Текст
Progj
ramme
Издание осуществлено в рамках
программы содействия издательскому делу «Пушкин»
при поддержке Французского института в России
Cet ouvrage, publie dans le cadre du
programme d’aide a la publication Pouchkine,
a beneficie du soutien de l’lnstitut fran^ais de Russie
УХ0БИ0ГРАФИИ
ВОКРУГ ВАВИЛОНСКИХ БАШЕН
ШИББОЛЕТ
ЗОЛЫ УГАСШЪЙ ПРАХ
JACQUES DERRIDA
OTOBIOGRAPHIES
L’ENSEIGNEMENT DE NIETZSCHE
ET LA POLITIQUE DU NOM PROPRE
G A L I L Ё E
PARIS
XX ВЕК
КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА
ЖАК ДЕРРИДА
УХОБИОГРАФИИ
УЧЕНИЕ НИЦШЕ
И ПОЛИТИКА ИМЕНИ СОБСТВЕННОГО
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
И КОММЕНТАРИИ В. Е. ЛАПИЦКОГО
MACHINA
ПЕТЕРБУРГ
РЕДАКТОР Б. В. ОСТАНИН
Деррида, Жак
Ухобиографии: Учение Ницше и политика имени соб¬
ственного / Пер. с франц., предисл. и коммент. В. Е. Ла-
пицкого. — 2-е изд., испр. — СПб.: Machina, 2012. — 116 с.
(Критическая библиотека)
ISBN 978-5-90141-081-3
ISBN 978-5-90141-080-6 (сб.)
© Editions Galilee, 1984
© В. Е. Лапицкий, перевод, предисл., коммент., 2002, 2012
© А. Г. Наследников, издание, дизайн, 2012
СОДЕРЖАНИЕ
В. Лапицкий
Вместо напутствия
7
Жак Деррида
ОТОБИОГРАФИИ
25
Комментарии
но
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
«Учитывая время, которым я располагаю, скуку, от
которой хотел бы избавить и себя самого, свободу,
на которую способен и которую хочу сохранить, я
поступлю так, что некоторые сочтут мою манеру
афористичной и неприемлемой, иные примут ее как за¬
кон, а третьи сочтут недостаточно афористичной,
поскольку [уяснят] связность и непрерывность моего
пути уже с первых слов, даже с самого названия».
...как ни странно (хотя, если разобраться, в этом,
наверное, нет ничего странного), вызванное по¬
желанием автора изменение формата уже готовой
книги повлекло за собой необратимые изменения
для полунаписанного послесловия. Исходно пред¬
полагавшийся формат сборника четырех избран¬
ных работ, относящихся к гипотетическому сред¬
нему периоду творчества Жака Деррида, виделся
своего рода непосредственным продолжением вы¬
шедшего в том же издательстве и осуществленного
на основе более или менее схожих установок пере¬
вода «Письма и различия». Однако философу, ще¬
7
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
петильно относящемуся к проблеме циклизации
своих трудов, этот проект показался чересчур ам¬
бициозным: он предпочел видеть все четыре своих
текста изданными порознь—как, собственно, они
и увидели свет во Франции—и еще не реализован¬
ная книга оказалась подвергнута упреждающей
деконструкции. Собственно тексты, естественно,
при этом ничуть не изменились, но столь важная
для самого Ж. Д. структура текстовых кромок, по¬
лей, оказалась полностью переиначена: пожалуй,
раздроблена и обогащена. Невосполнимыми эти
изменения стали только для намечавшейся сопро¬
водительной статьи—одной, естественно, на весь
сборник. Если ранее предполагалось, что в рамках
издательской, переводческой и установочной фи¬
лиации естественно будет сопроводить эти тек¬
сты послесловием, чуть ли не буквально продол¬
жавшим бы нашу статью «„Письмо и различие14:
первый взгляд» из упомянутого выше издания
«Письма и различия», то теперь исчез сам локус
так понимаемого supplements (и в то же время
нашлось место и «совсем другому»—Беньямину,
например).
Посему, «.. .поскольку мне не хотелось бы попро¬
сту обойти молчанием то, о чем я должен был бы
вам сказать», ожидавшееся квазиакадемическое
послесловие трансформировалось в проектную—
проецируемую в будущее—преамбулу («...я скажу
об этом кое-что в виде извинения»), уступив свое
замыкающее место призванному исполнить роль
открытого финала эссе.
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
«Итак, я скажу чуть-чуть о том, о чем не скажу и о
чем бы мне хотелось, ибо я обязан это сделать, вам
сказать».
О периодах
Точнее, о «периодах»: совершенно очевидно, что
всерьез говорить о периодизации творческого насле¬
дия 4 того или иного писателя или мыслителя мож¬
но лишь с неисчислимым и всегда недостаточным
количеством оговорок, часть из которых носит, тем
не менее, необходимый характер. Мы же за отсут¬
ствием места, то есть неуместностью, ограничимся
лишь указанием на некую гипотетическую периоди¬
зацию, тем более что не утверждаем, будто она «при¬
шла, чтобы навязаться мне с властностью, сколь бы
скромной и простой она ни была, приговора».
Периодизация эта тем более условна, что дати¬
ровка *сак правило сопровождаемых дотошной до¬
кументацией текстов Ж. Д. весьма и весьма неодно¬
значна: одни и те же работы пишутся, произносятся,
публикуются по разным поводам, в разных верси¬
ях и разных контекстах, подчас—на разных языках;
порой оказываются сведены в сборники, где за счет
включения в новое «созвездие» (слово Беньямина)
обретают и новое звучание44, и т. д. И тем не ме¬
* В общем и целом, то, что это наследие еще не завершено,
еще находится в стадии своего внутреннего формирова¬
ния, даже и не столь важно.
** В то же время отметим, что внутри сборников Ж. Д., как
правило, располагает свои тексты в хронологической по¬
следовательности.
9
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
нее настоящее издание построено на, пусть и зыб¬
кой, но простой прогрессии дат: «дефинитивные»
версии представленных здесь работ4 появились в
1984, 1985, 1986, 1987 (и—приложение—1988) го¬
дах. Быть может, как и при анализе стихов Целана
в «Шибболете», в счет здесь в первую очередь не
внешняя датировка, а внутренняя, каковая и чре¬
вата периодами, некоей, в данном случае не кален¬
дарной, цикличностью.
Итак, на наш взгляд, первый («ранний») пери¬
од в творчестве Ж. Д. завершился с публикацией в
1972 году второго «триплета», вновь, как и в 1967-м,
«диптиха с приложением»—больших книг «На полях
философии» и «Рассеяние» в сопровождении сбор¬
ника интервью разных лет, достаточно красноре¬
чиво названного «Позиции». Книги эти, во многом
углубляя и отнюдь не исчерпывая очерченную ранее
проблематику, все же определили собою достигну¬
тое на тот момент философское (само)позициони-
рование мыслителя и его готовность к более дина¬
мичным и подчас рискованным экспедициям по не
освоенным еще территориям (не только «на полях»,
но и «от Сократа к Фрейду»—и далее). Эти новые
тенденции рассеяны и на страницах «Рассеяния», и
в лабиринтах Тимпана — но об этом ниже.
Второй период, в центре которого возвышаются
итифаллические башни написанного в два столбца
«Гласа» (1974) и неожиданно интимные послания
* Пора на всякий случай уточнить, что эти работы—«Ото-
биографии», «Вавилонские башни», «Шибболет» и «Золы
угасшъй прах».
10
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
«Почтовой карточки» (1980), завершается, как нам
представляется, итоговым (и, в частности, содержа¬
щим «Вавилонские башни») сборником «Психея»
(1987) и своего рода поэмой в прозе, философской
одой золе 4 и характеризуется прежде всего своим
(подводящим к новому стасису третьего, «поздне¬
го» периода) динамизмом—как в том, что касает¬
ся формы, так и по содержанию. Или, поскольку в
данном контексте оба этих слова, конечно же, как
минимум неуместны, и со стороны письма или тек¬
ста, и со стороны тематики и стратегии.
0 тексте
Уже в первых статьях Ж. Д. часть аналитической
философской работы была перенесена внутрь дис¬
курса, в те его слои, которые обычно рассматрива¬
ются как чистый субстрат, подложка для прориси,
прочерчивания дискурсивной** траектории мысли.
Закреплению и осмыслению эта тенденция подвер¬
глась в упомянутых выше книгах: в «Рассеянии»
* Отметим, не придавая этому особого значения, что в биб¬
лиографии Ж. Д. оба наших гипотетических периода («ран¬
ний» и «средний») отделены от того, что за ними следует,
заметными паузами.
** Нельзя не напомнить, что одним из старинных и впол¬
не традиционных значений французского слова discours
(от лат. dis-curere, бегать туда-сюда; излагать) является
рассуждение—знаменитым примером чему служит хресто¬
матийное «Рассуждение о методе» (Discours de la methode)
Декарта.
11
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
Ж. Д. прибег к сближению—в ущерб традиционно
понимаемой философской дискурсивности—своего
письма с радикально остраненным письмом анали¬
зируемых текстов (Малларме и Соллерса); в «Белой
мифологии» из «Полей» теоретически обосновал не-
устранимость метафорического измерения, так или
иначе проникающего внутрь любого философского
текста. Еще одним шагом далее стал «Тимпан», позд¬
нейший из текстов этих книг, в котором обкатывают¬
ся многие приемы и темы того, что последует далее:
здесь мы встречаем и «письмо столбцами», причем
один из столбцов представляет собой чужой текст
(текст Мишеля Лейриса), и обыгрыш всех весьма
далеко отстоящих друг от друга значений француз¬
ского слова tympan, одно из которых (тимпан по-
французски это и барабанная перепонка и даже, хотя
пуристы порицают подобное употребление, среднее
ухо) подводит вплотную к лабиринтам развиваемой
в «Отобиографиях» тематики уха.
Два следующих больших текста—самые любимые
самим Ж. Д. Это причудливый, выполненный в фу¬
туристически смотрящейся типографике «Глас», где
на каждой странице топорщатся, вздымаются, эре¬
гируют два столбца параллельных и совершенно,
казалось бы, разнонаправленных текстов, осущест¬
вляющих «деконструкцию» Гегеля и Жана Жене и
пускающих в ход все: от составляющих эти име¬
на фонем, до извлеченных из их текстов отдельных
слов или бытовых биографических реалий. И основ¬
ная часть «Почтовой карточки»—«Посылки», сво¬
его рода (пост)модернистский эпистолярный ро¬
12
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
ман, но также и изысканная ткань философски-
автобиографических фрагментов, дневниковых за¬
писей, вживляющих основные темы размышлений
философа в беллетристическую плоть событийного
повествования. И нет ничего удивительного в том,
что именно эти тексты подкинули свои темы в хо-
локостический костер «Золы...».
О темах
Одним из отличий «раннего Деррида» от «средне¬
го» является принципиально другая реперная си¬
стема его работ. То, что раньше воспринималось
как во многом спонтанная политематичность, вы¬
званная широкомасштабным наступлением по все¬
му фронту, теперь предстает скорее как постоянный
контрапункт, неизбежное проведение в каждой ра¬
боте нескольких вписанных в единую вертикаль (в
музыкальном смысле) тем или, скорее, мотивов—и
неизбежное же их продолжение из работы в рабо¬
ту. Так, оказывается, что разбор политического до¬
кумента, Декларации независимости, сопряжен с
проблематикой уха (голоса—т. е. письма/глаза), био¬
графии, подписи, систем обучения, текстов Ницше
(имплицитно—круговоротом вечного возвращения,
просвечивающего, между прочим, и на заднем пла¬
не, «в глубине сцены» «Золы...») и даже с половым
различием (в последних двух пунктах тесно примы¬
кая к предшествующим «Шпорам», в свою очередь
связывающим проблемы стиля и истины). Проблема
13
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
перевода перекидывает мостик от эссе Беньямина
к анализу библейского повествования, сингуляр¬
ности в любом языке имени собственного и подпи¬
си, к правовому аспекту последней. Поэзия Целана
сцепляется с проблемой датировки (опять кругово¬
рот), за которой стоят проблемы повторимости (на
горизонте—полемика с Серлем), имени собствен¬
ного, подписи—но и того, что (если воспользовать¬
ся терминологией Бадью) превращает ситуацию в
событие: особенности как залога повторяемости,
встречи в событии общего и единичного. Возникает
тема остатка, оставания—золы.
Так возникающие на фоне постоянно присутству¬
ющей хайдеггеровской и постепенно вырисовываю¬
щейся фрейдовской тематики мотивные пучки вы¬
страиваются в цепочки, ведущие в тесной сцеплен-
ности друг с другом от текста к тексту. Например,
такая (наверное, нет нужды предупреждать, что за
ее линейной видимостью не стоит никакая поня¬
тийная рекурсивность): голос / явление знак /
письмо / ухо / глаз перевод / Вавилон / идиома
имя собственное / подпись / дата / повторимость /
перформатив...
О перформативе
Особую роль в эволюции если не «взглядов», то мо¬
тивов Ж. Д. суждено было сыграть и завершающей
«Поля» статье «Подпись событие контекст», в кото¬
рой философ предложил свое прочтение классиче¬
ских работ Остина по теории речевых актов и свое
14
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
понимание перформативного аспекта высказыва¬
ний. С одной стороны, эта работа вызвала крити¬
ческий отклик одного из классиков аналитической
философии Джона Серля, положивший начало не¬
ожиданно жесткой (особенно со стороны Ж. Д.) и
растянувшейся на долгие годы полемике, конечным
результатом которой стала вышедшая на рубеже 80-х
и 90-х годов книга Ж. Д. Limited inc. С другой же,
выявила и закрепила стойкий интерес философа к,
если можно так выразиться, иллокутивному изме¬
рению языка, напряженному, при ближайшем рас¬
смотрении, силовыми линиями пространству между
констативным и перформативным в нем.
Что до быстро ушедшей в сторону от остиновских
перформативов дискуссии, то она, увы, лишний раз
показывает, что «диалог» между философами раз¬
ных конфессий редко приводит к пониманию или
даже консенсусу—вспомним контроверзы Лиотара
и Хабермаса или дотошное и многолетнее герменев¬
тическое «наставление» «неоструктуралистам» со
стороны Манфреда Франка (некоторым исключе¬
нием, пожалуй, предстает на этом фоне аккуратно
провешенная позиция Рорти). Увы, все эти прения
не дотягивают до уровня лиотаровской распри, сви¬
детельствуя не столько о непримиримости участни¬
ков, сколько о их неспособности понять друг друга *.
* Едва ли стоит возводить эту ситуацию просто к различию
между национальными школами или традициями (кста¬
ти, одна из тем «позднего Деррида»): в той же Франции
лишь своего рода исключением является многолетняя
полемика Алена Бадью с Делезом, при огромном как ис¬
ходном, так и окончательном расхождении философов
15
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
Куда важнее, что понятое столь широко перформа¬
тивное начало кроется, составляя сам их нерв, не
только в детально разобранной Ж. Д. провокатив-
но заостренной «Небылице» Понжа, не только в би¬
блейском шиббопете, но и в библейском же Fiat lux, и
в понятии означающего (в пандан к констативу озна¬
чаемого), и в квантово-механической парадигме на¬
блюдателя, неминуемо изменяющего наблюдаемое, и
даже в столь обиходных словах, как я или мы,—чем
и объясняется интерес Ж. Д. к тем точкам, в кото¬
рых эта подспудная перформативность, присущая в
конечном счете любому констативу, выходит на по¬
верхность: к подписям и датам (недалеко отсюда и
еще более броский случай автобиографии), а также
к стоящим за ними более общим моделям: к имени
собственному и идиоме—атомам и изначальным,
непереводимым и, следовательно, недеконструируе-
мым конструктам любого языка.
О стратегии
Стратегия Ж. Д. имеет четко определенное назва¬
ние— деконструкция,—но не имеет четкого опреде¬
ления, причем если на этом слове постоянно делает
упор сам его автор (или, скорее, крестный отец), то
свидетельствующая, напротив, о способности понять друг
друга (вообще при всей непримиримости и резкости своей
позиции Бадью оказывается вполне вразумительным со¬
беседником клеймимых им «софистов»—Лиотара, Лаку-
Лабарта, Деррида).
16
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
попытки определить его значение предоставляют¬
ся на долю сторонних интерпретаторов. Дело это
в подобной ситуации достаточно безнадежное, но
добавим тем не менее несколько слов к многоголо¬
сому хору и мы.
Итак, под деконструкцией понимается некая
аналитическая стратегия (Ж. Д. подчеркивает:
«Деконструкция не есть психоанализ философии»),
которая вместо традиционного философствования,
связанного прежде всего с выработкой и проработ¬
кой понятийного аппарата и, в дальнейшем, с кон¬
структивным его использованием, предполагает не¬
кое переворачивание: исходя из сконструированных
ранее понятий, систем, дискурсов и т. п., она иссле¬
дует в первую очередь их артикуляцию, точки со-
и рас-членения, тем самым вынося за скобки саму
стадию выработки понятия4. Поэтому у Ж. Д. так
много маркированных, тесно ввязанных в текстуру
изучаемых контекстов «слов», словно бы претенду¬
ющих на понятийный статус, но в то же время ни в
коей мере понятиями не являющихся. Иначе говоря,
работа деконструкции—это просто-напросто заново
его конструирующая пере-разметка существующего
мыслительного пространства.
Что, с одной стороны, затрагивает и простран¬
ство языковое, а с другой, отнюдь не предполагает
отказа от серьезности, логики, доказательности, но
приводит к своего рода смешению—то ли филосо-
* В этой связи следует, наверное, вспомнить, что у истоков
самой деконструктивной «идеологии» лежала дифферен¬
циальная соссюровская модель языка.
17
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
Куда важнее, что понятое столь широко перформа¬
тивное начало кроется, составляя сам их нерв, не
только в детально разобранной Ж. Д. провокатив-
но заостренной «Небылице» Понжа, не только в би¬
блейском шибболете, но и в библейском же Fiat lux, и
в понятии означающего (в пандан к констативу озна¬
чаемого), и в квантово-механической парадигме на¬
блюдателя, неминуемо изменяющего наблюдаемое, и
даже в столь обиходных словах, как я или мы— чем
и объясняется интерес Ж. Д. к тем точкам, в кото¬
рых эта подспудная перформативность, присущая в
конечном счете любому констативу, выходит на по¬
верхность: к подписям и датам (недалеко отсюда и
еще более броский случай автобиографии), а также
к стоящим за ними более общим моделям: к имени
собственному и идиоме—атомам и изначальным,
непереводимым и, следовательно, недеконструируе-
мым конструктам любого языка.
О стратегии
Стратегия Ж. Д. имеет четко определенное назва¬
ние— деконструкция,—но не имеет четкого опреде¬
ления, причем если на этом слове постоянно делает
упор сам его автор (или, скорее, крестный отец), то
свидетельствующая, напротив, о способности понять друг
друга (вообще при всей непримиримости и резкости своей
позиции Бадью оказывается вполне вразумительным со¬
беседником клеймимых им «софистов»—Лиотара, Лаку-
Лабарта, Деррида).
16
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
попытки определить его значение предоставляют¬
ся на долю сторонних интерпретаторов. Дело это
в подобной ситуации достаточно безнадежное, но
добавим тем не менее несколько слов к многоголо¬
сому хору и мы.
Итак, под деконструкцией понимается некая
аналитическая стратегия (Ж. Д. подчеркивает:
«Деконструкция не есть психоанализ философии»),
которая вместо традиционного философствования,
связанного прежде всего с выработкой и проработ¬
кой понятийного аппарата и, в дальнейшем, с кон¬
структивным его использованием, предполагает не¬
кое переворачивание: исходя из сконструированных
ранее понятий, систем, дискурсов и т. п., она иссле¬
дует в первую очередь их артикуляцию, точки со-
и рас-членения, тем самым вынося за скобки саму
стадию выработки понятия4. Поэтому у Ж. Д. так
много маркированных, тесно ввязанных в текстуру
изучаемых контекстов «слов», словно бы претенду¬
ющих на понятийный статус, но в то же время ни в
коей мере понятиями не являющихся. Иначе говоря,
работа деконструкции—это просто-напросто заново
его конструирующая пере-разметка существующего
мыслительного пространства.
Что, с одной стороны, затрагивает и простран¬
ство языковое, а с другой, отнюдь не предполагает
отказа от серьезности, логики, доказательности, но
приводит к своего рода смешению—то ли филосо-
* В этой связи следует, наверное, вспомнить, что у истоков
самой деконструктивной «идеологии» лежала дифферен¬
циальная соссюровская модель языка.
17
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
башен, этих пирамид идиом, сиречь—вавилонского
несмещенного одноязычия.
О переводах
Надо, наверное, ко всему прочему подчеркнуть, что
все эти переводы сделаны в конце 80-х годов (сей¬
час они подверглись лишь незначительной правке:
все принятые когда-то принципиальные решения
были по возможности сохранены) и, тем самым,
не отделены временной прокладкой от своих ори¬
гиналов4. Этим, возможно, объясняется, как мне
представляется, их более непосредственный, лишен¬
ный «академического» измерения контакт со своими
«донорами»—в отличие от более «чопорного» под¬
хода вышеупомянутого «Письма и различия». Здесь
же надо упомянуть и об одном исходном, предше¬
ствовавшем всем переводам постулате, теоретиче¬
ски осмыслить который стало возможно лишь зад¬
ним числом. Из уважения к оригиналу, я всюду хо¬
тел, чтобы перевод был самостоятельным, самодо¬
статочным текстом, а не придатком или отсылкой
к чему-то другому, тексту, языку или теории. Он
не должен содержать, к примеру, «родимых пятен»
в виде включенных в себя в квадратных скобках
тех или иных французских слов или выражений; он
* Заметим в (виртуальных) скобках, что они оказались так
или—чаще—иначе рассеяны в самиздате, кое-что увиде¬
ло свет в, опять же, так или иначе маргинализированной
периодике.
20
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
должен доносить по крайней мере основной посыл
(vouloir-dire) своего автора без внешних подпорок
(каковые в качестве примечаний, конечно же, не
возбраняются и даже приветствуются).
Но, так как все тексты Ж. Д. сознательно дви¬
жутся вокруг очагов непереводимости, идиомати¬
ческих узлов, тот особый вызов, который они бро¬
сают переводчику, заставляет подчас пускаться во
все тяжкие—с риском сломать себе (или читателю)
если не шею, то язык—или ухо. Конечно, степень
непереводимости варьируется от текста к тексту, и
если «Отобиографии» и «Вавилонские башни» пе¬
релагаются на русский почти без насильственных
решений, то «Зола...» (наряду с «Гласом» и, подчас,
«Почтовой карточкой») относится к самым непере¬
водимым, самым сросшимся со своим языком тек¬
стам Ж: Д.—и здесь приходилось принимать самые
резкие, кесаревы решения, которые все равно взы¬
вают подчас к комментарию.
О комментариях
Что касается примечаний, они отнюдь не предна¬
значены подменить собой комментарии, каковые в
приложении к текстам деконструкции (если верить
Беньямину в том, что перевод перевода невозможен)
с неизбежностью должны носить конструктивно¬
перформативный характер и посему находиться
с текстом в весьма непростых отношениях. Нет,
наша цель куда как менее амбициозна и сводит¬
21
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
ся, вкратце, к тому, чтобы а) прояснить реалии или
контексты, предполагаемые автором, но невнятные
русско(язычно)му читателю (сюда же относится и
перевод иностранных слов и выражений, а также
необходимые этимологические экскурсы); и б) под¬
чистить недоделанное в переводе.
О последнем чуть подробнее. Как правило, мы
не объясняем свои решения, если они чудятся нам
(само)достаточными, а предлагаем разъяснения
только к недовыявленному, непроявленному в тек¬
сте (прежде всего это относится к принципиально
непереводимым моментам: таким как омофония,
полисемия, сложные языковые игры и т. п.). Вопрос
этот, во-первых, подвержен объективно окрашен¬
ным случайностям, а во-вторых, весьма и весьма
субъективен (то, что мнится очевидным или само¬
достаточным автору, отнюдь не должно представ¬
ляться таковым читателю). Посему повторю еще раз:
при первой возможности сознательные переводче¬
ские решения инкорпорировались прямо в текст,
и напрасно было бы искать в примечаниях, поче¬
му выбрано «мелочное» слово секрет вместо глу¬
бокой тайны, почему в слове свой-ство возникает
дефис или чем сохраняющее «бытийственный» ко¬
рень суть и даже перекличку (ср. у В. Бибихина) с
«Da-sein-идеологией» присутствие лучше, чем хра¬
нящее в себе лик и невольно сопрягаемое с далеким
ему различием (и различанием) наличие. Мы декла¬
рируем доверие к читателю и просим помнить, что
уровень сознательности перевода выше, чем может
показаться на первый взгляд.
22
ВМЕСТО НАПУТСТВИЯ
О приложениях
И буквально пара слов о приложениях.
Что касается замечательной статьи Беньямина,
стоит подчеркнуть, что ее перевод и перевод
«Вавилонских башен» были сделаны независимо,
и лишь потом слегка—в минимальной степени—
притерлись друг к другу, так что не надо искать в
их текстах полного соответствия. И вновь хочу по¬
советовать, взяв за образец «Почтовую карточку»,
где Платон из-за спины у Сократа диктует, что тому
писать, воздать должное тексту Беньямина, прочи¬
тав его после текста Ж. Д., обеспечивающего ему до¬
полнительное пере-житие.
Интервью, данное в письменном виде Ж. Д. в от¬
вет на вопросы издательства Autrement, конечно,
не относится к его серьезным работам, но бросает
определенный свет на (само)восприятие философом
как собственных, не грех повториться, позиций (по
нашей раскладке—см. выше,—оно само относится к
начинающемуся «третьему» периоду, хотя и тракту¬
ет период предыдущий), так и своей вписанности в
философскую современность—и на то, как воспри¬
нимается эта вписанность другими.
И, наконец, мой собственный текст, эссе-обещание,
оправдаться за произвольность, немотивирован-
ность появления которого здесь, вне подразумевав¬
шихся исходно контекстуальных рамок, не в пример
сложнее, но...
Пусть этот жест открытия к иному останется па¬
мятником историческому контексту и памятником
23
ВИКТОР ЛАПИЦКИЙ
тех странных перспектив, в которых воспринимал¬
ся тогда и там Ж. Д., в условиях почти полного от¬
сутствия достоверной информации (что, не забудем,
составляло одно из определяющих позднесоветское
существование условий) не до конца случайно пре¬
вратившийся в глазах (об ухе речь не шла) инако-
мыслящих в достаточно пылко воспринимаемое обе¬
щание чего-то иного, другого.
24-25 февраля 2002
ОТОБИОГРАФИИ
УЧЕНИЕ НИЦШЕ
И ПОЛИТИКА ИМЕНИ СОБСТВЕННОГО
Полный текст доклада, прочитанного по-фран-
цузски в Университете Вирджинии (Шарлотт-
свилл) в 1976 г. До настоящего времени он под
названием Nietzsches Otobiographie oder Politik des
Eigennames, Die Lehre Nietzsches был опубликован
только по-немецки (Fugen, Deutsch-Franzosisches
Jahrbuch fiir Text-Analytik, tr. Friedrich Kittler,
Walter, 1980). Часть того же доклада была про¬
читана во второй раз в Монреальском универси¬
тете в 1979 г. по случаю проведения коллоквиума
и круглых столов, материалы которых были опу¬
бликованы в Канаде в 1982 г. (L'oreille de I’autre,
otobiographies, transferts, traductions, textes et de¬
bats avec Jacques Derrida, sous la direction de Claude
Levesque et Christie V. McDonald, vlb editeurs).
ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ
Лучше, чтобы вы сразу же узнали: я не выпол¬
ню своего обещания.
Прошу у вас за это прощения, но сегодня
я не сумею сказать вам, пусть даже и обиня¬
ками, о том, что обязался обсудить. Положа
руку на сердце, я не прочь был бы суметь это
сделать.
Но, поскольку мне не хотелось бы попросту
обойти молчанием то, о чем я должен был пе¬
ред вами говорить, я скажу об этом кое-что в
виде извинения. Итак, я скажу вам чуть-чуть
о том, о чем не скажу и о чем бы мне хотелось,
ибо я обязан это сделать, вам сказать.
Как бы то ни было, я намереваюсь занять
вас беседой, это, по крайней мере, вы сможе¬
те проверить, об обещании, о контракте, об
27
ЖАК ДЕРРИДА
обязательстве, о подписи и даже о том, что
их всегда странным образом предполагает, о
приношении извинений.
Почтив меня своим приглашением, Роджер
Шэттак предложил мне попробовать провести
прямо здесь, с вами, «текстуальный» анализ,
одновременно и философский, и литератур¬
ный, Декларации независимости и Декларации
прав человека. В общем-то, упражнение в срав¬
нительном литературоведении, но с темами,
необычными для факультетов, специализи¬
рующихся в сей невероятной дисциплине, в
«comparative literature».
Поначалу я был удивлен. Смущающее пред¬
ложение. Я никоим образом не был к нему под¬
готовлен. Ничто из предшествующей работы
не вовлекало меня на путь подобного анали¬
за, интерес и потребность в котором, однако,
не вызывали ни малейшего сомнения. По раз¬
мышлении я сказал себе, что если бы у меня
были на то время и силы, мне бы хотелось пой¬
ти на этот опыт, хотя бы и только ради того,
чтобы испытать здесь оказавшиеся полезными
где-то в другом месте концептуальные схемы
на том, что привлечено из других «предметов»,
идет ли речь о «философских» или «литера¬
турных» текстах, о критической проблематике
28
ОТОБИОГРАФИИ
«речевых актов», о теории «перформативного»
письма, о подписи, о контракте, об имени соб¬
ственном, о политических или академических
учреждениях. В глубине души я сказал себе,
что если бы мне достало времени и сил, я бы
хотел, если и не попытаться дать юридически-
политический этюд двух текстов и двух от¬
меченных ими событий, задача для меня не¬
посильная, то, по крайней мере, в предвари¬
тельном порядке заострить на этом примере
некоторые вопросы, разработанные не здесь,
а на, казалось бы, гораздо менее политическом
своде данных. И среди всех этих вопросов, вот
он, единственный, который я оставляю у себя
на уме в нынешних условиях, сегодня попо¬
лудни, в Вирджинском университете, только
что лучше, чем где бы то ни было, отпраздно¬
вавшем двухсотлетие Декларации независи¬
мости (что задает тон, уже сейчас, для празд¬
нования другой годовщины, вокруг которой
мы вскоре будем кружить): кто подписывает
и каким именем, само собой собственным, про¬
возглашающий акту на котором основывает¬
ся учреждение?
Такой акт не сводится к какому-либо опи¬
сательному или констатирующему дискурсу.
Он исполняет, он совершает, он делает то, что
29
ЖАК ДЕРРИДА
он говорит делать, такова по крайней мере его
интенциональная структура. Со своим зара¬
нее установленным подписывающим, с тем,
кто, лицо коллективное или индивидуальное,
производя его, в него вовлекается, подобный
акт не обладает той же соотнесенностью, что
и текст «констатирующего» типа, если суще¬
ствует во всей строгости таковой текст и если
его можно встретить в «науке», «философии»
или «литературе». Надлежит, чтобы в декла¬
рацию, на которой основывается учреждение,
конституция или государство, был вовлечен
некоторый подписывающий. Подпись сохра¬
няет с учреждающим актом, как с актом язы¬
ка и письма, связь, в которой уже нет ничего
от эмпирической случайности. Эта привязка
не поддается устранению, во всяком случае не
так легко, как в научном тексте, чья ценность
без существенного риска отсекается от имени
автора и, дабы претендовать на объективность,
должна даже уметь это делать. Хотя в принци¬
пе учреждение должно в своей истории и тра¬
диции, в своем постоянстве и, стало быть, в
самой своей учрежденное™ проявлять незави¬
симость от эмпирических индивидов, прини¬
мавших участие в его производстве, хотя оно
должно до некоторой степени о них скорбеть,
30
ОТОБИОГРАФИИ
даже—и особенно,—если оно увековечило их
память, оказывается, что по причине самой
структуры учреждающего языка основываю¬
щий некое учреждение акт, акт как архив в той
же степени, что и акт как исполнение, должен
сохранить в себе подпись.
Но чью в точности подпись? Кто действи¬
тельный подписывающий подобных актов?
И что значит действительный? Тот же вопрос
по цепочке распространяется на все затрону¬
тые тем же движением понятия: акт, перфор¬
матив, подпись, «я», и «мы», «присутствую¬
щие» и т. п.
Здесь в обязанность вменяется осторожность,
да и тщательность. Выделим несколько инстан¬
ций в данности вашей Декларации. Возьмите в
качестве примера Джефферсона, «редактора»
проекта Декларации, того «Draft’a», факсимиле
которого находится сейчас у меня перед глаза¬
ми. Никто не воспринимает его как истинного
подписывающего Декларации. Юридически,
он пишет, но не подписывает. Джефферсон
представляет представителей (representatives),
которые поручили ему составить то, про что
знали, что они, именно они, хотят это сказать.
На нем лежала ответственность не написать
в смысле продуцирования или инициирова¬
31
ЖАК ДЕРРИДА
ния, а только составить, как говорят о секре¬
таре, составляющем документу дух которого
ему навязан и даже надиктовано содержание.
Кроме того, составив такой проект или набро¬
сок, Джефферсон должен был предоставить
его на рассмотрение тем самым, кого он до
поры до времени представлял и кто сами были
представителями, а именно «представителями
Соединенных Штатов Америки, собравшими¬
ся на Генеральный Конгресс». Нам известно,
что эти представители, что-то вроде передо¬
вого пера которых представляет Джефферсон,
будут вправе пересмотреть, исправить и рати¬
фицировать проект Декларации.
Можно ли только сказать, что они являются
ее окончательными подписывающими?
Нам известно о том, что показало исследо¬
вание этого документа: о дословном тексте де¬
кларации в ее первом состоянии, сколько она
оставалась отложенной, лежала без движения
между всех правительственных инстанций, и
какими муками оплатил ее Джефферсон. Будто
он тайно мечтал подписать ее единолично.
Что касается самих «представителей», они
подписывают ничуть не больше. По крайней
мере в принципе, ибо права здесь разделяют¬
ся. Наделе они подписывают, юридически они
32
ОТОБИОГРАФИИ
подписывают за самих себя, но в то же время
и «за» других. У них есть полномочия или до¬
веренность на подпись. Они говорят, «декла¬
рируют», провозглашают себя и подписывают
«от имени...»: «Поэтому мы, представители
Соединенных Штатов Америки, собравшие¬
ся на Генеральный Конгресс, от имени и по
полномочию народа этих штатов провозгла¬
шаем, что в качестве свободных и независи¬
мых государств...»
Итак, юридически подпись—это народ, «люд»,
«люда добрые» (решающее уточнение, ибо оно
обеспечивает ценность побуждения и подпи¬
си, но мы увидим далее, на чем же и на ком
основывается подобная гарантия). Именно
«добрые люди» и провозглашают себя свобод¬
ными и независимыми через эстафету своих
представителей и представителей представи¬
телей. Нельзя решить, и в этом-то весь ин¬
терес, значение и размах подобного провоз¬
глашающего акта, удостоверяется или порож¬
дается независимость этим высказыванием.
Цепь представителей представителей, кото¬
рой мы не перестаем следовать, приумножает
эту необходимую неразрешимость. Не осво¬
бодились ли уже люди добрые на самом деле
и не протоколирует ли лишь Декларация это
33
ЖАК ДЕРРИДА
раскрепощение? Или же они освобождают¬
ся в самое мгновение и посредством подпи¬
сания этой Декларации? Здесь идет речь не
о неясности или трудности интерпретации,
не о проблематике на пути к своему разреше¬
нию. Речь идет не о сложном анализе, кото¬
рый потерпел бы неудачу перед структурой
вовлеченных сюда актов и перемотивирован-
ностью времени событий. Эта неясность, эта
неразрешимость между, скажем, структурой
перформативной и структурой констативной,
именно они-то и требуются, чтобы произве¬
сти искомый эффект. Они существенны для
самой позиции права как такового, что бы ни
говорили здесь о лицемерии, двусмысленно¬
сти, неразрешимости или вымысле. Рискну
даже сказать, что всем этим оказывается за¬
тронутой любая подпись.
Итак, вот вступает «добрый люд», и вступает
он, только подписывая себе, заставляя подпи¬
сать себе свою собственную декларацию. «Мы»
декларации говорит «от имени народа».
Однако народ этот не существует. Он не су¬
ществует до этой декларации, не существует
как таковой. Если он порождается в качестве
свободного и независимого лица, в качестве
возможного подписывающего, то возможно
34
ОТОБИОГРАФИИ
это лишь на основе акта этого подписания,
подписи. Подпись измышляет подписывающе¬
го. Последний может позволить себе подпи¬
сать, лишь добравшись до, если можно так вы¬
разиться, конца своей подписи, лишь в каком-
то небывалом обратном действии. Первая его
подпись дозволяет ему подписать. Такое случа¬
ется каждый день, и все-таки это—нечто небы¬
валое, и каждый раз, восстанавливая в памяти
событие такого типа, я думаю о «Небылице»
Франсиса Понжа: «Со слова со начинается, ста¬
ло быть, это текст / Первая строка которого
говорит правду...»
Подписывая, народ говорит—и делает то,
что говорит делать, но откладывая это при по¬
мощи посредничества своих представителей,
представительство которых вполне узаконено
лишь подписью, то есть задним числом: впредь
у меня есть право подписывать, на самом деле,
оно у меня уже заведомо будет, потому что я
мог его себе дать. Я дам себе имя и «право», по¬
нятое в смысле преемственного подписи права
подписать. Но это предбудущее, время, подхо¬
дящее для этого «одним правом» (как говорят
«одним махом»), не должно провозглашаться,
упоминаться, приниматься в расчет. Словно
его и не было.
35
ЖАК ДЕРРИДА
Юридически, подписывающего не было до
самого текста Декларации, которая сама оста¬
ется производителем и гарантом своей соб¬
ственной подписи. Посредством этого басно¬
словного события, посредством этой басни,
которая содержит в себе свой же отпечаток и
на самом деле возможна только в неадекват¬
ности самому себе настоящего времени, под¬
пись дает себе имя. Она открывает себе кре¬
дит, свой собственный кредит, кредитуя себя
самой себе. Сам появляется здесь во всех па¬
дежах (именительном, дательном, винитель¬
ном), как только подпись предоставляет себе
кредит, единым махом, каковой есть также и
единый взмах пера, в качестве права на пись¬
мо. Единый мах устанавливает право, осно¬
вывает право, дает право, производит на свет
закон. Произвести на свет закон: прочитайте
«Безумие света» Мориса Бланшо.
То, что это неслыханное к тому же еще и по¬
вседневно, не должно заставить нас забыть об
особом контексте настоящего акта. В данном
случае надо было уничтожить другую госу¬
дарственную подпись, «растворяя» лигатуру
уз колониального отцовства или материнства.
При чтении можно проверить, что «раство¬
рение» тоже содержит в себе неразъединимо
36
ОТОБИОГРАФИИ
переплетенные констатацию и исполнение. От
этой необходимой путаницы зависит сегодня
практически и юридически подпись каждо¬
го американского гражданина. Ее некоторым
образом гарантируют конституция и законы
вашей страны, как они гарантируют и ваш па¬
спорт, обращение иностранных подданных и
печатей, писем, обязательств, браков, чеков,
давая им место, приют или право.
И тем не менее. И тем не менее, за сценой
стоит еще и другая инстанция. Еще и другая
«субъективность» приходит подписать, что¬
бы его гарантировать, произведение подписи.
В общем и целом, в этом процессе есть толь¬
ко взаимоскрепляющие подписи. Есть разли-
чивающий процесс, потому что есть взаимо¬
скрепляющие подписи, но все должно скон¬
центрироваться в видимости мгновения. Ведь
еще и «во имя» американский добрый люд себя
называет и провозглашает себя независимым
в тот миг, когда измышляет для себя подпи¬
сывающую личность. Он подписывает име¬
нем законов природы и во имя Господа Бога.
Он полагает свои учредительные законы на
фундамент законов природных и, тем же ма¬
хом (взмахом интерпретации), на имя Господа
Бога, творца природы. Этот последний в дей¬
37
ЖАК ДЕРРИДА
ствительности и гарантирует правоту народ¬
ных намерений, единство и доброту народа.
Он основывает естественные законы и, сле¬
довательно, всю игру, стремящуюся предста¬
вить перформативные высказывания как вы¬
сказывания констативные.
Осмелюсь ли я здесь, в Шарлоттсвилле, на¬
помнить incipit вашей Декларации?
Когда в ходе людских дел для одного народа становится
необходимым порвать те политические путы, кото¬
рые связывали его с другим, и занять среди держав земли
отдельное и равное место, на которое ему дают право
законы Естества и Естественного Бога, подобающее
уважение к мнению человечества требует, чтобы он
объявил о причинах, побудивших его к отделению. Мы
считаем следующие истины самоочевидными: что все
люди созданы равными, что они наделены своим твор¬
цом некоторыми неотторжимыми правами [...]
и, чтобы закончить:
Поэтому мы, Представители Соединенных Штатов
Америки, собравшиеся на Генеральный Конгресс, взы¬
вая к Высшему Судие мира в знак правоты наших
намерений, от имени и по поручению народа этих
Колоний торжественно оглашаем и провозглашаем,
что эти соединенные Колонии есть и по праву должны
быть свободными и независимыми штатами [...]
«Есть и должны быть», это «и» излагает и
сочленяет здесь две дискурсивные модально¬
38
ОТОБИОГРАФИИ
сти, быть и должно быть, описание и предпи¬
сание, факт и право. И—это Бог: одновременно
и творец природы, и судья, высший судия того,
что есть (состояние мира), и того, что соотно¬
сится с тем, что должно быть (правота наших
побуждений). Инстанция суда на уровне выс¬
шего судии есть последняя инстанция, чтобы
огласить факт и право. Можно услышать в этой
Декларации трепетный акт веры, необходи¬
мое лицемерие перед лицом политико-военно-
экономического размаха и т. д., или проще, бо¬
лее экономически,—последовательное анали¬
тическое раскрытие одной тавтологии: чтобы
эта Декларация имела смысл и эффект, нуж¬
на последняя инстанция. Бог—это имя, при¬
чем наилучшее, для сей последней инстан¬
ции и конечной подписи. Не только лучшее
в определенном контексте (той или иной на¬
ции, той или иной религии и т. п.), но имя во¬
обще лучшего имени. Ну и это (лучшее) имя
должно к тому же быть именем собственным.
Бог—это наилучшее имя собственное. Нельзя
было бы заменить «Бог» на «наилучшее имя
собственное».
Джефферсон знал об этом.
Секретарь и редактор, он представляет. Он
представляет «представителей», каковые суть
39
ЖАК ДЕРРИДА
представители народа, от имени которого они
говорят, причем сам народ дозволяет это себе
и им (в правоте их помыслов) во имя зако¬
нов природы, записывающихся на имя Бога,
судьи и творца.
Если он все это знал, почему он страдал?
Отчего страдал этот представитель предста¬
вителей, которые сами представляют, до бес¬
конечности, до самого Бога, другие представ¬
ляющие инстанции?
По-видимому, он страдал потому, что дер¬
жался за свой текст. Он сильно горевал, видя
его, видя себя исправляемым, измененным,
«улучшенным» и, особенно, сокращенным сво¬
ими коллегами. Чувство обиды и увечья долж¬
но быть непостижимым для того, кто умеет
писать не от своего собственного имени, но
просто по представительству и вместо дру¬
гого. Если обида не затихает, стираясь преем¬
ственностью, то лишь из-за того, что не все
здесь так просто—ни структура представи¬
тельства, ни доверенность на подпись.
Кто-то, назовем его Джефферсоном (но
почему бы не Бог?), пожелал, чтобы учреж¬
дение американского народа было одновре¬
менно водружением его собственного имени.
Названием Государства.
40
ОТОБИОГРАФИИ
Преуспел ли он? Не рискну решить.
Вы знаете историю и без меня. Франклин
хочет утешить Джефферсона в его «увечьи»
(слово не мое). Он рассказывает ему историю
шляпника. Этот последний придумал было вы¬
веску (sign-board) для своего магазина: изобра¬
жение шляпы, под которой подпись: «Джон
Томпсон, шляпник, изготовляет шляпы и про¬
дает их за наличные». Друг подал ему мысль
убрать слово «шляпник»: к чему оно, действи¬
тельно, ведь «изготовляет шляпы» говорит
само'за себя. Другой предложил вычеркнуть
«изготовляет шляпы», ибо покупателя мало
волнует, кто изготовляет шляпы, если они ему
нравятся. Это «вымарывание» особенно инте¬
ресно, оно устраняет подписную марку про¬
изводителя. Третий друг—вычеркивать всегда
побуждают именно друзья—призвал его сэко¬
номить на «за наличные деньги», ибо тогда
было принято платить наличными; затем, тем
же махом, и зачеркнуть «продает шляпы»: нуж¬
но быть идиотом, чтобы подумать, что шля¬
пы раздаются или выбрасываются. В итоге на
вывеске осталось лишь изображение и, под
иконическим знаком в форме шляпы, имя
собственное, Джон Томпсон. Ничего более.
Можно представить себе и другие товары и
41
ЖАК ДЕРРИДА
имя собственное, написанное под зонтиком
или же на обуви.
О реакции Джефферсона легенда ничего не
говорит. Мне она представляется очень и очень
неясной. Рассказ побуждал задуматься о его
несчастье, но также и о самом сильном жела¬
нии. В общем и целом, лучше было бы полно¬
стью вычеркнуть его текст, что оставило бы
на месте, под картой Соединенных Штатов,
только обнаженность его имени собственно¬
го: учреждающий текст, основывающий акт и
энергию подписи. В точности вместо послед¬
ней инстанции, где Бог, который был здесь ни
при чем и, без сомнения, не обращает ника¬
кого внимания на то, чтобы представлять в
интересах всего этого доброго люда бог знает
кого или что, только Бог подпишет. Свою соб¬
ственную декларацию независимости. Чтобы,
не более и не менее, создать государство.
Остается вопрос. Как образуется или осно¬
вывается государство? А независимость? И ав¬
тономия, т. е. самозаконность того, кто дает
себе и подписывает свой собственный закон?
Кто подписывает все эти разрешения подпи¬
сывать?
На этот путь, несмотря на свое обещание, я
сегодня не вступлю.
42
ОТОБИОГРАФИИ
Идя на поводу у легкости, отступая к темам,
которые мне, если не более знакомы, то бо¬
лее близки, я поговорю с вами о Ницше: о его
именах, о его подписях, о тех мыслях, кото¬
рые были у него об учреждении, о Государстве,
об академических и государственных аппа¬
ратах, об «академической свободе», о декла¬
рациях независимости, о знаках, вывесках
и учениях. Короче говоря, Ницше сегодня,
в Шарлоттсвилле, чтобы отпраздновать не¬
сколько годовщин.
II
ЛОГИКА ЖИВОЙ
«...о людях, которым недостает всего, кроме избытка
их,—о тех людях, которые не что иное, как один боль¬
шой глаз, или один большой рот, или одно большое брю¬
хо, или вообще одно что-нибудь большое,—калеками на¬
изнанку (umgekehrte Kruppel) называю я их.
И когда я шел из своего уединения и впервые проходил
по этому мосту, я не верил своим глазам, непрестанно
смотрел и наконец сказал: «Это—ухо! Ухо величиною с
человека!» Я посмотрел еще пристальнее: и действитель¬
но, за ухом двигалось еще нечто, до жалости маленькое,
убогое и слабое. И поистине, чудовищное ухо сидело на
маленьком, тонком стебле—и этим стеблем был человек!
Вооружась лупой, можно было даже разглядеть малень¬
кое завистливое личико, а также отечную душонку, кото¬
рая качалась на стебле этом. Народ же говорил мне, что
большое ухо не только человек, но даже великий чело¬
век, гений. Но никогда не верил я народу, когда говорил
он о великих людях,—и я остался при убеждении, что
44
ОТОБИОГРАФИИ
это—калека наизнанку, у которого всего слишком мало
и только одного чего-нибудь слишком много».
Сказав так горбатому и тем, для кого он был рупором
и ходатаем (Mundstiick und Fiirsprecher), Заратустра об¬
ратился с глубоким негодованием к своим ученикам и
сказал:
«Поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди
обломков и отдельных частей человека (Bruchstiicken und
Gliedmassen)!
Самое ужасное для взора моего—это видеть челове¬
ка раскромсанным (zerstrummert) и разбросанным
(zerstreuert), как будто на поле кровопролитного боя и
бойни (Schlacht- und Schlachterfeld)!»
«Об избавлении»
Мне хотелось бы избавить вас от скуки, тра¬
ты времени и того порабощения, к которому
всегда приводит последовательное сцепление,
возвращение к предшествующим посылкам и
рассуждениям, самооправданиям избранного
пути, метода, системы, более или менее искус¬
ный переход от одной мысли к другой, восста¬
новление непрерывности континуума и т. п.
Столько императивов в классической педаго¬
гике, с которыми никогда все-таки не порыва¬
ют безвозвратно, но которые быстро, стоит им
неукоснительно подчиниться, низвели бы вас
к молчанию, тавтологии, зубрежке.
Посему, я предлагаю вам мой компромисс.
Как всем известно, в условиях академической
свободы, а-ка-де-ми-чес-кой сво-бо-ды, торго¬
ваться не принято: либо да, либо нет. Учитывая
46
ОТОБИОГРАФИИ
время, которым я располагаю, скуку, от кото¬
рой хотел бы избавить и себя самого, свободу,
на которую способен и которую хочу сохра¬
нить, я поступлю так, что некоторые сочтут
мою манеру афористичной и неприемлемой,
иные примут ее как закон, а третьи сочтут не¬
достаточно афористичной, поскольку будут
слушать меня ухом (все возвращается к уху, ко¬
торым вы можете меня слышать), выявившим
связность и непрерывность моего пути уже с
первых слов, даже с самого названия. Во вся¬
ком случае, послушайте: всякий, кто не желает
следовать далее, может поступить так, как ему
угодно. Я не учу истине в себе, не превращаю
себя в прозрачный рупор вечной педагогики.
Я, как умею, улаживаю некоторое количество
проблем с вами и со мною или мною и, через
вас, меня и меня, с некоторым количеством
представленных здесь инстанций. Я не наме¬
реваюсь утаивать от выставки или же сцены
занимаемую мною в этом позицию. И даже
то, что для скорости я назову, попросив вас
изменить направленность и слушать другим
ухом, ауто-биографическим показом, от кото¬
рого мне хотелось бы получить удовольствие,
словно я хочу, чтобы вы научились этому удо¬
вольствию от меня.
47
ЖАК ДЕРРИДА
Вышеозначенная «академическая свобода»,
ухо и автобиография,—вот мои предметы—
на сегодня.
Дискурс о жизни-смерти должен занимать
некоторое пространство между логосом и грам-
мой, аналогией и программой, различными
смыслами программы и воспроизведения.
И поскольку речь здесь идет о жизни, связу¬
ющее звено, которое соотносит логическое с
графическим, должно хорошо работать также
и между биологическим и биографическим,
танатологическим и танатографическим.
Известно, что все это оказывается сегодня
подвергнутым переоценке,—все это, то есть био¬
графическое и аутос автобиографического.
Биография «философа»: мы более не рас¬
сматриваем ее как некий свод, корпус эмпи¬
рических случайностей, оставляя имя и под¬
пись вне той системы, что предназначена им¬
манентному философскому прочтению, един¬
ственно принимаемому в качестве философски
законного—со всей академической нечувстви¬
тельностью к текстуальным потребностям, ко¬
торые обычно ограничивают самыми тради¬
ционными границами письменного текста,
даже «публикации». Посредством чего мож¬
но в дальнейшем, с другой стороны, писать
48
ОТОБИОГРАФИИ
«жизнеописания философов», биографиче¬
ские романы в типическом орнаментальном
стиле, к чему, подчас, приноравливаются ве¬
ликие историки философии. Биографические
романы или психобиографии, претендующие
на раскрытие генезиса системы через эмпири¬
ческие процессы психологистического типа,
или даже психоаналитического, историцист-
ского или социологистского. Нет, новая про¬
блематика вообще биографического и, в част¬
ности, биографии философов должна моби¬
лизовать новые ресурсы и, как минимум, но¬
вый анализ имени собственного и подписи.
Ни «имманентистские» прочтения философ¬
ских систем, будь то структуральные или нет,
ни внешние эмпирико-генетические прочте¬
ния сами по себе никогда не вопрошали ди-
намис этой кромки между «творениями» и
«жизнью», системой и «субъектом» системы.
Эта кромка—я называю ее динамис по причи¬
не ее силы, ее могущества, ее скрытой и в то
же время изменчивой мощи—ни активна, ни
пассивна; ни вне, ни внутри. Более того, она
не есть некая тончайшая линия, некая нераз¬
личимая или неразделимая связующая черта
между загоном философем с одной стороны,
и, с другой, «жизнью» уже опознаваемого под
49
ЖАК ДЕРРИДА
своим именем автора. Делимая кромка эта пе¬
ресекает оба «корпуса», свод и тело, сообразно
законам, о которых мы только начинаем смут¬
но догадываться.
То, что называют жизнью,—вещь или пред¬
мет биологии и биографии—не встречает ли¬
цом к лицу, и в этом первое осложнение, что-
либо, что было бы для него противопостави-
мым предметом: смерть, танатологическое
или танатографическое. Кроме того, «жизнь»
с трудом становится предметом какой-либо
науки в том смысле, каковой философия и на¬
ука всегда придавали этому слову в качестве
легального статуса научности. Это затрудне¬
ние, запаздывания, которые отсюда следуют,
все это, в частности, связано с тем фактом, что
у любой философии жизни всегда есть пред¬
уготовленное прибежище в науке о жизни. Не
так обстоит дело со всеми остальными наука¬
ми, науками о не-жизни, иначе говоря, о мерт¬
вом. И это побуждает сказать, что все науки,
которые завоевывают свою научность без за¬
паздывания и без остатка, суть науки о мерт¬
вом и что между мертвым и статусом научного
объекта имеется некоторая со-причастность,
в которой мы заинтересованы и которая за¬
трагивает интерес к знаниям. Если так оно и
50
ОТОБИОГРАФИИ
есть, называемый живым субъект биологи¬
ческого дискурса является составной частью,
будь то в качестве стороны получающей или
же получаемой, инвестируемого поля—вместе
с огромным философским, идеологическим,
политическим опытом, со всеми задейство¬
ванными в нем силами, со всем тем, что по-
тенциализируется в субъективности биолога
или сообщности биологов. Все перечисленное
отличает научную подпись и вписывает био¬
графическое в биологическое.
И вот, ймя Ницше сегодня, возможно, яв¬
ляется для нас, на Западе, именем того един¬
ственного (может быть, по-друтому то же было
с Кьеркегором—или же еще с Фрейдом), кто го¬
ворил о философии и жизни, науке и филосо¬
фии жизни под своим именем, от своего имени.
Единственным, быть может, кто пустил здесь в
ход свое имя—свои имена—и свои биографии.
Практически со всем риском, которым это чре¬
вато: для «него», для «них», для его жизней, его
имен и их будущего, особенно политического
будущего того, что он оставил подписанным.
Как же это не учесть, когда его читаешь? Не
учитывая этого, его не прочтешь.
Пустить в ход свое имя (со всем, что к нему
примешано и что не сводится к я), инсцениро¬
51
ЖАК ДЕРРИДА
вать подписи, сделать из всего, что было напи¬
сано о жизни и смерти, один огромный биогра¬
фический росчерк, вот что хотел бы он сделать
и что мы должны принять к сведению. Не для
того, чтобы обратить это ему на пользу: пре¬
жде всего, он-то мертв, банальная очевидность,
но в сущности достаточно невероятная, да и
гений имени тут как тут, чтобы поспособство¬
вать нам в ее забвении. Быть мертвым означа¬
ет, по крайней мере, что никакой прибыли или
убыли, расчисленной или же нет, уже не при¬
ходится на долю носителя имени, а разве что
на долю имени, причем имя, которое не есть
носитель, всегда и априори есть имя мертво¬
го. То, что приходится на долю имени, никог¬
да не приходится на долю живого, ничего не
приходится на долю живого. Впоследствии мы
не принесем ему пользы, поскольку завещан¬
ное им от своего имени, как и всякое насле¬
дие (каждый услышит это своим ухом), напо¬
минает отравленное молоко, которое заранее,
вскоре у нас будет повод вспомнить об этом,
примешивалось к наихудшему в нашей эпохе.
И примешивалось отнюдь не случайно.
Я не буду читать Ницше, оговорюсь, пре¬
жде чем открыть какое бы то ни было его пи¬
сание, ни как философа (бытия, жизни или
52
ОТОБИОГРАФИИ
смерти), ни как ученого, ни как биолога, если
общим для этих трех типов является наличие
био-графической абстракции и притязание не
вовлекать их жизнь и имя в их писания. Пока
что я прочту Ницше со сцены «Ессе Homo».
Здесь он выдвигает вперед свое тело и имя,
даже если и продвигается под масками или
лишенными имен собственных псевдонима¬
ми, масками или именами во множественном
числе, каковые могут навязать себя или про¬
явить себя, как и всякая маска или даже всякая
теория кажимости, только привнося с собой
выгоду протекции, прибавочную стоимость,
в которой снова распознается уловка жизни.
Проигрышная уловка, коли прибавочная сто¬
имость возвращается не обратно к живому, а
к имени имен и сообщности масок.
Я зачитаю его, начиная с того, что говорит
или говорится «Ессе Homo» (цитата) и «Wie
man wird, was man ist», как становятся сами
собою. Я начну читать с предисловия к «Ессе
Homo», о котором вы могли бы сказать, что
оно соположимо совокупности всех его произ¬
ведений, так что весь их корпус тоже снабжает
«Ессе Homo» предисловием и оказывается по¬
вторенным в том, что в строгом смысле слова
называется «Предисловием», предваряющим
53
ЖАК ДЕРРИДА
своими несколькими страницами произведе¬
ние, озаглавленное «Ессе Homo». Вы знаете
наизусть первые строки: «В предвидении что
не далек тот день, когда я должен буду подвер¬
гнуть человечество испытанию более тяжкому,
чем все те, каким оно подвергалось когда-либо,
я считаю необходимым сказать, кто я (wer ich
bin подчеркнуто). Знать это в сущности не так
трудно, ибо я не раз представлял свое удо¬
стоверение личности [я цитирую здесь фран¬
цузский перевод Виалатта для «denn ich habe
mich nicht „unbezeugt gelassen“», выражение в
кавычках: «оставленный неудостоверенным»,
я не остался без удостоверения]. Но несоот¬
ветствие между величием моей задачи и ни¬
чтожеством моих современников проявилось
в том, что меня не слышали и даже не видели.
Я живу на свой собственный кредит [я прожи¬
ваю на свой собственный кредит, на кредит,
который сам себе открываю и предоставляю:
Ich lebe auf meinen eignen Kredit hin], и, быть
может, то, что я живу (dass ich lebe),—один
предрассудок (vielleicht bloss ein Vorurteil)...»
Свою собственную личность, достоверность
которой он намеревался провозгласить и ко¬
торая не имеет никакого отношения, столь она
ему несоразмерна, к тому, что современники
54
ОТОБИОГРАФИИ
знали под этим именем, под его именем или,
скорее, его омонимом «Фридрих Ницше», лич¬
ность, подлинность которой он отстаивает, он
обрел не по контракту, не по договору со сво¬
ими современниками. Он получил ее по не¬
слыханному контракту, который заключил с
самим собой. Он влез в долги к самому себе и
вовлек в это нас тем, что сталось с его тек¬
стом посредством подписи. Auf meinen eignen
Kredit—это также и наше дело, сей бесконеч¬
ный кредит, несоизмеримый с тем, который
ему открыли или отказались открыть совре¬
менники на имя Ф. Н. Это имя—уже фалын-
имя, псевдоним и омоним, намеревающий¬
ся обманно утаить другого Фридриха Ницше.
Связанная с темными делишками контракта,
долга и кредита, псевдонимия подстрекает нас
всячески остерегаться, когда мы считаем, что
читаем подпись, автограф или росчерк Ницше,
каждый раз, когда он провозглашает: я, ниже¬
подписавшийся, Ф. Н.
Про этот несоразмерный кредит, который он
отрыл себе от своего имени, но, столь же необ¬
ходимо, на имя кого-то другого, он никогда не
знает в настоящем, настоящим знанием, даже
и в настоящем времени «Ессе Homo», будет ли
он когда-либо почтен и оплачен. Последствия
55
ЖАК ДЕРРИДА
этого можно предвидеть: если жизнь, которую
он проживает и которую пересказывает (как
говорится, «автобиография»), становится его
жизнью лишь в результате тайного контракта,
открытого и сокрытого кредита, задолженно¬
сти, союза или обручального кольца, то, пока
контракт не будет оплачен, а он может быть
оплачен лишь другим, например, вами, Ницше
может писать, что его жизнь, быть может,—
один предрассудок, «es ist vielleicht ein Vorurteil
dass ich lebe...». Предрассудок, жизнь или, ско¬
рее чем жизнь, моя жизнь, то, «что я живу»,
определенное «я-живу» в настоящем времени.
Это пред-осуждение, приговор, преждевре¬
менный арест, рискованное предвосхищение,
оно сможет сбыться лишь в тот миг, когда но¬
ситель имени, тот, кого из предрассудка назы¬
вают живым, будет мертв. После или во время
смертного приговора. И если жизнь возвраща¬
ется, вернется она к имени, а не к живому, на
имя живого как имя мертвого.
У «него» есть доказательства тому, что «я
живу»—один предрассудок (и, стало быть, из-
за последствий умерщвления, которое следует
априори, урон), связанные с ношением име¬
ни, со структурой любого имени собствен¬
ного. Он говорит, что получает доказатель¬
56
ОТОБИОГРАФИИ
ство этому: каждый раз, когда расспрашивает
первого встречного «культурного» человека
(Gebildeten) в Верхнем Энгадине. Имя Ницше
ему неизвестно; тот, кто зовется «Ницше»,
обладает теперь доказательством, что он не
живет в настоящее время: «Я живу на свой
собственный кредит, и, быть может, то, что я
живу,—один предрассудок... Мне достаточно
только поговорить с каким-нибудь «культур¬
ным» человеком, проведшим лето в Верхнем
Энгадине, чтобы убедиться, что я не живу (dass
ich nicht lebe) [...] При этих условиях возни¬
кает обязанность, против которой в сущно¬
сти возмущается моя обычная сдержанность и
еще больше гордость моих инстинктов, имен¬
но обязанность сказать: Выслушайте меня! ибо
я таков [буквально: вот он я, такой-то или
такой-то, ich bin der und der]. Прежде всего не
смешивайте меня с другими». Все это подчер¬
кнуто. (Я цитирую близко к тексту перевод
Виалатта.)
Он говорит это скрепя сердце, и еще по «обя¬
занности», чтобы расквитаться с каким-то дол¬
гом. По отношению к кому?
Он принуждает себя сказать, кто он такой,
что идет против его природной конституции,
побуждающей его скрываться под масками.
57
ЖАК ДЕРРИДА
Вы знаете, что ценность скрытности не пере¬
стает утверждаться. Жизнь есть скрытность.
Говоря «ich bin der und der», он идет, кажется,
наперекор инстинкту скрытности. Это позво¬
ляет подумать, с одной стороны, что его кон¬
тракт контрастен его естеству; только совер¬
шая над собой насилие, он берет на себя обя¬
зательство оплатить кредит на имя имени, от
своего имени и на имя другого. Но, с другой
стороны, это авто-представительное предъ¬
явление фразы «Ich bin der und der» вполне
могло бы и остаться уловкой скрытности. Оно
снова обмануло бы нас, если бы мы поняли его
как простое представление подлинности, при
условии, что нам уже известно, что в нем от
представления себя и от провозглашения под¬
линности («Я такой-то», «я такая-то», подле¬
жащее индивидуально или коллективно, «Я,
психоанализ», «Я, метафизика»).
Все то, что будет сказано впоследствии об
истине, придется подвергнуть переоценке, ис¬
ходя из этой проблемы и из этой тревоги. Не
достаточно поколебать нашу теоретическую
убежденность касательно удостоверения под¬
линности и того, что, как считается, мы знаем
об имени собственном. Очень скоро, уже на
следующей странице, Ницше апеллирует к сво¬
58
ОТОБИОГРАФИИ
ему «опыту» и к своему «странствованию по
запретному» (Vanderung im Verbotenen): они
научили его совсем по-другому рассматривать
причины (Ursache) идеализации и морализа¬
ции; и он увидел появление на свет «скрытой
истории» (verbergene Geschichte) философов
(он не говорит—философии) и «психологии
их великих имен».
Что «я живу» гарантировано именным до¬
говором, контрактом, срок оплаты которого
предполагает смерть того, кто сказал «я живу»
в настоящем времени; что отношение филосо¬
фа к своему «великому имени», то есть к тому,
что окаймляет систему его подписи, состоит в
ведении психологии, психологии достаточно
новой, чтобы не быть уже прочитываемой ни в
рамках философской системы в качестве одной
из ее частей, ни в рамках психологии в качестве
одной из областей философской энциклопе¬
дии; что все это высказано в Предисловии, под¬
писанном «Фридрих Ницше», к книге, озаглав¬
ленной «Ессе Homo», последние слова которой:
«Поняли ли меня? Дионис перед лицом распя¬
того» (против него, gegen den Gekreuzigten),
причем Ницше, «Ессе Homo», Христос, не есть
Христос или даже Дионис, но, скорее, имя это¬
го противу противо-, контр-имя, битва, ко¬
59
ЖАК ДЕРРИДА
торая называется между двух имен,—вот что
было бы в состоянии уникально плюрализи-
ровать имя собственное и омонимическую
маску и затерять в лабиринте, конечно же, в
лабиринте уха, все нити имени. Ищите края,
стенки, коридоры.
Между предисловием, подписанным Ф. Н.,
которое идет под названием, и первой главой
«Почему я так мудр»—единственная страни¬
ца: вставка, картуш, вкладная страница, топос
которой своей временностью странно дробит
то, что мы в нашей спокойной уверенности хо¬
тели бы понимать как время жизни и время
повествования о жизни, письма о жизни жи¬
вым, короче, время автобиографии.
Эта страница датирована. Ставить дату—
это подписываться. А «датировать», указывать
дату возникновения, начала, это, к тому же,
указывать на место подписи. Эта страница не¬
которым образом датирована, поскольку она
говорит «сегодня» и сегодня моя «годовщи¬
на», мой «день рождения». Годовщина—это
момент, когда год оборачивается вокруг само¬
го себя, образует с самим собой годовое коль¬
цо, аннулируется кольцом нуля и возобнов¬
ляется. Именно сейчас год моих сорока четы¬
рех лет, день в году, когда мне сорок четыре.
60
ОТОБИОГРАФИИ
Как бы полдень жизни. Примерно в этом воз¬
расте и располагают обычно полдень жизни,
даже демона полудня, в бестеневой середине
ясного дня.
Картуш начинает так: «Ап diesem vollkomm-
nen Tage, wo alles reift, в тот совершенный день,
когда все достигает зрелости и не одни только
виноградные грозди краснеют, упал луч солн¬
ца и на мою жизнь [упал мне на жизнь, выпал,
как бы случайно, на мою долю: fiel mir eben ein
Sonnenblick auf mein Leben]».
Это миг без тени, он созвучен всем «пол¬
дням» Заратустры. Миг утверждения, возвра¬
щающийся как годовщина, с которой мож¬
но смотреть одновременно вперед и назад.
Исчезла тень любой негативности: «Я огля¬
нулся назад, я посмотрел вперед, и никогда не
видел я сразу столько хороших вещей».
Этот полдень, однако, отбивает час похорон.
Играя разговорным языком, он хоронит свои
сорок четыре года, но то, что он хоронит, это
смерть, и, хороня смерть, он спас жизнь—и
бессмертие: «Не напрасно хоронил (begrub) я
сегодня мой сорок четвертый год, у меня было
право хоронить его (подчеркнуто: ich durfte es
begraben, я был вправе его похоронить),—что
было в нем жизненно, было спасено (gerettet),
61
ЖАК ДЕРРИДА
стало бессмертным. Первая книга «Umwertung
aller Werte», Lieder «Заратустры», «Сумерки
идолов», моя попытка философствовать мо¬
лотом,—сплошные дары (Geschenke), прине¬
сенные мне этим годом, даже его последней
четвертью! Почему же мне не быть благодар¬
ным всей своей жизни?—Итак, я рассказываю
себе свою жизнь. Und so erzahle ich mir mein
Leben».
Он ясно говорит: я рассказываю себе свою
жизнь, я ее сказываю и пересказываю, таким
образом, для себя. И этим кончается картуш
на вкладке, между Vorwort’oM и началом «Ессе
Homo».
Принять свою жизнь как дар, точнее, быть
признательным жизни за то, что она, тем не
менее моя жизнь, дарит; еще точнее, быть ей
благодарным—в этом-то и заключается дар—
за того, кто смог описать себя и подписаться
именем, на которое я открыл себе кредит и ко¬
торое будет тем, чем оно стало, только начи¬
ная с данного этим годом (три цитированные
работы) в ходе события, датирующего свое
возникновение по ходу солнца, даже частью
этого хода или же его обращением, его возвра¬
щением; вновь подтвердить то, что прошло, со¬
рок четыре года, как хорошее и как обязанное
62
ОТОБИОГРАФИИ
возвращаться вечно, бессмертно, вот то, что
составляет, собирает, соединяет и удержи¬
вает на месте странное настоящее, в котором
рассказывается эта авто-биография. «Und so
erzahle ich mir mein Leben». Этот рассказ, ко¬
торый погребает мертвого и спасает спасен¬
ного как бессмертного, авто-биографичен не
потому, что подписывающий пересказывает
свою жизнь, возврат своей прошедшей жиз¬
ни как жизнь, а не как смерть; но потому, что
жизнь эту он пересказывает себеу он являет¬
ся первым, если не единственным, адресатом
повествования. Прямо в тексте. И так как «я»
этого рассказа адресует, предназначает себя
только в кредит вечному возвращению, оно
не существует, оно не подписывает, оно не до¬
стигается до рассказа как вечного возвраще¬
ния. До тех пор, до настоящего, я, живой, быть
может,—один предрассудок. Подписывает—
или скрепляет—вечное возвращение.
Таким образом, вы не можете помыслить имя
или имена Фридриха Ницше, вы не можете их
услышать до момента повторного утвержде¬
ния гимена, до обручения кольцом вечного
возвращения. Вы не услышите ничего ни из его
жизни, ни из его-жизни-его-творчества пре¬
жде мысли о «да, да», данном в дар (Geschenk)
63
ЖАК ДЕРРИДА
без тени, в зрелости полудня, под вымахнув¬
шим через край солнцем. Послушайте еще и
вступление к «Заратустре».
Отсюда трудность в определении даты та¬
кого события. Куда же поместить приход авто¬
биографического рассказа, который заставля¬
ет, как мысль о вечном возвращении, дать при¬
йти по-другому приходу любого события? Эта
трудность проявляется повсюду, где стараешь¬
ся определить: датировать событие, разумеет¬
ся, но к тому же и установить начало текста,
истоки жизни или первое движение подписи.
Столько же и проблем кромки.
Структура картуша на кромке или кромки
картуша не может не переотпечататься по¬
всюду, где есть место вопросу жизни, «моей-
жизни». Между названием или предисловием,
с одной стороны, и будущей книгой, с другой,
между названием «Ессе Homo» и «самим» «Ессе
Homo» структура картуша полагает место, на¬
чиная с которого жизнь будет рассказанау то
есть вновь подтверждена, да, да, аминь, аминь,
перед тем как вечно возвращаться (избира¬
тельно, как живая, а не как мертвец в ней, кото¬
рого нужно похоронить), жизнь, соединенная
обручальным кольцом сама с собою. Место
это—ни в произведении, ведь это картуш, нив
64
ОТОБИОГРАФИИ
жизни автора. По крайней мере, не только, ибо
отныне оно им не внешне. В нем повторяется
подтверждение: да, да, я одобряю, я подписы¬
ваю, я подписываюсь под этим признанием
долгов по отношению к «самому себе», к «моей-
жизни»—и я хочу, чтобы сие вернулось. Место
это хоронит даже и тень всякой негативности,
это полдень. Тема картуша вновь возникает
далее, в главе «Почему я пишу такие хорошие
книги», она преобразует предуготовление «ве¬
ликого полудня» в обязательство, долги, «обя¬
занность», «моя обязанность—предуготовить
человечеству миг высшего возврата к себе, ве¬
ликий полдень, чтобы обернуться к прошлому
и обратиться к будущему (wo sie zuriickschaut
und hinausschaut)...» («Утренняя заря», И).
Но полдень жизни не есть место, он не име¬
ет места. И это еще даже и не момент, лишь
тут же исчезающий предел. А потом он воз¬
вращается ежедневно, всегда, каждый день, с
каждым оборотом кольца. Всегда до полудня,
пополудни. Если мы вправе прочесть росчерк
Ф. Н. лишь только в тот миг, в миг, когда он
подписывает «полдень, да, да, я, это я, и я рас¬
сказываю себе свою жизнь», то заметным ста¬
новится невозможный протокол чтения и, осо¬
бенно, учения, а также и то, что может быть
65
ЖАК ДЕРРИДА
смехотворно глупого, но и сумеречного, при¬
надлежащего к темному и скрытому тенево¬
му предприятию, в провозглашении: Фридрих
Ницше сказал то или это, он подумал то или
это о том или этом, о жизни, например, в смыс¬
ле человеческого существования или же в био¬
логическом смысле. Фридрих Ницше или кто
угодно после полудня, такой-то и такой-то, я,
к примеру.
Я не буду читать с вами «Ессе Homo». Я ос¬
тавляю вас с этим уведомлением о месте кар¬
туша, о складке, образуемой им согласно не-
проявляющемуся пределу: нет больше тени, и
все высказывания, до и после, слева и справа,
одновременно возможны (Ницше сказал все,
почти что все) и обязательно противоречивы
(он высказал вещи максимально несовмести¬
мые друг с другом, и он сказал, что их выска¬
зал). Лишь один образчик такой противоре¬
чивой двойственности, прежде чем покинуть
«Ессе Homo».
Что происходит сразу же вслед за такого
сорта «картушем», после этой даты (ибо это
дата: подпись, призыв годовщины, чество¬
вание дарами и дарение, признание долгов)?
После этой «даты» первая глава («Почему я
так мудр») начинается, как вы знаете, с ис¬
66
ОТОБИОГРАФИИ
токов «моей» жизни: мой отец и моя мать,
то есть снова принцип противоречия в моей
жизни—между принципом смерти и принци¬
пом жизни, концом и началом, низом и вер¬
хом, вырождающимся и восходящим и т. д.
Это противоречие—моя судьба. Оно ведь за¬
креплено в самой моей генеалогии, в моем отце
и моей матери, в том, что в форме загадки я
удостоверяю как подлинность моих родите¬
лей: одним словом, мой мертвый отец, моя жи¬
вая мать, мой отец—мертвец или смерть, моя
мать—живая или жизнь. Что до меня, то я меж
двух, гак мне выпало, это «удача», и тут моя
истина, моя двойная истина исходит от обоих.
Хорошо известно: «Удача моего существова¬
ния (Das Gliick meines Daseines), его уникаль¬
ность лежит, быть может [он говорит «быть
может»: он утаивает образцовый, парадигма¬
тический характер этой счастливой случайно¬
сти], в его судьбе: выражаясь в форме загадки
(Ratselform), я умер уже в качестве моего отца
(als mein Vater bereits gestorben), но в качестве
моей матери я еще живу и старею (als meine
Mutter lebe ich noch und werde alt)». [Я под¬
правляю перевод Виалатта, который разрушает
здесь суть, говоря «Во мне умер мой отец, но
мать моя живет и становится старой!»].
67
ЖАК ДЕРРИДА
Поскольку я есмь мой отец, я умер, я мертв, и
я смерть. Поскольку я есмь моя мать, я жизнь,
которая длится, живой, живая. Я есть мой отец,
моя мать и я, и я, каковой есть мой отец, моя
мать и я, мой сын и я, смерть и жизнь, мерт¬
вый и живая и т. д.
Вот я каков, такой-то, такая-то, ich bin der
und der, сие хочет все это высказать и, если
вы слушаете его не тем ухом, вам не услышать
мое имя как имя мертвого и живого, двойное
и раздельное имя мертвого отца и пережив¬
шей его матери, которая выжила, переживет,
к тому же, меня вплоть до самых моих похо¬
рон. Выжившая—это мать, выживаемость—
имя матери. Это выживание есть моя жизнь,
за рамки которой она выходит, а имя моей
смерти, моей мертвой жизни,—вот имя мое¬
го отца, или же мое отчество.
Не следует ли учитывать эту непредстави¬
мую сцену всякий раз, когда намереваешь¬
ся удостоверить высказывание, подписанное
Ф. Н.? А высказывания, которые я только что
прочел или перевел, не принадлежат к жан¬
ру автобиографии в строгом смысле слова.
Без сомнения, не будет ошибкой сказать, что
Ницше говорит о своих, как говорится, «ре¬
альных» отце и матери, но говорит о них «in
68
ОТОБИОГРАФИИ
Ratselform»: символически, загадками, иначе
говоря, в форме притчи во языцех, как пове¬
ствование, полное наставлений.
Каковы же тогда последствия двойственного
происхождения? Рождение Ницше в двусмыс¬
лице слова «рождение» (роды и продолжение
рода) само по себе двойственно. Оно произ¬
водит на свет, исходя из особой пары, смерти
и жизни, мертвого и живой, отца и матери.
Двойное рождение разъясняет, кто я такой и
как я определяю свою подлинную сущность:
двойной и нейтральный. «Это двойственное
происхождение (Diese doppelte Herkunft) как
бы от самой высшей и от самой низшей сту¬
пени на лестнице жизни—одновременно и
decadent, и начало—всего лучше объясняет,
быть может, отличительную для меня ней¬
тральность, беспартийность в отношении об¬
щей проблемы жизни. У меня более тонкое,
чем у кого другого, чутье (будьте вниматель¬
ны к тому, что он постоянно говорит об охоте,
следах и о своих ноздрях) на знаки подъема и
упадка (буквально: восхода и захода, как го¬
ворится о солнце, fur die Zeichen von Aufgang
und Niedergang, о том, что поднимается, и о
том, что клонится к упадку, о верхе и низе), в
этой области я учитель par excellence—я знаю
69
ЖАК ДЕРРИДА
и то, и другое, я есмь и то, и другое, ich kenne
beides, ich bin beides».
Я—учитель, метр, учащий (Lehrer) «par
excellence» (по-французски в оригинале, как
чуть выше и упадок—«декаданс»). И я знаю,
я есмь и то, и другое, двое, следовало бы ска¬
зать двоица, двойствие или двойник, я знаю,
что я такое, двоица, жизнь мертвец. Двое, это
жизнь мертвец. Когда я говорю: не удивляй¬
тесь, я есть der und der, это оно и есть, мерт¬
вый живая. И нужно читать в оригинале, а не,
к примеру, в переводе Виалатта: «Я их знаю, я
воплощаю их обоих!»
Логика мертвого, логика живой, вот союз, в
соответствии с которым он энигматизирует
свои подписи, альянс, в котором он их выко¬
вывает и скрепляет—и симулирует их: демо¬
ническая нейтральность полудня, избавлен¬
ная от негатива и диалектики.
«...Я знаю и то, и другое, я есмь и то, и
другое.—Мой отец умер тридцати шести лет:
он был хрупким, добрым и болезненным су¬
ществом, которому суждено было пройти бес¬
следно (wie ein nur zum Veriibergehn bestimtes
Wesen),—он был скорее добрым воспоминани¬
ем о жизни, чем самой жизнью». Сын не пере¬
живает отца после смерти последнего, мало
70
ОТОБИОГРАФИИ
того, отец был уже мертв, он уже умрет в те¬
чение своей собственной жизни. В качестве
«живого» отца он был уже лишь воспоминани¬
ем о жизни, о некоей уже предшествовавшей
жизни. Эта элементарная структура родства
(мертвый или, скорее, отсутствующий отец,
отсутствующий уже по отношению к само¬
му себе, мать, живущая до всего и после всех,
выживающая, доживающая до самых похорон
того, кого она произвела на свет, дева, непод¬
властная.никакому возрасту) в другом месте
соотнесена мною с логикой погребальных ко¬
локолов и похоронности. Ее примеры обна¬
руживаются в знаменитых семействах, семье
Христа (которому здесь противостоит Дионис,
становясь, однако, тем самым его зеркальным
двойником) и семье Ницше, если учесть, что
мать пережила «крушение», да и вообще во
всех семьях, если «отодвинуть в сторону все
факты».
До излечения или воскрешения, о чем он
тоже рассказывает в «Ессе Homo», единствен¬
ный сын сначала повторит смерть отца: «Его
существование пришло в упадок в том же году,
что и мое: в тридцать шесть лет я опустился до
самого низшего предела своей витальности—я
еще жил, но не видел на расстоянии трех шагов
71
ЖАК ДЕРРИДА
впереди себя. В то время—это было в 1879 го¬
ду—я покинул профессуру в Базеле, прожил
летом как тень в Санкт-Морице, а следующую
зиму, самую бедную солнцем зиму моей жиз¬
ни, прожил как тень (als Schatten) в Наумбурге.
Это был мой минимум: «Странник и его тень»
возник тем временем. Без сомнения, я знал
тогда толк в тенях...» Чуть далее: «Мои чита¬
тели, должно быть, знают, до какой степени
я считаю диалектику симптомом декаданса,
например, в самом знаменитом случае: в слу¬
чае Сократа». Im Fall des Sokratesy можно также
сказать: в его casus’e, сроке его платежа и его
декадансе. Он есть этакий Сократ, декадент
par excellence, но также и его противополож¬
ность. Именно это и уточняется в начале сле¬
дующего раздела: «Если исключить, что я и в
самом деле decadent, я еще и его противопо¬
ложность». О двойном происхождении, уже
припомненном в начале раздела I, подтверж¬
денном, а затем разъясненном в разделе И, вы
услышите также и в начале раздела III. «Этот
двойной ряд опытов, эта доступность в два
мнимо разъединенных мира, повторяется в
моей натуре во всех отношениях—я двойник
(Doppelganger), у меня есть и «второе» лицо
кроме первого. И, должно быть, еще и тре¬
72
ОТОБИОГРАФИИ
тье...» Второй и третий взгляд, а не только,
как он говорит в другом месте, третье ухо. Он
только что объяснил нам, что, набрасывая пор¬
трет хорошо сложенного (wohlgeratenen) чело¬
века, описывал самого себя. «Ну что ж, я есмь
противоположность decadent: ибо я только что
описал себя».
Противоречие «двойника» выходит, таким
образом, по ту сторону того, что диалектиче¬
ское противополагание могло бы включить в
себя из приходящей в упадок негативности.
В конечном счете и по ту сторону счета учи¬
тывается как раз некоторый шаг по ту сторо¬
ну. Я думаю здесь о синтаксисе без синтаксиса
шага по ту сторону у Бланшо: он подступает к
смерти посредством того, что я назвал бы от¬
ходом преодоления или же невозможного пре-
ступания. «Ессе Homo»: «Чтобы только понять
что-либо в моем Заратустре, надо, быть может,
находиться в тех же условиях, что и я,—одной
ногой стоять по ту сторону жизни». Одной
ногой 4—и с той стороны противоположности
жизни и смерти, один-единственный шаг.
* Смерть отца, ослепление, нога: спрашивается, почему я
не говорю здесь ни о эдипе, ни о Эдипе. Преднамеренно,
все это отложено для другой лекции, непосредственно за¬
нятой ницшевской тематикой эдипа и имени Эдипа.
Ill
ГОСУДАРСТВА—СОБСТВЕННОРУЧНЫЙ ЗНАК
Подпись автобиографии надписывается этим
шагом. Она остается открытым на веки вечные
кредитом и препровождает к одному из двух я,
безымянных договаривающихся сторон, лишь
по кольцу вечного возвращения.
Это не мешает—напротив, способствует—
тому, чтобы говорящий: «я—полдень в разга¬
ре лета» («Почему я так мудр») говорил также:
«я—двойник»; и, стало быть, я не совпадаю,
еще нет, со своим творением.
Тут—различание автобиографии, алло- и
танатография. В этом различании как раз и
выражается—с новыми издержками—вопрос
учреждения и учреждений обучения. К нему
я и хотел бы приступить.
Благая весть о вечном возвращении есть не¬
кое послание и учение, есть адрес или пред¬
74
ОТОБИОГРАФИИ
назначение доктрины. По определению она
не может выслушиваться в настоящем време¬
ни. Она несвоевременна, отсроченна и анах¬
ронична. Но поскольку весть эта повторяет
утверждение (да, да), поскольку она утверж¬
дает возврат, возобновление и определенное
воспроизведение, каковое хранит то, что воз¬
вращается, сама ее логика должна давать ме¬
сто наставническому учреждению. Заратустра
есть метр, учитель (Lehrer), он распространя¬
ет доктрину и имеет в виду основание новых
учреждений.
Учреждений «да». Каковым нужны уши, но
каким образом?
Он говорит: «Das eine bin ich, das andre sind
meine Scriften»: «Я одно, мои сочинения дру¬
гое. Здесь, прежде чем я буду говорить о них,
следует коснуться вопроса о понимании и не¬
понимании этих сочинений. Я говорю об этом
со всей подобающей небрежностью, ибо это
отнюдь не своевременный вопрос. Я и сам еще
не своевременен, иные из моих сочинений уви¬
дят свет только посмертно. Когда-нибудь пона¬
добятся учреждения (Institutionen), где будут
жить и учить, как я понимаю жизнь и учение;
будут, быть может, учреждены особые [соб¬
ственные: eigene] кафедры для толкования
75
ЖАК ДЕРРИДА
Заратустры. Но это совершенно противоречи¬
ло бы мне, если бы я теперь уже ожидал ушей и
рук для моих истин: что нынче не слышат, что
нынче не умеют брать от меня—это не только
понятно, но даже представляется мне справед¬
ливым. Я не хочу, чтобы меня принимали за
другого [verwechselt, подменяли, смешивали с
кем-то другим],—а для этого нужно, чтобы и
я сам не смешивал себя с другими».
Наряду с учением и его новыми учреждени¬
ями речь, таким образом, идет также и об ухе.
Все закручивается, как вам известно, у Ницше
в ухе, в мотивах его лабиринта. Не углубляясь
здесь в эту тему, отмечу часто повторяющиеся
его появления в той же главе «Ессе Homo» 4 и
тотчас же возвращусь, таков иной эффект ла¬
биринта, к тексту, озаглавленному «О будущем
наших образовательных установлений» (1872,
совсем на другом конце).
Как же узел всех этих мотивов (я имею, есмь
и требую чуткое ухо, (мен)я двое, я (и) двой-
* Один из столь многих примеров: «Мы знаем все, некоторые
даже из опыта, что такое длинноухий (was ein Langohr ist).
Ну что ж, я смею утверждать, что у меня самые малень¬
кие уши. Это немало заинтересует бабенок (Weiblein)—
мне кажется, они чувствуют, что я их лучше понимаю.
Я Анти-осел par excellence, и благодаря этому я всемирно-
историческое чудовище,—по-гречески, и не только по-
гречески, я Антихрист».
76
ОТОБИОГРАФИИ
ник, я подписываюсь двояко, мои сочинения и
я составляем два, я есмь мертвый живая и им
предназначен, именно от них я происхожу и к
ним адресуюсь и т. д.) переплетается с узлом
из «Будущего...»? С политикой и политиками,
которые сюда припутаны?
Обезображивание обезображивает родной
язык, материнскую речь, осквернение осквер¬
няет тело материнской речи, таково престу¬
пление против жизни, вслушайтесь: против
живой. Преступление это совершено установ¬
ленным сегодня образовательным установле¬
нием. «От природы каждый нынче говорит и
пишет на своем немецком языке столь плохо
и столь вульгарно, как сие только возможно
в эпоху журналистского немецкого,—посему
следовало бы силком помещать благородно
одаренного подростка под водолазный колокол
(Glasglocke) хорошего вкуса и суровой языко¬
вой муштры: если же это невозможно, я пред¬
почел бы впредь вновь говорить на латыни,
поскольку стыжусь столь обезображенного и
оскверненного языка. (...) Вместо того чисто
практического обучения, посредством кото¬
рого учитель должен приучать своих учени¬
ков к суровому языковому самовоспитанию,
мы обнаруживаем повсюду попытки какого-
77
ЖАК ДЕРРИДА
то учено-исторического обращения с материн¬
ским языком—то есть с ним обходятся так, как
будто это мертвый язык и нет никаких обяза¬
тельств в отношении его настоящего и буду¬
щего...» («Вторая лекция»).
Итак, есть некий закон, он обязывает по от¬
ношению к языку вообще и языку, на кото¬
ром этот закон высказывается, родному, ма¬
теринскому языку. Это живой язык (в проти¬
вовес латыни, языку мертвому и отцовскому,
языку другого закона, вторичного и привхо¬
дящего подавления—закона смерти). С жи¬
вым языком—живой речью, речью живой—
нужно заключить контракт и союз против
смерти, против мертвого. И как и контракт,
гимен, союз, повторяющееся утверждение
принадлежит всегда языку, сводится к под¬
писи языка—материнского, не выродившего¬
ся, благородного. Окольный путь через «Ессе
Homo» наводит нас на мысль, что история,
историческая наука, которая умерщвляет или
говорит о мертвом, которая договаривается с
мертвым,—это наука отца. Она занимает место
мертвого и место отца. Конечно, учитель яв¬
ляется также и отцом, даже хороший, добрый
учитель, и даже тот, кто за неимением лучше¬
го предпочитает латынь дурному немецкому
78
ОТОБИОГРАФИИ
или обижаемой матери, но хороший учитель
встает на службу матери, подданным которой
он является, он заставляет себя подчиниться,
подчиняясь закону родного языка, материн¬
ской речи, уважая живую целостность ее тела:
«Историческая манера стала до такой степе¬
ни привычна нашему времени, что и живое
тело языка (der lebendige Leib der Sprache) при¬
несено в жертву ее анатомическим штудиям:
но культура (Bildung) начинается в точности
тогда, когда начинают знать толк в трактов¬
ке живого как живущего (des Lebendige als
lebendig), задача учителя культуры начинает¬
ся в точности с вытеснения [скорее подавле¬
ния, Unterdriicken,—но я следую в общем-то
очень точному переводу Жана-Луи Баке в изда¬
тельстве «Галлимар»] этакого «исторического
интереса», каковой со всех сторон стремится
навязаться (sich aufdrangende) там, где нужно
прежде всего правильно действовать (handeln),
а не знать. Ведь наш родной язык являет собой
область, в которой ученик должен научиться
правильно (richtig) действовать [handeln, трак¬
товать, обращаться]».
Как язык, закон матери—это «область» (Ge-
biet), живое тело, которое нельзя «приносить в
жертву», «уступать» за бесценок (preisgeben).
79
ЖАК ДЕРРИДА
Sich preisgeben может означать также и дове¬
ряться, отдаваться за низкую цену и даже про¬
ституироваться. Такое дурное обращение, на¬
вязанное материнскому телу родного языка,
как и небрежение всякой ценой, составляет
поползновение, которое должен подавить учи¬
тель. Он должен научить правильно обращать¬
ся с живой.
Именно так подхожу я к этому, как гово¬
рится, «юношескому тексту», трактующему
«Будущее наших образовательных установ¬
лений». Избирательно—в месте столь тесно¬
го скрещения: между вопросом педагогиче¬
ского учреждения и вопросами жизни смерти,
мертвого живой, языкового контракта, креди¬
та подписи, биологического и биографическо¬
го. Окольный путь через «Ессе Homo» пара¬
доксально и осмотрительно будет служить нам
при этом протоколом. Мы не станем говорить
«уже», не будем освещать в форме «вывода»
«юность» телеологическим светом. Тем не ме¬
нее, без того, чтобы такая ретро-перспектива
приобрела смысл, каковой она могла иметь в
аристотелевско-гегелевской традиции, можно
будет, дабы усложнить протоколы относяще¬
гося к «Будущему...» разбора, обратиться к
тому, чему сам Ницше учит об открытом под¬
80
ОТОБИОГРАФИИ
писи «кредите», о задержке сроков платежей,
о посмертном различании между ним и его
творчеством и т. д.
Предупреждаю сразу же, что не буду при¬
умножать эти протоколы с целью прикрыть
что бы то ни было стеснительное в самом тек¬
сте, с целью «оневиннить» его «автора» и ней¬
трализовать или обезвредить то, что способ¬
но обеспокоить в нем демократическую пе¬
дагогику или же политику «левых». А также
то, что сможет послужить «языком» для са¬
мых мрачных лозунгов национал-социализма.
Напротив, в этом месте требуется максималь¬
ное бесстыдство. Зададимся даже вопросом,
почему недостаточно сказать, что «Ницше так
не думал», «не хотел этого», что его, без сомне¬
ния, от этого бы стошнило*, что имеет место
фальсификация наследия и интерпретацион¬
ная мистификация; спросим себя, почему и
как оказалось возможным то, что столь наивно
назвали фальсификацией (каковая была воз-
4 Я говорю о «рвоте» преднамеренно. Научиться блевать,
сформировать тем самым свой вкус и отвращение к без¬
вкусице, уметь пользоваться ртом и нёбом, шевелить
языком и губами, иметь хорошие зубы или быть зуба¬
стым, знать толк в разговоре и еде (не чего попало!), вот
к чему все время призывает Ницше. Это хорошо извест¬
но, и слово «Еке1» (отвращение, тошнота, позыв к рвоте)
без конца возвращается, чтобы организовать сцену оце-
81
ЖАК ДЕРРИДА
можна далеко не со всем чем угодно), почему
и как «одни и те же» слова и «одни и те же»
высказывания, если они одни и те же, могут
раз за разом служить в смыслах и контекстах,
которые принято считать различными и даже
несовместимыми; почему то единственное об¬
разовательное установление, единственное на¬
чало учащего учреждения, которое когда-либо
смогло сослаться на учение Ницше об учении,
оказалось нацистским.
Первый протокол. Эти лекции принадлежат
не просто к тому «посмертному», о котором
нивания. Вопросы стиля. Надо бы, чтобы анализ слова
Ekel и всего, что здесь осаждается, нынче снова выявил
ближний бой Ницше и Гегеля в замечательно разверну¬
том Вернером Хамахером пространстве между ЕкеГем и
Гегелем. («Плерома», Ullstein, 1978, in: Hegel, Der Geist des
Christentume; отдельные извлечения были опубликова¬
ны в номере журнала «Диграф» в 1981 году). В «Лекциях
о будущем наших образовательных установлений» всем
заправляет именно отвращение—прежде всего в том, что
касается демократии, журналистики, Государства и его
Университета. Например, чтобы остановиться на случай¬
ностях лексики ЕкеГя: «Только такая муштра и дает моло¬
дому человеку физическое отвращение к столь любимой и
столь ценимой теми, кто работает на фабриках журнализ¬
ма и пишет романы, «элегантности» стиля, чтобы одним
махом и окончательно поднять его над всей вереницей в
самом деле комичных вопросов и сомнений, например,
в самом ли деле Ауэрбах и Гуцков—поэты: отвращение
(Ekel) просто мешает их читать, и вот вопрос уже улажен.
И пусть никто не думает, что легко развить свое чувство
82
ОТОБИОГРАФИИ
говорит «Ессе Homo». В качестве посмертного
они могли бы ко многому обязать своего ав¬
тора. Однако же они составляют текст, о ко¬
тором Ницше недвусмысленно сказал, что он
не хотел бы видеть его опубликованным, пусть
даже и после смерти. Ибо это—рассуждение,
которое он даже прервал по ходу дела. Это не
означает, что он отрекся от всего в нем, напри¬
мер, от того, что более всего скандализирует
сегодняшнюю антинацистскую демократию.
Тем не менее, не забудем, что он «поклялся» не
публиковать эти лекции. 25 июля 1872 года, по-
в такое физическое отвращение: но пусть никто и не наде¬
ется достичь эстетического суждения иным путем, кроме
как тернистой тропой языка, причем не лингвистической
науки, но лингвистической муштры» («Вторая лекция»).
Не злоупотребляя здесь немецким словом «Signatur», мож¬
но сказать, что историческое отвращение Ницше направ¬
лено прежде всего на подпись его эпохи, на то, через что
она о себе сигнализирует, уведомляет, себя характери¬
зует, с чем саму себя отождествляет,—на демократиче¬
скую подпись. Именно ей противопоставляет он другую
подпись, несвоевременную, будущую, лишь обещанную.
Перечитаем с этой точки зрения «Первую лекцию», напри¬
мер, вокруг следующего отрывка: «Но сие принадлежит
лишенной ценности подписи [nichtswiirdigen Signatur, что
Ж.-Л. Баке переводит столь же точно как «одна из черт не-
достойности»] нашей нынешней культуры [буквально—
«нашего культурного настоящего», gebildeten Gegenwart].
Права гения демократизируют, чтобы избавиться от тру¬
да, самоорганизовывания, от личностной необходимости
культуры [Bildengsarbeit, Bildungsnot]».
83
ЖАК ДЕРРИДА
еле пятой лекции, он написал Вагнеру: «В на¬
чале ближайшей зимы я дам здесь, в Базеле,
еще шестую и седьмую лекции „О будущем
наших образовательных установлений". Я по
меньшей мере хочу с этим покончить, пусть
даже в примитивной и низменной форме, в ка¬
ковой обращался с этой темой до сих пор. Для
высшей формы обращения мне нужно в точно¬
сти стать более „зрелым" и постараться воспи¬
тать самого себя». Однако же он не дает двух
этих последних лекций и откажется от публи¬
кации. 10 декабря Мальвиде фон Мейзенбуг:
«Вы сейчас прочтете эти лекции и испугаетесь,
увидев, что после столь длительной прелюдии
история вдруг приостанавливается [речь идет
о вымышленном повествовании, о воображае¬
мой беседе, рассказ о которой открывает пер¬
вую лекцию], увидев, как жажда действительно
новых мыслей и предложений в конце концов
теряется в чистом негативизме и в многочис¬
ленных отступлениях от темы. При чтении
охватывает жажда, а в конце нечего пить! По
правде говоря, то, что я намечал для послед¬
ней лекции—череда ночных озарений, полных
причуд и красок,—не подходило моей публике
в Базеле, и, наверняка, очень хорошо, что сло¬
ва остались у меня во рту» (Подчеркивание
84
ОТОБИОГРАФИИ
мое). И в конце февраля следующего года: «Вы
должны мне поверить... через несколько лет
я смог бы сделать все лучше—и захотел бы.
В ожидании этого, лекции эти обладают для
меня ценностью призыва: они взывают к дол¬
гу или заданию, возлагаемому в точности на
мою долю... Это суммарные и вдобавок слегка
импровизированные лекции. Фрич готов был
их напечатать, но я поклялся не публиковать
книг, по поводу которых моя совесть не была
бы столь же чиста, как совесть серафима».
Другой протокол: нужно уведомить о «жан¬
ре», код которого постоянно перемаркировы-
вается, о беллетристической повествователь¬
ной форме и о «непрямом стиле», короче, о
всем том, чем намерение иронизирует и раз-
маркировывается, размаркировывает текст,
оставляя на нем метку жанра. В этих лекциях
преподавателя университета перед универси¬
тетскими преподавателями и студентами по
поводу университетских и лицейских занятий
речь идет о театральном нарушении законов
жанра и академизма. За отсутствием времени,
я не буду анализировать эти черты сами по
себе. Но все же стоило бы последовать при¬
глашению, сделанному в предисловии: читать
медленно, на манер старомодного читателя,
85
ЖАК ДЕРРИДА
который не поддается закону своего времени,
находя время для чтения, столько времени,
сколько требуется, не говоря: «За отсутстви¬
ем времени», как я только что сделал. Именно
на этом условии можно читать между строк,
он от нас этого требует, но также и читать,
не пытаясь, как чаще всего делают, сохранить
«картины». То, что требуется, это «meditatio
generis futuri», некое практическое размышле¬
ние, доходящее до того, чтобы предоставить
себе время на действительное разрушение ли¬
цея и университета. «Что должно произойти
между тем временем, когда на службу совер¬
шенно новой культуре родятся новые законо¬
датели образования, и нынешними времена¬
ми? Быть может, разрушение гимназии, быть
может, даже разрушение университета или, по
крайней мере, столь общее преобразование
этих учебных учреждений, что их старинные
картины в глазах потомков покажутся остат¬
ками озерной цивилизации». А в промежутке,
как он сделает и в «Заратустре», Ницше сове¬
тует нам забыть и разрушить текст, но забыть
его и разрушить действием.
Учитывая представленную сцену, как мне,
в свою очередь, просеять этот текст? и что в
нем удержать?
86
ОТОБИОГРАФИИ
Прежде всего фениксовский мотив. Еще раз,
разрушение жизни—лишь видимость, разру¬
шение видимости жизни. Хоронишь или сжи¬
гаешь то, что уже мертво, чтобы из его золы
восстановилась и возродилась жизнь, живая.
Виталистическая тема вырождения/возрож¬
дения активна и центральна для всего этого
круга вопросов. Как уже было видно, все это
должно пройти сначала через язык, через ре¬
чевую практику, через обращение со своим те¬
лом, ртом и ухом, между материнской речью,
роднрй, естественной, живущей, и отцовским
языком, научным, формальным, мертвым. И,
так как речь идет об обращении, сюда обяза¬
тельно вовлекается образование, ученичество,
муштра. Ведь уничтожение (Vernichtung) гим¬
назии должно подготовить некое возрождение
(Neugeburt). (И, что бы о том ни думал сам
университет, он—лишь продукт или развитие
того, основы чего заложены и запрограммиро¬
ваны в лицее. Это наипостояннейшая тема лек¬
ций). Разрушение разрушает только то, что, бу¬
дучи уже выродившимся, избирательно пред¬
лагает себя к уничтожению. Выражение «вы¬
рождение» обозначает одновременно потерю
жизненной силы, врожденной или порождаю¬
щей, и утрату типау рода или вида: Entartung.
87
ЖАК ДЕРРИДА
Оно часто повторяется, если нужно охаракте¬
ризовать культуру, а точнее—университетскую
культуру, когда она становится государствен¬
ной и журналистской. А ведь это понятие вы¬
рождения, вы бы сказали—уже, имеет струк¬
туру, которую оно «приобретает» при после¬
дующем анализе, например—в «Генеалогии
морали». Вырождение не дозволяет жизни
теряться регулярным и постоянным спадом,
следуя однородному процессу. Оно запускает¬
ся переворачиванием ценностей, когда враж¬
дебный противодействующий принцип ста¬
новится по сути деятельным врагом жизни.
Выродившееся ни в коей степени не жизнен¬
но, оно враждебно жизни, это принцип жиз¬
ни, враждебный жизни.
Слово «вырождение» особенно часто встре¬
чается в последней, пятой лекции. Именно там
точно названы условия возрождающего скачка.
За демократическим, нивелирующим воспита¬
нием, за пресловутой академической свободой
в университете, за максимальным расширени¬
ем культуры должно последовать противопо¬
ложное: муштра (Zucht), отбор под руковод¬
ством вожака, Fiihrer’a и даже вождя, grossen
Fiihrer’a. Таково условие спасения немецко¬
го духа от его врагов, этого «мужественно¬
88
ОТОБИОГРАФИИ
серьезного» (miinnlich ernesten) духа, сосре¬
доточенного, сурового и отважного, храни¬
мого в целости и неприкосновенности со вре¬
мен Реформы, духа «Лютера, сына рудокопа».
Нужно восстановить немецкий университет
как культурное учреждение и для этого «об¬
новить и оживить наиболее чистые этические
силы. И вот что непременно должно быть по¬
ведано (nacherziihlt) студенту ему во славу.
На поле битвы (1813) он мог научиться тому,
чему цикак не научишься в сфере «академи¬
ческой свободы»: что нужен «grosse Fiihrer»
и что любое образование (Bildung) начина¬
ется с послушания». Итак, все несчастья со¬
временных студентов объясняются тем фак¬
том, что они не нашли Fiihrera. Они остались
fuhrerlos, без вожатого. «Ибо я повторяю, дру¬
зья мои!—любое образование (Bildung) начи¬
нается с противоположности всему тому, что
сегодня превозносится под именем академи¬
ческой свободы, с послушания (Gehorsam),
подчинения (Unterordnung), муштры (Zucht),
службы (Dienstbarkeit). И, как великие вожди
(die grossen Fiihrer) нуждаются в ведомых, так
и те, которые должны быть ведомыми, нужда¬
ются в Fiihrere (so bediirfen die zu Fiihrenden
der Fiihrer): в порядке (Ordnung) умов здесь
89
ЖАК ДЕРРИДА
господствует взаимная предрасположенность
и даже некий род предустановленной гармо¬
нии. Этот вечный порядок...»
Именно этот извечно предустановленный
распорядок и пытается сегодня уничтожить
или опрокинуть господствующая культура.
Без сомнения, было бы наивно и непристой¬
но просто извлечь слово «Fiihrer», оставить его
в одиночку перекликаться со своим гитлеров¬
ским созвучием, с тем эхом, которое придала
ему нацистская оркестровка ницшевских от¬
сылок, словно у этого слова нет иного возмож¬
ного контекста. Но было бы столь же недостой¬
но отрицать, что нечто, принадлежащее тому
же (чему тому же—остается загадкой), прохо¬
дит и переходит здесь от ницшевского Fiihrer’a,
который не просто метр доктрины и школы, к
гитлеровскому Fiihrery, каковой желает быть
также властителем дум, вожаком доктрины и
школьного образования, учителем обновления.
Столь же недостойно и политически дремотно,
как и сказать: Ницше никогда не хотел этого,
не думал этого, его бы от этого стошнило, или
он и слушать этого не захотел бы, не для его
это ушей. Даже если это и могло бы оказаться
верным, имелось бы очень мало причин заин¬
тересоваться этой гипотезой (которую я рас¬
90
ОТОБИОГРАФИИ
сматриваю здесь под углом очень узкого сво¬
да изучаемых явлений и которую оберегаю от
дальнейших усложнений): прежде всего пото¬
му, что Ницше умер как всегда прежде своего
имени и о том, чтобы знать, что он думал, хо¬
тел или делал, не идет речи; впрочем, есть все
основания считать, что в любом случае все это
было бы очень запутанно, и пример Хайдеггера
дает нам достаточную пищу для размышлений
по этому поводу. Далее, воздействия или струк¬
тура текста не сводятся к его «истине», к под¬
разумеванию своего предполагаемого автора,
ни даже к подразумеванию того как будто бы
единственного и удостоверяемого, кто под ним
подписался. И даже если нацизм, далекий от
того, чтобы быть обновлением, призываемым
Лекциями 1872 года, был лишь симптомом уско¬
ренного разложения культуры и так диагности¬
рованного европейского общества, надо еще
разъяснить, как противодействующее вырож¬
дение могло эксплуатировать тот же язык, те
же слова, те же высказывания, те же лозунги,
что и деятельные силы, которым оно противо¬
стоит. Это явление, как известно, не ускользну¬
ло от Ницше, как и подобная зеркальная улов¬
ка. Вопрос, который встает перед нами, имеет,
быть может, следующий вид: не должна ли здесь
91
ЖАК ДЕРРИДА
иметься некая мощная машина по производству
высказываний, которая внутри данного мно¬
жества (вся сложность заключена в определе¬
нии такого множества, которое не может быть
ни просто лингвистическим или логическим,
ни просто историко-политическим, экономи¬
ческим, идеологическим, психофантазматиче-
ским и т. д., при этом ни одна частная инстан¬
ция не может его установить, даже и «послед¬
няя инстанция», принадлежащая философии
или теории, подмножествам этого множества)
одновременно программирует движение двух
противоположных сил и которая их спарива¬
ет, сопрягает, брачует их как жизнь-смерть? Ни
одна из двух антагонистических сил не может
порвать с этой мощной программирующей ма¬
шиной, они ей суждены, они черпают из нее, как
из источника, свои ресурсы, они обмениваются
здесь своими высказываниями, дозволяя им с
фамильным сходством переходить друг в дру¬
га, сколь несравнимыми они бы подчас ни ка¬
зались. «Машина» эта, очевидно, уже не есть
машина в классически философском смысле,
поскольку в ней есть или участвует «жизнь»
и запускает она противопоставление жизнь/
смерть. Эта «программа» больше уже не есть
программа в телеологическом или механисти¬
92
ОТОБИОГРАФИИ
ческом смысле термина. Интересующая меня
здесь «программирующая машина» призывает
не только к дешифровке, но также и к преобра¬
зованию, к практическому переписыванию, сле¬
дуя отношению теория/практика, которое, если
сие возможно, не составляет более части про¬
граммы. Недостаточно сказать об этом. И это
преобразующее переписывание великой про¬
граммы, если бы оно было возможно, не про¬
явилось бы в книгах (я не возвращаюсь к тому,
что столь часто говорилось в других местах во¬
обще о письме), через разбор или лекции и кур¬
сы о сочинениях Ницше, Гитлера и довоенных
или сегодняшних нацистских идеологов. Вне
пределов всякой региональности (историче¬
ской, политико-экономической, идеологиче¬
ской и т. д.) речь идет о Европе и не только о
Европе, об этом веке и не только об этом веке,
включая сюда «настоящее», в котором мы, до
некоторой степени, есть и занимаем или выска¬
зываем определенную позицию или мнение.
Предположите теперь следующее возраже¬
ние. Внимание! высказывания Ницше—совсем
не те же самые, что у нацистских идеологов, и
не только потому, что последние грубо окари¬
катурили их вплоть до обезьянничания. Если
не удовлетвориться взятием на анализ той или
93
ЖАК ДЕРРИДА
иной короткой выборки, если восстановить
целиком весь синтаксис системы в хрупкой
тонкости ее сочленений и с парадоксами рас¬
стройств и т. п., будет видно: то, что сходит
за «то же» высказывание, говорит в точности
противоположное, оно соответствует обратно¬
му, противодействующему обращению имен¬
но того, что оно мимирует. Ко всему прочему,
надо отдать отчет в возможности такого обра¬
щения и миметического извращения. Если за¬
претить себе выработку абсолютного критерия
отличия между программами подсознатель¬
ными и программами обдуманными (мы уже
высказывались об этом), если не учитывать
более, чтобы прочесть текст, единственного—
сознательного или нет—подразумевания, из¬
вращающее упрощение должно находить за¬
конное основание для своей возможности в
структуре «остающегося» текста, именно че¬
рез это мы и не слышим более упорствующую
субстанцию книг, о которой говорят: scripta
manent. Даже если подразумевание одно¬
го из подписавших или одного из акционе¬
ров большого—анонимного—акционерного
общества «Ницше» было здесь и ни при чем,
не может быть полностью неожиданным, что
дискурс, который носит—в обществе и сле¬
94
ОТОБИОГРАФИИ
дуя гражданским и издательским нормам—
его имя, послужил узаконивающей отсылкой
к идеологиям; нет ничего совершенно случай¬
ного в том факте, что единственной полити¬
кой, которая на деде размахивала им как глав¬
ным, официальным стягом, была политика на¬
цистская.
Тем самым я не говорю, что эта «ницшеан¬
ская» политика остается навсегда единствен¬
но возможной, ни что она соответствует наи¬
лучшему прочтению наследия,—ни, даже, что
те, на кого здесь не было ссылок, прочли его
лучше. Нет. Будущее Ницше-текста не закры¬
то. Но если в еще открытых контурах какой-
либо эпохи единственная так называемая, так
себя называющая ницшеанская политика ока¬
зывается нацистской, это обязательно значи¬
мо и должно быть допрошено во всех своих
значениях.
Не то чтобы, зная или считая, будто знаем,
что такое нацизм, мы должны были бы, исходя
из этого, перечитать «Ницше» и его большую
политику. Я не думаю, что мы можем, кроме
того, осмыслить, что такое нацизм. Это задача
остается перед нами, и политический разбор
или прочтение ницшеанского свода или тела
составляет ее часть. Я бы сказал то же и о хай-
95
ЖАК ДЕРРИДА
деггеровском, и о марксистском, и о фрейдист¬
ском своде—и о множестве других.
Короче, провалилась ли большая ницшеан¬
ская политика, или же она еще придет с той
стороны подземного толчка, лишь эпизодом
которого были национал-социализм или фа¬
шизм?
Один пассаж из «Ессе Homo» я оставил про
запас. Он заставляет нас понять, что мы про¬
чтем имя Ницше только в тот момент, ког¬
да большая политика вступит в игру на деле.
В промежутке, пока это имя еще не прочитано,
любой вопрос о ницшеанском или не ницше¬
анском характере того или иного политическо¬
го эпизода будет оставаться тщетным. У имени
еще есть все его будущее. Итак: «Я знаю свой
жребий (Ich kenne mein Los). Когда-нибудь с
моим именем будет связываться воспомина¬
ние о чем-то неслыханном (Ungeheures)—о
кризисе, какого никогда не было на земле, о
самой глубокой коллизии совести (Gewissens-
Kollision), о решении (Entscheidung), предпри¬
нятом против всего, во что до сих пор верили,
чего требовали, что считали священным. Я не
человек, я динамит.—И при всем том во мне
нет ничего общего с основателем религии—
всякая религия есть дело черни, я вынужден
96
ОТОБИОГРАФИИ
мыть руки после каждого соприкосновения с
религиозными людьми... Я не хочу „верных“,
верующих: Glaubigen. Полагаю, я слишком зло¬
бен, чтобы верить в самого себя, я никогда
не говорю к массам... Я ужасно боюсь, чтобы
меня не объявили когда-нибудь святым; вы
угадаете, почему я наперед выпускаю эту кни¬
гу: она должна помешать, чтобы в отношении
меня не было допущено насилия... Я не хочу
быть святым, скорее шутом... Может быть, я
и есмь шут (Hanswurst)... И не смотря на это
или, скорее, несмотря на это—ибо до сих пор
не было ничего более лживого, чем святые,—
устами моими глаголет истина.—Но моя ис¬
тина ужасна: ибо до сих пор ложь называлась
истиной [...] Понятие политики совершенно
растворится в духовной войне (Geisterkrieg),
все формы власти (Machtgebilde) старого обще¬
ства взлетят на воздух—они покоятся все на
лжи: будут войны, каких еще никогда не было
на земле. Только с меня начинается на земле
большая политика (grosse Politik)». («Почему
являюсь я роком»).
Нам нет нужды, я думаю, решать. Интерпре¬
тирующее решение не должно отсекать друг от
друга два подразумевания, два политических
97
ЖАК ДЕРРИДА
содержания. Интерпретации будут не герме¬
невтическими или экзегетическими прочтени¬
ями, но перформативными вмешательствами
в политическое переписывание текста и его
предназначения. Испокон веку так и бывает.
И всегда особым образом. Например, начиная
с того, что называют концом философии, и на¬
чиная с текстуального индикатора, названно¬
го «Гегель». В этом—никакой случайности, но
лишь судьбяной эффект всех так называемых
«постгегелевских» текстов: всегда может быть
левое гегельянство и правое гегельянство, ле¬
вое хайдеггерианство и правое хайдеггериан-
ство, правое ницшеанство и левое ницшеан¬
ство, и даже, не забыть бы его, правый марк¬
сизм и левый марксизм—и один всегда может
быть другим, двойником другого.
Есть ли «внутри» ницшеанского корпуса
чему помочь нам разобраться в двойной ин¬
терпретации и в вышеозначенном извращении
текста? Пятая лекция говорит нам, что в пода¬
влении (Unterdriickung) силой наименее выро¬
дившихся потребностей должно присутство¬
вать что-то unheimlich. Почему «unheimlich»?
Это иная форма того же вопроса.
Зловеще (unheimlich) ухо, зловеще то, что
оно есть, двойник, то, чем оно может стать,
98
ОТОБИОГРАФИИ
большим или малым, то, что оно может сде¬
лать или допустить сделать (пустить, не так
ли, поскольку это наиболее отверстый и при
этом развесистый орган, наиболее открытый,
напоминает Фрейд, тот, который младенцу ни¬
как не закрыть), манера, в которой его мож¬
но навострить или им прядать. Именно ему
я притворюсь, будто адресуюсь, я сам, чтобы
в заключение рассказать вам теперь еще на
ухо, как обещано, об «академической свобо¬
де», моей и вашей.
Когда кажется, что Лекции в противовес
«академической свободе», которая оставля¬
ет студентов и преподавателей свободными
от их мыслей или их программ, рекомендуют
лингвистическую муштру, то делается это не
для того, чтобы противопоставить принуж¬
дение свободе. Позади «академической сво¬
боды» вырисовывается силуэт принуждения
тем более свирепого и беспощадного, что
оно маскируется и рядится в непротивление.
Через вышеозначенную «академическую сво¬
боду» все контролирует Государство, имен¬
но оно. Государство—вот главный обвиняе¬
мый на этом процессе, и Гегель, мыслитель
Государства,—громкое имя собственное это¬
го виновного. В самом деле, автономия уни¬
99
ЖАК ДЕРРИДА
верситетов, самоуправство тех, кто их насе¬
ляет, студентов и профессоров, это ловушка
Государства, «наиболее совершенного этиче¬
ского организма» (Гегель, цитируемый Ницше).
Государство хочет привлечь к себе покорных
и безусловных функционеров. Оно соверша¬
ет это через строгий контроль и суровое при¬
нуждение, про которые они думают, что сами
себе их дают, автономно. Отныне можно чи¬
тать эти Лекции как современную критику го¬
сударственных культурных аппаратов и того
фундаментального государственного аппарата,
каковым еще и вчера, в индустриальном обще¬
стве, являлся школьный аппарат. Что сегод¬
ня он находится в процессе частично замены
средствами массовой информации, частично
объединения с ними, делает критику журна¬
лизма, от которой Ницше никогда не отказы¬
вался, еще более захватывающей. Несомненно,
он вел эту критику с точки зрения, которая
вынудила бы марксистский анализ назван¬
ных аппаратов, вплоть до организующей его
концепции «идеологии», проявиться в каче¬
стве еще одного симптома вырождения, новой
формы подчинения гегелевскому Государству.
Но не следует ли взглянуть на вещи вблизи:
в том, что касается марксистских концепций
100
ОТОБИОГРАФИИ
Государства, оппозиции Ницше социализму
и демократии («Наука составляет часть демо¬
кратии», говорится в «Сумерках идолов»), оп¬
позиции наука/идеология и т. д. Взглянуть с
самой что ни на есть близи, как с одной сторо¬
ны, так и с другой. В другом месте мы просле¬
дим развитие этой критики Государства вплоть
до фрагментов «Nachlass» и в «Заратустре»
(«О новом кумире»: «...Государство? Что это
такое? Откройте же мне свои уши, ибо теперь
я скажу вам свое слово о смерти народов. /
Государством называется самое холодное из
всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно;
и эта ложь ползет из уст его: „Я, Государство,
есмь народ". / Это—ложь! [...] Смешение язы¬
ков в добре и зле: это знамение даю я вам как
знак Государства. Поистине, волю к смерти
означает это знамение! Поистине, оно пода¬
ет знак проповедникам смерти! [...] „На зем¬
ле нет ничего больше меня: я упорядочива¬
ющий перст Божий“,—так рычит чудовище.
И не только длинноухие и близорукие опуска¬
ются на колени! [...] Государством зову я, где
все вместе пьют яд, хорошие и дурные; госу¬
дарством, где все теряют самих себя, хорошие
и дурные; государством, где медленное само¬
убийство всех—называется—„жизнь"».
101
ЖАК ДЕРРИДА
Государство не только обладает знаком и от¬
цовским обликом мертвеца, оно хочет сойти за
мать, иначе говоря за жизнь, народ, нутро са¬
мих вещей. В «Von grossen Ereignissen» это ли¬
цемерный пес, вроде Церкви, он хочет уверить,
что его голос исходит из «Чрева вещей».
Лицемерный пес говорит вам на ухо через
свои школьные аппараты, каковые являются
акустическими или акроаматическими меха¬
низмами. Ваши уши увеличиваются, вы ста¬
новитесь «длинноухими», когда, вместо того
чтобы слушать, подчиняться с маленькими
ушами наилучшему учителю и наилучшему
из вожатых, вы считаете себя свободными и
независимыми сообразно Государству, когда
вы развешиваете перед ним полотнища своих
больших ушей, не зная, что оно уже прошло
досмотр противодействующих и вырождаю¬
щихся сил. Полностью обратившись в слух для
этого пса от фонографа, вы превращаетесь в
hi-fi приемник, а ухо, ваше, которое одновре¬
менно и ухо другого, начинает занимать в ва¬
шем теле непропорциональное место «калеки
навыворот» (umgekehrten Kriippels).
Не наша ли это сцена? Не идет ли речь о том
же ухе, том самом, что вы навостряете на меня
или я, говоря, навостряю сам, ухе уже заим¬
102
ОТОБИОГРАФИИ
ствованном? Или же мы слышим, слышим са¬
мих себя уже другим ухом?
Ухо не отвечает.
Кто кого слушает, прямо здесь? Кто слушал
Ницше, когда он говорил в Пятой лекции за
вымышленного им философа, чтобы описать
эту сцену—ну например?
«Но позвольте-ка мне измерить эту вашу са¬
мостоятельность (Selbstandigkeit) масштабом
именно этой культуры (Bildung) и рассмотреть
ваш Университет единственно как культурное
установление (Bildungsanstalt). Если иностра¬
нец захочет узнать систему наших универ¬
ситетов, он сначала настойчиво спрашивает:
„Как студент связан (hangt zusammen) у вас с
Университетом?" Мы отвечаем: „Посредством
уха, как слушатель". Иностранец удивляет¬
ся: „Только лишь посредством уха?"—снова
спрашивает он. „Только лишь посредством
уха",—снова отвечаем мы. Студент слушает.
Когда он говорит, когда он смотрит, когда он
шагает, когда он в компании, когда он зани¬
мается искусствами, короче, когда он живет,
он самостоятелен, то есть независим от об¬
разовательного установления. Очень часто
студент пишет в то же время, что и слушает.
Это те моменты, когда он подвешен на пу¬
103
ЖАК ДЕРРИДА
повине Университета (an der Nabelschnur der
Universitat hangt)».
Помыслите этот пуп, средоточие, он держит
вас за ухо, но за ухо, которое диктует вам то,
что вы теперь пишете, когда вы, как говорит¬
ся, «конспектируете». На деле именно мать,
бессердечная или поддельная мать, которую
преподаватель, функционер Государства мо¬
жет лишь симулировать, диктует вам даже
и то, что пройдя через ваше ухо, переходит
по пуповине в стенографию. Каковая связы¬
вает вас, как поводок в виде пуповины, с от¬
цовским чревом Государства. Ваше перо—его
перо, вы—его телетайп, наподобие привязан¬
ных на почтах В1совских шариковых ручек, а
все движения наведены из тела отца, изобра¬
жающего alma mater. Как пуповина может свя¬
зывать с тем холодным чудовищем, каковым
является мертвый отец—или Государство, это
и есть unheimliche.
Нужно обратить на это внимание: пуп, ом-
фалос, о котором Ницше обязывает вас по¬
мыслить, похож и на ухо, и на рот, он несет в
себе инвагинированные складки, закрученную
внутрь открытость, а его центр скрывается в
глубине невидимой подвижной полости, чув¬
ствительной ко всем волнам, пришедшим или
104
ОТОБИОГРАФИИ
не пришедшим снаружи, испущенным или по¬
лученным, переданным всегда путем непонят¬
ного круговращения.
Тот, кто высказывает дискурс, который вы
телетайпируете, его в этой ситуации не про¬
изводит, он едва ли его высказывает, он его
читает. Так же, как вы есть уши, которые пе¬
реписывают, учитель есть рот, который чита¬
ет, и то, что вы переписываете, это, в итоге,
то, что он разбирает в предшествующем ему
тексте—к каковому он подвешен той же пупо¬
виной. Вот что происходит. Читаю: «В эти мо¬
менты он подвешен к пуповине Университета.
Он может выбрать, что ему послушать, он не
обязан верить тому, что слышит, он может зат¬
кнуть уши, когда не хочет слушать. Это акроа-
матический метод обучения». Та же абстрак¬
ция: можно заткнуть себе уши, можно пре¬
рвать контакт, ибо пуп разъединенного тела
привязан к распавшемуся куску отца. Что ка¬
сается профессора, кто это? что он делает?
Смотрите, слушайте: «Профессор (Lehrer)
же говорит этим слушающим студентам. То,
что он думает или делает сверх того, отде¬
лено от восприятия студентов чудовищной
бездной. Зачастую профессор говоря чита¬
ет. В общем, он хочет иметь как можно боль¬
105
ЖАК ДЕРРИДА
ше слушателей, в случае нужды удовольству¬
ется несколькими, почти никогда—одним.
Говорящий рот, очень много ушей и полови¬
на пишущих рук—вот внешний академиче¬
ский аппарат (ausserliche akademische Apparat),
вот приведенный в действие культурный ме¬
ханизм (Bildungsmaschine) Университета. Во
всем остальном обладатель этого рта отделен
и независим от держателей многочисленных
ушей: и эта двойная самостоятельность вос¬
торженно восхваляется под именем „акаде¬
мической свободы". Впрочем, один может—
чтобы еще повысить эту свободу—говорить
почти то, что хочет, другой—почти то, что хо¬
чет слушать: с той поправкой, что позади обе¬
их групп на умеренном отдалении с суровой
миной надзирателя стоит государство, что¬
бы напоминать время от времени о том, что
оно есть цель, конец и совокупность (Zweck,
Ziel und Inbegriff) этих странных речевых и
слуховых процедур». Конец цитаты. Я только
что прочел, а вы выслушали, фрагмент речи,
ссуженной и процитированной Ницше, вло¬
женной в уста, в рот иронического философа
(«философ на это рассмеялся, но вполне добро¬
желательно» перед тем, как держать речь, ко¬
торая только что была изложена). Этот фило¬
106
ОТОБИОГРАФИИ
соф стар, он покинул Университет суровым и
разочарованным. Он говорит не в полдень, но
после полудня, в полночь. И он запротестовал
против внезапного прибытия ватаги, сбори¬
ща, толпы (Schwarm) студентов. Что вы имеете
против студентов? спрашивают его. Сначала
он не отвечает, потом: «Итак, даже в полночь,
мой друг, даже на одинокой вершине мы не бу¬
дем одни, и ты сам приводишь ко мне наверх
ватагу (Schar) студентов—нарушителей спо¬
койствия, ты, который, однако, знаешь, что
я охотно и осмотрительно бегу такого genus
omne. Я не понимаю тебя в этом, мой далекий
друг. [...] Но здесь, где однажды, в памятный
час, я встретил тебя торжественно одинокий
(feierlich vereinsamt), мы хотели, словно рыца¬
ри новой Фемы, держать друг с другом серьез¬
ный совет. Пусть нас слушает тот, кто может
нас понять, но зачем приводить ватагу, которая
наверняка нас не понимает! Я не узнаю тебя в
этом, мой далекий друг!»
«Мы не считали удобным прерывать его по¬
среди отчаянной жалобы: и когда он мелан¬
холически умолк, мы все же не осмелились
сказать ему, до какой степени должно было
нас рассердить это недоверчивое избегание
студентов».
IV
ОМФАЛОС
Искушение велико: узнать нас всех по програм¬
ме этой сцены, среди партий этой пьесы. Я по¬
казал бы это лучше, если бы сие не возбра¬
нялось академическим временем доклада. Да,
распознать нас всех, здесь, среди стен учреж¬
дения, крушение которого предрекал старый
полуночный философ («Построенное на гли¬
няной почве нынешней гимназической культу¬
ры, на крошащемся фундаменте, ваше здание
покосилось, стоит ненадежно и может рухнуть,
если налетит вихрь»).
Но даже если бы мы поддались искушению
распознать нас всех—и как бы далеко мы ни
зашли в показе этого,—спустя век мы бы узна¬
ли как раз-таки нас всех. Я не сказал всех и вся.
Ибо таково глубокое согласие, связывающее
108
ОТОБИОГРАФИИ
между собой протагонистов этой сцены, таков
контракт, договор, улаживающий все, вплоть
до их конфликтов: женщина, если я правиль¬
но прочел, не появляется никогда. Ни чтобы
учиться, ни чтобы учить, ни в какой точке пу¬
повины. Великая «калека», быть может. Нет
женщин—и я не хотел бы извлекать из этого
замечания дополнение к искушению, которое
составляет сегодня часть всех и вся курсов и
лекций: этот вульгарный образ действия про¬
ходит по ведомству того, что я предлагаю на¬
зывать «гинемагогией».
Нет женщины, стало быть, ежели я правиль¬
но прочел. Исключая, естественно, мать. Но
это часть системы, мать есть безликое лицо
лицедействующей. Она дает повод всем лицам,
сама теряясь в глубине сцены, как безымян¬
ный персонаж. Все возвращается к ней, и пре¬
жде всего жизнь, все ей адресуется и предна¬
значается. Она выживает на том условии, что
остается в глубине.
КОММЕНТАРИИ
Otobiographies. Lenseignement de Nietzsche et la politique
du nom proprey P., Galilee, 1984; предысторию публи¬
кации см. в авторском предуведомлении.
Само слово отобиографии произведено от грече¬
ского отос, ухо: «Ухо- (или даже Слухо-) биографии»
(заметим в скобках, что «перевести» на русский мож¬
но и само слово биография: жизнеописание). Этот
французский неологизм является омонимом стан¬
дартного autobiographies, автобиографии.
В явном виде тематика уха возникает у Деррида
в «Тимпане», своего рода вступлении к его сбор¬
нику работ «На полях философии» {Marges—de la
philosophiey P., Minuit, 1972), где обыгрываются раз¬
личные значения французского слова tympan, в том
числе и анатомические: tympan—это барабанная пе¬
репонка, иногда так называют и среднее ухо.
Что касается Ницше, который, бесспорно, принад¬
лежит к числу наиболее значимых для Деррида мыс¬
лителей, настоящий текст—всего лишь вторая ра¬
бота, центрирующаяся вокруг анализа его наследия.
но
КОММЕНТАРИИ
Первой же явилось эссе Ёрегот. Les styles de Nietzsche,
P., Flammarion, 1978 (имеется более раннее итальян¬
ское четырехъязычное издание—Венеция, 1976; есть
и русский перевод: «Шпоры: стили Ницше», пер.
А. Гараджи, Философские науки, 1991, № 3-4), вра¬
щающееся вокруг пресловутой ницшевской мизо-
гинии, проблемы его стиля—и истины.
Стр. 29... в Вирджинском университете...—Для по¬
нимания общей логики и архитектоники настоя¬
щей работы следует вспомнить, что основателем
Вирджинского университета был не кто иной, как
Джефферсон (см. ниже), который даже просил упо¬
мянуть об этом на своем надгробии в качестве одно¬
го из трех деяний, за которые он хотел бы остаться в
памяти потомков,—наряду с авторством Декларации
независимости США.
Стр. 31. Draft (англ.)—черновик, предварительный
набросок.
Стр. 32... .«представителями Соединенных Штатов
Америки...»—Здесь и далее Деррида цитирует
Декларацию независимости в оригинале.
Стр. 34. ...иперемотивированностъю...—Соответст¬
вующее французское слово surdetermination в основ¬
ном используется как психоаналитический термин
и в таком своем качестве чаще всего переводится
как сверхдетерминированность.
Стр. 35.... о «Небылице» Франсиса Лонжа... —Восьми¬
строчная проема Понжа Fable («Небылица», «Басня»)
послужила темой и материалом для двух лекций,
111
КОММЕНТАРИИ
прочитанных Жаком Деррида в Корнельском уни¬
верситете в 1984 г.; переработанный в статью, их
текст («Психе: Изобретение другого») открывает
фактически одноименную книгу философа (Psyche:
Inventiones de lautre, P., Galilee, 1987, p. 11-61).
Стр. 36. Произвести на свет закон: прочитайте
«Безумие света» Мориса Бланшо.—Знаменитый
текст Бланшо, в котором, в частности, действует и
персонифицированный Закон, называется La folie du
jour. Деррида неоднократно обращался в своих рабо¬
тах к этому тексту, заглавие которого и буквально,
и с учетом идиоматики означает безумие дня (так и
в русском переводе—см. Морис Бланшо, «Безумие
дня», в сборнике «Locus Solus», СПб., Амфора, 2000,
с. 127-137). Однако по-французски jour—это не
только день, но и, метонимически, (дневной) свет,
откуда и фразеологизмы типа «увидеть свет» или, в
данном месте, «произвести на свет», что и заставило
нас модифицировать перевод заглавия.
Стр. 37. ...различивающий...—В оригинале—diffe-
rantiel вместо традиционного differentiel; речь идет о
производном от знаменитого «неологизма» Деррида
differance, переводимого нами как различание, о ко¬
тором см. статью «Различание» (русский перевод
приведен в виде приложения к книге: Ж. Деррида.
Письмо и различие, СПб., Академический проект,
2000, с. 377-402).
Стр. 41. ...придумал ... вывеску (sign-board)...—По-
английски вывеска происходит непосредственно от
слова знак, sign.
112
КОММЕНТАРИИ
Стр. 43. ...о знаках, вывесках и учениях.—По-
французски эти три слова (signe, enseigne и enseigne-
ment)—однокоренные.
Стр. 48. Грамма (грен.)—письменный знак, буква.
Аутос (грен.)—сам.
Стр. 49. Динамис (грен.)—сила, мощь, потенция.
Стр. 52. ...наследие (каждый услышит это своим
ухом), напоминает отравленное молоко...—Под¬
разумевается не раз обыгрываемая Деррида пол¬
ная омонимия французских слов legs, завещанное,
наследие, и lait, молоко.
Стр. 53.... продвигается под масками... —Возможно,
отсылка к знаменитому девизу Декарта Larvatus
prodeo.
Стр. 60. Картуш—так мы переводим здесь одно из
излюбленных слов Деррида exergue—согласно сло¬
варю, «место для надписи и даты на монете» (иногда
используется также в значении эпиграф); само слово
картуш (cartouche) фигурирует у Деррида в «Истине
в живописи» (La verite еп peinture, P., Flammarion,
1978), в предисловии к которому автор перечисляет
exergue и cartouche в качестве квазисинонимов.
.. .годовое кольцо, аннулируется кольцом нуля... —
Здесь, как и во многих других местах, Деррида обы¬
грывает близость французских слов аппёе, аппеаи и
(s)annuler—год, кольцо и аннулировать(ся) (на этом
сходстве основывалась и ныне отвергнутая «народ¬
ная» этимология, возводившая аппёе и аппеаи к одно¬
113
КОММЕНТАРИИ
му и тому же модельному образу—круговращенью
солнца—и латинскому «предку»).
Стр. 61. Демон полудня—запоздалая страсть; вы¬
ражение, подобное русскому «седина в бороду,
бес в ребро». Во французский язык пришло путем
переосмысления библейских строк—см. Пс. 90:6
(Вульгата: „daemonio meridiano,\ в каноническом
русском переводе это место—в полном смысловом
соответствии с оригиналом—передано иначе, как
«зараза, опустошающая в полдень»), но в данном
контексте невольно совершает контаминацию «по¬
лудней» «Заратустры» с «демоном» Сократа.
Стр. 62. «Umwertungaller Werte» — «Переоценка всех
ценностей»; Lieder (нем.)—песни.
Стр. 73....синтаксис без синтаксиса шага по ту сто¬
рону у Бланшо...—Имеется в виду название книги
М. Бланшо «Шаг в-не» (le pas au-dela); здесь оно
вновь модифицировано из контекстуальных сооб¬
ражений (ср., например, «По ту сторону добра и зла»
и, особенно, неоднократно анализируемое Деррида
«По ту сторону принципа удовольствия»). Название
это скрывает в себе двусмысленность, основанную
на двух совершенно разных значениях слова pas во
французском языке: это одновременно и существи¬
тельное шаг, и отрицательная частица не. Посему
наряду с «естественным» прочтением, при котором
артикль 1е относится к существительному pas (le pas
au-dela; шаг вне, шаг по ту сторону), это выраже¬
ние, отнеся артикль ко всему отрицательному обо¬
роту pas au-dela, при желании можно понять и по-
114
КОММЕНТАРИИ
иному: le pas au-dela: как—субстантивированное—
выражение «не вне», «не за пределами»—или даже
«все там же». Эта двусмысленность постоянно обы¬
грывается Деррида во многих его текстах, ярким
примером чему служит так и названный, «Pas», по¬
лилог из книги Parages (Р, Galilee, 1986), целиком по¬
священной прозе Бланшо.
Стр. 74. ...в этомразличании...—См. прим. к с. 37.
Алло от греч. аллос, другой.
Стр. 77. ...родной язык, материнскую речь...—По-
французски la langue maternelle, родной язык, во-
первых, язык материнский, а во-вторых, женско¬
го рода.
Стр. 94. Scripta manent (лат.)—написанное остается.
Стр. 98. Unheimlich (нем.)—жуткое, зловещее; один
из, как правило, непереводимых терминов Фрейда
(см. его статью Das Unheimliche, 1919).
Стр. 101. «Nachlass» (нем.)—посмертное.
«Von grossen Ereignissen» — «О великих событиях»,
раздел «Заратустры».
.. .акроаматическими механизмами.—Греч, акро-
аматикос, рассчитанное на слушание; от акроама,
воспринимаемое слухом; чаще всего употребляется
в приложении к эзотерической составляющей уче¬
ния Аристотеля.
Стр. 102. ...для этого пса от фонографа...—Обы¬
грывается знаменитая эмблема одной из старей¬
ших фирм грамзаписи EMI с ее девизом „His Masters
115
КОММЕНТАРИИ
Voice“, изображающая вслушивающуюся в фоно¬
граф собаку.
Стр. 104. Омфалос (грен.)—пуп, пуповина.
Стр. 107. genus отпе (лат.)—здесь: все подряд, без
разбору.
...словно рыцари новой Фемы...—от нем. Fehme;
система тайных судилищ-трибуналов в средневе¬
ковой Германии
Стр. 108. ...всех и вся.—Так мы пытаемся передать
разницу между французскими словами tous и toutes,
все, в мужском и в женском роде.
СЕРИЯ «КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА)
вышли в свет:
Жиль Делёз, Ницше
Жорж Батай, Внутренний опыт
Филипп Лаку-Лабарт, Musica ficta: Фигуры Вагнера
Морис Бланшо, Мишель Фуко, каким я его себе представляю
Жак Рансьер, Эстетическое бессознательное
Жан-Франсуа Лиотар, Хайдеггер и «евреи»
Эмманюэль Левинас, О Морисе Бланшо
Ален Бадью, Манифест философии
Жан-Клод Мильнер, Констатации
Жиль Делёз, Критика и клиника
Ален Бадью, Этика
готовится к изданию:
Жак Рансьер, Несогласие
пер. с франц. В. Е. Лапицкого
WWW.MACHINA.SU
Жак Деррида
УХОБИОГРАФИИ
Издатель Андрей Наследников
Лицензия № 01625 от 19 апреля 2000 г.
191186, Санкт-Петербург, а/я 42; e-mail: a@machina.su
Формат 70 х 90 / 32. Бумага офсетная. Печать офсетная
Отпечатано в ООО «Чебоксарская типография № 1»
428019, Чебоксары, пр. И. Яковлева, 15. Зак. 1323
ИЗДАТЕЛЬСТВО « М А С НIN А »: БЕСТСЕЛЛЕР
ШАРЛЬ БОДЛЕР
избранные
письма
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
ПОД РЕД. И С ПРИМ. С. Л ФОКИНА
Переписка Шарля Бодлера —бесценный памятник куль¬
туры, своего рода духовная автобиография, дающая
ключ ко многим произведениям поэта, проясняющая
многие повороты его личной и творческой судьбы. Из¬
дание, снабженное обширной вступительной статьей,
комментарием и указателями, впервые с академической
полнотой и основательностью представляет российско¬
му читателю эпистолярное наследие французского клас¬
сика. Публикация рассчитана как на профессиональных
исследователей, так и на широкую аудиторию любителей
французской поэзии и культуры.
ISBN 978-5-90141-096-7
ИЗДАТЕЛЬСТВО «MACHINA»: СЕРИЯ «НОВАЯ ОПТИКА*
ЖИЛЬ ДЕЛЁЗ
фрэнсис бэкон:
логика ощущения
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
А. В. ШЕСТАКОВА
«Логика ощущения»—единственное специальное об¬
ращение Жиля Делёза к изобразительному искусству
Детально разбирая произведения выдающегося англий¬
ского живописца Фрэнсиса Бэкона (1909-1992), автор
подвергает испытанию на художественном материале
основные понятия своей философии и вместе с тем пред¬
лагает оригинальный взгляд на историю живописи.
Издание предназначено для философов, искусствоведов,
а также для широкого крута читателей, интересующихся
культурой и искусством XX века.
ISBN 978-5-90141-091-2
ИЗДАТЕЛЬСТВО «MACHINA» ГОТОВИТ К ПЕЧАТИ
ЖАК РАНСЬЕР
Несогласие
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
В. Е. ЛАПИЦКОГО
Жак Рансьер — всемирно известный философ, профес¬
сор университета Париж VIII (Сен-Дени) — представлен
в России прежде всего переводами своих актуальных ис¬
следований в области эстетики, но полноценное воспри¬
ятие его влиятельной философской системы невозмож¬
но без знакомства с развитой им философией политики,
изложению и обоснованию которой посвящен централь¬
ный труд мыслителя — книга «Несогласие» (1995).
Opus magnum Рансьера начинается с фразы: «Существу¬
ет ли политическая философия?» Собственно, вскры¬
тие и анализ противоречий, заключенных как в этом
сочетании слов, так и в предполагаемом за ним со вре¬
мен Платона и Аристотеля предмете, и составляет здесь
основную ось рассуждений, сводящих в едином фокусе
историческую и сугубо современную перспективы.
ISBN 978-5-90141-106-3
ЖАК ДЕРРИДА * СЛУХОБИОГРАФИИ
ЖАК ДЕРРИДА
Г.т/УПЬМПГРАСЬИИ
MACHINA
ПЕТЕРБУРГ
СЕРИЯ «КРИТИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА»
вышли в свет:
Жиль Делёз, Ницше
Жорж Батай, Внутренний опыт
Филипп Лаку-Лабарт, Musica ficta: Фигуры Вагнера
Морис Бланшо, Мишель Фуко, каким я его себе представляю
Жак Рансьер, Эстетическое бессознательное
Жан-Франсуа Лиотар, Хайдеггер и «евреи»
Эмманюэль Левинас, О Морисе Бланшо
Ален Бадью, Манифест философии
Жан-Клод Мильнер, Констатации
Жиль Делёз, Критика и клиника
Ален Бадью, Этика
готовится к изданию:
Жак Рансьер, Несогласие
пер. с франц. В. Е. Лапицкого
WWW.MACHINA.SU