Метод Сократа. Искусство задавать вопросы о мире и о себе - Фарнсворт У.

Автор: Фарнсворт У.

Теги: высшие психические процессы развитие психики генетическая психология проблемы наследования психических свойств; развитие мозга и тому подобное философия античная философия

ISBN: 978-5-00223-066-2

Год: 2023

Похожие

Платон. Том 85. Ион Протагор и другие диалоги

Мера вещей человек в истории европейской мысли

Философский поиск: Гераклит и Парменид

Люди Платона. Просопография Платона и других сократиков

Текст

T H E S O C R AT I C M E T H O D
A P           ’  H       

Wa r d Fa r n s w o r t h

G O D I NE
B · M
MM·XXI

Метод Сократа
Искусство задавать вопросы
о мире и о себе
У О РД ФА Р Н С В О Р Т

Перевод с английского

Москва, 2023

УДК 159.955
ББК 88.25
Ф24
Переводчик Анна Попова
Научный редактор Станислав Наранович
Редактор Андрей Захаров, канд. филос. наук

Ф24

Фарнсворт У.
Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе /
Уорд Фарнсворт ; Пер. с англ. — М. : Альпина нон-фикшн, 2023. —
350 с.
ISBN 978-5-00223-066-2
Книга американского правоведа Уорда Фарнсворта посвящена
сократическому методу — одному из испытанных инструментов
выстраивания аргументации, завещанному нам античной философией. Метод Сократа противопоставляется тут бездумному
и поверхностному вынесению категоричных суждений, которое
стимулируется интернетом. «Если бы мне пришлось в одном слове
выразить антитезу метода Сократа, то я использовал бы слово “твиттер”», — пишет автор. В центре его критики — неспособность современного человека мыслить самостоятельно, подвергая сомнению
освященные традицией, поддерживаемые привычкой или навязываемые властями оценки и мнения. Именно неспособность рассуждать по-сократовски оборачивается для Фарнсворта подоплекой
«всего того буйства невежества и лицемерия, каким характеризуется
нынешний политический дискурс».
УДК 159.955
ББК 88.25

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было
форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети интернет и в корпоративных сетях,
а также запись в память ЭВМ для частного или публичного использования, без письменного разрешения
владельца авторских прав. По вопросу организации доступа к электронной библиотеке издательства обращайтесь по адресу mylib@alpina.ru

ISBN 978-5-00223-066-2 (рус.)
ISBN 978-1-567926859 (англ.)

О

Предисловие ............................................................................


Проблема Сократа ........................................................



Метод против доктрины ............................................. 



Элементы метода ........................................................ 



Сократическая функция ............................................. 



Вопрос и ответ ............................................................. 



Эленхос ........................................................................ 



Непротиворечивость ...................................................



Систола и диастола ....................................................



Аналогии .....................................................................



Правила ведения сократического диалога ............... 



Невежество ................................................................. 



Апория........................................................................



Сократические блага ..................................................



Сократическая этика .................................................. 



Сократ и стоики ........................................................ 



Сократ и скептики ..................................................... 



Поиск принципов ......................................................



Проверяя принципы.................................................. 

Эпилог. Сократические правила взаимодействия ............ 
Переводы .............................................................................
Библиография .......................................................................

П

етод Сократа — это стиль мышления. Это стимулятор для интеллекта и противоядие от тупости.
Нужно сказать об этом с самого начала, поскольку
многие люди считают сократический метод не более чем техникой обучения — если, конечно, им вообще доводилось
о нем слышать. В принципе, так оно и есть; но причина, из-за
которой метод Сократа полезен в университетской аудитории
или школьном классе, заключается в том, что присущий ему
стиль мышления лучше того, который по привычке применяется нами для осмысления чего-то важного. Сократ задавал людям вопросы не для того, чтобы призвать нас делать
то же самое, а для того, чтобы научить нас думать. Именно
это делает его метод интересным для всех в любых положениях, а не только для специалистов в особых случаях. Я предлагаю читателю практическое руководство, и первый урок,
который следует из него извлечь, состоит в том, что практиком сократического метода может быть кто угодно, причем
в любой ситуации.
В книге объясняется, что такое сократический метод и как
применять его в первозданном виде, то есть в той манере,
в какой это делал сам Сократ в диалогах Платона. Это книга
о том, как работает наш разум. Кроме того, в более широком
смысле это и практическое введение в философию прославленного мудреца. Сократическая философия неизменно поражает: она не дает окончательных ответов на сложные вопросы, но зато содержит в себе навык задавания сложных
вопросов и поиска ответов на них. Сократический образ
мысли — путь к мудрости, но не сама мудрость в готовом
виде; он в принципе отрицает возможность того, что мудрость может быть окончательной и завершенной. Предло-



М С

женный Сократом метод полезен в размышлениях о любой
проблеме, какой бы насущной или, наоборот, тривиальной
она ни была, — и о том, как правильно жить, и о том, кому
выгуливать собаку.
Кроме того, в книге рассказывается история происхождения стоицизма — того комплекса античных идей, который
до сих пор привлекает многих. Доктрины стоиков, сохраняющие притягательность и сейчас, происходят из поучений Сократа, поэтому всем, кто интересуется стоической мудростью,
полезно понимать, как она соотносится с тем, что говорил
Сократ. В свою очередь, люди, интересующиеся Сократом,
с легкостью найдут у стоиков примеры приложения сократического способа мышления к повседневной жизни.
Учение Сократа способно также усовершенствовать обсуждение всякого рода сложных тем. Помимо всего прочего,
пользоваться сократическим методом — это значит задавать
и принимать вопросы с бесстрашием; говорить то, что думаешь, и не горячиться, когда другие поступают так же; любить
истину и не терять скромности, даже если овладел ею. Другими словами, в этом методе — множество хороших обыкновений, которые в последнее время исчезают из нашего
культурного дискурса.
***
Таковы цели настоящей книги, представленные вкратце.
А вот их более полное изложение.
⟶ . Около  лет назад Платон написал ряд диалогов,
посвященных этическим и прочим вопросам. Большинство
из них, особенно те, которые принято относить к ранним,
построены по одной и той же схеме. Сам Платон в них не появляется. В этих диалогах с людьми беседует Сократ. Обычно
он задает собеседникам вопросы, на которые, как им кажется,
они знают ответы. Сократ тестирует то, что они говорят, рас-

П



кладывает их утверждения на составные части и показывает,
что их знакомство с предметом не настолько основательное,
как представлялось изначально. У читателей, как правило,
остается такое же мнение, но на этот раз о себе. Возможно,
это прозвучит излишне прямолинейно, но манера, в какой
Сократ это делает, а также причины, побуждающие его так
поступать, комбинируются в замечательный способ размышления на самые разные темы. Мы будем называть его «сократическим методом» (или «методом Сократа»).
Метод Сократа часто называют одним из выдающихся
свершений античной мысли. Грегори Властос, самый яркий
исследователь нашего предмета в XX в., назвал его «одним
из величайших достижений человечества», потому что
с его помощью моральное исследование делается общечеловеческим делом, доступным каждому. Чтобы практиковать этот метод, не обязательно придерживаться той или
иной философской системы, осваивать специальные техники или применять формальную терминологию. Нужен
лишь здравый смысл и разделяемый собеседниками язык.

Сократический метод имеет ценность в праве, политике
и других предметах, требующих обоснованных суждений.
Джон Стюарт Милль считал, что метод Сократа оказал глубочайшее воздействие на его мышление, став подлинным
открытием. В своем эссе о Платоне он рассуждал о том, что
человечество в долгу перед ним «за этот величайший и несравненный дар» .
Таким образом, метод — ценнейшее наследие Сократа,
а сам Сократ, вероятно, наиболее величественная фигура в истории западной мысли. Исходя из сказанного, можно было бы




Vlastos, The Paradox of Socrates, р. .
Robson, ed., Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .



М С

ожидать, что с основными особенностями сократического
метода знакомы все. Однако на деле большинству людей они
неизвестны; более того, даже видные интеллектуалы порой
не видят в наставлениях Сократа практической пользы,
по крайней мере, прямой и непосредственной. Почему же
образовалась такая пропасть между признанием, во всяком
случае на словах, той ценности, которой обладает сократический метод, и реальной осведомленностью о нем?
По моему мнению, на то есть три причины. Во-первых,
в диалогах Платона сам метод толком не объясняется. Он
просто фоновым образом используется в дискуссиях на разные темы. Метод приходится самостоятельно извлекать
из того, как Сократ говорит и действует, а также из того, как
он аргументирует свои слова и поступки; тот читатель, который попытается найти в сократическом диалоге прямые инструкции по использованию метода, ничего подобного не обнаружит.
Во-вторых, обсуждения, описываемые в диалогах,
да и сама фигура Сократа, нередко обескураживают. Персонажи часто спорят о вопросах, едва ли способных заинтересовать читателя. Они завершают дискуссию ничем, за исключением констатации того, что на поставленный вопрос
нет должного ответа, а выдвигаемые ими аргументы иногда
кажутся притянутыми за уши или формалистичными. Разобраться в этих аргументах до такой степени, чтобы насладиться сократическим методом и извлечь из него уроки, —
своего рода работа, которая для большинства читателей,
мягко говоря, остается навыком, приобретаемым тяжело
и не сразу.
В-третьих, метод Сократа вряд ли когда-нибудь станет
популярным, поскольку он не дает того, чего, как представляется большинству людей, они сами желают. Поучения Сократа не сулят ни богатства, ни известности. Не обещают они
и награды после смерти. Они не содержат ответов на мучаю-

П



щие нас вопросы и не подтверждают нашей правоты в том,
что мы уже и так считаем верным. А вот что наставления
Сократа действительно дают, так это мудрость; но это благо
всегда дается нам ценой определенных неудобств. Человеческая тяга к мудрости и готовность мириться с дискомфортом,
с нею связанным, никогда не были сильными людскими качествами — ни в Античности, ни в наши дни.
Все эти наблюдения помогают понять, почему метод Сократа большинству людей неизвестен и в школах не преподается — хотя, как представляется, напрасно. Элементы сократического метода просты и действенны, их легко понимать
и интересно применять. Метод может оказаться результативным даже для тех, кто больше ничего о философии не знает.
Он полезен в размышлениях и спорах, касающихся вещей,
которые важны для любого человека наших дней, а не только
для современников Платона. А еще, что немаловажно, сократический метод действительно ведет к счастью (в античном
смысле этого слова) — к лучшей жизни, не говоря уже о хорошем настроении.
Поскольку в диалогах доступное изложение самого метода отсутствует, моя книга призвана восполнить этот пробел. В ней я попытаюсь облегчить постижение как идей Сократа, так и его метода в особенности.
⟶ . О Сократе и Платоне написано множество книг, поэтому
нужно отдельно сказать, почему стоило написать еще одну.
Почти все подобные книги созданы историками философии.
Их работа состоит в том, чтобы внимательно изучать Платона,
искать способы наиболее точной их интерпретации и обучать
этому студентов. Я читаю труды этих ученых и восхищаюсь
ими. Но при этом меня очень интересует вопрос о том, как
метод Сократа может применяться на деле, причем не только
преподавателями, но и всеми остальными. Я имею в виду превращение указанной методики из экзотического обитателя



М С

зоопарка в домашнего питомца. Разница между нашими подходами не слишком значительна: ведь мне тоже интересно,
что хотел сказать Платон, и я тоже буду в изобилии цитировать научные работы на эту тему. Но все же мне хотелось бы
сосредоточиться на прикладных аспектах сократического метода. Моя книга адресована тем, кто обращается к философии
таким же образом, как это делал сам Сократ, — как к ежедневным упражнениям, помогающим понять, как жизнь
устроена и как ее прожить, — и кому интересно, в чем Сократу виделось совершенствование этих навыков.
На практике сказанное означает, что подробному текстологическому анализу каждого затрагиваемого вопроса в моей
книге будет уделяться меньше внимания, чем в других подобных работах. Платон дает безбрежную пищу для споров. Вам
потребуется немало времени и слов, чтобы защитить любое
свое суждение о Платоне от ваших оппонентов и критиков.
Мне, однако, хотелось бы, чтобы книга сохранила умеренный
объем, а этого невозможно добиться, если последовательно
рассматривать каждый аргумент, попадающий в наше поле
зрения. Поэтому множество сложных вопросов рассматриваются мной лишь поверхностно, по касательной, а сноски подскажут, где при желании можно узнать о них побольше.
Перед читателем, которому требуется более полная интерпретация, открывается выбор из сотен работ. Многие из них
перечислены в списке литературы, однако это далеко не полный алфавитный указатель работ, посвященных нашей
теме, — в основном в него включены те источники, которые
цитируются в тексте. Тем не менее и его вполне достаточно,
чтобы представить заинтересовавшемуся «точки входа» в профильную литературу.
⟶ . Несколько лет назад я написал книгу под названием
«Практика стоицизма» (The Practicing Stoic). В ней были представлены те идеи античной стоической философии, которые

П



способны увлечь и современного читателя. По сути, моя новая
книга служит приквелом к «Практике стоицизма», поскольку
в ней объясняется, откуда появилась сама эта философская
школа. Стоики считали себя наследниками и последователями
Сократа, а влияние, которое он оказал на них, поистине
огромно; этику стоицизма действительно можно рассматривать как дальнейшее развитие и уточнение того, чему учил
Сократ. И книга показывает, почему это так. Чтобы получить
удовольствие от того, что будет изложено ниже, никаких предварительных знаний о стоицизме не потребуется, однако тем,
кто по-настоящему заинтересуется сократическим методом,
придется обратиться и к стоицизму тоже. Многим читателям
стоицизм нравится больше других философских школ, поскольку его положения можно применять в повседневной
жизни. В этом стоическая мудрость схожа с поучениями Сократа. И там и здесь формируется мышление, приносящее
пользу каждую минуту. Таким же, как мы убедимся ниже, является и миросозерцание Эпиктета: из этого стиля мышления
естественным образом вытекают многие, более конкретные
стоические принципы.
То же самое можно сказать и о скептицизме — еще одной
философской традиции, имеющей множество современных
приверженцев, которые обращаются к этой системе целенаправленно или неосознанно. Античные скептики были учениками Сократа и соперниками стоиков. Их взгляды мы тоже
не оставим без внимания.
⟶ . В книге будут изложены и некоторые идеи о том, как
поучения Сократа соотносятся с нашими нынешними культурными и политическими проблемами. Давайте на минутку
остановимся на любопытном моменте. Древние римляне построили сложную водопроводную систему, позволяющую
доставлять воду туда, куда нужно. Эта сеть труб была настоящим чудом. Однако многие трубы изготавливали из свинца,



М С

а свинец попадал в воду. Есть даже такая историческая школа,
которая видит в этом одну из причин упадка и разрушения
Рима: мол, отравление свинцом постепенно вызывало побочные эффекты, ухудшая мыслительные способности многих
римлян, в том числе и находящихся у власти. Эта теория зачастую оспаривается; возможно, в ней нет ни грана истины.
Но в качестве метафоры она весьма выразительна. Мы тоже
сконструировали сложные системы, позволяющие обмениваться информацией, — прежде всего интернет и социальные медиа. И они тоже кажутся чудом. Но при этом по ним
также распространяется своего рода яд. Разум, питающий
себя из этих источников, приучается к беззаботному существованию за счет скоропалительных выводов, неоспоримых
очевидностей, незамысловатых теорий и отчаянной злобы.
Он жаждет исключительно одобрения и подтверждения
и возмущается, когда ему противоречат. Способность концентрироваться стремительно падает; зашоренность мышления, понемногу распространяясь, сначала входит в норму,
а затем и вовсе начинает восхваляться. Способность к взвешенному диалогу с несогласными людьми постепенно сходит
на нет. Теория свинцовых труб интернета и их пагубного
влияния на нашу культуру кажется мне куда более правдоподобной, чем рассуждения о роли свинцовых труб водопровода в падении Рима.
Сократический метод помогает исправить ситуацию. Прежде чем рассматривать его как технику, взгляните на него
как на этику терпения, исследования, скромности и сомнения — другими словами, то самое здравое отношение к проблеме, которое не поощряется в социальных сетях и все заметнее исчезает из политической и культурной жизни.
Пользующийся этим методом ставит трудные вопросы с бесстрашием и принимает их без обиды; в его глазах брошенный вызов и опровержение предстают актами дружбы. Сократ, как мы увидим, порой любит определять ускользающее

П



понятие через его противоположность. Мы также воспользуемся этим подходом. Если бы мне пришлось в одном слове
выразить антитезу метода Сократа, то я использовал бы слово
«Твиттер».
Угроза подобных технологий для качества нашего дискурса, а также ущерб, уже нанесенный ими, очевидны для
всех. Однако пока мы сражаемся с силами, еще не получившими четкого определения, хоть оно и было бы полезно.
Фанатичная пристрастность, склонность выдавать желаемое
за действительное вместо того, чтобы докапываться до истины, шельмование инакомыслящих, цензура или самоцензура мнений, не снискавших одобрения, неспособность несогласных к общению, не говоря уже о сотрудничестве, — все
перечисленные явления находятся на подъеме, распространяясь все шире. Большинство думающих людей воспринимает их со страхом и отвращением, ужасаясь тому, что еще
может ждать нас впереди. Упомянутые тенденции пока
не слились в единый поток, за исключением, вероятно, тех
контекстов, в которых сторонники одного политического лагеря пытаются приписывать все подобные пороки (или самые
ужасные из них) исключительно своим оппонентам. Альтернатива же всему этому массиву неразумия, взятому в совокупности, еще не формулировалась в виде целостной
программы. Происходящее не нравится никому, но у сопротивления пока нет ни формы, ни плана, ни героя.
В этой книге долгожданным героем предстает Сократ,
а планом сопротивления — его метод, который естественным
порядком одолевает все скопище вышеперечисленных пороков. Вы можете различать пороки и распределять их между
политическими крайностями как вам угодно; сократическое
состояние ума в любом случае будет лучшим средством против них. Сократический метод концентрирует в себе несколько важных вещей сразу: это мыслительный аппарат,
имеющий мощное логическое обоснование, набор эффектив-



М С

ных инструментов и хорошая родословная. Те, кто намерен
противостоять коррозии мышления и дискурса, причем
по всем фронтам, могут — перед присоединением к той или
иной группировке — объявить себя сократиками: тем самым,
прежде чем взяться за оружие, они примут на себя обязательство следовать тем правилам ведения дискуссии, которые
завещал нам Сократ. В книге объясняется, что подобное обязательство означает.
Как человеку из университетской среды мне особенно
хочется, чтобы эта книга предложила этику, следуя которой
академические учреждения сделаются еще более эффективными. Их благополучие явно нуждается в сократической рецептуре: им стоило бы привыкнуть неустанно рассуждать,
бесстрашно опровергать и не бояться сложных вопросов, когда таковые возникают. Университет должен превратиться
в подобие сократического гимнасия.
⟶ . Книга охватывает широкий круг тем, имеющих отношение к методу Сократа, и каждому читателю одни ее части
покажутся интереснее других. Ниже предлагается небольшой
путеводитель по ее страницам.
В главах  и  содержится необходимая исходная информация. В главе  разговор пойдет о том, кем был (или мог
быть) Сократ, а также о том, как исторический Сократ соотносится с литературным Сократом. В главе  обозначается
различие между идеями Платона и методами Сократа, представленными в платоновских диалогах.
Главы с  по  показывают, как работает сократический
метод. В главе  его элементы представляются целостно, а затем растолковываются детально. В главе  обсуждается использование сократического метода не столько в разговорах
с другими, сколько в индивидуальном мыслительном процессе. В главе  обсуждается исследовательский подход, основанный на вопросах и ответах. Главы  и  объясняют, что

П



такое «эленхос» — любимый тип аргументации, используемый Сократом, и подчеркивают важность непротиворечивости в сократическом размышлении. Глава  посвящена тому,
как Сократ обозначает и преодолевает различия, а в главе 
представляется использование метода аналогий. В главе 
рассматриваются некоторые базовые правила сократического
диалога. Глава  посвящена невежеству, и в частности двойному невежеству, то есть неосведомленности о собственном
незнании — проблеме, выступающей средоточием всего сократического проекта. Глава  имеет дело с апорией — тупиком, в который порой заводит сократический диалог, — и состоянием разума, возникающим в результате этого.
В главе  излагаются преимущества, которые дает метод
Сократа. В главах с  по  показаны примеры того, к чему
сократический метод может привести. В главе  кратко суммируются выводы Сократа относительно того, что значит
счастье, и пути его обретения. В главе  рассказывается, как
методологией Сократа пользовались стоики, продолжавшие
размышлять над его выводами. В главе  аналогичному анализу подвергаются скептики.
В главах  и  читатель найдет несколько простых советов, касающихся того, как задавать собственные сократические вопросы. Наконец, в эпилоге метод Сократа и лежащая
в его основе этика преобразуются в правила ведения дискуссий, протекающих в различных формах. В нем также говорится о важности сократической этики в жизни учебного заведения.
⟶ . Эта книга снабжена сносками. В некоторых из них содержатся краткие научные комментарии, относящиеся к основному тексту. Другие же просто отсылают заинтересованного читателя к источникам, позволяющим подробнее
изучить тот или иной вопрос. Я предпочитаю постраничные
сноски концевым сноскам, поскольку это избавляет от необ-



М С

ходимости постоянно заглядывать в конец книги. Однако,
если вы не любите сноски, просто не обращайте на них внимания: они никак не влияют на усвоение прочитанного.
Примечания относительно переводов приводятся в конце
книги. Ссылки на тексты Платона следуют Стефановской нумерации. По ее цифрам легко найти нужный отрывок в любом
издании платоновских диалогов. Они обозначают страницы
превосходного издания трудов Платона, которое в XVI в. опубликовал Анри Этьенн, французский книгопечатник (Стефан —
латинизированная версия его имени). В опубликованном им
трехтомнике страницы пронумерованы от  до трехзначных
чисел; кроме того, каждая страница делилась на части, обозначенные латинскими буквами от a до e. Этой пагинацией
пользуются до сих пор для отсылки к нужным местам из Платона. (Аналогичная нумерация используется и для цитирования работ Плутарха, как мы увидим ниже.)
Получается очень удобно. Предположим, вы видите цитату из рассуждений Сократа, маркированную: Пир, d. Взяв
в руки «Пир» Платона в любом издании и переводе, на полях
легко обнаружить знак d, отмечающий нужный пассаж.
Технически такая метка означает, что цитата находится в разделе d на странице  того тома, в котором Стефан в свое
время расположил этот диалог (в его собрании это третий
том). Практически же все просто: по этому номеру легко
найти цитату из Платона в любом издании его текстов.
Благодарности. За замечания и комментарии к черновикам
этой книги я благодарю Генри Абелова, Филипа Боббитта,
Роберта Чесни, Джона Дея, Александру Дельп, Виктора Ферререса Комеллу, Стэнли Фиша, Майкла Гагарина, Ребекку
Гольдштейн, Дэвида Гринвальда, Марка Хелприна, Энтони
Кеннеди, Эндрю Кулла, Сола Левмора, Энтони Лонга, Сьюзан Морс, Брайана Переса-Дейпла, Рейда Пауэрса, Уильяма
Пауэрса, Дэвида Раббана, Кристофера Робертса, Фреда

П



Шауэра, Николаса Смита, Джеффри Стоуна, Юджина Волоха
и Пола Вудраффа. Кроме того, выражаю признательность сотрудникам Юридической библиотеки Тарлтона в Техасском
университете за оказанную мне великодушную профессиональную помощь.

1
П С

ого мы имеем в виду, когда рассуждаем о методе
и мыслях Сократа, — историческую личность или
литературного персонажа? Если говорить кратко,
то ответа на этот вопрос не знает никто. В сущности, это
и не особенно важно, однако время от времени упомянутая
проблема задает наше отношение к темам, затрагиваемым
в диалогах. Тем не менее дискуссии, посвященные проблеме
Сократа, сами по себе довольно интересны, и поэтому в настоящей главе мы остановимся на них подробнее, хотя и затронем лишь малую толику тематической литературы, которой нет конца и края. Читателям же, которым этот сюжет
неинтересен или уже известен или которые хотят поскорее
обратиться к практическим упражнениям с методом, не вдаваясь в исторические подробности, можно посоветовать безболезненно пропустить эту главу.
Позвольте предположить, что именно вам ничего по данной теме неизвестно, и кратко познакомить вас с Сократом,
а также с теми, кто рассказывал людям о нем.

Сократ. Сократ жил примерно в – гг. до н. э. О его
жизни нам известно относительно мало. Биографы античности утверждают, что отец его был каменщиком и что в юности Сократ, вероятно, осваивал то же ремесло. Во время Пелопоннесской войны, в которой Афины сражались со Спартой,
Сократ служил в афинском войске. Тогда ему было уже за сорок. Он состоял в браке с женщиной по имени Ксантиппа.



М С

Согласно легенде, та была сварливой особой и как-то раз
в ссоре даже вылила на мужа содержимое ночного горшка .
Еще у Сократа было три сына. Наш герой обладал, по-видимому, примечательной внешностью, которую часто описывают как уродливую. Говорили, что он пузат, что у него странный нос (вероятно, вздернутый) и что глаза у него навыкате .
Сохранились шутки о том, как он смотрит этими глазами
в разные стороны, словно краб .
Сократу постоянно приписывают как заслугу то, что
именно он переориентировал философию с изучения природы на сложные вопросы повседневной жизни — иными
словами, сделал ее интересной для каждого . Хотя он не написал ни строчки, в Афинах эту противоречивую фигуру хорошо знали; его обожали ученики и пародировали драматурги, а его имя связывали с известными политическими
злодеями (подробнее об этом ниже). Примерно в -летнем
возрасте он предстал перед судом по обвинению в нечестии
и развращении афинской молодежи. Суд присяжных по этому
делу, по всей видимости, состоял из  граждан — мужчин
старше  лет, выбранных по жребию (из   свободных
афинян, достигших нужного возраста). Суд выслушал речи
обвинения и защиты, а приговор определили голосованием.
Сократа признали виновным и приговорили к смерти.








Сенека. О стойкости мудреца, ..
См., например: Теэтет, e, где Феодор говорит Сократу: «Он не то чтобы
прекрасной наружности и скорее даже похож на тебя своим вздернутым
носом и глазами навыкате, разве что черты эти у него не так выражены».
См. также отрывок из диалога «Менон» в начале главы . (Список переводчиков античных текстов с указанием переведенных ими сочинений
см. в конце книги. — Прим. ред.)
Ксенофонт. Пир, гл. . Более подробное описание известной нам жизни
Сократа см.: Guthrie, History of Greek Philosophy, vol. , ch. . (Рус. пер.: Гатри У. К. Ч. История греческой философии: в  т. Т. III: Софисты. Сократ. — СПб.: Владимир Даль, . — Прим. науч. ред.)
Гатри У. К. Ч. История греческой философии. Т. III; Annas, Classical Greek
Philosophy, p. –.

П С



Платон. Платон жил примерно в – гг. до н. э. и умер
в  лет. Он родился в знатной афинской семье, где у него
были двое братьев и сестра. Биографы Античности пишут,
что при рождении его назвали Аристоклом, а Платон —
всего лишь прозвище, означающее «широкий»; вероятно,
то была отсылка к каким-то особенностям его лица или комплекции. Однако достоверно обо всем этом мы не знаем —
личность Платона по-прежнему почти неведома для нас.
Наиболее подробным источником, повествующим
о жизни Платона, остается послание, которое, как предполагается, он написал в преклонном возрасте, — так называемое Седьмое письмо, подлинность которого оспаривается.
Оно адресовано последователям Диона, бывшего ученика
Платона, который стал политиком в Сиракузах и которого
убили незадолго до написания документа. В письме говорится
об увлечении Платона политикой в молодости и его поездках
на Сицилию в зрелости. Еще в нем высказаны несколько
идей, которые мы обсудим в главе . Один из историков античной философии предыдущего поколения обобщил — «исключительно ради забавы» — мнения своих коллег относительно Седьмого письма: из его подсчетов следовало, что
 из них сочли документ подлинным, а  — подложным .
Некоторые же предпочли вообще воздержаться от суждений
на сей счет. Как бы то ни было, большая часть письма состоит
из повествования о тех или иных событиях, оно мало что говорит нам о самом Платоне. В связи с отсутствием достовер-



Guthrie, History of Greek Philosophy, vol. , р. . В более поздней работе
Чарльз Кан заявляет: «У меня нет никаких сомнений в том, что письмо
написал сам Платон» (Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, p. ). Джулия
Аннас, напротив, считает, что Седьмое письмо представляет собой «настолько неубедительное произведение, что готовность многих специалистов принять его за подлинное демонстрирует в лучшем случае их страстное желание обнаружить за платоновской отстраненностью в диалогах
хотя бы какой-то текст, неважно какой, в котором Платон выражал бы
свою точку зрения открыто» (Annas, Classical Greek Philosophy, p. ).



М С

ной информации о философе Ральф Уолдо Эмерсон сделал
следующий комментарий:
Биография величайших гениев короче всякой другой.
О них не расскажут вам ничего их двоюродные братцы.
Гении живут в своих творениях; домашняя же или уличная их жизнь проста и чрезвычайно обыкновенна. Хотите ли узнать что-нибудь об их наклонностях и темпераменте? Самые пламенные приверженцы из их
читателей весьма и весьма походят на них. В особенности Платон не имеет никакой внешней биографии. Любил ли он, был ли женат, имел ли детей? Ничего не известно. Все это зарисовано им как полотно картины.
Хороший камин выжигает свой дым и чад, так и философ обращает ценность всего своего достояния на духовное .

Вероятно, Платон стал учеником Сократа еще подростком. (Его дядя тоже входил в кружок Сократа.) Когда Сократ
умер, Платону еще не было . На несколько лет он отправился на Сицилию и, возможно, странствовал еще где-то,
а затем вернулся в Афины, основав там собственную школу —
Академию. Его главными, а возможно и единственными, произведениями стали диалоги, которых насчитывается
около . Сам он в них не фигурирует, однако в «Апологии»
устами Сократа сообщается о его присутствии на суде. Многие ученые полагают, что первые диалоги Платон написал
еще до своего путешествия, которое, как им видится, изменило направление его мысли. Они также задаются вопросом,





Emerson, Representative Men, p. . (Рус. пер.: Эмерсон Р. Э. Нравственная
философия. — Мн.: Харвест, М.: ACT, . С. . — Прим. науч. ред.)
См., например: Гатри У. К. Ч. История греческой философии. Т. IV: Платон.
Человек и диалоги: ранний период. — СПб.: Владимир Даль, .
С. –. Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, р. –.

П С



удалось ли Платону написать хотя бы несколько сократических диалогов еще до кончины учителя.
Как говорят, у Сократа был ученик, еще более приближенный, чем Платон, — это Антисфен, который, по имеющимся данным, написал более  произведений различного
объема, в том числе собственные сократические диалоги (такого рода диалоги превратились в небольшой самостоятельный жанр). Но ни одно из его сочинений не сохранилось.
У нас есть лишь свидетельства других людей о том, что говорил Антисфен, причем по большей части эти суждения
не слишком способствуют раскрытию исторической личности
Сократа. Тем не менее античный историк Диоген Лаэртский
пишет, что Антисфен и Платон не ладили, и их вражда в некоторой степени проливает свет (пусть и в нелицеприятной
манере) на Платона как самостоятельную фигуру.
…Антисфен, говорят, собираясь однажды читать вслух
написанное им, пригласил Платона послушать: тот спросил, о чем чтение, и Антисфен ответил: «О невозможности противоречия». «Как же ты сумел об этом написать?» — спросил Платон, давая понять, что Антисфен-то
и противоречит сам себе. После этого Антисфен написал
против Платона диалог под заглавием «Сафон», и с этих
пор они держались друг с другом как чужие .

«Сафон» рифмуется с именем Платона, а означает «большой половой член» .
Ксенофонт (ок. – гг. до н. э.) был афинским полководцем, а также еще одним учеником Сократа и современником




Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов,
..
Это слово можно перевести и по-другому, хотя и похожим образом. См.:
Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. .



М С

Платона. Он оставил пространные воспоминания о Сократе,
в первую очередь в своих «Меморабилиях». Эти воспоминания зачастую представляют собой диалоги Сократа с другими
людьми. Сократ Ксенофонта — более прямолинейный и менее тонкий моралист, чем Сократ Платона. Вот небольшой
пример:
Исследуя вопрос, что такое зависть, Сократ находил, что
она есть некоторая печаль, но печаль не о несчастье друзей или о счастье врагов: завистники, говорил он, только
те, кто горюет по поводу счастья друзей. Когда некоторые удивлялись, как можно, любя кого-нибудь, печалиться о его счастье, он напоминал, что у многих бывает
к тем или другим лицам такое чувство, при котором они
не могут равнодушно смотреть на их бедствия и помогают им в несчастье, но при счастье их они испытывают
печаль. Впрочем, с человеком рассудительным этого
не может случиться, а у дураков всегда есть это чувство .

Ксенофонт покинул Афины незадолго до того, как Сократ
предстал перед судом. Свои воспоминания о нем он записал
позже — возможно, несколько десятилетий спустя. Похоже,
что местами он опирается в них на диалоги Платона, а некоторые фрагменты и вовсе вымышлены. Так что полагаться
на воспоминания Ксенофонта, как и на тексты Платона, довольно рискованно . Вопрос о том, можно ли одного из них
считать надежнее другого, мы рассмотрим ниже.
Аристофан (ок. – гг. до н. э.) сочинял комедии, где Сократ либо просто упоминается, либо фигурирует как действующее лицо и высмеивается (в первую очередь здесь следует




Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. Кн. III, гл. .
Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. –, –.

П С



упомянуть «Облака»). Эти исторические свидетельства о Сократе соблазняют нас сильнее прочих, поскольку они создавались не просто при жизни философа, но за  лет до его
смерти. Несомненно, в Афинах он был широко известен,
в аристофановских образах заметны и те черты, которые присущи платоновскому Сократу. Однако в других отношениях
Сократ из «Облаков» отличается от прочих своих портретов.
Здесь он преподает науку и ораторское искусство и ждет, что
ему будут за это платить. Некоторые считают, что Аристофан
использовал образ Сократа для обобщенного изображения
софистов (странствующих учителей риторики и добродетели); другие же утверждают, что Аристофан таким образом
критиковал идеи Сократа о нравственном воспитании . Для
тех, кто занимается проблемой Сократа, все эти теории могут
показаться интересными, но вот узнать, отражает ли аристофановский Сократ то, как он воспринимался публикой, или
все же нечто большее, нет никакой возможности. Аристофан
не позволяет нам понять, где заканчивается исторический
Сократ и начинается литературное творчество .
Несколько упоминаний о Сократе есть и в трудах Аристотеля (– гг. до н. э.). Этот философ родился примерно
через  лет после смерти Сократа. Однако Аристотель стал
самым выдающимся учеником Платона, и потому естественно
предположить, что он много узнал о Сократе как от своего
учителя, так и из других источников. Кроме того, мы можем
быть уверены, что Аристотель читал диалоги Платона, поскольку иногда он с очевидностью полагается именно на них.
Вместе с тем в иные моменты он высказывает о Сократе нечто такое, чего невозможно было извлечь из диалогов.






Обстоятельную дискуссию о софистах см.: Woodruff, Socrates Among
the Sophists; Гатри У. К. Ч. История греческой философии. Т. III.
Nussbaum, Aristotle and Socrates.
Основные разборы аристофановского образа Сократа см.: Dover, Socrates
in the Clouds; Lacey, Our Knowledge of Socrates; Nussbaum, Aristotle and Socrates.



М С

К сожалению, мы не знаем точно, когда он опирается на диалоги, а когда нет, и потому подкреплять диалоги ссылками
на Аристотеля довольно опасно . Еще одной причиной для
беспокойства служит то, что его исторические свидетельства
о других философах признаны не вполне надежными . Впрочем, иногда его комментарии способны посодействовать реконструкции образа исторического Сократа .
Теперь мы можем непосредственно, хотя и кратко, обратиться к вопросу о том, кем является «Сократ», представленный в диалогах, — историческим Сократом или же литературным творением Платона. Вот контуры трех основных
подходов к этой проблеме :
⟶ . Все это — Сократ. Возможно, все диалоги Платона есть
попытка показать, что на самом деле думал и говорил настоящий Сократ. Разумеется, никто не считает диалоги дословными записями — они как минимум художественно переработаны. Но все же (как утверждает эта теория) все они
довольно точно описывают настоящего Сократа. Сторонники
этого взгляда указывают, что многие из платоновской аудитории еще помнили Сократа и его поучения; эти люди
были бы недовольны, если бы Платон что-то исказил. Иногда
у Платона протагонистом выступает не Сократ, а кто-то
другой. Это показывает, что Платон сам принимал решения
о том, какие слова вкладывать в уста Сократа, а какие нет.







Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. –; Nehamas, Voices of Silence,
р. .
Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. –.
Lacey, Our Knowledge of Socrates.
Дебра Нейлз в работе «Агора, Академия и путь философии» (Nails, Agora,
Academy, and the Conduct of Philosophy, p. –) дает великолепный обзор
современных позиций и ссылки на дополнительные источники. См. также:
Waterﬁeld, Quest for the Historical Socrates; Dorion, Rise and Fall of the Socratic
Problem; Brickhouse and Smith, Socratic Moral Psychology; Nehamas, Voices
of Silence, p. –.

П С



Не исключено, что он действительно ограничился тем, что
Сократ высказал на самом деле.
У этой позиции мало сторонников . Ее критики отмечают, что в диалогах Сократ порой занимает разные позиции
по одному и тому же вопросу, противореча себе . В «Апологии», например, он отрицает свой интерес к тем аспектам
философии, которые заботят его в «Государстве» и «Федоне».
Согласно Аристотелю, теория идей  не была детищем Сократа, но у Платона он постоянно говорит о ней. Поэтому
в большинстве своем современные ученые уверены, что
по крайней мере в некоторых диалогах запечатлены мысли
самого Платона, вложенные в уста Сократа.
⟶ . Все это — Платон. Можно взглянуть на дело и подругому: все, что Сократ высказывает в диалогах, представляет собой мысли Платона — или, по крайней мере, им придумано. Главным же героем диалогов Сократ стал сугубо из-за
уважения, питаемого Платоном к своему учителю. Несомненно, между литературным Сократом и реальным есть некоторое сходство, ведь персонаж художественного произведения может хотя бы отдаленно напоминать реального
человека. Но Платон писал философские, а не исторические
труды, причем за полвека он создал полмиллиона слов, выстроенных в блистательные тексты. Вероятно, источником
гениальности, присущей его персонажам, выступал он сам.
Сократ вдохновлял его и, возможно, подарил ему некоторые
прозрения, но в основном диалоги показывают, как работал







Эту точку зрения называют «позицией Бёрнета — Тэйлора». См.: Burnet,
Greek Philosophy; Taylor, Socrates, . (Рус. пер: Тэйлор К. Сократ: очень
краткое введение. — М.: Астрель, . — Прим. ред.)
Ross, Plato’s Theory of Ideas; Popper, Open Society and Its Enemies, note . (Рус.
пер.: Поппер К. Открытое общество и его враги: в  т. — М.: Культурная
инициатива, . — Прим. ред.)
Англ. theory of forms — «теория форм». В русскоязычной библиографии
вместо «форм» утвердилось понятие «идей». — Прим. науч. ред.



М С

разум самого Платона. От Сократа в них очень немного; мы
никогда не узнаем, сколько именно.
Все это звучит вполне правдоподобно. Платон нигде
не утверждает, будто образ Сократа в диалогах отражает
подлинную историческую личность. Он просто излагает истории, где появляется герой по имени Сократ; любое заявление о том, что этот герой схож с реальным человеком,
будет лишь гипотетическим умозаключением. Кроме того,
в нашем распоряжении есть труды еще одного ученика Сократа — Ксенофонта, который не оставляет места для подобных догадок. Он прямо говорит, что повествует об историческом Сократе и что его Сократ не похож на персонажа
платоновских диалогов. Да, они отличаются не радикально,
обе фигуры порой даже ставят одни и те же вопросы. Однако Сократ Ксенофонта и Сократ Платона отличаются
в плане стилистики, изощренности и содержания рассуждений. Если портрет Ксенофонта точен, значит, у Платона образ безмерно приукрашен, и какие бы исторические черты
он ни содержал, они слишком разрозненны и случайны,
а потому не должны приниматься в расчет. С этой точки
зрения к диалогам Платона можно относиться как к не слишком точному байопику: наслаждайтесь просмотром,
но не думайте, что все так и было.
⟶ . Все начинается с Сократа, а заканчивается Платоном.
Наиболее распространенная на сегодняшний день точка зрения не совпадает ни с одной из крайностей. Она заключается
в том, что Платон начал писать диалоги, изображая Сократа
более или менее близко к реальности . Некоторые полагают,
что Платон записывал рассуждения Сократа, не так уж много
добавляя от себя, другие думают, что Платон передает под-



Обзор этой позиции с соответствующими свидетельствами см.: Graham,
Socrates and Plato; Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, ch. .

П С



линные слова Сократа, но только до тех пор, пока сам с ними
согласен . Затем идут переходные диалоги, где начинают появляться собственные идеи Платона, а потом поздние тексты,
где от исторического Сократа нет вообще ничего.
Приверженцы этого воззрения иногда критикуют Ксенофонта. Они утверждают, что его Сократ не может быть настоящим (и, следовательно, Сократ из ранних диалогов Платона, напротив, может быть таковым). Сократ у Ксенофонта
не подлинный, потому что, мол, он чересчур скучен
и не сумел бы обрести ни преданных последователей, ни ярых
врагов, какие у исторического Сократа, бесспорно, имелись.
Но корень проблемы, по мнению некоторых, в том, что скучен сам Ксенофонт. Ему не хватило способностей, позволяющих раскрыть изящество Сократа. Не понимая его трудных
рассуждений, он просто пропускал их — но как раз они-то
и имели наибольшее значение. Эту позицию ярко подытожил Бертран Рассел:
Пересказ глупым человеком того, что говорит умный,
никогда не бывает правильным, потому что он бессознательно превращает то, что слышит, в то, что он может
понять. Я предпочел бы, чтобы мои слова передавал мой
злейший враг среди философов, чем друг, несведущий
в философии. Поэтому мы не можем принять то, что
говорит Ксенофонт, если это включает какой-либо труд-





См., например, у Гатри (Гатри У. К. Ч. История греческой философии.
Т. IV. С. ): в ранних диалогах Платон «восстанавливает в воображении
форму и содержание бесед своего учителя». Ср. с рассуждениями Властоса: Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, р. , .
В «Парадоксе Сократа» Властос пишет: «Сократ Ксенофонта, благочестивый декламатор нравоучений, у Крития вызвал бы разве что усмешку,
а у Алкивиада — зевоту; в то же время у Платона Сократ таков, что может вывести из себя их обоих» (Vlastos, Paradox of Socrates, р. –). Cр.
с тем, что пишет Бёрнет: «Защита Сократа Ксенофонтом чересчур
успешна. Сократа никогда не приговорили бы к смерти, если бы он был
таким, каким его описывает Ксенофонт» (Burnet, Greek Philosophy, p. ).



М С

ный вопрос в философии или является частью аргументации, направленной на то, чтобы доказать, что Сократ
был несправедливо осужден .

В целом тезис Рассела кажется убедительным, однако он
излишне суров к Ксенофонту . Оставленные последним воспоминания о Сократе открыты для разнообразных трактовок
и по-своему умны — как попытки либо защитить Сократа,
либо раскрыть те стороны его личности, которые проигнорировал Платон. Но, конечно, следует помнить, что Ксенофонт
все же был военным, а не философом; в нынешние времена
он действительно покажется большинству из нас скучноватым. Впрочем, это может оказаться и его сильной стороной.
Если мы хотим представить Сократа таким, каким он был
на самом деле, — если нам требуется отчет, — то не мешало бы запросить его у человека жесткого и скучного. Приключения Шерлока Холмса лучше опишет доктор Ватсон,
чем какой-нибудь другой Холмс.
Между тем даже те, кто считает, что в платоновских диалогах Сократ изображается исторически верно, признают,
что Платон обладал немалым литературным талантом. И хотя
в этом таланте им видится подспорье, одновременно он заставляет и понервничать — причина указывалась выше: из ге-







Russel, History of Western Philosophy, p. . (Рус. пер.: Рассел Б. История западной философии и ее связи с политическими и социальными условиями от Античности до наших дней. -е изд. — М.: Академический
Проект, . С. . — Прим. ред.)
Howland, Xenophon’s Philosophic Odyssey; Vlastos, Socrates, Ironist and Moral
Philosopher, p. –; Morrison, On Professor Vlastos’s Xenophon.
Cooper, Reason and Emotion: Essays in Ancient Moral Philosophy and Ethical
Theory. См. также мнение Дональда Моррисона: «В заслугу Ксенофонтуписателю можно поставить то, что ему удалось обмануть профессора Властоса, заставив думать, будто его Сократ был слишком благочестив для
выдвинутого против него обвинения» (Morrison, On Professor Vlastos’s
Xenophon, p. ).

П С



ниев получаются неважные репортеры . Платон был достаточно талантлив для того, чтобы выдумать Сократа, причем
нельзя исключать, что именно так он и поступил .
Суд над Сократом. Теперь надо затронуть еще несколько сюжетов, связанных с проблемой Сократа. Мы уже убедились
в том, что специалисты, считающие платоновского Сократа
подлинным, нередко прибегают к следующему аргументу:
поскольку многие из платоновского окружения знали Сократа лично, это обязывало Платона описывать его точно.
По мнению Грегори Властоса, такой ход мысли особенно применим в отношении «Апологии», где Сократ защищает себя
перед судом. На этом процессе присутствовали сотни афинян.
Платону необходимо было изобразить своего персонажа так,
чтобы они посчитали его убедительным. «Если мы с этим согласны, — пишет Властос, — то проблема источников оказывается решенной. Ибо тогда мы можем принять “Апологию” за пробный камень для правдоподобности мыслей
и характера Сократа в других ранних диалогах Платона» .
Подобный вывод, однако, представляется скоропалительным.
Ведь «Апология» не похожа на прочие диалоги. По большей
части это вообще не диалог — по большей части это речь.
Нетрудно предположить, что Платон действительно описал
это событие более или менее точно, после чего отправил своего вымышленного Сократа в другие приключения, для которых не имелось сопоставимой исторической основы.






В работе «О Ксенофонте профессора Властоса» Моррисон пишет: «Учение
о дружбе, изложенное Сократом в интерпретации Ксенофонта, было
не настолько скучно, чтобы не вызвать интереса, — напротив, оно было
новым, увлекательным и мудрым. А вот гений и характер Платона потребовали бы взять это учение и сделать еще более радикальным, еще более
захватывающим, но одновременно нереалистичным, гипертрофированным и ложным» (Morrison, On Professor Vlastos’s Xenophon, p. ).
Рассел Б. История западной философии. С. .
Vlastos, Paradox of Socrates, p. .



М С

Если Платон написал «Апологию» с элементами литературного вымысла, это тоже не удивило бы нас. Как известно,
Ксенофонт тоже написал о суде над Сократом, и его изложение отличается от платоновского. Каждый из них мог позволить себе отойти от исторической точности ради репутации
своего учителя. И нам стоит задуматься, почему. Некоторые
исследователи пришли к выводу, что суд над Сократом в значительной степени имел политическую подоплеку. Проиграв
в  г. до н. э. войну со Спартой, Афины оказались под властью Тридцати тиранов — группы олигархов, благоволивших
спартанцам. Их правление, продлившееся меньше года, оказалось довольно кровавым: сторонников демократии
не только ссылали, но и казнили. Между тем Сократ все это
время оставался в Афинах . Лидером Тридцати тиранов был
один из его учеников по имени Критий; философ был знаком
и с другими из тиранической тридцатки. Крития убили
во время восстания, покончившего с его режимом. Суд над
Сократом состоялся четыре года спустя. Мыслитель мог попасть под амнистию, освобождавшую граждан от судебного
преследования за какую-либо причастность к преступлениям
предыдущего режима, но материалы других судебных разбирательств того времени свидетельствуют, что политические
претензии с легкостью обращались в преследования за «нечестие» . Это объясняет знаменитую реплику оратора Эсхина,
брошенную полвека спустя: «Когда-то, афиняне, вы казнили
софиста Сократа за то, что он оказался наставником Крития,
одного из Тридцати, ниспровергнувших демократию» .








Waterﬁeld, Xenophon on Socrates’ Trial and Death; Shorey, What Plato Said,
p. . Ср.: Grote, Plato and the Other Companions of Soсrates, vol. , p. ;
Brickhouse and Smith, Socrates on Trial, p. –.
В «Апологии» (а) Сократ упоминает сторонника демократии Херефонта;
этот человек, говорит он афинянам, «разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами».
Waterﬁeld, Xenophon on Socrates’ Trial and Death, p. –.
Эсхин. Против Тимарха, ..

П С



Причина, по которой Сократа судили и казнили, — сложнейший вопрос, и я коснулся лишь одной его грани. Некоторые ученые отклоняют политические трактовки процесса,
предпочитая опираться на версию платоновской «Апологии».
Для внесения окончательной ясности нам не хватает прямых
свидетельств, поэтому к каждой точке зрения нужно относиться ответственно. Возможно, исторический Сократ был
мудрым и благородным философом, чересчур честным для
своего времени; возможно, он был своеобразным лидером
секты, учившим своих последователей презрению к демократии и воспитывавшим будущих тиранов. В любом случае каждая из политических интерпретаций должна, по крайней
мере, предупреждать нас о риске того, что ученики Сократа
облагораживали и мифологизировали его образ.
Последовательность. Исследователи единодушны в том, что
диалоги существенно отличаются друг от друга, но в большинстве своем они примерно одинаково видят список тех
диалогов, где запечатлен сократический метод. При этом
к настоящим сократическим диалогам принято относить прежде всего самые ранние. Но какие из диалогов были написаны раньше остальных и как установить это?
Ни один из платоновских диалогов не имеет датировки.
Попытки расположить их по порядку стали предметом сотен
исследований; автор одной из работ на эту тему насчитал
 предложенные последовательности . Во многих исследованиях использовалась стилометрия — изучение небольших
стилистических изменений в диалогах, которое показывает,
какие из них написаны приблизительно в одно и то же время.
Но подобные изыскания не дают результата, если (как считают многие) Платон на протяжении жизни не раз возвра-




Irwin, Review: Socrates and Athenian Democracy.
Thesleff, Studies in Platonic Chronology.



М С

щался к ранее написанным текстам и редактировал их либо
если стилистические изменения были преднамеренными,
а не неосознанными. Кроме того, стилометрия требует предварительных решений — как правило, касающихся тематических аспектов, — о том, какие именно диалоги следует
брать за отправную точку. Дискуссия о последовательности
диалогов поражает затраченными в течение веков усилиями
и почти полным отсутствием консенсуса. Фактически договориться удалось лишь относительно пары довольно расплывчатых групп. Такой результат, впрочем, вполне в духе Сократа. Процесс исследования может быть поучительным,
даже если не дает ответов.
Что касается упомянутых групп, то разделение всего массива диалогов на «ранние» и «поздние» сегодня принято большинством специалистов в качестве рабочей гипотезы . Ранними диалогами обычно считаются следующие тексты,
расставленные здесь в алфавитном порядке: «Апология»,
«Гиппий больший», «Гиппий меньший», «Горгий», «Евтидем»,
«Евтифрон», «Ион», «Критон», «Лахет», «Лисид», «Протагор»
и «Хармид». Многие добавили бы к этому списку и первую
книгу «Государства», которая, как считается, была написана
раньше, чем остальные книги этого диалога, а также, возможно, «Менексена». Моя книга в основном опирается на диалоги из этого списка, но иногда мы будем обращаться и к более поздним диалогам, проливающим свет на обсуждаемые
вопросы, в особенности к «Теэтету», но также и другим. Так
или иначе, но в нижеследующем повествовании будет упомянута бóльшая часть диалогов. По моему мнению, сократический метод в значительной мере был создан Платоном, так
что комментарии ко всему его творчеству помогут нам лучше
его понять.


Обсуждение обстоятельств, способствующих неопределенности в этом
вопросе, см.: Annas, What Are Plato’s “Middle” Dialogues in the Middle Of?;
Kahn, Plato and the Socratic Dialogue.

П С



Единство против развития. Приведенная выше аргументация
перекликается с еще одной дискуссией о том, как правильно
читать Платона. Некоторые придерживаются позиции, которую можно назвать унитаристской: по их мнению, диалоги
следует читать так, как если бы они были главами книги, завершенной одномоментно . Если между ними и есть различия, то из этого не стоит заключать, будто бы изменился сам
Платон. В рамках указанного подхода предполагается, что
за различиями стоят лишь литературные решения автора —
либо потому, что подобное кажется вполне вероятным,
либо же потому, что это самое конструктивное из доступных
предположений. Читатели, руководствующиеся таким убеждением, склонны думать, что Платон довольно рано создал
свою философию, а затем всю жизнь ее тем или иным образом выражал . Описанному подходу противостоит так называемый девелопменталистский взгляд на диалоги; он предполагает, что Платон менял свои воззрения на протяжении
своей жизни и в его творчестве это отражено. Девелопменталистский подход естественно (но отнюдь не обязательно)
сопутствует идее о том, что в ранних диалогах перед нами
предстает исторический Сократ, а в более поздних диалогах
мы его не видим.
Рабочие предположения. По большей части эта книга опирается
на те предпосылки, которые разделяются большинством историков античной философии. Во-первых, метод Сократа




Первоначально унитаристский взгляд ассоциировался с Фридрихом
Шлейермахером, немецким философом, опубликовавшим в начале XIX в.
влиятельное исследование о Платоне. В науке ХХ в. более или менее унитаристские воззрения представлены в следующих трудах: Kahn, Plato and
the Socratic Dialogue, p. –; Friedlander, Plato, p. ; Shorey, Unity of Plato’s
Thought. См. также комментарий к последнему из этих текстов: Sprague,
Platonic Unitarianism, or What Shorey Said.
См. мнение Пола Шори: «В целом Платона можно отнести к типу мыслителей, чья философия сформировалась в ранние зрелые годы» (Shorey,
Unity of Plato’s Thought, p. ).



М С

наиболее ярко представлен в наборе диалогов, написанных
Платоном, скорее всего, в самом начале творческого пути.
Во-вторых, эти «ранние» диалоги демонстрируют нам, пусть
даже приблизительно, как действовал сам Сократ; поэтому
я буду писать «Сократ говорил то-то» или «Сократ поступал
так-то». Даже если предположить, что Сократ, представленный в ранних диалогах, остается лишь литературным персонажем, придуманным Платоном, то его подходы и его идеи
все равно останутся непохожими на те, что мы видим в «поздних» диалогах. Было бы удобно как-либо различать их. Поэтому говорить так, как если бы ранние диалоги отражали
слова «Сократа», а не Платона, полезно даже в том случае,
если мы не слишком в этом уверены.
Мое собственное мнение немногого стоит, но я его выскажу, а вы можете не принимать его во внимание. На мой
взгляд, Сократ ранних диалогов представляет собой смесь
воображения Платона и его воспоминаний, причем второго,
по-видимому, больше. Однако независимо от того, какое решение проблемы Сократа кажется наилучшим, нельзя забывать о свойственной ей неопределенности. Любая позиция
может оказаться неверной. Тем не менее книга будет опираться на вышеупомянутые предположения, чтобы мы могли
начать сам процесс обучения. Даже если выбранные предпосылки неверны (а такое возможно), то последующие рассуждения все равно останутся примерно теми же.

2
М  

этой главе объясняется разница между методом Сократа и содержанием тех идей, о которых писал Платон. В этом деле нам отчасти поможет Джон Стюарт
Милль, выдающийся британский философ и один из первейших поборников сократического метода. Есть много способов
размышлять о Сократе и учиться у него. В этой книге я пытаюсь заниматься этим в той манере, которую предложил
Милль.

Текст и примечания. Статус Платона в глазах специалистовфилософов не нуждается в комментариях. Однако людям,
находящимся вне круга заинтересованных, присуще пусть
и уважительное, но по большей части равнодушное отношение к этому мыслителю. Да, они признают его значимость
и время от времени воздают ему должное. Вероятно, они уже
знакомы с высказыванием Альфреда Норта Уайтхеда о том,
что вся европейская философская традиция есть «лишь серия
примечаний к Платону». Но на самом деле они предпочитают
эти самые примечания. Они не считают себя платониками,
не любят читать Платона и не связывают его с какими-либо
конкретными идеями, которые представляются им важными.
Если они и помнят из Платона хотя бы что-нибудь, то это,
как правило, теория идей, трактовка познания как припоминания или концепция правителей-философов. Ни во что


Whitehead, Process and Reality, ...



М С

из перечисленного сами они не верят. В силу сказанного многие читатели реагируют на Платона примерно так же, как это
сделал Томас Джефферсон после прочтения «Государства».
В одном из писем к Джону Адамсу он признавался:
Пробираясь через причуды, ребячество и непостижимый
уму жаргон этого труда, я часто откладывал его, чтобы
спросить себя, как могло случиться, что мир так долго
соглашался принимать всерьез такую бессмыслицу, как
эта. <…> Что касается современников, я думаю это скорее вопрос моды и авторитета. Образование находится
главным образом в руках лиц, которые в силу своей профессии проявляют интерес к имени и фантазиям Платона. Они задают тон в школе, а немногие в последующие годы имеют возможность пересмотреть свои
школьные взгляды .

Я привел здесь этот суровый приговор вовсе не для того,
чтобы поддержать его. Лично мне Платон нравится. Я лишь
хотел показать, как на него подчас смотрят даже просвещенные читатели, получившие классическое образование. (Как
известно, Джефферсон отличался философской любознательностью, знал древнегреческий и любил Эпиктета, Эпикура
и других античных философов .)





Томас Джефферсон — Джону Адамсу,  июля  г. Цит. по: Ford, Writings
of Thomas Jefferson, vol. , p. . (Рус. пер.: Американские просветители.
Избранные произведения: в  т. Т. . — М.: Мысль, . С. . — Прим.
ред.)
В письме Томаса Джефферсона к Уильяму Шорту от  октября  г. есть
следующий фрагмент: «Я иногда думаю о переводе Эпиктета (потому что
он никогда не был сносно переведен на английский) с добавлением подлинных доктрин Эпикура из “Синтагмы” Гассенди и извлечений из евангелистов, извлечений, в которых видна печать красноречия и чистого
воображения Иисуса». Цит. по: Американские просветители. Т. .
С. –.

М  



Сократ, в отличие от Платона, для большинства непрофессиональных читателей вообще мало что значит. У них он
ассоциируется с изречением о том, что жизнь, которую
не пытаются исследовать, не стоит того, чтобы ее проживать
(хотя, возможно, это высказывание лучше было бы перевести
так: «Нельзя прожить жизнь, не исследуя её» ). Им также известно, что его рассудительность и храбрость много кого вдохновили. Однако его собственные идеи их ничуть не интересуют. Они восхищаются его репутацией, но на этом, пожалуй,
и все. А зачастую они так и не могут оправиться от первого
впечатления: Сократ кажется им чудаком, который постоянно
докучал людям, причем без всякого толку.
Сущность против метода. Чтобы в полной мере оценить наследие Сократа, полезно обратиться к Миллю, самому выдающемуся британскому мыслителю XIX в. Это был чрезвычайно
разносторонний философ. Его труд «О свободе» — классика
политической мысли, которая и сегодня продолжает убеждать
и вдохновлять многих. (Главу  этого сочинения можно считать
убедительной современной апологией сократической позиции.)
Трактат «О подчинении женщины» значительно опередил свое
время: в нем Милль выдвинул такие аргументы в защиту прав
женщин, которые продолжают громко звучать в полемике даже
спустя многие годы после его смерти. Большим влиянием пользовались также его работы по логике, экономике и истории.
Его собрание сочинений насчитывает  тома. (Помимо этого,
Милль находил время и заседать в парламенте.)



Апология, a; Ричард Краут в книге «Исследованная жизнь» выступает
за первый вариант перевода (Kraut, Examined Life, p. –). (В русском
переводе М. С. Соловьева фрагмент, откуда взята эта фраза, выглядит так:
«Ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами
беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для
человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека». — Прим. ред.)



М С

Я касаюсь здесь всей этой предыстории потому, что Милль
будет играть весьма важную роль в моем дальнейшем повествовании. Он далеко не всем по нраву (хотя есть ли такие мыслители, кого любит каждый?), но его способность рассуждать
безупречна; следовательно, полезно было бы обратиться
и к его собственным учителям. Милль, подобно Джефферсону, любил философию, но, в отличие от Джефферсона, он
был поклонником Платона. Фундаментальным образованием
Милля занимался его отец. Ребенок рос вундеркиндом: уже
к семи годам он читал Платона в оригинале. В  с небольшим он перевел на английский язык девять платоновских
диалогов, снабдив некоторые из них комментариями. Оставленные Миллем обзоры, посвященные творчеству Платона
и Сократа, до сих пор остаются образцовыми. Он считал, что
в качестве «дисциплины абстрактного рассуждения на самые
сложные темы» метод Сократа остается «непревзойденным»
и «ничто в современной жизни и в современном образовании ни в малейшей степени c ним не сравнится» . Милль пишет, что сократический метод
стал частью моего собственного разума; я всегда ощущал
себя учеником Платона, воспитанным на его диалектике,
в большей степени, чем любого известного мне современного мыслителя, за исключением, пожалуй, моего
отца, а может, и включая его .

Стоит попытаться понять, почему так получилось.
Милль считал, что Платон может преподать нам два вида
уроков. Во-первых, его философские идеи, или, по формулировке Милля, догматическая сторона. Под догматикой Милль
подразумевал вовсе не безоговорочную приверженность




Mill, Early Draft of John Stuart Mill’s Autobiography, p. .
Там же.

М  



каким-то недоказанным утверждениям, как можно было бы
подумать, а те места платоновских сочинений, где делаются
выводы и обозначаются определенные позиции. Вторым уроком служит сам стиль мышления Платона, то есть метод, используемый Сократом в диалогах. По мнению Милля, именно
этот метод составляет наилучшую часть диалогов Платона:
Таким образом, за вычетом незначительных отклонений,
Платона можно разделить как бы на двух полноценных
Платонов — сократика и догматика, из которых первый
представляет для человечества гораздо большую ценность, но второй получает от него гораздо больше почестей. Это и неудивительно: ведь один мог послужить
опорой для многих моральных и религиозных догм,
а другой лишь прояснял и укреплял человеческое мышление .

В другом месте Милль высказал свою точку зрения еще
более четко:
[С самого детства] я стал думать, что название учеников
Платона скорее принадлежит мыслителям, которые воспитались на его процессе исследования и старались держаться его, чем людям, принимающим только некоторые
догматические заключения, заимствованные из его наиболее непонятных сочинений, тогда как гений Платона
и характер его творений заставляют сомневаться, не смотрел ли он сам на эти произведения только как на поэтическую фантазию или на философскую гипотезу .




Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .
Там же, vol. , p. . (Рус. пер.: Джон Стюарт Милль. Автобиография. История моей жизни и убеждений. — М.: Книжное дело, . С. . —
Прим. ред.)



М С

По Миллю, использовать слово «платоник» слишком
поздно: теперь им обозначают сугубо тех, кто согласен с сущностью платоновских идей. Приверженцев же метода Сократа скорее нужно называть сократиками. Объяснение того,
что значит быть сократиком, составляет, по сути, центральную тему моей книги.
Недуг. Какова цель сократического метода? Попытаемся сформулировать этот вопрос в стиле самого Сократа. Люди носят
очки потому, что без них внешний мир предстает смутным
и расплывчатым; рентгеновские лучи позволяют им заглядывать внутрь своего физического «я»; но метод Сократа — для
чего же нужен он? Он позволяет нам увидеть более четко
кое-что еще, а именно функционирование и упущения разума
и его производных. Вот как сформулировал это Милль:
Метод Сократа, главным памятником которого служат
диалоги Платона, является наилучшим умственным
упражнением для того, чтобы исправлять ошибки и освещать неясности, присущие intellectus sibi permissus, то есть
разуму, который составлял все свои группы ассоциации
идей под воздействием [просто] народной фразеологии.

Intellectus sibi permissus означает «разум, предоставленный самому себе». Это выражение часто использовал Фрэнсис Бэкон,
и оно хорошо объясняет, в чем польза сократического метода.
Разум, предоставленный самому себе, тяготеет к иррациональности и глупости. Метод Сократа способен повысить его
производительность. У Милля был хороший друг и политический союзник, Джордж Грот, автор одного из лучших трудов о Платоне. Грот рассматривал проблему, решаемую сокра-



Джон Стюарт Милль. Автобиография. С. .

М  



тическим методом, примерно так же, как и Милль: в качестве
закоренелого изъяна человеческой природы. Как сказал Грот:
В ходе естественного развития человеческого разума вера
вовсе не следует за доказательствами, но возникает отдельно и независимо от них; незрелый ум сначала верит
и только потом доказывает, а то и вовсе отказывается
от поиска доказательств .

Милль, со своей стороны, предложил собственное,
но вполне сопоставимое видение той ошибки, которую исправляет сократический метод:
Врагом, с которым всерьез боролся Платон, посвящая
этому делу большую часть своей жизни и своего творчества, была отнюдь не софистика, будь то в античном или
современном смысле этого слова, а обыденность,
а именно принятие традиционных мнений и мимолетных настроений за неопровержимые факты, а также использование абстрактных терминов, выражающих одобрение и неодобрение, желание и отвращение, восхищение
и возмущение, как если бы они обладали полностью понятными и общепризнанными значениями .

Подобное прочтение объясняет влияние Платона
на Милля и его ответную преданность: ведь Милль всегда
оставался неистовым гонителем банальности в современной
ему культуре. Он продолжает:
Люди его времени (как и наши современники) считали,
что они знают, что такое Добро и Зло, Справедливое




Grote, Plato and the Other Companions of Sokrates, vol. , p. .
Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .



М С

и Несправедливое, Почетное и Постыдное, потому что
они умели бойко орудовать этими словами, приписывая
такие качества то одному, то другому в соответствии
со сложившимся обычаем. Но никто не задумывался,
в чем же состоит то объединяющее несколько случаев
общее свойство, которое оправдывает применение к разным ситуациям одного понятия. <…> Великое предназначение человеческого интеллекта должно состоять
в том, чтобы подвергнуть эти общие понятия самому
скрупулезному анализу и раскрыть идеи, лежащие в их
основе. Даже если не удастся довести это до конца и достичь подлинного знания, мы все равно получим немалую пользу, ибо избавимся от ложного мнения о том,
что есть знание, и поможем людям осознать свое невежество относительно того, что нужно знать прежде всего.
<…> Таково представление Платона о состоянии человеческого разума в его эпоху и о том, чем философия
могла бы ему помочь. И если кто-то полагает, что это
представление нельзя с незначительными изменениями
применить к большинству образованных умов как нашего времени, так и любого другого, то он явно не подвергал платоновскому испытанию ни теоретиков,
ни практиков какой бы то ни было эпохи .

В своих комментариях Милль приписывает методу Сократа цель, которая в определенном смысле присуща и философии, и когнитивной психологии. Человеческий разум
ошибается, преувеличивает и лжет; он обманывает нас и обманывается сам. Мы думаем и говорим с уверенностью,
за которой ничего не стоит. Метод Сократа изобличает это
положение вещей, исправляет и помогает нам стать скромнее и сильнее.


Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .

М  



Интерпретация Платона, предложенная Миллем, сильна
и притягательна. По Миллю, сократический метод полезен
для всех. Он переводил платоновские диалоги, потому что
хотел сделать всеобщим достоянием методы, которым они
научают. Историк античной философии Грегори Властос разделял ту же точку зрения: «Где еще в анналах западной философии мы можем найти более выраженную антитезу программе, ограничивающей этические исследования лишь
кругом тщательно отобранной и строго вышколенной элиты,
как не у Сократа из ранних диалогов Платона?»  Это верное
восприятие Сократа, поскольку, какие бы конкретные идеи
ему ни приписывались, сам он всегда оставался персонажем
эгалитарным — бедным, уродливым и готовым обсуждать
наиважнейшие вопросы с кем угодно.



Vlastos, Ironist and Moral Philosopher, p. .

3
Э 

этой главе объясняются элементы сократического метода, а именно выявляются общие свойства диалогов,
которые определяют стиль исследования, предпринимаемого Сократом.

Пример. Так что же такое сократический метод? Сам этот термин — изобретение современное; Платон никогда не упоминал ни о каком методе, а Сократ нигде не излагал свои принципы в систематической манере. Он не столько словесно
описывает, сколько наглядно показывает их. Я тоже не намерен давать методу какое-то определение. Гораздо продуктивнее выявить набор повторяющихся элементов, воспроизводимых по мере того, как Сократ играет свою роль в диалогах.
Начнем с показательного примера. Было бы не слишком
уместно приводить здесь диалоги целиком, но по одному
из них мы все же пройдемся довольно основательно. Я говорю о диалоге «Лахет», где Сократ и его собеседники рассуждают о смысле мужества. В дальнейшем в моей книге будет еще множество цитат как из этого, так и из других
диалогов. Нижеприведенный пример — это парафраз, показывающий общую форму типичного диалога. Здесь нас не интересует убедительность аргументов; гораздо важнее стиль
размышления, запечатленный в диалоге, — иначе говоря, его
метод.
В начале диалога двое отцов расспрашивают двух военачальников относительно того, следует ли их сыновьям об-

Э 



учаться сражению в доспехах. В ходе разговора они обращаются к Сократу, чтобы узнать его мнение. Кратко обсудив
преимущества подобных тренировок, они приходят к выводу,
что их цель в том, чтобы сделать солдат мужественными.
Постепенно Сократ переводит разговор на смысл мужества.
И вот что происходит дальше :
СОКРАТ. Что же это такое — мужество?
ЛАХЕТ. Если кто добровольно остается в строю, чтобы
отразить врагов, и не бежит, это и есть мужественный
человек.
СОКРАТ. Ты ответил не на задуманный мною вопрос,
но совсем на другое. Ну а если он, убегая и не оставаясь
в строю, продолжает сражаться с врагами? Нужно дать
определение, которое включает и его. Я хотел у тебя
узнать о людях, мужественных не только в бою,
но и среди морских опасностей, в болезнях, в бедности
и в государственных делах, а вдобавок и о тех, кто умеет
искусно бороться со страстями и наслаждениями. Попытайся же снова определить мужество: каким образом
во всех этих различных вещах оно оказывается одним
и тем же? Или ты и сейчас еще не постигаешь, что
я имею в виду?
ЛАХЕТ. Не очень.
СОКРАТ. Но я подразумеваю вот что: если бы я спрашивал относительно скорости — что это такое, скорость,
встречающаяся нам и в беге, и при игре на кифаре, и при
разговоре, и при обучении, а также во многих иных вещах, — разве не так поставил бы ты вопрос? Вот ты и по-



Нижеследующий фрагмент платоновского диалога приводится автором
со значительными сокращениями и в собственном изложении; курсив
также добавлен им. В русскоязычной версии используются фрагменты
перевода «Лахета», выполненного С. Я. Шейнман-Топштейн, и в некоторых местах — переводы английского текста автора. — Прим. ред.



М С

пытайся, Лахет, точно так же определить мужество — что
это за способность, которая во всем остается самою собой
и потому именуется мужеством.
ЛАХЕТ. Мне кажется, мужество — это некая стойкость
души: так и надо сказать обо всем, что по природе своей
связано с мужеством.
СОКРАТ. Конечно. Но мне-то кажется, что не всякая
стойкость представляется тебе мужеством. Я догадываюсь, мой Лахет, что ты причисляешь мужество к самым
прекрасным вещам.
ЛАХЕТ. Да.
СОКРАТ. А если она сопряжена с неразумностью? Разве
не окажется она, напротив, вредной и злокозненной?
ЛАХЕТ. Да.
СОКРАТ. Назовешь ли ты прекрасным что-то такое, что
будет злокозненным и вредным?
ЛАХЕТ. Это было бы неправильно, Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, такого рода стойкость ты
не признаешь мужеством, поскольку она не прекрасна,
мужество же прекрасно.
ЛАХЕТ. Ты молвишь правду.
СОКРАТ. Итак, по твоим словам, мужество — это разумная стойкость?
ЛАХЕТ. Видимо, да.
СОКРАТ. А знаем ли мы, по отношению к чему эта стойкость разумна? Ко всему — и к большому, и к малому?
Например, если бы кто-нибудь упорствовал в разумном
расходовании денег, зная при этом, что, потратив эти
деньги, он приобретет большее, назовешь ли ты это мужеством?
ЛАХЕТ. Нет, конечно, клянусь Зевсом.
СОКРАТ. Таким образом, наше определение включает
случаи, которых оно включать не должно, и при этом
не включает тех, которые должны в него входить. Возь-

Э 

мем мужа, что проявляет стойкость в войне, поскольку
он знает, что другие ему помогут, — назовешь ли ты
стойкость, основанную на такой разумности и предусмотрительности, мужественной или же скорее припишешь
это свойство тому, кто стремится оказать сопротивление
и устоять, не зная, что помощь идет?
ЛАХЕТ. Тот, кто не знает, что помощь приближается,
кажется более мужественным.
СОКРАТ. Но такая стойкость будет менее осведомленной
и менее разумной. Право, мне начинает казаться, что мужество и вправду может быть неразумной стойкостью!
Ну и что же? Хорошо ли, по-твоему, находиться нам в таком положении?
ЛАХЕТ. Нет, нисколько.
СОКРАТ. Мой Никий, приди же на помощь, если ты в силах, своим друзьям, терпящим невзгоду в словесной
буре: ты видишь, в каком мы сейчас затруднении. Сказавши нам, что именно ты считаешь мужеством, ты высвободишь нас из пут и подкрепишь своим словом то,
что ты мыслишь.
НИКИЙ. Мне часто доводилось от тебя слышать, что
каждый из нас хорош в том, в чем он мудр. На самом
деле мужество сводится к своего рода мудрости, или знанию.
СОКРАТ. Мне представляется, Лахет, что он называет
мужество некой мудростью. Ответь же, Никий, какую
именно мудрость ты считаешь мужеством; ведь не премудрость же игры на флейте.
НИКИЙ. Я имею в виду науку о том, чего следует и чего
не следует опасаться как на войне, так и во всех прочих
делах.
ЛАХЕТ. Ты говоришь вздор. Разве, например, врачи
не знают, чего надо опасаться в болезнях? Может быть,
ты как раз врачей и называешь мужественными людьми?





М С

НИКИЙ. Нет, вовсе нет. Врачи знают лишь то, что полезно или вредно для здоровья. Они не знают, чего следует бояться и остерегаться.
СОКРАТ. Значит, если вспомнить поговорку, то на самом
деле не «всякая свинья» может обладать знанием и быть
мужественной. Я говорю это вовсе не в шутку, но полагаю, что человек, произносящий эту пословицу, не допустит мужественности ни у одного из животных, а также
и не признает какое-либо животное настолько мудрым,
чтобы можно было сказать, будто знание вещей, известных лишь немногим людям из-за трудности их постижения, можно приписать льву, или пантере, или какому-то
вепрю.
НИКИЙ. Я и не думаю называть мужественными ни зверей, ни какое-либо иное существо, не страшащееся опасности по неразумию и потому бесстрашное и глупое.
Я считаю, что бесстрашное существо и существо мужественное — это не одно и то же.
СОКРАТ. Все же есть еще одна проблема. Никий, знаешь ли ты, что с самого начала нашей беседы мы рассматривали мужество как часть добродетели?
НИКИЙ. Конечно, знаю.
СОКРАТ. Хорошо, я еще вернусь к этому вопросу. Теперь же ответим: чем является знание того, чего стоит
бояться? Сейчас я тебе скажу, что мы думаем; если же
ты с этим не согласишься, укажи это нам. Считаем же
мы, что опасное — это то, что порождает страх, безопасное же, наоборот, его не порождает. Страх в свою очередь порождают не возникающие и не наличные беды,
но ожидаемые: ведь страх — это ожидание грядущей
беды. Значит, Никий, ты слышишь наше мнение, состоящее в том, что опасностью мы считаем грядущее зло,
безопасным же — отсутствие ожидания зла или добра.
А ты думаешь так же или иначе об этом предмете?

Э 

НИКИЙ. Точно так же.
СОКРАТ. И ты объявляешь знание этих вещей мужеством?
НИКИЙ. Совершенно верно.
СОКРАТ. А ты, Никий, согласишься с нами, что относительно одних и тех же вещей существует одно и то же
знание, касается ли это будущего, настоящего или прошлого?
НИКИЙ. Да, конечно, и я так думаю, мой Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, мужество — наука не только
об опасном и безопасном, ибо она знает толк не только
в грядущем добре и зле, но и в настоящем, и в прошедшем — в самых различных отношениях, — как и все
другие науки.
НИКИЙ. Очевидно.
СОКРАТ. А неужели ты, чудесный мой, думаешь, что
может недоставать добродетели такому человеку, коему
ведомо все добро во всех его проявлениях — сущее, бывшее и будущее — и точно так же и зло? И что он испытывает недостаток в рассудительности, справедливости
и благочестии — он единственный, кому по силам в божественных делах и в человеческих тщательно взвесить,
что опасно и что безопасно, и обрести блага, зная, как
правильно обращаться к богам и людям?
НИКИЙ. Мне кажется, Сократ, ты говоришь дело.
СОКРАТ. Значит, Никий, то, о чем ты сейчас сказал, —
это не часть добродетели, но вся добродетель в целом.
НИКИЙ. По-видимому.
СОКРАТ. И все же мы сказали, что мужество — это часть
добродетели.
НИКИЙ. Да, сказали.
СОКРАТ. Но с теперешними нашими словами это не согласуется. Мы дали мужеству столь широкое определение, что оно включает слишком многое. Оно преврати-





М С

лось в форму знания, которое не отличается от других
добродетелей. Значит, мой Никий, мы не выявили,
что же такое мужество.
НИКИЙ. Кажется, нет.

Элементы. Этот отрывок изложен в сокращении и в нем
не хватает многих деталей. Вы, вероятно, предложили бы
другое определение и высказали бы иные возражения.
Но сейчас оставим эти моменты в стороне. Давайте остановимся на самом стиле рассуждения, представленном в диалоге и в целом характерном для сократического метода.
Во-первых, диалог строится на вопросах и ответах. Некоторые из вопросов — открытые, как, например, те, где Сократ
предлагает Лахету дать определение интересующему собеседников понятию. В других случаях Сократ спрашивает собеседников, согласны ли они с тем, что высказывается им самим. Как бы то ни было, совокупным итогом оказывается
и не лекция, и не спор. Сократ добивается согласия собеседников с каждым его шагом. (Персонажей, которым Сократ
задает вопросы, в этой книге будут называть именно «собеседниками», потому что этот термин наиболее соответствует
самому духу сократического диалога. Собеседники совместно
делают общее дело.)
Во-вторых, Сократ всегда сосредоточен на том, чтобы собеседники были последовательными в своих рассуждениях.
В качестве механизма проверки используется такая интеллектуальная процедура, как «эленхос». Например, собеседник
философа делает какое-то заявление. Сократ, однако, заставляет его согласиться с чем-то другим, оказывающимся несовместимым с тем, что он только что провозгласил. Тогда собеседнику приходится уточнять свое заявление или вовсе
отказываться от него. Обратим внимание: Сократ никогда
не говорит, что кто-то ошибается. Он просто спрашивает:
«Можем ли мы согласиться с верностью следующего утвер-

Э 



ждения?» — а затем собеседники сами делают вывод (к которому он их, собственно, и подвел) о том, что их предыдущее высказывание не совсем точно.
В-третьих, посредством своих вопросов Сократ раскрывает некий общий принцип, лежащий в основе рассуждений
его собеседников. Сделав это, он показывает, что обнаруженный принцип либо не охватывает всего, что должен охватывать, либо, напротив, включает то, чего не должен включать.
Например, Лахет предлагает определить мужество как способность «оставаться в строю». Но Сократ убеждает Лахета
в том, что такое определение не учитывает иных случаев —
тех, в которых мужеством оказывается отступление. Когда же
Лахет определяет мужество как стойкость, то быстро выясняется, что и это тоже неправильно, поскольку такая дефиниция излишне широка. Ведь иногда стойкость может оказаться неразумной, а Лахет вынужден согласиться с тем, что
мужество неразумным быть не может.
В-четвертых, Сократ иллюстрирует свои рассуждения живыми примерами: воины бегут прочь, врачи лечат пациентов,
кто-то играет на кифаре. В примерах часто используются самые простые люди и самые обычные ситуации. Иногда случаями из повседневности поясняются очень важные концептуальные моменты. В других местах они помогают проводить
аналогии между чем-то знакомым и незнакомым. Так или
иначе, Сократ переходит от одной большой темы к другой,
опираясь на конкретные примеры, которые легко представить.
В-пятых, Сократ не претендует на обладание экспертным
знанием. Он признает собственное невежество, и именно
в этом месте диалог заканчивается — мы остаемся в тупике,
так и не получив ответа на свои вопросы.
В целом метод Сократа сводится к умелому использованию только что описанных элементов. Каждый из них,
а также несколько других, менее значимых, мы обсудим
и проиллюстрируем в последующих главах; кроме того, в гла-



М С

вах  и  нас ждет разговор о том, как выстраивать подобного рода вопросы в привычных для современного человека
условиях.
В двух словах. Теперь я хотел бы представить функционирование сократического метода в более простых выражениях,
то есть описать использование вышеупомянутых элементов
как процесс сугубо практический, лишенный даже малейшей
эзотерики. Здесь я предамся упрощениям, но зато в дальнейшем читателю будет предложено столько подробностей и деталей, сколько он сумеет вытерпеть.
Предположим, вы хотите сразу перейти к делу. В таком
случае вот вам метод Сократа в самой примитивной форме:
когда кто-то заявляет, что нечто является хорошим или плохим, правильным или неправильным, немедленно подвергайте такие речи сомнению. Спросите, что значит подобное
заявление, сопоставьте его с другими утверждениями собеседника и попытайтесь найти противоречие; посредством
наводящих вопросов покажите, что сделанное заявление
не вполне удовлетворяет даже того, кто его озвучил. По сути,
вы отрицаете то, что было высказано собеседником, но делаете это искусно. Если все делать правильно, то это даже
не прозвучит как отрицание. Потом собеседник попробует
уточнить свой тезис, а вы снова начнете искать в нем противоречие — и так далее.
С точки зрения Сократа, опровергать чье-то высказывание — значит поступать по-дружески; нужно стремиться обзавестись такими друзьями, которые будут оспаривать изреченное тобой самим. Из этого может получиться кое-что
хорошее. Если у кого-нибудь обнаружится талант подвергать
ваши утверждения сомнению (делая это по возможности тактично и косвенно), то вы, возможно, скорректируете свою
позицию. Если же этого не произойдет, то вы, по крайней
мере, начнете лучше понимать, почему у вас сложилось

Э 



именно такое мнение. Вы яснее увидите все его мотивы
и ограничения. Не исключено, что потом ваша позиция, взятая в целом, будет восприниматься вами с меньшей уверенностью. Возможно, вы ощутите что-то вроде потери, но зато
вы окажетесь ближе к истине — даже если истину, как нередко бывает, не удастся обрести целиком. При таком развитии событий вы по-прежнему останетесь приверженцем
своей точки зрения, но зато теперь будете стоять на своем
немного иначе. Вы станете скромнее, глубже осознаете собственное невежество, перестанете демонстрировать излишнюю уверенность там, где неуместно, а также начнете лучше
понимать других. Все перечисленное Сократ считал величайшими достижениями мудрости.
Вот то, чего собеседники добиваются друг для друга в сократическом диалоге. Они благожелательные и утонченные
спорщики. Но тем не менее на практике подобная рецептура
может показаться действенным руководством к тому, как сделаться объектом ненависти или вообще лишиться жизни.
Именно так все и обернулось, кстати, для самого Сократа.
Однако не падайте духом: сократический метод описывают
как нечто используемое одним человеком в отношении другого, чтобы проиллюстрировать, как он работает. В реальной же жизни — и при чтении Платона тоже — расспросы
в сократическом духе лучше расценивать как способ самостоятельного обдумывания сложных проблем. Обращаясь
к нему, вы бросаете вызов самому себе, изводите себя, подвергаете сомнению и отрицаете то, что думаете, подобно Сократу. Кому-то может показаться, что обращаться так с самим
собой гораздо легче, чем с другими людьми. На самом же
деле это значительно сложнее. Но в то же время это более
полезно и менее опасно.
Согласованность. Мы видели, что в методе Сократа с помощью вопросов проверяется логическая непротиворечивость



М С

каждого высказывания. Мы подробнее поговорим об этом
в главах  и . Сейчас, однако, тоже уместно сказать пару слов
по этому поводу, поскольку поначалу согласованность высказываний может показаться скучной и второстепенной целью.
Между тем для Сократа она важнее всего. Нет, он не против
того, чтобы люди меняли свое мнение — совсем наоборот.
Непротиворечивость, на которой он настаивает, предполагает
согласованность между различными утверждениями, делаемыми его собеседником в разные моменты времени. Рассуждая более наглядно, Сократ начинает с уточнения того, что
было высказано его собеседником, — назовем это тезисом X. Он подводит вас к констатации того, что тезис Y для
вас, по сути, не менее правилен. Затем он показывает, что X
и Y несовместимы: даже если ошибочность этих утверждений не доказана, по крайней мере одно из них ошибочно.
Поскольку одновременно настаивать на том и другом невозможно, вам придется отказаться либо от первого, либо от второго. Таким образом, Сократ вовсе не выступает вашим
антагонистом; он лишь показывает, что вы противоречите
себе сами.
Из этого беглого наброска следует, что сократическим
методом может пользоваться каждый. Но вот применять
его по-настоящему хорошо — подлинное искусство. Для
того чтобы ставить качественные сократические вопросы,
нужна изобретательность, особенно когда дело доходит
до поиска Y — того тезиса, который, как вам, вероятно,
в глубине души и самому известно, несовместим с тем,
о чем вы только что заявили. Иногда Y извлекается с помощью гипотетических вопросов, о которых вы прежде не задумывались. Для ответов на подобные вопросы требуется
определенная выдержка: ведь они из разряда тех, которые
принято называть неудобными. Именно по этой причине
сократическими вопросами легче мучить кого угодно,
лишь бы не себя: подчас задавать их себе настолько тяжело,

Э 



что это вообще кажется невозможным. Поэтому не стоит
беспокоиться о том, что вам придется мыслить в стиле Сократа постоянно. Никто этого не делает и никогда не пытался. Вопрос в том, мыслим ли мы так хотя бы когданибудь, а также в том, как делать это лучше и чаще.
Сократический стиль аргументации действенен. Если хотите приблизиться к истине, то выявление непоследовательности в собственных размышлениях — хорошее средство для
этого. Задача может показаться скромной, но она способна
перевернуть ваш подход к жизни с ног на голову. Если вам
угодно опровергать чужие утверждения, то изобличение логических нестыковок в рассуждениях собеседников очень годится: оно разорвет в клочья и сами аргументы, и тех, кто их
привел. Неспособность же мыслить по-сократовски в том
смысле, который только что был описан, составляет подоплеку всего глупого и приводящего в ярость, что есть в нашей
этической и политической культуре. Люди походя говорят
такие вещи, в которые на самом деле не верят — или не поверили бы, если бы поразмышляли получше. Говоря «не поверили бы», я подразумеваю, что их слова логически не согласуются с тем, в чем они по-настоящему убеждены. Или же,
как вариант, они не высказали бы ничего подобного, если бы
факты изменились в такой манере, которая сделала бы их
суждения нерелевантными.
Все это, как правило, представляется бесспорным, когда
мы слушаем других людей, с чьим мнением не согласны. Когда же речь идет о нас самих, подобные несоответствия становятся неочевидными; они невидимы, однако все дело
именно в них. Значительная доля сократических усилий, будь
то в философии, политике или праве, сосредоточена на том,
чтобы отделить заявления от мотивов: последователь Сократа
стремится сделать так, чтобы вы, восхваляя или осуждая
чьи-то слова и поступки, делали бы это с одинаковым рвением независимо от того, кого вы хвалите или осуждаете.



М С

Или же, если вы не готовы так делать, то объяснили бы почему. Вам нужно быть непоколебимо последовательным. Разумеется, это довольно трудно, и вам едва ли выделят за это
собственную авторскую колонку. Однако такая линия избавит
вас от вклада в то буйство невежества и лицемерия, каким
характеризуется нынешний политический дискурс.
Косвенные цели. Исходя из элементов, которые мы только что
рассмотрели, метод Сократа может показаться чисто техническим средством — серией шагов, оттачивающих наше понимание предмета. Действительно, его можно трактовать
и так. Но у метода есть и косвенные цели. Сократ часто пытается убедить своих собеседников в том или ином утверждении. Но достигает он большего, чем просто убеждение,
и в то же время меньшего: собеседник может и не поверить
Сократу, но случается кое-что еще. То же самое происходит,
когда вы читаете диалог. Предположим, представленные
в нем аргументы не до конца убедили вас, и потому кажется,
что диалог не достиг своих целей. Однако текст позволяет
достичь другого результата, который, возможно, и был главный задумкой. Он воздействует на читателя. По ходу дела
мы столкнемся и с другими примерами такого рода косвенности: Сократ иногда подразумевает не то, что говорит буквально, или Платон делает то же самое, пользуясь образом
Сократа. Косвенность — это еще одна черта сократического
метода, но лучше исключить ее из числа формальных элементов и оценивать тоже косвенно.
Примеры таких побочных результатов рассматривает
Милль. По его мнению, многие аргументы Сократа откровенно слабы. Его любимым примером выступает «Горгий» —
диалог, в котором Сократ в компании трех собеседников рассуждает о взаимосвязи между справедливостью и счастьем,
удовольствием и благом, а также некоторыми другими
идеями. Этот диалог — одна из самых знаменитых работ

Э 



Платона. Тем не менее в настоящее время широко распространено мнение, что некоторые аргументы Сократа несостоятельны; Милль же высказывался еще жестче, заявив, что
«почти все они суть заблуждения» . Можно предположить,
что это обесценивает весь диалог, поскольку именно в аргументах, как принято думать, и заключен весь смысл. Милль,
однако, считал иначе:
[Диалог] воздействует не логикой, а своим этосом [ἦθος];
он не учит пониманию, а влияет на чувства и воображение. Это отнюдь не странно, ибо бескорыстная любовь
к добродетели — дело чувств. Невозможно доказать
кому бы то ни было тезис Платона о том, что справедливость есть наивысшее счастье, если только не дать ему
прочувствовать само это счастье. <…> В диалоге Сократ
помогает нам почувствовать, что для души человеческой
нет порока более нетерпимого, нежели несправедливость, посредством не доказательства, но сочувствия,
которое вызывает собственным сильнейшим ощущением
этой истины .

Утверждение Милля может показаться парадоксальным.
Ведь метод Сократа на первый взгляд предстает предприятием сугубо рациональным. Сократ, как настоящий герой,
сражается с иллюзией, ложью и пороком посредством логики; он делает это до тех пор, пока враг не одолеет его, —
и тогда он благородно предпочтет не сдаваться, а преданно
умереть ради истины. Будучи новичками, мы считаем, что
за всем этим стоит голая логика. Позднее, обнаружив, что





Обстоятельный и скрупулезный анализ этой проблемы со ссылками
на различные источники см.: Santas, Socrates, p. –.
Mill, Grote’s Plato, vol. , p. .
Там же, p. . Обширную дискуссию о том, как сократическое наследие
отразилось на жизни и творчестве Милля, см.: Demetriou, Antis, eds., John
Stuart Mill: A British Socrates.



М С

логика не всегда убедительна, мы вдруг понимаем: а ведь
в основе повествования нечто совсем иное — а именно
борьба, благородство, преданность. Причем, согласно сократической модели, эти блага лучше достигаются, когда мы концентрируемся не на них самих, а на том, что их вдохновляет, — на истине и ее страстном поиске рациональными
средствами.
Важнейшей стороной диалога, рассматриваемого подобным образом, оказывается вовсе не то, неопровержима ли
его аргументация. Самое главное — тот эффект, который диалог производит на читателя. Иногда неудачные или взаимоисключающие аргументы помогают аудитории достичь определенного состояния ума, и оно может оказаться ценнее, чем
убежденность в том или ином утверждении. Это состояние
ума способно открыть новую перспективу, в рамках которой
все утверждения диалога предстанут неадекватными. Возможно, именно под этим свежим углом зрения сложится понимание того, что погоня за истиной есть наивысшее человеческое стремление, даже если (или потому что) полное
обладание этой истиной невозможно. Читателя же временами к такому видению приводит не прямое предложение
просто принять его, а личное участие в изнурительной и тщетной погоне за ускользающей истиной .
При исследовании Сократа этот эффект может проявляться и иначе. Косвенные приобретения могут оказаться
более ценными, чем прямые. Например, Бен Франклин поначалу видел в методе Сократа набор специальных приемов,
позволяющих побеждать в спорах:
Я нашел этот метод самым безопасным для себя и очень
стеснительным для тех, против кого я его применял; по-



Более подробное обсуждение этого подхода к диалогам см.: Fish, SelfConsuming Artifacts: The Experience of Seventeenth-Century Literature.

Э 



этому я извлекал из него большое наслаждение, непрерывно в нем практиковался и достиг большого искусства
в умении добиваться даже от весьма умных людей таких
допущений, последствий которых они предвидеть
не могли; при этом они попадали в затруднительное положение, выбраться из которого были не в состоянии;
подобным образом мне удавалось одерживать такие
победы, которых не заслуживал ни я, ни отстаиваемый
мной тезис .

Диалоги предостерегают нас от такого подхода . В конце
концов Франклин, набравшись мудрости, отказался от него.
Однако он сохранил некоторые косвенные преимущества
своих сократических опытов. По типу своему они были мягче
описанных Миллем, но все равно сослужили Франклину хорошую службу.
Я прибегал к этому методу в течение ряда лет, но постепенно отказался от него, сохранив лишь привычку высказывать свое мнение с величайшей скромностью, никогда не употребляя таких выражений, как «разумеется»,
«несомненно» и прочих в том же роде, придающих оттенок непогрешимости мнению, которое может быть оспорено… Такая привычка, как я полагаю, сослужила мне
хорошую службу, когда впоследствии мне не раз приходилось убеждать людей в своей правоте и получать их
согласие на осуществление тех мер, которые я стремился
провести. А поскольку главное во всякой беседе — это
поучать других или учиться самому, доставить удовольствие или убедить в чем-либо, то я бы хотел, чтобы умные люди, питающие хорошие намерения, не уменьшали




Cairns, Benjamin Franklin’s Autobiography, p. . (Рус. пер.: Франклин Б. Моя
автобиография. Совет молодому торговцу. М.: АСТ, . С. . — Прим. ред.).
См. книгу VII «Государства», особенно b.



М С

силу воздействия своих доводов посредством безапелляционной, заносчивой манеры говорить; это почти неизменно вызывает отвращение в слушателях, настраивает их недоброжелательно и, одним словом, достигает
совершенно обратных целей, чем те, для которых мы
одарены речью .

В заметках Франклина об убеждении много ценного. Мы
вернемся к этим достоинствам в главе . Однако здесь я привожу комментарии Милля и Франклина в поддержку обобщенного подхода к нашей теме. Время, проведенное в сократическом диалоге с собеседниками или с самими собой,
всегда окупается и никогда не тянется долго. Однако метод
Сократа приводит к изменению ума даже тогда, когда он
не применяется непосредственно. Он формирует мышление
как таковое. Это все равно что изучать боевое искусство всю
жизнь, но никогда не использовать его в бою. Преимущества
метода ощущаются постоянно, поскольку делают обучающегося другим человеком.
Сократическая этика. Вот так сократический метод представлен в этой книге. В диалогах Платона показано, как его элементы можно применять в четко заданном контексте —
в долгом разговоре один на один на сложную этическую тему.
Однако у вас может состояться и такой диалог, который не будет включать все элементы метода подряд; более того, по отдельности их можно использовать даже тогда, когда вы вовсе
не ведете диалога. Например, стремление к логической последовательности представлено в диалогах как формальный
способ структурировать беседу. Но как только это достигается, согласованность делается еще более ценной. Вы начинаете обращать на нее все больше внимания, независимо


Франклин Б. Моя автобиография. С. –.

Э 



от того, задаете ли при этом сократические вопросы или нет.
В самом деле, увидев множество сократических вопросов
и то, как, сталкиваясь с ними, лопаются мыльные пузыри
безосновательных тезисов, вам для понимания сути процесса
уже не придется лопать каждый такой пузырь по отдельности. Вы уже знаете, как легко сдуваются большие утверждения, да и маленькие тоже. Вы мыслите и живете согласованно.
То же самое можно сказать и об умении проводить различия, ценности говорить истину и любом другом атрибуте
и побочном продукте метода. Все они в совокупности формируют сократическую этику, которая делается вездесущей, — это уже не техника, а образ жизни. Не нужно ждать
момента, когда вы встретите подходящего собеседника, который согласится на сократическую прожарку: ожидание может
затянуться. Вы ведете себя сократически уже тогда, когда
со скепсисом отклоняете простые ответы, глубоко продумываете вопросы и помните о своем невежестве. Это отнюдь
не скромные цели: по сути, они меняют отношение человека
ко всему вокруг. Посмотреть, как все это работает в диалогах, — прекрасный способ ощутить их ценность; но эта ценность для каждого из нас будет являть себя не в аналогичных
диалогах, которые мы ведем, в общем-то, редко, — она будет
раскрываться в наших подходах к житейским проблемам,
демонстрируемых каждый день.
Сократическая этика помогает также разобраться с довольно типичной жизненной ситуацией. Некоторые люди
годами бьются над трудными вопросами и никак не могут
успокоиться. Временами они с завистью смотрят на тех, кто,
как им кажется, нашел правильный ответ гораздо раньше.
Не найдя собственного ответа, они ощущают незавершенность, словно прошли путь лишь наполовину или не дописали контрольную. Но для сократического миросозерцания
все выглядит по-другому. Неудовлетворенность ответами,
которые мы даем себе, есть симптом здравомыслия. Готов-



М С

ность же довольствоваться ими означает уступку своего рода
комфорту, всегда обманчивому, каким бы привлекательным
и заслуженным он порой ни казался. Сократический образ
жизни представляет собой стремление к иному комфорту —
с неопределенностью, ошибками и убеждениями, которые
всегда остаются лишь предварительными. С этой точки зрения хорошая жизнь не результат, достигаемый победой
в борьбе. Хорошая жизнь — это сама борьба.

4
С 

этой главе метод Сократа рассматривается скорее как
способ саморефлексии, а не общения с другими. Это
существенная перспектива, которую следует учитывать
с самого начала, поскольку в ней метод становится доступным всем, а не только специалистам. Похоже, именно так
подходил к нему и сам Платон.

Проверка себя. Общеизвестно, что Сократ хотел научить людей думать. Тем не менее некоторые по-прежнему удивляются, когда кто-то описывает метод Сократа как индивидуальную деятельность, а не для двоих. Сам Сократ, однако,
говорит нам, что по-философски трактуемая жизнь состоит
в том, чтобы «испытывать себя и других» . Таким образом,
проверка себя — часть его миссии, и Платон открыто сравнивает мыслительный процесс с общением людей между собой. Это два варианта одного и того же явления.
Теэтет, e–a
СОКРАТ. То ли ты называешь «мыслить», что и я?
ТЕЭТЕТ. А что называешь так ты?
СОКРАТ. Я называю так рассуждение, которое душа ведет сама с собою о том, что она наблюдает. Объясняю
тебе это как человек, который сам ничего не знает. Я воображаю, что, мысля, она делает не что иное, как рас

Апология, е.



М С

суждает, сама себя спрашивая и отвечая, утверждая и отрицая. Когда же она, медленнее или живее уловив что-то,
определяет это и более не колеблется, — тогда мы считаем это ее мнением. Так что, по мне, иметь мнение —
значит рассуждать, а мнение — это словесное выражение, но без участия голоса и обращенное не к кому-то
другому, а к самому себе, молча.

Сравните эту мысль с тем, что говорит Платон в «Софисте» (в этом диалоге Сократ появляется лишь мельком):
Софист, e
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Не есть ли мысль и речь одно и то же,
за исключением лишь того, что происходящая внутри
души беззвучная беседа ее с самой собой и называется
у нас мышлением?

Процесс вопрошания себя хорошо проиллюстрирован
в диалоге «Гиппий больший» . Здесь Сократ говорит Гиппию,
что ему — Сократу — нужна помощь в ответе на вопросы
неназванного вопрошающего. Постепенно становится понятно (читателю, но не Гиппию), что речь идет об alter ego
Сократа, которое задает ему вопросы. Этот внутренний вопрошающий — грубый собеседник, сыплющий насмешками
и оскорблениями . Гиппий недоумевает, кто же мог так беспощадно обойтись с Сократом.
Гиппий больший, d, e
ГИППИЙ. О каком человеке ты говоришь, Сократ?
И произносить-то вслух негоже вопросы, которые задает
этот человек!




Большинство ученых считают этот диалог подлинным, хотя есть и сомневающиеся. См., например: Kahn, Beautiful and the Genuine.
Подробнее об этом см.: Woodruff, Self-Ridicule: Socratic Wisdom.

С 



СОКРАТ. Такой уж он человек, Гиппий, не изящный,
а грубоватый, и ни о чем другом не заботится, а только
об истине. Но все-таки надо ему ответить…
ГИППИЙ. Скажи ты мне, кто он такой?
СОКРАТ. Ты не узнал бы его, если бы я назвал его имя.
ГИППИЙ. Но я и так уже вижу, что это какой-то
невежда.
СОКРАТ. Он очень надоедлив, Гиппий.

И Сократ раскрывает тактику вопрошающего: я ему одно,
а он мне другое, я ему еще что-то, а он поднимает меня на смех.
«Этот человек упорен и ничему не верит на слово» (e).
Иначе говоря, аргументы, используемые вопрошающим против Сократа, аналогичны тем, которые Сократ использует против других. Только они еще более жестоки.
Безусловно, в общении с другими людьми есть свои
огромные преимущества. Некоторые из них мы рассмотрим
ниже. Но пока важно подчеркнуть, что в диалогах отмечается
близкое сходство между беседой с другими людьми и размышлением наедине с собой. Первое может послужить тренировкой для второго .
Мысли вслух. В качестве свидетеля, готового выступить в защиту сократического метода, применяемого сольно, мы
могли бы вызвать самого Платона. Почему он писал диалоги
вместо того, чтобы просто излагать свои мысли? Точного объ

Ричард Неттлшип пишет: «Хотя философия не обязательно осуществляется в форме беседы между двумя людьми, ее метод должен оставаться
в принципе одним и тем же; человек, по-настоящему мыслящий, извлекает идеи из самого себя, задавая себе вопросы; по сути, он поступает
с собой так же, как Сократ поступал с другими» (Nettleship, Philosophical
Lectures and Remains, p. ). Об этом же говорит и Кеннет Сискин: «Даже
когда человек погружен в безмолвное размышление, Платон придерживается модели, в которой двое собеседников достигают согласия, прежде
чем двигаться дальше» (Seeskin, Dialogue and Discovery: A Study in Socratic
Method, p. ).



М С

яснения у нас нет, но зато есть множество версий. Не исключено, что диалог мог задумываться либо как драматический
прием, либо как способ дистанцироваться от утверждений,
выдвинутых персонажами. Но я обратил бы внимание на другую теорию: возможно, диалоги служили Платону способом
поговорить с самим собой . Он создавал их, чтобы проработать собственные конкурирующие линии рассуждений, приписывая их своим персонажам. Именно так представлял себе
это Милль:
Что касается самого Платона, существует вероятность,
что в его жизни был период, когда он, по чисто умозрительным соображениям, был настоящим Искателем, подвергающим сомнению любое мнение и подчеркивающим связанные с ними сложности, и что именно в этот
период были написаны важнейшие его диалоги с самых
разных точек зрения, каждая из которых отражала новейшую цепочку его рассуждений на ту или иную тему .

Видеть в диалоговых персонажах различные грани ума
самого Платона весьма полезно: это позволяет лучше осознать ценность его диалогов для нашего времени. Они способны послужить образцом способа, как размышлять самостоятельно, для нынешних людей. Конечно, труд любого
философа — будь то трактат или эссе — можно рассматривать как способ мышления, который читателю предлагается
перенять. Но диалог особенно пригоден для подобной цели.







Разнообразные теории на этот счет см.: Gill, Dialectic and the Dialogue Form;
Kraut, ed., Cambridge Companion to Plato, p. ff; Griswold, Platonic Writings/
Platonic Readings; Seeskin, Dialogue and Discovery: A Study in Socratic Method.
Как выразился Дэвид Седли, диалоги «могут быть правомерно прочитаны
нами как размышления Платона вслух. <…> Они представляют собой
экстернализацию его собственного мыслительного процесса» (Sedley,
Plato’s Cratylus, p. ). (Курсив в оригинале. — Прим. ред.).
Mill, Grote’s Plato, p. .

С 



В вопросах и ответах звучит живой ток мысли. Эссе или лекция — это, как правило, мысль, которая уже отзвучала, а затем была отшлифована автором и представлена публике; сам
процесс ее появления на свет здесь не виден. Обычно это
неплохо; если вы знаете свою мысль и хотите поделиться ею
с другими, имеет смысл преподносить ее напрямую. Но если
вы хотите предъявить модель достижения этой мысли, то есть
того, что делать, чтобы понять, что именно вы думаете, диалог подходит идеально, поскольку иллюстрирует процесс этих
поисков. Платоновские диалоги — настоящие исследования,
посвященные тому, как размышлять о сложнейших материях.
В них показано, как он сам делает это. А написание собственных миниатюрных диалогов стало бы эффективным способом привести в порядок собственные мысли и приобщить
себя к сократическому методу.
Подобный подход к диалогам позволит читателю не слишком беспокоиться по поводу наличия в них моментов, не согласующихся друг с другом. В одном диалоге Сократ утверждает, что благо и зло можно отождествить с удовольствием
и болью, а в другом месте он говорит обратное ; определение
мужества, отстаиваемое им в одном месте, полностью дискредитируется в другом . Некоторые из таких конфликтов
можно сгладить путем длительного анализа, но иногда в них






Пол Вудрафф выдвигает следующее предположение: «Миссия Сократа
состоит в том, чтобы показать пример вопрошания себя, которым смогут
воспользоваться обычные афиняне» (Woodruff, Socrates’s Mission, p. ).
Сравните восприятие Вудраффом Сократа со взглядом Седли на Платона:
«Размышляя, мы занимаемся тем, что задаем себе вопросы и отвечаем
на них; наши суждения — результат такого процесса. Следовательно, то,
что у Платона представлено в виде разговора между разными людьми,
может быть интернализовано нами, читателями, в качестве модели для
собственных философских размышлений. …Беседы между людьми, представленные в диалогах, не единственный способ реализации подобной
дискуссии: еще одним и, возможно, даже более фундаментальным способом выступает внутренний диалог» (Sedley, Plato’s Cratylus, p. –).
Ср.: Протагор, b–d и Горгий, d–d.
Ср.: Протагор, c–d и обсуждение в Лахете (d и далее).



М С

лучше видеть споры Платона с самим собой . В этом свете
Сократ перестает быть носителем мыслей Платона, которого
тогда можно уличить в непоследовательности; он оказывается олицетворением бесстрашного мыслителя. Он критически препарирует все, что оказывается перед ним, — даже
если это сказал он сам накануне.
Роли. Интерпретация платоновских диалогов в качестве «размышлений вслух» влечет за собой еще одно следствие. Персонажи в диалоге говорят то, о чем думает автор; это делается
среди прочего и для того, чтобы он мог убедить себя в собственной неправоте. Следовательно, в диалоге можно видеть
нечто вроде сна, персонажи которого олицетворяют отдельные аспекты «я» . Подобная перспектива позволяет нам
по-новому взглянуть на вопрос о том, является ли Сократ
хорошим примером для подражания. Некоторых читателей
он просто отталкивает. Так, один ученый даже описывал его
как человека, питающего «необоснованную враждебность»
к окружающим. Другие обвиняют его в «холодности», неумении любить, иных формах бесчеловечности. Кому захочется
быть похожим на такого типа? Но в той диспозиции, где каждый персонаж диалога — какая-то грань одной и той же личности, подобная постановка вопроса некорректна. Не нужно
стремиться стать таким, как Сократ из платоновских диалогов. Но надо стараться иметь такого Сократа под руками.






Разбор этой идеи см.: Bett, Socratic Ignorance, p. .
Пауль Фридлендер высказался по этому поводу так: «Подобно Гете, запечатлевшему себя и в Тассо, и в Антонио, Платон присутствует не только
в Сократе — или в его учениках Хармиде, Теэтете, Алкивиаде, — но также
в той или иной степени в оппонентах Сократа. Если бы в нем самом
не было чего-то от Калликла — «сильного человека», то он вряд ли
смог бы изобразить этого героя с такой потрясающей убедительностью»
(Friedlander, Plato, vol. , p. ).
Brennan, Socrates and Epictetus, p. .
Vlastos, Philosophy of Socrates, p. –; Nussbaum, Chill of Virtue, p. ;
Nehamas, What Did Socrates Teach, ); Brennan, Socrates and Epictetus,
p. –.

С 



Можно взглянуть на это и по-другому. В психологии есть
понятие исполнительной функции — когнитивной способности строить планы, достигать целей и проявлять самоконтроль. Платон же демонстрирует ценность развитой сократической функции — умения скептически относиться к своим
размышлениям. У большинства из нас эта функция развита
недостаточно. Вместе с тем она способна развиться и сверх
необходимого минимума, но не в виде изматывающего и недужного скептицизма, а в виде его полноценной и здоровой
разновидности. Она помогает противостоять глупости, трусости, пристрастности, лицемерию, злобе, тщеславию и другим
демонам. С сократической точки зрения (как мы убедимся
в главе ) все перечисленное — разновидности невежества
и незнания. Внутренний Сократ укрощает этих демонов .
Однако в полном соответствии с критикой Сократа, о которой упоминалось чуть выше, у сократической функции обнаруживается и менее приятная сторона. Она проявляет себя
в тех качествах, какие демонстрирует порой литературный
Сократ: среди них безжалостность, насмешливость, саркастичность. Эти черты ранят других людей, и потому есть
только один оппонент, на которого ее можно обратить благонамеренно и безнаказанно, — это вы сами. Или, если точнее,
все перечисленные свойства следует применить против самодовольных и морально слабых элементов «я», которые в полной мере заслуживают сократовских инвектив, так как ничем
иным их не проймешь. Вот почему самый несносный вопрошающий, показанный в диалогах, — это alter ego Сократа,
которое он натравливает на самого себя в «Гиппии большем».



И снова хорошую формулировку предлагает Фридлендер: «Платону, наделенному необычайными способностями, вероятно, приходилось сражаться с собственной натурой гораздо упорнее, чем принято считать.
Но одновременно в нем жил и Сократ; и решающие битвы и победы,
которые он выносил на публику, вершились внутри него» (Friedlander,
Plato, p. ).



М С

Путь овода. Сократическая функция играет в человеческом
разуме важнейшую роль, подобную роли платоновского Сократа в Афинах: она говорит истину, оспаривает условности,
препятствует застою. Между тем были вещи, которые Сократ
не мог делать, и роли, которые он не мог играть, и он знал
об этом. Если бы все граждане были такими, как он, то Афины
не выжили бы; если бы сократическая функция ничем не ограничивалась, то и индивидуальное «я» не могло бы существовать. Полису, однако, нужен такой человек —наряду с другими людьми, на него не похожими. Сократическая функция
играет в «я» весьма непростую роль — одновременно дружескую и подрывную. Она обнажает истину и тем самым создает неудобства. Для некоторых это заканчивается тем, что
им предлагают чашу с цикутой.
Рассматривая Сократа таким образом — как часть ума
или личности, — стоит обратить внимание на некоторые отрывки, где он рассуждает о своем месте в мире. Взаимоотношения между Сократом и государством иногда похожи
на взаимоотношения сократической функции и «я».
Апология, e–a
Если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще
такого человека, который, смешно сказать, приставлен
к городу как овод к лошади, большой и благородной,
но обленившейся от тучности и нуждающейся в том,
чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что бог
послал меня городу как такого овода, который целый
день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает…
Апология, d–e
Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попробовал заниматься государственными делами, то уже
давно бы погиб и не принес бы пользы ни себе, ни вам.

С 



И вы на меня не сердитесь, если я вам скажу правду: нет
такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал
откровенно противиться вам или какому-нибудь другому
большинству и хотел бы предотвратить все то множество
несправедливостей и беззаконий, которые совершаются
в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время,
должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.

Возможно, интерпретация этих отрывков в качестве внутреннего состояния «я» показалась бы довольно экстравагантной, если бы Платон не был одновременно автором знаменитого и детального сопоставления города и души, предпринятого
в диалоге «Государство» . Ни ему самому, ни его читателям
такое уподобление не представлялось чем-то странным. По моему мнению, именно вызываемый этой метафорой резонанс,
пусть даже неосознанный, помогает понять, почему история
Сократа будоражит воображение столь многих и столь долго.
Наш разум любит метафору ради метафоры. (И вполне простительно то, что мы иногда подозреваем его в любви лишь
к этому.) История Сократа представляет собой конфликт между нерациональным и рациональным, высоким и низким —
конфликт, разворачивающийся внутри каждого из нас. Мы
знаем, каково жить среди афинян, удивляясь их невежеству
и предвзятости; мы представляем, каково быть отвергнутым
ими за то, что открываешь им глаза. И чтобы это знать, не обязательно разговаривать с другими.
Первичное и вторичное. Ранее нам уже встречалось утверждение Сократа о том, что он занимается «испытанием себя


Cравнение представлено в следующих фрагментах «Государства»:
c–a, c–c, c–b. Дискуссию по этому вопросу см.: Blössner,
City-Soul Analogy.



М С

и других». Можно ли одно из этих дел назвать основным,
а другое второстепенным? Мы сталкивались с примерами,
в которых Сократ расценивает проверку себя как нечто естественное. Однако имеется и такая научная традиция, в рамках которой общение с другими людьми предстает первичной философской деятельностью. Диалоги же, в свою очередь,
изобилуют доказательствами обеих позиций .
Поэтому вместо того, чтобы и дальше давать этой проблеме
разные интерпретации, давайте взглянем на нее с точки зрения пользы. Очень редко удается убедить кого-то в чем-то,
просто заваливая его вопросами. Да и сами шансы вступить
с кем-нибудь в живой сократический диалог крайне малы.
Что же до удач Сократа на этом поприще, то ему слишком часто попадаются уступчивые собеседники, отличающиеся чрезмерной готовностью согласиться с его аргументами. В итоге
это выглядит так, будто фокусник испытывает свои трюки
на подсадных зрителях. Не будем удивляться тому, что в реальной жизни люди не столь сговорчивы. Большинству сократические расспросы не по душе, а если непреклонно навязывать
другим свои условия игры, то можно очень скоро остаться без
собеседников. Реальная жизнь, как известно, плохо обошлась
и с самим Сократом: в конце концов его казнили.
Зато использование метода Сократа во внутреннем диалоге, ради изучения собственного мышления, гораздо безопаснее. Постепенно оно превращается в нечто вполне обычное как для интерпретации мира, так и формирования
реакции на него. Впрочем, применять метод Сократа само-





См., например: Протагор, e–a; Robinson, Plato’s Earlier Dialectic,
p. ; Fink, Development of Dialectic from Plato to Aristotle, p. . Если вы заинтересованы в текстовых свидетельствах обеих позиций см.: A. G. Long,
Conversation and Self-Sufficiency in Plato.
В словарной статье «Сократический метод» Энтони Флю пишет: «Наставники, которые пытаются применять сократический метод, с неизбежностью осознают важность того факта, что Платон прописывал не только
вопросы, но и ответы на них» (Flew, Dictionary of Philosophy).

С 



стоятельно отнюдь не проще, чем пользоваться им в беседах
с другими, — на самом деле наоборот. Ошибки в чужих суждениях подмечать нетрудно, находить же их в собственных
мыслях куда сложнее. Это можно уподобить физическим
упражнениям: с тренером сподручнее, но можно управиться
и без него. Навык задавать сократические вопросы сравним
с физкультурой и в другом смысле: это полезно, но заниматься этим неприятно; более того, полезно ровно в той степени, в какой неприятно. Вот почему нет более распространенного недуга, чем интеллектуальное ожирение.

5
В  

илософию часто воспринимают в качестве системы
идей, которая дает ответы на фундаментальные вопросы. Сократовская философия — нечто другое;
это скорее приверженность процессу, а не результату. Сократ
приходит к каким-то выводам, но все они оказываются лишь
временными (см. главу ). По большей части в диалогах он
то идет вперед, то отступает назад, но никогда не останавливается на ответах. Вопрос — вот единица сократической практики, вот ее своеобразная валюта; он есть первое, что нам
нужно освоить. Метод Сократа отличается от других стилей
обучения и мышления в первую очередь следующим: приверженец этого метода не наставляет, не объясняет, не бранит, не рассказывает. Он задает вопросы. Большая часть моей
книги посвящена тому, как устроены подобные вопросы, каким образом нужно их формулировать и что они дают. В этой
главе мы сперва рассмотрим вопросы как таковые.

Вопросы против ответов. Мы уже вскрыли несколько возможных причин, побуждавших Платона писать диалоги. Теперь
самое время задуматься, почему он завершал их, не доходя
до финального ответа. Если бы он следовал современной
моде, то мог бы, скажем, снабдить каждый чем-то вроде предисловия, в котором объяснил бы читателям причину. Такое
предисловие устранило бы необходимость публиковать объемистые работы о том, почему он поступал именно так,
а не иначе. Между тем отсутствие подобного предисловия

В  



лишь подтверждает его мудрость, а также предоставляет
ключ к его методу в целом. Дело в том, что Платон, как и его
Сократ, обожает вопросы, а также то состояние, в которое
они повергают разум.
Положение Платона как автора совпадает с положением
Сократа как персонажа. Платон никогда не высказывает свое
мнение напрямую: он прячется за своими персонажами, заставляя читателя строить догадки. Из-под его пера выходит
герой, который тоже не дает никаких ответов и вынуждает
людей крепче думать, пересматривая то, во что они верят
и как живут. Подоплека всего этого вполне понятна: наш ум
более эффективен в те моменты, когда вопрос еще не разрешен, а не в те, когда у нас уже имеется ответ. На каждом
уровне диалоги помогают нам сначала войти именно в такое
состояние, а потом удерживают нас в нем. Урок, содержащийся в диалогах, будет усвоен в том случае, если мы научимся продлевать в себе это состояние даже за рамками
чтения. Практик сократического метода мыслит вопросами,
комфортно ощущает себя в неопределенности и ценит бесконечность поиска.
В главах  и  было показано, как метод Сократа исправляет дурные привычки разума, предоставленного самому
себе. Акцентирование той значимости, какую имеют вопросы, вновь обращает нас к этой теме. В указанном контексте дурной привычкой выступает приверженность к собственным мнениям. Надо сказать, что иметь мнение довольно
приятно. Обращаясь к философии, люди обычно желают преумножить подобное удовольствие — если и не укрепиться
в ранее обретенных убеждениях, то хотя бы обзавестись новыми убеждениями. Сократ в такие игры не играет, и поначалу это разочаровывает. Так в чем же его философия? Как
ему представляется, самая большая проблема заключается
в том, что мы убеждены в том, в чем не должны быть уверены, и думаем, что знаем то, чего не знаем. Вот почему фи-



М С

лософия Сократа не состоит из набора убеждений. Она представляет собой процесс. Сократический метод не способствует
замене сложившихся ранее убеждений на иные, более выверенные. Он меняет наше отношение к убеждениям как к таковым. Любовь к обладанию ими подменяется в этом методе
любовью к их бесконечной проверке.
Стиль мышления. Давайте рассмотрим несколько подходов
к тому, что есть вопрос, то есть попытаемся выяснить, как
он работает в качестве инструмента мышления. Вопрос, задаваемый одним человеком другому, обычно представляет
собой просьбу что-нибудь сказать или сделать. Вопрос может быть простым, а просьба, которая в нем содержится,
незамысловатой. Однако сократические вопросы не таковы:
они давят. Задавать их и отвечать на них — все равно что
обращаться с ручным насосом. Это требует усилий. Иногда
они выявляют такие скрытые убеждения, которым удивляются даже сами их обладатели. Они способны вывести понимание темы далеко за рамки той точки, с которой все
начиналось. Непрерывный поток вопросов может наполнить
стакан или даже выдолбить каньон; множества заданных
вопросов и полученных ответов образуют настоящие чертоги мысли — в этих памятниках увековечивается могущество непрерывного процесса мышления, зачастую протекающего в одной- единственной голове. Причем череда
вопросов и ответов способна выступать как созидательной,
так и разрушительной силой.
Короче говоря, вопросы, в отличие от утверждений, продуктивны. Но наш умственный мир в основном состоит
из мнений и реакций, тревог и надежд, довольств и сожалений, выраженных порой не совсем вербально, но зато в той
или иной мере декларативно. При сократическом подходе
количество утверждений сокращается, а количество вопросов
увеличивается — прежде всего вопросов о том, что в иных

В  



своих мыслях мы принимаем за данность. Изъясняясь и думая утверждениями, вы ничему не учитесь; говорить и размышлять посредством вопросов — совсем другое дело. Например, кто-то высказывает мнение, которое вам противно,
а вы, вместо того чтобы заявить об этом, начинаете задавать
вопросы. Что это значит? Нет ли здесь противоречий? Имеются ли подходящие сравнения? То, что вы говорите, им
не нравится. Вы не защищаете их мнение, а ставите под вопрос. («Что вы имеете в виду?» — озадачены ваши оппоненты.) Вы отказываетесь от удовольствия иметь твердое мнение, но взамен получаете нечто более основательное.
Получив вопрос, тот, кому его задали, оказывается под
давлением. Вопросы, задаваемые самому себе, ставят ровно
в такое же положение. И это хорошо. А вот четкое декларирование собственной позиции имеет прямо противоположный эффект: оно снимает давление. Постоянно испытывать
гнет неудобно, и поэтому большинство людей мыслят и изъясняются мнениями. Но ум, который не подвергается давлению, склонен к распущенности и развращенности. Настоящий сократический диалог — это тренинг, в котором
давление ощущается весьма сильно: он требует напряжения
всех сил. Однако давление способно давать более здоровый,
хотя и менее интенсивный эффект не только в такие минуты,
но и в любое время. У одних людей критически пониженное
артериальное давление, а у других та же беда с сократическим давлением. Но его можно поднять, если почаще мыслить вопросами.
Каждый раз, когда вы задаете хорошие вопросы или отвечаете на них, ваше понимание предмета делается чуть
глубже. Вы лучше понимаете собеседника и четче видите
собственные слабые стороны. Открывающаяся перед вами
картина усложняется. В той мере, в какой вы сократик по мировоззрению, вам это будет нравиться. И наоборот, вас
не слишком заинтересуют скоропалительные реакции дру-



М С

гих, по крайней мере когда комментируется нечто важное,
поскольку такие мнения мало чего стоят, они абсолютно поверхностны. Вы предпочтете почитать отчет о каких-нибудь
достойных дебатах или пообщаться с кем-то, в чьих словах
будет отражаться дискуссионная природа мышления. Подобным вкусам нелегко угодить, и потому большинство публичных комментаторов покажутся вам несносными. В них
не чувствуется никакого сократического давления, ни внутреннего, ни внешнего. Ожидать от них чего-то другого —
это все равно что ехать по захолустной дороге и мечтать
не о фастфуде, а о нормальной еде. Придется либо потерпеть, либо сменить шоссе, либо приготовить еду самостоятельно.
Описанное восприятие сократического метода делает его
чем-то простым и естественным. Несмотря на обилие сопряженных с ним смыслов, его можно свести к тому, чтобы задавать побольше вопросов, постоянно повышая их качество .
Шаг за шагом. Метод Сократа неспешен, он продвигается вперед небольшими шагами. Каждый вопрос раскрывает небольшую часть проблемы. Читателю впору задуматься, не изменилась ли с древних времен способность человека к концентрации
внимания и догадывался ли Платон о том, насколько раздражающей может показаться череда мелких вопросов. Нам,
впрочем, и так известно, что да, он знал, поскольку подобные
жалобы высказывались и в диалогах.
Горгий, b–c
КАЛЛИКЛ. Сократ себе верен, Горгий! Всегда одно
и то же — спрашивает и разбирает всякие мелочи, пустяки!



Обсуждение приверженности Платона методу вопросов и ответов
см.: Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. –.

В  



ГОРГИЙ. А тебе что за разница? Совсем не твоя забота
их оценивать. Пусть себе разбирает, что хочет.
КАЛЛИКЛ. Ладно, Сократ, задавай свои мелочные, пустячные вопросы, раз Горгий не против.

Значит, мелкие вопросы появились неспроста. С их помощью мы узнаем о том, как, по мнению Сократа, лучше всего
приблизиться к истине. Лучше всего продвигаться вперед
осторожными шагами. Возможно, читателю захочется поторопиться, чтобы побыстрее перейти к сути. Это естественно,
если только заранее известно, что суть будет изложена на следующей странице. Но настоящее мышление устроено не так.
Ищущий никогда не знает наперед, что будет в конце; он
словно карабкается по отвесному склону, цепляясь пальцами
за выступы и продвигаясь лишь на несколько сантиметров
за раз. Посмотрите, как это делает Сократ. Он берет что-то
одно, часто довольно простой пример, и полностью продумывает его. Потом то же самое повторяется с другой мыслью,
и так далее. Между высокими ставками диалога и мелкими
вопросами, на основе которых он ведется, есть здравый контраст.
У маленьких вопросов есть и другие преимущества. С их
помощью легче воспринимать и выстраивать сократические
диалоги. Это удобно, потому что метод сложен в других аспектах, которые упростить невозможно. Задавать вопросы —
творческий труд; нужно придумывать гипотетические ситуации, ставящие под сомнение сказанное либо собеседником,
либо вами самими. Такие диалоги требуют сосредоточенности. Порой трудно сказать сразу, выдержана ли в том или
ином высказывании логика. Тема диалога может быть обширной и сложной; но зато вопросы, формирующие диалог,
не обширны и не сложны. Они разбивают рассуждение
на четкие шаги. Если что-то пойдет не так, с легкостью можно
будет выяснить, где именно мы сбились. Из всего сказанного



М С

можно извлечь обобщающий вывод о том, как обсуждать
сложные темы. Если вы собираетесь выдвинуть концептуальные требования, постарайтесь избежать риторических. Чем
сложнее вопрос, тем важнее, рассуждая о нем, высказываться
предельно ясно и взвешенно.
Мелкие вопросы хороши еще и тем, что замедляют процесс. Отчасти это важно из-за того, что истина бывает сложна,
а сложность в спешке не распознаешь. По-настоящему вникнуть в чей бы то ни было аргумент — почему человек думает
так-то и так-то и соответствует ли это действительности —
все равно что разобрать машину и собрать ее заново. Тут обязательно нужно уследить за всеми мельчайшими винтиками.
Кроме того, метод Сократа требует интеллектуальной эмпатии. Нужно уметь взглянуть на проблему чужими глазами.
Может показаться, что вы сразу «вникли в суть» или что и понимать, собственно, нечего. Но тут легко допустить ошибку;
по-настоящему понять, что имеет в виду другой, иногда удается не сразу. В свете сказанного задавание множества небольших вопросов — полезнейшая привычка, которая дисциплинирует. Вы просто спрашиваете и слушаете, не торопясь
переходить к сути.
Тот же принцип применим не только в разговоре,
но и когда вы изучаете какую-нибудь идею — взятую у Сократа или откуда угодно. Возможно, на то, чтобы достаточно
хорошо ее понять и снова повторить, уйдет совсем немного
времени. Но когда замедляешься по методу Сократа, то обретаешь определенное представление о том, что значит
на самом деле что-то понять. Некоторые люди (а иногда,
возможно, и все мы) обращаются с идеями, как туристы
в музее: как им кажется, просмотрев все картины, они неизбежно должны понять, что такое искусство. Однако хорошей
картиной нужно любоваться долго и не один раз, и вдобавок без спешки — только так вы увидите, что на ней изображено и что она значит. Сократ подходит к идеям как ис-

В  



кусствовед к картинам и просит слушателя или читателя
поступать так же.
Плавное течение сократического вопрошания привлекательно еще по одной причине. Сократ говорит нам, что ему
важно заботиться о душе — своей собственной, своего собеседника и, как можно предположить, читателя. Подобная
забота, вероятно, означает определенную скорость работы
разума. Этим обусловлен конкретный темп диалогов, оптимальный для речи и мысли. Новый темп создает новую личность. Сократ всегда проявляет самообладание, а упомянутый
медленный ритм — одна из составляющих этого. Он никогда
не спешит.
Перекрестный допрос. В сократических вопросах есть еще один
движущий элемент — насколько им свойственна открытость.
Порой Сократ задает такие вопросы, на которые можно дать
сотню разных ответов. Он хочет узнать мнение собеседника,
и потому разговор завязывается легко. Но вскоре собеседник
приходит к какому-то утверждению, они сообща проясняют
границы утверждаемого, и Сократ начинает проверять их
на прочность. Его вопросы перестают быть открытыми, отвечая на них, можно использовать лишь «да» или «нет»: «Готов ли ты принять утверждение X? Соглашаемся ли мы
с утверждением Y?» По сути, диалог превращается в перекрестный допрос. Правовед Джон Вигмор называл перекрестный допрос «величайшим из юридических механизмов,
когда-либо придуманных для установления истины» . Сократ,
очевидно, считал его столь же важным инструментом философствования. Почему?
Рассмотрим порядок, согласно которому проводится подобный допрос. Правила судебного разбирательства и сокра

Wigmore, Evidence in Trials at Common Law, § . (Джон Генри Вигмор
(–) — один из ведущих американских специалистов в области
доказательного права. — Прим. ред.)



М С

тического диалога во многом схожи. Во-первых, на вопросы
нужно отвечать до тех пор, пока они не будут исчерпаны;
ни там, ни здесь нельзя заявить: «Я предпочел бы не отвечать». Во-вторых, свидетель в суде обязан говорить правду,
и в сократическом допросе действует то же правило: говори,
что думаешь (подробнее см. главу .) В-третьих, тот, кто ведет допрос, может задавать наводящие вопросы, то есть вопросы, заранее подразумевающие ответ: «Правда ли, что?..
Согласны ли вы с тем, что?..» Наводящие вопросы не оставляют места для уклончивых ответов. Они вынуждают свидетеля отвечать по существу. Перекрестный допрос, таким образом, дает возможность «прощупать» свидетелей, выявить
их слабые стороны, раскрыть их секреты. Все эти качества
делают его превосходным средством проверки правдивости
и убеждений свидетеля или кого-то иного.
У наводящих вопросов, впрочем, есть и оборотная сторона. Они продумываются исключительно вопрошающим;
свидетелю остается лишь подтверждать или опровергать чужие утверждения. По этой причине иногда дело идет не так,
как нам хотелось бы. Предположим, вам нужно выяснить,
что думает свидетель. В этом случае вместо перекрестного
допроса можно использовать прямой допрос, в котором наводящие вопросы не допускаются; свидетелю позволено высказываться свободно и отвечать так, как он считает нужным.
К перекрестному же допросу лучше всего прибегать уже после того, как эти ответы получены. Сократ так и поступает:
он неспеша задает простые вопросы до тех пор, пока детально
не разберется, о чем идет речь. И вот тогда настает черед перекрестного допроса.
Наводящие вопросы, применяемые в обычном разговоре,
могут создавать дополнительные затруднения, вынуждая собеседника защищаться. Большинству людей не нравится, когда их подвергают перекрестному допросу. Когда человека
настойчиво подталкивают к тому, чтобы высказать некое

В  



утверждение X, ему не хочется соглашаться ни с самим этим
утверждением, ни с тем лицом, которое вынуждает утверждение сделать. Поэтому наводящие вопросы нужно формулировать с большой долей добродушия, чтобы они воспринимались благосклонно. Или же они должны быть
сформулированы достаточно искусно и мягко, чтобы противоположная сторона даже не поняла, что вопрос наводящий,
то есть в такой манере, которая не имеет ничего общего с судебными заседаниями. Порой Сократ заботиться об этом,
а порой нет. Важность этого аспекта определяется тем, используете ли вы сократический метод в разговоре с кем-то
другим или же в диалоге с самими собой.
Состязательная система. Имеется еще один способ представить мысль, изложенную выше. Перекрестный допрос в суде
обычно применяется к свидетелю, вызванному противоположной стороной. Иначе говоря, адвокат и свидетель находятся в состязательных отношениях. В состязательном поведении нет ничего необычного, оно не требует литературного
образца для подражания. И, как правило, оно неконструктивно, если вы взаимодействуете с другим человеком. Однако
состязательное мышление, то есть применение состязательного подхода в рамках вашего собственного мыслительного
процесса, отнюдь не банально и, напротив, весьма позитивно.
Большинство из нас, интерпретируя мир, старается снова
и снова подтверждать то, что мы уже и так знаем. Вероятно,
наша познавательная способность эволюционировала для
того, чтобы мы убеждали себя и других в том, что все, что
идет нам на пользу, — это к лучшему. Быть может, есть и другие причины для предвзятых рассуждений, склонности к подтверждению своей точки зрения и всех остальных форм хронических ошибочных суждений; в любом случае поиск
подобных ошибок не самое любимое занятие разума, предоставленного самому себе.



М С

Сократические вопросы служат лекарством для этого.
Они обеспечивают самоконтроль. У нас внутри всегда должна
работать оппозиционная партия — начало, постоянно оспаривающее то, что нам кажется известным. Внутренний Сократ — достойный оппонент. По сути, все это есть повторение сказанного в главе , но у этой главы другое назначение:
она посвящена методам, которыми действует этот оппонент.
Не посредством саботажа или ненависти к себе — это просто
расследование, каким бы жестким оно ни было. В нашем «я»,
как и в парламенте, должно быть место вопросам.
Сократу особенно нравится подвергать сомнению те установки, в которых его собеседники видят нечто само собой
разумеющееся. И это еще одна веская причина, побуждающая завести оппонента в собственной голове. С его помощью
мы прекратим отождествлять себя с теми взглядами, которых
придерживаемся. У каждого из нас есть ложные представления о мире и о своей личности, которые не выдержали бы
сократической критики и которые едва ли когда-либо ей подвергались. Это не до конца осознаваемые идеи, которые мы
воспринимаем как должное и которые из-за этого ускользают
от нашего внимания. Сократические вопросы выводят их
из слепой зоны. Убеждение, которое до сих пор казалось
слишком очевидным или священным, чтобы подвергнуть его
прожарке, будет вызвано для дачи показаний. Пока идет такой допрос, убеждение перестает быть частью вас самих.
Раньше оно говорило вашими устами — теперь же вы говорите с ним. Состязательное мышление отделяет нас от наших
предрассудков и ожиданий.
Поздняя диалектика Платона. В ранних диалогах Платона сократический метод применяется, но не обсуждается. В более
поздних он используется меньше, но зато обсуждается
больше. К тому моменту, как известно, изменились и другие
идеи Платона, и поэтому трудно разобраться, применимы ли

В  



его поздние комментарии о методе к ранним сократическим
диалогам. Однако нам все-таки нужно хотя бы мельком взглянуть на то, что Платон говорил о своем методе в поздних
сочинениях, поскольку они в очередной раз подтверждают,
что этот философ неизменно отводил процессу вопросов
и ответов почетное место.
В различные моменты своего творчества Платон определял диалектику по-разному. В самом общем виде диалектика
означает поиск истины посредством вопросов и ответов. Более поздний платоновский Сократ описывает ее как путь
к знанию и открытиям.
Кратил, b–e
СОКРАТ. А кто смог бы лучше других присмотреть за работой законодателя и судить о сделанном здесь и у варваров? Не тот ли, кто будет этим пользоваться?
ГЕРМОГЕН. Да.
СОКРАТ. Так не тот ли это, кто умеет ставить вопросы?
ГЕРМОГЕН. Верно.
СОКРАТ. Он же — и давать ответы?
ГЕРМОГЕН. Да.
СОКРАТ. А того, кто умеет ставить вопросы и давать ответы, мы называем диалектиком?
ГЕРМОГЕН. Да, это так.

В «Государстве» Сократ описывает идеальное и справедливое общество, управляемое философами. Их самым важным качеством тоже выступает талант задавать вопросы и отвечать на них. Это искусство представляет собой путь к истине
не только в моральной философии, но и в любом важном
деле. Вот что Сократ спрашивает у Главкона:



Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, ch.  и особенно p. –; Kahn, Plato
and the Socratic Dialogue, ch. .



М С

Государство, d–e
СОКРАТ. А своим детям — правда, пока что ты их растишь
и воспитываешь лишь мысленно, — если тебе придется
растить их на самом деле, ты ведь не позволил бы, пока
они бессловесны, как чертежный набросок, быть в государстве правителями и распоряжаться важнейшими делами?
ГЛАВКОН. Конечно, нет.
СОКРАТ. И ты законом обяжешь их получать преимущественно такое воспитание, которое позволило бы им быть
в высшей степени сведущими в деле вопросов и ответов?
ГЛАВКОН. Мы вместе с тобой издадим подобный закон.
СОКРАТ. Так не кажется ли тебе, что диалектика будет
у нас подобной карнизу, венчающему все знания,
и было бы неправильно ставить какое-либо иное знание
выше нее: ведь она вершина их всех.
ГЛАВКОН. По-моему, это так.

Платон рассматривает диалектику не просто как метод,
но как целую философскую систему, где суть вещей постигается через исследование, в основе которого вопросы и ответы . В этой книге мы не будем подробно говорить о правителях- философах, постигаемых ими истинах и прочих
новшествах позднего Платона. Тем не менее приведенные
фрагменты показывают, что Платон всю жизнь был очарован
методом вопросов и ответов. Вероятно, с возрастом он начал
по-другому его интерпретировать, но этот метод всегда занимал центральное место в его мировоззрении.
Побочные эффекты. Сократическое вопрошание обеспечивает
вас более глубоким пониманием предмета. Вы медленнее делаете выводы, и это предотвращает множество глупостей.



Дискуссию по этому поводу см.: Janssens, Concept of Dialectic in the Ancient
World, p. –; Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. –.

В  



Обращаясь к нему, мы отказываемся от удовольствия твердо
придерживаться своего мнения и ощущать уверенность
в своей правоте. Таков обмен, на который приходится идти
сократику; причем это сопряжено с определенными рисками.
Вместо того чтобы быть слишком уверенным, вы можете оказаться уверены в чересчур малом. Выбирая между этими вариантами, стоит взвесить, кто приносит больше вреда или
пользы: те, кто утверждает, что у них есть ответы на все вопросы, или не притязающие на такое знание. Вероятно, вы
сможете привести примеры в пользу тех и других. Однако,
рассуждая в исторической перспективе, я рискну предположить, что люди, настроенные более скептически, как правило,
в этом случае побеждают.
Сократический диалог становится наиболее проблематичным, когда состязающиеся стороны не придерживаются симметрии. Всем нам хочется, чтобы на уступки чаще шли наши
оппоненты. Но мы, естественно, боимся, что оппонент победит, если мы начнем задавать сложные вопросы, а он нет. Это
будет похоже на одностороннее разоружение. Вдумчивых
сократиков одолеют персонажи нацистского типа, не знающие сомнений и имеющие орды последователей. А мы придем к результату, описанному поэтом Уильямом Йейтсом:
«У добрых сила правоты иссякла, / А злые будто бы остервенились» . Если вы не совсем уверены в чем-либо, то за что же
вы сражаетесь, когда приходят враги?
Вероятно, за то же, за что сражались всегда. Но только
теперь вы делаете это с большим осознанием сложности проблемы и лучшим пониманием противоположной стороны.
Сократика подобное знание не парализует; ему чужды предположения о том, что воля к борьбе может зависеть от тупости, упрощения вещей и черных шляп злодеев. Вам всегда



Автор цитирует стихотворение Йейтса «Второе Пришествие» (). Фрагмент дается в переводе Григория Кружкова. — Прим. ред.



М С

придется противостоять этому, за что бы вы ни сражались.
Вы отстаиваете любовь к истине, даже если не обладаете монополией на нее. Если же эти причины покажутся бескровными — такими, ради которых никто не пойдет воевать или
умирать, — то, на наше счастье, у нас есть не только слова
Сократа. У нас есть его личный пример.

6
Э

ленхос — это название процедуры, которую Сократ
применяет весьма часто (от нее происходит прилагательное «эленктический»). Сам он это понятие не употребляет, но иногда пользуется производными от него словами. Одно из его основных значений — «исследование»; оно
также отсылает к испытанию, опровержению, посрамлению
и высмеиванию. Одни обозначают этим словом опровержение как таковое, и в таком случае сократический эленхос выступает одной из его разновидностей. Другие предполагают,
что эленхос — это и есть метод Сократа. Сам я считаю последнее мнение ошибочным, но зато оно демонстрирует, насколько важное место эленхос занимает в диалогах.
Несмотря на необычность греческого термина, стоящая
за ним идея не так уж и загадочна. Это полезная, знакомая,
но не слишком широко применяемая техника обсуждения
сложных тем. Настоящая глава объясняет, как она работает
в диалогах. Ниже, в главах  и , будет показано, как самому
практиковать эленхос.

Примеры. Сократический эленхос можно определять поразному; некоторые ученые полагают, что крайняя множественность форм вообще не позволяет дать ему определение.
Чаще всего этот термин применяют к ситуациям, где происходит следующее. Сначала вы делаете какое-то утверждение;
потом Сократ заставляет вас согласиться с чем-то другим;
затем он показывает, иногда неожиданно, что второе утвер-



М С

ждение, с которым вы только что согласились, конфликтует
с первым. Короче говоря, он заставляет вас противоречить
самому себе.
Эленхос довольно тонко устроен — и практически неуловим. Можно запросто прочитать текст, содержащий эленхос,
даже не осознав этого. Вот простой пример из диалога, который уже пересказывался в главе . Сократ, как вы помните,
выясняет у Лахета, что такое мужество.
Лахет, b–d
ЛАХЕТ. Мне кажется, мужество — это некая стойкость
души: так и надо сказать обо всем, что по природе своей
связано с мужеством.
СОКРАТ. Конечно, надо так сказать, если мы хотим сами
себе дать ответ на вопрос. Но мне-то кажется, что не всякая стойкость представляется тебе мужеством. А делаю
я этот вывод вот из чего: ведь я-то догадываюсь, мой
Лахет, что ты причисляешь мужество к самым прекрасным вещам.
ЛАХЕТ. Да… 
СОКРАТ. А если она [стойкость] сопряжена с неразумностью? Разве не окажется она, напротив, вредной и злокозненной?
ЛАХЕТ. Да.
СОКРАТ. Назовешь ли ты прекрасным что-то такое, что
будет злокозненным и вредным?
ЛАХЕТ. Это было бы неправильно, Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, такого рода стойкость ты
не признаешь мужеством, поскольку она не прекрасна,
мужество же прекрасно.
ЛАХЕТ. Ты молвишь правду.



Как и прежде, фрагмент дается с купюрами автора. — Прим. науч. ред.

Э



Давайте проследим, как реализуется эленхос. Лахет утверждает, что мужество есть стойкость. Это утверждение . Вслед
за этим Сократ заставляет его принять утверждение , согласно которому мужество прекрасно. Как только Лахет соглашается и с этим, его первое определение терпит крах;
утверждения  и  несовместимы, хотя ему потребуется некоторое время, чтобы осознать это. Сократ подводит собеседника к мысли о том, что стойкость бывает и безрассудной,
а раз так, то она не прекрасна; следовательно, ее нельзя приравнивать к мужеству, которое заведомо прекрасно. Обратим
внимание: Сократ на каждом этапе использует вопросы для
того, чтобы снова и снова заручаться согласием собеседника.
Разве ты не высказывался так-то и разве не соглашался
с тем-то? А если так, то не противоречат ли твои тезисы друг
другу? Все это важно, поскольку в конце дискуссии оказывается, что именно Лахет противоречил сам себе, а не Сократ
противоречил Лахету. Философ полностью контролирует происходящее.
После того как Сократ обнаруживает логическое несоответствие, по крайней мере одно из утверждений нужно либо
модифицировать, либо отбросить. Но вот какое именно —
это может оставаться неясным. В приведенном выше отрывке
Лахет вполне мог бы сказать: «Что же, возможно, мужество
не всегда прекрасно». Но такое случается редко . Это может
быть источником фрустрации. Кто-то выдвигает утверждение X, после чего Сократ показывает, что оно не согласуется
с уступкой Y, сформулированной позже. Обычно собеседник
отказывается от утверждения, а не пересматривает уступку.
Но, возможно, чаще должно быть наоборот. По крайней мере,
нет причин, которые препятствовали бы этому. Но Сократ
пытается сделать уступку Y более весомой, нежели изначальное утверждение X.


См., например: Хармид, c; Горгий, d–e.



М С

Сократ использует эленхос во всех ранних диалогах.
В «Горгии», например, Калликл говорит, что хорошая жизнь —
это та, в которой больше всего удовольствия. Сократ не подвергает сделанное собеседником утверждение фронтальной
атаке. Он спрашивает у Калликла, хороша ли жизнь у катамита, если его аппетиты удовлетворены . (Под «катамитом»,
вероятно, имеется в виду пассивный гомосексуал или занимающийся проституцией мужчина, то есть кто-то крайне постыдный в древнегреческой культуре .) Калликл не может
заставить себя согласиться, но и не возражает. Вместо этого
он пытается сменить тему. Тогда Сократ подводит Калликла
к другому противоречию, не такому провокационному. Являются ли трусы и дураки плохими людьми, интересуется он.
Калликл отвечает, что да. Добившись тем самым желаемого
признания, Сократ завершает эленхос: а способны ли трусы
и дураки получать столько же удовольствия, сколько храбрые
и мудрые люди? (Да.) Раз так, значит, дурные люди столь же
хороши (поскольку получают столько же удовольствий), как
и хорошие. А это, в свою очередь, показывает, что хорошая
жизнь и жизнь, наполненная удовольствиями, не одно
и то же. В итоге Калликл вынужден отказаться от своей позиции в пользу новой: то, что приносит удовольствие, является благом, но одни удовольствия лучше других. И мы продвигаемся дальше.
Стыд. В литературе широко дебатируется вопрос о том, насколько логичен последний аргумент Сократа . Но мы, оста





Горгий, е. (В русском переводе С. П. Маркиша вместо латинского термина catamitus, упоминаемого автором, используется слово «распутник». — Прим. ред.)
Обсуждение этого вопроса см.: Kahn, Drama and Dialectic in Plato’s Gorgias,
p. .
Аргумент содержит сложность, которую Калликл не замечает: Сократ
называет «хорошими» то людей, то их переживания. Эту трудность можно
было бы преодолеть, а может, и нет. См.: Kahn, Drama and Dialectic in Plato’s
Gorgias, p. ; Santas, Socrates, p. –.

Э



вив эту тему в стороне, обратим внимание на другое обстоятельство: аргументы, выдвигаемые Сократом, не всегда
способны доказать что-либо кому-нибудь другому, кроме Калликла. Калликл мог бы заявить, что ни катамиты, ни трусы
не представляют для него особой проблемы. Но такая опция
была для него недоступной: его сковывали либо собственные
убеждения, либо боязнь оказаться в постыдном положении.
Доказательство, используемое Сократом для победы над Калликлом, имеет силу лишь в этих обстоятельствах. Если бы
Сократ беседовал с Калликлом в другое время и в другом
месте, то для эффективного эленхоса ему, вероятно, понадобились бы другие примеры.
Обратите внимание, что стыд в ходе сократического вопрошания проявляет себя в двух видах. Иногда он вынуждает одного из собеседников Сократа согласиться с неким утверждением только из-за того, что отрицать его было бы слишком
неловко. Смущение может стимулироваться мнениями других
людей. Проявления такого рода стыда разнятся по времени
и месту, а то, рационален ли этот стыд, определяется тем, рационально ли сообщество, в котором разворачивается действо.
Об этом следует помнить, преодолевая собственную или чужую
логическую непоследовательность. Страху перед тем, что скажут и подумают окружающие, нет места в моральных рассуждениях, по крайней мере для Сократа. Более того, подобный
страх угрожает честному исследованию, и поэтому стоит держать его подальше от процесса. Однако если вы считаете, что
упомянутые окружающие правы, то это совсем другое дело.
Значит, по-настоящему вы испытываете стыд лишь перед самими собой, а взгляды других лишь напоминают вам об этом.






О роли стыда в эленктической аргументации см.: Woodruff, Socrates and
the Irrational, p. –, –; Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, p. ff.
Kahn, Vlastos’s Socrates, vol. , p. .
Эту идею развивает Пол Вудрафф. См.: Woodruff, Socrates and the Irrational,
p. .



М С

Кроме того, стыд может присутствовать в сократическом
диалоге в качестве реакции на вашу собственную непоследовательность . Такого рода стыдливость не зависит от времени
и места или от рациональности сообщества. Это дискомфорт
от осознания того, что вы не понимаете, о чем говорите, или
уверились в чем-то, не заслуживающем уверенности. Это
«самодельная» форма стыда, в которой человек стыдится самого себя; поэтому с ней в равной степени знакомы люди,
которых разделяют тысячелетия, причем в радикально разных ситуациях. Наличие подобного стыда говорит о том, что
вы делаете успехи.
Разные цели. Эленхос может оборачиваться разными последствиями для тех, кого в диалоге испытывают вопросами.
Во-первых, иногда эта процедура обнаруживает, что на самом
деле человек не верит в то, на чем настаивает; кроме того,
она может показать, что он в придачу и не знает того, в чем,
как ему представлялось, он осведомлен. Под воздействием
эленхоса утверждения и заявления обнаруживают свою неустойчивость. Такие разновидности эленхоса называют «очистительными», поскольку они очищают разум от самонадеянности. Точнее говоря, самонадеянность сменяется более
тонким ощущением невежества .
Скептикам нравится очищающий эффект эленхоса, поскольку они и не собираются ничего доказывать — им просто хочется избавить людей от ложного ощущения самоуверенности (подробнее об этом в главе ). Иногда кажется, что
тем же самым занимается и Сократ, и это объясняет его влияние на некоторых читателей. Однако его цель можно рассматривать и под другим углом. Он не просто пытается повергнуть собеседников в состояние неуверенности — ему хочется,




Woodruff, Socrates and the Irrational, p. –.
Woodruff, Skeptical Side of Plato’s Method, p. –.

Э



чтобы они почувствовали себя опровергнутыми, а это явно
не то же самое. Кроме того, он, возможно, желает косвенным
образом доказать истинность других утверждений .
Этот последний пункт подводит нас ко второму способу
применения эленхоса: он позволяет парировать попытки
оспорить истинность ваших утверждений. Сократ заявляет,
что X истинно, а затем показывает, что любой, кто отрицает
X, противоречит себе. Это так называемый оборонительный
эленхос, потому что в данном случае применяющий его защищает некий тезис, указывая на сложность его опровержения; тут вовсе нет речи о доказательстве чьего-то невежества . Проще говоря, эленхос способен поддержать
утверждение, показывая, насколько трудно ему противопоставить что-либо. И снова подходящий пример мы находим
в «Горгии». Опираясь на эленхос, Сократ объясняет, что творить несправедливость — это гораздо хуже, чем терпеть ее
от других. Причем он вовсе не говорит, что уверен в истинности своего тезиса; он просто подчеркивает, что никому
еще не удалось доказать обратное.
Горгий, а
Что до меня, я все время твержу одно: как обстоит дело
в точности, мне неизвестно, но до сих пор, как вот и нынче,
я ни разу не встретил человека, который был бы в состоянии высказаться по-иному, не попав при этом впросак.

Таким образом, сократический метод не только способ
показать, что громкие заявления других людей (или же наши
собственные) в конечном счете разваливаются, хотя такое
качество ему, несомненно, присуще. Посредством этого метода можно и отстоять ту или иную идею. К тому же эленхос




Woodruff, Expert Knowledge in the Apology and Laches, p. .
Woodruff, Skeptical Side of Plato’s Method, p. , –.



М С

подходит для проверки интерпретаций самых разных вещей,
от изречений древнего оракула до современного текста. Отрицайте их — и посмотрите, что будет дальше.
Непротиворечивость и истинность. Таким образом, по большей
части эленхос — это приспособление для опровержения убеждений. Поначалу это занятие может показаться неинтересным:
кому захочется тратить свое время на то, чтобы опровергать все
подряд? Разве строить не лучше, чем ломать? Однако с точки
зрения Сократа это две стороны одной и той же медали. На этот
счет лучше всех высказался Милль в трактате «О свободе»:
Теперь в моде относиться с небрежением к отрицательной логике, т. е. к той логике, которая ограничивается указанием слабых сторон теории или ошибок практики,
но сама не приводит ни к каким положительным истинам.
Такой отрицательный критицизм не может, разумеется,
служить конечной целью, но как средство для достижения положительного знания или убеждения, которое бы
заслуживало называться убеждением, он неоценим,
и пока люди опять не будут систематически проходить
через школу этого критицизма, до тех пор немного будет
у нас великих мыслителей и невысоко поднимется средний уровень умственного развития, исключительно разве
только по отношению к предметам математики и физики.
Знание человека о каком бы то ни было предмете, за исключением предметов математики и физики, только в таком случае и заслуживает называться знанием, если оно
прошло через весь тот умственный процесс, который
обыкновенно совершается в человеке, когда он выдерживает спор с действительным оппонентом.


Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. . (Рус. пер.:
Милль Д. С. О свободе // О свободе. Антология мировой либеральной
мысли. — М.: Прогресс-Традиция, . С. –. — Прим. ред.)

Э



Это серьезный и уважаемый взгляд на метод Сократа,
который и в самом деле можно считать искусством опровержения. Не овладев этим навыком, нельзя рассчитывать
на приближение к истине.
В то же время у Сократа, как представляется, есть и собственные положительные убеждения. Мы рассмотрим их
в главе . До сих пор продолжается оживленная дискуссия
о том, каковы истоки этих убеждений, а также о том, могла ли
их сформировать его приверженность эленхосу. Некоторые
читатели не соглашаются с этим: по их мнению, любые положительные убеждения должны проистекать откуда-то еще,
поскольку эленхос способен лишь показать, что собеседники
Сократа непоследовательны . С его помощью можно доказать, что они в действительности не знают того, что, по их
представлениям, им хорошо известно, но эленхос не показывает, какое из их убеждений верно (возможно, ложными окажутся все). При таком подходе получается, что Сократ лишь
опровергает чужие мнения, не извлекая из этого никаких
положительных выводов. Но другие специалисты, и прежде
всего Властос, думают по-иному. Они считают, что Сократ
черпает знания именно из эленхоса . Как же это происходит?
Прежде всего, Сократ действительно иногда говорит так,
словно эленхос доказывает истинность утверждения, которое
не рассыпалось, устояв после выявления и разрешения противоречия. Вернемся к его тезису, упомянутому чуть выше:
он говорил о том, что чинить несправедливость по отношению к другим (и не получать за это по заслугам) — это гораздо хуже, чем терпеть несправедливость. Его собеседник
Пол поначалу с этим не соглашается, однако его позицию
подрывают другие сделанные им допущения — классический




См.: Grote, Plato and the Other Companions of Sokrates, p. .
Vlastos, Socratic Studies, p. –. Обзор многочисленных откликов на теорию Властоса см.: Wolfsdorf, Socratic Philosophizing.



М С

пример эленхоса. А затем вдруг происходит следующий обмен репликами:
Горгий, e
СОКРАТ. Я же говорил, что, наоборот, будь то Архелай
или любой другой из людей, если он совершит несправедливость, а наказания не понесет, он самый несчастный человек на свете и что во всех случаях, кто чинит
несправедливость, несчастнее того, кто ее терпит, и кто
остается безнаказанным — несчастнее несущего свое наказание. Так я говорил?
ПОЛ. Да.
СОКРАТ. И теперь уж доказано, что говорил правильно?
ПОЛ. По-видимому.

Если вы понимаете, в чем состоит функция эленхоса
и чего она не предполагает, то это место покажется вам поразительным. Сократ показал, что, когда Пол отступает от высказанного им выше, он начинает противоречить себе. Но как
это доказывает, что Сократ прав? Ведь он лишь уличил Пола
в том, что тот настаивает на двух несовместимых тезисах;
при этом, однако, он не указал, какой из них следует отклонить. Предположим, Пол согласится, что ложна его первоначальная точка зрения. Но и это еще ничего не доказывает:
ведь несостоятельность вашего аргумента против моего еще
не доказывает мою правоту. По крайней мере, так должно
быть.
Некоторые ученые рассматривают сюжетный поворот,
описанный в «Горгии», как аномалию . Ведь обычно Сократ
ограничивается опровержением того, что говорят другие,


См., например: Kraut, “Comments on Gregory Vlastos, ‘The Socratic
Elenchus’ ”; Benson, Socratic Wisdom, p. –. Авторы этих работ, приводя
многочисленные примеры эленхоса, не находят у Сократа утверждений,
что эта методика приводит его к положительным выводам.

Э



не претендуя при этом, будто бы он что-то доказал. Но допустим, что мы все-таки настаиваем на объяснении вышеприведенного отрывка. И вот решение, которое предлагает Властос: с точки зрения Сократа, у каждого есть хотя бы какие-то
истинные убеждения. Возможно, так происходит из-за того,
что с некоторыми из них мы рождаемся (именно это предполагает Сократ в «Меноне»). По крайней мере, у каждого
бывают моменты, когда он высказывается метко и верно .
В любом случае, ложные убеждения, если отслеживать их
внимательно, неизбежно вступят в конфликт с какими-то
из ваших истинных убеждений. А если вы обнаружите у себя
убеждение, которое не противоречит ни одной из прочих
ваших установок, то такую его бесконфликтность — непротиворечивость — можно будет посчитать свидетельством его
истинности. Таким образом, оно устоит.
Личным проектом Сократа, согласно этой теории, выступает аккумуляция подобных истин. Его коллекция постепенно
разрастается по мере того, как он находит все больше и больше
согласующихся друг с другом идей. Чем значительнее становится эта масса, тем легче ему обнаруживать и отсеивать ложные утверждения. Затем появляется кто-то вроде Пола, занимающий противоположную позицию, которая терпит неудачу,
поскольку несовместима с другими его воззрениями и, вероятно, установками самого Сократа. Таким образом, повержен
еще один покушавшийся на сократовскую систему убеждений.
Соответственно, вероятность того, что взгляды философа истинны, еще более возрастает. Если же предпосылка способна
устоять в меняющихся ситуациях, то уверенность в ней становится все прочнее. Таким образом, эленхос превращается
в способ, посредством которого обретается истина, а не просто



Такое предположение делает Вудрафф: Woodruff, Socrates and the Irrational,
p. –.



М С

опровергаются чужие высказывания. В ходе его применения
непротиворечивость накапливается кумулятивным образом.
Такой поворот более чем обнадеживает. Кумулятивная
непротиворечивость влечет за собой расширение наших
познаний и укрепляет их достоверность; это своего рода
снежный ком. В указанном плане эленхос помогает формированию личности. Он заставляет человека подвергать собственные моральные установки постоянной переоценке.
В вашем мировоззрении наметился конфликт — вам нужно
определиться, какое убеждение сохранить, а от какого отказаться. Это что-то вроде спортивного состязания, разворачивающегося в одной и той же голове: здесь есть идеипобедительницы, а есть идеи-проигравшие. Чем больше
раундов проходит, тем четче становится ваше понимание
себя . Таким образом, сократический метод помогает выполнить указание, начертанное над входом в храм Аполлона в Дельфах: познай самого себя .
Помимо сказанного, эта теория объясняет, каким образом Сократ, утверждающий, что он ничего не знает, все-таки
способен иметь четкие ориентиры относительно сложных
тем — например, быть уверенным, что несправедливо обращаться с другими гораздо хуже, чем терпеть несправедливость в отношении себя. Такие убеждения нельзя записать
в разряд чего-то такого, что он знает. Они кажутся ему верными только из-за того, что выдержали все испытания и проверки. Не исключено, однако, что может появиться какой-то
новый аргумент — или новый оппонент, — достаточно сильный для того, чтобы вскрыть какую-то непоследовательность
в убеждениях Сократа. Таким образом, считая непротиворечивость критерием истинности, надо иметь в виду, что она
никогда не способна решить вопрос раз и навсегда. Она за-




Brickhouse and Smith, Socrates’ Elenctic Mission, p. –.
Об этом см.: Brickhouse and Smith, Plato’s Socrates, р. –.

Э



ставляет считать любые мнения временными и пребывать
в постоянном поиске дополнительных подтверждений или
опровержений.
Последовательная ошибочность. Но насколько надежным критерием истинности может служить непротиворечивость? Сократическое предположение, используя формулировку Властоса, состоит в том, что у всех есть хотя бы какие-нибудь
истинные убеждения — фундаментальные моральные интуиции, которые можно считать надежными. Ложные убеждения в любом случае рано или поздно вступят с ними в противоречие — или вступили бы, если бы ими занялся Сократ.
Во многих ситуациях такая гипотеза весьма продуктивна,
но сказанное не означает, что она верна всегда и везде. Интересно порассуждать о том, способны ли системы отвергаемых Сократом идей поддерживать внутреннюю последовательность, причем сверху донизу, и таким образом отбивать
даже самые решительные попытки выявить в них противоречия . На эту проблему обращает внимание платоновский
Сократ.
Кратил, c–e
КРАТИЛ. Да вот тебе вернейшее свидетельство того, что
законодатель не поколебал истины: ведь иначе у него
не могло бы все быть так стройно. Разве ты не видишь
этого — ты, который говорил, что все имена возникли
по одному и тому же способу и направлены к одному
и тому же?


Ричард Рорти в своей книге «Философия как политика культуры» делает
похожее предположение: «Едва ли кому-то захотелось бы преломить хлеб
с Эйхманом или Сусловым, но с легкостью можно вообразить, что представления этих людей о самих себе и своих поступках были столь же последовательными и непротиворечивыми, как, скажем, аналогичные представления Оруэлла и Триллинга — или же наши собственные» (Rorty,
Philosophy as Cultural Politics, p. –).



М С

СОКРАТ. Но знаешь, друг мой Кратил, это не оправдание. Ведь если учредитель обманулся в самом начале,
то и остальное он поневоле делал уж так же, насильно
согласовывая дальнейшее с первым. В этом нет ничего
странного, так же ведь и в чертежах: иногда после первой небольшой и незаметной ошибки все остальное уже
вынужденно следует за ней и с ней согласуется. Поэтому
каждому человеку нужно более всего внимательным
быть при начале всякого дела, и тогда нужно обдумать,
правильно или нет он закладывает основание. А коль
скоро это достаточно испытано, остальное уже явится
следом.

Вы, вероятно, без труда припомните свои споры с людьми,
чьи убеждения казались вам дикими, но при этом последовательными. Вопрос в том, на самом ли деле они отличались
непротиворечивостью — или то была лишь видимость, обусловленная отсутствием у вас сократовского таланта найти
в них несоответствия. С афинских времен этот вопрос ничуть
не стал проще. Мы живем в пору поляризации: у людей диаметрально различные представления о мире. Сократический
вопрос заключается не только в том, согласуются ли взгляды,
которые они высказывают, с их более глубокими убеждениями, — он еще и в том, согласуются ли эти самые глубинные убеждения друг с другом. Однако чем ближе подбираешься к этим убеждениям и их взаимосвязям, тем
эмоциональнее люди защищаются. Вот почему сократическое
вопрошание очень редко оборачивается резкими политическими преображениями (не исключено, что такое не происходит вообще никогда). В лучшем случае — лишь постепенными.
Кому-то может показаться, что этот беглый анализ проливает свет на ваших идейных противников: то, что они
утверждают на словах, не согласуется с их глубинными убе-

Э



ждениями, но открыть им на это глаза весьма непросто. Сократ сказал бы, что подобные догадки, вероятно, имеют под
собой основания. Но он мог бы высказать то же самое и о любых, на первый взгляд безупречных, убеждениях, которых
придерживаетесь вы сами. Ибо это довольно распространенное заблуждение — полагать, будто сократические вопросы,
если довести их до совершенства, способны делать других
людей согласными с вашим мнением или политической позицией. Приступая к практическому применению метода Сократа, очень важно сразу же избавиться от подобных фантазий. Первым делом скептицизм следует обращать на себя,
а не на других.
Попробуем взглянуть на эту проблему более широко.
Если бы все вокруг сделались последователями Сократа,
то можно было бы вообразить воцарение всеобщего согласия
между людьми, принявшими одни и те же фундаментальные
истины. Не исключено, что такое было бы возможно гденибудь на Марсе, но вот здесь, на Земле, представить себе
это весьма трудно. Впрочем, мир, в котором сократический
метод вошел бы в моду, — сколь бы немыслимым это ни казалось — все равно стал бы гораздо лучше прежнего. Люди
оценивали бы свои шансы на ошибку или недопонимание
гораздо выше, чем они делают это сейчас. Это сделало бы их
гораздо терпимее друг к другу, им было бы легче добиваться
взаимопонимания в общении между собой. Те, кто постарше,
воспринимали бы чью-то абсолютную уверенность с негодованием и раздражением, а те, кто помладше, высмеивали бы
ее как сократически некорректную. Конечно, в сопоставлении с мечтой о совершенной сократической гармонии подобные достижения кажутся незначительными, но зато по сравнению с нынешним положением вещей они предстают весьма
амбициозными. И даже если нам не удастся добиться такого
идеального мира, создать в существующем несколько сократических аванпостов совсем не сложно.



М С

Испытание себя. Можем ли мы, поддерживая скептическое
отношение к себе, применять эленхос во внутреннем диалоге
с собой? В чем-то это невозможно или почти невозможно;
в чем-то это всего лишь сложно. Начнем с первого. В общении двух собеседников эленхос функционирует подобно ловушке. Сократ заставляет партнера согласиться с утверждением, которое на первый взгляд не представляет проблем,
а затем идет от обратного, показывая, что заявленный тезис
противоречит тому, что собеседник высказал ранее. Но расставить такие силки можно только там, где, задавая вопросы,
вы предчувствуете приближающийся конфликт. Сократ предлагает собеседнику согласиться с пагубным для него тезисом,
поскольку знает, к чему этот тезис приведет, в то время как
собеседник об этом не догадывается. Этот способ прекрасно
работает, когда вы предсказываете ходы лучше, чем это делает ваш оппонент, но вот в одиночку повторить то же самое
не получится: это все равно что попытаться подкрасться
к себе со спины.
Но даже если вы не сумеете полноценно привлечь эленхос к работе собственной мысли, его основы все равно вам
пригодятся. Эленктическое мышление сводится к поиску противоречий между тем, что вы произносите сию минуту, и прочими вашими убеждениями. Подобную проверку можно
устраивать когда угодно. Вы берете свои убеждения и анализируете их следствия даже в том случае, если вам это доставляет неудобство. Тестируйте их крайними случаями; рассматривайте их под разными углами; представляйте, как бы вы
отнеслись к той или иной установке, если бы те, кто выигрывает и проигрывает от ее применения, поменялись местами.
И так далее, включая испытание другими вопросами, которые будут рассмотрены в главе  и других местах.
Вопросы подобного рода весьма трудно задавать себе эффективно. У каждого из нас есть «слепые зоны», но мы любим
убеждать себя в том, что их нет, — ведь несостыковки в на-

Э



ших убеждениях бросаются в глаза другим, но никак не нам
самим. Умным людям кажется, что они лучше других умеют
избегать подобной опасности, однако в действительности им,
вероятно, приходится хуже всех. Благодаря своей сообразительности они находят простые способы сделать так, чтобы
выношенные ими убеждения выглядели максимально гармонично в их собственных глазах. Не исключено, что именно
по этой причине умнейшие представители человечества
обычно не становятся образцами нравственности, достойными восхищения.
О преодолении этой проблемы уже отчасти говорилось
в главе ; более того, она и далее останется в центре моего
повествования. Магистральный путь — это развитие в собственном сознании сократической функции, которая ориентирована на скептицизм и контроль. Что к этому может добавить эленхос? Он дает представление о том, насколько
масштабную работу требуется предпринять, чтобы развить
сократическую функцию. Внутреннему Сократу придется
взять на себя труд, который гораздо легче — и мягче — реализуется вдвоем. Когда один человек практикует эленхос
на другом, изобличение противоречивости проходит менее
болезненно. В подобном случае наши внутренние конфликты
выходят на свет окольными путями, причем каждый шаг
на этих путях делается нами по доброй воле. Благодаря любезному собеседнику дело продвигается вперед, причем создается ощущение, что вы сообща ломаете голову над общей
проблемой. Но если у вас нет собеседника, то подтолкнуть
или, наоборот, смягчить процесс некому. Возможно, эленхос
в этом случае следует заменить грубой силой.
Таким образом, сократическое отношение к собственному мышлению — вполне героическое состояние ума.
В главе  самостоятельное применение метода Сократа сравнивалось с выполнением физических упражнений без присмотра тренера. Теперь же мы видим, что это скорее можно



М С

уподобить хирургической операции, делаемой самому себе:
процедура гораздо сложнее выполняемой кем-то другим —
как в плане практики, так и из-за того, что об анестезии
не может быть и речи. У вас нет партнера, который завершит разрез, когда ваша рука ослабеет. Безусловно, это суровое сравнение; но ведь и сам процесс довольно суров, если
подходить к нему серьезно. Наилучшей компенсацией, делающей сократическое изучение себя терпимым, служит
принятие и добродушное отношение к собственным постоянным ошибкам. В предыдущем разделе настоящей главы
высказывалось предположение, что такое отношение помогает другим с большей терпимостью воспринимать нас.
Кроме того, оно облегчает поиск истины, потому что вы
не так отчаянно держитесь за собственные взгляды. Вы привыкаете не только к мысли о том, что часто ошибаетесь,
но и к тому, что ошибаетесь вы чаще, чем думаете (и это
еще одна ваша ошибка). Благодаря этому поиск каждого
следующего примера становится чуть менее мучительным.

7
Н

ы рассмотрели, как устроен эленхос. Он опровергает
нечто сказанное вами, указывая на несогласованность вашего заявления с иными вашими идеями
и мыслями. В этой главе мы подробнее и обстоятельнее остановимся на непротиворечивости, поскольку она занимает в сократическом методе центральное место. Мы поймем, почему
для Сократа она столь важна, как она соотносится с истиной
и почему нам противоречивость кажется менее важной проблемой, чем ему (а также должна ли она быть таковой и для нас).

Внутренняя критика. Не требуется особого труда, чтобы вообразить философа — какого-нибудь Сократа, который пытается навязать вам свои собственные убеждения. Но сократический метод не таков. Столь же натурально ожидать, что
Сократ, желающий показать, что вы не правы, раскритикует
ваши заявления как противоречащие фактам или не согласующиеся с моралью. Но это тоже не совсем сократический
метод. Метод Сократа в своей классической форме строится
на внутренней критике. С его помощью происходит испытание того, насколько мы последовательны в собственных убеждениях и уверены в своих мнениях. Сократ не говорит вам,
что вы неправы; он добивается того, что вы сами делаете вывод о собственной неправоте. Это объясняет значение частых
остановок, которые делает философ Сократ, запрашивая
у своего партнера согласия с только что им сказанным. Такие
паузы могут показаться бессмысленными, но это не так,



М С

поскольку конечная цель Сократа — показать, что собеседник не согласен с самим собой.
В последнем из упомянутых пунктов — сама суть эленхоса: ставящиеся под вопрос мнения собеседников используются в качестве основного ресурса, помогающего вести спор.
В какой-то момент участник разговора спрашивает у Сократа,
что не так с теорией, которую предлагает Теэтет. Сократ отвечает, что дело совсем в другом.
Теэтет, a–b
СОКРАТ. Экий же ты любитель потолковать, если и меня
по доброте своей почитаешь каким-то мешком, из которого я без труда могу извлечь любое рассуждение и заявить, что все это не так. Ты не вникаешь в то, что происходит, а ведь ни одно рассуждение не исходит от меня,
но все они — от моих собеседников. Я же ничего не знаю,
кроме самой малости: какое рассуждение у какого мудреца нужно взять и как следует рассмотреть. Вот и теперь
я все выпытываю у него, а самому мне сказать нечего.

Сократ преувеличивает свою пассивную роль. Он действительно опровергает высказывания других, работая с их
собственными признаниями. Но он же и предлагает новые
тезисы, с которыми собеседники соглашаются; причем для
того, чтобы их развить, требуется воображение. Так или
иначе, начинает он все равно с убеждений собеседника, а затем, оставаясь в их рамках, постепенно продвигает диалог
дальше. Если вы скажете ему, что не купитесь на то, что он
говорит, то он придумает что-нибудь еще, чему вы поверите
и что он использует для того, чтобы убедить вас . Заходя в ту

По словам Ричарда Робинсона, «искусство эленхоса состоит в том, чтобы
найти предпосылки, в которые собеседник верит, но которые в то же
время противоречат им же выдвинутому тезису» (Robinson, Plato’s Earlier
Dialectic, p. ).

Н



пик, его собеседники ощущают себя зажатыми между собственными несогласующимися друг с другом убеждениями,
даже если они не догадывались об их наличии, пока их
не спросили. Сократ связал их по рукам и ногам веревками,
сделанными по их же собственному согласию или даже ими
самими же изготовленными.
Универсальность. Использование в сократическом методе
внутренней критики помогает понять, почему он до сих пор
живет. Во-первых, метод наделяет силой любого. Для него
не требуется большой теории и требуется немного философских или фактических знаний. Необходимо воображение
и мастерство; нужно обладать способностью внимательно
слушать и придумывать хорошие вопросы. А еще надо уметь
видеть, куда ведет тот или иной провозглашенный принцип
и где его поджидают проблемы. Тем не менее все, что требуется для приложения метода, уже содержится в вашем
собеседнике и в вас самих, в зависимости от обстоятельств.
Он напоминает боевое искусство, которым можно овладеть,
даже если вы невелики ростом, ибо вес противника можно
обратить против него самого. Теоретические посылки вашего оппонента рассыпаются в пыль, поскольку влекут за собой слишком серьезные последствия, к которым он совсем
не готов.
Во-вторых, внутренняя критика — метод, применимый
всегда и везде. Его использование не зависит от каких-то конкретных обстоятельств или убеждений. Сократ провоцирует
выяснение отношений между различными аспектами личности, а такое состязание можно организовать в любых условиях. Это можно уподобить настройке музыкального инструмента без камертона, когда вы добиваетесь от него звучания
в унисон с самим собой. Талант к такого рода настройке универсален. Любой может применять этот метод на себе или
на ком-то другом в  г. до н. э. или в наши дни.



М С

Противоречивость и истина. Теперь давайте разберемся, почему Сократ считает противоречивость столь серьезной проблемой. Прежде всего, быть непоследовательным означает
быть неправым. Вы обнаруживаете, что придерживаетесь
двух убеждений, которые, допустим, бесспорно противоречат
друг другу, —они не могут быть истинными одновременно.
Отсюда следует одно из двух: либо вы верите в то, что ложно,
либо же ложно ваше заявление о том, что вы верите в оба
тезиса сразу. В этом смысле внутренняя несогласованность
не является особой проблемой; выявление ее есть лишь способ доказательства неправоты, причем весьма действенный.
Ведь обычно опровергнуть какой-то тезис — это значит показать, что он с чем-то не согласуется: с фактами, законами
логики или другими вашими заявлениями. Вот этот последний тип непоследовательности больше всего воодушевляет
Сократа, поскольку он, вне всякого сомнения, продуктивен.
Если кто-то покажет, что ваши взгляды противоречат новым
данным, то вы можете усомниться в этих данных. А вот если
ваши установки вступают в конфликт друг с другом, то подобное причиняет гораздо более ощутимые неудобства. В таком случае раскритиковать того, кто вам указал на это, так
просто не получится.
Проверка на согласованность поможет преодолеть опасения того, что допустимо в равной мере держаться как
за правду, так и за ложь. Подобный страх посещает порой
после длительных упражнений с сократическими вопросами.
Поиск истины, ведущийся сократическим инструментарием,
мучителен. Сократ — мастер опровержения, поэтому с ним
трудно сохранять уверенность в чем-либо незыблемом. Выводы, которые остаются неопровергнутыми, неустойчивы:
они всегда могут оказаться отброшенными позже. Зато,
по крайней мере, изобличение ложного предстает делом
окончательным. Если вы высказали две идеи, которые не могут быть верными одновременно, значит, вы ошибаетесь.

Н



Для практикующего сократика такая уверенность в ошибке
может быть обнадеживающей и даже желанной. Вы находите
опору там, где ее действительно можно обрести.
Но теперь нам нужно квалифицировать утверждение, согласно которому противоречивость равносильна ошибке.
Во-первых, оно говорит о предпосылках, которые не стыкуются
друг с другом. Несоответствия других типов порой не создают
особых трудностей; это позволяет сказать, что, возможно, их
вообще не следует считать несоответствиями. Например,
вполне можно себе представить, как один и тот же человек
рационально одобряет два решения, которые кажутся несовместимыми. Взятые в совокупности, эти две линии могут оказаться разумным компромиссом, примиряющим различные
интересы. Во-вторых, непротиворечивые утверждения (как
и любые другие) вовсе не обязательны для обоснования некоторой точки зрения. Иногда — или даже часто — мы придерживаемся моральных убеждений, которые не имеют ни малейшего отношения к рациональности. У Сократа, естественно,
возникли бы вопросы относительно их надежности, но иной
раз он и сам не прочь заявить, что им руководят боги или божественный внутренний голос. Впрочем, к нашей нынешней
теме эта проблема не относится.
Проблема согласованности может быть поднята в сократических целях, когда вы выдвигаете два утверждения, которые не могут быть истинными одновременно. Предположим,
пытаясь рассуждать на какую-то тему, вы хотите сделать
какие-то истинные утверждения, но при этом их трудно согласовать между собой — как в бухгалтерском балансе, где
цифры не «бьются». Что-то явно не учитывается. Если вам все
равно, дело, конечно, ваше, но коли так, то зачем вы подводите бухгалтерский баланс? Когда вы начинаете действительно



См., например: Апология, a–b, c–d. Обсуждение вопроса см.: Woodruff,
Socrates and the Irrational.



М С

заботиться о своем разуме, противоречие создает ощутимый
дискомфорт, даже смущение. Если же этого не происходит,
то для Сократа, вероятно, еще найдется работенка.
Сосредоточенность на согласованности основывается
на базовой ценности, заложенной в фундамент всего сократического проекта. Этическую систему можно воздвигнуть
вокруг любой из таких ценностей, будь то равенство, польза,
свобода или что-то еще. Сократ начинает с истины — с ее
поиска, любви к ней и ее провозглашения, — какой бы опасной она ни была.
Горгий, d–e
СОКРАТ. Равнодушный к тому, что ценит большинство
людей, я ищу только истину и постараюсь действительно
стать как можно лучше, чтобы так жить, а когда придет
смерть, так умереть. Я призываю [за собой] и всех прочих, насколько хватает сил, призываю и тебя, Калликл, —
в ответ на твой призыв, — к этой жизни и к этому состязанию.

Пассажи, подобные этому, демонстрируют уверенность
Сократа в том, что в этических вопросах можно найти истину,
а не только мнения или точки зрения. Можно эффективно
использовать сократический метод, и не разделяя этой позиции, но серьезное погружение в него как минимум заставит
вас с ней столкнуться. Сократу было присуще редкое сочетание убеждений: он был уверен в том, что истина существует,
но при этом смиренно относился к собственным притязаниям
на нее. (Подумайте, насколько странным является повсеместное распространение прямо противоположной позиции.) Это
одна из причин, почему противоречивость так важна. Она
не просто показывает, что вы ошибаетесь. Она показывает,
что ошибаться вообще возможно. Вероятно, и на этические
вопросы, на которые даются ложные ответы, можно подобрать

Н



более правильные или хотя бы более совершенные ответы.
И если противоречивые рассуждения отдаляют нас от их обретения, то последовательные, напротив, приближают к ним.
Забота о душе. Как мы видим, противоречия свидетельствуют,
что с нашим мышлением что-то не так. Однако они указывают Сократу не только на это. Противоречивость предъявляемых утверждений заставляет его думать, будто бы что-то
не так в самом «я» — это словно пятно на рентгеновском
снимке. И действительно, Сократ считает внутреннее противоречие своего рода моральным недугом. Чуть выше мы говорили, что сократический диалог напоминает тонкую настройку музыкального инструмента. Это сравнение
с расстроенным инструментом использует сам философ. Согласно утверждению Калликла, если человек сделал что-то
плохое и его не поймали, то это хорошо. Сократ сначала заставляет его согласиться с некоторыми другими утверждениями, которые в конечном итоге противоречат предыдущему, а затем предупреждает Калликла о том, что может
случиться, если он не найдет выход из этого противоречия:
Горгий, b–c
СОКРАТ. А стало быть, повторяю еще раз, либо опровергни ее и докажи, что творить несправедливость,
и вдобавок безнаказанно, не величайшее на свете зло,
либо если ты оставишь это неопровергнутым, клянусь
собакой, египетским богом, Калликл не согласится с Калликлом и всю жизнь будет петь не в лад с самим собою.
А между тем, как мне представляется, милейший ты мой,
пусть лучше лира у меня скверно настроена и звучит
не в лад, пусть нестройно поет хор, который я снаряжу,
пусть большинство людей со мной не соглашается и спорит, лишь бы только не вступить в разногласие и в спор
с одним человеком — с собою самим.



М С

Это гораздо более строгое отношение к внутренней несогласованности суждений, нежели многие из нас готовы выказывать сегодня. Таково следствие четкого представления Сократа о хорошей жизни. Когда люди верят в две вещи,
которые не могут быть истинными одновременно, они либо
наполовину спят, либо наполовину безумны. На самом деле
они не думают ничего конкретного, а лишь воображают, что
делают это. Им не хватает знаний о том, кто есть они сами,
и, не понимая этого, они делаются смешными.
Филеб, c–d
СОКРАТ. Заключи же отсюда, какова природа смешного.
ПРОТАРХ. Поясни, прошу тебя.
СОКРАТ. Вообще говоря, это порок, получающий свое
наименование от некоего свойства. Всем же вообще порокам присуще качество, противоположное тому, о котором гласит дельфийская надпись.
ПРОТАРХ. Ты говоришь о надписи: «Познай самого
себя», Сократ?
СОКРАТ. Конечно. Ведь ясно, что надпись, гласящая: «Не
познай самого себя», была бы противоположна ей.

У людей, которые таким образом противоречат сами себе,
с точки зрения Сократа, возникают и практические затруднения. Их внутренние конфликты мешают им действовать
решительно или же, если они все-таки начнут действовать,
могут вовлечь их в неприятности. Отсюда и замечание Сократа о последствиях несправедливости в душе:
Государство, а
Даже возникая в одном человеке, она производит все то, что
ей свойственно совершать. Прежде всего она делает его бездейственным, так как он в раздоре и разладе с самим собой,
он враг и самому себе, и людям справедливым. Не так ли?

Н



Таким образом, согласно сократическому методу, о непротиворечивости следует думать и заботиться больше, чем
обычно.
Угрозу для личности, которую несет в себе непоследовательность в суждениях, не стоит считать какой-то отвлеченной философской проблемой. Для многих людей она оказывается вполне животрепещущей и требующей немедленного
реагирования. Они ведут жизнь, несовместимую — или, скажем иначе, находящуюся в разладе — с их более глубокими
убеждениями, какими бы они ни были. В итоге они чувствуют
себя потерянными, зажатыми, несчастными, причем зачастую не понимая, почему это так. А вот Сократ счел бы такой
исход естественным и объяснимым. Сократ видит проблему
даже тогда, когда сам человек не в состоянии осознать свой
внутренний разлад в полной мере. В каком-то смысле проблема в таком случае еще хуже. Это ужасное состояние, напоминающее слабоумие. (Мы еще обратимся к этой теме
в главе .) Однако в любом случае можно быть уверенным:
максимально серьезное отношение к последовательности —
и не только в теории, но и на практике — способно привести
к впечатляющим результатам, как к конструктивным и поучительным, так и разрушительным и болезненным. После
того, как механизм сократического исследования запущен,
оставить вещи в неизменном состоянии уже невозможно.
Сопротивление. Таким образом, непоследовательность отнюдь
не всегда ужасает нас в том разрезе, какой описывает Сократ.
Иногда кто-то указывает вам на противоречия в ваших суждениях, а вы просто отмахиваетесь. Подобную реакцию
можно интерпретировать несколькими способами. Прежде
всего, само замечание, указывающее на непоследовательность, может прозвучать неубедительно. Доказательство порой ускользает: вы чувствуете, что где-то есть ошибка, но объяснить ее пока не в состоянии. Причем иногда ощущение



М С

и в самом деле не подводит: ваша интуиция верно определяет, что с логикой что-то не так. Один из таких примеров
есть в начале диалога «Федон», где Сократ и Кебет говорят
о самоубийстве. Сократ признает, что самоубийство неправильно, но одновременно замечает, что бывают такие обстоятельства, когда смерть предпочтительнее жизни. Кебету это
высказывание кажется странным; а вслед за этим происходит
следующий обмен репликами:
Федон, b–c
— Конечно, это может показаться бессмысленным, —
продолжал Сократ, — но, на мой взгляд, свой смысл
здесь есть. Сокровенное учение гласит, что мы, люди,
находимся как бы под стражей, и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать, — величественное, на мой взгляд, учение и очень глубокое. И вот что
еще, Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся
и заботятся боги, и потому мы, люди, — часть божественного достояния. Согласен ты с этим или нет?
— Согласен, — отвечал Кебет.
— Но, если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих убил
себя, не справившись предварительно, угодна ли тебе его
смерть, ты бы, верно, разгневался и наказал бы его, будь
это в твоей власти?
— Непременно! — воскликнул Кебет.
— А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал себя жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде как, например,
сегодня — меня.

В нынешние времена этот аргумент, возможно, и не слишком впечатляет, но зато он отражает одну из потенциальных
реакций на противоречивость: ее можно объяснить в выражениях, еще не полностью отточенных. Из-за этого сохране-

Н



ние двух несогласованных убеждений на какое-то время может быть рациональным, особенно когда установка,
поставленная под сомнение, уже давно и успешно используется. Вот как сформулировал это Милль в трактате «О подчинении женщины»:
Мозг человеческого большинства еще не достиг надлежащей обработки, при которой бы мы могли требовать
от людей достаточной и самостоятельной оценки аргументов для того, чтобы отказываться от практических
принципов, всосанных с молоком матери и во многом
служащих основами существующего общественного порядка, — отказываться при первом же нападении, разоблачающем их логическую нелепость .

Милль настаивал на том, что женщины должны обладать
такими же законными правами, какие есть у мужчин. Он
знал, что его современники не слишком восприимчивы к подобным идеям. Мыслитель, однако, смирился с тем, что его
слова и не должны убеждать всех моментально. Ведь людям
не следует слишком быстро отказываться от привычного образа жизни только потому, что кто-то выдвинул аргумент,
на который им нечего возразить. Быть может, в их старых
обычаях больше смысла, чем в новом аргументе, просто они
не очень умеют спорить.
Разумеется, возможно и обратное. Противоречивость
взглядов может быть настоящей проблемой. Вы не желаете
признавать ее, поскольку ваши взгляды удобны. Вы привыкли
думать так, как привыкли, и до сих пор это не доставляло
вам никаких хлопот; соответственно, вы не доверяете аргументу, который заставляет вас усомниться в вашей позиции.


См.: Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. –. (Рус. пер.:
Милль Д. С. О подчинении женщины. — М.: РИПОЛ классик, .
С. . — Прим. ред.)



М С

На этот раз разум оказывается мудрее чувств, а чувствам приходится его догонять. (Именно так представлял себе ситуацию Милль, когда делал вышеупомянутые замечания.)
Но, если это вообще суждено, со временем и посредством
многократных повторений логика пробьет бастионы убеждений. Сократ тоже осознавал все сказанное.
Горгий, с
КАЛЛИКЛ. Не знаю, чем это объяснить, Сократ, но мне
кажется, что ты прав. Впрочем, я — как все люди:
до конца ты меня не убедил.
СОКРАТ. Это любовь к демосу, Калликл, засела у тебя
в душе и борется со мною, но если мы разберем то же
самое еще несколько раз и вдобавок более основательно,
ты убедишься до конца.

Обсуждать две ситуации в отрыве друг от друга весьма
трудно. Вы можете замечать в своих мыслях неприятный конфликт, но даже не ощущать его как проблему. Вы не уверены,
в чем проблема: то ли в логике, то ли вы просто упрямитесь.
Сократический ответ на подобный вызов заключается в том,
чтобы настойчиво предлагать всё новые и новые аргументы —
до тех пор, пока в логике не обнаружится прореха или пока ее
пагубные последствия не сделаются очевидными. Таким образом, это скорее вопрос своеобразной выносливости, нежели
логических способностей. А диалоги — это уроки такого рода
терпения и силы духа. Большинство людей, отмахиваясь от проблемы, предпочитают сдаться. Сократ же никогда не отступит.
Безразличие к непротиворечивости. Время от времени вам будут встречаться люди, чья позиция выходит за рамки отторжения и неприятия, о которых мы только что говорили. Они
прямо заявляют, что логическая непротиворечивость для них
вовсе не важна. Те, кто придерживается подобной точки зре-

Н



ния, в защиту своего безразличия к противоречиям могут
ссылаться на Ральфа Уолдо Эмерсона или Льюиса Кэрролла
(цитируемых с разной степенью точности) или говорить, что
оно каким-то образом связано с квантовой механикой или
основано на философских постулатах о недостижимости объективной истины.
К таким людям лучше всего относиться с сократовским
радушием, поздравляя их с тем, что они наконец разрешили
проблему, которая столь долго беспокоила столь многих. Поинтересуйтесь у них, готовы ли они ответить на пару вопросов, а затем спросите о тех противоречиях, которые вас беспокоят. Настоящее безразличие к непротиворечивости
равносильно безразличию к самому разуму; такую установку,
конечно, можно провозгласить личной позицией, но вот защитить ее в конечном итоге будет весьма трудно. Те, кто придерживается указанной точки зрения, через какое-то время
обычно начинают уклоняться от вопросов — так иногда поступают платоновские персонажи в конце некоторых диалогов.
Обычно за отрицанием интереса к непротиворечивости
стоит что-то еще. Они могут вести рассуждения на уровне туманной метафизической абстракции, которая мало кого волнует. Иногда они пытаются дать последовательности какое-то
собственное и весьма неожиданное определение. Некоторые
из них полагают, что одно и то же утверждение может быть
одновременно истинным и ложным, поскольку оно истинно
в одном смысле, а ложно в другом. Но тогда дело не в противоречивости — просто изначальный тезис был сформулирован
не совсем корректно. Впрочем, как бы они ни обосновывали
безразличие, о котором заявляют, реакция Сократа оказывается одной и той же: он всякий раз проверяет, действительно ли
его собеседники имели в виду то, о чем говорят. Человек, не обладающий ничем из перечисленного, — он и непротиворечивость отвергает, и на своем стоять не готов — имеет право
на собственное мнение и, вероятно, на сострадание.



М С

Применимость. Замечательное свойство непротиворечивости
обусловливает ее силу как ценности или цели. Когда эта ценность встроена в механизм сократического диалога, она способна не только уничтожать, в ней содержится и созидательный потенциал. Она и разрушит плохую идею, и подкрепит
хорошую. Она способна сломать образ жизни, а затем создать
новый, лучше прежнего. Более того, она имеет отношение
даже к мельчайшему выбору, который мы совершаем,
а не только к крупным решениям. Таким образом, благодаря
ориентации на непротиворечивость, метод Сократа полезен
в любых ситуациях, а не только в тех, которые мы обычно
связываем с моральной философией. Плутарх в одном
из своих трактатов писал:
Плутарх. Следует ли старику участвовать
в государственных делах? (d)
Сократ не усаживал слушателей рядами, не восседал
в преподавательском кресле, у него не было установленных часов для бесед или прогулок со своими учениками.
Но даже когда он шутил или когда пил в их компании,
когда он разделял с ними тяготы военных походов, когда
разгуливал с ними по рыночной площади, когда, наконец, превратился он в узника и пришлось ему испить
смертельную чашу, — он беспрестанно философствовал.
Сократ первый показал, что во всякое время и во всяком
месте, что бы с нами ни происходило и что бы мы ни делали, обыденная жизнь неизменно доставляет нам повод
философствовать .

Поначалу это описание может показаться удовлетворительным, но одновременно и озадачивающим. Большинство



Цит. по: Адо П. Что такое античная философия. — М.: Издательство гуманитарной литературы, . С. . — Прим. науч. ред.

Н



из нас справляется с массивом жизненных проблем, не уделяя никакого внимания философии, по крайней мере сознательно, и потому мы не ощущаем ее дефицита в своей жизни.
Это происходит из-за того, что весьма легко рассматривать
философские вопросы как нечто, без чего большинство людей запросто может обойтись. Многие академические работы,
которые в наше время определяют как философские, вполне
подпадают под это описание. Однако в сократической перспективе философия имеет отношение практически ко всем
вопросам — как высоким, так и низким. Это не просто набор
проблем, которые одних людей волнуют, а других нет. Философия означает тщательное размышление над тем, действительно ли вы верите во все, что говорите, и стоят ли за вашими словами какие-то истины. Благодаря ей вы остаетесь
начеку.

8
С  

иалог обретает иной вид, если видеть в нем не столько
обсуждение заданной темы, сколько образец того,
как нужно мыслить вообще, — иначе говоря, если
заменить тему разговора переменной X, то он превратится
в типовой анализ чего угодно. Как выразился бы Альфред
Хичкок, тему можно считать своего рода «макгаффином»: она
важна для сюжета и для мотивации персонажей, но ничуть
не значима сама по себе. В «Лахете» речь идет о значении
мужества, но едва ли вы сейчас будете читать его в первую
очередь ради того, чтобы побольше узнать о мужестве. Вы
обращаетесь к этому тексту, чтобы понять общие закономерности рассуждения.
Настоящая глава посвящена одному из таких алгоритмов,
используемому Сократом постоянно. Вы высказываете некую
точку зрения. Сократ просит вас изложить принцип, лежащий в ее основе, — предпосылку, которая приводит к выношенному вами выводу. Затем он задает вопросы, которые
показывают, что ваш принцип слишком узок: в нем упускается из виду то, что следует охватить. Или, напротив, ваш
принцип слишком широк: он вбирает в себя то, чего не должен включать. Вы уточняете, уточняете и уточняете свое высказывание, желая максимально приблизить его к истине.
Возможно, вы так до нее и не доберетесь, но в итоге тем
не менее окажетесь к ней ближе, чем были в начале. Этот
простой процесс — уже большой вклад в совершенствование
нашего мышления. Его легко понять, но тем не менее им до-

С  



вольно редко пользуются. Сократ же обращается к нему
в каждом диалоге.
Систола и диастола. В методе Сократа постоянно чередуются
две мыслительные операции: первая предполагает поиск
сходств между вещами, которые кажутся разными, вторая,
наоборот, основывается на обнаружении различий между вещами, которые на первый взгляд представляются одинаковыми. Сократ очень часто упрекает собеседников в том, что
они, сравнивая что-то, видят либо слишком много, либо
слишком мало различий. В первую категорию входят следующие ситуации:
⟶ Собеседник Сократа приводит примеры мужества
или какого-то другого понятия. Сократ отвечает, что ему
не нужны примеры. Ему требуется одно-единственное
определение, которое охватило бы все случаи и их общие
свойства.
⟶ Собеседник предлагает дефиницию чего-то. Сократ
указывает на случай, который определением не охватывается, но, вероятно, должен подпадать под него. Значит,
определение необходимо расширить.
⟶ Собеседник рассуждает о двух вещах так, словно они
разные. Сократ отмечает, что на самом деле они представляют собой одно и то же, если только правильно их
понимать.

Обратим внимание на моменты, сближающие эти ситуации. В каждом из упомянутых случаев Сократ предлагает
проводить поменьше различий. Он просит, чтобы к вещам,
которые рассматриваются как разные, относились бы как
к подобным. Он хочет, чтобы собеседник увидел их общие
черты.
Во вторую категорию входят следующие ситуации:



М С

⟶ Собеседник предлагает дефиницию чего-то. Сократ
указывает на случай, который определением охватывается, хотя, вероятно, не должен подпадать под него. Значит, определение необходимо сузить.
⟶ Собеседник предлагает дефиницию чего-то. Сократ
говорит, что ключевое слово, используемое в определении, имеет более чем одно значение. Он просит собеседника уточнить, что тот имеет в виду.
⟶ Собеседник говорит о двух понятиях так, будто бы
они — одно и то же. Сократ отмечает, что они разные,
если только правильно их понимать.

И здесь тоже обратим внимание на моменты, сближающие перечисленные ситуации. В каждом случае Сократ предлагает провести побольше различий. Он просит, чтобы к вещам, которые рассматриваются как подобные, относились бы
как к разным. Он хочет, чтобы собеседник увидел разницу
между ними.
Каждую из описанных операций неплохо было бы назвать
своим термином. Производя частичное заимствование
из древнегреческого, первый тип мышления я назову систолическим, или просто систолой, а второй — диастолическим,
или просто диáстолой. По-гречески «систола» означает «cокращение», а «диастола» — «разделение». В современной биологии и медицине эти термины используют для обозначения
двух фаз сердечного цикла, что послужит нам неплохой ассоциацией. Они характеризуют возвратно-поступательный
ритм сократического анализа.
Систола с дефинициями. Начнем с систолы. Когда Сократу требуется определение слова, его собеседник обычно начинает
с примеров, показывающих, что это слово может означать.
Сократ каждый раз отвечает, что ему не нужны отдельные
примеры, он хотел бы получить определение, которое охва-

С  



тит их все. В «Лахете» Сократ просит дать определение мужеству. Лахет говорит, что мужество означает стойкость перед
лицом врага. Сократ не считает это хорошим примером мужества, да и в любом случае это неверный ответ на его вопрос. Ему нужно кое-что другое.
Лахет, d–e
СОКРАТ. В действительности же я хотел у тебя узнать
о людях, мужественных не только в бою гоплитов,
но и в конном сражении, и в любом другом виде боя,
и, кроме того, не только в бою, но и среди морских опасностей, в болезнях, в бедности и в государственных делах, а вдобавок и о тех, кто мужествен не только перед
лицом бед и страхов, но умеет искусно бороться со страстями и наслаждениями, оставаясь ли в строю или отступая: ведь мужество существует у людей и в подобных
вещах, Лахет?
ЛАХЕТ. Существует, и даже очень, Сократ.
СОКРАТ. Итак, все эти люди мужественны, но одни
из них обладают мужеством в наслаждениях, другие —
в горе, третьи — в страстях, четвертые — в страхах,
а иные, думаю я, выказывают во всем этом только трусость.
ЛАХЕТ. Очень верно.
СОКРАТ. Так вот, я спрашиваю, что означает каждое
из этих двух понятий? Попытайся же снова определить
мужество — каким образом во всех этих различных вещах оно оказывается одним и тем же.

Перед нами классический пример систолического мышления. Сократ хочет постичь некое качество, то есть узнать,
какие черты характеризуют это качество всякий раз, когда
оно проявляется. С его точки зрения, нельзя рассматривать
всего один случай и, опираясь только на него, определять все



М С

понятие. Нужно проанализировать все подходящие случаи
и подобрать слова, которые охватят каждый из них. Следует
проводить меньше различий, то есть смотреть на вещи через
объектив с более широким углом обзора. Многие диалоги
начинаются как раз с обмена мнениями, вписывающегося
в такие требования . Сократ всегда пытается перейти от того
или иного конкретного примера на уровень принципа, который объясняет их все.
Инструменты для стирания различий. Систола встречается
в диалогах и в другом виде. Кто-то заявляет, что какиенибудь две вещи — разные. Сократ отвечает, что на самом
деле они суть одно и тоже. Здесь снова подойдет удачная
иллюстрация из «Лахета». Никий утверждает, что мужество
есть знание того, каких событий в будущем следует опасаться, а каких не следует. Сократ предлагает расширить его
утверждение: то, чего надо бояться, равносильно злу, а то,
чего бояться не стоит, можно назвать добром. Таким образом, мужество — это знание о будущем добре и зле (такое
определение шире изначального). Но постойте: если вы
знаете, что есть добро и зло в будущем, то вы должны постигать и их смысл вообще, поскольку он не зависит от того,
реализуются ли они в будущем или в прошлом. Таким образом, мужество не означает знание о будущем добре и зле —
оно означает знание о добре и зле как таковых (определение
снова расширяется). А если это так, то мужество начинает
походить на мудрость и добродетель (определение становится еще шире). Обратите внимание, что здесь происходит:
Сократ стирает одно различие за другим, и узкие категории
сливаются во все более широкие.
Иногда философ приводит систолические аргументы
по другой схеме. В «Протагоре» он утверждает, что мудрость


См., например, диалоги Теэтет, c–e, и Менон, c–c.

С  



и рассудительность — одно и то же. Почему? Потому что
у разных вещей не может быть одной и той же противоположности, а у мудрости и рассудительности противоположность одна — это безрассудство. (Аргумент немного искажается в переводе, поскольку используемые в диалоге
греческие слова нельзя перевести с абсолютной точностью.)
Затем он говорит о двух других понятиях, которые кажутся
разными: знании о том, как лучше всего поступить, и слабости перед соблазном поступить иначе. Сократ снова приходит к выводу, что знание и слабость лишь на первый
взгляд кажутся разными, а на самом деле речь здесь идет
об одном: о знании или его нехватке. Если вы все-таки поддаетесь искушению, то, следовательно, на самом деле вы
не понимаете последствий того, что делаете. (Обсуждение
этого вопроса см. в главе .)
Все эти аргументы — разные способы высказать одно
и то же: вы мыслите слишком узко; вы придумываете различия, которые не важны; вы отвлекаетесь на ложные различия, которые провели другие люди. Попробуйте взглянуть
на обсуждаемое множество вещей как на единое целое. Все
это — примеры систолы.
Диастола. Обратная схема — диастолическая. Две вещи выглядят одинаково, а Сократ показывает, что это совсем не так.
Мы уже наблюдали, как он потребовал от Лахета такого определения мужества, которое охватывало бы все случаи его проявления. Поэтому Лахет пытается определить термин так:
мужество, по его словам, — это стойкость души. Сократу дефиниция кажется слишком широкой: она охватывает
и те кейсы, которые не должна охватывать. Разве не бывает
стойкость души неразумной? Ее ведь уже не назовешь мужеством, правда? Лахет соглашается и пересматривает свое
определение: теперь мужество — это разумная (или «мудрая») стойкость. Диалог продолжается:



М С

Лахет, e–a
СОКРАТ. А знаем ли мы, по отношению к чему эта стойкость разумна? Ко всему — и к большому, и к малому?
Например, если бы кто-нибудь упорствовал в разумном
расходовании денег, зная при этом, что, потратив эти
деньги, он приобретет большее, назовешь ли ты это мужеством?
ЛАХЕТ. Нет, конечно, клянусь Зевсом.
СОКРАТ. А если, например, врач, когда у его сына или
у кого другого воспаление легких и тот просит есть или
пить, не уступит ему, но воздержится?
ЛАХЕТ. Нет, и это вовсе не стойкость.

Лахет видит, что его определение мужества нуждается
в уточнении. Оно явно охватывает случаи, которые в него
не вписываются. Сократ с легкостью убеждает его в этом,
предъявляя примеры, которые тоже подходят под определение собеседника, но в которых, однако, никакого мужества
явно нет. Они были включены намеренно? Тогда стоит попробовать еще раз и сузить определение.
В «Горгии» представлена та же схема. Сократ спрашивает,
что такое красноречие, и Горгий дает ему ответ: это опытность в речах. Но когда врачи произносят речи о том, что
следует делать больным, интересуется Сократ, является ли
это «красноречием»? (Нет — значит, нужна диастола, или
разделение.) А в чем разница? Горгий отвечает, что искусство
красноречия, в отличие от медицины, заключается исключительно в речах и не предполагает никакого другого труда.
Но Сократ не удовлетворен. Ведь речи можно вести и о математике; получается, что математика и есть красноречие?
(Нет — снова включается диастола.) По словам Горгия, красноречие предполагает разговоры о самых важных человече

Горгий, a–c–b.

С  



ских делах, а математика не такова. Сократ все равно недоволен: ведь каждый считает свое дело самым важным, между
этими утверждениями нужно провести различия. (И опять
диастола.) Тогда Горгий говорит, что красноречие — убеждение людей, наделенных властью. Довольно неплохо, отвечает
Сократ; теперь можно обсудить, в чем же именно красноречие убеждает людей.
Инструменты для проведения различий. Давайте присмотримся
к технике, посредством которой Сократ реализует диастолу.
Его собеседник пытается объяснить, что такое красноречие, — в его интерпретации это сначала речи, потом речи,
не связанные с материальными результатами, а затем речи
о самых важных делах. Как и всегда, Сократ придумывает
примеры, которые внешне подходят под эти определения,
но которые собеседнику не хотелось бы в них включать. Порой его иллюстрации носят исторический характер, а иногда
он описывает случаи из повседневной жизни. К диастоле
можно прибегнуть, описывая и гипотетическую ситуацию.
В том же «Горгии» Пол утверждает, что власть — это способность делать с другими людьми все что вздумается. Сократ
считает, что это слишком простое определение, обращаясь
к мысленному эксперименту.
Горгий, d–e
СОКРАТ. Представь себе, что я бы спрятал под мышкой
кинжал, явился на рыночную площадь в час, когда она
полна народа, и сказал бы тебе так: «Пол, у меня только
что появилась неслыханная власть и сила. Если я сочту
нужным, чтобы кто-то из этих вот людей, которых ты
видишь перед собой, немедленно умер, тот, кого я выберу, умрет. И если я сочту нужным, чтобы кто-то из них
разбил себе голову, — разобьют немедленно, или чтобы
ему порвали плащ — порвут. Вот как велика моя сила



М С

в нашем городе». Ты бы не поверил, а я показал бы тебе
свой кинжал. И тогда ты, пожалуй, заметил бы мне:
«Сократ, так-то и любой всесилен: ведь подобным же
образом может сгореть дотла и дом, какой ты ни выберешь, и афинские верфи, и триеры, и все торговые суда,
государственные и частные». Но тогда уже не в том состоит великая сила, чтобы поступать, как сочтешь нужным.

Сократ показывает, что способность убивать, которой
в принципе обладает каждый из нас (ведь взять в руки кинжал может любой), сама по себе не является властью, поскольку, если мы ее применим, лучше не будет — нас накажут. Разумеется, когда Пол говорил о способности делать все
что вздумается, он имел в виду способность творить подобное, избегая наказания. Однако Сократ захотел вбить клин
в утверждение Пола: власть, по его наблюдению, имеет смысл
лишь тогда, когда идет во благо. Теперь Сократ сможет задавать вопросы о том, что значит благо; мы продвигаемся
дальше. Этот пример раскрывает ценность гипотетических
ситуаций для сократического метода. В них можно доходить
до крайности: такой пример сразу подведет нас к сути и убедит. Чтобы придумывать подобные примеры, нужна изобретательность, но вот реалистичными им быть не обязательно.
Их задача — показать, что принцип приводит туда, куда собеседник, вероятно, прийти не хотел.
В диастолических аргументах используются и другие техники. Иногда Сократ указывает на логические проблемы, возникающие при рассмотрении двух разных вещей как одного
и того же явления. В «Горгии» Калликл утверждает, что благое и приятное — одно и то же (соответственно, дурное и неприятное — тоже). Сократ отвечает, что так быть не может:
благое и дурное — действительно противоположности,
но удовольствие и боль таковыми не являются; в некоторых

С  



случаях они даже смешиваются друг с другом. Значит, благое
и приятное следует отделить друг от друга. Затем Сократ доказывает ту же мысль, применяя подход, который был описан в главе . Дураки и трусы — дурные люди, верно? (Да.)
Но ведь у них в жизни может быть столько же приятного,
сколько и у хороших людей, так? (Конечно.) Значит, хорошее
и приятное нужно разделять.
Здесь, как и всегда, лучше не заострять внимание на том,
убедительны ли аргументы Сократа. В них есть свои недочеты; однако заметьте, что он каждый раз добивается согласия собеседника, прежде чем двигаться дальше. Если собеседник упорствует, Сократ разъясняет свою позицию более
обстоятельно или переходит к другой. Если бы он спорил
с вами, то поступал бы так же.
«Узнаю, когда вижу». Систолические и диастолические аргументы — способы приближения к истине. Вы что-то утверждаете или приводите пример чего-то: вот это мужественно, а это несправедливо; вот это честно, а это
бесчестно. Систола и диастола заставляют вас объяснить,
что вы имеете в виду, а потом помогают проверить устойчивость вашей аргументации. Но у такого анализа есть
и альтернатива. Можно просто сказать себе: не стоит беспокоиться, поскольку, столкнувшись с реальными проявлениями мужества, несправедливости, честности, мы и так
с очевидностью их узнаем. Именно таким образом большинство людей чаще всего и поступает. Перед нами, как
выразился бы Милль, intellectus sibi permissus — разум, предоставленный самому себе. Такой подход может быть убедительным, но ошибок при нем не избежать.
И все же время от времени Сократ позволяет собеседнику
«узнать, увидев». Ему приходится идти на это — в противном случае поиск дефиниций будет трудно сдвинуть с мертвой точки. Ведь если вы не в состоянии привести примеры,



М С

в которых присутствие мужества кажется несомненным,
то вы не узнаете, какие случаи искомая дефиниция должна
охватывать. Некоторые специалисты утверждают, что Сократ
и сам нередко спотыкался о парадоксы такого рода . Они полагают, что, когда Сократ говорит, что человек не в состоянии
дать определение мужеству или добродетели, он не имеет
представления о том, что они вообще означают (такой подход называется приоритетом определения). Однако это
не может быть правдой. Ведь нельзя исключать, что вам
удастся привести практические примеры того или иного понятия, так и не определив его. Предположение о том, что
с формулировки определения нужно начинать, принято называть — справедливо или нет — сократической ошибкой .
Автор этой претензии предостерегал афинян от общения
с Сократом, который говорит молодым людям, что они не могут знать, является ли обман дурным делом, до тех пор, пока
не определят это слово. Поскольку же определить они его,
скорее всего, не смогут, они будут думать, что обман — это
нормально, и в результате превращаются в терроризирующих Афины Тридцать тиранов — наставником нескольких
из них был Сократ.
Это довольно неприятная перспектива. Однако большинство ученых считает, что в ней искажается та причина, из-за
которой Сократ столь рьяно добивается от своих собеседников четких определений. Он вовсе не думал, что, не дав определения феномену X, его невозможно познать. Он требовал
дефиниций, поскольку они позволяют разбираться в трудных
ситуациях. Они ставят вас в положение эксперта. Конечно,
мы и без определения кое-что знаем, но нам не хватает ясности. У нас есть лишь интуитивное понимание вещей, которое




Geach, Plato’s Euthyphro; Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. .
Geach, Plato’s Euthyphro, p. .
См., например: Santas, Socratic Fallacy; Beversluis, Does Socrates Commit
the Socratic Fallacy?

С  



иногда приводит к истине, а иногда нет, — и потому оно представляется не слишком надежным. Большинство злодейств,
больших и малых, совершаются людьми, которые придерживаются принципа «узнáю, когда увижу». И если мы не можем
дать четкое определение понятия, то мы все же способны
получить некое предварительное знание о том, что одна вещь
вполне может служить примером другой. А это, в свою очередь, позволяет нам сказать: «У меня есть рабочее определение, которое кажется верным; я откажусь от него, как только
оно будет опровергнуто, но это произойдет лишь в результате
опытной проверки, а пока до опровержения еще далеко».
Сократическое мышление приветствует обобщения, в том
числе и ошибочные — при условии, что вы учитываете их
ошибочность и готовы использовать их лишь до тех пор, пока
не найдете вариант получше. Чего Сократ терпеть не может,
так это обобщений, которые собеседник считает безальтернативно верными, не понимая при этом, чтó с ними не так
и почему .
Довольно ограниченное использование принципа «узнаю,
когда вижу» вполне соответствует тому, как действует Сократ.
Он с готовностью обменивается с Лахетом примерами мужества, обходя стороной дефиницию термина. Сократ здесь
верен себе: в том, что касается этики, есть вопросы потруднее, а есть попроще; от простых можно отталкиваться, подходя к более сложным. Не исключено, что простые тоже
можно сделать сложнее, чем они кажутся, но сократический
ум обычно распознаёт, где это требуется сделать. Порой, когда интеллектуальное изыскание терпит неудачу, Сократ и сам
готов «узнать, взглянув». В «Хармиде», например, ему с собеседниками не удается дать хорошее определение рассудитель-



Сократическая (по духу) апология генерализаций представлена в работе
Фредерика Шауэра: Schauer, Proﬁles, Probabilities and Stereotypes.



М С

ности (или самоконтроля — с точностью перевести сложно) .
Но у Сократа все равно есть идея, как двигаться дальше, и он
предлагает юному Хармиду решение.
Хармид, e–a
СОКРАТ. Из-за себя я на это не так уже негодую;
но за тебя, мой Хармид, мне было бы очень досадно,
если бы ты, столь видный собою и вдобавок обладающий
столь рассудительной душой, не извлек никакой выгоды
из своей рассудительности, и она не принесла бы тебе
своим присутствием никакой пользы в жизни. А еще
более досадно мне из-за заговора, которому научился
я у фракийца, — я выучил его со столь великим трудом,
а он оказался непригодным для стоящего дела. Однако
я все же не думаю, чтобы это обстояло таким образом;
скорее всего я просто негодный исследователь: ведь рассудительность — это великое благо, и, если бы ты обладал ею, ты был бы блаженным человеком. Но посмотри,
может быть, ты ею и обладаешь, и вовсе не нуждаешься
в заговоре: ведь если она у тебя есть, я скорее буду сове

Здесь применяется древнегреческий термин софросюне, не имеющий точного эквивалента в английском языке. У слова есть коннотации «хорошего
порядка» (его особенно ценили спартанцы); возможным антонимом выступает термин мания. Милль считает его «одним из самых сложных для
перевода слов во всем древнегреческом языке. Расхожий перевод, “умеренность”, — передает лишь часть значения, но смехотворно неадекватен
понятию, взятому в целом. “Сдержанность”, “скромность”, “умеренность” — ни один из этих переводов не полон. “Самоограничение” и “самоконтроль” лучше, но в них присутствует элемент волевого принуждения, в то время как исходное слово описывает личность, не нуждающуюся
в принуждении. Кроме того, в этом слове содержатся идеи порядка
и меры, а также, как можно заключить из самого диалога, обдуманности,
которых недостает в английских эквивалентах. Еще одна существенная
часть понятия — “ненавязчивость”; есть и другие коннотации, выходящие за рамки “рассудительности” и “благоразумия”… В связи с этим Грот
несколько раз использовал понятие трезвости, возможно, именно это
значение ближе всего к древнегреческому оригиналу. Однако даже оно
едва ли способно заменить исходный термин, не нуждаясь при этом в постоянных комментариях». См.: Mill, Grote’s Plato, p. .

С  



товать тебе считать меня пустословом, неспособным
что бы то ни было исследовать с помощью рассуждения,
а тебя самого, насколько ты рассудительнее меня, настолько же почитать и более счастливым.

В диалоге Хармид изображается юношей. Реальный Хармид был учеником реального Сократа, а также дядей Платона. Позднее он стал одним из Тридцати тиранов.
Платоновское смешение и разделение. Занимаясь выработкой
определений в более поздних диалогах, Сократ прибегает
к способу, известному как смешение и разделение. Этот подход больше ассоциируется с Платоном, чем с Сократом,
но рассмотреть его хотя бы вкратце полезно, поскольку он
имеет отношение к нашей теме. С помощью него можно дать
определение предмету, сначала поместив его в одну из двух
категорий, затем разделив ее еще на несколько категорий,
и так далее. В «Софисте» он используется для определения
рыбака. Метод описывается на нескольких страницах, а затем
один из собеседников (не Сократ) подытоживает:
Софист, a–c
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Теперь, значит, мы с тобой не только согласились о названии рыболовного искусства, но и получили достаточное объяснение самой сути дела. Оказалось, что половину всех вообще искусств составляет
искусство приобретающее; половину приобретающего —
искусство покорять; половину искусства покорять —
охота; половину охоты — охота за животными; половину
охоты за животными — охота за живущими в текучей
среде; нижний отдел охоты в текучей среде — все вообще рыболовство; половину рыболовства составляет
ударная охота; половину ударной охоты — крючковая;
половина же этой последней — лов, при котором добыча



М С

извлекается после удара снизу вверх, — есть искомое
нами ужение, получившее название в соответствии с самим делом.

Процесс повторяется в ходе определения софиста и (в следующем диалоге) политика .
Определение понятия посредством такого разделения
получило название диэрезы. Этот подход связан с теорией
идей Платона. Похоже, он считал, что предметы, оказавшиеся
в одной категории, связаны по природе. Сейчас большинство
людей в это не верят, поэтому они не обращаются к диэрезе
для определения чего бы то ни было. Однако, если рассматривать предмет таким образом, о нем все равно можно коечто узнать, поскольку процедура разделений заставит вас
сравнивать предмет с другими вещами и анализировать, чем
он на них похож и чем отличается.
Однако отложим в сторону метафизические представления Платона, выходящие за рамки нашего исследования. Мы
просто можем рассматривать смешение и разделение как
один из видов систолы и диастолы. Обратим внимание на следующий комментарий к методу, который Сократ предлагает
в «Федре».
Федр, b–c
СОКРАТ. Я, Федр, и сам поклонник такого различения
и обобщения — это помогает мне рассуждать и мыслить.
И если я замечаю в другом природную способность охватывать взглядом единое и множественное, я гоняюсь
«следом за ним по пятам, как за богом» . Правильно ли
или нет я обращаюсь к тем, кто это может сделать, знает
бог, а называю я их и посейчас диалектиками.




Подробнее об этом см.: Brown, Division and Deﬁnition in the Sophist.
Отсылка к «Одиссее» Гомера.

С  



Таков еще один подход к идеям, освещенный в этой
главе: систола означает взгляд на множество идей как на единое целое, а диастола — на одну вещь как на целое множество. В предыдущей главе уже отмечалось, что Платон всю
жизнь любил прибегать к вопросам и ответам. То же самое
подтверждает и его увлечение систолой и диастолой. По мере
уточнения своих воззрений он обращался к ним для разных
целей.

9
А

ократ задает серьезные и абстрактные вопросы. Что
есть хорошая жизнь? Что есть знание? Что есть справедливость? Вместе с тем он избегает разговоров
о них в столь же серьезных и абстрактных терминах. Чтобы
показать, является ли то или иное утверждение «рабочим»,
он привлекает простые примеры. Особенно ему нравится
приводить аналогии, в которых абстрактные проблемы сопоставляются с повседневными, более знакомыми. Аналогии
не аргументы, они лишь предлагают параллели. Однако с их
помощью аргументы можно сделать убедительнее, а рассуждения — яснее. В этой главе мы рассмотрим, как Сократ
создает аналогии и как он ими оперирует.

Аналогии типа «заполни пробелы». Иногда для продвижения
беседы он обращается к неполной аналогии. Философ показывает ее начало, а на собеседника ложится ее завершение.
Как мы помним, в «Лахете» Сократ спрашивает, что такое
мужество. Партнер по диалогу предлагает ему пример. Сократу приходится объяснить, что ему не нужны отдельные
примеры — ему нужно определение, которое охватило бы
их все. И он прибегает к аналогии.
Лахет, a–b
СОКРАТ. Но я подразумеваю вот что: если бы я спрашивал относительно скорости — что это такое, скорость,
встречающаяся нам и в беге, и при игре на кифаре, и при

А



разговоре, и при обучении, а также во многих иных вещах и которую мы проявляем почти в каждой из вещей,
достойных внимания, — в деятельности ли наших рук
или бедер, рта и голоса или мысли, — разве не так поставил бы ты вопрос?
ЛАХЕТ. Да, именно так.
СОКРАТ. Значит, если бы кто спросил меня: «Сократ, как
ты понимаешь то, что во всех вещах именуешь проворством?» — я ответил бы ему, что называю этим словом
способность многого достичь за короткий срок — в отношении голоса, бега и во всех остальных вещах.
ЛАХЕТ. И ты будешь совершенно прав.
СОКРАТ. Вот ты и попытайся, Лахет, точно так же определить мужество — что это за способность, которая
и в радости, и в горе, и во всем остальном, что мы сейчас перечислили, остается самою собой и потому именуется мужеством.

Сократ приводит аналогию, где три элемента из составляющих ее четырех элементов уже обозначены. У нас есть
(а) примеры скорости и (б) определение скорости; вдобавок
у нас есть (в) примеры мужества, но пока не хватает (г) определения мужества. Лахету предстоит самостоятельно заполнить этот пропуск.
Такая схема повторяется и в других диалогах. В «Теэтете»
Сократ спрашивает, что такое знание. Ему отвечают, что знание включает в себя такие науки, как геометрия, и такие ремесла, как сапожное. По мнению Сократа, предложенный ответ плох; это все равно что сказать, что глина есть то, что
используется кирпичниками, а также горшечниками. Гораздо
лучше было бы ответить, что глина — это влажная земля .
Можно ли подобным путем выработать и определение знания?


Теэтет, a–c.



М С

Аналогии подобного типа, помимо прочего, служат инструментами для разъяснения. Сократ пользуется ими для
того, чтобы помочь собеседнику понять ту или иную тему,
не прибегая к абстрактным трактовкам. Аналогии эффективны отчасти потому, что мы ощущаем силу сравнения еще
до того, как сумеем объяснить, почему оно действенно. (Сказанное верно и в тех случаях, когда нам вовсе не удается
найти объяснение.) Они скорее иллюстрируют, нежели поясняют. Вместо того чтобы просить собеседника рассуждать
более «обобщенно», Сократ предлагает ему примеры и говорит: «Попробуй делать так же».
Расспросы типа «заполни пробелы». Аналогии вышеописанного
типа можно использовать для разнообразных целей. В предыдущей главе мы увидели, как Сократ беседует с Горгием
о значении красноречия. Давайте вернемся к той дискуссии,
чтобы посмотреть, как философ посредством аналогии подталкивает ход беседы. Когда он только знакомится с Горгием,
они обмениваются следующими репликами:
Горгий, d
СОКРАТ. Прекрасно! Херефонт, спроси его!
ХЕРЕФОНТ. Что спросить?
СОКРАТ. Кто он такой.
ХЕРЕФОНТ. Что ты имеешь в виду?
СОКРАТ. Ну, вот если бы он оказался мастеровым, который
шьет обувь, то, наверно, ответил бы тебе, что он сапожник.

Горгий отвечает, что он оратор. Сократ продолжает свои
изыскания, привлекая аналогии:
Горгий, d
СОКРАТ. Ты говоришь, что ты и сам сведущ в красноречии, и берешься другого сделать оратором. Но в чем же,

А



собственно, состоит это искусство? Вот ткачество, например, состоит в изготовлении плащей. Так я говорю?

(Да.) А искусство музыкантов в том, чтобы создавать мелодии? (Да.) Так что же создают ораторы? Горгий отвечает,
что их искусство — речи, а пользуются они словами. Сократ
возражает: речи и слова применяются во многих видах деятельности. Математики с помощью слов говорят о числах,
а астрономы толкуют о звездах . Очевидно, ораторы ведут
речи о чем-то другом, но о чем же? Завершите аналогию. Горгий отвечает, что они ведут речи о самых важных вещах. Как
мы уже видели, Сократа это не убеждает, потому что представитель любой профессии считает свое дело самым важным. Он приводит другую аналогию: обращаясь к строителю,
афинское народное собрание полагается на его помощь в возведении здания — но вот когда оно обращается к оратору,
то на какое содействие рассчитывает?  Завершите аналогию.
Обратите внимание, как череда вопросов ведет собеседника. Первая аналогия довольно проста: того, кто изготавливает обувь, называют сапожником; а как называют тебя? Горгия приглашают сыграть в игру, на первый взгляд нисколько
не сложную. Он начинает отвечать, и у него поначалу получается. Но постепенно аналогии становятся все труднее
и опаснее. Мы знаем, какую пользу приносит сапожник или
строитель, — нажимает Сократ. — Так расскажи нам, что
хорошего делаешь ты?
Подобный стиль исследования служит хорошим пояснением того, как Сократ рассуждает о трудных и незнакомых
вещах, начиная с простых и знакомых предметов. Начинайте
с того, что вам хорошо известно, — с различий и примеров,
в которых уверены. Затем попытайтесь соотнести их с проб-




Теэтет, с.
Теэтет, b–c.



М С

лемами, в которых вы не столь уверены. Присмотритесь, где
это получается легко, а где трудно, и спросите себя, почему.
Если собеседнику не удается найти ответ, который вы надеетесь обсудить с ним, покажите, как выглядел бы ответ в более
знакомой и располагающей к пониманию обстановке.
Расширенные сравнения. До сих пор описываемые аналогии
были простыми: A относится к B так же, как C относится к D.
Но Сократ ценит и более сложные сравнения. Они помогают
прояснить абстрактную идею, шаг за шагом сопоставляя ее
с идеей конкретной. Пример такой аналогии находим в «Протагоре», где Сократ сравнивает знание с пищей и следует этой
параллели в нескольких пунктах.
Протагор, c–e
— Но чем же питается душа, Сократ?
— Знаниями, разумеется, — сказал я. — Только бы, друг
мой, не надул нас софист, выхваляя то, что продает, как
те купцы или разносчики, что торгуют телесною пищей.
Потому что и сами они не знают, что в развозимых ими
товарах полезно, а что вредно для тела, но расхваливают
все ради продажи, и покупающие у них этого не знают,
разве случится кто-нибудь сведущий в гимнастике или
врач. Так же и те, что развозят знания по городам и продают их оптом и в розницу всем желающим, хоть они
и выхваляют все, чем торгуют, но, может быть, друг мой,
из них некоторые и не знают толком, хорошо ли то, что
они продают, или плохо для души; и точно так же
не знают и покупающие у них, разве лишь случится ктонибудь сведущий во врачевании души.

Сократ раскрывает сходства двух вещей последовательно,
одно за другим, показывая их подобие. Обратите внимание,
что такая аналогия ничего не доказывает. Тот факт, что зна-

А



ния в чем-то похожи на пищу, еще не означает, что соотносимые явления подобны и в других планах. Однако это утверждение становится все более убедительным по мере того, как
число параллелей множится, и они делаются все ярче. Яркость, конечно, не аргумент, но воздействует как аргумент
и может показаться даже убедительнее обычных аргументов.
Поэтому ярких аналогий стоит остерегаться, помня, впрочем,
об эффективности такого инструмента.
Сократ продолжает разговор об аналогии, но уже в противоположном ключе: он объясняет, в каком отношении она
терпит неудачу.
Протагор, e–b
СОКРАТ. Так вот, если ты знаешь, что здесь полезно,
а что — нет, тогда тебе не опасно приобретать знания
и у Протагора, и у кого бы то ни было другого; если же
нет, то смотри, друг мой, как бы не проиграть самого для
тебя дорогого. Ведь гораздо больше риска в приобретении знаний, чем в покупке съестного. Съестное-то и напитки, купив их у торговца или разносчика, ты можешь
унести в сосудах, и, прежде чем принять в свое тело
в виде еды и питья, их можно хранить дома и посоветоваться со знающим человеком, что следует есть или пить
и чего не следует, а также сколько и в какое время. При
такой покупке риск не велик. Знания же нельзя унести
в сосуде, а поневоле придется, уплатив цену, принять их
в собственную душу и, научившись чему-нибудь, уйти
либо с ущербом для себя, либо с пользой.

Приведенный пример показывает, как, проведя аналогию,
можно довести ее до крайней точки: там выяснится, что две
вещи, во многих отношениях похожие, в конечном итоге различаются. Разумеется, то же самое утверждение можно
было бы сделать, и не обращаясь к аналогии. Сократ мог бы



М С

просто сказать, что нужно тщательнее выбирать тех, кого вы
решили послушать, поскольку, однажды ознакомившись
с плохой идеей, перестать знать о ней уже нельзя. Однако
аналогия придает силы, создавая контраст. Подумайте о том,
насколько знания могут быть опаснее еды.
Можно добиться большей ясности, предложив собеседнику выбор из нескольких аналогий: не лучше ли данный
предмет сравнивать не с этим, а с тем? Если два предмета
схожи (или различны), то каким именно свойством? И снова
хороший пример предлагается в «Протагоре». Сократ начинает:
Протагор, c–e
— Так вот это самое ты мне и растолкуй в точных выражениях: есть ли добродетель нечто единое, а справедливость, рассудительность и благочестие — ее части,
или же все то, что я сейчас назвал, — только обозначения того же самого единого. Вот что еще я жажду узнать.
— Да ведь на это легко ответить, Сократ, — сказал Протагор. — Добродетель едина, а то, о чем ты спрашиваешь, — ее части.
— В таком ли смысле части, — спросил я, — как вот части лица — рот, нос, глаза, уши или же как части золота,
которые ничем не отличаются друг от друга и от целого,
кроме как большею либо меньшею величиною?
— Кажется мне, Сократ, что в первом смысле как части
лица относятся ко всему лицу.

Аналогия требует уточнения. Сократ просит Протагора
выбрать или то, или иное сравнение, и этот выбор заставляет его пояснить взаимосвязь между понятиями — в данном случае разными добродетелями. Выбор сделан: они похожи на части лица. Далее Сократ следует именно этой
аналогии.

А



Протагор, e–b
— Так, значит, — сказал я, — и мудрость, и мужество —
это части добродетели?
— Совершенно несомненно, — ответил он, — притом
мудрость — величайшая из частей.
— И каждая из них есть нечто особое?
— Да.
— И назначение каждая из них имеет свое собственное,
как и части лица? Ведь глаза не то, что уши, и назначение у них не то же самое; и из остальных частей ни одна
не похожа на другую ни по своему назначению,
ни по всему остальному; не так же ли разнятся и части
добродетели — как сами себе, так и по своему назначению? Разве не ясно, что это так, если действительно они
сходны с тем, что мы привели в пример?
— Да, это так, Сократ, — согласился Протагор.
А я на это:
— Значит, ни одна из частей добродетели не совпадает
с остальными — с знанием, справедливостью, мужеством, рассудительностью или благочестием?
— Не совпадает, — подтвердил Протагор.

Части добродетели подобны частям лица; но это значит,
что части добродетели не сходны по своим функциям —
точно так же, как не похожи глаза и уши. Эти два случая подобны в своих различиях.
Аргументирующие аналогии. Следует повторить: сравнение
само по себе аргументом не является, однако оно может служить для выражения аргумента. В конце концов персонажи
«Горгия», желающие выяснить, что же такое красноречие,
начинают расспрашивать об этом самого Сократа. Он отвечает, что это скорее ремесло, нежели искусство, причем с сомнительной репутацией; такое заявление делается им по ана-



М С

логии. Поваренное искусство, говорит он, делает пищу
вкусной, даже если она вредна; это своего рода угодничество,
в отличие, например, от врачебного искусства, лекарства которого действительно полезны, но не вкусны. Косметика или
украшения — примеры такого же обмана: с ними люди выглядят здоровыми, даже если в действительности это не так;
они нечестным путем добиваются результата, получить который по-настоящему можно только с помощью гимнастики.
Таково же и красноречие. Сделав это заявление, Сократ, вопреки обыкновению, не просит собеседников заполнить пробелы в его аналогии: он делает это сам.
Горгий, c
СОКРАТ. Как украшение тела относится к гимнастике,
так софистика относится к искусству законодателя, и как
поварское дело — к врачеванию, так красноречие —
к правосудию.

Сократ мог бы изложить свою точку зрения, и не обращаясь к аналогии, как он не раз делал прежде. Он мог бы
сказать, что и ораторы занимаются угодничеством. Но аналогия укрепляет его тезис, поскольку предлагает яркую параллель, связывая абстрактное утверждение с простыми ощущениями, которые каждый испытывал сам. Аналогия
воздействует на интуицию слушателя, то есть апеллирует
к его органам чувств, а не к разуму. Кроме того, аналогия позволяет Сократу косвенно критиковать обсуждаемый предмет. Например, говоря об употреблении косметики, он выражается довольно резко: по его словам, это занятие
«зловредное, лживое, низкое, неблагородное». Подобные нападки безопасны: ведь рядом нет мастеров этого дела, которые могли бы возразить. Но как только у собеседников формируется отчетливо негативное представление о косметике,
все эти рассуждения без особых усилий переносятся на крас-

А



норечие. А если между предметами устанавливаются параллели, то можно ожидать неприятных последствий. Приведенный отрывок нельзя назвать убедительным примером логики,
но зато (и это весьма иронично) он является замечательным
образчиком красноречия.
Сопротивление. Когда Сократ предлагает собеседнику завершить аналогию, он подразумевает, что предметы, которые
мы сравниваем, похожи. Но такое предположение может оказаться несостоятельным. Порой лучший способ отреагировать
на предлагаемую аналогию — не завершить, а оспорить ее,
заявив, что она полагается на сходство, которое на деле отсутствует. С подобным вариантом развития событий мы сталкиваемся в «Хармиде», где Сократ беседует с Критием о значении рассудительности. Он старается использовать свои
обычные уловки, касающиеся аналогий, но Критий ни на одну
из них не поддается.
Хармид, с–а
СОКРАТ. Если ты меня спросишь о строительстве — какое, согласно моему мнению, оно вершит дело, будучи
знанием того, как строить, — я отвечу, что оно строит
дома; и точно так же я отвечу по поводу других искусств.
Поэтому, Критий, тебе следует, коль скоро ты утверждаешь, что рассудительность — это знание самого себя,
уметь ответить на вопрос: будучи наукой о себе, что доставляет нам рассудительность прекрасного и достойного
упоминания? Ну, отвечай же.
КРИТИЙ. Но, Сократ, ты неверно ведешь исследование.
Ведь рассудительность не подобна другим знаниям,
да и все остальные знания не подобны друг другу. Ты же
исследуешь их так, как если бы они были друг другу подобны. Поэтому скажи мне, разве у счетного искусства
или у геометрии есть произведения, подобные жилищу,



М С

создаваемому искусством строительства, или плащу —
творению ткацкого искусства, или многим другим таким
творениям, кои можно указать для многих искусств?

Сократ пытается продолжать в том же духе, но снова получает отпор и потому отказывается от выбранной линии нападения. Нам стоит поблагодарить Платона за то, что он представил пример успешной защиты от сократовской аналогии.
Это напоминание о том, что аналогии внешне похожи на обычные наблюдения, но по сути являются утверждениями. Иногда,
если не выводить утверждение на поверхность, то оно делается
еще эффективнее, потому что избегает прямой проверки. Адресуемый собеседнику вопрос заставляет его согласиться с аналогией и самостоятельно завершить ее; а вот если он задумается о ее правильности, то ответ может оказаться иным,
а дискуссия пойдет по-другому. Как показывает отрывок
из «Хармида», сделать такой поворот может любая из сторон.
Почему используются аналогии? Итак, мы убедились, что аналогии — рутинная составляющая сократического дискурса.
Платон, надо сказать, относился к их использованию довольно сдержанно: об этом говорят его персонажи. Вот одна
из иллюстраций скептического отношения к аналогиям:
Горгий, a
КАЛЛИКЛ. Клянусь богами, без умолку, без передышки
ты толкуешь о поварах и лекарях, о башмачниках и сукновалах — как будто про них идет у нас беседа!

А вот более понимающий взгляд:
Пир, d–a
АЛКИВИАД. Кстати сказать, вначале я не упомянул, что
и речи Сократа больше всего похожи на раскрываю-

А



щихся силенов. В самом деле, если послушать Сократа,
то на первых порах речи его кажутся смешными: они
облечены в такие слова и выражения, что напоминают
шкуру этакого наглеца сатира. На языке у него вечно
какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики, и кажется, что говорит он всегда одними и теми же
словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если
раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что
только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто
хочет достичь высшего благородства.

Зачем Сократ проводит столько аналогий? Во-первых, он
пытается заставить собеседников усердно мыслить непривычными способами, а аналогии делают этот процесс доступнее.
Он предлагает делать сопоставления с повседневными вещами и занятиями — с глиной или сапожным ремеслом. Подобные образы облегчают восприятие абстракции и создают
определенное ощущение комфорта. Кроме того, они показывают, что экспериментировать с аналогиями может любой, —
в этом деле не обязательно быть специалистом. Сократ
словно наставляет: говорите так, как привыкли говорить
о знакомых предметах, но мыслите при этом о вещах более
серьезных.
Во-вторых, Сократу нужно обойти риск того, что темы,
представляющиеся ему важными, например справедливость
или добродетель, покажутся лишь словами, чем-то гораздо
менее значимым, нежели вещи осязаемые, с которыми мы
встречаемся в повседневной жизни. Сократ беспокоится, что
его собеседники не воспримут идеи в качестве чего-то вполне
реального. Рассмотрим его рассуждения о смерти:



М С

Федон, b
Но, думаю, если душа разлучается с телом оскверненная
и замаранная, ибо всегда была в связи с телом, угождала
ему и любила его, зачарованная телом, его страстями и наслаждениями настолько, что уже ничего не считала истинным, кроме телесного, — того, что можно осязать, увидеть, выпить, съесть или использовать для любовной
утехи, а все смутное для глаза и незримое, но постигаемое
разумом и философским рассуждением, приучилась ненавидеть, бояться и избегать, — как, по-твоему, такая душа
расстанется с телом чистою и обособленною в себе самой?

(Нет.) Сократ считает, что идеи столь же важны, как зримое и осязаемое, а возможно, даже и более. Он хочет, чтобы
другие люди относились к ним так же . Он желает, чтобы
люди заботились о своем внутреннем мире — о своей душе —
с той же энергией и вниманием, какие тратят на свое физическое «я» и другие зримые вещи. Мы привыкли относиться
к тому, что доступно нашим чувствам, с большей серьезностью, чем к тому, что доступно лишь нашему разуму. Сократ,
однако, противник такой предвзятости; он борется с ней,
а аналогии выступают его оружием в этой борьбе.
Эпагоге. Как было показано выше, аналогии не доказывают
сходства, на котором основаны, но зато они делают его более
убедительным — если, конечно, они способны быть интуитивно привлекательными. Если две вещи похожи в чем-то,
то, вероятно, они похожи и в другом; не исключено, что они
основываются на одном и том же общем принципе. Рассматриваемые под указанным углом зрения, аналогии начинают
напоминать форму эпагогического рассуждения — еще один
вид аргументации, который применяет Сократ и на котором
надо остановиться хотя бы кратко.


См.: Федон, с.

А



Эпагоге — вид аргументации, в котором конкретные примеры приводят к общему выводу. Вот пример из «Протагора»,
представляемый самим Сократом:
Протагор, с
— Скажи-ка мне, пожалуйста, — продолжал я, — бывает ли что-нибудь прекрасным?
Протагор допустил, что бывает.
— Существует ли иная его противоположность, кроме
безобразного?
— Нет.
— Дальше: бывает ли что-нибудь хорошим?
— Бывает.
— Существует ли иная его противоположность, кроме
плохого?
— Нет.
— Пойдем еще дальше. Бывает ли звук высоким?
— Да.
— Но ему нет ведь другой противоположности, кроме
низкого звука?
— Нет.
— Не значит ли это, — сказал я, — что каждой вещи
противоположно только одно, а не многое?
Протагор согласился.

Эпагоге обычно рассматривают в качестве одного из способов индуктивных рассуждений, то есть перехода от конкретных примеров к общим выводам. Однако применение
этого метода Сократом иногда требует более подробной интерпретации . Он часто приводит несколько примеров, которые устроены одинаково, а затем выдвигает предположение



Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. –; Vlastos, Socrates, Ironist
and Moral Philosopher, p. –.



М С

о том, что все случаи устроены точно так же. Однако иногда
не совсем ясно, какую связь он проводит между своими примерами и выводами. Теоретически он мог бы сказать: мы рассмотрели все свидетельства, имеющие отношение к делу, —
и вот вам правило, которое все объясняет. Но под этим может
подразумеваться и следующее: мы проанализировали коекакие свидетельства, и не исключено, что обобщающим для
них будет такое-то правило. Наконец, допустимо и такое:
у нас есть несколько примеров, и вот та общая особенность,
которую они иллюстрируют (но которую не доказывают), или
универсальная идея, которую все они представляют. Ситуацию, описанную в «Протагоре», можно интерпретировать как
извлечение правила из нескольких примеров или приведение
нескольких примеров правила, которое формулируется интуитивно. Среди специалистов идут дискуссии относительно
того, какие из этих линий используются в аргументации тех
или иных диалогов. Мы не имеем возможности углубиться
в них, однако читателю стоит иметь в виду разные варианты.
Эпагоге и аналогия — это несущие конструкции сократической аргументации. Они похожи друг на друга, потому что
в обоих приемах предполагается постоянное сопоставление
знакомых вещей с незнакомыми понятиями. В значительной
мере сократические рассуждения о морали идут именно
по этой схеме: обсуждаемый случай больше похож на указанный или на какой-то другой? Что мы можем почерпнуть
из того, что уже нам известно? Сократ сначала добивается
от собеседника согласия с самыми простыми утверждениями,
а затем превращает его в согласие по утверждениям гораздо
более сложным.

10
П 
 

ократ устанавливает правила ведения беседы. В этой
главе мы рассмотрим некоторые из них, а именно:
пытайся найти истину, а не победить; изучай людей,
а не только их утверждения; оценивай аргументы по существу независимо от того, кто их выдвигает; говори прямо
и только то, что думаешь; применяй принцип одного свидетеля, то есть относись к собеседнику как к судье, оценивающему твои показания; придерживайся принципа доверия;
не обижайся сам и не обижай других. Мы не останавливались
на этих правилах в главе , посвященной центральным элементам сократического метода, поскольку некоторые из них
справедливо считаются второстепенными, а некоторые применяются гораздо реже прочих. Тем не менее они все равно
важны.

Спокойное отношение к правилам. Некоторые из правил, предложенных Сократом, можно назвать таковыми лишь с натяжкой, поскольку у самого философа отношения с ними весьма
непростые. Он придумывает их, а затем сам же нарушает.
Например, он сначала запрещает собеседникам произносить
длинные речи, но позже сам разражается пространной тирадой . Иногда он приводит некачественные аргументы, вызы-



См., например: Горгий, b–c, b–a.



М С

вая споры о том, не нарочно ли он так поступает . Он предстает то откровенным, то скрытным. К философии он
относится с иронией, но в итоге за свою философию отдает
жизнь. И у Сократа, и у Платона, а может быть и у них обоих,
был вкус к веселью и лукавству — к той стороне человеческой натуры, которая далека от прямолинейности и трезвости, с которыми Сократ ассоциируется на первый взгляд. Вот
комментарий Паскаля на этот счет:
Платон и Аристотель кажутся нам надутыми буквоедами,
а в действительности они были достойные люди и любили, как все прочие, пошутить с друзьями. Они писали,
как бы играючи, когда развлекались сочинением: один —
«Законов», а другой — «Политики», ибо сочинительство
было для них занятием наименее мудрым и серьезным,
а истинная мудрость состояла в умении жить просто
и спокойно .

По мнению Ницше, Сократ превосходил основателя христианства в том, что
обладал веселой серьезностью и мудростью, полной плутоватой шутливости, что составляет лучшее душевное
состояние человека .







Дискуссию на эту тему, а также ссылки на соответствующую литературу
см.: Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. –;
Cohen, Aporias in Plato’s Early Dialogues; Sprague, Plato’s Use of Fallacy.
Trotter (trans.), Blaise Pascal: Thoughts, p. . (Цит. по: Ларошфуко Ф. де.
Максимы и моральные размышления; Мемуары. Паскаль Б. Из мыслей.
Лабрюйер Ж. де. Из характеров или нравов нашего века / Пер. с фр. —
М.: РИПОЛ классик, . С. . — Прим. ред.)
Levy, ed., Friedrich Nietzsche: Human, All Too Human, p. . (Цит. по:
Ницше Ф. Странник и его тень. — М.: Товарищество типолитографии
Владимир Чичерин, . С. . — Прим. ред.)

П   



Способность сочетать в себе противоположности — одна
из составляющих сократовского духа. Литературные, философские и прочие таланты генерируются напряжением между
двумя полюсами, а не каким-то из них в отдельности. Хорошим примером здесь выступает сократическая философия. Она
предельно серьезна и в то же время крайне игрива — этим,
собственно, она и привлекает. Вот что писал об этом Эмерсон:
Редкое сочетание, и притом в безобразном теле, балагура
с мучеником, уличного или рыночного говоруна с бесподобнейшим праведником, где-либо известным по истории тех времен, поразило Платона, умевшего давать цену
таким противоположностям… <…> Дивный синтез характера Сократа выказывается перемежаясь с синтетическим духом Платона .

Но даже если некоторые правила сократического диалога
порой и нарушаются, они все равно остаются полезными, ибо
в них заключена мудрость. Это методика, за которой стоят
определенные причины, и понимание этих причин помогают
лучше мыслить. Следует лишь помнить, что у метода Сократа
есть такая особенность: время от времени он обходит собственные правила.
Поиск истины (диалектика против эристики). Метод Сократа
в своем изначальном смысле — это поиск истины, а не упражнения в красноречии. Первое из упомянутых значений Сократ
иногда называет диалектикой, противопоставляя его второму
значению — спору, ведущемуся ради победы и именуемому
эристикой.




Эмерсон Р. Э. Нравственная философия. С. –.
Рассуждения о значении слова «эристика» см.: Vlastos. Socratic Studies, .



М С

Государство, b–d
СОКРАТ. Я думаю, от тебя не укрылось, что подростки,
едва вкусив от таких рассуждений, злоупотребляют ими
ради забавы, увлекаясь противоречиями и подражая тем,
кто их опровергает, да и сами берутся опровергать других, испытывая удовольствие от того, что своими доводами они, словно щенки, разрывают на части всех, кто
им подвернется. <…> Ну а кто постарше, тот не захочет
принимать участия в подобном бесчинстве; скорее он
будет подражать человеку, желающему в беседе дойти
до истины, чем тому, кто противоречит ради забавы,
в шутку. Он и сам будет сдержан, и занятие свое сделает
почетным, а не презренным.

Как видно из приведенного отрывка, эристическим будет
считаться именно такой спор, а эристиком станет человек,
пользующийся подобной технологией . Похоже, по большей
части это был ругательный термин . Иногда эристическими
могут показаться и сократические диалоги; у читателя порой
складывается впечатление, что Сократ готов привести какой
угодно аргумент, лишь бы опровергнуть тезисы собеседника.
Скорее всего, Сократа и Платона — или даже обоих — критиковали, справедливо это или нет, за склонность к таким
вещам, ибо мы отмечаем упоминание этого в текстах. Критий и Калликл, например, выдвигают против Сократа следующие обвинения:
Хармид, с
КРИТИЙ. Ты делаешь то, что недавно еще за собой отрицал: ты пытаешься меня опровергнуть, пренебрегая
самой сутью нашего рассуждения.




Nehamas, Virtues of Authenticity, p. –.
Grote, Plato and the Other Companions of Sokrates, vol. , p.  note.

П   



Горгий, e–a
КАЛЛИКЛ. И ведь верно, Сократ, под предлогом поисков истины ты на самом деле утомляешь нам слух трескучими и давно избитыми словами о том, что прекрасно
совсем не по природе, но только по установившемуся
обычаю. <…> Если кто стыдится и не решается говорить, что думает, тот неизбежно впадает в противоречие.
Ты это приметил и используешь, коварно играя словами:
если с тобою говорят, имея в виду обычай, ты ставишь
вопросы в согласии с природой, если собеседник рассуждает в согласии с природой, ты спрашиваешь, исходя
из обычая.

Не исключено, что именно из-за этого Сократ довольно
чутко воспринимает подобные замечания (Платона, возможно, беспокоила определенная правота критиков): он специально подчеркивает, что эристических аргументов как раз
и не приводит — но, напротив, всегда старается найти истину,
а не взять верх.
Сами люди, а не только их утверждения. Метод Сократа в его
изначальном понимании не только проверяет на истинность
заявления, делаемые в ходе диалога, — он вдобавок проверяет и людей. Иными словами, это предприятие с выраженной личностной составляющей. Описывая в «Апологии» свою
деятельность, Сократ говорит об «испытании себя и других»,
а не об изучении заявлений и тезисов . И хотя диалоги
обычно посвящены таким темам, как, например, мужество
или благочестие, большинство из них не имеют названий
типа «О мужестве» или «О благочестии». Обычно им присваивают человеческие имена — «Лахет», «Евтифрон», «Хармид»




Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. –; Tarrant, Socratic Method and Socratic
Truth, p. –; Talisse, Misunderstanding Socrates, p. –.
Апология, е.



М С

и так далее. Нам не известно, придумал ли эти названия сам
Платон, но они в любом случае кажутся очень уместными.
Ведь все эти персонажи не просто создают поводы порассуждать о философии. Они часть предмета исследования.
Лахет, e
НИКИЙ. Тот, кто вступает с Сократом в тесное общение
и начинает с ним доверительную беседу, бывает вынужден, даже если сначала разговор шел о чем-то другом,
прекратить эту беседу не раньше, чем, приведенный к такой необходимости самим рассуждением, незаметно для
самого себя отчитается в своем образе жизни как в нынешнее, так и в прежнее время. Когда же он оказывается
в таком положении, Сократ отпускает его не прежде, чем
допросит его обо всем с пристрастием.

Современные философы обычно рассуждают абстрактно
и пытаются решить общие вопросы за всех. Сократ не таков:
наряду с общими вопросами его интересует и то, какую роль
они играют в жизнях изучаемых им людей. Его метод исходит из того, что отделить людей от их взглядов нелегко —
и, возможно, это вообще не нужно .
Описанную позицию можно сформулировать в терминологии, которую порой называют терапевтической . Сократ
стремится найти истину и заботится о душе. В этих вещах он
видит неотъемлемые составляющие философской практики.
Апология, а
СОКРАТ. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю
каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше




Brickhouse and Smith, Plato’s Socrates, p. –.
Vlastos, Socratic Studies, p. .

П   



и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе,
чтобы она была как можно лучше.

В древнегреческом оригинале душа обозначается словом
«псюхе». Иногда его переводят именно так, но иногда, как,
например, у Милля — как «ментальная природа». Сократ,
очевидно, имел в виду или истинное человеческое «я», или
человеческий интеллект, не делая различия между этими
сущностями .
Некоторые ученые видят в сократических изысканиях
аргументы ad hominem — апелляции к тем или иным человеческим качествам. В наши дни под этим понятием обычно
понимают подмену, при которой оспаривание идеи вытесняется нападками на ее сторонника. Как мы вскоре убедимся,
аргументам ad hominem в указанном смысле нет места в сократическом дискурсе. Однако здесь упомянутое выражение
может означать кое-что другое. Во-первых, в нем подразумевается, что Сократ наряду с каким-либо утверждением неизменно изучает и того, кто его высказал. Как правило, он обнаруживает, что собеседник непоследователен; но данный
факт доказывает лишь то, что проблема в собеседнике,
а не в утверждении. Во-вторых, Сократ спорит, основываясь
на предпосылках, заимствованных у самого оппонента, причем не утверждая, что они верны . Путь его рассуждений
таков: допустим, говорит он, вы согласны с тезисом X — так
давайте посмотрим, куда он вас приведет. На практике Сократ
обычно ведет диалог, постоянно обогащая аргументацию дополнительными пунктами, но при этом для него крайне
важно согласие собеседника, что как раз и позволяет продолжать дискуссию в духе ad hominem. Аргументацию такого
рода трудно считать прямой дорогой к истине; не исключено,




О том, как этот термин трактовали в Античности, см. у Гатри: Гатри У. К. Ч.
История греческой философии. Т. III. С. –.
Annas, Plato the Skeptic, p. –.



М С

что она вообще к ней не ведет. Она лишь показывает, где человек ошибается. Но для Сократа это важно, поскольку он
не делает различий между своей миссией философа и миссией исследователя людей и их разума.
Личностный аспект сократического исследования способен объяснить, почему моральная философия развивается
столь медленно. Некоторые вопросы, волновавшие человечество тысячи лет назад, в той же мере тревожат нас и по сей
день. И это неудивительно, если воспринимать философию
так же, как это делал Сократ. Философия в ее сократический
трактовке для каждого, кто обращается к ней, должна начинаться с нуля.
Приоритет разума. Тем не менее в других важных аспектах
сократическое изыскание предстает как нечто совсем безличное. Во-первых, Сократ не использует аргументы ad hominem
в наиболее распространенном современном смысле: он никогда не нападает на своих партнеров лично. Строго говоря,
можно даже сказать, что Сократ вообще с ними не спорит;
он лишь заставляет их спорить с самими собой. Философ,
однако, без колебаний ставит под сомнение слова своих собеседников, причем иногда это делается с такой настойчивостью, которая раздражает не только его партнеров, но и читателя. При всем этом он остается непреклонно учтивым
и никогда не использует жестких эпитетов в отношении сомнительного тезиса или выдвинувшего его человека. (Исключение можно найти в диалоге «Гиппий больший», где Сократ
выражается довольно крепко, — но там он рассуждает о себе
самом.)
Безличный характер его размышлений не ограничивается
только отказом от оскорблений; суть дела гораздо глубже.
Для Сократа оценка того или иного аргумента никак не зависит от личности высказавшего его человека. Вот почему он
готов беседовать с кем угодно и слушать кого угодно. Он без

П   



колебаний опровергнет сказанное сильным и властным
и примет опровержение от любого, кто просто рассуждает
здраво.
Апология, b
Одинаково как богатому, так и бедному позволяю я меня
спрашивать, а если кто хочет, то и отвечать мне, и слушать то, что я говорю.
Горгий, с
ПОЛ. Как трудно возразить тебе, Сократ! Да тут и ребенок изобличит тебя в ошибке!
СОКРАТ. Я буду очень благодарен этому ребенку и тебе
точно так же, если ты изобличишь меня и тем избавишь
от вздорных мыслей.
Хармид, e
— А посему, — сказал я, — смело отвечай, мой милый,
на вопрос, что тебе кажется правильным, и оставь заботу
о том, будет ли опровергнут Критий или Сократ: внимательно вдумавшись в само рассуждение, посмотри, какой
выход останется тому, кто окажется опровергнут.

Из этого принципа вытекают следствия двух типов.
Во-первых, рассматривая аргументы, Сократ ни с кем не считается. Даже самые выдающиеся деятели представляются ему
вполне законным объектом для изучения: он задает вопросы
и военачальникам, и аристократам. В «Апологии» он рассказывает, как пытался найти людей, по-настоящему мудрых
и тем самым заслуживающих права на особое отношение,
но так никого и не нашел . Во-вторых, Сократ исходит
из того, что опровергнуть его аргументы может кто угодно —


Апология, с–е.



М С

ни бедность, ни отсутствие образования не выступают здесь
помехой. Положение, занимаемое богатыми, также не является препятствием. Порой высокопоставленные лица, с которыми он ведет диалог, высказывают какие-то мнения, диктуемые их корыстными интересами, но, оценивая их, Сократ
не принимает этот факт во внимание: для него это неважно,
поскольку и корыстные аргументы могут быть вполне обоснованными. Утверждения оцениваются сугубо по качеству
аргументации и свидетельствам в их пользу.
Из этого правила есть обоснованные исключения. К примеру, в «Государстве» Сократ и Главкон обсуждают, что приносит наибольшее удовольствие: материальная выгода, честь
или мудрость. Они заключают, что лучше всех на этот вопрос
ответит человек, который испытал на себе все три вида удовольствия и способен их сравнить. А еще им представляется,
что в таком положении, скорее всего, окажется некто наделенный мудростью. Это приводит Главкона к выводу о том,
что «так расценивает свою жизнь человек разумный — главный судья в этом деле» . И это разумно, поскольку вопрос,
заинтересовавший Сократа и Главкона, — это не вопрос чистого размышления. Они хотят понять, какое из удовольствий
самое сильное, следовательно, это вопрос наблюдения. Те, кто
испытал обсуждаемые состояния, знают о предмете больше,
чем те, кому их не довелось познать. Их доказательства достовернее.
Все упомянутые пункты можно свести в практическое руководство для тех, кто пользуется сократическим методом,
будь то в строгой или в свободной форме. Логическая непротиворечивость мыслей того, кто делает то или иное утверждение, — центральный элемент метода. Другими словами, Сократа волнует, согласуются ли убеждения его собеседника друг
с другом; но вот сами личностные особенности человека, де

Государство, а.

П   



лающего заявления, к анализу отношения не имеют. То есть
участники сократического диалога не говорят друг другу: «Кто
ты такой, чтобы спорить об этом?» — в нем нет места для подобных слов. Любой участник разговора может высказываться
на любую тему. Если в споре предъявляются аргументы, подтверждаемые личными свидетельствами, то обладающий ими
собеседник мог бы рассчитывать на определенное превосходство перед с теми, кто ими не располагает. Однако защищаемое утверждение требует такого же обоснования, как и любое
другое. Таким образом, в методе Сократа повсеместно преобладает разум.
Прямота. Еще одно правило сократического диалога таково:
надо говорить то, что думаешь, а не то, что хотят услышать
другие . Сам Сократ практикует его постоянно.
Апология, d–e
СОКРАТ. Не хватить-то у меня, правда что, не хватило,
только не слов, а дерзости и бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать,
вопия и рыдая, делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное — все то, что вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность,
не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть
после такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе.

Такой же привычки требует он и от своих собеседников.



Подробное обсуждение этой темы см.: Vlastos, Socratic Studies, p. –;
Irwin, Say What You Believe; Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. –.



М С

Горгий, а
СОКРАТ. Впрочем, и теперь не поздно высказаться, считаешь ли ты приятное тем же самым, что благое, или
среди приятных вещей есть иные, которые к благу
не причислишь.
КАЛЛИКЛ. Я войду в противоречие с самим собой, если
признаю, что они не одно и то же, стало быть — они
одно и то же.
СОКРАТ. Ты нарушаешь, Калликл, прежний наш уговор
и больше не годишься исследовать существо дела вместе
со мною, если впредь станешь говорить вопреки собственному мнению.
Протагор, b–c
— Мне кажется, Сократ, — сказал Протагор, — нельзя
так просто допустить, что справедливость совпадает
с благочестием и благочестие — со справедливостью;
я думаю, здесь есть некоторое различие. Впрочем, это
неважно. Если тебе угодно, пусть будет у нас и справедливость благочестивою, и благочестие справедливым.
— Ну уж нет, — сказал Сократ, — мне вовсе нет нужды
разбираться в этих «если тебе угодно» или «если ты так
думаешь». Давай просто говорить: «я думаю» и «ты думаешь». Я говорю в том смысле, что, если отбросить всякое
«если», можно лучше всего разобраться в нашем вопросе.

Зачем нужно устанавливать правило на этот счет? Прежде
всего из-за того, что требование говорить только то, что думаешь, удерживает фокус внимания там, где он и должен
быть, — на обретении истины. Кроме того, если кто-то из собеседников высказывает нечто, не соответствующее его собственным взглядам, то подобное поведение мешает и заботе


Vlastos, Socratic Studies, p. –.

П   



о душе. Это все равно что лгать врачу или психотерапевту.
Поступающего таким образом нельзя вылечить, поскольку
то, что он говорит, никак не соотносится с его состоянием.
Если же диалог не имеет никакого касательства к собеседникам, то он оказывается лишь пустой тратой времени. Педагогам эта мысль хорошо знакома. Если вы хотите, чтобы
ваши занятия каким-то образом меняли учеников, позвольте
им высказывать собственное мнение. Когда же им приходится
говорить то, что, по их мнению, хотел бы услышать учитель,
обучение страдает.
Конечно, подобные вещи равно происходят постоянно.
Люди, которых мучают вопросами, испытывают искушение
сказать то, что не является правдой. Они либо хотят угодить
вопрошающему и впечатлить его, либо проявить вежливость,
либо же избежать обиды и неловкости. Подобное давление
подталкивает к ложным заявлениям, в особенности когда наводящие вопросы предполагают утвердительные ответы. Однако при сократическом перекрестном допросе ответ «да»
уместен только в том случае, если вы сами так думаете. Вместо того чтобы давить на собеседника, заставляя его согласиться, Сократ давит на него, чтобы тот не соглашался, пока
не будет уверен в собственном ответе.
Критон, d–e
СОКРАТ. Обрати внимание, Критон, что, соглашаясь
с этим, ты соглашаешься вопреки общепринятому мнению, — ведь я знаю, что так думают и будут думать лишь
немногие. А когда одни думают так, а другие иначе, тогда
уже не бывает общего мнения, и непременно каждый
презирает другого за его образ мыслей. Поэтому и ты
вдумайся хорошенько, разделяешь ли ты этот взгляд,
согласен ли ты со мной, и можем ли мы начать обсуждение, исходя из того, что никогда не будет правильным
поступать несправедливо, отвечать на несправедливость



М С

несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое
зло. Или ты отступаешься и не разделяешь исходного
положения? А я с давних пор и по сей час держусь такого
мнения. Если же, по-твоему, все это не так, а как-нибудь
иначе, скажи и наставь меня. Но если ты останешься при
прежних взглядах, тогда слушай дальше.

Откровенность также важна для этического прогресса общества. Калликл пытается обосновать свое мнение о том, что
лучшей жизнью является та, в которой все желания удовлетворены. Сократ ценит его готовность высказать эту точку
зрения.
Горгий, d
СОКРАТ. Прекрасно, мой любезнейший! Продолжай, как
начал, да смотри не смущайся.

И так во всем. Есть убеждения, которые люди высказывают, а есть те, которых они придерживаются, умалчивая
об этом. И в беседе невозможно добиться серьезного прогресса, пока на свет не выйдет как то, так и другое. Поэтому
одна из функций сократического вопрошающего состоит
в том, чтобы поощрять честность. Лучше всего делать это
в той же манере, в какой это делал сам Сократ. Искренне высказанное мнение будет оспариваться и проверяться, но автора при этом никто не осудит. Скорее даже наоборот: того,
кто высказывает нечто шокирующее, поблагодарят за честность — ведь его поступок позволяет рационально обсудить
заявленное мнение и проверить его на истинность. Разумеется, такая линия предполагает личный риск, на который сократик готов идти ради общего блага. Другие люди, вероятно,
имеют такие же мысли, но не высказывают их. Между тем
невысказанное убеждение может оказаться гораздо ближе
к истине, чем то, которое оглашается.

П   



Правило откровенности в методе Сократа не более абсолютно, чем большинство других правил . Порой Сократ закрывает на него глаза — это делается, чтобы можно было
продолжить диалог после того, как собеседник сдался, или
по каким-то другим причинам . Кроме того, от задающего
вопросы подобной прямоты не требуется; несмотря на слова
в приведенном выше отрывке из «Апологии», искренность
самого Сократа иногда вызывает сомнения . И это неизбежно. Чтобы эффективно ставить сократические вопросы,
часто приходится опровергать даже те утверждения, с которыми вы сами согласны, — пожалуй, в подобных случаях это
происходит особенно часто, поскольку высок риск соглашаться с ними из эгоистических соображений. «Адвокатом
дьявола» в католической церкви называли человека, чья работа заключалась в том, чтобы изыскивать недостатки у претендентов на причисление к лику святых. Задающий сократические вопросы часто находится в таком же положении
по отношению к тому или иному расхожему мнению.
За своей откровенностью нужно следить, но это получается не всегда. В ходе сократического исследования кому-то
порой удается жульничать, не попадаясь. Нечто подобное
встречается и в тех случаях, когда вы тестируете собственные убеждения. Здесь правило прямоты может показаться
глупым, потому что у вас, конечно же, нет причин не высказываться прямо в разговоре с самим собой. Проблема, однако, в том, что вот это «конечно же» здесь не слишком
уместно. Люди часто ошибочно полагают, что верят в то,
во что на самом деле не верят, но хотели бы верить, причем
рядом нет никого, кто указал бы им на то, какая это чепуха.





Vlastos, Socratic Studies, p. –; Kahn, Vlastos’s Socrates, p. –.
Протагор, b–c; Государство, a.
Дискуссию на эту тему см.: Fink, Development of Dialectic from Plato
to Aristotle, p. ; Brickhouse and Smith, Plato’s Socrates, p. –; Kahn,
Vlastos’s Socrates, p. –.



М С

О поддержании имиджа в собственных глазах иногда заботятся столь же тщательно, как и о своем публичном имидже; откровенность наиболее важна и трудна прежде всего
в монологе с собой. Сократа, кстати, этот вопрос очень волновал.
Кратил, d
СОКРАТ. Тяжелее всего быть обманутым самим собой.
Ведь тогда обманщик неотступно следует за тобой и всегда находится рядом.

Сократ обращает внимание на то, насколько энергично
мы иногда пытаемся убедить себя в том, что может оказаться
неправдой:
Федон, а
СОКРАТ. Сейчас обстоятельства складываются так, что
я рискую показаться вам не философом, а завзятым
спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они,
если возникает разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; как бы внушить присутствующим свое мнение — вот что у них на уме. В нынешних обстоятельствах, мне кажется, я отличаюсь
от них лишь тем, что не присутствующих стремлюсь убедить в правоте моих слов — разве что между прочим, —
но самого себя, чтобы убедиться до конца.

Принцип одного свидетеля. Еще одно правило сократической
практики: численность ничего не значит. Если то или иное
мнение поддерживается большинством или, как крайность,
в его защиту выступает весь мир, то отсюда еще ничего
не следует. По-настоящему важными мнениями остаются
только мнения сторон диалога. Одного свидетеля истины
вполне достаточно.

П   



Горгий, b–c
СОКРАТ. Я же, пока не представлю одного-единственного
свидетеля, подтверждающего мои слова, — тебя самого,
считаю, что не достиг в нашей беседе почти никакого
успеха. Но я считаю, что и ты ничего не достигнешь, если
не получишь свидетельства от меня одного; всех же прочих свидетелей можешь спокойно отпустить.
Горгий, e–a
ПОЛ. Не кажется ли тебе, Сократ, что ты уже полностью
опровергнут, раз говоришь такое, чего ни один человек
не скажет? Спроси любого из тех, кто здесь.
СОКРАТ. Пол, я к государственным людям не принадлежу. <…> Что до меня, то, о чем бы я ни говорил,
я могу выставить лишь одного свидетеля — собеседника,
с которым веду разговор, а свидетельства большинства
в расчет не принимаю, и о мнении могу справиться лишь
у одного, со многими же не стану беседовать.

Принцип одного свидетеля служит нескольким целям.
Во-первых, трудно ожидать искренних высказываний от человека, который беспокоится о том, что могут подумать другие. Благодаря тому, что в правилах сократического диалога
есть принцип одного свидетеля, подобное социальное давление в нем исключается. Во-вторых, сократический диалог
должен основываться исключительно на рассуждениях его
участников и ни на чем другом. Правило одного свидетеля
не позволяет им ссылаться на кого-то еще как на авторитетный источник . Кроме того, такой подход напоминает, что
хорошие аргументы и популярные аргументы — совершенно
разные вещи.



Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, р. .



М С

Горгий, e–a
СОКРАТ. Милый мой, ты пытаешься опровергать меня
по-ораторски, по образцу тех, кто держит речи в судах.
Ведь и там одна сторона считает, что одолела другую,
если в подтверждение своих слов представила многих
и вдобавок почтенных свидетелей, а противник — одного какого-нибудь или же вовсе никого. Но для выяснения истины такое опровержение не дает ровно ничего:
бывает даже, что невинный становится жертвою лжесвидетельства многих и как будто бы не последних людей.

Поэтому доказывать свою позицию ссылками на то, что
она якобы «общеизвестна», в сократическом диалоге запрещено. Важно лишь одно: знаешь ли об этом ты сам?
Наконец, в-третьих, мы видели, что сократическое исследование — глубоко личностный процесс. В принципе одного
свидетеля представлена одна из сторон этого подхода. Самостоятельно выявить какую-то грань истины и открыть на нее
глаза другому человеку — это, конечно, важное достижение.
Однако единственным критерием того, что это действительно
удалось сделать, может служить только признание собеседника в том, что у него и в самом деле открылись глаза. Посредством подобного теста легко оценивать успехи сократического диалога. И не стоит беспокоиться о том, как все это
воспримут посторонние: вопрос в том, согласен ли ваш собеседник.
Государство, a–b
СОКРАТ. Если мы станем возражать ему, слово за словом перечисляя блага справедливости, а затем снова будет говорить он и опять мы, то понадобится вести счет
указанным благам и измерять их, а чтобы решить,
сколько их привел каждый из нас в каждом своем ответе,
нам понадобятся судьи. Если же мы будем вести иссле-

П   



дование, как мы делали это только что, когда сходились
во мнениях, тогда мы одновременно будем и судьями,
и защитниками.

Большая часть упомянутых выше пунктов приложима
и к самостоятельному сократическому рассуждению, протекающему без собеседников. Сократик постоянно дискутирует
с преобладающим мнением, бесстрашно возражает ему
и не поддается давлению слов и мыслей других людей. Нижеследующее замечание тоже касается как разговора с собой,
так и диалога с другим.
Горгий, a–b
СОКРАТ. Чуть ли не все афиняне и чужеземцы поддержат тебя, если ты пожелаешь выставить против меня
свидетелей, и скажут, что я неправ. <…> Но я хоть
и в одиночестве, а с тобою не соглашусь, потому что доводы твои нисколько меня не убеждают, а просто, выставив против меня толпу лжесвидетелей, ты стараешься
вытеснить меня из моих владений — из истины.

Толпе доверять нельзя. Этот момент особенно важен сейчас, когда «толпы лжесвидетелей» появляются в сети
по щелчку пальцев. (Стоит, впрочем, обратить внимание:
хотя Сократ и считает, что одного свидетеля в диалоге достаточно, проблема учета коллективного мнения усложняется,
когда это мнение обретает форму закона, а человеку приходится решать, как ему вести себя в свете такого закона; на эту
тему Сократ рассуждает в «Критоне».)
Доверие. Сократ по большей части доверяет своим собеседникам. Истолковывая сказанное другим, он пытается представить чужие слова в наиболее разумном и выгодном для
партнера свете. Горгий, например, предполагает, что красно-



М С

речие — это мастерство в ведении речей и умение добиваться
результатов с их помощью. Сократ собирается оспорить это
мнение, но сначала он помогает Горгию уточнить выдвинутое
им определение. Философ указывает на то, что с помощью
речей люди делятся идеями и решают задачи даже в таких
областях, как арифметика и геометрия. Горгий соглашается,
после чего происходит обмен следующими репликами:
Горгий, e–a
СОКРАТ. Но я думаю, ни одно из перечисленных мною
искусств ты не станешь звать красноречием, хоть и сам
сказал, что всякое искусство, сила которого обнаруживается в слове, есть красноречие, и, стало быть, если бы
кто пожелал придраться к твоим словам, то мог бы и возразить: «Значит, арифметику, Горгий, ты объявляешь
красноречием?» Но я думаю, ты не объявишь красноречием ни арифметику, ни геометрию.

ГОРГИЙ. И верно думаешь, Сократ. Так оно и есть.
Эта добрая привычка пригодится в любом разговоре: старайтесь помогать собеседникам, реальным или воображаемым, уточняя, что именно они хотят сказать; и если даже вам
непонятно, что конкретно они имеют в виду, то все равно
исходите из того, что они умны и благонамеренны, а в их
словах скорее есть смысл, чем нет .
Сократ с еще большим усердием следует этому принципу
в «Теэтете». В этом диалоге он намеревается оспорить взгляды
Протагора. К сожалению, Протагора уже нет в живых, и по

Более обстоятельное обсуждение такого подхода с сократической точки
зрения см.: Boghosian and Lindsay, How to Have Impossible Conversations:
A Very Practical Guide, p. –. Здесь можно найти множество полезных
практических рекомендаций, способствующих продуктивному диалогу.
(Рус. пер.: Богоссян П., Линдси Д. Искусство продуктивного холивара.
Как склонять оппонента на свою сторону даже в самом безнадежном
споре. — М.: Эксмо, . — Прим. пер.)

П   



этому Сократу предстоит воссоздать суждения этого мыслителя, прежде чем их опровергнуть. Он начинает с приписывания Протагору мнения о том, что «человек есть мера всех
вещей». Это утверждение способно нести различные смыслы,
которые отчасти правдоподобны, а отчасти нет. Рассуждая
о Протагоре, Сократ говорит: «Мудрому мужу, разумеется,
не подобает болтать вздор. Так что последуем за ним» .
Потом он приводит примеры, придающие позиции Протагора максимальную убедительность, а затем на нескольких
страницах доказывает, что подробно описанная им точка зрения все же несостоятельна. Далее еще больший объем текста
посвящается тем убедительным ответам, какими мог бы
встретить все изложенные возражения сам Протагор, если бы
участвовал в обсуждении. Наконец, еще большее количество
страниц уходит на оспаривание этих гипотетических ответов — и так далее. Читатель этого диалога (как, впрочем,
и любого другого) обычно поражается изобретательности
Сократа, с равной искушенностью придумывающего аргументы как в поддержку, так и в опровержение своей позиции. Желание и умение человека противопоставлять сильные
аргументы своим собственным воззрениям, делая это даже
лучше оппонентов, — отличная проверка сократического
прогресса.
В нынешние времена подобные практики называются
принципом доверия: интерпретируйте аргументы ваших собеседников наиболее разумным способом, на который вы
способны, и представляйте их в наилучшем свете. Этот принцип приписывался многим авторам; однако, как и большинство важнейших интеллектуальных методов, он восходит
к Сократу. Когда Сократ оспаривает чью-либо позицию, он
изображает ее в наиболее сильном и привлекательном виде,
иногда, по сути, проделывая за оппонента его же работу.


Теэтет, b.



М С

Короче говоря, Сократ не бежит от сложных проблем, желая
защитить свою позицию, а, напротив, идет им навстречу.
Практический совет в данном случае таков: анализируя чужую аргументацию, придерживайтесь варианта, который
больше подходит вашему противнику или партнеру, чем вам.
Обида. Тот, кто практикует сократический метод, старается
не обижать других и не обижаться сам. В диалоге, где вы
ищете истину вместе с партнером, риск личных оскорблений
весьма высок. Разговоры на принципиальные темы нередко
затрагивают сюжеты, чувствительные для обеих сторон,
а сильные чувства задеть легко. Когда на карту поставлены
такие чувства, стоит вам не согласиться с собеседником, он
может счесть это личным выпадом (независимо от рациональности вашего аргумента), который вызовет у него возмущение. Если такое происходит, то диалог перестает быть
исследованием и превращается в нечто другое.
Сократ упоминает об этой проблеме. Он предупреждает
Горгия о случаях, когда два человека спорят и
Горгий, d
один скажет другому, что тот выражается неверно или
неясно, и вот уже оба разгневаны и каждый убежден,
будто другой в своих речах руководится лишь недоброжелательством и упорством, а о предмете исследования
не думает вовсе. Иные в конце концов расстаются самым
отвратительным образом, осыпав друг друга бранью
и обменявшись такими оскорблениями, что даже присутствующим становится досадно, но только на себя самих: зачем вызвались слушать подобных людей?

(Обратите внимание, сколь мало изменилось спустя тысячелетия.) Сократ беспокоится из-за того, что он противоречит Горгию; ему необходимо убедиться в том, что собесед-

П   



ник не усмотрит здесь ничего личного. Если же Горгий
почувствует себя оскорбленным, то нужно будет остановиться. Сократ поступает так и в других диалогах.
Федр, e
ФЕДР. Ты высмеиваешь нашу речь, Сократ?
СОКРАТ. Так оставим ее, чтобы тебя не сердить, хотя,
по-моему, в ней есть много примеров, на которые
было бы полезно обратить внимание, но пытаться подражать им не очень-то стоит.

Подобный подход свидетельствует о здравомыслии. Если
вы хотите чего-нибудь добиться в диалоге, то избегайте аргументов, задевающих чувства; приводите примеры, которые
не бьют по больному месту; высказывайтесь так, чтобы не вынуждать собеседника уходить в глухую оборону. Другими словами, ведите себя достойно. Выражать сложную точку зрения
так, чтобы не задеть ничьих чувств, — целое искусство, которое и обсуждается в настоящей главе. Необходимо тщательно
подбирать слова и примеры, чтобы подчеркивать уважение
к личности собеседника. А если спор накаляется, то нет ничего плохого в том, чтобы указать на это и дать понять, что
вы имеете в виду X, а не Y. Именно так поступал Сократ.
Итак, Сократ старается не обижать собеседников.
Но у этой проблемы две стороны. Если вы добиваетесь аргументированного обсуждения, то не обижаться самому
столь же важно, как и не обидеть другого. Поэтому Сократ
ясно дает понять, что он сам не станет обижаться, если его
заявления попытаются опровергнуть; он говорит, что «охотно
выслушает опровержение, если что-нибудь скажет неверно».
Сократ и вправду воспринимает чужое опровержение как
одолжение в свой адрес.


Горгий, а.



М С

Горгий, а
СОКРАТ. Что же это за люди, к которым я принадлежу?
Они охотно выслушивают опровержения, если чтонибудь скажут неверно, и охотно опровергают другого,
если тот что скажет неверно, и притом второе доставляет
им не больше удовольствия, чем первое. В самом деле,
первое я считаю большим благом, настолько же большим, насколько лучше самому избавиться от величайшего зла, чем избавить другого.

О том же он говорит и Калликлу:
Горгий, b–c
СОКРАТ. Если ты меня опровергнешь, я не стану на тебя
сердиться, как ты на меня, наоборот — запишу тебя первым своим благодетелем.

В более позднем диалоге, где Сократ уже не фигурирует,
Платон вкладывает в уста одного из персонажей ту же мысль,
и тот излагает ее более просто и менее драматично.
Законы, с
АФИНЯНИН. Не станем раздражаться, но отнесемся
мягко друг к другу, если кто из нас, желая отыскать истину и высшее благо, подвергнет порицанию что-либо
в законах родины.

Описанное отношение имеет решающее значение для
успеха сократического исследования. Обида становится проблемой не только тогда, когда кто-то уже обидел другого или
обиделся сам. Сам риск нанести обиду уже проблематичен,
поскольку он лишает людей честности. Когда они боятся обидеть оппонента, то говорят не то, что думают в действительности, и продвижение к истине стопорится. Все притворяются

П   



в большем согласии друг с другом, чем есть на самом деле.
Подобное затруднение актуально и по сей день. Преодоление
этого страха — часть метода Сократа. Оно требует мужества
и решимости от обеих сторон: им никак нельзя воспринимать
спор как что-то личное, независимо от того, насколько далеко
способны завести выносимые на обсуждение идеи.
Некоторые из этих рассуждений, возможно, покажутся
странными читателю, не забывшему о вредности Сократа.
Но его подход определяется контекстом. Мы видели, что он
бывает саркастичным, когда ему встречаются напыщенные или
агрессивные собеседники (и при этом он очень суров к самому
себе), но во многих диалогах он, скорее, имеет дело с добрыми
друзьями. И Сократ четко разграничивает эти два типа.
Менон, c–d
МЕНОН. Если вдруг кто-нибудь тебе скажет, что не знает,
что такое окраска, и точно так же не может судить о ней,
как и об очертаниях, понравится ли тебе тогда твой ответ?
СОКРАТ. Да он будет чистой правдой, Менон! Если вопрошающий окажется одним из тех мудрецов — любителей спорить и препираться, я отвечу ему: «Свое я сказал, а если я говорю неправильно, то теперь твое дело
взять слово и уличить меня». Если же собеседники, как
мы с тобой сейчас, захотят рассуждать по-дружески,
то отвечать следует мягче и в большем соответствии с искусством вести рассуждение.

Рассмотренный здесь подход можно применять и для изучения самих себя. Сократическая функция в вашем разуме,
как и в диалогах, работает подобно гироскопу. Она помогает
сохранить ориентацию и удержать баланс. Когда собеседникам не хватает уверенности, Сократ их подбадривает. Когда
они чрезмерно надуваются, он помогает им сдуться. Сократический инстинкт внутри отдельного «я» работает аналогич-



М С

ным образом. В определенные моменты он способен выполнять работу шекспировского придворного шута. Такая работа
состоит в том, чтобы ставить на место тех, кто себя переоценивает. Он насмехается над самомнением и высокомерием,
когда их следует высмеять; он долго и упорно ищет на короле
наряд, но не находит его. А когда король приходит в ярость,
он досадует и удивляется.

11
Н

ократические диалоги ведутся на разные темы,
но в центре каждого из них один и тот же сюжет: соотношение знания и невежества. Помимо всего прочего, Сократ в общении с собеседниками обычно показывает,
что некто, считающий себя экспертом, зачастую не обладает
теми знаниями, которые, как ему казалось, у него имеются.
А это помогает нам понять, что и мы сами особой осведомленностью тоже не отличаемся. Сократ постоянно показывает, как трудно добраться до истины; и если нам посчастливится, то этот путь еще больше разожжет в нас жажду
приблизиться к ней, требуя при этом сохранять скромность.
Невежество служит Сократу и тактическим инструментом —
опираясь на него, легче приступать к вопрошанию, раскрывая убеждения других, а также сносить нападки на собственные тезисы. В этой главе рассказывается о различных ролях,
которые невежество играет в методе Сократа.

Сократическое невежество в целом. Философствование может
начинаться и заканчиваться в самых разных точках. Если
взглянуть на сократическую философию, то для нее и отправным пунктом, и местом назначения выступает одно и то же:
постулат «я не знаю». Разумеется, между двумя этими точками можно обнаружить прогресс и совершенствование,
но это отнюдь не прямой путь от вопроса к ответу — скорее
это путешествие от одного вопроса к другому вопросу. Кроме
того, это еще и смена координат: вместо того чтобы продви-



М С

гаться от одной конкретики к другой, вы привыкаете к постоянному поиску без всякой определенности. Представьте,
что под матрасом лежит горошина, и вы всё ворочаетесь
и ворочаетесь, пытаясь улечься поудобнее, но в конце концов смиряетесь с тем, что комфорта все равно не добиться —
и это нормально. Невежество, собственно, и есть такая горошина. В сократической философии оно значит многое: это
и шокирующее открытие, и хроническое состояние, и движущая сила, и заклятый враг — а также, возможно, неизбежность.
Сократическое изыскание начинается с осознания собственного невежества, то есть с понимания того, насколько
мы далеки от мудрости, которой хотели бы обладать,
и от окончательных ответов на самые важные вопросы. Эта
идея изложена в «Апологии» — защитительной речи Сократа на суде, где он рассказывает о том, как начал свою
философскую деятельность. Пифия сообщила посетителю
Дельфийского оракула, что нет человека, который был бы
мудрее Сократа. Вот как он описывает свою реакцию на эти
слова:
Апология, b–d
Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря,
что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет
сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей,
которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я, скорее
всего, опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот
этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым.
Ну и когда я присмотрелся к этому человеку — называть

Н



его по имени нет никакой надобности, скажу только, что
человек, глядя на которого я увидал то, что я увидал,
был одним из государственных людей, о мужи афиняне, — так вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только
кажется мудрым и многим другим, и особенно самому
себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет;
и я старался доказать ему, что он только считает себя
мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и сам он,
и многие из присутствовавших возненавидели меня.
Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба
ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает,
что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что
знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее,
чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю
эту вещь.

Сократ продолжает расспрашивать других собеседников,
всякий раз получая тот же самый результат. Как оказалось,
его мудрость заключается в одной вещи: он не считает себя
мудрым. В диалогах эта тема повторяется снова и снова. Сократ часто пеняет на собственное невежество .
Менон, b
СОКРАТ. Здесь я делю нужду моих сограждан и упрекаю
себя в том, что вообще знать не знаю, что же такое добродетель.

Сократ считает своей миссией разоблачение ложного
ощущения мудрости, где бы оно ни встретилось.



Обзор всех признаний Сократа в невежестве, а также объясняющих их
теорий см.: McPartland, Socratic Ignorance.



М С

Апология, b
Я и теперь, обходя разные места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне кто-нибудь
из граждан или чужеземцев мудрым, и, как только мне
это не кажется, спешу поддержать бога и показываю
этому человеку, что он не мудр.

Если подходить к Сократу как к интернализованной функции нашего разума, то его первая и постоянная задача — искоренять и выкорчевывать ложные представления о знании.
Если не делать этого, то самомнение, подобно сорнякам, заглушит всякий дальнейший рост. Сократ рассматривает реальное наличие мудрости и чувство обладания ею как явления, находящиеся в обратной пропорции.
Ирония. Специалисты уже давно размышляют над заявлениями Сократа о собственном невежестве. Его рассуждения
на эту тему трудно воспринимать буквально по двум причинам. Во-первых, иногда в них слишком много иронии. В речах Сократа часто присутствуют баловство и насмешка, он
словно играет с собеседниками — как, впрочем, и с читателем, поскольку нам довольно трудно судить, когда он говорит
с иронией, а когда нет . (Здесь уместно сослаться на только
что приведенный отрывок из «Апологии».) Явственнее всего
ирония прослеживается в беседах Сократа с людьми, которые претендуют на обладание знанием. Сократ сначала
льстиво поздравляет такого человека, затем задает несколько
вопросов, а потом, когда тот не может на них ответить, снова
принимается ему льстить. Когда Евтифрон заявляет, что знает
разницу между благочестием и нечестивостью, Сократ говорит, что «для меня самое лучшее — стать твоим учеником» .




Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. –.
Евтифрон, а.

Н



Через несколько страниц, отвергнув аргументы Евтифрона,
философ продолжает:
Евтифрон, е–а
СОКРАТ. Ну, а теперь-то я уверен, что ты ясно представляешь себе благочестивое и нечестивое. Скажи же, любезнейший Евтифрон, что ты об этом думаешь, не таясь.
ЕВТИФРОН. В другой раз, Сократ. Сейчас же я тороплюсь в одно место, и мне пора уходить.
СОКРАТ. Что ж это ты делаешь, друг мой! Уходишь, лишая меня великой надежды узнать от тебя о благочестивом и нечестивом!

То же самое происходит, когда Сократ просит Гиппия преподать ему урок относительно того, что такое «прекрасное», — о предмете, по поводу которого, согласно признанию
философа, сам он не способен рассуждать как следует. «Ведь
ты-то это определенно знаешь, и, разумеется, это лишь малая
доля твоих многочисленных знаний», — говорит он Гиппию .
После пространного обсуждения этой темы, изложенного
на нескольких страницах, терпение Гиппия иссякает. Сократ
расстраивается.
Гиппий больший, b–c
СОКРАТ. Милый Гиппий, ты счастлив, потому что знаешь, чем следует заниматься человеку, и занимаешься
этим как должно — ты сам говоришь. Мною же как будто
владеет какая-то роковая сила.

В такие моменты Сократ кажется не слишком привлекательным. Никто, кроме разве что Гиппия, не счел бы его похвалу искренней. Нам будет легче примириться с подобной


Гиппий больший, е.



М С

манерой поведения, если мы предположим, что настоящий
Сократ так не говорил; хотя если и говорил, то это могло бы
объяснить его непопулярность. Не нужно думать, что Платон
рекомендует подобный стиль общения с другими. Но нам
не стоит забывать, что персонажи, над которыми Сократ насмехается, — сплошь самодовольные болтуны. (К другим
людям он гораздо добрее.) В целом есть все основания считать его поведение примером того презрения, с каким каждому из нас стоит относиться к собственной напыщенности.
Об этом уже говорилось в главе .
В любом случае очевидно, что Сократ не всегда имеет
в виду то, о чем говорит. Некоторые считают, что его заявления о невежестве именно из этого разряда и служат в основном педагогическими уловками . Проявляя «сократическую
иронию», философ намеренно притворяется невежественным, чтобы заставить высказаться другого. Сократ и вправду
порой преувеличивает свою неосведомленность ради поддержания дискуссии. Тем не менее его сетования на нехватку
познаний имеют под собой и более серьезные основания .
Сократ кажется ироничным потому, что он заявляет о своем
невежестве, а затем показывает, что другие люди еще более
несведущи, — он же на их фоне предстает не таким уж и невежественным. Высмеивание других за то, что они претендуют на какое-то знание, еще не означает, что ему известно
нечто, скрытое от них. Он четко обозначает это различие.
Апология, a–b
СОКРАТ. Начали мне давать это название мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам
я мудр в том, относительно чего я отрицаю мудрость



Gulley, Philosophy of Socrates, p. .
Такая точка зрения представлена, например, в работах: Irvin, Plato’s Moral
Theory, p. –; Bett, Socratic Ignorance, p. ; Benson, Socratic Wisdom,
ch. .

Н



другого. А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего
не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно
Сократа, а пользуется моим именем для примера, все
равно как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то
по правде не стоит его мудрость.

Сократ и в самом деле невысокого мнения о своей мудрости. Но еще более низкого мнения он о мудрости тех, кому
не достает скромности в оценке собственных познаний.
Следующая причина, позволяющая нам ощутить иронию
Сократа, заключается в том, что наш философ, заявив поначалу, будто он ничего не знает, позже демонстрирует, что его
переполняют прозрения и догадки, которые его партнерам
и в голову не приходили. Однако избыток мыслей вовсе
не означает умения ответить на любой вопрос. Если бы у Сократа имелись ответы на все случаи жизни, — а он везде повторяет, что подобным багажом не обладает, — то можно
было бы ожидать, что он громко озвучит их, посрамляя своих
напыщенных собеседников. Мыслитель, однако, не делает
ничего подобного. В диалогах (по крайней мере, в тех, которые представляют для нас интерес) Сократ так и не дает ответа на главные обсуждаемые вопросы. Но, если бы мог, он,
вероятно, сделал бы это.
Представьте, что шахматисту, ломающему голову над
трудной позицией, встречается непрошеный советчик, который заявляет, что решение очевидно. Гроссмейстер говорит:
«Какое облегчение! Я этого не знаю — просвети меня». Советчик предлагает какой-то непродуманный ход, и шахматист
виртуозно растолковывает его неуместность. Иронизировал ли он с самого начала? Лишь отчасти. Говоря, что не знает
решения, он был вполне честен; он искренне обрадовался бы



М С

найденному решению, хотя и ожидал, что советчик ошибется.
Он тем не менее понимает стоящую перед ним задачу (как
и проблемы, для которых можно предложить множество решений) гораздо лучше других. Он уже просчитал игру
на  ходов вперед. Вот с чем можно сравнить образ мысли
Сократа. Когда он беседует с другими так, словно ожидает,
что они разбираются в вопросе лучше него, он играет. Но он
не обманывает, когда признается, что и сам не обладает искомыми ответами.
Поэтому давайте предположим: когда Сократ признается,
что не знает того, что хотел бы знать, он вполне честен.
Но в таком случае нам нужно разобраться, что именно он
имеет в виду.
Виды знания. Выше я уже упомянул, что существуют две причины, по сей день заставляющие ученых размышлять относительно сократовских заявлений о собственном невежестве.
Первой оказывается тонкая ирония, которую мы только что
обсудили. Вторая же состоит в том, что наш философ достаточно часто разговаривает так, словно у него есть какие-то
познания. Иногда он уточняет, что разбирается в мелочах,
но при этом мало что понимает в больших вещах.
Евтидем, b
Я знаю многие вещи, но малозначительные.

Наконец, местами он делает такие намеки, из которых
можно заключить, что и в больших вещах он тоже кое-что
смыслит.
Апология, b
…а что нарушать закон и не слушаться того, кто лучше
меня, будь это бог или человек, нехорошо и постыдно —
это вот я знаю.

Н



Менон, b
Но вот что правильное мнение и знание — вещи разные,
я, кажется, берусь утверждать без всяких уподоблений;
ведь если я о чем скажу, что знаю это — а сказал бы я так
не о многом, — то уж это я причислю к вещам, которые
я действительно знаю.

Исследователи не раз предпринимали попытки систематизировать все случаи, где Сократ утверждает, будто он что-то
знает (Властос составил типологию из девяти вариантов),
и сопоставить с теми репликами, в которых он говорит
о своем незнании . Заявления Сократа о знании остаются
предметом горячих научных споров. Возможно, речь идет
об утверждениях, которые Сократ полагал истинными до тех
пор, пока они не будут опровергнуты, или же вещах, которые
он знал досконально . Или его слова о знании просто сорвались с языка. Или он говорит о своем личном опыте, а не об
универсальных истинах. Или у него не было систематических
знаний в области морали, зато были кое-какие отрывочные
познания . Или же, наконец, говоря в одних случаях о том,
что знает то или это, а в других — о том, что не знает ничего,
он подразумевает под «знанием» совершенно разные вещи .
Последнее из перечисленных предположений кажется
самым многообещающим. Сократу присуща своеобразная
уверенность в собственных взглядах, которую мы обсуждали
в главе , посвященной процедуре эленхоса. Его знания со







Vlastos, Socratic Studies, p. –; Bett, Socratic Ignorance; Lesher, Socrates’
Disavowal of Knowledge; Wolfsdorf, Socrates’ Avowals of Knowledge.
Ср.: Vlastos, Socratic Studies, p. – и Lesher, Socrates’ Disavowal
of Knowledge, p. .
C. C. W. Taylor, Plato’s Epistemology, p. ; Bett, Socratic Ignorance,
p. –.
Самая известная теория такого рода представлена у Грегори Властоса
(Vlastos, Socratic Studies, p. –); обсуждение аналогичной позиции применительно к более современным философам см.: Goldstein, Plato
at the Googleplex, p. –.



М С

стоят из того, что на данный момент кажется ему наиболее
верным и пока не опровергнуто. Не исключено также, что
его знания похожи на те, которыми обладает каждый из нас
в областях, где мы не являемся экспертами . В подобных случаях мы просто уверены в них и ведем себя соответственно.
Однако у Сократа нет знаний, на которые стоит полагаться
другим, и ему не удается найти никого, кто бы такими знаниями обладал. Независимо от того, какой из перечисленных
вариантов верен (если вообще такой вариант есть), результат
будет один и тот же: знания Сократа не устраняют необходимость в дальнейшем исследовании.
Кстати, такая интерпретация помогает разобраться в довольно серьезной проблеме. Сократ утверждает, что добродетель есть своего рода знание (см. главу ). Наряду с этим он
отрицает, что сам обладает какими-либо важными знаниями.
Означает ли это, что он лишен добродетели? Ни в коем случае,
если он пользуется «знанием» в том смешанном смысле, о котором только что шла речь. Знание в значении какой-то финальной и завершающей исследование уверенности — как раз то,
чего у него нет и чего ему не удается найти. Однако он обладает
огромным массивом знания, пригодного «на данный момент»,
многократно проверенного на логическую непротиворечивость
и все еще не опровергнутого, — именно оно наделяет его толикой добродетели. Вопрос, таким образом, в степени знания.
И Сократ продвигается вперед настолько, насколько может:
возможно, ненамного, но явно дальше, чем другие.
Неведение невежества. Констатировав, — пока предварительно! — что Сократ, называя себя невежественным, действительно имеет это в виду, мы можем заняться вопросом
о том, почему невежеству в диалогах уделяется столь много
внимания и какая от этого польза.


Подробнее см.: Woodruff, Plato’s Early Theory of Knowledge.

Н



Во-первых, Сократ видит в неосознаваемом невежестве
источник великого зла. Именно оно стоит за большинством
наших ошибок. Люди остаются порочными, поступают неправильно и становятся несчастными из-за того, что
не до конца понимают, что они делают и почему. Они просто
не задумываются об этом как следует. Однако особое презрение сократик испытывает к двойному невежеству, то есть невежеству тех, кто думает, будто знает что-то, но на самом деле
не знает ничего. В таком положении порой может оказаться
каждый из нас. Нам вообще присуще ложное чувство уверенности, воздвигнутой на песке. Эта конструкция не выдержала бы перекрестного допроса, но ее и не подвергают такой
процедуре. Люди, пребывающие в подобном состоянии, явно
не в порядке; более того, они даже опасны для других — как
пьяные водители, которые уверены, что трезвы.
Эта мысль уже фиксировалась в отрывках из «Апологии»,
где Сократ утверждает, что осознавать свое невежество куда
лучше, чем быть невежественным и не догадываться об этом.
Еще более четко та же идея прослеживается в поздних диалогах, в том числе и тех, где Сократ не появляется.
Софист, c–d
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Мне, во всяком случае, кажется, что
я вижу обособленным некий великий и тягостный вид
заблуждения, равный по значению всем остальным частям заблуждения.
ТЕЭТЕТ. Какой именно?
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Тот, когда, не зная чего-нибудь, люди считают себя знающими это. Отсюда, по-видимому, у всех
возникает все то, что составляет наши ошибки в мышлении.
ТЕЭТЕТ. Правда.
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Так именно этому одному виду заблуждения и присваивается, по моему мнению, имя невежества.



М С

ТЕЭТЕТ. Уж конечно.
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Какое же, стало быть, надо дать имя той
части искусства обучения, которая от него избавляет?
ТЕЭТЕТ. Я так думаю, чужеземец, что все другое называется ремесленным обучением, а эта часть, по крайней
мере здесь, у нас, именуется воспитанием.

Этот принцип — достойная отправная точка для целой
философской системы или, как говорится в отрывке, для воспитания. Не исключено, что двойное невежество связано
с более фундаментальной проблемой человеческой природы:
эгоистическим предубеждением, одна из форм которого —
представление о себе как о центре вселенной. Фрейд называл
открытия, сделанные Коперником, Дарвином и им самим,
«оскорблениями для наивного самолюбия человечества» .
Точки пересечения между сократическим исследованием
и психоанализом (который сам по себе есть атака на двойное
невежество) — совсем другая история, для которой тут не место; но по крайней мере мы можем убедиться в том, что традиция, о которой идет речь, восходит к самому Платону.
Законы, e–a
АФИНЯНИН. Поистине в каждом отдельном случае виновником всех проступков человека выступает как раз
его чрезмерное себялюбие. Ибо любящий слеп по отношению к любимому, так что плохо может судить, что
справедливо, хорошо и прекрасно, и всегда склонен отдавать предпочтение перед истиной тому, что ему присуще. Кто намерен стать выдающимся человеком, тот
должен любить не себя и свои качества, а справедливость, осуществляемую им самим либо кем-то другим.



Freud, General Introduction to Psychoanalysis, p. –. (Рус. пер.: Фрейд З.
Введение в психоанализ: лекции. — М.: Наука, . С. . — Прим. ред.)

Н



Из этого же заблуждения проистекает и то, что всем свое
собственное невежество кажется мудростью. Поэтому-то
мы и считаем, что знаем все, тогда как мы не знаем,
можно сказать, ничего.

Двойное невежество имеет практические последствия.
Быть неправым не такая уж страшная проблема, если осознавать и учитывать этот риск. Но, когда люди ошибаются, считая себя при этом непоколебимо правыми, это ощущение
отбивает у них охоту учиться и в конечном итоге ведет к катастрофе. Если же на них возложена ответственность
за кого-то или за что-то, то двойное невежество может обернуться бедой и для других людей. Большую часть политических неурядиц и неприятностей можно рассматривать именно
в таком разрезе. Платон неоднократно возвращается к этой
идее.
Законы, c–d
АФИНЯНИН. Со стороны законодателя было бы лучше
разделить это невежество на два вида: простое невежество, которое можно считать причиной легких проступков, и двойное, когда невежда одержим не только неведением, но и мнимой мудростью, — точно он вполне
сведущ в том, что ему вовсе неведомо. Если сюда присоединяется сила и мощь, то это можно считать причиной крупнейших и грубейших проступков; если же сюда
присоединяется слабость, то возникают детские и старческие заблуждения.
Филеб, a–c
СОКРАТ. В самом деле, неведение сильных опасно и постыдно, так как и само оно, и всевозможные его личины
пагубны для ближних, неведение же слабых мы относим
к разряду смешных по своей природе вещей.



М С

Сократическая философия начинается с любви к истине,
но с точки зрения действия ее первейшая задача негативна:
она стремится избавить человека от иллюзии собственной
мудрости. Прежде чем обеспокоиться пополнением своих
познаний, стоит выяснить — причем весьма детально, несмотря на тяготы такого изыскания, — чего вы не знаете и в чем
вы безосновательно уверены. Такие слепые зоны трудно обнаружить. Лучшим орудием для их ликвидации выступает
ваш внутренний Сократ, постоянно твердящий, что вы не так
мудры, как вам кажется. И это будет максимальным приближением к подлинной мудрости. Об этом хорошо сказал профессор Гатри:
Быть последователем Сократа не значит следовать какойлибо системе философского учения. Это прежде всего
подразумевает определенную позицию ума, интеллектуальную скромность, легко принимаемую за высокомерие, поскольку истинный последователь Сократа убежден не только в своем собственном неведении,
но и в неведении всего человечества .

Повивальное искусство. Осознание собственного невежества
полезно не только в том, что оно защищает от глупости. Оно
поощряет эксперименты. По сути, вы обращаетесь к своему
собеседнику в следующей манере: «Допустим, я ничего
не знаю. Изложи мне свою идею и попытайся развить ее.
Я же буду задавать тебе вопросы. Некоторые из них покажутся наивными. Тем не менее давай посмотрим, куда нас
приведут твои ответы». Такой подход дает новым идеям шанс
на принятие. Им не придется сражаться с предрассудками,
которые естественным образом напоминают о себе там, где
старые убеждения в силу привычки сохраняют свои позиции.


Гатри У. К. Ч. История греческой философии. Т. III. С. –.

Н



Ваш собеседник на время отодвинет прежние взгляды и откроется новым идеям, будучи вольным как поверить в них,
так и оспорить их. Взгляните на этот эксперимент как на попытку провести честные выборы. Хотя новая идея может быть
открыто оспорена, она по крайней мере не встречает сопротивления со стороны действующего президента.
Наверное, наиболее известный пример подобного применения невежества представлен в «Теэтете». В этом диалоге
Сократ сравнивает себя с повитухой: он не может рожать детей сам, но зато способен помочь собеседнику в родах — или
в прерывании беременности, если потребуется.
Теэтет, b–b
СОКРАТ. В моем повивальном искусстве почти все
так же, как и у них, — отличие, пожалуй, лишь в том,
что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды
души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве — то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак
или же истинный и полноценный плод. К тому же
и со мной получается то же, что с повитухами: сам
я в мудрости уже неплоден, и за что меня многие порицали, — что-де я все выспрашиваю у других, а сам никаких ответов никогда не даю, потому что сам никакой
мудрости не ведаю, — это правда. А причина вот в чем:
бог понуждает меня принимать, роды же мне воспрещает. Так что сам я не такой уж особенный мудрец, и самому мне не выпадала удача произвести на свет настоящий плод — плод моей души. <…> Еще нечто общее
с роженицами испытывают они в моем присутствии:
днями и ночами они страдают от родов и не могут разрешиться даже в большей мере, чем те, — а мое искусство имеет силу возбуждать или останавливать эти
муки.



М С

С помощью Сократа Теэтет дает определение знанию,
сводя его к восприятию. Теория проходит длительную проверку — и потом рассыпается.
Теэтет, b–c
СОКРАТ. И мы все еще беременны знанием и мучимся
им, милый друг, или уже все родили на свет?
ТЕЭТЕТ. Клянусь Зевсом, с твоей легкой руки я сказал
больше, чем в себе носил.
СОКРАТ. И все это наше повивальное искусство признает
мертворожденным и недостойным воспитания?
ТЕЭТЕТ. Решительно все.
СОКРАТ. Итак, если ты соберешься родить что-то другое,
Теэтет, и это случится, то после сегодняшнего упражнения плоды твои будут лучше; если же ты окажешься пуст,
то меньше будешь в тягость окружающим, будешь кротким и рассудительным и не станешь считать, что знаешь
то, чего ты не знаешь. Ведь мое искусство умеет добиваться только этого, а больше ничего.

Это одна из самых известных метафор, используемых
в платоновских диалогах . Она открыта для интерпретаций.
Я ссылаюсь на нее здесь как на образ сократического невежества, помогающего вывести на свет идеи, которые могли бы
остаться неразвитыми. Сократ не зря преувеличивает пустоту
своего ума. Он принимает роль повитухи; это состояние особой восприимчивости, которое сменяется проверкой идеи.


Ричард Робинсон полагает, что эта метафора «настолько захватила наши
умы, что мы привыкли считать ее характерной чертой всей сократической литературы и особенностью самого Сократа» (Robinson, Forms and
Error in Plato’s Theaetetus, p. ). См. также у Бернита: «На поверхностном
уровне это лишь очередная метафора, основанная на сходстве интеллектуального и физического сотворения. Однако сходство здесь кажется настолько точным и настолько знакомым, что невольно возникает мысль
о глубинном созвучии этой метафоры с психологической реальностью»
(Burnyeat, Carneades Was No Probabilist, p. ).

Н



В каком-то смысле он даже стремится к своеобразному невежеству, потому что это позволяет его собеседнику дать жизнь
новой идее. Это не единственный способ, посредством которого Сократ ведет диалог. Как правило, он не слишком добросовестная повитуха, поскольку, занимаясь своим искусством, по ходу рождает и собственные мысли, как, например,
в том же «Теэтете» . Тем не менее интеллектуальное повивальное искусство остается важным аспектом сократического
метода.
Сравнение с повитухой предполагает умение слушать другого. Однако наиболее продуктивным сократовское повивальное искусство оказывается во внутреннем диалоге с самим
собой. Попытайтесь приобщить себя к подобному состоянию
ума, когда вы изучаете какую-нибудь идею или рассматриваете трудный вопрос. Прежде чем начать критиковать
какую-то мысль, вы хотите постичь ее с максимальной полнотой и глубиной. Сократ тратит немалое время на то, чтобы
помочь Теэтету разобраться, что же тот на самом деле хочет
сказать, — и только потом критикует его идеи. Поступать так
гораздо эффективнее, нежели по привычке сначала выставить
аргумент оппонента в невыгодном свете, а потом обрушиться
на него. Кроме того, здесь можно усмотреть и определенную
форму самодисциплины: ведь вам приходится работать
с идеей, противоречащей вашим собственным взглядам. Причем вам нужно не просто помнить о том, что и вы можете
ошибаться; гораздо важнее на время позабыть обо всем, что
уже было продумано вами прежде.



Подробнее см.: Annas, Plato the Skeptic, p. .

12
А

сли бы Сократ подверг вас своему вопрошанию, то в конце
концов он внушил бы вам, что все ваши слова недостаточно
убедительны. Освоив сократическое мышление, вы и сами
можете прийти к такому выводу. Любое утверждение на важную
тему может оказаться неправильным, неполным или неадекватным по тем или иным причинам. Это открытие в конечном счете
оборачивается скептицизмом (см. главу ). Однако прежде оно
приводит к апории. Апория — своего рода тупик; буквально это
слово означает «безвыходность». Вы впадаете в это состояние
в тот момент, когда все ваши попытки высказать что-то истинное опровергнуты, а вы не знаете, что делать и как думать дальше.
Иногда апорию описывают как состояние ума — ощущение дезориентации и растерянности; но, строго говоря, эти состояния
являются реакцией на тупиковую ситуацию. Вы оказываетесь
в ней, исчерпав все ресурсы, позволяющие ответить на поставленный вопрос. Вы пытаетесь нащупать опору, но безуспешно.
В этой главе мы рассмотрим значение и ценность апории.

Определения. Апория и ощущение, которое она создает, в разных диалогах описаны по-разному. Обычно она объясняется
посредством метафоры, как, например, в следующей реплике
Менона в адрес Сократа:
Менон, e–b
МЕНОН. Сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная

А



путаница. А еще, по-моему, если можно пошутить, ты
очень похож и видом, и всем на плоского морского ската:
он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется,
приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал
со мной то же самое — я оцепенел. У меня в самом деле
и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все
лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось,
а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое.

А вот другие описания подобных моментов:
Евтифрон, b
ЕВТИФРОН. Я как-то не могу объяснить тебе, что именно
я разумею. Наше предположение все блуждает вокруг
да около и не желает закрепиться там, куда мы его водружаем.
Лахет, с
СОКРАТ. Мой Никий, приди же на помощь, если ты в силах, своим друзьям, терпящим невзгоду в словесной буре:
ты видишь, в каком мы сейчас затруднении. Сказавши нам,
что именно ты считаешь мужеством, ты высвободишь нас
из пут и подкрепишь своим словом то, что ты мыслишь.

Чаще всего встреча с апорией для многих людей провоцируется размышлениями о смерти. Задумываясь о конечности человеческого сознания, мы порой впадаем в ступор.
К аналогичному ощущению нас приводят и думы о чемнибудь бесконечном или парадоксальном. Ресурсы разума
исчерпаны; вы не можете продвинуться вперед, но и стабильности не обрели — и вот тогда у вас пропадает дар речи .


Szaif, Socrates and the Beneﬁts of Puzzlement, p. .



М С

Сократические диалоги обыкновенно заканчиваются
именно апорией. Иногда генерирование апории считают их
целью. Это может быть еще одной причиной, по которой
Платон писал диалоги именно так, а не иначе. Апория с гораздо большей вероятностью генерируется в процессе ведения или чтения диалога, а не в ходе прямого изложения мыслей. Диалог, который внешне никуда не ведет, может оказаться
очень продуктивным, если его цель — создание апории,
а не формулирование вывода.
Двойное невежество. Апория может служить одним из признаков того, что достигший ее человек вышел из состояния двойного невежества. Вам казалось, что вы кое-что знаете, но, как
выясняется, на самом деле вы этого не понимаете; вы не догадывались о собственном невежестве, но теперь оно становится
для вас очевидным. Именно в таком ключе Сократ рассуждает
об апории в диалоге «Алкивиад I». Люди не испытывают тревоги, когда им задают вопрос, ответ на который им известен.
Не ощущают они ее и тогда, когда знают, что у них нет ответа.
Беспокойство возникает лишь в том случае, если они думают,
что им что-то известно, а потом вдруг понимают, что это вовсе
не так.
Алкивиад I, e–d
АЛКАВИАД. Клянусь богами, Сократ, я уже сам не понимаю, что именно я утверждаю; я оказался в нелепейшем
положении: когда ты спрашиваешь, мне кажется верным
то одно, то другое.
СОКРАТ. А ты не понимаешь, мой милый, что означает
подобное состояние?
АЛКАВИАД. Ничуть.
СОКРАТ. Как ты думаешь, если бы кто-нибудь тебя спросил, сколько у тебя глаз — два или три или рук — две
их у тебя или четыре, или задал бы тебе другие подоб-

А



ные же вопросы, ты колебался бы в ответах, говоря
то одно, то другое, или всегда отвечал бы одно и то же?
АЛКАВИАД. Я уже теперь в себе не уверен, но полагаю,
что отвечал бы одно и то же.
СОКРАТ. Потому что знал бы это? Ведь по этой причине?
АЛКАВИАД. По крайней мере, я так думаю.
<…>
СОКРАТ. Рассмотри это вместе со мною: если ты чего-то
не знаешь и уверен в том, что этого не знаешь, станешь ли ты колебаться в этом отношении? Например,
ты же хорошо знаешь, что ничего не смыслишь в приготовлении пищи, не так ли?
АЛКАВИАД. Разумеется.
СОКРАТ. Так имеешь ли ты собственное мнение по поводу готовки и вызывает ли это у тебя колебания, или же
ты доверяешь это дело знатоку?
АЛКАВИАД. Доверяю знатоку.
СОКРАТ. Ну а если ты плывешь на корабле, думаешь ты
о том, надо ли повернуть кормило к себе или от себя,
и колеблешься ли, не зная этого, или же спокойно доверяешь эту задачу кормчему?
АЛКАВИАД. Доверяю кормчему.
СОКРАТ. Значит, ты не колеблешься по поводу того, чего
не знаешь, если уверен в своем незнании?
АЛКАВИАД. Да, похоже, я в этом случае не колеблюсь.
СОКРАТ. Берешь ли ты в толк, что ошибки в различного
рода деятельности проистекают именно от такого вот
заблуждения — когда невежда воображает, что он —
знаток?

Как мы видели в главе , двойное невежество Сократ уподобляет состоянию сна, через которое проходит каждый. После его завершения вы упираетесь в стену. Эта стена и есть
апория. Пробуждение получается жестким, но оно неверо-



М С

ятно ценно. Ощущение собственного невежества — осознание того, что вы знали меньше, чем вам казалось, — неприятно, по крайней мере поначалу. Оно переживается как урон,
наносимый эго, прежде непоколебимо убежденному в собственной мудрости. Но сократическое исследование помогает
снять боль, вызываемую подобным открытием. Человек приходит к пониманию того, что пережитое им знаменует
не утрату мудрости, а ее обретение.
Очищение апорией. Апорию можно рассматривать как необходимый этап перед началом настоящего обучения. Вы вдруг
осознаете, что воспринимаете слова так, будто бы их значение очевидно, но на самом деле они вам непонятны . У вас
появляется ощущение, что чего-то не хватает, а уверенность
в своих познаниях исчезает. Пройти через это необходимо,
чтобы освободить место для чего-то лучшего. Платон хорошо
описывает подобное осознание в «Софисте», где Сократ, напомню, не выступает главным героем.
Софист, c–e
ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Те, кто их очищает, дитя мое, полагают,
подобно тому, как это признали врачи, что тело может
наслаждаться предлагаемой ему пищей не раньше, чем
будет из него устранено все то, что этому служит помехой; то же самое они думают и относительно души. Они
считают, что душа получит пользу от предлагаемых знаний не раньше, чем обличитель, заставив обличаемого
устыдиться и устранив мешающие знаниям мнения, сделает обличаемого чистым и таким, что он будет считать
себя знающим лишь то, что знает, но не более.
ТЕЭТЕТ. Во всяком случае это состояние — наилучшее
и разумнейшее.


Desjardins, Why Dialogues? Plato’s Serious Play, p. –.

А



ЧУЖЕЗЕМЕЦ. Вследствие всего этого, Теэтет, о таком
обличении мы должны говорить как о величайшем
и главнейшем из очищений и, с другой стороны, человека, не подвергшегося этому испытанию, если бы даже
он был Великим царем, поскольку он не очищен в самом
главном, должны считать невоспитанным и безобразным
в том отношении, в каком следовало бы быть самым чистым и прекрасным тому, кто желает стать действительно
счастливым.

В этом смысле апория очищает и от неприятных качеств.
Вспомните эпизод из диалога «Теэтет», приводимый в главе .
Теэтет родил идею, которую объявили мертворожденной.
Хотя Сократ побуждает его не отказываться от дальнейших
попыток генерировать что-то новое, он отмечает, что его собеседник окажется в выигрыше даже в том случае, если ему
не удастся усовершенствовать свои представления: апория
пойдет ему на пользу. Поначалу предлагаемое смирение
не выглядит слишком уж впечатляющей наградой. Однако
давайте вспомним о том, сколь часто люди проявляют чрезмерную самонадеянность, ощущая себя умными без всяких
на то оснований, и насколько они несносны и даже опасны
в подобных состояниях. Вдобавок давайте поразмышляем
и о вероятности того, что и мы сами способны вести себя аналогично по тем же причинам, а также о том, как много проблем из-за этого возникнет. Бесспорно, людям не помешало бы осознать, как мало они знают, а также понять, что,
не сделав этого, в долгосрочной перспективе они будут выглядеть глупо, что бы ни говорили. Нам всем не помешало бы
подобное осознание. Легкая шоковая терапия — небольшая
плата за избавление от вышеупомянутых бед . Апория —
одна из форм такой терапии.


Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. .



М С

Апория как стимул. Апория не только готовит вас к обучению,
но и заставляет хотеть учиться . Она повергает во фрустрацию. По сути, Сократ подсказывает: ладно, возвращайтесь
к поиску ответа — теперь вы лучше понимаете, что следует
предпринять. Вы начинаете жаждать знаний, осознав, насколько их у вас мало. Сократ высказывает эту мысль в «Меноне», комментируя поведение раба, с которым ему довелось
побеседовать.
Менон, b–c
СОКРАТ. Сперва он, так же как теперь, не знал, как велика сторона восьмифутового квадрата, но думал при
этом, что знает, отвечал уверенно, так, словно знает,
и ему даже в голову не приходила мысль о каком-нибудь
затруднении. А сейчас он понимает, что это ему не под
силу, и уж если не знает, то и думает, что не знает.
МЕНОН. Твоя правда
<…>
СОКРАТ. Значит, судя по всему, мы чем-то ему помогли
разобраться, как обстоит дело? Ведь теперь, не зная, он
с удовольствием станет искать ответа, а раньше он, беседуя с людьми, нередко мог с легкостью подумать, будто
говорит правильно, утверждая, что удвоенный квадрат
должен иметь стороны вдвое более длинные.
МЕНОН. Да, похоже, что так.
СОКРАТ. Что же, по-твоему, он, не зная, но думая, что
знает, принялся бы искать или изучать это до того, как
запутался и, поняв, что не знает, захотел узнать?
МЕНОН. По-моему, нет, Сократ.
СОКРАТ. Значит, оцепенение ему на пользу?
МЕНОН. Я думаю.


По словам Робинсона, «цель эленхоса состоит в том, чтобы пробудить
людей от догматического сна, ввергнув их в подлинное интеллектуальное
любопытство». См.: Robinson, Plato’s Earlier Dialectic, p. .

А



Аналогичную реакцию на апорию отражают чувства, описываемые Теэтетом:
Теэтет, c–d
СОКРАТ. Ты успеваешь за мной, Теэтет? Мне сдается, ты
не новичок в подобных делах.
ТЕЭТЕТ. Клянусь богами, Сократ, все это приводит меня
в изумление, и, сказать по правде, иногда, когда я пристально вглядываюсь в это, у меня темнеет в глазах.
СОКРАТ. А Феодор, как видно, неплохо разгадал твою
природу, милый друг. Ибо как раз философу свойственно
испытывать такое изумление. Оно и есть начало философии.

Апория как перманентное состояние. Выше мы рассуждали
в том ключе, будто бы на интересующие нас вопросы есть
правильные ответы, а апория способна вдохновлять на более
тщательный их поиск. Но давайте предположим, что после
множества попыток такого поиска нас посетит понимание
того, что искомые ответы не удастся найти никогда. Будет ли
это поводом сдаться? С точки зрения Сократа, сдаваться
не стоит ни в коем случае. Действительно, можно признать,
что поиск, скорее всего, не имеет конца, однако его все равно
нужно продолжать — представляя, что он конечен. Ибо, даже
не прикоснувшись к истине, вы все равно к ней приблизитесь. Дискурс, углубляющий наше понимание предмета, ценен сам по себе, но максимально эффективным он становится
в тот момент, когда вы забываете об этом — и продолжаете
действовать так, словно пытаетесь достичь истины.
Апология, e–a
СОКРАТ. Если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо



М С

для человека, а жизнь без такого исследования не есть
жизнь для человека, — если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так,
о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко.
Менон, b–c
СОКРАТ. Вот за то, что мы, когда стремимся искать неведомое нам, становимся лучше и мужественнее, и деятельнее тех, кто полагает, будто неизвестное нельзя найти
и незачем искать, — за это я готов воевать, насколько
это в моих силах, и словом, и делом.

Апоретические истины. Более радикальный взгляд на апорию
рассматривает ее как нечто, ввергающее в оцепенение, обусловленное обретением такой истины, которую просто
нельзя выразить словами. Стоящая за этим идея предполагает наличие невыразимых истин, то есть таких, какие не поддаются словесному оформлению . Это что-то вроде вербальных аналогов иррациональных чисел. Иногда, однако, их
можно воспринимать и без слов. Не исключено, что справедливость, например, не удастся запечатлеть в четком определении. Но при этом представление о ней можно обрисовать
границами множества определений, оказавшихся неудачными. Вместо того чтобы считать такой результат беспорядочным, стоило бы признать, что беспорядок — это как раз
то, к чему мы стремились. Целью рассуждений выступает
не вывод, основанный на предъявляемых аргументах,
а хотя бы чуть более полное понимание предмета. В процессе
мы четче осознаем, что истина не совпадает с нашей способностью говорить о ней или с нашей способностью ее схватить.



Различные варианты этой позиции см.: Friedlander, Plato, p. –; Sayre,
Plato’s Dialogues in Light of the Seventh Letter.

А



Подобный взгляд на апорию вполне выводим из метода,
который применяется в ранних диалогах. Почему в них истину всегда ищут, но так и не находят? Возможно, из-за того,
что найти ее вовсе нельзя; и в этом, собственно, состоит открытие. Определенные подтверждения такой позиции можно
обнаружить в Седьмом письме Платона. Подлинность письма
оспаривается, поэтому не следует приписывать ему слишком
уж большую значимость, однако изучить нижеследующий
отрывок все же стоит. Если письмо подлинное, то он напрямую раскрывает перед нами образ мысли Платона. Если же
нет, то это интересный античный взгляд на то, как Платон
мог рассматривать философское открытие.
Седьмое письмо, с–d
Вот что вообще я хочу сказать обо всех, кто уже написал
или собирается писать и кто заявляет, что они знают, над
чем я работаю, так как либо были моими слушателями,
либо услыхали об этом от других, либо, наконец, дошли
сами: по моему убеждению, они в этом деле совсем ничего
не смыслят. У меня самого по этим вопросам нет никакой
записи и никогда не будет. Это не может быть выражено
в словах, как остальные науки; только если кто постоянно
занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь,
у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там питает.

Милль, касаясь сложностей, возникающих в диалогах,
излагает ту же мысль другими словами:
[Платон] перестал заботиться о преодолении неразрешимых сложностей, придя к мысли о том, что они будут
возникать всегда. Если верить его Седьмому письму,


См. обсуждение и ссылки в главе .



М С

то он определенно придерживался мнения, что никакое
словесное определение чего бы то ни было не является
абсолютно точным, а познание того, что та или иная
вещь собой представляет, хотя и достижимо лишь после
долгой и разнообразной диалектической дискуссии,
не является ее прямым результатом, но приходит словно
мгновенная вспышка (да и то лишь к тем, кому больше
повезло по природе) .

Другие читатели Седьмого письма более сдержанно высказывались о том, верил ли Платон в истины, не поддающиеся словесному выражению . Читатель может самостоятельно поразмышлять о том, могут ли диалоги — или любые
диалектические процессы, смоделированные по их образцу, — эффективно выполнять вышеописанные задачи. Как
представляется, однозначного или универсального ответа
на этот вопрос дать нельзя. Скорее всего, как и предполагает
Милль, результаты будут зависеть от способностей и предрасположенностей человека, который их добивается.
Ложная апория. Принято считать, что апория возникает тогда,
когда мы сталкиваемся с философской проблемой, которую
не в состоянии решить . Однако стоит обратить внимание
на то, насколько такой взгляд субъективен. Оказывающиеся
в подобном положении подчас попадают в него в силу отсутствия должных способностей, а не из-за сложности вопроса
(впрочем, всякой апории всегда в той или иной степени сопутствуют обе эти причины). Большинство преподавателей и студентов без труда вспомнят случаи, когда обучающийся оказывался в состоянии, подобном апории, из-за дурных наставлений
педагога. Эти риски отражены и в диалогах. Порой мы видим,




Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .
Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, p. –.
Szaif, Socrates and the Beneﬁts of Puzzlement, p. –.

А



как Сократ побеждает своих собеседников или, по крайней
мере, сбивает их с толку, нарочитыми ошибками. А в других
ситуациях, согласно сетованиям его партнеров, он смущает их
словесными играми или фальшивыми аргументами.
Горгий, b–c
КАЛЛИКЛ. Никогда этому человеку не развязаться с пустословием! Скажи мне, Сократ, неужели не стыдно тебе
в твои годы гоняться за словами и, если кто запутается
в речи, полагать это счастливою находкой?

В такие моменты Платон, возможно, предупреждает читателя о ловушках, но также бросает вызов и самому себе,
пытаясь их избегать. Он старается оставаться честным.
Поскольку сократический подход к апории не предполагает капитуляции перед ней, риски незаслуженного чувства
апории не слишком серьезны. Если апория заставляет людей
еще усерднее искать истину, то, наверное, и не важно, какие
аргументы, качественные или не очень, спровоцировали ее
появление. Если же апория позволяет нам составить более
объективное и скромное представление о собственной мудрости, то ее воздействие снова будет позитивным — опятьтаки независимо от ее происхождения. И все же незаслуженная апория с сократической точки зрения по-прежнему
кажется такой же предосудительной, как и любое другое ложное состояние. (Ведь никто из нас не захотел бы испытать ее
воздействие на себе, не так ли?) Не исключено, что всякое
утверждение об апории стоит подвергать такой же проверке,
как и любое другое.
Самоиндуцированная апория. В этой книге метод Сократа рассматривается с точки зрения пользы для вашего образа


Szaif, Socrates and the Beneﬁts of Puzzlement, p. , –.



М С

мысли. И то, как Сократ рассуждает об апории, в полной мере
соответствует такому подходу. Апория — отнюдь не ловушка,
в которую он заманивает других, сам оставаясь поодаль. Он
попадает в нее и сам, а затем делит свое ощущение с окружающими.
Менон, c
СОКРАТ. Ведь не то, что я, путая других, сам ясно во всем
разбираюсь — нет: я и сам путаюсь, и других запутываю.
Хармид, c
СОКРАТ. Мне показалось, что Критий, услышав это
и видя меня недоумевающим, под воздействием моего
недоумения сам оказался в плену подобных же сомнений, как те, кто, видя перед собой зевающего человека,
сами начинают зевать.

Если Сократ заражает других своей реакцией на апорию,
то откуда у него взялась эта реакция изначально? Ее истоки — в испытании себя.
Растраченная впустую апория. Речи о добрых плодах апорий
обычно ведет сам Сократ, а не его собеседники. Они, как правило, не благодарят его за помощь. Правда, иногда апория
приводит к дружескому согласию относительно целесообразности дальнейшего обучения . Однако чаще собеседники отходят в сторону, сменяясь другими, или же вообще убегают .
Какой вывод следует из этого сделать? Скорее всего, апория
есть хрупкая вещь, которую легко упустить . Она с легкостью
ускользает и забывается. Энергия, создающая апорию, потребуется еще и для того, чтобы поддержать ее на плаву и из



Лахет, a–b.
Горгий, b, Евтифрон, e.
Szaif, Socrates and the Beneﬁts of Puzzlement, р. .

А



влечь из нее пользу. И если вы видите, что Сократ отзывается
об апории положительно, а его собеседник чурается ее,
не пользуясь предоставляемыми ею благами, то просто напомните себе: подлинную выгоду апория приносит вовсе не оппонентам Сократа. Настоящий выгодоприобретатель здесь —
читатель платоновских диалогов .



Szaif, Socrates and the Beneﬁts of Puzzlement, p. –.

13
С 

о зачем это все? Вот какой вопрос мы рассмотрим
в новой главе. Большинство людей, интересующихся
философией, если не считать профессиональных ученых, обращаются к этому предмету потому, что сталкиваются
с проблемами в своей жизни или мыслях. Они ищут идеи,
способные им помочь. Ни Сократ, ни Платон (если их вообще
можно отделить друг от друга) поначалу не кажутся многообещающими кандидатами в помощники в подобных делах. Действительно, многие философы вообще не претендуют на то,
чтобы предлагать что-то обычному человеку, — но Сократ
не из их числа. Его интересует то, как жить хорошо, а также
забота о душе. Более того, он считает эти проблемы универсальными. Однако сократический метод не отвечает запросам
большинства людей. Он не обещает поднять настроение. Он
не сулит богатства и популярности, а скорее даже наоборот.
И, похоже, за прошедшие столетия он даже не сформировал
коллективного единодушия в этических вопросах. Хотя человеческому разуму требуется внутренний Сократ, у него уже
есть вполне сложившийся анти-Сократ, который усердно убеждает в том, что философия — пустая трата времени и лучше
заняться каким-то более полезным делом. Так чего ради нам
вообще думать о Сократе и его методах? Есть ли на то подлинно сократическая причина?

Сократические блага. Ответ подскажет один из самых знаменитых платоновских отрывков — аллегория пещеры. Хотя

С 



эту часть «Государства» Платон, вероятно, написал уже во второй половине своего творческого пути, она тем не менее способна расширить наше понимание сократического метода.
Аллегория начинается с изображения людей, заточенных
в пещере. Каждый из них на всю жизнь прикован к одному
и тому же месту, и потому смотреть может только вперед.
За спинами узников горит огонь, который бросает свет на сидящих в пещере и на каменную стену перед ними. Между
этим импровизированным экраном и заключенными проходят люди, которые держат в руках фигурки людей и животных. Тени от этих статуэток падают на стену перед глазами
сидящих; игра теней — единственное, что они наблюдают.
Сократ просит Главкона представить, каково было бы одному
из узников, если бы его вдруг освободили от оков и он вышел бы из пещеры через проход в дальнем конце. Сократ
начинает:
Государство, d–a
— Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его
вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть
вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком
сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше.
И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он
мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут
указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь
и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его
отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том,
что он видел раньше, чем в том, что ему показывают
теперь?

— Конечно, он так подумает.



М С

<…>
— Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все
то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого:
сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде
людей и различных предметов, а уж потом — на самые
вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче
было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть
на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.
— Несомненно.
<…>
— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять
спустился туда и сел бы на то же самое место, разве
не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?
— Конечно.
— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими
вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока
его зрение не притупится и глаза не привыкнут —
а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что
из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь.
А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести
их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им
в руки?
— Непременно убили бы.

Эту аллегорию интерпретируют по-разному; чаще всего
в ней видят иллюстрацию платоновской теории идей . Я привожу ее здесь с гораздо более скромным намерением: мне
хотелось бы подчеркнуть ценность философского прогресса — вопреки только что отмеченному неуважению


См., например: Goldstein, Plato at the Googleplex, р. –.

С 



к нему. Выход из пещеры не удовлетворяет никакой осязаемой потребности, мучающей узников. Они не становятся веселее или благополучнее в житейском смысле. Однако мало
кто из тех, кто размышляет об этой аллегории, предпочел бы
оказаться на их месте и остаться в пещере, имея возможность
покинуть ее. Назовем выход из пещеры сократическим благом — это нечто такое, что не имеет особой ценности в глазах тех, кто его лишен (или ему вообще приписывается отрицательная ценность), но, будучи обретенным, оно становится
дорогим и ценимым.
Ignoti nulla cupido. Отсутствие стремления к сократическому
благу приводит к порочному кругу: как раз из-за того, что
у вас его нет, вы не понимаете, зачем оно вам требуется. Вы
просто не представляете, что теряете. В одном из фрагментов
Сократ высказывает эту мысль предельно четко:
Пир, а
Ведь тем-то и скверно невежество, что человек и не прекрасный, и не совершенный, и не умный вполне доволен
собой. А кто не считает, что в чем-то нуждается, тот
и не желает того, в чем, по его мнению, не испытывает
нужды.

Нелегко бывает убедить других, а порой и себя, в том, что
подобные блага существуют и стоят вложенных усилий. В ситуации с сократическими благами элементарно отсутствуют
причины, которые обычно заставляют нас желать чего бы
то ни было. Изучавшие Сократа не раз возвращались к этому
вопросу. Монтень, например, пишет:
Точно так же обстоит с познанием себя. Каждый думает,
что в этом отношении у него все в порядке, каждый думает, что отлично сам себя понимает, но это-то и озна-



М С

чает, что решительно никто о самом себе ничего не знает,
как показал Сократ Евтидему у Ксенофонта .

Ему вторит Кьеркегор:
Но кто думает о том, что этот мир, смущенный всей этой
наукой, нуждается в Сократе! Естественно, если бы
кто-то один, и в особенности если бы многие думали
об этом, — он был бы нужен меньше. То, чего более всего
не хватает в заблуждениях, — это всегда то, о чем менее
всего подозревают, — это, впрочем, очевидно, ибо думать об этом — уже значило бы это обнаружить .

О том же, по сути, рассуждает и Милль:
Польза, приносимая [логикой], состоит в том, что вы
освобождаетесь от недостатка, о котором ни один человек, обладающий им, даже не догадывается. <…> Поэтому тех, кто не знает логики, невозможно заставить
постичь ее пользу. Либо они и без нее рассуждают правильно — и если так, то она им вовсе не нужна; либо
из-за незнакомства с нею рассуждают неправильно,
но никогда не узнают об этом недостатке, пока не избавятся от него .

Овидий по-своему выразил эту идею: по его словам, ignoti
nulla cupido (неизвестного не желают) . Какое бы выражение








Hazlitt, ed., Essays of Montaigne, book , p. . (Рус. пер.: Монтень М. Опыты. — М.: АСТ, . Книга . Глава XIII. С. . — Прим. ред.)
Интересно, однако, что Монтень ссылается не на Платона, а на «Воспоминания о Сократе» Ксенофонта (..).
Kierkegaard, Sickness Unto Death, p. . (Рус. пер.: Кьеркегор С. Болезнь
к смерти. — М.: Академический проект, . С. . — Прим. ред.)
Mill, Whately’s Elements of Logic, p. .
Овидий. Искусство любви, ..

С 



ни обретала эта идея, она говорит о наличии огромного препятствия, блокирующего путь к мудрости. Трудно мотивировать себя отправиться на поиски чего-то такого, о чем вы
никогда и представления не имели и, соответственно, чего
даже желать не могли.
Мягкие формы описанного явления в наши дни иногда
называют «эффектом Даннинга — Крюгера» (в честь двух
психологов, которые его изучали): глупость не склонна признаваться в собственном существовании, а некомпетентность
мешает человеку осознать собственную некомпетентность .
Сократ считает, что эта идея влечет за собой широкие и глубокие последствия. Мы не осознаем собственного невежества,
поскольку мы невежественны. Мы слабы в философии и из-за
этого не понимаем, что философски беспомощны.
Оглянуться назад. Сократ, защищая свое дело, не призывал
других заниматься философией. Он просто задавал вопросы
таким образом, что собеседники сами начинали ею интересоваться. Но формулировать вопросы в подобном духе
не так-то легко. Допустим, Сократ предлагает вам представить, насколько лучше станет ваша жизнь, если вы сделаетесь
мудрее. Вы отвечаете, что вам это не очень интересно. Вы
чувствуете, что уже и так достаточно мудры, а потому не можете себе представить, каково понимать то, что вы сейчас
не понимаете; если бы вы могли представить подобное,
то уже обладали бы пониманием этих вещей. И что же делать?
Сократ подошел бы к проблеме с другой стороны. Подумайте о сократических благах, которыми вы уже обладаете, —
сказал бы он, — а также о том, довольны ли вы тем, что обрели их. Насколько высоко вы цените ту мудрость, которая,
как вам кажется, у вас уже есть? Или же подумайте о своих


Dunning and Kruger, Unskilled and Unaware of It.



М С

знакомых, которые кажутся счастливее вас, ибо в своем самодовольстве они не осознают вещей, которые известны вам.
Если в вашем кругу общения таковых не найдется, то порадуйтесь своей удаче; но, скорее всего, такие люди около вас
все же есть. А теперь спросите себя, хотели бы вы поменяться
с ними местами, чтобы поднять себе настроение? Вероятно,
такая идея вызовет у вас отторжение. И, разумеется, именно
так ее воспринимал и Сократ. В «Апологии» он рассказывает
о своих встречах с людьми, которые упивались своими житейскими успехами, считая себя мудрыми — на деле не обладая мудростью.
Апология, d–e
Я спрашивал сам себя, что бы я для себя предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будучи ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как
они, быть и тем и другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть.

Если вы не готовы поменяться местами, то, очевидно, вам
дороги плоды сократического мышления: вы не желаете отказываться даже от малой толики мудрости и познания истины, которые уже обрели.
Такой же мысленный эксперимент можно поставить, размышляя о животных.
Государство, a–b
Значит, у кого нет опыта в рассудительности и добродетели, кто вечно проводит время в пирушках и других
подобных увеселениях, того, естественно, относит вниз,
а потом опять к середине, и вот так они блуждают всю
жизнь. Им не выйти за эти пределы: ведь они никогда
не взирали на подлинно возвышенное и не возносились
к нему, не наполнялись в действительности действитель-

С 



ным, не вкушали надежного и чистого удовольствия; подобно скоту они всегда смотрят вниз, склонив голову
к земле…

Милль тоже считал очевидным, что перспектива поменяться местами с подобными существами, сколь бы довольными они ни казались, едва ли для кого-то привлекательна.
Немногие люди согласились бы превратиться в любое
из низших животных, соблазнившись обещанием полного удовлетворения физиологических потребностей;
ни один разумный человек не согласился бы сделаться
дураком, ни один образованный не захотел бы стать невеждой, ни один чувствующий и совестливый не пожелал бы оказаться эгоистичным и низким — даже если бы
удалось убедить этих людей, что дурак, тупица и негодяй
больше доволен своей участью, чем они .

Эти слова предлагают читателю остановиться и поразмышлять о людях, уподобляющих себя домашнему скоту,
а также об их несчастье. А чуть позже — побуждают задуматься и о том, до какой степени мы обманываемся, мысленно обособляя этих собратьев от себя самих, хотя на самом
деле мы тоже часть стада. Назовите это упражнение оглядыванием назад или вниз: с помощью того, что можете увидеть,
представляйте то, чего не можете. Трудно осознать ценность
идеи, которой у вас нет, то есть увидеть ее, взглянув вперед
или вверх. Гораздо легче осознать ценность знания, которое
у вас уже есть, а у других пока отсутствует. Далее попытайтесь представить, насколько было бы ужасно, если бы у вас
его не было. Наконец, подумайте о вероятности того, что
в какой-то другой перспективе вы им на деле и не обладаете.


Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .



М С

На этом этапе вы уже понимаете, что это не просто вероятно;
это абсолютно точно. И вот теперь вам можно приступать
к работе.
Наилучший пример такого подхода, представленный
в диалогах, содержится в той части аллегории о пещере, которую мы пропустили — исключительно ради того, чтобы
рассмотреть ее здесь. В ней Сократ рассуждает о мыслях узника, которому удалось вырваться из мрака на свет.
Государство, c–e
— Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он
блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?
— И даже очень.
— А если они воздавали там какие- нибудь почести
и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо
предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом
основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь,
жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз,
и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто
среди них влиятелен? Или он испытывал бы то, о чем
говорит Гомер, то есть сильнейшим образом желал бы,
«как поденщик, работая в поле, службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный» и скорее терпеть что
угодно, только бы не разделять представлений узников
и не жить так, как они?
— Я-то думаю, он предпочтет вытерпеть все что угодно,
чем жить так.

В этом отрывке описывается чувство, знакомое каждому.
Когда выходишь из пещеры, оказаться там вновь уже не хо-

С 



чется. Неприятие мысли о возвращении назад порождает
желание двигаться вперед. Ибо, обретя немалый пещерный
опыт, вы начинаете понимать, что, сбежав из одних пещер,
люди по-прежнему прозябают в других. В такой ситуации
двигаться можно как вперед, так и назад; почему же тогда
одно направление предпочтительнее другого? Независимо
от того, приобретается ли понимание или теряется, его ценность остается той же самой. И поэтому наша привязанность
к любой мудрости, которая уже усвоена, должна пробуждать
аппетит к еще большей мудрости. Другими словами, наш текущий уровень понимания того или иного всегда таков, что
даже при несущественном прогрессе мы, вероятно, взглянули бы на него с ужасом. Поэтому лучше поторопиться сейчас.
Конечно, на практике наш ум так себя не ведет. Обычно
он довольствуется тем, что у него уже есть, и не стремится
к большему. Психологи давно интересуются так называемым
эффектом обладания, то есть склонностью людей завышать
ценность того, чем им удается овладеть. Не вызывает сомнения то, что упомянутый эффект распространяется и на истину. Мы крепко привязываемся к той истине, которой владеем, и при этом не ощущаем столь же сильного желания
получить еще больше. Однако размышления о ценности того,
что у нас есть, способны вдохновить на дальнейший ее поиск.
Сравнения. Тема настоящей главы — обоснование того, почему сократическая работа должна быть проделана. Мы пытаемся разобраться, под какими углами зрения лучше раскрывается ее ценность, а также обнаружить причины, из-за
которых эту ценность порой трудно разглядеть. У Сократа,
кстати, есть еще одна идея, позволяющая проиллюстрировать эту мысль: он рекомендует предложить тем, кто на это
способен, сопоставить мудрость с другими вещами. Как отмечалось в главе , Сократ делит людей на три типа: люби-



М С

телей мудрости, любителей славы и любителей наживы. При
этом он задается вопросом о том, какое из перечисленных
благ доставляет больше всего удовольствия. Вопрос непростой, поскольку каждый вполне ожидаемо расхваливает
те удовольствия, которые ему наиболее близки. Однако ответить на него все же можно: надо только отыскать людей, которые приобщились ко всему набору упомянутых удовольствий, и расспросить их, что же предпочтительнее. Именно
поэтому Сократ затевает нижеследующий разговор с Главконом.
Государство, а–а
— Так посмотри: из этих трех человек кто всего опытнее
в тех удовольствиях, о которых мы говорили? У корыстолюбца ли больше опыта в удовольствии от познания,
когда человек постигает самое истину, какова она, или же
философ опытнее в удовольствии от корысти?
— Философ намного превосходит корыстолюбца; ведь
ему неизбежно пришлось отведать того и другого с самого детства, тогда как корыстолюбцу, даже если он
по своим природным задаткам способен постигнуть сущее, нет необходимости отведать этого удовольствия
и убедиться на опыте, как оно сладостно; более того,
пусть бы он и стремился к этому, для него это нелегко.
— Стало быть, философ намного превосходит корыстолюбца опытностью в том и другом удовольствии.
— Конечно, намного.
<…>
— Значит, из тех трех его суждение благодаря его опытности будет наилучшим.
— Несомненно.
<…>
— Итак, поскольку имеются три вида удовольствий, значит, то из них, что соответствует познающей части души,

С 



будет наиболее полным, и, в ком из нас эта часть преобладает, у того и жизнь будет всего приятнее.

Милль заимствует у Сократа эту аргументацию в одном
из своих обоснований утилитаризма:
Лучше быть неудовлетворенным человеком, чем довольной свиньей; лучше быть неудовлетворенным Сократом,
чем довольным дураком. И если дурак или свинья придерживаются другого мнения, то это потому, что они
рассматривают вопрос лишь со своей точки зрения. Другой же стороне известны обе точки зрения .

Так что, если вы хотите оценить два состояния ума и ценность перехода от одного к другому, не обращайтесь к тому,
кто знаком только с одним из них, — спросите того, кому
известны оба. Но кто бы это мог быть? Самый подходящий
претендент — вы сами. Каждый из нас добился того или
иного прогресса, и всем нам предстоит добиться еще большего, поэтому у любого хотя бы отчасти есть возможность
делать сопоставления, о которых говорит Милль. В той степени, в какой нас не заботит развитие сократического мышления, мы все, извините, свиньи. Но в той степени, в какой
не хотим регрессировать до свинского состояния, мы все Сократы. Другими словами, как только у нас появляется возможность сравнивать обсуждаемые состояния, мы отдаем
предпочтение сократическому пути. И этот выбор поучителен.
Сравнения можно провести, опираясь и на наблюдения
за другими людьми. Легко представить себя богаче, чем сейчас,
поскольку у нас есть возможность наблюдать за финансовыми
магнатами. С сократической точки зрения это эквивалентно


Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .



М С

тому, чтобы восхищаться способностями тех, кто дальновиднее
нас. И в этом снова помогает Платон. Он не только описал метод обретения понимания и мудрости, но и показал, как может
идти этот процесс, если подходить к нему с энергией и талантом. Но если диалоги вам в этом не помогают, то вы, вероятно,
сумеете найти другие модели, которые послужат поставленной
задаче. В любом случае стоит помнить о следующей особенности сочинений Платона: они показывают, чего можно добиться
с помощью диалектики, и напоминают, до какой степени над
людьми по-прежнему довлеет пещера.
Такие напоминания полезны. Люди редко ощущают себя
пещерными узниками. Они просто этого не замечают, пока
не выйдут на свет и не осмотрятся. (Самая простая иллюстрация — вспомнить, какими глупцами вы являлись, когда были
помоложе.) Именно поэтому иной раз полезно прибегнуть
к провокации, показывающей, сколь многого мы еще не понимаем, хотя могли бы и понимать. Проще говоря, никто не шествует по жизни, постоянно чувствуя себя идиотом, хотя вы,
без сомнения, назовете множество людей, соответствующих
этому описанию; более того, в каком-то смысле мы все ему соответствуем. Глупость — состояние относительное и для ее обладателя невидимое. Люди сильно различаются по тому,
сколько в них мудрости, но не по самоощущению этого количества; свою мудрость мы, как правило, оцениваем высоко,
и это ощущение стабильно. Обсуждаемое здесь состояние хотелось бы считать константой, поскольку в умственной работе
оно именно таковым обычно и представляется, — однако Сократ показывает, что у разных людей оно разное. Поэтому давайте считать наше восприятие собственной мудрости обманчивой, коварной и упрямой особенностью человеческой натуры.
Здесь таится корень проблемы, которую намерен решить Сократ; это основная ошибка, увеличивающая вероятность других
ошибок, которые мы ежечасно совершаем на протяжении всей
жизни. Метод Сократа — один из способов ее исправить.

С 



Сократические несчастья. Если перевернуть понятие сократических благ, то откроется параллельное явление — сократические несчастья. Предположим, вы с удовольствием проживаете свою жизнь, но ближе к концу обнаруживаете, что ваш
путь был ошибочным. Привычно представляя себя в окружении близких и друзей, которые вас любят, вы вдруг узнаете,
что на деле они всегда вас ненавидели, и вам становится
горько. Печальная история. А теперь представьте ту же самую
ситуацию, только вот в конце правда вам так и не открывается. Причинен ли вам ущер б, и если да, то какой?
Или давайте попробуем проанализировать то же самое,
но со стороны: вы видите, как обманывается другой человек,
с удовольствием проживая ту жизнь, которая вызвала бы
у него отвращение, знай он всю правду, но правды-то он
и не знает. Стоит ли завидовать такому человеку? Платон считал, что нет.
Законы, c–d
АФИНЯНИН. Такой человек внушает доверие, но его
не внушает тот, кому мила добровольная ложь; кому же
мила невольная ложь, тот безрассуден. Однако
ни то ни другое не заслуживает зависти. Ведь никому
не мил невежда, не заслуживающий доверия; его легко
распознают по прошествии некоторого времени, и он
сам себе подготовляет в конце жизни тяжкое одиночество старости. Жизнь его потечет сиротливо, все равно,
живы ли его друзья и дети или же нет.

Для подобных ситуаций нет общего ярлыка: это несчастья, о которых сами несчастные не ведают и которые не причиняют им ощутимых страданий, но которых любой человек — включая и их самих — предпочел бы избежать, если бы
был достаточно осведомлен. (По сути, рассмотренные кейсы
можно уподобить случаям, где существует большой разрыв



М С

между субъективным счастьем человека и его эвдемонией —
идеей, которую мы изучим в следующей главе.) Назовем их
сократическими несчастьями, поскольку они симметричны
сократическим благам. Ведь здесь вы тоже не догадываетесь,
что страдаете.
Сократические несчастья — явление распространенное,
они есть часть удела человеческого. Представьте кого-нибудь,
кто поступает неэтично или необдуманно, но ему это сходит
с рук, и он доволен. Такого человека можно рассматривать
как пациента с деменцией: его состояние, возможно, и не ухудшается, но он пребывает в постоянной слабости ума, не осознает своей беды, а потому с безразличием или враждебностью реагирует на тех, кто ему о ней сообщает. Такие люди
часто находятся в хорошем настроении, однако, будучи знакомыми с ними, вы начинаете бояться такого их состояния.
Над этим страхом полезно поразмыслить; не исключено, что
вы придете к осознанию того, что Сократ ощущал бы примерно то же самое, если бы ему довелось наблюдать за вашей
жизнью. Его задача — встряхнуть нас, пробудив от той разновидности слабоумия, которой подвержен каждый. И чем
больше мы на самом деле нуждаемся в помощи, тем меньше
мы ее желаем. Вспомним, что говорил Сократ своим судьям:
Апология, а
Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня
вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна,
ударите меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита,
и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если
только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь.

Разум сократика оценивает себя с тем же ужасом и той же
тревогой, которые вы ощутили бы, если бы осознали, что находитесь на ранних стадиях слабоумия, и которые, приложив

С 



силы, можно все-таки обратить вспять. В этом случае вы взялись бы за себя со всей энергией, на какую способны. А это
(в той или иной степени) и есть ваш случай — как, впрочем,
и случай каждого.
Все мы страдаем от сократических несчастий. Мы говорим, поступаем, да и вообще живем так, что обязательно
впали бы в стыд и ужас, если бы честно отвечали на самые
трудные вопросы, касающиеся нашей жизни. Именно поэтому мы этого не делаем. С течением лет наш недуг становится все серьезнее, и его все труднее не замечать. Приняв
ошибочное решение, мы бросаемся защищать его. (В качестве упражнения попробуйте дать определение «ошибочному
решению» с сократической точки зрения.) Ранее упоминались
случаи, когда люди под конец жизни осознавали, что всю
дорогу в чем-то ошибались. Реальные истории такого типа
редки не потому, что люди редко оказываются в таком положении, а потому, что в конце жизни подобное прозрение
слишком дорого обходится. Отсюда и язвительные слова Сократа об ораторах в судах, которые потратили значительную
часть своей жизни, обучаясь говорить то, за что им платят,
или то, что хотят услышать их клиенты и присяжные:
Теэтет, a–b
От всего этого люди становятся ожесточенными и хитрыми (они знают, как польстить господину речью и угодить делом), с мелкой и кривой душой. Величие, прямоту и независимость с малых лет у них отняло рабство,
принудившее их к коварству, угрозами и страхом отравившее нежные еще души, и, кто не сумел вооружиться
сознанием истины и права, те не перенесли всего этого,
но, обратившись вскоре ко лжи и взаимным обидам, совершенно согнулись и сломились, и теперь, превратившись из детей во взрослых людей, они, совсем не имея
разума, почитают себя искусными и мудрыми.



М С

На свет сократического прожектора не так больно смотреть, когда он направлен на небольшие участки жизни или
когда мы молоды и еще не приняли столько неверных решений, чтобы потом пришлось о них жалеть. И не стоит сокрушаться из-за того, что самые трудные вопросы даются тяжелее всего. Перед нами всегда открываются новые шансы
обрести сократические блага или избежать сократических
несчастий. И это еще один ответ на вопрос о том, для чего
нужен метод Сократа.
Сократические несчастья могут быть как индивидуальными, так и частью культуры. Порой целое общество может
страдать от беды, о которой не подозревает, но зато она с несомненностью являет себя посторонним — или «своим», когда
те спустя какое-то время оглядываются назад. Несчастья причиняются как регрессом, так и неудачами в прогрессе; культура порой медленно учится или забывает истины, которые
ей когда-то были известны, а также причины, в силу которых
эти истины важны. С этими общими паттернами так или иначе
сталкивался каждый. Я упоминаю о них потому, что иногда
их можно рассматривать с сократической точки зрения, которая, собственно, нас и интересует. Несчастье может возникнуть
из-за того, что общество не видит точек напряжения в собственной системе ценностей: либо лишь немногие их подмечают, либо мало тех, кто готов о них слушать. Истина может
показаться слишком неудобной, чтобы взяться за ее изучение
или, наоборот, недостаточно неудобной, чтобы требовать исправлений. Экономика и технологии, которые экономику меняют, сильно влияют на готовность людей воспринимать такую
напряженность всерьез. Когда цена столкновения с истиной
снижается (или цена невежества возрастает), люди более
охотно задают вопросы о ней и отвечают на них. И наоборот.

14
С 

сновная тема этой книги — сократический метод,
то есть набор идей о том, как думать, а не о том,
о чем думать. Тем не менее в ранних диалогах, где
метод представлен лучше всего, Сократ кое-что говорит
о том, как жить хорошо. Эти заявления интересны как сами
по себе, так и из-за того, что помогают ответить на естественный вопрос: все-таки к каким же практическим выводам ведут сократические рассуждения и способны ли они вообще
к чему-нибудь привести? Иначе говоря, к какого рода убеждениям сократический метод привел самого Сократа?

Добродетель и счастье. Конечная цель сократической философии — эвдемония. Я буду переводить это слово как счастье,
что является его самым распространенным переводом. Некоторые считают, что более удачным переводом было бы «благополучие» или «хорошая жизнь». Проблема возникает из-за
того, что в английском языке счастье воспринимается как состояние субъективное: быть счастливым — значит хорошо
себя чувствовать. Но у эвдемонии есть объективный аспект.
Она подразумевает суждение со стороны о том, что у кого-то
все хорошо. Она означает хорошую жизнь, а не просто хорошее настроение; хорошая жизнь — это та, правильной реакцией на которую будет ощущение счастья. Люди, как известно,


Властос приводит убедительные доводы в пользу того, что наилучшим
переводом этого греческого термина выступает именно «счастье». См.:
Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. –.



М С

могут получать удовольствие и отвратительными способами —
таких нельзя называть счастливыми в древнегреческом смысле,
даже если они, по мнению кого-то, хорошо проводят время.
Противоположность счастливого человека с этой точки зрения — не мрачный или депрессивный, а убогий или жалкий.
В наши дни такой взгляд на счастье иногда требует корректировки (и она полезна), но для Античности он вполне
обычен. Сократ видит в достижении счастья в упомянутом
смысле главную цель человеческой жизни. Все хотят жить
хорошо; если философия приводит к такому результату,
то в ее защиту больше не нужно ничего говорить. Героиня
платоновского диалога сформулировала эту идею так:
Пир, a
— Спрашивать, почему хочет быть счастливым тот, кто
хочет им быть, незачем. Твоим ответом вопрос, по-видимому, исчерпан.

Сократ в некоторой степени приравнивает счастье к благу
или к добродетели (в какой именно степени — мы скоро обсудим).
Критон, b
СОКРАТ. Считаем мы еще или не считаем, что всего
больше нужно ценить не самое жизнь, но жизнь хорошую?
КРИТОН. Конечно, считаем.
СОКРАТ. А что хорошее, прекрасное, справедливое —
все это одно и то же, считаем мы или нет?
КРИТОН. Считаем.
Евтидем, а
СОКРАТ. Поскольку мы все стремимся к счастью и, как
оказалось, мы счастливы тогда, когда пользуемся ве-

С 



щами, причем пользуемся правильно, а правильность
эту и благополучие дает нам знание, должно, по-видимому, всякому человеку изо всех сил стремиться стать
как можно более мудрым. Не так ли?
КЛИНИЙ. Так.
Горгий, e
СОКРАТ. Людей достойных и честных — и мужчин,
и женщин — я зову счастливыми, несправедливых и дурных — несчастными.

Не вызывает сомнений, что Сократ тесно связывал счастье
с добродетелью, однако ученые спорят о конкретной природе
этой взаимосвязи в его мировоззрении. Если следовать самой
буквальной трактовке его слов, то добродетель выступает
единственным истинным благом. Она необходима для счастья
и достаточна для него. Иногда эту идею называют «тезисом
об идентичности», поскольку в ней утверждается, что добродетель и счастье — одно и то же . С этой точки зрения нам
не следует относиться к деньгам или даже к здоровью как
к истинным благам, поскольку они лишь средство для достижения других целей. Подумайте о политическом деятеле или,
скажем, о судье, которых хвалят за умение убеждать. Но действительно ли убедительность является добродетелью? Ведь
все зависит от того, для чего она используется, не так ли? Сила
убеждения может сделать хорошего лидера более эффективным; однако в руках порочного человека она лишь усугубляет
зло и делает обладающего ею еще более зловещим. В подобном свете Сократ рассматривает большую часть вещей, которые обыденно считаются благом: среди них деньги, власть
и даже здоровье. Они хороши, когда вы используете их мудро,
и плохи, когда вы распоряжаетесь ими плохо. По-настоящему


Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. .



М С

важное значение имеет лишь мудрость, или добродетель
(позже мы увидим, что Сократ не делает между ними разницы). Это единственные блага, которые остаются таковыми
в любой ситуации, единственные надежные источники хорошей жизни, или счастья. В известном отрывке из «Евтидема»
Сократ делится следующим рассуждением.
Евтидем, d–e
— В целом же, Клиний, — сказал я, — как представляется,
все то, что мы раньше назвали благами, не потому носит
это имя, что по самой своей природе является таковым,
но вот почему: если этими вещами руководит невежество,
то они — большее зло, чем вещи противоположные, причем настолько большее, насколько сильнее они подчиняются руководящему началу, выступающему как зло; если же
их направляют разумение и мудрость, то они скорее будут
добром; само же по себе ни то ни другое ничего не стоит.
— Похоже, — заметил он, — что дело обстоит именно
так, как ты говоришь.
— Какой же вывод сделаем мы из сказанного? Не тот ли,
что из всех остальных вещей ничто не есть ни добро,
ни зло, а вот из этих двух — мудрости и невежества —
первая есть благо, второе же — зло?
Он согласился.

Некоторые читатели не уверены в том, что Сократ отождествляет добродетель и счастье целиком и полностью. Они
ссылаются на другие отрывки, где он называет благом
не только добродетель или же выдвигает предположения
о том, что даже добродетельная жизнь при определенных
условиях не стоит того, чтобы жить . Намечающееся здесь



См., например: Апология, a–b и Критон, e; кроме того, см.: Brickhouse
and Smith, Socrates on Goods, Virtue, and Happiness, р. –.

С 



противоречие довольно тонко и, вероятно, неизбежно, поскольку трудно согласовать между собой все высказывания
Сократа на эту тему, приводимые в разных диалогах. Особенно часто исследователями дебатируется вопрос о том, считает ли Сократ добродетель достаточным условием для благой жизни, или для нее нужно что-то еще. Доводы на эту
тему невозможно изложить в кратком виде. Тем не менее
позвольте мне представить главную альтернативу «тезису
об идентичности», предложенную после долгого обсуждения
Грегори Властосом:
Утвердив добродетель в качестве высшего блага, одновременно необходимого и достаточного для счастья, давайте позволим счастью иметь множество меньших составляющих вдобавок к добродетели. В эту категорию
входит все, что Сократ причислял к неморальным благам: здоровье, богатство и так далее. В отрыве от добродетели каждое из них оказалось бы бесполезным. Но в сочетании с добродетелью (то есть при добродетельном
использовании) они в некоторой степени увеличивали бы счастье .

Разница между этим и «тезисом об идентичности», возможно, интересна, но с практической точки зрения весьма
скромна. Все согласны с тем, что в сократической философии
счастье отождествляется с добродетелью — и, следовательно,
с мудростью, и, следовательно, со знанием — либо целиком,
либо почти целиком. При этом, однако, сохраняются разногласия по поводу того, чем именно была добродетель в глазах Сократа — средством достижения счастья или важнейшей составляющей счастья. Эту дискуссию я тоже продолжать



Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. .



М С

здесь не буду, ограничившись сноской, адресованной заинтересованному читателю .
Сократическое видение счастья, какую бы из версий
вы бы ни предпочли, наделяет практикующего сократика иммунитетом в отношении большинства бед. На суде Сократ
произносит следующие слова:
Апология, c–d
Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета,
ни от Анита [обвинителей] — да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было
позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить,
изгнать из отечества, отнять все права. Но ведь это он
или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло,
а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно
то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть.

Обычные жизненные неурядицы или, если уж на то пошло, даже и необычные, никак не задевают Сократа. Конечно, ему могут причинить физический вред. Но поскольку
его счастье — то есть добротность его жизни — зависит от его
собственной добродетели (или мудрости, или понимания),
то все определяется им самим. Как мы скоро увидим, эта идея
оказала заметное влияние на стоиков.
Добродетель как знание. Предположим, что хорошая жизнь
сводится к жизни, прожитой добродетельно. Но что же тогда
есть добродетель?  Сократ считает, что это форма знания;




Мнение о том, что добродетель с сократической точки зрения инструментальна по отношению к счастью, оспаривают Ирвин и Властос. См.:
Irwin, Plato’s Moral Theory; Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher,
p. –.
Впечатляющую дискуссию о лингвистических значениях добродетели
и арете см.: Goldstein, Plato at the Googleplex, p. –.

С 



соответственно, порок в таком случае оказывается разновидностью невежества. Обе эти идеи, вместе взятые, можно
упростить до сократического уравнения с тремя элементами:
счастье = добродетель = знание .
Слова Сократа о том, что добродетель и знание — это
одно и то же, могут удивить. Ведь знание представляется
чем-то таким, что пребывает у нас в голове, а добродетель,
скорее, кажется свойством совершаемых нами поступков.
Таким образом, получается, что можно обладать одним,
не имея при этом другого. С каждым случается, когда мы
знаем, что тот или иной поступок был бы добродетелен,
но не совершаем его. На древнегреческом это называется акрасией, что означает поведение вопреки здравому смыслу или
отсутствие воли. Переживание подобных моментов заставляет нас считать, что знание и добродетель — совершенно
разные вещи. Но Сократ так не думал.
Протагор, b–c
Большинство считает, что знание не обладает силой…
Несмотря на то что человеку нередко присуще знание,
они полагают, что не знание им управляет, а что-либо
другое: иногда страсть, иногда удовольствие, иногда
скорбь, иной раз любовь, а чаще — страх. О знании они
думают прямо как о невольнике: каждый тащит его
в свою сторону. Таково ли примерно и твое мнение о знании, или ты полагаешь, что знание прекрасно и способно
управлять человеком, так что того, кто познал хорошее
и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем
велит знание, и разум достаточно силен, чтобы помочь
человеку?



Примерно в таком виде это уравнение представил Уильям Ирвин.
См. также: Prior, Socrates: Critical Assessments, , р. ; Santas, Socratic Goods
and Socratic Happiness.



М С

Сократ, очевидно, придерживается последней точки зрения: если кажется, что вам не хватает воли, на самом деле
это недостаток знаний. Иначе говоря, не существует никакой
акрасии.
Это утверждение спорно, и мы не имеем возможности
рассмотреть его здесь детально, но давайте попытаемся понять, хотя бы сжато, что Сократ имеет в виду. На протяжении всей книги мы настаивали на том, чтобы рассуждать
не абстрактно, а сократически, то есть спрашивать, можно ли
подкрепить то или иное утверждение личными знаниями
и опытом. Поэтому давайте взглянем на ситуацию по-иному.
Возможно, бывают соблазны, которым вы сопротивляетесь
только потому, что осведомлены о них. Скажем, существуют
наркотики, которых вы не принимаете, и продукты, которых
вы не едите. Вы знаете, что они могут быть приятны, но даже
не воспринимаете их как соблазн. Почему? Потому что достаточно много о них знаете. Вам известно, к чему они приводят и каково вам придется, если вы им поддадитесь.
Если бы кто-то вдруг поздравил вас с тем, что, отказавшись
попробовать наркотик, вы проявили изрядную силу воли,
то вам, скорее всего, пришлось бы пожать плечами и ответить, что сила воли здесь ни причем: вам просто и так все
понятно.
Сократ и другие вещи рассматривает под тем же углом.
Если вы не смогли проявить волю, вам просто не удалось достичь того состояния, которое только что было описано —
то есть максимально полного знания предмета. На ваши
слова: «Я знал, но не смог себя остановить» — Сократ ответит, что, вероятно, этих знаний оказалось недостаточно. Конечно, здесь подразумевается определенная трактовка того,
что такое по-настоящему «знать» что-то. Когда вы избегаете
опасных наркотиков или иных подобных вещей, это происходит не только из-за того, что вы способны перечислить связанные с ними угрозы, но еще и потому, что вы знаете об этих

С 



опасностях в более глубоком смысле. Вы их полностью осознаете; они запечатлены у вас в уме. Иногда у нас нет такого
рода знаний — мы можем лишь перечислить что-то. Это
ложные знания, и мы слабы.
Сократу есть что сказать о недостатке знаний, который
мы склонны принимать за дефицит силы воли. «Знание», которого нам не хватает в минуту слабости, чаще всего связано
с четким пониманием затрат и выгод, то есть с их полным
и всесторонним осознанием. В «Протагоре», например, Сократ говорит об искушениях, которые доставляют нам удовольствие сегодня и делают несчастными завтра. Причина
столь невыгодных сделок заключается в своего рода ошибке
измерения: нам сложно сейчас оценить, как мы будем себя
чувствовать в будущем . Скорее всего, вы действовали бы
по-другому, если бы все последствия были бы выложены перед вами без утайки и без прикрас, но завтрашний день никак не может открываться перед нами во всех подробностях.
Иначе говоря, речь идет о проблеме знания.
Сократическое отождествление добродетели и знания
подразумевает следующее: люди, которые поступают неправильно, заблуждаются. Эта идея становится максимально
доступной, когда мы начинаем рассуждать о личных интересах. Согласно Сократу, люди всегда стараются делать то, что
кажется им наилучшим для них самих: их главнейшее желание — поступать себе во благо. Если под «благом» понимать
нечто определенное, то, похоже, такое утверждение будет
правдой. Было бы безумием предполагать, что кто-то намеренно предпримет нечто такое, что нанесет ущерб ему лично.
Проблема, однако, в том, что самоубийца, прыгающий с моста, руководствуется весьма необычным представлением
о том, что для него является наилучшим: он полагает, что это
смерть. Иначе говоря, если вы желаете для себя чего-то пло

Протагор, a–e.



М С

хого, то в момент, когда вы этого хотите, оно отнюдь не кажется вам плохим, по крайней мере по сравнению с другими
вариантами.
Менон, b–e
СОКРАТ. Ведь не все, по-твоему, мой милый Менон, стремятся к благу?
МЕНОН. Ясно, не все.
СОКРАТ. Кое-кто стремится и к злу?
МЕНОН. Ну да.
СОКРАТ. Что же, по твоему мнению, они думают, что
зло — это благо, или же, стремясь к злу, знают, что это
есть зло?
МЕНОН. По-моему, и так и сяк.
<…>
СОКРАТ. Значит, ясно: те, кто не знает, что такое зло,
стремятся не к нему, а к тому, что кажется им благом,
оно же оказывается злом. Так что те, кто не знает, что
такое зло, и принимает его за благо, стремятся, очевидно,
к благу. Верно?

Сократ, как известно, сформулировал смысл этих идей
следующим образом: никто не поступает неправильно
по своей воле .
Мы пока говорили о решениях, касающихся только тех
действий, которые затрагивают лично вас, то есть о вещах,
внешне кажущихся привлекательными, но способными навредить вам в долгосрочной перспективе или даже, если бы вы
понимали их еще полнее и еще лучше, прямо сейчас. В таких
раскладах прекрасно видно, что любой человек стремится обеспечить благо для себя — в том ключе, в каком он его пони

Горгий, e; Протагор, c–d. См. также обсуждение этой проблемы:
Gulley, Interpretation of ‘No One Does Wrong Willingly’; Walsh, Socratic Denial
of Akrasia.

С 



мает. Но, однако, как толковать случаи, когда добродетельный,
«правильный» поступок подразумевает заботу не о себе, а о других? Может показаться безумием делать что-либо вредное для
себя, но предпочесть то, что лучше для вас, чему-то хорошему
для ваших ближних, кажется уже не таким безумным (хотя
и эгоистичным) поступком. Тем не менее Сократ уравнивает
подобные случаи. Если вы поступаете неправильно и это ранит кого-то другого, то это плохо не только для пострадавшего,
но и для вас. А в самом широком смысле никто по доброй воле
не совершает зла даже в такой ситуации, то есть задевая ближних. Самые отъявленные злодеи неизменно убеждают себя
в том, что все творимое ими в целом правильно. К сожалению,
они находятся во власти недопонимания.
Эту идею легче представить в сократическом разрезе,
если смоделировать ситуации, в которых ее несомненность
станет очевидной. Теоретически вы, конечно, можете вершить ужасные вещи в отношении других людей, потакая при
этом собственным интересам, например отбирая и присваивая принадлежавшие им деньги. Но вы не поступаете так
не только потому, что боитесь наказания. Вам просто не хочется быть таким человеком; подобные поступки не дадут
вам ощущения, что вы в самом деле стали лучше. Крайний
пример на этот счет окончательно расставит все по своим
местам. Представьте себя путешественником во времени, отправившимся в эпоху, где рабство было обычным явлением.
У вас есть шанс обзавестись рабами, но вы отказываетесь: это
не привлекает. Принимающие вас рабовладельцы решат, что


Подробнее об этом см.: Santas, Socratic Paradoxes и Santas, Socrates,
p. –. Сантас видит в этом два парадокса. Во-первых, «парадокс благоразумия»: люди всегда хотят для себя наилучшего, но при этом не всегда действуют соответствующим образом — отсюда и парадокс. Сократ
принимает его во внимание. Во-вторых, «моральный парадокс»: ни один
человек не поступает неправильно по своей воле, но при этом люди порой намеренно делают то, чего делать не должны. Сократ считает, что
это утверждение требует аргументированной защиты, которая представлена в «Горгии» и других диалогах.



М С

вы либо глупы, либо совершаете великую жертву, потому что
упускаете шанс устроить жизнь лучше. «Какая сила воли!» —
подумают они. Но вы смотрите на ситуацию иначе. Для вас
дело не в силе воли и не в самопожертвовании: у вас просто
другое понимание того, что значит «стать лучше». (Когданибудь в будущем люди будут рассказывать похожие истории
о том, как они мысленно переносятся в наше время и испытывают аналогичное отвращение к нашим представлениям
о хорошей жизни.)
А теперь переверните этот пример, сделайте его не таким
исключительным, и вы получите общую сократическую интерпретацию моральной ошибки. Когда вам не удается поступить правильно, даже ради других, речь идет не о силе воли.
Так происходит из-за того, что вы либо не видите ситуацию
«в целом», либо не видите ее влияния на других людей в частности, либо же просто не осознаете, что другие люди столь же
важны, как и вы сами. За всем этим стоит недостаток знания.
Знания и эмоции. Утверждение о том, что добродетель есть
знание, не понравится многим, поскольку из него следует,
что все мотивы человеческого поведения сугубо рациональны. Иногда такую позицию называют «интеллектуализмом». Но стоит ли противопоставлять эмоции знаниям
и не кажутся ли они порой столь же важными или более важными, чем знания?  В поздних диалогах Платона эмоциям
уделяется больше внимания, и некоторые читатели считают
это шагом вперед . Но эмоции, однако, можно рассматривать и как реакции на знания или убеждения.
Хороший пример — страх. Время от времени Сократ заявляет, что мужество есть своего рода знание, а трусость — одна
из форм невежества. Поначалу это звучит странно, поскольку




Nehamas, Virtues of Authenticity, p. ; Grote, Plato and the Other Companions
of Sokrates, p. –.
Cooper, Plato’s Theory of Human Motivation.

С 



и мужество, и трусость связаны со страхом, а последний представляется нам чувством или эмоцией, а не знанием. Однако,
когда люди боятся того, чего им и следует бояться, мы не называем их трусами. Трусость они проявляют в те моменты,
когда опасаются того, чего опасаться не стоит. Взирая на трусость со стороны, мы довольно часто убеждаемся, что бояться,
в сущности, и нечего. Но человек, объятый страхом, этого
не видит. Иначе говоря, сам трус и сторонний очевидец его
трусости испытывают разные чувства. В свою очередь, эта разница в чувствах проистекает из различий в том, как они понимают ситуацию или насколько глубоко их понимание. Вот
как выразил эту идею Сократ в беседе с Протагором:
Протагор, b–d
— Значит, вообще говоря, мужественные проявляют
не дурной страх, когда боятся, и не дурную отвагу, когда
отваживаются?
— Это правда.
<…>
— А робкие, и смельчаки, и неистовые, напротив, проявляют дурной страх, когда боятся, и дурную отвагу, когда отваживаются?
Протагор согласился.
— И отваживаются они на постыдное и плохое только
по незнанию и невежеству?
— Так оно и есть.
<…>
— Так именно неведение того, что страшно и что
не страшно, есть робость?
Протагор кивнул.
— Но ведь мужество противоположно робости.
— Да.
— А понимание того, что страшно, а что не страшно,
противоположно неведению всего этого?



М С

Здесь Протагор опять кивнул.
— Стало быть, неведение этого — робость.
Тут Протагор кивнул весьма неохотно.
— Значит, понимание того, что страшно и что не страшно,
и есть мужество в противоположность неведению этого.

Таким образом, Сократ превращает все очевидные проблемы этики — как жить и поступать — в проблемы знания
и интеллекта. Или, возможно, он преобразует их в одну
и единственную проблему знания, поскольку ему, похоже,
близка идея «единства добродетелей», согласно которой, если
вы обладаете одной из добродетелей в полном объеме, то,
значит, обладаете ими всеми. Все они сводятся к одному
и тому же глубокому пониманию того, что хорошо, а что
плохо — просто предстают при этом в разных формах .
Если перейти к практике, то хорошим сократическим
упражнением будет попытка интерпретировать каждый неправильный или недобродетельный поступок человека как
результат недостатка знания или понимания. Понятно, что
некоторые случаи рассматривать в такой перспективе
сложно — такое бывает, когда, например, мы имеем дело
с физическими зависимостями или неосознаваемыми действиями. Вместе с тем на большинство неправильных решений все-таки можно взглянуть глазами Сократа. Иногда полезно задаться вопросом, совершил бы тот или иной поступок
человек по-настоящему всеведущий, то есть обладающий
идеальным предвидением будущих последствий, а также знанием других людей, их жизненного опыта и тому подобного.
Если же речь идет об эмоциональном решении, то можно
поразмышлять над тем, остались бы эти эмоции прежними,
если бы их провоцировали другие познания и иное понима

Vlastos, Unity of Virtues in the ‘Protagoras’; Penner, Unity of Virtue; Woodruff,
Socrates on the Parts of Virtue; Devereaux, Unity of the Virtues in Plato’s Protagoras
and Laches; Brickhouse and Smith, Socrates and the Unity of Virtues.

С 



ние предмета. Как мы увидим в следующей главе, стоики
проработали эту тему более детально.
Низведение добродетели к пониманию с сократической
точки зрения служит источником воодушевления. Оно говорит нам о том, что прогресс возможен и что правильное изучение философии сделает нас счастливее — как минимум
в античном смысле этого слова. Другими словами, если метод
Сократа не принесет вам хорошее настроение, он, по крайней мере, даст вам больше права на него.
Обучаемость. И все же Сократ считал обучение добродетели
трудной задачей. Если знания приобретаются в учебе, а добродетель неотделима от знания, то отсюда следует, что один
человек способен научить добродетели другого. Так ли это
на самом деле?
Подобная гипотеза сталкивается с определенными возражениями. В диалоге «Протагор» Сократ отмечает, что, когда людям
нужно мнение о том, как построить здание, они обращаются
к опытным специалистам с утвердившимся статусом, но когда
речь заходит о моральных вопросах, то каждый мнит экспертом только себя, не сомневаясь в собственной надежности. Следовательно, никто не считает, что и в подобных вопросах тоже
есть свои специалисты. Это, в свою очередь, означает, что знаниям, необходимым для ответов на эти вопросы, научить
нельзя. Если бы им можно было обучить, то люди, потратившие время на их изучение, пользовались бы всеобщим признанием. Однако никто не прислушивается к философам, когда
рассуждает о моральных вопросах. Кое-кто, конечно, может
ссылаться на мнения родителей или других авторитетов, но отсюда не следует, что мудрости можно научить. Имеются многочисленные примеры того, как родители пытаются сделать мудрее своих детей, а учителя учеников, но безуспешно. Сократ
считал, что подобные иллюстрации ставят под сомнение возможность передачи добродетели от одного человека к другому:



М С

Протагор, b
СОКРАТ. Множество других людей могу тебе назвать,
которые, будучи сами хороши, никого не сумели сделать
лучше — ни из своих домашних, ни из чужих. Так вот,
Протагор, глядя на это, я и не верю, чтобы можно было
научить добродетели.

Но Протагору есть что ответить. Он отмечает, что мы
не наказываем тех, кто слеп или обременен иными физическими недостатками, зато наказываем тех, кто ведет себя
аморально. Очевидно, мы считаем, что караемые могли бы
поступать лучше, если бы больше старались, и потому моральному поведению можно научиться и, соответственно,
научить. Мы действительно много времени вкладываем в попытки научить добродетели своих детей и других людей. Это
стремление укоренилось в наших обыкновениях настолько
прочно, что мы его даже не замечаем.
Протагор, а
ПРОТАГОР. Здесь все учат добродетели кто во что горазд,
и ты никем не доволен: точно так же если бы ты стал
искать учителя эллинского языка, то, верно, не нашлось бы ни одного.

И действительно, некоторые люди обнаруживают
бóльшую предрасположенность к добродетели, чем остальные; это сродни тому, что одни играют на флейте лучше других. Но давайте представим, что игра на флейте вдруг стала
чрезвычайно важным делом и ей обучают всех поголовно.
Кто-то в такой ситуации будет играть хорошо, а кто-то нет,
но вот только из одного этого мы не стали бы делать вывод,
что игре на флейте невозможно научиться. Ошибка, которую
совершает Сократ (по мнению Протагора), состоит в недостаточном количестве сравнений. Людей, которые действи-

С 



тельно не обучены добродетели, легко найти — и облик их
ужасает.
Протагор, c–d
ПРОТАГОР. Примени это и здесь: если какой-нибудь
человек представляется тебе самым несправедливым
среди тех, кто воспитан меж людьми в повиновении
законам, он все-таки справедлив и даже мастер в вопросах законности, если судить о нем по сравнению
с людьми, у которых нет ни воспитания, ни судилищ,
ни законов, ни особой необходимости во всяком деле
заботиться о добродетели — например с какими-нибудь
дикарями вроде тех, что в прошлом году поэт Ферекрат
вывел на Ленеях. Наверно, очутившись среди таких людей, и ты, подобно человеконенавистникам в его хоре,
рад был бы встретить хоть Еврибата или Фринонда
и рыдал бы, тоскуя по испорченности здешних
жителей.

Так что, возможно, добродетели действительно можно
научить. Но процесс обучения в данном случае настолько размыт, а обучаемость у людей настолько разная, что с нашим
грубым восприятием его нетрудно не заметить. Сократ не спорит с этими аргументами — он меняет тему, так что, возможно, он и вправду считал, что доводы Протагора не лишены смысла. Однако сократическое замешательство
в вопросе о том, можно ли обучить добродетели, остается
не снятым — как остается неразрешенным и большинство
сократических задач. Платон, вероятно, сам не мог толком
ответить на этот вопрос. Проблема и по сей день остается
сложной. Вместе с тем вся деятельность Сократа позволяет
предположить, что он, наверное, ответил бы так: давайте надеяться, что добродетели можно все-таки научить, — и будем
пробовать делать это.



М С

Незавершенность. Сократ предложил нам метод и некоторые
принципы, которые были разработаны им на основе этого
метода. Они не претендуют на то, чтобы быть целостной этической философией. Есть множество вопросов, которые он
даже не попытался проанализировать, по крайней мере напрямую. Есть и другие вопросы, относительно которых его
анализ кажется незаконченным. Некоторые читатели объявляют его построения единой теорией, а затем заключают,
что она неверна, поскольку объясняет недостаточно . Если
добродетель — своеобразное знание, то это знание чего?
Если это измерение «того, что хорошо для вас» или то, что
приближает к эвдемонии, то мы ни к чему не придем: ведь
хорошее для нас — это и есть добродетель. Мы нуждаемся
в более точном представлении об этом знании, помимо знания, что все сводится к знанию.
Возможно, ответ надо искать в просвещенной оценке затрат и выгод, которая обсуждалась чуть выше . В поздних
диалогах Платона, а также в сочинениях стоиков можно отыскать и некоторые другие варианты ответа на интересующий
нас вопрос. Однако и Платона, и стоиков критикуют за то,
что в своих рассуждениях они ходят по кругу ; как показывает Сократ, разуму трудно — а может быть, и вообще невозможно — решительно замкнуть круг в обсуждении фундаментальных моральных вопросов. Но эти примеры
показывают, почему незаконченность сократической этики
является ее преимуществом. Это позволяет совместить метод
Сократа с целым рядом других философских проектов и под-






Краткую дискуссию на этот счет см.: Taylor, Socrates: A Very Short Introduction,
p. –.
Этот аргумент приводится в работе: Prior, Socrates, p. .
Обстоятельную дискуссию на эту тему см.: Sidgwick, Methods of Ethics,
p. –.

С 



ходов . Сократическая философия подобна стволу, к которому можно привить другие стебли, или эскизу, который
можно дорисовывать по-разному.



Теренс Ирвин высказывается на этот счет так: «Взгляды Сократа на взаимосвязь счастья, добродетели и внешних благ послужили отправной точкой для размышлений Платона в “Государстве”, а также Аристотеля и философов эллинистической эпохи. У каждого из преемников Сократа
имелся свой взгляд на то, насколько его позиция удовлетворительна и какие ее аспекты нуждаются в пересмотре» (Irwin, Socratic Puzzles, p. ).
Дополнительное обсуждение темы см.: A. A. Long, Socrates in Later Greek
Philosophy.

15
С  

аже после кончины Сократ на протяжении столетий
оказывал влияние на множество философов и философских школ. Эта глава — первая из двух, где будет
показано, как некоторые из его последователей преобразовывали его идеи о методе и об образе жизни в более сложные философские доктрины и детализированные практики.
Мы начнем со стоиков, а затем уделим внимание скептикам.
Совокупно обе главы дадут представление о диапазоне результатов, к которым может привести сократическое мышление.
Стоицизм — философское течение, которое сложилось
примерно через  лет после гибели Сократа и обрело большую популярность в Древней Греции и Риме. Его этические
принципы и сейчас привлекают многих (однако не обращайте
внимания на современное английское значение слова «стоицизм»: у него мало общего с античной философией). Стоики
затрагивали многие темы, которых никогда не касался Сократ . Например, они разработали сложную теорию естественного права, которая никак не связана с Сократом Платона, хотя в какой-то мере может отсылать к Сократу





Масштабы этого влияния обстоятельно обсуждаются в работе Энтони
Лонга: A. A. Long, Socratic Legacy.
Обзор, более объективно отражающий широту стоический философии,
также см.: A. A. Long, Hellenistic Philosophy, ch. .

С  



Ксенофонта . Однако в других стоических рассуждениях, касающихся того, как жить и мыслить, сократическое влияние
велико и очевидно. По утверждению Энтони Лонга, «Сократ — философ, которого стоики взяли за свой главный образец и источник вдохновения» .
Многие читатели видят в стоицизме набор определенных
представлений о том, как жить хорошо. Но здесь, однако, стоическая философия заканчивается, а не начинается. Начинается же она с особого умонастроения и подхода к проблемам,
которые философия призвана решать. Стоические рекомендации — продукт этого подхода, в основе своей сократического.
Среди прочего сократовскую позицию и сократовский стиль
анализа развивал Эпиктет для разрешения проблем, поставленных перед ним учениками. Этот философ показывает, как
применять сократический метод к вопросам более практическим, чем в платоновских диалогах. Тот, кто интересуется стоицизмом и желает получить о нем более полное представление,
поступит правильно, если обратится к его корням.
После краткого исторического обзора в разделах этой
главы будет показано, как сократические идеи получили дальнейшее развитие у стоиков.
История. Стоицизм получил свое название из-за того, что
Зенон Китийский (ок. – гг. до н. э.), основатель школы,
беседовал со своими учениками в портике («стое») на Афинской агоре. В связи с этим стоицизм стал известен как «философия Стои», что противопоставляло его платоновской «философии Академии», аристотелевской «философии Ликея»
и эпикуровской «философии Сада», названия которых соот-





DeFilippo and Mitsis, Socrates and Stoic Natural Law. Подробнее о взаимных
пересечениях сократических и стоических теорий, а также о различиях
между ними см.: Brickhouse and Smith, Socratic Moral Psychology, p. –.
A. A. Long, Socrates in Later Greek Philosophy, p. ; A. A. Long, Stoic Studies,
p. –.



М С

ветствовали местам, в которых эти мыслители проводили
занятия.
Наши знания о Зеноне скудны, однако считается, что
в молодости он учился у Полемона, одного из руководителей
Академии, а также у философа-киника Кратета. Зенона,
в свою очередь, на посту главы школы стоиков сменили сначала Клеанф, а потом Хрисипп. Все трое были плодовитыми
писателями, но ни одно из их произведений не сохранилось.
Мы знаем об их взглядах лишь по пересказам и цитатам
у других авторов. До нас, однако, дошло довольно много сочинений, относящихся к «позднему» стоицизму, и в дальнейшем они послужат нашим целям . Ниже перечисляются основные авторы того периода, чьи работы сохранились.
Эпиктет жил примерно в – гг. н. э., родился на территории современной Турции и почти половину жизни провел
в Риме. Он появился на свет рабом, но в молодости его освободили; всю свою жизнь мыслитель страдал от увечья ноги.
Когда император Домициан изгнал философов из Рима,
Эпиктет перебрался в Грецию и основал там собственную
школу. Он не оставил после себя письменных сочинений. Тем
не менее один из его учеников, Арриан, опубликовал обширные конспекты, известные как «Беседы», а также «Энхиридион» (что на древнегреческом значит «руководство»). Профессор Лонг отмечает, что «присутствие Сократа ощущается
почти на каждой странице этих бесед» и что они стали «наиболее творческим осмыслением сократического наследия после работ Платона и Ксенофонта» . Позже мы увидим, как
это выглядело.





Великолепный обзор свидетельств того, что говорили ранние стоики, см.:
A. A. Long, Hellenistic Philosophy, ch. . Английские переводы сохранившихся фрагментов см.: Long and Sedley, Hellenistic Philosophers; Inwood
and Gerson, Hellenistic Philosophy.
A. A. Long, Epictetus, p. .

С  



Сенека Младший (Луций Анней Сенека) жил примерно в  г.
до н. э. —  г. н. э., родился в Испании; его отец, носивший
то же имя (он известен как Сенека Старший), был учителем
риторики. Сенеку Младшего в раннем возрасте увезли в Рим.
Какое-то время он жил в Египте, в молодости сделал карьеру
юриста и политика, был сослан на Корсику, а затем стал воспитателем и советником Нерона, императора с весьма одиозной репутацией. Сенека нажил большое состояние. В  г. н. э.
его обвинили в участии в заговоре Пизона, замышлявшего
убить Нерона, который не увенчался успехом. Император приказал философу покончить с собой. Сенека перерезал себе
вены в горячей ванне и, как рассказывают, в итоге задохнулся
от пара. (В фильме «Крестный отец — » есть прекрасная аллюзия на этот эпизод.) Сенека оставил после себя письма, диалоги и эссе по философии, а также пьесы. Его труды составляют значительную часть дошедшего до нас наследия стоиков.
Марк Аврелий (полное имя — Марк Аврелий Антонин Август),
– гг. н. э., был римским императором, правившим почти
 лет начиная с  г. Во время военных кампаний последнего десятилетия своей жизни он делал философские записи
на древнегреческом языке, позже названные «Размышлениями». В своих трудах он никогда не называл себя стоиком,
однако прилежно изучал эту философию и уже давно считается одним из ключевых ее представителей. Милль называл
труды Марка Аврелия «самым высоким этическим произведением древнего ума» .
Сократическое незнание. Метод Сократа начинается с осознания того, сколь мало мы знаем (см. главу ). Эпиктет считал
эту идею базовой и для стоицизма тоже.



Милль дал эту характеристику в своем трактате «О свободе». См.:
Милль Д. С. О свободе. С. .



М С

Эпиктет. Беседы, ..
Философия начинается, у тех, конечно, кто приступает
к ней как должно и от порога, с осознания своего бессилия и несостоятельности в необходимых вопросах.
Эпиктет. Беседы, ..
В чем состоит первое дело занимающегося философией?
Отбросить прочь мнимое знание.

К высокомерным людям Эпиктет относился со смирением; первейший вопрос в подобных случаях должен заключаться в том, не свойственны ли и вам такие же проблемы,
какие присущи другим людям.
Эпиктет. Беседы, ..–
Так вот, пребывая среди таких людей, у которых вот такая
сумятица, которые вот так не ведают ни того, что они называют, ни того, что они имеют у себя злом или не имеют,
или отчего имеют, или как им избавиться от него, и самому, по-моему, стоит постоянно задумываться: «Случаем,
и сам я не один ли из них? Какое у меня представление
о самом себе? Как я отношусь к самому себе? И сам я не как
к мудрому ли, и сам я не как к воздержному ли? И сам
я не говорю ли когда-нибудь, что я уже подготовлен своим
образованием к предстоящему? Осознаю ли я, как должен
осознавать ничего не знающий, что я ничего не знаю?»

Марк Аврелий излагает похожую концепцию: сопротивление чужому тщеславию, полагает он, не должно становиться источником собственного тщеславия.
Марк Аврелий. Размышления, .
Тщеславие же отсутствием тщеславия есть самый нестерпимый вид тщеславия вообще.

С  



Однако, как мы позднее увидим, в отличие от Сократа
стоики считали, что могут разумом проложить себе путь
к важнейшим истинам — и в дальнейшем не сходить с него.
Перекрестный допрос. Диалектика с самого начала была неотъемлемой частью стоицизма. Зенон, насколько нам известно,
тоже вел диалоги, состоявшие из череды вопросов и ответов;
в свою очередь, Хрисипп рассматривал диалектику как приверженность аргументированной дискуссии, а также, вероятно, как более широкий подход к исследованию истины .
Еще более непосредственны свидетельства римских стоиков
на этот счет. По словам Сенеки, «больше пользы приносит
речь, которая малыми долями прокрадывается в душу» .
А Эпиктет был убежденным сторонником применения сократического метода вопросов и ответов для искоренения ложных представлений о знании.
Эпиктет. Беседы, ..
Нужно избавить людей от двух этих качеств: от самомнения и от неверия. Самомнение заключается в том,
что люди думают, будто больше ни в чем не нуждаются…
От самомнения избавляет опровержение, и это — первое, что делает Сократ.

Свою трактовку сократического метода Эпиктет описывал так:
Эпиктет. Беседы, ..–
Как же поступал Сократ? Он неизбежно приводил самого
собеседника к тому, что тот свидетельствовал в его
пользу, а ни в каком другом не нуждался свидетеле. Вот




A. A. Long, Stoic Studies, ch. , p. –.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, ..



М С

потому-то мог он говорить: «Прочие пусть себе здравствуют, а свидетелем мне всегда достаточно возражающего, и я не спрашиваю мнение у прочих, а только у собеседника». Ведь он так ясно устанавливал то, что следует
из понятий, что всякий, кто бы то ни был, осознавал
противоречие и отступал от него. «Радуется ли завидующий?» — «Отнюдь, скорее огорчается». Способом доказательства от противного он стал продвигать ближнего.
«Что же, как, по-твоему, зависть есть огорчение по поводу зла? И что это за зависть к злу?» Таким образом,
он побудил того сказать, что зависть есть огорчение
по поводу блага .

Эпиктет адаптирует метод вопросов и ответов для своих
собственных уроков. Он создает собственную вариацию сократического стиля. Стоицизм часто сводится к работе с впечатлениями, которые кажутся естественными. Эта практика
осуществляется с помощью сократического вопрошания. Обратимся к отрывку, где слушателем Эпиктета выступает отец,
которого настолько беспокоит пошатнувшееся здоровье дочери, что он не в состоянии находиться с ней рядом:
Эпиктет. Беседы, ..–
— Что же, правильно ли ты, по-твоему, сделал это? —
Это от природы, — сказал тот. — А ты вот убеди меня
в том, — сказал он, — что это от природы, и я смогу
убедить тебя, что все происходящее по природе происходит правильно. — Так, — сказал тот, — бывает
со всеми нами, отцами, или, во всяком случае, с боль-



Начало этого пассажа отсылает к Горгию, b–c, это место приводилось
в главе . Источник слов о зависти не столь очевиден — это может быть
или Филеб, b–e, или же строки из Ксенофонта, приведенные мной
в главе . (Однако у Ксенофонта мысль изложена не в такой диалоговой
в форме, как у Эпиктета.)

С  



шинством из нас. — Я и не возражаю тебе, — сказал
он, — не говорю, что не бывает, но спорность у нас заключается в том, правильно ли это. А так-то, выходит,
следует говорить, что и нарывы бывают на благо телу,
потому что они бывают, и вообще, что ошибаться — это
по природе, потому что почти все мы, или, во всяком
случае, большинство из нас, ошибаемся.

А вот пример, где Эпиктет ставит под сомнение собственный путь к стоической идее, что мы свободно распоряжаемся
своим разумом, а не разум распоряжается нами:
Эпиктет. Беседы, ..–
— Когда ты хочешь, чтобы тело было целым и невредимым, от тебя ли зависит это или нет? — Не от меня. —
А чтобы было здоровым? — Тоже нет. — А чтобы было
красивым? — Тоже нет. — А чтобы жило или умерло? —
Тоже нет. — Следовательно, тело есть чужое, подвластное всему более сильному. — Допустим. <…> — Так
нет ли у тебя ничего независимого, того, что от тебя
только зависит, или есть у тебя что-то такое? —
Не знаю. — Так смотри вот таким образом и рассмотри это. Может ли кто-нибудь заставить тебя согласиться с ложным? Никто. — Следовательно, в вопросе
о согласии ты неподвластен помехам и неподвластен
препятствиям. — Допустим. — Ну а влечься к тому,
к чему ты не хочешь, может ли кто-нибудь принудить
тебя? — Может. Ведь когда он угрожает мне смертью
или оковами, то принуждает меня влечься. — Так если
ты с презрением будешь относиться к тому, что умрешь,
и к тому, что будешь закован, станешь ли ты еще обращать внимание на него? — Нет. — Так твое ли это дело
с презрением относиться к смерти, или не твое? —
Мое.



М С

Процитированные диалоги, безусловно, можно считать
сократическими. Эпиктет доводит утверждение ученика
до абсурда или же показывает, что оно противоречит другим
его собственным допущениям. Но есть, однако, и различия.
В отличие от Сократа, Эпиктет менее склонен требовать от собеседника дефиниций или абстрактных утверждений, а затем
оспаривать их. Скорее, он предпочитает напрямую следовать
за этическими догадками своих учеников, а также посредством вопросов акцентировать те моменты, понимания которых ему хочется от них добиться. Он не стремится к апории;
у него уже есть мнение относительно правильного и неправильного взгляда на проблему, и он лишь старается подтолкнуть своих слушателей к таким же результатам. Обычно его
темы более конкретны, вопросы не так сложны, а результаты
более практичны, чем те, что получал Сократ у Платона .
(В этих отношениях он больше напоминает ксенофонтовского
Сократа.) Тем не менее по своему духу подход стоиков очень
напоминает метод Сократа. Они не призывают ученика принять на веру ту или иную истину. Они апеллируют к его опыту,
а потом говорят: «Тебе не кажется, что?..» или «Не считаешь ли ты, что?..»
В моей книге уже говорилось о том, что привычка задавать сократические вопросы в значительной степени предназначена и для внутреннего диалога. Эпиктет тоже так
считал .
Эпиктет. Беседы, ..
Поскольку [Сократ] не всегда мог иметь опровергающего
его мнения или опровергаемого в свою очередь, он сам
себя опровергал и исследовал, и всегда с пользой упраж-




Более подробный анализ см.: Brennan, Socrates and Epictetus, p. –.
На это обращает внимание Лонг: A. A. Long, Socrates in Later Greek Philosophy,
p. .

С  



нениями развивал хотя бы одно какое-нибудь общее понятие.
Эпиктет. Беседы, ..–, –
Когда ты являешься к кому-нибудь из высокопоставленных, помни, что и другой сверху видит все происходящее и что ты должен быть угодным более ему, чем этому
человеку. Так вот, тот другой спрашивает тебя: Изгнание,
тюрьму, оковы, смерть, бесславие чем называл ты
в школе? — Я — безразличными вещами. — Ну а сейчас чем ты их называешь? Изменились ли они? — Нет. —
Ну а сам ты изменился? — Нет. <…> Входи, стало быть,
со смелой уверенностью и памятуя обо всем этом, и ты
увидишь, что такое молодой человек, приучивший себя
к тому, что следует, среди людей, не занимавшихся приучением себя к этому.

Порой Эпиктет довольно резок со своими учениками.
В современных учебных заведениях такой подход не очень
приветствуется. Однако, как и у Сократа, подобная резкость
уместна, если вы работаете не над чужими, а над собственными ошибками.
Эпиктет. Беседы, ..
«Когда же увижу я опять Афины и Акрополь!» Несчастный, разве тебе недостаточно всего того, что ты видишь
каждый день? Можешь ли ты увидеть что-нибудь лучше
или величественнее солнца, луны, звезд, всей земли,
моря?
Эпиктет. Беседы, ..–
Чем дорожим мы? Тем, что относится к внешнему миру.
Чем серьезно заняты мы? Тем, что относится к внешнему
миру. И мы еще недоумеваем, как это мы страшимся или



М С

как это мы беспокоимся? Что же может быть, когда мы
что-то предстоящее считаем злом? Мы не можем не страшиться, мы не можем не беспокоиться. И мы еще говорим: «Господи боже, как бы мне не беспокоиться?» Глупец, разве нет у тебя рук? Разве не сделал их тебе бог?
Сиди теперь и молись, чтобы у тебя не текли сопли! Ты
лучше высморкнись и не вини. Что же, здесь он тебе ничего не дал? Разве не дал он тебе стойкости, не дал тебе
величия духа, не дал мужества?

Непротиворечивость. Как мы видели в главе , Сократ рассматривает логическую непротиворечивость как критерий истины и залог душевного спокойствия. Люди, которые высказывают противоречивые мнения о чем-либо, не в ладах
со своим собственным разумом.
Горгий, b
СОКРАТ. Ты коришь меня, что я постоянно твержу одно
и то же, а я тебя — наоборот, что ты никогда не говоришь об одном и том же одинаково.

Подобные высказывания подтверждают вывод Властоса
о том, что Сократ «в собственном поиске истины считает согласованность наивысшей целью» . Превознесение непротиворечивости было продолжено стоиками как в плане метода,
так и содержания. Вслед за Сократом Эпиктет считал внутреннюю критику и поиск несоответствий залогом успеха при
перекрестном допросе.
Эпиктет. Беседы, ..–
Искусен в рассуждении, а он же и в побуждении и опровержении, тот, кто умеет показать каждому то противо

Vlastos, Socratic Studies, p. .

С  



речие, вследствие которого он ошибается, и ясно представить ему, как он не делает того, что он хочет, и делает
то, чего он не хочет. Ведь если показать ему это, он сам
по себе отступит от этого. А до тех пор, пока не покажешь, не удивляйся, если он остается при этом. Он ведь
делает это по своему представлению о правильности.
Поэтому и Сократ, полагаясь на это умение, говорил:
«Я никого другого не привык приводить в свидетели того,
что я говорю, а мне всегда достаточно собеседника, и его
мнение спрашиваю я, его призываю в свидетели, его одного достаточно мне вместо всех». Он ведь знал, чем
движима обладающая разумом душа: она склонится, как
чаша весов, хочешь ты этого или нет. Покажи разумной
верховной части души противоречие, и она отступит
от него. А если ты не покажешь, то вини скорее самого
себя, чем не убеждающегося.

О последовательности как признаке истины говорит
также и Сенека.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
Если я захочу отказаться от старых определений мудрости и обнять всю человеческую жизнь, то смогу довольствоваться таким правилом: что есть мудрость? Всегда
и хотеть, и отвергать одно и то же. И незачем тебе даже
вводить ограничение, говоря, что желать надо честного
и правильного: ведь ничто другое не может привлекать
всегда.

Такое отношение очень напоминает сократическую позицию, рассмотренную в главе : все ложное, во что вы верите,
в конечном итоге войдет в противоречие с истинами, которые вам уже известны. Эпиктет, по-видимому, придерживался аналогичной точки зрения; именно в этом ключе он



М С

рассуждал о врожденном моральном чувстве, на которое
люди могут опираться, вынося собственные суждения о том
или об этом. Поскольку истины никогда не входят в противоречие друг с другом, согласованность убеждений после
длительной проверки служит признаком того, что они
верны . И наоборот, непоследовательность — признак разума, недостаточно постигшего истину, как можно заключить
из приведенного выше отрывка из «Горгия». Аналогичным
образом трактовал последовательность в суждениях и Сенека.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .–
Спокойствие достанется на долю только тем, кто пришел
к незыблемым и твердым суждениям, а остальные
то и дело вновь берутся за прежнее, с чем покончили,
и так мечутся между отказом и желанием. А причина
метаний — в том, что для руководимых самым ненадежным вожатым, молвою, ничто не ясно.

Добродетель и счастье. Стоики в целом разделяли этические
взгляды Сократа, изложенные в главе , но в некоторых случаях они пошли еще дальше . В предыдущей главе отмечалось, что философ-сократик рассматривает достижение эвдемонии — счастья, хорошей жизни — как конечную цель. Еще
мы увидели Сократа утверждающим, «что из всех остальных
вещей ничто не есть ни добро, ни зло, а вот из этих двух —
мудрости и невежества — первая есть благо, второе же —
зло» . Стоицизм тоже эвдемонистическая философия; стои-







Параллели между взглядами Эпиктета и этой интерпретацией эленхоса
(предложенной Властосом) подробно рассматриваются Лонгом. См.:
A. A. Long, Epictetus, p. –.
Подробнее см.: Brown, Socrates in the Stoa; Striker, Plato’s Socrates
and the Stoics.
Евтидем, е.

С  



ческое учение о хорошей жизни очень напоминает
сократическое, а возможно, даже совпадает с нею .
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
Преподать его [учение] можно быстро и в немногих словах: есть одно благо — добродетель, и помимо нее благ
нет; добродетель заключена в лучшей, то есть разумной,
части нашего существа.

Сократ тоже пришел к выводу, что богатство и здоровье
сами по себе благами не являются. Все зависит от того, как
они используются. Мы уже сталкивались с примерами такой
точки зрения; вот еще один:
Менон, е–а
СОКРАТ. Рассмотрим по отдельности то, что нам полезно.
Например, здоровье, сила, красота и богатство — все это
и тому подобное мы называем полезным, не так ли?
МЕНОН. Так.
СОКРАТ. Но о том же самом мы говорим, что оно порой
и вредит. Или это не так, по-твоему?
МЕНОН. Нет, именно так.
СОКРАТ. Теперь посмотри, что управляет всеми этими
свойствами, когда они приносят нам пользу, и что, когда
они приносят вред? Разве правильное применение не делает их полезными, а неправильное — вредными?
МЕНОН. Конечно.

Стоики полностью переняли и даже усилили эту идею;
именно поэтому она чаще ассоциируется с ними, чем с Сократом. Вот показательный фрагмент из Эпиктета:



Анализ свидетельств этого в диалогах см.: Annas, Virtue as the Use of Other
Goods.



М С

Эпиктет. Беседы, ..
— Здоровье — благо, а болезнь — зло? — Нет, человек. — Но что? — Правильно быть здоровым — благо,
неправильно — зло.

А вот из Сенеки:
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
Так и всему, что мы называем «безразличным» и «стоящим посредине»: богатствам, могуществу, красоте, почестям, царской власти, и наоборот — смерти, ссылке,
нездоровью, страданиям, и всему, чего мы больше или
меньше боимся, дает имя добра или зла злонравие
либо добродетель. Кусок железа сам по себе не горяч
и не холоден, но в кузнечной печи он раскаляется,
в воде остывает.

Как следует из этого отрывка, здоровье, богатство и другие внешние вещи, которые сами по себе не являются добром
или злом, стоики называли «безразличным». Те же из них,
которые приносят пользу при мудром применении, именовались «предпочтительным безразличным».
Добродетель и знание. Дополняя свое утверждение о том, что
счастье неотделимо от добродетели, Сократ заявлял, что добродетель сводится к знанию или пониманию (а порок к невежеству). Сравните это с суждениями стоиков на ту же тему:
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
Что же есть благо? Знание. Что есть зло? Незнание.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
Лишь одно делает душу совершенной: незыблемое знание добра и зла.

С  



Эпиктет. Беседы, ..
Да ведь не знать критериев цвета и запаха, и вкуса тоже,
это, может быть, не великий ущерб, а человеку не знать
критериев блага и зла и того, что по природе и что
не по природе, это, по-твоему, малый ущерб?

Стоицизм выводит из сократических поучений практический смысл. Стоики рассказывают, как справляться с различными жизненными проблемами: тщеславием, гневом,
страхом, жадностью. Они, в отличие от Сократа, не говорят,
что все это — проблемы знания. Стоические мыслители показывают, каким именно образом их можно решить. Отправной точкой для них служит предположение, что те проблемы,
которые мы встречаем в мире, на самом деле находятся в нашем мышлении. Примером здесь выступает подход Сократа
к его собственной проблеме.
Эпиктет. Энхиридион, 
Людей в смятение приводят не сами вещи, но их собственные представления об этих вещах. Например, в смерти нет
ничего ужасного, поскольку в противном случае так показалось бы и Сократу. Однако, поскольку мнение о смерти
внушает страх, то оно есть причина страха. Так вот всякий
раз, когда нам случается испытывать затруднения, находиться в смятении или печали, не будем обвинять никого
другого, кроме самих себя, то есть наши мнения.

Цицерон описывал стоическую перспективу похожим образом:
Цицерон. Тускуланские беседы, .VII
Так, скорбь — это свежее мнение о насущном зле, перед
которым душа словно позволяет себе сжаться и расслабиться; радость — свежее мнение о насущном благе, при



М С

котором словно бы позволительно душевное ликование;
страх — мнение о грозящем зле, кажущемся непереносимым; желание — мнение о будущем благе, которое
легко может наступить и быть достигнуто.

Сравните со следующим фрагментом из «Государства»:
Государство, b–c
СОКРАТ. Мужество я считаю некой сохранностью.
ГЛАВКОН. Какой такой сохранностью?
СОКРАТ. Той, что сохраняет определенное мнение
об опасности, — что она такое и какова она. Образуется
это мнение под воспитывающим воздействием закона.

Если добродетель — форма знания, а дурное поведение — результат невежества или ошибочных мнений, то что
из этого следует? Один из ответов, который дают стоики,
состоит из единственного слова: «терпимость». Когда люди
злят других или поступают неправильно, это происходит потому, что они не знают, как поступить лучше. Если помнить
об этом, то можно стать добрее. Марк Аврелий рассуждает
об этом, опираясь на Сократа:
Марк Аврелий. Размышления, .
«Всякая душа — говорит он, — лишается истины против
своей воли». Но точно так же и справедливости, и благоразумия, и благожелательности, и всего другого в этом
роде. В высшей степени необходимо постоянно думать
об этом, ибо тогда ты будешь более кротко относиться
ко всем.
Марк Аврелий. Размышления, .
Поутру следует сказать себе: «Сегодня мне придется
столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными,

С  



заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Эти свойства проистекают от незнания ими добра
и зла.

В других случаях стоики говорят, что людей, которые совершают дурные поступки, следует жалеть. Эти бедняги заблуждаются или этически неполноценны и в любом случае
представляют собой печальное зрелище.
Эпиктет. Беседы, ..
Что же ты негодуешь на нее за то, что эта несчастная заблуждается в самых важных вещах и вместо человека
стала гадюкой? А не лучше ли тебе, если на то пошло,
как мы жалеем слепых, как жалеем хромых, так жалеть
ослепших и охромевших в самых главных вещах?

Эпиктет предлагал считать людей, совершающих зло,
жертвами. Ранее мы уже сталкивались с мыслью Сократа
о том, что те, кто плохо обходится с другими, сами находятся
в еще худшем положении, и вот одно из объяснений того,
почему они обмануты (возможно, самими собой).
Эпиктет. Энхиридион, 
Всякий раз, когда кто-то причинит тебе зло или дурно
о тебе отзовется, помни, что он делает или говорит это,
будучи в уверенности, что это входит в его обязанность.
Поэтому невозможно, чтобы он следовал твоим,
а не своим представлениям. Следовательно, если твое
представление покажется ему ложным, то вред испытает
тот, кто впал в заблуждение. Ведь если истинное соединение кто-то сочтет ложным, то вред терпит не соединение, а человек, впавший в заблуждение. Исходя из этих
принципов, ты равнодушно отнесешься к своему порицателю. При каждом случае говори: «Ему показалось».



М С

Эмоции. Как отмечалось в главе , Сократа иногда критикуют
за то, что он слишком мало внимания уделяет эмоциям . Его
модель функционирования человека кажется исключительно
интеллектуальной. Однако стоики объясняют эмоции более
полно, при этом по-прежнему придерживаясь сократического
уравнивания (или почти уравнивания) счастья, добродетели
и знания. Если вдруг у вас возникает на что-то эмоциональная реакция, то это реакция не на саму вещь, а на ваши мысли
о ней, то есть на ваше понимание этой вещи. Понимание же
проистекает из ваших знаний или из их отсутствия, а этот
фактор способен меняться.
Во всем этом можно увидеть дальнейшее развитие сократического учения. В предыдущей главе, поясняя сократическое отношение к чувствам (или эмоциям), мы обращались
к страху. В результате было обнаружено, что Сократ расценивает мужество как своего рода знание. Стоики, в свою очередь, выражали ту же идею более прямо.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
…истинная храбрость. Это — не дерзость вопреки разуму, не страсть к опасностям, не стремление навстречу
ужасам. Храбрость есть умение различать, что беда и что
нет. Она пристально оберегает себя, и она же терпеливо
сносит все, что имеет обманчивое обличье беды.

Такое понимание эмоций, будь то сократическое или стоическое, может вызвать возражения, поскольку оно обходит
стороной эмоциональные реакции младенцев или животных.



Яркий пример такой критики можно обнаружить у Грота. Он приписывает Сократу «ошибочное стремление… останавливаться исключительно
на интеллектуальных особенностях человеческого поведения, не уделяя
должного внимания эмоциональным и волевым особенностям». См.:
Grote, Plato and the Other Companions of Sokrates, p. .

С  



Действительно, им не хватает знаний; они не приобщены к той
разумной жизни, которая позволяла бы формировать мнения,
правильные или ложные. И все же они, похоже, вполне способны на такие эмоции, как гнев. Стоики отвечают на это возражение, предлагая видеть в гневе животных не эмоцию, а нечто другое.
Сенека. О гневе, ..
У бессловесных животных нет человеческих чувств, хотя
есть некоторые похожие побуждения. В противном случае, если бы они умели любить и ненавидеть, между
ними существовали бы дружба и вражда, раздоры и согласия. Кое-какие следы таких чувств у них, правда,
можно обнаружить, однако вообще-то все дурное и хорошее может жить лишь в человеческой груди.

У этой идеи, несомненно, есть предпосылки в сократических диалогах.
Лахет, а
ЛАХЕТ. Ответь же нам искренне, Никий, считаешь ли
ты более мудрыми, чем мы, тех животных, которых все
признают мужественными? Или же ты осмелишься вопреки всем не называть их такими?
НИКИЙ. Но, Лахет, я и не думаю называть мужественными ни зверей, ни какое-либо иное существо, не страшащееся опасности по неразумию и потому бесстрашное
и глупое.

(Никий здесь конкретизирует подход, который сначала
он приписывает Сократу.) Стоики тоже утверждают, что некоторые человеческие реакции похожи на эмоции, но являются чем-то меньшим.



М С

Сенека. Нравственные письма к Луцилию, .
Каждый нахмурится при виде грустного зрелища, каждый вздрогнет от неожиданности, у каждого потемнеет
в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это — не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму.

Некоторых читателей такие доводы вполне удовлетворят.
Другие усмотрят в них желание уйти от проблемы, дав ее наиболее сложной части другое название. Но если сократический
или стоический взгляд на эмоции не объясняет поведения животных, то это еще не значит, что он неверен. Он просто неполон. Ведь видеть в эмоциях реакции на мысли и знания весьма
полезно, и такой подход многое, пусть и не все, объясняет.
Здесь, как и в главе , стоит обратить внимание на то, что
и при сократическом, и при стоическом взгляде на эмоции
под «знанием» понимается нечто большее, нежели то, что
в нем усматривают обычно. Некоторые убеждения находятся
на переднем плане сознания, и их можно отбросить или пересмотреть, столкнувшись с новыми доказательствами или аргументами. Другие же коренятся глубже, и преобразовать их
трудно, даже углубив собственные познания. Например,
в какой-то ситуации вы «знаете», что бояться нечего, но все
равно испытываете страх; получается, что на самом деле никакого «знания» у вас нет либо, скорее, вы опираетесь на противоречивые мнения о том, чего на самом деле следует бояться. На искоренение некоторых убеждений требуется время,
поскольку они крайне глубоки. Вы «знаете», что чего-то не хотите, но по-прежнему испытываете желание — здесь проявляется тот же паттерн: какие-то из ваших убеждений пока не согласуются с другими. Основная цель философии состоит в том,
чтобы согласовать все эти убеждения. И это серьезный труд.


Brown, Socrates in the Stoa, р. –.

С  



Неуязвимость. Как утверждает Сократ, «с человеком хорошим
не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти» .
Стоики придерживались той же точки зрения и, как следовало ожидать, углубили ее. Они связывают подобную неуязвимость с умением человека обособиться от внешнего, то есть
от всего, что зависит от других. Отождествлять себя следует
только с тем, что зависит от вас самих: от вашего выбора,
вашей воли, вашего понимания. Этому не может навредить
никакая внешняя сила.
Сенека. О провидении, .
«Но как же все-таки бог допускает, чтобы с добрыми
людьми случались несчастья?» — А он не допускает. Он
ограждает их от подлинных несчастий: от преступлений
и подлостей, от нечистых помышлений и корыстных замыслов, от слепого вожделения и от алчности, покушающейся на чужое добро. Он блюдет и защищает их самих:
неужели кто-то станет требовать от бога еще и того,
чтобы он охранял поклажу добрых людей? Впрочем, они
сами снимают с бога подобную заботу: они презирают
все внешнее.

Аналогичное объяснение находим и у Эпиктета:
Эпиктет. Беседы, ..
Быть закованным. Разве вместе с тем и скорбеть? Быть
изгнанным. Так разве кто-нибудь мешает мне вместе
с тем смеяться, не поникать духом, благоденствовать? —
«Открой тайну». — «Нет. Это ведь зависит от меня». —
«Но я закую тебя». — «Человек, что ты говоришь? Меня?
Ты закуешь мою ногу, а мою свободу воли и Зевс не может одолеть». — «Я брошу тебя в тюрьму». — «Бренное


Апология, с.



М С

тело». — «Я обезглавлю тебя». — «Когда же я говорил
тебе, что только моя голова неотрубаема?» Вот к чему
следовало бы приучать себя занимающимся философией,
вот о чем писать каждый день, вот в чем упражняться.

На подобные мысли Эпиктета вдохновлял Сократ, как
видно из его ответа ученику, поднявшему эту тему.
Эпиктет. Беседы, ..–
— Так, значит, пусть Сократ претерпел такое от афинян? — Рабское ты существо, что ты говоришь «Сократ»?
Называй вещь как есть: «Так, значит, пусть бренная вещь
Сократа была уведена и поволочена более сильными
в тюрьму, и кто-то дал бренному телу Сократа цикуту,
и оно окоченело». Это представляется тебе поразительным, это несправедливым, за это винишь ты бога? Так
у Сократа не было ничего взамен этого? Где была для
него сущность блага? Кому внимать нам? Тебе или ему?
И что говорит он? «Анит и Мелет убить меня могут,
но повредить мне — нет».

Эпиктет здесь отсылает к отрывку из «Апологии», упоминавшемуся в предыдущей главе. Вот еще один пример той же
идеи в изложении Сократа:
Горгий, c–d
Сократ. И пусть другие презирают тебя, считая глупцом,
пусть оскорбляют, если вздумается, пусть даже бьют, клянусь Зевсом, — переноси спокойно и позор, и побои:
с тобою ничего не случится дурного, если ты поистине
достойный человек и предан добродетели.

Позиция стоиков — и сократиков, как мы теперь убедились, — часто кажется сумасбродной, поскольку предпола-

С  



гает, что мудрец остается счастливым, даже если вздернут
на дыбе . Однако стоики более или менее признавали, что
никто и никогда еще не достигал подобного совершенства
ума . Они полагали, что если бы такое идеальное состояние
было бы достигнуто, то оно позволило бы сохранять душевное спокойствие в любых обстоятельствах. Поэтому они считали Сократа своим героем не только из-за его учения,
но и личного примера. Его добродетель оставалась непоколебимой, и именно поэтому он невозмутимо встретил смерть.




Цицерон. О пределах блага и зла, ...
Farnsworth, Practicing Stoic, p. –.

16
С  

омимо стоиков, имелись и другие претенденты
на наследие Сократа. Наиболее значимыми в их ряду
были философы, которые сейчас известны нам под
именем скептиков. В этой главе объясняется, кто такие скептики, как они рассуждали и почему считали себя сократиками. Мы увидим, что философия скептиков еще в большей
степени, чем философия стоиков, представляет собой прямое
продолжение применения сократических методов.

История. Школа, которую основал Платон, была известна как
Академия. После его смерти она продолжала работать еще
около  лет под руководством других глав, или схолархов.
При разных руководителях ключевые идеи, разрабатываемые
Академией, иногда менялись. На протяжении большей части
своей истории она отождествлялась со скептицизмом . Два
руководителя Академии прославились как особо известные
скептики: одним из них был Аркесилай, занявший пост
в  г. до н. э., а другим — Карнеад, ставший схолархом
в  г. до н. э.
В  г. до н. э., во время войны, Академия подверглась разрушению, после чего ее последний глава, Филон, бежал в Рим.
Среди его тамошних учеников был Цицерон, -летний юноша,


Во всяком случае профиль Академии определяли идеи, которые сегодня
мы назвали бы скептическими, и потому я здесь буду называть их именно
так. До конца не ясно, именовались ли они аналогичным образом
в то время. См.: Brennan, Socrates and Epictetus.

С  



которому в будущем предстояло сделаться одним из выдающихся государственных деятелей и ораторов Рима. В настоящее
время труды Цицерона выступают наилучшим источником знаний об учении Академии. Философия этого мыслителя была
эклектичной; его привлекали идеи разных школ. Однако он
на всю жизнь сохранил связь с Академией, а скептиков считал
самыми верными последователями Сократа.
Современное значение термина «скептицизм» — как,
кстати, и термина «стоицизм» — лишь отчасти совпадает с античным. Он происходит от древнегреческого слова «скепсис»,
означающего «исследование». Таким образом, скептик — это
тот, кто неустанно исследует вопрос, не приходя при этом
к какому-либо выводу. Античные скептики не говорят «нет»
на то или иное утверждение. Они просто продолжают задавать вопросы. Они жаждут истины и стремятся к ней приблизиться, но финальной точки в их поиске нет; они никогда
не достигают окончательной определенности. Они боятся
«поспешного согласия» и того, чтобы закончить думать преждевременно. Скептики считают такое успокоение величайшей человеческой слабостью (а может и нет — ведь они
ни в чем не уверены) .
Скептики претендовали на продолжение идей Сократа
не меньше стоиков. Правда, они опирались на другие аспекты
его мысли и извлекали из нее иные уроки.
Вопрос и ответ. С точки зрения скептиков, главный урок Сократа состоял в том, что мудрость человека сводится к при



Цицерон в «Тускуланских беседах» (..–) писал: «Сократ первый свел
философию с неба, поселил в городах, ввел в дома и заставил рассуждать
о жизни и нравах, о добре и зле. Разнообразные его способы спора, богатство предметов и величие дарования, увековеченные памятью и писаниями Платона, породили множество разноголосых философских школ.
У этих школ мы стараемся выбрать то, в чем лучше всего сохранился
обычай Сократа».
Более подробную дискуссию о значении «поспешного согласия» см.:
Cooper, Arcesilaus: Socratic and Sceptic, p. –.



М С

знанию им собственного невежества и что это невежество
лучше всего выявляется посредством сократических
вопросов. Цицерон объясняет, какую схему скептики обнаружили в диалогах:
Цицерон. Учение академиков, ..
Почти во всех своих беседах, которые подробнейшим
образом были записаны его учениками, он [Сократ]
строил свои рассуждения таким образом, что сам ничего
не утверждал, а лишь опровергал других и говорил, что
он ничего не знает, кроме самого этого незнания, и что
он тем и превосходит остальных, что они полагают, будто
знают то, чего на самом деле не знают, сам же он знает
только то, что ничего не знает, и именно поэтому, как он
считает, Аполлон назвал его мудрейшим из людей, ибо
вся мудрость и заключена только в одном: не думать, что
ты знаешь то, чего не знаешь.

Аристотель, бывший одним из учеников Платона, ушел
из Академии и основал свою школу — Ликей. Другие же,
оставшись в Академии, на протяжении столетия после кончины учителя продолжали развивать теории Платона в разных направлениях. Но скептики были убеждены, что во всех
этих случаях имел место отход от сократического видения,
а именно вопрошание без окончательного вывода. Говоря
о Ликее и ранней Академии, Цицерон писал:
Цицерон. Учение академиков, ..
И те и другие, наследуя богатство учения Платона, создали некую систему учения, достаточно полную и содержательную, оставив прежнюю сократическую манеру
рассуждать обо всем, подвергая все сомнению и никогда
ничего не утверждая. Так родилось то, что Сократ никогда не одобрял.

С  



Аркесилай, который был пятым главой Академии после
Платона, считается основателем так называемой Второй, или
Средней, Академии. Он хотел вернуть Академию к сократическим истокам и превратить ее в школу, где работа учителя
состоит в том, чтобы спорить со всем, что говорят ученики .
Цицерон. О пределах блага и зла, ..
Ведь он [Сократ] имел обыкновение, расспрашивая и задавая вопросы, выявлять мысли тех, с кем он беседовал,
чтобы, отталкиваясь от их ответов, рассуждать о том, что
считал нужным. Этот метод не был сохранен последующими философами, но Аркесилай вернулся к нему
и предложил желающим слушать его и не задавать ему
вопросов, а самим высказывать собственное мнение,
и когда они его высказывали, возражал им.

Утверждение о том, что Аркесилай опровергал утверждения других, было бы слишком сильным. Если бы утверждение действительно опровергалось, то все бы соглашались
с тем, что оно ложно. В подобных случаях Аркесилай мог бы
возразить, что на самом деле утверждение было истинно. Его
позиция состояла не в том, что все неправы, а в том, что качественные аргументы можно найти как с одной, так и с другой стороны — и потому сама по себе аргументация ничего
не решает.
Цицерон. Учение академиков, ..
В соответствии с этими принципами он [Аркесилай],
выступая против общего мнения, многих приводил
к тому, чтобы, когда по одному и тому же предмету спо

Читаем об этом у Цицерона (Об ораторе, .): «Говорят, что в своих речах он [Аркесилай] с очаровательным юмором отвергал все показания
ума и чувств и впервые (в прошлом это было главным приемом у Сократа) стал не высказывать собственное мнение, а оспаривать чужие».



М С

рящими сторонами высказывались равносильные доводы, и та и другая сторона воздерживалась от выражения своего согласия.

Такой результат — воздержание от суждений, когда вы
не можете решить, что думать, — назывался эпохé. Подход
Аркесилая к вопрошанию сделался в Академии стандартным,
хотя Цицерона беспокоило, что греки в конечном счете недостаточно настойчивы.
Цицерон. О природе богов, ..
Так обстоит дело и с методом (ratio) этой школы философии — все оспаривать и ни о чем не высказывать определенного мнения. Этот метод получил свое начало
от Сократа, был возобновлен Аркесилаем, подкреплен
Карнеадом и дожил до наших дней, хотя я признаю, что
в самой Греции он почти осиротел. Но я полагаю, что
это произошло не по вине Академии, а от тупости людей.

Апория против эпохе. Многие ученые признают, хотя и не без
оговорок, что скептики были правы, объявляя Сократа своим
великим предшественником . Есть, правда, и такие, кто подчеркивает различия между ними, а некоторые и вовсе полагают, что Аркесилай не унаследовал скептицизм от Сократа
или Платона, а всего лишь называл себя последователем Сократа, желая обеспечить собственным построениям респектабельную родословную. На самом же деле, по мнению этих
специалистов, он черпал свои идеи у других философовскептиков, например у Пиррона, подробнее о котором будет
сказано ниже . Взаимосвязь между Сократом и скептиками,
подобно многим другим темам, затронутым в этой книге,




Benson, Socratic Wisdom, p. –; Annas, Plato the Skeptic, p. –;
Shields, Socrates Among the Skeptics, p. –.
См., например: Sedley, Motivation of Greek Skepticism, p. .

С  



стала предметом обширных научных изысканий, которые
невозможно обобщить здесь адекватно. Тем не менее выделим несколько особо интересных и острых моментов.
Во-первых, эпохе не совсем то, чего добивался Сократ. Когда вы воздерживаетесь от суждения скептически, вы не оцениваете его с точки зрения истинности или ложности. Вы просто говорите, что не знаете. Сократ же поступал по-другому.
Своими аргументами он подводил собеседников к апории —
тупику, — опровергая их притязания на обладание важным
знанием. В ситуации эпохе вы не знаете, что делать, потому
что зависаете между двумя аргументами, каждый из которых
может оказаться верным. В апории же вы не знаете, что делать, поскольку все возможные ответы на вопрос, по крайней
мере те, что пришли вам в голову, оказались ложными.
Читатель волен сам решить, насколько большой вес стоит
придавать этому различию. С одной стороны, практикующий
сократик и практикующий скептик оказываются в сходном
положении: что бы вы ни говорили, этого недостаточно. Реакция на подобную ситуацию, будь то реакция Сократа или
Аркесилая, тоже однотипна: никогда не сдавайтесь; продолжайте в том же духе; старайтесь усерднее, даже если не уверены, сумеете ли достичь истины. В то же время необходимо
констатировать разницу между, с одной стороны, философией, допускающей, что некоторые утверждения верны, а некоторые (большинство!) ложны, и, с другой стороны, философией, которая вообще не делает выводов относительно
истинности и ложности. Специалисты, посвятившие себя изучению сократической и скептической традиций, считают,
что два рассматриваемых здесь подхода порождают существенно разные состояния ума. По словам Пола Вудраффа,
«апория приводит к состоянию эпистемологической фрустрации, а эпохе — к состоянию отчужденности от убеждений» .


Woodruff, Aporetic Pyrrhonism, p. .



М С

Познаваемость. Кроме того, некоторые ученые усматривают
разницу между скептическими и сократическими взглядами
на то, может ли что-либо быть познаваемо.
Цицерон. Учение академиков, ..
Аркесилай говорил, что не существует ничего, что можно
знать, даже того, что оставил себе Сократ; все скрыто
во мраке, и не существует ничего, что можно было бы
отчетливо представить и понять, а поэтому никто не должен ничего заявлять, ничего утверждать, ни с чем не выражать своего согласия и всегда должен воздерживаться
от всего необдуманного и ошибочного, становящегося
заметным тогда, когда выражается одобрение чему-то
ложному или неизвестному, и нет ничего постыднее, чем
выражать согласие и одобрение еще до того, как предмет
этот постигнут и познан нами.

В этом отрывке Цицерон (или Аркесилай) утверждает,
что Сократ оказался в плену скептического парадокса. Если
вы уверены, что ничего не знаете, то вы опровергаете самого
себя. Ведь очевидно же, что кое-что вам все-таки известно,
а именно то, что вы не знаете ничего. Не должен ли человек,
который сомневается в том, что можно вообще знать чтолибо, сомневаться также и в этом? Именно так рассуждал
Аркесилай. Впрочем, нельзя исключать, что скептики просто
толковали Сократа превратно. Он ведь никогда не говорил
прямо, что знает, будто ничего не знает; он лишь повторял,
что ничего не знает. Читатель может поразмышлять, насколько скромны его притязания и к каким последствиям они
ведут . Между прочим, самого Аркесилая тоже критиковали


Властос доказывает, что эта разница весьма существенна. См.: Vlastos,
Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. , note . См. также: A. A. Long,
Socrates in Hellenistic Philosophy, p. ; C. C. W. Taylor, Plato’s Epistemology,
p. –; Annas, Plato the Skeptic, p. .

С  



за то, что он попался в упомянутую ловушку: отрицая в приведенном выше отрывке познаваемость чего бы то ни было,
он все-таки претендует на некоторое знание, в частности
о том, что ничего познать нельзя . Иначе говоря, скептицизм — дорожка скользкая.
Если оставить эти парадоксы в стороне, Цицерон разъясняет: скептики считали точку зрения о том, что определенность недостижима, сократической .
Цицерон. Об ораторе, ..
Аркесилай из разных книг Платона и сократических бесед впервые выхватил мысль, что ни ум, ни чувства
не могут дать нам истинного понимания вещей.

Это весьма необычное прочтение как Платона, так и Сократа, поскольку таких утверждений в диалогах нет. Сократ
говорит, что не знает ничего важного. Он отнюдь не утверждает, что нельзя знать вообще ничего. Подобный вывод извлекается из следующего умозаключения: если Сократу так
и не удалось познать ничего значительного, то, следовательно, поиск определенности в важных вопросах вообще
бесполезен (хотя, может быть, и нет). Впрочем, что бы Сократ ни говорил, он делом показывал, что любое притязание
на обладание окончательной моральной истиной может быть
опровергнуто. В подобном контексте вполне естественным





Прекрасное обсуждение этого сюжета см. у Купера: Cooper, Arcesilaus:
Socratic and Sceptic.
См. также фрагмент из «Учения академиков» Цицерона (..): «Парменид, Ксенофан, не в столь прекрасных, но все же стихах, гневно осуждают наглость тех, кто, не имея возможности знать что-либо, осмеливаются говорить, что они знают. Ты говорил, что от них следует отделить
Сократа и Платона, почему? Могу ли я сказать о ком-либо с большей
уверенностью? Мне кажется, что я прожил с ними жизнь; сохранилось
так много бесед, не оставляющих сомнения, что Сократ считал, что ничего нельзя знать, лишь за единственным исключением: он знает, что
ничего не знает, и ничего больше».



М С

представляется то, что диалоги заставляют читателя чувствовать себя скептиком, даже если такой результат и не предполагался . Не исключено, что это разумный способ для воспитания скептических умов. Если бы Сократ прямо агитировал
за скептицизм, то хорошим скептикам пришлось бы с ним
спорить. А вот когда он рассуждает так, что читатели разводят руками и сами начинают ощущать себя скептиками,
то это хорошо. Скептики могут иметь те или иные мнения,
но они не могут преподносить их в качестве знания, основанного на убедительных аргументах . Таких аргументов просто
нет в природе.
Тем не менее неразрешенной остается последняя и острейшая проблема: Сократ действительно иногда объявляет
нечто истинным. Примеры мы видели в главе . Как это
можно оценить с точки зрения скептика?  Один из возможных вариантов, как уже было показано, предполагает, что
Сократ не уверен в том, что говорит. Высказывая те или иные
собственные убеждения (например, что добродетель есть знание), он не настаивает на их доказанности. Он лишь констатирует, что до сих пор их никому не удалось опровергнуть.
Когда же он утверждает, что что-то опроверг, это делается
на основе аргументов ad hominem в том смысле, какой обсуждался в главе : он лишь выявляет несоответствие между
двумя утверждениями, в которые вы верите (или думаете,
что верите). Обратите внимание на то, сколь привлекателен
такой стиль аргументации для скептиков. Он ни к чему
не обязывает того, кто задает вопросы .
Все упомянутые пункты позволяют говорить о сопоставимости воззрений Сократа с позициями скептиков. Показать,






Дальнейшее обсуждение этого вопроса можно найти в работе: Cooper,
Arcesilaus: Socratic and Sceptic, p. –.
Annas, Plato the Skeptic, p. .
Обсуждение этой темы см.: Bett, Socrates and Skepticism, p. –.
Более подробный анализ этих проблем см.: Annas, Plato the Skeptic; Shields,
Socrates Among the Skeptics.

С  



что Сократ был таким же скептиком, как Аркесилай, невозможно, ибо каждый из них говорил нечто такое, чего нельзя
представить в устах другого. Однако влияние Сократа на скептиков неоспоримо, даже если они использовали сократический метод не напрямую. Скептики — наследники Сократа,
а не клоны его.
Последствия скептицизма и пирронизм. К чему приходят сторонники скептицизма? Он может показаться философией
отчаяния, поскольку вы никогда не уверены в своей правоте.
Но древние греки относились к этой доктрине иначе. У них
развились две разновидности скептической философии. Одна
из них получила название пирронизма — в честь ее основоположника, Пиррона из Элиды. Согласно пирроническому
скептицизму воздержание от суждений ведет к атараксии —
это обретение спокойствия и свободы от страданий, что они,
собственно, и считали своей целью. Скептики Академии, подобные Аркесилаю, мыслили по-другому. Их целью было
не спокойствие, а поиск истины. Они оказывались в состоянии воздержания от суждения из-за того, что именно туда,
как они считали, их и вел разум. Каждое утверждение можно
опровергнуть каким-нибудь другим, а большая часть того,
во что вы когда-то верили, оказалась ложной; следовательно,
люди, которые утверждают, будто в чем-то уверены, либо
ленивы, либо обманываются. Тем не менее скептики Академии не отказались от поиска истины. Напротив, неудачи
на этом пути только делали их еще прилежнее.
Цицерон. Учение академиков, ..
Несмотря на то, что всякое познание затруднено множеством препятствий, да и сами предметы [нашего познания] настолько темны, а наши суждения столь непрочны,
что не без основания ученейшие люди в глубокой древности разуверились в возможности найти то, к чему они



М С

стремились, они все же не отказались от этого, как и мы
не оставили нашего стремления к познанию, сколь бы
мучительным оно ни было.

Такая позиция может показаться странной. Зачем продолжать поиски того, чего, как вам самим кажется, вы никогда не найдете? Ответ состоит в том, что к истине, даже
не овладев ею, все равно можно приблизиться.
Цицерон. Учение академиков, ..
Да и беседы наши не преследуют никакой иной цели,
кроме того, чтобы, высказывая и выслушивая различные
мнения, извлечь и как-то выразить нечто, что являлось бы
истиной или возможно ближе приближалось бы к ней.

Древнегреческую философию недостижимые цели вполне
устраивали. (Цель стоиков состояла в обретении мудрости,
но лишь дурак стал бы утверждать, что ее достиг.) Стремление к постижению истины облагораживает, даже если мы ее
так и не найдем. Сократ тоже так считал . Следует, однако,
обратить внимание на опасность отчаяния, с этим связанную.
Те, кто пользуются сократическим методом, постоянно наблюдают, как аргументы опровергаются, и это может породить ощущение того, будто бы аргументация вообще бесполезна. Сам Сократ так не думал, но такая возможность им
тоже подразумевалась: он предостерегал от нее, в частности
в диалоге «Федон». (Далее первым говорит Сократ.)
Федон, b–
— Не в этом сходство между рассуждениями и людьми —
я сейчас просто следовал за тобою, куда ты вел, —
а в том, что иногда мы поверим доказательству и при

Менон, b–c (упоминается в главе ).

С  



знаем его истинным (хотя сами искусством рассуждать
не владеем), а малое время спустя решим, что оно
ложно, — когда по заслугам, а когда и незаслуженно,
и так не раз и не два. Особенно, как ты знаешь, это бывает с теми, кто любит отыскивать доводы и за и против
чего бы то ни было: в конце концов они начинают думать, будто стали мудрее всех на свете и одни только
постигли, что нет ничего здравого и надежного ни среди
вещей, ни среди суждений, но что все решительно испытывает приливы и отливы, точно воды Еврипа, и ни на
миг не остается на месте.
— Да, все, что ты сказал, — чистая правда.
— А когда так, Федон, было бы печально, если бы, узнав
истинное, надежное и доступное для понимания доказательство, а затем, встретившись с доказательствами такого рода, что иной раз они представляются истинными,
а иной раз ложными, мы стали бы винить не себя самих
и не свою неискусность, но от досады охотно свалили бы
собственную вину на доказательства и впредь, до конца
дней упорно ненавидели бы и поносили рассуждения,
лишив себя истинного знания бытия.
— Да, клянусь Зевсом, — сказал я, — это было бы очень
печально.
— Итак, прежде всего охраним себя от этой опасности
и не будем допускать мысли, будто в рассуждениях вообще нет ничего здравого, скорее будем считать, что это
мы сами еще недостаточно здравы и надо мужественно
искать полного здравомыслия: тебе и остальным — ради
всей вашей дальнейшей жизни, мне же — ради одной
только смерти.

Короче говоря, если разум не приносит нам удовлетворения, нужно винить себя, а не разум, пренебрегать которым лишь
потому, что это слабый инструмент, было бы несправедливо.



М С

Что делать. Если обе стороны в споре выглядят убедительно,
то как же скептик делает свой выбор? Разобраться в этом нам
поможет Карнеад — философ, который возглавил Академию
спустя столетие после Аркесилая и с именем которого связывается ее поздний период. То был мудрец, обладающий легендарными дарованиями; рассказывали, будто он ходил с нестриженными волосами и длинными ногтями из-за того, что
был слишком занят философией. По мнению Карнеада, даже
не будучи уверенными в вещах до конца, мы способны считать некоторые из них более вероятными, чем другие. Цицерон изложил суть такой позиции:
Цицерон. Учение академиков, ..
Если случится что-то вероятное по виду, если не появится ничего, что противоречило бы этой вероятности,
мудрец станет пользоваться этим и руководствоваться
в организации всей жизни. Ведь изображаемый вами
мудрец, которого вы вводите, следует многому такому,
что является вероятным, но не постигнутым и не понятым и не подтвержденным одобрением, но лишь правдоподобным; и если не принять этого, то исчезает вся
жизнь.



Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» (Марк Катон, ) рассказывает: «В Рим прибыли афинские послы — платоник Карнеад и стоик Диоген — хлопотать об отмене штрафа в пятьсот талантов, к которому заочно
присудили афинский народ сикионяне по жалобе граждан Оропа.
Сразу же к ним потянулись самые образованные молодые люди, которые
с восхищением внимали каждому их слову. Наибольшим влиянием пользовался Карнеад: неотразимая сила его речей и не уступающая ей молва
об этой силе привлекали влиятельных и стремившихся к знаниям слушателей, и его слава разнеслась по всему городу. Пошли упорные слухи,
будто некий грек, муж исключительного дарования, каким-то чудом покоряющий и пленяющий всех и вся, пробудил в молодежи такую горячую любовь, что, забыв о всех прочих занятиях и удовольствиях, она
бредит только философией». Катон распорядился отправить послов обратно в Грецию. Обсуждение путешествия Карнеада см.: Powell, Embassy
of the Three Philosophers to Rome.

С  



Таким образом, Карнеад отсылает нас к идее вероятности
как основы действия (однако что именно он считал «вероятным» в древнегреческом значении этого слова, вопрос сложный; в отличие от нас, он не располагал математической идеей
вероятности). Да, мы не можем прийти к определенности относительно морали и некоторых других тем, но зато способны
делать выводы, которые с достаточной вероятностью окажутся
верными, чтобы основывать на них рациональные действия.
В наши дни подобную позицию назвали бы фаллибилизмом.
Эта идея Карнеада весьма ценна для практиков сократического метода; независимо от того, был ли сам Сократ скептиком или нет, его метод способен, как мы уже убедились,
легко превращать сократиков в скептиков. Опытному скептику комфортно продвигаться от вероятности к вероятности,
иногда высокой, иногда нет. (Кстати, сильно ли это отличается от современного научного поиска?) Такой подход позволяет предпринимать решительные действия, никого не обижая. Скептики не упрямы и не против проиграть спор.
Цицерон. Тускуланские беседы, ..
Мы и готовы к любым нападкам и опровержениям. Если
кто к ним чувствителен, так это те, кто привержен
и словно привязан к тому или иному определенному учению, так что по необходимости, чтобы быть последовательными, они вынуждены защищать даже то, с чем сами
не согласны. Но мы стремимся лишь к вероятному
и не пытаемся идти дальше того, что нам кажется правдоподобным; поэтому мы и сами возражаем без упрямства, и чужие возражения принимаем без озлобленности.



Посвященную этому вопросу неопубликованную рукопись Майлса Бернита (Burnyeat, Carneades Was No Probabilist) можно получить либо у автора, либо найти в интернете. Более подробное обсуждение представлений Карнеада о вероятности см.: A. A. Long, Hellenistic Philosophy, p. –.



М С

Опора на вероятность позволяла Карнеаду высказываться
по некоторым этическим вопросам, несмотря на весь его
скептицизм, как в этом прекрасном примере:
Цицерон. О государстве, .
Если, — говорит Карнеад, — ты будешь знать, что гденибудь скрывается змея, а кто-то, по неосмотрительности, хочет сесть на это место, причем его смерть будет
тебе выгодна, то поступишь подло, не предупредив этого
человека, чтобы он туда не садился, хотя и останешься
безнаказанным.

Конечно, против этого имелись и контраргументы.
Скептицизм против стоицизма. Скептики и стоики были соперниками . Скептики считали, что стоики уверены в таких
вещах, в которых они не должны быть уверены; в пользу
этого они приводили сложные аргументы, реконструкция которых осложняется тем, что их приходится собирать воедино
из разрозненных дошедших до нас фрагментов (Лонг хорошо
справился с этой задачей ). Несмотря на соперничество, некоторые моменты в скептицизме и стоицизме сопоставимы,
что позволяло многим сочетать эти школы. Скептики, насколько нам известно из сохранившихся источников, воздерживались от прямого оспаривания стоической этики. Они
возражали против стоической теории познания и вытекающего из нее чувства уверенности. За стоические представления о том, как жить, можно держаться свободной хваткой
скептика. Примером здесь служит Цицерон: он считал себя
академическим скептиком, но при этом высоко оценивал воззрения стоиков. А Сенека, выдающийся стоик, говорил в од-




Bett, Socrates and Skepticism, p. –.
A. A. Long, Hellenistic Philosophy, ch. .

С  



ном из своих наиболее благосклонных высказываний
о пользе, которую могут принести как скептики, так и другие
школы:
Сенека. О скоротечности жизни, .–
Нас ведут к ослепительным сокровищам, которые вырыла чужая рука и вынесла из тьмы на свет. Нет столетия, куда нам воспрещалось бы входить, повсюду путь
для нас свободен, и стоит нам захотеть разорвать силою
нашего духа тесные рамки человеческой слабости, как
в нашем распоряжении окажутся огромные пространства
времени для прогулок. Мы можем спорить с Сократом,
сомневаться с Карнеадом, наслаждаться покоем с Эпикуром, побеждать человеческую природу со стоиками
или выходить за ее пределы с киниками.

Монтень, великий французский эссеист и современник
Шекспира, также был поклонником обеих традиций. Он
прославился своим скептическим недоверием к притязаниям на определенность; но при этом считал, что стоики
дают мудрые советы, — он постоянно цитировал их и при
жизни удостаивался сравнения с Сенекой . Если такой писатель, как Монтень, избегал конфликта между скептической
и стоической позициями, то у нас есть все основания поставить вопрос предельно прямо. Одна философская школа
утверждает, что добродетель есть единственное подлинное
благо и вопрос знания; другая школа считает, что мы не можем иметь никаких надежных знаний, а любое заявление
об их достоверности следует встретить чередой новых аргументов. Что за человек мог бы придерживаться обеих позиций сразу, несмотря на напряжение между ними? Возможно,
Сократ.


Frame, Complete Essays of Montaigne, p. vi.

17
П 

двух заключительных главах будут предложены практические рекомендации, которые помогут вам самостоятельно формулировать сократические вопросы. Давайте предположим, что вы пытаетесь оказать сократическое
давление на своих собеседников в аудитории или где бы
то ни было или же что вы хотите подвергнуть такому давлению самих себя. Вы желаете опровергнуть какое-то утверждение или заставить собеседника переформулировать его в нечто более убедительное — вполне родственные, кстати,
устремления. Вам надо показать, что изложенные тезисы несовместимы с другими убеждениями того лица, которое их
высказывает. Для всего этого вам потребуется быстро придумать хорошие вопросы. Здесь мы рассмотрим несколько
способов, позволяющих сделать это. Процесс нельзя свести
к единой формуле, ведь Сократ никогда не действует исходя
из одной и той же единообразной схемы. Вместе с тем у нас
есть возможность поговорить о нескольких шаблонах и приемах, которые помогут практикующему сократику применять
сократический метод в повседневных ситуациях.
В оставшихся двух главах будет использован гибкий подход к предмету. В них демонстрируется, как преимущества
сократического метода можно использовать применительно
к темам, которых сам Сократ никогда не касался. Время
от времени я буду рекомендовать читателю использовать такие вопросы, которые весьма отличаются от тех, которые задавал Сократ. Оригинальный проект, продвигавшийся Сокра-

П 



том, был благородным, но узким: он предполагал вопрошание
тех, кто претендовал на знание сложных и общих понятий,
чтобы показать, что у них нет тех познаний, которые они себе
приписывают. Этот проект сохраняет свою ценность и сейчас;
в предыдущих главах было показано, как его реализовал сам
Сократ. Однако сократический метод не был бы столь интересен нам, сегодняшним людям, если бы этот вариант его
применения оставался бы единственным. В действительности
структурные приемы этого метода приложимы к огромному
диапазону сюжетов, как важных, так и незначительных. Применение же их к другим темам приводит к тому, что и типы
вопросов, наиболее продуктивные в плане создания эленхоса,
тоже меняются; вскоре мы убедимся в этом.
Понимание того, как метод Сократа работает в простых
ситуациях, облегчает его использование в более сложных случаях. Сократ любил демонстрировать окружающим, что
о философии можно рассуждать в том же ключе, в каком
ведутся разговоры о строительном или кулинарном деле. Эта
идея верна. Лучше всего обращаться к простым и знакомым
темам, а потом на их основе делать обобщения и о более отвлеченных сюжетах, уже не таких известных. Однако вместо
сапожников или поваров я предпочел бы обращаться к политике, кино и праву. Все знают, каково это — спорить о подобных материях. Но если мы научимся использовать метод Сократа в разговорах на эти темы, то сможем применять его где
угодно.
Создание эленхоса. Результатом сократического вопрошания
обычно выступает эленхос. Поскольку наша тема — выстраивание подходящих для него вопросов, давайте вспомним, как
эленхос работает. Сначала вы высказываете некое утверждение. Вслед за этим Сократ добивается того, чтобы вы согласились с другим утверждением. Далее он показывает, что
второе утверждение не согласуется с первым. Говоря более



М С

конкретно, он добивается вашего согласия с какой-то более
глубокой идеей или контрпримером, а затем интересуется:
«Но разве это не противоречит тому, что было высказано тобой ранее?» Получается, что он вынуждает вас противоречить
самому (самой) себе. Со стороны может показаться, что Сократ ищет нестыковки в том, что говорят собеседники,
но на самом деле его подход немного иной. Он просто подводит собеседников к той точке, откуда им самим становится
ясно, что их позиции не состыкуются друг с другом.
Из сказанного видно, что формулировка сократических
вопросов по большей части связана со второй половиной
описанного процесса. В первой же его половине собеседник
предъявляет определенную позицию, и только потом вы придумываете вопросы, которые могут изобличить несогласованность этой позиции с точки зрения самого собеседника. Это
большая часть метода, однако ею мы займемся в следующей
главе. А здесь надо поговорить о том, что идет раньше: о первой половине эленхоса — об утверждении, которое подлежит
проверке, тем более что и на этой стадии тоже используются
кое-какие вопросы.
Может показаться, что к формулировке первого утверждения Сократ вообще не имеет никакого отношения: ему приходится работать с любым тезисом, который выдвигается партнером. Однако его ремесло не столь просто. Мы видели, как
в «Лахете» Сократ выстраивает диалог о значении мужества.
Отметим, что изначально собеседники приходят к нему
не с этим вопросом: они спрашивают у него, нужно ли их сыновьям обучаться сражению в доспехах. Сократ задает им несколько предварительных вопросов и только потом останавливается на одном: «Что есть мужество?» — который, собственно,
и служит темой всего последующего диалога. И так происходит
постоянно: Сократ всегда использует предварительные вопросы, чтобы прояснить мнение собеседника. И лишь после он
переходит к основным вопросам, которые и запоминаются.

П 



Качественные предварительные вопросы намечают позиции, которые стороны собираются отстаивать. В этом один
из секретов сократического диалога: сначала нужно четко
сформулировать тезис, который можно подвергнуть продуктивной проверке. Утверждения такого типа обычно не возникают ниоткуда. Иногда они рождаются в процессе внимательного выслушивания собеседника; порой они складываются
в ходе доброжелательных вопросов. Эти вопросы пока еще
ничего не проверяют; они требуются лишь для того, чтобы
уточнить взгляды партнера и направить диалог в нужное
русло.
Настоящая глава посвящена именно тому, как помочь собеседнику в создании первой половины эленхоса, то есть
утверждения, которое вы можете проверить. А в следующей
главе мы обратимся непосредственно к тому, как подобная
проверка должна проводиться. Под «стратегией» иногда подразумеваются решения о том, где и когда сражаться. В этом
разрезе данная глава посвящена стратегической стороне сократического метода — и не потому, что она предполагает
какую-то битву (это вовсе не так), а потому, что она предполагает поиск хорошей темы для исследования: «где» метода.
Тактической стороне дела, то есть аспекту «как», будет посвящена следующая глава. Правильный выбор стратегии в начале
облегчает тактическую часть метода в конце.
Найдите принцип. Представьте, что вы спорите с кем-нибудь
о том, хорош ли некий фильм. Поначалу просто идет обсуждение, а потом между вами начинаются ссоры из-за мелочей и деталей. И тогда вам приходит в голову спросить:
а вообще-то, что такое хороший фильм? Что делает одну картину лучше другой? Тут вы начинаете понимать, что ваш спор
о конкретном фильме, то есть вопрос на переднем плане, обусловлен исключительно тем, что вы расходитесь по более
фундаментальным вопросам, оставшимся на заднем плане.



М С

Вот об этих-то важных вопросах и стоило бы дискуссировать.
Теперь замените слово «фильм» на слова «поступок» или
«жизнь» — и получится стандартное сократическое исследование.
Если же переключиться с кинематографии на право,
то уместно вспомнить знаменитое наблюдение Оливера Уэнделла Холмса — младшего о причинах, ссылками на которые
судьи мотивируют свои решения:
За логической формой скрывается суждение об относительной ценности и важности конкурирующих законных
оснований, зачастую неартикулированное и неосознанное — это правда, — и все же именно в нем оказывается
корень и нерв всего процесса .

Холмс имел в виду не только концептуальные установки
того рода, которые искоренял Сократ, но и прочие предпочтения, взгляды и убеждения, касающиеся мироустройства.
Ведь первым делом в сократическом диалоге мы занимаемся
именно ими: отыскиваем ту самую неосознанную посылку,
которая есть «корень и нерв» любого выдвигаемого собеседником тезиса. Вам нужно выявить саму суть того, о чем идет
спор. Сократ обычно не вступает в дискуссию в той плоскости, в какой она затевается, — он переводит ее на уровень
принципов и действует именно там.
Эти соображения можно преподнести более формализовано. В классическом дедуктивном умозаключении есть две
посылки — большая и меньшая. Типичным примером большей посылки, впервые сформулированной Миллем, будет
суждение всякий человек смертен. Соответственно, примером
меньшей посылки выступит суждение Сократ — человек. Со

Holmes, Path of the Law, p. . (Оливер Уэнделл Холмс — младший (–
) — американский правовед, многолетний член Верховного суда
США. — Прим. ред.)

П 



единив их вместе, мы придем к заключению, что Сократ
смертен. Бóльшая посылка — это общий принцип. Меньшая
посылка — это утверждение, касающееся конкретного случая. Почему полезно отдавать себе отчет в этом? Потому, что
в наших спорах базовый принцип, о котором должна идти
речь, нередко остается несформулированным и неизученным — это, как иногда выражаются, «неартикулированная
большая посылка». Именно ее Сократ первым делом вытаскивает на поверхность.
Причем, как правило, за тем или иным утверждением
скрывается не одна большая посылка — они сгруппированы
в несколько слоев. Первый слой может быть причиной того,
что было сказано на переднем плане. Причина, стоящая
за этой причиной, — более общий принцип. Занимаясь сократическим вопрошанием, вы должны решать, продолжать ли выуживать все более общие принципы или в какой-то
момент стоит остановиться. Предположим, диалог на правовую тему, в котором вы участвуете, начинается так: «По моему мнению, Первая поправка неприменима к порнографии».
(Это утверждение будет составлять передний план.) Возникает вопрос: почему, собственно? «Потому что Первая поправка защищает только свободу политического высказывания». Прекрасно; теперь у нас на руках есть бóльшая
посылка — базовый принцип, который прежде скрывался
и о котором теперь можно продолжить разговор. Это подводит нас к развилке: к трем вариантам дальнейшего развития событий. Вы можете:
a) с помощью нового принципа проверить первоначальное утверждение. Свежий принцип, только что выдвинутый вами, может пригодиться для второй половины эленхоса; возможно,
он окажется несовместимым с исходной посылкой. В рассматриваемой нами ситуации разговор можно было бы продолжить вопросом типа следующего: «А вы уверены, что порно-



М С

графия никогда не имеет политического характера?» Вам
предстоит решить, послужит ли этот вопрос — или какие-то
более мелкие вопросы и примеры, которые к нему подводят, — продуктивному продвижению диалога. Если нет, то вы
можете обратиться к двум другим вариантам, а именно
б) протестировать новый принцип. Сам новоявленный принцип может стать первой половиной эленхоса. Другими словами, его тоже можно сделать объектом тестирования. Ваш
собеседник утверждает, что Первая поправка защищает
только свободу политической речи; поэтому вы придумываете примеры неполитических высказываний, которые, возможно, ваши собеседники тоже сочтут достойными защиты.
Или же вы обращаетесь к возможности задать другие вопросы общего характера, которые мы рассмотрим в следующей главе. (Такой подход подразумевает, что изначальный
вопрос — «Как поступать с порнографией?» — мы временно
отодвинем в сторону: подобно тому, как Сократ на время отложил вопрос о том, нужно ли сражаться в доспехах, и повел
разговор о мужестве вообще.);
c) добиваться другого принципа. Вопрошающий может пойти еще
дальше, отыскивая за только что обнародованным принципом
другой принцип, обосновывающий первый: «Вы утверждаете,
что Первая поправка стоит на страже только политических высказываний, но что такое политическое высказывание?» (Дадим
определение.) «Почему Первая поправка его защищает?» (Приведем обоснование.) Обсуждение любого из этих вопросов
выведет нас на другие принципы, более общие, чем те, которые уже были раскрыты.
Предположим, вы продвигаетесь дальше и спрашиваете,
почему следует защищать только политическую речь. Вам
отвечают: «Потому что смысл свободы слова в том, чтобы

П 



обеспечить самоуправление народа». Здесь перед вами заново открывается выбор из трех вышеописанных вариантов.
Вы можете использовать новый тезис для того, чтобы поставить под сомнение тезисы, выдвинутые ранее. («Убеждены ли вы в том, что для обеспечения полноценного самоуправления защищать надо только политическую речь?»)
Или, как вариант, можно подвергнуть тщательному изучению сам новый принцип. («Вы уверены, что единственная
цель свободы слова — обеспечить самоуправление?»)
Или же, наконец, стоит сосредоточиться на том, чтобы побудить собеседника выдвинуть новый принцип. («А что такое самоуправление?»)
И так далее. В любой точке пути вы оказываетесь на перекрестке трех дорог: вы можете либо взять только что сформулированный принцип и использовать его для тестирования
утверждения, высказанного ранее, либо подвергнуть критическому тестированию само новое утверждение, либо настаивать на извлечении еще одного принципа, вероятно более
общего, чем предыдущие. Какой из этих подходов лучше?
Вот три взгляда на этот вопрос.
Во-первых, с точки зрения сократического искусства типовая цель состоит в том, чтобы обобщать высказывания
до тех пор, пока не удастся получить утверждение, которое
можно будет опровергнуть или столкнуть с тезисами, высказанными прежде. Если утверждение не выдерживает даже
поверхностной проверки, то нет смысла углубляться: его уже
нужно пересматривать. Рассуждая практически, вам требуется такое утверждение, с помощью которого можно будет
генерировать хорошие вопросы от вас и столь же хорошие
ответы от вашего собеседника. Если ранее предложенный
принцип не совсем подходит для такой работы, то поднимитесь на ступеньку выше. Так музыкант пытается найти тональность, в которой можно исполнить песню с учетом вокального диапазона певца. Постепенно продвигайтесь вверх, пока



М С

не отыщете нужную тональность в вашей беседе, — и, достигнув ее, приступайте к работе.
Во-вторых, вам нужно подобрать угол зрения, соответствующий образу мысли собеседника. Цель ведь не в том,
чтобы вести людей туда, куда они не хотят идти, задавая им
вопросы в неудобной для них обстановке. Она в том, чтобы
выяснить истинные причины, заставляющие их думать так,
как они думают, даже если (особенно если) они сами не отдают себе отчета в этих причинах. Вы целенаправленно исследуете «корень и нерв» вопроса, а не пытаетесь бежать
от него. Вы хотите попасть туда, где на самом деле происходит действие. Используя медицинскую аналогию, представьте
себе врача, который хочет взять у вас кровь и ищет более
полную вену.
В-третьих, в некоторых контекстах на следующую ступеньку мы поднимаемся по другой причине: нам хочется
найти утверждение, с которым обе стороны могут согласиться — искренне, а не ради красного словца. Большинство
людей соглашаются в важных вещах, когда дело доходит
до обобщений самого высокого уровня. Найти правильную
отправную точку в начале очень важно для того, чтобы обеспечить убедительность в конце. Она позволит вам с собеседником рассуждать солидарно, исходя из того, что вы уже
и так понимаете одинаково.
Какой бы из критериев ни определял диалог, сократическая дискуссия начинается с поиска нужного уровня обобщения, где можно говорить на одном языке.
Понятия. Давайте рассмотрим более конкретно, как найти
большую посылку, скрывающуюся за тезисами, выдвигаемыми в споре. Она, как правило, предстает перед нами в одной из двух форм: это либо понятие, которому нужно дать
определение, либо суждение, которое надо аргументировать.
Начнем с понятий: бóльшая посылка может касаться, напри-

П 



мер, значения добра в том или ином контексте, или значения
несправедливости, или же политической речи и т. д. Если это
так, то вы способны перейти на более высокий уровень интересующего вас принципа, попросив собеседника определить
эти понятия: «Вы называете это так-то — скажите, что имеется в виду?» Однако задавать такого рода сократический
вопрос бывает непросто по двум причинам.
Во-первых, не всегда очевидно, какое понятие нуждается
в определении. Если вокруг спорят о том, можно ли назвать
фильм, человека или закон таким-то и таким-то, то все нормально: дальше с легкостью можно поинтересоваться, что же
это значит. Но иногда четкого названия нет. Например, кто-то
говорит: «Долой X!», имея на то разные причины, но при этом
не связывает их ни с каким принципом. Тогда придется начать
с иных вопросов: «Почему вы так ненавидите X?» (или наоборот: «Почему так любите Х?»), «В чем ваша претензия к X?»
По мере разъяснения ответа рано или поздно сформируется
понятие. Кто-то в конце концов назовет предмет разговора
хорошим или плохим, несправедливым или нелепым либо же
увенчает его ярлыком с суффиксом -изм. Прекрасно; теперь
можно приступить к выяснению того, что эти понятия значат.
Но такой поворот влечет за собой вторую проблему. Обсуждение того, что значит то или иное понятие, может показаться пустой болтовней. Вы спорите о значении какого-то
слова, но людям наплевать на слова; их волнуют реальные
вещи. В ответе следует подчеркнуть, что вы говорите не просто о слове — вы говорите о суждении. Слово, которое вас
интересует, — лишь вместилище суждения. Если слово кажется неважным, то ничего страшного: можно использовать
другое. Иногда и правда полезно время от времени менять
одно слово на другое, чтобы показать, что обсуждение не сводится к вопросам семантики, — речь идет именно о суждении.
Итак, предположим, кто-то заявляет, что один фильм
классный, а другой — нет. Вы уточняете, что значит «класс-



М С

ный». Ответ не заставляет себя ждать: «Ну кого это волнует?
“Классный” — это просто слово такое». Правильной реакцией
на это было бы примерно следующее: «На деле вы же сами
выделяете это слово из числа других, используя его для пояснения своей позиции. Если не желаете обсуждать термин
“классный”, тогда давайте поговорим о том “качестве” —
как бы его ни называть, — которое, по вашему мнению, отличает одни фильмы от других. Если же вы считаете, что такого качества вообще не существует, то в чем тогда состоит
ваше изначальное утверждение? Но если, по вашему мнению,
оно все же есть, то давайте все-таки найдем способ поговорить о нем. И пусть он будет таким, какой вам угоден».
Если вы выскажете нечто похожее на изложенное выше,
то, вероятно, никто не захочет обсуждать с вами фильмы;
но как раз в этом и вся суть. Это очень старая проблема .
Людям кажется, что понятия их не очень волнуют, хотя на самом деле они сражаются за них, живут по ним и умирают
ради них. Правда, зачастую они не находят времени для того,
чтобы хорошенько в них разобраться. Они ненавидят что-то
только потому, что оно обладает свойством X, но редко задумываются о том, почему именно свойство X делает вещь
столь ненавистной. Сократические вопросы проливают свет
на эти установки, а иногда вообще формируют их прямо
на месте. Если установки выдержат проверку вопрошанием,
то люди их лучше осмыслят. Если же не выдержат, то у вас
на глазах произойдет заслуженное низвержение какой-нибудь
ложной идеи, которую они защищали в качестве посылок
первого плана.
Пропозиции. Иногда бóльшая посылка, стоящая за высказанным мнением, — это не понятие, которое нуждается в определении, а пропозиция, нуждающаяся в защите, скажем убе

См., например: Эпиктет. Беседы, ..–.

П 



ждение в том, что дела обстоят так-то, или в причине
чего-либо. (Бóльшая посылка Милля «всякий человек смертен» — именно такая пропозиция.) Вместо того чтобы допытываться, что значит то или иное понятие, вы спрашиваете,
истинна ли пропозиция. Но сперва, как и прежде, пропозицию нужно идентифицировать, поскольку даже тот, кто ее
разделяет, может не осознавать ее в полной мере. Когда собственные большие посылки воспринимаются каждой из сторон как данность и остаются невидимыми для оппонента,
спор может продолжаться очень долго.
Как же обнаружить пропозицию, стоящую за тем или
иным тезисом? Хороший путь — без устали задавать вопрос
«почему?». Вы спрашиваете, спрашиваете и спрашиваете, уподобляясь в этом деле ребенку, но не опускаясь до детского
примитивизма. Этот вопрос может принимать разные обличья: «Каково назначение того, что мы обсуждаем? В чем его
причина? Откуда вы это знаете? Почему вы так уверены
в своем знании? В чем причина этой причины?» Подобные
вопросы помогают раскрывать потаенные принципы, которые с каждым снятым слоем становятся всё более общими.
И они действенны, поскольку бóльшая посылка аргументации, используемой в беседе, обычно сводится к причине,
из-за которой то или иное утверждение объявляется истинным. Поэтому, интересуясь тем, какова причина высказанного
вывода, мы возвращаемся к посылкам, стоящим за ним.
Представьте себе, что суд приговаривает к тюремному
заключению обвиняемого по какому-то спорному делу, например, террориста, планировавшего взрыв, студента, изнасиловавшего девушку на свидании, или полицейского, избившего задержанного. Вы обсуждаете вердикт с человеком,
имеющим собственное мнение о том, был ли он правильным.
(Или же, как вариант, вы сами формулируете мнение на этот
счет.) Привычки сократика требуют не принимать высказываемые мнения за чистую монету. Начинать нужно с иденти-



М С

фикации принципа, стоящего за мнением. Человек говорит
вам: «Этот приговор варварский» или «Это наказание слишком мягкое». Вы не произносите в ответ: «Нет, это не так».
Вам хочется докопаться до базового принципа, на котором
основываются утверждения собеседника. И вы начинаете
спрашивать о том, например, какова цель уголовного наказания. Ответ, каким бы он ни был, скорее всего, окажется
большей посылкой, обосновывающей заявленное мнение, —
или, по крайней мере, ключом к ней. Если ответом будет,
скажем, «расплата», то мы попадем на все ту же развилку
с тремя вариантами дальнейших действий. Можно принять
посылку и задать вопрос: согласуется ли она с заявлением,
с которого началась дискуссия? («Если суть наказания — расплата, то почему это наказание справедливо или почему несправедливо?») Или же посылку можно протестировать.
(«Разве у наказания нет других целей?») Наконец, можно поставить новый вопрос, добиваясь все более широкого обобщения. («А почему, собственно, расплата?»)
Вот еще пример той же идеи. Стоит ли университетам
позволять студентам самостоятельно решать, какие занятия
им посещать, или у них должна быть обязательная учебная
программа? Задайте этот вопрос обучающимся, их родителям или профессорам, и вы получите множество противоречивых мнений, не согласующихся друг с другом. Но понемногу дискуссию можно направить в более сократическое
и конструктивное русло, задав примерно такой же вопрос,
как и в случае с судебным приговором: «А какова же цель
университетского образования?» Ответы на него раскроют
бóльшие посылки, лежащие в основе ранее заявленных мнений. Предположим, некто утверждает, что целью образования является Х. Перед вами снова три стандартных варианта.
Вы говорите: «Если цель — X, то как ваше мнение о том, что
студенты должны сами выбирать предметы, помогает достичь
подобной цели?» Или вы говорите: «А вы уверены, что цель

П 



именно X? Могут ли у образования быть другие цели?»
Или же, наконец, вы говорите: «А что значит это X? И почему
цель X так важна?» Полученные ответы потом подвергаются
проверке посредством других вопросов, к рассмотрению которых мы вскоре перейдем.
Вопросы, к которым мы только что обращались, можно,
если вам угодно, переформатировать в проблемы дефиниций.
При таком сценарии в первом случае вы спросите: «Что такое
справедливое наказание или что значит “расплата”?», а во втором: «Что такое “хорошее образование”?» Именно так обычно
поступал Сократ. Однако зачастую использование фрейминга
«почему» или «с какой целью?» интуитивно кажется более
удобным способом вычленить интересующий нас принцип.
Подобные вопросы требуют новых утверждений, которые
иногда оказываются сложнее, чем дефиниции; они таят
больше ошибок и вызывают еще больше вопросов. Пропозиции влекут за собой следствия, и именно их мы будем проверять посредством вопросов.

18
П 

предыдущей главе было показано, как с помощью вопросов определенного типа выявить принцип, вокруг
которого между оппонентами идет спор. В этой главе
анализируется то, как посредством вопросов иного типа
можно протестировать этот принцип после того, как он обнаружен. По сути, разговор пойдет о том, как лучше завершить
эленхос. Давайте проследим описанную ниже последовательность действий. Ваш собеседник высказал некий тезис.
Цель — проверить его, но при этом вам не хотелось бы вступать в конфронтацию. Для вас предпочтительнее, чтобы оппонент согласился с другим утверждением, которое вступит
в противоречие с высказанным им ранее. Как раз этим нам
сейчас и предстоит заняться: мы посмотрим, как формулировать такие вопросы, согласившись с которыми собеседник
вступит в противоречие с ранее высказанными им тезисами.
В настоящей главе, как и в предшествующей, мы используем
некоторые виды вопросов, которые отличаются от применявшихся в давнюю пору Сократом, ибо его цели отличались
от наших.
Иногда придумывать вопросы подобного назначения довольно легко. Произнесенный вслух принцип — это, как правило, сильное и простое утверждение. Теперь можно поразмыслить, верно ли оно, сформулировав контрпримеры,
способные поставить его под сомнение. Отлично, наши вопросы готовы. Но нередко базовый принцип представляет собой замысловатое утверждение предписывающего характера.

П 



В таких ситуациях трудно подвергать его сомнению напрямую
(он может оказаться отнюдь не фальшивым!) — и тогда ваша
цель становится немного другой. Вам нужно будет постараться
доказать, что это утверждение неадекватно, что оно слишком
примитивно, что проблема требует более глубокого анализа.
Поэтому нужно задавать вопросы, которые произведут
именно такие эффекты. Как генерировать их прямо по ходу
дела? Ниже предлагается несколько классических методик,
предназначенных для этой цели. Все они универсальны,
но некоторые более приложимы к одним темам, чем к другим. Сами вопросы ничего не опровергают; они лишь открывают пути исследования — но в этом-то и суть. Сократические вопросы не предназначены для разрешения проблем,
хотя в определенных обстоятельствах они помогают улаживать разногласия. Сами по себе по большей части лишь раскрывают сложность проблемы.
Мне следует извиниться за недостаточность нижеследующих примеров; в них отражается весьма скромное число методов, посредством которых производится вопрошание. Между тем вселенная возможностей велика, как в рамках
оригинальных диалогов, так и за их пределами. Кроме того,
каждая техника проиллюстрирована здесь самым простым
способом и всего пару раз. И все же предложенного будет
довольно для того, чтобы подсказать, с чего начать. Итак,
давайте приступим — и обратимся к нескольким стратегиям,
позволяющим тестировать базовые утверждения.
Буквализм. Во-первых, тот или иной принцип можно подвергнуть давлению, если истолковать его буквально. Постарайтесь
припомнить случаи, охватываемые формулировкой, но при
этом не вписывающиеся в замыслы ее автора. Иногда принцип основан на ментальной картинке какого-то ключевого
случая, но при этом выражается словами, которые подходят
и для других ситуаций. При таком раскладе можно указать



М С

на очевидность того, что предложенную формулировку необходимо сузить, а это, в свою очередь, осложнит выдвижение
более конкретных заявлений. Именно так здесь будет выглядеть настоящая работа.
Например, Лахет утверждает, что мужество — это стойкость. Вы задумываетесь: всегда ли это так, если понимать
тезис буквально? Можете придумать гипотетический пример,
в котором это неверно, например описать человека, который
очень настойчиво ищет наркодилера, готового продать ему
дозу. (И не будем смущаться; Сократ ведь тоже приводит
примеры, актуальные для его времени.) Каждому понятно,
что Лахет имел в виду вовсе не такую стойкость, и поэтому
пример покажется глупым. Но глупость в данном случае полезна, поскольку она явно требует большей ясности: конечно,
нам понятно, что имелась в виду не такая стойкость, —
но что же именно подразумевалось? «Я предполагал, что мужество — стойкость вполне определенного рода». Замечательно. Но какого именно рода?
Такую модель легко применять в юридических спорах.
Следует ли разрешить правительству выдавать образовательные ваучеры, которые граждане смогут использовать для
оплаты обучения не только в светских, но и в религиозных
школах? Кто-то, ответив отрицательно, приведет метафору,
поясняющую такую позицию; реагируя, вы можете истолковать его метафору буквально.
— Использование образовательных ваучеров для оплаты
обучения детей в религиозных школах противоречит
Конституции США.
— Почему?
— Потому что согласно Конституции государство и церковь отделены друг от друга самой настоящей стеной.
— Да, я понимаю, о чем вы. А можно ли тогда государственной пожарной охране тушить пожары в церквах?

П 



— Разумеется, можно. Ведь я не это имею в виду.
— А могут ли государственные службы вывозить мусор
с церковной территории?
— Конечно, тоже могут.
— Выходит, между государством и церковью нет никакой стены.
— Но речь ведь о стене не в буквальном смысле — это
просто принцип такой.
— Отлично. В чем же заключается ваш принцип?

Диалоги такого рода распространены в юридической
среде, поскольку и судьи, и адвокаты нередко обращаются
к метафорам, обсуждая сложные проблемы. В юриспруденции множество известных метафор — таких, например, как
«рынок идей» или права «полутени» (пограничная область
одного права, включающая в себя другие права). Обратите
внимание на то, что приведенные выше вопросы можно
было бы задать и в том случае, если бы собеседник, не прибегая к метафоре «стены», рассуждал бы просто об «отделении» церкви от государства: ведь «отделение» тоже можно
воспринимать образно. Метафора позволяет рассматривать
юридические понятия так, как будто бы это физические сущности. В словах такого рода часто скрываются тонкие метафоры. Они привлекают тем, что с их помощью легче представлять и воспринимать абстрактные идеи. Однако
метафора — это еще и путь, позволяющий уклониться от логического анализа. При буквальном восприятии она как бы
растворяется; и после этого разговор переключается на детали, где и происходит настоящая работа.
Крайности. Теперь давайте поразмышляем о крайних случаях,
то есть о внешних пределах той сферы, которая охватывается
тем или иным принципом. Модель крайнего случая, скорее
всего, окажется оспариваемой по всем критериям, за исклю-



М С

чением того, который непосредственно связан с обсуждаемым тезисом. Иногда подобные примеры черпаются из исторических и литературных источников.
— Это судебное решение ужасно.
— Почему?
— Потому что решения должны основываться на первоначальном смысле Конституции, а не на расплывчатых
представлениях о том, какой должна быть хорошая политика.
— Что ж, звучит обоснованно. Вас беспокоят судьи, которые привносят в свои решения собственные политические предпочтения.
— Именно так.
— Но вот что мне интересно. Предположим, государство
решило бы наказывать преступников, клеймя их раскаленным железом. Вы стали бы возражать против судебного решения, которое это прекратит?
— Пожалуй, нет, в этом крайнем случае не стал бы.
Но, по-моему, к моменту ратификации Конституции людей уже не клеймили.
— Отнюдь, при наказании рабов это было достаточно
распространенным явлением. Однако, если вы не считаете, что такой пример уместен, то мы не будем обращать на него внимания. Впрочем, как насчет порки?
В  году она все еще оставалась обычным делом.
— Думаю, сейчас такие вещи считались бы антиконституционными. Но все это совсем крайние случаи, сейчас
ведь такого уже не бывает.
— То есть ваш принцип применим только в случаях, которые не являются крайними?
— Нет, полагаю, он применим всегда. Просто нужно стремиться к тому, чтобы исключения случались как можно
реже.

П 



— Иначе говоря, вы все-таки признаете какие-то исключения?
— Изредка признаю.
— Хорошо. А когда вы их признаете?

Если исторические или иные реальные примеры не приходят вам на ум, то с легкостью можно переключиться на гипотетические примеры. Сократу нравится такой подход. В «Горгии» он рассуждает о том, что было бы, появись он на Агоре
с ножом, похваляясь при этом, что жизнь каждого теперь в его
власти. (См. главу .) Он лишь выдумывает; однако фантазия
служит иногда более эффективно, чем любой исторический
случай. Несомненно, какое-нибудь правило порой действенно
применяется в практике, даже если под него не подпадают гипотетические ситуации. Возможно, ситуации такого рода вообще никогда не возникают. Но если принцип не выдерживает
подобного провокационного тестирования, то его надо дорабатывать. Его шаткость выявляется посредством стратегии, которую более формально называют reductio ad absurdum. Давайте
вновь обратимся к примеру, который рассматривали ранее.
— По моему мнению, Первая поправка неприменима
к порнографии.
— Почему?
— Потому что Первая поправка защищает только свободу политического высказывания.
— Бесспорно, политические высказывания важны. Но давайте представим, что правительство соберет совет цензоров и начнет сажать в тюрьму людей, чьи литературные произведения будут сочтены большинством членов
совета безвкусными.
— Это просто смешно, такого не может быть.
— Разумеется. Но давайте просто внесем ясность: такой
случай нарушил бы Первую поправку?



М С

— Вероятно, нарушил бы.
— Кроме того, несложно представить себе случаи, когда
суждение о плохом вкусе вообще не затрагивает политику, не так ли?
— Конечно.
— Но если дело обстоит так, то, значит, Первая поправка
защищает свободу не только политического высказывания.
— Похоже, в некоторых случаях так и есть.
— А в каких случаях?

Смена политики. Люди часто провозглашают принципы, которые кажутся им верными, но в своих примерах неосознанно
придерживаются определенной политики, поддерживающей
эти принципы. Такую защиту с полным основанием следует
считать неосознаваемой, поскольку человек, считая, что политика здесь ни при чем, вдруг начинает проявлять совсем иные
реакции, если курс вдруг меняется на противоположный.
Кроме того, его реакция может становиться иной в зависимости от того, симпатичны ли ему или, напротив, несимпатичны
персонажи из приводимого примера, являются ли они членами его собственной группы или принадлежат к другой
группе, и т. д. Вот хорошая сократическая привычка: рассуждая
о том, как поступают ваши друзья, стоит представить себе,
что точно так же ведут себя и ваши враги, а если речь идет
о врагах, то вообразить, что то же самое сделали бы и друзья.
Сократические вопросы как раз тянут за эти ниточки.
— Проблема этого фильма в политике. Фильмы не должны быть политическими.
— Ваши чувства мне понятны. А помните тот вестерн,
который мы смотрели в прошлом году и который нам
так понравился?
— Конечно.

П 



— А припоминаете момент, где герой произносит памятную речь, когда дилижанс отъезжает?
— Замечательный момент.
— Не знаю, как вам, а мне показалось, что отчасти эта
речь хороша вот почему: герой высказал в ней как раз
то, что мир должен был услышать. Понимаете, что
я имею в виду?
— Безусловно.
— Но, вероятно, нашлись люди, которые сочли, что это
политическая речь.
— Вполне возможно.
— И вы понимаете, по какой причине: ведь в своей речи
герой высказал идею, ненавистную им по политическим
основаниям.
— Точно! Ну и идиоты!
— Допустим. Тем не менее нельзя ли сказать, что мы
имеем дело с фильмом, который является в некотором
смысле политическим, но при этом остается классным?
— Да, он был отличным.
— Получается, никак нельзя утверждать, что хороший
фильм не может быть политическим. Должно быть,
за этим утверждением кроется нечто большее.
— Похоже на то.

Или давайте представим себе юридический спор о нуллифицирующем вердикте суда присяжных — судебная практика, когда присяжные считают обвиняемого по уголовному
делу виновным, но голосуют за его оправдание, поскольку
считают применяемый закон несправедливым.
— Я поддерживаю нуллифицирующий вердикт присяжных.
— Что вы хотите этим сказать?



М С

— Я хочу сказать, что долг присяжного — не поддерживать несправедливые законы и оправдывать людей, которые по этим законам подвергаются наказанию.
— Понимаю. Однако сотню лет назад присяжные в южных штатах иногда пользовались этим принципом, чтобы
оправдывать подсудимых, которые линчевали чернокожих. Справедливо ли это?
— Конечно, нет, это ужасно.
— Но разве у тех присяжных не было обязанностей, о которых вы говорите сейчас?
— Я вовсе не это имел в виду.
— Хорошо, извините. Тогда что же вы хотите сказать?

Естественно, ход рассуждений может быть и обратным.
— Я категорически против нуллифицирующего вердикта
жюри.
— Что вы имеете в виду?
— Я говорю о том, что присяжные обязаны следовать
закону вне зависимости от того, что они о нем думают.
Нельзя освобождать виновных от ответственности только
потому, что присяжные не согласны с законом, который
устанавливает наказание.
— Понимаю. Однако пару столетий назад присяжные
в северных штатах обращались к нуллификации для того,
чтобы избежать вынесения приговора людям, помогавшим беглым рабам с Юга. По-вашему, это правильно?
— Я не могу осуждать такие поступки. Да и никто бы
в наше время не стал их осуждать. Но это явно не то,
о чем я говорю.
— Хорошо, извините. О чем же вы на самом деле говорите и как нам отделить один случай от другого?

Смена перспективы. Принцип можно оспорить, задавшись вопросом о том, как восприняли бы его люди, находящиеся

П 



в другой позиции. Подобная тактика особенно полезна в дискуссиях об этике. Рассуждая о том, как правильно поступать
и как достойно жить, легко впасть в соблазн эгоизма или недальновидности. Иногда его удается преодолеть, взглянув
на вещи глазами другого человека или другой эпохи.
Возьмем в качестве примера адвоката, представляющего клиента в какой-то тяжбе. Противник клиента хочет нанять того же
адвоката, чтобы тот защищал его в другом деле, не имеющем
отношения к первому. Речь идет о больших деньгах, и адвокату
нужно решить, соглашаться ли с поступившим предложением.
— Похоже, конфликта интересов здесь нет.
— Почему?
— Мой клиент полагается на мою лояльность. Я остаюсь
лояльным. Эти два дела не имеют никакого отношения
друг к другу. Между ними нет ничего общего.
— Понимаю. Но поставьте себя на место своего клиента.
Вы не удивились бы, узнав о том, что ваш адвокат работает и на вашего противника?
— Ну, вероятно, да, удивился бы.
— А вы ожидали бы, чтобы вас по крайней мере уведомили об этом?
— Пожалуй, ожидал бы.
— И вы по-прежнему уверены, что здесь нет конфликта
интересов?

Но давайте теперь вернемся к сократическим темам и исследуем ряд вопросов, заимствованных у Плутарха, считавшего себя последователем Платона и Сократа :
— Я считаю наилучшей жизнью ту, которая приятна.



Плутарх. Моралии. О невозможности жить счастливо, следуя Эпикуру,
a–b. (Русского перевода этого трактата Плутарха нет, перевод дается
по тексту, который приводит автор. — Прим. науч. ред.)



М С

— А если бы вы узнали, что жить вам осталось всего час
или два, то, имея выбор, вы предпочли бы провести
оставшееся время, наслаждаясь или же делая что-то ценное для дорогих вам людей?
— Вероятно, предпочел бы сделать что-то важное для
других.
— Но тогда почему в остальное время вы выбираете иное?

Такого рода вопросы могут оказаться продуктивными
и в изучении самого себя. По сути, они требуют обычной
сократической последовательности. Только согласовывать
между собой придется не два разделяемых вами убеждения, а ваши собственные ответы на один и тот же вопрос,
задаваемый под разными углами зрения. Вы сравниваете
свой нынешний взгляд на проблему с тем, какой она покажется вам в будущем, с тем, как ее воспринимают другие
люди, мнение которых для вас важно, с тем, как ее будут
рассматривать ваши скептически настроенные противники,
с тем, как она будет выглядеть, будучи представленной
в публичном пространстве, и так далее. Если ответы не соответствуют друг другу, то, вероятно, их потребуется скорректировать.
Если все сказанное верно, то какие еще выводы можно отсюда сделать? Хорошие вопросы по поводу того или иного утверждения можно начать с констатации его истинности. В этом случае мы принимаем высказанный тезис за чистую монету
и пытаемся выяснить, куда он способен нас привести. В предыдущем разделе был рассмотрен один из возможных путей,
а именно изучение того, как интересующий нас принцип применяется в крайних случаях. Но можно пойти и по другому
пути, поставив вопрос так: если утверждение на самом деле
истинно, то чего еще можно от него ожидать? Что из него
вытекает, как практически, так и концептуально?

П 



Поясню сказанное, перефразируя упоминавшиеся выше
диалоги. Протагор в них заявляет, что добродетели можно
обучить. Если это так, то те, кто больше всего времени посвящает изучению добродетели, будут обладать ею в максимальной степени, верно же? «Вероятно, да». В таком случае можно
ожидать, что такие люди станут экспертами по части добродетели и к ним будут обращаться за консультациями? «Похоже, да». Но все-таки мы не видим ничего подобного,
не правда ли? Естественно, на это можно было бы как-то ответить (см. главу ), как, впрочем, и на другие вопросы, поставленные в данной главе. Сейчас, однако, нам важно рассмотреть саму структуру вопроса. Поэтому обратимся к более
современному примеру:
— Распространение видеоигр, где демонстрируется насилие, нужно запретить или как минимум регулировать.
Их надо взять под контроль.
— Почему?
— Они становятся одной из причин распространения
насилия в реальной жизни, с которым мы сталкиваемся
каждый день.
— Возможно, и так. Но разобраться в том, что и чем обусловлено, весьма трудно. Как вы полагаете, какая здесь
причинно-следственная связь?
— Она очевидна. В игре дети постоянно убивают людей
понарошку, и это снижает их чувствительность к чужому
страданию. В итоге это сказывается на их поведении.
— Похоже, эта проблема касается не только американских
детей. Считаете ли вы, что она актуальна во всем мире?
— Да, везде, где дети столько же времени посвящают
подобным играм. Такова человеческая природа.
— Значит, чем чаще дети в какой-нибудь стране играют
в игры такого рода, тем больше насилия там будет на
улицах?



М С

— В какой-то степени — да. При прочих равных условиях.
— Интересно было бы почитать исследования, показывающие, что увлеченность виртуальным насилием действительно способствует распространению реального насилия.
— Да, это было бы любопытно.
— Но вот, кстати, как раз такое исследование: похоже,
что в плане роста насильственных преступлений страны,
где люди расходуют больше денег на видеоигры, не очень
опережают те страны, где на такие игры тратятся меньше.
— Интересно. Впрочем, это же другие страны. Похоже,
с играми что-то не так именно в интересующей нас
стране.
— Что, например?

Обратите внимание, что в рассматриваемом примере есть
эмпирическая часть, то есть ссылка на статистику преступлений, которая обязательно была бы представлена, если бы
спор шел по-настоящему. Но в сократическом вопрошании,
как правило, избегают аргументов, которые требуется подкреплять сторонними фактами. Его суть в том, чтобы опровергнуть заявленный тезис, опираясь исключительно на убеждения собеседника. Зачастую это оправданно; оспаривать
убеждения людей, предъявляя им те или иные факты, — как
ни странно, неэффективный способ менять их образ мысли.
Тем не менее ссылка на факты может быть важной в продвижении диалога вперед; в сократическом контексте это всегда
хорошо — при условии, что удастся прийти к согласию. Ведь
суть именно в том, чтобы переходить к каждому следующему
шагу только после того, как собеседник с вами согласится.
А если вы обдумываете какую-нибудь тему самостоятельно,
то сократический подход будет предполагать выдвижение
таких тезисов, которые вызывают у вас затруднения; вам

П 



надо будет усложнить себе задачу, а не воображать удобные
факты.
Ту же модель исследования можно применять и в вопросах, не зависящих от фактов. Если принцип верен, то выводы
из него могут оказаться не столько эмпирическими, сколько
концептуальными.
— Я думаю, что мы должны стараться создать общество,
в котором будет как можно больше счастья.
— Мне по душе счастье. Но, как мне представляется, описанная вами идея сложнее, чем кажется на первый
взгляд.
— Чего же в ней сложного? Да, ее трудно осуществить,
но сама по себе идея проста.
— Хорошо, позвольте задать вам вопрос. Как вы думаете,
бедным людям лучше быть живыми или мертвыми?
— Живыми, конечно — что за вопрос!
— А если в мире станет еще на одного или двух человек
больше, но они будут бедны, общество станет обеспеченнее?
— Думаю, да. Но было бы еще лучше, если бы они
не были бедняками.
— Понимаю. Но все-таки, даже если они бедны, обществу лучше с ними?
— Да.
— В таком случае мы просто обязаны увеличить численность населения как можно скорее, пусть даже люди живут в бедности. Чем больше людей, тем больше счастья.
— Я бы не стал заходить так далеко.
— Хорошо. Почему?

Спросите, что произойдет дальше. Такой вопрос не входит
в традиционный сократический набор, однако в наше время
он полезен при обсуждении многих тем. Например, его обо-



М С

жают экономисты. Если вы обсуждаете вопросы о том, как
лучше управлять миром, полезно поинтересоваться, каким
образом при разных вариантах ответа на него будет меняться
поведение людей. Распространенная ошибка — полагать,
будто ситуация настолько статична, что результат не изменится, как бы мы ни отвечали на поставленный вопрос. Иногда правило, которое кажется важным для поддержания одной ситуации, способно подтолкнуть ее превращение
в какую-то иную ситуацию. Оценка подобных последствий
может развиться в самостоятельный проект. В перспективе
сократических целей последствия имеют значение лишь тогда, когда они важны для вашего собеседника, причем такое
бывает. Обычно такие вопросы можно придумать, поразмыслив о стимулах, которые будут воздействовать на других людей, вынужденных пользоваться этим правилом в будущем.
— Я думаю, что психиатра, работавшую с обвиняемым,
нужно заставить дать показания.
— А как быть с тем, что психиатр договаривалась о конфиденциальности с обвиняемым, когда тот был ее клиентом?
— Это печально. Но в нынешней ситуации психиатр
знает, действительно ли обвиняемый совершил убийство.
Разумеется, его ожидания как клиента не оправдаются,
но поиск истины должен оставаться нашим первейшим
приоритетом.
— Понимаю. Но представьте, что и вам когда-нибудь доведется стать пациентом психиатра. Если вы будете
знать, что психиатр способен дать показания против вас
в суде, то это снизит вероятность того, что вы будете искренни с ним, верно?
— Да, возможно.
— А если вы не будете говорить доктору правду, то, полагаю, от его показаний в суде не будет никакого толку.
Он ведь все равно ничего не знает.

П 



— Бесспорно, в таком случае проку не будет.
— Но при подобном раскладе и терапия не будет для
пациента эффективной, не так ли?
— Если пациент скрывает от доктора правду, то не будет.
— Несмотря на то что подобный результат можно признать вполне естественным, вы по-прежнему готовы придерживаться принципа, согласно которому наша психиатр обязана дать показания?
— Возможно, и нет, но беда в том, что я не знаю, насколько часто происходит подобное.
— Следовательно, от этого зависит и ваш ответ?
— Не исключено.

В конце приведенного примера есть шаг, обладающий
универсальной значимостью: по сути, это вопрос о том, что
именно наш собеседник готов был бы принять в качестве доказательства собственной неправоты и что могло бы заставить его изменить свое мнение, — если, конечно, такие вещи
вообще есть. Ниже следует аналогичный пример, в котором
начало вполне тривиально, но зато завершение представляет
вариации на интересующие нас темы.
— Я думаю, что правительство должно выплачивать выкуп тем, кто захватывает заложников.
— Почему?
— Потому что жизнь дороже любых денег, это же очевидно.
— Понимаю. Но давайте представим вас мысленно пиратом или налетчиком. Зная о том, что выкуп за плененных вами людей будет получен обязательно, вы ведь начнете брать заложников с удвоенной силой, не так ли?
— Да, такое опасение обоснованно. Теоретически это
может оказаться проблемой.
— Почему вы говорите «теоретически»?



М С

— Потому что, если бы это было верно и фактически,
то нам пришлось бы ждать и иных последствий. Террористы начали бы захватывать заложников в основном
из тех стран, которые выплачивают выкуп, а не из тех,
которые отказываются делать это.
— Да, в том и суть.
— Но ведь Испания, как правило, выплачивает выкуп,
однако людей там похищают не чаще, чем в странах,
не желающих платить, верно?
— Я точно не знаю.

Пример показывает, как один тип вопроса приводит
к другому. Мы начинаем с изучения того, какие стимулы может сформировать некое правило (это действующий паттерн); но подобная линия влечет за собой вопрос того рода,
который рассматривался в предыдущем разделе: если наши
прогнозы относительно стимулов оказались бы точными,
то каких еще последствий можно ожидать и обнаруживаются ли они на практике? Кроме того, пример показывает,
как ход диалога можно с пользой повернуть вспять. Тот, кого
расспрашивают, возвращает сократический вопрос самому
вопрошающему. Сократическую функцию можно применять
в разговоре с обеих сторон.
В обоих только что приведенных иллюстрациях вопросы
закладывают основу для эмпирического исследования. Сократический процесс выявил важные факты, нуждающиеся в уточнении. Это ценный результат. Кроме того, оба примера показывают, каким образом вопрос способен преобразовать
напряжение между двумя ценностями в напряжение внутри
одной ценности. Спор начинается с того, что ценность жизни
противопоставляется ценности денег; однако позже выясняется, что в обеих частях этой дихотомии речь идет, по сути,
о ценности жизни — просто она рассматривается под разными
углами зрения. Или же в начале спора представлено противо-

П 



поставление правды и конфиденциальности, но в конце обнаруживается, что на деле обе позиции предполагают ценность
правды, подходя к ней с разных сторон. Такова стандартная
модель сократического исследования. Она обязательно предусматривает компромиссы.
Эленхос как совместное рассуждение. Типы аргументов, описанные в этой главе, с точки зрения риторики можно представить разными способами. Их использование в эленхосе вовсе
не обязательно. Тем не менее они хорошо приспособлены
для этой процедуры, а сам эленхос обладает мощными преимуществами перед другими формами спора. Теоретически
вы могли бы просто сказать: «Вот контраргумент X, который
доказывает, что ваша позиция ошибочна». Но вместо этого
вы говорите: «Не стоит ли нам согласиться с тем, что случай
X однажды имел место?» (Да.) «И ситуации X присущи определенные особенности, верно?» (Да.) «Хорошо, но тогда X
оказывается исключением из правила, которое было озвучено
вами ранее, не так ли?» (Так.) Иначе говоря, вы приходите
к ожидаемому результату, но кружным путем. Этот путь, однако, ценен тем, что вы прошли его, сотрудничая с собеседником, а не переча ему.
Именно так поступает Сократ. Он избегает прямого противостояния; он не говорит: «Вы ошибаетесь». Он заставляет
вас противоречить самому себе. Такой подход к аргументации и диалогу применим и в наши дни. Если вы хотите в чемнибудь убедить человека, то контраргументы обычно не помогают. Они лишь заставляют оппонента упорнее стоять
на своем. Гораздо лучше искать истину не в столкновении
с собеседником, а в кооперации с ним. Вы позиционируете
себя в качестве партнера, заинтересованного в поиске тех же
ответов, которые ищет и собеседник. Вы добиваетесь от собеседника согласия на каждом шаге и формулируете вопросы
таким образом, чтобы на них с легкостью можно было отве-



М С

тить однозначным «да». А затем вы разделяете с партнером
недоумение по поводу последствий, вытекающих из его ответа. По сути, сначала вы всегда интересуетесь: «Можем ли
мы согласиться с этим?» Если же в ответ звучит «нет», то вы
продолжаете донимать его своими «почему» до тех пор, пока
не дойдете до надежной отправной точки, то есть до такого
утверждения, с которым вашему собеседнику удобно будет
согласиться. Дойдя до этого пункта, вы, вероятно, тоже примете обсуждаемый тезис, по крайней мере ради дальнейшего
продолжения дискуссии. Затем, когда в согласованном принципе обнаружатся прорехи, это станет вашей общей проблемой. Причем не исключено, что со временем вы сумеете подвести спорный момент к такому общему знаменателю,
который устроит и вас, и вашего собеседника.
Многие варианты аргументации, не похожие на эленхос,
все равно можно свести к нему. Вы отыскиваете некое исключение или выдвигаете какой-то иной пункт, предъявляя его
в процессе беседы и добиваясь от партнера согласия. Если
вам хочется сделать эленхос более интересным и менее пугающим для собеседника, то расстояние между первым аргументом, с которым собеседник соглашается, и результатом,
к которому неуклонно ведет эленхос, можно увеличить. Пошаговое прохождение пути от начала и до конца даст вам
возможность упрочить согласие партнера с вами, а также
лучше его понять. Этот последний пункт крайне важен. Понастоящему убедить человека в чем-либо, будь то в ходе сократического диалога или иного взаимодействия, — это вовсе
не значит подчинить его своей воле или вынудить смириться
с неудобными фактами. Нужно сделать так, чтобы собеседник взглянул на вещи вашими глазами. Но, добиваясь этого,
вам самому для начала надо вслушаться и всмотреться в чужие слова и чужие доводы. Как только вы поймете, как партнер мыслит, можно будет приступить к прокладыванию маршрута из данной точки в какую-то другую.

П 



Чтобы проверить, понимаете ли вы взгляды своих собеседников, попытайтесь пересказать их позицию таким образом, чтобы ваше объяснение их полностью устроило. Сократ
часто так делает; он проговаривает утверждение собеседника
своими словами, а потом интересуется, нравится ли тому, как
он изложил его мысль. Сказанное должно устраивать вашего
партнера как по содержанию, так и по форме. После этого
можно конструировать диалог на надежном фундаменте. Как
только собеседники поймут, что вы выслушали и «уловили»
их образ мыслей, подозрения будут мучить их меньше — им
не страшно будет потерять лицо, когда вы предложите им
согласиться с чем-то еще. Так начинается эленхос.
Достоинства эленхоса не всегда лежат на поверхности.
У Сократа есть несколько собеседников вроде Калликла, которые слишком упрямы: их невозможно переубедить, независимо от того, как выстроены адресуемые им вопросы. В подобных случаях между партнерами разворачивается особенно
горячая полемика, которая обязательно запомнится читателю. Однако в других ситуациях Сократу с помощью эленхоса удается препарировать взгляды собеседников, поддерживая доброжелательный тон диалога. В наши дни такое
преимущество эленхоса особенно ценно. Это способ бросить
кому-нибудь интеллектуальный вызов, не проявляя при этом
враждебности. Безусловно, столь же полезно бросать вызов
и собственным убеждениям, как было показано в главе . Когда вы пытаетесь кого-то переубедить грубо и жестко, вас, как
правило, ждет неудача. Убеждение — процесс совместный,
и потому эленхос так полезен. Если правильно его сформировать, то процесс рассуждения станет сплачивающим и объединяющим делом.



См., например: Горгий, a, d; Хармид, a; Менон, b–c.

Эпилог

С 


этой книге метод Сократа рассматривался как набор
инструментов, с помощью которых обретаются понимание и мудрость. Кроме того, мы обсудили сократическую этику, в рамках которой эти инструменты обеспечивают
практическую реализацию более высоких ценностей. Здесь,
в эпилоге, мы поговорим о том, как использовать сократические принципы в разговорах и беседах, не сводимых к диалогам в классическом смысле. Гибкое применение этих принципов способно, например, генерировать более здоровый
политический дискурс, о чем упоминалось в предисловии
и говорилось в последующих главах. По большей части я старался касаться этой темы отдельно, поскольку идеи Сократа
выходят за рамки политики. Вместе с тем к нашим мыслям
и разговорам на политические темы его поучения применимы
ровно в той же мере, в какой они приложимы и к прочим
важным предметам. Соображения, изложенные ниже, можно
использовать в любой содержательной дискуссии.

Правила ведения спора. Предположим, вы хотите адаптировать принципы Сократа к контексту, не вписывающемуся
в сократический диалог как таковой. В этом случае полезно
будет вспомнить о том, что Сократ предлагает не только
правила для ведения диалога, но и более общие принципы,
применимые к человеческой коммуникации вообще. Его
учение свободно преобразуется в неограниченное количе-

С  



ство таких практических «можно» и «нельзя». Их классификация, разумеется, всегда будет делом отчасти произвольным, однако ради удобства я бы предложил выделить
следующие  пунктов:
. Открытость дискуссии. Любое мнение или положение
открыто для исследования и не застраховано от вопросов,
если кто-то готов его высказать.
. Цель исследования. Цель предпринимаемого изыскания — достичь истины или хотя бы приблизиться к ней. Она
вовсе не в том, чтобы высказать или доказать нечто, способствующее реализации какого-то потаенного замысла, а также
не в том, чтобы порадовать партнеров по диалогу или, напротив, разгромить их в словесном состязании.
. Возражения приветствуются. Вопрос — естественная
реакция на любой заявленный тезис, которая всегда желанна.
Попытки оспорить чужое утверждение неизменно доброжелательны; их нужно предпринимать и воспринимать соответственно, даже если — и особенно если — вызов брошен
какому-то устоявшемуся и общепринятому убеждению. Ведь
вы, как и все остальные, тоже можете ошибаться; но даже
если и нет, то в возражениях собеседника, который бросает
вам вызов, все равно может оказаться крупица истины. Если
вам показывают, что вы допустили ошибку или неточность,
примите это как услугу. Удовлетворение, испытываемое
от признания собственной ошибки, — признак душевного
здоровья.
. Аргументы в ответ на аргументы. Согласно сократическому подходу, нет таких аргументов, которые не заслуживали бы ответа из-за того, что они не кажутся существенными
или достойными внимания. Если у кого-то есть собственная
позиция, которая ошибочна, то человеку обязательно нужно
разъяснить, почему он неправ.
. Приоритет разума. Аргументы оцениваются сугубо
по существу, то есть по качеству доказательств или аргумен-



М С

тации, а не по личностным характеристикам тех, кто их предложил. Утверждения, согласно которым та или иная точка
зрения заслуживает особого отношения (или скептицизма),
должны подвергаться стандартной проверке: например, полезно выяснить, не имел ли тот или иной участник дискуссии
доступа к информации, которая для прочих участников оставалась закрытой, и не зависел ли от этого его ответ на поставленный вопрос.
. Эленктические рассуждения. Везде, где это возможно,
собеседники ищут общее основание для согласия, от которого
потом можно будет отталкиваться. Затем каждая сторона делает другой одолжение, помогая увидеть несостыковки между
обретенным согласием и позицией по всем остальным обсуждаемым вопросам. Логическая непротиворечивость выступает важным критерием состоятельности выдвигаемых утверждений.
. Внутренний скептицизм. На собственную пристрастность
полагаться нельзя. В рассматриваемом здесь контексте «пристрастность» означает стойкую приверженность конкретному
набору убеждений, которая побуждает нас ожидать, что диалог пойдет по удобному для нас руслу, и из-за которой люди,
усомнившиеся в наших установках, кажутся нам врагами.
Легко исказить или переоценить аргументацию, ведущую
к желательным для нас результатам, а собственные оплошности такого рода вообще не хочется замечать. Каждый из собеседников должен осознавать наличие подобного риска,
и это еще одна причина, из-за которой опровержения приветствуются.
. Внешний скептицизм. С аналогичным недоверием следует относиться к установкам, которые считаются общепринятыми, а также к консенсусам, которые даются слишком
легко. Если в отдельно взятом помещении все согласны с мнением, которое за его пределами считается спорным, а в особенности если все собравшиеся при этом радуются достигну-

С  



тому единодушию, то это должно настораживать. Подобное
слишком напоминает афинских судей с их цикутой. Сплоченная группа всегда нуждается в назойливом оводе.
. Приличия. Мы ожидаем, что исследование будет вестись
строго, жестко, возможно, даже безжалостно, но неизменно
деликатно и вежливо. Сарказм и другие формы иронии
можно адресовать лишь себе самому или же людям, которые
утверждают, что у них есть ответы на все вопросы. Не допускаются ни навешивание ярлыков, ни огульное порицание.
Никто не пытается перекричать остальных. Если кто-то настаивает на ошибочном мнении, то его наказание заключается уже в том, что он неправ, а также в том, что остальные,
скорее всего, это понимают. Интерпретируя то, что говорят
другие, все стороны соблюдают принцип доверия; возражения же они предпочитают принимать в самой сильной,
а не в самой слабой форме.
. Откровенность. Собеседники говорят только то, что
думают, их не преследуют за это. Оглашение непопулярного
мнения считается достойным восхищения; даже когда это
мнение неверно, такой шаг помогает приблизиться к истине.
Если кто-то готов к личным издержкам, связанным с отстаиванием той или иной позиции, то нельзя исключать, что
ту же позицию разделяют и другие люди, которые издержек
нести не готовы. Соответственно, позиция должна быть представлена таким образом, чтобы ее можно было проверить,
выявив либо истинность, либо ложность.
. Оскорбления. С одной стороны, излагая свои аргументы,
важно не задевать личных чувств своих собеседников; с другой стороны, принимая чужие аргументы, столь же значимо
не обижаться на своих партнеров. Если же кто-то оскорбляет
других или оскорбляется сам, то он тем самым ставит под
угрозу весь процесс исследования.
. Смирение. Выводы всегда носят предварительный характер. Иногда они могут показаться настолько правдоподоб-



М С

ными, что за них захочется бороться. Однако собеседникам
неизменно нужно резервировать за собой толику сомнения,
иметь в виду собственное невежество и слепые зоны, а также
помнить, что другие люди порой переживали такую же уверенность в собственной правоте, а потом ошибались, причем
снова и снова. Результатом всего должно стать смиренное
отношение к объему ваших знаний и уверенности в них.
Все перечисленные рекомендации взяты из предыдущих
глав книги. Если они не кажутся убедительными, то, по-видимому, сама книга неубедительна; в таком случае мне остается
лишь извиниться перед теми, кто дочитал ее до этого места.
Или же эти рекомендации могут показаться настолько очевидными, что ни одобрения, ни отдельного наименования для них
как бы и не требуется. К сожалению, они нуждаются и в том
и в другом. Конечно, сказанное не значит, что их нельзя оспорить. Подобная неприкосновенность противоречила бы их
предназначению; кроме того, не приходится сомневаться в том,
что они в любом случае выдержат проверку, если выдвигаемые
против них аргументы будут сформулированы прямо и по существу. Но есть, правда, силы, которые все-таки готовы ими
пренебрегать. Некоторые из этих недругов сократического вопрошания известны и очевидны — среди них демагогия, возмущение, клевета. Другие более коварны — в этом ряду ортодоксия, остракизм, пренебрежение. Это довольно старая тема:
если не верите, поинтересуйтесь у Сократа. У сократического
метода не было своего «золотого века», о котором можно
было бы ностальгировать; сократическая этика никогда не торжествовала ни в мире в целом, ни в академической среде
в частности — как не преобладала она и в человеческой душе.
Она всегда в сопротивлении. Иначе говоря, перечисленным
выше принципам порой сложно следовать, хотя они и должны
воодушевлять тех, кому дороги сократические ценности.
Говоря о сопротивлении, нельзя не задуматься о том, как
вести себя с людьми, которые не разделяют описанные пра-

С  



вила взаимодействия. Очевидный и простой ответ заключается в следующем: решение о том, стоит ли применять сократический метод, должно приниматься с помощью самого
сократического метода. Говоря более конкретно, следует задаться вопросом (причем, если нужно, повторяя его снова
и снова), какая цель вами преследуется и подходят ли для ее
реализации правила сократического диалога. К примеру,
я считаю эти правила очень подходящими для обсуждения
юридических вопросов, причем независимо от того, соблюдают ли их мои оппоненты (часто не соблюдают). Но теперь
давайте представим двух адвокатов, столкнувшихся в судебном процессе. В такой ситуации некоторые сократические
правила не слишком уместны, поскольку адвокаты не занимаются непосредственным поиском истины, они лишь защищают одну из сторон, в то время как истину устанавливает
кто-то другой — судья или присяжные. Сократ же намечает
вполне определенную цель (поиск истины для себя самого),
обеспечиваемую вполне определенными средствами (его методом). Судебный процесс — игра другого рода; его цели
и правила лишь отчасти совпадают с сократическими.
Мой пример относится к праву, но им иллюстрируется
универсальный принцип. Сократические правила отлично
служат одним целям, но не годятся для других целей. Вероятно, они окажутся не слишком подходящими, когда вы спорите с ребенком или пытаетесь успокоить враждебную аудиторию; они не особенно эффективны и в тех случаях, где вас
бьют арматурой. Но давайте рассмотрим промежуточный
случай: встречу большой семьи, где вам довелось сидеть рядом с дядюшкой, который разделяет безумные политические
воззрения и который не играет по сократическим правилам.
Позволю себе дать вам дружеский совет (ведь, в конце концов, это же ваш родственник): возможно, сократические правила пригодятся и для такого случая. Деликатное использование эленхоса, описанное в главе , предполагает поиск



М С

какой-то точки соприкосновения, а потом вполне благожелательную постановку вопроса о том, каким образом этот пункт
взаимного согласия соотносится с пунктами расхождения.
Не исключено, что подобный подход поможет вам или вашему дяде скорректировать некоторые свои установки или
глубже вникнуть в обсуждаемую тему. Разумеется, такой результат не гарантирован, но в сопоставлении с другими приемами даже нестрогое следование сократическим правилам
повысит вероятность положительного исхода, причем даже
если ваш дядюшка правила Сократа игнорирует. Так поможет ли вам собственное отступление от этих правил?
Естественно, важный вопрос заключается в том, чего вы
сами хотите от этого разговора. Какова его цель? Может быть,
в сложившейся ситуации будет лучше сменить тему или отложить обсуждение — скажем, до той поры, когда дядя,
оставшись без многочисленной аудитории или поменьше
выпив, будет склонен рассуждать более рационально. Сказанное распространяется также на друзей, коллег или людей,
с которыми вы контактируете в интернете. Вы способны контролировать только то, что делаете сами, но не то, что делают
они. Поэтому нужно принимать решения только о собственных целях и собственных средствах. У Сократа есть предложения и для того и для другого. Они могут оказаться очень
эффективными, если с ними согласятся и все остальные. Более того, зачастую они работают даже там, где их разделяют
не все; но это, правда, не обязательно. Вам стоит тщательно
продумывать свои цели и пути их достижения. Вопрос о том,
подходит ли метод Сократа для той или иной цели, сам должен исследоваться сократически.
Сократическое воспитание. Условия для сократического дискурса не всегда одинаковы. Выше я упоминал силы, противостоящие сократическим правилам ведения спора: демагогию,
гнев, остракизм и другие. Они тоже в одних контекстах чув-

С  



ствуют себя более привольно, чем в других. Современный
технический прогресс создает такие условия, которые весьма
суровы для сократического подхода и благоприятны для противодействующих ему сил. Нынешняя техника позволяет
этим силам высвобождаться в огромных масштабах —
об этом знает каждый, у кого есть компьютер или хотя бы
смартфон. Как известно, чтобы развить у себя сократические
навыки, требуется терпение. Но технологии, поощряющие
быструю эмоциональную реакцию, явно не способствуют
культивированию подобной привычки.
В результате происходит культурный сдвиг, не благоприятствующий тем ценностям, которые обсуждались в этой
книге; правила ведения дискуссий в онлайне нередко противоположны сократическим буквально по каждому пункту.
Я, разумеется, признаю, что слова, произнесенные в интернете, все же проверяются или критикуются. Но в этих процедурах очень мало сократического, а дурные привычки все
явственнее вытесняют хорошие. Социальные сети можно
уподобить кампусу, где методично обучают самым отвратительным манерам беседы. Последствия этого для нашей политической и культурной жизни не только печальны, но зачастую и трагичны. В этом никто не сомневается. Люди
расходятся во мнениях только по поводу примеров, поскольку
иррациональность перестает беспокоить их, как только она
делается созвучной их политическим убеждениям. В итоге
одних ужасает совсем не то, что других. На мой взгляд, все
они правы.
Эти проблемы неразрешимы. Они заложены в самой человеческой природе; социальные сети — всего лишь катализатор, хотя и мощный. Как отмечалось ранее, максимум,
на что мы можем надеяться, — это решительное сопротивление. И наиболее естественной и значимой площадкой для
такого сопротивления оказывается учебная аудитория. Мы
видели, что у разных игр разные правила, и они предназна-



М С

чены для различных случаев. Однако, если и есть такое место,
где можно ожидать следования сократическим целям и соблюдения сократических правил взаимодействия, так это
университет. Университеты существуют в первую очередь для
того, чтобы поощрять искание истины и обучать этому делу
студентов. Учебная аудитория — не только в университете,
но где угодно — это небольшое, временное и контролируемое сообщество, где стандарты дискурса можно устанавливать по своему усмотрению. Если учащиеся не сумеют усвоить сократические привычки в столь идеальной среде, то им
едва ли удастся сделать это в более неблагоприятных условиях, сделавшись старше и втянувшись в общественную
жизнь. Поэтому, когда вы, как сократик, видите, что политическую дискуссию портит некто считающий сократические
правила неважными, устаревшими или смешными, смело
можно предположить: мы имеем дело со случаем, где наша
система образования дала сбой.
В каких классах имеет значение сократическая этика?
Во всех, причем не имеет значения, преподается ли предмет
по методу Сократа в строгом смысле. Чему бы ни обучала
та или иная дисциплина, в любой из них обозначаются дискурсивные стандарты, будь то смирение, гордыня или другие
переменные, которые могут быть или не быть сократическими. В ту пору, когда сократическая этика переживает культурный кризис, ее приверженцы должны преподавать постулируемые ею принципы с особым тщанием. И это не просто
вопрос техники — это проект сердца. Вспомните приводимый в главе  комментарий Милля о том, как сильно на него
повлиял «Горгий» — не самой аргументацией, содержащейся
в диалоге, а беззаветной преданностью истине, какая в нем
демонстрируется. В заметках, посвященных этому тексту,
Милль сформулировал свою мысль так: «Любовь к добродетели, как и любое другое благородное чувство, передается
не рассуждением, а через вдохновение тех, кто уже ее испы-

С  



тывает» . Другими словами, больше всего на именитого английского философа повлияло то же самое, что воздействует
и на любого ученика, — время, проведенное с человеком,
для которого идея настолько важна, что он способен заразить
своим энтузиазмом других.
Таким образом, учитель сократической школы должен
культивировать не только знания и мастерство, но еще и сократическую силу чувства. Если вы хотите вдохнуть в своих
учеников хотя бы половину того пыла, который воодушевляет вас, необходимо неустанно работать над собой. Это должно стать подтекстом каждого занятия, независимо от заявленной темы или того, ставится ли она под сомнение. Пусть
сократические правила взаимодействия всегда остаются для
вас важными. Пусть ученики увидят, какова она, цикута нашей эпохи, и пусть отнесутся к ней с презрением и отвращением. Пусть они спорят смело и столь же бесстрашно выслушивают возражения и опровержения; пусть истина будет для
них дороже всего на свете. Наконец, пусть они знают, что
сократические ценности можно не только понимать и практиковать, но и прежде всего любить.
А что, если в душе вы сократик, но преподаванием не занимаетесь? Тогда вы можете делать всё то же самое; ведь
вместо собеседников в классе можно найти собеседников
внутри себя. В каждом из нас живет и профессор, и студент,
равно как у всех есть свои внутренние Сократ, Калликл, афинские судьи. Причем эти персонажи, живущие внутри нас,
в конечном итоге еще более важны. Профессиональные учителя ответственны лишь за малую часть нашего образования,
особенно если сравнивать с самообучением, которым мы неустанно занимаемся с большим или меньшим успехом. В диалоге с самими собой, как и в разговоре с классом, самая здоровая этика — сократическая.


Robson, Collected Works of John Stuart Mill, vol. , p. .

П

Переводы античных авторов, цитируемые в книге 
Переводы произведений Платона
Апология Сократа — М. С. Соловьев
Гиппий больший — А. В. Болдырев
Горгий — С. П. Маркиш
Государство — А. Н. Егунов
Евтидем — С. Я. Шейнман-Топштейн
Евтифрон — С. Я. Шейнман-Топштейн
Законы — А. Н. Егунов
Кратил — Т. В. Васильева
Критон — М. С. Соловьев
Лахет — С. Я. Шейнман-Топштейн
Менон — С. А. Ошеров
Пир — С. К. Апт
Протагор — В. С. Соловьев
Седьмое письмо — С. П. Кондратьев
Софист — С. А. Ананьин
Теэтет — Т. В. Васильева
Федон — С. П. Маркиш
Федр — А. Н. Егунов
Филеб — Н. В. Самсонов
Хармид — С. Я. Шейнман-Топштейн
Переводы других античных авторов
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых
философов — М. Л. Гаспаров
Ксенофонт. Воспоминания о Сократе — С. И. Соболевский


Раздел подготовлен редактором русского перевода.

П



Марк Аврелий. Размышления — С. М. Роговин
Публий Овидий Назон. Наука любви — М. Л. Гаспаров
Плутарх. Сравнительные жизнеописания — С. П. Маркиш
Сенека. Нравственные письма к Луцилию — С. А. Ошеров
Сенека. О гневе — Т. Ю. Бородай
Сенека. О провидении — Т. Ю. Бородай
Цицерон. Об ораторе — Ф. А. Петровский
Цицерон. О государстве — В. О. Горенштейн
Цицерон. О пределах блага и зла — Н. А. Федоров
Цицерон. О природе богов — М. И. Рижский
Цицерон. Тускуланские беседы — М. Л. Гаспаров
Цицерон. Учение академиков — Н. А. Федоров
Эпиктет. Беседы — Г. А. Таронян
Эпиктет. Энхиридион — А. Я. Тыжов
Эсхин. Против Тимарха — Э. Д. Фролов

Источники переводов античных авторов 
Беседы Эпиктета. — М.: Ладомир, .
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М.: Мысль, .
Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. — М.: Рипол-Классик,
.
Марк Аврелий. Размышления. — М.: Наука, .
Публий Овидий Назон. Собрание сочинений: в  т. Т. . —
СПб.: Биографический институт «Студиа Биографика»,
.
Платон. Собрание сочинений: в  т. / Под ред. А. Ф. Лосева,
В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи. — М.: Мысль, –.
Плутарх. Сравнительные жизнеописания: в  т. — М.: Наука,
.


Раздел подготовлен переводчицей.



М С

Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. —
М.: Наука, .
Луций Анней Сенека. Философские трактаты. -е изд. —
СПб.: Алетейя, .
Марк Туллий Цицерон. Избранные сочинения. — М.: Художественная литература, .
Марк Туллий Цицерон. О пределах блага и зла. Парадоксы
стоиков. — М.: РГГУ, .
Марк Туллий Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Наука, .
Марк Туллий Цицерон. Философские трактаты. — М.: Наука,
.
Эпиктет. Энхиридион (Краткое руководство к нравственной
жизни). — СПб.: Владимир Даль, .

Б

Ahbel- Rappe, Sara, and Rachana Kamtekar. A Companion
to Socrates. Oxford: Wiley-Blackwell, .
Annas, Julia. “Classical Greek Philosophy.” In Boardman et al.,
The Oxford History of Greece and the Hellenistic World,
–.
. “Plato’s Ethics.” In Fine, The Oxford Handbook of Plato,
–.
. “Plato the Skeptic.” In Vander Waerdt, The Socratic
Movement, –.
. “Scepticism, Old and New.” In Rationality in Greek
Thought, edited by Michael Frede and Gisela Striker, –.
Oxford: Clarendon, .
. “Virtue as the Use of Other Goods.” In Irwin and
Nussbaum, Virtue Love & Form, –.
. “What Are Plato’s ‘Middle’ Dialogues in the Middle Of?”
In Annas and Rowe, New Perspectives on Plato, –.
, and Christopher Rowe, eds. New Perspectives on Plato,
Ancient and Modern. Cambridge, Mass.: Harvard University
Press, .
Benson, Hugh H. Socratic Wisdom. Oxford: Oxford University
Press, .
Bett, Richard. “Socrates and Skepticism.” In Ahbel- Rappe
and Kamtekar, A Companion to Socrates, –.
. “Socratic Ignorance.” In Morrison, The Cambridge
Companion to Socrates, –.
Beversluis, John. “Does Socrates Commit the Socratic Fallacy?”
American Philosophical Quarterly , no.  (): –.
Blössner, Norbert. “The City-Soul Analogy.” In The Cambridge
Companion to Plato’s Republic, edited by G. R. F. Ferrari,
–. Cambridge: Cambridge University Press, .



М С

Boardman, John, Jasper Griffin, and Oswyn Murray, eds. The
Oxford History of Greece and the Hellenistic World. Oxford:
Oxford University Press, .
Boghosian, Peter, and James Lindsay. How to Have Impossible
Conversations: A Very Practical Guide. New York: Hachette, .
Brennan, Tad. “Socrates and Epictetus.” In Ahbel-Rappe and
Kamtekar, A Companion to Socrates, –.
Brickhouse, Thomas C., and Nicholas D. Smith. Plato’s Socrates.
New York: Oxford University Press, .
. “Socrates and the Unity of Virtues.” Journal of Ethics ,
no.  (): –.
. “Socrates’ Elenctic Mission.” Oxford Studies in Ancient
Philosophy  (): –; reprinted in Prior, Socrates: Critical
Assessments, : –.
. “Socrates on Goods, Virtue, and Happiness,” Oxford
Studies in Ancient Philosophy  (): –; reprinted in
Prior, Socrates: Critical Assessments, :–.
. Socrates on Trial. Princeton: Princeton University Press,
.
. Socratic Moral Psychology. Cambridge: Cambridge
University Press, .
Brown, Eric. “Socrates in the Stoa.” In Ahbel-Rappe and Kamtekar,
A Companion to Socrates, –.
Brown, Lesley. “Division and Definition in the Sophist.”
In Charles, Deﬁnition in Greek Philosophy, –.
Brumbaugh, Robert S. “Dialogue and Digression: The Seventh
Letter and Plato’s Literary Form.” In Griswold, Platonic
Writings/Platonic Readings, –.
Burnet, J. Greek Philosophy, Thales to Plato. London: Macmillan
& Co, .
Burnyeat, Myles F. “Carneades Was No Probabilist.” Unpublished
manuscript, n. d.
, ed. The Skeptical Tradition. Berkeley: University
of California Press, .

Б



. “Socratic Midwifery, Platonic Inspiration,” Bulletin
of the Institute of Classical Studies  (): –.
Bussanich, John, and Nicholas B. Smith, eds. The Bloomsbury
Companion to Socrates. London: Bloomsbury, .
Cairns, William B., ed. Benjamin Franklin’s Autobiography [].
New York: Longman, Green & Co., .
Charles, David, ed. Deﬁnition in Greek Philosophy. Oxford:
Oxford University Press, .
Clough, A. H. Plutarch’s Lives of Illustrious Men. Boston: Little,
Brown, .
Cohen, Maurice H. “The Aporias in Plato’s Early Dialogues.”
Journal of the History of Ideas , no.  (): –.
Cooper, John M. “Arcesilaus: Socratic and Sceptic.” In
Remembering Socrates: Philosophical Essays, –, edited
by Lindsay Judson and Vassilis Karasmanis. Oxford: Clarendon
Press, .
. “Plato’s Theory of Human Motivation.” History
of Philosophy Quarterly  (): –.
. Reason and Emotion: Essays in Ancient Moral Philosophy
and Ethical Theory. Princeton: Princeton University Press,
.
Dakyns, H. G. (trans.). The Works of Xenophon.  vols. London:
Macmillan, .
DeFilippo, Joseph G., and Phillip T. Mitsis. “Socrates and Stoic
Natural Law.” In Vander Waerdt, The Socratic Movement,
–.
Demetriou, Kyriakos, and Antis Loizides, eds. John Stuart Mill:
A British Socrates. New York: Palgrave Macmillan, .
Desjardins, Rosemary. “Why Dialogues? Plato’s Serious Play.”
In Griswold, Platonic Writings/Platonic Readings, –.
Devereux, Daniel. “Socratic Ethics and Moral Psychology.”
In Fine, The Oxford Handbook of Plato, –.
. “The Unity of the Virtues in Plato’s Protagoras
and Laches,” Philosophical Review,  (): –.



М С

Dorion, Louis-André. “The Rise and Fall of the Socratic
Problem.” In Morrison, The Cambridge Companion to
Socrates, –.
Dover, Kenneth J. “Socrates in the Clouds.” In Vlastos, The
Philosophy of Socrates, –.
Dunning, David, and Justin Kruger. “Unskilled and Unaware of
It: How Difficulties in Recognizing One’s Own Incompetence
Lead to Inﬂated Self-Assessments.” Journal of Personality and
Social Psychology , no.  (): –.
Emerson, Ralph W. Representative Men. Boston: Phillips,
Sampson & Co., .
Everson, Stephen, ed. Epistemology. Cambridge: Cambridge
University Press, .
Farnsworth, Ward. The Practicing Stoic. Boston: Godine, .
Fine, Gail, ed. The Oxford Handbook of Plato. Oxford: Oxford
University Press, .
Fink, Jakob L., ed. The Development of Dialectic from Plato to
Aristotle. Cambridge: Cambridge University Press, .
Fish, Stanley. Self-Consuming Artifacts: The Experience of
Seventeenth-Century Literature, –. Berkeley: University of
California Press, .
Flew, Antony, ed. A Dictionary of Philosophy, rev. d ed. New
York: St. Martin’s, .
Ford, Paul L., ed. The Writings of Thomas Jefferson.  vols. New
York: G. P. Putnam’s Sons, .
Frame, Donald M. The Complete Essays of Montaigne. Palo Alto:
Stanford University Press, .
Freud, Sigmund. A General Introduction to Psychoanalysis. New
York: Boni and Liveright, .
Friedlander, Paul. Plato. New York: Bollingen, .
Geach, Peter T. “Plato’s Euthyphro: An Analysis and Commentary.”
Monist  (): –.
Gill, Christopher. “Dialectic and the Dialogue Form.” In Annas
and Rowe, New Perspectives on Plato, –.

Б



Goldstein, Rebecca N. Plato at the Googleplex. New York:
Pantheon, .
Graham, Daniel W. “Socrates and Plato.” Phronesis , no. 
(): –.
Graver, Margaret, and A. A. Long, trans. Seneca: Letters on Ethics.
Chicago: University of Chicago Press, .
Griswold, Charles L., Jr., ed. Platonic Writings/Platonic Readings.
University Park, Pa.: Penn State University Press, .
. “Plato’s Metaphilosophy: Why Plato Wrote Dialogues.”
In Griswold, Platonic Writings/Platonic Readings, –.
Grote, George. Plato and the Other Companions of Sokrates.
 vols. London: John Murray, .
Gulley, Norman. “The Interpretation of ‘No One Does Wrong
Willingly’ in Plato’s Dialogues.” Phronesis  (): –.
. The Philosophy of Socrates. New York: Macmillan, .
Guthrie, W. K. C. A History of Greek Philosophy. Vol. , The
Fifth- Century Enlightenment. Cambridge: Cambridge
University Press, .
. A History of Greek Philosophy. Vol. , Plato — The Man
and His Dialogues. Cambridge: Cambridge University Press, .
. A History of Greek Philosophy. Vol. , The Later Plato
and the Academy. Cambridge: Cambridge University Press,
.
Hard, Robin, trans. Epictetus: Discourses, Fragments, Handbook.
Oxford: Oxford University Press, .
Hazlitt, William C., ed. Essays of Montaigne. Translated
by Charles Cotton. London: Reeves & Turner, .
Hobland, Fiona, and Christopher Tuplin, eds. Xenophon: Ethical
Principles and Historical Enquiry. Leiden: Brill, .
Holmes, Oliver Wendell, Jr. “The Path of the Law.” Harvard Law
Review , no.  (): –.
Howland, Jacob. “Xenophon’s Philosophic Odyssey: On the
Anabasis and Plato’s Republic.” American Political Science
Review , no.  (): –.



М С

Inwood, Brad, and Lloyd P. Gerson. Hellenistic Philosophy.
Indianapolis: Hackett, .
Irwin, Terence H. Plato’s Moral Theory. Oxford: Oxford University
Press, .
. “Review: Socrates and Athenian Democracy.” Philosophy
& Public Affairs  (): –.
. “Say What You Believe.” In Irwin and Nussbaum, Virtue
Love & Form, –.
. “Socrates the Epicurean?” Illinois Classical Studies 
(): –; reprinted in Prior, Socrates: Critical
Assessments, : –.
. “Socratic Puzzles.” Oxford Studies in Ancient Philosophy
 (): –.
, and Martha C. Nussbaum, eds. Virtue Love & Form:
Essays in Memory of Gregory Vlastos. Apeiron , nos. –
().
Janssens, Emile. “The Concept of Dialectic in the Ancient World.”
Philosophy & Rhetoric , no.  (): –.
Kahn, Charles H. “The Beautiful and the Genuine: A Discussion
of Paul Woodruff, Plato, Hippias Major.” Oxford Studies in
Ancient Philosophy  (): –.
Kahn, Charles H. “Drama and Dialectic in Plato’s Gorgias.”
Oxford Studies in Ancient Philosophy  (): –;
reprinted in Prior, Socrates: Critical Assessments, : –.
. Plato and the Socratic Dialogue. Cambridge: Cambridge
University Press, .
. “Vlastos’s Socrates.” Phronesis  (): –;
reprinted in Prior, Socrates: Critical Assessments, :–.
Kierkegaard, Søren. The Sickness Unto Death. Translated by
Walter Lowrie. Princeton: Princeton University Press, .
Kraut, Richard, ed. The Cambridge Companion to Plato.
Cambridge: Cambridge University Press, .
. “Comments on Gregory Vlastos, ‘The Socratic Elenchus.’”
Oxford Studies in Ancient Philosophy  (): –.

Б



. “The Examined Life.” In Ahbel-Rappe and Kamtekar,
A Companion to Socrates, –.
Kremmydas, Christos, and Kathryn Tempest, eds. Hellenistic
Oratory: Continuity and Change. Oxford: Oxford University
Press, .
Lacey, A. R. “Our Knowledge of Socrates.” In Vlastos, The
Philosophy of Socrates, –.
Lesher, James. “Socrates’ Disavowal of Knowledge.” Journal
of the History of Philosophy  (): –.
Levy, Oscar, ed. Friedrich Nietzsche: Human, All Too Human.
New York: Macmillan, .
Long, A. A. Epictetus: A Stoic and Socratic Guide to Life. Oxford:
Clarendon Press, .
. Hellenistic Philosophy, d ed. Los Angeles: University
of California Press, .
. “Socrates in Hellenistic Philosophy,” Classical Quarterly
 (): –.
. “Socrates in Later Greek Philosophy.” In Morrison, The
Cambridge Companion to Socrates, –.
. “The Socratic Legacy.” In The Cambridge History of
Hellenistic Philosophy, –, edited by Keimpe Algra et al.
Cambridge: Cambridge University Press, .
. Stoic Studies. Cambridge: Cambridge University Press,
.
, and David Sedley. The Hellenistic Philosophers, Vol. :
Translations of the Principal Sources, with Philosophical
Commentary. Cambridge: Cambridge University Press, .
Long, A. G. Conversation and Self-Sufficiency in Plato. Oxford:
Oxford University Press, .
McPartland, Keith. “Socratic Ignorance.” In Bussanich and Smith,
The Bloomsbury Companion to Socrates, –.
Mill, John Stuart. Autobiography. London: Longmans, .
. “The Early Draft of John Stuart Mill’s Autobiography.”
In Robson, Collected Works of John Stuart Mill, : –.



М С

. “Grote’s Plato.” In Robson, Collected Works of John
Stuart Mill, : –.
. “Whately’s Elements of Logic.” In Robson, Collected
Works of John Stuart Mill, :–.
Morrison, Donald R., ed. The Cambridge Companion to Socrates.
Cambridge: Cambridge University Press, .
. “On Professor Vlastos’s Xenophon.” Ancient Philosophy
 (): –.
Nails, Debra. Agora, Academy, and the Conduct of Philosophy.
Dordrecht: Springer, .
Nehamas, Alexander. The Art of Living: Socratic Reﬂections from
Plato to Foucault. Los Angeles: University of California Press, .
. “Voices of Silence: On Gregory Vlastos’s Socrates.”
Arion, rd ser.,  (): –.
. Virtues of Authenticity. Princeton: Princeton University
Press, .
. “What Did Socrates Teach and to Whom Did He Teach
It?” Review of Metaphysics , no.  (): –.
Nettleship, Richard L. Philosophical Lectures and Remains,
Vol. . London: Macmillan, .
Novaes, Catarina D. “Reductio Ad Absurdum from a Dialogical
Perspective.” Philosophical Studies  (): –.
Nussbaum, Martha C. “Aristotle and Socrates on Learning
Practical Wisdom.” Yale Classical Studies  (): –.
. “The Chill of Virtue.” New Republic, September  &
, , –.
Penner, Terry. “The Unity of Virtue.” Philosophical Review 
(): –.
Popper, Karl. The Open Society and Its Enemies. London:
Routledge, .
Powell, J.F.G. “The Embassy of the Three Philosophers to Rome in
 bc.” In Kremmydas and Tempest, Hellenistic Oratory, –.
Prior, William J., ed. Socrates: Critical Assessments. London:
Routledge, .

Б



. Socrates. Medford, Mass.: Polity Press, .
Robinson, Richard. “Forms and Error in Plato’s Theaetetus,”
Philosophical Review , no.  (January ): –.
. Plato’s Earlier Dialectic, d ed. Oxford: Clarendon Press,
.
Robson, John M., gen. ed. The Collected Works of John Stuart
Mill.  vols. Toronto: Routledge & Kegan Paul, –.
Rorty, Richard. Philosophy as Cultural Politics. Cambridge:
Cambridge University Press, .
Ross, W. D. Plato’s Theory of Ideas. Oxford: Oxford University
Press, .
Rowe, Christopher. “Socrates in Plato’s Dialogues.” In AhbelRappe and Kamtekar, A Companion to Socrates, –.
Russell, Bertrand. A History of Western Philosophy. New York:
Simon & Schuster, .
Santas, Gerasimos X. Socrates. London: Routledge & Kegan Paul,
.
. “Socratic Goods and Socratic Happiness.” In Irwin
and Nussbaum, Virtue Love & Form, –.
. “The Socratic Fallacy.” Journal of the History
of Philosophy , no.  (): –.
. “The Socratic Paradoxes.” Philosophical Review ,
no.  (April ): –.
Sayre, Kenneth M. “Plato’s Dialogues in Light of the Seventh
Letter.” In Platonic Writings, Platonic Readings, –, edited
by Charles L. Griswold, Jr. London: Routledge.
Schauer, Frederick. Profiles, Probabilities and Stereotypes.
Cambridge, Mass.: Belknap, .
Sedley, David. “The Motivation of Greek Skepticism.” In Burnyeat,
The Skeptical Tradition, –.
. Plato’s Cratylus. Cambridge: Cambridge University
Press, .
Seeskin, Kenneth. Dialogue and Discovery: A Study in Socratic
Method. Albany, N.Y.: SUNY Press, .



М С

Segvic, Heda. “No One Errs Willingly: The Meaning of Socratic
Intellectualism.” In Ahbel-Rappe and Kamtekar, A Companion
to Socrates, –.
Shields, Christopher J. “Socrates Among the Skeptics.” In Vander
Waerdt, The Socratic Movement, –.
Shorey, Paul. The Unity of Plato’s Thought. Chicago: University
of Chicago Press, .
. What Plato Said. Chicago: University of Chicago Press,
.
Sidgwick, Henry. The Methods of Ethics, th ed. New York:
Macmillan, .
Sprague, Rosamond Kent. “Platonic Unitarianism, or What
Shorey Said.” Classical Philology , no.  (): –.
. Plato’s Use of Fallacy. London: Routledge, .
Striker, Gisela. “Plato’s Socrates and the Stoics.” In Vander
Waerdt, The Socratic Movement, –.
Szaif, Jan. “Socrates and the Beneﬁts of Puzzlement.” In The
Aporetic Tradition in Ancient Philosophy, –, edited by
George Karamanolis and Vasilis Politis. Cambridge: Cambridge
University Press, .
Talisse, Robert B. “Misunderstanding Socrates.” Arion , no. 
(): –.
Tarrant, Harold. “Socratic Method and Socratic Truth.” In AhbelRappe and Kamtekar, A Companion to Socrates, –.
Taylor, A. E. Socrates. London: Peter Davies, .
Taylor, C.C.W. “Plato’s Epistemology.” In Fine, The Oxford
Handbook of Plato, –.
. Socrates: A Very Short Introduction. Oxford: Oxford
University Press, .
Thesleff, Holger. Studies in Platonic Chronology. Helsinki:
Societas Scientiarum Fennica, .
Trivigno, Franco V., and Pierre Destrée, eds. Laughter, Humor,
and Comedy in Ancient Philosophy. New York: Oxford
University Press, .

Б



Trotter, W. F., trans. Blaise Pascal: Thoughts. New York: Collier
& Son, .
Vander Waerdt, Paul, ed. The Socratic Movement. Ithaca, N.Y.:
Cornell University Press, .
Vlastos, Gregory, ed. The Philosophy of Socrates. New York:
Doubleday, .
. “The Paradox of Socrates.” In Vlastos, The Philosophy
of Socrates, –.
. Socrates, Ironist and Moral Philosopher. Ithaca, N.Y.:
Cornell University Press, .
. Socratic Studies. Cambridge: Cambridge University
Press, .
. “The Unity of Virtues in the ‘Protagoras.’” Review
of Metaphysics , no.  (): –.
Walsh, James J. “The Socratic Denial of Akrasia.” In Vlastos, The
Philosophy of Socrates, –.
Waterﬁeld, Robin. “The Quest for the Historical Socrates.” In
Bussanich and Smith, The Bloomsbury Companion to
Socrates, –.
. “Xenophon on Socrates’ Trial and Death.” In Hobland
and Tuplin, Xenophon, –.
White, James Boyd. “Plato’s Gorgias and the Ethics of Legal
Argument.” University of Chicago Law Review , no. 
(): –.
Whitehead, Alfred North. Process and Reality. New York:
Macmillan, .
Wigmore, John H. Evidence in Trials at Common Law, d ed.
Boston: Little, Brown, .
Wolfsdorf, David. “Socrates’ Avowals of Knowledge.” Phronesis
 (): –.
. “Socratic Philosophizing.” In Bussanich and Smith, The
Bloomsbury Companion to Socrates, –.
Woodruff, Paul B. “Aporetic Pyrrhonism.” Oxford Studies
in Ancient Philosophy  (): –.



М С

. “Expert Knowledge in the Apology and Laches: What
a General Needs to Know.” Proceedings of the Boston Area
Colloquium in Ancient Philosophy  (): –.
. “Plato’s Early Theory of Knowledge.” In Everson,
Epistemology, –.
. “Self- Ridicule: Socratic Wisdom.” In Trivigno and
Destrée, Laughter, Humor, and Comedy in Ancient
Philosophy,–.
. “The Skeptical Side of Plato’s Method.” Revue
Internationale de Philosophie , no. / (): –.
. “Socrates Among the Sophists.” In Ahbel-Rappe and
Kamtekar, A Companion to Socrates, –.
. “Socrates and the Irrational.” In Reason and Religion in
Socratic Philosophy, –, edited by Nicholas D. Smith and
Paul B. Woodruff. New York: Oxford University Press, .
. “Socrates on the Parts of Virtue.” Canadian Journal
of Philosophy, supp. v.  (): –.
. “Socrates’s Mission.” In Readings of Plato’s Apology of
Socrates: Defending the Philosophical Life, –, edited by
Vivil Valvik Haraldsen, Olof Pettersson, and Oda E. W. Tvedt.
Lanham, Md.: Lexington Books, .
Yonge, C. D., trans. Diogenes Laertius: The Lives and Opinions
of Eminent Philosophers. London: G. Bell & Sons, .

У О РД ФА Р Н С В О Р Т

Метод Сократа
Искусство задавать вопросы
о мире и о себе

Издатель П. Подкосов
Руководитель проекта А. Шувалова
Ассистент редакции М. Короченская
Корректоры Е. Сметанникова, Л. Татнинова
Компьютерная верстка А. Фоминов
Арт-директор Ю. Буга
Дизайн обложки Olivia Knapp

Подписано в печать ... Формат ×/.
Бумага офсетная № . Печать офсетная.
Объем  печ. л. Тираж  экз. Заказ №
.
ООО «Альпина нон-фикшн»
123007, г. Москва, ул. 4-я Магистральная, д. 5,
строение 1, офис 13
Тел. +7 (495) 980-5354
www.nonﬁction.ru
Интернет-магазин издательской группы «Альпина»
ООО «Альпина Паблишер»
115093, г. Москва, вн. тер. г. муниципальный округ Замоскворечье,
ул. Щипок, д. 18, ком. 1; ОГРН 1027739552136
www.alpina.ru
e-mail: info@alpina.ru
Отпечатано с готовых файлов заказчика
в АО «Первая Образцовая типография»,
филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ»
432980, Россия, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14

Знак информационной продукции
(Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010)

16+

«АЛЬПИНА НОН-ФИКШН» РЕКОМЕНДУЕТ

Как жить
Уроки стоицизма от Эпиктета, Сенеки
и Марка Аврелия
Джон Селларс, 2022, 90 с.
О чем книга
Каждый из нас сталкивается с неудачами и несчастьями — и гораздо чаще, чем хотелось бы. С ними
сталкивались и древнеримские стоики Эпиктет,
Сенека и Марк Аврелий, и им было ничуть не легче,
чем нам. Именно их рассуждения о том, как преодолеть жизненные невзгоды, стали чуть ли не самым востребованным философским
продуктом XXI века. В чем несравненная польза, которую можно извлечь из стоических текстов? Откуда взялась стоическая мысль и как она связана с научной
картиной мира Античности? Почему настоящий стоик не может жить в отрыве
от общества? Как согласовать внутреннюю свободу с неотвратимостью причинноследственных законов? На эти вопросы отвечает небольшая и изящная книга
английского философа Джона Селларса.

Почему книга достойна прочтения
Меньше чем на ста страницах в книге изложены ключевые принципы стоической
философии, которые могут быть полезны современному читателю. Селларс превосходно справляется с поставленной задачей. В элегантной, емкой манере он
помогает нам стать лучше и счастливее, сосредоточившись на рациональном
принятии решений.
Тим Уитмарш, The Guardian
Джон Селларс мастерски и ярко преподносит уроки стоицизма, поразительно
актуальные в наше время. В произведениях великих римских стоиков он находит
рецепты того, как управлять эмоциями, справляться с невзгодами, смотреть в лицо
смерти и наилучшим образом использовать каждую отпущенную нам минуту. Очень
советую эту книгу, из которой совершенно ясно, почему стоицизм можно назвать
философией XXI века.
Энтони Лонг, профессор философии и риторики
Калифорнийского университета в Беркли

Кто автор
Джон Селларс — лектор по философии Лондонского университета, редактор
научного проекта «Античные комментаторы Аристотеля» Королевского колледжа
Лондона и сотрудник Вулфсон-колледжа (Оксфорд).

Покупайте книги, читайте новости, статьи и интервью с авторами
на сайте издательства «Альпина нон-фикшн» nonfiction.ru
ООО «Альпина нон-фикшн» 123007, г. Москва, ул. 4-я Магистральная, д. 5, стр. 1; ОГРН 1087746712580

«АЛЬПИНА НОН-ФИКШН» РЕКОМЕНДУЕТ

Философия безмятежности
Тетрафармакос Эпикура
Джон Селларс, 2023, 92 с.
О чем книга
История не была добра к древнегреческому философу
Эпикуру: мало кого из мыслителей так превратно
понимали потомки. Уже много веков эпикурейцами
называют обжор, гедонистов, любителей пожить
в свое удовольствие — и все из-за того, что высшим благом в жизни философ считал наслаждение.
Но в чем на самом деле состояло наслаждение для
Эпикура, призывавшего довольствоваться малым и показывавшего своим ученикам
путь к духовной безмятежности? Книга английского философа Джона Селларса
правдиво и просто рассказывает о тетрафармакосе — эпикурейском учении, исцеляющем от тревог и страхов и основанном на атомистической теории.

Почему книга достойна прочтения
Многие стремятся найти лекарства от тревог и бессонницы и советы, как стать
счастливее. В этой небольшой книге Джон Селларс предлагает рецепты древних
греков… Эпикурейскую философию Селларс сравнивает с когнитивно-поведенческой терапией и считает ее целебной для современного читателя.
The Guardian
Ясная и мудрая книга.
The Daily Telegraph

Кто автор
Джон Селларс преподает философию в Лондонском университете. Он участник
научного проекта «Античные комментаторы Аристотеля» Королевского колледжа
Лондона и младший научный сотрудник Колледжа Вольфсона (Оксфорд).