствовали
приставства. Вместо них округи делились на участки413.
Прикаспийский край, так же как и Левое крыло Кавказской линии,
разделялся на округи и участки. Лезгинская кордонная линия по-прежнему
делилась на правый и левый фланги. Начальникам флангов линии в военном
отношении подчинялись: начальнику Правого фланга- Нухинский уезд,
начальнику левого фланга - Тушино-Пшаво-Хевсурский округ. В Кутаисском
генерал-губернаторстве особому местному начальнику, инспектору
линейных батальонов, в военном отношении подчинялась Абхазия414.
165

Таким образом, установленная на Северном Кавказе
военно-административная система управления сводилась к следующему делению: отделы,
округи, участки, приставства. По мнению А. И. Барятинского, введенное
устройство устраняло «главное затруднение, препятствовавшее достижению
правительственных целей на Кавказе - чрезвычайное разнообразие края»415.
«Краеугольным камнем русского владычества» на Кавказе
наместник называл введение «устройства окончательного управления горскими
племенами»416. А. И. Барятинский был убежден, что Кавказская война
разгорелась из-за неустановленной вовремя в этом крае административной
системы. Он указывал, что «русские раз уже владели Чечней и Аварией
непосредственно или чрез подчиненных России ханов, наше влияние
простиралось на всю восточную половину гор. Все это мы утратили чрез
неустройства нашего управления и злоупотребления, истекавшие из этого
неустройства»417. Для достижения главной цели - полного и
окончательного покорения Кавказа, наместник считал единственно верным учреждение
«народного управления на новых началах»418.
Общественно-политическое и экономическое положение Кавказского
края являлось, с точки зрения А. И. Барятинского, той плодородной почвой,
на которой в итоге выросла военно-народная система управления. Он
указывал, что горские народы, различные по нравам и общественному быту,
поступили в российское управление почти на одинаковых условиях - «с
сохранением религии, прежнего внутреннего порядка и прежних
отношений между сословиями, суда и расправы по народным обычаям».419 В своем
отчете государю за 1857-1859 гг. наместник выражал уверенность, что с
введением общей для всех горцев военно-народной системы, они утратят
свою воинственность и превратятся в мирных поселян. В качестве примера
вновь приводилась Чечня, в которой с 1852 года на основе адата
действовал Чеченский народный суд.420 Установленная в Чечне система управления
должна была стать образцом для управления другими горскими
народами. Оказываемое А. И. Барятинским предпочтение народному управлению
основывалось на глубоком понимании сложившегося у горцев
общественного строя. Он полностью одобрял тот факт, что в Чеченском округе на
русском военном начальстве лежали только «заботы главного управления»,
судопроизводство же и местное управление осуществлялись выборными
представителями от народа421. Проводимую российской администрацией
политику поддержки шариата А. И. Барятинский считал крайне
ошибочной. Внедрение Шамилем норм шариата в возводившуюся им
государственно-административную систему он также называл одним из серьезных
166

просчетов имама. По свидетельству князя Барятинского, «...это начало
было общим и русской власти, и враждебному нам мюридизму. Шамиль
и его предшественники не щадили ничего, чтобы везде стереть родовые
отличия, уничтожить народное законодательство и поставить на его место
шариат. Кавказское начальство с самого нашего владычества здесь,
стремясь приобресть скорое сочувствие населения и пренебрегая родовыми
интересами, старалось восстановить мусульманское духовенство,
предполагая, что духовенство есть лучшее орудие к сближению с массами»422.
Особенно опасным и тактически безграмотным, по мысли наместника,
являлось сохранение после окончания Кавказской войны норм шариата -
идеологии мюридизма. Одну из главных задач российских властей князь
А. И. Барятинский видел в «обессиливании» и отстранении шариата и
восстановлении в жизни народов Северного Кавказа норм обычного права. Он
допускал сохранение за шариатским судом вопросов духовного характера,
все же остальные дела должны были решаться в словесных судах на
основе адата. Адат, по мнению наместника, являлся тем мостом, который, в
конечном итоге, должен был привести жителей Кавказа к российской
законодательной системе, «ибо адат, не имея начала духовного,
беспрепятственно может покоряться изменениям, тогда как изменения в шариате, по
самому смыслу его, составляет уже вопрос совести и верования
мусульманина»423. В качестве первого шага в этом направлении предлагалось
составление письменного изложения адата для каждого из народов «сообразно
с новым его положением и согласно с потребностями русской власти»424.
Усовершенствования требовали и способы разбора уголовных дел. В
разных районах Кавказского края за одно и то же преступление виновные
несли разную меру наказания. По поручению наместника специальные
структуры занимались написанием «Уголовного Положения» для горцев.
«Положение» составлялось на основе свода российских уголовных правил
с включением в него «всех родов преступлений», за которые местное
население подвергается наказанию. Проект этого свода законов был разослан
начальникам четырех главных отделов Кавказской армии.425
Важным шагом российской администрации в крае явилось
определение поземельной собственности различных сословий. С этой целью в
1857 году А. И. Барятинским был учрежден комитет, который
обязывался разобрать и решить вопрос по земельному владению между жителями
Левого крыла. Позже наместник нашел более удобным вместо одного
общего комитета открыть комитеты в каждом из округов Левого крыла
отдельно. Помимо рассмотрения дел о земельной собственности, комитеты
167

занимались также определением личных прав сословий. Особенно
заинтересованными в работе комитетов оказались представители высшего
сословия. Так, в Кумыкском округе все княжеские фамилии обратились к
начальству с просьбой приступить к размежеванию земель округа, предложив на
расходы по этому предприятию две тысячи рублей426.
Перспективной и в то же время жизненно необходимой и
безотлагательной мерой А. И. Барятинский называл Александру II формирование
постоянных воинских частей из горцев. По мнению наместника, «с
совершившимся покорением восточного Кавказа и приближающемся покорении
западного... после многолетней беспощадной борьбы горских племен
против России, при огромном количестве людей, привыкших с малолетства
кормиться одним оружием, не знавших никогда другого орудия
промышленности кроме ружья, закрыть разом всякий исход воинственному духу
этих племен, заставить голодать тысячи отважных разбойников,
пользующихся по своей храбрости решительным влиянием в народе, было бы
делом весьма опасным. Такое насильственное внезапное затишье
непременно приготовило бы новый взрыв. Теперь уже слышны жалобы многих
горских обществ, что они не могут существовать без грабежа подгорного
края; это значит, что между ними развился многочисленный класс людей,
который умеет жить одним оружием и должен или продавать нам свое
мужество, или обратить его против нас»427. Наместник был убежден, что
такое «анормальное положение общества» со временем придет в порядок,
но, - предупреждал он, - в продолжение еще многих лет Россия должна
«держать открытым клапан этого парового котла», всегда готового
взлететь на воздух428. Для привлечения местного населения к постоянной
боевой службе в виде опыта были сформированы Дагестанский конно-иррегу-
ларный полк и Анапско-Горский полуэскадрон, позже переименованный в
Кубанский эскадрон. По мнению А. И. Барятинского, для удержания в
повиновении горских жителей не было «ничего могущественнее постоянных
дружин, составленных из самих горцев»429. Получая достаточное
содержание, обладая правом в любой момент рассчитаться и выйти из дружины,
«горцы служили верно и не щадили своих земляков»430. А. И. Барятинский
подчеркивал, что против населения гор сотня конного Дагестанского
полка гораздо надежнее батальона и что с небольшим числом местных
дружин правительство может «удерживать горы в повиновении вернее, чем
с многочисленными русскими полками»431. В будущем предполагалось
заменить постепенно горцами Донские казачьи полки, стоявшие в пределах
Кавказского наместничества.
168

Князь Барятинский, как и его предшественники, одним из способов
сближения народов Кавказа с Россией считал покровительство развитию
торговли, промышленности, народного образования. Им была
разработана схема выдачи денежных ссуд и продовольственной помощи
переселенцам из гор для обустройства на равнине и населению Правого и Левого
крыла в случае засухи и других стихийных бедствий432. Кроме того, в
1858 году по приказу наместника был составлен проект об учреждении
горских училищ для детей высших сословий. Их открытие
предполагалось во Владикавказе, Нальчике, крепости Грозной, Усть-Лабе и других
населенных пунктах433.
После опубликования «Положения о Кавказской армии» в течение
всего 1858 года командующие войсками обязывались наместником
направлять в Главный штаб Кавказской армии свои соображения об управлении
горскими народами. На основании материалов, направленных в Главный
штаб из разных частей Кавказа, начальником штаба Д. А. Милютиным
была подготовлена «Записка о преобразовании приставских управлений
на Кавказе»434. Записка дает представление о приставских управлениях,
существовавших до 1858 года на Кавказе, и об их реорганизации. Часть
«Записки», содержавшую штабное расписание и расходы на приставства,
целесообразно привести полностью.
«На Правом крыле Кавказской линии.
С 17 ноября 1847 года на основании Высочайшего повеления по смете
Министерства Внутренних Дел распределены следующим образом.
1) на главное приставство Закубанских народов 900 руб.
2) на приставство Бесленеевских народов и Закубанских
Армян 300 руб.
3) на приставство Тахтамышевских аулов 300 руб.
4) на приставство Темиргоевского, Егерукаевского,
Хатукаевского и Бжедухского народов 300 руб.
5) на приставство Карачаевского народа 300 руб.
Итого 2,100 руб.
В этом распределении приставств последовали после 1847 года
следующие изменения:
169

1) в 1848 году Карачаевскому приставству подчинены
Абазинские переселенцы и на расходы по управлению ими 100 руб.
определено отпускать добавочных приставу
2) в 1851 году приставство Темиргоевского, Егерукаевского,
Хатукаевского и Бжедухского народов упразднено, а взамен его - _п -
в 1852 году учреждено приставство Нижне-Прикубанских
народов и приставу его определено содержание
3) в 1855 году главное приставство Закубанских народов
упразднено и взамен его учреждено приставство Карамурзинских и 300 руб.
Кипчаковских Ногайцев, на которое расходуется
4) наконец, в 1856 году для аулов, переселенных в 1855 году на
р. Теберду, учреждено приставство Тебердинское с производ- 150 руб.
ством приставу
Остаточные суммы от этих преобразований употреблялись доныне на
содержание других вновь учрежденных или усиленных управлений.
Ныне предполагается образовать всего 4 приставства:
1) приставство Нижне-Прикубанское, которое оставить в прежнем
виде;
2) приставство Закубанских Ногайцев, которое составить из
прежнего Бесленеевского и Закубанских Армян с присоединением приставства
Карамурзинских и Кипчаковских Ногайцев;
3) приставство Тахтамышское в прежнем виде;
4) приставство Карачаевское с присоединением к нему Абазинских и
Тебердинских аулов.
На содержание этих четырех приставств полагается определить
следующие суммы:
1) столовых денег каждому из четырех приставов по 1 1 ?п б ЯП
280 руб. 20 коп. ' РУ ' К0П*
2) на канцелярские расходы каждому по 30-ти руб. 120 р.
3) на содержание 4-х переводчиков ^ по 150 руб.
по одному на каждое приставство 600 руб.
4) на содержание при каждом приставе по писарю ,„ ^ яп
по 16 руб. 95 коп.
170

5) на содержание помощников приставов Карачаевского и
Тахтамышского* по 300 руб. каждому, если они будут из ту- ^пп -
земцев, если же из русских офицеров, то полагается
выдавать им жалованье по чину
Всего 2,508 руб. 60 коп.
Сверх всего как на приставе лежит исполнительная власть и как он
обязан, проживая среди вверенного его надзору населения, делать частые
разъезды, то признается необходимым иметь при каждом из приставов
постоянную и надежную стражу из Азиатцев в числе 8 чел. Учреждение этой
стражи имеет значение не столько административное, сколько военное.
Азиатцев полагается иметь из милиционеров.
На Левом крыле Кавказской линии
на содержание приставских управлений горских племен,
обитающих в пределах нынешнего Левого крыла Кавказской линии, с 17 ноября
1847 года ежегодно ассигнуется:
1) на приставство Уруспиевского, Чегемского, Хуламского и -гт &
Балкарского народов
2) на приставство Мало-Кабардинское 450 руб.
3) на приставство Дигорское 300 руб.
4) на содержание канцелярии бывшего начальника
Владикавказского военного округа для управления мирными 742 руб. 85 коп.
горцами
5) на столовые адъютанта сегоже начальника по заведыва-
нию делами по военной части и по кордонам
двум писарям при этом адъютанте 33 руб. 90 коп.
99 руб. 75 коп.
и на канцелярские расходы 273 руб. 75 коп.
140 руб. 10 коп.,
914 руб. 85 коп.
6) на содержание главного приставства горских народов
бывшего Владикавказского округа
7) на приставство Алагирских и Куртатинских народов 414руб. 28 коп.
Помощники эти необходимы: первому по разбросанности аулов, состоящих в
Карачаевском приставстве; а второму в том внимании, что в ведение Тахтамышского
приставства должны поступать аулы беглых кабардинцев и других племен, которые имеют
быть водворены между Малым Зеленчуком и Урупом на земле, высочайше указанной для
поселения туземцев.
171

8) на приставство Назрановского народа
9) на приставство Карабулаков и Чеченцев
10) 2-м старшинам Галгаевского народа
11) 2-м знаменщикам Назрановского народа
12) на главное Кумыкское приставство
13) на приставство Костековское
14) на приставство Аксаевское
15) на приставство Надтеречных чеченцев и Брагунского
народа
Итого
628 руб. 55 коп.
314 руб. 28 коп.
240 руб.
240 руб.
1,600 руб.
150 руб.
150 руб.
750 руб.
7,468 руб. 56 коп.
С 1847 года по 1858 год в этих приставских управлениях последовали
следующие изменения:
1) в октябре 1852 года приставство Надтеречных Чеченцев
и Брагунского народа, за учреждением Управления
Чеченского народа, упразднено
2) тогда же учреждено Главное Управление Чеченского
народа в Грозной с следующим штатом:
Начальнику Чеченского народа столовых
2-м старшим адъютантам
Переводчику арабского языка
Переводчику чеченского языка
4-м писарям
денщикам
Главному кадию
3-м народным старшинам (по 300 руб. каждому)
4-м окружным наибам (по 500 руб. каждому)
На канцелярские расходы
экстраординарные расходы
заготовление дров
Итого
3) в апреле 1856 года прекращено содержание 2-м
старшинам Галгаевского народа
4) тогда же учрежден один из 4-х помощников главного
пристава народов бывшего
Владикавказского округа
750 руб.
1,000 руб.
300 руб.
300 руб.
150 руб.
67 руб. 80 коп.
8 руб.
900 руб.
900 руб.
2,000 руб.
300 руб.
750 руб.
125 руб.
6,801руб. 20 коп.
240 руб.
142 руб.
172

5) тогда же для племен Галгаевского, Цоринского,
Джераховского и Кистинского учреждено особое пристав- 735 руб. 35 коп.
ство Нагорное, содержание коему определено в год
6) с 1853 года по распоряжению генерал-адъютанта кн.
Воронцова производится жалованье кадию Андреевской 120 руб.»435
деревни
В соответствии с «Положением», принятым 1 апреля 1858 года о
сохранении на Правом крыле Кавказской линии четырех приставств, автор
«Записки» подчеркивал временность такого управления. К концу 50-х
годов XIX века приставская система как форма управления изживала себя
и требовала полной реорганизации. В «Записке» Главного штаба армии
перечислялись причины безотлагательности перемен. К ним относились:
1. «Разновременность принесения покорности небольшими обществами
одного и того же племени и другие обстоятельства были причиной» того,
что один и тот же народ находился в управлении нескольких приставств.
2. Большое число и «малозначительность» приставств создавали
трудности в контроле действий приставов, вели к неоправданным расходам
государственных средств и не всегда позволяли «избирать в эти должности
людей, способных и соответствующих назначению» 3. На основании «Правил
о третейском и шариатском суде» пристав не участвовал в судебном
разбирательстве; эта важная сфера общественной жизни горцев оставалась
вне надзора и влияния российских властей436. Недостатки в приставской
системе отмечал еще А. П. Ермолов, предложивший в 1822 году учредить
в качестве альтернативного органа власти Временный Кабардинский суд,
обладавший как судебными, так и административными полномочиями.
В 1852 году в Чечне приставство заменили Чеченский народный суд и
Главное Чеченское управление.
В конце 50-х годов XIX века наиболее подготовленным из пяти
отделов Кавказа к отмене приставства оказалось Левое крыло Кавказской
линии. Именно здесь и предполагалось провести значительные
административные преобразования. Как уже упоминалось выше, Левое крыло
делилось на четыре округа: Кабардинский, Военно-Осетинский, Чеченский
и Кумыкский. «Записка о преобразовании приставских управлений»
четко определяет границы и предполагаемые основные управленческие
структуры округов. Так, в Кабардинский округ вошли Большая и Малая
Кабарда, Балкария (приставства Уруспиевского, Балкарского, Чегемского
и Хуламского народа) и временно Дигория. Последнюю позже долж-
173

ны были передать в Военно-Осетинский округ. В Нальчике учреждался
Кабардинский народный суд; в него назначались представители от
народа. Военно-Осетинский округ состоял из бывшего Владикавказского
военного округа, приставств - Алагирского, Куртатинского, Назрановского,
Нагорного, Карабулакского и галашевцев. В 1859 году территория Военно-
Осетинского округа была расширена за счет присоединения к нему части
Тифлисской губернии. Нарский участок Осетинского округа Тифлисской
губернии и Мамисонское ущелье в соответствии с указом от 19 июня
1859 года становились частью Левого крыла Кавказской линии и
управлялись из Владикавказа437. В Народный суд Военно-Осетинского округа вошли
11 депутатов от каждого общества.
Чеченский округ территориально совпадал с Чечней. Здесь
сохранялись Главное Чеченское управление и Народный суд. Кумыкский округ
образовался из земель кумыков и ногайцев. Для них в Хасав-юрте
учреждался Народный суд438.
В «Записке» определялись качества, которыми, по мнению ее
составителей, должен был обладать начальник округа: «Начальником каждого
округа» назначалось «такое лицо, которое по своему званию и личным
качествам имело бы вес и пользовалось бы уважением в крае»439. Обязательным
условием авторы называли определение окружному начальнику
«достойного содержания для поддержания в глазах горцев уважения к
представителю русской власти»440.
Границы Левого крыла Кавказской линии и сопредельных военных
управлений корректировались в течение всего 1859 - начала 1860 года. Так,
приказы, изданные 7 августа и 27 ноября 1859 года, рубежом между Левым
крылом и Прикаспийским краем определили Сулак и Андийское Койсу441,
а пограничная черта между Правым и Левым крыльями Кавказской
линии, проходившая по р. Малке, была перенесена на новую границу между
Карачаем и Кабардой442. Таким образом, Левое крыло начиналось от горы
Эльбрус, проходило по Водораздельному хребту между притоками рек
Кубань и Терек до горы Эшкакон и далее по р. Эшкакон доходило до
земель 7-й бригады Кавказского линейного казачьего войска «к западу по сей
границе и по границе, разделяющей 6-й и 7-й бригад сего Войска»443.
Четкое определение частей Кавказской линии и стремление уравнять
их фактически явились предвестниками коренных административных
преобразований, произошедших на Северном Кавказе в 60-е гг. XIX в. В
связи с окончанием военных действий в Дагестане и частично на Северо-
Западном Кавказе Кавказская линия потеряла значение «пограничной кор-
174

донной черты». Указами, последовавшими 8 февраля, 20 февраля и 3 мая
1860 года,444 она упразднялась, и учреждались новые административные
единицы: на базе Правого крыла бывшей Кавказской линии создавалась
Кубанская область, Левое крыло преобразовывалось в Терскую область.
Командующие Кавказской линией получали звания командующих
войсками Кубанской и Терской области и одновременно исполняли обязанности
начальников Кубанской и Терской областей445. Вся территория от Главного
Кавказского хребта до внутренних российских губерний, включавшая
Терскую, Кубанскую области и Ставропольскую губернию, получила
название Северного Кавказа.
Административные изменения затронули и кавказские казачьи
войска. Еще в 1857 году генерал-адъютант А. И. Барятинский поручил
командующему войсками Правого крыла составить проект нового
управления Северным Кавказом, который соответствовал бы «сделанным после
1845 года территориальным приобретениям, военным задачам и
административным потребностям»446 края. В 1859 году по указу императора
для разработки нового «Положения о казачьих войсках» был учрежден
Временный комитет в Ставрополе. В 1860 году Кавказское линейное и
Черноморское казачьи войска были упразднены. Черноморское казачье
войско с присоединенными к нему землями шести бригад Кавказского
линейного войска составили Кубанское казачье войско. Из оставшихся бригад
Кавказского линейного казачьего войска было образовано Терское казачье
войско. Его земли вошли в состав Терской области. Командующие
войсками (начальники) в новых областях получали звания наказных атаманов
соответствующих казачьих войск и сосредоточили в своих руках управление
как казаками, так и горцами447.
Население во вновь образованных областях состояло: в Кубанской
- из казачества и небольшого числа гражданского населения и горцев; в
Терской области горские народы по численности в три раза превышали
казачество. Для каждой из этих групп населения существовали особые
учреждения, подчиненные Военному министерству. Высшее заведывание
горцами принадлежало главнокомандующему, действовавшему
посредством особого центрального учреждения. 24 мая 1860 года по
распоряжению А. И. Барятинского 3-е отделение управления
генерал-квартирмейстера Кавказской Армии, занимавшееся северокавказскими народами,
упразднялось, и вместо него при Главном штабе Армии открывалась новая
структура - Канцелярия по управлению кавказскими горцами448. Кроме
общей Канцелярии при Главном штабе, учреждения для управления горцами
175

состояли из канцелярии при начальнике области, областного суда,
окружных начальников, пользовавшихся правами уездных правлений, горских
народных судов при округах, приставов или наибов и аульных старшин.
Предполагалось издать положение об общественном аульном правлении.
В Кубанской области для управления горцами, после переселения
большинства их в Турцию, была учреждена должность попечителя с небольшой
канцелярией449.
Города в областях имели особое упрощенное управление,
подчиненное канцелярии начальника области. Там же сосредоточивались дела по
управлению крестьянскими поселениями и колониями.
Весной 1860 года административные преобразования затронули
Дагестан. С окончанием Кавказской войны упразднялись все прежние
управления Прикаспийского края и временные управления в Дагестане,
учрежденные командующими войсками Прикаспийского края и Лезгинской
кордонной