Автор: Носов Н.Е.
Теги: русское государство история российского государства земская реформа
Год: 1969
Текст
Н. Е. И ОСО В
Становление
соеювно-предспвичельных
учреждений
В РОССИИ
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ СССР
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Н. Е. НОСОВ
тановление
сословно-представительных
учреждений
в РОССИИ
ИЗЫСКАНИЯ О ЗЕМСКОЙ РЕФОРМЕ
ИВАНА ГРОЗНОГО
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ЛЕНИНГРАД 1969
N. E. N 0 S О V
THE RISE OF THE ELECTIVE
ESTATE INSTITUTIONS IN RUSSIA
CHAPTERS ON THE ZEMSTVO REFORM OF
IVAN THE TERRIBLE
Ответственный редактор
профессор С. Н. ВАЛЕ
1-6-4
37—69(1)
ОТ АВТОРА
Предлагаемая вниманию читателей книга —
результат многолетних изысканий, раздумий,
а главное, сомнений и поисков (и их было
значительно больше, чем творческих удач). Замысел работы
в какой-то мере родился еще в стенах университета, на семина-
риях моих учителей — Бориса Александровича Романова и Ивана
Ивановича Смирнова. Именно здесь, на Историческом факультете
Ленинградского университета, я впервые приобщился к историче-
ской науке, выбрал своей специальностью отечественную исто-
рию, а областью основных научных занятий — историю России
XVI в. И одним из вопросов, который уже тогда интересовал
меня, был вопрос о причинах гибели земского строя и утвержде-
ния в России самодержавия. Трудно было забыть слова
А. И. Герцена, сказанные им в его столь известных очерках
«О развитии революционных идей в России» по поводу судеб
Руси XV—XVI вв., что «необходимость централизации была оче-
видна, без нее не удалось бы ни свергнуть монгольское иго, ни
спасти единство государства. Мы не думаем все же, что москов-
ский абсолютизм был единственным средством спасения России».
Конечно, А. И. Герцен ошибался, идеализируя роль общинных
учреждений в древней Руси, но он был прав, когда отказывался
от «тезиса» о прогрессивности царизма и крепостничества как
якобы единственно возможного пути развития России нового вре-
мени. «Ход истории далеко не так предопределен, как обычно
думают», — писал А. И. Герцен.1
И нам казалось — а теперь, когда книга закончена, мы полу-
чили новые свидетельства этого, — что именно XVI век, «Иванова
эпоха», дает возможность взглянуть на самый начальный этап
этого процесса как бы иными глазами, глазами без шор. Ведь
это был не просто канун нового периода русской истории, кото-
рый мы обычно датируем началом XVII в. и характеризуем
1 А. И. Герцен, Сочинения, т. Ill, М., 1956, стр. 403—404.
1*
3
фактами складывания единого всероссийского рынка, но и время
рождения новой российской государственности, й еще следует
подумать, какое место занимало в ее утверждении (особенно
первоначально) земское представительство.
Мы назвали нашу книгу «Становление сословно-представи-
тельных учреждений в России». Название это несколько пара-
доксально. Становление, так и не увенчавшееся подлинным
установлением. Ирония русской истории? Но тому были свои
причины, и причины весьма серьезные. Понять и объяснить
их — тоже задача настоящего исследования.
В книге предпринята попытка (и не нам судить, удалась ли
она) установить те объективные социально-экономические и по-
литические процессы, которые породили возникновение посад-
ских и волостных земских учреждений XVI в. и которые опре-
делили их существо. Именно в этом плане мы подошли и к по-
строению наших «изысканий» о земской реформе Ивана Гроз-
ного, концентрируя внимание на узловых вопросах этой важ-
нейшей реформы, как бы сказать, ее приводных ремнях, а не
ставя своей целью дать обобщающий очерк ее политической
истории. Это задача иной книги. Отказались мы и от срав-
нительно-исторических выводов применительно к общей проб-
леме образования и развития сословно-представительных мо-
нархий и абсолютизма в Европе XV—XVI вв. Нам представ-
ляется, что на данном этапе развития советской и зарубежной
историографии по истории абсолютизма с такими выводами не
следовало бы спешить. Слишком много еще исследовательских
лакун в этой большой и чрезвычайно сложной проблеме. Нужны
новые монографические исследования, и исследования далеко не
только по истории абсолютизма в России. И нас радует, что
в последние годы на международных научных форумах по во-
просам исторической науки и особенно в советской и зарубеж-
ной периодической печати к этим проблемам все более и более
обращается внимание широкой научной общественности.
Таковы те некоторые предварительные замечания, которые
нам хотелось сделать, вынося на суд читателей наше иссле-
дование.
Наконец, нам хотелось глубоко поблагодарить всех тех то-
варищей, которые принимали участие в обсуждении нашей
книги и своими замечаниями и пожеланиями оказали большую
помощь в ее подготовке к изданию. Особую благодарность нам
хотелось выразить Марии Сергеевне Носовой — жене и другу,
постоянная помощь и внимание которой столь много содейство-
вали завершению нашего исследования.
Мы выражаем также большую признательность И. И. Круп-
ской, Г. А. Победимовой, 3. А. Тимошенковой и Р. М. Мавродиной
за содействие и помощь в подготовке рукописи книги к печати.
«Мы всегда учили и учим, что классовая
борьба, борьба эксплуатируемой части народа
против эксплуататорской лежит в основе поли-
тических преобразований и в конечном счете ре-
шает судьбу всех таких преобразований».
(В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 9, стр. 333—334).
ВВЕДЕНИЕ
Самодержавие, боярство, земство — три «из-
вечные» проблемы и три сюжета столь бур-
ного и столь противоречивого в русской
истории XVI в. Века, который породил в России не только
опричнину и крепостничество, но и земское учредительство и
земские соборы, не только первых идеологов российского само-
державия, но и первых крестьянолюбов. И именно поэтому
столь противоположны иногда оценки истории России XVI в.,
столь часты споры, дискуссии, столь разносторонни экономиче-
ские, социальные и политические проблемы, поднимаемые в со-
ветской и зарубежной историографии по вопросам ее истории.
Но если история самодержавия — особенно изучение его дво-
рянско-крепостнической природы и борьбы с боярством — уже
давно (еще со времени М. Н. Покровского) является предметом
пристального внимания советских историков, то история разви-
тия в XVI в. земских, сословно-представительных учреждений
значительно менее освещена. По существу лишь совсем не-
давно — в 50—60-х годах — в советской историографии наме-
тился известный сдвиг в этом направлении. Но и он затронул
главным образом только историю земских соборов; 1 что же ка-
сается истории земского самоуправления XVI в., то оно до сего
времени изучено еще крайне слабо. По-прежнему наиболее зна-
чительными работами в этой области являются источниковедче-
1 Мы имеем в виду серию специальных, преимущественно источнико-
ведческих, исследований по истории земских соборов XVI в. М. Н. Тихо-
мирова, Л. В. Черепнина, А. А. Зимина, С. О. Шмидта, А. И. Копанева,
В. Н. Автократова, Г. Б. Гальперина, В. И. Корецкого, Р. Г. Скрынпикова
и Н. И. Павленко, опубликованных в основном в периодических изданиях
5
ские разыскания С. А. Шумакова (еще конца XIX—начала
XX в.) * 2 да капитальный труд М. М. Богословского (1909—1912 гг.) 3
о земском самоуправлении на русском Севере XVII в., в отдель-
ных разделах которого читатель найдет материал и по XVI в.
Не восполняют этого пробела и известные исследования
11. А. Садикова по истории четей XVI в.4 и А. И. Копанева
о Судебнике 1589 г.,5 а также недавно появившиеся интересные
источниковедческие очерки А. А. Зимина и С. О. Шмидта о так
называемом уложении «о кормлениях и службе» 1555 — 1556 гг.6
и сборниках за 1955—1968 гг. (М. Н. Тихомиров. Сословно-представи-
тельные учреждения (земские соборы) в России XVI века. «Вопросы
истории», 1958, № 5; Л. В. Черепнин. Земские соборы и утверждение
абсолютизма в России. Сб. «Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.)»,
М., 1964; А. А. Зимин. Земский собор 1556 г. «Исторические записки»,
№ 71, 1962; С. О. Шмидт. 1) Соборы середины XVI в. «История СССР»,
1960, № 4; 2) К истории соборов XVI в. «Исторические записки»,
т. 76, 1965; 3) К истории земской реформы (собор 1555/56 г.).
В кн.: Города феодальной Руси. М., 1966; А. И. Копанев. Об одной
рукописи, принадлежавшей В. Н. Татищеву. «Труды БАН», т. II, М.—Л.,
1955; В. Н. Автократов. «Речь Ивана Грозного 1550 года» как полити-
ческий памфлет конца XVII века. «Труды ОДРЛ», т. XI, 1955; Г. Б. Галь-
перин: 1) К вопросу о форме правления Русского государства XV и
первой половины XVI в. «Ученые записки ЛГУ», 1958; 2) Форма правле-
ния Русского централизованного государства XV—XVI вв. Л., 1964;
В. И. Корецкий. 1) Земский собор 1575 г. и поставление Симеона
Бекбулатовича «великим князем всея Руси». «Исторический архив», 1959,
№ 2; 2) Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины.
«Вопросы истории», 1967, №5; Р. Г. Скрынников. 1) Самодержавие
и опричнина. Сб. «Внутренняя политика царизма (середина XVI—начало
XX в.)», Л., 1967; 2) Начало опричнины. Л., 1966; И. И. Павленко.
К истории земских соборов XVI в. «Вопросы истории», 1968, № 5). Ряд
интересных соображений о первых земских соборах был высказан
И. И. Смирновым и Б. А. Романовым в их изысканиях о Судебнике 1550 г.
Наиболее обобщающим исследованием, в известной мере подводящим итог
разработке истории земских соборов в марксистской историографии, из
числа названных работ является очерк Л. В. Черепнина «Земские соборы
и утверждение абсолютизма в России», в котором дается и основная
библиография вопроса.
2 С. А. Ш у м а к о в. 1) Губные и земские грамоты Московского госу-
дарства. М., 1895; 2) Новые губные и земские грамоты. ЖМНП, 1909, № 10.
3М. М. Богословский. Земское самоуправление на русском Се-
вере в XVII в. М, 1909, т. I; 1912, т. II.
4 П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М.—Л., 1950.
5 А. И. Копанев. Комментарий к Судебнику 1589 г. В кн.: Судеб-
ники XV—XVI вв. М.—Л., 1952.
6 А. А. Зимин. «Приговор» 1555—1556 гг. и ликвидация системы
кормлений в Русском государстве. «История СССР», 1958, № 1. — Указан-
ный источниковедческий очерк А. А. Зимина лег в основу соответствую-
щего раздела его монографии «Реформы Ивана Грозного» (М., 1960),
дающей общую характеристику всех правительственных реформ 50-х го-
дов XVI в. Что касается монографии И. И. Смирнова «Очерки цолитцче-
6
В то же время совершенно Ясно, что без изучения истории зем-
ского самоуправления XVI в. нельзя понять происхождение и ха-
рактер складывающейся в России — и именно в середине
XVI в. — сословно-представительной монархии.
Целью настоящей работы и является изучение одного из
важнейших, узловых вопросов этой общей большой проблемы,
а именно изучение знаменитой земской реформы Ивана Грозного
1551 — 1556 гг., ее причин, характера и роли в процессе со-
циально-экономического и политического развития России XVI в.
Сразу же надо отметить, что наибольшую сложность в изуче-
нии земской реформы Ивана Грозного представляет крайняя не-
достаточность источников, характеризующих как ее политическую
историю, так и сам характер деятельности учреждаемого ею на
местах земского самоуправления. И объясняется это не только
тем, что за редким исключением до нас не дошла официальная
правительственная документация о ходе проведения реформы (это
можно сказать и о многих других социальных и политических
реформах середины XVI в.), но и тем (и это уже специфика
данной темы), что полностью утрачены для исследователей сами
архивы местных земских и приказных изб XVI в., в которых, как
показывает исследование М. М. Богословского, имевшего воз-
можность пользоваться подобными архивами по русскому Северу
XVII в., находилась основная земская документация. Но это
XVII в. В распоряжении же исследователя XVI в. имеются лишь
отдельные земские уставные грамоты (а их пока известно от
XVI в. всего двенадцать) да случайно сохранившиеся единичные
документы земского происхождения (преимущественно тяглые
выписи, разрубы, отписки, челобитья и т. д.), а также отрывки
правительственной переписки с земскими властями — и тоже
в основном лишь по тяглым делам. И все это почти исключи-
тельно только по Северу.
Последнее объясняется в значительной степени тем, что
в районах поместно-вотчинного землевладения (а господствовало
оно преимущественно в центральных и юго-западных районах
страны) посадское и волостное самоуправление, учрежденное там
в ходе земских реформ начала и середины 50-х годов XVI в.,
просуществовало очень недолго и уже в 70—80-х годах, после
опричнины, было по многим городам ликвидировано, как были
в большинстве случаев ликвидированы и сами черные волости
этих районов, в массовом порядке розданные правительством по-
мещикам и монастырям, и заменено органами дворянского само-
управления в лице губных старост и городовых приказчиков.
ской истории Русского государства 30—50-х годов XVI в.» (М.—Л., 1958),
то в ней земская реформа вообще не рассматривается. И. И. Смирнов
ограничивается лишь анализом политических причин, вызвавших, по мне-
нию автора, необходимость ликвидации системы кормлений.
7
Естественно, что подобная «экспроприация» феодалами местных
земских учреждений привела и к гибели еще по преимуществу
в конце XVI в. самой земской документации, которая в новых
условиях фактически теряет уже свое прежнее юридическое зна-
чение. Для новых властей старые земские акты, особенно волост-
ного крестьянского происхождения, были уже не нужны (и даже
более — они им явно мешали и поэтому нередко просто уничто-
жались). На черносошном же Севере, как мы увидим ниже, по-
ложение было иным. Здесь земское самоуправление не погибло
(как не погибла здесь и сама черная волость), а даже в извест-
ной мере вновь окрепло в начале XVII в. и просуществовало,
правда уже под надзором городовых воевод, вплоть до местных
реформ Петра I. И хотя подлинные архивы поморских земских
изб XVI в., хранившиеся обычно в приходских церквах, и здесь
не уцелели, но бывшие в них документы все же оставили след
в подобных же земских архивах XVII в., преимущественно в суд-
ных и тяглых делах. Этими материалами пользовался М. М. Бо-
гословский, использовали их и мы. Но в целом и их (и это при-
ходится еще раз подчеркнуть) крайне недостаточно, особенно
когда речь идет о середине XVI в.
Все это и побудило нас провести сплошное обследование всех
актовых материалов XVI в., львиную долю которых, как известно,
составляют монастырские акты, а также писцовых книг, разрядов
и летописей в целях выявления в них всех тех данных, которые
в той или иной степени дают возможность пополнить имеющийся
в руках исследователей материал о земской реформе. Это работа,
потребовавшая многолетних изысканий среди самых различных
архивных и печатных источников, в конечном счете все же дала
возможность осветить ряд таких вопросов, которые раньше отно-
сились к числу наиболее темных мест истории земства XVI в.
Потребовало это, наконец, и тщательного, углубленного анализа
любых (пусть даже косвенных) данных о земской реформе, сохра-
ненных источниками, чтобы воссоздать, хотя бы в общих чертах,
ход проведения земской реформы на территории страны в целом.
Такая попытка тоже предпринята в книге.
И еще две источниковедческие черты работы.
Мы имеем в виду то большое внимание, которое уделяется
в исследовании вопросам исторической генеалогии как одному из
методов социальной характеристики не только отдельных лиц (и
не только кормленщиков или земских старост), но и определен-
ных общественных групп. И дело не только в том, что для XVI в.
в большинстве случаев это почти единственная имеющаяся
у исследователей возможность для социально-политической харак-
теристики «личного стола» органов местного управления (да и но
только местного), но и в том, что она наглядно показывает как бы
динамику социального процесса, происходившего в той или иной
сфере жизни русского общества.
8
И второе. Это сопутствующие ряду разделов работы историко-
географические изыскания по установлению местоположения тех
или иных волостей и станов XVI в., без чего по существу также
было невозможно изучение ни хода проведения земской ре-
формы, пи ее территориальной распространенности и местной
специфики.
Таковы некоторые источниковедческие особенности иссле-
дования.
Несколько слов о направлении и характере самого исследова-
ния. Дело в том, что мы ставили своей целью изучить не столько
политическую историю земской реформы (хотя и ей уделено не-
мало места в работе), сколько ее социальную, классовую сущ-
ность, ее место и значение среди тех общих экономических и
политических сдвигов, которые происходили в XVI в. в России и
которые нашли свое отражение в произошедших в это время ко-
ренных изменениях в социальной структуре русского общества.
Речь идет не только о развитии поместной системы и становлении
дворянства как отныне основной опоры российской феодальной
монархии, но и об образовании сословия купцов и промышленни-
ков, представлявших в своем лице новую политическую силу рус-
ского общества — посадских и волостных богатеев (== «торговых
мужиков»), которые уже в середине XVI в. становятся весьма
опасным «экономическим конкурентом» церковных и светских
феодалов. Речь идет, наконец, и об учете влияния всех этих явле-
ний на общую перестройку политических основ Русского центра-
лизованного государства как государства уже сословно-представи-
тельного типа. Отсюда главное внимание в исследовании, с одной
стороны, направлено на изучение связи земской реформы с дру-
гими реформами середины века, оформляющими это повое
«сословное устроение», с другой — на анализ эволюции государст-
венных и правовых форм в развитии учреждаемого реформой
земского самоуправления и его связей с новыми явлениями в со-
циально-экономической жизни России XVI в.
Эпоха Ивана Грозного стоит на перепутье. XV—XVI века, от-
крывающие новый период в жизни Западной Европы — эпоху ве-
ликих географических открытий и становления капитализма,
великих реформаций и утверждения абсолютистских монархий, —
переломный этап и в истории России. Именно тогда решался
вопрос, по какому пути пойдет Россия: по пути подновления
феодализма «изданием» крепостничества или по пути буржуаз-
ного развития, пути для того времени более прогрессивному,
а главное менее пагубному для крестьянства. Конечно, Россия
XV—XVI вв. отнюдь не была передовой европейской страной
(двухсотлетнее татарское иго сделало свое дело), но все же в пей
как раз в этот период, вплоть до середины XVI в., наблюдается
в целом такой интенсивный экономический подъем, который (при
определенных благоприятных условиях) мог бы явиться началом
9
весьма серьезных сдвигов во всех сферах ее жизни, сдвигов бур-
жуазного, вернее предбуржуазного, свойства. Симптомы этого уже
давали о себе знать еще в конце XV в., особенно па посадах и
в черносошных районах страны. И если в России в результате
«Ивановой опричнины» и «великой крестьянской порухи» конца
XVI в. все-таки победило крепостничество (в сфере социальной и
не только крестьянской) и самодержавие (в сфере политической),
то это отнюдь не доказательство их прогрессивности в условиях
русской действительности XVI в. и уж тем более не результат
«консервативности русского духа», как это иногда повествуется
в американской и западноевропейской историографии. Но зато
это та основная «объективная» причина, которая всегда прида-
вала всем сословно-представительным учреждениям России —
а без них даже Иван Грозный не мог обойтись — половинчатый
и незавершенный характер, характер придатка самодержавия,
а не силы, ему противостоящей. Это, конечно, особенность не
одной России, но в России для этого были свои исторические
опосредствования.
Отсюда, наконец, и то на первый взгляд странное переплете-
ние «земских» и «приказных» начал в жизни русского общества
XVI в., которое нашло свое выражение не только в деятельности
земского самоуправления, но и в деятельности московских зем-
ских соборов и боярской думы — этих, пожалуй, наиболее слож-
ных и противоречивых политических институтов российской фео-
дальной монархии XVI столетия.
И последнее. Борьба за политическую централизацию в Рос-
сии протекала в ожесточенной классовой борьбе, достигшей осо-
бой остроты именно в XVI в. И главным в этой борьбе был вопрос
о власти. Но это не означает, что наиболее последовательными
носителями идей национального и государственного единства Рос-
сии были сторонники самодержавия. Такая позиция ведет и
к идеализации самодержавия как якобы наиболее прогрессивного
строя для России XVI в., и к упрощению понимания самого
процесса становления Русского централизованного государства,
его движущих сил. Вряд ли правильно также и изображение
московского боярства XVI в., представляющего в своем лице круп-
ную земельную знать, обязательно как принципиального против-
ника централизации — носителя политического регресса. На самом
деле позиция боярства была сложнее и далеко не так отлична от
позиций дворянства, с которым его связывало общее стремление
к обеспечению своего классового господства над широкими
слоями крестьянства и посадских людей. А что значительная
часть бояр (как иногда и дворян) под предлогом защиты «ста-
рины и обычая» выступала против усиления самодержавия, то из
этого еще не следует, что боярство вообще стремилось к реставра-
ции порядков периода феодальной раздробленности (ведь и царь
Иван, вводя опричнину, порядился в тогу ярого поборника удель-
10
ной старины), которые были уже отброшены самой жизнью и вос-
становление которых в новых экономических условиях не сулило
для московских бояр никаких особых выгод. Иначе говоря, бояр-
ство боролось (и то не всегда и далеко не все) не вообще против
всякой централизации, а за такую централизацию, которая более
соответствовала бы его социальным и политическим интересам
в новом государственном порядке, и главным условием этого ста-
вило ограничение самодержавия боярской думой — палатой лор-
дов, казалось бы, зарождавшегося в XVI в. русского парламента.
Это, конечно, не означает, что боярство было «демократичнее» дво-
рянства, но объективно, в силу своего экономического положения
как сословия крупных земельных собственников, оно было менее
заинтересовано и в массовом захвате черносошных земель, и
в государственном закрепощении крестьянства, чем мелкое и
средненоместное дворянство, а следовательно, и менее нуждалось
в укреплении военно-бюрократического самодержавного строя.
В этом отношении его интересы иногда даже могли совпадать
с интересами верхов купечества, упорно добивающихся создания
более благоприятных условий (но условий отнюдь не крепостниче-
ского порядка) для развития своей торговой и > промышленной
деятельности. Ведь никто и никогда еще не доказал, что в круп-
ных феодальных вотчинах XV—XVI вв. были худшие условия
для развития мелкотоварного крестьянского хозяйства, чем на
поместных землях (уже одна хозяйственная деятельность круп-
ных русских монастырей — тому явное противопоказание)/
7 Дело в том, что барщинное хозяйство поместного типа (а именно
оно стало утверждаться в большинстве районов России примерно с сере-
дины XVI в.), хотя и сулило для феодалов, казалось бы, прямые экономи-
ческие выгоды — наиболее быстрое и эффективное получение товарного
хлеба (как раз это делало его в их глазах особенно притягательным),
в плане широкой экономической перспективы было более консервативным,
чем по преимуществу господствующая на территории крупных феодальных
латифундий система денежных рент. Барщина приводила к разорению
индивидуального хозяйства крестьян, а главное — подрывала заинтересо-
ванность крестьянина в повышении производительности своего труда и
товаризации его результатов. А известно, что именно интенсивность раз-
вития мелкотоварного крестьянского хозяйства обычно приводит к более
прогрессивным формам зарождения в недрах феодальной экономики но-
вых буржуазных связей. Не случайно поэтому, как это наглядно видно
на примере исследований Б. Д. Грекова (имеем в виду проведенное им
капитальное исследование хозяйства новгородского Софийского дома) и
особенно историко-экономических работ по истории XVI—XVII вв.
С. В. Бахрушина, наибольшей товаризации сельское хозяйство этого вре-
мени достигло в тех районах страны, где господствовало черносошное
крестьянское землевладение, а также на территории крупных церковных
или дворцовых (княжеских) сел, в которых наиболее широко применя-
лась как форма феодальной эксплуатации не барщина, а денежная рента.
В отношении сельского промыслового хозяйства — и это уже достаточно
убедительно доказано в советской историографии — преимущества (в эко-
номических условиях XVI в.) и денежной ренты, и свободного волостного
землевладения еще более разительны.
П
Не стоит ли и об этом подумать? Что же касается почти полного
исчезновения к началу XVII в., во всяком случае в центральных
районах страны, свободного черносошного крестьянского земле-
владения, столь беспощадно и поразительно быстро поглощен-
ного поместной системой (вот тут-то и заслужило самодержавие
доверие дворянства!), то его пагубные последствия для развития
России уже давно известны.
Итак, пути политического развития России XVI в., как и сами
социально-экономические факторы, их порождающие, были от-
нюдь не прямолинейны, а тем более однозначны. И именно это
в конечном счете определяло те резкие повороты в ее политиче-
ских судьбах XVI в., которые до сего времени поражают исследо-
вателей истории России. Пятидесятые и шестидесятые годы. Как
хронологически близки и как не похожи эти два периода прави-
тельственной политики Ивана Грозного. Общие факторы поро-
ждали их, а как по-разному «решались» стоящие перед страной
проблемы: сперва в реформах «избранной рады», закрепивших
политические устои сословно-представительной монархии и, каза-
лось бы, способствующих укреплению государственного единства
и централизации на базе широкой феодальной коалиции (объеди-
нения боярства с верхами дворянства), ограничения церковного
землевладения и сравнительно широкого учета требований
третьего сословия; а потом в опричнине, но уже совсем в ином
плане и иными методами— путем разрушения этой коалиции и
установления в стране военно-феодальной диктатуры дворян-кре-
постников, как более верной и надежной в глазах опричного пра-
вительства Ивана Грозного опоры самодержавного строя. Конечно,
это не была уже отставка только что утвердившихся в стране
сословно-представительных институтов (по крайней мере земских
соборов и дворянско-посадского представительства), по это был
первый серьезный шаг по пути «эволюции» русской сословной
монархии к абсолютизму. И хотя крестьянская война начала
XVII в. временно и остановила этот процесс, начался он именно
в XVI в.
Земская реформа стоит на первой странице этой политиче-
ской эпопеи, опричнина — на второй. Но эта вторая страница
«великих» «Ивановых реформ» (страница поистине роковая для
будущих судеб русского крестьянства) могла бы, возможно, так и
не быть открытой, если бы назревавшее еще в XV в. объединение
посадов и черных волостей в борьбе против феодалов и феодаль-
ного государства не было предотвращено (и парализовано)
объединенными силами господствующего класса (и в том числе
самого же боярства) еще в середине XVI в. И еще неизвестно, не
вступи Россия в столь тяжелую, но столь важную для нее —
особенно для поднимающегося купечества — Ливонскую войну,
потребовавшую максимальной консолидации и подчинения нуж-
дам войны всех государственных и народных сил, удалось ли бы
12
наиболее крепостнически настроенным слоям придворной бюро-
кратии и столичного дворянства повернуть страну на рельсы
опричнины. В то же время именно потому, что земская реформа
была одной из наиболее значительных реформ «избранной рады»,
непосредственно направленных на предотвращение уже тогда
явно маячащих па политическом горизонте опричных порядков,
она представляет особый интерес для изучения политической
истории России XVI в. И главное заключается в том, что она по-
зволяет взглянуть на все реформы 50-х годов XVI в. несколько
с иных позиций, чем это обычно принято в советской и зарубеж-
ной историографии, и, что особенно важно, отрешиться от того
исторического фатализма, который зачастую присущ даже наибо-
лее серьезным работам (и не только буржуазных авторов) по
истории эпохи Ивана Грозного.
И, наконец, последнее, уже не столько историографическое,
сколько тематическое замечание.
В центре работы — земская реформа. Что же касается изуче-
ния практической деятельности земских органов на местах (после
реформы), иначе говоря, самой жизни земского самоуправления,
то это затрагивается в работе лишь в той степени (и в том
объеме), как это необходимо для исследования существа земской
реформы. Правда, надо иметь в виду, что практическая деятель-
ность органов земского самоуправления конца XVI в. в Поморье
(а она только здесь, кроме разве наиболее богатых посадов и во-
лостей Среднего и Верхнего Поволжья, и сохранилась в полном
объеме в послеопричный период) очень близка подобной же дея-
тельности поморских земских властей начала и середины XVII в.,
которая столь блестяще и столь обстоятельно изучена М. М. Бо-
гословским. К его труду мы и отсылаем читателя.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
НА ПУТЯХ К ЗЕМСКОЙ РЕФОРМЕ
СОБОР «ПРИМИРЕНИЯ» 1549 г.
В. О. Ключевский, специально изучавший
земские соборы XVI в., обратил внимание на
то, что «земские соборы возникли у нас
в одно время и в связи с местными реформами царя Ивана».1
И это действительно так. Все нарастающая волна городских вол-
нений 40-х годов XVI в. (в Новгороде, Пскове, Великом Устюге
и ряде других мест) и особенно «великий» московский мятеж
1547 г. — страшный финал десятилетия боярских распрей, народ-
ного угнетения и произвола — со всей остротой поставили вопрос
о необходимости коренной перестройки существующей системы
управления.2
Это касалось в первую очередь органов местной власти как
звеньев государственного аппарата, которые не только обеспечи-
вали подчинение местных обществ правительству, но и непосред-
1 В. О. Ключевский. Курс русской истории. Соч., т. II, М.—Л.,
1957, стр. 390—391.
2 И. И. Смирнов. Очерки политической истории Русского государ-
ства 30—50-х годов XVI века. М.—Л., 1958, стр. 121—136; А. А. Зимин.
Реформы Ивана Грозного. М., 1960, стр. 279—315. — В указанных исследо-
ваниях дается подробная характеристика классовой борьбы в стране
в середине XVI в. и ее влияния на реформы 50-х годов. Особое внимание
оба автора уделяют изучению причин и характера московского восстания
1547 г. В этом отношении их исследования являются в известном смысле
итоговыми в изучении данного вопроса в советской историографии, хотя
авторы стоят, как мы увидим ниже, далеко не на одинаковых позициях
в отношении оценки политических результатов этого крупнейшего город-
ского восстания XVI в. Хочется, наконец, отметить и специальный очерк
С. О. Шмидта «О московском восстании 1547 г.» (Сб. «Крестьянство и
классовая борьба в феодальной России», Л., 1967). В своем новом иссле-
довании С. О. Шмидт делает дальнейший шаг в сторону раскрытия со-
циальных корней этого восстания, его ярко выраженного антифеодаль-
ного характера.
14
ственно связывали их в единый государственный организм.
Но как раз это и требовало, чтобы местное управление было
построено на иных политических принципах, соответствующих и
новой классовой структуре общества, и новым потребностям ста-
новящегося Русского централизованного государства. Этими но-
выми принципами и стали земское самоуправление и сословное
представительство, начало утверждения которых в местном управ-
лении было положено еще губной реформой. Именно они и
должны были обеспечить участие в местном управлении не
только уездного дворянства, но и все более поднимающих голову
представителей посадов и крестьянских миров (черных волостей)
в лице их «лучших людей» — городских и сельских богатеев, уже
не желавших мириться со своим полным политическим беспра-
вием. А это-то и пугало правительство, так как всегда могло быть
стимулом к общим антифеодальным выступлениям крестьянских
и посадских масс. Но вопреки мнению В. О. Ключевского,
сословно-представительная система управления в России отнюдь
не была декларирована правительством сверху в поисках «ответ-
ственных исполнителей от общества»,3 а, наоборот, зародилась
в недрах самого этого общества и именно им была навязана пра-
вительству. Иначе говоря, она была порождена новым соотноше-
нием классовых сил в стране, которое сложилось на рубеже XV
и XVI столетий и которое отражало выход на политическую
арену страны двух новых социальных сил — дворянства и го-
рожан.
По-видимому, уже осенью 1547 г., вскоре после подавления
московского восстания, правительство предприняло какие-то шаги
к смягчению обстановки в стране (во всяком случае обещания
давались) .4 Но практически оно приступило к проведению реформ
лишь в 1549 г., после знаменитых февральских совещаний
в Москве.
По сообщению летописи, 27 февраля 1549 г. в «царьских по-
латах» состоялось специальное заседание боярской думы с уча-
стием митрополита Макария со «всем освященным собором»,
а также дворецких и казначеев, на котором Иван IV выступил
с программной речью («февральской декларацией», как ее обычно
именуют в литературе), в которой обвинял бояр в том, что «до
его царьского возраста от них и от их людей детем боярским и
христьяном чинилися силы, и продажи, и обиды великие в землях,
и в холопех, и в ыных во многих делех», и потребовал под угро-
зой опал и казней, чтобы «они бы вперед так не чинили». В ответ
на это бояре «били челом» царю, чтобы он их простил, «сердца
на них не дерьжал и опалы им не учинил никоторые», так как
3В. О. Ключевский. Курс русской истории, стр. 383—391.
4 С. О. Шмидт. Соборы середины XVI века. «История СССР», 1960,
№ 4, стр. 72—74.
15
они «хотят» служить ему так же, «как служили и доора хотели»
его отцу и деду, а которые «дети боярьские и христьяне на них
и на их людей учнут бити челом о каких делех ни буди, госу-
дарь бы их пожаловал, давал им и их людем с теми детми боярь-
скими и со христьяны суд». Ходатайства бояр были удовлетво-
рены, и царь, прося их «вперед так не чинить», говорил мм
«умилне» и пожаловал всех «с великим благочестием и усердием».
В тот же день Иван IV выступил с примирительной речью
в другом, более широком собрании. «Да и воеводам, и княжатам,
и боярьским детем, и дворяном болшим, — как сообщает лето-
пись, — то же говорил; и пожаловал их, наказал всех с благоче-
стием умилне». А на другой день, т. е. 28 февраля, «царь и ве-
ликий князь Иван со отцем своим Макарьем митрополитом и
з бояры уложил, что во всех городех Московьские земли намест-
ником детей боярьских не судити ни в чем, опричь душегубства
и татьбы и розбоя с поличным; да и грамоты свои жаловальные
о том во все городы детем боярьским послал».5
Таково дошедшее до нас летописное известие о февральских
событиях 1549 г. Из него видно, что основным политическим
вопросом, волновавшим в это время правительство, вопросом,
ради которого и было созвано столь представительное собрание
различных чинов, был вопрос об отношениях между правящей
верхушкой московского общества в лице боярства и широкими
слоями местного населения — уездным дворянством (детьми бояр-
скими) и «христьянством», под которым имелось в виду тяглое
население, крестьяне и посадские люди — «городские мужики»,
как зачастую прямо называют их источники того времени. Они
не выдвигаются официальным царским историографом (ведь
именно в его роли выступал московский летописец) на первый
план при описании, казалось бы, столь необычных для современ-
ников событий 1549 г., но как бы незримо присутствуют при этой
отнюдь, наверное, не столь «умилной» в действительности кар-
тине примирения царя с боярами. «Народ безмолвствовал» (по
крайней мере по летописцу), но, видимо, слишком уж многозна-
чительным было это молчание, если так спешили бояре и царь
прийти к политическому согласию с широкими слоями столичных
и провинциальных детей боярских. Во всяком случае уже сам
факт, что Иван IV был вынужден в правительственной деклара-
ции поставить крестьян в один ряд с детьми боярскими и при-
знать справедливость их «великих обид» па бояр «в землях, и
5 С. О. Шмидт. Продолжение хронографа редакции 1512 года.
«Исторический архив», т. VII, М.—Л., 1951, стр. 295—296; ср.: ПСРЛ,
т. XXII, стр. 528—529. — Правда, в тексте продолжения к хронографу,
опубликованном С. О. Шмидтом, «уложение» датировано 29 февраля, но
этого не могло быть, так как 1549 г. был невисокосный. Поэтому мы при-
нимаем дату 28 февраля, которая стоит в списке продолжения к хроно-
графу, помещенном в «Полном собрании русских летописей».
16
в холопех, и в иных во многих делех», говорит и об остроте клас-
совой борьбы на местах, и о том влиянии, какое оказывали тре-
бования крестьян и посадских людей на правительство.
Второй вывод, который следует сделать из данного известия,
заключается в том, что перед нами отнюдь не обычное заседание
боярской думы и не обычное собрание воевод, дворян и детей
боярских, а какое-то особое собрание, проходившее как бы двух-
налатно и весьма напоминающее по своему составу земский собор.
Что же касается хода этого собора, то даже из летописного текста
(явно сглаживающего возникшее на нем серьезное политическое
столкновение между царем и боярами и явно обеляющего пози-
цию молодого царя как якобы инициатора всеобщего примирения)
видно, что проходил он далеко не гладко. Царь обвинял бояр,
грозил опалами, казнями, бояре каялись, обещали «служить
верно», как, по их уверениям, они всегда служили его отцу и
деду, но упорно настаивали, чтобы впредь все жалобы на них
со стороны местного населения обязательно рассматривались по
суду. И это был скорее встречный ультиматум, чем капитуляция.
Во всяком случае позиция боярства настолько смутила царя,
что он сразу же смягчил тон и «бояр своих» «пожаловал с вели-
ким благочестием и усердием», сняв с них все вины. Если же
учесть, что вслед за этим, но уже в другой аудитории он столь же
«умильно» «то же говорил» дворянам и детям боярским, то пози-
ция царя и его ближайшего окружения будет выглядеть далеко
не столь последовательной, как пытается ее изобразить летописец.
Иван IV с его обоюдоумильными речами скорее напоминает
человека, как бы вертящегося между двух огней и пытающегося
всеми силами спять с себя вину за происходящие события, нахо-
дящего какие-либо общие компромиссные решения, чем политика,
уже располагающего поддержкой широких слоев господствующего
класса и имеющего возможность проводить самостоятельную, за-
ранее выработанную антибоярскую политическую программу.
Принятие боярской думой 28 февраля уложения (указа) об осво-
бождении детей боярских от наместничьего суда — единственного
постановления Собора 1549 г., зафиксированного летописью, —
является лучшим тому доказательством.
Это решение было явно компромиссное, обоюдовыгодное и
для бояр, и для детей боярских, а отнюдь не антибоярское, как
его часто истолковывают в литературе.6 Во-первых, оно не было
особой новостью, а лишь узаконивало в общегосударственном
масштабе сложившуюся практику освобождения местных феода-
6 Такая точка зрения развивается, например, И. И. Смирновым в его
монографии «Очерки политической истории Русского государства 30 —
50-х годов XVI века» (стр. 289—293, 312—313, 344—345). Несколько смяг-
чает ее, но по существу, хотя и с оговорками, присоединяется к ней и
Б. А. Романов в своих комментариях к Судебнику 1550 г. (В кн.: Судеб-
ники XV—XVI веков. М.—JL, 1952, стр. 255—264).
2 н. Е, Носов
17
лов (и в том числе дворян и детей боярских) от наместничьего
суда,7 а во-вторых (и это главное), оно укрепляло общесословные
права и привилегии класса феодалов в целом, в чем были заин-
тересованы и бояре, и дети боярские. Нельзя забывать, что на-
местниками и волостелями были не только княжата и бояре, но
и представители высшего дворянства (во всяком случае дворо-
вые дети боярские имели право на кормления и широко ими
пользовались) .8 И вполне естественно, что их интересы как ме-
стных землевладельцев (вотчинников и помещиков) превалиро-
вали над их интересами как кормленщиков, временно управ-
ляющих тем или иным городом или волостью. Мы уже не гово-
рим о том, что изъятием дел о детях боярских из юрисдикции
наместничьего суда правительство устраняло тот постоянный
источник конфликтов между феодалами и местными органами
власти, который в обстановке обострения классовой борьбы
в стране был в равной степени нежелателен для обеих сторон —
и бояр, и дворян.
Но исчерпывались ли практические результаты февральских
совещаний 1549 г. только принятием уложения о неподсудности
наместникам детей боярских? Не явились ли февральские сове-
щания началом каких-то более широких реформ, и в том числе
земской реформы — отмены кормлений и введения на местах
земского самоуправления?
Для ответа на этот или, вернее, на эти вопросы необходимо
остановиться на двух важнейших источниках, содержащих почти
единственные дополнительные сведения о данных событиях,
а именно на материалах Стоглава и известии Хрущевской Сте-
пенной книги о знаменитом «примирении» двадцатилетнего царя
с народом.
Наиболее надежными, хотя и весьма сложными для понима-
ния, являются материалы Стоглава. С них мы и начнем.
В известной речи Ивана Грозного на Стоглавом соборе 1551 г.
(фигурирующей в тексте Стоглава под названием — «царь вдаст
на соборе иная писания»), вслед за напоминанием о деяниях
церковного Собора 1549 г. «о новых чудотворцех», он прямо го-
7 См. список жалованных грамот светским феодалам XV—XVI вв.,
изданный С. Б. Веселовским в приложении к его исследованию «К во-
просу о происхождении вотчинного режима» (М., 1926, стр. 113—118).
Общие соображения С. Б. Веселовского о широком распространении к се-
редине XVI в. указанных судебных привилегий детей боярских и о зна-
чении указа 28 февраля 1549 г., превращающего эти частные привилегии
в «общее право» на всей территории страны, приводятся в его монографии
«Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси» (М.—Л., 1947,
стр. 130—131).
8 Подробные данные о социальном положении наместников, волосте-
лей и иных кормленщиков в середине XVI в. приводятся в четвертой
и пятой главах нашей книги, непосредственно посвященных анализу
«личного стола» органов местного управления.
18
ворит: «Преосвященный Макарий митрополит всея Русии, и ар-
хиепископы, и епископы, и весь освященный собор, в прейду-
щее лето бил есми вам челом и с боляры своими о своем согре-
шении, а боляре, такоже и вы, нас в наших винах благословили
и простили, а аз по вашему прощению и благословению и бояр
своих в прежних винах во всех пожаловал и простил, да им же
заповедал со всеми християны царствия своего и в предних вся-
ких делех помиритися на срок, и боляре мои и ecu приказные
люди и кормленщики со всеми землями помирилися во всяких
делех. Да благословился есми у вас тогда же Судебник испра-
вити по старине и утвердити, чтоб был суд праведен всякие
дела непоколебимо вовеки. И по вашему благословению Судеб-
ник исправил и великия заповеди написал, чтобы то было прямо
и брежно — суд бы был праведен и безпосульно во всяких делех.
Да аз же устроил по всем землям моего государства ста-
росты, и целовальники, и соцкие, и пятидесяцкие по всем гра-
дом и пригородном, и по волостем, и по погостам, и у детей
боярских, и уставные грамоты под сей Судебник подписал пред
вами, и уставные грамоты прочтите и разсудите, чтобы было
дело наше по бозе в род и род и по вашему благословению непо-
движно, аще достойно сие дело на святем соборе утвердив и
вечное благословение получив и подписати на Судебники и на
уставной грамоте, которой в казне быти».9
В литературе уже высказывалось мнение, что под упоминае-
мом в речи всеобщем примирении «в преидущее лето» имелись
в виду февральские события 1549 г.10 Одним из последних об
этом писал Б. А. Романов, который, отмечая по существу тож-
дество описания подобного «примирения» и в летописи, и
в Стоглаве, считает, что нельзя относиться к хронологическому
истолкованию известия Стоглава столь педантично, как это де-
лают многие исследователи, и обязательно отсчитывать от ян-
варя—февраля 1551 г. (времени заседаний Стоглавого собора)
год, т. е. утверждать, что так называемый собор «примирения»,
упоминаемый царем, мог проходить не ранее конца 1549—на-
9 Стоглав. Изд. Д. Е. Кожанчикова. СПб., 1863, стр. 38—39. — Подчерк-
нуто нами.
10 С. Ф. Платонов. Иван Грозный. Пгр., 1923, стр. 61—62; Е. М а к-
с и м о в и ч. Церковно-земский собор 1549 г. «Записки Русского научного
института в Белграде», вып. 9, 1933, стр. 1—4; С. В. Бахрушин. Иван
Грозный. М-., 1945, стр. 21. — Характеристика дореволюционной буржуаз-
ной историографии о соборе «примирения», датирующей его в основном
1550 г. (по данным Стоглава и Степенной книги, так как продолжение
хронографа 1512 г., содержащее известие о событиях 27—28 февраля
1549 г., было введено в научный оборот С. Ф. Платоновым лишь в 1920 г.)
или вообще отрицавшей факт его существования (П. Г. Басенко и
С. Ф. Платонов в своих дореволюционных работах), дается в исследова-
ниях С. О. Шмидта «Соборы середины XVI века» (стр. 67—69) и
Л. В. Черепнина «Земские соборы и утверждение абсолютизма в России»
(Сб. «Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.)», М., 1964, стр. 92—96).
2*
19
чала 1550 г., и, следовательно, аналогичные политические собы-
тия происходили дважды — в феврале 1549 и в конце 1549—
1550 гг.
По мнению Б. А. Романова, необходимость такого толкования
отпадает, если признать, что речи царя, как и его вопросы на
Стоглавом соборе, готовились заранее, всего вероятнее в июле—
августе 1550 г. — после завершения работы над Судебником и
принятия его в июне боярской думой. При такой датировке, ука-
зывает Б. А. Романов, «„преидущее лето“ будет означать 7057 г.,
т. е. и февраль 1549 г., а раздвоившееся в наших источниках
(в летописи и в речи царя в Стоглаве) прощенно-покаянно-при-
мирительное неповторимое выступление царя Ивана можно бу-
дет отнести к 27—28 февраля 1549 г.».11
Собор «примирения» был один, и состоялся он в феврале
1549 г., считает также и М. Н. Тихомиров, хотя он не касается
хронологических наблюдений Б. А. Романова и исходит из иных
доказательств. М. Н. Тихомиров обращает внимание на явное
тождество показаний об этих событиях продолжения хронографа
1512 г., Стоглава и Степенной книги, хотя в последней, как он
признает, они и подверглись весьма сильной интерполяции, свя-
занной, видимо, с восхвалением роли Алексея Адашева как
инициатора всеобщего примирения.12
Подобной датировки в отношении интересующего нас собора
или собрания «в преидущее лето» по существу придерживается
и И. И. Смирнов, считая, что работа над новым Судебником
началась сразу же после февральских совещаний 1549 г. и
именно с принятия закона 28 февраля о неподсудности детей
боярских (Судебник, ст. 64), и как раз о решении исправить
Судебник, принятом «в преидущее лето», напоминает царь Иван
в своей речи на Стоглавом соборе.13 Правда, говоря о точке зре-
ния И. И. Смирнова, надо иметь в виду, что, по его мнению, «со-
бора примирения» как такового вообще не было, а февральское
собрание 1549 г. (И. И. Смирнов называет его именно собра-
11 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 188—191.
12 М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения
(земские соборы) в России XVI века. «Вопросы истории», 1958, № 5,
стр. 4—9. — По его мнению, в 1550 г. был другой земский собор. М. Н. Ти-
хомиров называет «собором» царское совещание во время похода на Ка-
зань во Владимире (в январе) по вопросу о местничестве. Но это было
войсковое, а отнюдь не земское собрание. Да и вообще странным был бы
этот земский собор, если его решение об ограничении местничества в ар-
мии (а ведь только для этого он был созван, по мнению М. Н. Тихоми-
рова) было настолько малоавторитетно, это уже в конце января (во Вла-
димире царь был до 7 января 1550 г.), т. е. буквально через какие-нибудь
две недели, его снова пришлось подтверждать, но уже теперь на обычном
войсковом собрании в Нижнем Новгороде, где царь вместе с московскими
полками находился с 18 по 22 января (подробнее об этом см. ниже,
с гр. 24, 36—43).
13 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 310—312; ср. стр. 296—300.
20
нием, а не собором) носило не примирительно-компромиссный,
а сугубо продворянский, антибоярский характер.14
Другой точки зрения придерживаются В. Ф. Ржига, С. Б. Ве-
селовский, С. В. Юшков, датирующие «собор примирения»
1550 г.15 Что касается С. О. Шмидта и А. А. Зимина — послед-
них исследователей, специально и, казалось бы, наиболее под-
робно изучавших этот вопрос, то они полагают, что «собор при-
мирения» был не один и интересующие нас источники (лето-
пись и Стоглав) говорят о разных соборах.
«Следует отказаться от привычной мысли, будто бы Стогла-
вому собору предшествовал только один „собор примирения", —
пишет С. О. Шмидт, — таких собраний было три — в 1547,
в 1549 и в 1550 гг., и различные источники упоминают о раз-
личных собраниях».16
Первое собрание такого рода состоялось, по мнению
С. О. Шмидта, после пожара и восстания в июне 1547 г., и «сво-
дилось оно в основном лишь к „покаянию" москвичей, напуган-
ных „великим пожаром"».17 Но сведений о Соборе 1547 г. в источ-
14 «Событием, о котором вспоминает Иван IV в своей речи на Стогла-
вом соборе, — пишет И. И. Смирнов, — был не легендарный „собор
1550 года", а речь Ивана IV 27 февраля 1549 г. и связанные с ней меры.
Но отсюда следует, что и истолкование формулы о „примирении" должно
строиться на основе тех материалов, которые характеризуют мероприятия
правительства Ивана IV в феврале 1549 г.». И. И. Смирнов делает вывод:
«В действительности формула „примирения" представляла собой лишь
идеологическую оболочку, прикрывающую реальную классовую сущность
политики правительства Ивана IV как политики активной защиты инте-
ресов дворян-помещиков, политики столь же решительной борьбы против
„великих родов" феодальной знати» (И. И. Смирнов. Очерки...,
стр. 298—299).
15 В. Ф. Р ж и г а. Опыты по истории русской публицистики XVI века.
Максим Грек как публицист. «Труды ОДРЛ», т. I, Л., 1934, стр. 78—79;
С. В. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной
Руси, стр. 92; С. В. Юшков. К вопросу о сословно-представительной
монархии в России. «Советское государство и право», 1950, № 10, стр. 43.
16 С. О. Шмидт. Соборы середины XVI века, стр. 73. — К этой точке
зрения по существу присоединяется и Л. В. Черепнин, отмечая, что
С. О. Шмидту принадлежит «весьма удачная попытка» разобраться
в «сложном и запутанном» вопросе о соборах середины XVI в. (Л. В. Ч е-
р е п и и н. Земские соборы и утверждение абсолютизма в России,
стр. 94—96).
17 С. О. Шмид т. Соборы середины XVI века, стр. 73. — Вообще пред-
положение С. О. Шмидта о существовании «собора примирения» или
иного подобного собрания в 1547 г. представляется нам пока гипотетич-
ным. Оно опирается по существу лишь на морально-этические сентенции
летописей и самого царя Ивана (в речи на Стоглаве) о всеобщем «вели-
ком» страхе и покаянии, наступившем после пожара 1547 г., — сентенции,
говорящие лишь о смятении и панике, царившей в это время в москов-
ских правящих кругах и особенно среди ближайшего окружения моло-
дого царя Ивана. Найти же какие-либо, хотя бы косвенные, сведения или
указания о созыве в 1547 г. в Москве представительного собрания типа
земского собора С. О. Шмидту не удалось (там же, стр. 72—73).
21
никах не сохранилось. В продолжении к хронографу 1512 г.,
как считает С. О. Шмидт, сообщается уже о втором «соборе
примирения», состоявшемся в феврале 1549 г., в речи же царя
Ивана на Стоглавом соборе 1551 г. говорится о третьем «соборе
примирения», проходившем в «преидущее лето» по отношению
к году созыва Стоглавого собора, т. е. в 7058 г. Такой собор, как
полагает С. О. Шмидт, был созван в июне—июле 1550 г., и на
нем-то и был утвержден новый царский Судебник, а также рас-
смотрены так называемые дополнительные «царские вопросы»,
по мнению автора, ошибочно отнесенные И. Н. Ждановым,
а вслед за ним и почти всеми другими исследователями к ма-
териалам Стоглавого собора.18
А. А. Зимин ничего не говорит о трех «соборах примирения»,
но и он считает, что февральское собрание, или Собор 1549 г.,
о котором говорится в продолжении к хронографу 1512 г., и
Собор в «преидущее лето», о котором вспоминает Иван IV
в своей речи на Стоглаве, — разные соборы. «С построением
Б. А. Романова, — пишет А. А. Зимин, — согласиться очень
трудно уже потому, что речь Ивана Грозного все-таки была
произнесена на Стоглаве, а не полугодом раньше, и „преиду-
щее лето" неумолимо ведет нас к 1550 г. и, возможно, даже
к февралю месяцу, когда были составлены так называемые
„царские вопросы"».19
Но, высказав предположение, что собор в «преидущее лето»
«ведет нас» к 1550 г. и, вероятно, к февралю, А. А. Зимин
в то же время (в противовес только что сказанному) присоеди-
няется к точке зрения С. О. Шмидта о том, что интересующий
нас собор состоялся в июне—июле 1550 г. «С. О. Шмидт, —пи-
шет по этому поводу А. А. Зимин, — предположил, что в июне-
июле 1550 г. состоялось заседание нового Земского собора.
На этом соборе, вероятно, в присутствии многочисленных слу-
жилых людей, вернувшихся из казанского похода, были приняты
решения об отмене местничества, составлен Судебник, решено
было испоместить тысячников, а также учреждено стрелецкое
войско. Если не считать трудного для понимания текста Стог-
лава, остальные соображения С. О. Шмидта вполне убеди-
тельны».20 Из данных положений (признание возможности со-
зыва в 1550 г. двух соборов, да еще с разрывом между ними
всего в три месяца!) трудно понять, куда же все-таки А. А. Зи-
18 С. О. Шмидт. Соборы середины XVI века, стр. 77—78. — О допол-
нительных «царских вопросах» см. ниже (стр. 23—31).
19 Речь идет о тех же дополнительных «царских вопросах», которые
А. А. Зимин также считает ошибочно включенными в материалы Сто-
глава, но в отличие от - С. О. Шмидта датирует их не июнем—июлем
1550 г., а февралем этого года (А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного,
стр. 349—350; ср. стр. 337—341).
20 А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного, стр. 349—350.
22
мин относит Собор в «преидущее лето» — к февралю (как по-
нял его точку зрения сам С. О. Шмидт) 21 или к июню—июлю
1550 г.?
Из всех перечисленных мнений нам представляется наиболее
убедительной точка зрения тех авторов, которые относят слова
речи царя Ивана па Стоглаве о примирении в «преидущее лето»
к февральским событиям 1549 г., когда и состоялся, по нашему
мнению, первый и единственный «собор примирения» и именно
собор «примирения» не только в переносном, но и в прямом
смысле этого слова.
Нам кажется, что, помимо вышеприведенных аргументов
(мы имеем в виду текстологические и хронологические наблю-
дения Б. А. Романова), в пользу подобной трактовки вопроса
о соборе «примирения» говорят следующие соображения.
Главное из них — это наличие так называемых дополнитель-
ных «царских вопросов», адресованных Иваном будто бы Стогла-
вому собору 1551 г., но относимых С. О. Шмидтом и А. А. Зими-
ным (считающих, что приобщение их к материалам Стоглава
просто источниковедческая ошибка) к 1550 г. — А. А. Зими-
ным — к февралю, а С. О. Шмидтом — к июню—июлю — и
поэтому якобы говорящих, во всяком случае с их точки зрения,
о проведении «собора примирения» именно в эти сроки.
С нашей же точки зрения (как это ни парадоксально) все на-
оборот — как раз наличие этих вопросов (и в первую очередь
признание, что они были составлены значительно раньше Стог-
лавого собора и, видимо, для иных целей) и говорит о том, что
под собором «примирения» имелся в виду именно февральский
Собор 1549 г. Но разберемся в этом подробнее.
Дополнительные «царские вопросы», как известно, были об-
наружены И. Н. Ждановым в сборнике игумена Волоколамского
монастыря Ефимия Туркова — ближайшего ученика и спод-
вижника такого, казалось бы, активного участника Стоглавого
собора, как новгородский архиепископ Феодосий, который, после
того как был отставлен в мае 1551 г. с новгородской кафедры и
попал в немилость, доживал свои дни именно в Волоколамском
монастыре (умер в 1563 г.).22
В сборник Ефимия Туркова наряду с различными докумен-
тами духовного происхождения (грамотами и посланиями Фео-
досия, митрополитов Ионы и Макария, а также Иосифа Волоц-
кого, Нила Сорского и др.) включены, как писал И. И. Жданов,
и «материалы, относящиеся к Стоглавому собору», а именно:
21 С. О. Ш м и д т. Соборы середины XVI века, стр. 79—80.
22 Весьма интересные материалы о политических взглядах архиепи-
скопа Феодосия — ярого осифлянина и одного из противников попа Силь-
вестра — приводятся в исследовании А. А. Зимина «И. С. Пересветов и
его современники» (М., 1958, стр. 46, 47, 53, 54, 72—75, 80—85, 92, 96, 100,
101, 141).
23
«1) Речь царя Ивана Васильевича к отцам собора, ту самую
речь, которая помещена в IV-й главе Стоглава, 2) так называе-
мые первые царские вопросы, которые в Стоглаве занимают
V-ю главу, и 3) продолжение этих вопросов (так во всяком
случае полагает И. Н. Жданов, именуя их «дополнительными
царскими вопросами», а отсюда и сам Стоглавый собор 1551 г.
«столько же церковным, сколько и земским собором», поскольку
эти вопросы носят в отличие от первых сугубо гражданский
характер,—Н. Н.}, не внесенное в Стоглав».23 Эти дополнитель-
ные царские вопросы помещены в рукописи непосредственно
после вопроса, обозначенного в Стоглаве как 37-й, и начи-
наются со слов: «Говорити перед государем, и перед митропо-
литом, и перед владыки, и перед всеми боляры, дияку, как было
[при] великом князе Иване Васильевиче, при деде, и при отце
моем, при великом князе Василье Ивановиче, всякие законы,
тако бы и ныне устроити по святым правилом и по праотеческим
законам, и на чем святители, и царь, и все приговорим и уло-
жим, кое бы было о бозе твердо и неподвижно в векы».24
Вопросов было двенадцать.
1) О местничестве, со ссылкой на приговор об ограничении
местнических споров, принятый боярской думой («положил
есми совет своими боляры») перед казанским походом (царь
выехал из Москвы 24 ноября 1549 г.) и подтвержденный потом
во Владимире (царь был здесь с 3 декабря по 7 января) и
в Нижнем Новгороде (с 18 по 23 января), но который во время
похода и после весьма нарушается («всякой розместничается
на всякой посылке и на всяком деле») и от этого «в тех местех
всякому делу помешька бывает», и «как вперед тому делу быть
без вражды, и без кручины, и полюбовно, чтобы воиньском деле
в том никоторые слоны не было, а мне бы о том кручины не
было» (какая удивительная забота о всеобщем благе!).
2) Об упорядочивании распределения вотчин, поместий.,
кормлений'и «всяких приказов», начиная от дьяков и кончая
городничими (т. е. городовыми приказчиками), поскольку
«ныне», после Василия III и Елены Глинской «до возраста
царьскаго», с материальным обеспечением служилых людей пол-
ный развал: одни утроили отцовские поместья, «а ино и голо-
ден», учет же — фикция («в меру дано натолко по книгам,
а сметить, ино вдвое, а инъде болши»). Не следует ли и тут
поправить дело, «приговоря», «поверстати по достоиньству без-
грешно» — «у кого лишек», отобрать, а «недостаточного пожало-
вати»? (И тут, как мы видим, всем сестрам по серьгам. Всех
надо приустроить!).
23 И. Н. Жданов. Материалы для истории Стоглавого собора. Соч.,
ч. I, СПб., 1904, стр. 175.
24 Там же, стр. 175. — В этой и последующих цитатах из дополнитель-
ных «царских вопросов» курсив наш.
24
3) О «внове починеных» монастырских, княжеских и бояр-
ских слободах, из-за которых, «где бывали старые, извечные
слободы, государьская подать и земьская тягль изгибла». «Вперед
как тому быть»? Царем предлагалось «ныне учинити» такой же
указ, «каков был указ слободам» в «дедовых и батьковых»
«уставных книгах», иначе говоря, при Иване III и Василии III,
когда, как известно, действительно был принят ряд распоряже-
ний (к сожалению, до нас не дошедших, и о содержании их
можно судить лишь по косвенным данным в актовом материале
и писцовых книгах), направленных на ограничение роста и
привилегий городских владельческих слобод. Этого особенно
добивались черные посадские люди, и, пожалуй, это был чуть ли
не центральный вопрос всей «городовой политики» почти всего
XVI в. Бесспорна и его антицерковная направленность, по-
скольку именно монастыри являлись в этот период основными
владельцами «белых» посадских слобод и дворов.
4) О закрытии по городам, пригородам и волостям корчем
(«занеже от корчем хрестьяном великая беда чинитца и душам
погибель»), а «ныне», чтобы доходы наместников и кормленщи-
ков не страдали, ведь корчмы им «даны изстари» (и обижать
их упаси боже!), ввести в их пользу новый налог — «с тех зе-
мель бражное уложити».
5) О ликвидации дорожных мытое, которые вроде как в на-
казание («ради вины») «уставлены со всякого человека, и с тор-
гов и не с торгов». Сохранить мыт лишь на государственной
границе — в «порубежных местах от чужих земель». Но зато
вместо мыта «с товару пошлину прибавить у тамги». Мера, явно
направленная на облегчение условий для развития торговли,
в чем также в первую очередь были заинтересованы посады и
черные крестьяне.
6) Об ограничении перевозных и мостовых пошлин, которые
следовало «только. . . по указу имать», как и «явьки» с проезжих
по городам. Тамгу же брать только с тех, кто «где торгует», и
только это «достойно». Как мы видим, и тут предусматривались
явные облегчения для торговых людей, больше всех страдавших
от подобного рода княжеских пошлинников да и не только кня-
жеских. (Как видно из приведенного ниже восьмого царского
вопроса, владение «перевозами» и «мостами» было одним из
распространенных видов вотчинной собственности светских и
духовных феодалов, но, конечно, не мелких).
7) Об укреплении пограничных «застав» по литовским, не-
мецким и татарским рубежам в целях бережения («добре надо-
бети бречи») явки и мыта и осмотра «беглых людей и заповед-
ных товаров». И тут вряд ли проиграли бы русские купцы,
поскольку данное постановление охраняло бы не только государ-
ственные интересы, но и их торговую монополию от иностран-
ной конкуренции (уж очень явно выдает это упоминание
25
о «заповедных товарах» — нерусские торговые люди их обычно
провозили через границу, не в их огород и камешек).
8) Об «устроении» «вотчинных книг» для учета всех вотчин-
ных земель и владений (включая «ряды», «перевозы», «мосты»
и «дворы», где бы они ни находились) — «хто купит или про-
даст, или по душе отдаст, или променит, или племяннику отдаст,
и то записати в книгах в меру». Тогда «нихто» никого «не оби-
дит», да никому «прибавить не уметь же». Это, конечно, для
всеобщего блага (уж как о нем печется теперь царь — только бы
кого не обидеть!), а для государства (и это уже более ощутимо
и практично) будет «ведомо», «за кем сколко прибудет и убу-
дет, и по вотчине и служба знать». Опять, как мы видим, миро-
творчество, но со скрытым уколом против духовных стяжателей,
ведь не случайно, что понятие «вотчина» социально раскрыто
лишь в отношении одной категории — «и церковная земля»,
хотя имелись в виду, конечно, все категории вотчинных земель,
и оговаривать, казалось бы, было нечего (но не так, видимо,
думали составители царских вопросов — они-то знали, куда и
в чьи руки переходят светские вотчины). Обращает на себя вни-
мание и упоминание о «рядах» (т. е. торговых рядках) и дво-
рах, под которыми, конечно, подразумевались посадские дворы
(отдельные деревенские дворы, как правило, не покупались и
не менялись да и по душе не отдавались), а отсюда следует
прямая связь предлагаемых мер с требованием (вопрос третий)
ограничения роста новых владельческих слобод. Иначе говоря,
оба этих вопроса имеют не только ограничительный в отноше-
нии земельных церковных приобретений характер (да их так
прямо и поняло иосифлянское окружение митрополита Макария,
сделав их чуть ли не главным вопросом работы Стоглавого со-
бора), но и в известной мере пропосадский характер — защита
посадов и великокняжеских слобод от покушения на их дворы и
земли феодалов, и в первую очередь опять той же церкви (ос-
новного конкурента черных людей в их торговой и промысловой
деятельности).
9) О раздаче поместий только и строго «в меру», «что в кни-
гах стоит и в жалованной грамоте слово в слово». Но главное
(и в этом основной смысл правительственной рекомендации) —
служилый человек должен и обязан хозяйствовать в своем по-
местье. Ведь что он «на своей земле не примыслит» — «прибу-
дет у него пашни, ино будет перелогу и лишне земли, а все бу-
дет вместе» (т. е. в рамках отведенного ему поместья), —и «то
все божье да ево». А если же по своей вине «запустошит» («от
себя ему пришло»), то тогда его ожидает «царская опала» и
никаких «тяжб» «ни с кем вперед». Иначе говоря, подобный
помещик не мог рассчитывать ни на какие поблажки и судеб-
ные разбирательства — если ты разорил поместье, то жди только
царской кары. Как мы видим, правительственное мнение сфор-
26
мулировано настолько императивно, что вряд ли можно сомне-
ваться в том, насколько массовый характер носило подобное
«запустошение» помещиками розданных им земель и крестьян
(ведь земли же не без них раздавались). Вряд ли это можно
охарактеризовать как «крестьянолюбие» (ведь о крестьянах тут
даже но упоминается), но в то же время нельзя не видеть здесь
явного стремления правительства остановить сопутствующее
развитию поместной системы прогрессирующее разорение зе-
мель, а следовательно, и населяющего их владельческого кре-
стьянства. Таким образом, и эта мера, как мы видим, была шире,
чем просто охрана крепостнических интересов поместного дво-
рянства (и отнюдь не опричная политика — наследница этого
правительственного «благоразумия»!).
10) «О вдовых боярынях». Как быть с земельным обеспече-
нием вдов и детей умерших или погибших служилых людей?
Вопрос был острый и каверзный. Поместная система явно стал-
кивалась здесь с жизнью, грозя разрушить или исконный фео-
дальный принцип службы с земли (и земли по службе), или
саму феодальную семью — пустить вдову и детей умершего слу-
жилого человека по миру. Приходилось выбирать. Шаг в сторону
превращения поместья в наследственную собственность служи-
лого человека еще сделан не был, но закрепить часть поместья
за вдовами «на прожиток» пришлось. Правда, усиленно рекомен-
довалось «молодым боярыням» во избежание греха (а вдруг
«на грех дерзнет»), а главное, ради государственных интересов
выходить снова замуж (и какая выгода — поместья старого мужа
тогда полностью перейдут к новому, а семье и государству
благо!). Но вот если будет «пустотная боярыня старая» (и без
детей, и без племянников, которые могли бы с ее земли служить
и ее «кормить», а замуж уже поздно), то тогда возможно, ко-
нечно, ее «устроити в монастырь», но только без поместья — «по-
местье на государя» (и никаких вкладов по душе!). Да, видимо,
уж очень волновал правительство вопрос о потенциальной воз-
можности перекачивания и этим путем поместных земель в лоно
церкви, коли и тут оно не обошлось без особой оговорки.
11) О надзоре и береженый нагайских «гостей» и послов —
чтобы с обеих сторон (и со стороны татар, а равно и «наших»
людей) не было «никотораго лиха». Надо помнить, что «всякое
лихо от наших задор чинится: наши над ними поуродуют, и они
вдесятеро беду доспеют». Опять, как мы видим, дела торговые —
охрана важной и выгодной для России торговли с Ногайской
ордой. Но это вообще, в перспективе, а применительно к 1550—
1551 гг. постановка вопроса имела, видимо, более конкретную
политическую цель — избежать нового обострения отношений
с Ордой, что в условиях назревания новой казанской войны, да
еще при союзе Казани с Крымом, было особенно опасно для
московского правительства. Политическая злободневность во-
27
проса явно из него выпирает. Да и нельзя не поставить его
в связь с русско-ногайскими переговорами 1550 г. о совместной
борьбе против Турции и Крыма.
12) О всеобщей переписи земель. Царь сообщает, что он «при-
говорил есми писцов послати во всю свою землю писать и сме-
тити». Описанию подлежали все без исключения земли: великого
князя (т. е. дворцовые), митрополичьи, владык, монастырские,
церковные, княжеские, боярские, вотчинные, поместные, черные,
оброчные, а также «земецкие земли всякие», иначе говоря, земли
своеземцев. Подлежали описанию и «всякие угодья», включая
реки, озера, пруды, оброчные ловли, колы, сежи, борти, перевесы,
мыты, мосты, перевозы, рядки, торговища, дворы, огороды и т. д.
Таким образом, речь шла по существу о первой общегосударст-
венной единой переписи всех земель, равной которой по масшта-
бам Русское государство еще не знало. Цель переписи — выяс-
нить, «что кому дано (по «жаловалным грамотам»,—Н. Н.), тот
тем и владей», «чтобы вперед тяжа не была о водах и о землях».
Все же выявленные при описании земельные излишки («а утя-
жют кого черес писмо лишьком») должны быть конфискованы
на царя.
Это суть описания всех земель и угодий в целях проверки вла-
дельческих прав на них и выяснения: «того ради кто чего по-
просит», «чем кого пожаловати», «хто чем нужен», «хто с чего
служит» и что «будет,.. и жилое, и пустое». Цели, как мы видим,
вполне ясные, но и тут изложены не без миротворческой сентен-
ции — стремления удовлетворить и пожаловать просящих и выяс-
нить, кто в чем нуждается и обеспечен ли он землей для службы.
Видимо, даже в этом, казалось бы, столь общенормативном во-
просе не могли не обойтись без «умильных» разъяснений, что все
это нужно лишь для общего блага всего населения, а отнюдь не
для каких-то особых целей, преследуемых царем. Но если уже так
боялись, чтобы лица, к которым были адресованы вопросы, не
заподозрили правительство в каких-то иных намерениях, то, всего
вероятнее, какие-то причины для этого были. Слишком уж были
грандиозны задуманные планы, а последствия — возможность
передела и конфискации на великого князя земель, якобы не -
правильно приобретенных (а поди докажи, где правда!), отнюдь
не так уже ясны для широких кругов землевладельцев.
Во всяком случае даже при явно проступающих в вопросах
антицерковных тенденциях (речь идет, конечно, только о церков-
ных землях) подобное «генеральное межевание» могло бы быть
нежелательно не только для одних «отцов духовных». Хотя всего
вероятнее, что и тут имелось в виду в первую очередь ущемить
их интересы.
Таково содержание так называемых дополнительных «царских
вопросов». Вряд ли следует специально доказывать, что в своей
совокупности они представляли очень широкую программу ре-
28
форм, направленную на укрепление социально-политических ос-
нов Русского централизованного государства. И главным в этой
программе были земельная проблема, а именно изыскание резер-
вов и упорядочивание дела обеспечения служилых людей землей
(и в равной степени как вотчинами, так и поместьями, поскольку
и с тех, и с других вводилась обязательная служба), а также ко-
ренная реорганизация системы косвенного обложения (ликвида-
ция перевозных и мытных пошлин и упорядочивание сбора
тамги) в плане создания более благоприятных условий для раз-
вития внутренней и внешней торговли как одного из важнейших
условий подъема экономики страны. А если к этому прибавить
стремление правительства приостановить наступление вотчинного
привилегированного землевладения на посады (вопрос о новых
слободах), то последняя тенденция выступает перед нами еще бо-
лее отчетливо. Именно эти два комплекса вопросов, очерчиваю-
щих как бы два основных аспекта правительственной поли-
тики — один, направленный в защиту интересов широких слоев
служилых людей, а другой, идущий навстречу требованиям тор-
говых и посадских людей, а может быть, и черных волостей
(кстати, симптоматично, что никаких открыто антикрестьянских
крепостнических мотивов в вопросах не видно, а сказать, напри-
мер, о крестьянских переходах как причине запустения, каза-
лось бы, и повод был), — и должны были, по мнению составите-
лей этого широкого проекта, обеспечить ликвидацию последствий
той общей «порухи», которая господствовала в стране со времени
Василия III.
Не говорится в проекте лишь о судебной реформе. Но это и
понятно, ведь аудитория, перед которой дьяк должен был огла-
сить царскую речь, прекрасно знала, что подготовлен (или по
крайней мере уже готовится) новый царский Судебник, который
и будет целиком посвящен делам управления и суда. И уже во
всяком случае текст дополнительных «царских вопросов» состав-
лен так, что не исключает, а, наоборот, предусматривает принятие
(наряду с перечисляемыми в них реформами) нового законода-
тельства по «всяким» делам — определения, вполне покрываю-
щего и Судебник. Трудно иначе истолковать, как отмечал еще
С. О. Шмидт, слова царской преамбулы к вопросам о необходи-
мости введения нового уложения «всяких законов}}, которые надо
«ныне устроити по святым правилом и праотеческим законам}} и
которые мы «все (царь, митрополит, владыки и бояре, — Н. II.)
приговорим и уложим}}, чтобы «было о бозе твердо и неподвижно
в векы}} 25 (ведь именно в подобных же словах представлял царь
Иван Судебник 1550 г. к утверждению на Стоглавом соборе).26
25 И. Н. Жданов. Материалы..., стр. 175; ср.: С. О. Шмидт. Соборы
середины XVI века, стр. 77.
26 «Да благословился семи у вас тогда же Судебник исправити по
старине и утвердити,— говорил царь на Стоглаве, вспоминая собор «нри-
29
И еще одна черта, которая не только связывает обе эти цар-
ские речи между собой, но и подчеркивает прямую преемствен-
ность дополнительных вопросов от решений февральского Собора
1549 г. Мы имеем в виду ярко выраженный примирительный ха-
рактер этих вопросов. И что особенно показательно — это отсут-
ствие в них, даже по сравнению с «умильной» царской речью на
Соборе 1549 г., антибоярских тенденций. Наоборот, сам факт, что
этот двенадцатиглавый проект начинается с вопроса о местниче-
стве и говорит особо подчеркнуто и нарочито о вреде и «порухе»
от него для военного дела и в то же время не позволяет себе
никаких прямых выпадов против бояр (как это делает позднее
Иван Грозный в своих «эпистолиях» Андрею Курбскому), а изоб-
ражает все дело лишь как очень огорчающее царя нарушение
общей полюбовной договоренности («и всем бояром тот был при-
говор люб»), является лучшим доказательством того, что. прави-
тельство отнюдь не собиралось придавать приговору о местниче-
стве антибоярский характер. Ведь не случайно же царь подчер-
кивал, что старый приговор о местничестве надо соблюдать (если
он правилен) или изменить (если он ошибочен), но решить это
должны сами бояре (и ничего им он навязывать не собирается) —
«о сем посоветуйте все вкупе и уложите, как вперед тому делу
быть без вражды, и без кручины, и полюбовно». Конечно, тут
много демагогии, но демагогии, прикрывающей не давление царя
на бояр, а, наоборот, его желание любой ценой покончить дело
миром, а главное сразу же заручиться поддержкой боярства
(привлечь его на свою сторону) при решении других вопросов, за
судьбу которых правительство имело основания значительно бо-
лее опасаться. Именно поэтому вопрос о местничестве и стоит
первым в проекте, хотя этим отнюдь не определяется его дей-
ствительное место в составе реформ, предлагаемых царем на со-
вместное обсуждение бояр и духовенства. Земельные и тяглые
дела были, конечно, политически и социально важнее для выра-
ботки нового правительственного курса, да и затрагивали они ин-
тересы значительно более широких кругов феодалов.
Лояльность царя в отношении бояр сказывается и в устране-
нии в его вопросах противопоставления их дворянам и посадским
людям. Предлагаемые же царем ограничительные меры в отно-
шении вотчинного земледелия, особенно его льготно-тяглого по-
ложения, направлены своим острием главным образом против
церковного землевладения. Но именно этого и добивалось боль-
шинство боярства, стремившегося решить земельный вопрос
путем секуляризации церковных земель, размер которых на-
столько быстро увеличивался, что к середине XVI в. составлял
уже почти одну треть всего владельческого земельного фонда,
мирения» «в преидущее лето», — чтоб был суд праведен всякие дела не-
поколебимо вовеки)') (Стоглав, стр. 39. — Подчеркнуто нами).
30
<9то был старый и больной вопрос, вопрос, от того или иного
решения которого в значительной степени зависело, сохранит ли
само боярство свои земли или будет вынуждено поступиться ими
в пользу поднимающегося поместного дворянства. И не случайно
(скажем, забегая вперед) именно эта антицерковная тенденция
и сейчас явилась одним из главных камней преткновения на пути
реализации новой царской программы.
Таким образом, у нас есть все основания рассматривать изло-
женный выше проект реформ как конкретное, практическое раз-
витие именно тех политических и социальных принципов, кото-
рые были заложены на Соборе 1549 г. и исходной базой которых
был политический компромисс между боярством и самодержа-
вием.
Теперь мы вплотную подходим к наиболее сложной задаче
данной темы — выяснению, когда и для каких целей была разра-
ботана эта программа реформ. По существу это и будет ответом
на поставленный выше вопрос — о каком же соборе «примире-
ния» в «преидущее лето» говорил царь в своей знаменитой речи
на Стоглавом соборе 1551 г.?
Мы солидарны с С. О. Шмидтом и А. А. Зиминым в том, что
дополнительные «царские вопросы» были составлены не для Сто-
главого собора, а предназначались для иного собрания, которое
должно было ему предшествовать. Представляются нам в основ-
ном убедительными и их аргументы в пользу этой точки зрения.
Таких главных аргументов у С. О. Шмидта и А. А. Зимина
два. Первый — указание на то, что в дополнительных «царских
вопросах» говорится о монастырских слободах (третий вопрос),
в то время как (согласно гл. 98-й Стоглава) этот вопрос был уже
решен в сентябре 1550 г. во время совещания царя с митрополи-
том. Следовательно, дополнительные вопросы были, составлены
до сентября 1550 г. Второй — указание на то, что в дополнитель-
ных вопросах речь идет лишь о приговоре о местничестве 1549 г.,
принятом в ноябре этого года в канун казанского похода, но не
упоминается о подобном же приговоре от июля 1550 г. А отсюда
значит, что надо датировать составление вопросов временем до при-
нятия нового приговора о местничестве. По С. О. Шмидту, это
июнь—начало июля 1550 г., по А. А. Зимину — февраль 1549 г.27
27 С. О. Шмидт. 1) Правительственная деятельность А. Ф. Адашева.
«Ученые записки МГУ», вып. 167, М., 1954, стр. 28; 2) Соборы середины
XVI века, стр. 77—80; А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного,
стр. 336—338; ср. стр. 342—345, 376—377. — Впервые на противоречие,
с его точки зрения, гл. 98-й Стоглава и «царского вопроса» о слободах
указал еще в 1904 г. Н. Кононов (см. его статью: Как смотреть на отры-
вок Стоглава, на который обратил внимание И. Н. Жданов и который
говорит не только о церковных предметах, но и о земских делах. «Бого-
словский вестник», 1904, апрель, стр. 697—699). Он и высказал тогда пред-
положение, что дополнительные вопросы «относятся не к Стоглаву,
а к другому, ему предшествующему собранию». Весьма вероятным пред-
31
Дело в том, что А. А. Зимин считает, что вопрос об охране но-
гайских послов и купцов, в том виде как он фигурирует в про-
екте, не мог быть составлен позже 12 апреля 1550 г. (время
отъезда из Москвы ногайского посольства, жившего в ней почти
год и домогавшегося от московского правительства поддержки
в борьбе с Крымом), а главное, что слова царя в вопросе о мест-
ничестве («и отселе куды кого с кем посылаю без мест... вся-
кому делу помешька бывает») следует, по его мнению, истолковы-
вать как прямое свидетельство («по тексту получается»), «что
во время написания проекта царь находился под Казанью».28
Сперва несколько слов о последних соображениях А. А. Зи-
мина. Они наиболее спорны в его общей концепции и уже, как
нам кажется, вполне обоснованно отклонены И. И. Смирновым
и С. О. Шмидтом. И. И. Смирнов обратил внимание на текстоло-
гическую неправильность подобного временного истолкования
царского вопроса о местничестве,29 а С. О. Шмидт показал, что
положением считал точку зрения Н. Кононова и такой крупный исследо-
ватель Стоглава, как Д. Стефанович, который также полагал, что «во-
просы» могли быть рассмотрены до открытия Стоглавого собора — между
мартом и сентябрем 1550 г., иначе говоря, после возвращения царя
Ивана из Казанского похода (он вернулся в марте), но до сентябрьского
приговора царя с митрополитом о слободах (Д. Стефанович. О Сто-
главе. Его происхождение, редакция и состав. СПб., 1909, стр. 55).
28 А. А. Зимин. 1) Реформы Ивана Грозного, стр. 337; ср.: 2) К исто-
рии военных реформ 50-х годов XVI в. «Исторические записки», т. 55,
1956, стр. 346.
29 «Не может быть принят, — пишет И. И. Смирнов, — и итоговый вы-
вод А. А. Зимина, будто бы „по тексту получается, что во время написа-
ния проекта царь находился под Казанью". Зимин принял за указание на
факт составления „царских вопросов" во время нахождения Ивана IV под
Казанью содержащиеся в тексте „вопросов" слова царя: „И отселе куды
кого с кем посылаю. . .“ и т. д., поняв слово „отселе" (отсюда) в смысле
„из-под Казани". Однако контекст, в котором находится данное место,
исключает возможность такого его толкования, ибо о „посылках" из-под
Казани во время нахождения там Ивана IV в цитированном месте „цар-
ских вопросов" говорится как раз перед словами „и отселе", причем гово-
рится как о вещи, имевшей место в прошлом. Соответственно этому и
грамматически фраза о нахождении Ивана IV под Казанью построена
в прошедшем времени („И как приехали х Казани, и с кем кого ни по-
шлют" и т. д.). Фраза же — „и отселе куды кого с кем посылаю без мест
по тому приговору" — построена в настоящем времени и, таким образом,
противопоставляет это настоящее время прошлому времени, к которому
относится и время нахождения Ивана IV под Казанью (февраль 1550 г.).
Таким образом, из текста „царских вопросов" никак не следует, что они
были составлены во время Казанского похода 1549—1550 гг., и, напротив,
видно, что они были составлены после этого похода. Впрочем, весь харак-
тер „царских вопросов" свидетельствует о том, что они — не экстренный
запрос царя, направленный им из-под Казани в Москву, а тщательно раз-
работанный документ, рассчитанный на оглашение этих вопросов „перед
государем, и перед митрополитом, и перед владыки, и перед всеми бо-
ляры"» (И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 487). С. О. Шмидт солидарен
с подобным текстологическим истолкованием данного текста, но делает
оговорку, что все же правильнее переводить слово «отселе» не как «от-
32
обстановка, сложившаяся в русских полках под Казанью в ян-
варе-феврале 1549 г. (бедственное положение войск, вызванное
как тяжелыми природными условиями — «мразная зима», а по-
том «дожди великие и мокрота номерная», так и военными не-
удачами), мало подходила для работы над проектами преобразо-
ваний.30 Не было под Казанью и митрополита Макария с его ду-
ховным синклитом (собором), а именно им наряду с боярами
адресуются царские вопросы.31 Следовательно, предположение
А. А. Зимина имеет силу лишь в том случае, если допустить, что
вопросы составлялись и обсуждались под Казанью без митропо-
лита и духовенства (и значит это был не Земский собор) или они
просто были заготовлены впрок и обсуждались после возвраще-
ния царя в Москву (но тогда в какое время и на каком земском
собрании?). Все это требует и разъяснений, и иных доказательств.
Что касается указания А. А. Зимина на то, что вопрос об
охране ногайских купцов и послов должен был быть составлен
обязательно до отъезда ногайского посольства из Москвы 12 ап-
реля 1550 г. (иначе якобы он теряет свое значение), то это тоже
не обязательно. Переговоры с Ногайской ордой весной 1550 г.
кончились безрезультатно — союз против Крыма и Турции по
был заключен. Москва еще пыталась избежать открытого столк-
новения с Крымом из-за Казани. Значительно более подходящим
временем для выдвижения вопроса о необходимости нормализа-
ции отношений с ногайцами было лето 1550 г., когда стало ясно,
что уже не удастся предотвратить военное столкновение с Кры-
мом (а 18 июля крымский хан действительно подошел к Оке), и
когда уже само московское правительство (а не ногайцы, как
было весной) делает шаги в сторону примирения с Ордой.
Другое дело, что совершенно исключена возможность выдви-
жения подобного запроса, явно дружественного в отношении Но-
гайской орды, зимой 1550/51 г. во время работы Стоглавого со-
бора (на это, правда, С. О. Шмидт и А. А. Зимин не обратили
внимания). Исключена потому, что 26 декабря 1550 г. (как раз
за 5 дней до получения новгородским митрополитом Феодосием
вызова в Москву на Собор) 32 ногайские мурзы, как сообщает
летопись, «пришли войною. . . со мьногьтми людми на Мещерь-
скые места и на Старую Резань», но были наголову разбиты по-
сланными им навстречу московскими полками.33 Мир же с но-
гайцами был заключен по их просьбе (в Москву «писали о миру»)
только весной 1551 г., уже после завершения в конце февраля
работы Собора. Во всяком случае сообщения о предложениях но-
сюда» (по И. И. Смирнову), а как «с этих пор» (С. О. Шмидт. Соборы
середины XVI века, стр. 79).
30 С. О. Шмид т. Соборы середины XVI века, стр. 79.
31 Там же, стр. 80.
32 Д. Стефанович. О Стоглаве, стр. 84.
33 ПСРЛ, т. XIII, стр. 161—162.
3 И. Е. Носов
33
гайцев о мире занесены в летопись лишь после записи от
17 марта 1551 г. о рождении у царя дочери Марии. Совершенно
ясно поэтому, что ставить царю вопрос о «бережении» ногайских
послов и купцов в январе—феврале 1551 г., когда военные дей-
ствия против Ногайской орды были в разгаре, было бы просто
дико. И уже одно это говорит о том, что дополнительные «цар-
ские вопросы» не оглашались на Стоглавом соборе да и готови-
лись отнюдь не в самый канун его.
Но вернемся к главным аргументам С. О. Шмидта и А. А. Зи-
мина против отнесения дополнительных вопросов к Стоглавому
собору.
Во-первых, так называемый вопрос о слободах.
15 сентября 1550 г., как сообщает об этом Стоглав (гл. 98-я),
состоялось то известное совещание царя с митрополитом, на ко-
тором Макарий сделал попытку приостановить распространение
ранее («преж сего») принятых решений об упразднении имму-
нитетных привилегий духовенства в отношении «новых» город-
ских слобод и на слободы «старые». Имелись в виду «приговор»
царя с освященным собором, что «слободам всем новым тянути
с городскими людьми всякое тягло и судом», и «царский
приговор» о возвращении на посад всех посадских людей, вышед-
ших в новые слободы после письма. Поскольку оба эти приго-
вора уже фигурируют в новом Судебнике и как раз в расшири-
тельном толковании: первый — в ст. 43-й («тарханных вперед
не давати никому; а старые тарханные грамоты поимати
у всех»), а второй — в ст. 91-й («а торговым людем городцким
в мопастырех в городцких дворех не жити, а которые торговые
люди учнут жыти на монастырех, и тех с монастырей сво-
дили»), то, безусловно, они были приняты до Судебника (т. е. до
июня 1550 г.) и не в период окончательного утверждения его
текста, а раньше, когда правительство еще только развертывало
свое наступление против столь разросшихся в период боярского
правления земельных владений и политических прерогатив
церкви. Была ли это весна 1550 г. или был еще 1549 г., сказать
трудно, но больше похоже последнее, так как именно летом
1549 г. (4 июня) выдана Иваном IV известная дмитровская
таможенная грамота, из которой явствует, что как раз в это время
правительство проводило в жизнь царский указ по ликвидации
монастырского иммунитета в отношении таможенных пошлин,
который Б. А. Романов вполне обоснованно рассматривает «как
прецедент в отношении к ст. 43 Судебника 1550 г. об отмене
тарханных грамот». Точная дата принятия этого указа или при-
говора (тоже, возможно, принятого царем с участием освящен-
ного собора) неизвестна, но «если бы, — по мнению Б. А. Рома-
нова, — эта дата пришлась на первую половину 1549 г. (во вся-
ком случае ранее 4 июня), то мы имели бы второй пример
(наряду с «вопчими» жалованными грамотами детям боярским от
34
28 февраля 1549 г.) „подготовительной" к Судебнику указной
деятельности правительства, так называемой „избранной рады"».34
Естественно поэтому, что к весне 1549 г. наиболее вероятно при-
урочить и третье подобное им подготовительное мероприятие
к Судебнику и как раз к ст. 43-й — ликвидацию монастырских
тарханов в отношении новых слобод, а следовательно, считать их
всех как бы результатом (прямым или косвенным) февральского
Собора 1549 г.
Какова была роль духовенства на Соборе 1549 г., сказать
трудно, но факт остается фактом, что итог начатых на нем под-
готовительных работ по составлению Судебника был далеко не
благоприятным для церкви, судебно-податные привилегии кото-
рой подверглись серьезному ограничению. Если же к этому при-
бавить трактовку в Судебнике вопроса о вотчинном землевладе-
нии, точнее о праве родового выкупа вотчин (ст. 85-я), направ-
ленную отнюдь не против княжат и бояр, а в защиту вотчинного
землевладения (и крупного, и мелкого) от «стороннего человека»
(по терминологии Судебника) или «чужих рук» (по меткому вы-
ражению Б. А. Романова) в лице владык и монастырей, развер-
нувших еще с конца XV в. столь «безудержный и бесконтроль-
ный» «напор на земли всего светского сектора вотчинного земле-
владения, безотносительно к калибрам и общественному
положению его представителей вплоть до детей боярских и даже
„всяких людей"»,35 то угроза, нависшая в это время над цер-
ковью, станет еще более ясной. И не этим ли объясняется, что
Судебник был утвержден в июне 1550 г. боярской думой без
участия духовенства (во всяком случае, в отличие от преамбулы
приговора о местничестве от июля 1550 г., оно не упоминается
в заголовке Судебника), явно не сочувствующего (если не ска-
зать больше) его антицерковным «мирским» тенденциям?
И, наконец, не объясняется ли этим сопротивлением большин-
ства духовенства и особенно его высшей иерархии новому поли-
тическому курсу стремление различных московских политиче-
ских группировок перенести окончательное решение этого воп-
роса на какое-то иное представительное собрание? Одни, видимо,
надеялись достигнуть этим большего, другие — отстоять свои по-
зиции. Если это так, то тогда вполне понятно и обоснованно,
почему царь (а вернее, его ближайшее окружение), несмотря на
принятие нового Судебника боярской думой, вынужден был
все же вынести его на последующее утверждение Стоглавого
собора.
Что же касается замечания И. И. Смирнова о том, что
С. О. Шмидт и А. А. Зимин ошибаются, утверждая, что вопрос
34 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 192.
35 Б. А. Романов: 1) Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 315;
ср. стр. 297—319; 2) К вопросу о земельной политике Избранной рады.
«Исторические записки», т. 38, М., 1951, стр. 252—269.
3*
35
о слободах был решен еще сентябрьским приговором 1550 г., то
это отнюдь не значит, как он полагает, что царский вопрос о но-
вых слободах (а следовательно, и весь царский проект реформ)
должен быть обязательно составлен после сентября 1550 г.36
По нашему мнению, сличение ст. 85-й Судебника с гл. 98-й
Стоглава лишь подтверждает (о чем мы уже указывали выше),
что еще осенью 1550 г. в правительствующих кругах шло обсу-
ждение этих вопросов. Во всяком случае в гл. 98-й Стоглава ничего
не сообщается о том, что при разговоре царя с митрополитом
15 сентября о положении владычных и монастырских слобод этот
вопрос был окончательно решен или, наоборот, вновь поставлен,
да и вообще вряд ли сентябрьский «приговор» был оформлен
в особый закон (он им стал, и то условно, лишь после включения
этого разговора в гл. 98-ю Стоглава), а речь шла лишь о попытке
митрополита по-своему (в отличие от местных властей — намест-
ников и волостелей) истолковать ранее принятые царские при-
говоры по этим вопросам. И уже тем более речь шла только
о владычных и монастырских слободах, в то время как в «цар-
ских вопросах» проблема ставится шире, радикальнее и приме-
нительно как к монастырским, так и к княжеским и боярским
слободам. «Да у монастырей, и у князей, и у бояр слободы внове
починены, — гласил «царский вопрос», — а где бывали старые,
извечные слободы, государьская подать и земьская тягль изгибла,
и вперед как тому быти? И възрите в дедови и в батькови
в уставные книги, каков был указ слободам, ино бы так и ныне
учинити». Что в данном случае, как и в остальных «царских
вопросах», не упоминается новый Судебник, то это вполне понятно,
поскольку он сам должен был еще утверждаться, и было бы по
меньшей мере странно, если бы Иван IV, говоря о существующих
в стране непорядках, ссылался на новое, еще окончательно не
утвержденное законодательство.
Сложнее обстоит дело с рассмотрением второго аргумента, вы-
двигаемого А. А. Зиминым и С. О. Шмидтом в пользу своей точки
зрения, — вопроса о местничестве.
Но сперва несколько слов об истории этого знаменитого приго-
вора в его летописной интерпретации.
В Казанский поход, как сообщает летопись, Иван IV (вместе
с войском) выступил из Москвы 24 ноября 1549 г. 3 декабря он
был уже во Владимире, где в присутствии специально ''вызванных
туда митрополита с «своим собором» состоялось какое-то особое
войсковое собрание «бояр, и воевод, и князей, и всех людей во-
инства царева», участвующих в походе, на котором Макарий вы-
ступил с «поучением» против местничества, призвав прекратить
на время похода всякие «розни» и делать «государево земское
дело», «пе яростною мыслию друг на друга взирая, а любовию».
36 И. И. С м и р и о в, Очерки..стр. 486.
36
О подобных же мероприятиях против местничества, принятых (по
царскому запросу) в Нижнем Новгороде, куда царь прибыл 18 ян-
варя, летописи, правда, ничего не сообщают. Но судя даже только
по летописному рассказу о владимирских событиях, вряд ли можно
сомневаться в правдоподобности царской версии . (в вопросах)
о принятии приговора о местничестве боярской думой перед самым
Казанским, походом (когда «нарежался есми х Казани»), т. е.
в ноябре—декабре 1549 г., тем более что в одной из частных раз-
рядных книг XVI в., опубликованной Свиньиным, сохранился и
сам текст этого приговора, датируемый декабрем 1549 г. и содер-
жащий даже дьячьи скрепы. Приговор регламентировал местни-
ческие отношения между воеводами основных полков (Боль-
шого, Передового, Правой и Левой руки и Сторожевого полков).
Правда, по данным официальной Разрядной книги 1556 г., по
существу тот же приговор (но в несколько иной редакции) был
вынесен в июле 1550 г. и именно тогда записан в нее. Этот же
приговор (правда, в краткой и несколько вольной передаче)
повторен и в числе дополнительных статей к Судебнику 1550 г.,
в некоторых списках. Естественно поэтому, что возникает вопрос,
сколько же было «приговоров» о местничестве: если два (от
ноября—декабря 1549 г. и от июля 1550 г.), то почему они почти
тождественны и почему все-таки их два, а если приговор был
только один, то когда он был принят — в ноябре или декабре
1549 г. или в июле 1550 г.? Историография отвечает на эти воп-
росы по-разному. Ряд исследователей считают, что приговор был
один, но одни относят его к июлю 1550 г. (например, П. Н. Ми-
люков), а другие — к ноябрю—декабрю 1549 г. (например,
И. И. Смирнов). Третья же группа исследователей (например,
А. А. Зимин, С. О. Шмидт, В. И. Буганов) полагает, что в источ-
никах идет речь о двух различных, хотя и близких по содержа-
нию, приговорах: от декабря 1549 г. и июля 1550 г.
Наиболее развернутая аргументация в пользу той и другой
точек зрения приведена А. А. Зиминым и И. И. Смирновым, и
суть ее — сличение дошедших до нас разрядных списков приго-
воров о местничестве 1549 и 1550 гг., причем А. А. Зимин делает
из этого вывод о наличии двух различных приговоров,37
37 «В соответствии с правительственными планами военной реформы, —
пишет А. А. Зимин, — в июле 1550 г. был издан новый приговор о местни-
честве, подтвердивший и конкретизировавший постановление 1549 г.
о местнических делах» («впрочем, приговор стремился не отменить,
а лишь урегулировать местнические счеты»). И далее: «Достоверность
декабрьского приговора 1549 г. лучше всего характеризуется наличием
в его тексте дьячих помет. Оба приговора имеют как общие черты, так и
существенные различия, объясняющиеся дальнейшей выработкой норм,
ограничивающих местничество. В приговоре 1550 г. в отличие от приговора
1549 г. более тщательно регламентируется местническое отношение вое-
вод. Если в первом устанавливалось, что второй воевода Большого полка
должен быть „без мест" по отношению ко всем другим воеводам, то во
37
а И. И. Смирнов, наоборот, — о наличии всего одного приговора
1549 г., воспроизведенного в «Государеве разряде» 1556 г.
(в отличие от разрядной книги, опубликованной Свипьиным) под
1550 г., и объясняет имеющиеся между ними различия просто
«дефектностью» списка Свиньина. В доказательство этого
И. И. Смирнов проводит подробное текстологическое сличение
приговоров в редакции «Государева разряда» 1556 г. и разряд-
ной книги Свиньина.
Попытаемся и мы более внимательно остановиться на каждом
из этих приговоров.
Приговор о местничестве 1549 г. (так же, как и приговор
1550 г.) состоит из двух частей, как бы двух самостоятельных
царских указов, принятых на основании соответствущих решений
боярской думы и записанных в разряд («в наряд служебный»).
Первый указ регламентировал местнические отношения воевод
различных полков между собой, а второй — между воеводами и
служащими под их начальством князьями, «большими» дворя-
нами и детьми боярскими. Применительно к этим указам
(как бы подчеркивая тем самым их известную самостоятельность)
в тексте приговора дважды значится, что каждый из них в от-
дельности царь «в наряд в служебный велел написати».
Конкретное же соотношение между собой текстов приговора
о местничестве от декабря 1549 г. (по так называемой разрядной
книге Свиньина) и подобного же приговора от июля 1550 г. (по
«Государевому разряду» 1556 г.) выглядит следующим образом.
Приговор 1549 г. начинается с указания на то, что в декабре
царь Иван «приговорил» с митрополитом Макарием, братьями
своими — князьями Юрием и Владимиром Старицким и «своими
бояры» да «в наряд служебной велел написати..., где как быти
на Цареве и Беликова князя службе боярам и воеводам». Сравни-
вая эту вводную часть текстов приговоров 1549 и 1550 гг.,
И. И. Смирнов делает вывод, что «вводная часть (ст. 1)» «пол-
ностью совпадает в обоих списках».38 Правда, тут же оговари-
втором устанавливалось, что он должен быть „без мест" лишь по отноше-
нию к большому воеводе Правой руки. В приговоре 1550 г. специально
оговаривалось, что воеводы всех полков считались „меньше" большого
воеводы Большого полка, так как ранее в этом полку просто вводилось
звание большого воеводы. Воеводы Левой руки отныне считались „не
меньше" первых воевод Передового и Сторожевого полков». Таким обра-
зом, делает вывод А. А. Зимин, поскольку «оба памятника имеют... су-
щественные различия, касающиеся местнического положения воевод»,
приговор 1549 г., по списку Свиньина, «не может быть простым сокраще-
нием разрядного текста», включенного в «Государев разряд» 1556 г.
(А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного, стр. 342—344).
38 Разбивка текста приговоров 1549 и 1550 гг. на статьи произведена
самим И. И. Смирновым, причем за основу взят приговор 1550 г. и при-
менительно к нему (включая даже перестановку текста в приговоре
1549 г., например, ст. 6-й) производится «постатейное сопоставление» тек-
38
вается, что «различие» на самом деле все-таки имеется, хотя и
«единственное» — «в списке официальной Разрядной книги от-
сутствуют слова „дьяком своим Ивану Елизарову с товарищи
велел руки свои приложити“, имеющиеся в списке Свиньина».
И даже более — «в его тексте (приговора 1549 г., — Н. Н.) со-
хранились скрепы дьяков: Ивана Елизарова, Никиты Фуникова,
Андрея Васильева и Угрима Львова, отсутствующие в списке
официальной Разрядной книги».39 Но как раз это «единственное
различие» и показательно: значит «полного совпадения» текста
приговоров никак нет, а, наоборот, наличествует существенное
свидетельство в пользу того, что «список» приговора о местниче-
стве 1549 г. в разрядной книге Свиньина, как полагал еще
Н. П. Лихачев, «представляет точную копию с оригинала»,40
а именно это отрицает И. И. Смирнов.
Не подтверждает точку зрения И. И. Смирнова и последую-
щее сличение текстов «приговоров» 1549 и 1550 гг. Так, первая
часть приговора 1549 г., посвященная регламентации местниче-
ских отношений между воеводами различных полков, устанавли-
вает: «В Большом полку быти большому воеводе, а кто будет
в Большом полку другой воевода, и тому другому воеводе ни до
одного полку до больших и до других воевод дела пет и щету,
быти ему без мест. А Правой руки воеводам больше быти Левые
руки воевод, а Передовому полку и Сторожевому полку воеводам
[до] Правые руки воевод дела и щету нет, быти им в тех полкех
без мест для царя и великого князя дела». Таким образом, приго-
вор 1549 г., констатируя положение большого воеводы Большого
полка как старшего над всеми полковыми воеводами (т. е. ко-
мандующего армией) и находящегося вне всяких местнических
отношений, определяет положение второго воеводы Большого
полка тоже как находящегося «без мест» в отношении всех
воевод других полков. Далее устанавливается, что воеводе полка
Правой руки быть больше воевод Левой руки, а воеводам Пере-
дового и Сторожевого полков «щету нет» до воевод Правой
руки — «быти им в тех полкех без мест для царя и великого
князя дела». Последнее указание явно говорит о том, что приго-
вор 1549 г. имел первоначально строго конкретное назначение —
ограничить местничество не вообще, а «для царя и великого
князя дела», т. е. на время предстоящего похода па Казань.
Отсюда и необходимость его дальнейшего переутверждения
в июле 1550 г. и превращения уже в постоянно действующий
закон, ведь не случайно он понимался позднее чуть ли не как
дополнительная статья Судебника 1550 г., хотя официально он
в таком качестве не числился.
стов обоих приговоров. Нам представляется более правильным сличать
тексты приговоров в том виде, как они дошли до нас в действительности.
39 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 493.
40 Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888, стр. 235.
39
Но переутверждение приговора в 1550 г. не было простым его
переизданием, а сопровождалось внесением в него ряда новых
моментов. Это и понятно, если учесть, что приговор 1549 г. не
только не привел к урегулированию местнических распрей в ар-
мии, а, наоборот, явился стимулом к их резкому обострению.
Именно поэтому, вынося новый приговор, правительство попыта-
лось, с одной стороны, более точно регламентировать местниче-
ство в армии (и, как.мы видели, только в армии), а во-вторых,
смягчить постановления приговора, вызывающие наиболее острые
споры. Так, констатируемое приговором 1549 г. положение
о старшинстве большого (первого) воеводы Большого полка по-
лучило в приговоре 1550 г. свое раскрытие путем прямого ука-
зания, что первые воеводы Передового, Правой и Левой рук и
Сторожевого полков меньше первого воеводы Большого полка.
В то же время постановление о внеместническом положении вто-
рого воеводы Большого полка в отношении всех воевод других
полков получило ограничение. Отмечается лишь, что первый
воевода Правой руки равен («без мест») второму воеводе Боль-
шого полка. Ограничивается и положение приговора 1549 г.
о равенстве воевод Передового и Сторожевого полков и полка
Правой руки. По приговору 1550 г. оно распространяется лишь
на первых воевод Передового и Сторожевого полков, которым
«быти Правой руки не меньше». Наконец, конкретно регламен-
тируется и положение воевод полка Левой руки — они должны
быть «не меньше» первых воевод Передового и Сторожевого
полков, но второй («другой») воевода Левой руки должен быть
меньше второго воеводы Правой руки.
Вряд ли можно допустить, что такая строго продуманная
(и логически связанная) система редактирования и дополнения
приговора 1549 г., осуществленная при его переутверждении
в 1550 г., является «результатом» «дефектности» списка Свинь-
ина. Это вынужден признать и сам И. И. Смирнов, который хотя
и делает общий вывод о том, что «различия между „пригово-
рами“ 1549 и 1550 гг. являются простыми дефектами текста при-
говора в списке Свинъина», но при конкретном текстологическом
их сличении (в противоречии со своим же собственным итого-
вым заключением) отмечает, что «несколько большая общность
формулировок» (а мы уже видели, что нс только «общность»,
но и их логическая направленность), отличающая список Свинь-
ина от текста официальной Разрядной книги, — «или результат
позднейшей редакционной работы над первоначальным текстом,
или указание на известную дефектность списка на этот раз офи-
циальной Разрядной книги».41 Естественно, что подобного рода
конкретные наблюдения вряд ли подкрепляют выводы
41 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 493—494. — Подчеркнуто нами.
40
И. И. Смирнова о* дефектности именно списка Свиньина и о на-
личии всего одного приговора о местничестве 1549 г.
Не менее наглядные результаты дает сличение второй части
приговоров 1549 и 1550 гг., определяющей отношения воевод
с находящимися под их командованием княжатами, большими
дворянами и детьми боярскими и сформулированной в обоих при-
говорах в следующем виде: «А князем и дворяном большим и
детем боярским на Цареве великого князя службе с бояри, и
с воеводами, и с лехкими воеводы царева и Беликова князя дела
для быти без мест» (цитируем по списку Свиньина). Во испол-
нение этого общего категорического предписания царь и «велел
писати» в 1549 г. «в наряд служебный» два распоряжения: во-
первых, если «детем боярским и дворянам большим лучитца на
Цареве и великого князя службе быти с воеводами не по их оте-
честву, и в том их отечеству порухи никоторые нету», и, во-вто-
рых, «а которые дворяне большие будут с воеводами где на службе
не по своему отечеству, а вперед где лучитца из тех дворян,
кому быти большим, самим быти в воеводах с теми же воево-
дами, с которыми они были, и с теми воеводами тогда дать щет
по их отечеству».
Какие же изменения претерпели эти распоряжения в 1550 г.?
Первое — никаких, и было лишь еще раз повторено, второе —
весьма значительные. Последние будут особенно заметны, если
непосредственно сопоставить его текст 1549 и 1550 гг.
Приговор декабря 1549 г.
(по разрядной книге
Свиньина)
А которые дворяне боль-
шие будут с воеводами где на
службе не по своему отече-
ству, а вперед где лучитца из
тех дворян, кому быти боль-
шим, самим быти в воеводах
с теми же воеводами, с кото-
рыми они были, и с теми вое-
водами тогда дать щет по их
отечеству.42
Приговор июля 1550 г.
(по «Государеву разряду»
1556 г.)
А которые дворяне боль-
шие ныне будут с меньшими
воеводами где на Цареве и ве-
ликого князя службе не по
своему отечеству, а вперед из
них лучитца, кому ис тех дво-
рян болших, самем быть в вое-
водах с теми ж воеводами вме-
сте, с которыми оне были, или
им лучитца где быти на какове
посылке — ис теми им воево-
дами, с которыми оне бывали,
счет дати тогды, и быти им
тогды в воеводах по своему
отечеству; а наперед того, хотя
и бывали с которыми воево-
42 «Отечественные записки», ч. XXVIII, 1826, стр. 427 —428.
41
дами с меньшими на службе, и
тем дворянам с теми воеводами
в счете в своем отечестве по-
рухи нет по государеву ца-
реву и великого князя при-
говору.43
Как мы видим, смысл проведенной в 1550 г. переработки со-
ответствующего постановления приговора 1549 г. заключался
в разъяснении, как поступать «ныне» (т. е. в июле 1550 г.) в по-
добных случаях. Уже само введение в текст приговора 1550 г.
временного местоимения «ныне» исключает возможность истол-
ковывать его как простую запоздавшую запись ранее принятого
приговора. Именно то, что ранее принятое постановление о мест-
ничестве породило столько кривотолков и раздоров (о чем мы
уже знаем из «царских вопросов»), и вызвало необходимость
снова, «ныне», т. е. в июле 1550 г., его подтвердить, но подтвер-
дить в новой, более развернутой и уточненной редакции. Уточ-
нялось, во-первых, что постановление касалось взаимоотношений
больших дворян лишь с «меньшими воеводами» (а не вообще
«воеводами», как можно было толковать приговор 1549 г.);
во-вторых, оно распространялось не только на службу в полках,
но и на иные ратные «посылки»; в-третьих, гарантировалось
на будущее не только право «больших» дворян получать с этими
воеводами «щет по их отечеству», но и «быти» в «воеводах
по своему отечеству». Что же касается службы «наперед того»,
т. е. по приговору 1549 г., то «хотя и бывали (большие дво-
ряне,— Н. If.) с которыми воеводами меньшими на службе», но
«тем дворяном (и это специально подтверждалось приговором, —
Н. Н.) с теми воеводами в счете в своем отечестве порухи нет
по государеву цареву и великого князя приговору». Нельзя
оценить этих разъяснений иначе, как попытку правительства
успокоить и княжат, и «большое» дворянство (видимо, по-преж-
нему сомневающихся в надежности «наперед того» принятых по-
становлений), заверив их, что положения приговора 1549 г. бу-
дут соблюдаться и «ныне», но с учетом сделанных поправок,
более строго регламентирующих его действия и более надежно
защищающих отнюдь не колеблемые им права московской ари-
стократии.
Если же учесть, что по этой же линии идут и другие отли-
чия, имеющиеся в приговоре 1550 г. по сравнению с приговором
1549 г. и внесенные в него «ныне», то нельзя не прийти к за-
ключению, что правительство шло скорее по пути смягчения
43 ДРК, стр. 142—143. — Курсивом нами выделены все новые в смысло-
вом значении исправления и дополнения в тексте приговора 1550 г. по
сравнению с приговором 1549 г.
42
известного радикализма приговора 1549 г. в отношении ограни-
чения местничества в действующей армии, чем наоборот.
Таким образом, мы видим, что на самом деле был не один,
а два приговора о местничестве. Первый, принятый в ноябре —
декабре 1549 г. и, возможно, рассматривавшийся среди боярства
лишь как временная, чрезвычайная мера на период Казанской
войны (отсюда и попытка его игнорировать), и второй, его под-
тверждающий и уточняющий, а главное превращающий в посто-
янно действующий закон, принятый боярской думой по специ-
альному царскому запросу в июле 1550 г. Что же касается того,
что в официальной Разрядной книге 1556 г. записан только один
июльский приговор, то это вполне понятно — зачем было сохра-
нять в книге (составленной уже задним числом и включающей
лишь действующие постановления) текст старого приговора. Он
просто был из нее исключен при записи повой утвержденной его
редакции. В разрядных книгах частного происхождения, состав-
лявшихся не только по «Государеву разряду» 1556 г., это могло
быть и не соблюдено, тем более что оба приговора датированы
одним годом — 7058-м. Их составители, наоборот, могли оставить
первый приговор, а исключить второй, как его повторяющий (ви-
димо, это и имело место при составлении разрядной книги Свинь-
ина, тем более что в руках ее составителей имелся приговор
1549 г. с дьячьими подписями).
Но если это так, то тогда мы действительно имеем еще одно
существенное доказательство в пользу того, что дополнительные
«царские вопросы» были составлены до июля 1550 г. Таким сро-
ком, всего вероятнее, надо считать период с марта по июль 1550 г.,
время после возвращения царя из Казани и до принятия в июле
приговора о местничестве (но до отъезда царя 20 июля из Мо-
сквы). Скорее всего они были составлены одновременно с Судеб-
ником в июне 1550 г.
Так же считает и С. О. Шмидт. Но, по его мнению, указан-
ный проект реформ был не только составлен в это время, но и
обсужден на состоявшемся летом 1550 г. «третьем соборе при-
мирения». Нам же кажется, как мы уже отмечали, что именно
собора или иного подобного рода собрания в это время и не уда-
лось собрать. Не удалось собрать как раз потому, что и в Судеб-
нике, и в проекте реформ было слишком много острых, спорных
вопросов, вызывавших весьма неодобрительное отношение к ним
в определенных правительственных кругах. Особенно это каса-
лось высшей церковной иерархии, явно не желавшей идти на
уступки в вопросе об ограничении церковного землевладения и
церковных привилегий (пресловутый вопрос о слободах). Поэ-
тому-то Судебник и был утвержден боярской думой (без участия
митрополита и владык), но не введен в действие. Остальные же
вопросы тоже, возможно, были оглашены и предварительно рас-
смотрены в боярской думе, но также еще не были, как правило,
43
обличены в конкретные правительственные решения. Исключе-
ние было сделано лишь по вопросу о подтверждении и уточнении
старого приговора о местничестве, что ввиду начала войны
с Крымом и Казанью (8 июля крымский хап уже подошел
к русским южным рубежам) не допускало отлагательств. Этот
новый приговор и был принят боярской думой уже с участием
митрополита (тут церковь была на стороне царя). Окончатель-
ное же рассмотрение остальных реформ было перенесено на
осень. Именно с этого времени (после июля) и развернулась
практически подготовка к предстоящему Стоглавому собору,
который должен был решить если не все, то большинство из ука-
занных вопросов. Тогда же (в августе—сентябре) были со-
ставлены и проекты знаменитых царских речей с упоминанием
о соборе «примирения» «в преидущее лето», которые и были огла-
шены Иваном на Стоглаве. Что касается дополнительных «цар-
ских вопросов», столь созвучных этим речам (явно в одном ключе
они были составлены), то они, всего вероятнее, в силу изменив-
шихся обстоятельств на соборе не оглашались, хотя и были хо-
рошо известны его участникам. Поэтому-то они и находились
в руках у новгородского архиепископа Феодосия, а Ефимием Тур-
сковым были приобщены к материалам Стоглава.
Но не противоречит ли наше столь категорическое утверж-
дение, что собор «примирения» был только один и был именно
в феврале 1549 г., известию Хрущевской Степенной книги о по-
добном же соборе «примирения», состоявшемся якобы в 1550 г.?
(До этого мы специально умалчивали об этом важнейшем, но не
менее сложном источнике). Думается, что не только не противоре-
чит, но, наоборот, помогает понять происхождение и характер
этого в свое время столь нашумевшего летописного сообщения.
Как известно, знаменитая вставка о соборе «примирения»
1550 г., сохранившаяся в одной из рукописей Степенной книги,
принадлежавшей Хрущеву, представляет собой красочный рас-
сказ о созыве в Москве, когда царь «бысть в возрасте 20 году»,
из-за «насилия сильных и от неправд» Земского собора «из го-
родов всякого чину» людей, чтобы «уставити крамолы, и не-
правды разорити, и вражду утолити». Перед собравшимися
в одно из воскресений выступает царь и произносит на Лобном
месте покаянную речь с обвинением «бояр и вельмож» в злоупо-
треблениях властью во время его малолетства и призывом к при-
мирению — «оставя друг другу вражды и тяготы свои». В конце
речи царь поручает Алексею Адашеву принимать «челобитные»
от всех «бедных и обидимых, и назирати их с расмотрением»,
«избраши судей праведных от бояр и от вельмож».
С. Ф. Платонов (первый обративший внимание на то, что это
известие представляет собой вставку в текст Степенной книги)
указывал на его чрезвычайное сходство и идейно, и стилистиче-
ски с рассмотренной выше речью царя на Стоглавом соборе
44
1551 г. и на этом основании пришел к выводу о его позднейшей
интерполяции. Подделка была сделана, по мнению С. Ф. Плато-
нова, в целях возвеличивания рода Колтовских, которым
в XVII в. принадлежала рукопись, и близкого им рода Адашевых,
причем ее автор использовал для этого речь царя на Стоглаве-,
добавив в нее некоторые сведения из переписки царя с Курбским.
Выводы С. Ф. Платонова были приняты многими исследовате-
лями. Но еще В. О. Ключевский, отдавая должное наблюдениям
С. Ф. Платонова, продолжал утверждать, что «каково бы ни было
происхождение соборной царской речи, трудно заподозрить самое
событие».44 Основным доказательством в пользу этого В. О. Клю-
чевский считает упоминание царем на Стоглаве о своем с боя-
рами покаянии перед собором «в преидущее лето».
Опубликование в 1911 г. продолжения хронографа 1512 г.,
содержащего известие о февральских событиях 1549 г., подтвер-
дило мнение В. О. Ключевского, что подобный собор в действи-
тельности все-таки был, по был не в 1550 г., а в 1549 г. Изменил
свою точку зрения и сам С. Ф. Платонов, считая теперь, что как
раз «событие 27 февраля 1549 г. послужило поводом к составле-
нию легенды о Земском соборе 1547 или 1550 года, когда будто бы
царь на площади торжественно говорил всему народу пока-
янную речь и обещал ему правосудие».45 По мнению С. Ф. Пла-
тонова, как раз об этом Грозный напоминал в своей речи на Сто-
главом соборе.
Действительно достаточно сличить сообщение хронографа
1512 г. о февральских событиях 1549 г. и рассказ Хрущевской
Степенной книги о царском выступлении на Лобном месте (про-
изнесенном якобы на 20-й год его жизни), как будет ясно (на
это и указывал М. Н. Тихомиров), что в основе того и другого
известия лежат одни и те же события, а именно Собор 1549 г.,
и только об этом одном соборе «примирения» говорится в цар-
ской речи на Стоглаве.
Так, в хронографе, Степенной книге и Стоглаве по существу
сообщается об одном и том же: на особом представительном со-
брании состоялось примирение между царем и боярами, с одной
стороны, и боярами «со всеми христианами» — с другой. Главным
вопросом обсуждения был вопрос о ликвидации самовольства и
злоупотреблений властью бояр-управителей (всех категорий и
в первую очередь бояр-наместников) в период малолетства царя
и примирения их с местным населением. Общий итог — примире-
ние «на срок» между боярами и населением и решение о «пра-
ведном» суде по всем челобитьям. Что же до различий, то они
44 В. О. Ключевский. Курс русской истории, стр. 375—376;
ср. стр. 197. — Текст «вставки» в хрущевскую Степенную книгу цитируем
по изданию: СГГД, ч. II, № 37, стр. 45—46 (ср. саму рукопись — ЦГАДА,
ф. 181, № 26, лл. 1027—1029).
45 С. Ф. Платонов. Иван Грозный, стр. 61—62.
касались лишь перечня конкретных мероприятий по обеспечению
этого «праведного суда». Хронограф говорит об особом царском
суде между боярами, детьми боярскими и крестьянами по чело-
битьям местного населения на бояр-управителей. Степенная
книга повторяет то же, но в более пространной форме и с кон-
кретизацией — указанием, что прием и рассмотрение челобитных
поручено Алексею Адашеву, в Стоглаве же лишь констатируется
общее примирение бояр, приказных людей и кормленщиков «со
всеми землями» «во всяких делах». Кроме этого, хронограф со-
общает о принятии особого указа о неподсудности детей бояр-
ских наместникам, о чем Степенная книга не говорит, но зато
Стоглав сообщает о принятии решения об исправлении Судеб-
ника, в состав которого, как мы у!же отмечали, и вошел данный
указ. Иначе говоря, различия касаются лишь конкретных меро-
приятий по выполнению общего решения о примирении и уста-
новлении «праведного суда», упорно повторяемого каждым из
наших источников, причем сведения этих источников отнюдь не
противоречат друг другу, а, наоборот, дополняют, так как приня-
тие указа о неподсудности детей боярских непосредственно свя-
зано с решением о составлении нового Судебника, а решение
об особом порядке рассмотрения челобитных местного населения
на бояр непосредственно в царском суде — с решением о созда-
нии «челобитного приказа» во главе с А. Адашевым.46 И поэтому
у нас, как нам кажется, нет никаких оснований двоить, а тем
более троить это событие только потому, что о нем говорят раз-
ные источники.47 Что же касается указания автора вставки
46 С. О. Шмид т. Челобитный приказ в середине XVI столетия. Изв.
АН СССР, сер. ист. и филос., т. VII, № 5, 1950, стр. 444—445; ср. также
сведения Пискаревского летописца о связи возвышения Алексея Адашева
(«как он был во времени») с поручением ему ведать челобитными. (Мате-
риалы истории СССР, вып. II, М., 1955, стр. 56).
47 И уже никак мы не можем согласиться, как и М. Н. Тихомиров
и С. О. Шмидт, с мнением В. Н. Автократова, что «все» сведения Хрущев-
ской Степенной книги о царском покаянии на Красной площади «противо-
речат действительному положению вещей в XVI в.» (В. Н. Автокра-
тов. «Речь Ивана Грозного 1550 года» как политический памфлет конца
XVII века. «Труды ОДРЛ», т. XI, 1955, стр. 269—278). М. Н. Тихомиров
прямо указывает, что «тщательное палеографическое изучение» Хрущев-
ской Степенной книги хотя и подтвердило предположение С. Ф. Платонова
о позднейшем происхождении имеющейся в ней вставки о Соборе 1550 г.,
но «не дало и практически не могло дать материала для решения во-
проса, откуда появилось (в ней, — Н. И.) известие о соборе». И поэтому
как ни интересна статья В. Н. Автократова (еще раз подтвердившего,
что это известие — позднейшая вставка), его «конечные выводы» (отрица-
ние достоверности всех изложенных в ней сведений о соборе), по мнению
М. Н. Тихомирова, «мало убедительны». Наоборот, «близость терминологии
записи о соборе к посланиям Грозного и к его речам, обращенным
к Стоглаву, позволяет думать, — замечает М. Н. Тихомиров, — что перед
нами запись, вышедшая из официальных московских кругов как бы
в оправдание внезапного возвышения Адашева» (М. Н. Тихомиров.
Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в Россип
46
в хрущевскую Степенную книгу, что эта речь была произнесена
молодым царем «в день недельный», то ближайшие к 27—28 фев-
раля 1549 г. воскресенья были 24 февраля щ 3 марта (год был
невисокосный). Почему же не предположить, что как раз 3 марта
и было (вернее, могло быть) днем выступления царя па Красной
площади. Во всяком случае, судя по содержанию царской речи и
особенно по ее сопоставлению с сообщением продолжения хро-
нографа 1512 г. о кремлевских собраниях 27 и 28 февраля
1549 г., опа могла быть произнесена лишь после них с целью со-
общить москвичам, специально собравшимся на Красной пло-
щади у Лобного места и, видимо, отнюдь не пассивно реагирующим
па работу заседавшего в царских палатах Собора, о принятых
решениях. Если это так, то тогда становится более понятно, по-
чему эта речь по сравнению с известием хронографа о царских
речах перед боярами и детьми боярскими в Кремле носит более
демагогический, широковещательный характер, почему в ней
ничего не говорится о конкретном решении по урегулированию
взаимоотношений между боярами и дворянами (не та была ау-
дитория!), но зато особо выделяется вопрос об обязательстве
царя справедливо рассматривать все челобитья о «неправдах» и
«хищениях», надзирать за рассмотрением которых поручается
Алексею Адашеву. Для собравшейся на Красной площади толпы,
состоявшей, видимо, в основном из посадских людей, именно это
было главным. Ее надо было успокоить, а отнюдь не рассказы-
вать ей о конкретных законодательных мерах, а тем более проек-
тах, которые были предметом рассмотрения Земского собора
1549 г.
Думается, что есть и другие данные, подтверждающие правдо-
подобность именно этих хронологических рамок для работы Со-
бора 1549 г.
16 февраля в Москве были завершены весьма важные пере-
говоры между польско-литовским посольством и московским пра-
вительством, закончившиеся заключением перемирия на пять лет
(послы находились в Москве с 19 января), и очень вероятно, что
как раз после отъезда послов и проходили интересующие нас
московские соборные заседания, закончившиеся в начале марта.
Показательно также, что 10 марта 1549 г. симоновский архиман-
дрит Трифон был назначен архиепископом в Суздаль, а 17 марта
троицкий игумен Никандр — архиепископом в Ростов (выборы
архиепископов обычно проходили на церковных соборах). И мы
присоединяемся к С. О. Шмидту, который, приводя эти данные,
полагает, что именно «этот церковный собор и был вторым цер-
XVI века, стр. 5—7). Такой же точки зрения придерживается и
С. О. Шмидт, отмечающий, что даже сами палеографические наблюдения
В. Н, Автократова (анализ бумаги и чернил, которыми написана вставка
в Хрущевскую Степенную книгу) у пего вызывают сомнении
(С. О. Шмидт. Соборы XVI века, стр. 80—81).
47
ковным собором по канонизации новых чудотворцев, и М. А. Дья-
конов правильно сближал „собор примирения” с церковным со-
бором 7057 года, месяц созыва которого не указан в источни-
ках».48 Но сближая эти соборы, мы не хотим сказать, что это был
единый церковно-земский собор, а лишь думаем, что мар-
товский церковный собор проходил сразу же после февральского
Земского собора 1549 г. и находившиеся в это время в Москве
церковные иерархи принимали участие и в том, и в другом. Та-
ким образом, оба собора представляют собой как бы единый ком-
плекс мероприятий московского правительства, направленных на
стабилизацию внутреннего положения в стране. Очень возможно
поэтому, что мартовский церковный Собор 1549 г. рассматривал
далеко не только сугубо церковные вопросы, но и, например, во-
прос об отмене тарханов. В этом свете упоминавшаяся выше цар-
ская грамота от 4 июня 1549 г. в Дмитров о ликвидации тамо-
женных привилегий почти всех монастырей, кроме четырех круп-
нейших, выданная на основе какого-то не дошедшего до нас
общего постановления по этим делам («ныне» царь «все свои
грамоты жаловалные тарханные... в таможенных пошлинах и
в померных порудил»), еще больше привязывается к февральско-
мартовским светско-церковным собраниям 1549 г., как собраниям,
принявшим или одобрившим указанные ограничительные меро-
приятия в отношении церковных податных привилегий.
Но как сочетать подобную трактовку вопроса о Соборе «при-
мирения» 1549 г. (как соборе, положившем начало разработке
нового Судебника и изложенной выше программы реформ) с не-
давно обнаруженной А. И. Копаневым припиской В. Н. Тати-
щева на принадлежавшей ему рукописи второй части Львовской
летописи об утверждении нового Судебника на специально соб-
ранном для этого Земском соборе. Приписка сделана против
текста, относящегося к 1544 г., и гласит: «Да видя же князь ве-
ликий, что и в судех неправды и грабления, оставя предков уло-
женья, судят по своей воли, и для того велел князь великий
собрати от городов добрых людей по человеку, да и к тому бояр,
окольничьих и дворецких велел сидети и судебник со старых уло-
жений делати, его же зделав, все крестным целованием утвер-
дили, что держати вправду».49
А. И. Копанев, считая это известие вполне надежным и пола-
гая, что речь может идти лишь о Судебнике 1550 г., приходит
на основании его к следующему заключению. Во-первых, что
«Судебник 1550 г. был выработан на Земском соборе при уча-
стии представителей от городов, боярской думы и других чинов
государственного централизованного управления». Во-вторых,
«указанная приписка Татищева в какой-то мере подтверждает
48 С. О. Шмидт. Соборы середины XVI века, стр. 74 и сл,
49 БАН, №№ 16, 12, л. 154.
48
сообщение Хрущевской Степенной книги о речи 20-летнего царя
(т. е. в 1550 г.) с Лобного места перед собранными из городов
представителями „всякого чину“, приведенное еще Н. М. Карам-
зиным, но поставленное под сомнение С. Ф. Платоновым».
Но в то же время А. И. Копанев сразу же делает оговорку, что
он «не решает» «сейчас вопроса о достоверности показаний Хру-
щевской Степенной книги», а считает необходимым лишь «отме-
тить», что и в Хрущевской Степенной книге, и в татищевской
приписке «сообщается о факте созыва в 1550 г. представителей
городов, т. е. провинциального дворянства, в Москву», и «если
по Хрущевской книге собравшиеся прослушали речь царя
о непорядках в Русском государстве, то по тексту приписки Тати-
щева они принимают участие в выработке судебника — важней-
шей реформы 50-х годов XVI в.». Поэтому, по мнению А. И. Ко-
панева, «нельзя не поставить в связь указание приписки Тати-
щева о Земском соборе, выработавшем Судебник 1550 г., и
с речью царя на Стоглавом соборе 1551 г. В ней царь говорил
о имевшем место каком-то важном совещании „в преидущее
лето“ (т. е. 1550 г.), на котором, между прочим, и был возбуж-
ден вопрос об исправлении Судебника. В осуществление решений
этого совещания и был собран Земский собор 1550 г., о котором
говорится в приписке Татищева на полях Львовской летописи».
«Следовательно, •— делает вывод А. И. Копанев, — фактическое
содержание приписки Татищева не противоречит данным дру-
гих источников», тот же факт, что в приписке Иван Грозный
назван не царем, а великим князем, а сама «приписка помещена
параллельно с текстом летописи за 1544 г.», объясняется просто
тем, что Татищев, когда работал над рукописью Львовской лето-
писи, еще не знал о Судебнике 1550 г., обнаруженном им лишь
в 1734 г., и «дословно повторил свой источник, сообщавший об
издании судебника, не исправляя его».50
Таково мнение А. И. Копанева. Несмотря на оговорки, он, как
мы видим, решительно настаивает на том, что именно в 1550 г.
был специальный Земский собор, собранный Иваном IV для вы-
работки и утверждения нового Судебника, и именно этот собор и
имеют в виду Хрущевская Степенная книга и Стоглав.
Еще более категорическую позицию в отношении оценки при-
писки Татищева занимает С. О. Шмидт, полагающий, что в ней
речь идет как раз об июньском Земском соборе 1550 г., утвердив-
шем Судебник «вслед» за принятием его боярской думой. Воз-
можным же источником татищевской приписки С. О. Шмидт счи-
тает один из летописцев XVIII в., указанный ему Т. Г. Липки-
ной, или его протограф, который почти дословно включает в свой
текст под тем же 1544 г. данное известие (т. е. приписку Тати-
50 А. И. Копанев. Об одной рукописи, принадлежавшей В. Н. Та-
тищеву. «Труды БАН», т. II, М.-Л., 1955, стр. 236—237.
4 Н. Е. Носов
49
щева).51 Факт же, что известие об утверждении Судебника на
Земском соборе помещено вслед за описанием боярских бесчинств
и убийства князя Андрея Шуйского в декабре 1543 г., объяс-
няется С. О. Шмидтом тем, что составитель этого летописца
XVIII в. или его протографа, иначе говоря, «составитель поздней-
шей летописи, имевший под руками какие-то письменные источ-
ники или использовавший устные предания, рассматривал- Судеб-
ник 1550 г. прежде всего в плане ограничения центральной
властью боярского произвола и потому считал его издание непо-
средственным следствием событий конца 1543 г.».52
Но все дело в том, что в данном случае произошло досадное
недоразумение. Летописец XVIII в., который имеет в виду
С. О. Шмидт, представляет собой на самом деле беловую руко-
пись, сделанную для Татищева как раз с найденного А. И. Ко-
паневым экземпляра второй части Львовской летописи, с внесе-
нием имевшихся на ней редакторских поправок и дополнений Та-
тищева уже непосредственно в текст. Как известно, это была
типичная для Татищева форма подготовки исходных материалов
для его «Истории Российской». Еще А. Востоков, давший в своем
описании рукописей Румянцевского собрания подробную характе-
ристику этого летописца XVIII в., предположил, что «по некото-
рым приметам» можно думать, что эта летопись «принадлежала
Татищеву и долженствовала войти в продолжение „Истории”
его, которая в печатном IV томе доведена только до 1462 г.».53
А. Востоков исходил при этом из следующих соображений. Руко-
пись имеет заголовок: «Летописец начала царства царя и вели-
кого князя Ивана Васильевича всея Руссии от отца его престав-
ления великого князя Василия Ивановича всеа Руссии. Списан
Макарием митрополитом всеа Руссии». Написана рукопись новым
письмом XVIII в. на 212 листах и по своему содержанию, кроме
некоторых незначительных разночтений, пропусков и «пополне-
ний», соответствует Львовской летописи и точно на том же месте
оканчивается. Но на каком основании и почему ее «сочинителем»
или «списателем» назван митрополит Макарий, неизвестно.
В то же время в «Предъизвещении» к I тому своей «Истории»
Татищев говорит: «Макарий митрополит описал жизнь царя
Иоанна II и Грозного первые 26 лет, как порядочно по годам,
так с достаточными обстоятельствами». Указанный же летописец
XVIII в. точно заключает в себе эти 26 лет правления Ивана
Грозного. Кроме этого, внешнее оформление текста (вынос на
поля названия каждого примечательного происшествия или
имени) соответствует оформлению «Истории» Татищева, наконец,
51 ГБЛ, Румянц. собр., № 257, л. 46 об.
52 С. О. Шмидт. Соборы середины XVI века, стр. 76—77.
53 Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума,
составленное Александром Востоковым. СПб., 1842, №№ CCLVII,
стр. 362—363.
50
и «язык летописателя в некоторых местах переделан и заменен
новыми выражениями». Что же касается того, что Иван Грозный
в страничных надписях назван Иваном IV, хотя в «Предъизвеще-
нии» Татищева он обозначен V, то это, по мнению А. Востокова,
было связано с тем, что в IV томе своей «Истории» Татищев на-
зывает Иваном IV сына великого князя Ивана Васильевича, ро-
дившегося в 1455 г., и, следовательно, по новой татищевской
системе обозначения (принятой позднее, после написания
«Предъизвещения») Иван Грозный должен был быть уже назван
Иваном V. Наконец, даже правописание — употребление в лето-
писце букв «сч» вместо «щ», как отмечает А. Востоков, — ти-
пично татищевское.
Это было предположение А. Востокова. Но после обнаружения
А. И. Копаневым экземпляра второй части Львовской летописи
с редакционной правкой и дополнениями Татищева это стано-
вится совершенно очевидным. Произведенное нами сличение
обеих рукописей показывает их почти полное тождество с той
лишь существенной разницей, что вся та правка, которую внес Та-
тищев в рукопись, хранящуюся в БАН, в рукописи , Румянцев-
ского собрания внесена непосредственно в текст, и, кроме этого,
в некоторых случаях, касающихся преимущественно внешнего
оформления текста, рукою Татищева внесены незначительные до-
полнительные исправления. Иначе говоря, перед нами беловик
рукописи, посвященной первым 26 годам правления Ивана Гроз-
ного, которую Татищев первоначально подготовлял в качестве
основы для продолжения своей «Истории» уже применительно
к XVI в.
А отсюда вывод, что соотношение между этими двумя тати-
щевскими летописцами обратно тому, какое предполагал
С. О. Шмидт, и, во-вторых, — это главное — указанный им лето-
писец XVIII в. ни в коей мере не может служить доказательст-
вом достоверности приписки Татищева к Львовской летописи
о Земском соборе, утвердившем Судебник.
Нам думается, что к анализу приписки Татищева на полях
Львовской летописи о созыве специального земского собора для
утверждения Судебника следовало бы подойти с несколько иных
позиций.
Во-первых, о датировке. Если на имеющемся в руках Тати-
щева известии о Земском соборе не было даты и он даже счел
возможным отнести это к 1544 г., поставя его в связь с ликвида-
цией боярского правления, то почему мы обязательно и безогово-
рочно должны датировать его 1550 г. только на основании того,
что новый царский Судебник был принят боярской думой в июне
этого года. Ведь в приписке Татищева говорится не только о за-
вершении, но и о начале работы над новым Судебником, о том,
что «добрые люди» от городов, а также бояре, окольничьи и
дворецкие были «собраны» великим князем, чтобы «сидети и су-
4*
51
дебник со старых уложений делати», и лишь потом, «его. . . зде-
лав, все крестным целованием утвердили». А составление нового
Судебника началось как раз по решениям Собора 1549 г. (и очень
возможно, что это была одна из главных причин его созыва),
во всяком случае именно на нем был принят специальный закон
о неподсудности наместникам детей боярских, вошедший в Су-
дебник 1550 г., а также поставлен общий вопрос о прекращении
«великих обид и продаж», чинимых боярами «детем боярским
к крестьяном» «в землях, и в холопех, и в ыных во многих
делех», и об обеспечении на будущее справедливого царского
суда. Но как раз об этом и идет речь в приписке Татищева. Та же
причина: «в судех неправда и грабления», и судьи, т. е. бояре,
«оставя предков уложенья, судят по своей воли», и та же по
существу аудитория: по Татищеву — бояре, окольничьи, дворец-
кие, а также «от городов добрые люди», а по продолжению к хро-
нографу 1512 г. — все первые три категории, плюс казначей (без
участия которого вообще кстати нереальна выработка нового Су-
дебника), а также воеводы, княжата, дети боярские и большие
дворяне, которые, как известно, и выступали в качестве «добрых
людей» от городов на Земском соборе 1566 г. И трудно допустить,
что на предшествующих ему соборах представительство было
иное, так как представители третьего сословия (купцы и посад-
ские люди) даже на Соборе 1566 г. были представлены еще не по
городовому принципу. Кроме этого, хронограф упоминает об уча-
стии в собрании «освященного собора», неотъемлемой части вся-
кого Земского собора XVI—XVII вв. Татищев же об этом ничего
не говорит. Поэтому мы считаем, что известие, приведенное Та-
тищевым, касается Земского собора 1549 г., выделившего, видимо,
специальную правительственную (думскую) комиссию с уча-
стием представителей от городов (ио без духовенства), которая и
работала по составлению нового Судебника, закончив свою работу
к лету 1550 г. и представив его в боярскую думу. Что же ка-
сается сообщения Татищева, что после своего составления Судеб-
ник был утвержден '«крестным целованием», то это слишком общее
указание, из которого совсем не обязательно делать вывод, что
Судебник был утвержден именно земским собором, а не той же
комиссией или просто боярской думой. Во всяком случае сам
факт, что Судебник в июне 1550 г. был принят боярской думой,
а потом представлен на утверждение Стоглавого собора, состояв-
шегося в январе—феврале 1551 г., и только после этого вошел
в действие, исключает возможность проведения какого-то специ-
ального земского собора между июнем 1550—январем 1551 г.,
на котором был утвержден Судебник. Не мог состояться подоб-
ный собор и до рассмотрения Судебника боярской думой.
Что касается предположения А. И. Копанева о том, что при-
писка Татищева в какой-то мере «подтверждает» сообщение Хру-
щевской Степенной книги о Соборе 1550 г., то оно верно лишь
52
в том смысле, что оба эти известия, по всей видимости, восходят
к каким-то общим источникам, не имеющим точной датировки и
поэтому породившим хронологическую путаницу: в приписке
Татищева — отнесение одного и того же собора к 1544 г., а в Хру-
щевской Степенной книге — к 20-му году правления царя Ивана,
хотя на самом деле речь шла о событиях 1549 г.
Итак, проведенный нами выше разбор показаний источников
о «соборах примирения» дает нам основания сделать вывод о том,
что такой собор был всего один и происходил он не в 1550 г.,
а в феврале—марте 1549 г., и именно этот собор в «преидущее
лето» имел в виду Иван Грозный в своей речи на Стоглавом со-
боре, и именно по решению этого собора был составлен новый
царский Судебник, а по «всем землям» устроены старосты, цело-
вальники, соцкие и пятидесяцкие, о чем царь и подписал «устав-
ные грамоты под сей судебник», представив все вместе на
утверждение Стоглавого собора. Иначе говоря, февральско-мар-
товский Земский собор 1549 г. положил начало введению на
местах органов земского самоуправления.
СУДЕБНИК 1550 г. НАМЕСТНИКИ
И ЗЕМСКОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО
Теперь мы подходим ко второй, более спе-
циальной теме нашего очерка — анализу решения вопросов ме-
стного управления в Судебнике 1550 г. Дело в том, что в отли-
чие от всех других проектов и реформ, вызванных февральским
Собором 1549 г., а также возникших позднее, но именно в связи
с намеченным им новым политическим курсом на компромисс
трех, казалось бы, не столь уж лояльных друг другу общест-
венных сил — боярства, дворянства и посадских людей, наибо-
лее быстро была реализована реформа в области управления и
суда — создан и утвержден новый Судебник. И поэтому у иссле-
дователя есть редкая возможность проверить па практике (в дан-
ном случае мы имеем в виду законодательную практику), как
конкретно претворялся в жизнь новый политический курс при ре-
шении вопросов местного управления и суда. Не ошибаемся ли
мы, что и тут явно превалировали отмеченные выше компромис-
сные черты?
Утвержденная Стоглавом «уставная грамота», «которой в казне
быти», до нас не дошла. Но общее представление о ее содержании
и составе в значительной степени можно реконструировать на ос-
новании Судебника 1550 г., поскольку она была «подписана» «под
него» и, следовательно, по идее ее составителей, должна была со-
ответствовать правовым нормам в их применении к организации
местного управления.
Вообще надо отметить, что вопросам управления и суда, осо-
бенно вопросам организации контроля правительства за деятель-
53
ностью местных органов власти в лице наместников и волостелей,
в Судебнике 1550 г. уделено особенно большое внимание, причем,
как заметил еще И. И. Смирнов, «именно в этой части Судебника
1550 г. содержится наибольшее количество новых статей по срав-
нению с Судебником 1497 г., равно как из статей Судебника
1497 г., вошедших в состав Судебника 1550 г., наибольшей перера-
ботке, изменениям и дополнениям подверглись статьи об управле-
нии и суде».54 Все это еще раз говорит о том, что вопросы управ-
ления, а именно о них и шла речь на Соборе «примирения»
1549 г., были не только центральными, но и наиболее острыми,
первоочередными вопросами нового правительственного курса.
Но в то же время, возможно, именно остротой и значитель-
ностью этих вопросов объясняется то, что решались они в Судеб-
нике 1550 г. не всегда радикально, а, наоборот, в большинстве слу-
чаев компромиссно, охраняли интересы местного населения,
особенно дворянства, но не лишали покровительства и корм-
ленщиков.
Основу местного управления, по Судебнику 1550 г., по-преж-
нему еще составляет наместничье управление, базирующееся на
системе кормлений. Концентрируется в руках наместников и во-
лостей и местный суд как по уголовным, так и по гражданским
делам.
Характеристика наместничьего суда дается в Судебнике
1550 г. в статьях 62—75-й. Эти статьи образуют, как отмечал еще
Б. А. Романов, как бы особое «уложение о наместничьем суде».55
В основе этого «уложения» лежит «указ наместником о суде
городскым», объединяющий статьи 37—45-ю Судебника 1497 г.56
Составители Судебника 1550 г. не только переработали, но и зна-
чительно расширили эти постановления, включив в Судебник ряд
совершенно новых статей (63-ю, 68—70-ю, 72-ю и 73-ю).
Весьма широкий состав «уложения» о наместничьем суде Су-
дебника 1550 г. наглядно виден уже из оглавления к нему, со-
ставленного его переписчиком XVI в. для удобства применения
в судебной практике и поэтому в известной мере показывающего
оценку его значимости современниками:
«62. О наместникех, за которыми кормлениа з боярским судом.
63. О боярском суде.
64. Как судити наместником детей боярских.
54 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 320.
55 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 251, 279.
56 По мнению Л. В. Черепнина, «все названные статьи (к которым
автор присоединяет также статьи 64-ю, 65-ю и 67-ю, — Н. Н.), возможно,
представляли собой когда-то самостоятельный памятник, посвященный
вопросам организации наместничьего суда», который «впоследствии... во-
шел в состав Судебника 1497 г.» (Л. В. Черепнин. 1) Комментарий
к Судебнику 1497 г. В кн.: Судебники XV-—XVI веков. М.—Л., 1952,
стр. 77; ср.: 2) Русские феодальные архивы XIV—XV вв., ч. 2. М., 1951,
стр. 359—367, 376—379).
54
65. Что имати наместнику от правые грамоты похплин.
66. О наместникех и о волостелех, за которыми кормлении без бояр-
ского суда.
67. О наместничих тиунех, как им давати правые грамоты.
68. О старостах и целовалпикех, в которых волостех наперед того ста-
рост и целовалников не было, кому в суде сидети, и ныне в тех
волостех старост и целовалников учинити.
69. О наместничих и о волостелиных о судных о докладных спискех.
70. Кого наместничи и волостелины люди учнут давати на поруку и
по ком поруки не будет.
71. Наместником и волостелем и их тиуном татя и душегубца и вся-
каго лихого человека без докладу ни продати, ни казнити, пи от-
пустити.
72. Наместником и волостелем судити всяких людей, обыскивая по
их жывотом.
73. Кто скажет, что у него взят чюжей жывот.
74. На котором городе два наместника или на волосте два волостеля.
75. Кто пошлет пристава по наместника или по волостеля и по их
людей».57
К этой единой группе статей, рассматривающих различные
стороны наместничьего управления, по существу тематически при-
мыкают и статьи 22—24-я, все новые и посвященные столь зло-
бодневному и столь остро обсуждавшемуся на февральском Со-
боре 1549 г. вопросу, как вопрос о судебных исках местного на-
селения к наместникам и процедуре их разбирательства,58 а также
ст. 60-я, устанавливающая нормы и процедуру наместничьего суда
по «лихим делам» и касающаяся их взаимоотношений с губными
старостами, в ведении которых находились дела о «ведомых» раз-
бойниках и татях. Наконец, сюда же следует отнести и статьи
95—96-ю, рассматривающие вопрос о пятнании лошадей намест-
никами, волостелями и их пошлинниками.59
В своей совокупности все эти постановления дают довольно
полную картину судебно-административных функций наместников
57 Судебники XV—XVI веков. М.—Л., 1952, стр. 139.
58 «22. Которые люди учнут искати на наместникех, или на волосте-
лех, или на их людех по жалобницам, и наместники и воло-
стели за своих людей не за всех учнут отвечати.
23. Которых людей те исцы учнут приписывати в ыски к намест-
ничим или к волостелиным людем городцких или волостных
людей.
24. Которые люди иногородцы учнут бити челом на наместников
или на волостелей о обидах» (Судебники XV—XVI веков,
стр. 136).
59 Эти статьи вместе со ст. 94-й составляют как бы особый устав
о правилах пятнания лошадей применительно как для Москвы и Москов-
ского уезда (ст. 94-я), так и для провинциальных городов и волостей
(статьи 95—96-я):
«94. Кто купит на Москве или в Московском уезде лошадь.
95. Кто купит лошадь или менит' в городе или в волосте, где на-
местник или волостель.
96. О лошадех домарощеных и непродажных» (Судебники XV—
XVI веков, стр. 140).
55
по новому Судебнику. Весьма отчетливо выявляют они и то но-
вое, что вносит Судебник 1550 г. по сравнению с Судебником
1497 г. в систему организации и деятельности наместничьего
суда.
Лейтмотивом всей переработки норм Судебника 1497 г. о наме-
стничьем суде, осуществленной в Судебнике 1550 г., был вопрос
о роли и месте в этом суде земского представительства в лице ста-
рост и лучших людей, иначе говоря вопрос о взаимных обязанно-
стях, правах и ответственности наместников, земских представи-
телей я населения как друг перед другом, так и перед правитель-
ством. И все это было подчинено главной цели — нормализации
отношений между кормленщиками и местным населением.
Институт земского представительства в наместничьем суде,
начавший входить в практику с середины XV в., был узаконен
еще Судебником 1497 г., предписывающим «без дворского, и без
старосты, и без лутчих людей суда наместником и волостелем не
судити» (ст. 38-я), но и после него, как показывают те же пра-
вые грамоты, присутствие на наместничьем суде «судных мужей»
далеко не было постоянным и повсеместным явлением в практике
местного управления.60 Поэтому в Судебнике 1550 г. эти же поста-
новления сформулированы не только значительно более категори-
чески, но и присутствующие на суде «лучшие люди» прямо обо-
значены как целовальники, т. е. присяжные заседатели.61 А пре-
вращение «лучших людей» в судных целовальников — выборный
институт, ответственный перед своими выборщиками и правитель-
ством за добросовестное выполнение своих обязанностей, было
отнюдь не маловажным явлением в становлении на местах новой
системы управления. Ведь нельзя забывать, что и в губных орга-
нах именно губные целовальники являлись связующим звеном
между губными старостами как представителями местного дво-
рянства и широкими слоями крестьянства и посадских людей,
выбирающих их и несущих за них ответственность. Это повто-
ряется и сейчас, хотя фигура наместника-кормленщика была явно
иного происхождения, чем губные старосты, и окружение ее подоб-
ными земскими помощниками и в то же время контролерами вело
отнюдь не к укреплению положения кормленщиков, а, наоборот,
способствовало обострению взаимоотношений между ними и мест-
ным населением. Но на первых порах правительство явно этого
60 Л. В. Черепнин. Комментарии к Судебнику 1497 г., стр. 78.
61 В Судебнике 1497 г. термин «целовальники» встречается всего один
раз (в ст. 12-й) и служит не для обозначения целовальников как «судных
мужей» при наместнике или волостеле, а обозначает просто выборных
представителей местного крестьянского населения, подтверждающих на
присяге правильность своих показаний о том, что то или иное лицо
является татем. Даже если это были уже постоянные должностные зем-
ские лица (мирские ответственные представители), то во всяком случае
они не являлись еще выделившейся из их числа специальной категорией
судных целовальников. Таких целовальников Судебник 1497 г. еще не знает.
56
не понимало и надеялось путем Строжайшей регламентаций их
взаимных обязанностей и прав достигнуть как раз обратного.
В чем же состояла суть этой новой правительственной регла-
ментации наместничьего суда?
Во-первых, «уложение» о наместничьем суде Судебника 1550 г.
устанавливает в общегосударственном масштабе единый размер
наместничьих судебных пошлин. Так, если по Судебнику 1497 г.
(ст. 38-я) размер пошлин определяется уставными наместничьими
грамотами, выданными тому или иному городу или волости, и,
следовательно, таксация их может быть различной применительно
к различным кормлениям,62 то теперь, в 1550 г., Судебник уже
сам в ст. 62-й устанавливает единую таксацию наместничьих су-
дебных пошлин, отсылая к «уставной грамоте» лишь при опреде-
лении пошлин доводчика да и то с оговоркой, что, «где не будет
грамоты», «ему имати в городе хоженого по четыре деньги,
а езду на версту по денги, а па правду в городе или в волосте
вдвое». Значительно более тщательно, чем в Судебнике 1497 г.,
регламентируются Судебником 1550 г. и наместничьи пошлины от
судебных поединков.63
62 «А имати ему (наместнику или волостелю, — Н. Н.) с суда, оже
доищется ищея своего, и ему имати на виноватом противень по грамотам,
то ему и с тиуном; а ив будетъ где грамоты, и ему имати противу исцева.
А не доищется ищея своего, а будет виноват ищея, и ему имати на ищеи
с рубля по два алтына, а тиуну его с рубля по осми денег. А будет дело
выше рубля или ниже, ино имати на ищеи по тому ж росчету. А довод-
чику имати хоженое, и езд, и правда по грамоте. А досудятся до поля да
помирятся, и ему имати по грамоте. А побиются на поли, и ему (намест-
нику или волостелю, — Н. Н.) имати вина и противень по грамоте. А где
нет грамоты, а помирятся, и ему имати противень виолы исцева, то ему
И с тиуном. А побиются на поли в заемном деле или в бою, и ему имати
противень против исцева. А побиются па поли в пожеге, или в душе-
губьстве, или в розбое, или в татбе, ино на убитом исцово доправити, а сам
убитой в казни и в продажи паместнику, то ему и с тиуном» (Судебник
1497 г., ст. 38-я).
63 «А имати наместником от суда пошлин: доищется ищеа своего
в заемном деле, или в бою, или в лае, и ему имати на виноватом с рубля
по гривне, то ему и с тиуном; а не доищется ищеа своего, а будет ищеа
виноват, и ему имати на ищее с рубля по тому ж, а будет дело выше
рубля или ниже, ино имати на ищее или на ответчик(е) по тому ж роз-
чету. А доводчику его имати хоженое, и езд, и правда по уставной гра-
моте', а где не будет грамоты, и ему имати в городе хоженого по четыре
денги, а езду по версту по денге, а на правду в городе или в волости
вдвое. А досудятся до поля да, став у поля, помирятся, и ему имати
с рубля по гривне ж, то ему и с тиуном, да полевых пошлин полтретья-
цать алтын (явное поощрение примирения, если учесть, что по Судебнику
1497 г. наместник в подобных случаях «имал» на себя пошлину в пол-
иска истца, — Н. Н.). А побьются на поле, ино на убитом полевых пошлин
взяти полтора рубля, а доспеха не имати. А побьются на поле в пожеге,
или в душегубстве, или в розбое, или в татбе, а убьют ответчика, ино на
убитом исцоьо доправити, а сам убитой в казни и в продажи наместнику
и его тиуну. А убьют на поле ищею в пожеге, или в душегубстве, или
1! разбое, или в татбе, и наместнику на нем имати с его иску четвертная
57
Во-вторых, правительство проводит в Судебнике 1550 г. поста-
новление об обязательном протоколировании всех судебных дел,
проходящих через наместничий суд. Дело должно было подписы-
ваться всеми присутствующими на суде (наместниками, старо-
стами и целовальниками) и тщательно храниться: подлинники —
у наместников, а копии — у старост и целовальников. Прямо на-
зывается и цель этого хранения — «спору для».
И действительно, вопрос о возможном «споре», конфликте
между наместниками и местным населением, был главным, наи-
более беспокоящим правительство, предметом дополнений «уло-
жения» о наместничьем суде в Судебнике 1550 г. Не случайно
ему посвящены пять из семи новых статей, включенных в «уло-
жение», а именно статьи 68—70-я и 72-я и 73-я.
Весьма показательно и само содержание этих статей, представ-
ляющих собой довольно цельную систему специальных мер по
охране местного населения от возможных злоупотреблений со
стороны наместников и их людей.
В первую очередь были приняты меры к запрещению любого
наместничьего суда без присяжных. Даже категорическое про-
возглашение этого общего правила в ст. 62-й было признано не-
достаточным (видимо, случаи невыполнения на практике соответ-
ствующих постановлений Судебника 1497 г. явно маячили и перед
новыми законодателями). Вводилась специальная статья (68-я),
прямо предусматривающая случай, когда наместнику «дан
в кормление город с волостьми или ему даны в кормление волости»,
а в тех «волостех наперед сего старост и целовальников не было».
И еще раз (кашу маслом не испортишь!) разъяснялось, что «ныне
в тех во всех волостех быти старостам и целовальником». Но и
этого составителям Судебника 1550 г. показалось мало, и они
дважды в той же статье повторили свое предписание, разъясняя,
во-первых, что «в суде быти у наместников, и у волостелей, и у их
тиунов тех волостей старостам и целовальникам», но отнюдь не
из любой волости, а обязательно из той, «ис которые волости хто
ищет или отвечает», да судные дела пишет отнюдь не любой зем-
ский дьяк, а обязательно земский дьяк «тое же волости», а во-
вторых, что участие в местном суде старост и целовальников обя-
зательно не только для суда наместников, волостелей и их тиу-
нов, «за которыми кормлениа з боярским судом» (что имели
в виду ст. 38-я Судебника 1497 г. и ст. 62-я Судебника 1550 г.),
но и для тех, «за которыми кормления без боярского суда», т. е.
для кормленщиков, которые не имели права суда по крупным
гражданским и уголовным делам. Последнее разъяснение дает
основания полагать, что до этого мелкие гражданские и уголов-
ные дела даже в тех городах и волостях, где уже были старосты
пошлина по полуполтине с рубля, то ему и с тиуном, да полевых пошлин
полтора рубля, а доспеху не имати» (Судебник 1550 г., ст. 62-я).
58
и целовальники, рассматривались, как правило, без их участия.
Поэтому-то кормленщики «без боярского суда», имеющие право
рассматривать лишь эти дела, и были освобождены от присутствия
на их суде старост и целовальников. Теперь же даже в мелких
судебных делах кормленщики ставятся под контроль местных вы-
борных представителей, которые не только судят с ними вместе,
но и строго следят, чтобы «посула в суде наместником, и волосте-
лем, и их тиуном не имати», как завершает свои императивные
поучения составитель ст. 68-й.
Но, конституировав в ст. 68-й состав наместничьего суда для
тех волостей, где «наперед сего» не было старост и целовальников,
составитель Судебника 1550 г. уже в ст. 69-й сразу же переклю-
чает свое внимание на рассмотрение вопроса о «споре» между
кормленщиком и населением, если истец или ответчик «оболжы-
вит» «судной список» наместничьего или волостелина суда или
суда тиуна. Иначе говоря, имелся в виду как раз тот случай,
предвидя который («спору для») и вводится ст. 62-й обязательное
протоколирование и хранение судных дел.
Как же предписывала ст. 69-я рассматривать эти дела? В пер-
вую очередь необходимо было вызвать для выяснения («на правду»)
дворского, старосту и целовальников, «которые у того дела
в суде сидели», с заверенной наместником копией судного дела.
И если «судные мужи» подтвердят, что «суд таков был», подписи
будут достоверные, а подлинник и его копия тождественны («сой-
дутся слово в слово»), то «тот виноват, кто список лживил»,
если же, наоборот, «скажут судные мужи, что суд был да не та-
ков», а подписи в списке не их и сам судный список «не слово
в слово», то «по тому списку исцев иск взяти на судье, а пеню
судье сверх того, что государь укажет». Но возможен и третий
случай — расхождение между самими «судными мужами»: «ска-
жет дворский, и судные мужи, и старосты, и целовальники, кото-
рые грамоте умеют, что суд был таков, а те судные мужи, кото
рые грамоте не умеют, с ними порознятса, скажут, что суд был да
не таков», и окажется, что они правы, — «тот противень с суд-
ными списками не слово в слово», то тогда '«виноват судья и суд-
ные мужи, которые по списку такали» (поддакивали судье, что
список якобы подлинный), почему и взять на них иски истцов,
«а пеню сверх того, что государь укажет». Если же во всех этик
случаях истец или ответчик, «оболгавший список», не явится по
вызову на суд в срок, то тогда «обвинити» его самого.
Не менее беспокоил составителей Судебника 1550 г. и вопрос
о предотвращении возможности произвола со стороны наместников
и волостелей при производстве арестов и дачи па поруки местных
жителей. Именно этому и посвящена отдельная новая статья —
70-я. Согласно статье, наместники и волостели не могли теперь
дать кого-либо на поруки ни до, ни после суда без предваритель-
ной явки этих людей в городе городовым приказчикам, дворскому,
59
старосте и целовальникам, а в волости — старостам и целовальни-
кам, «которые у наместников, и у волостелей, и у их тиунов
в суде сидят» (кстати, последнее дает основание полагать, что
и городовые приказчики как представители местного дворянства
«сидели» по городам в наместничьем суде).64
«А кого, — гласит статья, — паместничи или волостелины люди,
не явя приказщиком, да дворскому, да старосте и целовалником,
к себе сведут, да у собя его скуют, и кто тем людем род и племя
придут на наместничих или на волостелинах людей к приказ-
щиком, да к дворскому, и к старосте, и к целовалником о том бити
челом и являти, и приказщиком, и дворскому, и старосте, и цело-
вальником у наместничих и у волостелиных людей тех людей
выимати; и кого у наместничих и у волостелиных людей вымут
скована, а им не явлена, ино на наместниче или на волостелине
человеке взяти безчестие, посмотря по человеку; а чего тот на
наместниче или на волостелине человеке взыщет, и тот иск взяти
на нем вдвое».
Как мы видим, ст. 70-я ставила наместников и волостелей по
существу под прямой и очень жесткий контроль со стороны зем-
ских властей: городовых приказчиков как представителей уездного
дворянства, института, уже превращавшегося к 50-м годам
XVI в. из приказного в выборный от дворянства, а также двор-
ских, старост и целовальников как представителей посадских лю-
дей и крестьян. И именно все эти лица выступают в статье как за-
щитники интересов местного населения, нарушение прав которого
влечет за собой столь неприятные последствия для кормленщиков
в виде штрафа за бесчестье и обязанности возместить пострадав-
шему его иск в двойном размере.
Явно более антинаместничий характер, чем ст. 43-я Судебника
1497 г., носит и переработанная с нее ст. 71-я, касающаяся рас-
правы кормленщиков над татями, душегубцами и вообще «всяким
лихим человеком». И в данном случае законодателя беспокоит
вопрос не о том, чтобы еще раз подтвердить права и обязанности
наместников, волостелей или великокняжеских тиунов — пре-
имущественно детей боярских65 (этот вопрос считался, видимо,
уже решенным в ст. 60-й и не нуждающимся в дополнительном
разъяснении), а чтобы не дать возможности этим кормленщикам,
не имеющим права на «боярский суд», «всякого лихово человека
без докладу не продати, ни казнити, ни отпустити». В противном
случае судье угрожало взыскание с него в двойном размере истцо -
вых исков, а «в государеве пене» тюрьма «до царева государева
указу». Думается, что и на этот раз главной причиной столь суро-
64 Н. Е. Носов. Очерки по истории местного управления Русского
государства в первой половине XVI века. М.—Л., 1957, стр. 194—196.
65 По смыслу статьи в ней (хотя это и не оговорено специально), как
и в ст. 43-й Судебника 1497 г., речь идет о мелких кормленщиках — «без
боярского суда», а ими обычно были не бояре, а дети боярские.
60
вых мер против наместников и волостелей была житейская прак-
тика, дающая многочисленные примеры злоупотреблений корм-
ленщиков («корысти ради») предоставленной им властью, что осо-
бенно сильно восстанавливало против них местное население.
А именно это особенно беспокоило правительство, поставившее
своей целью добиться новым Судебником как раз обратного — при-
мирения.
Но не во всех случаях законодатели были столь суровы к корм-
ленщикам. И это понятно, если считать примирение кормленщи-
ков с населением главной целью составителей «уложения» о ме-
стничьем суде Судебника 1550 г., как и прилагаемой к нему
«уставной грамоты». Во всяком случае именно в духе обоюдовы-
нужденного компромисса звучат ст. 72—73-я: о имущественной
ответственности населения по суду и о ложных исках. А это был
один из наиболее острых вопросов местной жизни и управления
того времени.
Ст. 72-я устанавливала, что по городам наместники посадских
людей судят и чинят над ними управу, «обыскивая по их живо-
том, и по промыслом, и по розмету: сколько рублев кто цареву и
великаго князя подать дает». Для этого городскими старостами,
сотскими и пятидесятскими составляются специальные «розмет-
ные книги», одна из копий с которых за их и земского дьяка под-
писями посылается в Москву к тем боярам, дворецким, казначеям
и дьякам, «у кого будут которые городы в приказе», а другая пере-
дается ими старостам и целовальникам, «которые у наместников
в суде сидят» (последнее, кстати, еще раз подчеркивает необхо-
димость строго отделять этих «судных мужей» от обычных зем-
ских старост и целовальников). По этим «розметным книгам» и
следовало проверять, чтобы истцы не предъявляли в суд иски
выше реальной стоимости своего имущества. В противном случае
их иски аннулировались, а за их «вину» с них надлежало взы-
скать «пошлины» по Судебнику, «а в Цареве государеве пене
велети дати на поруку, да прислати к Москве ко государю». Особо
предупреждались посадские люди о недопустимости предъявле-
ния завышенных исков к наместникам и их людям, явления, ви-
димо, особенно распространенного в это время.
По-иному осуществлялся подобный же контроль в волости.
И тут волостели обязаны были строго следить, чтобы иски не пре-
вышали «живота» челобитчика, но специальных «розметных книг»
для этого не составлялось, а в случае жалоб ответчиков на завы-
шенные иски (выше стоимости имущества истцов) проводился
обыск. Для проведения обыска волостели посылали, выбирая из
тех же волостей, лучших людей и одного-двух целовальников, ко-
торые и выясняли, было ли у истца «жывота его столко, на колко
ищет». Если обвинение подтверждалось, то истца следовало обви-
нить, взять с него пошлины, «а в государеве пене, в ябедничестве,
дати его на поруку да прислати с обыскным списком к Москве».
61
Что же касается ст. 73-й, то она представляет собой простой
юридический казус к ст. 72-й, а именно обращает внимание на
необходимость выяснения в обысках: не является ли истец вла-
дельцем не только своего, но и чужого имущества, и если да, то
как последнее к нему попало. Видимо, за этим стояло подозре-
ние — не был ли истец-ябедник подставным лицом каких-то
третьих лиц.
Таково содержание обеих статей. И на этот раз мы видим, что
главным вопросом, волновавшим авторов нового Судебника, был
вопрос о пресечении «неправедного суда», порождаемого истцами-
ябедниками и их предполагаемыми покровителями из числа су-
дей или иных лиц, но решался этот вопрос более благоприятно
для наместников и волостелей, чем в предыдущих случаях, по-
скольку хотя выявление и надзор за подобными злоупотребле-
ниями и возлагался на «судных мужей» (через «розметные
книги» и обыски), но окончательная расправа с ябедниками пере-
носилась на московскую почву, куда их следовало посылать
«в Цареве государеве пене», сюда же отсылались и копии с город-
ских «розметных книг», а население грозно предупреждалось, что
если «которого году староста и целовальники розметных книг
к Москве не пришлют, и в том году на наместника суда им не дати».
Все это, по мнению составителей, и должно было пресекать и
ябедничество, и несправедливые жалобы на наместников. Но ду-
мается, что на практике подобная централизация вряд ли была
особо плодотворна, а зачастую и реально осуществима, особенно
в отдаленных от Москвы районах. Порождала она и возможность
злоупотреблений со стороны московских приказных дельцов, вла-
деющих теперь непосредственно таким реестром городских «жи-
вотов», как «розметные книги».
Заканчивают «уложение» о наместничьем суде статьи
74-я и 75-я. Первая регламентирует судебные пошлины при су-
ществовании в одном городе или волости двух кормленщиков,
а вторая — правила вызова самих кормленщиков или их людей
но жалобам на них в Москву на суд. Обе статьи переработаны
с соответствующих постановлений Судебника 1497 г.
Ст. 74-я, повторяя постановления ст. 65-й Судебника 1497 г., —
«на котором городе будут два наместника или на волосте два
волостеля, а суд у них не в розделе, и им имати пошлины по
списку обема за одного наместника, а тиуном их за одного тиуна,
и оне собе делят по половинам», — вводит новый наказ, а как
быть, если «которые городы и волости поделены, а случитца им
суд вопчей». Тогда, разъясняет Судебник, надо им брать одну
пошлину и долить между собой пополам. А если они от этого
отступят и какие-либо два кормленщика «возмут. . . с одново дела
пошлину вдвое и уличат их в том», то с них «те пошлины велети
взяти втрое».
62
Значительно более радикально переработана в ст. 75-й лежа-
щая в ее основе ст. 45-я Судебника 1497 г., обязывавшая намест-
ников и волостелей независимо от того, были ли они боярами или
детьми боярскими, а также их людей являться по вызовам в мос-
ковский суд—«к сроку отвечати ехати» на предъявленные им
иски со стороны местного населения или «к сроку в свое место
послати к ответу», иначе говоря, отвечать по суду за совершен-
ные ими в период нахождения на кормлениях «продажи» и
«обиды» местному населению. Обычай неновый и упоминаемый
еще Двинской уставной грамотой 1397 г. и Белозерской грамотой
1488 г.66 В XVI в. он начинает более строго регламентироваться,
но отнюдь не в сторону расширения прав населения о привлече-
нии к суду наместников, а, наоборот, по линии ограничения «сро-
ков» явки наместников в суд. Теперь они обязаны ездить в Мо-
скву лишь в те сроки, какие предоставлены населению по устав-
ным грамотам для вызовов через пристава в великокняжеский
суд, как правило, не чаще одного-двух раз в год. Так, например,
в Онежской уставной грамоте 1536 г. прямо указывается, что
«кому будет онежаном волостным людем и становым от намест-
ника, и от его тиуна, и от доводчика, и от иных от наместничих
людей, и от иных от наших людей от сторонних какова гибель
в силе, и в продаже, и в протраве, и в иных обидных делех, чем
их кто изобидит, и они на тех сами срок наметывают, да срок им
чинят стати передо мною, перед великим князем, по крещенье
христове в той же день». Такой же срок был установлен по устав-
ной грамоте и для иных дел, рассматриваемых в великокняжеском
суде.67
66 Так, в Двинской уставной грамоте 1397 г., по которой в Двинской
земле «мои (великого князя, — II. II.) наместници ходят», прямо указы-
вается, что «приставом моим, великаго князя, в Двинскую землю не
въездити, всему управу чинят мои наместници. А над кем учинят про-
дажу силно, а ударят ми на них челом, и мне, князю великому, велети
наместнику стати пред собою на срок; а не станет, ино на того грамота
безсудная и пристав мой доправит». Не менее определенно говорится об
этом и в Белозерской уставной грамоте 1488 г.: «а кому будет белозер-
цом горожаном, и становым людем, и волостным обида от наместников, и
от волостелей, и от тиунов, и от доводчиков, и они сами сроки наметы-
вають на наместников, и на волостелей, и на их людей» (АСЭИ, т. III,
№№ 7, 22). Как мы видим, даже в период расцвета великокняжеской си-
стемы наместничьего управления XIV—XV вв. право населения судиться
с наместниками в московском суде из-за «продаж» и «обид», учиненных
ему кормленщиками, не рассматривалось как что-то новое, необычное,
а тем более противоречащее существу этой системы. Поэтому и неубеди-
тельно заключение Л. В. Черепнина, который сам же констатировал пря-
мую связь уставных наместничьих грамот со ст. 45-й Судебника 1497 г.,
что «постановление ст. 45-й являлось первым шагом па пути к отмене
кормлений» (Л. В. Черепнин. Комментарий к Судебнику 1497 г.,
стр. 81).
67 ААЭ, т. 1, № 181.
63
Йо в годы боярского правления в связи с общим обострением
политической и социальной борьбы на местах и особенно злоупот-
реблениями бояр-управителей, о чем прямо и столь горячо гово-
рится на февральско-мартовском Соборе 1549 г., этот обычай пре-
вращается в один из наиболее острых вопросов политической
жизни — форму открытого гражданского противления местного
населения кормленщикам. Не удивительно поэтому, что и состави-
тели Судебника 1550 г. обратили на него максимум внимания,
хотя и заняли при этом крайне осторожную и отнюдь не новатор-
скую позицию.
В первую очередь разъяснен вопрос об ответственности намест-
ников за неявку в суд — явление, по всей видимости, ставшее
в 40-х годах XVI в. особенно широко распространенным и вызы-
вающим наибольшее недовольство самых различных слоев насе-
ления. Подтверждалось правило, фигурирующее еще в той же
Двинской уставной грамоте 1397 г., что в случае неявки намест-
ников на суд в установленные сроки на них будет выдана истцу
«грамота безсудная и пристав мой (великого князя, — Н. Н.) до-
правит», т. е. взыщет с них иск и судебные пошлины. Состави-
тели Судебника лишь внесли в это «очень старое» правило неко-
торые уточнения, а именно: если, как гласит статья, «не приедут
сами (наместники и волостели,-—Н. Н.), к ответу, а в свое место
отвечати не пришлют после срока за сто верст в седьмой день
(«а из дальних городов росчитатп по верстам по тому ж роз-
чету», — Н. Н.), и тех обвинити, и исцовы иски по жалобницам
и неделыциков езд на тех доправити, да отдати иск ищеам».
Поэтому мы думаем, что вряд ли правильно считать, как пола-
гают И. И. Смирнов и Б. А. Романов, что Судебник 1550 г. «уста-
навливает» в этом отношении что-то новое, исходя только из
того, что в ст. 45-й Судебника 1497 г. не упоминается о санк-
циях против наместников в случае их неявки на суд.68 На самом
деле такие санкции само собой подразумевались на практике и
раньше и не только потому, что о них прямо упоминает Бело-
зерская уставная грамота 1488 г., но и потому, что сам факт
предоставления населению права судиться с наместниками уже
предполагал (в потенции), что в случае неявки одной из сторон
на суд истцу будет выдана «безсудная грамота». Это было обыч-
ное правило всякого суда того времени. Другое дело, что в сло-
жившихся в середине XVI в. крайне острых, конфликтных отно-
шениях между кормленщиками и населением составители Судеб-
ника 1550 г. в отличие от своих предшественников нашли необ-
ходимым особо повторить это правило, а также особо обратить
внимание на то, что оно должно сочетаться с необходимостью
строгого соблюдения судных сроков ответчиком и правильного
68 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 323—326; Б. А. Р о м а и о в. Ком-
ментарий к Судебнику 1550 г., стр. 277—282.
64
их установления судьей и приставом в зависимости от расстоя-
ния, которое надо проехать кормленщику из своего города
в Москву. Иначе говоря, в указанной части статьи речь шла не
об «установлении» (т. е. введении) гарантий истцам (ранее не
применявшихся), а лишь о подтверждении и дополнительной
регламентации старого «поисшатавшегося» порядка. И только
в этом смысле можно согласиться с Б. А. Романовым, что «прак-
тически самое важное в ст. 75 — это гарантия истцам из числа
управляемых, что ни при каких условиях суд по иску не будет
отставлен или отложен ухищрением ответчика», — «и в этой
сфере ждать в ст. 75 каких-либо послаблений и льгот кормлен-
щикам — исторически исключено».69
Но льготы кормленщикам все-таки были сделаны и не только
«в сфере дел уголовных и преступлений служебных», постанов-
ления по которым ст. 75-й Б. А. Романов рассматривает (в отли-
чие от И. И. Смирнова) как, «пожалуй, и льготу для наместни-
ков»,70 но и в отношении частных исков населения к наместни-
кам и волостелям в целом.
Во всяком случае трудно по-другому оцепить специальное
разъяснение ст. 75-й вопроса о «сроке» явки наместников в суд,
гласящее, что «срочных по приставным на наместников и на во-
лостелей и на их тиунов не наметывати», поскольку приставов
«з записми» на них можно посылать только по «ведомым розбоп-
ным делам» и делам административным — «приказным», «в ко-
торых делех велит государь дати запись». В остальных же слу-
чаях приставов «з записью» на наместников, волостелей и их тиу-
нов «давати» лишь при условии — «велети им чинити срок, как
съедет з жалованиа, опричь тех записей, которую запись велят
дати бояре, приговоря вместе; а одному боярину и дьяку пристава
з записью не дати».
Запрещение давать на наместников «срочные» приставные
грамоты, т. е. вызывать их в московский суд к заранее опреде-
ленному судьей по просьбе истцов сроку, было, безусловно, зна-
чительной уступкой кормленщикам независимо от того, какими
конкретно причинами оно было вызвано — защитой их интересов
(что менее вероятно в данной ситуации) или стремлением прави-
тельства избежать дезорганизации местного управления (что бо-
лее вероятно) из-за участившихся поездок кормленщиков в Мо-
скву в любое время и по любому частному иску, что из дальних
мест вообще было почти невозможно. Во всяком случае в конце
XV в. население данным правом пользовалось достаточно широко:
«А кому будет белозерцом горожаном, и становым людем, и во-
лостным обида от наместников, и от волостелей, и от тиунов, и
от доводчиков, — читаем мы в той же Белозерской уставной гра-
69 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 281.
70 Там же, стр. 282.
5 н. Е. Носов
65
моте 1488 г., — и они сами сроки наметывают на наместников, и
на волостелей, и на их людей». Вряд ли такие обычаи существо-
вали только на Белоозере. Если же это так, то ликвидация их
правительством — отнюдь не расширение прав населения.
Новым в ст. 75-й скорее была узакониваемая ею практика вы-
зова кормленщиков на суд по приставным «з записью», т. е.
с приводом или дачей на поруки. Эта практика, как мы видим,
фиксируется статьей дважды и каждый раз в весьма категори-
ческой форме: сперва как право посылки приставов «з запи-
сями» на наместников и волостелей в. разбойных и приказных де-
лах, «в которых делех велит государь дати запись», а потом как
право посылки приставов «з записьми» и по иным делам, но
с установлением срока явки наместников на суд после их съезда
«з жалования», кроме случаев, когда «запись велят дати бояре,
приговоря вместе», и оговоркой, что одному боярину и дьяку
«пристава з -записью не дати». Если первое разъяснение (о делах
разбойных и приказных) вряд ли требует особых пояснений, то
второе не вполне ясно. Во-первых, что это за дела, при которых
по приговору бояр можно посылать к наместникам приставов
«з записями» и до съезда их «з жалования», иначе говоря, в лю-
бое время, а во-вторых, касается ли оговорка статьи, что «з за-
писями» нельзя посылать одному боярину и дьяку, всех подоб-
ных посылок или только дел, по которым наместники вызываются
в суд во время службы (до съезда «з жалованья»)? Коммента-
торы ст. 75-й отвечают на этот вопрос по-разному.
М. Ф. Владимирский-Буданов считает, что в отличие от раз-
бойных и приказных дел, по которым наместники вызывались
в суд распоряжением великого князя, в данном случае имелись
в виду дела «тоже уголовные, но вчиняемые по частному иску»,
и «такую запись для привода наместника по жалобе частного
истца может выдать только Боярская дума. . ., а не один какой-
либо приказ».71 И. И. Смирнов не согласен с М. Ф. Владимир-
ским-Будановым и полагает, что в первом и втором случаях име-
лась в виду одна и та же категория дел — дела разбойные и при-
казные. Что же касается того, что в первом случае приставные
даются по повелению великого князя, а во втором — по бояр-
скому приговору, то, по мнению И. И. Смирнова, это лишь «две
последовательные стадии» установленного самим же Судебником
«прохождения в высших государственных органах вновь издавае-
мых законов», по формуле — «с государева докладу и во всех
бояр приговору». Поэтому разбойные и приказные дела и следо-
вало, как он считает, разбирать «немедленно», по остальным же
наместники привлекались к ответственности уже после оконча-
ния службы.72 К мнению И. И. Смирнова присоединяется
71 М. Ф. Владимирский-Буданов. Хрестоматия по истории
русского права, вып. II. Киев, 1915, стр. 163.
72 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 324—325.
66
Б. А. Романов, хотя с оговоркой, что «ниоткуда не видно, чтобы
срок явки для наместников (по разбойным и приказным делам, —
Н. Н.) „чинился приставом" „немедленно": здесь все зависело от
того, как „велит государь" и „приговорят вместе" бояре».73
Мы считаем, что более правильную позицию занимает все-таки
М. Ф. Владимирский-Буданов, хотя и его комментарий требует
существенных уточнений.
Дело в том, что предложенное И. И. Смирновым (и принятое
последующими исследователями) отождествление разбойных и
приказных дел, по которым кормленщики и их люди вызываются
«з записями» на суд по повелению великого князя, с делами, по
которым «з записями» вызывают бояре, «приговоря вместе», пред-
ставляется нам неубедительным по следующим основаниям.
Трудно допустить, чтобы при срочных вызовах в Москву по
разбойным и приказным делам наместников, волостелей и вели-
кого князя тиунов и даже доводчиков и /иных «их людей»
(а именно все эти категории специально перечисляются
в ст. 75-й) решение о каждом таком вызове должно было прини-
маться так же, как предусмотрено Судебником 1550 г. приня-
тие новых законов, а именно «по государеву слову, а всех бояр
приговору». Это было вряд ли возможно уже в силу одного того,
что даже крупных кормлений насчитывалось в то время не-
сколько сотен, а разбойные и приказные дела были явлением
отнюдь не единичным, и не могла же боярская дума только и
делать, что заседать «о кормлениях», а главное — слишком уж это
было бы «почетно» для кормленщиков, основную массу которых
составляли не бояре (решения о вызове которых в суд, может
быть, и были прерогативой только боярской думы), а служилые
люди самых различных калибров, чтобы они могли быть
вызваны в суд, да еще по делам уголовным и служебным, только
по решению боярской думы. И уже тем более неправдоподобно
распространение такой льготы на тиунов и доводчиков, являв-
шихся не кем иным, как простыми послужильцами и холопами
кормленщиков. А именно так, казалось бы, следует толковать
ст. 75-ю, если последовательно проводить точку зрения
И. И. Смирнова, поскольку в статье никаких разграничений
между наместниками и волостелями и их людьми не прово-
дится.
Наконец, зачем же составителю одной и той же статьи потре-
бовалось пользоваться различными определениями (или частями
одной и той же формулы: в первом случае — ее начальной частью,
а во втором — конечной, как полагает И. И. Смирнов) для обозна-
чения одного и того же правительственного акта — оформления
срочного вызова кормленщика в суд. Не проще ли это объяснить
73 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 279—281.
5*
67
тем, что это были различные акты, а следовательно, и различ-
ные судебные инстанции, их издающие и осуществляющие.
Ведь нельзя забывать, что и «ведомые» разбойные и приказ-
ные дела (должностные преступления) были делами как бы осо-
бого порядка, решавшимися не на состязательном процессе
в боярском суде, а путем розыска (следственного процесса),
осуществлявшегося обычно от имени великого князя тем при-
казом, кому та или иная отрасль управления была поручена.
Да и сами дела возникали тут в большинстве случаев не по
частным искам. Другое дело обычные уголовные (не о «ведо-
мых лихих людех») и особенно гражданские дела, возбуждае-
мые частными лицами. Верховной судной палатой в этих делах
и была боярская дума, из состава которой выделялись специаль-
ные боярские комиссии из нескольких бояр и дьяков, которые
рассматривали наиболее крупные дела; более мелкие дела реша-
лись по поручению великого князя одним боярином или дьяком.
Эти два вида московского суда и различает (а не смеши-
вает) ст. 75-я: первый — административный (следственный), на
который наместники и волостели вызывались великокняжескими
указами, посылаемыми соответствующими приказами, и вто-
рой — обычный уголовный или гражданский по частным искам
(состязательный), вызов на него наместников и волостелей во
время службы производился лишь по решению самой боярской
думы, но это категорически запрещалось делать одному боя-
рину или дьяку.
Однако это не означает, как полагают И. И. Смирнов и
Б. А. Романов, что даже после съезда «з жалование» намест-
ники, волостели и их люди не могли быть вызваны в суд по рас-
поряжению одного боярина и дьяка, возглавляющих тот или
иной приказ или судящих по поручению великого князя их дело.
Если бы это было так, то тогда теряет всякий смысл имею-
щееся в статье логическое и смысловое противопоставление
вызовов кормленщиков «з записями» на суд после службы
(разрешаемых) и во время службы (запрещаемых, кроме слу-
чаев, когда «приговорят вместе» бояре). Иначе говоря, зачем
составителям ст. 75-й понадобилось делать оговорку «опричь» и
выделять право на вызовы при условии, что решение об этом
принято боярами вместе, а одновременно утверждать, что каж-
дый вызов по любому делу и в любое время может произво-
диться только при коллегиальном решении об этом бояр, а не
может быть сделан одним боярином и дьяком. При чем же тогда
«опричь», если исключение — общее правило?!
Во всяком случае выдача приставных на кормленщиков
иногда и до их съезда с кормлений производилась не только по
«ведомым» разбойным, и приказным делам и только по особому
повелению великого князя, но и в условиях обычного боярского
суда, что наглядно показывает та же ст. 24-я Судебника 1550 г.5
68
определяющая порядок суда в случае исков к наместникам и во-
лостелям иногородцев.
В статье прямо указывается: «А которые люди иногородцы
учнут бити челом на наместников или на волостелей о обидных
делех, как те наместники или волостели, едучи на жалованье, и
на жалованье жывучи, или едучи з жалования, кого чем изоби-
дят, и тем людем иногородцом приставов на наместников и по
волостелей и по их людей и до съезду з жалованиа давати, а ве-
лети тем наместником и волостелем присылати в свое место
к ответу людей своих. А которые иногородцы не учнут о тех
своих обидных делех бити челом на наместников и на волосте-
лей и на их людей до году, и тем людем тогды приставов и суда
на наместников и на волостелей и на их людей не давати».
Как мы видим, в ст. 24-й ничего не говорится о том, что
наместники не могут быть вызваны на суд по челобитьям иного-
родцев во время нахождения на службе, а, наоборот, прямо пред-
писывают, чтобы «тем людем иногородцом» приставов на наме-
стников «давати» и «до съезду з жалованиа». Может быть, это
и был как раз один из тех случаев, о которых говорит ст. 75-я,
относя их к компетенции боярской думы или иной судебной
боярской коллегии. Ведь, согласно ст. 7-й, боярину, дворецкому,
казначею или дьяку предлагалось чинить суд и управу, если
к нему «придет жалобщик его приказу», а в случаях, рассматри-
ваемых ст. 24-й, это было, как правило, невозможно осущест-
вить, поскольку кормленщик тянул судом по одному городу,
а следовательно, и одному приказу, а истец-иногородец был при-
писанным к другому. Получался как бы «сместный суд», кото-
рый должен был осуществляться не одним боярином или дьяком,
а всеми заинтересованными боярами коллегиально, «приговоря
вместе», как определяет подобную процедуру ст. 75-я. Другое
дело, что ст. 24-я не только разрешает (по образцу ст. 75-й),
а «велит» наместникам «до съезда з жалованиа» «посылати
в свое место к ответу людей своих», что вряд ли можно оценить
иначе, как рекомендацию наместникам во время службы не ез-
дить в Москву. И второе — это ограничение годичным сроком
права иногородцев подавать челобитья на наместников и воло-
стелей. Похоже, что годичный срок подачи жалоб на наместни-
ков отсчитывался с момента их съезда «з жалованья» и приме-
нялся не только в отношении иногородцев.
Таким образом, рассмотрение ст. 75-й, не только тематически,
но идейно как бы завершающей собой «уложение» о намест-
ничьем суде Судебника 1550 г., дает наглядный пример ком-
промиссного решения вопроса о «праведном суде» и «управе»
между боярством и населением вопроса, который по существу
являлся краеугольным камнем всей деятельности Земского со-
бора 1549 г. и который, согласно Хрущевской Степенной книге,
получил столь необычное для того времени разрешение в созда-
69
нии особого Челобитного приказа во главе с А. Адашевым для
приема и разбора прошений и жалоб царю от населения. По су-
ществу ст. 24-я и особенно ст. 75-я являются прямым цирку-
ляром для деятельности этого нового учреждения. А это в свою
очередь дает нам еще одно доказательство в пользу уже ранее
высказанной точки зрения, что именно Собором 1549 г. было
принято решение о составлении нового Судебника. Одно из
центральных мест в нем должно было занять «уложение» о на-
местничьем суде, основу которого и составляют статьи 62—
75-я. Ведь не случайно как раз в составе этого «уложения» мы
находим в виде ст. 64-й единственное дошедшее до нас поста-
новление Собора 1549 г., а именно постановление о неподсуд-
ности наместникам детей боярских, записанное в нем в виде
формулы: «А детей боарьских судити наместником по всем го-
родом по нынешним царевым государевым жаловалным воп-
чим грамотам», т. е. грамотам, которые после принятия на Со-
боре 29 февраля 1549 г. «уложения», «что во всех городех
Московские земли наместником детей боярских не судити ни.
в чем, опричь душегубства, и татьбы, и разбоя с поличным»,
были «посланы» «во все городы детем боярским».74
Итак, рассмотрение постановлений Судебника 1550 г. по во-
просам местного управления показывает, что основной целью,
которая преследовалась его составителями, было стремление
путем взаимных уступок и бережения во всем «правительствен-
ного интереса» (об этом составители Судебника пеклись осо-
бенно усердно) урегулировать отношения между кормленщиками
и широкими слоями местного населения — посадскими людьми
и волостными крестьянами. Что касается взаимоотношений
кормленщиков с местным дворянством, то этот вопрос был уже
решен на февральском Соборе 1549 г., и Судебник 1550 г. лишь
подтверждает принятое на нем «уложение» об освобождении де-
тей боярских от наместничьего суда, «опричь душегубства, и
татьбы, и розбоя с поличным», констатируя в ст. 64-й, что «де-
тей боарьских судити наместником по всем городом по нынеш-
ним (т. е. разосланным во исполнение решений Собора
1549 г., — Н. Н.) царевым государевым жаловалным вопчим
грамотам».
Но вряд ли подобное царское благодеяние могло успокаи-
вающе подействовать на черных посадских и волостных мужи-
74 С. О. Шмидт. Продолжение хронографа редакции 1512 года,
стр. 296. — Подробный анализ ст. 64-й, а также выяснение ее происхожде-
ния даются И. И. Смирновым и Б. А. Романовым (см.: И. И. Смирнов.
Очерки..., стр. 347—352; Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику
1550 г., стр. 255—264). «Ст. 64 Судебника 1550 г., — отмечает И. И. Смир-
нов, — является одной из центральных по своему значению статей, ибо
в ней выражена политическая линия Судебника 1550 г. в отношении дво-
рянства, помещиков» (там же, стр. 337). Такой же точки зрения придержи-
вается и Б. А. Романов.
70
ков, которые уже на примере губной реформы знали, к чему
ведет усиление позиций дворянства в местном управлении. Ведь
как-никак, а именно дворяне были наиболее активными сторон-
никами опомещичивания черных крестьянских земель, а следо-
вательно, и противниками предоставления волостным мирам
широкой политической самостоятельности. А отсюда естест-
венно, что чем сильнее укрепляло свои позиции дворянство,
тем настойчивее добивалась политических привилегий посад-
ская и волостная верхушка («лучшие и середние люди»), рас-
сматривая их как законное и столь необходимое им в новых
экономических и политических условиях средство защиты своих
классовых интересов. И главным первоочередным требованием
этих сельских и городских богатеев, а как раз они-то реально и
хозяйничали во всех мирских делах на посадах и волостях, было
земское самоуправление: право самим собирать налоги и «тво-
рить суд и управу» на местах (исконное политическое требова-
ние третьего сословия во всех феодальных монархиях эпохи
первоначального накопления).
Обещания «праведного» царского суда между крестьянами и
кормленщиками, столь «умильно» и неожиданно возжелаемого
боярами и столь милостиво провозглашенного царем на Соборе
1549 г. (надо же было хотя бы выиграть время), естественно,
не решали вопроса. Да и вообще, как очень скоро показала
практика, создание в Москве особого челобитного ведомства во
главе с Алексеем Адашевым, призванного, как заверял царь,
охранять население от любых злоупотреблений бояр-управите-
лей, не столько сдерживало, сколько стимулировало (вопреки
замыслам его инициаторов) борьбу посадских и волостных ми-
ров против кормленщиков. А ведь именно они в конечном счете
представляли интересы феодалов на посадах и в черных воло-
стях. То же, что этой борьбе придавался по' Судебнику 1550 г.,
казалось бы, «законный характер», делало ее даже более со-
циально опасной для феодалов — тут уже не объявишь «черных
мужиков» просто смутьянами и нарушителями общественного
порядка.
Поэтому-то, как ни опасалось правительство земской реформы
(все могло быть, когда «черные мужики» сами начнут решать
свои земские дела), оно было вынуждено одновременно пойти
(и это тоже было закреплено в Судебнике) па хотя бы частич-
ное предоставление посадам и волостям земского самоуправле-
ния, попытаться путем привлечения земских представителей
к местному управлению укрепить авторитет и влияние прави-
тельственных органов на широкие слои местных тяглых обществ,
а главное, погасить рост открытой антифеодальной борьбы на
местах. Правда, как показывает Судебник 1550 г., первоначально
речь шла отнюдь не об отмене вообще наместничьего управле-
ния, а лишь о повсеместном введении при наместниках и воло-
71
Стелях института выборных судных старост и целовальников,
обязанных участвовать в их суде в качестве присяжных судеб-
ных заседателей — блюстителей интересов посадских и волост-
ных миров. Да и делалось все это правительством не беско-
рыстно, а в целях (и это главное) подъема тяглоспособности
местного населения («государева прибытка ради») и возложе-
ния на сами черные миры охраны общественного порядка на
местах. Но на подобных полумерах правительство молодого
царя не смогло остановиться (слишком, видимо, острой и не-
прочной была политическая обстановка в стране) — требовались
более радикальные реформы. Правда, это уже новая глава ис-
следования — глава не о предпосылках, а о самой земской ре-
форме. А пока нам хотелось бы лишь подчеркнуть (и это, по-
жалуй, главный вывод проведенного исследования), что именно
собор «примирения» 1549 г. был, с нашей точки зрения, тем
исходным политическим событием в жизни России XVI в., ко-
торое предопределило начало земской реформы, а следовательно,
п превращение самого Русского государства в сословно-предста-
вительную феодальную монархию, призванную, казалось бы,
удовлетворять интересы не только поднимающегося поместного
дворянства. Россия была на перепутье.
ЗЕМСКАЯ «УСТАВНАЯ ГРАМОТА» 1551 г.
«Мы вашего святительскаго совета и дела
требуем и советовати с вами желаем о бозе, утвержати не
стройное во благо», — так многообещающе говорил царь при
открытии знаменитого церковно-земского Собора 1551 г. перед
собравшимися в «царских полатах» его участниками. «А что
наши нужди или которые земские нестроения — и мы вам о сем
возвещаем. И вы, — призывал он съехавшихся на Собор иерар-
хов, — разсудя по правилом святых апостол и святых отец,
утверждайте во общем согласии вкупе, а аз вам, отцем своим, и
братнею с своими боляры челом бью».75
Собор 1551 г., или, как его обычно называют, Стоглавый
собор, проходил, как установил Д. Стефанович, в январе—фев-
рале, завершив основную работу до 23 февраля, когда было начато
составление самого соборного уложения, т. е. Стоглава. Примерно
в это же время (около 23 февраля) решения Стоглава были на-
правлены в Троице-Сергиев монастырь на просмотр бывшему
митрополиту Иоасафу, ответ которого, адресованный, как пола-
гает Д. Стефанович, видимо, непосредственно самому царю, был
получен около 10 марта, а рассмотрен Собором, всего вероятнее,
«в промежуток времени с 10-го по 22 марта» (22 марта было уже
75 Стоглав, стр. 38—40.
72
вербное воскресенье — начало пасхальных празднеств), и тогда же
«под их влиянием сделаны дополнения к нынешним главам
7, 52, 70 и 85». Окончательное же редактирование Стоглава было
завершено уже после пасхи (в 1551 г. пасха была 29 марта), на
время празднования которой почти все архиереи разъехались из
Москвы по своим епархиям, но не позднее 11 мая 1551 г. (до
принятия датированного именно этим днем царского приговора
о монастырских вотчинах, помещенного во многих списках Сто-
глава в качестве 101-й главы). Таким образом, работа Собора
была окончательно завершена лишь в мае 1551 г.76
Подобных же датировок придерживается и А. А. Зимин, сде-
лавший ряд новых важных наблюдений о деятельности Стогла-
вого собора и, в частности, справедливо отметивший особенно
активную роль в его подготовке попа Сильвестра и его политиче-
ских сторонников — светских (из числа бояр, группировавшихся
вокруг «избранной рады») и духовных (из числа нестяжателей).
Одним из первых среди единомышленников Сильвестра следует
назвать игумена Троице-Сергиева монастыря Артемия, постав-
ленного на этот крупнейший пост вместо «иосифлянина» Сера-
пиона, видимо, в самый канун открытия Стоглавого собора.
В декабре 1550 г. игуменом был еще Серапион,77 а уже 9 фев-
раля 1551 г. — Артемий.78 Сама по себе уже одна эта замена
Серапиона Артемием да еще столь благосклонное к нему отноше-
ние со стороны царя во время работы Собора (не случайно ему
удается 9 февраля — в самый разгар соборных заседаний — по-
лучить столь важное для монастыря подтверждение его сентябрь-
ской жалованной грамоты 1550 г. на все монастырские владения)
говорят тоже не о полном засилии иосифлян на соборе. Что ка-
сается предположения А. А. Зимина, что Артемий был назначен
игуменом Троицкого монастыря, «очевидно», лишь «около» мая
1551 г., когда правительство Ивана Грозного производит ряд важ-
ных замен в среде церковной иерархии — были сведены со своих
постов наиболее активные противники секуляризации церковных
земель, новгородский архиепископ Феодосий и епископ суздаль-
ский Трифон, — то это, как мы видим, не так.79 Общая же
оценка итогов Стоглавого собора, даваемая А. А. Зиминым,
с одной стороны, как «компромисса между правительственной
программой нестяжательского толка и иосифлянским болыпинст-
76 Д. Стефанович. О Стоглаве, стр. 81—95.
77 ГБЛ, Тр. кн. 519, № 99.
78 См. царское подтверждение от 9 февраля 1551 г. на жалованной
грамоте Троице-Сергиеву монастырю от сентября 1550 г.: ГБЛ, Тр. кн.
527, л. 280 об.
79 А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного, стр. 388—389. — Такой же
точки зрения придерживались, правда, и другие исследователи жизни
Артемия, например И. Н. Жданов. См.: И. Н. Жданов. Материалы для
истории Стоглавого собора, стр. 190—191,
73
вом собора» (мысль, отстаиваемая еще С. В. Бахрушиным),
а с другой — как «провала» «царской программы секуляризации
церковных земель» 80 в принципе правильна, хотя и нуждается
в .уточнении. Нам кажется, что расстановка сил на Стоглавом
соборе была несколько иной, и хотя количественно на нем дейст-
вительно преобладали сторонники иосифлян и именно их пози-
ции защищал митрополит Макарий (да и сам царь вряд ли уж
был так последователен в своих взглядах на церковь, к которой
он всегда имел особое пристрастие), в 1551 г., пожалуй, еще
нельзя говорить о полном поражении (а тем более «провале»,
как считает А. А. Зимин) «царской программы» секуляризации
церковных земель (и правильно ли так уж подчеркивать, что
это была именно «царская» программа, ведь отношение самого
царя к вопросу о секуляризации далеко не так уже ясно).
Во всяком случае, если бы даже не было знаменитого «соборного
приговора» 11 мая 1551 г. о вотчинах, по которому монастыри
лишались права получать земельные вклады или покупать земли
у светских вотчинников без царского доклада,81 то и тогда только
в отношении ограничения политических привилегий крупного
церковного землевладения, не только монастырей, но и самих
«святейших князей» церкви — митрополита, архиепископов и
епископов (а ведь именно они, а не монастыри были в то время
наиболее политически опасными для правительства сторонни-
ками церковного сепаратизма), «избранная рада» добилась на
Соборе, как мы увидим ниже, весьма крупных и вполне ощути-
мых успехов. Но определялись они не только борьбой нестяжа-
телей и иосифлян, но и иными более «мирскими» причинами.
Основные же «земские» решения Стоглавого собора 1551 г.
хорошо известны. Это, во-первых, утверждение нового Судебника,
принятого боярской думой еще в июне 1550 г., а, во-вторых,
одобрение взятого Земским собором 1549 г. и реализуемого
«избранной радой» нового правительственного курса на «прими-
рение» между царем и боярством, с одной стороны, и широкими
слоями поднимающегося дворянства, а также «лучшими» посад-
скими и волостными черными мужиками (а проще говоря, заро-
ждающегося третьего сословия) — с другой, примирение разными
путями и в разных областях, но отнюдь не за счет ущемления
основных политических интересов боярства и вотчинных земель-
ных конфискаций. И хотя летний двенадцатиглавый царский
соборный запрос (проект реформ), видимо, не оглашался и прямо
не рассматривался на Стоглаве (да вряд ли это было целесо-
образно, поскольку многие из намечаемых в нем реформ — регла-
ментация местничества, проведение всеобщей переписи земель,
80 А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного, стр. 386—388; ср.:
А. А. Зимин. И. С. Пересветов и его современники, стр. 91—102;
С. В. Бахрушин. Научные труды, т. II, М., 1952, стр. 273.
81 Подробнее об этом см. ниже, стр. 108—117.
74
упорядочение дела раздачи поместий, вопрос об ограничений
«белых» владельческих слобод — уже начали реализовываться на
практике еще осенью 1550 г.),82 намеченная им общая программа
реформ (ее социальная и политическая направленность), как
показывает дальнейшая правительственная деятельность, не пре-
терпела на Соборе каких-либо коренных изменений. Соборные
«говорения» развернулись, как можно судить по дошедшим до
нас материалам Стоглава (оформленным в митрополичьей кан-
целярии задним числом и фиксирующим главным образом лишь
его решения, касающиеся непосредственно церковных дел),
в основном по вопросу об ограничении церковного землевладения
(особенно новых слобод и иных новых монастырских стяжа-
ний) и церковных судебно-податных привилегий (вопрос о тар-
ханах), и именно по ним возглавляемое митрополитом Макарием
официальное большинство участвующих в Соборе духовных
иерархов смогло добиться от царя и боярской думы известного
смягчения того радикализма в отношении ограничения церков-
ных имуществ, который столь явственно дает о себе знать во
всей правительственной политике после 1549 г. и особенно
в канун Стоглавого собора.83 Но зато в вопросе о реорганизации
местного управления и расширения прав земства Стоглавый
82 Новый приговор о местничестве состоялся, как мы уже отмечали,
в июле 1550 г., вопрос о слободах вошел в Судебник 1550 г. и дополни-
тельно, по ходатайству митрополита, рассматривался в сентябре того же
года, упорядочивание дела раздачи поместий нашло свое частичное реше-
ние уже в октябрьском приговоре 1550 г. об испомещении под Москвой
«избранной тысячи» (мы считаем вслед за И. И. Смирновым, что этот
приговор был в 1550 г. реализован на практике, а не остался лишь неосу-
ществленным проектом, как полагает А. А. Зимин; см.: И. И. Смирнов.
Очерки..., стр. 407—422; А. А. 3 и м и н. Реформы Ивана Грозного,
стр. 366—370), а о начале, видимо, еще в конце 1550 г. всеобщей пере-
писи земель свидетельствуют дошедшие до нас писцовые книги 1550—
1551 гг.: 7058 г. по Звенигородскому уезду, 7058—7059 гг. по Бежецкой пя-
тине, 7059 г. по Московскому, Владимирскому, Вологодскому, Каширскому,
Переяславль-Рязанскому, Рузскому, Двинскому уездам, Вотской и Шелон-
ской пятинам (И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 432).
83 Насколько остро стоял в это время вопрос о церковных землях,
видно хотя бы из того, что именно тогда царь, идя навстречу настойчи-
вым требованиям «избранной рады», особенно сторонников попа Силь-
вестра, обратился непосредственно к митрополиту Макарию с запросом
относительно возможности секуляризации домовых митрополичьих вотчин,
в ответ на что Макарий и послал царю свое известное послание «о непри-
косновенности вещей, данных богови в наследие вечных благ», в котором
не только повторил решение священного собора 1503, г. о неприкосновен-
ности церковных имуществ, но и прибавил в их защиту ряд новых аргу-
ментов (Н. С. Тихонравов. Летописи русской литературы и древно-
стей, т. V. М., 1863, отд. III, стр. 136; А. С. Павлов. Исторический очерк
секуляризации церковных земель в России, ч. I. Одесса, 1877, стр. 109—
111). Вполне естественно, что эта «идеологическая борьба» была продол-
жена и на самом Стоглавом соборе, но и там инициатором ее был не
царь, а тот же «всемогущий» Сильвестр. С. В. Бахрушин прав, когда ука-
зывает, что «следы борьбы между митрополитом и Сильвестром можно
75
собор пошел значительно дальше по сравнению с летним проек-
том царя и принял по предложению царя в дополнение к Судеб-
нику еще особую «уставную грамоту», положившую по существу
начало замене системы кормлений земским самоуправлением.
Во всяком случае именно она в отличие от Судебника, сосредото-
чившего основное внимание на регламентации боярского и наме-
стничьего суда, констатировала правовые нормы, регулирующие
права и обязанности самих земских обществ — посадского и во-
лостного мира и его ответственных (выборных) представителей.
Подобные «уставные грамоты» (типовой образец которых и
был предъявлен царем Стоглаву), если верить царской соборной
речи, были подготовлены правительством заранее и, всего веро-
ятнее, тоже во исполнение рекомендаций февральского Собора
1549 г. (когда «в преидущее лето» бояре, приказные люди и
кормленщики «со всеми землями помирилися во всяких делех»)
и закрепляли устроение — царь заверял, что теперь-то он уже
все «устроил» — «по всем градом и пригородном, и по волостем,
и по погостом, и у детей боярских», старост, целовальников, сот-
ских и пятидесятских.84 Саму же подлинную «уставную грамоту,
которой в казне быти», царь и предлагал «на св ятем соборе
утвердив и вечное благословение получив», подписать вместе
с новым Судебником.85
Собор, как явствует из Стоглава, ссылающегося на эту «устав-
ную грамоту» наряду с новым Судебником как на уже принятый
закон, выполнил царскую просьбу. Отныне «князем и бояром,
и дворецким, и по градом наместником и всем мирским судиям»,
в числе которых называются и «земские старосты, которым велено
в суде быти», было предписано, как гласит Стоглав, «судить» и
«управу чинить» в сместных делах (т. е. делах между монастыр-
скими слугами и крестьянами, и детьми боярскими, и посадскими
людьми, и «всяческими черными людьми») вместе с церковными
угадать на Стоглавом соборе» (С. В. Бахрушин. Научные труды, т. II,
стр. 334).
84 Что касается упоминания в вышеприведенном контексте царской
соборной речи детей боярских (будто бы старосты «устроены» и у них и
ото тоже закреплено в уставных грамотах), то маловероятно, что имелись
в виду, как это полагают в комментариях к Судебнику 1550 г. И. И. Смир-
нов и Б. А. Романов, царские «вопчие» грамоты, разосланные уездным
детям боярским, об освобождении их от наместничьего суда, согласно со-
борному приговору от 29 февраля 1549 г. (Б. А. Р о м а н о в. Комментарий
к Судебнику 1550 г., стр. 185—187). Ведь никаких старост эти грамоты не
учреждали. Более похоже, что речь шла о губных старостах, которые
в районах поместно-вотчинного землевладения выбирались по волостям
именно из детей боярских (новый Судебник окончательно санкционировал
повсеместность губных учреждений, и возможно, что к нему были подпи-
саны и образцы губных грамот, о которых упоминает ст. 64-я), а также об
особых денежных сборщиках из детей боярских, тоже называвшихся
«головами» или старостами, которые появляются на местах как раз с на-
чала 50-х годов (о последних см. ниже, стр. 82).
85 Стоглав, гл. 4, стр. 39.
76
судьями «по Судебнику, и по царской уставной грамоте, и по
соборному уложению» да и по ним же («цареву Судебнику и
уставной грамоте») имать пошлины на виновных.86 Совершенно
ясно, что по подобным же взаимодополняющим узаконениям
должен был осуществляться теперь и обычный (не сместный)
«мирской суд» па местах но всем городам и волостям.
В непосредственной связи с принятием указанных новых зем-
ских «уложений» была, видимо, реорганизована и вся система суда
на церковных землях и, конечно, в среде самого духовенства.
В первую очередь встал и был весьма радикально решен во-
прос о «несудимых грамотах». Было признано, что «впредь» все
архимандриты и игумены не подсудны царским боярам и дво-
рецким, равно как и боярам, митрополичьим й епископским,
а судить их должны во всем сами «владыки», «кроме душегуб-
ства, и розбоя, и татьбы с поличным» (это компетенция только
«мирских судей»).87 В самих же монастырях чернецов и слуг
«промеж себя» судят «во всяких делех» (но, конечно, и тут,
кроме убийства и разбоя) архимандриты и игумены вместе «с со-
борными старцами» или «кому прикажут».
Во-вторых, для всякого церковного чина отменялись (впредь
«отставити») «крестное целование» и «поле» (судебный поеди-
нок). Формой суда должен был быть для них только обыск и
жребий. Но и тут общее исключение — дела о «душегубстве и
розбое с поличным», поскольку «аще кто того чину (священни-
ческого, — Н. И.') такими делы будет уличен, и того судят град-
ские судии по царскому закону». Что касается посылки митропо-
личьих и епископских «неделыциков» «с приставными» и «запи-
сями» по духовных лиц с вызовами на суд, то «сроки» в них
следовало писать «по жалованным грамотам и по уставным царе-
вым, каковы у них царевы грамоты, опричь духовных дел».
Иная система суда, согласно той же 68-й главе Стоглава, на
митрополичьих и епископских (т. е. немонастырских) землях.
Здесь духовенство (попов, дьяконов и «всех причетников») и
«мирских людей» (иначе говоря, проживающих на этих землях
«мирян»~крестьян и слобожан, а также иных недуховных лиц)
«по рядным грамотам, и по духовным, и по кабалам, и в покла-
жеех, и в боех, и в грабежах, и в прочих во всяких делех, опричь
духовных дел», судят митрополичьи и епископские бояре. Но
судят (это и было основное новшество) не одни, «а у бояр
в суде сидети старостам поповским и пятидесятским по неделям
по два и по три, да градским старостам и целовальником и зем-
скому дьяку, которым царь прикажет». Функции же этих земских
86 Там же, гл. 67 и 68.
87 «Церковные жалованные грамоты», по которым игумены и монахи
не подсудны «владыкам», отменялись — никогда «впредь таким грамотам
не быти» (Стоглав, гл. 67 — «О несудимых грамотах», ответ на 15-й вопрос
царя, стр. 47, 206—207).
представителей (присяжных заседателей) в митрополичьем и
епископском боярском суде точно соответствовали (Стоглав вос-
производит основные положения статей 62-й и 68-й Судебника
1550 г.) подобным же обязанностям (и правам) земских пред-
ставителей на суде великокняжеских наместников и волостелей,
сидящих по государевым посадам и черным волостям.88 И даже
судные пошлины владычные бояре берут по тем же правилам и
нормам, как гласит Стоглав, «по цареву Судебнику и по устав-
ной грамоте». Разница заключается лишь в верховной власти,
непосредственно контролирующей их деятельность, — на «владыч-
ных землях» ею является сам митрополит или епископ (в своих
владениях), а не великий князь, как это имеет место по отноше-
нию к суду великокняжеских бояр.
Общий же надзор со стороны правительства за митропо-
личьим и епископским боярским судом осуществляется, как мы
видим (и это тоже примечательно и ново!), через земство — путем
выбора земских присяжных заседателей в боярский суд только
с санкции царя — «быти в суде градским старостам, и целоваль-
ником, и земскому дьяку, которым царь прикажет». Какое дове-
рие к земству (и недоверие к церковным иерархам), коли простым
черным мужикам (ведь не «владычные дети боярские», а именно
они ходили в «градских» старостах и целовальниках!) поручается
вместе с поповскими старостами и пятидесятскими блюсти свои
земские интересы и надзирать (от лица великого князя) за дея-
тельностью митрополичьих и епископских властей, и отнюдь не
рядовых, а самих «святейших бояр». И уж если таково было зна-
чение земства на митрополичьих и епископских землях, то ка-
ково же оно должно было быть на государевых посадах и черных
землях, где земские крестьянские представители вообще не имели
над собой «феодальных сеньоров», кроме великого князя как
главы государства.
Но если так обстояло дело с самим митрополичьим и епископ-
ским «боярским судом» (высшим владычным судом по граждан-
ским и уголовным делам), то, естественно, что значение земского
представительства в их местном гражданском суде было еще
сильнее.
И действительно, в 68-й главе Стоглава прямо указывается,
что «преж ино и по днесь» в митрополии и епископиях, «по гра-
дом и по десятинам», «уставлены десятские» (так назывались
владычные наместники, кормленщики, назначаемые обычно из
митрополичьих и епископских детей боярских), которые «ведали
суд и судили весь священнический чин и иноческий, и весь при-
чет церковный, и прочих (т. е. мирян,—Н. Н.) по рядным, и по
кабалам, и в боех, и в грабежах, опричь духовных дел», и именно
так следует поступать и «ныне» «по тем градом», они судят там
88 Ср. выше, стр. 57—59.
78
«весь причет церковный и мирских людей», но при одном непре-
менном и категорически предписываемом условии — «у них быти
в суде старостам земским, и целовальником, й земским дьяком,
которым царь повелит». И опять в изложении обязанностей по-
следних по надзору за судом этих церковных управителей — пере-
сказ соответствующих постановлений о правах и обязанностях зем-
ских присяжных заседателей при великокняжеских наместниках
и волостелях статей 62-й и 68-й Судебника 1550 г., и опять
ссылки на сбор пошлин по нему же и по царской «уставной
грамоте».
Но есть по сравнению с Судебником 1550 г. и отличия. На-
пример, запрещение владычным десятским «держать корчмы».
Подобное предложение фигурировало в рассматривавшихся выше
царских вопросах 1550 г. (вопрос четвертый), но в тексте цар-
ского Судебника, как мы уже видели, не было зафиксировано,
хотя в земских грамотах 1552 г. (мы имеем в виду Мало-Пинеж-
скую и Важскую грамоты) местному населению тоже, как и
владычным десятским Стоглава, категорически запрещается
«корчмы держати». Видимо, общим законодательным источником
этого запрета и была принятая Стоглавом «уставная грамота»,
которая и на этот раз весьма существенно «дополнила» Судебник.
Имел свою специфику и контроль со стороны земских представи-
телей за судом владычных десятских. Имеется в виду ситуация,
когда «учнут десятники неправедно судити или посулы имати,
делы волочити и продажу чинити», а земских старост и цело-
вальников, которые им об этом будут «говорити», «не послу-
шают». Вот в этих-то случаях земские представители и были
обязаны прямо «писати» обо всех подобных нарушениях самим
«святителем» (митрополиту или епископу), а если те «не упра-
вят», то и самому царю. Как мы видим, и тут проступает извест-
ное недоверие царского правительства по отношению к митро-
поличьему и епископскому суду, а главное — стремление устано-
вить непосредственный контакт с земством.
Да и сами санкции со стороны царя в отношении подобных .
«неправедных судей» ясно говорят об этом — таких судей ожи-
дала от царя «великая опала», свод с кормления («десятина...
отняти») и взыскание всех причиненных населению убытков и
полученных взяток в тройном размере («взятое на них велети
доправити втрое»).89
Вряд ли можно сомневаться, что и тут подобные права и обя-
занности земских властей в отношении надзора за местным судом
кормленщиков (ведь именно ими были владычные десятники) не
были прерогативой только земских судебных заседателей на мит-
рополичьих и епископских землях. Подобными функциями «зем-
ского контроля», конечно, в еще большей степени обладали мест-
89 Стоглав, стр. 208—213.
79
ные присяжные заседатели при великокняжеских наместниках и
волостелях, избираемые на государевых посадах и в черных воло-
стях. Но и тут в Судебнике 1550 г. явное умолчание. В нем
(в статьях 62-й и 68-й) лишь крайне скромно) и без всякой пря-
мой связи с обжалованием земскими' заседателями суда и дейст-
вий кормленщиков перед великим князем указывается, что
«посула в суде наместником, и волостелем, и их тиуном не
имати» (ст. 68-я), или более развернуто, но тоже крайне уклон-
чиво: «посулов наместником, и их тиуном, и их людем не имати,
а на государя своево тиуну и пошлиннику никому посулов от
суда не просити» (ст. 62-я). Тройные же иски взимаются, по Су-
дебнику, с наместников и волостелей лишь в том случае, если их
«уличат» во взятии с одного дела двойных пошлин (ст. 74-я).
Вот тогда-то с них и следовало «те пошлины взяти втрое». Но
это уже совсем другой казус, и уж тем более он никак не связы-
вается составителями Судебника 1550 г. с деятельностью земских
судебных заседателей.
Следовательно, и в данном случае (как и в вопросе о запреще-
нии корчем) постановление Стоглава базируется не на Судеб-
нике, а на ином «соборном уложении», по всей видимости на
«уставной грамоте».
Но если подобная расширенная трактовка контрольных обя-
занностей земских старост в отношении наместников (при их
сохранении) идет не из Судебника 1550 г., а из подписанной под
него «уставной грамоты», то, следовательно, она не просто допол-
няла Судебник в вопросах местного управления, но шла значи-
тельно дальше его, и именно в вопросе о расширении на местах
прав и обязанностей земского сословного представительства, и
делала это по сравнению с ним весьма решительно. Во всяком
случае, как можно судить по Стоглаву, касалось это в равной
степени как вопросов судебных, так и тяглых, вернее тягло-адми-
нистративных, которые вообще применительно к местному управ-
лению очень слабо затронуты в Судебнике 1550 г., поскольку эта
сторона деятельности местных властей обычно' конституировалась
в иных источниках права — жалованных и уставных грамотах,
а регулировалась непосредственно писцовыми книгами и цар-
скими указами.
Имеем в виду разъяснение Стоглава (той же 68-й главы), что
если «преж сего» в митрополии и епископиях «по городом ездили
по десятинам десятинники и закащики» (владычные приказчики)
и собирали па «святителей» «дань по книгам» и «свои пошлины
по старине», то больше так делать не следует, поскольку от этого
населению «нужда великая и продажа». А «отныне и впредь» надо
поступать «по цареву совету и по соборному уложению»,
а именно «десятинником и закащиком по градом и по десятинам
не ездити, а уставити по тем градом и по десятинам десяцких
священников да старост земских и целовальников, которых царь
80
прикажет, и те старосты и целовальники с десяцкими светитель-
скую дань и десятильников заезд (иначе говоря, десятильников
корм,—Н. Н.) и пошлины по книгам збирают и по грамотам,
опроче пустовой и льготной и тарханных грамот, да отдают све-
тителем сполна с году на год на рождество Христово или на сбор
(соборное воскресенье, — Н. Н.), а чего сполна не привезут по
книгам, и святители велят доправить па тех земских старостах, и
на десяцких, и на целовальниках по государеву цареву указу».90
Эту новую категорию земских старост и целовальников (де-
нежных сборщиков) наряду с подобными судными старостами и
целовальниками (земскими присяжными заседателями), всего
вероятнее, также имел в виду Иван IV, когда говорил в своей
программной вступительной речи на Стоглавом соборе, что он
«устроил по всем землям. . . государства (а отнюдь не только на
митрополичьих и епископских землях, — Н. Н.) старосты, и цело-
вальники, и соцкие, и пятидесяцкие по всем градом и пригород-
ком, и по волостем, и по. погостам, и у детей боярских», и именно
об этом «уставные грамоты под сей Судебник подписал». И даже
более — похоже, что в дайной общей царской формуле о новом
«земском устроении» акцент мог делаться как раз на земских
денежных старост, поскольку первые (судные старосты и цело-
вальники) были в принципе не таким уж новым институтом,
а существовали в большинстве городов и волостей по крайней
мере со времени Судебника 1497 г., и составители Судебника
1550 г. лишь требовали неуклонного и повсеместного введения
этого земского института. Да и в Стоглаве, как мы уже видели,
не говорится об их учреждении впервые только с 1551 г. «по
соборному уложению», а лишь подтверждается (вслед за Судеб-
ником 1550 г.), что «ныне» без них нельзя вершить суд и на
митрополичьих и епископских землях (равно как в суде цент-
ральном — «святительском боярском суде», так и в местном —
«суде десяцких»), в то время как о последних — земских старо-
стах и целовальниках по сбору дани, кормов и пошлин (о кото-
рых вообще ничего не говорится в Судебнике 1550 г.) — в том же
Стоглаве прямо сказано (в очень близких выражениях с цар-
ской «соборной речью» и даже с прямой ссылкой на предложе-
ния самого царя), что их «по цареву совету и по соборному
уложению» «отныне и впредь» следует по городам и десятинам
в митрополии и епископиях «устроити».
Но главное, при подобном расширительном толковании цар-
ской речи, а именно отождествлении царских слов о повсеместном
учинении земских старост (и даже «у детей боярских») с пока-
заниями Стоглава о введении «по царскому совету» особых зем-
ских денежных сборщиков на святительских землях (и не только
среди тяглых людей, но и среди мелких церковных феодалов,
90 Там же, стр. 213.
0 Н. Е. Носов
81
какими в большинстве являлись представители белого духовен-
ства) нетрудно увидеть в тех же выборных «десятских священ-
никах» (иначе говоря, окружных — десятских поповских старо-
стах) как бы церковный вариант выборных денежных сборщи-
ков из числа детей боярских (денежных голов), которые, как мы
уже отмечали (а ниже приведем конкретные примеры), появ-
ляются в источниках как раз с начала 50-х годов и деятельность
которых очень близка финансовой деятельности городовых при-
казчиков.91 Не их ли наряду с губными старостами и имел в виду
царь, когда говорил, что теперь старосты учинены и «у детей
боярских».
Таким образом, царские слова о повсеместном «учинении»
земских старост и целовальников надо, видимо, истолковывать
в более широком смысле, чем это обычно имеет место в литера-
туре, а главное — расценивать их как новый серьезный шаг по
сравнению с Судебником в сторону повсеместного внедрения
в местное управление земского сословного представительства. Что
касается приведенных материалов Стоглава по тяглым делам, то
перед нами как бы миниатюра (применительно митрополичьих и
епископских земель) принятой на Стоглаве «по царскому совету»
общегосударственной реформы («соборного уложения») по реор-
ганизации всей действующей «наперед того» системы сбора госу-
дарственных налогов, посошных кормов и пошлин. И суть этой
реформы заключалась в окончательной отмене практики сбора
прямых налогов самими кормленщиками, а также данщиками или
иными великокняжескими приказчиками (заказчиками) и пере-
даче этих функций самому местному населению, а практи-
чески — специальным денежным сборщикам в лице выборных
голов из детей боярских ( = десятских священников), земских
старост и целовальников, избираемых для этих целей по городам
и волостям ( = десятинам). Именно эти новые земские денежные
сборщики должны были производить, руководствуясь писцо-
выми книгами и иммунитетными грамотами, ежегодно (и только
один раз в год) сбор дани, кормов и пошлин и их сдачу в казну —
91 Подробнее об этом см. ниже. Пока лишь отметим, что в по-
метах на Дворовой тетради 50-х годов XVI в. (Дворовая тетрадь была со-
ставлена, как указывается в одном из ее списков, в 1551/52 г.: ГИМ, Муз.
собр., № 3417, л. 42 об.) подобные уездные дети обозначены — «отставлен
(оставлен) у денег» или «у казны, у денег» (ДТ, лл. 103 об., 105 об.,
110 об., 112, 151 об., 152 об.). В актовом же материале середины 50-х годов
XVI в. новые земские власти в лице денежных сборщиков из детей бояр-
ских именуются просто «выборными старостами» (Исторические акты
Ярославского Спасского монастыря. Изданы И. А. Вахрамеевым. Ч. I. М.,
1896, № XXIV, стр. 30—31; ЛОИИ, Собр. актов до 1613 г., № 1/202;
П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М.—Л., 1950, стр. 422—
424; Описание актов собрания графа А. С. Уварова. Акты исторические,
описанные И. М. Катаевым и А. К. Кабановым. Под редакцией проф.
В. В. Довнар-Запольского. М., 1905 (в дальнейшем; Описание- актов Ува-
рова), № 1/36, стр. 40—41).
82
в великокняжескую или святительскую (в зависимости от кате-
гории земель).
Допустить же, что все эти порядки, принятые по «царскому
совету» на Стоглавом соборе, касались только территории митро-
полии и епископий (хотя всего вероятнее, что именно по этим
церковным князьям — главной опоре удельного церковного сепа-
ратизма — и направляло правительство «избранной рады» свой
первый удар), невозможно уже по одному тому, что как раз
с начала 50-х годов, как можно судить по данным актового ма-
териала середины XVI в., касающегося отнюдь не только цер-
ковного землевладения, окончательно прекращается практика
посылки на места великокняжеских данщиков, а сбор прямых
налогов сосредоточивается в руках непосредственно дворянских
и земских (посадских и волостных) выборных представителей, и
даже сами городовые приказчики постепенно превращаются из
приказного в выборный орган от дворянства. Да и вообще
было бы явно противоестественно, если бы подобная реформа была
проведена правительством только на митрополичьих и епископ-
ских землях, землях в известном смысле дворцового типа, зани-
мающих как бы промежуточное положение между землями
черносошными и владельческими, и не затронула (пусть даже
сперва не столь радикально) велико княжеских посадов и черно-
сошных волостей, уже давно и особенно настойчиво добивавшихся
подобных земских привилегий. И уж во всяком случае эта ре-
форма явно связана с намеченной правительством (согласно еще
летним «царским вопросам» 1550 г. — вопрос 12-й) общей земель-
ной переписью, а опа касалась всех земель без исключения, а не
только земель церковных и тем более только митрополичьих и
епископских.
Это, конечно, не означает, что организация новых земских фи-
нансовых органов на митрополичьих и владычных землях не
имела своей специфики и своих особенностей. Она бесспорна.
Но в том-то и дело, что, согласно Стоглаву, царское правительство
пыталось максимально ликвидировать эту специфику, а не наобо-
рот. И достигалось это не только тем, что денежные земские
старосты и целовальники, как и подобные им судные, утвержда-
лись непосредственно самим царем, но и тем, что вообще вся их
деятельность была поставлена под царский контроль. Ведь не
случайно же все недоимки должны были взиматься «святителями»
на земских старостах и целовальниках только «по государеву
цареву указу», а отнюдь не на основе каких-либо своих автоном-
ных решений и своих особых (владычных) уставов.
Указанные постановления были приняты Собором, видимо,
уже в январе—начале февраля 1551 г., поскольку в одном из
списков Стоглава есть специальная запись, что 17 февраля «пове-
лением» Ивана IV и «по благословению» митрополита Макария,
а также «архиепископов и епископов и всего священного собора
6*
83
русския митрополия» «избрали священницы и диакони 7 старост
в царствующем граде Москве». Тут же сообщаются сведения
о числе московских священников (359), диаконов (208) и
церквей (644) и о том, «как по тем светим церквам розчитати
храмы, старосты и 50-ких и десятских священников и диаконов^.92
По мнению Д. Стефановича, указанные выборы были произведены
во исполнение дошедшего до нас особого «соборного приговора»
1551 г. об «учинении» в Москве церковных старост (со «ста свя-
щенников» или «как число вместит») и десятских, точная дата
принятия которого нам пока неизвестна (единственный пока обна-
руженный список с него XVI в. дефектен и не имеет даты).93
Но Д. Стефанович прав, отмечая, что он вряд ли мог быть при-
нят позднее начала февраля, так как только на подсчет москов-
ских церквей и духовенства и производство самих выборов тре-
бовалось по крайней мере недели две.94
И хотя приведенные данные касались лишь Москвы и только
духовенства, трудно допустить, что местное духовенство получило
право на известное самоуправление (и отнюдь не по духовным де-
лам) раньше, чем это право было предоставлено самим уездным
детям боярским и черным земским мирам — городам и волостям.
Во всяком случае нельзя не связать вышеприведенные данные
соборных решений об организации земских сословно-представи-
тельных учреждений на территории митрополий и епископий
(а ведь нельзя забывать, что только митрополичьи земли были
расположены в середине XVI в. более чем в 30 уездах страны) 95
с тем фактом, что как раз в эти же дни, а именно 28 февраля,
была выдана царская уставная грамота Плесской волости Влади-
мирского уезда — первая, из пока известных нам учредительных
земских грамот XVI в. Не являются ли оба эти акта следствием
каких-то общих правительственных решений по вопросам мест-
ного управления, принятых и одобренных на Соборе?
Из Плесской грамоты мы узнаем, что волость в свое время
была «придана» «судом и кормом» к владимирскому наместнику
кн. Дмитрию Федоровичу Бельскому, а потом («ныне»), как
сообщает грамота, «велена была та волость ведати на меня царя
и великого князя кормы брати, и крестьян тое волости судити
владимирскому городовому прикащику Василию Сущову да ключ-
92 Д. Стефанович. О Стоглаве, стр. 85—86.
93 ААЭ, т. I, № 232.
94 Д. С т е ф а и о в и ч. О Стоглаве, стр. 86.
95 Наиболее крупные владения митрополитов — и но только отдельные
слободы, села и деревни, а зачастую целые волости и станы — находились,
как показывают актовые копийные книги московского митрополичьего
дома XVI в., в таких уездах, как Московский, Владимирский, Коломен-
ский, Суздальский, Ростовский, Дмитровский, Волоцкий, Звенигородский,
Юрьевский, Переяславль-Залесский, Нижегородский, Костромской, Горохо-
вецкий, Галицкий, Вологодский и Белозерский (см.: АФЗХ, ч. I).
84
нику Устину Недюреву».96 Теперь же «крестьяне тое волости»
в лице старосты Ивашки Олешкова и четырех его сотоварищей
«пооброчились» у великокняжеского дьяка Угрима Львова, что
«дати им в... казну оброком за иаместничи и тиуновы кормы, и
96 Князь Д. Ф. Бельский, известный боярин и воевода еще Василия III,
умер И января 1551 г. (Н. П. Лихачев и Н. В. Мят л ев. Тысячная
книга 7059—1550 года. Орел, 1911, стр. 78). Следовательно, Плесская во-
лость не могла перейти в ведение владимирских городовых приказчиков
и ключников позже этого срока. (А. А. Зимин ошибается, полагая, что
князь Д. Ф. Бельский был наместником во Владимире «до» 28 февраля
1551 г. Кстати, это противоречит и самому тексту грамоты. См.: А. А. 3 и-
м и н. Список наместников Русского государства первой половины XVI в.
«Археографический ежегодник за 1960 год», М., 1962, стр. 28). Но когда же
князь Д. Ф. Бельский заступил на владимирское наместничество, сказать
трудно. Дело в том, что, согласно разрядным данным, князь Д. Ф. Бель-
ский летом (в мае—сентябре) 1550 г. был воеводой на Коломне и Кашире,
а ранее (осенью 1549 г.) — воеводой в Суздале (согласно летописи, царь
в ноябре 1549 г. «посылает вперед себя воевод своих и повелевает им соби-
ратися с людми в окрестных градех столного града Владимеря: большого
полку воеводе боярину князю Дмитрию Федоровичу Бельскому да князю
Володимеру Ивановичу Воротынскому в Суздале»), весной 1548 г. — в Ко-
ломне, зимой (декабрь 1547 г.) — во Владимире. Правда, возможно, что он
состоял в 1547—1550 гг. одновременно и во владимирских наместниках.
Во всяком случае именно в таком двойном качестве (воеводы и намест-
ника) он уже был во Владимире в 1539 г. (Разрядная книга 1475—1598 гг.
М., 1966, стр. 100, 101, 103, 104, 108, 111, 113. 114, 118, 121, 126, 129; ПСРЛ,
т. XX, вторая половина, стр. 466, 476). Время же назначения нового на-
местника во Владимир нам неизвестно. Во всяком случае осенью (в ноя-
бре) 1551 г. во Владимире упоминаются лишь великокняжеские тиуны —
Есип Микитин и Иван (Иванец) Богданов сын Веревкин («Владимирские
губернские ведомости», 1909, № 24). Правда, в марте 1553 г. наместником
Владимира был уже кн. Иван Михайлович Шуйский (РИО, т. 59, стр. 377).
Но это уже период, как мы увидим ниже, временных земских контр-
реформ, связанных с новым правительственным кризисом 1553 г.
Но в данном случае для нас важен сам факт (а он бесспорен), что уже
в середине января 1551 г. (во всяком случае не позднее, а возможно, и
ранее) Плесская волость была отписана от владимирского кормления и
временно передана в управление городовому приказчику и ключнику.
Не свидетельствует ли это о том, что уже в конце 1550—январе 1551 г.
в правительственных кругах реально стоял вопрос о возможности отмены
кормлений в черных волостях и поэтому-то правительство и пе спешило
с назначением нового наместника во Владимир. Что касается владимир-
ского городового приказчика Василия (Васюка) Сущова, то он принадле-
жал к местным дворовым детям боярским (в Дворовой тетради по Влади-
миру записаны двое его родичей — Борис Алексеев сын Сущов и Никита
Семенов сын Сущов с сыном Никифорцем, оба первых значатся и в Ты-
сячной книге, среди владимирских детей боярских III статьи. См.: ДТ,
л. 117; ТК, л. 134 об.—135; об их поместьях см.: ПКМГ, ч. I, отд. I, стр. 12,
51. — Упоминаются в источниках по Владимиру и дети самого Василия
Сущова —Семен и Алексей. См.: Акты Калачова, т. II, стр. 349—350).
Городовым приказчиком Василий Сущов значится уже в июне 1542 г.,
когда его напарником был Ташлык Тимофеев сын Всеволожский, тоже
дворовый сын боярский по Владимиру (о последнем в Дворовой тетради
есть запись — «Ташлык Тимофеев сын Всеволожского. Сын его Бориско.
Стар. Отставлен. Служит сын»; см.: ДТ, л. 117) («Владимирские губерн-
ские ведомости», 1909, № 23; Описание актов Уварова, № 26, стр. 33).
85
за пятно, и за выводную куницу, и за повоженной убрус, и за
присуд, и за праведчиковы и за доводчиковы поборы, и за все
наместничи и его пошлинных людей пошлины на год 15 рублев».
Поскольку же оброк должен был вноситься в казну в год на два
срока: первая половина (семь с половиной рублей) — на покров
(1 октября) 1551 г. и вторая — на сборное воскресенье 1552 г.,
то акт перевода волости на откуп следует датировать не временем
выдачи грамоты (28 февраля), а ранее —15 февраля 1551 г.
(на этот день приходилось в этот год сборное воскресенье).* 97
Сама же организация управления Плесской волостью выгля-
дит, согласно царской грамоте, так: волость получает право на
«своего данного пристава», который «от них и по них ездит и на
поруки их и от них дает», «срок мечет» да «ставит» обоих истцов
на Москве перед царем. Но «ставит» только на «два срока
в году» — на рождество и петров день. Это, как говорится, во
взаимоотношениях с внешним миром. Внутри же волости все
Сохранились сведения о деятельности Василия Сущова как владимир-
ского городового прикащика и от 1547 г., но теперь его товарищами были
уже Афанасий и Роман Языковы (ГБЛ, Троицкие акты, кн. 527, л. 466;
«Владимирские губернские ведомости», 1909, № 23). Любопытно также,
что в 1549 г. Борис Иванов сын Сукин был дьяком во Владимире
(Ю. В. Татищев. Местнический справочник XVII в. «Летопись исто-
рико-родословного общества в Москве», вып. 2—3, М., 1910, стр. 67. —
Б. И. Сукин приходился родным братом известного казначея Ивана IV
50-х годов Федора Ивановича Сукина. Происходили же Сукины из суздаль-
ских вотчинников. См.: И. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
стр. 216—217). Факт сам по себе чрезвычайно важный, так как указы-
вает, что еще в середине XVI в. управление Владимиром осуществлялось
подобным же образом, как и управление такими крупнейшими городами,
как например Новгород, Псков и Нижний Новгород, т. е. в городе был не
только великокняжеский наместник, но государев (городовой) дьяк, ве-
дающий наместничьей канцелярией и осуществляющий вместе с городо-
выми приказчиками (ему подведомственными, во всяком случае так
в Новгороде и Пскове) общий надзор за уездными землями, сбором нало-
гов и отбыванием населением государевых повинностей — посохи, городо-
вого дела и т. д. То, что эти посты уже в середине XVI в. занимали мест-
ные дети боярские (и весьма зажиточные) в лице хотя бы тех же Сущо-
вых, факт тоже немаловажный и весьма симптоматичный в борьбе
уездного дворянства за «свое» местное самоуправление.
97 Плесская уставная грамота 28 февраля 1551 г. была впервые обна-
ружена и опубликована М. А. Дьяконовым в его известной статье «О мо-
сковских реформах половины XVI века» (ЖМНП, 1894, № 4, стр. 190—191).
Он же, развивая мысли В. О. Ключевского о связи «собора примирения»
с отменой кормлений, высказал предположение, что поскольку «Плесская
грамота не содержит никаких указаний и ссылок на Судебник и уставную
грамоту», утвержденных Стоглавым собором, то дает основание полагать,
«что еще до открытия Стоглавого собора московское правительство имело
готовый план о возможной замене кормлений органами земского само-
управления, и весьма вероятно предположить, что этот план был подска-
зан правительству на соборе 1550 года» (мы уже отмечали, что как
М. А. Дьяконов, так и В. О. Ключевский полагали, что «собор примирения»
состоялся в этом году, поскольку найденное С. Ф. Платоновым дополнение
к хронографу 1512 г. им было неизвестно). (Там же, стр. 192).
86
«дела» между крестьянами («кому будет до кого дело... меж
собя») вершат особый волостной староста и целовальники, «кого
(они) собе избирут всею волостью». Значит, речь идет именно
об учреждении (как и на церковных землях) нового земского вы-
борного органа, а не о наделении судебными правами обычных
волостных старост, ведавших в волостях мирскими общинными
делами, и органа весьма широких полномочий, коли в его руки
переходят «разбойпичи и татины дела Плесские волости» (губное
ведомство), которые волостные власти (новый староста и цело-
вальники) должны «судити и управливати по губной грамоте».
И даже более — о всех делах, о которых «старосте и целоваль-
ником управы учинить немочно», им предоставляется право «до-
кладывать» непосредственно царю. Распространяется это и на
охрану волости от обид со стороны «проезжих людей» — «хто
у них в волости силно станет и корм учнет имати безденежно»,
и в этом случае царь гарантировал свое прямое вмешательство —
взыскание с нарушителей («без суда») всех «учиненных убытков»
в пользу волощан в тройном размере. И уж тем более распростра-
нялось это на дела о душегубстве, единственную категорию уго-
ловных дел, не подсудных по грамоте земским властям, — и тут
прямо и сразу московский великокняжеский суд с предоставле-
нием волощанам права самим «приводить» убийцу в Москву, и
«нет» никаких «вир и продаж». И вообще нет никакой зависи-
мости плещан от владимирских кормленщиков. Ведь даже при
несчастном случае (убьется кто или утонет) или самоубийстве
«оне в городе в Володимире тиуном нашим того не являют». Пол-
ное доверие!
Но последняя оговорка важна и в другом отношении — она
ясно показывает, что хотя одним из поводов к передаче Плесской
волости на откуп и было отсутствие в это время (с конца 1550 г.)
наместника во Владимире, а именно им до этого управлялась во-
лость, правительство все же предусматривало возможность (на
будущее) столкновения волощан с тиунами владимирских намест-
ников, т. е. рассматривало введение земского самоуправления
в Плесской волости как явление, отнюдь не связанное с наличием
или отсутствием наместников во Владимире. Иначе говоря, речь
шла не о временной мере, а о нововведении, могущем стать и
постоянным.
И этому отнюдь не противоречит, что уже через год, в 1552 г.,
как гласит приписка на обороте грамоты, плесские крестьяне
у того же дьяка Угрима Львова «пооброчилися на другой год»
(1552/53 г.) «дати» в царскую казну «оброком 'за наместничи и
тиуновы кормы» и «за все наместничи и его пошлинных людей
пошлины» на год 30 рублей — «наддали перед старым оброком
15 рублев». А заодно получили и разъяснение, что «данного при-
става» они имеют право избирать себе лишь «из площадных не-
делщиков не их города». Обе оговорки — увеличение размера
87
«оброка» в два раза и возможность избирать себе пристава только
из иногородцев — говорят сами за себя. Они ясно показывают, что
новая система волостного управления была настолько выгодна
волощанам, что они были готовы платить (конечно, не без пону-
кания к этому) даже двойной оброк, лишь бы ее сохранить, ну
а правительство торговалось, стремясь получать максимум при-
были от нового земского устроения, а заодно уже с первых же
шагов пресечь возможность излишнего контакта волощан с при-
ставами из местных детей боярских (с иногородцами все же
надежнее!). Дело было явно новое. А лишний контроль никогда
не помешает.
Исключительно важны и данные Плесской уставной грамоты
1551 г. о том приказном аппарате, на который было возложено
правительством проведение земской реформы. Указание грамоты,
что в данном случае это был известный дьяк Угрим Львович
Пивов, в этом смысле особенно показательно. Дело в том, что
если распределение кормлений между служилыми людьми, со-
гласно «Спискам на кормленое верстанье», производилось обычно
в Разрядном приказе, то само веданпе кормления — выдача «корм-
леных грамот» и доходных списков, равно как и сам контроль за
наместничьими сборами и пошлинами, а на посадах и в черных
волостях вообще за всей их судебно-административной деятельно-
стью — было компетенцией Казенного приказа, между дьяками
которого обычно и распределялись города и волости, находящиеся
«в кормлении» за наместниками и волостелями. К числу таких
«кормленых дьяков», как именует их Судебник 1550 г. («кото-
рые дьяки у кормленей будут» — ст. 47-я), и принадлежал Угрим
Пивов,98 с деятельностью которого, как мы увидим ниже, непо-
средственно связано проведение земской реформы во многих
районах страны.
Таким образом, Плесская уставная грамота 1551 г. как бы
фиксирует момент рождения новой системы земского самоуправ-
ления, момент, когда в правительственном аппарате еще только
вырабатывались (но отнюдь не были окончательно определены)
те конкретные правовые формы и принципы, в которые на прак-
тике должны быть облечены «соборные уложения» о земстве.
А проще говоря, еще не был создан тот формуляр земских устав-
ных грамот — кодекс структуры, прав и обязанностей земских
властей, который уже лежит в основе дошедших до нас земских
уставных грамот февраля—марта 1552 г. и представляет собой
образец «творческой переработки» для потребностей земского са-
моуправления наместничьих уставных грамот и принятой Стогла-
вом — в качестве дополнения к новому Судебнику — «уставной
грамоты, которой в казне быти».
98 О деятельности Угрима Львовича Пивова как «кормленого дьяка»
см.: П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины, стр. 239—246.
ГЛАВА ВТОРАЛ
«ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕВИЗИЯ» ТАРХАНОВ
М J ОТ ФЕОДАЛЬНЫХ ИММУНИТЕТОВ
к ПОМЕСТНО-ВОТЧИННОМУ РЕЖИМУ
Принятием «уставной грамоты» далеко но
исчерпывались «соборные уложения» 1551 г.
о земстве. Не менее важное значение для вы-
работки основ нового земского устроения имела реализация на
практике, и именно в 1551 г., — тоже руками «избранной рады» —
определений Собора о тарханах и новых слободах, не только под-
твердивших подобные постановления нового Судебника, но и
внесших в их истолкование ряд существенных коррективов.
Поэтому, перед тем как перейти к непосредственному знаком-
ству с земскими уставными грамотами 1552 г., необходимо вы-
яснить, какие же изменения внес церковно-земский Собор 1551 г.
в саму организацию местного судебно-административного и тяг-
лого управления страны в целом, в первую очередь в систему
феодальных иммунитетов.
Дело в том, что широкое развитие не только земских — посад-
ских и волостных, — но и любых иных форм сословного предста-
вительства на местах могло иметь место только при условии
коренной реорганизации действующей в стране системы феодаль-
ных иммунитетов — особых тяглых и судебно-административных
привилегий светских и духовных феодалов — и создания на их
базе (путем их ограничения и унификации) единых государст-
венных и частноправовых норм сословного типа, регулирующих
жизнь местных феодальных обществ уже в рамках становящегося
в России сословно-представительного строя. Проще говоря, речь
шла о выработке основ таких частно-правовых и государственных
институтов, которые'должны были, с одной стороны, соответство-
вать потребностям складывающегося в стране нового поместно-
вотчинного режима, все более и более базирующегося на примене-
нии крестьянского труда непосредственно в барском хозяйстве и
для его потребностей (отсюда и борьба среднего и мелкопомест-
ного дворянства за закрепощение крестьян), а с другой — расши-
89
рить рамки для развития торговли, ремесла и промышленной
деятельности поднимающегося третьего сословия — посадских и
волостных «лучших людей» и «торговых мужиков». Это были
разные тенденции, как различны были и классы, стоящие за ними.
Но именно в их интересах и под их. ударами рушилась старая,
унаследованная еще от удельного периода, иерархическая струк-
тура крупного феодального землевладения России и порожденная
ею система феодальных иммунитетов. А именно она была одним
из главных тормозов социально-экономического и политического
развития Русского государства XVI в., тормозом, без ликвидации
которого было по существу невозможно ни создание самого цент-
рализованного государства, ни завершение процесса социально-
политической консолидации феодальных сословий как классовой
основы этой централизации.
Естественно поэтому, что о широком развитии земского само-
управления и представительства в России XVI в. невозможно было
говорить до тех пор, пока русское общество было сковано систе-
мой феодальных иммунитетов, находящей свое проявление и
в существовании белых владельческих слобод, и белого тягла, и,
наконец, бесчисленных охранительных и заповедных привилегий,
отгораживающих феодальные владения друг от друга, а их насе-
ление — от черных посадских людей и крестьян. В таких усло-
виях создание общеземских местных органов, особенно в районах
поместно-вотчинного землевладения, было крайне затруднено.
Именно в силу этого земская реформа и была самым тесным
образом связана с реорганизацией системы феодальных иммуни-
тетов, а итоги последней в значительной степени определили и
сам характер развития в России земского представительства.
Земство и феодальный иммунитет как бы противостояли друг
другу, точно так же как противостояли друг другу те обществен-
ные силы, интересы которых они представляли, а именно посад-
ские люди и крестьяне, добивающиеся хотя бы минимальных го-
сударственных и правовых гарантий для свободы своей хозяйст-
венной деятельности, и не только в рамках черных тяглых миров,
и бояре и дворяне, отстаивающие свои феодальные привилегии и
свое право на феодальную эксплуатацию. Это была классовая
борьба, борьба за разные пути развития России. И если бояре,
как мы уже отмечали, в силу своего социально-экономического
положения, как крупные земельные собственники, имеющие воз-
можность приспособить свое хозяйство к потребностям рынка без
закрепощения крестьян, в своем большинстве в отличие от круп-
ных монастырей (избалованных великокняжескими привилегиями
и отстаивающих право на особое положение в, государстве) были
склонны на компромиссы (хотя, казалось бы, как раз они-то и
обладали в своих вотчинах наиболее полными тарханами), то
дворянство, наоборот, стремилось максимально использовать пре-
имущества государственной централизации и внеэкономического
90
принуждения (крепостничества), получить от самодержавия но-
вые привилегии, а тем самым приравнять себя социально и поли-
тически к боярству. Иначе говоря, дворяне наиболее активно до-
бивались модификации феодальных иммунитетов в сословное
право и сословные институты и главный их смысл видели в воз-
можности присвоения через них (вернее, благодаря им) продуктов
крестьянского труда насильственным путем — вотчинный режим
для крестьянской крепости. Поэтому они, как и монастыри, были
основными противниками крестьянских и посадских миров в их
борьбе за создание «своих» земских представительных органов,
в которых дворянство не могло не видеть главный и наиболее
опасный для него оплот антикреиостничества.
* *
*
Вопрос об отмене тарханов, как и вопрос о секуляризации
церковных земель, был как бы стержнем работы Стоглавого со-
бора 1551 г. Но если в вопросе о секуляризации церковь смогла
отстоять свои основные позиции, то в отношении тарханов при-
шлось пойти на уступки значительно большие. Дело в том, что,
ставя вопрос об отмене тарханов, правительство имело в виду их
упразднение у всех категорий феодалов, ранее обладавших пра-
вом на получение тарханов и несудимых грамот, а не только
у одних монастырей. И именно это общее правило было закреп-
лено в утвержденном Стоглавом новом Судебнике: «тарханных
вперед не давати никому, а старые тарханные грамоты поимати
у всех» (ст. 43-я). А коли даже бояре поступились в угоду своих
общеклассовых интересов тарханными грамотами (светские же
несудимые грамоты реально были порушены, как мы видели, еще
на соборе 1549 г., когда было принято «уложение» об общей не-
подсудности всех детей боярских, «опричь душегубства, и татьбы,
и розбоя с поличным», наместникам и волостелям), то тем труд-
нее было духовенству отстаивать право на отарханивание только
церковных земель — митрополичьих, епископских и монастырских
вотчин.
То, что постановление Судебника 1550 г. о тарханах приме-
нительно к светскому землевладению было выполнено и именно
в соответствии с законом — «старые тарханные грамоты поимати
у всех», а новых тарханов «вперед не давати никому», — наглядно
видно уже из того факта, что до нас вообще не дошло тарханных
грамот, выданных светским феодалам Иваном IV, или грамот,
выданных его предшественниками, но им подтвержденных,
т. е. грамот, реально действующих в 1549—1551 гг. (до ликви-
дации по новым «уложениям» податных иммунитетов). Более
того, даже подобного рода грамот Ивана Ш и Василия III, вы-
91
данных светским феодалам, по сравнению с подобными же грамо-
тами, выданными монастырям, сохранилось настолько ничтожное
количество (по подсчетам С. Б. Веселовского, 8 тарханных гра-
мот Ивана III и 1 грамота Василия III), что трудно не видеть
в этом результат их насильственного изъятия (конфискации)
правительством у феодалов. В равной степени это касается и не-
судимых грамот, хотя последних известно от XV—XVI вв.
(до 1549 г.) и несколько больше (6 грамот Ивана III, 20 — Ва-
силия III и 20 грамот Ивана IV). Но это совершенно ничтожное
количество, если учесть, что, по подсчетам того же С. Б. Веселов-
ского, в начале XVI в. в стране было более 20 тысяч светских
феодалов. А надо иметь в виду, что если тарханы выдавались,
как правило, лишь крупным феодалам (бывшим «вольным слу-
гам»), то песудимые грамоты — почти всем служилым людям —
вотчинникам и помещикам.
То же, что до 1550 г. светские феодалы пользовались тархан-
ными привилегиями (хотя выдача новых тарханных грамот уже
при Василии III, с 1506 г., была, видимо, резко сокращена, что,
правда, не означает, что опа была полностью прекращена, как
полагает С. Б. Веселовский),1 вряд ли может вызывать сомнения
1 С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточ-
ной Руси. М.—Л., 1947, стр. 138. — Точка зрения С. Б. Веселовского,
как известно, была поставлена под сомнение рядом исследователей. Напри-
мер, И. И. Смирнов, особенно внимательно изучавший постановку вопроса
о тарханах в Судебнике 1550 г., прямо писал, что хотя С. Б. Веселовский
и «установил» «на основании хронологически сохранившихся тарханных
грамот» (напомним, что таких тарханных грамот Ивана III ему известно 8,
Василия III — одна, от 1543 г., а Ивана IV — тоже одна, от 1547 г.,--
77. Z7.), что их выдача светским землевладельцам была прекращена около
1506 г. (явно шаткий вывод' на базе 10 грамот и из них двух, выданных
после 1506 г., — Н. Н.), «одпако тот факт, что среди дошедших до нас
актов отсутствуют тарханные грамоты щосле 1506 г. (это не вполне точно,
поскольку все же две грамоты, а это 20% от сохранившегося числа, вы-
даны после 1506 г., — II. II.), еще недостаточен для столь категорического
вывода, сделанного Веселовским. Напротив, включение в Судебник 1550 г.
статьи о тарханных грамотах, причем статьи новой, отсутствующей в Су-
дебнике 1497 г., заставляет предполагать обратное, т. е. продолжавшуюся
выдачу тарханов. Та же ст. 43 дает возможность и для объяснения отсут-
ствия тарханных грамот за первую половину XVI в.: это могло быть ре-
зультатом реализации требования ст. 43 об изъятии старых тарханных
грамот у тарханщиков». Общий же вывод И. И. Смирнова, что ст. 43-я
Судебника 1550 г. — «важнейшее политическое мероприятие», «ибо она
уничтожила старые тарханы, т. е. нанесла удар по основным группам при-
вилегированных землевладельцев-тарханщиков» (И. И. Смирнов. Очерки
политической истории Русского государства 30—50-х годов XVI века.
М.—Л., 1958, стр. 364. — Подчеркнуто нами). К мысли И. И. Смирнова
в осповпом присоединился и Б. А. Романов, хотя и с оговоркой, что,
«к сожалению, в отношении ст. 43 Судебника мы не располагаем материа-
лом общего значения» (он имеет в виду материалы, относящиеся к «слу-
жилым землевладельцам») (Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику
1550 г. В кн.: Судебники XV—XVI веков. М.—Л., 1952, стр. 223—224). Что
касается А. А. Зимина, то он разделяет мнение С, Б, Веселовского. «Еще
92
хотя бы потому, что иначе теряет всякий смысл включение поста-
новления о тарханах именно в Судебник 1550 г. да еще со спе-
циальной оговоркой о «поимании» «у всех» (а отнюдь, не только
у духовенства) «старых тарханных грамот». Но, главное, надо
иметь в виду, что большинство тарханных грамот, выданных
светским землевладельцам, которые дошли до нас и на которых,
строит свои хронологические наблюдения С. Б. Веселовский,
представляет собой, как это ни парадоксально, пожалования не
крупных феодалов (князей и бояр), хотя вряд ли можно сомне-
ваться, что именно они были основными обладателями подобных
привилегий, а служилых детей боярских. Положение весьма
странное и явно противоестественное. Кстати, такое же положе-
c. Б. Веселовский установил, — пишет А. А. Зимин по этому поводу,--
что после 1506 г. светским землевладельцам тарханные грамоты не выда-
вались». И делает вывод: «Следовательно, статья 43 своим острием была
направлена против податных привилегий духовных феодалов» (А. А. Зи-
мин. Реформы Ивана Грозного. М., 1960, стр. 352). Правда, никаких но-
вых аргументов в пользу точки зрения С. Б. Веселовского о ликвидации
светских тарханов в 1506 г. А. А. Зимин не приводит, ограничившись
ссылками па наблюдения по этому поводу С. М. Каштанова. Но этого не-
достаточно хотя бы потому, что в своих исследованиях о феодальных
иммунитетах, о которых упоминает А. А. Зимин, С. М. Каштанов тоже
не приводит никаких новых свидетельств в пользу мнения С. Б. Веселов-
ского об отмене светских тарханов в 1506 г. (ПРП, вып. IV, стр. 103;
ср. историко-правовой обзор ст. 43-й Судебника 1550 г., произведенный
С. М. Каштановым: там же, стр. 288—289). Мнение же С. М. Каштанова,
что «тарханными» грамотами в XVI в. именовались только жалованные
трамоты, содержащие «освобождение от главных государственных нало-
гов — ямских денег, примета, тамги и др.», а грамоты, содержащие «на-
ряду с песудимым разделом» «освобождение только от проторов, розметов
и мелких дворцово-княжеских повинностей», назывались «несудимыми»,
по меньшей мере не точно (там же, стр. 288; ср.: С. М. Каштанов.
О классификации жалованных грамот. «Исторический архив», 1956, № 3,
стр. 213—216). О применении термина «тархан» («тарханная грамота»)
в источниках XV—XVI вв. см. у С. Б. Веселовского и Б. А. Романова
(С. Б. Веселовский. 1) К вопросу о происхождении вотчинного ре-
жима. М., 1926, стр. 32—33; 2) Феодальное землевладение, стр. 132—141;
Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 220—222). Под-
водя итог этому рассмотрению, Б. А. Романов пишет: «Непременной при-
надлежностью тарханной грамоты... являлось освобождение грамотчика от
того или иного вида платежей и повинностей, причем зачастую к этому
освобождению от платежей присоединялось и освобождение от суда мест-
ных властей (в той или иной мере) как самого грамотчика (с предостав-
лением ему права судиться непосредственно у представителя верховной
власти), так и подвластного ему населения (спредоставлением грамотчику
права суда над этим населением). В том случае, если речь шла только
о суде, жалованная грамота носила обычно название „несудимой". Отсюда
и различие С. Б. Веселовским трех видов иммунитетных грамот: „тархан-
ная", „тарханно-несудимая" и „несудимая"». В ст. 43-й Судебника 1550 г.
термин «тарханная грамота» употреблен, как отмечает Б. А. Романов,
в более узком смысле, а именно в «противоположность льготным грамо-
там под тарханными грамотами статья 43 разумеет грамоты, заключаю-
щие в себе те или иные освобождения от платежа бессрочно» (там же,
стр. 221, 219. — Подчеркнуто Б. А. Романовым).
93
ние и с обладателями несудимых грамот XV—первой половины
XVI в. Тут тоже явное засилье детей боярских — вотчинников и
помещиков.
Но если признать подобный вывод, как это делают вслед за
С. Б. Веселовским А. Е. Пресняков и И. И. Смирнов, за факт и
действительно настаивать на «преобладании среди грамотчиков
(XV—XVI вв.) служилых лю дей-помещиков» (И. И. Смирнов)
или доказывать, что подобные привилегии в середине XVI в.
были уже «общим правилом» «служилых людей... во всех горо-
дах» (А. Е. Пресняков) и поэтому-то якобы и прекратилась вы-
дача хотя бы тех же несудимых грамот, то тогда возникает
довольно странная ситуация, которая явно не увязывается с вы-
шеизложенными взглядами, например, самого же И. И. Смирнова
на отмену судебных и податных иммунитетов светских землевла-
дельцев, а именно, что отмена тарханов наносила удар по бояр-
ству как представителю крупного привилегированного землевла-
дения. Какой же это удар по боярству, если «на самом деле»
тарханщиками в большинстве были простые дети боярские —
вотчинники и помещики. Впервые на это противоречие обратил
внимание Б. А. Романов, указавший на то, что произведенные
С. Б. Веселовским хронологические наблюдения над светскими
тарханными и несудимыми грамотами «требуют и оговорки и
уточнения», так как базируются на применении «неприемлемого»
статистического подхода «к случаю, когда за полтора столетия мы
располагаем всего 109 грамотами» (Б. А. Романов имеет в виду
все светские жалованные грамоты, в том числе и грамоты удель-
ных князей за период с начала XIV до середины XVI в., включен-
ные в перечень С. Б. Веселовского).2
Но дело не только в количестве. Оказывается, что вообще сам
факт, что в распоряжении исследователей имеются преимущест-
венно жалованные тарханные и несудимые грамоты, выданные
представителям сравнительно невидных дворянских родов, объяс-
няется тем, что от первой половины XVI в., а тем более от XV в.
до нас не дошли архивы ни московских приказов, ни местных
органов управления (кроме отдельных дел Новгородской приказ-
ной избы серёдины XVI в.), ни, за редким исключением, самих
светских вотчинников, те же немногие жалованные иммунитет-
ные грамоты светским вотчинникам, которыми мы все же распо-
лагаем, находятся в подавляющем большинстве (и это не только
за время правления Василия III, но по существу за весь XV—
первую половину XVI в.) или в составе монастырских фондов,
или среди документов, сданных представителями служилых фа-
милий в .Разряд после отмены местничества.3 Причем следует
2 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 262.
3 ЦГАДА, Разрядный приказ, ф. 210, №№ 1—163. — Издания: Акты
XIII—XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями слу-
жилых фамилий после отмены местничества. Собрал и издал Александр
94
сразу сказать, что именно на долю последних дел (местнического
происхождения) приходится около двух третей всех жалованных
грамот, выданных служилым людям и известных в настоящее
время за период до 50-х годов XVI в. А нельзя забывать, что этот
разрядно-местнический фонд весьма специфичен по своему про-
исхождению. Он образовался, как известно, в связи с реализацией
постановления Земского собора 1682 г. об отмене местничества и
составлением в Разряде новой специальной родословной книги.
Эта книга должна была быть составлена на основании древнейшей
родословной книги, ведшейся в Разряде еще со времен Ивана
Грозного и включавшей в себя лишь наиболее крупные княже-
ские и боярские фамилии, путем пополнения ее новыми лицами
из числа менее родовитых семей, получивших теперь право на
включение в нее. Но для этого они должны были представлять
в Разряд «родословные росписи» и «явные свидетельства» о чи-
нах и государевой службе своих предков.4
Таким образом, правительство, как отмечал еще А. И. Юшков,
первоначально, видимо, намеревалось (хотя в дальнейшем и не
реализовало этого) «включить в официальную родословную не
только роды московских служилых людей, но даже и провинциаль-
ных дворян и детей боярских».5 Для реализации указанного по-
становления в 1682 г. при Разряде была учреждена особая Па-
лата родословных дел, куда на протяжении 1682—1690 гг. и про-
изводилась подача представителями служилых фамилий своих
«родословных» и иных «явных свидетельств», дающих им право
на зачисление в официальный родословец. Совершенно естест-
венно, что подавали свидетельства не представители тех княже-
ских и боярских фамилий, которые уже фигурировали в прежних
официальных родословцах и в родовитости которых правительство
вряд ли сомневалось, а преимущественно представители менее ро-
довитых или ранее забытых дворянских фамилий, надеющихся
на включение в новую родословную книгу.
Видимо, этим фактом, а также тем, что уже тогда многие
личные архивы светских вотчинников, особенно за старые годы,
не существовали, и объясняется, что., по подсчетам известного ге-
неалога В. В. Руммеля, в Палату было подано всего 600 «росписей»
служилых родов. С поданных в Палату документов были сняты
копии, а подлинники их возвращены владельцам. Но и этот фонд
не дошел до нас полностью. Во время московского пожара 1812 г.
большая часть «родословных столбцов» сгорела, и сохранилось
Юшков (далее: Акты Юшкова), ч. I, М., 1898; АСЭИ, т. III. — Но следует
иметь в виду, что оба издания не включают всех актов, хранящихся
в этом ценнейшем фонде за XVI в. (И. А. Голубцовым изданы только
акты до 1506 г., а издание А. И. Юшкова вообще очень недоброкачественно
в научном отношении).
4 СГГД, т. IV, стр. 404—405.
5 Акты Юшкова, ч. I, стр. III—IV.
95
всего 163 столбца.6 Эти материалы и были использованы в отме-
ченных выше изданиях 1898 и 1964 гг.7
Таким образом, мы видим, что указанный разрядно-местни-
ческий фонд не является тем собранием светских тарханных и
несудимых грамот XV—первой половины XVI в., которое может
дать достаточно полное представление о наличии их в действи-
тельности применительно ко всему служилому сословию того вре-
мени. Но зато в отношении отдельных фамилий, родословные ко-
торых вошли в его состав, материалы могут быть весьма полны,
тем более когда речь идет о таких документах, как тарханные и
несудимые грамоты Ивана III, Василия III и Ивана IV, которые,
как всякие документы, связанные с землевладением, хранились
дворянскими семьями особо тщательно.
А отсюда два вывода. С одной стороны, из сохранившегося
фонда жалованных грамот XV—первой половины XVI в. нельзя
делать вывод, что иммунистами (а тем более тарханщиками) в это
время были уже дети боярские, а не бояре. Это просто результат
состава фонда, включающего преимущественно документы мало-
родовитых фамилий, а не «великих боярских родов». А с другой
стороны, отсутствие в большинстве поданных в Разряд дворян-
ских родословных и иных «явных свидетельств» их родовитости —
тарханных и несудимых грамот не только Ивана IV, но и Васи-
лия III и Ивана III — довольно надежное свидетельство, что
именно у этих дворянских семей их не было на руках. Поскольку
же трудно предположить, что они их вообще никогда не получали,
даже при Иване III, то их отсутствие объясняется, по всей види-
мости, какой-то иной, но общей для всех них причиной. Ею и
могло быть постановление Судебника 1550 г. о «поимании» «ста-
рых тарханных грамот» «у всех», т. е. и у служилых людей.
Что касается монастырских фондов, то в них сохранились
преимущественно тоже лишь жалованные грамоты тех бояр или
детей боярских, которые в той или иной степени находились в за-
висимости от монастырей или передавали им свои владения (пе-
редавая им и свои тарханные и несудимые грамоты), т. е. опять-
таки это были в большинстве случаев малородовитые служилые
семьи или разорившиеся бояре. Общий просмотр жалованных
грамот XV- -XVI вв., выданных светским землевладельцам и до-
шедших в монастырских архивах (как правило, в составе копий-
6 ЦГАДА, Разрядный приказ, ф. 210, №№ 1—163.
7 Последнее издание (АСЭИ, т. III), включающее акты до 1506 г.,
хотя и выполнено по качеству передачи текста исключительно тщательно,
ио зато еще в меньшей степени, чем издание А. И. Юшкова, даст пред-
ставление о фонде в целом, поскольку все акты публикуются в нем в хро-
нологическом порядке и оторваны от тех родословных росписей, приложе-
ниями к которым они явились. Мы не уверепы, что примененный изда-
телями в данном случае хронологический принцип научно оправдан.
Может быть, принцип фондового издания был бы здесь более целесооб-
разен.
96
цых книг), подтверждает это достаточно наглядно. Кстати, не
создает ли именно последнее — мы имеем в виду наличие
в дошедших до нас монастырских собраниях этого периода
документов, касающихся преимущественно далеко не преуспеваю-
щих боярских семей, — общее представление, особенно сильно
укоренившееся в советской историографии после работ С. Б. Ве-
селовского по истории феодального землевладения, что якобы
вообще большинство боярства в XV—XVI вв. разорялось. И ра-
зорялось, как нередко явно не обоснованно и односторонне истол-
ковываются результаты исследования С. Б. Веселовского многими
авторами новейших обобщающих трудов по истории России XV—
XVI вв. (особенно наглядно это видно хотя бы на примере соот-
ветствующих разделов II тома многотомной «Истории СССР»,
издаваемой Академией наук СССР), в силу будто бы внутренних
экономических причин — самой специфики строя и хозяйственной
бесперспективности в новых экономических условиях крупных
боярских латифундий. На самом же деле кризис боярского хозяй-
ства наступил лишь в годы опричнины, и главной его причиной
была отнюдь не экономическая неприспособленность крупных
вотчин к развивающимся товарно-денежным отношениям, а си-
стематические насильственные земельные экспроприации со сто-
роны Ивана Грозного, а также «стяжательство» монастырей и
мобильность их капиталов.
Для наглядности проиллюстрируем указанные источниковед-
ческие наблюдения на сохранившемся фонде светских тарханных
и несудимых грамот первой половины XVI в. .
Так, согласно перечню иммунитетных грамот XVI в. С. М. Каш-
танова (он, как уже отмечалось, дополнил указанный выше спи-
сок С. Б. Веселовского рядом новых грамот), известны 33 жало-
ванные грамоты Василия III, выданные светским землевладель-
цам.8 Из них 16 грамот найдены среди дел, представленных от-
дельными представителями дворянских фамилий в Разряд после
отмены местничества в 1682—1690 гг.,9 8 — в монастырских фон-
дах (дошли в составе копийных книг или в судных делах),10
3 — в дворянских архивах (2 — находки И. П. Лихачева и одна
грамота из архива Маслова),11 3 — в новгородских приказных
8 В нашей статье «„Новое11 направление в актовом источниковедении»
мы называли цифру 38 грамот, в их числе две грамоты, выданные
не феодалам, а крестьянам-промышленникам, одна указная и две просто
вотчинные, без льгот. («Проблемы источниковедения», т. X, М., 1962,
стр. 267).
9 С. М. Каштанов. Хронологический перечень иммунитетных гра-
мот XVI века. «Археографический ежегодник за 1957 год», М., 1958 и
«Археографический ежегодник за 1960 год», М., 1962 (далее: ХП), №№ 74,
75, 86, 87, 114, 117, 128, 158, 184, 186, 204, 211, 217, 266, 296.
10 Там же, №№ 13, 23, 36, 45, 130, 135, 202. — Кроме этого, две грамоты,
выданные писцами, — №№ 78, 297.
11 Там же, №№ 109, 124, 160.
7 И. Е. Носов 97
делах (опубликованы Д. Я. Самоквасовым),12 происхождение
двух грамот не вполне ясно.13 По своему типу это в большинстве
несудимые и данные (с податным иммунитетом) грамоты, а также
3 льготные и 2 оброчные.14
Кроме этого, от времени Василия III сохранилось 12 жало-
ванных грамот светским феодалам, выданных удельными
князьями, из них 7 грамот — среди дворянских родословных и
местнических дел 1682—1690 гг.15 и 5 —в монастырских и мит-
рополичьих архивах.16
Вряд ли данные цифры нуждаются в особых пояснениях.
Касаются же названные грамоты следующих дворянских ро-
дов: по грамотам, сохранившимся в составе рйзрядно-местниче-
ских документов 1682—1690 гг., это Козловские (№№ 74, 75),
Чириковы (№ 86), Сушковы (№ 87), Ельчаниповы (№№ 58,
114), Близнаковы (№ 117), Репьевы (№ 128), Сухотины
(№ 158), Ворыпаевы (№ 159), Кобяковы (№ 162), Писаревы
(№ 184, 186), Коробьины (№ 204), князья Чегодаевы-Соколь-
ские (№ 211), Матвеевы (№ 217), Болотниковы (№ 266), Ги-
невлевы (№ 296), Бедовы (№ 25), Трестины (№ 40), Суседовы
(№ 60), Боранчеевы (№ 214); по грамотам из монастырских
фондов — Тормосовы (№ 13), Бороздины (№№ 23, 215), Кисе-
левы (№ 36), Третьяковы (№ 45), Мирославичи (№ 130), Алексе-
евы (№ 135), Тихменевы (№ 202), Головины (№ 78), Пскови-
тины (№ 297), Спешневы (№ 27), Нелидовы (№ 65), Давыдовы
(№ 76), Товарковы (№ 132); по остальным грамотам — Осорь-
ины (№ 109), Демьяновы (№ 124), Масловы (№ 160), Щерби-
нины (№ 201), Рагозины (№ 223), Нербиковы (№ 236), Потем-
кины (№ 119), Любовниковы (№ 289).
Как мы видим, перед нами в основном представители второ-
разрядных дворянских родов, преимущественно провинциаль-
ных. Во всяком случае в Дворовой тетради 1552 г. из назван-
ных фамилий записано меньшинство.
Может быть, именно потому, что это были преимущественно
рядовые служилые люди .(и даже в большинстве уже в XVI в.
не вотчинники, а помещики), а их несудимые, льготные и об-
рочные грамоты содержали слишком мизерные привилегии, они
и остались у них на руках во время общей правительственной
ревизии 1550—1551 гг., касающейся в первую очередь тархан-
12 Там же, №№ 201, 223, 236.
13 Там же, №№ 119, 289.
14 Из них 9 грамот не зарегистрированы С. В. Веселовским, поскольку
он вообще не учитывает в своем перечне льготных и оброчных жалован-
ных грамот, а также данных грамот без судебных привилегий (см.:
С. Б. В е с е л о в с к и й. К вопросу о происхождении вотчинного режима,
приложение). Называем эти неучтенные С. Б. Веселовским грамоты — ХП,
№№ 13, 119, 160, 184, 186, 201, 223, 236, 289.
15 ХП, №№ 25, 40, 58, 60, 159, 162, 214.
16 Там же, №№ 27, 65, 76, 132, 215.
98
ных грамот (ведь несудимые грамоты по постановлению 1549 г.
просто аннулировались, а не отбирались), которые и были
востребованы правительством у всех крупных землевладель-
цев — бояр и столичных дворян — и могли остаться на руках
у рядовых и особенно мелких служилых людей. Это уже не
имело для правительства принципиального значения, тем более
что среди названных грамот немало льготных и оброчных, ко-
торые вообще не подлежали конфискации.
Так обстояло дело с тарханными и несудимыми грамотами
рядовых служилых людей, как бы сказать, нетипичных тархан-
щиков.
Что же касается княжат и бояр как представителей действи-
тельно привилегированного землевладения (подлинных тархан-
щиков), то есть основание предполагать, что они и после 1506 г.
еще пользовались весьма широкими податными и судебными
привилегиями. И не только «по старым грамотам».
Наглядно подтверждает это хотя бы сохранившаяся тарханная
и несудимая грамота Ивана IV, выданная им боярину и князю
Михаилу Ивановичу Кубенскому в ноябре 1547 г. на его вот-
чину в Дмитровском уезде.17 Дело в том, что, как видно из гра-
моты, Иван IV взял у М. И. Кубенского себе его старую вот-
чину — село Бобарыкино с деревнями, а ему «в мену», «в вот-
чину ему и его детям впрок» дал село Куликово с 16 деревнями
и пустошью, которые до этого находились в поместной раздаче,
а частью — в ведомстве «сокольничья пути». Когда точно была
произведена эта «мена», нам неизвестно, ясно только, что это
было до московского «большого» пожара летом 1547 г. (21—.
26 июня), когда «меновая грамота», как бил челом царю
М. И. Кубенский, «сгорела». Это и было поводом для выдачи
новой жалованной грамоты.
По этой новой грамоте (видимо, дословно повторяющей сго-
ревшую) князь М. И. Кубенский был «волен» то село и деревни
«кому хочет отдати», или «продати», или «променити», или «по
душе и роду своему дати», т. е. распоряжаться ими на полном и
ничем не ограниченном вотчинном праве, а не на ограничен-
ном праве владения, которым пользовались служилые люди
в предоставляемых им великим князем «служилых вотчинах»,
как старой, допоместной, формы пожалования за государеву
службу. Вряд ли можно сомневаться в том, что указанные права
были предоставлены кн. М. И. Кубенскому именно потому, что
он ими обладал в своих старых родовых вотчинах, одна из ко-
торых (село Бобарыкино) и была им променена великому князю
17 ААЭ, т. I, № 215. — Грамота была найдена издателями в списке
в архиве Кирилло-Белозерского монастыря (князья Кубенские, как и
почти все ярославские князья, были особенно близко связаны именно
с Кирилловским монастырем). Подлинник же грамоты, возможно, был
отобран у Кубенских в 1550—1551 гг. в связи с отменой светских тарханов.
7*
99
на село Кулакове в Повольском стане того же Дмитровского
уезда. Иначе говоря, кн. М. И. Кубенский приобрел на свою вот-
чину те же права, что он имел в своих старых родовых владе-
ниях.
Именно поэтому он и смог получить на новую вотчину обычную
для подобного рода княжеских родовых вотчин тарханную и
песудимую грамоту, видимо, такую же, какую он имел ранее на
село Бобарыкино.
По этой грамоте его люди и крестьяне, «кто у него в том
селе, и в деревнях, и в починках учнут жити людей и хри-
стиян», освобождались от дани, примета, посошного корма, по-
сошной службы, а также «иных пошлин», в том числе от обя-
занности платить туковое, кормить коня великого князя, косить
сено для великого князя, платить подымное, мыт, перевоз,
строить великокняжеские и наместничьи дворы, а также копать
пруды, жечь известь, возить камень и «делать город» (иначе
говоря, исполнять «городовое дело»). Кроме этого, вотчина
М. И. Кубенского освобождалась от поставки «кормов» и «под-
вод» на ям или иную «службу» великого князя, от участия
в царской охоте и других более мелких княжеских делах. На-
селению боярщины предоставлялось также право «не тянуть ни
во что» — «ни в какие протори, ни в розметы» — с тяглыми
людьми. Категорически запрещалось посторонним людям рубить
вотчинный лес. А если будут нарушения («кто у него (Кубен-
ского,— Н. Н.) учнет лес сечи»), «и яз (великий князь,—
Н. Н.), — как гласит грамота, — тех людей велел имати с при-
ставом, а кого изымут, и яз на тех людей велел заповедь имати
по два рубля».
Представляла грамота новой вотчине и полный судебный им-
мунитет — наместники, волостели и их тиуны боярских людей
и крестьян «не судят ни в чем, ни кормов своих на них не ем-
лют и не всылают к ним ни по что». Людей и крестьян своей
барщины «во всем» судит сам Кубенский или «кому прикажет».
В случае же исков к боярским крестьянам посторонних лиц,
согласно грамоте, их судит великий князь или введенный
боярин.
Нам представляется, что подобное положение было не ис-
ключением, а общим правилом для старых родовых боярщин
вплоть до середины XVI в., и именно этот порядок окончательно
пал после Судебника 1550 г.
И хотя до нас, как мы уже отмечали, не дошли архивы
крупных боярских и княжеских фамилий, которые бы дали воз-
можность проверить наше предположение на широком актовом
материале, можно привести все же отдельные косвенные данные,
его подтверждающие.
Так, ближайшими родственниками Кубенских были тоже быв-
шие ярославские князья Пеньковы (представители старшей
100
ветви этого рода).18 Тарханные грамоты Пеньковых до нас не
дошли. Надо думать, и у них они были отобраны. Но зато сохра-
нилась данная тарханно-оброчная и несудимая грамота самого
кн. Василия Даниловича Пенькова 19 от 26 марта 1526 г. игумену
Сянжемского монастыря Логину на передаваемые ему вотчин-
ные деревни Пеньковых (деревню Долгобородову и др.) в Воло-
годском уезде. Кстати, именно тут в XVI в. находились основные
родовые вотчины князей Пеньковых.20 Из этой грамоты ясно
видно, что кн. В. Д. Пеньков обладал в своих вологодских вот-
чинах примерно такими же тарханными правами, как и М. И. Ку-
бенский, и так же, как последний, полным и ничем не
ограниченным правом распоряжения ими. Реализуя это право, он
и передал ряд своих вологодских деревень Сянжемскому мона-
стырю, поделившись с ним и своими тарханными привилегиями
(ситуация, как говорится, тархана в тархане).
Указанное положение сохранилось и после смерти самого
В. Д. Пенькова, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что
15 января 1530 г. данная грамота была подтверждена его женой
(теперь уже вдовой) Анной и сыном Иваном.21
Но еще показательнее другой факт. До нас случайно дошла
жалованная грамота самого Ивана IV от мая 1562 г., выданная им
Спасо-Каменному монастырю о зачислении за ним, согласно
данным и духовным записям князей Пеньковых, ряда вологод-
ских сел и деревень.22 Грамота весьма примечательная.
Из нее мы узнаем, что еще «изстари» князьями Пеньковыми
были переданы в монастырь в память об их «прародителях» и
«в наследье вечных благ» три их крупных вологодских села —
Марьино, Филисово и Вечеславль с 62 деревнями. Передал эти
села в монастырь князь Иван Васильевич Пеньков (сын князя
В. Д. Пенькова), но так же, как и его отец, не полностью,
18 О князьях Пеньковых см.: Н. В. Носов. Очерки по истории мест-
ного управления Русского государства первой половины XVI века. М.—JL,
1957, стр. 293—296. — Напомним лишь, что к этому же роду ярославских
князей принадлежали и Курбские. О родственных связях Пеньковых,
Кубенских и Курбских с другими крупнейшими боярскими фамилиями,
а также о занимаемых ими постах при Василии III и Иване IV см. по
указателю.,
19 Князь В. Д. Пеньков и его младший брат И. Д. Пеньков были
в свое время одними из наиболее близких бояр Василия III. И. Д. Пень-
ков был даже женат на младшей сестре великой княгини Елены Глин-
ской Марии (свадьба состоялась осенью 1528 г., см.: ПСРЛ, т. XX, пер-
вая половина, стр. 405). Родственные связи князей В. Д. Пенькова и
М. И. Кубенского определялись так: их прадеды князь Федор Василье-.
вич Ярославский, родоначальник Пеньковых, и князь Заозерский, родо-
начальник Кубенских, были родными братьями (Родословная книга кня-
зей и дворян, ч. I. М., 1787, стр. 114, 121; ДРВ, ч. XX, стр. 9, 20).
20 Эти владения составляли в 30—40-х годах XVI в. очень крупную
родовую вотчину Пеньковых (ЦГАДА, ГКЭ, по Вологде, К» 2603).
21 ГПБ, F I, 788, лл. 254-255.
22 ДАИ, т. I, № 115.
101
а с сохранением тяглой и административной приписки указанных
сел к боярщине (опять тархан в тархане). Говоря словами гра-
моты, «приписаны деи те села и деревни душегубством, и роз-
•боем, и татбою с поличным ко княж Ивановским Василье-
вича Пенкова селом и к деревням, к селу Заднему да к селу
Заболотью». Следовательно, они были не подсудны, как и все на-
селение боярщины, во всех судных делах вологодским намест-
никам и волостелям, а должны были быть судимы самими князь-
ями Пеньковыми или их приказчиками (опять дублет привиле-
гий Кубенского). Такое же положение и в отношении тягла.
Когда в 1550/51 г. вологодским городовым приказчиком Тебен-
кой Михайловым и подьячим Басюком Мясным составлялись
уездные приправочные книги, то в них было завизировано, что
«по старине» «Каменского монастыря села и деревни во княжь
Иванове отчине Пенкова, село Марьино, село Филисово, село
Вечеславе, а к ним шестдесят две деревни, пашни в поле семьсот
тридцать девять четвертей с осминою, сена тысяча шестьсот
шестьдесят четыре копны, а государевы ямские и приметные
денги и всякие подати с тех сел и деревень платят княж Ивано-
вым сотцким с четырех сох».
В момент составления вологодской приправочной книги
1550/51 г. (7059), составленной уже после Судебника, ликвиди-
ровавшего тарханы, эти «государевы подати» должны были впредь
передаваться Пеньковскими сотскими вологодским городовым
приказчикам. В этих целях, видимо, и была составлена вологод-
ская приправочная книга 7059 г., являвшая по существу нагляд-
ный пример реализации на местах применительно к светским и
церковным тарханщикам постановлений нового Судебника. Ясно,
что подобные же приправочные книги составлялись в это время и
по другим уездам и, всего вероятнее, именно теми же городовыми
приказчиками, которые, как известно, непосредственно ведали
сбором «государевых податей» со всех уездных земель.23 Но это
1550/51 год (после отмены тарханов), а ранее положение было
иным. И об этом грамота говорит не менее ясно, поскольку ука-
занные монастырские села входили в состав отарханенной бояр-
щины Пеньковых. Это была, видимо, старая и прочная традиция
всех боярщин, так как даже после 1550—1551 гг. (т. е. после
отмены светских тарханов) и вплоть до смерти самого князя
В. И. Пенькова (умер около 1561 г.) указанные села оставались
(но уже в одном судебном отношении) приписанными к бояр-
щине. И только в мае 1562 г., согласно духовной И. В. Пенькова,
монастырь смог добиться от правительства разрешения «тех сел
и деревень крестьяном тянути к тем нашим волостем (имеются
в виду черные волости, — Н.Н.), к которым иные их монастыр-
ские села и деревни душегубством, и розбоем, и татьбою с по-
23 Подробнее об этом см.: Н. Е. Носов. Очерки..., стр. 167—182,
102
личным приданы». А наместники, и волостели, и их пошлинникй
«ходят у них» «о суде. ..ио всем», «как у них наш указ о суде
и о всем писан в старых их монастырских жаловальных грамо-
тах».
Таково было положение в вотчинах ярославских князей.
Таким же оно было, по всей видимости, и в других крупных бояр-
щинах, пользовавшихся, вопреки мнению С. Б. Веселовского и
С. М. Каштанова, тарханными привилегиями вплоть до 1550—
1551 гг.
Во всяком случае такое же положение полностью отарханен-
ной боярщины (тождественной Пеньковской и Кубенской) рисует
и данная тарханно-несудимая и заповедная грамота князя Але-
ксандра Ивановича Воротынского от 22 июня 1547 г. строителю
Успенской Шаровской пустыни Варлааму на деревни Башкатову
и вотчинные слободки Гордикову, Феденевскую, Зыкову, Яков-
левскую, Федорову и Привалову.24 Думаем, что в таком же по-
ложении находились и огромные боярщины князей Мстислав-
ских, которые неправильно, как иногда принято в литературе,
называть в середине XVI в. еще уделами. Этому противоречит
уже тот факт, что князья Мстиславские имели на них, как и
другие московские бояре, великокняжеские иммунитетные гра-
моты. Сошлемся хотя бы на несудимую грамоту Ивана IV о г
27 августа 1548 г., выданную князю Ивану Федоровичу Мстислав-
скому на села Никольское, Слободище и другие в волости Че-
ремхе Ярославского уезда, села Кушалино и Погорелец Твер-
ского уезда, село Ильинское Кашинского уезда и село Козлове
Суздальского уезда, а также на подобную же великокняжескую
грамоту от 2 декабря 1550 г. на его владения в тех же уездах.25
Что касается жалованных грамот, выданных самими князьями
Мстиславскими, то можно назвать две грамоты 1538 г. отца на-
шего иммуниста князя Федора Михайловича Мстиславского.
Первая, от 31 мая, данная и несудимая, выданная им помещику
Ивану Григорьевичу Толочанову на деревни Кадочник и другие
в Юхотской волости Ярославского уезда,26 и вторая, от 11 июня,
на этот раз данная с податными привилегиями, выданная им попу
церкви Леонтия чудотворца Дмитрию на деревни и пустоши
в той же волости.27
Думаем, что тарханы бояр подобной котировки в основном и
оставались в силе после 1506 г. Эти бояре, как например князь
Кубенский, получали новые тарханы, но именно они-то были
окончательно «порушены» по Судебнику 1550 г. И это был акт,
конечно, огромного значения и далеко идущих последствий.
24 «Исторические записки», т. 22, стр. 127—128.
25 ГИМ, Сим. кн. 58, лл. 398—401 (по Ярославле № 3).
28 Н. П. Лихачев. Сборник актов. СПб., 1895, стр. 206.
27 Сборник Муханова, изд. II, доп., СПб., 1866 (далее: Сб. Муханова)
№ 280.
103
Такое же положение было, видимо, и с боярскими землями на
территории удела кн. Владимира Андреевича Старицкого, о чем
свидетельствует его жалованная грамота Федору Борисовичу
Захарьину-Бороздину от 15 июля 1548 г. о подтверждении
(«рушити не велел никому ничем») его старой грамоты на село
Кузьмодемьянское с 20 деревнями (в волости Дмитрокове Ста-
рицкого уезда), которая у него есть, как указывается в пожало-
вании, «па то. . . село з деревнями отца нашего княжа Андре-
ева Ивановича грамота жаловалная несудимая тарханная».28
Ну, а что касается последней, то она тоже известна. Была она
выдана монастырю в период с 20-х годов XVI в. до 1537 г. (дата
на грамоте не сохранилась) и предоставляла Ф. Б. Захарьину-
Бороздину полный судебный иммунитет, а также освобождение
от дани и иных пошлин — «ни двора моего (князя Андрея Ива-
новича Старицкого, — II. II.) не делают, и дворским, и сотцьким,
и десятцьким с тяглыми людьми не тянут ни в што, ни в какие
проторы, ни в розметы, и коня моего не кормят, и лугов моих не
косят, ни закосов не дают».29
Получил Ф. Б. Захарьин-Бороздин и право иметь для своей
.боярщины «своего пристава данного» с правом вызова в суд
лишь на два срока в году — на рождество и петров день.
Что касается детей боярских — помещиков или лиц, служащих
в дворцовом ведомстве, то ни при Василии III, ни при Иване IV
тарханных грамот они не получали. Наиболее типичными пожа-
лованиями для них являются грамоты типа полученной 18 июля
1549 г. великокняжеским ключником Богданом Третьяковым сы-
ном Ржаникова на данные ему «в поместье» несколько деревень
в Шелонской пятине, которыми он должен был владеть «со всем
с тем, как то было поместье за прежним ключником, со всем до-
ходом з денежным и з хлебным и с мелким доходом, оприч
моей царевы и великого князя обежные дани».30 Такими же
правами, как видно из грамоты, пользовались и его соседи, тоже
помещики, совладельцы двух «волчих» с ним деревень, — князь
Иван Щапин и дьяк Дмитрий Скрыпицын.
Поскольку подобный порядок (и привилегии), как можно
судить по многочисленным жалованным поместным грамотам 50—
70-х годов XVI в., сохранившимся в делах Новгородского приказа,
продолжал существовать и после постановлений о тарханах
1550—1551 гг., то, видимо, он и был тем образцом вотчинного
28 АФЗХ, ч. II, № 208, подл. — На грамоте есть запись: «Приказал
боярин Юрий Андреевич Оболенской». Ср. также данную Ф. Бороздина
1548 г. на передачу села Кузьмодемьянского Иосифо-Волоколамскому
монастырю (№ 202) и его же духовную 1554—1555 г. (№ 253).
29 Там же, № 115.
30 Д. Я. С а м о к в а с о в. Архивный материал. Новооткрытые доку-
менты поместно-вотчинных учреждений Московского государства XV—
XVI столетий. М., 1905, т. I, отд. II, стр. 34.
104
режима, который, как правило, укрепился в сфере служилого
землевладения в результате реформы и соответствовал склады-
вающемуся новому поместно-крепостному строю, вполне соглас-
ному с лежащим в его основе правом помещика на феодальную
эксплуатацию крестьян. Как гласят царские послушные грамоты,
«хто в тех деревнях (в поместье, — Н. Н.) учнет жити крестьян»,
и они должны помещика «слушати, пашню его пахати и оброк
платити».31
Это уже не боярщина с крестьянами-старожильцами и ново-
приходцами, сидящими на боярских землях, несущими боярское
тягло (преимущественно оброк), но отнюдь не обязанными по
царским грамотам пашню па него пахати и ему служити (боярин
ведь мог заставить себе служить иными средствами), а зародыш
будущего крепостного поместья. Но это и был идеал поднимаю-
щегося дворянства и верного стража его интересов — российского
самодержавия. Правда, это уже опричнина, а перед нами пока
еще 1551 г. Не все пути уже предопределены, и черная волость
еще борется — и не всегда безуспешно — за право на жизнь и
самоуправление.
СОБОРНЫЕ «УЛОЖЕНИЯ»
О ЦЕРКОВНЫХ ГОРОДСКИХ СЛОБОДАХ
И ВОТЧИНАХ 1551 г.
Мы уже указывали, что после принятия,
видимо по рекомендации Собора 1549 г., общего решения о лик-
видации тарханов, закрепленного в статьях 43-й и 91-й нового
Судебника, правительство принимает ряд мер по его скорейшей
реализации на практике. Но если боярство — светские тархан-
щики — признали (пусть даже под давлением правительства)
необходимость подобных мер, санкционированных самой же бояр-
ской думой, то возглавляемые митрополитом Макарием верхи
духовенства продолжали борьбу и уже осенью 1550 г. снова ре-
шили попытаться если не вообще приостановить, то во всяком
случае как-то ограничить действие нового уложения на церков-
ных землях.
Но посмотрим, как пытаются уже задним числом (и это надо
помнить) составители Стоглава изложить существо этого церков-
ного «противления» действиям правительства, приведшего к зна-
менитому сентябрьскому приговору 1550 г. царя с митрополитом
Макарием о новых слободах.32
31 Там же, стр. 1—38 и сл. .
32 Сентябрьский приговор 1550 г. о белых слободах неоднократно
был предметом специального изучения в исследованиях по истории ре-
форм Ивана Грозного. Особенно подробно он анализируется в работах
П, П, Смирнова, И. И. Смирнова, Б. А. Романова и А. А. Зимина
105
15 сентября 1550 г., как собщает Стоглав (гл. 98-я), митропо-
лит Макарий «говорил с государем» о том, что «преж сего» вместе
«с нами — с своими богомольцы и со архиепископы и епископы»
(иначе говоря, не при принятии нового Судебника, утвержденного
только за два месяца до этого, в июне, одним царем и боярской
думой, а ранее, — всего вероятнее, на церковном Соборе 1549 г.,
который состоялся в марте, сразу же после «собора примире-
ния») 33 был принят «приговор», «что слободам всем новым тя-
нути с городскими людьми всякое тягло и судом», и они, конечно,
«ныне» «тот приговор помнят» (действительно, не отрицать же
им его существование, если он был на самом деле!), но «помнят»
уже в иной редакции — «в новых слободах ведает бог да ты,
опричъ суда». Что трудно понять иначе, как указание на суще-
ствование двух приговоров о новых слободах — первого, отме-
няющего все их тарханные и судебные привилегии, и второго,
отменяющего лишь тарханные привилегии. Иначе говоря, первый
(«прежний») царский приговор о ликвидации тяглых и судебных
привилегий новых церковных городских слобод к сентябрю 1550 г.
имел силу (и то по усмотрению царя) лишь в отношении тягла,
а в отношении же суда он якобы уже был изменен (и именно об
этом митрополит и напоминал царю) — теперь слобожане снова,
как и в старину, подсудны лишь церковным властям. Но вот беда,
жаловался царю Макарий, «наместники твои государевы и вла-
стели» с этим не считаются и «ныне» «тех слобожан хотят су-
дити», и от того церковные слободы «запустели». Что это — про-
извол или различное толкование второго приговора разными сто-
ронами (местными царскими властями и властями церковными),
а может быть, просто новый приговор еще не приобрел законной
силы и в этом вся суть? Думаем, что последнее. Поскольку иначе
не понятно, зачем Макарию понадобилось разъяснять царю при-
чины справедливости как раз этого (второго) приговора —
а именно «преж того твои государевы наместники и властели на-
ших слобожан не суживали» — и тут же просить царя это под-
твердить— «не велеть» «впредь наших слобожан судити». Что-то
тут нечисто с церковной «памятью».
Таким образом, 'перед нами явный торг между митрополитом
и царем о якобы обещанных церкви, но не получивших еще за-
(П. П. Смирно в. Посадские люди и их классовая борьба до середины
XVII века, т. I. М.—Л., 1947, стр. 120—121; И. И. Смирнов. Очерки...,
стр. 367—375; Б. А. Романов. 1) Судебник Ивана Грозного. «Истори-
ческие записки», т. 29, 1949, стр. 211—212; 2) Комментарий к Судеб-
нику 1550 г., стр. 330—331; А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного,
стр. 376—377). Излагаемая ниже точка зрения в основном опирается на
выводы Б. А. Романова (разделяемые в принципе и А. А. Зиминым),
хотя по ряду затрагиваемых приговором вопросов мы считали необходи-
мым сделать ряд коррективов.
33 В 1550 г., как известно, никаких церковных соборов не было.
106
крепления в законе и поэтому не соблюдаемых местными вла-
стями послаблениях в отношении «прежнего» приговора о новых
слободах. И именно поэтому — чтобы опять все не осталось лишь
обещанием — Макарий предъявляет царю па утверждение сам
проект нового приговора о слободах в новой редакции. «Ныне»,
как заявляет он, «твой (последний) царский приговор с нами».
1) . «Что в те новые слободы вышли посацкие люди после
писца, и тех бы людей из новых слобод опять вывести в город на
посад, и о том ведает бог да ты государь, как тебе о них бог из-
вестит». Итак, предлагалось, чтобы критерием для определения
факта — является ли слобода новой или старой — было последнее
государево письмо безотносительно времени, когда оно было про-
ведено. Слободы, попавшие в него, считаются «старыми», не по-
павшие, — «новыми». Критерий же давности, таким образом,
терял силу, а главное, все церковные приобретения времени цар-
ского малолетства (после Василия III), попавшие в письмо, счи-
тались уже не подлежащими действию нового закона. Но тогда
получается, что большинство церковных городских приобретений
времени боярского правления не попадало под действие нового
закона, поскольку последние наиболее широкие поуездные пере-
писи были проведены правительством в середине 40-х годов
XVI в., когда уже имело место явное ограничение боярского про-
извола. В то же время правительство 50-х годов, как мы видели,
добивалось как раз обратного — ограничения льгот белых слобод,
полученных церквями именно «при боярах». Значит и тут предло-
жения церковных иерархов отнюдь не совпадали с намерениями
правительства. И Макарий это прекрасно понимал. Не слу-
чайно же он ставил принятие нового приговора в зависимость от
царской совести: «о том ведает бог да ты государь, как тебе о них
бог известит» (ясен и подтекст: пусть царь еще раз взвесит,
достойно ли утеснять церковь, ведь ликвидация белых слобод —
дело богу неугодное, и ответственность за это небогоугодное дея-
ние лежит на самом царе).
2) . «А впредь бы митрополит и архиепископом, и епископом,
и монастырем держати свои старые слободы по старине, а судьи
о всяких делех по прежним грамотам». Тут уже все в пользу
церкви — полное сохранение старых слобод и старых тарханов.
3) . «А новых бы слобод не ставити и дворов новых в старых
слободах не прибавляти, разве от отца детем, или от тестя зять,
или от брата братия отделяются и ставят свои дворы». Но это на
будущее — запрет создания новых слобод. Конечно, церковных
иерархов это вряд ли радовало, но зато не влекло ни к каким
ограничениям уже имеющихся городских льгот.
4) . «А в которых старых слободах дворы опустеют, и в те
дворы звати сельских людей пашенных и непашенных по ста-
рине, как преж. сего было, а отказывати тех людей на срок
о Юрьеве дни осеннем по государеву указу по старине же». Опять
107
рекомендация отнюдь не ограничительного свойства в отношении
«старых слобод» — обеспечение их законного людского «воспроиз-
водства».
5) . «Ас посаду впредь градских людей в слободы не называть
и не приимати, разве казаков нетяглых людей. А которые хри-
стияне митрополичьи или архиепископльи и епископльи похотят
из слобод итти на посад или в села жити, и тем людем ити вольно
на тот же срок». Постановления, явно направленные в защиту
интересов черных посадских людей, поскольку, с одной стороны,
оберегали черные миры от «переманивания» посажан в белые
слободы, а с другой — открывали даже «старым» беломестцам
широкие и «законные» возможности выхода из феодальной за-
висимости от церкви на посад. Значит именно в данном вопросе
требования посадских людей были настолько решительны, что не
считаться с ними было уже невозможно.
Был ли оформлен указанный проект в виде особого приговора
15 сентября 1550 г., как полагает И. И. Смирнов, сказать трудно.
Мы думаем, что нет. Окончательно вопрос был решен лишь на
Стоглаве и, надо думать, не совсем так, как хотел Макарий.
Видимо, был оставлен в силе первый приговор с ограничением
о суде, поскольку именно он более согласуется со статьями 43-й
и 91-й утвержденного Стоглавом нового Судебника. Во всяком
случае в воспроизводимом Стоглавом церковном проекте нового
приговора никаких оговорок о суде в новых слободах нет (иначе
говоря, из приговора выпало как раз то, о чем просил митропо-
лит Макарий!).34
Ясно и другое. Сентябрьские переговоры отчетливо отражают
ту политическую остроту, которую имел вопрос о белых слободах
именно в канун Стоглавого собора. И хотя, согласно тексту Сто-
глава, диспут идет только между царем и митрополитом, нетрудно
увидеть за их спиной черный посадский мир, который все более
активно выступает с требованиями ликвидации владельческих
белых слобод и раскрепощения посадов. Как раз позиция посажан
побуждает правительство идти на ограничение церковных город-
ских имуществ и хотя бы частичное уравнение в правах черных
и белых посажан.
Вторым правительственным постановлением, легшим в основу
генеральной ревизии монастырских тарханов 1551 г., был знаме-
нитый соборный приговор от 11 мая этого года о запрещении
духовенству приобретать новые вотчины без царского доклада,
а также предписывающий произвести отобрание у епископов и
монастырей всех сел, волостей и иных угодий, приобретенных
ими в период царского малолетства в нарушение «указов»
Ивана III и Василия III. '
34 Явная несогласованность в этом отношении первой и второй по-
ловин гл. 98-й Стоглава обнаруживает это достаточно определенно.
108
По существу это был итог обсуждения на Стоглавом соборе
вопроса о секуляризации церковных земель. Секуляризация но
прошла (и это, бесспорно, была крупная победа иосифлянски на-
строенных верхов духовенства), но меры к ограничению — и
весьма существенному — церковного землевладения всё же были
приняты. Но эти меры, как мы увидим ниже, носили скорое огра-
дительный, чем наступательный, секуляризационный, характер —
характер защиты светского феодального землевладения от цер-
ковной «экспансии».
Во-первых, царь вместе с митрополитом Макарием и «всем со-
бором» «приговорили», «что вперед архиепископом, и епископом,
и монастырем вотчин без царева великого князя ведома и без
докладу не покупатй ни у кого, а князем, и детем боярским, и
всяким людям вотчин без докладу не продовати ж». И предельно
жесткая санкция за нарушение нового закона: в случае его не-
соблюдения— конфискация вотчин на государя «безденежно».
И пусть знают: «у тех, кто купит, денги пропали, а у продавца
вотчина».
Другое дело — духовные вклады на помин души. Они допу-
стимы. Только следует строго придерживаться действующих за-
конов. Если вотчина дается «в вечной поминок», то «тех вотчин
у монастырей никому ж никако не выкупати». Но если «которые
люди» в прошлом «вотчины свои» давали в монастырь или будут
их им давать в дальнейшем («вперед»), но в своих духовных
оговорят право родичей на их выкуп по установленной цене
(«сколько в духовной или в иных в которых крепостях писано»),
то выкуп должен производиться — и никаких препятствий ему
никто не имеет права чинить — «по духовным и по данным кре-
постям по старине» — «по тем же указом», как было при
Иване III и Василии III.
Значительно более строг приговор 11 мая в отношении, поме-
стных и черных земель, которые у детей боярских и крестьян
владыка и монастыри за долги или «насильством поотоймали» или
«которые земли норовя владыкам же и монастырем подавали».
Об этих землях следует учинить особый розыск и, сыскав, «чьи
земли были изстари, за тем те земли и учинити».
Последнее постановление, как мы видим, особо знаменательно,
так как по нему правительство выступает в защиту от владык и
монастырей не только поместных земель, но и земель черносош-
ных, крестьянских. И какие бы интересы ни преследовало в дан-
ном случае правительство (думаем, что в первую очередь доми-
нировали интересы государственного тягла), факт остается фак-
том — требование черных волостей о защите их от притязаний
церкви и на этот раз получило поддержку. И даже более. Сам
факт, что крестьяне были поставлены в один ряд с помещиками
да еще в самом соборном приговоре, — прямое свидетельство того
109
политического веса и роли^ которую играло черносошное кре-
стьянство в реформах 50-х годов XVI вв.
Указанное постановление о перепроверке владельческих прав
духовенства на бывшие поместные и черные земли непосред-
ственно связано с соборным определением об отобрании у духо-
венства всех волостей, сел, оброчных деревень, рыбных ловель и
иных угодий, которые им «бояре подавали» после Василия III.
Обо всех этих владениях тоже предписывалось, «сыскав, учиниги
так, как было при великом князе Василье». Опять реставрация
политического курса Василия III и опять-таки охрана черных и
оброчных (дворцовых) волостей и сел от захвата их духовными
феодалами, пусть даже по самим правительственным пожалова-
ниям, ведь бояре (вернее, боярские правительства) давали их мо-
настырям, конечно, не от своего имени, а от имени великого
князя. Значит, и в этом вопросе, вопросе исключительной важ-
ности — в восстановлении прав черных и дворцовых крестьян
на отнятые у них самим же правительством села, деревни, угодья
и даже целые волости (ведь не случайно только в этом контексте
соборного постановления 11 мая фигурирует термин «волость»),
как и в вопросе о земском самоуправлении, правительство «из-
бранной рады» решило пойти на удовлетворение требований воло-
стных крестьянских миров. Разве это не единый фронт — черные
посажане против белых владычных и монастырских слобод (и их
требования, хотя и с ограничениями, правительство удовлетво-
ряет), а черные и дворцовые крестьяне — против самостийных
монастырских земельных захватов и «законных» правительствен-
ных раздач волостных и оброчных земель тем же церковным
„феодалам (и тут тоже правительственная уступка). Не свидетель-
ство ли это того, что правительство «избранной рады» решило
вообще временно пресечь (слишком уж велико было сопротив-
ление крестьянства) имевшую место после Василия III массо-
вую раздачу черных и оброчных земель тем или иным феодалам
и, конечно, не только церкви, поскольку трудно допустить, чтобы
«при боярах» черные волостные земли и угодья раздавались
только духовенству, а самому боярству вообще ничего не доста-
валось, и только эта практика получила порицание па соборах
1549 и 1551 гг.
Следующие два соборных определения, зафиксированные при-
говором 11 мая, касаются отставки руги, предоставленной мона-
стырям после Василия III. «Те руги и милостыни новопридач-
ныя, — указывается в приговоре, — сыскав, отставити, а учинити
по старине, по тому же, как где давали руги и милостыни наперед
сего», как было при Иване III и Василии III. «Наперед» разре-
шалось давать ругу лишь «в приказ» на определенный срок (а не
ежегодно и постоянно) — «года в два, в трщ или болши и
менши».
НО
Не менее политически остро звучало и последнее постановле-
ние приговора И мая, а именно «уложение» о вотчинах.
Собор напоминал, что еще «по уложению» Василия III вот-
чинники Твери, Микулина, Торжка, Оболенска, Белоозера и Ря-
зани не имели права «без доклада» продавать свои вотчины «ино-
городцам» или отдавать их «по душам» в монастыри, а Суздаль-
ские, Ярославские и Стародубские князья не имели права
продавать свои вотчины никому другому, кроме своих родствен-
ников («своих мимо вотчичь»), равно как и завещать монастыр-
рям. Обращая внимание на необходимость и «вперед» строжай-
шего соблюдения этого «уложения» Василия III, которое «при
боярах» зачастую не соблюдалось, соборный приговор 11 мая
устанавливал новые жесткие санкции за его нарушение: кто
посмеет «через сей государев указ» свою вотчину «кому про-
дасть», то «у купца денги пропали, а вотчичи вотчин лишены»,
а если же в монастырь «даст по душе», «та вотчина у монастырей
безденежно на государя имати». Меры настолько суровые, что
вряд ли нуждаются в комментариях. Ясна и их суть — самая
решительная охрана правительством вотчинных земель всех ка-
тегорий светских феодалов бывших удельных княжеств и осо-
бенно самих бывших удельных* князей от их утечки (путем про-
дажи и духовных вкладов) в руки иногородцев и монастырей,
которые, надо полагать (иначе непонятен запрет), еще при
Иване III и Василии III, когда эти земли окончательно вошли
в состав великого московского княжения (наиболее поздно —
в 1520 г. — было включено в состав московских земель Рязанское
княжество), стали проявлять в отношении их явную экономи-
ческую «агрессивность» (слишком уж лакомыми кусками были
для монастырей и иногородцев эти новые московские террито-
рии).
Послабление монастырям (и то весьма ограниченное) было
сделано лишь в отношении земельных вкладов — которые вот-
чины «давали без государева докладу» в монастыри «до сего го-
сударева приговору» (т. е. до соборного уложения 11 мая); эти
вотчины хотя и подлежали конфискации у монастырей на вели-
кого князя с последующей передачей в поместья, но не безвоз-
мездно, а за денежную компенсацию со стороны казны: монасты-
рям «за них по мере (стоимости, — Я. Я.) денги платити».
И далее, в соборном приговоре есть два чрезвычайно важных
и крайне радикальных (в отношении ограничения церковных
имуществ) разъяснения.
Первое. «А кто без государева ведома в которой монастырь
вотчину свою даст по душе, и та вотчина у монастырей безде-
нежно имати на государя». Но это правило уже было установлено
ранее применительно к указанным выше территориям и княже-
ским фамилиям. Что это — просто повторение (но для чего?)
или распространение нового приговора на все вотчинные земли
Ш
феодалов, которые отныне (после приговора 11 мая) никем не
могли быть переданы в монастырь «без государева ведома»? Если
это так, то это полти что покушение на полную консервацию уже
в масштабах всего государства — и безотносительно социальной
градации владельцев вотчин — основного источника земельного
обогащения монастырей — духовных вкладов.
И второе. «А которые вотчины свои в монастыри по душам до
сего государева приговору давали, и тем вотчинам вперед за мо-
настыри и быти, потому что те вотчины даваны в монастыри до
сего государева приговору». Иначе говоря, указанный новый
приговор (И мая 1551 г.) в отношении всех вотчинников, кроме,
надо полагать, вотчинников Твери, Микулина,. Торжка, Обо-
ленска, Белоозера и Рязани, а также родовых владений князей
Суздальских, Ярославских и Оболенских, на которые распростра-
нялось действие старого «уложения» Василия III, не имеет
обратной силы и, следовательно, не может быть истолкован как
право правительства на конфискацию всех прежних монастыр-
ских земельных вкладов. Разъяснение, казалось бы, излишнее
(ведь и в феодальном праве закон не имел обратной силы), но,
видимо, обусловленное тем, что на Соборе этот вопрос не только
остро дискутировался, но и, надо думать, открыто выдвигалось
требование секуляризации всех церковных приобретений и уж
по крайней мере приобретений времени царского малолетства.
Зафиксирован компромисс — санкция на сохранение за мона-
стырями «старых» земельных вкладов, не подлежащих действию
«уложения» Василия III.
Таково, в конечном счете, отнюдь не одногласное содержание
соборного приговора 11 мая 1551 г., приговора, принятием кото-
рого по существу и закончил свою работу Стоглавый собор.35
Итак, основное содержание соборного приговора 11 мая
1551 г. — ограничение церковного землевладения (владычного и
монастырского) в защиту землевладения светского: вотчинного
(включая земли крупнейшей знати), поместного, дворцового и
даже черносошного. Никаких антивотчинных (а тем более анти-
боярских) тенденций в этом приговоре не только нет, но,
наоборот, совершенно отчетливо выступает обратное стремле-
ние — всемерно оградить феодальную вотчину от той экономиче-
ской экспансии, которая угрожала ей со стороны церкви. Это
во-первых. А во-вторых, устранить ту поруху и произвол в «зе-
мельном деле», которые имели место после Василия III («при
боярах») и которые привели к констатируемому еще в проекте
царских соборных вопросов 1550 г. общему земельному оскуде-
нию и резкому падению государственных доходов.
35 ААЭ, т. I, № 227. — Приговор 11 мая 1551 г. дошел до нас в ряде
списков Стоглава, в конце его. В списке Стоглава Троице-Сергиевой
лавры (№ 81) он помещен в виде его 101-й главы.
112
Что же касается точки зрения И. И. Смирнова, изложенной
в его известных трудах по эпохе Ивана Грозного и разделяемой
рядом позднейших исследователей, например Р. Г. Скрыннико-
вым, что соборный приговор 11 мая 1551 г., как и предшеству-
ющая ему (и лежащая, по мнению И. И. Смирнова, в его основе)
ст. 85-я Судебника 1550 г. о родовом выкупе вотчин, наносили
удар по боярству путем «ограничения» права родового выкупа и
были тем самым вообще направлены против вотчинного земле-
владения в защиту землевладения поместно-дворянского,36 то она
36 «Ст. 85 Судебника, — указывает И. И. Смирнов, — открывает собой
законодательство правительства Ивана IV о вотчинах». Это действи-
тельно так. Но из формулируемых ст. 85-й положений о нормах продажи
и выкупа вотчин — а именно: 1) всякая вотчина может быть выкуплена,
кроме случая, когда она продана с согласия родственников (будут «в тех
купчих в послусех»), 2) выкуп строго по стоимости (по покупной цене),
3) срок выкупа 40 лет, 4) купля — не вотчина, но купля, перешедшая
по наследству, — вотчина, 5) выкупленную вотчину нельзя продавать или
отдавать в чужой род, 6) нельзя покупать вотчину «чужими» деньгами,
7) в заклад вотчину можно отдавать в чужой род только по цене —
«чего та вотчина стоит», 8) обмен же вотчин, как и их выкуп, между
вотчичем и невотчичем возможен, но только в меру земли — «сколько он
своей земли променил» — вряд ли вытекают сделанные И. И. Смирновым
столь категорические заключения о том, что ст. 85-я якобы «ударяла по
интересам вотчинников» (а как же быть тогда с превращением передан-
ных по наследству купель в вотчины?), «ослабляла родовые связи бояр-
ских и княжеских фамилий» (защищая право родового выкупа?), «облег-
чала мобилизацию вотчинных земель» (но кем и каким образом?) и даже
«стимулировала переход их в новые руки» (неужели монастырей?). И уж
тем более не вытекает из всего сказанного общий вывод И. И. Смирнова,
что «поэтому ст. 85 должна быть квалифицирована как мероприятие, на-
правленное против княжат и бояр (но ведь вотчинниками могли быть
и простые дети боярские!—Н. Н.), как выражение антибоярской земель-
ной политики правительства Ивана IV, и поэтому же она должна быть
поставлена в связь с дальнейшим законодательством XVI в. о вотчинах
и прежде всего с законами 1551, 1562 и 1572 гг.». Как видим, и тут пря-
мое отождествление земельного законодательства 50-х годов' и законов
60—70-х годов — кануна и времени опричнины. Все это уже заранее
предопределяет и отношение И. И. Смирнова к соборному приговору И мая
1551 г., который им характеризуется как, с одной стороны, ограничение
монастырского землевладения, а с другой (и на этом И. И. Смирнов
делает основной акцент) — землевладения княжеско-боярского. Правда,
в этом вопросе И. И. Смирнов вступает в явное противоречие, поскольку
сам же утверждает, что и «в вопросе о княжеских вотчинах», и «в во-
просе о монастырском землевладении» приговор И мая 1551 г. «восста-
навливал нарушенную после Василия III „старину“ и означал возвра-
щение к той политике по отношению к княжескому землевладению,
которая проводилась до времени господства княжеско-боярских группи-
ровок 30—40-х годов XVI в.» (с чем вряд ли можно не согласиться),
а в то же время делает вывод о том, что именно «приговор 11 мая
1551 г., знаменующий собой начало политики борьбы правительства
Ивана IV за ликвидацию экономической основы мощи княжат — их вот-
чин,— наносил первый удар по наиболее мощной группе бывших неза-
висимых феодалов — княжат» (И. И. Смирнов. Очерки, стр. 358—364,
443—445. — Курсив наш). Какое же это «начало» и какой же это «пер-
вый удар», если это лишь восстановление земельного законодательства
8 Н. Е. Носов 113
после блестящего анализа земельной политики «избранной рады»
50-х годов, произведенного еще Б. А. Романовым — и именно на
основании детального сопоставления ст. 85-й Судебника с со-
борным приговором 11 мая 1551 г. и другими законодательными
актами 50-х годов, — представляется нам необоснованной.
Мы полностью солидаризируемся с мнением Б. А. Романова,
что «приговор И мая 1551 г. в обеих его частях заключает до-
вольно четкие данные об основных установках земельной поли-
тики правительства царя, получившей отражение —- бледное и
шифрованное — в ст. 85-й Судебника 1550 г. В этих установках
пока не было ничего направленного „против княжат и бояр“,
т. е. к подрыву их вотчинного землевладения. В частности, в от-
ношении княжат, поскольку некоторые из них были поставлены
в несколько иное положение сравнительно с другими вотчинни-
ками известных районов, можно отметить стремление законсер-
вировать их вотчины в их тесном родовом круге». И вывод:
«Основная проблема в сфере земельной политики, заполнившая
внимание царского правительства в приговоре 1551 г. на буду-
щее, — это обуздание владычного и особенно монастырского, без-
удержного и бесконтрольного, напора на земли всего светского
сектора вотчинного землевладения, безотносительно к калибрам
и общественному положению его представителей вплоть до детей
Василия III, которое, как мы видели, отнюдь не носит на себе каких-то
открыто антибоярских, а тем более антивотчинных тенденций, а, наобо-
рот, направлено на защиту вотчинного фонда. Но, конечно, если уж
следовать концепции И. И. Смирнова, то тогда действительно надо поста-
вить чуть ли не знак равенства не только между уложением от И мая
1551 г. и земельным законодательством Ивана Грозного кануна оприч-
нины, но и между самой опричниной и земельной политикой Ивана III
и Василия III. Это по существу и делает вслед за И. И. Смирновым
Р. Г. Скрынников, который прямо пишет, что «в начале 60-х годов прави-
тельство , подготовило новое Уложение о княжеских вотчинах, которое
служило прямым продолжением указа 15 (?) мая 1551 г.» (а следова-
тельно, и «старины» Василия III), поскольку, «согласно приговору
1551 года, — во всяком случае в его интерпретации Р. Г. Скрынниковым, —
ограничению подверглось родовое вотчинное землевладение князей Суз-
дальских-Шуйских, Ярославских и Стародубских, а также всех вотчин-
ников Оболенска (Оболенские князья), Рязани (Пронские князья), Твери,
Микулина (князья Микулинские) и Белоозера (князья Белозерские)»,
а как раз эта часть приговора и является простым воспроизведением
«уложения» о вотчинах Василия III. Разница же, по мнению Р. Г. Скрын-
никова, между уложениями 1551 и 1562 гг. заключается лишь в том, что
«по сравнению с адашевским приговором начала 50-х годов новый указ
ограничивал крупнейшее княжеско-вотчинное землевладение более после-
довательно и полно». А отсюда и общий вывод Р. Г. Скрынникова: «По со-
держанию земельные указы начала 60-х годов служили прямым продол-
жением продворянских реформ Адашева 50-х годов» (Р. Г. С к р ы н н ri-
ft о в. Начало опричнины. Л., 1966, стр. 156—160. — Подчеркнуто нами).
Таких же взглядов придерживается и А. И. Копанев (А. И. Копанев,
А. Г. М а н ь к о в, Н. Е. Носов. Очерки истории СССР. Конец XV—на-
чало XVI в. Л., 1957, стр. 124).
114
боярских и даже „всяких людей44».37 И, добавим мы, не только
вотчинников, но и помещиков и даже черносошного крестьянства
(и последнее, т. е. защиту черных волостей от церковной
экспансии — и даже на равных правах с поместными зем-
лями— хотелось бы особо подчеркнуть). Ведь именно это —
охрана черносошных волостей от любых форм их экспропри-
ации — полностью отсутствует в опричной политике Ивана Гроз-
ного в области землевладения, а как раз ее й И. И. Смирнов, и
сторонники его концепции считают прямым (и логическим) про-
должением земской политики 50-х годов.
Если же к этому присоединить политическое кредо рассмот-
ренного выше «уложения» о городских слободах, упраздняющего
в интересах черных посажан «новые» владельческие слободы, то
отмеченные Б. А. Романовым «охранительные» мотивы земель-
ного законодательства «избранной рады» следует распространять
не только на весь светский феодальный сектор безотносительно
к его калибрам и характеру, по и на посадские и волостные чер-
ные земли (тоже объект охраны) и расценить как стремление
нового правительства выйти из создавшегося в стране земельного
кризиса, столь резко обостренного антифеодальной борьбой посад-
ских и волостных миров и их требованиями самоуправления, за
счет церкви, но далеко не только ради удовлетворения потребно-
стей казны и светских феодалов. Уступки посадским и крестьян-
ским верхам (а ведь именно они представляли посадские и воло-
стные миры) явны, и игнорировать их невозможно. Да и вообще
имелся ли в середине XVI в. столь резкий политический антаго-
низм между широкими слоями боярства и дворянством, во вся-
ком случае верхами последнего, что именно он, а не борьба круп-
ных и средних феодалов (а это главное экономическое и социаль-
ное различие между этими двумя феодальными сословиями,
поскольку мелкопоместное дворянство даже в годы опричнины
не имело сколько-нибудь значительного веса в политической
жизни страны) за новые земли и новые феодальные доходы
против крестьян и посадских людей, ими эксплоатируемых и ими
разоряемых, определял весь ход политической истории бурного
XVI в. Думаем, что это не так ни для 50-х годов, ни для позд-
нейшего периода.
Таковы были новые соборные постановления о тарханах, сло-
бодах и церковных землях. Но одно дело законодательство, дру-
гое — практика, которая зачастую вносила не только коррек-
тивы, но и видоизменяла уже принятые правительством общенор-
мативные предписания.
В данном случае у нас есть возможность проследить реализа-
цию указанных соборных постановлений о церковных тарханах
37 Б. А. Р о м а н о в. К вопросу о земельной политике Избранной
рады. «Исторические записки», т. 38, стр. 265.
8*
115
и землях на практике. Мы имеем в виду проведенную правитель-
ством весной 1551 г. и завершенную 17—19 мая (сразу же после
принятия соборного приговора 11 мая) генеральную ревизию
всех церковных жалованных грамот, долженствующую, по мне-
нию ее инициаторов, обеспечить реализацию новых соборных
решений на практике, а также выявить (и исправить) все те
нарушения в приобретении и пользовании новыми землями, ко-
торые допускались монастырями после смерти Василия III во-
преки великокняжеским «старым» уложениям.
Предъявлению в казну на царский просмотр подлежали все
без исключения жалованные тарханные грамоты, когда-либо по-
лученные монастырями. Причем подлежали проверке не только
сами эти грамоты, но и грамоты (данные, купчие, меновые и
т. д.), удостоверяющие законность самих этих церковных приоб-
ретений.
Это определяет характер и нашего обзора хода ревизии: цель
его — установление, с одной стороны, отношения правительства
«избранной рады» к «старым» и «новым» монастырским тарха-
нам, а с другой — времени и характера получения монастырями
того или иного земельного владения, поскольку только это дает
возможность ответить на вопрос, подпадало ли оно под действие
соборного законодательства.
Это же определяет, наконец, и сам тип (вернее, структуру)
нашего исследования хода «генеральной ревизии» монастырских
тарханов 1551 г., а именно изучение сперва грамот наиболее ста-
рых (Ивана III и Василия III), грамот, казалось бы, подвержен-
ных наименьшим изменениям, а потом грамот уже самого
Ивана IV, выданных «при боярах». Закончим же обзор рассмот-
рением «тарханной политики» 1549—1550 гг., поскольку и она
попадала в поле зрения новых соборных определений о землях и
тарханах 1551 г.
Что касается материалов о судьбах светского феодального
землевладения, то все те сведения о нем, которые можно извлечь
из ревизии церковных тарханов, мы попытаемся в меру возмож-
ности отметить. В первую очередь, конечно, будем обращать вни-
мание на реализацию на практике «уложения» Василия III
о запрещении князьям Суздальским, Ярославским и Стародуб-
ским, а также всем вотчинникам Твери, Микулина, Торжка,
Оболенска, Белоозера и Рязани продавать или отдавать «по
душам» свои вотчинные земли в монастыри «без доклада».38 Не
38 Для облегчения знакомства читателей с выяснением последнего во-
проса — применения на практике «уложения» Василия III о вотчинах —
укажем предварительно хотя бы на основные боярские фамилии, принад-
лежащие в середине XVI в. к князьям Суздальским, Ярославским и Ста-
родубским. От князей Суздальских происходили Шуйские, Горбатые,
Нохтевы, Жижемские, Барабашины, Бабичевы; от князей Ярославских —
Пеньковы, Курбские, Кубенские, Троекуровы, Прозоровские, Сицкие, За-
116
разъясняют ли (хотя бы частично) и этот вопрос материалы «ге-
неральной ревизии» 4551 г.? А это было бы особенно ценно для
выяснения общей политической направленности и характера но-
вых соборных уложений в области всего феодального землевла-
дения в целом.
сокины, Чулковы-Ушатые, Деевы, Шаховские, Великие, Сисеевы, Зубатые,
Щетинины; от князей Стародубских — Хилковы, Татевы, Ромодановские,
Пожарские, Ковровы, Гундоровы. В Дворовой тетради (в списке 1552 г.)
к моменту ревизии было записано 14 князей Суздальских (из них 5 чле-
нов боярской думы, все бояре), 160 князей Ярославских (из них 3 боярина
и 3 окольничих) и 36 князей Стародубских (из них 2 боярина и один
окольничий) (Н. Е. Н о с о в. Боярская книга 1556 г. (К вопросу о проис-
хождении четвертчиков). В кн.: Вопросы экономики и классовых отноше-
ний в Русском государстве XII—XVII веков. М.—Л., 1960, стр. 215; ср.:
Р. Г. Скрынников. Самодержавие и опричнина. Сб. «Внутренняя по-
литика царизма (середина XVI—начало XX в.)», Л., 1967, стр. 72).
Если же учесть, что в боярской думе в 1549—1552 гг. было, по данным
И. И. Смирнова и А. А. Зимина, в среднем около 30—35 бояр и 10—
15 окольничих (И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 185; А. А. Зимин.
1) Состав боярской думы в XV—XVI веках. «Археографический ежегод-
ник за 1957 год», М., 1958, стр. 63—66; 2) Реформы Ивана Грозного,
стр. 317—318), то следует признать, что политическое влияние представи-
телей указанных трех основных старорусских княжеских родов в Думе
этих лет было очень значительно (10 бояр из 30—35 —почти одна треть).
Это тоже говорит в пользу нашего мнения, что «уложение» И мая 1551 г.
не ставило своей целью утеснение вотчинных интересов именно этих
княжеских родов. Не могло ставить это своей целью и «старое» «уложе-
ние» Василия III о вотчинах, поскольку при нем политическое влияние
старорусских князей, особенно представителей их старших и наиболее
богатых ветвей — князей Шуйских и Пеньковых (прямых родичей Васи-
лия III) было еще сильнее. Что касается вотчинников других указанных
в «уложениях» Василия III и И мая 1551 г. городов, а именно Твери,
Микулина, Торжка, Оболенска, Белоозера и Рязани, то титулованной -
знати среди них, кроме вотчичей Оболенска, было немного. В Твери и
Торжке среди местных вотчинников потомков великих тверских князей *
(они бежали в Литву или были выселены из тверских земель еще при
Иване III) по существу вообще не было, в Микулипе — одни князья Ми-
кулинские, в Белоозере — князья Кемские, Андомские, Ухтомские и Ше-
лепшанские (все уже давно захудалые- ветви белозерских князей, многие
представители которых в середине XVI в. вообще не носили даже кня-
жеских титулов, а числились просто в дворовых детях боярских), в Ря-
зани «великие вотчины» имели лишь князья Пронские (родичи великих
рязанских князей), остальные же вотчичи, как правило, принадлежали
к бывшему нетитулованному рязанскому боярству, уже числившемуся
в середине XVI в. в дворянах. Вот в Оболенске — другое дело. Тут дей-
ствительно гнездо титулованной знати, хотя и разного калибра: родовые
вотчины князей Нохтевых, Щепиных, Репниных, Овчининых, Долгоруких,
Туреииных, Горенских, Курлятевых, Тростинских, Кашиных, Пенинских,
Лыковых, Щербатых, Юрьевых-Оболенских (в Дворовой тетради записано
68 их представителей). Многие из их представителей также входили
в состав боярской думы начала 50-х годов не окольничими, а боярами
(князей Пронских двое, по одному от князей Микулинских, Курлятевых,
Репниных, Горенских, Кашиных, Нохтевых). Значит, в целом представи-
тели княжеских фамилий, подпадающие под действие «уложения» Васи-
лия III о вотчинах, имели в боярской думе 50-х годов более половины
мест, а при Василии III еще больше. Вряд ли бы они так ратовали о при-
117
«СТАРЫЕ ТАРХАНЫ» НА РЕВИЗИИ.
ЧЬИ И КАКИЕ МОНАСТЫРСКИЕ
ИММУНИТЕТЫ ИВАНА III
БЫЛИ СОХРАНЕНЫ
ПРАВИТЕЛЬСТВОМ 1551 г.?
Остановимся на ходе и результатах майского
пересмотра 1551 г. жалованных грамот Троице-Сергиева мона-
стыря, архив которого по сравнению с другими монастырями со-
хранился наиболее полно.
В первую очередь о судьбе наиболее «старых» тарханов, ко-
торыми монастырь пользовался еще при Иване III и Васи-
лии III.* 39 Что же касается тарханных грамот Василия I и Васи-
лия II, то они обычно Иваном III не переутверждались, а следо-
вательно, не действовали уже и при нем.40 Просто по ходатайству
нятии закона против самих себя. Таким образом, вывод Б. А. Романова,
что «уложение» И мая 1551 г. имело в виду не только вотчины титуло-
ванной знати, но и простых местных служилых вотчинников, вполне согла-
суется с характером вотчинного землевладения в указанных землях —
тут вотчины и знати, и рядовых служилых людей, и последних (кроме
Оболенска) явно больше, чем первых. И именно всех их в совокупности
охраняли от перехода «в чужие руки», и особенно в монастыри, «старый»
и «новый» приговоры о вотчинах. Иначе говоря, ни в том, ни в другом
нет никакой нарочитой антибоярской направленности.
39 Всего в архиве Троице-Сергиева монастыря, преимущественно
в троицких копийных книгах, сохранились 184 жалованные монастырские
грамоты до 1505 г. (до вступления на великое княжение Василия III),
из них 132 — выданные московскими князьями, включая пожалования ве-
ликих княгинь, и 52 — князьями удельными (АСЭИ, т. I, оглавление).
Около половины грамот сохранилось не только в копиях, но и в подлин-
никах. Наиболее древние датируются вторым десятилетием XV в., правле-
нием Василия I, если, конечно, не считать знаменитой тарханной и несу-
димой грамоты Дмитрия Донского на всю троицкую вотчину, достовер-
ность которой уже давно оспаривается в литературе (там же, т. I, № 1).
40 Во всяком случае на дошедших до нас жалованных грамотах
Троице-Сергиева монастыря, выданных Василием I и Василием II (а нам
известно 56 таких грамот, и охватывают они почти все основные троиц-
кие владения середины XV в.), таких подтверждений нет, хотя почти по-
ловина из них — 26 грамот — дошла до нас в подлинниках, а остальные
(кроме трех грамот) — в списках середины XVI—XVII вв., что также, как
правило, гарантирует от возможности неучтения- при снятии копий позд-
нейших подтверждений. Другое дело, когда копия снималась с грамоты
до ее подтверждения Иваном III, скажем, в середине XV в., но таких
копий всего три. Допустить же, что монастырские власти и переписчики
специально и систематически (в ущерб интересам монастыря) не фикси-
ровали в монастырских копийных книгах подтверждения Ивана III, как
и позднейших великих или удельных князей, конечно, невозможно. См.
жал. гр. Василия I 1415—1425 гг. (АСЭИ, т. I, ,.V№ 30, 31, 34 — подл.;
№№ 35, 41, 42 — сп. сер. и кон. XVI в.) и Василия II 1425—1461 гг. (там же,
№ 44 — сп. 1580-х годов; №№ 47, 48 — подл.; № 49 — сп. кон. XVI в.; № 50 —
сп. сер. XVI в.; № 55—подл.; № 57 — сп. сер. XVI в.; №№ 74, 76 —
подл.; № 92 — сп. сер. XVI в., подтв. кн. Ивана Васильевича; № 94 —
сп. кон. XVI в.; № 95 — сп. кон. XV в.; № 97 — сп. сер. XV в.; № 98 — сп.
118
монастырских властей на троицкие владения выдавались Ива-
ном III свои жалованные грамоты, но это был уже новый акт,
по которому объем жалуемых привилегий отнюдь не обязательно
опосредствовался предшествующими тарханами. Положение
с жалованными грамотами самого Ивана III иное — значитель-
ная часть их имеет позднейшие подтверждения Василия III и
Ивана IV. Следовательно, только жалованные грамоты Ивана III,
имеющие подтверждения Ивана IV до мая 1551 г. (почти всегда
это подтверждения 1534 г.), имели законную силу в 30—40-х го-
дах XVI в., и только эти старые «дедовы» пожалования могли
быть предметом рассмотрения Ивана Грозного во время гене-
сср. XVI в.; № 101 — подл., подтв. кн. Дм. Юр. Шемяки; № 105 — сп. сер.
XVI в.; № 107 — сп. 1641 г.; № 109 — сп. сер. XVI в.; № 117 —подл.;
№ 128 — сп. 1641 г.; № 135 — сп. сер. XV в.; № 136 — подл.; № 140 — сп.
сер. XVI в.; № 166 — сп. 1641 г.; № 170 — сп. кон. XVI в.; № 176 — сп. кон.
XVI—нач. XVII в.; №№ 189, 192 — подл.; № 195 — сп. 1641 г.; №№ 197,
199, 200 —сп. сер. XVI в.; № 202 — сп. 1641 г.; №№,215, 219, 221, 225 —
подл.; № 226 — сп. сер. XVI в.; №№ 243, 244 — подл.; № 254 — сп. сер.
XVI в.; №№ 260, 261, 263, 264, 265, 278, 280 — подл.). Исключение состав-
ляет лишь жалованная тарханная и несудимая грамота Василия II от
3 июля 1453 г. (там же, № 245), выданная Троице-Сергиеву монастырю
на три варницы у Соли Галицкой и на деревни, пустоши и двор в Га-
лицком уезде и предоставлявшая ему очень широкий круг льгот (осво-
бождение от дани, яма, писчей белки, подводной повинности, тамги, мыта
и других более мелких пошлин, а также почти полный судебный имму-
нитет, «опричь душегубства»). На сохранившемся до нас подлиннике этой
грамоты есть запись (на обороте), что «по сеи грамоте князь великии
Иван Васильевичь пожаловал троецкого игумена Васиана з братиею — сее
грамоты рушити не велел никому ничим, опричь Семеновы варници Мо-
розова, а та варница моя великого князя, да и опрочь колодезя тое вар-
ницы». «А подписал великого князя дьяк Олексей Полуехтов» (там же,
№ 245). Особое положение занимают, правда, пожалования великих кня-
гинь, например Софьи Витовтовпы (№№ 131, 132, 218, 237, 239) или ма-
тери Ивана III Марии Ярославны (№№ 246, 247, 248, 502), но об этом
речь будет ниже. Что же касается троицких жалованных грамот, выдан-
ных монастырю удельными князьями XV в., то и на них подтверждений
Ивана III (в случае ликвидации уделов или включения по иным причи-
нам тех или иных бывших удельных земель с находящимися на них
троицкими вотчинами в состав великого княжения) мы не находим.
(См. жал. гр. удельных князей XV в. Троице-Сергиеву монастырю: там же,
№№ 29, 40, 99, 102, 103, 112, 115, 165, 171, 172, 175, 179, 191, 198, 279, 289,
291, 293—298, 305, 337, 345, 350, 363—366, 368, 393, 400, 401, 408, 435, 436,
459, 464, 465, 500, 506). Тут также практика выдачи Иваном III новых
грамот вместо грамот удельных князей. И это тем более симптоматично,
что в отличие от монастырских грамот тарханные и несудимые грамоты
светским вотчинникам, выданные удельными князьями, Иван III, наобо-
рот, подтверждает, и не так редко (см. хронологический указатель напе-
чатанных и ненапечатанных жалованных грамот служилым людям XV—
XVI вв.: С. Б.' В е с е л о в с к и й. К вопросу о происхождении вотчинного
режима, приложение. — Из жалованных тарханных и несудимых грамот
светским вотчинникам троицкого собрания, не учтенных С. Б. Веселов-
ским, укажем на две грамоты подобного рода 1462—1472 гг., выданные
дмитровским князем Юрием Васильевичем и подтвержденные 14ваном ПТ:
АСЭИ, т. I, №№ 325, 336).
119
ральной ревизии монастырских тарханов 1551 г. Сохранилось же
(вернее, пока известно) подобного рода троицких жалованных
грамот Ивана III, действующих в начале правления Ивана Гроз-
ного, 36 (в действительности их было, возможно, значительно
больше).41 Все они имеют февральские подтверждения 1534 г. за
подписью дьяка Афанасия Курицына 42 (кроме двух грамот, вы-
данных сыном и соправителем Ивана III Иваном Ивановичем и
подтвержденных Иваном IV 19 августа 1549 г.),43 майские же
подтверждения 1551 г. из них имеет только 21 грамота. Такова
«статистика». Но в чем же тут дело по существу? Попробуем
разобраться.
Совпадут ли наши наблюдения с наблюдениями П. И. Смир-
нова и С. М. Каштанова?
Предварительно одно общее источниковедческое замечание.
Из 36 указанных грамот Ивана III лишь 17 грамот сохранилось
в подлинниках, но как раз на них (подлинниках) и есть в боль-
шинстве подтверждения Василия III 1505 г. и Ивана IV 1534 и
1551 гг. (во всяком случае из 21 троицкой грамоты, имеющей
подтверждения 1551 г., 13 подлинных и лишь 8 списков: один —
середины XV в., один — середины XVI в., три — второй поло-
вины XVI в. и три — 1641 г.).44 Что же касается жалованных
грамот Ивана III, подтвержденных только Василием III в 1505 г.
и Иваном IV в 1534 г., но не имевших подтверждений 1551 г., то
таких грамот 10, и среди них только две подлинные грамоты,
остальные же списки: один — конца XV в., четыре — конца
XVI в. и три — 1641 г.45 Указанные же выше две жалованные
грамоты сына и соправителя Ивана III Ивана Ивановича, имею-
щие одно и единственное подтверждение Ивана IV 1549 г. (на
них нет даже подтверждений Василия III), дошли только в спи-
сках: первая — конца XVI в. и вторая — 1641 г.46 Так ли уж
случайно это соотношение? Не объясняется ли оно в какой-то
степени просто тем, что значительная часть дошедших до нас
списков с троицких жалованных грамот Ивана III была снята
после 1534 г., но до 1551 г.47 и уже в силу одного1 этого вообще не
41 В том числе три грамоты, выданные сыном и соправителем
Ивана III Иваном Ивановичем (АСЭИ, т. I, №№ 517—519).
42 АСЭИ, т. I, №№ 304, 307, 309. 310, 316, 318, 319, 346, 349, 352—354,
356, 358, 388, 412, 414, 417, 455, 462, 491, 492—495, 497, 498, 519, 530, 531.
561, 568, 573, 631.
43 Там же, №№ 517, 518.
44 Подлинники: №№ 304, 318, 346, 354, 403, 417, 455, 491, 497, 519, 530,
568, 631. Списки: № 462 — кон. XV в.; № 412 — сер. XVI в., №№ 356, 492,
561 — кон. XVI в.; №№ 319, 414, 498 — 1641 г.
45 Подлинники: №№ 352, 531. Списки: № 495 — кон. XV в.; №№ 309,
310, 353, 494 — кон. XVI в.; №№ 307, 388, 493 — 1641 г.
46 АСЭИ, т. I, №№ 517, 518.
47 Это тем более вероятно, что как раз в 30—40 годах XVI в.
в Троице-Сергиевом монастыре широко проводилось копирование старых
актов в целях включения их в подготовляемые в это время в монастыре
120
могла содержать сведений о их судьбе во время знаменитых май-
ских переутверждений (ведь подтверждались только подлинники,
а наличие на руках у монахов списка в лучшем случае могло
быть основанием для выдачи новой грамоты взамен старой,
«потерявшейся»)?48 Но если это так, то тогда всякие «статисти-
ческие» подсчеты и опосредствования в отношении квалификации
старых троицких грамот могут использоваться лишь условно,
с учетом, что в действительности жалованных грамот, прошед-
ших майские переутверждения, могло быть больше, чем мы
актовые копийные книги. Во всяком случае древнейшая из дошедших
до нас троицких копийных книг XVI в. — книга № 518 (а именно в ее
составе сохранилось большинство троицких жалованных грамот XV в.,
утраченных в подлинниках) — стала составляться, как полагает С. Б. Ве-
селовский, в конце 1540-х годов (АСЭИ, т. I, Археографическое введение,
стр. 20), по мнению же С. М. Каштанова, — еще раньше, при Елене Глин-
ской (С. М. Каштанов. Копийные книги Троице-Сергиева монастыря
XVI века. «Записки Отдела рукописей ГИБ», вып. 18, М., 1956, стр. 3—47).
48 Приведем некоторые примеры. До нас дошел подлинник жалован-
ной тарханной грамоты Ивана III от 11 февраля 1481 г. Троице-Сергиеву
монастырю на двор и варницы у Соли Переяславской. Согласно подлин-
нику, жалованная грамота была подтверждена трижды: Василием III
в 1505 г. и Иваном IV в 1534 и 1551 гг. (АСЭИ, т. I, № 491; ЦГАДА, ГКЭ,
Дереяславль-Залесский, № 8753/29). В большинстве дошедших до нас
списков эти подтверждения воспроизведены (ГБЛ, Тр. кн. 523, лл. 19—21;
кн. 527—529 —№ 434; кн. 530, 531 — № 173; ЦГАДА, ГКЭ, Переяславль-
Залесский, № 9730/646, № 1, лл. 47—48). Но сохранился и список с гра-
моты начала XVI в. (АСЭИ, т. I, № 491 а; ЦГАДА, ГКЭ, Переяславль-
Залесский, № 8752/28), на котором воспроизводится лишь подтверждение
Василия III 1505 г. Известен, наконец, и список, видимо, с этого списка,
на котором тоже только одно это подтверждение (ЦГАДА, ГКЭ, Пе-
реяславль-Залесский, № 9730/646, № 161, лл. 299 об.—300). Второй пример.
В фонде грамот Коллегии экономии сохранился список с жалованной гра-
моты Йвана Ill 1478—1482 гг. Троице-Сергиеву монастырю с запрещением
посторонним лицам ездить на пиры к монастырским крестьянам села
Передел Малоярославецкого уезда (АСЭИ, т. I, № 462; ЦГАДА, ГКЭ, Ма-
лый Ярославец, № 7694/4). Список современный, т. е. конца XV в. Ни-
каких позднейших подтверждений на нем, естественно, нет. Нет подтвер-
ждений и в списке с этой же грамоты, который мы находим в начале
троицкой копийной книги № 527, хранившейся в Лавре (книга состав-
лена в монастырском архиве в 1641 г. в связи с назначенной в этом году
правительством ревизией монастыря, книга черновая, но скрепленная под-
писями монастырских властей: АСЭИ, т. I, Археографическое введение,
стр. 21), но зато далее в той же книге помещен другой список с нее,
на котором уже есть подтверждения Василия III от 1505 г. за подписью
дьяка Данилы Куприянова, Ивана IV от 1534 г. за подписью дьяка Афа-
насия Курицына и от 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Кожуха Григо-
рьева сына Кроткого (ГБЛ, Тр. кн. 527, № 63 — без подтверждений;
№ 172 — с подтверждениями). Такой же случай и с жалованной односроч-
ной грамотой Ивана III от 1481/82 г. на троицкие села Медну и Кумган-
цево с деревнями в Новоторжском уезде. На дошедшем до нас современ-
ном списке грамоты никаких подтверждений, естественно, нет (АСЭИ,
т. I, № 495; ЦГАДА, ГКЭ, Торжок, № 2043/1), но в другом списке с нее,
помещенном ж той же троицкой копийной книге № 527 (№№ 43 и 45),
читается, что она в дальнейшем была подтверждена Василием III в 1505 г.
(подписал дьяк Данила Куприянов) и Иваном IV в 1534 г. (подписал
121
можем судить по дошедшему до нас актовому материалу. Иначе
говоря, решающим доказательством в данном вопросе должны
служить не столько негативные наблюдения (констатация еди-
ничности или отсутствие среди дошедших до нас и переутвер-
жденпых в 1551 г. жалованных грамот тех или иных их разно-
видностей), сколько сам анализ характера и особенности переут-
вержденных грамот.
Итак, о чем говорят майские подтверждения 1551 г. тархан-
ных грамот Ивана III?
Одной из наиболее старых грамот Ивана III, прошедших май-
ские переутверждения 1551 г., является его жалованная тархан-
ная и несудимая грамота от 17 мая 1462 г. на данные в мона-
стырь князем Дмитрием Юрьевичем Шемякой село Присецкое
с деревнями и монастырские купли — село Сукромное с дерев-
нями — в Бежецком Верхе.49 Грамота освобождала «всех» мона-
стырских крестьян, «сельчан и деревенщиков», от яма («опроче
одного татарьского яму»), писчей белки, подвод, мыта, тамги,
осминичего, явки, а также дворцовых повинностей («ни сен моих
не косят, ни коня моего не кормят, ни в конюшое, ни в портное
не тянут»). Освобождались монастырские крестьяне и от «объез-
жего» и «коневого» и 'даже от обязанности «ставить» на стану
великокняжеские и наместничьи «хоромы». Естественно поэтому,
что и с тяглыми черными людьми монастырские люди и крестьяне
не должны были тянуть «ни в какые проторы, ни в розметы, ни
в ыные ни в которые пошлины». Судебный иммунитет предостав-
лялся монастырю тоже почти полный, «опроче одного душегуб-
ства». Во всем остальном «ведает и судит свои люди (= кре-
стьян, — Н. П.) игумен или кому прикажет в свое место». Обычен
сместный суд. Обычно и изъятие из наместничьего суда мона-
стырского приказчика, «кому будет чего искати», на нем (имелись
в виду не иски монастырских крестьян на «своего» монастыр-
ского приказчика, а иски к нему посторонних лиц), которого
имеет право судить только сам великий князь или его «введенный
боярин», а «наместницы мои бежицкие и их тивуни игумнова
приказника ни моим судом великого князя, ни боярьским судом
не судят, ни их людей». Жаловались троицкие монахи и «своим
пятном» и, конечно, правом на приезд великокняжеских приста-
вов лишь на два срока — рождество и петров день. В общем обыч-
дьяк Афанасий Курицын). О подтверждении 1551 г., правда, не упоми-
нается, но на этот раз, видимо, его и не было, поскольку именно троиц-
кая книга № 527 обычно содержит, как можно судить по включенным
в нее копиям великокняжеских жалованных и указных грамот, наиболее
полные сведения о майских подтверждениях 1551 г. Но, конечно, в от-
дельных случаях и на списках грамот, включенных в нее, они могут быть
не учтены (АСЭИ, т. I, № 246). Таким образом, только подлинники дают
гарантию в отношении подтверждений.
49 АСЭИ, т. I, № 304, подл.
122
пая для середины XV в. монастырская тарханная грамота с ши-
роким и к тому времени уже вполне сложившимся кругом посто-
янных тарханных привилегий — освобождение от всех основных
налогов и повинностей, кроме дани, посохи и городового
дела.50
Вот эта обычная (= типичная) тарханная грамота XV в. и была
продлена на новый срок сперва князем Андреем Васильевичем
(братом Ивана III, в угличский удел которого входил Бежецкий
Верх) без даты, но со специальным разъяснением, что «сее гра-
моты намесником и волостелем [не рушити никому ничем]. ..
а от пятна оу них не емлют ничего, ни поборов своих не берут»,
потом — 6 декабря 1505 г. — Василием III, далее — 17 января
1508 г. — сыном Ивана III князем Семеном Ивановичем (владел
бежецким уделом в 1503—1518 гг.) и, наконец, дважды Ива-
ном IV — 9 февраля 1534 г. (за подписью дьяка Афанасия Ку-
рицына) и 17 мая 1551 г. (за подписью дьяка Юрия Сидорова).
Все три последних подтверждения тоже без всяких ограничений,
причем именно в подтверждении 1551 г. это сформулировано осо-
бенно четко: «Царь и великий князь Иван Васильевичь всея Руси
сеи грамоты слушал и, выслушав сю грамоту, живоначалныя
Троицы Сергеева монастыря богомолца своего игумена Артемья
з братьею, или хто по нем ины игумен будет, пожаловал, велел
им сю грамоту подписать на свое царево и великого князя имя.
и сеи у них грамоты рушати не велел никому ничем».
По существу эта тарханная грамота XV д. и дает наиболее
характерный пример майских подтверждений жалованных грамот
Ивана III с той лишь разницей, что первому подтверждению
Ивана IV (от 1534 г.) в большинстве случаев предшествовало
подтверждение самого Василия III (от 1505 г.), а не удельных
князей.
Действительно, если расположить территориально по троиц-
ким владениям и другие жалованные грамоты Ивана III, выдан-
ные им Троице-Сергиеву монастырю и санкционированные Ива-
ном IV в мае 1551 г. без изменений, то картина будет в боль-
шинстве такая.
Так, по Бежецкому уезду (помимо названной грамоты) в мае
1551 г. была переутверждена несудимая, с элементами тарханной,
50 Освобождение от дани предоставлялось иммунистам при Иване III,
как правило, только в качестве временной льготы, преимущественно для
крестьян и слобожан новоприходцев, городовое же дело и посоха (послед-
няя окончательно оформляется как постоянная и общеобязательная воен-
ная и государственная повинность как раз во второй половине XV в.)
вообще обычно не были объектом иммунитетных привилегий еще со вре-
мени Василия I. Освобождения от них давались московскими князьями
лишь в исключительных случаях (подробнее об этом см.: Н. Е. Н о с о в.
Очерки..., стр. 21—36). Правда, с конца XV в., как мы увидим ниже,
наступило «полегчание» в отношении дани, но это уже особый вопрос,
К которому мы еще вернемся,
123
жалованная грамота Ивана III от июля 1492 г. на те же троиц-
кие села Присецкое и Сукромное с деревнями в Бежецком Верхе,
а также иные монастырские деревни в его же Городецком и Ива-
новском станах.51 Тот же объем судебного иммунитета. Освобо-
ждение от постойной повинности, а также от поставки кормов и
проводников для проезжих князей, бояр, детей боярских и иных
«всяких ездоков» и, конечно, от приезда великокняжеских сель-
чан и боярских людей, «незвана», к монастырским людям на
пиры и братчины. И, кроме этого, общие — характерные для
обычных тарханных грамот — разъяснения (кстати, именно с них
и начинается изложение всех предоставляемых монастырю су-
дебных и иных льгот), что «кто у них (у игумена с братией, —
Н. И.) в тех селех и в деревнях учнет жити людей, и те их
люди к сотским, и к дворьским, и к десятским с тяглыми людми
не тянут ни в какие проторы, ни в розметы». Надо думать, что
имелись в виду как раз те налоги и пошлины (ям, тамга, мыт
и т. д.), освобождение от которых уже было пожаловано троиц-
ким селам Присецкое и Сукромное еще по грамоте Ивана III
от 17 мая 1462 г.
Позднейшие же подтверждения на этой грамоте таковы: Ва-
силия III от 6 декабря 1505 г., бежецкого князя Семена Ивано-
вича от 17 января 1508 г., Ивана IV от 9 февраля 1534 г. и 17 мая
1551 г. Последнее тоже за подписью дьяка Юрия Сидорова, но
с оговоркой (кстати, это почти единственный случай оговорки
в майских подтверждениях на известных нам троицких грамотах
Ивана III), что игумена теперь судит сам митрополит, старцев —
игумен, а монастырских приказчиков, слуг и крестьян (если
«кому будет чего искати» на них) — только великий князь или
«введенный боярин». Имелись в виду, как мы уже отмечали,
иски посторонних людей, поскольку на территории монастыр-
щины, как гласит грамота, «ведает и судит игумен з братьею
своих людей во всем сам («опрочь душегубства») или кому при-
кажут».
Переяславский уезд — район основных троицких владений,
центр вотчины. Наиболее значительно по нему и количество под-
твержденных в 1551 г. старых тарханов. Были подтверждены
(17 мая) без всяких ограничений жалованные тарханные и несу-
димые грамоты Ивана III на монастырские владения в Кинель-
ском стане села Скнятиново (грамота от 3 октября 1467 г.) 52 и
Воскресенское с деревнями (грамота от 19 апреля 1478 г.),53
а наряду с ними — подобная же грамота от 15 октября 1453 г.
великой княгини Марии Ярославны (матери Ивана III) на пере-
яславские владения троицкого приписного Благовещенского Кир-
51 АСЭИ, т. I, № 568, подл.
52 Там же, № 346, подл.
53 Там же, № 455, подл.
124
жачского монастыря — деревню Микулинскую-Тутолмину в Ма-
ринине слободке.54
Тарханно-несудимые льготы во всех этих трех грамотах точно
такие же, какие и были дарованы монастырским бежецким се-
лам, и так же, как те, не включали дани, посохи и городового
дела, хотя и числили ям, тамгу, мыт и другие пошлины. Но от
первых (дани, посохи и городового дела) монастырь, как мы уже
отмечали, вообще почти никогда не освобождался Иваном III, и
нам известен лишь один случай, когда шедший великому князю
денежный оброк с троицкого двора и четырех варниц у Соли Пе-
реяславской за дань и соляные варницы был «отдан» Иваном III
(по его жалованной грамоте от 11 февраля 1481 г.) «братьи
в хлебы», т. е. в качестве великокняжеской руги.55 Но это уже
явление иного порядка (не тархан). А что касается разъяснения
грамоты, что если «мой данщик учнет дань брати у Соли у Пе-
реславские, и он у них (игумена Паисья с братьею,—Н. И.)
с тех их варниц тое моее дани и соли оброчной не емлет по сеи
по моей грамоте», то оно, наоборот, лишний раз свидетельствует,
что обычно дань собиралась с монастырских земель и владений
так же, как и с земель других категорий, и собиралась именно
данщиками, а не какими-то особыми монастырскими сборщиками,
как это будет иметь место в XVI в., когда троицкие власти полу-
чили право сами собирать и отвозить в Москву причитающиеся
с них прямые налоги. И все же и эта грамота была утверждена
17 мая 1551 г.
Иной характер носят другие троицкие жалованные грамоты
Ивана III, апробированные в мае 1551 г. Эти грамоты, освобож-
дающие от постоя, подводной повинности («подвод») и поставки
проезжих кормов троицкий приписной монастырек Николы
в селе Дерюзипо (в Кинеле) и слободку Чечевкину (грамота
1467—1474 гг.),56 кинельское село Скнятиново с деревнями (гра-
мота 1467—1474 гг.),57 а также владения приписного Троицкого
Махрищского монастыря (грамота около 1471 г.).58 Эти грамоты,
как и все предшествующие, имеют подтверждения — и все без
ограничений — Василия III 1505 г. и Ивана IV 1534 и 1551 гг.
Подтверждены также жалованные грамоты Ивана III от 11 марта
1473 г. на все троицкие владения в Переяславском, Радонежском
и Дмитровском уездах, запрещающие великокняжеским приста-
54 Там же, № 247, подл.
55 Там же, № 491, подл.; ср. № 491а, сп. нач. XVI в.
56 Там же, № 354, подл.
57 Там же, № 356, сп. кон. XVI в.
58 Там же, № 403, подл. — Переяславские владения Махрищского мо-
настыря в конце XV—начале XVI в. были расположены в Кодяевском
стане в окрестностях Марининой слободы. Наиболее крупные из них —
села Зеленцино, Малиновское и Негловское с деревнями (там же
№№ 110, 112, 399, 402; ОГКЭ, т. IV, № 1386).
125
вам вызывать в суд монастырских крестьян без явки «пристав-
ных» и «срочных» грамот монастырским властям,59 и опять-таки
пожалование великой княгини Марии Ярославны (грамота
1462—1478 гг.), освобождающее монастырские села, расположен-
ные на территории принадлежащей ей волости Марининой сло-
боды, Артемьевского и Бортного станов, от приезда к ним на
пиры и праздники незваных гостей.60
Мало чем отличаются от переяславских и подписанные
в 1551 г. троицкие грамоты по другим уездам. По ним монастыр-
ские владения в Белозерском,61 Дмитровском,62 Кашинском,63
Малоярославецком,64 Московском,65 Муромском,66 Новоторжском,67
Ростовском,68 Юрьевском69 и Радонежском70 уездах освобожда-
ются от яма, тамги, мыта, но чаще только от подвод, постойных
кормов и дворцовых повинностей. Судебный иммунитет в боль-
шинстве — «опричь душегубства», а на грамотах Ивана III, вы-
данных после 70—80-х годов XV в., — уже обычно «опричь ду-
шегубства и разбоя с поличным». Те же постановления о приста-
вах и «срочных» грамотах.
Пожалуй, следует оговорить только одну жалованную гра-
моту — грамоту времени правления Ивана III, но выданную,
правда, уже его сыном, великим князем Василием Ивановичем.
59 АСЭИ, т. I, № 417, подл.
60 Там же, № 327, подл. — Что касается троицких грамот Ивана III,
имеющих лишь подтверждение Ивана IV от 1534 г. (но не имеющих визы
1551 г.), то это тарханная и несудимая грамота (от 1462—1466 гг.) на
села Сватково и Семеновское в Верхдубенском стане (№ 310, сп. кон.
XVI в.), полностью идентичная такой же грамоте на село Воскресенское
с деревнями (подтвержденной в 1551 г., №455; см. выше, стр. 124), и гра-
мота (от 1467—1474 гг.), освобождающая уже упоминавшийся монастырек
Николы в селе Дерюзино и деревню Бобошино от постоя и подвод
(№ 353, сп. кон. XVI в.). Поскольку обе грамоты дошли до нас в спи-
сках, то не исключено, что на самом деле и они все-таки были подтвер-
ждены в 1551 г. Во всяком случае в отношении села Дерюзино освобо-
ждение проживающих тут троицких людей от постойной и подводной
повинности, как мы уже видели, было закреплено другой — прошедшей
майскую ревизию — грамотой (№ 354). Третьей •— и последней — жалован-
ной грамотой Ивана III, подписанной Иваном IV в 1534 г., но не имею-
щей подписи 1551 г., была жалованная грамота о предоставлении права
троицким старцам, слугам и крестьянам ездить с товаром через Козлов-
ский мыт в Серебоже, не платя ни мыта, «ни иных никоторых пошлин»
(№ 358, сп. 1641 г.).
61 АСЭИ, т. I, № 530.
62 Там же, № 417.
63 Там же, № 519.
64 Там же, №№ 462, 497, 498, 631.
65 Там же, № 492.
66 Там же, № 561.
67 Там же, № 319.
68 Там же, № 349.
69 Там же, № 412.
70 Там же, №№ 414, 417.
126
Мы имеем в виду льготную и несудимую грамоту последнего от
1 августа 1501 г. на двор Троице-Сергиева монастыря в Кашине.
Дело в том, что эта грамота выдана на новую монастырскую
куплю (указанный посадский двор был куплен троицкими вла-
стями у Федосьи Казариновой) и поэтому дает возможность
в какой-то степени связать слободские «уставы» Ивана III (по-
скольку Василий III, хотя именно ему и принадлежит последняя
грамота, вряд ли проводил уже «свою» особую городовую поли-
тику, так как в это время был еще лишь соправителем отца)
с подобными же постановлениями Судебника 1550 г. и Стоглава,
как раз и подлежащими, как мы уже отмечали, реализации на
практике во время майского «поимания» и пересмотра старых
тарханов.71
Из грамоты мы узнаем, что великий князь Василий Ивано-
вич пожаловал троицкого игумена Серапиона с братией: кто у мо-
настыря в его «купле» — в дворе с поляной в Кашине на по-
саде — «учнет жыть людей, и тем людем не надобе наша, великих
князей, дань, ни которые пошлины, ни посошная служба. А наме-
стницы наши кашынские и их тиуни на тех людей приставов
своих не дают, ни судят их ни в чем, опричъ душегубства, ни
кормов своих у них не емлют, а праведники и доводчикы побо-
ров у них не берут; ни всылают к ним ни по что. А г дворь-
ским и г десятцким с тяглыми людми не тянут ни в какие про-
торы, ни в розметы. А ведает и судит тех своих людей монастыръ-
ских игумен сам или кому прикажет». Сместный суд для
монастырских людей с городскими, и становыми, и волостными
обычен (судьи от двух сторон и пошлины пополам), «а кому
будет чего искати на игумене или на его приказщике, ино их
сужу яз, князь велики, или мои боярин введенои».
Тархан, как мы видим, предельно обширен, ведь в нем фигу-
рирует не только дань (что уже само по себе редкость для нало-
говой политики Ивана III), но и посошная служба, которая
вообще не встречается как предмет иммунитетных льгот ни в од-
ной из перечисленных выше жалованных грамот середины XV в.,
ну, а сама общая формула, что, помимо дани, тем всем людям —
«хто у них в том дворе учнет жыть людей» — «не надобе» «наша
ни которая пошлина», может покрывать и тамгу, и мыт.
Вот все эти тарханные привилегии и были подтверждены
Иваном IV дважды — в 1534 и 1551 гг. Первый раз — без вся-
ких ограничений, а во второй — с ограничением, но не податных
льгот (они остались незыблемыми), а лишь судебного иммуни-
тета: с установлением подсудности игумена митрополиту, а стар-
цев игумену и заменой сместного суда в отношении не только
монастырских приказчиков (это было закреплено еще самой гра-
мотой Василия III), но и троицких слуг и крестьян центральным
71 Там же, № 637.
127
Судом, Который творит непосредственно сам царь («сужу яз
царь») или по его поручению «введенный боярин». Как видим,
нововведения и тут мизерны и трафаретны.
Значит, постановления о «новых слободах» Судебника 1550 г.
не распространялись на монастырские городские купли начале!
XVI в., времени правления Ивана III. И поэтому-то во время
майских подтверждений 1551 г. в великокняжеской канцелярии
вполне законно рассматривали данную троицкую слободу уже
как «старую», а следовательно, не подлежащую, согласно дого-
воренности царя с митрополитом в сентябре 1550 г. («приговор»
15 сентября), ограничительным действиям нового закона.
А отсюда общий вывод — троицкие тарханы Ивана III ни
в селе, ни в городе майские подтверждения не «порушали».
Но столь покровительственное отношение к «старым тарха-
нам» имело место со стороны правительства Ивана IV в 1551 г.
только по отношению к Троице-Сергиеву монастырю и лишь
к грамотам Ивана III и его матери — великой княгини Ма-
рии Ярославны. Остальные монастыри, даже крупнейшие, такими
широкими льготами не пользовались.
Судим об этом хотя бы на примере таких трех крупнейших
монастырей, как Кирилло-Белозерский, Московский Симонов и
Иосифо-Волоколамский.
Так, в архиве Кирилло-Белозерского монастыря, весьма об-
ширном и сохранившемся в целом тоже в сравнительно непло-
хом состоянии, мы находим за период с конца XIV в. до 1505 г.
более 120 жалованных грамот, выданных почти исключительно
можайскими, верейско-белозерскими и вологодскими удельными
князьями (ни одна из них не имеет великокняжеских подтвер-
ждений).72 Грамот же самих московских великих князей в архиве
19: пять грамот Василия II,73 две — великой княгини Софьи Ви-
товтовны,74 четыре — великой княгини Марии Ярославны75 и
72 Там же, т. II, №№ 9, 24, 42—45 — сп. XVI в.; № 46 — сп. кон. XV в.;
№№ 48—50 — сп. XVI в.; №№ 51, 53 — подл.; №№ 65-67-—сп. XVI в.;
№№ 68, 69 — подл.; №№ 74, 76—80 — сп. XVI в.; № 92 — сп. XVI в.; №№88,
95 — сп. XVII в.; №№ 106—112 — подл.; № 120 — сп. XVI в.; №№ 121'
122 — подл.; №№ 125—136, 139—142, 147, 153 — сп. XVI в.; №№ 155, 156,159 —
подл.; №№ 163, 164 —сп. XVII в.; №№ 166, 177 — подл.; № 179 — сп.
XVI в.; №№ 180, 182 —подл.; № 191 — сп. XVI в.; №№ 192, 194—198 —
подл.; № 199 —сп. XVI в.; № 200 —сп. XVII в.; №№ 201—203 — подл.;
№-204 — сп. кон. XV в.; №№ 205, 206 — подл.; №№ 211, 212, 217, 218 —
сп. XVI в.; № 220 —сп. нач. XVI в.; №№ 221, 222 — сп. XVI в.; № 223 —
сп. XVII в.; № 228 —сп. XVI в.; №№ 232, 236, 237 — подл.; №№ 239, 240,
241, 245 — сп. XVI в.; № 250 — сп. 1503 г.; № 265 — подл.; №№ 269, 272 —
сп. XVI в.
73 Там же, № 96 — подтв. Ивана III, сп. XVI в.; № 101 — подл.; № 103 —
подтв. кн. Андрея Васильевича, сп. XVI в.; №№ 169, 170 — подтв.
Ивана III, подл.
74 Там же, №№ 98, 99 — подл.
75 Там же, №№ 157 —сп. XVI в.; №№ 158, 160, 207 —подл.
128
семь — Ивана III,76 не считая одной грамоты его старшего сына
и соправителя, великого князя Ивана Ивановича Молодого/7
Из всех этих грамот только жалованная несудимая грамота
Ивана III от сентября 1488 г. на монастырские «села и деревни»
на Белоозере (по грамоте монастырю предоставлялся полный
судебный иммунитет, «опроче одного душегубства») имеет под-
тверждения Василия III от 1506 г. за подписью дьяка Данилы
Киприанова (он же подписывал, как мы видели, и троицкие гра -
моты) и Ивана IV от 1534 г. за подписью дьяка Федора Мишу-
рина (троицкие же грамоты подписывались дьяком Афана-
сием Курицыным) и от сентября 1550 г. за подписью дьяка
Никиты Фуникова (подтверждения же на троицких грамотах
1550—1551 гг. подписывались дьяками Юрием Сидоровым или
Кожухом Григорьевым сыном Кроткого). Все три подтверждения
без ограничений.78
Итак, ни одной грамоты Кирилло-Белозерского монастыря
XV—начала XVI в. (до 1505 г.), прошедшей майскую ревизию
1551 г.! А ведь последнее — сентября 1550 г. — подтверждение
на грамоте 1488 г. отделено от мая 1551 г. всего девятью меся-
цами. И все-таки грамота аннулирована (наличие несанкциони-
рованного подлинника не оставляет в этом сомнений). Это, ко-
нечно, уже не случайность, а проявление после Стоглава вполне
определенной ограничительной политики правительства Ивана IV
в отношении «старых тарханов» Кирилло-Белозерского мона-
стыря.
Примерно в таком же положении был и Московский Симонов
монастырь. Из 25 сохранившихся жалованных грамот монастыря
за XV—начало XVI в. (до 1505 г.) 16 — великокняжеских (шесть
грамот Василия II,79 одна — великой княгини Софьи Витов-
товны 80 и девять — Ивана III),81 остальные грамоты выданы мо-
настырю удельными князьями.82 Из них майскую ревизию 1551 г.
76 Там же, №№ 216 (1471—1475 гг.) — сп. XVI в.; № 254 (1479 г.) —
сп. XVII в.; № 256 (1480 г.) — сп. XVI в.; № 267 (1485 г.) — сп. XVI в.;
№ 278 (1488 г.) —подтв. Василия III от 1506 г., Ивана IV от 1534 и
1550 гг., подл.; № 300 (1500 г.) — сп. XVI в.; № 301 (1500 г.) — сп. XVII в.
77 Там же, № 271 (1486 г.)—подтв. вел. кп. Василия Ивановича от
1490/91 г., подл.
78 Там же, № 278 — подл.
79 Там же, № 345 — подл.; № 349 —подтв. Ивана III, «опрочь дани»,
сп. XVII в.; № 350-—сп. XVII в.; №№ 351, 359, 360 — подтв. Ивана ТП,
подл.
80 Там же, № 341 — сп. XVII в.
81 Там же, № 362 — сп. 1490—1501 гг.; № 363 — подл.; № 364 — подтв.
Василия III от 1507 г. с ограничением, подл.; № 365 — подл.; № 366—
подтв. Василия III от 1507 г., Ивана IV от 1534 г. и 17 мая 1551 г. —
подл.; № 373 — подл.; № 389 — подтв. Василия III от 1507 г., Ивана IV
от 1534 г. и 17 мая 1551 г., сп. 1566 г.; № 394 — подл.; № 432 — подтв. Ва-
силия III, сп. нач. XVI в.
82 Там же, №№ 356, 382, 386, 390, 391, 397, 415, 417, 426.
9 1Г. В. Носов
129
прошли лишь две грамоты, а именно: жалованная грамота
Ивана III от 1462—1463 гг. о беспошлинном проезде монастыр-
ских старцев с товаром на Белоозеро, в Бежецкий Верх и на
Шексну (монастырь освобождался от уплаты мыта, тамги и иных
пошлин) и данная грамота Ивана III от 7 марта 1475 г. на жа-
луемые монастырю рыбные ловли па Волге — в Ельне, Сапчино
и Лелюхове озере.83 На обеих грамотах по три подтверждения
(и все без ограничений): Василия III от 1507 г. за подписью
дьяка Волдыря Паюсова, Ивана IV от 1534 г. за подписью дьяка
Федора Мишурина и от 17 мая 1551 г. за визой Юрия Сидорова.
Таким образом, подтвержденные грамоты Симонова монастыря —
не тарханы. Симоновских тарханных грамот Ивана III не было
санкционировано в 1551 г. ни одной. И что эта тенденция в от-
ношении Симонова монастыря шла еще от Василия III, наглядно
видно из того, что и он не подписал на свое имя по существу ни
одной тарханной отцовской грамоты. Вернее, одну он подписал
(мы имеем в виду жалованную тарханную и несудимую грамоту
Ивана III от 1462—1463 гг. на Бежецкие владения Симонова
монастыря), но только при условии изъятия из тархана всех ос-
новных податей и пошлин, иначе говоря, «сее грамоты у них
рушыти не велел никому ничем, опричь яму, и мыта, и тамги,
и пудовщины, и померново, и пятна».84
Не подтверждена в мае 1551 г. и ни одна старая тарханная
грамота Иосифо-Волоколамского монастыря.85
83 Там же, №№ 366, 389.
84 Там же, № 364.
85 Жалованных грамот Иосифо-Волоколамского монастыря (до 1505 г.)
известно десять. Все они, кроме одной льготной и несудимой грамоты
Василия II (АФЗХ, ч. II, № I —подл.), выданы волоцкими князьями и
княгинями (там же, №№ 3, 4 — подл.; № 14 — сп. кон. XVI в.; № 17 —
подтв. царя Михаила Федоровича от 1627 г., подл.; № 18 — сп. кон. XVI в.;
№№ 21, 23 — подл.; № 25 — подтв. царей Федора от 1587 г. и Лжедимитрия
от 1605 г., сп. XVII в.; № 26 — сп. нач. XVII в.). Сам факт, что на двух
из указанных грамот — тарханной и несудимой грамоте волоцкого князя
Бориса Васильевича от 1483 г. на село Отчищено с деревнями Волоцкого
уезда (№ 17) и подобной же грамоте его сына князя Федора Борисовича
от 1500 г. на монастырскую отчину, деревню Медведково и половину
слободки Тимофеевской во Ржеве (№ 25) — при отсутствии подтвержде-
ний Василия III и Ивана IV наличествуют позднейшие подтверждения
царей Федора, Лжедимитрия и даже Михаила Романова, лишний раз под-
черкивает, что эти грамоты действительно не получили их санкции, но
были схоронены монастырем и уже много позднее, при изменившейся
политической ситуации, представлены на царское переутверждение. Та-
ких случаев, как мы увидим ниже, немало. Они говорят о том, что при
переутверждениях старых монастырских грамот грамоты, не получившие
санкции на продление, не отбирались правительством, а просто считались
аннулированными. Не случайно многие из них предъявлялись потом
в судных делах, но, конечно, по «старым» спорам. Но это было обычно
(при переутверждении жалованных грамот на имя нового великого князя),
во время же майской ревизии 1551 г. поступали далеко не всегда так. Тут
остались на руках у монастырей, как правило, лишь те подлинные грамоты
130
Конечно, еще в большей степени подобная ограничительная
политика в отношении церковных тарханов касается более мел-
ких и менее привилегированных монастырей. Тут правительствен-
ные ревизоры 1551 г. занимали особенно жесткую позицию.
Во всяком случае среди жалованных грамот Ивана III, вы-
данных таким монастырям, как Суздальский Спасо-Евфимьев.
Спасо-Ярославский, Угличский Покровский, Никольский Шар-
томский, Московский Чудов, Клинская Зосимина пустынь, Чух-
ломский Покровский, Покровский Дионисиев Глушицкий, Важ
ский Иоанна Богослова и Нижегородский Печерский Вознесен-
ский, вообще не сохранилось грамот, получивших санкцию
правительства во время майских царских «слушаний».86 Что же
касается подтверждения в 1551 г. тарханной и несудимой гра-
моты Ивана III 1482 г. на владения Николо-Мокринского мона-
стыря на Сухоне — деревню Поддубную с пустошью, по которой
монастырь освобождался от яма, подвод, тамги, мыта, дворцовых
повинностей, а также получал полный судебный иммунитет,
«опричь душегубства», то достоверность наличия на ней именно
этого подтверждения вызывает у нас сомнения. Нет ли тут под-
делки со стороны монастырских властей? 87
(о списках говорить, конечно, не приходится), которые монастыри, предвидя
их неутверждение (а иногда и по иным причинам), просто не представили
в Москву на ревизию. В этом коренное отличие отношения правительства
1551 г. к церковным и светским тарханам — последние полностью конфиско-
вывались, первые — лишь частично.
86 См. данные, тарханные, льготные, несудимые, заповедные и пристав-
ные грамоты Ивана III монастырям: Суздальскому Спасо-Евфимьеву
(АСЭИ, т. II — курсивом нами выделены грамоты, сохранившиеся в под-
линниках, — №№ 459, 460, 461, 466, 467, 468, 469, 473, 475, 476, 478—480,
482, 486, 4S7, 489; т. III, № 498), Спасо-Ярославскому (т. III, №№ 195,
196 — подтв. Василия III от 1505 г. и Ивана IV от 1534 г.; № 197, 204 —
подтв. Василия III от 1505 г.; № 216; кроме того, одна грамота выдана
великой княгиней Марией Ярославной — № 203), Угличскому Покров-
скому (№№ 81, 82), Никольскому Шартомскому (№ 97), Московскому
Чудову (№ 42), Клинской Зосиминой пустыни (№ 62 — сп. XV в.), Чух-
ломскому Покровскому (№ 236), Покровскому Дионисиеву Глушицкому
(№ 257; ср. №№ 255, 256), Важскому Иоанна Богослова (№ 290 — подтв.
царя Михаила от 1623 г.), Нижегородскому Печерскому Вознесенскому
(№ 306 — подтв. Василия III от 1505 г. и Ивана IV от 1560 г.).
87 Дело в том, что указанная грамота дошла до нас лишь в пересказе
подтвердительной жалованной грамоты на эти владения, выданной Ива-
ном IV в 1577 г. (в самый разгар «опришного» благоволения царя к мо-
настырям) по челобитью Никольских монахов о том, что у них старая
«бережельная грамота» Ивана III (так почему-то называют монахи свой
тархан) от вологодских наместников, пелыпемских волостелей и их тиу-
нов, «и та деи у них грамота ветха и печать у них в келье ростопилась»,
и поэтому еще Василий III «пожаловал Николы чюдотворца прежнего их
строителя Антонья, велел ему дати с тое грамоты жалованную бережен-
ную новую». Но увы! «Ту деи у них... жалованную грамоту казанские
татарове взяли». Зато вот грамота Ивана III — именно та, которая «ветха
и печать... ростопилась», была все же, как пишут царю монахи, «подпи-
сана» «в лете 7059-го году» па его имя, и он «рушити есмя тое грамоты
9*
131
В таком виде предстает перед нами ход майского пересмотра
монастырских тарханов Ивана III.
Основной вывод.
Подтверждению подлежали только тарханные и несудимые
грамоты Троице-Сергиева монастыря, имеющие визы Василия III
(1505 г.) и Ивана IV (1534 г.), проще говоря, грамоты, сохранив-
шие силу на момент ревизии. Большинство этих грамот, не-
смотря на наличие в них освобождений от дани, яма, тамги и дру-
гих основных податей и повинностей, подтверждалось полностью
и, за единичными исключениями, без ограничений. И это каса-
лось как сельских, так и городских владений. Новые соборные
уложения 1549—1551 гг. о тарханах, церквах, вотчинах и город-
ских слободках на них не распространялись. Подобные же гра-
моты других монастырей ревизией 1551 г. были аннулированы.
Отмеченные же нами исключения, касающиеся в основном Симо-
нова монастыря, настолько незначительны, что ни в коей мере
не дают основания говорить о сохранности его «старых» тарханов
и после 1551 г.
УТВЕРЖДЕНИЕ МОНАСТЫРСКИХ
ИММУНИТЕТОВ ВАСИЛИЯ III.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ
И КОРРЕКТИВЫ
Иная картина возникает при рассмотрении
жалованных грамот Василия III. Количество переутвержденных
в 1551 г. грамот здесь значительно больше, и распространяется
это уже не только на грамоты одного Троице-Сергиева монастыря.
у них не велел никому ничем, а о всем велели ходити по тому ж, как
в сей грамоте писано». Но опять беда (что поделаешь, коли уж так
не везет Никольским монахам) — не верят этому местные власти: «и ны-
неча деи тое грамоты у них не слушают и рудят потому, что она ветла
и печать растопилась» (надо думать, действительно ничего не разбе-
решь!). Вот и просили монахи царя Ивана IV их снова «пожаловати,
велети та грамота обновили, и рудити тое грамоты не велети никому ни-
чем, и дати бы им по той грамоте своя новая грамота». Далее в грамоте
1577 г. и воспроизводится текст старой грамоты Ивана III, но, правда,
без упоминания о подтверждениях и дьячих подписях, как это обычно
имеет место в подтвердительных жалованных грамотах подобного рода.
Все это несколько странно. Как могло случиться, что в 1551 г. была сде-
лана новая царская подпись на столь старой и ветхой грамоте Ивана III,
которая, по словам самих же монахов, настолько пришла в негодность
еще при Василии III, что уже тогда была им заменена? Тем более, каза-
лось бы, нужно было ее заменить в 1551 г. Не является ли ссылка мона-
стырских властей на подтверждение 1551 г. просто попыткой более «убе-
дительно» обосновать свое ходатайство 1577 г. о новой грамоте? (Жало-
ванная грамота Ивана IV от 10 февраля 1577 г. Николо-Мокринскому
монастырю на его владения на р. Сухоне; подтверждена царем Федором
в 1588 г., царем Борисом и царевичем Федором Борисовичем в 1600 г.,
царем Василием Шуйским, б/даты. См.; АСЭИ, т. ПТ, № 278).
132
Правда, необходимо сразу же оговорить, что дошедший до
нас фонд монастырских жалованных грамот первой половины
XVI в. (а в это время в России было уже более 100 монастырей,
в распоряжении которых вместе с монастырскими и епископ-
скими владениями к середине века сосредоточивается почти одна
треть всего владельческого земельного фонда страны) почти
так же по существу не полон, как и по XV в. (исключение по-
прежнему составляют лишь копийные собрания некоторых круп-
нейших монастырей, первым из них, конечно, опять является
Троице-Сергиев монастырь). Следовательно, и тут всякие стати-
стические подсчеты и опосредствования в отношении имеющихся
в нашем распоряжении монастырских жалованных грамот (и осо-
бенно грамот с подтверждениями 1551 г.) могут быть применены
лишь крайне дифференцированно.88
88 Другого мнения по этому вопросу, как известно, придерживается
советский источниковед (актолог) С. М. Каштанов, который считает, что
поскольку «в результате предпринятого (им, — Н. Н.) источниковедче-
ского анализа (автор имеет в виду главным образом свои изыскания по
изучению монастырских копийных книг и составлению хронологического
перечня иммунитетных грамот XVI в., — //. Н.) выяснилось (!), что со-
хранившиеся грамоты распределены по корпорациям (= монастырям, —
Н. Н.) в соответствии с размерами их земельных владений довольно про-
порционально», то, следовательно, «мы имеем.. . не случайный отрывочный
материал, а основной комплекс выданных в изучаемое время жалованных
грамот». «Отсюда» С. М. Каштанов и делает вывод о возможности приме-
нения для обработки жалованных грамот статистики, т. е. «допусти-
мости» и «необходимости», как пишет автор, «систематического исследо-
вания грамот, основанного на учете их хронологического и территориаль-
ного приурочения» (С. М. Каштанов. Феодальный иммунитет в годы
боярского правления (1538—1548 гг.). Исторические записки, т. 66, М.,
1960, стр. 240—241. — Подчеркнуто нами. Ср. его же: Жалованные и указ-
ные грамоты как источник по истории феодального иммунитета на Руси
в первой половине XVI в. Автореферат диссертации. М., 1958, стр. 7).
Данная оценка состояния актовых материалов по XVI в. в какой-то сте-
пени разделяется и таким крупнейшим спепиалистом в области источни-
коведения феодального периода, как А. А. Зимин, который, ссылаясь
именно на «установление» С. М. Каштановым (имеется в виду перечень)
«наличия 600 жалованных грамот 1505—1550 гг.», делает вывод, что «на-
звать „случайным" этот материал нельзя», так как «до нас дошли книги
копий грамот XVI—XVII вв. (иногда почти современные их выдаче)
крупнейших русских монастырей, а также митрополичьего дома», а «ма-
териалы крупнейших монастырей, — как полагает автор, — бесспорно,
составляли 'основную часть грамот, выданных духовным феодалам в пер-
вой половине XVI в.», и именно это, по его мнению, «страхует» «исследо-
вателя от серьезных пропусков жалованных грамот» (А. А. 3 и м и н.
О методике актового источниковедения в работах по истории местного
управления России первой половины XVI в. «Вопросы архивоведения»,
1962, № 1, стр. 35—36). По нашему мнению, подобные общие заключения
(тем более общеметодического порядка) кранио рискованны, а главное —
не соответствуют реальному соотношению между дошедшими до нас и
существовавшими в действительности актовыми материалами — в данном
случае жалованными тарханными и несудимыми грамотами — XVI в.
Обоснование последнего дается в наших специальных работах по вопро-
сам актового источниковедения XVI в. — «„Новое" направление в актовом
133
По нашим подсчетам, по данным составленного самим же
С. М. Каштановым хронологического перечня иммунитетных гра-
мот XVI в.,89 сохранились или, вернее, известны исследователям
120 монастырских тарханных, несудимых и льготных жалованных,
грамот, выданных Василием IIL Они распределяются между
47 монастырями следующим образом: на Троице-Сергиев мона-
стырь приходится 29 грамот, на Симонов — 9, на Иосифо-Волоко-
ламский — 8, на Кирилло-Белозерский и Покровский Углиц-
кий — по 6, на Спасо-Каменский, Троицкий Белопесоцкий, Кор-
пилиев Комельский — по 4, на Горицкий Переяславль-Залесский
и Покровский Суздальский — по 3, на Данилов Переяславский,
Спасо-Прилуцкий, Спасо-Ярославский, Воскресенский Череповец-
кий, Троицкий Махрищский (приписанный к Троице-Сергиеву) —
по 2 и, наконец, на 32 монастыря приходится всего по одной
жалованной грамоте на каждый (в том числе даже такие изве-
стные монастыри, как Спасо-Евфимьев, Ферапонтов, Чудов, Чух-
ломский). В большинстве это грамоты на отдельные монастырские
сельские владения — села, деревни — и городские дворы, приоб-
ретенные монастырями уже при Василии III. Реже — обновлен
ные грамоты Ивана III на старые монастырские владения (по-
следние, как мы уже видели, обычно были просто подтверждены
Василием III в 1505 г.). Что касается грамот, выданных Васи-
лием III митрополиту, их сохранилось лишь 4, а из жалованных
грамот епископам за 28 лет его правления пока неизвестно ни
одной (сохранилась лишь одна указная иммунитетная грамота
архиепископу Ростовскому) .90 Жалованных же грамот, получен-
ных попами, дошло всего 8.
Но для выяснения вопроса о ходе майского пересмотра пожа-
лований Василия III можно использовать далеко не все из ука-
занных грамот, поскольку ряд из них дошел до нас лишь в спи-
сках первой половины XVI в. (до 1551 г.), а о части их мы знаем
лишь по упоминаниям об их существовании в позднейших актах
XVI—XVII вв. (сами же грамоты до нас не дошли).91
источниковедении» («Проблемы источниковедения», сб. X, М., 1962,
стр. 263—276 и след.) и «О статистическом методе в актовом источникове-
дении (по поводу статьи А. А. Зимина)» («Вопросы архивоведения», 1962,
№ 4, стр. 41—44, 46—48, 50).
89 С. М. Каштанов. Хронологический перечень иммунитетных гра-
мот XVI в. Археографический ежегодник за 1957 год (первая половина
XVI в.); Археографический ежегодник за 1960 год (вторая половина
XVI в. — до февраля 1584 г.).
90 ХП, № 244.
91 См., например, ХП, №№ 14 (уп. в гр. 1520 г.; см. № 166), 15
(сп. 1542 г. в составе правой гр.), 18 (уп. в гр. 1541 г.), 19 (уп. в гр.
1545 г.; см. № 486), 22 (уп.), 26 (уп.), 48 (уп.), 61 (уп.), 78 (изд. по
списку, в составе правой гр. 1541 г.), 180 (сп. 1542 г. в составе правой
гр.), 109 (восстанавливается по гр. царя Михаила Федоровича), 239 (уп.),
280 (уп.).
134
Подтверждения 1551 г. имеются на 54 дошедших до нас жа-
лованных монастырских грамотах Василия III. Но надо иметь
в виду, что ряд выданных им грамот был просто заменен преиму-
щественно из-за ветхости в мае 1551 г. новыми грамотами (как
правило, им тождественными),92 а есть грамоты Василия IIF,
которые были заменены грамотами Ивана IV еще ранее, в боль-
шинстве в 1534 г., и поэтому уже на них стоят майские под-
тверждения, хотя по существу речь идет о пожалованиях Васи-
лия III.93 Заменялись грамоты Василия III грамотами Ивана IV
еще до майской ревизии 1551 г. и по другим причинам, например
в случаях их отмены или новых монастырских приобретений.94
Если распределить известные нам жалованные грамоты Ва-
силия III, переутвержденные в 1551 г., по монастырям, то кар-
тина будет примерно следующая: на долю Троице-Сергиева мо-
92 Например, к этой категории следует отнести жалованную тархан-
ную и проезжую грамоту Ивана IV Спасо-Каменскому монастырю от
15 мая 1551 г. на беспошлинный проезд в Москву и другие города, вы-
данную на основании подобной же старой грамоты Василия III от 22 фев-
раля 1506 г. (ЛОИИ, Собрание Лихачева, № 102/1, лл. 13—14). Так же
было поступлено и с жалованной обельно-несудимой заповедной грамо-
той Василия III от июня 1522 г. Чудову монастырю на его село Дубки
и деревни в волости Горелина Зубцовского уезда, которая 9 марта 1534 г.
была подписана на Ивана IV дьяком Федором Мишуриным, а во время
майских подтверждений 1551 г. в связи с тем, что «у тое... жаловалные
грамоты в пятдесят пятом году (1547 г., — Н. Н.) в московской в боль-
шой пожар печать ростопилася», по ходатайству архимандрита Феогноста
монастырю была дана новая грамота, повторяющая привилегию первой,
в частности, что монастырские люди «не тянут» с тяглыми людьми «ни
в какие проторы, ни в розметы», а также «иные им никоторые пошлины
не надобе». Только в отношении судебного иммунитета, который, как и
прежде, предоставлялся во всех судных делах, кроме душегубства и раз-
боя с поличным, делались уже известные нам трафаретные оговорки,
что «кому будет чего искати на архимандрите на Феогносте и на его
братье, ино их судит отець нашь Макарей, митрополит всеа Руси, по но-
вому Соборному уложенью, а приказщика их сужю яз, царь и велики
князь, или мой дворецкой». Подписал новую грамоту дьяк Юрий Сидоров
(ПРП, т. IV, стр. 117—120).
93 Так, в феврале 1534 г. Иваном IV была выдана Глушицкому мо-
настырю подтвердительная жалованная данная и заповедная грамота на
принадлежащие ему рыбные тони по р. Сухоне взамен такой же грамоты
Василия III. 17 мая 1551 г. она была подтверждена и подписана дьяком
Юрием Сидоровым (ЦГАДА, ГКЭ, по Вологде, № 2581/10, подл.).
94 В качестве примера укажем хотя бы па такой случай. Еще Васи-
лием III была выдана Троицкому Усть-Шехонскому монастырю жалован-
ная проезжая грамота, по когда в 1539 г. монастырь выменял себе но-
вый городской двор на Белоозере, то по его челобитью Иваном IV вместо
старого пожалования монастырю была выдана новая жалованная грамота
(из нее, кстати, мы и узнаем о прежнем пожаловании), не только обе-
ляющая его новое приобретение, но и вновь предоставляющая ему право,
как это имело место в грамоте Василия III, на беспошлинный проезд
с товарами по территории Новгородского, Тверского и Белозерского уез-
дов. 17 мая 1551 г. эта грамота была подтверждена (и ее подписал дьяк
Юрий Сидоров), но с ограничением (ГБЛ, Румянцевское собрание, кн. 53,
лл. 10—13).
135
пастыря приходится 19 грамот (из 29, пока известных нам), не
считая трех грамот, выданных его приписным монастырям
(Троицкому Махрищскому — две и Троицкому Селижарову —
одна), на Симонов Московский — 7 (из 9), на Иосифо-Волоко-
ламский — 5 (из 8), на Кирилло-Белозерский — 4 (из 6), Кор-
нильев Вологодский Комельский — 3 (из 4), Ярославский Спас-
ский — 2 (из 2), Углицкий Афанасьевский — 2 (из 2) и, наконец,
по одной грамоте на монастыри — Покровский Углицкий, Вла-
димирский Рождественский, Чухломский, Ферапонтов, Покров-
ский Рязанский, Лужецкий, Великоустюжский Архангельский,
Клобуков Никольский, Федоровский Переяславский, Владимир-
ский Успенский, Сольдинский и Новгородский Антоньевский.95
Причем показательно, что и тут подавляющее большинство мо-
настырских жалованных грамот Василия III, на которых есть
подтверждения 1551 г., как мы уже видели на примере троицких
актов XV в., сохранилось в подлинниках. Во всяком случае из
53 грамот, переутвержденных в 1551 г., 34 подлинника. Не го-
ворит ли это об отобрании в 1551 г. у монастырей тарханных
грамот, не получивших новых подтверждений?
Таким образом, как и в предшествующих случаях, почти един-
ственный монастырский фонд, сохранивший более или менее зна-
чительный комплект жалованных грамот Василия III, — архив
Троице-Сергиевой лавры.
В этом фонде в общей сложности хранится, как мы уже отме-
чали, 29 троицких тарханных, несудимых, оброчных и льготных
грамот Василия III разного типа и разновидностей (заповедных,
проезжих, приставных, срочных и т. д.). На 20 грамотах — под-
тверждения 1551 г., почти все от 17 мая и за подписью дьяка
Юрия Сидорова.96
Что же представляют собой эти грамоты?
1. Жалованная грамота 1507 г. (7015 г.) на восемь троиц-
ких деревень в Залесье (Попово, Стремянниково, Мотково, Оглоб-
лине, Пашино, Подкосово, Мицково, Шипулино), в волости Верх-
нем Березовце (в Ликурге) Костромского уезда, несудимая
(«опричь душегубства и разбоя с поличным»), с правом высылки
«незваных гостей» с пиров и братчин. Подтверждена Иваном IV
9 февраля 1534 г. без ограничения (дьяк Афанасий Курицын) и
17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) с ограничением —
95 ХП, №№ 28, 29, 33, 41, 42, 46, 49, 50, 53, 54, 55, 71, 79, 90, 95, 96 99
101, 103, 111, 125, 147, 148, 153, 154, 157, 161, 164, 174, 179, 181, 182 ’189’
191, 198, 207, 208, 210, 212, 246, 251, 252, 257, 259, 263, 264, 267, 276, 277, 288,
292, 293, 294. — Курсивом отмечены грамоты, сохранившиеся в подлин-
никах.
96 Помимо указанного перечня С. М. Каштанова, здесь и ниже боль-
шую помощь в работе над архивом Троице-Сергиева монастыря оказали
нам хранящиеся в ЛОИИ троицкие копии С. Б. Веселовского (о них см.:
Н. Е. Носов. О статистическом методе в актовом источниковедении,
стр. 52—53).
136
о подсудности отныне игумена митрополиту, а монастырских при-
казчиков, слуг и крестьян, в случае исков к ним посторонних
лиц, самому великому князю или его введенному боярину?7 Это
основное и почти единственное (кроме грамот на новые городские
монастырские слободы) ограничение судебного иммунитета мона-
стырей во время майских подтверждений 1551 г. В дальнейшем
для краткости обозначаем его как ограничение судебного иммуни-
тета по Соборному уложению (именно так оно и называется
обычно в самих майских подтверждениях).
2. Жалованная грамота от марта 1507 г. на село Гнездниково
с деревнями у Соли Галицкой, деревни в Лосеве, соляные вар-
ницы на Соли-Галицком погосте и двор на посаде, несудимая
(«опричь душегубства и разбоя с поличным»), двухсрочная и
с другими привилегиями (освобождение от незваных гостей и по-
стоя). Подтверждена Иваном IV 19 февраля 1534 г. (дьяк Афа-
насий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) с огра-
ничением судебного иммунитета по Соборному уложению?9,
3. Жалованная несудимая и с другими привилегиями грамота
от 16 июля 1511 г. на село Хавтино с восемью деревнями и тремя
починками в Сурожском стане (волости) Московского уезда, пе-
реданные Троицкому монастырю в январе этого года княгиней
ТЗасилисой Холмской «на поминок по душам» мужа князя Да-
нила Дмитриевича Холмского и сыновей Семена и Василия.09 97 98 99
97 ЦГАДА, ГКЭ, по Костроме, № 4992/25, подл. — Это очень старое мо-
настырское владение, большая часть деревень которого была приобретена
троицкими монахами еще в середине XV в. См. монастырские купчие и
данные 30—50-х годов (АСЭИ, т. I, №№ 122—124, 213, 266), а также пра-
вые и судные грамоты Ивана III 80—90-х годов XV в. (там же, №№ 523—
525, 583—590, 592—594). Сохранилась и жалованная тарханная и несуди-
мая грамота Ивана III от 1462—1466 гг. на часть из этих владений (тогда
еще пустоши — Подкосово, Мичково, Оглоблино и Шипулино) с освобо-
ждением их от яма (кроме татарского яма), тамги, мыта, постоя, писчей
белки и дворцовых повинностей. Судебный иммунитет — «опричь душе-
губьства». Позднейших подтверждений на грамоте нет (там же, № 321,
сп. конца XV в. — Но сохранились, правда, и списки XVI—XVII вв.; все
они тоже без подтверждений, см.: ГБЛ, Тр. кн. 527—529, № 194).
98 ГБЛ, Акты Беляева, № 1/28, подл. — Все владения старые, при-
обретенные монастырем (в большинстве его купли) еще в середине XV в.
(АСЭИ, т. I, №№ 119—121, 523, 605, 621, 633, 634, 651). Имелась у мона-
стыря на все эти владения и тарханная и несудимая грамота, выданная
ему еще Василием II в 1453 г., подписанная Иваном III, но без дальней-
ших подтверждений (там же, № 245, подл.). Об этой грамоте, содержащей
весьма широкие привилегии, мы уже упоминали выше (стр. 119). Видимо,
именно она и была заменена Василием III грамотой 1507 г.
99 См. «данную» княгини Василисы Холмской от 20 января 1511 г.
Троице-Сергиеву монастырю на село Петровское с деревнями в Дмитров-
ском уезде, село Хавтино с деревнями «в волости в Сурожине» Москов-
ского уезда и село Андреевское с деревнями в Рузском уезде (ГБЛ,
Тр. кн. 518, лл. 135—136). На села Петровское и Андреевское с деревнями,
как и Хавтино, тоже была дана иммунитетная грамота, но уже не Ва-
силием III, а его братом — дмитровским князем Юрием Ивановичем, но-
137
Монастырский судебный иммунитет был по грамоте обычный для
этого периода («опричь душегубства и разбоя с поличным»). По-
датные же льготы в грамоте не зафиксированы, а есть лишь общее
указание, что монастырские люди и крестьяне «с тяглыми людьми
не тянут ни в которые проторы, ни в розметы». Подтверждена
грамота Иваном IV дважды — 9 февраля 1534 г. за подписью
дьяка Афанасия Курицына и 17 мая 1551 г. за подписью дьяка
Юрия Сидорова, но последнее с ограничением судебного иммуни-
тета по Соборному уложению.™
4. Жалованная несудимая грамота от 19 декабря 1511 г. на
село Марьинское с деревнями в волости Емстне Костромского
уезда, переданное в монастырь Дмитрием Тимофеевым сыном
Синего «на поминок души».101 Судебный иммунитет по гра-
моте — «опричь душегубства и разбоя с поличным». Подписана
грамота Иваном IV 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Курицын)
и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) с ограничением судеб-
ного иммунитета по Соборному уложению.™
5. Жалованная несудимая грамота от 3 февраля 1512 г. на
село Романовское с деревнями в Боровском уезде (в Шитове на
скольку оба эти села находились на территории его удела, и несколько
позднее —15 апреля 1513 г. Правда, объем иммунитета по его грамоте
был шире, чем по грамоте Василия III, вернее, судебные привилегии
были те же, но дополнительно троицкие власти получали право «за дань,
и за ям, и за примет» платить дмитровским даныцикам оброк в устанав-
ливаемом грамотой размере — с села Покровского 30 алтын без трех денег
и с села Андреевского 40 алтын тоже без трех денег. Как и грамота Ва-
силия III, дмитровская грамота 1513 г. была подтверждена Иваном IV
дважды: 27 февраля 1534 г. за подписью дьяка Федора Мишурина (дмит-
ровские грамоты обычно подписывал именно он) и 17 мая 1551 г. за под-
писью дьяка Юрия Сидорова (и в отличие от подписи на грамоте Васи-
лия III на село Хавтино —без всяких ограничений'). (ЦГАДА, ГКЭ, по
Дмитрову, № 3734/8, подл.). Несколько слов о самих князьях Холмских.
Они принадлежали к наиболее родовитому московскому боярству (сам
князь Д. Д. Холмский окончательно перешел на московскую службу
лишь в третьей четверти XV в., см.: СГГД, т. I, № 103) и находились
даже в прямых родственных связях с Василием III. Дело в том, что
князь В. Д. Холмский еще в 1500 г. женился на дочери Ивана III Федосье.
Но, правда, за какую-то провинность, видимо семейного свойства, он был
лишен Василием III боярства и в 1509 г. сослан на Белоозеро, где и умер
в тюрьме. Его старший брат князь С. Д. Холмский был женат на Марии
Андреевне Челядниной. Когда он умер, нам неизвестно, но, судя по на-
шей данной, это произошло до 1511 г. (С. Б. Веселовский. Исследо-
вания по истории опричнины. М., 1963, стр. 100, 128). Никаким земельным
конфискациям вотчины князей Холмских ни при Иване III, ни при Васи-
лии III не подвергались.
100 ГБЛ, Тр. кн. 527, № 200, лл. 178 об,—179 об.
101 См. духовную грамоту Дмитрия Тимофеева сына Александровича
Синего-Кобылина (не ранее 4 июля 1510 г.) и «данную» его душеприказ-
чика Ивана Кирея Климентьева сына Льгова от 19 июня 1511 г. Троице-
Сергиеву монастырю на село Марьинское с деревнями (ГБЛ, Тр. кн. 518,
лл. 397—400, 400 об.—402).
102 ЦГАДА, ГКЭ, по Костроме, № 4996/29, подл.
138
р. Наре), переданное в монастырь Юрием Романовым сыном
Алексеева, «по себе и по всем своем роду».103 104 Судебный имму-
нитет — «опроче душегубства и разбоя с поличным», в отноше-
нии же податного — лишь оговорка, что монастырские люди
«с тяглыми людьми не тянут ни в которые проторы, ни в роз-
меты». Подтверждения Ивана IV от 9 февраля 1534 г. (дьяк
Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров)
с ограничением судебного иммунитета по Соборному уложению.™
6. Жалованная грамота от 22 июля 1516 г., несудимая и на
конское пятно, для села Румянцево-Образцово Боровского уезда,
приобретенного монастырем у бояр Хабаровых.105 106 Несудимость,
«опричь душегубства и разбоя с поличным», и право в селе Ру-
мянцеве «держать» свое «монастырское пятно». Подтверждения
Ивана IV от 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Курицын) и
17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) без ограничений.™
7. Жалованная грамота от 22 июля 1516 г., несудимая и на
конское пятно, для деревень и рыбных ловель в Гороховце и
Ярополче, во Владимирском уезде.107 108 Грамота почти дословно
повторяет предшествующую. Подтверждения те же.™
103 ГБЛ, Тр. кн. 520, л. 199.
104 ЦГАДА, ГКЭ, по Боровску, № 599/1, подл.
105 До прихода в Троице-Сергиев монастырь село Образцово-Румян-
цево было родовым владением бояр Хабаровых, видимо, продавших его
около 1516 г. (до июля) монастырю. Во всяком случае от 1544/45 г. со-
хранилась данная грамота на это село Ивана Ивановича Хабарова, из
которой мы узнаем, что он (Иван) «выкупил... свою отчину, то село
Образцово Румянцеве з деревнями и з селищами у Троицкого же Сер-
гиева монастыря у игумена Никандра з братьею до своего живота, а ста-
нетца божия воля, не станет меня, Ивана, в животе, и то село Образцово
Румянцеве к живоначальной троице» в монастырь (ГБЛ, Тр. кн. 530, по
Боровску, № 3). К ноябрю 1545 г. село Образцове-Румянцеве уже снова
было за Троице-Сергиевым монастырем (там же, Тр. кн. 527, лл. 256—
257 об.). По описанию около 1585 г., в этой бывшей хабаровской вотчине
было примерно 500 десятин (ПКМГ, ч. I, стр. 95).
106 ЦГАДА, ГКЭ, по Боровску, № 600/2, подл.'
107 Это были старые троицкие владения, приобретенные монастырем
в основном еще в середине XV в. — с 30-х годов (АСЭИ, т. I, №№ 94—96,
168, 313, 314, 333). По жалованным грамотам Василия II они сперва поль-
зовались полным судебным 'и широким податным иммунитетом (№№ 135,
140), потом он же ограничил их иммунитет, изъяв из него душегубство
и дань (№ 200). По жалованной грамоте Ивана III от 1462—1466 гг. троиц-
кая пустынька св. Георгия в Гороховце освобождалась от постоя, кормов
(ездокам) и дачи проводников (№ 313), а по указной грамоте Ивана III
1467—1474 гг., выданной в связи с жалобой монастырских властей, рыбо-
ловам Ярополчской черной волости разрешалось «бить ез» на р. Лухе
лишь выше троицкого еза (№ 362). Ни одна из названных грамот не
имеет позднейших подтверждений. Из актов начала XVI в. укажем на
сохранившийся в архиве Троицкой лавры перечень (видимо, неофициаль-
ного происхождения) владений Троице-Сергиева монастыря в Гороховце
и Ярополче (ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 206 об.—207).
108 ГБЛ, Тр. кн. 527, л. 184. — Неисправный список XVI в. без под-
тверждений (там же, Тр. кн. 519, лл. 81 об.—82 об.).
139
8. Жалованная тарханно-несудимая и уставная (о посошном
корме) грамота от декабря 1517 г. на монастырские села Хупан-
ское и Копнинское с деревнями в Переяславском уезде, пере-
данные в монастырь Марией Васильевой дочерью Копниной
(женой Бориса Копнина), монастырские варницы у Соли Пере-
яславской и двор в городе Переяславле.109 Грамота освобождала
монастырь от всех дворцовых и посошных повинностей и пош-
лин, кроме яма и посошной службы. Судебный иммунитет, как
и в предшествующих грамотах (№№ 1—5). Размер же посошного
корма волостелю с троицких дворов и варниц у Соли Переяслав-
ской устанавливался в грамоте в размере: с двора по деньге на
рождество, пасху и петров день (т. е. всего 3 деньги), а с вар-
ницы по 10 денег и три плошки соли — за плошку 3 деньги
(с любопытным разъяснением о взимании корма с варничных
рабочих, а именно: «с водолива по полуденге со всякие ж вари,
ож будет водолив прихожей, а будет водолив тутошной, ино
с него нет ничего»).110 Ве.счее с соли устанавливалось в размере
по полденьги с подъема, а пятно — по деньге и с купца, и с про-
давца. Грамота была подтверждена Иваном IV 9 февраля 1534 г.
(дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидо-
ров) без ограничений.111
9. Жалованная несудимая грамота от февраля 1519 г. на
село Дубечню (Дубежню) с деревнями в московской Хотунской
волости, которые передал монастырю князь Василий Семенович
Одоевский «по своем отце князе по Семене, и по своей матери,
и по себе, и по своей княгине, и по всем своем роду».112 Объем
109 Указанные варницы — старое троицкое владение, на них, как мы
уже указывали, монастырь еще в 1481 г. получил от Ивана III оброчную
грамоту, освобождавшую его в счет хлебной руги от дани и оброка
с соли. Эта грамота тоже была подтверждена 17 мая 1551 г. (см. выше,
стр. 121). Видимо, грамоты взаимно дополняли дру!1 друга.
110 Но когда в 1519—1520 гг. одну из солипереяславских варниц (вар-
ницу Луговую пустую) троицкие власти отдали Андрею Васильеву и
Мишуте Окулеву сыну Ушакова (видимо, посадским людям) в оброк на
шесть лет («оброку по 50 пудов соли в монастырь з году на год»), то
последние были обязаны в эти шесть лет «с тое варницы плошки... во-
лостелины платити и корм черный». Значит, даже при временной пере-
даче монастырских варниц в чужие руки с них надлежало собирать уже
не белый (льготный), а черный корм, да и платить его они были должны,
как явствует из грамоты, непосредственно кормленщикам (ГБЛ, Тр. кн. 531,
по Переяславлю, № 132).
111 ААЭ, т. I, № 164.
112 «Хотунь (городок) с волостьми» в прошлом входил в состав Во-
ровско-Серпуховского княжества, но уже с середины XV в. — владение
московских князей («тянет душегубством к Москве» Хотунь и по извест-
ной московской губной записи около 1456—1461 гг. См.: АСЭИ, т. III,
№ 12). По духовной Ивана III она за Василием III (ДДГ, стр. 46, 70,
354 и др.). В середине XVI в. Хотунь уже числилась просто волостью и
причислялась обычно к Московскому уезду (входила в Замоецкий стан).
Что касается села Дубечни, то оно было расположено на р. Самородинке
в 28 км от г. Серпухова. Данная грамота князя В. С. Одоевского на село
140
судебного иммунитета, как и в предшествующих грамотах. Гра-
мота подтверждена Иваном IV 9 февраля 1534 г. (дьяк Афана-
сий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) без огра-
ничений.1^
10. Жалованная несудимая грамота от 12 марта 1520 г. на
71 черную деревню с починками и селищами Замосковной во-
лости Корзеневского стана Московского уезда, обмененную Ва-
силием III по ходатайству монастыря в целях округления его
московской вотчины, поскольку корзеневские черные деревни
«пришли к их деревням монастырским с одного», на троицкие
села и деревни в Портновском стане Можайского уезда и в Са-
винском стане Ростовского уезда (обмен грандиозный).113 114 Су-
дебный иммунитет на эту новую огромную монастырскую вот-
чину предоставлялся в объеме, «опричь душегубства и разбоя
с поличным» (ну и, конечно, обычная льгота — московские на-
местники и волостели и их тиуны «ни кормов своих на них
черных не емлют и не въезжают к ним пи по что»).115 116 117 Подтвер-
ждения Ивана IV от 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Кури-
цын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) с ограничением
судебного иммунитета по Соборному уложению.п&
11. Жалованная несудимая грамота от 27 апреля 1521 г. на
села Городище и Бочкино с деревнями в Городецком стане Бе-
жецкого уезда, переданные в монастырь Елизаром Александро-
вым сыном Ирежского («дал те селцы и деревни по себе в дом
к живоначальной Троицы»). Судебный иммунитет, «опричь ду-
шегубства и разбоя с поличным». Подтверждение Ивана IV от
9 февраля (дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк
Юрий Сидоров), последнее с ограничением судебного иммуни-
тета по Соборному уложениюУ11
Дубечню не сохранилась, но из находящейся в архиве Лавры межевой
грамоты 1518—1519 гг. видно, что это было сравнительно крупное вла-
дение, расположенное в самой гуще московских боярских вотчин (ГБЛ,
Тр. кн. 518, лл. 274—275).
113 ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 273—274.
114 См. меновную грамоту властей Троице-Сергиева монастыря и .Ва-
силия III от 7 марта 1520 г. на села и деревни в Можайском, Ростовском
и Московском уездах (ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 494—496 об.).
115 До перехода этих земель к Троице-Сергиеву монастырю, как ука-
зывалось в межевой грамоте, «был в Корзеневской волости стан волосте-
лин», «на погосте на черной земле».
116 ААЭ, т. I, 166, сп. — Чтобы читатель имел более ясное представле-
ние и о других привилегиях монастырской Корзеневской вотчины, отме-
тим также указную грамоту Василия III от 21 июня 1523 г. об охране
троицких сел в московских волостях Воре и Корзеневе от постоя и не-
законных кормов ратных людей. Грамота подтверждена Иваном IV 9 фев-
раля 1534 г., подписал дьяк Афанасий Курицын. Но подтверждения 1551 г.
на грамоте нет (ЦГАДА, ГКЭ, по описи Н. П. Лихачева, Москва, № 1,
сп. 1641 г.).
117 ЦГАДА, ГКЭ, по Бежецку, № 1146/42, подл. — См. также данную
грамоту 1519—1520 гг. Варвары Ирежской (дочери Григория Головина)
141
12. Жалованная несудимая грамота от 15 января 1522 г. на
село Берлюково с деревнями в Лутском стане Ростовского уезда,
переданная монастырю «по душе» Григорием Дмитриевым сыном
Русиновым. Судебный иммунитет — «опричь душегубства и розбоя
с поличным». Подтверждения Ивана IV от 9 февраля 1534 г.
(дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидо-
ров), последнее с ограничением судебного иммунитета по Собор-
ному уложению.^
13. Жалованная грамота от 28 января 1522 г. на данного
пристава «на обе стороны» для села Прилук с деревнями в Уг-
лицком уезде. По грамоте запрещен въезд в монастырскую вот-
чину великокняжеских неделыциков по всем делам, кроме «ду-
шегубства и розбоя с поличным», а также устанавливался по-
рядок, что данный пристав всех тех прилуцких крестьян и
людей, «по кого» он приедет, «дает (на поруки, — Я. Я.) за по-
селского за прилутцкого», да «а срок ставит, — как гласит гра-
мота, — стати передо мною, великим князем». А уже ставит их перед
великим князем или перед его введенным боярином на Москве
«сам» посельский (правило, как известно, применявшееся и
в отношении черных людей, но там эти функции выполняли не
посельские, а волостные и посадские старосты). Грамота была
подтверждена трижды {без ограничений).). Сперва в январе
1528 г. самим же Василием III — назначен новый пристав
(подписал подтверждение дьяк Трифон Ильин), а затем Ива-
ном IV 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая
1551 г. (из-за ветхости грамоты подпись дьяка установить
нельзя).* 119
14. Жалованная несудимая грамота от 21 декабря 1522 г.
па села Выпуково и Коярово с деревнями в Верхдубенском и
Рождественском станах Переяславского уезда, вымененные тро-
о передаче указанных сел и деревень — «мужа своего вотчины» —
в Троице-Сергиев монастырь (там же, № 1145/41). Позднее, в 1524—1525 гг.,
Варвара Ирежская передала в монастырь дополнительно еще деревню
Гришин-починок, которую она «оставляла себе на прожиток» (там же,
№ 1151/47).
1,8 ЦГАДА, ГКЭ, по Ростову, № 10545/8, подл. — См. духовную Г. Д. Ру-
синова (до 15 января 1522 г.) и данную грамоту его душеприказчиков
от 1521 г. на передачу села Берлюкова с деревнями в Троицкий мона-
стырь (ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 420 об.—421 об.).
119 С. А. Шумаков. Углицкие акты. М., 1899, № 5, подл. — При-
луцкая угличская вотчина — одна из старейших вотчин Троице-Сергиева
монастыря (АСЭИ, т. I, №№ 23, 29, 39, 115, 155, 216, 254, 294, 299, 303, 365,
390, 405, 480, 526, 550, 581. — Курсивом выделены жалованные грамоты).
Правда, жалованные грамоты Ивана III на прилуцкие владения нам не-
известны, сохранились лишь грамоты удельных князей XV в. (без позд-
нейших подтверждений) и грамота Ивана III «с прочетом» от 1471 или
1477 г. ко всем воеводам и ратным людям, идущим на государеву службу
в Новгород, с запрещением «ставиться сильно» и брать кормы и подводы
в прилуцких деревнях Троице-Сергиева монастыря (там же, № 405).
142
ицкими властями у Ивана Васильева сына и Микиты Иванова
сына Павлинова Петровых-Плещеевых на свои кашинские
села — Милославское и Троицкое. Судебный иммунитет —
«опричь душегубства и розбоя с поличным». Подтверждения
Ивана IV от 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Курицын) и
17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) с ограничением судебного
иммунитета по Соборному уложению.120
15. Жалованная грамота от 11 ноября 1523 г., подтверди-
тельная и несудимая, на вклад князя Петра Семеновича Ряпо-
ловского, село Леднево Юрьевского уезда. Судебный иммуни-
тет — «опричь душегубства и розбоя с поличным». Подтвержде-
ния Ивана IV от 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Курицын)
и от 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) с ограничением су-
дебного иммунитета по Соборному уложению.121
16. Жалованная несудимая и льготная грамота от 23 ноября
1526 г. на село Бороноволоково с деревнями в Нерльском стане
Переяславского уезда, переданные в монастырь Иваном и двумя
Юриями — детьми князя Андрея Михайловича Оболенского-Пе-
нинского — по духовной их «бабы» (село Бороноволоково было
ее приданым).122 Судебный иммунитет по грамоте—«опричь
душегубства и розбоя с поличным», а кроме этого, податная
льгота — «не надобе им с того села и деревень моя великого князя
дань, и ямские деньги, и посошная служба, и городовое дело, ни
наместнич, ни волостелин, ни тиунь корм, ни праведников, ни до-
водчиков побор, ни иные никоторые пошлины на 3 годы». Под-
тверждения на грамоте Ивана IV от 9 февраля 1534 г. без ограни-
чений (дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк
Юрий Сидоров) со специальным разъяснением в отношении по-
датного иммунитета, что Иван IV, хотя и «велел им сю грамоту
подписати на свое царева и великого князя имя», но только,
«опричь ямских денег и посошной службы, то им давати».123
Разъяснение несколько странное: во-первых, оно, казалось бы,
не нужно, ведь в грамоте Василия III речь шла всего лишь
о трехлетней податной льготе (и зачем разъяснять, что льгота
120 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславль-Залесскому, № 8783/59. — Напомним,
что по грамотам Ивана III, подтвержденным в 1551 г., Троице-Сергиев
монастырь обладал в своих старых переяславских вотчинах широким по-
датным иммунитетом, включающим ям, тамгу, мыт и т д., а также су-
дебным, «опроче одного душегубства» (см. выше, стр. 121, 124—126).
121 ЦГАДА, ГКЭ, по Юрьеву-Польскому, № 3, лл. 38—39 об.; ГБЛ,
Тр. кн. 518, лл. 105 об. — 106, сп. 50-х годов XVI в., но без подтверждения
1551 г.
122 См. данную грамоту 1525—1526 гг. сыновей князя А. М. Оболен-
ского-Пенинского на село Бороноволоково с деревнями. Как видно из
данной, вотчина была довольно крупная (село и 8 деревень), да и оцени-
валась она Оболенскими в случае выкупа в 500 руб. (ЦГАДА, ГКЭ, по
Переяславль-Залесскому, №№ 8795/71 и 8796/72).
123 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславль-Залесскому, № 8799/75, подл.
143
недействительна через 25 лет?), а во-вторых, почему оговорка
касается лишь ямских денег и посошной службы, а не вклю-
чает и городового дела (ведь льгота-то в равной степени каса-
лась и его)? Думаем, что объяснить это можно лишь одним —
стремлением великокняжеской канцелярии, ведавшей майской
ревизией 1551 г., закрыть все лазейки для использования ста-
рых грамот для уклонения от уплаты ямских денег и несения
посохи (главного и наиболее тяжелого тягла того времени).
Что же касается городового дела, то эта оговорка не требовалась
просто потому, что в связи с постройкой в 1550 г. своего мона-
стырского города (= крепости) переяславские и радонежские вла-
дения Троице-Сергиева монастыря были вообще освобождены от
городового дела (но об этом ниже).124
17. Жалованная грамота от 27 января 1529 г. об освобожде-
нии от платежа туковых денег 125 троицких деревень Корзенев-
ского стана Московского уезда. Выдача грамоты была обуслов-
лена тем, что до марта 1520 г. (т. е. до указанной выше земель-
ной мены между Василием III и Троице-Сергиевым мо-
настырем) 126 корзеневские деревни монастыря были черными
и с них обычно взимались в казну туковые деньги, поэтому-то
«и нынеча. . ., — как писали в Москву троицкие власти, — с тех
с их монастырских деревень с корзеневских потому ж емлют...
туковые деньги» на великого князя. Грамота освобождала теперь
монастырскую вотчину от этого старого дворцового налога.
124 См. ниже, стр. 234—235.
125 Туковое, — как отмечал еще С. Б. Веселовский в примечаниях
к копии акта, — древняя повинность по откорму охотничьих собак.
(Определение В. Даля, что «туковые деньги — старая пошлина с продажи
скота», к жалованным грамотам XV—XVI вв. не подходит. См.: В. Даль.
Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955, т. IV, стр. 441).
См. жалованную грамоту князя Юрия Ивановича от 1522 г. на митро-
поличьи владения, где встречаем такое разъяснение: «А ловчие мои, и
псари, и осочники в тех их деревнях не ставятся, и кормов себе и конем,
и подвод, и проводников, и христиан их на лисьи поля не емлют, и собак
у них мои ловчие не ставят, и за тук за собачей на их христианех денег
не емлют» (АФЗХ, т. I, № 106; ср. т. I, № 223; т. II, № 226; АСЭИ,
т. III, № 92). В XV—XVI вв. туковые деньги платили, как правило, только
черные и дворцовые земли, частновладельческие и церковные земли от
них освобождались. Сбором туковых денег ведали великокняжеские ясель-
ничии. Размер обложения неясен, но, видимо, он был значителен, по-
скольку, например, в 1525 г. сравнительно небольшое троицкое село Ро-
мановское Боровского уезда (в прошлом тоже великокняжеское) платило
туковые деньги из расчета «по рублю на год» (см. указную грамоту Ва-
силия III от 27 сентября 1525 г. великокняжеским ясельничим Ивану
Иванову сыну Сукова с товарищами о неправеже с троицкого боровского
села Романовского, в Шитове, туковых денег. Грамота была подтверждена
Иваном IV 9 февраля 1534 г., подписана дьяком Афанасием Курицыным.
Позднейших подтверждений на грамоте нет. — М. А. Дьяконов. Акты
зяглого населения, вып. II. Юрьев, 1897, № 4, подл.).
126 См. выше, стр. 141.
144
Подтверждена Иваном IV 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Ку-
рицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) без ограниче-
ний.127 128
18. Жалованная заповедная грамота от 20 ноября 1529 г. па
монастырские леса в Суздальском, Юрьевском и Боровском уездах.
По грамоте «всем без омены» окрестным сельчанам и деревенщи-
кам (черным, дворцовым, митрополичьим, боярским и т. д.) запре-
щалось «в те в их (троицкие) рощи и в старые леса по дрова и
по хоромный лес ездити», причем специально оговаривалось, что
если даже «у кого будет моя великого князя жалованная гра-
мота на грамоты, на старые лесы и рощи, а на сю мою грамоту
грамоты нет» (такие оговорки о недействительности выданной
кому-либо «грамоты на грамоту» давались правительством Васи-
лия III, как известно, крайне редко). Подтверждена грамота
Иваном IV 9 февраля 1534 г. (дьяк Афанасий Курицын) и
17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров) без ограничений.123
19. Жалованная заповедная грамота от 5 декабря 1529 г. на
старые леса и рощи в Переяславском уезде приписного к Тро-
ицкому Киржецкого монастыря. Тождественна грамоте от
20 ноября и с такими же подтверждениями.129 Надо думать
поэтому, что тем более должна была быть выдана подобная же
грамота и на владения самого Троице-Сергиева монастыря
в Переяславле. Но она, видимо, до нас не дошла.
20. Жалованная несудимая, льготная и односрочная грамота
от марта 1533 г. на село Гнездниково Галицкого уезда и деревни
Костромского уезда — в Ликурге, в Верхнем Березовце. Новая
жалованная грамота Василия III была выдана монастырю по
его челобитью (монастырь, как мы помним, уже имел на эти
владения жалованные несудимые грамоты от 1507 г.) в связи
с разорением этих сел казанскими татарами и черемисами, ко-
торые «иные деревни пожгли и людей в полон вывели, а иные
люди из тех из воеванных деревень и из селца розбежались
розно». Грамота предоставляла судебный иммунитет, «опричь
душегубства и розбоя с поличным», и льготу на пять лет от
дани, ямских денег, посошной службы, городового дела, волосте-
линых кормов и поборов, а также «всякого тягла» и «пош-
лин».130 Подтверждена грамота Иваном IV 9 февраля 1534 г.
(дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Си-
127 АИ, т. I, № 132, подл.
128 ААЭ, т. I, № 174, сп.
129 ЦГАДА, Гос. древлехр., отд. I, рубр. IV, № 23, подл.; ГКЭ, по Пе-
реяславль-Залесскому, № 8807/13, сп. XVI в.
130 О селе Гнездниково и троицких владениях в Верхнем Березовце
см. выше (стр. 136—137), при рассмотрении выданных на них жалованных
несудимых грамот Василия III от 1507 г. Там же приводятся данные
о предшествующих пожалованиях на них Ивана III.
Ю Н. Е. Носов
145
доров), последнее подтверждение с ограничением: «опричь ям-
ских денег и посошные службы, то им давати»,131
Таковы, по данным архива Лавры, те жалованные грамоты
Троице-Сергиева монастыря, выданные Василием III, которые
прошли майскую ревизию 1551 г. К ним, правда, полезно доба-
вить указную грамоту Василия III от 9 сентября 1509 г. (дело
в том, что великокняжеские указные грамоты, постановления ко-
торых дополняли или изменяли постановления тарханных или
несудимых грамот, частично также визировались в мае 1551 г.).
По этой грамоте (указу) всем служилым людям — князьям,
боярам и детям боярским — запрещалось ставиться на постой и
брать кормы у крестьян троицких (новоторжских) сел Медны и
Кунганцево. Для задержания же нарушителей и доставки их
в великокняжеский суд монастырю были выделены два «данных
пристава». Грамота была подтверждена Иваном IV 9 февраля
1534 г. (дьяк Афанасий Курицын) и 17 мая 1551 г. (дьяк
Юрий Сидоров) без ограничений.^2
Но какие же троицкие жалованные грамоты Василия III,
имеющие визу 1534 г., не прошли майских подтверждений
1551 г.?
Таких грамот из архива Троицкой Лавры нам известно по
крайней мере пять. Это следующие грамоты Василия III.
1. Жалованная несудимая грамота, «опричь душегубства и
розбоя с поличным», от 16 июля 1511 г. на село Туму (оно же
Окоемово) в Ополье Суздальского уезда, переданное в монастырь
князем Семеном Борисовичем Суздальским «на поминок по
моих родителех, и по мне, и по моей жене, и по всем нашем
роду» (Тума была родовой «отчиной» Суздальских князей).133
131 М. А. Дьяконов. Акты тяглого населения, вып. II, № 7, подл.
132 ААЭ, т. I, № 151, сп. — Эта грамота по существу повторяла гра-
моту Ивана III (1473 г.) с указом служилым людям, идущим на службу
во Псков, не ставиться на постой и не брать подвод с троицких сел
Медны и Кунганцево (АСЭИ, т. I, № 419). Вообще же, как мы уже от-
мечали, монастырь пользовался этим правом еще по жалованной несу-
димой («во всем») грамоте Ивана III от 1462—1466 гг., содержащей особое
постановление об освобождении именно указанных сел от постоя, дачи
кормов и подвод. А эта грамота, как мы помним, была подтверждена
трижды — Василием III в 1506 г., Иваном IV в 1534 г. и 17 мая 1551 г. —
и без всяких ограничений, даже судебного иммунитета (АСЭИ, т. I, №319).
По жалованной же грамоте Ивана III 1481/82 г. в эти села был назначен
«данный пристав» (значит, и это не новость), и эта грамота тоже под-
тверждена Василием III в 1506 г. и Иваном IV в 1534 г. (АСЭИ, т. I,
№ 495), а по грамоте Ивана III 1486 г. (тоже с визами 1506 и 1534 гг.)’
этим селам предоставлялось право держать свое «пятно» (АСЭИ, т. I,
№ 531). Но вот общая тарханная грамота Ивана III на эти села до нас
не дошла. А, наверное, была и она!
133 ЦГАДА, ГКЭ, по Суздалю, № 11788/9, подл. — Ср. точно такую же
несудимую грамоту Василия III от того же 16 июля 1511 г. на село Хав-
тино (см. выше, стр. 137). Данную князя С. Б. Суздальского см.: Сб. Му-
ханова, № 292, подл. — Даты на данной грамоте нет (послухи у данной —
146
Как эта, так и все из приводимых ниже пяти грамот переут-
верждены Иваном IV 9 февраля 1534 г. и подписаны дьяком
Афанасием Курицыным.
Эта грамота весьма примечательна хотя бы потому, что в ней
идет речь о вотчинах Суздальских князей, которым, согласно
соборному приговору от 11 мая 1551 г., еще по старому «уло-
жению» Василия III запрещалось «без доклада» продавать или
передавать «по душе» свои родовые земли в монастырь. По-
скольку же на сохранившейся подлинной данной князя
С. Б. Суздальского нет никаких упоминаний о докладе великому
князю (а это всегда специально оговаривалось в купчих и дан-
ных), то, следовательно, «уложение» Василия III об ограниче-
ниях пользования родовыми вотчинами было принято после
16 июня 1511 г. Во всяком случае сам факт выдачи Троиц-
кому монастырю на село Туму великокняжеской жалованной
грамоты исключает возможность признания указанного акта не-
законным (произведенным вопреки уже действующему закону).
Думается поэтому, что и отсутствие на жалованной грамоте
визы 1551 г. объясняется, всего вероятнее, не тем, что дача была
признана противоречащей новому уложению и аннулирована
(хотя и это возможно), а какими-то иными причинами. Не ис-
ключено, что Тума была просто выкуплена (или обменена)
у монастыря самими Суздальскими князьями. Отсутствие среди
послухов, присутствующих при оформлении данной, прямых
родственников князя Семена Борисовича делало это вполне воз-
можным, по крайней мере в течение 40 лет с момента вклада.
2. Жалованная грамота от 16 декабря 1511 г. на данного при-
става для села Илемны Верейского уезда и для сел Борисовского
и Куровского Можайского уезда (все три села принадлежали
к числу троицких приобретений еще XV в.). Приказал выдать
грамоту дворецкий Василий Андреевич Челяднин.134
Андрей Невежа Данилов сын Родивонович, Данила Козел Терентьев сын
Милославского и Андрей Владимиров сын Чихачев, писал же ее Алексей
Малой Григорьев сын Щекин). Сведений о службе князя С. Б. Суздаль-
ского в источниках сохранилось мало. Но, видимо, он пользовался боль-
шим доверием еще Ивана III, поскольку в 1502 г. посылается им в Ка-
зань сажать «на царство» Магомеда Аминя (ПСРЛ, т. XXII, стр. 373); что
касается села Тумы, то это было довольно значительное владение, рас-
положенное на р. Тумке и непосредственно граничащее со старыми круп-
ными суздальскими владениями Троице-Сергиева монастыря — селами Ни-
кулинским и Шухобаловым.
134 ЦГАДА, по Можайску, № 7610/6, подл.—Село Илемна (центр мо-
настырской волости Илемны) — одно из крупных старых троицких вла-
дений (АСЭИ, т. I, №№ 257, 342, 351, 352, 366, 377, 378, 463, 516, 533, 534).
Сохранились жалованные грамоты Ивана III на село Илемну: от 1467—
1474 гг. о сместном суде (грамота подтверждена Василием III 6 декабря
1505 г. — № 351), от 1467—1474 гг. о пользовании лесами и освобождении
от мыта (грамота подтверждена Василием III 6 декабря 1505 г. и Ива-
ном IV 9 февраля 1534 г. — № 352), от 1478—1482 гг. о запрещении не-
10*
147
3. Жалованная несудимая грамота, «опричь душегубства и
розбоя с поличным», от 28 января 1529 г. на село Поникорово
в Сочильском стане Ростовского уезда, переданное в монастырь
Данилой Куприяновым сыном Мамырева (известный дьяк Ва-
силия III, кстати, именно он подписывал в 1505—1506 гг. на его
имя старые жалованные грамоты Ивана III).135
4— 5. И, наконец, две несудимые и с другими привилегиями
жалованные грамоты: от 22 апреля 1516 г. на села Передол и
Почап Малоярославского уезда 136 и от декабря 1517 г. на село
Федоровское Нерехотской волости Костромского уезда и на вар-
ницы и дворы в Нерехте.137
Обе последние грамоты весьма любопытны.
Первая из них —грамота от 22 апреля 1516 г. — была вы-
дана Троице-Сергиеву монастырю в связи с тем, что Васи-
лий III «пожаловал» выехавшего к нему из Литвы «слугу
своего» князя Василия Ивановича Шемяку Малым Ярославцем
«с судом и з данью», и поэтому потребовалось определить
взаимоотношения Шемяки с входившими в Малоярославецкий
уезд троицкими селами Передол и Почап. По грамоте Васи-
лия III было установлено, что монастырские люди и крестьяне
этих сел «к сотцким, ни к дворским, ни к десятским во княж
Васильево Ивановича ни в которое дело с тяглыми людми ие
тянут», да и «не судит князь Василей (Шемяка), и его тиун,
и волостель его заечковский тех монастырских людей ни в чем,
опричь одного душегубства, ни кормов своих у них не емлют,
ни всылают к ним ни по что». Судит монастырских людей сам
игумен, сместный же суд обычен. Приказчика же монастырского
судит только великий князь или введенный боярин. А если «хто
по тех монастырских людей взведет. . . великого князя при-
званым гостям ездить к монастырским крестьянам (грамота подтверждена
Василием III 6 декабря 1505 г. — № 463), от июня 1485 г. об освобожде-
нии монастырских крестьян от постоя, дачи подвод и проводников и от
незваных гостей, а также о назначении данного пристава для сыска и
поимки разбойников и татей (грамота подтверждена Василием III 6 де-
кабря 1505 г. — № 516) и, наконец, от января 1488 г. — тарханная и несу-
димая, с правом иметь свое пятно; в ней общее указание, что монастыр-
ские люди «к дворскому и к сотскому с черными людми не тянут ни
в какие проторы, ни в розметы», а также право на судебный иммуни-
тет, «опричь одного душегубства» (грамота подтверждена Василием III
в декабре 1505 г. — № 534, подл.). Точно такая же тарханно-несудимая
грамота была выдана Иваном III в июле 1492 г. и на села Борисовское,
Куровское и Лобановское Можайского уезда (грамота подтверждена Ва-
силием III в декабре 1505 г. — № 567, подл.).
135 ГИБ, Собрание актов и грамот, № 88, отрывок подл.; списки: ГБЛ,
Тр. кн. 518, лл. 424 об.—425; Тр. кн. 527, лл. 195 об.—196. — Сама данная
грамота Данилы Куприянова сына Мамырева не сохранилась. Описание
села Поникорово по письму 1592—1593 гг. см.: ПКМГ, ч. II, стр. 21—22.
136 ЦГАДА, ГКЭ, по Малому Ярославцу, № 7696/6, подл, с дефектами;
ср.: ГБЛ, Тр. кн. 530, по Малому Ярославцу, № 9.
137 ЦГАДА, ГКЭ, по Костроме, № 4999/32, подл.
148
става», то этот пристав «наметывает сроки» стать перед вели-
ким князем, а отнюдь не перед князем Василием Иванови-
чем Шемякой или его волостелем и тиуном. Таким образом,
монастырская вотчина ставилась как бы под двойную юрисдик-
цию, а главное — сохраняла непосредственную связь с велико-
княжескими органами власти.
В несколько ином положении находились троицкие вотчины
в отношении тягла, поскольку, кроме дани, монастырь осво-
бождался от всех иных податей и повинностей в пользу Ше-
мяки. Но, правда, и при сборе дани последний должен был
строго руководствоваться великокняжескими указами. Как гла-
сит грамота: «Дань емлет князь Василей (Шемяка) на себя
с тех сел и з деревень с монастырских з году на год по сохам,
по тому ж, как яз коли велю взяти дань на себя с своих горо-
дов з Боровска и с Можайска, по колку с сохи, а опричь дани,
не емлет с них ничего».
Предоставлено было монастырю также и освобождение от
постоя, подвод и кормов.138
Вторая грамота — от декабря 1517 г. — была выдана на мона-
стырские владения на село Федоровское в Нерехотской волости
Костромского уезда и три варницы с дворами в самой Нерехте
у Соли. По грамоте монастырю предоставлялся судебный иммуни-
тет, «опричь душегубства и розбоя с поличным», а также широ-
кие податные льготы — «не надобе» монастырским людям, как от-
мечалось в пожаловании, «великого князя дань, ни иные никото-
рые пошлины, опричь [ямских денег] 139 и посошные службы, ни
к сотским, ни к десятским не тянут ни в которые проторы, ни
в розметы».
Предоставление Троице-Сергиеву монастырю столь значитель-
ных льгот именно на данные нерехотские владения объясняется,
видимо, тем, что они в прошлом входили в состав земель великих
княгинь и по их жалованным грамотам (подтвержденным, как
мы уже отмечали, не только в 1506 г., но и в 1534 и 1551 гг.)
138 Столь широкими льготами в данной малоярославецкой вотчине
монастырь ранее, видимо, не пользовался. По дошедшим до нас жало-
ванным грамотам Ивана III конца XV—начала XVI в., выданным на села
Передел и Почап и подтвержденным Василием III в 1506 г. и Иваном IV
в 1531 и 1551 гг., монастырь обладал только судебным иммунитетом,
«опричь душегубства и розбоя с поличным», освобождался от постоя, под-
вод, проводников, кормов, а также имел право высылать незваных гостей
с пиров и братчин. От основных же налогов, пошлин и повинностей
(дани, яма, посохи, тамги и т. д.) освобождения он не имел (АСЭИ, т. I,
№К» 462, 497, 498, 631. — О положении указанных сел в XV в. см. также
№№ 279, 503, 504, 533, 603, 607, 607а, 608—610, 647, 659).
139 Слова «ямских денег» написаны почерком XVII в. на обрывке бу-
маги и вклеены в подлинник. В списке же с грамоты конца XVI в. это
место читается «опричь яму, и городового дела, и посошной службы»,
а в списке 1641 г. — «опричь дани, и ямских денег, и посошные службы»
(ГБЛ, Тр. кн. 519, лл. 80—81; Тр. кн. 527, л. 185).
149
пользовались действительно очень широким иммунитетом (осво-
бождались от дани, мыта, тамги и других пошлин).140
Таким образом, проведенный обзор действующих при
Иване IV (с 1534 по май 1551 г.) жалованных иммунитетных
грамот Василия III Троице-Сергиеву монастырю наглядно пока-
зывает, что подавляющее большинство этих грамот прошло через
майскую ревизию лишь с внесением в них оговорки о суде над
игуменом, монастырскими приказчиками и их людьми «по Собор-
ному уложению». Это было, видимо, общее правило после Сто-
глава. А то, что эти оговорки присутствуют не во всех майских
подтверждениях, принципиального значения не имело (всего ве-
роятнее, это просто «технические» упущения приказного аппа-
рата, ведавшего майской перерегистрацией и имевшего дело со
столь огромным числом грамот), поскольку трудно допустить,
чтобы соборные постановления выполнялись только в тех случаях,
когда они специально оговаривались в жалованных грамотах, и,
наоборот, — не выполнялись, когда этого не было. Не может же
быть, чтобы троицкого игумена по судным искам одного села су-
дил «по-старому» сам царь, а по делам другого села — «по-новому»
сам митрополит. Это, конечно, абсурд. Гораздо более симптома-
тичны встречающиеся в майских подтверждениях 1551 г. — и даже
в тех случаях, когда это, казалось бы, и не вызывалось необходи-
мостью (например, в строго лимитированных сроками льготных
грамотах), — оговорки об обязанности уплаты монастырем ямских
денег и несения крестьянами его вотчин посошной службы. Тут
ограничительная тенденция выступает перед нами гораздо более
отчетливо, и это несмотря на то, что сам Василий III жалованных
тарханных грамот, включающих освобождение от основных пода-
тей и повинностей (кроме особых случаев, как например шемя-
кинский казус 1516 г.), вообще, видимо, не давал.
Итак, вывод ясен. Майская ревизия 1551 г. санкционировала,
как правило, все жалованные тарханные и несудимые грамоты,
выданные Троице-Сергиеву монастырю Василием III с внесением
в них ограничений лишь о новых правилах суда над игуменом —
по Соборному уложению его судит теперь не царь, а митрополит.
И объясняется указанное благожелательное отношение правитель-
ства «избранной рады» к жалованным грамотам Василия III из-
вестным тождеством политического курса правительств этих раз-
ных периодов в отношении монастырей, а именно изъятием из
числа церковных тарханов основных государственных налогов и
пошлин — ямских денег, посохи и тамги, чего отнюдь еще нельзя
было сказать о политике Ивана III, по крайней мере до 80-х го-
дов XV в.
Наконец, следует отметить еще один момент — сравнительно
небольшое количество троицких земельных приобретений (и в ос-
140 АСЭИ, т. I, №№ 237, 369, 397, 458, 460, 502.
150
новном только но данным грамотам, купель же вообще почти
нет), санкционированных Василием III. А только на такие «уза-
коненные» новые приобретения монастырь получал тарханные и
несудимые грамоты. Полагаем, что это не только результат
ограничительной политики Василия III в отношении церкви, но и
показатель устойчивости светского вотчинного землевладения его
времени, которое еще весьма успешно противостояло растущей
земельной экспансии даже таких крупнейших монастырей, как
Троице-Сергиев.
Отмеченное благожелательное отношение майской ревизии
1551 г. к монастырским тарханам Василия III выступит еще бо-
лее отчетливо, если сопоставить приведенные нами наблюдения
с материалами об отношении великокняжеской канцелярии, ве-
дающей ревизией, к действующим до 1551 г. жалованным троиц-
ким грамотам, выданным монастырю братьями Василия Ill:
дмитровским князем Юрием Ивановичем и старицким князем
Андреем Ивановичем. Картина тут резко отличается. Грамоты,
выданные князем Юрием Дмитровским (а их сохранился не один
десяток), утверждаются в очень небольшом количестве, и только
грамоты без освобождения от дани, ямских денег и посошной
службы,141 а из грамот князя Андрея Углицкого (а их тоже
141 См., например, жалованную грамоту князя Юрия Ивановича от
25 апреля 1507 г. об освобождении от мыта, тамги и других пошлин куп-
цов и товаров Троице-Сергиева монастыря, отправляемых в Дмитровское
княжество водой и сухим путем. Кроме этого, согласно грамоте, мона-
стырские купцы были полностью неподсудны (во всех делах) дмитров-
ским и кашинским волостелям и тиунам. Грамота подтверждена Ива-
ном IV 27 февраля 1534 г. за подписью дьяка Федора Мишурина и 17 мая
1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова без ограничений (ААЭ, т. I,
№ 148, сп.). Весьма широкие привилегии представляла Троице-Сергиеву
монастырю и жалованная грамота Юрия Ивановича от 15 апреля 1513 г.
на села Петровское Дмитровского уезда и Андреевское Рузского уезда:
судебный иммунитет, правда, лишь «опричь душегубства и розбоя с по-
личным», но зато за дань, ям и примет он получает право вносить дмит-
ровским и рузским даньщикам оброк в заранее установленной грамотой
сумме (с села Петровского с деревнями — 27 алтын и с села Андреев-
ского с деревнями —37 алтын). Даже Иван III, как мы видели, очень
редко разрешал платить оброк вместо дани и ямских денег. Подтвержде-
ния на грамоте те же и в том же виде, что и на первой грамоте (ЦГАДА.
ГКЭ, по Дмитрову, № 3734/8, подл. — Напечатана: АГР, т. I, № 32). При-
мерно такой же характер носит и жалованная грамота князя Юрия Ива-
новича от 19 апреля 1531 г. — оброчная, несудимая, двухсрочная, на
конское пятно и свободу от постоя и подвод — на троицкое село Дмит-
ровское-Гузево, переданное в монастырь «по себе» Иваном Васильевым
сыном Петрова Плещеева. Судебный иммунитет в таком же объеме, как
и в двух первых грамотах, и то же, как в грамоте 1513 г., право платить
оброк в размере 2 руб. (но на этот раз не даньщикам, а прямо в казну)
за дань, ям, примет, мыт, тамгу и все иные пошлины, а также не тянуть
«ни в какие проторы, ни в розметы» с черными людьми. И на этой
грамоте те же подтверждения 1534 и 1551 гг. без всяких ограничений
(ЦГАДА, ГКЭ, по Звенигороду, № 4683/9, подл. — Данную душеприказчи-
ков И. В. Плещеева от 8 марта 1532 г. на передачу села Дмитровского-
151
дошло немало) вообще, кажется, ни одна не была утверждена
Иваном IV в 1551 г. (во всяком случае ни одна его жалованная
грамота из числа хранящихся в Лавре).
Таково положение Троице-Сергиева монастыря.
В основном вышеизложенные принципы соблюдались прави-
тельством и при переутверждении в 1551 г. жалованных грамот
Василия III, выданных другим монастырям. И тут, за единичными
исключениями, утверждались только грамоты, уже подписанные на
имя Ивана IV в 1534 г. По своему же содержанию все эти гра-
моты, как правило, однотипны с троицкими — не содержали осво-
бождения от дани, яма, посошной службы и городового дела,
а судебный иммунитет предоставляли в объеме, «опричь душегуб-
ства и розбоя с поличным».142
Гузева Троице-Сергиеву монастырю см.: ГБЛ, Собрание И. Д. Беляева,
№ 50).
142 См. жалованные грамоты Василия III: Московскому Симонову мо-
настырю — от апреля 1507 г., несудимые и заповедные, одна — на сло-
бодку в Череповце и деревни Едом, Безносовскую и другие в Белозерском
уезде и вторая — на сельцо Блудово, починки и дворы у Соли Переяслав-
ской (обе грамоты подтверждены Иваном IV в 1534 г. за подписью дьяка
Федора Мишурина и 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова
без ограничений. — ЦГАДА, ГКЭ, по Белоозеру, № 752/51; по Переяславлю-
Залесскому, № 8770/28, подл.); от 27 апреля 1507 г. подобные же три
грамоты на село Зиновьевское с деревнями Владимирского уезда, село
Подберезъе и другие Городского стана Коломенского уезда и села Коро-
бово, Литвиновское, Окуловское с деревнями Московского уезда, подтвер-
ждения те же. (Грамоты хранятся: первая — ГИМ, Сим. кн. 58, по Влади-
миру, № 3, лл. 417 об.—420, сп. XVII и.'.'вторая— ГБЛ, Акты Беляева,
№ 1/29, подл.; ГИМ, Сим. кн. 58, по Коломне, № 1, лл. 373—374, cu. XVII в.;
третья — ГИМ, Сим. кн. 58, по Москве, № 41, лл. 188—190); от 8 января
1510 г., проезжая, на монастырские 20 возов, подтверждения те же (ГИМ,
Сим. кн. 58, по Галичу, № 89, лл. 772—772 об., сп. XVII в.); от 3 января
1524 г., оброчная, несудимая и с другими привилегиями, на села Весь
Егонскую, Кузьмодемьянское, Неверовское и Фоминское Городецкого стана
Бежецкого уезда и деревни Волочина Большая и другие Угличского уезда,
подтверждения те же, но на втором подпись не Юрия Сидорова, а дьяка
Кожуха Григорьева сына Кроткого (ЦГАДА, ГКЭ, по Бежецку, № 1149/45,
подл.; ГИМ, Сим. кн. 58, по Городцу, № 10, лл. 317—320 об., сп. XVII в.).
Владимирскому Рождественскому монастырю — от 11 февраля 1506 г., не-
судимая, на села Весья, Улуха, Васильково, Кощеево и Баскаково с де-
ревнями Суздальского уезда. Подтверждения Ивана IV от 1 марта 1534 г.
за подписью дьяка Федора Мишурина и от 17 мая 1551 г. за подписью
дьяка Юрия Сидорова с ограничением судебного иммунитета по Собор-
ному уложению (ЦГАДА, ГКЭ, доп. опись по Суздалю, № 1, подл.; Чтения
ОИДР, 1896, кн. 2, смесь, стр. 1—2, № 1). Лужецкому монастырю — от
2 марта 1506 г., несудимая и с другими мелкими привилегиями, на сло-
бодки в Можайске на посаде, село Константиновское и другие Можайского.
\ езда, а также сельцо у Юрия Святого в Калужском уезде. Подтвержде-
ния Ивана IV от И февраля 1534 г. за подписью дьяка Федора Мишу-
рина и 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова без ограничений
(ЦГАДА. ГКЭ, по Можайску. № 7617/13, подл.; Дионисий. Можайские
акты. СПб., 1892, № 1, стр. 1—2). Троице-Махрищскому монастырю (при-
писной к Троице-Сергиеву) — от мая 1506 г., несудимая, на села Зелен-
цино, Юрцово и Неелово с деревнями в Переяславль-Залесском уезде.
152
Но и тут есть отступления. Мы имеем в виду, в частности,
Иосифо-Волоколамский монастырь. В архиве монастыря сохрани-
Подтверждения Ивана IV от 1534 г. нет (!), есть лишь его подтвержде-
ние от 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова без ограниче-
ний (ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславль-Залесскому, № 1768/44, подл.).
Велико-Устюжскому Архангельскому монастырю — от 8 сентября 1510 г.,
несудимая, проезжая и с другими мелкими льготами, на села и деревни
в Устюжском уезде и у Соли Вычегодской, Подтверждения Ивана IV от
1534 г. нет (!), есть лишь его подтверждение от 17 мая 1551 г. за под-
писью дьяка Юрия Сидорова с ограничением судебного иммунитета по
Соборному уложению (Амвросий. История Российской иерархии, ч. III.
М., 1811, стр. 315—332, подл.; Акты великоустюжского Михаило-Архангель-
ского монастыря. Изд. В. П. Шляпиным. Великий Устюг, 1913, ч. II,
№ XVI, стр. 135—138). Ярославскому Спасскому монастырю — от 9 августа
1511 г., данная и оброчная, на пустое место в городе Ярославле и три
пустые дворища ла посаде, и от апреля 1519 г., тарханная и проезжая, на
все его ярославские владения (первая подтверждена Иваном IV в декабре
1538 г. за подписью дьяка Меньшого Путятина и 17 мая 1551 г. за под-
писью дьяка Юрия Сидорова, вторая — 28 марта 1534 г. за подписью дьяка
Федора Мишурина и 17 мая 1551 г. за визой Юрия Сидорова, все подтвер-
ждения без ограничений) (Исторические акты Ярославского Спасского мо-
настыря. Изд. И. А. Вахромеевым. Т. I. М., 1896, №№ IV, VII). Говоря о Яро-
славском Спасском монастыре, полезно указать и на грамоту «с прочетом»
Василия III от 8 февраля 1532 г. ярославскому ямщику Якушу Андрееву
и романовскому ямщику Луке Малахову о ненаряжении со спасских
крестьян подвод на ям. Грамота также подтверждена Иваном IV 28 марта
1534 г. за подписью дьяка Федора Мишурина и 17 [мая] 1551 г. за под-
писью дьяка Кожуха Григорьева сына Кроткого без ограничений (там же,
№ IX). Владимирскому Успенскому монастырю — от февраля 1512 г.,
о ежегодной даче денежной руги из «ростовых денег» за выкупленные
у него великим князем волость Дуброву Владимирского уезда и село
Семгинское Юрьевского уезда, грамота крайне любопытна. Подтверждения
Ивана IV от 5 января 1550 г. за подписью дьяка Никиты Фуникова сына
Курцева и от мая 1551 г., содержание последнего стерлось (ААЭ, т. I,
№ 155, подл.). Солдинскому монастырю — от 31 января 1515 г., несудимая,
на монастырские села и деревни Усольской волости Галицкого уезда.
Подтверждения Ивана IV от 8 марта 1540 г. за подписью дьяка Меньшого
Путятина и 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова с ограни-
чением судебного иммунитета по Соборному уложению (ГИМ, Собр. Ува-
рова, карт. 66/20, отд. I, № 2, подл. — О грамоте см. также: Леонид.
Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания
гр. А. С. Уварова, ч. III, стр. 169). Федоровскому Переяславскому мона-
стырю — от 20 августа 1511 г., несудимая, односрочная и с другими мел-
кими привилегиями, на монастырские владения в Переяславском уезде,
видимо, село Федоровское с деревнями (грамота выдана по приказанию
дворецкого Василия Андреевича Челяднина). Подтверждения Ивана IV —
первое (дата не сохранилась) за подписью дьяка Федора Мишурина и
второе (17 мая 1551 г.) за подписью дьяка Юрия Сидорова. Сохранилась
на грамоте и довольно любопытная позднейшая приписка Ивана IV от
27 июня 1561 г., сделанная по приказанию боярина и оружейничего Льва
Андреевича Салтыкова-Морозова и заверенная дьяком Григорием Пав-
киным, о перенесении ямской слободы из села Федоровского (ГПБ, Анд-
реев, № 74, подл, дефектный. — О грамоте см. также: А. И. Андреев.
Краткая опись грамот, хранящихся в рукописном отделении Российской
публичной библиотеки. ЛЗАК, вып. XXII, Игр., 1923 (далее: Андреев),
стр. 14). Чухломскому монастырю — от 31 октября 1518 г., несудимая,
проезжая (с освобождением от мыта), на данного пристава и с другими
153
лось восемь жалованных тарханно-несудимых, а также с иными
привилегиями грамот Василия III, пять из них имеют майские
подтверждения 1551 г., причем все без каких-либо ограничений,
более мелкими привилегиями, на монастырские владения — села, деревни
и дворы — на Чухломе (в том числе на «двор их монастырской внутре
города») и у Соли Галицкой. Подтверждения Ивана IV от марта 1534 г.
за подписью дьяка Федора Мишурина с оговоркой о назначении нового
данного пристава и от 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова
и с ограничением судебного иммунитета по Соборному уложению, как
сказано в грамоте, «опричь святителскаго суда» (АИ, т. I, № 125, сп.).
Углицкому Афанасьевскому монастырю — сохранились сведения (самих
подлинных текстов нет) о существовании двух его жалованных грамот
1522 г., одной —• от января 1522 г., несудимой и заповедной, с особым по-
становлением о подсудности монастырских крестьян и людей непосред-
ственно великому князю, а именно, «чтоб не брать (у них) насильно вся-
кого корму и не судимым (им) быть нигде, токмо у великого князя», и
второй — от июня 1522 г., «на владение» селом Масловым с деревнями
Углицкого уезда. Обе грамоты якобы подтверждены Иваном IV в 1534 г.
(подпись дьяка Федора Мишурина) и 17 и 9 мая (вторая грамота) 1551 г.
(подпись дьяка Юрия Сидорова). Трудно, правда, сказать, насколько
точны эти сведения (ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената, кн. 192, лл. 258 об,—
259, рукоп. XVIII в.). Покровскому Рязанскому монастырю — от 27 фев-
раля 1524 г., несудимая и с другими привилегиями, на деревню Луковицыно
в Переяславль-Рязанском уезде. Подтверждения Ивана IV от 9 марта
1534 г. за подписью дьяка Федора Мишурина и 17 мая 1551 г. за под-
писью дьяка Юрия Сидорова с ограничением судебного иммунитета по
Соборному уложению (ГПБ, Собр. актов и грамот, № 82, подл. — См. также:
Андреев, стр. 15). Новгородскому Антониеву монастырю — от 25 марта
1524 г., несудимая и заповедная, на села и деревни в Бежецкой, Дерев-
ской и Обонежской пятинах и на дворы в Новгороде на посаде. Грамота
выдана по приказанию дворецкого великого князя Ивана Ивановича Ку-
бенского. Подтверждения Ивана IV от 26 января 1535 г. за подписью
дьяка Федора Мишурина и 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидо-
рова с ограничением судебного иммунитета по Соборному уложению
(Амвросий. История Российской иерархии, ч. III, стр. 136—144, № 1,
подл.). Вологодскому Комельскому монастырю — от января 1529 г., на
ежегодное получение от великокняжеских таможенников по пяти рублей
для покупки рыбы, и от февраля 1530 г., заповедная, на монастырский
лес. Подтверждения Ивана IV от 1 февраля (первая грамота) и 7 октября
(вторая) 1534 г. за подписью дьяка Федора Мишурина и 17 мая 1551 г. за
подписью дьяка Юрия Сидорова (Амвросий. История Российской иерар-
хии, ч. IV, стр. 704—706, № 1, подл.; ч. III, стр. 280—283, подл.). Есть
упоминания в позднейших пожалованиях монастырю (например, в его
грамоте 1618 г.) и несудимой грамоты Василия III 1528/29 г., — но прошла
ли она майскую ревизию 1551 г., неизвестно (там же, ч. IV, стр. 717—
719), — а также его грамоты от 18 сентября 1531 г., данной, с тарханно-
несудимыми привилегиями и другими более мелкими льготами на владе-
ния в Обнорской и Комельской волостях Вологодского уезда, а также на
беспошлинный провоз монастырских товаров. Последняя грамота под-
тверждена Иваном IV 1 февраля 1534 г. (подпись дьяка Федора Мишу-
рина), 9 января 1549 г. (с приписью—по приказанию боярина и дворец-
кого Данила Романовича — о распространении указанных льгот на новые
монастырские купли в Пошехонье дьяка Якова Щелкалова) и, наконец,
17 мая 1551 г. (подпись дьяка Юрия Сидорова) с ограничением судебного
иммунитета по Соборному уложению (ГПБ, Собр. актов и грамот, № 90,
подл. — См. также Андреев, стр. 15). Ферапонтову монастырю — от
154
хотя сами указанные грамоты предоставляют Иосифо-Волоколам-
скому монастырю (в отличие от рассмотренных выше подобных же
грамот другим монастырям) очень широкий круг тарханных при-
вилегий, в том числе освобождение от дани, ямских денег, под-
вод, посошной службы (включая городовое дело), мыта, тамги,
а также всех дворцовых и иных дел и пошлин. Судебный имму-
нитет представлен в объеме, «опричь одного душегубства», и
только в двух грамотах — «опричь душегубства и розбоя с полич-
ным». Но самое показательное, что почти во всех названных гра-
мотах есть особая оговорка, что «на сию мою (Василия III, —
Н. Н.) грамоту жаловальную моей, великого князя, грамоты
дертной нет никоторой». Редкость для великокняжеских грамот.
Объяснить это можно лишь особо покровительственным отноше-
нием Василия III к Иосифо-Волоколамскому монастырю. Видимо,
этой же линии придерживались в правительстве Ивана IV и
в мае 1551 г., во время переутверждения монастырских грамот.
Ведь мы помним, как даже в отношении жалованных грамот
Троице-Сергиева монастыря, выданных тем же Василием III,
в великокняжеской канцелярии 1551 г., ведавшей пересмотром
старых тарханов, так, казалось бы, придирчиво блюли правитель-
ственные интересы в отношении дани, ямских денег и посохи.
Что касается территориальной распространенности указанных
привилегий Иосифо-Волоцкого монастыря, то они охватывали его
владения в основном на территории бывшего Волоцкого удела.
По грамоте Василия III от 17 февраля 1515 г. — это слободка
Тимофеевская и деревня Медведково в Кличанской волости Ржев-
ского уезда,* 143 по грамоте от 18 декабря 1517 г. — села и деревни
в Городском стане Тверского уезда, в Хованском стане Волоцкого
уезда и в Клинском уезде,144 по грамоте от июня 1522 г. — село
Фаустова Гора с деревнями Зубцовского уезда 145 и, наконец, ио
грамоте от 20 октября 1527 г. — новые монастырские приобрете-
ния (села и деревни) в уже названных Волочком и Зубцовском
1531)32 г., несудимая, односрочная и с другими мелкими привилегиями,
на все монастырские села и деревни в Вологодском и Белозерском уездах.
Подтверждение Ивана IV только от 17 мая 1551 г. за подписью дьяка
Кожуха Григорьева сына Кроткого с ограничением судебного иммунитета
по Соборному уложению (ЦГАДА, ГКЭ, по Вологде, № 2579/8, подл.).
143 АФЗХ, ч. II, № 63. — А вот подобная (и от того же числа) тар-
ханно-несудимая грамота Василия III на монастырские деревни Попаи-
лово, Аминево и Мутовкино Городского стана Тверского уезда (там же,
№ 62) майского подтверждения 1551 г. не имеет, видимо, потому, что
фигурирующие в ней монастырские владения были включены в жалован-
ную грамоту Иосифо-Волоколамского монастыря от 18 декабря 1517 г., и
именно она-то и была переутверждена в мае. Данные о происхождении
указанных грамот, а также характеристику их содержания см.: Н. Е. Н о-
с о в. 1) Очерки..., стр. 76—78; 2) «Новое» направление в актовом источ-
никоведении, стр. 290—292.
144 АФЗХ; ч. II, № 79.
145 Там же, № 87,
155
уездах.146 Лишь торговые льготы монастырских «купчин» (и то на
ограниченное количество товара — летом не более пяти стругов
или трехсот телег и зимой не более ста пятидесяти саней) дей-
ствовали на территории не только указанных уездов, но и в Нов-
городской и Белозерской землях, при проезде через которые и
они («купчини»), и их товары освобождались от тамги, мыта и
иных торговых и проезжих пошлин.147 Помимо подтверждений
1534 и 1551 гг., на последней грамоте имеется еще царская виза
от 20 ноября 1549 г. за подписью дьяков Шершеня Билибина и
Никиты Фуникова, появившаяся, видимо, в связи с тем, что как
раз в 1549 г. (до июля) Иван IV «все свои грамоты жаловалные
тарханные в одних в таможенных пошлинах и в померных пору-
дил», кроме грамот Троице-Сергиевского, Соловецкого, Кирилло-
Белозерского и Новодевичьего монастырей, а также Воробьевой
слободы, и потому-то указанные старые льготы Иосифо-Волоко-
ламского монастыря и потребовали особого продления (ведь не
случайно на подтверждении стоит подпись казенного дьяка Ни-
киты Фуникова, в ведомстве которого находился контроль за вы-
полнением этого постановления).148
Показательны, наконец, наблюдения, которые дают возмож-
ность сделать и дошедшие до нас акты Кирилло-Белозерского мо-
настыря — второго по размерам своих владений (после Троице-
Сергиева) монастыря XVI в.
Мы уже указывали, что ни одна из сохранившихся тарханных
и несудимых кирилловских грамот Ивана Ш (а их нам известно
семь) не имеет подтверждений 1551 г., да и вообще, судя по ним,
только грамота 1488 г., выданная на монастырские села и деревни
на Белоозере, сохранила свою силу до 1550 г., иначе говоря,
имела подтверждение Василия III и Ивана IV.149 150 Следовательно,
при Василии III Кирилло-Белозерский монастырь пользовался
какими-то иными жалованными грамотами (вряд ли он был ли-
шен в большинстве своих владений всяких иммунитетных
привилегий) и, надо полагать, выданными ему великим
князем.
Нам известны три такие грамоты Василия III, и все от 28 июля
1533 г. — две грамоты на вновь приобретенные монастырем город-
ские дворы (одна — на двор в Белоозере,100 и другая — в Карго-
поле) 151 и грамота на монастырские села и деревни в Вологодском
и Белозерском уездах.152 По двум первым грамотам монастырю
предоставлялся судебный иммунитет в объеме, «опричь душегуб-
146 Там же, № 103.
147 Там же, № 102.
148 Подробнее об этом см. ниже, стр. 215—216 и след.
149 См. выше, стр. 128—129.
150 ГПБ, Q-IV-НЗа, лл. 297—300.
151 Там же, лл. 1073—1076.
152 ЦГАДА, ГКЭ, по Вологде, № 2580/9,
156
ства и розбоя с поличным», а по третьей, — «опричь одного душе-
губства», да еще освобождение его крестьян и людей от постоя,
кормов и право иметь лишь «один срок в году» (за неделю до
мясного заговенья) при вызовах в московский суд. Грамоты на го-
родские дворы подписаны Иваном IV 1 февраля 1534 г. (дьяк
Федор Мишурин) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров). Что же
касается последней грамоты (па. кирилловские села и деревни на
Вологде и Белоозеро), то на ней таких подтверждений Ивана IV
даже три — от 1 февраля 1534 г. (дьяк Федор Мишурин), от
12 сентября 1549 г. (дьяк Никита Фуников сын-Курцев) и 17 мая
1551 г. (дьяк Юрий Сидоров).153 Все подтверждения без огра-
ничений.
К названным жалованным грамотам следует добавить и указ-
ную грамоту Василия III от 22 января 1533 г. о запрещении
белозерским посадским и волостным людям торговать на празд-
ники в Кирилло-Белозерском монастыре, которая также была
подтверждена Иваном IV 1 февраля 1534 г. (дьяк Федор Мишу-
рин) и 17 мая 1551 г. (дьяк Юрий Сидоров).154
Другие кирилловские иммунитетные грамоты Василия III,
имеющие подтверждение 1551 г., нам пока неизвестны, но даже
приведенные примеры дают основания предполагать, что судеб-
ные и податные пожалования Кирилло-Белозерского монастыря
этого времени по существу мало чем отличались от подобных же
льгот большинства других монастырей. Иначе говоря, кроме су-
дебного иммунитета (право судить своих крестьян и людей во
всех делах, кроме одного душегубства), Кирилло-Белозерский мо-
настырь, видимо, не обладал теми особыми преимуществами и
льготами в отношении тягла, которыми пользовался еще со вре-
мен Василия III Иосифо-Волоколамский монастырь.
153 Чем было вызвано это второе (от 12 сентября 1549 г.) подтвержде-
ние, сказать трудно. Но очень возможно, что его появление надо связы-
вать с проводившейся в это время общей реорганизацией (или просто
упорядочением) губного дела на Белоозере и, в частности, выдачей
Кирилло-Белозерскому монастырю 27 сентября 1549 г. губного наказа по
вопросам организации губного управления на территории белозерской
монастырской вотчины. По наказу 1549 г. губные старосты, ведающие
особым монастырским губным округом, занимались сыском и расправой
над «ведомыми» разбойниками и татями (по Белозерской губной грамоте
1549 г. компетенция губных органов' ограничивалась лишь «разбойными
делами») (ААЭ, т. I, № 224). 9 октября 1549 г. такая же губная грамота
была выдана и Судской волости Белозерского уезда (ГПБ, СПб., дух.
акад., А П/47, № 104). Всего вероятнее поэтому, что одновременно подоб-
ные губные наказы были разосланы и по другим белозерским волостям
(см.: Н. Е. Носов. Губные наказы селам Кирилло-Белозерского мона-
стыря 1549—1550 гг. Сб. «Исследования по отечественному источникове-
дению», М.—Л., 1964, стр. 397—404).
154 Контроль за выполнением этого постановления («бережение» мо-
настыря от торговых людей) возлагался по грамоте на белозерских горо-
довых приказчиков и целовальников (ААЭ, т. I, № 177, подл.).
157
ПЕРЕСМОТР «ТАРХАННОЙ ПОЛИТИКИ»
ПРАВИТЕЛЬСТВА ЕЛЕНЫ ГЛИНСКОЙ
Значительно сложнее обстоит вопрос с выяс-
нением хода майских переутверждений 1551 г. жалованных гра-
мот, выданных в период малолетства Ивана IV — «при боярах» —
с января 1534 г. до Собора «примирения» 1549 г., иначе говоря,
по февраль этого года. А ведь как раз их общая перепроверка
была главной целью правительственной ревизии 1551 г. Объяс-
няется это тем, что именно в эти годы московское правительство
более щедро (вопреки отмеченным выше политическим принци-
пам Василия III) раздает податные и судебные льготы монасты-
рям, и именно эти льготы были подвергнуты наиболее радикаль-
ным ограничениям после Стоглавого собора.
Значительно шире и сохранившийся фонд жалованных грамот
за этот период. Только грамот Ивана IV (не считая грамот удель-
ных князей), имеющих майские подтверждения, сохранилось
более 100, общее же количество известных жалованных грамот
1534—1548 гг. значительно больше. Примерно одна треть пере-
утвержденных грамот падает на Троице-Сергиев монастырь
(сохранилось более 30 таких грамот),155 известны 6 подобных
грамот Иосифо-Волоколамского монастыря,156 5 — Московского Си-
монова,157 по 4 — Ферапонтова 158 и Данилова Переяславль-Залес-
ского 159 монастырей, 3 — Кирилло-Белозерского.160 От остальных
монастырей дошло, правда, лишь по одной — иногда по две — жа-
155 См. ниже, стр. 162—173.
156 АФЗХ, ч. II, №№ 130, 131, 133—135 (жал. гр. 1534 г., сп. XVI—
XVII вв.); № 153 (жал. гр. 1540 г., подл.).
157 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 99 (жал. гр. 1534 г., подл.); ЦГАДА,
ГКЭ, по Галичу, № 3349/19 (жал. гр. 1535 г., подл.); ГИМ, Сим. кн. 58,
по Дмитрову, лл. 479—482 (жал. гр. 1536 г., сп. XVII в.); ЦГАДА, ГКЭ,
по Галичу, № 3351/21 (жал. гр. 1538 г., подл.); по Костроме, № 5013/46
(жал. гр. 1546 г., подл.).
158 АГР, т. I, № 42 (жал. гр. 1534 г., подл.); РИБ, т. XXXII, №№ 129,
130 (жал. гр. 1534 г., подл.); ЦГАДА, ГКЭ, по Костроме, 5009/42 (жал. гр.
1546 г., подл.).
159 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8826/104 (жал. гр.
1538 г., подл.); № 8833/109 (жал. гр. 1540 г., подл.); ГПБ, Собр. актов
и грамот, № 10 (жал. гр. 1541 г., подл.); ААЭ, т. I, № 191 (жал. гр.
1540 г., совместная с Рождественским Переяславль-Залесским монастырем,
подл.). — Эти грамоты изданы также в книге В. Г. Добронравова «Исто-
рия Троицкого Данилова монастыря в г. Переяславле-Залесском» (Сергиев
Посад, 1908, №№ 2, 4, 5, 6).
160 С. А. Шумаков. Углицкие акты, стр. 5—7, № IV (жал. гр. 1539 г.,
подл.); ЛОИИ, Собр. Головина, № 64 (жал. гр. 1548 г., подл.); ЦГАДА,.
ГКЭ, по Романову, № 10107/2 (жал. гр. от февраля 1549 г., подл.).—
Из отмеченных грамот Кирилло-Белозерского монастыря, имеющих май-
ские подтверждения 1551 г., укажем на грамоту Ивана IV от 1538 г. по
таможенным делам (ГИБ, Q-IV-ИЗа, лл. 1597—1598, сп. XVII в.).
158
лованной грамоте, имеющей майскою визу 1551.161 Конечно, это
лишь незначительная доля от действительного числа выданных
в то время великокняжеских иммунитетных (тарханных и несу-
димых) грамот, но и она весьма значительна по сравнению с до-
шедшим до нас фондом подобных же грамот Василия III.
Из великокняжеских грамот, выданных митрополиту, до нас
дошла лишь одна указная грамота 1547 г., подтвержденная 17 мая
1551 г. (о беспошлинном проезде из Нижнего Новгорода до
Москвы митрополичьих саней, телег и лодок с рыбой для митро-
полита Макария).162 Только одна грамота дошла до нас и из числа
также, видимо, переутверждавшихся в мае 1551 г. великокняже-
ских пожалований белому духовенству. Мы имеем в виду жало-
ванную грамоту Ивана IV от 20 февраля 1549 г., выданную
Великоустюжскому Успенскому собору на его владения в Устюж-
ском уезде, на которой мы также находим подтверждение от
161 Имеем в виду монастыри: Покровский Углицкий (жал. гр. 1534 г.
Изд.: «Ярославские губернские ведомости», 1855, часть неофициальная,
№ 48, стр. 435—436. — Сохранились также сведения о жал. гр. тому же
монастырю от 1538 г. на всю его вотчину, но была ли эта грамота подтвер-
ждена в мае 1551 г., неизвестно. См.: ЦГАДА, ф. Канцелярии Сената,
кн. 192, лл. 252—252 об.); Глушицкий (жал. гр. 1534 г. — ЦГАДА, ГКЭ, по
Вологде, № 2581, подл.; жал. гр. 1548 г. — ГИБ, Собр. актов и грамот,
№ 119, подл. — Изд.: Амвросий. История Российской иерархии, ч. III,
стр. 714—723); Троицкий Махрищский (жал. гр. 1535 г. — ГИБ, Собр. ак-
тов и грамот, № 101, подл.); Никольский Песношский (жал. гр. 1539 г. —
ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3768/56, подл. — Изд.: И. Ф. Калайдо-
вич. Историческое и топографическое описание монастыря чудотворца
Николая, что на Песноше. М., 1837, стр. 108—110); Спасский Владимир-
ский (жал. гр. 1539 г. — ЛОИИ, Собр. Головина, № 58, подл.); Вологодский
Комельский (жал. грамота 1539 г. — Амвросий. История Российской
иерархии, ч. III, стр. 283—286, подл.); Александров Ошевнев (жал. гр.
1539 г. — ЛОИИ, Собр. рукоп. книг, № 41, лл. 1—1 об., сп. XVI в.); Троиц-
кий Усть-Шехонский (жал. гр. 1540 г. — ГБЛ, Румянц. кн. 53, лл. 14—
17 об., сп. XIX в.); Рождественский Переяславль-Залесский (жал. гр.
1540 г., совместная с Троицким Даниловым монастырем. — ААЭ, т. I,
№ 191, подл.); Никольский Угрешский (жал. гр. 1545 г. — Я. Горицкий.
Угреша. М., 1862, стр. 50—52, подл.; ср.: ЛЗАК, вып. V, СПб., 1871, отд. II
(материалы), стр. 1—3); Антониев Сийский (жал. гр. 1545 г. — Сб. ГКЭ,
т. I, № 109, подл.); Спасский Каменский (жал. гр. 1545 г. — ЛОИИ, Собр.
Лихачева, № 102/1, лл. 9—10, сп. XVIII в.); Вологодская Глубокоозерская
пустынь (жал. гр. 1546 г. — ГБЛ, ф. Спасо-Прилуцкого монастыря, № 3/2,
подл. — Изд. по списку: ААЭ, т. I, № 208 и РИБ, т. XXXII, № 160, — но
в нем подтверждение от 17 мая 1551 г. изменено (= фальсифицировано)
в пользу монастыря — из него исключены слова: «опричь ямских денег,
и посохи, и тамги»); Соловецкий (жал. гр. 1547 г.—ЦГАДА, ГКЭ, по
Новгороду, № 8444/3, подл. — Изд.: Д о с и ф е й. Географическое и стати-
стическое описание Соловецкого монастыря, ч. III. М., 1836, стр. 7—17):
Корнильев Спасо-Преображенский (жал. гр. 1548 г. — ЦГАДА, ГКЭ, по
Костроме, № 5014/47, подл. — Изд. по дефектному списку: «Ярославские
Епархиальные ведомости», 1894, часть неофициальная, № 52, стр. 818—
822); Важский Богословский (жал. гр. 1548 г. — ДАИ, т. I, № 44, подл.).
162 АФЗХ, ч. I, № 244, сп. XVI в.
159
17 мая 1551 г.163 Но ясно, что подобных грамот, выданных собо-
рам, было не меньше, чем выданных монастырям, по они, к сожа-
лению, не сохранились.164
163 Н. Ру м о в ский. Описание Великоустюжского Успенского со-
бора. Вологда, 1862, стр. 67—70.
164 Общее представление о степени сохранности жалованных и указ-
ных грамот за рассматриваемый период можно составить, как и за время
правления Василия III, на основании уже указываемого выше «Хроно-
логического перечня иммунитетных грамот XVI века», составленного
С. М. Каштановым и представляющего, по мнению такого крупного зна-
тока актовых источников по XVI в., как А. А. Зимин, «перечень всех
сохранившихся иммунитетных грамот первой половины XVI в.», вклю-
чающий «все опубликованные и неизданные акты московских и ле-
нинградских архивохранилищ» (А. А. 3 и м и и. О методике актового
источниковедения в работах по истории местного управления России
цервой половины XVI в., стр. 34—35; ср.: Н. Е. Носов. О статистическом
методе в актовом источниковедении (по поводу статьи А. А. Зимина),
стр. 46—47 и след.; А. И. Копане в. Советская дипломатика.
Сб. «Вспомогательные исторические дисциплины», вып. I, Л., 1968,
стр. 59—61, 66—67, 71—73). За годы правления Елены Глинской (1534—
1538 гг.) С. М. Каштановым, согласно принятой им классификации, заре-
гистрировано 56 жалованных и 9 указных иммунитетных грамот. Все
жалованные грамоты, кроме одной (жал. гр. 1535 г., выданная великим
князем бортникам волости Талши Владимирского уезда), касаются исклю-
чительно монастырских владений: 54 грамоты были выданы великим кня-
зем и одна грамота — князем Андреем Старицким Иосифо-Волоколамскому
монастырю на дворовое место в городе Старице, см.: ХП, № 303).
Из 9 указных грамот (всех великокняжеских) 8 грамот касаются мона-
стырских дел, выданы по челобитьям монастырей и сохранились в их
архивах — 6 грамот адресовано местным должностным лицам (там же,
№№ 335, 344, 347, 356, 358, 363) и 2 грамоты — посадским людям и кре-
стьянам (№№ 340, 357), и лишь одна грамота (на имя городового при-
казчика — № 353) посвящена распределению податей между двумя поме-
щиками. Иначе говоря, С. М. Каштановым не зарегистрирована не только
ни одна жалованная грамота, выданная в период правления Елены Глин-
ской светским иммунистам, но и ни одна грамота, выданная наряду с мо-
настырями другим категориям церковных феодалов — митрополиту, еписко-
пам, соборным церквам. Это в целом. Но, может быть, сам монастырский
актовый материал, которым мы все же располагаем в довольно значи-
тельном количестве, достаточно полон? К сожалению, и это не так. Ока-
зывается, что и он, во всяком случае за этот период, отнюдь не так уж
богат, а главное, не «страхует» от серьезных пропусков, как может пока-
заться с первого взгляда и как это представляется С. М. Каштанову и
А. А. Зимину. Названные иммунитетные грамоты 1534—1538 гг., во-пер-
вых, охватывают всего-навсего лишь И монастырей и пустынь, т. е. при-
мерно одну десятую «духовных корпораций» того времени, а во-вторых,
по отдельным монастырям, архивы которых сравнительно мало постра-
дали в последующие годы, мы действительно имеем более или менее пол-
ные собрания жалованных и указных грамот, по большинству же — лишь
единичные документы. Так, из 55 жалованных иммунитетных грамот,
которые зарегистрировал в своем перечне С. М. Каштанов за время ре-
генства Елены Глинской (кстати, всего на 6 грамот больше известно
в настоящее время и нам), более половины (30 грамот) приходится на
долю Троице-Сергиева монастыря. В его же архиве сохранились и его же
касаются 7 указных грамот (из 9 известных С. М. Каштанову за эти
годы — ХП, №№ 355, 340, 344, 347, 356, 358, 363). На долю же остальных
160
Таким образом, мы видим, что от 1534 по 1549 г. только по
Троице-Сергиеву монастырю сохранился более или менее значи-
тельный комплекс жалованных грамот. Поэтому естественно, что
10 монастырей приходится всего-навсего 25 жалованных и одна указная
иммунитетная грамота: 9 жалованных грамот Иосифо-Волоколамского мо-
настыря, 5 — Симонова, 3 — Ферапонтова, по 2 — Покровского Углицкого
и Глушицкого монастырей, по 1 — Кирилло-Белозерского, Савво-Сторожев-
ского, Троице-Махрищского и Солотчинского монастырей (грамоты
Ивана IV Лопотовой пустыни мы, правда, не учитываем, так как она да-
тируется лишь условно: январь 1534 г.—январь 1547 г. — ХП, № 298).
И последнее. Судя по содержанию, большинство из перечисленных
грамот выдано монастырям отнюдь не на их владения целиком, а на от-
дельные села, деревни, слободы, варницы или просто единичные городские
дворы. Это преимущественно грамоты на монастырские купли, вклады
или иные новые приобретения. Такими являются, например, 17 грамот
Троице-Сергиева монастыря от 9 февраля 1534 г., выданные ему на его
владения в ряде уездов, и 3 грамоты на подобные владения, выданные
12 апреля того же года (ниже мы остановимся на этих грамотах более
подробно, поскольку большинство из них прошло майскую ревизию).
Таким образом, основного костяка Троицкой вотчины эти грамоты не ка-
сались. Еще в большей степени это относится к Кирилло-Белозерскому
монастырю, единственная иммунитетная грамота которого, сохранившаяся
от времени правления Елены Глинской, представляет собой пожалование
его правом иметь своего данного пристава для монастырских дмитровских
сел и двора в Дмитрове (ХП, К» 311). Монастырских дмитровских сел
касаются и все 3 известные нам жалованные грамоты Ферапонтова мо-
настыря (ХП, №№ 312—314). Но основные земельные владения обоих этих
монастырей были не в Дмитровском уезде, а на Белоозере, где оба мо-
настыря, как показывают другие актовые источники, в эти годы активно
приобретали новые земли. А вот жалованные грамоты на них отсутствуют.
Таково, как мы видим, довольно сложное и отнюдь не эквивалентное по-
ложение с дошедшими до нас жалованными грамотами времени правления
Елены Глинской. Подавляющее большинство" их до нас, безусловно, не
дошло. Исключение по существу составляют по крупным монастырям
лишь архивы Троицкой Лавры и отчасти Иосифо-Волоколамского и Си-
монова монастырей. В точно таком же положении находятся и дошедшие
до нас монастырские жалованные грамоты за 40-е годы XVI в. Мы не бу-
дем останавливаться на этих грамотах (проверить наше заключение
читатель легко сможет и сам, просмотрев хотя бы перечень С. М. Каш-
танова, а тем более сами числящиеся в нем жалованные и указные гра-
моты), а отметим лишь, что охарактеризованная выше «бедность» акто-
вых источников по XVI в. и особенно до 50-х годов отнюдь не лишает
исследователей возможности изучения на их базе финансово-податной и
судебно-административной политики правительства, а тем более общих
вопросов развития феодального землевладения и иммунитета этого вре-
мени, но делать это надо, пользуясь прежде всего конкретно-историче-
ским (аналитическим) методом и крайне осторожно и дифференцированно
статистикой (особенно различными количественными опосредствованиями
и их территориально-хронологическими приурочиваниями, которыми так
увлекается в последнее время ряд исследователей). Именно в этой
плоскости лежат наши основные расхождения и с С. М. Каштановым в
отношении методики исследования судеб феодального иммунитета XVI в.
Но наиболее наглядным свидетельством ненадежности статистических
опосредствований в актовом источниковедении XV—XVI вв. является то,
что уже после опубликования указанного выше «Хронологического перечня
иммунитетных грамот XVI в.», включающего сведения о 1139 грамотах,
самим же С. М. Каштановым совместно с В. Д. Назаровым и Б. Н. Фло-
11 Н. Е. Носов
161
и в данном случае именно троицкие акты дают возможность
составить себе наиболее наглядное представление об отношении
правительства «избранной рады» к вопросу о церковных тарханах
«при боярах».
Рассмотрим в первую очередь судьбу великокняжеских пожа-
лований времени правления Елены Глинской (январь 1534—
3 апреля 1538 г.).
Примерно половина сохранившихся в архиве Лавры троицких
жалованных грамот Ивана IV этого периода была переутверждена
в мае 1551 г. без всяких ограничений. В эту группу входят пре-
имущественно тарханные и несудимые грамоты * 165 (с судебным им-
рей были обнаружены данные еще о 519 иммунитетных грамотах, в подав-
ляющем большинстве до нас не дошедших и о существовании которых мы
узнаем лишь из упоминаний о них в позднейшем актовом материале, пре-
имущественно XVII -в. Из этих 519 грамот примерно 290 приходятся на
первую половину XVI в. (С. М. Кашт ан о в, В. Д. И а з а р о в,
Б. Н. Флоря. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в.
Дополнения. «Археографический ежегодник за 1966 год». М., 1968. — В даль-
нейшем ХПД). А разве можно дать гарантию, что подобные поиски уже
полностью исчерпали себя и в последующие годы не будет обнаружено
новых сведений о не дошедших до нас актах, а иногда найдены и сами
эти акты. Все это еще раз говорит о том, насколько условно можно
пользоваться статистическими опосредствованиями при работе над акто-
вым материалом XVI в. И все же ниже, идя вслед за С. М. Каштановым
и опираясь именно на его «перечень», мы приводим подобные сведения
по сохранившимся актам, по делаем это как раз для того, чтобы более
ясно показать читателю наиболее уязвимые стороны подобной источ-
никоведческой методики и особенно ее «синхронно-хронологической» по-
литической привязки и истолкования, осуществляемых автором.
И еще одно замечание. Поскольку последние «дополнения» к «хро-
нологическому перечню» при работе над книгой нам были еще не из-
вестны, а тем более они не учитывались и самим С. М. Каштановым при
подготовке его предшествующих исследований по истории феодального
иммунитета, то естественно, что и количественные подсчеты, на них по-
строенные, несколько отличны от тех, которые могли бы быть сделаны
теперь с учетом новых находок (правда, это, как правило, не касается
архива Троице-Сергиева монастыря, а именно его материалы лежат
в основе нашего исследования). Во всяком случае эти уточнения еще бы
более оттенили неправомерность применения статистики в предлагаемой
С. М. Каштановым форме для изучения актового материала XVI в.
165 См. жалованную несудимую грамоту Ивана IV от 9 февраля
1534 г. на село Старобислово с деревнями в Троицком стане Юлки Дми-
тровского уезда (подтверждена 17 мая 1551 г., дьяк Юрий Сидоров. —
ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3761/49, подл.) и тарханную и несудимую
грамоту Ивана IV от того же числа на села Нахабинское и Караулово
с деревнями в Горетове стане Московского уезда. Податные привилегии
были сформулированы в грамоте в следующем виде: «не надобе тем их
(троицким, — Н. Н.) людом моя царя и великого князя дань, ни иные
никоторые пошлины, опричь яму и городового дела и посошные
службы, ни к сотцким, ни к десятцким не тянут ни в которые проторы,
ни в розметы». (Подтверждена 17 мая 1551 г., дьяк Юрий Сидоров. —
ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 217—218, сп. 1641 г.; сп. конца XVI в., без под-
писи 1551 г. Там же, Тр. кн. 519, лл. 188—190). Такие же привилегии
получил монастырь по тарханной и несудимой грамоте Ивана IV от
162
мунитетом — «опричь душегубства и розбоя с поличным» — и по-
датным— «опричь яму и городового дела и посошные службы»),
12 апреля 1534 г. на его новые значительные приобретения 1523—
1533 гг. (духовные вклады, купли, мены) в Подольском, Лутцком и Пе-
чехотском станах Ростовского уезда (до этого троицкие владения на
ростовской земле были очень невелики). И эта грамота также имеет
визу 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Сидорова, по на этот раз
с ограничением, а именно, что царь «сей у них грамоты рушити не ве-
лел ничем никому, опричь ямских денег и посошные службы и тамги,
то им давати». Ограничение, конечно, странное, поскольку в самой гра-
моте уже указывалось, что монастырь пользуется податным иммуните-
том в отношении дани и иных пошлин, но «опричь яму и городового
дела и посошной службы». И, таким образом, новое майское разъясне-
ние добавляет в число изъятых из льготы повинностей и пошлин
лишь тамгу, но зато восстанавливается среди них городовое дело (по-
следнее было вызвано, видимо, тем, что Троице-Сергиев монастырь, как
мы увидим ниже, строил как раз в 1549—1551 гг. крепостную степу
вокруг • монастыря — свой город) (ЦГАДА, ГКЭ, по Ростову, № 10549/12,
подл.). Указанные земли были приобретены троицкими властями у Да-
нилы Федорова сына Щукина-Кутузова — села Гусарниково и Новое
с деревнями в Подольском стане; у Андрея Семенова сына Болтина и
его детей — села Губино (оно же Осипово) и Взманово с деревнями;
у Ильи Петрова сына Морева — его «отчину», четыре деревни; у Да-
нилы Горяина Григорьева сына Мордвинова — деревню Курендяево да
деревню Лаптеву; последние владения находились в Лутцком и ча-
стично в Печехотском станах. (Сохранившиеся купчие, данные и менов-
ные на эти новые троицкие приобретения см.: ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 410—
411, 419, 419 об., 420—420 об. — Описание этих троицких владений дается
в писцовых книгах 1592—1593 гг.: ПКМГ, т. II, стр. 10—12, 15, 20 и др.).
Правда, подобная же ростовской (почти дословно) троицкая грамота
Ивана IV от 12 апреля 1534 г. на новые , монастырские «купли» и «мены» —
село Старое с деревнями, а также на соседние им деревни Югово, По-
ляна и Харланка в Городецком стане Бежецкого уезда майского под-
тверждения 1551 г. не имеет (ЦГАДА, ГКЭ, по Бежецку, № 1174/70, подл.).
Указанные деревни были куплены или выменены монастырем в 1531—
1533 гг. у бежецких вотчинников Федора и Василия Дмитровых, детей
Микулина, Матвея Семенова сына Головина и его детей и Орины Михай-
ловой, жены Нелединского, с сыновьями (см. купчие, меновные и очи-
щальные грамоты на эти деревни: ЦГАДА, ГКЭ, по Бежецку, №№ 1167/63,
1168/64, 1169/65, 1172/68; ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 28—28 об.). Объясняется
это, по всей видимости, тем, что эти деревни, расположенные вдоль реки
Остречины в окрестностях Бежецкого Верха (Городецка), входили в даль-
нейшем в состав монастырей бежецкой вотчины, тянущей к селу Присец-
кому (собственно для округления троицкой присецкой вотчины они и
были приобретены), и поэтому на них распространялось действие тар-
ханных и несудимых грамот, выданных на это село, и именно они были
переутверждены в мае 1551 г. (см. выше, стр. 122—124). Точно такой же
случай имел место в отношении новых, правда сравнительно мелких, мона-
стырских приобретений 1525—1531 гг. в Слободском, Верхдубенском и
Рождественском станах Переяславского уезда. Речь идет о сельце Недю-
рево, на реке Киржаче, с селищами и пустошами в Слободском стане
(дача Ивана Чемодана Григорьева сына Воропанова), деревне Большое
Семенцово на Кунеме в Рождественском стане (выменена у Петруши Ше-
мякина сына Шубина), четырех деревнях — Ростково и др. (дача Анны—
жены Фомы Тарбеева Скрыпицына сына Балуева) и иных более мел-
ких владениях в Верхдубенском стане (дачи и купли из числа владений
переяславских вотчинников Рябининых и Редриковых) (ГБЛ, Тр. кн. 518,
лл. 419—419 об., 466—466 об., 467—467 об., 468—468 об., 470—471 об.,
11*
163
заповедные грамоты,166 а также грамоты на свободу от постоя,
кормов и проводников,167 двусрочные — на право иметь два срока
вызова в великокняжеский суд.168
471 об.—472, 475 об.; Тр. кн. 523, лл. 122—123 об., 137—138). 12 апреля
1534 г. на них Иваном IV также была выдана тарханная и несудимая гра-
мота — опять-таки с судебным иммунитетом, «опричь душегубства и роз-
боя с поличным», и податным, включая дань и иные пошлины, но
«опричь яму, и городового дела, и посошные службы», но и она, как п
бежецкая, не имеет майского подтверждения 1551 г. (ГПБ, Собр. актов
и грамот, № 98, подл.; изд.: И. Ф. Токмаков. Историко-статистическое
описание города Киржача. М., 1884, стр. 90—92, сп. XVIII в.). Отсутствие
подтверждения, видимо, и на этот раз надо объяснить тем, что 'в даль-
нейшем эти новые владения были списаны с основной, переяславской
троицкой вотчиной (с которой они пришли смежно) и поэтому пользо-
вались общими с ней судебными и податными льготами (см. выше,
стр. 124—126). В заключение обзора троицких великокняжеских жалованных
грамот времени регентства Елены Глинской, завизированных в мае 1551 г.
без всяких ограничений, следует указать еще на две грамоты несколько
иного типа. Мы имеем в виду несудимую и двусрочную грамоту Ивана IV
от 4 октября 1536 г. на село Дерябино, в Верхдубенском стане Переяс-
лавского уезда, и село Туриково в Радонежском уезде (в четырех вер-
стах от монастыря), оба с деревнями, переданными в монастырь согласно
духовной грамоте самого Василия III (ЦГАДА, ф. 154, б/н, подл. — Село
Дерябино было передано в монастырь 15 октября 1534 г., а Туриково —
22 сентября 1535 г., межевая же грамота на них выдана лишь 16 октября
1536 г. — ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 16—16 об., 317—320 об. Описание сел см.:
ПКМГ, ч. I, стр. 823 и 81), а также его несудимую грамоту от 9 ноября
1537 г. на село Введенское с деревнями в Чудовском стане Кашинского
уезда (примерно в 10 км от самого Кашина) (ГБЛ, Тр. кн. 527, л. 227 об.).
Судебный иммунитет по обеим грамотам зафиксирован в том же объеме,
как и во всех предшествующих пожалованиях, т. е. «опричь душегубства
и розбоя с поличным». Подтверждены грамоты 17 мая 1551 г., но на пер-
вой стоит подпись дьяка Юрия Сидорова, а на второй — дьяка Кожуха
Григорьева сына Кроткого.
166 См. жалованную заповедную грамоту Ивана IV от 4 января 1534 г.
на троицкие леса в Дмитровском, Звенигородском, Кашинском и Рузском
уездах. Подтверждена 17 мая 1551 г., дьяк Юрий Сидоров (ЦГАДА, ГКЭ,
по Звенигороду, № 4683/9, подл.).
167 Жалованная грамота Ивана IV от 9 февраля 1534 г. на освобожде-
ние троицких сел Озерецкого, Желтиково и Абрамовского с деревнями
в Инобожской волости Дмитровского уезда от постоя, кормов и проводни-
ков для ратных и иных великокняжеских людей, «опричь того, хто пого-
нит с моею (великого князя, — Н. Н.) с грамотою подорожною». Под-
тверждена 17 мая 1551 г., дьяк Юрий Сидоров (ГПБ, Собр. актов и грамот,
№ 93, подл.).
168 Жалованная грамота Ивана IV от 9 февраля 1534 г., двусрочная,
на троицкие вотчины в уездах: Дмитровском (села Озерецкое, Желтиково,
Бебяково, Синково, /Петровское и другие с деревнями в Ижве), Рузском
(село Андреевское с деревнями) и Кашинском (села Пестово и Михаила
Святого с деревнями в Нерехотском стане). Подтверждена 17 мая 1551 г.,
дьяк Кожух Григорьев сын Кроткий (ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову,
№3762/50, подл.). Подобная же трехсрочная грамота Ивана IV (от того же
числа) на троицкое владение в Жабенском стане того же Кашинского
уезда майской санкции 1551 г. не получила (ААЭ, т. I, № 178, сп. XVII в.).
Ясна и причина этого. Дело в том, что 29 октября 1537 г. по жалованной
грамоте Ивана IV во всех владениях Троице-Сергиева монастыря —
164
Какие же троицкие грамоты времени правления Елены Глин-
ской были переутверждены с ограничениями, а главное, что это
были за ограничения?
Таких троицких грамот нам пока известно 13 (из них 11 жа-
лованных грамот выдано правительством Елены Глинской 9 фев-
раля 1534 г.), в том числе: восемь тарханно-несудимых грамот на
троицкие сельские владения — села и деревни, три подобные же
грамоты на слободы и городские дворы и две проезжие — с дорож-
ными и торговыми привилегиями.
Тарханно-несудимые грамоты от 9 февраля 1534 г. касаются
троицких вотчин: Дмитровского уезда — деревень Михалкове и
Кишкино в Инобожском стане (судебный иммунитет, «опричь
душегубства и розбоя с поличным», податной — освобождение
от мыта, тамги, явки, подвод, писчей белки и других более мел-
ких пошлин и повинностей, преимущественно дворцовых, а также
от постоя, кормов, наконец, право держать «свое пятно»; май-
ское же подтверждение 1551 г., «опричь ямских денег, и посош-
ные службы (но льгота от них вообще не представлялась в гра-
моте 1534 г.?!—Н. Н.), и тамги, то им давати») * 169 и сел
Петровского и Федоровского с деревнями (13 деревень и почин-
ков) в Ижевской волости (судебный иммунитет, «опричь одного
(!) душегубства», податной иммунитет в том же объеме, как и
в предыдущей грамоте; майское же подтверждение 1551 г. во всем,
и в том. числе в кашинских — были установлены два срока для вызова
троицких крестьян в великокняжеский суд: «в осень на покров», «а зиме —
на сретеньев день». Эта грамота и была подтверждена 17 мая 1551 г.
и подписана дьяком Юрием Сидоровым. Владения же монастыря — сло-
боды, посадские дворы, соляные варницы, села, деревни и т. д. — в это
время находились, как отмечается в грамоте, в следующих уездах:
Владимирском, Московском, Переяславском, Суздальском, Юрьевском, Бе-
жецком, Углицком, Кашинском, Белозерском, Хотунском, Малоярославец-
ком, Боровском, Верейском, Дмитровском, Звенигородском, Рузском, Твер-
ском, Новоторжском, Старицком, Муромском, Нижегородском и в Горо-
ховце, Ростовском, Галицком, Костромском и в Нерехте (ГБЛ, Тр. кн. 527,
лл. 228 об.—229 об.).
169 ГБЛ, Тр. кн. 519, лл. 117—119, сп. кон. XVI в. — Деревня Михал-
кове была куплена монастырскими властями у Прокофия, Некраса и Ми-
киты Тимофеевых, детей Воронцова, еще в 1518 г.; как попала в мона-
стырь' деревня Кишкино, нам неизвестно, но ясно, что это тоже какое-то
новое троицкое приобретение. (См. «докладную» купчую Троице-Сергиева
монастыря на деревню Михалкове от 9 марта 1518 г.: ЦГАДА, ГКЭ, по
Дмитрову, № 3993/40). В дальнейшем деревня Михалкове вошла в состав
монастырских владений, тянущих к крупным троицким дмитровским се-
лам (в Инобоже) — Бебяково, Желтиково, Обрамовскому и Озерецкому,
см. сотную от 5 декабря 1537 г. на владения Троице-Сергиева монастыря
в Дмитровском уезде. По сетной у Троицкого монастыря в Инобожском
стане было 5 сел и 61 деревня, пашни 4 сохи без полполтрети сохи,
всего же в Дмитровском уезде монастырь владел 14 селами и 134 дерев-
нями и починками, пашня же составляла 10 сох без полтрети и полпол-
полтрети сохи (С. А. Ш у м а к о в. Сотницы, трамоты и записи, вып. I.
М., 1902, стр. 122—124; ср.: ПКМГ, ч. I, стр. 738),
165
«опричь тамги»);170 Московского уезда — села Иевлева с дерев-
нями в Замосковских волостях Корзеневе и Шеренке (судебный
иммунитет, «опричь душегубства и розбоя с поличным» — эти
дела судят корзеневские волостели и их шеренские тиуны, — по-
датной, включая дань и «иные пошлины», «опричь яму, и городо-
вого дела, и посошные службы»; а вот майское подтверждение
1551 г. довольно любопытно — во всем, «опричь ямских денег, и
посошные службы (но ведь они уж и так изъяты из иммуни-
тета! — Н. Н.), и тамги, и мыта (вот это ново! —Н. Н.), то им
давати», но тут же сразу оговорка, что «после того царь и госу-
дарь приказал — мыта на них не велел имати», и только затем
подпись дьяка Юрия Сидорова; не так, видимо, уж гладко прохо-
дила майская ревизия тарханов); 171 Пошехонского уезда — сел
Поповского, на р. Шексне и Лаврентьевского с деревнями,
а также троицкого приписного монастырька Егория Великого,
тоже с деревнями, в Вольской волости (судебный и податной им-
мунитет, как в грамоте на село Иевлево; майское же подтверж-
дение 1551 г. опять необычно — во всем, «опричь ямских денег,
и окупных (?), и посошные службы, и тамги, и мыта, то им
давати», но последние (тамга и мыт) только с продаваемых то-
варов, так как, согласно приводимому вслед за этим разъяснению,
если «они ис тех своих сел повезут хлеб и всякой запас или ис
которых городов повезут в монастырь мед, и рыбу, и масло, и
иной всякой запас на монастырской обиход, а не на продажу,
и они с того запасу мыта и тамги не дают», — итак, перед нами
уже третий вариант ограничения податного иммунитета в отно-
шении таких важнейших торговых пошлин, как мыт и тамга); 172
Юрьевского уезда — села Маслова с деревнями на р. Колокше
в Шуткине стане (судебный и податной иммунитет, как и в пред-
шествующей грамоте, точно такое же содержание и майского
подтверждения 1551 г.).173 По существу однотипна с приведен-
ными троицкими грамотами от 9 февраля 1534 г. и тарханно-
несудимая грамота Ивана IV, от 12 апреля того же года на новые
приобретения Троице-Сергиева монастыря в Ростовском уезде,
170 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 210 об.—211. — По указанной выше Дмитров-
ской сотной 1537 г. в Ижве за монастырем числилось лишь одно село
Петровское с 10 деревнями, а пашни в них — «соха без трети».
171 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 213 об.—214.
172 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 95, подл.; ср.: ГБЛ, Тр. кн. 527,
лл. 205 об.—206 об., сп. 1641 г., а также сп. кон. XVI в., без подписи
1551 г.; Тр. кн. 519, лл. 181 об.—183.
173 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 96, подл. — Село Маслово (распо-
ложено на р. Колокше в 8—10 км от Юрьева) было куплено троицкими
властями в 1523 г. у юрьевских вотчинников Василия и Ивана Микити-
ных, детей Микулина, за 300 руб. (см. троицкую купчую от 16 июня
1523 г.: ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 106 об.—107). В дальнейшем село Маслово
слилось с основной юрьевской вотчиной Троице-Сергиева монастыря,
центром которой. было его старое владение — село Кучки (ПКМГ, отд. I,
стр. 852).
166
которая так же, как и они, подтверждена в мае 1551 г. с внесе-
нием ограничения в отношении ямских денег, посошной службы
и тамгиУ1^
Таковы грамоты периода регентства Елены Глинской (про-
шедшие майскую ревизию 1551 г.) на сельские владения Троице-
Сергиева монастыря. Все они — и это следует запомнить — ка-
саются лишь монастырских приобретений, не подлежащих дей-
ствию «уложения» о слободах'Василия III ни в территориальном
отношении (ни одного приобретения в Твери, Микулине, Торжке,
Оболенске, Белоозере и Рязани), ни по родовой принадлежности
вотчичей — продавцов и вкладчиков (ни одного представителя
не только князей Суздальских, Ярославских и Стародубских, но
вообще ни одного представителя титулованной знати). Это, ко-
нечно, весьма показательно. Равно как показательно и то, что
все указанные троицкие приобретения произошли еще при Ва-
силии III, причем некоторые даже за 5—10 лет до его смерти,
а вот их официальное признание — выдача на них жалованных
грамот — состоялось лишь при Елене Глинской, причем оформ-
лено было в массовом порядке, двумя этапами — 9 февраля и
12 апреля 1534 г. Тут уж, наоборот, подчеркнутое благожела-
тельство нового правительства к Троице-Сергиеву монастырю.
Ограничительная политика Василия III в отношении церковных
имуществ дала течь. Плотина прорвалась. .
Взглянем теперь на подобные же грамоты, выданные на тро-
ицкие посадские дворы и слободы. Таких грамот от этих лет
дошло всего четыре (все грамоты от 9 февраля 1534 г.), в том
числе, правда, одна слободская (владельческие сельские слободы
обычно занимали в правовом отношении как бы промежуточное
положение между монастырскими селами и белыми городскими
слободами). Пожалуй, с нее мы и начнем. Имеем в виду тархан-
ную и несудимую грамоту на слободку Филисову в Медушской
волости Владимирского уезда. По грамоте все население мона-
стырской слободы, «хто у них в той слободке учнет жити людей»,
освобождалось от наместничьего суда, кроме дел о душегубстве
и разбое с поличным. Ведает и судит «своих людей», слобожан,
игумен с братьею или «кому прикажут». Податной же иммуни-
тет включал освобождение от дани и иных пошлин, кроме яма,
городового дела и посошной службы. При переутверждении гра-
моты в мае 1551 г. в ней, как и в выше рассмотренных грамотах,
было повторено, что она действительна только, «опричь ямских
денег, и посошной службы, и тамги». Как видим, и на этот раз
явная перестраховка.174 175
174 Разбор этой грамоты уже давался нами, см. стр. 163.
175 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 92, подл.; ГБЛ, Тр. кн. 527,
лл. 203 об.—204, сп. 1641 г.; Тр. кп. 519, лл. 202—203, сп. кон. XVI в., без
подтверждения 1551 г.
167
Совершенно по-иному выглядят подтверждения 1551 г. на тар-
ханно-несудимых грамотах, выданных 9 февраля 1534 г., на мо-
настырские, посадские и осадные дворы в Дмитрове, Кашине,
Суздале и Костроме (па дворы в последних двух городах дана
общая грамота). По грамотам ,монастырские «дворники» или
иные «люди», проживающие в этих дворах (без различия, жи-
вут ли они в дворах посадских или городских-осадных), освобож-
дались: в Дмитрове (здесь они названы «дворниками») — от
мыта, тамги, осминичего, весчего, пятенного, обязанности косить
великокняжеские луга, строительства прудов, мельниц, а также,
как указывается в дмитровской грамоте, «ни с слугами, ни с тяг-
лыми людьми с черными з городскими к дворскому к городному,
ни к десятцким не тянут ни в которые в протори, ни в розметы
(включая постой, — Я. Я.), ни иные никоторые пошлины пе на-
добе, опричь уличные сторожи» (судебный же иммунитет в объ-
еме, «опричь душегубства и розбоя с поличным»);176 в Кашине
(монастырская «купля» —двор на посаде с поляною; а монастыр-
ские жильцы просто обозначены «людьми», «хто у них в том
дворе учнут жити людей») — от дани, всех пошлин («не надобе...
никоторая пошлина») и даже посошной службы (вот это уже
редко!), судебный же иммунитет, как и для дмитровских дво-
ров; 177 в Суздале и Костроме (внутри города жильцы—«кто
у них в тех дворех учнут жити людей») —от дани и иных пош-
лин, кроме яма, городового дела и посошной службы (судебный
иммунитет в том же объеме, как в двух первых грамо-
тах) ,178
Таким образом, мы видим, что три названные грамоты являют
перед нами и три различных образца городского податного имму-
нитета: полное освобождение монастырских посадских дворов и
их населения от всех видов тягла (кашинский образец), осво-
бождение только от торговых пошлин и дворцовых повинностей
(дмитровский образец) и освобождение от всех податей и пош-
лин, включая дань, но с исключением яма, городового дела и
посохи (суздальско-костромской образец).
Но вот при проведении майской ревизии 1551 г. все эти гра-
моты были подвергнуты полной нивелировке. Как гласят под-
тверждения, великим князем было приказано «сии у них грамоты
не рушить... никому ничем, опричь ямских денег, и посошные
службы, и тамги, то им давати». Но и это касалось лишь мона-
176 Жалованная грамота Ивана IV от 9 февраля 1534 г. на троицкие
дворы в Дмитрове — один двор на посаде, а другой внутри города
(ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3760/48, подл.; изд.: АГР, т. I, № 43,
стр. 44—45, подл.).
177 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 94, подл.; ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 207—
208, сп. 1641 г.; Тр. кн. 525, л. 27 об.
178 ААЭ, т. I, № 179, сп. 1641 г.; ГБЛ, Тр. кн. 519, лл. 120 об.—122,
сп. кон. XVI в., без подписи 1551 г.
168
стырских дворников, поскольку, как разъяснялось далее в под-
тверждении, «кто у них в тех дворех учнет жити людей, опричь...
дворников (из расчета на один двор один дворник,—Н. Н.), и
тем людем всякие подати давати с черными людми ровно, а на-
местницы наши... (имя рек — дмитровские, кашинские, суздаль-
ские и костромские, — Н. Н.) и их тиуни судят, как черных
людей посадских».179
Итак, майская ревизия 1551 г. по существу полностью ликви-
дировала судебный и податной иммунитет для населения троиц-
ких городских и посадских дворов (= белых слобод), сохраняя
право на него (и то в ограниченном размере) только для дворни-
ков — для одного на двор, и полностью уравнивала их в тяглом и
судебно-административном отношении с посадскими черными
людьми. И делалось это для всех троицких городских и посад-
ских дворов независимо от того, какими путями они были при-
обретены монастырем. Следовательно, в отношении троицких го-
родских тарханных и несудимых грамот времени правления
Елены Глинской был применен во время ревизии первый царский
приговор (из двух, упоминаемых митрополитом Макарием в сен-
тябрьских переговорах 1550 г.,—.98-я гл. Стоглава), а именно
приговор о полной ликвидации тарханных и судебных привиле-
гий монастырей в новых слободах — «слободом всем новым
тянути с городскими людьми всякое тягло и судом». А отсюда
и второе заключение. Значит, перечисленные в грамоте 9 фев-
раля 1534 г. троицкие городские владения (= слободы) оценива-
лись ревизией как новые. И критерием для подобной правовой
квалификации служило не последнее государево письмо (этого
хотели церковные иерархи), а сам факт, что та или иная сло-
бода была закреплена за монастырем после смерти Василия III,
т. е. уже «при боярах» (но как раз этого вопреки желаниям
церкви и добивалось правительство «избранной рады»). Разве
это не лучший комментарий к вопросу о реализации на практике
постановлений Судебника и особенно сентябрьских решений царя
с митрополитом о владельческих городских слободах, нашедших
столь двуликое изложение (смешение просьб и решений) в тек-
сте Стоглава? И разве это не лишнее свидетельство далеко не
адекватного отношения московского правительства 1550—1551 гг.
к вопросу об ограничении сельских и городских иммунитетов?
Не говорит ли оно о том, что и в сфере административного и осо-
бенно финансово-податного управления интересы и требования
черных посадских миров и в первую очередь посадской верхушки
явно превалировали в глазах правительства над интересами цер-
ковных феодало'в!
179 Подписаны майские подтверждения на- дмитровской и кашинской
грамотах дьяком Кожухом Григорьевым сыном Кроткого, на суздальско-
костромской — дьяком Юрием Сидоровым.
169
Во всяком случае именно такие ограничительные тенденции
в отношении монастырских торговых привилегий выступают и из
майских переутверждений троицких проезжих грамот.
Перед нами три троицкие жалованные проезжие грамоты —
две от 9 февраля 1534 г. и одна от 18 июля 1537 г. И хотя гра-
моты касаются сравнительно частных вопросов, проявленное к ним
в 1551 г. отношение правительства Ивана IV весьма симптома-
тично.
Первая грамота (от 9 февраля) предоставляла Троице-Сер-
гиеву монастырю право на беспошлинный проезд его лодки два
раза в год из монастыря до Дмитрова и далее реками Яхромою,
Сестрой и Дубной до Волги, а Волгой в Шексну и обратно —
«рыбы купити или иного чего ни буди». С товаров (правда, в ли-
митированном размере) и монастырских людей, едущих на этой
лодке, великокняжеские таможники, мытчики и заказчики
(в Дмитрове, а также на устьях Дубны и Кашинки) не должны
были брать ни тамги, ни мыта, ни иных «никоторых пошлин».180
Такой же случай и во второй грамоте, выданной тоже 9 фев-
раля. Но на этот раз имелся в виду проезд в монастырь из тро-
ицкого села Присек Бежецкого уезда, и не на лодках, а на 100 во-
зах, и не два, а один раз в год — зимой. Объем товаров здесь,
правда, не лимитирован, но привилегии те же — мытчики, тамож-
ники и заказчики (кашинские, белгородские и жабенские) тамги,
мыта и иных пошлин с пихпе емлют и пропускают монастыр-
ских людей «добровольно».181
И вот при ревизии 1551 г. освобождения от тамги монастырь
лишился, причем в дмитровской грамоте это было записано
в виде стандартной и уже хорошо знакомой нам общей формулы
(на все случаи), что великий князь «сей у них грамоты рушити
не велел никому ничем, опричь ямских денег, и посошные
службы, и тамги, то им давати» (формула, в данном случае явно
проштампованная с ходу, поскольку ни ям, ни посоха не явля-
ются объектом рассмотрения жалованных проезжих грамот),
а в присецкой грамоте—уже точно: «опричь тамги». Подписаны
обе грамоты дьяком Кожухом Григорьевым сыном Кроткого
17 мая 1551 г.
Третья названная грамота (от 18 июля 1537 г.) несколько
отлична. Это право на беспошлинный проезд посельских, ключни-
ков и крестьян троицких новоторжских сел (а именно здесь нахо-
дились такие крупнейшие троицкие торгово-ремесленные села,
как Медиа и Кунганово-Хотунецкое) 182 в Старицу. Они могли ез-
180 ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3763/51, подл.
181 Там же, по Бежецку, № 1173/69, подл.
182 Согласно сотной грамоте от марта 1544 г. писца Ивана Федоро-
вича Сурмина на троицкие владения в Новоторжском уезде, последние
состояли из двух крупных вотчин: в Дмитровской губе — села Медны
с 4 деревнями («в селе двор монастырской, а служних и крестьянских
170
дить в Старицу по любым делам («какими делы ни буди», как гла-
сит грамота), и хотя были обязаны являться при этом к велико-
княжеским таможникам, но были свободны от уплаты им явки,
87 дворов с людьми, пашни четверть сохи») и в Упиревицкой губе —
села Кунганово с 10 деревнями («в селе двор монастырской и служних
и крестьянских 53 двора с людми, пашни соха). Всего, таким образом,
два села и 14 деревень со 140 дворами (ГБЛ, Тр. кн. 533, по Торжку,
№ 2, сп. 1641. г. — Изд. по дефектному списку XVIII в.: М. Рубцов.
К материалам для церковной и бытовой истории Тверского края в XV—
XVI вв. Документы Троице-Сергиевой Лавры на земельные владения
в пределах Тверского края, вып. II. Старица, 1905, стр. 17—21). Оба села
были приобретены монастырем еще в середине XV в. (АСЭИ, т. I,
№№ 418, 495, 531 — о селе' Медиа; №№ 186, 197, 319, 599, 600 — о селе
Купганово). Село Медиа находилось на дороге из Твери в Торжок,
в 25 км от Твери, на берегу р. Тверцы, по которой проходил водный путь
из Волги через Тверь, Торжок, Вышний Волочок и далее в Новгород.
Село Кунганово — как раз на рубеже Тверского и Новоторжского уездов
в 20 км юго-западнее села Медны, на р. Тме, игравшей большую роль
в торговых связях Твери с западными районами (см. генеральную карту
Тверского наместничества 1786 г.: Библиотека ЛОИИ, М439). Оба села
были ярко выраженного торгово-ремесленного типа. По мнению С. Б. Ве-
селовского, село Медиа вообще было «более похоже на монастырские сло-
бодки на посадах, населенные торговыми и ремесленными людьми, чем на
центр пашенного хозяйства» (С. Б. Веселовский. Село и деревня в Се-
веро-Восточной Руси XIV—XVI вв. Историко-социологическое исследование
о типах внегородских поселений. М.—Л., 1936, стр. 92—93). Об этом говорит
не только то, что на 87 дворов этого владения приходилось пашни всего
четверть сохи, но и сам состав сельчан: из них, согласно сотной 1544 г.,
более половины (56 дворов) было «непашенных крестьян» •— ремесленни-
ков (овчинников, портных, сапожников, смычников, колпачников и т. д.).
Имели троицкие крестьяне в селе Медне и свои лавки (см., например,
купчую 1545/46 г. крестьянина Ивана Федорова на лавку в селе Медне,
приобретенную им у монастырского слуги Дмитрия Чемоданова, с до-
вольно любопытной припиской, а именно: «покаместа яз (Иван Федо-
ров,— Н. Н.) жив и мне в ней (в лавке, — Н. Н.) торговати, а бог по душу
сошлет или из волости пойду, и та лавка монастырю». Значит, торговые
мужики, проживающие в монастырских селах, как правило, отнюдь еще
не были лично «крепки» монастырю, а обладали законным правом пере-
хода из волости в волость (ГБЛ, Тр. кн. 533, по Твери, № 82). Такое же
положение и в селе Кунганово. В нем 17 дворов «непашенных крестьян»,
в том числе дворов ремесленников — кузнецов, овчинников, портных, кол-
пачников, сапожников. На то, что это были именно торговые села, ука-
зывают, наконец, и такие факты. По жалованной грамоте Ивана III
1486 г., подтвержденной Василием III в 1506 г. и Иваном IV в 1534 г.,
Троице-Сергиеву монастырю разрешалось «держать пятно» в Новоторж-
ском уезде только в селах Медне и Кунганово, а пятнали лошадей обычно
на торгах (АСЭИ, т. I, № 531), а по великокняжеской грамоте 1539 г.,
выданной по челобитью троицких властей, предписывалось, чтобы «во
всем Новоторжском уезде не торговал никто ничем, опричь Торжку по-
саду и села Медны» (ААЭ, т. I, № 188). Показательно также, что когда
23 октября 1541 г. оба указанных села вместе с селом Стапишином, рас-
положенным примерно в 10 км юго-западнее села Кунганово в пределах
уже Иворовской волости Старицкого уезда (на дороге в Старицу), были
описаны в единый губной монастырский округ, то им была выдана устав-
ная губная грамота не сельского (волостного), а посадского образца
(ААЭ, т. I, №№ 194/1; подробнее об этом см.: Н. Е. Носов. Очерки...,
стр. 269—273).
171
тамги и поминков. Запрещалось лишь «провожати с собой» «чю-
жих людей» (за нарушение этого, если «кого в том уличат», пола-
гался штраф — таможники «на том возмут заповеди 2 рубля
московскую»). Учитывая характер названных повоторжских сел,
вряд ли можно сомневаться, что поездки троицких слуг и кре-
стьян в Старицу в основном носили торговый характер. А если
это так, то и полное освобождение их от всяких торговых пошлин —
льгота немалая.
Но вот и она в мае 1551 г. была порушена — отныне и сами
троицкие люди и крестьяне обязаны были «тамгу давати».183
Взглянем теперь на сохранившиеся жалованные грамоты вре-
мени правления Елены Глинской, которые не имеют подтверж-
дений 1551 г. Может быть, как полагал П. П. Смирнов, в этом
тоже есть своя закономерность. Но оказывается, как раз тут ее
нет. Достаточно просмотреть эти грамоты, а их нам известно по
крайней мере шесть, чтобы увидеть, что по существу они ничем
нс отличаются от грамот, имеющих подписи 1551 г., — все они
предоставляют податные привилегии лишь в объеме, «опричь
яма и посошной службы», а судебно-административные, «опричь
душегубства и розбоя с поличным» (исключение — только Верей-
ская грамота, где «опричь одного душегубства»). Имеющиеся
между ними различия (ведь и они не однолики, как и пере-
утвержденные грамоты) касаются в основном лишь наличия или
отсутствия в них освобождений от постоя, проезжих кормов и
иных более мелких повинностей и пошлин, преимущественно
дворцового характера.184 А отсюда невольно напрашивается и
общий вывод, что их непереутверждение вызывалось иными при-
183 ЦГАДА, ГКЭ, по Торжку, № 8332/4, подл. — Грамота была подпи-
сана 17 мая 1551 г. дьяком Юрием Сидоровым.
184 Перечисляем эти не подтвержденные в 1551 г. троицкие велико-
княжеские пожалования времени правления Елены Глинской.
1. Жалованная тарханная и несудимая грамота от 12 апреля 1534 г.
для села Старого и деревень Югова, Поляны и Харланихи в Городецком
стане Бежецкого уезда.
2. Подобная же грамота от того же числа для новых приобретений
монастыря в Слободском, Верхдубепском и Рождественском станах Пере-
яславского уезда (разбор обеих грамот дан нами выше, стр. 163).
3. Жалованная несудимая грамота от 14 апреля 1537 г. на деревню
Акулининскую с починками в Ростуновском стане Боровского уезда, дача
боровского вотчинника Василия Ушакова сына Артемьева (ГБЛ, Тр.
кн. 519, лл. 114 об.—115 об., сп. кон. XVI в.; о деревне Акулининской см.
также: Тр. кн. 518, лл. 496—498. — Боровский вотчинник В. У. Артемьев
был сыном известного дворцового дьяка Василия III — Ушака, Артемьева.
См.: Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888, стр. 30,
34—35).
4. Жалованная тарханная, несудимая и с другими привилегиями гра-
мота от 26 июня 1537 г. на села Станишино в Иворовской волости и Се-
вастьяново в Борчарской волости Старицкого уезда (ЦГАДА, ГКЭ, по Ста-
рице, № 11646/6, подл. — Когда эти села перешли к Троицкому мона-
стырю, нам неизвестно, но в 1490—1491 гг. селом Станишино еще владел
местный вотчинник Александр Карачев, см.: АСЭИ, т. I, № 549, ср.
172
чинами, главной из которых была приписка перечисленных в них
владений к более крупным троицким вотчинам и распростране-
ние на них их податных и судебных привилегий. Ряд подобных
примеров мы уже приводили. Именно поэтому указанные гра-
моты хотя и не получили подтверждений 1551 г. (поскольку оно
было дано на общих, как бы покрывающих их, грамотах), но
зато и не были изъяты у Троице-Сергиева монастыря, как это
было, по нашему мнению (и об этом мы уже говорили), с теми
троицкими грамотами, которые были полностью аннулированы
во время ревизии.
Итак, какие же общие выводы можно сделать из рассмотре-
ния хода майского переутверждения троицких грамот 1534—
1538 гг.? Мы бы их сформулировали в виде трех пунктов: общее
изъятие из всех пожалований освобождений от яма и посошной
службы (и настолько радикальное, что оно, как правило, фик-
сируется даже в подтверждениях к тем грамотам, которые этих
льгот вообще не предоставляли); ликвидация привилегий «но-
№ 392. — По данным писцовых книг 1592—1593 гг., владение было до-
вольно крупное, см.: ПКМГ, ч. II, стр. 404—405).
5. Жалованная тарханная, несудимая, оброчная, двусрочная и с дру-
гими привилегиями грамота от 8 августа 1537 г. на село Илемну с дерев-
нями Верейского уезда (ЦГАДА, ГКЭ, по Верее, № 2334/7, подл.). Верей-
ская грамота заслуживает, правда, пояснения. Дело в том, что село
Илемна (центр троицкой волости Илемны) принадлежало к числу наибо-
лее крупных и очень старых монастырских владений. Оно было передано
в Троице-Сергиев монастырь Иваном III еще в 1466/67 г. (АСЭИ, т. I,
№ 342) и всегда пользовалось по его жалованным грамотам (подтвер-
жденным Василием III) широкими податными и судебными привилегиями
(там же, №№ 351, 366, 377, 463, 516, 533, 534), которые и были по су-
ществу повторены в грамоте 1537 г. Но повторены с одним существен-
ным разъяснением, а именно, что в число монастырских привилегий не
входит освобождение от дани, ямских денег и примета, а просто троицкие
волости получают право давать за них «з году на год на рождество хри-
стово. .. в мою (великого князя, — Н. Н.) казну оброком 8 рублей».
Вообще же Троице-Сергиев монастырь уже в эти годы, как можно судить
по дошедшей до нас великокняжеской грамоте тверским и новоторжским
городовым приказчикам от 9 мая 1538 г., обычно имел право сам соби-
рать и отвозить в Москву (в Казенный приказ) причитающиеся с его
вотчин ямские, приметные и вытные деньги (С. А. Шумаков. Тверские
акты, вып. I. Тверь, 1896, стр. 22—23). С конца 40-х годов села Стани-
шино, Касьянов о и Илемна уже числились на территории удельного кня-
жества князя Владимира Старицкого, который и выдал монастырю 1 ян-
варя 1548 г. на них новые жалованные грамоты, почти дословно повто-
рявшие грамоты Ивана IV 1537 г. (с той лишь разницей, что оброк
теперь должен был возиться троицкими властями уже не в великокня-
жескую, а в удельную казну) (ААЭ, т. I, № 217, сп. XVII в.; ЦГАДА,
ГКЭ, по Верее, № 2339/12, подл.). Поэтому-то обе названные троицкие
грамоты 1537 г. и не могли быть подтверждены в мае 1551 г.
6. И, наконец, шестой, неподтвержденной троицкой грамотой, сохра-
нившейся в архиве Лавры, является жалованная грамота от 17 апреля
1537 г. на свободу всех троицких вотчин (во всех уездах) от уплаты
туковых денег (подобная же грамота Василия III, наоборот, подтвер-
ждена, — стр. 144).
173
вых» (т. е. закрепленных за монастырем после смерти Васи-
лия III) троицких городских слобод (= дворов) путем приравни-
вания всех живущих в них монастырских людей (кроме строго
лимитированного числа дворников) и в тяглом, и административ-
ном отношении к черным посадским людям (и это тоже ради-
кально и безоговорочно и вне всякой зависимости от характера
предшествующих пожалований); и, наконец, общее изъятие из
иммунитета тамги и в ограниченных размерах мыта (в сфере
в основном внешних монастырских торговых операций, а не купли
на монастырский обиход). И если постановления в отношении
яма и посошной службы, важнейших видов государственного
тягла этого времени (значение дани, в прошлом главного пря-
мого налога, в XVI в. уже явно падает), отражали в первую оче-
редь потребности казны и армии (посоха), то ликвидация приви-
легированного положения владельческих городских слобод и об-
щее изъятие из иммунитетных привилегий тамги, а частично и
мыта, удовлетворяли потребности не только казны (хотя и она
от этого обогащалась), но еще в большей степени торговых и по-
садских людей, торговая и промышленная деятельность которых
особенно сильно страдала от конкуренции со стороны привилеги-
рованных монастырских «купчин» или населения белых слобод.
И то, что правительство пошло (а вернее было вынуждено пойти)
на ущемление интересов последних (монастырей) за счет рас-
ширения прав черных посадских людей и купцов, уже само
по себе говорит и о политической направленности, и о значении
для становящегося земского самоуправления подобного «поруше-
ния» церковных тарханов.
ЖАЛОВАННЫЕ ГРАМОТЫ
БОЯРСКИХ ПРАВИТЕЛЬСТВ 1538—1548 гг.
В ЗЕРКАЛЕ НОВОЙ ПОЛИТИКИ
Еще более явно указанные политические
тенденции выступают и в отношении правительства 1551 г. к тро-
ицким грамотам, выданным «при боярах», иначе говоря,
от апреля 1538 г. до знаменитого «собора примирения» — февраля
1549 г.
Всего за этот период в архиве Троицкой лавры сохранилось
35 иммунитетных жалованных грамот (из них одна грамота
князя Владимира Андреевича Старицкого), т. е. немногим более,
чем подобных же грамот времени регентства Елены Глинской
(30 грамот).185
185 Если же датировать боярские правления, как это делает И. И. Смир-
нов, лишь временем от смерти Елены Глинской (3 апреля 1538 г.) и до
января 1542 г. — до «мятежа» владимирских детей боярских, организован-
ного Шуйскими против правительства Бельских (И. И. Смирнов.
174
Из числа названных 35 жалованных иммунитетных грамот
Троице-Сергиева монастыря 1538—1547 гг. во время майской
ревизии 1551 г. 12 грамот были подтверждены без всяких огра-
ничений (в основном это грамоты — тарханные, песудимые, за-
поведные и на данных приставов — такого же типа, что и вы-
дававшиеся правительством Елены Глинской в 1534—1537 гг.,
иначе говоря, это грамоты, предоставляющие судебный иммуни-
тет, «опричь душегубства и розбоя с поличным», и податной —
«опричь яма и посохи»), 9 —с ограничениями и 9 — вообще не
подтверждены (не считая трех льготных). В подлинниках, как
правило, сохранились грамоты двух первых категорий.
Но если факт значительно более широкого предоставления
«при боярах» (после Елены Глинской) тарханных и несудимых
привилегий монастырям, видимо, бесспорен, хотя количе-
ственные подсчеты тут отнюдь не всегда в нашу пользу, то с по-
пыткой ряда исследователей истолковывать каждое такое пожа-
лование как явление сугубо конъюнктурное, первопричиной кото-
рого являются не приобретения тем или иным монастырем новых
земель (путем частных купель, дач, великокняжеских пожало-
ваний и т. д.), а особое благоволение к нему правительственной
власти (= результат «иммунитетной политики»), мы не можем
согласиться. Особенно яркое проявление последняя точка зрения
получила, как известно, в работах С. М. Каштанова.
Так, за время от апреля 1538 до 1549 г. С. М. Каштанов уста-
навливает шесть различных этапов развития великокняжеской
«иммунитетной политики».186
1) Апрель—октябрь 1538 г. (Политическое опосред-
ствование). Князья Шуйские, захватившие власть в стране,
вынуждены еще делить ее с князем И. Ф. Бельским, близким
митрополиту Даниилу. «Непрочность положения боярских вре-
менщиков»; поиски «союзников» среди крупнейших духовных
феодалов. Отсюда (особенности и характер иммуни-
тетов) «сближение («союз», — Н. Н.) правительства с Троице-
Сергиевым монастырем», что «выразилось» «как в земельных, так
и иммунитетных пожалованиях монастырю». Такая же политика
в отношении Симонова и Кирилло-Белозерского монастырей. Но
тут же констатация — «скупость привилегий... в грамотах ука-
Очерки..., стр. 93—100. — Точку зрения И. И. Смирнова, хотя и с извест-
ными оговорками, одно время разделяли и мы. См.: А. И,- Копанев,
А. Г. М а н ь к о в, Н. Е. Носов. Очерки истории СССР. Конец XV—на-
чало XVII в., стр. 65—66. — Критику подобной хронологии см.: А. А. 3 и-
мин. Реформы Ивана Грозного, стр. 262—265 и сл.), то тогда вообще на
долю боярских правительств приходится всего семь жалованных иммуни-
тетных грамот Троице-Сергиева монастыря: из них пять, получивших
санкцию 1551 г., — четыре полностью и лишь одна с ограничением (разбор
указанных грамот дается нами ниже, стр. 181—190).
186 С. М. Каштанов. Социально-политическая история России конца
XV—первой половины XVI века. М., 1967, гл. VI.
175
ванного отрезка времени» (как мы увидим ниже, грамоты этих
семи месяцев действительно ничем не отличаются от грамот
предшествующего периода). «Объяснение» — поскольку до ок-
тября 1538 г. «в правительстве еще сохранили силу сторонники
централизаторской политики», то в иммунитетных грамотах этого
периода имело место «последовательное проведение в жизнь тех
норм ограничения привилегий крупных феодалов, которые ле-
жали в основе иммунитетной политики Василия Ш».187 Но в чем
же выражается тогда «союз» (через иммунитет!) правитель-
ства этих месяцев с Троице-Сергиевым и другими крупными
монастырями? Не может же быть особенностью новой иммуни-
тетной политики «последовательное проведение в жизнь» подоб-
ной же политики предшествующего периода.
2) Ноябрь 1538—первая половина 1540 г. (Политическое
опосредствование). Полновластное правление князей Шуй-
ских и их сторонников. Укрепление позиций боярства. Возведе-
ние на митрополию игумена Троице-Сергиева монастыря Иосифа.
Отсюда (особенности и характер иммунитетов)
«резкий перелом в иммунитетной политике» — «нарастание
(«размах», — Н. Н.) податных привилегий крупных духовных
феодалов» (доказательство — приводится ряд частных случаев
освобождения от дани, подвод, городового дела, посошной
службы, но подобные случаи имелись, как мы видели, и при
Василии Ш и Елене Глинской). Но тут же оговорка — «тамо-
женная политика» правительства для монастырей была «менее
благоприятной» (иначе говоря, такой же, как в предшествующий
период), а в «области судебного иммунитета» правительство
Шуйских вообще «продолжало сокращение привилегий монасты-
рей и митрополичьего дома».188 Поэтому общая оценка периода —
«усиление компромиссных тенденций в иммунитетной политике»
(а как же быть тогда с положением самого же автора о «резком
переломе» в иммунитетной политике?).
3) Лето 1540—2 января 1542 г. (Политическое опо-
средствование). Правление князей Бельских. «Непрочность
положения» и их «стремление заручиться поддержкой ряда ду-
ховных феодалов», особенно в Новгородской (ввиду «тесной .связи
Шуйских в этот период с новгородским архиепископом Мака-
рием» ) и Владимиро-Суздальской земле. Отсюда (особенно-
сти и характер иммунитетов) сперва «своеобразная
нейтрализация иммунитетной политики» — с июля до декабря
1540 г. «выдача грамот приостановилась» (вернее, С. М. Кашта-
нову неизвестно ни одной сохранившейся грамоты от этих 6 ме-
сяцев)., а потом, с декабря 1540 по 2 января 1542 г., когда
у власти стояло правительство князя И. Ф. Бельского (от этих
187 Там же, стр. 329, 330, 333. — Подчеркнуто здесь и далее нами.
188 Там же, стр. 334, 337, 342 и сл,
176
13 месяцев сохранилось И жалованных грамот, выданных мона-
стырям), «общие принципы иммунитетной политики... характери-
зуются в области податного иммунитета пожалованием времен-
ной или неполной свободы от государственных налогов, в области
судебного иммунитета — обычным ограничением вотчинной юсти-
ции в делах о душегубстве и разбое с поличным».189 Но именно
это тоже по существу типично для времени правления Васи-
лия III и Елены Глинской.
4) 3 января 1542—29 декабря 1543 г. (П олитическое
опосредствование). Власть в стране снова захватила груп-
пировка князей Шуйских. В марте 1542 г. сведен с митропо-
личьей кафедры Иосиф. Митрополитом стал близкий Шуйским
Макарий. Отсюда (особенности и характер иммуни-
тетов) «общая линия политики» Шуйских «на тесное сближе-
ние с влиятельными монастырями путем предоставления им ши-
роких податных привилегий» (доказательство — ряд примеров
освобождения от дани, яма и посохи). Правда, тут же разъясне-
ние— «расширяя податной иммунитет», правительство Шуйских
«одновременно стремилось поставить духовные корпорации под
свой контроль». В отношении правительства к судебному имму-
нитету, как указывает С. М. Каштанов, ему «не удалось обнару-
жить ничего принципиально нового». Следовательно, и тут эле-
ментов преемственности больше, чем отличий.
5) 29 декабря 1543—первая половина 1546 г. (Политиче-
ское опосредствование). К власти пришло боярское
правительство, возглавлявшееся Воронцовыми, которые принад-
лежали к старому московскому боярству, возвысились при Ва-
силии III и были «его сподвижниками». Отсюда (особенности
и характер иммунитетов) усиление контроля за мона-
стырским землевладением путем проведения поуездных перепи-
сей 1544—1545 гг. «Правительство Ф. С. Воронцовых, — как пи-
шет С. М. Каштанов, — по-видимому, пыталось положить конец
освобождению монастырских вотчин от главных поземельных на-
логов и предпринимало меры для ликвидации старых податных
привилегий крупных феодалов». В области же судебного имму-
нитета имело место «изъятие из сеньориальной юрисдикции раз-
бора дел о душегубстве и разбое с поличным» (но это, как мы
уже видели, общая тенденция всех великокняжеских грамот еще
с конца XV в.).190 Проведение переписей середины 40-х годов
хотя и охватило лишь часть районов страны, действительно имело
важное значение в деле учета земельного фонда и известного
упорядочивания системы податного обложения, но серьезного и
прямого воздействия на судьбы феодального иммунитета, так же
как и «старые» переписи Ивана III, оно не оказало. Во всяком
189 Там же, стр. 344—347.
190 Там же, стр. 352, 356, 357.
12 Н. Е. Носов
177
случае оно не изменило пи формуляра, ни общей практики вы-
дачи жалованных грамот крупным иммунистам. Другое дело, что
показателен сам факт, что именно в 40-х годах XVI в. по ини-
циативе самого боярства был вновь и весьма остро поставлен
вопрос об упорядочении государственного обложения и известном
ограничении церковного землевладения в пользу землевладения
светского — вотчинного и поместного.
6) . Вторая половина 1546—1548 г. (Политическое опо-
средствование). Правление князей Глинских, потом (после
июньского восстания 1547 г. в Москве) правительство Романо-
вых—Юрьевых. Борьба с Шуйскими как .«главными политиче-
скими противниками» Глинских, а также и в особенности с ро-
стом классовой борьбы в стране. Отсюда (особенности и ха-
рактер иммунитетов) сперва, при Глинских, «расцвет
феодального иммунитета» как формы привлечения союзников
из числа крупных духовных феодалов (особенно «укрепление по-
литических уз» с Троицким и Симоновым монастырями и суздаль-
скими вотчинниками), потом, при Романовых—Юрьевых, «при
помощи иммунитетных грамот правительство... пыталось зару-
читься поддержкой большого круга феодалов в центральных уез-
дах и в Новгородской земле для подавления чрезвычайно бурно
развернувшейся в это время социальной борьбы» (правда,
С. М. Каштанов конкретно ничего не говорит, как «при помощи
иммунитетных грамот» правительство подавляло социальную
борьбу масс), а с весны 1548 г. в1 связи с увеличением веса в пра-
вительстве нетитулованного боярства делаются первые шаги
по «ограничению» «распространенной в 1547 г. практики отарха-
нивания» ,191
Вряд ли целесообразно полемизировать в настоящее время
с проводимыми С. М. Каштановым общими политическими оцен-
ками того или иного боярского правительства 1538—1548 гг. (да-
леко не со всеми из них, с нашей точки зрения, можно согла-
ситься), но мы совершенно не согласны с его общей презумп-
цией о непосредственной связи той или иной политической конъ-
юнктуры в правительственных кругах с характером выдаваемых
правительством иммунитетных грамот, а именно, что «выдача
каждой иммунитетной грамоты обусловливалась прежде всего
конъюнктурными соображениями», «великокняжеской или удель-
но-княжеской политики» (= «каждый акт подобного рода пре-
следовал цели, несомненно, политические»).192
Подобная точка зрения явно не вяжется с марксистским по-
ложением об иммунитете как «атрибуте» «феодальной земельной
собственности» (К. Маркс), возникшим на определенном этапе
191 Там же, стр. 361, 365, 367—369, 371.
192 С. М. Каштанов. Из истории последних уделов. Тр. ИАИ, т. 10,
М., 1957, стр. 278, 300—301.
178
ее развития и отнюдь не могущим быть регулируемым «прежде
всего» политическими соображениями. Поэтому и более смягчен-
ная формулировка этой же мысли, приводимая С. М. Каштано-
вым в его последней монографии и гласящая, что «в каждом кон-
кретном случае выдача жалованной грамоты феодалу диктовалась
определенными политическими соображениями»,193 представ-
193 С. М. Каштанов. Социально-политическая история России...,
стр. 252. — В какой-то мере основанием для подобной политической трак-
товки С. М. Каштановым жалованных грамот XV—XVI вв. послужило
не вполне правильное (точнее, одностороннее) истолкование им точки
зрения Л. В. Черепнина о применении «.классового принципа» в актовом
источниковедении. Как известно, в своем капитальном труде, посвящен-
ном изучению русских феодальных архивов XV—XVI вв., Л. В. Черепнин
вполне справедливо поставил вопрос о необходимости отказаться от
«иллюстративного» метода в использовании актов, а исходить из того,
«что каждый источник представляет историческое явление. Возникнув
в определенных условиях времени и места, в обстановке классовой и по-
литической борьбы,' он носит на себе отпечаток именно этих условий,
проникнут классовой направленностью и политической целеустремлен-
ностью. С такой точки зрения и надо к нему подходить». Главное вни-
мание при этом Л. В. Черепнин уделяет необходимости органически соче-
тать конкретный анализ актов с изучением тех архивных фондов, в со-
ставе которых они дошли. Одновременно Л. В. Черепнин рекомендует
«применить к актовому материалу те приемы критической разработки
памятников, которыми пользуются советские исследователи при изучении
летописных текстов» (Л. В. Ч е р е п н и н. Русские феодальные архивы
XIV—XV веков, ч. I. М.—Л., 1948, стр. 5). Рекомендация в принципе
весьма интересная, хотя и требует весьма существенных оговорок, ибо те
источниковедческие приемы, а следовательно, и идейно-методические по-
сылки, которые вполне правомерны при изучении хроник (а именно ими
являются русские летописи) или иных подобного рода нарративных
источников, крайне осторожно и дифференцированно могут быть перене-
сены на такой массовый и разнородный делопроизводственный материал,
как частные и публичные акты (документы в большинстве хозяйственно-
правовые, а главное, как сказать, «тысячеглавого» авторства). Иначе
говоря, мы полагаем, что при изучении актового материала подобные
«летописные приемы» могут быть применены не всегда, а лишь при изу-
чении определенных актовых собраний (= сборников), составленных для
особых политических целей. Так, при изучении Л. В. Черепниным
Новгородско-Двинского сборника актов 70-х годов XV в., составленного
в великокняжеской канцелярии для оправдания московских претензий на
новгородские земли и «вольности», это, как известно, дало блестящие
результаты. То же можно сказать и в отношении столь же обстоятельно
изученных Л. В. Черепниным московских сборников духовных и договор-
ных грамот великих и удельных князей, составленных при Иване III.
Это тоже сугубо политические подборки документов: московская тенден-
ция, изъятия и даже прямая фальсификация в них бесспорны. Но вот
в отношении таких архивных фондов, как монастырские копийные книги
(фондов уже иного типа и иного происхождения), такая методика их
изучения, как правило, неприемлема. И уже тем более неприемлема она
при исследовании отдельных актов. Но как раз ее и применяет С. М. Каш-
танов в своих «политико-конъюнктурных» (= «классовых») изысканиях
в области актового материала. Какие это дает результаты, мы увидим
ниже. Пока же отметим, что даже сами монастырские копийные книги
XVI в., по его мнению, — не собрания копий наиболее важных монастыр-
ских документов, переписанных в специальные книги в первую очередь
12*
179
ляется нам также неточной. По нашему мнению, получение фео-
далами, в данном случае монастырями, иммунитетных грамот
определялось прежде всего и как правило не конъюнктурными
соображениями правительственной политики (они имеют место
лишь в особых случаях, и это исключения, а не правило), а по-
требностями самого характера феодального землевладения и
хозяйства, поскольку, по понятиям того времени, каждое новое
феодальное приобретение должно было иметь и свой правовой
статус — иммунитетную грамоту. Сам же формуляр иммунитет-
ных грамот был очень устойчив, архаичен и отнюдь не подвер-
жен «синхронным» изменениям в зависимости от тех или иных
явлений политической жизни. Ведь в том-то и дело, что майская
ревизия 1551 г. по существу была первой (если не считать со-
борных определений 1549 г. о «вопчих грамотах» и неподсудности
наместникам детей боярских) попыткой правительства уже
в законодательном порядке (и притом максимально радикально)
'вмешаться в саму систему феодальных тарханов, но и она, как
мы увидим ниже, практически все же не дала всех тех полити-
ческих результатов, на которые рассчитывала «избранная рада».
Таковы наши общие возражения против точки зрения
С. М. Каштанова. Но попытаемся проверить и его конкретную
аргументацию. Посмотрим, что же собой в действительности
представляли хотя бы троицкие грамоты, выданные при «боя-
рах». Ведь именно этот фонд (даже если он и не вполне полон
из-за правительственных изъятий 1551 г.) содержит наибольшее
количество актового материала за 1538—1548 гг., и материала,
как мы увидим ниже, исключительной ценности. Правда, на этот
раз мы сделаем некоторые отступления. Не будем рассматривать
в целях их сохранности и удобства пользования ими, а особые подборки
актов, составлявшиеся монастырскими властями обязательно в политиче-
ских целях. Так, например, «самая древняя» копийная книга Троице-Сер-
гиева монастыря (кн. 518), как утверждает С. М. Каштанов, составлялась
в 30-х годах XVI в. по «несомненно» «продиктованному правительством»
плану, причем включение в нее тех или иных актов всегда «преследовало
непосредственно политические цели». Акты же, не отвечающие интересам
правительства, по мнению С. М. Каштанова, «заносились монастырскими
переписчиками в копийную книгу украдкой, тайно от правительственных
агентов», или монастырь «давал» «грамоте заведомо неверный заголовок,
чтобы прикрыть включение списка с нее в копийную книгу» и т. д.
и т. п. (С. М. Каштанов. Копийные книги Троице-Сергиева монастыря
XVI века. «Записки Отдела рукописей ГБЛ», вып. 18, М., 1956, стр. 4—6,
9, И—12, 15—16. Ср.: Н. Е. Н о с о в. «Новое» направление в актовом
источниковедении, стр. 281—283; А. И. Копанев. Советская диплома-
тика. Сб. «Вспомогательные исторические дисциплины», вып. I, Л., 1968,
стр. 61—73). Но, как известно, большинство монастырских актов дошло
до нас в составе именно копийных книг. Значит, они все в той или иной
степени тоже фальсифицированы (во всяком случае их состав)?! А как же
тогда быть со статистикой и «синхронно-хронологическими» территориаль-
ными и политическими приурочиваниями, на применении которых к актам
XV—XVI вв. столь категорически настаивает С. М. Каштанов?
180
жалованные грамоты по категориям [(1) грамоты, утвержден-
ные без ограничений, (2) с ограничениями и (3) вообще не
имеющие подтверждений], а просто расположим их в хроноло-
гической последовательности и посмотрим, действительно ли
столь бурные политические события этих лет вносили в них при
каждом новом боярском правительстве принципиальные измене-
ния и даже более — «каждый акт подобного рода ( = «каждая им-
мунитетная грамота»,—Н. Н.),— по словам С. М. Кашта-
нова, — преследовал цели, несомненно, политические» и его
«выдача» «обуславливалась прежде всего конъюнктурными со-
ображениями» великокняжеской политики.194
Итак, грамоты апреля—октября 1538 г. — первого этапа бояр-
ского правления (по G. М. Каштанову, — период известного рав-
новесия сил между Шуйскими и Бельскими).
Жалованная грамота от 17 мая 1538 г., несудимая, двусрочная
и с освобождением от постоя, незваных гостей и с правом .«вы-
сылки» попрошаев и скоморохов, на новые приобретения мо-
настыря в Московском и Дмитровском уездах. Речь шла о троиц-
ких владениях — в Московском уезде в Бохове стане, селе Звя-
гино с 9 деревнями (дачи князя Михаила Львовича Глинского) и
в Горетове стане, селах Никоново и Назарьево с деревнями
(дачи Данилы Щукина сына Кутузова), а также в Дмитровском
уезде в Повельском стане, селе Подчертково с деревнями (дачи
князя Давыда Даниловича Хромого-Ярославского) и селе Купи-
лово с деревнями (дачи Кувалды-Семичева).195
194 С. М. Каштанов. 1) Из истории последних уделов, стр: 278, 285,
300—301; ср.: 2) Ограничение .феодального иммунитета правительством
Русского централизованного государства 1-й трети XVI века. «Труды
ИАИ», т. И, М., 1958, стр. 280.
195 ГИМ, Отдел письменных источников, собр. Уварова, карт. 6 6/20,
1 отдел, № 4, подл. — Данную князя М. Л. Глинского от 10 июня 1534 г.
на село Звягино с деревнями см.: ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 433 об.—434.
Известна выписка из духовной Д. Щ. Кутузова примерно 1535—1539 гг.
о передаче монастырю села Никоново (там же, лл. 250—250 об.). Духов-
ная грамота князя Давыда Хромого не сохранилась. Данная же грамота
душеприказчиков Ивана Терентьева сына Кувалды-Семичева на передачу
в Троице-Сергиев монастырь села Купилово с деревнями датируется
13 января 1532 г. (ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3753), хотя отмежевано
оно было ему по особому великокняжескому распоряжению дмитровскими
городовыми приказчиками Никитой Яковлевым и Петрушей Всесвятским
лишь 12 июня 1538 г. (ГБЛ, Тр. кн. 518, л. 265 об.—266). А 22 июня
1538 г. Никите Яковлеву было приказано не брать с троицких дмитров-
ских сел Подчертково и Купилово ямских и приметных денег, поскольку
те и другие монастырь хотя и обязан был платить, но вносить их имел
право сам «на Москве у книг» — имелись в виду общеуездные платеж-
ницы, по которым проверялась правильность уплаты налогов иммунистами
(ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3366/54). Значит, указанные села обладали
более широкими податными привилегиями, чем зафиксированы грамотой
17 мая 1538 г., но грамота, предоставляющая их монастырю, не сохрани-
лась. Понятна и причина подобной шестилетней задержки с реализацией
духовного завещания князя Д. Д. Хромого. Он был боярином князя
181
Судебный иммунитет по грамоте, «опричь душегубства и раз-
боя с поличным». Подтверждена грамота 17 мая 1551 г. дьяком
Юрием Сидоровым без ограничений. Примечательным в данной
грамоте является лишь сам факт правительственной санкции на
вклад князя Д. Д. Хромого, как представителя особо оберегаемых
«избранной радой» (вслед за Василием III) «отчин» ярославских
князей.
Точно такая же грамота была выдана монастырю и 4 сен-
тября 1538 г. на приобретенное им сельцо Егреур, деревню Ку-
лижскую и «половину, ухожая лесу бортного», вклад местного
вотчинника Бориса Ильина сына Симанова-Лимонова, в Муром-
ской волости Владимирского уезда.196 Но эта грамота в мае
1551 г. не была подтверждена, поскольку 1 ноября 1538 г.
сельцо Егреур было продано монастырем Алексею Дубенскому
за 80 .руб.197
Вот и все, известные нам, троицкие жалованные иммунитет-
ные грамоты этого переходного периода.198 Причинами выдачи
Юрия Ивановича Дмитровского, и естественно, что правительство Елены
Глинской отнюдь не спешило — а может быть, вообще не собиралось —
реализовать его вклад. (В разрядных записях времени правления Ва-
силия III князь Д. Д. Хромой обычно фигурирует как «князь Юрьев Ива-
новича воевода». См.: ДРК, стр. 34, 36, 45, 53; И. И. Лихачев. Разряд-
ные дьяки XVI века, по указателю). Формальный же повод к этому
«противлению» передаче Троицкому монастырю вклада князя Д. Д. Хро-
мого найти было нетрудно, поскольку Хромые происходили от Ярослав-
ских князей, а последние «по уложению» Василия III не имели права
отдавать свои «отчины» в монастырь без доклада великому князю.
Ну, а тем, что он служил не великому князю, а князю Юрию Дмитров-
скому, можно было и пренебречь, коли правительство Елены Глинской
пошло даже на такой шаг, как казнь самого князя Юрия и ликвидация
его удела. Но вот то, что правительство Ивана IV во время ревизии
1551 г. сочло это пожалование законным, симптоматично и, вероятно, свя-
зано, как мы увидим ниже, с общей реабилитацией после 1547 г. прави-
тельством «избранной рады» (противника Глинских) как самого князя
Юрия, так и его бывших сторонников. Но это уже особый вопрос.
196 ЦГАДА, ГКЭ, по Мурому, № П311Ъ, подл. — Данная грамота
Б. И. Симанова-Лимонова, видимо, не сохранилась, во всяком случае ее
нет в троицких копийных книгах.
197 Примечание С. Б. Веселовского к копии акта со ссылкой на Троиц-
кую вкладную книгу 7181 г. (л. 280 об.) (см.: Архив ЛОНИ, Копии Троиц-
ких актов, № 802).
198 К ним можно лишь прибавить две грамоты. Во-первых, велико-
княжескую грамоту «с прочетом» от 9 мая 1538 г., адресованную твер-
ским и новоторжским городовым приказчикам и предписывающую им
не «прикладывать» троицкие села этих уездов (село Медну, Кунганово
и др.) в посошную службу, городовое дело, повозный хлеб и мелкую
тягль к пустым или освобожденным от повинностей соседним сохам,
а также разрешающая монастырским властям ямские, приметные и выт-
ные деньги платить непосредственно в казну в Москве (С. А. Шумаков.
Тверские акты, вып. I, № IV. — Анализ этой грамоты дается у нас:
Н. Е. Носов. Очерки..., стр. 78—79). Но это была обычная практика
30-х годов, которая применялась в отношении Троице-Сергиева мона-
стыря еще и при правительстве Елены Глинской, см. хотя бы ее подоб-
182
грамот были духовные вклады в монастырь частных лиц, причем
лиц разной социальной котировки и политической ориентации,
в том числе бывшая дача князя М. Л. Глинского — старого врага
Шуйских,199 а также троицкие купли. Поэтому содержание гра-
мот само по себе еще ничего но говорит о политическом «союзе»
Шуйских и Бельских («вынужденных» в какой-то мере еще де-
лить «власть в стране» между собой) с Троице-Сергиевым мона-
стырем, который, как полагает С. М. Каштанов, «выразился как
в земельных, так и в иммунитетных пожалованиях мона-
стырю».200 Материал приведенных троицких грамот этого периода
(грамот, по содержанию весьма ординарных) явно недостаточен
для подобного политического обобщения.
Грамоты ноября 1538—первой половины 1540 г. — правление
князей Шуйских. Известны четыре троицкие жалованные гра-
моты этого времени, причем касаются они и сельских, и город-
ских владений монастыря.
В первую очередь следует назвать две ноябрьские грамоты
1538 г. Обе тарханные и несудимые.
Первая грамота (датируется 1—7 ноября) выдана на троиц-
кие рыбные ловли в Нижегородском уезде, на двор и соляные
варницы в Балахне. Речь шла, как писали монастырские власти,
о старых троицких владениях, на которые у них были еще жало-
ванные грамоты Василия II, Ивана III и Василия III, но кото-
рые при последней переписи великокняжеские писцы «написали
ные же указные грамоты 1535—1537 гг. (Н. Е. Носов. Очерки... стр. 81—
84), и поэтому опа отнюдь не может быть расценена как «новшество»,
введенное правительством Шуйских по особым политическим мотивам.
И, во-вторых, великокняжескую грамоту от И мая 1538 г. в Муром на-
местнику князю Федору Ивановичу Одоевскому о невзимании с троиц-
кого сельца Чегодаева (в Муроме) «своих кормов и всяких пошлин»
до его нового описания в связи с тем, что «то... их селцо татарове ка-
занские выжгли и вывоевали» (ЦГАДА, ГКЭ, по Мурому, № 7736/4).
Но и в этой грамоте нет никакого особого политического звучания —
обычный порядок, всегда применявшийся еще правительствами Ивана III
и Василия III в отношении подобных монастырских сел (и отнюдь не
только Троице-Сергиева монастыря) в случае стихийных бедствий или
татарских разорений. Ведь не думает же С. М. Каштанов, что подоб-
ная грамота не была бы выдана монастырю (по политическим соображе-
ниям), если бы 3 апреля 1538 г. не умерла Елена Глинская и к власти
не пришло новое правительство.
199 Что же касается указания С. М. Каштанова, что село Звягино
якобы было «конфисковано» у князя М. Л. Глинского (правительством
Шуйских?), то это неверно. На самом деле, согласно его данной грамоте
от 10 июня 1534 г. (мы это уже отмечали), он, «отходя света сего, дал
есми то селцо ' Звягино з деревнями по душе своей в дом живоначальной
Троицы и чюдотворца Сергия». А одновременно передал в монастырь и
купчую на это село, приобретенное им еще в 1526/27 г. у Ивана Гри-
горьевича Морозова (ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 433 об.—434; ср.: Тр. кн. 519,
лл. 190—194).
200 С. М. Каштанов, Социально-политическая история России...,
стр. 329.
183
в оброце за гороцкимя людми с ыными нашими с оброчными
водами, потому что на них монастырских людей не было». Мона-
стырь просил восстановить его прежние льготы, а также доба-
вить ему рыбные ловли на Волге, выше реки Стрелицы, у Ме-
щерских истоков. Ходатайство было удовлетворено. Монастырь
был освобожден «по старым грамотам» от великокняжеских обро-
ков, пошлин и даже тамги, которую нижегородские и балахон-
ские таможники «не емлют» с их судов и людей, едущих вниз и
вверх по Волге. Судебный же иммунитет, «опричь душегубства
и розбоя с поличным».201 Привилегии, как мы видим, большие,
но не шире привилегий Василия III, предоставлявшихся им
обычно монастырям на боярские вклады.
Во время майской ревизии, как и следовало ожидать, эти
льготы были порушены довольно существенно и за основу было
взято «новое письмо», приравнивающее монастырские владения
в отношении тягла к «иным» черным городским владениям, но
именно оно и было обойдено ноябрьской грамотой 1538 г. В под-
тверждении было записано, что «сю грамоту» Иван IV велел
«подписати на свое царево великого князя имя, опричь озер Лун-
ского да Мещерского с ыстоки, и, опричь тамги, — тамги им
давати». А затем и второе, — «хто в их дворе в Нижнем Нове-
городе (!) учнет жити людей их и крестьян, опричь одного
дворника, и тем их людем всякие подати с черными людми
ровно, и наместники их нижегородцкие и их тиуни судят, как
иных нижегородцов черных посадцких людей». И далее (ви-
димо, во избежание возможности какими-либо путями обойти
ограничение) —категорическое предписание, что великий князь
«велел. . . ходити по тому, как в сей грамоте на подписи подпи-
сано». Дата 17 мая 1551 г., подпись дьяка Юрия Сидорова.
Ограничение особо любопытно не только своей подчеркнутой
императивностью, но и тем, что в нем обозначен троицкий двор
не в Балахне, как в грамоте, а в Нижнем Новгороде. Это, конечно,
201 ГБЛ, Тр. кн. 518, лл. 8—10 об., сп. 50-х годов XVI в. — Сохранилась
также грамота Ивана IV «с прочетом» от 7 ноября 1538 г. на Балахну во-
лостелю Гавриле Доможирову об отводе Троице-Сергиеву монастырю
места под осадный двор, варницу и дровяное кладище. В грамоте указы-
вается, что с этих троицких посадских владений не следует «имать» ни-
каких пошлин «но нашей грамоте жаловалной». Следовательно, послед-
няя была выдана до 7 ноября 1538 г. (Действия Нижегородской губерн-
ской ученой архивной комиссии. Нижний Новгород, 1913, т. XIV,
Кабанов, № 7). Что касается самой отводной грамоты Г. Доможирова,
выданной им Троице-Сергиеву монастырю во исполнение великокняже-
ского указа от 7 ноября, то она просто датирована 1538/39 г. (7047) (ГБЛ,
Тр. кн. 531, по Балахне, № 9). Известна и грамота Ивана IV «с проче-
том» от 8 ноября 1538 г. в Нижний Новгород ключникам, городовым
приказчикам и дворскому об «отделе» Троице-Сергиеву монастырю рыб-
ных ловель на Волге и осадного двора в Нижнем Новгороде, а также их
отводная грамота на эти владения (Действия Нижегородской губернской
ученой архивной комиссии, т. XIV, Кабанов, №Х» 6, 8).
184
ошибка, вернее описка, вполне естественная при столь массовом
визировании жалованных грамот, да еще за один день. Но она
очень характерно оттеняет типичность подобного ограничения
(штамп), которое вносилось в любую грамоту, ранее представ-
лявшую освобождение городских дворов от тамги и свободу от
несения тягла с посадскими черными людьми. В равной степени
любопытно и то, что старые рыбные ловли, которыми владел мо-
настырь «по батьковым и дедовым грамотам», были сохранены,
а новые (у Мещерских-истоков) —отобраны. Значит, два повода
одних и тех же негативных решений: в вопросе о тамге и белом
тяге «старина» игнорировалась, основа — «новое письмо», в воп-
росе же о судьбе новых пожалований — в данном случае рыбных
угодий, наоборот, «молодость» дачи (после последнего письма) —
повод для ее аннулирования. В данном случае сентябрьский при-
говор 1550 г. был применен, как мы видим, в весьма радикальном
истолковании.
Второй ноябрьской грамотой 1538 г. (числа на грамоте также
нет) является великокняжеская жалованная грамота на троиц-
кие рыбные ловли в Переяславском и Сомине озерах с предо-
ставлением монастырским ловцам податных (тарханных) и су-
дебных привилегий. Грамота выдана также на основе старых
пожалований Василия II и Ивана III (монастырь «клал» перед
Иваном IV грамоты его прадеда и деда), но отнюдь не на основе
пожалований Василия III. Оказывается, последний в связи
с «бранью» (ссорой) между монастырскими людьми и переяслав-
скими рыболовами «прогневался про то на троицкого бывшего
игумена на Иакова» и «те рыбные ловли у монастыря взял, и
грамоту жалованную прадеда нашего (Василия II, — Н. Н.)
у них подернил»,202 иначе говоря, аннулировал все их привиле-
202 См. жалованную грамоту Василия II от 1432—1445 гг. на троиц-
кие рыбные ловли в Переяславском и Сомине озерах (АСЭИ, т. I, № 92,
сп. сер. XVI в.). На этом списке с грамоты зафиксировано подтвержде-
ние Ивана IV, но несколько странное: «Князь велики Иван Васильевичь
всея Русии пожаловал Троицкаго Сергиева монастыря игумена Иасафа
з братьею, или хто по нем иный игумен будет, сее грамоты рушити
не велел никому ни в чем у них. Лета 7049-го генваря в 12 день. А под-
писал дьяк Афонасей Курицын». Но на другом списке с той же грамоты,
тоже XVI в., подтверждения 1541 г. нет (ГПБ, Тр. кн. 523, лл. 17 об.—19).
Дьяк Афанасий Курицын действительно подписывал на имя Ивана IV
жалованные грамоты Троице-Сергиева монастыря, но делал это в 1534 г.
В 1535—1537 гг. он был разрядным дьяком и играл видную роль в пра-
вительстве Елены Глинской. Но после 1537 г. ни в разрядах, ни в лето-
писях он не упоминается. (Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
по указателю). Правда, на троицкой губной грамоте от 21 ноября 1541 г.
стоит подпись «дьяка Афонасия». Фамилия не сохранилась. В свое время
мы полагали, что это дворцовый дьяк Афанасий Бабкин (Н. Е. Носов.
Очерки..., стр. 316). Но близость дат — троицкая переяславская жалован-
ная грамота подписана дьяком Афанасием Курицыным 12 января 1541 г.,
а губная бежецкая — 21 ноября того же года «дьяком Афопасием» —
наводит на мысль, что это все-таки одно и то же лицо. А отсюда и за-
185
гии. И вот теперь, воспользовавшись, видимо, благоприятной
ситуацией в Москве, монастырь и ходатайствовал о восстановле-
нии своих прежних прав. Он их действительно получил: судеб-
ный иммунитет в объеме, «опричь душегубства и розбоя с по-
личным», а податной — право ловить рыбу, не платя «никото-
рых» великокняжеских и иных местных (кормленых) пошлин,
а также не ловить по приказу великокняжеских приказчиков,
поледщиков, ключников или волостелей стольничьего пути и их
тиунов рыбы ни на великого князя, ни на них самих (по суще-
ству это повторение привилегий, которыми его пожаловал еще
Василий II). Что касается таможенных пошлин, то о них в гра-
моте речи вообще нет. В состав податных льгот, видимо, они не
входили.
Это подтверждает и то, что во время майской ревизии 1551 г.
грамота, как говорится, проскочила — была подписана Ива-
ном IV без всяких ограничений (виза 17 мая, дьяк Юрий Си-
доров).203
Что касается еще двух известных нам троицких грамот этого
периода, то одна из них (от 14 октября 1539 г.) непосредственно
связана с уже рассматривавшейся нами грамотой от 17 мая
1538 г. и посвящена охране монастырских лесов и рощ Бохов-
ского стана Московского уезда, тянущих к селу Звягину (дачи
князя М. Глинского), и в Повельском стане Дмитровского уезда
у деревни Ильинской (приобретение, закрепленное той же гра-
мотой 1538 г.),204 а вторая (от 16 января 1540 г.) — обельная, на
троицкий двор в Москве на Большой Дмитровке, переданный
в монастырь «по душе» («отходя сего света») московским
«гостем» Иваном Михайловичем Антоновым.205
ключение — знаменитый фаворит Василия III, думный и разрядный дьяк
Афанасий Курицын, был не только еще жив в 1541 г., но и играл извест-
ную роль в правительстве Бельских, которые, как мы видим, отнюдь
не признали незаконным восстановление при Шуйских порушенных Ва-
силием III старых льгот Троице-Сергиева монастыря в переяславских
рыбных ловлях.
203 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8828/104, подл.
204 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 237—237 об., сп. 1641 г.
205 Там же, Тр. кн. 520, лл. 20 об.—23, сп. кон. XVI в. — Данная гра-
мота гостя Ивана Михайловича сына Семенова Антонова сохранилась и
датирована 1534/35 г. (там же, Тр. кн. 518, лл. 434 об.—435). В ней сооб-
щается и история отдаваемого монастырю московского двора гостя Анто-
нова (имя его прадеда). Она довольно любопытна. «А тот мне двор,—
указывается в данной, — пожаловал государь великий Иван Васильевич
всея Руси (Иван III, — Н. Н.) за мой двор за вотчинной, что взял у меня
двор в городе за Головиною полатою. А другой двор у меня взял вотчи-
ной же государь князь велики Василей Иванович всея Руси (Васи-
лий III, — Н. Н.) у Ивана Богослова, а тое двор дал Федору Лесщику,
и государь князь велики Василей пожаловал меня, дал мне противо того
моего двора за моим же огородом место да придал мне... к тому месту
7 сажень Ильина места. И тот двор (дачу Ивана III, вместе с придачей
Василия III,—Z7. Н.) яз дал в дом живоначальной троице». Таким обра-
186
Обе грамоты подтверждены 17 мая 1551 г. без ограничений и
подписаны дьяком Юрием Сидоровым. Но последняя грамота
заслуживает особых разъяснений. Дело в том, что двор москов-
ского гостя И. М. Антонова до его передачи в монастырь был,
как указывается в грамоте, «написан в тягле з гостиными дворы
и тягль нашу з гостьми со всеми тянул», иначе говоря числился
в гостиной сотне и подлежал общему для купеческих сотен обло-
жению — «по животам и по промыслам». Монастырские власти и
били челом о снятии с них этого тягла, а именно, чтобы великий
князь их «пожаловал» и ныне и впредь «не велел» «с того двора
тягли своей и всяких пошлин имати. ..из гостьми бы им не
тянути ни в которые розметы». Челобитье было удовлетворено,
двор обелен, и это было не нарушено, как мы видим, даже во
время майской ревизии 1551 г.
Что это — отступления от постановлений Судебника 1550 г.
и приговора Стоглава о ликвидации посадских белых слобод, ко-
торые столь неукоснительно проводились правительством, как мы
уже видели, во всех рассмотренных выше майских подтвержде-
ниях 1551 г.? Думаем, что нет. Ведь указанные постановления
касались приравнивания белых монастырских и владычных по-
садских слобод ( = дворов) в тяглом и судебном отношении к дво-
рам черным, а в данном случае речь шла о привилегированном
купеческом дворе, несущем тягло по гостиной сотне, и естест-
венно, что монастырские дворники при всем желании не могли
нести тягло по гостиной раскладке. Не могли же монастырские
дворники (даже если они были монастырскими «купчинами»)
быть членами гостиной сотни.
Таковы грамоты правительства Шуйских периода их «едино-
властия». И они, как мы видим, не дают возможности говорить
ни о каких-то особых политических тенденциях, преследуемых
ими при выдаче Троице-Сергиеву монастырю новых жалованных
грамот (ведь не случайно все они апробированы в 1551 г.), ни
об особых политических причинах их выдачи. И если переяслав-
ская грамота 1539 г. и ущемляла интересы переяславских рыба-
ков в пользу монастыря, то зато ни она, ни другие грамоты этих
лет не освобождали новые монастырские владения от основных
прямых налогов — дани, яма и посохи. Другое дело, что мона-
стырю при Шуйских, возможно, были выданы и другие грамоты
на владения, полученные им в эти годы и, с точки зрения «со-
борного уложения» 11 мая 1551 г., незаконно. И именно эти
владения, как и жалованные грамоты на них, были конфиско-
ваны при майской ревизии. Но это можно лишь предполагать.
зом, грамота ясно показывает, что московское именитое купечество вла-
дело городскими дворами на вотчинном праве и отнюдь не было свя-
зано — в распоряжении ими по личному усмотрению — ни великокняже-
ской властью, ни корпоративным несением тягла по гостиной сотне.
187
Во всяком случае это касается не только троицких грамот вре-
мени правления Шуйских, но и всего периода боярского правле-
ния и, конечно, не только грамот Троице-Сергиева монастыря.
К сожалению, проверить указанное предположение пока пред-
ставляется невозможным (для этого необходимо специальное изу-
чение всего монастырского актового фонда XVI в. и его сопо-
ставление с сохранившимися писцовыми книгами), хотя мы пола-
гаем, что на практике подобные изъятия могли иметь место.
Грамоты июля 1540—2 января 1542 г. — времени правления
Бельских и их сторонников. В архиве Лавры — всего одна их
грамота. Это жалованная несудимая грамота от ноября 1541 г. па
троицкие села Матфейцево и Рогатино с деревнями в Городецком
стане Бежецкого уезда и на села Аносово и Михайловское с де-
ревнями в Ростовском уезде.2'06 Село Рогатино (находилось на
р. Остречине, недалеко от Бежецка) было передано Троицкому
монастырю душеприказчиком местного вотчинника Петра Федо-
рова сына Кожнина «в помин души» в июне 1540 г.206 207 Когда и
каким путем попали в монастырь Матвейцево и Аносово, нам
неизвестно. Что же касается села Михайловского, то оно было
дано в монастырь 31 марта 1539 г. князем Александром Борисо-
вичем Горбатым-Суздальским 208 (близким родичем князя
И. В. Шуйского) «по отце по своем князе Борисе Ивановиче и
по матери по своей княгине Настасье. . . впрок без выкупа».209
Значит, Бельские выдали Троице-Сергиеву монастырю жалован-
ную грамоту на земли, переданные ему одним из своих полити-
ческих противников. Следовательно, действовали прежде всего
не «конъюнктурные» политические мотивы, а общее правило:
206 ГБЛ, Тр. кн. 519, лл. 61—62, сп. кон. XVI в.
207 ЦГАДА, ГКЭ, по Бежецку, № 1195/91.
208 Князь А. Б. Горбатый, один из наиболее видных представителей
князей Суздальских, был сыном известного воеводы и боярина Василия III
Бориса Ивановича Горбатого (боярин с 1523 г., умер в 1536 г.). Сам
князь А. Б. Горбатый — боярин с 1544 г. Был близок к «избранной раде».
В Тысячной книге записан среди бояр с окладом в 200 четей. Его дочь
Евдокия была замужем за Никитой Романовичем Юрьевым, братом ца-
рицы Анастасии, а другая дочь, Ирина, была женой князя И. Ф. Мсти-
славского. Казнен Иваном IV в 1565 г. вместе с 17-летним сыном Петром
(РИБ, т. III, стр. 258; С. Б. Веселовский. Исследования по истории
опричнины, стр. 89, 129,- 130, 145—147, 160, 161, 261, 294, 373—375, 392, 403;
ТК, л. ИЗ; ДТ, л. 86).
209 Как гласит данная, «не надобе то село мне, князю Александру,
и моим детем, ни моему роду, а хто учнет в то село вступатися, и мне,
князю Александру, то село очищати». Но эта оговорка была сделана
князем А. Б. Горбатым, видимо, без согласия родичей, поскольку ни один
из них не числится в данной в послухах. Последними (послухами) яв-
ляются Иван Иванов сын Хвостов и Константин Васильев сын Репьев
(ГБЛ, Тр. кн. 520, лл. 255—256). Село Михайловское (Поддубное) было
расположено примерно в 30 км на юго-запад от Ростова. По письму
1592/93 г. в троицкой Михайловской вотчине числилось около 350 десятин
(ПКМГ, ч. II, стр. 13—14).
188
есть новое земельное приобретение — должна быть выдана на
него и иммунитетная жалованная грамота. И это, как правило,
осуществлялось, говоря словами С. Б. Веселовского, «автомати-
чески», в силу действовавших в то время правовых норм и кано-
нов, которые были куда более устойчивы, чем московская полити-
ческая конъюнктура.210
Вполне обычно и содержание нашей грамоты: судебный имму-
нитет, «опричь душегубства и розбоя с поличным».211 А вот под-
тверждения 1551 г. на грамоте нет, хотя указанная грамота дошла
до нас, как мы уже отмечали, в списке конца XVI в. (т. е. сде-
ланном уже после ревизии). Не является ли это как раз тем
случаем, когда грамота была целиком «порушена» во время май-
ских царских прослушиваний 1551 г. (а подлинник ее отобран
у монастыря), но не в силу того, что она предоставляла мона-
стырю какие-то особые привилегии (весьма трафаретное содер-
жание пожалований не дает к этому повода), а потому, что каса-
лась наряду с другими владениями вклада князя А. Б. Горбатого,
сделанного им в нарушение «уложения» о вотчинах Василия III,
запрещающего Суздальским князьям «без доклада» и без согласия
родственников передавать родовые владения в монастырь? И хотя
«при боярах» (в данном случае правительством Бельских) эта
дача и была санкционирована, но в условиях 1551 г. она могла
быть признана недействительной. То же, что указанные в грамоте
владения — ив первую очередь само село Михайловское — по
письму 1592/93 г. все же числятся за монастырем, еще не доказа-
тельство, что в 50-х годах они не могли от него отбираться. Ведь
50-е и 90-е годы разделяет и опричнина, и конфискация после
казни князя А. Б. Горбатого его вотчин. Во всяком случае сам.
факт, что не утверждена в 1551 г. именно та грамота, где упоми-
нается о вотчинах суздальских князей, судьба которых должна
была непосредственно регулироваться новым «соборным уложе-
210 С. Б. Веселовский. К вопросу о происхождении вотчинного
режима, стр. 59.
211 Что касается утверждения С. М. Каштанова, что эта жалованная
грамота якобы или «отменяла действие» троицкой губной грамоты от
21 ноября 1541 г. «в отношении села Матфейцеваъ (автор имеет в виду
известную губную грамоту Ивана IV о предоставлении Бежецкой вотчине
Троице-Сергиева монастыря губного самоуправления, грамота была адре-
сована селам Присеки, Сукромное, Люботицы, Княже, Рогатино в Горо-
децком стане и селу Матфейцево в Заборье), или, «наоборот, губная гра-
мота аннулировала значение несудимой», то оно ошибочно, поскольку
основывается автором на весьма странной презумпции, а именно, что
власть губных старост могла распространяться лишь на те владения фео-
далов, которые обладали уже изживающей себя формой судебного имму-
нитета — «опричь одного душегубства» (С. М. Каштанов. К проблеме
местного управления в России первой половины XVI в. «История СССР»,
1959, № 6, стр. 142). Это ошибка. На самом деле соотношение судебного
иммунитета и губной реформы было совершенно иным. (Подробнее об этом
см.: Н. Е. Н о с о в. «Новое» направление в актовом источниковедении,
стр. 325—328).
189
нием» и не только на будущее, но и путем исправления наруше-
ний прошлого, весьма и весьма симптоматичен.
Грамоты 3 января 1542—29 декабря 1543 г. — времени второго
правительства Шуйских и их сторонников. За этот период троиц-
ких жалованных грамот сохранилось больше — три от 1542 г. и
пять от 1543 г.
Большинство грамот несудимые и о данных приставах. Это не-
судимая грамота от 6 сентября 1542 г. на села Драчево и Про-
тасьево в Манатьине стане Московского уезда, вклад Василия
.. Шадрина, и село Ивановское в Вышегородском стане Дмитров-
ского уезда — монастырская «купля» у него же,212 и несудимая,
на конское пятно и охранная грамота от 1 декабря 1542 г. на леса
для села Нового в Песьем стане Ростовского уезда, что «дала»
в монастырь «то село з деревнями Олена Иванова жена Ондре-
евича Челяднипа по своем муже... сыне по Иване, да и по
себе».213 Согласно данной грамоте, датированной сентябрем 1542 г.
(как раз в 1542 г. и умер сын Елены Челядниной Иван, что и
послужило причиной ее вклада), это было огромное пожалование,
поскольку к селу Новому тянули еще два сельца — Чепурово214
и Воригино — и 60 деревень и починков,215 сошной же пашни
в них было, по письму 1593—1594 гг., более 500 десятин, не счи-
тая поверстного леса.216
Обе грамоты предоставляли монастырю судебный иммунитет
в объеме, «опричь душегубства и розбоя с поличным», и были
подтверждены без всяких ограничений 17 мая 1551 г. и подпи-
саны дьяком Юрием Сидоровым.
Но выдача и именно при правительстве Шуйских жалованной
грамоты в декабре 1542 г. на переданные в Троице-Сергиев мона-
стырь ростовские владения Челядниных показательна и в другом
отношении: она лишнее доказательство того, что не политические
мотивы (а тем более политическая конъюнктура) определяли
212 ГБЛ, Тр. кн. 527, л. 246—246 об., сп. 1641 г.; сп. кон. XVI в,
без подписи 1551 г.; Тр. кн. 519, лл. 187—188. — Духовную В. Шадрина
и троицкую купчую, обе от 1540—1541 гг., см.: Там же, Тр. кн. 530,
лл. 74 об,—76 об.; ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3770.
213 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 111, подл. 1
214 Правда, 9 сентября 1542 г. троицкий игумен Алексей, «поговоря
з братьею и старцы», передал сельцо Чепурово с девятью деревнями
«на прожиток» «до своего живота» назад Елене Челядниной (ГБЛ, Тр.
кн. 533, по Ростову, № 12).
215 ЦГАДА, ГКЭ, по Ростову, № 20. — У данной грамоты Елены Че-
лядниной «сидел» окольничий и тверской дворецкий Юрий Дмитриевич
Шеин (он же «душеприказчик» ее сына Ивана), а самую данную писал
«конюшенный дьяк» Стефан Федотьев.
216 ПКМГ, ч. II, стр. 9—13. — Село Новое на р. Саре находилось на
рубеже Ростовского (в его южной части) и Переяславского уездов. Одно-
временно с вкладом «по сыне» в Троице-Сергиев монастырь Елена Челяд-
нина передала в декабре 1542 г. Переяславскому Горицкому монастырю
«по его душе» села Загорье и Маурино в Кистемском стане Переяслав-
ского уезда (ГИМ, Собр. Уварова, кн. 777, л. 17 об.).
190
обычно, вопреки мнению С. М. Каштанова, выдачу той или иной
иммунитетной грамоты монастырям. Дело в том, что Челяднины
еще со времени Василия III, когда они были в особом приближе-
нии у великого князя (муж нашей вкладчицы — Иван Андреевич
Челяднин, до того как он попал в 1514 г. под Оршей в литовский
плен, где и умер в 1516 г., занимал при дворе самую почетную
по тому времени должность боярина и конюшего) ,217 принадле-
жали, пожалуй, к одним из наиболее активных противников
именно князей Шуйских, поскольку жена старшего брата
И. А. Челяднина, Василия Андреевича (боярин и большой дво-
рецкий Василия. III, умер в 1518 г.), Агриппина (Ографена)
Федоровна (сестра фаворита Елены Глинской — князя И. Ф. Те-
лепнева-Оболенского) была мамкой царевича Ивана и в 1538 г.,
после смерти Елены Глинской, сослана князьями Шуйскими
в Каргополь и пострижена в монастырь, да и сама Елена Челяд-
нина пользовалась особым покровительством Елены Глинской и
всегда числилась в ее свите.218 Поэтому естественно, что при Шуй-
ских положение Челядниных явно пошатнулось, во зато после
прихода к власти (с декабря 1540 г.) князей Бельских роль Че-
лядниных снова возросла, особенно сына Елены Челядниной
Ивана Ивановича (шурин князя Ю. В. Глинского), который при
Елене Глинской был еще просто кравчим, а в 1539—1541 гг. зна-
чится боярином и конюшим, ближайшим сподвижником князей
Бельских,219с которыми И. А. Челяднин был в прямых родствен-
ных связях — его родная сестра Марфа была замужем за
князем Дмитрием Федоровичем Бельским.220 И вот парадокс
(с точки зрения концепции С. М. Каштанова): сами же Шуйские
не только не воспрепятствовали столь значительному вкладу Че-
лядниных в Троице-Сергиев монастырь, но и выдали на него жа-
лованную грамоту. И тут объяснить это можно лишь тем, что на
выдачу подобных пожалований великокняжеские власти не смот-
рели тогда как на акты, влекущие за собой какие-то особые поли-
тические последствия. Исключения, конечно, имели место (и мы
сами уж неоднократно обращали на них внимание), но это были
именно исключения.
217 Должность конюшего при Иване III занимал и его отец, извест-
ный боярин Андрей Федорович Челяднин, умер в 1503 г. (ПСРЛ, т. XX,
стр. 369, 381, 382, 385, 387, 389).
218 Там же, стр. 435.
219 Там же, стр. 435, 458.
220 Более подробные данные о происхождении и родственных связях
Челядниных (кстати, именно к этому роду принадлежал и знаменитый
боярин и конюший Ивана Грозного 50-х годов Иван Петрович Федоров,
считавшийся тогда «честью» первым среди бояр) см.: Русский Биографи-
ческий словарь, Чаадаев-Шветков. СПб., 1905, стр. 132—137 (генеалогиче-
ская справка написана 10. Бенешевичем); С. Б. Веселовский. Иссле-
дования по истории опричнины, стр. 127, 128, 208, 237, 263, 467; А. А. 3 и-
мин. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964, стр. 274—277.
191
Обычная же практика была иной. Когда князь, боярин или
иной вотчинник умирал или постригался в монастырь, то он сам
или его душеприказчики и родичи обязательно давали земельный
вклад в монастырь, а если был более или менее крупный вклад —
должна быть на него и жалованная грамота.221 Это было общее
правило того времени, закрепленное не только законом, но и цер-
ковной моралью, ведь не случайно даже сам Иван Грозный, казня
своих политических противников, раздавал «по их душам» щед-
рые вклады монастырям. И тут, конечно, не одно ханжество.
Поэтому, если бы на столь значительный вклад Елены Челяд-
ниной не было выдано жалованной грамоты, то тогда это дейст-
вительно был для XVI в. случай чрезвычайный, явно отдающий
большой или малой политикой. Но этого, как мы видим, не
произошло.
Но продолжим обзор троицких пожалований времени правле-
ния правительства князей Шуйских.
2 декабря 1542 г. была выдана по челобитью монастыря о при-
теснениях со стороны ратных и иных проезжих людей грамота на
данного пристава для его села Шухобалово в Суздальском уезде
и его же сел Леднево и Кучек в Юрьевском.222 .Подобная же гра-
мота — односрочная и на данного пристава «на обе стороны» —
была выдана 1 мая 1543 г. на уже хорошо известные нам бежец-
кие троицкие села Присецкое и Сукромное,223 а 30 мая того же
года — на данных приставов для охраны троицких лугов у Соли
Галицкой.224 Но если на первых двух грамотах нет подтвержде-
ний 1551 г., то на третьей оно есть — без ограничений и за визой
дьяка Юрия Сидорова. Причина подобной непоследовательности,
значит, кроется не в содержании грамот — по своему существу
они однотипны.225
Осенью 1543 г. Троице-Сергиев монастырь выхлопотал у пра-
вительства еще три жалованные грамоты. Они более интересны.
Это очень щедрая тарханная и несудимая грамота от 29 ав-
густа 1543 г. на троицкую слободу в Переяславле-Залесском на
берегу р. Трубежа (монастырь ранее имел здесь свой двор и луг,
на котором ухитрился «поставить себе 11 дворов монастырских»,
их положение он и хотел теперь узаконить в качестве белой сло-
221 Другое дело, что уже со времени Ивана III, а тем более при Ва-
силии III великокняжеская власть пытается в какой-то мере оградить
светский вотчинный фонд от его перекачивания подобным путем в лоно
церкви. Но это иной вопрос, и о нем мы уже говорили.
222 ГБЛ, Тр. кн. 527, л. 247, сп. 1641 г.
223 ЦГАДА, ГКЭ, по Бежецку, № 1202/98, подл. — Напечатана с троиц-
кого сп. XVII в. (ААЭ, т. I, № 198).
224 ЦГАДА, ГКЭ, по Галичу, № 3355/25, подл.
225 Возможно, это просто объясняется тем, что грамоты на данных
приставов, как правило, носили «срочный» характер: приставом назнача-
лось определенное лицо, и, когда его заменяли, заменялась и грамота.
192
боды) ,226 В 1543 г. это ему удалось — население новой слободы
(«хто у них в тех дворех учнет жити людей») было освобождено
от дани, яма, посошной службы и других пошлин, а подсудно от-
ныне стало только монастырским властям, кроме «одного душе-
губства и розбоя с поличным». Но вот в мае 1551 г. номер не
прошел — санкции грамота не получила, да это и понятно: сло-
бода была новая, а определения Стоглава (гл. 98-я) ясно гласили,
что «слободом всем новым тянути с городскими людьми во всякое
тягло и з судом».
Весьма широкие привилегии предоставляла (такие же, как и
предшествующие грамоты, кроме суда, здесь полный иммунитет)
Троице-Сергиеву монастырю и тарханно-несудимая грамота на
его дворы и варницы «у новые соли» на Холуе, в Стародубе-
Ряполовском, от 4 октября 1543 г.227 Они касались всех «людей»,
«кто у них (у Троицы, — II. Н.) учнет жити. . . у соли, у варницы
и во дворех, повары и водоливы и всякие казаки». Правда, для
казаков (иначе говоря, вольных наемных работников) сохранялась
обязательная явка к наместникам и их тиунам в целях, видимо,
полицейского надзора: «А которые казаки приходцы, — как гласит
грамота,-—а порядятся (наймутся,—Н. Н.) за монастырь жити,
в варницы, и в повары, и в водоливы, или дров сечь и возити и
всякое дело делати, и им ся явити нашим наместником и волосте-
лем и их тиуном, а имати явки с казака по денге». Последнее
разъяснение не оставляет сомнений, что речь в грамоте в основ-
ном идет о пришлых вольнонаемных рабочих (а не местных
холуйских посажанах), нанимающихся на работу на троицких
соляных варницах. Это говорит не только о наличии в стране
рынка свободной рабочей силы (кстати, поварами и водоливами
на солеварнях могли работать лишь профессиональные солевары)
и использовании наемного труда уже в первой половине XVI в.
даже в монастырском промышленном производстве (мы уже не
говорим о богатых посажанах, которые вообще не могли исполь-
зовать иной рабочей силы на своих солеварнях и промыслах), но и
о том (и это особенно любопытно), что даже подобного рода воль-
нонаемные рабочие (и даже «которые казаки приходцы» — не
холуяне) на время жизни и работы.при монастырских варницах
пользовались такими же податными и судебными привилегиями,
что и обычные монастырские люди — слобожане и крестьяне.228
226 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8843/119, подл.
227 ААЭ, т. I, № 200, троицкий сп. 1641 г.
228 О том же, что появление в монастырском (да и не только мона-
стырском) хозяйстве «казаков» как определенной категории работных
людей было явлением новым для социально-экономического развития Рос-
сии первой половины XVI в., наглядно говорит хотя бы сам факт, что
в актовом материале до XVI в. термин «казаки» в указанном значении
вообще не встречается (см., например, указатели к I, II и III томам
АСЭИ). И поэтому вполне естественно, что не зафиксирован он ни в Су-
дебнике 1497 г., ни даже в Судебнике 1550 г. (жизнь и тут явно опере-
13 Н. Е. Носов
193
Казус весьма симптоматичный и делающий значительно более по-
нятной практику выдачи иммунитетных грамот на пришлых рабо-
чих не только феодалам, но и крестьянам-промышленникам при
жала феодальный закон). Но зато в Судебнике 1589 г. он уже фигурирует
в совершенно определенном значении, а именно как вольный человек,
служащий у хозяина за долг («за рост служит») и живущий в его доме,
но отнюдь не теряющий от этого своей свободы. И даже более: кто «того
человека (казака, — Н. Н.) станет держати у собя силно, а будет до него
недобр и казак тот, не мога терпети, от него покрадчи збежит, и что
у него снесет, то пропало, а по кабале денег лишен» (ст. 147-я). Поэтому
совершенно прав М. Ф. Владимирский-Буданов, когда, комментируя ука-
занную статью, видит в ней прямое «указание на тот особый разряд лю-
дей, из которых бралась главная масса кабальных, т. е. бездомных батра-
ков», (М. Ф. Владимирский-Буданов. Хрестоматия по истории
русского права, вып. II, изд. I. Ярославль, 1873, стр. 238). И именно их,
добавим мы, правительство по существу приравнивало к «наймитам», по-
ложение которых характеризуется уже следующей (148-й) статьей Судеб-
ника 1589 г. и которые («наймиты»), как отмечал еще А. И. Копанев,
действительно называются в северных документах просто «казаками».
Правда, что касается самого комментария А. И. Копанева к статьям
147-й и 148-й Судебника 1589 г., то он, по нашему мнению, весьма противо-
речив. «Казаков» ст. 147-й, которые у «кого» «должны жити» и «за рост
служити» (и именно жить в доме частного владельца и отрабатывать на
него проценты, ведь не случайно же статья делает предметом рассмотре-
ния казус— «казак тот, не мога терпети, от него (хозяина, — Н. Н.) покра-
дучи збежит»), он отождествляет с «вольными казаками» — великокняже-
скими ратными людьми ст. 72-й, которые к казакам-наймитам ст. 147-й
никакого отношения не имеют (хотя бы потому, что частные лица, кроме
разве Строгановых (но на тчщбыли особые царские указы), не имели
права нанимать на свою службу государевых ратных и казенных людей,
а именно их в лице «стрельцов, и ратных людей, и вольных казаков,
и каменщиков» имеет в виду ст. 72-я в устанавливаемом Судебником
1589 г. перечне (шкале) штрафов «за бесчестье» и предписании, что
с них можно взять лишь то, «что царь государь укажет» (прямо как
с «больших полатных дьяков»!)), а «наймитов» ст. 148-й, статьи, явно
написанной в одном ключе как раз со ст. 147-й, наоборот, называет
северными «казаками» (!). Даже более, приведя в подтверждение послед-
него подлинную «явку» начала XVII в. о «найме» на летнее время
одним устьянским крестьянином «двух казаков робить, деревни пахать»,
и выдаче им для этого своего инвентаря (топоров, ральников, кос
и т. д.), утверждает: «Названные здесь казаки и есть наймиты Су-
дебника» (ну, а поскольку всякое равенство от перемены мест слагае-
мых не меняется, значит, «наймиты» ст. 148-й и есть «казаки» ст. 147-й)
(А. И. Копанев. Комментарий к Судебнику 1589 г. В кн.: Судебники
XV—XVI веков. М.—Л., 1952, стр. 509—511. — Подчеркнуто нами. О ши-
роком использовании казаков-наймитов в монастырском хозяйстве XVI—
XVII вв. см. также: А. А. Савич. Соловецкая вотчина XV—XVII вв.
Опыт изучения хозяйства и социальных отношений па крайнем русском
севере в древней Руси. Пермь, 1927, стр. 111—119, 142—145, 243—244).
Но как же быть тогда с комментарием самого же А. И. Копанева
к ст. 147-й? И не проще ли просто признать, что разные статьи Судеб-
ника 1589 г. имеют в виду разные категории «казаков»: ст. 72-я —
«вольных казаков» — ратных людей, нанятых на казенную службу,
а статьи 147-я и 148-я — «казаков»-наймитов, взявших у частного хо-
зяина деньги под проценты и обязанных их отрабатывать (первая
194
организации ими новых соляных промыслов. И это отнюдь еще
не делало «названных» ими крестьян и казаков крепостными.* 229
Иначе говоря, феодальный иммунитет в широком смысле этого по-
нятия — явление настолько распространенное и обычное в хозяйст-
венно-правовой жизни России XV—XVI вв., что он мог покрывать
не только явления сугубо феодализированного порядка, но и ин-
ституты иной социально-экономической природы (мы имеем
в виду зарождающиеся буржуазные связи), которые отнюдь не
представали сразу в своем чистом виде, лишенном всякой фео-
дальной окраски. Но факт остается фактом, что феодальный
иммунитет в его применении к промышленному производству
(а солеварение было одной из наиболее развитых отраслей мест-
ного производства того времени) мог быть в руках правительства
средством не только ограничения, но и побуждения промышлен-
ного предпринимательства.
В данном случае грамоты 1543 г. решили этот вопрос в пользу
монастыря-феодала, представляя ему неограниченную возмож-
ность закабаления на своих промыслах «пришлых казаков».
Но майская ревизия 1551 г. и тут нанесла в интересах черных по-
садских миров (а следовательно, и посадско-крестьянской про-
мышленности и торговли) серьезный удар по монастырскому
предпринимательству, приравняв всех его слобожан холуйского
соляного промысла (кроме одного дворника, да и то обязанного
платить ямские деньги, тамгу и посошную службу) к черным по-
садским людям, с которыми им теперь «всякие подати давати.. .
ровно», а волостели ряполовские и их тиуны «судят» их так же,
«как иных черных людей — посадских и волостных».230 Вряд ли
следует доказывать, что по существу это была полная ликвидация
троицкой холуйской соляной слободы как слободы белого типа,
поскольку монастырь должен был теперь вести свой соляной про-
мысел в Холуе на равной правовой основе, что. и черные — не-
привилегированные соляные промышленники. Такова судьба вто-
рой «новой» монастырской городской слободы. И тут постановле-
ние Судебника 1550 г. и Стоглавого собора о новых слободах
выполнено великокняжеской канцелярией императивно и безого-
ворочно.
Но отнюдь не все даже троицкие жалованные грамоты 1543 г.
были так щедры. Во всяком случае, когда монастырь в том же
октябре 1543 г. (и почти в тот же день — 5 октября, холуйская же
грамота датирована, как мы помним, 4 октября) обратился к ве-
статья) или просто работающих на него по найму «из росчету» (вторая
статья). А что ст. 148-я шире ст. 147-й, то это вполне естественно, ведь
и сама сделка найма шире по своей правовой основе денежной кабалы,
которая в большинстве случаев просто является ее скрытой формой.
229 Подробнее об этом см. в третьей главе.
230' Подтверждение 17 мая 1551 г. за подписью дьяка Юрия Си-
дорова.
13*
195
дикому князю с просьбой о беспошлинной торговле в Переяславле
троицких крестьян села Нового Ростовского уезда (того самого,
которое передала ему 1 декабря 1542 г. Елена Челяднина), то он
получил эту льготу, но, правда, в том1 же весьма мизерном раз-
мере, в котором он ею обладал и в своей переяславской вотчине
еще по грамотам Василия III и Елены Глинской, а именно был
освобожден только от мыта и «явки з голов» (и то лишь потому,
что «то деи село пришло к городу к Переяславлю на рубеже»),
но зато в отношении тамги — хотя об освобождении от нее он, ка-
залось бы, и не просил — получил грозное предписание ее давать
всегда и во всех случаях: великий князь «велел их крестьянам. . .
из села из Нового и из деревень, — как гласит грамота, — в Пе-
реславле торговати, а таможником нашим переславским имати
с них тамга, как на иных крестьянех Переславского уезда
емлют».231 С тамгой, как мы видим, все ясно. Но почему такие
императивные формы: великий князь «велел» (а не, скажем, раз-
решил) крестьянам в Переяславле «торговати». Можно подумать,
что правительство опасалось какой-то порухи в крестьянской тор-
говле! Не отзвук ли это какого-то крестьянского брожения,
вызванного переходом села Нового, являвшегося, видимо, круп-
ным торговым центром, из состава владений Челядниных
к Троице-Сергиеву монастырю? Не нарушало ли это старых тор-
говых связей торговых мужиков бывшей ростовской вотчины
Челядниных? И уже во всяком случае это лишнее свидетельство
того, что существование торговых сел, как и вообще широкие тор-
говые связи среди крестьянства, — явление весьма распростра-
ненное на территории старых крупных боярщин, чего не ска-
жешь про средние и мелкие вотчины и особенно поместные
земли.
Ну, а в 1551 г. и с этой, казалось бы, «безобидной» грамотой
поступили весьма своеобразно: из нее ничего не изъяли (да и что
можно было изымать из ее куцых льгот, разве что мыт, но он,
как мы уже видели, и после 1551 г. не был упразднен), зато
в ней, хотя и не к месту, но как бы в поучение, вое же приписали
во время майской ревизии, что грамота подтверждена, но, конечно,
только «опричь ямских денег и посошные службы и тамги,
а тамга им давати в Переславли по тому ж, как иные люди роз-
ных городов тамгу платят» (подписано 17 мая 1551 г., дьяк Ко-
жух Григорьев сын Кроткого). Но это уже более чем частное
разъяснение (казус), это прямое предписание о приравнивании
(в отношении тамги) троицких крестьян к торговым людям «роз-
ных городов». Иначе говоря, свидетельство об общегосударствен-
ной реформе таможенного обложения и упразднении даже тех
льгот в отношении уплаты тамги, которые в отличие от большин-
ства других монастырей и светских иммунистов еще сохранял до
231 АИ, т. I, № 143, подл.
196
этого, как можно судить по известному царскому наказу
дмитровским таможникам от 4 июля 1549 г.,232 Троице-Сергиев
монастырь.
Таковы жалованные троицкие грамоты времени второго прав-
ления Шуйских. Таково к ним отношение правительства 1551 г.
Как мы видим, среди них действительно есть две грамоты (и обе
от Осени 1543 г.) с весьма щедрыми привилегиями в отношении
троицких городских слобод, и именно они подверглись наиболее
радикальным ограничениям при майской ревизии. Но дает ли это
право говорить об особом децентрализаторском курсе в «иммуни-
тетной политике» Шуйских в отношении хотя бы такого крупного
вотчинника, как Троице-Сергиев монастырь? Думается, что нет.
Наоборот, из дошедших до нас великокняжеских указных грамот
городовым приказчикам от осени 1543 г., непосредственно касаю-
щихся тяглых дел Троице-Сергиева монастыря, видно, что именно
в это время местными властями (городовыми приказчиками, ве-
ликокняжескими посланниками) проводится ряд общих мероприя-
тий по упорядочению исполнения местным тяглым населением
как черных, так и владельческих земель ямского дела (постройка
ямов, ремонт дорог, поставка подвод, ямщиков и т. д.). И прово-
дились они на местах, видимо, настолько императивно, что прави-
тельство было даже вынуждено по просьбе троицких властей
предупредить городовых приказчиков, чтобы они хотя бы имею-
щиеся у монастыря жалованные грамоты «не рудили» (имеем
в виду великокняжеский наказ от 2 ноября 1543 г. в Малый Яро-
славец городовому приказчику Луке Иванову и подъячему Алек-
сею Есипову о ненаряжении троицких крестьян к ямскому делу и
примерно подобный же наказ от 4 ноября того же года звениго-
родскому городовому приказчику Ивану Власьеву).233 Даже на-
местники и «иные пошлинники» и те, как можно судить по до-
шедшим до нас великокняжеским указам 1543 г., например
в Кашин, отнюдь не проявляли в это время особого попечитель-
ства в отношении троицких тарханов (если, конечно, они это не
делали назло Шуйским — все ведь могло быть, если считать имму-
нитеты орудием политической «конъюнктуры»): «монастырских
слуг и крестьян судят сильно и мыт и всякие пошлины на них
емлют». Правительству и тут пришлось обязать городовых при-
232 Имеем в виду ссылку дмитровского наказа на то, что царь
«ныне» «все свои грамоты жаловалные тарханные в одных в своих
таможных пошлинах и в померных порудил, опричь Троецких Сергиева
монастыря, и Соловецкого монастыря, и Нового девича монастыря, что
на Москве, и Кирилова монастыря, и Воробьовские слободы» (ААЭ, т. I,
№ 223). Более подробное рассмотрение этого важнейшего наказа дается
нами ниже.
233 М. А. Дьяконов. Акты тяглого населения, вып. II, № 13;
ЦГАДА, ГКЭ, по Звенигороду, Я» 14. — Подробнее об этом см.: Н. Е. Н о-
с о в. Очерки..., стр. 135—136.
197
казчиков оберегать «законность» на местах, даже когда нару-
шителями ее являются сами бояре-кормленщики.234
Не дает возможности принять точку зрения С. М. Каштанова
и то, что именно при Шуйских (а не после казни князя Андрея
Шуйского и прихода к власти 29 декабря 1543 г. правительства
Воронцовых, как полагает С. М. Каштанов) московское прави-
тельство приступает к проведению поуездных земельных перепи-
сей,235 одной из целей которых была проверка владельческих прав
па землю духовных иммунистов, а следовательно, и упорядочива-
ние, и ограничение системы самого феодального иммунитета
(такую же оценку переписей, как мы уже видели, дает и
С. М. Каштанов, хотя и считает их «организацию» делом прави-
тельства Воронцовых). О том, что эти переписи начались еще
в 1542/43 г. (всего вероятнее, в 1543 г.), свидетельствуют две до-
шедшие до нас «межевые грамоты» 7051 г. (1542/43 г.), выдан-
ные Троице-Сергиеву монастырю — «по великого князе слову» —
«московскими писцами» князем Романом Даниловичем Дашко-
вым, Федором Григорьевым сыном Адашевым и дьяком Третьяком
Михайловым сыном Дубровиным на троицкое село Нахабино
в Горетове стане Московского уезда, а также их межевая грамота
на все троицкие владения в Радонеже и в московских волостях
Воре, Корзеневе и Шеренке, из которой совершенно ясно видно,
что в это время шло общее описание всех земель Московского
уезда (обе межевые грамоты, как указывается в троицких списках
с них, были подписаны «писцами великого князя», а князь
Р. Д. Дашков приложил к ним и свою печать).236 Наконец, дошла
до нас и весьма любопытная роспись сошных окладов черных,
поместных, вотчинных и монастырских земель в волостях Шо-
ренке, Воре, Корзеневе и в Радонеже, составленная троицкими
властями на основании писцовых книг князя Р. Д. Дашкова
234 ГВЛ, Тр. кн. 527, л. 482.
235 «Одним из важных мероприятий этого правительства (т. е. «бояр-
ского правительства, возглавлявшегося Воронцовыми», — Н. И.), — пишет
С. М. Каштанов, — явилась организация весной—летом 1544 г. писцового
описания, которое охватило многие уезды русского государства и затя-
нулось до 1545 г.» (С. М. К а ш т а н о в. Социально-политическая история
России..., стр. 352. — Подчеркнуто нами). Что касается П. П. Смирнова,
то он хотя и отмечает, что описание началось «в период диктатуры кня-
зей Шуйских», но ссылается почему-то лишь на описание в 1544 г. вели-
кокняжеским писцом Степаном Тимофеевичем Отяевым суздальских зе-
мель (П. П. Смирно в. Посадские люди и их классовая борьба до се-
редины XVII в., т. I, стр. 106—107).
236 ГВЛ, Тр. кн. 536, № 39; ср.: Тр. кн. 531, по Москве, № 195. —
О писцовых книгах 1543—1545 гг., помимо названных нами по Москов-
скому уезду, см.: П. Милюков. Спорные вопросы финансовой истории
Московского государства. СПб., 1892, стр. 162; Чтения ОИДР, 1896, кн. 2,
отд. «Материалы исторические», стр. 4—6; С. А. Ш у м а к о в. Сотницы,
грамоты и записи, вып. I, стр. 51—74, 132—137; М. Рубцов. К мате-
риалам для церковной и бытовой истории Тверского края в XV—XVI вв.
Старица, 1905, стр. 17—21; АФЗХ, ч. II, №№ 178, 179.
198
«с товарищами» 1542/43 г. для счета различных повин-
ностей.237
Итак, даже приведенные данные не дают возможности гово-
рить пи о какой-то особой «иммунитетной политике» Шуйских,
ни тем более об их стремлении максимально отарханить крупное
феодальное землевладение. Наоборот, поскольку как раз при них
началось проведение новых поуездных описаний, то, следова-
тельно, никаких специальных, во всяком случае в государствен-
ном масштабе, антицентрализаторских замыслов у них не было,
а все политические перипетии времени их правления (как и при
Бельских) сводились к делению политических постов и полити-
ческой власти при малолетнем великом князе.
Грамоты 29 декабря 1549—первой половины 1546 г. Не внес
каких-либо заметных изменений в практику выдачи мона-
стырских иммунитетных грамот и приход к власти после рас-
правы с князем Андреем Шуйским (с января 1543 г.) нового
правительства, основную роль в котором, по мнению С. М. Каш-
танова, играли Воронцовы как представители старомосковского
нетитулованного боярства.
Продолжалась перепись, продолжалась и выдача жалованных
грамот, что, кстати, во время переписей обычно приобретало бо-
лее широкий характер, так как местные феодалы стремились уза-
конить свои новые приобретения, а следовательно, и свои подат-
ные льготы. Поэтому нет ничего удивительного, что как раз на
1544—первую половину 1546 г. (до казни Ф. С. Воронцова в июле
1546 г.) приходится наибольшее число дошедших до нас жалован-
ных грамот периода боярского правления (по подсчетам
С. М. Каштанова, — более 50) .238 Троицких же жалованных гра-
мот за эти годы, правда, немного — 9. И этому тоже есть свое
объяснение. Дело в том, что в начале 1544 г. троицкие власти
начали строительство каменной ограды вокруг монастыря (своего
города-крепости). Постройка такой крепости да еще в непосред-
ственной близости от Москвы имела большое военное значение, и
поэтому троицкий игумен Никандр 17 марта 1544 г. добился ‘от
правительства «льготы» «от всех пошлин» великого князя, «что
237 ГБЛ, Тр. кн. 637, лл. 284—298. — Указанные межевые грамоты и
троицкая роспись еще раз показывают наличие пробелов в имеющихся
в нашем распоряжении жалованных иммунитетных грамотах даже по
одному Московскому уезду И поэтому насколько осторожно надо распро-
странять их постановления на все монастырские владения, хотя бы даже
одного этого уезда. Совершенно ясно, что это надо иметь в виду и при
изучении дошедших до нас троицких жалованных грамот и иных актов
по иным уездам. О других же монастырях, чьи копийные книги до нас
вовсе не дошли или дошли лишь в отрывках, мы уже не говорим. Здесь
вообще надо быть предельно осторожным во всяких обобщениях и син-
хронных политических сопоставлениях.
238 С. М. Каштанов. Социально-политическая история России..,
стр. 353.
199
есть монастырских сел, и деревень, и слобод, и варниц» «во всех
городех» (включая — и то же «во всех городех» — троицкие лавки
и рыбные ловли, с которых предписывалось тоже «никоторых
пошлин не имати»).239 В число указанных «пошлин» ( = «пода-
239 цТ0(5ь1 читатель имел более ясное представление как о всех троиц-
ких землях, которых касалась грамота, так и вообще (что особенно важно
в источниковедческом плане) о степени сохранности дошедшего до нас
фонда троицких иммунитетных жалованных грамот, приведем список пе-
речисляемых в грамоте от 17 марта 1544 г. троицких владений. Курсивом
нами выделены все села и иные владения, на которые сохранились дей-
ствующие в это время (т. е. в 1544 г.) жалованные грамоты (имеем в виду
грамоты, где эти владения непосредственно названы). Итак, согласно
данным, на март 1544 г. Троице-Сергиеву монастырю принадлежали на
территории великого княжения (иначе говоря, исключая удельные земли)
«села, и деревни, и слободы, и варницы, и дворы во всех городех: село
Клементьева, село Кесово з деревнями, село Благовещенское з деревнями,
село Бебяково, селцо Копнино з деревнями, село Зубачево з деревнями,
село Сватково, да Семеновское, да Диаконово з деревнями, село Дерю-
зино да Бобошино з деревнями, село Шорапово з деревнями, село Иевля
з деревнями, село Скнятиново з деревнями, село Муромцево да Корзенево
в Радонежском уезде, в волости Корзеневе деревня Матусова, село Пути-
лове да Борково з деревнями, село Озерецкое да Желтиково з деревнями,
да в Дмитрове дворы на посаде, село Синково з деревнями, село Медиа
да Кумганово з деревнями, да во Твери в городе двор на посаде, селцо
Станишино, да Васильевское, да Севастъяновское з деревнями, село При-
секи с селы и з деревнями, село Ма'тфейцево з деревнями, село Прилуки
с селы и з деревнями, да на Углече на посаде двор'ы монастырские,
да в Кашине двор монастырской, селцо Поречье з деревнями, да селцо
Введенское з деревнями в Дмитровском уезде в Троицком стану в Куз-
модемьянском, деревня Пекашино, деревня Княжнинское, село Хупанъ,
да Копнино з деревнями, да в Переславле внутри городе двор, да на по-
саде в Подвязье дворы монастырские, да в Усолье в Переяславском двор
монастырской и казачьи дворы, село Новое з деревнями, село Михайлов-
ское да Оносово з деревнями, да деревня Гусарниково да Шипачево,
селцо Бороноволоково з деревнями, да в Ростове на посаде двор мона-
стырской, село Берлюково з деревнями, село Федоровское з деревнями,
село Кувакино з деревнями, да в Нерехте у Соли варницы, двор мона-
стырской и казачьи дворы и лавки, на торгу, село Марьинское з дерев-
нями, да на Костроме двор монастырской, селцо Поповское з деревнями,
да на Плессе двор монастырской, в Галиче селцо Гнездниково и Березо-
вец з деревнями, да у Соли варницы, и двор, и казачьи дворы, да на
Полую варницы и дворы монастырские, на Балахне у Соли варницы и
двор в городе и за городом дворы монастырские и крестьянские, да
в Нижнем Новегороде в городе двор монастырской, а на посаде дворы
монастырские, и рыбные ловли, и острова, и плесы на Волге, селцо Чага-
даево з деревнями, да на Уготе двор монастырской и варницы, сказы-
вают, пусты, да в Суздале в городе двор монастырской, да в Владимере
в городе двор монастырской, селцо Фелисова слободка з деревнями, село
Шухобалово с селцы и з деревнями, село Кучки да Леднево з деревнями,
да в Гороховце в городе двор монастырской, да на погосте на рыбной
ловле Егор ей Великий, да селцо Городище з деревнями и рыбная ловля,
да на Клязме Волкове з деревнями и рыбная ловля, да монастырь Бла-
говещенье на Киржаче, село Гора, селцо слободка Тутолмина, селцо Ха-
лино, селцо Желдыбино, село Старобислово з деревнями, селцо Звягино
з деревнями, село Петровское з деревнями, селцо Нахабинское з дерев-
200
тей») входили — и это специально было оговорено в грамоте —
дань, ямские деньги, посошная служба, городовое дело, намест-
ничьи и волостелины кормы и поборы, ямское и мостовое дело,
а также иные более мелкие «потуги». Срок льготы в грамоте не
был оговорен — возможно, первоначально имелось в виду все
время строительства каменной ограды (и троицкие власти, ви-
димо, на это надеялись). Но то ли строительство затянулось,
то ли, что более вероятно, изменилось отношение правительства
к подобному монастырскому «полегчанию» (слишком уж велика
была льгота), но осенью 1546 г. монастырским властям, теперь
уже игумену Ионе, снова пришлось бить челом великому князю
нями, селцо Дмитровское з деревнями, селцо Ростокино з деревнями,
да на Москве двор в Китае, а другой двор в городе у Богоявления, селцо
Румянцеве з деревнями, да селцо Дубешня з деревнями, селцо Романов-
ское з деревнями, селцо Передал и Почап з деревнями, село Илемна да
Егорей Великий з деревнями, да село Выпуково, да Куярово, да Деря-
бино з деревнями, село Тураково з деревнями» (ГБЛ, Тр. кн. 527,
лл. 251 об.—253). Таким образом, мы видим, что Троице-Сергиев мона-
стырь уже в это время имел свои вотчины, села и деревни более чем
в 30 уездах страны. Если расположить указанные троицкие владения по
их тогдашней городовой приписке, то это будут уезды: Балахонский, Бе-
жецкий, Боровский, Верейский, Владимирский, Волоколамский, Галичский,
Гороховецкий, Дмитровский, Кашинский, Коломенский, Костромской, Ма-
лоярославецкий, Можайский, Московский, Муромский, Нижегородский,
Новоторжский, Переяславль-Залесский, Плесский, Пошехонский, Радонеж-
ский, Романовский, Ростовский, Серпуховский, Стародуб-Ряполовский, Суз-
дальский, Старицкий, Угличский, Тверской, Юрьевский, Ярославский.
Всего же Троице-Сергиев монастырь, согласно приведенным данным, вла-
дел в 1544 г. не менее чем 70 крупными вотчинами (мы имеем в виду
села с тянущими к ним деревнями, число которых, как мы уже видели
выше, достигало зачастую нескольких десятков, а количество земель до-
ходило до пяти-десяти тысяч десятин в одном владении), 19 городскими
слободами-дворами (на посадах в Балахне, Владимире, Гороховце, Галиц-
кой Соли, Дмитрове, Кашине, Костроме, Москве, Нерехте, Нижнем Нов-
городе, Переяславле-Залесском, Переяславской Соли, Плессе, Ростове,
Суздале, Твери, Угличе, Уготе, Холуе), а также соляными варницами
в Нерехте, Галицкой Соли, Балахне, Холуе и в Уготе (но здесь «пусты»),
причем показательно, что и в Усолье Переяславском, и в Нерехте, и в Га-
лицкой Соли, где у монастыря в 30—40-х годах XVI в. были наиболее
крупные соляные промыслы, показаны еще специальные монастырские
«казацкие дворы» ( = слободы),— разве это не лишнее и не явное свиде-
тельство широкого применения наемного труда в монастырском солеваре-
нии, ведь мы уже знаем на примере холуйских солеварен 1543 г., где и
как использовались «казаки-приходцы», которые, как гласит грамота,
весьма активно закабалялись монастырями — «наряжались» (добровольно?!)
«за монастырь жити у варниц... и всякое дела делати». Названы троицкие
«казацкие дворы» и в Усолье Переяславском, где монастырь, как известно
по актам 50-х годов, также имел свое солеварение, хотя переяславские
варницы в нашей грамоте почему-то не названы. Наиболее же крупные
рыбные ловли, судя по нашей грамоте, были в это время у монастыря на
Волге, под Нижним Новгородом. Таковы были поистине гигантские троиц-
кие вотчины и поистине гигантское (конечно, в масштабах того времени)
троицкое хозяйство в канун майской ревизии 1551 г.
201
о продлении «льготы», но на этот раз она уже была дана
(согласно великокняжеской подписи на грамоте от 25 сентября
1546 г., заверенной дьяком Василием Григорьевым сыном За-
харовым) только на один год — с 17 марта 1547 по 17 марта
1548 г.240 Правда, в период действия этой «великой» льготы те же
городовые приказчики как лица, ведающие уже в то время не
только городовым делом и сбором посохи, но и сбором почти всех
прямых налогов в масштабах уезда, пытались нарушить эти тро-
ицкие привилегии и собрать с их вотчин во время подготовки
к казанскому походу 1547 г. посошных людей («с сохи по два че-
ловека — по конному, да по пешему, потому ж как и с ыных сох
и з слобод»), но и тут троицкие власти все же добились сохране-
ния данной им временной поблажки.241
Но получение Троице-Сергиевым монастырем в 1544 г. льготы
от всех податей и пошлин, конечно, не означало, что в период ее
действия (до марта 1548 г.) монастырь вообще не был заинтере-
сован в получении иммунитетов для своих новых вотчин, интен-
240 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 251 об.—253, сп. 1641 г. — Сохранился, правда,
в архиве Лавры и другой список, более ранний — конца XVI в., по без
подписи 25 сентября 1546 г. (Тр. кн. 519, лл. 81—91 об.).
241 ГБЛ, Тр. кн. 519, лл. 39 об.—40 об. — Подробнее об этом см.:
Н. Е. Н о с о в. Очерки..., стр. 122—124. — А за два года до этого (9 ноября
1545 г.) троицкие власти под тем же предлогом — что «они круг мона-
стыря ограду каменну ставят» и крестьяне их поэтому от «налогов» и
«монастырских дел» «поисшатались», а села и слободы «запустели» —
освободились от поставки и перевозки «запасу к казанскому походу»
1545 г. (зерна, мяса, меда и т. д.), а он, как можно судить по грамоте,
собирался в это время по великокняжескому указу и, видимо, опять-таки
городовыми приказчиками «со всех городов» и со всех земель (ГБЛ, Тр.
кн. 527, лл. 256—257 об.). Грамота была подписана тем же дьяком, кото-
рый подписал 25 сентября 1546 г. подтверждение на льготной грамоте
17 марта 1544 г., а именно Б. Г. Захаровым. Грамота носила сугубо еди-
новременный характер — касалась сбора запасов только для казанского
похода 1545 г. — и поэтому, естественно, никаких позднейших подтвер-
ждений не имеет. Кстати, грамота 9 ноября 1545 г., как и грамота
17 марта 1544 г., воспроизводит полный перечень троицких владений.
По сравнению с приведенным нами списком 1544 г. в нем (после села
Туракова с деревнями) дополнительно приписаны: «село Пахирево, село'
Давыдовское з деревнями Ивановское Щекина в Московском уезде в Гого-
леве стану, село Иовленское з деревнями Ивановское Брюхово в Москов-
ском уезде в Шеренке, село Давыдовское з деревнями Федоровское Бур-
мина в Московском же уезде в Сурожку, село Тимоново з деревнями
Федоровское Бурмина в Дмитровском уезде в Каменском стану, село Ни-
китцкое з деревнями Матвеевское Тюменева в Клинском уезде, половина
села Бужнинова в Переславском уезде в Верходубенском стану Юрьев-
ское Зворыкино» (там же, л. 257 об.). Как мы видим, только за один год
монастырь обогатился за счет местных вотчинников (Ивана Щекина,
Ивана Брюхова, Федора Бурмина, Матвея Тюменева и Юрия Зво-
рыкина) еще шестью довольно крупными вотчинами. Темпы монастыр-
ского стяжательства явно нарастали и, конечно, не без благословения
«нового» правительства Воронцовых. Ведь не сами же монахи вписали их
в новое великокняжеское пожалование (узаконили!).
202
сивность приобретения которых — как по купчим, так и особенно
по духовным грамотам — во второй половине 40-х годов достигает
наиболее широких размеров. Правда, сам характер дошедших до
нас жалованных грамот 1544—1546 гг. несколько меняется.242
За 1544 г. это несудимые грамоты и все с иммунитетом,
«опричь душегубства и розбоя с поличным».
Имеем в виду грамоту от 15 мая 1544 г. па село Васильевское
с деревнями в Иворовском стане Старицкого уезда — бывшая вот-
чина Василия Поликарпова (Роменкова) ,243 половина которой «по
душе» и «по приказу отца» была дана в монастырь в 1541/42 г.
его дочерьми Марией (женой Григория Васильевича Львова) и
Ульяной (старицей Оленой),244 а другая уже на следующий год,
в 1542/43 г., была куплена самим монастырем у Юрия Игнатьева
сына Полтинина и Федора Иванова сына Дашкова (у мужей его
других дочерей — Прасковьи и второй Марии, видимо, было их
приданое); 245 кроме этого, две деревни села Васильевского
242 Кстати, читатель, наверное, уже обратил внимание, что мы упорно
придерживаемся хронологических рамок, принятых С. М. Каштановым
для изучения иммунитетной политики, и делаем это не потому, что мы
согласны с этой периодизацией, а как раз наоборот, чтобы показать
условность ее применения для изучения истории феодального имму-
нитета, который, как мы еще раз подчеркиваем, не находился в обяза-
тельной «синхронной» политической связи с московской политической
конъюнктурой и борьбой различных боярских группировок за власть.
Изменения он, конечно, претерпевал, но более стабильные и, как правило,
не конъюнктурно-политического плана.
243 ЦГАДА, ГКЭ, по Старице, № 11651/11, подл. — Село Васильевское
находилось недалеко от села Станишипо, между реками Шосткой и Вол-
гой. См. его описание 1592—1593 гг.: ПКМГ, ч. II, стр. 405—407.
244 См. «данную грамоту» сестер Марии Львовой и Ульяны Поликар-
повой-Роменковой от 1541/42 г. (ГБЛ, Тр. кн. 533, по Старице, № 2).
Правда, на «данной» несколько странная припись: «А хто государь учнет
бити челом игумену Иосифу род Васильев (но ведь Иосиф Скрипицин
после 1539 г. был уже избран в митрополиты!—Н. Н.), а захочят выку-
пить село Васильевское з деревнями, вотчину Васильеву, и игумен бо
пожаловал взял деньги у Марьи и у ее детей, а у иных бы отчинников
пожаловал денег не имал». Не результат ли это каких-либо монастырских
комбинаций, а может быть, и какой-то позднейшей подделки старой дан-
ной (скажем, при каком-то, вызванном ею в дальнейшем, конфликте
с другими наследниками Василия Поликарповича) ?
245 ГБЛ, Тр. кн. 533, по Старице, № 3. — Сохранилась также «запись»
1542/43 г. Ю. И. Полтинина и Ф. И. Дашкова, выданная ими троицким
властям, о расчете и выезде из проданной вотчины. И тут отзвук явно
необычной и довольно странной ситуации. «А денег есмя (наши вот-
чичи, — Н. Н.) взяли наперед за землю, — как гласит «запись», —20 Руб-
лев, а досталь нам денег взяти по розщету как землю отмерим, потому же
за рубль по шти десятин (иначе говоря, «во всех трех полех пашенные
земли, и непашенные земли, и лес пашенной по щти десятин за рубль,
опричь лугов», — //. И.). А отмерити нам та земля и людей своих ис того
полусела и из деревень вывести, уговев петрова говейна неделю. А не от-
мерим мы тое земли и людей не вывезем на тот срок лета 7051-го, ино
на нем, на Юрье, да на Федоре по сей записи 60 рублев». Но дело все-
203
в том же 1542/43 г. были переданы в Лавру Еленой Васильевой,
дочерью Поликарпова (тоже именующей себя старицей Оле-
ной),246 и грамоту от 1 августа 1544 г. о пожаловании великим
князем Троице-Сергиеву монастырю по его челобитью Покров-
ского Хотькова девичья монастырька, поскольку якобы именно
«в том мопастырьке лежат чудотворца Сергия родители» (пред-
лог для очередного троицкого «стяжения» и тут, как мы видим,
нашелся легко!).247 Обе грамоты подтверждены 17 мая 1551 г.
без ограничений (дьяк Юрий Сидоров).
На 1545—1546 гг. приходятся в основном тарханно-несудимыо
грамоты.
Помимо уже названной «льготной» грамоты 9 ноября 1545 г.
от «казанских запасов», следует назвать жалованную грамоту от
15 марта 1545 г., также касающуюся всей троицкой вотчины, — на
владения «во всех городех», на беспошлинный провоз всяких за-
пасов из троицких сел и деревень в монастырь.248 Согласно гра-
моте, Троице-Сергиев монастырь получил огромные привилегии,
а именно великий князь «во всех городех наместником своим, и
волостелем, и мытчиком, и таможником, и всем пошлинником
с монастырских запасов и с повозов, с хлеба, и с соли, и с рыбы, и
с масла, и с сена, и с хоромного лесу, и с дров, и со всякого
запасу, и с животины, мыта и тамги и всяких пошлин никоторых
имати не велел». И даже более: «а у которых будет наместников,
и у волостелей, и у мытчиков, и у таможников грамота на гра-
моты, а на сю грамоту грамоты нет». И все эти привилегии
(правда, касающиеся лишь монастырских запасов, а не товаров
на продажу, — разница, конечно, принципиальная) предоставлены
Троице-Сергиеву монастырю при «боярском правительстве» «спод-
вижников» Василия III — Воронцовых, при которых «после круп-
ных иммунитетных пожалований, наблюдавшихся в период правле-
ния Шуйских (?!), бросается в глаза/ — пишет С. М. Каштанов, —
значительная скупость предоставленных монастырям податных
привилегий».249 Уже приведенный пример отнюдь не под-
тверждает «значительную скупость» в правительственных при-
вилегиях, даваемых монастырю (после Шуйских), а, наоборот,
показывает явное послабление монастырским стяжаниям со сто-
роны самого же правительства.
таки затянулось (и, надо думать, явно вопреки желаниям монастыря
поскорее прибрать все село Васильевское к своим рукам), поскольку от-
пись Ю. И. Полтинипа и Ф. И. Дашкова в окончательном расчете — всего
они получили за проданную часть вотчины 100 руб. и коня — датируется
лишь 1543/44 г. (ГБЛ, Тр. кн. 533, по Старице, № 4).
246 ГБЛ, Тр. кн. 533, по Старице, № 5.
247 Там же, Тр. кн. 520, лл. 16—18, сп. кон. XVI в.
248 ААЭ, т. I, № 203, троицкий сп. 1641 г.
249 С. М. Каштанов. Социально-политическая история России...,
стр. 352—353. — Подчеркнуто нами.
204
А что это было именно послабление, наглядно показывает ан-
нулирование во время майской ревизии 1551 г. основной из предо-
ставленных монастырю в 1545 г. привилегий — освобождения от
тамги: отныне «тамгу... им давати» (подпись 17 мая, виза дьяка
Юрия Сидорова).
В столь же привилегированное положение поставила мона-
стырь и выданная ему 24 июля 1546 г. жалованная грамота на
двор в Коломне.
Дело было в следующем. Летом 1546 г. монастырь обратился
с ходатайством к великому князю о предоставлении ему места
в Коломне для постройки своего двора для приезда в город мона-
стырских слуг и крестьян по монастырским делам (такого двора
у него не было). Ходатайство было удовлетворено. В коломенской
Михайловской слободе было дано монастырю место под двор
(принадлежало ранее Григорию Ворожихипу с детьми) и выдана
на него тарханная и несудимая грамота, по которой «впредь» все
монастырские люди, «которые люди в нем (в новом дворе, —Н.Н.)
учнут жити», освобождались от всех налогов и пошлин, включая
дань, ямские деньги, посошную службу, посошный корм и т. д.
При этом было специально разъяснено, что монастырские люди
с Михайловской слободы «с сотцкими, и з десятцкими, и с черными
людми с тяглыми не тянут ни с кем ни в какие подати, ни в ро.з-
меты, оприч городового дела» (это было единственное исключе-
ние!). В отношении судебного иммунитета положение было,
правда, иным. В грамоте хотя и отмечалось, что монастырские
слобожане неподсудны коломенским наместникам и тиунам
во всех делах, «оприч душегубства и розбоя с поличным», но
судит их не игумен, а сам великий князь или дворецкий Боль-
шого дворца. Лишь в отношении сместного суда сохранилась обыч-
ная практика — суд творит наместник (или его тиун) вместе
с монастырским судьей: «а прав или виноват манастырской чело-
век, и он в правде и в вине игумену з братьею или их прика-
зщику».
Итак, перед нами почти полная тяглая иммунитетность и
весьма ограниченная судебная.
Чем было вызвано в данном случае подобное, как бы двуликое,
положение троицкой слободы, сказать трудно. Но результаты его
очевидны. Монастырская слобода получила почти полную тяглую
автономность (кроме городового дела) в составе коломенского по-
сада, а в административно-судебном отношении попала под непо-
средственный контроль великокняжеской власти в лице дворецкого
Большого приказа. Совершенно ясно, что то и другое наносило
серьезный ущерб в первую очередь коломенским посадским лю-
дям, которые тем самым лишались всяких прав на привлечение
монастырских слобожан к общепосадским делам.
Ревизия 1551 г. упразднила этот порядок. Монастырские люди
приравнивались к черным посажанам, должны были «всякие по-
205
дати давати с черными людьми ровно, а наместникы коломен-
ские их и их тиуни судят, как иных черных посадцких людей».
Иммунитетом обладал только один монастырский дворник, но и то
«оприч ямских денег, и посошные службы, и тамги, то их двор-
нику давати».250 Как мы видим, и тут ревизия 1551 г. строго про-
вела в жизнь уложение о новых городских слободах.
Так было с городскими тарханами. Зато привилегии, предо-
ставляемые грамотами 1545—1546 гг. па новые сельские троицкие
владения, по существу ничем не отличаются от подобных же
иммунитетных привилегий, дававшихся всеми «боярскими пра-
вительствами» со времени Василия III, равно как и им самим.
Об этом говорят хотя бы две дошедшие до нас троицкие тар-
ханные и несудные грамоты на новые монастырские приобрете-
ния от 20 декабря 1545 г.251 и 3 октября 1546 г.252 Первая — па
село Давыдовское с деревнями в Гоголеве стане Московского
уезда, дача Ивана Алексеевича Щекина, а также села Давыдов-
ское и Федоровское в Сурожике, того же уезда, приобретены от
Федора Сурмина, и его же дача в Каменском стане Дмитровского
уезда — село Тиманово-Федоровское, и, наконец, село Никитское
Клинского уезда, приобретено от Матвея Тюменева;253 и вторая
грамота — на село Новлянское с деревнями в Шеренском стане
Московского уезда, дача Авдотьи Брюховой (жены Ивана Брю-
хова), на шесть Замятнинских деревень в Воре и Корзеневской
стане Радонежского уезда и на села Спасское и Ермолине с де-
ревнями в Вышегородском стане Дмитровского уезда.
250 ГБЛ, Акты Беляева, № 1/76, подл. — Подписана грамота 17 мая
1551 г. дьяком Юрием Сидоровым. Изд.: ПРП, вып. IV, стр. 114—116.—
Отводную грамоту на коломенский двор от июня (?) 1546 г. см.: ГБЛ,
Тр. кн. 521, л. 171.
251 ГБЛ, Тр. кн. 519, лл. 48—51, сп. кон. XVI в.
252 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8864/140, подл.
253 Сохранились две «данные грамоты» Ивана Алексеева сына Щекина
от 1538/39 г. на передачу села Давыдовского с четырьмя деревнями и
тремя селищами Троице-Сергиеву монастырю. Данные были написаны
впрок («какова воля станется надо мною», как писал И. А. Щекин, —
вдруг «бог по душу пошлет»). Но они так и остались невыполненными,
хотя и были сохранены в архиве Лавры, поскольку И. А. Щекин в конце
1544 г. постригся в Троице-Сергиев монастырь, приняв имя Ионы (см.
его духовную 1544 г.: ГБЛ, Тр. кн. 530, лл. 29—30 об.), и дал новую —
третью — данную, которая и была реализована монастырем (ГБЛ, Тр.
кн. 530, по Москве, №№ 32, 33, 34). Иван Большой Алексеев сын Щекин
был сыном подьячего, потом дьяка Василия III — Алексея Малого Гри-
дина сына и братом известного дьяка Разбойного приказа Бориса Алек-
сеева сына Щекина (1549—1563 гг.) (И. И. Лихачев. Разрядные дьяки
XVI века, стр. 36, 68, 69, 163, 164, 238, 250, 254, 459; И. Е. Носов.
Очерки..., стр. 95, 96, 142, 315, 318, 320, 323). Сохранилась и духовная
грамота 1541/42 г. Василия Федорова сына Сурмина (ГБЛ, Тр. кн. 530,
лл. 30 об.—38). Бурмины происходили из митрополичьих бояр. Его отец —
Федор Федорович Сурмин был в 1505—1515 гг. митрополичьим дворецким
(АФЗХ, ч. I, стр. 60, 67—69, 78—81, 83, 122, 160, 162, 175, 176). Описание
сел Давыдово и Тиманово см.: ПКМГ, т. I, стр. 61, 108, 751—752.
206
Всем указанным новым троицким владениям был предоставлен
податной иммунитет лишь в отношении дворцовых повинностей,
судебный — «опричь душегубства и розбоя с поличным». Естест-
венно поэтому, что во время ревизии 1551 г. обе грамоты были
переутверждены без всяких ограничений и подписаны 17 мая:
первая — дьяком Юрием Сидоровым, а вторая — Кожухом Гри-
горьевым сыном Кроткого.
Из несудимых грамот 1546 г. укажем на грамоту от 23 декабря,
выданную монастырю на пожалованную ему великим князем из
числа бывших поместных и оброчных земель группу деревень
(деревню Лихареву и др.) в Стрелецкой волости Нижегородского
уезда.254 Грамота предоставляла монастырю судебный иммунитет,
«опричь душегубства и розбоя с поличным», и была подтверждена
17 мая 1551 г. (подпись дьяка Кожуха Григорьева сына Крот-
кого), но с ограничением иммунитета по Соборному уложению.
Была повторена та же ограничительная формула, что вписыва-
лась и при переутверждении в 1551 г. несудимых грамот Васи-
лия III, а именно, что игумена судит только митрополит, а если
кто «будет чего искати» на монастырских приказчиках или кре-
стьянах, то их судит сам великий князь или введеный боярин.255
Переходим к рассмотрению троицких жалованных грамот
1547—1548 гг. — последнего периода боярского правления.
По С. М. Каштанову, этот период начинается, правда' уже
со второй половины 1546 г. и характеризуется им как время
сперва «расцвета феодального иммунитета» (при правительстве
Глинских), а потом (после июня 1547 г.) начала его «ограниче-
ния», при правительстве Романовых-Юрьевых, особенно с весны
1548 г.256
Действительно, от 1547 г. сохранились две весьма щедрые
жалованные грамоты Троице-Сергиева монастыря. Это тарханно-
несудимая и односрочная грамота от 20 марта 1547 г. на троицкое
село Рождественское с деревнями в Берендеевском стане Дмитров-
ского уезда, полученное монастырем в 1543/44 г. по духовной
И. А. Белеутова,257 и подобная же грамота от 13 октября 1547 г.
254 ЦГАДА, ГКЭ, по Нижнему Новгороду, № 7952/11, подл. — Изд.:
Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии, т. XIV,
Кабанов, № 12.
255 Истолкование этой формулы мы давали выше, см. стр. 77, 136—146.
256 С. М. Каштанов. Социально-политическая история России...,
стр. 361, 366, 367, 369 и сл.
257 ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову,. № 3780/68, подл. — Село Рождествен-
ское с тянущими к нему сельцами Верхотурове и Курельбино и 10 дерев-
нями было передано в монастырь в 1543/44 г. душеприказчиками круп-
ного дмитровского вотчинника Ивана Андреевича Жихоря Рябчикова-
Белеутова (потомок известного тверского боярина середины XV в. Федора
(Феодосия) Александровича Белеутова. См.: С. Б. Веселовский. Фео-
дальное землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 37, 325, 360), со-
гласно его духовной (ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3775). Ранее этого,
еще в 1526/27 г., его брат Федор Андреев сын Белеутов передал в Троице-
207
для новых троицких приобретений в Ярославском, Дмитровском
и Переяславском уездах.258 Имелись в виду следующие владения:
село Коприно с деревнями в Ярославском уезде, «что дал... по
себе и по своих родителех» князь Иван Васильевич Ушатый (род
Ярославских князей),259 сельцо (деревня) Темирово с деревнями
и починком в Козмодемьянском стане Дмитровского уезда (по-
добная же дача «троицкого слуги» Жука Иванова сына Лады-
гина)260 да монастырская переяславская купля — село Новоселки
Сергиев монастырь деревню Варварино, также тянувшуюся к селу Ро-
ждественскому. Тогда же он передал в монастырь и смежное им село
Жихорево (ГБЛ, Тр. кн. 533, по Дмитрову, № 165). Село Рождественское
было расположено на р. Нудоле, притоке Истры, и в дальнейшем стало
центром крупной троицкой вотчины (его описание по письму 1592—1593 гг.
см.: ПКМГ, т. I, стр. 753—756). Вообще же, как отмечал еще С. Б. Весе-
ловский, Федор и Иван Жихорь Белеутовы умерли оба бездетными и
именно поэтому роздали все свои вотчины в Дмитровском, Московском и
Волоколамском уездах Троице-Сергиеву, Симонову и Иосифо-Волоколам-
скому монастырям (АСЭИ, т. I, стр. 612. — Ср. примечания С. Б. Веселов-
ского к копии «данной грамоты» 1526/27 г.: ЛОИИ, Копии троицких актов,
№ 631. — О данных 30-х—начала 40-х годов XVI в. братьев Федора и
Ивана Белеутовых Иосифо-Волоколамскому монастырю см.: АФЗХ, т. II,
№№ 119, 141, 165, 168). Были включены эти бывшие белеутовские вотчины
и в жалованную тарханную и несудимую грамоту Иосифо-Волоколамского
монастыря от 9 июня 1543 г. на все его владения в Волоцком, Рузском
и Тверском уездах. Грамота предоставляла монастырю такие же широкие
привилегии, как и троицкая грамота на село Рождественское 1547 г. (да-
вались освобождения от дани, яма, посохи, тамги и т. д.), но зато май-
ского подтверждения 1551 г. на грамоте нет (АФЗХ, т. II, № 171, сп. XVI в. —
Причем на его обороте есть любопытная запись: «Список з грамоты.
На починок меновная, и на Чюприна. А грамота на Москве в казне».
Не была ли эта грамота вообще отобрана у монастыря в казну именно
во время майской ревизии 1551 г.?).
258 ГПБ, Собр. актов и грамот, № 118, подл.
259 См. «данную» грамоту 1544/45 г. князя Ивана Васильевича Третья-
кова-Ушатого на его родовую вотчину — село Коприно с деревнями в Че-
ремошской волости Ярославского уезда. По данной князь И. В. Ушатый
оговаривал право жить в селе Коприне до смерти, и только после этого
оно переходит в монастырь, а также право его «братье и братаничам
село выкупить» у монастыря За 400 руб. Видимо, поэтому и среди послу-
хов на данной нет никого из его родичей — князей Ярославских, а чис-
лятся Давыд Иванов сын Ташлыков-Служнев, Семен Александров сын
Упин, Андрей Семенов сын Мятлев и сам будущий казначей Никита Фу-
ников сын Курцев. Послушеством последнего, возможно, и объясняется
санкционирование в мае 1551 г. этой дачи, хотя она, возможно, и на-
рушала «уложение» Василия III о вотчинах, по которому князья Ярослав-
ские имели право продавать или завещать свои родовые земли монасты-
рям лишь с великокняжеского доклада. А о нем в данной не упоми-
нается. А это тем более было нужно хотя бы потому, что указанное
владение было очень крупное — к селу Коприно, согласно данной, тянуло
28 деревень и починков (ГБЛ, Тр. кн. 533, по Ярославлю, № 7). Само
село находилось на р. Волге в 20 верстах от Мологи. По письму 1522/23 г.
в Копринской троицкой волости было 2000 десятин и большой лес — дли-
ной девять верст, а шириной — шесть (ПКМГ, т. II, стр. 1—7).
260 «Данная» грамота 1546/47 г. троицкого слуги Жука Иванова сына
Ладыгина на сельцо Темирово с пятью деревнями и починком (ЦГАДА,
208
с деревнями в Кодяеве стане.261 И, наконец, третья примерно
такая же грамота от декабря 1547 г. для села Лавровского с де-
ревнями в Беркове стане (в Богатинской губе) Новоторжского
уезда, переданного в монастырь в 1545/46 г. «по духовной гра-
моте» Федором Никитиным сыном Лавровским.262
Указанные грамоты интересны в первую очередь тем, что
в них, как мы видим, упоминается ряд таких владений, как
вклады князя И. В. Ушатова (князя Ярославского) и новоторж-
ского вотчинника Ф. Н. Лавровского, передача которых в мона-
стыри нуждалась, согласно «уложению» Василия III, в особых
великокняжеских разрешениях (вотчинникам Торжка запреща-
лось распоряжаться своими родовыми землями «без доклада»).
Трудно сказать, в какой степени они были в свое время соблю-
дены, но факт остается фактом — ревизия 1551 г. признала ука-
занные троицкие приобретения законными.
Что же касается существа предоставляемых на эти владения
иммунитетов, то они имели следующий вид. Все три грамоты
освобождали монастырь от всех податей и пошлин, включая дань,
ям, посоху и даже городовое дело, а также предоставляли судеб-
ный иммунитет, «опричь душегубства и розбоя с поличным».
Судный же срок для вызовов в Москву по приставным грамотам
устанавливался на год один — на «зиме середохрестье христово».
Кроме этого, предоставлялось монастырю право держать в этих
ГКЭ, по Дмитрову, № 3781). В дальнейшем сельцо Темирево, как видно
по писцовым книгам 1593 г., было приписано к троицкому селу Новое
Поречье на р. Перли (ПКМГ, т. I, стр. 763—764), переданному, как мы
уже видели, в монастырь боярами Челядниными еще в 1516 г. (ЦГАДА,
ГКЭ, по Дмитрову, № 3737. — Данные об указанной троицкой вотчине за
1548—1549 гг. см. также: ЦГАДА, ГКЭ, по Дмитрову, № 3993/84; ГБЛ,
Тр. кн. 533, по Дмитрову, 94, 95, 108, 176).
261 Меиовная грамота 1546/47 г. Федора Алексеева сына Чулкова
с троицкими властями на село Новоселки с деревнями, промененное им
па монастырскую деревню Бунково Кодяева стана Переяславского уезда, —
троицкая «купля» того же года у князя Петра Ивановича Шуйского
(ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8866/142; ср.: № 8868/140. —
Эта троицкая купля у князя П. И. Шуйского была, видимо, вполне за-
конной, сделанной с великокняжеского разрешения, поскольку, как отме-
чается в купчей, владельческие документы Шуйского на эту деревню
хранились «у царя.. . в казне»).
262 ГБЛ. Тр. кн. 533, лл. 366—369. — Духовная напечатана с дефектного
списка XVIII в. См.: М. Р у б ц о в. К материалам для церковной и бы-
товой истории Тверского края в XV—XVI вв., стр. 21—26. — Село Лавров-
ское (оно же Лаврово) было расположено, как и троицкое село Кунган-
цево, на р. Тьме, примерно в 25 верстах от Старицы. По духовной
1545/46 г. к нему тянуло семь деревень, размер же земель по письму
1588 г. составил около 415 десятин (М. Рубцов. К материалам для цер-
ковной и бытовой истории Тверского края в XV—XVI вв., стр. 35—36).
Отметим также, что Ф. Н. Лавровский находился в родстве тоже с твер-
скими в прошлом вотчинниками — Сумороковыми-Голохвостовыми (о них
см. ниже, стр. 499).
14 Н. Е. Носов
209
владениях свое пятпо — «пятнити им лошади (в указанных селах
и деревнях, — Н. Н.) ... монастырским пятном». Привилегии, как
мы видим, более чем обильные.
Естественно поэтому, что в мае 1551 г. все три грамоты были
порушены и весьма серьезно. Во внесенных в них великокняже-
ских подписях прямо указывалось, что отныне «им давати» и
«ямских денег, и окупных, и посошные службы, и тамги» и даже
«мыта» (!). Правда, в отношении последних (тамги и мыта) есть
оговорка, что это касается лишь монастырской торговли: когда
что монастырские люди и крестьяне купят или повезут «на про-
дажу», а не «на монастырский обиход» (в последнем случае
по-прежнему разрешается покупать и привозить в Троице-Сер-
гиев монастырь различные запасы, из сел или «ис которых горо-
дов» беспошлинно). Это тоже, конечно, льгота, но разве сравнима
она по своему значению с полной ликвидацией всех привилегий
в монастырской торговле!
Но вернемся к оценке «иммунитетной политики» 1547 г.263
Нам думается, что указанные грамоты, вопреки мнению
С. М. Каштанова, ни в коей мере не дают оснований говорить
о «расцвете феодального иммунитета» при Глинских и его ограни-
чении при правительстве Романовых-Юрьевых уже по одному
тому, что все они совершенно идентичны, хотя первая из них
(мартовская) выдана Троице-Сергиеву монастырю в период наи-
большего хозяйничанья при дворе князей Глинских, а вторая и
третья (октябрьская и декабрьская) — уже после их свержения.
Кстати, данный пример говорит и о другом, а именно, что москов-
ское восстание в июне 1547 г., как и вообще обострение классовой
борьбы в стране в этот период, не оказало прямого (синхронного)
влияния на судьбы феодального иммунитета, как предполагает
С. М. Каштанов. Это следует особенно подчеркнуть, поскольку
в конечном счете именно борьба посадских и волостных черных
миров против особых привилегий и произвола со стороны крупных
светских и церковных феодалов была основной причиной их ог-
раничения в конце 40-х годов. На самом деле это влияние было
значительно более сложным, чем изображает его С. М. Каштанов,
а главное, обратно тому, о котором он пишет. Имеем в виду мне-
263 Еще раз напоминаем, что понятие ( = терминология) «иммунитетная
политика» впервые введено в широкий научный оборот С. М. Каштано-
вым. С нашей точки зрепия, как мы уже неоднократно отмечали, подоб-
ная терминология неправомерна: она базируется на общей посылке, что
иммунитет как определенная правовая категория феодального общества,
закрепляющая податные и судебные привилегии феодалов на территории
их владений и в отношении их людей и крестьян, — продукт (= орудие)
исключительно великокняжеской (королевской) политики, орудие, непо-
средственно и прямо зависимое от любых ее конъюнктурных изменений.
Но как раз с этим мы и не можем согласиться. Поэтому в настоящей
работе мы пользуемся указанной терминологией лишь при разборе взгля-
дов С. М. Каштанова.
210
ние С. М. Каштанова, что, «предоставляя щедрые тарханные гра-
моты духовным феодалам», правительство Глинских стремилось
«спасти» страну «от взрыва классовой борьбы». Но каким образом
предоставление крупным духовным феодалам большей независи-
мости от центральных и местных властей, проще говоря, ослабле-
ние правительственного контроля на местах и увеличение приви-
легий феодалов, равно искусственных границ (и антагонизма)
между черным (тяглым) и белым (привилегированным) населе-
нием городов и сел — против чего в первую очередь и выступали
посадские и волостные черные люди — могли послужить базой
для умиротворения страны, а тем более предохранить господ-
ствующий класс от роста антифеодальных выступлений народных
масс?
И вот, как бы отвечая на этот вопрос, С. М. Каштанов указы-
вает, что выдача великим князем 28 июня 1547 г. жалованной
грамоты Троице-Сергиеву монастырю на охрану его рощ у сел
Дмитровского, Давыдовского, Тимоново и им соседних в Москов-
ском, Звенигородском и Дмитровском уездах 264 от порубки посто-
ронними людьми (троицкие власти жаловались, что эти их рощи
«ходят» сечь «мои (великого князя, — Н. Н.) селчане и дети бояр-
ские и городцкие люди») «имеет, кажется, некоторое отношение
к мероприятиям феодальной верхушки (автор имеет в виду
боярское правительство, пришедшее к власти после московского
восстания 26 июня 1547 г. и падения Глинских, —Н. Н.), направ-
ленным на подавление московского восстания», поскольку «гра-
мота показывает (!), что московское восстание имело широкий
отклик (крестьяне, горожане и дети боярские уже через день,
28 июня, стали сечь троицкие рощи,—Н. Н.) в близлежащих
районах как Московского, так и Дмитровского и Звенигородского
уездов». И даже более. Конкретизируя свою мысль, С. М. Кашта-
нов разъясняет: «Недаром в этом акте, выданном в условиях не
совсем затихшего восстания в Москве, Троице-Сергиеву мона-
стырю разрешалось преследовать крестьян и городских людей,
секущих монастырские рощи в названных уездах, и приводить
пойманных в великокняжеский суд» (но автор забывает, что на
самом деле в грамоте речь шла еще и о детях боярских и никаких
различий между указанными тремя, а не двумя категориями на-
рушителей монастырского иммунитета грамота не делает). А от-
сюда и общий авторский вывод (и уже без «кажется» и без
оговорок, а императивно) — «таким образом», Троице-Сергиев мо-
настырь «получал (в результате восстания? — Н. Н.)... возмож-
264 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 260 об.—261, сп. 1641 г. — Грамота подтвер-
ждена без ограничений 17 мая 1551 г. («приказал дворецкий Данило Ро-
манович») и подписана дьяком Юрием Сидоровым. Жалованные грамоты
Ивана IV на указанные новые монастырские приобретения мы уже рас-
сматривали выше.
14*
211
ность, защищая собственные интересы, активно бороться с нару-
шителями феодального правопорядка».255
Еще более широко — и как раз на базе указанных наблюдений
G. М. Каштанова — истолковывает данную грамоту А. А. Зимин,
который именно на ее основании делает общий вывод о том, что
«выступление московских горожан было поддержано в какой-то
мере и деревней». И лишь одно доказательство: «Так, в грамоте
от 28 июня 1547 г. Иван IV писал, что в Московском и Звени-
городском уездах у сел и у деревень Троице-Сергиева монастыря
„ходят... рощи сечь мои селчане и дети боярские и городцкие
люди"».265 266
Думаем, что подобное «классовое» истолкование обычной мо-
настырской жалованной грамоты об охране от вырубки монастыр-
ских рощ довольно странно. «Синхронность» между московским
восстанием 26 июня и выдачей (уже через день) 28 июня 1547 г.
указанной грамоты, конечно, есть, но какое это имеет значение
для данного случая? Наоборот, сам факт, что наша грамота была
получена монастырем, да еще по его ходатайству, через день
после восстания, по существу исключает всякую возможность
(даже хронологически!) связывать незаконные порубки монастыр-
ского леса посторонними людьми, которые, говоря словами гра-
моты, «у тех их (троицких,—Н. Л.) сел и деревень ходят те
рощи сечь», с последствиями московского восстания 26 июня.
Ведь не думает же автор, что прямым и «широким откликом» на
московское восстание был однодневный налет окрестных крестьян,
детей боярских и горожан на монастырские рощи (но, правда,
как же тогда увязать это со словами грамоты, что все эти «люди»
«ходят те рощи сечь», т. е. делают это давно и постоянно?) и
именно это потребовало от правительства столь срочных ( и столь
оперативных — сегодня нарушение, завтра грамота) государствен-
ных мер, как предоставление троицким приказчикам права самим
задерживать подобных порубщиков и «приводить их» к великому
князю, который решает, как покарать нарушителей: «чинит»
«пеню и казнь свою» (т. е. устанавливает штраф и наказание).
Предписание грозное, но вполне, как мы уже видели, обычное
еще со времени Ивана III для всех подобного рода охранных или
заповедных иммунитетных грамот. И уж если С. М. Каштанов
все-таки хочет истолковать его как предоставление Троице-Сер-
гиеву монастырю особого права и средств для «активной борьбы»
«с нарушителями феодального правопорядка», то тогда в число
этих нарушителей надо обязательно зачислить и самих местных
265 С. М. К а ш т а н о в. Социально-политическая история России..
стр. 366. — Подчеркнуто нами. Впервые подобное истолкование троицкой
грамоты от 28 июня 1547 г. было дано автором в его статье «Феодальный
иммунитет в годы боярского правления (1538—1548)» (стр. 264).
266 А. А. 3 и м и и. Реформы Ивана Грозного, стр. 306; ср. стр. 308.
212
феодалов — московских, звенигородских и дмитровских детей
боярских.267
Из других жалованных троицких грамот 1547—1548 гг. до нас
дошли две, и обе на городские слободы.
Это тарханная, несудимая, односрочная и с другими привиле-
гиями (в том числе от постойной повинности) грамота от 24 де-
кабря 1547 г. на переданное Троице-Сергиеву монастырю по че-
лобитью игумена Ионы место во Владимире на посаде (бывшее
дворовое место посадского человека Паршуты Хлебникова) 268 для
постройки на нем монастырского «двора на приезд» и подобная же
грамота от 29 января 1548 г. на монастырские дворы и варницы
в Балахне. Вернее, дело обстояло так: в свое время Иван IV по-
жаловал монастырь и дал ему на Балахне, помимо уже имев-
шихся у него здесь варниц и дворов, «лужок». А «ныне», как
бил челом тот же Иона, монастырские люди «на лужке дворишки
поставили монастырские для нужи и варниц для и монастырского
двора», иначе говоря, построили на лужке новую монастырскую
слободу.269
Вот и хотели монахи теперь обелить свои новые городские
владения: первое (владимирское) законное, а второе (балахон-
267 На сомнительность подобного истолкования троицкой грамоты от
28 июня 1547 г. впервые обратил внимание еще С. О. Шмидт при иссле-
довании московского восстания 1547 г. (правда, С. М. Каштанов в своей
последней монографии почему-то совершенно обошел его замечания),
специально отметивший, что, во-первых, маловероятно, чтобы за столь
короткий срок «волна недовольства (вызванная московским восстанием, —
Н. H.j докатилась до Звенигородского уезда и сведения об этом дошли
до монастырских властей (в Москве или в Троице-Сергиеве)»,—для этого
«требовалось больше времени», а во-вторых, что данная грамота «не дает
основания» рассматривать ее «как пример волнений именно трудового
населения „деревни11», поскольку по грамоте секут монастырские рощи не
только «сельчане», но и «дети боярские и городские люди». Вызывает со-
мнение у С. О. Шмидта и датировка грамоты. По его мнению, «воз-
можно. .., что в списке XVII в. (иначе говоря, в имеющемся в нашем
распоряжении троицком списке с грамоты, — Н. И.) неправильно написан
месяц, и надо читать не „июнь11, а „июль*1, так как в напряженной об-
становке конца июня 1547 г. правительству было не до выдачи грамот»
(С. О. Шмидт. О московском восстании 1547 г. Сб. «Крестьянство и
классовая борьба в феодальной России», Л., 1967, стр. 126—127). Но пусть
даже это так — ошибка в дате, хотя это и маловероятно, поскольку копи-
ровали грамоты троицкие власти обычно весьма точно. Что это меняет
в оценке данной грамоты, формулирующей по существу обычные, типич-
ные для этого периода (еще со времен Василия III) правовые нормы
охраны монастырских лесов от незаконной порубки со стороны любых
категорий окрестных жителей — крестьян, горожан и детей боярских?
При чем тут классовая борьба «в деревне» да еще как следствие москов-
ского восстания 1547 г.? Неужели и С. О. Шмидт полагает, что если бы
указанная троицкая грамота была датирована не июнем, а, скажем, июлем
1547 г., а тем более в ней не упоминалось о детях боярских, то она все же
«давала основания» говорить о волнениях в деревне в связи с московским
восстанием 1547 г.?
268 ЦГАДА, ГКЭ, по Владимиру, № 1801/24, подл.
269 ЛОИИ, Собр. Головина, № 63, подл.
213
ское) вроде бы и нет, так как имели они законно лишь лужок,
а тут вдруг выросла целая слобода, да еще явно солеварного типа.
Но что поделаешь, как говорится, не корысти ради, а «для нужи»
монастырские (Иона считал такое объяснение исчерпывающе
убедительным).
И монахи не ошиблись. Все обошлось более чем удачно.
На обе новые городские слободы были получены столь щедрые
грамоты, что большего и желать трудно, — все монастырские
люди, «кто в тех дворех учнет жити», освобождались (и на этот
раз полностью и безоговорочно) от всех податей, пошлин и любых
посошных дел великого князя, включая дань, ям, посоху и даже
городовое дело (по коломенской грамоте 24 июля 1546 г. в отно-
шении городового дела, как мы помним, все же была сделана
оговорка),270 получали право на «свое пятно» и, конечно, судеб-
ный иммунитет в объеме, «опричь одного душегубства и розбоя
с поличным».
Рухнули же эти привилегии, как и во всех предшествующих
случаях, лишь в мае 1551 г. Во всяком случае и на этот раз было
предписано великим князем всем владимирским и балахонским
новым слобожанам, «опричь одного дворника», впредь «всякие
подати давати с черными людьми равно, а наместники их (имя
рек, — Н. Н.) и их тиуни их судят, как и иных черных посадцких
людей». Ну, а «один дворник» тоже обелен лишь в ямских сбо-
рах и пошлинах, а ям, посоху и тамгу, как и все другие виды
тягла, обязан нести вместе со всеми новыми слобожанами.271
Таковы дошедшие до нас троицкие великокняжеские грамоты
1547—1548 гг.272 Они действительно в большинстве щедрее гра-
мот, скажем, предшествующего периода — особенно времени пе-
реписи 1543—1545 гг., но отнюдь не дают права говорить о «рас-
цвете феодального иммунитета» при Глинских хотя бы просто
потому, что большинство из них приходится на период уже после
их свержения. Да и вообще щедры-то они щедры, но отнюдь не
укладываются по своему типу в рамки какого-то особого этапа
270 См. выше, стр. 205.
271 Обе грамоты завизированы 17 мая 1551 г. и подписаны дьяком
Юрием Сидоровым.
272 Сохранились, правда, еще две тарханно-несудимые грамоты князя
Владимира Андреевича Старицкого, обе от 1 января 1548 г.: одна — на
троицкое село Илемну с деревнями Верейского уезда (ЦГАДА, ГКЭ, по
Верее, № 2339/12, подл.), а другая — на села Станишинское и Васильев-
ское Старицкого уезда (ААЭ, т. I, № 217, троицкий сп. 1641 г.). Указан-
ные три села находим в это время в составе его удела, и поэтому-то на
них и были выданы новые жалованные грамоты взамен великокняже-
ских, хотя но содержанию они полностью повторяли их (ср. грамоты
Ивана IV от 8 августа 1537 г. на село Илемну, от 26 июня 1537 г. на село
Станишинское и от 15 мая 1544 г. на село Васильевское, рассмотренные
нами выше, см. стр. 171—173, 203). Майских подтверждений 1551 г. на гра-
мотах нет, но это и естественно, поскольку и в 1551 г. эти земли были
в составе Старицкого уезда.
214
развития феодального иммунитета. В основном и главном они
следуют обычным — и пока еще не поколебленным — правовым
канонам господствующей в стране системы финансово-нодатного
и судебно-административного управления.
БОРЬБА ЗА ЛИКВИДАЦИЮ
ТАРХАНОВ (1549—1551 гг.)
Мы уже писали в первой главе, что знаме-
нитый февральско-мартовский Земский собор 1549 г. имел своим
следствием не "только «примирение» между собой бояр, детей бо-
ярских и «христиан», интересы которых все в большей степени
представляли теперь на местах посадские и волостные «лучшие
люди» и «торговые мужики», но и ряд практических (законода-
тельных) мер по ограничению власти бояр-кормленщиков и су-
дебно-административных и податных привилегий крупных свет-
ских и церковных феодалов, чего наиболее активно добивались как
дворяне, так и посадские и волостные черные люди. А то, что по-
беду на Земском соборе одержали представители поднимающе-
гося дворянства и городов, наглядно видно хотя бы из того факта,
что именно на нем было принято решение о неподсудности детей
боярских кормленщикам, о чем и были разосланы «по всем горо-
дом» «вопчие грамоты», а также принят ряд мер по ограничению
феодальных тарханов (что было уже гораздо серьезнее и потен-
циально «опаснее» для крупного вотчинного феодального хозяй-
ства). Но если первое постановление до нас дошло в составе
самого летописного известия о кремлевских соборных совеща-
ниях — сперва (27 февраля) царя с боярской думой и всем
«освященным собором», а потом (уже 28 февраля) и со всеми со-
званными в Москву воеводами, княжатами, детьми боярскими и
большими дворянами, то о втором (принятом, видимо, в более
ограничительной форме и отнюдь не встреченном столь «умильно»
феодальной знатью) можно судить лишь по практическим меро-
приятиям правительства, последовавшим уже весной 1549 г. и
явно несущим на себе следы ответа на требования посадских и
волостных миров и в первую очередь «торговых мужиков».
Мы имеем в виду уже упоминавшееся нами сообщение дмит-
ровской таможенной грамоты от 4 июня 1549 г. о том, что «ныне»
великий князь «все свои грамоты жаловалные тарханные в одных
в своих в таможных пошлинах и в померных порудил», кроме гра-
мот Троице-Сергиева, Соловецкого, Новодевичьего и Кирилло-Бе-
лозерского монастырей и Воробьевской слободы.273 Б. А. Романов,
как мы помним, совершенно справедливо рассматривает этот ве-
ликокняжеский указ (или уложение, что более похоже, ведь речь
273 ААЭ, т. I, № 223.
215
шла об общегосударственной реформе) «как прецедент в отноше-
нии к статье 43 Судебника 1550 г. — об отмене тарханных
грамот».274
Это безусловно так, тем более что из дмитровской грамоты
ясно видно, что ликвидация ранее закрепляемых жалованными
грамотами освобождений от тамги и номерных пошлин в равной
степени касалась как духовных (кроме названных монастырей),
так и светских иммунистов всех категорий — упоминание о Во-
робьевой слободе (месте жительства особого привилегированного
московского купечества и казенных ремесленников, обычно по-
ставляющих товары непосредственно для великокняжеского
двора) свидетельствует об этом совершенно явно. Об этом, нако-
нец, говорит и то, что в проекте знаменитых «царских соборных
вопросов» лета 1550 г. вопрос об упразднении старых феодальных
таможенных привилегий не ставится (следовательно, в законода-
тельном порядке его считали уже решенным), хотя в них и идет
речь об ограничении не только перевозных и мостовых пошлин,
но и мыта, который рекомендуется сохранить лишь на государст-
венной границе, а внутри страны вместо мыта «с товару пошлину
прибавить у тамги» (см. вопросы 5-й и 6-й).
То, что правительство начало ограничения феодальных имму-
нитетов именно с тамги (главной торговой пошлины того вре-
мени), как бы указывает и па основную причину, вынудившую
его пойти на это, — отмена торговых привилегий феодалов была
главным требованием поднимающейся посадской и волостной
верхушки (купцов и ремесленников), как бы пробным камнем
в их общеземской борьбе против белых владельческих слобод, за
раскрепощение посадов.
Довольно явственно выступает указанная ограничительная
политика правительства в отношении тарханов и в деятельности
великокняжеской канцелярии по выдаче иммунитетных жалован-
ных грамот.
Оставляя в стороне светские тарханы (об этом мы уже говорили),
посмотрим, что же представляли собой монастырские иммунитеты
весны 1549—1550 гг.
И вот любопытво, оказывается, что даже Троице-Сергиев
монастырь, хотя ему и «ныне» (т. е. в июне 1549 г.) было пре-
доставлено «послабление» в отношении тамги, реально утратил
эту привилегию еще до майской ревизии 1551 г., ну а послед-
няя, как мы уже видели, «порушила» ее уже окончательно.
Так, от 1549—1550 гг. нам известно шесть жалованных тро-
ицких грамот, из них три только с судебно-административными
привилегиями (грамоты весьма любопытные, но для выяснения
интересующего нас в данном случае вопроса значения не
274 Б. А. Романов. Комментарий к Судебнику 1550 г., стр. 192.
216
имеют) 275 и три тарханно-несудимые: две от 1549 г. — и обе на
новые монастырские владения — и одна от 1550 г. на «всю мона-
стырскую вотчину».
По грамотам 1549 г. ясно видно, что с особыми льготами
Троице-Сергиева монастыря в отношении тамги еще было бла-
гополучно. Об этом говорят хотя бы два примера.
19 сентября 1549 г. по специальному великокняжескому рас-
поряжению Троице-Сергиеву монастырю было передано (и
сразу же выдана на это жалованная грамота) дворцовое село
Андреевское с 50 деревнями (в том числе 17 деревень «пашен-
ных» и 33 «оброчных») Звенигородского уезда,276 завещанное
ему «по духовной грамоте» еще удельным князем Юрием Ива-
новичем Дмитровским (до 1534 г.), но так ему и не передан-
ное.277 Акт явно симптоматичный и говорящий о своеобразной
политической «реабилитации» в 1549 г. князя Юрия, осущест-
вленной пришедшим к власти правительством «избранной
рады».278 Ведь ранее московские власти настолько не желали
выполнять духовное завещание князя Юрия, что в 1544 г.
(20 ‘апреля) была выдана на село Андреевское даже уставная
грамота как на великокняжеское (!) дворцовое село (грамота
была выдана «по приказу» окольничьего и дмитровского дворец-
кого Василия Дмитриевича Шеина).279 По этой грамоте селу
Андреевскому была предоставлена судебно-административная
автономия от наместников, которые сельчан «не судят ни в чем,
опричь душегубства и разбоя и татбы с поличным», а также
не берут с них ни «своих кормов», ни иных поборов и вообще
«не въезжают к ним нипочто». Судит же их и управляет се-
лом, согласно уставной грамоте, посельский великого князя.
Правда, он имеет право творить суд лишь вместе с земскими
275 Ниже мы еще вернемся к ним в несколько ином плане.
276 ЦГАДА, ГКЭ, по Можайску, № 7615/11, подл.
277 После смерти в 1534 г. в тюрьме князя Юрия Дмитровского (его,
по всей видимости, удушили кандалами) все его земли были отписаны
на великого князя, говоря словами Постниковского летописца, «отчину
его велели на великого князя ведати» (М. Н. Тихомиров. Записки
о регентстве Елены Глинской. «Исторические записки», т. 46, 1954,
стр. 283).
278 В этом отношении особенно показательны слова великокняжеской
грамоты 1549 г. о необходимости отныне монастырю не только «вечно
поминать» князя Юрия, но «имя его написати с нашими (Ивана IV,—
Н. Н.) прародителями вместе в поминалном и в синном списке..а на
именины его и на преставление понахиды пети в навечерье и назавтрея
обедни служити Собором». Разве это не особо нарочитое и подчеркнутое
внимание к памяти князя Юрия? А если к этому добавить, что, как это
хорошо было всем известно, князь Юрий был «заморен» в тюрьме по
приказу самой Елены Глинской и тогдашних ее советников, то прямое
политическое значение подобного «внимания» станет еще яснее.
279 ААЭ, т. I, № 201. — Описание села Андреевского по письму 1559
и 1594 гг. см.: ПКМГ, ч. I, стр. 683—688.
217
крестьянскими заседателями — старостами и «лучшими людьми»
да и все свои «судные списки» должен посылать в Москву
«к докладу» перед дмитровским дворецким. В отношении же
тяглых льгот в грамоте были в основном (кроме освобождения
от постойной повинности и участия в дворцовой охоте) огово-
рены только проезжие и торговые привилегии дворцовых кре-
стьян, а именно обязанность платить явку, тамгу и пятно с про-
даваемых коней и коров в пользу посельского и свобода от всех
сборов, включая мыт, явку, перевоз и мостовщину, когда сель-
чане куда-либо ездят без товаров или «поедут к Москве с своим
хлебом на продажу» (в этом случае они, видимо, платили
в Москве одну тамгу). Главным же тяглом для андреевских
дворцовых крестьян была уплата оброка (для оброчных сел) и
работа, видимо «ис посыпу», на великокняжеских пашнях (для
сел пашенных), а также несение таких дворцовых повинностей,
как молотьба и помол («муки крупичатые делати») великокня-
жеского хлеба и заготовка сена для княжеских коней.
Окончательная же передача села Андреевского с деревнями
Троице-Сергиеву монастырю состоялась, как видно по дошедшей
до нас «отводной» и «межевой грамоте», выданной на село мо-
настырю Григорием Григорьевым сыном Неклюдова «по царю
и великого князя. .. слову» и по грамоте дмитровского дворец-
кого» Долмата Федоровича Карпова, 28 сентября 1549 г.280
Иначе говоря, в дворцовом ведомстве село оставалось вплоть
до этого времени.
Следовательно, мы имеем полное право непосредственно
сравнивать уставную грамоту Ивана IV на село Андреевское
как дворцовое село от 20 апреля 1544 г. с выданной им же
Троице-Сергиеву монастырю жалованной тарханной и несудимой
грамотой на это же село от 19 сентября 1549 г.
А сравнение это говорит о том, что после передачи в мона-
стырь положение села Андреевского в системе государственного
тягла и местного суда резко изменилось — село стало белой мо-
настырской вотчиной, людям и крестьянам которой теперь было
«не надобе» платить великому князю дань, ямские деньги, нести
посошную службу, а также вносить «иные пошлины». Исключе-
ние было сделано лишь в отношении городового дела. Тамга п
мыт в грамоте не упоминаются, но, видимо, имелись в виду
среди «иных пошлин» и они. В области же суда монастырю был
предоставлен судебный иммунитет в объеме, «опричь одного ду-
шегубства». Как видим, привилегии исключительно широкие,
которых не давало Троице-Сергиеву монастырю, пожалуй, пи
одно правительство 40-х годов XVI в.
Не случайно поэтому, что во время майской ревизии 1551 г.
эта грамота вообще не была подтверждена, хотя вряд ли можно
280 ГБЛ, Тр. кн. 531, лл. 421—428 об.
218
сомневаться, что именно про нее хорошо помнили и монастыр-
ские власти, и само правительство. Видимо, слишком она уж не
вязалась с новой правительственной политикой в отношении тар-
ханов. Но вот в 1555 г., когда после «боярского мятежа» 1553 г.
политическая ориентация правительства снова начинает скло-
няться в пользу монастырей, игумен Иосиф поспешил исполь-
зовать выгодную ситуацию и 10 июля получил от Ивана IV
санкцию на восстановление этой грамоты. Но даже в 1555 г.,
подтверждая грамоту и сохраняя (а по существу восстанавли-
вая) все тяглые и служебные привилегии монастыря (вплоть
до освобождения его от дани, яма, посохи и, по-прежнему, пред-
ставляя ему судебный иммунитет, «опричь одного душегуб-
ства»), правительство не сделало этого в отношении тамги и
мыта. И даже более — внесло в грамоту специальное разъясне-
ние (= предписание) по этому вопросу. Предписание гласило:
«Коли учнут их (троицкие,—Н. Н.) люди и крестьяне купити
в городе и в волости что ни буди про себя, а не на продажу, и
таможники с них мыта, и тамги, и явки не емлют. А что учнут
купити на продажу или что учнут продавати, и им с товару и
с продажного со всякого мыт, и тамга, и явка, и перевоз, и вся-
кие пошлины давати по тому ж, как и торговые люди с товару
и с продажного мыт, и тамгу, и явку, и всякие пошлины дают»
(подписана грамота и на этот раз дьяком Юрием Сидоровым).
Вряд ли можно сомневаться, что это разъяснение представ-
ляет собой своеобразный таможенный указ, обязательный для
всех троицких вотчин, которым, видимо, и руководствовались
местные власти — ив первую очередь таможники — в сборе ука-
занных пошлин с монастырских людей и крестьян во время их
торговых операций и суть которого сводилась к тому, что бес-
пошлинно они могли покупать те или иные товары лишь для
себя (на свой обиход), а во всех иных случаях — когда они
продают или что-то покупают на продажу — с них надлежало
собирать все пошлины и в том же размере, что и с обычных
«торговых людей».
Это, конечно, тоже льгота, но отнюдь не сравнимая по своему
значению со старыми монастырскими привилегиями.
Значит, и на этот раз (даже в период нового благоволения
Ивана IV к церкви, наступившего с середины 50-х годов) прави-
тельственная политика в отношении ликвидации торговых при-
вилегий монастырей осталась почти неизменной, хотя даже в от-
ношении таких первостатейных государственных налогов, как
ям и посоха, оно пошло по сравнению с майской ревизией
1551 г. на значительные уступки. Думаем, что трудно не уло-
вить в этом влияние земской реформы, окончательное решение
о проведении которой было принято как раз в 1555 г. А отсюда
и второе заключение — поворот правительства в 1549 г. в сто-
рону удовлетворения требований поднимающихся «торговых му-
219
жиков» был и стабильнее, и радикальнее, чем это может пока-
заться с первого взгляда.
Так обстояло дело с троицкой грамотой 19 сентября 1549 г.
на село Андреевское.
Но типичен ли этот случай? И да и нет. С точки зрения об-
щего развития феодального иммунитета после Собора 1549 г. —
нетипичен, это акт явно демонстративно-политический, прояв-
ление особого «уважения» «избранной рады» к памяти князя
Юрия Ивановича Дмитровского. С точки же зрения интересую-
щего нас вопроса о судьбе торговли и в первую очередь ликви-
дации таможенных привилегий и иммунитетов — безусловно
типичен. И майская ревизия 1551 г., не давшая санкции на
грамоту, и подтверждение 1555 г., восстановившее ее во всем,
кроме торговых пошлин, ясно и определенно говорят о полити-
ческом курсе правительства в этом вопросе. Особенно это будет
ясно, если мы взглянем на вторую, дошедшую до нас троицкую
тарханную и несудимую грамоту 1549 г., а именно на сен-
тябрьскую грамоту на село Деболы Ростовского уезда.281
На этот раз речь шла уже не об особом, хотя тоже и не
о вполне обычном случае — о вкладе в Троице-Сергиев мона-
стырь боярина Михаила Васильевича Тучкова, который еще при
своей жизни (он умер около 1538—39 гг.) передал ему (по себе и
«по душе» своих родителей) село Деболы с деревнями в Савине
стане Ростовского уезда, ну, а монастырь смог получить на него
тарханно-несудимую грамоту лишь теперь — через десять лет —
в сентябре 1549 г.282 Конечно, это тоже не такая уж новость
в- практике выдачи жалованных грамот: в феврале 1534 г. пра-
вительство Елены Глинской тоже выдало ряд иммунитетных гра-
мот на троицкие вотчины, полученные монастырем по вкладам
еще во втором и третьем десятилетиях XVI в.; с выдачей жа-
лованных грамот на эти вклады сам Василий III не торопился.
Но все это, как можно убедиться, скорее исключения, чем пра-
вило, особенно когда разрыв во времени между вкладом и жа-
лованной грамотой на него — более десятилетия.
Нельзя, наконец, забывать и то, что боярин М. В. Тучков —
личность далеко не ординарная, а главное, не только лицо,
близкое Василию III, но . и старый «супротивник» князей Глин-
ских,283 который, по словам самого же Ивана Грозного, обра-
281 ЦГАДА, ГКЭ, по Ростову, № 10560/23, подл.
282 Там же.
283 М. В. Тучков был назначен Василием III в состав ближней думы
(регентского совета) при малолетнем Иване IV и, видимо, принимал не-
посредственное участие еще в августе 1534 г. в ликвидации поползнове-
ний на единоличное «регентство» князя Михаила Львовича Глинского
(родного дяди Елены Глинской). Во всяком случае в «распросных речах»
московских перебежчиков, бежавших в Литву сразу же после ареста
Михаила Глинского, прямо указывается, что теперь «на Москве... всякий
дела справуют: князь Иван Шуйский, а Михайло Тучков, а Иван Шигона,
220
щенным в адрес князя Андрея Курбского (внука М. В. Туч-
кова по матери), был личным врагом Елены Глинской. И надо
думать, что в подобных, хотя и поздних, обвинениях царя Ивана
нашла отражение не только «злая» московская сплетня (сам
Иван, конечно, мало что помнил об этих давних событиях),
когда он обвинил М. В. Тучкова и в расхищении «казны матери
нашей», и в том, что он, «дед твои, Михаиле Тучков, на престав-
ления матери нашея, великия царицы Елены, про нее дьяку
нашему Елизару Цыплятеву многая надменная словеса из-
рече».284 Осенью 1538 г. М. В. Тучков как сторонник князя
И. Ф. Бельского был «сослан» Шуйским «с Москвы в свое село»,
где, видимо, вскоре и умер,285 во всяком случае никаких изве-
стий о нем после 1539 г. уже нет. Но, будучи врагами Глинских,
Тучковы находились в кровном родстве с царицей Анаста-
сией Романовой. Ирина Ивановна Тучкова была матерью Ро-
мана Юрьевича Захарьина и бабкой царицы Анастасии, а сам
князь А. М. Курбский был правнуком по матери Василия Бо-
рисовича Тучка-Морозова (отца нашего вкладчика М. В. Туч-
кова), родного брата Ивана Тучка — прадеда царицы Анаста-
сии.286 Всем этим, видимо, и объясняется, что после брака
а князь Иван Кубенский, а дьяки великого князя, Елизар Цыплятев и
Офопасей Курицын, Третьяк Раков, Федор Мишурин и Григорей Загряз-
ской, и ач-кольвек Михайло Юрьев и Меньшой Путятин за поруки пода-
ваны, а ведь же дей с тыми справцы всякое дело справуют» (АЗР, т. II,
№ 179/Ш. — Подробнее об этом см.: И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 33—
44; А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного, стр. 225—232). Вообще же
Тучковы принадлежали к очень видному старомосковскому боярскому
роду Морозовых и всегда пользовались особыми привилегиями и Ивана lit,
и Василия III, хотя Иван Грозный и обвинял их позднее — в годы оприч-
нины — во всяких «неправдах» и злоупотреблениях, совершаемых ими
еще при деде (данные о карьере М. В. Тучкова — окольничий с 1518 г.,
боярин с 1531—1535 гг. — см.: И. И. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
стр. 85, 86, 112, ИЗ, 121, 335, 380, 468).
284 Сочинения князя Курбского. РИБ, т. XXI, стр. 30, 55, 58, 133.
285 ПСРЛ, т. XIII, первая половина, стр. 98, 126; вторая половина,
стр. 432. — Мнение же А. А. Зимина, что М. В. Тучков еще в 1547—
1549 гг. был жив и даже входил в состав боярской думы, ошибочно, да
и сам автор не приводит в подтверждение этого никаких источников
(А. А. Зимин. 1) Реформы Ивана Грозного, стр. 317; ср.: 2) Состав
боярской думы в XV—XVI веках. «Археографический ежегодник за
1957 год», М., 1958, стр. 59). Этого не могло быть хотя бы потому, что
на свадьбе Ивана IV с Анастасией Романовой в феврале 1547 г.
(а М. В. Тучков был ближайшим- родственником невесты) не присутство-
вал не только он, по даже и его сын Василий, который, как помечено
в свадебном разряде, должен был быть «в друшках», но «не был за тем:
убился с лошеди; а была жена его, а в Васильево место был друшка
Михайло Яковлевич Морозов». (Разрядная книга 1475—1598 гг. М., 1966,
стр. 10).
286 С. Б. В е с е л о в с к и й. Исследования по истории опричнины,
стр. 130; ср.: Сочинения князя Курбского, стр. 133. — К указанным дан-
ным полезно добавить и то, что боярин И. Б. Т^чка-Морозов был двою-
родным братом Григория Васильевича Поплевы-Морозова, деда извест-
221
Ивана IV с Анастасией Романовой и последующего за этим
окончательного «падения» Глинских новое правительство хотя
и не сразу, но все же решило выполнить завещание М. В. Туч-
кова и не только оформить его «старый» вклад в Троице-Сер-
гиев монастырь, но и выдать на него в сентябре 1549 г. имму-
нитетную грамоту.
Но если в отношении политических мотивов обе указанные
троицкие жалованные грамоты от сентября 1549 г. (Андреевская
и Дебольская) как бы созвучны между собой, то этого не ска-
жешь в отношении зафиксированного в них монастырского по-
датного иммунитета. В первой он щедр, во второй, наоборот,
весьма ограничен. Так, от основных податей (дани, яма, посохи
и т. д.) великокняжеская грамота, выданная на бывшие туч-
ковские владения, монастырь вообще не освобождала, а лишь
предоставляла ему привилегии (свободу) от постойной повин-
ности, обязанности поставлять лошадей и подводы на ям, охрану
на лес («в их рощах мои сельчане, и княжие, и боярские, и чей
кто ни буди лесу не секут») и право не пускать на свои пиры
«боярских людей», а в свои села и деревни скоморохов. Правда,
кроме этого, освобождались монастырские люди и крестьяне от
посошных кормов и таких старых великокняжеских пошлин,
идущих обычно в пользу кормленщиков, как брачные сборы
(«выводная куница» и «убрусное»), поворотное и обязанность
строить наместничий двор. Судебный же иммунитет утверждался
в грамоте, лишь «опричь душегубства и разбоя с поличным».
Но это лишь обычные вотчинные привилегии, которыми, надо
думать, пользовались дебольские сельчане и «деревенщики» и
в составе Тучковой боярщины. И именно они были теперь сохра-
нены за монастырем.287
Только в отношении тамги и пятна (но это и симптоматично)
грамота содержит известные новшества, но как раз они-то и
носят ограничительный характер. По существу в грамоту вклю-
чен небольшой торгово-таможенный устав, состоящий как бы из
четырех статей.288
Пункт первый — право беспошлинно торговать и менять
товары и коней внутри монастырской вотчины: «Кому будет
монастырскому человеку или крестьянину с монастырским же
человеком что купить или продати или менити меж собою, и
ного боярина Ивана Грозного — Михаила Яковлевича Морозова, входив-
шего, по свидетельству Андрея Курбского, в «синклит избранной рады»
(Сочинения князя Курбского, стр. 309; ср.: Родословная Морозовых и
Тучковых в «Русской родословной книге». Изд. «Русской старины», т. И.
М., 1875, стр. 124—129).
287 ЦГАДА, ГКЭ, по Ростову, № 10560/23, подл.; ГБЛ, Тр. кн. 519,
лл. 62 об.—63 об., 70—71 об.; Тр. кн. 520, лл. 227—233 об., сп. второй пол.
XVI в.
288 Цитируем по подлиннику.
222
они таможником нашим и всем пошлин никому не являют, и
нятенщиком моим не являют же, ни коней у них не пятнят, ни
пошлин с того не дают».
Пункт второй — право не платить пошлин при торговле
монастырских крестьян и людей с городскими и иными людьми.
Но касается это лишь одной стороны, участвующей в сделке, —
монастырских крестьян и людей, поскольку с них указанные
пошлины собираются троицким приказчиком в пользу мона-
стыря. Проще говоря — «а случится каков торг или мена мона-
стырскому человеку или крестьянину з городским человеком
или волостным, и городской человек или волостной являют го-
родским пошлинником, а монастырской человек или крестья-
нин являет монастырскому - приказщику, а таможники мои, и
пятенщики, и все пошлинники в монастырских не вступаютца
ни в людей, ни в крестьян, ни пошлин с них не емлют». Таким
образом, подобная льгота была лишь льготой для монастырских
властей (средством обогащения их казны), поскольку реально
монастырские крестьяне и люди должны были платить те же
пошлины, что и городские и волостные, но только с той разни-
цей, что с одних они собирались монастырскими приказчиками
(и в монастырскую мошну), а с других—таможниками и пя-
тенщиками великого князя (и шли в казну). Своеобразная ва-
риация принципов «смесного суда» в таможенном деле. Мона-
стырь от такого порядка, конечно, выигрывал (и сильно),
думаем, что не теряли и монастырские крестьяне и купчины.
Но о последнем еще можно поспорить: кто и когда давал
больше полегчаний крестьянину-торговцу — троицкая вотчин-
ная администрация или государевы пошлинники, ведь речь-то
идет отнюдь не о собственной монастырской торговле.
Пункт третий — право на свое монастырское пятно:
«А пятно держати монастырскому приказчику, — как гласит
грамота, — у собя монастырское, и крестьяне у них пятнят. . .
коней монастырским пятном».
Пункт четвертый (явно охранительный) — против возмож-
ных «хитростей» монастырских людей и обеления под видом
«своей» торговли «сторонних людей», ' а. именно: «Монастырским
людям ничьих людей и крестьян от пошлин, от моих (великого
князя,—Н. Н.) пошлин, пиково ни от которых не отымать».
Пункт любопытный — и не только своей необычностью (что
тоже полезно отметить), но главным образом как свидетельство,
видимо, широко распространенной практики среди самых раз-
личных людей и крестьян укрываться за монастырскими при-
вилегиями и не платить государевых пошлин (случай, явно
имеющий в виду торги, да и вряд ли близлежащие, — ведь в своей
округе всякий знает, где кто торгует, — троицкий или чужой чей
крестьянин) и явного покровительства этому со стороны самих
монастырских людей и крестьян. Ведь не будь подобные махи-
223
нации со стороны торговых людей широко распространены —
к чему бы тогда и принимать особые постановления к их пресе-
чению? Не в одной же данной грамоте они были, конечно, за-
писаны, хотя они и новы, как и весь рассмотренный «таможен-
ный устав», для формуляра подобного рода жалованных
грамот.
Во всяком случае включение его в сентябрьскую жалован-
ную грамоту 1549 г. дает основание сделать по крайней мере
три вывода. Во-первых, что вопрос об ограничении торговых
пошлин (и в первую очередь тамги) действительно стал в это
время одним из наиболее актуальных вопросов великокняжеской
административно-тяглой политики. Во-вторых, что хотя в сен-
тябре 1549 г. продолжало еще действовать общее освобождение
троицких вотчин и слобод от уплаты таможенных пошлин, но
основная тенденция правительственной политики в этом во-
просе шла по обратному пути — обеспечению максимально пол-
ного (и равного) сбора торговых пошлин со всех категорий
городского и крестьянского населения, участвующего в тор-
говле. И, наконец, в-третьих, что вопрос о крестьянской сельской
и городской торговле был в то время одним из наиболее злобо-
дневных вопросов правительственной политики. Ведь не будь
этого — зачем же было бы правительству вводить в жалован-
ную грамоту (вернее, в жалованные грамоты) специальные по-
становления о регламентации этой торговли, да еще столь тща-
тельной (на все случаи). Ничего подобного в грамотах даже
Василия III (мы уже не говорим о грамотах Ивана III или
удельных князей XV в.) мы никогда не встречаем. И именно
потому, что троицкая грамота от сентября 1549 г. на бывшие
тучковские вотчины, а отнюдь не грамота на село Андреев-
ское — предмет особой заботы о памяти князя Юрия, характе-
ризует новый правительственный курс в отношении к податному
иммунитету и особенно таможенному обложению крупных мо-
настырей, она (в отличие от первой — Андреевской) была санк-
ционирована правительством в мае 1551 г., но, конечно, с обыч-
ным для всех монастырских грамот, прошедших майскую реви-
зию, разъяснением — «опричь ямских денег, и посошные службы,
и тамги, то им давати». Если же учесть, что освобождениями
от ямских денег и посохи монастырь не пользовался в селе
Деболы и сельце Новом и по самой сентябрьской грамоте
1549 г., то, следовательно, и во время майской ревизии основ-
ные новшества в ограничении его податного иммунитета каса-
лись таможенного обложения. Но если в сентябре 1549 г.
Троице-Сергиев монастырь еще сумел сохранить льготы от
тамги, хотя и в ограниченном (для покупки товаров .только на
монастырский обиход) и строго регламентированном объеме, то
в мае 1551 г. он их уже полностью потерял. А то, что он их
в дальнейшем опять восстановил (мы имеем в виду церковные
224
Контрреформы конца 50—-60-х годов), это уже иной вопрос, и
к ревизии 1551 г. он отношения не имеет.
А в заключение еще одно особое замечание. Читатель, навер-
ное, уже заметил, что вопросы крестьянской торговли обычно
наиболее подробно (хотя, конечно, и не так подробно, как в дан-
ной грамоте, но всему свое время и свои причины) регламен-
тировались в троицких жалованных грамотах XVI в., выданных
монастырским властям на городские слободы или (и даже чаще)
на переходящие к ним в руки части бывших крупных боярщин
(достаточно вспомнить хотя бы указанные правительственные
грамоты о порядке крестьянской торговли на территории быв-
шей челяднинской вотчины — села Нового с деревнями, распо-
ложенного тоже, как и Деболы, в Ростовском уезде). Не гово-
рит ли это еще раз о том, что именно для территорий бывших
боярщин (независимо от того, полностью или частично перешли
они в руки того или иного монастыря), как и для бывших чер-
ных и дворцовых земель (пример села Андреевского), вопросы
регламентации крестьянской торговли были в глазах правитель-
ства особенно актуальны. А отсюда и вывод — крестьяне, про-
живающие не только на черных и дворцовых землях, но и на
территориях крупных боярщин, были сильнее втянуты в то-
варно-денежные отношения. Положение вполне естественное и
вполне вяжущееся с нашим общим представлением о развитии
феодального хозяйства XV—середины XVI в. Что же касается
правового («иммунитетного») аспекта проблемы, то не исклю-
чено, что в монастырские жалованные грамоты на подобные
владения эти постановления попадают как раз потому, что
они имелись в иммунитетных грамотах самих крупных свет-
ских вотчинников и от них перешли как бы по наследству к мо-
настырям. И если что при этом и изменялось, то тут была ско-
рее модификация, чем создание нового правового статуса,
типичного только и исключительно для монастырей.
Ну, а теперь двинемся дальше. Какие же еще жалованные'
грамоты получил Троице-Сергиев монастырь в 1549—1550 гг.
(а точнее говоря, до ревизии 1551 г.)? В 1549 г. — ни одной,
а в 1550 г. — сразу четыре. И вот поразительно — все в проме-
жуток времени от сентября до декабря 1550 г. А проще говоря,
от времени знаменитых переговоров царя с митрополитом, за-
вершенных 15 сентября 1550 г., о новых монастырских город-
ских и сельских слободах (как с ними быть?), переговоров, вре-
менно приостановивших реализацию на практике правительст-
венного постановления об отмене тарханов, закрепленного
в ст. 43-й Судебника 1550 г. («тарханных вперед не давати
никому: а старые тарханные грамоты поимати у всех»), и до
начала работы Стоглавого собора, начавшего свои заседания,
как мы уже отмечали, по всей видимости, в начале января
1551 г.
15 Н. Е. Носов
225
Неужели это случайное совпадение?
Но посмотрим, не дадут ли па это ответ сами сентябрьско-
декабрьские троицкие жалованные грамоты 1550 г.?
Три из них (две сентябрьские и одна декабрьская) — несуди-
мые на новые монастырские приобретения, а вот четвертая
(тоже сентябрьская) — тарханно-несудимая «на всю троицкую
вотчину».
Но сперва о несудимых грамотах.
Все они датируются просто месяцами (числа не сохрани-
лись), кроме одной, — от 8 сентября 1551 г. Напомним, что боль-
шинство исследователей, и в частности Б. А. Романов, — об
этом речь уже шла — относит начало указанных переговоров
царя с митрополитом (которые Б. А. Романов, кстати, непосред-
ственно связывает с подготовкой царской речи и вопросов
к Стоглаву) именно на август—начало сентября 1550 г. и счи-
тает, что приговор 15 сентября лишь временно приостановил
конфликт между правительством и церковью, вызванный дейст-
виями местных властей, наместников и волостелей, которые уже
на практике (и, конечно, не без прямых указаний об этом
московских приказов) стали выполнять новое («преж сего» при-
нятое, как сообщает о нем 98-я гл. Стоглава) царское постанов-
ление о ликвидации белых слобод и привлекать монастыри
к исполнению тягла (а тем более к суду) наравне с черными
тяглыми людьми.
Теперь (возвращаясь к нашей конкретной теме) о содержа-
нии и причине выдачи сентябрьско-декабрьских несудимых гра-
мот. Они, как мы увидим, тоже не лишены известного интереса.
Первая из них, т. е. грамота от 8 сентября 1550 г., — несу-
димая и двусрочная, выдана на село Бакино с деревнями в Сло-
бодском стане Переяславского уезда, купленное монастырем
у переяславских вотчинников братьев Чулковых (Федора, Ни-
киты Большого, Никиты Меньшого, Ивана и Дмитрия Ивановых
детей Чулковых), — бывшая вотчина «брата их» (видимо, двою-
родного) Федора Алексеева сына Чулкова.289
Случай, казалось бы, ординарный. Но вот совпадение — жа-
лованная грамота датирована 8 сентября 1550 г., а сама купчая,
вернее, процедура правительственного «доклада» о ней перед
289 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8875/151, подл. —
Село Бакино находилось примерно в 16—-18 км от Александровской сло-
боды. Судя по троицкой сотной 1562 г., где оно уже не числится, село
Бакино было, видимо, включено в дальнейшем в число великокняжеских
дворцовых земель и приписано к слободе. (Сотная грамота от октября
1562 г. писца И. Б. Ромодановского «с товарищи» на троицкие владения
в Переяславском уезде. См.: ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому,
№ 8828; ГБЛ, Тр. кн. 658, л. 85 об.). О переяславских вотчинах Чулковых
подробнее см.: Ю. Г. Алексеев. Аграрная и социальная история Се-
веро-Восточной Руси XV—XVI вв. М.—-JL, 1966, стр. 109, НО, 122, 124, 133.
226
боярином и большим дворецким Данилой Романовичем Юрье-
вым состоялась 9 сентября 1549 г., т. е. почти одновременно
(в тот же месяц), когда были переданы Троице-Сергиеву мона-
стырю села Андреевское и Деболы. Но если там мы наблюдали
особо покровительственное отношение правительства к мона-
стырю, то здесь, наоборот, явственно проступает обратная тен-
денция — строжайшая проверка «законности» новой монастыр-
ской купли. Об этом говорит не только строгое исполнение
обычно, как мы уже видели, не соблюдавшегося в земельных
купчих 30—40-х годов XVI в. общего правила (видимо, «уло-
жения» Василия III), что всякая монастырская купля из числа
вотчинных земель считалась законной только с санкции великого
князя, но и та особая тщательность процедуры «доклада», кото-
рой мы не наблюдаем ни на одной троицкой купчей за все пред-
шествующие годы. Достаточно сказать, что на докладе
у Д. Р. Юрьева присутствовало целых три дьяка — Васи-
лий Обрюта Михайлов сын Мишурин, Захарий Иванов сын Пан-
филов и Федор Угримов сын Булгаков. Но и этого, видимо, по-
казалось недостаточно, поскольку на самой грамоте (по сставам
на ней подпись Захария Панфилова) еще стоит официальная
«подпись» дьяка Ивана Михайлова сына Висковатого (лица,
в это время находившегося в особом царском фаворе, а главное,
принадлежавшего к числу наиболее активных противников цер-
ковного «стяжания» и лично митрополита Макария). А на обо-
роте грамоты (вверху) еще виза дьяка Якова Семенова сына
Щелкалова.290
Если первые три дьяка известны как дворцовые дьяки (а Ва-
силий Обрюта Мишурин был им еще с 1537 г.) 291 и поэтому при-
сутствие их на «докладе» у боярина и дворецкого Д. Р. Юрьева
вполне понятно, то наличие на купчей виз И. М. Висковатого и
Я. С. Щелкалова, являвшихся в 1549—1550 гг. казенными дья-
ками, указывает на то, что общий контроль за всеми земельными
сделками между монастырями и светскими вотчинниками был
возложен все-таки на Казну, игравшую уже тогда роль личной
великокняжеской канцелярии.292
290 ЦГАДА, ГКЭ, по Переяславлю-Залесскому, № 8873/149, подл.
291 Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 35, 86, 163. —
Ср. у нас, по указателю. О дьяке Захарии Панфилове, который после Об-
рюты Мишурина возглавлял коллегию дворцовых дьяков (приказа Боль-
шого дворца), есть любопытная запись (около 1553 г.) в приходо-расходной
книге Ипатьевского монастыря: «Ездил к Москве казначей Досифей да
с ним два слуги о монастырских делех о земляных и о Кузминском и
о обидах, на Москве роздал поминков дьяком дворцовым трема — За-
харъе Панфил[ъ]еву с товарищи — дано им рыбы на два рубля».
(Н. П. Лихачев. Отрывок из расходных книг Костромского Ипатьев-
ского монастыря, около 1553 года. «Сборник Археологического института»,
СПб., 1898, кн. VI, стр. 136).
292 На причастность к Казне дьяков И. М. Висковатого и Я. С. Щелка-
дова (отца знаменитых «великих» дьяков Ивана IV — Андрея п Василия
15*
227
Да и сами вопросы Д. Р. Юрьева при «докладе» уж очень
созвучны будущим постановлениям Судебника 1550 г. и Стоглава
о запрещении монастырям приобретать новые вотчины «без до-
клада», а также особо и тщательно регламентирующим
(ст. 85-я Судебника) право родового выкупа, истолковываемого
в новом Судебнике отнюдь не в пользу монастырей. Ведь не слу-
чайно боярин Д. Р. Юрьев «спрашивал» Чулковых не только
о том, что не продана или не заложена ли их вотчина «ни у кого
ни в чем» (равно как не отдана она уже кому «по душе» или
«в закуп»), но и продают ли они ее «впрок без выкупа» или
«с выкупом» и «что за тое вотчину у троицких старцев» «ем-
лют». И только после того, когда была еще раз подтверждена (и
официально зафиксирована) цена продаваемой Чулковыми вот-
чины — 1300 руб., а также установлено, что она продается ими
без выкупа, была дана окончательная правительственная санк-
ция на купчую.
Итак, село Бакино куплено в сентябре 1549 г., а несудимая
грамота на него была выдана Троице-Сергиеву монастырю лишь
в сентябре 1550 г. Но, казалось, почему бы этого не сделать
правительству сразу — в том же сентябре 1549 г., одновременно
с оформлением купчей, а главное, одновременно с получением
монастырем грамот на село Андреевское и Деболы?
Приведенные данные не дают прямого ответа на этот вопрос.
Но ясно одно — видимо, не все было так просто после Собора
1549 г. в отношении получения иммунитетных привилегий даже
на новые законные троицкие приобретения. Судебный иммунитет
монастыря по грамоте был обычен, «опричь душегубства и разбоя
с поличным», для приставных грамот было два срока— на петров
пост (летом) и на собор (зимой). Кроме этого, право на свое кон-
ское пятно. Но вот майского подтверждения на грамоте нет.
Не отписано ли было село Бакино на великого князя (а может
Щелкаловых) указывает хотя бы такая запись на одной из великокняже-
ских правых грамот по вотчинному судному делу 1550 г., а именно: «К сей
правой грамоте казначей Иван Петрович Головин да Федор Иванович
Сукин печати свои приложили. Лета 7058-го (1550) июня в 15 день.
А подпись у грамоты царя и великого князя дьяка Якова Семенова сына
Щелкалова, а назади у правый грамоты по ставом дьяка Ивана Михай-
лова сына Висковатаго рука приложена» (АГР, т. I, № 74, стр. 196—207).
О дьяке Я. С. Щелкалове см. также: ДРВ, т. XIII, стр. 50 (1550 г.).—
Возможно, что вскоре после 1550 г. он умер или ушел в отставку, по-
скольку среди «больших дьяков» в Дворовой тетради (вполне обоснованно
датируемой А. А. Зиминым, как мы увидим ниже, 1552 г.) его нет, а за-
писаны среди владимирских и козельских детей боярских уже его сы-
новья — Андрюшка и Васька Яковлевы дети Щелкалова (ДТ, лл. 117 об.,
128), да и в Тысячной книге 1550 г. значится по Москве среди детей
боярских III статьи лишь один Андрюшка ДТК, л. 129). В то время как
И. М. Висковатый значится среди «больших дьяков» Дворовой тетради
на третьем месте (записан после известных думных дьяков — Ивана Ели-
зарова сына Цыплятева и Ивана Григорьева сына Выродкова).
228
быть, выменено им) к Александровской слободе еще до весны
1551 г.? 293
Во всяком случае вторая сентябрьская жалованная несуди-
мая грамота на троицкое село Новое Поречье в Троицком стане
Юлки Дмитровского уезда, переданное монастырю вновь
Ж. И. Лодыгиным (в прошлом монастырь его уже получал «по
душе» от боярина В. А. Федорова-Челяднина, а потом продал
Ж. И. Лодыгину),294 такую санкцию 1551 г. (от 17 мая) имеет
и без всяких ограничений, хотя по этой грамоте монастырь об-
ладал иммунитетом во всех делах, «опричь одного душегубства».
Предоставляла грамота и освобождение от постойной повинности,
а также право монастырским людям и крестьянам изгонять не-
званых гостей со своих пиров и братчин. Правда (и это любо-
пытно отметить), и на этой грамоте сразу три дьячьих подписи:
на сставах — дьяков Юрия Сидорова и Федора Семенова, а на
майском подтверждении — дьяка Кожуха Григорьева сына Крот-
кого.295 Значит, не только дьяк Юрий Сидоров, но и дьяк Фе-
дор Семенов уже в сентябре 1550 г. вплотную занимались мона-,
стырскими тарханными и несудимыми грамотами. Но вот гра-
моту, выданную ими в сентябре 1550 г., в мае 1551 г. велели
подписать другому дьяку — Кожуху Кроткому.296 Не лишнее ли
это свидетельство, что общий пересмотр тарханов, предпринятый
правительством после Стоглавого собора, касался всех грамот,
выданных до него — пусть даже за несколько месяцев.
Но особенно наглядно подтверждает это несудимая грамота от
декабря 1550 г. на село Мамоново с пятью деревнями в Сетун-
ском стане Московского уезда, переданное в монастырь по духов-
ной князя Ивана Ивановича Кубенского,297 а также на троицкую
293 Ср. у нас прим. 289 к стр. 226.
294 Об этой даче и земельных спекуляциях Ж. И. Лодыгина мы уже
говорили, см. стр. 208—209.
295 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл. 275—276 об., сп. 1641 г.
296 Дьяк Федор Семенов, как и Юрий Сидоров, в 1550 г. являлся ка-
зенным дьяком. Первым же (старшим) казенным дьяком в это время
был Никита Фуников сын Курцев (ААЭ, т. I, № 155), Кожух Кроткий
стал казенным дьяком позднее, видимо, лишь в 1551 г. Но в отличие от
Юрия Сидорова и Федора Семенова Кожух Кроткий не числился по Дво-
ровой тетради в «больших дьяках» (ДТ, лл. 88—88 об.).
297 ГБЛ, Тр. кн. 527, лл; 277 об.-—278 об., сп. 1641 г. — Боярин и дво-
рецкий Большого дворца князь И. И. Кубенский (так же, как и Андрей
Курбский, потомок ярославских князей) был казнен 21 июля 1546 г.
(вместе с Федором и Василием Воронцовыми), видимо, в связи с какими-то
политическими обвинениями сторонников Глинских, укрепившихся
у власти как раз с середины этого года (ПСРЛ, т. XX, вторая половина,
стр. 467). Упоминаемая в троицкой грамоте 1550 г. сама «духовная» князя
И. И. Кубенского до нас не дошла. Нам она во всяком случае неизвестна.
Неизвестно нам и время, когда была дана великокняжеская санкция на
передачу Троице-Сергиеву монастырю самого села Мамоново. А она обя-
зательно должна была быть, поскольку, согласно еще уложению Васи-
лия III, Ярославские князья не имели права передавать свои вотчины
229
«куплю» от 1545/46 г. у Богоявленского Авраамова монастыря —
Чуфаровские пустоши в Савине стане Ростовского уезда.298
Правда, упоминание о последних (т. е. Чуфаровских пустошах)
как-то странно и явно не к месту вписано в середину жалован-
ной грамоты по оформлению передачи в монастырь вотчины
И. И. Кубенского.299 Не монастырские ли это приписки в копии
грамоты (подлинник же до нас не дошел), выданной в действи-
тельности только на село Мамоново с деревнями? Если бы это
было так, то предоставление грамотой монастырю столь широкого
судебного иммунитета, «опричь одного душегубства», можно
было бы объяснить тем, что подобным иммунитетом в своих вот-
чинах пользовался до их передачи в монастырь и сам князь
И. И. Кубенский, что засвидетельствовано (правда, для иного его
владения) выданной ему жалованной тарханной и несудимой гра-
мотой. Иначе говоря, формула «опричь одного душегубства»
перешла в троицкую грамоту 1550 г. из иммунитетных грамот,
имевшихся у Кубенского на село Мамоново. Лично мы думаем,
что это было именно так. Вообще же декабрьская грамота 1550 г.
была подписана уже известным нам дьяком Большого дворца За-
харием Панфиловым.
монастырям «без доклада». Но именно это должно было особенно тща-
тельно проверяться во время майской ревизии 1551 г. Что касается раз-
меров мамоновской вотчины князя И. И. Кубенского, то, судя по описанию
1594 г., это было сравнительно небольшое владение, всего в селе Мамо-
ново и в тянущих к нему деревнях было около 660 десятин земли
(ПКМГ, ч. I, отд. 1, стр. 279—280).
298 Чуфаровские пустоши, как отмечается в купчей на них, датиро-
ванной 7054 г. (1545/46 г.), были приобретены Троице-Сергиевым мона-
стырем у Богоявленской Авраамовской пустыни (монастыря) якобы «по
государеве грамоте великого князя Ивана Васильевича», т. е. по особому
правительственному разрешению (ГБЛ, Тр. кн. 520, лл. 299—301 об., сп.
кон. XVI в.). Но поскольку Чуфаровские пустоши не значатся за Троипе-
Сергиевым монастырем в писцовых книгах 1593 г. среди его ростовских
владений, у села Нового, с какими они непосредственно граничили (ПКМГ,
ч. I, отд. 2, стр. 9—14), а, по данным начала XVII в., ими «по-прежнему»
«владел» Богоявленский монастырь, подлинность этой купчей вызывает
сомнение.
299 Так, в декабрьской грамоте 1550 г., написанной строго по обычному
формуляру несудимых грамот этого времени, после указания, как должно
идти поминание князя Кубенского и его жены (старицы Александры),
идет стандартная фраза, явно относящаяся лишь к его пожалованию —
селу Мамоново: «Также есми Троицкого Сергиева . монастыря игумена
Серапиона з братьею, или хто по нем иным игумен будет, пожаловал [что
оне купили у Богоявления Аврамьева .монастыря Чуфаровские пустоши,
в Ростовском уезде в Савине стану]: и хто у них в селе Мамонове и
в деревнях [и на пустоши Чуфаровской] учнет жити, людей монастыр-
ских и крестьян не судят ни в чем, опричь одного душегубства, а ведают
и судят тех своих людей и крестьян» и т. д. Заключенные в скобки слова
о Чуфаровской пустоши — явная вставка, поскольку, как мы уже видели,
когда грамоты давались сразу на несколько «дачь» или «купель», то об
этом прямо говорилось в начале грамоты, а не в середине, где изла-
гаются предоставляемые ею судебные привилегии,
230
17 мая 1551 г. она была подтверждена с ограничением судеб-
ного иммунитета по Соборному уложению и подписана дьяком
Юрием Сидоровым. Кроме этого, на подтверждении 1551 г. есть
припись — «приказал боярин и дворецкий Данило Рома-
нович».
Следовательно, не только Казенный приказ, в ведомстве ко-
торого в 1551 г. служили дьяки Юрий Сидоров и Кожух Крот-
кий, но и Большой дворец, возглавлявшийся Д. Р. Юрьевым,
были именно теми центральными приказными органами, на ко-
торые во исполнение постановлений нового Судебника и собор-
ных решений 1551 г. легло проведение на практике генеральной
ревизии монастырских тарханов (и, надо думать, не только мо-
настырских) .
Но когда же началась сама генеральная ревизия? Дата
17 мая 1551 г., которая присутствует почти на всех жалованных
грамотах, прошедших эту ревизию, естественно, означает лишь
дату ее окончания, вернее число, которым было решено прави-
тельством завизировать все прошедшие переутверждение жалован-
ные грамоты. Практически же для рассмотрения, видимо, не
одной тысячи таких грамот (только до нас дошло их около 500,
а это лишь небольшая доля подобного рода грамот, существовав-
ших в действительности) требовалось по меньшей мере не-
сколько месяцев. Во-первых, грамоты должны были быть приве-
зены в Москву и сданы в соответствующий приказ (Казну или
Дворец). А для отдаленных монастырей это было отнюдь не
так просто, да еще в период весенней распутицы (ведь для
поездки туда и обратно, хотя бы из Устюжской земли в Москву,
требовалось не менее 1—2 месяцев). Во-вторых, их нужно было
проверить в дьячих канцеляриях и только после этого доло-
жить царю, что тоже требовало немало времени, даже если
Иван IV, по меткому выражению Б. А. Романова, «слушал их
пачками».
Иначе говоря, мы полагаем, что одобренный Собором царский
указ о представлении в Москву на пересмотр всех «старых» и
«новых» жалованных грамот был разослан по монастырям
сразу же после принятия на Стоглавом соборе решения об ут-
верждении нового Судебника, предусматривающего общее «пои-
мание» «старых тарханов» (т. е. сразу же после 22 февраля),
когда, кстати, разъехались по своим епархиям на пасхальные
праздники и сами присутствующие на нем «владыки» и игумены
крупнейших монастырей. Привоз же монастырскими властями
в Москву самих грамот начался, видимо, с конца марта. Именно
с этого времени и до 17 мая 1551 г. и проходила перепроверка
церковных иммунитетов.
Другими словами, ревизия церковных жалованных грамот шла
параллельно с разработкой соборного приговора 11 мая 1551 г.
о монастырских вотчинах, законодательно как бы завершившего
231
эту проверку и в то же время определявшего новый правитель-
ственный курс в области церковного землевладения.
Помимо вышеприведенных соображений, указанные хронологи-
ческие рамки «генеральной ревизии» церковных тарханов под-
тверждаются следующим фактом.
Мы имеем в виду уже упоминавшуюся выше сентябрьскую
(1550 г.) великокняжескую жалованную грамоту на всю троиц-
кую вотчину 300 которая, как нам кажется, дает возможность
сделать ряд важных наблюдений — в частности, хронологиче-
ских — о ходе самой ревизии.
В первую очередь обращает на себя внимание поразительная
близость мотивов выдачи этой троицкой грамоты с изложенными
в 98-й главе Стоглава причинами сентябрьских переговоров
1550 г. царя с митрополитом Макарием о «новых слободах», за-
вершившихся принятием 15 сентября ряда общих (видимо, вре-
менных) рекомендаций, явно смягчающих, как мы уже это от-
мечали, радикализм ранее принятых царских «приговоров» по
этим вопросам и даже постановлений Судебника 1550 г. (статьи
43-я и 91-я). Так, в 98-й главе Стоглава отмечается, что в связи
с царским приговором о «новых слободах» («что слободам всем
новым тянути с городскими людьми всякое тягло и судом»)
великокняжеские наместники и волостели «ныне» всех монастыр-
ских и владычных слобожан «хотят судити», и от этого все бе-
лые слободы «запустели», причем в обоснование предлагаемых
митрополитом царю общих мероприятий для устранения создав-
шегося положения особо обращается внимание на необходимость
«держати. . . старые слободы по старине. . . по прежним грамо-
там», имеющимся у митрополита, епископов и монастырей.
Эти же мотивы, но значительно подробнее, изложены и
в троицкой сентябрьской грамоте. В ней прямо указывается,
что игумен Серапион с братьями «били челом» великому князю,
что, несмотря на то что у них имеются «во многих городах» на
троицкие и приписного Киржацкого монастыря села, деревни,
слободы, варницы и «дворы у солей» «грамоты жалованные»
Ивана III, Василия III и самого Ивана IV от великого князя
«от всяких податей», и от наместничьего и от волостелина суда, и
«от всяких пошлин», кроме ямских денег, которые «платити им
велено» непосредственно дьякам на Москве, повсеместно и везде
(и по селам, и по городским слободам) наместники, волостели,
тиуны, городовые приказчики и даже сами царские «послан-
ники» (это уже явно не может быть отнесено к самовольству и
произволу местных властей, а тем более одних кормленщиков)
«жаловалные грамоты у них рудят», а «наместники. . ., и воло-
стели, и их тиуны людей их, и крестьян, и дворников, которые
300 ГБЛ, Акты Беляева, № 1/97, сп. XVI в.; ср.: Тр. кн. 527, лл. 278 об.—
280 об., сп. 1641 г.
232
живут за монастырем и торгуют монастырским товаром, судят ил
и всякие пошлины на них емлют сильно». Ну, и, конечно, следуя
их примеру, «на мытах мытчики» (этим только дай волю —
сразу готовы прижать монастыри! ) с их людей и с товару «емлют
пошлины» и «судят их сильно через . . . жаловалную грамоту».
Иначе говоря, поступают в прямом соответствии с постановле-
ниями статей 43-й и 91-й нового Судебника (пока еще, правда,
утвержденного лишь боярской думой): первой статьи — о лик-
видации «всех» старых и новых тарханов и второй — о «своде»
торговых людей с монастырских слобод: «торговым людем город-
цким в монастырех в городцких дворех не жити,301 а которые тор-
говые люди учнут жыти на монастырех, и тех с монастырей сво-
дити да и наместником их судити» (и никаких оговорок —
куда же более ясно!). Троицкие власти это, конечно, понимали,
поэтому-то они и ввели в свое столь красноречивое челобитье
(надо же было как-то придать видимость законности своей жа-
лобе) мотив о торговле живущих «за монастырем» людей, крестьян
и дворников лишь «монастырским товаром». Мотив, который, по
расчетам троицких властей, должен был натолкнуть правительство
на мысль: монастырь действительно обижают. Разве это настоя^
щие «торговые люди» (и разве о них говорят новые постановле-
ния), коли они «торгуют (только!—Н. Н.) монастырским това-
ром»? А если так, то как смеют местные власти применять к ним
действие нового царского приговора о ликвидации монастырских
слобод и выводе из них торговых людей?! Да, вряд ли можно отка-
зать монастырским властям (а тем более таким искушенным и
опытным, как троицкие монахи) в знании законов и умении их
обходить, да еще в момент столь благоприятной ситуации, вызван-
ной сентябрьскими переговорами между митрополитом и царем!
Но не только слободские и торговые дела — хотя они и стоят
(и это, конечно, не случайно) на первом месте в троицкой сен-
тябрьской грамоте — волновали в это время монастыри. Не мень-
ший удар по церковным тарханам (ведь коли новые постановления
не обошли Троицкий монастырь, то вряд ли можно сомневаться,
что еще в большей степени они «порушили» привилегии иных бо-
лее мелких и менее влиятельных монастырей) нанесли царские
постановления о повсеместном сборе с тарханщиков ямских де-
нег — после падения роли дани главного государственного налога,
собиравшегося со всех категорий земель XVI в., кроме дворцовых
(и то не всегда).
Правда, иммунитета в отношении ямских денег (т. е. права их
вообще не платить) Троице-Сергиев монастырь лишился, как мы
уже видели, еще со времени Ивана III и Василия III, во всяком
301 В ряде дошедших до нас списков Судебника 1550 г. добавлено:
«а жити им в городцких дворех» (см. текст ст. 91-й в изд.: Судебники
XV—XVI веков, стр. 174).
233
случае в начале XVI в. он его не имел уже почти повсеместно.
Единичные случаи «послаблений», которые встречаются в 30—
40-х годах, положения не меняли: они не касались основных
троицких владений да и имели в большинстве случаев лишь вре-
менный характер — наиболее значительной из таких времен-
ных льгот было предоставление Троице-Сергиеву монастырю
в 1546 г., в связи с постройкой вокруг монастыря каменной ог-
рады, полного освобождения от всех податей и пошлин. Приви-
легированное же положение Троице-Сергиева монастыря в от-
ношении уплаты ямских денег состояло лишь в том, что он (как
и некоторые другие наиболее крупные монастыри того времени)
еще со времени правления Елены Глинской, как мы уже не-
однократно отмечали, имел право сам собирать со своих сельчан
и слобожан ямские деньги и сам отвозить их в Казенный приказ.
Но, оказывается, в 1549—1550 гг. и это его особое право
реально и систематически нарушается на местах теми же горо-
довыми приказчиками и, конечно, не без санкции на это со сто-
роны правительства. Иначе трудно понять, почему городовые
приказчики стали так поступать сразу во всех городах и уездах,
где Троицкий монастырь имел свои вотчины, а таких городов-
уездов было к 50-м годам уже около 40.
А что это был факт, удостоверяют сами троицкие власти,
жалуясь великому князю, что ныне городовые приказчики «ям- '
ские денги с них емлют по городам», «и в том де у них людем,
и крестьяном, и дворником чинятца продажа и убытки вели-
кие».
Вот и просили троицкие власти Ивана IV их «пожаловати»
и не велеть «их прежних жаловалных грамот рудити».
И действительно монастырь получил от правительства санк-
цию на «ненарушение» местными властями их прежних жало-
ванных грамот, но далеко, видимо, не ту, которой он добивался.
Итак, по новой (сентябрьской) грамоте 1550 г. податные й
судебные привилегии Троице-Сергиева монастыря предстают
перед нами в следующем виде.
В связи со строительством у монастыря «своего города» его
сельчане, деревенщики и слобожане были освобождены от не-
сения «городового дела» вместе с местным тяглым населением —
им великий князь «городов делати не велел и никоторых городо-
вых дел», даже «не велел» им на город «ямчугу варити и зелье
делати». Иначе говоря, речь шла отнюдь, не об освобождении
троицких крестьян от городовой повинности вообще и всегда,
а лишь на время построения монастырской крепости. Поэтому
это особо (и дважды) оговаривалось применительно к близле-
жащим к новой крепости троицким владениям — его вотчинам
в Дмитровском, Переяславском и Радонежском уездах (это
вообще наводит на мысль, что в отношении монастырских вот-
чин в других уездах столь категорической позиции правитель-
234
ство не придерживалось). Эти около монастырские троицкие вот-
чины как бы приписывались в отношении городового дела
к «своему» монастырскому городу (Троицкой Лавре) и были обя-
заны нести по нему «городовое» тягло под наблюдением самих
троицких властей.
Значительно менее щедра была грамота в отношении других
податных привилегий. Так, монастырские люди, крестьяне и
дворники, но только те, «которые торгуют монастырским това-
ром» (значит, требование о выводе с монастырских слобод тор-
говых людей на посады все-таки осталось в силе, хотя прави-
тельство и пошло на его ограничение — изъятие из него тор-
говцев монастырским товаром), освобождались от таких
повинностей, как обязанность косить сено для великокняжеского
коня и кормить его, от туковых денег, мостового дела, привлече-
ния к строительству по городам тюрем и от дачи к ним сторо-
жей, строительства наместничьих, волостелиных и ямских дво-
ров, а также от обязанности стоять на яме с подводами. Таким
образом, речь шла о привилегиях в отношении лишь дворцовых,
и иных сравнительно мелких повинностей и пошлин, а также от
уплаты наместничьих и волостелиных «кормов» и праведчико-
вых и доводчиковых поборов (но это почти общее право всех
тарханщиков). Судебный иммунитет был утвержден сентябрь-
ской грамотой повсеместно в объеме, «опричь душегубства, и
розбоя, и татьбы с поличным».302 И хотя в грамоте отмечалось,
что подобным иммунитетом монастырь пользовался и «по преж-
ним нашим (великокняжеским, — Н. Н.) жалованным грамо-
там», это была уже правительственная демагогия. В большин-
стве старых грамот он предоставлялся Троице-Сергиеву мона-
стырю, как мы это уже видели, в более широком объеме — во
всех делах, «опричь одного душегубства и разбоя с поличным».
Иначе говоря, сентябрьская грамота 1550 г. явно и существенно
ограничивала судебный иммунитет монастыря.
Наконец, монастырь получал право на свое пятно (это дей-
ствительно старый порядок). Как констатирует грамота, «а ло-
шади свои игумен з братьею велят пятнать, своим пятном мо-
настырским во всех селехъ.
Что касается «приставных» грамот (распоряжений о вызове
в великокняжеский суд), то сроки по ним должны были «наме-
тываться» великокняжескими неделыцикамй на монастырских
слуг и крестьян лишь те, которые «написаны» в их прежних
жалованных грамотах. А, как мы помним, в большинстве это
два, а иногда и один срок на год.
302 Фиксировала грамота размер дикой «виры» за душегубство в пользу
наместника — 4 руб., а также право троицких людей- и крестьян не пла-
тить «виры» и «явки с головы» (убитого) за душегубство «не хитростью»
(от несчастного случая — утонет, сгорит, зверь съест и т. д.).
235
Ну, а теперь о яме (ямских деньгах) и посохе. Ведь именно
они составляли применительно к владельческим землям основу
государственного тягла того времени. В отношении яма мона-
стырь добился подтверждения его прежней льготы, а именно, что
«прикащики городовые ямских денег на них по городам не ем-
лют, а платят они ямские деньги на Москве в нашу казну
сами». А вот в отношении посохи положение было иным, но,
правда, тоже не новшеством: «Посошных людей, — как гласит
грамота, — наряжают (троицкие власти, — Н. Н.) сами же и
отдают приказщикам нашим и посланником по нашему указу»,
иначе говоря, когда городовые приказчики получают правитель-
ственное распоряжение собирать посошных людей и с грамот-
чиков. Примеры этого мы тоже уже приводили.
Но вот любопытно — сами монастырские власти в своем че-
лобитье царю (во всяком случае в его изложении, воспроизво-
димом в жалованной грамоте) почему-то вообще не упоминали
о посохе. Не связано ли это с тем, что та льгота, которая была
предоставлена Троице-Сергиеву монастырю по уже рассматри-
вавшейся нами выше царской окружной грамоте от 10 октября
1547 г. на имя городовых приказчиков об освобождении троиц-
ких вотчин от сбора (в равном с черными сохами окладе) по-
сошных людей к Казанскому походу (а такими льготами мона-
стырь, видимо, пользовался и ранее), теперь была ликвидирована
окончательно и безоговорочно.
То же самое, видимо, произошло и с тамгой. Она не названа
ни в челобитье монастыря, ни в числе даруемых монастырю при-
вилегий. Да и вообще — и на это нельзя не обратить внима-
ния — в числе привилегий нет упоминания о монастырских
торговых льготах, даже в отношении мыта, а ведь игумен Сера-
пион, как мы помним, особо жаловался на притеснения монастыр-
ских людей и крестьян — «продажа и убытки великие» —
именно со стороны мытчиков.
Думаем, что подобное «молчание» грамоты, конечно, не слу
чайность.303 Освобождений от тамги, мыта и иных торговых пош-
лин монастырь просто не добился. И даже, наоборот, лишился
и тех привилегий, которые были предоставлены ему вместе
с другими крупнейшими монастырями летом 1549 г.
Завершалась грамота предписанием — в адрес троицких вла-
стей — снять с нее «списки», заверить монастырскими печа-
тями и разослать наместникам, волостелям, городовым приказ-
чикам, мытчикам «на мытах» (как видим, «забыты» лишь
303 Ведь не забыли же составители грамоты дать разъяснения о по-
ложении с монастырскими оброчными грамотами и именно в том плане,
что они остаются в силе и монастырские власти по-прежнему «платят
оброк в нашу казну по грамотам (имеются в виду великокняжеские жа-
лованные оброчные грамоты, — Н. Н.), как у них в грамотах писано».
236
льготы от торговых пошлин, но не мытчики!) и иным велико
княжеским посланникам по всем городам и волостям, где есть
троицкие вотчины и иные владения. Разъяснение само по себе
трафаретно, но в то же время оно еще раз указывает на тех мест-
ных должностных лиц, в обязанность которых входило наблю-
дение за правильностью пользования тархаищиками предо-
ставляемыми им податными и судебными привилегиями, равно
как и ведание перечисленными в грамоте тяглыми и судебно-
административными делами на местах до земской реформы.
Подведем итоги. Главный из них безусловно тот, что, не-
смотря на, казалось, благоприятную политическую ситуацию,
Троице-Сергиев монастырь в сентябре 1550 г. хотя и добился
восстановления ряда привилегий, например в отношении яма
(право платить его непосредственно в казну) и городового дела
(право строить и обслуживать только «свой» город — монастыр-
скую крепость), по зато, наоборот, полностью лишился почти
всех торговых льгот (особенно в отношении тамги и мыта).
По существу не прошла и его попытка добиться пересмотра во-
проса о белых слободах, хотя правительственная оговорка
о недопустимости «сильно» (не по жалованным грамотам)
«имать пошлины» с его слобожан, торгующих монастырским то-
варом, и была какой-то уступкой монастырю в этом вопросе, не
только дающей ему возможность хотя бы частично смягчить ра-
дикализм прежних царских «приговоров» о монастырских слобо-
дах и торговле, но и использовать ее для обхода, как говорится,
с тыла этих решений.
И последнее. Вряд ли следует пояснять, что все эти постанов-
ления отнюдь не частное дело Троице-Сергиева монастыря, а на-
глядный пример и доказательство той острой борьбы, какая шла
в самый канун Стоглавого собора по вопросу о монастырских
тарханах. И если к лету 1550 г. явно пересилили сторонники
ограничения церковных привилегий, которым удалось закрепить
свою победу в ряде постановлений нового Судебника, принятого
в июле боярской думой, то в преддверии Стоглавого собора верхи
духовенства снова предприняли ряд шагов, чтобы сорвать их
реализацию на практике. И кое в чем они, как мы видим, пре-
успели.
И опять такой наглядный пример этому дает дальнейшая
судьба троицкой сентябрьской грамоты 1550 г. А она действи-
тельно несколько странна.
Так, несмотря на то что грамота была выдана троицким
властям только за три месяца до Стоглавого собора (и реально,
учитывая необходимость рассылки списков с нее по всем мона-
стырским вотчинам, лишь в самый канун его вступила в дей-
ствие), уже на Соборе потребовалось ее представление царю на пе-
реутверждение, которое и было получено монастырем 9 февраля
1551 г. Чем это было вызвано, сказать трудно. Но обращает на
237
себя внимание, что это подтверждение было дано уже не по
ходатайству троицкого игумена Серапиона (на имя которого
еще в декабре 1550 г. была выдана рассматриваемая выше
троицкая несудимая грамота па село Мамоново), а на имя но-
вого игумена Артемия, представлявшего уже, видимо, монастырь
на Соборе. Мы говорили выше, что подобная замена на посту игу-
мена такого крупнейшего и притом особо1 влиятельного мона-
стыря, как Троице-Сергиев, ярого иосифлянина, одним из лидеров
нестяжателей да еще лицом, находящимся в особо близких отно-
шениях ср знаменитым попом Сильвестром, говорит уже о мно-
гом.
Да и сама дата нового подтверждения (9 февраля), за-
визированная тем же дьяком Юрием Сидоровым, говорит сама
за себя. Оно было сделано до окончания работы Стоглава и
поэтому может отражать лишь точку зрения правительства на
определенном этапе его работы, а отнюдь не после его завер-
шения.
А что это было именно так, указывает сам факт, что, не-
смотря на имеющееся на грамоте подтверждение от 9 февраля
1551 г., она снова была подвергнута пересмотру в мае 1551 г. и
па этот раз хотя и подтверждена (на грамоте имеется виза
17 мая за подписью того же дьяка Юрия Сидорова), но с огра-
ничением. В подтверждении особо оговаривалось изъятие из мо-
настырского иммунитета яма, посошной службы и тамги. И сде-
лано это было, видимо, для большей ясности, так как именно от
этих основных великокняжеских налогов и пошлин Троице-Сер-
гиев монастырь не имел освобождения и по самой грамоте.
Но, как говорится, кашу маслом не испортишь.
Ну, а теперь из всего сказанного можно сделать и более ча-
стный вывод о том, когда было принято правительственное ре-
шение об общей ревизии монастырских тарханов. Совершенно
ясно, что оно не могло состояться до 9 февраля 1551 г. (иначе
зачем же два раза переутверждать троицкую грамоту), а всего
вероятнее, и до 22 февраля — начала составления текста Сто-
глава. Да и вообще было ли оно облечено в специальное собор-
ное решение? Ведь общее соборное определение об отмене тар-
ханов и ликвидации новых монастырских слобод — одно дело,
а конкретные пути их реализации — другое. И не исключено, что,
добиваясь от съехавшихся на собор отцов церкви одобрения но-
вого Судебника и подписанной под него «уставной грамоты»,
правительство отнюдь не собиралось заранее (если у него даже
и были такие «тайные» замыслы) пугать монастыри предстоящей
генеральной ревизией тарханов, тем более что этот вопрос был
непосредственно связан с вопросом о секуляризации церковных
земель, а окончательно он был решен (секуляризация заменена
перепроверкой и ограничением церковных имуществ) лишь
11 мая 1551 г.
238
Таким образом, наиболее реальными сроками проведения ге-
неральной ревизии монастырских тарханов следует, видимо, счи-
тать время со второй половины марта (после пасхальных кани-
кул) до 17 мая 1551 г.
На этом мы позволим себе закончить рассмотрение хода май-
ских переутверждений троицких грамот 1533—1550 гг., иначе
говоря, грамот, выданных монастырю после смерти Василия III.
Мы не имеем сейчас возможности с такой же подробностью
рассматривать ход ревизии жалованных грамот других монасты-
рей. Но в этом по существу и нет необходимости, поскольку та
общая линия в отношении тарханных и несудимых грамот, ко-
торая столь явственно проступает через все троицкие грамоты,
прошедшие майскую ревизию, характерна и для всех других
монастырских грамот. Во всяком случае общий список известных
нам жалованных грамот (всех монастырей), прошедших переут-
верждение в 1551 г., мы уже приводили выше, и поэтому чи-
татель легко может проверить наше заключение.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЗЕМСКАЯ РЕФОРМА
ПА ЧЕРНОСОШНОМ СЕВЕРЕ
НОВЫЕ ЯВЛЕНИЯ
В СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
ПОМОРЬЯ СЕРЕДИНЫ XVI в.
Русский Север, или Поморье, как обычно
называли в XVI—XVII вв. огромный край,
охватывающий земли по берегам Белого
моря, Онежского озера и рекам Онеге, Северной Двине, Мезени,
Печоре и Каме с Вяткой, включал почти половину территории
России XVI в. Все эти земли составляли в прошлом колонии Ве-
ликого Новгорода — источник его богатства и былого могущества.
Край был слабо заселенный, суровый, преимущественно неземле-
дельческий, но зато издавна славившийся своими богатейшими
пушными и рыбными промыслами.
До падения Казанского царства, когда не было еще возмож-
ности для широкого освоения русскими колонистами средневолж-
ских степей, это был один из исконных и основных районов нов-
городско-московской промышленной и крестьянской колонизации,
район по преимуществу черного крестьянского мира. Даже
в XVI в. здесь населению не угрожало развернувшееся в центре
широкое наступление поместного землевладения, которое так
быстро и беспощадно, почти за одно столетие, поглотило там чер-
ные крестьянские земли. Не поспевали за северным крестьяни-
ном — колонистом и промышленником — и монастыри, и это не-
смотря на всю их хозяйственную мобильность и достойное удив-
ления стремление приобщиться к богатствам Северного края.
Да и вообще в этих столь отдаленных нехлеборобных районах,
где пашенное земледелие было широко развито лишь по поймам
рек, феодальное землевладение никогда не чувствовало себя осо-
бенно прочно. Даже новгородские боярщины, несмотря на почти
трехсотлетнее «освоение» этих районов, не пустили здесь глубо-
ких социальных корней, а уже тем более привносимые Москвой
с конца XVI в. крепостнические порядки явно не вязались с ха-
рактером северного хозяйства.
240
Центром края было Подвинье. В силу выгодного географиче-
ского положения, как единственная область России XVI в., имею-
щая выход в «окиян» и в то же время Белым морем и Северной
Двиной с ее «великими» притоками (Пинегой, Вагой, Вычегдой
и Сухоной) связанная со всем Поморьем и с Замосковпым краем,
она играла очень важную роль в экономическом развитии
страны — роль своеобразного перевалочного центра (Заволочья,
как опа и именовалась в прошлом) между двумя ее крупнейшими
хозяйственными областями: поволжским земледельческим цент-
ром и промысловой северной и северо-восточной окраиной —
важнейшей сырьевой базой русской внутренней и внешней тор-
говли. И еще более активно, чем в новгородское время, шел через
Подвинье XVI в. колонизационный поток русских крестьян и
промышленников на новые, необжитые, земли Приуралья, а по-
зднее (с конца века) и Западной Сибири.
Большое влияние на развитие Подвинья оказали и устано-
вившиеся с середины XVI в. сперва через Мурман, а потом через
саму Северную Двину непосредственные торговые связи России
с Англией и Голландией, которые не только дали ход (хотя и
весьма ограниченный) иностранному капиталу в глубь страны,
но и создали новые рынки, открыли новые торговые пути, со-
действовали возникновению здесь новых ремесел и промыслов.
В это время, как писал еще С. Ф. Платонов, «север из глухой
окраины государства стал одною из самых оживленных его обла-
стей. Вся страна в сношениях своих с культурным миром обра-
тилась, так сказать, лицом к северу. К северным гаваням — за-
конным (казенным) и незаконным (контрабандным) — потянуло
население, торговое и рабочее. Ожили не только пути, по которым
шло вызванное торгом движение, но и целые районы, работав-
шие на эти пути или от них зависимые в том или ином отно-
шении».1
Наиболее населенной и экономически развитой частью Под-
винья середины XVI в. были земли, расположенные в низовьях
Северной Двины, между Вагой и Белым морем, и составляющие,
по понятиям того времени, собственно Двинскую землю (Двин-
ский уезд). Не случайно поэтому, что именно в развитии Двин-
ской земли наиболее рано и, пожалуй, наиболее отчетливо высту-
пают те новые тенденции в экономической жизни Поморья
XVI в., которые трудно охарактеризовать иначе, как постепен-
ное зарождение в недрах старого феодального хозяйства Севера,
особенно среди черносошного крестьянства, новых социальных
отношений, отношений в известной мере уже предбуржуазных.
1 С. Ф. Платонов. Проблема русского севера в новейшей историо-
графии. ЛЗАК, вып. XXXV, Л., 1929, стр. 112—113; ср.: А. А. Кизевет-
т е р. Русский Север. Роль северного края Европейской России в истории
Русского государства. Вологда, 1919; С. Ф. Платонов. Москва и Запад
в XVI—XVII вв. Л, 1925.
Щ Н. Е. Носов
241
И этот процесс был здесь не спорадическим, он уже прослежи-
вается почти во всех наиболее экономически развитых районах
Поморья XVI в., хотя и протекает в них далеко не с одинаковой
интенсивностью. Это тем более важно отметить, что в централь-
ных областях России XVI в., находившихся в иных экономиче-
ских и социальных условиях, положение было другим. Здесь
зарождение подобного рода новых социальных связей (а они и
тут дают о себе знать по городам и черным волостям примерно
с начала века) в значительной степени было задавлено — хотя,
конечно, и тут далеко не полностью и лишь временно — еще
в годы опричнины, когда началось широкое наступление (вернее,
контрнаступление) феодального государства и стоящего за его
спиной поместного дворянства на черный крестьянский и посад-
ский мир.
Поморье XVI в., казалось бы, избежало этой участи. И в этом
одна из основных причин его быстрого экономического развития,
развития социально прогрессивного и до XVII в. лишь в мини-
мальной степени испытывающего на себе тормозящее влияние
становящегося в России самодержавно-крепостнического строя.
Все это и побуждает нас попытаться показать на примере
Двинской земли — почти единственного района России XVI в., по
которому сохранился более или менее цельный комплекс частных
актов, исходящих в значительной степени непосредственно из
крестьянской среды, что же конкретно представляли собой эти
новые явления в жизни черносошного Севера того времени,
а главное, выяснить их связь с так называемым «новым перио-
дом» русской истории, который обычно датируется примерно
с начала XVII в.
Окончательный переход Двинской земли, как и всего новго-
родского Заволочья, в 1478 г. под власть Москвы имел решающее
значение для всей последующей судьбы этого края. Во-первых,
Двинская земля получила теперь непосредственный выход на ни-
зовский (поволжский) рынок, во-вторых, на территории Заво-
лочья были ликвидированы новгородские боярщины — главный и
исконный оплот феодализации края. Весь Север стал теперь
почти сплошь черносошным. Что же касается монастырского
землевладения, то оно было тут еще весьма невелико, а местное
«молодое боярство» (двинские бояришки и земцы) было «поис-
шатано», а иногда и вовсе истреблено еще самими новгородцами
после его попытки в 1397 г. «задаться» «со всей двинской слобо-
дой» за московского великого князя, да и вообще оно всегда
стояло ближе к крестьянскому и посадскому населению Севера,
чем к новгородской знати.2 Во всяком случае даже московское
2 На эту близость местных «двинских бояр» к свободному волостному
крестьянству впервые обратил внимание С. Ф. Платонов, отметивший
в своих очерках по истории колонизации Поморья XIII—XVI вв., что
«если боярский захват особенно характерен для областей по южному и
242
правительство, которое всегда ему особенно покровительствовало,
отнюдь не рассматривало двинских бояр как местных феодалов,
а при первых же московских переписях преспокойно зачислило
западному побережью Белого моря, то на р. Онеге и Северной Двине уже
в глубокой древности заметны более демократические организации —
волости и погосты с населением из местных „двинских бояр“ и простых
землевладельцев. Особенно на Северной Двине и ее левых притоках был
силен крестьянский „мир“ и было относительно слабо воздействие нов-
городской знати» (С. Ф. Платонов, Прошлое русского Севера. Пгр.,
1923, стр. 18—20; ср. стр. 51—52, 60). Что касается социальных итогов
ликвидации в Поморье после «московского взятия» крупных новгородских
боярщин, то С. Ф. Платонов прямо указывает, что, «покорив себе север,
московская власть конфискованные ею боярские вотчины превращала
также в крестьянские волости и, освобождая их население от частной за-
висимости, водворяла в них такое же общинное устройство и самоуправ-
ление, как и в крестьянских волостях. В конечном результате весь север
принял характер крестьянской страны с некоторым (весьма незначитель-
ным) числом монастырских латифундий» (С. Ф. Платонов. Проблема
русского севера в новейшей историографии, стр. 107). Выводы С. Ф. Пла-
тонова о характере двинского крестьянского землевладения и его эволю-
ции в конце XV—первой половины XVI в. получили блестящее подтвер-
ждение в новейших исследованиях А. И. Копанева. Так, анализируя на
основании _дошедших до нас писцовых и актовых материалов структуру
крестьянского землевладения черносошных Емецкого стана Двинского
уезда XV—XVI вв., А. И. Копанев пришел к следующим выводам. Пер-
вый вывод — «уничтожение политической власти Новгорода над Двинской
землей в корне меняло и социальные отношения здесь. Крестьянин, сидев-
ший на земле новгородского феодала, становился подданным великого
князя, владельцем обрабатываемой им земли, плательщиком государствен-
ных налогов и повинностей. Своеземческие земли сначала строго разли-
чались от земель крестьянских и великого князя, а затем, видимо, сли-
лись с ними и исчезли, а своеземцы встали на одну ногу с крестьянами.
Крестьянское землевладение, связанное с платежом государственных на-
логов, несением определенных повинностей, неизбежно должно было
стать базой развитого самоуправления населения Двины, которое и осу-
ществлялось в волости». И второе — «активная мобилизация крестьян-
ских земель, зафиксированная двинскими актами XV—XVI вв., имела ре-
зультатом сосредоточение больших земельных богатств у одних крестьян
и земельную скудость других». «Двинские акты показывают, — подчерки-
вает А. И. Копанев, — что предметом купли и продажи, без каких-либо
ограничений, являются деревни, части деревень, полосы, лоскуты, лужки,
части пожен и пожни целиком. Земля переходит от одного владельца
к другому „впрок11, „в веки", „без выкупа"». «Все это приводит к услож-
нению структуры крестьянского землевладения», а проще говоря, доба-
вим мы, к постепенной утрате им элементов полузависимого, феодаль-
ного владения (А. И. Копанев. К вопросу о структуре землевла-
дения на Двине в XV—XVI вв. Вопросы аграрной истории. Материалы
научной конференции по истории сельского хозяйства и крестьянства
Европейского Севера СССР (гор. Вологда, 15—19 июня 1967 г.). Вологда,
1968, стр. 450—451, 452—453. — Подчеркнуто нами). По существу этот же
процесс, но уже в области развития крестьянских промыслов констати-
рует и С. В. Рождественский в своем весьма примечательном исследова-
нии «Двинские бояре и двинское хозяйство XIV—XVI веков» («Известия
АН СССР», Отд. гуманитарных наук, 1929, № 1, стр. 49—70 (ч. I); № 2,
стр. 135—154 (ч. II)), где он даже вообще ставит вопрос о том, что как
раз из синтеза местных (двинских) боярских и крестьянских хозяйств
«происходили» на Двине такие «колонизационные крестьянские предприя-
16* 243
их наряду с оброчным крестьянством бывших боярщин в число
двинских тяглых людей — посажан и «чернокунцев», как еще
в новгородское время именовались здесь черносошные крестьяне.
И эта «социальная перерегистрация» не была случайной,
а вполне соответствовала тем общим экономическим сдвигам, ко-
торые происходили в это время в жизни Двинской земли и ко-
торые в известной мере определили и новую социальную структуру
ее общества в московский период.
Суть этих новых социально-экономических сдвигов заключа-
лась в том, что именно в Двинской земле в силу сложившихся
в ней после присоединения к Москве исключительно благопри-
ятных условий для развития товарно-денежных отношений
наблюдается процесс, с одной стороны, как бы дефеодализации
большинства «двинских бояр» —• их окрестьянивания и превра-
щения многих из них в “промышленников и купцов, а с другой
(и это главное) —имущественная дифференциация внутри са-
мого посадского и волостного крестьянства настолько возрастает,
что уже в середине XVI в. можно говорить о зарождении здесь
своей крестьянской предбуржуазии в лице двинских «лучших
людей» и «торговых мужиков» (среди них и растворяются наи-
более оборотистые и удачливые двинские бояре и земцы).
Эти уже новые «лучшие мужи», как нередко особо почти-
тельно именуют их двинские акты («мужами» до XVI в. на
Двине называли обычно лишь бояр), владели немалыми землями,
угодьями, рыбными и охотничьими промыслами, вели активную
торговлю (и не только внутреннюю), а главное, захватили
тия», из которых и «вырастали впоследствии (уже в XVI в., — Н.. Н.)
крупные частновладельческие хозяйства, промышленные и торговые»,
а также сложился сам «тип северного крестьянина, не столько земле-
дельца, сколько промышленника и торговца, непосредственно иногда вы-
ходившего из крестьянства в московские гостиные чины» (там же,
стр. 54—56; ср. стр. 59, 136—137). Подобные же явления происходят
в XVI в. и в других наиболее развитых областях Поморья (Тотемская,
Устюжская, Сольвычегодская земли). Так, например, С. В. Бахрушин
в своих известных изысканиях по экономической истории России XVI—
XVII вв. и особенно по истории Сибири приводит ряд показательных
материалов по этим районам, которые в своей совокупности вполне со-
звучны данной нами общей оценке Поморья этого периода как района,
где развитие товарно-денежных отношений шло . особенно интенсивно и
в непосредственной связи с колонизационно-промышленным освоением
Россией Приуралья, а позднее и Западной Сибири. В частности, С. В. Бах-
рушин приводит немало примеров того, что среди торговых людей По-
морья XVII в., державших в своих руках вывоз сибирской пушнины,
были крестьяне Устюжского и Сольвычегодского уездов. Он дает даже
целый список богатейших купцов, вышедших в прошлом (в XVI в.) из
северных черносошных крестьян, а в начале XVII в. уже ворочающих
тысячными капиталами (а некоторые из них уже числились в гостиной
сотне) и прошедших, видимо, примерно тот же путь, что и наиболее бо-
гатые двинские «торговые мужики» и крестьяне-предприниматели
(С. В. Бахрушин. Торговые крестьяне в XVII в. Научные труды, т. II,
М., 1954, стр. 121—123 и сл.).
244
в свои руки поморские соляные варницы, обеспечивавшие солью
почти всю «рыбную промышленность» Поморья, продукция кото-
рой в виде соленой и копченой рыбы, тюленьего сала, икры и
других «даров моря», как и сама поморская соль, в период двин-
ских навигаций целыми караванами судов отправлялась по Двине
в Замосковные города, а оттуда тс же суда возвращались в Хол-
могоры, уже груженные хлебом, пенькой, медом и другими сель-
скохозяйственными продуктами и ремесленными изделиями юга.
Зимой тот же товарооборот, хотя и в значительно ограниченных
размерах, осуществлялся санным путем. И не менее активно, чем
двинские посадские люди, участвовали в этой обширной торговле
местные крестьянские богатеи.3
Последние, конечно, отнюдь еще не порвали с черным кре-
стьянским миром (да в этом тогда и не было необходимости, по-
скольку на Севере этот мир давно походил на обычную посад-
скую земскую организацию), но зато уже широко использовали
в своем хозяйстве для обработки земель и на промыслах не
только труд своих «пешек», как называли здесь нередко захре-
бетников или обедневших безземельных волощан, но и труд
«охочих людей» и «казаков», работающих на них по кабалам и
найму.
Еще А. И. Копанев обратил внимание на то, что материалы
двинской Куростровской волости середины XVI в. (а эта волость
находилась на острове как раз против самих Холмогор) ясно сви-
детельствуют, что «разбогатевшие многоземельные волостные
люди не могли ... силами своей семьи вести свое крупное хозяй-
ство. Они прибегали к труду наймитов-казаков». «Вынуждены
были работать» на них и «обедневшие малоземельные крестьяне»,
3 Наглядное представление о размерах и характере этой «великой»
двинской торговли, как местной («тутошней» — посадской и волостной),
так и особенно между Холмогорами и иными «многими московскими и
поморскими городами» и заморскими «немцами» (англичанами и голланд-
цами), дает Двинская таможенная грамота 1588 г. Среди наиболее ходовых
товаров, идущих по Двине через Холмогоры, грамота называет рыбу,
сало, икру, всевозможные меха, соль, мед, воск, масло, мясо, хлеб, крупы,
коноплю, хмель; среди же ремесленных изделий особо выделяются ткани
(камка, бархат, атлас, шелк, сукно) и даже готовое платье, хлопчатая
бумага, ладан. Упоминаются также медь, олово, свинец и иной «всякой
весчей товар». Объем торговли, судя по таможенной грамоте, был огром-
ный (ААЭ, т. I, № 338). Не менее широк был ассортимент товаров, вы-
возимых из Холмогор непосредственно за границу. По торговым книгам
и свидетельству, например, голландских купцов 1560—1570-х годов, это
были русские меха (соболь, куница, горностай, черный котик, черный бо-
бер, росомаха, белка), говяжье сало и мясо, масло коровье, смола, вар,
нефть, пшеница, пух, сухая и соленая треска, икра, семга и т. д.
(С. Ф. Огородников. Очерк истории города Архангельска в торгово-
промышленном отношении. СПб., 1890, стр. 28—29). Большим спросом,
особенно у англичан, пользовалась и русская пенька, для обработки ко-
торой в Вологде и Холмогорах английские купцы создали даже специаль-
ные канатные мануфактуры.
245
а также волостные «пешки», упоминающиеся еще в куростров-
ском разрубе 1547 г. как лица, не имеющие ни своего двора, ни
земли и проживающие за хребтом у богатых волощан, которые
прямо и именуются в разрубе их «государями» («имать старосте
деньги за Пешков на государях, у кого хто живет во дворе или
на земли»).4 А если такое положение было в такой по преиму-
ществу земледельческой волости, какой был Куростров, славив-
шийся заливными пашнями, лугами и огородничеством, то, судя
по наблюдениям того же А. И. Копанева, сделанным при изуче-
нии Варзуги (крупнейшей двинской рыболовецкой волости, рас-
положенной на Терском берегу), в двинских промысловых воло-
стях наемный труд применялся волостными богатеями еще
сильнее.5
4 А. И. Копанев. Куростровская волость во второй половине XVI в.
(из истории подвинского крестьянства). Сб. «Академику Б. Д. Грекову
ко дню 70-летия», М., 1952, стр. 154—155.
5 А. И. Копанев. Неземледельческая волость в XVI—XVII вв. «Кре-
стьянство и классовая борьба в феодальной России. Сборник статей па-
мяти Ивана Ивановича Смирнова», Л., 1967, стр. 176—194. — Такое же по-
ложение, как известно, было и на других поморских землях, например
в Обонежье, где уже в XVI в. можно наблюдать очень высокий уровень
социальной дифференциации среди волостного крестьянства и широкое
использование волостными богатеями наемного труда (Р. Б. Мюллер.
Очерки по истории Карелии XVI—XVII вв. Петрозаводск, 1947, стр. 64—
91; А. И. Копанев: 1) Оценная книга Кемской волости с волостками
как источник экономической истории поморской деревни XVII в. «Иссле-
дования по отечественному источниковедению. Сборник статей, посвящен-
ных 75-летию профессора С. И. Валка», М.—Л., 1964, стр. 344—354; 2) Ма-
териалы по истории крестьянства конца XVI и первой половины XVII в.
Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной и редкой книги
БАН СССР. М.—Л., 1966, стр. 145—150 (данные по Сумской волости);
Т. В. Старостина. Шуерецкая волость в XVI—XVII вв. Сб. «Кре-
стьянство и классовая борьба в феодальной России», Л., 1967, стр. 195—
208). Особенно показательны в этом отношении данные, приводимые
в исследовании Р. Б. Мюллер, которая не только констатирует в Карелии
XVI в. «большую экономическую дифференциацию среди крестьян», но и
прямо указывает на «существование» здесь уже в конце века «безземель-
ных крестьян и бобылей, живших наемной работой, с одной стороны,
и сельской буржуазии — крестьян, занимавшихся торговлей, — с другой».
Анализируя писцовые книги Обонежской пятины 1582—1583 гг., Р. Б. Мюл-
лер приходит к заключению, что «большинство торговых предприятий
Карелии» второй половины XVI в. находилось в руках торговых людей
из крестьян. И что особенно симптоматично — наибольшее развитие этот
процесс, применительно к XVI в., получает, по наблюдениям Р. Б. Мюл-
лер, в начале и особенно в середине века, до 70-х годов (Р. Б. Мюллер.
Очерки по истории Карелии XVI—XVII вв., стр. 53—64 и сл.). Эти наблю-
дения очень близки к материалам, приводимым М. Богословским, но,
правда, преимущественно лишь от конца XVI в. и главным образом
по южным и юго-восточным районам Поморья — Каргопольским, Тотем-
ским, Устюжским, Сольвычегодским — и соседним им землям (М. Бого-
словский. Земское самоуправление на русском Севере XVII в., т. I. М.,
1909, стр. 48—61, 129—144, 146—176 и сл.). Что же касается роли наемного
труда в экономике России XVI в., то естественно, что на поморских зем-
лях, как и в центре, он наиболее широко применялся не в сельском хо-
246
К сожалению, мы очень мало знаем об этих двинских бога-
теях, но даже те отрывочные сведения, которые можно из-
влечь из дошедших до нас двинских частных актов XVI в., осо-
бенно данных и купчих,6 а также из писцовых книг и волостных
разрубов (например, по Курострову, Емецкому стану, Лодьме,
Варзуге и даже отдаленной Кеми, тоже населенной двинскими
выходцами), показывают, что это была очень зажиточная про-
слойка двинских «лучших людей» как посадского, так и в боль-
шинстве крестьянского происхождения (кстати, существенной
социальной грани между посадскими и волостными торговыми
людьми и промышленниками в Поморье вообще не было), кото-
рые сосредоточивают в своих руках очень значительную долю
зяйстве, а на промыслах, в первую очередь в солеваренной промышлен-
ности (об этом см. специальный очерк: А. А. Введенский. Служащие
и работные люди у Строгановых в XVI—XVII вв. Сб. «Труд в России»,
ки. I, Л., 1924, стр. 54—71), на верфях, в канатных и парусных мастер-
ских, а последние были не только в Вологде и Холмогорах, па речных и
морских торговых судах, команды которых состояли обычно из «ватаг»
вольных казаков-судовщиков. Даже монастыри широко использовали
в XVI в. на своих соляных варницах в Уне и Неноксе (центре двинского
солеварения) «прихожих казаков», которые не только «соль варят» («жи-
вут» у варниц и во дворах в качестве «поваров» и «водоливов»), но и
«соль... проводят в монастырь водяным путем в судех... и зиме на санех».
Упоминаются «наемные люди, судовщики и извозчики» и при осуществле-
нии крупных перевозок соли, когда монастырские старцы и слуги
«от моря:... с поморскою солью... и к морю... с хлебом и со всякими
запасы мимо Двины поедут». А поступала поморская соль в то время
во многие московские города: «проводят» ту соль, как указывается
в актах, «Шексною рекою и Волгою и иными реками, и ту соль продают
на Двине, и во Твери, и в Торжку, и на Углече, и на Кимре, и в Дмит-
рове, и в Ростове, и на Кинешме, и на Вологде, и на Белоозере с при-
городы и по иным местом, где соль живет поценнее, и они (в данном
случае имеется в виду Кирилло-Белозерский монастырь, — Н. Н.) тут и
продают» (цитируем грамоту царя Федора 1590 г. двинскому воеводе Афа-
насию Вяземскому о подтверждении прав Кирилло-Белозерского мона-
стыря на беспошлинную продажу соли. Грамота выдана «по прежней...
по жаловалной грамоте» Ивана IV, что дает право распространять ее
постановления и на середину XVI в. См.: РИБ, т. II, № 40. — Об этом же
говорит и жалованная грамота Ивана IV 1588 г. Троице-Сергиеву мона-
стырю на беспошлинный провоз, куплю и продажу товаров на Двине,
Вологде и в других местах, также выданная «по прежней» царской гра-
моте. См.: Сб. ГКЭ, т. I, № 316). Подробнее об использовании наемного
труда в крупном монастырском хозяйстве Поморья XVI в. см. в извест-
ном исследовании А. А. Савича «Соловецкая вотчина XV—XVII вв. (Опыт
изучения хозяйства и социальных отношений па крайнем русском севере
в древней Руси)» (Пермь, 1927).
6 Мы имеем в виду двинской актовый материал XVI в., изданный
в I и II томах «Сборника грамот Коллегии экономии» (т. I, Пгр., 1922;
т. II, Л., 1929), а также акты XVI в. из собраний Холмогорской епархии
и Лодомской церкви (РИБ, тт. XII, XIV, XXV). Из других изданий ука-
жем на весьма любопытные образцы двинских частных актов XVI в. из
различных собраний, которые мы находим в «Актах юридических» (СПб.,
1857) и в приложении к известному исследованию И. Н. Дебольского
«Гражданская дееспособность по русскому праву» (СПб., 1903).
247
двинских волостных земель, угодий и промыслов, в то время как
почти половина двинских крестьян довольствуется весьма мизер-
ными земельными участками и подобными же мизерными долями
в общеволостных владениях и промыслах, да и те они нередко
переуступают местным богатеям.
По наблюдениям А. И. Копанева — на основании изучения
разрубных и оценочных списков Куростровской волости сере-
дины XVI в., — имущественная дифференциация в двинских
волостях достигла в это время очень больших размеров. Доста-
точно сказать, что, по данным разрубного списка 1549 г., в Ку-
ростровской волости было в это время 179 дворохозяев (иначе
говоря, полноправных волощан), причем имущество 86 из них
было оценено на меньшую сумму, чем имущество 7 волостных
богатеев (3.7% от их общего числа), из которых особо выде-
ляется Василий Алексеевич Бачурин (бывший двинской сотский
40-х годов).7 Его «животы» оценены разрубным списком почти
на такую же сумму, как имущество 40 волостных малоимущих
крестьян: из общей суммы в 24 рубля 7 денег, подлежащей в дан-
ном случае к уплате, он платит ПО денег, а они — по 2—
3 деньги.8
7 По свидетельству двинского летописца, он «с товарищи» управлял
в начале 40-х годов всей Двинской землей: «В лето 7048 году были сот-
ские ж Васюк Бачурин с товарищи, и жалованный грамоты и всякие
указы и судебники с Москвы присыланы на их имя» (ДРВ, ч. XVIII,
стр. 9—10). Актовый материал подтверждает это известие. В нем Василий
Бачурин упоминается как двинской сотский в феврале 1541 (Сб. ГКЭ, т. I,
стр. 95) и в 1543 гг., причем в последнем случае речь идет о великокня-
жеской грамоте от 28 января этого года, адресованной «на Двину сот-
скому Басюку Бачюрину» и его товарищам Офоне Андрееву сыну Лукину
и Тимохе Григорьеву сыну Шеина об отмежевании земель и угодий
в Емце, Сие и Ваймуге только что «поставленному» игуменом Антонием
Сийскому монастырю (там же, стр. 98—100). Значит, Василий Бачурин
«с товарищи» управлял вместо наместников не только Нижней, но и Верх-
ней половиной Двинской земли. Вряд ли следует пояснять всю значитель-
ность этого факта для того времени.
8 А. И. Копанев. Куростровская волость во второй половине XVI в.,
стр. 151—152. — Для характеристики происхождения семьи Бачуриных
весьма показательно, что отец Василия Бачурина Алексей Григорьев сын
Бачура (после 1528/29 г. инок Чухченемского монастыря Александр) уже
в начале XVI в. был очень богатым крестьянином-вотчинником, бравшим
под заклад и скупавшим целые деревни не только в Курострове, но и
в соседних волостях, в частности в Чухчепеме (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 48—
51, 57). Сам же Василий Алексеевич Бачурин был настолько богат, что
в 50-х годах XVI в. брал на себя даже уплату посошных сборов (но, ко-
нечно, в долг) не только за Куростров, но и за другие соседние волости,
например за Лодьму (РИБ, т. XXV, Лодомские акты, стр. 42. — Далее:
Лодомские акты). Его же сын (он сам умер до декабря 1555 г.), носив-
ший двойное имя Петр-Истома, превращается в крупнейшего двинского
промышленника (в 1569/70 г., во время «Басаргина правежа», он назван
первым среди двинян-промышленников в их «великих исках» к далекой
Сумской волости), а потом и столичного купца. Во всяком случае уже
в 1576 г. он прямо называет себя в своей «данной» Никольскому Корель-
248
Ио, как показывает двинской актовый материал XVI в., по-
добная имущественная дифференциация была не только среди
крестьянства таких крупных двинских волостей, как Куростров,
но и в волостях сравнительно мелких, а главное, находящихся
отнюдь не в Околопосадье. Примером такой небольшой волости
может служить хотя бы Лодьма — волость Андрияновского (Ни-
зовского) стана, расположенная в верховьях р. Лодьмы, в 50—
60 верстах от Холмогор.
Волость была земледельческая, с довольно сильно развитым
промысловым хозяйством. Немало было здесь и скота — лошадей,
коров, овец. Упоминаются в Лодьме у отдельных крестьян и со-
ляные колодцы.9 Видимо, соляной промысел играл существенную
роль в волостном хозяйстве.
В начале 50-х годов XVI в., согласно официальным отпискам
двинских сотских и волостных старост о взимании с лодмян раз-
личных денежных сборов, в волости обычно числилось 43 «учет-
ных головы». Эта цифра была зафиксирована по Лодьме и во
время проведенного на Двине в 1553/54 г. общего поволостного
учета «голов», когда «лета 7060 второго» «во всей Нижней поло-
вине волостные люди по всем волостем головы сочли».10 «Учте-
ной» или «учетной головой» (= «учетным человеком») числился
на Двине, видимо, не каждый волощанин, а лишь крестьянин,
имеющий свое отдельное и официально записанное по сошным
или веревным книгам на его имя хозяйство — двор, землю,
угодья. Но поскольку большинство волощан имело общее (не-
скому монастырю на принадлежащие ему тони (места ловли семги) на
Большой Двине (в Рикасихе) и в устье Луцкой Двины как «москвитин,
двинской переведенец», иначе говоря, московский купец (А. А. Сави ч.
Соловецкая вотчина XV—XVII вв...., стр. 60; Сб. ГКЭ, т. I, стр. 145, 148,
210). Эволюция явно симптоматичная и, как мы увидим далее, весьма
характерная для судьбы многих двинских крестьян-богатеев XVI в.
(О «тонях» и «варницах» Истомы Бачюрина в Уне см.: Платежи, кн.
1560 г., лл. 235, 281, 286 об. — Сведения об этой платежнице даются у нас
ниже, стр. 291—292). Что касается его родичей, то и в конце XVI в. они по-
прежнему занимают на Двине очень видное положение, о чем можно су-
дить хотя бы по тому, что Василий Федорович Бачурин (видимо, его пле-
мянник) выступает в 80-х годах XVI в. как низовский земский «заказ-
чик», а потом и двинской «данный староста», т. е. занимает по тому
времени наиболее доходные земские должности (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 333,
334; т. II, стр. 841, 842, 847, 850; Лодомские акты, стр. 94, 120, 144, 157).
Двинским «данным старостой» в 1582—1583 гг. был и родной брат Истомы
Субота Васильев сын Бачурин, видимо, не включенный в число «двин-
ских переведенцев» (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 179; Лодомские акты, стр. 89, 98).
К началу же XVII в. эта (не сведенная на Москву) часть семьи двинских
Бачуриных по-прежнему выступает как крупнейшие куростровские, чух-
ченемские и ухтостровские богатеи, а некоторые уже значатся «холмогор-
цами», посажанами (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 459; т. II, стр. 65, 70, 72—74, 166).
И тут, как мы видим, тенденция не к офеодаливанию, а к обуржуазива-
нию этой столь богатой крестьянской семьи.
9 Лодомские акты, стр. 4—5.
10 Там же, стр. 40.
249
разделенное) хозяйство со своими братьями или племянни-
ками, то естественно, что реальное число даже полноправных
волощан (не считая «пешек» или сидящих на чужой земле «под-
ворников» и «половников») было значительно больше, чем число
«учтеных голов». Земельные же владения волости исчислялись на
начало 50-х годов примерно в 8 малых сох. Это составляло по
московскому счету около 500 четей, поскольку земли в холмо-
горском Околопосадье, особенно по двинскому Низу, были пре-
имущественно худые.11
И вот в 1549/50 г. во исполнение обычного холмогорского по-
волостного «посошного розмету» «московской протори», когда
в 7058 г. «сидели (и «считали», —Н. Н.) на окладе на Колмого-
рех старосты и низовци семьдесят сох»,12 на Лодьму (на ее 8 сох
с 74 сохи) был «положен» оклад в размере 9 рублей с полтиной
40 гривен 198 алтын и 30 денег, что в переводе на новгородки
составляет 2014 денег (20р. 14 д.).13
Этот оклад и был распределен среди 37 волощан, видимо дво-
ровладельцев, так как имеющийся среди них один «подворник»
специально оговаривается. Если же учесть, что в один разруб при
этом был положен ряд волощан-родственников, вероятно ведущих
общее хозяйство («Вахромей Грозков с племянником», «Присту-
повы 3 браты», «Осеевы дети», «Лука да Степан Ивановы»,
«Евстратовы», «Мишко Денисов з братом», «Онтип з братьею»,
«Гриди Матфеевы дети»), то общее число волощан, фигурирую-
щее в списке, составит около 45—46, т. е. почти столько же,
сколько «учетных голов» (43) числилось в Лодьме по двинскому
поголовному учету 1553/54 г. Отсюда следует, что перед нами
разруб, касающийся всей волости, а не какой-то выделенной из
нее группы волощан. Но поскольку каждая такая разрубка про-
изводилась в строгом соответствии с оценкой имеющихся у каж-
дого волощанина земель, «животов» и промыслов (это особенно
наглядно показал А. И. Копанев на материалах Куростровской
волости), то, следовательно, она довольно точно отражает иму-
щественное положение каждого волощанина. Говорит же эта
11 Там же, стр. 15—28, 35, 36, 39, 42, 43. — Большая соха на Двине
в XVI в. исчислялась в среднем в 360 четей доброй земли, 420 средней,
480 худой и 540 четей «добре худой», малая соха — соответственно 36, 42,
48, 54 чети, обжа — 12, 14, 16, 18 четей. Веревка же в двинских волостях
XVI в. обычно составляла 2—3 чети (1—1.5 десятины).
12 Лодомские акты, стр. 31—33.
13 Как установил А. И. Копаиев, алтын в середине XVI в. в Курост-
ровской волости был равен 3 деньгам. Следовательно, на Двине в это
время применялся московский счет на основе новгородской деньги: москов-
ский рубль=100 деньгам (новгородкам), а гривна=10 деньгам (ведь не-
возможно допустить, чтобы в разных двинских волостях при исчислении
единых общедвинских разрубов употреблялся различный денежный счет)
(А. И. Копанев. Куростровская волость во второй половине XVI в.,
стр. 151; Л. В. Черепнин. Русская метрология. М., 1944, стр. 46, 53).
250
лодмянская разрубка
1549/50 г. о следующем:
Положено уплатить
(в деньгах) . . . 400
Число платель-
щиков .......... 1
Всего уплачено
(в деньгах) . . . 400
(«память») «в
150 120 100 90 80
1 2 2 2 3
150 240 200 180 240
московскую протарь»
60 50 20 15 10 9 6
1 2 5 7 9 1 1
60 100 100 105 90 9 6
Самую большую сумму уплатил Перхурей Савин, о котором
в разрубкой «памяти» сказано, что он уже ее внес ранее — «дал
на Колмогорах 4 рубли и в братьи своей место, и то [хто]ся
ему дочтет». В то же время его братья в свою очередь должны
были внести: Федор — 120 денег, а Григорий — 60 денег. Видимо,
поэтому было бы правильнее исходить из общей суммы, упла-
ченной братьями Савиными, а именно — на троих 580 денег (5 р.
80 д.).
Большие суммы платили и такие волощане, как Петр Сева-
стьянов (150 денег), Иван Семенов (100 денег), братья Лукины
(Прощелыкины) —Игнатей (100 денег) и Михайло (80 денег),
Вахромей Грозков с племянником (120 денег).
Таким образом, мы видим, что хотя меньшие волостные люди,
к которым мы относим лиц, плативших от 6 до 20 денег (т. е.
в 10, а то и в 20 раз меньше, чем лодмянские богатеи), состав-
ляли большую часть волощан (23 человека из 37), они должны
были внести всего 310 денег, не только в 5.5 раз меньше, чем
14 богатых волощан, вносивших 1704 деньги, но даже намного
меньше, чем одни братья Савины (580 денег). Что эта имущест-
венная дифференциация базировалась в первую очередь на зе-
мельном неравенстве в пользовании волостными землями, на-
глядно видно из того факта, что еще в 1545 г. братья Савины пла-
тили налоги и оброки (из 6 малых сох, числящихся в то время
в Лодьме, в 50-х годах их стало 8) «за соху, да полчетверты
веревкы, да за обжу без шестынатцатые доли», т. е. примерно
с 70 четей земли (это значит, что в их владении находилась
почти !/б всех волостных земель), а другой лодомский богатей
Иван Семенов — «за соху, да с 74 сохи, да за обжу» (около
80 четей), в то время как Евстратова баба (Евстратовы платили
20 денег) имела, видимо, с детьми всего 1.5 веревки (3—4 чети),
а какой-то Юрка (не Елка ли это, плативший 10 денег) — 3 ве-
ревки (6—9 четей). Разрыв огромный. Если же к этому приба-
вить, что почти все лодомские богатеи, внесшие в 1549/50 г.
больше денег (Савины, Севастьяновы, Семеновы, Лукины и Вах-
ромеевы), «платили» «всякие земские разрубы» и даже «поголов-
ные деньги» и за себя, и за своих подворников («платили вси и
с своими подворникы»), то вряд ли можно сомневаться в том,
что они уже нс только прибрали к рукам основные волостные
251
земли, но и широко эксплуатировали в своем хозяйстве разорив-
шихся волощан.14 И, видимо, таких батраков было в их хозяйстве
немало. Во всяком случае в 1552 г. Григорий Савин платил
«с двух голов», Мартемьяп Савин — «с трех голов». Кондратий
Семенов — «с трех голов», Петр Севастьянов (лодомский староста
с апреля 1551 г.) — «з дву голов», Демид Лукин — «с дву голов»,
а Игнатий Лукин—«с трех голов», Василий Иванов — даже
«с 4 голов».15
Занимались Савины, видимо, и ростовщическими опера-
циями: давали деньги «в рост» по кабалам и не только своим во-
лощанам (см., например, заемную кабалу 1546 г. Карпа Федо-
рова и Степана Иванова в полтине денег, занятой ими у Пер-
хуры Савина),16 а также брали на себя роль, как и некоторые
другие богатеи, плательщиков волостных налогов и оброков
(обычно платили налоги или иные волостные «протори» из своих
денег, а потом сами взимали их со своих должников — за кого
платили). Это также опутывало волощан дополнительной финан-
совой зависимостью от мирских богатеев. О последнем ярко сви-
детельствуют хотя бы два документа: «отпись» низовского ста-
росты Ивана Минина от 15 мая 1547 г., что он «взял есми у Пер-
хурья у Савина сына за шесть сох и за полшесты веревки по
шти рублев за соху, сорок рублев без трех денег да 15 алтын
московскым числом, што искал (на лодмянах, — Н. Н.). Григорей
Васильевич и Федор Григорьевич», а также «память» около
50-го года, выданная низовским старостой Ерхой лодомскому
старосте Никите Осееву, что он «заплатил» ему «соцкого розмету
за 14 голов по три деньги, Перхурей Савин за 11 голов, Василей
Иванов за 8 голов».17
Помимо Перхурия, Федора и Григория Савиных, среди «луч-
ших людей» в лодомских актах в конце 40-х годов упоминается и
Мартемьян (он же Марк?) Савин, видимо, их брат, умерший или
покинувший Лодьму до 1550 г.18 Встречаем в актах этого вре-
мени и других их родичей — Ивана Савина из Кегострова и
Емельяна Иванова сына из Повракуля (та и другая местность
непосредственно примыкала с запада к Лодомской волости).
Первый в 40-х годах принимал непосредственное участие в ло-
домских волостных делах вместе с Перхурием; 19 о втором же нам
известно, что он не жил в Лодьме, но был человеком весьма бо-
гатым, а его сын Юрий в 80-х годах был даже сотским Андрия-
новского (Низовского) стана, в состав которого входила Лодьма.20
14 Лодомские акты, стр. 15—16, 23—24, 31—32.
15 Там же, стр. 36—37; ср. стр. 34.
16 Там же, стр. 19.
17 Там же, стр. 19—20, 31; ср. стр. 22—30.
18 Там же, стр. 24—26.
19 Там же, стр. 27; РИБ, т. XIV, стр. 37—39.
20 Емельян Иванов сын Савин впервые упоминается в дошедших до
нас источниках еще в начале 30-х годов XVI в.: от 1531/32 и 1536/37 гг,
252
Но важнее для нас в данном случае то, что лодомские Савины,
по всей видимости, широко занимались торговлей. Сыновья Мар-
темьяна Савина Заворох и Юрий, как свидетельствуют мате-
риалы конца XVI—начала XVII в., имели свою лавку на Хол-
могорах и уже в 80-х годах XVI в. числились не волощанами,
а посадскими людьми — «холмогорцами». Эволюция явно сим-
птоматичная. И не потому ли, что и Перхурий Савин имел
в 40—50-х годах XVI в. свои лавки на посаде, он все больше, как
показывают лодомские акты, пребывал не в Лодьме, а в Холмого-
рах (откуда и по разрубам платил, и не только за себя). И не
потому ли, наконец, что Перхурию Савину приходилось ездить
по торговым делам даже в Новгород, именно он взял на себя
такое ответственное поручение, как исхлопотать в 1536 г. от
имени лодмянских «великого князя чернокунцев» у новгород-
ского архиепископа Макария право поставить в Лодьме свою
волостную церковь — храм святого Георгия.21
Участвовали Савины и в соляных промыслах. И очень воз-
можно, что именно на них отдельные представители этой семьи
особенно разбогатели. Во всяком случае от 1524 г. до нас дошла
грамота Василия III, выданная двинским крестьянам Наумке Ко-
белю сыну Савина, Давыдке Степанову, Марку Матвееву, Олешке
Фомину и Савке Савину о том, что за рекой Двиной они «нашли
ключи соляные на речке на Юре на лесу на черном, да от Кривца
вверх по обе стороны речки Юры и у Смердьево озерка» (это при-
мерно 20—30 км южнее Лодьмы). Но так как эти места, как пи-
сали в Москву Наумка Кобель «с товарищи», от соседних воло-
до нас дошли две «дельные» грамоты на раздел между ним и Иваном Ху-
дяковым сыном Поповым (тоже низовским крестьянином-богатеем, имев-
шим владение в окрестностях Лодьмы) «дворов, дворищ и земель» в По-
вракулье, Кундоранде и других местах (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 60, 61, 80—82).
Сохранились и купчие на землю Емельяна Савина 30—40-х годов (там же,
стр. 80—82, 93, 102). Из них видно, что даже только упомянутые владения
Емельяна Савина состояли в это время уже из целого ряда небольших
деревень и тянущихся к ним пашен, огородов и различных охотничьих и
рыбных угодий (гонов, топь и т. д.). Упоминаются среди них поля, засеян-
ные рожью, конопляники, капустники, запасы бревен и многочисленные
большие и малые скотные дворы и клети с зерном и с «рухлядью». Такое
большое хозяйство, конечно, не могло обслуживаться только членами
семьи Емельяна Савина.
Имели Савины и свои рыбные тони. Например, в писцовых книгах
50-х годов XVI в. указывается, что на Летней стороне, у Онежского ру-
бежа, «четыре тони Ивана Савина сына Колмогорца да Федьки Банева
с Луды», а «на Малокурском коле четверть тони Васюка Иванова сына
Савина» (Платежи, кн. 1560 г., лл. 231 об., 240 об., 241).
21 А когда разрешение от архиепископа Макария было получено (Ло-
домские акты, стр. 12—13), уже Иван Савин вместе с Павлом Семеновым,
ставшим первым церковным старостой (это, видимо, отец Ивана Семенова,
платившего по нашему разрубу 100 денег), и другими лодомскими бога-
теями (Лукой Прощелыкиным и Петром Севастьяновым) приобретают
земли для новой церкви на приходские деньги, а также дают ей щедрые
земельные вклады (РИБ, т. XIV, стр. 37—39; Лодомские акты, стр. 13—14).
253
стей находятся «за 20 верст со всех сторон» и «угодья де к тем
местом не пришли никоторых волостей», то им было разрешено
великим князем (и именно этого они и добивались) разрабаты-
вать эти новые соляные промыслы: «велел есми им (великий
князь, —Н. Н.) на тех местех ключи соляные чистить, и лес сечи,
и дворы ставити, и пашни пахати, и пожни чистити, и людей
к себе звати на те места не тяглых, и не писменных, добрых’,
а не ябедников, и не татей, и не разбойников, и не ябедников».
На время же освоения этих новых промыслов Наумка Кобель
«с товарыщи», а также все ими призванные люди освобождались
на 10 лет от всех великокняжеских налогов и пошлин, а также
от наместничьего суда, «опричь душегубства и разбоя с полич-
ным». Смесный же суд Наумка Кобель «с товарыщи» над при-
званными людьми должны были судить вместе с наместничьими
людьми и даже «присудом делится на полы». Самих же их имел
право судить лишь казначей великого князя. После же льготы
Наумка Кобель «с товарыщи» и все их люди должны были «потя-
нути в мою великого князя дань и во все пошлины, чем их обло-
жит мой великий князя писец». В связи с обвалом одного
из соляных ключей указанная льгота в 1535 г. была продлена
Иваном IV еще на 5 лет.22
Таким образом, Наумка Кобель «с товарыщи» выступают по
данной грамоте чуть ли не новоявленными двинскими феодалами
(крестьяне «перерожденцы»), обладающими даже податным и су-
дебным иммунитетом, правда, лишь только временным. И все же,
как мы увидим, и Савины, и их «товарыщи» не становятся феода-
лами, а остаются крестьянами или превращаются в промышлен-
ников и купцов. Что же касается получения ими особых льгот
явно феодализированного образца, то подобные льготы — отнюдь
не такое редкое явление в практике поощрения правительством
XVI в. крестьян-промышленников.23 Ведь именно такие льготы,
как известно, и получали Строгановы в период становления своей
промышленной деятельности на Сольвычегодском соляном про-
мысле.24 Подобная практика лишь показывает, как в рамках фео-
дализма и даже в его «законной» форме рождались и крепли
иногда крестьянские промысловые капиталы. Не так, видимо,
все было просто на первых этапах первоначального накопления.
И действительно, именно Наумка Кобель сын Савина был, как
предполагал еще С. В. Рождественский, двинским родоначальни-
ком знаменитой купеческой династии «вологжан» Кобелевых,
22 РИБ, т. XIV, стр. 10—14.
23 См. хотя бы подобную же грамоту Василия III 1517 г., выданную
кампании предпринимателей Устюжского уезда на дикие леса с соляными
ключами Водлокурской волости (ААЭ, т. I, № 163).
24 А. А. Введенский. Аника Строганов в своем Сольвычегодском
хозяйстве. «Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Пла-
тонову», Пгр., 1922,
254
судьба которых очень напоминает судьбу самих Строгановых,2ё
кстати, тоже выходцев из двинских низовских крестьян-богатеев
(вероятнее, «двинских бояр»), особо разбогатевших как раз во
время «московского устроения» на Двине, когда Лука Строганов
(дед Аники Строганова — основателя строгановских сольвычегод-
ских соляных промыслов и первого «московского гостя» в роде
Строгановых) выступает в роли, видимо, подставного лица вели-
кого князя в инспирированных им судебных земельных исках
двинян к новгородским боярам 1471 г.26 Во всяком случае Кобе-
левых мы находим сперва среди двинских промышленников и
солеваров (основные их варницы были, видимо, в Неноксе),27
потом, со второй половины XVI в., они перебазировались уже
в Вологодско-Устюжский торговый район и значились купцами-
вологжанами, а с конца века — и «московскими гостями», да при-
том еще ближайшими родичами самих «именитых людей» Строга-
новых. Сестра Ивана Федоровича Кобелева (первого из Кобеле-
вых, ставшего «московским гостем») Евпраксиния Федоровна
(1564—1608 гг.) была женой знаменитого Никиты Григорьевича
Строганова, первого представителя этой богатейшей в России
XVI в. купеческой семьи, получившего титул «именитого чело-
века».28 В XVIII в. Кобелевы, как и Строгановы, стали владель-
цами уральских металлургических заводов.29
Весьма показательна и дальнейшая судьба остальных «това-
рыщев» Юрского соляного складничества Наумки Кобеля (его
«сябрев»). Давыдку Степанова мы встречаем в 1535 г. целоваль-
ником в Уйме, откуда он, видимо, и был родом (Уемская волость
была расположена примерно в 20—25 км западнее р. Юры).30
25 С. В. Рождественский. Двинские бояре и двинское хозяйство
XIV—XVI веков, ч. II, стр. 139.
26 Там же, стр. 151; ААЭ, т. I, № 94; Д. К о б е к о. Крестьянская ветвь
Строгановых. «Известия генеалогического общества», ч. III, СПб., 1909;
А. А. Введенский. 1) Происхождение Строгановых. Ж. «Север», Во-
логда, 1923, кн. II; 2) Аника Строганов в своем Сольвычегодском хозяй-
стве; 3) Крестьяне Строгановы в XVI—XIX вв. «Труды Тбилисского уни-
верситета», т. I, Тбилиси, 1939.
27 О двинских владениях Кобелевых во второй половине XVI в., пре-
имущественно о Ненокских соляных промыслах, см.: Федора Леонтьева
сына Кобелева — Сб. ГКЭ, т. I, стр. 320, 321, 577, 642; Ивана Федорова
сына Кобелева —Сб. ГКЭ, т. I, стр. 351, 352, 366, 382, 384, 486, 490, 577—
580, 594, 641; т. II, стр. 645, 646; жены последнего Прасковьи Алексеевны
Кобелевой — Сб. ГКЭ, т. I, стр. 577—579, 641. Насколько же велики были
владения Кобелевых в Неноксе, можно судить по обыску 1584 г. о землях
и угодьях, освоенных здесь монастырями и Кобелевыми (Архив ЛОИИ,
Акты до 1613 г., №№ 438—439).
28 А. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII веков. Л., 1924,
стр. 168—169.
29 Н. И. Павленко. История металлургии в России XVIII века. М.,
1962, стр. 301, 306. — О заводах Строгановых см. по указателю.
' 30 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 79. — О тонях Давыдки Степанова и его детей на
Летней стороне ив устье Двины см.: Платежи, кн. 1560 г., лл. 232 об., 242.
255
Марка же Матвеева в позднейших двинских актах мы, правда,
не встречаем, но зато его чухченемские родичи (погост Ильин-
ский Чухченемский был расположен как раз при впадении р. Юры
в Двину) в конце XVI в. занимали видные земские выборные
должности в низовских волостях: Яков и Второй Матвеевы были
в 1583 г. двинскими земскими судьями (на Холмогорах и
в Усолье),31 Богдан Матвеев — в 1584 г. «приписным земским
судьей» Чухченемской волости,32 а Федор Матвеев в 1591 г. воз-
главил коллегию земских «данных старост» всей Двины.33
Ну, а Савва Савин (в каком родстве он находился с самим Наум-
кой Кобелевым сыном Савиным, нам пока не удалось установить)
был из Лодьмы (упоминается как лодмянип еще в 1504 г.),34
по всей вероятности, приходился дедом или даже отцом указан-
ным выше первостатейным лодмянским богатеям — Перхурию,
Федору и Григорию Савиным. И, как мы уже видели, именно
правнуки и праправнуки этой ветви Савиных были теми холмо-
горскими Савиными (владельцами лавок в Холмогорах), которые,
по свидетельству В. Крестинина, с конца XVI в. так разбогатели,
что в XVIII в. значились уже «первыми купцами города Хол-
могор».35 Чем же уж так сильно отличается этот путь, кроме
31 Там же, стр. 255. — О тонях низовцев Матвеевых на Зимней стороне
см.: Платежи, кн. 1560 г., лл. 237, 241. — На связях же Матвеевых с соле-
варением и в середине века указывает то, что Федор и Степан дети Мат-
веева «з братьею» были совладельцами одной из варниц на Наволоке
(там же, л. 280 об.).
32 Там же, стр. 263.
33 См. грамоту царя Федора 1591 г. на Двину «данном старосте» Фе-
дору Матвееву «с товарищы», подтверждающую право Андрея Григорьева
на владение тонею в Пудожемской Двинке (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 324).
34 РИБ, т. XXV, стр. 6—7.
35 Начертание историй города Холмогор. Сочинено архангелогородским
гражданином Василием Крестининым. СПб., 1790, стр. 41. — Очень бога-
тыми холмогорскими посадскими людьми, по данным письма 1688 г., стали
их однодеревцы — всего вероятнее, родичи Савиных — Поповы (там же,
стр. 41), бывшие, как мы уже отмечали, еще в середине XVI в. крестья-
нами соседней с Лодьмой Заостровской волости, где они имели общие
владения с Савиными. Уже в XVI в. они были значительно богаче Сави-
ных. Такую же эволюцию, кстати, претерпели и две другие семьи бога-
тых заостровских крестьян середины XVI в. — Потаповы и Копырины, ко-
торые, по письму 1688 г., также записаны среди наиболее богатых холмо-
горских посадских людей (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 205, 216, 364 и др.).
В. Крестипин указывает, что примерно из 50 наиболее богатых холмогор-
ских посадских людей, значащихся в писцовой книге 1688 г. (всего в Хол-
могорах в это время было 584 тяглых посадских двора, не считая дворов
церковных, служилых людей и приказных, а общее число тяглецов, вклю-
чая «бездворников», составляло 856), «некоторые домы... в нынешнее
время (имеется в виду 1790 г., — //. Н.) щитаются падшими», но зато
«некоторые нынешние домы из предыдущих родов, продолжающиеся
в Холмогорском и Архангелогородском посадах, могут находить здесь
своих предков». И можно лишь пожалеть, сокрушается В. Крестинин, что
«по достатком имения знатность их и в платежах податей и в службах
своего времени, которая их между своими согражданами перед нынешним
временем более ста лет отличала, вероятно, забыта уже большею частик»
256
разве своей растянутости (но это уже специфика России), от
пути обуржуазивания западноевропейского крестьянства в период
позднего феодализма (XVI—XVII вв.)?
их потомков, по причине истребленных и потерянных бумаг, небрежением
последних, не знающих цены старинным свиткам и тетрадям» (Начерта-
ние истории города Холмогор, стр. 39—42). Сыграл свою роль и большой
архангельский пожар 26 ноября 1738 г., «в котором, — по свидетельству
Б. Крестипина, — городская ратуша згорела с письменными древнейших
лет холмогорскими делами», перевезенными из Холмогор в Архангельск
в 1723 г., при учреждении здесь первого магистрата (там же, стр. V). Сам
В. Крестинин попытался проследить судьбу одного такого рода — семьи
Негодяевых — и привел довольно любопытные материалы, как в прошлом
зажиточные двинские крестьяне Вахонины (фамилии предков жены Него-
дяева) постепенно (начиная с конца XVI в.) превращаются в весьма за-
житочных торговых людей Архангельска, а Г. И. Негодяев даже служит
в начале XVIII в. биржевым работником богатого голландского купца
Любса (В. Крестинин. Исторический опыт о сельском старинном до-
мостроительстве Двинского народа в Севере. СПб., 1785, стр. 6—31).
Мы тоже попытались по дошедшему до нас двинскому актовому материалу
XVI—XVII вв. проследить происхождение фигурирующих в письме
1688 г. наиболее богатых холмогорских посадских семей, которые, как ука-
зывается в одном из челобитий архангелогородских посажан па имя царя
от 1696 г., в Холмогорах и в уезде «многие заводы и промыслы содержат
за собою, соляные варницы, и промышленные многие заводы, и водяные
мельницы, и пильные мельницы, и лодьи извозныя и промышленный,
крытые карбасы и мурманские морские многие промыслы и всякия рыб-
ный ловли, где промышляют красную и. белую рыбу», да еще в самом
Архангельске «построены у них многия лавки и анбары и сальные дворы»
(С. Ф. Огородников. Очерк истории города Архангельска в торгово-
промышленном отношении, стр. 73—74). Правда, из-за неустойчивости
крестьянских и посадских фамилий, особенно в XVI в., когда отчество
обычно еще заменяло фамилию, а главное, из-за неполноты дошедшего
до нас актового материала нам удалось пока найти подобные сведения
лишь примерно о 20 семьях холмогорских богатеев (купцах и промышлен-
никах) конца XVII в. Сведения эти, конечно, отрывочны и мозаичны, но
зато они наглядно показывают, что в середине и во второй половине
XVI в. большая часть этих «лучших людей» была еще не холмогорскими
посажанами, а двинскими крестьянами-богатеями (хотя, конечно, и раз-
ного достатка), владельцами деревень, лавок, рыбных тоней, соляных вар-
ниц и иных промыслов. В качестве примера, помимо уже упомянутых
бывших заостровских крестьян, назовем хотя бы такие фамилии, как По-
повы, Звягины, Кустовы, Матвеевы, Шульгины (Шуйгины), Кузнецовы,
Трепицыны, Москвины, Барсины, Кулаковы, Болотные, Тестовы. Почти все
они выходцы из околохолмогорских и низовских волостей (Сб. ГКЭ,
тт. I—II, по указателю). Естественно, что наш список был бы значительно
полнее, если бы подобные генеалогические изыскания провести об архан-
гельских купцах и промышленниках XVIII в., ведь именно в Архангельск
переехало в это время из Холмогор наиболее богатое купечество. Но это
уже предмет особого исследования. Из указанных же фамилий хочется
лишь специально отметить Поповых, в XVI в. значившихся сперва низов-
скими крестьянами-богатеями (соседи Савиных, см. выше, стр. 252—253),
потом холмогорцами — «глинчанами», державшими уже в 1588 г. вместе
со своими «товарищами» на откупе всю холмогорскую таможню (ААЭ; ч. I,
№ 338), а в XVIII в. ставших не только крупнейшими архапгелогород-
скими купцами, но и одними из первых в России судозаводчиками, а с на-
чала XIX в. — сахарозаводчиками. Наиболее известен из этой купеческой
семьи А. И. Попов, основавший в 1790 г. первый в Архангельске торговый
17 Н. в. Носов
257
Но вернемся к нашим наблюдениям по Лодьме XVI в. Так,
если ко всему сказанному о положении Лодьмы добавить, что вы-
борными волостными старостами в ней тоже, как правило, были
наиболее зажиточные крестьяне, как например Никита Осеев
(1549—1550 гг.) 36 или Петр Севастьянов (1551 г.) 37 (кстати, ро-
дич последнего Лева Севастьянов был в 1547—1549 гг. старостой
соседней с Лодьмой Заостровской волости),38 то почти полная за-
висимость волостной бедноты от зарождавшейся сельской пред-
буржуазии (а именно она предстает перед нами в лице Савиных
и им подобных сельских богатеев) выступит еще более наглядно.
Как происходили па практике приобретение сельскими бога-
теями новых земель и их постепенное «округление» за счет сосе-
дей-волощан, хорошо видно на примере семьи Прощелыкиных,
которые хотя и были беднее Савиных, но тоже принадлежали
к лодомской волостной верхушке.
Уже в начале XVI в. братья Прощелыкины, Лука и Исаак,
упоминаются как крестьяне, активно скупавшие земли на. Лодьме.
Так, в 1504 г. они купили у низовского крестьянина-богатея
Александра Макарова (Макаровы уже к середине XVI в. стали
крупнейшими двинскими промышленниками и купцами) 39 поло-
вину Коровкина погоста в Лодьме (две половины двух деревень)
со всеми жилыми и скотными дворами, пашнями, лугами, рыб-
ными и птичьими ловами, а также иными «всякими угодьями»,
«где ни буди на Лодми, што делали его (Макарова, — Я. Н.) по-
ловники ис тих деревень». За эту «куплю» (послухом при кото-
рой был, кстати, не кто иной, как Савва Савин) Прощелыкины
заплатили 10 руб. да еще 1 руб. с гривной «пополонка» (при-
дем («Алексей Попов с сыном») и ведший обширную заграничную
торговлю на собственных судах и даже строивший на своей верфи купе-
ческие суда по заказу голландцев (С. Ф. Огородников. Очерк исто-
рии города Архангельска в торгово-промышленном отношении, стр. 259,
267, 269—271. — О многочисленных лавках, принадлежавших Поповым
в самом Архангельске еще в 1711 г., см.: Архив ЛОИИ, Архангелогородская
губернская канцелярия (ф. 10), он. 4, № 11, лл. 5, 9 об., 11, 13 об., 20, 25).
36 Лодомские акты, стр. 21, 27—31, 44, 45.
37 Там же, стр. 34, 35, 37, 39, 44, 46.
38 Там же, стр. 21. — Похоже, что Севастьяновы участвовали в морском
рыбном промысле (ловили семгу) и' даже имели в 80-х годах XVI в.
свои рыбные угодья в Варзуге. Во всяком случае от 1586 г. до нас дошла
«купчая» Троице-Сергиева монастыря па «рыбные ловища» и иные угодья,
приобретенные ими у «варзужап» Андропа и Леонтия Семеновых детей
Севастьяновых за 6 руб. (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 292—293). Но «варзужане»
Севастьяновы были явно не коренные, так как в «сотной» волости Варзуги
1563 г. никаких Севастьяновых нет (там же, стр. 160—172). Видимо, они
появились в Варзуге позднее, купив здесь «рыбные ловища». Это явление
очень типично в эксплуатации богатыми низовскими крестьянами-промыш-
ленниками Варзуги.
39 Достаточно сказать, что в 1556 г. Фофан Макаров был послан Ива-
ном IV в Англию с русским послом «вологжанином» Осипом Непеем в ка-
честве «гостя» «на немецких кораблях с товары» (ДРВ, ч. XVIII, стр. 14).
258
План части Лодомской полости Двинского уезда конца XVII в. («Лодомскмн чертеж»). урчив ЛОЙИ, колл. 220, .V 150.
дачи).40 41 В 1518 г. Лука Прощелыкин покупает у Патрикея
Андреева за 4 руб. и овцу в «пополонок» принадлежащую ему
четверть деревни Часовенской на Лодьме, «а живет в ней полов-
ник Кузьма Павлов» *х Но с продажей этой земли вышла какая-то
заминка (видимо, в связи со смертью Патрикея Андреева), по-
скольку эта земля была отведена Луке Прощелыкину лишь
в феврале 1521 г., а главное, сыновья Патрикея «доняли есмя
у Луки» еще 3 руб. да «пополопка взяли» 3 руб. И хотя Луке
Прощелыкину эта «купля» обошлась, таким образом, в 10 руб.
(т. е. явно по завышенной цене), именно он, надо полагать, был
в выигрыше. Ну а денег у него было, видимо, немало, коль он так
щедро раздавал «пополонки». И действительно, уже в 1523—
1527 гг. Лука Прощелыкин округлил свои владения, постепенно
скупив вместе с братьями Евсеем и Игнатом остальные три доли
этой деревни у Ивана, Панфила и Тимофея Нефедьевых, запла-
тив за них по трем купчим 21 руб.42 Ясна на этот раз и причина
продажи Нефедьевыми своей земли — их финансовая зависимость
от Прощелыкиных, о чем явно свидетельствует тот факт, что еще
в 1524—1525 гг. Иван и Тимофей Нефедьевы были вынуждены
занять у Луки Прощелыкина 5 руб., каждый под залог своих до-
лей в Часовенской деревне.43
Не все было, видимо, так чисто и в этих земельных операциях
Луки Прощелыкина. Во всяком случае летом 1530 г. часть его ча-
совенских приобретений оспаривается у пего перед тиуном двин-
ского наместника их бывшим владельцем Федором Чевакиным,
перепродавшим их в свое время Нефедьевым, от которых они и
перешли к Прощелыкиным. Тяжбу Лука Прощелыкин выиграл.
Но в дошедшей до нас правой грамоте по этому делу есть две де-
тали, о которых нам хотелось бы упомянуть. Во-первых, спорные
земли (деревня Часовенская) называются в пей как «деревни ве-
ликого князя, а на владении» были у отца Федора Чевакина,
а потом у купивших их лиц (земля «великого князя, а своего вла-
40 Лодомские акты, № V.
41 Там же, № VIII.
42 РИБ, т. XIV, стр. 5—6, 9—10, 19—20; Лодомские акты, стр. 10. —
Что касается его брата Исаака Прощелыкина и его сыновей Василия и
Захария, а также внуков Тараса и Федора, то основные их владения были,
видимо, в соседнем с Лодьмой Терпиловском погосте по р. Ижме и в За-
островской волости (иначе говоря, в будущем Архангельском около-
городье). Судя по их «данным» Никольскому Корельскому монастырю от
1544, 1573 и 1575 гг., они имели немало земель и угодий. Например,
в «данной» 1544 г. Василия и Захария Исаковых указывается, что в их
деревнях Букаркинской и Фофановской были дворы, дворища, пахотные
земли, пожни, путики, перевеспща, «подскотины», «рыбные ловища» и
даже «бобровые гоны» (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 107, 157, 187, 197, 204). В на-
чале XVII в. одни из представителей этой вотви Прощелыкипых упоми-
нается в актах уже как архангельский «городовой жылец» (там же.
стр. 541—542).
43 РИБ, т. XIV, стр. 14, 21, 28.
17*
259
дения» — обычное наименование по «купчим» и «отступным» гра-
мотам вотчинных крестьянских земель на Двине XVI в.),44 45 что
лишний раз свидетельствует о праве черносошных крестьян про-
давать и покупать находившиеся в их владении волостные земли
без всяких разрешений великокняжеских властей; во-вторых, Фе-
дор Чевакин уже много лет добивался расследования этого дела,
по безрезультатно, поскольку, как он заявляет па суде, «живут
в тое четверти деревни (Прощелыкины, — Н. Н.) силно, а посы-
лал есми, господине, по них приставов, и оне, господине, люди
силные, а от приставов, господине, откупались».40
Таким образом, волостные «сильные люди» Прощелыкины вы-
ступают как сельские богатеи, использующие материальные за-
труднения своих соседей-волощан для приумножения своих зе-
мель и не скупящиеся при этом ни на «пополонки», ни на прямой
подкуп местных властей.46 И, конечно, не в меньшей степени, чем
владельцы купленных ими земель, использовали они в своем хо-
зяйстве половников, упоминаемых в перечисленных выше куп-
чих.47 Чем же это не «кулаки-мироеды» XVI в.?
44 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 96. — Цитируем грамоту 1542 г.
45 РИБ, т. XIV, стр. 22—23.
46 Весьма значительные земельные вклады (по масштабам, конечно,
Лодьмы) сделали братья Прощелыкины в 1537 и 1542 гг. новой лодомской
церкви (РИБ, т. XIV, стр. 31—32, 36).
47 «Половничество, — как отмечал еще Б. Д. Греков, — явление старое,
но заметно стало расти со второй половины XV в. в связи с ростом то-
варно-денежных отношений и имущественным расслоением деревни».
И порождалось это увеличением {(спроса» и «предложения» в обществен-
ной жизни Руси с конца XV в. «рабочих рук „вольных людей"». Правда,
далее Б. Д. Греков делает вывод: «Этот спрос удовлетворялся! в феодаль-
ной форме, в которую облекался наемный труд» (Б. Д. Греков. Кре-
стьяне на Руси с древнейших времен до XVII в., кн. 2. М., 1954, стр. 146. —
Подчеркнуто нами). Мы думаем, что это положение требует ограничения
И дифференциации. В районах поместно-вотчинного хозяйства это так.
Так же на землях северных монастырей: половники, бобыли и т. д. —
главный источник пополнения феодально-зависимых крестьян, они превра-
щались в крепостных. (М. А. Дьяконов. Половники поморских уездов
в 16 и 17 веках. ЖМНП, 1895, № V, стр. 46 и сл.). На черносошных и
посадских (купеческих) землях, особенно в Поморье, положение иное.
Здесь в XVI в., а тем более в последующий период половничество высту-
пает уже явно в ином качестве — это все более распространяющаяся
форма эксплуатации крестьянскими и посадскими богатеями и промыш-
ленниками труда сельской бедноты, не имеющей своей земли и вынужден-
ной работать на чужой земле из доли урожая (Н. В. Устюгов. К во-
просу о социальном расслоении русской черносошной деревни XVII в.
«История СССР», 1961, № 6, стр. 60—66). И в отличие от половничества
па землях феодалов половничество па крестьянских землях русского
черносошного Севера не порождало личной зависимости половника от
крестьянина-землевладельца (и тем более не превращало последнего в фео-
дала), а было просто наиболее приемлемой в условиях зарождающегося
здесь товарного хозяйства формой наемного сельскохозяйственного труда.
Во всяком случае весьма показательно, что даже сами северные купцы
и промышленники рассматривали половников как наймитов. Так, извест-
260
Иную сторону генезиса предбуржуазных отношений в По-
двинье рисует перед нами судьба семьи крупнейших двинских
вотчинников и промышленников Амосовых-Соломбольских.
Амосовы также числились в XVI в. низовскими крестьянами-
богатеями («торговыми мужиками»), но стали они таковыми от-
нюдь не из простых волощан. Их вотчины и капиталы были
иного происхождения.
Из «дельной» грамоты братьев Амосовых 1527 г. мы узнаем,
что их отец — некий Амос Иванов сын Амосов, родоначальник
наиболее богатой крестьянской ветви этого рода (владения его и
подлежали в данном случае разделу) 48 — был уже в начале
XVI в. человеком очень зажиточным.49
пый устюжский купец Кирилла Босой (кстати, тоже выходец с Двины)
в 1646 г. давал следующие показания о половниках Поморья: «А в наших,
государь, местех живут у нас в деревнишках наших крестьяне твои го-
сударевы вольностью на урочныя лета, кто на сколько лет уговорится
жить, иные на два и на три года, как кому в которых местех поживется.
А как, государь, им урочные годы отойдут, и они, государь, переходят
в иныя деревни и к иным хозяевам. А кому, государь, не поживется, и
они до урочных лет отходят. А сильно, государь, у нас никого не держат.
А живут, что наймиты, а хлеб пашут на своих конях исполу, нам поло-
вина, а им другая» (М. М. Богословский. Земское самоуправление
на русском Севере XVII в., т. I, стр. 134). Но если уж такое положение
было на купеческих землях XVII в., то в XVI в. и не на купеческих
(скажем, строгановских), а крестьянских землях положение половников,
видимо, еще более напоминало положение батраков. И, несмотря на то, что
начиная с XVII в. царские писцы всячески пытаются приравнять в тяглом
отношении половников, живущих по черным волостям Поморья, к черным
крестьянам, половничество здесь отнюдь не исчезает, но, наоборот, подтал-
киваемое ростом имущественной дифференциации среди крестьянства, до-
стигает к XVIII в. значительных размеров. А что этот процесс был непо-
средственно связан с развитием в деревне зарождающихся буржуазных
отношений, наглядно видно хотя бы из того, что даже сразу же после
производства первых подушных ревизий, призванных, казалось бы, покон-
чить с половничеством среди черносошных крестьян, царский указ от
И января 1725 г. возобновляет право половническое по договорам кре-
стьян с купцами (В. Крестинин. Исторические начатки о двинском
народе, ч. I. СПб., 1784, стр. 68; ПСЗ, т. VI, № 3894; т. VII, №№ 4332,
4661. — О широком использовании половничества не только в XVIII, но и
в XIX в. в различных промыслах, особенно рыболовных, столь значитель-
ных именно для Поморья, см.: К. Попов. Половники. «Журнал Мини-
стерства государственных имуществ», 1862, №№ 1—4, стр. 1—36, 88—117,
191—208, 255—274). Разве это не свидетельство того, что в России XVI—
XVIII вв. половничество на крестьянских и купеческих землях порождало
не реставрацию в их среде феодальных связей, а, наоборот, их распадение
и вызревание в сельском хозяйстве Поморья связей предбуржуазных.
Ведь не случайно же в конце концов -половничество чуть ли не возроди-
лось в России в пореформенный период и как раз в кулацком хозяйстве.
48 Но, видимо, это не все его владения, поскольку в них не учтено не-
движимое имущество его жены, известной по позднейшим актам как ино-
киня Варсонофья. А вряд ли она ушла в монастырь без вклада. Да и сам
Амос вряд ли не дал его «по себе», «на помин души».
49 «Дельная» грамота от 21 июня 1527 г. Алексея, Андрея, Александра,
Степана и Матвея Амосовых на земли, угодья, людей, дворы и дворища,
261
Судя по «дельной», ему принадлежали многочисленные
острова, земли и деревни при впадении Северной Двины в Двин-
скую губу (особенно в Соломбольской волости, волощанином ко-
торой он числился, на Боярском и соседних ему островах),* 50
а также ряд «заимок» вдоль Летнего (юго-западного) и Зимнего
(северо-восточного) побережья Двинской губы.
Так, в «дельной» упоминаются следующие его владения (назы-
ваем лишь крупнейшие): деревни Гришенская и Марьинская на
Лисьем острове, деревня на Исакове горе, деревня Фофановская,
Бабий наволок и Бердовый кут в Лодьме, деревня Харшинская на
Лодьме, две деревни в Чюболе (на Наволоке и в Скрылеве), де-
ревня Олферьевская, деревня Гришенская на Ижме, деревня
в Тойнокурье, деревня Ортемовская в Борковском, деревни Пат-
рушковская и Маниловская на Лявле-острове, деревни на озерцах
в Заполье, а также целиком острова Боярский, Телячий и Голая
Кошка. Кроме этого, он имел земли, преимущественно пожни,
в Пахтокурье, Ширшеме, Малокурье, Чаеркоме, Лешкурье, Арист-
лахте, на Лясонемском наволоке, в Ладоге, Равкурье, в Черной-
курье, в Еловце, в Кудме, на Савине наволоке, в Красном, по
реке Чухче, на Взвозе и даже в Суме и в Нестерах. В Унской же
губе — «пожни, и лесы, и рыбные ловища, и всякия угодья»,
а на знаменитой Золотице реке на Зимней стороне «в землях, и
в водах, и во всяких угодьях четверть».
Таким образом, Амос владел не менее чем 15 деревнями и не-
сколькими десятками «заимок» земли и пожень не только в самой
Соломболе и близлежащих к ней волостях, но и в прибрежных
районах, отделенных от нее, как например Сума, не на одну сотню
километров. И это были, как специально отмечается в грамоте, не
просто отдельные деревни и пожни, а целые хозяйственные ком-
плексы: «деревни и пожни... з дворы, и з дворищы, и со всеми
угодьи, и с путиками, и воды под теми землями рыбные ловища».
Центром владений был Боярский остров, где находилась усадьба
Амосовых — «дворище» с жилым двором и многочисленными хо-
зяйственными постройками — и где жил, как отмечает «дельная»,
сам Амос.
Но не только подобные деревенские «заимки» и пожни со-
ставляли богатство этой крестьянской семьи. Еще более много-
численны и еще более раскинуты по всему побережью Двинской
а также соляные варницы па Зимней и Летней стороне, Лисьем острове
и в других местах Двинской земли (Сб. ГКЭ, т. I, № 60, стр. 51—55. —
Сведения о составе семьи Амосовых см. также в «данных грамотах» 1564
и 1566 гг. Алексея Амосова и его племянника Василия, сына его брата
Александра Амосова: там же, №№ 167, 170).
50 От имени Соломбольской волости (=Терпиловский стан) старший
сын А. И. Амосова и получил прозвище Амосов-Соломбольский (в Солом-
боле были и его основные владения), хотя его братья и их потомки
в XVI и XVII вв. обычно просто именуются Амосовыми,
262
губы были принадлежащие ей «тони», как называли в Двинской
земле в отличие от обычных «рыбных ловищ» места ловли семги.51
Таких тоней Амосовы имели несколько десятков, да еще располо-
женных в самых рыболовных местах. В «дельной грамоте» упо-
минаются 29 тонь, принадлежащих Амосу, на Летней (под Вар-
ницей, в Лавкоте и под Красным на Чухотцком берегу) и Зимней
стороне (в устьях рек Золотицы и Торожмы), на Двине в Малых
Талматках, Плешеве, Березове и на Цыконемском наволоке, в Па-
лованге, на Ситкурьском берегу, в Прилучке, на Лясокском наво-
локе, в Подборье, в Якутке, в Волочке, в устье Наймаксы, в Ня-
чере, в Ладоге, на Березовце, в Пудожском устье и даже в дале-
кой Суме (на западном берегу Онежской губы). Если же учесть,
что от устья Двины на северо-восток до устья Золотицы (впадаю-
щей в Белое море уже за Двинской губой) примерно 150 верст,
а от Двины на запад до Летней стороны, расположенной против
Соловецких островов на стыке Двинской и Онежских губ, около
200 верст,52 а от последней до Сумы по морю еще верст 100, то,
следовательно, «рыболовное хозяйство» Амосовых было раскинуто
по беломорскому побережью чуть ли не на 400—500 верст.53 И это
хозяйство двинского «своеземца»!
51 Под «тоней», как разъяснял еще В. Крестинин, «разумеется...
в здешних странах отличенное известными знаками па морском или реч-
ном береге место для рыболовства семги, подлежащее под разными обя-
зательствами известному хозяину, яко собственное стяжание, составляю-
щее в недвижимом имении часть. Чего ради каждая тоня от другой тони-
каким-нибудь прозвищем различена была издревле». Количество же семги,
по его же свидетельству, в XVI—XVII вв. было и на Белом море, и осо-
бенно на Двине значительно больше, чем в XVIII в. (В. Крестинин.
Исторические начатки о двинском народе, ч. I, стр. 23).
52 По морю же (напрямик, а не вдоль берега) расстояние между
Зимней и Летней сторонами Двинской губы было, конечно, меньше —
верст в 200. При попутном ветре оно могло быть пройдено на паруснике
всего за одни сутки. А это следует учитывать, говоря о хозяйствовании
на территории этой поистине огромной крестьянской промысловой факто-
рии. Чрезвычайно ценные сведения об Амосовских землях, тонях, варни-
цах и даже посадских дворах в Уне, что в прошлом «были своеземцевы
Олексея Омосова с товарищи», содержит п двинская платежная книга
1560 г., которая именует их еще «своеземцами» и сообщает, что по письму
1552—1553 гг. в одной Низовской луке Алексею и Алеше Амосовым
«з братьею» принадлежало 4 сохи 2 обжи земли да тут же совместно
с Иваном Леонтьевым и другими «земцами» еще 6 сох. (Платежи, кн.
1560 г., лл. 165 об,—167, 187—188 об., 233, 233 об., 236, 236 об., 241 —
244 об., 246—246 об., 250 об., 281).
53 См. карту Поморского края XVII в., составленную М. М. Богослов-
ским (Земское самоуправление на русском Севере в XVII в., т. II, прило-
жение), а также карты Двинской губы конца XIX—начала XX в.
(Д. И. Островский. Путеводитель по северу России. СПб., 1898, стр. 37
и 45 (карты); Карта Архангельской губернии. Составлена в 1922 г. топо-
графами картографической части УБЕКО Север при участии Арх. губстат-
бюро. Изд. Архангельского губ. эконом, совещания. — На эту последнюю
редкую карту обратил наше внимание М. Н. Мартынов, которому мы и
выражаем глубокую благодарность). Здесь мы .находим большинство из
263
И все же облик хозяйства нашего Амоса будет неполным, если
мы не добавим, что он имел еще в Уне на посаде четыре крупные
варницы (и — что очень редко для XVI в. — являлся единолич-
ным их хозяином) со всем «варничным заводом», причем одна
варница (у Васильевского колодезя) была совсем новая — «в ра-
соле и в цырене в новике». Тут же на посаде был и его городской
«двор и дворище». Опять-таки типичная для двинского Низа кар-
тина: «лучшие люди» — одновременно и крестьяне, и посажане.
И отнюдь не так уж просто разобраться, кем же они в конце кон-
цов были в XVI в. — волощанами или поезжанами, поскольку
черное государево тягло они тянули и по волости (за свои волост-
ные заимки), и по посаду (за свои городские дворы). Что же
касается Амосовых, то можно лишь утверждать, что ни в актах,
ни в писцовых книгах, во всяком случае до середины XVI в., по-
езжанами они не значатся, а просто фигурируют в XVI в. в числе
«мужей добрых» или «низовских лучших людей», становых и во-
лостных, иначе говоря, являются черными крестьянами или же,
как их обычно называют двинские акты первой половины века,
«великого князя чернокунцами». И эта социальная неопределен-
ность тоже носит на себе печать времени — социального перепутья.
Итак, даже одно перечисление владений Амосовых уже опре-
деляет характер их хозяйства как хозяйства промыслового и ба-
зирующегося не на земледелии (для которого вряд ли были
особо пригодны поморские островные и заливные земли), а на no-
указанных выше бывших амосовских владений, разбросанных преиму-
щественно по островам юго-западной части Двинской губы и левому
берегу Двины. Можно обнаружить бывшие амосовские владения и по
«Списку населенных мест Архангельской губернии на 1 мая 1922 г.»
(Изд. Арх. губстатбюро. Архангельск, 1922. — Названия сел и деревень
в XIX и XX вв. в значительной степени сохранились прежние). Но самое
любопытное, что еще в конце XIX в. на Боярском острове по-прежнему
жили и владели немалыми землями сами Амосовы, правда, теперь уже
не крестьяне, а именитые купцы-архангелогородцы, и существовала даже
деревня Боярская (видимо, та самая, на месте которой и стояла в далеком
XVI в. сама усадьба Амоса — центр его «боярщины») (Д. Н. Остров-
ский. Путеводитель по северу России, карта к стр. 37). И даже более —
оказывается, вообще Боярский остров вместе с окружающими его остро-
вами (включая крупнейший из них Островлянский остров), расположен-
ными между Соломболой и Андриановым островом, составляли в XX в.
особую волость, которая в 1922 г. еще числилась под именем своих преж-
них владельцев как волость Пустошенско-Амосовская (Карта Архан-
гельской губернии 1922 г.; «Список», стр. 26, № И). Находим деревню
Амосове и на Лисьем острове, как раз на месте принадлежавших в XVI в.
нашему Амосу и его детям Гришенской и Марьинской деревень («Спи-
сок», № 123). Названа бывшей Амосовской и деревня Усть-Лындога, на-
ходящаяся в Нижне-Койдокурском конце Кехотской волости, примерно
там же, где в XVI в. у Амосовых были свои «отчины» — деревни, земли
и рыбные ловища («Список», № 76). Разве это не лишнее свидетельство
более чем четырехвековой известности на Двине и самих Амосовых, и
их владений! Глубокие корни, видимо, пустили в Архангельском крае
эти двинские крестьяне-богатеи.
264
морском рыбном промысле (ловле семги), а также мясном и мо-
лочном животноводстве, разведении известной еще в XVI в.
северодвинской породы коров (ведь не случайно они имели
столько пожень и так их ценили, а один из их островов даже на-
зывался Телячьим). А нельзя забывать, что мясо и кожи, постав-
лявшиеся в большом количестве именно с двинского Низа, удов-
летворяли, конечно, не только потребности холмогорского рынка.
И уже одно это говорит о том, что хозяйство подобного типа и
размера не могло не быть не только по преимуществу, а в основе
своей товарным и поставляющим свою продукцию отнюдь не на
местный рынок. В равной степени, как видно из приведенных ма-
териалов, главной доходной статьей в этом хозяйстве был рыб-
ный промысел, ловля знаменитой поморской семги («красной
рыбы»), которой двинские крестьяне-промышленники в XVI в.
снабжали чуть ли не весь замосковный край.
Думается, наконец, что в первую очередь для удовлетворения
потребностей своего рыболовного промысла (во всяком случае
первоначально) завели Амосовы и свои собственные соляные вар-
ницы на Унском посаде. Излишки же соли они, как и другие ни-
зовские солевары, сбывали, видимо, на холмогорском рынке.
Но уж сам факт, что наш Амос еще в 20-х годах XVI в. был
единоличным хозяином четырех соляных варниц (да еще в самой
Уне — крупнейшем центре поморского солеварения), говорит и
о том, что его дела преуспевали, и о том, что «излишков» соли
было у Амосовых немало, а значит, и сама соляная торговля была
важной доходной статьей их хозяйства. Это хочется особо под-
черкнуть, поскольку в большинстве случаев процесс первоначаль-
ного накопления в среде низовских и «своеземцев», и крестьян-бо-
гатеев был связан (и это мы уже видели на примере Савиных-
Кобелевых, а далее приведем еще примеры) в первую очередь
с солеварением.
Но какую же рабочую силу использовали Амосовы в своем
промысловом хозяйстве?
«Дельная» грамота 1527 г. дает на это лишь частичный, но
весьма примечательный ответ. Оказывается, у отца Амосовых
были свои «слуги» — холопы (крестьянские холопы?!), которые и
перешли по наследству к его сыновьям, поделившим их между
собой. И таких «слуг» было у Амоса не менее 80 (включая под-
ростков и детей) ,54 Алексею Амосову досталось таких бывших от-
цовских «слуг» 15 человек, Андрею — 13, Александру — 14, Сте-
пану — 18 и Матвею —17. Судя по приводимому в «дельной»
грамоте поименному перечню «слуг», это были в большинстве не
купленные, а наследственные холопы, уже, видимо, давно жившие
54 Говорим не менее, так как в «дельной» числится 77 «слуг», но ряд
из них «с семьями», состав которых не всегда назван: просто указывается,
что тот или иной холоп имеет жену и детей.
265
за Амосовыми. На это указывает хотя бы то, что в «дельной»
фигурируют целые большие холопские семьи — отцы, матери,
дети, племянники, внуки и даже правнуки. Например, Огашины —
не менее 16—20 человек,55 Вошковы —10 человек,56 Ончют-
кины — 6 человек,57 Якушевы — 4 человека,58 Клочевы — 3 чело-
века,59 Ивановы и Тимошкины дети Долгого (= Долгорукие) —не
менее 11 человек,60 с семьями числятся также Фетко'Куршин сын
Куропот с женой Натахой и с сыном Гаврилкой,61 Пашко Де-
дов сын, «плотник», с женою Даркой и с сыном Басюком,62 Ку-
земка Гридин сын, «швеч», с женою Машкою.63 Видимо, есть ро-
дичи и среди остальных, не упомянутых нами холопов, но по
«дельной грамоте» их трудно установить (но таких всего около
10 человек).
55 Андрей Огашкин сын «с семьею» да Петр Огашкин сын (достались
Алексею Амосову), Щетина Ончютка Огашкин сын «с семьею» (достались
Андрею Амосову), Демко Огашкин сын «с семьею» (достались Александру
Амосову), Левуша Волк Огашкин сын «с семьею» да с сестрою Маурою,
с Огашкиной дочерью (достались Степану), Ховра Огашкина дочь с до-
черью Окулинцею (достались Матвею). (Состав семьи холопа — его са-
мого, жены и малолетних детей, так как подростки, видимо, обознача-
лись уже поименно — не мог быть меньше 3—4 человек. Когда холоп имел
только одну жену, это так и обозначено — «с женой»),
56 Сава Стешов сын Вошков с женою Даркою да с дочерью Катюхою
(достались Алексею Амосову), Татьянца Стешова дочь Вошкова и Фета
Савкина дочь Вошкова (достались Андрею Амосову), Оксюха Савкина
дочь Вошкова (достались Александру Амосову), Нефед Сухой Стешов сын
Вошков и Татьянца Стешова дочь Вошкова, Утка (достались Степану
Амосову),, Стеша Степанов сын Вошков (как говорится, родоначальник
живущих у Амосова холопов Вошковых, поскольку все перечисленные
Вошковы — его дети и внуки) с сыном Якуницею Рагозою (оба достались
Матвею Амосову).
57 Ончютка Игнатьев сын с женой Машкою и сыном Сенькою (доста-
лись Александру Амосову), Василистка «селянка» Ончюткина дочь (до-
сталась Алексею Амосову), Васька Ончютин (достался Степану Амосову),
Дарьица Ончютина (досталась Матвею Амосову).
58 Васюк Рочюи Якушев сын Кривого (достался Алексею Амосову),
Огруха Якушева дочь (досталась Александру Амосову), Огаша Якушева
дочь Кривого (досталась Степану Амосову), Малаш Шестник Якушев
сын Кривого (достался Матвею Амосову).
59 Кстинца Стешова дочь Клочева (досталась Андрею Амосову), Фе-
досенко Степанов сын Клочев да Ивапко Стешов сын Клочев (достались
Матвею Амосову).
60 Михалко Иванов сын Долгорукова (достался Андрею Амосову),
Федько Иванов сын с женой Окулинкою да с сыном Максимкой (доста-
лись Степану Амосову). Видимо, из одной семьи происходили в прошлом
и Тимошкины дети Долгого (полагаем, что Долгий и Долгорукий — раз-
ное произношение прозвища одного и того же лица, отца холопов Ивана
и Тимошки). В «дельной» упомянуты Ушак Пашко Тимошкин сын
«с семьею» Долгого да Офимка Филипова дочь, «а Тимошкина внука
Долгого», с сыном Киршицою (достались Матвею Амосову), Еремка да
Иванко Филиповы дети Тимошкина (достались Александру Амосову).
61 Достались Алексею Амосову.
62 Достались Андрею Амосову.
63 Достались Матвею Амосову,
26(5
Как использовался в хозяйстве Амосовых труд холопов, судить
по «дельной», конечно, трудно. Но поскольку среди числящихся
в ней холопов некоторые прямо поименованы ремесленниками —
«швеч», «плотник» (из плотницкой семьи, вероятнее всего, про-
исходил и упоминаемый в «дельной» холоп Пашко Дедов сын
«плотник»), а из остальных почти 30 (не менее 28) женщин и
девушек-подростков, кроме этого, около десятка подростков муж-
ского пола, живущих еще при родителях, то, по всей видимости,
большинство из них было занято не в рыболовном промысле (осо-
бенно морском) и солеварении, промыслах, требующих очень
большой физической нагрузки (и профессионализма), где жен-
ский и детский труд в Поморье использовался сравнительно
редко, а в домашнем или приусадебном хозяйстве Амосовых,
включая ремесленные мастерские. Возможно, что из холопов со-
стояли и амосовские ключники и приказчики (ведь вряд ли такое
огромное, пусть даже крестьянское, хозяйство могло обойтись
без них).
Но даже если это не так в отношении мужской половины
«слуг» Амосова, то и тогда нельзя допустить, что примерно 40 хо-
лопов (если исключить женщин и подростков) могли обслужить
подобное промысловое хозяйство, да еще раскинутое почти на
400 км вдоль морского побережья, хотя известно (даже по прак-
тике XVII—XVIII вв.), что только для ловли семги в одной двин-
ской тоне требовалось по меньшей мере 5—6 опытных мужчин-
рыбаков. А таких тоней, как мы помним, было у Амоса около
30, т. е. и рыбацких «ватаг» (как обычно называли на Двине
подобные рыболовецкие артели) должно было быть примерно
столько же, а самих рыбаков-артельщиков — «уженщиков» и «по-
крутчиков» —не менее 150—180 человек. Кроме этого, надо было
обслужить 4 варницы, а, согласно практике того времени, для
этого требовалось тоже не менее 20—30 опытных рабочих (соле-
варов и водолеев), по 6—8 человек на варницу, да еще около
двух-трех десятков людей для заготовки и подвоза (или сплава)
дров и производства иных подсобных варничных работ. Наконец,
нужны были корабельные мастера и плотники для постройки и
ремонта судов, ведь Амосовы, как и другие крупные двинские
промышленники XVI в., строили их, всего вероятнее, на своих
верфях, а также «кормчие» и «судовщики» для обслуживания
судов. И, конечно, не могли обойтись Амосовы и без «трудников»
для работы в коптильнях по разделке, засолу и упаковке рыбы.
Иначе говоря, для обслуживания только рыболовного и солева-
ренного хозяйства Амосовых требовалось не менее 200—300 раз-
личных «страдников» и «работных людей». Но ведь, кроме этого,
у Амосовых были свои пашни, огороды, сенокосы, звериные ловы,
скотные дворы и т. д. А их ведь тоже надо было кому-то обслужи-
вать. Жил же кто-то в многочисленных амосовских дерев-
нях?!
267
Но если это так, то, значит, не холопы составляли основную
рабочую силу в хозяйстве Амосовых. По деревням, как и
в Лодьме, это были, видимо, половники, а на промыслах и вар-
ницах — казаки и иные «наймиты трудники» (хотя бы из тех же
волостных пешек или столь многочисленных на Низу пришлых
«работных людей»), которые и работали здесь в качестве судов-
щиков, солеваров, водолеев, возчиков, а также составляли основ-
ной костяк наемных рыболовецких «ватаг» (артелей). Это была,
как известно, обычная практика для крупного двинского промыс-
лового хозяйства XVI в., и вряд ли хозяйство Амосовых было
исключением.64 Что же касается самого факта сочетания в нем
холопьего и наемного труда, то для этого были свои причины.
Дело в том, что Амосовы (в отличие от большинства упоми-
навшихся выше двинских богатеев) произошли не из крестьян,
а из бывших двинских бояр в результате их, как бы сказать, на-
сильственной дефеодализации после присоединения Двинской
земли к Москве. Об этом свидетельствуют следующие данные.
Так, еще в «данной» грамоте «скотников» и «помужников» Тол-
вуйской земли65 (Северо-Западное Заонежье) 1415—1421 гг.
Палеостровскому монастырю на Палий остров с малыми остро-
вами на Онежском озере среди последних упомянут некий Игна-
тий Амосов «с братьею».66 По всей видимости, это один из пред-
ков двинян Амосовых.67 Во всяком случае именно двинской Низ
и особенно земли у устья Северной Двины были в XV в. свое-
64 Даже крупнейшие северные монастыри XVI в. не обходились без
широкого применения наемного труда на поморских соляных варницах
и промыслах (А. А. Савич. Соловецкая вотчина XV—XVII вв., стр. 108 —
114, 142—145, 221—246). А найти подобную наемную рабочую силу было
в то время нетрудно, поскольку даже в двинских платежницах середины
XVI в. не так редки такие записи, какие, например, встречаем при опи-
сании поселений на Сользе, а именно, что здесь 13 дворов «беспашенпых»,
«а в них людишки худые, беспашенные, кормятца на море, на судех
гребут и бечеву тянут» (Платежи, кн. 1560 г., л. 270 об.). Что касается
наемных рыболовных и зверобойных промысловых артелей, будь то
«ужна» или «покрута» (на крупных частновладельческих промыслах
в связи с расширением использования наемного труда уже с XVI в.
именно этот вид промысловых артелей начинает вытеснять крестьянскую
складническую артель), то они сохранились в Поморье вплоть до XVIII—
XIX вв., когда там особенно широко хозяйничали местные и столичные
купцы-промышленники и скупщики (А. Я. Ефименко. Артели Архан-
гельской губернии. «Сборник материалов об артелях в России», тт. I—Ц,
Архангельск, 1877—1878; ср.: Н. Калачев. Артели в древней и нынеш-
ней России. СПб., 1864).
65 «Скотниками» и «помужниками» в Новгороде обычно называли
земских боярских старшин из среды не «столичного» (собственно новго-
родского), а местного боярства.
66 ГВНП, № 90, стр. 147.
67 Кстати, в этом же перечне числится и какой-то Мартемьян Роди-
вонов — не прародич ли это двинских «лучших мужей» и соперников Амо-
совых по поморским рыбным и соляным промыслам Родионовых-Веп-
ревых?
268
образными родовыми гнездами двинских бояр-промышленников,
проникших сюда в значительной степени именно через Онегу,
район более ранней боярской колонизации.68 Известно, что как
раз среди них уже в первой четверти XV в. (т. е. примерно
в одно время с выдачей приведенной «данной» грамоты Пале-
островскому монастырю) упоминаются какие-то низовские вот-
чичи Амос Микулин и его сын Есин Амосов. Речь идет о выкупе
неким Андроном Леонтьевичем (коли с «вичем» — значит, тоже
из двинских бояр) у Амоса Микулина бывшей «своей отцины» —
тони на Летней стороне «межю Лахтою и Онескими тонями» 69
(а именно тут, на онежско-двинском рубеже, и были у Амосовых,
согласно нашей «дельной» грамоте 1527 г., «многие тони»). Поэ-
тому вполне возможно, что толвуйский «скотник» и «помужник»
Игнатий Амосов «с братьею» и Амос Микулин с сыном Есипом
Амосовым — прямые родичи (ведь Игнатий и Есин Амосовы
могли быть даже родными братьями).
На происхождение крестьян Амосовых из новгородско-двин-
ского боярства указывает, наконец, и такая симптоматичная де-
таль, как поименование острова, где находилась, согласно «дель-
ной» грамоте 1527 г., Амосовская родовая усадьба, Боярским.
Вряд ли это случайность! 70
68 См. хотя бы «рядную» грамоту начала XV в. двинскою боярина
Василия Федорова, его детей и братанов с новгородским посадником Ива-
ном Даниловичем о выкупе у него участков их дяди Андрея в Соломболе,
Ижме, Лодьме и в Уне «в солоных местех» (ГВНП, № 130), а также
многочисленные данные и купчие грамоты на вотчинные боярские заимки,
тони и варницы на Низу начала и середины XV в. (там же, №№ 131—
180 и сл.).
69 Тоня была выкуплена Андроном Леонтьевым у Амоса за 100 бе-
лок. В качестве же «послухов» при ней сидели Арист Ананьин, Чюпре
Левонтьев и Макарий Семенович (ГВНП, № 139).
79 Что касается в свое время столь сенсационного сообщения извест-
ного полярника — капитана ледокола «Георгий Седов», а позднее писа-
теля и исследователя русского поморского мореплавания К. С. Бадигипа
- (см. его книгу: По студеным морям. М., 1956, стр. 100—123) о некой ру-
кописи «Си книгы оуставець моря акиана русьского и воде и ветром.
Хожение Иванново Олельковича сына поугородца», с которой он ознако-
мился в копии XX в. у писателя Б. В. Шергина, то содержащиеся в ней
сведения о принадлежности ее главного героя — новгородского купца и
северного мореплавателя конца XIV—первой половины XV в. Ивана Олель-
ковича (Олеговича) — к роду Амосовых не могут рассматриваться как
подлинные факты, поскольку в научной литературе уже было обращено
внимание па -то, что эта рукопись, по всей видимости, просто подделка
XX в. (В. П. А д р и а н о в а - П е р е т ц, А. И. Андреев, М. И. Белов
и др. Недоброкачественный труд (письмо в редакцию). «Литературная
газета», 1956, 15 декабря; В. В. Мавродин. Против фальсификации
истории географических исследований. «Известия ВГО», т. 90, 1958,
стр. 80—86). Правда, подделка весьма искусная и, возможно, построенная
на каких-то распространенных на Севере преданиях (а может быть, ле-
гендарных родословных) о происхождении династии Амосовых, ведь мы
уже видели, какие глубокие корни пустили представители этой семьи
в жизнь двинского края еще в XV в., да и выходцами они были, видимо,
269
G какого времени перешли Амосовы в категорию черных кре-
стьян — великокняжеских чернокупцев, как именуют подобных
им лиц двинские акты первой половины XVI в., точно сказать
трудно. Но ясно одно — это произошло после присоединения
Двинской земли (в 1478 г.) к Москве и было связано с экспро-
приацией великим князем новгородских боярщин. Но если в нов-
городских пятинах это привело к выселению новгородского бояр-
ства в московские уезды, то в Поморье, в частности па Двине,
были отписаны на великого князя только земли «великих» новго-
родских бояр, а двинские бояре подверглись лишь дефеодализа-
ции (причем без каких-либо заметных конфискаций и передачи
кому-либо их земель и промыслов) и зачислению вместе со свое-
земцами в разряд тяглых людей, какими они и предстают перед
нами уже в XV1 в.
Но именно это и создало предпосылки для более быстрого и
интенсивного приспособления хозяйства Амосовых и им подоб-
ных окрестьянившихся бояр (социальных перерожденцев) к не-
действительно из новгородских бояр или купцов. И как это ни парадок-
сально, отнюдь не так уже исторически неправдоподобными фигурами
кажутся упомянутые в рукописи, со слов К. С. Бадигина, родичи Ивана
Олеговича Амосова, а именно брат Федор Олегович, отец Олег Трифоно-
вич, дед Трифон Федорович, прадед Федор Амосович и прапрадед Амос
Коровинич. Любопытны и датировки: деда нашего Ивана «новгородца» на
промысел, согласно рукописи, якобы «отпускал владыка Насилие»
(К. С. Бадигин отождествляет последнего с архиепископом Василием,
бывшим в Новгороде в 1333—1352 гг.), а умер оп будто бы при владыке
Симеоне во время мятежа 1417 или 1418 г., отец же Ивана, Олег Трифо-
нович, был якобы «старейшиной Неревским» (старостой Неревского конца
в Новгороде), а он сам (Иван «новгородец») окончательно перебрался на
жительство в Двинскую землю в конце XIV в. (сами же его «записки»
оканчиваются описанием смерти Соловецкого игумена Савватия в 1435 г.).
Поэтому, ни в коей мере не оспаривая факта подложности рукописи,
мы все же не исключаем, что в ней (при изготовлении подделки) могли
быть использованы какие-то неизвестные исследователям северные ле-
генды или даже документы, связанные именно с поморской промысловой
деятельностью Амосовых еще в новгородский период (но именно на это
ни сам К. С. Бадигин, ни его оппоненты не обратили внимания). Ведь
известно, что именно в Поморском крае особенно хорошо сохранились и
передавались из поколения в поколение древние новгородские былины и
сказы, да и находки древних рукописей особенно часты в этом крае.
Другое дело, что совершенно недопустимо, как это делает И. А. Быхов-
ский в своей научно-популярной книге «Рассказы о русских корабельных
строителях» (М., 1966), излагать вышеприведенные сведения о происхож-
дении Амосовых без всякой оговорки, что они взяты К. С. Бадигиным
из столь сомнительного источника, а тем более утверждать, что об этом
«известно» «из летописей, и иных источников» и — даже более — что
об этом якобы прямо «свидетельствуют новгородские летописи» (!)
(там же, стр. 9). Это уже явная фантазия, тем более что автор, конечно,
никаких ссылок на «иные источники» не приводит. А подобная «неточ-
ность» ( — фальсификация) тем более досадна, что сама по себе книга
И. А. Быховского в своей основной части, посвященной истории русского
кораблестроения XVI11—XIX вв., весьма интересна.
270
вым экономическим условиям, характеризующимся развитием на
территории Поморья новых предбуржуазных связей.
И действительно, даже те крайне отрывочные данные, кото-
рые дошли до пас о деятельности Амосовых в середине XVI в.,
ясно показывают, что они шли (и шли, надо сказать, весьма
успешно) по тому же пути, что и «худородные» двинские «торго-
вые мужики» XVI в., а именно по пути дальнейшего расширения
(путем купли) своих земель и промыслов, предпринимательства
и накопления капиталов.
Во всяком случае Амосовы, так же как и Прощелыкины, ис-
пользуют свои денежные капиталы для раздачи их под земель-
ный залог своим более бедным соседям и для округления подоб-
ным путем своих немелких владений. Последнее видно хотя бы
па примере деятельности Алексея Амосова (старшего сына
Амоса),71 который, например, в 1535 г. провел весьма успешную
71 Алексей Амосов впервые упоминается в двинском актовом мате-
риале еще в начале XVI в. В одном судном деле 1515—1516 гг. о тонях
на Летней стороне мы находим весьма любопытные указания о жалобе
волостных крестьян на «своеземца» Алексея Амосова, что он «сильно»
называет своеземческими тони и тем самым фактически «отнял» у крестьян
«весь берег великого князя и топи ново ставит» (ЛОИИ, Собрание актов
до 1613 г., № 54). Есть и другие подобные данные. Так, в одной из ме-
новых грамот 1519—1520 гг. на деревню в Уйме, промененную Алексеем
Макаровым («а Шуйгина внука») с женой Авдотьей Кондратьевой при-
ходу св. Архангела, Амосов фигурирует как лицо, представляющее вместе
с другими низовскими крестьянами-богатеями Архангельский приход.
Среди них числятся «архангельский староста» Андрей Савин сын Каран-
дыш (видимо, представитель уже известного нам рода лодомских Сави-
ных), вторым идет Алексей Амосов, а далее Нестор Моисеев, Федор Иса-
ков сын Дурнов, Иван Федоров сын Молодых Бояр (тоже род бывших
двинских бояр, превратившийся в конце XVI в., как мы увидим, в архан-
гельских посажан — «торговых мужиков», см. ниже, стр. 281), Иван
Остафьев сын Попов-Худяк (родич Савиных), Лукьян Петров, Остафий
Федоров, Игнатий Дементьев, Карп Исаков и Алексей Федоров сын Не-
тесова. Кроме указанных лиц, от прихода упоминается еще почему-то
отдельно Иван Дмитриев сын Леонтьев (видимо, потомок того низовского
Андрона Леонтьевича (еще с «вичем»), который в начале XV в. выкупал
у Амоса Микулина и его сына Есина Амосова свою тоню на Летней сто-
роне, см. выше, стр. 269) (Сб. ГКЭ, т. I, № 52). Перед нами в одной ком-
пании с низовскими чернокунцами целый синклит окрестьянившихся,
но отнюдь не разоренных бывших двинских бояр, боярышек и земцев.
Еще в более представительной компании послухов числится Алексей Амо-
сов в 1526 г., во время заключения купчей на половину деревни Бори-
совской возле Лявлиной курьи, проданной Ефимом Кузьминым упоминав-
шемуся выше знаменитому ненокскому солевару Григорию Иванову сыпу
Кологривову. На этот раз сотоварищи Алексея Амосова (тут он поимено-
ван первым) — Федор Обросимов сын Шуйгин (крупнейший низовский
землевладелец и известный сотский Нижней половины Двинской земли
1552—1556 гг.), Ермола Иванов сын Чевакин (по двинским актам, тоже
богатый низовский крестьянин-вотчинпик) и, наконец, Филипп Родио-
нов — пенокский солевар и промышленник, одип из сябров Кологривовых
и тоже земский деятель — первый холмогорский «выборный голова»
(Сб. ГКЭ, т. I, № 58). Что касается доли («жеребья») Алексея Амосова
271
финансовую операцию: субсидировал низовского крестьянина-вот-
чинника Федота Павлова 15 руб. под залог его унских владе-
ний— двора и усадьбы (с огородом в Уне, пожнями в Унской
в бывших владениях отца, то по «дельной» грамоте с братьями 1527 г.
она была весьма велика. Ему принадлежали две деревни (Гришенская и
Марьинская) на Лисеострове, деревня на Исакове горе, земли и пожни
в Пахтокурье, Ширшеме, Малокурье, Чаеркоме, Лешкурье, Аристлахте и
на Лясопемском наволоке, т. е. преимущественно вблизи самой Солом-
болы, и все это с дворами, пожнями, угодьями, рыбными и иными лови-
щами и т. д., а также восемь с половиной тонь (две тони на Летней
стороне, одна на Зимней, по одной тоне на Ситкурьском берегу, в Пало-
ванге, в Прилучке, на Лясонемском наволоке и половина тони в Малых
Талматках на Двине). Кроме этого, он был владельцем новой варницы
в Уне у Васильевского колодца без 1/5 жеребья (доли брата Александра).
К этому следует еще прибавить «вопчие», неделенные владения братьев,
а именно деревни па озерах в Заполье, двор и дворище на Унском посаде,
пожни, леса и рыбные ловища и всякие угодья в Унской губе, на Золо-
тице реке на Зимней стороне (в последней «во всяких угодьях четверть»)
и на Ширшемском озере, четыре тони в Хемурове ручье, в Лавкоте на
Летней стороне, на Цыконемском наволоке на Двине и в Суме; кроме
этого, еще ряд «вопчих», более мелких владений, пожень и «рыбных ло-
вищ» (Сб. ГКЭ, ч. I, стр. 51—52, 54). Какие земские посты занимал
Алексей Амосов па Двине, сказать трудно (прямых данных об этом
в дошедших до нас источниках нет), но известно, что в 1544—1545 гг. он
участвовал в каком-то очень крупном судном деле между низовцами и
двинским наместником Иваном Васильевичем Полевым (по Двинскому
летописцу И. В. Полев и В. М. Воронцов были наместниками на Двине
в 1543/44 г.), а после съезда последнего с кормления вызывался вместе
со старостой Низовского (Андрияновского) стана Иваном Мининым и
пизовцем Иваном Дмитриевым «за порукою» в московский суд. «И пас на
Москве, — как указывается в одном из лодомских актов, — дву Иванов
бояре обвинили, а Олексея Омосова на поли побил Полев». Дело было
явно земское, поскольку староста Иван Минин, вернувшись из Москвы
(был па Двине уже 5 июля 1545 г.), собирает с лодмян, как и с других
волощан Низовского стана, «дошедшие до меня, до старосты», как зна-
чатся в его «отписке» лодмянам, «убытки московские сполна» по этому
делу. А убытки были немалые — по 20 алтын и 8 денег с сошки, что
в масштабах Низовского стана (с его 70 сошек) должно было составлять
довольно круглую сумму — 47 рублей 20 алтын (Лодомские акты, стр. 15,
17; ср. стр. 31). Разве это не пример той остроты во взаимоотношениях
между двиняпами и великокняжескими наместниками, которая была еще
в 40-х годах XVI в., и не прямое свидетельство того, что хотя лидерами
в этой борьбе и выступали местные крестьяне-богатеи, она ложилась тяж-
ким бременем на все тяглое население и особенно на волостную бедноту.
А это в свою очередь как бы превращало борьбу против кормленщиков
в общеземское дело всего двинского крестьянства, что, видимо, и исполь-
зовали двинские «лучшие люди» типа Амосовых и им подобных в своих
интересах.
Как наиболее авторитетный земец выступает Алексей Амосов и позднее.
Так, например, в августе 1547 г., во время «доклада» двинскому намест-
нику князю Дмитрию Михайловичу Жижемскому купчей Никольского Ко-
рельского монастыря на рыбные ловли в Малокурье, среди послухов зна-
чатся Алексей Амосов, Филипп Родионов, Михайло Леонтьев сын Красного,
Василий Ермолин сын Демидова и земский дьяк Поздей Остафьев сын
(Сб. ГКЭ, т. I, стр. 119—120). Если же учесть, что Михайло Леонтьев
сын Красного в 1549—1551 гг. был сотским Верхней половины Двинской
земли (там же, стр. 126, 132), то совершенно ясно, что и названные «на-
272
губе и «четвертью рекы Кинжуге без трети» с лесами и «со
всеми угодьями»), а когда тот «денег на срок» «не поставил»,
стал, согласно условиям той же закладной («ино ся закладная
на тот весь заклад и купчая»), их полным владельцем.* 72
За 15 руб. это было выгодное приобретение.73
Еще более показателен другой факт. Мы имеем в виду по-
купку Алексеем Амосовым в 1545—1546 гг. у Михаила Иванова
сына Кологривова и его сына Ивана их «вотчинной» деревни
Родивоновской в Студеменском Вознесенском приходе и части
(двух жеребьев) Биричева кута «з дворы, и з дворищи, и с под-
ворнинными дворами, орамые земли, и пожни, и притеребы и
с островскими землями, и с поскотинными землями, и с морскими
пожнями». «Купля» была большая, и за нее Алексей Амосов за-
платил 30 руб. и в «пополонок» 20 пудов жита.74 Одновременно
Алексей Амосов покупает у Василия, Исаака и Терентия Гри-
горьевых детей Кологривовых их «купленную» деревню Бабин-
скую и половину деревни Деховской в том же Студеменском Воз-
несенском приходе, а также третий жребий Биричева кута — и
все это с дворами, землями, угодьями и рыбными ловами.75 По-
следнее приобретение стоило ему еще большей суммы — 50 руб.
и «в пополонок» 20 возов сена, но зато это уже окончательно
обеспечивало переход в его руки всех кологривовских владений
в Студеменцах.
Чем была вызвана подобная активность Алексея Амосова
в отношении округления своих и так огромных владений, ска-
зать трудно. Но обращает внимание, что обе сделки были заклю-
чены не на Двине, а непосредственно в Москве76 и на «отводной
перед его» Алексей Амосов и Филипп Родионов были людьми подоб-
ной же высокой земской котировки. Не удивительно поэтому, что
сразу же после учреждения на Двине земского самоуправления Амосовы
активно включаются в новую земскую деятельность. Так, в 1557 г. млад-
ший брат Алексея Амосова Александр был избран «данным» старостой
всей Нижней половины Двинской земли (т. е. был двинским земским
казначеем), а его племянник (сын брата Андрея) Иван Амосов был
в 1576 г. низовским сотским и в 1583 г. — «выборным судьей» Вознесен-
ского стана, т. е. занимают ключевые посты в двинском земском само-
управлении XVI в. (П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины.
М.—Л., 1950, стр. 428; Лодомские акты, стр. 73, 74, 93, 95, 96).
72 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 175—176; т. II, стр. 342.
73 Что касается продажи (еще до 1535 г.) самим Алексеем Амосовым
«с братьею» принадлежащей им четверти деревни Грихновской в Повра-
куле и «рыбных ловель и островков» на реке Соломболе Ивану Худяку
сыну Попову (прародич известных в дальнейшем холмогорских купцов
Поповых, см.: Сб. ГКЭ, по указателю), то это, по всей видимости, про-
изошло еще в конце 20-х годов и было вызвано разделом между братьями
доставшихся им в наследство отцовских вотчин (Сб. ГКЭ, т. I, № 74).
74 Сб. ГКЭ, т. I, № 110.
75 Там же,-№ 111.
76 В обеих купчих прямо указывается, что их писал «на Москве»
Матвей Евдокимов сын Ульянов.
18 Н. Е. Носов
273
грамоте» по первой из них М. И. Кологривовым сделана при-
писка, что у него «о той деревни (имеется в виду деревня Роди-
воповская, —Н. Н.) на Олексея на Омосова правая грамота» и ту
грамоту он обязуется «Олексею отдать» на вербное воскресенье
(т. с. 18 апреля 1546 г.), когда ему ’проданную «деревню отве-
сти и дворы очистить».77 Не означает ли это, что и сами куп-
чин — результат какой-то старой земельной тяжбы между Алек-
сеем Амосовым и Кологривовыми, которую первый проиграл и
теперь был вынужден как бы покрыть свой ущерб деньгами.
Но независимо от причин, побудивших Алексея Амосова
пойти в данном случае на покупку этих земель, из всей совокуп-
ности приведенных данных ясно одно: «окрестьянивание» семьи
Амосовых отнюдь пе повлекло за собой их хозяйственного разо-
рения (когда разоряются, то по 80 руб. на новые земельные при-
обретения не бросают) и, видимо, не уменьшило их активности
в борьбе за приумножение своих земельных владений. Но на-
правление этому хозяйству было придано иное: не к «новой» фео-
дализации, а, наоборот, к сближению с поднимающейся кресть-
янской буржуазией. И именно об этом говорит факт, что,
несмотря на те трудности, которые переживали хозяйства мно-
гих двинских крестьян-богатеев в связи с общим оскудением
в середине XVI в. поморских соляных промыслов (особенно
в Уне и Неноксе),78 уже в XVII в. потомки Амосовых превра-
щаются сперва в холмогорских, а потом в архангелогородских
купцов и промышленников, и настолько богатых и именитых, что
в 1713 г. купец Филипп Дорофеев сын Амосов был даже избран
архапгелогородским и холмогорским бургомистром, а в 1719 г.
на эту же должность вступил его родич купец Иван Амосов.79
Так завершалось «социальное перерождение» Амосовых из быв-
ших двинских бояр XV в. в крупнейших архангелогородских куп-
цов Петровской эпохи.80 Путь далекий, извилистый, но весьма
77 Сб. ГКЭ, т. I, № 112.
78 Видимо, поэтому в 1566 г. Алексей Амосов и передал «на помин
души» Никольскому Корельскому монастырю свою варницу и двор в Уне,
.а также ряд пожень и рыбных ловель в Кудьме, Ширшеме, да свои
«жеребьи» в Суме и Пестерех (Сб. ГКЭ, т. I, № 170).
79 В. К р е с т и и и и. Краткая история о городе Архангельском. СПб.,
1792, стр. 131—132. — Как и другие наиболее предприимчивые архангело-
городские купцы, Амосовы активно участвуют в организации правитель-
ственных и частных экспедиций вдоль восточного побережья Северного
Ледовитого океана, сыгравших очень важную роль в освоении русского
Севера. Так, еще в 1723 г. Федот Амосов в поисках островов в Восточно-
Сибирском море прошел морем вдоль берега более 200 км к востоку
от устья Колымы, но вынужден был из-за льдов повернуть обратно.
В 1724 г. он же на нартах отправился из Нижне-Колымска па север и
достиг одного из Медвежьих островов (И. П. М а г и д о в и ч. Известные
русские мореплаватели. В кн.: Русские мореплаватели. М., 1953, стр. 474).
80 Любопытна и, пожалуй, характерна для истории наиболее крупного
архангелогородского купечества XVIII в. дальнейшая судьба рода Амосо-
вых. Дело в том, что в середине XVIII в. Амосовы хотя и значатся архан-
274
характерный для процесса первоначального накопления в фео-
дальной России XVI—XVIII вв.
гелогородскими купцами 1-й гильдии, ведущими крупную оптовую тор-
говлю с заграницей (С. Ф. Огородников. Очерк истории города
Архангельска в торгово-промышленном отношении, стр. 249), но реально
уже не могут конкурировать со столичным купечеством, все более при-
бирающим к рукам архангелогородский рынок. Поэтому они, как и ряд
других архангелогородских купцов (например, Поповы, Важенины, Порт-
новы), все более переключаются на промышленную деятельность и сосре-
доточивают свои капиталы главным образом на судостроении, для чего
расширяют построенные ими еще в начале века корабельную верфь и
лесопильный завод в Соломболе (этот амосовский завод просуществовал
в Архангельске вплоть до 1917 г., см. указанную выше карту Архангель-
ской губернии 1922 г., на которой он обозначен как архангельский лесо-
пильный завод № 3 — «бывший амосовский»; ср. «Список населенных
мест», № 276), а ряд их представителей вообще переходит на казенную
службу сперва в Архангельское адмиралтейство, а потом, получив дво-
рянство, и в Петербург, где служит преимущественно в качестве интен-
дантов и мастеров-кораблестроителей. Так, одним из первых Амосовых,
получивших дворянство, был Иван Григорьевич Амосов, родившийся
в Архангельске в 1709 г., по уже в 1742 г. перешедший на службу
ко двору и к концу своей жизни (умер в 1779 г. в Петербурге) достигший
чина гоф-штаб-квартирмейстера полковничьего ранга (Петербургский
некрополь, или справочный исторический указатель лиц, родившихся
в XVII и XVIII столетиях, по надгробным надписям Александро-Невской
лавры и упраздненных петербургских кладбищ. Составил Владимир Саи-
тов. М., Университетская типография. 1883, стр. 7—8). Но особенно
известна другая ветвь — сыновья Петра Амосова, корабельного комендора
Соломбольского адмиралтейства и одного из сотоварищей управляющего
казенной Соломбольской верфью конца XVIII в., корабельного мастера
полковничьего ранга Михаила Дмитриевича Портнова (известного корабле-
строителя и тоже выходца из архангелогородского купечества XVII в.).
Мы имеем в виду знаменитых русских кораблестроителей конца XVIII—
первой половины XIX в. братьев Осипа Петровича и Ивана Петровича
Амосовых. О. П. Амосов под руководством Портнова участвовал в по-
стройке на Архангельском адмиралтействе фрегатов и кораблей для Бал-
тийского флота, а после этого почти 10 лет служил на петербургских
верфях, закончив свою карьеру в качестве военно-морского интенданта
Морского министерства, он ведал обеспечением строительства и ремонтом
военно-морских судов на верфях адмиралтейств всех портов тогдашней
России. Умер в 20-х годах XIX в. Не менее блестящей по тому времени
была и карьера И. П. Амосова, который еще мальчиком попал в число
молодых людей, направленных в 1786 г. по указу Екатерины II на обу-
чение корабельному делу в Англию, а после возвращения (в 1793 г.)
стал крупнейшим русским инженером-кораблестроителем, а с 1804 г. —
главным инспектором кораблестроения Кронштадтского порта (умер
в 1843 г.). И. П. Амосов был одним из наиболее видных кораблестроите-
лей России эпохи парусного флота. Но особенно талантливым инженером-
кораблестроителем был племянник О. П. и И. П. Амосовых Иван Афа-
насьевич Амосов, тоже получивший прекрасное образование и ездивший
в Нью-Йорк. Оп был одним из главных кораблестроителей Охтинской
верфи и так же, как и дядя, ряд лет занимал пост инспектора корабле-
строения Кронштадтского порта. Умер в 1878 г. в чине инженер-генерала.
Как мы видим, указанные Амосовы тоже вряд ли случайные фигуры
этой знаменитой архангелогородской семьи. Ведь симптоматично, что
именно представители русской одворянившейся буржуазии типа Амосовых
и Портновых выдвигаются в конце XVIII в. в ряды как высшего чиновни-
18*
275
Таким образом, мы видим, что даже вышеприведенные ма-
териалы достаточно наглядно показывают всю широту и много-
образие тех новых явлений, которые' характеризуют развитие
двинского крестьянства XVI в.,—явлений, в конечном счете
охватывающих, по-видимому, почти все сферы его жизни и все
его категории. И уж во всяком случае это не было особенностью
только и исключительно промысловых волостей XVI в., воло-
стей, якобы не типичных, как иногда утверждается в историогра-
фии, для русского земледельческого Севера.
Наоборот, даже самый общий просмотр дошедших до нас
актовых материалов по истории Двинского края середины XVI в.
показывает, что имущественная дифференциация среди двинских
сельских и посадских «мужиков» (какой-либо, существенной со-
циальной грани между этими категориями, как мы отмечали, на
Двине не было) зашла в это время настолько далеко, что уже
можно говорить (пусть с оговорками) о зарождении на Двине
своей крестьянской предбуржуазии — начале периода первона-
чального накопления.
И наиболее показательным для начала этого процесса на
Двине является то, что двинские. «лучшие люди», или «мужи
лучшие», как почтительно именуют их двинские акты, не хранят
накапливаемые ими денежные капиталы в «кубышках», а все
более активно используют их на покупку новых земель, рыбных
тоней, уточных ловищ, бобровых гонов, посадских дворовых мест,
лавок и особенно новых долей «в сугребе» и «варничном заводе»
в поморских соляных варницах.
Насколько богаты были иногда двинские «лучшие люди» (и
именно крестьянского происхождения), можно судить хотя бы
чества, гражданского и военного, так и нарождающейся русской техниче-
ской интеллигенции, руководившей крупнейшими казенными предприятиями
России (в данном случае военными верфями). Это тоже особен-
ность развития русской буржуазии, форма ее приспособления к самодер-
жавно-крепостническому строю России XVIII—XIX вв. (Об Амосовых как
кораблестроителях см.: С. Навроцкий. Программа истории корабле-
строения в России. СПб., 1840; Справочный словарь русских и иностран-
ных ученых, умерших в XVIII и XIX столетиях..., составленный Ген-
нади Г., т. I. Берлин, 1876; С. Огородников. 1) Амосов Иван Афа-
насьевич. Русский биографический словарь, т. II, СПб., 1900;
2) Исторический обзор развития и деятельности Морского министерства
за 100 лет существования (1802—1902). СПб., 1911; Военная энциклопе-
дия, т. 2. СПб., 1911. — Перечень судов, построенных Амосовыми,
см.: Ф. Веселый. Список русских военных судов с 1688 по 1860 г.
СПб., 1872. — Из последних советских работ, освещающих деятельность
Амосовых как инженеров-кораблестроителей, следует назвать уже упоми-
навшуюся книгу И. А. Быховского «Рассказы о русских кораблестрои-
телях», в приложении к которой приводится подробная библиография
о деятельности Амосовых в области русского кораблестроения. К сожа-
лению, И. А. Быховский в отдельных случаях весьма не точно излагает
дошедшие до нас сведения о происхождении и жизни Амосовых, что,
конечно, ни в коей мере нельзя оправдать популярным характером этой
в целом весьма любопытной книги).
276
по тому, что в 1555 г. двинской низовский крестьянин и ненок-
ский солевар Григорий Иванов сын Кологривов оставил своим
четырем сыновьям — Василию, Исааку, Терентию и Григорию
(сам он в 1555 г. постригся в Никольский Корельский мона-
стырь) — огромное наследство, которое состояло из большого ко-
личества деревень, земель, пашен (в основном «прикупных»),
а главное, крупных поморских соляных варниц на Чепурах, на
Сользе и особенно на Смердьих и Великих местах (в Уне и
Неноксе). Судя же по тому, что каждый из братьев в случае
нарушения составленной ими на это наследство «дельной записи»
и вмешательства в долю другого должен был уплатить 700 мо-
сковских рублей, их общее имущество оценивалось не менее
2800 руб. «московским числом», а кроме этого, как отмечается
в раздельной, каждый из братьев имел еще свои (личные) «при-
купные земли и пожни». Следует иметь в виду, что и их отец
вряд ли завещал им все свое имущество, поскольку при постри-
жении в монахи он не мог не уделить Никольскому Корельскому
монастырю значительного вклада (ведь даже «по своих роди-
телех» Григорий Кологривов еще в 1548 г. дал монастырю «свою
куплю деревню Борисовскую в Лялине курьи со всеми угодии»,
а в 1555 г. дал монахам просто «в свое обещание и в векы на
поминание строителю Кирьяку» часть «сугреба разсолу» в Новой
варнице на Великих местах с варничным «заводом» и угодь-
ями).81
81 РИБ, т. XIV, № XXXVI; Сб. ГКЭ, т. I, стр. 49, 121, 140, 154; АЮ,
№№ 19, 90, 135. — О деятельности братьев в середине и во второй поло-
вине XVI в. см. также: Сб. ГКЭ, т. I, стр. 114, 117, 118, 152, 225, 234, 236.—
Весьма показательно, что младший из них — Семен Григорьев сын Коло-
гривов — обозначен в одном из двинских актов 1578 г. как «московский
жилец», двинской переведенец (ЛОИИ, Акты Антониева Сийского мона-
стыря, № 276). Не менее богатыми людьми были их дяди, старшие братья
Григория, Яков и Михаил Ивановы дети Кологривовы, которые имели
раздельное от него имущество: земли, угодья, варницы (Сб. ГКЭ, т. I,
стр. 112—114, 117, 118, 128, 135, 136, 138, 174). Огромные «животы» имели
и дети последних, например Фиофилакт Большой (там же, стр. 117, 138,
174), Михаил (АИ, т. I, № 158; Сб. ГКЭ, т. I, стр. 117, 118, 138, 139, 147,
174, 200—203) и Иван Михайловичи дети Кологривова (АЮ, № 134; Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 147, 150, 155, 174, 195, 200—203, 226, 228, 235, 269, 271). Что ка-
сается детей Якова, представлявших старшую ветвь этого рода, то в со-
хранившихся актах сведений о них меньше. Ясно лишь, что и его сы-
новья Алексей (Сб. ГКЭ, т. 1, стр. 132) и Иван Яковлев сын Кологривов
(о последнем см.: там же, стр. 196, 225, 226) были не менее богаты. Они
обычно фигурируют в актах конца XVI в. под двойной фамилией Яков-
левых-Кологривовых (подробнее о деятельности Кологривовых см.:
Сб. ГКЭ, т. I, по указателю). Отдельные неопубликованные акты, харак-
теризующие деятельность Койогривовых как ненокских солеваров и куп-
цов, находим в таких собраниях Архива ЛОИИ, как акты Антониева
Сийского монастыря (ф. 5, №№ 153, 157, 164, 203, 219, 316, 393 и др.) и
коллекции актов до 1613 г. (№№ 43, НО, 134, 140, 145, 175). Но наиболее
полный перечень многочисленных «варниц» Кологривовых в Неноксе, на
Наволоке, на Чепурах и па Смердьих местах дает двинская платежница
277
Таким образом, имущество только данной ветви Кологривовых
оценивалось в действительности суммой значительно большей
2800 руб., хотя и она по масштабам того времени была огромна
(как-никак, а в переводе на золотую валюту 1913 г. она состав-
ляла по меньшей мере 150 тыс. руб.); ведь, как указывает
А. И. Копанев, общая оценочная сумма всех «животов» Кур-
островской волости составляла, по данным разрубного списка
1584 г., всего 1759 руб.,82 т. е. она была на 1000 руб. меньше стои-
мости имущества Кологривовых (а цена денег в 80-х годах
XVI в. по сравнению с 50-ми годами уже начала падать).
Если же еще напомнить, что'сумма штрафа «за бесчестье» «боль-
шого торгового гостя» по Судебнику 1550 г. (ст. 26-я) состав-
ляла 50 руб., а наиболее высокий «кормленый боярский оклад»
по Боярскоц книге 1556 г. был равен 100 руб., то вряд ли можно
сомневаться, что Кологривовы принадлежали к богатым людям,
как говорится, столичного масштаба (своеобразным двинским
Строгановым, также разбогатевшим именно на соляной торговле).
А ведь подобных богатеев (пусть даже и победнее) на Двине
был не один десяток, достаточно назвать хотя бы фамилии таких
местных крестьян солепромышленников и купцов, как Макаровы,
Родионовы-Вепревы, Косицыны, или преимущественно землевла-
дельцев, как Прощелыкины, Шуйгины, Онцыфоровы, уже из-
1560 г. Она же указывает и их новые варницы в Неноксе у моря, кото-
рые «варницы стали после письма Ивана Заболотцкого с товарищи», т. е.
после 1552—1553 гг. Судя по этим данным, Кологривовы были одними из
самых богатых двинских солеваров середины XVI в. (Платежи, кн. 1560 г.,
лл. 279—280 об., 285, 288—290). Владели они и многочисленными тонями
и иными промыслами, как на Летней стороне, так и по Двине и Сользе
(там же, лл. 233—234, 241 об., 250). Встречаем данные о варницах Коло-
гривовых в Неноксе, например - сведения о владениях Семена Григорьева
сына Кологривова с детьми Иваном и Федором, и в копийной книге Ки-
рилло-Белозерского монастыря XVII в. (монастырская купчая на часть
принадлежавшей им варницы на Великих местах 1580 г., см.: ГПБ, А’/2,
лл. 1449—1449 об.). Много подобных данных и среди актов Соловецкого
монастыря (см.: А. А. Савич. Соловецкая вотчина XV—XVII вв.,
стр. 97—98). Не были чужды Кологривовы и земской деятельности, о чем
можно судить хотя бы по тому, что Михаил Михайлов сын Кологривов
(двоюродный брат наших четырех наследников) был в 1565—1569 гг. даже
«двинским данным старостой» (Лодомские акты, стр. 54—55; ЛОИИ, акты
до 1613 г., № 298). В 1585 г. сотским Ненокского посада был Иван Иванов
сын Яковлев-Кологривов (ЛОИИ, акты до 1613 г., № 448). Сведений о дея-
тельности Кологривовых в XVII в. у нас почти нет, похоже, что их ненок-
ское соляное хозяйство не выдержало натиска монастырей и они довольно
быстро разорились (начались же их неудачи, судя по двинским актам,
еще в 70—80-х годах XVI в.). Но это, как известно, печальная участь
многих низовских крестьян-солеваров. Ведь далеко не все из них смогли
противостоять натиску как северных монастырей, так и растущего госу-
дарственного налогового пресса (который буквально душил крестьянские
промыслы и торговлю) и не только войти в состав нового московского
купечества, но и удержаться в нем.
82 А. И. Копанев. Куростровская волость во второй половине
XVI в., стр. 149—150.
278
вестные нам куростровцы Бачурины и др.83 Первые преимуще-
ственно жили на посадах (хотя отнюдь еще не всегда числились
посадскими людьми), вторые, — как правило, по волостям.
Любопытна, наконец, и еще одна особенность, которая явст-
вует из раздельной грамоты Кологривовых 1555 г., а именно, что
они приобрели большинство своих земель главным образом путем
«купель» у самых различных лиц. Это важно потому, что доста-
точно ясно свидетельствует, что основным источником обогаще-
ния Кологривовых, как и подобных им холмогорцев и особенно
ненокшан (в отличие от богатеев волощан), были не земли, а со-
ляные промыслы, которые и давали им возможность приобрете-
ния земель, а не наоборот.84
Последнее, как известно, было особенно характерно для пери-
ода первоначального накопления в экономически сравнительно
слаборазвитых странах, где зарождающаяся буржуазия очень
часто использовала свои капиталы не только для расширения
своей промышленной и торговой деятельности, но и приобрете-
ния земель (позднее это было одной из причин, особенно в пе-
риод экономических спадов, одворянивания буржуазии). И дей-
ствительно, хотя в середине XVI в. подобных Кологривовым
промышленников было на Двине уже немало, подавляющее боль-
шинство двинян, даже сравнительно зажиточных, оставалось еще
по-прежнему и в первую очередь хлеборобами, т. е. они имели
главный доход не от промыслов, а от сельского хозяйства и
именно на нем создавали свои «животы».
Ограничимся хотя бы одним, но очень характерным в этом
отношении примером, касающимся двинского крестьянина-поса-
жанина, как бы сказать, средней руки. Мы имеем в виду холмо-
горского околопосадского человека (прихода Ивана Предтечи)
Ивана Андреянова сына Ярыги, духовная которого от 1568 г.
имеется в нашем распоряжении. В пей нет перечня имущества
Ярыги, но зато она прямо начинается с перечня «кому ми
(Ярыге, — Н. П.) что дати и на ком что мне взяти, в правду»,
как бы подчеркивая, что именно в этом («дати» и «взяти») и
состоял чуть ли не основной характер хозяйственной деятель-
ности этого холмогорского крестьянина. А «взяти» ему пред-
стояло на восьми лицах (видимо, холмогорцах) 32 меры «жита
островского доброго» «безкабально» да еще с одного лица 7 алтын
денег, отдать же — 4 меры ржи «безкабально» да «участок де-
ревни» брата в дом Ивана Предтечи. Далее в духовной перечис-
ляется приданое двух дочерей Ярыги и жены, если бы она
«на грех» снова бы захотела после его смерти выйти замуж.
Из этого перечисления видно, что «живот» Ярыги состоял из де-
83 Сб. ГКЭ, т. I; РИБ, тт. XIV, XXV, по указателям.
84 О земельных приобретениях Кологривовых в середине XVI в. см.:
Сб. ГКЭ, т. I, по указателю.
279
ревень, коней, коров, мелкого скота, хлеба. Имел он и деньги, но,
видимо, немного. Все это дает основание сделать вывод, что хо-
зяйство Ярыги носило преимущественно не натуральный, а то-
варный характер: производимое им жито оп отдавал «безка-
бально» или продавал другим людям за деньги (на обороте духов-
ной есть запись, что часть указанных лиц ему за жито позднее
«заплатила»).85 Чем же уж так не похож Ярыга на того «доброго»
человека 52-й статьи Судебника 1589 г. (социального типа!), ко-
торый характеризуется самим же северным юристом как «добрый
крестьянин, который торгует или деньги и рожь взаймы дает»
(а «безчестия ему три рубля, а жене его вдвое»)? 86
Даже монастыри в середине XVI в. еще не могли успешно
цротивостоять этому «коллегиальному» натиску крестьян-про-
мышленников на соляные и рыбные богатства Севера. Судя
по количеству заемных кабал, упоминаемых в двинском актовом
материале XVI в., денежные кредитные операции (и иногда на
очень большие суммы) были широко распространены по Двине
и главными кредиторами в них были отнюдь не монастыри,
а сами же местные промышленники и купцы. Что касается соли,
то она вообще предоставлялась в кредит для продажи в огром-
ном количестве (по 1000 и более пудов).
Во всяком случае насколько широкий (почти повсеместный)
характер носило втягивание местных двинских крестьянских бо-
гатеев в торговлю (и не только внутреннюю), видно хотя бы из
такого крайне показательного факта. В 1587 г. в устье Двины
был поставлен по царскому приказу «новый город» — Архан-
гельск. По замыслу правительства он должен был стать пер-
выми морскими воротами России — главным перевалочным цент-
ром в ее торговле с английскими и голландскими купцами.
Поэтому и было приказано переселить в Архангельск двинских
«торговых людей», которым «жити на посаде» и в «новом Кол-
могорском городе торговати».
85 РИБ, т. XIV, стр. 79—83. — Какой-то родственник нашего Ярыги —
Ярофей Фомин сын Ярыга — упоминается в 1556 г. как послух на вклад-
ной Анисима Кулакова Архангельскому монастырю на дворище Плешков-
ское в Поволохе, в январе 1572 г. — как «выборный судья Низовской
луки» (собирал «оброк... за намесничь доход» с Лодьмы), в 1574—
1575 гг. — как низовский сотский (вместе с ним в низовских сотских ходил
Филипп Федоров сын Босой — один из прародичей знаменитых устюжских
промышленников и купцов середины XVII в. Босых), а в 1575 г.— как
владелец вотчинных земель в Ближнем Холму (у Холмогор), променен-
ных им на деревню Алексеевскую того же Архангельского монастыря
(в ноябре 1582 г. был еще жив). Менялся с монастырем землями в 1596 г.
и его сын Кондратий. Очень возможно, что именно тут около Холмогорья
находились основные вотчины и самого И. А.- Ярыги, хотя имел он, ви-
димо, свои земли и в Терпиловском стане, недалеко от Лодьмы (Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 144—146, 205; Лодомские акты, стр. 61, 71, 72, 89).
86 Судебники XV—XVI веков. М.—Л., 1952, стр. 383,
280
Согласно этому предписанию, в Архангельск в 1587 г. было
перёселено 26 купеческих товариществ (складничеств) — 6
с двинских посадов и 20 с черных волостей. С Холмогорского
посада были сведены: с Верхней половины — Иван Иванов сын
Косицын «с товарищи»; с Глинок — Степанко Фролов да Не-
стерко Яковлев «с товарищи»; с Курцова — Сенька Борисов сын
Гольцов «с товарищи»; с Нижней половины — Никифоров Гри-
горий сын Овцын «с товарищи». С Кулуя, с посада, —• Гаврилка
Дмитриев «с товарищи», а с посадов Уны и Луды — Гришка
Заслонов да Юшка Мансуров. С черных волостей Верхней поло-
вины Двинского уезда: с Курострова и с Ровдины горы — Не-
чайко Негодяев «с товарищи»; с Матигор из Быстрокурья —
Иванка Кирьянов «с товарищи». С Волока Пенежского:
Гришка Иванов сын Ивашев «с товарищи»; с Покровского при-
хода — Аксенка Афанасьев «с товарищи». Из Емецкого стана:
с Никольского прихода, что на р. Емце, — Яков Якимов сын
Ортемьев «с товарищи»; с Хаврого.р— Васка Терентьев сын Под-
Носова «с товарищи»; с Ильинского прихода, что в Сие и в Чел-
мохте, — Михалка Обросимов да Иванка Дерягин «с товарищи»;
с Ракулы, с Покровского и с Рождественского приходов — Да-
выдка Васильев сын Микитин «с товарищи». И, наконец, с чер-
ных волостей Нижней половины: с Ухтострова — Шиха Антонов
сын Максимов да Давыд Михайлов сын Яковлев «с товарищи»;
с Великие курьи — Пантелейка Иванов сын Ильин «с товарищи»;
из Койдокурьской волости — Нечайка Тимофеев сын Банева
«с товарищи»; с Княж-острова — Истомка Яковлев сын Беляев
«с товарищи»; с Лисьострова и Заостровья — Парфенка Афа-
насьев сын Наваликашина да Оникей Яковлев сын Починкова
«с товарищи»; с Низовские луки с Вознесенского приходу и
с Мудьюги и Лодьмы — Васка Онтуфьев сын Котельникова, да
Антонка Копытов, да Лучка Никифоров сын Зеленина, да Игна-
тий сын Молодых Бояр, да Сухан Епифанов «с товарищи».87
Всего же в Архангельск по писцовым книгам 1587 г. было
«переведено» 133 «жильца». Следовательно, каждое из указан-
ных купеческих товариществ в среднем состояло из 4—5 «куп-
цов-складников» — посажан или черных торговых мужиков.88
Таким образом, мы видим, что только одна четверть «торго-
вых людей» для нового города была набрана из холмогорских
посажан, подавляющее же большинство — выходцы из черных
волостей. Чем это было вызвано, сказать трудно. Всего вероятнее,
нежеланием правительства «утеснять» холмогорских купцов пе-
~87 См. грамоту 1587 г. двинского воеводы князя В. А. Звенигородского
об испомещении в «новом городе» Архангельске по наказу царя Федора
в «жильцах» с холмогорских посадов и черных волостей «торговых людей»
(В. Крест инин. Краткая история о городе Архангельском, стр. 162—
165).
88 Там же, стр. 168—175.
281
реселением в новый неблагоустроенный город, в котором, кстати,
наиболее богатые из них могли иметь свои лавки, оставаясь хол-
могорскими «жильцами».89 Важнее другое, а именно факт, что,
оказывается, почти во всех наиболее крупных двинских черных
волостях были торговые крестьянские складничества (и даже
по нескольку на волость), да еще настолько богатые и опытные
в торговых делах, что были «способны», по мнению двинских
властей, «навстрече у нова города» торговать с «заморскими
купцами». А, как видно по фамилиям новых архангелогородских
«жильцов», в Архангельске были поселены отнюдь не наиболее
богатые двинские торговые крестьяне и промышленники (по-
следних в приведенном списке почти не числится). Да это,
кстати, ясно уже и, из того, что из числа названных купцов
т-олько Косицыны принадлежали к «лучшим двинским людем»
первого разряда,90 остальные же сведенцы были купцами более
или менее среднего достатка. Но и для них переселение в Ар-
хангельск не было благом. Во всяком случае из 133 испомещен-
цев 1587 г. к 1596 г. в Архангельске осталось всего 96, а в
1605 г. — лишь 30, остальные же, помимо умерших, не вынеся
посадского ярма и «великих поборов», захудали и разбрелись по
старым местам. Одни просто сбежали, другие поступили хитрее,
«оболгав», сказали, что «одолжали и осиротели», и их было «от
посаду велено отставить», хотя позднее оказалось, что «они де
люди прожиточные»; ну, а третьи (видимо, особо богатые) ухит-
рялись «всякие подати» платить с архангелогородцами, но жить
все-таки «по посадам и по деревням в старых своих дворех, верст
за сто и за полтораста» от Архангельска.91
Разве и это не пример того, что для накопления торговых и
промышленных крестьянских капиталов условия волостной жизни
Поморья XVI в. были значительно более благоприятными, чем
89 Ведь проезжали же даже «двинские переведенцы, московские
жильцы» (а как раз они и представляли наиболее богатое двинское купе-
чество) «с товаром и деньгами», минуя Холмогоры, прямо в новый город
для торговли с иностранцами (двинскую таможенную грамоту 1588 г. см.:
ААЭ, т. I, № 338).
90 Новый архангельский «переведенец» Иван Иванов сын Косицын
был внуком знаменитого холмогорского крестьянина-богатея, рыбопро-
мышленника и купца Михаила Григорьева сына Косицына, ездившего
в 1556 г. вместе с русским послом Непеем в Англию в качестве «гостя»
«на немецких кораблях с товары». Возглавлял эту двинскую торговую
делегацию — ездила группа двинян — низовский крестьянин и промышлен-
ник Фофан Макаров (ДРВ, ч. XVIII, стр. 14; о Михаиле Григорьеве сыне
Косицыне и отце нашего «сведенца» Иване Большом Михайловом сыне
Косицына см.: Сб. ГКЭ, т. I, стр. 64, 97, 98, 220, 221). О рыбных тонях,
принадлежащих Косицыным на Зимней стороне, Холмогорской и Лисе-
островской луках, в Малой Нерече и других местах, а также об их вар-
ницах в Уне и на Смердьих местах см.: Платежи, кн. 1560 г., лл. 236,
246—246 об., 253 об., 281, 285.
91 В. Крестинин. Краткая история о городе Архангельском,
стр. 168—175.
282
жизнь на «государевых посадах». А уж одно это говорит о „том,
что широкий и быстрый подъем торговой и промышленной дея-
тельности двинского крестьянства в середине века — отнюдь не
результат искусственного взращивания купечества самими же
феодалами (и только для своих нужд), как это пытаются иногда
изобразить некоторые исследователи, отрицающие возможность
зарождения буржуазных отношений в среде крестьянства XVI в.,
а неизбежный экономический процесс в хозяйственной жизни
русского Севера. И этот процесс как на Двине, так и во всем
Поморье XVI в. (и это, пожалуй, главный вывод из всего приве-
денного материала) непосредственно порождался новыми явле-
ниями в развитии двинской черной волости, независимо от того,
доминировало ли в ней земледельческое или промысловое хозяй-
ство. Дело в том, что развитие в двинском крае XVI в. товарно-
денежных отношений и порождаемая ими имущественная диф-
ференциация среди черносошного крестьянства не отрицали, а,
наоборот, определяли, во всяком случае на данном этапе, устой-
чивость самой этой волости, ее земских мирских традиций.
Другое дело, что в результате растущей имущественной диф-
ференциации внутри двинской волости она уже полностью утра-
чивает черты старой сельской общины как коллегиального «вер-
ховного» собственника волостных земель и угодий (эта волость
исчезла на Руси еще в XIII—XIV вв., а во многих районах рус-
ской северной колонизации она вряд ли вообще существовала) и
превращается в административно-тяглую территориальную еди-
ницу (типа посадской земской организации) — черный волост-
ной мир, объединяющий крестьян-аллодистов, защищающий их
от феодалов-землевладельцев, а главное, представляющий их
общие интересы перед лицом государства и его органов. И именно
такая волостная мирская организация отнюдь не тормозила (но,
конечно, до определенного предела), а как раз способствовала
в силу действующих в ней принципов распределения общинных
владений и тягла «по животам» сосредоточению волостных земель
и промыслов в руках преимущественно «лучших волостных лю-
дей», которые не только занимали в волостях основные выборные
должности (сотских, старост, денежных сборщиков, «веревников»
или «оценщиков» и т. д.), но и использовали волость в своих
интересах и для своего обогащения, успешно конкурируя в об-
ласти экономики далеко не только с мелкими феодалами. Рас-
падение же волости в результате расхищения и захвата ее земель,
а также попадание определенных групп волощан в имуществен-
ную или личную зависимость от соседних феодалов подрывали
устои волостного крестьянского мира, лишали волостных богатеев
их основной опоры, а следовательно, закрывали пути для обур-
жуазивания крестьянства в целом, что и произошло в централь-
ных районах Северо-Восточной Руси в XVI в., во время и после
опричнины Ивана Грозного, когда процесс поглощения черных
283
волостных земель поместным землевладением достиг здесь своего
подлинного апогея. Черносошный крестьянский Север, хотя на
его плечи и легла основная тяжесть растущего государственного
налогового пресса (ведь именно Поморье спасло страну от пол-
ного хозяйственного краха в последние годы Ливонской войны),
избежал этой печальной участи, и в этом одна из главных причин
его еще длительного экономического преуспеяния.
И только в середине XVII в., когда в России начинается но-
вый экономический подъем, когда появляются первые мануфак-
туры, когда, наконец, экономические центры страны по мере
освоения, с одной стороны, волжско-донских и приднепровских
черноземов, а с другой — создания нового Уральско-Камского про-
мышленного района все более перемещаются к югу и юго-востоку,
а северные монастыри, активно поддерживаемые правительством,
как и само феодальное государство, начинают новое, еще более,
широкое наступление на черносошный Север, шаг за шагом лишая
черные волости их былых привилегий и старых земских свобод,
Двинская земля постепенно утрачивает свое прежнее экономи-
ческое значение для страны, начинается упадок. А вскоре, после
успешных войн Петра I и выхода России на Балтику, эта же
участь постигла и весь северный «великий» заморский торговый
путь. Его былое экономическое значение для России ушло в прош-
лое., Но это уже XVIII в.
'ЗЕМСКОЕ УЧРЕДИТЕЛЬСТВО.
ЗЕМСКИЕ СТАРОСТЫ —
ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОДНИМАЮЩЕГОСЯ
КУПЕЧЕСТВА И
КРЕСТЬЯН-ПРОМЫШЛЕННИКОВ
Мы уже отмечали, что охарактеризованные
выше общие социально-экономические тенденции в развитии
Подвинья по существу характерны для большинства, наиболее
экономически развитых районов этого огромного промыслового
края XVI в. Конечно, не везде они проявились так отчетливо, как
на Двине, но почти везде именно они определяли особенности
экономического развития посадов и волостей. Наиболее на-
глядным подтверждением этого служит капитальное исследова-
ние М. Богословского «Земское самоуправление на русском Се-
вере в XVII веке», в котором приводится исключительно бога-
тый материал не только по вопросам местного управления, но и
по экономическому быту всего Поморья в XVII в., поскольку
даже при общем знакомстве с его наблюдениями наглядно видно,
что характеризуемый им процесс социального расслоения черно-
сошной деревни XVII в. начался (и автор это неоднократно и
специально подчеркивает) в большинстве районов Поморья еще
284
в XVI в. и протекал там, видимо, в очень похожих формах
с экономическими процессами, характерными для Двинского края.
И даже, возможно, более интенсивно, чем в XVII в., когда пра-
вительство предпринимает ряд мер, явно препятствующих этому
процессу (усиление налогового обложения, ограничение права
черных крестьян приобретать земли, широкая раздача волостных
земель монастырям и т. д.).92
Во всяком случае, как показано в известных исследованиях
А. А. Савича по истории вотчинного хозяйства Соловецкого мо-
настыря в Поморье XV—XVII вв.93 и Р. Б. Мюллер по истории
Карелии этого же периода, в Карелии, Обонежье и особенно
в черных промысловых волостях западного и южного Беломорья
(по бергам Онежской губы) уже в середине XVI в. в связи
с общим экономическим подъемом этого северного промыслового
района наблюдается процесс весьма интенсивного социального
расслоения черной волости и выделение из нее прослойки круп-
ных сельских богатеев-торговцев и промышленников.94
Особенно показательные данные об этом приводятся в иссле-
довании Р. Б. Мюллер,95 которая не только констатирует в Каре-
лии XVI в. «большую экономическую дифференциацию среди
крестьян», но и прямо указывает на «существование» здесь уже
в конце века «безземельных крестьян и бобылей, живших наем-
ной работой, с одной стороны, и сельской буржуазии — крестьян,
занимавшихся торговлей, — с другой». Анализируя писцовые
книги Обонежской пятины 1582—1583 гг., Р. Б. Мюллер приходит
к заключению, что «большинство торговых предприятий Каре-
лии» конца XVI в. находилось в руках торговых людей из
крестьян. «Владельцы лавок, торговых складов, сальниц, —
отмечает Р. Б. Мюллер, — почти все крестьяне, притом очень
многие из них — „лучшие люди“, т. е. люди зажиточные, зани-
мавшиеся преимущественно торговлей».96
92 М. Богословский. Земское самоуправление на русском Севере
в XVII веке, т. I, гл. IV—XI.
93 А. А. Савич. Соловецкая вотчина XV—XVII вв... —Особый инте-
рес этого капитального труда А. А. Савича заключается в том, что, хотя
автор непосредственно изучает монастырское хозяйство, в его исследова-
нии приводится богатейший материал, характеризующий крестьянское
волостное хозяйство всех тех районов Поморья XVI—XVII вв., где Соло-
вецкий монастырь имел свои вотчины, а они были раскинуты чуть ли не
по всей северной и западной части этого края, включая Кольский полу-
остров, берега Белого моря, Карелию, Обонежье и даже Двинскую землю.
Само хозяйство Соловецкого монастыря XVI—XVII вв. А. А. Савич харак-
теризует как хозяйство торгово-промыслового типа, активно приспосабли-
вающееся к товарно-денежным отношениям.
94 Р. Б. Мюллер. Очерки по истории Карелии XVI—XVII вв. Петро-
заводск, 1947.
95 Там же, стр. 53—91.
96 Там же, стр. 64. — Такая же картина, как показывают писцовые
книги 50—60-х годов XVI в., и в соседних Каргопольском и Турчасовском
уездах (ЦГАДА, ф. 137, Каргополь, № 1).
285
Наибольшее развитие этот процесс, применительно к XVI в.,
получает, по наблюдениям Р. Б. Мюллер, в начале и особенно
середине века, до 70-х годов.
«Включение Карелии («как одной из новгородских обла-
стей», — II. Н.}, — пишет по этому поводу Р. Б. Мюллер, — в со-
став Московского государства имело благоприятные последствия
для всего ее населения. В центре Московского государства
XVI век был временем постепенного закрепощения крестьян;
в то же время в Карелии (как и в некоторых других районах
русского Севера) произошел скорее обратный процесс: земля,
на которой жило огромное большинство населения, перестала
быть собственностью новгородских бояр и стала государевой, чер-
ной землею. Поначалу государственный аппарат оказывал лишь
незначительное давление на черных крестьян, подати были очень
невысоки, возможность распоряжения землею почти неограни-
ченная. Прогрессивное значение имел и переход от системы на-
турального обложения на денежное». Все это, как и благотворно
складывающиеся для Карелии на протяжении почти трех чет-
вертей XVI в. внешние отношения, и «создавало обстановку»,
по мнению автора, для подъема ее экономики, активной колони-
зации, особенно ее западной части и поморских волостей — «про-
мышленных и торговых аванпостов Карелии», и, наконец, роста и
укрепления ее связей с другими областями России. И как вывод:
поэтому «в карельской деревне появилась почва для экономиче-
ской дифференциации, для концентрации земли в руках одних и
обезземеливания других», а это в свою очередь и «повело к обо-
стрению социальных отношений в деревне и к появлению внут-
ренней борьбы в крестьянской среде», иначе говоря, к зарожде-
нию и действию в Карелии предбуржуазных или даже, как пола-
гает автор, буржуазных отношений.97 Чем же уж так не похожи
эти явления на положение в Двинской земле и именно в эти же
годы XVI в.?
Но зато значительно резче, чем па Двине, меняется здесь кар-
тина с конца 70-х годов XVI в. Опричнина, Ливонская война
(набеги шведов), сопровождающиеся ростом «налогового пресса»
на крестьянство, вызывают, как убедительно свидетельствуют ма-
териалы, собранные Р. Б. Мюллер, «небывалое запустение и упа-
док Карелии»: «пустели деревенские участки, торговые помеще-
ния, места промысловых работ — соляные варницы, рыболовные
тони»; «население было разорено». Даже денежные государствен-
ные оброки начинают снова переводиться на хлеб. Наступает
длительная полоса хозяйственного регресса. И это тоже итоги ис-
следования Р. Б. Мюллер.98
97 Там же. стр. 90—91.
98 Там же, стр. 91. — Правда, сам процесс зарождения в Карелии
новых предбуржуазных отношений хотя и замедлился, по отнюдь не был
286
Но если исследования Р. Б. Мюллер и А. А. Савича восстанав-
ливают картину хозяйственного развития Северо-Западного По-
морья, концентрируя внимание на монастырском (Савич) и чер-
носошном (Мюллер) крестьянском хозяйстве, то в работах
А. А. Введенского, посвященных изучению сольвычегодского и
прикамского хозяйства Строгановых, с исключительной яркостью
и убедительностью показывается процесс постепенного складыва-
ния в Поморье крупных торгово-промышленных капиталов."
Конечно, купцов и промышленников, равных по масштабу своей
деятельности Строгановым, в XVI в. здесь не было, но подобные
им (хотя и меньшего калибра) крестьяне-воротилы, как мы уже
видели на примере Двинской земли, господствовали и в южной
части Поморья (на Тотёмских, Устюжских, Прикамских и Соль-
вычегодских землях).
По Приуралью процесс резкого социального расслоения де-
ревни в середине XVII в. засвидетельствован А. П. Пьянковым.
Но из его же исследования ясно видно, что начался этот процесс
значительно раньше — еще в середине XVI в., когда разверну-
лась широкая колонизация и освоение Чердыни и соседних
с ней земель русскими крестьянами и промышленниками.99 100
Но особый интерес для изучения самого процесса развития и
характера промышленного предпринимательства в Приуралье
в XVI—XVII вв. представляет исследование В. Г. Геймана, по-
священное истории соляного промысла гостя И. Д. Панкратьева
в Яренском уезде в XVII в. Дело в том, что В. Г. Геймап поста-
вил себе целью непосредственно изучить сам характер производ-
ственного процесса на этом соляном промысле — а именно органи-
зацию производства, условия и форму использования наемной
рабочей силы, сбыт продукции и т. д. (т. е. повторить примерно
ту же работу, что, правда в значительно больших масштабах,
полностью прерван, и уже в середине XVII в. мы видим здесь еще более
сильную имущественную дифференциацию среди крестьянства и еще
большее засилье над волостной беднотой со стороны сельских богатеев и
мироедов (там же, стр. 106 и след.). Так, побывавший в Заонежье в се-
редине XVII в. московский дворянин Золотарев доносил в Москву, что
зажиточные крестьяне повсеместно разоряют и вытесняют бедняков из
деревень кабалами и большими процентами, приобретением их заложен-
ных участков, скупкой деревень и т. д. «А есть, государь, — писал Золо-
тарев, — в Заонежских погостах прожиточные торговые люди, солью и
всякими товары торгуют, ино, государь, мочно такому иному человеку
хотя половину погоста откупить и за росты участки к себе все взять,
а бедных выживет всех вон, и он останется по своей мочи один на про-
сторе» (М. Богословский. Земское самоуправление па русском Се-
вере XVII в., т. I, стр. 189—190).
99 См. указанные выше исследования А. А. Введенского: 1) «Проис-
хождение Строгановых»; 2) «Аника Строганов в своем Сольвычегодском
хозяйстве»; 3) «Служащие и работные люди у Строгановых в XVI—
XVII вв.»; 4) «Торговый дом XVI—XVII веков».
100 А. П. Пьянков. Хозяйство уральской деревни в эпоху торго-
вого капитала. Пермь, 1926. .
287
выполнил А. А. Введенский применительно к изучению историй
сольвычегодских соляных промыслов Строгановых) — и пришел
при этом к весьма любопытным выводам, отнюдь не просто до-
полняющим выводы, сделанные Введенским. По мнению
В. Г. Геймана, «.начала частного промышленного капитализма
XVII в., по крайней мере на Севере России, являются предвест-
никами развития русского капитализма XIX века. . . и стоят
в отношении развития производственной формы выше, чем суб-
сидируемая правительством полукрепостная промышленность
XVIII века». Если же к этому добавить (и это специально под-
черкивается В. Г. Гейманом), что характеризуемая источниками
преимущественно середины XVII в. «картина жизни Серегов-
ского промысла» купцов Панкратьевых «в известной степени. . .
может быть отнесена и к более раннему периоду», то вполне есте-
ственно полагать, что зафиксированная ими практика ведения
купеческого соляного производства сложилась по крайней мере
еще в конце XVI в. и была характерна не только для соляных
предприятий Панкратьевых, но и других частновладельческих
купеческих солеварен Поморья и Приуралья.101
К сожалению, специальных социально-экономических иссле-
дований по истории этих районов в XVI в. нет. Правда, еще
С. В. Бахрушин в своих известных изысканиях по экономической
истории XVI в. и особенно по истории Сибири приводит ряд
весьма показательных материалов по этим районам, которые
в своей совокупности вполне созвучны данной нами общей оценке
Поморья этого периода как района, где развитие товарно-денеж-
ных отношений шло особенно интенсивно и в непосредственной
связи с колонизационно-промышленным освоением Россией При-
уралья, а позднее и Западной Сибири. В частности, С. В. Бахру-
шин приводит немало примеров того, что среди торговых людей
Поморья XVII в., державших в своих руках вывоз сибирской
пушнины, были крестьяне Устюжского и Сольвычегодского
уездов. Он приводит даже целый список богатейших купцов, вы-
шедших в прошлом (в XVI в.) из северных черносошных кре-
стьян (имеется в виду примерно тот же процесс, который мы
наблюдали в Двинской земле). Уже в первой половине XVI в.
эти «торговые мужики» (= «лучшие люди») ворочали тысячными
капиталами, а некоторые из них (Босые, Ревякины, Гусельни-
ковы) были даже зачислены в гостиную сотню.102
Любопытно, наконец, что и при русском заселении Западной
Сибири на ее территории уже с самого начала XVII в., как сви-
детельствует В. И. Шунков, сразу же создаются крупные кре-
101 В. Г. Г е й м а н. Соляной промысел гостя И. Д. Панкратьева в Ярен-
ском уезде в XVII веке. ЛЗАК, вып. XXXV, Л., 1929, стр. И—12. — Под-
черкнуто нами.
102 С. В. Бахрушин. Торговые крестьяне в XVII в. Научные труды,
т. II, М., 1954, стр. 121—123.
288
стьянские хозяйства, в которых широко применяется наемный
труд сельской бедноты. Не вызывает сомнений, что подобная со-
циальная дифференциация была привнесена в Сибирь из того же
Поморья — основного поставщика и сибирских казаков-землепро-
ходцев, и крестьян-колонистов.103
Интересный материал о зарождении в России буржуазных от-
ношений приводится и в книге Д. П. Маковского, специально
посвященной изучению развития товарно-денежных отношений
в сельском хозяйстве Русского государства XVI в. И хотя автор
явно преувеличивает масштабы и характер этого процесса, утвер-
ждая, что Россия XVI в. в экономическом отношении не усту-
пала передовым европейским странам, а в мировой торговле ее
роль была даже «более значительной», чем Англии,104 во мно-
гом, как справедливо отмечает в предисловии к книге акаде-
мик С. Г. Струмилин, он все же прав, а именно, что общеевро-
пейские процессы (зарождение буржуазных отношений) за-
тронули и территорию России, где как раз в этот период и
возникают первые «зачатки» капиталистического уклада в ее фео-
дальном хозяйстве.105 Другое дело (и в этом мы расходимся и
с Д. П. Маковским, и С. Г. Струмилиным), что этот процесс про-
ходил в России XVI в. значительно более заторможенно и нерав-
номерно, чем в таких передовых европейских странах, как
например Англия, Франция, Нидерланды, Италия и даже Герма-
ния, да и охватывал отнюдь не все ее районы, а тем более хозяй-
ственные ячейки. И можно' лишь пожалеть, что Д. П. Маков-
ский, ведя, как бы сказать, спонтанное изучение развития
товарно-денежных отношений в России XVI в., не только недоста-
точно учитывает экономико-территориальную специфику обсле-
дуемых им документальных материалов, но и вообще обходит
вопрос об особенностях русских областных рынков. А ведь не-
равномерность хозяйственного развития отдельных районов Рос-
сии, да еще в период их столь недавнего акклиматизирования
в рамках единого национального государства, — явление, без
103 В. И. Шунков. 1) Очерки по истории колонизации Сибири
в XVII—начале XVIII века. М.—Л., 1946; 2) Очерки по истории земледе-
лия Сибири (XVII век). М., 1956.
104 Д. П. Маковский. Развитие товарно-денежных отношений в сель-
ском хозяйстве Русского государства в XVI веке. Смоленск, 1963, стр. 75—
77 и сл. — Еще более резко формулирует Д. П. Маковский мысль о за-
рождении в России XVI в. буржуазных связей в своем последнем иссле-
довании «Первая крестьянская война в России» (Смоленск, 1967),
в котором он прямо пишет, что «в XVI в. в промышленности России за-
родились капиталистические производительные силы» и они «не могли
не вступить в конфликт со старым феодальным строем, со старыми фео-
дальными производственными отношениями, которые стали тормозить их
развитие, а потом превратились в оковы, что не могло не привести к кре-
стьянской войне как ранней форме буржуазной революции» (стр. 83).
105 Д. П. Маковский. Развитие товарно-денежных отношений
в сельском хозяйстве Русского государства в XVI веке, стр. I—IV.
19 Н. Е. Носов
289
которого трудно понять и те общие процессы, которые протекали
в этот период в социально-экономическом строе страны в целом.
Мы думаем, что в этом и кроется одна из причин известной мо-
дернизации и нивелировки экономической жизни России XVI в.,
которые характерны для исследования Д. П. Маковского. Нельзя
не отметить также и столь частое невнимание автора к вопросам
источниковедческой методики (особенно это бросается в глаза при
знакомстве с проведенной Д. П. Маковским обработкой данных
писцовых книг XVI в.), на что — и вполне справедливо — уже
обращалось внимание в специальной литературе.
Наконец, непосредственная связь процесса товаризации про-
изводства в хозяйственной жизни Поморья XVII в. с предшест--
вующим периодом выступает перед нами и из начатого Н. В. Ус-
тюговым 106 и успешно продолженного его учениками изучения
рыночных связей и складывающегося крупного промыслового хо-
зяйства Устюжско-Камского края и Приуралья XVII в.107
Н. В. Устюгову, как нам представляется, удалось установить,
что все более явственно выступающие в жизни России XVII в. —
и особенно в жизни таких ее новых промышленных районов, как
Прикамье и Приуралье — элементы нового экономического уклада
никак не ставятся ни в «узкие», ни в «широкие» рамки феодаль-
ных отношений (мы имеем в виду попытку В. К. Яцунского охва-
тить понятием феодализм такие, казалось бы, противоречащие
его существу новые явления в экономической жизни России, как
товаризация сельского хозяйства, рост социальной дифференциа-
ции в деревне и порождаемого ею применения наемного труда
в крупном крестьянском хозяйстве и даже купеческие мануфак-
туры XVII—XVIII вв.).108 А поскольку все эти явления, как мы
видели, зародились в Поморье еще в XVI в. да и развивались
106 И. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской
в XVII в. (К вопросу о генезисе капиталистических отношений в русской
промышленности). М., 1957.
107 Из наиболее крупных работ научной школы Н. В. Устюгова ука-
жем на монографии А. А. Преображенского «Очерки колонизации Запад-
ного Урала в XVII—начале XVIII в.» (М., 1956), Н. А. Баклановой «Тор-
гово-промышленная деятельность Калмыковых во второй половине XVII в.»
(М., 1959) и А. Ц. Мерзон и Ю. А. Тихонова «Рынок Устюга Великого
в период складывания всероссийского рынка (XVII в.)» (М., 1960). Новые
явления в социально-экономической жизни этого края в XVII в. полу-
чили освещение и в ряде статей двух отдельных сборников Института
истории АН СССР, специально посвященных вопросам истории зарожде-
ния в России — ив том числе на Севере, особенно на Западном При-
уралье, — ранне буржуазных связей. Имеем в виду издания: «К вопросу
о первоначальном накоплении в России (XVII—XVIII вв.)» (Сб. статей
под ред. Л. Г. Бескровного, Е. И. Заозерской и А. А. Преображенского, М.,
1958) и «Русское государство в XVII веке»'(Сб. статей под ред. И. В. Устю-
гова, 10. А. Тихонова, П. Т. Яковлева, М., 1961).
108 В. К. Яцунекий. 1) Рецензия на книгу Н. В. Устюгова «Соле-
варенная промышленность Соли Камской в XVII в.». «История СССР»,
1958, № 1; 2) Основные этапы генезиса капитализма в России. Там же,
290
поначалу даже более интенсивно, чем в «крестьянский» XVII в., то
вряд ли и тогда (в XVI в.) они влекли за собой укрепление
феодальных, а не предбуржуазных связей.
Таковы те некоторые общие соображения о характере соци-
ально-экономического строя Западного и Южного Поморья
в XVI в. И именно это дает нам право распространять на эти
районы и те социальные наблюдения, которые мы сделали при
изучении проведения земской реформы в Двинской земле и ко-
торые являются, как мы увидим ниже, посылкой для земской
реформы и тут.
Двинская земля, или, вернее, Двинский уезд, в XVI в. вклю-
чала в себя не только все земли по р. Двине и ее притокам1 ниже
Ваги, но и пинежские волости, а также все побережье Двинской
губы. Кроме этого, к Двинской земле обычно приписывались
в судебно-административном отношении и ее колонии на Коль-
ском полуострове — волости Варзуга и Умба. Как и по другим
уездам того времени, внутриадминистративпое деление Двин-
ской земли было весьма неустойчивым, поскольку ее мелкие
волости в разное время по-разному списывались между собой
или приписывались к соседним станам и крупным волостям. Что
касается монастырских или владельческих волостей ( = земель
«своеземцев»), то они обычно выделялись в особые тяглые еди-
ницы, хотя в большинстве случаев и не теряли административ-
ной приписки к той или иной волости или стану. Правда, сами
двинские писцовые книги середины XVI в. до нас не дошли.
Сохранились лишь сведения, что Двина описывалась в 1500—
1501 гг. писцом Тимофеем Михайловым сыном Афанасьевым,
в 1552—1553 гг. И. П. Заболоцким, а в 1559 г. Василием Гаги-
ным.109 Но зато известна платежная книга Двинского уезда
1560 г., составленная на основании письма И. П. Заболоц-
кого и Василия Гагина и дающая в какой-то мере возможность
составить себе общее представление об административно-тяглой
карте Двины середины XVI в.110
№ 5; 3) Вступительная статья в «Ежегоднике по аграрной истории Вос-
точной Европы. 1958 г.». Таллин, 1959; 4) Приемы научного исследования
в работах В. И. Ленина по социально-экономической истории. «История
СССР», 1960, № 2; 5) Генезис капитализма в сельском хозяйстве России.
«Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1959 г.», М., 1961:
6) Еще к вопросу о возникновении капиталистического расслоения зем-
ледельческого крестьянства в дореформенной России. «История СССР»,
1963, № 1. — Такой же точки зрения по существу придерживается и
А. Л. Шапиро, хотя и формулирует ее не столь категорично (А. Л. Ш а-
п и р о. Об имущественном неравенстве и социальном расслоении рус-
ского крестьянства в эпоху феодализма. Сб. «Вопросы генезиса капита-
лизма в России», Л., 1960, стр. 14—53).
109 Подробнее о двинском письме XVI в. см.: А. И. Копанев. К во-
просу о структуре землевладения на Двине в XV—XVI вв., стр. 442—443.
110 Платежница 1560 г., хотя на нее впервые обратил внимание еще
С. Б. Веселовский (см.: Сошное письмо, т. I. М., 1915, стр. 116—117), по су-
19*
29!
Всего в Двинском уезде по письму 1552 г. числилось около
992 трехобежных сох (учитываем и земли, находящиеся на
льготе), из них на черные волостные и посадские земли прихо-
дилось 776 сох (754 волостных и 22 посадские сохи), на земли
своеземцев — 31 соха и на монастырские и церковные земли —
178 сох. По платежной же книге 1560 г. в Двинском уезде заре-
гистрировано 82 платежно-налоговые единицы.111 На них в тяг-
лом отношении и распадались тягло-судебно-административные
двинские округа (по терминологии XVII в., «трети» и «чет-
верти»). Это Нижняя и Верхняя половины Двинской земли,
Емецкой стан и, наконец, волоко-пинежские земли (по пашей
платежнице именуемые Пинежским уездом). Все эти земли под-
чинялись обычно двинским наместникам и их тиунам. Что ка-
сается волоко-пинежских и мало-пинежских волостей и Мезени,
то в них обычно, во всяком случае в середине XVI в., сидели
свои волостели.
Наиболее крупной и богатой была Нижняя половина Двин-
ской земли. На ее территории по существу были расположены и
все двинские посады — Холмогоры (за исключением, правда,
Верхнего конца и Курцовой слободы, которые первоначально
были приписаны к Верхней половине), Ненокса, Уна, Луда и
Кулуй. По свидетельству Д. Флетчера, Холмогоры входили
в число 16 крупнейших русских городов (а из поморских городов
уступали лишь Великому Устюгу). Даже после построения
Архангельска, куда переселилось много холмогорцев, и «великого
разорения» начала XVII в. в них было еще около 500 посадских
дворов (имеем в виду письмо 20-х годов), на остальных же двин-
ских посадах насчитывалось немногим более 250 тяглых посад-
ских дворов, в том числе около 140 в Архангельске. Холмогоры
распадались на пять концов (в XV в. это были самостоятельные
посады-слободы): Куропольский (он же Верхний), Курцов,
Глинский, Нижний и Подрокурский (два последних позже сли-
лись). Собственно же территория Нижней половины распадалась
на сравнительно небольшие станы, волости или луки. Наиболее
ществу до настоящего времени не использовалась в литературе. Только
А. И. Копанев впервые провел ее тщательное источниковедческое изуче-
ние и подготовил издание ее текста, которое в ближайшее время должно
быть опубликовано. Мы выражаем глубокую благодарность А. И. Копа-
неву за возможность учесть ряд приводимых в ней данных при подго-
товке нашей книги к печати (к сожалению, правда, уже на стадии редак-
ционно-издательской ее подготовки). Мы уверены, что дальнейшее более
углубленное изучение этого ценнейшего источника окажет большую по-
мощь для изучения многих вопросов социально-экономической истории
русского Севера, особенно истории крестьянства.
111 ЦГАДА, Городовые и боярские книги, ф. 137, Клин, № 2, Платеж-
ная книга Двинского уезда 1560 г., составленная по писцовым книгам
И. П. Заболоцкого 1552—1553 гг. и Василия Гагина 1559 г., лл. 132—
231.
292
значйтельные из них станы Андриановский (он же Низовский),
Терпилов, волости Заостровская, Лисоостровская, Княжеостров-
ская, Койдокурская, Ухтостровская, Лодомская, Уйма, Великая
Курья. Всего па Нижнюю половину по письму И. П. За-
болоцкого приходилось около 340 сох (333 — черных, 60 — мона-.
стырских и церковных, 31 — своеземческая). Кстати, земли
«своеземцев» по двинскому письму 1552—1553 гг. официально
оставались еще лишь на Низу (и то, видимо, уже в порядке
исключения), в других районах Двинской земли они были уже
записаны московскими писцами в обычные черные земли, и лишь
отмечалось, что те или иные волостки бывшие своеземческие.
Укажем на наиболее значительные владения последних двинских
«своеземцев», превращавшихся в это время по существу уже
в «торговых мужиков» и крестьян-промышленников и несущих
обычное черное тягло «по животам и промыслам». Это в Низов-
ской луке 6 сох и 2 обжи «своеземцевы Олексея да Алеши Амо-
совых з братьею», да еще 6 сох их же с другими «земцами»,
10 сох «Ленькова з братьею и с товарищи», а также в Уйме,
7 сох, «что были своеземцевы (но теперь, видимо, уже стали
черными волостными,—Н. Н.), Федька Шуйгина з братьею и
с племянники», упоминаются земли «своеземцев» и в Великой
Етурье.112
Почти такой же по сошному письму была Верхняя половина
Двинской земли. Здесь 328 сох, из них примерно 283 черных и
55 монастырских. Волости же тут были даже крупнее. Это Мати-
горы, Холмогорская лука, Чухченемы, Куростров, Пинежская
лука, Чючеремы. Емецкий стан был меньше. В нем по платеж-
нице около 170 сох, из них 25 монастырских.113
Примерно равными Емецкому стану были земли Пинежского
уезда (Волоко-Пинежские волости) — 190 сох, из них 152 чер-
ных и 38 церковно-монастырских. Пинежские волости — Перм-
ская, Марьина гора, Кеврола, Чакольская, Веркола, Лавела.
С севера к ним примыкала и волость Немьюга.
На Малой же Пинеге, Суре и Вые было по платежнице около
45 сох, в том числе только одна обжа земель церковных, а на
Мезене — 25 черных сох.
Таковы примерно общие сошные размеры Двинской земли
середины XVI в., кануна земской реформы. Что касается числа
112 Платежи, кн. 1560 г., лл. 187—190, 202—203 об.
113 Подробнее о Емецком стане см.: А. И. Копанев. К вопросу
о структуре землевладения на Двине в XV—XVI вв., стр. 442—462. —
В приложении к этой статье им издана и «сотная» из писцовых книг
И. П. Заболоцкого, выданная крестьянам Емецкого стана Двин-
ского уезда. Указанная «сотная» дает наглядный пример превращения
бывших земель «своеземцев» (= двинских бояр) в черные земли как пу-
тем их правительственной экспроприации, так и дефеодализации и окре-
стьянивания самих «своеземцев». Особенно любопытна в этом отношении
судьба «своеземцев» Емецких и СвоеземцевыГх.
293
дворов на Двине, то можно сослаться лишь на число дворов
в уезде по данным начала XVII в. (письма 20-х годов). Тогда
в Двинском уезде числилось около 4100 дворов, в том числе около
730 посадских. Следовательно, на посадах жило около 15% на-
селения.114 Для начала XVII в. это самый высокий процент го-
родского населения во всем Поморье (ведь даже в Велико-Устюж-
ском уезде он составлял в это время около 8%, а на остальных
землях еще меньше).115 Видимо, примерно такое же количество
и соотношение дворов было на Двине и в середине XVI в.
Ну, а если учесть, что начало XVII в. — время общего разорения
и упадка Двинского края, а середина XVI в. — время особенно
интенсивного экономического подъема двинского крестьянского
хозяйства, то можно полагать, что Двинская земля XVI в. была
даже более населенной. Во всяком случае многочисленные упоми-
нания писцовых книг 20-х годов XVII в. о деревнях, ранее засе-
ленных, а теперь пустующих или «припущенных в пашню», как
и почти единичные случаи деревенских починков, указывают от-
нюдь не на прирост, а, наоборот, на уменьшение населения края.
Поэтому мы думаем, что прав А. И. Копанев,. когда указывает,
что население Двинской земли уже в середине XVI в. составляло
около 30000 человек.116
Такова довольно сложная административно-тяглая карта
Двинского уезда конца XVI—начала XVII в., явно хранящая на
себе еще следы прежнего его дробления на ряд самостоятельных
кормленых округов, подведомственных непосредственно холмо-
горским наместникам (Околопосадье, Низовские земли) или
имевших еще в начале XVI в. своих особых волостелей и велико-
княжеских тиунов.
Иначе говоря, создание «московского» Двинского уезда как
нового (в отличие от новгородского Заволочья) единого террито-
риально-административного округа — процесс длительный и
сложный, и поэтому всего вероятнее, что и Емецкий стан, и
тот же Волок Пинежский вплоть до земской реформы занимали
здесь такое же положение, как Мало-Пинежские волости или
Кеврольский стан (т. е. земли, расположенные в верховьях
р. Пинеги, выше Волока), которые, хотя и входили номинально
в состав Двинской земли, но еще в начале 50-х годов XVI в.
имели своих волостелей, по существу полностью не зависимых
114 М. Богословский. Земское самоуправление па русском Севере
XVII в., т. I, стр. 123—124.
115 В дальнейшем, согласно писцовым книгам 40-х и 70-х годов XVII в.,
эта пропорция нарушилась в сторону увеличения городского населения на
важских (до 17%) и Соликамских и каргопольских землях (до 11%).
Но это уже иной период (М. Богословский. Земское самоуправление
на русском Севере XVII в., т. I, стр. 123—124).
116 А. И. Копанев. Население Русского государства в XVI в. «Исто-
рические записки», т. 64, 1959, стр. 243—244.
294
от двинских (холмогорских) наместников.117 Еще более автоном-
ной была Мезень, хотя и она в конце XV—XVI в. считалась еще
частью Двинской земли.118 Но это в судебно-административном
отношении, а в хозяйственном отношении и Пинежская, и Ме-
зенская земли XVI в. являлись органической частью Двинской
земли, ее северо-восточной колонией, почти полностью находя-
щейся в распоряжении бывших двинских выходцев.
Но как ни странно, а рассмотрение вопроса о ходе проведения
земской реформы в Двинской земле мы все-таки начнем с одной
из этих, как бы сказать, автономных двинских областей, а именно
Малой Пинежки, поскольку состояние источников о ходе прове-
дения в ней реформы в известной степени дает ключ к понима-
нию ее реализации и на собственно двинской территории.
Дело в том, что сравнительно недавно (в 1952 г.) А. И. Ко-
паневым была найдена земская уставная грамота, выданная
Иваном IV двинским волостям Малой Пинежке, Выйской и Суре
Поганой 25 февраля 1552 г., т. е. почти 'на месяц раньше, чем
такая же Важская уставная земская грамота от 21 марта 1552 г.
По своему же содержанию Пинежская грамота крайне любо-
пытна. Из нее мы узнаем, что «пенежане» Мишка Пинега с Пи-
неги, Ермолка Клементьев с Выи и Степанка Дементьев с Суры
«били челом» Ивану IV, «во всех крестьян место тех волостей»,
о том, что «у них на Пенеже, и на Вые, и на Суре многие де-
ревни запустели от прежних наших пенежеских и Выи и Суры
Поганые волостелей, и от их тиунов, и от довотчиков, и от обыск-
ных, и от лихих людей, от татей и от разбойников, а пеняженам
де волостелей и его пошлинных людей впред прокормити не-
мочно, и крестьяне де от них от того насильства и продажи
с Пенежки, и с Выи, и с Суры разошлися по иным волостем и
на монастыри безсрочно и безо отказу. А иные де крестьяне, кои
куды безвестно розбрелися нарознь, и па тех де на достальных
крестьянех наши пепежския волостели и их тиуны кормы свои,
а праветчики и довотчики поборы свои емлют на них сполна».
И именно поэтому «пенежанам и Выи, и Суры Поганые досталь-
ным крестьяном впредь от наших волостелей и от их пошлинных
людей от продажи и от всяких («от продаж всяких» в Важской
земской грамоте, — Н. II.) податей тянуть сполна немочно».
В связи с этим ходатайством, как гласит грамота, царь и ве-
лел пинежан «пожаловати» — «волостеля у них. . . и его тиуна
117 С, конца XVI в. средне- и верхнепинежские земли выделились
в особый Кеврольский уезд с центром на Кеврольском посаде.
118 В начале XVII в. здесь также образовался свой Мезенский уезд,
но воевода на Кевролу и Мезень обычно назначался один. Видимо, ска-
залось, что еще в новгородское время верхнепинежские и мезенские земли
составляли как бы особую (и единую) часть Двинской земли, кстати, пе-
решедшую под власть Москвы даже раньше своей метрополии (ГВНП,
№ 98, стр. 154).
295
отставити», а кормы и иные доходные статьи, шедшие ранее в их
пользу, заменить «оброком». Этот новый «оброк» (=посошный
окуп) указанные три волости должны были один раз в год (на
масленицу) платить в казну (дьяку Истоме Ноугородову),
а у себя «учинити» (выбрать) «излюбленных голов и лутчих
людей, соцких и пятидесяцких», которые, как указывает гра-
мота, и были обязаны теперь у них «управу чинити во всяких
земских делех по нашему (царскому, — Н. И.) Судебнику».
Что касается самого «оброка», то он устанавливался в раз-
мере 100 руб. на год «за волостелин и за тиунов корм, и за при-
суд, и за пятно, и за праветчиков, и за довотчиковы поборы, и
за гостину явку, и за все волостелины кормы, и за все пошли-
ныковы поборы, и за всякие доходы», кроме, как это специально
оговаривалось в грамоте, царских «оброков» за белку и горно-
стая, ямских, пищальных и полоняночных денег, посошной
службы, городового дела и «иных» (т. е. некормленых) царских
пошлин. Взимался же кормленый посошный оброк со всех кре-
стьян в окладе с обжи по 19 алтын без деньги (иначе говоря,
в размере 56 денег с обжи). По Важской земской грамоте 1552г.
оклад был 18 алтын (54 деньги) с обжи (= посадского двора),
т. е. меньше на 2 деньги, поскольку на Ваге в него не входила
«гостиная явка». В Пинежской же грамоте сбору «гостиной явки»
была посвящена специальная статья, обязывающая «излюблен-
ных голов» собирать ее «с приезжих гостей и с пеших людей
с прихожих» в размере «с саней по две денги московской, по
тому ж, как имали явку прежние наши волостели», и вносить
в установленный им «волостелин оброк». Остальные деньги «за
волостелин откуп» волостным крестьянам — «лутчим, и средним,
и молотчим» — предписывалось «меж себя разводити по пашням,
и по животом, и по сохом, и по промыслом». А сдавать оброчные
деньги, как нами уже отмечалось, следовало самим «излюблен-
ным головам» в Москве казначеям Ивану Петровичу Головину,
и Федору Ивановичу Сукину, да дьяку Истоме Новогородову.119
119 А. И. Копанев. Уставная земская грамота трех волостей Двин-
ского уезда 25 февраля 1552 г. Исторический архив, т. VIII, 1952, стр. 287—
289. — Волости Малая Пинежка, Выйская (Выя) и Сура Поганая были
расположены в верховьях р. Пипеги и ее притоков Выи и Суры. По письму
Ивана Заболоцкого 1552—1553 гг. (7061 г.) в них было в тягле
43 сохи 3 обжи: в Малой Пинежке черные земли составляли 14 сох,
2 обжи; на Вые черные земли —13 сох, церковные — г/2 обжи; в Суре
черные земли —16 сох, церковные — Д2 обжи (ЦГАДА, ф. 137, Клин,
№ 2.— Платежи, кн. 1560 г., лл. 226—230 об.). Остальные же земли, по-
видимому, находились в это время в лусте или же были переданы З'або-
лоцким на льготу, так как, по данным самой земской грамоты, составлен-
ной, видимо, еще по ,старому письму, в 1552 г. в указанных трех волостях
числилось примерно 60 малых сох (178.5 обеж). По крайней мере именно
такая цифра получается, если разделить причитающийся с них 100-рубле-
вый окуп на оклад в размере 19 алтын без деньги ( = 56 денег) с обжи.
Поскольку же, как указывается в Важской земской грамоте 1552 г., в По-
296
Таким образом, это первая пока известная нам земская устав-
ная грамота XVI в., и именно она дает возможность установить
непосредственную связь между земской реформой и деятель-
ностью Стоглавого собора 1551 г. Иначе говоря, Мало-Пинеж-
ская земская грамота 1552 г. наиболее наглядно подтверждает
вывод о том, что решение о проведении земской реформы было
принято правительством еще в ходе разработки проекта реформ
1550 г. и было уже в феврале 1551 г., как бы сказать, конституи-
ровано Стоглавым собором, одобрившим царское предложение
«подписать» под новый Судебник специальную «уставную гра-
моту», «которой в казне быти», по вопросам организации зем-
ского самоуправления, а именно о повсеместном учреждении
«по всем градом и пригородкам, и по волостем, и по погостам, и
у детей боярских» старост, целовальников, сотских и пятидесят-
ских.120
Как реализовалось это постановление Собора 1551 г., нам
неизвестно. Не дошел до нас, казалось, и сам образец утвержден-
ной им новой «уставной грамоты». Одна за одной рождались ги-
потезы. Но никто еще не обратил внимания на то, что как раз
Мало-Пинежская земская уставная грамота 1552 г. и является,
по всей видимости, одной из тех земских грамот, которые состав-
лялись на основе утвержденного Стоглавом и хранящегося
в казне образца для рассылки по посадам и черным волостям,
а следовательно, именно она представляет собой не что иное, как
пересказ самой этой соборной уставной грамоты.
И действительно, Мало-Пинежская земская уставная грамота
была выдана 25 февраля 1552 г. Стоглавый же собор закончил
работу 28 февраля 1551 г. Казалось бы, их разъединяет между
собой год. Но на самом деле расстояние между этими актами
значительно меньше. Дело в том, что из Мало-Пинежской гра-
моты видно, что выдана она была по ходатайству самих же пине-
жан па имя царя о том, что он «отставил» у них волостелей и
разрешил им самим выбрать «из их же волостных крестьян вы-
борных лутчих людей» — «излюбленных голов», которым и сле-
дует по волостям «во всяких делех земских управы чинити по
нашему Судебнику», а также собирать и отсылать в Москву «об-
рок» за кормленые доходы. И только после того как, согласно
царскому разрешению, эти выборы состоялись — «излюбленных
морье при посошном счете обжа приравнивалась «по пашням, животам и
по промыслам» к посадскому двору, то условно можно считать, что в ука-
занных трех волостях было в это время 180 крестьянских дворо-хозяев,
вернее хозяйственных единиц, равных в тяглом отношении посадскому
двору. Реальное же число дворов было обычно значительно больше. Во вся-
ком случае в начале XVII в. по письму 1623 г. на Малой Пинежке, Вые
и Суре числится уже 551 двор, соответственно — 176, 201, 174 (М. М. В о-
гословский. Земское самоуправление на русском Севере, т. I, прил.,
стр. 26).
120 Стоглав. Изд. Г. Е. Кожанчикова. СПб., 1863, стр. 39.
297
голов» «пенежа, и выяне, и суряна, все волостные крестьяне,
себе излюбили», — и была послана 25 февраля 1552 г. в Двин-
ский уезд на Малую Пинежку сама дошедшая до нас земская
уставная грамота.
Перед нами такая же процедура, какая имела место позднее,
в 1555—1556 гг., во время уже повсеместного введения земских
учреждений, и которая по Поморью наглядно иллюстрируется
рассматриваемыми выше Устьянскими земскими уставными гра-
мотами от 23 мая и 15 октября 1555 г. Первая (майская) пред-
писывала волощанам произвести выборы новых властей, прислать
«излюбленный список» (подписанный выборщиками) и самих
«тех людей, которых в старосты выберете», к 1 октября 1555 г.
в Москву к казенному дьяку Угрюму Львову и обещала тогда
дать им («дать велим») «наказы» и «уставную и оброчную гра-
моту», как им («излюбленным головам») «меж вами («волоща-
нами»,—Н. Н.) управа чинити».121 А вторая (октябрьская) гра-
мота представляла собой уже ту «уставную и оброчную грамоту»,
которая была выдана в Москве 15 октября того же года, когда
вся эта процедура была проведена и санкционирована прави-
тельством.122
Но из сказанного следует, что Мало-Пинежскую грамоту
25 февраля 1552 г. надо сравнивать не с майской, а с октябрь-
ской Устьянской уставной земской грамотой 1555 г. А уже одно
это говорит о том, что она была не первой правительственной
грамотой, посланной на Малую Пинежку по поводу отмены корм-
лений и создания там новых земских органов.
Первое подобное распоряжение поступило на Пинегу, ко-
нечно, значительно раньше — всего вероятнее, еще осенью 1551 г.
Во всяком случае только для того, чтобы доставить грамоту из
Москвы на Пинегу и обратно санным путем (ведь дело было зи-
мой), нужно не менее 2—3 месяцев, а кроме этого, надо учиты-
вать время выборов, которые в столь большом и малонаселенном
крае вряд ли можно было осуществить за одну-две недели, да и
назад в Москву «выборные списки» должны были везти сами
новые «излюбленные головы» (а им ведь тоже нужно время на
сборы в столь дальний путь). Наконец, в самой Москве вряд ли
прибывших пинежан так уже срочно приняли великокняжеские
дьяки и выдали им земскую уставную грамоту. Думаем, что и
эта приказная процедура требовала хотя бы двухнедельного
срока. Иначе говоря, разрыв в 5 месяцев, который имеется между
учредительными Устьянскими грамотами 1555 г., вполне приме-
ним или даже должен быть несколько завышен для Малой Пи-
121 М. М. Богословский. Земское самоуправление на русском Се-
вере XVII в., т. I, стр. 288.
122 Наместничьи, губные, земские и уставные грамоты Московского го-
сударства. М., 1909, стр. 120—123.
298
нежки, ведь путь от Москвы до нее почти на 400 верст длиннее,
чем до Устьянских волостей. Поэтому наиболее вероятное время
для посылки из Москвы на Малую Пинежку распоряжения о пре-
доставлении пинежанам права на земское самоуправление —
осень 1551 г., самое позднее — декабрь. Но это как раз и есть
период, когда правительство Ивана IV наиболее активно реали-
зовало на практике решение Стоглавого собора. А если уж пра-
вительство рассылало во исполнение соборных постановлений
подобные грамоты довольно широко, то, конечно, не со столь
глухой окраины, как Малая Пипежка, оно начало такую рас-
сылку. Всего вероятнее, что по центральным районам рассылка
учредительных грамот была произведена еще летом или даже
весной 1551 г.123
Таковы соображения, как бы сказать, хронологические.
Но еще более показательно само содержание Мало-Пинежской
земской уставной грамоты 1552 г., которая как бы подписана
«под Судебник» применительно к использованию его норм в ус-
ловиях земского посадского и волостного самоуправления и по-
этому органически сливается и дополняет его основные статьи
по местным земским делам.
Постановления Мало-Пинежской грамоты, исключая излагае-
мые ими правила выбора новых земских органов и сбора «корм-
леного оброка» (о них мы будем говорить особо), касаются сле-
дующих вопросов.124
Об организации суда «излюбленных голов». Мелкие дела ре-
шаются по каждой волости своей судебной коллегией, крупные
или спорные («которых будет дел излюбленным головам в тех
123 Вышеприведенные материалы по центральным районам, как мы
увидим ниже, также дают достаточно оснований именно для подобной да-
тировки.
124 Надо только учитывать, что Мало-Пинежская земская грамота
1552 г., как мы увидим ниже, почти полностью тождественна Важской
земской уставной грамоте от 21 марта 1552 г.: составлена по единому
образцу, но с одной существенной разницей — в Мало-Пинежской грамоте
имеются в виду лишь волостные крестьяне (посадов в фигурирующих
в ней трех волостях — Малой Пинежке, Суре и Вые — не было), а в Важ-
ской грамоте (на Ваге было два сравнительно крупных посада — Шен-
курск и Вельск) речь идет и о волостных и становых крестьянах, и о по-
садских людях. Соответственно этому и все содержание, а также все
правовые нормы Важской грамоты 1552 г. в отличие от Мало-Пинежской
имеют в виду именно эти две категории черного тяглого населения —
посажан и крестьян. Проще говоря, во всех случаях, где в Мало-Пинеж-
ской грамоте упомянуто название «волостные крестьяне» = «волостные
люди», в Важской грамоте, помимо них, значатся еще «посадские люди».
И это не только в статьях или клаузулах, касающихся самой Ваги. Ду-
маем поэтому, что в формуляре, по которому были составлены обе эти
грамоты, имелись в виду и черные волости, и посады. Ограничения же
(исключение термина «посадские люди» или, наоборот, «волостные люди»)
вносились составителями той или иной конкретной грамоты в зависи-
мости от местных условий, куда эта грамота посылалась.
299
волостех управити немочно») должны вестись всеми коллегиями
данного округа совместно — «заедино всем» — ив определенном
месте (центре земского округа).
О праве выборных голов производить на месте выборы зем-
ских дьяков. «Прибирати им. . . всеми волостными людьми дьяка
земского, кому у них всякие дела писати, хто бы им в земские
дьяки люб был», и самим приводить его к присяге — «к цело-
ванью».
О пятнании лошадей. Всех купленных, проданных и вымен-
ных лошадей волостные люди должны предъявлять «выборным
головам» — «и те их выборные головы лошади и имяна людцкие
пишут в книге памяти для, и те лошади пятнают, и от пятна не
емлют ничего». Это постановление непосредственно дополняет
статьи 94—96-ю Судебника 1550 г., по которым пятнали лоша-
дей в Москве и Московском уезде особые великокняжеские «пя-
тешцики» и «по старине» записывали в книги и «пошлину
имали» (ст. 94-я). По иным же городам и волостям это делали
наместники, волостели и их пошлинники, и им же шли пош-
лины —- по деньге с купца и продавца. Но сама запись в книги
производилась не кормленщиками, а земскими дьяками «у цело-
вальников», которые заносили в эти же книги образцы пятна,
«спору для». За сокрытие лошадей или обман на нарушителей
накладывался штраф — «пропятенье» (в размере 2 руб.), кото-
рый и взимался кормленщиками в свою пользу (ст. 95-я).
Не следовало пятнать лишь «непродажных и доморощенных ло-
шадей» (ст. 96-я).
Таким образом, постановления Мало-Пипежской грамоты
1552 г. как бы логически дополняли постановления Судебника
1550 г. применительно к случаям отсутствия кормленщиков.
Об отмене сбора, если кто «женится или дочерь замуж дас за
рубеж», брачных пошлин — «повоженного убруса» или. «вывод-
ной куницы». Судебниками 1497 и 1550 гг. эта старинная пош-
лина не фиксируется, но зато она вплоть до середины XVI в.
фигурирует в жалованных уставных наместничьих грамотах
(в позитивном плане) и иммунитетных (в негативном).
О «душегубстве». При поимке убийцы — «ведомого душе-
губца» — волостным людям предписывалось как самого «душе-
губца», так и его имущество передавать «излюбленным головам»
(предварительно описав и опечатав его), которые «того душе-
губца судят и обыскивают, да исце из. душегубцева живота иск
заплатят». Сам же суд над крестьянами должен был осущест-
вляться только и строго «по их животам» и «по промыслом»
(исконный правовой принцип буржуазного права). А если бы
кто, предъявляя иски, завысил («не по своим животам и не по
промыслам»), то «излюбленным головам» следовало, «про то
обыскав, иски их отставлять». Ну, а если который «душегубец
дойдет до казни, по нашему Судебнику (ср. статьи 59—60-ю, —
300
Н. Н.), и они того душегубца казнят, а исцем из душегубцева
живота иск заплатит». А когда, наоборот, до казни дело не дой-
дет, окажется по обыску самоубийство, или несчастный случай,
или вообще «кто подкинет мертвым незнаемым человеком», то
волостные люди просто являют его «своим головем», и «никакой
им продажи пет». И на этот раз, как мы видим, в земской гра-
моте лишь дополнение, а не исправление Судебника 1550 г. в це-
лях разъяснения, как «имать» душегубцев самим местным жите-
лям и как творить правосудие в этих делах самим новым земским
властям, причем сделано это, как и в предшествующем случае,
путем как бы слияния норм Судебника 1550 г. с соответствую-
щими клаузулами уставных наместничьих и иммунитетных
грамот.
О сыске и расправе с лихими людьми. В данном случае соста-
вители земской грамоты как бы подменяют губную грамоту зем-
ской и делают это, как мы увидим, весьма своеобразно.
Земская грамота предписывает, во-первых, всем крестьянам,
старостам, сотским, пятидесятским, десятским и целовальным «бе-
ретчи накрепко», чтобы «всяких лихих людей» (татей, разбойни-
ков, ябедников и подписчиков) у них не было и ни к кому они
не приезжали и не приходили; а, во-вторых, если у них такие
люди все же заведутся, то их нужно немедленно «поймать» (са-
мим волощанам) и отдать выборным головам, которые, «про то
обыскав, управу им и казнь чинят по нашему Судебнику».
Устанавливалась земской грамотой и обязанность «выборных
голов» давать по просьбе истцов приставов на поличное в разбое
и в татьбе, а в случае обнаружения и изъятия поличного о нем
«судить и обыскивати накрепко все вместе».
Чрезвычайно важно было и то, что «на суде, и в обыске, и во
всяких делах» у «излюбленных голов» обязательно должны были
быть «волостные добрые люди», «колькими будет пригоже». И цель
этого — чтобы от «излюбленных голов» «никому ни в чем силы
и продажи беслипичной не было». Управу же чинить они должны
были опять-таки только и строго «по нашему новому Судебнику
во всяких делех» и ни в коем случае не выдавать «исцем людей
головой без царя и великого князя докладу». Все же лихие люди,
«которые люди дойдут до казни», должны быть всей коллегией
«выборных голов» вместе обысканы «вправду бесхитростно, по на-
шему (царскому, — Н. Н.) крестному целованию» и казнены «по
нашему Судебнику». И действительно, в 60-й, 61-й и 62-й статьях
Судебника 1550 г., как мы уже видели, строжайше предписы-
вается в адрес всех без исключения судебных властей, как мест-
ных, так и центральных, в любом случае предавать «ведомых»
лихих людей смертной казни, а не выдавать «исцу в его
гибели».
Весьма важные разъяснения содержатся в земской грамоте и
по поводу выявления «излюбленными головами» бежавших лихих
301
людей, которых они «в подворьях не изъедут, а учнут которые
лихие люди от того дела бегати или хоронятца». В этом случае
«головам» следовало «тех лихих людей наметывати на тех людей,
хто с кем в одной деревне живет, и велети им добывать [и] перед
собой ставити». Когда же эти лихие люди будут схвачены и до-
ставлены к «излюбленным головам», последние должны произ-
вести обыск и лихих людей, которые «по обыскам и по Судеб-
нику» «дойдут до казни», предать смерти, а истцовы иски за-
платить из их имущества. Если же разбойничьего и воровского
имущества будет больше, чем требуется на покрытие истцовых
исков, то «излюбленные головы» его «емлют во все волостные
люди», т. е, в приход всей волости, и оно идет в «оброк» за на-
местничий корм.
На последние разъяснения стоит обратить особое внимание.
Дело в том, что в губных грамотах 1549—1550 гг., выданных
как до, так и сразу же после нового Судебника, не говорится
прямо об обязанности самого населения волости сыскивать и
«ставить» перед губными старостами скрывающихся от них ли-
хих людей, там их ловят сами губные органы путем производства
обысков или погони за преступниками — «все за один свестясь»,
за разбойниками и татями ездили и их «имали».125 Тут же эти
губные функции возлагались как бы на само население (сосед-
ние деревни) ,• и как поощрение за это ему передавалось и остав-
шееся от лихих людей после погашения исков имущество (по
губным грамотам все разбойничьи «статки» описывались и о них
немедленно сообщали в Разбойный приказ, который ими и рас-
поряжался). И это «послабление» с разбойничьими животами,
которое зафиксировано в земской грамоте, не мелочь. Оно явно
говорит о стремлении правительства максимально заинтересовать
(а не только принудить) крестьян в ловле преступников, а «из-
любленных голов» сделать в первую очередь судьями, а не сы-
щиками.
Вообще сам факт полного отсутствия в земской грамоте упо-
минаний о губном праве (равно о губных грамотах), хотя,
казалось бы, к этому был прямой повод — возложение на «из-
любленных голов» суда и управы по лихим делам, — видимо, не
случаен. Не отражает ли он стремление правительства, с одной
стороны, избежать наделения карательными функциями новых
125 Имеем в виду губные наказы селам Кирилло-Белозерского мона-
стыря от 27 сентября 1549 г. (ААЭ, т. I, № 224), Судской волости Белозер-
ского уезда от 9 октября того же года (ЛОИИ, 11 к., сб. № 112, отд. IV,
№ 22) и селам Кирилло-Белозерского монастыря от сентября 1550 г. (ГПБ,
СПб. дух. акад., А П/47, № 104). Специальный анализ указанных губных
наказов дается в нашей статье «Губные наказы селам Кирилло-Белозер-
ского монастыря 1549—1550 гг.» («Исследования по отечественному источ-
никоведению. Сборник статей, посвященных 75-летию профессора
С. Н. Валка», М.—Л., 1964, стр. 397—404).
302
органов земского самоуправления, а во-вторых (и это, возможно,
главное), излишне не обострять проблемы борьбы с лихими
людьми на территориях передаваемых на откуп черносошных
волостей, где и вольных пришлых казаков, и лихих людей (аподи
определи, где кто) было побольше, чем на вотчинных и помест-
ных землях, да и вели они себя здесь зачастую по-иному.
Во всяком случае составителей грамоты настолько беспокоил
вопрос о возможном контакте волостных крестьян с лихими
людьми да еще из их же среды, что они сочли необходимым спе-
циально предупредить волостных крестьян, что, если они, «кре-
стьяне», «учнут... держати у себя в деревнях... волостных
крестьян, лихих людей, или за лихих учнут стоять, а выборным
головам, поймав их, не учнут отдавати, и обыщетца то про лихих
людей мимо. . . волостных крестьян», то тогда и «излюбленным
головам», и «лучшим людем», и самим «волостным крестьяном»
быть от царя «казненым смертною казнью», а имущество их
подлежало изъятию и раздаче истцам. Мера, как мы видим, бо-
лее чем грозная — смерть и полная конфискация имущества.
И все же очень уж необычны эти «волостные крестьяне — лихие
люди», которым так сочувствует окрестное население, коли не
только «держит» их у себя в деревнях, но и «стоит» за них, и
которых составители грамоты почему-то решили в данном случае
прямо не называть ни разбойниками, ни татями. Губные гра-
моты, как известно, в подобных случаях были более откровенны,
и их составители не боялись заявлять, что «многие люди. . . в се-
лех разбойников у себя держат, а к иным людем разбойники
с разбоем приезжают и разбойную и татебную рухлядь к ним
привозят и на разбой от них ездят».
О корчмах. Важное место уделяют земские грамоты и вопросу
о корчмах. Корчмы запрещаются. Грамота предписывает «излюб-
ленным головам» не только следить (пусть «берегут корчмы на-
крепко»), чтобы «волостные люди питья на продажу не держали»,
но и всех нарушителей строжайше наказывать — «питье выемать»,
а на них самих имать «заповеди», по два рубля на царя и по два
рубля волостным людям, с «питухов» же по полтине и все
«в тот же оброк» (в счет кормленого окупа). И тут, как мы ви-
дим, материальная заинтересованность волощан не забыта.
Но если «которые люди учнут впредь корчму держати», то уж
тут долой всякую снисходительность — смертная казнь. И ника-
ких исключений, даже для самих «излюбленных голов». И им
запрещалось держать питье на продажу.
Варить питье разрешалось волостным людям только в канун
праздников или на поминки, крестины и «родины» и то только
«с доклада» «излюбленным головам». Да и пить разрешалось то
питье лишь «в урочные дни» — не более недели, а потом оно
должно быть «головами» изъято, а на нарушителей «заповедь...
емлют по нашему указу».
303
Таким образом, знаменитый царский соборный запрос (чет-
вертый вопрос проекта реформ 1550 г.) о ликвидации корчем,
запрос, казалось бы, обойденный Судебником 1550 г., получил
в земской грамоте свое решение.
Но показательно, что и два других центральных вопроса со-
борных говорений 1549—1551 гг. получают свое весьма опреде-
ленное отражение в земской грамоте, а именно вопрос о правед-
ном суде и охране крестьян от «обид и продаж» со стороны
местных властей и вопрос о борьбе с посадским и волостным
запустением и уходом в монастыри (в монастырские слободы и
на монастырские земли).
О праведном суде. Основным решением этого вопроса был,
конечно, уже сам факт замены кормленщиков земскими вла-
стями. Ведь именно этого в первую очередь добивались посад-
ские и волостные люди. И это было главное: И как раз этому
в конечном счете было подчинено все содержание земской гра-
моты.
Но правительство, как показывает земская грамота, не просто
отменило кормленщиков, но и немедленно приняло охранитель-
ные меры в отношений новых властей, «чтоб от них от самих и
от сторонных людей, от кого ни будь. . ., волостным крестьяном
силы, и обиды, и продажи безлипичных не было и посулов и
поминков ни в каких делех на волостных крестьян никто не
имел». А если будут «излюбленные головы» волостных людей
подобными неправдами притеснять, то и их ожидало не что
иное, как смертная казнь и полная конфискация имущества
в пользу пострадавших. Какое крестьянолюбие! Но не потому ли
оно так велико (ведь кормленщикам правительство так никогда
не угрожало), что за ним скрывалась боязнь самого правитель-
ства слишком самовольных действий новых местных властей.
Все могло быть, если черные мужики сами начнут вершить свои
дела. Не лучше ли их с самого начала припугнуть (знай свое
место), да и всем волостным людям неплохо бы напомнить, что
и для них не закрыт путь для «бережения» своих интересов пу-
тем непосредственных обращений к царю — пусть следят друг
за другом (да и лишние доносы никогда не помешают).
Ну, а для порядка устанавливалась на местах своя земская
канцелярия. И тоже не простая, а такая, где каждый друг за
другом следить должен. «Судные и обыскныя и всякие дела»
у «излюбленных голов» должны «записывати» выборные зем-
ские дьячки, а у «записки и у всяких дел сидети излюбленным
головам» да еще «лутчим людем волостным крестьяном», а «ве-
лети им» все дела «записывати перед собою» и «держати за
своими печатьми». Если же земские дьяки ослушаются и так
поступать не будут («учнет земский дьяк судные и обыскные
всякие дела записывати один... или... держати у себя»), то и
«излюбленным головам», и «земскому дьяку» угрожали смертная
304
казнь и полная конфискация имущества в пользу того, «кто на
них доведет». Старый и проверенный принцип «кнута и пря-
ника»: виновным голову с плеч, а за донос — награды.
И, конечно, когда потребуется, — непосредственное вмеша-
тельство московских властей в местные дела: «Будет чего искати
опричным людем на. . . волостных крестьянех, и те опричные
люди... приходят о управах в Москву», к казначеям и дьякам,
а те в свою очередь докладывают царю и на волостных крестьян
им «приставов дают и управу им на Москве чинят по нашему (цар-
скому, — Н. Н.) указу».
Как мы видим, «бережение» интересов волостных крестьян
было настолько регламентировано и подчинено административ-
ному контролю (да еще базирующемуся на системе доносов),
что невольно возникает мысль, что составители земской грамоты
и в данном случае больше пеклись о правительственном интересе
(«держать и не пущать»), чем о действительной охране крестьян
от произвола со стороны местных властей.
Так, казалось бы, прогрессивный замысел предоставить
тяглому населению право на самоуправление — по существу то-
нул в московских бюрократических порядках. Боязнь крестьян-
ского «самовластия» — как бы чего не вышло — и тут переси-
лила: приказные начала хотя и заколебались, но по-прежнему
еще довлели над земством и порождаемой им новой сословно-
представительной системой управления.
О принятии мер против запустения черных волостей и посадов.
В этом вопросе составители земской грамоты заняли, каза-
лось бы, более прокрестьянскую позицию. Во всяком случае
земская грамота прямо предписывает новым земским властям
«на пустые... деревни и на селища... крестьян называти и ста-
рых своих тяглецов крестьян из ыных волостей, из монасты-
рей вывозити назад по старым их деревням безсрочно и безпош-
линно, где хто в которой деревне жил преж сего». Но и тут, ко-
нечно, не в «крестьянолюбии» дело, а в первую очередь в мате-
риальной заинтересованности правительства в укреплении
тяглоспособности черных волостей и посадов (именно и посадов,
как об этом прямо сказано в Важской земской грамоте 1552 г.)
и предотвращении схода с них крестьян на привилегированные
владельческие земли — в «белое тягло», особенно в лоно мона-
стырей. Как все это созвучно и царским дополнительным собор-
ным вопросам о вновь учиненных монастырских и боярских сло-
бодах, в результате которых «государьская подать и земьская
тягль изгибла», и последующим царским (от 15 сентября 1550 г.)
и соборным (на Стоглаве) приговорам о запрещении монастырям
создавать новые слободы и «называти на них» «новых приход-
цев» — «людей пашенных и непашенных», столь решительно на-
чавшим претворяться в жизнь московским правительством с мая
1551 г. (во время знаменитых майских переутверждений мона-
20 Н. В. Носов
305
стырских жалованных грамот и последующих общих земельных
переписей).
О суде по кабалам. В Пинежской грамоте о нем речи нет, хотя
вряд ли можно полагать, что именно на эти дела не распро-
странялась компетенция новых земских властей, поскольку
в грамоте им прямо предписывалось волощанам «во всем управу
чинить по нашему (царскому, — //. Н.) Судебнику», в Важ-
ской же грамоте специально оговаривалось, что земские ста-
росты судят «во всяких делех и по кабалам». А в конце Важ-
ской грамоты есть даже особое разъяснение о том, что зем-
ские старосты должны следить, чтобы при погашении денеж-
ных и хлебных заемных кабал ростовые деньги не превы-
шали одной пятой займа: «велят им (заимодавцам, — Н. Н.)
имати по кабалам истину, деньги или хлеб, а на деньги рост
или на хлеб насоп на пять шестой по розчёту». Видимо, для
такого экономически развитого торгового района, как Важ-
ская земля, этот вопрос имел особое значение, и именно по ини-
циативе самих важан он получил специальную апробацию в зем-
ской грамоте. Ведь не случайно, что как раз по вопросу о суде
по заемным кабалам в 1556 г. важане снова обращаются к пра-
вительству с запросом, как все-таки им эти дела вершити —
посылать ли в Москву «к докладу» или «управу» чинить самим, —
и получили ответ (оформленный в виде особой приписки к зем-
ской грамоте, сделанной 8 марта 1556 г. и подписанной дьяком
Иваном Михайловичем Висковатым), что подобные дела, когда
«ищут по кабалам и по записям и безкабально заемного хлеба и
денег», по-прежнему остаются за ними, но решать их следует,
руководствуясь следующим уложением: 1) на всех «виновных»
иски правятся после суда шесть недель, а «будет в ту шесть
недель исцовых исков доправити на них немочно, и выборным
судьям ответчиков в исцовых искех выдавать ищеям их головой
до искупа и правые им грамоты на них давати»; 2) выплачива-
ние ответчиками, «по кабалам и по записям и безкабально»,
деньги и хлеб взимаются лично самими земскими старостами
«без росту» и хранятся у них до полного погашения долга;
когда же долг будет погашен — «которой ответчик... исцев иск
выплатит сполна», — «выборным судьям хлеб и деньги отдавати
исцом без росту, а кабалы и записи выдавати ответчиком, а пра-
вые грамоты у исцов имати назад да тех людей платеж на пра-
вых грамотах подписывати».
И вот самое любопытное. Если сличить указанное уложение
1556 г. о суде по заемным кабалам со ст. 12-й краткой редакции
Судебника 1589 г., то нетрудно заметить между ними явную
преемственность — как бы происхождение ст. 12-й из зафикси-
рованного Важской грамотой разъяснения, поскольку суть их
обоих — заставить несостоятельного должника отработать долг
истцу (= «выдать ищеем головой до искупа»). В то же время
306
основной текст Важской земской грамоты 1552 г., разъясняющей
вопрос о суде по заемным кабалам, более вяжется с соответ-
ствующими постановлениями Судебника 1550 г. (ст. 82-я), ко-
торый, наоборот, ограничивает права истца на выдачу ему «голо-
вой» несостоятельного должника. Видимо, это противоречие ме-
жду Судебником 1550 г. и новым царским уложением о заемных
кабалах и послужило основанием .для специального запроса ва-
жан. А сам указанный случай — разве не лишнее свидетельство
прямой преемственности краткой редакции Судебника 1589 г.
от земских уставных грамот 1551—1556 гг. Что же касается клас-
совой направленности новой, явно уже более консервативной
редакции уложения о заемных кабалах, то она предельно ясна —
перед нами еще один узаконенный правительством институт фи-
нансового закабаления и эксплуатации «лучшими людьми», осо-
бенно ростовщиками и торговыми мужиками, в лице которых
и предстает перед нами зарождающаяся буржуазия того времени,
крестьянско-посадской бедноты. Но мы не думаем, однако, что
это касалось только Поморья, хотя именно здесь этот вопрос был
особенно злободневен. Общегосударственный характер нового
уложения о заемных кабалах бесспорен (это ясно подтверждает
факт его фиксации земской уставной грамотой князя Владимира
Андреевича 1561 г., выданной замосковной Вохонской во-
лости) , так же как бесспорна его связь с новыми явлениями в со-
циально-экономической жизни России середины XVI в.
Итак, мы видим, что перед нами целый земский устав, свое-
образный административный кодекс, развивающий и дополняю-
щий новый СудебниЖ применительно к случаям перевода тех или
иных посадов и волостей на откуп. И этот земский устав отнюдь
не порожден местной спецификой Поморья и тем более Малой
Пинежки или Ваги, следов которой, кроме разве наименований
волостей и лиц, кому были выданы списанные с него грамоты,
в нем нет, но зато в нем явно выступают общегосударственные
нормативы, рассчитанные на применение отнюдь не только на
черносошном Севере.
Об этом говорят по существу и сами причины введения
вместо кормлений новой системы земского самоуправления, как
они сформулированы в преамбуле к Мало-Пинежской грамоте
1552 г. (равно, как й в Важской), а именно, что пинежане, выяне
и суряне якобы били челом, что у них «многие деревни запу-
стели от прежних наших. . . волостелей, и от их тиунов, и от
довотчиков, и от обыскных, и от лихих людей, от татей и от раз-
бойников», а пинежанам волостелей и их людей «впред прокор-
мити немочно», и поэтому — «от того насильства и продажи» —
крестьяне с Пинежки, Выи и Суры якобы «разошлися по иным
волостем и за монастыри безсрочно и безо отказу», а «иные
крестьяне» вообще «безвестно розбрелися нарознь». На остав-
шихся же крестьянах волостели и их тиуны «емлют сполна» свои
20*
307
кормы, а праведчики и доводчики свои поборы, а им от всего
этого «всяких податей тянуть сполна немочно». Как мы видим,
тут не только нет никакой местной северной специфики, но, на-
оборот, упоминание — и именно в Пинежской грамоте — о бег-
стве крестьян «по иным волостем и за монастыри безсрочно и
безо отказу» прямо указывает, что перед нами лишь заимство-
вание из какого-то общего формуляра, поскольку никаких иных
не черных волостей (скажем, боярских), равно как и сколько-
нибудь значительных монастырских владений, на Малой Пи-
нежке ни в ближайшей, ни даже в дальней двинской округе
в 50-х годах XVI в. не было,126 и поэтому никакие крестьяне из
черных волостей на эти земли переходить не могли. Да и вообще
само упоминание об уходе крестьян из черных волостей на иные
земли, как и массовое бегство крестьян из старых насиженных
мест, — явление, характерное для этого периода отнюдь не для
северных окраин, куда как раз и бегут эти переселенцы, а для цен-
тральных районов страны, районов, где посады и черносошные
волости непосредственно окружали целые массивы привилегиро-
ванных частновладельческих и монастырских земель. Именно для
этих земель резкое падение' тяглоспособности черной волости
было проблемой, и именно их главным образом, конечно, имели
в виду составители формуляра земской грамоты. Что касается
самой Мало-Пинежской земской грамоты, то она представляет
собой просто лишь список с этого единого образца, адресованный
на Пинегу и, как говорится, механически (путем вписания
в него названий волостей и имен выбранных ими «голов») к этому
приспособленный.
Но если это так, то не является ли данный образец, легший
в основу земских грамот 1551—4552 гг., как раз той «уставной
грамотой, которой в казне быти», об устроении «по всем землям»
старост, целовальников, сотских и пятидесятских, какая была
представлена царем Стоглавому собору и какую он просил утвер-
дить вместе с Судебником. Помимо всех вышеприведенных дан-
ных, уже достаточно определенно указывающих в пользу подоб-
ной трактовки^ можно сослаться и на такую весьма симптома-
тичную деталь. Иван IV в своей речи на Стоглавом соборе
указывал, что он в связи с повсеместными новыми земскими по-
рядками «подписал» «уставные грамоты под сей (представленный
Собору, — Н. Н.) Судебник», но «подписати» Собор просит кон-
кретно только одну «уставную грамоту, которой в казне быти»
и которая, как явствует из текста, и должна была явиться образ-
цом для всех подобного рода грамот, рассылаемых по городам и
волостям. И вот возникает вопрос: упоминание о казне — про-
стое ли это свидетельство о месте хранения этой грамоты (но
126 Даже в XVII в., как известно, это был район почти исключительно
одних черных земель.
308
почему тогда этой же оговорки не сделано в подписанном на Со-
боре экземпляре нового Судебника) или же его надо толковать
шире и понимать под ним ссылку на то центральное приказное
ведомство, которое призвано проводить эту «уставную грамоту»
в жизнь, иначе говоря, проводить на практике передачу кормле-
ний на откупа, учреждение на местах новых земских органов и
контроль за их деятельностью?
Последнее предположение похоже на действительность хотя бы
потому, что, несмотря на то что распределение кормлений
среди служилых людей производилось в Разряде, сама выдача
наместничьих уставных грамот и доходных списков, как и общий
контроль за взаимоотношениями кормленщиков с местным на-
селением по вопросам сбора своих кормов и пошлин, были всегда
прерогативой казны. Этот контроль по поручению великокняже-
ских казначеев обычно осуществлялся особыми «кормлеными
дьяками», выделяемыми из числа казенных дьяков (ср. ст. 47-ю
Судебника 1550 г.). И именно поэтому, как показывают и Мало-
Пинежская, и все последующие земские уставные грамоты 50-х го-
дов XVI в., как раз казна через «кормленых», а позднее особых
«четвертных» дьяков и осуществляла реально проведение зем-
ской реформы на местах.127
Во всяком случае, если уже упоминавшаяся выше земская
уставная грамота Плесской волости от 28 февраля 1551 г. была
подписана казенным дьяком Угримом Львовым — у него же плес-
ские крестьяне «пооброчились», и через него шли в казну «оброк
за наместничьи и тиуновы кормы» и иные пошлины, — то Мало-
Пинежская земская грамота 1552 г., как и Важская грамота,
была выдана казенным дьяком Истомой Ноугородовым, являв-
шимся, видимо, «кормленым» дьяком, ведающим преимущест-
венно поморскими кормлениями. Им же был послан на Пинегу
(в Кевролу) и сам Судебник 1550 г.128 (всего вероятнее, был вы-
127 Интересные данные о деятельности «кормленых» дьяков середины
XVI в. и их взаимоотношениях с казной приводятся в известных изыска-
ниях П. А. Садикова о происхождении Четей (П. А. Садиков. Очерки
по истории опричнины, стр. 212—246. — Впервые же мысль о непосред-
ственной связи проведения земской реформы с казной — через ее при-
казной аппарат и руками казенных дьяков — высказал М. А. Дьяконов
при изучении найденной им уставной земской грамоты Плесской волости
от 28 февраля 1551 г. См.: М. А. Дьяконов. Дополнительные сведения
о московских реформах половины XVI века. ЖМНП, 1894, № 4).
128 Так, в одном из дошедших до нас северных списков Судебника
1550 г. (рукопись конца XVII в.) есть весьма любопытная запись:
«190-го года февраля в 5 день (т. е. 5 февраля 1682 г., — Н. Н.) по при-
казу стольника и воеводы Гаврила Яковлевича Тухачевского списал сию
книгу мезенец Олешка Григорьев сын Шмаков с подлинного Судебника,
каков в Кевроле в церкви Воскресения Христова за приписью дьяка
Истомы» (далее почерком XIX в. добавлено — «Ноугородова»). (ГПБ, Со-
брание Погодина, № 1843, п. 9. — Сборник описан Р. Б. Мюллер: Судеб-
ники XV—XVI вв., стр. 127—128). Стольник Г. Я. Тухачевский был
309
дан новым земским властям).129 И даже более, в отличие от
Плесской земской грамоты 1551 г. (о причинах этого в дальней-
шем еще скажем) Мало-Пинежская и Важская земские грамоты
1552 г. прямо указывают, что высшим судебным, административ-
ным и финансовым органом, контролирующим деятельность
учреждаемых у них «излюбленных голов», являются великокня-
жеские казначеи — в данном случае Иван Петрович Головин и
Федор Иванович Сукин. Они решают вместе с дьяком Истомой
Ноугородовым все дела, «которых дел излюбленным головам без
нашего ведома кончати немочно», к ним в Москву ^поступают
«списки и обыски» этих дел, они, наконец, докладывают обо всех
этих делах царю и «управу» по царскому указу «чинят». В рав-
ной степени это касается и всех жалоб, поступающих на «излюб-
ленных голов» в Москву от «опричных людей», по которым казна-
чеи также являются высшей судебной инстанцией и которые они
также с обязательным участием дьяка Истомы Новгородова
докладывают царю. Что касается сбора «кормленого оброка», то
в грамотах прямо сказано, что он должен доставляться «в нашу
казну» один раз в год на масленицу.
в 1682 г. кеврольским и мезенским воеводой, а как раз Кеврольский уезд
в XVII в. объединял все земли по верховьям р. Пинеги с притоками (гра-
ница с Двинским уездом проходила по Волоку Пинежскому), включая
волости Малую Пинежку, Суру и Выю. Правда, сам Кеврольский стан со-
ставлял особый округ, в котором (на Кеврольском конце) в XVI в., ви-
димо, сидели свои волостели, а после земской реформы — свои «излюб-
ленные головы». Поэтому нахождение в кеврольской церкви на хранении
подлинника Судебника 1550 г. за подписью дьяка Истомы Новгородова
дает основания предполагать, во-первых, что такой же экземпляр нового
Судебника был послан в 1551 г. и на Малую Пинежку (ведь не могли же
без него пинежские «излюбленные головы» судить во всем по нему, как
предписывала им земская грамота), а во-вторых, что и Кеврольский стан
был, по всей видимости, переведен в 1551—1552 гг. на откуп и прошло
это опять-таки через руки того же Истомы Новгородова. Разве все это
не лишнее свидетельство того, что и рассылка на места нрвого Судебника,
и рассылка земских уставных грамот производились во исполнение общих
«соборных» решений 1551 г. и, как правило, одновременно. Все дело лишь
в том, что по Малой Пинеге дошла выданная ей земская грамота, но не
сохранился Судебник, а по Кевроле, наоборот, сохранился присланный
ее местным властям Судебник, но не дошла земская уставная
грамота.
129 Судя по Двинской земской грамоте 1556 г., экземпляр нового Су-
дебника обычно выдавался земским властям в Москве при их приведении
к крестному целованию. Так, в Двинской грамоте прямо указывается, что
«тем их выборным судьям, Степану Окулову да Инюте Поплевину с то-
варыщи, меж крестьян двинян, колмогорцев посадских людей и волост-
ных во всяких делех судити и управа меж их чинити по нашему крест-
ному целованью и по указу, по новому судебнику. А судебник, по чему
судити и управа меж крестьян чинити, дан выборным судьям Степанку
Окулову да Инюте Поплевину с товарищи за дьячьею принисью». (На-
местничьи, губные и земские грамоты Московского государства, стр. 134).
В данном случае судебник, видимо, выдал дьяк Путила Нечаев, сменив-
ший, как мы увидим ниже, Истому Новгородова.
310
Доказательством же того, что изложенные в Мало-Пинежской
земской грамоте 1552 г. правовые нормы были восприняты но-
выми земскими судьями не только как общеобязательные для
всего Поморья XVI в., но и как своеобразный земский админист-
ративный кодекс (положение о правах и обязанностях земских
судей), имеющий. общезаконодательный характер и непосредст-
венно дополняющий Судебник 1550 г., может служить уже тот
факт, что сама эта грамота дошла до нас в составе сборника зако-
нодательных памятников XVI в., составленного северным юри-
стом, видимо, для практического пользования и включающего
в себя, помимо нее, Судебник 1550 г. и Судебник 1589 г. (краткую
редакцию).130 И, главное, она дошла отнюдь не в обычном для
земских уставных грамот виде, а была, как и сами Судебники,
разбита на статьи (32 статьи), и ей было даже предпослано осо-
бое оглавление. Естественно, что это отражало не прихоть соста-
вителя сборника, который, конечно, прекрасно понимал разницу
между судебниками и земской грамотой, а практические потреб-
ности местного судопроизводства. И сделано это могло быть
только в том случае, если нормы, излагаемые в Мало-Пинежской
грамоте 1552 г., были общеобязательными для всего Поморья
XVI в. Ведь нельзя забывать, как доказал еще А. И. Копанев,
что и сам Судебник 1589 г. был создан, всего вероятнее, на тер-
ритории Двинской земли путем объединения текста Судебника
1550 г. с постановлениями земских уставных грамот и дополнения
действующим местным правом.131 Но образцом подобной земской
грамоты, использованной при составлении пространной редакции
Судебника 1589 г. (а именно ее, как и А. И. Копанев, мы считаем
производной от краткой редакции, а не наоборот), служила от-
нюдь не какая-то предполагаемая А. И. Копаневым Двинская
земская уставная грамота 1584—1589 гг.,132 а тот образец царской
«уставной грамоты», принятой на Стоглавом соборе 1551 г., кото-
рый дошел до нас в виде Мало-Пинежской и Важской земских
грамот 1552 г. и на который ссылается не только сама Двинская
земская уставная грамота 1556 г. («а судити выборным судьям
130 ГИМ, № 1915. — Сборник (использован и описан Р. Б. Мюллер при
подготовке издания Судебника 1550 г., список № 20) представляет собой
рукопись середины XVII в., написанную скорописью, заглавные буквы и
номера статей даны киноварью. Состав сборника: 1) Судебник 1550 г.
(лл. 2—11 об. — оглавление, лл. 16—68 — текст), в тексте 98 статей; 2) Су-
дебник 1589 г. (лл.' 12—15 об. — оглавление, лл. 68 об.—94 — текст), в нем
56 статей; 3) Уставная земская грамота пинежапам от 25 февраля
1552 г. (лл. 94—115). Настоящий сборник, видимо, представляет со-
бой список с подобного же сборника, составленного каким-то северным
юристом Двинской земли в конце XVI в. для нужд местного судопроиз-
водства.
131 А. И. Копанев. Комментарий к Судебнику 1589 г. В кн.: Судеб-
ники XV—XVI вв., стр. 417—442.
132 Там же, стр. 420—423.
311
християн по их животом и по нашей уставной грамоте») ,133 но и
вообще все земские уставные грамоты 1555—1556 гг. в период,
как бы сказать, вторичного издания земского уложения. Уже сам
факт, что именно эта «уставная грамота» была принята вместе
с новым Судебником и не только принята, но и прямо «подпи-
сана» под него, давал не только повод, но и право для двинского
кодификатора объединить их в единый законодательный памят-
ник. Может быть, одним из этапов этой северной кодификации и
является наш указанный законодательный сборник XVI в., вклю-
чающий в себя Судебники 1550 г., краткую редакцию Судебника
1589 г. (основу которой составляют нормы северного обычного
права) и разбитую на статьи (как бы под Судебник) Мало-Пи-
нежскую земскую грамоту 1552 г.
Конечно, это пока гипотеза, нуждающаяся еще в тщательной
источниковедческой проверке, но даже уже сейчас она говорит
о том, что вряд ли правильно подходить к изучению происхожде-
ния Судебника 1589 г. только путем выявления его местных источ-
ников и недооценивать того факта, что исходной правовой базой
всего нового русского законодательства второй половины XVI в.
были в первую очередь великие «соборные говорения» 1549—
1551 гг., на которых по существу были разработаны основы и
местного (земского), и центрального (приказного) суда. А то,
что земскому суду первоначально, до 1555—1556 г., был придан
характер лишь допустимого, а не общеобязательного, а в цен-
тральных (поместно-вотчинных) районах он вообще так и не по-
лучил должного признания, лишь объясняет, почему на русском
черносошном Севере, развивающемся в это время по иному со-
циально-экономическому пути (чем крепостнический центр),
а следовательно, нуждающемся и в иных правовых нормах, его
регулирующих (нормах, признающих, а не отрицающих права
крестьянина как юридического лица — носителя новой зарождаю-
щейся буржуазной собственности), возникает потребность в своем
специальном земском Судебнике. Таким судебником русского
Подвинья, как мы полагаем, и стал Судебник 1589 г.
Но вернемся к мало-пинежским земским делам 1552 г. Кем же
были новые пинежские земские власти, каково их социальное
лицо, чьи интересы они представляли? Иначе говоря, к каким
слоям местного общества реально перешла власть на Пинеге по
земской реформе. Ведь именно в этом ключ к раскрытию клас-
сового содержания любой реформы, любого государственного пре-
образования. Что новые земские власти следовало избирать и они
были избраны из местных «лучших людей», это ясно, грамота
133 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского
государства, стр. 136.
312
на это прямо указывает.134 Но одного этого общего определения
явно недостаточно. Слишком оно лаконично.
И действительно, если мы более внимательно присмотримся
к фамилиям называемых в земской грамоте местных представи-
телей, как «бивших челом» царю на Москве «во всех крестьян
место тех волостей», так и особенно выбранных в земские «го-
ловы», то увидим, что это были не просто волостные «лучшие»
крестьяне, а преимущественно представители тех двинских (мест-
ных) боярских семей, которые как раз с конца XV в. начали осо-
бенно активно осваивать верхне-пинежские земли. И толчком
к подобной переселенческой активизации зажиточных двинян, ви-
димо, послужил переход в 1471 г. всей двинской периферии от
Новгорода к Москве (ранее чем произошло это с самой Двинской
метрополией), когда «земли па Пинезе, Кегролу, и Чаколу, и
Пермьские, и Мезень, и Пильи горы, и Немьюгу, и Пинешку, и
Выю, и Суру Поганую», которые «поймали за себе наши братья
ноугородци», как указывается по этому поводу в вечевой гра-
моте Великого Новгорода «к старостам и ко всем Христианом»
этих земель, были освобождены от новгородского подданства и
стали великокняжескими.135
По земской грамоте 1552 г., как уже отмечалось, «били челом»
па Москве Мишка Пинега (от Малой Пинеги), Ермолка Кле-
ментьев (с Выи) и Степанка Дементьев (с Суры), выбраны же
были «головами»: с Малой Пинежки — Елизарий Яковлев, Степан
Михайлов и Созон Иванов, с Выи — Семен Артемьев, Иван Архи-
пов и Семен Иванов и, наконец, с Суры — Тимофей Анци-
форов, Иева Логинов, Карп Михайлов и Григорий Родионов.
И вот любопытно, что по крайней мере фамилии шестерых из
них — Клементьевы, Дементьевы, Яковлевы, Анцифоровы, Михай-
ловы и Родионовы — принадлежат к числу фамилий как раз ии-
зовских «лучших людей» (посажан или крестьян — промышлен-
ников и вотчинников), а, как известно, именно «низовские» земли
были наиболее тесно связаны с пинежскими землями и именно
отсюда были выходцами большинство ее русских «насельников».
Так, Клементьевы упоминаются среди низовских «добрых лю-
дей» по Курострову, Уйме и Койдокурью еще с конца XV в. (по-
томки двинского вотчича Григория Клементьева) и вплоть до
60-х годов XVI в.136 Один из Клементьевых — Мирон Клементьев —
был в 1567 г. даже «выборным судьей» ( = «излюбленным голо-
134 Только надо иметь в виду, что «лучшими людьми» по земской
грамоте должны были быть отнюдь не одни «излюбленные головы», но
даже их помощники — сотские и пятидесятские, иначе говоря, весь зем-
ский выборный кворум. Это тем более важно отметить, так как позднее
(в XVII в.) в сотские и пятидесятские нередко выбирались на Двине и
люди «середнего достатка». В XVI в. земские власти были, видимо, более
«имениты».
135 ГВНП, № 98, стр. 154.
136 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 18, 66, 73, 151 и др.
313
вой») Нижней половины Двинской земли,137 а Фофан Клементьев
в 1573 г. — сотником Низовской луки.138 А какого-то Павла Ермо-
лина, возможно уже потомка нашего выйского представителя —
Ермолки Клементьева, встречаем в 40-х годах XVII в. в качестве
земского судьи Сояльского стана, расположенного в низовьях Пи-
неги (у Волока).139 Дементьевы упоминаются среди куростровцев
(вотчичей) с конца XV в. (имели они владения, видимо, и
в Уйме),140 Яковлевы — среди низовских «лучших людей», сперва
волощан, а потом посажан — унян и холмогорцев,141 Михайловы
«вотчичи» и «добрые люди» — по Уйме и Матигорам,142 Анци-
форовы (по всей видимости, какие-то измельчавшие и окрестья-
нившиеся потомки новгородского боярского рода Анцифоро-
вых) 143 — на низовских землях, в частности в Лодьме ( в конце
137 Лодомские акты, стр. 56—57, 60.
138 Там же, стр. 66.
139 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 812, 827.
140 Там же, стр. 31, 73, 161.
141 Сб. ГКЭ, т. I, по указателю. — Занимали Яковлевы и выборные
земские должности. Например, в 1584 г. Семен Яковлев был земским
судьей Ухтостровской волости (там же, стр. 263). Из холмогорцев видной
ветвью Яковлевых был Михаил Яковлев и его дети Иван, Василий и
Богдан (упоминаются в начале XVII в.), имевшие свои лавки в Новом
ряду на Гостином берегу Глинского посада (там же, стр. 423, 424, ,442),
причем любопытно, что холмогорский двор самого Михаила Яковлева
в конце XVI в. стоял на Нижней половине (у церкви Ивана Предтечи)
рядом с двором Семена Иванова (не двор ли это Семена Иванова из Выи?)
(стр. 343). Ведь очень возможно, что и Яковлевы, и Ивановы (или их
родичи) были не только соседями по Пинеге, но и по Холмогорам, где
имели лавки для сбыта тех же пинежских товаров. В дальнейшем
(в XVII—XVIII вв.) именно эта ветвь Яковлевых превратилась в крупных
холмогорских купцов и промышленников. В 1740 г. Михаил Яковлев был
даже бурмистром Холмогор и членом Архангелогородской ратуши
(А. А. Титов. Летопись Двинская. М., 1889, стр. 167; В. Крестинин.
1) Краткая история о городе Архангельском, стр. 137; 2) Начертание
истории города Холмогор, стр. 39—40).
142 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 73, 163, 166, 302, 422, 423.
143 Михаил Анцифорович и его брат Семен упоминаются еще в сере-
дине XV в. среди пинежских солеваров в качестве послухов при заклю-
чении купчей. Наименования их по отечеству («Михаил Анцифоровиць»)
указывает на их принадлежность к боярскому роду (ГВНП, стр. 191).
Вообще же двинские бояре Анцифоровы (Онцифоровы) вели свое начало
от Анцифора — сына известного новгородского боярина Луки Варфоло-
меева (из рода Мишаничей), поставившего в 1342 г. на Двине «крепость
Орлец» и самовольно (вопреки запрещению новгородских посадников и
веча) воевавшего Заволочье, взявшего, как указывают двинские летописи,
«землю Заволоческую на Двине, вси погосты на щит», за что он и был
убит волочанами в одном из сражений. Сам же Анцифор в это время
воевал Вагу (А. А. Титов. Летопись Двинская, стр. 4), где в дальней-
шем его потомки имели, как известно, свои боярхцины. Имелись земли
Анциферовых и на Пинеге, а также на Низу. Но если в XIV—начале
XV в. Анцифоровы играли очень видную роль в новгородской жизни, то
с середины XV в., как отмечал еще В. Н. Вернадский, они «теряют свое
политическое значение», а сама их семья «заглохла». Даже внуков Анци-
314
XV—начале XVI в.),144 Родионовы (Вепревы) —крупнейшие не-
нокские солевары и промышленники, имевшие свои владения во
многих волостях Подвинья.145 Что касается Мишки Пинеги, то и
он, по-видимому, происходил из какой-то низовской богатой семьи
посажан-солеваров. Пинега — прозвище-фамилия редкое (обычно
выходцы из Пинеги просто назывались пинежанами), и поэтому
думаем, что ненокшанин и солевар по фамилии Пинега, упоминае-
мый под 1627 г. как владелец обширных пожень и сосед Коло-
гривовых на варничных местах у Неноксы, а также видный холмо-
горский посадский человек Алексей Пинега (представитель За-
горского стана в одном из обысков 1671 г.) принадлежали к одной
и той же богатой двинской семье, происходили из старых поса-
жан-солеваров, связанных в прошлом именно с Пинегой, но
в XVII в. (а может быть, еще и в конце XVI в.) уже, видимо, за-
худавших и отошедших во вторые ряды (не всем везло, как Стро-
гановым).146
Свидетельством того, что отдельные ветви именно этих семей
двинских богатеев-крестьян имели владения на Пинеге (и вряд ли
только на ее низовских землях), может служить «дозорная па-
мять» земского судьи Волока Пинежского Ивана Назарова с «то-
варищами» 1606 г. о дозоре и отдаче на оброк Черногорской
фора в источниках уже почти невозможно проследить (В. Н. Вернад-
ский. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М.—Л., 1961, стр. 158—
160; см. также стр. 17, 32, 39). Видимо, это «захудание» и было одной
из причин сближения каких-то ветвей Анцифоровых с местным двинским
боярством, а потом (после окончательного отделения Двины от Новгорода
и последующей конфискации великим князем новгородских двинских
боярщин) и их дефеодализации и превращения их потомков в просто
богатых двинских «вотчичей» и промышленников.
144 Сб. ГКЭ, т. I, по указателю; РИБ, т. XIV, стр. 15—16.
145 См. у нас по указателю.
146 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 626; т. II, стр. 83. — Как показывает двинский
актовый материал, ненокшане Пинеги иногда именовались в начале XVI в.
и Пенжаниновыми (Пянжаниновыми)—нередкая для XVII в. эволюция
подобного типа родовых прозвищ и фамилий. Во всяком случае один
из представителей этой семьи — Федор Савин сын Пянжанинов — упоми-
нается в качестве послуха на ненокской купчей 1602 г. (там же, т. I,
стр. 380), а Алексей Пянжанин (он же упомянутый нами холмогорский
посажанин Алексей Пинега) выступает по грамоте 1622 г. как владелец
одной из крупных соляных варниц в Неноксе — «в сябрах» с Николь-
ским Корельским монастырем и Тимофеем Григорьевым сыном Усовым
(они же оба и были, согласно «сотной» 1627 г., совладельцами указанных
выше ненокских пожен; см.: там же, т. I, стр. 585; ср. стр. 626). Свою
долю в этой варнице Усов «выменил» на Никольскую же долю в соседней
варнице, где «в сябрах» были Соловецкий монастырь и Иван Кологривов
«с товарыщи» (там же, т. I, стр. 585—586). Все это, как мы видим, лиш-
ний раз свидетельствует о том, что и семья Пинеги принадлежала к тому
кругу низовских посажан и солеваров, в который входили и Кологривовы
и представители которого уже в XVI. в. вели активную торговую и про-
мысловую деятельность не . только на Двине, но и за ее пределами.
А именно в этой посадско-крестьянской среде, как мы уже указывали
рыше, и начали зарождаться в XVI в. новые буржуазные связи.
315
пустыни, земель у Черной горы (близ Волока), на которой есть
запись, что «на дозйре с судьею на Черной горе были люди добрые:
земской целовальник Павел Федоров сын Хабарова (видимо, ка-
кой-то прародин знаменитого землепроходца Хабарова — тоже
двинского выходца, — Н. Н.), да волостные люди — ста дворов
соцкой Василей Евсеев сын Гладкого, да Юрольскые волости
Петр да Дементей Андреевы дети Переломовы, да Родион Де-
ментиев сын с Холму, да Петрогорскые волости Логин да Григо-
рей Онцыфоровы, да Семен Михайлов Вепрева (= Родионов, —
Н. Н.), да Иван Носко Павлов сын, да с Першкова Елисей Офо-
насьев, да Валдокурскые волости Федор Фомин Сушкова, да Гри-
горей Дмитриев сын Мосеева, да Федор Емельянов Злодеева, да
Семен Созонов с Плешева (не сын ли Созона Иванова с Малой
Пинежки? — //. Я.), да Осип Григорьев, Юролец».147 Это были
«добрые люди» со всей Пинежской округи, ведь монастырь дол-
жен был обслуживать по замыслу его устроителей весь Пинеж-
ский край, поскольку, как писали сами же пинежане царю,
«в Двинском деи уезде по Пенеге реке верст до пятисот все жи-
вут крестьяне, а нашего деи богомолья общаго монастыря у них
нет».148 Но если уже в Мало-Пинежской земской грамоте 1552 г.
и в «дозорной памяти» по Волоку Пинежскому 1606 г. мы нахо-
дим среди местных «лучших людей» ( — «добрых людей») одни и
те же фамилии, (пусть даже хотя бы три — Дементьевых, Онци-
форовых и Родионовых-Вепревых), то уже одно это подтверждает
наше предположение о том, что наиболее богатые пинежане были
выходцами из низовских «лучших людей» — крестьян и промыш-
ленных (ведь не случайно же, что и Онцифоровы, и Родионовы-
Вепревы были связаны с ненокским солеварением), а во-вторых,
что это были устойчиво богатые крестьянские фамилии. Во всяком
случае именно такими числились они и в середине XVI в. и пять-
десят лет спустя — в начале XVII в. А они, по всей видимости,
наживали свои «животы» не в земледелии (не на худородных же
пинежских землях!), а на пинежских промыслах, где устойчи-
вость капиталов сама по себе уже весьма симптоматична для пе-
риода первоначального накопления.
Все это в своей совокупности и дает ответ на вопрос, в чьи
руки перешло управление на пинежских землях по земской гра-
моте 1552 г. и чьи именно классовые интересы на местах она
в первую очередь удовлетворяла.
Значительно труднее характеризовать социальное лицо новых
важских земских властей. Актовый материал середины XVI в. по
Ваге почти не дошел до нас. Но и тут в некоторой степени помо-
гают двинские акты. Дело в том, что если крестьянские «насель-
ники» («молодые» и «средние» люди) Важской земли — а она
147 Сб. ГКЭ, т. I, № 408, стр. 416—417.
148 Там же, № 403.
316
тбже была в прошлом районом крупных новгородских боярщин —
были в большинстве не двинскими выходцами — «низовцами», а пре-
имущественно переселенцами с юга (с ярославских, белозерских,
вологодских, тотемских и особенно устюжских земель),149 то
в отношении важских «лучших людей», особенно занимающихся
торговлей и промышленной деятельностью, этого сказать нельзя.
Здесь даже в середине XVI в. еще явно преобладали не «моско-
виты», а новгородцы и двиняне (зачастую прямые родичи схоро-
нившихся на Ваге и весьма успешно акклиматизировавшихся
в новых условиях и в новом «крестьянском» обличии бывших
двинских бояр, житьих людей и особенно своеземцев). И объяс-
няется это тем, что на территории Ваги в XVI в. имели место
примерно те же явления, что и на собственно двинских землях,
а именно имущественное расслоение черной волости и зарождение
своей крестьянской и посадской пр ед буржуазии, и как раз эти
явления нашли свое отражение в социальном составе нового важ-
ского земства.
В Важской земской грамоте 1552 г. называются две группы
земцев — это посадские и волостные делегаты (ходатаи), ездив-
шие в Москву с челобитьем о предоставлении Ваге земского само-
управления, и сами новые земские «головы», выбранные на ме-
стах по царскому указу.
В число первых входили: от Шенкурского посада и стана —
Ивашка Юрьев, Васюк Максимов, Григорий Дементьев; от
Подвинского стана — Ивашка Григорьев сын Нараболду, Туфанка
Иванов, Олексейко Иванов; от Ледцкого стана — Федка Тимофеев,
Кирилка Гаврилов сын Петухов, Левка Есипов; от Ровдинского
стана — Степанко Степанов, Ивашка Онцифоров сын Надьяка,
Илейка Мелентьев; от Вельского посада и стана — Ромашка
Онаньин сын, Ивашка Семенов, Ивашка Иванов; от Слободского
стана — Васюк Павлов, Потанка Григорьев, Фомка Тимофеев; от
Кокшенгского стана — Олферко Степанов, Олешка Матфеев и
Филка Григорьев.
Вторыми (т. е. самими важскими «излюбленными головами»)
были: по Шенкурской половине Важской земли — Илья Феню-
тин, Григорий Кузмин сын Бубна, Григорий Иванов сын Пестова,
Андрей Орефин сын Нетребуя, Федор Константинов сын Спицу,
Савлука Оксентьев сын Тупикова, Тимофей Иванов сын Паденгу,
Михаил Остафьев сын Шилова и Иван Александров сын Олешу-
гина; по Вельской половине — Павла Семенов сын Муравьев, Гри-
горий Федоров сын Попцова, Василий Олферьев сын (с Попова
Наволока), Иван Михайлов, Максим Прокопьев, Михаил Федоров,
149 Объяснялось это тем, что Важская земля была одним из наиболее
земледельческих районов русского Поморья XVI в. и именно туда
устремлялось с юга разоряемое феодалами безземельное или малоземель-
ное крестьянство.
317
Олеша Степанов, Григорий Ильин, Федор Васильев сын Чешиху
и Павла Федоров.150
150 Значительная часть указанных важских земцев числится и в «от-
ниси» о приеме денег «за посошных (= даточных) людей» с Важской
земли от 4 апреля.. 1552 г. в качестве ее посадских и волостных предста-
вителей, привозивших эти деньги в Москву (ААЭ, т. I, № 233). Так, из
«отписи» явствует, что по царскому указу от января 1552 г. с важских
посадских и уездных земель — «с станов и с волостей, и с церковных
и своеземцевых» — подлежало взять, «ио старому наряду», «за посош-
ные люди за двести двадцать четыре человека... за человека по
два рубля». Но поскольку «ио новому письму» И. П. Заболоцкого
на Ваге было выявлено много запустевших мест, то оказалось, что с ва-
жан причитается лишь 185 «посошных (= даточных) людей», т. е. на
39 человек меньше, а соответственно этому уменьшалась и сумма денеж-
ного взноса с 448 до 370 руб. Об этом и ходатайствовала приехавшая
в Москву важская земская делегация. И вот 31 марта 1552 г., когда
согласие царя на новый посошный наряд было получено, деньги были
внесены важанами в казну, дьяку Истоме Новгородову, по следующей
раскладке (посошный счет• округляем до обжи): с Шенкурского по-
сада и Шенкурского стана (с 99 сошек) Иваном Юрьевым и
Григорием Дементьевым (курсивом тут и ниже нами выделены выборные
«головы» и «лучшие люди», числящиеся и в Важской земской грамоте
1552 г.) уплачено 39 рублей 20 алтын 2 деньги; с Подвинского
стана (с 170 сошек и 2 обеж) Першей Ивановым, Андреем Орефиным
и Иваном Гавриловым — 68 рублей 9 алтын; с Ровдинского стана
(с 65 сошек) Степаном Степановым — 26 рублей 9 денег; с П а денги
(с 30 сошек) Иваном Онцифоровым, — 15 рублей (по земской грамоте он
представляет Ровдинский стан); с Кокшенги (с 201 сошки) Максимом
Прокофьевым и Григорием Федоровым сыном Веригиным — 80 рублей
13 алтын 1 деньга; с Вельского стана и с Судроской волости
(с 14 сошек) Левкой Ивановым — 5 рублей с полтиной; с Вельского
стана с Верх-Ваги от Пречистые (с 61 сошки) Ромашкой
Онанъиным и Савкой Павловым — 24 рубля 16 алтын 1 деньгу; с Вель-
ского стана от Николы Чудотворца (с 78 сошек 1 обжи)
Гридькой Михайловым — 31 рубль 1172 алтын; с Верх-Важского
стана и с волостей, с Липки и Шолати (с 20 сошек
2 обеж) — 8 руб. с четвертью (кто вносил деньги в «отписи» не указы-
вается) ; с Великой слободы (=Слободской стан) (с 71 сошки
1 обжи) Иваном Куликом Григорьевым сыном, Потанкой Григорьевым
и Василием Павловым — 28 рублей 19 алтын 2 деньги; с Ледцкого
стана (с 102 сошек 2 обеж) Калинкой Терентьевым и Савкой Оксено-
вым — 40 рублей 32 алтына 4 деньги. Кроме этого, важанами было упла-
чено 1 рубль 15 алтын дьячьих пошлин. Таким образом, в Важском
уезде в 1552 г. по письму И. П. Заболоцкого было «в живущем»
914 трехобежных сох черных, монастырских и своеземцевых земель.
По Важской же земской грамоте от 21 марта 1552 г. получается, что их
было несколько меньше — примерно 863 сохи (2591 обжа): такая цифра
получается, если разделить 1500 руб. посошного окупа с Ваги на его
оклад в 18 алтын с обжи, или посадского двора. Чем порождена эта раз-
ница, сказать трудно. Оба документа выданы по существу одновременно
(уже после «нового письма»), а главное, одним и тем же лицом — дьяком
Истомой Новгородовым, ведавшим в это время Важской землей в качестве
казенного и кормленого дьяка (П. А. Садиков. Очерки по истории
опричнины. М.—Л., 1950, стр. 226—229, 231, 232, 244, 302, 389). Всего ве-
роятнее, что это результат того, что с огражденных судебным иммуните-
том важских монастырских и церковных земель посошный корм взи-
318
До нас не дошли сведения о большинстве из указанных фами-
лий, но показательно, что те из них, о которых мы имеем хотя бы
отрывочные данные, предстают перед нами примерно в том же
свете, что и двинские богатеи XVI в.
Так, среди шенкурских «выборных голов» (видимо, от поса-
жан, поскольку по каждой важской половине головы перечис-
ляются, кажется, в той же последовательности, что и сами хо-
датаи) вторым упоминается Г. К. Бубна, а известно, что в XVII в.
его потомки (перебравшиеся уже в Устюг) были весьма видными
устюжскими торговыми и промышленными людьми, причем один
из них — Иван Бубнов — возглавлял в 1652 г. даже всю колле-
мался в уменьшенном размере или они вообще его не платили, в то время
как деньги за даточных людей взимались с Ваги «со всех земель без
омены». (Проверить же наши данные по другим источникам мы не мо-
жем, поскольку ни одна важская писцовая книга XVI—XVII вв. до нас
не дошла, вернее, пока не найдена. См.: М. М. Богословский. Зем-
ское самоуправление на русском Севере, т. I, прил., стр. 60—63; С. Б. Весе-
ловский. Сошное письмо. М., 1915, т. I, стр. 3, 41, 73,169,170,184,186,199,
251, 262, 395). Итак, как мы видим, мартовская посошная роспись 1552 г.
содержит очень важные данные о положении Ваги в рассматриваемый
период. Во-первых, она сообщает сведения о размерах, по сошному
письму, всех важских станов и волостей. Во-вторых, ясно показывает, что
не только судебно-административные, но и тяглые земские дела были
сосредоточены здесь в руках одних и тех же важских «лучших людей»,
являющихся ее земскими представителями и выступающих с подобными
полномочиями как на местах, по своим станам и волостям, так и
в Москве при рассмотрении ш защите в центральных правительственных
инстанциях общеважских земских дел. И, наконец, в-третьих, она помо-
гает конкретизировать наши представления о проведении на Ваге самой
земской реформы. Так, она наглядно подтверждает, что главной причи-
ной предоставления Ваге земского самоуправления было страшное ее за-
пустение от роста пошлин, злоупотреблений наместников, грабежей и ра-
зорений со стороны «лихих людей» и особенно переманивания посадских
и волостных людей и крестьян под лоно церкви, «без срочно и без от-
казу», а нередко и просто их бегство — «куды безвестно разбрелись
нарознь». Теперь мы видим, что констатация всего этого Важской зем-
ской грамотой 1552 г. получает наглядное подтверждение в «сошном
письме» И. П. Заболоцкого, зарегистрировавшего падение тягло-
способного населения Ваги, по сравнению с последним, предшествующим,
письмом (и письмом, видимо, далеко не столь отдаленного времени, если
на основании его была дана январская посошная разверстка 1552 г. на
сбор денег за даточных людей), более чем на 7б (на 18%). Как тут
не поспешить правительству с земской реформой! Не спасет ли земская
реформа широкие слои феодалов от назревающего в стране кризиса и вы-
зываемых им (и столь резко прозвучавших уже на соборе «примирения»
1549 г.) массовых протестов и требований «правды» и «полегчаний» со
стороны широких слоев посадских и волостных крестьян? Ну, а их вер-
хам в лице «лучших» посадских и волостных людей не пора ли взять
земское дело на местах в свои руки? Видимо, по всем этим вопросам
и вела в Москве переговоры прибывшая туда в начале 1552 г. столь пред-
ставительная важская земская делегация, состоящая в целом (если сум-
мировать данные земской грамоты и нашей «отписи») более чем из 50 наи-
более авторитетных важских «лучших людей» и земских деятелей.
И, надо полагать, действовали они не безуспешно.
319
гию великоустюжских земских судей.151 По-видимому, и напар-
ник Г. К. Бубна по 1552 г. Г. И. Пестов (тоже, видимо, шенкур-
ский посажанин) был сородич устюжан Пестовых, также весьма
богатых в XVII в. посадских людей Устюга и тоже занимавших
в нем видные земские должности (в 1644 г. Афанасий Пестов
был устюжским ружным старостой).152
Любопытно, кстати, и то, что в обоих наших земских грамотах
1552 г.—ив Мало-Пинежской и Важской — упоминаются Онци-
форовы и Дементьевы, хотя, конечно, трудно сказать, представи-
тели ли это одних и тех же родов двинских земских богатеев или
просто однофамильцы.
Более показательны имеющиеся в нашем распоряжении дан-
ные о происхождении важан Юрьевых (мы имеем в виду шенкур-
ского посажанина Ивашку Юрьева, возглавлявшего важских че-
лобитчиков), поскольку род двинских крестьян-вотчинников
(низовцев) Юрьевых числился в начале XVI в., как говорится,
в одном приходе с Онцифоровым (по их владениям в Кутькурье,
Мудыоге и соседних низовских волостях),153 а в дальнейшем
превратился в богатых ненокских солеваров и холмогорских
купцов.154 Достаточно сказать, что в 1623 г. холмогорец Иван
Юрьев был таможенным головой в Архангельске (а держать на
151 «Приговорили земские судьи Иван Бубнов с товарыщи и мирские
люди» Устюга Великого, как указывается в одном судном деле 1652 г.
о споре между посажанами и Устюжским Успенским собором по поводу
руги (РИБ, т. XII, стр. 275).
152 РИБ, т. XII, стр. 238.
153 Там же, стр. 1, 3, 4. — В первой половине и середине XVI в.
Юрьевы выступают преимущественно как крестьяне-вотчинники, вла-
деющие на низовских землях (в различных волостях) весьма значитель-
ными землями, угодьями и «рыбными ловищами». В этом отношении
особенно показательна вагоостровская ветвь Юрьевых (имеем в виду Ва-
гоостровскую волость Андриановского стана), представленная Артемием
Алексеевым сыном Юрьева (дошли его данные грамоты 20—40-х годов
XVI в.) и Амвросием Прокофьевым сыном Юрьева с сыновьями Ефимом,
Кузьмой и Филиппом (данные 60—80-х годов XVI в.), которые выступают
перед нами как очень богатые низовские крестьяне-вотчинники, близко
связанные с такими известными успенскими землевладельцами и про-
мышленниками, как например Макаровы и Омосовы (Сб. ГКЭ, т. I,
стр. 94, 159, 222, 319, 320; РИБ, т. XII, стр. 1; о других ветвях семьи
Юрьевых за этот и позднейший период см.: Сб. ГКЭ, т. I, стр. 161, 224,
438, 443, 449, 614). Все это наводит на мысль, что и Юрьевы также при-
надлежали к окрестьянившимся ветвям бывшего двинского боярства
(своеземцам), а может быть, даже и самого новгородского (судьба двинян
Онцифоровых).
154 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 268, 315, 375, 376, 384. — Из дошедших до нас
двух купчих (от 1584 и 1662 гг.) на соляные варницы в Неноксе видно,
что, например, Григорий Терентьев сын Юрьев (числившийся в них не-
нокшанином) владел на Великих местах варницами в «сябрех» с Родио-
новыми-Вепревыми, а также был связан (во всяком случае по торговой
и хозяйственной деятельности в Неноксе) и с самими «лучшими людьми»
Кологр ивовыми и Кобелевыми, тоже, как мы помним, низовскими выход-
цами (там же).
320
откупе сбор таможных пошлин с такого крупнейшего порта, как
Архангельск, было, конечно, под силу не простому торговому че-
ловеку).155 156 На то же, что холмогорцы Юрьевы имели (во всяком
случае в начале XVII в.) родичей на Ваге, в частности в Кокшенг-
ской четверти, указывают следующие данные. Только что назван-
ный холмогорский таможенный голова Иван Юрьев был в 1623 г.
на пиру у крестьянина важских Шевденицкой и Усть-Юфтю-
ских волостей (у Тарнажского городка) Семена Потылицына,
а потом (после пира) «по тово Семово паучке» учинил грабеж и
насилие над одним из соседних крестьян. А как раз в Кокшенге,
в Ромашевском стане, в начале XVII в. жили какие-то «лучшие
люди» Юрьевы, причем один из них — Сила Юрьев — был в 1615 г.
даже сотским Ромашевского стана (а именно к нему и тянули
указанные волости), а Иван Юрьев — священником Никольской
церкви Тарнажского городка, и, видимо, он же позднее (в 1649 г.)
был священником самого Архангельского собора в Шенкурье.1й6
Все это, естественно, наводит на мысль о существовании каких-то
прямых родственных связей между низовскими и важскими
«лучшими людьми» Юрьевыми. Может быть, поэтому (из-за
важско-двинских связей Юрьевых) в одной из данных двинянииа
Амвросия Юрьева Корельскому монастырю от 1562 г. на свою
«вотчину» и угодья на Вагине острове и «рыбные ловища» на
Большой Двине среди трех послухов — двое двинян, а один
«важанин» — Андрей Григорьев сын Грибанов.157 Весьма любо-
пытно, наконец, и то, что во второй его данной тому же Корель-
скому монастырю от 1579 г., сделанной им уже вместе со своими
тремя сыновьями, указывается, что передаваемую монастырю
землю (на этот раз Нефуттин остров) он, Амврос, «купил» у ряда
двинян и в том числе у Филиппа Федоровича Босого 158 — сына
низовского крестьянина Федора Тимофеевича Босого (видимо, тоже
выходца из окрестьянившихся двинских бояр) — предка крупней-
ших устюжских промышленников и купцов середины XVII в.,
торговых людей гостиной сотни Василия и Кирилла Алексеевичей
Босых.159 Разве это не лишнее доказательство того, как тесно
155 РИБ, т. XIV, стр. 659.
156 Там же, стр. 239, 403, 551, 561, 562, 659.
157 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 159.
158 Там же, стр. 222.
159 РИБ, т. XII, стр. 314—320, 325—326, 391—398, 409—410, 908. — Пред-
принимательская деятельность Босых в XVII в. широко известна в литера-
туре. Поэтому отметим лишь, что, будучи, как и большинство других
крупнейших промышленников-купцов Поморья XVI—XVII вв. (типа
Строгановых, Кобелевых, Грудцыных, Губиных и др.), выходцами из
Двинской земли, они начали накопление своих капиталов главным обра-
зом с соляных промыслов, а затем с организации оптовой торговли хле-
бом (с одной стороны) и пушниной и рыбой (с другой) между Поволж-
ским и Поморским экономическими районами России. Имели Босые и
огромные вотчины в Устюжском уезде («купленных деревень много»),
отписанные вскоре после их смерти в 1657/58 г. на великого князя.
21 Н. Е. Носов
321
были связаны между собой двинские, важские и устюжские
«лучшей люди» XVI—XVII вв., особенно промышленники и купцы.
Если же учесть, как отмечал еще С. В. Рождественский, что
многие бывшие двинские выходцы начиная с середины XVI в. не
только переселяются в Устюжский, Тотемский, Соль-Вычегодский
края, но и добираются до Прикамья, превратившись в XVII в.
уже в торговых людей московской «гостиной сотни»,160 то не-
трудно увидеть в московских торговых гостях Иване и Василии
Ивановых детях Юрьева, выступавших с 20-х годов XVII в.
владельцами ряда Соликамских соляных промыслов, родичей
тех же двинских Юрьевых, начавших свою торгово-промысло-
вую деятельность именно на поморских солеварнях. И весьма
вероятно, что архангельский таможенный голова 1623 г., холмо-
горец Иван Юрьев, и торговый гость (с московской пропиской)
и Соликамский солевар 20-—30-х годов XVII в. Иван Иванов сын
Точный размер этих вотчин нам неизвестен (хотя, возможно, его и можно
было бы установить по устюжским писцовым книгам XVII в.), но они,
видимо, были настолько велики, что с проживавших здесь половников
(обрабатывавших эти купли «по рядным грамотам» с хозяевами) ' братья
Босые, как отмечает правительственная ревизия, «имели на год» только
«хлебного и сенного доходу сот по семи и по тысяче рублев и болши»
(там же, стр. 393). Доход, которому мог бы позавидовать не один москов-
ский боярин. Имели они и огромный наличный денежный капитал.
Во всяком случае только их мать инокиня Улита (уже после смерти
своих сыновей) по своей духовной 1658 г. (душеприказчик устюжский
гость Сила Грудцын) раздала в монастыри, своим родственникам и иным
людям более 7100 руб., не считая раздачи многочисленных посадских
дворов, лавок и иных «животов». Из этих денег 500 руб. она пожаловала
двинскому Архангельскому монастырю, надо думать, в память о своей
родне (большие суммы получили лишь Троицкий Гледенский мо-
настырь и Устюжский собор святой богородицы — «на строение здания
новой церкви» в Устюге (там же, стр. 314—320).
160 В XVI в. и позднее, в течение всего XVII в., пишет по этому по-
воду С. В. Рождественский, «в Поморье происходило выделение в гости-
ную московскую службу местных промышленников и торговцев, именно
в Устюжском, Соль-Вычегодском, Тотемском районах, в узловых пунктах
главных торговых путей. Когда мы читаем в документах, как из того
или иного уезда берутся в Москву, в гостиную и суконную сотни ,,кре-
стьяне“, которые „в своих волостях деревнями и пожнями многими и
всякими угодьями и промыслы всякими промышляют и торгуют", то
перед нашими глазами снова проходит исконный процесс образования
на местной землевладельческой основе промышленно-торговых хозяйств,
создавший в XIV в. двинских бояр, а в XVI в. Строгановых. Такие по-
морские землевладельцы и промышленники XVII в., как Панкратьевы
и Филатьевы в Ярепском уезде или Грудцыны в Тотемском, — те же
Строгановы, меньшего только калибра. Но они не были уже колонизато-
рами и устроителями новой окраины и не выполняли политических
функций, присущих крупному землевладению на окраинах (С. В. Рождест-
венский имеет в виду новгородское боярство, — Н. Н.). Московская власть
уже без труда вырывала поморских капиталистов из их землевладель-
ческих гнезд и втягивала их в общий оборот принудительной службы,
заставляя переселяться в Москву, „чтоб им, торговым людям, по выбору
в службу быть готовым тотчас"» (С. В. Рождественский. Двинские
бояре и двинское хозяйство XIV—XVI веков, ч. II, стр. 153).
322
Юрьев — одно и то же лицо.161 А отсюда и второе предположение,
а именно, что наш шенкурский посадский лидер Ивашка Юрьев
(ведь не случайно же он поименован первым в списке ездивших
в Москву шенкурских челобитчиков) был сородичем знаменитых
поморских купцов Юрьевых.
Не меньшие затруднения вызывает установление социального
происхождения и других важных земцов. Особенно это трудно
сделать для лиц с такими распространенными фамилиями, как
например Ивановы, Семеновы, Степановы, Григорьевы, Михай-
ловы, Федоровы, Павловы, Тимофеевы. Да и вообще далеко еще
не у всех важских «лучших людей» могли быть в то время свои
постоянные родовые фамилии (их обычно имели лишь наиболее
именитые семьи, преимущественно из числа посажан и торговых
людей), отдельные же местные богатеи, как и рядовые крестьяне
и посажане, просто именовались еще по отчеству. И все же и тут
есть весьма симптоматичные совпадения, которые не могут не
обратить на себя внимания.
Так, из трех Ивановых, числящихся в наших списках, двое --
Труфанка и Олексейка Ивановы — выступают по Подвинскому
стану. Видимо, это представители не одной семьи подвинских
крестьян-богатеев (вряд ли в Москву ездило по два делегата от
одной семьи). Но характерно, что именно «лучшие люди» Ива-
новы и в конце XVI и особенно в XVII в. часто занимали в Под-
винском стане выборные земские должности. В 1566 г. земским
судным целовальником Подвинского стана был некий Петр Ива-
нов,162 а в 1604 г. Федор Иванов был сотским, Осип Иванов
в 1610 г. — «выборным судьей» Конецгорской волости, а Анд-
рей Иванов в 1618 г. — церковным старостой соседней подвинской
Ростовской волости 163 (по другим важским станам XVI—XVII вв.
такого засилия Ивановых из числа «лучших людей» мы не встре-
чаем). Находим мы в Ростовской волости под 1616—1618 гг. и
некоего Гришку Труфанова (не сына ли или внука Труфанка
Иванова), избранного в 1616 г. целовальником на ям в Пянду
от двух волостей — Ростовской и Конецгорской, крестьянина,
видимо, весьма зажиточного, поскольку, когда подвинские «соц-
кие денег ему на ям не додали», он «назаймовал на себя долгу
(>«кабалы на собя давал», — Н. Н.) сверх их мирсково привозу
60 рублев с росты». Думаем, что не каждый крестьянин мог
пользоваться среди волощан таким личным кредитом.164
161 Н. В. Устюгов. Солеваренная промышленность Соли Камской
в XVII в., стр. 7, 44, 45, 47, 50, 51, 54, 56, 62, 63, 87, 135.
162 РИБ, т. XII, стр. 10. — Одним из подвинских сотских в это время
был Ульян Клементьев (не родии ли мало-пинежских Клементьевых, ведь
Подвинский стан почти соприкасался с востока с верхнепинежскими
землями).
163 РИБ, т. XIV, стр. 168, 207, 328.
164 Там же, стр. 324—325.
21*
323
Но по тому же Подвинскому стану есть и прямые данные
о социальном положении одного из его представителей, ездивших,
согласно Важской грамоте 1552 г., в Москву «во всех становых и
волостных христьян место». Мы имеем в виду, как бы сказать,
главу делегации По двинского стана — Ивашку Григорьева сына
Нараболду, сотоварищами которого и были Труфанка и Олексейка
Ивановы. Оказывается, И. Г. Нараболда был не только весьма
богатым крестьянином Троицкой волости Подвинского стана (вла-
дельцем земель, угодий и «ловищ»), но и скупал земли у мало-
мощных крестьян, а также давал им деньги по «закладным ка-
балам» на землю. Об этом свидетельствуют две дошедшие до нас
довольно любопытные грамоты 1566 г. и обе датированные одним
и тем же числом — 17 февраля: первая — о покупке Иваном Гри-
горьевым сыном Нараболдой за 22 руб. у Корнилия Таская и
Епифана Игнатьевых детей Федоровской деревни (земли, дворов,
пожен и ловищ), кроме жребия их родича — Неклюда Васьянова
сына Игумнова; а вторая — о закладе ими же указанного Васья-
новского жеребья Нараболде за 3 руб. на один год с оговоркой,
что если они ему эти деньги в срок «не поставят», «ино ся за-
кладная грамота на ту нашу землю ему и купчая».165 Чем же
уж так непохожа эта деятельность Нараболды на подобную же
деятельность низовских богатеев, хотя бы тех же Прощелы-
гиных.166
Выступает И. Г. Нараболда перед нами как волостной земский
деятель и в последующие годы. Так, в 1573 г. И. Г. Нараболда
фигурирует в качестве целовальника Подвинского стана и вместе
с подвинскими должностными лицами — старостой Селивапом
Федоровым и целовальником Семеном Щипуновым — по царскому
распоряжению (адресованному, кстати, прямо па их имя) произ-
водит размежевание земель Клоновского монастыря от подвин-
ских черных волостей (им же поручается и охрана, и «береже-
ние» монастыря «от сторонних людей» на будущее).167 Кроме
того, в 1564—1574 гг. Ивашка Григорьев сын Нараболды «с това-
рыщи» выступает от имени волощан Троицкой волости (в каче-
стве истцов) в судном земельном деле с крестьянами соседней
Заостровской волости, судил же это дело «излюбленный судья»
Подвинского стана Селиванко Федоров «с товарыщи» (в каче-
стве же присяжных в 1566 г. «на суде был целовальник Петр
Иванов сын да соцкой Ульян Клементьев сын»), и он же доклады-
вал это дело уже в марте 1574 г. непосредственно самому царю
в Москве.168 Земский крестьянский судья на царском докладе!
165 Там же, стр. 73, 70.
166 Ср. выше, стр. 258—260.
167 Сб. ГКЭ, т. II, стр. 654.
168 РИБ, т. XII, стр. 6—12. — На докладе присутствовал и подписал
правую грамоту дьяк Кирей Федоров сын Горин. В судном деле, кроме
этого, есть виза дьяка Захария Олфутина.
324
Разве это не явное признание высокой правительственной коти-
ровки земства даже в послеопричный период.
Думаем, что лица типа Нараболды (нарождающиеся сель-
ские богатеи) и составляли основной костяк волостных кре-
стьянских представителей и «выборных голов». Посады же, как
правило, представляли «лучшие люди» покрупнее, типа Юрьевых.
Но в целом и те, и другие были представителями новой зарождаю-
щейся важской городской и сельской буржуазии.
И действительно, как бы ни были скупы наши сведения (не
всем же «повезло» как Нараболде!), весьма симптоматично, что,
с одной стороны, многие «лутчие люди» из числа важан носят
те же фамилии, что и низовские сельские богатеи первой поло-
вины XVI в., ставшие позднее, как правило, купцами и промыш-
ленниками (помимо Юрьевых, Онцифоровых и Дементьевых,
можно назвать их земляков — Ананьиных и Есиповых),169
а с другой — мы встречаем в позднейших важских актах XVI в.
однофамильцев наших «земских первенцев» преимущественно
в числе того же купечества. Так, шенкурский челобитчик и поса-
жанин Васюк Максимов («товарищ» Ивашки Юрьева) был, всего
вероятнее, как и тот, низовским выходцем и состоял, видимо,
в родстве с холмогорскими посажанами и купцами конца XVI—
XVII в. Максимовыми, один из которых — Исак Максимов — был
в 1615—1619 гг. даже сотским Куропольского посада.170 Что ка-
сается второго сотоварища Ивашки Юрьева Григория Дементьева
(на его возможные родственные связи с Низом мы уже указы-
вали), то, по-видимому, и это была богатая семья, но не посад-
ская, а из числа крестьян Шенкурского стана. Во всяком случае
в Конецгорской волости Подвинского стана проживала, как
можно судить по актам начала XVII в., какая-то зажиточная
семья Дементьевых-Петуховых (возможно, что это даже какие-то
сородичи и другого челобитчика, но уже соседнего Ледского
169 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 40, 63, 74 и др.; РИБ, т. XII, стр. 3—4. — Только
следует помнить, что последнее могло объясняться не только переселе-
нием низовских промышленников и купцов на важские и иные Верхов-
ские двинские земли (об этом мы уже говорили), но и тем, что это,
видимо, были окрестьянившиеся осколки бывших новгородских и двин-
ских боярских родов, обычно имевших земледельческие вотчины на
Ваге (где хлеб родился весьма неплохо) и промысловые владения и вар-
ницы на Низу. В XVI в. эти крупные «боярщины» были конфискованы
на великого князя, малые же (и не только низовские) окрестьянились
и стали базой для промысловых хозяйств нового, уже буржуазного,
типа. Судьбы же их владельцев, естественно, тоже разошлись — одни
вышли в купцы и промышленники, а другие совсем захудали и разори-
лись. И все же те и другие были как был продуктом одного процесса —
процесса ликвидации на территории Поморья XVI в. старых боярщин
(а следовательно, и самих старых феодальных отношений) и зарожде-
ния отношений новых — предбуржуазных, А проще говоря, это было
первоначальное накопление.
170 РИБ, т. XII, стр. 31.
325
стана — Кирила Гаврилова сына Петухова, фигурирующего
в Важской грамоте).171
Из фамилий вельских «лучших людей» — челобитчиков и
«излюбленных голов» — обращают на себя внимание две: Семе-
новы (Ивашка Семенов — челобитчик от вельского посада) и Ми-
хайловы (Иван Михайлов — «излюбленная голова» по Вельской
половине). Дело в том, что в XVII в. Семеновы стали довольно
известными устюжскими купцами, а, как мы уже указывали, эти
два соседних двинских города — Устюг и Вельск — были особо
тесно между собой связаны. Занимали Семеновы в XVII в. и
крупные земские посты. Например, в 1658—1659 гг. купец
Андрей Семенов был даже устюжским таможенным головой,172
а в 1691 г. Пашка Семенов возглавлял коллегию устюжских «все-
уездных земских старост».173 Не менее известны в XVII в. и
купцы Михайловы, которые вели торговлю как в Устюге, так и
в Вологде. На последнее указывает уже сам факт, что Петр Ми-
хайлов в 1660 г. был таможенным головой в Вологде (а ведь взять
вологодскую таможню на откуп, даже «с товарыщи», было под
силу лишь очень богатому человеку), а Прокопий Михайлов стал
в 1704 г. одним из первых бургомистров самого Великого
Устюга.174 Очень возможно, что это и есть потомки важан Михай-
ловых, ведь «лучших людей» однофамильцев и на Ваге и
в Устюге было в то время не так уж много. Во всяком случае на
важских землях Михайловы вплоть до XVII в. оставались, ви-
димо, видными людьми, поскольку, например, Петр Михайлов
в 1595 г. был даже старостой в Шенкурье.175
Конечно, большинство вышеприведенных родословных опо-
средствований нуждается в специальной и более детальной про-
верке (которая, правда, в большинстве случаев просто невоз-
можна из-за отсутствия необходимых источников по XVI в.), но
вообще игнорировать их мы считали для себя невозможным, тем
более что перед нами, во-первых, отнюдь не единичные и случай-
ные совпадения, а во-вторых (и это главное), в тех случаях,
когда эти совпадения удается проверить более конкретно, они
оказываются реальностью. И во всяком случае если в наших ге-
неалогических наблюдениях по отдельным фамилиям и есть
ошибки (ведь поколенные родословные росписи в XVI—XVII вв.
даже «лучших» горожан и крестьян никогда не велись), то
в своей совокупности приведенные материалы достаточно опреде-
ленно отражают общую тенденцию в социальном развитии посад-
ской и крестьянской верхушки Поморья XVI в. — тенденцию не
171 Там же, т. XIV, стр. 207—209.
172 Там же, т. XII, стр. 241.
173 Там же, стр. 1029.
174 Сб. ГКЭ, т. II, стр. 51, 143, 786, 787.
175 Там же, стр. 816.
326
феодальную, а пробуржуазпую. А именно эта верхушка и взяла
и свои руки бразды местного самоуправления по земской ре-
форме Ивана IV.
ЗЕМСКАЯ РЕФОРМА
В ДВИНСКОМ УЕЗДЕ.
НАМЕСТНИКИ И ЗЕМСТВО
Земская реформа, как бы выгодна она ни
была и для правительства (особенно царской казны), и для во-
лостного крестьянства (особенно его верхушки), утвердилась
даже в Поморье далеко не сразу. И уж тем более не было едино-
образия в ее проведении. На Ваге, как можно судить по царскому
разъяснению на Важской земской грамоте по вопросу о суде по
кабалам от 8 марта 1556 г., новые земские власти не прекра-
щали своей деятельности вплоть до уже повсеместного прове-
дения земской реформы в 1555—1556 гг., согласно новому цар-
скому «уложению о кормлении и службе»,176 на Пинеге же, наобо-
рот, произошла какая-то заминка и, видимо, не по местным
причинам.
Судим об этом по Боярской книге 1556 г., в которой есть сле-
дующие записи о мало-пинежских кормлениях: Данило Степанов
сын Отяева «имал с Пенежки с Малые по 20 рублев на год»,177
Андрей Борисов сын Ступишина «имал с Пенежки по 10 рублев
на год»;178 Михалец Иванов сын Яропкина «имал из Малые Пе-
нежки по 10 рублев на год»; 179 наконец, Иван Никитин сын Ду-
бенского Большой «съехал с Пенешкы с Малые на Ильин день 63,
держал 2 года»,180 т. е. был на пинежском волостельстве с лета
(июля?) 1553 по 20 июля 1555 г. Следовательно, правительство
сперва, в феврале 1552 г., передало Малую Пинежку, Выю и Суру
на откуп, а потом, летом 1553 г., снова восстановило здесь корм-
ленщиков. Допустить же, что в данном случае сведения такого
надежного и проверенного источника, как Боярская книга, не-
точны, невозможно хотя бы потому, что они не только дополняют,
но и органически увязываются с данными самой же Мало-Пинеж-
ской земской грамоты 1552 г. Так, из земской грамоты, как мы
уже отмечали, видно, что до февраля 1552 г. волости Малая Пи-
нежка, Выя и Сура составляли единое кормление и подчиня-
лись «пенежскому волостелю» и его тиуну (поэтому-то Боярская
176 А отдельные важские «выборные головы», как например глава
земских властей Вельской половины посажапин Илейка Фенютин, вообще
даже не сменились (или были выбраны на новый срок) за период
с марта 1552 по март 1556 г. (ААЭ, т. I, № 234, стр. 238—239).
177 БК, л. 18 об.
178 Там же, л. 28.
179 Там же, л. 60.
180 Там же, лл. 149 об.—150.
327
книга, точно фиксируя положение дел, й именует кормление
просто как Пинежка Малая). С 25 февраля 1552 г. (т. е. сразу же
после масленицы, которая в этот год была с 18 по 25 февраля)
пинежское кормление было передано, согласно земской грамоте,
«на откуп», причем первый взнос должен был быть сдан в Москву
«на масленое заговейно» 1553 г., т. е. к 5—12 февраля. Из этого
взноса, который был установлен по земской грамоте в размере
100 руб. (суммарно с трех волостей), и «имали», согласно Бояр-
ской книге, деньги с Малой Пинежки: Д. С. Отяев — 20 руб. и
А. Б. Ступишин и М. И. Яропкин — по 10 руб. каждый.181
Но могли получать эти деньги они лишь из первого «годового
окупа», за период с 25 февраля 1552 г. до 5—12 февраля 1553 г.,
или в крайнем случае из полуторагодового, так как с лета (ви-
димо, с июля) 1553 г., по данным самой же Боярской книги, Ма-
лая Пинежка снова была отдана в кормление и волостелем в пей
был И. Н. Дубенский, который держал ее два года, съехав с нее
лишь 20 июня 1555 г.
Как видим, никаких противоречий между показаниями наших
двух официальных источников не только нет, но, наоборот, они
взаимно подкрепляют друг друга.
Но чем же тогда вызвано это довольно-таки странное колеба-
ние в отношении земской реформы, а главное, касалось ли оно
только одной Пинеги или же и других поморских территорий и
в первую очередь самой главной двинской метрополии — холмо-
горского наместничества? Вопрос особенно важен, поскольку, как
уже отмечалось, сразу же после «казанского взятия», в декабре
1552 г., боярская дума по особому царскому повелению спе-
циально обсуждала вопрос о кормлениях,182 183 а сам царь сразу же
после возвращения из Казани начал, по сообщению летописей,
широкую раздачу боярам и детям боярским городов «в кормле-
ние»: «кормлении государь пожаловал всю землю».133 Не была ли
отмена земского самоуправления на Пинеге прямым следствием
этих новых правительственных мероприятий? Хронологическое
совпадение тут явно настораживает.
Указанные наблюдения о ходе введения земских учреждений
на пинежских и важских землях важны и для изучения хода про-
ведения земской реформы в самом Двинском уезде. Дело в том,
181 Последнее указание Боярской книги 1556 г. имеет и самостоятель-
ное значение, так как еще раз подкрепляет высказанное нами предполо-
жение, что первоначально (до царского «уложения о кормлениях и
службе» 1555 г. и установления особых «боярских окладов» вместо корм-
лений) денежная компенсация кормленщиков за переданные на откуп
кормления, за получением которых они стояли в очереди (по «кормле-
ному верстанию»), производилась в Москве непосредственно из привезен-
ного туда окупа за него. Практика явно переходного характера.
182 ПСРЛ, т. XIII, вторая половина, стр. 523.
183 Там же, т. XIX, стр. 180. — Подробнее об этом см. ниже, стр. 368—372.
328
что из-за состояния источников этот вопрос особенно неясен.
В Боярской книге 1556 г. двинские кормления, как и важские, ни
разу не упоминаются,184 а данные других источников о введении
здесь земского самоуправления явно не вяжутся между собой: по
Двинской летописи земская реформа проведена здесь якобы еще
в 1553 или даже 1552 г., т. е. тогда же, когда на Пинеге и Ваге,
а по земской уставной грамоте Нижней половины Двинской
земли от сентября 1556 г. — только с этого срока. Но даже если
верить последнему (в летописце, да еще дошедшем до нас
в списке XVII в., более вероятна ошибка), то и тогда остается
вопрос, почему все же на самой Двине, центре черносошного Се-
вера, районе и наиболее населенном, и столь богатом, где местные
промышленники и купцы были подлинными хозяевами края,
столь запоздало дело проведения земской реформы.
Попробуем разобраться в этом вопросе.
В 1549/50 г. (7058 г.), как сообщает Двинская летопись, на
Двину была «прислана государева грамота за красною печатью,
велено, по чему двинским наместником на двинянех на посадских
людех въезжаго и корму имать, а положена та грамота на Горо-
дищи в Спаской казне».185 Подлинник этой грамоты до нас не
дошел. Правда, сохранился список, но без конца (из-за его вет-
хости), а поэтому без даты и без дьячей подписи с уставной гра-
моты Ивана IV (уже «царя»), выданный Нижней половине Двин-
ской земли, который исследователи обычно датируют условно
1547—1556 гг., т. е. временем с момента коронации Ивана IV
в январе 1547 г. до выдачи в сентябре 1556 г. земской грамоты
Нижней половине Двинской земли.186 Видимо, это и есть та гра-
184 Это могло быть вызвано, всего вероятнее, двумя причинами: или
тем, что в дошедшей до нас рукописи Боярской книги 1556 г. нет пер-
вых десяти статей (с окладами от 60 до 100 руб.), — а именно среди них
должны были числиться лица, пользовавшиеся такими богатыми кормле-
ниями, как Важское и особенно Двинское наместничество, — или тем, что
лица, пользовавшиеся этими кормлениями, были записаны в другой
Боярской книге, составленной по иным «спискам на кормленое верстанье»
(ведь данная книга вряд ли даже в целом виде включала всех москов-
ских кормленщиков). Не указывает ли на последнее и сохранившаяся
в Боярской книге рабочая помета, что вычеркнутый из нее И. Д. Кикин
числится «у Путилы», т. е. у дьяка Путилы Нечаева (БК, л. 150 об.),
который в 1556 г. как раз и ведал земскими учреждениями на важских
и двинских землях (а следовательно, и денежным обеспечением припи-
санных к ним ио «кормленым спискам» будущих четвертчиков),—
его подпись стоит, в частности, на царской приписке 1556 г. к Важ-
ской земской грамоте 1552 г. и на самой Двинской земской грамоте
1556 г.
185 ДРВ, ч. XVIII, 1791, стр. 10—11.
186 Список сохранился в- архиве Архаигелогородского Архангельского
монастыря, откуда еще в начале XIX в. был доставлен вологодским
епископом Евгением Московскому обществу истории и древностей рос-
сийских, и издан последним в 1-й части «Русских достопримечатель-
ностей» (М., 1815, стр. 125—136).
329
мота «за красною печатью» 7058 г., т. е. 1549/50 г. (расписанная
по двум спискам для Нижней и Верхней половины Двинской
земли), о которой говорит двинской летописец. Во всяком случае
именно 7058 г. датирован подлинник или список этой уставной
грамоты, находившийся в конце XVIII в. в руках В. Кре-
стинина.187
Мы не будем сейчас подробно рассматривать эту грамоту, хотя
она и крайне любопытна, а отметим лишь ее основные особен-
ности.
Будучи адресована в данном случае Нижней половине Двин-
ского уезда — холмогорцам, двинянам, ненокшанам — и вообще
всей Осинской земле (как называли иногда Низ источники
XVI в.), грамота 1549/50 г. устанавливала, что наместник имел
в Холмогорах «три дворы и с тиуном и с доводчики», в том числе
«большой наместничий двор», в котором он жил сам (во втором
дворе жил тиун, в третьем — доводчики). Эти дворы должны были
ставить ему только низовцы.188 Следовательно, имелось в виду,
что двиняне Верхней половины строят и содержат наместничьи
дворы (на своей половине) обособленно, по своей уставной гра-
моте. Помимо Холмогор, наместники Нижней половины держали
своих тиунов и доводчиков на посадах в Неноксе и Уне (по од-
ному тиуну и одному доводчику в каждый город). Были, видимо,
тиуны и у наместников Верхней половины, но где они «сидели»,
грамота не указывает.
Согласно уставной грамоте, наместники и их тиуны могли су-
дить двинян только вместе с целовальниками и земскими дьяками
из числа «лучших людей», которых сами двиняне «землею выби-
рут и к целованию приведут». Но двинская уставная грамота
1549/50 г. не ограничивалась этим общим постановлением, кото-
187 В. К р е с т и н и н. Начертание истории города Холмогор, стр. 13. —
Что В. Крестинин пользовался именно этой уставной грамотой, удосто-
веряется полным тождеством текста этой грамоты (по изданию в «Рус-
ских достопримечательностях») с приводимыми им отрывками из нее
(там же).
188 Любопытно также, что, говоря о постройке дворов для наместника,
тиуна и доводчиков в Холмогорах, Уне и Неноксе, уставная грамота
1549/50 г. не только специально разъясняет, какие это должны быть
дворы и даже как и сколько следует доставлять для их отопления дров
(на все дворы «с Нижние половины двести возов на год на одну сто-
рону на Нижнюю половину», — значит, возила дрова и другая сторона —
Верхняя половина, — «а более того, наш наместник и его тиуны и их люди
дров у пих не емлют»), но и прямо указывает, что наместник и его люди
«дворов у них не пустошат, на каковы дворы наедуть, таковы ж дворы
им и отдадут со всеми с чепми, и с пробои, и с замки». Это, казалось бы,
деталь, по уж очень характерно оттеняет она остроту взаимоотношений
в то время между кормленщиками и местным населением (явно наплева-
тельское отношение первых к земским строениям — «после меня хоть по-
топ») и попытку правительства путем максимальной регламентации их
взаимных прав и обязанностей (и с явным уклоном в защиту прав дви-
нян) восстановить «земский мир» на местах.
330
рое мы находим еще в Онежской уставной грамоте 1530 г., а в от-
личие от всех предшествующих уставных наместничьих грамот
включала в себя своеобразный земский регламент, составленный
по образцу Судебника 1550 г., о порядке организации земского
представительства в наместничьем суде.
Согласно этому регламенту, целовальники и земские дьяки
были обязаны не только участвовать в суде кормленщиков, но и
собственноручно подписывать («руки свои прикладывают») все
«судные списки», а также хранить «у себя» на случай конфликта
их «противни» (копии). Сами же целовальники и земские дьяки
на период выполнения ими своих обязанностей пользовались су-
дебной неприкосновенностью. Грамота прямо указывала, что «це-
ловальников, которым в суде сидети, и диака земскаго наместнику
и его тиуну не судити ни в чем, опричь душегубства, и разбоя, и
татьбы с поличным, докуды которые целовальники в целовальни-
ках и диак земской будут».
Существенно ограничивался и объем судебной компетенции
двинских наместников и тиунов путем изъятия из их ведомства
разбойных и иных ведомых лихих дел. Иначе невозможно
объяснить, почему о суде наместников над «лихими людьми»
в двинской уставной грамоте 1549/50 г. в отличие от Пермской
уставной наместничьей грамоты 1553 г.189 вообще не упоми-
нается. Видимо, составители грамоты исходили из того, что губ-
ное самоуправление (губные старосты или, как их чаще назы-
вают двинские источники, «выборные головы») уже было или
должно быть (одновременно с уставной грамотой) введено
в Двинской земле.
Во всяком случае во время майских переутверждений 1551 г.
жалованных грамот Никольского Корельского монастыря от
1542 г. (монастырь находился на территории Нижней половины
Двинской земли) и Антониева Сийского монастыря от 1545 г. (мо-
настырь находился на территории Верхней половины) на каждой
из них была сделана приписка, что великий князь «сее у них гра-
моты рушати не велел никому ничем, опричь душегубства и
татьбы с поличным. А в душегубстве и в татбе с поличным судят
их наши двинские наместницы Нижния половины (в сийской гра-
моте— Верхней половины, — Н. Н.) и их тиуны. А в розбойном
деле про розбойников обыскивают губные старосты по нашим губ-
ным грамотам, да обыску своего список присылают к нам
на Москву».190
Что касается наместничьих кормов и пошлин, то они устанав-
ливались в следующем размере. Наместничий корм состоял из
189 Временник ОИДР, кн. 25, стр. 148—154.
190 АН, т. I, № 141; ср.: Сб. ГКЭ, т. I, № 109. — Подробнее о проведе-
нии губной реформы в Двинской земле см. в нашей статье «„Новое" на-
правление в актовом источниковедении» («Проблемы источниковедения»,
т. X, М., 1962, стр. 316—320 и сл.).
331
«въезжего корма» («кто что принесет, то ему взяти») и кормов на
три праздника: на рождество — с десяти трех обежиых сох (малая
новгородская соха = одной большой московской сохе) полоть мяса,
10 хлебов, коробья овса и воз сена; на великий день (пасху) —
полоть мяса и 10 хлебов; на петров день — баран и 10 кур. Тиун
получал полнаместничьего корма, а доводчик — «один побор
с трех сох на три праздника»: на рождество — коврига, часть
мяса, зобня овса, на великий день — ковригу и часть мяса, на пет-
ров день — ковригу и сыр. Вместо натуральных кормов («а не люб
будет корм») все названные лица могли получать деньги. По при-
водимой в уставной грамоте денежной таксации (стоимости на-
званных продуктов в «новгородках») 191 годовой посошный корм
(без ненормированного «въезжего корма») составляет: с 10 сох
для наместника 66 денег (32 деньги на рождество, 18 денег на
пасху и 16 денег на петров день), для тиуна 33 деньги (16 денег
на рождество, 9 денег на пасху и 8 денег на петров день), для до-
водчика с трех сох 8 денег (4 деньги на рождество, 2 деньги на
пасху и 2 деньги на петров день), что в переводе на оклад
с 10 сох будет равно 27 деньгам. Следовательно, уставной годовой
(«урочной») корм наместника, тиуна и доводчика был равен
(суммарно) 126 деньгам или 1 рублю 8 алтынам 2 деньгам
с 10 трехобежных сох (13 денег с одной сохи). Если же считать,
что «въезжий корм» («не урочный») был равен пусть даже са-
мому большому корму—рождественскому (это можно было бы
объяснить стремлением населения задобрить «вперед» приехав-
шего к ним кормленщика), т. е. оценивался, скажем, в 52 деньги
(32 деньги — наместнику, 16 — тиуну и 14 — доводчику), то и
тогда вся стоимость годового посошного корма (на троих) со-
ставляла сравнительно небольшую сумму — 178 денег с 10 сох.
Поэтому мы можем вполне уверенно утверждать, что средний
размер годового посошного корма колебался на Двине в пределах
суммы в 2 руб. с 10 малых сох (годной большой московской
сохе). В таком же окладе (и в натуральном, и в денежном выра-
жении) посошный корм взимался с Онежской земли по ее устав-
ной великокняжеской грамоте 1536 г.192 Значит, это был общий
оклад всех поморских земель середины XVI в.193
191 В новгородских деньгах (1 рубль = 100 деньгам) полоть мяса —
8 денег, воз сена — 8 денег, баран — 6 денег, коробья овса — 6 денег,
зобня овса — 2 деньги, хлеб, коврига, часть мяса и сыр — по 1 деньге.
Стоимость кур в уставной грамоте в данном случае не названа, но ниже
при установлении обязательных даров в пользу кормленщиков с пира
цена куры определяется в одну деньгу. Эту цену мы и принимаем, хотя
обычно куры стоили в первой половине XVI в. по полденьге, вернее,
пара — одну деньгу (А. Г. Маньк о в. Цены и их движение в Русском
государстве XVI века. М.—Л., 1951, стр. 122).
192 ААЭ, т. I, № 181.
193 Мы уже отмечали, что примерно в таком же размере, как можно
судить по Белозерской уставной грамоте 1488 г., взимался посошный
332
Сложнее установить общую сумму посошного корма, полу-
чаемого, согласно уставной грамоте 1549/50 г., двинским холмо-
горским наместником и его людьми, поскольку нам неизвестно,
сколько сох числилось в 50-х годах XVI в. в Нижней половине
Двинского уезда. Правда, общие представления об этом можно
иметь, если учесть, что в Двинской земле по письму И. П. За-
болоцкого «с товарищи» 1550—1553 гг. и последующим, допол-
няющим его, сотным грамотам числились на 1557 г. 72 боль-
шие московские сохи и 4 малые с полуобжой (т. е. 724 малые
сохи с полуобжой),194 но это включая не только Верхнюю и Ниж-
нюю двинские половины, но и Большую и Малую Пинегу, имев-
ших в 1549/50 г. своих волостелей (на что, кстати, указывает и
сама наша Двинская уставная грамота).195 А отсюда следует, что
общая сумма урочного посошного корма (без «въезжего корма»,
ненормированного) со всей Двинской земли (с обеих двинских
половин и с обеих Пинег, где также сидел триумвират — воло-
стель, тиун и доводчик — и где, всего вероятнее, корм собирался
в том же размере и по той же разнарядке) составляла в начале
50-х годов около 90 руб. (по писцовым же данным на 1557 г., его
сумма определилась бы в 91 руб. 22 деньги). Если же принять,
что весь посошный корм (включая «въезжий») оценивался на
Двине примерно в размере 2 руб. с 10 малых сох, то тогда сумма
всего посошного корма с двинских земель составила бы 140—
150 руб. Большую часть ее уплачивала, видимо, Нижняя поло-
вина, как по сравнению с Верхом наиболее густонаселенная и бо-
гатая часть Двинской земли, на территории которой были распо-
ложены и все двинские посады (Холмогоры, Уна, Ненокса), а пи-
нежские волостельства вообще были невелики (на Малой Пинеге,
Вые и Суре, как мы уже отмечали, было в 1552 г. всего около
60 малых сох).196 В то же время в Низовском (Андреяновском
стане Нижней половины в 1550/51 г. было 70 малых сох 197 (во
корм, во всяком случае в конце XV в., и в центральных районах страны
(только надо помнить, что одна московская большая соха соответствовала,
как уже отмечалось, 10 малым трехобежным сохам, применявшимся как
на двинских, так и на других бывших новгородских землях Поморья
XVI в.). Правда, по Белозерской уставной грамоте, по которой денежный
счет ведется на московские деньги (две московские деньги = одной нов-
городке), цены на продукты (в случае их замены деньгами) были уста-
новлены в большинстве более низкие, чем в Поморье.
194 П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М.—Л., 1950,
стр. 428—429. — О пребывании на Двине великокняжеских писцов
И. П. Заболоцкого «с товарищи» см. ниже, стр. 291—292.
195 «А коли поедут волостели пепежские на Пенегу или с Пенеги и
их люди или иные мои волостели поедут на иныя волости через Двин-
скую землю, а где ему прилунится стати, и они у них корму сильно
не емлют, а корм себе и коням купят».
196 См. выше, стр. 296—297.
197 Лодомские акты, стр. 31—33.
333
входящей в него Лодомской волости — 8),198 а в околохолмогор-
ской Куростровской волости, согласно разрубу 1538/39 г., —
45 малых сох.199 Следовательно, Низовский стан платил в 1550 г.
урочный (нормированный) посошный корм в размере 9 рублей
10 денег (Лодьма — 1 рубль 4 деньги), Куростров — около 6 руб.
Эти расчеты дают возможность составить себе более конкрет-
ное представление о размере посошного корма в канун отмены
кормлений, а главное, еще раз подтверждают уже высказанное
нами выше мнение о сравнительно небольших размерах этого
корма. Последнее будет особенно ясно, если вспомнить, что, на-
пример, в этой же Куростровской волости в 1549 г. было 179 дво-
ров,200 а значит, с каждого двора волощанина причиталось внести
в счет урочного посошного корма в среднем 4 деньги на год (в на-
туральном исчислении это стоимость 4 хлебов или 8 кур).
Правда, говоря об обязанности местного населения содержать
кормленщиков, надо помнить, что, помимо посошного корма, на
нем лежала обязанность строить и содержать наместничий и
тиунский дворы, а также все иные постройки, предназначенные
для хозяйственных нужд или проживания наместничьих людей
(жилые избы, погреба, поварни, ледники, сенники, конюшни и
даже «мыльни»). Только дров для отопления этих построек, как
мы уже указывали, нужно было собрать с Нижней половины без
малого 200 возов.
К кормам не формально, а по существу относится и право
тиунов получать с каждого пира или братчины, если такие будут
устроены в его погосте или в волости, в «насадку» от хозяина
празднества, «ведро питья, какое питье у него лучится, да хлеб,
да куря» (или вместо них, «не люба будет насадка питья и хлеб
и куря», за все 3 деньги). На сами же пиры тиунам и другим на-
местничьим людям, кроме доводчиков (для порядка?!), незваным
ездить запрещалось. Запрещалось также наместникам и тиунам
при поездках в Неноксу и Уну требовать от крестьян бесплатных
кормов, подвод и охрану (сторожей). В равной степени как за-
прещалось это делать и царским гонцам без особых на то разре-
шений.
Следует учитывать, наконец, и обязанность населения содер-
жать доводчиков во время поездок их по волостям по служебным
делам (приводить или вызывать на суд ответчиков, исполнять су-
дебные решения и т. д.). Правда, последняя обязанность населе-
ния (и право доводчиков) была, видимо, источником постоянных
злоупотреблений кормленщиков («своего для прибытка») 201 и
198 Там же, стр. 25—28, 36, 38, 39, 42, 43.
199 П. А. Садиков. Очерки..., стр. 418.
200 А. И Копанев. Куростровская волость во второй половине
XVI в., стр. 151—152.
201 Ср. уставную Онежскую грамоту 1536 г. (ААЭ, т. I, № 181).
334
поэтому регламентировалась в уставной грамоте особенно тща-
тельно.202
Что касается самого порядка сбора посошного корма (как и
других наместничьих поборов), то он был обычным для XVI в.,
а именно «кормы наместпичи и тиуни и доводчиковы поборы берут
старосты по деревням да платят наместнику и его тиуном и до-
водчиком». Новым было лишь указание, что разрубка посошных
и иных земских кормов и повинностей в пользу наместников
производится непосредственно в Холмогорах в масштабах всей
Нижней половины Двинской земли, для чего на общий «земский
розмет» сюда, помимо холмогорской округи, «старосты ненокоцкие
и унские приежжают сами». И только по делам «земского роз-
руба» двинские наместники имели право посылать непосредст-
венно своих приставов из Холмогор во все части своего наместни-
чества, по остальным же делам на территории Неноксы и Упы
они должны были действовать только через местных тиунов и до-
водчиков. Правило тоже любопытное и для уставных грамот
XVI в. новое.
И все же не посошные кормы были главной доходной статьей
кормленщиков. Основной их «прибыток» складывался, видимо, из
идущих в их пользу судебных «продаж и пошлин».
По Двинской уставной грамоте 1549/50 г. это были пошлины
с судебных дел (в делах «о рубле или выше рубля») — «с вино-
ватого» наместник и тиун «себе емлют четверть исцова иску,
с рубля по полуполтине». Это в случае, когда «досудят до винова-
того», а если не доищутся, кто виноват, то тогда наместнику
«имати на ищее с рубля два алтына, а тиуну с рубля восемь денег»
(с дел же на иные суммы «по тому ж розчету»). Если же досу-
дятся до поля (судебного поединка) и вдруг, став на поле, поми-
рятся, то наместнику и тиуну «имати на них (обеих сторонах, —
Н. Н.) четверти же истцова иску, с рубля по полуполтине».
Но это как общее правило. Что же касается «заемных» и уго-
ловных дел, то тут иная таксация: «побьются в поле в заемном
деле или в лае, и в бою, и в грабеже, и татьбе», наместнику и
тиуну «имати противень на убитом в полы истцова», а «побьются
на поле в пожеге, или в душегубстве, или в разбое с поличным»,
наместнику и тиуну «имати на виноватом противень против
истцова». Правда, здесь же разъяснялось, что если кто будет за-
держан приставом (в роли которого, всего вероятнее, выступал
тот же доводчик) в драке, грабежах, ругани («лае») или займе—-
202 Во-первых, устанавливалось, что доводчики имеют право приез-
жать и собирать «свой побор» только в своем стане; во-вторых, что они
могут ездит лишь в сопровождении одного парубка и не более чем на
трех лошадях, да и вообще «где доводчик обедает, тут ему не почевати»;
в-третьих, что наместники и тиуны не имеют права «до году» переменять
доводчиков; а в-четвертых (и это главное), что доводчики собирают своп
поборы не сами по деревням, а «емлют» их у старост по станам.
335
и тут опять, как мы видим, нарушение бескабального займа при-
равнивается не к гражданскому, а к уголовному преступлению,
как бы «добровольному» воровству, — но обе стороны не «восхо-
тят» судиться, а, наоборот, «доложив судьи, помирятся», то с них
судье никаких «продаж» нет, кроме возмещения приставу, как бы
сказать, командировочных — «езду и хоженого». Также пет ника-
ких «продаж» в пользу кормленщиков и с лиц, у которых хотя и
будут обнаружены ворованные вещи («познают татебное»), по
они от себя «сведут свод» «до десяти сводов и до чеклого (ведо-
мого, — Н. Н.) татя».203
За самосуд по уставной грамоте наместник «имал» 2 руб.
(«а самосуд то, кто поймает татя с поличным да отпустит прочь,
а наместникам и их тиуном не явит, а его в том уличат, и то
самосуд, а опричь того, самосуда нет»).
За убийство на погосте или в волости, если найдут убийцу, на-
местник и тиун долг убитого и убытки правят на самом преступ-
нике, а его самого судят по закону («в вине душегубца ведают
себе»), а если убийца не будет найден, то тогда с погоста или
волости «за голову виры по старине» 2 руб. При несчастном же
случае (если кто убьется, сорвавшись с дерева, утонет, погибнет
от зверя и т. д.) вообще не полагалось взимать с населения ника-
ких «вир» и «продаж».
Устанавливала грамота, наконец, и размеры «езда» (или «хо-
женого») в пользу доводчиков. Езд (пошлина за выезд) за одну
поездку доводчика всегда должен быть один, независимо, «в коль-
ких делех доводчик в стану людей одним выездом даст на по-
руку». Размеры же езда были «в волости на выпрежай на пятнат-
цать верст пять бел, а на правду вдвое», а «на погосте полтина
доправити, ино хоженого белка, а от рубля две белки».204
Из других судебных пошлин в грамоте фигурирует «баран» —
пошлина за перепашку или перекос межи, взимается наместни-
ками с виноватого в размере трех бел (9 денег).
Таковы судебные пошлины, идущие в пользу наместников,
тиунов и доводчиков. Даже одно их перечисление показывает, что
именно они-то и были главной доходной статьей кормленщиков.
Ведь каких-нибудь несколько десятков судных дел (мы уже не
говорим о самосуде или вире за убийство, оцениваемых по 2 руб.
каждое) могли принести наместникам и тиунам больше доходов,
чем весь их годовой посошный корм. Именно это и делало
судебно-административную деятельность кормленщиков чреватой
(«прибытка ради») особыми «опасностями» для местного населе-
203 Чеглый тать, по В. Далю, — уличенный, прямой, объявленный вор
(В. Дал ь. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1886,
т. IV, стр. 535).
204 Одна белка исчислялась на новгородки в 3 деньги.
336
ния. Где уж тут до справедливости, а тем более до предотвраще-
ния преступности и охраны правопорядка, если рост преступ-
ности — «золотое дно» для кормленщиков.
Не менее пагубное последствие для всей местной жизни
должно было иметь и предоставление именно кормленщикам
права надзора за местной торговлей, что также открывало для
них возможность для обогащения за счет штрафов («заповедей»)
за нарушение действующих на местах таможенных правил.
В Двинской уставной грамоте 1549/50 г. (ведь таможенные
сборы были на Двине весьма велики) этим вопросам уделено,
естественно, особое место.
Грамота запрещала по просьбе двинян (в этом случае прави-
тельство, казалось бы, было на их стороне) всем «торговым
людем», приезжающим на Двину из Вологды, Устюга или «из
иных городов из верхних», ездить торговать «ниже Колмогор —
в Уну и в Неноксу и в иныя места». Все торговые операции эти
приезжие купцы обязаны были производить только в самих Хол-
могорах, «па гостии е берегу». Тут же должны были производиться
взвешивание соли — одного из самых ходовых двинских това-
ров — на продажу по установленной мере — «в земский пуз»,
а также уплата «по таможенной грамоте» пошлин великокняже-
ским таможенникам.
Следить же за всем этим и должны были непосредственно
двинские наместники и, конечно, не бескорыстно (тут-то льгота
для двинян и оборачивалась в доходную статью для кормленщи-
ков). Если же кто, кроме важан и самих подвинцев, поедет тор-
говать ниже Холмогор, то всех этих «торговых людей» наместни-
кам предписывалось, согласно грамоте, арестовывать, товар отпи-
сывать па великого князя, а самих купцов «давать на поруку» и
посылать в Москву к великому князю, предварительно, правда,
взыскав с них «себе на обе половины заповеди четыре
рубля».
Не менее строгая кара ожидала нарушителей таможенных пра-
вил. Во-первых, категорически запрещалось (и наместники были
обязаны за этим строжайше следить) всем двинянам и приезжим
торговым людям «держать» «свои пузы» и тем более самим ме-
рить ими соль. Соль разрешалось мерить только через «мой (ве-
ликокняжеский, — Н. Н.) пуз», «который за моею печатью у моих
таможенников», и только в присутствии их самих и обязательно
с одновременной уплатой пошлин «по таможенной грамоте».
Со всех же купцов-нарушителей (кого где обнаружат и доведут
на него) наместники «имали» на себя «заповеди два рубля»,
конфисковывали на великого князя их товар, а их самих аресто-
вывали и «за порукой» отправляли в Москву.
Вряд ли следует доказывать, что та и другая процедуры на-
местничьего контроля, хотя, казалось бы, и направленные в за-
щиту интересов местных торговых людей, на практике не могли
22 Н. В. Носов
337
не порождать самых различных злоупотреблений со стороны на-
местничьей администрации, обычно заинтересованной не в бездо-
ходном порядке, а, наоборот, в весьма доходном «беспорядке».
Что касается постановлений о великокняжеских приставах,
судных сроках, порядке подачи «жалоб» на наместников и смест-
ном суде двинян с приезжими торговыми людьми, то эти вопросы
решаются в Двинской уставной грамоте 1549/50 г. так: велико-
княжеский пристав (и не всякий, а лишь их особый двинский
«данной пристав») приезжает к ним и «чинит» только один срок
явки в московский суд — на «зборное воскресенье» («зазывные» же
и «бессудные» грамоты, выданные на иные сроки, недействи-
тельны) ; срок обжалования действий наместника (подачи «жа-
лоб» на них) — только средокрестье (старое право населения
самим устанавливать сроки явки наместников на великокняже-
ский суд тем самым, как и в Судебнике 1550 г., отменялось, хотя
это право и было сохранено за населением в отношении иных при-
езжих кормленщиков и приставов в случае насильственного
взимания ими «кормов» себе и коням на двинской территории);
сместные же дела между двинянами и приезжими «торговыми
людьми» (и только торговыми, а не всеми приезжими) решаются,
включая даже дела о татьбе и разбое, в великокняжеском суде,
но сама дача на поруки ответчика и установление срока этого
суда — компетенция двинского наместника. Последнее постановле-
ние — перенос суда между иногородними торговыми людьми на
московскую почву (непосредственно в великокняжеский суд) —
явно новое, поскольку в предшествующих уставных грамотах по-
добный юридический казус вообще не фигурирует, и явно выгод-
ное поднимающемуся купечеству, поскольку оно получает теперь
право в случае конфликта с иногородцами быть судимыми не
кормленщиками (на местах), а самим великим князем
(в Москве). Подобная крупная уступка торговым людям говорит,
конечно, о многом.
Итак, мы видим, что хотя в Двинской уставной грамоте
1549/50 г. еще нет прямых следов Судебника 1550 г., в ней (в от-
личие от Онежской уставной грамоты 1536 г.) уже отчетливо
прослеживается общая политическая тенденция — и вряд ли
только двинской ориентации и происхождения, — во-первых,
к расширению (правда, еще очень ограниченному) прав и обязан-
ностей земского представительства в наместничьем суде, и, во-
вторых, к ограждению посадского и волостного населения путем
регламентации и сокращения доходов кормленщиков от произвола
и притеснений «прибытка ради» со стороны наместников и их лю-
дей. Во всяком случае трудно не поставить в связь с выдачей дви-
нянам в 1550 г. новой уставной грамоты летописное известие, что
как раз в предшествующий 7057 г. (1548/49 г.) «хлеб был дорог
на Двине, на Холмогорах четверть купили по осьми гривен, и
людей с голоду мерло много, погребали в одну яму мертвых по
338
200 и по 300 человек».205 Вряд ли подобная обстановка могла
особо воодушевить двинян и в первую очередь низы на поощре-
ние или хотя бы лояльность в отношении столь корыстных ор-
ганов местного управления, какими были великокняжеские корм-
ленщики. И трудно поэтому поверить, что за указанными куцыми
земскими уступками, столь, казалось бы, милостиво пожалован-
ными правительством двинянам, стояли только верноподданниче-
ские (и весьма угодные царской казне) челобитья двинских тор-
говых людей о недопущении иногородних купцов на Низ, ниже
Холмогор, о которых только и упоминает уставная грамота.
Не объясняется ли это лишь тем, что только последние челобитья
двинского купечества и были удовлетворены правительством пол-
ностью и сразу. А об остальных лучше и помолчать.
Но времена изменились (изменилась и обстановка), и вот
именно эта рассмотренная нами система наместничьего управле-
ния (система, уже в какой-то степени ограниченная земскими и
губными институтами) 206 окончательно отменяется в Двинской
205 ДРВ, Ч. XVIII, 1791, стр. 10; Л. Титов. Летопись Двинская,
стр. 10; ГПБ, Погодинское собрание, № 1405, лл. 440—442. — Судя по ряду
данных, можно полагать, что подобные голодные годы на Двине, поро-
жденные недородом, имели место здесь и в начале 40-х годов XVI в.
и именно они вызывали разорение монастырских крестьян и других
двинских монастырей, например Архангельского (БАН, Арх. собр., д. 618,
лл. 9—9 об., 64—60 об.).
гое Губная реформа была проведена на Двине, как видно из дошед-
ших до пас актовых материалов, всего вероятнее, в 1550 г. в связи с реа-
лизацией соответствующих постановлений нового Судебника (мы имеем
в виду ст. 60-ю). Иначе говоря, мы полагаем, что выдача Двине новой
уставной грамоты и проведение на ее территории губных реформ
произошли примерно одновременно и были вызваны общими причинами —
введением на всей ее территории нового царского законодательства. Дока-
зательством этого могут служить хотя бы следующие факты. Так, в 1545 г.
великим князем была выдана жалованная грамота на владения основан-
ной троицким игуменом Антонием «новой пустыни» на р. Сии (будущий
Антониев Сийский монастырь) с приданными ей слободками, деревнями,
починками и дворами в Холмогорах, Уне и Неноксе (см. грамоту
Ивана IV от 28 января 1543 г. на Двину уже известному нам сотскому
Василию Бачурину с товарищами об отводе монастырю земель, леса и
иных угодий, в которой, в частности, указывается, что игумен Антоний
«тот монастырь поставил на пустыне тому осмьнадцать лет, а ныне деи
в том мапастыре пятьдесят братьев, оприч детей манастырских, а живут
деи общим житьем, а земли и иных никоторых угодей у них к тому
манастырю нет». См.: ЛОИИ, Собр. Антониева Сийского монастыря, № 189,
б/ф; Сб. ГКЭ, т. I, № 97). И именно потому, что пустынь только что
устраивалась, ей был предоставлен почти полный судебный иммунитет,
чего, кстати, отнюдь не скажешь в отношении податного иммунитета
(наоборот, грамота особо указывала, что дань, ям, посоху, хлебный оброк
и горностай монастырские слуги и крестьяне «дают по книгам и по моим
(великого князя, — Н. Н.) жалованным грамотам»). Но для интересующего
нас вопроса любопытно другое: несмотря на предоставление игумену
Антонию права судить своих людей и крестьян «во всем», дела о душе-
губстве, разбое и татьбе с поличным (по искам посторонних людей
к монастырю) исключены по грамоте из ведения обычного «сместного
22*
339
земле согласно дошедшей до нас земской грамоте, выданной ее
Нижней половине в сентябре 1556 г. И какое совпадение — и на
суда» (игумена и его приказчиков, с одной стороны, и наместников, воло-
стелей и их тиунов — с другой) и подсудны лишь великому князю и его
казначеям, непосредственно ведавшим, как мы уже видели, Двинской
землей (в’ районах, где губная реформа была к этому времени уже про-
ведена а монастырю предоставлялось право на губное самоуправление,
«разбойные дела», как известно, разбирались на месте, в сместном суде,
монастырскими и волостными губными органами «по губским грамотам»;
см. губную грамоту селам и деревням Троице-Сергиева монастыря в Бе-
жецком уезде от 23 октября 1541 г.: ААЭ, т. I, № 194/1; ср.: И. Е. Носов.
Очерки по истории местного управления Русского государства первой по-
ловины XVI в. М.—Л., 1956, стр. 272). Так, грамота прямо указывает:
«... а кому будет чего искати на игумена Онтония з братею и на их
слугах и на их крестьянех розбоя или душегубства и татьбы с поличным
или на кого язык взговорит», то следует об этом «бить челом» великому
князю или казначею, брать «по них с Москвы моего данного пристава,
и пристав данной того игумена Антония или его братью и слуг и кре-
стиян дает на поруки, да там про них и обыскивают игумены, и свя-
щенники, и сотцкими, и целовальники, и лучими людми, да обыску своего
список кладет на Москве передо мною, перед великим князем, или перед
нашим казначеем, а игумену з братьею или его слугам и крестьяном,
по которого възведут пристава, даной их пристав срочит срок стати
на Москве за обыскным списком по их. Двинской грамоте (!), а сужу их
яз, князь великий, или наш казначей, а опричь меня, великого князя,
и моего казначея на троицкого игумена на Онтония и на его братью и
на слуг и на крестьян в розбое или в тадбе и в душегубстве приставов
не дает никто» (Сб. ГКЭ, т. I, № 109).
Таким образом, грамота 1545 г. ясно показывает, что губных органов
в это время в Двинской земле еще не было. Но вот, когда через пять лет,
в мае 1551 г. (иначе говоря, во время рассмотренной выше' генеральной
ревизии монастырских тарханов), игумен Антоний представил грамоту
1545 г. на переутверждение, в нее были внесены весьма важные измене-
ния, и именно касательно губных дел, а одновременно монастырь вообще
лишился судебного иммунитета по всем важнейшим уголовным делам.
Великий князь, указывалось в подтверждении, «сее у них грамоты ру-
шити не велел никому ничем, опричь душегубства и татьбы с поличным.
А в душегубстве и в татьбе с поличным судят их наши двинские на-
местники и их тиуни Верхние половины. А в розбойном деле про розбоп-
ников обыскивают губные старосты по нашим губным грамотам, да
обыску своего список присылают к нам на Москву».
Указанные данные, касающиеся, как мы видим, Верхней половины
Двинской земли, полностью распространялись, конечно, и на Нижнюю по-
ловину. Да тому есть и прямые свидетельства, тождественные вышепри-
веденным. На этот раз мы имеем в виду великокняжескую жалованную
грамоту 1542 г. Никольскому Корельскому монастырю на Двине, выдан-
ную ему по челобитью игумена Ефрема о том, что уже ряд лет монахи
терпят притеснения от двинских наместников, а именно «их людей», про-
живающих в Двинском уезде в монастырских деревнях и дворах (на Ниж-
ней половине), «ябедники и поклепцы клеплют и продажи им с намест-
ничьими людми чинят великие, и от того деи те крестьяне из тех дере-
вень бежат розно, да и дворником деи их в тех монастырских дворех
прожиги немочно» (неплохая иллюстрация к высказанным выше поло-
жениям о «продажности» и «корыстолюбии» наместничьей администрации
и суда, особенно бесконтрольно действующих на Двине в годы боярского
правления!). В связи с этим монастырь и просил великого князя его
«пожаловати» — «дати им (монахам, — Н. Н.) своя грамота жаловалная,
340
этот раз великокняжеская грамота была выдана в период голода
на Двине: «того лета [7064] хлеб не дошел, в осень купили на
Двине четверть по 22 алтына».207
Земская грамота 1556 г. была послана Иваном IV двинскому
сотскому и старосте Федору Абросимову сыну Шуйгина «во всех
християн место посадских и окологородных всее Двинские земли»
и адресована низовским волостным и посадским людям, холмо-
горцам Ивановского и Никольского приходов.208
Сотским Нижней половины Ф. А. Шуйгин (Шульгин) был,
несудимая, от наместников, и от волостелей, и от всех пошлинников».
Но в отличие от сийской грамоты 1545 г. Никольская грамота 1542 г.
предоставляла монастырю судебный иммунитет лишь в обычном для
того времени виде, «опричь душегубства и розбоя с поличным» (последние
дела оставались в руках двинских наместников). О губных властях в ней
также не упоминалось. Но вот, когда и эта грамота была представлена
в мае 1551 г. в Москву на ревизию, в нее, как и в грамоту Антониева
Сийского монастыря, было внесено точно такое же разъяснение, что вели-
кий князь «сее у них грамоты рушати не велел никому ничем, опричь
душегубства и татьбы с поличным. А в душегубстве и в татбе с полич-
ным судят их наши двинские наместницы, Нижния половины, и их
тиуни. А в розбойном деле про розбойников обыскивают губные старосты
по нашим губным грамотам, да обыску своего список присылают к нам
на Москву» (АИ, т. I, № 141). К сожалению, сами двинские губные гра-
моты до нас не дошли. Но, как мы видим, даже вышеприведенные дан-
ные дают основание считать, что на Двину губная грамота была послана
лишь после утверждения в феврале 1551 г. нового Судебника, оконча-
тельно закреплявшего повсеместное учреждение губных органов, но
не позднее мая этого- года. Во всяком случае упоминания в майских
подтверждениях 1551 г. о губных старостах, как мы уже видели, обычно
не встречаются. Их включение в майские подтверждения жалованных
грамот двинских монастырей можно объяснить лишь тем, что на Двине
губные учреждения были только что введены и поэтому-то и требовали
апробации их отношения и с монастырскими властями, и с наместниками.
Иначе это трудно понять. Что же касается мнения С. М. Каштанова,
что «губная реформа в какой-то мере затронула Двинский уезд» «уже
в середине 40-х годов XVI в.» и поэтому («в связи с ней») Антониево-
Сийский монастырь «получил в феврале 1545 г. право полного судебного
иммунитета» (С. М. Каштанов. К проблеме местного управления в Рос-
сии первой половины XVI в. «История СССР», 1959, № 6, стр. 143), то
оно не подтверждено фактами да и базируется автором на явно ошибоч-
ном предположении, что якобы включение в ту или иную иммунитетную
грамоту 40-х годов XVI в. права на полный судебный иммунитет или по
крайней мере предоставление иммунистам права самим судить разбойные
дела — прямое свидетельство о проведении в эти же сроки (соответственно
дате выдачи грамоты) и в том же районе губной реформы. На самом
деле подобного соотношения в актовом материале XVI в. нет и не может
быть хотя бы просто потому, что, во-первых, разбойные дела изымались
в пользу губных властей не от иммунистов, а от наместников и волосте-
лей, а во-вторых, право иммуниста судить разбойные дела никак не мо-
жет говорить о том, что эти дела в окрестных землях находились в руках
губных старост (подробный разбор этого «методического приема»
С. М. Каштанова см. в нашей статье «„Новое11 направление в актовом
источниковедении» (стр. 311—328)).
207 ДРВ, ч. XVIII, стр. 14; А. Титов. Летопись Двинская, стр. 13.
208 ААЭ, т. I, № 250.
341
как можно установить по двинским актам, с конца ноября 1551 г.
по 25 марта (благовещенье) 1557 г.209 и в период проведения зем-
ской реформы выступал, видимо, как земский «лидер» (объеди-
нявший в своих руках и низовское «соцкование», и холмогорское
«старошенье») зарождающейся двинской буржуазии. Сам он при-
надлежал к числу наиболее богатых двинских крестьян-вотчинни-
ков и промышленников и даже находился в прямых родственных
связях с самими Кологривовыми. И если в середине XVI в. хозяй-
ство унян Шуйгиных (они были выходцами из Унской волости)
еще в основном базировалось на земледелии и сельских промыс-
лах, то уже в XVII в. мы видим их среди именитых посадских
людей Холмогор и Архангельска. А в 1772 г., в годы екатеринин-
ских городских реформ, купец Василий Шуйгин был даже избран
архангельским городским старостой (какое повторение через
200 лет судьбы своего предка!).210
209 В одном из актов Лодомской волости от февраля 1556 г. указы-
вается, что Ф. А. Шуйгин «сотцковал (на Нижней половине) шесть лет
и шестнадцать недель» — «от лета 7060 третьяго да по лето 7060 пятого,
марта по благовещеньев день» (Лодомские акты, № 73). Впервые
Ф. А. Шуйгин упоминается в двинских актах в 1526 г. как послух
(Сб. ГКЭ, т. I, стр. 49). Был грамотен — на ряде актов сохранилась его
подпись. В актах середины XVI в. упоминается часто и как сотский, и
как участник различных, преимущественно земельных, сделок (Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 73—74, 78, 115, 131, 132 и др.; Лодомские акты, стр. 36—40, 42—44,
46, 47, 156, 160).
210 Отец нашего сотского Абросим (Обросим) Шуйга был очень бога-
тым крестьянином, имевшим свои вотчины и иные угодья в ряде низов-
ских волостей. Согласно «дельной» грамоте 1500 г. его сыновей на его
владение 1500 г., Абросиму Шуйгину принадлежало более 16 деревень
и починков, расположенных не только в Уне, но и в соседних волостях,
а одна деревня даже «на Колмогорах». Жил же он в Уйме (волощанином
которой, видимо, и числился), где имел свое «сельцо» (Сб. ГКЭ, т. I,
стр. 73—74, 79). Еще более богатыми низовскими крестьянами были его
сыновья — Никита, Макар и Федор Абросимовы, дети Шуйгины (послед-
ний и был наш сотский), каждый из которых не только имел свои села
и деревни с многочисленными «заимками» земли, пожень, леса, ловищ,
поревесей, тонь, соляных мест и иных угодий в Уйме, Прилуках,
Курострове, около Холмогор, в Тойнокурье, Яковлькурье, Лисоострове,
Лахте, Косоломбале, Золотице и других низовских местах, но и активно
участвовал (наряду с земледелием — «землю пашут и сено косят») в про-
мыслах — ловили семгу неводами и присадами и даже имели свои со-
ляные колодцы. И самое любопытное, что большинство из указанных
владений, как видно из дошедшего до нас судного дела 1535 г. между
сыновьями Никиты Шуйгина Панкратом и Григорием, а также их пле-
мянником Григорием Макаровым и Архангельским монастырем (судили
дело тиуны двинских наместников, князя Ивана Михайловича Шуйского
и Ивана Дмитриевича Шейна, Ковурец Лаврентьев и Сувор Павлов),
их прародичи Абросим Исаков и его сын Кондрат (возможно, дед или
даже отец Абросима Шуйги) купили еще в середине XV в. за 32 руб.
(с санкции новгородских наместников) у Вежитского монастыря (Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 69—80). Других сведений об Абросиме Исакове как одном из
прародичей Шуйгиных у нас нет. Правда, в одной из двинских земельных
купчих XV в. на пожню в Нальеострове среди послухов назван какой-то
342
В грамоте ничего не говорится о том, что она выдана по че-
лобитью двинян или во исполнение общего царского «уложения»
Федор Исаков (не брат ли это Абросима Исакова?); причем на грамоте
есть весьма примечательная помета, а именно, что купившему эту пожню
некому Тируну в дальнейшем нельзя продавать ее никому иному, кроме
двинских земцев; «а буде Тируну не до земли, — как прямо указывается
по этому поводу в купчей, — ино мимо земца не продати» (ГВНП,
стр. 258). Не свидетельствует ли это о том, что, во-первых, все фигури-
рующие в купчей участники этой сделки — и не только продавец и
купец, но и послухи (а значит, и Федор Исаков) — принадлежали к лвин-
ским земцам, а во-вторых, что новгородские земцы XV в. рассматривала
свою землю как корпоративную, т. е. примерно так же, как рассматри-
вали волостные земли «отчиппого владения» и черносошные крестьяне
в XVI в. Эти факты, даже независимо от проверки родословия Шуйги-
пых, чрезвычайно важны, так как дают возможность установить непо-
средственную связь между двинскими земцами новгородского времени и
черносошными крестьянами в XVI в. Можно составить по судному делу
1535 г. и представление о самих размерах земельных владений семьи
Шуйгиных уже в 30-х годах XVI в. Во всяком случае в 1535 г. в Уйме
по распоряжению суда только у Панкратия и Григория Никитиных
детей Шуйгина вместе с их племянником Григорием Макаровым верев-
щики во главе с целовальником Гаврилой Ивойловым «вывервили»
88 веревок земли, не считая спорной земли и «опричь земли» самого
Федора Абросимова сына Шуйгина, поскольку оп «своей трети не дал
вервити». По писцовым же книгам, на которые ссылались Панкрат и
Григорий Шуйгипы, в Уне в это время числилось всего 30 обеж (10 ма-
лых сох), из них 3 обжи принадлежали Архангельскому монастырю,
который, правда, не имел на них никаких льгот, а как и волощане «пла-
тил» с пих «дань великого кпязя и всякие земские разрубы» (Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 77—79). Нам неизвестно, какой размер «веревок» был уста-
новлен в Уйме в 1535 г., но вряд ли он значительно отличался от сосед-
ней Лодьмы, где почвенные условия были примерно те же. А отсюда
следует (ведь не могла же в Уне «веревка» быть менее 1 чети), что
Шуйгипы ужо в то время прибрали к своим рукам почти все уймские
земли. Но каковы же тогда были владения семьи Шуйгиных во всей
Нижней половине Двинской земли, если и сейчас (даже без «трети»
Федора Шуйгина) они имели в Уйме земель и угодий немногим менее,
чем вся Лодьма (8 малых сох). (Кстати, даже в Лодьме Федор Шуйгин
имел свои две тони. См.: Лодомские акты, стр. 156, 160). Совершенно
ясно и другое, а именно, что такое огромное пашенное и промысловое
хозяйство семья Шуйгиных не могла вести без широкого использования
наемной рабочей силы — половников и казаков. На первых прямо ука-
зывают на суде 1535 г. сами Шуйгины, заявляя, что Долгая веретея на
Халине острове принадлежит им, а «те господине крестьяне Трофимко
и его товарыщи живут в нашей деревни», «пашню пашут, сено косят
и рыбу ловят». На то, что эти крестьяне — Трофим Краков, Яков Гпи-
махов, Мартемьян и Пашко Жигачевы — не были лично зависимыми
от Шуйгиных людьми (а просто жили на их землях в качестве свобод-
ных рядчиков-половников), указывает факт, что именно им как право-
мочным волощанам был предъявлен иск Архангельского монастыря
о якобы насильном «владении» ого спорными землями (Сб. ГКЭ, т. I,
стр. 69—70). А если это так, то разве хозяйство Шуйгиных — не образец
перерождения отживающего «своеземческого» хозяйства (как хозяйства
полуфеодального) в крупное крестьянское хозяйство уже нового, переход-
ного, типа.
Но пе только указанные черты характеризует хозяйство Шуйгиных
как хозяйство, идущее по пути не феодализации, а торгово-промышлен-
343
об отмене кормления, а просто указывается, что великий князь
«пожаловал двинян» — «наместником... своим двинским и их
тиуном судити и кормов и всяких своих доходов имати, а довод-
чиком и праветчиком их въезжати к ним не велел; а за намест-
ничи и за их пошлинных людей и за всякие доходы велел есми их
пооброчити, давати им в нашу казну на Москве диаку нашему
Путилу Нечаеву с сохи по двадцати рублев в московское число
ного предпринимательства. Дело в том, что Шуйгины наряду с занятием
земледелием и молочным скотоводством уже в середине XVI в. все более
активно втягиваются в торговлю, рыбные промыслы и солеварение, при-
чем проникают даже в его двинской центр — на Ненокский посад. Так,
в 40-х годах один из членов этой семьи — Марк Малафеев сын Шуйга —
числится уже совладельцем (вместе с ненокшанином Федотом Павловым)
одной из ненокских варниц, переданной им в дар Никольскому Корель-
скому монастырю. Думаем, что вряд ли это была его единственная
варница. Слишком уж щедрым был тогда этот дар (Сб. ГКЭ, т. I,
стр. 125—126). Непосредственно были связаны Шуйгины и с другими
богатыми двинскими крестьянами-воротилами, например с уже извест-
ными нам солепромышленниками Кологривовыми. Во всяком случае на
купчей Григория Ивановича Кологривова от 1526 г. на приобретенную
им половину деревни в Лялине-курье среди таких именитых послухов
(«лучших двинских мужей»), как Алексей Амосов, Ермола Иванов сын
Чевакин и Филипп Родионов (Вепрев), числится и наш Федор Аброси-
мов сын Шуйгин (там же, т. I, стр. 49), в то же время как на купчей
о продаже самим Федором Шуйгиным в 1550—1551 гг. одной из своих
деревень в Конечных на Прилуке в Никольский Корельский монастырь
мы находим среди послухов Алексея Яковлева сына Кологривова (там же,
т. I, стр. 131—132). Но были и более тесные контакты между Шуйги-
ными и Кологривовыми. Дело в том, что дочь старшего брата Федора
Шуйгина, Макара, Матрена (умерла до 21 мая 1561 г.) была замужем
за очень богатым двинским крестьянином-вотчинником Федором Быковым
(умер до октября 1546 г.). Дочери же последних (т. е. Матрены и Фе-
дора Быковых) были замужем: Ульяна (видимо, старшая) — за «волго-
жанином» Осипом Федоровым сыном Ташлыком (Ташлыковы — вологод-
ские купцы), Ульяна (младшая) — за холмогорским торговым человеком
Игнатием Ляпуном сыном Степанова, а Анна — за Иваном Григорьевым
сыном Кологривова (там же, т. I, стр. 115, 153, 155, 156). Свидетельством
того, что Федор Быков был и очень богатым, и очень денежным челове-
ком, служит факт, что даже Федор Шуйгин закладывал ему, видимо,
в 30—40-х годах (до 1546 г.) часть своих прилуцких деревень (там же,
т. I, стр. 115). Богатыми людьми оставались Шуйгины и во второй поло-
вине XVI в. Имеем в виду, например, потомков Макара Шуйгина, детей
и внуков его сыновей — Семена, Никиты и Григория (там же, т. I,
стр. 191—192; т. II, стр. 302). Наконец, любопытна и очень похожа на
историю рода хотя бы тех же Амосовых дальнейшая судьба Шуйгиных
в XVII—XVIII вв., когда ряд их потомков стали купцами и пересе-
лились сперва в Холмогоры, а потом и в Архангельск. Во всяком случае
в писцовой книге 1688 г. среди наиболее знатных холмогорских посадских
«торговых людей» по Глинскому посаду числился и Василий Андреев
сын Шульга (В. Крестинин. Начертание истории города Холмогор,
стр. 39—40), а купец Василий Шульгин был даже избран в 1772 г. го-
родским старостой города Архангельска (В. Крестинин. Краткая исто-
рия о городе Архангельском, стр. 52). Правда, какая-то ветвь Шульгиных
пошла, видимо, по другому пути — они стали служилыми людьми
(во всяком случае какой-то двинянин Афанасий Федоров сын Шуйгин
значился под 1672 г. сыном боярским Новгородского Софийского дома.
344
да пошлин по два алтына с рубля». Поскольку же по указанному
выше письму И. П. Заболоцкого «с товарищи» (1550—1551 гг.)
и «по сотным грамотам на нынешнее лето 7060 шестаго» (1557 г.
до 6 декабря) на Двине, включая посады, обе двинские половины
со станами и волостями (черными, монастырскими, церковными
и «своеземцевыми»), а также обе Пинеги (Большая и Малая),
было 72 «большие сохи» и 4 «малые сошки» с полуобжей,
«опричь тех, которыя изо льготы вышли лета 7060 шестаго и
лета 7060 пятаго»,* 211 то, следовательно, общая сумма «намест-
ничьего окупа» с Двинской земли составляла на 1556—1557 гг.
около 1450 руб. и 86 руб. пошлин, иначе говоря, около 1536 руб.,
т. е. столько же, сколько по Важской земской грамоте 1552 г.
взималось со всего Важского уезда (судя по ее подтверждению
в 1556 г., эта сумма сохранилась и на время выдачи Двинской
грамоты). Совпадение, как намг кажется, не лишено интереса.
Оброк следовало платить один раз в год на сретенье (2 фев-
раля) , правда, в 1557 г. надо было внести лишь половину
оброка — с «сохи по десяти рублев». Распределяют же оброк
между собой «сами» посадские и волостные люди — «верстаются
по животом, и по промыслом, и по угодьям», т. е. так же, как
и важане по своей земской грамоте 1552 г. (лучшие, средние и
молодые посадские люди — «меж собя... по животом и по про-
мыслом», а крестьяне — «по пашням, и по животом, и по со-
хам»), и, видимо, по тому же расчету-— «двор посадской против
обжи, а обжа противу посадского двора, розметом в наместничь
оброк ровна».
Но еще более важно сопоставление указанного оброка с раз-
мерами «посошного корма», собираемого на Двине, согласно ее
уставной грамоте 1549/50 г., в тех же размерах, что и с осталь-
ных земель Поморья середины XVI в. Как мы помним, по Двин-
ской уставной грамоте 1549/50 г. урочный (трехпраздпичный)
«посошный корм» с 10 малых двинских сох (= одной большой
московской сохе) составлял 1 рубль 26 денег, а включая неуроч-
ный (вернее, ненормированный) «въезжий корм», — примерно
около 2 руб. Оброк за наместничий и волостелин «посошный
См.: Лодомские акты, стр. 256). Но не этот путь определял, как мы ви-
дим, судьбу фамилий. Не помещиками, а купцами стали ее основные
представители, т. е. они совершили ту же эволюцию из крестьян в бур-
жуазию, что и большинство других «лучших двинских людей» XVI в.
211 См. грамоту Ивана IV 1557 г. (до 6 декабря) земским властям
Двинской земли о сборе и присылке в Москву двинских податей (копия
грамоты сохранилась среди Куростровских столбцов Архива ЛОИИ (№ 1),
издана в приложениях к книге: П. А. Садиков. Очерки по истории
опричнины, стр. 428—431). Что касается соотношения обжи и двинской
«малой сошки», то в дошедшей до нас «сотнице» с писцовых книг
И. П. Заболоцкого (до 7061 г.) на владения Никольского Корельского мо-
настыря в Двинском уезде прямо указывается, что сошка=трем обжам
(например, «сошные пашни шесть обеж, а в них две сошки») (Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 136—138).
345
корм», присуд и другие пошлины по Мало-Пинежской земской
грамоте 1552 г. равнялся 16 рублям 80 деньгам (а по Важской
грамоте — 16 рублям 20 деньгам) с большой сохи, т. е. был более
чем в 10 раз больше, чем старый «посошный корм». Теперь же
по Двинской земской грамоте 1556 г. этот оброк еще более вы-
рос и устанавливается уже в размере 20 руб. с большой сохи.
Увеличение, как мы видим, поистине гигантское, поскольку,
как бы ни были значительны доходы наместников и их людей
от суда, а также таможенных и иных штрафов и пошлин, они,
конечно, ни в какой мере не могли более чем в 10 раз превы-
шать размера «посошного корма». И не только потому, что не-
возможно допустить, чтобы доход двинских наместников, а также
пинежских волостелей и их тиунов составлял, помимо «посош-
иого корма», сумму около 1400 руб., но и потому (и это главное),
что в противном случае следует предположить наличие в Двин-
ской земле такой преступности и правонарушений, которых ни
в одном из уездов страны ни в этот, ни в позднейший период
никогда не было.212 На самом деле это, конечно, было не так,
212 Конечно, сказать конкретно, сколько было в среднем за год уго-
ловных преступлений и правонарушений в Двинской земле в 50-х годах
XVI в., мы не можем, в равной степени как неизвестны нам и годовые
доходы двинских наместников и их людей от присуди и иных пошлин
(подобная отчетность вообще не сохранилась от XV—XVI вв.), но что
собой гипотетически мог представлять наместничий доход за присуд и
пошлины в размере тех же 1400 руб., наглядно видно хотя бы из следую-
щего. Если допустить, что двинские наместники и тиуны взимали в те-
чение всего «годования» с населения только самые высокие судебные
штрафы («головную виру» — штраф с волости за умышленное уголовно
наказуемое убийство в случае необнаружения или сокрытия убийцы во-
лостью), которые, согласно двинской уставной грамоте, взимались в раз-
мере 2 руб., то и тогда, чтобы собрать сумму в 1400 руб., в Двинской
земле должно было произойти в год не менее 700 убийств (не считая
не подведомственных наместникам «ведомых разбойных дел»), т. е. за год
должна была бы быть убита примерно 1/5 часть всего населения Двин-
ской земли. Это, конечно, абсурд. Если разложить сумму в 1400 руб.
по более низкой судебно-административной таксации штрафов, то это бы
означало, что в Двинской земле в год происходило несколько тысяч уго-
ловных преступлений и гражданских правонарушений. Иначе говоря,
двиняне только тем и занимались ежегодно, что убивали, грабили, крали
и судились. Это не меньший абсурд. Тем более известно хотя бы по
тому же двинскому актовому материалу XVI в. (мы имеем в виду суд-
ные дела и явки), что даже грабеж или воровство были в двинских во-
лостях того времени событием сравнительно редким, случаи же убийства
вообще были единичны. Не могли кормленщики собрать подобных огром-
ных сумм и из устанавливаемых уставной грамотой 1549/50 г. крайне
высоких штрафов в их пользу за нарушение таможенных правил. Самый
высокий подобный штраф за проезд иногородних купцов (кроме важан и
подвинцев) вопреки уставной грамоте для торговли ниже Холмогор со-
ставлял 4 руб. Но это же было, как говорится, чрезвычайное происше-
ствие, влекущее за собой, кроме штрафа, полную конфискацию на вели-
кого князя всех товаров, и поэтому на него мог пойти не всякий купец.
А ведь даже подобных штрафов, чтобы собрать сумму, в 1400 руб., корм-
346
а речь шла о попытке правительства путем проведения земской
реформы резко повысить доходы казны (ведь оброк за наместни-
чий «посошный корм» и присуд составлял около 60% всех пря-
мых государственных налогов, лежащих на двинских землях
в 50-х годах XVI в.).
Что же представляла для царской казны сумма в 1400 руб.,
можно судить хотя бы по тому, что по Смоленской десятые
1574 г. 519 числящихся в ней смоленских служилых людей (вы-
борные, дворовые и городовые дети боярские) получали годовое
денежное обеспечение в размере 2698 руб. 50 коп. (по окладам
в размере от 18 до 1 руб. 49 коп.).213-214 Это было время Ливон-
ской войны, а в обычное время служилые люди по уложению
о службе 1556 г. (наглядный пример реализации которого и дает
Боярская книга 1556 г.) получали денежное жалование не еже-
годно, а один раз в три-четыре года. А отсюда следует, что Двин-
ская земля до земской реформы, содержавшая всего несколько
кормленщиков, теперь могла обеспечивать деньгами всех служи-
лых людей всей Смоленской земли. Не в этом ли одна из главных
причин и суть земской реформы, во всяком случае с точки зре-
ния казны? Но мы забегаем вперед.
Организация земского самоуправления по Двинской земской
грамоте 1556 г. выглядит следующим образом.
По указанию грамоты «судити и управу чинити» в Нижней
половине Двинской земли должны были Степан Окулов и Инюта
Поплевин сын Клементьев, которых «посадские и волостные
люди Нижные половины выбрали в излюбленные головы из Кол-
могорского приходу». «И тем их выборным судьям, которых они
излюбили, — поясняет грамота, —• Степанку Окулову да Инюте Кле-
ментьеву (Поплевину!—Н. Н.) с товарыщи, которые в грамоте
имены писаны, наместничи, и тиуни, и доводчиковы, и правед-
чиковы доходы сбирая, к Москве привозити и платити в нашу
казну, диаку нашему Путилу Нечаеву, а с ними двиняном кол-
могорцом посадским людем и волостным, человеком пяти или
шти лутчим, счету для».
Из приведенного текста, как мы видим, можно установить
два очень важных для нас факта. Во-первых, выборы новых
земских властей в Нижней половине к сентябрю 1556 г. были
ленщики должны были бы взыскать в год не менее 300. Что также
совершенно нереально. Ведь нельзя забывать, что указанные торговые
нарушения рассматривались тогда как настолько значительные, что окон-
чательное решение по ним мог вынести только сам великий князь, к ко-
торому в Москву и посылался каждый задержанный купец. Мы нарочно
задержали внимание читателя на подобных произвольных допущениях,
чтобы он наглядно представил себе, насколько завышены были сумма
наместничьего «посошного корма» и иные доходы, возложенные на двн-
пяп по земской уставной грамоте 1556 г.
213-214 «Смоленская старина», вып. 1—2, ч. 2, стр. 133—136.
347
уже произведены (голов и судей двиняне уже «выбрали») и
сентябрьская грамота лишь санкционировала их результаты,
а во-вторых (и это главное), коллегия новых земских властей
состояла не только из двух названных холмогорских «излюблен-
ных голов» («из Колмогорского приходу») с Холмогор, но и из
их «товарыщей, которые в грамоте имены писаны», т. е. имена
которых, видимо, числились в присланной в Москву на утвер-
ждение выборной или, как тогда говорили, «излюбленной» гра-
моте низовских двинян. А отсюда и заключение — поскольку
«холмогорские излюбленные головы» представляли сам посад,
то, видимо, окологородные и волостные земли представляли
именно «их товарыщи». И если на каждую половину Важской
земли (на Шенкурский и Вельский станы) приходилось по де-
сять «излюбленных голов», то вряд ли их могло быть меньше
в двинских половинах, территория которых была значительно
больше.
И еще одна особенность. В Важской и Пинежской земских
грамотах 1552 г. новые земские власти называются «излюблен-
ными головами», в Двинской же грамоте вся эта земская колле-
гия называется «выборными судьями», а термин «головы» приме-
няется в начале грамоты лишь в отношении «холмогорских из-
любленных голов» как лиц, возглавляющих новые двинские зем-
ские органы.
Важным новшеством Двинской грамоты 1556 г. является, на-
конец, то, что она не только передает дела о сыске и расправе
над разбойниками, татями, ябедниками и другими «лихими
людьми» в руки «выборных судей» (это было и в Пинежской,
и Важской грамотах 1552 г.), но и предписывает «выбрать»
в помощь им на посаде, и в станах, и волостях специальных сот-
ских, пятидесятских и десятских, которые должны были непо-
средственно осуществлять общий полицейский надзор за населе-
нием. Что касается самого «суда и управы» по всем делам, кото-
рыми раньше ведали наместники или губные старосты, то, со-
гласно Двинской грамоте, они должны вестись «выборными
судьями» «по указу», «по новому Судебнику» и «по нашей (цар-
ской, — Н. Н.) уставной грамоте».
Следовательно, в связи с земской реформой губные старосты
в Двинской земле отменяются и губные функции полностью пе-
реходят в руки новых земских властей.
И действительно, нормативное (правовое) содержание Двин-
ской земской грамоты 1556 г. в отличие от Мало-Пинежской и
Важской земских грамот 1552 г. посвящено по существу лишь
изложению обязанностей новых земских властей по борьбе с «ве-
домыми лихими людьми», а также предотвращению покрови-
тельства «лихим людям» со стороны самого местного населения.
В этом отношении она включает в себя как бы краткий конспект
губных наказов 1555—1556 гг, в их применении к районам чер-
348
посошного землевладения.215 Что же касается изложения самих
правовых норм, какими, помимо Судебника 1550 г., должны были
руководствоваться двинские земские власти при исполнении
своих основных обязанностей (осуществлении гражданского и
«обычного» уголовного суда), — установление которых и состав-
ляет содержание Мало-Пинежской и Важской земских грамот, —
то их-то и заменяет неоднократно повторяемая Двинской устав-
ной грамотой формула о суде земских властей «по новому Судеб-
нику» и «по нашей (царской, — Н. Н.) уставной грамоте». Разве
это не лишнее свидетельство того, что этой «уставной грамотой»
и была та самая «уставная грамота, которой в казне быти», что
была принята Стоглавом и изложена в Мало-Пинежской и Важ-
ской грамотах применительно к земскому самоуправлению. Но об
этом мы уже говорили. Да и вообще Двинская земская грамота
1556 г. по сравнению даже с другими поморскими земскими гра-
мотами 1555—1556 гг. (скажем, с грамотами Устьянским воло-
стям) представляет собой что-то среднее между общепринятой
земской грамотой этих лет (но из которой почему-то изъято из-
ложение причин нового земского уложения об отмене кормлений,
а все дело сводится лишь к просьбе самих двинян) и особым
земским уставом по разбойным делам, принятым в дополнение
к земским грамотам 1552 г. (типа Мало-Пинежской и Важской).
Не объясняется ли это, как мы увидим ниже, особенностями про-
ведения земской реформы в Двинской земле, а именно ее двух-
этанностью. Но не будем пока спешить.
215 Этот своеобразный «разбойный» устав черносошных волостей со-
стоит из следующих статей.
1) О бережении земскими властями (надо «беречи того накрепко»)
Холмогорского посада, станов и волостей от приезда «лихих людей» та-
тей и разбойников и от корчем, и от ябедников, и от подписчиков.
2) Об их поимании и учинении сыска про них — «и выборные их
(двинские, — Н. Н.) сут\ъ~и., про его («лихого» человека, — /?. И.) лихо
обыскивают по моему цареву и великого князя крестному целованью,
вправду, без всякие хитрости».
3) О приставах по разбойным делам. Выборным судьям предписы-
вается не посылать приставов, а самим «ездить на поличное», и «у кого
поличное вымут», и они «с поличным судят и обыскивают накрепко все».
4) О присутствии на суде у выборных земских судей «лучших людей»
(ради того, «чтоб у них сил, и обид, и продаж безлепичных но было») и
о запрещении истцам «людей головой» «выдавать» без царского доклада.
5) О сыске бежавших «лихих людей» через институт сотских (в ко-
торой сотной «лихого» человека не выдали и он бежал) и суде лихих
людей после поимки «по обыску и по судебнику».
6) О личной и имущественной ответственности сотских, пятидесят-
ских и десятских за поимку «лихих людей», «а которой соцкой, и пяти-
десяцкой, и десяцкой лихого человека, которой у них в их сотни жил,
не добудут, а выборные судьи того обыщут вправду, что он крал и раз-
бивал: и на тех соцких, и на пятидесяцких, и десяцких, в которой сотни тот
лихой человек жил, выборным судьям доправити истцовы иски, да отдати
исцом, да тех же соцких, и пятидесяцких, и десяцких дати им на поруку
в нашей пене, чтоб у них в их сотной вперед лихих людей не было».
349
И еще одна деталь, которую мы не находили ни в одной из
других, известных нам, земских грамот 50-х годов, но которая
заслуживает особого внимания: предоставление двинянам права,
если они «похотят», самим без разрешения царя (хотя и с его
последующим утверждением) производить перевыборы своих «вы-
борных судей», но, правда, с одной оговоркой — «выбирати луч-
ших людей», т. е. только местную крестьянско-посадскую «знать».
Вряд ли следует доказывать, что все эти постановления и «де-
тали» в своей совокупности были очень серьезной уступкой пра-
вительства Ивана IV посадской и крестьянской верхушке Двин-
ской земли, гарантирующей по существу почти полную свободу
самоуправления двинских крестьян-вотчинников, промышленни-
ков и купцов, которые теперь и в гражданских, и уголовных,
и административных делах были сами себе «головами».
Неудивительно поэтому, что Двинская летопись выделяет
проведение земской реформы на Двине в число важнейших пра-
вительственных мероприятий второй половины XVI в. А главное,
летопись дает возможность восстановить сам ход проведения
здесь земской реформы, который, оказывается, был значительно
сложнее, чем он рисуется по сентябрьской земской грамоте 1556 г.,
по существу касающейся лишь его завершающего этапа.
Так, в Двинской летописи сохранилась весьма примечатель-
ная запись: «В лето 7061 (1552/53 г., — Н. Н.) году был наДвине
наместник Семен Иванович Микулинской, а Пунков той же;
и сей наместник оброк сбирал на себя, а дань государю; и как он
съехал к Москве, и после его в 62 (1553/54 г.,—Н. Н.) году
были выборные холмогорские головы Филип Родионов да Фо-
фан Макаров, и с ними выборные судьи, и судили на Холмогорах
в Верхней и в Нижней половине».216
216 Двинский летописец по списку, принадлежащему архангельскому
и холмогорскому епископу Антонию, рукопись начала XVIII в. напечатана
Н. И. Новиковым (ДРВ, изд. 2, ч. XVIII, стр. И). Летопись охватывает
события с 1342 по 1705 г. К сожалению, происхождение Двинской ле-
тописи, или, вернее, Двинского летописца, как ее обычно называют,
а также соотношение дошедших до нас многочисленных ее списков конца
XVII—XVIII в. по существу не изучены. Неудовлетворительны, с науч-
ной точки зрения, и имеющиеся ее издания. Помимо названного издания,
та же рукопись Антония опубликована Г. Ф. Миллером, который, как
отмечают издатели, ее «с другим списком сподил и из онаго дополнил»,
но что это был за «другой список», в публикации не сообщается. (Опыт
трудов вольного российского собрания при имп. Московском универси-
тете, ч. I. М., 1774, стр. 194). Более ненадежно издание А. А. Титова,
так как он опубликовал по существу сводный текст Двинского летописца,
составленный им па основе одного из его списков конца XVIII в. (дове-
денного до 1750 г.) из книг купца Л. И. Осипова (список О), сличив этот
список (но, как правило, не оговорив разночтений) с двумя рукописями
Археографической комиссии (Двинской летописью с 1342 по 1750 г. и
Краткой летописью Холмогорской епархии 1682—1729 гг.) и рукописью
Двинского летописца конца XVII—начала XVIII в., «составленной» при
350
Далее же, как бы в подтверждение отсутствия после 7062 г.
на Двине наместников, сообщается, что когда 24 августа 1554 г.
в устье Двины прибыл английский корабль Ричарда Ченслера,
то отнюдь не двинский наместник, как это бывало обычно,
а именно «царя и великого князя прикащики, холмогорские вы-
борные головы, Филип Родионов, Фофан Макаров и земские
судьи, о приходе того аглинскаго посла и гостей с Холмогор
писали к царю и к великому князю к Москве и велели корабль на
зимовье ввести в Унскую губу, лета 7062 (1553 г., —Н. Н.) году
октября месяца». Но уже «в лето 7063 (1554/55 г., — Н. Н.) году
по зиме», когда нашли в Мурманском море два замерзших анг-
лийских корабля спутников Ченслера, в летописи снова назы-
вается наместник и не кто иной, как тот же князь С. И. Мику-
линский. И на этот раз ему, а не «выборным головам» царь
«указал. . . с Двины послати людей лучших двинян в лодьях к тем
кораблям и, переписав товар, велел привезти на Двину на Холмо-
горы». «Князь же Семен Микулинской (уже сам!—Н. Н.) по-
слал в лодьях на Мурманское море к кораблям лучших людей
с Холмогор, выборнаго голову Фофана Макарова, да Михаила
Косицына, да Анфилофья Посельскаго, да Емельяна Епихова.
Они же приехавше в кораблях, товар, переписав, взяли и пушки,
и пищали, и спасть корабельную привезли на Холмогоры.
Князь же Семен Микулинской переписав весь быт корабельной
и запечатал до государеву указу». А через год — в 1556 г.—
вместе с послом Осипом Непеем Иван IV «послал» в Англию и
«гостей» Феофана Макарова да Михаила Григорьева, «а пошли
с Двины, — как отмечает летописец, — на немецких кораблях
с товары июля в 23 день». Завершаются же приведенные данные
о холмогорских выборных головах своеобразной итоговой за-
писью: «В лето 65 (1556/57,— Я. Я.) года после голов Филипа
Родионова да Фофана Макарова и после наместников был на
Двине выборной холмогорской голова Семен Аверкиев сын Дуда,
Холмогорском кафедральном соборе. Списки, использованные А. А. Тито-
вым, содержат более краткую редакцию Двинского летописца, чем ру-
кописи, положенные в основу изданий Н. И. Новикова и Г. Ф. Миллера.
Затрудняет работу по изданию А. А. Титова и то, что он перевел хроно-
логию летописца па новый календарь без учета расхождений в годах
между сентябрьским и январским счетом (А. А. Тито в. Летопись Двин-
ская, стр. I—III). Что касается трех списков Двинского летописца, хра-
нящихся в Отделе рукописей БАН, то они представляют собой еще более
краткую редакцию. Первый (1.4.12) охватывает события с 1397 по 1682 г.,
рукопись конца XVIII в.; второй (Д. 572) — с 1397 по 1691 г., рукопись
60-х годов XVIII в.; третий (45.13.17) — с 1342 по 1747 г., рукопись сере-
дины XVIII в. Мы пользуемся изданием Двинской летописи в Древней
российской вифлиофике, как наиболее полным и точным (а главное,
некомпилятивным из ряда списков). Существенные разночтения по дру-
гим изданиям и рукописным спискам нами оговариваются особо. Что ка-
сается цитируемого текста, то во всех списках, кроме списка А, во фразе
«и после его в 62 году были выборные головы» дата отсутствует.
351
й с ним Двинского уезда судьи, и судили па Холмогорах в Верх-
ней и Нижней половине до воеводского приезду» — «в лето
7092 году», т. е. до 1583/84 г.217
Таким образом, если строго следовать летописцу, то полу-
чится, что в 7061 г. наместником на Двине был князь С. И. Ми-
кулинский, а после его «съезда» к Москве уже в 7062 г. здесь
были «выборные холмогорские головы», а «с ними» «двинские
выборные судьи», которые и управляли одни до зимы 7063 г.
(по крайней мере до сентября 1554 г.), когда на Двине снова
появился наместник князя С. И. Микулинский, окончательно
смененный лишь в 7065 г. Ведь не случайно летописец столь на-
рочито в двух местах — и под 7062 и под 7065 гг. — констатирует
смену наместников «выборными головами», а в последнем случае
даже подчеркивает эту необычную очередность, отмечая, что «вы-
борной голова» С. А. Дуда был на Двине «после голов Филипа
Родионова да Фофана Макарова и после наместников», а от-
нюдь не наоборот —- после наместников и после голов.
Но как же все это увязать с известным нам фактом, что
земская грамота была выдана Нижней половине Двинской
земли лишь в сентябре 1556 г., а главное, что князь С. И. Ми-
кулинский-Пунков, как показывают и разряды, и Никоновская
летопись, с января 1550 вплоть до лета 1554 г. бессменно нахо-
дился в воеводах в Казанской земле218 и поэтому мог попасть
в двинские наместники лишь после июля 1554 г. — был послан
наместником на Двину (а реально сослан), когда выяснилось
во время июльского расследования «изменного дела» князя
Н. С. Ростовского, что он был с ним в сговоре и стоял за князя
Владимира Старицкого.219 Оставался же он на Двине в намест-
никах действительно до сентября 1556 г., т. е. как раз до вы-
дачи Нижней половине земской грамоты (поскольку еще от 15
и 18 августа 1556 г. сохранились его холмогорские купчий на
два поля и полдеревни в устье Великой Курьи).220
Если же это так, то, следовательно, в Двинской летописи
явная путаница: князь С. И. Микулинский не был двинским
наместником в 7061 г., и не его в 7062 г. сменили «холмогор-
ские выборные головы» Филип Родионов и Фофан Макаров,
217 ДРВ, ч. XVIII, стр. 13—15.
218 В 1550—1552 гг. он был воеводой в Свияжске, а в 1553—1554 гг.
участвовал в качестве первого воеводы Большого полка в походе «на ар-
ских изменников» (ПСРЛ, т. XX, вторая половина, стр. 477, 480, 487,
491, 492, 494, 512, 514, 523, 530, 544, 546, 608, 611; Разрядная книга 1475—
1598 гг. М., 1966, по указателю).
219 ПСРЛ, т. XIII, первая половина, стр. 238.
220 Сб. ГКЭ, т. I, № 148, 150. — Одна из купчих (от 18 августа)
написана дьячком церкви Ивана Предтечи, находившейся на Нижней
половине Холмогор — неподалеку от наместничьего двора. В 1558—1559 гг.
князь С. И. Микулинский был ужо снова воеводой на ливонском рубежо,
умер в 1562 г. (ПСРЛ, т. XX, вторая половина, стр. 608—611; С. Б. В е-
селовский. Исследования по истории опричнины. М., 1963, стр. 234).
352
и вообще в 7062—7063 гг. (т. е. в 1553—1554 гг.) наместники
на Двине, видимо, совсем не назначались, так как иначе, ко-
нечно, они, а не «выборные головы» должны были бы писать
в Москву о приезде английского судна. Наместником же, кото-
рого они сменили, всего вероятнее, был князь Дмитрий Жижем-
ский, о «наезде» и пребывании которого на Двине (и сборе для
него пошлин с ее Нижней половины) упоминается в двинских
актах начала 50-х годов как событиях недавнего прошлого.221
Во всяком случае чрезвычайно любопытно, что от 12 апреля
1552 г. сохранилась «отпись» сотского Нижней половины
Ф. А. Шуйгина (того самого, по чьему челобитью была выдана
и земская грамота 1556 г.) о том, что он «взал... у лодомских
волощан по пяты денег с головы в дворную поделку, лета
7059-го (1551/52 г. — II. Н.), как Жиженской был, да Кочюрев
Ширяев приезд, да Максима Казанчева от двора паем Се-
мена Букреева, да Григорыя Михайлова Змеева неделъщаа, что
з грамотами привезл о судьях, поминок его, и корм, и подводы».222
Что это за «грамоты о судьях» (а отнюдь не «судные грамоты»,
как обычно назывались царские жалованные иммунитетные гра-
моты), которые московский нсделыцик Г. М. Змеев привез на
Двину как раз в промежуток времени, «как Жиженской был» и
не позднее 12 апреля 1552 г.? Не были ли это те царские земские
грамоты, по которым на Двине были учреждены «холмогорские
выборные головы» и «двинские выборные судьи», подобные Пи-
нежской и Важской (об учрежденных «излюбленных головах» —
судьях), выданных именно в то время: первая — 23 февраля,
а вторая — 21 марта 1552 г. Явное хронологическое совпадение
показаний трех, а если присоединить летописец, то четырех
источников.
Но дело не только в этом. Если мы более внимательно при-
смотримся к актовому двинскому материалу начала 50-х годов
XVI в., то увидим, что кап раз за 1552, 1553 и 1554 гг. (во вся-
ком случае до июля последнего года) в Двинском уезде ни разу
не упоминаются ни сам наместник, ни сбор в его пользу каких-
либо пошлин и «проторов», как это постоянно имело место до
весны 1552 г.,223 хотя тот же сотский Нижней половины
221 Князь Д. Жижемский был двинским наместником уже в августе
1547 г. и оставался им по крайней мере до 1551 г. (7059 г.) (Сб. ГКЭ,
т. I, стр. 118, 120; Лодомские акты, №№ ХЫХ, LV, LXIII). Наместничал
он, видимо, только на Нижней половине. Поэтому сообщение Двинского
летописца (если в нем не хронологическая ошибка), что наместником
на Двине в 1548/49 г. (7057 г.) был князь И. Кипрский (полагаем, испор-
ченное Курбский), может быть отнесено к Верхней половине (ДРВ, изд. 2,
т. XVIII, стр. 10).
222 Лодомские акты, № LV.
223 См. помимо уже названных Лодомских актов, «отпись» «старого
сотского» Нижней половины Якова (Якуша) Дмитриева от 1554 г., ко-
торый был им до Ф. А. Шуйгина (т. е. до ноября 1551 г.), о сборе
23 И. Е. Носов 353
Ф. А. Шуйгин, собиравший ранее «поголовный сбор» и на на-
местника, теперь (после апреля 1552 г.) этого уже не делает.
А до нас дошли его «отпйси» от июля и декабря 1553 г. в полу-
чении с той же Лодомской волости «головных» «проторей» в связи
с приездом в Низовскую половину различных великокняжеских
присыльщиков (например, «в московскую посылку, что приез-
жал недельщык Захар Онофреев сын Пестрого да подъячей
Жук Ванчеев.по книги по розходные»), да на «посылку» Истомы
Миронова «к Москве па другой срок», да и за «дрова в судельню,
да в тюремное деньги» (а ведь и «судельня»-то не названа на-
местничьей!).224 Собирает Ф. А. Шуйгин в апреле 1554 г. и
деньги за то, «что отпустили (видимо, всей Нижней полови-
ной,—Я. Я.) к Москве людей за бочкою, что взяли бочку вина
романеи у немец» (не связано ли это с приездом англичан и
переправой в Москву приобретенных у них товаров?), а 17 июня
того же года собирает деньги «под льготную грамоту..., что
имал па Москве Истома Миронов на четыре годы и во всех
людей место тое волости» (Лодьмы).225
Но неожиданно положение меняется, и уже в том же 1554 г.
(но, видимо, в конце его) тот же Ф. А. Шуйгин собирает деньги
«на дворную поделку наместнича двора Нижные половины»,226
что он делал в последний раз «лета 7059-го, как Жиженской
был».227 При всем желании нельзя не связать этого факта с при-
ездом на Двину после лета 1554 г. князя С. И. Микулинского-
Пукова в качестве наместника.
Для него-то и потребовалось срочно ремонтировать запустев-
ший наместничий двор. Во всяком случае вслед за этим в 1555 г.,
когда вновь назначенный наместник уже правил в Холмогорах
(в Нижней, а может быть, и в Верхней половине) и правил, ви-
димо, довольно самовластно, возмещая на спинах двинян свои
с лодмян «земских проторей», которые «залежалися от лета 7058-го»,
а именно, «что данщикова Беляницына проторь и что Емецкому (Емец-
кого стана Верхней половины, — Н. Н.) начетчику подводному от добра
дано, чтоб меныпи подвод начли на Нижнюю половину, и в проторь на
Васильев Федотова наезд, и в проторь в дворную на княж Дмитриев
Жижемского наезд, по крещенье христово», и даже «по две деньги»,
зачтенных им, как сотским, «за московские деньги, за княжь Юрьев Ива-
новича Деева иск и за колмогорские деньги, что взято на колмогорах
роздельные деньги» (Лодомские акты, № LXIII; ср. упоминания о на-
местничьих сборах в других актах 1550 г., связанных с деятельностью
сотского Я. Дмитриева в Нижней половине: там же, №№ XLI—XLV,
XLIX. — Любопытно, кстати, что в середине 50-х годов — в 1554—1555 гг. —
Я. Дмитриев выступает в двинских актах уже в качестве земского дьяка.
См.: там же, №№ LXIV—LXVI).
224 Лодомские акты, №№ LVI—LVIII; ср. № LIX.
225 Там же, № LX, LXI.
226 Там же, № LXIV.
227 Там же, № LV.
354
столичные обиды, Ф. А. Шуйгину пришлось даже собирать «по
деньги з головы в челобитье князю Семену Ивановичу, и тиуном,
и доводчиком, чтоб мимо грамоту долгов не правил».228 Нелегко,
видимо, достался двинянам этот «приход (!) наместничей» (как
называл его сам Ф. А. Шуйгин в 1558 г., когда ему пришлось
рассчитываться с двинянами «за свое соцкование»), коль так
скоро потребовалось им подкреплять свое челобитье взяткой.
Каковы были результаты подобного умилостивания, сказать
трудно, но уже в январе 1556 г. Ф. А. Шуйгину вновь пришлось
собирать с лодмян «поголовные деньги» «на дворную поделку»
(наместник благоустраивался), а в феврале — «в Старостин наем
шесть алтын без дву денег да убыточных восмь денег, что яз
Федор сидел старостою в суде с тиуном с Русином, да и хоженое
доводчиково Большак же (низовский староста Большак Андреев
сын Карандышева, —Н. Н.) платил».229
Наконец, реальность сообщения Двинского летописца о вве-
дении земского самоуправления на Двине в первый раз, видимо,
в 1551 —1552 гг. (и всего вероятнее, одновременно с его введе-
нием на Малой Пинеге и Ваге) подтверждают и сохранившиеся
в актовом материале сведения, касающиеся называемых летопис-
цем первых «холмогорских выборных голов» Филиппа Родионова
и Фофана Макарова. Оба они принадлежали к наиболее зажи-
точным семьям двинских крестьян-вотчинников, промышленников
и купцов. Филипп Родионов-Вепрев был владельцем не только
деревень, пожень, рыбных и уточных ловищ, но и богатейших
соляных варниц в Неноксе на Великих местах, о чем свидетель-
ствуют его многочисленные купчие и данные 50-х—начала 60-х го-
дов.230 Насколько Филипп Родионов был богат, можно судить
хотя бы по тому, что даже такие двинские богатеи, как братья
Кологривовы, как видно из упоминавшейся ниже «дельной за-
писи» 1555 г. на имущество их отца, не только были вместе
с ним совладельцами соляных варниц, но и были должны ему
по «кабале»- (выданной на имя Терентия Кологривова) 1500 пу-
дов соли.231 О самом Фофане Макарове актовых данных у нас
228 Там же, № LXVII.
229 Там же, № LXIX, LXXIII.
230 Сб. ГКЭ, т. I,. стр. 138—140, 147, 154, 160, 370; Архив ЛОИИ, Акты
до 1600 г., №№ 184, 200, 215, 218, 222, 247, 274, 514. — Умер Филипп Ро-
дионов-Вепрев до 1585 г., так как в одной из грамот от этого года упо-
минается, что ненокшанин Я. И. Вепрев продал Никольскому Корельскому
Монастырю «три доли полудвенадцатого сугреба росолу в Неноксе, на Ве-
ликих местех, в Новой варницы, статки дяди своего Филипа Родионова»
(Сб. ГКЭ, т. I, стр. 278). Эти варницы были, видимо, им и основаны, так
как в источниках середины XVI в. они обычно просто именуются как
варницы Филиппа Родионова (см. названные выше акты; ср.: А. А. С ц-
вич. Соловецкая вотчина XV—XVII вв., стр. 98).
231 РИБ, т. XIV, стр. 57; Сб. ГКЭ, г, I, по указателю.
23*
355
нет,232 хотя его ближайшие родичи, как и вообще вся семья Ма-
каровых, владели многими землями, угодьями и варницами на
низовских местах, преимущественно в Уйме.233
Но все эти данные о социальном положении семьи Макаро-
вых меркнут по сравнению с тем фактом, что именно он — Фо-
фан Макаров с двинянином Михаилом Григорьевым (Косицы-
ным?) 234 —- был послан Иваном IV в июле 1556 г. вместе с «во-
232 Правда, в одной из «отписок» сотского Нижней половины Двин-
ского уезда Якова Дмитриева от 1550 г. о сборе дополнительных посош-
ных денег с низовцев есть любопытная запись, что «сотцкой Михайло
Верхние половины (имеется в виду Михайло Леонтьев сын Красного,
см.: Сб. ГКЭ, т. I, стр. 126, — Н. Н.) начол на Нижнюю половину на ста-
рост верховских подвод самоецких, постозерских и Фофана 'Макарова,
и Несеяпцевых, и Василия Старкова, что приезжал в Емцу, обыскивал
про важского наместника Михаила Петровича» (РИБ, т. XXV, стр. 29).
Следовательно, Феофан Макаров еще в 1550 г. выполнял какие-то важные
правительственные или земские поручения на Двине и даже пользовался
специально наряжаемыми ему для этого земскими подводами и даже,
возможно, принимал участие вместе с Василием Старковым в каком-то
расследовании по поводу важского наместника. Кстати, это еще одно
свидетельство, что в канун земской реформы (Вага получила земскую
грамоту в феврале 1552 г.) во взаимоотношениях между важанами и на-
местниками был явный разлад.
233 Наиболее известны из рода Макаровых Александров Федоров сын
Макаров (еще в 10—20-х годах XVI в. имел деревни в Уйме) и его сы-
новья Василий Кувака и Николай, упоминаемые среди двинских «мужей»
и, «добрых людей» 50-х годов XVI в. Похоже, что Фофан был их родным
братом, так как в одном из судных дел 1535 г. по Уйме среди авторитет-
ных старожильцев называются Фофан Жеравов и Николай, Александровы
дети (Макарова) (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 44, 45, 74, 75, 87, 94, 140, 143, 150, 176),
а также их двоюродный брат Алексей Григорьев сын (в конце 20-х го-
дов XVI в. был двинским целовальником) (там же, стр. 44, 45, 54, 55).
Имели значительные земельные владения Макаровы и в Лодьме: среди
землевладельцев конца XV—начала XVI в. здесь упоминаются Федор Ма-
каров и его сын Александр, владевший половиной Коровкина погоста.
Но самое любопытное, что Макаровы еще на рубеже XV—XVI вв. высту-
пают как лица, не только скупающие лодмянские вотчинные земли, но и
берущие их «в залог». Например, в конце XV в. лодмянские вотчичи
Абросим и Лаврентий, Васильевы дети, по одной закладной «заложи»
«село земли па Лодми, оцсину свою, Федору Макарову и его детем, взяли
есмя 20 сорок белке, а заложили есмя на 5 год», а по другой «взяли есмя
собе у Федора у Макарова десять сороков бел на десять лет да на три
лета, а в тех кунах заложили есмя отцину свою, село земли на Лодьми,
орамые земли и пожни по купной грамоте, по Васпльеви отца своего,
и путики, и тони, и двор» (Лодомские акты, стр. 1, 3—6). Такие крестьяне
были подстать многим московским детям боярским, а то и побогаче их.
А ведь основные земли Макаровых были отнюдь не в Лодьме.
234 Полагаем, что речь идет о Михаиле Григорьевиче Косицыне, посы-
лавшемся вместе с Фофаном Макаровым, как мы уже отмечали, еще зи-
мой 1555 г. во главе группы «лучших людей» с Холмогор на лодьях па
Мурманское море осматривать замерзшие английские суда. Только в этом
случае оп поименован в Двинском летописце как Михаил Косицын, а при
перечислении состава русского посольства в Англию назван по отчеству —
Михаилом Григорьевым. Он был одним из наиболее видных представи-
телей этой богатейшей семьи «лучших» низовских крестьян («торговых
356
логжанином» Осипом Непеем в Англию — Непей в качестве
посла, а они в качестве «гостей» — «на немецких кораблях с то-
вары». По английским данным, они отплыли вместе с Ченсле-
ром на его судне «Эдуард», вернулся же Осип Непей в Холмо-
горы вместе с Дженкинсоном в июле 1557 г.235 Русские «торго-
вые мужики» в Англии (раньше, чем туда добрались сами
мужиков»), а с конца XVI в. посажан (холмогорцев, а позднее и архан-
гелогородцев). Судя по актовому материалу XVI в., Косицыны были
преимущественно рыбопромышленниками (даже в Варзуге они имели
17 луков) и купцами (о Косицыных см.: Сб. ГКЭ, т. I, по указателю;
см. также выше, стр. 281—282). Михаил Григорьевич Косицын еще
с 30-х годов принимал активное участие в двинских земских делах:
в 1532 г. он был целовальником (в Нижней половине), а в 1535 г. ему
было даже поручено по специальной (и адресованной именно на его имя)
великокняжеской грамоте «беречь» вместе с Басюком Степановым сыном
Высокого остров Солотков, владение Нечая и Истомы Путятиных, от «сто-
роних людей», а нарушителей «ставить» «перед нашими наместники
двинскими или перед их тиуны». • Поручение, которое мог выполнить
отнюдь не каждый крестьянин, а лишь человек «сильный» и авторитет-
ный на Двине (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 64, 97—98). Умер он до 1579 г. Не ме-
нее известными низовскими промышленниками и купцами были и его
сыновья — Терентий, Иван Большой и Яков (там же, стр. 220).
235 Дело в том, что назад в Россию вместе с Осипом Непеем верну-
лись не все члены его посольства. Во всяком случае из известного
письма Генри Лейна, содержащего сведения о поездке Осипа Непея
в Англию, мы узнаем, что судно «Эдуард» и сопровождавшие его два
других судна во время пути в Англию потерпели крушение. «Два ко-
рабля, высланные в этот год (1556 г.) из Англии в бухту св. Николая
(бухта расположена у впадения Северной Двины в Двинскую губу,
в 100 км севернее Холмогор, — Н. Н.), захватили с собой груз и пасса-
жиров, а именно: русского посланника по имени Иосифа Непею и его спут-
ников, ехавших вместе с Ричардом Ченслором на „Эдуарде11. Но случилось
так, что о двух кораблях, шедших из Лаппии с новым шкипером и мо-
ряками, больше никогда не услышали. Предполагают, что после двухлет-
ней зимовки в Лаппии они обветшали и в непогоду в бурном море
пошли ко дну, причем потонули и несколько русских купцов (значит,
ездили не только два наших двинских купца! — Н. Н.) и слуг послан-
ника. Третий цорабль — вышеназванный „Эдуард11 — также погиб, разбив-
шись о скалы у северных берегов Шотландии, погиб шкипер Ченслор и
много других. За едва спасшимся русским посланником, его другими
людьми, нашими моряками и теми товарами, которые удалось спасти,
были отправлены от имени короля, королевы и английских купцов
г. доктор Лоренс Хёсси с другими лицами. Потом, как видно из хроники,
они были с честью приняты в Лондоне» (письмо г. Генри Лейна к досто-
почтенному г. Уилльяму Сэндерсону с кратким изложением открытий на-
северо-востоке за 33 года (написано после 1583 г.). Английские путеше-
ственники в Московском государстве в XVI веке. Перевод с английского
Ю. В. Готье. М., 1938, стр. 288—289). Возвращение Осипа Непей и остав-
шихся в живых членов посольства было более удачным. 12 мая 1557 г.
на корабле «Примроз» под командованием Антония Дженкинсона они
отплыли из Лондона, а 12 июля уже были на рейде в бухте св. Николая
(Антоний Д ж е н к и н с о н. Путешествие из Лондона в Москву 1557—
1558 гг., там же, стр. 71—75). Вернулись ли в Холмогоры (или погибли
во время плавания) Фофан Макаров и Михаил Косицын, сказать трудно,
поскольку в двинских актах XVI в. они больше не упоминаются.
357
именитые «московские гости»)! Разве это не свидетельство силы
и богатства двинских торговых «мужиков»?
Что же касается* отношения этого известия к летописной
интерпретации хода проведения земской реформы на Двине, то
оно как раз и подтверждает, что Фофан Макаров не мог стать
«выборным холмогорским головой» после «съезда» с Двины князя
С. И. Микулипского в сентябре 1556 г. уже в силу одного того,
что он вернулся из Англии (если он вообще вернулся, а не погиб
во время кораблекрушения) только через десять месяцев после
ликвидации двинского наместничества. А отсюда следует, что
Фофан Макаров мог быть на земской службе вместе с Филип-
пом Родионовым только до «наезда» на Двину в конце 1553 г.
князя С. И. Микулинского. Иначе говоря, в 1552—1553 гг.
Но именно это нам и требовалось доказать.
Что касается Степана Окулова и Инюты Клементьева, то они
также принадлежали к «лучшим» двинским людям. Известно,
например, что Окуловы были лисоостровцы и находились в близ-
ких отношениях с уже упоминавшимися выше такими куростров-
скими крестьянами-богатеями, как Бачурины, на «данных» кото-
рых 70—80-х годов XVI в. находим их подписи как послухов.236
То же можно сказать и о Семене Аверкиеве сыне Дуды. Уже
одно то, что он был владельцем большого двора с многочислен-
ными пристройками (почти усадьбы) на Спасской земле в Хол-
могорах, который он продал (еще до июня 1553 г.) Никольскому
Корельскому монастырю,237 говорит о том, что это был человек
весьма богатый. «Он, — отмечает В. Крестинин, — как вероятно,
был из праотцов нынешняго знатнаго на Двине рода Дудиных,
составляющаго под сим прозванием разный семейства в трех по-
садах, Холмогорском, Архангелогородском, Санкт-петербургском,
также в двинской Куростровской волости, против Холмогор лежа-
щей на острове того же имени».238 И так же, как во время зем-
ской реформы XVI в., так и через 160 лет, во время городских
реформ Петра I, семья Дудиных выступает перед нами их актив-
ным участником. Но если куростровский крестьянин Семен Дуда
был в 1557 г. холмогорским «выборным головой», то архангело-
городский купец Семен Дудин был в 1713 и в 1723 гг. арханге-
логородским и холмогорским бургомистром (первый раз товари-
щем Ф. Д. Амосова, а второй — Якова Соройлова), прославив-
шимся, по словам В. Крестинина, как «судья, корыстолюбием
зараженный» и настолько «любящий мзду и припасы», что о нем
236 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 210, 323. — О Бачуриных см. выше, стр. 248—249.
В 1565 г. один из родичей Степана Окулова Тимофей Иванов сын Окулов
был целовальником при «двинском данном старосте» Михаиле Михайлове
сыне Кологривова (Лодомские акты, стр. 54—55).
237 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 134.
238 В. Крестинин, Исторические начатки о двинском народе, ч. К
СПб., 1784, стр. 37,
358
даже говорили, что «сей судья принять в дар и замерзлую собаку
не отречется».239 Надо думать, что подобная тяга к стяжанию и
корыстолюбие сыграли немалую роль «в восхождении» семьи Ду-
диных и им подобных двинян от простых крестьян до именитых
архангелогородских и петербургских промышленников и купцов.
Ведь не на добродетелях рождались их капиталы!
Все это еще раз наглядно характеризует классовое и социальное
положение тех слоев местного двинского населения, интересам
которых отвечала земская реформа и в руки которых (а это
главное) попала реальная власть после ее проведения.
И еще один вопрос, на котором нам хотелось остановиться
перед тем, как закончить общий обзор хода проведения земской
реформы в Двинском уезде. Мы имеем в виду повторное упоми-
нание Двинского летописца о земской реформе под 7065 г. Если
признать, что «холмогорские излюбленные головы» Филипп Ро-
дионов и Фофан Макаров ведали Нижней половиной в качестве
земских судей с 1551/52 г. до наезда на Двину в конце 1554 г.
князя С. И. Микулинского, которого сменили в сентябре 1556 г.
уже новые «излюбленные головы» в лице Степана Окулова и
Инюты Поплевипа, то почему же все-таки Двинский летописец
отмечает, что Филипп Родионов и Фофан Макаров были сменены
не ими, а Семеном Аверкиевым сыном Дуды и сделано это было
только «после наместников» «в лето 65 года» (в 1556/57 г.).
Не противоречит ли это высказанным выше соображениям о двух-
этапности проведения земской реформы на Двине? Думается, что
как раз наоборот.
Дело в том, что среди двинских актов до нас дошла одна
весьма любопытная царская грамота 1557 г. (до 6 декабря)
о сборе податей со всей Двинской земли. Грамота была адресо-
вана, как в ней прямо указывается, «на Двину, на Верхнюю по-
ловину, Василию Степанову сыну Настасьина да Василью Губа-
нину и старостам, и целовальникам, и сотцким, и десятским,
и всем лутчим людем, и середним, и молодым; да на Нижнюю
половину, на Колмогоры, Олександру Омосову сыну Соломбал-
ского да Филипу Родивонову и старостам, и целовальником, и
всем лутчим людем, и середним, и молодым, посадцким, и стано-
вым, и волосным; да в Двиньской уезд на Пенегу на Большую;
да на Пенегу на Малую старостам и целовальником и всем лю-
дем тех волостей». Согласно грамоте, названные люди были обя-
заны немедленно собрать со всей Двины и Пенег (с посадов, ста-
нов и волостей — черных, церковных, монастырских и своезом-
239 В. К р е с т и н и и. Краткая история о городе Архангельском,
стр. 133—134. — Помимо него, архангелогородскими бургомистрами были
Иван Дудин (в 1710 г.), Федор Дудин (в 1717 г.), Андрей Дудин (в 1762—
1766 гг.) и, наконец, Николай Дудин (в 1766—1770 гг.) (там же,
стр. 131—146).
359
цевых) все налоги и оброки, за исключением оброка за наместнй-
чий корм (он в грамоте вообще не упомянут), и привезти
в Москву 6 декабря 1557 г. (на нйколин день осенний) к велико-
княжеским казначеям Ф. И. Сукину и X. Ю. Тютину да дьякам
Василию Мелентьеву и Дружине Лазареву.240 Таким образом, сам
факт, что Филипп Родионов, как и все названные в грамоте лица,
был обязан собирать на Двине все налоги, кроме наместничьего
окупа (хотя он после сентября 1556 г. существует на Двине
повсеместно),241 ясно .указывает на то, что они не были «излюб-
ленными головами», «судьями», основной обязанностью которых,
был именно его сбор. Но кто же тогда были названные лица,
ведь вряд ли это имена просто двинских «лучших людей», не за-
нимавших местных земских должностей? Думаем поэтому, что
это были не выборные судьи, а выборные денежные (данные)
старосты (тоже носившие название голов), которые учреждались
как раз в 1555—1556 гг. во многих районах страны и не только
на Севере, а, например, даже в Белозерском и Вологодском
уездах 242 и которые активно действовали на Двине в 60—70-х го-
дах XVI в.243
Если же это так, то тогда Филипп Родионов действительно был
«излюбленным головой» и в 1552—1554 гг. и в 1556—1557 гг.,
но только в первом случае «головой»-судным, а во втором — де-
нежным. Это и запутало летописца. Поименование же вместе
с ним вторично «в головах» Фофана Макарова — ошибка, так как
он еще в июле 1556 г. уехал в Англию, а напарником Родионова
на этот раз был уже известный нам Александр Омосов, также
принадлежавший к «лучшим» двинским людям — крупным вот-
чинникам и промышленникам.244
240 П. А. Садиков. Очерки..., стр. 428—431.
241 Сб. ГКЭ, т. I, № 152; Лодомские акты, № LXXIV, LXXV.
242 П. А. Садиков. Очерки..., стр. 422—424.
243 Подтверждением этого могут служить хотя бы те же Лодомские
акты конца 50—70-х годов XVI в., из которых видно, что хотя лодомские
и низовские (андрияновские) старосты, а также сотские Низовского стана
собирали с волощан все налоги и оброк, включая «оброк» «за наместничь
доход», но при взаимоотношениях волости с вышестоящими земскими
органами функционировало разделение властей: «выборные головы»,
они же «данные старосты», взимали с волости все основные налоги, кроме
наместничьего окупа, последний же прямо отвозили в Москву сами во-
лостные представители или отдавали его «земским судьям» (Лодомские
акты, №№ LXXIV, LXXV, LXXXVII, LXXXVIII, XCL, XCVI, CI и сл.).
Помощниками двинских «данных старост» были «двинские данные цело-
вальники», которые, как отмечается в актах, «данные деньги збирали»
(Сб. ГКЭ, т. I, № 221). Что касается сотских, ведавших ранее всеми
финансовыми делами в масштабах двинских половин, то они в связи
с земской реформой были упразднены, а вместо них учредили сотских
в отдельных станах. Функции же первых в значительной степени пере-
шли к двинским выборным денежным головам — «данным старостам».
Но это уже особый вопрос.
244 Об Амосовых см. выше, стр. 261—276. Вообще же Амосовы были,
видимо, близки с семьей Родионовых и Макаровых, о чем свидетельствует
360
Что касается денежных - «излюбленных голов» Верхней поло-
вины, которыми, видимо, были упоминаемые в грамоте 1557 г.
Василий Степанов сын Настасьин и Василий Губанин, то это
тоже были представители двинской крестьянской «знати».
В. С. Настасьин имел, как можно судить по его купчей 1546—
1547 гг., свои деревни в Яковлькурье, но сам жил, видимо, уже
па посаде, так как его сын Григорий прямо именуется в купчих
XVI в. лицом «з Глинского посаду» (похоже, что он имел и здесь
свои лавки), тянущего, как мы уже указывали, как раз к Верх-
ней половине Двинского уезда.245 Более богатыми людьми были
Губанины. Они владели не только деревнями (в частности, на
Нальострове), но и соляными варницами в Неноксе. Об этом
можно судить хотя бы по тому, что Кондратий Савельев сын Губа-
нин в 1562 г. продал за 25 руб. Николаевскому Корельскому мона-
стырю часть «сугреба разсолу» в Новой варнице на Великих ме-
стах в Неноксе с варничным «заводом» и угодьями (одним из
основных владельцев варницы был Филипп Родионов) .246
А в 1573 г. его брат Андрей продал Соловецкому монастырю свою
долю в ненокской Михайловской варнице за 15 руб. Поскольку же
Андрей Савельев сын Кондака Губанина обозначен в последней
купчей как «московский переведенец», то, видимо, и сама рас-
продажа Губаниными своих варниц была вызвана их «сводом»
в Москву, в гостиную сотню.247 А сводились в Москву, как из-
вестно, лишь наиболее богатые «торговые мужики». Показа-
тельно, наконец, что и в начале 1580-х годов какой-то Леонтий
Губанин «с товарищи» был и «двинским данщиком», иначе говоря,
земским данным старостой.248
Итак, после рассмотрения всех вышеприведенных данных уже
с большей уверенностью можно считать, что земская реформа
была проведена на Двине, как и в соседних с ней пинежских и
важских землях, в два этапа. В 1551—1552 гг. — первый этап,
в 1553—1554 гг. — временная приостановка проведения земской
реформы и, наконец, в 1555—1556 гг. — ее возобновление и окон-
чательное завершение. Применительно к рассматриваемым рай-
онам это выглядело примерно так. В конце 1551 или в начале
(до апреля) 1552 г. Двинский уезд был переведен на откуп,
а вместо наместников здесь были учреждены «выборные головы»
и «выборные судьи». Первые представляли двинской посад, си-
запись на одной из их «данных» от 1554 г. на соляную варницу на Ве-
ликих местах в Неноксе, что в послухах при ее составлении сидели
«мужи» — «люди добрые: Алексей Амосов сын Иванов, да Филип Родио-
нов сын, да Микула Александров сын Макарова» (Сб. ГКЭ, т. I, стр. 140).
245 «Глинчанином» значится в конце XVII в. и сын Григория Третьяк
(Сб. ГКЭ, т. I, стр. 116, 266, 394, 530).
246 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 126, 159, 160.
247 А. А. Савич. Соловецкая вотчина XV—XVII вв., стр. 97.
248 Сб. ГКЭ, т. I, стр. 251.
361
дели в самих Холмогорах и назывались не просто «выборными
головами», а обязательно «холмогорскими» (не отсюда ли идет
отмеченная Крестининым практика списания всех двинских поса-
дов в XVII в. в одну холмогорскую тяглую округу), а вторые
представляли окрестные станы и волости. Но если в Важской
земле новые земские власти дожили до земской реформы 1555—
1556 гг., то на Двине, как и в Малой Пинежке, они в 1554 г. были
отменены и снова заменены наместничьим управлением, которое
окончательно пало в самом Двинском уезде лишь в сентябре
1566 г. Насколько широкий характер носили подобные зигзаги
в правительственной политике в отношении отмены кормлений, пока
сказать трудно, но ясно одно — их прямая связь с резким обостре-
нием политической борьбы в московских правящих кругах после
«казанского взятия» 1552 г.
Но вернемся к Двинской летописи. Чем же все-таки объяс-
нить, что ход проведения земской реформы описан в ней так пу-
танно, вернее, что она сообщает точные фактические данные, но
явно смещает их хронологическое расположение?
Думаем, что это объясняется в первую очередь самим харак-
тером дошедших до нас списков Двинского летописца. Дело
в том, что все эти списки (самый ранний из них относится
к концу XVII в.) представляют, как нетрудно убедиться при их
текстологическом сличении, две редакции — краткую и простран-
ную, — составленные с единого протографа, тоже, по-видимому,
позднего происхождения (на это указывает хотя бы то, что двин-
ский наместник 7057 г. Иван Курбский во всех списках поиме-
нован как Иван Кипрский, — современник вряд ли допустил бы
такую ошибку). Нетрудно установить и соотношение этих редак-
ций. Применительно к интересующим нас событиям середины
XVI в. это видно хотя бы на двух примерах.
Первый пример. В пространной редакции (список Л) указы-
вается: «В лето 7058 году, и 59, и в 60, и 61 годех были на
Двине писцы Иван Петрович Заболоцкой да Дмитрий Иванов
Темиров с товарыщи». В краткой же редакции осталось:
«В то же лето (имеется в виду 7058 г., — Н. Н.) приехал на
Двину писец Иван Петрович Заболоцкой да Дмитрий Иванов сын
Темиров с товарыщи». Правильно сообщение пространной редак-
ции, поскольку из двинского актового материала известно, что
И. П. Заболоцкий с «товарыщи» «писали» Двинский уезд (и не
только земли, но и промыслы, варницы и т. д.) действительно ряд
лет и кончили не ранее 7061 г.249
Значит, автор краткой редакции просто произвел механиче-
ское сокращение — оставил начальную дату и исключил после-
дующие.
249 Там же, стр. 136, 152, 158, 160, 177, 215, 240, 289, 301, 302, 475, 640,
880; т. II, 668, 671.
362
Второй пример (из уже цитированного нами текста о земской
реформе). В пространной редакции сказано (текст следует
сразу же за сообщением о писцах): «В лето 7061 году был на
Двине наместник князь Семен Иванович Микулинской. . .; и как
он съехал к Москве, и после его в 62 году были выборные хол-
могорские головы». В краткой редакции автор сохраняет весь
приведенный текст, но выбрасывает дату — «в 62 году». Тогда
получается, что «выборные холмогорские головы» были учре-
ждены на Двине не в 7062 г., а просто «после» князя С. И. Мику-
линского (когда бы он ни съехал). Мелочь? Нет, не мелочь. Со-
ставитель краткой редакции, по-видимому, обратил внимание,
с его точки зрения, на явную несуразицу: указывается, что князя
С. И. Микулинского в 7062 г. сменили «холмогорские выборные
головы», а по дальнейшему тексту летописца получается, что он
наместничал на Двине в 1555—1556 гг. и только после этого,
согласно второй записи летописца о земской реформе, его сме-
нили «выборные головы». Если же убрать 7062 г., а оставить
лишь дату начала наместничанья князя С.' И. Микулинского, то
тогда, казалось бы (и, видимо, так полагал переписчик), все ста-
новится на свое место — Микулинский находился на Двине
с 7061 по 7064 г., и только после этого была проведена
реформа.
Но не было ли это лишь неудачной попыткой устранить пута-^
ницу, появившуюся в летописце в отношении земской реформы
еще до составления указанных редакций в каком-то их общем
протографе, составитель которого, обратив внимание на то, что
в летописце дважды — под 7062 и 7065 гг. — говорится об учре-
ждении «холмогорских выборных голов» и дважды называются
одни и те же фамилии (Ф. Родионов и Ф. Макаров), решил
переставить сообщение о съезде с Двины князя С. И. Микулин-
ского с занимаемого им ранее места под 7064 или 7065 г. в на-
чало сообщения об учреждении «излюбленных голов» в 7062 г.,
в котором, возможно, вообще о наместниках не говорилось.
Иначе говоря, мы полагаем, что после сообщения об описании
Двины И. П. Заболоцким «с товарыщи» «в лето 7058 году, и 59,
и в 60, и в 61 годех» сразу же шло известие о том, что «в 62 году
были [на Двине] выборные холмогорские головы» и т. д.
Текст же о князе С. И. Микулинском, а именно, что «в лето
7061 году был на Двине наместник князь Семен Иванович Ми-
кулинской, а Пунков той же, и сей наместник оброк сбирал на
себя, а дань государю», имел другую дату или вообще ее не
имел, а был просто приурочен к 7064—7065 гг., до второго изве-
стия о земской реформе. Подтверждает это и содержание текста.
Никогда раньше Двинский летописец не сообщал, что намест-
ники (а их упоминается летописцем около десятка) собирали на
себя оброк и дань на государя (это само собой разумелось),
а тут неожиданно ему пришлось это оговорить. Не потому ли,
363
что этот прежний порядок был уже отменен на Двине, а теперь
вновь восстановлен? Ведь не случайно же сами двипяне назы-
вали наместничанье князя С. И. Микулинского не иначе, как
«приход наместничь».
В свете сказанного любопытно, что случаи временного отсут-
ствия на Двине наместников зафиксированы Двинским летопис-
цем и за более ранние годы, но замещали их тогда не «выбор-
ные головы и судьи», а сотские. «В лето 7042 году, — указы-
вается в летописи, — погорел посад на Колмогорах, от перелоя
вниз до Захаровского, при наместнике князе Иване Шуйском.
А до наместников были сотские».250 И тут же ниже сразу же сле-
дует сообщение, что «в лето 7048 году были сотские ж Васюк Ба-
чурин с товарыщи, и жалованныя грамоты, и всякие указы, и су-
дебники с Москвы присыланы на их имя, и положены на Горо-
дище в казне в Спаском большом Соборе».251
Известие весьма интересно. Наместничество князя И. М. Шуй-
ского на Двине в это время подтверждается актовым материалом.
До нас дошла «правая грамота» от 27 декабря 1535 г., выданная
его двинскими тиунами Ковурцем Лаврентьевым и Сувором Пав-
ловым на владения Архангельского монастыря в Уйме (дело было
крупное и по суду сильно пострадали многие уйменские крестьяне,
и в том числе родичи будущего двинского сотского Ф. А. Шуй-
гина).252 Подтверждается известие и о полновластном положении
двинского сотского Васюка Бачурина. Об этом говорит хотя бы
царская грамота от 28 января 1543 г. «на Двину» сотскому Ва-
силию (Басюку) Бачурину, а также Афанасию Андрееву сыну
Лукина и Тимохе Григорьеву сыну Шейна об отмежевании ряда
емецких земель Антониеву Сийскому монастырю (грамота была
послана на Двину по приказанию казначея великого князя
И. И. Третьякова).253 Управлял ли В. Бачурин Двиной в это
время по-прежнему сам или же здесь снова появились намест-
ники (ведь летопись называет как время его самостоятельного
правления более ранний период — 1539/40 г.), сказать трудно.
Но независимо от этого, даже если наместников на Двине в на-
чале 40-х годов физически не было, их власть в отличие от
1552—1553 гг. рассматривалась тогда как общеобязательная.
На последнее указывает, например, то, что в великокняжеской гра-
моте от октября 1542 г. «на Двину» Михаилу Косицыну и Васи-
лию Высоково о «бережении» от сторонних людей, по челобитью
Нечая и Истомы Пятуниных, острова Солоткова им прямо предпи-
сывается всех нарушителей «давать на поруки» и «ставить их
250 В краткой редакции слова «а до наместников были сотские» вообще
отсутствуют.
251 ДРВ, ч. XVIII, стр. 9-10.
252 Сб. ГКЭ, т. I, № 76.
253 Там же, № 97.
364
перед нашими наместники двинскими или перед их тиуны», ко-
торые «в тех делех их судят и управу им чинят».254
Но особенно обращает на себя внимание сообщение Двинского
летописца о присылке из Москвы па имя сотского Басюка Бачу-
рина «с товарыщи» в 7048 г. жалованных грамот, всяких указов
и судебников («судебники с Москвы присыланы на их имя»),
да еще с предельно реальным пояснением о том, что они не
просто «присланы», но и «положены на Городище в казне в Спа-
ском большом соборе». Что это за судебники? Может быть, это
еще одно доказательство в пользу того, что в это время действо-
вал не только Судебник Ивана III 1497 г., но и какой-то иной
великокняжеский судебник, который мы в своем исследовании
о губной реформе по ряду оснований связывали с губным уложе-
нием 1538—1539 гг.255 Совпадение дат сообщений писцовых нака-
зов 1646 г. о каком-то судебнике Ивана IV 7047 г., «присланном
из разных приказов», и утверждения Двинского летописца о при-
сылке на Двину в 7048 г. из Москвы судебников (а не одного
судебника), безусловно, не могут не обратить на себя внимание.
Таким образом, мы видим, что проведению земской реформы
в Двинской земле предшествовала не только своя двинская тра-
диция (немалый опыт управления без наместников), но и своя,
уже сложившаяся общеуездная мирская организация, возглав-
ляемая двинскими сотскими. И не случайно поэтому именно
Ф. А. Шуйгин как двинский сотский бил челом великому князю
о восстановлении на Двине в сентябре 1556 г. земского само-
управления. Что касается двухэтапности в проведении земской
реформы как на самой Двине, так и в соседних с ней землях, то
это лишнее свидетельство той острой классовой борьбы, которая
велась вокруг реформы как в центре, так и на местах. Но это уже
особый вопрос.
Главный же вывод, который нам хотелось бы сделать, это еще
раз подчеркнуть, что даже тот крайне ограниченный и отрывоч-
ный материал, которым мы располагаем, о ходе проведения зем-
ской реформы в Двинской земле наглядно показывает, что в вве-
дении здесь земского самоуправления в первую очередь были
заинтересованы как двинские купцы и промышленники, так и
сельские богатеи и «добрые крестьяне», руками которых были
проведены эти реформы на местах и которые непосредственно
возглавили новые земские органы. Двинские крестьяне «отку-
пились» от феодального государства и его органов, получив за
это широкую судебно-административную автономию. Это была
дорогая цена (но именно ее внушительные размеры и «купили»
254 Там же, Кг 96. — На грамоте имеется подтверждение, Ивана IV
от 17 февраля 1556 г. за подписью дьяка великого князя Василия
Андреева.
255 Н. Е. Носов. Очерки ..., стр. 301—304.
365
правительство). Но что значил для двинских богатеев «намест-
ничий окуп» (даже в столь огромных размерах, как он был
установлен для черносошного Севера по сравнению с центром),
когда только одни Кологривовы могли бы при желании взять на
откуп весь Двинский уезд! А зато какие это сулило им выгоды
в развитии их накопец-то освобожденной от корыстной опеки
феодалов-кормленщиков торговой и промышленной деятельности,
а главное, в эксплуатации не только всех северных богатств, но
и двинской бедноты. И разве это не был шаг (и серьезный шаг)
в сторону развития на Двине новых буржуазных отношений.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
УЛОЖЕНИЯ «О КОРМЛЕНИЯХ И СЛУЖБЕ»
1555—1556 гг.
ЦАРСКИЙ «ПРИГОВОР» О КОРМЛЕНИЯХ
1555 г.
В предшествующей главе мы попытались на
, примере жизни русского Поморья XVI в.
дать характеристику социального происхож-
дения нового земского строя, показать те новые социальные силы
в среде черносошного крестьянства и посажан, в руки которых
перешла власть на местах в результате земской реформы. К со-
жалению, имеющийся в нашем распоряжении материал не дает
возможности провести такое же исследование применительно
к центральным районам России, хотя вряд ли можно сомневаться
в том, что как социальный облик земства, так и сама организа-
ция и деятельность новых земских органов и там и тут (и
в центре, и в Поморье) определялись в конечном счете общими
чертами, а именно земское самоуправление в первую очередь
отвечало потребностям все более активно втягивающихся в тор-
говую и промышленную деятельность посадских и волостных
верхов. Интенсивность и особенности этого нового социально-эко-
номического процесса в различных районах были, конечно, раз-
личны. В районах поместно-вотчинного землевладения он проте-
кал не только слабее, но и в иных формах, чем в районах чер-
носошных, особенно в Поморье. И все же это был общий процесс,
характерный для развития большинства районов России середины
XVI в., именно он определял облик складывающейся на ме-
стах посадско-волостной (= земской) системы самоуправле-
ния.
Трудно, правда, сказать (и тут крайняя отрывочность и лапи-
дарность сохранившихся источников), насколько широко был
осуществлен в 1551 —1552 гг. перевод посадов и волостей на
откупа. Похоже, что, несмотря на соборные постановления 1551 г.,
на практике проведение земской реформы проходило туго и
к концу 1552 г. затронуло лишь сравнительно узкий круг посадов
367
и волостей преимущественно черносошных районов.1 Причины
этого были различны. Сказывалась консервативность приказного
аппарата, призванного правительством обеспечивать на практике
реализацию соборных постановлений о земском самоуправлении
(извечный парадокс российской монархии — бюрократия в роли
учредителя «демократии»), но главным, конечно, было сопротив-
ление определенных кругов . местных феодалов, монастырей,
а также среднепоместного и мелкого городового дворянства пере-
ходу местного самоуправления в руки земских старост. Первые
видели в этом активизацию антицерковной политики, вторые —
источник крестьянского самовольства.
Что касается крупных землевладельцев — бояр и столичного
дворянства, иначе говоря, самих кормленщиков, то они, казалось
бы, менее опасались засилья на местах посадско-крестьянских
властей, но зато крайне ревниво относились к вопросу о размерах
денежной компенсации со стороны правительства за их отказ от
«кормленых доходов».
А вопрос этот был не простой. Земство как бы откупало право
на самоуправление у феодального государства и откупало, как
мы видели, дорогой ценой. Фискальные выгоды от этого были
огромны. Но далеко не так просто было правительству, столь
остро нуждающемуся в деньгах, найти необходимые критерии
между государственными и частными интересами, тем более что
к новому государственному пирогу явно тянулись не только одни
бывшие кормленщики. Эта, как бы сказать, обратная сторона зем-
ской реформы порождала даже более острые политические кол-
лизии в правящих верхах, чем само земское учредительство. Во
всяком случае реализация последнего зависела далеко не только
от воли самих феодалов — это была в известной мере неизбеж-
ность, с которой они, хотели или не хотели, были вынуждены
мириться, ведь в конечном счете земское учредительство было
вырвано у них в результате антифеодальной борьбы крестьян и
посадских людей. Здесь общеклассовые интересы феодалов явно
довлели над интересами отдельных феодальных сословий.
Не благоприятствовала проведению земской реформы и внеш-
неполитическая обстановка. Уже весной 1552 г. началась актив-
ная подготовка к новому походу на Казань, а 16 июля начался п
сам «великий» казанский поход. Естественно, что в этой обста-
новке было не до отмены кормления, как, кстати, и не до прове-
дения других санкционированных Стоглавом, но еще не завер-
шенных реформ, в частности общей переборки поместий и упо-
рядочивания земельного обеспечения служилых людей (вопрос
об этом, как мы помним, был поставлен правительством «избран-
ной рады» еще летом 1550 г.). Но вот 2 октября 1552 г. пала
Казань, а за ней и все Казанское ханство. Победа полная и окоп-
1 Ниже мы приводим отдельные примеры таких переводов.
368
нательная. Трофеи огромны. Они покрыли все расходы царской
казны. Зачем теперь, казалось бы, волновать умы бояр и служи-
лых людей, столь верно послуживших царю в казанском деле,
отменой кормлений? Не лучше ли, пока народ еще находится под
впечатлением великих побед да и волнения на местах приутихли,
хотя бы временно отставить земское строение? Такое или подоб-
ное ему мнение, видимо, и возобладало в ближайшем окружении
царя в первые месяцы после победы.
Во всяком случае по возвращении царя в Москву, с 8 по 10
ноября 1552 г., в царских палатах состоялись грандиозные тор-
жества и великий пир в честь победы. На них присутствовали
митрополит Макарий со всеми владыками, которые в Москве
«в то время прилунились», а также «многие бояре и воеводы»,
участвовавшие в казанском походе. «Сие же торжество у госу-
даря, — как указывает Никоновская летопись, — бысть по три
дни. . ., и в те три дни роздал государь казны своей, по смете
казначеев за все денгами, платья и судов, доспеху и коней и
денег, опричь вотчин, и поместей, и кормлений, 48 000 рублев.
А кормлении государь пожаловал всю землю» 2
Это известие о раздаче боярам и воеводам в награду за ка-
занскую службу в кормления «всей земли» трудно понять иначе,
как отставку (по крайней мере временную) земской реформы.
Толковать же это известие, как это делает С. Ф. Платонов, а вслед
за ним — и значительно более решительно — И. И. Смирнов, как,
наоборот, свидетельство о повсеместной (по «всей земле») отмене
кормлений, по меньшей мере странно.3 Такое толкование не
2 ПСРЛ, т. XIII, стр. 228.
3 С. Ф. Платонов. Иван Грозный. Игр., 1923, стр. 67; И. И. Смир-
п о в. Очерки политической истории Русского государства 30—50-х годов
XVI в. М.—Л., 1958, стр. 265—266. — И. И. Смирнов так формулирует свою
мысль: «Казанский поход 1552 г. и блестящая победа Ивана IV над Ка-
занью не только означали крупный внешнеполитический успех Русского
государства, но и способствовали укреплению внутриполитических пози-
ций Ивана IV. Это дало возможность Ивану IV немедленно по возвраще-
нии из Казани провозгласить программу дальнейшего проведения реформ
в области управления — реформ, которые должны были явиться продол-
жением и развитием мероприятий, осуществленных в 1549—1551 гг. Офи-
циальная летопись — „Летописец начала царства великого князя Ивана
Васильевича" — изображает содержание этой программы реформ, про-
возглашенной царем, как „пожалование" им „всей земли": „А кормлении
государь пожаловал всю землю"». «Эта краткая летописная формула, —
пишет И. И. Смирнов, — обычно истолковывается (автор имеет в виду
С. Ф. Платонова, — Н. Н.) как заявление царя о намерении отменить
кормления и установить новую систему местного управления». «Вряд ли
можно возражать (!), — полагает И. И. Смирнов, — против подобного по-
нимания формулы о „пожаловании кормлениями" „всей земли"». И как на
доказательство он ссылается па летописную запись той же Никоновской
летописи о приговоре 1555—1556 гг. об окончательной отмене кормлений,
который и тут расценивается летописцем, по мнению И. И. Смирнова, как
такое же царское «жалование» (И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 265. —
Подчеркнуто нами). Доказательство явно недостаточное. Водь царским
24 Н, Е. Носов 369
только противоречит конкретному содержанию самого известия,
а именно, что Иван IV роздал участникам казанского похода из
своей казны различных подарков и денег на общую сумму
в 48 000 руб., «опричь вотчин, и поместей, и кормлений», тоже,
следовательно, розданных в массовом порядке, а не конфискован-
ных или упраздненных, как истолковывают текст в отношении
кормлений С. Ф. Платонов и И. И. Смирнов, но и прямым дан-
ным других летописей, например Казанского летописца, о том,
что после возвращения из Казани царь произвел широкие по-
жалования городов «в кормления»: «Учрежая и одаряя князи, и
воеводы, и вся благоверный, и до менших всех, овем грады
в кормления дая, овем в вотчину сел прибавляше, овем же злата
и сребра и светлая портища и добрыя коня подаяше, кои чего
достоин».4
Другое дело, что подобное царское благодеяние в отношении
бояр и служилых людей (а следовательно, и порождаемая им
приостановка исполнения рекомендаций Стоглавого собора о пе-
реводе посадов и волостей на откупа) было слишком крупным
политическим шагом, который вряд ли мог быть сделан по одному
царскому слову. Не знаем мы и того общественного резонанса,
который получила эта царская «декларация» не только среди ши-
роких правительственных кругов, но и на местах. А он мог быть
не только положительным, но и отрицательным (а что он должен
был быть в посадско-крестьянской среде именно таким, вряд ли
можно сомневаться) и, главное, чреватым серьезными политиче-
скими последствиями для самих же феодалов.
Это, видимо, поняло, хотя и с опозданием, само правитель-
ство, которое все же сочло необходимым перенести этот вопрос
на рассмотрение самой боярской думы. Так, когда в декабре
1552 г. Иван IV отправился в Троице-Сергиев монастырь «окре-
стити сына своего царевича князя Димитрея», то он приказал
«бояром. . . без себя о казанском деле промышляти да и о корм- '
лениях седети».5
«жалованием» можно называть и раздачу кормлений и, наоборот, предо-
ставление населению права на самоопределение. Все зависит от конкрет-
ного содержания того или иного царского «жалования», а оно в 1552 и
1555/56 гг. было далеко не одно и то же. А именно это И. И. Смирнов
не учитывает. Но зато в своих общих выводах он предельно категоричен:
«Декларация Ивана IV о кормлениях означала новый удар по политиче-
ским и экономическим интересам боярства, поскольку система намест-
ничьего управления и связанные с ней кормления являлись одной из форм
участия боярства в управлении государством и вместе с тем важнейшим
источником доходов для бояр-кормленщиков» (там же, стр. 266). Вывод
чрезвычайно важный для всей концепции И. И. Смирнова, поскольку
именно на нем в значительной степени базируется его мнение о причинах
«боярского мятежа» в марте 1553 г. как начала открытой борьбы бояр-
ства против самодержавия Ивана Грозного,
4 ПСРЛ, т. XIX, стб. 180.
5 Там же, т. XIII, стр. 523.
370
Трудно сказать, какой характер носило это обсуждение и ка-
ковы были его конкретные результаты, но ясно одно — оно выли-
лось в крупный политический конфликт внутри думы, который
даже оттеснил на второй план казанский вопрос. И дело было,
видимо, не просто в стремлении тех или иных бояр, «возжелайте
богатства», получить наиболее доходные кормления, как это
изображается в составленных явно в угоду царю (а может быть,
и просто по его прямому предписанию) знаменитых приписках
к Царственной книге о мартовском «боярском мятеже» 1553 г.,6
а в попытках определенных кругов боярства использовать ини-
циативу царя вообще для пересмотра соборных решений 1549—
1551 гг. о земском учредительстве. Попытка же автора приписок,
уже post factum (надо думать, в годы опричнины), переложить
всю вину за это с царя на одних бояр выглядит, конечно, весьма
неуклюже.7
6 Специальный источниковедческий анализ указанных приписок дается
в работах Д. Н. Альшица, считающего их автором самого царя Ивана
Грозного (давнее предположение С. Ф. Платонова, см. его книгу: Иван
Грозный, стр. 8), а сами содержащиеся в них фактические сведения крайне
тенденциозными и далеко не всегда достоверными (Д. Н. А л ь тп и ц.
1) Происхождение и особенности источников, повествующих о боярском
мятеже 1553 г. «Исторические записки», 1948, кн. 25, стр. 266—-292; 2) Кре-
стоцеловальные записи Владимира Андреевича Старицкого и недошедшее
завещание Ивана Грозного. «История СССР», 1959, № 4, стр. 147—155), и
С. Б. Веселовского, который прямо пишет, что он «принимает» и «счи-
тает» «вполне убедительно обоснованными почти все выводы Д. Н. Аль-
птица» (С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины. М.,
1963, очерк «Интерполяции так называемой Царственной книги о болезни
царя Ивана 1553 г.», стр. 255—291). К указанным взглядам в свое время
был близок и С. В. Бахрушин, который, говоря о Царственной книге,
прямо писал, что «тенденциозный подбор вставок (=приписок, — Н. Н.)
и... совпадения с содержанием царских писаний (Андрею Курбскому, —
Н. 11.) не оставляют сомнения в том, что они были сделаны по распоря-
жению самого царя» (С. В. Бахрушин. «Избранная рада» Ивана Гроз-
ного. «Исторические записки», кн. 15, 1945, стр. 33). Что же касается
И. И. Смирнова, то он «считает» «бесспорной высокую степень достовер-
ности рассказа Царственной книги» (речь идет о приписках), хотя и при-
знает, и даже более, не сомневается («вряд ли может быть сомнение»)
«в той или иной форме участия Ивана IV в редакционной работе над
Лицевым сводом XVI в. (нашедшего свое отражение, в частности, в при-
писках) » (И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 483—485). Более осторожную
позицию занимает А. А. Зимин. Не касаясь по существу вопроса об автор-
стве приписок (с мнением же Д. Н. Альшица А. А. Зимин не согласен),
он в то же время считает, что хотя «приписки к Царственной книге дей-
ствительно тенденциозно излагают события марта 1553 г., но они отнюдь
не измышляют их» (А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного. М., 1960,
стр. 408). Думаем, что А. А. Зимин более прав.
7 «Они же (бояре, — Н. И.), — не без едкого сарказма повествует автор
приписок, — от великаго такого подвига и труда утомишася, и малого
подвига и труда не стерпеша докончати, и възжелеша богатества, и на-
чата о кормлениях седети, а казанское строение поотложиша» (ПСРЛ,
т. XIII, стр. 523).
24*
371
Но И. И. Смирнов полностью и безоговорочно доверяет этому
известию и именно его берет за основу своей оценки указанных
заседаний боярской думы как якобы прямой прелюдии мартов-
ских событий 1553 г. По его мнению, это была «открытая», «по-
литическая демонстрация боярства» «против политики Ивана
Грозного... по вопросу о Казани и кормлениях».3
Все это еще могло бы быть так (хотя явно не вяжется даже
с уже приведенными материалами об отношении боярства к зем-
ской реформе), если бы, как мы уже видели, сама же Никонов-
ская летопись не сообщала, что инициатором принятия решения
о широкой раздаче кормлений в награду за казанскую службу был
сам царь, а не боярство и тем более не боярская дума. И если
даже допустить, что это было сделано царем по совету тех или
иных бояр, то все равно факт остается фактом, что именно
Иван IV публично провозгласил это на московских ноябрьских
торжествах 1552 г. Ну а если это так, то и все построение
И. И. Смирнова теряет свою не только источниковедческую, но и
логическую основу.
Да и вообще вряд ли можно объяснить возникший политиче-
ский конфликт нежеланием бояр расстаться с отживающими и
явно не оправдывающими себя ни в судебно-административном,
ни в материальном отношении формами управления. После собора
«примирения» 1549 г. и особенно Стоглавого собора вопрос о не-
обходимости отмены кормлений был фактически, во всяком слу-
чае в общегосударственном масштабе, уже предрешен. Без этого
было по существу невозможно создание основ складывающейся
в России сословно-представительной монархии. И большинство
боярства это, конечно, понимало. Можно было временно приоста-
новить проведение реформы, снова на год или два раздать земли
в кормления, как это сделал царь по возвращении из Казани, но
отменить земское самоуправление было уже нельзя ни царю,
ни боярам. Вопрос состоял в другом: как «трудоустроить» и ком-
пенсировать в материальном отношении бывших кормленщиков,
которые явно боялись потерять в случае окончательной отмены
кормлений свои исконные права на непосредственное участие
в управлении государством. Вот тут было о чем спорить. И это
было тоже «возжелание богатства»; если говорить словами автора
приписок, но это уже совсем иной вопрос, и еще надо подумать,
чья позиция в его решении — царя или бояр — была более «про-
грессивна» в смысле ограничения самодержавия и выработки
основ складывающегося в России сословно-представительного
строя. Не шла ли боярская дума в этом вопросе дальше царя и
придворной бюрократии? Думаем, что. на самом деле размежева-
ние политических сил было сложнее и уже, конечно, не сводилось
только к борьбе между всегда «прогрессивным» царем и «реак- *
8 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 267. — Подчеркнуто нами.
372
ционным» боярством, как это изображается И. И. Смирновым.
Ну и, конечно, нельзя сбрасывать со счета позицию провинциаль-
ного дворянства (некормленщиков), с одной стороны, и посажан
и черных крестьян — с другой. Они не участвовали в декабрь-
ских заседаниях боярской думы 1552 г., но явно маячили перед
глазами не только наиболее прозорливых ее участников.
Итак, итоги декабрьских заседаний боярской думы нам неиз-
вестны. Возможно, что никаких общих решений о дальнейшей
судьбе земской реформы так и не было принято. К согласию не
пришли. И все же, как мы уже видели на примере Поморья, как
раз в 1553 г. имеют место явная приостановка в проведении зем-
ской реформы и даже обратный перевод ряда посадов и волостей
с откупной системы в наместничье управление. Факт сам по себе
крайне симптоматичный, особенно в политическом отноше-
нии.
Сколько длилась указанная «заминка» с земской реформой,
точно сказать трудно. Но, как мы увидим ниже, с начала 1555 г.
снова начинается, на этот раз уже повсеместный, перевод поса-
дов и волостей на откупа, и происходит это во исполнение
уже новых «приговоров» о кормлениях и службе — царского
уложения 1555—1556 гг. К его рассмотрению мы теперь и
перейдем.
Уложение «о кормлениях и службе» 1555—1556 гг., известие
о котором сохранила нам Никоновская летопись, уже давно при-
влекало внимание почти всех исследователей, занимающихся эпо-
хой Ивана Грозного.9 Писали о нем много, немало спорили, но
все сходились в одном — в признании его одной из крупнейших
реформ XVI в., реформой, как бы завершившей (во всяком слу-
чае применительно к местному управлению) процесс образова-
ния в России сословно-представительной монархии. А недавно
указанное известие Никоновской летописи было вновь подверг-
нуто специальному источниковедческому анализу со стороны
А. А. Зимина, а позднее С. О. Шмидта. Их работы дали возмож-
ность внести ряд новых существенных корректив в наши пред-
ставления об этом завершающем этапе земских реформ.10
Так, А. А. Зимин пришел к выводу, что текст приговора об
отмене кормлений, помещенный в Никоновской летописи
(в списке Оболенского) вместе с приговором об отмене местни-
9 Из дореволюционной историографии мы имеем- в виду в первую оче-
редь работы В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова, М. А. Дьяконова,
С. А. Шумакова, М. М. Богословского, из советских исследований — работы
С. Б. Веселовского, П. А. Садикова, И. И. Смирнова.
10 А. А. Зимин. 1) «Приговор» 1555—56 г. и ликвидация системы
кормлений в Русском государстве. «История СССР», 1958, № 1, стр. 178—
182; 2) Реформы Ивана Грозного, стр. 422—437; С. О. Шмидт. К истории
земской реформы. (Собор 1555/56 г.). «Города феодальной России. Сборник
статей памяти Н. В. Устюгова», М., 1966, стр. 125—134.
373
чества (7058 г.) и носящий характер вставки, разрывающей по-
следовательное изложение в летописи событий, происходящих
в марте 1556 г. (приговоры помещены после сведений от 21 марта,
вслед за ними идет рассказ «О приведении крымских языков»,
датируемый летописцем неопределенно — «месяца марта»), нс
является дословным воспроизведением официального узаконе-
ния, а является лишь «рассказом о каких-то мероприятиях зако-
нодательного характера», причем рассказом, не только литера-
турно обработанным, но и в известной мере сводным. Так, отме-
чает А. А. Зимин, «не ясно, имеет ли в виду автор „приговора'4
губную или земскую реформу (упоминаемые им «старосты» могли
быть губными и земскими), не ясно, выборные или невыборные
были органы управления (царь просто «учинил» эти органы)
и т. д.».11 И, суммируя все сказанное, А. А. Зимин приходит
к заключению: «„Приговор44 Никоновской летописи является не
законом об отмене кормлений, а публицистическим обобщением
многочисленных практических мероприятий в этой области».12
Что касается самих этих «мероприятий», то они, как считает
А. А. Зимин, «проводились не единовременно, а растягивались на
многие годы (автор называет 1551—1556 гг.,—Н. Н.) и прово-
дились поуездно».13
С. О. Шмидт занял иную позицию в отношении указанного
известия Никоновской летописи об отмене кормлений
в 1555/56 г. Он, так же как и А. А. Зимин, считает, что «„при-
говор государев44 о местничестве и „приговор царской о кормле-
ниах и о службах44 вклинены в основной летописный текст и раз-
рывают последовательное изложение событий, что мешает опре-
делению точной даты событий, излагаемых в этой летописной
вставке». Вставка, как отмечает С. О. Шмидт, состоит как бы из
трех частей: 1) изложения причин, побудивших царя провести
реформу; 2) изложения самой земской реформы (эта часть обо-
значена особым подзаголовком—«О повелении царском») и
3) уложения о службе (тоже под особым подзаголовком —
«О расмотрении государьском»). Но «откровенно публицисти-
ческий характер» имеет, по мнению С. О. Шмидта, лишь первая
часть, «в которой излагаются причины, побудившие правитель-
ство принять законодательные меры, и — в духе компромиссной
политики «избранной рады» — формулируются намерения госу-
даря и его обязанности». Во второй же части «излагается зако-
нодательство о местном управлении, правда, в столь нечеткой
форме, что можно предполагать, что речь не только об отмене
кормлений (т. е. земской реформе), но и губной реформе».
11 А. А. Зимин. «Приговор» 1555—1556 гг. и ликвидация системы
кормлений в Русском государстве, стр. 178—180.
12 Там же, стр. 182.
13 Там же, стр. 180—181.
374
В третьей части «пересказывается „Уложение о службе44».
Но в отличие от А. А. Зимина С. О. Шмидт считает все это
известие в целом, в своей основе, вполне достоверным и, даже
более того, составленным на подлинных документах официаль-
ного происхождения. Это «самостоятельно составленное сочинение,
в основу которого положены материалы Царского архива, — пишет
С. О. Шмидт. — Включили его в состав официальной летописи,
можно думать, при редактировании „Летописца лет новых44. Ре-
дактором этого летописца, вероятнее всего, был А. Ф. Адашев —
руководитель правительства “избранной рады44».14 15
Но еще более любопытным наблюдением С. О. Шмидта яв-
ляется сопоставление им указанного известия с царскими речами
на соборах конца 40-х—начала 50-х годов XVI в. Установление
их известной идейной и стилистической близости дает ему ос-
нования поставить вопрос о том, не являются ли «первоосно-
вой» данного летописного текста Никоновской летописи (иначе
говоря, вставки о кормлениях и службе) царские речи, «произ-
несенные на собрании, обсуждавшем вопросы о кормлениях
и о службах». С. О. Шмидт считает, что был специальный зем-
ский собор, созванный правительством в 1555/56 г. и принявший
указанные выше решения «о кормлениях и службе». Проведен-
ное С. О. Шмидтом изучение трех миниатюр к лицевой Нико-
новской летописи, долженствующих, по мнению составителей
летописи, проиллюстрировать принятие указанных постановле-
ний, подтверждает, по мнению С. О. Шмидта, его предположение
о «соборном» характере принятия нового приговора о кормле-
ниях. Конечно, это пока только гипотеза (так расценивает ее
и сам автор), но если учитывать характер земской реформы,
а главное, что и предшествующие решения о кормлениях (1549
и 1551 гг.) также были приняты на собраниях соборного типа,
она представляется не лишенной известных реальных основа-
° 1
НИИ.10
14 G. О. Шмидт. К истории земской реформы, стр. 125—126. — Под-
черкнуто нами.
15 Думаем поэтому, что Н. И. Павленко в своей известной статье
«К истории земских соборов XVI в.» («Вопросы истории», 1968, № 5) про-
являет излишний нигилизм, когда полностью и безоговорочно отрицает
возможность созыва в 1555—1556 гг. в Москве если не земского собора, то
по крайней мере какого-то особого земского совещания, пусть даже весьма
ограниченного состава, для окончательного решения вопроса о кормлениях
и службе на том основании, что на миниатюрах лицевого свода, иллюстри-
рующих «совещание» царя с боярами и духовенством 1555/56 г. о земской
реформе, мы не видим курий, а они должны были бы быть, по мнению
автора, обязательно воспроизведены художником, если бы речь шла дей-
ствительно о земском соборе. На миниатюре, посвященной «подлинному
земскому собору» 1566 г., как считает Н. И. Павленко, «четко видны ку-
рии, составлявшие земский собор» (там же, стр. 91).
375
Таким образом, мы видим, что хотя А. А. Зимин и
С. О. Шмидт расходятся во взглядах на характер летописного
известия о царском «приговоре о кормлениях и службе» 1555—
1556 гг. (А. А. Зимин вообще отрицает факт существования
подобного приговора и видит в летописи лишь изложение
правительственной практики ряда предшествующих лет,
а С. О. Шмидт, наоборот, ставит его в ранг соборного деяния),
но в целом их наблюдения о наличии в этом известии явно
компромиссных тенденций, характерных именно для политики
«избранной рады», а отнюдь не для будущей опричной политики
самого Ивана Грозного, дают возможность исследователям со-
ставить более всестороннее впечатление об этом важнейшем
источнике, а главное, взглянуть на него в известной мере с но-
вых позиций.
Заранее скажем, что со своей стороны мы более согласны
с мнением С. О. Шмидта. Но не столько в том плане, что уло-
жение «о кормлениях и службе» действительно было принято
на реконструируемом им Земском соборе 1555/56 г. (по этому
поводу мы бы пока воздержались от более определенных выска-
зываний), сколько в том, что в основе летописной вставки все-
таки лежат подлинные законодательные материалы и материалы,
датируемые не «многими годами», как полагает А. А. Зимип,
а только по крайней мере двумя — 1555—1556 гг. Но вот что это
были за материалы, стоит поговорить особо.
Итак, как мы уже отмечали, летописная вставка состоит из
трех в известной степени самостоятельных частей: вводной части,
изложения земской реформы и уложения о службе. Вводная
(первая) часть (как бы сказать, преамбула) идет сразу за заго-
ловком «Приговор царской о кормлениях и службе» и излагает
причины его принятия. А. А. Зимин считает, что эта часть
«весьма далека от обычного формуляра законодательных актов
середины XVI в.».16 Но это не вполне так. Во-первых, объясне-
ние причин земской реформы — и объяснение в нарочито широ-
ковещательном декларативном плане — явление, характерное и
для официальных документов, например правительственных заяв-
лений на земских соборах 1549 и 1551 гг. (это тоже в какой-то
степени знамение новой эпохи), а во-вторых, подобная деклара-
тивность в какой-то степени наличествует даже в самих формуля-
рах учредительных губных и земских грамот, которые имели
своей целью не только законодательно закрепить новые порядки,
но и создать вокруг них определенное общественное мнение (под
давлением новых общественных сил и это приходилось делать
правительству). Иначе говоря, включение в текст земских уложе-
ний XVI в. «объяснительного материала» — явление, весьма ти- 13 *
13 А. А. Зимин. «Приговор» 1555—56 г. и ликвидация системы
кормлений в Русском государстве, стр. 179.
376
личное для «Законотворчества» этого переходного времени. Дру-
гое дело, что в данном случае подлинное содержание подобной
преамбулы (объяснения причин земской реформы) передается
летописцем в литературно-публицистической манере, хотя законо-
дательный трафарет и проглядывает довольно ясно из текста,
а главное, пересказ подлинного приговора сопровождается про-
странными поучениями морализирующего порядка, включенными
в текст уже по инициативе самого летописца.
Выглядит это изложение приговора с предположительными
вставками летописца морализирующего характера (наиболее яв-
ные места подобных вставок мы обозначаем квадратными скоб-
ками) так: «А по се время бояре, и князи, и дети боярскые си-
дели по кормлением по городом и по волостем для росправы лю-
дем и всякого устроенна землям [и собе от служеб для покою и
прекормления; на которых городех и волостех были в кои лета
наместникы и волостели, и тем городом и волостем розсправу и
устрой делали и от- всякого их лиха обращали на благое, а сами
были доволны оброкы своими и пошлинами указными, что им го-
сударь уложил]. И вниде в слух благочестивому царю, что мно-
гие грады и волости пусты учинили наместникы и волостели [изо
многых лет презрев страх божий и государьскые уставы, и много
злокозненных дел на них учиниша; не быша им пастыри и учи-
тели, но сътворишася им гонители и разорители]. Такоже тех
градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства
их людем; и как едут с кормленей, и мужики многими искы
отъискывают; [и много в том кровопролития и осквернениа ду-
шам содеяша, их же не подобает в христианском законе ни слы-
шати]; и многие наместникы и волостели и старого своего стяжа-
нии избиша, животов и вотчин. [Царю же благочестивому обычай
бяша таков. . .]». Далее идет пространное поучение о защите ца-
рем всеобщего блага и прерогативах, царской власти.17
Достаточно сличить выделенный нами курсивом летописный
текст с известной преамбулой земских грамот 1555—1556 гг.
(в грамотах 1552 г. она выглядит по-иному), чтобы наглядно убе-
диться, что летописец просто в вольной литературной манере, но
строго придерживаясь существа нового закона, пересказывал
не дошедшее до нас общее постановление об отмене кормле-
ний, содержащее именно подобные объяснения ее причин. Ведь
даже начинаются они в том и другом источниках почти с одних и
те^с же слов. В летописи-. «А по се время бояре, и князи, и дети
боярскые сидели по кормлением по городом и по волостем»,
а в земских уставных грамотах 1555—1556 гг.: «Что наперед сего
жаловали есмя боар своих, и князей, и детей боарских, городы и
17 Тут и ниже цитируем Оболенский список Никоновской летописи:
ПСРЛ, т. XIII, стр. 267—269.
377
волости давали им в кормленья».18 И далее в летописи-. «И вниде
в слух благочестивому царю, что многие грады и волости пусты
учинили наместникы и волостели», а в земских грамотах-. «. . . и
нам от крестьян челобитья великие и докука безпрестанпая, что
наместники наши, и волостели, и праведчики, и их пошлинные
люди сверх нашего жалованья указу чинят им продажи и убытки
великие». Потом летопись излагает вины обратной стороны — са-
мих «мужиков»: «Такоже тех градов и волостей мужичья многие
коварства содеяша и убийства их людем; и как едут с кормленей,
и мужики многими искы отъискывают». То же в земских грамо-
тах-. «А от наместников, и от волостелей, и от праведников, и от
их пошлинных людей нам докука и челобитья многие, что им по-
садцкие и волостные люди под суд и на поруки не даютца, и
кормов им не платят, и их бьют. И в том же их поклепы и тяжбы
были великие». Но вот кончаются эти тексты преамбулы нового
закона в летописи и земских уставных грамотах 1555—1556 гг.
по-разному. И это крайне любопытно. В летописи отмечается, что
от указанной порухи (особенно от «мужичья многое коварства»)
«многие наместники и волостели и старого своего стяжаниа из-
быша, животов и вотчин», а в земских грамотах о наместничьих
животах и вотчинах ни слова, но зато как общий итог, наоборот,
констатируется бедственное положение самих мужиков: «... да от
того (из-за распрей с наместниками, —Н. Н.) на посадех многие
крестьянские дворы, а в уездех деревни и дворы позапустели, и
наши дани и оброки сходятца не сполна».
Что это? Летописец сообщает, что наиболее страдали от рас-
прей сами кормленщики-феодалы (чуть ли не разорялись), а зем-
ские грамоты повторно акцентируют внимание на бедственном по-
ложении посадских и волостных людей.
Думаем, что ответ на этот вопрос может быть один. Придвор-
ный летописец писал, рассчитывая на московские правящие круги
(бывших кормленщиков), и поэтому в первую очередь обращал
внимание на их крайне тяжелое положение, а земские грамоты
как официально обнародованные законодательные документы, вы-
данные самим посажанам и волощанам, естественно, пытались
изобразить правительство защитником в первую очередь их инте-
ресов. Это «крестьянолюбие» — явная политическая демагогия, и
все же именно благодаря ей земские грамоты в конечном счете
более объективно раскрывали сам нерв земской реформы — тот
тяжелый урон, который наносила система кормлений посадскому и
волостному крестьянскому хозяйству, а следовательно, и всей эко-
номике страны в целом. А вот летописец, наоборот, говорит о бес-
18 Тут и ниже цитируем земскую уставную грамоту Ивана IV посад-
ским людям Соли Переяславской от И августа 1555 г. (А. С. Шумаков.
Губные и земские грамоты Московского государства. М., 1895, стр. ПО—
ИЗ).
378
покойстве самих феодалов — их страхе перед подъемом антифео-
дальной борьбы на местах, выразившейся в столь активных
выступлениях местного населения против кормленщиков. Иначе
говоря, летопись' наглядно показывает, почему именно сами
феодалы были вынуждены согласиться на проведение земской
реформы.
Не случайно в идущем ниже пространном поучении о прерога-
тивах царской власти летописец (а за ним явно проглядывает
один из сторонников правительственного компромисса, а проще
говоря, «избранной рады») больше всего печется о единении всех
феодалов и равной «любви» «ко всем» к ним царя. «Любовь же
его (царя, — Н. Н.) по бозе ко всем под рукою его, к велможам,
и к средним, и ко младым ко всем, равна, — поучает летопи-
сец, — по достоянию всех любит, всех жалует и удоволяет урокы
вправду, против их трудов, и мзды им въздает по их отечеству и
службе; ни единаго же забвеиа видети от своего жалования хо-
чет, такоже никого ни от кого обидима видети хощет». Разве это
не наглядный образец той политической аргументации, которую
обращало правительство «избранной рады» к различным слоям
феодалов, заверяя их, что отмена кормлений отнюдь не повлечет
за собой ущемления интересов и доходов ни боярства («вель-
мож»), ни дворянства («средних и малых» феодалов). Как это
не похоже на рассматривавшиеся выше приписки Лицевой лето-
писи с упреками боярам, что якобы именно они сорвали на за-
седании боярской думы в декабре 1552 г. из-за стремления
к «богатству» принятие решений о кормлениях? И не озна-
чают ли приведенные поучения составителя Никоновской лето-
писи, что. теперь в 1555—1556 гг., наконец, было найдено прием-
лемое и для правительства, и для всех слоев служилых людей
решение о кормлениях, позволяющее завершить земскую ре-
форму.
Вторая и третья части Никоновской летописи — вставки
о «царском приговоре» «о кормлениях и службе» — и излагают
это решение, вернее решения, так как их, как мы видим, по
крайней мере два.
Первое — «О повелении царьском» (оно же и составляет вто-
рую часть вставки). В свою очередь оно может быть разделено
на три взаимно дополняющих постановления. «И повеле госу-
дарь, — сообщает летописец, — [1] во градех и в волостях раз-
чинити старосты, и сотцкые, и пятьдесятцкые, и десятцкые и з
страшным и грозным запрещением заповедь положити, чтоб им
разеужати промежь разбои и татбы и всякие дела, отнюдь бы
никоторая вражда не именовалася, также ни мзда неправедная,
ни лжывое послушество; а кого промежь собою такова лиха
найдут, таковых велел казном предавати; [2] а на грады и на
волости положити оброкы по их промыслом и по землям, и те
оброкы збирати к царьским казнам своим диаком; [3] бояр же
379
и велмож и всех воинов устроил кормлением, праведными урокы,
ему же достоит по отечеству и по дородству, в городовых
в четвертой год, а иных в третей год денежным жалова-
нием».
Наиболее сложным для понимания является первое постанов-
ление, поскольку оно как бы объединяет в едином контексте
сведения о земской и губной реформах. И даже более, на пер-
вое место выдвигается указание о повсеместном учинении губ-
ных старост, сотских, пятидесятских и десятских, потому что,
как правило, именно им, а не земским властям были подведом-
ственны все лихие, разбойные и татебные дела, сыск лихих лю-
дей и даже пресечение «лживого послушества». На долю земских
властей в приведенном контексте постановления могут прихо-
диться только «всякие дела», но эти дела не конкретизируются,
и поэтому под ними тоже могут подразумеваться преимущест-
венно дела губного ведомства. В то же время в самих земских
уставных грамотах 1555—1556 гг. указанное постановление вы-
глядит совсем иначе, а именно: «Того для чтобы крестьянству
продаж и убытков не было и нам бы от них на наместников, и
на волостелей, и на праведников, и от наместников, и от воло-
стелей, и от праведников на посадцких и на волостных людей
челобития и докуки не было, а посады бы и волости от того не
пустели (опять повторение аргумента, полностью отсутствующего
в мотивировках летописца,—Н. Н.). И велели есмя во всех
городех, и в станех, и в волостех учинити старост излюбленных,
кому меж крестьян управа чинити, и наместничи, и волосте-
лины, и праведчиковы доходы збирати, и к нам на срок приво-
зити». И далее в качестве пояснения говорится, чтобы «выби-
рали» крестьяне, «меж себя.. . всею землею» лишь таких зем-
ских старост (= «излюбленных судей»), «от которых бы им
продаж, и убытков, и обиды не было, и розсудити бы их умели
вправду безпосулно и безволокитно, и за наместничь бы доход
оброк собрати умели, и к нашей бы казне на срок привозили без
недобору». Ничего подобного в приведенном летописном тексте
приговора нет.
Что это — недоразумение, забывчивость летописца или пря-
мая фальсификация подлинного приговора? Думаем, что ни то,
ни другое, ни третье. Просто он излагает принятые правитель-
ством в 1555—1556 гг. постановления о реорганизации инсти-
тута губных старост, превращении их из органов волостных
в органы общеуездные, а главное, о наделении их правами
ведания не только собственно лихими, разбойными и татебными
делами, но и всеми крупными уголовными делами на местах —
«всякими делами». Эта реформа также рассматривалась прави-
тельством как составная часть земской реформы: ведь губные
органы тоже строились на сословно-представительных началах
(губные старосты избирались от уездных детей боярских, а сот-
380
ские, пятидесятские и десятские — от посадских людей и кре-
стьян), и именно эта реформа и излагается летописцем в пол-
ном соответствии с новым принятым законодательством по этим
вопросам.
А как известно, именно в 1555—1556 гг. правительством дей-
ствительно была проведена крупнейшая реформа в области губ-
ного управления, направленная в конечном счете па дальней-
шее укрепление роли и значения губных старост как представи-
телей уездного дворянства, в руки которых теперь переходят от
наместников и волостелей почти все уголовные дела, а также об-
щий надзор за общественным порядком на местах. Это была
тоже земская, но уже сугубо дворянская реформа. И именно
она-то в значительной степени и обескровила проведение зем-
ской реформы на посадах и в черных волостях.
Указанная губная реформа, проведенная при прямом уча-
стии боярской думы, нашла свое выражение в серии правитель-
ственных постановлений — приговоров 1555 г. от 18 января
(«приговор» = «уложение» о разбойных делах, содержащий под-
робное изложение обязанностей губных старост по борьбе с раз-
боями и вменяющий им в обязанность проводить на местах по-
вальные обыски) и 26 ноября («указ о татебных делах», изла-
гающий обязанности губных старост по борьбе с воровством) и,
наконец, «приговора» от 22 августа 1556 г. о лживом послу-
шестве, коли «в обыскех многие люди лжут семьями и заговоры
великими».19 Как мы видим, указанные приговоры тематически
полностью совпадают с летописным известием об обязанностях
19 ПРП, вып. IV, стр. 356—370. — Эти три приговора и легли в основу
составленной в 1555—1556 гг. первой Уставной книги Разбойного приказа,
а также получили свою практическую реализацию в проведенной в 1555—
1556 гг. массовой рассылке на места новых губных наказов (до нас дошло
по крайней мере пять таких наказов, адресованных губным старостам
Медынского (от 25 августа 1555 г.), Владимирского (от 24 сентября 1555г.),
Переяславль-Рязанского (от 26 ноября 1555 г.), Рязанского (от 20 декабря
1556 г.) и Зубцовского (от 3 февраля 1556 г.) уездов (ПРП, вып. IV,
стр. 179—185, 356—370 (публикация и комментарий А. А. Зимина);
А. А. 3 и м и н. Губные грамоты XVI века из Музейного собрания. «За-
писки отдела рукописей ГБЛ», вып. 18, М., 1956, стр. 210—229). В Новго-
родской земле губная реформа была, правда, проведена несколько позд-
нее — в 1559 г. (см. учредительный губной наказ от 6 мая 1559 г., адре-
сованный всей Новгородской земле. Анализ наказа дается в нашей статье
«Губной наказ Новгородской земле 1559 г.» («Исторический архив», 1959,
№ 4, стр. 214—217)). Думается, что как раз в это же время, всего вероят-
нее в 1555—1556 гг., был составлен и новый официальный образец кресто-
целовальной записи губных старост, по которой им вменялось в обязан-
ность не только ведать па посадах и в волостях душегубными, татебными
и иными делами (в том числе даже «корчмы выимати по государеве гра-
моте»), но и «царев и великого князя оброк... збирати и к Москве при-
возити» (Н. Е. Н особ. Очерки по истории местного управления Русского
государства первой половины XVI в. М., 1957, стр. 343—346).
381
старост, сотских, пятидесятских и десятских, учреждаемых по
нему во всех городах. Особенно это выдает упоминание о «лжи-
вом послушестве». А что это было постановление особой важ-
ности, видно хотя бы из того, что если первый приговор (от
18 января 1555 г.) был принят лишь ближней думой («а на
приговоре, — как обозначено в нем, — были у царя и великого
князя бояре — князь Юрьи Михайлович Булгаков, князь Дмит-
рей Иванович Курлетев, Василей Михайлович Юрьев, князь
Иван Иванович Пронской, Иван Михайлович Воронцов, князь
Василей Семенович Серебряной, Иван Васильевич Шереметев,
окольничей Алексей Федорович Одашев, постельничей Игна-
тей Михайлович Вешнеков» — состав, явно включающий в себя
большинство участников «избранной рады»), то приговор от
26 августа 1556 г. «о лживом послушестве» вообще был принят
«со всеми бояры», иначе говоря, всей боярской думой.
А как же тогда быть с постановлением о повсеместном уч-
реждении земских старост, которое излагается в уставных зем-
ских грамотах 1555—1556 гг. Почему о нем не сообщает лето-
писец? Надо думать, просто потому, что таким постановлением,
излагающим обязанности новых земских властей, и была приня-
тая на Стоглавом соборе 1551 г. «уставная грамота», на которую
наряду с Судебником 1550 г. и ссылаются все земские уставные
грамоты 1555—1556 гг. как на законодательные документы, ка-
кими должны руководствоваться новые земские власти — должны
«выборные судьи судити и управу меж крестьянства чинити прямо,
по нашему уложению, по Судебнику и по уставной грамоте».
И никакого нового постановления о функциях земских старост
теперь принято не было, но просто было решено прекратить то
временное торможение (а вернее, отставку) хода отмены кормле-
ний, которое было осуществлено по царскому предложению в но-
ябре 1552 г., и осуществить повсеместное проведение земской ре-
формы.
Принято же было в 1555 г. (всего вероятнее, как мы увидим
ниже, в самом начале года — до марта) другое постановление
(оно и составляет второй и третий пункты второй части летопис-
ного текста) — о норме единого «посошного окупа», заменяющего
кормления, правилах его сбора в казну («те оброкы збирати
к царьскым казнам своим диаком») и, главное, о характере и
форме его распределения между боярами и служилыми людьми
(наконец-то этот столь тормозивший реализацию земской ре-
формы вопрос был решен), а именно «бояр же и велмож и всех
воинов устроил кормлением, праведными урокы, ему же достоит
по отечеству и по дородству, а городовых в четвертой год, а иных
в третей год денежным жалованием».20
20 ПСРЛ, т. XIII, стр. 268'.
382
Одновременно в одном ключе с реорганизацией системы корм-
лений был решен вопрос и об установлении строгих норм обеспе-
чения служилых людей землей и норм службы по земле.
Его содержание и составляет третью часть излагаемых Нико-
новской летописью новых правительственных постановлений. Ле-
тописная запись гласит: «Посем же государь и сея расмотри:
которые велможы и всякие воины многыми землями завладали,
службою оскудеша, не против государева жалования и своих вот-
чин служба их, государь же им уровнения творяше: в поместьях
землемерие им учиниша, комуждо что достойно, так устроиша,
преизлишки же разделиша неимущим; а с вотчин и с поместья
уложеную службу учини же: со ста четвертей добрые угожей
земли человек на коне и в доспесе в полном, а в далной поход
о дву конь; и хто послужит по земли, и государь их жалует своим
жалованием, кормлении и на уложеные люди дает денежное
жалование; а хто землю держит, а службы с нее не платит, па
тех на самех имати денги за люди; а хто дает в службу люди
лишние перед землею, через уложенные люди, и тем от государя
болшее жалование самим, а людем их перед уложеными в пол-
третиа давати депгами». «Я подлинные тому разряды, — заканчи-
вает изложение нового приговора летописец, — у царъскых чино-
началников, у приказных людей».21
Таким образом, последним приговором устанавливалась пря-
мая зависимость не только земельного обеспечения, но и денеж-
ного (кормленого) жалования служилого человека от добросове-
стного несения государевой службы как лично им самим, так и
путем привода с собой вооруженных ратников (людей с земли).
Иначе говоря, получение денежного вознаграждения вместо корм-
лений теперь органически увязывалось как с поместно-вотчинной
(и главное новшество — вотчина приравнивалась в служебном от-
ношении к поместью) системой, так и с самой государевой ратной
службой — отныне неотъемлемой сословной обязанностью каждого
служилого человека, независимо от того, являлся ли он вотчин-
ником или помещиком. Указанный (третий) приговор был при-
нят, всего вероятнее, как мы увидим ниже, в начале 1556 г.,
во всяком случае до июня этого года, когда (в его исполнение)
состоялся знаменитый смотр служилых людей в Серпухове, во
время которого Иван IV «велел детей боярскых сметити по спи-
скам» — «хто ему как служит, и государьское к ним по тому до-
стоинству и жалование».22
Таково содержание знаменитых приговоров (=уложения)
«о кормлениях и службе» 1555—1556 гг. По существу это и был
тот политический компромисс, на основе которого правительство,
21 Там же, стр. 268—269.
22 Там же, стр. 270—271.
383
боярство и верхи дворянства договорились завершить земскую
реформу.
Суть этого компромисса состояла в следующем. Кормления от-
меняются окончательно и повсеместно, но организация управле-
ния на местах теперь выглядит явно по-другому, чем это мысли-
лось первоначально. Отныне, кроме сугубо черносошных районов,
преимущественно Поморья, главной судебно-административной
властью на местах выступают губные старосты, представляющие
собой прямых ставленников местных помещиков и вотчинников и
не только сосредоточивающие в своих руках ведание всеми круп-
ными уголовными делами (об убийстве, разбое, татьбе), но и осу-
ществляющие общий полицейский надзор за общественным поряд-
ком на местах. Именно они и должны были представлять и защи-
щать наряду с городовыми приказчиками, ведающими по городам
вопросами военно-административного и тяглого управления и тоже
избираемыми теперь из числа местных дворян (до 50-х годов
XVI в. они были, как известно, не выборным, а приказным ор-
ганом), интересы феодалов. Хотя в этих поместно-вотчинных
районах (на посадах и по черным волостям) и учреждались, зем-
ские органы, но" по существу они были подконтрольны новым
дворянским властям: губным старостам (по линии судебно-поли-
цейской) и городовым приказчикам (по линии тяглой и военно-
административной). Это было уже явно куцее земское кре-
стьянско-посадское самоуправление, но зато самоуправление, весьма
угодное и феодалам, и правительству. Только в Поморье да, по-
жалуй, в некоторых районах Северо-Восточного Поволжья, где
еще доминировал черный волостной мир, а также по посадам (за
исключением, правда, крупнейших городов, как например
Москва, Новгород, Псков, Казань, или пограничных городов-кре-
постей, где сохранялся институт наместников — воевод) земская
реформа была проведена полностью. И более того, в Поморье, где
поместного землевладения вообще не было, даже губные старосты
избирались из числа посадских или волостных людей, а иногда
вообще их функции передавались земским старостам. Но вот
«кормленый окуп», собираемый теперь со всех земель, хотя и
в разном размере (в полном объеме — с посадов и черных воло-
стей и в малом окладе — на церковных и поместно-вотчинных
землях),23 уже самим правительством (казной) распределялся
между всеми бывшими кормленщиками, а также служилыми
людьми, которым это право отныне было присвоено.
И именно это финансовое обеспечение органически увязыва-
лось теперь с обеспечением феодалов землей. Новая система
замкнулась и тем самым отчетливо выявила свой классовый ха-
рактер — новую форму государственного выкачивания в пользу
23 Об этом см.: С. Б. Веселовский. Сошное письмо. М., 1915, т I,
стр. 116—117, 137—141.
384
феодального государства и феодалов прибавочного продукта с по-
садских людей и волостных крестьян за их право на «дозволенное
им» земское самоуправление. И все же это-была известная победа
поднимающегося третьего сословия — лучших посадских и воло-
стных людей, которые теперь могли не только более свободно и
активно вести на местах свою предпринимательскую деятельность
в области торговли и промышленности, но и более широко эк-
сплуатировать крестьянско-посадскую бедноту. А если это так,
то перед нами своеобразный политический компромисс уже нс
двух (боярства и дворянства), а трех (боярства, дворянства н
купечества) социальных сил. Правда, компромисс с явным господ-
ством боярства и дворянства, но все же это компромисс. И именно
он давал возможность растущему русскому самодержавию превра-
титься в особую, самодовлеющую над всеми слоями русского об-
щества политическую силу, которая, будучи порождена склады-
вающимся в России сословно-представительным строем, интересы
которого она на первых этапах выражала, в то же время очень
скоро (в годы опричнины и последующего государственного за-
крепощения крестьян) сама же его изничтожит и уже к середине
XVII в. выступит перед нами в роли военно-феодального россий-
ского абсолютизма.
Итак, мы рассмотрели политическую историю второго этапа
земской реформы. Но совершенно ясно, что ее окончательная
классовая оценка невозможна до тех пор, пока мы не только кон-
кретно изучим ход ее проведения на практике, но и попытаемся
более ясно определить и характеризовать социальный облик тех
слоев феодалов (бояр и дворян), которые до 50-х годов XVI в.
«сидели» на кормлениях, а после реформ (в замену кормлений)
получили право на особое денежное жалованье из казны. Это и
будет ответ на основной вопрос, который неизбежно всплывает
перед каждым исследователем, занимающимся местными рефор-
мами Ивана IV, а именно носила ли отмена кормлений сугубо
дворянский (= антибоярский) характер или она соответство-
вала интересам господствующего класса в целом и не только не
наносила удара по боярству, но, наоборот, была для него даже
в какой-то степени выгодна, поскольку закрепляла его привилеги-
рованное положение в государстве уже в рамках складывающегося
в стране сословно-представительного строя. И вообще были ли
противоречия между боярством и во всяком случае верхами дво-
рянства так существенны и радикальны, что именно они опре-
деляли политические судьбы России середины XVI в.?
Ответить на этот вопрос мы и попытаемся в следующем раз-
деле нашей главы, посвященном изучению Боярской книги
1556 г., единственного дошедшего до нас официального источ-
ника о реализации на практике царских уложений 1555—1556 гг.
«о кормлениях и службе» в их применении по отношению к слу-
жилым людям.
25 Н. Е. Носов
385
БОЯРСКАЯ КНИГА 1556 г.
И ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧЕТВЕРТЧИКОВ
Боярская книга 1556 г. — источник, доста-
точно хорошо известный и уже давно вошедший в научный обо-
рот, но, как справедливо отмечал еще А.' И. Яковлев, до сего
времени никогда не подвергавшийся специальному источнико-
ведческому анализу.24 Б настоящей работе мы не ставим себе
целью да и не имеем возможности (это бы увело пас далеко
в сторону) поднять все вопросы, связанные с изучением Бояр-
ской книги 1556 г. как исторического источника. Наша цель —
попытаться разобраться в вопросе, что представляет собой Бояр-
ская книга 1556 г. и что за лица были в нее включены, и, на-
конец, выяснить, в каком отношении находится Боярская книга
1556 г. к уложению «о кормлениях и о службе» 1555—1556 гг.
Задачи сами по себе довольно скромные, но они, как мы увидим
ниже, дают возможость подойти к изучению классовой природы
реформ Ивана IV 50-х годов, и в том числе к рассмотрению во-
проса об отмене кормлений и возникновении Четей, с несколько
иных позиций и на ином материале, чем это обычно имеет место
в историографии.
Что представляет собой Боярская книга 1556 г. и, в част-
ности, та ее часть, которая была найдена и опубликована еще
в 1861 г. М. А. Оболенским,25 вопрос до сего времени не вполне
ясный.
Впервые общую оценку Боярской книги 1556 г. как источ-
ника дал А. X. Востоков. По его мнению, Боярская книга
1556 г. является первой из дошедших до нас «боярских книг»,
т. е. «списков» «лиц высшего служилого сословия: бояр, околь-
ничих, думных дворян, стольников, стряпчих, московских дворян
и дьяков, в коих указаны их поместные и денежные оклады».
Боярская книга 1556 г. — единственная подобного рода книга,
сохранившаяся от XVI в.; все остальные пока известные «бояр-
ские книги» относятся к XVII в. А. X. Востоков считает, что
Боярская книга 1556 г., как и вообще сама практика составле-
ния подобных книг, явилась результатом уложения 1555/56 г.
«о кормлениях и службе» и была составлена правительством
Ивана IV в целях «иметь постоянные точные сведения о поме-
стных и денежных окладах лиц высшего служилого сословия».
В то же время А. X. Востоков отличает «боярские книги» (вклю-
чая и Боярскую книгу 1556 г.) как определенный тип источ-
ника от четвертных «окладных книг» XVII в. (в приказной
24 А. И. Яковлев. Холопство и холопы в Московском государстве
XVII в. М.—Л., 1943, стр. 312.
25 Боярская книга 1556 г. (сообщена князем М. А. Оболенским). Архив
историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Я. Ка-
лачовым, кн. III. СПб.—М., 1861, отд. II, стр. 25—88.
386
документации обычно именуемых «кормлеными книгами»), ко-
торые, как указывает А. X. Востоков, «по содержанию весьма
отличны от боярских книг» и употреблялись в качестве «рас-
ходных книг» для записи выдаваемого служилым людям из
Четей по назначению Разряда денежного жалованья.25 26
Иной точки зрения на Боярскую книгу 1556 г. придержи-
вался В. О. Ключевский. Так, характеризуя уложение «о кормле-
ниях и службе» 1555/56 г., В. О. Ключевский указывает, что
по уложению служилые люди («по всей совокупности условий,
которыми тогда определялась военно-служебная годность»)
«были распределены на разряды, статьи с особым окладом де-
нежного жалованья, положенным на каждую статью, и занесены
но статьям в служебные книги и списки, или „в подлинные раз-
ряды“, как еще называет их летописец в изложении указа
20 сентября 1555 г. о кормлениях и о службе». Поскольку же,
отмечает далее В. О. Ключевский, «кормления считались жало-
ванием за службу, а денежное жалование заменяло доходы от
кормлений, то эти росписи служилых людей стали называться
кормленными книгами и самые оклады денежного жалованья,
положенные взамен кормлений, — кормленными окладами. Сохра-
нился отрывок одной из таких книг (В. О. Ключевский имеет
в виду Боярскую книгу 1556 г.,—Н. Нд), составленной после
издания упомянутого закона 20 сентября и едва ли не бывшей
прототипом тех кормленных книг, по которым впоследствии вы-
давали служилым людям денежное жалованье в приказах, ве-
давших это дело в четях Костромской, Устюжской и других.
Сколько можно судить по отрывку..., это кормленная книга выс-
шего столичного дворянства, служилых людей, служивших „по
московскому списку“».27
К указанной точке зрения В. О. Ключевского на Боярскую
книгу 1556 г. полностью присоединяется и А. С. Лаппо-Дани-
левский в своем предисловии к изданию «кормленой книги»
Костромской чети 1613—1627 гг., в котором он, опираясь на
вышеприведенные соображения В. О. Ключевского, уже без
всяких оговорок прямо называет Боярскую книгу 1556 г.
«кормленой книгой» «лиц, числившихся по московскому списку
1555—56 годов».
«Приказные люди, — пишет А. С. Лаппо-Данилевский, —-
давно уже вели книги, содержавшие сведения о том, кому и как
(«почему») „кормы и всякие пошлины сбирати“», и поэтому
25 А. X. Востоков. Боярские книги как материал для истории выс-
шего русского служилого сословия. «Материалы для истории русского дво-
рянства», издание Н. Калачова, вып. III, СПб., 1886, стр. 26—29 и сл. --
Подробное описание Боярской книги 1556 г. см. на стр. 30—34.
27 В. О. К л ю ч е в с к и й. Состав представительства на земских собо-
рах древней Руси. «Опыты и исследования. Первый сборник статей», Пгр.,
1918, стр. 451, 452. — Подчеркнуто автором.
25*
387
«когда кормления стали подвергаться денежной оценке
(А. С. Лаппо-Данилевский имеет в виду период, наступивший
после уложения «о кормлениях и службе» 1555/56 г., — Н. Н.),
то и все эти ведомости должны были приблизиться к характеру
приходо-расходных книг центральных касс». К «подобного рода
памятникам» и относится, по мнению А. С. Лаппо-Данилевского,
Боярская книга 1556 г.28 Но, присоединившись к точке зрения
В. О. Ключевского и даже придав ей значительно большую кате-
горичность, чем сам ее автор, А. С. Лаппо-Данилевский не под-
вергает Боярскую книгу 1556 г. специальному самостоятельному
анализу, а ограничивается лишь некоторой, конкретизацией
вышеприведенных общих соображений В. О. Ключевского. За-
мечания же А. С. Лаппо-Данилевского о сходстве Боярской
книги 1556 г. с «кормленой книгой» Костромской чети 1613—
1627 гг. (как источников одного типа) выглядят несколько
странно. По его же собственному признанию, «основное сход-
ство» этих книг заключается «в том, что они состоят из запи-
сей о расходовании сумм на годовое жалованье служилым людям,
распределенным на статьи по убывающим размерам денежных
окладов, однако содержание обеих книг далеко не одинаково" во
всех отношениях»-, и далее вместо сравнения этого неодинако-
вого «во всех отношениях» содержания для доказательства, что,
несмотря на это, книги в целом однотипны (надо же быть после-
довательным!), А. С. Лаппо-Данилевский ссылается на описа-
ние Боярской книги 1556 г. не кого иного, как А. X. Востокова,
который на основании данного им описания считал, что Бояр-
ская книга 1556 г. принадлежит к типу не «кормленых»,
а «боярских книг».29
Такова вторая точка зрения на Боярскую книгу 1556 г. Точка
зрения чрезвычайно интересная, но, к сожалению, не получившая
развития в историографии. Во всяком случае никто из последую-
щих историков, специально занимавшихся историей отмены корм-
лений и возникновения Четей, не подверг Боярскую книгу 1556 г.
специальному изучению в намеченном В. О. Ключевским
плане.30
Первым и по существу единственным исследователем, давшим
специальный анализ личного состава Боярской книги 1556 г.,
28 А. С. Лаппо-Данилевский. Предисловие к изданию «Кормле-
ная книга Костромской чети 1613—1627 гг.». РИБ,- т. XV, разд. П,
стр. III—VI.
29 Там же, стр. X, XI. — Подчеркнуто нами.
30 Можно указать, пожалуй, только на Л. М. Сухотина, который в пре-
дисловии к своей большой публикации «Четвертчпки смутнаго времени
(1604—1617)» (М., 1912, стр. XIII) также считает Боярскую книгу 1556 г.
не чем иным, как «первой кормленой книгой», хотя и не приводит ника-
ких доказательств этого да и вообще не ставит вопроса о ее сравнении
с публикуемыми им «кормлеными книгами» Галицкой и Владимирской
четвертей.
388
хотя и в ином плане и в иных целях, был Н. В. Мятлев. Но про-
веденное им в 1912 г. исследование Боярской книги 1556 г. (осу-
ществленное Н. В. Мятлевым в его работе «Тысячники и
московское дворянство XVI столетия») привело автора к выводам,
весьма существенно отличающимся от вышеизложенных. Дело
в том, что Н. В. Мятлев на основании изучения Боярской книги
1556 г. и ее сличения с Тысячной книгой и другими источниками
(преимущественно десятнями) пришел к заключению, что Бояр-
ская книга — «официальный разрядный документ», составленный
правительством Ивана IV в плане реализации уложения, «о корм-
лениях и службе» 1555/56 г. и представляющий собой «сводное
из разных смотренных списков и десятен описание князей и де-
тей боярских, принадлежавших к созданной октябрьским указом
1550 г. избранной тысяче лучших слуг», которые «под общим име-
нем „дворян и детей боярских выборных1,1 в рассматриваемое
время входили в состав государева полка, смотр коему именно и
был, по известиям летописи, произведен летом 1556 г. в Серпу-
хове».31 Иначе говоря, по мнению Н. В. Мятлева, Боярская книга
1556 г. — не прототип будущих кормленых книг, как предпола-
гали В. О. Ключевский и сторонники его точки зрения, а раз-
рядный документ, «близкий» «к типу описаний разборных десятен
начала XVII столетия» и «явившийся результатом осмотра, опроса
и „разбора44 — распределения по статьям оклада денежного жало-
ванья княжат и детей боярских разных городов, согласно данным
о служебной их годности соответственно требованиям приговора
о службе 1556 года».32
Основанием для этих, по мнению Н. В. Мятлева, «несомненных
выводов» служит для него тот факт, что из числа 180 записан-
ных в Боярскую книгу детей боярских «не менее 79» значится и
в Тысячной книге, а многие из остальных (в ней не значащихся)
несут в половине XVI в. одинаковые с тысячниками обязанности
ратной, приказной и посольской службы.33 Подтверждает указан-
ные выводы, с точки зрения Н. В. Мятлева, и то, что одним из
основных критериев для определения годности к службе записан-
ных в Боярскую книгу лиц является упомянутый выше Серпу-
ховский смотр в июне 1556 г., на котором, как сообщает летопись,
«государь сам смотрил свой полк, бояр, и княжат, и детей боярь-
скых, и людей их всех» и положил на них по их службе («хто ему
как служит») и «достоинству» «государское жалование».34
31 Н. В. Мятлев. Тысячники и московское дворянство XVI столетия.
Орел, 1912, стр. 61, 66. — Подчеркнуто автором.
32 Там же, стр. 61. — Подчеркнуто нами.
33 Там же, стр. 62.
34 ПСРЛ, т. XIII, 1-я половина, стр. 270, 271. — Подробный разбор дан-
ных о Серпуховском смотре 1556 г. см.: Н. В. Мятлев. Тысячники и
московское дворянство XVI столетия, стр. 63—70.
389
Н. В. Мятлев не сделал из своих выводов о Боярской книге
1556 г. каких-либо заключений об общей классовой направлен-
ности самого уложения 1555/56 г. «о кормлениях и службе».
В то же время именно выводы Н. В. Мятлева ставят исследова-
телей, эпохи Ивана Грозного в весьма затруднительное положение:
как увязать широко распространенное, особенно в советской
историографии, общее представление о том, что отмена Иваном IV
системы кормлений, а следовательно, и вся земская реформа
50-х годов наносили серьезный удар по экономическим и полити-
ческим позициям боярства — противника централизации, с поло-
жением о том, что именно те самые «бояре и вельможи», говоря
словами летописца, которые до этого реально пользовались корм-
лениями, согласно Боярской книге 1556 г. (в интерпретации ее
Н. В. Мятлевым), были не кем иным, как тысячниками или (что,
по Н. В. Мятлеву, одно и то же) «выборными дворянами» —
основной опорой, как утверждает та же историография Ивана IV,
в его борьбе с боярством — сторонниками централизации.35
35 Так, например, в недавно вышедшем академическом издании «Очер-
ков истории СССР» земская реформа 50-х годов XVI в. характеризуется как
одно из мероприятий правительства (в целях «укрепления централизован-
ного аппарата власти» и «увеличения удельного веса дворянства в поли-
тической жизни страны») «по ликвидации наместничьего управления, на-
ходившегося в руках феодальной знати», а октябрьский проект 1550 г.
(мысль, что это только «проект», впервые высказана А. А. Зиминым) об
испомещении тысячи «лучших слуг» под Москвой — как мероприятие по
«обеспечению землей рядовых феодалов» («главным образом из провин-
циальных детей боярских»), осуществлению которого помешало не что
иное, как «сопротивление верхушки боярства» (Очерки истории СССР. Пе-
риод феодализма. Конец XV—начало XVII в. М., 1955, стр. 328. — Автор
раздела А. В. Чернов: см.: там же, стр. 295, 296. — Автор раздела А. А. Зи-
мин. Подчеркнуто нами. Такой же точки зрения на обе эти реформы при-
держиваются и авторы нового учебника по истории СССР для вузов.
О земской реформе 50-х годов в учебнике говорится, что «отменой системы
кормлений боярской аристократии был нанесен серьезный удар»; в опи-
сании же испомещения под Москвой избранной тысячи дворян, «предна-
значавшихся для замещения важнейших должностей при дворе и в ар-
мии», по-прежнему утверждается, что оно (испомещение) «не было осу-
ществлено», так как «боярство стремилось сохранить свои командные
позиции» (История СССР, т. I. М., 1964, стр. 261, 264. — Автор раздела
А. А. Зимин). Но если так оценивают эти мероприятия авторы указанных
коллективных трудов, полагающие, что правительство Ивана IV 50-х годов
проводило политику «компромисса» между боярством и дворянством, то
вполне естественно, что у исследователей, стоящих на точке зрения, что
правительство 50-х годов не только последовательно отстаивало интересы
широких слоев дворянства, по и вело активную борьбу с боярством, как
носителем феодального сепаратизма, эти реформы еще более определенно
оцениваются как открыто антибоярские. Так, автор последнего капиталь-
ного исследования по эпохе Ивана Грозного И. И. Смирнов прямо пишет,
что «декларация Ивана IV о кормлениях (И. И. Смирнов имеет в виду
летописный рассказ о речи Ивана IV в 1552 г. после возвращения из Ка-
зани, — Н. И.) означала новый удар по политическим и экономическим
интересам боярства». К 50-м годам, указывает И. И. Смирнов, «наместничье
управление, оказавшееся в руках враждебных централизованному госу-
390
Но как ни странно, ни в буржуазной, пи в советской историо-
графии по эпохе Ивана Грозного мы не находим не только от-
вета на этот вопрос, но даже попытки проверить хотя бы сами
выводы Н. В. Мятлева. И это несмотря па то что вопрос о клас-
совой природе реформ 50-х годов XVI в. до сего времени, пожа-
луй, является одним из наиболее дискуссионных вопросов совет-
ской историографии этого периода.
В полной мере сказанное выше относится и к последним спе-
циальным исследованиям С. Б. Веселовского, А. А. Зимина и
И. И. Смирнова, посвященным как реформам 50-годов, так и не-
посредственно так называемой «проблеме тысячников».
С. Б. Веселовский, опираясь, по всей видимости, на выводы
Н. В. Мятлева (хотя ссылки на него он и не дает), ограничи-
вается лишь указанием, что интересующий нас источник, извест-
ный «под неудачным заглавием „Боярская книга“, данным изда-
телями» (?!), представляет собой «отрывок книги общего смотра
служилых людей, произведенного московским правительством
в 1556 г. в Серпухове».36 Никакой же характеристики самой этой
«книги общего смотра служилых людей» С. Б. Веселовский
не дает, так же как совершенно не касается он и вопроса
об участии тысячников в Серпуховском смотре 1556 г.37
Обходит вопрос о соотношении Боярской книги 1556 г. и Ты-
сячной книги и А. А. Зимин, хотя именно для него установление
(или отрицание) связи между этими источниками, помимо всего
сказанного, казалось бы, должно было иметь первостепенное зна-
чение для выяснения поставленного самим же автором вопроса —
состоялось ли испомещение под Москвой тысячников или
дарству сил, уже не способствовало, а тормозило рост централизованного
аппарата власти и управления». Именно это, полагает И. И. Смирнов,
и придавало вопросу об отмене кормлений особую политическую остроту,
и именно это делало его одним из центральных вопросов внутренней поли-
тики правительства Ивана IV 50-х годов. Что же касается второго интере-
сующего нас акта — октябрьского приговора 1550 г. об испомещепии ты-
сячников, то он характеризуется И. И. Смирновым как «первый реальный
результат прихода к власти новой, дворянской группировки — разрешение
земельного вопроса для руководящих кадров дворянства и вместе с тем
средство для консолидации этих дворянских кадров вокруг правительства»
(И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 266, 350, 417, 422. — Подчеркнуто
нами. Имеются, конечно, и иные точки зрения на интересующие пас во-
просы, но вряд ли мы ошибемся, утверждая, что именно указанные точки
зрения являются наиболее широко распространенными в советской исто-
риографии о реформах 50-х годов XVI в.
36 С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточ-
ной Руси, т. I. М.—Л., 1947, стр. 275.
37 В этом отношении весьма показательно, что даже в своем специаль-
ном исследовании «Первый опыт преобразования центральной власти при
Иване Грозном» («Исторические записки», 1945, т. 15, стр. 57—69), непо-
средственно посвященном анализу октябрьского указа 1550 г. об испоме-
щении под Москвой тысячи избранных слуг, а также изучению государева
двора накануне опричнины, С. Б. Веселовский вообще не упоминает
о Боярской книге 1556 г.
391
«в 1550 г., — как он считает, — был составлен лишь проект непо-
сещения тысячников».38 Что же касается И. И. Смирнова, то он,
именно опираясь на выводы Н. В. Мятлева и считая их лишь
требующими некоторых уточнений, широко использует данные
Боярской книги 1556 г. в качестве одного из доказательств как
раз обратного, а именно, что октябрьский указ 1550 г. об непо-
сещении под Москвой избранной тысячи «лучших слуг» не только
был реализован на практике, но и явился одним из центральных
мероприятий в области земельной политики правительства
Ивана IV 50-х годов, мероприятий, по мнению И. И. Смирнова,
непосредственно направленных против боярства.39 Давая же
38 Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV—начало
XVII в., раздел «Реформы 50-х годов XVI в.», стр. 295. — Обоснование ука-
занной точки зрения А. А. Зимин приводит в своей статье «К истории
военных реформ 50-х годов XVI в.» («Исторические записки», 1956, т. 55,
стр. 348—351). Общая же характеристика Тысячной книги как источника
дается А. А. Зиминым в предисловии к подготовленному им новому изда-
нию этого памятника (Тысячная книга 1550 г. ц Дворовая тетрадь 50-х го-
дов XVI в. М.—Л., 1950, стр. 3—19). Следует, правда, отметить, что при
подготовке последнего издания автор еще не считал Тысячную книгу
лишь неосуществленным проектом, что и нашло свое отражение в его ха-
рактеристике октябрьского указа 1550 г. об испомещении под Москвой
1000 «лучших слуг» как одного «из важнейших мероприятий московского
правительства 50-х годов XVI в.», мероприятий, в своей совокупности на-
правленных «на упрочение положения дворянства, на ликвидацию насле-
дия эпохи феодальной раздробленности, в частности боярского своеволия»
(там же, стр. 5, 4). Что касается специальной работы А. А. Зимина
«„Приговор11 1555/56 г. и ликвидация системы кормлений в Русском госу-
дарстве» («История СССР», 1958, № 1, стр. 178—182), то в ней хотя и
широко используются автором данные Боярской книги 1556 г., но никакой
ее оценки как источника (кроме указания, что «достоверность сведений
„Боярской книги" проверяется сопоставлениями с другими источниками»,
см.: там же, стр. 180) не дается. Общая же направленность введенных
в 50-х годах XVI в. новых земских учреждений (наличие самого приговора
1555/56 г. как определенного правительственного акта об отмене системы
кормлений А. А. Зимин отрицает) характеризуется автором как отражение
политики «компромисса» между отдельными группами феодалов, проводи-
мой в то время правительством Алексея Адашева. Эта мысль заслуживает
самого пристального внимания, но, к сожалению, она никак не конкретизи-
руется автором применительно к отмене кормлений. В то же время как
сочетать ее в свете выводов Н. В. Мятлева с утверждением самого же
А. А. Зимина (в его других работах), что «введение опричнины было по
сути дела продолжением мероприятий правительства 50-х годов» (компро-
миссных! — Н. Н.), а сам «проект испомещения „избранной тысячи лучших
слуг“ в 1550 г. являлся в какой-то мере прообразом испомещений оприч-
ников» (Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV—начало
XVII в., стр. 303; ср. стр. 293. — Разделы написаны А. А. Зиминым. Под-
черкнуто нами) ?
39 И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 407—422; см. также стр. 428—
432. — В своем исследовании И. И. Смирнов на основе тщательного изуче-
ния писцовых книг Московского уезда XVI в., а также ряда других источ-
ников показывает, что неправильно рассматривать Тысячную книгу только
как неосуществленный правительственный проект. Автор настоящей
статьи полностью разделяет точку зрения И. И. Смирнова.
392
оценку самой Боярской книги 1556 г. как источника, И. И. Смир-
нов, так же как и Н. В. Мятлев, полагает, что «так называемая
Боярская книга 1556 г. представляет собой документ, тесно свя-
занный с Тысячной книгой и тысячниками», иначе говоря, «источ-
ник, характеризующий тысячников не как отдельных лиц, а как
некую оформленную группу или корпорацию». Правда, И. И. Смир-
нов считает, что «из сохранившегося текста Боярской книги
1556 г. не вытекает с необходимостью, что она обязательно должна
была включать в себя весь состав тысячников». «Дошедшая до
нас часть Боярской книги 1556 г. содержит 13 из 25 статей, на
которые разбиты в ней дети боярские (начиная со ст. И, причем
ст. ст. 13 и 14 отсутствуют вовсе). В этой части Боярской книги
1556 г. насчитывается около 180 человек, т. е. в среднем по 15 че-
ловек на статью. Если считать, что в своем первоначальном виде
Боярская книга 1556 г. включала в себя всю „избранную тысячу",
то необходимо было бы допустить, что число „статей" в ней
должно было бы превысить шестьдесят, что, конечно, малове-
роятно». «Осторожнее, — думает поэтому И. И. Смирнов, — пола-
гать, что в Боярскую книгу 1556 г. была занесена какая-то часть
тысячников».40 Но указанное разъяснение И. И. Смирнова (к со-
жалению, не доведенное им до конца, так как И. И. Смирнов не
поясняет, что, это за «какая-то часть тысячников» и именно по-
чему только часть была занесена в Боярскую книгу) отнюдь не
колеблет, да он и сам не имеет это в виду, общий вывод
Н. В. Мятлева, что Боярская книга 1556 г. представляет собой
описание «группы» или «корпорации» «тысячников», а не кого-
либо иного. Все или не все тысячники были включены в Бояр-
скую книгу 1556 г. — это уже производный, частный вопрос и для
Н. В. Мятлева и по существу для самого И. И. Смирнова, вопрос,
не меняющий даваемой ими общей принципиальной оценки соот-
ношения Тысячной книги и Боярской книги 1556 г. как докумен-
тов, организационно оформляющих (первый — в земельном,
а второй — в финансовом отношении) одну и ту же группу мо-
сковских служилых людей — тысячников.
Таково сложившееся в историографии весьма сложное (если
не сказать двойственное) отношение к Боярской книге 1556 г.
как к источнику. Приступая к настоящей работе, мы (в силу вы-
шесказанного) поставили себе целью в первую очередь проверить
«несомненные выводы» Н. В. Мятлева и неожиданно для себя
пришли к выводам, которые заставили нас пересмотреть общее
представление о Боярской книге 1556 г. как одном из важнейших
официальных источников о реформах Ивана IV 50-х годов.
Переходя непосредственно к рассмотрению Боярской книги
1556 г. как исторического источника, в первую очередь следует
40 Там же, стр. 419, 420.
393
выяснить, что же представляет собой сам подлинник, вернее, та
рукопись, по которой Боярская книга была опубликована
М. А. Оболенским в 1861 г.
Подлинник Боярской книги 1556 г. хранится в настоящее
время в ЦГАДА и представляет рукопись XVI в. на 174 листах
в четверку, переплетенную в XVIII в. в виде отдельной неболь-
шой книги.41 Написана рукопись двумя почерками середины
XVI в. (лл. 1—124 — одним почерком и лл. 125—174 — другим).
На первом листе рукописи почерком XVII в. написан заголовок:
«7064 году—Книга Боярская, сколко за ними поместья и
сколко имеют дать людей на службу в доспехах с сайдаки и
с сабли и что с них бояр надлежит взять тем людем на жалова-
нье денег».42 Текст самой книги (рукописи) разбит на статьи, за-
головки которых написаны крупными буквами. Дошедшая до нас
часть рукописи состоит из 13 статей: от 11-й до 25-й включи-
тельно, причем статьи 13-я и 14-я отсутствуют. При переплете-
нии статьи перепутаны — статьи 11-я, 12-я и 15-я помещены за
ст. 25-й, а за ст. 15-й в конце книги помещена еще раз ст. 18-я.43
На каждое лицо (или два лица, записанных в один оклад)
в книге отводится один лист. Между статьями, как правило, остав-
лено два-три чистых листа, видимо, про запас — для внесения
в книгу новых лиц. Бумага, на которой написана Боярская книга,
по имеющимся на ней водяным знакам относится к середине
XVI в., причем показательно, что наиболее близкие к ней об-
разцы, приводимые в альбоме Н. П. Лихачева, датируются как
раз 1555—1556 гг.44 Это дает основание считать, что перед нами
41 ЦГАДА, Боярские и городовые книги (ф. 137), Боярские книги,
№ 1а. — Рукопись, видимо, уже в XVIII в. была весьма ветхой, о чем го-
ворят попытки реставрировать ее еще при переплетении. Тогда же была
произведена и нумерация листов (до этого листы рукописи не имели но-
меров), а также составлено на специально вплетенных для этой цели
листах (на бумаге XVIII в.) оглавление — алфавит записанных в Боярской
книге фамилий с указанием листов рукописи, где они упоминаются.
Видимо, в XVIII в. Боярская книга 1556 г. использовалась как своеобраз-
ный родословный справочник.
42 В издании М. А. Оболенского дата «7064 году» в заголовке не вос-
произведена (БК, стр. 27). Под заголовком на первом листе рукописи
имеются пометы: «нача[ла] нет», «выписа|по]» и «Тургенева пет». По-
меты сделаны иным почерком, чем заголовок, но тоже почерком XVII в.
Судя по ним, начало рукописи отсутствовало уже в XVII в.
43 Правда, следует отметить, что эти последние статьи, а именно статьи
11-я, 12-я, 15-я и вторично (продолжение) ст. 18-я, написаны другим по-
черком, чем помещенные перед ними статьи 16—25-я.
44 На бумаге, на которой была написана Боярская книга 1556 г., наибо-
лее ясно выступают две филиграни. Одна филигрань — сфера, пересечен-
ная чертой, на одном конце пятиконечная звезда, на другом — кружок
(наиболее ясно на л. 102). По Н. П. Лихачеву, датируется, как правило,
50—70-ми годами XVI в. Наиболее похожие образцы на «сотной выписи»
«7064 г.» (1555/56 г.) и образцах 1555—1558 гг. (Н. П. Лихачев. Палео-
графическое значение бумажных водяных знаков, ч. 1. СПб., 1899,
394
не позднейший список, а подлинник Боярской книги 1556 г., её
официальный рабочий экземпляр, хранившийся, вероятнее всего,
как мы увидим ниже, в Разряде.
То, что перед нами подлинник Боярской книги 1556 г., на-
глядно подтверждается и многочисленными рабочими пометами,
сделанными на рукописи тем же почерком, каким написан и ее
основной текст. Пометы содержат указания о смерти * 45 или допол-
нительные сведения (уточнения) о служебной деятельности тех
или иных лиц, записанных в Боярскую книгу. Так, например,
на л. 19 в данных о Н. С. Вельяминове слова «кормленье за ним
не сыскано» зачеркнуты, а вместо них написано: «съехал с Бог-
тюжские правды на рожество 61-го, держал [д].. . года»; на л. 64
лад фамилией М. Д. Игнатьева написано «староста губной»;
лл. 67а-6846 с записью данных о Юшке (фамилию нельзя про-
честь, начало листа истлело) перечеркнуты, и на л. 68 сделана
запись: «в Юшково место Якушу Бухвалову 12 руб., то и на
люди»; на л. 118 слова «поехати ему на ясельничее» исправлены
на «поехал на ясельничее» (исправление в издании не воспроизве-
дено) ; наконец, на л. 150 об. в записи «Андрей да Иван Даниловы
дети Кикина» слова «да Иван» зачеркнуты и сверху написано
«у Путила» (ниже мы особо останавливаемся на этой очень важ-
ной помете).
Таким образом, мы видим, что дошедшая до нас рукопись
Боярской книги 1556 г. представляет собой официальный делопро-
изводственный документ, составитель которого пользовался им
в практических целях, тщательно проверяя по другим официаль-
ным документам правильность приводимых в нем сведений.47 От-
сюда и другие особенности рукописи: оставление чистых листов
в конце статей для записи новых лиц, вычеркивание одних —
умерших, замена других — непригодных или указания о необхо-
димости проверки данных о третьих — сомнительных, как напри-
мер о И. Д. Полеванове, о котором сказано, что он «в Серпухове
смотр не был, был в полону; а Полской смотр сыскати».48
№№ 2994, 1757, 1758, 3163). Другая филигрань — кувшин с верхним укра-
шением типа триады и крестом на лицевой части (наиболее ясно на
л. 128). По Н. П. Лихачеву, все наиболее близкие образцы относятся
к середине XVI в.; правда, воспроизведения точно такой филиграни нам
не удалось найти.
45 Всего помет о смерти («умер») пять, а именно: о князе Ф. М. Бо-
рятинском (л. 1), о И. Ф. Колтовском (л. 9; кроме этого, весь лист пере-
черкнут теми же чернилами), о С. С. Извольском (л. 90 об., в издании не
воспроизведена), о У. Ф. Игнатьеве (л. 148), о Г. Т. Губине (л. 168).
Все пометы сделаны над строкой или на полях.
46 Лист рукописи не нумерован, но поскольку он идет за л. 67, обо-
значаем его л. 67а. В издании текст на л. 67а не воспроизведен.
47 О работе составителя Боярской книги 1556 г. и ее источниках
см. также ниже.
48 БК, л. 164.
395
В дошедшей до нас части Боярской книги 1556 г. всего запи-
сано 180 детей боярских, расположенных в ней в зависимости
от размера денежного оклада по 13 статьям (табл. I).49
Сколько же было в Боярской книге 1556 г. всех статей и
сколько детей боярских в ней было всего записано, нам не из-
вестно. Но все же некоторые наблюдения в этом отношении
можно сделать.
Так, если учесть, что разница между размерами денежных
окладов начиная со ст.' 17-й и ниже составляет 5 руб., а оклад
ст. 11-й равен 50 руб., то можно с достаточной уверенностью, на
что указывал еще Б. А. Романов, полагать, что оклад отсутствую-
щих статей соответственно составляет: ст. 10-я — 55 руб.,
ст. 9-я — 60, ст. 8-я — 65, ст. 7-я — 70, ст. 6-я — 75, ст. 5-я — 80,
ст. 4-я — 85, ст. 3-я — 90, ст. 2-я — 95 и ст. 1-я — 100 руб.
Если же учесть, как отмечает Б. А. Романов, что ст. 25-я Судеб-
ника 1550 г. устанавливает штраф в размере 50 руб. за «бес-
честье» «большого гостя», то вполне естественно отнести всех
лиц, которые должны были быть записаны в не дошедших до
нас статьях 1—10-й Боярской книги 1556 г., к верхам феодаль-
ного класса — к собственно боярству в широком смысле этого
слова.50 Эта группа лиц, размещенная в 10 первых статьях, зани-
мала, вероятно, весьма видное место в Боярской книге 1556 г.
Что же касается низших статей Боярской книги, то маловероятно,
49 Такое же число детей боярских (180 человек) указывает иН. В. Мят-
лев. А. И. Яковлев называет цифру 174 человека (А. И. Яковлев.
Холопство и холопы в Московском государстве XVII в., стр. 312). Но это
явная ошибка. А. И. Яковлев, видимо, не производя подсчетов, принял
число листов в Боярской книге (174) за число людей (исходя из того, что,
как правило, в книге на каждое лицо отводится отдельный лист) и не
учел того, что в ней имеется пять случаев записи двух братьев в один
оклад (лл. 69, 81, 114, 159, 168), а также что л. 135 пронумерован дважды,
а на лл. 67а—68 (не воспроизведенных в издании из-за их дефектности)
«в Юшково место» записан Якуш Бухвалов. И. И. Смирнов указывает
цифру 178 человек. Но это какая-то ошибка в подсчетах (И. И. Смир-
нов. Очерки..., стр. 420).
50 Ср.: Б. А. Р о м а н о в. К вопросу о 15-рублевом максимуме в слу-
жилых кабалах XVI в. «Исторические записки», т. 52, 1955, стр. 331.
396
чтобы за ст. 25-й с окладом в 6 руб. были еще статьи, так как,
судя по десятням второй половины XVI в., денежные оклады
ниже 6 руб., а именно в размере 4—5 руб., получали, как пра-
вило, только «новики» и то преимущественно из городовых де-
тей боярских (дворовые «новики» обычно получали больше —
от 6 до 8 руб.), а также сравнительно небольшая группа детей
боярских (как бы сказать третьеразрядных), живущих в городе
«с осадной головой для осадного времени». Последние, напри-
мер, получали по Коломенской десятне 1577 г. по 5 руб.51 На-
конец, если, согласно самой же Боярской книге 1556 г., по 2 руб.
полагалось на каждого выставленного с земли холопа в полном
вооружении и по 5 руб. на выставленного сверх нормы, то со-
вершенно естественно, что денежный оклад самого служилого че-
ловека, вооружение которого стоило значительно дороже, вряд ли
мог быть ниже 6 руб. Иначе говоря, мы считаем, что Боярская
книга 1556 г. состояла из 25 статей, между которыми были рас-
пределены дети боярские с размером денежного оклада от 6 до
100 руб. Учитывая же, что основная группа лиц, включенных
в Боярскую книгу 1556 г., записана в статьях 18—20-й, где чис-
лится 117 человек из 180, значащихся в дошедшей до нас части
книги, а также имея в виду уменьшение количества лиц, запи-
санных как в большие, так и в меньшие по сравнению с ними
статьи, можно полагать, что до нас дошла основная (в количест-
венном отношении) часть книги, в которой в целом виде было
записано, всего вероятнее, около 300—350 человек.52
Но что же представляли собой по своему социальному поло-
жению лица, записанные в Боярскую книгу? Сличение Боярской
книги 1556 г. с Тысячной книгой и Дворовой тетрадью 50-х го-
дов дает достаточно ясный ответ на этот вопрос.53
51 О размерах денежного жалованья служилым людям см.: В. Н. С т о-
р о ж е в. Материалы для истории русского дворянства, т. I. М., 1891; т. II,
М., 1908; Е. Д. Сташевский. Десятый Московского уезда 7086 и
7094 гг. «Чтения ОИДР», М., 1910; 10. В. Готье. Десятый по Владимиру
и Мещере 1590 и 1615 гг. «Чтения ОИДР», М., 1910. — Что касается разме-
ров денежного жалованья четвертчикам второй половины XVI в., то
В. И. Сторожев полагает, что размеры его простирались от 6 до 60 руб.
(В. Н. Сторожев. Деньги из Чети. «Энциклопедический словарь Брок-
гауза и Эфрона», т. X, стр. 414. — Специальное рассмотрение вопроса о раз-
мере четвертного жалованья дается им в его исследовании «К вопросу
о „четвертинках"» (ЖМНП, 1892, № 1, стр. 195—217)).
52 На то, что общее количество лиц, записанных . в Боярскую книгу
1556 г., должно было быть значительно меньше тысячи, указывает
и И. И. Смирнов (Очерки..., стр. 420).
53 Сличение Боярской книги 1556 г. с Тысячной книгой и Дворовой
тетрадью 50-х годов произведено нами по указанному выше изданию
А, А. Зимина. Изданием Тысячной книги Н. П. Лихачева и Н. В. Мят-
лева мы пользовались лишь для наведения генеалогических справок
о тысячниках (см.: Н. П. Лихачев и Н. В. Мятлев. Тысячная
книга 7059 — 1550 года. Орел, 1911, указатель).
397
Так, оказывается, что из 180 лиц, записанных в Боярскую
книгу, 132 человека были в 50-х годах дворовыми детьми бояр-
скими 33 городов: по Бежецкому Верху —4, Владимиру — 2,
Волоколамску — 1, Вязьме — 6, Дмитрову—11, Галичу —1, Зуб-
цову — 1, Калуге — 2, Кашину — 2, Кашире — 3, Козельску — 2,
Коломне — 2, Костроме —И, Можайску —1, Москве — 5, Му-
рому — 1, Новгороду — 9, Пскову — 10, Переяславль-Залесскому —
2, Ржеву —2, Романову —1, Ростову — 1, Рузе — 1, Рязани — 12,
Суздалю — 7, Тарусе —2, Твери —3, Торжку —3, Торопцу —5,
Туле — 2, Юрьеву — 2, Ярославлю — 8, Ярославцу—1; в том
числе 6 человек не расписаны по городам: Мосальских князей —
3, Ростовских князей — 1 и Ярославских князей — 2.
Из указанных 132 дворовых детей боярских 64 человека мы
находим записанными в Тысячную книгу 1550 г. , По статьям
соотношение общего числа детей боярских, записанных в Бояр-
скую книгу, к детям боярским, числящимся по Дворовой тетради
50-х годов и Тысячной книге дворовыми, показано в табл. 2.
Таблица 2
Число детей боярских
в статье ...........
Из них дворовых . . .
В том числе тысячци-
ков.................
Из тысячников, не значащихся в Дворовой тетради, но чис-
лящихся по Боярской книге 1556 г., нам удалось найти только
8 человек, а именно: один князь Стародубский, один князь Ростов-
ский, два ржевских помещика и лишь четыре сына боярских,
прямо поименованных «городовыми»,—два новгородца и два
псковича.54 Всего же тысячников в Боярской книге 1556 г. чис-
54 Персонально это тысячники: князь П. Б. Пожарский (БК, ст. 17,
л. 27; ТК, л. 125), князь И. Д. Щепин-Ростовский (БК, ст. 20, лл. 91 об.—
92; ТК, л. 150 об.), ржевские помещики Т. Г. Кокошкин и А. Е. Огарев
(БК, ст. 20, л. 89; ст. 21, л. 99; ТК, л. 167), городовые дети боярские
по Новгороду С. Ф. Нагаев и И. П. Блаженков (БК, ст. 16, л. 10; ст. 19,
л. 48; ТК, л. 160) и по Пскову А. А. Шмойлов и А. Д. Гурьев (БК,
ст. 19, лл. 46, 47; ТК, лл. 165—165 об.). Что касается первых четырех, то
из одного лишь факта, что они не поименованы в Тысячной книге дво-
ровыми и не найдены нами в Дворовой тетради, отнюдь еще не выте-
кает, что они ими не были, так как, во-первых, Дворовая тетрадь состав-
лена позднее Тысячной книги (и их уже могло не быть в живых),
а во-вторых, — и это главное — Тысячная книга отмечает, является ли то
или иное лицо дворовым или городовым сыном боярским, только при
398
лится 72 человека.55 В Тысячной книге они записаны: 1 человек
в I статье, 31—во II и 40 — в III статье. Причем весьма харак-
терно, что между постатейным распределением детей боярских
в Тысячной книге и Боярской книге 1556 г. не только нет ника-
кого соответствия, но, напротив, в низших (больших) статьях
Боярской книги—в статьях 11 — 12-й — числятся тысячники
III статьи, в то время как в высших (меньших) статьях Бояр-
ской книги — статьях 20—25-й — явно преобладают тысячники
II статьи, тут же, в ст. 20-й, числится и единственный (в дошед-
шей до нас части Боярской книги) тысячник I статьи — князь
И. Д. Щепин-Ростовский.56 Последняя особенность весьма харак-
терна —: она указывает, что в основу Боярской книги 1556 г. и
в первую очередь постатейного распределения записанных в нее
лиц были положены иные критерии и принципы, чем в основу
Тысячной книги.
Что касается остальных 40 детей боярских, записанных в Бо-
ярскую книгу 1556 г., которых мы не находим ни в Тысячной
книге, пи в Дворовой тетради, то весьма симптоматично, что
у 22 из них ближайшие родственники (отцы и братья) числятся
среди дворовых детей боярских. Последнее дает основание пред-
полагать, что и сами они были дворовыми детьми боярскими, осо-
бенно если учесть хронологическую разницу между Боярской
книгой 1556 г., с одной стороны, и Тысячной книгой и Дворовой
перечислении новгородцев, псковичей, а также Торопецких и луцких по-
мещиков. Что касается княжат и ржевских помещиков, то они не де-
лятся Тысячной книгой на дворовых и городовых.
S5 Н. В. Мятлев называет цифру «не менее 79», т. е. по крайней
мере на семь человек больше, чем у нас (Н. В. Мятлев. Тысячники
и московское дворянство XVI столетия, стр. 62). Не исключено, что
Н. В. Мятлеву, одному из лучших знатоков дворянских генеалогий
XVI—XVII вв., удалось выявить некоторых лиц, значащихся в Тысяч-
ной книге и Боярской книге 1556 г. под разными фамилиями, хотя на
самом деле имелось в виду одно и то же лицо, но вообще это малове-
роятно. К сожалению, проверить данные Н. В. Мятлева в настоящее
время невозможно. Что касается цифры 69, приводимой И. И. Смирно-
вым, то она занижена (И. И. Смирнов. Очерки..., стр. 420).
56 Общее соотношение в распределении тысячников I—III статей по
статьям Боярской книги 1556 г. видно из табл. 3.
399
тетрадью, относящихся к началу 50-х годов, — с другой.57 Нако-
нец, нельзя не учитывать и того, что в дошедших до нас списках
Дворовой тетради отсутствуют данные о дворовых детях бояр-
ских таких городов, как Новгород и Псков. По Тысячной же
книге мы, естественно, смогли выявить только новгородских и
псковских дворовых детей боярских тысячников (их оказалось,
как указано выше, 19 человек), остальные же дворовые дети
боярские Новгорода и Пскова нам неизвестны. А отсюда можно
полагать (по примеру других городов), что многие из тех 40 че-
ловек, сведениями о которых мы не располагаем, как раз и были
не записанные в Тысячную книгу дворовые дети боярские Нов-
города и Пскова. Во всяком случае поскольку эти 40 человек
не могли быть тысячниками, то можно с достаточной уверен-
ностью утверждать, что если бы в наших руках был полный спи-
сок Дворовой тетради (с данными по Новгороду и Пскову), то
процентное соотношение между записанными в Боярскую книгу
1556 г. дворовыми детьми боярскими тысячниками и дворовыми
детьми боярскими нетысячниками заметно бы возросло в пользу
последних, т. е. нетысячников. Допустить же обратное, а именно,
что Новгород и Псков в отличие от всех других городов зани-
мали особое положение и из числа их детей боярских в Боярскую
книгу были записаны только исключительно одни тысячники,
у нас никаких оснований нет. Но даже и это допущение, кстати,
не увеличило бы числа самих тысячников среди лиц, записан-
ных в Боярскую книгу 1556 г.
Но, как мы помним, Н. В. Мятлев не просто ставит вопрос
о том, что Боярская книга 1556 г. представляла собой официаль-
ный разрядный документ — запись раздачи денежного жалованья
тысячникам, но и идет значительно дальше и вообще ставит
знак равенства между тысячниками и институтом выбора.
Н. В. Мятлев прямо пишет, что «известиями современных источ-
ников с точностью устанавливается тождество дворян и детей бояр-
ских выборных или служащих „в выборе44 с детьми боярскими,
записанными в избранную тысячу лучших слуг». Подтверждение
57 Дворовая тетрадь была составлена, как указывается в одном из ее
списков, в 1551/52 г. (ГИМ, Муз. собр., № 3417, л. 42 об.). Что же ка-
сается мнения А. А. Зимина, что «Дворовая тетрадь была действующим
документом, к которому (после составления его первоначального текста
в «7060 г.», — Н. Н.) последовательно приписывались на протяжении
50—60-х годов XVI в. все новые данные о составе государева двора
вплоть до начала 1562 г.» (А. А. Зимин. К истории военных реформ
50-х годов XVI в. «Исторические записки», 1956, т. 55, стр. 352), то, как
показывает произведенное нами сличение данных Дворовой тетради с Ка-
ширской десятней 1556 г., эти «приписки» к ней были далеко не полны.
Вообще вопрос о соотношении Дворовой тетради и десятен представ-
ляется нам не вполне ясным (ср.: И. И. Смирнов. Рецензия на изда-
ние «Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI века».
«Вопросы истории», 1951, № 7, стр. 115—117).
400
этому Н. В. Мятлев видит, во-первых, в том, что дошедшие до
нас дворянские родословные росписи XVI в., говоря о лицах, за-
писанных в Тысячную книгу, обычно констатируют этот факт
следующим образом: великий кпязь Иван IV в 1550 г. то или
иное лицо (из того или иного города) «в выбор в Тысячную книгу
велел написать, и дано под Москвою поместья», или же (второй,
более распространенный вариант) те или иные лица «при царе и
великом князе Иване Васильевиче всеа Руси и служили по мо-
сковскому списку и написаны в Тысячную книгу 7059 году»,
а во-вторых, в том, что в позднейших официальных разрядных
книгах (И. В. Мятлев, в частности, имеет в виду разряд Полоц-
кого похода 1563 г.) многие из тысячников числятся «в головах»
в «выборных дворянах».58
Таковы документальные известия, которые имеет в виду
Н. В. Мятлев. Но нетрудно убедиться, что истолковывает их
Н. В. Мятлев явно тенденциозно. Дело в том, что, как видно из
исследования В. И. Новицкого, посвященного специально «вы-
борному» и «большому дворянству» XVI—XVII вв., институт
выбора отнюдь не был создан октябрьским указом 1550 г. об
испомещении под Москвой «тысячи избранных слуг» для посы-
лок, а сложился, всего вероятнее, постепенно еще в первой поло-
вине XVI в.59 Во всяком случае, как показывают десятни и дру-
гие официальные разрядные документы второй половины XVI в.,
служба в выборе (т. е. по особому московскому списку) была
временной: обычно тот или иной сын боярский служил в выборе
лишь определенное время, по свидетельству Маржерета, — три
года.60 Это объяснялось в первую очередь материальными сообра-
жениями, так как столичная служба требовала больших мате-
риальных затрат. Наконец, служба в выборе хотя и проходила
преимущественно в Москве или в великокняжеском войске, но
58 Н. В. Мятлев. Тысячники и московское дворянство XVI столе-
тия, стр. 66—69.
59 В. И. Новицкий. Выборное и большое дворянство XVI—XVII вв.
Киев, 1915, стр. 7—18. — В. И. Новицкий, в частности, указывает, что «пер-
вое глухое свидетельство о выборной практике» встречается в Воскресен-
ском летописце еще под 1541 г. (там же, стр. 14; ср. стр. 18, 19).
60 Так, характеризуя институт выбора, Маржерет говорит, что «выби-
рают (Гоп choisist) из лучших служилых по отечеству (gentils-hommes)
каждого города, под которым они имеют свои земли, именуемых выбор-
ными дворянами (Vuibourne Deuorenne), из нескольких городов в зави-
симости от величины их в числе шестнадцати, восемнадцати, до два-
дцати, даже до тридцати; они пребывают в городе Москве в продолжение
трех лет; затем другие выбираются, а этих распускают» (цитируем по
В. И. Новицкому: Выборное и большое дворянство XVI—XVII вв.,
стр. 30. — Он дает наиболее точный перевод с французского издания этого
важного известия Маржерета). «Из данной цитаты ясно, — совершенно
справедливо указывает В. И. Новицкий, — что среди выборных дворян
было немало лишь призванных на Москву, но под столицей не испоме-
щенных..., их связь со столицей определяется только призывом» (там же).
26 Н. Е. Носов
401
никогда не сопровождалась обязательным испомещением пор
Москвой. Сам факт, что это была временная служба, по существу
исключал обязательность испомещения выборного дворянства под
Москвой.
Уже приведенные общие соображения ставят под сомнение
правомерность отождествления выбора с тысячниками и превра-
щения его уже в 50-х годах в какую-то особую наследственную
(кастовую) группу дворянства, материальной основой которой
было обязательное наличие поместий под Москвой.61 Наоборот,
состав выбора, как показывает практика второй половины XVI в.,
был далеко не стабилен, а периодически обновлялся. Это, правда,
не означает, что, например, в 50-х годах значительную часть
выбора не могли составлять тысячники, как лица, хорошо мате-
риально обеспеченные, — «лучшие дети боярские». Поэтому нет
ничего удивительного, что в Разрядных книгах 50—60-х годов,
в частности в том же Полоцком разряде 1563 г., мы находим
много тысячников в числе «голов» или «выборных детей бояр-
ских». Это действительно характерное явление, но оно отнюдь
не означает, как думает Н. В. Мятлев, тождества этих двух раз-
личных в своей основе явлений: испомещения избранной тысячи
«лучших слуг» под Москвой в октябре 1550 г. как мероприятия,
проведенного для особых целей, и выбора как постоянного инсти-
тута комплектования особой категории служилых людей, несу-
щих в течение определенного, лимитированного срока службу по
особому московскому списку в качестве преимущественных «го-
лов» местных дворянских сотен.
Что же касается вышеприведенных показаний дворянских ро-
дословцев о том, что то или иное лицо в прошлом, т. е. в 1550 г.,
было «выбрано» и записано в Тысячную книгу, то перед нами
лишь простая констатация факта, что данное лицо было дейст-
вительно избрано (выбрано) для включения в число тысячников
(и никуда более). Все иные выводы из этого весьма лаконичного
и трафаретного известия (рассчитанного в первую очередь на
обоснование особых заслуг и знатности своего рода) были бы
произвольны. Не разъясняют вопроса и упоминания о службе
тысячников по «московскому списку» (а по какому иному
списку, став тысячниками, они могли служить?!). Во всяком
случае по московскому списку служили не только одни тысяч-
ники и «выборные люди», но и те же дворовые дети боярские
Московского и иных уездов (если они в порядке исключения
не несли службы по городу).62 Иначе говоря, «московский спи-
61 В октябрьском приговоре 1550 г. прямо указывается, что сына
боярского, выбывшего из избранной тысячи, должен был замещать его
сын; если таковой был и оказывался годным к столичной службе, к нему
переходило и московское поместье отца.
62 С. Б. Веселовский даже вообще считает, что «московский список» —
это лишь одно из наименований того же «дворового списка». По мнению
402
сок» — понятие слишком общее, и требуются доказательства
(а их Н. В. Мятлев не приводит), что имелся в виду особый
московский список, по которому несли службу выборные дво-
ряне и городовые дети боярские.
Таким образом, мы считаем, что институт выбора не был со-
здан испомещением избранной тысячи, а сам его состав в 50-х го-
дах не обязательно был тождественным избранной тысяче, хотя
многие представители последней в то или иное время входили
в его состав.
Этот вывод наглядно подтверждается Каширской десятней
25 июня 1556 г., единственной из сохранившихся до нас десятен,
относящихся, как и Боярская книга, к 1556 г. Так, из 16 детей
боярских (15 дворовых и 1 городового), числящихся по Кашире
«в выборе», мы не находим ни одного тысячника, хотя в Тысяч-
ной книге записано пять каширских детей боярских. В то же
время среди каширских дворовых детей боярских, значащихся
«в выборе», мы находим 11 детей боярских, числящихся по Дво-
ровой тетради среди каширских дворовых детей боярских.63
Всего же в Каширской десятне 1556 г. записано 57 дворовых де-
тей боярских (включая 15 в выборе), в то время как в Дворовой
тетради числится 103 человека 64 (не считая 2 детей боярских,
служащих по Галичу), в том числе 32 сына боярских (включая
11 в выборе), фамилии которых значатся и в Дворовой тетради.
Последний пример совершенно ясно показывает невозможность
отождествления применительно к 1556 г. выбора с избранной ты-
сячей.
В то же время Каширская десятня 1556 г. не дает оснований
считать и лиц, включенных в Боярскую книгу 1556 г., «выбором»,
если даже понимать под ним («выбором») в отличие от Н. В. Мят-
лева не тысячников, а иную, более широкую группу лиц. Этому
явно противоречит тот факт, что те два сына боярских каширя-
нина, которых мы находим в сохранившейся части Боярской
книги 1556 г., в Каширской десятне 1556 г. значатся отнюдь не
«в выборе», а среди дворовых детей боярских, какими значились
G. Б. Веселовского, «группа дворовых из городов распадалась на две части:
на служивших по дворовому списку и на дворовых, служивших как „вы-
бор из городов", т. е. на отборных» (С. Б. Веселовский. Первый опыт
преобразования центральной власти при Иване Грозном, стр. 60).
Но последнее, правда, не вполне точно. В десятнях XVI в. институт вы-
бора не выступает только как простая разновидность (лучшая, отборная
часть) дворовых детей боярских: в составе выбора встречаются и городо-
вые дети боярские. Мы уже не говорим о том, что выбор как явление
новое, порожденное той общей военно-служилой реорганизацией господ-
ствующего класса, которая происходила в Русском государстве в середине
XV! в., в конечном счете шел на смену старому делению служилых лю-
дей на дворовых и городовых, и это нельзя не учитывать.
63 Каширская десятня 1556 г. (сообщена Е. Гуляевым). «Heraldica».
«Исторический сборник И. В. Шапошникова», т. I, СПб., 1900, стр. 28—44.
64 В том числе один больной и один «новик».
26*
403
они и в Дворовой тетради. Мы имеем в виду Александра Степа-
новича Лихарева и князя Ивана Федоровича Горчакова-Пере-
мышского.65 Оба они значатся по Каширской десятине 1556 г.
с поместным окладом в 600 четей. В Боярской же книге 1556 г.
А. С. Лихарев записан с поместьем в 400 четей, что он и подтвер-
дил на Серпуховском смотре. Что же касается князя И. Ф. Гор-
чакова-Перемышского, то по Боярской книге 1556 г. за ним
числилось поместье из 400 четей, хотя на Серпуховском смотре
он «сказал» поместья лишь на 300 четвертей. Разница в помест-
ном окладе (норме) и реальной земельной обеспеченности —
явление, типичное для XVI в.; интересно другое, а именно, что
оба названных лица прошли два смотра: Каширский, состояв-
шийся 25 июня 1556 г., и Серпуховский, проходивший, согласно
летописному известию, также в июне 1556 г. Последнее известие
явно не вяжется с вышеприведенным утверждением Н. В. Мят-
лева, что в Серпухове был проведен смотр лишь «дворян и де-
тей боярских выборных». На самом деле в Серпухове прошел
смотр, видимо, не только «государева полка», но и иных служи-
лых людей, в частности и обычных дворовых детей боярских
(во всяком случае какой-то их части), к числу которых принад-
лежали А. С. Лихарев и князь Н. Ф. Горчаков-Перемыш-
ский.
Итак, все вышесказанное дает основание сделать вывод, что
основным критерием для включения того или иного лица в Бояр-
скую книгу 1556 г. была не принадлежность его к избранной
тысяче или «выбору», а принадлежность к дворовым детям бояр-
с,ким. И именно последнее являлось причиной его включения
в Боярскую книгу 1556 г., а отнюдь не наоборот.66
Но почему в Боярскую книгу 1556 г. были включены именно
дворовые, а не городовые дети боярские и не вообще дворовые,
а преимущественно наиболее видные из них — тысячники или
иные «лучшие дети боярские»? Нам думается, что это не только
не случайно, но определяется по существу самим характером
65 БК, лл. 25, 26; ДТ, лл. 120 об., 121; Каширская десятня 1556 г.,
№№ 6, 12. — Следует также отметить, что у Григория Шеремета Колтов-
ского, записанного в Боярскую книгу (л. 149), в Дворовой тетради и Ка-
ширской десятне 1556 г. среди дворовых детей боярских числится его
брат Тимофей Шереметев Колтовской, а самого же его нет ни в Дворо-
вой тетради, ни в десятне (ДТ, л. 121 об.; Каширская десятня 1556 г.,
№ 8). У Ивана Большого Васильева сына Мясоедова, записанного в Бояр-
скую книгу (л. 116) и Дворовую тетрадь (л. 121 об.), в Каширской десят-
не 1556 г. значится брат Семен Васильев сын Мясоедов, дворовый сын
боярский «в выборе», самого же его в десятне нет (Каширская десятня
1556 г., № 45).
66 Что же касается четырех городовых детей боярских из числа ты-
сячников, включенных в Боярскую книгу 1556 г. (четырех из 140 нам
известных), то объяснение этого факта надо искать, как мы увидим
ниже, не в проблеме соотношения Боярской книги 1556 г. и Тысячной
книги, а в иной сфере господствовавших тогда феодальных отношений.
404
Боярской книги 1556 г., вернее, теми целями, в которых она
была составлена и которым она должна была служить.
Уже отмечалось, что Боярская книга 1556 г. была составлена
в целях реализации «царского приговора» (уложения) 1555/56 г.
«о кормлениях и службе», содержание которого сводилось к от-
мене системы кормлений и введению на местах земского само-
управления, главным звеном которого в районах поместно-вот-
чинного землевладения стал институт губных старост, а также
к замене «кормленых» доходов, получаемых ранее служилыми
людьми во время пребывания их в наместниках, в волостелях
или на других «кормленых» должностях, особым денежным жа-
лованьем, получаемым ими непосредственно из приказов из числа
оброков (за наместничьи, волостелины и другие доходы), сбирае-
мых «к царским казнам» великокняжескими дьяками. Из этих
денег великий князь, как указывает летопись, «бояр..., и вел-
можь, и всех войнов устроил кормлением, праведными урокы,
ему же достоит по отечеству и по дородству, а городовых в чет-
вертой год, а иных в третей год денежьным жалованием». Одно-
временно, согласно «приговору», было произведено и общее урав-
нение службы с поместий и, вотчин, а именно «в поместьях
землемерие им учиниша, комуждо что достойно, так устроиша,
преизлишки же разделиша неимущим; а с вотчин и с поместья
уложеную службу учини же: со ста четвертей добрые угожей
земли человек на коне и в доспесе в полном, а в далной поход
о дву конь; и хто послужит по земли, и государь их жалует своим
жалованием, кормлении, и на уложеные люди дает денежное жа-
лование; а хто землю держит, а службы с нее не платит, на тех
на самех имати денги за люди; а хто дает в службу люди лиш-
ние перед землею, через уложенные люди, и тем от государя
болшее жалование самим, а людем их перед уложеными и полъ-
третиа давати денгами... И, подлинные тому разряды, — поясняет
летопись, — у царъскых чиноначалников, у приказных людей».67
Не надо особых доказательств, чтобы увидеть в Боярской
книге 1556 г. один из «подлинных тому разрядов», совершенно
точно составленный по вышеизложенной схеме, начиная с выяс-
нения — применительно к каждому включенному в Боярскую
книгу в один оклад лицу (а в некоторых случаях и двух --
братьев, положенных в один оклад) — размера и характера их
прежнего кормления (за последние 4—6 лет), а также специаль-
ных денежных дотаций, если такие были, на службу, выяснения
их реальной земельной обеспеченности (поместьем и вотчинами)
и установления, согласно нормам- уложения («со ста четвертей
добрые угожей земли человек на коне и в доспесе в полном,
а в далной поход о дву конь»), сколько ратных людей (холо-
пов) он должен выставить. Одновременно на основании мате-
67 ПСРЛ, т. XIII, 1-я половина, стр. 267—269.
405
риалов предшествующих смотров служилых людей и в первую
очередь Серпуховского смотра 1556 г., на котором во исполнение
царского «приговора» были введены новые оклады, Боярская
книга выясняет степень боеспособности (вооружения) самого
служилого человека и количество реально выставляемых им «по
уложению» людей (со строгим учетом их вооружения) — сколько
он их «недодал» или сколько «передал». И на основании сово-
купности всех этих данных Боярская книга устанавливает «но-
вый» денежный оклад служилого человека, состоящий из денеж-
ного жалованья (ему на голову) в размере, установленном для
статьи, в которую он записан, плюс деньги на людей, выставлен-
ных с земли, — по 2 руб. на человека в полном вооружении и на
коне с вычетом штрафных денег (если он их недодал или не
вооружил) или надбавкой (если он выставил больше положен-
ного ему числа). Во всех случаях, когда те или иные данные
из перечисленных выше для составителя Боярской книги были
не вполне ясны (или вообще отсутствовали), то это специально
оговаривалось,68 а в особых, сомнительных случаях общая сумма
выплачиваемых ему реально денег вообще не устанавливалась.69
Но, как известно, далеко не все служилые люди («по оте-
честву и дородству») пользовались правами на получение кормле-
ний, а следовательно, имели основания быть записанными в Бояр-
скую книгу в число лиц, получающих не обычное денежное
жалованье, а особое денежное «кормовое» жалованье «по новому
окладу» вместо тех или иных кормленых доходов, распределяе-
мых между ними до уложения 1555/56 г. «о кормлениях и
службе». Еще В. О. Ключевский отмечал, что права на «кормы
и доводы», т. е. на доходные административные и судебные
должности, в древней Руси XIII—XV вв. имели лишь «вольные
слуги» — бояре и дети боярские.70 По договорным грамотам кня-
зей тот княжеский слуга и признавался вольным, «кто в кормле-
нии бывал и в доводе».71 Напротив, слуги дворовые (лично зави-
симые от князя) не назначались на кормления, а вознагражда-
лись земельными дачами при условии службы (не ратной) или
правом приобретать земли на тех же условиях. С половины же
XV в. в связи с объединением Северо-Восточной Руси вокруг
Москвы и складыванием основ Русского централизованного госу-
дарства происходят серьезные изменения в строе служилого
68 Например, «вотчина не сыскана» (БК, лл. 88, 103, НО, 112, ИЗ,
155); «а на люди дати, сыскав вотчины и поместья» (л. 149); «смотр
не сыскан» (лл. 170, 173); «Полской смотр сыскати» (л. 164); «Польская
дача людцкая не писана, потому что был в те поры на жалованье»
(л. 156) и т. д. и т. п.
69 БК, лл. 73, 104. — Не определены деньги на даточных людей
(лл. 58, 149).
70 В. О. Ключевский. Курс русской истории. Сочинения, т. 2, М.,
1957, стр. 219.
71 ДДГ, № 2, стр. 12.
406
класса. «Во-первых, — указывает В. О. Ключевский — служба
слуг вольных, оставаясь военной, перестает быть вольной, стано-
вится обязательной... Вместе с тем слугам военным, перестав-
шим быть вольными, московский государь за их службу дает
земли на особенном праве, отличном от вотчинного. В первое
время такие земли нс назывались еще поместными, но владение
ими отличалось уже условным характером». «Наконец, в-третьих,
дворцовая служба, в удельные века столь резко отличавшаяся
от вольной, военной, с половины XV в. стала смешиваться
с последней, соединяться со службой ратной».72
Так, со свойственной ему яркостью характеризует В. О. Клю-
чевский процесс образования нового слоя господствующего
класса — служилых людей, помещиков. Но было бы ошибочно
думать, что потомки бывших «слуг вольных», число которых осо-
бенно возросло при московском дворе в конце XV—начале XVI в.,-
в связи с присоединением к Москве последних крупнейших удель-
ных княжеств (Тверского и Рязанского), а также новгородских
и псковских земель сразу же растворились в чрезвычайно много-
численной и пестрой по своему составу среде московских и мест-
ных служилых людей, низшие слои которых еще совсем недавно
были их же «слугами поддворскими» или «послужильцами».
Естественно поэтому, что на первых порах образуется весьма
сложная и запутанная (для постороннего взгляда) система вну-
треннесословных привилегий и прав, находящая свое выраже-
ние не только в системе местничества. Достаточно явственно
выступает она и в самой военно-служилой организации господ-
ствующего класса того времени. И если поместье как новая
форма материального обеспечения служилых людей распростра-
няется как на высшие, так и на низшие слои господствующего
класса, то это отнюдь еще не означало, что и бывшие привиле-
гии зпати, в частности ее право на «кормы и доводы», тоже ста-
новятся общесословными. Напротив, бывшие «слуги вольные» по
мере превращения их в служилых людей великих московских
князей, как правило, не смешиваются с основной массой рядо-
вых служилых людей, а образуют ее верхний слой, огражденный
особыми привилегиями и правами и находящийся в непосредст-
венной зависимости от великокняжеской власти, входящий в со-
став княжеского двора.
Вхождение в состав двора великого князя для того времени
не означало, что входящие в него лица обязательно несли осо-
бые дворцовые обязанности (хотя для значительной части лич-
ного состава великокняжеского двора это и имело место); оно
означало, что включенные в состав двора бояре и дети боярские
представляли собой ближайшее, наиболее привилегированное окру-
жение великого князя, по понятиям периода феодальной раздроб-
72 В. О. Ключевский- Курс русской истории, стр. 219, 220.
407
ленности состоящее из лиц, находящихся от него в прямой вас-
сальной зависимости (в какой именно и были в прошлом «воль-
ные слуги»). Поэтому попадали в состав великокняжеского двора
далеко не все бывшие «слуги вольные», а избранные «отечест-
вом и дородством» и личной службой.73
Указанное деление служилых людей на дворовых, т. е. входя-
щих в состав государева двора и несущих службу по особому
дворовому списку, и городовых, в состав которых входили все
остальные, преимущественно неродовитые, дети боярские, запи-
санные за городом и несущие по нему службу, и нашло свое
закрепление в составленной в начале 50-х годов особой Дворо-
вой тетради, представляющей собой по существу список госуда-
рева двора (правда, неполный).74 «Составление Дворовой
73 Попадали в состав двора иногда и люди неименитые, но верные
службой. Правда, более или менее в массовом порядке подробное расши-
рение (и вызванная им переборка) состава государева двора имело место
лишь начиная с опричнины Ивана IV. Для середины XVI в. такие слуги
сравнительно немногочисленны.
74 Это деление отнюдь не было только формальным, административ-
ным. Городовые дети боярские в своем большинстве представляли низ-
шие слои господствующего класса, преимущественно бывших слуг подвор-
ских, боярских послужильцев или потомков захудалых княжеских и
боярских родов, в то время как в Дворовую тетрадь были записаны наи-
более видные «по отечеству и дородству» представители господствующего
класса, его верхушка. Последнее ясно видно из самой Дворовой тетради.
Так, примерно из 3000 лиц, включенных в нее, мы насчитали не менее
600 представителей титулованной знати (мы говорим «не менее», так как
в Дворовой тетради имеется ряд случаев, когда не вполне ясно, куда
следует отнести то или иное лицо, например лиц, у которых не простав-
лен титул, хотя их ближайшие родственники — отцы, братья, дяди — чис-
лятся князьями). Среди указанных 600 лиц мы находим представителей
почти всех наиболее видных княжеских родов. В том числе более
160 представителей различных ветвей князей Ярославских, 119 князей
Черниговских (в том числе 68 князей Оболенских, 20 князей Мезецких,
18 князей Борятинских, 13 князей Звенигородских), 55 князей Ростовских,
36 князей Стародубских, 29 князей Мещерских, 25 князей Белозерских,
18 князей Вяземских, 17 князей Галицких, 16 князей Мосальских, 14 кня-
зей Суздальских, 14 князей Волконских и т. д. Эти цифры, видимо, могут
быть несколько уточнены, особенно если учесть, что нам не всегда уда-
валось определить генеалогическое родство представителей мелких кня-
жеских родов, но для общей оценки состава лиц, включенных в Дворо-
вую тетрадь; это принципиального значения не имеет. Таким образом, мы
твердо можем считать, что не менее одной пятой (600 из 3000) дворовых
детей боярских составляли представители титулованной знати, и это не
считая представителей крупных боярских родов/ число которых, есте-
ственно, было намного выше. Чтобы наглядно представить себе «родови-
тость» состава Дворовой тетради 50-х годов, достаточно сравнить ее
хотя бы с десятнями XVI в. Так, в Каширской десятне 1556 г. из 403 за-
писанных в нее детей боярских лишь 18 князей, причем все числятся
среди дворовых детей боярских, в том числе два «в выборе» (Каширская
десятня 1556 г., №№ 2—5, 12, 16, 20—23, 40, 47, 48). В Коломенской де-
сятне 1577 г. из 301 лица, записанного в ней, лишь 5 князей, причем все
также числятся среди дворовых, из них один «в выборе», а два в дворо-
вых «новиках» (Коломенская десятня 1577 г. В кн.: В. И. Сторож ев.
408
тетради, — указывает А. А. Зимин, — оформляло выделение при-
вилегированной части служилых людей в особую группу служив-
ших по дворовому списку (в отличие от городового дворянства).
Дворовые дети боярские составляли основной контингент пред-
ставителей господствующего класса, который назначался на выс-
шие военные и административные должности».75
Этот вывод А. А. Зимина в полной мере подтверждается
источниками. Действительно именно из состава государева двора
комплектовался в XV—середине XVI в. высший военный и
гражданский аппарат. Именно дворовые дети боярские назнача-
лись воеводами, наместниками, волостелями, служили в прика-
зах, занимали многочисленные дворцовые должности, а наибо-
лее родовитые из них сидели в боярской думе.76
Иначе говоря, дворовые дети боярские представляли как раз
ту привилегированную группу господствующего класса, из числа
Материалы для истории русского дворянства, т. I. М., 1891, №№ 205, 206,
292, 297, 300). В десятне же Московского уезда 1577/78 г. из 260 записан-
ных в ней детей боярских лишь 2 князя. Правда, деления на дворовых
и городовых детей боярских десятня не дает, но характерно, что оба князя
числятся в первой, самой немногочисленной, избранной группе лиц, «ко-
торые наперед того имали государево жалование ис четверти, а иные
с гор оды» (Десятня Московского уезда 7086 г., №№ 1—35. Вкн.: Е. Д. Ста-
шевский. Десятки Московского уезда 7086 и 7094 гг.). В десятне же
Московского уезда 1585/86 г. из 273 записанных в пей лиц титулованной
знати вообще не числится. Деления на дворовых и городовых детей бояр-
ских в ней, как и в предыдущей десятне, нет (там же). Не записано ни
одного князя и в Переяславской десятне 1584 г., хотя в ней числятся.
103 сына боярских, из них, правда, один дворовый (Переяславская де-
сятня 1584 г. В кн.: В. Н. Сторожев. Материалы для истории русского
дворянства, т. II, стр. 1—28). Примерно такие же данные мы найдем и
в остальных десятнях конца XVI в.
75 А. А. 3 имин. К истории военных реформ 50-х годов XVI в.,
стр. 353. — На то, что «весь командный состав армии комплектовался
исключительно из чинов государева двора», указывал и С. Б. Веселовский
(Первый опыт преобразования центральной власти при Иване Грозном,
стр. 62).
76 Наглядной иллюстрацией этого могут служить специальные иссле-
дования С. Б. Веселовского и особенно А. А. Зимина, посвященные изу-
чению личного состава органов центрального управления Русского госу-
дарства XVI в. Мы имеем в виду, в частности, исследование С. Б. Весе-
ловского «Первый опыт преобразования центральной власти при Иване
Грозном», а также работы А. А. Зимина «О сложении приказной системы
на Руси» («Доклады и сообщения Института истории АН СССР», вып. 31,
М., 1954, стр. 164—176), «К истории военных реформ 50-х годов XVI в.»
(стр. 344—359), «Состав Боярской думы в XV-—XVI веках» («Археографи-
ческий ежегодник», т. 1, М., 1958, стр. 41—87) и особенно его очерк «О со-
ставе дворцовых учреждений Русского государства конца XV и XVI вв.»
(«Исторические записки», 1958, т. 63, стр. 180—205). Весьма интересный
анализ состава боярской думы 30—50-х годов XVI' в. дает И. И. Смирнов
(Очерки..., стр. 180—193). Важным наблюдением И. И. Смирнова является
вывод о постепенном вытеснении из состава боярской думы титулованной
знати и усилении влияния в ней представителей нетитулованного бояр-
ства, более близко связанного с широкими слоями дворянства. Особенно
заметными эти изменения становятся начиная с 50-х годов XVI в.
409
которой комплектовали все основные административные долж-
ности (обеспечиваемые кормлениями) и для которой система
кормлений как дополнение к поместьям была важным источником
их материального благосостояния. И не случайно поэтому, что,
проводя на практике уложение 1555/56 г. «о кормлениях и
службе», правительство Ивана IV в первую очередь должно было
урегулировать вопрос о новых формах материального обеспече-
ния лиц, непосредственно пользующихся доходами с кормлений,
т. е. дворовых детей боярских. Что же касается городовых детей
боярских, как правило, не связанных с двором, то вряд ли они
реально могли назначаться из Москвы на кормления по иным
(в отношении своих уездов) городам и волостям. Это было не
только им не под силу, так как они обычно принадлежали
к сравнительно небогатым семьям местных землевладельцев, но
и чрезвычайно неудобно для самого же московского правитель-
ства иметь в качестве своих агентов на местах лиц, ему неизвест-
ных и не связанных с двором.77 Не случайно поэтому, что много-
77 Из городовых детей боярских такие назначения делались в 40—
50-х годах, видимо, только в порядке исключения и то обычно лишь после
того, как то или иное лицо было непосредственно привлечено на москов-
скую (столичную) службу, как, например, имело место с новгородскими
и псковскими городовыми детьми боярскими, испомещенными по октябрь-
скому указу 1550 г. под Москвой для посылок. Вероятно, делались исклю-
чения и для выборных городовых детей боярских, хотя, как мы видели
по Каширской десятне 1556 г., даже «выбор» комплектовался первона-
чально преимущественно из дворовых де1ей боярских. Положение же
А. А. Зимина, что дворяне «по выбору» «рекрутировались» «в основном
из неименитых городовых служилых людей», не подтверждается источ-
никами (см. предисловие А. А. Зимина в кн.: Тысячная книга 1550 г. и
Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в., стр. 6. — Подчеркнуто нами). Напро-
тив, по Каширской десятне 1556 г. в состав «выбора» из 16 человек ка-
ширян вошли все наиболее именитые местные дворовые дети боярские
(15 человек), в том числе два князя Мещерских (из И князей, упоми-
наемых в десятне, и всех дворовых), и только один городовой — Иван
Иванович Алексеев-Уваров. Но фамилия Уваровых отнюдь не типична
для «неименитых городовых служилых людей», во всяком случае один из
представителей рода Уваровых — Митька Васильев сын Уваров — был за-
писан в качестве дворового псковского помещика II статьи в Тысячную
книгу (л. 163 об.), и именно его мы видим записанным в Боярскую книгу
1556 г. (л. 23). Что же касается рода Алексеевых, то пятерых из него
мы находим как в Дворовой тетради, так и в Тысячной книге среди дво-
ровых детей боярских по Суздалю и Угличу (ТК, л. 133; ДТ, лл. 115 об.,
116 об.). Еще более наглядный пример дает Коломенская десятня 1577 г.,
и это несмотря на то, что она относится ко времени после опричнины.
В ней 4 сына боярских, служащих «по выбору», в том числе один князь —
Михаил Васильевич Ноздреватый — из 3 князей дворовых и 2 князей
«новиков», числящихся в десятне, включающей в свой состав в целом
301 сына боярского. Примерно такую же картину, наглядно иллюстри-
рующую вышеприведенное свидетельство Маржерета о том, что «выбор»
комплектовался именно из «лучших» «по отечеству» служилых людей
(gentils-hommes) каждого города, рисуют и другие десятни 70—80-х годов
XVI в. К сожалению, отмеченная выше ошибочная точка зрения на ком-
410
численные данные о наместниках и волостелях, которые сохра-
нили нам источники (разряды, актовый материал, летописи
и т. д.), показывают, что кормленщиками, как правило, были
люди родовитые. Уже одно то, что, например, назначения на
наместничество записывались в разряды, а данные о «держании
кормлений» являлись важными доказательствами в местнических
делах (в которых разбирались лишь взаимные претензии родови-
той знати), говорит о том, что правом на «кормы и доводы» и
в XVI в. продолжали пользоваться лишь привилегированные слои
господствующего класса.
В свете всего вышесказанного и надо рассматривать тот факт,
что подавляющее большинство лиц, записанных в Боярскую
книгу 1556 г., принадлежит к тем видным боярским и дворян-
ским фамилиям, которые фигурируют в древнем государевом ро-
дословце, лежащем в основе так называемой «Бархатной книги».
Что же касается того, что в дошедшей до нас части Боярской
книги 1556 г. из 180 записанных в нее лиц только 25 князей,
т. е. в процентном отношении меньше, чем в Дворовой тетради,
то это объясняется тем, что первые 10 статей Боярской книги
(статей с наиболее высокими денежными окладами — выше
50 руб.) до нас не дошли, а именно в них должны были быть
записаны наиболее видные представители как титулованной, так
и нетитулованной знати. Во всяком случае даже среди указан-
ных 25 князей (в том числе 10 тысячников) мы находим пред-
ставителей ряда крупнейших княжеских родов, а именно пять
князей Стародубских (Ромодановских, Пожарских, Козловских),
четырех князей Ярославских (Ситцких, Ушатых, Засекиных, Зу-
батых), трех князей Волконских, двух князей Ростовских, двух
князей Мосальских, двух князей Перемышльских, двух князей
Барятинских, князей Микулинского, Вяземского, Мещерского,
Звенигородского и, наконец, князя Бабичева.78 Из числа же не-
титулованной знати в Боярской книге числятся представители
таких родов, как Вельяминовы-Сабуровы (сразу 6 человек), Пле-
щеевы (четверо), Колычевы, Волынские, Квашнины, Нагие, Ко-
былины, Яковлевы, Белеутовы, Ногайские, Сорокоумовы-Глебовы,
Хвостовы, Отяевы, Цыпляевы и др. Все указанные фамилии фи-
гурируют и в Дворовой тетради.
Таким образом, сам факт, что Боярская книга 1556 г. в основ-
ном состояла из дворовых детей боярских, не только не является
случайностью, но непосредственно обусловлен тем, что в нее были
включены только те дети боярские, которые имели право на
кормления, а следовательно, и на выплату непосредственно из
плектование «выбора» в основном из неименитых городовых служилых
людей довольно широко распространена в советской историографии.
78 По статьям Боярской книги 1556 г. князья распределяются сле-
дующим образом: ст. 15-я — 2 князя, ст. 16-я — 2, ст. 17-я — 2, ст. 18-я —
10, ст. 19-я —1, ст. 20-я — 6, ст. 22-я — 1, ст. 23-я — 2.
411
Москвы вместо кормлений, которых они лишались, денежного
жалованья, а именно такой слой господствующего класса и пред-
ставляли дворовые дети боярские.
Но тогда, естественно, возникает вопрос: в Дворовой тетради,
представляющей список великокняжеского двора 50-х годов, зна-
чится около 3000 дворовых детей боярских, а в действительности,
видимо, их было больше, так как данные по Новгороду и Пскову
в дошедших до нас списках отсутствуют, в Боярской же книге
1556 г., по нашим подсчетам, должно было быть записано около
300, максимум 400 человек? Ответ на этот вопрос в известной
мере дает сам характер сведений о том или ином лице, записан-
ном в Боярскую книгу 1556 г., из которого можно заключить,
что в нее, видимо, были внесены лишь те дети боярские, имею-
щие право на кормления и записанные в Разряде в особые «корм-
леные списки», чья очередь на получение кормлений подошла как
раз в 1555/56 г. Ведь не случайно составитель Боярской книги
1556 г., как мы уже отмечали, в первую очередь выяснял по со-
ответствующим официальным документам факт пребывания в по-
следние несколько лет (как правило, с 1550 по 1555 г. включи-
тельно) того или иного лица на кормлении: «дано было» такое-то
кормление; «держал год»; «наехал, был» там-то; «съехал» с на-
местничества, волостельства; кормление «отдано в откуп»; «имал»
или «брал» кормы с откупов — бражного, ключа, мыта, меха,
писчего, поворотного, правды, того или иного «пути», пятна
и т. д. и т. п.79 Встречаем и прямые указания, что то или иное
лицо стояло в очереди на кормление, например, «наехати было
ему на Остров на великое мясное заговейно 64, и с семена дни
64 Остров в откупу» (л. 20), или «дана была ему Соль Большая,
а он не наезживал» (л. 27). Наконец, Боярская книга прямо на-
зывает и те официальные разрядные документы, которые вели
регистрацию кормленщиков и на основании которых она и была
составлена. Мы имеем в виду специальную запись, сделанную
о Чюдине Лобанове сыне Перепелицына, что «по списку к корм-
леному верстанью дан был ему Кодогорской стан, и Кодогор-
ской стан дан в откуп, а он не наезживал».80 Что именно этими
«списками к кормленому верстанию» руководствовалось прави-
тельство Ивана IV при назначении служилым людям (имеющим
право на кормление) денежного оклада, подтверждает и другая
не менее любопытная запись в Боярской книге — запись по по-
воду Ивана Назарьева сына Хлопова о том, что «по окладу бояр
Ивана Васильевича Шереметева с таварыщи, по памяти с при-
писью дьяка Богдана Логинова, велено давати Ивану за кормленье
по 15 рублев на год» (л. 56). Поскольку же сам И. И. Хлопов
как раз и записан в Боярской книге 1556 г. в ст. 19-й, оклад
™ См. предметный указатель в Боярской книге 1556 г. (стр. 87, 88).
412
которой установлен в размере 15 руб., то данный пример не
оставляет сомнений в том, как и чем руководствовались соста-
вители Боярской книги при отборе лиц для включения в нее и
распределении их по статьям в зависимости от полагающегося
им денежного жалованья взамен кормлений.
Наконец, возвращаясь к вопросу о том, какую часть дворовых
детей боярских включила Боярская книга 1556 г., следует иметь
в виду, что из факта наличия лишь одной известной нам подоб-
ного рода Боярской книги еще нельзя делать вывода, что во ис-
полнение уложения «о кормлениях и службе» 1555/56 г. была
составлена только Боярская книга, дошедшая до нас. Всего ве-
роятнее, что подобного рода книг, заменивших после уложения
1555/56 г. «списки к кормленому верстанью», было несколько.
Итак, все вышесказанное дает основание сделать вывод, что
дошедшая до нас Боярская книга 1556 г. представляет собой по-
статейный список служилых людей, преимущественно дворовых
детей боярских («лучших по отечеству и службе»), имеющих
право на получение «денежного жалования» взамен кормлений
непосредственно из Москвы.81 Ведь не случайно Боярская книга
1556 г. в отличие от десятен объединяет в одной раздаточной
денежной ведомости представителей более 33 городов и уездов
Русского государства. В этом отношении Боярскую книгу с пол-
ным основанием можно считать особым списком детей боярских,
отобранных из десятен и имеющих право па получение денеж-
ного жалованья не с городом, а непосредственно в Москве у ве-
ликокняжеских дьяков. Если это так, то тогда возникает вопрос,
не один ли это из не дошедших до нас списков будущих «чет-
вертчиков», т. е. детей боярских, имеющих право на получение
денежного жалованья не с городом, а в Москве из Четей?! 82
81 Что же касается иных категорий детей боярских, и в первую оче-
редь детей боярских городовых, которые раньше, как правило, не поль-
зовались правом на кормления, то по уложению 1555/56 г. они тоже были
пожалованы правом на постоянное денежное жалованье, но выдаваемое
уже не в Москве, а вместе с городом. По существу об этом и говорит
летописное известие об уложении 1555/56 г., отчетливо отделяющее «бояр
и вельмож» (т. е. тех же дворовых детей боярских) от детей боярских
городовых. Иными словами, летопись ясно показывает, что по уложению
новым «денежным жалованием» — «кормлением» были устроены все слу-
жилые люди («воины»), по устроены различно: в одной форме «бояре и
вельможи» и в другой — «городовые» дети боярские. Это было шагом
вперед, поскольку денежное жалованье становится теперь достоянием всех
служилых людей, но шагом явно половинчатым, так как основным кри-
терием в определении размера этого жалованья оставался старый прин-
цип— что кто «достоин по отечеству и по дородству».
82 Подтверждение этому дает и сличение личного состава Боярской
книги 1556 г. со списками четвертчиков, содержащимися в денежных де-
сятнях XVI в. К сожалению, наиболее ранние дошедшие до нас денежные
десятни, а следовательно, и наиболее ранние списки четвертчиков отно-
сятся лишь к концу 70-х годов, т. е. не только отделены от Боярской
книги 20-летним промежутком времени, но и относятся к периоду, когда
413
И действительно, если, как убедительно доказал еще
С. Ф. Платонов, само возникновение Четей как определенных
учреждений с двумя функциями — с одной стороны, учреждений,
институт четвертчиков (и в первую очередь сам состав четвертчиков) под
воздействием опричнины претерпел весьма существенные изменения.
Первой денежной десятней, дающей сведения о четвертинках, является
Коломенская десятня 1577 г. В конце десятни, вслед за перечислением
четырех коломничей, служащих «из выбору», значится: «Коломничи ж, —
сказали про них окладчики, — емлют из четверты годово». Таких, под
рубрикой «дворо[вые по] ... [че]т[и]», записано 9 человек, в том числе
двое князей (князья М. С. и Г. В. Щетинины). И вот показательно, что
у 4 из этих 9 четвертчиков (т. е. по существу у половины) родственники
записаны именно в Боярской книге 1556 г. Так, в Коломенской десятне
в четвертчиках числится Илья Степанович Пащекин, в Боярской же
книге — Нащекины Семен Истомин и Семен Федорович; в десятне — чет-
вертинки Иван Иванович и Темир Григорьевич Колтовские, в Боярской
книге — Колтовские Иван Федорович, Григорий Шеметов (оба, возможно,
отцы четвертчиков); в десятне — четвертчик Петр Федорович Кобяков,
в Боярской книге — Кобяковы Петр и Иван Григорьевичи и Кобяков Ти-
мофей Подыосов (В. И. С т о р о ж е в. Материалы для истории русского
дворянства, т. I, стр. 42, №№ 293, 295, 298—299; БК, лл. 22, 130, 14, 149, 9,
5, 107, 104). Что касается Московской десятни 1578 г., то данные ее менее
показательны, так как в ней наиболее родовитые дети боярские, «которые
наперед того имали государево жалованье нс четверти, а иные з городы»,
записаны в одном списке. В этом списке (в котором значатся 35 человек
из 260, всего числящихся в десятне) мы находим двух лиц, зачисленных
и в Боярскую книгу. Мы имеем в виду Отая Ивановича Шастинского, за-
писанного вместе со своим братом Борисом Ивановичем и в Боярскую
книгу 1556 г., и Тучку Ивановича Радцова, числящегося и в десятне,
и в Боярской книге (Е. Д. С т а пт е в с к и й. Десятни Московского уезда
7086 и 7094 гг., стр. 8, 9; БК, лл. 30, 67, 110). Наконец, если говорить об
известной преемственности четвертчиков конца XVI в. от служилых фа-
милий, представители которых фигурируют в Боярской книге 1556 г.,
весьма показательно и то, что даже по Каширской десятне 1599 г. из
50 четвертчиков, в ней значащихся (34 из дворовых детей боярских и 14
из городовых), 15 человек — 13 дворовых и 2 городовых — были родствен-
никами (потомками) лиц, числящихся в Боярской книге 1556 г. (В. Н. Сто-
роже в. Материалы для истории русского дворянства, т. I, стр. 147—150,
№№ 1, 4, 5, 12, 13, 17, 19, 21, 35, 44). Вообще следует отметить, что даже
в XVII в. четвертчики состояли преимущественно из наиболее родовитой
знати. «Получение жалования из Чети, — указывает такой большой знаток
документальных материалов о четвертчиках конца XVI—начала XVII в.,
как Л. М. Сухотин, — было привилегией высших разрядов служилых лю-
дей, чинов думных, стольников, стряпчих, дворян московских, дьяков.
Из массы дворян провинциальных и детей боярских (а также из числа
дворян, живших на Москве, «в житье», или жильцов) в четь пускались
лишь избранные, по отечеству и по родству или в награду» (Л. М. С у хо-
тин. Четвертчики смутного времени (1604—1617), стр. XII, XIII. — Под-
черкнуто нами). Последний вывод Л. М. Сухотина полностью подтвер-
ждают публикуемые им материалы (кормленые книги Галицкой и Влади-
мирской четвертей и Разрядные столбцы) о четвертчиках начала XVII в.
Сведения, опубликованные Л. М. Сухотиным, наглядно показывают по
только, так сказать, генеалогическую преемственность четвертчиков, но
даже известную зависимость четвертных сыновних окладов от окладов
отцовских (там же, стр. 5, 19, 20, 36, 68 71, 127, 190, 191, 319, 321 и др.).
414
собирающих «кормленый окуп» с местного населения и ведаю-
щих этим населением (в финансовом и судебном отношениях),
с другой — распределяющих этот «кормленый окуп» в виде де-
нежного жалованья среди определенной категории служилых
людей, имеющих на него право (четвертчиков) — непосред-
ственно связано с царским уложением 1555/56 г. «о кормлениях
и о службе»,83 то вполне естественно, что этот же «приговор»
должен был породить не только само учреждение, призванное
осуществлять указанные функции, но и сам предмет его ведения,
иначе говоря — определенную категорию детей боярских (быв-
ших кормленщиков), денежное жалованье которым они должны
были выплачивать, собирая «кормленый окуп» с переведенных на
земское самоуправление территорий. В равной степени совер-
шенно ясно и то, что сперва должны были быть проведены сама
отмена кормлений и общая перестройка в связи с этим системы
денежного обеспечения служилых людей, а уже затем могли
оформиться и сами Чети как определенные приказы (учрежде-
ния), а первоначально, может быть, как одно учреждение.84
Не случайно поэтому, что первые пока известные нам упоми-
нания о Четях относятся лишь к 60-м годам XVI в. В то же
время, как показывает исследование П. А. Садикова, те функции,
которыми ведали в дальнейшем Чети, в частности сбор «кормле-
ного окупа» с местностей, где были отменены кормления, еще
в середине 50-х годов осуществлялись особыми дьяками, проис-
хождение которых П. А. Садиков ведет «от кормленых дьяков»
ст. 47-й Судебника 1556 г. и функции которых в известной мере
отожествляет с функциями будущих четвертных дьяков.85
Правда, П. А. Садиков, как и почти все предшествующие иссле-
дователи вопроса о происхождении Четей,86 сосредоточивает свое
83 Так, отвечая на вопросы, что такое четвертные деньги и кто имел
на них право, С. Ф. Платонов прямо указывает, что «возможен... лишь
один ответ на эти вопросы: идущие в Чети оброчныя деньги „за намест-
нич доход" и проч, есть не что иное, как „кормленый окуп“, „оброк",
установленный уложением 7064 (1555—1556) года в виде выкупа за уни-
чтоженный кормленья; право на этот „оброк" получили те, кто ранее
имел право на кормленье» (С. Ф. Платонов. Как ' возникли Чети?
(К вопросу о происхождении московских приказов-четвертей). Сочинения
проф. С. Ф. Платонова. Т. I. Статьи по русской истории (1883—1912).
Изд. 2, СПб., 1912, стр. 139).
84 Ср.: С. Ф. Платонов. Как возникли Чети? (К вопросу о происхо-
ждении московских приказов-четвертей), стр. 141.
85 П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М.—Л., 1950,
стр. 219 и сл.
86 Надо сказать, что вопрос о происхождении Четей относится к числу
тех темных вопросов в истории Русского государства XVI в., которые уже
давно привлекали к себе внимание таких видных представителей дво-
рянской и буржуазной историографии, как Н. М. Карамзин, С. М. Со-
ловьев, А. Д. Градовский, Н. П. Загоскин, К. А. Неволин, В. О. Ключев-
ский, Н. П. Лихачев, В. И. Сергиевич, А. С. Лаппо-Данилевский, П. Н. Ми-
люков, С. М. Середонин, С. Ф. Платонов, М. А. Дьяконов и др., видящих
415
внимание на изучении деятельности этих дьяков в области фи-
нансового управления по сбору «кормленого окупа» и иных чет-
вертных доходов и ничего не говорит о другой (для всякого чет-
вертного дьяка, казалось бы, совершенно обязательной) стороне
их деятельности — выдаче определенной категории служилых
людей, к ним приписанных, четвертного денежного жалованья.
Применительно к «кормленым дьякам» Судебника 1550 г., дей-
ствующим еще, когда кормления не были отменены, вопрос о рас-
пределении между служилыми людьми доходов с кормления осо-
бенно, казалось бы, должен был интересовать П. А. Садикова.
Но, как ни странно, никаких материалов об этом для 50—60-х го-
дов ни у П. А. Садикова, пи у других исследователей истории
возникновения Четей не приводится, хотя в самом факте суще-
ствования уже тогда такой категории лиц, прикрепленных к Че-
тям, вряд ли можно сомневаться, исходя хотя бы из прямых
указаний об этом самого уложения 1555/56 г. и десятен. Но одно
дело предполагать их существование, другое дело попытаться
найти эту вторую сторону деятельности будущих четвертных,
а пока лишь «кормленых дьяков».
И вот в свете именно последнего вопроса приобретает особое
значение одна небольшая, но весьма симптоматичная помета на
одном из листов Боярской книги 1556 г. — помета, которая, с од-
ной стороны, указывает на возможность составления в 1556 г.
не одной, а нескольких (во всяком* 1 случае двух) подобного рода
«Боярских книг», а с другой — дает возможность установить не-
посредственную связь составления Боярской книги (или «бояр-
ских книг») с деятельностью «кормленых дьяков». Так, на
л. 150 об. в записи данных об Андрее и Иване Даниловых детях
Никина имя «Иван» вычеркнуто и над строкой (теми же чер-
нилами и тем же почерком, которым написана сама рукопись)
сделана специальная помета: «у Путила». Значение этой пометы
нельзя понять иначе, как указание на то, что И. Д. Никин дол-
жен был быть исключен из дошедшей до нас Боярской книги,
потому что он числился «у Путила», иначе говоря у дьяка Пу-
тины Нечаева, который, как показывает актовый материал,
именно в 1556 г. был «кормленым дьяком» и производил сбор
в решении вопроса о происхождении Четей один из, возможных ключей
к пониманию общего процесса образования приказной системы управле-
ния Русского централизованного государства вообще и организации управ-
ления в опричнине в особенности. Именно эти последние мотивы и побу-
дили заняться историей Чети П. А. Садикова. Подробный (и очень инте-
ресный) критический обзор дореволюционной историографии о Четях дает
Е. Д. Сташевский в своей работе «К вопросу о том, когда и почему воз-
никли Чети?» («Киевские университетские известия», 1908, № 12, стр. 1—
40). В советской историографии, кроме указанного выше капитального
труда П. А. Садикова, специальных исследований о происхождении Четей
нет, хотя этот вопрос отнюдь нельзя считать не только решенным, но и
достаточно разработанным.
416
«кормленого окупа».87 Но Путила Нечаев был в рассматриваемый
период не только «кормленым дьяком», но и дьяком только что
образовавшегося в середине 50-х годов (и очень возможно, что
тоже в непосредственной связи с уложением 1555/56 г.) Помест-
ного приказа, товарищем (в 1555—1556 гг.) поместного дьяка
Василия Степанова, имя которого неоднократно -упоминается
в Боярской книге 1556 г. как лица, непосредственно принимав-
шего участие в установлении новых поместных окладов.88 Уча-
ствовал Василий Степанов, видимо, и в составлении Боярской
книги 1556 г., во всяком случае именно он давал основные
справки о поместном верстании лиц, в нее записанных. Иначе
говоря, упоминание в Боярской книге 1556 г. имени Путилы Не-
чаева как лица, непосредственно связанного со сбором «окупа
за наместничий доход», с одной стороны, и ведавшего материаль-
ным (земельным) обеспечением служилых людей — с другой, яв-
ляется весьма существенным доказательством в пользу нашего
мнения о непосредственной связи составления Боярской книги
1556 г. с той общей реорганизацией центрального и местного
управления, в результате которой и возникают в дальнейшем
Чети. Что же касается самой Боярской книги 1556 г., то она, по
всей видимости, являлась одной из тех официальных книг раз-
рядного происхождения,89 которые были составлены во исполпс-
87 Другими дьяками, выполнявшими подобные же кормленые функ-
ции, были в это время Иван Михайлович Висковатый и Угрим Львов,
«кормленая» должность которых достаточно ярко выступает в материа-
лах 50-х годов XVI в. Подробно о деятельности Путилы Нечаева, Ивана
Михайловича Висковатого и Угрима Львовича Пивова как «кормленых
дьяков» см. у П. А. Садикова в «Очерках по истории опричнины» (по
указателю). Перед реформой 1556 г., в начале 50-х годов, как предпола-
гает П. А. Садиков, «кормлеными дьяками» были казенные дьяки Юрий
Сидоров и Истома Новгородов (там же, стр. 225—229). Последнее, правда,
лишь косвенно подтверждается источниками, приводимыми П. А. Сади-
ковым, и в силу этого нуждается в специальной проверке.
88 Путила Нечаев и Василий Степанов — это первые дьяки, которые
именуются в источниках XVI в. (в 1555—1556 гг.) поместными. Интерес-
ные данные об их деятельности приводит И. И. Вернер в своем большом
исследовании «О времени и причинах образования Московских приказов»
(«Ученые записки лицея имени цесаревича Николая», вып. I, М., 1907,
стр. 70—72).
89 Дело в том, что как сами Чети, так и Поместный приказ в своей
деятельности не только были самым тесным образом связаны с Разряд-
ным приказом, но и в известной мере непосредственно ему подчинены,
как центральному правительственному органу при боярской думе, ведаю-
щему военными и гражданскими назначениями и общим материальным
обеспечением служилых людей. Специально останавливаясь на вопросе
о связи Разряда с Четвертями, С. Ф. Платонов прямо указывал, что «чет-
вертные доходы, по своему происхождению и назначению, скорее всего
могли сосредоточиться в Разряде. Кормленщики и их потомки, верхний
слой служилого люда, и службой своею, и вознаграждением за нее в виде
административных полномочий, то есть кормлениями, подлежали ведению
именно Разряда или, точнее, боярской думы, ведавшей ими через Раз-
27 Н. Е. Носов
417
ние царского уложения 1555/56 г. «о кормлениях и службе» и
включали лиц, имеющих право на получение денежного жало-
ванья непосредственно из Москвы, иначе говоря — первых чет-
вертчиков. И именно потому, что это была книга, включавшая
в себя наиболее привилегированных представителей господствую-
щего класса, опа совершенно справедливо была названа в мос-
ковских приказах XVII в. «боярской книгой», точно так же, как
списки дворовых чинов конца XV—начала XVII в. именовались
«боярскими списками». Вопрос же о том, к какому типу источ-
ников XVII в., регистрирующих четвертчиков, следует непосред-
ственно причислить Боярскую книгу 1556 г. — к «боярским» или
«кормленым» книгам, мы бы пока оставили открытым. Да вообще
правомерен ли такой вопрос? Ведь именно тот факт, что Бояр-
ская книга 1556 г. в конечном счете не может быть причислена
ни к тому, ни к другому типу источников и что в ней как бы
в потенции мы находим элементы как будущих «боярских», так
и «кормленых» книг, а сама она представляет собой в известной
мере механическое объединение верстальных десятепь и «списков
на кормленое верстание», ясно показывает, что перед нами еще
не установившийся тип документа, а лишь первый образец освое-
ния московским приказным аппаратом новой и несколько не-
обычной для него сферы деятельности. В этом-то и интерес Бояр-
ской книги 1556 г. Во всяком случае независимо от того, сбли-
жали бы мы Боярскую книгу 1556 г. с «боярскими книгами»
XVII в. как списками Разрядного приказа, фиксирующими де-
нежные и поместныеоклады высших московских чинов и рас-
пределение их (денежных окладов) по Четвертям, или «кормле-
ными книгами», составлявшимися уже в самих Четвертях на
основании «боярских книг» и представлявшими собой как бы раз-
даточные ведомости на выплату денежного жалованья,90 для нас
ряд; когда кормления заменены были сборами в Четверть, наблюдение за
сборами и Четвертями всего скорее должно было сосредоточиться в тех же
руках, в Разрядном и не другом приказе» (С. Ф. Платонов. Как воз-
никли Чети? (К вопросу о происхождении московских приказов-четвер-
тей), стр. 146—147). Что именно Разряд принимал участие в назначении
размера денежного жалованья служилым людям, и в том числе четверт-
инкам, как отмечал и С. Ф. Платонов, достаточно хорошо известно по
материалам конца XVI—XVII в. Что же касается Поместного приказа, то
весьма интересные данные о его прямой связи с Разрядом приводит
И. И. Вернер (О времени и причинах образования Московских приказов,
стр. 68—73). Иной точки зрения придерживается, правда, А. Л. Зимин,
считающий, что Поместный приказ выделился из Казны (А. А. 3 и м и н.
О сложении приказной системы на Руси, стр. 168). Вообще же вопрос
о том, как образовались Чети как определенные учреждения и с какими
приказами они были связаны, настолько сложен, что требует особого ис-
следования.
90 «Боярские книги», как показывают их образцы, дошедшие до нас
от начала XVII в.., составлялись в Разряде, как правило, ежегодно на
основании предшествующих «боярских книг» и новых распоряжений ве-
418
важно одно: что и в том и другом случае Боярская книга 1556 г.
остается документом, характеризующим становление новой
категории господствующего класса: служилых людей — четверт-
чиков.
На этом мы позволим себе закончить наш обзор, посвященный
изучению Боярской книги 1556 г. Многие наши выводы, есте-
ственно, нуждаются в проверке и уточнении, по несомненно одно,
что сложившееся в советской историографии общее представле-
ние о тех социальных силах, в интересах которых и руками ко-
торых были проведены уложения «о кормлениях и службе»
1555—1556 гг., нуждается в существенных коррективах. Во вся-
ком случае анализ такого важного источника, как Боярская
книга 1556 г., источника, содержащего не единичные, а массовые
данные о социальном лице кормленщиков в канун земской ре-
формы, не дает оснований рассматривать кормленщиков 50-х го-
дов как носителей феодальной реакции и сепаратизма в силу
лишь одного того факта, что они по своему социальному проис-
хождению, как правило, принадлежали к верхам господствую-
щего класса, к боярству в широком смысле этого слова. Не дает
возможности Боярская книга 1556 г. и говорить о существовании
в рассматриваемый период резких социальных граней между
ликого князя и боярской думы о пожаловании тех или иных лиц чинами
и окладами, дающими право на включение в «боярскую книгу». Что пред-
ставляли собой «боярские книги», наглядно видно из опубликованного
еще П. Ивановым отрывка из Боярской книги 1628/29 г. под заголовком
«Книга бояр, и окольничьих, и думных людей, и стольников, и стряпчих,
и дворян московских, и диаков, и из городов дворян выборных нынеш-
няго 137 (1628/29, — Н. Н.) года». Все лица, включенные в книгу, раз-
биты по чинам: бояре, окольничьи, кравчии, думные дьяки, ясельничие,
стольники, стряпчие, дворяне, дьяки, шатерничие, подьячие (только из-
бранные) и, наконец, выборные дворяне. Характер записей в книге имел
обычно следующий вид: в отношении бояр и окольничьих сообщались
только денежные оклады — «Иван Никитич Романов, денежной ему оклад,
в книге Костромские четверти, 700 рублев. Князь Иван Борисович Чер-
касской, денежной ему оклад, в книге Устюжские четверти, 600 рублев»
и т. д. и т. п., — в отношении прочих чинов обычно давались сведения об
окладах и денежных, и поместных — «Князь Алексей, княж Иванов сын
Воротынской не верстан, а в нынешнем во 141 году ноября в 4 день учи-
нен ему оклад поместной 1100 четвертей, денег 180 рублев», или «Борис
да Глеб Ивановы дети Морозова, поместные им оклады, в Боярской книге
136 (1627/28, — Н. Н.) году, по 1000 четвертей, денег в Галицкой четверти
Борису 230 рублев, Глебу 200 рублев» (И. Иванов. Описание Государ-
ственного Разрядного архива. М., 1842, приложения, стр 5—12). Весьма
характерны и обратные ссылки четвертных «кормленых книг» на «бояр-
ские книги» — как основной официальный источник включения того или
иного служилого человека в список четвертчиков той или иной Четверти.
В материалах о четвертчиках «смутного времени» (1604—1617 гг.) таким
источником является, в частности, «боярская книга» 1608/09 г., или, как
ее именуют иногда источники, «боярская тетрадь 117 г.» (см.: Л. М. С у-
хотин. Четвертинки смутного времени (1604—1617), стр. 202—205, 209,
217, 226, 263, 277, 297, 311, 313, 315, 324).
27*
419
боярством и верхушкой столичного дворянства. Что же касается
оценки самого уложения «о кормлениях и службе», то мы пола-
гаем, что доминирующую роль в его реализации на практике
играла в 50-х годах XVI в. не столько борьба правительства
Ивана IV против боярства как определенной социальной группы
господствующего класса, сколько общность интересов класса фео-
далов в целом, и в первую очередь его заинтересованность
в укреплении своей власти над крепостным крестьянством и го-
родскими низами.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ОТМЕНА КОРМЛЕНИЙ И ВВЕДЕНИЕ ОТКУПНОЙ
СИСТЕМЫ НА ТЕРРИТОРИИ РОССИИ
В 1555—1556 гг.
(ноуездный обзор)
Единственным источником, дающим более
или менее массовые данные о ходе проведе-
ния земской ' реформы, является Боярская
книга 1556 г. В ней мы находим сведения более чем о 100 корм-
лениях 1550—1556 гг.1 Среди них 27 городских наместничеств и
волостельств, 47 сельских волостельств, три городских и одна
сельская «правда», два великокняжеских тиунства, два столь-
ничьих пути, два городских ключа, одно ясельничье, один чашнич
путь, а также целая серия кормленых окупов — сбор меха, пово-
ротного, бражного, бобрового, мыта, писчего и пятна. Террито-
риально эти кормления касаются 36 городов и 55 станов и воло-
стей преимущественного центральных и северо-восточных районов
Русского государства.2
Несмотря на то что сообщаемые Боярской книгой сведения об
этих кормлениях предельно скупы (а первые ее 10 статей, где
должны были бы фигурировать и наиболее знатные кормленщики,
и наиболее крупные кормления, в дошедшей до нас рукописи во-
обще отсутствуют), попытка их территориальной и хронологиче-
ской привязки, а также изучение социального и служебного поло-
1 За более ранние годы в Боярской книге 1556 г. упоминается всего
одно кормление (БК, л. 55). •
2 Так, упоминаемые Боярской книгой 1556 г. кормления расположены
на территориях следующих уездов: Балахонского, Бежецкого Верха, Бел-
озерского, Верейского, Владимирского, Вологодского, Вяземского, Вятского,
Дмитровского, Зубцовского, Калужского, Карачевского, Кашинского, Коло-
менского, 1 Костромского, Малоярославецкого, Мещерского, Московского,
Переяславль-Залесского, Пошехонского, Романовского, Рязанского, Соль-
Вычегодского, Тарусского, Тверского, Тотемского, Тульского, Устюжно-
Железопольского, Ярославского. Значительное количество кормлений па-
дает на Новгородскую и Псковскую земли, а также на такие богатые
северные районы, как Великоустюжская и Двинская земли.
421
жения лиц, пользующихся кормлениями в самый канун проведе-
ния земской реформы, дают единственный в своем роде материал
(ведь нельзя забывать, что в распоряжении исследователей
имеется пока всего немногим более десятка земских уставных гра-
мот XVI в.) и о территориальной распространенности, и о хроно-
логических рамках, и, наконец, о социальной, классовой направ-
ленности этой важнейшей реформы. А без решения этих общих
вопросов всякое локальное исследование земской реформы не
только затруднительно, но и может породить одностороннее пред-
ставление о ходе ее проведения на территории страны в целом.
Итак, пользуясь как рабочей схемой территориальным прин-
ципом, рассмотрим данные Боярской книги о кормлениях и
кормленщиках сперва старомосковских и тверских земель или, как
их принято называть, Замосковного края, а потом соответственно
Вологодско-Белозерской и Новгородско-Псковской земель, По-
морья и, наконец, отдельных южных городов. Что касается казан-
ских, нижегородских, галицких и рязанских земель, а также всего
юго-западного края (Смоленщины и Верховских городов), то, как
мы увидим ниже, кормления, расположенные на их территории,
в сохранившейся части Боярской книги почти не упоминаются.3
Само исследование хода отмены кормлений ведется в двух пла-
нах. С одной стороны, путем сопоставления данных Боярской
книги с другими источниками (и в первую очередь с актовым ма-
териалом) устанавливается время проведения земской реформы
в отдельных районах страны, выясняется характер и местополо-
жение тех станов и волостей (бывших кормленых округов), где
она проходила, а с другой — выясняются биографии тех кормлен-
щиков, которые непосредственно съехали с этих кормлений в мо-
мент проведения реформы или «сидели» на них в самый канун
ее — в начале 50-х годов.
Подобное двуплановое исследование хотя и несколько необычно
по форме, зато дает возможность сразу же в известной мере ре-
шить две задачи. Во-первых, представить себе масштабы и ха-
рактер проведения земской реформы на территории всей страны,
а равно установить и ее местную специфику; во-вторых, еще
раз — и уже предельно конкретно (по персоналиям) — характери-
зовать те слои бояр и дворян, которые пользовались кормлениями
в канун реформы, а после нее были зачислены в число четвертчи-
ков, т. е. тех привилегированных слоев дворянства (преимущест-
венно московского «выбора»), которые имели право па получение
денежного жалованья непосредственно из казны — «кормленого
окупа», собираемого с мест «кормлеными» дьяками, а потом,
с 60-х годов XVI века, сменившими их уже четвертными дьяками
(— четвертными приказами).
3 Исключение составляют лишь наместничества (или волостельства)
в Карачеве и Балахне, а также рязанский и вяземский ключи.
422
ЗЛМОСКОВНЫЙ КРАЙ
На долю замосковпых земель приходилась
половина кормлений, упоминаемых Боярской книгой, которые
хотя и крайне не ровно, по все-таки распределялись как бы по
четырем районам: московско-владимирские земли (Московский,
Коломенский, Владимирский, Дмитровский и Переяславль-Залес-
ский уезды), ярославско-костромские земли (Ярославский, Рома-
новский, Костромской и Устюжно-Железопольский уезды), твер-
ские земли (Тверской, Зубцовский, Кашинский уезды, а также
Бежецкий Верх) и, наконец, верейско-калужские и смежные им
юго-западные московские земли (Верейский, Калужский, Мало-
ярославецкий и Тарусский уезды).
Все это были районы старинного вотчинного землевладения,
но еще сохранявшие в середине XVI в., особенно в Поволжье,
крупные массивы черных земель, а следовательно, и черные во-
лости, многие из которых были еще очень значительны. Помест-
ное землевладение стало более или менее интенсивно развиваться
здесь лишь со второй трети XVI в. Весьма быстро росли в XVI в.
на территории Замосковпого края и города, игравшие очень боль-
шую роль в экономическом развитии этого района.
Московский уезд. Упоминания об околостоличных кормле-
ниях в Боярской книге не богаты, а главное, почти не содержат
материала о ходе проведения земской реформы в самом Москов-
ском уезде.
В Боярской книге встречается только одно указание об отдаче
московских волостей в кормление, а именно, что Александр Сте-
панов сын Лихарев «съехал с Перемышля и с Растовца на осло-
жни день 62 (15 августа 1554 г., —Н. Н.), держал год»,4 из кото-
4 БК, л. 25. — А. С. Лихарев записан в Боярской книге в ст. 17-й,
оклад 20 руб. Вотчины за ним четверть сохи и полполполчетверти сохи,
поместья на 400 четвертей. В Дворовой тетради числится как сын бояр-
ский по Кашире, тут же записаны и его сыновья — Мясоед и Моська
(ДТ, л. 121). Всего в Дворовой тетради находим 13 Лихаревых, знача-
щихся по Калуге, Кашире, Коломне и Костроме. Каширские Лихаревы,
упоминаются и в писцовых книгах середины XVI в. (Н. П. Лихачев.
Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888, стр. 268). Вообще же Лихаревы
происходили из старинного рода белозерских бояр, имевших в XV в.
большие вотчины на Белоозере (например, им принадлежала белозерская
волость Ярогомж, значительная часть волости Арбуй, земли у Романов-
ской слободки и т. д.). После присоединения Белозерского княжества
в Москве (а возможно, и ранее) многие представители этого рода пере-
селились па московские земли, к числу которых (помимо названных уез-
дов) следует прибавить, например, Переяславский уезд, в котором уже
в 90-е годы XV в. числились вотчины Лихаревых. В XVI в. Лихаревы
очень размножились, обеднели и, как правило, растеряли свои родовые
владения (о Лихаревых см.: А. И. Копанев. История землевладения
Белозерского края XV—XVII вв. М.—Л., 1951, стр. 124, 176—177; АСЭИ,
т. II, №№ 40, 152, 221, 223, 244а, 281, 286, 288, 309, 316, 330, 391, 397;
И. К. Никольский. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство
423
рого можно лишь заключить, что до этого времени указанные
волости еще не были отданы на откуп. Касалось ли это всего
уезда —- сказать трудно.
Отмеченные черные волости находились в Зарецкой половине
Московского уезда, в его юго-западной части, у рубежа с Боров-
ским уездом. Перемышльская волость была расположена по тече-
нию р. Мочи. Название — от городка Перемышля (этот москов-
ский Перемышль не следует смешивать с калужским). Ростовская
волость была расположена по верховьям Рожая, притока р. Пахры
(возможно, что центром волости был в прошлом городок Расто-
вец, хотя упоминания о нем в княжеских договорных грамотах
XIV—XV вв. очень не ясны). Первые сведения об этих волостях
(или городках?) встречаем в духовной Ивана Калиты среди вла-
дений князя Андрея Серпуховского.5
Из кормлений, находящихся в самой Москве, в Боярской
книге упоминается московское тиунство, поворотное и чашнич
путь: Михаил Тимофеев сын Шетнев «съехал с тиуньства с мо-
сковского на спиридоньев день 61-го (12 декабря 1559 г.,'—
Н. Н.), держал два году».6
Басюку Васильеву сыну Жукова «дано было... поворотное мо-
сковское брати 64 год» (1555/56 г.),7 а Сеит Истомин сын Сухотин
уже «брал поворотное московское 64 с Семеня дни» (т. е. с 1 сен-
тября 1555 г.).8 Было распределено московское поворотное и впе-
ред, вплоть до 1558 г. На «65» год (1556/57 г.) оно «дано было...
до второй четверти XVII века (1397—1625). СПб., 1897, т. I, вып. I, прил.).
В середине 60-х годов XVI в. один из Лихаревых — Меньшой Иванов сын
Лихарева — был белозерским губным старостой, а Сотник Лихарев Мисю-
рев сын числился в 90-х годах казачьим головой в Новгороде (Н. Е. Н о-
с о в. Очерки по истории местного управления Русского государства пер-
вой половины XVI в. М.—Л., 1956, стр. 237, 334, 350, 358).
5 ДДГ, стр. 7, 9; ср. стр. 23, 31, 34, 37, 38, 47, 49, 70, 77, 129, 132, 135.
138, 169, 173, 180, 183, 199, 285, 288, 435.
6 БК, л. 2. — М. Т. Шетнев в'Боярской книге записан в ст. 16-й, оклад
25 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 147 четвертей. В Ты-
сячной книге записан как сын боярский III статьи по Суздалю, там же
значится и в Дворовой тетради вместе с сыном Алешей (ТК, л. 127; ДТ,
л. 115 об.); причем любопытно, что и Боярская книга, и Дворовая тет-
радь сообщают о его болезни (Боярская книга — «в Серпухове смотр...
ему не был, был болен на Москве»; Дворовая тетрадь — «Михайло болен»).
Подробнее о роде Шетневых см. выше, стр. 448—449, 453.
7 БК, л. 100 об. — В. В. Жуков в Боярской книге в ст. 21-й, оклад
10 руб. Вотчины за ним полполчетверти сохи, «поместья на его жеребей па
236 четьи с полуосминою». И далее в Боярской книге весьма любопыт-
ная запись — «а людцкая дача (с него, — Н. Н.) не бывала, живет на
Москве, дает милостину». В Дворовой тетради записан как московский
сын боярский и тоже с пометой-—«у милое [ти]» (ДТ, л. 96). Вместе
с ним записаны и его братья — Петр и Андрей Васильевы дети Жукова.
Как мы видим, раздача государевой милостыни не мешала В. В. Жукову
одновременно собирать поворотное с московских черных дворов.
8 БК, л. 170. — С. И. Сухотин в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Поместья за ним 400 четей. В Тысячной книге и в сохранившейся
части Дворовой тетради он не числится. Но из актового материала из-
424
брати» Федьке Пучку Петрову сыну Молвянинову,9 а Семену Бул-
гакову сыну Кирееву «дано было... из московского поворотного
50 рублев», но «взяти» их было лишь «лета 7066» (1557/58 г.).10
вестпо, что Федоска-Сеит Истомин сын Сухотин вместе с отцом Истомой
Васильевичем и братьями — Григорием, Третьяком и Дмитрием — имели
в 40-х годах XVI в. поместья в Нюховском стане Тульского уезда, Ка-
невском стане Коломенского уезда и, наконец, в Шитове Боровского уезда
(Акты Юшкова, №№ 109, 144; ср. № 183). Пользовались Сухотины
в 40-х годах и кормлениями. В 1546/47 г. (7055 г.) Истома Сухотин был
пожалован Иваном IV в кормление «с пятном» тарусской волостью Мы-
шегой, которая до этого была в кормлении под Иваном Мясоедовым (дво-
ровый сын боярский по Кашире. См.: ДТ, л. 121 об.), а в 1547/48 г.
(7056 г.) «в кормление» этой же волостью (но без пятна) был пожало-
ван его сын Григорий. Правда, в выданной Григорию Сухотину кормле-
ной грамоте указывается, что он принимает Мышегу почему-то не от
отца, а от Юшки Федорова (Федоровы записаны среди дворовых детей
боярских по Туле, см.: ДТ, л. 123 об.). Тут какая-то хронологическая пу-
таница в датировке обеих этих грамот (всего вероятнее, произошедшая
еще при их копировании в XVII в.). Но в данном случае для нас это не
имеет принципиального значения, поскольку факт, что Григорий Сухотин
был волостелем в Мышеге в конце 40-х годов, подтверждается и адресо-
ванной ему 10 июля 1550 г. царской грамотой о замене его в Мышеге
с 15 августа этого года другим волостелем — князем Дмитрием Ивановым
сыном Борятинским (Акты Юшкова, №№ 153, 152, 164. — Что касается
Д. И. Борятинского, то он записан в Дворовой тетради' по Калуге. См.: ДТ,
л. 126).
9 БК, л. 160. — Ф. П. Молвянинов в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб., поместье за ним на 300 четей. Дворовый сын боярский по Суз-
далю (ДТ, л. 115 об.). Его же брат Семен записан в Тысячной книге среди
суздальских детей боярских III статьи (ТК, л. 127). В 1555 г. Семен Пет-
рович Молвянинов был городовым приказчиком в Казани, в 1560 г., в Ли-
вонскую войну, — в головах во время похода из Пскова к городу Алысту
(ДРК, стр. 175, 216). Всего же в Дворовой тетради записано 6 Молвяни-
новых и все по Суздалю. Молвяниновы и их родственники Племянниковы
происходили из суздальских бояр. Вели они свой род от «салтаноича На-
ручацкой Орды Яндоугана», выехавшего на службу к нижегородскому и
суздальскому великому князю Константину Васильевичу (Н. П. Лих а-
чев и Н. В. Мятлев. Тысячная книга 7059 — 1500 года. Орел, 1911,
стр. 159. — Упоминание о суздальских вотчинах Молвяниновых в XV в.
см..: АГР, т. I, стр. 219, 239; ЦГАДА, ГКЭ, № 11786).
10 БК, л. 172. — С. Б. Киреев в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. За ним, как отмечается в Боярской книге, «поместья и вотчина
не написана», хотя «на Михайлове городе смотренья князя Федора Та-
тева сам Семен о дву конь в пансыре и в шеломе с копьем, людей его
3 ч. о дву конь». В Дворовой тетради и Тысячной книге Киреевых не на-
ходим. Возможно, правда, что Киреевы были в родстве с бывшими рязан-
скими нетитулованными боярами Булгаковыми, которых нельзя смеши-
вать с князьями Булгаковыми. Рязанские Булгаковы записаны по Москве
и в Дворовой тетради, и в Тысячной книге. Служили преимущественно
в дьяках: Булгаков Иван Никифоров сын был дворовым дьяком, Булгаков
Рагоза — подьячим и т. д. (ДТ, л. 89 об., 96; ТК, л. 129; Н. П. Лихачев.
Разрядные дьяки XVI века, стр. 147, 249, 348, 472—473, прил. стр. 55).
С. Б. Киреев в 1560 г. упоминается в числе полковых голов в русских
войсках под Тулой (ДРК, стр. 219). Сохранились сведения и о предостав-
лении Киреевым кормлений еще при Василии III. Так, Яков Киреев был
волостелем в Глазунове в Галиче в середине 20-х годов XVI в., съехал
в 1526 г., видимо, на пасху. (Акты Юшкова, № 122).
425
О чашничьом пути указания еще более неопределенны. Просто
отмечается, что Постник Семенов сын Соловцов,11 Андрей Михай-
лов сын Нагой12 и Федор Меньшой Семенов сын Есипова13
«имали», каждый в отдельности, «с чашпича пути по 18 рублев
па год».
11 БК, л. 59.— П. С. Соловцов в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Вотчины за ним четверть сохи — «четвертой жеребей отца его»
(на Костроме), поместье на 400 четей. В Тысячной книге П. С. Соловцов
записан вместе со старшим братом Иваном среди детей боярских III статьи
из Ростова. По Ростову значится он и в Дворовой тетради (ТК, л. 123; ДТ,
л. 107). Тут же записан его другой брат Юшка, а также еще четверо ро-
дичей. Кроме этого, четверых Соловцовых находим мы и в Тысячной книге
среди новгородских и псковских детей боярских II статьи (ТК, лл. 154,
164). В ноябрьском разряде 1562 г. Юшка (Юрий) Семенович Соловцов
записан «у пищали». Более высокие посты занимали новгородская и псков-
ская ветвь Соловцовых. Иван Соловцов, из новгородских помещиков, был
в 1543 г. писцом в Зубцовском уезде (Акты Юшкова, стр. 144), видимо,
его сыновья Андрей и Григорий — тысячники, Андрей во время Ливонской
войны в 1558 г. был в полковых головах (ДРК, стр. 199, 201). Активно
служили и псковские Соловцовы, которых также находим во время Ли-
вонской войны среди полковых голов и даже воевод; например, Федор
Левонтьевич Соловцов был в середине 50-х годов наместником в Белье
(съехал па Ильин день 1554 г.), а в конце 50-х (после 1558 г.)—начале
60-х годов — наместником в Гдове, съехал в конце февраля 1561 г. (Акты
Юшкова, № 189; ДРК, стр. 202, 206, 224, 232, 236; БК, л. 24; подробнее
о Ф. Л. Соловцове см. ниже, на стр. 504—505, 509).
12 БК, л. 63. — А. М. Нагой в Боярской книге в ст. 20-й, оклад 12 руб.
Вотчина на четверть сохи и полполчетверти сохи, поместье на 322 чет-
верти. В Дворовой тетради А. М. Нагой записан вместе с братом Борисом
по Переяславлю-Залесскому (ДТ, л. 105). Всего же в Дворовой тетради
по Переяславлю-Залесскому числилось 13 Нагих, из них четыре тысяч-
ника. Отметим также, что, возможно, брат нашего кормленщика — Федор
Михайлович Нагой — значится и в Тысячной книге, и в Дворовой тетради
как окольничий (ТК, л. 114; ДТ, л. 87). Нагие принадлежали к старому
московскому боярству. Они были довольно видным боярским родом еще
в середине XVI в., когда в 1549 г. Авдотья Александровна Нагая вышла
замуж за князя Владимира Андреевича Старицкого, но особенно возросло
их влияние при дворе после брака Ивана IV с Марией Нагой. (Данные
о службе Нагих в середине XVI в. см.: Н. П. Лихачев и Н. В. Мят-
лев. Тысячная книга..., стр. 166; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки
XVI века, стр. 94, 97, 101, 193, 231, 316, 468, 486, 490, 496).
13 БК, л. 109. — Ф. С. Есипов в Боярской книге в ст. 23-й, оклад
8 руб. Вотчины за ним полчетверти сохи, да «с братом вопче» полпол-
полчетверти сохи. Поместье на 150 четей. В Боярской книге значится,
что во время Серпуховского смотра (июль 1556 г.) он «годовал» в Казани,
а в 7063 г. «на году» в Свияжске. Следовательно, он не мог брать деньги
с чашничьего пути в 1555—1556 гг., а пользовался кормлением до этого
времени. В Дворовой тетради Ф. С. Есипов не числится, правда, среди
дворовых детей боярских по Коломне мы находим Семена Гавриловича и
Гаврила Семеновича Есиповых — возможно, что это его отец и брат (ДТ,
л. 120). Всего же в Дворовой тетради записано 12 Есиповых — по Ко-
ломне, Ростову, Клину и Кашире. По всей видимости, указанные Еси-
повы, как и Товарищевы (Аксаковы), были потомками новгородских бояр
Есиповых, переселенных в конце XV в. па московские земли (С. Б. В е-
с е л ов ск ий. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.—Л.,
1947, стр. 30, 284, 290, 321, 322, 325).
426
Из этих данных можно лишь сделать вывод, что во всяком
случае до 12 декабря 1552 г., а проще говоря, до 1553 г. москов-
ское тиунство не претерпело изменений. Что же касается поворот-
ного и чашпича пути, то они уже в 1556 г. все больше теряют
характер кормленых должностей, а превращаются просто
в источники правительственных доходов, поступающих непосред-
ственно в казну и уже ею распределяемых кормленщикам. Так,
если в отношении поворотного до 7065 года (1556/57 г.) еще гово-
рится, что его «брал» или должен был «брати» тот или иной
кормленщик, и только применительно будущего 7066 года
(1557/58 г.) указывается, что очередному кормленщику просто
причитается «взять» из московского поворотного 50 руб. (из этого,
кстати, явствует, что московское поворотное обычно дробилось
между рядом лиц, возможно, по числу городских тяглых дворов),14
то в отношении чашнича пути прямо указывается, что в самом
этом дворцовом «питейном» ведомстве никто из указанных корм-
ленщиков реально не служил, а лишь получал из чашничьих ка-
зенных доходов по 18 руб. на год.
Таким образом, приведенные данные по Москве дают доста-
точно оснований полагать, что и здесь, в центре столь многих и
столь доходных «кормлений», система кормлений после 1556 г.
фактически уже упраздняется и заменяется откупами.15
14 Это и понятно, так как иначе, учитывая размеры Москвы, москов-
ское поворотное было бы исключительно доходной кормленой должностью,
требовавшей целого штата специальных сборщиков, ведь поворотное
обычно собиралось со всех тяглых (черных) дворов в размере 3 денег
с одного двора. Например, в 1553 г. в Торжке поворотное взималось корм-
ленщиком-сборщиком «с черных дворов и слободцких» сразу за год
«з двора по три деньги, опричь белых дворов и пищальных, которые от
службы не отставлены», а в Ряжске в 1568 г. оно собиралось самим на-
местником (он здесь был и в эти годы), который его брал тоже «з двора
по три деньги», но только в три приема — по одной деньге на рожде-
ство, пасху и петров день (Акты Юшкова, № 169, 194).
15 Правда, еще в 80-х годах XVI в. в самой Москве, как и в других
крупнейших городах (например, Новгороде, Пскове, Смоленске, Казани,
Нижнем Новгороде) еще существовали наместники, во всяком случае на
«трети московские» сидел в 1587 г. «постельничей и намесник» Истома
Осипов сын Безобразов, судивший дела о холопстве и имевший даже
свою печать (Акты Юшкова, № 228). Но это явление несколько иного
порядка, так как наместники крупнейших городов во второй половине
XVI в. все более теряют свои старые «кормленые» функции и превра-
щаются в обычных городовых воевод, совмещающих в своих руках и
военное, и приказное управление городом. Что же касается Москвы, где
создание общегородских земских судебных органов уже в силу разно-
родности и размеров ее населения было нереально (да и опасно для пра-
вительства), а основная исполнительная власть была сосредоточена в ру-
ках непосредственно центральных органов, имевших даже специальный
Городовой приказ (ведавший только Москвой), то наместники выполняли
лишь функции городских судей только по определенной категории дел,
в частности рассматривали судебные тяжбы между проживающими
в Москве дворянами и духовенством (а также их людьми) и черными
посадскими людьми. К числу таких дел относились и дела о холопстве,
427
Коломенский уезд. По Коломенскому уезду Боярская книга
приводит ряд довольно показательных данных о кормлениях, при-
чем только сбор коломенского меха упоминается в . книге четыре
раза.
Во-первых, Петру Григорьеву сыну Кобякова «дан был... мех
коломенской, и он не взял».16 Не взял, надо думать, потому что
Кобяковы происходили из известного и в прошлом очень влия-
тельного рода рязанских бояр, представители которого обычно
получали более доходные и почетные кормления.17
Во-вторых, Кушнику Григорьеву сыну Вер[х] деревскому
(тоже рязанцу) «дан был... мех коломенской, а брати 60 первей
год, и он не брал».18 Причина отказа была, видимо, одна и та же
возникавшие обычно па посадах из-за нарушения законности при поступ-
лении в холопство тяглых людей или переманивании холопов одним хо-
лоповладельцем у другого (а холопов, как правило, имели в XVI в. не
только феодалы, но и богатые посажане, особенно купцы).
16 БК, л. 5i — П. Г. Кобяков в Боярской книге в ст. 16-й, оклад 25 руб.
Вотчина за ним вместе с братом Иваном в Окологородском стане Рязан-
ского уезда на полчетверти без полполполчетверти сохи, поместье на
500 четвертей. Дворовый сын боярский по Рязани; в числе дворовых по
Рязани записаны и его брат Иван и еще пять родичей, кроме этого, один
из Кобяковых значится дворовым сыном боярским по Москве, а другой —
по Коломне (ДТ, лл. 124, 96’, 119).
17 Отец Петра Григорьевича Кобякова — Григорий Дмитриевич — при-
надлежал, видимо, к ближайшему окружению великого рязанского князя
Ивана Ивановича, во. всяком случае его старшие братья Иван и Михаил
Дмитриевичи ходили у последнего в ближних боярах' (см. грамоты вели-
кого рязанского князя Ивана Ивановича 1500—1520 гг. его боярам Федору
Ивановичу Сунбулову да Ивану и Михаилу Дмитриевичам Кобяковым по
судебным и иным делам: Акты Юшкова, №№ 46, 49, 50, 52, 90, 94, 98,
101, 105—107). Из кормлений, получаемых Кобяковыми, отметим, что, на-
пример, в 1518 г. (с 9 мая) Михаил Дмитриевич Кобяков получил от
великого рязанского князя Ивана Ивановича в наместничество г. Рости-
славль (там же, К» 105) до него наместником в Ростиславле был Федор
Иванович Сунбулов), а Григория Дмитриевича (отца нашего кормлен-
щика) уже Василий III около 1528 г. пожаловал в кормление богатой
костромской волостью Малою Солью (Сольца) «с пятном» па два года
«сряду» (на это кормление до нас дошла не только сама жалованная
грамота Василия III, но и доходный список па него, выданный Г: Д. Кобя-
кову: там же, № 124, 125). А Иван IV пожаловал двоюродного брата
И. Г. Кобякова — Александра Михайловича Кобякова, — дав ему в кормле-
ние большую половину Задубровской слободы (подробнее об этом см.
у нас, стр. 465; ср. стр. 98, 414, 452).
18 БК, л. 158. — К. Г. Вер[х]деревский в Боярской книге в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 250 четей. Сын
боярский дворовый по Рязани (ДТ, л. 125), тут же в Дворовой тетради
записаны и пять его родичей Вер[х]деревских и Апраксиных. Вер[х]де-
ревские принадлежали к крупному рязанскому боярству и при великих
рязанских князьях «ходили в боярех» и занимали видные посты
(Н. И. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 98—100, 326, 360,
прил., стр. 51). Любопытна и такая деталь: К. Г. Вер [х] деревский, как под-
считал С. Б. Веселовский, пять раз фигурирует в качестве поручителя
в поручных записях Ивана IV 50—60-х годов на своих опальных бояр
(С. Б^В еселовский. Исследования по истории опричнины. М., 1963,
428
с Кобяковыми, поскольку Верхдеревские (более частое поймешь
ванне — Вердеревские) принадлежали тоже к видному рязанскому
боярству. Кому же достался сбор коломенского меха за
,1552/53 г., Боярская книга не сообщает. И, наконец, Уродко Фе-
доров сын Игнатьев «брал мех коломенской 62»,19 т. е. за
1553/54 г., а князь Семен Юрьев сын Меньшой Ушатый «брал
мех коломенской 63 году»,20 т. е. за 1554/55 г., если считать строго
по календарным датам, то, значит, до 1 сентября 1555 г.
Из коломенских волостей в Боярской книге упоминаются че-
тыре волости: Брашева, Мещерская, Раменки и Высокая (Вы-
соцкая) .
Михаил и Василий Асановы дети Годунова «съехали оба
с Брашевы на николин день осенней 61, держали 3 годы,
а 64 году дано им на подмогу для казанские службы по 12 рублев
человеку»,21 т. е. были волостелями в Брашевской волости с конца
19 БК, л. 148. — У. Ф. Игнатьев записан в Боярской книге в ст. 18-й,
оклад 17 руб. (но под его фамилией в книге есть запись — «умре»). Бот-
кины за ним «не сыскано», поместье на 300 четей. В Тысячной книге
числится как сын боярский III статьи по Козельску, также записан и
в Дворовой тетради (ТК, л. 138 об.; ДТ, л. 127 об.). Более подробно о роде
Игнатьевых — младшей ветви известного московского боярского рода по-
томков Федора Бяконта — см. ниже, стр. 462—463, 506. Там же нами при-
водятся данные и о трех других Игнатьевых, тоже числящихся в Бояр-
ской книге, — Русине Даниловиче, Матвее Дмитриевиче и Федоре Ивановиче.
20 БК, л. 141. — Князь С. Ю. Меньшой Ушатый записан в Боярской
книге в ст. 18-й, оклад 17 руб. Вотчины за ним 3 сохи с третью и пол-
полполтретью, поместья нет. В Дворовой тетради записан вместе с бра-
том Данилой среди князей Ярославских (ДТ, л. 92 об.). Вообще же кня-
зей Ярославских, записанных особо в Дворовой тетради, числится около
100 человек: князья Пеньковы, Сицкие, Ушатые, Прозоровские, Курбские,
Засекины, Шаховские, Щетинины и др.). Кроме этого, ряд представите-
лей многочисленных ветвей ярославского княжья значится среди дворо-
вых детей боярских по уездам. В 40—50-х годах XVI в. Ушатые хотя и
служили немного, но занимали высокие посты и в армии, и при дворе
и даже ходили в боярах. Но уже в начале опричнины многие из князей
Ушатых, и в том числе наш кормленщик, были сведены из Ярославля
(со своих родовых гнезд) и сосланы в Казань и Свияжск «на житье и
службу» уже в качестве помещиков. В дальнейшем, по сообщению Андрея
Курбского, князья Ушатые были казнены Иваном IV «всеродне, понеже
имели отчины великие». С. Б. Веселовский полагает, что среди казнен-
ных был и князь С. Ю. Меньшой Ушатый с братом (С. Б. Веселов-
ский. Исследования по истории опричнины, стр. 154, 462).
21 БК, л. 69. — М. А. и В. А. Годуновы в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. на каждого. Вотчины за ними треть сохи, поместья «ска-
зали» 150 четей. Дворовые дети боярские по Костроме (ДТ, л. 111). Ро-
дичи их среди дворовых детей боярских по Вязьме, Клину, Переяславлю-
Залесскому, Твери; трое тысячников (ДТ, лл. .106 об., 140, 145 об., 146; ТК,
лл. 119, 146). Их отец — Асаи (Осип) Дмитриевич Годунов — был
в 1531/32 г. наместником в Галиче вместе с Иваном Семеновичем Колы-
чевым (ДРК, стр. 87). Видные посты в полковых воеводах занимали при
Василии III и их дяди — Андрей и Василий Дмитриевичи Годуновы
(ДРК, стр. 60, 67, 68, 82). Но в дальнейшем, в 40—50-х годах XVI в., как
отмечал С. Б. Веселовский, Годуновы были на второстепенных ролях и
429
(видимо, с декабря) 1549 по 6 декабря 1552 г. Другими кормле-
ниями оба Годунова после этого не пользовались, а лишь полу-
чили в 1556 г. для казанской службы по 12 руб. (деньги вместо
кормлений). Такая практика стала особенно распространенной
именно в 1555—1556 гг. в связи с постепенной передачей корм-
лений на откуп.
Брашевская волость была расположена на левом берегу
р. Москвы и непосредственно граничила с московскими воло-
стями. Это была очень большая черная волость (со второй поло-
вины XVI в. она обычно именуется уже станом). Первое известие
о ней сохранилось еще в духовной Ивана Калиты. В позднейших
духовных грамотах великих московских князей волость Брашева
обычно фигурирует как «Брашева с сельцем с Гвоздною и с Ыва-
нем».22 Возможно, наличие в Брашеве как бы двух администра-
тивных центров и определило, что в нее был послан в 1549 г. не
один, а два волостеля.
Более определенные данные имеются о волостях Мещерской и
Раменке. Иван Большой Васильев сын Мясоедов «съехал с Ме-
щерки и с Раменки на петров день 63, держал от велика дни [до]
петрова дни того ж году, а с того дни отдана в откуп»,23 т. е. воло-
стельствовал в этих коломенских волостях с 14 апреля по
29 июня 1555 г., когда они были переданы на откуп. Этот факт,
как мы увидим ниже, ясно говорит о том, что передача на откуп
тех или иных волостей отнюдь не приурочивалась правительством
ко времени съезда с них кормленщиков, а проводилась по строго
определенным для каждого района срокам. Но эти сроки, во вея-
но поднимались выше уровня второразрядных полковых воевод. Резкое
повышение Годуновых началось лишь в годы опричнины и то не сразу
(С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины, стр. 210—
211).
22 ДДГ, стр. 7, 9, 15, 17, 33, 55, 58, 60. — По духовной Василия II
1461/62 г. Брашева была отдана великой княгине (там же, стр. 196).
23 БК, л. 116.— И. В. Мясоедов записан в Боярской книге в ст. 23-й,
оклад 8 руб. Вотчины «не сыскано», поместье на 300 четей. В Дворовой
тетради числится вместе с младшими братьями, Иваном и Семеном, по
Кашире, тут же записаны и их родичи (ДТ, л. 121 об.). В 1546—1547 гг.
какой-то Иван Мясоедов, возможно наш кормленщик (вообще же в Дво-
ровой тетради, помимо двух Иванов Васильевичей, значатся еще два
Ивана Тимофеевича Мясоедова, последние в 1556 г. служили по Кашире
«в выборе». — Каширская десятня 1556 г., №№ 55—56), был волостелем
волости Мышеги Тарусского уезда (Акты Юшкова, № 153). Позднее Иван
Васильевич Большой Мясоедов служил в полковых головах: в 1559/60 г. —
в Туле, а в 1564/65 г. — в береговом разряде, «з Дедилова» (ДРК, стр. 219,
260). Какой-то из Иванов Мясоедовых ездил в 1575/76 г. в Крым и дол-
жен был потом лично докладывать Ивану Грозному о находящемся
в крымском плену видном опричнике Василии Грязном. В 60—70-х годах
упоминается также дьяк Иван Мясоедов, участвовавший в опричных ис-
помещениях в Новгородской земле. Видимо, в годы опричнины Мясоедовы
были у царя в особом приближении (П. А. Садиков. Очерки по исто-
рии опричнины, М.—Л., 1946, стр. 536; С. Б. Веселовский. Исследо-
вания но истории опричнины, стр. 173).
430
ком случае для коломенских кормлений, были окончательно уста-
новлены правительством лишь после 14 апреля, поскольку иначе
вряд ли было целесообразно всего на какие-то два с половиной
месяца посылать в Мещерку и Рамепку очередного кормленщика.
Что касается самих этих волостей, то они были расположены
смежно друг другу в восточной, окраинной части Коломенского
уезда, что, видимо, и делало возможным в случае надобности их
объединение в руках одного кормленщика. Собственно с Мещер-
ской волости и начинался в свое время Мещерский край, раски-
нувшийся от нее далее на юг и юго-восток. Обе волости принад-
лежали к исконным московским владениям. Мещерская волость
упоминается еще в духовной великого князя Ивана Ивановича
1358 г., а Раменка — в духовной Дмитрия Донского 1389 г.24
Но даже в середине XVI в. это были еще очень лесистые и мало
освоенные районы, в которых в основном господствовало черное
крестьянское землевладение. Вотчин здесь было немного, а поме-
щики лишь начали «осваивать» эти земли.
Глуше данные, сообщаемые Боярской книгой, о Высоцкой во-
лости. Григорий Иванов сын Заболоцкого Дровнин «имал с села
с Высокого по 18 рублей и по 30 алтын на год».25 Село Высокое,
из которого позднее образовался г. Егорьевск, было центром Вы-
соцкой волости, расположенной в восточной части Коломенского
уезда. Волость была большой и богатой, да и само село Высоцкое
уже в середине XVI в. скорее напоминало посад, чем сельское
поселение.
24 ДДГ, стр. 15, 17, 33, 55.
25 БК, л. 95 об. — Г. И. Заболоцкип-Дровнин записан в Боярской книге
в ст. 20-й, оклад 12 руб. Вотчины за ним треть сохи, поместье по окладу
на 300 четей, по «на 50 четьи не додано». В Дворовой тетради он записан
вместе с братом Борисом и двумя сыновьями, Борисом и Петром, по Пе-
реяславлю-Залесскому, тут же числится еще девять его родичей (ДТ,
л. 105). Всего же в Дворовой тетради и Тысячной книге значатся 33 За-
болоцких, записанных по Переяславлю-Залесскому, Дмитрову, Рузе, Мо-
жайску, Ржеву, Новгороду, Пскову, Волоку и Москве. Тысячников среди
них семеро. Сам Г. И. Заболоцкий во время ливонского похода 1558 г.
был головой в полку правой руки, а в зимнем походе 1559 г. числился
«у наряда». Позднее, в 1562—1563 гг., Г. И. Заболоцкий — воевода
в Опочке (ДРК, стр. 199, 204, 231, 238). Вообще же Всеволодичи-Заболоц-
кие вели родство от смоленских кпязей. В прошлом, во второй половине
XIV—XV в., они занимали весьма высокое положение среди московского
боярства, но потом настолько размножились и измельчали, что многие
из них даже вообще уже не числились в боярах (явление, как отмечал
еще Н. П. Лихачев, довольно характерное для истории младших ветвей
бывших удельных князей, перешедших на московскую службу еще до
XV в,). Последним московским думцем из их рода был Семен Константи-
нович Заболоцкий, с 1550 г. — окольничий, в 1552—1559 гг. — боярип. Его
сын Владимир был тысячником, но позднее бежал в Литву. Многие
Заболоцкие во время опричнины были сосланы, а несколько человек
казнено (И. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 35, 101, 102,
104—109, 111—116, 172, 369, 370, 374, 375; С. В. Веселовский. Исследо-
вания по истории опричнины, стр. 122, 127, 181, 383, 467).
431
До нас дошла уставная грамота Ивана IV крестьянам села
Высокого, выданная им в 1536 г., из которой видно, что хотя во-
лость числилась черной и управлял ею волостель (и управлял на
тех же правах и в той же форме, как обычными черными воло-
стями), но находилась она по своей, как бы сказать, судебно-
административной приписке в дворцовом ведомстве, поскольку
даже въезд в нее разрешался лишь дворцовым приставом.26 До-
шла до нас также сотпая Высоцкой волости от 1553/54 г. (и в это
время она, по-прежнему, была еще черной, но с дворцовой при-
пиской), из которой мы узнаем, что, во-первых, в ней были в то
время 91 деревня и 7 починков с 270 «черными дворами»,
а «сошные пашни» «четыре сохи без четверти и полполполчетверти
сохи», а во-вторых (и это главное), она была уже на оброке, раз-
мер которого «с тое волости з земли за посошной корм и за мел-
кой доход» составлял 16 руб. и четыре гривны плюс еще 9 пудов
меда. Кроме этого, волость платила «пошлин дворецкого и ключ-
ника и записново с пуда по пяти денег».27 Значит, волость в это
время уже была на откупе (=оброке).
В то же время из сопоставления известий Боярской книги
с указанной сотной 7062 г. (1553/54 г.) вытекает, что волость
была передана на откуп еще до сентября 1553 г., но откуп шел
еще не на общее распределение (через Казну), как окончательно
устанавливалось новым приговором о кормлениях 1555 г., а по-
ступал непосредственно тому кормленщику, который стоял в оче-
реди на эту волость. Об этом ясно говорят и термин «имал»,
употребленный в отношении Г. И. Заболоцкого, и совпадение раз-
мера откупа, указываемого в Боярской книге, — 18 рублей 30 ал-
тын — с его размером по сотной 7062 г. — 16 рублей 4 гривны и
9 пудов меда, что в своей совокупности и составляло примерно
18 рублей 30 алтын (говорим примерно, так как стоимость пуда
меда могла колебаться). Что эта практика, т. е. взимание откупа
самим кормленщиком (на месте или, что более вероятно, уже
в Москве, у дьяков, но именно взимание привезенного земскими
властями корма с данной волости), была переходной формой к об-
щей ликвидации системы кормлений и она обязательно должна
была отпасть и отпала после завершения земской реформы, на-
глядно видно из того, что по сотной Высоцкой волости 1561 г.
(а опа тоже дошла до нас) волощанам было приказано «приво-
зити... оброчные денги и с пошлинами... самим к Москве и от-
давати в цареву и великого князя казну дьяку Василию Борисову
сыну Колзакову»,28 который по другим источникам этого же вре-
26 АИ, т. I, № 137.
27 Е. Д. Сташевский. Опыты изучения писцовых книг Московского
государства 16 в., вып. 1. Московский уезд. Киев, 1907, приложения,
№ 102.
28 Там же, № 103.
432
мени прямо называется четвертным дъяком.29 Дата привоза была
определена днем Петра и Павла (29 июня). Поэтому очень воз-
можно, что именно 29 июня 1555 г. и было днем окончательной
отмены кормлений как в самой волости Высоцкой (в которой уже
в 1553/54 г. реально нет кормленщиков), так, может быть, и во
всем Коломенском уезде в целом. Данные по соседним уездам,
как мы увидим ниже, делают это предположение весьма веро-
ятным.
Владимирский уезд. Наши данные по Владимирскому уезду
значительно обширнее, чем по Коломне. В Боярской книге упоми-
наются владимирский мех, а также волостельство в станах Бога-
евском и Клякове и волостях Дубровке, Вольге, Инобоже и Рожке
Любецком. Рассмотрим каждое из них.
Гаврила Иванов сын Колычев «брал мех Володимерской
62 году»,30 т. е. собирал «по доходному списку» мех или «окуп»
за него с города Владимира за 1553/54 г.31
Костя Васильев сын Телятева «съехал с Инобожа и с Волги
на оспожпн день 59, держал 2 году»,32 т. е. волостельствовал во
владимирских волостях Инобож и Вольга, видимо, с осени (с ав-
густа) 1549 по 15 августа 1551 г. Волости были расположены
в западной части Владимирского уезда, на левом берегу
р. Клязьмы: Инобож — близ устья рек Пекши и Линны, а Вольга —
па северо-запад от нее, близ Переяславского рубежа, по рекам
Вольге и Линне.33 Волости были черные, но небольшие и, видимо,
небогатые, так как в XVI в. всегда составляли одно кормление,
причем даже вместе давали, видимо, небольшой «кормленый
окуп», ведь не случайно именно 6-рублевый оклад был установлен
К. В. Телятеву по Боярской книге. Сохранились до нас и более
ранние сведения об этом кормлении. Видимо, в течение 1513/14 г.
Инобож, Вольга, а также соседняя с пими небольшая волость За-
29 П. А. Садиков. Очерки..., стр. 230—232.
30 БК, л. 163. — Г. И. Колычев в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины за ним в Московском уезде полполполчети и
в Новгороде поместья 139 обеж без трети обжи. То и другое держал
вместе «с братнею вотчиною». Сам Г. И. Колычев числится дворовым
сыном боярским по Москве, здесь же значатся еще четверо Колычевых
(ДТ, л. 94 об.). Всего же в Дворовой тетради и Тысячной книге запи-
сано 30 Колычевых (по Москве, Белой, Можайску, Угличу и Торжку).
Подробнее о Колычевых, принадлежавших, как и Захарьины, к древней-
шему московскому боярскому роду Кобылы, см. у нас, стр. 497.
31 О кормлениях «мехом» см.: Акты Юшкова, №№ 85, 135.
32 БК, л. 121.-—К. В. Телятев в Боярской книге записан в ст. 25-й,
оклад 6 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 500 четей, видимо,
во Владимирском уезде, по которому он и записан дворовым сыном бояр-
ским (ДТ, л. 116 об.). Пятеро же Телятевых записано среди дворовых
детей боярских по Суздалю (ДТ, л. 115 об.).
33 Ю. В. Готье. Замосковный край в XVII в. М., 1937, прил., стр. 376
и карта. — Правда, у Ю. В. Готье волость Вольга обозначена как стан
Волежский, каким она стала только в XVII в.
28 Н. Е. Носов 433
липенье (в районе р. Линны) находились в кормлении «с прав-
дою» за Третьяком Пожарским, а после пего с 1515 г. в течение
трех лет, до благовещенья (25 марта) 1518 г., — за Иваном Ива-
новым сыном Коробьиным («перепускалось» ему два раза «с ряду
на другой год», но последний раз с оговоркою, что «корму ему
великоденского не имати»).34 Видимо, в 1553—1554 гг., до ав-
густа 1554 г., Инобож и Вольга были «в кормлении с правдою и
пятном» за Федором Даниловым сыном Губастым, а 8 августа
этого же года (1554 г.) были пожалованы в кормление Матвею
Прокофьеву сыну Апраксину «со всем с тем, как было за Фе-
дором».35
34 Акты Юшкова, № 95. — Третьяк Пожарский происходил, видимо, из
известного рода князей Пожарских, хотя в кормленой грамоте он и обо-
значен почему-то без титула. Князья Пожарские искони пользовались
великокняжескими кормлениями. При Василии III один из Пожарских —
князь Василий — получил в кормление чашнич путь на Костроме «с прав-
дою» (там же, № 63), двое Пожарских — князья Петр Борисович и Петр
Васильевич — записаны в Боярской книге (первый — по ст. 17-й, а вто-
рой — по ст. 18-й), где упоминаются и их волостельства 1554—1555 гг.
(БК, лл. 27, 34). Происходили Пожарские от князей Стародубских. В Ста-
родубе и Ярославле находились и их основные вотчины и поместья.
В Дворовой тетради большинство князей Пожарских обозначено ярослав-
скими помещиками, числятся некоторые из князей Пожарских и в Ты-
сячной книге (ДТ, л. 93 об.; ТК, лл. 125—125 об.). Что касается Коробьи-
пых, то они происходили из рязанских детей боярских (Акты Юшкова,
№ 29). Сам Иван Иванович Коробьин до нахождения в 1515—1518 гг. на
кормлении в Инобоже, Вольге и Залипенье в 1509 г. получал в кормле-
ние волость Ростовец Рязанского уезда «с правдой», пятном и мытом
(там же, №№ 74, 75). Его брат — Семен Иванович (см. там же, № 29) —
имел в 1523 г. довольно крупные вотчины в Перевицком и Переяславль-
Рязанском уездах (там же, № 118). Сыновья Ивана Ивановича Коробьина
(Григорий и Василий), а также сын брата Семена (Богдан) числятся
среди дворовых детей боярских по Рязани (ДТ, лл. 124—125), а его внук
Иван Григорьевич Коробьин, тоже рязанский дворовый сын боярский, был
(видимо, в конце 40-х—начале 50-х годов XVI в. — дошедшая до нас гра-
мота Ивана IV па его кормление не датирована) на кормлении «с прав-
дою» и мытом в волостях Шепково и Войничи Рузского уезда (ДТ, л. 124;
Акты Юшкова, № 161).
35 Акты Юшкова, № 174. — Ф. Д. Губастый, видимо, происходил из
боровских дворовых детей боярских, поскольку в Дворовой тетради нахо-
дим одного из его родичей — Ивана Болобанова сына Губастого (ДТ,
л. 130 об.). Позднее, в 70-х годах XVI в., один из Губастых — Дей Губа-
стый — был дьяком (Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 447, 478;
прил., стр. 58, 68, 70). М. П. Апраксин происходил из рода рязанских-де-
тей боярских Апраксиных — Вер [х] деревских, ряд представителей которых
записан в Дворовой тетради (ДТ, л. 124—124 об.; ср.: И. П. Лихачев.
Разрядные дьяки XVI века, стр. 444. — О Вер [х] деревских см. выше,
стр. 428) и Боярской книге (БК, лл. 44, 158). Один из родоначальников
этой ветви Апраксиных — Ярец Апраксии —в 90-х годах XV в. был дья-
ком великого князя Рязанского (Акты Юшкова, №№ 39, 43. — В других
рязанских актах он фигурирует, правда, под другим именем — Андрей
Ярец Никитин, хотя совершенно ясно, что это одно и то же лицо. См.:
Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 356). При Василии III
Ярец Апраксин, поименованный в выданной ему теперь грамоте на корм-
434
Захар Григорьев сын Обарин «имал с Рожку Любетцкого по
6 рублев».36 Грязной Федоров сын Полуехтов «имал с Рожку с Лю-
бетцкого по 9 рублев, а с Клекова по 3 рубли, и обоих по ^Руб-
лев».37 Яков Никифоров сын Стромилов «имал с Клекова по
30 рублев» 38 Таким образом, мы видим, что все указанные люди
не находились непосредственно на кормлении в качестве волосте-
лей, а «имали» вместо своих кормов и доходов денежный оброк
с Клекова и Рожка Любецкого. Клековский стан был расположен
к югу от г. Владимира по притокам р. Оки — Буже и Поле.39 Стан
был очень большой и включал в свой состав ряд крупных черных
волостей. Владимирская же волость Рожок Любецкий, находя-
щаяся от него на северо-запад в излучине между реками Клязь-
мой и Колокшей,40 была невелика, хотя и в ней в XVI в. преобла-
ление уже как Ярец Матвеевич Апраксин (третий вариант), был пожа-
лован «в кормление с пятном» волостями Московского уезда — Отъезжим
и Бибиковым (Акты Юшкова, № 61). Его же брат Иван Матвеевич Апрак-
син был пожалован Василием III «в кормление с правдою» волостью
Сямы Вологодского уезда (там же, № 60). Наконец, отец самого
М. П. Апраксина — Прокофий Матвеевич Апраксин (третий брат Ярца) —-
был в 1508—1510 гг. наместником Гороховца, а в 1516—1517 гг. — волосте-
лем в Обнорской волости того же Вологодского уезда (там же, №№ 72, 99).
Встречаем мы в источниках и брата М. П. Апраксина — Андрея Прокофье-
вича,— который был в 1567 г. воеводой (там же, № 193), а также сыно-
вей М. П. Апраксина — Богдана и Степана Матвеевичей Апраксиных, им
в 1564 г. было отделено в Муроме поместье в 252 чети «против их старо-
дубского поместья» (там же, № 192).
36 БК, л. 29. — 3. Г. Обарин в Боярской книге записан в ст. 18-й, оклад
17 руб. Поместье в 400 четей, а «вотчины за ним с матерью полсохи без
полполчетверти сохи». Дворовый сын боярский по Твери (ДТ,. л. 146 об. —
Тут же числится и его брат — Данила Григорьевич Обарин). Записан
3. Г. Обарин и в Тысячной книге среди тверских детей боярских III статьи
(ТК, л. 146 об.).
37 БК, л. 41. — Г. Ф. Полуехтов в Боярской книге в ст. 19-й, оклад
15 руб. Поместье в 300 четей. Вместе с братом Алексеем Г. Ф. Полуехтов
числится среди дворовых детей боярских по Ярославлю (ДТ, л. 108 об.),
записан и в Тысячной книге средн ярославских детей боярских III статьи
(ТК, л. 124 об.). Г. Ф. Полуехтов являлся внуком Алексея Полуехто-
вича — выходца из ярославских второстепенных бояр, а позднее, в 60—
90-х годах XV в., дьяка Ивана III. Известно, в частности, что договор
ярославских князей с Иваном III (1463 г.) состоялся «печалованием из
старины Олексеевым Полуехтовича диака великого князя» (И. П. Лих а-
ч е в. Разрядные дьяки XVI века, стр. 137—138). Выступал дьяк Алексей
Полуехтов и в роли писца и как раз па владимирских землях. (Акты
Юшкова, № 43; АФЗХ, ч. I, стр. 170, 181, 235).
38 БК, л. 108. — Я. Н. Стромилов в Боярской книге в ст. 23-й, оклад
8 руб. Поместье в 512 четей и вотчина в Юрьеве в полсохи. В Дворовой
тетради числится как юрьевский дворовый сын боярский (но с пометой,
видимо, позднейшего происхождения — «Яков умре»), записан и в Ты-
сячной книге среди детей боярских III статьи, из Юрьева. В Дворовой
тетради записан также его брат Павел, а в Тысячной книге — и брат Па-
вел, и брат Юшка (ДТ, л. 114; ТК, л. 134 об.).
39 Ю. В. Г о т ь е. Замосковный край в XVII в., стр. 376; карта.
40 Там же, стр. 377; карта.
28*
435
дали черные земли; позднее волость стала дворцовой. Так как
приводимые Боярской книгой данные не датированы, то нельзя
сказать точно, когда обе эти волости получили право платить во-
лостелям оброк в счет их кормленых доходов, по поскольку, как
мы уже отмечали, составителями книги учитывались почти
исключительно только кормления, предоставляемые включенным
в нее лицам лишь за четыре-пять лет до ее составления, то надо
полагать, что передача их на откуп относится к началу 50-х го-
дов, т. е. ко времени, когда «пооброчилась» платить «кормленый
окуп» и Плесская волость (в феврале 1551 г.), расположенная как
раз во Владимирском уезде и подведомственная до этого непо-
средственно владимирским наместникам. Правда, неясно, озна-
чали ли указанные суммы весь «кормленый» оброк с данных во-
лостей или только его часть. Думаем, что в каждом из приведен-
ных случаев ответ разный. Так, можно полагать, что сумма
в 30 руб. с Клековского стана, которую «имал» Я. Н. Стромилов,
видимо, составляла весь «кормленый» оброк (даже если допу-
стить, что это размер всего оброка, полученного им за несколько
лет, например за два года — по 15 руб. за год), а сумма в 3 руб.,
полученная Г. Ф. Полуехтовым, составляла лишь его долю в об-
роке с Клекова. Что же касается поступлений с Рожка Любец-
кого, то более похоже, что разница в суммах оброков, полученных
3. Г. Обариным (6 руб.) и Г. Ф. Полуехтовым (9 руб.), объяс-
няется просто тем, что первый получил оброк за один год, а вто-
рой — за полтора.
Лобану Гостеву сыну Голчина «дано было... Богаево ждати,
и Богаево в откупу, а лета 7064 дано ему на подмогу для Казан-
ские службы 10 рублев»,41 т. е. должен был поехать на волостель-
ство в Богаевский стан Владимирского уезда, но стан уже в 1556 г.
был на откупе. Богаевский стан был расположен по р. Клязьме,
у границ Переяславского уезда, и как раз граничил с востока
с Клековым станом, а с севера — с волостями Инобожем и
Вольгой.42
Степану Дмитриеву сыну Аксакова «дана была. .. Дуброва
ждати, и Дуброва с семеня дни 64 дана в откуп».43 Видимо, речь
шла о предоставлении в кормление владимирской волости Дубров-
41 БК, л. ИЗ. — Л. Г. Голчин в Боярской книге в ст. 23-й, оклад
8 руб. Вотчины нет, поместье в 208 четей. В Тысячной книге и Дворо-
вой тетради Голчины не числятся.
42 К). В. Г о т ь е. Замосковный край, стр. 376; карта.
43 БК, л. 153. — С. Д. Аксаков в Боярской книге значится в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Поместье имел в Новгородской земле в 26 обеж и вотчину
вместе с братом Федором в Московском уезде в полполтрети сохи. Запи-
сан в Тысячной книге среди дворовых детей боярских II статьи из Вот-
ской пятины (ТК, л. 152 об.). В Дворовой тетради значится ряд Аксако-
вых среди суздальских и кашинских детей боярских, восемь Аксаковых
числится среди тысячников (ДТ, лл. 101 об., 116, 116 об.; ТК, лл. 127,
132 об., 152 об., 160).
436
ской, расположенной на юге уезда вокруг озер Долгого, Великого
и др., близ верховьев р. Поли; центром волости было большое
село Дуброва, сохранившееся, кстати, вплоть до XX в.44 Что ка-
сается возможности упоминания в данном случае Дубровского
стана Муромского уезда, расположенного па север и северо-вос-
ток от Мурома, по обеим сторонам Оки, по нижнему течению рек
Ушны и Теши и левому берегу Кутры, в котором тоже было село
Дуброва,45 то это маловероятно. Муромская Дуброва (село) еще
с конца XV в. находилась в частном владении, а сам Дубровский
стан не имел своих волостелей, а был подведомственен муромским
наместникам и тиунам.46 Поэтому можно с достаточным основа-
нием считать, что имелась в виду именно владимирская Дуброва
и именно она была передана 1 сентября 1555 г. на откуп. А от-
сюда и следующее. Как мы увидим ниже, обычно все волости и
города одного уезда передавались на откуп одновременно, в общие
сроки. И поэтому весьма вероятно, что таким общим сроком для
владимирских волостей и было 1 сентября 1555 г. Ведь не слу-
чайно же Богаевский стан, как мы отмечали, был уже к 1556 г.
тоже на откупе.
Дмитровский уезд. По существу органически связаны с дан-
ными Боярской книги по предшествующим уездам (Московскому,
Коломенскому и Владимирскому) и сообщаемые ею сведения по
Дмитрову. Тут мы встречаем известия о дмитровском мехе, на-
местничестве на половине самого Дмитрова, о дмитровском пово-
ротном и волостельствах в станах Берендеевском и Мушковском
и Серебожской волости.
Дмитрий (Митька) Васильев сын Уваров «брал мех дмитров-
ской 62 год»,47 т. е. собирал вместо корма пошлины с меха в свою
пользу за 1553/54 г. Сменил его на этом кормлении Степан Зале-
шапинов сын Бобров, который «брал мех дмитровской 63 год».48
Мех обычно давался «вместо окупа» и собирался по особому «до-
ходному списку», выдаваемому кормленщику.49
44 Ю. В. Готье. Замосковный край в XVII в., стр. 376; карта.
45 Там же, стр. 393, карта; Акты Юшкова, № 192.
46 АСЭИ, т. I, №№ 398, 547.
47 БК, л. 23. — Д. В. Уваров в Боярской книге в ст. 17-й, оклад
20 руб. Вотчина в Дмитрове, сельцо Новое с деревнями, пашни в пол-
полтрети сохи и полполчетверти сохи, поместье в Пскове в 21 выть.
В Тысячной книге записан как псковский помещик II статьи, дворовый
по Дубкову (ТК, л. 163 об.). Многие из рода Уваровых были городовыми
детьми боярскими во Владимире, в опричнину испомещены в Смоленске
(С. Б. Веселовский. Исследование по истории опричнины, стр. 299,
460—461).
48 БК, л. 82. — С. 3. Бобров в Боярской книге в ст. 20-й, оклад 12 руб.,
поместье на 20 обеж, видимо, в Новгороде. Ряд Бобровых записан в Дво-
ровой тетради по Кашину и Рузе (ДТ, лл. 104, 131 об.). В ноябре 1579 г.
Степан Бобров был назначен наместником в Невель (Акты Юшкова,
№ 216).
49 См., например, грамоту Ивана IV 1534 г. о пожаловании Д. И. Бу-
кова мехом во Ржеве. В грамоте прямо указывается, что великий князь
437
Князь Петр Васильев сын Пожарского «съехал с половины
Дмитрова на петров день 63, держал год»,50 т. е. был наместником
на половине Дмитрова с лета 1554 по 29 июня 1555 г., когда
Дмитров, как мы увидим ниже, был, видимо, передан на откуп,
а Банка Иванов сын Волохов «брал поворотное дмитровское
63 год»,51 иначе говоря, собирал в 1554/55 г. в свою пользу особый
подворный налог с дмитровского посада.52
Семен Федоров сын Быков «наехал на Мушкову треть на пет-
ров день 63, держал от стретеньева дни до петрова дни»,53 т. е.
был волостелем на трети Мушковской волости Дмитровского
уезда, тянувшей по Москве, с 2 февраля по 29 июня 1555 г.,
иначе говоря, как раз до того же срока, что и князь П. В. По-
жарский на половине Дмитрова.
Мушковская волость, или, как ее обычно именуют с середины
XVI в., стан (древнее название Мушкова гора), была старинным
«пожаловал» его «мехом ржевским на два года за окуп, а брати ему тот
мех лета 7000 четыредесят перваго да четыредесят втораго по доходному
списку» (Акты Юшкова, № 135; ср. № 85).
50 БК, л. 34 — Князь П. В. Пожарский в Боярской книге записан
в ст. 18-й, оклад 17 руб. Вотчина за ним в четверть сохи, поместье на
200 четвертей. В Дворовой тетради оп записан среди ярославских поме-
щиков, вместе с еще 11 родичами. В Тысячной же книге князь П. В. По-
жарский значится сыном боярским III статьи из князей Стародубских,
тут же записан и его брат — Иван Черный (ДТ, л. 93 об.; ТК, л. 125).
Пожарские принадлежали к ярославским князьям, в Ярославском уезде
находились и их родовые вотчины. Род был большой, но не особенно
богатый. По своей родовитости Пожарские котировались не очень высоко.
Поскольку в Синодиках князей Пожарских мы не находим, то, видимо,
они пострадали в опричнину значительно меньше других ярославских
князей. В Боярской книге упоминается всего трое князей Пожарских
(см. у нас, стр. 449, 451; ср. стр. 434).
51 БК, л. 49. — 3. И. Волохов в Боярской книге в ст. 19-й, оклад
15 руб. Поместье в 27 обеж без полуобжи, видимо, в Новгородской земле.
Вероятно, поэтому его и нет в Дворовой тетради, хотя его пять родичей
записаны среди дворовых детей боярских по Суздалю, из них один ты-
сячник (ДТ, лл. 115—116; ТК, лл. 127, 159 об.). Дворовый сын боярский
по Суздалю Залешенин Никифоров сын Волохов был в 1583 г. двинским
воеводой и строил вместе с Петром Афанасьевичем Нащекиным г. Архан-
гельск (ААЭ, т. I, № 318).
52 «Поворотным» или «подымным», как отмечает С. Б. Веселовский,
назывался подворный налог, «который взимался в очень небольшом раз-
мере, 1—3 деньги с двора». Налог был очень древнего происхождения и
в XV—XVI вв. собирался, по мнению автора, уже не повсеместно
(С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной
Руси, стр. 268).
53 БК, л. 135. — С. Ф. Быков в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчины полсохи без полполчети и полполполтрети сохи (в Бе-
жецке), поместье «велено учинити» на 400 четей. В Тысячной книге он
и его брат Осип записаны как дети боярские III статьи по Бежецкому
Верху, дворовые (ТК, л. 148 об.; ДТ, л. 152 об.). Родственники их запи-
саны в Дворовой тетради тоже по Бежецку (ДТ, лл. 153—153 об.). Один
из Быковых — Алексей — значится в Синодиках (С. Б. Веселовский.
Исследования по истории опричнины, стр. 365).
438
владением московских князей (упоминается еще в духовной
Ивана Калиты среди волостей княгини вдовы). Находилась она
в юго-западной части Дмитровского уезда между Рузской грани-
цей и верхним течением р. Истры. Волость была очень большой.
Что касается выделившейся из нее в самостоятельную волость
«Мушковой трети», то она упоминается еще в XV в. По разъез-
жей грамоте Ивана III с сыном — князем Юрием Ивановичем
1504 г.—на города Дмитров, Рузу и Звенигород с московскими
станами и волостями Мушковская волость принадлежала князю
Юрию, а «треть Мушкова» — Ивану III («тянула» с его «москов-
скими волостями»). В 1566 г. Мушков стан был променен Ива-
ном IV князю Владимиру Андреевичу Старицкому,54 а по духов-
ной Ивана IV 1572 г. «треть Мушкова с мытом с Лопским» запи-
сана за его старшим сыном Иваном.55 Естественно поэтому, что
волостели, сидевшие па трети Мушкова, были совершенно неза-
висимы в отношении волостелей, сидевших в самой Мушковской
волости.56
Важные сведения сообщает Боярская книга и о соседнем с ней
Береидеевском стане Дмитровского уезда.
Князь Иван Немой Иванов сын Третьяков-Пожарский «съехал
с Берендеева на петрово заговейно 60, держал 2 году»,57 т. е. был
на кормлении в Берендееве с 1550 по 29 июня 1552 г. После него
волостелем в Берендееве был Семен Истомин сын Нащекин, кото-
рый «съехал с Берендеева на ильин день 63, держал через год от
петрова заговейна до ильина дни, а с ильина дни Берендеево дано
в откуп»,58 иначе говоря, кормился па Берендееве с 29 июня 1552
54 ДДГ, стр. 8, 388, 420.
55 Там же, стр. 434.
5S О последних см.: АФЗХ, т. ТТ, №№ 54, 66, 101, 107, 130, 133, 148,
174, 175, 225, 239, 265, 298, 302, 362, 367.
57 БК, л. 87. — И. И. Третьяков-Пожарский в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним в полтрети сохи, поместье в 500 четей.
В Тысячной книге записан вместе с братом Федором среди детей бояр-
ских III статьи, из Стародуба; в Дворовой тетради оба значатся среди
ярославских помещиков, тут же записаны их многочисленные родичи
(ТК, л. 125 об.; ДТ, л. 93 об.; ср.: Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки
XVI века, стр. 306). В 1558 г. И. И. Третьяков-Пожарский был городни-
чим в Казани, а за два года до этого, в 1556 г., городничим в Свияжске
был его брат Федон (ДРК, стр. 185, 200). Сохранились сведения и
о кормлениях, которыми до этого пользовались князья Пожарские.
В 1514—1515 гг. дед Ивана — кпязь Третьяк Пожарский — был на кормле-
нии «с правдою» во владимирских волостях Инобоже, Вольге и Залипенье
(Акты Юшкова, № 95), а один из его родичей — князь Василий
Пожарский (возможно, его дядя, брат Третьяка, так дети князя Васи-
лия — Иван и Петр — записаны вместе с детьми Третьяка среди ярослав-
ских помещиков, а в Тысячной книге — среди стародубских детей бояр-
ских III статьи) — получал в 1505—1533 гг. в кормление чашнич путь на
Костроме «с правдою» (жалованная грамота Василия III на это кормле-
ние не датирована. См.: Акты Юшкова, № 63).
58 БК, л. 22. — С. И. Нащекин в Боярской книге в ст. 17-й, оклад
20 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 25 обеж в Новгороде.
439
до 20 июля 1553 г. и «через год» — с 29 июня 1554 по 20 июля
1555 г.59 В пропущенный же им год в Берендееве сидел Немятой
Андреев сын Тишкова, который «съехал с Берендеева на петрово
заговейно 62, держал год»,60 т. е. волостельствовал с июля 1553 по
29 июня 1554 г. Любопытно, что, по данным Боярской книги, Бе-
рендеево уже было расписано в кормление и на 1556 г. — дано Ти-
хону Дмитриеву сыну Белеутову-Олехневу, который должен был
«наехати на Берендеево на петрово заговенье 64», но, как пояс-
няют составители Боярской книги, на кормление не наезжал, по-
скольку «Берендеево дано в откуп».61
Берендеевский стаи, расположенный между верховьем
р. Истры и Сенежским озером, непосредственно соприкасался
своей западной частью с Мушковской волостью. Как и Мушков-
ская волость, это старое московское владение. Центром стана
была Берендеевская слобода, упоминаемая еще в духовной Дмит-
В Тысячной книге значится как новгородский сын боярский II статьи,
дворовый по Шелонской пятине. Вместе с ним в Тысячной книге запи-
саны и его братья Прокош и Павел, а также Василий Мыслоков сын
Ветреного Нащекина (ТК, л. 159). Вообще в Дворовой тетради мы нахо-
дим 28 Нащекиных (по Белоозеру, Вязьме, Калуге, Коломне, Можайску,
Москве и Твери); 8 Нащекиных записано в Тысячной книге по Новгороду,
куда они были испомещепы еще в конце XV в. В 50-годах XVI в. встре-
чаем отдельных представителей рода Нащекиных-Мотякиных и среди
городничих, например в Смоленске в 1551 г. (ДРК, стр. 148). В оприч-
нину несколько Нащекиных было казнено, видимо, в связи с новгород-
скими или псковскими событиями 1570 г. (С. Б. Веселовткий. Иссле-
дования по истории опричнины, стр. 417).
59 После «съезда с Берендеева» С. И. Нащекин был послан «для осад-
ного дела» в Корелу, где и находился до 17 ноября 1555 г., когда ему
было предписано «итти на нашу (царскую, — Н. Н.) службу с нашими
воеводами в неметцкие места» (ДАИ, т. I, стр. 127).
so БК, л. 35. — И. А. Тишков в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчины за ним четверть сохи без полполполтрети сохи; поместья
«велепо за ним учипити» на 600 четей (было реально дано лишь 230 че-
тей) . В Тысячной книге записан вместе с отцом — Андреем Третьяковым
сыном Тишковым — среди детей боярских III статьи из Дмитрова, князя
Юрия Ивановича. По Дмитрову значится и в Дворовой тетради (ТК,
л. 130 об.; ДТ, л. 99). В июле 1560 г. Н. А. Тишков вместе с Петром Ива-
новичем Туровым был писцом в Нижегородском уезде (Акты Юшкова,
.№ 187).
61 БК, л. 40; ср. л. 159. •— Т. Д. Белеутов-Олехнев в Боярской книге
в ст. 18-й, оклад 17 руб. Поместья за ним 224 чети. На Серпуховском
смотре в июле 1556 г. не был, так как «был в Крыме в полону». В Бояр-
ской книге в той же статье записан и его брат Игнат, владелец вотчины
в полполтрети сохи и поместья, равного по размерам поместью Тихона,
на 224 чети. О получении Игнатом кормлений Боярская книга не упоми-
нает (БК, л. 159). Оба брата записаны в Дворовой тетради по Дмитрову,
тут же числятся и еще двое их братьев — Зиновий и Кирилл (ДТ, л. 99).
Всего же по Дмитрову записано 10 Белеутовых. Белеутовы, родственники
Добринских и Глебовых, вели свой род от легендарного касожского князя
Редеди. Один из Белеутовых — Данила Петров сын Белеутов — «казнен
в литовском отъезде» Иваном IV (С. Б. Веселовский. Исследования
по истории опричнины, стр. 122, 249).
440
рия Донского. Стан был большой, с сильно развитым вотчинным
землевладением, хотя к середине XVI в. в нем сохранился еще и
значительный массив черных земель.
Переяславль-Залесский уезд. Данные Боярской книги о пере-
яславских кормлениях немногочисленны, но довольно показа-
тельны. Касаются они как самого г. Переяславля-Залесского, так
и двух крупных переяславских волостей — Серебожской и За-
кубежья.
Из городских переяславских кормлений в Боярской книге упо-
минаются наместничество на «половине Переяславля», «правда»
(держание переяславского суда) и стольнич путь, последнее
к собственно городу мбжет быть отнесено, конечно, лишь условно,
так как лица, стоящие во главе его, хотя и жили обычно в Пере-
яславле, как центре княжеского дворцового хозяйства, но ведали
всеми тянущими к стольничьему пути селами и службами, распо-
ложенными не только под городом.
По своему характеру эти известия таковы. Иван Федоров сын
Воронова-Волынского «съехал с половины Переславля на Фили-
пово заговейно 63, держал год»,62 т. е. наместничал па половине
города с осени (ноября) 1553 по 14 ноября 1554 г. Тучко Иванову
сыну Радцова «дана была... правда переславская ждати», но
«правда дана в откуп», для казанской же службы в 1555/56 г.
62 БК, л. 146. — И. Ф. Воронов-Волынский в Боярской книге в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Поместья за ним на 374 чети, «вотчины не сыскано». Дво-
ровый сын боярский по Ржеву, тут же записано еще четверо его бли-
жайших родичей (детей Воронова-Волынского), из них Михаил Иванов
сын Воронова-Волынского, числящийся одновременно и в Тысячной книге
среди детей боярских I статьи по Ржеву, занимал весьма высокий пост:
был боярином и казанским и нижегородским дворецким (ДТ, л. 133 об.,
87, 88; ТК, л. 117; о других Волынских — кормленщиках см. у пас, стр. 482).
Всего же в Дворовой тетради записано 14 Волынских по Ржеву, Рузе,
Вязьме и Угличу (по последнему — из детей боярских князя Дмитрия Ивано-
вича), правда, тысячников из них всего два (ДТ, лл. 87, 88, 131, 132, 133 об.,
142,154; ТК, лл. 117, 54). Волынские принадлежали к старому московскому
боярскому роду (родоначальник Волынских — Дмитрий Михайлович Боб-
рок-Волынец — приехал из Волыни к князю Дмитрию Донскому, за что
последний женил его на своей сестре Анне), часто ходили в боярах и за-
нимали высокие посты (И. И. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
по указателю). На новгородские земли, под Ржев, Волынские (И чело-
век), в том числе Иван Федорович Воронов (видимо, все-таки дед нашего
кормленщика, а не он сам), были испомещены еще в конце XV в. Спо-
собствовал этому, как полагает С. Б. Веселовский, видимо, Иван Михай-
лович Волынский, который в конце XV-—начале XVI в. был в Новгороде
дворецким (С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-
Восточной Руси, стр. 292; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
стр. 33, 34, 306). При Иване IV Волынские служили много и занимали
видные посты (ДРК, по указателю). Находились они в приближении
к Ивану IV и в годы опричнины, что видно хотя бы из того, что в сере-
дине 60-х годов (до 1568 г.) Яков Васильевич Волынский был царским
постельничьим (С. Б. Веселовский. Исследования по истории оприч-
нины, стр. 287). Правда, от опричных казней несколько Волынских все же
пострадало (там же, стр. 368).
441
«дано ему на подмогу... 10 рублев».63 Отсюда можно заключить,
что «переславская правда» была передана на откуп во всяком слу-
чае до 1 сентября 1555 г. (т. е. до 7064 г.). В отношении же
стольничьего пути все ясно. Тут прямо сказано, что князь Иван
Дмитриев сын Щепин-Ростовский «съехал с столнича пути в Пе-
реславле на ильин день 63, держал через год от покрова до
ильина дни, а с того сроку (т. е. с ильина дня 1555 г., — Н. Н.)
столничь путь дан в откуп».64 Следовательно, держал он стольни-
чий путь с 1 октября 1554 по 20 июля 1555 г.
Таковы наши известия. И хотя они касаются различных корм-
лений, ясно одно — именно 1 июля 1555 г. Переяславль был пере-
дан на откуп, так как невозможно допустить, чтобы переяславская
«правда» была на откупе, а половина Переяславля отдана в руки
очередного кормленщика. То же самое касается и датировки. Если
известно, что переяславская «правда» дана в откуп до 1 сентября
1555 г., а «стольничь путь» с 1 июля 1555 г., то совершенно есте-
ственно считать, что 1 июля и было общей для всего Переяславля
датой передачи всех его «кормленых» служб и должностей на
откуп.
Во всяком случае именно 1 июля 1555 г. были переданы на
откупа и переяславские волости Серебож и Закубежье. В отноше-
нии первой в Боярской книге прямо указывается, что Яков Гне-
вашев сын Богатого-Бестужева «наехал был па Серебож, на Сер-
гееву память чюдотворцову 63 (25 сентября 1554 г.,—Я. Я.),
держал до ильина дни того же году (20 июля 1555 г., — Я. Я.),
а с ильина дни Серебож дан в откуп».65 В отношении же сосед-
63 БК, л. 110. — Т. И. Раддов в Боярской книге в ст. 23-й, оклад 8 руб.
Поместья за ним 400 четей, «вотчины не сыскано». Ии в сохранившейся
части Дворовой тетради, ни в Тысячной книге не значится.
64 БК, лл. 91 об.—92. — Князь И. Д. Щепин-Ростовский в Боярской
книге в ст. 20-й, оклад 12' руб. Поместье на 30 обеж, «вотчины не сы-
скано». В Тысячной книге записан как новгородский сын боярский
в I статье (ТК, л. 150 об.). Поместье в Шелонской пятине. Его дед —
князь Борис Семенович Щепин — был испомещен на новгородских землях
в конце XV в. (НПК, т. IV, стр. 559; С. В. Веселовский. Феодальное
землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 291, 296). Щепины-Ростов-
ские— знатный и богатый княжеский род. В 1559/60 г. князь И. Д. Ще-
пин-Ростовский служит в головах в походе па Вильну, значится он и
среди дворян I статьи на Земском соборе 1556 г. (ДРК, стр. 224; СГГД,
ч. I, стр. 550). В годы опричнины его родичи, особенно князья Ростов-
ские (младшая ветвь Щепиных), пострадали очень сильно, был казнен
ряд их виднейших представителей (С. Б. Веселовский. Исследования
по истории опричнины, стр. 433—436).
65 БК, л. 83. — Я. Г. Рогатый-Бостужев в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним полполчетверти сохи, поместье на 119 четей.
Кроме этого, в Боярской книге помечено, что во время Серпуховского
смотра в июле 1556 г. он был губным старостой. В Дворовой тетради
он записан по Костроме, но тоже с пометой, что губной староста. Тут же
записан и его брат Образец с сыном Михалкой (ДТ, л. 111 об.). Вообще же
Бестужевых мы находим среди дворовых детей боярских по Суздалю,
442
него с ним Закубежья сказано только, что за Андреем Даниловым
сыном Кикина «было Закубежье, взъехал на покров 63 (1 октября
1554 г., —Н. Н,), держал до ильина дни до того же году (20 июля
1555 г.,—Н. Я.)».66 Но поскольку оба наших кормленщика наез-
жали и съезжали на эти волости в одни и те же сроки, причем
срок съезда (ильин день) для обоих был явно досрочным (так как
на него не падал ни годовой, ни полуторагодовой срок кормле-
ния), то совершенно ясно, что причина была одна — передача
с ильина дня обеих волостей на откуп. Применительно Серебожа
составители Боярской книги это специально отметили, в отноше-
нии Закубежья упустили или не сочли нужным. Но суть дела от
этого не меняется.
Что касается самих этих волостей, то обе они находились у за-
падной части Переяславского уезда. Особенно значительной была
Серебожская волость, расположенная по рекам Дубне и Веле, на
рубеже с Дмитровским и Кашинским уездами. Первое известие
о ней находим еще в духовной Василия II, где она упоминается
среди земель его второго сына Юрия, тянула к Дмитрову.67 Сере-
божская волость была черной и очень большой. Но, правда, еще
в конце XV в. многие ее земли были уже розданы или променены
великим кпязем частным владельцам. Упоминания о серебожских
волостелях встречаются в актах еще в конце XV в.68 Поскольку же
Серебож находилась на торговом пути из Переяславля в Дмитров,
то здесь сидели и мытники («Козловский мыт»).69 В соседстве
с ней (в направлении к Переяславлю), согласно межевым грамо-
там XVI в., находилась и Закубежская волость, расположенная
Вязьме, Клину, Старице, Торжку и Твери, среди них один тысячник (ДТ,
лл. И 5, 142, 145 об., 150, 136 об., 148; ТК, л. 127). Бестужевы происходили
из старинного боярского рода. Если их родословная не подделана в XVII в.,
как полагает ряд исследователей, то Бестужевы перешли на московскую
службу лишь в середине XV в., а их родоначальник Гаврила Беста был
пожалован «за выезд... городом Серпейском с судом и з данью, с мыты
и с перевозы и со всеми пошлинами», его сын Яков был боярином
Ивана III, внук Матвей — окольничьим Василия III (Акты Юшкова, № 28,
76; И. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 430).
6(3 БК, лл. 150 об.—151. — А. Д. Кикин в Боярской книге в ст. 18-й,
хотя денежный оклад его не указан, возможно, в связи с тем, что им
«явлено» поместье па 500 четей, а дано было ему с братом Иваном по
250 четей. Вотчины же за ним не было. В Дворовой тетради А. Д. Кикин
записан вместе с тремя братьями — Афанасием, Иваном и Иваном Мень-
шим — по Вязьме, тут же записаны и их родичи, из них два тысячника
(ДТ, л. 141; ТК, л. 143 об., 149 об.). Вообще же Кикины были выходцами
«из смолнян». При Иване IV Кикины служили много, но, как правило,
не поднимались выше полковых голов. Некоторые из Кикипых были
опричниками и в качестве писцов участвовали в опричных испомещениях
(С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины, стр. 150,
206, 217; И. П. Лихачев. Разрядные дьяки, стр. 76, 156).
67 ДДГ, стр. 194, 355, 359, 374, 436.
68 АСЭИ, т. I, №№ 400, 624.
69 Там же, № 358.
443
по р. Кубре.70 Закубежская волость, видимо, была значительно
меньше Серебожской, но тоже по преимуществу черной.
Указанные наблюдения полностью подтверждаются и акто-
вым материалом. Дело в том, что по Переяславлю до нас дошли
три земские уставные грамоты, выданные во исполнение цар-
ского уложения об отмене кормлений. Первая из них — устав-
ная грамота посадским людям Соли Переяславской от 11 ав-
густа 1555 г. — прямо указывает, что, согласно уложению, Соль
Переяславская переводится с ильина дня 1555 г. на откуп и
в ней учреждается земское самоуправление (институт «излюб-
ленных старост.»). Оброк (окуп) за «волостелины доходы и за
присуд» с усольцев устанавливается в размере 14 руб., причем
«впервые половина того годового оброку, 7 рублев, с ильина
дни лета 7063-го (20 июля 1555 г., — Н. Н.) дати им на крещение
христово лета 7064-го (6 января 1556 г. — Н. Н.у, а другая
половина того годового оброку дати им с крещениа христова на
ильин день лета 7064-го» (1556 г.).71 Вторая грамота от 15 ав-
густа 1555 г. была выдана переяславским рыболовам, «которые
судом и кормом подданы столнича пути волостелем». У них
также учреждается земское самоуправление, а оброк (в размере
27 рублей 20 алтын и 5 денег) они должны платить тоже на
те же два срока, начиная с ильина дня 1555 г.72 Правда, в неко-
торых других селах дворцового ведомства, в частности в переяс-
лавских подклетных селах, земское самоуправление было вве-
дено несколько позднее. Об этом свидетельствует третья грамота
от 29 апреля 1556 г., выданная крестьянам царских подклетных
сел Переяславского уезда. Она освобождает сельчан «от ключнича
и от поселнича суда», разрешает учредить своих земских «судей»
и устанавливает для переяславских подклетных сел (Иванов-
ского, Фалелеева, Волославцева и трети сельца Петровского) оброк
за посошный корм в размере 23 рублей и 2 гривен (с выти по
две гривны), который они должны впервые уплатить сразу за
год на соборное воскресенье (7 марта) 1557 г. Отсюда можно по-
лагать, что ключники и посельские были у них «отставлены»
только два месяца назад, т. е. с соборного воскресенья (22 фев-
раля) 1556 г.73
Таким образом, мы видим, что общим сроком перевода на откуп
переяславских посадов и волостей был ильин день 1555 г., и
исключения из него хотя и имели место, но касались преимуще-
70 См. разъезжую грамоту Ивана III с князем Юрием Ивановичем
Дмитровским от 1504 г. на города Дмитров и Кашин от переяславских
станов и волостей (ДДГ, стр. 375).
71 Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского госу-
дарства. М., 1909, стр. 113—116; ср. уставную грамоту переяславским рыбо-
ловам того же «столничя пути» от 7 апреля 1506 г. (там же, стр. 5—8).
72 Там же, стр. 116—120.
73 Там же, стр. 130—133.
444
ственно лишь сел, находящихся в дворцовом ведомстве. Но и
последние все же были переведены на откуп с весны 1556 г.
Ярославский уезд. По Ярославскому уезду в Боярской книге
упоминаются стан Служень и Черемошская волость. О первом
сказано, что с него «на пиколин день осенней», 6 декабря 1550 г.,
«съехал» князь Иван Васильев сын Вяземский Афанасьев, кото-
рый «держал» его два года (видимо, с декабря 1548 г.),74 а о Че-
ремхе лишь сообщается, что ее «дано. . . ждати» Федору Ива-
нову сыну Шубина.75
Стан Служень находился в северной части Ярославского уезда
у самого вологодского рубежа. Что касается Черемошской во-
лости, то она была расположена по западному берегу Волги вдоль
р. Черемхи (откуда и пошло ее название). Центром волости была
Рыбная слобода (будущий г. Рыбинск). Это были сравнительно
небольшие кормления, но богаче, конечно, Черемха, в которой
в первой половине XVI в. было еще, видимо, много черных
земель.76
74 БК, л. 112. — Князь И. В. Вяземский-Афанасьев в Боярской книге
записан в ст. 23-й, оклад 8 руб. Поместья за ним 170 четей, «вотчины не
сыскано». В Дворовой тетради он числится вместе с братом Андреем и
рядом родичей среди «литвы дворовой» по Костроме (ДТ, лл. 112 об.—
113). Вообще же в Дворовой тетради записано 23 Вяземских среди детей
боярских и дворовой литвы по Переяславлю-Залесскому, Кашире, Костроме,
Белоозеру, Ярославцу, Серпухову и Романову, из них один тысячник
(ДТ, лл. 105, 121 -об.,, 112 об., 110, 156 об., 109 об., 122 об., ИЗ, 107; ТК,
л. 121). Род князей Вяземских в XVI в. уже захудал, и его представители
не занимали высоких постов. Правда, в годы опричнины многие Вязем-
ские были в приближении. Одним из первых опричников был князь Афа-
насий Иванович Вяземский (на его сестре был женат Малюта Скуратов),
позднее казненный Иваном IV в связи «с новгородским делом» (С. Б. В е-
селовский. Исследования по истории опричнины, стр. 298, 306, 372,
385, 405, 407).
75 БК, л. 133. — Ф. И. Шубин записан в ст. 15-й, оклад 30 руб. По-
местья за ним 150 четей, «вотчины не сыскано». Во время Серпуховского
смотра 1556 г. был в плену. В Тысячной книге записан как сын боярский
III статьи по Можайску, также значится и в Дворовой тетради (ТК,
л. 142 об.; ДТ, л. 139. — О его московском поместье см.: ПКМГ, т. I, отд. I,
стр. 29). В Тысячной книге записан еще один Шубин — Афанасий сын
Львова, сын боярский III статьи по Торжку (ТК, л. 147). Вообще Шубины
происходили из тверских вотчинников. В Тверском уезде находилось и их
родовое гнездо — село Шубино. Служили Шубины не только великому
князю, но и князю Семену Ивановичу Микулинскому (ПКМГ, т. I, отд. II,
стр. 170). Таким образом, получение Ф. И. Шубиным в кормление Черемхи,
а главное, установление ему «кормленого оклада» в 30 руб. было для пего
большим поощрением.
75 Об этом можно судить по двум жалованным грамотам Василия III
от 1511 г. о пожаловании Константина Семенова сына Чирикова черными
деревнями в волости Черемхе. В первой из них, в частности, указывается,
что «хто у него в тех деревнях учнет жити людей, и намесницы паши
ярославские и волостили черемошские и их тиуны тех его людей не су-
дят ни в чем, опроче душегубства и разбоя с поличным, и кормов своих
черных па них не емлют, а емлют па них корм посошной, а ведает и судит
Костя тех своих людей сам во всем или кому прикажет» (Акты Юшкова,
445
Романовский уезд. В Боярской книге есть упоминание о Спас-
ском стане. Полагаем, что речь идет о Спасском стане Романов-
ского уезда, расположенном в западной части уезда вокруг Спас-
ского села на Волге.77 Во всяком случае г. Спасского (рязанского)
в середине XVI в. еще не было, и территория, позднее вошедшая
в его уезд, в рассматриваемый период не называлась ни Спас-
ским станом, пи Спасской волостью. Следовательно, составитель
Боярской книги имел в виду не его. Мало похоже также, что
имелась в виду и Спасская губа (волость) Новоторжского уезда,
которая была невелика и, кажется, в XVI в. никогда не име-
новалась станом.78 Что касается Спасского стана Романовского
уезда, то он был довольно обширен и сравнительно часто упоми-
нается в актах середины XVI в.
Само известие в Боярской книге о Спасском стане как воло-
стельстве таково. Князь Федор Васильев сын Борятинский, ука-
зывается в Боярской книге, «съехал [с] Спасского стану на
ильин день 63, держал от семеня дни до ильина дни тогож году,
и с того дни Спасской стан дан в откуп»,79 иначе говоря, воло-
№ 81. — На грамоте есть подтверждение Ивана IV от 20 сентября 1558 г. —
«ходити о всем по тому, как в сей грамоте написано», — за подписью
дьяка Василия Степанова; ср. также № 82). Грамота 1511 г. любопытна,
так как еще раз ясно показывает, что даже крестьяне иммунистов, осво-
божденные от суда кормленщиков и уплаты «черного корма», обязаны
были все-таки платить общий «посошной корм», который и был после от-
мены кормлений заменен на вотчинных и поместных землях денежным
откупом в размере 42 алтына 4 деньги с большой сохи. Кстати, харак-
терно, что в ввозной грамоте 1559 г., выданной вдове Ирине Чирковой на
ее владение в Черемхе, эта волость именуется уже станом (Акты Юшкова,
№ 185). Не вызвано ли это тем, что в связи с массовой раздачей черных
земель в поместья волость как таковая распалась, превратившись в обыч-
ный административный округ — стан, или лишь по традиции продолжала
иногда называться волостью. Что к концу 60-х годов XVI в. в Черемхе
уже явно преобладали поместные земли, наглядно видно из писцовых книг
Ярославского уезда 1568—1569 гг. (ЦГАДА, ф. 1209, Писцовые книги
7076—7077 гг. Василия Фомина и Григория Сукина, № 582, л. 480 и сл.).
77 Ю. В. Готье. Замосковный край в XVII в., стр. 398.
78 Вообще же спасских сел по разным уездам было много. Например,
спасские села упоминаются в Верейском, Волоцком, Можайском, Москов-
ском, Ржевском и Дмитровском уездах (ДДГ, по указателю; АСЭИ, т. I, по
указателю). Правда, кроме Романовского уезда, они нигде не фигурируют
в качестве административных центров станов с одноименным названием.
79 БК, л. 54. — Князь Ф. В. Борятинский в Боярской книге в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Поместья за ним 500 четей, «вотчины не сыскано». Вместе
с тремя братьями — Дмитрием, Иваном и Василием — он записан в Тысяч-
ной книге среди детей боярских III статьи по Тарусе, все четверо братьев
записаны среди тарусских детей боярских и в Дворовой тетради (ТК,
л. 137; ДТ, л. 122 об.). Всего в Дворовой тетради по Боровску, Калуге,
Кашире, Коломне и Тарусе записано 19 князей Борятинских, из них семь
тысячников — пять по Тарусе и по одному из Калуги и Коломны (ДТ,
лл. 129 об., 126, 127, 120 об, 122, 119; ТК, лл. 136, 137, 137 об.). Князья
Борятинские, как отмечает С. Б. Веселовский, были еще в XV в. захуда-
лой ветвью сильно размножившегося рода черниговских князей. От этого же
рода, как известно, шли и князья Глуховские, Волынские, Одоевские, Во-
446
стельствовал в Спасском стане с 1 сентября 1554 по 20 июля
1555 г., когда последний дан в откуп. Если же учесть, что именно
с 20 июля (с ильина дня) были переданы на откуп и ряд станов
и волостей других уездов Замосковного края, например Дмитров-
ского и Переяславль-Залесского (включая сам г. Переяславль).
а также город Малоярославец, то, видимо, это был общий срок
для ряда местностей центральных районов, и в том числе для Ро-
мановского уезда.
Устюжно-Железопольский уезд. В Боярской книге об Ус-
тюжне есть запись, что Яков Иванов сын Кузьмин «съехал с нее
«на ильин день 60 третьяго», а «держал через год от велика дни
до ильина дни», т. е. с 14 апреля 1555 по 20 июля 1555 г.80
Когда Устюжна была'передана на откуп, неизвестно.
Костромской уезд. Упоминаний о костромских кормлениях
в Боярской книге сравнительно с другими уездами много, и ка-
саются они как самой Костромы, так и сельской округи.
По Костроме это «правда», стольничий путь, мех, поливочное.
Матвей (описка — «Мамлей») Юрьев сын Чевкин (Чавкин)
«съехал с правды с костромские на благовещеньев день 63, дер-
жал год», а его брат Иван «съехал с правды с костромские на
ротынские, Оболенские, Карачевские, Тарусские и Мезецкие, многие из
них, например Воротынские и Оболенские, занимали в XVI в. очень высо-
кие посты при дворе. Сами же князья Борятинские в XVI в. хотя и много
служили, но только в исключительных случаях достигали должности
осадного воеводы или полкового головы (С. Б. Веселовский. Исследо-
вания по истории опричнины, стр. 207). Помимо князя Ф. В. Борятин-
ского, в Боярской книге записан еще его коломенский родич, тоже тысяч-
ник, князь Ф. М. Борятинский, бывший в 1555 г. волостелем на Устье и
Заячьей реке (см. у нас, стр. 461). Один из князей Борятинских — Петр
Иванович — был опричником, причем отличался особым рвением в сборе
налогов после погрома Новгорода и Пскова (Д. Я. С а м о к в а с о в. Архив-
ный материал. Новооткрытые документы поместно-вотчинных учреждений
Московского государства XV—XVII столетий. М., 1905—1909, Т.П, стр. 306).
80 БК, л. 126. — Я. И. Кузьмин записан в Боярской книге в ст. 12-й,
оклад 45 руб. Поместья за ним 1184 чети (больше, чем у всех названных
выше кормленщиков), вотчины нет. В Тысячной книге числится как сын
боярский III статьи по Владимиру, там же записан и в Дворовой тетради,
но вместе с сыновьями Василием и Иваном (ТК, л. 134 об.; ДТ, л. 116 об.).
В Дворовой тетради записан также большой дьяк Истома Кузьмин и еще
один из Кузьминых по Переяславлю-Залесскому (ДТ, лл. 89, 105 об.).
Дьяк Истома Кузьмин, участник Земского собора 1556 г., потом дьяк Ка-
занского дворца, казнен в опричнину, упоминается в Синодиках (о нем
см.: С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины,
стр. 402). Сам Я. И. Кузьмин в 1556 г. был городовым приказчиком в Ка-
зани, в 1560 г. — писцом в Вологде, а в 1565 г. — воеводой на Алатыре
(ДРК, стр. 184, 254; И. И. М и л ю к о в. Спорные вопросы финансовой
истории Московского государства. СПб., 1892, стр. 164). Вообще Кузьмины-
Юрьевы, как и их сородичи Вешилковы и Бурцевы, были младшей ветвью
известного и очень древнего московского боярского рода Миши Пруша-
нина, к старшим ветвям которого, как мы уже указывали, принадлежали
Морозовы, Салтыковы, Шейпы и Тучковы (С. Б. Веселовский. Фео-
дальное землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 22).
447
благовещеньев день 64».81 Иначе говоря, М. Ю. Чевкин сидел
на костромском'суде с весны (с марта?) 1554 по 25 марта, 1555 г.,
а сменивший его брат Иван, — видимо, с указанного срока до
25 марта 1556 г.
Князь Константин Федоров сын Перемышского «съехал
с столнича пути костромского на николин день вешней 63, держал
год»,82 т. е. ведал стольничьим путем в Костроме с весны (с мая?)
1554 по 9 мая 1555 г., когда его сменил Отай Иванов сын Ша-
стинского, который «съехал с столнича пути на Костроме на
семен день 64, а держал от пиколина дни вешнего 63 по семен
день 64», т. е. был на стольничьем пути с 9 мая по 1 сентября
1555 г. — всего четыре месяца.
За год до этого его брату Борису «дано было. . . на Костроме
полавочное», но «он не брал».83 Что это произошло именно
в 1555 г., явствует из дошедшей до нас грамоты Ивана IV от
6 марта 1555 г. о пожаловании Ивана Константинова сына Сады-
кова84 «полавочпым костромским под Борисом Шастипским
81 БК, лл. 174, 72. — М. Ю. Чевкин ' (Чавкин) в Боярской книге
в ст. 18-й, оклад 17 руб.; И. 10. Чевкин, его младший брат, в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ними «не сыскано», поместье у каждого на
500 четей. Дворовые дети боярские по Рязани (ДТ, л. 123 об.), тут же
записаны их отец Юрий Андреевич, дядя Михаил Андреевич, младшие
братья Своитин, Юрий и сын Михаила Юшко. Юрий Андреевич с 1537 —
1544 гГ. почти ежегодно упоминается «в головах» при рязанских воеводах
(ДРК, стр. 101, 106, 113, 121). Чевкипы принадлежали к известному роду
Рлебовых, к которому, как мы уже отмечали, причислялись и такие фа-
милии, как Лопухины, Лаптевы, Лупандины, Астафьевы, Дурново и Кол-
товские, т. е. были в отдаленном родстве с Адашевыми (С. Б. Веселов-
ский. Исследования по истории опричнины, стр. 87, 249).
82 БК, л. 103. — Князь К. Ф. Перемышский в Боярской книге в ст. 22-й,
оклад 9 руб. Вотчина за ним «не сыскана», поместье на 300 четей. Дворо-
вый сын боярский по Тарусе, здесь же записан и его сын Владимир (ДТ,
л. 122 об.). Родственники (5 человек) записаны также по Тарусе, Кашире
и Калуге среди дворовых детей боярских.
83 БК, лл. 67, 30. — О. И. Шастинский в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Б. И. Шастинский как старший брат в ст. 18-й, оклад 17 руб.
Вотчины «сказали» за Отаем 5 четей, а за Борисом 20 четей, поместья
соответственно у одного 160, у другого 180 четей. В Тысячной книге и
Дворовой тетради не значатся. Правда, возможно, что Шастинские —
просто измененное написание какой-то младшей (и уже утратившей кня-
жеский титул) ветви ростовских князей Шастуновых, представители кото-
рых есть среди дворовых детей боярских. Во всяком случае среди тысяч-
ников из ржевских помещиков есть нетитулованные Шастуновы Салтан и
Василий Ивановы дети (ТК, л. 167 об.). Не-одно ли лицо Отай Иванов
сын Шастинский и Салтан Иванов сын Шаступов? Неидептичпая передача
имен и фамилий в обоих этих источниках встречается довольно часто,
хотя иногда совершенно ясно, что речь идет об одних и тех же лицах.
84 И. К. Садыков — дворовый сын боярский по Зубцову, вместе с ним
записан в Дворовой тетради и его брат Брех '(ДТ, л. 136), который
в 1556 г. был зубцовским губным старостой (Наместничьи, губные и зем-
ские уставные грамоты Московского государства, стр. 69). Кроме этого,
один из Садыковых — Митька Захарьин сын — записан в Дворовой тетради
по Торжку (ДТ, л. 150 об.). Садыковы принадлежали к старинному роду
448
в кормленье, а брати ему полавочное лета 7065 год адинова в год
с лавке по две гривне по тому ж, как брали прежние наши корм-
ленщики».85 Правда, никакого упоминания, что Борис Шастин-
ский не собрал полавочное, в грамоте нет, но факт остается фак-
том, что костромское полавочное предоставлялось ему именно
в 1554/55 г.
Васюк Петров сын Житов «брал мех костромской 63 год»,86
т. е. за 1554/55 г.
Как мы видим, даже по разрозненным данным Боярской
книги, Кострома середины 50-х годов выступает’ перед нами как
весьма крупный центр княжеского управления, особенностью ко-
торого является не объединение всей власти в городе в руках
наместника, а ее дробление между различными кормленщиками,
ведающими кто судом, кто тем или иным дворцовым ведомством
(путем), кто сбором княжеских пошлин. Конечно, путей и
пошлин было больше, чем упоминает Боярская книга.87
Но неправильно было бы думать, что указанные кормления
были городского происхождения. Дело в том, что если бояре,
стоящие во главе стольничьего пути в Москве, ведали обеспе-
чением продуктами княжеского стола в целом (как бы сказать,
в общегосударственных масштабах), то волостели стольничьего
пути (сидящие в том или ином городе) по существу управляли
всеми селами и даже целыми волостями, которые были к нему
приписаны в данном уезде. В более или менее отдаленных от
Москвы районах, как Кострома или Переяславль, это были
преимущественно рыболовные села, заготовлявшие рыбу на цар-
ский обиход. По своему положению волостели стольничьего пути,
тверских бояр Шетневых. В одной из родословных книг прямо указывается
род Шетневых: «а у Михаила (Шетпя) три сына: Костяптин был тысяц-
кой же во Твери да Григорей Садыков, и от того повелися Садыковы, что
служат в уделе у князя Ондрея Ивановича» (Н. П. Лихачев. Разрядные
дьяки XVI века, стр. 399). Из рода Шетневых в Боярской книге записано
двое представителей (см. у нас, стр. 424—453).
85 Акты Юшкова, № 176.
85 БК, л. 80. — В. И. Житов в Боярской книге в ст. 20-й, оклад 12 руб.
Вотчины на 70 четей, поместья за ним «сказал» на Серпуховском смотре
па 200 четей, а «явлено» на 400 четей. Дворовый сын боярский по Твери
(ДТ, л. 146). Тут же записаны и его братья Андрей, Данило, Василий
(Меньшой или Большой?) и Роман. Их отец, Петр Иванович Житов, в на-
чале правления Василия III бывал в полковых воеводах, будучи, видимо,
в приближении у великого князя (ДРК, стр. 26, 27, 30—32, 34, 42, 44, 46,
47, 49, 50, 54). Житовы происходили из рода тверских бояр Бороздиных.
Многие Житовы служили в середине XVI в. в Старицком уезде, где имели
старинные вотчины, из которых в годы опричнины были выселены.
87 Например, в Костроме XVI в., как известно, был не только стольни-
чий, но и чашничий путь, передававшийся также на кормление. Об этом
ясно говорит грамота Василия III (правда, без точной даты), выданная
Фунику Прокофьевичу Прокудину, о пожаловании его «чашничьим путем
на Костроме... в кормленье с правдою». До него костромской чашничий
путь был в кормлении у князя Василия Пожарского (Акты Юшкова, № 63).
29 Н. Е. Носов
449
как видно хотя бы по дошедшим до нас уставным и земским гра-
мотам XVI в., ничем не отличались от обычных волостелей.88
Такое же положение занимали, видимо, и волостели чашничьего
пути, ведавшие заготовкой меда и пива для княжеского стола,
а следовательно, и теми категориями местного населения (из
дворцовых сел), которые этим занимались. Правда, в середине
XVI в. эта должность встречается уже более редко.
Весьма интересны и сообщаемые Боярской книгой сведения
о костромских волостях. Таких кормлений в книге упоминается
восемь: стан Кодогорский, волости — Борок Железный, Нерехта,
Кусь и Немда, Соль Большая, Соль Малая и Иледома. Рассмот-
рим каждое из этих кормлений.
Иван Киреев сын Ольгов «съехал с Троетцкого стану в Иле-
доме на троицын день 62, держал год» 89 т. е. волостельствовал
в Троицком стане с весны (с мая?) 1553 по 13 мая 1554 г.
Иледома (Иледама) — местность Костромского уезда — упо-
минается впервые в духовной грамоте Дмитрия Донского.
В XV в. Иледома обычно входила в состав владений великих
князей. Что касается Троицкого стана, то очень вероятно, что он
был расположен вокруг Троицкой слободки на Волге, также вхо-
дящей в XV в. в число костромских владений великих княгинь и
расположенной, видимо, как раз на территории, носившей общее
название Иледома.90 Правда, в перечне костромских станов и
волостей XVII в., составленном 10. В. Готье, ни Иледома, ни
Троицкий стан не упоминаются.91
Иван Шапкин сын Рыбина «съехал с Соли с Большие на пи-
колин день на осенней 60 третьяго, держал через год от сбор-
ного воскресения до николина дни»,92 т. е. волостельствовал в ко-
стромской волости Соль Большая с 11 февраля 1553 (?) до 6 де-
кабря 1554 г. Кому была дана Соль Большая после него, Боярская
книга не сообщает, но зато мы узнаем, что «дана была,. . Соль
Большая ждати» князю Федору Потулову сыну Волконского, но
88 ААЭ, т. I, №№ 143, 242.
89 БК, л. 42. — И. К. Ольгов в Боярской книге в ст. 19-й, оклад 15 руб.
Вотчины за ним полчетверти сохи, поместье на 80 четей. В дошедшей
части Дворовой тетради и в Тысячной книге не значится, хотя среди дво-
ровых детей боярских по Костроме находим двоих Ольговых — Ивана и
Митьку Федоровых детей Шишкина Ольгова (ДТ, лл. 111 об., 112 об.).
Вообще Ольговы происходили из знатных костромских вотчинников, из
этого рода происходили Адашевы и Шишкины. В начале опричнины род
Ольговых выселен из Костромы (С. Б. Веселовский. Исследования по
истории опричнины, стр. 168, 180, 253, 354, 472).
. 90 ДДГ, стр. 34, 56, 58, 61, 195, 196, 276, 356.
91 Ю. В. Г о т ь е. Замосковный край в XVII веке, стр. 385, 386.
92 БК, л. 129. — И. Ш. Рыбин в Боярской книге в ст. 12-й, оклад 45 руб.
Вотчины за ним соха, поместье на 503 чети. Дворовый сын боярский по
Бежецкому Верху, тут же его сын Богдан и двое родичей (ДТ, лл. 151,
153). Рыбины были в родстве с князьями Пронскими (там же, лл. 111,
130 об.).
450
«он не наезживал», поскольку «Соль Большая с семеня дни 60
четвертаго (с 1 сентября 1555 г., — Н. И.) в откупу»,93 Что ка-
сается князя Петра Борисовича Пожарского, о котором в Бояр-
ской книге значится, что «дана была ему Соль Большая, и он не
наезживал»,94 то когда это произошло, неизвестно, но очень веро-
ятно, что именно он и должен был сменить на волостельстве
И. Ш. Рыбина.
Большая или Великая Соль была очень крупной и богатой ко-
стромской волостью, подавляющее большинство ее населения еще
в середине XVI в. составляли черные крестьяне. Расположена она
была по правую сторону Волги по течению р. Солоницы. Центром
волости был посад Большая Соль, на котором и были располо-
жены соляные варницы, а также находился торг. На посаде жил
и усольский волостель.95 Показательно, что назначаемые сюда
кормленщики тоже очень значительны и родовиты.
Непосредственно к Большой Соли примыкала и костромская во-
лость Малая Соль. В прошлом обе они составляли, видимо, еди-
ную большую волость. Сведения Боярской книги о Малой Соли
почти полностью идентичны сведениям о Большой Соли.
Так, Боярская книга указывает, что Михаил Михайлов сын
Гагин «съехал с Малые Соли на велик день 62; держал через
год от сбора до велика дни»,96 т. е. был волостелем в Малой Соли
с 11 февраля 1551 г., с годичным перерывом в 1552/53 г. (ви-
димо, с пасхи 1552 до февраля 1553 г.), до 25 марта 1554 г.
Князь же Иосиф Дмитриев сын Мосальского «наехал был на
Соль на Малую на велик день 63 (14 апреля 1555 г., — Н. Н.),
и с семеня дни 64 (1 сентября 1555 г., — Н. И.) Соль Малая
в откупу».97 По этой же причине не был на Соли Малой и назна-
93 БК, л. 132. — Князь Ф. П. Волконский в Боярской книге в ст. 15-й,
оклад 30 руб. Вотчины нет, поместье на 600 четей. В Дворовой тетради
(в сохранившейся части) и Тысячной книге не значится. В 1559/60 г. был
в полковых головах (ДРК, стр. 219). Вообще же в Дворовой тетради
15 князей Волконских среди детей боярских по Калуге, Туле, Козельску,
Белеву. В опричнину князья Волконские, кажется, почти не пострадали.
94 БК, л. 27. — Князь П. Б. Пожарский в Боярской книге в ст. 17-й,
оклад 20 руб. Вотчины за ним на полполполчетверти сохи, поместья на
503 четверти (но на смотре «сказал» всего на пол-200 четвертей).
95 АСЭИ, т. I, №№ 287, 320, 515.
95 БК, л. 3. — М. М. Гагин в Боярской книге в ст. 16-й, оклад 25 руб.
Вотчины за ним «не сыскано», поместья «сказал» на 150 четвертей.
В 1554/55 г. — «на году в Казани». Суздальский дворовый сын боярский.
По Суздалю записан и его брат и сын Иванец (ДТ, л. 115),. Вообще Га-
гины — нетитулованная отдаленная младшая ветвь ярославских князей
Гагиных (родственников князей Шастуновых).
97 БК, л. 75. — Князь И. Д. Мосальский в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним в Мосальске 1104 четверти, поместье на
85 четвертей. В Дворовой тетради записан среди кпязей Мосальских вместе
с братьями Александром и Иваном Меньшим, все трое значатся и в Ты-
сячной книге среди детей боярских III статьи (ДТ, л. 94; ТК, л. 126).
В 1563 г. князь И. Д. Мосальский был писцом в Нижнем Новгороде.
29*
451
ченный туда Юшко Петров сын Федчищев — «дана была ему Соль
Малая ждати и Солца отдана на откуп», как разъясняет Боярская
книга.98
Как видно из доходного списка Василия III (около 1528 г.),
выданного волостелю Григорию Дмитриеву сыну Кобякову на
пользование доходом с Малой Соли (Сольцы),99, корм поступал
с волости три раза в год — на рождество, пасху и петров день,
кроме обычного корма, ему шли пошлины с соляных варниц,
с меда, пива, пятнания лошадей и т. д. как с посада, так и с де-
ревень. К сожалению, дефектность грамоты не дает возмож-
ности подсчитать общую сумму причитающихся Г. Д. Кобякову
корма и пошлин с Малой Соли.100
С юга к Большой и Малой Соли примыкала обширная кост-
ромская волость Нерехта, расположенная вдоль р. Нерехты (упо-
В Синодиках князья Мосальские не упоминаются, вернее, встречаем лишь
какую-то княжну Мосальскую — «имя ей бог весть» (С. Б. Веселов-
ский. Исследования по истории опричнины, стр. 408, 417; ср. стр. 381).
98 БК, л. 45.— Ю. П. Федчищев в Боярской книге в ст. 19-й, оклад
15 руб. Вотчины нет, поместье на 400 четей. Вообще Федчищевы — старый
род костромских вотчинников. Отец нашего кормленщика — Петр Федоров
Зубатов Федчищев — дьяк из наряда в казанском походе 1549 г. (ДРК,
стр. 136). В Дворовой тетради сам Ю. П. Федчищев записан по Костроме
вместе с братьями Василием, Дмитрием и Яковом. В Тысячной книге он
значится среди детей боярских III статьи по Галичу вместе с братьями
Василием и Дмитрием (ДТ, л. 111 об.; ТК, л. 134). Ю. П. Федчищев был
в 1567 г. послухом при земельной сделке боярина И. В. Шереметьева
в Московском уезде, а его брат Василий в 1563 г. послан «в Ногаи»,
а в 1565 г. числился в полковых головах, в опричнину был казнен
(С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины,
стр. 463—-464).
99 Акты Юшкова, № 124. — Доходный список датируется на основании
грамоты Василия III около 1528 г. о пожаловании Г. Д. Кобякова волостью
Малой Солью в кормление, поскольку на обороте грамоты значится (на
самой же грамоте, как отмечается в дошедшем до нас списке с нее, из-за
ветхости дата не сохранилась), что великий князь «пожаловал Григорья
Дмитриевича Кобякова, перепустил с ряду Солцу Малую на другой год
от ильина дни лета 7037 (1528/29 г., — Н. Н.) до ильина дни лета 7038
(1529/30 г., — Н. Н.)». Значит, кормленая грамота на первый срок (до
«перепуска»), а следовательно, и доходный список были выданы раньше,
всего вероятнее, в 1527/28 г. Несколько слов о Г. Д. Кобякове и князе
Иване Дмитреевиче Солпцеве-Засекине, которого он сменил па кормлении
в Малой Соли. Кобяковы — рязанские вотчинники и помещики. Сам
Г. Д. Кобяков упоминается с 1531—1532 гг. в числе воевод в Рязани
(ДРК, стр. 83, 88), а его сыновья Иван и Петр записаны среди рязанских
дворовых детей боярских (ДТ, л. 124). Значительно более известен род
ярославских князей Засекиных, ветвью которых были Солнцевы. Правда,
к середине XVI в. князья Засекины сильно размножились и измельчали.
Отец кормленщика — князь Дмитрий Солнце Засекин — упоминается в раз-
рядах еще при Иване III (ДРК, стр. 20), брат Василий Дмитриевич с сы-
ном Дмитрием записаны в Тысячную книгу в число детей боярских
III статьи по Ярославлю, ряд Солнцевых значится среди ярославских дво-
ровых детей боярских (ТК, лл. 123 об.—124; ДТ, л. 92 об.).
100 Акты Юшкова, №№ 124, 125.
452
минается впервые в духовной Василия I).101 Центром волости
был большой Нерехтский посад. Вплоть до конца XVI в. в Не-
рехтской волости было еще очень много черных земель.102 В сере-
дине же века они, видимо, преобладали.
В Боярской книге Нерехта упоминается четыре раза: Илья
Иванов сын Плещеев «съехал с половины с Нерехты на.. . (про-
бел в тексте, — Н. Н.) 59, держал два года»,103 т. е. находился
там с 1548/49—1550/51 гг.; его сменил Федор Львов сын Шетнев,
который «держал пол-2 году» (полтора года) и «съехал с поло-
вины Нерехты на благовещеньев день 61» (25 марта 1553 г.);104
«дана была. . . половина Нерехты» и князю Даниилу Федорову
сыну Засекину-Сандыревскому, но «он не наезживал» (видимо,
в связи с передачей ее на откуп);105 а Русин Доронин сын Ко-
чюров, наоборот, «наехал был на половину Нерехты на николин
101 ДДГ, стр. 56, 58, 61, 196, 356. — В духовной Ивана Грозного 1572 г.
Нерехта именуется уже городом (там же, стр. 442).
102 Ю. В. Готье. Замосковный край в XVII веке, стр. 223—224.
103 БК, л. 140. — И. И. Плещеев в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчины за ним треть сохи, поместье на 114 четей. И. И. Пле-
щеев — дворовый сын боярский (по Бежецкому Верху?) (ДТ, по указа-
телю), в 1561 г. описывал дворцовые села на Белоозере. Всего же в Дво-
ровой тетради числится 42 Плещеевых — по Бежецкому Верху, Владимиру,
Вязьме, Дорогобужу, Калуге, Кашину и Ростову, в том числе 12 тысячни-
ков. Плещеевы — старинный московский боярский род. Родоначальником
Плещеевых был Александр Плещей, младший брат митрополита Алексея
(род черниговского боярина Федора Бяконта). К роду Плещеевых принад-
лежали и Басмановы. Как отмечает С. Б. Веселовский, «занимая высокое
положение в боярской среде, Плещеевы владели значительными родовыми,
купленными и приданными вотчинами и роднились с княжескими и бояр-
скими фамилиями» (С. Б. Веселовский. Исследования по истории
опричнины, стр. 224—225). Многие Плещеевы были активными опрични-
ками, но многие из них были и репрессированы, как и сам И. И. Пле-
щеев. В 1564—1566 гг. он был приставом у сосланного на Белоозеро князя
М. И. Воротынского (АИ, ч. I, стр. 333—335), а после этого сам казнен
(С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины, стр. 427—
430).
104 БК, л. 97 об. — Ф. Л. Шетнев в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 80 четей. В Дворовой
тетради записан по Суздалю вместе с братьями Пахомом и Демьяном,
тут же значится и ряд их родственников (ДТ, л. 115 об.). Всего в Дворо-
вой тетради записан 21 Шетнев — по Кашину, Романову, Суздалю (боль-
шинство) и Ярославлю. Происходили Шетневы из старинного тверского
боярства, перешедшего на службу в Москву. Видное положение среди
тверского боярства занимал родоначальник Шетневых — Михаил Щетень,
а его сын Константин был даже тверским тысятским (XV в.). Правда, при
великокняжеском дворе XVI в. Шетневы не занимали уже крупных постов
(Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 182, 359, 399, 468).
Из кормлений, какими раньше пользовались Шетневы, укажем, что, на-
пример, в конце XV в. Афанасий Шетнев был вместе с Михаилом Тучко-
вым на наместничестве в Галиче (РИС, т. V, стр. 3; о роде Шетневых
см. также: Временник ОИДР, кн. 10, стр. 119).
105 БК, л. 96 об. — Князь Д. Ф. Засекин-Сандыревский в Боярской
книге в ст. 20-й, оклад 12 руб. Вотчины за ним соха без трети, поместья
нет. В Дворовой тетради записан среди князей Ярославских (ДТ, л. 93).
О роде князей Засекиных см. выше, стр. 465, 518—519,
453
день вешней 63 (9 мая 1555 г., — Н. Н.), и с семеня дни
64 (1 сентября 1555 г., — Н. Н.) Нерехта дана в откуп, а пош-
лины с Нерехты и кормовые денги с белых сох взял на весь год;
съехал с пошлин на велик день 64 (5 апреля 1556 г., — Н. Н.),
держал год».105 106
Последнее известие крайне любопытно. Оно не только кон-
статирует факт передачи Нерехты на откуп с 1 сентября 1555 г.,
но и достаточно ясно свидетельствует о том, что, хотя факти-
чески Р. Д. Кочюров держал кормление лишь до 1 сентября
(всего 4 месяца), пошлины и кормовые деньги с «белых сох»
(иначе говоря, с привилегированных землевладельцев — светских
и духовных вотчинников) он ухитрился взять вперед «на весь
год», а поэтому и считался съехавшим «с пошлины» лишь с 5 ап-
реля 1556 г., с этого числа, видимо, и должен был исчисляться но-
вый кормленый откуп, собираемый отныне самими земскими
властями и сдаваемый непосредственно в Москву. Факт, что во
всех приведенных известиях речь идет о половине Нерехты, го-
ворит лишь о том, что Нерехта была волостью очень богатой и
обширной, почему и делилась на два самостоятельных кормления.
О времени передачи на откуп Кодогорского стана Костром-
ского уезда Боярская книга не сообщает. Мы узнаем лишь, что
«по списку к кормленому верстанью» Чюдину Лобанову сыну
Пелепелицыну «дан был... Кодогорской стан, и Кодогорской стан
дан в откуп, а он не наезживал».107 Отсюда лишь ясно, что он
был передан на откуп до времени составления Боярской книги —
не позже начала 1556 г. Всего же вероятнее, что это произошло
одновременно с переводом на откуп Большой и Малой Соли,
т. е. 1 сентября 1555 г.
Кодогорский (Котогорский) стан был самым крайним северо-
западным станом Костромского уезда, охватывающим земли по
течению рек Обноры и Улы с притоками Пексолдыша, Кулза,
Железница и др. (название самого стана связано с рекой Кото-
горкой). Стан был большой, но, кажется, сравнительно слабо на-
селенный и почти исключительно черносошный.
На восток от Кодогорского стана, у г. Буя, была расположена
костромская волость Борок Железный, также упоминаемая Бояр-
ской книгой. Русин Семенов сын Батюшков «имал с Борку
105 БК, л. 122. — Р. Д. Кочюров в Боярской книге в ст. 25-й, оклад
6 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 102 чети. В Дворовой
тетради и в Тысячной книге не значится.
107 БК, л. 76. — Ч. Л. Пелепелицын в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Вотчины за ним 30 четей, поместье па 91 четь, но велено учинить
в 250 четей. В Дворовой тетради записан по Костроме вместе с тремя
братьями — Пестрым, Василием и Федором, тут же находим и многих
родичей (ДТ, л. 112). Двое из рода Пелепелицыных — Иван Большой и
Иван Меньшой — значатся в Синодиках (С. Б. Веселовский. Исследо-
вания по истории опричнины, стр. 425—426).
454
с Железного по 16 рублев»,108 князь Иван Васильев сын Мещер-
ского также «имал с Железного Борку по 16 рублев на год»,109
наконец, князь Петр Потулов сын Волконского «имал с Борку
ио 16 рублев на год».110 Сведения, как мы видим, идентичны, но,
к сожалению, крайне глухие.
Волость Борок, или Борковская (название Борок Железный
она получила, видимо, лишь в начале XVI в., когда в ней раз-
вивается железное производство на базе добываемой в лесных
озерах болотной руды), упоминается еще в числе великокняже-
ских костромских волостей, закрепленных за Василием II Тем-
ным, согласно его договору с князем Юрием Галицким 1433 г.111
108 БК, л. 61. — Р. С. Батюшков в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Вотчины за ним полполтрети и полполчетверти сохи, поместье на
350 четей. В Дворовой тетради записан по Калуге вместе с братом Иваном,
о котором в тетради есть помета: «67-го году, Иван в Бежецком староста».
Так в Дворовой тетради обычно обозначались губные старосты (ДТ,
л. 126 об.). Видимо, их отец — Семен Батюшков—упоминается в разрядах
по 1532/33 г. в Севере в «приставах у служилых татар» (ДРК, стр. 91).
Всего же в Дворовой тетради записано 15 Батюшковых — по Дмитрову,
Калуге и Бежецкому Верху (ДТ, лл. 99 об., 100 об., 126 об., 127, 153,
153 об.). В конце XVI в. часть дмитровских Батюшковых числится, правда,
уже в городовых детях боярских (Список 100-го года. В кн.: Тысячная
книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов. Подготовил к печати А. А. Зи-
мин. М.—Л., 1950, л. 158 об.).
109 БК, л. 65. — Князь И. В. Мещерский-Киясов в Боярской книге
в ст. 20-й, оклад 12 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на
400 четей. В Дворовой тетради записан по Коломне, его же родичи —
по Боровску (ДТ, лл. 119, 129). Правда, какой-то князь Иван Васильевич
сын Мещерского, но без прозвища («Киясов») записан и в Тысячной
книге как дворовый сын боярский II статьи по Бежецкой пятине (ТК,
л. 161). Всего- в Дворовой тетради записано 38 князей Мещерских
(по Дмитрову, Кашире, Торжку, Боровску, Коломне, Можайску, Ржеву,
Вязьме, а также Бежецкой и Вотской пятинам), из них 9 тысячников
(ДТ, лл. 120 об., 121, 122, 129, 134 об., 137 об., 139, 141, 148 об.; ТК, лл. 119,
139, 151 об., 160 об., 161). Отец же нашего кормленщика — князь Василий
Кияс Дмитриев сын Мещерский — много служил при Василии III в 1512 г.,
занимая должности полковых воевод (ДРК, стр. 45, 61, 62, 71, 78, 79, 83).
Вообще же князья Мещерские принадлежали к тому слою старого москов-
ского титулованного боярства, которое перешло на службу к великим
московским князьям еще при Дмитрии Донском, хотя никогда особенно
высоких постов при дворе не занимало (Н. П. Лихачев. Разрядные
дьяки XVI века, стр. 328—329, 372—373, 376, прил., стр. 26, 53). Отдельные
из представителей князей Мещерских (например, князь Г. Ф. Мещерский)
активно служили и в опричнине (Сб. РИО, т. 71, стр. 775—777).
110 БК, л. 66. — Князь П. П. Волконский в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 600 четей.
Б Дворовой тетради не значится, хотя в ней записаны многие из его род-
ственников (о роде князей Волконских см. у нас, стр. 450—451, 465).
Его отец князь Потул Волконский довольно часто служил при Васи-
лии III в воеводах, а самого Петра мы находим в 1564/65 г. в «полковых
головах». Числился он и в опричнине (ДРК, стр. 6, 65, 101, 260. — О его
брате Федоре см.: там же, стр. 219; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки
XVI века, стр. 186, 216, 313).
111 ДДГ, стр. 76, 78.
455
По данным 90-х годов XV в., она почему-то не имела своих воло-
стелей, а управлялась ярославским великокняжеским тиуном
(а Ярославль был от нее весьма далеко), который и творил суд
и управу над волостными крестьянами.112
В каком положении была волость в середине XVI в., неясно.
Известно лишь, что в 1536 г., как указывает летопись, костром-
ские «волости» Корега, Ликурга, Залесье и Борок Железный
били челом великому князю о постройке у них (для «осадного бе-
режения») города «того ради, что тамо волости многие, а от горо-
дов далече».113 В том же году был построен на р. Кореге Буйго-
род, а все указанные волости составляли Буегородскую осаду.
Судя по этому известию (били челом не местные землевладельцы,
а именно «волости», т. е. волостные миры), перечисленные во-
лости были в это время почти исключительно черные. Подтверж-
дает это и наличие в 1541 г. в Буйгороде и именно у борковских
волостных крестьян своих (общих) осадных дворов.114
Указание Боярской книги о том, что Р. С. Батюшков и князья
И. В. Мещерский и П. П. Волконский «имали» вместо кормлений
с Борка Железного «по 16 рублев на год», нельзя понять иначе,
как свидетельство того, что, видимо, уже в начале 50-х годов
(во всяком случае, как мы уже специально отмечали, именно
к 1550—1555 гг. относятся почти все сведения о кормленщиках,
сообщаемые Боярской книгой) население волости получило право
откупаться от кормленщиков путем уплаты им вперед вместо
причитающихся кормленых доходов оброчных денег; подобные
примеры мы уже приводили и по другим волостям.
Правда, в данном случае трудно сказать, 16 руб. в год — это
размер всего годового оброка с Борка Железного или только доля,
причитающаяся каждому кормленщику из его общей суммы.
Думаем, что три кормленщика вряд ли жаловались доходами
с одной волости, да и сама формула — «имал (а не взял, — Н. Н.)
с Борка Железного по 16 рублев на год» — говорит о том, что это
имело место не один раз и не за один год, даже если бы они
«сидели» на волости вместе. Но в конечном счете тот или иной
ответ на этот вопрос не имеет для нас решающего значения.
Пока важно установить сам факт, что еще до общей отмены
кормлений именно такая крупная, а главное, промыслово-ремес-
ленного типа костромская волость, как Борок Железный, пользо-
валась правом откупаться от кормленщиков.
112 АСЭИ, т. III, №№ 209, 210. — Видимо, это был остаток той череспо-
лосицы в управлении, которая сохранилась от феодальной раздроблен-
ности, когда костромские земли ведались галицкими князьями или их
наместниками, а находящиеся среди них' отдельные великокняжеские
волости тянули к тиунам московских князей, сидящих по их соседним
городам.
113 ПСРЛ, т. XX, вторая половина, стр. 436.
114 ЦГАДА, ГКЭ, по Костроме, № 5005.
456
И что это был не единичный случай для Костромского края,
а случай, характерный также и для ряда других его волостей
и как раз левобережных, где (в отличие от волжского правобе-
режья) почти полностью преобладало черносошное землевладе-
ние, видно уже из того, что, помимо Борка Железного, Боярская
книга называет еще две очень крупные восточные костромские
волости — волости Кусь и Б[емду, в которых тоже еще до общей
отмены кормлений практиковалась замена кормленых доходов
уплатой кормленщику откупных денег.
Образцу Гневашеву сыну Рогатого-Бестужева, указывается
в Боярской книге, «дано... с Куси да с Немцы 36 рублев
с четью»,115 а вот Нелюб Тимофеев сын Зачесломского «наехал
был на Кусь и на Немцу на петрову память чюдотворцову 63
(29 июня 1555 г., —Н. Н.), и Кусь и Немда того же году с бла-
говещеньева дни (25 марта 1555 г., — Я. Я.) отдана в откуп,
а откупу с тое волости того году петровского сроку дано ему
72 рубля с полтиною, а вперед ему откупу давати не велено».116
115 БК, л. 62. — О. Г. Рогатый-Бестужев в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним полполчетверти, поместье по окладу 300 че-
тей, но реально он получал всего лишь 120 четей. Дворовый сын бояр-
ский по Костроме, тут же записаны его сын Михаил и брат Яков (ДТ,
л. 111 об.), последний также значится в Боярской книге. (О нем см. у нас,
стр. 442—443, там же дается и характеристика рода Рогатых-Бестужевых).
115 БК, л. 17. — Н. Т. Зачесломский в Боярской книге в ст. 17-й,
оклад 20 руб. Вотчины за ним вместе с четырьмя братьями в Костроме
полчетверти сохи, да за ним же Кононовские Писемского вотчины на
30 четвертей; поместье на 450 четвертей. Н. Т. Зачесломский записан
в Дворовой тетради по Галичу, тут же и его братья Борис, Андрей, Иван
и Сыдавной, последний с пометой «в доме» (ДТ, л. ИЗ). Нелюб и Борис
упоминаются также и среди каширских дворовых детей боярских, но с по-
метой, что служат в «Галиче оба». Последнее, всего вероятнее, было вы-
звано тем, что они владели вотчиной Конона Писемского, а Писемские
служили как раз по Кашире, где и имели свои вотчины (ДТ, л. 121).
Значатся Нелюб и Борис и в Тысячной книге среди детей боярских
III статьи по Галичу, тут же записано, кстати, еще пятеро Зачесломскпх
(ТК, л. 133 об.). Всего же в Дворовой тетради записано 10 Зачесломских.
В разрядах Н. Т. Зачесломский под 1549 г. числится среди поддатней
у рынд (ДРК, стр. 138 — о Зачесломских см. также: там же, стр. 73, 160,
202, 211, 213, 215, 240, 260). Очень интересные сведения о роде З'ачеслом-
ских приводит С. Б. Веселовский. Он указывает, что Зачесломские принад-
лежали к коренным галичанам, заимствовавшим свое родовое прозвище
от р. Чельсмы, в бассейне которой недалеко от Галича находилась их
родовая вотчина. Карьера Зачесломских, по мнению С. Б. Веселовского,
«типична для зажиточного рода провинциальных служилых людей XVI в.»,
которые активно несут государеву службу при дворе, в полках и на
местах, не занимают постов выше рынд и полковых голов, хотя трое
из них, и в том числе братья нашего кормленщика, Андрей и Борис,
присутствуют на Земском соборе 1566 г. в числе дворян II статьи. Но все
это не спасает их от экспроприации, когда в 1565 г. Галич был взят
в опричнину. Именно тогда большинство из них, если не все, потеряли
свои галичские вотчины и были выселены в Коломну, Каширу и Дмитров.
В опричнину был казнен и брат нашего кормленщика Андрей Тимофее-
457
Куськовская волость — самая восточная волость Костром-
ского края — находилась на правом берегу р. Немды (в ее сред-
нем течении), волость же Немда раскинулась от нее на запад
(в XVI в. она, видимо, включала в себя и волость Куекшу, рас-
положенную по р. Куекще, хотя в XVI в. последняя уже отде-
лилась от нее). Эти две огромные по занимаемой ими территории
волости и составили так называемую Кадуевскую осаду (сам
г. Кадуй был расположен на территории Куси). Основные земли
в волостях были черные, причем крестьяне широко занимались
не только сельским хозяйством, но и промыслами (да и вообще
промысловое хозяйство было особенно сильно развито в левобе-
режной части Костромского края). Как можно судить по жало-
ванной грамоте Василия III (1503—1533 гг.) 117 Федору Макси-
мову сыну Горину о пожаловании ему в кормление Куси и
Немды (до него они были в кормлении под Дмитрием Хидырщи-
ковым) «по старине», обе эти волости обычно объединялись
в одно кормление.
Но вернемся к вышеприведенным известиям Боярской книги.
Из них явствует, что О. Г. Рогатому-Бестужеву было дано
(когда-то?) 36 рублей с четью из суммы оброка (= откупа)
с Куси и Немды, т. е. половина оброка, а Н. Т. Зачесломский «на-
ехал» на Кусь и Немду 29 июня 1555 г., хотя они еще с 25 марта
того года были «отданы в откуп» (имеется в виду уже новое уло-
жение о кормлениях 1555 г.), и не только «наехал», но и сумел
получить' с них полный годовой откуп в размере 72 рублей с пол-
тиною, считая по «того году петровского сроку», т. е. за период
с петрова дня (29 июня) 1555 по петров день (29 июня) 1556 г.
О чем же говорят эти данные? Они показывают, что обе во-
лости с 25 марта 1555 г. были уже окончательно (в общегосудар-
ственном масштабе) «отданы на откуп»,» а Зачесломский хотя и
получил с них уже после этого откупные деньги за год (до
29 июня 1556 г.), но сделал это незаконно, и именно поэтому ему
в дальнейшем откупа давать было «не велено» (по новому уло-
жению 1555 г. откуп должен был взиматься уже не самим корм-
ленщиком, а ежегодно в установленные сроки привозиться зем-
скими властями непосредственно в Москву и отдаваться в казну).
А отсюда следует, что О. Г. Рогатый-Бестужев получал с Куси
и Немды свой половинный оброк-откуп как кормленщик еще
до «наезда» на эти волости Зачесломского. Иначе говоря, «жало-
вич Зачесломский, хотя в свое время он пользовался, видимо, большим
доверием царя — был в 1563 г. в числе поручителей князя А. Воротын-
ского, а в 1564 г. — И. В. Шереметьева. Что касается его другого брата —
Бориса Тимофеевича Зачесломского, — то он, кажется, в опричнину не
пострадал, так как еще в 1577 г. служил на Москве, «из выбора» по Ко-
ломне (С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины,
стр. 386—387; см. также: И. П. Лихачев и И. В. Мятлев. Тысячная
книга..., стр. 118—119).
117 Акты Юшкова, № 59. — Грамота не датирована.
458
вался» ими в кормление раньше последнего (до весны 1555 г.).
Значит, Кусь и Немда еще до уложения 1555 г. имели право да-
вать кормленщикам откуп вместо причитающихся им доходов,
иначе говоря, имели право на самоуправление, и этому отнюдь не
противоречит, что Зачесломский все-таки «наехал» на Кусь и
Немду 29 июня 1555 г., несмотря на то что они уже в течение
трех месяцев были «отданы в откуп», установленный новым уло-
жением и, следовательно, не подлежащий сбору самими кормлен-
щиками. Это говорит лишь о том, что он получил это кормление
(по очереди) раньше, чем была проведена новая реформа, а глав-
ное, ни у кормленщиков, ни тем более у местного населения уже
находившихся на откупе волостей не было первоначально полной
ясности, в чем же отличие старых, лично платимых кормленщику
откупов-оброков от откупов новых, идущих непосредственно
в казну и уже ею распределяемых между служилыми людьми,
имеющими на них право. Дело было новое. А поскольку старый и
новый «откуп» номинально были равны, то и получалось так,
что в тех волостях, которые и до земской реформы были на от-
купе, откуп и после реформы продолжал уплачиваться лично
кормленщикам, если он «наезжал» на волость. Это было проще,
чем возить деньги в Москву. И хотя правительство, как можно
судить по Боярской книге (и не только по данному случаю),
пресекает такую практику — «не велит» волостям впредь давать
«откуп» непосредственно кормленщикам, — она, как мы увидим
ниже, изживается далеко не сразу.
Какие же общие выводы можно сделать на основании ко-
стромских материалов?
В самой Костроме отмена таких кормлений, как «правда»,
стольнич путь, мех и полавочное, произошла, видимо, в период
с сентября 1555 по весну 1556 г.: «правда» была отменена не ра-
нее 25 марта 1556 г., стольнич путь, — всего вероятнее, 1 сен-
тября 1555 г. (иначе непонятно, почему О. И. Шастинский был
на кормлении всего четыре месяца и съехал именно в этот
день),118 полавочное же и мех — также не ранее этого' срока (ведь
первое — полавочное — еще в марте 1555 г. жалуется «вперед»
на новый годичный срок, а второе — мех — было «взято за
7063 год», т. е. до 1 сентября 1555 г.).
Таким образом, земская реформа в Костромском крае прово-
дится по меньшей мере в три этапа. Сперва в черносошных во-
сточных волостях (на левобережье), где переводы на откупа
118 Нельзя забывать, что кормленщики, сидящие на костромском
стольничьем пути, хотя и жили в Костроме, где находился сам стольни-
чий двор, но управляли всеми тянущими к этому пути костромскими
отдельными селами или целыми волостями. Поэтому всего вероятнее
предполагать, что отмена кормлений в костромском стольничьем ведомстве
была приурочена к отмене кормлений в соседних ему волостях, а в них
(на костромском правобережье) она состоялась как раз в сентябре 1555 г.
459
практикуются еще с начала 50-х годов, здесь реформа завер-
шается 25 марта 1555 г. Потом в западных волостях (на правобе-
режье). Здесь она датируется.! сентября 1555 г. И, наконец,
в самом г. Костроме, где перевод на откуп «кормленых» ведомств
(«правда», меха) затянулся, видимо, вплоть до весны 1556 г. Это
объясняется, но всей вероятности, тем, что вообще отмена наме-
стников, да еще в таких крупных городах, как Кострома, прои-
зошла, как правило, позднее, чем отмена волостелей. Ведь не
случайно в Боярской книге упоминается о передаче на откуп
преимущественно лишь мелких городов. Этому были, как мы уви-
дим ниже, свои причины. Более затяжной характер носил, ви-
димо, перевод на откупную систему и дворцового ведомства.
Но все же к концу 1556 г. и он, как правило, был завершен.
Тарусский уезд. Юго-западная часть московского центра
представлена в Боярской книге слабее. В ней лишь упоминается
несколько кормлений Тарусского, Калужского, Малоярославского
и Верейского уездов. Видимо, это следует объяснить тем, что это
был район преимущественно старинного вотчинного землевладе-
ния, в котором, кроме его южной окраины, было значи-
тельно меньше черных волостей, чем, например, в поволжских
уездах.
Из тарусских кормлений Боярская книга упоминает лишь во-
лость Мышегу, которую «держал год» (видимо, с июня 1553 г.)
Иван Никитин сын Пущин, «съехав» с нее на петров день
(29 июня) 1554 г.119
Мышега — довольно большая черная волость, расположенная
на левом берегу р. Оки (против г. Алексина). Известно, что около
1546—1547 гг. она давалась в кормление Истоме Васильеву Су-
хотину («с пятном») и его сыну Григорию (без пятна и не одно-
временно с отцом), а до них была (и тоже раздельно) за Иваном
Мясоедовым и Юшкой Федоровым.120 Григорий волостельствовал
в Мышеге до госпожицына дня (15 августа) 1551 г., когда она
119 БК, л. 31. — И. Н. Пущин в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Поместье за ним на 300 четей, «вотчины не сыскано».
В Дворовой тетради ни он сам, ни его родичи не записаны; правда,
в Тысячной книге значится среди новгородских детей боярских II статьи
(по Вотской пятине) Семейка Булгаков сын Пущина-Олуповского (ТК,
л. 154 об.; ср.: НПК, т. III, стр. 520). Вообще же Пущины происходили
из служилых людей Звенигорода, где, видимо, находились их родовые
вотчины и откуда некоторые из них и были испомещены в конце XV в.
на новгородских землях (С. Б. Веселовский. Феодальное землевла-
дение в Северо-Восточной Руси, стр. 295). Род был незнатный, и при
Иване IV его представители в разрядах почти не упоминаются.
120 Об этом мы узнали из жалованных грамот Ивана IV, выданных
якобы в «7055» и «7056» гг. отцу и сыну Сухотиным (Акты Юшкова,
№№ 152, 153). Но с датировкой этих грамот, как мы уже отмечали, что-то
не благополучно, и это не дает возможности точно установить время
пребывания на кормлении в Мышеге всех названных лиц (см. у нас,
стр. 424—425).
460
была дана в кормление князю Дмитрию Ивановичу Борятиш
скому.121
Калужский уезд. Калужские кормления упоминаются в Бояр-
ской книге дважды. Михайло Данилов сын Хвостов «брал мех
колужской 61 год» (за 1552/53 г.),122 и Андрею Григорьеву сыну
Тарбееву «дано было... бобровое в Колузе 63» (за 1554/55 г.).123
Иначе говоря, в обоих случаях речь шла о предоставлении
в кормление права сбора или калужского меха вообще, или
только бобра (выделение, типичное для XV—XVI вв.). Как из-
вестно, Калуга, окруженная большими и дремучими лесами, была
одним из тех южных городов, окрестности которых еще в сере-
дине XVI в. были особенно богаты ценным пушным зверем.
Малоярославский уезд. В Боярской книге упоминается лишь
сам Малоярославец.
Невзор Злобин сын Чеглоков, сообщает книга, «съехал с Еро-
славца на ильин день 63, держал через год от николина дни до
ильина дни, а с ильина дни Ярославец отдан в откуп», иначе го-
воря, был волостелем в Малом Ярославце с 6 декабря 1554 по
20 июля 1555 г.124 Передачу же Ярославца на откуп с ильина
121 Акты Юшкова, № 164. — Любопытно, что двое князей Борятин-
ских — Федор Михайлович и Федор Васильевич — записаны в Боярскую
книгу. Первый был волостелем на Устье и Заячьей реке в 1556 г., а вто-
рой— в Спасском стане (см. у нас, стр. 446-—447). Это еще одно свиде-
тельство того, что в сохранившейся части Боярской книги записаны бояр-
ские фамилии (вернее, их представители), приписанные, как правило,
к определенному кругу кормлений. В этом, видимо, и была специфика
составления «списков на кормленое верстание». Но об этом речь будет
идти ниже специально.
122 БК, л. 50. — М. Д. Хвостов в Боярской книге в ст. 19-й, оклад
15 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 11 вытей. В Дворовой
тетради записан как сын боярский по Суздалю (ДТ, л. 116). Тут же за-
писаны его братья. Вообще Хвостовы принадлежали к известному москов-
скому боярскому роду (потомки тысятского Алексея Хвоста), но в конце
XV—XVI вв. так размножившемуся и измельчавшему, что многие из них
числились уже в городовых детях боярских. Правда, Хвостовы, испоме-
щенные на новгородско-псковских землях, были в более привилегирован-
ном положении — они еще служили по выбору и даже значились в тысяч-
никах. В 1556 г. один из новгородских Хвостовых — Степан Хвостов — был
великокняжеским тиуном в Новгороде (Н. П. Лихаче в. Разрядные
дьяки XVI века, стр. 282). В годы опричнины многие Хвостовы были
казнены (С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины,
стр. 464—466). В 80-х годах XVI в. сын боярский Михаил Хвостов (от-
чество неизвестно, но возможно, что это и есть наш кормленщик) был
губным старостой в Переяславле-Рязанском (Акты Юшкова, стр. 205, 222).
123 БК, л. 171. — А. Г. Тарбеев в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчины за ним 63 чети, поместье на 400 четей. В Тысячной книге
записан как сын боярский III статьи по Вязьме, также значится и в Дво-
ровой тетради (ТК, л. 144; ДТ, л. 142). В Дворовой тетради по Вязьме
записаны и его братья Семен и Иван.
124 БК, л. 13. — Н. 3. Чеглоков в Боярской книге записан в ст. 16-й,
оклад 25 руб. Поместья за ним на 29 вытей с полувытью, «вотчины
не сыскано». В Тысячной книге он записан как торопецкий помещик
461
дня 1555 г., видимо, надо расценивать по примеру других городов
как свидетельство о передаче на откуп именно с этого срока и
всего небольшого Малоярославского уезда, тем более очень воз-
можно, что других волостей в нем не было, а вся его сельская
округа тянула непосредственно к городу.
Тверской уезд. Из собственно тверских кормлений в сохра-
нившейся части Боярской книги упоминается только тверской мех,
а именно Асан Дмитриев сын Гурьев «брал мех тверской 60 год»
(1551/52 г.),125 Василий Григорьев сын Яхонтов — в «63»
(1554/55 г.),126 и, наконец, Русину Данилову сыну Игнатьеву
«дан был... мех тверской брати 64-й год» (1555/56 г.).127 Из этих.
II статьи, дворовый (ТК, л. 165 об.). Тут же записан его брат Алексей,
который, как мы уже указывали, также значится в Боярской книге —
«брал» в 1556 г. мех в Новгороде (см. выше, стр. 485, тут же приводятся
данные о роде Чеглоковых — младшей ветви бояр Морозовых). Сам
Н. 3. Чеглоков служил при Иване IV мало, но занимал иногда посты
не только полковых голов, но и воевод (ДРК, стр. 170, 198, 202, 211, 223,
252, 255). На Земском соборе 1566 г. он числится среди дворян I статьи
(СГГД, ч. I, стр. 550).
125 БК, л. 47. — А. Д. Гурьев в Боярской книге в ст. 19-й, оклад 15 руб.
Поместья за ним на 17 вытей, «вотчины не сыскано». В Тысячной книге
он и брат его Иван записаны как псковские помещики II статьи, горо-
довые по Бельской засаде, оба — по Вышгороду (ТК, л. 165 об.), хотя
9 человек из их родичей числятся в Дворовой тетради по Костроме, Та-
русе, Торжку, Калуге и Москве (ДТ, лл. 111 об., 122 об., 150, 96, 127).
Отсюда можно заключить, что братья были испомещены на псковских
землях после включения их в состав великого княжения и хотя здесь
они записаны в городовых, но вообще происходили от дворовых детей
боярских. Сам А. Д. Гурьев в 1558 г., во время похода под Юрьев, упо-
минается в полковых головах, а последние обычно назначались из числа
«выбора» (ДРК, стр. 202; о нем см. также: Сб. РИО, т. 71, стр. 84; ДРВ,
т. XIII, стр. 276).
126 БК, л. 169. — В. Г. Яхонтов в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Поместья^ за ним «его выти» на 567 четей с третником, «вотчины
не сыскано». В Дворовой тетради записан по Торжку (ДТ, л. 148 об.).
Тут же записаны его братья Никита и Михаил, а также 7 родичей,
из них два тысячника III статьи. Кроме этого, трое Яхонтовых значатся
по Твери (ДТ, лл. 148 об., 146; ТК, л. 146 об.). Яхонтовы происходили
из тверского боярского рода Левашовых. При Иване IV они служили
много и активно, занимая посты воевод, полковых голов, писцов. Двою-
родные братья нашего кормленщика Андрей и Иван Игнатьевичи были
в качестве дворян первой статьи участниками Земского собора 1566 г.
Но зато его родной брат Никита в опричнину был казнен (С. Б. Весе-
ловский. Исследования по истории опричнины, стр. 477).
127 БК, л. 4. — Р. Д. Игнатьев в Боярской книге в ст. 16-й, оклад
25 руб. Поместье на 19 вытей, данных о вотчине ,не приводится (ви-
димо, ее нет). Он и его брат Петр записаны в Тысячной книге как Торо-
пецкие помещики II статьи, дворовые (ТК, л. 166 об.). Оба брата при
Иване IV много служили. Р. Д. Игнатьев в 1558 г., во время похода на
Юрьев, был в полковых головах, а потом воеводой во взятом г. Рынголе,
причем, как отмечает летопись, держал в нем во главе 40 детей боярских
и 50 стрельцов героическую осаду против немецких отрядов. Убит под
Куконосом, где также отличился (ДРК, стр. 202, 203; ПСРЛ, т. XX, вто-
рая половина, стр. 606; Бархатная книга, ч. I, стр. 279). Что касается
его брата Петра, то он еще в 1577 г. служил по Торопцу «из выбору»
462
известии, как мы видим, можно лишь заключить, что к моменту
составления Боярской книги сбор тверского меха еще не был пе-
редан на откуп.
Зубцовский уезд. По Зубцовскому уезду, в прошлом, как из-
вестно, входившему в состав тверского княжества и составляв-
шему его юго-западную часть, в Боярской книге имеется упоми-
нание о пожаловании в кормление волости Молодой Березуй.
В книге указывается, что Василий Иванов сын Колединского
«съехал с Молодого Березуя на николин день вешней 60; держал
2 году»,128 т. е. волостельствовал в Молодом Березуе с весны
(видимо, с мая) 1530 по 9 мая 1552 г.
Волость, или стан, Молодой Березуй, как и соседний с ним
стан Старый Березуй, была расположена на правом берегу р. Ва-
зузы в юго-восточной части Зубцовского уезда. Станы были боль-
шие. Кстати, отметим, что Молодой и Старый Березуй числятся
как раз среди тех шести зубцовских волостей — Теребетовой, Вод-
жати, Дмитревской и Фоминской, которым 3 февраля 1556 г.
была выдана известная Зубцовская губная грамота (всего в Зуб-
цовском уезде в середине XVI в. было, видимо, около 15 станов
и волостей, упоминаемые же в губной грамоте были расположены
более или менее компактно в районе р. Вазузы).129
Кашинский уезд. Восточная часть тверских земель представ-
лена в Боярской книге Кашинским уездом, причем упоминается
как сам Кашин, так и два крупных кашинских стана —- Меньшая
половина Задубровской слободы и Белгородок.
Князья Григорий и Ерш Ивановы дети Щетинина «съехали
оба с половины Кашина на троицын день 63, держали по году»,130
(АМГ, т. I, стр. 47; ДРВ, т. XIV, стр. 344). Напомним, что всего в Бояр-
ской книге записано четверо Игнатьевых, помимо нашего кормленщика,
это Матвей Дмитриевич (кормленщик в Топальске), Федор Иванович
(волостель в Вышгороде в 1555 г.) и Уродко Федорович (брал коломен-
ский мех в 1553/54 гг.). Обо всех этих лицах см. у нас, стр. 429; там же
дается и общая характеристика рода Игнатьевых как представителей
(младшей ветви) одного из крупнейших московских боярских родов
(потомков Бяконта).
128 БК, л. 14. — В. И. Колединский в Боярской книге записан в ст. 16-й,
оклад 25 руб. Вотчины за ним полполтрети сохи, поместье в 158 четвер-
тей с осминою (на Серпуховском же смотре в июне 1556 г. показал, что
«поместья ему явлено на пол-600 четвертей, дано ему 235 четвертей»),
В Тысячной книге записан как сын боярский III статьи по Зубцову,
также значится и в Дворовой тетради (ТК, л. 141 об.; ДТ, л. 136). Среди
тысячников (и в Дворовой тетради) записаны и два его брата — Петр и
Григорий. Отметим, что Григорий в 1557—1558 гг. был наместником
в Стародубе (ДРК, стр. 192).
129 Акты Юшкова, № 178.
130 БК, л. 81. — Князья Г. И. и Е. И. Щетинины записаны в Боярской
книге в ст. 20-й, оклад на человека 12 руб. Вотчины за ними «не сыскано»,
числилось за ними «поместья... 432 чети за человеком», но «сказали
за собою по 300 четьи». В Дворовой тетради оба записаны по Ярославлю
среди ярославских князей (Григорий с сыном Иваном). Тут же числятся
463
т. е. были наместниками в Кашине каждый в своей половине
с лета 1554 по 2 июня 1555 г. Федор Степанович сын Давыдова
Ульянина «брал в Кашине бражное 63»,131 иначе говоря, собирал
бражную пошлину с горожан за 1554/55 г.
Иван Андреевич сын Совин «съехал с меншие половины За-
дубровские слободы на происхожение честнаго креста 63, дер-
жал год».132 Следовательно, И. А. Совин волостельствовал в стане
Меньшая половина Задубровской слободы Кашинского уезда
с лета 1554 по 1 августа 1555 г. И, наконец, Останя Правоторхов
сын Истленьева (Истлетеньева) «съехал с Белогородка на петров
день, держал год».133 Петров день — это 29 июня, но поскольку
год не указан, то, естественно, невозможно и определить, когда
О. П. Истлетеньев был волостелем Белгородского стана Кашин-
ского уезда.
Что касается самих указанных станов, то они были располо-
жены в разных концах уезда. Стан Меньшая половина Задубров-
ской слободы (или, как его чаще именовали в XVI в., «Меньшая
слободка Задубровская») был расположен в западной части уезда
и тянулся от старого Бежецкого рубежа по правому берегу р. Ме-
дведицы. На юг от него располагался огромный по размерам стан
Большая слободка Задубровская, охватывающий земли от Пе-
тровских озер до р. Медведицы — весь бассейин р. Большой
и их брат Алексей и другие родичи (ДТ, лл. 93—93 об.). Один из их
родственников — князь Дмитрий Александров сын Щетинин — был ты-
сячником (ТК, л. 124), а его братья Семен и Михаил значатся в Дворовой
тетради по Ржеву (ДТ, л. 135). Семен в годы опричнины, видимо, под-
вергся опале (С. Б. Веселовский. Исследования по истории оприч-
нины, стр. 154).
131 БК, л. 166. — Ф. С. Давыдов-Ульянин в Боярской книге в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины за ним 20 четей, поместье на 500 четей. В Тысяч-
ной книге Ф. С. Давыдов-Ульянин вместо с братьями Алексеем, Василием
и Никифором числится среди дворовых детей боярских III статьи, князя
Юрия Ивановича; по Дмитрову записаны они и в Дворовой тетради,
тут же значатся и их родичи (ТК, л. 130 об.; ДТ, л. 98). Никифор Сте-
панович в 70-х годах служил «в выборе» по Серпейску (Н. П. Лихачев
и Н. В. Мятлев. Тысячная, книга..., стр. 96). Некоторые Ульянины
в годы опричнины были казнены (С. Б. Веселовский. Исследования по
истории опричнины, стр. 461; о роде Давыдовых см. также у нас, стр. 504).
132 БК, л. 119. — И. А. Совин в боярской книге в ст. 24-й, оклад 7 руб.
Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 205 четей. Дворовый сын
боярский по Мурому (ДТ, л. 176 об.). Девять Совиных записаны среди
дворовых детей боярских по Воротынску и Мещевску, в том число пять
человек — тысячники (ДТ, лл. 128, 128 об.; ТК, л. 138). Совины служили
в опричнине. По мнению С. Б. Веселовского, никто из Совиных от опал
Ивана IV не пострадал (С. Б. Веселовский. Исследования по истории
опричнины, стр. 234; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
стр. 17, 262, 264, 458).
133 БК, л. 8. — О. П. Истленьев в Боярской книге в ст. 16-й, оклад
25 руб. Вотчины за ним с братом треть сохи, поместье на 400 четвертей.
Дворовый сын боярский по Костроме (ДТ, л. 112). Родичи записаны
среди дворовых детей боярских по Зубцову и Галичу, двое тысячников
(ДТ, л. 136; ТК, лл. 133 об., 141 об.).
464
Пудицы.134 В прошлом оба стана составляли, видимо, единый
Задубровский стан, основную массу населения которого состав-
ляли черносошные крестьяне и слобожане (отсюда и его назва-
ние) . Белогородский стан, административным центром которого
было большое и очень богатое село Белый городок (по существу
та же слобода), был расположен в юго-восточной части Кашин-
ского уезда по течению р. Волги, ниже Кимр, до впадения
р. Нерли.135 Значение Белгородского стана определялось еще и
тем, что именно через него шли торговые пути из тверских и мо-
сковских земель в Кимры, центр больших торговых ярмарок.
Приведенные данные, как мы видим, ничего не говорят, когда
была осуществлена передача на откуп кашинских кормлений.
Но поскольку, как мы уже видели, станы и волости того или
иного уезда обычно передавались на откуп примерно в одно и
то же время, а чаще даже одновременно,136 можно полагать, что
это не могло произойти на самом посаде ранее троицы (2 июня)
1555 г., когда съехали с Кашина князья Щетинины, а в окрест-
ных станах и волостях ранее 1 августа 1555 г., когда съехал
с Меньшой слободки Задубровской И. А. Бовин. Очень возможно,
что после этих сроков новые кормленщики ни в Кашин, ни
в кашинские станы и волости уже не назначались.
Бежецкий Верх. Из Бежецких земель, также относимых
нами к числу бывших тверских земель, хотя это и не вполне
точно, так как Бежецк находился на стыке тверских, новгород-
ских и московских земель и в территориальном отношении в про-
шлом никогда не был един, в Боярской книге упоминаются
г. Городня, или Городец (на Мологе), являвшийся в середине
XVI в., видимо, административным центром Бежецкого уезда, и
волость Иногостицкая (Иногостижская). О Городне сказано, что
на петров день (29 июня) 1554 г. с него «съехал» князь Дмитрий
Потулов сын Волконский, державший его один год,137 а череэ
134 Сохранилось известие о пожаловании Иваном IV (в 1533—1547 гг.)
Большой половины Задубровской слободы в кормление «с правдой»
Александру Михайловичу Кобякову. До него волостелем в Большой поло-
вине слободы был князь Андрей Засекин (Акты Юшкова, № 134). Дата
на указанной грамоте Ивана IV не сохранилась, поэтому издатели дати-
руют ее условно — по титулу «великий князь Иван Васильевич всеа
Руси», указывающему, что грамота была выдана Иваном IV до венчания
ого на царство (16 января 1547 г.).
135 Ю. В. Готье. Замосковный край в XVII веке, стр. 382.
136 Ведь не случайно и в Кашинском уезде «съезд» всех кормленщи-
ков происходит, как мы видим, только в летнее время — 2 и 29 июня или
1 августа.
137 БК, л. 131. — Князь Д. П. Волконский в Боярской книге записан
в ст. 15-й, оклад 30 руб. Поместья за ним 600 четей, вотчины нет.
Ни в Тысячной книге, ни в сохранившейся части Дворовой тетради не
значится. В Боярской книге записаны также его братья Петр («имал»
с Борку Железного на Костроме по 16 руб. на год) и Федор (должен был
в 1556 г. волостельствовать в Большой Соли на Костроме). О роде князей
Волконских см. у нас, стр. 450—451, 455.
30 Н. Е. Носов
465
год город был передан в кормление Дмитрию Константинову
сыну Хлопова, который «держал» его с петрова дня (29 июня)
1555 г., но лишь до покрова дня (1 октября) 1555 г., поскольку
как раз «с того сроку» Городня «дан в откуп». Правда, мыт на
Городне Д. К. Хлопов все-таки «держал год», т. е. положенный
срок.138 Что касается Иногостицкой волости (судя по названию,
новгородской по происхождению), то в Боярской книге упоми-
нается лишь о том, что в 1554/55 г. Андрею Васильеву сыну
Косого Плещеева было дано «из Иногостижского откупу вопче
с братом с Замятнею 30 рублев»,139 из чего можно заключить,
что к 7063 г., а точнее, к сентябрю 1554 г., Иногостижская во-
лость уже находилась на откупе так же, как например Балахна.
Волость была черная и, видимо, очень богатая, так как только
доля братьев Плещеевых «из Иногостижского откупа» состав-
ляла 30 руб. Столь ранняя передача Иногостижской волости на
откуп (во всяком случае значительно раньше, чем был передан
на откуп сам Городец), видимо, была вызвана тем, что это был
крупный торгово-ремесленный центр, население которого более
активно добивалось земского самоуправления. Этому способство-
вало и территориальное расположение волости как раз на торго-
вом пути из Новгорода в тверские и московские земли (ведь не
случайно в ней производился сбор мыта). Не исключено, что тут
были и торги.
' БЕЛОЗЕРСКО-ВОЛОГОДСКИЙ КРАЙ
Белозерско-Вологодский край, куда мы от-
носим, помимо собственно белозерских и вологодских земель,
также Пошехонье, представлял собой район, занимающий как бы
промежуточное положение между старомосковским центром и
138 БК, л. 52. — Д. К. Хлопов в Боярской книге записан в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Поместья за ним «сказал» 40 обеж без полуобжи. Данных
о вотчине нет. В Тысячной книге записан как новгородский сын боярский
III статьи, дворовый по Шелонской пятине (ТК, л. 158). В Дворовой тет-
ради записано 13 Хлоповых — все дети боярские по Коломне (ДТ,
лл. 119 об., 120). Хлоповы вели свое родство от хана Каз-Гирея (по проз-
вищу Хлопец), приехавшего на службу к Ивану Калите из Тмутаракани
(из Синей Орды). Особо высоких постов Хлоповы не занимали, хотя один
из родичей нашего кормленщика (двоюродный дядя) — Федор Семенович
Хлопов — был при Василии III ясельничим (Н. П. Лихачев и
Н. В. Мятлев. Тысячная книга..., л. 242). В Боярской книге записан
также еще один Хлопов — Иван Назаръев сын. Данных о получаемых им
кормлениях нет, но зато о нем есть в книге весьма любопытная запись,
что «велено давати Ивану за кормленье по 15 рублев на год» (БК, л. 56).
139 БК, л. 101. — А. В. Косой-Плещеев в Боярской книге записан
в ст. 22-й, оклад 9 руб. Поместье за ним на 250 четей, вотчина на 40 чет-
вертой.^ В Дворовой тетради он записан как сын боярский по Кашину,
тут же" записан и Замятия (ДТ, л. 102). Кроме них, в Боярской книге
значатся еще трое Плещеевых (см’ у нас, стр. 453; тут же приводятся
данные и о роде Плещеевых).
466
Поморьем. С одной стороны, здесь, особенно в юго-западной части
Белозерья, мы находим крупные боярские и особенно монастыр-
ские вотчины, с другой — вплоть до середины XVI в. тут сохра-
няются многочисленные черносошные волости, во владении кото-
рых находится почти половина всех освоенных земель. Весьма
сильна была на этих землях и старая волостная организация —
черный крестьянский мир. Что же касается поместного земле-
владения, то оно вплоть до опричнины было развито здесь слабо
и не играло определяющей роли в феодализации этого богатого
края. Кроме Белоозера и Вологды, занимавших положение свое-
образных торгово-транзитных центров между русским севером
и замосковными городами, других городов тут не было, но зато
было немало крупных сельских торжков и слобод. В администра-
тивном отношении Белозерско-Вологодский край распадался на
ряд самостоятельных волостельств, по существу не зависимых
ни от белозерских, ни от вологодских наместников (других на-
местников здесь не было).
Белозерский уезд. Белозерский уезд относится к числу тех
немногих уездов, по которым в Боярской книге приводится до-
вольно много данных. Так, из числа белозерских волостей в книге
упоминаются Андопал, Череповесь, Арбужевесь, Веретея и, на-
конец, Суда, которые в своей совокупности составляли довольно
значительную часть белозерских кормлений. Весьма любопытны
и сведения, сообщаемые о них Боярской книгой.
Денис Федоров сын Ивашкин «съехал с Андопола на благове-
щеньев день 54, держал 2 года».140 Следовательно, Ивашкин был
волостелем Андопальской волости с весны 1544 по 25 марта
1546 г.141 Андопальская волость находилась в центре Белозер-
ской земли в верховье р. Андоги, вокруг Андозера. Это была по
размерам очень крупная черная волость, черной она оставалась
вплоть до 1613 г.142 В XV—первой половине XVI в. на ее терри-
тории, по-видимому, не было ни монастырских, ни иных частных
владений (во всяком случае более или менее значительных).
140 БК, л. 55. — Д. Ф. Ивашкин в Боярской книге записан в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Поместье за ним на 400 четей, «вотчины не сыскано».
В Дворовой тетради он значится среди дворовых детей боярских по Туле
вместе с братом Посолом и другими родственниками (ДТ, л. 123).
141 Это, как мы уже указывали выше, единственный случай, когда
в Боярской книге дается ссылка на кормление, с которого кормленщик
съехал ранее 1550/51 г. (7058/59 г.). Упоминается он, видимо, в связи
с тем, что в середине 50-х годов, как сообщает сама же Боярская книга,
Д. Ф. Ивашкин был «в полону в Крыме» и поэтому не мог быть участ-
ником последующих «кормленых верстаний».
142 А. И. Копанев называет Андопал среди тех немногих черных
белозерских волостей, о которых не сохранилось сведений от XVI—начала
XVII в. о раздаче их земель монастырям и помещикам (А. И. Копанев.
История землевладения Белозерского края XV—XVI вв., стр. 73; карты,
№№ 1—3 —Е7).
30*
4G7
Центром волости было село Андопал. В начале XVI в. (1512 г.)
волость тянула к Ергольскому яму.143
Мансур Матвеев сын Товарищев «съехал с Череповеси на се-
редокрестье 61; держал 2 году»,144 т. е. волостельствовал на Че-
реповце с весны 1551 по 12 марта 1553 г. Череповецкая волость
находилась па южной оконечности Белозерской земли в излу-
чине р. Шексны. Это была крупная и богатая черная волость,
расположенная на торговом пути из Белозерской земли и За-
онежья в Поволжье и Московский край. Центром волости было
село (позднее посад) Череповец, где издавна находился и воло-
стелин стан.145 Еще в грамотах белозерских князей с конца XV в.
указывается, что та или иная окрестная деревня «тянула...
к стану к Череповецкому судом и данью».146 Как и Андопаль-
ская, Череповецкая волость вплоть до конца XVI в. оставалась
черной, хотя значительная часть ее земель находилась в частном
владении (в основном захвачена монастырями) или была отде-
лена в дворцовое ведомство.147
143 ААЭ, т. I, № 156.
144 БК, л. 7. — М. М. Товарищев (Аксаков) записан в Боярской книге
в ст. 16-й, оклад 25 руб. По Боярской книге за ним «вотчины не сыскано»,
поместье в 400 четвертей. В Дворовой тетради он числится по Суздалю
вместе с отцом («стар»), четырьмя братьями (Савелий, Никифор, Степан
и Иван) и двумя родственниками (ДТ, л. 116). М. М. Товарищев и все
перечисленные его родичи (кроме брата Ивана) записаны и в Тысячной
книге среди детей боярских III статьи по Суздалю (ТК, л. 127). Согласно
писцовым книгам, отец нашего кормленщика — Матвей Товарищев сын
Аксаков — имел поместье в Бохове стане Московского уезда (ПКМГ, ч. I,
отд. 1, стр. 19, 53). Вообще же Товарищевы были, как полагает С. Б. Весе-
ловский, потомками новгородских бояр Есиповых, переселенных в конце
XV в. в Переяславль и Суздаль. В опричнину многие Товарищевы были
казнены (С. Б. Веселовский. 1) Исследования по истории опричнины,
стр. 455—456; 2) Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси,
стр. 325).
145 Одно из наиболее ранних упоминаний о череповецких волостелях
относится еще к середине XV в. Так, в жалованной грамоте верейского и
белозерского князя Михаила Андреевича 1448—1470 гг. Кирилло-Белозер-
скому монастырю о запрещении проезда через монастырскую слободку
Романовскую и освобождении монастырских крестьян от постоя, дачи
кормов и проводников ездокам указывается, что если кто нарушит это
постановление, то князь Михаил Андреевич «велел маностырьскому при-
казщику того поимати да выдати своему намеснику белозерьскому или
волостелю череповьскому. И мой наместник белозерьской или волостель
череповьской возмет на том заповеди в мою казну два рубля ноугородь-
ских. А что ся оучинить людем маностырьским оубытка, и яз велю
доправити на том же» (АСЭИ, т. II, № 106).
146 А. И. Копанев. История землевладения Белозерского края XV—
XVI вв., стр. 168. — О череповецкой волости в конце XV в. см. также:
АСЭИ, т. II, № 276, 390.
147 «В таких волостях, как Андопальская, Череповецкая, Киуйская и
другие, — пишет А. И. Копанев, — наряду с монастырскими вплоть
до XVII в. существовали черные крестьянские земли» (А. И. Копанев.
История землевладения Белозерского края XV—XVI вв., стр. 188—189;
ср. стр. 70—71, 75).
468
Князь Иван Семенов сын Чермного Козловского «съехал
с Арбужевеси на петрову чюдотворцову память 63, держал через
год от середокрестья чюдотворцовы памяти»,148 т. е. волостель-
ствовал на Арбужевеси с 4 марта 1553 по март 1554 г. и «через
год» с 4 марта 1555 по 29 июня 1555 г.149 Эти сведения подтвер-
148 БК, л. 143. — Князь И. С. Чермной-Козловский в Боярской книге
записан в ст. 18-й, оклад 17 руб. По данным Боярской книги, имел по-
местье в 300 четей, «вотчины не сыскано». В Дворовой тетради числится
11 князей Козловских, из них шесть по Романову, четверо по Костроме.
Среди них Иванов Семеновичей несколько; по Костроме — у князя Се-
мена Федоровича Козловского (помечен—«умре») сыновья Юрий, .Иван
Большой и Иван Меньший; по Романову — князь Иван Семенов сын Коз-
ловского (похоже, что повторен дважды: и среди романовских дворовых
детей боярских, и среди романовской же «литвы дворовой»). Тут же зна-
чатся и его братья Федор Семенович (с пометой — «убит в Казали
в приступ») и Григорий Семенович с сыном Андреем и еще Данило Гри-
горьев, тоже, видимо, его сын (ДТ, лл. 109 об., 110, 111 об.). За более
поздние годы князья Иван Семенович и Юрий Семенович Козловские
упоминаются в разрядах в 1564/65 г. среди «голов» береговых полков
(ДРК, стр. 260). Полагаем, что волостелем на Арбужевеси был князь
Иван Семенович Козловский из Романова, так как и Иван Большой и
Иван Меньший Семеновичи Козловские из Костромы были в середине
50-х годов, видимо, еще молоды для занятия такой должности. Если это
так, то тогда устанавливаются и предки нашего кормленщика, их со-
циальное положение, а также размеры кормлений, которыми они ранее
пользовались. Дело в том, что сохранились жалованная грамота Васи-
лия III от 29 июня 1506 г. князю Юрию Львовичу Козловскому (деду
Ивана Семеновича Козловского из Романова) на волостельство («с пят-
ном») в Антоновском стане Бежецкого Верха (АСЭИ, т. III, № 189),
а также две жалованные грамоты Василия III от 1510 г. его отцу князю
Семену Львовичу Козловскому с братом Юрием (видимо, старшим) на их
старые, а также вновь пожалованные им села в Муромском и Романов-
ском уездах (Акты Юшкова, №№ 79—80).
149 Кормления в XV—XVI вв. давались обычно на год (отсюда синоним
«кормленщик» — «годовщик», выражение «наехать на годование» и т. д.).
Поэтому-то на грамотах о передаче служилому человеку в кормление
того или иного города или волости, как правило, не указывается, на
сколько времени дается пожалование. Если же по тем или иным причи-
нам великий князь увеличивал свое жалованье, то кормление просто
«перепускалось», т. е. давалось снова на год или на какую-нибудь зара-
нее определенную его часть. Иначе говоря, годичное кормление было
нормой (меркой), и регламентации требовали лишь случаи отклонения
от нее как в сторону увеличения, так и сокращения. Что касается самой
практики «перепуска» кормлений на новый срок, то она была в XV—
XVI вв. широко распространена. Кормления «перепускали сряду» (под-
ряд) на другой год или же делали перерыв и «перепускали» их тому же
лицу «через год» или даже «через два года». Оформлялось это путем
специальных приписок о новом пожаловании на уже выданных великим
князем при первом «наезде» «кормленых грамотах». Примеры приписок-
переутверждений. Полное продление срока кормления: «Князь великий
Василей Иванович всеа Русии по сей грамоте пожаловал Ивана Иванова
сына Коробьина, перепустил ему Инобож, и Вольгу, и Залипеньс с прав-
дою с ряду на другой год от покрова святые богородицы лета 7025-го году
до покрова святые богородицы лета 7026-го году». Продление с ограниче-
нием представленных ранее прав: «Князь великий Василей Иванович всеа
Русии по сей грамоте пожаловал Прокофья Матвеева сына Опраксина,
469
ждаются и случайно сохранившейся самой великокняжеской гра-
мотой от 22 февраля 1553 г..* 150 о пожаловании князя И. С. Коз-
ловского волостью Арбужевесь, бывшей до этого за Ширяем Шер-
шавиным «в кормленье с петном, со всем с тем, как была за
Ширяем».151 Волость Арбужевесь находилась в северной части
Пошехонья, близ р. Шексны, на левой ее стороне. Это была боль-
шая великокняжеская черная волость с центром в селе Арбуже-
веси. Еще под 1462/63 г. в одной из грамот Ивана III упоми-
нается, что в Арбужевеси сидели великокняжеские волостели и
пошлинники, которые «емлют» с судов, идущих по Шексне к Бе-
лоозеру, мыт и иные пошлины.152
Иван Меньшой Петров сын Молвянинов «съехал с Веретеи
на семей день 64, держал через год, от крещенья Христова до
семеня дни, и с семеня дни 64 Веретея дана в откуп»,153 т. е.
волостельствовал с 25 декабря 1552 по сентябрь или декабрь
1553 г. и «через год» с 25 декабря 1554 по 1 сентября 1555 г.
Веретея — черная белозерская волость, расположенная по
р. Шексне, в Надпорожском стане (на северо-восток от Черепо-
перепустил ему Обнору без правды сряду на полгода до ильина дни
лета 7025». Продление с перерывом в сроке пребывания на кормлении:
«Князь великий Василей Иванович всеа Русии по сей грамоте пожаловал
Прокофья Матвеева сына Опраксина, перепустил ему Гороховец через
два года от николина дни от вешнева лета седьмь тысящь седмаго на
десять (с 7 мая 1509 г., — Н. Н.) до николина дни осеннего лета седьмь
тысящь осмаго на десять» (до 6 декабря 1509 г.) (Акты Юшкова, №№ 95,
99, 72; ср. №№ 122, 123, 125, 127, 147).
150 Показательна датировка грамоты, а именно, что грамота на корм-
ление Арбужевесыо выдана И. С. Козловскому 22 февраля 1553 г.,
в то время как он, согласно Боярской книге, «наехал» на кормление
(прибыл в Арбужевесь) только, 4 марта, т. е. через 12 дней после получе-
ния назначения в Москве. Это как раз то время, которое необходимо для
санного проезда из Москвы через Романов или Кострому, где, видимо,
находились его поместья и жила его семья, в Северное Пошехонье (ведь
нельзя забывать, что на кормления ехали в то время не налегке,
а с семьей, слугами и челядью).
151 Акты Юшкова, № 166. — Сам Ширяй Шершавин не значится в Дво-
ровой тетради, но, правда, двое его родичей — Никита и Смага дети Ва-
сильева Шершавина — записаны среди дворовых детей боярских по Угличу,
«княж Дмитреевские Ивановича» (с пометой: «Смага староста. Микита
отставлен». См.: ДТ, л. 155).
152 АСЭИ, т. II, № 366.
153 БК, л. 117. — И. И. Молвянинов в Боярской книге записан в ст. 23-й,
оклад 8 руб. Поместье в 22 выти, «вотчины не сыскано». В сохранившейся
части Дворовой тетради сам И. И. Молвянинов не значится, хотя среди
дворовых детей боярских по Суздалю записано трое Молвяниновых, среди
них, возможно, его брат Федор Пучко Петров сын Молвянинов (ДТ,
лл. 115 об.—116). Поскольку же поместье Молвянинова исчислено в вытях,
то, видимо, оно находилось на новгородских землях, он же сам числился
дворовым сыном боярским по Новгороду, а как известно, именно новго-
родско-псковская часть Дворовой тетради не сохранилась. Как отмечает
С. Б. Веселовский, какой-то Юрий Молвянинов (Молотянинов) упоми-
нается в Синодиках (С. Б. Веселовский. Исследования по истории
опричнины, стр. 412).
470
веси), размеры волости не ясны. По данным А. И. Копанева, она
числилась черной еще и в начале XVII в.154 Упоминается Вере-
тея и в актовом материале конца XV в., из которого видно, что
в волости в 70—80-х годах были довольно значительные владе-
ния великой княгини Марфы.155 В одной из великокняжеских
правых грамот 1496 — 1505 гг. среди судных мужей значится
«веретейской волости староста» Неклюд Окинфов.156
Степан Улмезов сын Юренева «наехал был на правду в Суде
на троицын день 63, и с семеня дни 64 Суда дана в откуп»,157
т. е. был судьей-кормленщиком в Судской волости с 2 июня 1555
ио 1 сентября 1555 г., когда он был вынужден досрочно оборвать
свою деятельность в связи с передачей Суды на откуп.
Судская волость была расположена в западной части Бел-
озерья в верховьях р. Суды. Волость была очень крупной.158
Упоминание о ней находим еще в духовной грамоте Дмитрия
Донского 1389 г., который называет ее среди земель, оставляе-
мых им на Белоозере во владении княгини Федосьи.159 По дан-
ным, приводимым А. И. Копаневым, Судская волость была чер-
ной до 1614 г., когда она пошла в раздачу под поместья.160 В на-
чале XVI в. (1512 г.) Судская волость тянула к Ергольскому
яму.161 Сохранился и губной наказ Судской волости, выданный
ей 9 октября 1549 г.162 К этому времени, судя по наказу, Суд-
154 А. И. Копанев. История землевладения Белозерского края XV—
XVI вв., карта № 3—Л5.
155 См. грамоту «с прочетом» великой княгини Марфы от 1478—
1482 гг. на Усть-Углу посельскому Гриде Ефимьеву о воспрещении ее
крестьянам Веретейской волости вступаться в покосы Кирилло-Белозер-
ского монастыря по р. Шексне и о возвращении монастырю покошенного
ими сена (АСЭИ, т. II, № 252).
156 АСЭИ, т. II, № 296, стр. 254.
157 БК, л. 57. — С. У. Юренев в Боярской книге числится в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Поместье в 25 вытей (видимо, в Псковской земле), «вот-
чины не сыскано». Записан вместе с отцом в Тысячной книге среди
псковских помещиков II статьи, дворовых по г. Владимиру (ТК, л. 163).
В разрядах 1564/65 г. — в росписи «от литовские и от немецкие украйны
по годом» — С. У. Юренев воевода в «Нове-Городке» (ДРК, стр. 253).
158 А. И. Копанев. История землевладения Белозерского края XV—
XVI вв., карты №№ 1—3 — Г7.
159 ДДГ, стр. 35.
160 А. И. Копанев. История землевладения Белозерского края XV—
XVI вв., стр. 74, 186. — Кстати, А. И. Копанев вообще считает, что «как
в XV, так и в XVI в. главной формой землевладения в западных районах
(Белозерского края, — Н. Н.) было черное крестьянское землевладение»,
и поэтому «в истории землевладения западной половины Белозера XV—
XVI вв. не наблюдается тех крупных изменений, которые произошли
в восточных районах в связи с ростом монастырского землевладения. Чер-
ные земли западных волостей (а наиболее крупными из них и были
Суда и Андопол, — Н. Н.) существовали в основной массе вплоть
до XVII в.» (там же, стр. 187).
161 ААЭ, т. I, № 156.
162 Архив ЛОИИ, 11 к., сб. № 112, отд. IV, № 22. — По губному наказу
губным старостой Суды в 1549 г. был сын боярский Мясоед Вислов.
471
ская волость уже утратила черты старой волости — оощины,
а превратилась в крупную административно-территориальную
единицу типа стана (в писцовых книгах XVI—XVII вв. она так
прямо и называется),163 распадаясь в свою очередь на мелкие
волостки-общины. Но это, как мы увидим ниже, был общий про-
цесс, характерный отнюдь не только для Белозерского края.
Таким образом, если учесть, что, согласно белозерской устав-
ной грамоте 1488 г., основная масса земли Белозерья (примерно
60%), и именно станы Городецкий (Городской), охватывающий
земли вокруг г. Белоозера и на юго-восток от него, включая Ки-
рилло-Белозерский монастырь, Надпорожский, расположенный
прямо на юг от Городецкого стана и тянущийся широкой поло-
сой между реками Шексной и Андогой, в южном направлении
вплоть до Череповеси, и Заозерский, охватывающий земли на
севере за Белым озером, к востоку от р. Ковжи, тянула непосред-
ственно к белозерским наместникам, которые управляли ими че-
рез своих двух тиунов и десятерых доводчиков («во станех восмь
доводчиков, а два в городе»),164 то приведенные выше данные
о четырех самостоятельных белозерских волостельствах — Андо-
пальском, Веретейском, Судском и Череповецком, — расположен-
ных как раз вне этих территорий, дают возможность значительно
пополнить наши сведения о системе белозерских кормлений. Они
достаточно определенно показывают, что в Белозерском уезде
волостели в основном «сидели» по крупным черным волостям,
а наместники управляли станами, как бы сказать, смешанного
вида (кроме Заозерья — района преимущественно черных зе-
мель) , в состав которых входили как черные и дворцовые, так и
частновладельческие и монастырские земли. Устанавливают они
также и другое, а именно, что, согласно Боярской книге 1556 г.,
передача белозерских волостей на откуп, т. е. проведение зем-
ской реформы, датируется на Белоозере 1 сентября 1555 г.
Об этом говорит не только то, что именно с 1 сентября 1555 г.
Судской стан и Веретея переданы на откупа одновременно, хотя
на них сидели разные лица, и главное, переданы до истечения
у последних законного срока «годования», но и то, что ни одно
из приведенных кормлений не датировано позже этого срока.
А отсюда следует, что как раз 1 сентября 1555 г. было сроком
передачи на откуп не только указанных двух волостей, а всех
белозерских кормлений.
Пошехонский уезд. По Пошехонью мы располагаем лишь све-
дениями о волостях Рунай и Патробал. Князь Василий Иванов
сын Телятевского-Микулинского «съехал с Руная на рожество
Христово 61, держал 2 году», иначе говоря, волостельствовал
163 Ю. В. Готье. Замосковный край в XVII веке, карта.
164 Там же, карта; А. И. Копанев. История землевладения Белозер-
ского края XV—XVI вв., карты №№ 1—3.
472
там с зимы (видимо, с декабря) 1650 по 25 декабря 1552 r.,16S
и Никита Васильев сын Попадьин-Квашнин «съехал» с Руная и
с Патробала в 1555 г., тоже на рождество, и тоже «держал
2 году», т. е. был волостелем с зимы (видимо, с декабря) 1553
по 25 декабря 1555 г.166 Из этого можно заключить, что обе во-
лости, как, возможно, и все Пошехонье, до этого времени еще не
были переданы на откуп. Следовательно, проведение земской ре-
формы проходило здесь не одновременно с Белоозером, а позднее.
Что же касается самих Руная и Патробала, то это были до-
вольно большие волости, преимущественно черные. Патробаль-
165 БК, л. 6. — Князь В. И. Телятевский-Микулинский в Боярской книге
записан в ст. 16-й, оклад 25 руб. Вотчины нет, поместье на 300 четвертей.
В Дворовой тетради значится среди ярославских помещиков, тут же за-
писан и ряд родичей, трое из князей Микулинских — тысячники, двое —
дети боярские I статьи по Твери, а князь Семен Иванович — боярин (ДТ,
лл. 86, 93 об.; ТК, лл. 146, 117, ИЗ об.). Князья Телятевские-Микулин-
ские — младшая ветвь знатного и богатого рода князей Микулинских —
«тверичане». Род был в XVI в. немногочислен, но его представители часто
жаловались Иваном IV и в окольничие, и в бояре. Сам В. И. Телятевский
перед учреждением опричнины служил наместником в Брянске, а после
учреждения был принят в Опричный двор и в 1569, 1571—1572 гг. «хо-
дил» воеводой в опричных полках. В 1575—1576 гг. он был воеводой
в полках на р. Оке, а затем на ливонском фронте. В 1578 г. под Полоцком
попал в плен и умер в Литве. Его же брат Петр Иванович, начавший
служить в 1544 г., в 1561 г. был пожалован из окольничьих в бояре,
но умер летом 1564 г. Зато сын последнего — Андрей Петрович — был
видным опричником (С. Б. Веселовский. Исследования по истории
опричнины, стр. 234).
166 БК, л. 98. — Н. В. Попадьин-Квашнин в Боярской книге записан
в ст. 20-й, оклад 12 руб. Поместье на 20 обеж, «вотчины не сыскано».
В сохранившейся части Дворовой тетради не числится, видимо, в связи
с тем что был новгородцем. Вообще же в Дворовой тетради записано
17 Квашниных — из них один окольничий — по Дмитрову, Вязьме, Бежец-
кому Верху, Переяславлю-Залесскому, Москве, Клину и Дорогобужу (ДТ,
лл. 98 об.. 101, 140 об., 87, 152, 104 об., 95 об., 145 об., 143). Двое Квашни-
ных значатся среди тысячников — один по Новгороду (в I статье, по Ше-
лонской пятине) и один по Дорогобужу (в III статье) (ТК, лл. 151, 144 об.)
Квашнины принадлежали к одному из древнейших московских боярских
родов. По родословцам они вели начало якобы от Нестора Рябца, перешед-
шего на службу к Ивану Калите из Литвы. В XV—XVI вв. Квашнины
сильно размножились и хотя занимали высокое положение при велико-
княжеском дворе, но постепенно разорились и измельчали (Н. П. Лиха-
чев. Разрядные дьяки XVI века, по указателю; С. Б. Веселовский.
Исследования по истории опричнины, стр. 121, 152, 248, 313, 394, 395, 449).
В конце XV в. 18 представителей Квашниных, в том числе, видимо, дед
нашего кормленщика (полагаем, что это Прокофий Разлада с. сыном Ва-
силием), были испомещены на новгородских землях (С. Б. Веселов-
ский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. .194—197).
Квашнины, например Василий Васильевич Разладин-Квашнин (полагаем,
что это брат нашего кормленщика), присутствовали на Земском соборе
1566 г. среди дворян первой статьи. В годы опричнины Квашнины
пострадали исключительно сильно, а значительная часть их рода, в част-
ности потомки Василия Прокофьевича Разлады-Квашнина, была полностью
истреблена (С. Б. -Веселовский. Исследования по истории опричнины,
стр. 394—395).
473
ская волость была расположена к востоку от Пошехонья по те-
чению р. Соги, притока Согожи, Руновская же — на юг от нее по
течению р. Ухры. Обе волости упоминаются еще в духовной
Ивана III среди владений, передаваемых Василию III.167
Вологодский уезд. По Вологде в Боярской книге всего два
известия, но интересно, что оба касаются «правды» — Вологод-
ской (городской) и Богтюжской.
Сава Иванов сын Наумов «съехал с правды с Вологотцкые на
ильин день 50 девятого, держал через год от дмитреева дни до
ильина дни»,168 т. е. был «на правде» в Вологде, видимо, с 2 ок-
тября 1549 до 20 июля 1550 г. и с 2 октября 1550 до 20 июля
1551 г. Вологда в середине XVI в. была очень большим городом
с многочисленным и зажиточным торгово-ремесленным посадом,
поэтому в ней, как и в других крупных городах, а иногда и
в крупных волостях, помимо обычных наместников или волосте-
лей, были и особые кормленщики-судьи.
Никита Семенов сын Вельяминов «съехал с Богтюжские
правды на рожество 61-го, держал. .. года»,169 т. е. был «на
правде» в Богтюге, видимо, два или три года (один год . не со-
гласуется с текстом «держал. . . года»), до 25 декабря 1552 г.
Богтюжская (Бохтюжская) волость была расположена в Воло-
годском уезде к северо-востоку от Кубенского озера, по р. Бог-
тюге (Бохтюге) — левому притоку р. Кубены. На р. Богтюге
находилось и село Богтюжское — административный центр во-
лости. В актовом, материале Богтюжское кормление упоминается
еще в XV в. Так, в жалованной грамоте великой княгини Марии
Ярославны от 1462—1470 гг. Глушицкому монастырю прямо ука-
зывается, что «из моих волостей и из сына моего княжи
Андреевы Васильевича (получившего от Василия II в удел Ку-
167 ДДГ, стр. 356.
168 БК, л. 152. — С. И. Наумов в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчина в полполтрети сохи, поместья 400 четвертей. Записан и
в Дворовой тетради по Калуге и в Тысячной книге среди детей боярских
III статьи по Бежецкому Верху (ДТ, л. 126 об.; ТК, л. 147 об.). Любо-
пытно, что в Боярской книге имеется помета, что «в Серпухове смотр ему
не был (смотр был в июне 1556 г., — Н. Н.) потому: староста губной»,
в Дворовой же тетради просто помечено: «Староста губной. Умре». Вообще
род Наумовых был довольно многочислен; многих его представителей
находим среди дворовых детей боярских ряда уездов (подробнее о Нау-
мовых см. у нас, стр. 477—478). Помимо С. И. Наумова, в Боярской книге
записан еще И. Ю. Филиппов-Наумов, получавший корм с «рязанского
ключа» (см. там же).
169 БК, л. 19. — Н. С. Вельяминов в Боярской книге в ст. 17-й, оклад
20 руб. Вотчины за /ним с братьями Андреем и Иваном «ввопче у всех
полполполчетверти сохи», поместья в 1555/56 г. «сказал» тоже «вопче
с братьею» на 400 четвертей. В Дворовой тетради все три брата записаны
по Костроме (ДТ, л. 111 об.). Вообще же род Вельяминовых записан
в Дворовой тетради по Вязьме, Костроме, Ржеву (ДТ, лл. 140 об., 111 об.,
112 об., ИЗ об.)« Полезно напомнить, что Вельяминовы были прямыми
родственниками известного московского боярского рода Сабуровых.
474
бену и Заозерье, —Н. Н.) из волостей с Кубены и из Заозерья
и из иных волостей и с Богтюги тиуни, и доводщики, и их люди,
и волостные люди волоча[т], да емлют деи в монастыре. .. у их
хрестъян поборы сильно и станы деи собе в манастыре и в их де-
ревнях чинят и подводы емлют»,170
Сделать по этим данным какое-либо заключение о времени
проведения в Вологодской земле земской реформы нельзя, но
ясно (и это тоже важно), что в самой Вологде до 1552 г., а в Бог-
тюге до 1553 г. не действовала практика замены кормленых сбо-
ров денежным оброком, как это имело место в Плесской волости
в 1551 г., на Ваге в 1552 г., а также ряде других волостей За-
московного края.
СРЕДНЕЕ ПОВОЛЖЬЕ И ЮЖНЫЕ ОБЛАСТИ
Одной из особенностей Боярской книги
1556 г., как мы уже указывали, является то, что в ней отсут-
ствуют сведения о кормлениях по ряду районов страны, к числу
последних и относятся почти все ее южные и юго-восточные
земли. В книге совершенно нет данных по Казанской земле; из
кормлений такого огромного края, как Нижегородский, упоми-
нается только одна Балахна, а по Рязанской земле вообще не
упоминается ни одного наместничества и волостельства, кроме
«рязанского ключа». Из всей юго-западной '«польской украйны»,
включая. верховские и северские города, называются лишь два
наместничества — в Туле и Карачеве. Только Мещере несколько
повезло — в Боярской книге числятся два мещерских кормления:
наместничество и пятно. Все это, как и полное отсутствие
в Боярской книге данных по столь обильному кормлениями Га-
лицкому краю, вряд ли объяснимо только тем, что до нас не
дошли первые десять статей книги, в которых должны были быть
записаны наиболее знатные кормленщики. Надо полагать, что
тут была иная причина. Выше мы уже высказывали предполо-
жения, что, возможно, на практике, во исполнение уложений
1555—1556 гг. «о кормлениях и службе», была составлена не
одна, а несколько «боярских книг», причем в основу этого в ка-
кой-то мере был положен территориальный принцип, видимо,
соответствующий и приписке бывших кормленщиков к тем или
иным московским кормленым дьякам.
Но вернемся к нашей теме — о чем же все-таки говорят дан-
ные Боярской книги о кормлениях Среднего Поволжья и южных
областей?
Балахна. Упоминается дважды: Курдюк Федоров сын Сумин
«имал с Балахны по 25 рублев на год», эту же сумму, но от-
170 АСЭИ, т. III, № 256. — Ср. меновую грамоту 1425—1435 гг. на землю,
«доложа» богтюжскому волостелю князя Кубенского (Богтюжского?)
(там же, № 258, прим. 1).
475
дельно от него, в качестве оброка за балахонское волостельство,
«имал с Балахны. .. на год» и его брат Лущиха.171 Оба известия
не датированы, и поэтому можно предполагать, что это было не
ранее 1551/52 г., поскольку за более ранний период в книге, как
правило, почти нет сведений, по и не позже весны 1555 г., когда
начинается проведение земской реформы, ликвидировавшей рас-
пространенную до этого практику сбора окупа самими волосте-
лями и установившей единый принцип уплаты его местным на-
селением уже непосредственно в Москву. Иначе говоря, видимо,
правильнее датировать наши известия 1551 —1554 гг. Другое
дело, похоже, что братья «имали» положенный им окуп вместо
волостельствования в Балахне не один год, а несколько лет (ска-
жем, два или даже три года, ведь не случайно составитель книги
пользуется выражением — «имал... на год», т. е. погодно).
Во всяком случае указанная датировка в известной мере под-
тверждается и актовым материалом, из которого видно, что дей-
ствительно как раз в 1553 г. в Балахне не было волостелей.172
Наконец, нельзя не поставить в связь приведенное известие
о взимании братьями Сумиными в начале 50-х годов «окупа»
с Балахны с указанием, которое мы находим в Описи царского
архива 70-х годов XVI в., что в царском архиве (в ящике 172-м)
хранились «две грамоты уставные: Иванегородская, по Иванову
письму отдана Путилу, да Балахонская — взяты, потому что от-
ставлены».173 Не означает ли это, что Балахна имела какую-то
свою (особую?) уставную грамоту (а уставные грамоты опреде-
ляли как раз отношения между местным населением и намест-
никами или волостелями), которая позднее в результате именно
земской реформы 1555 г. была «отставлена». Это пока предпо-
ложение, но оно тем более вероятно, что как раз дьяк Путила
Нечаев в 50-х годах был «кормленым дьяком», вел учет корм-
ленщиков и, видимо, принимал непосредственное участие в со-
ставлении самой Боярской книги.174 А что в одной архивной
связке одновременно упоминаются «уставные грамоты» именно
Ивангорода и Балахны — двух крупных торговых центров, по-
тенциально имеющих право на особые льготы, — тоже весьма
симптоматично.
171 БК, лл. 15—16. — К. Ф. и Л. Ф. Сумины в Боярской книге за-
писаны в ст. 17-й, оклад 20 руб. на каждого. Курдюк Сумин имел по-
местье в Можайске в 500 четвертей, а Лущиха — тоже в 500 четвертей,
но в Микулине. Вотчин за ними было «не сыскано», кроме приданого
матери — небольшой вотчипки в 40 четвертей, которую опа, поступив
в черницы, «держит и ныне за собою». Происходили Сумины из можай-
ских детей боярских, видимо, дворовых, так как трое сыновей Курдюка —
Данила, Матюшка и Григорий — записаны в Дворовой тетради по Мо-
жайску (ДТ, л. 139).
172 Н. Е. Носов. Очерки..., стр. 154—155.
173 Описи царского архива XVI в. и архива Посольского приказа
1614 года, М., 1960, стр. 34.
174 БК, л. 150 об. — О дьяке Путиле Нечаеве см. выше, стр. 416—417,
476
Рязань. Хотя в Боярской книге нет данных о пожаловании
в кормление ни самой Рязани, ни ее станов и волостей, зато «ря-
занский ключ» упоминается четыре раза. Борис Иванов сын
Хрущов «съехал с двутретного ключа рязанского на рожество
Христово 59, держал 2 года» (видимо, с 25 декабря 1548 до
25 декабря 1550 г.).175 Его сменил Степан Степанов сын Изволь-
ского, который «съехал с ключа с рязанского (на этот раз, ви-
димо, со всего ключа, —Н. Н.) на рожество Христово 61» (25 де-
кабря 1552 г.) и тоже «держал 2 году».176 Но в остальных двух
упоминаниях «рязанский ключ» (и «двутретной» и «третной»)
уже фигурирует как переданный на откуп. Так, Ивану Кульневу
сыну Михайлова было «дано . . . откуп» с «ключа рязанского дву-
третпого по 50 рублев на год»,177 а Иван Юрьев сын Филиппов-
Наумов «емлет откуп с ключа с трети рязанскые на Болшом
Дворце».178 Передача на откуп не датирована, но поскольку
175 БК, л. 134. — Б. И. Хрущов в Боярской книге записан в ст. 15-й,
оклад 30 руб. Вотчины за ним полполполтрети сохи, поместье на 400 че-
тей. В Дворовой тетради записан по Туле (с пометой «умре») с двумя
сыновьями, Василием и Давыдкой, и братом Василием, тут же значатся
еще 5 Хрущовых, из них двое тысячников (ДТ, лл. 123, 123 об.; ТК,
л. 136 об.). Некоторые из Хрущовых были испомещены Василием III на
псковских землях, из них Будай Угримов сын Болтин-Хрущов был
в 1555 г. наместником в Белье (о нем и его родичах см. у нас, стр. 505).
176 БК, лл. 90 об.—91. — С. С. Извольский в Боярской книге записан
в ст. 20-й, оклад 12 руб. Поместья за ним 400 четей, «вотчины
не сыскано». В Тысячной книге и сохранившейся части Дворовой тетради
не значится. Но, видимо, Извольские, как и Хрущовы, имели земли если
не в Туле, то по соседству. (Во всяком случае в Дворовой тетради есть
помета о том, что о слепоте тульского сына боярского Б. И. Волконского
«сказал Важен Извольской». См.: ДТ, л. 123). В одной из грамот 70-х го-
дов XVI в. есть даже прямое указание, что они писались по Дедилову
(Акты Юшкова, № 197). Вообще же Извольские происходили из польских
бояр, перешедших на службу к Ивану III и получавших за это вотчины
и кормления. Об этом мы узнаем из грамот Ивана IV от 3 июня 1554 г.
о пожаловании одного из Извольских, Булгака Яковлевича («за его мно-
гия службы» и в связи с разорением его вотчин неприятелем), в кормле-
ние вологодской волостью Масленой (там же, № 172).
177 БК, л. 148 об. — И. К. Михайлов в Боярской книге записан в ст.
18-й, оклад 17 руб. Вотчины нет, поместья 400 четей. Ни в Тысячной
книге, ни в сохранившейся части Дворовой тетради не значится. Видимо,
Кульневы-Михайловы были испомещенцами на верховских землях под
Козельском (куда они, возможно, были переведены из Луха, см.: С. Б. В е-
се ловский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси,
стр. 294), во всяком случае среди козельских дворовых детей боярских
числится Михалко Григорьев сын Кульнев, а среди дворовых больших
дьяков — Нечай Кульнев (ДТ, лл. 128, 89 об.). Упоминаются Кульневы-
Михайловы и в разрядах. В 1562/63 г. Григорий Кульнев сын Михайлова
был осадным воеводой в Одоеве, а Нечай Кульнев сын Михайлова —
в Белеве. Вряд ли можно сомневаться, что последние — родные братья
нашего кормленщика (ДРК, стр. 239).
178 БК, л. 167. — И. Ю. Филиппов-Наумов в Боярской книге записан
в ст. 18-й, оклад 17 руб. Поместья за ним «по окладу» 300 четей, «вотчина
не сыскана». В Дворовой тетради записан вместе с братом Тимофеем по
477
И. К. Михайлов во время Серпуховского смотра в июне 1556 г.
был «в полону», а «рязанский ключ» распределялся обычно на
рождество, т. е. 25 декабря, то, следовательно, и передача его на
откуп могла состояться не позднее декабря 1555 г., а всего ве-
роятнее, раньше рождества 1554 г., поскольку «рязанский ключ»
до этого обычно давался на два года,, а главное, процедура полу-
чения «откупа» за 1556 г., т. е. «откупа», распределенного на
рождество 1555 г., была уже другая. Во всяком случае из сопо-
ставления обоих известий видно, что «рязанский ключ» переда-
вался на откуп, всего вероятнее, в два этапа. Сперва «откуп»
давался кормленщику сразу на месте (как было с И. К. Михай-
ловым), а позднее (как видно из случая с И. Ю. Филипповым-
Наумовым) поступал непосредственно в Большой дворец и уже
им выдавался приписанному к нему кормленщику. Допустить же,
что процедура выдачи «откупа» с «двутретного» и «третного»
«рязанского ключа» была различной, нет никаких оснований, да
и практически это почти невозможно.
Мещерская земля. В Боярской книге, как мы уже отмечали,
фигурируют два мещерских кормления. Во-первых, князь
Иван Адаш Барашев-Звенигородский «съехал с Мещеры на велик
день 63, держал год»,179 иначе говоря, был наместником в Ме-
Вязьме. Вообще же среди дворовых детей боярских числятся 26 Наумо-
вых, записанных по Кашину, Боровску, Коломне, Кашире, Дорогобужу,
Калуге, Бежецкому Верху и Вязьме (ДТ, лл. 102, 129, 119, 118 об., 120 об.,
120, 143, 141), из них один сокольничий и трое тысячников, в том числе
коломенские дети боярские III статьи Василий и Гридя Сердце Ивановы
дети Филиппова-Наумова (ДТ, л. 89 об.; ТК, лл. 135 об., 147 об.; Н. П. Л и-
х а ч е в и Н. В. Мят ле в. Тысячная книга..., стр. 167). Наумовы вели
свое родство от шведского «честна мужа» Павлина, перешедшего на
московскую службу к великому князю Семену Ивановичу. Род был древ-
ний, многочисленный, но не особо знатный. В XVI в. самым значитель-
ным из Наумовых был Иван Иванович Ишук Бухарин-Наумов, служив-
ший в 1540—1550 гг. дьяком в Новгороде, а потом, в 50—60-х годах,
в Москве. Он был, видимо, весьма близок царю (принимал, например,
участие в посольствах и царских приемах послов). В опричнину
И. И. Ишук служил с момента ее учреждения, но в конце ее (после
1569 г.) все-таки был казнен (С. Б. Веселовский. Исследования по
истории опричнины, стр. 365. — О службе Наумовых см. также: ДРК,
по указателю). Помимо И. Ю. Филиппова-Наумова, в Боярской книге
записан и С. И. Наумов, который в 1551 г. съехал с «вологодской правды»
(см. у нас, стр. 474).
179 БК, л. 145. — И. А. Барашев-Звенигородский в Боярской книге за-
писан в ст. 18-й, оклад 17 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье
на 203 чети. В Дворовой тетради числится вместе с сыном Иваном по
Ржеву (ДТ, л. 134). Всего в Дворовой тетради 13 князей Звенигородских,
записанных по Дорогобужу, Кашину (из детей боярских князя Юрия Ива-
новича), Рузе и Ржеву, из них 6 тысячников. В 50—70-е годы многие из
князей Звенигородских занимали видные места в полковых воеводах
(ДРК, по указателю), а князь Иван Петрович Звенигородский в начале
60-х годов XVTb. был пожалован даже в бояре (А. А. Зимин. Опричпина
Ивана Грозного. М., 1964, стр. 92, 355, 384). Поручались им в 70-х годах
XVI в. и такие важные правительственные дела, как описание уездов,
478
щерском городке (но не в Касимове, а на русском посаде)
с весны (с апреля) 1554 до 14 апреля (пасхи) 1555 г. (этот факт
засвидетельствован и разрядами, упоминающими, что в 1555 г.
князь И. А. Барашев-Звенигородский был мещерским наместни-
ком).180 И, во-вторых, Иван Петров сын Ильин «съехал
с пятна с мещерского на мириносицы 60 четвертаго, держал
год»,181 т. е. собирал пятно на Мещере с вёсны (с апреля?) 1555
по 19 апреля 1556 г. По срокам он как бы сменил в Мещере
Ивана Барашева-Звенигородского. Это можно понять двояко: как
указание, что вплоть до апреля 1556 г. Мещера не была пере-
дана на откуп, или, наоборот, как свидетельство того, что она,
как и соседние с ней коломенские земли (волости Мещерка и
Раменка), была передана на откуп именно с пасхи (великого дня)
1555 г., но пятно, как имеющее в Мещере особое значение
(именно здесь происходили знаменитые ярмарки и конские торги
между ногайскими и русскими купцами), было выделено в осо-
бую доходную статью, не подлежащую ведению земских властей.
Похоже, что реальнее первое. Дело в том, что в других ме-
щерских городах (а их было всего четыре, включая саму Ме-
щеру) наместники, видимо, не были вообще отменены. Иначе
говоря, имело место такое же положение, как и в большинстве
пограничных городов южного и западного рубежа, где намест-
ники сохранялись вплоть до 80—90-х годов XVI в.182 И еще одна
В описании Дмитровского уезда участвовал, например, князь Иван
Андреевич, а Суздальского — Григорий Васильевич Звенигородский (Акты
Юшкова, стр. 185; П. А. Садиков. Очерки..., стр. 105, 106; АФЗХ, т. II,
№№ 285, 294, 365. — О службе князей Звенигородских в конце XV—XVI вв.
см. также: И. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, по указателю).
180 ДРК, стр. 171.
181 БК, л. 77.— И. П. Ильин в Боярской книге записан в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 250 четей.
В дошедшей части Дворовой тетради и в Тысячной книге он не значится,
хотя многие представители рода Ильиных записаны среди дворовых де-
тей боярских по Коломне, Кашире, Рязани, Ростову и Торопцу, в том
числе три тысячника (ДТ, лл. 120, 122, 125, 107 об.; ТК, лл. 123, 166).
По Рязани числится, в частности, Петрок Ляпунов сын Ильин с братом,
возможно, он отец нашего кормленщика (ДТ, л. 125). Ильины происхо-
дили из ростовских вотчинников. В XV в. из них выделились три фами-
лии: Грязные, Ошанины и Молчановы. Представители этих фамилий ак-
тивно служили в опричнину, особенно известны опричники Григорий Гряз-
ной (по сообщениям Штадена, ведавший уличной полицией, а позднее
убитый по приказанию царя) и крымский пленник Василий Грязной
(С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины, стр. 213—
216).
182 На мысль об этом наводит следующее. При Василии II на москов-
скую службу перешел из Литвы «вельможа» и мценский наместник
(«властельствовал во граде Мьценьске») Григорий Протасьев вместе с сы-
ном Иваном Раслом, внуками и «со многими своими людми» (ПСРЛ,
т. XXI, стр. 615; АСЭИ, т. III, стр. 503. — В примечании к акту И. А. Го-
лубцовым приводится и родословная Протасьевых-Чаадаевых). За это
Григорий Протасьев и получает, видимо, в пожизненное кормление
Устьянскую волость Лузу и мещерские города Елатьму и Кадом. После
479
особенность. Нельзя не учитывать, что вообще в Мещерском крае
население распадалось на три группы — русских поселенцев, та-
тар и мордву, каждая из которых жила обособленно (например,
вассальное Москве Касимовское царство) и подчинялась своим
местным властям. А подобная чересполосица тоже вряд ли спо-
собствовала введению здесь, на русских землях, земского само-
управления.
Тула. В Боярской книге упоминается, что Иван Федоров сын
Колтовского «съехал с Тулы на стретеньев день 61-го; держал
2 году», т. е. был тульским наместником с зимы (с февраля?)
1551 по 2 февраля 1553 г.183 Других данных о тульских кормле-
его смерти оба кормления передаются Василием II его сыну Ивану Раслс
и внуку Конону: Луза — в 1425 г., а Елатьма и Кадом — в 1426 г. (АСЭИ,
т. III, №№ 283, 108). В XVI в. и Луза и Мещера продолжают быть их,
как бы сказать, родовыми кормлениями, во всяком случае представители
рода Протасьевых посылаются, как правило, именно в эти места. Так,
в 1508 г. Василий III пожаловал Протасию Акинфовичу Протасьеву (сыну
Конона) «в кормленья» «всею пошлиною», «хто что продасть или проме-
нит или купит» в Мещере или Мещерском уезде, а в 1555 г. его сыну
Петру Протасьевичу жалуется Луза, бывшая до этого, как прямо указы-
вается в царской грамоте, «под отцом его Протасьем Акинфовичем
в кормленье» (Акты Юшкова, №№ 73, 177). Но в дальнейшем судьба этих
кормлений разделяется: Луза осенью 1555 г., как мы увидим ниже, пере-
дается вместе с другими устюжскими волостями на откуп и к Про-
тасьевым больше уже никогда не попадает, а мещерскими кормлениями
они по-прежнему продолжают пользоваться вплоть до 90-х годов XVI в.
Так, тот же Петр Протасьев в 1558 г. «годует» вместе с князем Еникеем
Тенишеевым в мещерском городе Темникове (ДРК, стр. 192), а по про-
шествии 30 лет — в 1589 г. — царь Федор по-прежнему выдает его сыну
Келарю Петровичу Протасьеву жалованную грамоту на Кадом и Елатьму,
«в кормленье с мыты, и с перевозы, и со всеми наместничьи доходы,
и с пошлинами, как было за родственники его» (Акты Юшкова, № 239).
Если же учесть, что Мещерский городок, Елатьма, Кадом и Темников
являлись довольно крупными крепостями, то вполне естественно считать,
что в них были такие же порядки, как и в других южных и западных
пограничных городах (например, в Путивле, Рыльске, Стародубе, Почапе,
Брянске и др.), где, как известно, и после земской реформы 1555/56 г.
сохранились наместники.
183 БК, л. 9. — И. Ф. Колтовский в Боярской книге в ст. 16-й, оклад
25 руб. Поместье за ним на 400 четей, «вотчины не сыскано». В Дворовой
тетради записан по Тарусе (но и в Дворовой тетради, и в Боярской книге
есть помета «умре», см.: ДТ, л. 122 об.). В Боярской книге в ст. 18-й
упоминается также еще Григорий Шсметов сын Колтовского (БК, л. 149),
но без данных о держании кормления. В Дворовой тетради его нет.
Вообще же в Дворовой тетради числится 19 Колтовских, записанных по
Коломне, Кашире и Тарусе, тысячников среди них нет (ДТ, лл. 119—
119 об., 121 об., 122, 122 об.). Колтовские происходили из старинных ка-
ширских вотчинников (вели свое родство, от рода Сорокоумовых-Глебовых,
о них см у нас, стр. 484—485, 495—496). Из Каширы позднее часть из них
переместилась в Коломну. В XVI в. Колтовские сильно размножились. Вы-
соких постов Колтовские не занимали (ДРК, стр. 101, 172, 173, 219, 220).
И даже после женитьбы Ивана IV в 1571 г. на Анне Алексеевне Колтовской
ее родили не получили особых пожалований. А после развода с ней в 1574 г.
Иван IV казнил ее брата Григория и его семью (С. Б. Веселовский.
Исследования по истории опричниньц стр. 194, 246—250, 301, 304, 313, 397).
480
Ниях в Боярской книге нет. Когда были отменены наместники
в Туле (если они вообще были отменены), сказать трудно, так
как в разрядах после 1555 г. упоминаются обычно лишь туль-
ские городовые воеводы, но они могли назначаться, как показы-
вает предшествующая практика, и наряду с наместниками.184
Карачев. Князь Иван Федоров сын Горчаков Перемышский
«съехал с Карачева на Покров 63, держал год»,185 и Истома Те-
рентьев сын Осорьин также «съехал с Карачива на покров свя-
тей богородици 60 третьяго, держал год».186 Откуда следует, что
они одновременно были наместниками Карачева — с осени 1553
по 1 октября 1554 г. Назначение двух наместников, особенно
в пограничные районы, а именно к ним относилась Северская
земля, было в XVI в. явлением распространенным.
Что касается князя И. Ф. Горчакова-Перемышского, то любо-
пытно, что в конце 30-х годов XVI в. он уже был в течение трех
лет наместником в Карачеве. Так, в одной из разрядных книг
есть запись: «Того же году (1538 г., — Н. Н.) в Карачеве намес-
ник князь Иван Федорович Перемышетцкой Горчаков, а был
намеспиком в Карачеве три годы, и грамота государева и ныне
у Гарчековых, а припись у грамоты дьяка Елизарья Иванова
сына Цыплетева, а был по 48-ой год».187
В 50-х годах, по данным разрядных книг, в Карачеве были
наместниками Андрей Большой Данилов сын Замыцкого
(в 1551/52 г.) и Бровка Кондырев (в 1557—1558 гг.). Помимо
них, в Карачеве в 50-х годах всегда были городовые воеводы,
воеводами назначались иногда и сами наместники. После 1558 г.
о наличии в Карачеве наместников разрядные книги уже не упо-
минают.188 Вообще же следует иметь в виду, что наместники
Карачева, как и наместники всех окраинных городов, по суще-
ству больше занимались военными делами, чем гражданскими, и
в этом отношении их положение напоминало положение городо-
вых воевод. Об этом, например, ясно говорит наказ Василия III
от 18 мая 1533 г. карачевскому наместнику Семену Михайлову
сыну Чертову о бережении от крымских татар.189
184 ДРК, по указателю.
185 БК, л. 26. — Князь И. Ф. Горчаков-Перемышский в Боярской книге
записан в ст. 17-й, оклад 20 руб. Вотчины «за собой не сказал», поместье
на 400 четвертей. Дворовый сын боярский по Кашире (ДТ, л. 120 об.).
186 БК, л. 157. — И. Т. Осорьин в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины за ним 80 четвертей, поместье в 400 четей. Дворо-
вый сын боярский по Калуге (ДТ, л. 127). Его брат — Кипелька Терентьев
сын Осорьин — записан по Мурому, многочисленные родичи числятся
среди дворовых детей боярских по Мурому и трое по Белой, из последних
двое — тысячники (ДТ, лл. 144 об., 176, 176 об.; ТК, л. 145).
187 Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 81. — Сообщая
об этой грамоте, Н. П. Лихачев, правда, добавляет, что она есть и в Об-
щем Гербовнике (ч. V, № 1), но там она помочена 7047 (1539) г.
188 ДРК, стр. 150, 178, 180, 186, 187, 191.
189 Акты Юшкова, № 131.
31 Н. Е. Носов
481
Вязьма. Вяземские кормления упоминаются в Боярской
книге трижды: один раз само вяземское наместничество и два
раза «вяземский ключ».
Федор Андреев сын Волынского «съехал с Вязмы на велик
день 62, держал 2 года»,190 т. е. находился на наместничестве
в Вязьме с весны (видимо, с марта) 1552 по 25 марта 1554 г.
Иван Андреев сын Окинфов «съехал с вяземского ключа на
середокрестье 62, держал год», т. е. был ключником в Вязьме
с весны (видимо, с марта) 1553 по 11 марта 1554 г., а его брат
Петр «съехал с вяземского ключа на середохрестье 63, держал
год», т. е. был ключником в Вязьме с марта 1554 по 31 марта
1555 г.191
Судя по актовому материалу, вяземские наместники ведали
судом и управой как в самом городе, так и на тянущих к нему
землях, например в станах Красносельском и Волоцком, в во-
лости Боровой и др.192 Что же касается вяземских ключников
(о деятельности которых нам почти ничего не известно), то они
ведали, видимо, княжеским («подключным») хозяйством и при-
писанными к нему людьми (ср. деятельность рязанских ключни-
190 БК, л. 144. — Ф. А. Волынский в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Поместье за ним на 384 чети, «вотчины за ним полполчети
сохи». В сохранившейся части Дворовой тетради не значится, возможно,
в связи с тем, что он был дворовым сыном боярским по Новгороду, на что
косвенно указывает его пребывание в июне 1556 г. (во время Серпухов-
ского смотра) на «годовании» в Велиже (куда обычно посылались новго-
родцы и псковичи). На службу ряда Волынских по Новгороду указывает
и тот факт, что один из них — Дмитрий Волынский — был в 70-х годах
XVI в. городничим в Новгороде (Архив Строева, т. 1, № 268). Вообще же
род Волынских был очень многочисленным, многих его представителей
находим среди дворовых детей боярских Ржева, Рузы, Углича, Звениго-
рода и самой Вязьмы (ДТ, лл. 87, 88, 133 об., 131, 132, 154, 142), двое Во-
лынских записаны в Тысячной книге (ТК, лл. 117, 154)г Среди ржевских
дворовых детей боярских есть Попадья Андреев сын Волынского — воз-
можно, брат нашего кормленщика (ДТ, л. 133 об.). О Волынских см.
также у нас в связи с данными о пребывании на наместничестве в Пере-
яславле в 1555 г. (то же но сведениям Боярской книги) И. Ф. Воронова-
Волынского (стр. 441).
191 БК, лл. 78, 38. — И. А. Окинфов в Боярской книге записан в ст. 20-й,
оклад 12 руб., поместье в 300 четей, «вотчины не сыскано». П. А. Окин-
фов записан в ст. 18-й (оклад 17 руб.), поместье в 250 четвертей, вотчины
также «не сыскано». Оба брата — дворовые дети боярские по Дмитрову,
числятся они и в Тысячной книге среди дмитровских детей боярских
III статьи, князя Юрия Ивановича (ДТ, л. 98; ТК, л. 130 об.).
192 Так, например, в одной из жалованных вотчинных грамот Васи-
лия III 1530 г. указывается, что кто у данного иммуниста «в том сельце,
и в деревнях, и в починках учнет жить людей, и намесницы наши вязем-
ские и их тиупи тех их людей не судят пи в чем, опричь душегубьства
и розбоя с поличным». Повторяется это предписание вяземским намест-
никам и в подтверждении на грамоте Ивана IV от 1547 г. (Акты
Юшкова, № 129. — О вяземских наместниках второй половины XV в. и
подведомственных им станах Красносельском и Волоцком см • АСЭИ
т. III, №179).
482
ков). Путные ключники, а именно только ими бывали дети бояр-
ские, в отличие от сельских великокняжеских ключников (холоп-
ского происхождения) находились обычно в городах, где было
сравнительно значительное княжеское хозяйство.193
Таким образом, приведенные известия по Вязьме интересны
в том смысле, что они ясно показывают, что смена местных вла-
стей (наместников и ключников) производилась в 50-х годах
XVI в. обычно в одно и то же время — в марте. И хотя срок вве-
дения откупов в дворцовом ведомстве, как мы уже видели по
другим городам, не всегда совпадал с общеуездным, у нас есть
основания полагать, что на вяземских землях земская реформа
была проведена все же не ранее конца марта 1555 г.
НОВГОРОДСКО-ПСКОВСКИЙ КРАЙ
Новгородско-псковские земли, охватывающие
почти всю северо-западную часть страны, в социально-экономи-
ческом и административном отношении значительно отличались
от рассмотренных нами выше уездов Замосковного края.
В первую очередь это объяснялось характером феодального
землевладения в этих районах, хотя оно и не было однородным.
Дело в том, что Новгородская земля распадалась как бы на две
части — южную, охватывающую Деревскую, Шелонскую и Бе-
жецкую пятины, и северную, охватывающую Вотскую и Обонеж-
скую пятины. Что касается Псковской земли, то по своему со-
циально-экономическому облику она была весьма похожа на
южные и юго-западные районы Новгородской земли. На этих
новгородско-псковских землях к середине XVI в. уже явно пре-
обладало поместное землевладение, хотя и имелось еще опреде-
ленное количество черных волостей, что же до Новгородского
севера, то, наоборот, здесь явно преобладали черные земли, а, на-
пример, в Обонежской пятине поместные земли почти отсутство-
вали. Вотчинных же земель, кроме церковных и монастырских
(в отличие от Замосковного края), ни в Новгороде, ни в Пскове
почти не было, так как после присоединения Новгорода
(в 1477 г.) новгородские бояре были «выведены» в московские
193 В связи с этим трудно предположить, что в приведенных случаях
имелся в виду не г. Вязьма, а лишь Вяземский стан Московского уезда,
расположенный в его западной части, по р. Вяземке, и смежный со Зве-
нигородским уездом, центром которого было село Вязема. Это были старые
исконные земли великих .московских князей (упоминаются еще в духов-
ной Ивана Калиты), но, согласно разъезжей грамоте Ивана III 1504 г.,
Вяземский стан, как и другие, смежные с ним, московские станы, не имел
своих волостелей, а непосредственно «данью и судом ... тянул к Москве»
(ДДГ, стр. 381—382. — О Вяземском стане см. также: Ю. В. Готье. За-
московный край в XVII веке, стр. 391, карта; АФЗХ, ч. II, № 274,
стр. 279).
31*
483
земли, а на их место испомещены многочисленные представители
московских боярских и иных служилых родов. То же самое про-
изошло после 1510 г. и на , Псковщине, хотя здесь вплоть до
50-х годов число поместных и черносошных земель оставалось
еще примерно равным. Правда, в новгородских пятинах еще су-
ществовали земли «своеземцев», но и их было уже немного.
Что касается административного управления этими землями, то
новгородские и псковские наместники, дворецкие (последние
были, правда, только в Новгороде) и дьяки не только концентри-
ровали в своих руках управление непосредственно тянущими
к этим городам землями, но и осуществляли общий надзор за
деятельностью всех кормленщиков и иных должностных лиц, си-
дящих по всем пригородам и волостям этого края, независимо
от того, посылались ли они прямо из Москвы или назначались
по распоряжению великого князя самими новгородскими и псков-
скими властями. Такое положение было, как известно, лишь
в Казанской земле.
НОВГОРОДСКАЯ ЗЕМЛЯ
Из новгородских кормлений в Боярской
книге упоминаются следующие: в самом Новгороде — ясельничее
и мех, наместничество в городах Копорье, Ладоге, Демоне, Пор-
хове, Яме, сбор писчего в Русе, волостельства на Водлоозере,
Выгозере и Оштозере.
Наиболее лаконичны сообщенные Боярской книгой сведения
о таких «кормленых» новгородских должностях, как ясельничий
и сборщик великокняжеского меха. Мы просто узнаем, что Фе-
дор Васильев сын Крюков Глебова-Сорокоумова «наехал на
яселничее ноугородцкое на благовещеньев день 64» (25 марта
1556 г.) и поэтому не был на смотре в Серпухове в июле этого же
года,194 а Алеша Злобин сын Чеглоков «берет мех ноугородцкой
194 БК, л. 118. — Ф. В. Крюков-Сорокоумов в Боярской книге в ст. 24-й,
оклад 7 руб. Вотчина с братом на полсохи, поместье на 31 обжу с полу-
четвертью обжи. В Тысячной книге записан вместе с братьями Иваном
Балаксой и Юрием как новгородские дети боярские II статьи (по Ше-
лонской пятине), дворовые (ТК, л. 159 об.). Отметим также запись
в Бархатной книге: «А у Василья Борисова сына Крюкова дети: Афона-
сей, да Иван Баланса, да Федор, да Юрьи; на поместье в Новегороде»
(Бархатная книга, М., 1787, ч. II, стр. 193; ср.: НИК, т. IV, стб. 502, 550).
Как мы увидим ниже, Ю. В. Крюков Глебов-Сорокоумов, так же как и
его брат, записан в Боярскую книгу, был наместником в Вышегородище
во Пскове (см. у нас, стр. 496). Вообще Сорокоумовы-Глебовы принадле-
жали к довольно древнему, но уже несколько захудалому в XVI в. бояр-
скому роду. Свою родословную они вели от легендарного Редеги (в лето-
писях — касожский князь Редедя). В XVI в. род Сорокоумовых-Глебовых
распался на три ветви: Белеутовых, Добрынских и Глебовых, а последние
в свою очередь в XV в. сильно размножились. В конце XV в. пять Соро-
484
с велика дни 64» (с 5 апреля 1556 г.), иначе говоря, берет его
как раз в период составления Боярской книги.195
В подтверждение данных о Федоре Крюкове можно сослаться
и на царскую грамоту от 4 августа 1555 г., адресованную новго-
родским дьякам, о выдаче Крюкову доходного списка по случаю
«пожалования» его «ясельничим. . ., подо князем Андреем Гага-
риным, в кормленье». Грамота предписывает Федору Крюкову
«наехать есми ему на свое жалованье на благовещеньев день,
лета 7064», дьяком дать ему «доходной список с книг, по чему
ему корм и всякие пошлины сбирати, потому ж как естя давали
прежним яселничим».196 Это еще одно прямое свидетельство того,
что Боярская книга была составлена на основе действующей
приказной документации и поэтому весьма точно регистрировала
положение дел на местах.
В Новгороде наместники, как известно, не были отменены,
хотя с введением еще в конце XVI в. института городских ве-
коумовых-Глебовых были испомещены на новгородских землях (С. Б. В е-
селовский. 1) Исследования по истории опричнины, стр. 249; 2) Фео-
дальное землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 294; Н. П. Л и х а-
ч е в. Разрядные дьяки XVI века, стр. 388—389). Остальные представители
этого рода остались, видимо, на своих старых местах. Во всяком случае
в Дворовой тетради числятся пять Глебовых — один по Кашину и четверо
по Рязани, среди последних находим и Назария Семенова сына Глебова,
который был в 1548 г. наместником в Тотьме (Акты Юшкова, № 163).
Упоминается Н. С. Глебов в 30—50-х годах и в разрядах как полковой
голова или воевода, причем занимает иногда довольно видные посты
(ДРК, стр. 80, 83, 84, 105, 109, 117, 121, 139, 153, 187).
195 БК, л. 165. — А. 3. Чеглоков в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместья 29 вытей с полу-
вытью. В Тысячной книге записан вместе с братом Невзором и еще
шестью родичами среди торопецких помещиков II статьи, дворовых (ТК,
лл. 165 об., 166). Чеглоковы— одна из младших ветвей известного рода
московских бояр Морозовых. В перечне рода Морозовых в Бархатной
книге помечено: «А у Ивана Иванова сына Чеглокова дети: 1. Семен,
2. Злоба, 3. Борис, 4. Василей, 5. Данило, 6. Иван, 7. Володимир, были
на поместье в Торопце..., а Злобе де имя Тимофей... У Тимофея ж Злобы
2 сына: Игнатей, прозвище Невзор, да Александр, прозвище Алексей»
(Бархатная книга, ч. I, стр. 271). Поместья Злобы Иванова сына Чегло-
кова и его детей — Невзора и Алексея — значатся по Торопецкой писцо-
вой книге 1540—1541 гг. в Любинской переваре (ЦГАДА, Боярские и го-
родовые книги, ф. 137, Торопец, № 1, л. 198), куда они были испомещены
после присоединения Василием III Торопецкой земли к Москве. По под-
счетам С. Б. Веселовского, тогда было испомещено на торопецких землях
не менее 15 Чеглоковых (С. Б. Веселовский. Феодальное землевладе-
ние в Северо-Восточной Руси, стр. 323), некоторые из Чеглоковых (чет-
веро) еще в конце XV в. были испомещены на новгородских землях
(там же, стр. 292). При Иване IV Чеглоковы служили исправно и много,
особенно в 40—60-х годах, занимая посты полковых голов, воевод и т. д.
Наш кормленщик, А. 3. Чеглоков, еще в 1559 г. упоминается в полковых
головах (ДРК, стр. 211). Более видное положение занимал его брат
Невзор, который, как мы видели, тоже упоминается в Боярской книге
в качестве наместника Малого Ярославца (см. у нас, стр. 461—462).
196 ДАИ, т. I, № 53.
485
ликокняжеских дьяков (обычно их было два) власть их была не
только сильно ограничена, но и находилась под непосредствен-
ным контролем московских приказов. Особенно возрастает власть
новгородских дьяков к середине XVI в., когда они по существу
почти единолично ведают такими важными отраслями местного
управления, как дела земельные и финансовые, а также осуще-
ствляют совместно с наместниками общий надзор за деятель-
ностью всех органов управления в Новгородской земле, как в пя-
тинах, так и в новгородских пригородах.
Не углубляясь пока в этот вопрос, укажем лишь, что, как
видно из переписки московских приказов с новгородскими дья-
ками по судным, поместным и иным делам, которая дошла до
нас довольно полно за период с марта 1555 по март 1556 г.,197
все кормления как в самом Новгороде, так и в новгородских зем-
лях хотя и распределялись, согласно «спискам на кормленое вер-
станье», непосредственно Москвой, но выдача кормленщикам до-
ходных списков (как мы уже видели на примере с назначением
ясельничего) была делом новгородских дьяков, которые осущест-
вляли общий финансово-административный надзор за деятель-
ностью кормленщиков на местах.
Как показывают названные грамоты, в самом Новгороде
вплоть до весны 1556 г. ни о какой ликвидации кормленых
должностей как дворцового, так и городского ведомства не было
и речи. Правда, есть один случай, от марта 1556 г., с первого
взгляда, казалось бы, говорящий об отмене кормленых должно-
стей в Новгороде. Мы имеем в виду царское распоряжение от
9 марта 1556 г. о взятии новгородскими дьяками в свое управле-
ние с средокрестья (8 марта) этого года новгородского «коню-
шего пути», которым они с данного срока должны «ведать. . . на
царя и великого князя»,-и съезде с него сидевшего на нем корм-
ленщика Григория Иванова сына Дмитриева, которому предпи-
сывалось «с своего жалованья, с конюшего пути. . ., ехати к нам
(царю и великому князю, — Н. Н.) на Москву».198 Но если еще
197 Мы имеем в виду новгородские грамоты Ивана IV 1555—1556 гг.,
сохранившиеся в составе новгородских актовых книг (Архив ЛОИИ,
колл. 2, № 23) и в значительной степени использованные при издании
I тома «Дополнений к актам историческим».
198 ДАИ, т. I, № 108. — Г. И. Дмитриев в Тысячной книге записан
как сын боярский III статьи по Дмитрову, кпязя Юрия Ивановича,
также числится он и в Дворовой тетради (ТК, л. 130; ДТ, л. 97 об.).
Что же касается самого новгородского «конюшего пути», то, возможно,
что передача на откуп находящихся в его ведении отдельных волостей
началась еще весной 1555 г. Па мысль об этом наводит следующий
случай. В декабре 1555 г. возникла тяжба о пустошах между слугой
Хутынского монастыря Алексеем Борисовым и крестьянами Переежской
конюшей волости на Волхове, расположенной в Никольском погосте
Вотской пятины. Оказывается, как сообщает об этом великокняжеская
грамота от 17 декабря, Алексей Борисов в 1555 г. с своими «подмо-
щиками» «взял... у тех волощан и у их старого приказчика Ивана Яки-
486
можно (хотя и это требует проверки) истолковывать этот фай?
как указание на отмену вообще такой кормленой должности, как
«конюший путь», то рассматривать его как прямое следствие
каких-то общих мероприятий по ликвидации кормлений в Нов-
городе явно рискованно уже в силу одного того, что почти одно-
временно с этим распоряжением 8 марта 1556 г. (т. е. только на
день раньше) в Новгород посылается другая царская грамота и
тоже на имя новгородских дьяков о пожаловании с 25 марта
1556 г. (с благовещенья) Матвею Мунзорину сыну Хлуд[е]нева
«в кормление» половины новгородских ямских пошлин и о вы-
даче ему в связи с этим (выдаче тоже дьяками) доходного
списка с книг, «по чему ему то ямское ведати и пошлина своя
сбирати, по тому ж как прежние кормленщики то ямское ве-
дали».199
Наконец, именно в эти мартовские дни 1556 г. московским
правительством был принят ряд мер по восстановлению в Новго-
роде наместничьего управления в связи с назначением на этот
пост в начале февраля князя Михаила Васильевича Глинского 200
мова сына пустоши Валитово две обжы да Ушаково обжа». Пустоши
были им арендованы на десять лет, но при условии, что если «не похо-
чет тот Алсксеец тех пустошей до десяти лет держати..., ипо деи всякая
пошлина заплатив водно ему те пустоши, по тем крепем, отказати и до
десяти лет, безо всякого убытка». Но неожиданно весной 1555 г. воло-
гцане его «изневолили» и на него «с поручники силно взяли новую за-
пись, и по той новой записи на нем деи взяли за два годы дани двена-
дцать рублев московскую, а прежние деи конюшие имали с тех пусто-
шей дани с обжи по три гривны ноугородцкие, да правят деи на его
поручниках заставы, по той новой записи, двадцать рублев московскую,
силно». Упоминание о «прежних конюших» в противопоставлении воло-
щанам, которые теперь (в отличие от 1555 г.) действуют без конюшего
приказчика (казалось бы, обязательного участника «новой записи»), дает
основание предполагать, что его уже не было, и, может быть, именно
потому, что его не было, а волощане получили право па волостное само-
управление, откупившись от конюшего пути, они и повысили плату за
пустоши. Во всяком случае, предписывая новгородским дьякам разобраться
в этом деле и защитить интересы монастыря, правительственная грамота
даже не упоминает о том, что к его выяснению должен быть привлечен
новый конюший, а лишь требует разобраться, что «преже сего конюшие
имали» (ДАИ, т. I, № 83).
199 ДАИ, т. I, № 105; см. также № 103.— М. М. Хлуд[е]нев в сохра-
нившейся части Дворовой тетради не числится, видимо, в связи с тем,
что еще в конце XV в. ряд Хлуд[е] невых, в том числе Чеботай Андреев
и Василий Иванович Мупзора Хлуд[е]невы, был испомещен на новгород-
ских землях (С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-
Восточной Руси, стр. 292). Вообще же Хлуд[е]невы происходили из пере-
яславских вотчинников. В Дворовой тетради записано 10 Хлуд[е] невых
(не считая их родичей Стригиных-Хлуд[е]невых), числящихся по Пере-
яславлю-Залесскому (большинство), Бежецкому Верху, Волоку и даже
Вязьме, среди них один тысячник.
200 ПСРЛ, т. XX, стр. 568. — 12 февраля 1556 г. от имени князя
М. В. Глинского как уже новгородского наместника шведскому королю
посылается грамота по вопросу о «полоняниках» (ДАИ, т. I, № 99).
487
вместо съехавшего с половины Новгорода еще в конце декабря
1555 г. князя Дмитрия Федоровича Палецкого.
Во всяком случае, когда, наконец, правительство решает все же
восстановить наместников в Новгороде, то именно новгородским
дьякам 8 марта 1555 г. посылается новая царская грамота о сроч-
ной починке хором новгородского наместника,201 а 9 марта — пред-
писание «дати» князю М. В. Глинскому с «половины Великого
Новагорода наместничь весь доход, верхнего и нижнего тиуня
суда», что «собрано (у дьяков, —Н. Н.) на меня царя и великого
князя на весь год». Было велено дьякам отдать князю Глинскому
и все «судные дела и списки невершены» за период получения
ими судных пошлин.202
Дело в том, что князь Д. Ф. Палецкий, отправлявшийся по
царскому распоряжению во главе новгородских войск к Выборгу
против шведов 203 не только досрочно отказался от своего «жало-
вания» — половины Новгорода, но и «свел» с него всех «людей
своих пошлинных... на рожество Христово лета 7064» (иначе го-
воря, с 26 декабря 1555 г.). Таким образом, сбор наместничьих
пошлин временно попал и в руки новгородских городских дьяков,
которые, согласно царской грамоте от 29 декабря (т. е. прислан-
ной им через четыре дня после съезда с наместничества князя
Д. Ф. Палецкого), были обязаны «выбрать» себе в помощь «сына
боярского добра» из числа новгородских «городничих или из ре-
шоточных прикащиков», который должен «ведати на. . . царя и
великого князя» «наместнич и его пошлинных людей всякой до-
ход», а для исполнения судебных решений (что также сопрово-
ждалось сбором пошлин) — неделыциков из числа тоже детей
боярских или земцев.204 Видимо, указанный «добрый» сын бояр-
ский и был тем «выборным» тиуном, упоминаемым во втором
декабрьском распоряжении царя (посланном вслед и столь
быстро отменившем первое распоряжение), который до при-
бытия в Новгород особого царского уполномоченного — Ивана
Ивановича Жулебина должен был «всякие дела наместничьи су-
дити», а после прибытия последнего и передачи ему вместе с дья-
ками всех «земских дел», которые делали прежние наместники»,
превратился в лицо, ведающее лишь наместничьим тиунским су-
дом.205 Что касается новгородских городовых дьяков, то они и по
первому, и по исправлявшему его второму царскому распоряже-
нию были главными действующими лицами наместничьего «меж-
дуцарствия» в Новгороде, главными блюстителями правительст-
венного интереса.
201 ДАИ, т. I, № 106.
202 Там же, № 109.
203 Войска пошли из Новгорода 26 декабря (ДРК, стр. 179).
204 Одновременно «отставлен» и новгородский судный староста Иван
Борзунов. — ДАИ, т. I, №№ 85, 86.
205 Там же, № 88.
488
Соотношение всех этих данных не позволяет, как мы видим,
давать слишком расширенное толкование известия о досрочном
отзыве кормленщика и передаче дьякам новгородского «конюшего
пути». Другое дело, что охарактеризованная выше обстановка
в Новгороде весной 1556 г. явно была необычна, и не в том
смысле, что в течение двух месяцев (января и февраля) в нем не
было наместников, а в том, что в самих действиях правительства
по организации управления в городе в этот период чувствуется
какая-то нерешительность — то попытка передать судебные функ-
ции в руки «выборного» тиуна из числа местных детей боярских,
то боязнь этого слишком «демократического» (?!) шага и пере-
дача по существу всех основных наместничьих судебных функций
в руки своего особого представителя в лице И. И. Жулебина и
дьяков. Вот это действительно отзвук земской реформы, но совсем
уже в ином плане.
Много неясного и при ознакомлении со сведениями Боярской
книги о кормлениях в новгородских пригородах и волостях, осо-
бенно при сопоставлении их с данными других источников.
Эти города, хотя они и очень немногочисленны, делятся как бы
на три группы: северные, преимущественно пограничные города
(Ладога, Копорье, Ям), города новгородского центра и юга (Пор-
хов, Демон, Старая Руса) и, наконец, новгородские волости — все
северные (Оштозеро, Выгозеро и Водлоозеро). Каждая из этих
групп имеет и свои особенности,
Остановимся в первую очередь на городах северного рубежа.
По одному разу упоминаются в Боярской книге Ладога и Ям.
Иван Иванов сын Кобылин-Мокшеев, сообщает Боярская книга,
«съехал с Ладоги на середохрестье 62, держал год»,206 т. е. был
ладожским наместником с весны 1553 по 4 марта 1554 г. А вот
Григорий Микитин сын Сукин «съехал с Ямы» лишь «на роже-
ство Ивана Предтечи лета 7060 третьяго», т. е. 24 июня 1555 г.,
но зато «держал 2 года», видимо, тоже с весны (мая) 1553 г.207
206 БК, л. 120. — И. И. Кобылин-Мокшеев в Боярской книге в ст. 25-й,
оклад 6 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на 22.5 обжи. В Ты-
сячной книге записан как новгородский сын боярский II статьи, дворо-
вый, из Шелонской пятины (ТК, л. 159). Кобылины-Мокшеевы — одна из
младших ветвей одного из виднейших старомосковских боярских родов
Кобылиных-Кошкиных, старую ветвь которых представляли царские ро-
дичи — Захарьины. Отец нашего кормленщика Иван Мокшеев сын Кобы-
лин вместе с братом Кузьмой был испомещен в Шелонской пятине еще
в конце XV в. (НИК, т. V, стб. 49. — О роде Кобылиных см.: Н. ПЛЛиха-
чев. Разрядные дьяки XVI века, стб. 370—371, 384—385, 395. — О кормле-
ниях, получаемых их родичами Сухово-Кобылиными, тоже одной из млад-
ших ветвей рода Кобылиных-Кошкиных, см.: Акты Юшкова, стр. 163—164,
172, 184—185, 187—188, 190—192).
207 БК, л. 127. — Г. М. Сукин в Боярской книге в ст. 12-й, оклад
45 руб; Вотчины за ним четверть сохи «да в спорном месте полполпол-
чети сохи», поместье на 600 четей. Г. М. Сукин числится в Тысячной
книге как сын боярский III статьи по Суздалю, там же записан и в Дво-
489
Дважды упоминается Копорье. Семен Федоров сын Нащекин
«съехал с Копорьи на благовещеньев день 60 третьяго, держал
год», иначе говоря, наместничал там с весны (видимо, с марта)
1554 по 25 марта 1555 г.,208 а Федор Васильев сын Лодыгин дол-
ровой тетради (ТК, л. 127 об.; ДТ, л. 115). Записан в Тысячной книге и
его родич, двоюродный брат — казначей и окольничий Федор Иванович Су-
кин, а родной брат последнего — Борис Иванович — числится среди суздаль-
ских дворовых детей боярских (ТК, л. 114 об.; ДТ, лл. 87 об., 88, 115).
Из «пометы» сына Б. И. Сукина, Василия, от 1591 г. мы, в частности,
узнаем, что Г. М. Сукин имел еще вотчины в Лахорском стане Москов-
ского уезда, а жизнь кончил довольно трагически — был убит разбойни-
ками. («Дядю моего Григорья розбойники убили»,— как указывается
в «помете». См.: «Сборник князя Хилкова», СПб., 1879, стр. 8). Г. М. Сукин
служил много и часто занимал ответственные посты, хотя не мог, ко-
нечно, равняться со своими двоюродными братьями. В 50-е годы (с 1551
по 1560 г.) он, как правило, числился в разрядах воеводой «с служилыми
тотары» (ДРК, стр. 149, 179, 205, 215). Около 1561 г. был писцом в Ниж-
нем Новгороде (П. Н. Милюков. Спорные вопросы..., стр. 165), в 1562—
1563 гг. — наместником в Почепе (ДРК, стр. 230, 240), в 1565 г. — городни-
чим в Полоцке (там же, стр. 252). Что касается самого рода Сукиных,
то происхождение его не вполне ясно, поскольку запись, содержащаяся
в родословной книге Крекшина, в которой сообщается о происхождении
их от псковского дьячка Бориска Пентюхова. якобы случайно попавшего
в 1546 г. в милость к Ивану IV, как справедливо отмечал еще Н. П. Ли-
хачев, — явно позднейший пасквиль и не соответствует действительности
(Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 213—217). Можно
лишь полагать, что Сукины происходили из зажиточных суздальских
вотчинников, служивших преимущественно в дьяках и пользовавшихся
особым покровительством Василия III и Ивана IV. Любимцем Василия III
был еще монах Кирилло-Белозерского монастыря старец Мисаил Сукин.
Он же выступал позднее, после смерти царицы Анастасии, на священном
Соборе против Сильвестра. Андрей; Курбский говорит о нем, как о «мнихе»
«прелукавом», «издавна преславнаго в злостях» (РИБ, т. 31, стб. 263).
Мисаил Сукин был, видимо, очень близким родственником нашего
кормленщика (не дедом ли, а может быть, даже отцом?!), поскольку
в одной из кормовых книг Кирилло-Белозерского монастыря сохранилась
следующая запись: «по старце Мисаиле Букине дачи сородичев его —
Федора да Бориса Сукиных (т. е. двоюродных братьев Григория Су-
кина,—Я. Я.) денег 200 рублей» («Записки Отделения русской и сла-
вянской археологии Императорского Археологического общества», т. I,
СПб., 1851, стр. 86; ср. стр. 61). Что касается Ф. И. Сукина (казначей
с 1544 г., боярин с 1566 г., умер в 1567 г.), то его близость с Иваном IV
общеизвестна. Видное положение занимал и Б. И. Сукин, бывший сперва
дьяком (каким он помечен в разрядах уже в 1547 г.), а в конце жизни
и печатником великого князя (во всяком случае он им был в 1572—
1573 гг.). Более подробные данные о служебной карьере этих видных
деятелей московской приказной бюрократии см.: Н. П. Лихачев. Раз-
рядные дьяки XVI века, стр. 27, 121—122, 179, 214—217, 270, 277.
208 БК, л. 130. — С. Ф. Нащекин в Боярской книге записан в ст. 15-й,
оклад 30 руб. Вотчины нет, поместье за ним в 30 обеж. В Тысячной книге
записан вместе с братьями, Дмитрием и Алексеем, как новгородский
сын боярский II статьи, дворовый по Вотской пятине (ТК, л. 153). Наще-
кины принадлежали к старому дворянскому роду московских князей.
Один из их предков — Филипп Григорьевич Нащекин — был в 1445 г. дво-
рецким князя Михаила Андреевича Верейского (С. Б. Веселовский.
Исследования по истории опричнины, стр. 200). В XVI в. Нащекины
490
жен «наехати было» на Копорье с 25 марта 1556 г., но почему-то
не наехал.* 209 -
Таким образом, мы видим, что в Яме до 24 июня, в Копорье
во всяком случае до 25 марта 1555 г., а в Ладоге до 4 марта 1554 г.
существовали наместники, и, судя по Копорью, их не предполага-
лось упразднять и в 1556 г. И это вполне естественно, если
учесть, что все эти города были важными пограничными крепо-
стями, а в пограничных районах, как известно, наместники сохра-
нялись иногда вплоть до конца XVI в.
Во всяком случае до нас дошла царская грамота от 21 августа
1555 г., адресованная новгородским дьякам, о возвращении по-
следними Ладожскому Васильеву монастырю наместничьего
корма, незаконно взысканного с него дьяками вопреки монастыр-
ским жалованным грамотам в пользу ладожского наместника
Федора Дмитриевича сына Аксакова.210 Из грамоты совершенно
ясно видно, что вопрос об упразднении наместничьего управления
в Ладоге в это время вообще не стоял.211 Подтверждает это и на-
личие среди дошедших до нас новгородских документов доходного
списка ладожского кормления (присуда) от августа 1556 г., по
которому, кстати, наместник держит в Ладоге и на тянущих к ней
погостах (ладожском присуде) одного тиуна и четырех доводчи-
сильно размножились. Так, в Дворовой тетради числится 28 Нащекиных
среди дворовых детей боярских по Белоозеру, Вязьме (большинство),
Дорогобужу, Калуге, Коломне, Москве и Твери. Кроме этого, в Тысяч-
ной же книге числится 8 человек, все новгородцы. Нащекины были испо-
мещены на новгородских землях в конце XV в. (описание поместья отца
нашего кормленщика, Федьки Федорова сына Филиппова-Нащекина см.:
НПК, т. III, стб. 716). Многие Нащекины позднее были приняты в оприч-
нину и служили там весьма успешно. Что касается служебной деятель-
ности С. Ф. Нащекина, то он служил в 1558 г. в полковых «головах», был.
в 1562—1565 гг. «на годовой службе» воеводой в Ракоборе (ДРК, стр. 198,
238, 245, 253). О кормлениях, получаемых Нащекиными, согласно Бояр-
ской книге, см. ниже, стр. 436).
209 БК, л. 105. — Ф. В. Лодыгин в Боярской книге записан в ст. 22-й,
оклад 9 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 23 обжи с третью.
В Тысячной книге и сохранившейся части Дворовой тетради не значится,
видимо, в связи с тем, что имел поместье в Новгороде. Вообще же в Дво-
ровой тетради записано И человек Лодыгиных, 10 — по Переяславлю-
Залесскому и один — по Дорогобужу (ДТ, лл. 105 об., 144). Лодыгины
хотя и принадлежали к известному боярскому роду Кобылиных, т. е. были
родичами таких знатных боярских фамилий, как Захарьины, Шереметьевы,
Колычевы и Беззубцевы (Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века,
стр. 385), но в XVI в. уже сильно захудали и редко занимали крупные
посты.
210 Ф. Д. Аксаков ни в Тысячной книге, ни в Дворовой тетради
не значится, но, правда, среди тысячников есть его брат Степан Дмит-
риев сын Аксакова, записанный среди новгородских детей боярских
II статьи по Вотской пятине (ТК, л. 152 об.). Аксаковы происходили, как
мы уже указывали, из суздальских вотчинников, откуда ряд из них и
был испомещен на новгородские земли (см. у нас, стр. 436).
211 ДАИ, т. I, № 54.
491
ков. Держат также ладожские наместники корчму в городе и
«пятно» в городе и на погостах.212
Видимо, такое же положение было в 50-х годах и в других
северных новгородских городах-крепостях — Ивангороде, Орешке,
Кореле. Полагаем так потому, что в поход против шведов к Вы-
боргу в декабре 1556 г. вместе с новгородским наместником
Д. Ф. Палецким шли в качестве воевод ивангородский наместник
М. В. Шереметьев, а с пешими людьми из новгородских приго-
родков: из Корелы — Н. И. Мезецкий, из Орешка — В. Г. Тетерин,
из Копорья — князь Ю. Ф. Нерыцкий и из Ладоги — Б. Т. Заче-
сломский.213 Эти лица как раз и могли быть наместниками на-
званных городов, поскольку именно наместникам обычно поруча-
лось возглавлять местное пешее ополчение, собираемое ими со
своего уезда. И уже тем более (если это в данном случае и не
так) трудно допустить, чтобы в период боевых действий 1555—
1556 гг. против шведов в северных новгородских пригородах не
было наместников. Происходившие события были явно не той об-
становкой, которая способствовала бы отмене кормлений.
Другое дело — положение в непограничных городах центра и
на юге новгородской земли, находящихся сравнительно далеко от
театра военных действий.
Во всяком случае уже 9 декабря 1555 г. новгородским дьякам
была послана великокняжеская грамота с приказом «списати
с писцовых книг Торопетцкого присуду, Холмского уезда, помест-
ные и вотчинные, и владычни и монастырские и церковные, и
земецкие и пятиобежниковы, и всякые белые обжи и сохи, сколко
сох и обеж живущих и сколко сох и обеж пустых, да то все, рос-
писав подлинно, порознь», отдать холмскому городовому приказ-
чику Михалю Семичеву и «велеть» ему «со всего Холмского
уезда с живущих сбирати белой корм, с московские сохи, а с ноу-
городцких с десяти сошек, по сороку по три алтына без дву де-
нег с сохи; а собрав денги на нынешней на шестдесят четвертой
год, и книги велели есмя ему привезти на Москву к дьяку своему
к Ивану к Григорьеву сыну Выродкова на стрет’еньев день на
зимней лета 7064 однолично, безо всякого перевода».214 Грамота,
как мы видим, весьма интересна для понимания всего хода зем-
ской реформы. Для нас же пока важно отметить лишь два факта.
Во-первых, отмена наместников в Холмском уезде произошла
с начала 7064 года, иначе говоря, с 1 сентября 1555 г., так как
Михалю Семичеву было приказано собрать посошный корм за весь
«нынешний... шестьдесят четвертой год», а во-вторых, им соби-
рался лишь «белый корм», шедший только с владений иммуни-
212 Д. Я. Самоквасов. Архивный материал..., т. I, стр. 177—181.—
Тут же приводятся отрывки и из платежно-приходной книги ладожского
наместничества (стр. 181—182 и сл.).
213 ДРК, стр. 179—180.
214 ДАИ, т. I, № 78.
492
стов, из чего следует, что «черный корм», т. е. корм с черных или
оброчных крестьян, собирался иными должностными лицами, ка-
кими обычно были выборные крестьянские земские власти, к ко-
торым после проведения реформы перешла власть в черносошных
волостях. Иначе говоря, указанная грамота ясно свидетельствует,
что земская реформа к 9 декабря 1555 г. в Холмском уезде уже
была проведена. И трудно допустить, чтобы это касалось лишь
одного Холмского уезда, а не было общим правилом и на сосед-
них новгородских землях, а может быть, даже на всей Новгород-
ской земле, кроме пограничных и северных городов и тянущих
к ним земель. Во всяком случае на территории, например, Бежец-
кой пятины (мы имеем в виду хотя бы такую огромную по своим
размерам волость, как Удомельскую) уже к началу 60-х годов
сбор и сдача «в казну» «волостелина присуда» находились в ру-
ках земских властей — выборных крестьянских старост, сотских,
пятидесятских и десятских.215
Думается также, что следует поставить в связь с указанным
известием о сборе в Холмском уезде городовым приказчиком «бе-
лого корма» почти совпадающее с ним по времени общее распо-
ряжение правительства о выборе в новгородских пятинах «доб-
рых» детей боярских и «лучших людей» из крестьян (на пятину
по одному сыну боярскому и по три-четыре человека крестьян)
для сбора с пятин «всяких податей по писцовым книгам»—ям-
ских и приметных денег, денег за посошных людей, городовое и
ямчужное дело, оброчных и «иных всяких денег» — и привоза их
в Новгород. И речь шла явно не о временной мере, а о введении
постоянного института местного управления — выборных денеж-
ных сборщиков, в функцию которых, по всей вероятности, входил
и сбор «черных» и «белых» кормов. Из великокняжеской грамоты
215 Д. Я. С ам окв а сов. Архивный материал..., т. I, стр. 194. —
До присоединения Новгорода к Москве Удомельская волость, или, как она
чаще называлась, Удомля, входила в состав владений новгородского вла-
дыки, а в 1478 г. была отписана в дворцовые волости, но позднее пере-
ведена в число оброчных кормленых волостей. Волость была очень об-
ширна, густо населена и богата. При переходе волости в конце XV в. от
владыки в дворцовое ведомство в ней «по новому писму» было «всех
деревень и с погостом, и з двема рядки, и с починки пятьсот и шесть де-
сят и четыре, а дворов тысячи и семьсот и восмьдесят и один, а людей
в них две тысячи и девяносто восмь человек, а обеж тысячи и восемьсот
и шестьдесят и четыре, а сох 621 с третью». К 1561 г. волость даже не-
сколько выросла, и облагаемые земли достигали в ней уже 1995 обжей.
Корм волостеля по письму конца XV в. составлял более 40 руб.: «А корм
в той волости волостелин положен с полутретьятцяти чети обеж;
и в Удомле семдесят и пол-пята корму и палторы обжи; и всего корму
волостелю, и тыуну, и доводчиком на весь год на три празники сорок руб-
лев и семь гривен и четыре денги». Что же касается,, установленного
после отмены кормлений общего оброка, включая и «за волостелин при-
суд», идущего в казну, то он, по данным на 1561 г., был поистине огро-
мен — «тысячю семьсот девяносто пять рублев и дватцать четыре алтына
з деньгою, по тритцати алтын с обжы» (там же, т. I, стр. 80—86, 194).
493
от 20 января 1556 г., присланной новгородским дьякам по этому
поводу, мы узнаем, что указанное распоряжение было дано им
еще 10 января 1556 г., когда «во все пятины, и на Луки, и во
Ржеву, и в Пуповичи» были разосланы во исполнение специаль-
ного царского «указа» грамоты о выборах указанных должност-
ных лиц и приводе их в Новгороде к крестному целованию.216
Именно эти выборные лица и должны были собрать и привести
новгородским дьякам для пересылки в Москву подати и оброки
с пятин за 1554/55 г. (7063 г.). За предшествующий же год
(7062 г.) эти подати и оброки собирались, как мы узнаем из гра-
моты, подьячими, посылавшимися дьяками в пятины, а также
в Луки, Ржев и Пуповичи. Вряд ли можно не видеть во всем этом
прямого отзвука проведения в Новгородской земле финансовой и
земской реформ 1555—1556 гг.
Наконец, характерно и такое весьма симптоматичное явление.
В великокняжеских жалованных несудимых грамотах вообще, и
в том числе в новгородских, обычно и до земской реформы в числе
лиц, ведающих местным судом, называются лишь наместники, во-
лостели и их тиуны. Как правило, в соответствующих клаузулах
несудимых грамот они продолжают фигурировать и после ре-
формы применительно даже к тем местностям, где их, безусловно,
уже не было. Объясняется это не только устойчивостью форму-
ляра жалованных грамот, но и тем, что они определяли лишь су-
дебные права иммуниста, изъятые из общей юрисдикции, а вопрос
о том, кем и как осуществляется эта юрисдикция, оставляли от-
крытым, а вернее, сокрытым за общей терминологией переходя-
щих из грамоты в грамоту архаических формул.217 Поэтому-то
весьма показательно, что, например, в жалованной несудимой гра-
моте Ивана IV Михалицкому девичьему монастырю от февраля
1560 г. на вымененную им у великого князя в Пшажском присуде
Шелонской пятины оброчную Любынскую волость в числе мест-
ных властей, которым были подведомственны монастырские люди
и крестьяне, упоминаются и «земские судьи»,218 что ясно указы-
вает на то, что не только в Пшажском присуде, но вообще на нов-
городских землях этот институт уже постепенно утвердился
216 ДАИ, т. I, № 93; ср. № 94.
217 Подробнее об этом см.: Н. Е. Н о с о в. «Новое» направление в акто-
вом источниковедении. «Проблемы источниковедения», т. X, М,, 1962,
стр. 318—319.
218 «Кто у них на их земле где пибуди учнет жити людей, приказщи-
ков их и слуг и крестьян, — указывается в грамоте, — и наши намест-
ницы ноугородцкие, и дворетцкие, и конюшие, и пригородцкие намест-
ники, и их тиуни, и земские судьи, и иные приказные люди тех их при-
казщиков и слуг и крестьян не судят ни в чем, опричь душегубства,
и розбоя, и татбы с поличным, и кормов своих и пошлин на них ника-
ких не емлют, и не всылают к ним нипочто, а ведают и судят игуменья
того манастыря и священники приказщиков своих и слуг и крестьян,
сами во всем или кому прикажут» (ДАИ, т. I, № 114).
494
в сельских волостях. Ведь не случайно в грамоте 1560 г. не упо-
мянуты волостели, а называются только наместники новгородские
и пригородные, что совпадает с нашим предположением, что
в большинстве западных новгородских городов, т. е. именно горо-
дов Вотской и Шелонской пятин, они, возможно, вообще не были
отменены или же в связи с Ливонской войной к 60-м годам уже
восстановлены.
Более неясны сохраненные Боярской книгой данные о судьбе
кормлений в других новгородских пригородах, имеем в виду Пор-
хов, Демон и Вышгородище.
Так, Боярская книга лишь сообщает, что Третьяк Григорьев
сын Кокошкин «держал (наместничество, —Н. Н.) год» и «съехал
с Порхова на пиколин день вешней 62» — 9 мая 1554 г.219 В Де-
моне же наместничал Ждан Андреев сын Вешняков, который
«съехал с Деймона июня в 1-й 63, держал от покрова до июня
того ж году, да отказал»,220 иначе говоря, был наместником в Де-
219 БК, л. 89. — Т. Г. Кокошкин в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Вотчины за ним на четырех братьев вместе четверть сохи без
нолполполчетверти сохи, поместье в 27 обеж. В Тысячной книге записан
среди ржевских помещиков II статьи вместе с братьями Степаном, Замят-
ней и Яковом (ТК, л. 167). Кокошкины принадлежали к боярскому роду
Глебовых-Сорокоумовых, ряд представителей которых еще в конце XV в.
был испомещен как на собственно новгородских землях, так и во Ржеве.
(«А у Григорья Кокошкина дети: Степан, да Замятия, да Третьяк, да Яков».
См.: Бархатная книга, ч. II, стр. 183, род Глебовых-Сорокоумовых. —
О семье же их отца Григория Васильевича в одной из родовых книг
отмечено: «Во Ржеве на поместье». См.: Н. П. Лихачев и Н. В. Мяь
л е в. Тысячная книга..., стр. 137—138; С. Б. Веселовский. Феодаль-
ное землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 323. — О роде Глебовых-
Сорокоумовых см. у нас, стр. 484—485). Степан и Яков как пусторжевские
помещики упоминаются в новгородских судных делах 1555 г. (ДАИ, т. I,
№№ 51, 59). Братья были в 50-х годах, видимо, уже немолоды, поскольку
Степан упоминается в разрядах еще в 1536 г. в числе лиц, принимавших
участие в строительстве Велижа (ДРК, стр. 100).
220 БК, л. 12. — Ж. А. Вешняков в Боярской книге в ст. 16-й, оклад
25 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 20 вытей. В Тысячной
книге он записан вместе с тремя братьями Василием, Богданом и Семей-
кой как псковский помещик II статьи, дворовый по. Рожницкой засаде
(ТК, л. 164). Кроме этого, среди тысячников II статьи по Москве числится
еще Игнатий Михайлович Вешняков, «постельничий» (ТК, л. 120 об.; ДТ,
л. 88). Действительно И. М. Вешняков, и по данным разрядов, был
в 1552/53 г. в Коломенском походе за государем стряпчим и у царя «в избе
з бояры», и под этим же годом он числится постельничьим (ДРК, стр. 161,
165, 173, 181, 208; ДРВ, т. XX, стр. 38 и сл.). Игнатий Вешняков пользо-
вался, как известно, особым «фавором» Ивана IV, был вместе с Алексеем
Адашевым в числе его «ближних» людей и выполнял наиболее ответствен-
ные царские поручения. Например, он участвовал во время царской бо-
лезни в 1553 г. в приведении бояр к крестному целованию, в расследова-
нии в 1554 г. дела князя С. А. Лобанова-Ростовского и др. (ПСРЛ, т. XIII,
стр. 523—525; ср. стр. 237—238). Вешняковы принадлежали к боярскому
роду Морозовых и, хотя представляли (по сравнению с его старшей
ветвью — Поплевиными) одну из его младших ветвей, занимали сравни-
тельно высокое положение среди нетитулованной московской знати.
495
моне с 1 октября 1554 до 1 июня 1555 г., когда он досрочно
отказался от кормления. Демон был небольшим городом и поэтому
иногда списывался в одно кормление с соседним с ним Бере-
зовцом.221
Дважды упоминается в Боярской книге и новгородский приго-
род Вышегородище, обычно выделяемый в особый «присуд».222
По данным Боярской книги, в нем сперва волостельствовал Юрий
Васильев сын Крюков Глебов-Сорокоумов, который «съехал
с Вышегорбдища на ильин день 61, держал два года», т. е. был
в нем с лета (с июля?) 1551 по 20 июля 1553 г.,223 а через год на
Вышегородище наехал Алексей Афанасьевич Шмойлов и «держал
год», «съехав» с него «на середокрестье 63», т. е. 27 марта
1555 г.224 Очень возможно, что съехал досрочно по причине пере-
дачи Вышгородища на откуп, поскольку, как мы видели, обыч-
ным сроком смены здесь кормленщиков был ильин день.
Дважды упоминается в Боярской книге применительно к Ста-
рой Русе и такое редкое кормление, как «писчее» — особая пош-
лина, идущая в пользу писцов, которая обычно собиралась лишь
при производстве переписей, а не выделялась в специальный вид
кормления. Причем из первого о ней упоминания — Истома Пет-
ров сын Блаженков «держал год» «половину писчего» в Русе и
съехал в 7062 г. (1553/54 г.) 225 — явствует, что она взималась
На псковских землях Вешняковы были испомещены еще Василием III.
Служили интересующие нас братья Вешняковы много, особенно во время
Ливонской войны, и, видимо, успешно (ДРК, по указателю; ПСРЛ, т. XX,
стр. 568, 589, 591, 596, 600). Отметим лишь, что наш кормленщик
Ж. А. Вешняков, по данным разрядов, был в 1558 г. воеводой в Лаюсе,
а в 1559—1560 гг. служил в полковых «головах» (ДРК, стр. 203, 216, 223,
244). Наконец, надо иметь в виду, что в Боярской книге записаны не
только Ждан, но и Богдан Вешняков в связи с назначением его в 1556 г.
наместником в г. Остров, а также Степан Вешняков (см. ниже, стр. 508).
221 См., папример, грамоту Василия III (дата на грамоте не сохрани-
лась, поэтому условно датируем ее 1505—1553 гг.) о пожаловании Ми-
хаила, Якова, Ивана и Никиты Михайловичей Карамышевых городами
Демоном и Березовцом в кормление «о всем по тому, как было преж сего»
(Акты Юшкова, № 62. — Дата на грамоте не сохранилась).
222 О другом Вышгороде — псковском пригороде см. у нас, стр. 505—506.
223 БК, л. 84. — Ю. В. Крюков Глебов-Сорокоумов в Боярской книге
записан в ст. 20-й, оклад 12 руб. Поместья за ним 31 обжа с полуобжой,
вотчина же в Дмитрове вместе с четырьмя братьями в полчетверти сохи.
В Тысячной книге значится вместе с братьями Балаксой и Федором среди
детей боярских II статьи, дворовых по Шелонской пятине (ТК, л. 159 об.).
Федор, как уже отмечалось, также числится в Боярской книге — был
ясельничим в Новгороде в 1556 г. (см. у нас, стр. 484; там же приводятся
нами и данные о роде Глебовых-Сорокоумовьтх).
224 БК, л. 46. — А. А. Шмойлов в Боярской книге записан в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Поместье в 16 вытей без полторы четверти пашни (но
«сказал» 15 вытей), «вотчины не сыскано». В Тысячной книге значится как
псковский помещик II статьи, городовой по Вышгороду (ТК, л. 165).
225 БК, л. 48. — И. П. Блаженков в Боярской книге в ст. 19-й, оклад
15 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 15 обеж. В Тысячной
книге записан как новгородский сын боярский II статьи, городовой Ше-
496
кормленщиком на месте, а из второго — Степан Федоров сын На-
гаев «взял из писчие в Русе откупу 50 рублев 63» (1554/55 г.),226—
что она уже переведена на откуп и кормленщик получает из от-
купа лишь положенную ему и заранее таксированную сумму
(долю). Иначе говоря, перед нами такая же эволюция кормления,
которую мы уже наблюдали как раз в эти же годы применительно
к таким видам кормлений, как мех, бобровое, чашнич путь и т. д.
Ржева Пустая (Заволочье). Михайло Иванов сын Семенова
Колычева «съехал с половины Ржевы Пустые на середокрестье
великого поста 60 третьяго, дрьжал 2 года»,227 т. е. был на Ржеве
с весны (с марта) 1553 по 24 марта 1555 г.
донской пятины (ТК, л. 160; см. также: НПК, т. V, стб. 675). В 1558 г. был
в полковых головах под Ругодивом (ПСРЛ, т. XX, стр. 597).
226 БК, л. 10. — С. Ф. Нагаев в Боярской книге в ст. 16-й, оклад
25 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 23 обжи. В Тысячной
книге записан как новгородский сын боярский II статьи, городовой по
Шел опекой пятине (ТК, л. 160).
227 БК, л. 128. — М. И. Семенов-Колычев в Боярской книге в ст. 12-й,
оклад 45 руб. Вотчины за ним полполчетверти сохи и полполполтрети
сохи, поместья 700 четвертей. Ни в Тысячной книге, ни в Дворовой
тетради М. И. Семенова-Колычева мы не находим, хотя Колычевых
в той и другой записано очень много. В Тысячной книге, правда, чис-
лится Михаил Иванов сын Немятого Колычева в III статье по Москве
(ТК, л. 128 об.), но одно ли это лицо с нашим кормленщиком, сказать
трудно, поскольку известно, что Семеновы дети Колычевы — братья
Иван, Пупок, Андрей и Федор — были испомещены в Шелонской пятине
в конце XV в. (С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Се-
веро-Восточной Руси, стр. 292). Какой-то Михаил Иванович Колычев
был в 1556 г. воеводой в Смоленске, в 1557/58 г. делал город на Пехлице
Брянском (в Рязанском уезде), в 1562 г. был наместником в Новгороде
Северском, а в 1562/63 г. — наместником в Путивле (ДРК, стр. 185, 191,
230, 240). Он же присутствовал на Земском соборе 1566 г. в чине околь-
ничьего. Но, видимо, прав С. Б. Веселовский, который отождествляет
этого Михаила Ивановича Колычева не с нашим кормленщиком, а с род-
ным дядей митрополита Филиппа, происходившего из рода Ивана Андрее-
вича Лобана Колычева, имевшего пять сыновей: Степана Стенстура (отца
митрополита Филиппа), Михаила, Ивана Рудака, Федора Чечетку и Ивана
Умного (С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины,
стр. 398—399). Но даже если это было так, то наш кормленщик все равно
приходился сравнительно близким родственником митрополиту Филиппу,
так как их отцы были вместе испомещены на новгородских землях еще
в конце XV в. и образовали, как бы сказать, первое новгородское гнездо
Колычевых (С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-
Восточной Руси, стр. 292). Вообще же Колычевы, как и их родственники
Захарьины и Шереметьевы, принадлежали к старинному боярскому
московскому роду Кобылиных и всегда занимали очень видное место при
московском дворе. Род был многочислен и богат. Правда, в сохранившейся
части Боярской книги, помимо М. И. Колычева, числится еще один Ко-
лычев— Гаврила Иванович («брал мех володимерской 62 году», см.: БК,
л. 163), дворовый сын боярский по Москве (о нем см. выше, стр. 433).
В опричнину Колычевы очень сильно пострадали, более десяти крупней-
ших их представителей было казнено, что объяснялось как их связями
с князем Владимиром Андреевичем Старицким, так и «делом» митропо-
лита Филиппа (С. Б. Веселовский. Исследования по истории оприч-
нины, стр. 397—400).
32 Н. Е. Носов
497
Таким образом, из сопоставления данных Боярской книги со
сведениями о сборе «белого корма» в Холмском уезде можно, как
мы видим, сделать лишь заключение, что перевод новгородских
пригородов на откуп начался, видимо, не ранее 1 июня 1555 г.
Надо полагать, что это было общее положение для новгородских
земель, где, по всей видимости, проведение земской реформы на-
чалось позднее, чем в замосковных городах и промысловых воло-
стях Подвинья, Ваги и Устюга. Во всяком случае именно на осень
1555 г. (вернее, до 1 октября) как наиболее вероятное время пе-
редачи на откуп указывают данные Боярской книги и о новгород-
ском Заонежье, где были, казалось бы, наиболее подходящие усло-
вия для введения земского самоуправления в силу уже одного
того, что это районы преимущественно черносошные с явным
уклоном, как и Подвинье, Вага, Устюг, к промысловому хо-
зяйству.
По данным XVII в., все Заонежье группировалось в четыре
больших стана с центрами в Олонецком, Оштинском, Водлоозер-
ском и Выгозерском погостах, из которых Оштинский погост
играл роль главного центра, где происходили всеуездные собрания
и находилась- съезжая изба и резиденция воеводы; подведомст-
венны же были все эти станы Новгородской четверти.228 Вряд ли
можно сомневаться в том, что эта система была унаследована еще
от XVI в., когда по указанным станам-волостям сидели корм-
ленщики.
В Боярской книге упоминаются три последних стана: Оштин-,
ский, Водлоозерский и Выгозерский.
Первый стан Ошту «держал год» Никифор Федоров сын Вы-
шеславцев и «съехал» с него 24 июня 1554 г. — «на рожество
Ивана Предотечи».229 Второй стан — Водлоозеро — тоже «держал
год» Василий Меньшой Андреев сын Вельяминов-Сабуров и
«съехал» с него 1 октября 1552 г. — «на покров святые богоро-
дицы»,230 но когда через три года подошла очередь волостельст-
228 М. Богословский. Земское самоуправление на русском Севере
в XVII в., т. I. М., 1909, стр. 31, 38, 40.
229 БК, л. 94. — Н. Ф. Вышеславцев в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Поместья за ним 24 выти, «вотчины не сыскано». В Тысячной
книге Н. Ф. Вышеславцев записан как псковский помещик II статьи по
Гдову (ТК, л. 164 об.). Всего же среди тысячников 6 человек Вышеслав-
цевых, четверо — по Новгороду (Шелонская и Деревская пятины) и двое
псковичей (Вдов и Владимирец), все во II статье (ТК, лл. 156, 158, 159 об.,
163 об., 164 об.). Н. Ф. Вышеславцев в 1558 г. был городничим в Юрьеве,
а в 1560 г. упоминается в разрядах в головах «у наряду» под Вильно
(ДРК, стр. 203, 223). Вышеславцевы — суздальские вотчинники, испоме-
щенные в конце XV в. на новгородских землях (С. Б. Веселовский.
Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 323; Н. П. Л и-
хачев и Н. В. Мятлев. Тысячная книга..., стр. 85—87).
230 БК, л. 51. — В. А. Вельяминов-Сабуров в Боярской книге в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на «23 обжи
с третьего обжи». В Тысячной книге В. А. Вельяминов записан как торо-
498
вовать на Водлоозере Ивану Молчанову сыну Голохвастову, кото-
рый должен был «наехати» на кормление с 1 октября 1555 г.
(т. е. на тот же покров), то оно уже было «в откупу».231 Видимо,
по этой же причине не смог «наехати» на наш третий стан — Выг-
озеро — с 22 февраля 1556 г. (на сборное воскресенье) и Григо-
рий Семенов сын Цыплятев.232
Таким образом, в свете приведенных данных можно предпо-
лагать, что не только Водлоозеро, но и Выгозеро были переведены
на откуп до 1 октября 1555 г. Менее вероятно, что они переве-
дены на откуп в разные сроки: Водлоозеро — до 1 октября 1555 г.,
а Выгозеро — позже, но до 22 февраля 1556 г.
Обе волости были черные и представляли центры крупных за-
онежских волостельств.
пецкий помещик II статьи, дворовый. Тут же значатся и его братья Ва-
силий Большой и Григорий (ТК, л. 166). Их поместья упоминаются
в Торопецкой писцовой книге 1540 г. (ЦГАДА, Боярские и городовые
книги, ф. 137, Торопец, № 1, л. 174).' Вельяминовы-Сабуровы принадле-
жали’к старейшему московскому боярскому роду Зерновых (в родослов-
цах — род Захария Чета). Сабуровы были старшей линией, Годуновы —
второй, Вельяминовы — младшей. В XIV—XV вв. Зерновы-Сабуровы
занимали первое место в боярской среде. В XVI в. они очень размножи-
лись и были вытеснены княжатами. На Торопецкие земли род Вельями-
новых был испомещен в XVI в. (С. Б. Веселовский. Феодальное
землевладение в Северо-Восточной Руси, стр. 323; Н. П. Лихачев и
Н. В. Мятлев. Тысячная книга..., стр. 79—80). Основные родовые вот-
чины Сабуровых и Вельяминовых находились в Ярославском и Костром-
ском уездах, где и были записаны в Дворовой тетради большинство из
них (ДТ, лл. 108 об., 109, 111).
231 БК, л. 155. — И. М. Голохвастов в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчины за ним «не уыскано», поместье «до окладу» на 500 четей.
В Тысячной книге И. М. Голохвастов вместе с братом Дмитрием записан
как сын боярский III статьи по Вязьме, также записаны они и в Дворо-
вой тетради (ТК, л. 143—143 об.; ДТ, л. 141). Всего же в Дворовой
тетради значится 19 Голохвастовых (не считая их родичей Голохвастовых-
Татищевых) среди детей боярских по Белой, Бежецкому Верху, Вязьме,
Кашире, Коломне и Рузе (из них 7 тысячников, о их службе и поместьях
см.: И. II. Л и х а ч е в и Н. В. Мятлев. Тысячная книга..., стр. 92—
93). Некоторые Голохвастовы погибли от опричного террора (С. Б. Весе-
ловский. Исследования по истории опричнины, стр. 122, 274, 389).
232 БК, л. 85. — Г. С. Цыплятев в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на «28 обеж с полу-
обжею». В Тысячной книге Г. С. Цыплятев записан как новгородский сын
боярский II статьи, дворовый по Вотской пятине (ТК, л. 153 об.). По-
местье его отца Семена и дяди Елизара Ивановичей описано в писцовой
книге Вотской пятины 1500 г. (НИК, т. III, стб. 45, 73). Цыплятевы про-
исходили из рода белозерских бояр Монастыревых. Служили преиму-
щественно в дьяках: Иван Дмитриевич Цыплятев в конце XV в. — еще
у Белозерского князя Михаила Андреевича, его сын Елизар (родной дядя
нашего кормленщика) был думным («великим») и разрядным дьяком
Василия III, а сын последнего Иван был дьяком Ивана IV и тоже
служил в Разряде (И. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, по ука-
зателю; Н. П. Лихачев и Н. В. Мятлев. Тысячная книга...,
стр. 244—245).
32*
499
Водлоозерская волость была расположена по берегам Водло-
. озера и тянулась на восток от Онежского озера в направлении
к Каргополю.233 В 1568—1569 гг. восточная часть волости была
«отмежевана» по распоряжению Ивана IV к Каргополю, «в оп-
ричнину», причем показательно, что в «сотной» грамоте карго-
польской половины волости 1570 г., которая и явилась результатом
этого отмежевания, в число податей, которые платила волость,
входили и деньги «за наместничь доход и присуд».234 Разделен-
ная на две половины (части) — заонежскую, тянувшую к Новго-
роду, и Каргопольскую, — волость существовала и в XVII в. К се-
редине XVII в. в обеих частях волости, т. е. на той ее территории,
которую она охватывала в середине XVI в. в составе новгородских
земель, было 39 черных деревень (97 дворов) и 4 деревни (14 дво-
ров), принадлежавших Юрьеву монастырю.235
Большой (территориально) была и Выгозерская волость, рас-
положенная по берегам Выгозера, а также по рекам Выгу, Суме,
Нюхче и по Сумозеру.236 Судя по грамоте Ивана IV 1543 г., все
эти земли составляли не только единое волостельство, но и еди-
ную губу.237 По писцовой книге 1582/83 г. в волости было 18 чер-
ных деревень (37 дворов), имелись здесь и владения Соловец-
кого монастыря (шесть селений), хотя по отношению к черным
землям и деревням процент их был невелик.238
Сложнее обстоит дело с выяснением времени передачи на от-
куп волости Ошты, вернее волостельства, раскинувшегося в бас-
сейне р. Ошты, впадающей в Онежское озеро с юга, и включав-
шего в себя почти все южное Заонежье.239
Всего вероятнее предполагать, что Оштинское волостельство
было передано на откуп примерно в те же сроки (если не одно-
временно) с Водлоозером, т. е. до 1 октября 1555 г. Но этому про-
тиворечит тот факт, что до нас дошла платежно-приходная книга
(платежница) Оштинского волостельства 1556 г., из которого
видно, что население Ошты в это время еще платило наместничий
233 К. А. Н е в о л и н. О пятинах и погостах новгородских в XVI веке.
«Записки имп. Русского географического общества», т. VIII, СПб., 1853,
стр. 172.
234 «Сотная» грамота была подписана четвертными дьяками Курганом
Лапиным и Иваном Савиным (ЦГАДА, Городовые книги по Каргополю,
№ 1, лл. 292—297). О Кургане Лапине и Иване Савине как четвертных
дьяках см.: «Пермская старина», изд. А. Дмитриевым. Пермь, 1889, вып. 6,
Материалы, № 2, стр. 130—131; П. А. Садиков. Очерки..., стр. 150, 174,
244, 312, 327—329, 332, 334, 335, 454.
235 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. 1, прил.,
стр. 5, 13.
236 К. А. Н е в о л и н. О пятинах и погостах, стр. 170.
237 Акты Юшкова, № 142. — Выгозерским волостелем в октябре 1543 г.
был Федор Тимофеев сын Зезевитов.
238 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. 1, прил.,
стр. 4.
239 Там же, стр. 6.
500
корм и иные пошлины.240 Казалось бы, вопрос о возможности от-
мены кормлений в Оште до 1556 г. решится, таким образом, отри-
цательно?
Но в действительности это не вполне так. Дело в том, что
в оштинской платежнице 1556 г. перечисляются лишь земли им-
мунистов — монастырские, владычные и помещичьи земли,
а также земли своеземцев, черные же земли в ней вообще не упо-
минаются, хотя именно с них получали кормленщики свой ос-
новной доход. Допустить же, что черных земель в 1556 г. в Ош-
тинском волостельстве не было, невозможно уже в силу одного
того, что даже в середине XVII в., согласно писцовой книге
1646/47 г., в указанных оштинских погостах более 2/3 населения
составляли именно черные крестьяне. Так, например, в погосте
Никольском на Оште из 104 деревень (433 двора) было 78 чер-
ных деревень (357 дворов), а в погосте Рождественском на Мегре
из 164 деревень (326 дворов) все были черные и т. д.241
Следовательно, платежница Оштинского волостельства 1556 г.
касается исключительно привилегированного землевладения,
а отсюда вполне естественно и заключение — не связано ли это
с тем, что черные волости Оштинского волостельства к моменту
составления платежницы уже находились на откупе и поэтому,
возможно, и не вошли в нее. И даже более, тот факт, что оштин-
ская платежница 1556 г. в отличие от ладожской не включает
сведений о сборе корма (оговаривая, что с перечисляемых в ней
оштинских погостов корм собран по особой грамоте — «по
указу»), а содержит лишь данные о причитавшихся кормленщи-
кам деньгах — «что сходило оштинскому волостелю» за татьбу
с поличным, душегубство и пятно, показывает, что и здесь са-
мого волостеля в это время не было, и речь идет лишь о взима-
нии с населения через присланного в Ошту специального сбор-
щика волостельных кормов и доходов па великого князя. Си-
туация крайне симптоматичная при переходе от кормлений к
откупной системе управления. Очень возможно при этом, что упо-
минаемый в платежнице «указ» о сборе корма с иммунитетных
владений и был тем правительственным распоряжением, на ос-
нове которого практически вводилась в Оште новая система
сбора в казну бывших кормленых доходов.
Таким образом, есть основания полагать, что земская ре-
форма была проведена в Заонежье, всего вероятнее, еще осенью
1555 г., хотя сам характер реформы на черных и оброчных зем-
лях, с одной стороны, и землях иммунистов, с другой — сущест-
венно отличался друг от друга.
240 Д. Я. Сам о кв а с ов. Архивный материал..., т.'I, стр. 188—192.
241 М. Богословский. Земское самоуправление..т. I, поил.,
стр. 6—7.
501
ПСКОВСКАЯ ЗЕМЛЯ
В середине XVI в. Псковская земля управ-
лялась по московским обычаям, установленным Василием III
после присоединения Пскова в 1510 г. к Москве, хотя остатки
«псковской старины» давали себя чувствовать и много позднее,
особенно в жизни посадских и волостных миров. Что же ка-
сается самих административных реформ Василия III, то суть
их, как сообщает псковская летопись, сводилась к тому, что
сразу же после ликвидации самостоятельности Пскова «нача
князь великой деревни давати бояром своим, сведеных бояр
псковских, и посади наместники па Пскове Григорья Федоро-
вича Морозова да Ивана Андреевича Челяднина, а диака Ми-
сюря Мунехина, а другим дияком ямским Андрея Волосатого,
и 12 городничих, и старост московских 12, и псковских 12, и
деревни им даша; а велел им в суде сидети с наместники и
с тиуны, правды стеречи.. . И дал князь великии свою грамоту
уставную псковичам, и послал князь великой по пригородом
наместники, а велел им приводити х крестному целованью при-
горожан». Одновременно с этим летопись сообщает, что в том же
1510 г. Василий III «прислаша с Москвы гостей тамгу устав-
ливати нова, зане же во Пскове тамга не бывала, безданно тор-
говали».242
Указанная система местного управления существовала
в Псковской земле и в 50-х годах XVI в., с той лишь разницей,
что к этому времени в Пскове (как и в Новгороде) все большую
и большую роль стали играть городские дьяки, которые ведали
теперь не только финансовыми делами и наместничьей канце-
лярией, но и осуществляли, по’ всей видимости, общий надзор
почти за всеми отраслями местного управления на Псков-
щине.243 Положение явно идентичное Новгороду.
Именно эта система местного управления и должна была
быть реорганизована в ходе проведения земской реформы.
Но, к сожалению, кроме сведений, которые можно извлечь из
Боярской книги 1556 г., мы почти не располагаем никакими
прямыми данными об отмене кормлений в Псковской земле.
В то же время известия Боярской книги о псковских кормле-
ниях крайне отрывочны и односторонни. Во-первых, в Боярской
книге в связи с утратой ее первых статей (до ст. 11-й), в ко-
торых были записаны наиболее знатные кормленщики, а следо-
вательно, и наиболее крупные наместничества, нет данных
о самом Пскове, во-вторых, из 12 псковских пригородов и горо-
дищ (составлявших в середине XVI в. самостоятельное намест-
ничество) в книге упоминаются всего 6, а именно Гдов, Белье
242 ПЛ, вып. II, стр. 257—258.
243 Вообще вопрос о деятельности псковских дьяков в середине XVI в.
заслуживает специального исследования.
502
(с приданными к нему городками Орловым и Владимирцем),
Вышгород, Изборск, Кобылье и Остров. Отсутствуют данные
о Дубкове, Воронове, Вреве, Выборе, Красном, Опочке и Се-
беже, но в последнем были не наместники, а воеводы, и он
вообще, как известно, занимал осо'бое место в системе псковского
управления и, кажется, даже пе подчинялся псковским дьякам.
Иначе говоря, представлены северные, частично центральные
околопсковские города и отсутствуют данные о городах юго-за-
падной Псковщины (крупнейшими из которых были Опочка и
Себеж).
Правда, в отношении самого Пскова наиболее вероятным бу-
дет заключение, что наместники в нем в связи с земской ре-
формой отменены не были. Видимо, Псков находился в таком же
положении, как Новгород или Казань, где наместники были
вплоть до начала XVII в. Судим так потому, что, во-первых,
псковские летописи, которые обычно отмечали все более или
менее значительные изменения в организации управления горо-
дом (ведь не случайно именно в псковской летописи сохранилось
единственное дошедшее до нас известие о губной реформе 1539—
1541 гг.), ничего не говорят ни об отставке псковских наместни-
ков, ни о введении здесь земского управления, а во-вторых, из-
вестно, что как раз в 1557—1558 гг., т. е. сразу же после зем-
ской реформы, псковскими наместниками были назначены бояре
и князья Юрий Михайлович Булгаков и Петр Иванович Шуй-
ский (бывший в 1555—1556 гг. «на годовании» в Казани).244
Во всяком случае если даже какие-то реформы в управлении
самим Псковом и были проведены, то они падали на период
1555—1556 гг., а главное, или вообще не упраздняли институт
псковских наместников, или имели в отношении его лишь вре-
менный характер.
Что касается псковских пригородов (кроме Себежа, где были
пе наместники, а воеводы), то в них, как показывает Боярская
книга, наместники были отменены 1 сентября 1555 г.
244 ДРК, стр. 184, 188, 199, 201, 206; ПЛ, выи. II, стр. 236. — Кстати,
показательно, что князья Шуйские, пожалуй, чаще всех других предста-
вителей крупнейших боярских родов назначались Василием III и Ива-
ном IV псковскими наместниками. Например, наместниками в Пскове
были: в 1511—1514 гг. — князь Петр Васильевич Великий Шуйский
(вместе с князем Семеном Федоровичем Курбским), в 1514—1515 гг.—
князь Иван Васильевич Шуйский, в 1518 г. — князь Иван Васильевич Шуй-
ский (вместе с князем Петром Семеновичем Ряполовским), в 1539—
1540 гг. —князь Андрей Михайлович Шуйский (вместе с князем Васи-
лием Ивановичем Репниным), в 1550 г. — князь Федор Иванович Шуйский
(А. А. Зимин. Список наместников Русского государства первой поло-
вины XVI в. «Археографический ежегодник за 1960 г.», М., 1962, стр. 37—
38). И позднее Шуйские нередко наместничали именно в Пскове. В част-
ности, в 1584—1585 гг. наместником в Пскове был сын князя Петра Ива-
новича Шуйского Иван Петрович Шуйский (ПЛ, вып. II, стр. 264).
503
Для большей наглядности рассмотрим эти сведения, Боярской
книги применительно к каждому из упоминаемых в ней псков-
ских пригородов в отдельности.
Гдов. Василий Михайлов сын Давыдова «наехал был на Гдов
на благовещеньев день 63 (25 марта 1555 г., — Н. Н.), и с се-
меня дни 64 (1 сентября 1555 г., — Н. Н.) Гдов отдан в откуп».245
Велье. Федор Левонтьев сын Соловцова «съехал с Вельи
на ильин день 62, держал год», иначе говоря, был на Велье на-
местником с 20 июля 1553 по 20 июля 1554 г.246 Его сменил
245 БК, л. 106. — В. М. Давыдов в Боярской книге записан в ст. 22-й,
оклад 9 ’руб. Поместья за ним 12 с половиной вытей, «вотчины
не сыскано». Самого В. М. Давыдова мы не находим среди дворовых де-
тей боярских, хотя целый ряд представителей рода Давыдовых (18 чело-
век) числится дворовыми по Бежецкому Верху, Вязьме, Дмитрову, Ржеву,
Твери и Угличу, в том числе семь тысячников (ДТ, лл. 151, 141, 98, 133 об.,
146, 147, 154; ТК, л. 130—130 об.). Среди дворовых детей боярских по
Твери числятся, в частности, Гриша и Ромашко Григорьевы дети Михай-
лова Давыдова — возможно, племянники нашего кормленщика (ДТ, л. 147).
Давыдовы, как и их родичи Давыдовы-Ульянины, служившие по Дмит-
рову у князя Юрия Ивановича и числящиеся в Тысячной книге
(о последних см. у нас, стр. 464), происходили от выходца из Золотой
Орды Минчака Касаевича, перешедшего при Василии I на московскую
службу, получившего вотчины, но, по-видимому, не занявшего при вели-
кокняжеском дворе особо видного положения. Правда, в XVI в. при
Иване IV Давыдовы-Минчаковы, как они обычно именуются в родослов-
ных росписях, активно служат как на военной (и иногда с «выбора»),
так и на гражданской службе, например в писцах (ДРК, по указателю;
Н. П. Л их ач е в и Н. В. Мят л ев. Тысячная книга..., стр. 96—98;
Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 265).
246 БК, л. 24. — Ф. Л. Соловцов в Боярской книге в ст. 17-й, оклад
20 руб. Поместья за ним 33 выти, «вотчины не сыскано». В Тысячной
книге записан как псковский помещик II статьи, дворовый из Завелиц-
ской засады. Здесь же значится и его брат Андрей (ТК, л. 164).
Шестеро Соловцовых записано среди дворовых детей боярских по Ростову,
из них три тысячника, в том числе Соловцов Постник Семенов сын,
именно он и фигурирует в Боярской книге 1556 г. как лицо, пользовав-
шееся кормлеными доходами с чашнича пути: «имал с чашнича пути
по 18 рублев» (ДТ, л. 107; ТК, л. 123; БК, л. 59). Кроме этого, среди ты-
сячников находим еще двоих Соловцовых — новгородцев, оба записаны
во II статье по Вотской пятине (ТК, л. 154). Соловцовы принадлежали
к боярскому роду Воронцовых-Вельяминовых (одна из младших ветвей).
Их родовым гнездом был, видимо, Ростов, откуда ряд из них был еще
в конце XV в. испомещен на новгородские земли, а позднее, в XVI в.,
и на псковские. Служили Соловцовы при Иване IV много и активно.
Характерно, что в 40-х: годах некоторые из них были писцами, например,
новгородских и зубцовских земель (И. П. Л и х а ч е в и Н. В. М я т л е в.
Тысячная книга..., стр. 215—216; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки
XVI века, стр. 150, 254, 318; Акты Юшкова, стр. 144). Любопытны данные
и о позднейшей службе самого нашего кормленщика. Так, в 1558 г.
Ф. Л. Соловцов служил «в головах» в великокняжеских полках, послан-
ных на Юрьев, под командованием псковского наместника князя
П. И. Шуйского (ДРК, стр. 202), а после этого, с 1559 или 1560 г., был
наместником в Гдове, который был ему дан «в кормление с пятном и
корчмою», съехав с него в феврале 1561 г. (Акты Юшкова, № 189). Вслед
за этим, в 1561/62 г. во время похода русских войск из Великих Лук в ли-
504
Вудай Угримов сын Болтин, который «держал» Белью также
«год» — до ильина дня 1555 г.,247 и, наконец, Леваш Иванов
сын Яковля Олтуфьева «наехал был на Белью на илыш день
63 (20 июля 1555 г., — Н. Н.), и Белья с семеня дни 64-го
(1 сентября 1555 г., — Н. Н.) дана в откуп».248
Вышгород.249 Иван Иванов сын Петров Заболоцкий «съехал
с Вышегорода на семен день 62, держал через год от петрова
дни до семеня дня»,250 т. е. был на наместничестве, видимо,
товские земли, он был уже вторым воеводой передового полка (ДРК,
стр. 232).
247 БК, л. 21.— Б. У. Болтин в Боярской книге в ст. 17-й, оклад
20 руб. Поместье за ним на 20 вытей, «вотчины не сыскано». В Тысяч-
ной книге Б. У. Болтин-Хрущев записан во II статье среди псковских
помещиков, дворовых по Острову. Вместе с ним записан в Тысячной
книге и его двоюродный брат И. М. Болтин-Хрущев (ТК, лл. 164—164 об.).
Значатся в Тысячной книге среди луцких дворян II статьи и еще трое
просто Болтиных (ТК, л. 166 об.). Болтины принадлежали к известному,
но не знатному дворянскому роду, некоторые представители которого
были испомещены на псковских землях после 1510 г. Отец нашего
кормленщика Исай Иван сын Болтин, по прозвищу Угрим, был в 1534 г.
псковским городничим (АЗР, т. II, стр. 332). У самого же Будая, как ука-
зывается в одной из родословных Болтиных, «кормление было во Пскове
ямское дьячество, да за ним же кормление было, и пожалован был
г. Вельею и с придаточными пригороды с Орловым и Володимерцем»
(Н. П. Лихачев и II. В. Мят л ев. Тысячная книга..., стр. 68—69).
Упоминается Б. У. Болтин вместе с двоюродным братом Иваном Михай-
ловым сыном, а также с тремя луцкими родичами и в разборной десятне
царского полка 1556 г. смотра окольничьего Льва Салтыкова и дьяка
Ивана Юрьева (Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 338).
В 1558—1560 гг. Будай Угримов (сын Исаев) Болтин на ливонском ру-
беже был «в полковых головах» новгородско-псковской рати (ДРК,
стр. 202, 206, 216).
248 БК, л. И. — Л. И. Яковля Олтуфьев в Боярской книге в ст. 16-й,
оклад 25 руб. Поместья за ним 25 обеж с полуобжою, «вотчины
не сыскано». В Дворовой тетради Олтуфьевы (пятеро) числятся по
Костроме, «литва дворовая» (ДТ, л. 113); правда, самого нашего кормлен-
щика среди них нет, что, видимо, объяснялось тем, что он был новгород-
ским помещиком (поэтому-то поместье и исчислено у него в обжах),
а именно эта часть тетради до нас не дошла. Это предположение подтвер-
ждается и тем, что в 1558—1559 гг. Л. И. Олтуфьев вместе с братом Ва-
силием служит «в головах» в новгородско-псковских полках (ДРК,
стр. 199, 202), а в разряде 1559 г. «по крымским вестем» в Серпухове
прямо поименован «головой» «из ноугороцких помещиков» (там же,
стр. 210). Род Олтуфьевых, выходцев из Литвы, был незнатен. Возможно,
что в XV в., до перехода на московскую службу, они служили великим
рязанским князьям (Акты Юшкова, № 30), откуда могли быть позднее
испомещены как в Кострому, так и под Новгород.
249 Псковский Вышгород не следует смешивать с новгородским при-
городом Вышгородом, который дважды упоминается в той же Боярской
книге и именуется Вышегородищем.
250 БК, л. 32. — И. И. Петров Заболоцкий в Боярской книге записан
в ст. 18-й, оклад 17 руб. Вотчины за ним «приданые» полтрети сохи,
поместье же «велено за ним учинити на 400 четьи», но «того поместья
ещо ему не дано». В Тысячной книге И. И. Петров Заболоцкий записан
среди детей боярских III статьи по Дмитрову, князя Юрия Ивановича.
505
с 29 июня 1552 по 1 сентября 1553 г., когда его сменил Фе-
дор Иванов сын Игнатьев, также «державший» его «год» и
съехавший с Вышгорода 1 сентября 1554 г.,251 а князь Иван Ива-
нов сын Козловского-Ромодановского, которому Вышгород был
дан с 1 сентября 1555 г., «наехать» уже пе смог, так как «Выш-
город в откупу».252
По Дмитрову значится он и в Дворовой тетради (ТК, л. 130; ДТ, л. 97).
О роде бояр Заболоцких мы уже говорили (см. выше, стр. 431). Сейчас же
приведем лишь следующую запись в Государевом родословце: «А у Петра
у Тонкого (Заболоцкого, — Н. И.) дети; 14ван да Гурей, бездетен; был
во владыках в Смоленску. А у Ивана Петрова дети: Иван да Никифор»
(Бархатная книга, ч. II, стр. 50). Имели Заболоцкие и прямые связи
с Псковом, так один из их родичей — Павел Петров сын Заболоцкий —
записан в Тысячной книге как псковский помещик II статьи, дворовый
из Гдова (ТК, л. 164 об.; о нем см. также: Н. П. Лихачев и Н. В. Мят-
лев. Тысячная книга..., стр. 110).
251 БК, л. 93. — Ф. И. Игнатьев в Боярской книге записан в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Поместья за ним 25 с половиной обеж с третью обжи.
В Боярской книге в числе кормленщиков, помимо Ф. И. Игнатьева, за-
писано еще трое Игнатьевых — Русин Данилов сын («дан был ему мех
тверской брати 64-й год» — БК, л. 4), Матвей Дмитриев сын («имал
с Топалска по 15 рублев», а в 1556 г. — «староста губпой» — БК, л. 64) и
Уродко Федоров сын («брал мех коломенской 62», а в 1556 г. «умре» —
БК, л. 148). Самого Ф. И. Игнатьева ни в Тысячной книге, пи в Дворо-
вой тетради мы не находим. Видимо, он числился по Новгороду (так как
поместье исчислено у него в обжах) и поэтому не фигурирует в сохра-
нившейся части Дворовой тетради. Что касается остальных трех Игнатье-
вых, то все они значатся и в Тысячной книге, и в Дворовой тетради,
первые два — по Торопцу, во II статье, а третий — по Козельску,
в III статье (о них см. у нас, стр. 429, 462, 463). Всего же в Тысячной
книге записано 12 Игнатьевых, из них 10 по Торопцу и два по Козельску.
В Дворовой же тетради 25 Игнатьевых, числящихся по Торопцу, Коломне,
Москве, Твери, Зубцову и Козельску (ТК, л. 166; ДТ, лл. 96, 119 об., 120,
127 об., 128, 135 об., 136 об., 147 об.). Игнатьевы, как. и Плещеевы-Бас-
мановы, вели свое происхождение от известного черниговского боярина
Федора Бякопта, перешедшего в Москву на службу к Ивану Калите.
Как указывается в Государевом родословце, «Федор Бякон пришед из
Чернигова к великому князю Ивану Даниловичю, да был у него боярин,
и Москва за ним была; а у него пять сынов: болшой Алексей Чудотво-
рец (имеется в виду митрополит Алексей, — Н. Н.), другой Феофан,
и от того повелися Игнатьевы, Жеребцовы, Фомины, что митрополичп,
третей Матфей, четвертый Костяптин, бездетен, пятой Александр Пле-
щей, а был- в боярах у великого князя у Дмитрея Ивановича» (Времен-
ник, кн. X, стр. 98. — О родословии Игнатьевых в XV—XVI вв. см.:
Н. П. Лихачев и Н. В. Мятлев. Тысячная книга..., стр. 123—124. —
Об испомощении при Василии III Игнатьевых в Торопецкой земле см.:
С, Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной
Руси, стр. 323). Таким образом, Игнатьевы принадлежали к очень знат-
ному старомосковскому боярскому роду и в местническом отношении
котировались весьма высоко. Весьма активно служили они при Иване IV.
В годы опричнины Игнатьевы, видимо, почти не пострадали, во всяком
случае в Синодиках они не упоминаются.
252 БК, л. 162. — Князь И. И. Козловский (вернее, Козлоков)-Ромода-
новский в Боярской книге в ст. 18-й, оклад 17 руб. Вотчины за ним
2 сохи без полполтрети и полполполчети, «поместья за ним по книгам
не сыскано». Сам Иван Иванович ни в Тысячной книге, пи в сохранив-
506
Изборск. Князь Данила Иванов сын Семенова-Бабичева
«съехал с Изборска на николин день осенней 62, держал
2 году»,* 253 т. е. был наместником в Изборске с 6 декабря 1551
по 6 декабря 1553 г.
Кобылье. Воин Васильев сын Плещеева «съехал с Кобылья
городища на семен день 64, держал год, и с семеня дни Кобылье
городище отдано в откуп»,254 иначе говоря, наместничал с 1 сен-
тября 1554 по 1 сентября 1555 г.
шейся части Дворовой тетради не числится. Родичей же его мы находим
среди дворовых детей боярских по Москве и Бежецкому Верху, из пих
один тысячник (по Москве) и еще три тысячника из Стародуба, во II и
III статьях (ДТ, лл. 94 об., 150 об.; ТК, лл. 120, 125, 128). Ромодановские,
одна из ветвей князей Стародубских, были очень знатны, часто ходили
в боярах и занимали весьма высокие посты при великокняжеском дворе
и в армии (см.: ДРК, по указателю). Получали они очень богатые
кормления. Например, боярин и князь Иван Васильевич Телеляш Ромо-
дановский был при Василии III в 1516 г. наместником трети Москвы
(Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 51). Правда, наш
кормленщик И. И. Козловский-Ромодановский, по всей видимости, при-
надлежал к младшим представителям этого княжеского рода. В разрядах
он не упоминается, видимо, служил мало и поэтому не получил поместья.
Что касается его отца — Ивана Юрьевича Ромодановского (во всяком
случае есть основания полагать, что это именно его отец, см.: Российская
родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым, ч. II. СПб.,
1854, стр. 49, № 15), — то он, видимо, был в 1546 г. наместником в Русе
вместе с князем Юрием Андреевичем Оболенским (Акты Юшкова, № 148).
253 БК, л. 33. — Князь Д. И. Семенов-Бабичев в Боярской книге
в ст. 18-й, оклад 17 руб. Поместье за ним 40 обеж, «вотчины не сыскано».
В Тысячной книге и сохранившейся части Дворовой тетради не значится,
видимо, в связи с тем, что новгородец (так как поместье у него исчислено
в обжах). Родичи (семь человек) записаны в Дворовой тетради по Му-
рому, Романову, Суздалю и Ярославлю (ДТ, лл. 109, 109 об., 115, 176 об.).
Бабичевы, как и Путятины, происходили из рода литовско-русских князей
Друцких. Стали служить в Москве с конца XV в. (до этого, возможно,
служили в Рязани, так как одна из представительниц их рода — Агра-
фена Васильевна, урожденная княжна Бабичева, — была женой великого
князя рязанского Ивана Васильевича, см.: АСЭИ, т. III, №№ 336, 345,
346, 362, 369, 372, 375, 379); именно в это время был испомещён па новго-
родских землях в Шелопской пятине и дед нашего кормленщика — князь
Семен Васильевич Бабичев, имевший сыновей Ивана, Данилу, Василия и
Андрея (С. Б. Веселовский. 1) Феодальное землевладение в Северо-
Восточной Руси, стр. 291, 296; 2) Исследования по истории опричнины,
стр. 357). Князья Бабичевы, по московским понятиям, были сравнительно
незнатны и крупных постов в XVI в. не занимали (ДРК, по указателю).
Правда, дядя нашего кормленщика Андрей Семенович Бабичев, знача-
щийся в Синодиках, в 1555 г. был писцом Звенигородского уезда (СГГД,
т. I, стр. 530). В 1560 г. при походе на Алысту состоял в полковых голо-
вах (ДРК, стр. 216), а в 1566 г. присутствовал на Земском соборе (СГГД,
т. I, стр. 551).
254 БК, л. 53. — В. В. Плещеев в Боярской книге в ст. 19-й, оклад
15 руб. Поместье за шот 20 вытей, вотчины не сыскано. В Боярской книге
в числе кормленщиков фигурируют еще двое Плещеевых: Илья Иванович
(«съехал с половины с Нерехты па... 59, держал два года» — БК, л. 140)
и Андрей Шарапов (наместник Острова в 1555 г. — БК, л. 88). Данные
О них приводятся нами на стр. 453, 508, характеристика же рода
507
Остров. Андрей Шарапов сын Плещеева 1«наехал был на Ост-
ров на великое мясное заговейно 63 (1555 г., — Н. Н.), держал
до семеня дни 64 (1 сентября 1555 г., — Н. Н.}, а с семеня дни
Остров отдан в откуп».255 По этой же причине («с семеня дни 64
Остров в откупу») не смог «наехать» на Остров с мясного заго-
венья (3 марта) 1555 г. и Михаил Федоров сын Бурцев,256 а также
Богдан Андреев сын Вешняков, которому «дан» был «Остров
ждати».257
Таким образом, мы видим, что хотя в нашем распоряжении
данные лишь о половине псковских городов, но большинство из
них настолько определенно указывают на отмену в них кормле-
ния- с 1 сентября 1555 г., что вряд ли можно сомневаться, что это
касалось всей Псковской земли, за исключением псковского на-
местничества и таких крепостей, как например Себеж, где вместо
наместников были городовые воеводы.
Плещеевых — на стр. 453. Что касается самого В. В. Плещеева, то он чис-
лится в Тысячной книге среди псковских помещиков II статьи, дворовый
по Острову (ТК, л. 164). В Государевом родословце приводится следую-
щая справка о его родичах: «У Шарапа ж Иванова сына Ресницы были
дети ж: Иван да Василей, были на поместье в Новгороде, а иные в То-
ропце... 3 сын Безпута, 4. Андрей, 5. Клементей. А у Василья Шарапова
сына дети: Воин да Семен» (Бархатная книга, ч. I, стр. 289). На псков-
ские земли Воин или еще его отец были, видимо, переведены после 1510 г.
255 БК, л. 88. — А. Ш. Плещеев в Боярской книге в ст. 20-й, оклад
12 руб. Поместье на 17 вытей, «вотчины не сыскано». В Тысячной книге
записан как псковский помещик II статьи, дворовый по Острову (ТК,
л. 164). А. Ш. Плещеев был дядей только что упоминавшегося В. В. Пле-
щеева. На Земском соборе 1566 г. А. Ш. Плещеев присутствовал в числе
дворян I статьи (СГГД, т. I, стр. 550).
256 БК, л. 20. — М. Ф. Бурцев в Боярской книге в ст. 17-й, оклад
20 руб. Поместье за ним 17 вытей без трети, «вотчины не сыскано».
В Тысячной книге записан как псковский помещик II статьи, дворовый
по Владимирцу (ТК,-л. 163). Бурцевы, переяславские вотчинники, принад-
лежали в качестве одной из младших ветвей к древнейшему боярскому
роду Миши Прушанипа (боярина князя Александра Невского, погибшего
в Ледовом побоище), от которого произошли такие знатнейшие москов-
ские фамилии, как Морозовы, Салтыковы, Шеины и Тучковы (С. Б. В е-
селовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси,
стр. 22; Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 379—380).
В XVI в. Бурцевы уже сильно захудали и обычно не причислялись
к своим старшим знатным родичам. После присоединения Пскова род
Бурцевых был испомещен на псковских землях. Как и где служил
М. Ф. Бурцев, нам неизвестно. Правда, в одной из разрядных книг XVI в.
есть запись, что в 7088 г. (1571/72 г.) в Куконосе в Вышгороде, «в боль-
шом городе», какой-то Михаил Бурцев (всего вероятнее, наш кормлен-
щик) был воеводой или осадным головой (Н. П. Лихачев. Разрядные
дьяки XVI века, прил., стр. 23).
257 БК, л. 138. — Б. А. Вешняков в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Поместья за ним 20 вытей, «вотчины не сыскано». В Тысячной
книге Б. А. Вешняков вместе с братьями Ждапом (наместник в Демоне
в 1555 г. — БК, л. 12) и Степаном (записан в Боярской книге, но без
указания держания кормлений — БК, л. 139) записаны как помещики
II статьи, дворовые по Рожницкой засаде (ТК, л. 164). О роде Вешняковых
(младших родичей Морозовых-Поплевиных) см, выше, стр. 495—496.
508
Совершенно естественно, наконец, и то, что отмена кормлений
в псковских пригородах распространялась и на входящие в их за-
сады ( = уезды) губы (=псковские волости), которые, видимо, тоже
с 1 сентября 1555 г. получили право иметь свои земские органы.
Но в отличие от центральных и северо-восточных районов
страны земские учреждения, как правило, недолго существовали
в псковских городах. Обострение военного положения на запад-
ном рубеже и особенно начавшаяся в январе 1558 г. Ливонская
война привели к реставрации во многих из них наместничьего
управления. Положение же в псковских губах нам, к сожалению,
неизвестно.
Во всяком случае уже 3 февраля 1557 г., т. е. всего через год
и пять месяцев после передачи на откуп, Кобылье городище было
вновь отдано Василию Константинову сыну Сухово-Кобылина
«в кормленье с корчмою и с пятном и со всем с тем, как было за
прежними наместники».258 То же самое произошло и в Гдове.
В 1560 г. он уже находится в кормлении (и тоже с «пятном и
корчмой») под Федором Левонтьевым сыном Соловцова, а 27 фев-
раля 1561 г. жалуется в кормление тому же В. К. Сухово-Кобы-
лину, который владеет им до 1 сентября 1563 г.259 Наконец,
21 марта 1572 г. жалуется Мамышу Иосифову сыну Ододурову
в кормление и Опочка, и тоже, «как было за прежними наме-
сники». Правда, до этого, как можно судить по царской жало-
ванной грамоте, не упоминающей о прежнем кормленщике, наме-
стников в Опочке не было.260
Думаем, что на реставрации в ряде псковских городов наме-
стничьего управления сказалось и общее разорение в результате
военных действий псковских посадов (по подсчетам Н. Д. Чечу-
лина, за 60—70-е годы число черных дворов уменьшилось здесь
более чем на 90%),261 которое экономически подорвало базу для
существования в них земского самоуправления.
Именно картину этого общего страшного разорения рисует
псковская писцовая книга 1585—1587 гг., которая охватывает,
исключая сам Псков и Ржеву Пустую, почти все псковские при-
городы. В то же время как раз по ее данным видно, что намест-
ничьи дворы были в эти годы снова почти во всех псковских го-
родах — Гдове, Вышгороде, Изборске, Острове, Кобылье, Воронове,
Дубкове, Выборе, Белье, Володимирце, Опочке; правда, в Выш-
городе «двор наместнич пуст», а в Красном есть лишь «место на-
местнича пусто», в Бреве — одно «пустое место тиунское».
258 Акты Юшкова, № 181.
259 Там же, № 189.
260 Там же, № 200.
261 По данным писцовых книг 1585—1587 гг., по сравнению с письмом
1555—1556 гг., указывает Н. Д. Чечулин, «псковские пригороды потеряли
92% своего прежнего тяглого населения» (Н. Д. Чечулин. Города Мос-
ковского государства в XVI в. СПб., 1889, стр. 110 и сл.).
509
Только в Себеже вместо наместничьего назван «двор воеводский»
(но наместничьего двора не было в Себеже и «по старому письму»
1555—1556 гг.), в Воронове же и Опочке «воеводские дворы»
называются наряду с наместничьими.262 И поскольку по ряду го-
родов, например по Изборску, Острову, в писцовой книге 1585—
1586 гг. прямо указывается, что «делают тот намеснич двор всем
городом и уездом» (Изборск) или «ставили те хоромы (наместни-
чий двор с пристройками в Острове,—Н. II.) государевы дворцо-
вые крестьяне» и «Островского уезда детей боярских и монастыр-
ские и церковные крестьяне, а поделывают тот двор государевы
дворцовые и детей боярских и монастырские крестьяне всем
Островским уездом»,263 значит, наместники, если не постоянно, то
периодически (что более вероятно) в них снова назначались.264
Ведь не могли же наместничьи дворы сохраняться в городах после
1555 г. в течение 30 лет только как память о былых наместниках.
С другой стороны, никаких упоминаний о существовании
в псковских пригородах каких-либо земских дворов, принадлежа-
щих выборным посадским властям, нет. Зато в большинстве горо-
дов (в Гдове, Изборске, Острове, Красном, Вороноче, Опочке и
Себеже) среди «белых нетяглых дворов» упоминаются дворы го-
родовых приказчиков,265 а в Вороноче и Себеже — еще и осадных
голов,266 в Опочке же и Кобылье находим губных старост.267
Поскольку это были местные землевладельцы, то легко устано-
вить по писцовой книге и их фамилии. Видимо, они-то и были
в рассматриваемый период наиболее действующими органами
местного управления в Псковской земле.
ПОМОРЬЕ И ВЯТСКАЯ ЗЕМЛЯ
Поморье, куда мы относим, помимо Обонеж-
ской пятины (но о ней уже шла речь в разделе о новгородских
пятинах), каргопольских земель и Подвинья, также и Вятскую
262 Псковская писцовая книга 1585—1587 гг. «Сборник Московского
архива Министерства юстиции», т. V, М., 1913, стр. 211, 259, 269, 280, 296,
318, 332—333, 355, 360, 367, 372, 391, 395, 418—420.
263 Там же, стр. 280—281, 295.
264 В самой писцовой книге названо, правда, персонально всего два
наместника: опоцкий — Федор Лихарев и велейский — Своитин (?) Бачин
(Псковская писцовая книга 1585—1587 гг., стр. 14, 309, 373, 377, 402),
но упомянуты они случайно, ие в связи с описанием этих городов и без
датировки их пребывания на наместничествах. При описании же город-
ских наместничьих дворов имена наместников не называются. Это общее
правило всех писцовых книг XV—XVI вв., поскольку наместники, как и
иные кормленщики, были лишь временными должностными лицами,
в то время как наместничьи дворы являлись собственностью казны.
265 Псковская писцовая книга 1585—1587 гг., стр. 211, 258, 281—290,
299, 332—333, 395, 419.
260 Там же, стр. 332, 418.
267 Там же, стр. 369, 400.
510
землю, было районом, как уже отмечалось, почти сплошного чер-
носошного крестьянского землевладения.
Выше давалась общая социально-экономическая характери-
стика этого края. Что касается введения здесь земских учрежде-
ний, то выше (в третьей главе) речь шла в основном только
о двинских, пинежских и важских землях, теперь же мы попы-
таемся дать общий обзор хода отмены кормлений во всем крае
в целом, согласно новому уложению о кормлениях 1555 г.268
268 Данных о Двине, Ваге и Пинеге мы не приводим, а ограничи-
ваемся лишь сведениями о самих пинежских волостелях, которых мы
в третьей главе не указывали. (Что касается холмогорских и важских
наместников, то в дошедшей до нас части Боярской книги они вообще
не упоминаются). В Боярской книге, как мы помним, названы фамилии
четырех пинежских кормленщиков (самих сведений мы сейчас не раз-
бираем). Это Данила Степанов сын Отяев, Андрей Борисов сын Ступишин,
Михалец Иванов сын Яропкипа и Иван Никитин сын Дубенского (БК,
лл. 18 об., 28, 60, 149 об.—150). Социальный облик этих кормленщиков
выглядит так.
1). Д. С. Отяев в Боярской книге записан в ст. 17-й, оклад 20 руб.
Поместья за ним 550 четвертей, «вотчины не сыскано». В Дворовой
тетради записан вместе с братьями Иваном и Афанасием по Торжку, все
трое значатся и в Тысячной книге среди детей боярских III статьи
(ДТ, л. 148 об.; ТК, л. 146 об.). Отяевы происходили из старого бояр-
ского рода Хвостовых, в XV—XVI вв. сильно измельчавшего. Отец
Д. С. Отяева — Степан Отяев — упоминается в 1527/28 г. вместе с воево-
дами в Торопце с царевичем Акдовлетом да с Канбаром Мурзиным сыном.
Ряд Отяевых-Хвостовых значится в Синодиках Ивана Грозного (С. Б. В е-
с е л о в с к и й. Исследования по истории опричнины, стр. 464—465;
И. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 372, 373, 376, 392, 393,
395, 396; ДРК, стр. 78).
2). А. Б. Ступишин в Боярской книге записан в ст. 18-й, оклад
17 руб. Поместье у него на -300 четвертей, «вотчины за ним четверть сохи
и полполполчети сохи». В Дворовой тетради он вместе с братом Иваном
(Иевом) записан по Волоку. Значится также и в Тысячной книге среди
детей боярских III статьи (ДТ, л. 132 об.; ТК, л. 140 об.). По разрядам
в 1550 г. Ступишин числится среди «поддатни у рынд» (ДРК, стр. 145).
Род Ступишиных был весьма многочислен, ряд его представителей нахо-
дим среди дворовых детей боярских по Волоку, Ржеву и Переяславлю-
Залесскому. По последнему, в частности, числится Гордей Борисов сын
Ступишин — другой брат нашего кормленщика (ДТ, лл. 106 об., 132 об.,
135, 136 об.). Вообще же Ступишины происходили из переяславльских
вотчинников. Отец А. Б. Ступишина Борис Александрович в 1520 г. был
головой в полках, в 1533 г. — приставом по приему послов, в 1541—
1542 гг. с Поярком Квашниным был писцом в Костроме. Умер около -1552 г.,
погребен в Иосифове монастыре. Помимо Андрея, Гордея и Ивана, имел
еще сыновей Григория (убит под Казанью в 1552 г.) и Саву. Последний
в 1567 г. дал по душам своих братьев Андрея и Ивана (Андриана и
Иова) Иосифову монастырю небольшую вотчину в Локнышском стане
Рузского уезда. Гордей Борисович значится в Синодиках Ивана Грозного.
(Подробнее о роде Ступишиных см.: С. Б. Веселовский. Исследования
по истории опричнины, стр. 449; ДРК, стр. 7, 73, 78, 211; Н. П. Лиха-
чев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 76, 191).
3). М. И. Яропкин (Еропкин) в Боярской книге записан в ст. 20-п,
оклад 12 руб. Вотчины за матерью «сельцо четверть же полчети сохи»,
поместья 400 четей. В Дворовой тетради вместе с братьями Андреем и
511
ПОМОРЬЕ
Весьма важные сведения о земской ре-
форме сообщает Боярская книга применительно к устюжским
кормлениям.
Григорий Леонтьев сын Онисимов «съехал с Усть рекы на
вербное воскресенье 62, держал год»,269 т. е. был устьянским
волостелем с марта 1553 по 18 марта 1554 г.
Семен Васильев сын Неплюев «наехал был на Усть реку на
вербное воскресенье 63, и Усть река с покрова отдана в откуп»,270
т. е. был устьянским волостелем с 7 апреля по 1 октября 1555 г.,
когда Усть-река отдана в откуп.
Князь Федор Михайлов сын Борятинский «съехал с Усьи и
с Заечьи реки на Веден... лета 7064, держал через год... ва
Никитой (Дмитрием?) записан по Козельску, все трое есть и в Тысячной
книге, но по Воротынску, среди детей боярских III статьи (ДТ, л. 127 об.;
ТК, л. 138). Другие Еропкины значатся среди детей боярских по Мо-
жайску и Клину (ДТ, лл. 138, 145 об.). М. И. и Н. И. Еропкины — участ-
ники Земского собора 1566 г., где упоминаются как дворяне второй статьи.
А. И. Еропкин в 1566 г. был поручителем по князе Александре Воротын-
ском. Сын М. И. Еропкина Федор показан в Синодике Успенского собора
убитым под Ругодивом в ливонском походе, но есть какой-то Федор Ероп-
кин и в Синодиках Ивана Грозного (С. Б. Веселовский. Исследова-
ния по истории опричнины, стр. 382; И. И. Лихачев. Разрядные дьяки
XVI века, стр. 191, 274, 359, 372, 374).
4). И. И. Дубенский в Боярской книге записан в ст. 18-й, оклад
17 руб. Вотчины в Бежецком Верху 150 четей и на Коломне 50 четей,
поместья по окладу «учинено» на 400 четей, но пока дано на 90 четей.
Дворовый сын боярский по Москве, вместе с братьями — Семеном, Иваном
Меньшим и Федором; все четверо записаны и в Тысячной книге среди
московских детей боярских III статьи (ДТ, л. 95 об.; ТК, л. 128 об.). Ряд
Дубенских числится также среди дворовых детей боярских по Можайску
(ДТ, л. 138). В разрядах И. И. Дубенский упоминается под 1555/56 г.
в числе поддатней, под 1562/63 г. — в качестве дьяка сперва великого
князя, а потом наместника в Рославле (ДРК, стр. 182, 235, 238). Упоми-
нается при приемах послов (Сб. РИО, т. 71, стр. 349). В 1564/65 г. был
казанским дьяком. Участник Земского собора 1566 г. В 1569/70 г. еще
упоминается дьяком: именно он подписал Владимирскую десятню 7078 г.
(СГГД, т. I, № 192; Н. И. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 238;
прил., стр. 67—68; П. А. Садиков. Очерки..., стр. 93, 171, 367, 406;
В. Б. Кобрин. Из . истории земельной политики в годы опричнины.
«Исторический архив», 1958, № 3, стр. 154—155).
269 БК, л. 161. — Г. Л. Онисимов в Боярской книге в ст. 18-й, оклад
17 руб. Имел вотчину в Московском уезде в полполтрети и полполчети
сохи, а также поместье на 34 обжи (видимо, в Новгороде). В сохранив-
шейся части Дворовой тетради не числится.
270 БК, л. 123 об. — С. В. Неплюев в Боярской книге записан в ст. 25-й,
оклад 6 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье в 18 обеж. В Ты-
сячной книге записан среди новгородских детей боярских II статьи только
какой-то его родственник — Григорий Андреев сын Неплюев (ТК, л. 156 об.).
В 80-х годах его дети Иван Большой и Иван Меньшой Неплюевы упо-
минаются среди новгородских неделыциков (Н. Е. Н о с о в. Очерки...,
стр. 364).
512
до веденьева дни. А дано бы... на 2 году и дано в откуп».271
Текст из-за дефектности не вполне понятен, ясно лишь одно, что
Ф. М. Борятинский съехал с Устьянского волостельства 21 но-
ября 1555 г. досрочно, в связи с передачей кормления на откуп..
Как известно, по верхнему течению р. Ваги и ее притокам —
слева —по Вели и Пежме, справа — по Устье (Усье) с Кокшен-
гой, Чадромой, Соденгой, Волюгой и Мехренгой — находился осо-
бый округ, носивший в XVI в. название Устьяиская земля.
Западная его часть, включавшая в себя ряд волостей, располо-
женных в низовьях рек Устьи (ниже Соденги) и Кокшенги (на
запад от ее правого притока — Заячьей реки), составляла одно
большое волостельство; восточная же часть Устьянской земли
(в верховьях Устьи и Заячьей реки), также состоявшая из ряда
волостей, образовала особый Введенский стан, тянувший сперва
к Великому Устюгу, а в середине XVI в. тоже ставший само-
стоятельным и имевший своих волостелей. Эти два устьянские
кормления и упоминаются в Боярской книге под именем кормле-
ний на р. Устье и Заячьей реке.
Чтобы составить себе более ясное впечатление об этих корм-
лениях, укажем, что первое из них, которое, пожалуй, можно
ооозначить как собственно Устьянское волостельство, состояло из
пяти черных волостей, объединенных в единый тяглый округ..
В него входили следующие волости: Устье, или Усецкая волость,
видимо, находившаяся в низовьях р. Устьи (говорим видимо, так
как установить ее точное расположение по источникам XVI и
XVII вв. нам не удалось); Чадрома, или Чадромская волость.,
расположенная по р. Устье от устья Соденги до устья Кокшенги,
по р. Чадроме, левому притоку Устьи, и по р. Кокшенге; Чуше-
вицкая волость, расположенная в верхнем течении Ваги и по ее
правому притоку — Ковде; Пежемская волость, расположенная
по рекам Пежме и Вели, левым притокам Ваги, и притокам
Вели — Подюге, Шеноше, Елюге; наконец, Ростовская, или Зая-
черецкая волость, расположенная по р. Заячьей — правому при-
току Кокшенги.272 В начале XVII в. в названных пяти волостях
271 БК, л. 1. — Князь Ф. М. Борятинский в Боярской книге записан
в ст. 16-й, оклад 25 руб. Вотчины за ним «не сыскано», поместье на
600 четей. В Тысячной книге записан по Коломне как сын боярский
III статьи, там же числится и в Дворовой тетради (ТК, л. 136; ДТ, л. 119).
Вообще в Дворовой тетради значатся 19 князей Борятинских (по Бо-
ровску, Калуге, Кашире, Коломне и Тарусе), из них семь тысячников.
Помимо Ф. М. Борятинского, в Боярской книге записан и его родич
Ф. В. Борятинский, который был в 1555 г. волостелем в Спасском стане.
272 ААЭ, т. I, № 243; М. Богословский. Земское самоуправле-
ние. .., т. I, стр. 287—290; прил., стр. 58—59. — М. Богословский отмечает,
что в XVII в. к числу этих волостей относилась и волость Соденга, рас-
положенная по левому притоку Устьи — Соденге. Но в XVI в. она, видимо,
тянула к Введенскому стану.
33 Н. Е. Носов
513
было около 800 дворов. Центром волостельства была, видимо,
Чадромская волость, где по письму 1635 г. показан «двор воло-
стелин» шуст».273 Введенский стан был меньше, хотя тоже со-
стоял (во всяком случае уже к началу XVII в.) из четырех или
пяти волостей: Шангалы, по р. Устье, между устьями ее прито-
ков: левого — Соденги и правого — Волюги; Волюской, по р. Во-
люге, правому притоку р. Устьи; Введенской, расположенной
по р. Устье выше Волюской волости и давшей название всему
стану; Дмитриевской, находящейся выше Введенской волости
по р. Мехренге — левому притоку Устьи; возможно, сюда тянула
также и волость Соденга (в XVII в., правда, перешедшая в со-
став устьинских волостей), расположенная по р. Соденге, т. е. на
рубеже между западными устьянскими волостями и Введенским
станом. Общее число дворов в указанных четырех волостях в на-
чале XVII в. было около 600 (а включая Соденгу, около 700).274
Центром Введенского стана была волость Шангала, где находился
волостелин стан.275
От 1555 г. сохранились две земские уставные грамоты
Ивана IV, выданные первым пяти устьянским волостям (Усец-
кой, Чадромской, Чушевицкой, Пежемской и Ростовской): пер-
вая — от 23 мая — об отмене кормлений и выборе земских ста-
рост к 1 октября (на покров) 1555 г., а вторая — от 15 октя-
бря, —- утверждающая результаты произведенных выборов и со-
держащая устав деятельности новых земских властей. По гра-
мотам перевод этих волостей на откуп состоялся с 1 октября
(с покрова) 1555 г., т. е. точно с того же срока, как сообщает и
Боярская книга. Годовой же оброк устанавливался в размере
159 руб. и должен был платиться раз в год — на сретенье (2 фев-
раля).
273 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. I, прил.,
стр. 58.
274 Там же, прил., стр. 59.
275 Так, в одной из мировых записей устьинских крестьян 1537 г.
указывается, что им был суд и они, «доложа меж собою волостеля Федора
Федоровича, на стану в Шангале межу собою помирились в земляном
деле». Что это был постоянный административный центр именно Вве-
денского стана, ясно видно из актового материала начала XVII в., хотя бы
из обыскной грамоты 1633 г., в которой прямо указывается, что «лета
7142 декабря в 31 д. Устьинские волости Введенскаго стану земские су-
дейки Павлик Исаев да Пятунка Иванов с товарищи приехали в Шангалу
на стан и присроча (т. е. созвав к назначенному сроку, — М. Б.) крестьян
в трапезу и государеву грамоту обыскную во весь мир вычести велели и
спрошали крестьян». Встречаем и такие указания, как например от 1636 г.:
«а мировыя писал записи в Шангале на стану Введенскаго стану судеб-
ской земский дьячек Девятко Дементиев». Показательно также, что
с 1635 г. именно стан в Шангале был избран местом съезда представите-
лей всех устьянских волостей для строительства яма и сбора даточных
людей (М. Богословский. Земское самоуправление..., т. I, стр. 26,
203, 226, 298.
514
Таким образом, приведенные данные Боярской книги об усть-
инских кормлениях подтверждаются земскими уставными гра-
мотами. Не ясно лишь одно: почему по Боярской книге князь
Ф. М. Б'орятинский съехал «с Устьи и с Заечьи реки» на 1 ок-
тября (на покров), когда, согласно названным земским грамотам
и данным самой же Боярской книги о кормлениях просто
«с Усть реки», устьяпские волости были переданы на откуп,
а 21 ноября (на введеньев день) 1555 г.? Объяснить это можно
лишь одним: под кормлением «с Усть реки», на котором «си-
дели» Г. Л. Онисимов (с марта 1553 до 18 марта 1554 г.) и
С. В. Неплюев (с 7 апреля до передачи на откуп 1 октября
1555 г.), имелись в виду фигурирующие в земских грамотах за-
падные устьянские волости — Усецкая, Чадрома, Чушевицкая,
Пежемская и Ростовская, а под кормлением «с Устьи и с Заечьи
реки», на котором до 21 ноября 1555 г. «сидел» князь Ф. М. Бо-
рятинский, — Введенский стан,276 и именно он, как и близлежа-
щая от Великого Устюга Утмановская волость, был передан на
откуп не с покрова, а с введеньева дня 1555 г.
О последнем в Боярской книге прямо указывается, что Семен
Григорьев сын Шепенков «наехал был на Утманово на николин
день вешней 63, держал до веденьева дни 64, а с того сроку Ут-
маново дано в откуп»,277 т. е. был волостелем в Утмановской
волости Устюжского уезда с 9 мая по 21 ноября 1555 г. (всего
шесть с половиной месяцев).
Утмановская волость была расположена на юго-восток от Ве-
ликого Устюга по р. Югу и его правому притоку. Шолге и
по р. Ентали. В XVII в. волость распалась на две части (или, как
тогда говорили, на два конца): северная ее часть, по рекам Югу
и Шолге, отошла к Сольвычегодскому уезду, а ее южная, боль-
шая, часть, по рекам Югу и Ентали, осталась в Устюжском уезде
(вообще надо отметить, что граница между этими двумя уездами
не только в XVI, по и в XVII в. была очень неустойчива и часто
передвигалась то в одну, то в другую сторону). По данным на-
чала XVII в., в обеих частях Утмановской волости было 64 де-
ревни с 167 дворами. Волость была черная.278
276 Обозначение, казалось бы, неточное, поскольку, как видно по зем-
ским грамотам, Ростовская (Заячерецкая) волость не входила в Введен-
ский стан, но географически допустимое, так как именно Заячья река
как бы делила Устьянский край на две части, и поэтому ее название
применимо для наименования каждой из этих частей и даже всего края
в целом.
277 БК, л. 43. — С. Г. Шепенков в Боярской книге записан в ст. 19-й,
оклад 15 руб. Вотчины полчетверти сохи и 37 четвертей пашни, поместье
на 200 четей. В Дворовой тетради не значится.
278 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. I, стр. 22, 43,
106, 219, 277, 279; прил., стр. 46, 53. — Любопытно, что, как отмечает
М. Богословский, дальнейшее дробление Утмановской волости на концы
продолжалось и в XVII в. Такие же явления, как известно, имели места
33*
515
Важные данные сохранила Боярская книга и по другим ста-
нам и волостям Устюжского уезда — по Пушме и Осиновцу, Лузе,
Ухте, Карач-Шолге и самому Великому Устюгу. Данные эти сле-
дующие.
Богдан Дмитриев сын Карташов «съехал с Пушмы и с Оси-
повна на оспожцын день 64, держал год»,279 т. е. был на кормле-
нии в Пушме и Осиновце якобы с августа 1555 по 15 августа
1556 г. Но это явная ошибка в дате и следует читать не «64»,
а, по-видимому, «63», поэтому и датировать время пребывания
Б. Д. Карташова на кормлении надо с августа 1554 по 15 августа
1555 г. Полагаем так потому, что вслед за приведенным текстом
в самой же Боярской книге указывается: «а 64 дано ему (Карта-
шову,— Н. Н.) на подмогу для Казанские службы 10 рублев»,
и далее — «в Серпухове смотр ему пе был, годует в Казани,
а лета 7064 в Новегороде в Нижнем Богдан поместья сказал на
250 четьи» и т. д. Серпуховский же смотр был в июне 1556 г., и
поскольку он на нем не был из-за «годования» в Казани (почему
он и был на Нижегородском смотре этого же лета), то, следова-
тельно, не мог он быть в это время и на кормлении в Пушме и
Осиновце.
Что же касается самого этого устюжского кормления, то во-
лости Пушма и Осиновец были расположены по р. Югу и ее при-
току Пушме и непосредственно соприкасались с указанной выше
Утмановской волостью, а также с волостью Шолга. К XVII в.
эти черные волости распались, видимо, на ряд более мелких,
среди них волости Верхопушемская и Подосиновская (располо-
женные по рекам Югу и Пушме с притоками).280 Возможно, что
сюда следует причислять и волость Яхренгу (находившуюся на
р. Юге выше устья Пушмы). Размер волостей Пушмы и Оси-
новца в XVI в. не ясен, но похоже, что они занимали довольно
значительную территорию.
Пушма и Осиновец списывались в юдно кормление и раньше.
Например, до нас дошла жалованная грамота Ивана III, выдан-
и в отношении других северных волостей (там же, стр. 42—45). Это был,
видимо, общий процесс для XVI—XVII вв., характерный не только для
северных районов страны.
279 БК, л. 70. — Б. Д. Карташов в Боярской книге записан в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Вотчины за ним 5 четей, поместья 250 четей. Ни в сохра-
нившейся части Дворовой тетради, ни в Тысячной книге не числится.
Но похоже, что Карташовы были костромичами. Во всяком случае
среди дворовых детей боярских по Костроме записано двое Карташовых —
Пятый и Семен Иванович дети Карташова (ДТ, л. 112). Что касается
самого нашего кормленщика, то в разряде казанского похода 1549 г. он
числится вместе с братом Игумном среди детей боярских у царского коня
(ДРК, стр. 139), но, правда, в дальнейшем в разрядах уже не упоми-
нается. От конца XVI в. известен разрядный дьяк Истома Карташов
(Н. П. Лихачев. Разрядные дьяки XVI века, стр. 124, 491, 498—500 и сл.).
280 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. I, стр. 298;
прил., стр. 52, 53; АСЭИ, т. III, стр. 503—504.
516
ная Ивану Андрееву сыну Племянникову, о пожаловании его
волостельством в Устюжских волостях Пушме и Осиновце
«с правдою и с пятном».281
Василий Александров сын Белого «съехал с Лузы... лета
7000... держал...».282 Текст дефектен. Ясно лишь, что В. А. Бе-
лый держал в кормлении лузские волости (видимо, в конце
40—начале 50-х годов).
На Лузе, правом притоке р. Юга, был расположен целый ряд
крупных черный волостей и станов, охватывавших почти всю
юго-восточную часть Устюжской земли, позднее, по данным
XVII в., тянувших к Оольвычегодскому уезду (правда, надо
иметь в виду, что даже в XVII в. в районе слияния рек Сухоны,
Юга и особенно Лузы, между территориями, входившими в со-
став этих обоих смежных уездов в прошлом единой Устюжской
земли, сохранялась явная чересполосица). В состав лузских во-
лостей, как можно судить по переписным книгам XVII в., вхо-
дили волость или стан Ратмеровский, по р. Лузе и ее притокам
Чигре и Пырзе; волость Аптропьева слобода, по р. Лузе и ее пра-
вому притоку р. Лале; волость Лальская, по р. Лале; волость
Учецкая, по р. Учке, левому притоку Лузы; волость или стан
Андреевский, по р. Лузе; наконец, волость Лузская Пермца
в верховьях р. Лузы.283
Эти земли в XVI в. и составляли, видимо, единую большую
Лузскую волость (по данным начала XVII в., в них было около
670 деревень с 1780 дворами),284 иначе говоря, Лузское кормле-
ние, на котором и сидел в качестве волостеля В. А. Белый. Корм-
ление в XVI в. было, видимо, очень крупное, так как В. А. Белый
значится в Боярской книге в ст. 11-й, с окладом в 50 руб.
Кормление было и весьма старое, так как еще от 1425 г. со-
хранилась грамота Василия III о пожаловании Ивана Григорье-
вича Расла (прозвище Иватя) Протасьева и его сына Конона
«волостью Лузою за их к нам (великому князю,—Н. Н.) выезд
в кормленья» (за выезд обычно жаловались лишь наиболее до-
ходные и выгодные кормления).285 Видимо, Луза и в дальнейшем
281 АСЭИ, т. III, № 287. — Племянниковы, как и их сородичи Молвяни-
новы (уже дважды упоминавшиеся нами, см. у нас, стр. 425, 470), про-
исходили из старинных суздальских бояр (татарских выходцев). Помимо
Суздаля, Племянниковы имели еще в 40-х годах XVI в. родовые вотчины и
в Московском уезде (ГБЛ, Отдел рукописей, Архив Тр.-Серг. монастыря,
кн. 531, л. 1480 об.). Правда, в XVI в. они сильно измельчали и в разря-
дах обычно уже не упоминались, не числятся они и в Дворовой тетради.
282 БК, л. 125. — В. А. Белый в Боярской книге записан в ст. 11-й,
оклад 50 руб. Вотчины за ним четверть сохи и полполполтрети сохи, по-
местье на 600 четвертей. В Тысячной книге и Дворовой тетради записан
по Рузе, сын боярский III статьи (ТК, л. 140; ДТ, л. 131).
283 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. I, прил.,
стр, 45—47.
284 Там же, прил., стр. 46—47.
285 Акты Юшкова, № 5.
517.
была как бы закреплена за потомками И. Г. Расла Протасьева
(во всяком случае они могли претендовать на получение в корм-
ление именно ее), так как и 16 мая 1555 г. ею был пожалован
«в кормление» Петр Протасьевич Протасьев «со всем с тем, как
было за отцом ево» — Протасьем Акинфовичем Протасьевым,
управлявшим волостью Лузой до этого.286
Последний факт показывает, что Луза была передана на от-
куп лишь после 16 мая 1555 г., всего вероятнее, что примерно
в те же сроки, когда произошла передача на откуп других
устюжских и вычегодских волостей, а именно осенью этого
года. Во всяком случае отнюдь не сразу после мая 1555 г., так
как вряд ли правительство, выдавшее на нее кормленую грамоту
П. Протасьеву, уже тогда знало, что в самое ближайшее время
и она будет передана на откуп.
Соседним с Лузой было кормление на Виледи. В Боярской
книге читаем: Андрей Елманов сын Огарев «съехал с Виляди на
происхождение честнаго креста 63, держал 2 году»,287 т. е. нахо-
дился на волостельстве в Виледи с осени (с августа) 1553 по
1 августа 1555 г. И далее: Тулупу Левонтьеву сыну Лаптеву
«дана была... Вилядь ждати, и он не наезживал, и Вилядь в от-
купу; 64 году дано ему на подмогу для казанские службы
10 рублев».288 Следовательно, Виледь была передана на откуп
примерно в то же время, как и другие устюжские и вычегодские
волости, — осенью 1555 г., а точнее — 1 августа, так как уже
за «64 год» Т. Л. Лаптев вместо кормления получил денежную
подмогу для казанской службы.
Вилегодская волость была расположена по р. Виледи, левому
притоку Вычегды. В начале XVII в. Вилегодская волость распа-
лась на шесть приходов: Покровский, Никольский, Пречистен-
ский, Ильинский, Спасский и Селянский (Вилегодская Пермца).
Центром волости был Никольский приход, где находился стан
волостеля.289 В начале XVII в. Вилегодская волость насчитывала
более 490 дворов.
Князь Иван Иванов сын Владимиров-Засекин «съехал с Ухты
и с Карачшолги на покров святей богородицы 62, держал
286 Там же, № 177. — О роде Протасьевых см. по указателю.
287 БК, л. 99.—А. Е. Огарев в Боярской книге записан в ст. 21-й,
оклад 10 руб. Вотчины нет, поместье на 32 обжи. В Тысячной книге
записан как ржевский помещик II статьи (ТК, л. 167). В Дворовой тет-
ради ряд Огаревых числится по Дмитрову, Юрьеву и Ярославлю.
288 БК, л. 115. — Т. Л. Лаптев в Боярской книге записан в ст. 23-й.
оклад ’ 8 руб. Вотчины за ним треть сохи и полчетверти, поместья
«не сыскано». В Дворовой тетради пе числится, возможно, потому, что
Лаптевы были новгородскими помещиками. Когда в 1571 г. Бежецкая
пятина была взята в опричнину, Лаптевы были из нее выселены
(С. Б. Веселовский. Исследования по истории опричнины, стр. 406).
289 В актовом материале начала XVII в. прямо отмечается, что
«на Виледи на стану у Николы» происходил земский суд (М. Богослов-
ский. Земское самоуправление..., т. I, стр. 267—268).
518
2 году»,290 т. е. был волостелем на Ухте и Кара [ч]-Шолге с осени
(октября) 1551 по 1 октября 1553 г.
Иван Андреев сын Кикина «съехал с Ухты и с Карашалги
па николин день осепьней 64, держал от вербного воскресения
63, дана в откуп»,291 т. е. был волостелем на Ухте и Кара[ч]-
Шолге с 7 апреля 1555 по 6 декабря 1555 г.
Где точно расположено указанное кормление, сказать трудно.
Ухта — приток р. Ижмы — находилась в среднем течении Вы-
чегды, по ней проходил водный путь из Ижмы на Вымь, видимо,
и расположенные на ней волости (или волость) носили одно-
именное название, но где была Кара [ч]-Шолга, неясно, хотя, ве-
роятно, это название должно происходить от р. Шолги, при-
тока Юга.
Всего вероятнее поэтому, что Кара [ч]-Шолгу надо сближать
с Устюжской волостью Шолгой (возможно, что это ее часть или,
наоборот, смежная с ней земля), расположенной близ Устюга
по р. Шолге в устье рек Лузы и Юга. Во всяком случае еще
при Иване III волость Шолга и соседняя с ней волость Орлова
выделялись в отдельное кормление. До нас дошла даже грамота
Ивана III, выданная Ивану Андрееву сыну Племянникову на
волостельство (с судом и пятном) в этих двух устюжских воло-
стях.292
Андрей Третьяков сын Тишкова «съехал с устюжского тиун-
ства на середохрестье 63, держал 2 году»,293 т. е. был великокня-.
290 БК, л. 39. — Князь И. И. Владимиров-Засекин в Боярской книге
записан в ст. 18-й, оклад 17 руб. Вотчины за ним соха без трети, поместье
в 68 четей. Князь И. И. Владимиров-Засекин в Дворовой тетради и Ты-
сычной книге не числится, правда, среди тысячников III статьи из Яро-
славля мы находим князя Ивана Иванова сына Сандыревского-Засекина,
а среди дворовых детей боярских (из князей Ярославских) Ивана Ива-
нова сына Черного Засекина и просто Ивана Иванова сына Засекина
(ТК, л. 124; ДТ, лл. 92 об.—93). Очень возможно, что последний и есть
наш кормленщик. В Боярской книге князей Засекиных записано двое,
вторым является князь Д. Ф. Сандыревский-Засекин — волостель в Не-
рехте (см. у нас, стр. 453; там же дается и характеристика рода князей
Засекиных).
291 БК, л. 156. — И. А. Кикин в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Поместья за ним «по окладу» 500 четей, «а вотчины за со-
бою не сказал». В Дворовой тетради записан вместе с тремя братьями,
Дмитрием, Измарагдом и Матвеем (у последнего помета — «умре»),
во Вязьме. В Тысячной книге он записан только со старшим братом
Дмитрием среди вяземских детей боярских III статьи (ДТ, л. 141; ТК,
д. 143 об.). Поместья И. А. Кикина — вяземское и московское — упоми-
наются в писцовых книгах (ПКМГ, ч. I, отд. II, стр. 776; отд. I, стр. 45).
В 1563 г. он был писцом Полоцкого повета (П. Н. Милюков. Спорные
вопросы..., стр. 165). В Боярской книге, как мы уже отмечали, записано
еще двое Кикиных — Андрей и Иван Даниловы дети, первый был в 1555 г.
волостелем в Закубенье (см. у нас, стр. 453; там же приводятся сведения
о роде Кикиных).
292 АСЭИ, т. III, № 286.
293 БК, л. 36. — А. Т. Тишков в Боярской книге записан в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины за ним 50 четвертей, поместья 300 четвертей.
519
жеским тиуном в г. Великий Устюг с весны (марта) 1553 по
27 марта 1555 г.
Великий Устюг был одним из крупнейших и очень богатых
городов Русского государства, важнейшим торговым центром
Севера. Достаточно сказать, что к началу XVII в. на торге
в Устюге насчитывалось 203 лавки и амбара. Являясь основным
центром торговли пушниной между северными районами страны
и Москвой, Устюг выделялся из числа северных городов и своей
хлебной торговлей. Экономическое положение Великого Устюга
определяло и его административное положение в XVI в. как
центра не только собственно Устюжской, но и Сольвычегод-
ской земли. Поэтому, помимо наместника в Великом Устюге,
сидели и специальные великокняжеские тиуны, а также иные
управители-кормленщики, ведающие отдельными отраслями мест-
ного управления, в частности сбором торговых и иных по-
шлин.
Яков Губин сын Моклокова «наехал был на Тотму на рожде-
ство Ивана Предтечи 63, держал до покрова 64, и с того сроку
Тотма отдана в откуп»,294 т. е. был наместником в Тотьме
с 24 июня 1555 по 1 октября 1555 г. (всего три месяца).
Тотьма уже к середине XVI в. была довольно большим и бо-
гатым городом, крупным центром торговли и солеварения. Это,
видимо, определило и то, что в Тотьме уже в 40-х годах XVI в.
посадские люди и окологородные крестьяне активно участвовали,
например, в организации на новых земских началах тотемского
яма. Последнее наглядно видно из грамоты Ивана IV от 1548 г.
тотемскому наместнику Назарию Семеновичу Глебову о проверке
отчетности тотемского яма в связи с «выборами» на него город-
скими и сельскими людьми новых ямщиков, дьячков и дворни-
ков.295 В то же время эта грамота показывает, что роль намест-
ников в Тотьме в середине XVI в. была выше, чем в центральных
уездах, где подобный контроль за деятельностью ямов осуществ-
ляли уже обычные городовые приказчики или специальные вели-
кокняжеские «присыльщики» ,296
В Тысячной книге записан среди детей боярских III статьи из Дмитрова,
князя Юрия Ивановича, там же числится и в Дворовой тетради
(ТК, л. 130 об.; ДТ, л. 99). В Боярской книге числится также еще
Немятой Андреев сын Тишков — волостель в Берендееве стане
в 1553/54 г.
294 БК, л. 37. — Я. Г. Моклоков записан в Боярской книге в ст. 18-й,
оклад 17 руб. Вотчины не имел, поместье на 216 четей. В Тысячной книге
значится среди детей боярских III статьи по Юрьеву, по Юрьеву записан
и в Дворовой тетради (ТК, л. 134; ДТ, л. ИЗ об.). Вообще же Моклоковы
числятся среди дворовых детей боярских по Юрьеву, Бежецкому Верху
и Вязьме (ДТ, лл. ИЗ об., 114, 114 об., 141 об., 151 об.).
295 Акты Юшкова, № 163. — В Дворовой тетради Н. С. Глебов вместе
с сыном Михальцем записан по Рязани (ДТ, л. 124).
296 Н. Е. Носов. Очерки..., стр. 133—138.
520
Меньшик Григорьев Пелепелицын «съехал с Толшмы и Стре-
лицы на стретеньев день 59, держал 2 году»,297 т. е. был волосте-
лем в этих волостях с весны 1549 по 2 февраля 1551 г.
Обе эти тотемские волости были расположены по р. Сухоне:
первая — по ее правому притоку, р. Толшме, а вторая — по левым
притокам, рекам Стрелице и Родне. Это были большие черные
волости. По письму начала XVII в. в Толшме насчитывалось
337 дворов, а в Стрелице — 175.298
Когда эти волости были переданы на откуп, Боярская книга
не сообщает. Видимо, это произошло осенью 1555 г., всего веро-
ятнее, одновременно с передачей на откуп самой Тотьмы, т. е.
1 октября 1555 г.
Какой же общий вывод можно сделать на основании приве-
денных выше данных по устьянским волостям, Устюжскому, Вы-
чегодскому и Тотемскому уездам, т. е. по Устюжской земле, как
обычно называли весь этот обширный и богатый край, в XVII в.
составлявший единую Устюжскую четверть? Вывод, как нам ка-
жется, один — отмена кормлений в этих районах произошла в ре-
зультате реализации общего царского уложения об упразднении
института наместников и волостелей и произошла примерно
в одни и те же сроки по всей земле, а именно весной были разо-
сланы специальные грамоты о выборе новых земских властей
(наглядным примером этого и является майская уставная гра-
мота 1555 г.), а осенью, в течение октября—декабря (в большин-
стве волостей с 1 октября), съехали с городов и волостей и сами
кормленщики, передав свои функции выборным земским вла-
стям. И, несмотря на то что в нашем распоряжении имеются
данные сравнительно по незначительному количеству кормлений
Устюжской земли, сам факт, что они сообщают об одном и том же
(хотя и касаются ее различных районов), служит лучшим доказа-
тельством и повсеместности, и однотипности этого правительст-
венного акта.
297 БК, л. 114. — М. Г. Пелепелицын вместе со своим братом Никитой
значится в Боярской книге в ст. 23-й, с окладом 8 руб. Меньшик Пелепе-
лицын имел вотчину на 30 четей и поместье на 20 четей. Отец — Григорий
Никитич —был костромским вотчинником (АЮ, стр. 275). В Дворовой
тетради Меньшик и Никита с братьями также записаны по Костроме
(«Васюк, да Митька, да Меншик, да два Иванца Григорьевы дети Пеле-
пелицына»), здесь же значатся и многочисленные их родичи (ДТ, л. 112).
В 60-х годах один из Пелепелицыных — Ч. И. Пелепелицын — был кост-
ромским губным старостой (С. А. Ш у м а к о в. Обзор грамот Коллегии
экономии. М., вып. IV, № 432), а Иван Большой Григорьев сын Пелепе-
лицын, брат Меньшика, в 1565 г. был поручителем боярина И. II. Яков-
лева. В дальнейшем Иван Большой и Иван Меньшой стали жертвами
опричных казней (С. Б. Веселовский. Исследования по истории
опричнины, стр. 425—426).
298 М. Богословский. Земское самоуправление..., т. I, стр. 25, 30,
42; прил., стр. 56—57.
521
ВЯТСКАЯ ЗЕМЛЯ
Вятский край еще в середине XVI в. зани-
мал особое положение в составе других русских земель. И дело
не только в том, что он (лишь в 1489 г.) позже, чем его бывшая
метрополия — Великий Новгород, — был присоединен к Москве,
но и в том (и это, пожалуй, главное), что, отделенный от Замос-
ковного края огромными и малопроходимыми лесами, он дольше
других земель сохранял свою самобытность и автономию. Способ-
ствовала этому и необходимость всегда быть готовым к борьбе
с их непосредственным страшным соседом — Казанским хан-
ством, ликвидированным лишь в 1552 г.
Край был черносошный. Вотчинных земель было мало, преоб-
ладали монастырские, а поместных земель до 50—60-х годов
XVI в. почти не было вовсе. Большое количество земель и после
падения Казанского ханства принадлежало татарам — «арским
князьям». Да и вообще национальный состав населения был
очень пестрым — русские, татары, удмурты, марийцы. Наряду
с сельским хозяйством очень большое значение в жизни вятчан
имели охота, рыболовство. Города, весьма небольшие по разме-
рам, напоминали укрепленные слободы. В 50-х годах XVI в.
край не имел еще единого административного центра (каким
позднее стал Хлынов), а распадался на ряд небольших городков,
наместники которых управляли всеми тянущими к ним землями.
Самостоятельных станов и волостей, имеющих своих кормлен-
щиков, в Вятском крае, кажется, не было. Только татары, жи-
вущие в Каринской слободе, имели своих князей и по существу
подчинялись непосредственно Москве.
Сведения Боярской книги о вятских кормлениях касаются на-
местничеств в трех ее городах (из пяти) — в Орлове, Котельниче
и Слободском городке (к последнему тянул и Шестаковский го-
родок). Нет сведений только о самом Хлынове.299 Содержание
этих сведений следующее.
Андрею Третьякову сыну Губина «дан был Орлов на Вятке,
а наехати было ему 62 (1553/54 г.,—Я. Я.), и он о наезде не
бил челом», а его брату Григорию «дан был Котелнич на Вятке,
а наехати было ему на ильин день 65»,300 т. е. с 29 июля 1558 г.
299 Перечень вятских городов см. в губной грамоте Вятской земле
1541 г. (С. А. Шумаков. Новые губные и земские грамоты. ЖМНП,
1909, № 10, стр. 329—346; Н. Е. Н о с о в. Очерки..., стр. 274).
300 БК, л. 168. — А. Т. и Г. Т. Губины в Боярской книге записаны
в ст. 18-й в один оклад (17 руб. на каждого). Вотчины за ними по 60 че-
тей, поместья по 450 четей. Оба брата записаны и в Дворовую тетрадь, и
в Тысячную книгу среди дворовых детей боярских III статьи по Вязьме
(ДТ, л. 141 об.; ТК, л. 144). Другие Губины значатся также среди дво-
ровых детей боярских по Юрьеву и Дорогобужу, один из них тоже ты-
сячник (ДТ, лл. ИЗ об., 143 об.; ТК, л. 134). П. Н. Губин—«большой
дьяк» (ДТ, л. 88 об.; ДРК, стр. 189).
522
(но в рукописи потом имя Григорий зачеркнуто и под строкой
помечено — «умре»).
Григорий Щур Васильев сын Курчев «на Слободцком на
Вятке 2 году будет рожество Христово 64»,301 т. е. находится на
наместничестве в Слободском городке, видимо, с декабря, с рож-
дества 1553 г. по рождество (25 декабря) 1555 г.
Некоторые представления об этих кормлениях в первой поло-
вине XVI в. можно иметь по следующим данным. Так, в апреле
1511 г. г. Орлов был пожалован Василием III «в наместничье»
кормление Федору Васильеву Кафтыреву «по старой пошлине,
как было преже сего» (до Кафтырева г. Орлов был в кормлении
за Левою Лаптевым).302 Слободской городок в мае 1505 г. был
пожалован в кормление Андрею Иванову сыну Племянникову303
301 БК, л. 79. — Г. В. Курчев записан в Боярской книге в ст. 20-й,
оклад 12 руб. Поместье на 200 четей, «вотчины за ним треть сохи и
полполчетверти и полполполчетверти сохи». В Боярской книге также
отмечено, что на Серпуховском смотре в июне 1556 г. он не был, по-
скольку «староста губной». В Дворовой тетради и Тысячной книге
Г. В. Курчев значится как сын боярский III статьи по Дмитрову, князя
Юрия Ивановича (ДТ, л. 98, с пометой «губной»; ТК, л. 131). В Дворовой
тетради вместе с ним записаны его сын Филипп и братья Михаил и
Афанасий. Ряд Курчевых значится среди дворовых детей боярских по
Дмитрову и Твери, есть среди них и тысячники (ДТ, лл. 97, 98, 146;
ТК, л. 129 об.; ср.: ДРК, стр. 198, 205, 211, 216, 224; Н. П. Лихачев.
Разрядные дьяки XVI века, стр. 241).
302 Акты Юшкова, № 84. — Кафтыревы происходили из костромских
вотчинников. В Дворовой тетради трое из них записаны по Переяславлю-
Залесскому, в том числе двое тысячников (Акты Юшкова, № 4; ДТ, л. 106;
ТК, л. 131 об.). Григорий и Афанасий Кафтыревы присутствовали па
Земском соборе 1566 г. как дворяне первой статьи. Троих Кафтыревых
находим в Синодике Ивана Грозного (о роде Кафтыровых см.: С. Б. В е-
селовский. Исследования по истории опричнины, стр. 124, 392). Лап-
тевых ни в сохранившейся части Дворовой тетради, ни в Тысячной книге
не находим. Возможно, потому, что они были из новгородцев, о которых
сведений в Дворовой тетради нет (в то же время в новгородских писцо-
вых книгах середины XVI в. Лаптевы записаны среди помещиков Бежец-
кой пятины). Но любопытно, что, видимо, сына Л. Лаптева — Тулупа
Леонтьева — мы находим в Боярской книге, где отмечается, что он стоял
в очереди на получение в кормление волости Виледи Сольвычегодского
уезда (БК, л. 115. — Подробнее о Т. Л. Лаптеве см. у нас по указателю).
303 АСЭИ, т. III, № 293. — Позднее, уже при Василии III (1505 —
1533 гг.), А. И. Племянников был пожалован галицкими волостями Кали-
киным и Парфентьевым в кормление «с правдою» (Акты Юшкова, № 64).
В дальнейшем, в 40-х годах XVI в., эти волости, правда, уже не имели
своих волостелей, а были подведомственны непосредственно галицким на-
местникам (там же, № 146). Вообще Племянниковы были галицкими вот-
чинниками. Один из Племянниковых — Семен — был дворцовым дьяком
Ивана III (АСЭИ, т. III, №№ 105, 218). Видный пост занимал, видимо, и
отец нашего кормленщика, Иван Степанович Племянник, которому около
1498 г. была пожалована «в путь по годом» большая Закубенская во-
лость Чавца (там же, № 279). Его три сына — Андрей (наш кормлен-
щик), Иван и Никита — имели довольно значительную вотчину в Галиц-
ком уезде (там же, № 240). Наконец, сын самого Андрея Ивановича
Племянникова — Иван Андреевич — дважды получал уже от Ивана IV
52 3
(а до этого на нем сидел Замятия Константинов сын Сабуров,* 304
который слобожан «ведает, и судит, и блюдет, и ходит... по ста-
рой пошлине, как было преж сего»). В 1528 г. в Слободском на-
местником был Иван Семенов сын Караулов. Из грамоты Ва-
силия III на его имя от 24 ноября этого года мы и узнаем, что
у слобожан к этому времени уже была своя «жалованная устав-
ная земская грамота», определяющая, в частности, права слобод-
ских и волостных людей (имеются в виду волости, тянущие
к Слободскому городку) «обыскивать» через целовальников и
«лучших людей» про «лихих людей» и скоморохов и «дово-
дить» их перед наместниками. Грамота была подтверждена Ива-
ном IV 18 июня 1534 г.).305
Что касается самих сведений Боярской книги о вятских кор-
млениях, то они особенно интересны в трех отношениях.
Во-первых, для датировки составления Боярской книги: они
ясно показывают, что она была составлена не позднее рождества
1555 г., когда «2 году будет» пребывания Г. В. Курчева на Сло-
бодском городке.
Во-вторых, с точки зрения изучения самого характера «вер-
стальных кормлений списков», на основе которых составлялась
Боярская книга, поскольку из данных по Вятке особенно наглядна
видна действовавшая в то время процедура получения кормле-
ний — сперва тот или иной претендент стоял в очереди на корм-
щедрые кормления в Устюжском уезде: один раз — волости Орлову,.
Шолгу и волостку Иванов погост, а другой — волости Пушму и Осиповен
(там же, №№ 286, 287). Правда, И. А. Голубцов вслед за А. И. Юшковым
считает, что обе последние грамоты на кормление были выданы не Ива-
ном IV, а Иваном III (дело в том, что сами грамоты не датированы и
в тексте их лишь отмечается, что И. А. Племянникова пожаловал «князь
велики Иван Васильевичь всеа Руси»), на том основании, что в списке
представленной в разряд в конце XVII в. родословной росписи Молвяпи-
новых и Племянниковых, где находятся эти грамоты, им предшествует
грамота Ивана III от мая 1505 г., а за ними идет грамота Василия III
(правда, тоже без даты). Но это предположение И. А. Голубцова не имеет
силы уже по одному тому, что Иван Андреевич был сыном Андрея Ива-
новича, а не наоборот. Поскольку же отец последнего — Иван Степанович
Племянников — нам известен, следовательно, указанные грамоты никак
не могли быть выданы Иваном III. Что же касается их неправильного
расположения в родословной росписи, то это просто ошибка ее состави-
теля или позднейшего переписчика XVII в. Таких случаев в подобного'
рода родословных росписях немало.
304 3. К. Сабуров, видимо, был младшим братом Юрия Константино-
вича Сабурова, отца Соломониды Сабуровой — первой жены Василия III.
Имя Замятия в этой ветви Сабуровых было распространено, его носил,
в частности, и племянник Соломониды — Тимофей Замятия Иванович Са-
буров, казненный Иваном IV в годы опричнины (С. Б. Веселовский.
Исследования по истории опричнины, стр. 438—440).
305 Акты Юшкова, № 126. — В Дворовой тетради И. С. Караулов зна-
чится как сын боярский по Суздалю вместе с братом Федором (ДТ, л. 115).
Ряд Карауловых записан по Бежецкому Верху и Новгороду, по послед-
нему— тысячники (ДТ, л. 152; ТК, л. 159 об.).
524
ление, причем очередь была не общая, а отдельная (своя), при-
менительно к каждому кормлению в отдельности, потом заранее
(за один, два или даже три года вперед) получал жалованную
грамоту па это кормление с указанием срока наезда, и, наконец,
когда он уже фактически приезжал на кормление и принимал его
в управление, то обязательно должен был докладывать об этом
великому князю — «бить челом о наезде». (А. Т. Губин, как мы
видели, «о наезде не бил челом» и поэтому считался как бы
нетчиком). При отъезде же с кормления требовалась обратная
процедура — нужно было «бить челом о съезде».
В-третьих (и это главное), для датировки проведения на
Вятке земской реформы. Из приведенных данных совершенно
ясно, что вплоть до 1556 г. вятские города не только не были
переведены на откуп, но это первоначально и не предвиделось,
поскольку претенденты на вятское кормление были расписаны
«вперед» вплоть до 1558 г.
Итак, какие же выводы дает возможность сделать поуездный
обзор хода отмены кормлений?
По вопросу о земской реформе — это подтверждение выше-
приведенных данных о том, что не только на севере, но и
в центре отмена кормлений происходит в два этапа.
Сперва наиболее крупные черные волости или посады переда-
вались на откуп только по специальным ходатайствам об этом
перед правительством их жителей. В этих случаях откуп посту-
пал в казну и оттуда распределялся между лицами, стоящими,
согласно «спискам на кормленое верстанье», в очереди на эти
кормления. Но мог быть и иной вариант — личная договорен-
ность населения с кормленщиками, тогда откуп отдавался уже
непосредственно им, обычно за год вперед. Это были как бы
подготовительные меры к общей отмене кормлений, касающиеся
в основном периода с 1551/52 до начала 1555 г. и связанные как
с постановлениями Стоглавого собора 1551 г. (санкционировав-
шего подобную практику), так и с царским решением от ноября
1552 г. о временной приостановке реформы (в это время, по-ви-
димому, и получила распространение практика личной договорен-
ности населения с кормленщиками об откупах).
Второй, завершающий, этап реформы датируется Боярской
книгой, как мы видели, весной 1555 г. (до 25 марта). Он связан
уже с принятием охарактеризованного выше нового царского
«приговора» или «уложения» (как его называют земские гра-
моты) об отмене кормлений по всей земле, во исполнение кото-
рого и начинается массовая рассылка по городам и волостям уч-
редительных грамот о производстве выборов новых земских вла-
стей. Эти грамоты уже фиксировали «вперед» конкретные сроки
передачи тех или иных кормлений на откуп. Обычно устанав-
525
ливался общий срок для всех кормлений одного уезда, а иногда
и группы уездов. Эта передача в большинстве районов страны
была завершена в течение 1555 г. и лишь в ряде мест (преимуще-
ственно наиболее отдаленных от Москвы) закончилась в 1556 г.
Все это говорит о том, что новые царские постановления о корм-
лениях и земстве 1555—1556 гг. проводились уже в сугубо цент-
рализованном порядке и представляли собой пе серию отдель-
ных, разрозненных правительственных мероприятий по отмене
кормлений в различных городах и волостях, как это имело место
после Стоглавого собора, а единый законодательный акт, при-
нятый в начале 1555 г. и реализованный на территории страны
по заранее установленному плану и в весьма сжатые сроки.
Таковы итоги первого аспекта исследования.
Теперь о втором его аспекте — итогах изучения биографий
кормленщиков.
Приведенный материал более чем о 200 кормленщиках, как мы
наглядно видим, довольно отчетливо очерчивает ту правящую
верхушку московского общества (в целом сравнительно немного-
численную—всего несколько сотен родов), которая в первой
половине и середине XVI в. сосредоточивала в своих руках все
важнейшие посты в гражданском и военном управлении, владела
не только вотчинами (которые, кстати, имели уже далеко не все
из них), но и поместьями (в основном размером от 200 до 500 че-
тей) и которая в своем большинстве отнюдь не выступала ни про-
тив укрепления централизованного государства, ни тем более
против монархии.306 Во всяком случае, и это весьма характерно,
даже на Земском соборе 1566 г. мы находим среди выборных
дворян I и II статей немало бывших кормленщиков, т. е. даже
в годы опричнины они представляли в своем лице именно поли-
тически лояльные царю круги дворянства, а отнюдь не находив-
шуюся в опале феодальную оппозицию. Да и вообще в годы
опричнины даже среди бывших «бояр-кормленщиков» лиц, попав-
ших в опалу, было не больше, чем активных опричников. Значе-
ние этих выводов для понимания не только существа земской
реформы, но вообще всей политической истории России XVI в.
говорит уже само за себя. Во всяком случае оно заставляет реши-
тельно пересмотреть сложившееся в советской историографии
представление о классовой природе реформ «избранной рады».
306 Наиболее родовитые из нее заседают в боярской думе, занимают
высшие должности в армии и во дворце, большинство же служит в воево-
дах, полковых «головах», а в местном управлении занимает Kai; посты
наместников и воевод, так и выборные должности от дворянства, напри-
мер губных старост и городовых приказчиков.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГУБНЫЕ СТАРОСТЫ — «ТВЕРДАЯ РУКА»
В МЕСТНОМ УПРАВЛЕНИИ
Мы уже писали, что земская реформа и
окончательная отмена системы кормлений,,
проведенные правительством Ивана IV
в 1555—1556 гг., решительно изменили (и в этом-то был новый
замысел правительства) роль губных старост в местном управ-
лении Русского государства. Именно с середины XVI в. можно-
говорить о резком усилении значения губных старост как дво-
рянских сословно-представительных органов местного управле-
ния, осуществляющих общий судебно-административный и поли-
цейский надзор за уездами. Это проявляется, с одной стороны,
в расширении их непосредственных судебно-административных,
функций, которые после отмены наместничьего управления рас-
пространяются фактически на все крупные уголовные дела,
включая, помимо дел о разбоях и воровстве, дела об убийстве,
поджоге, ябедничестве (клевете), подписке (подделке докумен-
тов) и ином шлихом деле»,1 с другой — в привлечении их сперва
временно, а потом постоянно к участию в различных делах ме-
стного управления, далеко выходящих за рамки их прямых обя-
занностей. К числу таких дел, в частности, относятся земельные
дела. Между тем как раз эта весьма любопытная и весьма
1 См., например, указания судной земской грамоты князя Владимира
Андреевича Старицкого крестьянам замосковной Вохонской волости, боб-
ровничьей полусохи, от 20 марта 1561 г. (ААЭ, т. I, № 257). Что касается
полицейских функций, перешедших к губным старостам от наместников
(в частности, мы имеем в виду надзор за продажей и пятнанием лоша-
дей и «явкой» всех пришлых в уезд людей), а также их новых обязан-
ностей, особенно важных для правительства, — «розведывати им накрепко
всякими обычаи и женским полом» и немедленно доносить «от кого что
услышат о государевых делех и о земских и о всяких росправах», то
о них достаточно ясно говорится уже в Уставной книге Разбойного при-
каза 1555—1556 гг. (ПРП, вып. IV, стр. 356—370).
527
симптоматичная для этих годов сторона деятельности гуоных
старост очень мало известна.
В 30—40-х годах XVI в. в связи с ослаблением роли намест-
ничьего управления общий надзор за уездными землями осуще-
ствлялся правительством па местах обычно через городовых
приказчиков. Именно они чаще всего не только служили велико-
княжескими отдельщиками и межевщиками, но и выполняли ряд
самых различных поручений по земельным вопросам.2 Так было
вплоть до середины 50-х годов, когда в результате земской ре-
формы и особенно правительственных мероприятий по упорядо-
чению служилого землевладения потребовалась более энергичная
деятельность местных властей в этой области. В то же время
превращение института городовых приказчиков преимущест-
венно в финансово-податной орган управления (благодаря пере-
воду в 50-х годах большинства посошных государственных по-
винностей, как например городового дела, посохи, пищальной
службы и других, на деньги) делало их в глазах правительства
не всегда «надежным» органом для осуществления самих земель-
ных разделов и переделов. Московские приказные дельцы, всегда
крайне подозрительные к исполнителям своих распоряжений,
издавна предпочитали не сосредоточивать в руках одного мест-
ного органа осуществление самих земельных дач или обмеров и
сбора с них государевых податей и налогов. В первой половине
XVI в. наместники и городовые приказчики как бы взаимно до-
полняли и контролировали друг друга на этом поприще, но когда
первых не стало, а институт последних постепенно все более
превращался в сугубо финансово-административный орган управ-
ления, то потребовались и новые исполнители.3
Поручение земельных дел новым земским властям, выби-
раемым из числа черносошных крестьян и посадских людей,
было не всегда сподручно и возможно хотя бы в силу того, что
зачастую правительственные распоряжения по земельным вопро-
сам были прямо направлены против их интересов. Правительство
Ивана IV и стало практиковать — сперва в единичных случаях,
а потом все чаще и чаще — посылку подобных распоряжений
к той «твердой руке» дворянского самоуправления, которой были
на местах губные старосты. Ведь кто как не они могли не только
помочь городовым приказчикам отделить землю, но и, главное,
2 Н. Е. Носов. Очерки по истории местного управления Русского го-
сударства первой половины XVI в. М.—Л., 1957, стр. 150—166.
3 Последнее, правда, отнюдь не означает, что городовые приказчики
были полностью отстранены от земельных дел. Наоборот, общий повседнев-
ный контроль над состоянием уездного землевладения по-прежнему был
одной из их основных обязанностей, но при производстве земельных отде-
лов и переделов, особенно чреватых возможными конфликтами, городовых
приказчиков начинают нередко отстранять, и именно для исполнения по-
добного рода земельных дел привлекаются — наряду с ними и вместо
них — губные старосты.
528
заставить крестьян «слушать» нового светского или духовного
землевладельца. Общие же постановления Уставной книги Раз-
бойного приказа 1555—1556 гг. о том, что губные старосты при
осуществлении повальных обысков должны выявлять наличие
в губных округах «пустых мест» (образовавшихся в результате
бегства или «своза» крестьян), делали их в какой-то мере ответ-
ственными за состояние местного землевладения.4
Первые известные нам сведения о поручении правительством
Ивана IV губным старостам отдельных земельных дел относятся
еще к 50-м годам XVI в. Их не так много, но некоторые из них
весьма характерны, ибо наглядно показывают, как зарождалась
практика привлечения губных старост к осуществлению различ-
ных земельных дел совместно с городовыми приказчиками. Так,
например, в 1555 г. ярославскому губному старосте Федору Сабу-
рову и городовому приказчику Сумороку Елбузину было пору-
чено описать и измерить земли великого князя в Закоторосье
в Городском стане Ярославского уезда и меняемые на них Ива-
ном IV земли ярославского Спасского монастыря в Нерехотской
волости Костромского уезда. «Мы посылали тех обоих земель
писати и меряти ярославскаго губнаго старосту Федора Федорова
сына Сабурова да ярославскаго городоваго прикащика Суморока
Елбузина... лета 7063 года»,5 — читаем в жалованной грамоте
великого князя от 20 сентября 1556 г. Спасскому монастырю на
новую мену. В данном примере нам важно отметить два момента.
Во-первых, губной староста привлекается правительством далеко
не для обычного земельного дела, а для осуществления непосред-
ственного обмена землями между великим князем и монастырем,
а во-вторых, привлекается губной староста не один, а на пару,
не с кем иным, как именно с городовым приказчиком.
В том же Ярославском уезде в конце 50-х годов были и слу-
чаи привлечения губных старост даже к отделу и охране рыбных
ловель. Эти обязанности обычно выполнялись городовыми при-
казчиками и входили как бы в общий круг их функций по над-
зору за использованием земель и вод в уезде. В качестве при-
мера можно сослаться на царскую грамоту «с прочетом» от
11 июня 1559 г. ярославскому губному старосте Копти Горину
о возвращении Ярославскому Спасскому монастырю по чело-
битью архимандрита Ефрема рыбных ловель на реках Волге и
Юхте, ранее взятых на великого князя писцом Г. И. Вельямино-
вым. При этом любопытно, что губному старосте предписывалось
не только отдать ловли монастырю, но и охранять его права от
посягательств со стороны посторонних лиц.6 Как мы видим, слу-
чай тоже весьма симптоматичный.
4 ПРП, вып. IV, стр. 367.
5 Исторические акты Ярославского Спасского монастыря. Изданы
И. А. Вахромеевым. Т. I. М., 1896, № 21.
6 Там же, № 25.
34 н. Е. Носов
529
Подобное привлечение губных старост к выполнению отдель-
ных земельных дел встречается и в других уездах. Например,
весной 1558 г. бежецкие губные старосты Данило Сысоев и Иван
Асин были назначены судьями в судном деле Кирилло-Белозер-
ского монастыря с Данилой Рясиным и его сыном Юшкой
о спорной земле села Хотенова-Тереботунь Бежецкого уезда.
Причем губные старосты не только расследовали дело, но после
утверждения приговора великим князем и выдачи правой гра-
моты сами же произвели и отдел земель села Тереботунь мона-
стырю.7 А 7 ноября того же года бежецкому губному старосте
Ивану Михайлову сыну Нелединскому была направлена спе-
циальная царская грамота о высылке, по решению судей князя
А. И. Ростовского «с товарыщи», князей Федора и Никиты
Федоровых детей Мещерских из их вотчинной деревни Трубихи,
которую они отдали, с ней «не считаясь», спорившему ее у них
Василию Скрябину сыну Ушакову за 12 руб. В царской грамоте
прямо наказывалось губному старосте, что «как к тебе ся наша
грамота придет, и ты б часа того ехал в тое их вотчинную де-
ревню в Трубиху, а тое бы еси деревню Трубиху, взем у князя
у Федора и у брата его у князя у Микиты у Мещерских, отдал Ва-
силью Скрябину и с хоромы, и с лесом, и со всяким угодьем,
что к тое деревне изстари потягло; а князя Федора и брата его
князя Микиту Мещерских выслал бы еси их ис тое деревни вон
и с людьми и со всеми их животы; а сроку бы еси им дал вози-
тися из той деревни изс Трубихи на неделю».8 Последнее разъ-
яснение грамоты еще раз показывает, что всякий отдел или пере-
дел земель — это не просто земельное дело, а одновременно и
«людское дело» — дело о населяющих эти земли людях и кре-
стьянах, которые далеко не всегда пассивно реагировали на
изменение своей судьбы.
Но наиболее отчетливо проявляется эта новая сторона дея-
тельности губных старост в 60—70-х годах XVI в., главным об-
разом в период опричнины при опричных переделах и описаниях
земель. И несмотря на то что в целом подобного рода известия,
сохранившиеся почти исключительно в дошедшем до нас мона-
стырском актовом материале, весьма немногочисленны и отры-
вочны, они все же дают возможность утверждать, что именно
опричнина Ивана Грозного заставила правительство особенно
широко использовать для реализации на местах своей земельной
политики такой карательный и притом сугубо дворянский орган
местного управления, каким был институт губных старост.
Одно из первых известий касается деятельности волоколам-
ского губного старосты. Так, в послушной грамоте Иосифо-Воло-
коламского монастыря от 11 июля 1564 г. на деревни Поповкино,
7 АГР, т. I, № 71.
8 Там же, № 73.
530
Руново и Овсеево Буегородского села Хованского стана Волоко-
ламского уезда, которыми Иван IV «пожаловал» игумена с бра-
тией «сверх их земель к их же к волотцким землям, что им дано
против их волотцких же земель, что у них взято к нашим к двор-
цовым селом»,9 указывается, что отдел всех этих земель
«лета 7072» производил не кто иной, как волоцкий губной ста-
роста Григорий Чеглоков, составивший на те деревни «книги
отдела».10 И на этот раз мы видим, что волоцкий губной староста,
как и ярославский губной староста в 1559 г., привлечен к отделу
земель, меняемых самим великим князем.
Характерны сведения и о земельно-административной дея-
тельности в этот период упоминавшихся выше бежецких губных
старост. Так, в отдельной выписи губного старосты Бежецкого
уезда Ивана Иванова сына Воронина от 3 марта 1582 г. Троиц-
кому Сергиеву монастырю на село Скорыново с пустошами
в Городецком стане Бежецкого Верха указывается, что Воронин
осуществлял данный отдел «по государево грамоте и по выписи
с книг за дьячьею приписью дьяка Якова Витовтова по отделу
губново старосты Данила Нелединского 74-го (1565/66 г., —
Н. Н.) году да по дозорщиковым книгам Матвея Могутова да
подьячего Зинова Фетцова 82-го году» (1573/74 г.). Отдел пере-
численных выше деревень производился губными старостами
монастырю вместо «старые их вотчины, что у них взята вотчина
в Переславском уезде, пустоши села Воронина да села Синятина
с пустошми, а приписаны те села к государеву дворцовому селу
к Тимофеевскому».11 Это известие показывает, что привлечение
губных старост к земельным делам, и в первую очередь к отделам
земель великого князя, имело место в Бежецком уезде начиная
с 50-х годов и вплоть до конца правления Ивана IV. Связь же зе-
мельных отделов 1565—1566 гг. в Бежецке с общими опричными
переделами Ивана IV несомненна.
Участвуют в опричных земельных переделах 1565 г. и губные
старосты Костромского уезда. Об этом ясно говорит хотя бы до-
шедшая до нас отдельная выпись костромского губного старосты
Чюдина Иванова сына Пелепелицына и подьячего Василия
Суслова от 23 октября 1565 г. И. И. Рубцову на деревню Зайцево
с деревнями «против его Корежскые вотчины», взятой в оприч-
нину. И на этот раз губной староста и подьячий не только про-
извели раздел, но и привели в послушание Рубцову крестьян его
новой вотчины, сказав ему, что он владеет новой вотчиной «по
старым своим крепостям», какие имел на старую вотчину, а его
9 АФЗХ, ч. II. № 309.
10 Вообще Г. Чеглоков как губной староста («выборный голова»), ви-
димо, привлекался правительством к земельным делам еще в начале
60-х годов (АФЗХ, ч. II, № 296).
11 С. А. Шумаков. Сотницы, грамоты и записи, вып. I. М., 1902,
стр. 88—89.
34*
531
крестьянам, «которые в тех деревнях живут», приказали, чтобы
они своего нового владельца «слушали, и пашню на него пахали,
и оброк платили», чем их «изоброчит».12 Что подобные отделы
производились костромскими губными старостами, по-видимому,
на протяжении всей опричнины и даже после ее официальной
отмены, можно судить по тому, что, например, в 1577 г. снова
встречаем указания на отдельные книги губных старост Костром-
ского уезда. Важно отметить, что и это известие непосредственно
связано с опричными земельными переделами, поскольку оно
сохранилось в вотчинной послушной грамоте от 11 февраля
1577 г., выданной Алексею и Михаилу Зубатым на сельцо За-
речье с деревнями в Емецком стане Костромского уезда, бывшее
в 1567—1577 гг. в раздаче с городом. В связи с этим в послуш-
ной грамоте и делается ссылка на «отдельные книги» этого села,
составленные костромским губным старостой Русином Кориным
и городовым приказчиком Остафьем Бородивицыным, которые
совместно осуществляли отделы как данного села, так, видимо, и
других сел, розданных с городом.13
Похоже, что губные старосты активно участвуют в опричных
земельных переделах и во Владимирсйом уезде. Во всяком слу-
чае только так можно оценить замечание И. И. Колтырина-Ра-
кова в его «очищальной записи» 1570/71 г. на «свою вотчину»
(сельцо Шустино и деревню Курнапино, приобретенные у него
Е. Е. Захарьиным), что «по мере володимерского губного ста-
росты Рахмана Остафьева сына Калзакова» в этих владениях
177 четей в поле, лесу 36 десятин, сена 300 копен.14
Более подробные сведения о производстве губными старо-
стами отделов земель в годы опричнины относятся к Белозерскому
уезду. Сохранились они среди актов Кирилло-Белозерского мона-
стыря.
Как показывает архив монастыря, до середины 60-х годов
XVI в. общий надзор за городскими и уездными землями обычно
осуществлялся на Белоозере городовыми приказчиками и ника-
ких сведений об участии в земельных делах губных старост
среди имеющихся в нем актов не сохранилось. Но как только на
Белоозере в 1566—1568 гг. начались опричные земельные пере-
делы, именно губные старосты выступают перед нами как одни
из основных правительственных агентов по отделу земель
в опричнину.15
Так, 27 марта 1566 г. белозерским губным старостам Мень-
шому Иванову сыну Лихарева и Якову Михайлову сыну Гнева-
12 Там же, вып. II, стр. 26.
13 ЦГАДА, ГКЭ, Костромской уезд, № 5102.
14 Там же, № 5086.
15 Общую характеристику опричных земельных переделов на Белоозере
см.: П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины. М.—Л., 1950,.
стр. 171—175.
532
шева была послана царская грамота, предписывающая им от-
вести Кирилло-Белозерскому монастырю село Танище с дерев-
нями и выслать из них Микулу Правдина и Григория Босова,
которым оно было дано в поместье.16 Дело в том, что именно
в это время на Белоозере началась сравнительно широкая конфи-
скация вотчин белозерских бояр и князей (к числу которых при-
надлежали и князья Кривоборские, до этого владевшие Тани-
щем) 17 и раздача отобранных земель вновь испомещенным на
Белоозере детям боярским. Спасая свои земли, местные вотчин-
ники начали усиленно передавать их монастырям под видом
духовных вкладов. К сожалению, все эти процессы мы можем
уловить только в той степени, в какой они нашли отражение
в монастырских актах, поскольку иные актовые материалы до
нас пе дошли.
Еще более показателен другой случай. 17 апреля 1566 г. бе-
лозерскому губному старосте Якову Гневашеву был послан цар-
ский указ об отделе Кирилло-Белозерскому монастырю деревень
и починков дворцового села Ирдомы Белозерского уезда взамен
монастырских деревень, взятых в опричнину к селу Чаронде.
Губному старосте предписывалось взять «с собою старост и цело-
валников и лутчих людей сколко будет пригоже» и немедленно
ехать в Ирдомскую дворцовую волость, «отказать» ее Кириллову
монастырю «со всеми утодьи и против их монастырских деревень,
что у них взято на меня, царя и великого князя, к селу к Ча-
ронде до нашего указу и до тех мест, как велим их монастырские
деревни, которые у них на нас взяты, и те наши деревни изме-
ряти и всякие угодья сметити и отделити им велим столко ж,
сколко у них на нас взято, и указ свой тогды о тех наших деревнех
дворцовых учиним и лишнее велим на себя взяти».18
Наглядно раскрывает активное участие белозерских губных
старост в опричных земельных переделах и послушная грамота
Ивана IV от 23 апреля 1567 г. крестьянам белозерских деревень
Остинино и Онуфриево, отошедших с Ворбозера к Благовещен-
скому монастырю, приписанному к Кирилло-Белозерскому мо-
настырю. Как указывается в этой грамоте, кирилловский игумен
Варлаам от имени братии Благовещенского монастыря на Ворб-
озере просил царя, в связи с тем что в результате произведенного
на Белоозере передела земель часть монастырских деревень от
монастыря «отошла далече» и «стоит» теперь «промеж... черных
волостных деревень Ворбозовские волости», обменять их на
16 АГР, т. I, № 79.
17 См. данную грамоту сыновей князя И. А. Кривоборского Кирилло-
Белозерскому монастырю на село Танище с деревнями (ЦГАДА, ГКЭ, Бе-
лозерский уезд, № 808).
18 П. А. С а д и к о в. Из истории опричнины XVI в. «Исторический ар-
хив», кн. III, М.—Л., 1940, стр. 186.
533
той же волости черные деревни Остинино и Онуфриево, которые
теперь «смежно пришли», а прежние деревни «взяти на себя
царя и великого князя к черной Ворбозовской волости». В ответ
па это в царской послушной грамоте и говорилось: «Мы писали
на Белоозеро к губным старостам к Меншику Лихареву да
к Якову Гневашеву, а велели» те монастырские и черные воло-
стные деревни «описати» и «измерети». Далее прямо приводятся
и данные «книг описи» «белозерских губных старост... 7074 г.»
(1565/66 г.).19
То, что белозерские губные старосты не только описывали,
но и непосредственно осуществляли опричные переделы на всем
протяжении опричнины Ивана Грозного, полностью подтверж-
дается и позднейшими актовыми материалами. Среди них можно
назвать хотя бы грамоту Ивана IV от 20 ноября 1568 г., по кото-
рой уже известному нам белозерскому губному старосте Якову
Гневашеву поручалось два ответственных дела. Первое — отка-
зать в Кириллов монастырь по его челобитью (Иван Грозный
после посещения монастыря в 1567 г. весьма благоволил к нему)
половину белозерской вотчины, оставшейся после казни «за из-
мену» боярина И. П. Федорова, — село Воскресенское с дерев-
нями, а также всех живущих в них крестьян, а другую половину
этой же вотчины, тоже с крестьянами и всем боярским движи-
мым имуществом, отписать на государево имя, «поручить кому
пригоже» и приказать платить подати с этой половины прямо
в Москве известным опричным поместным дьякам Путилу Ми-
хайлову и Василию Степанову. Второе поручение — описать и
отказать на государя все имущество попавшего в опалу Богояв-
ленского монастыря.20 Вряд ли следует обосновывать особое по-
литическое значение обоих этих поручений. Достаточно сказать,
что для искоренения «Федоровой измены» Иван Грозный сам
разъезжал вместе с опричниками по многочисленным вотчинам
Федорова и предавал их сожжению и разгрому.21
И, наконец, еще один пример. Той же осенью 1568 г. тому же
губному старосте Якову Гневашеву была прислана из Александ-
ровской слободы царская грамота об отделе Кирилло-Белозер-
скому монастырю по его челобитью волости Яромгош вместо от-
писанной на царя монастырской вотчины в Каширском уезде —
села Кологривово с деревнями. Причем грамота не только пред-
писывала губному старосте произвести указанные отделы, но и
«велела» ему отписать оставшиеся земли и «людей на пашне»
19 ЦГАДА, ГКЭ, Белозерский уезд, № 818.
20 ЛОИИ, Акты до 1613 г., on. 1, № 293. — Список этой грамоты опуб-
ликован В. Б. Кобриным (Из истории земельной политики в годы оприч-
нины. «Исторический архив», 1958, № 3, стр. 152—160).
21 См. П. А. Садиков. Очерки по истории опричнины, стр. 30—32.
534
«на меня, царя и великого князя». И на этот раз дело было и
«земельное», и «людское».22
Таковы некоторые из тех немногочисленных, но весьма ха -
рактерных данных об участии губных старост в опричных зе-
мельных переделах на Белоозере. Вряд ли можно сомневаться,
что подобная деятельность губных старост не только касалась их
взаимоотношений с монастырем, но и в еще большей степени от-
носилась к светскому землевладению.
Но что же делало губных старост в глазах правительства
столь незаменимым органом местного управления, когда речь шла
о таких первостепенных политических вопросах, как реализация
опричной земельной политики Ивана Грозного? Нам кажется,
что ответ на это может быть только один — сосредоточение в ру-
ках губных старост как представителей местного дворянства не-
обходимого карательного аппарата для реализации этих решений,
поскольку осуществлять их нередко приходилось с применением
прямого насилия как в отношении попавших в опалу землевла-
дельцев, так и главным образом в отношении передаваемых но-
вым владельцам крестьян. В подтверждение последнего положения
можно привести такой пример. В 1567 г. некий вологодский вот-
чинник Иван Львов сын Злобин передал село Тимово с деревнями
«по своей душе и по своих родителех» в Кирилло-Белозерский мо-
настырь. Когда Иван IV в 1567 г. «был в Кириллове», то по чело-
битью монастыря приказал «той вотчине быти за монастырем по
данной». Но, несмотря на царский указ, крестьяне села Тимово
отказались подчиняться монастырю и, как лаконично, но доста-
точно выразительно говорит специальная правительственная гра-
мота, «игумена Кирила з братею не слушают». И вот, для того
чтобы привести крестьян к повиновению, на Белоозеро посылается
специальная царская грамота — и не кому иному, как вологод-
скому губному старосте Рохману Розварину, с приказанием «ве-
леть» (и, надо думать, не уговаривать) «того сельца Тимова с де-
ревнями крестьяном игумена Кирила з братею слушати».23
Правительство не сомневалось в том, что у губных старост
были средства, чтобы «велеть» крестьянам слушаться. Не только
крестьяне, но иногда даже сами местные вотчинники испытывали
на себе тяжелую руку губного старосты. А что эта рука была
действительно тяжелой, показывает хотя бы следующий пример
(он относится, правда, уже к послеопричным годам, но, пожалуй,
это еще более характерно, так как в годы официальной оприч-
нины губные старосты могли действовать даже более «свободно»).
22 Сведения о данном указе содержатся в жалованной грамоте
Ивана IV от 25 ноября 1568 г. Кирилло-Белозерскому монастырю на село
Яромгош с деревнями (ЦГАДА, ГКЭ, Белозерский уезд, № 835).
23 ЛОИИ, Коллекция Головина, № 72.
535
Мы имеем в виду случай, происшедший в Пошехонье, веро-
ятно, в 70-х годах; о нем мы узнаем из челобитья Ивану IV игу-
мена Кириллова монастыря Козьмы по поводу злоупотреблений,
допускаемых пошехонским губным старостой Павлином Ощери-
ным при описании земель и взимании пошлин.24 Челобитье на-
столько красочно, что приводим его почти полностью. «Жалоба
нам, государь, на пошехонского на губного старосту на Павлина
на Ощерина, — писали игумен с братией, — велел ты, государь,
ему в Пошехонье описати нашы монастырские села и деревни
живущее и пустое. И тот, государь, Павлин писал пустое в жи-
вущих; и мы, государь, нынече с тех пустошей оплачиваем мо-
настырем твои государевы дани и оброки и всякие твои царские
подати; да посылает, государь, по наших прикащиков и по кре-
стиян, а велит с которою твоею государевою пошлиною быть
к собе в Белое село с денгами; и оне к нему с денгами твоих
государевых пошлин платить приедут, и он, государь, не имав
денег, да их мечет в тюрму, да из тюрмы выимая, мучит на пра-
веже; да тож денги емлет, а причитает: игумен де ваш с старцы
передо мною не вежливы, поминков ко мне не посылают; а денги,
государь, с пуста с Пошехонья с нашые монастырские отчины по
своему писму поймал сполна».25
Из этого ясно, какое положение занимал губной староста и ка-
кие он имел возможности при исполнении тех или иных прави-
тельственных поручений, особенно в годы опричнины. В данном
случае он «корысти ради» обирал монастырских крестьян, но еще
с большим успехом он мог чинить суд и управу над ними по пра-
вительственным распоряжениям или в силу уже своих прямых
полицейских функций (надзор за порядком в уезде). Даже
«явки» о беглых крестьянах подавались в уездах местными зем-
левладельцами губным старостам.26 Что подобная деятельность
24 Дата на грамоте не сохранилась (грамота находится в собрании
Е. В. Барсова). Издатели («Чтения ОИДР», 1883, кн. 2, Смесь, стр. 14—15)
датируют ее почему-то 1582 г. Но это ошибка, так как игумен Козьма был
определен в Кирилло-Белозерский монастырь 2 сентября 1572 г., а уже
29 декабря 1581 г. поставлен архиепископом казанским (см.: П. Строев.
Списки иерархов и настоятелей российской церкви. СПб., 1877, стр. 55).
25 «Чтения ОИДР», 1883, кн. 2, Смесь, стр. 14—15.
26 Последнее хорошо видно из такого хотя, казалось бы, и незначи-
тельного, но весьма показательного известия, которое мы находим в цар-
ской грамоте от 20 апреля 1572 г. в Суздаль о производстве обыска в се-
лах Суздальского Покровского девичьего монастыря. Грамота была ответом
на челобитье слуги этого монастыря Ясака Иванова «на накладных и по-
сопных сел» приказчиков — Семена Кругликова, Кузьму Реутова и Степана
Пруткова по поводу учиненного ими насильно своза крестьян из мона-
стырских сел, «боя» и «грабежа». В грамоте, в частности, указывается, что
«ище яж Ясак (Иванов, — Н. Н.) подал на суде ссылочную память, в той
в сылошной памяти написано: шлется из виноватых на Степановы (Брут-
кова, — Н. Н.) явки, давал владыке суздальскому, да Якову Наумову (из-
вестен как царский отдельщик земель Спасо-Ефимьева монастыря в Суз-
дале в сентябре 1565 г.; возможно, именно он и производил здесь оприч-
536
губных старост была почти повсеместна, можно судить хотя бы
по самому активному их участию в обысках на предмет запу-
стенья земель, которые они проводили в начале 70-х годов в нов-
городских пятинах. А ведь эти запустения были прямым след-
ствием Ливонской войны и той же самой опричнины. Все это
ясно говорит о том, почему именно начиная с опричнины губные
старосты все более и более выступают на первый план в местном
управлении. Ведь не случайно гласит старая народная пословица:
«Умный, что староста губный, — всяк его боится».27
Итак, черные, дворцовые и даже вотчинные земли (особенно
в годы царских опричных конфискаций и опал) все в более мас-
совом порядке шли в раздачу крепостникам-помещикам, шаг за
шагом сдавал свои позиции черный волостной мир. Земского ста-
росту все чаще сменял губной староста и городовой приказчик.
А из-за их спины скоро появится и городовой воевода — совсем
уже новая администрация нового XVII в.
вые земельные переделы. См.: АИ, т. I, № 177, — Н. Н.), да в губную избу
выборным головам Федору Опранину да Ширяю Блудову на крестьян
своего приказу на Лопятництких накладных и на посопных, что возят
крестьян сильно, без отказу и безпоптлино, без ево ведома, не по его ве-
леню» (Описание актов Уварова, № 45).
27 В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М..
1955, т. I, стр. 405.
СПИСОК СОКРАЩЕНИИ
ААЭ — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицией Академии наук, тт. I—IV. СПб., 1836—1838.
АГР — Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России. Собрал и издал А. Федотов-Чеховский. Тт. I—II. Киев, 1860—1863.
АЗР — Акты, относящиеся к истории Западной России, со- бранные и изданные Археографической комиссией, тт. I—V. СПб., 1846—1853.
АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археогра- фической комиссией, тт. I—IV. СПб., 1841—1842.
Акты Юшкова — Акты XIII—XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. Собрал и издал Александр Юшков. Ч. I. 1257—1613 гг. М., 1898.
АМГ — Акты Московского государства, пзд. Академией наук под ред. Н. А. Попова, тт. 1—III. СПб., 1890— 1901.
Архив Строева — Архив П. М. Строева, тт. I—II. 1915—1917. Русская историческая библиотека, тт. 32 и 35.
АСЭИ — Акты социально-экономической истории Северо-Вос- точной Руси конца XIV—начала XVI в., т. I, 1952; т. II, 1958; т. III, 1964.
АФЗХ — Акты феодального землевладения и хозяйства XIV— XVI вв., ч. I. М., 1951; ч. II, М., 1956; ч. Ill, М., 1961.
АЮ — Акты юридические или собрание форм старинного де- лопроизводства. Изданы Археографическою комис- сией). СПб., 1838—1840.
АЮБ — Акты, относящиеся до юридического быта древней России, изданные Археографическою комиссиею под ред. Ник. Калачова, тт. I—III. СПб., 1857—1884.
БАН БК — Библиотека Академии наук СССР, Рукописный отдел. — Боярская книга 1556 г. Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. В. Калачовым, кн. III. СПб.—М., 1861.
ВГО — Всесоюзное географическое общество.
Временник ОИДР — Временник московского Общества истории и древно-
ГБЛ стей российских, кн. 1—25. М., 1849—1857. — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина, Рукописный отдел.
538
гвнп
гим
ГКЭ
ДАИ
ддг
ДРВ
ДРК
ДТ
жмнп
ИАИ
ЛЗАК
ЛОИИ
МГУ
ник
ОДРЛ
ПКМГ
пл
ПРП
ПСРЛ
РИБ
РИС
Сб. РИО
СГГД
ТК
ЦГАДА
Чтения ОИДР
- Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред.
С. Н. Валка. М.—Л., 1949.
— Государственный Исторический музей в Москве, Руко-
писный отдел.
— Грамоты Коллегии экономии.
— Дополнения к Актам историческим, собранные и из-
данные Археографической комиссией, тт. I—II. СПб.,
1846.
— Духовные и договорные грамоты великих и удельных
князей XIV—XVI вв. Подготовил к печати Л. В. Че-
репнин. М.—Л., 1950.
— Древняя российская вивлиофика, содержащая в себе
собрание древностей российских, до истории, геогра-
фии и генеалогии российский касающихся. Изд.
Н. Новиковым. Изд. 2-е. М., 1788—1791.
— П. Н. Милюков. Древнейшая разрядная книга офи-
циальной редакции (по 1565 г.). М., 1901.
— Дворовая тетрадь. В издании: Тысячная книга 1550 г.
и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. Подготовил
к печати А. А. Зимин. М.—Л., 1950.
— Журнал Министерства народного просвещения.
— Историко-архивный институт.
— Летопись занятий Археографической комиссии.
— Ленинградское отделение Института истории СССР
Академии наук СССР (архив).
— Московский государственный университет им. М. В. Ло-
моносова.
— Новгородские писцовые книги, изданные Археографи-
ческой комиссией, тт. I—VI. СПб., 1859—1915.
— Отдел древнерусской литературы Института русской
литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
— Писцовые книги Московского государства. Под ред.
Н. В. Калачова. Часть первая. Писцовые книги
XVI века. Отд. I. СПб., 1872; отд. II, СПб., 1877.
— Псковские летописи. Под ред. А. Н. Насонова. Вып. 1.
М.—Л., 1941; вып. 2, М,—Л., 1955.
— Памятники русского права, вып. I. М., 1952; вып. II,
М„ 1953; вып. Ill, М., 1955; вып. IV, М., 1956.
— Полное собрание русских летописей.
— Русская историческая библиотека, издаваемая Архео-
графической комиссией.
— Русский исторический сборник, тт. I—VII. М., 1837—
1844.
— Сборник Русского исторического общества.
• — Собрание государственных грамот и договоров, храня-
щихся в Государственной Коллегии иностранных дел.
ч. I. М., 1813.
— Тысячная книга 1550 года. В издании: Тысячная
книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в.
Подготовил к печати А. А. Зимин. М.—Л., 1950.
— Центральный государственный архив древних актов.
— - Чтения в Обществе истории и древностей российских
при Московском университете.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Автократов В. Н. 5, 6, 46, 47
Адашев Алексей Федорович, сын
боярский, окольничий 20, 31, 44,
46, 47, 70, 71, 114, 375, 382, 392,
495
Адашев Федор Григорьевич, околь-
ничий, потом боярин, москов-
ский писец 198
Адашевы, дети боярские, см. Гле-
бовы, Колтовские, Ольговы 45,
448, 450
Адодуров Мамыш Иосифов сын,
сын боярский, наместник в Опоч-
ке 509
Акдовлет, царевич, воевода в То-
ропце 511
Акинфов, см. Окинфов
Аксаков Степан Дмитриев сын, сын
боярский 436, 491
Аксаков Федор Дмитриев сын, сын
боярский, наместник в Ладоге
436, 491
Аксаковы, суздальские вотчинники,
см. Воронцовы, Вельяминовы
436, 491
Акуловы, см. Окуловы
Александр Ярославич Невский, ве-
ликий князь 508
Александра, старица, жена князя
И. И. Кубенского 230
Алексеев Ю. Г. 226
Алексеев Юрий Романов сын, вот-
чинник 139
Алексеев-Уваров Иван Иванович,
сын боярский, см. Уваровы 410
Алексеевы, дети боярские, дворяне
98, 410
Алексей, игумен Троице-Сергиева
м-ря 190
Алексей, митрополит 453, 506
Алъшиц Д. Н. 371
540
Амвросий Орнатский, архимандрит,
историк церкви 153, 154, 159
Амос Иванов сын (Амосов), двин-
ской своеземец 261, 263—266
Амос Коровинич, легендарный нов-
городец (?) 270
Амос Микулин, двинской вотчинник
269, 271
Амосов (Соломбольский) Александр,
двинской своеземец и промыш-
ленник, данный староста Ниж-
ней половины Двинской земли
261, 262, 265, 266, 272, 359, 360
Амосов (Соломбольский) Алексей,
двинской своеземец и промыш-
ленник 261—263, 265, 266, 271—
274, 293, 344, 360, 361
Амосов Алеша, двинской своеземец
и промышленник 263, 293
Амосов Андрей, двинской своезе-
мец и промышленник 261, 265,
266, 273
Амосов Василий Александров сын,
двинской своеземец и промыш-
ленник 262
Амосов Есип, двинской вотчинник
269, 271
Амосов Иван Андреевич, двинской
низовский сотский, потом выбор-
ный судья Вознесенского стана
273
Амосов Иван Афанасьевич, кораб-
лестроитель, инженер-генерал
275, 276
Амосов Иван Григорьевич, арханге-
логородский купец, потом гоф-
штаб-квартирмейстер полков-
ничьего ранга в Петербурге 275
Амосов Иван, купец, архангелого-
родский и холмогорский бурго-
мистр 274
Амосов Иван Петрович, корабле-
строитель, главный инспектор
кораблестроения Кронштадтского
порта 275
Амосов Игнатий, «скотник» и «по-
мужник» Толвуйской земли 268,
269
Амосов Матвей, двинской своеземец
и промышленник 261, 265, 266
Амосов Осип Петрович, корабле-
строитель, военно-морской ин-
тендант Морского министерства
275
Амосов Петр, архангельский купец,
комендор Соломбальского адми-
ралтейства 275
Амосов Степан, двинской своеземец
и промышленник 261, 265, 266
Амосов Федот, архангелогородский
купец 274
Амосов Филипп Дорофеевич, купец,
архангелогородский и холмогор-
ский бургомистр 274, 358
Амосова Варсонофья, см. Варсо-
нофья
Амосовы, двинские своеземцы, по-
том «лучшие» кр-не и посажане,
промышленники и архангелого-
родские купцы 261, 263—266,
268—272, 274—276, 320, 344,
360
Амосовы-Соломбольские, см. Амо-
совы 261
Ананьин Арист, двинской вотчин-
ник 269
Ананьин Ромашка, важанин, зем-
ский челобитчик от Вельского
посада и стана 317, 318
Ананьины, важане, «лучшие люди»
325
Анастасия Романовна, царица, пер-
вая жена Ивана IV 188, 221, 222,
490
Андомские, князья 117
Андоуган, «салтанеич» Наручацкой
Орды, родоначальник суздаль-
ских бояр Молвяниновых и Пле-
мянниковых 425
Андреев А. И. 153, 269
Андреев Василий, дьяк 365
Андреев Патрикей, лодомский кр-н
259
Андреев Якуш, ярославский ямщик
153
Андрей, двинской боярин 269
Андрей Васильевич Большой, князь
Углицкий, брат Ивана III 123,
128
Андрей Васильевич Меньшой, князь
Вологодский, брат Ивана III 474
Андрей Иванович, князь Серпухов-
ский, сын великого князя Ивана
Даниловича Калиты 424
Андрей Иванович, князь Стариц-
кий, сын Ивана III 104, 151, 160,
449
Андрианова-Перетц В. П. 269
Андрон Леонтьев, двинской вотчин-
ник, см. Леонтьевы
Антоний, архангельский и холмо-
горский епископ 350
Антоний, игумен Антониева Сий-
ского м-ря 248, 339, 340
Антоний, строитель Николо-Мок-
ринского м-ря 131
Антонов Иван Михайлович сын Се-
менов, московский гость 186,
187
Анцифоровы, см. Онцифоровы
Апраксин Андрей Прокофьев сын,
воевода 435
Апраксин Богдан Матвеев сын, сын
боярский 435
Апраксин Иван Матвеев сын, сын
боярский, волостель в волости
Сямы Вологодского у. 435
Апраксин Матвей Прокофьев сын,
сын боярский, волостель в во-
лостях Инобож и Вольга Влади-
мирского у. 434, 435
Апраксин Прокофий Матвеев сын,
сын боярский, кормленщик, 469,
470
Апраксин Прокофий Матвеев сын,
сын боярский, наместник в Го-
роховце, позже волостель в Об-
норской волости Вологодского у.
435
Апраксин Степан Матвеев сын, сын
боярский 435
Апраксин Ярец Матвеев сын, дьяк
великого рязанского князя 434,
435
Апраксины, дети боярские, в прош-
лом рязанские бояре, см. Вер[х]-
деревские 428, 434
Артемий, игумен Троице-Сергиева
м-ря 73, 123, 238
Артемьев Василий Ушаков сын,
боровский вотчинник, см. Уша-
ковы 172
Артемьев Семен, выйский земский
староста 313
Артемьев Ушак, дворцовый дьяк
Василия III 172
Архипов Иван, выйский земский
староста 313
541
Асин Иван, бежецкий губной ста-
роста 530
Астафьевы, дети боярские 448
Афанасьев Аксенка, двинской
кр-п — «торговый человек» с Пок-
ровского прохода, потом архан-
гелогородец 281
Афанасьев Елисей, пинежанин из
«добрых людей» с Першкова 316
Афанасьев Тимофей Михайлов сын,
двинской писец 291
Афанасьев-Вяземский, см. Вязем-
ский
Бабичев Андрей Семенович, князь,
звенигородский писец 507
Бабичев Василий Семенович, князь
507
Бабичев Данила Семенович, князь
507
Бабичев (Семенов) Данила Иванов
сын, князь, наместник в Из-
борске 507
Бабичев Иван Семенович, князь 507
Бабичев Семен Васильевич, князь
507
Бабичева Аграфена Васильевна,
княгиня, жена великого князя
рязанского Ивана Васильевича
507
Бабичевы, князья, см. Друцкие, Пу-
тятины 116, 507
Бабкин Афанасий, дьяк 185
Бадигин К С. 269, 270
Важенины, архангелогородские куп-
цы 275
Балуев Фомин Тарбеев Скрыпицын
сын, вотчинник 163
Балуева Анна, вотчинница 163
Бапев Нечайка Тимофеев сын, двин-
ской кр-н — «торговый человек»
из Койдокурьской волости, по-
том архангелогородец 281
Банев Федька, двинской кр-н
с Луды 253
Барабапгины, князья 116
Барашев-Звенигородский, см. Звени-
городский-Барашев
Барсины, двинские кр-не, «лучшие
люди», потом холмогорцы 257
Басмановы, бояре, см. Плещеевы
453
Батюшков Иван Семенов сын, сын
боярский, бежецкий губной ста-
роста 455
Батюшков Русин Семенов сын, сын
боярский, кормленщик — «имал»
окуп с волости Борок Железный
Костромского у. 454—456
Батюшков Семен, пристав 455
Батюшковы, дети боярские 455
Бахрушин С. В. 11, 19, 74—76, 244,.
288, 371
Бачин Своитин (?), наместник
в Велье 510
Бачура Алексей Григорьев сын,
двинской куростровской кр-н и
промышленник 248
Бачурин Василий (Васюк) Алексеев
сын, двинской сотский, кр-н и
промышленник 248, 339, 364,
365
Бачурин Василий Федоров сын,,
двинской кр-н и промышленник,
низовский земский заказчик, по-
том двинской данный староста
249
Бачурин Петр-Истома Васильев сын,
двинской кр-н и промышленник,
потом «двинской переведенец» —
московский купец 248, 249
Бачурин Суббота Васильев сын,
двинской кр-н и промышленник,
двинской данный староста 249
Бачурины, двинские куростровские
кр-не и промышленники, потом
купцы 248, 249, 279, 358
Бедовы, дворянский род 98
Беззубцевы, бояре, см. Колычевы,
Захарьины, Шереметьевы, Кобы-
лины, Лодыгины 491
Безобразов Истома Осипов сын, по-
стельничий, наместник на «трети
московской» 427
Белеутов Данила Петров сын, сын
боярский 440
Белеутов Зиновий Дмитриев сын
Олехнева, сын боярский 440
Белеутов Игнат Дмитриев сын
Олехнева, сын боярский 440
Белеутов Кирилл Дмитриев сын
Олехнева, сын боярский 440
Белеутов Тихон Дмитриев сын
Олехнева, сын боярский 440
Белеутов Федор (Феодосий) Але-
ксандрович, боярин 207
Белеутов Федор Андреев сын, вот-
чинник 207, 208
Белеутовы, бояре, см. Глебовы, Доб-
ринские, Сорокоумовы-Глебовы
411, 440, 484
Белов М. И. 269
Белозерские князья 114, 117, 408,
499, 533
Белый Василий Александров сын,
сын боярский, волостель в Луз-
ской волости Устюжского у.
517'
542
Бельская Марфа Андреевна, боя-
рыня, дочь боярина Андрея Фе-
доровича Челяднина, жена кня-
зя Дмитрия Федоровича Бель-
ского 191
Бельские, князья 174, 176, 181,
183, 186, 188, 189, 191
Бельский Дмитрий Федорович,
князь, боярин, воевода, влади-
мирский наместник 84, 85, 191
Бельский Иван Федорович, князь,
боярин 175, 176, 221
Беляев Истомка Яковлев сын, двин-
ской кр-н — «торговый человек»
с Княж-острова, потом арханге-
логородец 281
Беляницын, двинской даныцик 354
Бенешевич Ю. 191
Вернадский В. Н. 314, 315
Бескровный Л. Г. 290
Беста Гаврила, боярин, родоначаль-
ник Бестужевых 443
Бестужев Матвеев Яковлев сын,
окольничий 443
Бестужев-Рюма Яков Гаврилов сын,
боярин 443
Бестужевы, бояре, см. также Рога-
тые-Бестужевы 442, 443
Билибин Шершень, дьяк 156
Блаженков Истома Петров сын, сын
боярский, кормленщик, брал
«половину писчего» в Русе 398,
496
Близнаковы, дворянский род 98
Блудов Ширяй, суздальский губной
староста 537
Бобров Степан Залешанинов сын,
сын боярский, «брал мех дмит-
ровской», позже наместник в Не-
веле 437
Бобровы, дети боярские 437
Боброк-Волынец, см. Волынец-Боб-
рок
Богословский М. М. 6—8, 13, 246,
260, 263, 284, 285, 287, 294, 297,
298, 319, 373, 498, 500, 501, 513,
514—518, 521
Болотниковы, дворянский род 98
Болотные, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Болтин Андрей Семенов сын, вот-
чинник 163
Болтин Исай (Угрим) Иванов сын,
сын боярский, псковский город-
ничий 505
Болтин-Хрущев, см. Хрущев
Болтины, дворянский род 505
Боранчеевы, дворянский род 98
Борис Васильевич, князь волоцкий
130
Борис Годунов, царь 132
Борисов Алексей, монастырский
слуга 486, 487
Бородивицын Остафий, костромской
городовой приказчик 532
Бороздины, тверские бояре, потом
московские дворяне, см. Житовы
98, 449
Борятинские, князья 408, 411, 446,
447, 461, 513
Борятииский Василий Васильев
сын, князь 446
Борятинский Дмитрий Васильев
сын, князь 446
Борятинский Дмитрий Иванов сын,
князь, волостель в волости Мы-
шега Тарусского у. 425, 461
Борятинский Иван Васильев сын,
кпязь 446
Борятинский Петр Иванов сын,
князь 447
Борятинский Федор Васильев сын,
князь, волостель в Спасском
стане Романовского у. 446, 447,
461, 513
Борятинский Федор Михайлов сын,
князь, волостель па Устье и
Заячьей реке 395, 447, 461, 512,
513, 515
Босая Улита, инокиня, мать устюж-
ских купцов Василия и Кирил-
ла Алексеевичей Босых 322
Босов Григорий, помещик 533
Босой Василий Алексеевич, устюж-
ский купец и промышленник,
торговый человек «гостиной
сотни» 321
Босой Кирилл Алексеевич, устюж-
ский купец и промышленник,
торговый человек «гостиной
сотни» 260, 321
Босой Филипп Федорович, двинской
кр-н-вотчинник и промышлен-
ник, низовский сотский 280, 321
Босые, двинские кр-не-вотчинпики,
потом устюжские промышлен-
ники и купцы «гостиной сотни»
280, 288, 321—322
Брутков Степан, дворцовый приказ-
чик 536
Брюхов Иван, вотчинник 202, 206
Брюхова Авдотья, вотчинница,
жена вотчинника Ивана Брю-
хова 206
Бубна Григорий Кузьмин сын, шен-
курский земский староста 317,
318
543
Бубнов Иван, земский судья Вели-
кого Устюга 319, 320
Буганов В. И. 37
Буков Дмитрий Иванов сын, корм-
ленщик — «брал мех во Ржеве»
437
Букреев Семен, двинянин (?) 353
Булгаков Иван Никифоров сын,
дворцовый дьяк 425
Булгаков Рагоза, подьячий 425
Булгаков Федор Угримов сын, дьяк
227
Булгаков Юрий Михайлович, князь,
наместник в Пскове 382, 503
Булгаковы, князья 425
Булгаковы, рязанские бояре, см.
также Киреевы 425
Бурцев Михаил Федоров сын,
псковский помещик 508
Бурцевы, переяславские вотчин-
ники, см. Вешилковы и Кузми-
ны-Юрьевы 447, 508
Бухарин-Наумов, см. Наумов
Бухвалов Яков Дмитриев сын, литва
дворовая 395, 396
Быков Алексей, сын боярский 438
Быков Осип Федоров сын, сын
боярский 438
Быков Семен Федоров сын, сын
боярский, волостель «на трети»
Мушковской волости Дмитров-
ского у. 438
Быков Федор, двинянин, кр-н-вот-
чинник и промышленник, «луч-
ший муж» 344
Быкова Анна Федорова дочь, см.
Кологривова Анна 344
Быкова Матрена, двинянка, жена
двинского кр-на-вотчинника Фе-
дора Быкова и дочь Макара Аб-
росимова сына Шуйгина 344
Быкова Ульяна Младшая Федорова
дочь, см. Степанова Ульяна 344
Быкова Ульяна Старшая Федорова
дочь, см. Ташлыкова Ульяна 344
Быховский И. А. 270, 276
Бякон Александр Плещей Федоров
сын, боярин 506
Бякон Константин Федоров сын,
боярин 506
Бякон Матвей Федоров сын, боя-
рин 506
Бякон Феофан Федоров сын, боя-
рин, родоначальник бояр Иг-
натьевых, Жеребцовых, Фоми-
ных 506
Бяконт Федор, черниговский боя-
рин, родоначальник бояр Иг-
натьевых, Жеребцовых, Фоми-
ных, Плещеевых-Басмановых 429,
453, 463, 506
Вали С. Н. 302
Ванчеев Жук, подьячий 354
Варлаам, игумен Кирилло-Белозер-
ского м-ря 533
Варлаам, строитель Успенской Ша-
ровской пустыни 103
Варсонофья, инокиня (до монаше-
ства жена Амоса Иванова сына
Амосова) 260
Басенко П. Г. 19
Васиан, игумен Троице-Сергиева
м-ря 119
Василий, новгородский архиепископ
270
Василий I, великий князь 118, 123,
453, 504
Василий II Темный, великий князь
117—119, 128—130, 137, 139, 146,
183, 185, 186, 430, 443, 455, 479,
480
Василий III, великий князь 24, 25,
29, 50, 91, 92, 94, 96—98, 101, 104,
107—114, 116—121, 123—127, 129—
132, 134—138, 140—160, 164, 167,
169, 171—173, 176, 177, 182—186,
188, 189, 191, 192, 196, 204, 206—
209, 213, 220, 221, 224, 226, 229,
232, 233, 239, .253, 254, 425, 428,
429, 434, 435, 439, 443, 445, 449,
452, 455, 458, 466, 469, 470, 474,
477, 480—482, 485, 490, 496, 499,
502, 503, 506, 507, 517, 523, 524
Василий Федоров, двинской боярин
269
Василий Шуйский, царь 132
Васильев Абросим, лодомский кр-н
356
Васильев Андрей, дьяк 39
Васильев Андрей, посажанин 140
Васильев Лаврентий, лодомский
кр-н 356
Васюк, холоп 266
Вахонины, двинские кр-не, см. Не-
годяевы 256
Вахромеев И. А. 82, 153
Вахромеевы, лодомские кр-не, см.
Грозковы 251
Введенский А. А. 247, 254, 255, 287,
288
Великие, князья ярославские 117
Вельяминов Андрей Семенов сын,
сын боярский 474
Вельяминов Г. И., писец Ярослав-
ского у. 529
Вельяминов Иван Семенов сын, сын
боярский 474
544
Вельяминов Никита Семенов сын,
сын боярский, кормленщик, был
«на правде» в Богтюжской во-
лости Вологодского у. 395, 474
Вельяминовы, московские бояре,
см. Аксаковы, Воронцовы, Сабу-
- ровы 474, 491
Вельяминовы-Воронцовы, см. Во-
ронцовы-Вельяминовы
Вельяминовы-Сабуровы, см. Сабу-
ровы-Вельяминовы
Вепрев (Родионов) Семен Михайлов
сын, пинежанин из «добрых лю-
дей» 316
Вепрев Яков Иванов сын, ненок-
ский солевар 355
Веревкин Иван (Иванец) Богданов
сын, великокняжеский тиун 85
Верейский < Михаил Андреев сын,
князь 490
Веригин Григорий Федоров сын,
важанин, земский челобитчик
с Кокшенги 318
Вернер И. И. 417, 418
Вер[х]деревские, рязанские бояре,
см. Апраксины 428, 429, 434
Вер[х]деревский Кушник Григорьев
сын, сын боярский 428
Веселовский С. Б. 18, 21, 92—94, 97,
98, 103, 119, 121, 138, 161, 171,
182, 188, 189, 191, 207, 208, 221,
291,. 319, 352, 371, 373, 384, 391,
402, 403, 409, 426, 428—431, 437,
438,. 440—443, 445—448, 450, 452—
454, 457, 458, 460—462, 464, 468,
470, 473, 477—480, 485, 487, 490,
495, 497—499, 506—508, 511, 512,
518, 521, 523, 524
Веселаго Ф. 276‘
Вешилковы, бояре, см. Бурцевы и
Кузьмины-Юрьевы' 447
Вешняков Богдан Андреев сын,
псковский помещик, наместник
в Острове 495, 508
Вешняков Василий Андреев сын,
псковский помещик 495
Вешняков Ждан Андреев сын,
псковский помещик, наместник
в Демоне 495, 496, 508
Вешняков' Игнатий Михайлов сын,
сын боярский, постельничий 382,
495
Вешняков Семейка (Степан) Анд-
реев сын, псковский помещик
495, 496, 508
Вешняковы, бояре, младшая ветвь
бояр Морозовых, см. Морозовы
495, 496, 508
i/2 35 Н. Е. Носов
Висковатый Иван Михайлович, дьяк
227, 228, 306, 417
Вислов Мясоед, белозерский губ-
ной староста 471
Витовтов Яков, дьяк 531
Владимир Андреевич, князь Ста-
рицкий, двоюродный брат Ива-
на IV 38, 104, 173, 174, 214, 307,
352, 371, 426, 439, 497, 527
Владимиров-Засекин, см. Засекин
Владимирский-Буданов М. Ф. 66, 67,
. 194
Власьев Иван, звенигородский го-
родовой приказчик 197
Волконские, князья 408, 411, 451,
455, 465
Волконский Булгак Парфенов сын,
князь 477
Волконский Дмитрий Потулов сын,
князь, волостель в г. Городне
Бежецкого у. 465
Волконский Петр Потулов сын,
князь, кормленщик — «имал»
окуп с волости Борок Железный
Костромского у. 455, 456, 465
Волконский Потул, князь 455
Волконский Федор Потулов сын,
князь, волостель в волости
Большая Соль Костромского у.
450, 451, 455, 465
Волосатый Андрей, ямской дьяк
. 502
Волохов Залешанин Никифоров сын,
сын боярский, двинской воевода
438
Волохов Эанка Иванов сын, сын
боярский, кормленщик — «брал
поворотное дмитровское» 438
Волынец-Бобр ок Дмитрий Михайло-
вич, боярин, родоначальник
боярского рода Волынских 441
Волынская Анна Ивановна, кня-
гиня, жена князя Дмитрия Ми-
хайловича Боброка-Волынского,
сестра великого князя Дмитрия
Ивановича. Донского 441
Волынские, бояре 411, 441, 446, 482
Волынский-Воронов Иван Федоров
сын, боярин (?), 441
Волынский Дмитрий, городничий
в Новгороде 482
Волынский Иван Михайлович, дво-
рецкий в Новгороде 441
Волынский Иван Федоров сын Во-
ронова, сын боярский, намест-
ник на половине г. Переяславля
441,482
Волынский Михаил Иванов , .сын Во-
545
ронова, боярин, казанский и ни-
жегородский дворецкий 441
Волынский Попадья Андреев сын,
сын боярский 482
Волынский Федор Андреев сын,
сын боярский, наместник в Вязь-
ме 482
Волынский Яков Васильев сын, по-
стельничий 441
Ворожихин Григорий, вотчинник
205
Воронин Иван Иванов сын, бежец-
кий губной староста 531
Воронов Фендрик (?), см. Федор
Федорович (Воронов?)
Воронов-Волынский, см. Волынский
Воронцов Василий Михайлович,
боярин, двинской наместник 229,
272
Воронцов Иван Михайлович, боя-
рин 382
Воронцов Микита Тимофеев сын,
вотчинник 165
Воронцов Некрас Тимофеев сын,
вотчинник 165
Воронцов Прокофий Тимофеев сын,
вотчинник 165
Воронцов Федор-Демид Семенович,
боярин, дворецкий углицкий и
калужский 177, 199, 229
Воронцовы, бояре, см. Аксаковы,
Вельяминовы, СоловЦевы 177,
198, 199, 202, 204, 491, 504
Воропанов Иван Чемодан Григорьев
сын, вотчинник 163
Воротынские, князья 446, 447
Воротынский Александр Иванович,
князь 103, 458, 512
Воротынский Алексей Иванович,
князь, боярин 419
Воротынский Влодимир Иванович,
князь 85
Воротынский Михаил Иванович,
князь 453
Ворыпаевы, дворянский род 98
Востоков А. X. 50, 51, 386—388
Вошков Нефед Сухой Степгов сын,
холоп 266
Вошков Сава Степгов сын, холоп
266
Вошков Стеша Степанов сын, хо-
лоп 268
Вошкова Оксюха Савкина дочь, хо-
лопка 266
Вошкова Татьяна Стешова дочь,
холопка 266
Вошкова Татьяна (Утка) Стешова
дочь, холопка 266
Вошкова Фета Савкина дочь, хо-
лопка 266
Вошковы, холопы двинских свое-
земцев Амосовых 266
Всеволодичи-Заболоцкие, см. Забо-
лоцкие-Всеволодичи
Всеволожский Бориско Ташлык Ти-
мофеев сын, сын боярский 85
Всеволожский Ташлык Тимофеев
сын, владимирский сын бояр-
ский, городовой приказчик 85
Всесвятский Петруша, дмитровский
городовой приказчик 181
Выродков Иван Григорьев сын,
дьяк 228, 492
Высокий Васюк Степанов сын, см.
Степанов Васюк 357
Высокой Василий, двинянин, «доб-
рый муж», см. Степанов-Высо-
кий 364
Вышеславцев Никифор Федоров
сын, псковский помещик, воло-
стель в стане Ошта в Заонежье
498
Вышеславцевы, суздальские вотчин-
ники 498
Вяземские, князья 408, 411, 445
Вяземский Андрей Васильев сын
Афанасьева-Зайцева, князь 445
Вяземский Афанасий Иванов сын,
князь, двинской воевода 247, 445
Вяземский Иван Васильев сын
Афанасьева-Зайцева, князь, во-
лостель в стане Служень Яро-
славского у. 445
Гаврилка, холоп 266
Гаврилов Иван, важанин, земский
челобитчик от Подвинского стана
318
Гагарин Андрей, князь 485
Гагин Василий Михайлович, двин-
ской писец 291, 292
Гагин Иванец Михайлов сын, сын
боярский 451
Гагин Михаил Михайлов сын, сын
боярский, волостель в волости
Малая Соль Костромского у. 451
Гагины, дети боярские 451
Гагины, князья, см. Шастуновы
Галицкие, князья 408, 456
Гальперин Г. Б. 5, 6
Гейман В. Г. 287, 288
Герцен А. И. 3
Гиневлевы, дворянский род 98
Гладкой Василий Евсеев сын, пи-
нежский сотский 316
Глебов Михалец Назарьев, сын, сын
боярский 520
546
Глебов Назарий Семенов сын, сын
боярский, наместник в Тотьме
485, 520
Глебовы, бояре, см. Белеутовы,
Добринские, Сорокоумовы-Гле-
бовы, Колтовские, Чевкины 440,
448, 480, 484, 485
Глинские, князья 178, 182, 207, 210,
211, 214, 220—222, 229
Глинский Михаил Васильевич,
князь, новгородский наместник
487, 488
Глинский Михаил Львович, князь
181, 183, 186, 220
Глинский Юрий Васильевич, князь
191
Глуховские, князья 446
Гневашев Яков Михайлов сын, бе-
лозерский губной староста 532—
534
Гнильев Василий Григорьев сын,
дьяк, см. Захаров В. Г.
Годунов Андрей Дмитриев сын,
воевода 429
Годунов Асан (Осип) Дмитриев
сын, наместник в Галиче 429
Годунов Василий Асанов сын, сын
боярский, волостель в Брашев-
ской волости Коломенского у.
429
Годунов Василий Дмитриев сын,
воевода 429
Годунов Михаил Асанов сын, сын
боярский, волостель в Брашев-
ской волости Коломенского у.
429
Годуновы, бояре, см. Вельяминовы,
Зерновы, Сабуровы 429, 430, 499
Головин Григорий, вотчинник 141
Головин Иван Петрович, казначей
великого князя 228, 296, 310
Головин Матвей Семенов сын, вот-
чинник 163
Головины, дворянский род 98
Голохвастов Дмитрий Молчанов
сын, сын боярский 499
Голохвастов Иван Молчанов сын,
сын боярский 499
Голохвастовы, дети боярские 499
Голубцов И. А. 95, 479, 524
Голчин Лобан Гостев сын, сын
боярский 436
Голчины, дети боярские 436
Гольцов Сенька Борисов сын, хол-
могорец (с Курцова посада), по-
том архангелогородец 281
Горбатая-Суздальская Настасья,
княгиня, жена князя Б. И. Гор-
батого-Суздальского 188
Горбатые, князья 116
Горбатый-Суздальский Александр
Борисович, князь 188, 189
Горбатый-Суздальский Борис Ива-
нович, князь 188
Горенские, князья 117
Горин Кирей Федоров сын, дьяк
324
Горин Копот Федоров сын, яро-
славский губной староста 529
Горин Федор Максимов сын, сын
боярский, волостель в волостях
Кусь и Немда Костромского у.
458
Горицкий Я. 159
Горчаков-Перемышльский Иван Фе-
дорович, князь -404
Горчаковы, князья, см. Перемыш-
ские 481
Готье Ю. В. 357, 397, 433, 435—437,
446, 450, 453, 465, 472, 483
Градовский А. Д. 415
Греков В. Д. 11, 260
Грибанов Андрей Григорьев сын,
важанин, послух 321
Григорий Васильевич (двинской
кормленщик?), ис*гец к Лодом-
ской волости 252
Григорьев Иван Кулак, важанин,
земский челобитчик от Слобод-
ского стана 318
Григорьев Михаил, двинянин, ку-
пец, см. Косицын Михаил Гри-
горьев сын 351
Григорьев Потанка, важанин, зем-
ский челобитчик от Слободского
стана 317, 318
Григорьев Филька, важанин, зем-
ский челобитчик от Кокшен-
ского стана, 317
Григорьевы, важане, «лучшие люди»
323
Гридин Куземка, холоп 266
Грозков Вахромей, лодомский кр-н
250, 251
Грудцын Сила, устюжский купец
и промышленник 322
Грудцыны, устюжские купцы и
промышленники, торговые люди
«гостиной сотни» 321, 322
Грязные, ростовские вотчинники,
см. Ильины, Ошанины, Молча-
новы 479
Грязной Василий Григорьевич, сын
боярский, опричник 430, 479
Грязной Григорий, сын боярский,
опричник 479
Губанин Андрей Савельев сын Кон-
дака, двинской купец и нро-
547
35*
мышленник, потом «московский
переведенец» 361
Губанин Василий, данный ста-
роста Верхней половйны Двин-
ской земли 359, 360
Губанин Кондратий Савельев сын,
ненокский солевар 361
Губанин (Губин) Леонтий, двин-
ской данный староста 361
Губанины, двиняне, купцы и про-
мышленники 361
Губастые, дети боярские 434
Губастый Дей, дьяк 434
Губастый Иван Болобанов сын,
сын боярский 434
Губастый Федор Данилов сын, сын
боярский, волостель в волостях
Инобож и Вольга Владимир-
ского у. 434
Губин Андрей Третьяков сын, сын
боярский, наместник в Орлове
522, 525
Губин Григорий Третьяков сын,
сын боярский, наместник в Ко-
тельнике 395, 522, 523
Губин Постник Никитин сын, дьяк
522
Губины, дети боярские 522
Губины, устюжские купцы и про-
мышленники, торговые люди
«гостиной сотни» 321
Гуляев Е. 403
Гундоровы, князья 117
Гурьев Асан Дмитриев сын,
псковский помещик, кормлен-
щик — «брал мех тверской» 398,
462
Гурьев Иван Дмитриев сын, псков-
ский помещик 462
Гусельниковы, купцы «гостиной
сотни» 288
Давыдов Алексей Степанов сын
Ульянин, сын боярский 464
Давыдов Василий Михайлов сын,
сын боярский, наместник в Гдове
504
Давыдов Василий Степанов сын
Ульянин, сын боярский 464
Давыдов Гриша Григорьев сын Ми-
хайлов, сын боярский 504
Давыдов Никифор Степанов сын
Ульянин, сын боярский 464
Давыдов Ромашко Григорьев сын
Михайлов, сын боярский 504
Давыдов Федор Степанов сын
Ульянин, сын боярский, корм-
ленщик —• «брал в Кашине браж-
ное» 464
Давыдовы (Минчаковы), дети бояр-
ские 98, 464, 504
Даль В. 144, 336, 537
Даниил, митрополит 175
Данила Романович, боярин и дво->
редкий, см. Юрьев Д. Р.
Дарка, холопка 266
Дашков' Роман Данилович, князь,
московский писец 198
Дашков Федор Иванов сын, вот-
чинник 203, 204
Дашкова Мария Васильевна, вот-
чинница, дочь вотчинника Васи-
лия Поликарпова (Роменкова),
жена вотчинника Федора Ива-
нова сына Дашкова 203
Деболъский Н. Н. 247
Деев Юрий Иванович, князь 354
Деевы, князья 117
Дементьев Григорий, важанин,
шенкурский земский челобит-
чик 317, 325
Дементьев Девятко, земский дьячок
Введенского стана 514
Дементьев Иван, важанин, ’ шенкур-
ский земский челобитчик 318
Дементьев Игнатий, низовский кр-н
271
Дементьев Родион, пинежанин
(из Холма) из «добрых людей»
316
Дементьев Степанка, двинской кр-н,
волостной представитель с Суры
Поганой 295, 313
Дементьевы, важане, «лучшие
люди» 320, 325
Дементьевы, двинские (низовские
и пинежские) кр-не-вотчинники
314, 316 .
Дементьевы-Петуховы, важане,
«лучшие люди» Конецгородской
волости Подвинского стана 325
Демидов Василий Ермолин сын,
низовский кр-н 272
Демьяновы, дворянский род 98
Денисов Мишка, лодомский кр-н
250
Дерягин Иванка, двинской кр-н —
«торговый человек» с Ильин-
ского прихода, потом архангело-
городец 281
Дженкинсон Антоний, английский
путешественник 357
Дионисий, историк церкви 152
Дмитриев Гаврилко, посажанин
(с Кулуя), потом архангелого-
родец 281
548
Дмитриев Григорий Иванов сын,
сын боярский, кормленщик —
брал корм с «конюшего пути»
в Новгороде 486
Дмитриев Иван, низовский кр-н'272
Дмитриев Яков (Якуш), сотский
Нижней половины Двинской
земли 353, 354, 356
Дмитрий, поп церкви Леонтия Чу-
дотворца 103
Дмитрий Иванович, князь Углиц-
кий, сын Ивана III 470
Дмитрий Иванович, царевич, сын
Ивана IV 370
Дмитрий Иванович Донской, вели-
кий князь 118, 431, 441, 455, 470,
471, 506
Добринские, бояре, см. Белеутовы,
Глебовы, Сорокоумовы-Глебовы
440, 484
Добронравов В. Г. 158
Довнар-Заполъский В. В. 82
Долгог Ушак Пашко Тимошкин
сын, холоп 266
Долгорукие, князья 117
Долгорукие (= Долгие), холопы
Амосовых, см. Ивановы, Тимош-
кины 266
Долгоруков Михалко Иванов сын,
холоп 266
Доможиров Гаврила, волостель
в Балахне, потом балахонский
городовой приказчик 184
Досифей, историк церкви 159
Досифей, казначей Ипатьевского
м-ря 227
Дровнин, см. Заболоцкий
Друцкие, князья, см. Бабичевы, Пу-
тятины 507
Дубенские, дети боярские 512
Дубенский Алексей, вотчинник 182
Дубенский Иван Большой Никитин
сын, сын боярский, волостель
в Малой Пинежке, дьяк 327, 328,
511, 512
Дубенский Иван Меньшой Ники-
тин сын, сын боярский 512
Дубенский Семен Никитин сын,
сын боярский 512
Дубенский Федор Никитин сын,
сын боярский 512
Дубровин Третьяк Михайлов сын,
дьяк, московский писец 198
Дуда Семен Аверкиев сын, холмо-
горский выборный голова, родо-
начальник холмогорских и ар-
хангельских купцов и промыш-
ленников Дудиных 351, 352, 358,
359
Дудин Андрей, купец и промыш-
ленник, архангелогородский бур-
гомистр 359
Дудин Иван, купец и промыш-
ленник, архангелогородский бур-
гомистр 359
Дудин Николай, купец и промыш-
ленник, архангелогородский бур-
гомистр 359
Дудин Семен, купец архангелого-
родский и холмогорский бурго-
мистр 358
Дудин Федор, купец и промыш-
ленник, архангелогородский бур-
гомистр 359
Дудины, холмогорские и арханге-
логородские купцы и промыш-
ленники 358, 359
Дурново, дети боярские 448
Дурновы, см. Исаковы
Дьяконов М. А. 48, 86, 144, 146, 197,
260, 309, 373, 415
Евгений, вологодский епископ 329
Евстратова баба, лодомская кр-нка
251
Евстратовы, лодомские кр-не 250,
251
Елбузин Суморок, ярославский го-
родовой приказчик 529
Елена Глинская, великая княгиня
24, 101, 121, 158, 160—162, 164,
165, 167, 169, 172, 174—177, 182,
183, 185, 191, 196, 217, 220, 221,
234.
Елизаров Иван, дьяк 39
Ельчаниновы, дворянский род 98
Емецкие, двинские своеземцы 292
Епимахов Яков, двинской кр-н во-
лости Уйма 343
Епифанов Сухан, двинской кр-н —
«торговый человек» с Низовской
луки, потом архангелогородец
281
Епихов Емельян, двинянин, «луч-
ший человек» 351
Ермолин Павел, двинской земский
судья Сояльского стана 314
Еропкин Андрей Иванов сын, сын
боярский 511, 512
Еропкин Махалец Иванов сын, сын
боярский, пинежский кормлен-
щик 327, 328, 511, 512
Еропкин Никита (Дмитрий?) Ива-
нов сын, сын боярский 512
Еропкин Федор Михайлов сын, сын
боярский 512
Еропкины, дети боярские 512
1/4 35 И. Е. Носов
549
Ерха, староста Низовского стана
Двинского у. 252
Есипов Алексей, подьячий в Ма-
лом Ярославце 197
Есипов Гаврила Семенов сын, сын
боярский 426
Есипов Левка, важанин, земский
челобитчик от Ледцкого стана
317
Есипов Семен Гаврилов сын, сын
боярский 426
Есипов Федор Меньшой Семенов
сын, сын боярский, кормлен-
щик — «имал с чашнича пути»
в Москве 426
Есиповы, важапе, «лучшие люди»
325
Есиповы, новгородские бояре, по-
том московские дети боярские,
см. также Товарищевы 426, 468
Ефименко А. Я. 268
Ефимий Турков, игумен Волоко-
ламского м-ря 23, 44
Ефимьев Гридя, посельский ста-
роста 471
Ефрем, архимандрит Ярославского
Спасского м-ря 529
Ефрем, игумен Никольского Ко-
рельского м-ря 340
Жданов И. Н. 22—24, 29, 31, 73
Жеребцовы, бояре, см. Игнатьевы,
Фомины 506
Жигачев Мартемьян, двинской кр-н
волости Уйма 343
Жигачев Пашка, двинской кр-н во-
лости Уйма 343
Жижемские, князья 116
Жижемский Дмитрий Михайлович,
князь, двинской наместник 272,
353, 354
Житов Андрей Петров сын, сын
боярский 449
Житов Василий Меньшой (или
Большой?) Петров сын, сын
боярский 449
Житов Васю к Петров сын, сын
боярский, кормленщик — «брал
мех костромской» 449
Житов Данило Петров сын, сын
боярский 449 “
Житов Петр Иванов сын, сын
боярский 449
Житов Роман Петров сын, сын
боярский 449
Житовы, тверские бояре, см. Бо-
роздины 449
Жуков Андрей Васильев сын, сын
боярский 424
Жуков Василий Васильев сын, сын
боярский, кормленщик — сбор-
щик поворотного в Москве 424
Жуков Петр Васильев сын, сын
боярский 424
Жулебин (Жюлебин) Иван Иванов
сын, великокняжецкий уполно-
моченный в Новгороде (дворец-
кий?) 488, 489
Заболоцкие-Всеволодичи, бояре 431,
506
Заболоцкий Борис Григорьев сын,
сын боярский 431
Заболоцкий Борис Иванов сын
Дровнина, сын боярский 431
Заболоцкий Владимир Константи-
нов сын, сын боярский 431
Заболоцкий Григорий Иванов сын
Дровнина, сын боярский, воло-
стель в Высоцкой волости Ко-
ломенского у. 431, 432
Заболоцкий Гурей Петров сын, сын
боярский 506
Заболоцкий Иван Иванов сын Пе-
тров, сын боярский, наместник
в Вышгороде в Псковской земле
505, 506
Заболоцкий Иван Петрович, двин-
ской писец 278, 291—293, 296,
318, 319, 333, 345, 362, 363, 506
Заболоцкий Никифор Иванов сын
Петров, сын боярский 506
Заболоцкий Павел Петров сын,
псковский помещик 506
Заболоцкий Петр Григорьев сын,
сын боярский 431
Заболоцкий Петр Тонкий, сын
боярский 506
Заболоцкий Семен Константинов
сын, боярин 431
Загоскин Н. П. 415
Загрязской Григорий, дьяк 221
Замыцкий Андрей Большой Дани-
лов сын, сын боярский, намест-
ник в Карачеве 481
Заозерская Е. И. 290
Заозерский, князь 101
Засекин Андрей, князь, волостель
в стане Большая половина За-
дубровской слободы Кашин-
ского у. 465
Засекин Дмитрий Солнце, князь
452
Засекин Иван Иванов сын, князь
519
Засекин Иван Иванов сын Влади-
миров, князь, волостель в воло-
550
стях Ухте и Кара[ч]шолге
Устюжского у. 518, 519
Засекин Иван Иванов сын Черного,
князь 519
Засокин-Сандыривский Даниил Фе-
доров сын, князь, волостель
в Нерехте 453, 519
Засекин-Сандыревский Иван Ива-
нов сын, князь 519
Засекин-Солнцев Василий Дмитриев
сын, князь 452
Засекин-Солнцев Дмитрий Васильев
сын, князь 452
Засекин-Солнцев Иван Дмитриев
сын, князь, волостель в волости
Малая Соль Костромского у. 452
Засокины, князья 116, 117, 411, 429,
452, 453, 519
Заслонов Гришка, носажанин
(с Уны и Луды), потом архан-
гелогородец 281
Захаров Василий Григорьев сын
Гнильев, дьяк 202
Захарьин Е. Е., вотчинник 532
Захарьин Михаил Юрьевич, боярин,
дворецкий Тверского дворца
221
Захарьин Роман Юрьевич, боярин
221
Захарьин-Бороздин Федор Борисо-
вич, вотчинник 104
Захарьины, бояре, см. также Кобы-
лины, Лодыгины, Шереметьевы,
Колычевы, Беззубцевы, Кош-
кины, Сухово-Кобылины 433, 489,
491, 497
Зачесломские, дети боярские 457
Зачесломский Андрей Тимофеев
сын, сын боярский 457, 458
Зачесломский Борис Тимофеев сын,
сын боярский, наместник в Ла-
доге 457, 458, 492
Зачесломский Иван Тимофеев сын,
сын боярский 457
Зачесломский Нелюб Тимофеев
сын, сын боярский, волостель
в волостях Куси и Немде Кост-
ромского у. 457—459
Зачесломский Садывной Тимофеев
сын, сын боярский 457
Звенигородские, князья 408, 411,
478, 479
Звенигородский Василий Андрее-
вич, князь, двинской воевода 281
Звенигородский Григорий Петров
сын, князь 479
Звенигородский Иван Петров сын,
князь 478
Звенигородский-Барашев Иван
Адаш Иванов сын, князь, на-
местник в Мещерском городке
478, 479
Звенигородский-Барашев Иван Ива-
нов Адашев сын, князь 478
Зворыкин Юрий, вотчинник 202
Звягины, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Зезевитов Федор Тимофеев сын,
сын боярский, волостель в Вы-
гозерской волости 500
Зеленин Лучка Никифоров сын,
двинской кр-н — «торговый че-
ловек» с Низовской луки, потом
архангелогородец 281
Зерновы, бояре, см. также Сабу-
ровы, Годуновы, Вельяминовы
499
Зимин А. А. 5, 6, 14, 21—23, 31—37,
73—75, 85, 92, 93, 105, 106, 117,
133, 134, 160, 161, 175, 191, 212,
221, 228, 371, 373—376, 381, 390—
392, 397, 400, 409, 410 418, 455,
478, 503
Злобин Иван Львов сын, вотчин-
ник 535
Злодеев Федор Емельянов сын, пи-
нежанин, из «добрых людей»
316
Змеев Григорий Михайлов сын, не-
дельщик 353
Зубатые, князья 117, 411
Зубатый Алексей, сын боярский 532
Зубатый Михаил, сын боярский 532
Иасаф, игумен Троице-Сергиева
м-ря 185
Иван III Васильевич, великий
князь 25, 91, 92, 96, 108—111,
114, 116—132, 134, 137—140, 142,
143, 145—151, 156, 171, 173, 177,
179, 183, 185, 186, 191, 192, 212,
221, 224, 232, 233, 365, 431, 435,
439, 443, 444, 452, 470, 474, 477,
483, 516, 519, 523, 524
Иван IV Васильевич (Иван Гроз-
ный), царь и великий князь 4,
6, 7, 9, 10, 12—19, 20—24, 29—32,
34, 36, 38, 44—46, 49—51, 53,
73—75, 81, 83, 86, 91—93, 95—97,
99, 101, 103—106, 113—117, 119—
121, 123-132, 135-147, 149-159,
161—164, 166, 168, 170, 171, 173,
175, 182, 184—186, 188, 189, 191,
192, 213, 214, 217—222, 227,
230—232, 234, 247, 258, 284, 295,
299, 308, 327, 329, 339, 341, 345,
350, 351, 356, 365, 369—373, 376,
36 Н. Е. Носов
551
378, 383, 385, 386, 389—393, 401,
403, 408—410, 412, 420, 425, 426,
428-430, 432, 434, 437, 439, 440,
441, 443, 445, 446, 448, 453, 460,
462, 464, 465, 473, 477, 480, 482,
485, 486, 490, 494, 495, 499, 500,
503, 504, 506, 511, 512, 514, 520,
523, 524, 527, 529—531, 533—536
Иван Васильевич, рязанский вели-
кий князь 507
Иван Данилович, новгородский по-
садник 269
Иван Данилович Калита, москов-
ский великий князь 424, 430,
439, 466, 473, 483, 506
Иван II Иванович, московский ве-
ликий князь 431
Иван Иванович, царевич, сын
Ивана IV 439
Иван Иванович, рязанский вели-
кий князь 428
Иван Иванович Молодой, великий
князь, сын Ивана III 120, 129
«Иван новгородец», см. Иван Оле-
гович
Иван Олегович (Олелькович), ле-
гендарный новгородец (?) 269,
270
Иванов Алексей Амосов сын, двин-
ской «добрый человек», солепро-
мышленник, см. также Амосовы
361
Иванов Алексейко, важанин, зем-
ский челобитчик от Подвинского
стана 317, 323, 324
Иванов Андрей, важанин, церков-
ный староста Ростовской во-
лости 323
Иванов Василий, лодомский кр-н
252
Иванов Емельян, двинской кр-н, из
Повракуля, см. Савин Емельян
252
Иванов Ивашка, важанин, земский
челобитчик от Вельского посада
и стана 317
Иванов Исак, слуга Суздальского
Покровского девичьего м-ря 536
Иванов Левка, важанин, земский
челобитчик от Вельского стана
и Судроской волости 318
Иванов Лука, лодомский кр-н 250
Иванов Лука, малоярославецкий
городовой приказчик 197
Иванов Осип, важанин, земский
судья Конецгорской волости
323
Иванов П. 419
Иванов Перша, важанин, земский
челобитчик от Подвинского
стана 318
Иванов Петр, важанин, целоваль-
ник Подвинского стана 323.
324
Иванов Петунка, земский судья
Введенского стана Устьянских
волостей 514
Иванов Сазон, малопинежский зем-
ский староста 313, 316
Иванов Семен, выйский земский
староста 313
Иванов Семен, холмогорец 314
Иванов Степан, лодомский кр-н 250,,
252
Иванов Труфанка, важанин, зем-
ский челобитчик от Подвинского
стана 317, 323, 324
Иванов Федор, важанин, сотский
Подвинского стана 323
Иванов Федько, холоп 266
Ивановы, важане, «лучшие люди»
323
Ивановы, дети Долгого (= Долго-
рукие), холопы Амосовых 266
Ивановы, холмогорцы и пинежане
314
Ивашев Гришка Иванов сын, двин-
ской кр-н — «торговый человек»
с Волока Пинежского, потом
архангелогородец 281
Ивашкин Денис Федоров сын, сын
боярский, волостель в Андро-
иольской волости Белозерского у.
467
Ивашкин Посол Федоров сын, сын
боярский 467
Ивойлов Гаврила, двинянин, цело-
вальник в Уне 343
Игнатьев Епифан, важанин, кр-н
Подвинского стана 324
Игнатьев Корнилий, важанин, кр-н
Подвинского стана 324
Игнатьев Матвей Дмитриев сын,
сын боярский, волостель в То-
пальске 429, 463, 506
Игнатьев Петр Данилов сын, псков-
ский помещик 462
Игнатьев Русин Данилов сын, сын
боярский, торопецкий помещик,
кормленщик — «брал мех твер-
ской» 429, 462, 506
Игнатьев Таскай, важанин, кр-н
Подвинского стана 324
Игнатьев Уродко Федоров сын, сын
боярский, кормленщик — «брал
мех коломенской» 395, 429, 463.
506
552
Игнатьев Федор Иванов сын, сын
боярский, волостель в Вышго-
роде в Псковской земле 429, 463,
506
Игнатьев-Колтовский Матвей Дми-
триев сын, сын боярский 395
Игнатьевы, бояре, см. Плещеевы-
Басмановы, Фомины, Жереб-
цовы 429, 463, 506
Игумнов Неклюд Васьянов сын, ва-
жанин, кр-н Подвинского стана
324
Извольские, бояре 477
Извольский Важен, сын боярский
477
Извольский Булгак Яковлев сын,
сын боярский, волостель в во-
лости Маслене Вологодского у.
477
Извольский Степан Степанов сын,
сын боярский, кормленщик —
получал корм с «рязанского
ключа» 395, 477
Ильин Григорий, вельский земский
староста 317
Ильин Иван Петров сын, сын бояр-
ский, кормленщик — собирал
пятно на Мещере 479
Ильин Пантелейко Иванов сын,
двинской кр-н — «торговый че-
ловек» с Великие-курьи, потом
архангелогородец 281
Ильин Петрок Ляпунов сын, сын
боярский 479
Ильин Трифон, дьяк 142
Ильины, ростовские вотчинники,
см. Грязные, Ошанины, Молча-
новы 479
Иоасаф, митрополит 72
Иона, митрополит 23
Иона Шелепин, игумен Троице-Сер-
гиева м-ря 202, 213, 214
Иосиф, игумен Троице-Сергиева
м-ря 219
Иосиф Волоцкий (Иван Санин),
игумен, основатель Волоколам-
ского м-ря 23
Иосиф Скрыпицин, игумен Троице-
Сергиева м-ря, митрополит 176,
177, 203
Ирежская Варвара, вотчинница,
дочь Григория Головина 141, 142
Ирежский Елизар Александров
сын, вотчинник 141
Исаев Павлик, земский судья Вве-
денского стана Устьянских во-
лостей 514
Исаков Абросим, двинской своезе-
мец 342, 343
Исаков Карп, низовский кр-н 271
Исаков Кондрат Абросимов сын,
двинской своеземец 342
Исаков Федор, двинской своеземец
343
Исаков Федор сын Дурнов, низов-
ский кр-н 271
Истланьев, см. Истленьев
Истленьев (Истланьев) Останя Пра-
воторхов сын, сын боярский, во-
лостель в Белгородском стане
Кашинского у. 464
Кабанов А. К. 82
Казанчев Максим, двинянин (?)
353
Казаринова Федосья, владелица
двора в Кашине 127
Каз-Гирей (по прозвищу Хлопец),
хан, родоначальник Хлоповых
466
Калайдович Н. Ф. 159
Калачев Н. 268
Калзаков Рахман Остафьев сын,.
владимирский губной староста
532
Карамзин Н. М. 49, 415
Карамышев Иван Михайлов сын,
сын боярский, наместник в Де-
моне и Березовце 496
Карамышев Михаил Михайлов сын,
сын боярский, наместник в Де-
моне и Березовце 496
Карамышев Никита Михайлов сын,
сын боярский, наместник в Де-
моне и Березовце 496
Карамышев Яков Михайлов сын,
сын боярский, наместник в Де-
моне и Березовце 496
Карандыш Андрей Савин сын, см..
Савины 271 '
Карандышев Большак Андреев сын,
двинянин, староста Низовского
стана, см. Савины-Карандышевы
355
Караулов Иван Семенов сын, сын
боярский, наместник в Слобод-
ском городке 524
Караулов Федор Семенов сын, сын
боярский 524
Карауловы, дети боярские 524
Карачев Александр Семенович, вот-
чинник 172
Карачевские, князья 447
Карпов Долмат Федорович, дмит-
ровский дворецкий 218
Карташов Богдан Дмитриев сын,
сын боярский, волостель в во-
36*
553
лостях Пушме и Осиновце
Устюжского у. 516
Карташов Игумен Дмитриев сын,
сын боярский 516
Карташов Истома, дьяк 516
Карташов Пятый Иванов сын, сын
боярский 516
Карташов Семен Иванов сын, сын
боярский 516
Карташовы, дети боярские 516
Катаев И. М. 82
Катюха, холопка 266
Кафтырев Афанасий, сын боярский
523
Кафтырев Григорий, сын боярский
523
Кафтырев Федор Васильев сын,
сын боярский, наместник в Ор-
лове 523
Кафтыревы, костромские вотчин-
ники 523
Кашины, князья 117
.Каштанов С. М. 93, 97, 103, 121,
133, 134, 160—162, 175—181, 183,
189, 191, 198, 199, 203, 204, 207,
210—213, 341
Квашнин Василий Васильев сын
Разладин, сын боярский 473
Квашнин Василий Прокофьев сын
Разладин, сын боярский 473
Квашнин Никита Васильев сын По-
падьин, сын боярский, волостель
в волостях Рунай и Патробал
473
Квашнин Поярок, писец в Кост-
роме 511
Квашнин Прокофий Разлада, сын
боярский 473
Квашнины, московские бояре 411,
473
Кемские, князья 117
Кизеветтер А. А. 241
Кикин Андрей Данилов сын, сын
боярский, волостель в волости
Закубежье Переяславского у.
395, 416, 443, 519
Кикин Афанасий Данилов сын, сын
боярский 443
Кикин Иван Андреев сын, сын
боярский, волостель в волостях
Ухте и Кара [ч]-Шолге Устюж-.
ского у. 519
Кикин Иван Данилов сын, сын
боярский 329, 395, 416, 443, 519
Кикин Иван Меньшой Данилов
сын, сын боярский 443
Кикин Измарагд Андреев сын, сын
боярский 519
Кикин Матвей Андреев сын, сын
боярский 519
Кикины, дети боярские 443, 519
Кипрский (?) Иван,- князь, двин-
ской наместник 353, 362
Киреев Семен Булгаков сын, сын
боярский, кормленщик — сбор-
щик поворотного в Москве 425
Киреев Яков, сын боярский, воло-
стель в Глазунове в Галиче 425
Киреевы, дети боярские, см. также
Булгаковы (бояре) 425
Кирилл, игумен Кирилло-Белозер-
ского м-ря 535
Киршица, холоп 266
Кирьяк, строитель Никольского Ко-
рельского м-ря 277
Кирьянов Иван, кр-н — «торговый
человек» с Матигор, потом ар-
хангелогородец 281
Киселевы, дворянский род 98
Киясов-Мещерский, см. Мещерский-
Киясов
Клементьев Григорий, двинской
вотчинник 313
Клементьев Ермолка, двинской
кр-н, волостной представитель
с Выи 295, 313, 314
Клементьев Инюта Поплевин сын,
земский староста Нижней поло-
вины Двинской земли 347, 358,
359
Клементьев Мирон, земский судья
Нижней половины Двинской
земли 313, 314
Клементьев Ульян, важанин, сот-
ский Подвинского стана 323, 324
Клементьев Фофан, сотник Низов-
ской луки 314
Клементьевы, малопинежские «луч-
шие люди» 323
Клементьевы, низовские кр-не —
вотчинники, «лучшие > люди» 313
Клочев Иванко Стешов сын, холоп
266
Клочев Федосейко Степанов сын,
холоп 266
Клочева Кстинца Стешова дочь,
холопка 266
Клочевы, холопы Амосовых 266
Ключевский В. О. 14, 15, 45, 86,
373, 387—389, 406, 407, 415
Кобеко Д. 255
Кобелев Иван Федорович, двинской
и вологодский купец и промыш-
ленник, «московский гость» 255
Кобелев Федор Леонтьевич, двин-
ской и вологодский купец и
промышленник 255
554
Кобелева Прасковья Алексеевна,
жена купца Ивана Федоровича
Кобелева' 255
Кобелевы, двинские кр-не и ненок-
ские солевары, потом вологод-
ские купцы и промышленники,
см. также Савины 255, 320, 321,
366
Кобель Наумка сын Савип, двин-
ской низовский кр-н и солевар,
см. Савины, Кобелевы 254, 255
Кобрин В. Б. 512, 534
Кобыла, боярин, родоначальник
бояр Захарьиных и Колычевых
433
Кобылин Иван Иванов сын Мок-
шеева, сын боярский, наместник
в Ладоге 489
Кобылин Иван Мокшеев сын, сын
боярский 489
Кобылин Кузьма Мокшеев сын, сын
боярский 489
Кобылины, бояре, см. также Кош-
кины-Кобылины, Захарьины, Су-
хово-Кобылины, Колычевы, Ше-
реметьевы, Беззубцевы, Лоды-
гины 411, 489, 491, 497
Кобылины-Мокшеевы, см. Кобы-
лины
Кобяков Александр Михайлов сын,
сын боярский, волостель в стане
Большая половина Задубровской
слободы Кашинского у. 428, 465
Кобяков Григорий Дмитриев сын,
сын боярский, волостель в во-
лости Малая Соль Костромского
у. 428, 452
Кобяков Иван Григорьев сын, сын
боярский 414, 428, 452
Кобяков Иван Дмитриев сын, ря-
занский боярин 428
Кобяков Михаил Дмитриев сын,
рязанский боярин, наместник
в Ростиславле 428
Кобяков Петр Григорьев сын, сын
боярский 414, 428, 452
Кобяков Петр Федоров сын Гаври-
лов, сын боярский 414
Кобяков Тимофей Подьюсов, сын
боярский 414
Кобяковы, рязанские бояре, потом
московские дети боярские 98,
428, 429, 452
Ковровы, князья 117
Кожанчиков Д. Е. 19
Кожнин Петр Федоров сын, вот-
чинник 188
Козловские, князья (литва дворо-
вая) 98, 411, 469
Козловский Андрей Григорьев сын,
князь 469
Козловский Григорий Семенов сын,
князь 469
Козловский Данило Григорьев сын,
князь 469
Козловский Иван Большой Семе-
нов сын, князь 469
Козловский Иван Меньшой Семе-
нов сын, князь 469
Козловский Иван Семенов сын
Чермного, князь, волостель в во-
лости Арбужевесь Белозер-
ского у. 469, 470
Козловский Семен Львов сын,
князь 469
Козловский Семен Федоров сын,
князь 469
Козловский Федор Семенов сын,
князь 469
Козловский Юрий Львов сын,
князь, волостель в Антоновском
стане Бежецкого у. 469
Козловский Юрий Семенов сын,
князь 469
Козлоков, см. Ромодановский
Козьма, игумен Кирилло-Белозер-
ского м-ря 536
Кокошка Григорий Васильев сын,
ржевский помещик 495
Кокошкин Замятия Григорьев сын,
ржевский помещик 495
Кокошкин Степан Григорьев сын,
ржевский помещик 495
Кокошкин Третьяк Григорьев сын,
ржевский помещик, наместник
в Порхове 398, 495
Кокошкин Яков Григорьев сын,
ржевский помещик 495
Кокошкины, бояре, см. Сороко-
умовы-Глебовы 495
Колединский Василий Иванов сын,
сын боярский, волостель в во-
лости Молодой Березуй Зубцов-
ского у. 463
Колединский Григорий Иванов сын,
сын боярский, наместник в Ста-
родубе 463
Колединский Петр Иванов сын,
сын боярский 463
Кологривов Алексей Яковлев сын,
пенокский солевар, купец и
промышленник 277, 344
Кологривов Василий Григорьев
сын, двинской кр-н-вотчинник п
пенокский солевар 273, 277
Кологривов Григорий Григорьев
сын, двинской кр-н-вотчинник и
пенокский солевар 277
555
Кологривов Григорий Иванов сын,
двинской кр-н-вотчинник и не-
нокский солевар 271, 277, 344
Кологривов Иван, ненокский соле-
вар 315
Кологривов Иван Григорьев сын,
ненокский солевар и промыш-
ленник 344'
Кологривов Иван Михайлов сын,
двинской кр-н-вотчинник и не-
нокский солевар 273, 277
Кологривов Иван Семенов сын, не-
нокский солевар 278
Кологривов Иван Яковлев сын,
двинской кр-н-вотчинник и со-
лепромышленник 277
Кологривов Исаак Григорьев сын,
двинской кр-н-вотчинник и соле-
промышленник 273, 277
Кологривов Михаил Иванов сын,
двинской кр-н-вотчинник и со-
лепромышленник 277
Кологривов Михаил Иванович,
двинской кр-н-вотчинник и соле-
промышленник 273
Кологривов Михаил Михайлов сын,
двинской кр-н-вотчинник и со-
лепромышленник 277, 278, 358
Кологривов Семен Григорьев сын,
двинской купец и солепромыш-
ленник, потом «московский жи-
лец» 277, 278
Кологривов Терентий Григорьев
сын, двинской кр-н-вотчипник и
солепромышленник 273, 277, 355
Кологривов Федор Семенов сын,
ненокский солевар 278
Кологривов Фиофилакт Большой Ми-
хайлов сын, двинской кр-н-вот-
чинник и солепромышленник 277
Кологривов Яков Иванов сын, двин-
ской кр-н-вотчинник и солепро-
мышленник 277
Кологривова Анна Федорова дочь,
двинянка, жена Ивана Гри-
горьева сына Кологривова 344
Кологривовы, двинские кр-не-вот-
чинники и ненокские солевары,
потом купцы и промышленники
274, 277—279, 315, 320, 342, 344,
355
Колтовская Анна Алексеевна, ца-
рица, жена Ивана IV 480
Колтовские, бояре, см. также Гле-
бовы и Сорокоумовы 45, 448, 480
Колтовский Василий Иванович, сын
боярский 414
Колтовский Григорий Алексеев
сын, сын боярский 480
Колтовский Григорий Шеметов, сын
боярский 404, 414, 480
Колтовский Иван Иванович, сын
боярский 414
Колтовский Иван Федоров сын,
сын боярский, наместник в Туле
395, 414, 480
Колтовский Темир Григорьев сын,
сын боярский 414
Колтовский Тимофей Шереметьев
сын, сын боярский 404
Колтовский Юшко Игнатьев сын,
сын боярский 395, 396
Колтовский-Игнатьев Матвей Дми-
триев сын, сын боярский, см.
Игнатьев-Колтовский
Колтырин-Раков, см. Раков-Колты-
рин
Колычев Андрей Семенов сын, сын
боярский 497
Колычев Гаврила Иванов сын, сын
боярский, «брал мех Володимер-
ской» 433, 497
Колычев Иван Рудак Иванов сын,
сын боярский 497
Колычев Иван Семенов сын, на- -
местник в Галиче 429, 497
Колычев Иван Умный Иванов сын,
окольничий 497
Колычев Михаил Иванов сын,
окольничий, наместник в Новго-
роде-Северском и в Брянске 497
Колычев Михаил Иванов сын Не-
мятого, сын боярский 497
Колычев Михаил Иванов сын Се-
менов, сын боярский, наместник
в Ржеве Пустой 497
Колычев Пупок Семенов сын, сын
боярский 497
Колычев Степан Стенстур Иванов
сын, сын боярский 497
Колычев Федор Семенов сын, сын
боярский 497
Колычев Федор Чечетка Иванов
сын, сын боярский 497
Колычев-Лобан Иван Андреев сын,
боярин 497
Колычевы, бояре, см. также Кобы-
липы, Захарьины, Шереметьевы,
Лодыгины, Беззубцевы 411, 433,
497
Кондырев Бровка Коптев сын, сын
боярский, наместник в Кара-
чеве 481
Кононов Н. 31, 32
Константин Васильевич, суздаль-
ский и нижегородский великий
князь 425
556
Копанев А. И. 5, 6, 48—52, 114, 160,
175, 180, 194, 243, 245, 246, 248,
250, 278, 291—296, 311, 334, 423,
467, 468, 471, 472
Копнин Борис, вотчинник 140
Копнина Мария Васильева дочь,
жена Б. Копнина 140
Копырины, двинские кр-не, потом
холмогорцы 256
Копытов Антонка, двинской кр-н —
«торговый человек» с Низов-
ской луки, потом архангелого-
родец 281
Корецкий В. И. 5, 6
Корин Русин, костромской губной
староста 532
Коробьин Богдан Семенов сын,
сын боярский 434
Коробьин Василий Иванов сын,
сын боярский 434
Коробьин Григорий Иванов сын,
сын боярский 434
Коробьин Иван Григорьев сын, сын
боярский, волостель в волостях
Шелково и Войничи Рузского у.
434
Коробьин Иван Иванов сын, сын
боярский, волостель в волостях
Инобож, Вольга и Залипенье
Владимирского у. 434, 469
Коробьин Семен Иванов сын, сын
боярский 434
Коробьины, дети боярские 98, 434
Косицын Иван Большой Михайлов
сын, двинянин, пизовский вот-
чинник. купец и промышлен-
ник 282, 357
Косицын Иван Иванов сын, холмо-
горец (с Верхней половины),
купец и промышленник, потом
архангелогородец 281, 282
Косицын Михаил Григорьев сын-,
двинской кр-н-вотчинник, купец
и промышленник 282
Косицын Михаил Григорьев сын,
двинянин, «лучший человек», ку-
пец и промышленник 351, 356,
357, 364
Косицын Терентий Михайлов сын,
двинянин, низовский кр-н-вот-
чинник, купец и промышленник
357
Косицын Яков Михайлов сын, дви-
нянин, низовский кр-н-вотчин-
ник, купец и промышленник 357
Косицыны, двинские кр-не-вотчин-
ники, «лучшие люди», потом
холмогорцы и архангелогородцы,
купцы и промышленники 278,
282, 357
Косой-Плещеев, см. Плещеев А. В.
Котельников Васька Онтуфьев сын,
двинской кр-н — «торговый чело-
век» с Низовской луки, потом
архангелогородец 281
Кошкины-Кобылины, см. Кобылины
Кочюров Русин Доронин сын, сын
боярский, волостель на половине
волости Нерехты Костромского у.
453, 454 •
Красного (Красной) Михайло Леон-
тьев сын, сотский Верхней по-
ловины Двинской земли, см.
также Леонтьевы 272, 356
Крекшин 490
Крестинин В. 256, 260, 263, 274,282,
314, 330, 344, 358, 359
Кривоборские, князья 533
Кривоборский Иван Александрович,
князь 533
Кроткий Кожух Григорьев сын,
дьяк 121, 129 152, 153, 155, 164,
169, 170, 196, 207, 229, 231
Кругликов Семен, дворцовый при-
казчик 536
Крупская И. И. 4
Кубенские, князья 99—101, 103,
116, 475
Кубенский Иван Иванович, князь,
боярин, дворецкий Большого
дворца 154, 221, 229, 230
Кубенский Михаил Иванович, князь,
боярин 99—103
Кувалда-Семичев Иван Терентьев
сын, вотчинник 181
Кузнецовы, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Кузьмин Василий Яковлев сын, сын
боярский 447
Кузьмин Ефим, двинской низов-
ский кр-н-вотчинпик 271
Кузьмин Иван Яковлев сын, сып
боярский 447
Кузьмин Истома, дьяк 447
Кузьмин Яков Иванов сын, сын
боярский, волостель в Устюжне-
Железнопольской, потом городо-
вой приказчик в Казани, воло-
годский писец 447
Кузьмины-Юрьевы, бояре, см. Ве-
шилковы и Бурцевы 447
Кулаков Анисим, двинянин, вклад-
чик 280
Кулаковы, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Кульнев Михалко Григорьев сын,
сын боярский 477
557
Кульнев Нечай, дьяк 477
Кульневы, дети боярские, см. Ми-
хайловы 477
Куприянов Данила, дьяк 121, 129
Курбские, князья 101, 116, 429
Курбский Андрей Михайлович,
князь 29, 45, 221, 222, 229, 371,
429, 490
Курбский Иван, князь, ср. князь
[Кипрский] Иван 353, 362
Курбский Семен Федорович, князь,
наместник в Пскове 503
Курицын Афанасий Федорович,
дьяк 120—123, 129, 136—147, 185,
186, 221
Курлятев Дмитрий Иванович, князь,
боярин 382
Курлятевы, князья 117
Куропот Федька Куршин сын, хо-
лоп 266
Курчев Афанасий Васильев сын,
сын боярский 523
Курчев Григорий Шур Васильев
сын, сын боярский, наместник
в Слободском городке на Вятке
523, 524
Курчев Михаид Васильев сын, сын
боярский 523
Курчев Филипп сын Григория
Шура, сын боярский 523
Курчевы, дети боярские -523
Курцев Никита Фуников сын, дьяк,
потом казначей великого князя
153, 156, 157, 208, 229
Кустовы, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Кутузов Данила Щукин сын, вот-
чинник 181
Лаврентьев Койурец, тиун двин-
ского наместника 342, 364
Лавровский Федор Никитин сын,
вотчинник 209
Лазарев Дружина, дьяк 360
Лапин Курган, дьяк 500
Лаппо-Данилевский А. С. 387, 388,
415
Лаптев Лева, сын боярский, намест-
ник в Орлове 523
Лаптев Тулуп Леонтьев сын, сын
боярский, помещик 518, 523
Лаптевы, дети боярские 518, 523,
448
Левашовы, тверские бояре, см.
Яхонтовы 462
Лейн Генри, англичанин 357
Ленин В. И. 5, 291
Леньковы. двинские своеземцы 293
Леонид, историк церкви 153
Леонтьев Андрон, двинской вотчин-
ник 269
Леонтьев Иван Дмитриев сын, двин-
ской своеземец, потом кр-н 263,.
271
Леонтьев Михайло сын Красного,,
двинской кр-н, сотский Верхней
половины Двинской земли 272
Леонтьев Чюпра, двинской вотчин-
ник 269
Лесщик Федор, владелец двора
в Москве 186
Лжедимитрий I, царь 130
Липкина Т. Г. 49
Лихарев Александр Степанов сын,,
сын боярский, волостель в Пе-
ремышльской и Ростовской во-
лостях Московского у. 404, 423
Лихарев Меньшой Иванов сын,
белозерский губной староста 424,
532, 534
Лихарев Моська Александров сын,
сын боярский 423
Лихарев Мясоед Александров сын,
сын боярский 423
Лихарев Сотник Мисюрев сын, ка-
зачий голова в Новгороде 424
Лихарев Федор, наместник в Опоч-
ке 510
Лихаревы, белозерские бояре, по-
том московские дети боярские
423, 424
Лихачев Н. П. 39, 85, 86, 97, 103,
141, 172, 182, 185, 206, 221, 227,
394, 395, 397, 415, 423, 425, 426,
428, 431, 434, 435, 439, 441, 443,
449, 453, 455, 458, 461, 464, 466,
473, 478, 479, 481, 485, 489—491,
495, 498, 499, 504—508, 511, 512,
516, 523
Лобановы-Колычевы, см. Колычевы
Лобанов-Ростовский Никита Семе-
нов сын, князь 352
Лобанов-Ростовский С. А., князь 495
Логин, игумен Сянжемского м-ря
101
Логинов Богдан, дьяк 412
Логинов Иева, двинянин, волостной
земский староста с Суры Пога-
ной 313
Лодыгин Жук Иванов сын, вотчин-
ник, слуга Троице-Сергиева м-ря
208, 229
Лодыгин Федор Васильев сын, сын
боярский 49Q, 491
Лодыгины, московские бояре, см.
Кобылины, Захарьины, Шере-
метьевы, Колычевы, Беззубцевы
491
558
Лопухины, дети боярские 448
Лоренс Хесси, англичанин 357
Лука Варфоломеевич (род Миша-
ничей), новгородский боярин,
отец Онцифора Лукича, см. Он-
цифоровы 314
Лукин Афанасий (Офоня) Андреев
сын, двинянин, «лучший» чело-
век 248, 364
Лукин Демид, лодомский кр-н 252
Лукин Игнатий, лодомский кр-н 252
Лукины, лодомские кр-не-вотчин-
ники, «лучшие люди», см. Про-
щелыкины 251
Лупандины, дети боярские 448
Львов Григорий Васильевич, вот-
чинник 203
Львов Иван Кирей Клементев сын,
вотчинник 138
Львов Угрим, дьяк, см. Пивов
Львова Мария Васильевна, вотчин-
ница дочь вотчинника Василия
Поликарпова (Роменкова), жена
вотчинника Григория Васильеви-
’ ча, Львова 203
Лыковы, князья 117
Любовниковы, дворянский род 98
Мавродин В. В. 269
Мавродина Р. М. 4
Магидович 11. П. 274
Магомед Аминь, казанский царь
147
Макарий, архиепископ новгород-
ский, потом митрополит 15, 16,
19, 23, 26, 33, 34, 36, 38, 50, 74,
75, 83, 105—109, 135, 159, 169,'176,
177, 227, 232, 253, 369
Макарий Семенович, двинской вот-
чинник 269
Макаров Александр Федоров сын,
двинской вотчинник из «лучших
людей» 258, 356
Макаров Алексей (внук Шуйгина),
двинской вотчинник, потом кр-н
и промышленник 271
Макаров Алексей Григорьев сын,
двинской целовальник 356
Макаров Василий Кувака Але-
ксандров сын, двинской вотчин-
ник, потом кр-н и промышлен-
ник, из «лучших людей» 356
Макаров Григорий, двинской вот-
чинник, потом кр-н и промыш-
ленник, из «лучших людей» 342,
343
Макаров Микула Александров сын,
двинянин, солевар 361
Макаров Николай Александров сын,
двинской вотчинник, потом кр-н,
из «лучших людей» 356
Макаров Федор, двинской вотчин-
ник, из «лучших людей» 356
Макаров Фофан, холмогорский вы-
борный голова, купец и про-
мышленник 258, 282, 350—352,
355—360, 363
Макаров Фофан Жераво, двинской
вотчинник, потом кр-н, из «луч-
ших людей» 356, ср. Макаров
Фофан
Макарова Авдотья Кондратьевна,
вотчинница, жена Алексея Ма-
карова 271
Макаровы, двинские вотчинники
(своеземцы), потом торговые
крестьяне из «лучших людей»,
купцы и промышленники 258,
278, 320, 356, 360
Маковский Д. П. 289, 290
Максимка, холоп 266
Максимов Васюк, важанин, шен-
курский земский челобитчик 317,
325
Максимов Исак, холмогорец, сот-
ский Куропольского посада 325
Максимов Шиха Антонов сын,
двинской кр-н — «торговый чело-
век» с Ухтострова, потом архан-
гелогородец 281
Максимович Е. 19
Максимовы, холмогорские посажа-
не, купцы и промышленники
325
Малахов Лука, романовский ямщик
153
Мамырев Данила Куприянов сын,
дьяк 148
Мансуров Юшка, посажанин (с Уны
или Луды), потом арханге л огоро-
дец 281
Манъков А. Г. 114, 175, 332
Маржерет Яков, француз, капитан
401, 410
Мария, царевна, дочь Ивана IV 34
Мария Ярославна, великая кня-
гиня, жена Василия II Темного
(в монашестве Марфа) 119, 124,
126, 128, 131, 471, 474
Маркс К. 178
Мартынов М. Н. 263
Марфа, инокиня, см. Мария Ярос-
лавна, великая княгиня 471
Масловы, дворянский род 98
Матвеев Богдан, двинской земский
судья (в Чухченемской волости)
256
559
Матвеев Второй, двинской земский
судья (в Усолье) 256
Матвеев Гридя, лодомский кр-н 250
Матвеев Марк, двинской низовский
кр-н, солевар 253, 256
Матвеев Олешка, важанин, земский
челобитчик от Кокшенского ста-
на 317
Матвеев Степан, двинской кр-н, со-
левар 256
Матвеев Федор, двинской данный
староста 256
Матвеев Федор, двинской кр-н, со-
левар 256
Матвеев Яков, двинской земский
судья (на Холмогорах) 256
Матвеевы, двинские низовские
кр-не, потом холмогорцы, из
«лучших людей» 256, 257
Матвеевы, дворянский род 98
Машка, холопка 266
Мезецкие, князья 408, 447
Мезецкий Никита Иванов сын,
князь, наместник Корелы 492
Мелентьев Василий, дьяк 360
Мелентьев Илейка, важанин, зем-
ский челобитчик от Ровдинского
стана 317
Мерзон А. Ц. 290
Мещерские, князья 408, 410, 411,455
Мещерский Василий Кияс Дмит-
риев сын, князь 455
Мещерский Владимир Васильев
сын, князь 455
Мещерский Григорий Федоров сын,
князь 455
Мещерский Никита Федоров сын,
князь 530'
Мещерский Федор Федоров сын,
князь 530
Мещерский-Киясов Иван Васильев
сын, князь, кормленщик —
«имал» окуп с волости Борок
Железный Костромского у. 455,
456
Микитин Давыдка Васильев сын,
двинской кр-н — «торговый чело-
век» с Ракулы, потом арханге-
логородец 281
Микитин Есип, великокняжеский
тиун 85
Микулин Василий Дмитриев сын,
вотчинник 163
Микулин Василий Никитин сын,
вотчинник 166
Микулин Иван Никитин сын, вот-
чинник 166
Микулин Федор Дмитриев сын, вот-
чинник 163
Микулинские, князья 114, 117, 411,
473
Микулинский Андрей Петров сын
Телятевского, князь 473
Микулинский Василий Иванов сын
Телятевского, князь, волостель
в волости Рунай Пошехонского
у., наместник в Брянске 472,
473
Микулинский Петр Иванов^ сын Те-
лятевского, князь, боярин 473
Микулинский Семен Иванов сын,
князь, боярин 445, 473
Микулинский-Пунков Семен Ивано-
вич, князь, двинской наместник
350—352, 354, 355, 358, 359, 363,
364
Миллер Г. Ф. 350, 351
Милославский Данила Козел Те-
рентьев сын, вотчинник 147
Милюков П. Н. 37, 198, 415, 447,490,
519
Минин Иван, староста Низовского
стана Двинского у. 252, 272
Минчак Касаевич. выходец из Зо-
лотой Орды, родоначальник де-
тей боярских Давыдовых и
Ульяниных-Давыдовых 504
Миронов Истома, двинянин, низов-
ский земский челобитчик 354
Мирославичи, дворянский род 98
Михаил Андреевич, князь верей-
ский и белозерский 468, 499
Михаил Онцифорович, двинской
вотчинник, пинежский солевар
314
Михаил Петрович, важский намест-
ник 356
Михаил Федорович Романов, царь
130, 131, 134
Михайлов Григорий Кульнев сын,
воевода в Одоеве 477
Михайлов Гридька, важанин, зем-
ский челобитчик от Вельского
стана 318
Михайлов Иван, важанин, вельский
земский староста 317, 326
Михайлов Иван Кульнев сын, сын
боярский, кормленщик — брал
«откуп» с «ключа рязанского»
477, 478
Михайлов Карп, волостной земский
староста с Суры Поганой 313
Михайлов Нечай Кульнев сын, вое-
вода в Белеве 477
Михайлов Петр, важанин, шенкур-
ский староста 326
Михайлов Петр, вологодский тамо-
женный голова 326
560
Михайлов Прокопий, бургомистр
Великого Устюга 326
Михайлов (Нечаев) Путила, дьяк
310, 329, 344, 347, 395, 416, 417,
476, 534
Михайлов Степан, малопинежский
земский староста 313
Михайлов Тебенька, вологодский
городовой приказчик 102
Михайловы, важане, «лучшие лю-
ди» 323
Михайловы, двинские низовские
вотчинники, кр-не, «лучшие
люди» 314
Михайловы, дети боярские, см.
Кульневы 477
Мишурин Обрюта Василий Михай-
лов сын, дьяк 227
Мишурин Федор Михайлович, дьяк
129, 130, 135, 138, 151—154, 157,
221
Могутов Матвей, сын боярский, до-
зорщик 531
Моисеев Григорий Дмитриев сын,
пинежанин, из «добрых людей»
316
Моисеев Нестор, низовский кр-н
273
Моклоков Яков Губин сын, сын
боярский, наместник в Тотьме
520
Моклоковы, дети боярские 520
Мокшеевы-Кобылины, см. Кобыли-
ны
Молвянинов Иван Меньшой Петров
сын, сын боярский, волостель
в волости Веретея Белозерского
У- 470
Молвянинов Семен Петров сын, сын
боярский, городовой приказчик
в Казани 425
Молвянинов Федор Пучко Петров
сын, сын боярский, кормлен-
щик — сборщик поворотного
в Москве 425, 470
Молвянинов (Молотянинов) Юрий,
сын боярский 470
Молвяпиновы, суздальские бояре,
потом московский дети боярские,
см. также Племянниковы 425, 470,
517, 524
Молодой Боярин Иван Федоров
сын, двинской низовский кр-н —
«торговый человек», ср. также
Федоровы 271
Молодой Боярин Игнатий, двинской
кр-н — «торговый человек» с Ни-
зовской луки, потом архангело-
городец 281
Молотянинов, см. Молвянинов
Молчановы, ростовские вотчинники,
см. Ильины, Грязные, Ошанины
479
Монастыревы, белозерские бояре,
см. Цыплятевы 499
Мордвинов Данила Горяин Гри-
горьев сын, вотчинник 163
Морев Илья Петров сын, вотчин-
ник 163
Морозов Борис Иванович, боярин 419
Морозов Глеб Иванович, боярин 419
Морозов Григорий Федорович, боя-
рин, наместник в Пскове 502
Морозов Иван Григорьевич, вотчин-
ник 183
Морозов Михаил Яковлевич, боя-
рин 221, 222
Морозов Поплева Григорий Ва-
сильевич, боярин 221
Морозов Семен Федорович, боярин
119
Морозовы, московские бояре, см.
Поплевипы, Тучковы, Чеглоко-
вы, Салтыковы, Шейны, Вешня-
ковы 221, 222, 447, 462, 485, 495,
508
Мосальские князья 398, 408, 411,
451, 452
Мосальский Александр Дмитриев
сын, князь 451
Мосальский Иван Меньшой Дмит-
риев сын, князь 451
Мосальский Иосиф Дмитриев сын,
князь, волостель в волости Ма-
лая Соль Костромского у. 451
Москвины, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Мотякины-Нащекипы, см. Наще-
кины
Мстиславская Ирина Александров-
на, княгиня, дочь князя
А. Б. Горбатого-Суздальского,
жена князя И. Ф. Мстислав-
ского 188
Мстиславские, князья 103
Мстиславский Иван Федорович,
князь, боярин 103, 188
Мстиславский Петр Иванович, князь
188
Мстиславский Федор Михайлович,
князь 103
Мунехин Мисюрь, дьяк 502
Муравьев Павел Семенов сын, вель-
ский земский староста 317
Мурзин Канбар, воевода в Торопце
511
Мюллер Р. Б. 246, 285—287, 309,
311
561
Мясной Васюк, подьячий 102
Мясоедов Иван Большой Васильев
сын, сын боярский, волостель
в волостях Мещерской и Рамен-
ке Коломенского у., дьяк 430
Мясоедов Иван Большой Тимофеев
(сын, сын боярский 430
Мясоедов Иван Меньшой Васильев
сын, сын боярский 430
Мясоедов Иван Меньшой Тимофеев
сын, сын боярский 430
Мясоедов Иван (отеч.?) сын бояр-
ский, волостель в волости Мы-
шеге Тарусского у. 425, 460
Мясоедов Семен Васильев сын, сын
боярский 404, 430
Мясоедовы, дети боярские 430
Мятлев Андрей Семенов сын, вот-
чинник 208
Мятлев Н. В. 85, 389—393, 396, 397,
399—404, 425, 426, 458, 464, 466,
478, 495, 498, 499, 504—506
Наваликашин Парфенка Афанасьев
сын, двинской кр-н — «торговый
человек» с Лисьострова и За-
островья, потом архангелогоро-
дец 281
Навроцкий С. 276
Нагаев Степан Федоров сын, горо-
довой сын боярский, кормлен-
щик — получал откуп из «пис-
чего» в Русе 398, 497
Нагая Авдотья Александровна, кня-
гиня, жена князя Владимира
Андреевича Старицкого 426
Нагая Мария, царица, жена Ива-
на IV 426
Нагие, бояре 411, 426
Нагой Андрей Михайлов сын, сын
боярский, кормленщик — «имал
с чашнича пути» в Москве 426
Нагой Борис Михайлов сын, сын
боярский 426
Нагой Федор Михайлович, окольни-
чий 426
Надьяк-Онцифоров, см. Онцифоров-
Надьяк 317
Назаров В. Д. 162
Назаров Иван, земский судья Во-
лока Пинежского 315
Нараболда Ивашка Григорьев сын,
важанин, земский челобитчик
от Подвинского стана, целоваль-
ник 317, 324, 325
Настасьин Василий Степанов сын,
данный староста Верхней поло-
вины Двинской земли 359, 360
Настасьин Григорий Васильев сын,
холмогорец (с Глинского поса-
да), из «лучших людей» 361
Настасьин Третьяк Григорьев сын,
холмогорец (с Глинского по-
сада), из «лучших людей» 361
Наталья, холопка 266
Наумов-Бухарин Иван Ищук Ива-
нов сын, дьяк 478
Наумов Василий Иванов сын Фи-
липпов, сын боярский 478
Наумов Гридя Сердце Иванов сын
Филиппов, сын боярский 478
Наумов Иван Юрьев сын Филиппов,,
сын боярский, кормленщик —
получал корм с «рязанского'
ключа» 474, 477, 478
Наумов Сава Иванов сын, сын
боярский, кормленщик — был
«на правде» в Вологде, потом:
калужской губной староста 474.
478
Наумов Тимофей Юрьев сын Фи-
липпов, сын боярский 477
Наумов Яков, сын боярский, цар-
ский отдельщик 536
Наумовы, дети боярские 474, 478
Нащекин Алексей Федоров сыщ
сын боярский 490
Нащекин Василий Маслоков сын
Ветренного, сын боярский 440
Нащекин Дмитрий Федоров сын,
сын боярский 490
Нащекин Илья Степанов сын,,
сын боярский 414
Нащекин Павел Истомин сын, сын
боярский 440
Нащекин Петр Афанасьев сын,
двинской воевода 438
Нащекин Прокош Истомин сын,
сын боярский 440
Нащекин Семен Истомин сын, сын
боярский, волостель в Берен-
деевском стане Дмитровского у.
,414, 439, 440
Нащекин Семен Федоров сын, сын
боярский, наместник в Копорьо
414, 490, 491
Нащекин Федька Федоров сын Фи-
липпов, сын боярский 491
Нащекин Филипп Григорьев сын,
дворецкий 490
Нащекины, дети боярские 440, 490,
491
Неволин К. А. 415, 500
Негодяев Г. И., архангелогородец
256
Негодяев Нечайко, двинской кр-н —
«торговый человек» с Куростро-
562
ва и Ровдины горы, потом ар-
хангелогородец 281
Негодяевы, двинские кр-не, см. Ва-
хонины 256
Недюрев Устин, владимирский
ключник 85
Неклюдов Григорий, Григорьев сын,
сын боярский 218
Нелединская Орина Михайлова
дочь, вотчинница 163
Нелединский Данила, бежецкий
губной староста 531
Нелединский Иван Михайлов сын,
бежецкий губной староста 530
Нелидовы, дворянский род 98
Непея Осип, вологодский купец, по-
сол Ивана IV в Англии 258,- 351,
357
Неплюев Григорий Андреев сын,
сын боярский 512
Неплюев Иван Большой Семенов
сын, новгородский неделыцик
512
Неплюев Иван Меньшой Семенов
сын, новгородский неделыцик
512
Неплюев Семен Васильев сын, сын
боярский, волостель в волости
Устье Устюжского у. 512, 515
Нербиковы, дворянский род 98
Нерыцкий Юрий Федоров сын,
князь, наместник в Копорье 492
Нетесов Алексей Федоров сын,
двинской кр-н 271 -
Нетребуй Андрей Орефин сын, шен-
курский земский староста 317
Нефедьев Иван, лодомский кр-н 259
Нефедьев Панфил, лодомский кр-н
259
Нефедьев Тимофей, лодомский кр-н
259
Никандр, игумен Троице-Сергиева
м-ря, потом ростовский архи-
епископ 47, 139, 199
Никитин Андрей Ярец, см. Апрак-
син Ярец Матвеев сын
Никольский Н. К. 423
Нил Сорский, основатель Сорской
пустыни 23
Новгородов Истома, дьяк 296, 309,
310, 318, 417
Новиков Н. И. 350, 351
Новицкий В. И. 401
Ноздреватый Михаил Васильевич,
князь 410
Носов Н. Е. 60, 101, 102, 114, 117,
123, 155, 157 160, 171, 175, 180,
182, 183, 185, 189, 197, 202, 206,
340, 365, 381, 424, 476, 494, 512,
520, 522, 528
Носова М. С. 4
Нохтевы, князья 116, 117
Обарин Данила Григорьев сын, сын
боярский 435
Обарин Захар Григорьев сын, сын
боярский, кормленщик — «имал»
окуп с волости Рожок Любец-
кий, Владимирского у. 435, 436
Оболенские, князья 114, 408, 447
Оболенский М. А. 386, 394
Оболенский Юрий Андреевич,
князь, боярин, наместник в Ста-
рой Русе 104, 507
Оболенские-Пенинские, князья 143
Оболенский-Пенинский Андрей Ми-
хайлович, князь 143
Оболенский-Пенинский Иван Ан-/
дреевич, князь 143
Оболенский-Пенинский Юрий Боль-
шой Андреевич, князь 143
Оболенский-Пенинский Юрий Мень-
шой Андреевич, князь 143
Обросимов Михалка, двинской
кр-н — «торговый человек» с Иль-
инского прохода, потом арханге-
логородец 281
Овчинины, князья 117
Овцын Никифор Григорьев сын,
холмогорец (с Нижней полови-
ны) , потом архангелогородец
281
Огарев Андрей Елманов сын, ржев-
ский помещик, волостель в во-
лости Виледь Устюжского у. 398,
518
Огаревы, дети боярские 518
Огашкин Андрей, холоп 266
Огапткин Демко, холоп 266
Огашкин Левуша Волк, холоп 266
Огашкин Петр, холоп 266
Огашкин Щетина Ончюткин, холоп
266
Огашкина Маура, холопка 266
Огашкина Ховра, холопка 266
Огашкины, холопы Амосовых 266
Огородников С. Ф. 245, 256, 257,275,
276
Ододуров, см. Адодуров
Одоевские, князья 446
Одоевский Василий Семенович,
князь 140
Одоевский Семен, князь 140
Одоевский Федор Иванович, князь
183
Окинфов Иван Андреев сын, сын
боярский, ключник в Вязьме 482
563
Окинфов Неклюд, староста Вере-
тейской волости Белозерского у.
471
Окинфов' Петр Андреев сын, сын
боярский, ключник в Вязьме 482
Оксенов Савка, важанин, земский
челобитчик от Ледцкого стана
318
Окулина, холопка 266
Окулов Степан, земский староста
Нижней половины Двинской
земли 310, 347, 358, 359
Окулов Тимофей Иванов сын, двин-
ской целовальник 358
Олег Трифонович, легендарный нов-
городец (?) 270
Олещугин Иван Александров сын,
шенкурский земский староста
317
Олтуфин Захарий, дьяк 324
Олтуфьев Василий Иванов сын
Яковля, новгородский помещик
505
Олтуфьев Леваш Иванов сын Яков-
ля, новгородский помещик, на-
местник в Белье 505
Олтуфьевы, дети боярские 505
Олуповский-Пущин, см. Пущин-
Олуповский
Олферьев Василий, вельский зем-
ский староста 317
Ольгов Иван Киреев сын, сын бояр-
ский, волостель в Троицком ста-
не Костромского у. 450
Ольгов Иван Федоров сын Шиш-
кина, сын боярский 450
Ольгов Митька Федоров сын, сын
боярский 450
Ольговы, дети боярские, см. Ада-
шевы, Шишкины, Глебовы 450
Онисимов Григорий Левонтьев сын,
сын боярский, волостель в во-
лости Устье Устюжского у. 512.
. 515
Онтин, двинской кр-н 250
Онцифоров Григорий, пинежанин,
из «добрых людей» Петрогор-
ской волости 316
Онцифоров Иван, важанин, земский
челобитчик с Паденги 318
Онцифоров Логин, пинежанин из
«добрых людей» Петрогорской
волости 316
Онцифор (Анцифор) Лукич, новго-
родский боярин, видимо, родо-
начальник двинских и важских
бояр Онцифоровых 314, 315
Онцифоров Михаил, см. Михаил
Онцифорович
Онцифоров Семен, см. Семен Онци-
форович
Онцифоров Тимофей, волостной
земский староста с Суры Пога-
ной 313
Онцифоров-Надьяк Ивашка, важа-
нин, земский челобитчик от Ров-
динского стана 317
Опцифоровы, важане, «лучшие
люди», ср. Онцифоровы — дви-
няне 320, 325
Онцифоровы, двинские бояре (свое-
земцы) , потом кр-не-вотчинники
«из лучших людей» и промыш-
ленники 278, 314—316
Ончютин Васька, холоп 266
Ончютина Дарьица, холопка 266
Ончютка Игнатьев сын, холоп 266
Ончюткин Сенька, холоп 266
Ончюткина Василистка, холопка 266
Ончюткина Машка, холопка 266
Ончюткины, холопы Амосовых 266
Опранин Федор, суздальский губ-
ной староста 537
Орефин Андрей, важанин, земский
челобитчик от Подвинского ста-
на 318
Ортемьев Яков Якимов сын, двин-
ской кр-н — «торговый человек»
из Емецкого стана, потом архан-
гелогородец 281
Осеев Никита, староста Лодомской
волости 252, 258
Осеевы, лодомские кр-не 250
Осипов Л. И. 350
Осорьин Истома Терентьев сын, сын
боярский, наместник в Карачеве
481
Осорьин Кипелька Терентьев сын,
сын боярский 481
Осорьины, дворянский род 98
Остафьев Поздей, двинской низов-
ский земский дьяк 272
Островский Н. Д. 263, 264
Отяев Афанасий Степанов сын, сын
боярский 511
Отяев Данила Степанов сын, сын
боярский, брал «кормленый
окуп» с Малой Пинеги 327, 328,
511
Отяев Иван Степанов сын, сын
боярский 511
Отяев Степан Тимофеев сын, вели-
кокняжеский писец 198, 511
Отяевы, бояре, см. Хвостовы 411,
511
Ошанины, ростовские вотчинники,
см. Ильины, Грязные, Молчано-
вы 479
564
Ощерин Павлин, пошехонский губ-
ной староста 536
Павленко Н. И. 5, 6, 255, 375
Павлин, шведский «честна муж»,
родоначальник детей боярских
Наумовых 478
Павлов А. С. 75
Павлов Василий, важанин, земский
челобитчик от Слободского ста-
на 317, 318
Павлов Иван Носко, пинежанин, из
«добрых людей» 316
Павлов Кузьма, половник 259
Павлов Савка, важанин, земский
челобитчик от Вельского стана
318
Павлов Сувор, тиун двинского на-
местника 342, 364
Павлов Федор, низовский кр-н 273
Павлов Федот, ненокский солевар
344
Павловы, важане, «лучшие люди»
323
Паденга Тимофей Иванов сын, шен-
курский земский староста 317
Паисий, игумен Троице-Сергиева
м-ря 125
Палецкий Дмитрий Федоров сын,
князь, боярин, наместник в Нов-
городе 488, 492
Панкратьев И. Д., купец и про-
мышленник, «московский гость»
287, 288
Панкратьевы, устюжские и ярен-
ские купцы и промышленники,
торговые люди «гостиной сотни»
288, 322
Панфилов Захарий Иванов сын,
дьяк 227, 230
Пашка Дедов сын, холоп 266, 267
Паюсов Волдырь, дьяк 130
Пелепелицын Василий Лобанов сын,
сын боярский 454
Пелепелицын Васюк Григорьев сын,
сын боярский 521
Пелепелицын Григорий Никитин
сын, костромской вотчинник 521
Пелепелицын Иван Большой Гри-
горьев сын, сын боярский 454,
521
Пелепелицын Иван Меньшой Гри-
горьев сын, сын боярский 454,
521
Пелепелицын Менъшик Григорьев
сын, сын боярский, волостель
в волостях Толшме и Стрелице
Устюжского у. 521
Пелепелицын Никита (Митька)
Григорьев сын, сын боярский
521
Пелепелицын Пестрый Лобанов
сын, сын боярский 454
Пелепелицын Федор Лобанов сын,
сын боярский 454
Пелепелицын Чудин Иванов сын,
костромской губной староста
521, 531
Пелепелицын Чудин Лобанов сын,
сын боярский, кормленщик 412,
454
Пелепелицыны, дети боярские 521,
454
Пенжанинов (Пянжанинов) Федор
Савин, ненокшанин 315
Пенжаниновы, двиняне 315
Пенинские, князья 117
Пентюхов Бориска, псковский дья-
чок 490
Пеньков Василий Данилович, князь,
боярин 101
Поньков Василий Иванович, князь,
боярин 102
Пеньков Иван Васильевич, князь,
боярин 101, 102
Пеньков Иван Хомяк Данилович,
князь, боярин 101
Пенькова Анна, княгиня, жена
князя В. Д. Пенькова 101
Пенькова Мария Васильевна, кня-
гиня, жена князя И. Д. Пень-
кова, сестра великой княгини
Елены Глинской 101
Пеньковы, ярославские князья
100—103, 116, 117, 429
Переломов Дементей Андреев сын,
пинежанин, из «добрых людей»
316
Переломов Петр Андреев сын, пи-
нежанин, из «добрых людей» 316
Перемышскцй Владимир Констан-
тинов сын, князь 448
Перемышский Иван Федоров сын
Горчаков, князь, наместник
в Карачеве 481
Поремышский Константин Федоров
сын, князь, кормленщик — ведал
стольничьим путем в Костроме
448
Перемышские, князья, см. Горча-
ковы 411, 481
Пересветов Иван Семенович, публи-
цист XVI в. 23, 74
Пестов Афанасий, устюжский поса-
жанин, ружный староста 320
Пестов Григорий Иванов сын, ва-
жанин 320
565
Пестов Григорий Иванов сын, шен-
курский земский староста 317
Пестовы, устюжские посажане, из
«лучших людей» 320
Пестрый Захар Онуфриев сын, не-
дельщик 354
Петр I, царь 8, 284
Петров Лукьян, низовский кр-н 271
Петров-Плещеев Иван Васильев
сын, вотчинник 143, 151
Петров-Плещеев Микита Иванов
сын Павлинова, вотчинник 143
Петухов Кирилка Гаврилов сын,
важанин, земский челобитчик
от Ледцкого стана 317, 326
Петуховы, важане, ср. Дементьевы-
Петуховы 325
Пивов Угрим сын Львов, дьяк 39,
85, 87, 88, 298, 309, 417
Пинега (Пенжанин) Алексей, не-
нокский солевар 315
Пинега Алексей, холмогорец 315
Пинега Мишка, двинянин, малопи-
нежский земский челобитчик,
«из лучших людей» 295, 313,315
Писаревы, дворянский род 98
Писемские, дети боярские 457
Писемский Конон, сын боярский 457
Платонов С. Ф. 19, 44—46, 49, 86,
241—243, 254, 369—371, 373, 414,
415, 417, 418
Племянник Иван Степанов сын,
сын боярский, кормленщик —
«имал» «в путь по годом» Заку-
бенскую волость Чавцой 523,524
Племянников Андрей Иванов сын,
сын боярский, наместник в Сло-
бодском городке 523, 524
Племянников Иван Андреев сын,
сын боярский, волостель в во-
лостях Орлове, Шолге, Иванове
погосте, Пушме и Осиновце
Устюжского у. 517, 519, 523, 524
Племянников Иван Иванов сын,
сын боярский 523
Племянников Никита Иванов сын,
сын боярский 523
Племянников Семен, дворцовый
дьяк 523
Племянниковы, суздальские бояре,
потом московские дети боярские,
см. также Молвяниновы 425,517,
523, 524
Плещеев Андрей Васильев сын Ко-
сого, сын боярский, кормлен-
щик 466
Плещеев Андрей Шарапов сын,
псковский помещик, наместник
в Острове 507, 508
Плещеев Беспута Шарапов сын,
Торопецкий помещик 508
Плещеев Василий Шарапов сын,
новгородский помещик 508
Плещеев Воин Васильев сын, псков-
ский помещик, наместник в Ко-
былье 507, 508
Плещеев Замятия Васильев сын,
сын боярский, кормленщик 466
Плещеев Иван Шарапов сын, нов-
городский помещик 508
Плещеев Илья Иванов сын, сын
боярский, волостель на половине
волости Нерехта Костромского
у. 453, 507
Плещеев Клементий Шарапов сын,
торопецкий помещик 508
Плещеев Семен Васильев сын,
псковский помещик 508
Плещеев Шарап Иванов сын Рес-
ницы, новгородский помещик
508
Плещеевы, московские бояре, см.
Басмановы, Игнатьевы 453, 466,
506, 507
Плещей Александр Федоров сын,
боярин великого князя Дмитрия
Ивановича Донского, сын Фе-
дора Бяконта, родоначальник
бояр Плещеевых 453
Победимова Г. А. 4, 581
Подносов Васька Терентьев сын,
двинской кр-н — «торговый чело-
век» с Хаврогор, потом архан-
гелогородец 281
Пожарские, князья 117, 411, 434,
438, 439
Пожарский Василий, князь, корм-
ленщик — получал в кормление
чашнич путь на Костроме 434,
439, 449
Пожарский Иван Черный Васильев
сын, князь 438, 439
Пожарский Петр Борисович, князь
398, 434, 451
Пожарский Петр Васильев сын,
князь, наместник на половине
Дмитрова 434, 438, 439
Пожарский Третьяк, князь, воло-
стель в волостях Инобоже, Воль-
те и Залипенье Владимирского у.
434, 439
Пожарский-Третьяков Иван Немой
Иванов сын, князь, волостель в
Берендеевском стане Дмитровско-
го у., городничий в Казани 439
Пожарский-Третьяков Федор Ива-
нов сын, князь, городничий
в Свияжске 439
566
Покровский М. Н. 5
Полев Иван Васильевич, двинской
наместник 272
Поливанов Иван Дмитриев сын,
сын боярский 395
Поликарпов (Роменков) Василий,
вотчинник 203
Поликарпова Елена Васильева дочь
(старица Олена), вотчинница,
дочь вотчинника Василия Поли-
карпова (Роменкова) 204
Поликарпова-Роменкова Ульяна Ва-
сильева дочь (старица Олена),
вотчинница, дочь вотчинника
Василия Поликарпова (Ромен-
кова) 203
Полтинин Юрий Игнатьев сын, вот-
чинник 203, 204
Полтинина Прасковья Васильевна,
вотчинница, дочь вотчинника
Василия Поликарпова (Ромен-
кова), жена вотчинника Юрия
Игнатьева сына Полтинина 203
Полуехтов Алексей, дьяк 119, 435
Полуехтов Алексей Федоров сын,
сын боярский 435
Полуехтов Грязной Федоров сын,
сын боярский, «имал» денежный
оброк с Клековского стана и во-
лости Рожок Любецкий Влади-
мирского у. 435, 436
Попадьин, см. Квашнин
Поплевин Инюта, двинской зем-
ский судья 310
Поплевины, бояре, см. также Мо-
розовы 495, 508
Попов Алексей Иванович, арханге-
логородский купец 257
Попов Иван Худяк, двинской кр-н-
вотчинпик и промышленник 273
Попов Иван Худяков сын, двин-
ской низовский кр-н 253
Попов К. 260
Попов-Худяк Иван Остафьев сын,
низовский кр-н 271
Поповы, двинские кр-не-вотчинни-
ки, из «лучших людей», потом
холмогорские и архангелогород-
ские купцы и промышленники
256—258, 273, 275
Попцов Григорий Федоров сын,
вельский земский староста 317
Портнов Михаил Дмитриевич,
управляющий казенной Солом-
бальской верфью 275
Портновы, архангелогородские куп-
цы и промышленники 275
Посельский Анфилофья, двинянин,
из «лучших людей» 351
Потаповы, двинские кр-не, потом
холмогорцы 256
Потемкины, дворянский род 98
Потылицын Семен, важский кр-н
321
Починков Оникей Яковлев сын,
двинской кр-н — «торговый чело-
век» с Лисьострова и Заостровья,
потом архангелогородец 281
Правдин Микула, помещик 533
Преображенский А. А. 290
Пресняков А. Ё. 94
Приступовы, лодомские кр-не 250
Прозоровские, князья 116, 429
Прокофьев Максим, важанин, зем-
ский челобитчик с Кокшенги,
вельский земский староста 317,
318
Прокудин Фуник Прокофьев сын,
сын боярский, кормленщик —
«имал» с чашничьего пути
в Костроме 449
Пронские, князья 114, 117, 450
Пронский Иван Иванович, князь,
боярин 382
Протасьев Григорий, боярин, мцен-
ский наместник, волостель
в Устьянской волости Лузе и
мещерских городах Елатьме и
Кадоме 479
Протасьев Иван (Иватя) Расла Гри-
горьев сын, боярин, волостель
в волости Лузе Устюжского у.
479, 480, 517, 518
Протасьев Келарь Петров сын, сын
боярский, наместник в Кадоме и
Елатьме в Мещерской земле
480
Протасьев Конон Иванов сын, сын
боярский, волостель в волости
Лузе Устюжского у. 480, 517
Протасьев (Протасов) Петр Про-
тасьев сын, сын боярский, воло-
стель в волости Лузе Устюж-
ского у. 480, 518
Протасьев Протасий Акинфов сын,
сын боярский, кормленщик
в Мещере, потом волостель в во-
лости Лузе Устюжского у. 480,
518
Протасьевы, бояре, см. Чаадаевы
479, 480, 518
Прощелыкин Василий Исаков сын,
двинской кр-н 259
Прощелыкин Евсей, двинской кр-н
259
567
Прощелыкин Захарий Исаков сын,
двинской кр-н 259
Прощелыкин Игнатий Лукин сын,
двинской кр-н 251, 259
Прощелыкин Исаак, двинской кр-н
258, 259
Прощелыкин Лука, двинской кр-н
253, 258, 259
Прощелыкин Михайло Лукин сын,
двинской кр-н 251
Прощелыкин Тарас, двинской кр-н
259
Прощелыкин Федор, двинской кр-н
259
Прощелыкины, двинские кр-не-вот-
чинники и промышленники, ни-
зовцы, лодмяне 258—260, 271,278,
324
Прушанин Миша, боярин великого
князя Александра Невского, ро-
доначальник бояр Морозовых,
Салтыковых, Шеиных, Тучко-
вых, Бурцевых, Вешиловых,
Кузьминых-Юрьевых 447, 508
Псковитины, дворянский род 98
Пунков, князь, см. Микулинский-
Пунков
Путятин Истома, двинянин, вот-
чинник и промышленник, из
«лучших людей» 357, 364
Путятин Меньшой, дьяк 153, 221
Путятин Нечай, двинянин, вотчин-
ник и промышленник, из «луч-
ших людей» 357, 364
Путятины, князья, см. Друцкие,
Бабичевы 507
Пущин Иван Никитин сын, сын
боярский, волостель в волости
Мышеге Тарусского у. 460
Пущин-Олуповский Семейка Бул-
гаков сын, сын боярский 460
Пущины, дети боярские 460
Пьянков А. П. 287
Рагозины, дворянский род 98
Радцов Тучко Иванов сын, сын
боярский 414, 441, 442
Разладин-Квашнин, см. Квашнин
Раков Третьяк, дьяк 221
Раков-Колтырин И. И., вотчинник
532
Ревякины, купцы «гостиной сотни»
288
Редедя (Редега), касожский князь,
родоначальник бояр Белеутовых,
Глебовых, Добринских 440, 484
Редриковы, вотчинники 163
Репнин Василий Иванович, князь,
наместник в Пскове 503
Репнины, князья 117
Репьев Константин Васильев сын,
вотчинник 188
Репьевы, дворянский род 98
Реутов Кузьма, дворцовый приказ-
чик 536
Ржаников Богдан Третьяков сын,
великокняжеский ключник 104
Ржига В. Ф. 21
Родивонов Андрей Невежа Дани-
лов сын, вотчинник 147
Рогатые-Бестужевы, дети боярские,
см. Бестужевы 457
Рогатый Михалко Образцов сын
Бестужева, сын боярский 442,
457
Рогатый Образец Гневашев сын
Бестужева, сын боярский, корм-
ленщик — получал откуп с воло-
стей Куси и Немды Костромско-
го у. 442, 457, 458
Рогатый Яков Гневашев сын Ьес-
тужева, сын боярский, волостель
в волости Серебож Переяслав-
ского у., позже костромской
губной староста 442, 457
Родионов Григорий, волостной зем-
ский староста с Суры Поганой
313
Родионов Мартемьян, «скотник» и
«помужик» Толвуйской земли
268
Родионов (Вепрев) Филипп, ненок-
ский солевар и промышленник,
из «лучших людей», холмогор-
ский выборный голова, потом
данный староста Нижней поло-
вины Двинской земли 271, 272,
344, 350—352, 355, 358—361,
363
Родионовы-Вепревы, двинские кр-не-
вотчинники и промышленники
(ненокские солевары), из «луч-
ших ‘ людей» 268, 278, 315, 316,
320, 360
Рождественский С. В. 243, 254, 255,
322
Розварин Рохман, вологодский губ-
ной староста 535
Романов Б. А. 3, 6, 17, 19, 20, 22,
23, 34, 35, 54, 64, 65, 67, 68, 70,
76, 92—94, 105, 106, 114, 115, 118,
215, 216, 226, 231, 396
Романов Иван Никитич, боярин 419
Романовы, бояре 178, 207, 210
Ромодановские, князья 117, 411, 507
Ромодановский А. И., князь 530
Ромодановский Й. Б., писец 226
Ромодановский Иван Васильевич
568
Телеляш, князь, боярин, намест-
ник «трети» Москвы 507
Ромодановский Иван Иванов сын
Козлоков, князь 506, 507
Ромодановский Иван Юрьевич,
князь, наместник в Русе 507
Ростовские, князья 398, 408, 411,
448
Ростовскиё-Щепины, князья, млад-
шая ветвь князей Щепиных, см.
Щепины-Ростовские
Ростовский Никита Семенов сын,
князь, см. Лобанов-Ростовский
Рубцов М. 171, 198, 209
Рубцов И. И., сын боярский 531
Руммелъ В. В. 95
Румовскии Н. 160
Русин, двинской тиун 355
Русинов Григорий Дмитриев сын,
вотчинник 142
Рыбин Богдан Иванов сын, сын
боярский 450
Рыбин Иван Шапкин сын, сын
боярский, волостель в волости
Соль Большая . Костромского у.
450, 451
Рыбины, бояре 450
Рюма-Бестужев, см. Бестужев-Рюма
Рябец-Нестор, боярин, родоначаль-
ник московских бояр Квашни-
ных 473
Рябчиков-Белеутов Иван Андреевич
Жихорь, вотчинник 207, 208
Рязанские князья 117, 428, 434, 505,
507
Ряполовский Петр Семенович,
князь, наместник в Пскове 143,
503
Ряснин Данила, сын боярский 530
Ряснин Юшка Данилов сын, сын
боярский 530
Сабуров Замятия Константинов
сын, сын боярский, наместник
в Слободском городке на Вятке
524
Сабуров Тимофей Замятия Иванов
сын, сын боярский 524
Сабуров Федор Федоров сын, ярос-
лавский губной староста 52У
Сабуров Юрий Константинов сын,
сын боярский 524
Сабуров-Вельяминов Василий Боль-
шой Андреев сын, Торопецкий
помещик 499
Сабуров-Вельяминов Василий Мень-
шой Андреев сын, торопецкий
помещик, волостель • в станё
Водлоозеро в Заонежье 498
Сабуров-Вельяминов Григорий Ан-
дреев сын, торопецкий помещик
499
Сабурова Соломонида, первая женй
Василия III 524
Сабуровы, московские бояре,. см.
Зерновы, Годуновы, Вельямино-
вы 411, 474, 499, 524
Савватий, игумен Соловецкого м-ря
270
Савин Андрей сын Карандыш, ста-
роста Архангельского прихода
на Двине 271
Савин Васюк Иванов сын, двинской
низовский кр-н 253
Савин ” Григорий, лодомский кр-н
251, 252, 256
Савин Емельян Иванов сын, двин-
ской кр-н из Повракуля, см.
Иванов Емельян 252, 253
Савин Заворох Мартемьянов сын,
двинской низовский кр-н, потом
холмогорец 253
Савин Иван, двинской кр-н из Кег-
острова 252
Савин Иван, дьяк 500
Савин Иван, лодомский кр-н и
торговый человек, холмогорец
253
Савин Мартемьян (Марк?), лодом-
ский кр-н 252
Савин Наумка Кобелев сын, двин-
ской кр-н, родоначальник куп-
цов и промышленников Кобеле-
вых 253
Савин Перхурий, лодомский кр-н
251—253, 256
Савин Савва, лодомский кр-н, соле-
вар 253, 256, 258
Савин Федор, лодомский кр-н 251,
252, 256
Савин Юрий Иванов сын, сотский
Низовского (Андрияновского)
стана Двинского у. 252
Савин Юрий Мартемьянов сын,
двинской низовский кр-н, потом
холмогорец 253
Савины, лодомские кр-не, солевары,
потом холмогорские купцы и
промышленники 251—254, 256—
258, 265, 271
Савич А. А. 194, 247, 249, 268, 278,
284, 285, 355, 360
Садиков П. А. 6. 82, 88, 273, 309,
318, 333—335, 373, 415—417, 430,
433, 479, 500, 512, 532-534.
569
Садыков Брех Константинов сын,
сын боярский, зубцовский губ-
ной староста 448
Садыков Григорий Михайлов сын,
боярин, см. Шетневы 449
Садыков Иван Константинов сын,
сын боярский, кормленщик —
«брал полавочное» в Костроме
448
Садыков Митька Захарьин сын, сын
боярский 448
Садыковы, бояре, см. Шетневы 448,
449
Салтыков-Морозов Лев Андреевич,
боярин и оружейничий 153, 505
Салтыковы, московские бояре, см.
Морозовы, Шеины, Тучковы 447,
508
Самоквасов Д. Я. 98, 104, 447, 492,
493, 501
Сандерсен Уилльям, англичанин
357
Сандыревские-Засекины, см. Засе-
кины
Саитов В. 275
Свинъин П. П. 38—41
Своеземцевы, двинские своеземцы
(из Емецкого стана) 292
Севастьянов Андрон Семенов сын,
варзужанин 258
Севастьянов Лева, двинской за-
островский староста 258
Севастьянов Леонтий Семенов сын,
варзужанин 258
Севастьянов Петр, лодомский кр-н,
староста Лодомской волости
251—253, 258
Севастьяновы, двинские кр-не, вла-
дельцы рыбных промыслов
в Варгузе 258
Севастьяновы, лодомские кр-не 251
Семен Иванович, великий москов-
ский князь 478
Семен Иванович, удельный князь,
сын Ивана III 123, 124
Семен Онцифорович, двинской боя-
рин, пинежский солевар 314
Семенов Андрей, устюжский тамо-
женный голова 326
Семенов Иван, лодомский кр-н 251,
253
Семенов Ивашка, важанин, зем-
ский челобитчик от Вельского
посада 317, 326
Семенов Кондратий, лодомский
кр-н 252
Семенов Павел, лодомский церков-
ный староста 253
Семенов Пашка, устюжский зем-
ский стар'оста 326
Семенов Федор, дьяк 229
Семенов-Бабичев, см. Бабичев-Семе-
нов
Семенов-Колычев, см. Колычев
Семеновы, важане, «лучшие люди»
' 323
Семеновы, лодомские кр-не 251
Семеновы, устюжские купцы и
промышленники 326
Семичев Михаль, холмогорский го-
родовой приказчик 492
Серапион, игумен Троице-Сергиева
м-ря 127
Серапион Курцов, игумен Троице-
Сергиева м-ря 73, 230, 232, 236
Сергиевич 15. И. 415
Серебряной Василий Семенович,
князь, боярин 382
Середонин С. М. 415
Сидоров Юрий, дьяк 123, 124, 129,
130, 135—143, 145, 146, 151—154,
157, 162—166, 169, 172, 182, 184,
186, 187, 190, 192, 195, 204—207,
211, 214, 219, 229, 231, 238, 417
Сильвестр, поп 23, 73, 75, 490
Симанов-Лимонов Борис Ильин
сын, вотчинник 182
Симеон, новгородский архиепископ
270
Симеон Бекбулатович, касимовский
царевич 6
Синий-Кобылин Дмитрий Тимофеев
сын Александров, вотчинник 138
Сисеевы, князья 117
Сицкие, князья 116, 411
Скрынников Р. Г. 5, 6, ИЗ, 114,117
Скрыпицын Дмитрий, дьяк 104
Скуратов-Бельский Малюта Лукья-
нович, опричник 445
Смирнов И. И. 3, 6, 7, 14, 17, 20, 21,
32, 35, 37—41, 54, 64—68, 70, 75,
76, 92, 94, 105, 106, 108, 113—115,
117, 174, 175, 221, 369—373, 390—
393, 396, 397, 399, 400, 409
Смирнов П. П. 105, 106, 172, 198
Совин Иван Андреев сын, сын
боярский, волостель в стане
Меньшая половина Задубровской
слободы Кашинского у. 464, 465
Совины, дети боярские 464
Созонов Семен, пинежанин, из
«добрых людей», с. Плешкова
316 , -
Солнцевы, князьц, см. Засекины
Соловцов Андрей Иванов сын, сын
боярский 426
570
Соловцов Андрей Левонтьев сын,
псковский помещик 504
Соловцов Григорий Иванов сын,
сын боярский 426
Соловцов Иван (отеч.?), зубцов-
ский писец 426
Соловцов Иван Семенов сын, сын
боярский 426
Соловцов Постник Семенов сын,
сын боярский, кормленщик —
«имал с чашнича пути» в Моск-
ве 426, 504
Соловцов Федор Левонтьев сын,
псковский помещик, наместник
в Белье, позже наместник
в Гдове 426, 504, 509
Соловцов Юшко (Юрий) Семенов
сын, сын боярский 426
Соловцовы, бояре, см. Воронцовы-
Вельяминовы 426, 504
Соловьев С. М. 415
Соломбольский, см. Амосов-Солом-
больский
Соройлове Яков, архангелогород-
ский купец и промышленник
358
Сорокоумов-Глебов Афанасий Ва-
сильев сын Крюков, сын бояр-
ский 484
Сорокоумов-Глебов Василий Бо-
рисов сын, сын боярский 484
Сорокоумов-Глебов Иван Балакса
Васильев сын Крюков, сын
боярский 484, 496
Сорокоумов-Глебов Федор Ва-
сильев сын Крюков, сын бояр-
ский, кормленщик, ясельничий
в Новгороде 484, 485, 496
Сорокоумов-Глебов Юрий Васильев
сын Крюков, сын боярский, во-
лостель. в Вышегородище во
Пскове 484, 496
Сорокоумовы-Глебовы, бояре, см.
Колтовские 411, 480, 484, 485,
495, 496
Софья Витовтовна, великая кня-
гиня 119, 128, 129
Спешневы, дворянский род 98
Спица Федор Константинов сын,
шенкурский земский староста
317
Старицкая Авдотья Александровна,
княгиня, см. Нагая А. А.
Старков Василий, великокняже-
ский присылыцик на Вагу 356
Стародубские, князья 114, 116, 117,
398, 408, 411, 434, 438, 507
Старостина Т. В. 246
Сташевский Е. Д. 397, 409, 414, 416,
432
Степанов Василий, дьяк 417, 446,
534
Степанов (Высокий) Васюк, двиня-
нин, «лучший человек» 357
Степанов Давыдка, двинской ни-
зовский кр-н, солевар, целоваль-
ник в волости Уйме 253, 255
Степанов Игнатий Ляпунов сын,
холмогорец, торговый человек
344
Степанов Слеша, вельский земский
староста 317
Степанов Олферко, важанин, зем-
ский челобитчик от Кокшенского
стана 317
Степанов Степан, важанин, зем-
ский челобитчик от Ровдинского
стана 317, 318
Степанова Ульяна Младшая Федо-
рова дочь, двинянка, жена Игна-
тия Ляпунова сына Степанова
34.4
Степановы, важане, «лучшие люди»-
323
Стефанович Д. 32, 33, 72, 73, 84
Сторожев В. Н. 397, 408, 409, 114
Стригины-Хлуд [е] невы, вотчин-
ники, см. Хлуд[е]невы 487
Строганов Аника, сольвычегодский
купец и промышленник, «мос-
ковский гость» 254, 255, 287
Строганов Лука, двинской боярин
(?), основатель рода Строгано-
вых 255
Строганова Евпрасиния Федоровна,
жена Никиты Григорьевича
Строганова (урожденная Кобе-
лева) 255
Строгановы, сольвычегодские купцы
и промышленники, «московские
гости» 194, 254, 255, 287, 288, 315,
321, 322
Строев П. 536
Стромилов Павел Никифоров сын,
сын боярский 435
Стромилов Юшка Никифоров сын,
сын боярскйй 435
Стромилов Яков Никифоров сын,
сын боярский, «имал» денежный
оброк с Клековского стана Вла-
димирского у. 435, 436
Струмилин С. Г. 289
Ступишин Андрей Борисов сын,
сын боярский, брал «кормленый
окуп» с Малой Пинежки 327,
328, 511
571
Ступишин Борис Александров сын,
сын боярский, костромской пи-
, сец 511
Ступишин Гордей Борисов сын, сын
Г1Л боярский 511 -
х Ступишин Григорий Борисов сын,
сын боярский 511
Ступишин Иван Борисов сын, сын
боярский 511
Ступишин Сава Борисов сын, сын
боярский 511
Ступишины. переяславльские вот-
чинники 511
Суздальские князья 114, 116, 117,
147, 188, 408, 425
'^Суздальский Иван Андреев сын,
князь 479
Суздальский Семен Борисович,
князь 146, 147
Сукин Борис Иванов сын, сын
боярский, дьяк, печатник вели-
кого князя 86, 490
Сукин Василий Борисов сын, стре-
лецкий голова 490
Сукин Григорий, ярославский пи-
сец 446
Сукин Григорий Микитин сын, сын
боярский, наместник в Яме, По-
чепе, городничий в Полоцке,
нижегородский писец 489, 490
Сукин Мисаил, монах Кирилло-Бе-
лозерского м-ря 490
Сукин Федор Иванов сын, казначей
великого князя, окольничий,
боярин 86, 228, 296, 310, 360, 489,
' 490
Сукины, суздальские вотчинники
•
Суков Иван Иванов сын, велико-
княжеский ясельничий 144
Сумин Григорий Курдюков сын,
Сын боярский 476
Сумйн Данило Курдюков сын, сын
боярский 476
Сумин Курдюк Федоров сын, сын
боярский, кормленщик — «имал»
• ' денежный оброк с Балахны 475,
476
Сумий Лущиха Федоров сын, сын
боярский, кормленщик — «имал»
с Балахны денежный оброк 476
Сумин Матюшко Курдюков сын,
сын боярский 476
Сумины, дети боярские 476
Сумороковы-Голохвостовы, вотчин-
ники 209
Сунбулов Федор Иванов сын, ря-
. занский боярин, наместник
в Ростиславле 428
Сурмин Василий Федоров сын, вот-
чинник 206
Сурмин Иван Федорович, сын бояр-
ский, новоторжский писец 170
Сурмин Федор Федорович, митро-
поличий дворецкий 202, 206
Су се довы, дворянский род 98
Суслов Василий, подьячий 531
Сухово-Кобылин Василий Констан-
. тинов сын, сын боярский, на-
местник в Гдове 509
Сухово-Кобылины, московские
бояре, см. Кобылины, Захарьины
, 489
Сухотин Григорий Истомин сын,
сын боярский, волостель в во-
лости Мышеге Тарусского у.
425, 460
Сухотин Дмитрий Истомин сын,
сын боярский 425
Сухотин Истома Васильев сын, сын
боярский, волостель в волости
Мышеге Тарусского у. 425, 460
Сухотин Л. М. 388, 414, 419
Сухотин Третьяк Истомин сын,
сын боярский 425
Сухотин Федоска-Сеит Истомин сын,
сын боярский, кормленщик —
сборщик поворотного в Москве
424, 425
Сухотины, дети боярские 98, 425,
460
Сушков Федор Фомин сын, пине-
жанин, из «добрых людей»
Вадлокурской волости 316
Сушковы, дворянский род 98
Сущов Алексей Васильев сын, сын
боярский 85
Сущов Борис Алексеев сын, сын
'боярский 85
Сущов Василий (Васюк), сын бояр-
ский, владимирский городовой
приказчик 84—86 •
Сущов Никита Семенов сын, сын
боярский 85
Сущов Никифорец Никитин сын,
сын боярский 85
Сущов Семен Васильев сын, сын
боярский 85
Сущовы, дети боярские 86
Сысоев Данила Александров сын,
бежецкий губной староста 530
Тарбеев Андрей Григорьев сын,
сын боярский,; кормленщик —
«дано было. .. бобровое» в Ка-
луге 461
Тарбеев Иван Григорьев сын, сын
боярский 46Г
372
Тарбеев Семен Григорьев сын, сын
боярский 461
Тарусские, князья 447
Татев Федор Иванович, князь 425
Татевы, князья 117
Татищев В. Н. 6, 48—53
Татищев Ю. В. 86
Татищевы, дети боярские, см. Го-
лохвостовы
Ташлыков Осип Федоров сын, во-
логодский купец 344
Ташлыкова Ульяна Старшая Федо-
рова дочь, двинянка, потом во-
логжанка, жена Осипа Федорова
сына Ташлыкова 344
Ташлыков-Служнев Давыд Иванов
сын, вотчинник 208
Ташлыковы, вологодские купцы 344
Тверские князья 117
Телепнев-Оболенский Иван Федо-
рович Овчина, князь, боярин,
сын князя Федора Васильевича
Телепнева-Оболенского 191
Телятев Костя Васильев сын, сын
боярский, волостель в волостях
Инобож и Вольга Владимир-
ского у. 433
Телятевские-Микулинские, князья,
см. Микулинские
Телятевы, дети боярские, 433
Темиров Дмитрий Иванов сын,
двинской писец 362
Тенишев Еникей, князь, кормлен-
щик 480
Терентьев Калинка, важанин, зем-
ский челобитчик от Ледцкого
стана 318
Тестовы, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Тетерин Васюк Гундуров сын, сын
боярский, наместник в Орешке
492
Тимофеев Федька, важанин, зем-
ский челобитчик от Ледцкого
стана 317
Тимофеев Фомка, важанин, земский
челобитчик от Слободского стана
317
Тимофеевы, важане, «лучшие люди»
323
Тимошенкова 3. А. 4
Тимошкин Еремка Филиппов сын,
холоп 266.
Тимошкин Иванко Филиппов сын,
холоп 266
Тимошкина Офимка Филиппова
дочь, холопка 266
Тимошкины дети Долгого (= Дол-
горукие), холопы Амосовых 266
37 н. Е. Носов
Тирун, двинской своеземец 343
Титов А. А. 314, 339, 341, 350, 351
Тихменевы, дворянский род 98
Тихомиров М. Н. 5, 6, 20, 45, 46,217
Тихонов Ю. А. 290
Тихонравов Н. С. 75
Тишков Андрей Третьяков сын,
сын боярский, кормленщик, ве-
ликокняжеский тиун в Великом
Устюге 440, 519
Тишков Немятой Андреев сын, .сын
боярский, волостель в Берен-
деевском стане Дмитровского у.
440, 520
Товарищев Иван Матвеев сын, сын
боярский 468
Товарищев Мансур Матвеев сын
Аксаков, сын боярский, воло-
стель в волости Череповце Бе-
лозерского у. 468
Товарищев Матвей сын Аксаков,
сын боярский 468
Товарищев Никифор Матвеев сын,
сын боярский 468
Товарищев Савелий Матвеев , сын,
сын боярский 468 . ,, •
Товарищев Степан Матвеев сыщ
сын боярский 468
Товарищевы, новгородские . бояре,
потом московские дети боярские
426, 468
Товарковы, дворянский род 98
Токмаков И. Ф. 164
Толочанов Иван Григорьевич, по-
мещик 103
Тормосоввг, дворянский род 98
Трепицыны, двинские кр-не, потом
холмогорцы 257
Трестины, дворянский род 98
Третьяков Иван Иванович, казна-
чей великого князя 364
Третьяков-Ушатый Иван Василье-
вич, князь 208, 209
Третьяковы, дворянский род 98
Третьяковы-Пожарские, см. Пожар-
ские-Третьяковы
Трифон, архимандрит Симонова
Московского м-ря, потом архи-
епископ суздальский 47, 73
Трифон Федорович, легендарный
новгородец (?) 270
Троекуровы, князья 116
Тростинские, князья 117
Труфанов Гришка, важанин, ям-
ской целовальник от Ростовской
й Концегородской волостей 323
Тупиков Савлука Оксентьев сын,
шенкурский земский .староста
317
573
Туренины, князья 117
Турков Ефимий, игумен Волоко-
. дамского м-ря 23, 44
Туров Петр Иванов сын, нижего-
родский писец 440
Тухачевский Гаврила Яковлевич,
стольник и кеврольский воевода
309
Тучка-Морозов Василий Борисович,
боярин 221
Тучка-Морозов Иван Борисович,
боярин, дед царицы Анастасии
221
Тучков Василий Михайлович, боя-
рин 221
Тучков Михаил Васильевич, боя-
рин, наместник в Галиче 220—
222, 453
Тучкова Ирина Ивановна, боярыня
221
Тучковы, московские бояре, см. Мо-
розовы, Салтыковы, Шеины 221,
222, 447, 508
Тюменев Матвей, вотчинник 202,
206
Тютин Хозяин Юрьевич, казначей
великого князя 360
Уваров, см. Алексеев
Уваров А. С. 82
Уваров Дмитрий (Митька) Васильев
сын, сын боярский, «брал мех
дмитровской» 410. 437
Уваровы, дети боярские 437
Ульянины-Давыдовы (Минчаковы),
дети боярские, см. Давыдовы
464, 504
Ульянов Матвей Евдокимов сын,
составитель купчей 273
Упин Семен Александров сын, вот-
чинник 208
Усов Тимофей Григорьев сын, не-
нокский солевар 315
Устюгов Н. В. 260, 290, 323
Ухтомские, князья 117
Ушаков Василий Скрябин сын, сын
боярский 530
Ушаков Мишута Окулов сын, поса-
жанин 140
Ушаковы, см. Артемьевы 172
Ушатые, князья 411, 429
Ушатый Данило Юрьев сын Мень-
шого, князь 429
Ушатый Семен Юрьев сын Мень-
шого, князь, кормленщик —
«брал мех коломенской» 429
Федор Амосович, легендарный нов-
городец (?) 270
574
Федор Борисович, князь волоцкий
130
Федор Борисович, царевич, сын
Бориса Годунова 132
Федор Григорьевич, истец к Лодом-
ской волости 252
Федор Иванович, царь 130, 132, 247,
281, 480
Федор Олегович, легендарный нов-
городец (?) 270
Федор Федорович (Воронов?), воло-
стель в устьянских волостях,
см. Воронов" Фендрик 514
Федоров Иван, троицкий кр-н 171
Федоров Иван Петрович, боярин,
конюший 191, 534
Федоров Иван сын Молодых Бояр,
низовский кр-н, см. Молодые
Бояре 271
Федоров Карп, лодомский кр-н
252
Федоров Михаил, вельский земский
староста 317
Федоров Остафий, низовский кр-н
271
Федоров Павел,, вельский земский
староста 317
Федоров Селиван, важанин, ста-
роста и земский судья Подвин-
ского стана 324
Федоров Юшка, сын боярский, во-
лостель в волости Мышега Та-
русского у. 425, 460
Федоровы, бояре, см. Челяднины
Федоровы, дети боярские 425
Федоровы, важане, «лучшие люди»
323
Федотов Василий 354
Федотьев Стефан, конюшенный
дьяк 190
Федчищев Василий Петров сын,
сын боярский 452
Федчищев Дмитрий Петров сын,
сын боярский 452
Федчищев Петр Федоров сын Зуба-
това, дьяк 452
Федчищев Юшко Петров сын, сын
боярский 452
Федчищев Яков Петров сын, сын
боярский 452
Федчищевы, дети боярские 452
Фенютин Илья (Идейка), шенкур-
ский земский староста 317,
327
Феогност, архимандрит Чудова м-ря
135
Феодосий, архиепископ новгород-
ский 23, 44, 73
Феодосия, княгиня, дочь москов-
ского великого князя Ивана Да-
ниловича Калиты 471
Фетцов Зинов, подьячий 531
Филатьевы, устюжские и яренские
купцы и промышленники, тор-
говые люди «гостиной сотни»
322
Филипп, митрополит 497
Филиппов-Наумов, см. Наумовы
Флетчер Джилъс (Елизар), англий-
ский посол, автор описания Рос-
сии 292
Флоря Б. Н. 162
Фомин Василий, ярославский писец
446
Фомины, бояре, см. Игнатьевы, Же-
ребцовы 506
Фомичев Алешка, двинской низов-
ский кр-н, солевар 253
Фролов Степан, холмогорец (с Кур-
цова), потом архангелогородец
281
Фупиков Никита, дьяк 39, 129
Хабаров Иван Иванович, боярин
139
Хабаров Павел Федоров сын,
двинской целовальник (с .Пи-
неги) 316
Хабаровы, боярский род 139
Хабаровы, двиняне, кр-не, потом
, промышленники 316
Хвост Алексей Петров сын (Босо-
волков), тысятский, родоначаль-
ник бояр Хвостовых, Отяевых,
Белкиных 461
Хвостов Иван Иванов сын, вотчин-
ник 188
Хвостов Михаил, сын боярский,
губной староста в Переяславль-
Рязанском у. 461
Хвостов Михайло Данилов сын, сын
боярский, кормленщик — «брал
мех» в Калуге 461
Хвостов Степан, великокняжеский
тиун 461
Хвостовы, московские бояре, см.
Отяевы, Белкины 411, 461, 511
Хилковы, князья 117
Хирдышиков Дмитрий, сын бояр-
ский, волостель в волостях Куси
и Немде Костромского у. 458
Хлебников Паршута, посадский че-
ловек 213
Хлопец, см. Каз-Гирей
Хлопов Дмитрий Константинов сын,
сын боярский, волостель в Го-
родне Бежецкого у. 466
Хлопов Иван Назарьев сын, сын
боярский 412, 466
Хлопов Федор Семенов сын, ясель-
ничий 466
Хлоповы, дети боярские 466
Хлуд[о]нев Василий Иванов сын
Мунзора, сын боярский 487
Хлуд[е]нев Матвей Мунзорин сын,
сын боярский, кормленщик —
брал корм с половины новгород-
ских ямских пошлин 487
Хлуд[е]нев Чеботай Андреев сын,
сын боярский 487
Хлуд [е] невы, переяславские вот-
чинники, см. Стригины-Хлуд[е]-
невы 487
Холмская Василиса, княгиня, жена
князя Д. Д. Холмского 137
Холмская Федосья Ивановна, кня-
гиня, жена князя В. Д. Холм-
ского, дочь Ивана III 138
Холмские, князья 138
Холмский Василий Данилович,
князь, боярин 137, 138
Холмский Данила Дмитриевич,
князь, боярин 137, 138
Холмский Семен Данилович, князь,
боярин 137, 138
Хромой-Ярославский Давыд Дани-
лович, князь, боярин 181,
182
Хромые, князья 182
Хрущев 44
Хрущов- Борис Иванов сын, сын
боярский, кормленщик, получал
корм с «рязанского ключа»
477
Хрущев Будай Угримов сын Бол-
тин, псковский помещик, намест-
ник в Белье 477, 505
Хрущов Василий Борисов сын, сын
боярский 477
Хрущов Василий Иванов сын, сын
боярский 477
Хрущов Давыдка Борисов сын, сын
477
Хрущов Иван Михайлов сын Бол-
тин, псковский помещик 505
Хрущевы, дети боярские 477
Худяковы, двиняне, см. Поповы 271
Цыплятев Григорий Семенов сын,
сын боярский 499
Цыплятев Елизарий Иванов сын,
думный дьяк 221, 481, 499
Цыплятев Иван Дмитриев сын, сын
боярский, дьяк белозерских кня-
зей 499
37*
575
.Цыплятев Иван Елизаров сын, дум-
ный дьяк 228, 499
Цыплятев Семен Иванов сын, сын
боярский 499
Цыплятевы, белозерские бояре, по-
том московские дети боярские,
см. Монастыревы 411, 499
Чаадаевы, бояре, см. Протасьевы
479
Чавакины, двиняне, см. Чевакины
Чавкипы, см. Чевкины
Чевакин Ермола Иванов сын, дви-
нянин, кр-н-вотчинник, «лучший
двинской муж» 271, 344
Чевакин (Чавакин) Федор, двин-
ской низовский кр-н-вотчинник
259, 260
Чейкин Григорий Юрьев сын, сын
боярский 448
Чевкин Иван Юрьев сын, сын бояр-
ский, кормленщик — «сидел» на
костромском суде 447, 448
Чевкин Матвей Юрьев сын, сын
боярский, кормленщик — «си-
дел» на костромском суде 447,
448
Чевкин Михаил Андреев сын, сын
боярский 448
Чевкин Свотин Юрьев сын, сын
боярский 448
Чевкин Юрий Андреев сын, сын
боярский 448
Чевкин Юшко Михайлов сын, сын
боярский 448
Чевкины, дети боярские, см. Гле-
бовы 448
Чеглоков Алексей (Александр) Зло-
бин, торопецкий помещик, корм-
ленщик — «брал» мех в Новго-
роде 4б2,.484, 485
Чеглоков Борис Иванов сын, сын
боярский 485
Чеглоков Василий Иванов сын, сын
боярский 485
Чеглоков Владимир Иванов сын,
сын боярский 485
Чеглоков Григорий, волоколамский
губной староста 531
Чеглоков Данило Иванов сын, сын
боярский 485
Чеглоков (Младший) Иван Иванов
сын, сын, боярский [сын
И. И. Чеглокова] 485
Чеглоков (Старший) Иван Иванов
сын, сын боярский 485
Чеглоков Злоба (Тимофей) Иванов
сын, сын боярский 485
576
Чеглоков Невзор (Игнат) Злобин
сын, торопецкий помещик, наме-
стник в Малом Ярославце 461,
462, 485
Чеглоков Семен Иванов сын, сын
боярский 485
Чеглоковы, московские бояре, см.
Морозовы 462, 485
Чегодаевы-Сокольские, князья 98
Челяднип Андрей Федорович, боя-
рин, конюший 191
Челяднин Василий Андреевич, боя-
рин и большой дворецкий 147,
153, 191
Челяднин Иван Андреевич, боярин,
конюший, наместник в Пскове
190, 191, 502
Челяднин Иван Иванович, кравчий,
боярин, конюший, сын боярина
Ивана Андреевича Челяднина,
шурин князя Юрия Васильевича
Глинского 190, 191
Челяднина Агриппина (Ографена)
Федоровна, княгиня, боярыня,
дочь князя Федора Васильевича
Телепнева-Оболенского, жена
боярина Василия Андреевича
Челяднина, мамка царевича
Ивана 191
Челяднина Елена, боярыня, жена
боярина Ивана Андреевича Че-
ляднина 190—192, 196
Челяднина Мария Андреевна, жена
князя С. Д. Холмского 138
Челяднин-Федоров Василий Андрее-
вич, боярин, дворецкий Боль-
шого дворца 229
Челяднины, боярский род 190, 191/
196, 209
Чемоданов Дмитрий, слуга Троице-
Сергиева м-ря 171
Ченслер Ричард, английский путе-
шественник 351, 357
Черепнин Л. В. 5, 6, 19, 21, 54, 56,
63, 179, 250
Черкасский Иван Борисович, князь,
боярин 419
Черниговские, князья 408, 446
Чернов А. В. 390
Черный-Засекин, см. Засекин И. И.
Чертов Семен Михайлов сын, сын
боярский, наместник в Карачеве
481
Чет (Мурза) в крещении Захарий,
родоначальник московских бояр
Зерновых, Сабуровых, Годуно-
вых, Вельяминовых 499
Чечулин Н. Д. 509
Чеших Федор Васильев сын, вель-
ский земский староста 317
Чириков Константин Семенов сын,
вотчинник 445
Чирикова Ирина, вотчинница 446
Чириковы, дворянский род 98
Чихачев Андрей Владимиров сын,
вотчинник 147
Чулков Дмитрий Иванов сын, вот-
чинник 226
Чулков Иван Иванов сын, вотчин-
ник 226
Чулков Никита Большой Иванов
сын, вотчинник 226
Чулков Никита Меньшой Иванов
сын, вотчинник 226
Чулков Федор Алексеев сын, вот-
чинник 209, 226
Чулков Федор Иванов сын, вотчин-
ник 226
Чулковы, вотчинники 226, 228
Чулковы-Ушатые, князья 117
Шавкин Григорий, дьяк 153
Шадрин Василий, вотчинник 190
Шапиро А. Л. 291
Шастинские, дети боярские 448
Шастинский Борис Иванов сын,
сын боярский 414, 448, 449
Шастинский Отай Иванов сын, сын
боярский, кормленщик — ведал
стольничьим путем в Костроме
414, 448, 459
Шастунов Василий Иванов сын, по-
мещик 448
Шастунов Салтан Иванов сын, по-
мещик 448
Шастуновы, князья 448, 451
Шаховские, князья 117, 429
Шеин Василий Дмитриевич, околь-
ничий, дмитровский дворецкий
217
Шеин Иван Дмитриевич, двинской
наместник 342
Шеин Тимоха Григорьев сын, двин-
ской сотский, из «лучших лю-
дей» 248, 364
Шеин Юрий Дмитриевич, окольни-
чий, тверской дворецкий 191)
Шеины, московские бояре, см. Мо-
розовы, Салтыковы, Тучковы
447, 508
Шелепшанские, князья 117
Шемяка Дмитрий Юрьевич, князь
119, 122
Шемячич (Шемяка) Василий Ива-
нович, князь 148, 149
Шепенков Семен Григорьев сын,
сын боярский, волостель в Утма-
новской волости Устюжского у.
515
Шергин Б. В. 269
Шереметев Иван Васильевич, боя-
рин 382, 412, 452, 458
Шереметьев Микита Васильев сын,
наместник в Ивангороде 492
Шереметьевы, московские бояре, см.
Захарьины, Колычевы, Беззуб-
цевы, Кобылины, Лодыгины 491,
497
Шершавин Никита Васильев сын,
сын боярский 470
Шершавин Смага Васильев сын,
сын боярский 470
Шершавин Ширяй, сын боярский,
волостель в волости Арбужевесь
Белозерского у. 470
Шетень Михаил, тверской боярин,
родоначальник бояр Шетневых
и Садыковых 449, 453
Шетнев Алешка Михайлов сын,
сын боярский 424
Шетнев Афанасий Иванов сын,
боярин, наместник в Галиче
453
Шетнев Григорий Садыков Михай-
лов сын, тверской боярин, родо-
начальник бояр Садыкрвых 449
Шетнев Демьян Львов сын, сын
боярский 453
Шетнев Константин Михайлов сын,
тверской боярин, тысятский 449,
453
Шетнев Михаил Тимофеев сын,
сын боярский, великокняжеский
тиун в Москве 424
Шетнев Пахом Львов сын, сын
боярский 453
Шетнев Федор Львов сын, сын
боярский, волостель на поло-
вине волости Нерехты Костром-
ского у. 453
Шетневы, тверские бояре, потом
московские дети боярские, см. Са-
дыковы 424, 449, 453
Шигона-Поджогин Иван Юрьев сын,
сын боярский, тверской дворец-
кий 220
Шилов Михаил Остафьев сын, шен-
курский земский староста 317
Ширяев Кокюрев, двинянин (?)
353
Шишкины, дети боярские, см. Ада-
шевы, Ольговы 450
Шляпин В. П. 153
577
Шмаков Алешка Григорьев сын,
мезенец 309
Шмидт С. О. 5, 6, 14—16, 19, 21—23,
29, 31—37, 43, 46—51, 70, 213,
373—376
Шмойлов Алексей Афанасьев сын,
псковский помещик, ' волостель
в Вышгородище во Пскове 398,
496
Штаден, опричник, немец 479
Шубин Афанасий сын Львова, сын
боярский 445
Шубин Петруша Шемякин сын,
вотчинник 163
Шубин Федор Иванов сын, сын
боярский 445
Шубины, дети боярские 445
Шуйга Абросим (Обросим), двин-
ской своеземец, родоначальник
купцов и промышленников Шуй-
гиных 342
Шуйга Марк Малафьев сын, ненок-
ский солевар 344
Шуйгин Афанасий Федоров сын,
двинянин, сын боярский Новго-
родского Софийского дома 344
Шуйгин (Шульгин) Василий Ан-
дреев сын, двинской своеземец
344
Шуйгин Григорий Макаров сын,
двинской своеземец 344
Ш'уйгин Григорий Никитин сын,
двинской своеземец 342, 343
Шуйгин Макар Абросимов сын,
двинской своеземец, из «лучших
людей» 342, 344
Шуйгин Никита Абросимов сын,
двинской своеземец, из «лучших
людей» 342
Шуйгин Никита Макаров сын,
двинской своеземец, из «лучших
людей» 344
Шуйгин Панкрат Никитин сын,
двинской своеземец, из «лучших
людей» 342, 343
Шуйгин Семен Макаров сын, двин-
ской своеземец, из «лучших лю-
дей» 344
Шуйгин (Шульгин) Федор Аброси-
мов сын, двинской своеземец и
промышленник, из «лучших лю-
дей», сотский и староста Ниж-
ней половины Двинской земли
341—344, 353—355, 271, 293, 364,
365
Шуйгина Матрена, см. Быкова
Матрена 344
Шуйгины (Шульгины), двинские
своеземцы, потом холмогорские
и архангелогородские купцы и
промышленники 257, 278, 342,
343, 344
Шуйские, князья 116, 117, 174—178,
181, 183, 186—188 190—192, 197—
199, 204, 221, 503 *
Шуйский Андрей Михайлович,
князь, боярин 50, 198, 199, 503
Шуйский Иван Васильевич, князь,
боярин, наместник в Пскове 188,
220, 503
Шуйский Иван Михайлович, князь,
боярин, наместник на Двине и
во Владимире 85, 342, 364
Шуйский Иван Петрович, князь,
наместник в Пскове 503
Шуйский Петр Васильевич Вели-
кий, князь, наместник в Пскове
503
Шуйский Петр Иванович, князь,
боярин, наместник в Пскове 209,
503, 504
Шуйский Федор Иванович, князь,
наместник в Пскове 503
Шульгин Василий, купец, город-
ской староста Архангельска 344
Шульгин (Шульга) Василий Ан-
дреев сын, холмогорский купец
344
Шульгины, см. Шуйгины
Шумаков С. А. 6, 142, 158, 165 173,
182, 198, 373, 378, 521, 522*, 531
Шунков В. И. 288, 289
Щапин Иван, князь 104
Щекин Алексей Малой Гридин
(Григорьев) сын, подьячий, по-
том дьяк великого князя 147,
206
Щекин Борис Алексеев сын, дьяк
206
Щекин Иван Большой Алексеев
сын, вотчинник (в иноках Иона)
202, 206
Щелкалов Андрей Яковлев сын,
думный дьяк 227, 228
Щелкалов Василий Яковлев сын,
думный дьяк 227, 228
Щелкалов Яков Семенов сын, дьяк
154, 227, 228
Щепин Борис Семенов сын, князь
442
Щепин-Ростовский Иван Дмитриев
сын, князь, держал стольничий
путь в Переяславле 398, 399, 442
Щепины, князья, см. Ростовские-
Щепины 117, 442
Щербатые, князья 117
Щербинины, дворянский род 98
578
Щетинин Алексей Иванов сын,
князь 464
Щетинин Григорий Иванов сын,
князь, наместник в Кишине 463
Щетинин Гриша Влодимиров сын,
князь 414
Щетинин Дмитрий Александров
сын, князь 464
Щетинин Ерш Иванов сын, князь,
наместник в Кашине 463
Щетинин Иван Григорьев сын,
князь 463
Щетинин Михаил Александров сын,
князь 464
Щетинин М. С., князь 414
Щетинин Семен Александров сын,
князь 464
Щетинины, князья 117, 429, 463,465
Щипунов Семен, важанин, цело-
вальник Подвинского стана 324
Щукин-Кутузов Данила Федоров
сын, вотчинник 163
Юрелец Осип Григорьев сын, пи-
нежанин, из «добрых людей» 316
Юренев Степан Улмезов сын,
псковский помещик, кормлен-
щик — «на правде» в Судской
волости Белозерского у. 471
Юрий Васильевич, князь, брат царя
Ивана IV 38
Юрий Васильевич, князь дмитров-
ский, сын Василия II 119, 443
Юрий Галицкий, удельный князь
455
Юрий Иванович, князь дмитров-
ский, сын Ивана III 137, 144,
151, 182, 217, 220, 224, 439, 440,
444, 464, 478, 482, 486, 504, 505,
520, 523
Юрка (Елка?), лодомский кр-н 251
Юрьев Амвросий Прокофьев сын,
двинской кр-н-вотчинник и про-
мышленник 320, 321
Юрьев Артемий Алексеев сын,
двинской кр-н-вотчинник и про-
мышленник 320
Юрьев Василий Иванов сын, Соли-
камский солевар и промышлен-
ник, купец «гостиной сотни» 322
Юрьев Василий Михайлович, боя-
рин 382
Юрьев Григорий Терентьев сын,
ненокский солевар 320
Юрьев Данила Романович, боярин и
дворецкий 154, 211, 227, 228, 231
Юрьев Ефим Амвросьев сын, двин-
ской кр-н-вотчинник и промыш-
ленник 320
Юрьев Иван, дьяк 505
Юрьев Иван, священник Николь-
ской церкви Тарнажского го-
родка 321
Юрьев Иван (отеч.?), холмогорец,
купец, таможенный голова в Ар-
хангельске 320, 321—323
Юрьев Иван (Ивашка), шенкур-
ский земский челобитчик, из
«лучших людей» 317, 318, 320,
323, 325
Юрьев Иван Иванов сын, Соликам-
ский солевар и промышленник,
купец «гостиной сотни» 322
Юрьев Кузьма Амвросьев сын,
двинской кр-н-вотчинник и про-
мышленник 320
Юрьев Никита Романович, боярин,
брат царицы Анастасии Рома-
новны 188
Юрьев Сила, важанин, сотский Ро-
машевский стана 321
Юрьев Филипп Амвросьев сын,
двинской кр-н-вотчинник и про-
мышленник 320
Юрьева Евдокия Александровна,
княгиня, дочь князя А. Б. Гор-
батого-Суздальского, жена боя-
рина Н. Р. Юрьева 188
Юрьевы, бояре 178, 207, 210
Юрьевы, важане, шенкурские по-
сажане, из «лучших людей» 320,
321, 325
Юрьевы, двиняне, кр-не-вотчин-
ники, из «лучших людей», потом
холмогорцы и архангелогородцы,
купцы и промышленники 320,
321, 323
Юрьевы, см. Захарьины
Юрьевы-Кузьмины см. Кузьмины-
Юрьевы
Юрьевы-Оболенские, князья 117
Юшков А. И. 94—96, 524
Юшков С. В. 21
Языков Афанасий, владимирский
городовой приказчик 86
Языков Роман, владимирский горо-
довой приказчик 86
Якимов Иван, приказчик Перееж-
ской конюшей волости на Вол-
хове 486, 487
Яков, игумен Троице-Сергиева м-ря
185
Яковлев А. И. 386, 396
Яковлев Богдан Михайлов сын,
холмогорец, «торговый человек»
314
Яковлев Василий Михайлов сын,
579
холмогорец, «торговый человек»
314
Яковлев Давыд Михайлов сын,
двинской кр-н — «торговый че-
ловек» с Ухтострова, потом ар-
хангелогородец 281
Яковлев Елизарий, малопинежский
земский староста 313
Яковлев Иван Михайлов сын, хол-
могорец, «торговый человек» 314
Яковлев Иван Петрович, боярин,
окольничий 521
Яковлев Михаил, купец, холмогор-
ский бургомистр 314
Яковлев Михаил (отеч.?), холмого-
рец, торговый человек 314
Яковлев Нестер, холмогорец (с Гли-
нок) , потом архангелогородец
281
Яковлев Никита, дмитровский го-
родовой приказчик 181
Яковлева П. Т. 290
Яков лев-Ко л огривов Иван Иванов
сын, сотский Ненокского посада
Двинской земли 278
Яковлевы, двинские кр-не-вотчин-
ники и промышленники, позднее
архангелогородские и холмогор-
ские купцы 314
Яковлевы, дети боярские 411
Яковлевы-Кологривовы, см. Коло-
гривовы, Яковлевы 277
Якуница Рагоза, холоп 266
Якушев Васюк Рочюй сын Кривого,
холоп 266
Якушев Малаш Шестник сын Кри-
вого, холоп 266
Якушева Огаша дочь Кривого, хо-
лопка 266
Якушева Огруха, холопка 266
Якушевы, холопы Амосовых 266
Яраков Трофим, двинской кр-н во-
лости Уйма 343
Яропкин Михалец Иванов сын, сын
боярский, кормленщик — брал
«кормленый окуп» с Малой Пи-
неги 327, 328
Яропкины, см. Еропкины
Ярославские князья 99—101, 114,
116, 117, 182, 208, 209, 229, 398,
408, 411, 429, 435, 438, 451—453,
463, 519
Ярославский Федор Васильевич,
князь 101
Ярыга Иван Андреев сын, холмого-
рец 279, 280
Ярыга Кондратий Ярофеев сын,
двинской кр-н, «добрый чело-
век» 280
Ярыга Ярофей Фомин сын, выбор-
ный судья Низовской луки 280
Яхонтов Андрей Игнатьев сын, сын
боярский 462
Яхонтов Василий Григорьев сын,
сын боярский, кормленщик —
«брал мех тверской» 462
Яхонтов Иван Игнатьев сын, сын
боярский 462
Яхонтов Михаил Григорьев сын,
сын боярский 462
Яхонтов Никита Григорьев сын,
сын боярский 462
Яхонтовы, тверские бояре, потом
московские дети боярские, см.
Левашовы 462
Яцунский В. К. 290
УКАЗАТЕЛЬ
ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ*
П р
бер. — берег
вол. — волость
г. — город
гос-во — государство
губ. — губерния
д. — деревня
зап. — западный
кн-во — княжество
и н я т ы е
м-рь — монастырь
о. — остров
оз. — озеро
пог. — погост
пол. — половина
пос. — посад
прих. — приход
пят. — пятина
сокращения:
р. — река
с. — соло
сл. —' слобода
ст. — стан
с-цо — сельцо
у. — уезд
ц. — церковь
четв. — четверть
Абрамовское, с. Инобож. вол. Дмит-
ров. у. 164
Акулининская, д. Ростунов. ст. Бо-
ровск. у. 172
Алатырь, г. 447
Александровская сл. Переяслав, у.
226, 229, 534
Алексеевская, д. Холмогор, у. 280
Алексин, г. 460
Алыст, г. Ливония 425, 507
Аминево, д. Город, ст. Твер. у. 155
Амосово, д. Двин. у. 264
Англия 241, 258, 275, 282, 289, 351,
356—358, 360
Андога, р. 467, 472
Андозеро 467
Андопал, с. и вол. Белозер. у. 467,
468, 471, 472
Андреевский ст., вол. Устюж. у. 517
Андреевское, с. Звенигор. у. 217,
218, 220, 224, 225, 227, 228
Андреевское, с. Рузск. у. 137, 138,
151, 164
Андрианов, о. 264
Андриановский . (Низовский) ст.
Нижи. пол. Двин. у. 249, 252, 272,
292, 320, 333, 334
Аносово, с. Ростов, у. 188, 200
Антоновский ст. Бежецк, у. 469
Антропьева сл., вол. Устюж. у. 517
Арбужевесь, вол., Белозер. у. 469,
470
Арбуй, вол. Белозер. у. 423
Аристлахта, Пудожем. вол. 262, 272
Артемьевский ст. Переяслав. у. 126
Архангельск (Архангелогородский
пос.) 245, 256—259, 274, 275, 280—
282, 292, 314, 320, 321, 342, 344,
358, 359, 438
Архангельская губ. 263, 264, 268
Архангельский край 274
Архангельский прих., Двин. у. 271
Бабий наволок, д., Лодом. вол.
Двин. у. 262
Бабинская, . д. Студемен. Вознесен,
прих. 273
Бакино, с., Слобод, ст. Переясл. у.
226, 228
Балахна, г. 183, 184, 200, 201, 213,
422, 466, 475, 476
Балахонский у. 201, 421
Балтика 284
Баскаково, с. Сузд. у. 152
Башкатова д. 103
Бсбяково, с., Инобож. вол. Дмит-
ров. у. 164, 165, 200
Бежецкая пят., Новгор. земля 75,
154, 455, 483, 493, 518, 523
Бежецкий Верх, у. 122—124, 130,
141, 152, 163, 165, 170, 172, 188,
201, 340, 398, 421, 423, 438, 450,
453, 455, 465, 469, 478, 487, 499,
504, 507, 512, 520, 524, 530, 531
Бежецкий рубеж 464
Безносовская, д. Белозер. у. 152
Белая, г. 433, 499
Белая, р. 481
* Указатель составлен Г. А. II о б е д и м о в о й.
581
Белгородский (Белгородок) ст. Ка-
шин. у. 463—465
Белград 19
Белев, г. 451, 477
Белое море 240, 241, 243, 263, 285
Белое, оз. 472
Белое, с. Пошехон. у. 536
Белозерский у. (земля, край) 66, 84,
126, 135, 152, 155—157, 161, 165,
302, 360, 421, 423, 468, 471, 472,
532—535
Белозерское кн-во 423
Беломорье 285
Белоозеро, г. 111, 112, 114, 116, 117,
130, 135, 138, 156, 157, 167, 247,
440, 445, 453, 467, 470, 472, 473,
490, 534
Белый городок, с., Белогород. ст.
Кашин, у. 465
Бельская засада, Псков, у. 462
Бердовый кут, д., Лодом. вол. Двин.
у. 262
Березовец, г. 496
Березовец, с-цо 200
Березовец, тоня на р. Двине 263
Березово, Двин. у. 263
Берендеево, сл., ст., Дмитров, у. 207,
437, 439, 440, 520
Берков, ст. Новоторж. у. 209
Берлюково, с. Лутск. ст. Ростов, у.
142
Биричев кут, д. Студемен. Возне-
сен. прих. 273
Благовещенское, с. 200
Ближний Холм, Холмогор, у. 280
Блудово, с-цо у Соли Переясл. 152
Бобарыкино, с., Дмитровского у. 99,
100
Бобошино, с., Переяславск. у. 126,
200 .
Богаевский (Богаево) ст., Влади-
мир. у. 433, 436, 437
Богатинская губа в Беркове ст.
Новоторж. у. 209
Богтюг (Бохтюг), р. 474
Богтюжское (Бохтюжская), с. и
вол. 474, 475
Большая половина Задубровской
слободы, ст. Кашин, у. 464, 465
Большая Пудица, р. 464
Большая Соль, см. Соль Большая
Большое Семенцово, д., Рождествен.
ст. Переяслав. у. 163
Борисовская, д. на Лявлиной Курье,
Двин. у. 271, 277
Борисовское, с., Можайск, у. 147,
148
Борково, с. Моск. у. 200
Боровая, вол. Вязем. у. 482
582
Боровск, г. 149, 446, 455, 478, 513
Боровский у. 138, 139, 165, 172, 201,
424, 425
Воровско-Серпуховское кн-во 140
Борок Железный (Борковская, Бо-
рок), вол. Костром, у. 450, 454—
457, 465
Бороноволоково, с. Нерльск. ст. Пе-
реясл. у. 143, 200
Бортный ст. Переяславск. у. 126
Борчарская вол., Стариц, у. 172
Бохов ст., Москов. у. 181, 186, 468
Бочкино, д., Городецк. ст. Бежецк,
у. 141
Боярская, д., вол. Пустошенско-
Амосовская, Архангельск. губ.
264
Боярский, о., в Двин. губе 262, 264,.
269
Брашевская (Брашево) вол., Колом,
у. 429, 430
Брянск, г. 480
Буегородская осада, Костром, у. 456
Бужа, р., приток Оки 435
Бужениново, с. Верхдубенск, ст. Пе-
реяслав. у. 202
Буй, г. (Буйгород) Костром, у. 454,
456
Буйгород, с. Хованск. ст. Волоко-
лам. у. 531
Букаркинская, д., на р. Ижме 259
Бунково, д., Кодяев. ст. Переясл. у.
209
Быстрокурская (Быстрокурье) вол..
Двин. у. 281
Вага, р. 241, 291, 475, 511, 513
Вагин, о. на Двине 321
Вагоостровская вол. Андрианов, ст.
320
Важский у. (Вага, Важская зем-
ля) 296, 297, 306, 307, 314, 316—
319, 321, 325—327, 329, 345, 348.
355, 356, 362, 498
Важское наместничество 329
Ваймуга (вол.?) 248
Валдокурская вол. Двин. у. 316
Варварино, д., Берендеев, ст., Дмит-
ров. у. 208
Варзуга, вол. Двин. у. 246, 247, 258,.
291, 357
Варница, тоня в Варзуге 263
Васильевский колодец, в Уне 272
Васильевское, с., Иворовск. ст. Ста-
риц. у. 200, 203, 204, 214
Васильково, с., Сузд. у. 152
Введенский ст. Устьянск. вол. 513—
515
Введенское, с., Чудовский ст. Ка-
шин. у. 164
Введенское, с-цо, Дмитров, у. 200
Велиж, г. 482, 495
Великая Курья (Великокурская)
вол., см. Курейская
Великая Курья, р. 352
Великая Соль, см. Соль Большая
Великие Луки, г. 494, 504
Великие Места, в Неноксе 277, 278,
320, 355, 361
Великое, оз. 437
Вельская пол. (ст.) Важск. земли
317, 326, 327, 348
Вельский (Вельск) пос. и ст. Важск.
у. 299, 317, 318, 326
Белья, г. 426, 502, 504, 505, 509
Веля, р., приток Ваги 443, 513
Верейский у. 147, 165, 173, 201, 214,
421, 423, 446, 460
Веретея, вол. Белозер. у. 467, 470—
472
Веркола, вол. Пинеж. у. 293
Верх-Вага, Вельск, ст. Важ. у. 318
Верхдубенский ст. Переяслав. у.
126, 142, 163, 164, 172, 202
Верхне-Пинежские земли 313 4
Верхний Березовец, вол. Костром,
у. 136, 145
Верхний Конец (Куропольский),
пос., Холмогоры 292
Верхняя половина Двин. у. 248, 272,
281, 292, 293, 330, 331, 333, 335,
340, 352—354, 359, 361
Верховажский (Верх-Важский) ст.
Важ. у. 318
Верховские города 422
Верхопушемская вол. Устюжск. у.
516
Верхотурово, с-цо, Берендеев ст.
Дмитров, у. 207
Весь Егонская, с., Городецк. ст. Бе-
жецк. у. 152
Весья, с., Сузд. у. 152
Вечеславль, с. Вологод. у. 101, 102
Взвоз, Двин. у. 262
Взманово, с., Ростов, у. 163
Вилегодская Пермца, прих. Виле-
год. вол. 518
Виледь (Вилегодская) вол., Соль-
Вычегод. у. 518, 523
Виледь (Вилядь), р., приток Вы-
чегды 518
Вильно, г. 442, 498
Владимир, г. 24, 36, 85—87, 200, 201,
213, 397, 398, 433, 435, 437, 447,
448, 453, 471
Владимирец (Володимирец), г. 493,
503, 505, 508, 509
Владимиро-Суздальская земля 176
Владимирский у. 75, 84, 139, 152,
153, 160, 165, 167, 182, 201, 381,
421, 423, 433, 436, 437, 532
Владимирское наместничество 85
Воджать, вол. Зубцов, у/ 463
Водлокурская вол. Устюж. у. 254
Водлоозеро, пог., вол. 484, 489, 498—
500
Водская (Вотская) пят., Новгор.
земля 75, 436, 455, 460, 483, 486,
490, 491, 495, 499, 504
Вознесенский прих., вол. Низовская
лука Двин. у. 281
Вознесенский ст. Двин. у. 273
Войничи, вол. Рузск. у. 434
Волга, р. 130, 170, 171, 184, 200, 201,
203, 208, 247, 445, 451, 465, 529
Волежский ст., см. Вольга
Волкове, с. на Клязьме 200
Вологда, г. 157, 245, 247, 326, 337,
447, 467, 474, 475
Вологодский у., земля 75, 84, 154,
155, 360, 421, 435, 474, 475
Вологодско-Белозерская земля 422
Волок, г. 398, 431, 487, 511
Волок Пинежский, см. Пинежский у.
Волоколамский (Волоцкий) у. 84,
130, 155, 201, 208, 446, 531
Волославцево, с. Переяслав. у. 444
Волоцкий ст. Вязем. у. 482
Волоцкий удел 155
Волочек, Двин. у. 263
Волочина Большая, д. Углич, у. 152
Волхов, р. 486
Волынь 441
Вольга, вол. Владимир, у. 433, 434,
436, 439, 469
Вольга, р. 433
Вольская вол. Пошехон. у. 166
Волгога, р., приток Устьи 513, 514
Волюская вол. Устюж. у. 514
Ворбозеро, Ворбозовская вол. Бел-
озер. у. 533, 534
Воригино, с-цо, Ростов, у. 190
Воробьева сл. 156, 197, 215, 216
Воронино, с. Переяслав. у. 531
Вороноч, г. Псков, у. 503, 509, 510
Воротынск, г. 464, 512
Боря, вол. Москов. у. 141, 198, 206
Воскресенское, с. Белозер. у. 534
Воскресенское, с. Переяслав. у. 124,
126
Восточная Европа 291
Восточно-Сибирское море 274
Вохонская вол. Москов. у. 307, 527
Врев, г. Псков, у. 503, 509
Выбор, г. Псков, у. 509
Выборг, г. 488
583
Выг, р. 500
Выг-озеро, вол., пог. 484, 489, 498—
500
Выгозеро, оз. 500
Вымь, р. 519
Выпуково, с. Верхдубенск, ст. Пе-
реяслав. у. 142, 201
Высокое, с. (г. Егорьевск), Высоц.
вол. Колом, у. 431, 432
Высоцкая (Высокая) вол. Колом, у.
429, 431, 433
Вычегда, р. 241, 518, 519
Вышгород, г. Псков, у. 462, 463,496,
503, 505, 506, 508, 509
Вышегородище, новгор. пригород
484, 495, 496, 505
Вышегородский ст. Дмитров, у. 190,
206
Вышний Волочок, г. 171
Выя, Выйская вол. Двин. у. 293,
295—297, 307, 310, 313, 327, 333
Выя, р., приток Пинеги 296
Вязема, с. Москов. у. 483
Вяземка, р. 483
Вяземский ст. Москов. у. 483
Вяземский у. 421
Вязьма, г. 398, 429, 440—443, 453,
455, 478, 482, 483, 487, 490, 499,
504, 519, 520, 522
Вятка, р. 240, 522, 523
Вятская земля, край 510, 522, 524,
525
Вятский у. 421
Галич, г. 200, 398, 403, 425, 429, 452,
453, 457, 464
Галицкий у., край 84, 119, 145, 153,
165, 201, 475, 523
Гвоздна, с-цо, Брашев. вол. Колом.
У. 430
Гдов, г. 426, 498, 502, 504, 506, 509,
510
Германия 289
Глинский конец, пос. Глинки, Хол-
могоры 281, 292, 314, 344
Гнездниково, с. Костром, у. 137,145,
200
Гоголев ст., Москов. у. 202, 206
Голая Кошка, о. 262
Гора, с. 200
Гордикова сл. 103
Горелина вол. Зубцовск. у. 135
Горетов ст., Москов. у. 162, 181, 198
Городецкий ст. Бежецк, у. 124, 141,
152, 163, 172, 188, 189, 531
Городецкий (Городский) ст. Бел-
озер. у. 472
Городище, с. Городецк. ст. Бежецк,
у. 141, 200
Городня, Городец, г. Бежецк, у. 465,
466
Городский ст. Коломен. у. 152
Городский ст. Тверск. у. 155
Городский ст. Ярослав, у. 529
Гороховец, г. 139, 200, 201, 470
Гороховецкий у. 84, 165, 201
Грихновская, д. в Повракуле 273
Гришенская, д. на р. Ижме 262, 264
Гришенская, д. на Лисьем о. 262,
264, 272
Гришин-починок, д. Бежецк, у. 142
Губино (Осипово), с. Ростов, у. 163
Гусарниково, с. Подольский ст. Ро-
стов. у. 163, 200
Давыдовское, с., Гоголев ст., Мо-
сков. у. 202, 206, 211
Давыдовское, с., Сурожск. ст. Мо-
сков. у. 202, 206, 211
Двина, Северная Двина, Большая
Двина, р. 240, 241, 243, 245, 247,
249, 253, 256, 262—264, 268, 272,
278, 291, 321, 357, 511
Двинская губа 262—264, 291, 357
Двинское наместничество 329
Двинской у. (Заволочье, Двинская
земля, край) 63, 75, 241—244,
247—250, 255, 256, 260, 261, 267,
268, 270—273, 276, 278—281, 283—
288, 291—297, 310, 311, 313—316,
321, 328, 329—333, 337—341, 343,
345—366, 421
Деболы, с. Ростов, у. 220, 224, 225,
227, 228
Дедилов, г. 477
Демон, г. Новгор. у. 484, 489, 495,
496, 508
Деревская пят., Новгор. земля 154,
483, 498
Дерюзино, с., Кинельск. ст. Пере-
яславск. у. 125, 126, 200
Дерябино, с., Верхдубен. ст. Пере-
яслав. у. 164, 200
Дмитревская, вол. Зубцов, у. 463
Дмитриевская вол. на р. Устье 514
Дмитров, г. 48, 161, 168, 170, 200,
201, 247, 398, 431, 437—440, 443—
444, 455, 457, 482, 486, 496, 504—
506, 518, 520, 523
Дмитровский у. 84, 99, 100, 125, 126,
137, 151, 161, 162, 164, 165, 170.
181, 186, 190, 200—202, 206—208,
211, 229, 234, 421, 423, 437—439,
443, 446, 447, 479
Дмитровское кн-во 151
Дмитровское-Гузево, с. Звенигор. у.
151, 152, 200, 211
Дмитроково, вол. Старицкого у. 104
584
Долгая Веретея (д.?) на Халине о.
343
Долгобородово, д. Вологод. у. 101
Долгое, оз. 437
Дорогобуж, г. 453, 478, 491, 522
Драчево, с., Манатьин ст. Москов.
у. 190
Дубечня (Дубежня), с., Хотунск.
вол., Моск. у. 140, 201
Дубки, с., вол. Горелина, Зубцовск.
У. 135
Дубков, г., Псков, у. 437, 503, 509
Дубна, р. 170, 443
Дуброва, с. и вол. Владимир, у. 153,
433, 436, 437
Дуброва, с. и ст. Муром, у. 437
Дьяконово, с. 200 '
Европа 4
Егорий Вел., с. 201
Егорьевск, г., см. Высокое, с.
Егреур, с., Муром, вол., Владимир.
у. 182
Едом, д. Белозер. у. 152
Елатьма, г. 479, 480
Еловец, Двин. у. 262
Ельня, д. 130
Елюга, р., приток р. Вели 513
Емецкий ст. (Емца) Верхи, пол.
Двин. у. 243, 247, 281, 292, 294,
354, 356
Емецкий ст. Костром, у. 532
Емстна, вол., Костром, у. 138
Емца, р. 281
Енталь, р. 515
Ергольский ям, Белозер. у. 468, 471
Ермолове, с., Вышегород. ст. Дмит-
ров. у. 206
Жабенский ст. Кашинск. у. 164
Желдыбино, с-цо 200
Железица, р. 454
Желтиково, с., Инобож. вол., Дмит-
ровск. у. 164, 165, 200
Жихорево, с., Дмитров, у. 208
Заболотье, с., Вологод. у. 102
Заборье, вол. Бежецк, у. 189
Загорский ст. Двин. у. 315
Загорье, с., Кистем. ст. Переяслав. -
у. 190
Заднее, с. Вологод. у. 102
Задубровская сл., ст. Кашин, у. 428,
465
Зайцеве, д. Костром, у. 531
Закоторосье, Город, ст. Ярослав, у.
529
Закубежская (Закубежье) вол., Пе-
реяславль-Залесск. у. 441—444
Закубенье, Вологод. у. 519, 523
Залесье, вол. Костром, у. 456
Залипенье, вол. Владимир, у. 433.
434, 439, 469
Замоецкий ст. Моск. у. 140
Замосковная вол. Корзеневск. ст.
Моск. у. 141
Замосковпые города 245
Замосковный край 241, 422, 423, 433,
435—437, 447, 450, 453, 475, 483,
522
Заозерский ст. Белозер. у. 472
Заозерье, вол. Волог. у. 475
Заонежье 268, 288, 468, 498, 500,
501
Заостровская (Заостровье), вол.
Нижн. пол. Двин. у. 256, 258,
259, 281, 293, 324
Западная Европа 9, 241
Западная Сибирь 241, 244, 288
Западный Урал 290
Заполье, Двин. у. 262, 272
Зарецкая пол. Москов. у. 424
Заречье, с-цо Емецк. ст. Костром, v.
532
Захаровское место, Холмогорский
пос. 364
Заячерецкая (Ростовская) вол.
в Устьянских волостях 513, 515
Заячья, р., приток Кокшенги 461,
512, 513, 515
Звенигород, г. 439, 460, 482
Звенигородский у. 75, 84, 164, 165,
211—213, 217, 483, 507
Звягино, с. Бохов ст. Москов. у.
181, 183, 186, 200
Зеленцино, с. Переяслав. у. 125.
152
Зимняя сторона Двинской губы 256,
262, 272, 282
Зиновьевское, с. Владимир, у. 152
Золотица, р. 262, 263, 272, 342
Зубачево, с. 200
Зубцов, г. 398, 448, 463, 464, 506
Зубцовский у. 135, 155, 381, 421, 423,
426, 463
Зыкова, сл. 103
Ивангород, г. 476, 492
Иванов пог., вол., Устюж. у. 524
Ивановский прих. на Холмогорах
341
Ивановский ст. Бежецк, у. 124
Ивановское, с., Вышегород. ст.,
Дмитров, у. 190
Ивановское, с. Переяслав. у. 444
Ивань, с-цо, Брашев. вол. Колом, у.
430
585
Иворовская вол., Стариц, у. 171,172,
203
Иевлево (Иевля), с., вол. Корзенева
и Шеренка, Москов. у. 166, 200
Ижма, р. 259, 262, 269, 519
Ижевский (Ижва) ст. (вол.) Дмит-
ров. у. 164—166
Изборск, г. 503, 507, 509, 510
Иледома, вол. Костром, у. 450
Илемна, вол. и с., Верейск. у. 147,
173, 201, 214
Ильинская, д., Повельск. ст. Дмит-
ров. у. 186
Ильинский прих. Вилегод. вол. 518
Ильинский прих. Емец. ст. 281
Ильинский Чухченемский пог. Двин.
у. 256
Ильинское, с. Кашин, у. 103
Инобожская вол. (ст.) Владимир, и
Дмитров, уу. 164, 165, 433, 434,
436, 439, 469
Иногостицкая (Иногостижская) вол.
Бежецк, у. 465, 466
Ирдома, с. и вол. Белозер. у. 533
Исакова гора, д. Двин. у. 262, 272
Истра, р. 208, 439, 440
Италия 289
Кадом, г. 479, 480
Кадочник, д., Юхотск. вол., Яросл.
У. ЮЗ
Кадуевская осада, Костром, у. 458
Кадуй, г. Костром, у. 458
Казанская земля 352, 475, 484
Казанское ханство 240, 368, 522
Казань, г. 27, 32, 33, 37, 44, 328,
368—370, 372, 384, 390, 425—427,
429, 439, 447, 451, 469, 503, 511,
516
Каликино, вол. Галиц. у. 523
Калуга, г. 398, 423, 425, 440, 446,448,
451, 453, 455, 461, 462, 478, 491,
513
Калужский у. 152, 421, 423, 460, 461
Кама, р. 240
Каменский ст. Москов.- у. 202, 206
Каневский ст. Коломен. у. 425
Караулово, с., Горетов ст. Москов. у.
162
Карачев, г. 422, 475, 481
Карачевский у. 421
Карашолга (Карач-Шолга), вол.
Устюж. у. 516, 519
Каргополь, г. 156, 191, 500
Каргопольские вол. 500
Каргопольский у. (земля) 156, 246
Карелия 246, 285, 286
Каринская сл. Вят. у. 522
586
Касимов, г. 479
Касимовское царство 480
Касьяново, с. Стариц, у. 173
Кашин, г. 127, 168, 197, 200, 201, 398,
437, 444, 453, 463—466, 478, 485
Кашинка, р. 170
Кашинский у. 103, 126, 143, 164,165,
201, 421, 423, 443, 463—465
Кашира, г. 85, 398, 403, 423, 425,426,
430, 445, 446, 448, 457, 478—481,
499, 513
Каширский у. 75, 534
Кегостров, вол. Двин. у. 252
Кеврольский пос. Кеврол. у. 295
Кеврольский (Кеврола), ст. и у. на
р. Пинеге 293, 294, 309, 310, 313
Кемская вол. (Кемь) 246
Кесово, с. 200
Кехотская вол. Двин. у. 264
Кимры, г. 247, 465
Кинельский ст. Переяславск. у. 124,
125
Кинешма, г. 247
Киржач, р. 163
Кистемский ст. Переяслав. у. 190
Киуйская вол. Белозер. у. 468
Кишкино, д. Инобожск. ст. Дмит-
ров. у. 165.
Клековский (Кляков) ст. Владимир,
у. 433, 435, 436
Клементьево, с. 200
Клин, г. 426, 429, 442, 512
Клинский у. 155, 202, 206
Кличанская вол. Ржевск. у. 155
Клязьма, р. 200, 433, 435, 436
Княже, с., Городец. ст. Бежец. у.
189
Княжнинское, д. 200
Княжеостровская (Княж-Остров)
вол. Нижн. пол. Двин. у. 281, 293
Кобылье, г. Псков, у. 503, 507, 509,
510
Ковда, р., приток Ваги 513
Ковжа, р. 472
Кодогорский (Котогорский) ст. Ко-
стром. у. 412, 450, 454
Кодяевский ст. Переяславск. у. 125,
209
Козельск, г. 398, 429, 451, 506, 512
Козлове, с., Суздальск. у. 103
Козловский мыт в Серебоже Пере-
яславск. у. 126
Койдокурская (Койдокурья) вол.
Нижн. пол. Двин. у. 281, 293,
313
Кокшенга, р., приток Устьи 513
Кокшенская четверть Важ. у. 321
Кокшенский (Кокшенга), ст. Важ.
у. 317, 318
Кологривово, с. Кашир. у. 534
Колокша, р. 166, 435
Коломна, г. 85, 205, 398, 423, 426,
428, 440, 446, 455, 457, 458, 466,
478—480, 491, 499, 506, 512, 513
Коломенский у. 84, 152, 201, 421, 423,
425, 428, 431, 433, 437
Колыма, р. 274
Кольский п-ов 285, 291
Комельская вол. Волог. у. 154
Конецгорская вол. Подвин. ст. Важ.
у. 323, 325
Конечные в Прилуках Двин. у. 344
Константиновское, с., Можайск, у.
152
Копнино, с. Переясл. у. 140, 200
Копорье, г. 484, 489—492
Коприно, с. Черемошск. вол. Яро-
слав. у. 208
Корега, вол. Костром, у. 456
Корега, р. 456
Корела, г. 440, 492
Корзенево, с., вол., ст. Москов. и
Радонеж, уу. 141, 144, 198, 200,
206
Коробово, с., Москов. у. 152
Коровкин пог. Лодом. вол. Двин. у.
356
Косоломбала, р. Двин. у. 200
Кострома, г. 168, 200, 201, 398, 423,
426, 429, 434, 439, 442, 445, 447—
450, 452, 454, 457, 459, 460, 462,
464, 469, 470, 505, 511, 516, 521
Кострома, р., приток Волги 465
Костромской у. (край) 84, 136, 138,
145, 148, 149, 165, 201, 421, 423,
447, 450, 454, 457—459, 499, 529,
531, 532
Котельнич, г., Вят. земля 522
Котогорка, р. 454
Кощеево, с., Сузд. у. 152
Коярово, с. Рождеств. ст. Пере-
яслав. у. 142, 201
Красное, оз. 262, 263
Красносельский ст. Вязем. у. 482
Красный, г. Псков, у. 503, 510
Кривец, Двин. у. 253
Кронштадтский порт 275
Крым 27, 28, 33, 44, 430, 440, 467
Кубена, Кубинская вол., Волог. у.
475
Кубена, р. 474
Кубенское оз. 474 '
Кубра, р. 444
Кувакино, с., Костром, у. 200
Кудма, р. Двин. у. 262, 274
Куекша, вол. Костром, у. 458
Куекша, р. 458
Кузьмодемьянский ст. Дмитров, у.
208
Кузьмодемьянское, с. Городецк. ст.,
Бежецк, у. 152
Кузьмодемьянское, с., вол. Дмитро-
ково, Старицкого у. 104
Куконос, г., Ливония 462, 508
Кулакове, с., Повельский стаи,
Дмитров, у. 100
Кулза, р. 454
Кулижская, д., Муром, вол., Вла-
димир. у. 182
Куликово, с., Дмитров, у. 99
Кулуй, Кулуйский пос. Двин. у. 281,
292
Кумганцево, Кунганцево, Кунгано-
во-Хотунецкое, с., Новоторжск. у.
121, 146, 170, 171, 182, 200, 209
Кундоранда, д., Соломбала 253
Кунема, р. 163
Купилово, с., Повельск. ст. Дмит-
ров. у. 181
Курейская (Великокурская, Вели-
кая курья, Куреская) вол. Нижи.,
пол. Двин. у. 281, 293
Курельбино, с-цо, Берендеев, ст.
Дмитров, у. 207
Курендяево, д., Лутск. ст. Ростов, у.
163
Курнапино, д., Владимир, у. 532
Куровское, с., Можайск, у. 147,
148
Куропольский посад на Холмогорах
325
Куростров, Куростровская вол.
Двин. у. 245—250, 278, 281, 293,
313, 334, 342, 358
Курцова сл. (конец), пос. Холмого-
ры 281, 292
Куськовская (Кусь) вол. Костром,
у. 450, 457—459
Кутра, р. 437
Кутькурья, вол. Двин. у. 320
Кучки, с., Шуткин ст. Юрьев v.
166, 192, 200
Кушалино, с. Тверской у. 103
Лавела, вол. Пинеж. у. 293
Лавкота, р. на Летней стороне 263,
272
Лаврентьевское, с. Пошехон. у. 166
Лавровское (Лаврово), с., Берков ст.
Новоторж. у. 209
Ладога, г. 484, 489, 491, 492
Ладожское наместничество 492
Ладожское оз. 262, 263
Лала, р., приток р. Лузы 517
Лальская вол. Устюж. у. 517
587
Лаптеве, д,, Лутск. ст., Ростов у.
.163
Лахта, р. й о. 269, 342
Леднево, с. Юрьевск. у. 143, 192,
200
Ледский (Ледцкий) ст. Шенкур.
четв. Важ. у. 317, 318, 325, 326
Лелюхово, оз. 130
Летняя сторона Двин. губ. 253, 262,
269, 271, 272, 278
Лешкурья, р. 262, 272
Ликурга, вол. Костромск. у. 136,145,
456
Липка, вол. Верховаж. ст. 318
Липна, р. 433
Лисеостровская (Лисьостров) вол.
Нижняя пол. Двин. у. 281, 293,
342
Лисеостровская лука 282
Лисий, о. на р. Двине 264, 272
Литва, Литовское гос-во 117, 431,
479, 505
Литвиновское, с. Москов. у. 152
Лихарево, д. Стрелёцк. вол. Ниже-
городок. у. 207
Лобановское, с. Можайск, у. 148
Локнышский ст. Ру зек. у. 511
Лодомская вол. (Лодьма). Нижн.
пол. Двин. у. 247—253, 256,
258—260, 268, 269, 280, 281, 293,
314, 334, 342, 343, 354, 356
Лодьма, р. 249
Лондон, г. 357
Лосево, дер. у Соли Галицк. 137
Лудская Двина, р. 249
Лудский (Луда), пос. Лудс'к. вол.
Двин. у. 253, 281, 292
Луза, Лузские вол. Устюж. у. 479,
480, 517, 518
Луза, р., приток р. Юга 517, 519
Лузская Пермца, вол. Устюж. у.
517
Луковицыно, д., Переяславль-Рязан.
у. 154
Лунское оз. 184
Лутский ст. Ростов, у. 142, 163
Лух, г. 477
Любинская перевара, Торопец, у.
485
Люботиды, с., Городецк. ст. Бежецк,
у. 189
Любынская вол. Шелон, пят. 494
Лявлина курья (Лявля-курья, Ля-
лина курья), д., Двин. у. 271,
277, 344
Лявля-остров, Двин. у. 262
Лясокский наволок, Двин. у. 263
Лясонемский наволок Двин. у. 262,
272
Малая Нереча Двин. у. 282
Малая Пинега (Пинежка), вол.,
Двин. у. 293—299, 307, 308, 310,
313, 316, 327, 328, 333, 345, 355,
359, 362
Малиновское, с. Переяславск. у. 125
Малокурский «кол» на р. Мало-
курье 253
Малокурья, р. Двин. у. 262, 272
Малый Ярославец (Ярославец), г.
148, 197, 398, 445, 461, 485
Малоярославецкий у. 121, 126, 148,
165, 201, 421, 423, 460—462
Мамоново, с., Сетун. ст. Моёков. у.
229, 230, 238
Манатьин ст. Москов. у. 190
Маринина сл. Переяславск. у. 125,
126
Марьина гора, вол. Пинеж. у. 293
Марьино, с. Вологод. у. 101, 102
Марьинская, д. на Лисьем о. 262,
264, 272
Марьинское, с., вол. Емстна, Кост-
ромск. у. 138, 200
Маслово, с., Углицк. у. 154
Маслово, с. Шуткин ст., Юрьев, у.
166
Матигорская (Матигоры), вол.
Верхи, пол. Двин. у. 281, 293,
314
Матусова, д. Корзенев. вол. Москов.
у. 200
Матфейцево, с., Городец. ст. Бе-
жецк. у. 188, 189, 200
Маурино, с., Кистем. ст. Переяслав.
у. 190
Мегра, р. 501
Медведица, р. 464
Медведково, д. Кличан. вол.
Ржевск. у. 130, 155
Медвежьи о-ва 274
Медиа, с. Новоторжск. у. 121, 146,
170, 171, 182, 200
Медушская вол., Владимир, у. 167
Медынский у. 381
Мезенский (Мезень) у., земля 292,
293, 295, 313
Мезень, р. 240
Меньшая половина Задубровской
слободы (Меньшая слободка За-
дубровская) , ст. Кашин, у. 463,
464
Мехренга, р., приток Устьи 513, 514
Мещера, Мещерская земля, край, у.
(Мещерские места) 33, 397, 421,
431, 475, 478—480
Мещерская (Мещерка) вол. Ко-
лом. у. 429—431, 479
Мещерские истоки 184, 185
588
Мещерский городок .479, 480
Мещерское оз. 184
Мещовск, г. 464
Микулин, г. 111, 112, 114, 116, 117,
167, 476
Микулинская-Тутолмина, д. Пере-
яслав. у. 125
Милославское, с. Кашин, у. 143
Михаила Св., с., Нерехот. ст. Ка-
шин. у. 164
Михайлов город 425
Михайловская варница в Неноксе
361
Михайловская сл. в Коломне 205
Михайловское (Поддубное), с., Ро-
стов. у. 188, 189, 200
Михалкове, д., Инобожск. ст., Дми-
тровск. у. 165
Мичково (Мицково), д., вол. Верхи.
Березовец (Ликурга), Костром, у.
136, 137
Можайск, г. 149, 152, 398, 431, 433,
440, 445, 455, 476, 512
Можайский у. 141, 147, 148, 152,
201, 446
Молога, р., приток Волги 208, 465
Молодой Березуй, вол., ст., Зуб-
цов. у. 463
Монастыри и пустыни:
Александров Ошевенский м-рь
159
Антониев Сийский м-рь 159,
248, 277, 331; 339, 341, 364
Архангельский Архангелого-
ррдский м-рь 280, 322, 329,
339, 342, 343, 364
Благовещенский м-рь (на Бе-
лоозере) 533
Благовещенский Киржачский
м-рь Переяслав. у. 124, 125,
145, 200
Богословский Важский м-рь
131, 159
Богоявленский м-рь (на Бело-
озере) 534
Богоявленский (Авраамиев)
Ростовский м-рь 230
Великоустюжский Архангель-
ский м-рь 136, 153
Владимирский Рождественский
м-рь 136, 152
Владимирский Успенский м-рь
136, 153
Вологодская Глубокоозерская
пустынь 159
Вологодский Корнилиев Ко-
мельский м-рь 134, 136, 154,
159
Воскресенский Череповецкий
м-рь 134
Георгия св. пустынь в Горо-
ховце, Владимир, у. 139
Глушицкий м-рь, см. Покров-
ский Дионисиев Глушицкий
м-рь
Горицкий Переяславский м-рь
134, 190
Егория Великого м-рек Вольск,
вол. Пошехон. у. 166, 200
Иосифо-Волоколамский м-рь 23,
104, 128, 130, 134, 136, 154—
158, 160, 161, 208, 511, 530
Ипатиев Костромской . м-рь
227
Кирилло-Белозерский м-рь 99,
128, 129, 134, 136, 156—158,
161, 175, 197, 215, 247, 278,
302, 423, 468, 471, 472, 490,
530, 532—536
Клинская Зосимина пуст. 131
Клобуков Никольский м-рь 136
Клоновский м-рь Важск. у. 324
Корнильев Спасо-Преображен-
ский м-рь 159
Ладожский Васильев м-рь 491
Лопотова пустынь 161
Лужецкий м-рь 135, 152
Михалицкий девичий м-рь 494
Московский Симонов м-рь
128—130, 132, 134, 136, 152,
158, 161, 175, 178, 208
Нижегородский Печерский Воз-
несенский м-рь 131
Николаевский Вяжицкий Новго-
родский м-рь 342
Николо-Мокринский м-рь 131,
132
Николы св. в Дерюзино, при-
писной к Тр-Сер. м-рю 125,
126
Никольский Корельский м-рь
248, 249, 259, 272, 274, 277,
315, 321, 331, 340, 344, 345,
355, 358, 361
Никольский Песношский м-рь
159
Никольский Угрешский м-рь
159
Никольский Шартомский м-рь
131
Новгородский Антониев м-рь
136, 154
Новгородский Софийский дом
11, 344
Новодевичий Московский м-рь
156, 197, 215
38 н. Е. Носов
589
Покровский Дионисиев Глу-
шицкий м-рь 131, 135, 161
Покровский Рязанский м-рь
135, 154
Покровский Суздальский м-рь
134
Покровский Углицкий м-рь
131, 134, 136, 159, 161
Покровский Хотьков девичий
м-рь 204
Покровский Чухломский м-рь
131, 134, 136, 153
Пречистенский Палеостров-
ский м-рь 268
Рождественский Переяслав-
ский м-рь 158, 159
Рязанский Солотчинский м-рь
161
Савво-Сторожевский м-рь 161
Солдинский м-рь 136, 153
Соловецкий м-рь 156, 159, 197.
215, 278, 285, 315, 361, 500
Спасо-Евфимьев Суздальский
м-рь 131, 134
Спасо-Прилуцкий м-рь 134
Спасский Владимирский м-рь
159
Спасский Каменный м-рь 101,
102, 134, 135, 159
Суздальский Покровский м-рь
536
Суздальский Спасо-Ефимьев
м-рь 536
Сянжемский м-рь 101
Троице-Сергиев м-рь 72, 73,
112, 118—121, 123, 128, 132—
152, 155, 156, 158, 160, 161,
163—167, 170, 171, 173—176,
178, 180—191, 193, 196—198,
201, 202, 204, 206—208, 210—
213, 215—218, 220, 224, 225,
227—230, 233—238, 247, 258,
340, 370, 531
Троицкий Белопесоцкий, м-рь
134
Троицкий Гледенский м-рь 322
Троицкий Данилов Переяслав-
ский м-рь 134, 158
Троицкий Махрищский м-рь
125, 134, 136, 152, 159, 161
Троицкий Селижаров м-рь 136
Троицкий Усть-Шехонский
м-рь 135, 159
Углицкий Афанасьевский м-рь
136, 154
Успенская Шаровская пустынь'
103
Федоровский Переяславский
м-рь 136, 153
Ферапонтов Белозерский м-рь.
134, 136, 154, 158, 161
Хутынский м-рь 486
Черногорская пустынь у Во-
лока. Двин. у. 315, 316
Чудов Московский м-рь 131,
134, 135
Чухломский м-рь, см. Покров-
ский Чухломский
Чухченемский м-рь 248
Юрия св., м-рек Калуж. у. 152
Юрьев м-рь 500
Ярославский Спасский м-рь 82,.
131, 134, 136, 153, 529
Мосальск, г. 451
Москва, вел. кн-во Московское 522
Москва, г. 15, 21, 24, 32, 33, 36, 43,
44, 47, 48, 55, 61—63, 65, 67, 69,
71', 73, 75, 84, 86, 125, 131, 135,
140, 142, 144, 159, 173, 178, 182,.
186, 197, 199, 200, 201, 208, 208,
211, 213, 215, 218, 220, 221, 227,
228, 231, 232, 236, 240—242, 244,
248, 249, 268, 270, 273, 287, 296—
300, 305, 306, 310, 313, 317—319,
322—324, 328, 331, 337, 338, 340,
341, 344, 345, 347, 348, 351—354,
360, 361, 363—365, 369, 375,
.381, 384, 390—392, 398, 401', 402,
406, 407, 410, 412—414, 418,
423—425, 427, 428, 431-433, 438,.
440, 449, 453, 454, 458, 462, 470,
476, 478, 480, 484-486, 491-
495, 497, 502, 506, 507, 512, 517,
526, 534
Москва, р. 430
Московский у., земля 16, 55, 70,
75, 84, 126, 137, 140, 141, 144,
152, 162, 165, 166, 181, 186, 190,
198, 199, 201; 202, 206, 208, 211,
212, 229, 300, 386, 392, 397, 402,
409, 414, 421, 423, 424, 432, 433,
435—437, 446, 452, 468, 483, 490,
512
Московское государство 286, 298,
310, 312, 357, 378, 396, 432, 444,
447, 448
Мотково, д., вол. Верхи. Березовец
(Ликурга), Костромск. у. 136
Моча, р. 424
Мудьюга, вол. Нижн. пол. Двин. у..
281, 320
Мурман 241
Мурманское море 351
Муром, г. 183, 398, 435, 437, 464,
481, 507
Муромская вол. Владимир, у. 182,
183
Муромский у. 126, 165, 201, 469
590
Муромцево, с., Радонеж, у. 200
Мутовкино, д., Городск. ст. Твер. у.
155
Мушкова треть, вол., Дмитров, у.
438, 439
Мушковская вол., ст. (Мушкова
гора), Дмитров, у. 437—439, 440
Мценск, г. 479
Мышега, вол. Тарус. у. 425, 430, 460
Наволок, мест. Двин. у. 256
Наволок в Чуболе, д. Двин. у. 262
Надпорожский ст. Белозер. у. 470,
472
Назарьево, с., Горетов ст. Москов.
у. 181
Наймакса, р. 263
Нальеостров (Нальостров), о. на
Двине 342, 361
Нара, р. 138
Нахабинское (Нахабино), с., Горе-
тов ст., Москов. у. 162, 198, 200
Пашино, д. вол. Верхи. Березовец
(Ликурга), Костром, у. 136
Невель, г. 437
Неверовское, с., Городецк. ст. Бе-
жецк. у. 152
Негловское, с., Переяслав. у. 125
Недюрево, с-цо, Слободск. ст. Пере-
яслав. у. 163
Неелово, с., Переяслав. у. 152
Немда, вол. Костром, у. 450, 457—
459
Немда, р. 458
Немьюга, вол. Пинеж. у. 298, 313
Ненокса, пос. и вол. Двин. у. 255,
274, 278, 292, 315, 320, 330, 333—
335, 337, 339, 344, 355, 361
Ненокса, р. 247
Неревский конец в Новгороде 270
Нерехотская (Нерехта) вол. и пос.
Костром, у. 148, 149, 164, 165,
200, 201, 450, 452—454, 507, 519,
529
Нерехта, р. 452
Нерль, р., приток Волги 209, 465
Нерльский ст. Переяслав. у. 143
Нефутин о. на Двине 321
Нидерланды (Голландия) 241, 289
Нижегородский у., край 84, 165,
183, 201, 207, 440, 475
Нижне-Койдокурский конец Кехот.
вол. 264
Нижне-Колымск 274
Нижний конец, пос. Холмогоры 292
Нижний Новгород, г. 20, 24, 37, 86,
159, 184, 200, 201, 427, 451, 490,
516
Нижняя половина Двин. у. (Низ,
Осинская земля, Низовские
земли) 248—250, 264, 265, 268,
269, 271, 273, 281, 292—294, 313,
314, 325, 329—331, 333—335,
339—343, 347, 350, 352—354, 356,
357, 359
Низовская лука, вол. Нижн. пол.
Двин. у. 263, 280, 281, 293, 314
Низовский (Андриановский) ст., см.
Андриановский
Никитское, с., Клинский у. 202, 206
Никольский пог. Переежск. вол.,
Новгор. у. Водск. пят. 486
Никольский прих. Вельск, ст. 318
Никольский прих. Вилегод. вол. 518
Никольский прих. Емец. ст. Двин.
у. 281
Никольский прих. на Холмогорах
341
Никольское, с., Ярославск. у. 103
Никоново, с., Горетов ст. Москов.
у. 181
Никулинское, с., Сузд. у. 147
Новая варница на Великих Местах
277, 355
Новгород Великий, г. 14, 86, 142,
154, 171, 240, 243, 253, 268, 270,
313, 315, 384, 398, 400, 412, 424,
427, 431, 433, 439, 441, 447, 461,
462, 466, 470, 478, 482—489, 491,
493, 494, 496, 498, 500, 502, 503,
505, 506, 512, 522, 524
Новгород-Северский, г. 497
Новгородская земля 156, 176, 178,
315, 381, 421, 430, 436, 484, 486,
493, 494
Новгородский у. 135
Новгородско-Псковская земля (край)
422, 483
Новлянское, с. Шерен, ст. Москов.
у. 202, 206
Новое, с-цо, Дмитров, у. 437
Новое, с., Песий ст. Ростов, у. 190,
196, 200, 224, 225, 230
Новое, с., Подольск, ст. Ростов у.
163
Новое Поречье, с., Троицк, ст.
Юлка, Дмитров, у. 209, 229
Новоселки, с., Кодяев ст. Переясл. у.
208, 209
Новоторжский у. 121, 126, 165, 170,
171, 201, 209, 446
Ногайская орда 27, 33, 34
Нудоль, р. 208
Нью-Йорк, г. 275
Нюховский ст. Тульск. у. 425
Нюхча, р. 500
Нячера, тоня на Двине 263
38*
591
Обнора, р. 454
Обнорская вол. Вологод. у. 154, 435,
470
Оболенск, г. 111, 112, 114, 116—
118, 167
Обонежская пят., Обонежье, 154,
246, 285, 483, 510
Овсеево, д. Хован. ст. Волоколам. у.
531
Оглоблино, д., вол. Верхи. Березо-
вой; (Ликурга), Костромск. у.
136, 137
Одоев, г. 477
Озерецкое, с., Инобож. вол. Дмит-
ров. у. 164, 165, 200
Ока, р. 33, 435, 437, 460
Окологородский ст. Рязан. у. 428
Околопосадье, пос. Холмогоры 294
Окуловское, с., Москов. у. 152
Олонецкий пог. (Заонежье) 498
Олферьевская, д., Двин. у. 262
Онега, р. 240, 243, 269
Онежская губа 263, 285
Онежская земля 332
Онежские тони 269
Онежский рубеж 253
Онежское оз. 240, 268, 500
Оносово, см. Аносово
Онуфриево, д., Белозер. у. 533, 534
Ополье, ст. Сузд. у. 146
Опочка, г. Псков, у. 431, 503, 509,
510
Орешек, г. 492
Орлов, г., Вятск. у. 522, 523
Орлов, г., Псков, у. 503, 505
Орлова, вол. Устюж. у. 519, 524
Ортемовская, д., в Борковском 262
Орша, г. 191
Осинская земля, см. Нижняя пол.
Двин. у.
Останино, д. Белозер. у. 533, 534
Остречина, р. 163, 188
Остров, г. 412, 499, 503, 505, 508—
510
Островлянский, о. Двин. губа 264
Островский, у. 510
Отчищево, с. Волоколамск, у. 130
Охтинская верфь 275
Ошта, вол. в Заонежье 489, 500, 501
Ошта, р. 500
Оштинский Никольский пог. в За-
онежье 498, 501
Ошт-озеро 484
Паденга, вол. Шенкур. четв. 318
Палий, о. на Онежском оз. 268
Паловапга, тоня на Летнем берегу
263, 272.
Парфентьево, вол. Галиц. у. 523
592
Патробал, вол. Пошехон. у. 472, 473
Патрушковская, д., на Лявле-
острове 262
Пахирево, с., Москов. у. 202
Пахорский ст. Москов. у. 490
Пахра, р. 424
Пахтокурья, р. 262, 272
Пежемская вол. Устюж. у. 513—515
Пежма, р., приток Ваги 513
Пекашино, д. 200
Пексолдыша, р. 454
Перевицкий у. 434
Передел, с., Малоярославецкого у„
121, 148, 149, 201
Переезд, Переежская вол., Новгор.
у., Вод. пят. 486
Перемышль, г. Калуж. у. 424
Перемышль, г. и вол. Москов. у.
423, 424
Переяславль-Залесский (Пере-
яславль), г. 121, 140, 145, 158,
192, 196, 200, 201, 398, 429, 431,.
441—445, 447, 449, 468, 482, 487,
491', 511, 523, 531
Переяславль-Залесский (Пере-
яславский) у. 84, 124—126, 140,
142, 143, 145, 152, 153, 163, 165,
172, 190, 196, 201, 202, 208, 209,
226, 234, 421, 423, 426, 436, 441,
443, 444, 447
Переяславль-Рязанский, г. 461
Переяславль-Рязанский у. 75, 154,
381, 434
Переяславский рубеж 433
Переяславское оз. 185
Пермская вол. Пинеж. у. 293, 313
Песий ст. Ростов, у. 190
Песноша, р. 159
Пестеры 262, 274
Пестово, с. Нерехот. ст. Кашин, у.
164
Петербург, г. 275, 358
Петровские озера 464
Петровское, с. Переяслав. у. 444
Петровское, с. Ижевск, вол. Дмит-
ровск. у. 137, 151, 164—166, 200
Петрогорская вол. Сояльск. ст. 316
Печора, р. 240
Пехлиц Брянский, Рязан. у. 497
Печехотский ст. Ростов, у. 163
Пильи горы, вол. Двин. у. 313
Пинега, Болыцая Пинега, Пинеж-
ский Волок, Пинежская земля,
пос. и у. 281, 292—295, 298, 308,
309, 313—316, 327—329, 333, 345,
359
Пинега, р. 241, 294, 296, 310, 316,511
Пинежская лука, вол. Верхи, пол.
Двин. у. 293
Пинежские волости 293
Пинежский край (округа) 316
Плес, сл. Костром, у. 200, 201
Плесская вол. Владимир, у. 84, 85,
87, 309, 436, 475
Плесский у. 201
Плешево, Двин. у. 263
Повельский ст., Дмитров, у. 100,
181, 186
Поволжье 13, 321, 384, 423, 468, 475
Поволока, Холмогор, у. 280
Повракула, вол. Двин. у. 252, 253,
273
Погорелец, с., Тверской у. 103
Подберезье, с., Городск. ст. Коло-
мен. у. 152
Подборье, тоня на р. Двине 263
Подвинский ст. Важ. у. 317, 318,
323____325
Подвинье 241, 261, 284, 312, 315,
498, 510
Подвязье, пос. Переяслав. у. 200
Поддубная, д. Волог. у. 131
Подкосово, д. вол. Верхи. Верезовец
(Ликурга), Костромск. у. 136,
137
Подольский ст. Ростов, у. 163
Подосиновская вол., Устюж. у. 516
Подрокурский Конец (сл.), пос.
Холмогоры 292
Подчертково, с., Повельск. ст. Дми-
тров. у. 181
Подюга, р., приток р. Вели 513
Покровский прих., Волок Пинеж.
Двин. у. 281
Покровский прих. Вилегод. вол.
518
Покровский прих. Емец. ст. Двин.
У. 281
Покровское, с. Дмитровск. у. 138
Пола, р., приток Оки 435, 437
Полоцк, г. 490
Полоцкий повет 519
Поляны, д. Городецк. ст. Бежецк, у.
163, 172
Поморье 13, 240—247, 260—263, 267,
268, 270, 271, 282—285, 287—291,
294, 297, 298, 307, 311, 317, 321,
322, 325—327, 367, 373, 384, 422,
467, 510, 512
Поникорово, с. Сочильск. ст. Ро-
стов. у. 148
Попаилово, д. Городск. ст. Твер. у.
155
Поповкино, д. Хован. ст. Волоко-
лам. у. 530
Попово, д. вол. Верхи. Верезовец
(Ликурга) Костромск. у. 136
Поповское, с. Пошехон. у. 166, 200
Поречье, с-цо, Дмитров, у. 200
Портновский ст. Можайск, у. 141
Порхов, г. 484, 489, 495
Почап, Почеп, с., Малоярослав. у.
148, 149, 201, 480, 490
Пошехонский у. 166, 201, 421
Пошехонье, Пошехонский у. 154,
166, 201, 421, 466, 470, 472—474,
536
Пречистенский прих. Вилегод. вол.
518
Привалова сл. 103
Прикамские земли (Прикамье) 287,
290, 322
Прилуки, д. Двин. у. 342
Прилуки, с. Углиц. у. 142, 200
Прилучка, Двин. у. 263, 272
Присецкое (Присеки), с. Бежецк, у.
122, 124, 163, 170, 189, 192, 200
Приуралье 241, 244, 287, 288, 290
Протасьево, с., Манатьин ст.,
Москов. у. 190
Псков, г. 14, 86, 146, 384, 398, 400,
412, 425, 427, 431, 437, 447, 483,
484, 502, 503, 505, 506, 508, 509
Псковская земля, Псковщина 421,
471, 483, 502, 503, 508, 510
Пудожемская Двинка, р. 256
Пудожское устье 263
Пуповичи, вол. 494
Путивль, г. 480, 497
Путилове, с., Москов. у. 200
Пустошенско-Амосовская вол. Ар-
хангельск. губ. 264
Пушма, р. 516
Пушма и Осиновец, вол. Устюж. у.
516, 517, 524
Пшажский присуд Шелон, пят. 494
Пырза, р., приток р. Лузы 517
Пянда, вол. Важ. у. 323
Равкурья, р. Двин. у. 262
Радонеж, г. 198
Радонежский у. 125, 126, 164, 200,
201, 206, 234
Ракобор, г. в Ливонии 491
Раменка, вол. Коломен. у. 429—431,
479
Ракульская (Ракула), вол. Двин. у.
281
Растовец (Растов), г., вол., Москов.
у. 423, 424
Ратмеровская вол., ст. Устюж. у.
517 .
Ржев, г. 398, 431, 441, 455, 464, 478,
482, 511
Ржева Пустая, г. 494, 495, 497, 509
Ржевский у. 130, 155, 446
593
Рикасиха, тоня на Двине 249
Ровдина Гора, вол. Верхи, пол.
Двин. у. 281
Ровдинский ст. Шенкурск, четв.
317, 318
Рогатино, с. Городецк. ст. Бежецк,
у. 188, 189
Родивоновская, д. Студеменск. Воз-
несепск. прих. Двин. у. 273, 274
Родча, р. приток Сухоны 521
Рожай, р. приток Пахры 424
Рождественский на Метре, пог.,
Заонежье 501
Рождественский прих. Емец. ст.
Двин. у. 281
Рождественский ст. Переяслав. у.
142, 163, 172
Рождественское, с., Берендеев ст.
Дмитров, у. 207, 208
Рожницкая засада Псков, у. 495,
508
Рожок Любецкий, вол. Владимир. V.
433, 435, 436
Романов, г. 398, 445, 453, 469, 470,
507
Романовская сл. Белозер. у. 423,
468
Романовский у. 201, 421, 423, 446,
447, 469
Романовское, с. Воровский у. 138,
-144, 201
Ромашевский ст. Кокшен. четв. 321
Рославль, г. 512
Россия (Русское гос-во) 3—7,
9—15, 17, 19—21, 27—29, 60, 72,
85, 89, 90, 92, 97, 101, 104, 133,
175, 183, 193, 195, 198, 199, 204,
207, 212, 213, 240—242, 244, 246,
247, 255, 257, 261, 263, 264, 268,
275, 276, 280, 284, 286, 288—291,
294, 307, 321, 332, 340, 341, 357,
367, 369, 372—374, 376, 381, 385,
386, 392, 403, 406, 409, 415, 421,
424, 520, 526, 527
Ростиславль, г. 428
Ростково, д., Верхдубенск. ст. Пе-
реяслав. у. 163
Гостов, г. 47, 188, 200, 201, 247, 398,
426, 453, 479, 504
Ростовец, вол. Рязан. у. 434
Ростовская вол. Важ. у. 323
Ростовская вол. Москов. у. 424
Ростовский у. 84, 126, 141, 142, 148,
165, 166, 190, 196, 201, 220, 224,
230
Ростокино, с., Москов. у. 200
Ростуновский ст., Боровск, у. 172
Руза, г. 398, 431, 437, 439, 441, 478,
482, 499, 517
Рузский у. 75, 137, 151 164, 165, 208,
434, 511
Румянцево-Образцово, с., Боровск,
у. 139, 201
Рунай, Руновская вол. Пошехон. у.
472—474
Рупово, д. Хован. ст. Волоколам. у.
531
Руса, г. 484, 497
Русь 3, 6, 19, 133, 194, 260, 283, 387,
406, 418
Рыбная сл. (г. Рыбинск), Ярослав,
у. 445
Рыльск, г. 480
Рынгола, г., Ливония 462
Ряжск, г. 427
Рязанский у., земля 381, 421, 428,
434, 475, 497
Рязанское княжество 111, 407
Рязань, г. 33, 111, 112, 114, 116, 117,
167, 398, 428, 434, 448, 452, 477,
479, 485, 507, 520
Савин наволок, Двин. у. 262
Савинский ст. Ростовск. у. 141, 220,
230
Самородинка, р. 140
Сапчино, д. 130
Сара, р. 190
Сватково, с., Верхдубенск. ст. Пе-
реяславск. у. 126, 200
Свияжск 352, 426, 429, 439
Себеж, г. 503, 508, 510
Севастьяново, с. Борчарск. вол.
Стариц, у. 172, 200
Север, Русский Север, Европейский
Север 6—8, 240, 243, 245, 246,
257, 261, 263, 286—288, 290, 297,
298, 307, 319, 329, 360, 366, 520
Севера, Северские города 455
Северный Ледовитый океан 274
Северо-Восточная Русь 18, 21, 92,
171, 207, 226, 283, 391, 406, 409,
426, 438, 441, 442, 447, 460, 468,
477, 485, 487, 495, 497
Семгинское, с., Юрьев, у. 153
Семеновское, с., Верхдубенск. ст.
Переяславск. у. 126, 200
Сенежское оз. Дмитров, у. 440
Серебожская (Серебож) вол. Пере-
яславск. и Дмитр. уу. 126, 437,
441—444
Сереговский промысел 288
Серпейск, г. 443
Серпухов, г. 140, 383, 389, 391, 395,
404, 445, 484
Серпуховский у. 201
Сестра, р. 170
594
Сетунский ст. Москов. у. 229
Сибирь 288, 289
Сийская вол. (Сия) Двин. у. 248,
281
Синково, с. Дмитров, у. 164, 200
Синяя Орда 466
Ситкурский берег, на Летн. сто-
роне 263, 272
Сия, р. 339
Скнятиново, Скнятино, с. Кинельск.
ст. Переяславск. у. 124, 125, 200,
531
Скорыново, с. Городец. ст. Бежецк.
У. 531
Скрылево, д. (в Чуболе) Двин. у.
262
Слободище, с. Ярославск. у. 103
Слободской (Великая сл.) ст. Важ.
у. 317, 318
Слободской ст. Переяслав. у. 163,
172, 226
Слободской городок Вят. у. 522—
524
Служень, ст. Ярослав, у. 445
Смердье, оз. 253
Смердьи Места, в Неноксе 277,
282
Смоленск, г. 427, 437, 440
Смоленская земля (Смоленщина)
347, 422
Сога, р. 474
Согожа, р. 474
Соденга, вол. Устюж. у. 514
Соденга, р., приток Устьи 513, 514
Соли-Галицкий погост 137
Соловецкие о-ва 263
Соломбола, пос. Архангельска 275
Соломбола, р. 273
Соломбольская вол. (Соломбола)
262, 264, 269, 272
Солоница, р. Костром, у. 451
Солотков, о. на р. Двине 357
Соль Большая (Великая Соль), вол.
и пос. Костром, у. 412, 450—452,
454, 465
Соль Вычегодская, Соль-Вычегодск,
г. 153
Соль Галицкая, г. 119, 137, 154, 192,
200, 201
Соль Камская, г. 290, 322, 323
Соль Малая (Сольца), вол. Костром,
у. 428, 450—452, 454
Соль Переяславская (Усолье), пос.
и г. 121, 125, 140, 152, 200, 201,
378
Сольвычегодский у., земля 244, 246,
287, 288, 322, 421, 515, 517, 521,
523
Сольза, Двин. у. 268, 277, 278
Сомино оз. 185
Сочильский ст. Ростов, у. 148
Сояльский ст. Пинеж. у. 314
Спасская губа (вол.) Новоторжск.
у. 446
Спасский, г. Рязан. у. 446
Спасский прих. Вилегод. вол. 518
Спасский ст. Романов, у. 446, 447,
461, 513
Спасское, с., Вышегород. ст. Дми-
тров. у. 206
Спасское, с. Спасск. ст. Романов, у.
446
Станишино, с., Иворовск. вол.
Стариц, у. 171—173, 200, 203,
214
Старая Руса, г. 489
Старица, г. 160, 170—172, 209, 442
Старицкий у. 104, 165, 171, 172, 201,
' 203, 214, 449
Старобислово, с., ст. Юлки Дмитров,
у. 162, 200
Стародуб, г. 434, 439, 463, 480, 507
Стародуб Ряполовский, г. 193
Стародуб-Ряполовский у. 201
Старое, с., Городец. ст. Бежецк, у.
163, 172
Старый Березуй, ст. Зубцов, у. 463
Стрелецкая вол., Нижегор. у. 207
Стрелица, вол. Тотем, у. 521
Стрелица. р., приток р. Сухоны 184,
521
Стремянниково, д. вол. Верхи. Бе-
резовец (Ликург), Костромск. v.
136
Студеменский Вознесенский прих.,
Двин. у. 273
Суда, р. 471
Судровская вол. Вельск, ст. Важ. у.
318
Судская (Суда), вол. Белозер. у.
157, 302, 467, 471, 472
Суздаль, г. 47, 85, 168, 200, 201, 398,
410, 424, 425, 433, 438, 442, 451,
453, 468, 470, 489, 507, 517, 524,
536
Суздальский у. 84, 103, 145, 146,
152, 165, 192, 201
Сукромное, с. Бежецк, у. 122, 124,
189, 192
Сума, Сумская вол. Обонеж. пят.
‘ 248, 262, 263, 272, 274
Сума, р. 500
Сум-озеро 500
Сура (Сура Поганая), вол. 293,
295—297, 307, 310, 313, 327, 333
Сура, р., приток Пинеги 296
Сурожский ст. Московск. у. 137,
202, 206
595
Сухона, р. 131, 132, 135, 241, 517,
521
Сямы, вол. Вологод. у. 435
Талматки Малые, Двин. у. 263, 272
Талша, вол. Владимир, у. 160
Танйще, с. Бел:озер. у. 533
Тарнажский городок, Кокшен. четв.
у 321
Таруса,’ г.’ 398, 446, 448, 462, 480,
513
Тарусский у. 421, 423, 425, 460
Тверское княжество 407
Тверское наместничество 171
Тверской у., край 135, 155, 165, 171,
198, 201, 208, 209, 421, 423, 445,
462
Тверда, р. 171
Тверь, г. 111, 112, 114, 116, 117, 167,
171, 200, 20!, 247, 398, 429, 435,
440, 442, 462, 491, 504, 506, 523
Телячий, о. 262, 265
Темирово, с-цо, Кузьмодемьян. ст.
Дмитров, у. 208, 209 '
Темников, г. 480
Теребетово, вол. Зубцов, у. 463
Терпиловский пог., ст. Нижи. пол.
Двин. у. 259, 262, 280, 293
Терский берег в Кольск. у. 246
Теша, р. Муром, у. 437
Тимово, с. Белозер. у. 535
Тимоново, Тиманово-Федоровское,
с., Каменск, ст. Дмитров, у. 202,
206, 211
Тимофеевская сл. Кличан. вол.
Ржевск. у. 130, 155
Тимофеевское, с. Переяслав. у. 531
Тма, р. 171
Тмутаракань, г. 466
Тойнокурье, д. Заостров. вол. Двин.
у. 262, 342
Толвуйский пог. (Толвуйская
земля), Заонежье 268
Толшма, вол. Тотем, у. 521
Толшма, р., приток р. Сухоны 521
Топальск, вол. 463, 506
Торжок, г. 111, 112, 116, 117, 167,
171, 209, 247, 398, 427, 433, 442,
445, 448, 462, 511
Торожма, р. на Зимней стороне 263
Торопец, г. 398, 462, 479, 506
Торопецкая земля 485
Торопецкий присуд Холм. у. 492
Тотемский у., земля 244, 246, 287,
322, 421, 521
Тотьма, г. 485, 520, 521
Троицкая вол. Подвин. ст. 324
Троицкая сл. и ст. Пледом, вол.
Костром, у. 450
Троицкий Кузьмодемьянский ст.
Дмитров, у. 200
Троицкое, с. Кашинск. у. 143
Трубеж, р. 192
Трубиха, д. Бежецк, у. 530
Тула, г. 398, 425, 430, 451, 467, 475,
477, 480, 481
Тульский у. 421, 425
Тума (Окоемово), с, в Ополье,
Сузд. у. 146, 147
Тумка, р. 147
Туриково (Тураково), с.. Радонежск.
у. 164, 201
Тутолмина слободка, с-цо 200
Турция 28, 33
Тьма, р. 209
Углич, г. 200, 201, 247, 410, 433, 441,
470, 482, 504
Угличский у. 152, 165, 201
Угота, пос. 200, 201
Удомля, Удомельская вол. Бежецк,
пят. 493
Уемская вол. (Уйма) Двин. у. 255,
271, 293, 313, 314, 342, 343, 356,
364
Ула, р. 454
Улуха, с., Сузд. у. 152
Умба, вол., Кольский п-ов 291
Уна, пос. и вол. Двин. у. 249, 263,
265, 269, 272, 274, 277, 281, 282,
292, 330, ЗЗЗ—335, 337, 339, 342,
343
Уна, р. 247
Упекая губа, 262, 272, 273, 351
Упиревицкая губа 171
Уральско-Камский промышленный
р-н 284
Усольская вол. Галицк. у. 153
Устье, Усецкая вол. Устюж. у. 447,
461, 513—515
Устье (Усье), р. 512—515
Усть-Лындога, д. в Нижне-Койдо-
курском конце Кехот., вол. 264
Усть-Угла, вол. Белозер. у. 471
Усть-Юфтюжская вол. Важ. у. 321
Устьянские волости, Устьянская
земля 299, 349, 513
Устюг Великий 14, 290, 292, 319,
320, 322, 326, 337, 513, 515, 516,
519, 520
Устюжна Железопольская, г. 447
Устюжно-Железопольский у. 421,
423, 447
Устюжская земля' 244, 246, 287, 421,
521
Устюжский у. 153, 159, 244, 254,
288, 294, 321, 322, 421, 498, 512,
515—517, 521, 524
596
Устюжско-Камский край 290
Утманово, Утмановская вол. Устюж.
у. 515, 516
Ухра, р. 474
Ухта, вол. Устюж. у. 516, 518, 519
Ухта, р. приток Ижмы 519
Ухтостровская (Ухтостров), вол.
Нижн. пол. Двин. у. 281, 293,
314
Учецкая вол. Устюж. у. 517
Учка, р., приток р. Лузы 517
Ушна, р. Муром, у. 437
Фалелеево, с. Переяслав. у. 444
Фаустова Гора, с., Зубцов, у. 155
Федорова сл. 103
Федоровская, д. Подвин. ст. Важ. у.
324
Федоровское, с., Ижевск. вол.
Дмитр. у. '165
Федоровское, с., Нерехот. вол.
Костром, у. 148, 149
Федоровское, с., Переяслав. у. 153
Федоровское, с., Сурож. ст. Москов.
у. 200, 206
Феденевская, сл. 103
Филисова, сл., Медушск. вол., Вла-
димир. у. 167, 200
Филисово, с. Вологод. у. 101, 102
Фоминская, вол. Зубцов, у. 463
Фоминское, с., Городецк. ст. Бе-
жецк. у. 152
Фофановская, д. на р. Ижме 259,
262
Франция 289
Хаврогоры, вол. Двин. у. 281
Хавтино, с. Сурожский ст. Мо-
сковок. у. 137, 138, 146
Халино, с-цо 200
Харланка (Харланиха), д., Городецк.
ст. Бежецк, у. 163, 172
Харшинская, д. Лодом. вол. Двин.
у. 262
Хемуров ручей Двин. у. 272
Хлынов, г. 522
Хованский ст. Волоцк. у. 155, 531
Холм, Двин. у. 316
Холмогорская епархия 247, 350
Холмогорская лука, вол. Верхи,
пол. Двин. у. 282, 293
Холмогорский прих. 347
Холмогорский у. 492, 493, 498
Холмогоры, пос. и г. 245, 247, 249—
251, 253, 256, 257, 280—282, 292,
314, 330, 333, 335, 337—339, 342,
344, 348, 350—352, 354, 356, 357—
359, 362, 364
Холуй, пос. Стародуб-Ряполов. у.
193, 200, 201
Хотепово-Тереботунь, с. Бежецк, у.
530
Хотунская вол. (Хотунь) Замоецк.
ст. Москов. у. 140, 165
Хупанское (Хупань), с. Переяслав.
у. 140, 200
Церкви и соборы:
Архангельский собор в Шен-
курске 321
Богоявления ц. - в Москве 200
Великоустюжский Успенский
собор 159, 320
Иоанна Предтечи, ц. на Ниж-
ней пол. Холмогор 352
Лодомская ц. 247
Никольская ц. Тарнаж. г.
Важ. у. 321
Спасский собор в Холмогорах
358
Холмогорский кафедральный
собор 350
Цыконемский наволок, на р. Двине
263, 272
Чавца, вол. в Закубенье 523
Чагадаево, с-цо, Муром, у. 183, 200
Чадрома, Чадромская вол. 513—515
Чадрома, р., приток Устьи 513
Чаеркома, Двин. у. 262, 272
Чакольская (Чакола), вол. Пинеж. у.
293, 313
Чаронда, с. Белозер. у. 533
Часовенская, д. Лодом. вол. Двин. у.
,259
Челмохотская (Челмохта) вол.
Емец. ст. Двин. у. 281
Чельсма, р. 457
Черемошская вол. (Черемха)
Ярослав, у. 103, 208, 445, 446
Черемха, р. Ярослав, у. 445
Череповесь, Череповецкая вол. Бел-
озер. у. 467, 468, 470—472
Череповец, с., пос. Белозер. у. 152,
468
Чепурово, с-цо Ростов, у. 190
Чепуры, Ненокс. вол. 277
Чердынь, г. и у. 287
Черная Гора у Волока, Двин. у.
316
Черная Курья, р. Двин. у. 262
Чечевкина сл. Переяслав. у. 125
Чигра, р., приток Лузы 517
Чудовский ст. Кашинск. у. 164
Чуприно, д. Волоколам. у. 208
Чуфаровские пуст. в. Савине ст.
Ростов, у. 230
597
Чухлома, г. 154
Чухотцкий берег, на Летней сто-
роне 263
Чухча, р. Двин. у. 262
Чухченема, Чухченемская вол.
Верхи, пол. Двин. у. 248, 256, 293
Чушевицкая вол. 513—515
Шангала, вол. на р. Устье 514
Шарапове, с. 200
Шевденицкая вол. Важ. у. 321
Шексна, р. 130, 166, 170, 247, 468,
470—472
Шелонская пят., Новгород, земля
75, 104, 440, 442, 466, 483, 484,
489, 494—497, 499, 507
Шенкурск, пос. и ст. Важск. у.
299, 317, 318, 325, 326
Шенкурская пол., ст. Важск. у.
317, 348
Шеноша, р. приток Вели 513
Щелково, вол. Рузск. у. 434
Шеренка, вол. Москов. у. 166, 198,
202, 206
Шестаковский городок, Вятск. у.
522
Шипачево, д. 200
Шипулино, д., вол. Верхи. Березо-
вец (Ликурга), Костромск. у.
136, 137
Ширшема, р. 262, 272, 274
Ширшемское оз. 272
Шитово, вол. Боровск, у. 138, 144,
425
Шолать, вол. Верховаж. ст. 318
Шолга, вол. Устюж. у. 516, 524
Шолга, р., приток Юга 515, 521
Шостка, р. 203
Шотландия 357
Шубине, с. Твер. у. 445
Шуерецкая вол. 246
Шустино, с-цо Владимир, у. 532
Шуткин ст., Юрьев, у. 166
Шухобалово, с. Сузд. у. 147, 192,
200
Юг, р. 515—517, 519
Югово, д. Городецк. ст. Бежецк, у.
163, 172
Юлка, ст., Дмитров, у. 162, 229
Юра, р. 253, 255, 256
Юрольская вол., Волок Пинежский
316
Юрцово, с. Переяславль-Залесск. у.
152
Юрьев, г. в Ливонии 462, 498, 504
Юрьев-Польский, Юрьев, г. 166, 398,
435, 518, 520, 522
Юрьевский у. 84, 126, 143, 145, 153
165, 166, 192, 201
Юхотская вол., Ярославск. у. 103
Юхта, р. 529
Яковлевская сл. 103
Яковль-курья, д. и вол. Двин. у.
271, 342, 361
Якушок, тоня на Зимней стороне
263
Ям, г. 484, 489, 491
Яренский у. 287, 288, 322
Ярогомж, вол. и с. Белозер. у. 423,
534, 535
Ярополч, вол., Владимир, у. 139
Ярославец, г., см. Малый Ярославец
Ярославль, г. 153, 398, 429, 434, 435,
452, 453, 456, 463, 507, 518, 519
Ярославский у. 103, 201, 208, 421,
423, 438, 445, 446, 499, 529
Яхренга, вол. Устюж. у. 516
Яхрома, р. 170
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
ОТ АВТОРА .................................................. 3
ВВЕДЕНИЕ • ................................................... 5
Г Л А В А П Е Р В А Я. НА ПУТЯХ К ЗЕМСКОЙ РЕФОРМЕ............ 14
Собор «примирения» 1549 г............................... 14
Судебник 1550 г. Наместники и земское представительство . . 53
Земская «уставная грамота» .1551 г...................... 72
ГЛАВА ВТОРАЯ. «ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕВИЗИЯ» ТАРХАНОВ................. 89
От феодальных иммунитетов к поместно-вотчинному режиму 89
Соборные «уложения» о церковных городских слободах и вот-
чинах 1551 г..................................... 105
«Старые тарханы» на ревизии. Чьи и какие монастырские им-
мунитеты Ивана III были сохранены правительством 1551 г.? 118
Утверждение монастырских иммунитетов Василия III. Полити-
ческая преемственность и коррективы...............132
Пересмотр «тарханной политики» правительства Елены Глин-
ской ............................................ 158
Жалованные грамоты боярских правительств 1538—1548 гг.
в зеркале новой политики ........................ 174
Борьба за ликвидацию тарханов (1549—1551 гг.)...........215
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЗЕМСКАЯ РЕФОРМА НА ЧЕРНОСОШНОМ СЕВЕРЕ 240
Новые явления в социально-экономической жизни Поморья
середины XVI в. ................................ 240
Земское учредительство. Земские старосты — представители
поднимающегося купечества и крестьян-промышленников 284
Земская реформа в Двинском уезде. Наместники и земство 327
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. УЛОЖЕНИЯ «О КОРМЛЕНИЯХ И СЛУЖБЕ»
1555—1556 гг.......................................... 367
Царский «приговор» о кормлениях 1555 г..................367
Боярская книга 1556 г. и происхождение четвертчиков . . . 386
599
Стр.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ОТМЕНА КОРМЛЕНИЙ И ВВЕДЕНИЕ ОТКУПНОЙ
СИСТЕМЫ НА ТЕРРИТОРИИ РОССИИ В 1555—1556 гг. (поуездный
обзор) .................................................. 421
Замосковный край......................................... 423
Белозерско-Вологодский край . ........................... 466
Среднее Поволжье и южные области......................... 475
Новгородско-Псковский край............................... 483
Поморье и Вятская земля.................................. 510
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГУБНЫЕ СТАРОСТЫ — «ТВЕРДАЯ РУКА» В МЕСТ-
НОМ УПРАВЛЕНИИ................................................. 527
Список сокращений............................................ 538
Именной указатель............................................. 540
Указатель географических названий..............................581
CONTENTS
pp.
AUTHOR’S NOTE ..................................................... 3
INTRODUCTION....................................................... 5
•CHAPTER I. ON THE WAY TO THE ZEMSTVO REFORM...................... 14
The Assembly of «Pacification» (1549)........................ 14
The Law Code of 1550. Vicegerents and zemstvo representation 53
Zemstvo statute (1551)....................................... 72
CHAPTER II. A GENERAL REVISION OF IMMUNITIES (TARKHANS) 89
Transition from feudal immunities to a system of estates held
by service or inheritance.............................. 89
The promulgation by the Assembly of the Land (1551) of the
laws concerning free Church settlements in the cities and
estates held by inheritance.............................. 105
Revision of «old tarkhans». Whose and what immunities gran-
ted by Ivan III to monasteries were confirmed by the go-
vernment in 1551?........................................ 118
Approval of immunities granted under Vasilii III. Continuation
of the former policy with certain corrections......... 132
Revision of the «tarkhan policy» of Elena Glinskaya’s govern-
ment .................................. ,..............158
Charters of privilege issued by the boyar governments of 1538—
1548 in the light of the new policy................... 174
Struggle for the elimination of tarkhans (1549—1551) .... 215
CHAPTER HI. ZEMSTVO REFORM ON THE BLACK LANDS OF THE
NORTH....................................................... 240
New features of in the social and economic life of the mari-
time province in the middle of the XVI-th century .... 240
Creation of zemstvos. Zemstvo elders — representatives of the
rising class of merchants and peasant industrialists .... 284
Zemstvo reform in the Dvinsk uezd. Vicegerents and zemstvos 327
601
рр.
С ЬГА PTER IV. ORDINANCES ON «LIVINGS AND SERVICE» (1555-1556) 367
The tsar’s law on livings (1555).............................. 367
The Book of boyars (1556) and the origin of «chetvertchiks» 386
CHAPTER V. ABOLITION OF LIVINGS AND INTRODUCTION OF THE
FARMING SYSTEM ON THE RUSSIAN TERRITORY (1555-1556)
(REVIEW OF EVENTS IN VARIOUS UEZDS)......................... 421
Transmuscovy...................................................423
Belozersk-Vologodsk region.....................................466
Middle Volga and southern provinces^...........................475
Novgorod-Pskov region..........................................483
Maritime province and Vyatsk land............................ 510
CHAPTER VI. PROVINCIAL (GUBA) ELDERS - «THE STRONG HAND»
IN LOCAL SELF-GOVERNMENT .............................. 527
List of abbreviations..........................................538
Name index 540
Geographical index ........................................ 581
Николай Евгеньевич Носов
СТАНОВЛЕНИЕ СОСЛОВНО-ПРЕДСТАВИТЕЛЬ-
НЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ В РОССИИ
ИЗЫСКАНИЯ О ЗЕМСКОЙ РЕФОРМЕ
ИВАНА ГРОЗНОГО
Утверждено к печати
Ленинградским отделением Института истории
АН СССР
Редактор издательства Г. А. Альбова
Художник Л. А. Яценко
Технический редактор Н. Ф. Виноградова
Корректоры Г. М. Гельфер, Э. В, Кова-
ленко, Н. 3. Петрова и А. X, Салта-
н а е в а
Сдано в набор 13/III 1969 г. Подписано к печати
13/VIII 1969 г. РИСО АН СССР К» 48-115В. Формат
бумаги 60 X 90 1/и. Бум. л. 19'/ie- Печ. л.
373/,-[-1 вкл. (s/8 печ. л.) =38.12 усл. печ. л.
Уч. -изд. л. 46. Изд. № 3873. Тип. зак. № 132.
М-55008. Тираж 2100. Бумага № 2.
Цена 2 р. 36 к.
Ленинградское отделение издательства «Наука»
Ленинград, В-164, Менделеевская лин., д. 1
1-я тип. издательства «Наука». Ленинград, В-34,
9 линия, д. 12
ИСПРАВЛЕНИЯ И ОПЕЧАТКИ
Стра- ница Строка Напечатано Должно быть
92 26 сверху «на основании хронологически «на основании хронологии
120 19—20 » один — середины XV в., один—середины XVI в., два — середины XVI в.
199 13 » 1549 1543
199 16 » 1543 1544
276 10 снизу Ф. Веселый Ф. Веселаго
288 12 » в первой половине XVI в. в первой половине XVII в.
313 9 сверху боярских семей семей промышленников
315 20 снизу в начале XVI в. в начале XVII в.
320 16 » успенскими землевладельцами двинскими землевладельцами
332 2—3 сверху с десяти трех обежных сох (малая новгородская соха = одной большой московской сохе) с десяти малых трех- обежных новгородских сох (= одной большой московской сохе)
333 7 » 1550—1553 гг. 1552—1553 гг.
345 2 » (1550—1551 гг.) (1552—1553 гг.)
346 4 » в 10 раз в 8 раз
346 ,19 снизу 1/5 1/50
362 7 сверху в 1554 г. в 1553 г.
424 18 » (12 декабря 1559 г., (12 декабря 1552 г.,
485 16 » в конце XVI в. в конце XV в.
Н. Е. Носов