Новое в лингвистике. Выпуск 2 - Звегинцев В.А.

C. Ульман, Дескриптивная семантика и лингвистическая типология.
Е. А. Найда, Анализ значения и составление словарей.
Ч. Фриз, Значение и лингвистический анализ.
Л. Ельмслев, Можно ли считать, что значения слов образуют структуру?
Р. Якобсон, Г. М. Фант и М. Халле, Введение в анализ речи. Различительные признаки и их корреляты. Гл. II. Опыт описания различительных признаков.
Р. Якобсон и М. Халле, Фонология и ее отношение к фонетике.
Е. Черри, М. Халле, Р. Якобсон, К вопросу о логическом описании языков в их фонологическом аспекте.
M. Xaлле, Фонологическая система русского языка. Лингвистико-акустическое исследование.
Б. Мальмберг, Проблема метода в синхронной фонетике.
З. С. Xэррис, Совместная встречаемость и трансформация в языковой структуре.
Д. С. Уорс, Трансформационный анализ конструкций с творительным падежом в русском языке.
Автор: Звегинцев В.А.
Теги: лингвистика филология языкознание
Год: 1962
Похожие
Новое в зарубежной лингвистике. Вып 10. Лингвистическая сематика
Современные проблемы науки о языке
Психолингвистика
Общая лингвистика
Текст
                    НОВОЕ
В ЛИНГВИСТИКЕ
Выпуск II
составил
В. А ЗВЕГИНЦЕВ
ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1962

аннотация
Настоящий второй выпуск сборника „Новое в
лингвистике" состоит из трех разделов. Первый
посвящен проблеме значения, второй излагает
принципы дихотомической фонологии и, наконец,
третий знакомит советского читателя с основными
работами в области трансформационного анализа.
Редакция литературы по вопросам филологии

ОТ РЕДАКЦИИ
Так же как первый выпуск настоящей непериодической
серии, данный второй ее выпуск включает три раздела,
состоящие из работ, которые достаточно полно излагают
обозначенные в их названиях проблемы. Следует при этом
иметь в виду, что во всех разделах составитель
руководствовался стремлением дать оригинальные
исследовательские работы (которые нередко одну и ту же
проблему решают по-разному), а не их пересказ. Иногда
от этого страдает систематичность изложения, но зато
советский читатель сможет располагать первоисточниками.
Каждый раздел снабжен вступительной статьей, цель
которой заключается в определении научной значимости
как самих направлений исследования, так и
воплощающих их работ.
Представляется необходимым еще раз указать на
особенность понятия «новый» в применении к научным
проблемам. Это понятие определяется не только
хронологическими критериями (хотя большинство работ данного
сборника является «новым» и в этом буквальном смысле),
но и многими конкретными условиями, и это
обстоятельство необходимо иметь в виду.
Редакция ожидает от советских языковедов, для
которых предназначается настоящая серия, рекомендаций
относительно содержания последующих ее выпусков.

I
ПРОБЛЕМА ЗНАЧЕНИЯ
Редакция и вступительная статья
В. А. Звегинцева

ПРОБЛЕМА ЗНАЧЕНИЯ В СОВРЕМЕННОМ
ЗАРУБЕЖНОМ ЯЗЫКОЗНАНИИ
Пожалуй, наиболее характерной чертой методических
направлений науки о языке XX в. является ее стремление
к самоопределению. Ввиду чрезвычайной сложности
природы языка, допускающего изучение в разных аспектах
и под различными углами зрения, лингвистика очень
широко прибегала к помощи других наук и очень часто
в терминах этих других наук определяла явления самого
языка. Эта своеобразная традиция сложилась еще в
классической древности и продолжает действовать в
настоящее время — сменились лишь влияния наук. Если во
времена классической древности ведущая роль
принадлежала логике, то ныне, после того как языкознание
прошло через последовательные воздействия психологии
(индивидуальной, народной, этнической), физиологии,
социологии, эстетики и пр., оно руками энтузиастов
безоговорочных и безраздельных научных союзов
готовится к новым жертвенным актам. Одни, опираясь на
открытие в языке чрезвычайно важного семиотического
аспекта, готовы свести «естественный» язык лишь к
частному и очень несовершенному случаю семиотической
системы (закрыв глаза на наличие у языка других, не
менее существенных аспектов), другие под лозунгом
необходимости придания науке о языке более научного,
объективного характера стремятся подчинить лингвистику
целиком математике, как будто использование
математических методов преимущественно в прикладных областях
языкознания должно обязательно иметь своим следствием
полное растворение последнего в математике и даже
изменение характера самой этой науки — превращение
ее из общественной в точную.
9

Как ни странно, но эти новые «пленения» науки
о языке идут параллельно со стремлением ее встать,
наконец, на собственные ноги и самоопределиться. Более
того, они даже аргументируются задачами такого
самоопределения, потребность чего стала совершенно
очевидной после опубликования знаменитого «Курса общей
лингвистики» Ф. де Соссюра, который вывел языкознание
из младограмматического состояния райского неведения
действительных качеств языка.
Процесс самоопределения науки о языке, т. е.
стремление эмансипироваться от чуждых наречий, заговорить
на своем собственном языке и дать определение
лингвистических явлений в лингвистических терминах,
бесспорно, связан со становлением и развитием структурных
методов изучения языка. При всем своем внутреннем
различии, при всех своих крайностях, переходящих иногда
в явные методологические и методические ошибки,
структурные методы исследования языка, без сомнения,
укладываются в указанную общую тенденцию к
самоопределению лингвистики и много способствуют ее
осуществлению, хотя, разумеется, отнюдь не во всем еще
успели и, конечно, не являются единственной ее основой.
Определение явлений языка в собственно
лингвистических терминах началось с фонетического уровня языка,
и здесь были достигнуты наибольшие успехи. Затем
пересмотр традиционных определений был перенесен и
на другие уровни языка, причем, чем выше был уровень,
тем труднее поддавались лингвистическому
формулированию его явления. Но наибольшие трудности возникли
при обращении к семасиологическому уровню языка.
Семасиологические явления никак не замыкались тем
лингвистическим кругом, который устанавливали для него
некоторые из направлений структурализма, и в частности
дескриптивная лингвистика. У значения всегда
сохранялись экстралингвистические или внелингвистические
признаки, и это обстоятельство нарушало чистоту и
правильность методических схем, применяемых структурными
направлениями при лингвистических определениях. В
силу своих экстралингвистических признаков значение
оказывалось явно неудобным, и некоторые современные
языковеды были бы не прочь совсем избавиться от него,—
все это и привело к своеобразной и чрезвычайно
обостренной борьбе за значение в лингвистике.
ю

Борьба за значение, разделившая американских
языковедов на два лагеря,— менталистов и механистов,— а
затем вовлекшая более широкие круги языковедов и
принявшая ярко выраженный методологический характер,
прошла через несколько этапов.
Крайним выражением борьбы вокруг значения является
стремление исключить его из числа собственно
лингвистический явлений. Ч. Фриз в приводимой ниже статье
хочет доказать, что не было таких языковедов, которые
не учитывали бы значения при лингвистическом анализе,
и что сам Блумфилд почитал обязательным считаться
с ним. Он приводит при этом ряд цитат, которые звучат
достаточно убедительно. Но дело не в том, что говорят
лингвисты, а в том, как они поступают в своей
практической исследовательской работе. А исследовательская
практика Л. Блумфилда и ряда других американских
языковедов строилась на фактическом игнорировании
значения, и соответственно с этой практикой
разрабатывалась и вся их исследовательская методика. Если
при этом значение и учитывалось, то не как
лингвистическое явление, а как явление, находящееся за пределами
лингвистики, недоступное лингвистическому анализу, к
которому допустимо прибегать только как к
вспомогательному средству и только в той мере, в какой оно
помогает определению правильности проведения собственно
лингвистического анализа. Так, для самого Блумфилда
значение рисуется в виде физиологических реакций на
организованные соответствующим образом звуковые
волны, производимые речевым аппаратом человека.
Совершенно очевидно, что никакими лингвистическими
признаками такое бихейвиористское понимание значения не
обладает.
В дескриптивной технике исследования языка по
отдельным уровням, разработанной 3. Хэррисом и его
единомышленниками, семасиология как самостоятельный
уровень языка вообще отсутствует, и если значение
упоминается, то мимоходом, как очень несущественный
коррелят фонемо-морфологических дистрибутивных формул.
Последующие этапы разработки проблемы значения
в данном направлении представляют попытку уточнить
и усложнить намеченный Блумфилдом путь «учета»
значения, без отступления вместе с тем от его основных
принципов. Приводимая в настоящем сборнике статья Ч. Фриза
11

и излагает одну из таких попыток. Указывая на
необходимость располагать знанием значений при
лингвистическом анализе на всех уровнях языка, он отказывается
от определения значения в терминах его содержания. Этот
отказ есть выражение указанной выше тенденции
избавиться от традиционного определения значения в
экстралингвистических терминах логики и психологии, внося
щих в лингвистику чужеродные элементы, и найти
собственно лингвистическое определение значения.
Исходные моменты, которыми Ч. Фриз пользуется
в своем подходе к проблеме значения, заключаются в
следующих двух предпосылках, полностью соответствующих
тезисам Блумфилда:
1) «Последовательности речевых звуков становятся
материалом языка только тогда, когда они воспринимаются
и узнаются как повторяющиеся модели, когда они
соотносятся с повторяющимися практическими ситуациями
в жизненном опыте человека и таким образом становятся
средством вызова предвидимой реакции».
2) «... Для лингвиста «значение» высказывания
состоит в корреляции регулярно повторяющихся тождеств
признаков ситуаций-стимулов и регулярно возникающих
повторяющихся тождеств признаков реакции».
На основе этих предпосылок строится определение
лингвистического значения, которое подразделяется на
структурное значение и лексическое. Но, помимо
лингвистического значения, Ч. Фриз допускает еще
существование социально-культурного значения, которое связано
с функционированием языка в определенном обществе и
в контексте определенной культуры. На первый взгляд
введение социально-культурного значения представляет
значительное уклонение от блумфилдовских принципов
в сторону сближения с позициями менталистов, но это
не совсем так. В действительности, Ч. Фриз обходит
социально-культурные значения в устанавливаемой им
процедуре анализа и сосредоточивает внимание на
исследовании лингвистических значений, трактуемых как
сигналы (т. е. как формальные средства обнаружения
какого-то внелингвистического содержания) и
определяемых «в физических терминах формы, расположения и
дистрибуции».
Статья Ч. Фриза заслуживает внимания как серьезная
попытка найти правильный путь с перекрестка дорог,
12

образуемых в сложном комплексе значения, с одной
стороны, содержательными или экстралингвистическими
факторами, а с другой стороны, формальными или
собственно лингвистическими факторами. К сожалению,
Ч. Фриз так и не решился отойти от проторенного
Блумфилдом пути, и хотя достаточно основательно показал его
ограниченность, но в конце концов остался попутчиком
американской группы механистов.
С принципиально иной, условно говоря менталистской,
а точнее определяя, с этнолингвистической позиции
подходит к определению значения Э. Найда и
приближающийся к нему Дж. Р. Фёрс.
Своеобразие этнолингвистического подхода к изучению
значения состоит в стремлении соотнести лингвистические
модели с моделями социального и культурного поведения
человека (у Фёрса — с типическими контекстами
ситуаций). При таком подходе значение целиком оказывается
экстралингвистическим и располагается в плоскости либо
всякого рода стандартных социальных ситуаций, либо
культурных реалий разных народов. Здесь мы
наблюдаем крайность иного, чем у Фриза, порядка. Если
первый, выделяя два типа значений — лингвистическое и
социально-культурное,— оставляет за лингвистикой
только лингвистическое значение, то Найда (и в известной
мере Фёрс) фактически отбрасывает лингвистическое
значение и занимается лишь социально-культурным.
Содержательность значения, т. е. его связь с понятием,
пропадает и в этом втором случае. Можно до некоторой степени
даже сблизить такую трактовку с блумфилдовской — и
там и тут значения представляют собой реакции на
языковой сигнал, но в одном случае физиологические, а в
другом — социальные и культурные.
Следует думать, что изучение значения под таким
углом зрения представляет несомненный интерес для
«социальной», или «культурной», антропологии. Отнюдь
не бесполезно оно и для языкознания и входит в тот его
раздел, который назван Соссюром внешней лингвистикой.
Но если ограничиться только таким подходом к изучению
значения, то остается неясным, что в нем
лингвистического. Ведь языковая система в этом случае выступает
как совершенно условный коррелят культурного или
социального события, абсолютно пассивный по
отношению к нему и, видимо, свободно заменимый любым дру-
13

гим видом знаковых систем. Едва ли можно согласиться
с такой точкой зрения; структура языка, конечно, не
обладает той всемогущей и всеобразующей силой в
отношении содержательной стороны языка, которую
приписывают ему Гумбольдт и его европейские и американские
(Уорф) последователи. Однако структурные особенности
языка не могут не оказать своего определенного
воздействия, в результате которого логическое явление —
понятие — превращается в лингвистическое явление
—лексическое или грамматическое значение.
В работе Луи Ельмслева, доложенной на VIII
Международном конгрессе лингвистов в Осло,
представлена формально-логическая точка зрения на значение.
Собственно, основной задачей работы является ответ на
поставленный в ее названии вопрос — можно ли считать,
что значения слов образуют структуру? Но этот вопрос
рассматривается в широком философском и
общеязыковедческом контексте и после того, как дается определение
таких исходных понятий, как, например, структура.
Эта вводная общетеоретическая часть работы Л.
Ельмслева повторяет мысли, высказанные им в предыдущих
работах. Точно так же и изложение основной темы работы
осуществляется в том же плане содержания и с
использованием тех же функций и категорий (коммутация,
инвариант и вариант, синкретизм), которые известны нам
по общей теории языка Л. Ельмслева (см. его работу
«Пролегомены к теории языка», изданную в первом
выпуске сборника «Новое в лингвистике»). Но вместе с тем
в работе, помещаемой в настоящем сборнике, имеется
и кое-что новое по сравнению с предыдущими работами
Л. Ельмслева — не только по своему предмету, но и в
общетеоретическом плане.
Семасиология, хотя и представляет весьма
благодатную область для всякого рода абстрактных
теоретизирований, нередко оказывается камнем преткновения, как
только от общих теорий переходят к конкретной практике.
Очень часто языковедам в своей практической работе
приходится прибегать к рабочим приемам, которые
находятся в прямом противоречии с их теоретическими
взглядами. Лексикографическая практика, во многом
базирующаяся на эмпирически установленных формулах,
могла бы дать большое количество такого рода
противоречий. Не избежал их и Луи Ельмслев, когда на основе
14

своей общей теории языка попытался решить конкретный
семасиологический вопрос. Так, с одной стороны, он
решительно предостерегает против попыток выбрать в
качестве основы для семасиологического анализа
экстралингвистические классификации. Но ниже при
рассмотрении уровней семантической субстанции пишет:
«Семантическое описание должно состоять прежде всего в
сближении языка с другими социальными институтами». А
это уже несомненная опора на экстралингвистические
факторы.
Весьма интересен в этом отношении и весь раздел об
уровнях значений (§ 5). Здесь мы обнаруживаем и
физический уровень и уровень коллективной (правильней
было бы назвать его — социальной) оценки, причем из
всего того, что говорится по этому поводу, явствует, что
он очень близок социально-культурному значению
Ч. Фриза. Л. Ельмслев придает ему большое значение и
указывает, что при семасиологическом исследовании
«в первую очередь должно быть выполнено описание на
уровне коллективной оценки», но, так же как и у Ч. Фриза,
в предлагаемой методике этот уровень оказывается
фактически неучтенным.
Следовательно, и при формально-логическом
подходе к изучению значения не удается отграничиться
от экстралингвистических факторов, но методическую
разработку этого обстоятельства мы не обнаруживаем
и в данном случае.
Наиболее «традиционалистское» впечатление оставляет
статья С. Ульмана. Он, как и многие ученые XIX в.,
принимает значение за само собой разумеющийся факт
и сосредоточивает свое внимание не на определении его
сложной природы (о чем, правда, говорится в основной
книге данного автора — «Принципы семантики»), а на
сопоставительном изучении всякого рода семантических
образований и систем в различных языках. Предлагаемая
С. Ульманом программа семантических исследований
во многом опирается на мысли, высказанные в свое время
Ш. Балли, Ж. Вандриесом и Э. Райфлером. Такого рода
исследования представляют бесспорный интерес для
науки о языке, но находятся несколько в стороне от
больших теоретических проблем.
Приводимые в данном разделе статьи, разумеется, не
исчерпывают всего разнообразия поисков решения чрез-
15

вычайно сложного и весьма запутанного вопроса о
природе лингвистического значения. Достаточно упомянуть,
что эта проблема имеет широкий философский выход,
о котором здесь по понятным причинам не представляется
возможным говорить. Но в своей совокупности они дают
общее впечатление о направлении и характере этих
поисков и в своем информационном качестве, несомненно,
будут интересны для советских языковедов.
В. Звегинцев

Ст. Ульман
ДЕСКРИПТИВНАЯ СЕМАНТИКА
И ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ТИПОЛОГИЯ*
Семантика 1 осталась совсем в стороне от общего
направления в развитии современной лингвистики. После
посмертного опубликования в 1916 г. «Курса общей
лингвистики» Соссюра в подходе к языку произошел
переворот, который справедливо сравнивается с революцией
Коперника. Четкий и окончательный разрыв с прошлым
намечается в основном по двум направлениям. В течение
всего XIX в. лингвистика рассматривала языковые
явления почти исключительно исторически, Соссюр же и его
последователи провозгласили законность чисто
описательного, синхронного метода и даже объявили его
основным. Одновременно с этим они освободили
лингвистику от атомизма, свойственного филологии XIX в.,
доказав, что язык является «органической» 2, отчетливо
выраженной структурой, в которой все взаимозависимо
и значение каждого элемента которой определяется его
связью с другими элементами и его положением внутри
системы.
К этим двум основным принципам восходят в той или
иной степени все наиболее крупные события послесоссю-
ровской лингвистики: и само понятие фонемы, и успехи
развития фонематического и морфологического анализа,
и возникновение различных областей современного струк-
* Stephen Ullmann, Descriptive semantics and linguistic
typology, «Word», vol. 9, N 3, 1953, p. 225—240.
1 Термин «семантика» употребляется в этой статье в значении
«лингвистическое изучение значений слова». О неясности этого
термина см. A. W. Read, An account of the word semantics, «Word»,
4, 1948, p. 78—97.
2 О значении термина «органический» в применении к
лингвистике ср. Е. А. Cassirer, Structuralism in modern linguistics,
«Word», 1, 1945, p. 99—120.
2 Заказ № 2064
17

структурализма, и, наконец,— уже в другой плоскости —
создание новой науки — стилистики, как ее понимали Балли
и его школа.
Нетрудно объяснить, почему семантике пока еще не
удалось влиться в это новое русло. Словарь не поддается
точному и исчерпывающему описанию при применении
тех методов, которые используются при описании
фонетических и грамматических средств языка. Фонетические
и грамматические средства языка ограничены в
количественном отношении и строго систематизированы; в
значительной степени, хотя и не полностью, они не подвержены
внешним влияниям. Словарь же представляет собой
расплывчатую массу бесконечно большого числа элементов;
границы его зыбки и трудно определяемы; характернейшим
свойством словаря является его способность бесконечно
разрастаться за счет новых слов и новых значений,
которые поступают из самых разнообразных источников. На
первый взгляд может даже показаться, что единственно
возможным методом описания семантики того или иного
языка является составление подробного словаря
употреблений слов (dictionary of usage).
Поскольку все попытки научно описать словарный
состав того или иного языка терпят неудачу, не
удивительно, что исторический подход пользуется в этой
области фактически полной монополией. Все классические
работы по семантике XX в. так же углубляются в
исследования изменения значения, как это имело место в
прошлом веке. Произошло только неизбежное смещение
центра тяжести: семантические «законы» больше не
находятся в центре внимания, и даже классификация
изменений значения, которая пользовалась самым большим
вниманием ранних семасиологов, оказалась отодвинутой
на задний план 3. Последние годы историческая семантика
занимается главным образом тем, что выясняет причины
и условия — лингвистические, культурные,
психологические, социологические,— вызывающие изменения 4. Из
3 Ср. не лишенную претензий классификацию, предложенную
A. Carnoy («La science du mot; traite de semantique», Louvain, 1927)
и покойным Стерном («Meaning and change of meaning, with special
reference to the Englisch language» в «Goteborgs Hogskolas Arsskrift»,
XXXVIII, Goteborg, 1931).
4 Лингвистический подход к семантике присущ, например,
Е. Wellander, Studien zum Bedeutungswandel im Deutschen,
18

всех крупных семантиков один только Стерн подробно
останавливается на тех психологических и логических
факторах, которые связаны со значением; но Стерна
в этом анализе, весьма затемненном диахронными
сопоставлениями, больше интересует природа лингвистических
знаков, чем структура словаря. Это же пристрастие
свойственно большинству семантических исследований вплоть
до настоящего времени; новейшая работа, изданная летом
1952 г., обнаруживает такое же пристрастие к историческим
экскурсам 5. Более специальные монографии,
занимающиеся семантикой различных языков, древних 6 или
новых 7, по своему методу также преимущественно
диахроничны.
Тем не менее попытки развить дескриптивную сторону
семантических исследований делаются снова и снова.
О развитии «всеобщей описательной семантики» в
теоретическом плане говорил А. Марти, но его работа по этому
вопросу была опубликована только через много лет после
его смерти 8. В более популярной форме К. О. Эрдман
выдвигает ряд весьма полезных критериев для анализа
значений, его эмоциональных элементов, многообразия
и других синхронных явлений 9. Совсем недавно были
разработаны три специальных технических приема,
позволяющие подвергнуть семантику всеобъемлющему
синхронному исследованию.
1) Составление идеологических словарей вызвало
необходимость выработать какие-то общие принципы
классификации значений слова. Недавно в данной области было
3 parts, Uppsala, 1917—1928; культурный метод — L. Spitzer,
Essays in historical semantics, New York, 1928; психологические
основы семантических изменений рассматривает ?. Bachmann,
Zur psychologischen Theorie des sprachlichen Bedeutungswandels,
Munich, 1935; H. Sperber, Einfuhrung in die
Bedeutungslehre, Leipzig, 1930; о роли социальных факторов см. A
Meillet, Comment les mots changent de sens, «Linguistique Historique
et Linguistique Generale», I, p. 230—271.
6J. Kronasser, Handbuch der Semasiologie, Heidelberg,
1952.
6 ?. Struck, Bedeutungslehre; Grundzuge einer lateinischen
und griechischen Semasiologie, Leipzig — Berlin, 1940.
7E. Garnillscheg, Franzosische Bedeutungslehre,
Tubingen, 1951.
8 A. Marty, Uber Wert und Methode einer allgemeinen
beschreibenden Bedeutungslehre, ed. O. Funke, Berne, 1950.
9 ?. ?. ?rdmann, Die Bedeutung des Wortes, Leipzig, 1925.
2*
19

проведено несколько интересных опытов 1о, и этот вопрос
должен был обсуждаться на VII Международном съезде
лингвистов. Тем не менее от этих схем ничего
значительного для синхронной семантики ожидать нельзя,
ибо, по существу, они основаны на внелингвистических
априорных рассуждениях и не вытекают непосредственно
из самого семантического материала. Они составлены в
основном для того, чтобы удовлетворить требования
лексикографов, но не семасиологов, интересующихся внутренней
структурой словаря.
2) Новый подход к проблеме синхронной семантики
был выработан в конце двадцатых — начале тридцатых
годов Триром и другими сторонниками теории
семантических полей 11. Семантическое поле определяется как
тесно связанный по смыслу раздел словаря, различные
элементы внутри которого определяют границы друг
друга и покрывают, подобно мозаике, сферу понятия.
Такими полями являются, например, шкала цветовых
обозначений, термины, обозначающие интеллектуальные и
моральные ценности, чувственные восприятия,
мистические переживания и т. п. Каждое из этих полей является
единственной в своем роде, отчетливо выраженной
структурой, со своими собственными законами; оно воплощает
в себе особое видение вселенной и иерархию ценностей,
меняющихся от языка к языку и от периода к периоду.
Трир продемонстрировал возможности этого метода в
своем мастерски написанном трактате о словах средне-
верхненемецкого языка, включенных им в поле «знание».
Тем не менее представляется сомнительным, чтобы теория
семантического поля смогла разрешить дилемму, перед
которой стоит синхронная семантика. Эта теория приме-
10 Обзор этих вопросов можно найти в введении к R.
Hailing и W. v. Wartburg, Bergriffssystem als Grundlage fur die
Lexikographie; Versuch eines Ordnungs-schemas, Abhandlungen der
deutschen Akademie der Wissenschaften», Berlin, Kl.· f. Sprachen,
Literatur und Kunst, 1952, "N 4).
11 Сведения о теории поля и библиографические ссылки по
этому вопросу можно найти в гл. IV моей книги «The Principles of
semantics», Glasgow, 1951. См. также S. Ohman, Theories of the
linguistic field, «Word», 9, 1953, p. 123—134; eго же, Wortinhalt
und Weltbild; vergleichende und methodologische Studien zur
Bedeutungslehre und Wortfeldtheorie, Stockholm, 1951; B. v. Lindheim,
Neue Wege der Bedeutungsforschung, «Neuphilologische Zeitschrift»,
3, 1951, p. 101—115.
20

нима только к тем сферам опыта, элементы которых строго
систематизированы; при описании менее
систематизированных структур теория семантического поля оказывается
непригодной. Более того, пользуясь этой теорией, можно
исследовать лишь отдельные единичные разделы словаря,
а не весь словарь в целом; и, несмотря на полные оптимизма
заверения приверженцев теории семантического поля
о возможности синтеза результатов лексикологических
исследований отдельных участков словаря, проведенных
в соответствии с теорией семантического поля, подобный
синтез представляется маловероятным 12.
3) Если первый из вышеуказанных методов, охватывая
весь материал, является априорным, а второй, хотя он
и не основан на синоптическом принципе, ограничен по
своему охвату материала, то третий метод, несомненно,
менее отработанный и последовательный, чем два
других, имеет по крайней мере то преимущество, что он
свободен от их ограниченности. Его цель — выявить
характерные черты и тенденции в семантической структуре
языка путем сопоставления одного языка с другими
языками и различных исторических фаз одного и того же
языка. Мы часто сталкиваемся с отдельными
наблюдениями подобного характера в различных областях
семантики, но существует лишь одно подробное обозрение,
проведенное в этом плане,— исследование Балли
«Linguistique generale et linguistique francaise»18, построенное
на сравнении современного французского и современного
немецкого языков. Однако Балли не ограничивается
рассмотрением одного словаря, его исследование охватывает
всю структуру современного французского языка, и хотя
семантическим наблюдениям уделяется достаточное
внимание, они играют подчиненную роль в анализе, который
является преимущественно грамматическим.
На последующих страницах я прежде всего
попытаюсь определить некоторые семантические черты и
тенденции, которые могут быть исследованы с помощью этого
метода. Полученные таким образом результаты будут
12 См. комментарии Вартбурга в «Problemes et methodes de la
linguistique», Париж, 1946, p. 150. Близким к теории семантического
поля, хотя несколько более социологическим, является метод Маторе
в «Le vocabulaire et la societe sous Louis-Philippe», Geneva —
Lille, 1951.
18 Изд. 3-е, Berne, 1950.
21

затем применены в трех отчетливо выраженных планах:
при описании и характеристике одной синхронной
системы; при сравнении различных языков для выявления
их близости или расхождения, наконец, при сравнении
следующих друг за другом стадий в истории одного
и того же языка. В последнем случае синхронный анализ
сливается с диахронным, ибо при сопоставлении
нескольких поперечных сечений в развитии языка становится
возможным реконструировать исторический фон
исследуемых свойств и тенденций 14.
I
Как установлено общей семантикой 15, критерий,
который требуется для этих трех поставленных нами задач,
вытекает непосредственно из природы и структуры
языковых символов. Чтобы не касаться спорного вопроса
о «значении значения», достаточно будет вспомнить, что
у лингвистов и у философов установился в общем единый
взгляд на природу языкового знака. По словам Урбана,
между «знаком и обозначаемым предметом, тем, что
означает, и тем, что означено»,16 существуют биполярные
отношения. По терминологии Соссюра в каждом знаке
содержатся так называемые signifiant и signifie, или «название»
и «смысл», которые способны ассоциироваться друг с
другом; эти взаимоотношения между названием и смыслом
составляют «значение» слова. В идеально простых
ситуациях имеет место только одно название и один смысл.
Для такой простой семантической ситуации наиболее
характерны следующие переменные величины:
мотивированная или немотивированная природа названия,
большая или меньшая точность смысла и, наконец,
эмоциональные элементы, которые могут развиваться вокруг
каждого из первых двух компонентов. Если отношения
между этими элементами осложняются включением еще
14 Этим методом я пользовался при описании лексической
структуры французского языка в своей книге «Precis de semantique
francaise», Berne, 1952. Выводы, к которым я пришел, можно найти
в моей статье «Les taches de la semantique descriptive», «Bulletin de
la Societe de Linguistique de Paris», XLVIII, 1952.
15 Подробно по этому вопросу см. мои «Principles», гл. II.
16 W. М. Urban, Language and reality, London, 1939, p. 66-r-
115.
22

других факторов, возникает «многозначность». Она
может быть представлена двумя вариантами: несколько
названий для одного значения(синонимия)и одно название для
нескольких значений. В последнем случае может
встретиться несколько значений одного и того же слова
(полисемия) или несколько различных слов, одинаковых по
форме (омонимия). Эти возможности составляют набор
критериев для описания семантической структуры
данного словарного состава языка. Ими определяется:
1) доля мотивированных и немотивированных слов;
2) доля специальных и общих терминов;
3) особые способы передачи эмоциональных оттенков;
4) организация и распределение синонимических
ресурсов;
5) относительная частота полисемии; формы,
характерные для нее; средства преодоления неясности значения,
которую она может вызывать;
6) относительная частота омонимии; средства
преодоления конфликта между омонимами.
Объединяя выводы, к которым мы пришли по
некоторым из рассматриваемых выше вопросов (особенно это
относится к двум первым и двум последним), мы получаем
еще один критерий — семантической автономии слова в
исследуемом языке —и узнаем, какую роль играет контекст
в прояснении значения слова.
Все перечисленные выше критерии ни в коей мере не
являются окончательными. Они предназначены лишь для
того, чтобы выявить существенные черты и тенденции
в каждой из основных областей семантического
исследования.
II
Установив, таким образом, ряд критериев для
синхронного анализа, мы должны затем показать, как можно
применять их при описании данного словаря.
1) Мотивированные и
немотивированные слова. Вопрос о мотивированных и
немотивированных словах уже несколько десятилетий ждет
своего разрешения в лингвистике; в данной статье нас
интересует только одна сторона этой проблемы. Соссюр,
который провозгласил «произвольность» («arbitrariness»)
слова одним из двух основных принципов
лингвистической структуры, успешно провел разделение языков на
as

два типа: «грамматический» и «лексический». Первый тип
оказывает ярко выраженное предпочтение
мотивированным словам, прозрачным по своей морфологической
структуре; во втором преобладают простые, не
поддающиеся анализу, немотивированные слова 17. Сравнение
французкого и немецкого языков дает яркий пример
такого различия 18. В этом отношении, как и во многих
других, указанные два языка представляют собой как бы
два противоположных полюса языковой структуры. В то
время как немецкий язык проявляет пристрастие к
самообъяснимым сложным словам и словам производным
(т. е. «мотивированным словам»), французский язык
относительно беден такими образованиями. Во многих случаях
простому неразложимому слову во французском
соответствует сложное выражение немецкого языка: de —
Fingerhut «наперсток», gant — Handschuh «перчатка»,
patin — Schlittschuh «конек», entrer — hineingehen
«входить», sortir — hinausgehen «выходить», divorce —
Scheidung «развод», celibat — Ehelosigkeit «безбрачие»
и т. д.
Когда возникает необходимость образовать новое
слово, во французском языке часто оказывается
невозможным произвести это слово от того слова, которому
производное должно быть семантически подчинено. Так,
например, нельзя образовать прилагательное от
существительного eau; вместо такого прилагательного
употребляется латинизм, так называемое «ученое слово» (aqueux,
aquatique), которое способны проанализировать только
люди, получившие классическое образование. Этим
объясняется появление многочисленных гибридных пар,
в которых исконно французское слово соотносится с
производным словом греко-латинского происхождения: ville
«город»— urbain «городской», bouche «рот»—oral «ротовой»,
ecole «школа»— scolaire «школьный», eglise «церковь» —
ecclesiastique «церковный», «духовный», eveque «епископ»—
episcopal «епископский», semaine «неделя» — hebdomadaire
«еженедельный», foie «печень» —hepatique «печеночный»
и многие другие. Можно отметить, что в некоторых
из этих пар, например в eveque — episcopal, оба слова
17 Ф. деСоссюр, Курс общей лингвистики, перевод с
французского, М., 1933, стр. 129.
18 Ср. Балли, цит. раб., стр. 341 и ел*
24

являются исторически родственными, в то время как
в других парах, например в semaine—hebdomadaire, слова
исторически не связаны. Но подобные диахронические
наблюдения неуместны в синхронном анализе; для
человека, говорящего на современном французском языке,
ни в одном из приведенных примеров этимологические
связи не будут ощущаться.
Различие между двумя указанными типами структуры
слов определяется той ролью, которую играет ономато-
поея в немецком и французском языках. Хотя оценка
экспрессивной значимости звуков является весьма
сложным вопросом и во многих случаях бывает субъективной,
некоторые общие тенденции проявляются здесь достаточно
отчетливо; так, например, общеизвестно, что немецкий
язык исключительно богат подражательными словами,
мотивированными их фонетической структурой, в то время
как французский язык, хотя он ни в коей мере не
является менее экспрессивным, чем немецкий, использует
подобные эффекты значительно реже.
Доля мотивированных и немотивированных слов
зависит от результата сложного взаимодействия многих
факторов, и не все они действуют в одном и том же
направлении. Иллюстрацией может служить современный
итальянский язык. В целом ряде черт итальянский язык
совпадает с французским, склоняясь к немотивированной
структуре слова. Подобно французскому языку,
итальянский язык часто предпочитает простое слово в тех
случаях, когда немецкий язык пользуется сложным или
производным словом; в качестве доказательства можно
взять итальянские соответствия хотя бы некоторым из
только что приводившихся примеров: pattino «коньки»,
quanto «сколько», entrare «входить», sortire «выходить»,
divorzio «развод», celibato «безбрачие». Так же, как и во
французском языке, в итальянском языке много
гибридных пар: bocca«рот» — orale «ротовой», «устный», chiesa
«церковь»—ecclesiastico «церковный», fegato «печень»—
ераtico «печеночный». Следует добавить, что iegato также
имеет исконно итальянское производное fegatoso,
но подобного производного нельзя образовать от франц.
foie. Кроме того, итальянский язык часто использует
собственный итальянский материал в тех случаях, когда
французский язык заимствует слова из латинского и
греческого языков: vescovo «епископ»— vescovile «епископ-
25

ский», eveque «епископ»—episcopal «епископский», setti-
mana «неделя»— settimanale «еженедельный», semaine
«неделя»—hebdomadaire «еженедельный». Между тем
итальянский язык ближе к латинскому, чем французский,
так что разрыв между учеными и исконными словами
в итальянском языке не так велик: altro «другой», alterare
«изменять»—autre «другой», alterer «изменять»; acqua
«вода», acquatico «водяной» — eau «вода», aquatique
«водяной».
В других отношениях расхождение между этими двумя
романскими языками проявляется еще более отчетливо.
Изобилие деривационных процессов, особенно для
выражения уменьшительных, увеличительных,
уничижительных и прочих подобных оттенков является одной из
наиболее характерных черт итальянского словаря (ср. такие
ряды слов, как povero «бедный»—poverino
«бедно»—poveretto «бедняк, беднячок»—poveraccio «совсем обедневший»;
bene «хороший» — benino «хорошо»—benone «очень
хорошо»— benissimo «отлично» и т.п.). Итальянский язык
значительно шире, чем французский, использует и
ономатопею. Перечисленные расхождения между этими двумя
языками являются свидетельством глубокого различия
между ними, выявление которого не входит в задачи
данного исследования: свободному и непосредственному
характеру итальянского языка противостоят рационализм
и сдержанность, свойственные французскому языку 19.
2) Специальные и общие слова. Ни
один из наших критериев не имеет такого значения для
выявления взаимодействия языка и мышления, какое
имеет преобладание в словаре неясных общих слов над
словами четко определенными и конкретными. Различия
между этими двумя типами можно яснее всего обнаружить
при сравнении немецкого и французского языков.
Известно, что для немецкого языка характерна такая структура
слова, которая выражает малейшие подробности и
оттенки значения, оставшиеся не выраженными в
соответствующем слове французского языка: эти оттенки во
французском языке могут быть или совсем не обозначенными,
или выражаются контекстом и какими-либо подобными
иными средствами. В этом смысле о французском языке
19 См. W. v. Waгtbuгg, La posizione delia lingua italiana,
Florence* 1940, гл. IV.
26

можно говорить как о языке в высшей степени
«абстрактном»20, хотя последнее отнюдь не значит, что во
французском языке употребляется больше обычных
абстракций, чем в немецком.
Существует ряд симптомов подобного отсутствия
симметрии между двумя словарями. Одним из наиболее
ярких симптомов является широкое использование в
немецком языке глагольных префиксов для обозначения
некоторых тонких смысловых оттенков, которые во
французском языке остаются невыраженными. Различия,
наблюдаемые между arbeiten «работать» и bearbeiten
«обрабатывать», schreiben «писать» и niederschreiben «записывать»,
brechen «ломать» и zerbrechen «разламывать», wachsen
«расти» и heranwachsen «подрастать», во французском
языке игнорируются; при этом, для передачи собственно
глагольного значения употребляется простой глагол:
travailler «работать», ecrire «писать», casser «ломать,
разбивать», grandir «расти», а в остальном говорящий
полагается на контекст, который может снабдить слово
необходимыми дополнительными ключами. Подобным же
образом французский язык опускает сложные
пространственные различия, передаваемые в немецком с помощью
выбора между herein и hinein «внутрь», heraus «наружу»
и hinaus «вон» в зависимости от того, где находится
говорящий, и с помощью адвербиальных фраз типа uber
etwas hinweg, hinter etwas hervor и тому подобное21.
Другим проявлением абстрактного характера
французского языка является его пристрастие к словам общего
значения с несколькими частными употреблениями в тех
случаях, когда немецкий употребляет отдельные слова
для каждой из этих функций: aller соединяет в себе
значения gehen «идти», reiten «ездить», fahren «ехать»; mettre —
значения setzen «сажать», stellen «ставить», legen «класть»,
hangen «вешать»; etre — значения sitzen «сидеть», stehen
«стоять», liegen «лежать», hangen «висеть». Если во
французском языке необходимо подчеркнуть то
дополнительное значение, которое присуще немецкому глаголу, это
можно сделать добавлением, скажем, assis «сидя» или
20 См. особенно V. Вrondal, Le francais, langue abstraite,
Copenhagen, 1936; см. также Ш Балли, цит. раб., стр. 345 и ел.
21 См. М. Staub, Richtungsbegriff, Richtungsausdruck;
Versuch zu einem Vergleich von deutscher und franzosischer
Ausdrucksweise, Berne, 1949.
27

debout «стоя» к нейтральному etre «быть»; но в
большинстве случаев даже это не является обязательным. Частое
употребление во французском языке пустых слов, так
называемых «mots-omnibus», таких, как chose «вещь»,
affaire «дело», machine «машина», machin «как бишь его...»,
truc «трюк», «штука», faire «делать», отражает ту же
самую характерную тенденцию.
Хотя все эти факты и являются общепризнанными,
дальнейшее более широкое и глубокое применение
данного принципа оказывается весьма противоречивым.
Психологи, антропологи и даже лингвисты нередко
утверждают, что языки нецивилизованных народов богаты
конкретными, частными словами и бедны словами общего
значения. Так, в языке зулусов нет слова, означающего
«корова», в языке могикан нет слова, значащего «резать»;
в языке аборигенов центральной Бразилии нет слова,
означающего «пальма», и слова, значащего «попугай», но
зато в них имеется множество выражений для
специальных видов и подклассов всех этих понятий. Американские
ученые, изучающие языки индейцев, решительно отвергли
эту теорию, как и определение относительной ценности
языков, вытекающее из первой. В недавно
опубликованной статье А. А. Хилл успешно опроверг миф о том, что у
чироки нет ни одного слова, имеющего значение «мыть»,
но существует четырнадцать различных глаголов для
обозначения особых специальных видов этого действия; он
доказал, что миф этот восходит к рассказу одного
миссионера, жившего в начале XIX в., а четырнадцать
различных глаголов в действительности представляют собой две
морфемы, входящие в целый ряд регулярных сочетаний 22.
Вполне возможно, что и другие примеры подобного рода
при внимательном исследовании окажутся ложными.
В то же время в пользу данной гипотезы собрано слишком
много свидетельств, чтобы совсем отказаться от нее.
Поэтому необходимо критически и непредубежденно
пересмотреть весь накопившийся материал. Каковы бы ни
были результаты, они могут иметь значение и для
сравнительного языкознания, ибо те, кто пользовались в речи
протоиндоевропейскими и прочими
реконструированными протоглоссами, находились, по всей вероятности,
22 A. A, Hi11, A note on primitive languages, «International
Journal of American Linguistics», 18, 1952, p. 172—177·
*

не на более высоком культурном уровне, чем упоминав·
шиеся выше туземцы. Следует также иметь в виду, что
изобилие конкретных слов не обязательно связано со
способностью к абстракции, а всего лишь является отражением
специальных интересов, которые требуют тонкой сети
лексических разграничений. Этим, возможно, объясняется,
например, большое количество слов, применяемых для
обозначения различных видов «снега» 23 в лапландском
языке, а также перенасыщенность узкоспециальными
сельскохозяйственными терминами в литовском языке,
который был низведен соперничающими с ним соседями до
положения чисто крестьянского24. Как бы то ни было,
нельзя допускать, чтобы рассуждения об относительной
ценности затемняли эту проблему, в связи с чем следует
избегать и выражения «примитивные языки», которое
является типичным примером вводящего в заблуждение
небрежного словообразования.
3) Способы выражения
эмоциональных оттенков. Каждый язык имеет свои
собственные способы передачи эмоциональных оттенков. Эти
способы могут быть либо фонетическими, либо лексическими,
либо синтаксическими. Звуковые элементы,
используемые для выражения эмоциональных оттенков, известны
в фонологии как «стилистические варианты»; ими
занимается та отрасль фонологии, которую Трубецкой назвал
«звуковой стилистикой»25. Ее единицы занимают
промежуточное положение между фонемами и собственно
вариантами; с одной стороны, они не отличаются
семантической индифферентностью вариантов, с другой стороны,
им не свойственно то различение смысла, которое
свойственно фонемам; их функция — выражать различные
эмоциональные оттенки и передавать ту или иную
стилистическую окрашенность. Так называемое эмоциональное
ударение во французском языке является как раз именно
таким звуковым элементом; оно падает на первый слог
слов, начинающихся с согласного звука, и на второй слог
23 T. T. Segегstеdt, Die Macht des Wortes, Zurich, 1946,
S. 56f.
24 Cp. G. Bonfante, Semantics, Language в «Encyclopedia
of Psychology» ed. P. L. Harriman, New York, 1946, p. 852.
25 H. С. Трубецкой, Основы фонологии, перевод с
немецкого, Изд-во иностранной литературы, М., 1960, стр. 22 и ел.
(французское издание: «Principes de phonologie», Paris, 1949, p. 16—29).
29

в словах, начинающихся с гласного звука (miserable —
epouvantable), и может сопровождаться другими звуко-
стилистическими признаками: удлинением
предшествующего согласного, гортанной смычкой (glottal stop) перед
начальным гласным и т. д.
В лексическом плане ту же самую функцию могут
выполнять суффиксы, несущие эмоциональную нагрузку.
Как уже отмечалось, итальянский язык содержит
большое количество уменьшительных образований, и
некоторые из них отличаются друг от друга только
эмоциональными нюансами. В качестве примера можно привести
три производные от donna: donnina, donnetta и donnettina.
Чтобы выразить эти тонкие оттенки в других языках,
требуются специальные эпитеты.
В синтаксисе современного французского языка самой
простой формой передачи эмоциональной окрашенности
является место прилагательного. Большинство
прилагательных могут как предшествовать
существительному, так и следовать за ним. Если прилагательное
следует за существительным, оно несет лишь свое понятийное
значение; если же оно предшествует существительному,
включается какой-то добавочный эмоциональный оттенок:
C'est une nouvelle importante «Это новость важная»
является объективным утверждением; C'est une importante
nouvelle «Это (с эмоцией) важная новость»— эмфатическим
высказыванием, которое может быть усилено
эмоциональным ударением и другими способами звуковой
стилистики.
4) Синонимия. Понятие синонимии, как известно,
весьма расплывчато, ибо между двумя словами, которые
на первый взгляд могут показаться равнозначными,
всегда есть незначительная разница в значении, в сфере
употребления или в эмоциональной окраске. Поэтому
всякое суждение о синонимическом богатстве того или
иного языка неизбежно оказывается субъективным.
С точки зрения структуры языка более важным
представляется то, как организуются и распределяются
языковые ресурсы. В некоторых языках имеется два или даже
три ряда синонимов. Во французском языке существует
двойной ряд: исконно французские слова и наряду с ними
ученые слова греко-латинского происхождения: secheresse
«засуха»—siccite «сухость», nourissant «питательный» —
nutritif «питательный», pourriture «гниль» —putrefac-
30

tion «гниль», aveuglement «ослепление» — cecite
«слепота» и т. д. Различия между этими двумя рядами весьма
устойчивы; по сравнению с исконно французскими
словами ученые слова греко-латинского происхождения
оказываются обычно более «холодными», формальными и
точными. В большинстве случаев оба слова исторически
восходят к одному и тому же корню, хотя встречаются
и исключения, например: aveuglement —cecite, но
диахронические связи, кроме тех случаев, когда сходство
столь велико, что его приходится принимать во внимание
как явление синхронии, не представляют интереса для
дескриптивной семантики. В английском языке многие
синонимические пары представляют собой такое же
противопоставление исконно английского слова слову греко-
латинского происхождения: help — aid «помощь», weak —
feeble «слабый», hearty — cordial «сердечный», deep —
profound «глубокий». Однако здесь наблюдаются и более
сложные соотношения синонимов, построенные на
противопоставлении трех рядов: исконно английские слова —
слова французского происхождения — слова
греко-латинского происхождения: rise—mount —ascend «подъем»,
time — age — epoch «время»; французские слова занимают
промежуточное положение; они менее формальны, чем
ученые слова греко-латинского происхождения, но более
формальны, чем слова исконно английские26.
Дескриптивная семантика интересуется дистрибуцией
синонимов в словаре и, в частности, тем, как они
концентрируются в разных сферах мышления. Большое
количество синонимов свидетельствует о том, что говорящее
на данном языке общество придает огромное значение
явлению, имеющему эти синонимы; так, например, весьма
знаменательно, что в Беовульфе мы встречаем двенадцать
слов, означающих «битва» и «борьба», семнадцать— «море-
и не менее тридцати семи означают «герой» и«принц»27.
Систематическое изучение этих, по выражению Шпер»
бера, «центров притяжения» (centers of attraction)
пролило бы новый свет на структуру словаря, на образ
мыслей и интересы людей, пользующихся данным словарем.
26. См. А. С. Вaugh, A history of the English language, New
York — London, 1935 и F. Mosse, Esquisse d'une histoire de la
langue anglaise, Lyons, 1947, p. 206.
27 Cm. O. Jespersen, Growth and structure of the English
language, Leipzig, 1930, p. 48.
31

5) Полисемия. Оттенки значения бывают иногда
слишком неясны и изменчивы, чтобы их можно было точно
перечислить; не существует также четкой границы между
несколькими оттенками одного и того же значения или
несколькими значениями одного и того же слова. Тем не
менее, для каждой языковой системы характерны
определенные формы и тенденции полисемии, тесно связанные
с внутренней структурой всей языковой системы.
Например, в языках, подобных французскому, полисемия по
совершенно очевидным причинам должна была получить
особенно широкое распространение. С одной стороны,
косвенной причиной полисемии является пристрастие
французского языка к немотивированным словам и
незначительное число в нем сложных и производных слов; вместо
того чтобы создавать новые слова, французский язык
использует слова, уже существующие в языке, придавая
им в добавление к уже имеющимся новые значения.
Таким образом, в каждом языке создается свое, особое,
непрочное равновесие между различными методами,
которыми пользуется язык, чтобы заполнить пробелы в
словаре. Далее, другим мощным стимулом полисемии во
французском языке является его абстрактный характер:
в тех случаях, когда немецкий для каждого
дополнительного значения использует особое слово, французский
язык довольствуется словом общего значения,
предоставляя контексту определять выбор подходящего
дополнительного значения. Отсюда те широкие семантические
разветвления вокруг слов, подобных faire и mettre, которые
уже неоднократно отмечались лингвистами.
Каждый язык пользуется своими излюбленными
формами полисемии, которые либо совсем отсутствуют в
других языковых системах, либо встречаются в них редко.
Французский, например, очень любит метонимические
переносы от абстрактного к конкретному: des gloires
«почести», des graces «милости», des piqures «укусы»; он
прибегает к этому методу «косвенного словообразования»
(implicit derivation) в тех случаях, когда немецкий
использует простое словосложение: un cuivre —
Kupfergeschirr «медная посуда», des pluies—Regengusse «ливни»,
des deces — Todesfalle28 «смертельные случаи». Еще более
характерными являются различные типы «конверсии»,
Ср. Ш. Балли, цит. раб., стр. 306.
32

или синтаксической полисемии, т. е. переходы из одного
класса слов в другой. Эти явления в значительной
степени зависят от грамматической системы языка: так,
если конверсия в английском языке играет большую роль,
чем в любом другом языке, это объясняется главным
образом аналитической природой английского языка с его
весьма ограниченным употреблением падежных
окончаний и глагольных флексий, что способствует большей
эластичности всего процесса словопроизводства и делает
возможным, например, такие переходы, как переход
наречия в глагол (to down tools «прекращать работу»),
существительного в глагол (to sack «грабить»), глагола
в существительное (to be in the know «обладать знанием»)
и т. д. Немногие языки способны использовать одну
словоформу в пяти различных синтаксических функциях, как
это имеет место в английском языке со словоформой
round, где в дополнение к ее основному значению
прилагательного она применяется также в роли
существительного, глагола, наречия и предлога.
Основной гарантией против неясности значения,
возникающей при полисемии, является контекст, который
исключает все неуместные значения. Однако существуют
и другие методы отделения одного значения слова от
другого. Для этой цели в языке может использоваться
грамматическая категория рода, как это имеет место во
французском языке: le pendule «маятник» — la pendule
«часы», le manche «ручка», «рукоятка» — la manche
«рукав», «пролив», le voile «газ», «вуаль» —la voile
«парус». С одной и той же формой единственного числа
могут соотноситься две формы множественного, имеющие
разное значение: brothers «братья» — brethren «собратья»,
aieuls «предки»—aieux «предки» (собират.), Worte «речь»—
Worter «слова». Для обеспечения более четкой
дифференциации значений род может даже объединяться с
флексией, как это имеет место в немецком языке: der Band, die
Bande «том» — das Band, die Bander «лента»; в переносном
значении последнее слово имеет даже еще одну форму
множественного числа — die Bande «узы».
Комбинированный способ имеет место и в итальянском слове muro,
которое обладает двумя формами множественного числа,
различающимися как по роду, так и по форме: i muri —
обычные стены и le mura — стены города. Порядок слов
также может помочь избежать неясности. Многие прила-
3 Заказ № 2064
33

гательные во французском языке имеют различные
значения в зависимости от того, предшествуют ли они
существительному или следуют за ним: un pauvre homme
«недалекий человек»—un homme pauvre «бедный человек»;
une vraie epopee «подлинная эпопея» — une epopee vraie
«эпопея подлинна»; sa propre main «его собственная рука»—
sa main propre «его рука чиста». Языки с так называемой
«нефонетической» («unphonetic») орфографией часто
используют чисто графические различия, например: metal
«металл» — mettle «пыл» в английском языке, dessin
«чертеж», «рисунок» — dessein «замысел», «набросок» во
французском языке (ср. design для обоих значений в
английском языке). Некоторые из приведенных выше
примеров, особенно те, в которых различаются род и написание,
по существу, занимают промежуточное положение между
полисемией и омонимией, ибо хотя между дублетами и
существует несомненная семантическая связь, они все же
воспринимаются как два отдельных слова. На более
поздней ступени развития языка связь может полностью
утратиться, как это произошло с английскими словами flower
«цветок» и flour «пудра» (последнее писалось flower еще
в словаре Джонсона). Все приведенные формы полисемии,
конечно, подчинены внутренней структуре каждого
языка, его системе флексий, родовым различиям,
порядку слов, орфографии.
Конфликты между несовместимыми значениями
одного и того же слова могут возникнуть, где угодно: однако
некоторые языки и периоды их развития оказываются
более чувствительными, чем другие, к опасности
возникновения двусмысленности. О том, что говорящий на
современном языке сознает возможность двусмысленности,
свидетельствуют лишь неясные показатели: прямое
использование двойного смысла слова, каламбуры,
неловкость, возникающая в разговоре в результате
двусмысленности, умышленная двусмыслица и т. п. На основании
исторических29 и географических30 данных, которые
показывают, как впоследствии разрешались конфликты, можно
установить, каковы были конфликты значений в более
ранние периоды. Так, многие неясности во французском
29 См. R.J.Menner, Multiple meaning and change of meaning
in English, «Language», 21, 1945, p. 59—76.
80 Cp. K. Jaberg, Aspects geographiques du langage, Paris,
1936, гл. II.
34

языке, с которыми мирились в XVI в., в силу повышенной
языковой чуткости в эпоху классицизма устраняются81.
6) Омонимия. Факторы, определяющие сферу
действия омонимии, являются ясными и точными; они
присущи фонологической структуре каждого языка.
Решающее значение имеет, очевидно, длина слова: чем короче
слово, тем скорее оно может совпасть с другим словом.
Отсюда следует, что чем больше в языке односложных
или других коротких слов, тем больше в нем будет
омонимов32. Другие фонологические факторы, такие,
например, как структура слога или начальные звуковые
комплексы, также влияют на омонимию. Взаимодействие
всех этих различных факторов можно изучить на
основании подробного статистического анализа33; но даже и
для случайного наблюдателя должно быть ясно, что языки,
в которых, подобно французскому и английскому,
односложные слова превалируют, будут особенно богаты
омонимами. Такие сложные ряды омонимов, как, например,
во французском языке: ver «червь»—verre «стекло» —vert
«зеленый»—vair «мех белки» — vers «стих»
(существительное) — vers «к» (предлог), возможны только в таких
языках, где преобладают односложные слова;
эпизодические же совпадения двух-трех слов могут иметь место,
где угодно, и даже в тех языках, в которых преобладают
многосложные слова (ср. венг. eg «небо» — eg «горит»,
аr «цена» — аr «поток» — аr «шило»).
Средства против омонимической двусмысленности
почти те же, что и против полисемии, хотя некоторые из
них (род, написание) используются значительно шире.
Омонимы,принадлежащие к одному и тому же классу
слов, могут различаться по роду (французские le page
«паж» —la page «страница»), по окончанию (латинские os,
ora — os, ossa) или и по тому и по другому (немецкие
der Kiefer, die Kiefer «челюсть»— die Kiefer, die Kiefern
«мех»). Когда орфография не основывается на
фонетическом принципе, она может играть важную роль в
различении омонимов, а короткие слова при такой орфографии
31 Много примеров дается у Е. Hugиеt, L'evolution du sens
des mots depuis le XVIe siecle, Paris, 1934.
82 Cp. O.Jespersen, Monosyllabism in English в его «Lin-
guistica», Copenhagen — London, 1933, p. 384—403.
33 См., например, таблицы у В. ?rnka, A Phonological
analysis of present-day standard English, Prague, 1935, p. 53 if.
3*
35

бывают более ощутимыми и основательными (ср. франц.
sain «здоровый» — saint «святой»—sein «грудь»—seing
«подпись» — cinq «пять» — ceint «опоясанный» и англ. meat
«мясо»—meet «встречать»—mete «граница»). Не случайно,
что именно такие языки, как английский и французский,
изобилующие короткими словами, а следовательно и
омонимами, сохранили архаический способ написания.
В китайском языке связь между этими двумя явлениями
достигает своей крайней формы. Бывает, что подобное
«нефонетическое» написание вступает во взаимодействие
с произношением; тогда, для того чтобы избежать
столкновения омонимов, начинают произносить немые буквы.
Так, например, во французском языке Christ
произносится [kri] в сочетании с Jesus-Christ, т. е. в том случае,
когда не может возникнуть никакой двусмысленности,
но если это слово стоит одно, оно произносится [krist],
чтобы предупредить возможное смешение с cri34.
Французский язык обладает еще одним любопытным способом
различать омонимы: в нем употребляется так называемое
придыхательное h, которое, по существу, запрещает лье-
зон и элизию перед определенными словами, написание
которых начинается с буквы h (само h никогда не
произносится): l'etre —le hetre, les etres —le(s) hetres.
О том, что язык реагирует на опасность омонимии,
свидетельствуют те же симптомы, что и при полисемии, но
реакция на омонимию приводит обычно к значительно
более точным результатам. Там, где имеются
соответствующие лингвистические атласы, конфликты омонимов
более ранних периодов и их разрешение могут быть
реконструированы почти с математической точностью. Именно
на основании подобного материала Жильерон и его школа
разработали свою теорию «омонимичности» (homonymies),
оказавшуюся столь плодотворной для современной
лингвистики3'. Однако омонимические конфликты можно
устанавливать и на основании чисто исторических данных,
о чем свидетельствут недавние исследования в области
английского языка30 Здесь опять, как и в случае поли-
84 Ср. I. Iогda? — J. Orr, An introduction to Romance
linguistics, London, 1937, p. 161, n. 2.
85 Cm. J. Оrr, On Homonymies в «Studies in French language
and mediaeval literature presented to professor M. K. Poppe»,
Manchester, 1939, p. 253—297.
86 R. J. Menner, The conflict of homonyms in English,
36

семии, чтобы пролить свет на синхронические явления,
используются факты диахронии; таким образом, пока
конфликты омонимов сами по себе синхронны, они
разрешаются в языке путем различных изменений
(модификаций, подстановок, замен и т. п.), то есть путем процессов
диахронии. При изучении этих непрочных положений
описание и история тесно взаимодействуют друг с другом,
но даже и при таком тесном взаимодействии их нельзя
смешивать друг с другом 37. Когда мы устанавливаем
отношение данного языкового коллектива к конфликту
омонимов, следует иметь в виду, что неясность может
возникать не только из-за действительной
двусмысленности, но также и из-за случайного созвучия,
вызывающего какие-то нежелательные ассоциации; так, чрезмерно
чувствительный XVII век пытается объявить вне закона
глаголы inculquer и confesser в связи с тем, что средний
слог в этих двух словах случайно оказался близким по
звучанию двум вульгарным словам.
7) Семантическая автономия.
Некоторые из случаев, рассмотренных ранее, имеют
непосредственное отношение к семантической автономии слова. То,
что контекст играет важную роль при выявлении
значения, подразумевается самим различением понятий langue
и parole. Только в контексте, речевом или ином,
потенциальные элементы значения актуализируются и
приобретают определенность, характерную для данной
конкретной ситуации. Но у контекста есть еще другая сторона,
она не одинакова в разных языках и тесно связана с
семантической структурой данного языка. Нечеткие слова
общего характера больше зависят от контекста, чем слова
специализированного значения. Многозначные слова
больше зависят от контекста, чем слова однозначные,
монолитные. Омонимы можно отличить друг от друга
только тогда, когда они включены в контекст. Отсюда
следует, что в тех языках, где преобладают слова общего
значения и где полисемия и омонимия особенно
распространены, контекст имеет большее значение, чем в языках
с иной лексической структурой; например, французское
слово характеризуется сравнительно меньшей семанти-
«Language», 12, 1936, р. 229—244; Е. R. Wi11iams, The conflict
of homonyms in English, «Yale Studies in English», № 100, 1944.
w Cp. Wartburg, Problemes et methodes, p. 123—140.
37

ческой независимостью, чем немецкое. Сопоставление
ясной, прозрачной структуры слова в немецком языке
с неясным, немотивированным значением большинства
слов во французском языке подтверждает правильность
вышеупомянутого общего вывода.
III
Вышеизложенные критерии могут рассматриваться
как элементарные экспериментальные основы
лингвистической типологии, основанной на семантических
принципах. До сих пор мы использовали эту типологию для
определения наиболее характерных семантических черт
какой-то одной синхронной системы, привлекая другой
материал лишь в качестве противопоставления. Но
подобные исследования не должны ограничиваться сферой
только одного языка. Следует систематически сравнивать
друг с другом несколько систем, чтобы выявить общие
черты и расхождения в их семантической структуре.
Подобное исследование, проводимое в сравнительном
аспекте, будет тем не менее исследованием синхронным.
Я попытаюсь проиллюстрировать этот метод беглым
сравнением английского, французского и немецкого
языков. Мы уже знаем, что во многих отношениях
французский и немецкий языки оказываются диаметрально
противоположными друг другу. Положение английского
между этими двумя языками несколько неопределенно:
у него есть сходные черты с каждым из них и в то же
время — колебания между этими двумя крайними типами
лексической структуры.
В некоторых немаловажных отношениях английский
язык обнаруживает большое сходство с французским
языком. Как и французский язык, английский обычно
отдает предпочтение простым немотивированным словам
в тех случаях, когда немецкий язык использует сложные
слова или производные; это можно проиллюстрировать
на нескольких уже приводившихся выше примерах: франц.
de —англ. thimble — нем. Fingerhut «наперсток»; gant —
glove — Handschuh «перчатка»; patin — skate — Schlitz
schuh «конек»; divorce — divorce — Scheidung
«развод»; celibat — celibacy— Ehelosigkeit «безбрачие» и т. д.
В английском языке, так же как и во французском,
нередко отдается предпочтение ученым словам латинского
38

и греческого происхождения даже в тех случаях, где
можно использовать исконное производное слово; отсюда
и возникают такие гибридные пары, как: ville «город»,
urbain «городской» — town «город», urban «городской»;
bouche «рот», oral «ротовой» — mouth «рот», oral
«ротовой»; eveque «епископ», episcopal «епископский»— bishop
«епископ», episcopal «епископский»; eglise «церковь»,
ecclesiastique «духовный» — church «церковь»,
ecclesiastical «духовный». Второй чертой, объединяющей эти два
языка, является организация синонимических ресурсов.
Как мы уже видели, и тот и другой язык имеют в своем
распоряжении двойной ряд синонимов, весьма близких
по эмоциональной окраске, хотя в английском языке
существует еще более сложная система, состоящая из
трех рядов. Наконец, как английский, так и французский
богаты односложными словами, а следовательно, и
омонимами; оба языка упорно придерживаются
нефонетического архаического метода написания, что в какой-то
степени ослабляет действие омонимии.
Этим сходным чертам можно противопоставить не менее
важные расхождения. Хотя английский язык и отдает
известное предпочтение немотивированным словам, но
он не идет в этом так далеко, как французский язык,
и пользуется производными более свободно: имеются
случаи, когда французский язык пользуется гибридными
парами типа eau «вода»—aqueux «водянистый», mois «месяц»—
mensuel «месячный», semaine «неделя»—hebdomadaire
«еженедельный», в то время как английский язык использует
в этих случаях собственно английские производные: water
«вода» — watery «водянистый», month «месяц» —monthly
«ежемесячный», week «неделя» — weekly «еженедельный».
В английском языке звукоподражательных образований
больше, чем во французском, но меньше, чем в немецком.
Другое существенное отличие английского языка
заключается в том, что он является языком значительно менее
«абстрактным» в указанном выше смысле, чем
французский. Хотя английский язык и пренебрегает некоторыми
незначительными нюансами, передаваемыми с помощью
префиксов и наречий в немецком языке, он использует
много других способов выражения, которые игнорируются
во французском языке; сюда относятся прежде всего
постпозитивное наречие: write down «записывать», go up
«подниматься», cut off «отрезать» и т, д. Можно сказать,
39

что подобные сочетания не являются одним словом, как
их немецкие эквиваленты, тем не менее глагол и наречие
образуют семантическое единство, хотя они связаны
довольно свободной морфологической связью.
Английский язык стоит ближе к немецкому, чем к французскому
языку также в том отношении, что он имеет отдельные
слова для передачи значений, остающихся
невыраженными во французском языке: sit, stand, lie, hang; set,
stand, lay, hang; go, ride и т. д. Вследствие своего более
конкретного характера и большого использования
производных слов английский язык по сравнению с
французским оказывается менее подверженным полисемии, если,
конечно, не учитывать столь характерную для
английского языка конверсию в другие части речи — процесс,
который нередко ведет к двусмысленности. Таким
образом, в целом можно как будто сделать вывод, что
английское слово пользуется большей степенью семантической
автономии, чем французское, хотя английское слово
менее независимо, чем немецкое. Наблюдаются также
различия и в способах выражения эмоциональных оттенков
во французском и в английском языках; эмфатическое
ударение и необязательная препозиция прилагательного,
используемые во французском языке, являются
совершенно чуждыми фонологической и синтаксической
структуре современного английского языка.
Кроме этого, есть еще один момент, объединяющий
французский и немецкий языки и отличающий их от
английского языка: первые могут использовать
грамматическую категорию рода для различения омонимов и
различных значений одного и того же слова, тогда как в
английском языке этого нет, что роднит его с
финно-угорскими и алтайскими языками, которые вообще не знают
родовых различий.
IV
Дескриптивная семантика только регистрирует
рассмотренные выше сходные черты и расхождения; их
объяснение составляет особую проблему, одной из сторон
которой является вопрос об исторических истоках этих
явлений. Но наша типология может быть без труда применена
к потребностям диахронической семантики: вместо
сравнения разных языков мы будем сопоставлять друг с
другом последовательные ступени развития одного и того же
40

языка. В каком-то отношении этот метод будет означать
шаг вперед по сравнению с ортодоксальной соссюрианской
концепцией исторической лингвистики, сближаясь с
теорией семантического поля и другими современными
методами исследования. Для Соссюра было аксиомой, что
синхронический метод имеет дело с системой, в то время как
диахроническое исследование является в основном
атомистическим и может изучать только отдельные единицы
последовательно расположенными на оси времени.
Современное языкознание отказывается принять эту антиномию
и стремится распространить положения структуральной
лингвистики на изучение исторических процессов38.
Достаточно привести один или два примера, чтобы
показать, что представляют собой эти сопоставления в
практике. Нередко отмечалось, что лексическая структура
древнеанглийского языка диаметрально противоположна
лексической структуре современного английского языка
и значительно шире пользовалась мотивированными
словами. Когда англосаксам пришлось вырабатывать новую
терминологию для объектов и институтов, связанных
с христианством, они заимствовали много слов из других
языков и изменили значения существующих слов, но
также широко использовали исконно английские сложные
слова и производные, образуя прозрачные по своей
структуре образования типа friness —для «троицы», laece-
craeft, т. е. «лекарское искусство» — для «медицины»,
tungol-witegan, т. е. «звезда» + «мудрецы» — для «трех
волхвов», sunfolgend — для heliotrope «гелиотроп» и т. д.S9.
Склонность к немотивированной структуре слова
появилась лишь тогда, когда начался наплыв французских
и греко-латинских слов, и приблизительно в это же время
зарождается тот характер синонимии, который свойствен
современному английскому языку. В другом же
чрезвычайно важном отношении структура древнеанглийского
словаря коренным образом отличалась от его
современного состояния. Слова в древнеанглийском языке были-
фонетически более весомы, они имели полные окончания,
поэтому древнеанглийский язык обладал меньшим
38 См. по этому вопросу гл. III моей книги «Principles» и совсем
недавно вышедшую работу А. Мартине «Function, structure, and
sound change», «Word», 8, 1952, p. 1 — 32.
89 Ср. О. Jespersen, Growth and structure, p. 41 ff.
41

количеством односложных слов, и омонимия в нем была не
столь частым явлением. Многие омонимы современного
английского языка в древнеанглийском еще различались
и содержали больше фонем или даже слогов: sew <
<siow(i)an и sow<sawan; beat<beatan и beet< bete;
eye <eage и I< ic и т. д.; другие омонимы возникли
позднее, когда заимствованное иностранное слово
сталкивалось со словом собственно английским или с другим
заимствованным словом (ср. sole «только» < старофранц. sol<
лат. solus, которое совпадало с другим заимствованием
из французского: зо1е<лат. solea и с soul < др.-англ.
sawol).
Подобные же явления, отличные от современного
французского языка, можно было бы наблюдать и в
семантической структуре старофранцузского языка. Совершенно
очевидно, что по крайней мере в некоторых отношениях
старофранцузский язык не был столь абстрактен, как
современный французский язык; в старофранцузском
языке существовали, например, отдельные глаголы для
«сидеть», «стоять» и «лежать»: seoir <sedere, ester < stare
и gesir < iacere, которые затем полностью или частично
вышли из употребления.
Все упомянутые выше факты дают также историческое
объяснение и тому семантическому сходству, которое
наблюдается между современным английским и
французским языком. Видимо, это семантическое сходство
явилось результатом воздействия главным образом двух
разнородных сил: фонетического распада и массового
заимствования. Быстрая и энергичная редукция
фонетического состава французских и английских слов породила
много односложных слов и омонимов; как
противодействие им оба языка сохранили «нефонетическую»
систему написания. Широкое распространение ученых
слов во французском языке и заимствований в
английском обогатило оба языка новыми синонимическими
ресурсами, которые используются в том же самом плане,
и увеличило процент немотивированных слов в языке;
в то же время уменьшились объем и роль словообразования
и вырос как бы «языковый барьер» между людьми,
имеющими классическое образование, и людьми, не имеющими
классического образования40.
40 V. Gго?е, The Language Bar, London, 1950.
42

Типология, которую мы использовали в трех
различных аспектах семантического анализа — описательного,
сравнительного и исторического,— отличается от
обычного построения подобных схем в одном отношении.
Языки классифицируются и характеризуются самым
различным образом, начиная от грубого шлегелевского
различения «органической» и «неорганической» структуры41
и кончая тщательно разработанной системой подклассов
глоссематической школы42. Но все эти различные схемы
имеют одну общую черту: они исходят из формы, а не из
значения, тогда как рекомендуемый нами метод
основывается на значении. Это, конечно, не значит, что между
указанными двумя подходами к языку нет никаких точек
соприкосновения. В некоторых случаях они подтверждают
друг друга, давая одинаковые результаты. Традиционное
различие между синтетическими и аналитическими
языками оказывается, например, тесно связанным с
различением мотивированной и немотивированной структуры
слова. Большинство французских слов не имеет никакого
четко выраженного формального признака, который
указывал бы на значение слова или на его грамматическую
функцию. В то же время в немецком языке отдельные слова
стремятся стать ясными и четкими как по значению, так
и по грамматической функции. Английский язык опять
занимает промежуточное положение: приближаясь к
французскому типу, английский язык не заходит так далеко.
Он сохраняет один падеж — синтетический
родительный — и, что еще более важно, в нем четко различаются
формы единственного и множественного числа, тогда как
во французском языке все существительные, за
исключением нескольких (cheval «лошадь» — chevaux «лошади»,
oeil «глаз» —yeux «глаза» и т. д.), неизменяемы; различия
же в числе выражаются с помощью артикля, согласования
и других контекстуальных признаков. Именно это имел
в виду Мейе, когда говорил об «абстрактном» характере
41 По терминологии Шлегеля «органические» языки способны
выражать грамматические функции путем изменения корня, в то
время как «неорганические» языки пользуются главным образом
аффиксами. Ср. О. Jespersen, Language, Its Nature, Development,
and Origin, London — New York, 1934, p. 34 ff.
42 Cm. ?. ??geby, Structure immanente de la langue francaise,
«Travaux du Cercle Linguistique de Copenhague», VI, Copenhagen
1951, p. 266 ff.
43

французского слова как грамматической единицы в
отличие от «конкретности» слова в латинском языке, где оно
немыслимо без грамматического показателя в виде
флексии (ср. франц. loup «волк» (вообще) и лат. lupus — им. п.
ед. ч., luporum — род. п. мн. ч. и т.д.)43. Таким образом,
два типа мотивировки — лексический и
грамматический — оказываются тесно между собою связанными.
Изучение семантических особенностей языка
показывает также, что они связаны с другими характерными
чертами синхронной системы: с фонологической,
морфологической и синтаксической структурой языка,
стратификацией его словарного состава, типом написания и
даже с такими периферийными явлениями, как
способность построения каламбуров. Каждая языковая система
основывается на единственном в своем роде и весьма
неустойчивом равновесии всех этих сложных факторов,
и систему языка можно понять только на основании
внимательного изучения их взаимодействия. Такая соссю-
рианская точка зрения на язык как на органическую
структуру (Gestalt), в которой все элементы
взаимозависимы, ставит семантику в один ряд с другими областями
лингвистического исследования.
48 A. Mei11et, Le caractere concret du mot, op. cit. II, p. 9—
23; P. Naert, Reflexions sur le caractere concret du mot dans les
langues anciennes et dans les langues modernes, «Acta Linguistica»,
2, 1940—1941, p. 185—191.

?. ?. Найда
АНАЛИЗ ЗНАЧЕНИЯ И СОСТАВЛЕНИЕ
СЛОВАРЕЙ *
0. Общие замечания; 1. Типы словарей; 2. Проблемы
традиционной методологии; 3. Основные принципы; 4. Отношение языка к
национальной культуре; 5. Всестороннее рассмотрение
взаимоотношений языка и культуры; 6. Частотность семантических единиц;
7. Размер семантических единиц; 8. Методы исследования; 9.
Составные компоненты семантического поля; 10. Схематическое
изображение семантических различий; 11. Анализ компонентов отдельных-
терминов.
0. Значение, совершенно необходимый, хотя и часто
отвергаемый помощник и друг науки, постепенно
получает свое признание. Все достижения и характерные черты
современного общества: теория информации, вторжение
антропологии в область индивидуальной и групповой
психологии, настоятельная потребность в применении
структурной лингвистики к значению (несмотря на
отсутствие у него структурной четкости) и даже
политические события в современном мире — все соединилось,
чтобы заставить нас оценить необходимость, значимость
и научную основу коммуникации. Значительная часть
исследований в области семантики находит свое отражение
в составлении словарей узкоспециализированной области,
однако при этом некоторые важнейшие проблемы,
связанные с анализом значения слова, принимаются во
внимание лишь в незначительной мере.
1. Словари представляют собой в основном описания
дистрибуции языковых единиц (обычно слов) в терминах
лингвистического и культурного контекстов с
преобладанием последних. Под лингвистическими контекстами мы
* Eugene А. Nida, Analysis of meaning and dictionary making,
«International Journal of American Linguistics», vol. 24, №4, 1958,
p. 279—292.
45

подразумеваем словосочетания или предложения, в
которых такие слова употребляются (обычно это цитирование
литературных источников). Под культурными
контекстами мы подразумеваем описание процесса или какого-
либо объекта как части культуры. Если словарь
составляется на том же языке, что и слова, которые в нем
описываются, если он предназначается для людей, которые сами
принимают участие в описываемой культуре, тогда
проблемы анализа значения окажутся много проще, чем в том
случае, когда описание слов дается на ином языке, нежели
сами слова. Более того, если описание страдает
серьезными пробелами, читатель, обладая знаниями
культурного контекста, может их восполнить. При подготовке
словаря иностранного языка трудности возрастают в
геометрической прогрессии, соответственно степени
языковых и культурных различий. Например, составить
словарь французских слов на английском языке не так сложно
(благодаря значительному сходству языков и культур),
как составить словарь языка зулусов на английском
языке. Однако слишком часто составители словарей не
осознают глубокого структурного различия между
языками и между культурами. Иногда они полагают, что
читатель сам сделает необходимые заключения об этих
различиях.
Существуют разного рода словари. Но если мы
исключим из рассмотрения словари, преследующие лишь
чисто коммерческие цели, и будем рассматривать лишь те
словари, которые стремятся дать читателю полезную
научную информацию, мы можем разделить эти последние
на три основных типа:
1) Список слов с идентифицирующими глоссами.
2) Список слов с более или менее полным описанием
случаев их употребления, извлеченных из текстового
материала.
3) Список слов с более или менее исчерпывающим
изложением всевозможных культурных контекстов, в
которых такие слова встречаются.
В первом случае перечень глосс, служащих главным
образом в качестве опознавательных знаков, существенно
помогает при анализе текста и при установлении
структурных взаимосвязей. Второй тип словарей представляет
собой итоговый перечень слов, при котором слова
классифицируются и иллюстрируются на основе лингвистиче-
46

ских контекстов. Третий тип — это главным образом
«этно-лингвистические словари», которые показывают
отношение лингвистических единиц с семантической
отнесенностью к совокупности контекстов норм культуры.
Мало пользы, например, в том, чтобы сказать, что данное
слово обозначает половсй обряд у женщин, если при этом
не приводятся этнологические данные об этом обряде.
Равным образом сказать, что слово имеет значение
«до свидания», также относительно бесполезно, если мы
не знаем, при каких обстоятельствах это произносится:
в какое время дня или ночи, на какой срок
предполагается расставание, с какого рода людьми, до или после
других слов прощания, в сочетании с какими жестами,
интонацией, голосовыми данными и т. д.
В обычной практике большинство словарей включает
сочетание этих трех основных типов, причем различное
соотношение данных зависит от практических потребностей
предполагаемых потребителей словаря.
2. Несомненно, большинство трудностей,
испытываемых при составлении двуязычных словарей и словарей,
имеющих дело с двумя различными культурами,
заключается в недостатках традиционных методов
семантического анализа и в тенденции к смещению
классификационных критериев, а также изменению методологии в связи
с трудностями, возникающими при объяснении каждого
отдельного слова. Два наиболее часто применяемых метода
основываются на: 1) историческом происхождении и
2) центрально-периферическом употреблении слов.
В тех случаях, когда имеются в изобилии исторические
данные и вопрос о происхождении слова представляется
относительно ясным, трудностей почти не встречается.
Например, греческое слово kharis обозначает внешнюю
привлекательность, доброту (как личное качество),
одолжение (как действие), способность, восторг и благодарность.
Это можно представить в виде генетического развития:
внешность — характер — действие — объект — реакция.
Однако даже здесь, несмотря на наличие довольно
обширной литературы, мы не уверены в разных подробностях
исторического развития, ибо мы не знаем, как
употреблялось это слово в те периоды, о которых у нас нет никаких
сведений. Мы не можем сказать ничего определенного и
о способах использования этого слова в разговорной речи.
Более того, мы не можем утверждать, что история литера-
47

турного и разговорного употребления развивались строго
параллельно. Синхроническое функционирование
постоянно «преобразует» историческое моделирование. Мы знаем,
например, что исторически by в слове bylaw
«распоряжение местных властей» совсем не похоже на by в слове
bypath «уединенная тропинка» или byproduct «побочный
продукт». Однако для среднего человека,
разговаривающего по-английски, такого различия не существует.
Исторический метод, конечно, совершенно неприменим к
языкам, история которых не известна, поскольку нерушимых
законов семантического развития не существует.
Например, один из наиболее общепринятых принципов
заключается в том, что при наличии слов, обозначающих
предмет и процесс, обозначение процесса обычно возводят
к обозначению предмета. Однако это не всегда так. В языке
тарахумара слова micuruku «стружки», rituku «лед», paciki
«зерно маиса» и орасака «одежда» являются производными
от лежащих в их основе форм micuru «стругать», «делать
стружки», ritu «быть ледяным», paci «выращивать
маисовые зерна» и ораса «быть одетым».
Для работающих в области туземных языков*
использование исторического метода, безусловно, строго
ограничено, за исключением тех случаев, когда некоторые
реконструкции представляются обоснованными благодаря
сравнительным данным. Поэтому многие стремятся применять
«логическое построение» значений на том основании, что
некоторые значения можно логически выводить друг из
друга. Однако такие логические схемы, хотя они и могут
быть полезными в известных классификационных целях,
не обязательно отражают историческое развитие или
взаимосвязи между различными значениями, как они
могли пониматься туземцами, говорящими на данном
языке.
Такой логический метод анализа и расположения
значений применять очень трудно, поскольку уже знакомые
нам по родному языку категории часто оказываются
непригодными для классификации значений слова в
иностранных языках. Более того, чем ближе знакомишься с
языком, особенно с языком не похожей на другие
лингвистической и семантической структуры, тем более очевид-
* Автор имеет в виду языки американских индейцев.— Прим.
ред.
48

ным становится, что логические критерии, выведенные на
основании одного комплекса языка и культуры, к другому
комплексу в полной мере применены быть не могут.
В соответствии с этим при подготовке словарей вместо
того, чтобы передавать значение в логическом порядке,
обычно стремятся представить описание значения в
категориях главных и второстепенных значений, если даже
такие различия выражены недостаточно четко. Часто
случается, что первое из значений принимают за главное, а
остальные располагают в порядке удаления от главного
значения. Несмотря на известные серьезные проблемы,
возникающие при применении указанного метода, следует
признать, что он значительно лучше того, при котором
делаются попытки установить основной «стержень» или
«общий знаменатель» значения (иногда обозначаемый как
«основная идея», арисущая каждому значению, та «идея»,
от которой предположительно производятся связанные
с ней значения). Но даже и группировка значений на
главные и второстепенные не свободна от таких ограничений,
как:
1) Многосторонние отношения данных (которые не
могут быть «втиснуты» в пределы обычного двустороннего
анализа) и
2) Ложное представление о том, что слова имеют или
должны всегда иметь «главные» значения. Во многих
случаях просто невозможно и бесполезно пытаться дать
описание ряда значений слова в пределах основного значения
и второстепенных («периферических») употреблений. Но
это не должно чрезмерно тревожить нас. Мы должны
были отказаться от подобной практики на
морфологическом уровне. Так, например, мы больше не считаем
обязательным выбирать в качестве основной всегда одну
алломорфу, от которой при описании производятся все
остальные. Конечно, если в ряду соотносимых форм можно
выбрать одну алломорфу, дающую ключ к чередующимся
формам какой-либо широко применяемой морфофонемати-
ческой закономерности, следует выделить такую
центральную форму. Однако, когда имеющиеся данные не
оправдывают такого выделения, мы должны довольствоваться
констатацией явлений в языке в том виде, в каком они
существуют, и не навязывать никаких произвольных категорий
языковому материалу. Нечто подобное применяется и при
классификации так называемых аллосем семемы.
4 Заказ № 2064
49

Мы не хотим сказать, что техника исторического,
логического, центрально-периферического анализа (т. е.
разложения на главное и второстепенное значение) и
описания бесполезны. Они приносят пользу. Но
использование их строго ограничено, и, что я надеюсь показать в
дальнейшем, существует ряд других способов, которые,
по-видимому, дают более плодотворные результаты как в
области аналитической методологии, так и в области
описательной классификации.
3. Принято считать, что в целом составители словарей
знакомы с основными принципами семантических
соответствий (или их отсутствия); однако некоторые словари
составляются с явным пренебрежением к трем основным
предпосылкам, которые должны лежать в основе всякого
адекватного семантического анализа: 1) ни одно слово (или
семантическая единица) никогда не имеет абсолютно
одинакового значения в двух различных высказываниях; 2)в
пределах одного языка нет полных синонимов; 3) нет точных
соответствий между соотносимыми словами в различных
языках. Другими словами, совершенная коммуникация
невозможна, всякая коммуникация осуществляется в
известной степени. Принцип эквивалентности как в словарях,
так и в переводах не может быть абсолютным. Перед нами
встает, следовательно, не проблема «правильного и
неправильного», а проблема того, «насколько это верно» или
«насколько неверно». Возможно, в связи с сугубо негативным
характером указанных принципов и трудностями их
применения составители словарей склонны описывать скорее
то, что известно, чем то, что неизвестно. Тем не менее,
желая правильно разобраться в более широких этно-линг-
вистических связях, следует постоянно придерживаться
этих сугубо негативных элементов в основных принципах
семантической эквивалентности. Более того, хотя
составители словарей не могут дать адекватного значения слова
на другом языке или в контексте другой культуры(или даже
в пределах того же языка или культуры — поскольку речь
идет об этом), тем не менее они могут обеспечить очень
полезные приблизительные описания.
4. Как бы мы ни представляли себе структурный
анализ—в отрыве ли от смыслового значения или же Ене
влияния грамматических категорий на процессы мышления,—
мы, безусловно, должны учитывать тесные
взаимоотношения между языком и культурой. Правильно анализировать
50

язык можно только с точки зрения его положения и
функций, как компонент, процесс и, до некоторой степени,
модель культуры, с обязательным учетом всех
взаимодействий. Хотя не каждый пожелает следовать во всем за
Уорфом, тем не менее нельзя обойти тот факт, что язык
создает как бы «каналы для мысли», подобно тому как
культурные модели создают нормы для более общих норм
поведения.
Иллюстрацией тесной связи языка и культуры являются
две «поссесивные» системы в новокаледонском1. Их можно
примерно охарактеризовать как «близкая» и «дальняя»
поссесивная связь. К первой группе относятся
существительные со значением «мать», «печень» и «потомки», ко
второй группе — «отец», «сердце» и «личная жизнь». Такой
на первый взгляд произвольный характер различения
двух групп может быть понят только, если знать, что
новокаледонское общество было в течение многих поколений
матриархальным, что «печень» считалась символом самой
личности (печень используется в жертвоприношениях как
символ жертвы) и что потомки, продолжающие род,
имеют более близкое отношение к человеку, чем даже
его собственная жизнь. Однако с быстрым разрушением
старых культурных обычаев (включая ряд сложных
религиозных верований) эта грамматическая дихотомия теряет
свой смысл и быстро становится еще одной
лингвистической «окаменелостью», которыми так изобилуют все языки.
Другими словами, связь между формальной языковой
структурой и культурным поведением нарушается, но, как и во
всех языках, возникают новые образования, отражающие
факты современного культурного развития.
Если перейти от грамматических категорий (которые
выражают эту связь в значительно меньшей степени)
к лексике, которая символизирует динамику культуры и
ясно отображает ее черты, толкование значения таких
языковых единиц в свете культурного контекста становится
более обязательным. Это значит, что значение единицы
должно описываться в совокупности с тем, о чем она
сигнализирует, во всех контекстах, где она употребляется.
Заметьте, что мы специально не называем значение
«общим знаменателем» или «тем общим, что встречается во
1 Maurice Leenhardt, Do Kamo: La Personne et le Mythe
sans le Monde Melanesien, Paris, Gallimard, 1947, p. 21—24.
4*
51

всех ситуациях, в которых термин используется». Если,
например, мы проанализируем употребление слова «charge»
в ряде контекстов, мы обнаружим, что «общий
знаменатель» будет здесь довольно-таки незначительным. Он
представит лишь небольшую часть общего значения,
которое charge «заряжать» имеет в различных контекстах:
charge into the line of players «играть на руку
кому-либо», charge the gun «зарядить ружье», charge the battery
«зарядить батарею», charge the pencil «вставить грифель в
карандаш», charge the man ten dollars «взять с человека
десять долларов», charge the culprit with the crime
«обвинить виновного в преступлении», a charge of electricity
«электрический заряд», he is in charge «он возглавляет»,
he is a public charge «он — общественный обвинитель».
Единственный способ «определить» значение слова charge
— это описать (обычно иллюстрируя словосочетаниями
и предложениями) его дистрибуцию.
Однако, когда мы говорим о «дистрибуции» слова, мы
должны различать: 1) специфически лингвистический
контекст, который придает форме лингвистическое значение
и 2) практический (нелингвистический) контекст, который
обеспечивает то, что более широко понимается под
значением слова. Очевидно, так называемые «функциональные
слова» (следуя термину, употребляемому Фризом) имеют
главным образом лингвистическое значение.
Культурная дистрибуция должна, однако, учитывать
не только объективные события, но и развитие этих
событий и соответствующих символов. Чувства патриота, когда
он произносит фразу «Old Glory»*, совершенно непонятны
нуэру из Судана, который не имеет знамен и не понимает
значения этого слова. Но когда он танцует перед любимым
быком и выкликает его имя, он переживает такое же
волнение, как и при произнесении эмоционально
насыщенных выражений.
Мы можем сказать, что культурные события,
символизирующиеся в слове, придают ему указывающее значение,
тогда как эмоциональная реакция, испытываемая
говорящим в культуре (и формируемая культурой), является
основой для сопутствующего значения. Поскольку нет речи без
говорящего и нет говорящего без субъективных оценок
* «Старина слава» — просторечное обозначение
государственного знамени.— Прим. ред.
52

(абсолютная объективность — это иллюзия, так как мы
являемся одновременно и частью культуры и ее
исследователями), каждое слово имеет в той или иной мере
сопутствующее значение (коннотацию). Даже кажущаяся
нейтральность значения может рассматриваться как имеющая
сопутствующее значение благодаря значгщему отсутствию
эмоциональной окраски.
5. Корреляция между языком и культурой совершенно
очевидна, когда мы имеем дело с отдельными словами,
отражающими необычные культурные объекты,
деятельность или отношения. Например, шиллуки из Судана
говорят о прощении, как о «плевании на землю перед
человеком», т. е. описывают акт формального осуществления
прощения. Удуки (также из Судана) употребляют фразу:
«сводить щелкающие пальцы снова» (краткое описание
культурного обряда) в контексте, где мы бы использовали
термин «примирение». Народ кузко квехи называет год
«связывающим солнце» — очевидная ссылка на древнее
использование квипу. Однако некоторые из важных корреляций
между языком и культурой — не эти более очевидные
соответствия отдельных семантических единиц (будь то
отдельные слова или целые фразы) — захватывают всю систему
словаря. Корреляции такого рода могут быть
сформулированы следующим образом:
1) Часть словаря, связанная с фокусом культуры,
пропорционально более обширна, чем та часть, которая
отражает менее характерные ее черты. Другими словами,
объем словарного состава, его отношение к культуре,
прямо пропорционален степени развития данной области
культуры.
2) Субкультуры имеют пропорционально более
обширный словарь в ареале их различий. Пропорционально более
обширный словарь в фокусном ареале культуры является,
можно сказать, трюизмом, тем не менее на этот факт
нередко не обращают внимания. Для нуэров с Нила скот
является центральным фактом, на который ориентируются все
другие области культуры и в свете которого получает
свое значение все поведение. В соответствии с этим можно
найти много сотен слов, описывающих различные цвета
(включая и оттенки тонов), размеры, формы, породы,
поведение и стоимость скота. В английском языке не
найдется ничего даже отдаленно напоминающего столь
специализированный, относящийся к скоту словарь. С другой
53

стороны, язык нуэров можно рассматривать как очень
скудный по лексике механических приборов, которых у
нуэров относительно мало, тогда как английский язык
изобилует названиями всевозможных приспособлений, что
является отражением того факта, что технология механики
в нашем обществе находится в фокусе культуры. Понапены
обладают обширным словарем для описания различных
форм и разновидностей сладкого картофеля: выращивание
клубней картофеля является важным фактором их
культуры. Для нас сладкий картофель — не имеющий
большого значения продукт, и, соответственно, мы не обладаем
специальным словарем для описания его видов. Также
обширна терминология и для маиса: его видов, этапов роста,
частей культивации, сбора урожая, приготовления из него
пищи; эти термины легко объяснимы в языках индейских
племен майя в южной Мексике и в Гватемале. Нетрудно
понять, почему многие словари, подготовленные
иностранцами, плохо знакомыми с данной культурой, имеют
тенденцию опускать высокий процент слов специального
словаря, поскольку такие слова трудно выявлять и чрезвычайно-
сложно описывать в силу отсутствия соответствующих
предметов и даже явлений в языке и культуре
составителя. При просмотре таких словарей может создаться
впечатление, что языки, о которых идет речь, имеют довольно
скудный словарный состав. В действительности же эта
кажущаяся скудость лексики является в большой мере
результатом того, что при переводе составитель не сумел
найти соответствующих эквивалентов для специальных по
нятий словаря.
Поскольку объем словаря в общих чертах отражает
культурную отнесенность референтов семантических
единиц, ясно, что такой словарный состав не является
обязательно неизменной величиной. Например, во многих
языках майя в южной Мексике наблюдается значительная
нехватка туземных терминов для юридических процессов
и государственного управления, которые, конечно,
существовали до завоевания и которые засвидетельствованы
в языке попол вуй (Popol Wuj). Однако с разрушением
институтов туземного управления и с установлением
иноземной власти этот словарь в основном исчез. Вместо него
в употребление вошел довольно скудный словарь,
почерпнутый из испанского и отражающий характер контактов
с правителями, чьим родным языком является испанский.
54

Подобные же изменения в словарном составе происходят
и у ануаков в нилотском языке в Судане, где существует,
например, восемь различных терминов, описывающих
различные способы и этапы обмолота зерна, но вплоть до
последних лет имелось лишь одно слово для всякого
предмета, сделанного из металла,— будь то отвертка или
самолет. Однако, по мере быстрого увеличения контактов
с народами, пользующимися металлическими
инструментами и машинами, происходит заметное увеличение
количества заимствованных слов и создание выражений,
которые быстро входят в употребление в языке для
обозначения этих новых, имеющих большое значение предметов.
Эти принципы, относящиеся к объему словарного
состава, соответственно культурной значимости отдельных
объектов и норм поведения, справедливы не только по
отношению ко всей данной культуре в целом, но и к
субкультурам, где отношение между объемом словаря и
спецификой данной культуры еще более разительно. Для любой
специализированной подгруппы в пределах культуры
наибольший объем словаря относится к области
специализации этой подгруппы, поскольку эта область
деятельности является обычно фокусом данной подгруппы и,
следовательно, имеет гораздо большее культурное значение
в жизни данного народа. Например, язык населения
рыболовецких деревень Ньюфаундленда изобилует словами,
относящимися к морю и к рыболовству, тогда как в языке
населения внутренней части страны, которое занимается
в основном сельским хозяйством, встречается лишь
небольшое количество подобных терминов. То же самое относится
и ко всем профессиональным подгруппам в пределах
культуры, включая лингвистов, которым трудно обходиться
без слов с суффиксом -eme*.
Важность этих корреляций между культурой и
объемом словаря должна настораживать составителя словарей
не только при учете количества слов в различных сферах
культуры. Он должен быть более осторожен и гибок при
составлении сокращенного словаря (а большинство
словарей страдает произвольными сокращениями) и
стремиться к тому, чтобы дать самую верную картину
соотношения количества слов из различных сфер культуры.
* В русском языке этот суффикс принимает форму -ема:
морфема, сем-ема и т. д.— Прим. ред.
55

Хотя между культурой и словарем и существует
широкая корреляция статистического порядка, все же
принцип избирательности в разных семантических
структурах действует совершенно неодинаково. Поэтому мы не
можем предвидеть способ, которым каждый данный язык
отразит данное явление. Культуры могут обладать
одинаковыми чертами, но выявлять и описывать их можно
совершенно различно. В особенности это относится к
психологическим характеристикам. Например, хаббы (Habbes)
во Французском Судане * выражают печаль как «наличие
больной печени», бомбары (Bambaras), живущие к западу
от хаббов, считают, что печаль — это «наличие черного
глаза». Народ моей (Mossi), живущий немного к северу от
Золотого Берега**, именует печаль как «наличие слабого
сердца», тогда как у удуков (Uduks) из Судана печаль —
это «наличие тяжелого желудка». Однако не одни только
психологические явления иллюстрируют невозможность
предсказать способы символизации. Мы говорим eye of
a needle о «глазке иглы», в то время как индейцы племени
кекчи из Гватемалы — о «лице иглы», лахи из
Юго-Восточной Азии и пиры из Перу говорят о «ноздре иглы», народ
хака чин (Haka Chins) из Бирмы передает это понятие
через «ушко иглы», митла сапотеки (Mitla Zapotecs) в
Мексике называют его «лицом иглы», а амузги (Amuzgos),
подобно мексиканцам,— «дыркой в игле».
6. Теория информации снабдила нас некоторыми очень
важными представлениями для составления
количественных (а до некоторой степени и качественных) суждений о
семантических явлениях. Тот факт, что информация
обратно пропорциональна избыточности, дает нам важные
ключи к установлению отношений между определенными
аспектами частотности и значения. Однако не следует
допускать ошибку, считая, что информация, как она
используется в теории коммуникации, это то же самое, что и
информация в общепринятом смысле слова, т. е. объем
значения, которое какое-либо определенное слово может иметь
в конкретном контексте. Например, если переводчик не
может найти в родном языке слово для передачи какого-
либо чужеземного понятия, например филактерии, как
о ней говорится в Священном писании, и решает исполь-
* С I960 г.— Республика Мали.— Прим. ред.
!* Теперь Республика Гана. — Прим. ред.
M

зовать заимствованное слово, изолированность подобного
слова в контексте родного языка говорит о том, что оно
несет большую информационную нагрузку, но в
действительности мало что значит для читателя. С другой стороны,
такие слова, как thing «вещь», matter «дело», object
«предмет», datum «сведения» или item «пункт», имеющие
большую частоту употребления в некоторых типах письменных
текстов (например,в научных, где большим почетом
пользуются всевозможные обобщения или другие скучные вещи),
тоже очень мало способствуют раскрытию значения фразы.
Они так многозначны, что приобретают малосущественное
значение во многих контекстах.
Итак, составители словарей не должны оставлять без
внимания проблему взаимоотношения значения и
частотности. Например, во всех словарях древнегреческого
языка, с которыми знаком автор этих строк, даны довольно
полные описания таких предлогов, как de, kai и oun. Из
подробных описаний их использования можно понять, что
слова эти очень важны и вполне равноценны по
семантической значимости соответствующим английским союзам
but «но», and «и» и therefore «поэтому», которыми они
обычно переводятся. Но суть дела в том, что указанные
греческие союзы встречаются настолько часто, что становятся
менее значимыми, чем их английские «соответствия».
Это видно из краткого сравнения частоты употребления
данных союзов в греческом и английском языках. Из
первых сорока предложений в «Республике» Платона лишь
шесть предложений не имеют какого-нибудь союза; из
них наиболее употребительны de, oun и kai. Из этих шести
предложений два начинают разделы (включая и то,
которым начинается книга), а четыре передают прямую речь,
более или менее отрывистую по своей природе. В первых
двадцати разделах «О мире» Исократа все предложения,
кроме первого, включают какой-либо союз либо в
качестве первого слова предложения, либо в постпозитивном
положении после вводного выражения. Из 55 абзацев,
составляющих этот трактат «О мире», все предложения,
кроме первого, начинаются какими-нибудь союзами, из
них de встречается в 22 абзацах, oun — в 12, а другие
союзы в остальных 20 абзацах. Ни у одного английского
писателя нельзя встретить употребления этих предлогов
в таком количестве. В некоторых избранных текстах
Джона Раскина (воспроизведенных в сборнике «Twelve Centu-
5'

ries of English Poetry and Prose») из первых 35 предложений
только четыре начинаются союзами, каждое из которых
начинается с and «и». Из общего количества (32 абзаца)
26 абзацев не начинаются с союза, два начинаются с and,
два — с now «раз» (в «союзном», а не во «временном»
значении), одно с for «так как» и одно с however «однако».
Джеймс Адаме в своей книге «Семья Адаме» (The Adams
Family) употребляет союзы лишь в начале двух
предложений из первых 32 предложений. Из первых 66 абзацев
только в восьми есть союзы.
Наши греческие словари, однако, продолжают повто·
рять свои традиционные утверждения о греческих союзах,
но они не подчеркивают различия в относительной частоте
употребления между соответствующими греческими и
английскими союзами. В результате средний читатель,
пользующийся греческим словарем, впадает в заблуждение
в своих суждениях об относительной важности этих союзов
в соответствующих языках.
7. Семантический анализ начинается с морфемы и
кончается связной речью. Для составителей словарей,
однако, деривационные элементы словообразования
считаются обычно минимальными единицами. Между
морфемой и «словарным уровнем» лежит обширная «ничья
земля», от которой структуралисты обычно
отказываются, а составители словарей считают, что она
лежит ниже их уровня анализа. Совершенно справедливо, что
значение составляющих слово единиц трудно определять
и описывать, поскольку оно определяется в первую очередь
лингвистическим контекстом. Например, bad «плохой»,
good «хороший», kind «добрый» и full «полный» можно
описать в терминах культурных контекстов, но -ness
(суффикс образования абстрактных существительных),
который можно сочетать с bad, good, kind и full» но нельзя
прибавить к well «хорошо», определить не так легко.
С уровнем выше слова составители словаря обычно не
слишком затрудняются, поскольку словосочетания в языке
эндоцентричны по своей семантической структуре,
например в том случае, когда значение целого может быть
определено из сложения значения частей (что справедливо
в отношении большинства высказываний). Впрочем, так
называемые идиомы являются проблемой именно потому,
что в них значение целого не составляется из суммы
значений частей. Такие выражения эгзоцентричны — и в раз-
58

личной степени. Выражение he is in the house «он в доме»
обладает лишь эндоцентрическим значением, но несколько
иное выражение he is in the doghouse «он в конуре» может
быть либо эндоцентричным, если оно относится к
животному, либо эгзоцентричным, если имеется в виду человек.
Конечно, можно представить себе такую ситуацию, при
которой человек оказывается внутри конуры, но это
крайне необычная ситуация, чтобы использовать ее для
определения значения данного предложения.
Составители словарей часто не обращают внимания на
идиомы, поскольку их трудно давать в алфавитном порядке;
они зачастую рассматривают их как сленг или как
преходящее явление в языке. Однако идиомы играют
немаловажную роль в процессе общения. Фактический инвентарь
различных слов в некоторых из первобытных языков мира
может быть не особенно большим, но количество в высшей
степени эгзоцентрических идиом зачастую очень велико.
Например, если бы пришлось традиционным способом
составлять словарь ануаков, то могло бы показаться, что их
язык почти лишен терминов, описывающих
психологические состояния или отношения, в то время как в
действительности их язык изобилует такими выражениями.
Однако многие из них представляют собой эгзоцентрические
сочетания, содержащие слово cwiny «печень»; у него есть
cwiny «он хороший», его cwiny хорошая «он благородный»,
его cwiny плохая «он необщительный», его cwiny мелкая
«он легко раздражается»,его cwiny тяжелая «он печальный»,
его cwiny упорна «он храбрый», его cwiny белая «он добрый»,
его cwiny холодная «он не допустит невежливости и не
начнет есть раньше других», его cwiny сожжена «он
раздражителен», его cwiny сладкая «он счастлив» (мы упоминаем лишь
некоторые из них).
Можно возразить, что для ануакского языка такие
сочетания не эгзоцентричны, а эндоцентричны, то есть они
составляют языковые мифы, имеющие «объективную
реальность» для народа данной культуры. Без сомнения, это до
известной степени верно (так же как это отчасти
справедливо для соответствующих идиом во всех языках), но в
целом нельзя обвинить народ ануаков в том, что он гораздо
наивнее в создании своих идиом, чем люди, говорящие
по-английски, которые справедливо считают, что нельзя
дословно понимать такие сочетания, как dead tired
«смертельно усталый», drunk with power «опьяненный своей
59

силой» или nothing but horsefeathers «ничего, кроме
конского пера» (т. е. «абсолютно ничего»).
Признав необходимость рассмотрения идиом, мы не
должны, однако, полагать, что все языки обладают
одинаковыми типами идиом или употребляют их одинаково
часто.
Язык куна (Сипа), на котором говорят индейцы
племени Сан Блас (Панама), не только изобилует семантически
эгзоцентрическими выражениями и использует их
довольно часто, но также охотно допускает заимствованные
метафоры из других языков. С другой стороны, в языкетара-
сков из Мексики уровень количества и частоты
употребления метафор (по сравнению с большинством языков
Мексики) значительно ниже среднего; этот язык также редко
заимствует идиомы из иностранных языков.
Любой точный семантический анализ (и, соответственно,
адекватный словарь) языка должен считаться с
различными размерами значащих единиц и описывать семантически
эгзоцентрические сочетания. Без этого нельзя знать
пределы или природу семантических ресурсов данного
языка.
8. Одной из наиболее серьезных проблем, с которыми
встречается полевой исследователь, является проблема
изучения «семантического поля», т. е. области
семантически близких терминов. Проблема эта не слишком сложная,
когда речь идет о более или менее ясно очерченной группе
слов, такой, например, как термины родства, так как
здесь можно определить различные компоненты: пол,
возраст, восходящие и нисходящие поколения, родственные
отношения по крови, родовое сходство и другие.
Указанные категории очевидны в любой системе, а недостающие
«ячейки» можно затем заполнить. Равным образом обстоит
дело и в отношении цветового спектра. Можно
снабдить информанта всей гаммой цветов и выявить
соответствующие термины, составив таким образом для этого
ограниченного семантического поля исчерпывающую
номенклатуру.
Однако проблемы значительно усложняются, когда
сталкиваешься с рядом терминов, не имеющих таких легко
определяемых ограничений, с терминами, которые к тому
же имеют значительные совпадения. Например, недавно,
на конференции исследователей по языкознанию и
прилегающих к нему областей мы пытались рассмотреть ряд
60

проблем, связанных с терминологией шаманов в некоторых
языках майя в Гватемале и в южной Мексике. Сравнение
списков слов, представленных различными участниками
конференции, выявило либо 1) явные пропуски или
недосмотр со стороны исследователей языка, либо 2) странные
пробелы в употреблении слов данных языков.
Но и разрешив проблему исследования семантического
поля, мы все еще будем стоять перед трудностями при
попытках соотнести различные значения отдельных
терминов так, чтобы сфера значения, покрываемая словом или
семантически эндоцентрическим словосочетанием, могла
быть соотнесена с соответствующей культурой. Более того,
всегда нужно быть готовым к попытке определить, могут
ли два на первый взгляд различных значения быть
соотнесены между собой, или данные две формы следует
классифицировать как омофонные выражения.
Эти разные, но тесно связанные между собой
проблемы, требуют проведения нескольких различных
исследований, которые можно описать как: 1) составление
диаграммы компонентов семантическсго поля; 2) составление
диаграммы семантических различий и 3) анализ
компонентов значения отдельных терминов.
9. С терминами шаманов, казалось бы, поступили
правильно, сделав попытку определить количество слов или
словосочетаний, которыми они пользуются в разных
языках, а также попытавшись решить вопрос о том, как
можно соотнести их друг с другом.
Это было сделано: все названия и имена, относящиеся
к шаманству, найденные исследователями в разных
языках, были расположены по вертикали. Например, в
вертикальном списке таблицы языка агвакатеко
представлено восемь различных слов, тогда как в описаниях языка
кекчи (Kekchi) их только четыре. По горизонтали мы
поместили все функции шамана, независимо от того, какое
слово может быть употреблено, например: исцеление
больных, произнесение заклинаний, предсказание будущего,
определение причины засухи, захоронение покойников,
освящение новых жилищ, совершение богослужения на
свадьбе, выполнение обрядов при посеве и при сборе
урожая и общение с душами покойников. Следующим шагом
в этой работе явилось выяснение у информантов, кто
именно из лиц, перечисленных по вертикали, и какую именно
из обозначенных функций выполнял. Эта процедура дала
6

два результата: 1) уточнение функций для употребляемых
названий и 2) добавление других названий для
определения функций, которые еще не были включены. Но вместо
того, чтобы определить точное разделение труда между
различными типами таких общественно-религиозных
исполнителей, обнаружилось совершенно неподозревае-
мое перехлестывание определенных функций.
На одной из стадий исследования у нас возникло
большое недоумение: в горизонтальном списке появилась
непредвиденная ошибка, поскольку мы ввели не только
функции, но и техническое исполнение, например:
сжигание копалов, использование свечей, чтение молитв,
пребывание в состоянии транса, использование необычного
языка, танцы, применение горного хрусталя,
приготовление медицинских бинтов, перебирание четок и
переодевание в шкуры животных. В результате подобного
смешения функций и техники выполнения произошло
безнадежное смешение данных, но разделение их в дальнейшем
показало некоторые любопытные корреляции между
техникой выполнения и функциями. Более того, скоро стало
совершенно очевидно, что некоторые из наименований
шаманов были первоначально техническими терминами,
например aj pom «владелец копала» (агвакатеко, киче).
Другие удостоверяют первоначальное название функции,
например aj cun «врач-заклинатель» (агвакатеко, киче).
Третьи могли происходить из области техники, но
применяться и к функции, например агвакатекский термин
aj wutz mes «медиум», который всегда использует стол,
на что указывает название, включающее заимствованное
из испанского слово «mesa».
При помощи разграничения семантического поля на
компоненты, даже если не все функции и технические
термины известны, можно получить весьма
удовлетворительные данные. Это, конечно, не очень отличается от того,
что приходится делать, пытаясь выявить морфологические
формы при заполнении парадигматического ряда.
Единственная разница здесь в том, что в одном случае мы имеем
дело с возможностью появления определенных терминов
в пределах разграниченных рядов семантических
функциональных позиций, тогда как в другом — исследуем
употребление морфем в специфическом ряду морфологических
сочетаний.
Есть, конечно, что-то искусственное в подобном под-
62

ходе к семантическому полю, и предпочтительнее было бы
обнаруживать такие термины в текстовом материале, но
тогда встают те же проблемы, что и при морфологическом
анализе: мы не можем ждать случайного употребления
формы, которая могла бы заполнить решающее место
в структурном анализе.
10. После того как любое семантическое поле с помощью
разложения на компоненты исследовано, нам
становится совершенно ясно, что одно и то же слово может
выражать множество значений, но в их сфере существуют
определенные, четко воспринимаемые отношения, обычно
отражающие важные для данной культуры факторы.
Например, библейский древнееврейский корень *kbd
встречается в очень широком кругу этно-лингвистических
ситуаций и порождает ряд так называемых «значений»,
которые определяются в английском словаре как heavy
«тяжелый», much «много», many «многий», slow
«медленный», abundant «изобилующий», burdensome
«обременительный», difficult «трудный», grievous «горестный»,
sluggish «вялый», dull «скучный», riches «богатства», respect
«уважение», honor «честь» и great «великий». Эти значения,
данные по-английски, можно рассматривать как
перечисление видов контекстов, в которых может встречаться
корень *kbd. Следовательно, подобные глоссы составляют
нечто вроде сетки, с помощью которой мы можем описать
сферу употребления. При этом надо иметь в виду два основных
факта: 1) английские глоссы соответствуют лишь пучку
тесно связанных контекстов древнееврейского языка;
2) несмотря на точное соответствие такой сетки лингво-
культурным контекстам в древнееврейском, различие
между английским и древнееврейским языками неизбежно
создает опасность искажения смысла. Тем не менее
исследователь, по крайней мере в начальной стадии своей
работы с иностранным языком, может с пользой, (и
осторожностью) использовать глоссы иностранного языка как
полезное орудие исследования.
Например, при изучении сферы значений, связанных
с древнееврейским корнем *kbd, бросаются в глаза четыре
различных класса глосс, определяемых природой
референтов и содержащейся в них оценкой: 1) слова,
обозначающие количество (но без какой-либо оценки), со значением
множества и количества, например: heavy «тяжелый»,
much «много», many «многий», abundant «изобилующий»;
63

2) слова, которые передают известный вид инерции: slow
«медленный» (без признаков оценки) и sluggish «вялый»
и dull «скучный» (с неодобрением); 3) слова, которые
определяют известные черты, ценные с точки зрения данной
культуры: riches «богатства», respect «уважение», honor
«честь», great «великий» и 4) слова, обозначающие
изобилие, как источник признаков, имеющих лишь
отрицательное значение: burdensome «обременительный», difficult
«трудный» и grevious «горестный».
Это разделение на четыре класса дает возможность
предположить известные взаимосвязи. Первый класс является
нейтральным (или центральным) по отношению к двум
Диаграмма Д
полюсам позитивной и негативной оценки. Значение
слова slow «медленный» находится, очевидно, где-то между
нейтральным рядом и рядом с отрицательной в
культурном отношении оценкой, поскольку значения sluggish
«вялый» и dull «скучный», тесно связанные со значением
slow «медленный», являются «отрицательными».
Мы можем изобразить некоторые из этих
отношений схематически примерно так, как показано на
диаграмме А.
Диаграмма А отражает не те отношения между
глоссами, какие представлены в английском, а те, какие имели
64

место в библейском древнееврейском. В библейские времена
кочевой образ жизни народа был важным фактором,
породившим ряд значений, причем количество (множество)
могло быть либо основой богатства, если оно обладало
культурной ценностью, либо причинять серьезное
беспокойство, если оно было сравнительно бесполезно. Стрелки
вообще имеют целью показать предполагаемое направление
развития значения на базе того, что нам известно об
образе жизни народа и использовании им языка, а два типа
стрелок — сплошные и прерывистые — обозначают две
степени семантической близости.
Наша диаграмма имеет то преимущество, что она
позволяет расположить различные данные так, чтобы при их
изучении не выпали из поля зрения существующие
отношения. С другой стороны, такая диаграмма включает
ряд серьезных ограничений: 1) изображение отношений
между значениями чрезмерно упрощено (для того чтобы
в диаграмме были четко отражены все факторы, нужно
было бы рассмотреть их в нескольких планах с учетом
временных); 2) стрелки показывают этимологическое
происхождение, что может быть и верно, и неверно; 3) вместо двух
степеней взаимоотношений в действительности существует
несколько сильно влияющих друг на друга; они не могут
быть показаны в подобной диаграмме; их наличие нельзя
полностью установить и из доступных нам сведений;
4) несмотря на все попытки привести нашу диаграмму
в полное соответствие с тем, что мы знаем о культурной
и языковой ситуации, отраженной в библии, мы не получим
точных данных, так как язык, «разложенный по полкам»,
даст нам несколько искаженные сведения. Последнее
соображение не должно нас чрезмерно тревожить, поскольку
на известных этапах семантического анализа любого языка
следует принимать во внимание также и влияние языка,
на котором проводится исследование. Подобная же
проблема встает и перед фонетистом, который привносит
в изучение нового языка уже имеющийся у него языковый
опыт, который неизбежно окрашивает определенным
образом свое исследование и порождает суждения, могущие
быть проверенными только позднейшим фонемным
анализом, рассматривающим сведения уже на базе замкнутой
в себе системы. В случае семантического анализа
необходимо, по существу, делать то же самое; однако в
прошлом существовала тенденция использовать глоссы, соста-
5 Заказ № 2064
65

вленные для иностранных языков, без учета их
произвольного характера или их ограничений.
И. Прежде чем пытаться составить диаграмму всех
отношений, которые существуют между словами, не лучше
ли проанализировать различные значения с точки зрения
глосс и культурных компонентов, существующих для этих
слов. Диаграмма В состоит из тех же значений
библейского древнееврейского *kbd, распределенных в пяти
культурно соотносимых компонентах.
Значения, проставленные вверху диаграммы В,
действительно представляют известные классы контекстов,
в которых может встречаться корень*кbd. Не обязательно
использовать именно эти значения в английском или в
любом другом языке: можно отождествить различные
контексты. Однако тогда будет слишком много колонок,
например: heavy «тяжелый», как камень над могилой; much
«много», как воды в потоке; many «много», как людей в
боевом подразделении и т. д. Используя английские слова
heavy «тяжелый», much «много», many «многий» и т. д.,
мы группируем контексты вместе. Более того, это делается
на базе различий, характерных для английского языка.
Если бы нам пришлось использовать другой язык, наша
сетка, конечно, выглядела бы несколько иначе.
Компоненты выбираются на базе: 1) отражения
явлений культуры и 2) количества контекстов, в которых они
встречаются. Выбор компонентов подвергается той же
опасности субъективизма, что и определение разделов
культуры. Окончательное решение в пользу либо раздела
культуры, либо семантических компонентов зависит от того,
в какой степени они помогают описанию (а следовательно,
и объяснению) сложной природы многообразных данных.
При применении такого анализа по компонентам к области
семантических проблем ряда языков следовало бы
усовершенствовать процесс анализа и уменьшить степень
субъективности, но несмотря на очевидную опасность
субъективизма, преимущества применения такой техники
анализа значительно перевешивают его недостатки.
На приведенной выше диаграмме не представлены,
конечно, все компоненты, имеющие такое значение
(например, преобладание вне физического смысла, как в словах
great «великий» и respect «уважение»). С ее помощью
обозначаются лишь те компоненты, которые обнаруживают
более широкие типы отношений.
66

Физический вес
Инерция
Желательные культурные
отношения
Нежелательные культурные
отношения
Увеличенная степень ....
5*
67
ДИАГРАММА В.

Знак + означает, что признак, о Котором идет речь,
наличествует; знак ± означает, что данный признак может
и наличествовать и отсутствовать. Пропуск говорит о том,
что данный признак не встречается, но при этом здесь не
утверждается, что отсутствие подобного признака присуще
любому контексту. Использование знаков зависит от
сведений, почерпнутых из области культуры, язык которой
мы изучаем. В данном конкретном примере тесное
отношение между значениями heavy «тяжелый», riches «богатства»
и burdensome «обременительный» можно легко понять,
если принять во внимание раннюю культуру кочевых
племен, которая дала толчок к употреблению корня*кbd
в различных этнолингвистических контекстах. Тяжелыми
«предметами» могли быть и богатства и обременительные
предметы, в зависимости от точки зрения.
Одной из самых очевидных проблем, связанных с
любым типом анализа по компонентам (при котором
применяется «сетка», зависящая от иностранного языка),
является проблема неизбежного искажения, которое
возникает, несмотря на все меры предосторожности,
предпринимаемые здесь. Следовательно, для того чтобы оценить
сколько-нибудь более полно значение исследовательской
и аналитической процедуры, необходимо применить ее
к использованию термина, которому нет соответствия
в языке производящего анализ. Больше того, нам
известно немало примеров, которые нельзя выстраивать в ряд
так называемых значений, основанных на различиях
в иностранном языке; в этом случае следует
использовать ряд контекстов как основу для горизонтального
списка.
Полезный пример применения анализа по компонентам
к такому ряду (где приходится говорить о контекстах, а не
о глоссах) дает употребление слова jwok в ануакском
(нилотский язык в Судане). Следующие десять контекстов
включают все основные употребления рассматриваемого
слова, для которого в большинстве случаев нет
соответствующей подходящей английской глоссы:
1. «Тот, кто создал мир и все в нем,— это jwok». В этом
типе контекста под словом jwok всегда имеется в виду
личность, а все черты олицетворения упоминаются лишь
довольно смутно.
2. «Juu piny нужно располагать к себе подношениями
и жертвоприношениями». Juu piny (juu—это
множественC8

ное число от jwok) буквально обозначает «боги земли»,
многие из которых были, видимо, заимствованы из языка
соседних нуэров. В большинстве случаев эти боги
недоброжелательны и различаются по деятельности и могуществу.
Взаимоотношения 1) между juu piny и 2) между juu piny и
создателем jwok не определены.
3. «Семейные гробницы — это jwok». В небольших
деревнях и в семейных гробницах отмечаются места, где
juu piny должно умилостивлять подношениями и
жертвоприношениями.
4. «Эта роща деревьев — jwok». Несколько мест
рассматриваются как jwok. Они немногочисленны, обычно
совершенно изолированы от места жительства, их большей
частью избегают, и они, по-видимому, никогда не являются
местом какого-либо общественного ритуала.
5. «Лечащий человек — это jwok».
6. «Белый человек — это jwok». О любом лице,
обладающем особыми способностями (что оказывается примени-
тельным по отношению ко всем белым людям), говорится
как о jwok'e.
7. «Радио, автомобили, самолеты, фотографии и
электричество — это jwok». Любой объект, функционирование
которого необъяснимо в пределах терминов ануакского
языка, относится к jwok'y.
8. «Все удивительное — это jwok». Единственным
исключением является появление призрака (духа покойного),
который называется tipo.
9. «Больной человек был взят jwok'oM». В этом типе
контекста создатель jwok может иметься, а может и не
иметься в виду.
10. «Что мы можем сделать теперь? — Это все зависит
от jwok'a». Когда люди теряют надежду, например в случае
явно смертельной болезни, они считают, что исход
решается jwok'oM, но нет доказательства тому, что они
всегда имеют в виду создателя.
Разновидности данных десяти контекстов, в которых
возможно употребление слова jwok, настолько
многообразны, что кажется почти невозможным «определить»
слово jwok, если под «определением» мы имеем в виду тради-
цио нную обобщающую формулировку, которая включила
бы все характерные признаки и функции. Слово jwok
включает не только то значение, которое мы обычно
называем богом (контекст 1), но под ним понимается также
69

демон (контекст 2); тапа* (контексты 3, 4, 5, 6, 7 и 8);
судьба (контекст 10); святыня (контекст 3 и 4) и что-то
таинственное (контексты 8 и 9).На первый взгляд кажется,
что употребление jwok выражает беспорядочное и
непоследовательное мышление или по крайней мере серьезную
неспособность к аналитическим суждениям. Но это не так.
С точки зрения ануака, слово jwok употребляется очень
последовательно, так как с его помощью ануаки ясно
выражают свой взгляд на все сверхъестественное. Анализ
по компонентам значения jwok обнаруживает определенную
согласованность и единство этого термина (см. диаграмму
ДИАГРАММА С.
Мы не указали всех компонентов, имеющихся в
различных контекстах, но перечислили наиболее важные и те
из них, которые указывают на единство и
последовательность с точки зрения ануаков. Мы специально опустили
такие аспекты, как этичное и неэтичное, мирское и священ-
* Заимствованное из полинезийского слово, означающее
сверхъестественную силу, которая определяет судьбу и обладает иными
магическими качествами.— Прим. ред.
70
Компоненты

Сверхъестественное могущество
Личность

нечеловеческая
человеческая
Страх
Уважение
Непостигаемая
причинность
последствий
Объекты
Процессы

ное, по той причине, что эти различия в их традиционных
формулировках не особенно ценны и важны в ануакских
религиозных верованиях. Верно, что создатель jwok
обычно доброжелателен и что juu piny большей частью
злорадны. И все же характеристика их с точки зрения
доброжелательности и недоброжелательности не является ни
первичной, ни абсолютной; она никак не соотносится с
этическими или неэтическими нормами. Равным образом, хотя
в известном смысле ануаки признают различие между
мирским и священным (контексты 3 и 4), тем не менее
это различие очень трудно определить и, когда оно
проявляется, нельзя обнаружить прямого соответствия со
словом jwok. В контекстах с 5 по 9 нет никаких
специальных указаний на табу, а в контекстах 3 и 4 нет данных
о том, что ритуалы практически избегаются, так же как
нет никаких определенных демаркационных линий.
С позиций традиционного метода определения значений
могут возникнуть бесконечные вопросы относительно того,
обозначает ли слово jwok «персону» бога или безличное
могущество. Анализ по компонентам дает возможность
отказаться от предположений типа «либо — либо» в
пользу исходящего из данных культуры утверждения «и одно
и то же». Значение слова jwok нельзя определить при
помощи какой-либо простой формулы, но только в
терминах, соотносимых с культурой признаков, встречающихся
в различных сочетаниях в разных контекстах.

Док. Р. Фёрс
ТЕХНИКА СЕМАНТИКИ1
В прогрессивный викторианский век исторический
эволюционизм2 стал основным методом объяснения во
многих областях знания. Корни исторического
эволюционизма лежат в той же почве, которая вскормила в свое время
и романтическую реакцию.
В нашем XX столетии эволюционизм потерял свой
престиж, и в настоящее время испытываются другие методы.
В социальных науках и в таких областях, как семантика,
которая сходна с метеорологией, статистический и
1 J. R. Firth, The technique of semantics. Впервые статья
напечатана в «Transactions of the Philological Society», 1935.
Воспроизведена в сборнике работ автора «Papers in Linguistics», London,
1957. Статья приводится с сокращениями.— Прим. ред.
2 Эволюционный и сравнительный методы использовались
филологами и в XVIII в. Сравнительная филология, первая из всех
наук, применила этот метод, и не без основания. Хотя, возможно,
именно Библия задержала применение этого метода в анатомии, но
идея единения всего человечества и XI глава книги Бытия,
начинающаяся словами «На всей земле был один язык, одна речь...»
фактически подготовила применение этого метода в лингвистике.
Любопытно, что Тренч именно на основании этого приписывает
присоединительное развитие значения главному значению,
«подобно тому как человеческие расы... несмотря на их современную
разрозненность» все восходят к тем двум людям, от которых они
произошли. Из того немногого, что мне известно о первых еврейских
раввинах-грамматистах, я заключаю, что именно от этих
средневековых семитских компаративистов восприняли христианские
ученые идею о едином праязыке и что постепенно к концу XVII в. в
атмосфере эволюционизма и романтической реакции она стала
основным принципом в лингвистике. Таково происхождение слов: Ur-,
gemein-, commun, primitive, common, proto-; отсюда и постоянно
повторяющиеся во французской филологии фразы типа: «une langue
une», «unite linguistique» (единый язык и лингвистическое
единство).
72

бихейвиористский методы считаются единственно
способными обеспечить прогресс в понимании законов языка.
Именно с этой точки зрения мы и обращаемся к истокам
современной лингвистики. Многие черты современной
лингвистики можно найти еще у Бодуэна де Куртене и его
учеников (Казань)3, у Ф. де Соссюра и его последователей
(Женевская школа) так же, как и у социологов Дюркгейма
и Тарда4.
Ф. де Соссюр был первым во многих областях. Он
первый строго методически отграничил изучение
исторических изменений в значении, с одной стороны, и
синхронное изучение употребления знаков, слов, предложений в
повседневной жизни, с другой. Подобно тому как его
предшественник Бреаль ввел понятие «семантика» (semantique)
для обозначения исторических изменений значения,
де Соссюр предложил новый термин «семиология»
(semiologie) для обозначения науки, в то время еще не
развитой, которая должна была изучать употребление и
функции знаков и слов в связи с повседневной жизнью
общества.
Эта наука должна была опираться на те достижения
в области психологии и антропологии, которые помогли
бы определить категории для классификации и описания
фактов5.
Возможно, самое поразительное в великой работе
Соссюра «Курс общей лингвистики» — это его утверждение
(стр. 33), что лингвистика может найти свое место среди
точных наук только в том случае, если она будет связана
с семиологией или, другими словами, с синхронной
семантикой (последнее словосочетание, правда, противоречит
французской терминологии). Идея систематического
изучения семантики слов в реальных контекстах их
повседневного употребления, безусловно, не представляет
собой ничего нового.
8 Пражский лингвистический кружок, представленный такими
лингвистами, как Трубецкой и Якобсон, объединяет в своей доктрине
и Русскую и Швейцарскую школы. Современная французская
лингвистика во многом обязана Ф. де Соссюру.
4 Серьезный обзор социологии Дюркгейма и Тарда дается в
книге Чарльза Блонделя «Introduction a la psychologie collective»,
Collection Armand Colin, 1928.
6 Ф.деСоссю?, Курс общей лингвистики, переводе
французского, М., 1933, стр. 40.
73

Исторический принцип был последним из трех
принципов, которыми мы руководствовались при составлении
нашего словаря. Первыми двумя были расширенные и
дополненные, полные здравого смысла принципы доктора
Джонсона, чей словарь появился в рационалистическом
XVIII в. (в 1755 г.). Джонсон умер в 1784 г., не дожив
двух лет до того, как сэр Уильям Джонс прочел свое
знаменитое сообщение в Азиатском обществе Бенгалии (The
Asiatic Society of Bengal)*.
| В дальнейшем я хочу порвать с исторической традицией
и заняться описанием «внеисторического» метода6
изучения формы и функции в языке.
Форма может быть или фонетической (включая
интонацию), или орфографической, но в любом случае это
должна быть чистая форма и позиция, стоящая вне всякой связи
с логическими или грамматическими категориями. Мы уже
подчеркивали необходимость наличия четкой
морфологической классификации для изучения исторической
семантики. Это относится также и к дескриптивной семантике
любого из живых языков; такая семантика не может
существовать, если она не основана наизучении фонетической
и интонационной форм. Нельзя начинать изучение
морфологии, не определив предварительно фонетические, а
иногда и интонационные элементы; без рассмотрения
интонационной формы будет неполным и анализ синтаксиса. В
качестве иллюстрации последнего положения я позволю
себе обратить внимание на тщательный сравнительный
анализ интонационных форм английского и французского
языков, проведенный двумя моими коллегами-фонетистами
* Имеется в виду доклад Джонса, положивший начало
ознакомлению европейской науки с санскритом.— Прим. ред.
6 Я не хочу, чтобы название «внеисторический» смешивали с
соссюрианским употреблением терминов «статичный» и
«синхронный» в качестве противопоставления «диахронному». Такое
противопоставление — заблуждение. Статичный, синхронный метод
применяется к изучению «данного состояния языка» и выражается,
в конце концов, в некой схематической системологии. Основой
описываемого здесь метода является контекст ситуации, в который до
известной степени включены целые разделы личной биографии и
истории культуры, при взаимодействии прошлого, настоящего и
будущего. Для лингвистики главный, «фокусный», смысл контекста
ситуации — это реальный словесный контекст. В обычном языковом
поведении все словосочетания без исключения могут
рассматриваться ак члены данного контекста ситуации.
74

Совершенно ясно, что все будущие исследователи
французского синтаксиса не смогут игнорировать
существования точного описания форм. Основными формальными
категориями являются следующие: фонетическая,
интонационная и позиционная. Но существуют также и
общесинтаксические категории, такие, как эмфатические и
неэмфатические предложения, приказы, утверждения,
просьбы, особые вопросительные формы, интенсивность и
контрастность. Настоящая работа также делает первый шаг
в области семантики, указывая в скобках во французском
написании «значение», заключенное в той или иной форме.
Рано или поздно, но должны быть изучены, несомненно,
все виды взаимосвязи между интонационными и
грамматическими формами. До сих пор этого еще не было
сделано8.
Д-р Гардинер, почти единственный из грамматистов,
полностью признает важность интонационной формы для
грамматики и семантики. Правда, ему трудно обнаружить
интонационную форму в древнеегипетском языке, но,
несомненно, проведенные им исследования в этой области
убедили его в ценности чисто формального, контекстуального
метода.
Метод, за который я ратую со времени выхода в
свет моей небольшой работы (1930 г.), подтверждается
конкретными примерами в книге «Newspaper Headlines»
(«Газетные заголовки», Цюрих, 1935), написанной моим
другом д-ром Генрихом Штрауманом. Язык «Заголовков»
резко отличается от обычной речи, что заметно с первого
взгляда. Тем не менее упомянутый выше метод применим
к языку печати также, как и к устной речи. Отсюда ясно,
что без морфологии невозможна семантика.
На протяжении всего нашего обзора изучения
значения* мы видели, как оно расщеплялось и рассматривалось
в виде отношения или системы отношений. Вот почему
огромное большинство ученых предпочитает изучать
изменение значения, так как оно показывает отношение между
7 Helene Coustenob le и Lilias Armstrong,
Studies in French intonation, Heffer, 1934.
8 В своей брошюре «The Role of intonation in spoken English»,
Heffer, 1935 д-р Мария Шубигер показала, что она имеет
представление о том, что может быть сделано.
* Эта часть статьи опущена ввиду того, что она толкует историю,
а не теорию вопроса.— Прим. ред.
75

данной и следующей стадией,между исконным, или
первичным, значением и изменившимся значением.
Огден и Ричарде считают, что позиционное
значение включает в себя три фактора, представленные в
виде треугольника: референт, отношение и символ. Но
значение в этом случае — это отношение в сознании
человека фактов к событиям, с одной стороны, и
символов и слов, используемых для обозначения их, с
другой. Чтобы проиллюстрировать метод Ричардса и Огдена,
я бы хотел привести пример из книги Штраумана 9.
Обычно разные газеты печатают статьи об одном и том же
событии под различными заголовками. Предположим,
событие — это приговор лорду Икс. Заголовок в «Таймсе»
(The Times) гласит: Дело Р. М. С. Я. (R.M. S. P. Case);
в «Ньюс Кроникл» (The News Chronicle): Приговор
лорду Икс вынесен; в «Дейли Геральд» (The Daily Herald):
Лорд Икс заключен в тюрьму сроком на один год\ в «Дейли
Миррор» (The Daily Mirror): Лорд Икс приговорен к 12
месяцам тюрьмы; в «Дейли Мейл» (The Daily Mail): Приговор
лорду Икс поразил Лондон. И, наконец, заголовок в
«Дейли Уоркер» (The Daily Worker), в тоне которого явно
сквозит «и поделом ему»: Лорд Икс получил 12 месяцев.
Согласно методу Огдена и Ричардса, референт здесь
один — приговор лорду Икс. Он обозначен множеством
символов в различных заголовках, причем разные
отношения — это отношения между двумя сторонами:
заголовками и событием. Согласно данному методу, связь или,
скорее, отношения между референтом (в данном случае
событие) и символом (слова) рассматриваются как мысль
или процесс мышления.
Так как мы знаем очень мало о нашем сознании, а наше
исследование в основном носит социальный характер,
я не буду принимать во внимание дуализм бытия и
сознания, слова и мысли, а удовлетворюсь человеком как
единым целым, думающим и действующим в процессе общения
с себе подобными. Таким образом, я не согласен с
Огденом и Ричардсом, что значение — это отношение,
заключенное в процессе мышления; я рассматриваю значение
главным образом как ситуационные отношения в данном
контексте ситуации и в такого рода языке, который колеб-
9 Heinrich Straumann, Newspaper Headlines, p. 28, Allen
& Unwin, 1935.
76

лет воздух и действует на уши слушателя и который
представляет собой вид поведения по отношению к другим
элементам в контексте ситуации.
Контекстуальная техника исследования делает упор
не на отношение между компонентами исторического
процесса или процесса мышления, а на взаимосвязи элементов
данного наблюдаемого контекста. Постольку поскольку
можно положиться на самонаблюдение, вышеприведенные
газетные заголовки в их отношениях могут
рассматриваться в пределах контекста моего опыта. В таком случае то,
что может быть названо контекстом памяти или
причинным контекстом, непосредственно связывается с данной
наблюдаемой ситуацией.
Подобно тем ученым, взгляды которых мы рассмотрели,
я предлагаю разделить значение или функцию на целый
ряд составных функций. Каждая из них будет
определяться как употребление данной языковой формы или элемента
языка в связи с тем или иным контекстом. Значение, таким
образом, будет рассматриваться как комплекс
контекстуальных отношений, причем фонетика, грамматика,
лексикография и семантика будут заниматься своей областью
данного комплекса в соответствующем контексте.
«Нет семантики без морфологии», поэтому мне
придется кратко охарактеризовать метод описания форм,
указав, что имеется в виду под фонетическими,
морфологическими и синтаксическими функциями, поскольку они
входят составными частями в целый комплекс функций,
присущих любой лингвистической форме. Наши знания
являются результатом предшествующего анализа. Изучение
живого человеческого голоса в его деятельности
—огромная работа. Чтобы быть вообще в состоянии взяться за
нее, необходимо расчленить весь комплекс поведения,
которое мы называем речью, и применить особую технику
для описания и классификации так называемых
элементов речи, которые мы выделяем путем анализа.
Предположим, что все произносимое и слышимое нами
может быть разделено на элементы и компоненты, что
существуют, как говорит Джонсон, «примитивы», или
простые «слова-основы», и производные. Circumvent «обмануть»
в английском языке является «примитивом», или простым
словом-основой, в то время как fishy «сомнительный» или
restless «беспокойный» — производными. Отсюда следует,
что мы должны признать такие категории, как слово-
77

основа, корень, аффикс и другие формативы, a также то,
что мы называем звуками.
Указанные элементы можно выделить и определить
методом подстановки. Слово — это лексическая единица
подстановки, а «звук»— фонетическая или морфологическая
единица подстановки. В фонетическом контексте начального
b и конечного d мы обнаруживаем возможность
шестнадцати подстановок различных гласных: bi:d, bid, bed, baed,
hard, bo:d, burd, b л d, bord, beid, bcud, baid, baud, boid,
biad, bead. Фонетическая функция каждой из шестнадцати
гласных в этом контексте сводится к ее употреблению,
которое противопоставлено пятнадцати остальным. Между
начальным ? и конечным 1 возможны подстановки или
замена одиннадцати гласных, между h и d таких
подстановок тринадцать.
Другие символы представляют собой подобные же
единицы, и при сравнении их мы можем определить, например,
функцию d в bord. Его функция — это употребление
именно данного согласного в данном контексте, в отличие от
других возможных вариантовг t, 1 или ? в bo:t, Ьэ:1,
Ьэ:п. Эти фонетические единицы-подстановки могут быть
определены в чисто фонетическом контексте, т. е. без
полного анализа словесного, грамматического или
ситуационного контекста. Такого рода употребление элемента речи
является первым небольшим отрезком значения, с которым
мы имеем дело в чисто фонетическом контексте, на уровне
фонетического понимания. Я назвал это «второстепенной
функцией»10.
Путем тщательнейшего анализа дистрибуции таких
единиц-подстановок во всех возможных контекстах, т. е.
того, что названо мной «контекстуальной дистрибуцией»
звуков, можно установить максимальное число чередований
гласных и согласных в каждом типе фонетического
контекста и относительную частотность повторения звука в
различных контекстах, а также описать и классифицировать
как целостную фонологическую систему общее
максимальное количество звуков данной формы речи. Фонетическая
функция данной формы, звука, звуковой оболочки или
звуковой группы сводится, таким образом, к употреблению
именно этого звука в противопоставление другим «звукам»;
10 См. мою работу «The use and distribution of certain English
sounds. Phonetics from a functional point of view».
78

фонетическая значимость или употребление любого звука
определяется его местом в общей системе. Фонетическая
или второстепенная функция звука становится ясной при
изучении его в связи с тем фонетическим контекстом, в
котором он встречается, в связи с звуками, заменяющими его
в этих контекстах, т. е., иными словами, в связи с
«контекстом» всей фонологической системы. Фонетическая
единица-подстановка (в отличие от интонации, ударения и
долготы) была названа «фонемой»11.
К несчастью, в живой речи элементы подстановки — это
не только буквы, но множество других компонентов,
которые мы можем анализировать, слушая живой голос, не
только артикуляция, но и целый ряд связанных с ней
явлений или корреляций: долгота, интонация, ударение,
напряженность, голос. Фонематический принцип помогает
11 По этому вопросу существует довольно обширная
литература часто противоречивого содержания. Я сошлюсь на мою
собственную статью как на наиболее близкую к рассматриваемой
проблеме. Она называется „The Word «Phoneme»". Насколько мне
известно, слово «фонема» впервые было употреблено в английском
языке д-ром Р. Дж. Ллойдом в его рецензии на работу Бодуэна де
Куртене«Versuch einer Theorie phonetischer Alternationen» в
«Neuere Sprachen», т. Ill, 1896, S. 615. В качестве примера
употребления этого слова в современном языке можно привести звук t в
соответствующих контекстах английского языка: tik, stik, trik, beta,
Attncust, bi tn, bi tl, eitO. Все звуки t здесь отличаются друг от
друга, и каждый из них имеет специфические связи со своим
фонетическим окружением; таким образом, хотя замена их другими
звуками, например 1 или р, Еозможна, они не могут заменить друг
друга. Итак, мы имеем восемь различных (в зависимости от контекста)
вариантов t, или восемь чередующихся t-фонем. Чередующиеся
фонемы t,, t2, ts, t4, t5, tet t7, t8 соответственно возникают в контекстах
xlf х2, х3, х4» х5» Х6» х7» х8> которые легко отличить и определить в
зависимости от стиля речи того или иного говорящего или от
местной принадлежности; эти контексты могут быть, следовательно,
обозначены знаком t; в каждом отдельном случае специфика звука
определяется условиями контекста, изображаемыми при помощи
фонетической транскрипции, создающей некоторые контекстуальные
условности, точно описывающие чередующиеся в разных контекстах
звуки. То, что общая теория фонемы находится сейчас в процессе
становления, было убедительно доказано В. Фриманом Тводделлом
(W. Freeman Twaddell) в его диссертации «On defining the phoneme»
(«Language Monograph», XVI, p. 62, Linguistic Society of America,
1935).
Все это очень похоже на организацию крестин до рождения
младенца. В конце концов, нам придется сказать, что ряд фонем—это
ряд букв. Если данный язык точно обозначается схемой букв или
других знаков письменности, то слово «фонема» может использо-
79

посредством транскрипции вывести формулу
произношения, но долготы, виды интонации, ударения и т. п.
представляют массу трудностей и с практической и с
теоретической стороны. Фонематический принцип был
распространен и на более общие элементы; отсюда и возникли
термины тонема и тонетический, и даже хронема, иногда
встречающийся в литературе.
Что касается чисто семантического метода, то мы
наблюдали, как ученые расщепили значение на отдельные
компоненты или группы взаимосвязанных компонентов,
чтобы описать существующие явления. Я предлагаю
сделать то же самое в области фонетики, расщепив живую речь
человека на элементы, из которых те, что мы называем
звуками, в свою очередь должны быть расщеплены.
Звуки могут подвергаться анализу во многих
направлениях. Я предлагаю разделить «звук» на следующие
компоненты: 1) артикуляция или артикуляции и 2) общие
качества или корреляции, а именно: долгота, ударение,
интонация, голос, тесно связанные с артикуляцией и
обладающие определенной функцией. В пределах
фонологической системы данного языка артикуляции и корреляции
создают общий комплекс фонетических отношений,
который фонетика обязана изучить, описать и изобразить при
помощи письменных знаков. Общеизвестно, что несколько
разных звуков имеют сходную артикуляцию, например
р, b, m; в то же время несколько разных звуков могут
разделять одинаковые виды общих качеств, например
присутствие или отсутствие голоса (что мы будем называть
голосовой корреляцией). Во французском языке р, t, s, f—
глухие или придыхательные звуки, т. е. звуки,
обладающие отрицательной голосовой корреляцией, тогда как
b, d, ?, ? отличаются от них положительной голосовой
корреляцией.
Различие между fo: и do: в английском языке сводится
к разнице между отрицательной и положительной
корреляцией голоса, а если мы прибавим сюда еще nэ:, мы
введем еще различие по назализации. То же отличает и рэ:
от bэ: и im:. Однако to: и рэ: различаются по артикуляции
так же, как и do: и bэ; пэ: и nэ:. Существуют еще кэ:
ваться для определения слова как составляющей единицы такой
схемы. Ср. работу, Трубецкого «Anleitung zu phonologischen
Beschreibungen», Edition du Cercle Linguistique de Prague, 1935.
30

и go:; однако носовая корреляция не употребляется б
начальном положении в подобных контекстах 12.
Некоторые теоретические трудности в области
фонетики возникают в силу того, что анализ живого голоса не
всегда совпадает с буквами латинского алфавита,
употребляемыми для его изображения. Филологов старой школы
часто обвиняли в том, что они изучают буквы и графику,
а не язык. Точно такое же обвинение может быть
предъявлено и некоторым фонетистам. Только буквы и шрифт здесь
другие.
Ошибочным было бы считать, что поток речи — это
просто нанизанные на одну нитку отдельные латинские
буквы. Эти буквы обычно отражают определенную
артикуляцию, иногда одну-две корреляции, например
придыхание или назализацию, причем остальные корреляции —
интонация, ударение и пр.— могут быть или отмечены
особо или никак не отмечаются. В случае наличия двух букв,
подобных s и ?, очень приблизительно отражающих
отрицательную и положительную корреляцию голоса, можно
также говорить о глухом ? и звонком s, используя таким
образом четыре категории. Но как же быть с m, ?, ??
Знаки долготы в обычной транскрипции английского
языка очень удобны практически и широко используются.
Но было бы ошибкой предполагать, что их употребление
основано на научной классификации. Знаки долготы
применяются в связи с символами i, а, э, и и э. Из этого не
следует, однако, что двусторонняя корреляция долготы —
«относительно долгий звук» и относительно «краткий» —
дает для этих пяти гласных десятичленный ряд гласных
единиц подстановки в данном контексте. Для трех гласных
i, э и и отношения могут быть выражены следующим
образом: i: относится к i, как э: к э и и: к и. Но для а:
соответствующей пары не существует. А отношение э:/э
включает новый фактор—корреляцию ударения. Гласный э
может встречаться только в безударных слогах, тогда
как все остальные гласные встречаются как в ударных,
так и в безударных слогах. Имея дело с гласными звуками
часто имеет смысл отделять корреляцию долготы от
артикуляции, даже если это делается нестрого систематически.
12 Ср. R. Jakobson, Preliminaries to speech analysis,
M. I. T., «Technical Report», XIII, январь 1952 и Fundamentals of
language («Janua Linguarum», N 1), Mouton & Co., The Hague, 1956.
6 Заказ № 2064
81

Наличие или отсутствие голоса, несомненно,
свойственно любому типу артикуляции, и поэтому естественно
рассматривать это явление точно так же, как долготу, т. е.
как явление корреляции. В таком случае существует один
вид смычно-губной артикуляции с положительной и
отрицательной корреляцией голоса и две единицы
фонетической подстановки: ? и Ь.
Отделение артикуляции от корреляции голоса
особенно важно для настоящей цели — снабдить морфологию
прочной базой. Нет семантики без морфологии, нет
морфологии без фонетики. Отсюда необходимость этого
длинного фонетического отступления.
Фонетический анализ существующих и произносимых
людьми звуков английского языка сделал возможным
появление грамматики разговорного английского языка. Но
фонетические знаки иногда затемняют грамматику. В
некоторых случаях используют грамматически только
артикуляцию, иногда корреляцию, иногда и то и другое вместе.
В английском языке нам известны две наиболее часто
встречающиеся флексии, так называемые флексия -s и
флексия -d. Первая флексия, сама по себе нейтральная или
«многовалентная», имеет несколько употреблений: она
выражает множественное число, притяжательный падеж
существительных и третье лицо единственного числа
глаголов. Но во всех упомянутых выше случаях мы
употребляем артикуляцию или, другими словами, «конечную»
ассибиляцию простой формы. В случае с фрикативными и
взрывными (кроме свистящих и шипящих согласных) эта
ассибиляция передается с помощью добавления s: rends,
rents, baegs, baeks. Этот случай употребления не является
противопоставлением ?, так как двучленная голосовая
корреляция здесь невозможна. Подобным же образом или t
или d может быть употреблено в флективных формах
глагола, причем d будет более привычным: baekd, baegd,
stopd, robd.
Как положительная, так и отрицательная голосовая
корреляция могут быть связаны со всеми английскими
взрывными и фрикативными видами артикуляции и
использоваться различительно, за исключением г. Полугласный j
не делится по голосовой корреляции, хотя при w многие
различают hwitjnwitj, hwot и wot (Watt). В английском
языке отличие отрицательной и положительной голосовой
корреляции не связано с назализацией, как, например,
82

в бирманском языке. Поэтому, когда одна и та же флексия
присоединяется к словам с артикуляцией, включающей
в себя и положительную и отрицательную голосовую
корреляцию, это делается, естественно, только с помощью
артикуляционной флексии независимо от голосовой
корреляции.
Носовые и плавные (m, n, g, 1) в английском языке не
делятся на глухие и звонкие, поэтому после них, как и
после гласных, глухость и звонкость может нести
определенную функцию. После носовых и плавных (m, n, g, 1)
имеет место процесс ассибиляции; но в этих контекстах,
в отличие от предыдущих, отрицательная голосовая
корреляция может нести лексическую функцию; таким
образом, чтобы ясно представлять себе это, мы вынуждены или
противопоставить s и z, например, в wins(wince «моргать»)
и winz (wins — 3-е лицо ед. ч. глагола «побеждать»), waiis
(once «однажды») и ????? (o'nes — мн. ч. местоимения
«кто-то» или one's — притяжательный падеж того же
местоимения), или использовать дополнительные средства
орфографии, которые изобразили бы не только чисто
фонетическое, но и лингвистическое или грамматическое
отличие. Таким образом, поскольку корреляция долготы не
существенна для конечных носовых, мы можем написать
winn и WAtin для простых форм, прибавляя s для
ассибиляции, как и во всех остальных случаях. Благодаря
этому мы получаем wins (wince), winns (wins) и sins, sinns.
Такой способ изображения показывает, что формы,
подобные winns, состоят из простой формы winn+s, в то время
как sins — это простая форма, без флексии. Тот же способ,
хотя менее обоснованный фонетически, может быть
применен для отделения fined от find, т. е. fainnd, faind или aeds,
aedds. Существующая орфография wince, wins, once, ones,
adze, adds и т. д. не так уж бессмысленна. А употребление
одного знака s для обозначения множественного числа
в большинстве случаев никого не путает.
В таких именных и глагольных флексиях мы
пользуемся артикуляцией в конечном положении. При других
морфологических процессах мы используем голосовую
корреляцию и иногда корреляцию ударения. Ср.
существительное ri:0 (wreath) с соответственным глаголом ri:?
или пары ju:s и ju:z, breo и bri:#. В образовании
порядковых числительных, однако, существенными
моментами являются артикуляция и отрицательная голосовая
6*
83

корреляция, например faiv, fifO; twelv, twelfo. В случаях
с ,prousi:ds (сущ.) и prousirds (глагол), 'tra:nsfa:z и
tra:ns fo:z используется корреляция ударения и интонации.
Суммируем кратко сказанное выше. Поток речи
расчленяется на элементы, или «единицы», методом подстановки.
На фонетическом уровне понимания изучаются единицы
подстановки в связи с их фонетическим контекстом и с
фонетической структурой, или системой языка.
Фонетическими единицами подстановки могут быть
отдельные звуки, корреляции или их взаимодействие, а
также комплексы фонетических элементов, подобных
hmw, hmy в бирманском языке или так называемые общие
группы согласных в других языках: str, skw, kl — в
английском, nkp, ngb — в языке йоруба. Такое изучение
контекстуальной подстановки и контекстуальной дистрибуции
ведет к определению второстепенной функции и имеет дело
с первичным элементом значения на фонетическом уровне.
Морфологические и синтаксические функции объясняют
дальнейшие составные значения в грамматических
контекстах на грамматическом уровне понимания. Так, фраза,
столь часто встречающаяся в учебниках грамматики,—
I have not seen your father's pen, but I have read the book of
your uncle's gardener «Я не видел ручки твоего отца, но
я прочел книгу садовника твоего дяди», имеет только
грамматическое значение. С точки зрения семантики она
бессмысленна.
Следующее предложение дает совершенно правильные
контексты для фонетики, морфологии и синтаксиса, но не
для семантики: My doctor's great-grand-father will be
singeing the cat's wings «Прадедушка моего доктора будет
опаливать крылья кошки». Мы постоянно пользуемся
бессмыслицей в фонетике, так же как и большинство грамматистов.
Даже Сепир, с его тяготением к антропологии, дает в
качестве примера: The farmer kills the duckling13 «Фермер
убивает утенка»; у Есперсена мы находим: A dancing woman
charms14 «Танцующая женщина чарует» и A charming
woman dances «Очаровательная женщинатанцует», а д-рГар-
динер жонглирует предложениями Pussy is beautiful
«Киска красива»; Baibus murum aedificavit «Бальб построил
стену» и примером из Пауля: The lion roars15 «Лев рычит».
18 См. его «Language», p. 86.
14 «Philosophy of grammar», p. 166.
15 «The theory of speech and language», p. 22, 243.
84

Морфологические категории, особенно это относится
к частям речи, временам глагола и падежам,
рассматриваются иногда независимо от формальных языковых
условий.
Существительные и глаголы в арабском16 языке могут
быть формально определены по внешнему виду и на слух,
так же как в языке йоруба. Существительные,
указательные местоимения и неизменяемые части речи различаются
по форме в большинстве языков банту. Чисто формальные
и позиционные признаки различия должны использоваться
во всех возможных случаях. Для этой цели, помимо
указанных простых категорий, будут необходимы лишь очень
немногие технические приемы, так как форма и
порядок, которые объединяют простейшие элементы в слове или
предложении, всегда задаются ситуацией, в которой они
употребляются 17.
Теперь попробуем проиллюстрировать этот
эмпирический анализ значения на фонетическом, морфологическом,
синтаксическом и семантическом уровнях. Начнем с
примера простейшего контекста — чисто фонетического
—английского слова bo:d, состоящего из начального Ь, за
которым следует э:, и конечного d. Какова функция или
значение bo:d? На данной стадии оно заключается только в
отличии от пятнадцати других форм: bird, bid, bed, baed, ba:d
и т. д. и форм, подобных bort, po:t, po:d, dr.b. Форма
bo:d может противопоставляться всем другим и имеет
свое фонетическое или чисто формальное положение на
фонетическом или формальном уровне понимания. Она
является лексической единицей подстановки. В данном
положении bord - это то, что называется «нейтральной»
единицей. Если я попрошу вас, далее, употребить форму
bo:d в контексте вашего опыта, вы немедленно создадите
словесные контексты типа: Which bo:d, bo:d 9V sUdiz
or bo:d ta deO? Или же вы спросите, как слово пишется,
зная, что правописание в данном случае гораздо важнее,
чем простая фонетическая идентификация. Кстати, это
является основным аргументом против произнесения слов
16 См. «The technique of formal description applied to a
Palestinian dialect of Arabic» by I. M. Huseini (Proceedings of the
International Congress of Anthropological Sciences, London, 1934, p. 330).
17 Д-р Штрауман также пользуется формальным и позиционным
методом в своей работе «Newspaper Headlines»; см. сноску 23
на стр, 95.
85

по фонемам; оно устраняет фонетическую неясность, но
делает непонятным другие функциональные моменты*.
Теперь вы можете объединить разные формы (я когда-то
назвал это формальным или «парадигматическим рядом»).
Можно поместить Ъз:а в следующие парадигмы:
1) bo:d, bords.
или 2) bo:d, bo:ds, boidid, bD:dirj,
или 3) Ьэ:, bo:z, bo:d, Ьэ:пд.
Поместив ваши формы в ряды, подобные этим, вы
определите, что под № 1 стоит существительное в единственном
числе, под № 2 — простая форма глагола и под № 3 —
форма с окончанием d от слова-основы Ьэ:. Но в первом
случае обе формы семантически нейтральны. Можно
несколько уменьшить эту «нейтральность», дополнив парадигму
включением производных и сложных слов. В таком случае
мы получим:
1) bo:d, bo:ds, br.drum, br.dsku.l и т. д. и
la) bo:d, bo:ds, bo:di.
Все это можно сделать просто по памяти или путем
опроса человека, для которого данный язык является
родным, или после того, как собрано какое-то количество
словесных контекстов.
Установление трех звуков — Ь, э: и d — трех
фонетических единиц подстановки, употребляемых в
противопоставление другим подобным единицам в том же фонетическом
контексте, избавляет нас от одного компонента значения.
Но различительное употребление, например, именно d,
в этом чисто фонетическом контексте не несет на себе
никакой семантической функции. Без дальнейшей
конкретизации контекста с помощью парадигмы или словесного
окружения невозможно поместить bo:d в определенную
морфологическую категорию частей речи. Вэ-.d везде, кроме
фонетического уровня понимания, будет нейтрально. Если
же я скажу вам: «Not on the board», вы воспримите данную
форму в ее словесном контексте, и тогда еще один
компонент значения, а именно — морфологическое значение,
или функция,— станет ясным. Это — существительное.
* Английское board ibo:d] омонимично и может использоваться
в качестве существительного со значениями «доска», «таблица» и пр.
и как глагол со значениями «садиться (на корабль, в поезд)»,
«столоваться» и пр. Отсюда и вопрос: какое board имеется в виду?—-
/7 ? им. ред.
8?

Но и теперь его семантическая функция неясна.
Семантически все предложение нейтрально. В определенном
контексте ситуации семантические функции определяются или
1) положительно — употреблением слов в связи с остальным
ситуационным контекстом или 2) отрицательно18 —
методом так называемого контекстуального исключения.
Наличие шахматной доски (board) поможет исключить
коммерческий комитет (commercial board) и учебный план (board of
studies).
Я могу употребить «Not on the board!», так же как «Not
on the board?», не принимая во внимание семантическую
функцию в контексте ситуации, а только словесный
контекст на грамматическом уровне понимания. В данном
случае — это два различных вида предложений:
утверждение и вопрос. Здесь мы видим синтаксические, а не
семантические категории. Теперь ясно, что имелось в виду
под «синтаксическим компонентом значения».
Суммируя сказанное, заметим, что мы разделили
значение на пять основных компонентов-функций:
Во-первых, фонетическая функция звука как единица
подстановки, например b, э: и d — звуки, имеющие
собственное место в контексте и системе отношений,
называемой фонетической структурой языка.
18 Мы уже привыкли пользоваться отрицательным отношением
в нашем функциональном анализе. Мы признали употребление
данной фонетической единицы подстановки в противопоставление
другим единицам и употребление положительных и отрицательных
корреляций. Но во всех этих случаях существует положительный
контекстуальный элемент и комплекс положительных
контекстуальных отношений. Де Соссюр думал совсем иначе и даже особо
выделял курсивом следующее утверждение: «Dans la langue il n'y a que
des differences... sans termes positifs» («В языке нет ничего, кроме
различий,... никаких положительных определений») и «I l n'y a qu'o/p«
position» («В нем нет ничего, кроме противопоставлений»). Пожалуй,
даже можно сказать, что вся теория де Соссюра зиждется на
негативных отношениях. Конечно, в этом нет ничего нового. Вполне
возможно, что он изучал индийскую философию. Философия языка в
таком аспекте рассматривалась хиндуистскими, джайнистскими и
буддийскими писателями. Ранняя буддийская философия
рассматривала значение как комплекс отрицательных отношений. Согласно
буддийскому философу Ратнакирти (Ratnakirti), «Основа значения
состоит в утверждении, базирующемся на отрицании других
понятий». (См. «Analysis of meaning in the Indian philosophy of language»
by Siddheshwar Varma, в журн. «Journal of the Royal Asiatic
Society», январь 1925.)
87

Во-вторых, лексическая функция формы или слова bord
как лексическая единица подстановки отличается, скажем,
от port, bort или kord. Некоторые звуки имеют только
лексическую функцию, например bord отличается от рэ:а
только голосовой корреляцией, которая в этом случае
обладает лексической функцией; kord отличается от bord
различной артикуляцией начальных элементов и
корреляцией голоса, a kord и bord имеют по два отличия и в
артикуляции и в голосовой корреляции, что сопровождается
соответственно разницей в аспирации и в долготе
гласных. Ясно, что различия между лексическими единицами
подстановки, или словами, не соответствуют только
разнице в их написании. Артикуляция, корреляция, а
также и то и другое вместе могут иметь лексическую
функцию.
В-третьих, в случае, когда bord в контексте имеет
значение глагольной формы с суффиксом -d, комплекс
артикуляции и корреляции голоса, который символизируется
через -d, имеет морфологическую функцию, но,
повторяем, отнюдь не семантическую.
В-четвертых, если бы я произнес bord! и bard? можно
было говорить о синтаксической функции интонации и
поместить эти формы в определенные синтаксические
категории, не зная их семантической функции, т. е. вне всякого
реального контекста.
Наконец, в-пятых, если я, помещая слово bord в
реальный контекст, повернусь к вам и спрошу: «bord?»
«Надоело?», вы можете ответить: «Not really» «Да нет, не очень»
или просто «No» «Нет» с повышающейся интонацией или
«Go on» «Продолжайте», и во всех этих случаях будут
установлены контекстуальные отношения и определено
значение. В таком контексте ситуации мы имеем то, что я
предложил бы назвать семантической функцией.
Основным положением семантики, рассматриваемой
в указанном плане, является, таким образом, понятие о
контексте ситуации. Его составляют: один человек или
несколько людей, то, что они говорят, и то, что происходит.
Фонетист занимается своим фонетическим контекстом,
грамматист и лексикограф — своими. А если привнести сюда
культурно-историческое окружение, то мы будем иметь
дело с контекстом жизненного опыта людей. Каждый
человек, где бы он ни был, всегда привносит с собой
частичку своей культуры и частицу социальной действительно-
sa

ети 19. И поэтому даже тогда, когда фонетист, грамматист
и лексикограф покончат со своими задачами, останется
еще огромная работа по использованию их результатов
в еще не тронутой и более обширной области семантики.
Именно для такого рода ситуационного и
экспериментального изучения я бы предложил термин «семантика»20.
Итак, даже после того, как мы выяснили контекст
ситуации, мы еще не добрались до конца «дома, который
построил Джек». Дальнейшее уточнение контекста лежит
в области социологической лингвистики.
Социологическая лингвистика представляет собой
широкое поле для будущих исследований. В этой краткой
статье я могу лишь сделать некоторые предположения и
указать трудности, которые возникают в связи с очень сложной
проблемой описания и классификации типичных контекс*
тов ситуации в пределах контекста культуры, во-первых,
и при описании и классификации типов лингвистических
функций в таких контекстах ситуации, во-вторых.
Самая большая трудность состоит в отсутствии хорошо
обоснованных работ по вопросу освоения речи ребенком.
Нельзя обвинять в этом только психологов и социологов,
потому что ученому-лингвисту гораздо легче овладеть в
достаточной степени психологией и социологией, чем
специалистам в области психологии и социологии —
лингвистическим методом. В конце концов, нашей целью является
не лингвистическая социология, а построение основ
собственно лингвистики. Как мы уже видели, без фонетики
нет морфологии живого языка, как без интонации не
может быть синтаксиса. И поскольку все это сводится к
звуку, без него нет и семантики.
Пример из «The Society Dictionary» поднимает
проблему категорий для разных типов лингвистических
19 Англичанин в самом центре Африки не только имеет при
себе множество английских вещей, но даже, когда что-нибудь
случается, а вокруг на расстоянии целого дня путешествия нет ни
одного соотечественника, издает английские восклицания и
пользуется своим языком, обращаясь к животным, туземцам и богу, в
записках к своим друзьям, врагам., администрации, а также читает ·
какое-то количество книг по-английски.
20 Воспользовавшись тем, что Кольридж назвал «процессом де-
синонимизации», я бы употребил термин «семасиология» для
исторического изучения изменений значения. С другой стороны, можно
рассматривать фонетику и семантику как отрасли обшего
языкознания, причем в собственно грамматике соответствующими
областями будут фонология и семасиология.
?

функций. Когда создавалась статья на слово «set», она
заняла 18 страниц и еще колонку и имела 154 основных
подразделения; в последнем из них — «set up» — было
столько подразделений, что не хватило букв алфавита и
пришлось начать его сначала и довести до гг.
Множество иллюстративных контекстов могло бы быть
продолжено до бесконечности и заполнило бы целую книгу.
Практически, однако, все контексты можно сгруппировать
по типам употребления; и даже если мы примем те
немногие социальные категории, которые упомянуты в словаре,
например: common «общеупотребительный», colloquial
«просторечный», slang «жаргон», literary «литературный»,
technical «технический», scientific «научный»,
conversational «разговорный», dialectal «диалектный» и будем
помнить принцип относительной частотности употребления,
даже приблизительно, мы сделаем первые шаги в сторону
практического использования социальной основы
употребления слов в типичных контекстах.
Нам необходимо в первую очередь иметь более точное
определение лингвистических категорий для основных
типов предложений и употреблений, которыми мы
пользуемся для различных специальных целей. Каждый из нас
начинает жизнь с простых процессов — еды и сна; но с того
времени, когда мы становимся социально активными,
примерно в возрасте двух месяцев, мы применяемся
постепенно к социальным обязанностям. На протяжении всего
периода роста мы прогрессивно включаемся в социальную
организацию, причем основное средство и условие этого
процесса — научиться говорить то, что собеседник ожидает
услышать от нас при данных обстоятельствах. Правда,
обстоятельства могут быть бесконечно разнообразными, так
же как бесконечно количество различных словесных
контекстов. Но ведь существует же регулярная смена дня и
ночи, месяцев и лет. И большая часть нашего времени
проходит в постоянном окружении, которое составляют
служба, семья, профессия, общество, страна. Речь — это не
«безграничный хаос», каким считал ее Джонсон. Для
большинства из нас есть роли и реплики, а раз они существуют,
их можно классифицировать и соотнести с эпизодами,
сценами, актами. Разговор гораздо больше похож на заранее
(в общих чертах) заданный ритуал, чем многие думают.
Когда кто-то говорит с вами, вы находитесь в относительно
определенном контексте и не можете просто говорить все,
$0

что хотите. Мы рождаемся как индивидуумы. Но для
удовлетворения своих потребностей мы вынуждены стать
членами общества, а каждый член общества объединяет в себе
несколько ролей или действующих лиц; таким образом,
ситуационные и лингвистические категории поддаются
анализу. Систематическое изучение фактов установило бы все
множество категорий.
Мы научаемся речи, выполняя обычные повседневные
обязанности. Речь в основном — это действие,
производимое голосом и стоящее под контролем явлений и
людей, включая и самого себя, действие, которое находится в
непосредственной связи с окружением и ситуацией. Мы
находимся в языковом общении с окружающим нас миром,
и наши слова служат для познания его. «Изучение слов
при знании общей культуры»,— так можно было бы
назвать этот аспект семантики.
Родившись, мы наследуем огромное культурное
богатство, но можем надеяться овладеть им только в небольшой
его части и то лишь постепенно. Нам кажется необходимым
подчеркнуть, что для каждого периода детства и юности и
для каждого типа детей существует соответственное
окружение и соответственные формы языка.
Непочатый край исследовательской работы лежит в
области так называемого «биографического» изучения речи.
Материал для всех отраслей лингвистики есть в
исследовании всех компонентов значения в этой лингвистической
истории жизни молодого человека как деятельного
представителя своего поколения, а также и как ученика в течение
семи возрастов детства и юности.
Огромны возможности использования «биографической
семасиологии», или истории изменения значений таких
слов, как father «отец», mother «мать», love «любовь»,
child «дитя», play «играть», toy «игрушка», work «работа»,
money «деньги», clothes «одежда», drink «пить» и т. д.
Написано несколько довольно отрывочных работ по
«биографической фонетике», есть некоторые фрагментарные
сведения о «биографической грамматике», но все еще нет
никаких реальных знаний о развитии языка.
С таким биографическим подходом тесно связано то, что
мы назвали историей освоения социальных ролей.
Взрослый человек должен играть много ролей, выступать в
качестве многих действующих лиц, и, если он не знает своих
реплик и не выучил свою роль, от него в пьесе мало толку.
91

Не зная своего текста, вы не можете подать реплику
партнеру, и тогда и его ответы кажутся неуместными. Много,
численность социальных ролей, в которых мы должны
выступать как члены нации, страны, класса, семьи, школы,
клуба, как сыновья, братья, любовники, отцы, рабочие,
прихожане, игроки в гольф, читатели газет, ораторы, влечет
за собой некоторую лингвистическую специализацию-
Языку меньше всего свойственно единство. Единство в
языке — самое непрочное из всех единств — будь оно
историческим, географическим, национальным или
индивидуальным. Такого понятия, как une langue une «единый
язык», не существует и никогда не было.
«Свободное взаимодействие» ролей оказывает сильное
консервативное воздействие, потому что «одно и то же»
слово может употребляться в разных «ролях» и даже иметь
иногда специализированное употребление; но до тех пор,
пока это особое употребление не приобретет нужной силы
благодаря контексту или не увеличит своей частотности,
другие случаи его употребления не страдают. Появление
радио в домах людей создает настолько большое влияние,
насколько позволяет контекст слушания. Но радио —
лишь одно из технических изобретений нашего века,
которые ломают все барьеры и делают возможным «свободное
взаимодействие» общественных и языковых кругов, а
также предотвращают дальнейшее языковое членение и
помогают укрепить силу консерватизма 21.
Для полноценного описания и классификации
контекстов ситуаций мы нуждаемся в расширении наших
лингвистических горизонтов. Нам ясны некоторые
элементарные категории, например, такие, как: речь, слушание,
письмо, чтение; фамильярный, разговорный, более
официальный стили речи: школьный стиль речи, язык
юриспруденции, церковный язык и все другие специализированные
формы речи.
К ним можно прибавить такие виды ситуаций, как:
«индивидуальное», или «монологическое», употребление
языка, а также те, в которых представлено нечто вроде
«хорового» употребления, когда речевое взаимодействие
обеспечивает или поддерживает взаимное общение. Очень
удачно обозначил такой вид языкового поведения Мали-
21 См. A. L1оуd-Jamеs, The broadcast word, 1935, p. 98—
99, 110—113.
9??

новский. Он назвал его «phatic communion», т. е. «тип
речи, объединяющие связи в котором создаются простым
обменом словами»22*
Малиновский подчеркивал также, что подобного рода
ситуации особенно интересны, ибо речевое общение в
них является лишь частью общей деятельности, например
такой, как рыбная ловля, охота, погрузка в машину или
совместное обращение с инструментами или материалами.
Он указал, что значение таких слов определяется их
«прагматической продуктивностью». Современный «видимый
язык», язык объявлений и вывесок, в большей своей части
принадлежит к этому типу.
Много материала для разговоров и обсуждений
предоставляют также согласованные или социально
обусловленные действия. Язык администрации и управления в целом
может считаться языком планирования и регулировки,
языком общественного руководства. Последующее
обсуждение успеха или провала такого рода действий может
рассматриваться и как ситуация, в которой намеченное или
удается, или кончается провалом. Более детально можно
отметить такие обычные ситуации, как:
а) Обращение: Simpson! «Симеон!»; Look here, Jones
«Послушай, Джонс»; My dear boy «Мой дорогой мальчик»;
Now, my man «Ну, голубчик»; Excuse me, madam
«Извините, мадам».
б) Приветствия, прощания, взаимное признание
общественного положения и ранга и вступление в контакт,
установление отношений после контакта, разрыв отношений,
возобновление отношений, перемена в отношениях.
в) Ситуации, в которых слова, часто условно
установленные законом или обычаем, служат для того, чтобы
обязать человека выполнить определенное действие или
освободить его от некоторых необходимых обязанностей с тем,
чтобы поручить другие.
В церкви, судах, официальных учреждениях такие
ситуации вполне обычны. Ваша подпись или ваше слово
является важным актом лингвистического поведения.
Мимоходом можно заметить, что, когда все остальное не удается,
судьи часто прибегают к очень рудиментарным
семантическим экскурсам в своих толкованиях. Обширное поле
22 См. статью Малиновского, приложенную в книге Огдена и
Ричардса «The Meaning of meaning», p. 315.
93

деятельности для практических наблюдений находят
семантики при контекстуализации решающих формулировок
в юридических репликах и суждениях, особенно в нижних
судебных инстанциях.
Подобные формулировки создаются согласно букве
закона, но многие другие фразы и слова употребляются с
тем же результатом в повседневной жизни, так как их
употребление высвобождает мощные силы общественного
мнения и социальной традиции: Be a sport «Будьте настоящим
другом!»; I know you won't let us down «Я знаю, вы не
подведете нас». Одним из магических слов нашего века
является слово plan «план». Одно только употребление этого
слова и его производных действует на определенные силы
общественного мнения и опыта и придает слову вес. Его
связь с некоторыми влиятельными контекстами дает ему
власть над нами в наш век неопределенности.
Множество других типов ситуаций возникает перед
заинтересованным ученым, но в первую очередь необходимо
более тщательное изучение речевых ситуаций с целью
обнаружения категорий, которые помогли бы нам
распространить наши социальные исследования на все
языки мира.
Возможно, легче предложить типы лингвистической
функции, чем классифицировать ситуации. Таков был бы
язык согласия, одобрения, подтверждения, а также
несогласия и осуждения. Поскольку язык является способом
общения с людьми и явлениями, видом поведения и
средством воздействия на поведение других, мы могли бы
добавить много других типов функций — желание,
благословение, проклятие, хвастовство, язык вызова и просьбы или
изъявление холодности, стремление унизить, раздражить
или обидеть, вплоть даже до явного выражения
враждебности. Употребление слов, сдерживающих враждебнке
действия или предотвращающих и смягчающих их, так
же как и слов, скрывающих реальное намерение,
предоставляет в наше распоряжение очень важные и интересные
«значения». Не должны мы забывать и язык лести,
любовный язык, язык похвалы и обвинения, пропаганды и
убеждения.
Оценки и суждения, сбвиняющие или превозносящие
людей, нации, книги, пьесы, заключают в себе большой
интерес и гораздо более стереотипны и социально
обусловлены, чем это кажется большинству людей. Многие англича-
94

не знают, каковы различного рода реакции на: a good man
«хороший человек», a good fellow «хороший парень», а
good sort «молодец», a good scout «хороший малый».
Изучение жаргона современных литературных обозревателей
прессы показывает, как все обычные ситуации,
вызывающие общественное суждение, имеют тенденцию создавать
стереотипные формы языка. Это не значит, что такие
обозрения потеряли смысл; просто, видимо, набор подходящих
фраз — клише — очень удобен практически.
Более формальная и более широкая классификация
типов языковых функций отметила бы различные типы
повествования — традиционное повествование, духовное,
светское и свободное повествование повседневного общения.
Такого рода повествования включают и описание, но
истолкование и аргументация также заслуживают изучения.
Наконец, необходимо повторить, что большая часть
фраз, которыми обмениваются в обычном разговоре
повседневной жизни, стереотипна и строго обусловлена нашим
особым строем культуры. Это нечто вроде в общих чертах
предписанного нам ритуала, когда вы говорите
примерно то, что ваш собеседник ожидает от вас услышать23.
Как только начинается разговор, сразу все высказываемое
становится определением того, что ожидают услышать
дальше. То, что вы говорите, устанавливает определенные
пределы для вашего собеседника и оставляет только
сравнительно ограниченные возможности для ряда наиболее
вероятных ответов. Такого рода вещи — один из аспектов
23 Не подлежит сомнению, что всестороннее описание языкового
поведения, рассматриваемого с этой точки зрения, предполагает
высокоразвитую технику фонетического исследования. Тесная,
связь между практическим контекстуальным анализом речи и
скрупулезным формальным методом, описанным здесь, была недавно
так хорошо сформулирована одним из моих учеников Фрицем Гют-
тингером (Fritz Guttinger), что я позволю себе процитировать эту
формулировку полностью. Из сказанного вытекает, конечно, что
общая лингвистическая социология не представляет большой
ценности без точного формального анализа: «Устойчивости впечатления
от программной работы Дж. Р. Фёрса о процессах речи так
же, как и от его педагогической деятельности в University
College в Лондоне, способствует его положение о том, что законы языка
и речи в своей основе гораздо более строги, чем принято думать.Мы
не будем останавливаться здесь на том, какие следствия из этого
вытекают. Такгм образом, для того чтобы рассматривать значения
слов и пре/иожений, необходимо сначала точнейшим образом описать
их формальные особенности» («Neue Schweizer Rundschau», июнь
1935, S. 176—177).
95

того, что я назвал контекстуальным исключением. Есть
некая позитивная сила в том, что говорится в данной
ситуации, но есть и отрицательная сила исключения,
действующая как по отношению к событиям и обстоятельствам этой
ситуации, так и по отношению к словам, обозначающим,
естественно, события этой ситуации. Ни лингвисты, ни
психологи не начали еще изучения разговорного языка, а ведь
именно здесь лежит путь к лучшему пониманию существа
языка и механизма его действия.
На гораздо более широкой основе зиждется изучение
диалектов и языков, присущих культурной «элите» или
другим особым социальным группам, а именно —
средневековой латыни, английского как «международного
языка», суахили, классического арабского, а также языков,
служащих каналами или средствами культурных
контактов — французского языка в Египте, английского и
русского в Азии.
Раньше в работах, подобных этой, было слишком много
туманных рассуждений о «влияниях» и мало точного
исследования реальных механизмов и каналов, благодаря
которым осуществляются культурные контакты и «движения».
Кто творцы культуры? Кто «носители» данной культурной
традиции, данного произношения слова, диалекта или
формы речи? Снижается или растет число этих «носителей»
и почему? Что представляет собой механизм передачи от
«носителя» к «носителю»? Где данная особенность культуры
или языка сохранилась лучше всего и почему?
Проблема перевода также относится к семантике, но
она слишком обширна и затронуть ее здесь не
представляется возможным. Данное выше обозрение широкой
области общей семантики имело целью описать несколько
необычный общефилософский взгляд на речь, отличный
от всего, на чем основывалась лингвистика до сих пор. Я
убежден в том, что в лингвистической науке в настоящее
время необходимо взглянуть по-новому на обширное поле
жизни вместе с учеными, наблюдающими тот же самый
ландшафт из соседних окон. Новая философия, новое ми'
ровоззрение означают переоценку ценностей в науке, но
вовсе не обязательно предопределяют противоречие с
прежней оценкой.
Метод, который я здесь описал,— скорее практический,
чем теоретический анализ значения. Он может быть
определен в качестве последовательной контекстуализации
96

фактов нашей жизни, в качестве контекста в контексте,
каждый из которых является функцией, органом более
обширного контекста, а все контексты находят свое место
в общем контексте культуры. Наш метод поможет обойти
многие трудности, возникающие при рассмотрении
значения в качестве мысленной связи или исторического
процесса.
В настоящее время мы уже привыкли к разделению
значения на функции. Термин «значение», таким образом,
мы употребляем по отношению к целому комплексу
функций, которыми может обладать языковая форма. Главными
компонентами всего комплекса значения являются
фонетическая функция, названная мной «второстепенной»
функцией, основные функции — лексическая,
морфологическая и синтаксическая (подчиненная реорганизованной
грамматической системе) и функция точного определения
контекста ситуации или типичного контекста ситуации—
область семантики.
7 Заказ № 2064
97

Ч. Фриз
ЗНАЧЕНИЕ И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ*
У многих, кто знакомые работами современных
американских лингвистов и их дискуссиями, сложилось
впечатление, что эти лингвисты полностью отбрасывают
«значение» \ Характерны, например, такие высказывания:
«Некоторые из ведущих лингвистов, особенно в
Америке, считают возможным изгнать из научного языкознания
изучение того, что они называют «значением», умышленно
исключая все, что относится по своей природе к мышлению,
идеям, мыслям, умственному восприятию. «Ментализм»
подвергается строгому запрету» 2.
«В общем методологию современных американских
дескриптивных лингвистов можно охарактеризовать как
попытку проводить анализ лингвистической структуры вне
связи со значением»3.
* Charles С. Fries, Meaning and linguistic analysis,
«Language», vol. 30, N 1, 1954, p. 57—68.
1 Когда я снова бросаю вызов традиционному использованию
значения как основного средства при анализе структуры
предложения и синтаксиса (область лингвистического исследования, для
которой значение играло наиболее важную роль), я считаю своим
долгом показать более точно и полно, какую роль я отвожу значению
в своих исследованиях. Этому вопросу и посвящена данная работа.
Хотя я употребляю здесь общую лингвистическую терминологию,
однако необходимо отметить, что работа в основном проводилась на
материале английского языка. Поэтому те принципы и положения,
которые были приняты за основу при исследовании мною
английского языка, могут оказаться не в одинаковой мере пригодными при
изучении других языков.
2 J. R. Firt h, General linguistics and descriptive grammar,
«Transactions of the Philological Society», 1950, London, 1951, p.
82.
8 John В. Саrrо11, A survey of linguistics and related
disciplines, 15, Cambridge, Mass., 1950.
98

Можно привести ряд цитат из работ современных
американских лингвистов, по всей видимости,
подтверждающих, что эти ученые не только осуждают использование
значения в лингвистическом анализе (о чем
свидетельствует высказывание Кэррола), но даже отказываются вообще
иметь дело со значением (как утверждает Фёрс). Иногда
для доказательства того, что некоторые авторы якобы
отказываются принимать в расчет значение, приводятся
следующие цитаты:
«Ситуации, побуждающие людей использовать речь,
включают все предметы мира и все, что в нем происходит.
Для того чтобы дать научно точное определение значения
для каждой формы языка, мы должны были бы обладать
точными знаниями обо всем, что относится к миру
говорящего. В действительности же границы человеческих
знаний очень узки. Поэтому определение значений до сих пор
является слабым местом в изучении языка и останется
таковым до тех пор, пока человеческие знания не
поднимутся на более высокую ступень.
Можно подвергнуть анализу сигналы, но не те
предметы, о которых сигнализируется. Это положение
подтверждает тот принцип, что изучение языка надо начинать с
изучения фонетической формы, а не со значения... значения
же мог бы проанализировать или зарегистрировать в
систематическом порядке только наблюдатель, обладающий
почти всеобъемлющими знаниями»4.
В подтверждение того, что некоторые лингвисты
отрицательно относятся к «использованию» значения в
лингвистическом анализе, приводятся цитаты вроде
следующих:
«С теоретической точки зрения можно было бы
построить систему фонем какого-либо языка лишь на основе
законов фонетики и дистрибуции, не прибегая к помощи
значения, учитывая и то, что в высказываниях данного языка
в действительности встречаются не все возможные
комбинации фонем. В некоторых отношениях наш подход
отличается от подхода Блумфилда, который за основной
критерий принимает значение» б.
4 L. В 1 о о m f i e 1 d, Language, New York, 1933, p. 139, 140,
162.
5 Bernard В 1 о с h, A set of postulates for phonemic analysis,
«Language», vol. 24, N 5, note 8; vol. 24, N 6, 1948.
7* 99

«При современном состоянии морфемного анализа
удобно использовать значение отрезков высказывания в
качестве общего руководства и наиболее быстрого способа для
идентификации морфем. Это особенно рекомендуется,
когда исследователь имеет дело с языками более или менее
ему известными, и давало до сих пор положительные
результаты в большинстве случаев морфемного анализа. Однако,
когда мы сталкиваемся с языком, который нам
малоизвестен с лингвистической точки зрения, становится ясным,
что значение вряд ли во многом сможет нам помочь. В этом
случае становится очевидной теоретическая основа
анализа: она состоит в установлении повторяемости и
дистрибуции моделей и последовательностей. Таким образом,
исследователь должен постоянно помнить об этой
теоретической базе, а также знать, что его догадки о том, какие
именно сочетания возможны в языке, являются в
действительности выводами, основанными на фактах
дистрибуции»6.
«В исследовании, проводимом точными методами
дескриптивной лингвистики... значение можно использовать
только эвристически, как источник догадок, а
определяющие критерии приходится всегда выражать в терминах
дистрибуции. В методике, изложенной в предшествующих
главах, предлагается проводить исследование посредством
дистрибуции в качестве альтернативы исследований,
осуществляемых на основе изучения значения»7.
Кое-кто, кого причисляют к нашим лингвистам, так
энергично осуждает «использование значения», что для
многих языковедов-исследователей даже само слово
значение стало почти запретным.
С другой стороны, почти все, кто не принимает
последних направлений в языкознании, полагают, что
современные методы полностью исключают всякое использование
любого вида значения из лингвистического исследования,
и кладут это в основу своих возражений и критики.
Иногда усиленно проводится взгляд, что это так
называемое «отрицание значения» в работах американских
лингвистов идет от Леонарда Блумфилда. Такая точка зрения
основана не на высказываниях самого Блумфилда о зна-
6 George ?гagег and Henry Lee Smith Jr., An outline of
English structure, Oklahoma, 1951, p. 54.
7 Zellig S. Harris, Methods in structural linguistics, Chicago,
1951, p. 365, note 6.
100

чении (на что обычно не обращают внимания), а на тех
заключениях, которые делаются из довольно поверхностного
знакомства с высказываниями Блумфилда относительно
ментализма и механицизма. Так, у него можно встретить
следующие рассуждения:
«Механисты не могут выносить обоснованного
суждения о значении, так как они не учитывают некоторых фаз
человеческих реакций.
Механист не может рассматривать этнологические
аспекты значения, такие, как свойственные значению
ассоциации или связь с социальными уровнями.
Механистическое определение названия растения...
не может... выйти за пределы определения, которое можно
найти в справочнике по ботанике. Оно не может
касаться аспектов значения, обусловленных этническими
моментами».
Физикализм Блумфилда (механицизм, антиментализм),
выраженный в его лингвистических работах, не
представляет собой ни универсальной философии, ни
психологической системы, но лишь, как он неоднократно настойчиво
повторял, метод научной описательной констатации.
«Индивидуум может базироваться на чисто
практическом, художественном, религиозном или научном
восприятии мира, и тот аспект, который он принимает за основной,
будет генерализироваться и включать в себя все остальные.
Выбор на современной ступени нашего знания можно
сделать лишь при помощи веры, и с этим нельзя смешивать
проблему ментализма. Автор настоящей работы твердо
уверен, что научное описание мира, если оно чего-либо стоит,
не требует никаких менталистических терминов, так как
пробел, который эти термины призваны перекрыть,
существует лишь постольку, поскольку со счетов сбрасывается
язык»8.
Блумфилд энергично возражал против использования
менталистической терминологии (такой, как понятие,
идея и т. д.) при трактовке лингвистического материала
и полагал, что истинно научное описание возможно
только в терминах физики9.
8 Bloomfield, Linguistic aspects of science, Chicago, 1944,
p. 12.
9 Bloomfield, Language or ideas?; см. его «Language»,
12.92, note 6. Блумфилд следует за Вейсом, возражая против тер-
101

Однако его попытки выразить определение в терминах
физики, а не менталистики, не дают оснований для
заключения, что он «игнорирует значение» или «не принимает его
в расчет». Как он, так и его последователи указывали, что
значение необходимо использовать в языковом анализе при
ненаучном исследовании. Вместе с тем и он, и многие его
последователи постоянно утверждают, что значение нельзя
полностью игнорировать. Можно привести огромное
количество соответствующих цитат из его книги «Язык»:
«Человек производит различные голосовые звуки и
использует их различие; под влиянием определенных
стимулов он производит определенные типы речевых звуков,
а у слушающих эти звуки возникает соответствующая
реакция. Короче говоря, в человеческой речи различные
звуки имеют различное значение. Изучать соответствие
между определенными звуками и определенными значениями—
значит изучить язык» (27).
«Изучение значащих звуков речи образует фонологию
или практическую фонетику. Фонология включает
рассмотрение значения» (28).
«Только два вида лингвистических записей научно
релевантны. Один тип — механическая запись всех
акустических признаков, производимая в фонетической
лаборатории. Другой тип — фонемная запись без учета признаков,
которые не являются различительными в языке. До тех
пор пока акустика не достигнет значительно более высокого
уровня, чем нынешний, для любого изучения языка
можно использовать лишь последний тип записей, при
котором учитывается значение того, о чем говорится» (85).
«Важно помнить, что практическая фонетика и
фонология предполагают знание значения: не зная значения,
мы не могли бы установить признаки фонем» (137).
«Только таким путем надлежащий анализ (т. е. такой*
который принимает в расчет значение) позволяет
установить предельные составляющие морфемы» (161).
К этим цитатам можно добавить отрывок из письма
Блумфилда от 29/1 1945 г. к одному из моих друзей:
«Как ни грустно это слышать, но многие утверждают,
что я, вернее, целая группа лингвистов, к которым при-
мина «бихейвиоризм», и полагает, что «физикализм» гораздо лучше
отражает существо того типа дескриптивных определений, к которым
он стремится,
102

надлежу и я, не обращают внимания на значение или
пренебрегают им, или даже, что мы изучаем язык без
значения, просто как совокупность звуков, лишенных смысла.
Это — вопрос, имеющий далеко не частное значение. Такие
заявления, если их не пресечь, могут серьезно повредить
дальнейшему развитию языкознания, так как создается
вымышленное противопоставление ученых, учитывающих
значение, и ученых, которые пренебрегают им или его
игнорируют. Последних, насколько я знаю, вообще не
существует».
По Блумфилду, серьезное изучение человеческого
языка не должно и не может игнорировать «значение». В
данной работе я также защищаю тезис, что на всех уровнях
лингвистического анализа определенные типы и признаки
значения являются необходимыми элементами
используемого метода. Однако я вовсе не имею в виду обычное
использование значения как основы для анализа и
классификации или для определения содержания лингвистического
и дескриптивного описания, хотя подобные устремления
были характерны для лингвистики со времен греков.
Вопрос заключается вовсе не в противопоставлении полного
отрицания значения любому и всяческому использованию
его.
Вместе со многими другими языковедами я полагаю, что
известное применение значения в некоторых
специфических процессах лингвистического анализа и в
дескриптивных определениях не является научным, т. е. не дает
удовлетворительных, поддающихся проверке и полезных
результатов. Чем больше работаешь с записями живой речи,
тем менее возможным становится описание, например,
особенностей предложения в терминах его смыслового
содержания. Характерные черты, отличающие выражения,
функционирующие самостоятельно как отдельные
высказывания, от выражений, функционирующих лишь как
части больших единиц, зависят не от содержания,
или значения, а лишь от формы, различающейся от языка
к языку. Определяя «субъект» и «объект» или «части речи»
и «отрицание», мы не нашли удовлетворительного подхода
к этим вопросам, используя лишь критерий содержания
значения. Только после того, как мы смогли обнаружить
и описать противопоставленные формальные
характеристики, появилась возможность понять грамматические
структуры и предугадать их появление в речи. Правда,
103

структуры сигнализируют об известных значениях, и эти
значения должны быть описаны. Но значения не могут
служить успешной идентификации и различению
структур. Каждая структура не только сигнализирует обычно
о нескольких различных значениях, но, что важнее в
современном английском языке, пожалуй, нет структурного
значения, которое не сигнализировалось бы рядом
различных структур10.
Эти возражения против определенного применения
значения, как уже было сказано, ни в коей мере не
обозначают полного отказа от всякого использования значения
в лингвистическом анализе. Некоторые типы и степени
значения постоянно и неизбежно входят в состав приемов,
которыми мы оперируем. А поскольку это так, для полной
ясности и понимания, а также для более строгого
соблюдения процедуры анализа на каждом уровне
представляется необходимым изложить возможно полнее, какие
именно типы значений и как используются нами в процессе
анализа11.
10 Значение «исполнитель действия» — одно из значений, о
котором сигнализирует структура, называемая нами «подлежащее».
Однако мы не можем определить структуру «подлежащее» как
«исполнитель действия», так как сигналами этого значения могут быть
и ряд других структур, которые вовсе не являются подлежащими.
Например, в каждом из следующих предложений слово committee
«комитет» имеет значение «исполнителя действия», но только в
первом предложении это слово находится в структуре «подлежащего»:
The committee recommended his promotion «Комитет рекомендовал
его повышение» (по службе); His promotion was recommended by
the committee «Его повышение было рекомендовано комитетом»;
The recommendation of the committee was that he be promoted
«Рекомендация комитета была такова, что его следует повысить»; The
committee's recommendation was that he be promoted «Комитетская
рекомендация была такова, что его следует повысить»; The action
of the recommending committee was that he be promoted «Решение
рекомендующего комитета было таково, что его следует повысить».
С другой стороны, «структура» подлежащего сигнализирует по
крайней мере о пяти различных значениях (четыре в дополнение к
значению «деятеля») и каждое из них отличается формальными
признаками. См. С. С. Fries, The structure of English, New York,
1952, p. 176—183.
11 Обвинение лингвистов в умышленном отказе от значения
противоречит действительному положению вещей. Число глубоко
образованных лингвистов очень ограниченно, и, хотя в
академическом мире в настоящее время больше должностей в этой области,
чем было 20 лет назад, их далеко не достаточно, чтобы обеспечить
все области лингвистики необходимыми научными работниками.
В течение последних 25 лет наиболее актуальные проблемы, прив,-
104

Какую же именно часть лингвистического анализа
можно проводить, абсолютно не прибегая ни к какому типу или
виду значения? Некоторые значения кажутся чрезвычайно
существенными для самого первого этапа работы —
выбора материала исследования и описания. Должна быть
установлена какая-то «система значений», в пределах
которой и будет проводиться исследование. Нужно знать или
принять за исходное: а) что последовательности звуков,
которые будут подвергнуты анализу, являются реальными
языковыми высказываниями (и притом одного и того же
языка, а не многих — двенадцати или ста языков); б) кое-
что о пределах возможностей языкового поведения
человека и о значении известных технических средств и
приемов работы по языковому анализу; в) практически владеть
каким-нибудь языком (обычно не языком исследований),
через посредство которого можно было бы познавать и
фиксировать процессы и результаты анализа. (Часто
возникает много трудностей в связи с тем, что язык, на котором
производится описание и фиксация анализа, значительно
отличается по сферам значений и способу классификации
опыта от -анализируемого языка.)
Мы исходим, например, из того, что все языки обладают
каким-то типом значащих единиц — морфемами; что все
языки имеют пучки контрастирующих звуков, которые
разделяют, выделяют или идентифицируют эти морфемы;
лекавдпие внимание ученых, концентрировались вокруг вопроса
лингвистической структуры. Новые взгляды на важность значения,
структуры и успех новых методов структурного анализа,
применяемого в различных областях языка, пробудили такой интерес, что
большинство лингвистов посвятило свои исследования этим
вопросам. Хотя в настоящее время в центре внимания ученых все еще
остается структура, а не значение, отдельные стороны общей
проблемы значения также подверглись изучению. См., напр.,
Bloomfield, Linguistic aspects of science, 1939; Philosophical aspects of
language, 1942; Language or ideas?, «Language», vol. 12, 1936, p.89—
95; Meaning, «Monatshefte fur deutschen Unterricht», vol. 35, 1943,
S. 101—106. Даже в отношении лексикографии необходимо
отметить для большей полноты картины, что американские
лингвисты, в центре внимания которых находится английский язык,
оказывают постоянную поддержку работе ученых, которые сталкиваются
с проблемами составления словарей по определенным периодам
истории языка, что было предложено сэром Уильямом Крейджи,
Знаменитый Оксфордский словарь также представляет собой попытку
практического применения так называемой «новой филологической
науки» того времени.
105

что лексические единицы обычно обладают какими-то
противопоставляемыми формальными признаками, которые
дают возможность классифицировать их по
структурно-функциональным единствам; что для всех языков характерно
формальное расположение какого-то типа таких
структурно-функциональных единств по контрастным моделям,
которые являются сигналами определенных признаков
значения; что число лингвистически значащих моделей
расположения структур ограниченно, значительно меньше,
чем общее количество морфем.
Итак, лингвистический анализ следует начинать,
располагая знанием большого количества «значений».
Следовательно, никто и не говорит о том, что в лингвистическом
анализе можно обойтись без значения; вопрос ставится
иначе: можно ли проводить надежный и полезный анализ,
не обладая некоторым знанием или не прибегая к
проверке (например, через посредство информанта) значения
языковых форм, которые подвергаются анализу.
В связи с этим вопросом необходимо различать с
возможной точностью отдельные типы значений. Мы не будем
останавливаться на огромном разнообразии значений,
приписываемых самому слову «meaning» («значение»)12, хотя
эта многозначность часто служит препятствием" для
плодотворности дискуссий. Достаточно нескольких цитат для
иллюстрации указанной многозначности: «Значение
любого предложения сводится к тому, что имеет в виду
говорящий, когда он хочет, чтобы его понял слушающий»13.
«Под значением предложения (proposition) я имею в
виду... те идеи, которые возникают в голове при его
произнесении» г 4.
12 См. Leo Abraham, What is the theory of meaning about?,
«The Monist», 46, 1936, p. 228—256. В этой статье собрано более
пятидесяти типичных цитат из работ по философии и психологии,
в которых слово «значение» употребляется в разных значениях. В
заключение автор пишет: «Ясно, что нельзя вывести ничего
общего и своеобразного из всех этих различных определений или даже
из наиболее принятых среди них, которые можно было бы связать с
названием «значение». Таким образом, материал для «теории
значения» нельзя получить, абстрагируясь от всех или некоторых
положений, раскрываемых лингвистической феноменологией термина
«значение».
18 A. Gardiner, The definition of the word and the
sentence, «British Journal of Psychology», 1922, p. 361.
14 N. Сam?be11, Physics: the elements, 1920, p. 132.
106

«То, что мы называем значением предложения
(proposition), охватывает все безусловно очевидные выводы,
которые можно из него сделать»15.
«Значение — это отношение между двумя
ассоциированными идеями, одна из которых, бесспорно, интереснее
другой»16.
«Указать ситуацию, в которой можно проверить
истинность (верифицировать) предложения (proposition),—
значит указать на то, что означает данное предложение»17.
«Значение чего-либо тождественно тем предположениям,
которые оно вызывает»18.
«Значение — это факт рединтегративной
(восстанавливающей цельность) последовательности — появление
тотальной реакции на частный стимул»19.
«Слово meaning «значение» установилось в философии,
так как в нем удобно сочетается как reason «разум», так и
value «ценность»20.
«Значение известной нерегулярности движения луны
можно найти в замедленном движении земли вокруг своей
оси»21.
«„Meaning" означает любую или все фазы процесса
обозначения (использование знака, истолкователь, факт
обозначения, сигнификация) и часто предполагает также
процессы умственной деятельности и оценки»22.
«Итак, мы приходим к заключению, что «значение»
практически включает в себя все. Мы видим значения,
когда мы смотрим, думаем значениями, когда мыслим,
выражаем свои поступки в терминах значения, когда действуем;
очевидно, мы не сознаем ничего, кроме значений»23.
15 С. S. ?е irс е, «Collected Papers», vol. 5, 1934, p. 165.
16 F. Anderson, On the nature of meaning, «Journal of
Philosophy», 1933, p. 212.
17 A. J. Ауеr, Demonstration of the impossibility of
metaphysics, «Mind.», 1934, p. 333.
18 C. W. Mоrris, Pragmatism and metaphysics, «Philosophical
Review», 1934, p. 557.
19 H. L. Hо11ingwоrth, Meaning and the psycho-physical
continuum, «Journal of Philosophy», 1923, p. 440.
20 W. E. Hосking, «Philosophical Review», 1928, p. 142.
21 M. R. Cohen, Reason and nature, 1931, 107.
22 С W. Morris, Signs, language, and behaviour, New York,
1946, p. 19.
28 W. ?. ?i11sbury, Meaning and image, «Psychological
Review», 1908, p. 156.
107

Таким образом, в английском языке слово «meaning»
покрывает огромное содержание. В английском
употреблении слово «meaning» обозначает такие различные вещи,
как «указание имени», «созначение символа»,
«подразумевание понятия», «нейро-мышечные и эндокринные
реакции, вызываемые чем-либо», «положение любого члена в
системе», «практическое следствие чего-либо», «то, на что
ссылается истолкователь символа», «то, на что должен бы
сослаться истолкователь символа», «то, на что
использовавшее символ лицо хочет натолкнуть истолкователя символа»,
«любой предмет сознательного восприятия». Это
разнообразие определений возникает из попыток описать
специфическое содержание ситуаций, в которых появляется слово
«meaning». Еще более сложные и противоречивые
результаты дала попытка классифицировать и определить
различные типы значений в терминах, раскрывающих значение
высказываний вообще. Часто эти различные «значения»
группируются по двум общим рубрикам: 1) тип значения
познавательный — научный, описательный,
репрезентативный, референтный, денотивный; 2) тип значения
непознавательный — эмотивный, экспрессивный24.
Цитата, приводимая ниже, подводит итоги частичного
анализа высказываний в терминах содержания
«значения»:
«Таким образом, в случае известных типов
указательных, вопросительных, повелительных и желательных
предложений-высказываний... оказывается возможным
выделить ряд факторов, каждый из которых можно
назвать значением или частью значения этого высказывания.
Ими являются: 1) первичное понятийное содержание,
которое символизируется, т. е. представляется или
вызывается; 2) выраженное и вызванное наличное в предложении
отношение к нему; 3) представленное и вызванное вторич-
24 С. L. Stevenson, Ethics and language, New Haven, 1944,
p. 33: «Эмотивное значение слова — это способность,
приобретаемая словом (в связи с тем, что оно употреблялось в эмоциональных
ситуациях), вызывать или непосредственно выражать отношения,
отличающиеся от описания их или обозначения», там же, стр. 73:
«Независимость эмотивного значения можно проверить, сравнив
дескриптивные синонимы, которые не являются эмотивными. Так,
поскольку положительный оттенок значения в слове «демократия»
сильнее, чем в сочетании «правительство, при котором правление
осуществляется путем общенародного голосования», эмотивное
значение первого независимо».
108

ное понятийное содержание, 4) представленные и
вызванные наличные в предложении отношения к нему; 5)
выраженные в предложении эмоции и волеизъявительные
отношения; 6) эмоциональный тон; 7) проявленные эмоции
и отношения; 8) другие типы воздействия; 9) цель»25.
Оставим в стороне классификацию и описание
различных типов значений в терминах содержания значения, а
перейдем к классификации, основанной на типах сигналов,
которыми пользуется язык при выполнении своих
социальных функций. Нас интересует здесь только язык, так
как он служит связью между двумя нервными системами.
Это применение языка ни в коей мере не ограничивается
сообщением знаний, оно имеет отношение ко всем способам,
с помощью которых общаются члены одной языковой
группы друг с другом. Хорошо известная диаграмма (с
небольшим изменением) может послужить упрощенной схемой
того, как автор настоящей работы употребляет слово
«meaning» в применении к языковому содержанию. Эта
диаграмма ни в коем случае не имеет в виду никакой
психологической теории.
Речевой акт состоит как из «г» — последовательности
звуковых волн, производимых индивидом А, так и из «s»—
последовательности звуковых волн, слышимых индивидом
В. В широком смысле слова никогда не бывает и не может
быть точного повторения конкретной последовательности
звуковых волн, производимых или воспринимаемых.
Точные измерения и тщательные записи всегда обнаруживают
некоторое отличие. Однако в языковом коллективе два или
более высказываний, различных с физической точки зре-
26 William Fankena, Cognitive and non-cognitive aspects of
language, «Language and symbolism» (неопубликованный доклад),
1952, 5. 27, 28.
109
Эффективное поле Производимые Воспринимаемые Практическая
стимула звуки звуки реакция
Конкретный речевой акт, который
становится эффективным стимулом
для В через язык

ния, могут совпасть в одной и той же функциональной
модели, и, таким образом, в функциональном отношении они
будут «теми же». Тогда материал, составляющий язык,
должен быть26 не чем иным, как повторяющимся тождеством
(«тем же») речевых актов. Однако сумма речевых актов
всего коллектива еще не составляет его языка.
Последовательности речевых звуков становятся материалом языка
только тогда, когда они воспринимаются и узнаются2 7 как
повторяющиеся модели, когда они соотносятся с
повторяющимися практическими ситуациями в жизненном опыте
человека и таким образом становятся средством вызова
предвидимой реакции.
Формула, представленная на стр. 109 в видесхемы,
позволяет обратить внимание на три стороны значения в
языке: прежде всего на узнавание последовательности речевых
звуков как соответствующей определенной модели
повторяющегося тождества (sames). Затем на узнавание
повторяющихся тождеств-признаков ситуаций-стимулов, в связи
с которыми возникают эти тождества речевых звуков.
И, наконец, на узнавание повторяющихся тождеств
признаков практических реакций, вызываемых этими
тождествами речевых звуков. Язык, таким образом, является
системой повторяющихся последовательностей или моделей
тождеств речевых звуков, которые находятся в
корреляции с повторяющимися тождествами признаков ситуаций-
26 Эту тождественность не следует понимать как «технические
нормы» с пределами допусков — статистические нормы,
группирующиеся вокруг средних. См. Martin J о о s, Language design,
«Journal of the Acoustical Society», vol. 22, 1950, p. 701—708. Эти
тождества одинаковы, подобно тому как в бейсболе функционально
одинаковы различные удары мячом. Ср. Fries, The structure of
English, p. 60—61.
27 Я употребляю термин «узнавание» не как сознательный акт
идентификации, а, скорее, как автоматически обусловленный
рефлекс, связывающий модели звуков речи с повторяющимися
признаками опыта. Само «узнавание» представляет собой реакцию на
«значение». Я полагаю, что каждый тип значения проходит такой
процесс. Думается, что на каждом уровне форма, цвет, размер, запах,
вкус имеют значение лишь постольку, поскольку они укладываются
в модели, связывающие их каким-то образом с повторяющимися
признаками опыта. Когда стимулы не укладываются в такие модели,
они бессмысленны и сбивают нас с толку. По существу говоря,
реакцию вызывают лишь те стимулы, которые укладываются в модель.
Другие же не делают эффективными признаков стимулов. У
взрослых, по-видимому, не может быть ни одного непосредственного
наблюдения, не соотнесенного ни с какой моделью опыта.
ПО

стимулов и которые вызывают повторяющиеся тождества
признаков реакций28.
В общем для лингвиста29 «значения» высказывания
состоят в корреляции регулярно повторяющихся тождеств
признаков ситуаций-стимулов и регулярно возникающих
повторяющихся тождеств признаков реакций30.
Эти значения связаны с определенными моделями
повторяющихся тождеств речевых звуков. Иначе говоря,
определенные модели повторяющихся звуковых
последовательностей являются сигналами значений. Значения
можно разделить на различные виды или слои в соответствии
с различными уровнями моделей в повторяющихся
звуковых последовательностях, которые осуществляют
сигнализацию. Высказывания, таким образом, будут иметь по
меньшей мере следующие типы или «модусы» значений.
28 Языковый коллектив состоит из таких индивидов, которые
отвечают тождественной и предсказуемой реакции на тождественные
модели речевых звуков. Функция языка осуществляется лишь
постольку, поскольку можно предвидеть признаки реакции, которая
регулярно вызывается данными моделями речевых звуков. В этой
работе я не касаюсь того, что можно было бы назвать
«индивидуальным» значением, т. е. особых, не повторяющихся или регулярно не
повторяющихся признаков реакции, которые отмечают
индивидуальные различия.
29 Для многих других значение текста или последовательности
высказываний часто представляет собой функцию: а) слов (как
единиц звуковых моделей, которые опыт известным образом
связывает с действительностью) и б) контекста. Этот контекст включает
как «словесный контекст» или лингвистический контекст (который
дальше не разбирается), так и «контекст ситуации», т. е. те
обстоятельства, при которых происходит высказывание. Фёрс
проводит этот анализ дальше, привлекая «формальный членитель»
(formal scatter) и «значение по словосочетанию». См. его «Modes of
meaning» в «Essays and studies» (English Ass.), 1951, p. 118—149 и
«General linguistics and descriptive grammar» в «Transaction of the
Philological Society», 1951, p. 85—87; ср. его более ранние работы
«Technique of semantics» в «'Irans. Philol. Soc», 1935, p. 36—72 и
«Personality and language in society» в «Sociological Review», 1950.
80 Изучая записи языка древнего периода, нам приходилось,
ввиду особого характера этих записей, доискиваться значения
языковых форм, связывая их с повторяющимися элементами
ситуаций, в которых они использовались. При изучении живых языков
часто можно наблюдать непосредственную реакцию, вызываемую
отдельными языковыми формами в языковом коллективе. Мы
полагаем, что если за произнесением определенной языковой модели
регулярно следует определенная реакция, эта модель «означает»
эту реакцию. На основе таких регулярных повторений и строится
предвидение, которое делает возможным социальное
функционирование языка.
111

а) Существует автоматическое узнавание
повторяющихся тождеств, которые образуют лексические единицы.
Лексические единицы, отобранные для конкретного
высказывания, отличаются от других, которые могли бы быть
отобраны четкими моделями контрастов звуковых
последовательностей. Конкретные лексические единицы
определяют и сигнализируют определенный слой значения
высказывания и таким образом делают возможным его
узнавание. Это узнавание включает как идентификацию самой
единицы по ее контрастирующей форме, так и ситуацию и
признаки реакции, с которой соотносится эта форма в
языковом коллективе. Если ударение и интонация остаются
неизменными, так же как и социально-культурная
ситуация, значение высказывания The point of this pen is bent
over отличается от всех нижеследующих лишь постольку,
поскольку различаются лексические единицы: The point of
this pin is bent over; The cover of this pan is bent over;
The top of that pen was sent over. Каждый из выделяемых
слоев значений, о которых сигнализируют наши
высказывания, является таким образом лексическим значением.
Необходимо отметить также еще один признак
лексического значения. Кроме узнавания форм самой
лексической единицы, идентифицируемой при помощи
противопоставительных моделей звуковых последовательностей,
существует также автоматическое (а иногда более
сознательное) узнавание дистрибуции каждой лексической единицы
посредством «набора» других лексических единиц, по мере
того, как они появляются в единице законченного
высказывания31. Наряду с «формальным членителем»
существует и «лексический членитель». Узнавание конкретного
набора, в котором появляется данная лексическая единица,
и стимулирует выбор определенного «смысла», в котором
следует понимать32 эту единицу, то есть определенные
признаки «стимулов реакций» для данного высказывания.
31 «Единица законченного высказывания» в данном случае
означает весь отрезок речи одного лица в определенной беседе.
32 Так как мы регистрируем особенно тщательно во всех
подробностях наш опыт изучения языка, мы особенно часто ощущаем,
что «изучаем» не только форму лексической единицы и
соответствующие ей повторяющиеся модели «стимула реакции», но также и
наборы других лексических единиц, с которыми она обычно
появляется в речи. Возможно, что когда психологи изучают «свободную
ассоциацию» слов какого-либо индивида, они на самом деле
сталкиваются с наборами лексической дистрибуции.
112

б) Кроме этого слоя лексического значения,
существует автоматическое узнавание противопоставительных
моделей расположения, в которых появляются лексические
единицы33. Эти противопоставительные модели
расположения регулярно соотносятся и таким образом служат
сигналом второго слоя значения — структурных значений.
Различие в значениях предложений, приводимых ниже,
зависит исключительно от противопоставительных
признаков расположения, при условии, что ударение и интонация,
так же как социально-культурная ситуация, остаются
неизменными: There is a book on the table «На столе книга»;
Is there a book on the table? «Есть ли книга на столе?».
Структурные значения никак нельзя свести к туманным
вопросам так называемого «контекста». Они резко
очерчены, и сигналами их является сложная система
противопоставительных моделей.
Лексическое значение и структурное значение
составляют лингвистическое значение наших высказываний.
Лингвистическое значение таким образом состоит из
лексических значений в пределах структурных значений —
т. е. из признаков «стимула реакции», которые
сопровождают противопоставительное структурное расположение
лексических единиц.
Но лингвистическое значение представляет собой лишь
часть общего значения наших высказываний. Помимо
регулярно повторяющихся реакций на лексические единицы и
структурные расположения, во всем языковом
коллективе существуют еще повторяющиеся реакции на конкретные
высказывания или последовательности высказываний как
целое. Простое высказывание Рип ван Уинкля: «Я бедный
тихий человек, уроженец этого места и честный слуга
короля, да поможет ему бог!» — чуть ли не вызвало скандала,
конечно, не из-за лингвистического значения, о котором
сигнализировали лексические единицы и структуры, но
потому, что это конкретное высказывание как целое в то
83 В английском языке функционирующие единицы
противопоставительных расположений, которые являются сигналами
значения, представляют собой не лексические единицы как таковые,
а, скорее, классы таких единиц. Разнообразие формальных
признаков дает возможность классифицировать лексические единицы по
очень ограниченному числу формальных классов, каждый из членов
которых структурно выполняет одну и ту же функцию.
Лингвистический анализ должен вскрыть и описать эти формальные классы
как средство для анализа самих структур.
8 Заказ № 2064
113

время, после революции, было воспринято окружающими
как высказывание открытого врага нового правительства.
Утверждение «Бил Смит проплыл 100 ярдов за 45 секунд»
имеет не только лингвистическое значение, связанное с
лексическими единицами и структурами, но также и
значение конкретного высказывания как целого — то, что
данный человек достиг нового мирового рекорда.
Настойчивое заявление капризного ребенка, что он хочет есть,
когда ему пора ложиться спать, часто означает для его
матери, что он просто не хочет идти спать. Подобные
«значения» я называю «социально-культурными»34.
Лингвистическое значение без социально-культурного значения
составляет то, что называется «чистым вербализмом».
Таким образом, высказывания языка, практически
функционирующие в обществе, обладают как лингвистическим, так
и социально-культурным значением.
В общем значения высказываний связаны с
формальными моделями как с символами85. Что же касается
лингвистических значений, то изучение их следует строить,
исходя из принципа, что все их сигналы — формальные
признаки, которые можно описать в физических терминах
формы, расположения и дистрибуции. С моей точки
зрения, задача лингвиста заключается в том, чтобы
обнаружить, испытать и описать внутри системы, в которой они
функционируют, формальные признаки высказываний,
используемых в качестве сигналов значений, а именно:
1) противопоставительные признаки, составляющие
повторяющиеся тождества форм лексических единиц — пучки
противопоставительных звуковых признаков, при помощи
которых идентифицируются морфемы; 2)
противопоставительные приметы, посредством которых могут
идентифицироваться группы морфем, имеющие структурное
функционирование; 3) противопоставительные модели, которые со-
34 Термин «социально-культурное» значение не вполне удов'
летворителен, однако он лучше всего покрывает все иные
разновидности значений, которые можно предугадать, помимо
лингвистических. Как уже указывалось выше, в данной статье не обсуждаются
субъективные значения индивидуальных различий.
35 Это остается справедливым даже для большинства
разновидностей социально-культурных значений, например: ряд отклонений
от нормы звуковых сегментов, являющихся сигналами того, что
говорящий пьян, произнесение высказывания шепотом,
сигнализирующее о том, что содержание высказывания секретно, и
необычная дистрибуция при использовании метафор.
114

ставляют повторяющиеся тождества структурных
расположений, в пределах которых эти
структурно-функционирующие классы морфем действуют. При описании
результатов такого анализа необходимо привлекать лишь те
физические термины формы, расположения и дистрибуции,
которые поддаются проверке. Если описание отклоняется от
таких формальных категорий, проблема не сможет быть
решена.
Для того чтобы установить, какие формальные
признаки могут служить лингвистическими сигналами, следует
пользоваться любыми источниками наших суждений
относительно природы материалов, обладающих значением.
Чем больше мы знаем о различных свойствах языков
вообще и о процессах, отмечавших историю языков, тем богаче и
точнее будут наши суждения. Чем меньше мы знаем о
языке, тем чаще в наших исследованиях мы будем заходить
в тупик или находиться в плену у предрассудков прошлого.
Однако при проверке этих суждений и установлении
правильности наших взглядов на точные формальные
признаки, обладающие значением, необходимо проявлять
всю строгость, присущую научному исследованию.
Наиболее существенным вопросом является правильность
процедуры, посредством которой мы применяем технику
дистрибуции и подстановки. Необходимо выработать
совершенно строгие приемы выявления «тождества» обрамления и
«тождества» фокуса, а также и то, что составляет
«различие» в каждом отдельном случае.
При выполнении этих задач кажется вполне законным и
оправданным использовать отдельные виды «значений»
внутри высказываний: 1) При проверке
противопоставительных черт, которые составляют повторяющиеся тождества
лексических форм, необходимо проверять и лексическое
значение, чтобы установить, являются ли формы,
различающиеся звуковыми признаками, «одинаковыми» или
«разными» для данного языка36. 2) Проверяя противопостави-
86 Иногда утверждают, что мы используем «дифференциальное»
значение, а не «референциальное». Возможно, это означает, что
лингвистический анализ пытается в основном установить, различаются
ли два примера по содержанию их значения или нет.
Исследователя не интересует, каково это содержание и в чем заключается
различие двух содержаний. Если примеры различаются по значению,
исследователь полагает, что должна быть разница и в формальных
признаках. Тогда его задача заключается в том, чтобы установить,
обосновать и описать это различие.
8*
115

тельные модели, которые составляют повторяющиеся
тождества структурных расположений, необходимо
контролировать структурное значение, чтобы выяснить,
являются ли конкретные варианты заменимыми при сохранении
«того же» расположения в языке или такое изменение
делает и расположение «другим». Нужно помнить, что
лексическое значение не может служить средством проверки
структурных расположений.
Социально-культурное значение, связанное с
конкретным высказыванием как целым или с последовательностью
высказываний, по-видимому, не входит в схему проверки
лексических или структурных форм. Хотя для различных
аспектов лингвистического анализа проверка
определенных типов значения бывает существенной, однако
ненаучно использовать значение в качестве общего принципа
анализа, когда понимание нами значения удерживает от
того, чтобы отыскивать точные формальные сигналы,
которые передают это значение.

Л. Ельмслев
МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ, ЧТО ЗНАЧЕНИЯ СЛОВ
ОБРАЗУЮТ СТРУКТУРУ?*
1. Сформулированный в заглавии вопрос порожден
ситуацией, имеющей место в лингвистике.
Уже в самом понятии языка (langue) в соссюровском
смысле в противоположность речи (parole), с одной
стороны, и речевой деятельности (langage),— с другой, скрыто
представление о структуре. Это представление
распространилось среди лингвистов в течение последних
десятилетий (лишь в тридцатые годы сами термины структура,
структурный, структурализм стали обычными в
лингвистике). Есть две области, где ни один лингвист не может
пройти мимо этого понятия, поскольку в этих областях
структура выявляется с такой очевидностью, что
соответствующее понятие кажется необходимым: мы имеем в
виду, с одной стороны, план выражения (фонемы,
графемы), а с другой — морфологию. В этих двух областях
очевидная структурность изучаемых объектов неизбежно
должна была привести и действительно привела к
подлинному структурализму: издавна признавались и строились
как звуковые (или графические), так и морфологические
(или грамматические) системы, которые обычно
истолковывались как сети отношений (в частности —
корреляций). Мы оставляем в стороне подходы, свойственные
так называемой чисто аффективной стилистике и
некоторым направлениям классической экспериментальной
фонетики; оба грешат одним и тем же: они упускают из
виду языковую функцию изучаемых фактов. Для
изучения плана выражения и морфологии структурная лин-
* См. Louis Hjelmslev, Dans quelle mesure les
significations des mots peuvent-elles etre considerees comme formant une
structure? в «Proceedings of the Eighth International Congress of
Linguists», Oslo, 1958, p. 636—654.
117

гвистика фактически лишь предлагает подходящие
формулы. Если проследить всю линию развития лингвистики
и взглянуть на вещи взглядом постороннего наблюдателя,
отвлекаясь от споров, которые все еще продолжаются,
то можно обнаружить, что беспристрастное сравнение
практических методов, используемых в фонологии и
морфологии, с одной стороны, классической, а с
другой—структурной лингвистикой, создает впечатление скорее
преемственности, чем разрыва. Основной вклад, который структурная
лингвистика внесла в изучение плана выражения и
морфологии,— это осознание того, что делается, четкая
формулировка принципа, лежащего в основе метода, который
сам по себе уже и до того оказался необходимым.
Если понимать морфологию и синтаксис как две
независимые дисциплины (а не как две пересекающиеся
и взаимосвязанные оси: «ассоциативная», или
парадигматическая, ось и синтагматическая ось), то понятие
структурного синтаксиса в отличие от морфологии может быть
легко подвергнуто критике со стороны скептиков.
Поэтому мы полагаем, что структурный синтаксис возможен
только при выполнении ряда условий. Прежде всего
необходимо отказаться от традиционного
противопоставления синтаксиса и морфологии, разрушив непроницаемую
перегородку между этими двумя «дисциплинами». Далее,
необходимо признать, что корреляции (морфологические)
и реляции (синтагматические отношения) обусловливают
друг друга и что суть грамматического механизма состоит
в сложном взаимодействии морфологических категорий,
предполагающих «синтаксические» отношения (например,
предлоги и падежи), и синтаксических единиц,
предполагающих корреляции и образующих категории.
Следовательно, морфемы оказываются основными элементами,
образующими предложение в силу реляций между ними
(Сепир)1. Только при таком подходе необходимость
структурных методов для исследований на синтаксическом
уровне становится полностью очевидной, и разного рода
управление (в том числе — согласование) занимает
принадлежащее ему по праву место.
Что же касается словаря, то в этой области скептицизм
по отношению к структурной точке зрения обретает почву
под ногами и представляется в известной степени обоснован-
1 Е. Sa?ir, Language 1921, p. 89 f., 107 f., 133 f.
118

ным. В отличие как от фонем (в широком смысле слова,
от графем и т. д.), так и от морфем2 элементы словаря —
вокабулы, или слова, — имеют ту особенность, что они
чрезвычайно многочисленны, точнее, что их количество
в принципе неограниченно и не может быть точно
подсчитано. Кроме того, словарь неустойчив и постоянно
изменяется; в любом состоянии языка появляются новые
слова, произвольно создаваемые в соответствии с
потребностями, а также выходят из употребления и исчезают
старые слова. Поэтому при первом рассмотрении словарь
представляется отрицанием понятия состояния,
устойчивости, синхронии, структуры. Кажется, будто в словаре
царят каприз и произвол и что поэтому словарь — это
противоположность структуры. Таким образом, создается
впечатление, что любая попытка построить структурное
описание словаря и с еще большим основанием
структурную семантику обречена на провал и становится легкой
добычей скептицизма. Именно поэтому в систематике
науки о языке лексикология остается пустой клеткой и
превращается по сути дела в лексикографию, которая
занимается построением нечетких и непостоянных перечней плохо
определенных величин, которым приписываются явно
произвольным образом многочисленные разнообразные
употребления. Именно поэтому, наконец, семантика,
появившаяся позже других лингвистических дисциплин3,
основывается на диахронном подходе и частично — на
психологизме; попытки обосновать семантику в рамках
структурной лингвистики наталкиваются на ряд
трудностей. В отличие от структурной фонологии и структурной
грамматики для структурной семантики трудно указать
предшественников. Настоящая пропасть отделяет
структурную семантику от более ранних попыток создать
всеобщую семантику, или ars magna (букв, «великое
искусство»). Эти попытки, приведшие к scientia generalis, или
characteristica generalis (букв, «общая наука», «общая
характеристика») Г. В. Лейбница 4, в том, что касается
2 Мы используем слово «морфема» в том смысле, какой этот
термин получил в европейской науке (ср., например, «Travaux
du Cercle Linguistique de Prague», IV, p. 321 и J. Vendry es, Le
langage, 1921, p. 86).
8 Можно считать, что семантика была основана около 1897 г.
Мишелем Бреалем (Michel Вreа1, Essai de semantique, science des
significations).
4 G. W. Leibniz, Dissertatio de arte combinatoria, 1666.
119

принципиального метода и сути самой идеи, основываются
на Ars generalis Раймонда Луллия (13 в.). Луллий,
используя хитроумную систему концентрических окружностей,
получил 96 (=531 441) комбинаций перечисленных ниже
ксновных категорий; из этих категорий можно получить,
оак показал Л. Кутюра5, 5116 (=17804 320 388 674
561) комбинаций, применяя способ вычисления, отличный
от способа, предложенного Луллием.
От подобных спекулятивных рассуждений
лингвистика освободилась, все более и более отмежевываясь от
логики. Без этого размежевания лингвистика могла бы
быть заведена в тупик средневековой ars magna, точно так
же как современными попытками создать универсальную
фонологию, или универсальную науку о звуках (или о
фонемах в смысле звуковых типов). Эти попытки и ars magna
средних веков имеют ту общую особенность, что они не
учитывают ни специфического характера системы для того или
иного состояния данного языка, ни различий между
языками. В этом смысле указанные попытки можно назвать
априорными; они были отвергнуты именно
лингвистическим эмпиризмом. Однако основной принцип описанных
выше попыток семантического анализа может быть
применен, хотя и на совершенно иной основе. Достоинство этих
попыток в том, что они были направлены на анализ
семантического содержания; их неуспех объясняется только их
априоризмом, так что они потерпели неудачу не из-за
принципа, а из-за метода. Даже то, что сохранилось в
эмпирической лингвистике от результатов предпринимаемых
попыток, оказалось временным. Такова, например,
традиция семантических таблиц средневековья, проявившаяся
в так называемых vocabularia harmonica и в особых
многоязычных словарях6, которые представляют собой
своеобразные труды по ономасиологии и основываются на
иерархической системе всеобщей семантики. Такая
система, несомненно, является компромиссом между
практическими потребностями (знание определенных понятий или
некоторых «элементарных» или «всеобщих» слов, которые
по предположению имеются в любом языке) и теоретическим
воздействием, правда, отдаленным, но несомненным,
систем типа луллневской. Из основных категорий Луллия
5 L. Соutuгat, La logique de Leibniz, 1901, p. 37.
6 Из словарей такого рода наиболее известен словарь Палласа
(Р. S. Pallas, Linguarum totius orbis vocabularia comparative).
Д20

Vitia
«пороки»
Virtutes
«добродетели»
Subjecta
«субъекты»
Principia respec-
tiva
«относительные
начала» |
Principia
absoluta '
«абсолютные
начала»
Quaestiones
«вопросы»
avaritia '
«жадность»
justitia
«справедливость»
dens
«бог»
differentia
«различие»
bonitas
«доброта»
I UTRUM
«которое из
1 двух»
prudentia gula
«осмотрительность» j «обжорство»
angelus
«ангел»
concordantia
«согласование»
magnitudo
«величина»
1 QUID
«что»
luxuria
«сладострастие»
caelum fortitudo
«небо» «сила»
contrarietas

«противоположность»
duratio

«продолжительностью
1 QUARE
«почему»
superbia
«гордыня»
temperantia
«умеренность»
homo
«человек»
principium
«начало»
potentia
«сила, мощь»
QUOMODO
«каким образом»
acedia
«нерадение»
fides
«вера»
imaginativa
«воображаемое»
medium
«середина»
cognitio
«сознание»
1 EX QUO
«из чего»
invidia
«зависть»
spes
«надежда»
sensitiva
«ощутимое»
finis
«конец»
voluntas
• «воля»
?
1 QUANTUM
«сколько»
ira
«гневливость»
СЛ 8
-2 ?
•г ex
ТО <j
JC О
s
«s*
vegetativa
«растительное»
majoritas
«большая
величина»
virtus
«добродетели»
1 QUALE
«какое»
mendacium
«лживость»
patientia
«терпение»
elementativa
«элементарное»
aequalitas
«равенство»
Veritas
«правда»
[ UBI
1 «где»
inconstantia
«непостоянство»
pietas
«почитание» |
instrumentativa
1 «орудийное»
minoritas
«меньшая величина»
gloria
«слава»
1 QUANDO
1 «когда»
121

особым успехом пользуются subjecta: почти всегда в
начале указанных собраний лексики помещаются такие
понятия, как бог, ангел, небо, человек. Воздействие подобных
систем явно заметно в первых опытах генетической
классификации языков: Иосиф Юстус Скалигер7 за основной
критерий для классификации европейских языков
принял слово, означающее «бог», и получил в результате
четыре языковые семьи: языки «deus», или Latina matrix;
языки «????», или Graeca matrix; языки «gott», или
Teutonica matrix; языки «bog», или Sclauonica matrix.
Итак, проблема аналитического метода для изучения
семантики сама по себе осталась, хотя все прежние попытки
ее решения отброшены. Кроме принципа, требующего
анализа в семантике, в методике этих попыток нет ничего, что
могло бы быть освоено будущей структурной семантикой.
В результате современное положение семантики
существенно отличается от положения других лингвистических
дисциплин. Классическая семантика тяготела к
беллетристическим очеркам, почти анекдотам8, а структурная
семантика делает только первые шаги. Именно поэтому
вопрос о семантической структуре вызывает интерес, и в
сложившейся ситуации представляется вполне
естественным, что этот вопрос включен в программу
международного съезда лингвистов.
2. Чтобы разумно ответить на сформулированный в
заглавии вопрос, следует сначала уточнить, что понимается
под структурой. Как кажется, структуральная
лингвистика уже выполнила эту задачу и выдвинула определение,
подкрепленное рядом доводов9. Рассмотрим это
определение: структура — это автономная сущность с
внутренними зависимостями. Термин «структура» обозначает «не
простой набор элементов, а целое, образованное
взаимосвязанными элементами таким образом, что каждый
зависит от других и может быть тем, чем он является только
благодаря отношениям с другими элементами». Такое
понимание лежит в основе так называемой «теории форм»10.
7 1599 (Sса1igеri, Opuscula varia antehac non edita, 1610,
стр. 119 и ел.).
8 См., например, книжку Дармстетера (Arsene
Darmestete r, La vie de mots, 1886) и работы его последователей.
9 См. «Acta linguistica», IV, p. V—?.
10 Andre La1ande, Vocabulaire technique et critique de la
philosophie, III, 1932, p. 117.
m

Теория формы (или теория форм) состоит в том, что
«явления рассматриваются не как простая сумма элементов,
которые необходимо выделять, анализировать, разлагать,
но как связанные совокупности (Zusammenhange),
образующие автономные единицы, характеризующиеся
внутренними взаимозависимостями и имеющие собственные
законы. Отсюда следует, что свойства каждого элемента
зависят от структуры целого и от законов, управляющих
этим целым. Ни психологически, ни физиологически
элемент не существует до целого. Элемент не является ни
более непосредственным, ни более ранним, чем целое.
Познание целого и его законов нельзя вывести из знания
об отдельных частях, образующих это целое»11.
Добавим еще цитату: термин «форма» надо понимать
«соответственно образцу системы, из которой нельзя изъять
и к которой нельзя прибавить ни одной части так, чтобы
не изменить других частей и не вызвать общей
перегруппировки»12. На таком же понимании основывается
структурная лингвистика. Как мы указывали ранее в прим. 9,
под «структурной лингвистикой» следует понимать
совокупность исследований, исходящих из гипотезы, в
соответствии с которой истинно научным признается описание
языка как структуры (термин «структура» употребляется в
указанном выше смысле)13. Подчеркнем еще раз
гипотетический характер структурной лингвистики и,
следовательно, структурной семантики как ее части.
Утверждается только, что следует признать законными и
допустимыми попытки построения структурной семантики.
Мы полагаем, что эти попытки должны быть сделаны,
так как мы убеждены, что только таким путем можно
прийти к научной семантике.
Невозможно ни познать, ни научно описать
какой-либо объект, не прибегнув к структурному принципу
(понимая термин «структура» так, как он был определен выше).
Всякое научное описание предполагает, что объект
описания мыслится либо как структура (и анализируется в
соответствии со структурным методом, позволяющим
обнаруживать отношения между составными частями объекта),
11 Andre Lа1ande, там же, III, изд. Claparede, p. 55.
12 P. Guillaume, «Journal de psychologie», 1925, p.797 (ср. А.
L a 1 a ? d e, цит. место).
18 В г 0 ? d a I, в «Acta linguistica», I, p. 6.
128

либо как часть структуры (и синтезируется с другими
объектами, с которыми он вступает в отношения, позволяющие
определить и опознать некоторый больший объект,
частями которого являются все эти объекты, включая
рассматриваемый объект). Мы позволяем себе отослать читателя
к статье14, где в пользу этой гипотезы выдвинуты
достаточно подробные аргументы. Кроме того, данная гипотеза
явно подтверждается историческим развитием и
современным состоянием семантики. Выше было сказано, что
лексикология (очевидное desideratum для лингвистики,
которая провозглашает себя систематической наукой) поневоле
превратилась просто в лексикографию. Возникает
вопрос — почему? Ответ не заставляет себя долго ждать:
перед исследователем стоит фатальный выбор между
структурным описанием и ненаучным описанием, которое
сводится к простому перечислению. Последнее как раз и
случилось с семантикой, которая вынуждена довольствоваться
собиранием анекдотов.
Могут возразить, однако, что, хотя все это и так,
применение структурного метода определяется не свойствами
исследуемого объекта, а произвольным выбором со
стороны исследователя. Это возвращает нас к старой проблеме,
обсуждавшейся еще в средние века: вытекают ли понятия
(категории или классы), возникающие при анализе, из
природы рассматриваемого объекта (реализм) или они
определяются принятым методом исследования (номинализм).
Эта проблема относится к эпистемологии; она выходит за
рамки настоящего изложения и вообще лежит вне
компетенции лингвиста как такового. Тем не менее указанная
проблема поневоле встает перед современным лингвистом,
перед физиком и вообще перед любым ученым, который
сталкивается с методологическими вопросами. Мы
полагаем, что эта проблема относится к разряду таких проблем,
для решения которых эпистемология вынуждена широко
пользоваться помощью специальных наук и извлекать
выгоду из их опыта. Мы считаем, что лингвистика может
очень помочь при решении поставленной проблемы.
Правда, эта проблема особенно остро встает в
семантике, где метод исследования в настоящее время менее
разработан; но в принципе она имеет не меньшее значение
14 «Structural analysis of language» в «Studia linguistica», I,
1948, p. 69—78. Русский перевод «Метод структурного анализа в
лингвистике» см. в «Acta linguistica», VI, стр. 57—67.
124

и при изучении плана выражения15. Не следует думать,
однако, что только номиналистское решение признает
возможными несколько различных путей анализа одного
и того же объекта 16. Реалист также может принять
несколько различных путей анализа, считая при этом что
такая возможность скрыта в природе самого
анализируемого объекта. Из этого следует, что для лингвиста как
такового безразлично, получает ли указанная
эпистемологическая проблема в теоретическом плане реалистское или
номиналистское решение. Для лингвиста существен лишь
выбор метода и принципов анализа. Вопрос о методе и
принципах анализа важен для каждой специальной
науки17. Благодаря этому специальные науки воздействуют
на общую эпистемологию (так, данный вопрос является
общим для лингвистики и эпистемологии). Вопрос о
методе и принципах анализа решается в рамках данной науки—
например лингвистики; однако его решение допускает
обобщения, выходящие за рамки этой науки. При такой
точке зрения номиналистский подход лишается своего
якобы произвольного характера и не допускает никаких
искусственных ухищрений. Вообще каков бы ни был
подход, реалистский или номиналистский, единственно
существенной является лишь проблема метода. В очень
общем смысле эту проблему можно назвать «проблемой
эмпиризма», используя реалистский термин, который может
иметь и номиналистское определение. Этот факт остается
верным себе и в том случае, если определение считается
спорным.
3. Ввести понятие структуры в изучение семантических
фактов означает ввести наряду с понятием значения
понятие значимости (valeur). Это следует сделать в
соответствии с методом, отчетливое и фундаментальное изложение
которого дано в знаменитой главе «Курса общей
лингвистики» Ф. де Соссюра18, где, как в фокусе линзы,
собраны основные идеи аналитической лингвистики. Только
15 Эта проблема недавно подверглась обсуждению в
американской лингвистике под девизом: «божья правда» против «лингвистики
фокусов-покусов» («God's truth vs. hocus-pocus linguistics»).
16 Ср. Y. R. Сhaо, The non-uniqueness of phonemic solutions
of phonetic systems, «Bulletin of the Institute of History and
Philology», Academia Sinica, IV, 4, Shanghai, 1934, p. 363—397.
17 См. мои «Prolegomena to a theory of language», стр. 6.
18 ?. де Соссюр, Курс общей лингвистики, перевод с
французского, М., 1933, часть II, гл. IV, в особенности § 2.
125

сделав все необходимые выводы (которые были сделаны
современной лингвистикой для изучения плана выражения
и которые в равной степени должны быть сделаны для
изучения плана содержания), можно прийти к принципам
структурной семантики.
Основной функцией является коммутация 19, или
корреляция, предполагающая реляцию с корреляцией в
противоположном плане языка. Два члена одной
парадигмы, принадлежащие к плану выражения (или к
означающему), называются коммутируемыми (или
инвариантами), если замена одного из этих членов другим
влечет за собой аналогичную замену в плане содержания (или
в означаемом); с другой стороны, два члена одной
парадигмы в плане содержания являются коммутируемыми,
если замена одного члена другим влечет за собой
аналогичную замену в плане выражения. Два члена одной
парадигмы, которые не являются коммутируемыми,
называются субституируемыми (или вариантами). Эти понятия
можно обобщить таким образом, что они будут приложимы
не только к парадигмам, но и к категориям (например, к
категории падежа независимо от различий между
отдельными падежными парадигмами: местоименными,
именными и т. д.; или к категории согласных независимо от
различий между начальной и конечной позицией в слоге).
При этом проводится различие между «контекстными»,
или «комбинаторными», вариантами, каждый из которых
зависит от своей индивидуальной парадигмы, и
«свободными» вариантами, зависящими от одной и той же
парадигмы. В особых случаях, когда при определенных
синтагматических условиях коммутация устраняется и,
следовательно, заменяется субституцией, имеет место
синкретизм: так, коммутация, существующая (в плане
содержания) в латинском и немецком языках между
номинативом и аккузативом, устраняется в среднем роде и
уступает место синкретизму этих двух падежей.
Таков, как известно, основной принцип метода,
изложением которого мы здесь и ограничимся.
Мы знаем, например, что между звуками [s] и [?]
(глухой и звонкий) имеет место коммутация во
французском coussin «подушка»: cousin «кузен», poisson «рыба»:
19 Из последних работ см. Eli Fische г—I 0rgensen, The
commutation test and its application to phonemic analysis, в сборнике
«For Roman Jakobson», 1956, p. 140 f.
126

poison «яд»; в английском hiss «шипеть»: his «его», prin*
cess «принцесса»: princes «принцы» и в некоторых других
языках; однако в датском языке, например, между этими
звуками наблюдается субституция. Далее, в большом
числе языков (самых различных типов) между согласными,
называемыми tenues (?, t, k), и согласными, называемыми
mediae (b, d,g), в частности в таком языке, как финский,
между этими согласными представлена субституция.
Аналогично мы можем считать, что и в плане содержания между
«мужским родом» и «женским родом» (или между «мужским
полом» и «женским полом») имеет место коммутация в
личном местоимении французского il «он»: elle «она» и
английского he «он»: she «она» и в ряде других языков и
субституция в личном местоимении финского, венгерского и
китайского языков, так как в этих языках замена одной из
данных семантических величин другой величиной не влечет
за собой соответствующей замены в плане выражения: он
и она выражаются одинаково: в финском — han, в
венгерском — о, в китайском — ~tha.
Точно так же, если рассматривать только простые
знаки, то четыре семантические величины — старший
брат, младший брат, старшая сестра и младшая сестра—
окажутся взаимно коммутируемыми в китайском и
венгерском, тогда как в большинстве европейских языков
между понятиями старший и младший наблюдается
субституция, а в малайском языке субституция
зафиксирована одновременно как между понятиями старший и
младший, так и между понятиями брат и сестра20:
го Этот пример является классическим. Еще в 1861 г. он был
рассмотрен Августом Фридрихом Поттом; см. Н. Steinthal,
127

Вообще термины родства являются весьма
поучительным и легко доступным материалом для сравнения языков
с точки зрения коммутации и субституции, так как обычно
эти термины хорошо определены и так как само сравнение
по этим терминам осуществляется легко. Сравнение
усложняется, но зато становится еще более показательным,
когда оно выявляет несовпадение семантических структур,
как в следующем примере21:
Этих примеров, число которых может быть легко
умножено, достаточно для того, чтобы проиллюстрировать
принцип и сделать необходимые выводы. Необходимости
признать внутри языка два плана — план выражения и
план содержания — вытекает из самого принципа
коммутации. Применяя соссюровские термины, мы можем
сказать, что знак есть единство означаемого и означающего.
Более того: знак устанавливается в силу отношения,
связывающего обе его стороны. Коммутация позволяет
увидеть, как это конституирующее знак отношение, эта
основная семиотическая функция языка, изменяется от одного
состояния языка к другому и как соответственно меняется
структура содержания и структура выражения.
Благодаря коммутации удается вскрыть структурные различия
между разными состояниями языков и сделать первый
решающий шаг к построению лингвистической типологии.
Только коммутация позволяет определить для данного
состояния языка число членов в той или иной категории.
Сравнение языков показывает, что это число может быть
Charakteristik der hauptsachlichsten Typen des Sprachbaues в перера«
ботке Франца Мистелли, 1893, S. 1.
21 «Prolegomena to a theory of language», p. 34.
128

различным: количество падежей, предлогов, времен,
наклонений, союзов и т. д. может существенно изменяться
при переходе от языка к языку. Кроме того, коммутация и
сравнения, которые она позволяет осуществить, часто
показывают, что члены одной категории по-разному
упорядочены с парадигматической точки зрения, что границы
между членами могут не перекрываться (как в примере
arbre: bois: foret), что члены категории могут находиться
в партиципативном противопоставлении или
факультативно замещать друг друга (например, подстановка
«немаркированного» члена вместо «маркированного»; так,
в большом количестве систем грамматического рода вместо
женского рода может быть подставлен мужской, а в
системах времен вместо прошедшего и будущего времени
часто подставляется настоящее). Все сказанное решительно
предостерегает против попыток выбрать в качестве основы
для анализа экстралингвистические классификации:
«Во свсех этих случаях мы, следовательно, наблюдаем
вместо заранее данных идей значимости, вытекающие из
самой системы» (Ф. де Соссюр22). Открытие коммутации
и принципа произвольности знака позволяет сохранить
эмпирический метод и вместе с тем препятствует возврату
к средневековой ars magna.
4. Теперь остается точно определить место значимости
(valeur) по отношению к значению (signification). Этот
вопрос прекрасно освещен в «Курсе» Ф. де Соссюра23:
«Значимость, взятая в своем концептуальном аспекте, есть,
конечно, элемент значения, и весьма трудно выяснить,
чем sto последнее от нее отличается, находясь вместе с
тем в зависимости от нее». «Входя в состав системы,
слово облечено не только значением но еще — главным
образом — значимостью, а это уже совсем другое».
«Говоря, что они [значимости] соответствуют понятиям,
следует подразумевать, что эти последние чисто
дифференциальны, т. е определены не положительно своим
содержанием, но отрицательно своими отношениями с прочими
элементами системы. Характеризуются они в основном
именно тем, что они — не то, что другие», «...но само
собой разумеется, что в этом понятии нет ничего перво-
22 Ф. де Соссюр, Курс общей лингвистики, переводе
французского, М., 1933, часть II, гл. IV, § 2, стр. 116.
23 Там же, часть II, гл. IV, § 2.
9 Заказ № 2064
129

начального, что оно является лишь значимостью,
определяемой своими взаимоотношениями с другими значимо-
стями того же порядка, и что без них значение не
существовало бы».
Коммутация позволяет провести чрезвычайно важное
различие между формой и субстанцией как в плане
выражения, так и в плане содержания 24. Отношение между
формой и субстанцией является произвольным точно так
же, как отношение между содержанием и выражением.
Произвольность знака дублируется, таким образом,
произвольностью отношения между формой и субстанцией в
обоих планах.
Субстанция содержания заключена в значении. По
отношению к форме содержания значение имеет ту же
особенность, что и простая фонация по отношению к форме
выражения: оно является произвольным. Что же касается
формы, то ее образуют функции (реляции на
синтагматической оси, корреляции на парадигматической оси) между
величинами, составляющими форму, или, точнее, функции,
определяющие эти величины.
К чему же сводится значимость — к значению или к
форме содержания (в определенном выше смысле)? Может
показаться, что значимость связана и с тем и с другим:
можно подумать, что в противоположность чистой форме,
определяемой внутренними функциями, значимость
представляет собой материальную форму — способ, в
соответствии с которым субстанция подчиняется чистой
форме. Мы полагаем, однако, что такое понимание
ошибочно и противоречит понятию значимости, как его мыслил
Ф. де Соссюр. Значимость характеризуется чисто
дифференциальными, оппозитивными и негативными чертами,
и в ней нет ничего семантического. Значимость в соссю-
ровском смысле является в обоих планах языка элементом,
который служит для определения парадигматической
упорядоченности корреляций. Число членов,
определяющее состав категории или парадигмы и
обусловливающее потенциальное поле деятельности для каждого из
них; возможные партиципативные противопоставления
(или факультативные замечания), о которых речь шла
24 Louis Hje1ms1e?, Langue et parole в «Cahiers Ferdinand
de Saussure», II, 1942, p. 29—44 и «La stratification du langage» в
«Linguistics Today»=«Word», X, № 2—3, 1954, p. 163—188.
130

выше; смысл, который необходимо придать этим
противопоставлениям,— все это может изучаться и описываться без
всякого обращения к субстанции. Так, мы можем
констатировать идентичность систем грамматического рода в
латинском и немецком языках или систем простых
глагольных времен в английском, датском и немецком языках,
учитывая все, что относится к значимости, но не вводя
ни одного элемента значения.
Из самого принципа произвольности манифестации,
т. е. реляции между формой и субстанцией, логически
вытекает, что одна и та же форма может
манифестироваться в различных субстанциях. При современном уровне
исследований этот факт особенно отчетливо выступает в
плане выражения, где он часто бывает доступен
непосредственному наблюдению: одна и та же форма может,
например, манифестироваться как в звуковой, так и в
графической субстанции. Этот пример наглядно показывает
различие между формой и субстанцией, а также место,
которое значимость занимает по отношению к этому различию.
Не только то, что реляционно, но и то, что корреляционно
и дифференциально, относится к форме и не зависит от
материальных фактов манифестации. Как только к
рассмотрению привлекается материальный элемент либо
специфически звукового, либо специфически графического
порядка, мы оказываемся перед фактом субстанции.
Дифференциальный факт остается фактом формы (а именно
чистой формы) лишь при условии, что в определение не
вводится ни одного дифференциального признака
звукового или графического порядка. То, что значимость является
элементом чистой формы, становится очевидным
благодаря аналогиям с шахматной игрой и со стоимостью в
экономике, на что указывал Ф. де Соссюр: «...и не только
другая фигура, изображающая коня, но любой предмет,
ничего общего с ним не имеющий, может быть
отожествлен с конем, поскольку ему будет придана та же
значимость»25. Монету можно обменять на другую монету —
из другого металла или с другим изображением, на
банкноту, на чек, на ценные бумаги; стоимость монеты
определяется отнюдь неметаллом, из которого она изготовлена2в.
25 Ф, де Соссюр, Курс общей лингвистики, перевод с
французского, М., 1933, ч. II, гл. III, стр. 111; ср. также гл. V, конец.
26 Там же, гл. IV, § 3.
9*
131

Прибавим для полноты, что все сказанное об описании
значимости остается верным и для описания вариантов.
Если даны формальные функции, с помощью простых
подсчетов можно вычислить возможное число вариантов:
для контекстных вариантов это будет конечное и точно
определенное число, для свободных вариантов (каждого
контекстного варианта) — теоретически бесконечное
число. Как только мы введем описание произносимых звуков
или написанных букв, но не раньше, мы окажемся в
области субстанции27.
Чтобы описать манифестацию инвариантов, можно
выбрать различные способы. Наиболее удачным способом
представляется следующий: с помощью абстракции
строится «концепт», или родовое понятие, учитывающее
насколько возможно все манифестации всех возможных
вариантов28. Так, в плане выражения следует определить
фонематему и графематему (фонему и графему). Этот
способ позволяет аналогичным образом определить и семате-
му, объединяя в «концепте», или в родовом понятии,
частные значения, возможные с точки зрения данного узуса,
из крторого в соответствии с указанным методом можно
вывести норму. Фонематему (фонему), графематему
(графему) и сематему никоим образом не следует смешивать со
значимостью, так как они принципиально отличны от нее.
Они являются «материальной формой», а «материальная
форма» — это всего лишь отражение чистой формы,
спроецированной на субстанцию, отражение, которое зависит
от фактов субстанции и получается с помощью специальной
индукции на основе частных значений, каковые в свою
очередь являются материальными проекциями вариантов
чистой формы.
Мы полагаем, что всех этих соображений достаточно
для ответа на поставленный выше вопрос: можно ли
считать, что значения образуют структуру? Да, можно
и должно считать по двум причинам:
1) так как частные значения зависят от исчисления
вариантов, которые выводятся логически из возможных
27 Ср. «Prolegomena to a theory of language», p. 52—54 [в
переводе на русский см. Л. ?льмслев, Пролегомены к теории
языка, сб. «Новое в лингвистике», вып. 1, Изд-во иностранной
литературы, М., 1960, стр. 338 и ел.]
28 Ср. «Travaux de l'Institut de Linguistique», I, Paris, 1956,
p. 163 и ел. (Louis Hje1ms1ev, Anime et inanime, personnel et
non-personnel).
132

реляций, предусмотренных при описании формы; 2) так
как общие «значения», или сематемы, зависят от
значимости, которые также подчинены форме и определяют
возможные корреляции. Значения не смешиваются ни с
вариантами, ни со значимостями; варианты и значимости —
это явления иного порядка.
К этому ответу нужно прибавить три следующих
замечания: об уровнях значений (§ 5), об анализе знаков (§ 6)
и об уровнях семантического анализа (§ 7).
5. Семантическая субстанция подразделяется на
несколько уровней29. Крайние и в то же время наиболее
важные и наиболее известные уровни — это физический
уровень, с одной стороны, и уровень восприятия или
коллективной оценки — с другой. Чтобы дать
исчерпывающее и адекватное описание целого, надо, очевидно,
описать все уровни и отношения между ними. Что касается
этих отношений, то между уровнями существует
определенная иерархия, которую необходимо выявить. По всей
видимости, в первую очередь должно быть выполнено
описание на уровне коллективной оценки. Этот уровень
является константой, которую предполагают (селекционируют)
другие уровни, в том числе физический уровень (который,
как известно, может отсутствовать). Только уровень
коллективной оценки позволяет наряду с прочими научно
подойти к проблеме «метафор». Если мы хотим должным
образом охарактеризовать семантический узус, принятый
в каком-либо языковом коллективе и принадлежащий к
описываемому нами языку, это следует делать отнюдь не
с помощью физического описания означаемых вещей;
напротив, это можно выполнить, лишь прибегнув к
коллективным оценкам, принятым в данном коллективе, т. е.
к социальному мнению. Семантическое описание должно
состоять прежде всего в сближении языка с другими
социальными институтами; именно в этой точке
лингвистика соприкасается с другими отраслями социальной
антропологии. Ведь одной и той же физической «вещи» могут
соответствовать совершенно различные семантические
описания — в зависимости от того, в рамках какой
цивилизации рассматривается эта «вещь». Это верно не только для
терминов непосредственной оценки (хороший и плохой,
29 Более подробное изложение вопроса об уровнях субстанции
можно найти в «Linguistics Today»=«Word», ?, № 2—3, p. 175 f.
(Louis ?je1ms1e?, La stratification du langage)*
m

красивый и безобразный), не только для предметов, прямо
связанных с цивилизацией (дом, стул, король), но и для
явлений природы. Лошадь, собака, гора, ель и т. д. будут
определены совершенно по-разному в обществе, которое
знает (и опознает) все эти объекты как исконные, и в
обществе, для которого эти объекты являются экзотическими
феноменами. Слон — это одно для индейца или
африканца, который приручает и использует слонов, боится или
любит их, и совсем другое для европейца или
американца, который знаком со слоном только по зоопаркам,
циркам и зверинцам. Собака получит различные
семантические определения у эскимосов, где собака — упряжное
животное, у парсов, для которых она — священное
животное, в индуистском обществе, где собака презирается как
пария, и, наконец, в цивилизованном обществе Запада,
где собака — домашнее животное, дрессируемое для
охоты или для сторожевой службы. Во всех этих случаях
зоологическое определение было бы явно недостаточным
с лингвистической точки зрения. Необходимо понять, что
речь здесь идет не о различии в степени, а о существенном
и глубоком различии. Вопреки традиционному подходу
не следует говорить, что в таком-то обществе собака
является презираемым животным,— наоборот, надо говорить,
что в этом обществе презираемым животным является
собака. Итак, одно и то же определение может быть
применимым для разных обществ и, следовательно, для разных
языков, к «вещам», совершенно различным в других
отношениях. Ведь вполне допустимо, чтобы в одном обществе
«презираемым существом» считалась собака, в другом —
проститутка, в третьем — колдунья или палач и так
далее. Подобные семантические определения должны иметь
серьезные последствия для чисто формального анализа
рассматриваемых единиц.
6. Не только семантическая субстанция расчленяется
на несколько уровней, но и сами семантические единицы
также относятся к различным уровням: знаки с большим
протяжением (например, слова), минимальные знаки
(корни, аффиксы, например: in-de-com-pos-able-s «не-раз-
-лож-им-ые»), части знаков. На уровне знаков (например,
слов) количество единиц часто бывает неограниченным:
так, существительные обычно образуют в любом языке
открытый класс. Этим открытым классам
противопоставляются замкнутые классы: служебные слова, аффиксы,
Ш

окончания и т. д. (например, класс предлогов, класс
союзов или, вообще говоря, так называемые грамматические
классы). Замкнутые классы встречаются и в области
лексики: так, среди непроизводных прилагательных можно
указать небольшие замкнутые классы, часто состоящие
всего из двух членов (большой : маленький, длинный :
короткий, красивый : безобразный, горячий : холодный).
Структурное описание возможно лишь при условии, что
открытые классы удается свести к замкнутым классам.
Эта операция осуществляется при структурном описании
плана выражения, когда каждый знак рассматривается
как состоящий из таких элементов, сравнительно
небольшое число которых оказывается достаточным для
описания. Аналогично надо поступать и при описании плана
содержания30. В ряде очевидных и давно известных
случаев содержание знака легко раскладывается по
такому же принципу, что и содержание выражения. Так,
латинское именное окончание -ibus разлагается, с одной
стороны, на четыре элемента выражения: i, b, u и s, a с
другой — на два элемента содержания: датив\аблатив
и множественное число. В английском языке знак am
состоит из двух элементов выражения (а и m) и из пяти
элементов содержания: быть + 1-ое лицо + единственное
число + настоящее время + индикатив. В обоих планах
эти элементы выделяются, как известно, посредством
коммутации.
Указанный метод разложения содержания на элементы
необходимо обобщить. Однако для того, чтобы упорядочить
все лексические факты в соответствии с описанным
принципом, предстоит выполнить чрезвычайно трудоемкую
работу. Правда, большая подготовительная работа уже
выполнена лексикографией: лексикографические опре-
деления одноязычных словарей являются по сути дела
первым важным приближением к решению поставленной
задачи.
Прибавим, что между двумя или несколькими
элементами в содержании одного знака часто имеет место
синкретизм: так, лиса — это, с одной стороны, рыжее живот·
ное, а с другой — хитрое животное и т. д. Заметим также,
80 Более детально об этом говорится в «Prolegomena to a theory
of language», p. 42 и ел. [в переводе на русский см. работу
Л. Ельмслева в сб. «Новое в лингвистике», вып. 1, М., 1960,
стр. 325 и ел.]
135

что один и тот же элемент нередко может одновременно
входить в состав знака, принадлежащего открытому
классу, и быть идентичным другому знаку, который относится
к замкнутому классу, например мужской род и женский
род (или самец и самка) в знаках бык и корова и т. д.
(тематические и обращенные морфемы 31).
7. Предлагаемое нами разложение знаков на элементы
не означает отказа от семантического описания знаков,
взятых целиком, в том числе знаков различной протяжен*
ности и различных уровней. Здесь также имеет место
абсолютная аналогия с анализом плана выражения, и в
частности с фонологическим описанием. Фонологическое
описание не сводится просто к описанию произношения
одних лишь фонем; наоборот, для полноты описания
необходимо, чтобы было описано произношение фраз, слогов,
«фонетических слов».Точно так же семантическое описание
не сводится просто к семантическому описанию элементов
содержания, выделенных в результате анализа; остается
необходимым описание манифестации больших единиц.
Значение слова как до анализа, так и после него является
основным объектом семантики; «семантическое слово»,
лексическое слово или просто слово сохраняет все свои
права. Сочетая изучение знакомых уровней с изучением
семантических уровней, можно прийти к построению
лексикологии, которая в принципе будет аналогична
лексикологии, недавно предложенной Маторе32, «социологической
дисциплине, использующей лингвистический материал,
каковым являются слова». Обнаруживая «ключевые ело*
ва», характерные для данного общества в данную эпоху,
и устанавливая как функциональную сеть подчиненных
слов, зависящих от этих «ключевых слов», так и иерархию,
определяющую эту сеть, семантика, понимаемая в
описанном выше смысле, должна стать венцом исторической
науки и в более общем виде социальной антропологии.
Пример для иллюстрации можно привести из области
лингвистики: ключевое слово структура является словом,
определяющим основное направление современной
лингвистики.
81 См. мою статью «La nature du pronom» в «Melanges van
Ginneken», 1937, p. 51—58.
82 G. Matогe, La methode en lexicologie, 1953«
136

II
ДИХОТОМИЧЕСКАЯ
ФОНОЛОГИЯ
Редакция и вступительная статья
В. В. Иванова

ТЕОРИЯ ФОНОЛОГИЧЕСКИХ РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ
ПРИЗНАКОВ
1. Проблема элементарных фонологических единиц
в истории лингвистики
Для современных направлений в фонологии и в
других областях лингвистики (начиная с работ основателей
структурной лингвистики и вплоть до новейших
исследований по применению математических методов в
языкознании) характерно стремление отчетливо формулировать
исходные простые понятия, которые можно положить в
основу описания языка. Само по себе это стремление
совсем не ново — оно проявилось уже в рассуждениях о
языке у древнегреческих (а отчасти и у древнеиндийских)
философов, впервые совместно решавших лингвистические
и логические проблемы.
Применительно к звуковой стороне языка необходимость
описания более крупных единиц речи (например, слогов)
через простые («первоначальные элементы») была указана
Платоном в «Теэтете», «Филебе» и некоторых других
диалогах. Платон ясно сформулировал и те основные
трудности, с которыми при этом сталкивается исследователь:
слог (например, Со в имени «Сократ») может быть
определен как сочетание первоначальных элементов (звуков или
букв) с и о, но сами эти первоначальные элементы нельзя
определить далее точно таким же образом, т. е. нельзя
назвать «элемент» (?????????) какого-либо элемента1.
Иначе говоря, элемент нельзя разложить на еще более
мелкие первоначальные элементы. Платон говорил о
бесконечном непрерывном многообразии реальности2, в
частности о непрерывном звуковом потоке, на который язык
1 Платон, Теэтет, М.-Л., 1936, стр. 150. По контексту видно,
что Платон здесь говорит именно о звуках, а не о буквах.
2 Ср. о применении к языку этой мысли Платона: Е.
Coseгiu, Forma y sustancia en los sonidos del lenguaje, Montevideo, 1954,
p. 153.
139

(как и музыка) накладывает схему дискретных элементов3.
Эти идеи Платон иллюстрировал на материале языка,
но считал приложимыми и к другим явлениям. Сравнение
элементов языка с неразложимыми атомами физического
мира часто использовалось и древнегреческими философами
других школ. Аристотель свою картину физического мира
пояснял сравнением с языком, где из элементов низшего
уровня (например, букв или звуков) строятся единицы
высшего уровня (например, слоги), из которых в свою
очередь создаются элементы более высокого уровня
(например, слова). Мысль об иерархии разных уровней, как и
представление о наличии элементарных единиц,
перекликается с положениями современной нам науки. Но так
же как в физике унаследованное от греков представление
об атоме (который по-гречески называется
«неразложимым» — ?'?????) коренным образом изменилось потому,
что атом оказался расщепляемым, в новейшей
лингвистике возникла задача выделения «элементов элементов» —
фонологических различительных признаков, по которым
противопоставляются друг другу элементарные единицы
звуковой системы языка — фонемы. Аналогия с физикой
оказывается поучительной также и потому, что задача
расщепления элементарных единиц — фонем — в
фонологии ставится главным образом в связи с новыми
возможностями современной техники и с практическими
приложениями фонологии. Эти практические приложения
объясняют ориентацию современной фонологии на возможности
технических устройств, а не на интуицию человека.
Именно принятием данных интуиции человека, не
подвергаемых дальнейшему анализу, от новейшей фонологии
отличаются и древнеиндийские теории, вплотную
подходившие к понятию фонемы4. В отличие от Аристотеля,
8 См. характеристику этих лингвистических идей Платона в
статье R. Jakobson, Kazanska szkoJa polskiej lingwistiki i jej
miesce w swiatowym rozwoju fonologii, «Biuletyn polskiego towarzy-
stwa jczykoznawczego», ?. 29, Wroclaw — Krakow, 1960, ?. 4. Следует
отметить, что в названных трудах Э. Косериу и Р. Якобсона не
обращено внимания на постановку вопроса об «элементах элементов» у
Платона. Относительно «первоначальных элементов» в греческой
философии языка ср. также L. R. Palmer, Some observations
on the language of linguists, «Studies presented to J. Whatmough»,
1957, p. 190—192.
4Cp.J. Brough, Theories of general linguistics in the Sanskrit
grammarians, «Transactions of the Philological Society», London,
140

который исходил из простых элементарных единиц и
постепенно строил из них единицы высших уровней в своей
синтезирующей модели языка, индийские философы
начинали с фразы как с единственной языковой реальности
(ср. изложенные выше идеи Платона); фраза должна
была постепенно расчленяться, т. е. строилась
анализирующая модель языка. Для объяснения того общего, что
объединяет различные звуки речи в разных фразах,
индийские философы ввели понятие sphota — идеальной
вневременной единицы языка, остающейся неизменной
при различных ее проявлениях в конкретной речи. Учение
о sphota близко к тем психологизированным изложениям
фонологии, которые возникли в европейской и
американской науке в конце XIX и первой половине XX в.
Авторы этих теорий исходили из того, что основным
критерием для выделения фонем является языковое чутье
носителя языка.
Однако создатель наиболее известной из таких теорий—
Бодуэн де Куртене — не сразу пришел к психологической
формулировке идей фонологии5. В казанский период своей
деятельности Бодуэн (как и работавший вместе с ним Кру-
шевский) определял фонему посредством таких чисто
лингвистических операций, как соотнесение разных вариантов
одной морфемы в пределах одного языка и соотнесение
генетически тождественных морфем в разных языках.
Фонемой называлась единица, представленная разными
звуками (например, [s] и [х], чередующимися в польском
языке), которые находятся в регулярном чередовании в
разных вариантах одной морфемы, или же разными звуками
в разных родственных языках. Подход к фонеме как к
переменной, принимающей разные значения в зависимости
от конкретного варианта морфемы, был намечен еще в
древнеиндийском учении о чередованиях и позднее был
развит в морфонологии, основателями которой и были
1951, р. 21—46; В. ?. ??п??ов, О некоторых аналогиях к
проблемам и методам современного теоретического языкознания в
трудах древнеиндийских грамматиков, «Краткие сообщения Института,
народов Азии АН СССР», LVII, М., 1961, стр. 128; Р. Якобсон,
указ. раб., стр. 3—4.
6 См. В. Н. Топоров, И. А. Бодуэн де Куртене и развитие
фонологии, в книге «И. А. Бодуэн де Куртене», М., 1960, стр. 34;
В. В. Иванов, И. А. Бодуэн де Куртене и типология славянских
языков, там же, М., 1960, стр. 40; Р. Якобсон, указ. раб., стр.
6-34.
141

Бодуэн и Крушевский. Понимание фонемы как
переменной, принимающей разные значения в различных
родственных языках, представляло собой шаг по пути
формализации сравнительного языкознания; в этом отношении
Бодуэн и Крушевский развивали идеи ранней работы
Соссюра.
Уже в 70-х и 80-х годах Бодуэн и Крушевский начали
заниматься и некоторыми вопросами, связанными с
психологической стороной языковых явлений, подчеркивая
их бессознательный характер; отдельные мысли из их работ
этого времени предвосхищают концепцию бессознательных
психических явлений, получившую позднее широкое
распространение в психологии. Но лишь в 90-х гг. Бодуэн
полностью перестраивает свою фонологическую теорию на
психологической основе, превращая ее в психофонетику —
учение о звукопредставлениях. Теперь Бодуэн стремился
найти такие элементарные единицы языка, которые далее
являются неразложимыми не с морфологической или
сравнительно-исторической, а с психологической точки
зрения. В начале XX в. Бодуэн обнаружил, что такими
неразложимыми единицами, на которые можно разложить
фонемы, признававшиеся им прежде «фонетическими
атомами», являются простейшие элементы — «кинакемы»,
т. е. «представления» отдельных физиологических работ
органов речи («кинемы») и «представления» отдельных
акустических работ («акусмы»). Здесь в психологических
терминах была сформулирована идея, которая (как и
высказанная Бодуэном в то же время мысль о фонеме как
намерении) представляет большой интерес с точки зрения
современной фонологии и кибернетики. Примерно в те
же годы к мысли о возможности выделения
«различительных элементов», из которых состоят звуковые единицы,
пришел Соссюр6. Однако в то время эти мысли не могли
приобрести более конкретного характера из-за отсутствия
необходимых методов выделения таких элементов. Бодуэн
стремился к использованию максимально более
объективных и точных методов, высказывая при этом гипотезы,
поражающие своей прозорливостью (в частности, мысль
о таком акустическом исследовании звуков, которое поз·
6 Об этом свидетельствуют, в частности, недавно
опубликованные материалы, позволяющие проследить эволюцию идей Соссюра.
См. Р. Якобсон, указ. раб., стр. 29, прим. 112.
142

волило бы представить их визуально7). Но его идеи
опережали состояние тогдашней фонетической науки; поэтому
основным методом для него снова оказывалась
интроспекция, которую ему самому хотелось бы заменить
экспериментом. В период увлечения психофонетикой Бодуэну
удалось найти некоторые приемы, демонстрирующие
наличие определенных фонологических различий (или
их отсутствие) у носителя данного языка: так,
принадлежность русского и и ы к одной фонологической
единице он доказывал рифмами типа пыл — ил, корыто —
разбито8.
Э. Сепир, позднее самостоятельно пришедший к
фонологической теории, близкой идеям Бодуэна, показал
«психологическую реальность»9 фонем на примере обучения
письму американских индейцев, которые без труда
научились обозначать особыми знаками отдельные фонемы
своего родного языка, не имевшего прежде письменности.
Доказательством этого рода психологической реальности
фонем может быть вообще существование алфавитных
письменностей, изобретение которых и было практическим
приложением фонологической интуиции их создателей.
Естественно, что особый интерес эта проблема вызвала в XX в.,
когда начали строиться новые системы письма — прежде
всего для тех языков народов нашей страны, которые до
революции были бесписьменными. Эта работа и оказалась
важнейшим практическим толчком для развития
фонологии — именно в связи с ней ?. ?. Яковлев в работе
«Математическая формула построения алфавита» отчетливо
сформулировал фонологические принципы, свободные от
психологических допущений. Если до этого в работах
крупнейших русских фонологов — учеников Бодуэна —
Щербы и Поливанова, а затем и в ранних статьях
Трубецкого еще сказывалось влияние психофонетики Бодуэна,
то после статей Яковлева открылся новый период,
свободный от откровенно психологической точки зрения. В этот
период психологистическая терминология фонологов
предшествующего времени стала казаться чем-то
несущественным и внешним: Щерба говорит в некрологе, посвященном
Бодуэну, об условности его психологизма, а Ельмслев —
7 См. Р. Якобсон, указ. раб., стр. 20—21.
8 См. там же, стр. 19.
9 Е. Sa?iг, Selected writings, Berkley — Los-Angeles, 1951.
143

в некрологе, посвященном Сепиру, о несущественности
его пристрастия к психологическим формулировкам.
Однако ссылки на языковое чутье носителя языка в
той или иной форме должны были остаться в фонологии
и после того, как откровенно психологическая точка
зрения осталась позади. Все причины, вызвавшие к жизни
фонологию, все те практические приложения, которые
заставляли некоторых лингвистов еще в XIX в. высказывать
по существу фонологические идеи, были связаны с
обращением к языковой интуиции человека. Так обстояло дело
в отношении разработки транскрипции, где
фонологический метод обозначения единиц, различающихся в данном
языке, был предвосхищен Суитом и Пасси; в отношении
исследования диалектов, где фонологический подход был
осуществлен Винтелером, и изучения ранее неизвестных
языков, не имеющих письменности, применительно к
которым фонологические идеи и методы развивались Усла-
ром (на материале кавказских языков) и позднее Боасом,
Сепиром и Блумфилдом (на материале языков
американских индейцев). Не составляли исключения и задачи
обучения языку, повлиявшие на выработку концепции Суита
(и позднее Щербы), и разработки алфавитов, которые были
основным практическим приложением фонологических
идей Яковлева, Поливанова и Жиркова. При решении
всех этих задач можно (и нужно было) обращаться
прежде всего к интуиции человека, знающего язык; с помощью
этого человека нетрудно было произвести деление любого
звукового отрезка (фразы, слова или морфемы) на
отдельные звуковые единицы и затем собрать данные,
необходимые для фонологической классификации этих единиц.
Эта процедура и была подвергнута тщательному
описанию в работах Пражской школы (прежде всего — в
классическом труде Трубецкого и в некоторых ранних работах
Якобсона) и представителей американской дескриптивной
лингвистики (отчасти также и в глоссематике Ельмслева).
Разработанные этими школами методы фонологической
классификации звуков представляют большую ценность, но
лишь при том условии, что исследователь может считать
наперед заданным разделение звукового потока на отдельные
слова и звуки и разделение всех этих слов на отличающиеся
в фонологическом отношении или не отличающиеся
(совпадающие). При наличии этих предварительных условий,
которые могут быть заданы благодаря языковой интуиции
144

носителя языка, построение системы фонем может
производиться достаточно строгим образом. Но эти
предварительные условия по существу предполагают наперед заданным
сам результат фонологического анализа: он содержится
в языковой интуиции говорящего, и задача фонолога
состоит в том, чтобы сформулировать это скрытое основание
интуиции в явной форме. До тех пор, пока речь шла
только о решении тех практических задач, которые позволяют
вначале опираться на эту интуицию, такой подход мог
считаться приемлемым, хотя с теоретической точки зрения
серьезные сомнения могло вызывать то, что
фонологический анализ строился на основе фонетических данных,
часто по существу предполагавших уже произведенным
фонологический анализ. Отсутствовали правила, согласно
которым абстрактная фонологическая система может быть
соотнесена с реальными последовательностями звуков
речи, воспринимаемыми человеческим слухом и
регистрируемыми приборами. Поэтому фонологическая теория
оставалась неполной. Стремление перекинуть мост между
фонетикой и фонологией привело Р. Якобсона в начале
40-х гг. нашего века к теории элементарных признаков
фонем, которые могли бы быть выражены на языке
объективных фонетических данных. Но необходимость
пересмотра основных понятий фонологии возникла не столько
из теоретических соображений, сколько благодаря
появлению новых технических устройств и связанных с ними
практических приложений лингвистики.
2. Фонологическая модель и техническое
устройство
В современной лингвистике особенно ясно видно то,
что научные идеи определяются не только людьми, но
и приборами, которыми люди пользуются в каждый
данный период времени. Такие новые приборы, которые
могут осуществлять различные операции над языком (в том
числе и исследовать язык) и поэтому приводят к
появлению нового взгляда на язык, были построены за
последние двадцать лет.
Это прежде всего электроакустические приборы для
распознавания (анализа) и порождения (синтеза) звуковой
речи. Интерес к возможностям построения говорящих
машин возник очень давно — еще в XVIII в., когда все-
10 Заказ № 2064
145

общее увлечение автоматами было первым (и еще весьма
наивным) предвосхищением некоторых идей кибернетики.
Так, например, в 1780 г. Санкт-Петербургская Академия
Наук предложила для решения такие два вопроса:
«I. Какое свойство и характер столь различных между
собою в рассуждении выговора гласных букв а, е, /, о, и.
II. Не можно ли сделать орудия органическим трубам,
известным под именем человеческого голоса, подобные, кои
бы произносили гласные буквы а, е, i, о, и»10.
В этой постановке вопроса, характерной для
аналогичных исследований, предпринимавшихся на протяжении
XVIII в. и начала XIX в. в различных странах Европы,
многое перекликается с современным подходом к
исследованию звуковой речи: связь различительных свойств
звуков с конструированием соответствующего прибора для
синтеза речи, уподобление человеческого аппарата
искусственному устройству. В работах Кемпелена,
сконструировавшего в конце XVIII в. говорящий автомат, были
предвосхищены современные представления о
производстве речи как процессе, во время которого налагаются
модуляции на чисто периодические колебания или на шум11.
Однако такие механические устройства, которые могли
быть построены в XVIII в. и XIX в., не давали
возможности глубоко исследовать процесс синтеза звуков, как и
акустические проблемы анализа звуков речи. Поэтому,
несмотря на появление в XIX в. ряда выдающихся
исследований физиков и математиков (Гельмгольца, Грассмана
и др.), посвященных теории образования звуков речи, эти
работы почти не оказали влияния на собственно
фонетические описания языка. Экспериментальная (т. е.
инструментальная) фонетика (как до этого фонетика, не
пользовавшаяся никакими инструментами) в начале XX в.
занималась почти исключительно артикуляцией (физиологией)
звуков речи и очень мало внимания уделяла акустической
стороне речевого процесса; к числу важных исключений
относится ранняя работа Л. В. Щербы о русских гласных,
до сих пор сохраняющая значение12. Такое преимуществ
10 «Академические известия [С.-Петерб. Имп. Акад. Наук] на
1780 г.», ч. VI, стр. 188; ср. Л. Р. Зиндер, Об одном опыте
содружества фонетистов с инженерами связи, «Вопросы языкознания»,
1957, № 5, стр. 114.
11 См. М. Halle, The sound pattern of Russian, 1959, p. 93.
12 M. Halle, указ. раб., стр. 97.
Hi

венное внимание к артикуляционной стороне процесса
образования звуков было связано не только с отсутствием
соответствующих устройств, но и с тем, что все названные
выше практические приложения традиционной фонетики
(и фонологии на первом этапе ее развития) могли быть
решены с помощью одних только артикуляционных данных.
t Положение постепенно менялось на протяжении
периода между первой и второй мировыми войнами, когда
потребности техники связи привели к необходимости
акустического исследования звуков речи, а успехи электроники
сделали возможным построение приборов для весьма
тонкого анализа и синтеза звуков речи. В этих приборах
комбинация фильтров с фиксированной шириной полосы
пропускания используется для автоматического частотного
анализа спектра звуков связной речи13. Вскоре после
второй мировой войны для исследования языка стал
широко использоваться звуковой спектрограф (или сонограф)
типа «Видимая речь». Этот прибор позволяет визуально
представить акустические свойства звуков (соотношение
частоты и интенсивности, определяемой относительной
амплитудой колебаний, и изменение этих характеристик во
времени), т. е. подтверждает реальность чаяний Бодуэна
де Куртене, о которых говорилось выше. На
спектрограмме «видимой речи» частотные и временные характеристики
акустических сигналов представлены количественно,
тогда как об интенсивности можно судить по яркости
изображения. Для более специальных целей могут быть
разработаны устройства, дающие точные количественные
данные обо всех параметрах звуков речи.
Начиная с работы Гельмгольца, а позднее Штумпфа,
результаты которой были опубликованы в 1926 г., на
протяжении нескольких десятилетий продолжались исследования
по восприятию человеком звуков, спектр которых
подвергнут искажению. Эти работы, в виду их практических
приложений к технике связи особенно интенсивно
проводившиеся во время второй мировой войны, много дали для
выявления тех акустических признаков звуковых единиц,
которые являются необходимыми и достаточными для
распознавания этих единиц. Строгое исследование соотношения
13 Популярное изложение принципов устройства
спектрографов и их значения для лингвистики дается в книге Глисона,
«Введение в дескриптивную лингвистику», перев. с английского, М., 1959,
стр. 283—300.
10*
147

между акустическими и артикуляционными
признаками стало возможным также лишь в самое последнее
время, во-первых, потому, что для этого необходимо более
точное знание геометрии голосового тракта, достигнутое
благодаря применению рентгенологических (а в последнее
время кинорентгенологических) методов, во-вторых,
потому что для решения соответствующих математических
задач необходимы весьма сложные вычисления,
производить которые было крайне затруднительно до появления
современных вычислительных машин. В последнее время,
с одной стороны, начинается использование
вычислительных машин в этих целях14, с другой стороны, строятся
различные электрические аналоги человеческого речейо-
го аппарата. Научное значение этих электрических
моделей заключается прежде всего в том, что они позволяют
достаточно эффективным образом решить задачу
соотнесения тех артикуляционных признаков, которые могут
быть моделированы с помощью этих говорящих автоматов,
и акустических признаков звуков речи, синтезируемых
этими автоматами. Вместе с тем для исследования проблем
психологической акустики первостепенное значение имеют
устройства для синтеза звуков речи, которые позволяют
превратить спектрограммы «видимой речи» (точнее,
упрощенные схемы спектрограмм) в соответствующие звуки. В
лабораториях Хаскинс с помощью этого устройства
изучалось восприятие отдельных акустических признаков
звуков речи носителями соответствующих языков, которым
давали прослушивать синтезированные слоги.
Помимо огромного научного интереса, который
представляют электроакустические приборы для анализа и
синтеза звуков речи, эти устройства могут иметь и большое
практическое значение. Прежде всего их применение
может позволить решить в принципе чрезвычайно важную
задачу эффективной передачи речевых сообщений по
каналам проводной и непроводной связи (радио, телефонной
и т. п.). В современном обществе эти каналы связи
оказываются чрезвычайно перегруженными: с этим ежедневно
сталкивается любой житель большого города, который
пытается дозвониться по нужному ему телефонному
номеру. Количество сообщений, передаваемых по каналам
связи, с каждым годом увеличивается; в некоторых специаль-
14 См., в частности, G. Fant, Acoustic theory of speech
production, 's-Gravenhage, 1960.
148

ных условиях (например, в будущих космических полетах)
задачи обеспечения эффективной связи приобретают
особое значение. Всё это позволяет думать, что приложения к
технике связи являются в настоящее время важнейшими
среди всех актуальных вопросов прикладной лингвистики.
Все системы связи в человеческом обществе включают
человека в качестве необходимого звена 15, которое не
может быть устранено сейчас (и, надо надеяться, никогда не
будет устранено). Поэтому и возникает практическая
потребность описывать человека и технические элементы
связи в единых терминах. Это в известной мере оказывается
возможным благодаря достижениям новой
математической дисциплины — теории информации, позволяющей
давать количественную оценку различных каналов связи,
в том числе и биологических (например, тех каналов
связи, которыми являются органы чувств человека).
Одной из важных количественных характеристик
канала связи является его пропускная способность, т. е.
количество информации (обычно измеряемое в двоичных
единицах"!, которое может быть передано по каналу связи
за единицу времени16. Существующие системы связи,
используемые для передачи речевых сообщений, имеют
пропускную способность, заключенную между 104 и 105
двоичных единиц информации в секунду; так, системы
телефонной связи имеют пропускную способность порядка
30 000 двоичных единиц информации в секунду. Между тем
сочетание методов теории информации и фонологии
позволяет оценить количество информации, передаваемой
человеком посредством последовательностей фонем, как
примерно 50 двоичных единиц информации в секунду
(сходные числа характеризуют и другие виды человеческого
общения: так, опытная машинистка или пианист могут
передавать сигналы со скоростью 25 двоичных единиц
информации в секунду)17. Таким образом, существующие
15 Этой проблеме посвящена очень интересная статья G. Mi1-
1ег, The human link in communication systems, «Proceedings of the
National Electronics Conference», XII, Chicago, 1956, p. 1—6 (отд.
оттиск).
16 См. популярное изложение этой проблемы в книге А. М.
Ягломи И. М. Яглом, Вероятность и информация, М., 1960,
стр. 236—242. Эта книга в целом является хорошим руководством
для лингвистов, приступающих к изучению теории информации без
предварительной математической подготовки.
17 См. G, Mi11ег, указ. соч., стр. 3.
149

системы связи устроены крайне неэкономно, так как они
передают огромное количество сигналов, избыточных с
точки зрения языка * 8. Отсюда возникает задача
компрессии речи, т. е. разработки систем, которые позволили бы
передавать по каналам связи только те сигналы, которые
несут фонологическую информацию, т. е. служат для
различения единиц языка. Это сделало бы возможным
частичное устранение того несоответствия (примерно в 1000 раз),
которое существует между пропускной способностью
канала связи и количеством информации, передаваемой
посредством звукового языка. Полностью устранить это
несоответствие едва ли окажется возможным (во всяком
случае, в близком будущем), но предполагается, что
может быть достигнут компромисс, при котором по
телефонному каналу связи будет передаваться примерно 1000
двоичных единиц информации в секунду. Это может быть
достигнуто посредством автоматического анализа и синтеза
звуковых сообщений, передаваемых по каналу связи.
Передаваемое сообщение анализируется устройством, которое
устраняет часть избыточных сигналов, после чего по
каналу связи передаются в основном только сигналы, несушие
информацию; на другом конце канала связи имеется
устройство, синтезирующее звуковую речь на основе
полученных сигналов. Построение таких устройств принесло
бы огромный экономический эффект и имело бы важные
социальные последствия, т. к. оно существенно облегчило
бы коммуникацию в современном обществе: по тем
каналам связи, которые сейчас используются для передачи
одного сообщения, оказалось бы возможным передавать
несколько десятков сообщений. Этим объясняется то, что
в разных странах мира (США, Японии, Англии, Швеции
и др.) интенсивно ведутся исследования и инженерные
работы в этой области, субсидируемые коммерческими
фирмами и военными учреждениями.
Указанное несоответствие между каналом связи и
человеческой речью создает существенные трудности не только
для техники связи, но и для
инструментально-фонетического исследования языка с помощью современной
электроакустической аппаратуры. Рассматривая спектрограф
18 R.M. Fanо, The information theory point of view in speech
communication, «The Journal of the Acoustical Society of America»,
1950, № 6, p. 691.
150

как канал связи с шириной полосы пропускания W==
= 10 000 гц и отношением сигнала к шуму D=30, можно
оценить его пропускную способность по формуле C=yWy=
= 50 000 двоичных единиц информации в секунду19. За
одну секунду может быть произнесено около 10 фонем,
каждая из которых несет не более 7 двоичных единиц
информации (т. к. число фонем ни в одном языке мира не
превышает 80). Отмечая это огромное несоответствие
между возможностями спектрографа и речью человека,
шведский инженер Фант пишет: «Фонетист, который начинает
исследование в надежде дать точное описание речи в
пределах, определяемых пропускной способностью канала его
спектрографического анализатора, оказывается перед
лицом астрономически большого числа возможных моделей,
которые он должен рассмотреть. Эта задача невыполнима.
Трудность заключается не в записи спектрографических
данных, а в использовании полученных данных для
максимально полного описания» 20. Следует отметить, что
аналогичные задачи выбора одной из астрономически
большого числа возможных моделей возникают и в других
областях прикладной и математической лингвистики (и
кибернетики в целом): так, при автоматическом анализе
английских предложений со средней длиной в 20 слов, при
котором вычислительная машина должна сама строить и
перебирать предложения такой же длины, как данное,
потребовалось бы перебрать 10 42 предложений; это число
превышает количество секунд (3 · 1017),прошедших со
времени возникновения Земли, и число сантиметров
(2 · 1024), отделяющее Землю от наиболее удаленной звезды21.
К астрономическим числам приводят и некоторые опыты
построения систем смысловых единиц и их комбинаций,
которые достаточно полно описывали бы семантику
естественных языков. Все подобные задачи, типичные для
современной прикладной лингвистики и кибернетики,
нельзя решать путем простого перебора всех возможно-
19 См. G. Fant, Acoustic theory of speech production.
20 Там же, стр. 8.
21 G. H. Matthews, Analysis by synthesis of sentences of
natural languages (Massachusetts Institute of Technology, Research
laboratory of electronics, Center for communication sciences,
Mechanical translation group, Memo 1961—62 [отпечатано
множительным аппаратом], р, 7).
151

стей. Необходимо разработать более эффективные
критерии выбора одной из всего множества моделей, которая
является наиболее приемлемой с точки зрения данного
устройства (или системы, в которую входят человек и
устройство), и целей, которые перед ним ставятся. В
частности, решение теоретических проблем фонологии в
настоящее время сводится к задаче, весьма близкой к задаче
компрессии речи: необходимо разработать такие
фонологические модели, которые использовали бы данные
электроакустических приборов, но в то же время не содержали
бы ничего избыточного с точки зрения того или иного
языка. Именно эту цель и преследует теория фонологических
различительных признаков.
Одной и той же совокупности реальных речевых
событий (т. е. некоторому множеству последовательностей
акустических сигналов, передающих речевые сообщения)
может соответствовать несколько разных фонологических
моделей22. Общеизвестно, что для одного и того же языка
инвентарь фонем может быть описан по-разному:
например, в современном русском языке [и] и [ы], согласно одной
фонологической модели, описываются как варианты
(аллофоны) одной фонемы, согласно другой модели — как две
разные фонемы. Но еще более существенно то, что одну
и ту же фонологическую систему можно описать в
терминах различных фонологических единиц (различительных
признаков, фонем, фонологических слогов и слов). Степень
применимости и приемлемости той или иной
фонологической модели зависит не только от структуры данного
языка, но и от целей описания23: так, система, пригодная
для анализа звуковой речи, может не годиться для
синтеза; система, пригодная для одного устройства (например,
для слухового аппарата человека), может не годиться для
другого устройства (например, для автомата с
определенными характеристиками, существенно отличающимися
от характеристик слухового аппарата человека).
Выбор одной из нескольких возможных моделей
обычно производился (хотя и интуитивно) в зависимости от
того устройства, на которое рассчитано описание, и от
22 Yuen Ren Сhaо, The non-uniqueness of phonemic solutions of
phonetic systems, «Readings in linguistics», ed. by M. Joos, 1957.
28 В. В. Иванов, О приемлемости фонологических моделей
в книге «Машинный перевод». «Труды Института точной механики
и вычислительной техники АН СССР», вып. 2, М., 1961.
152

целей, которые перед этим устройством ставились
(например, при описании китайского или английского языков
в терминах физиологической — т. е. артикуляторной —
фонетики, с точки зрения русских, обучающихся этим
языкам). Но до тех пор, пока наука о языке имела дело
почти исключительно лишь с речевым (а не слуховым)
аппаратом человека, этот критерий выбора наиболее удобной
модели не формулировался отчетливым образом.
Положение существенно изменилось в настоящее время, во-
первых, благодаря появлению технических возможностей
конструирования различных устройств, анализирующих
и синтезирующих речь, во-вторых, благодаря успехам в
исследовании человеческого слухового аппарата, который
может быть описан как прибор, обладающий
определенными количественными характеристиками. Поэтому можно
поставить задачу выработки точных критериев, по
которым для данного устройства (человеческого или
автоматического) из всего множества мыслимых лингвистических
моделей должна быть выбрана модель, определяющая
программу работы этого устройства; правильность выбора
может быть доказана работой моделирующего устройства.
Применительно к фонологии задача выбора модели,
наиболее соответствующей данному устройству, и
обратная задача — построения устройства, соответствующего
определенной модели,— особенно остро встает в связи с
целым рядом задач прикладной лингвистики. Для решения
проблем компрессии речи, быстрого ввода информации в
вычислительные машины, для управления голосом
различными объектами (например, производственными), для
построения автоматов, заменяющих стенографисток и
машинисток, а также и для машинного перевода устной
речи, необходимо разработать такие устройства, которые
могли бы анализировать устную речь; обратная задача
синтеза устной речи представляет интерес не только для
решения тех же вопросов компрессии речи и машинного
перевода, но и для построения машин, помогающих
слепым, и для быстрого сообщения человеку данных
различных приборов (так, в зарубежной технической печати
указывалось, что показания большого числа приборов
в современных самолетах автомат может сообщать летчику
в форме фраз устного языка, синтезируемых автоматом).
Весь этот круг вопросов, связанных с обеспечением связи
между людьми и автоматами, не может быть решен без
163

определения фонологических единиц, которые должны
распознаваться машиной и храниться в ее памяти.
На протяжении последних 15 лет предпринимались
многочисленные попытки решить задачу автоматического
распознавания устной речи только на основе анализа
отдельных звуков речи или фонем. Но эти исследования
натолкнулись на ряд существенных препятствий.
Во-первых, для того, чтобы опознать отдельные звуки (варианты
фонем), нужно предварительно разбить на дискретные
единицы (сегментировать) непрерывный речевой поток, что
оказывается чрезвычайно трудной задачей, для решения
которой часто нужно уметь распознавать отдельные
звуки24. Во-вторых, при опознании отдельных звуков,
произносимых разными дикторами, весьма вероятны ошибки,
которые можно было бы устранить, опираясь на
статистические закономерности языка, т. е. используя
избыточность многих элементов языка, которые легко могут быть
предсказаны на основании других элементов. В качестве
иллюстрации использования избыточности при
человеческом восприятии речи автор может привести пример из
своего собственного опыта: слушая слова русского языка,
синтезированные прибором, который мог синтезировать
только гласные и некоторые фрикативные согласные, автор
воспринял одно из этих слов как русское хорошо, не
заметив при этом никаких неправильностей в произношении
(кроме известной деланности интонации, обычной для
синтезированной речи). В действительности же ? в этом
слове не было синтезировано: оно заменялось перерывом
в произношении гласных, что для человека, знающего
русский язык, было достаточным указанием на наличие ? в
этом слове. Очевидно, автомат, распознающий единицы
устной речи, должен использовать эти статистические
закономерности языка. По указанным причинам (а также
и по ряду других соображений) все больше ученых и
инженеров в настоящее время склоняется к тому, что,
говоря словами Миллера, «мы не можем успешно работать
с изолированными фонемами» 25.
24 Обзор современных работ по сегментации см. в исследовании
?. ?. ?гubу, Acoustico-cineradiographic analysis considerations
with especial reference to certain consonantal complexes (Acta radio-
logica, Supplementum, 182), Stockholm, 1959, p. 132 f.
25 G. Miller, Speech and communication, «The Journal of
the Acoustical Society of America», vol. 30, № 5, 1958.
154

Другое направление в решении задачи
автоматического распознавания устной речи исходит из принятия
в качестве основной единицы не фонемы, а целого слова. По
отношению к очень ограниченному числу слов (т. е. для
словаря очень малого объема) такая задача оказывается
разрешимой. В качестве примера можно сослаться на
опыты по быстрому вводу данных посредством голоса
в вычислительную машину, которые недавно были
проведены в США26. С этой целью использовалось
вспомогательное устройство — 18-канальный прибор для анализа
спектра звуков речи. Выход каждого из 18 фильтров
подключен к анализатору спектра; выходная цепь каждого
анализатора последовательно опрашивается электронным
коммутатором, затем преобразуется в трехзначное
двоичное число, представляющее амплитуду выходного сигнала.
Диктор, работающий с этой машиной, несколько раз
повторяет определенное слово, например числительное one;
на основе этих данных машина формирует эталон,
хранящийся в ее памяти. Затем в машину вводится
печатный эквивалент произнесенного слова. После этого
машина может распознавать соответствующее слово, вновь
произнесенное диктором, сравнивая это слово с
эталоном, хранящимся в памяти машины. В опытах, в которых
участвовали 9 дикторов-мужчин и 7 дикторов-женщин,
автомат оказался в состоянии узнать, какой из дикторов
произносит данное слово (при этом автомат угадывал
женские голоса безошибочно, а мужские голоса — в
93% случаев). Оказалось также возможным построить
программы самообучения, по которым машина может
распознавать слова, произносимые новыми дикторами, а
затем видоизменять хранимые в памяти эталоны в
зависимости от того, как эти слова произносятся новыми
дикторами. Но в таких опытах, как и в других,
аналогичных, проводившихся несколько ранее27, использовался
очень ограниченный словарь: вычислительная машина с
памятью объемом в 1600 чисел может распознавать не
более 83 английских слов со скоростью распознания 1 слова
26 См. «Aviation Week», January 2, 1961, vol. 74, № 1, p. 67.
27 См. обзорную статью R. Fatehchand, Machine
recognition of spoken words, «Advances in computers», vol. I, New York —
London, 1960, p. 193—229. T. Mari11, Automatic recognition
of speech, «IRE transactions on human factors in electronics», vol.
HFE-2, March 1961, p. 34—38.
155

за 1,5 секунды (при этом длительность произношения
слова не может превышать 2 секунд). Если попытаться
увеличить число слов, эталоны которых хранятся в памяти
машины, то надо будет увеличить и объем памяти. Вместе
с тем увеличивается и сложность различения сходных по
произношению слов. Должна увеличиться также скорость
опроса и количество опросов, используемых для
формирования эталона. Но эти требования трудно согласовать
друг с другом. Если пользоваться той же самой моделью,
т. е. моделью, в основу которой положено слово как
распознаваемая единица устного языка, то для достаточно
большого словаря задача вообще окажется неразрешимой.
Это можно показать на следующем примере28. Согласно
статистическому словарю английского языка Дьюи, 75%
слов, употребляемых в английской разговорной речи,
покрывается словарем из 736 наиболее употребительных
слов. Объем памяти, необходимый машине для хранения
информации об этих словах, подсчитывается из учета
пропускной способности в 1000 двоичных единиц
информации в секунду, которой можно достигнуть при компрессии
речи. Средняя скорость передачи одного слова составляет
при этом 4 слова в секунду, следовательно, на каждое
слово приходится 250 двоичных единиц. Таким образом,
для 732 слов нижняя грань требуемого объема памяти
составляет примерно 0,2· 106 двоичных единиц, что намного
превышает возможности существующих машин. Верхняя
грань, которую можно определить, исходя из пропускной
способности систем связи, не использующих
компрессии речи, составляет примерно 6· 106 двоичных единиц.
Для распознания почти всех слов языка объем памяти
нужно увеличить еще в 10 раз, что составит число, большое
не только для вычислительной техники, но даже и по
сравнению с предполагаемым числом нейронов в мозге.
Непреодолимые технические трудности представляет не
только объем такой памяти, но и крайне малое время,
отведенное на выборку нужного слова из словаря
(которое должно быть распознано до распознавания
следующего слова). Очевидно, при данной лингвистической
модели такая задача оказывается невыполнимой.
Таким образом, ни распознание отдельных вариантов
фонем, ни распознание слов порознь не дает ключа к ре-
28 См. R. Fatehchand, указ. раб., стр. 195.
166

шению задачи. Однако может бьпь предложено другое
ее решение. В языке каждая единица высшего уровня
(например, морфема) состоит из последовательности единиц
низшего уровня (например, фонем). Чем ниже уровень,
тем меньшее число единиц в него входит; если число
слов в любом из современных языков не меньше
нескольких десятков тысяч, то число фонем, из которых состоят
слова, заключено в границах от 10—15 (число фонем в
некоторых полинезийских языках) до 70—80 (число фонем
в некоторых кавказских языках), а число различительных
признаков, пучки которых образуют фонемы, согласно
концепции Якобсона и его последователей, не превышает 12.
Следовательно, число двоичных единиц, приходящихся
на одну фонему, не превышает 7 (и не превышает 4 в
таких языках, как полинезийские), а число двоичных
единиц, приходящихся на один различительный признак, не
превышает 4 (и во многих языках не превышает log2 8=3).
Поэтому сбъем памяти, который требуется для хранения
словаря, можно было бы значительно уменьшить, если бы
слова (или морфемы) хранились не в виде эталонов,
непосредственно соотносимых с акустическими сигналами, а
в виде последовательностей единиц низшего уровня —
фонем или различительных признаков (причем эти
последовательности можно сжать или «свернуть» при
сохранении различий между различно звучащими словами за
счет использования избыточности языка, как это делается
в автоматических словарях для машинного перевода). В
таком случае распознавание должно было бы вестись в два
этапа: на первом этапе последовательность акустических
сигналов -перерабатывается в последовательность
фонологических различительных признаков. На втором этапе
полученная последовательность признаков сравнивается с
эталоном — морфемой или словом, хранящимся в памяти
в виде последовательности признаков или фонем.
Современные вычислительные машины обладают
двумя видами памяти: быстро действующей оперативной
памятью меньшего объема и более медленной памятью
большого объема. Напрашивается предположение, что
оперативную память можно использовать для переработки
полученных акустических сигналов в различительные
признаки, а память большого объема — для хранения всего
словаря. При таком распознавании устной речи объем
памяти приблизится к возможностям существующих ма-
157

шин, а время, требуемое для выборки, уже не будет
зависеть от длительности произнесения слов на входе,
поскольку распознавание акустических сигналов и
поиск в словаре может осуществляться в разное время
разными частями машины. Подобная машина могла бы
осуществить одновременно и автоматическое
распознавание звуков, и автоматический анализ фразы, что позволило
бы решить такие сложные задачи, как деление фразы на
слова; ср. такие случаи, как английск. an aim «цель» —
a name «имя», где чисто фонологический анализ
последовательности [эneim] не дает возможности правильно
разделить ее на слова и требуется анализ смысла всей фразы2 9.
I*. К описанной схеме устройства, предложенной главным
образом на основе лингвистических соображений30,
весьма близка описываемая ниже модель распознавания
речи человеком, установленная Л. А. Чистович на
основании серии замечательных экспериментальных
исследований31. Однако при сходстве общих схем автоматов и
человеческого слухового аппарата конкретные параметры
устройств различны (например, различается объем памяти,
в которой хранятся единицы словаря, и время выборки из
этой памяти). Технические устройства, не совпадающие
по своей организации с мозгом, могут использовать
другие модели языка; так, машина (или космическое
существо типа черного облака, описанное в книге английского
астрофизика Хойла), у которой объем памяти
существенно больше (а время выборки существенно менше), чем
у человека, могла бы обойтись без деления слов на
элементарные единицы-фонемы.
Исследование соотношения между моделью и
устройством может представить интерес и для выяснения
некоторых вопросов эволюции человека и развития
человеческого языка. Сопоставление со звуковой системсй
сигналов у обезьян *2, где отсутствует членение на уровни и
29 G. Miller, Speech and communication.
80 В. В. Иванов, О приемлемости фонологических моделей.
31 См. Л. А. Чистович, В. В. Аляк?инский, В. А.
Абульян, Временные задержки при повторении слышимой
речи, «Вопросы психологии», I960, №6, стр. 117—120; Л. А. Чисто-
вич, Текущее распознавание речи человеком, «Машинный перевод и
прикладная лингвистика», 1961, № 6.
82Н.И.Жинкин, Звуковая коммуникативная система
обезьян, «Известия Академии педагогических наук РСФСР», вып. 113,
М., 1960, стр. 183—226.
158

каждый из нескольких десятков сигналов является
неразложимой единицей, противопоставленной всем
остальным сигналам, показывает, что сложная иерархическая
организация языка является относительно поздним
достижением человека. Очевидно, значительный интерес
могло бы представить исследование того, как увеличение
системы сигналов, не разлагавшихся на более
элементарные единицы, а позднее увеличение словаря слов,
делившихся на фонемы, могло способствовать подбору
индивидов, у которых генетические мутации приводили
к увеличению объема запоминающего устройства33.
Исследование систем общения у органических существ с
нервной системой, существенно отличающейся от
человеческой (а также и исследование афазий — нарушений
речи, вызываемых поражениями мозга у человека), важно
как для решения теоретического вопроса о связи между
устройством и моделью языка, так и для исследования
возможных систем, с которыми человечество может
столкнуться при изучении космоса.
3. Распознание речи человеком и соотношение
между акустическими и артикуляционными
признаками
Человеческий слух в состоянии различать очень малые
частотные разницы между тонами с точностью, которая
существенно превосходит разрешающую способность
улитки 8\ производящей сравнительно грубый частотный
анализ (в радиотехнических терминах она может быть
охарактеризована как прибор с добротностью порядка
10—30 35). Ситуация, таким образом, аналогична тому,
что наблюдается применительно к человеческому зрению,
точность которого превосходит разрешающую способ-
33 Значение проблемы объема словаря языков первобытных
племен в связи с вопросом об эволюции мозга было указано автору А. Н.
Колмогоровым. Автор пользуется случаем принести благодарность
А. Н. Колмогорову за идеи, высказанные в связи с обсуждением
излагаемых ? данной статье вопросов.
34 Лян Чжи-ань, Л. А. Чистович, Дифференциальные
пороги по частоте в зависимости от длительности тональных посылок,
«Акустический журнал», т. V, вып. I, 1960, стр. 81.
35 Л. А. Чистович, Вопросы спектрального анализа звука
слуховой системой, Тезисы доклада на симпозиуме по спектральному
анализу звуков речи, М., 1959.
159

ность глаза. Это последнее обстоятельство отмечалось в
последнее время И. М. Гельфандом и М. Л. Цетлиным,
которые видят объяснение этого явления в том, что человек
формирует определенную гипотезу, на основании каковой
и принимается окончательное решение 36. Это же
объяснение, очевидно, справедливо и по отношению к
человеческому слуху. Здесь имеют место два важных
обстоятельства, открытых Л. А. Чистович. Во-первых,
именно благодаря грубости частотного анализа звука
оказывается возможным воспроизведение временной
картины сигнала37. Иначе говоря, преодолевается или
обходится дополнительность частотного и временного
анализа сигнала, которая является существенным
препятствием на пути к автоматическому анализу звуков речи.
Идеальная форманта характеризуется только частотными
характеристиками, тогда как идеальный шум
характеризуется временными характеристиками. Поэтому
гласные, характеризуемые формантами, могут быть описаны
в терминах частот (т. е. по вертикальной характеристике
спектра), тогда как шумные согласные могут быть описаны
в терминах временного (горизонтального) изменения
спектра 38. Но для распознания многих звуков речи требуется
одновременное знание частотных и временных
характеристик сигнала, что осуществляется в ходе анализа звука
слуховым аппаратом человека, который в этом смысле
может считаться специализированным вводным
устройством, хорошо приспособленным для ввода устной речи.
Во-вторых, экспериментальное исследование
временных задержек при имитации звуков или при их быстром
повторении 39 показало, что эти задержки в несколько раз
меньше, чем временные задержки (порядка 100 мсек),
которые требуются для фонемной классификации звуков.
Иначе говоря, исследование временных задержек
позволяет различить в работе слухового аппарата человека
36 См. доклад И. М. Гельфанда «Некоторые общие вопросы
современного функционального анализа» на 4-м Всесоюзном
математическом съезде в Ленинграде (июль 1961).
37 Л. А. Чистович, Вопросы спектрального анализа звука
слуховой системой.
38 См. статью Б. Мальмберга в настоящем сборнике.
39 Л. А. Чистович, Текущее распознавание речи
человеком; Л. А. Чистович, Классификация звуков речи при их
быстром повторении, «Акустический журнал», VI, вып. 3, 1960,
стр. 392—398.
160

два этапа, в основном соответствующие двум этапам
работы описанного выше гипотетического устройства для
автоматического анализа звуков речи. На первом этапе
происходит принятие первичных решений на основании
полученных акустических сигналов, на втором этапе на
основании накопленной последовательности решений
принимается окончательное решение. «Текущее
перекодирование звукового сообщения в последовательность
элементарных решений позволяет нервной системе сохранять и
подвергать дальнейшей обработке (сличению с длинными
эталонами) не слуховые изображения длинных элементов
речи (слов и фраз), но лишь последовательности
результатов решений (например, реакций), естественно не
содержащие уже той лишней информации, которая
присутствует в звуковой речи. Таким образом, за счет механизма
предварительных решений может достигаться
фильтрация, очищение сигнала от несущественных подробностей,
и система, производящая окончательное распознавание,
может обойтись меньшим объемом памяти» 40.
Нужно подчеркнуть, что в модели распознания речи
человеком, построенной Л. А. Чистович, основным звеном
является быстродействующая оперативная память малого
объема, в которой накапливаются элементарные решения
об анализируемых сигналах. Сходный подход к выбору
одной из возможных лингвистических моделей на
основании полученных экспериментальной психологией
данных об объеме быстродействующей памяти человека был
недавно предложен Ингве. Эти данные Ингве использует
для выбора модели синтаксического описания, особенно
важного для машинного перевода41. Вместе с тем
предварительные результаты наблюдений над афазиями
(расстройствами речи) свидетельствуют в пользу гипотезы,
согласно которой некоторые случаи афазии связаны
именно с нарушениями этой быстродействующей памяти42.
40 Л. А. Чистович, В. В. Алякринский, В. А.
Абульян, Временные задержки при повторении слышимой
речи, стр. 119.
41 V. H. Yng?e, A model and hypothesis for language
structure, «Proceedings of the American Philosophical Society», vol. 104,
№ 5; И. И. ?eвзин, Интересная гипотеза Ингве, «Машинный
перевод и прикладная лингвистика», №5, М., 1961, стр. 73—80.
42 Этой мысли автор обязан А. Р. Лурия, в лаборатории
которого в Институте нейрохирургии им. Бурденко автор проводил
изучение лингвистических проблем афазии.
11 Заказ № 2064
161

Наибольший интерес представляет исследование того,
какой характер имеют первичные решения,
накапливаемые в оперативной памяти по мере анализа акустических
сигналов. Согласно теории фонологических
различительных признаков, следовало бы ждать, что такие решения
и относятся к различительным признакам. Известные
уточнения могут быть внесены в это представление
благодаря тем же работам Л. А. Чистович. В них
предполагается, что первичными решениями являются
артикуляционные инструкции, т. е. команды, по которым
приводятся в движение органы речи, участвующие в
произнесении соответствующего звука. Процесс выработки
связей между акустическими сигналами и командами при
обучении языку рисуется следующим образом:
«Предполагается, что вначале связи между слуховыми
изображениями звуков и командами, управляющими речевым
аппаратом (его параметрами), являются случайными.
Затем методом проб и ошибок из этих случайных связей
закрепляются те, при которых звук, создаваемый при
имитации, наименьшим образом отличается от исходного.
Различие между звуками измеряется схемой слухового
сравнения, запоминающей исходный звук на короткое время и
сравнивающей его с имитирующим звуком. Теперь
каждый из слышимых звуков речи закономерно вызывает
некоторую комбинацию команд, управляющих различными
элементами речевого аппарата (язык, губы и так далее).
Возникновение этих команд в ответ на звук и
соответствует тому, что было обозначено как первичная
классификация. Превращение звука в комбинацию команд
допускает дальнейшую фонемную классификацию сигналов
уже не по акустическим, а по артикуляционным
признакам. Так, если некоторая i-тая команда всегда возникает
в ответ на определенную группу звуков и никогда не
вызывается остальными звуками, то эта группа звуков
может быть объединена в один класс, обозначена одним
символом, даже если звуки ничем общим, кроме i-той команды,
не характеризуются»43.
Эта концепция, согласно которой фонема
рассматривается как инструкция, может рассматриваться как
подтверждение мыслей Бодуэна о фонеме как намерении и о
43 Л. А. Чистович, Классификация звуков речи при их
быстром повторении, стр. 397—398.

выделении в фонеме кинем (артикуляционных признаков)
и акусм (акустических признаков). Достоинством
изложенных идей Л. А. Чистович является прежде всего то,
что в них должное место отводится артикуляционным
признакам, которые для человека (в отличие от приборов
типа спектрографов) всегда играют основную роль.
Поэтому то обстоятельство, что традиционная фонетика,
интересовавшаяся исключительно человеком,
ориентировалась на артикуляционную классификацию звуков, было
вполне естественным. Позднейшее увлечение
возможностями современной электроакустической аппаратуры
несколько отодвинуло назад проблемы физиологической
классификации звуков; не случайно в теории
различительных признаков столь подробно разработаны именно
акустические (спектральные) характеристики. Но
недостаточное внимание к артикуляционной стороне процесса
образования звуков речи отрицательно сказывалось и на
проблеме автоматического распознавания44.
Исследование соотношения между акустическими и
артикуляционными признаками может помочь и в решении чисто
инженерных проблем, ибо, как указывает Л. А. Чистович,
«единственным требованием, предъявляемым к слуховой
системе, является получение ею максимума информации
о звуке и установление тождества или различия между
следующими друг за другом сигналами. Описание звука
речи в терминах артикуляционных признаков достигается
такой схемой автоматически, при условии, если
наилучшая имитация (наименьшее расхождение между
имитируемым и имитирующим звуками) может быть обеспечена
одним определенным способом произношения. Нужно
заметить, что используемый в данной схеме метод анализа
сигнала в терминах параметра устройства, создающего
сигнал наиболее близкий к анализируемому, фактически
совпадает с принципом работы самонастраивающихся
фильтров. Возможно, что этот же принцип мог бы быть
использован при разработке устройств для
автоматического распознавания речи»45. Такой подход к распозна-
44 См. об этом P. Ladefoged, The perception of speech,
«Mechanisation of thought processes. Proceedings of a symposium»,
vol. 1, London, 1959, стр. 403—408.
45 Л. А. Чистович, Классификация звуков речи при их
быстром повторении, стр. 328.
11*
163

ванию звуков речи, который позволил бы осуществить
здесь кибернетическую идею обратной связи между
слуховым и речевым аппаратом48, хорошо соответствует
высказывавшейся в литературе по машинному переводу и
прикладной лингвистике мысли о том, что анализ речи
можно рассматривать как процесс, обратный синтезу47.
Многочисленные экспериментальные данные
подтверждают положение о том, что артикуляционная
классификация звуков используется при их распознавании. Об
этом свидетельствует опыт преподавания родного и
иностранного языка, специально проводившиеся
эксперименты, показавшие, что затруднение артикуляционных
движений ухудшает фонемную классификацию (и обратно:
быстрое повторение или имитация звуков способствует
принятию решений о них), а также эксперименты, во
время которых частично устранялись обратные связи
между различными элементами слухового и речевого
аппарата48. Такой же вывод можно сделать и на основании
экспериментов по восприятию синтезированной речи в
лабораториях Хаскинс, доказавших отсутствие одно-
однозначных соответствий между артикуляционными и
акустическими признаками звуков речи. Опираясь на
эксперименты, сотрудники этих лабораторий полагают,
что восприятие звуков осуществляется через посредство
артикуляции49.
Особенно показательными для исследования роли
артикуляционных признаков являются клинические слу-
46 См. P. Ladefoged, указ. работа.
47 Специально в применении к анализу и синтезу звуков речи
см. M. H а 1 1 е and К. М. Stevens, Analysis by synthesis (Air
Force Cambridge research center technical report, 59—198), BeJford,
Mass., 1959. Относительно машинного перевода ср. G H.
Matthews, Analysis by synthesis...; В. В. Иванов, Некоторые
вопросы машинного перевода в СССР (Доклады на конференции по
обработке информации, машинному переводу и автоматическому
чтению текста, вып. 10, М., 1961, стр. 12).
48 P. Ladefoged, указ. раб., стр. 404—405.
49 A. Liberman, Some results of research on speech
perception, «The Journal of the Acoustical Society cf America», vol. 29,
1957, p. 117. В связи сданной проблемой представляет интерес также
и то, что при восприятии спектрально искаженных (частотно
ограниченных) звуков речи испытуемые особенно хорошо улавливали
такие различия, которые, по-видимому, всего отчетливее были
выражены в их произношении; см. об этом в диссертации И. А. Зимней
«К вопросу о восприятии речи», М., 1961.
164

чаи моторной афазии. При афазии расстройство
фонологической системы обычно проявляется в нарушении
различительных признаков50, например звонкости —
глухости (замены типа з—с, д—m, д'—m'), непрерывности —
прерывности (замены типа л—р, л'—р\ с—m),
компактности — некомпактности (замены типа ш—с),
палатализованное™ — непалатализованности (замены типа ?—?'),
назальности — неназальности (замены типа н'—д\ м—п).
Для такого описания случаев моторной афазии, которое
исходит из гипотезы о преимущественном смешении
фонем, отличающихся только одним признаком, более
удобной может оказаться классификация некоторых
фонем йа основании чисто артикуляторных признаков, чем
классификация по 12 стандартным признакам Якобсона,
Фанта и Халле. Так, смешение к—m (в форме живут)
с артикуляционной точки зрения могло бы расматри-
ваться как сдвиг на один шаг (заднеязычный к вместо
переднеязычного г), тогда как в терминах 12 признаков
здесь нужно было бы предполагать нарушение
противопоставления по двум различительным признакам
(компактный и низкий). Описание русской речи моторных афазиков
оказывается более удобным, если исходить из понимания ?
как фонемы, тесно связанной с другими переднеязычными
(ср. замены типа ? — я, ? — д, ? — с, ? — з), и из
сходного понимания л (ср. замены типа л — я, л — д, л — с,
л — з). Следует, однако, иметь в виду, что если для
описания расстройств синтеза и связанных с ними расстройств
анализа (слуха) при моторной афазии имеют значение
артикуляционные признаки, то для описания сенсорной
афазии, возможно, более важны чисто акустические
признаки. Но во всяком случае исследование афазий, как и
опыты по восприятию синтезированной речи нормальными
людьми, ясно показывают, что между артикуляционными
и акустическими признаками существуют достаточно
сложные соответствия, не позволяющие безоговорочно
принять гипотезу об их эквивалентности. Множество
60 См. В.В.Иванов, Некоторые лингвистические проблемы,
связанные с изучением афазии, «Тезисы докладов третьей научной
сессии по вопросам дефектологии», М., 1960, стр. 8; автор с
удовлетворением отмечает наличие сходного наблюдения в высказываниях
У. Вейнрейха на симпозиуме по афазии: Approaches to the study of
aphasia, June 15 to July 30, 1958, ed. by С. Е. Osgood, p. 24 (разд.
2. 5. 1) и p. 5 (разд. 4. 1. 1).
165

акустических сигналов по правилам, установленным
слуховой системой, отображается на множество
артикуляционных команд, но при этом нельзя предполагать, что
между сигналами и командами существует
одно-однозначное соответствие.
Таким образом, распознавание речи (как и почти все
другие операции над языком человека или автомата)
можно рассматривать как расшифровку; по данной
последовательности акустических сигналов человек (или
распознающее устройство) должен восстановить те команды,
согласно которым эти сигналы могут быть получены.
Цепочка акустических сигналов, очевидно, не содержит
такой информации, которая определяла бы
последовательно одну фонему за другой. В этом смысле интуитивное
предположение о необходимости сегментации
непрерывного потока звуков на отдельные фонемы (исходящее из
психологической реальности фонем и букв) может и не
быть верным. С одной стороны, в данном сигнале (или в
данной группе сигналов) содержатся сведения о
предшествующих и последующих звуковых единицах: так, в
сигналах, по времени произнесения соответствующих
гласным (в соответствующей транскрипции), часто
содержится необходимая информация о последующем согласном.
Иначе говоря, один сигнал (или группа сигналов) может
соответствовать не одной фонеме, а нескольким следующим
друг за другом фонемам51. С другой стороны, как
показывает Л. А. Чистович, в отдельных частях спектра одного
звука могут быть выделены участки, соответствующие
элементарным акустическим признакам52 (например,
глухости— звонкости и т. п.). Таким образом, при принятии
первичных решений (т. е. при выработке
артикуляционных команд, соотносимых с анализируемыми
акустическими признаками) на основании одного сигнала может
приниматься решение либо о группе звуков (фонем),
либо об отдельном различительном признаке. Отдельные
51 В этом смысле прав Ульдалль, когда он говорит о том, что
различительный признак обнаруживается не в пределах фонемы,
а в пределах целого слова; см. X. И. Ульдалль, Основы
глоссематики, сб. «Новое в лингвистике», вып. I, M., 1960,
стр. 427.
52 Л. А. Чистович, Текущее распознавание речи
человеком. Согласно этой гипотезе, акустические признаки могут быть
выделены в линейной последовательности.
166

фонемы на этом этапе распознавания звуковой речи,
очевидно, не играют роли и в этом отношении теория
различительных признаков хорошо согласуется с новейшими
данными. Для описания первичной классификации звуков
достаточно пользоваться лишь понятием акустического
признака, соотносимого с артикуляционным признаком;
такие признаки могут приписываться целым длинным
отрезкам речи или же очень малым участкам спектра. Иначе
говоря, понятия фонемы для описания данных явлений не
требуется. По отношению к названным задачам фонему
можно понимать просто как сокращенное обозначение
определенного множества различительных признаков
(артикуляционных, известным образом связанных с
акустическими). Это сокращенное обозначение удобно
употреблять при описании тех единиц (морфем и слов),
которые состоят из часто повторяющихся одинаковых
наборов различительных признаков53. Такое понимание фонем
как сокращенного обозначения часто повторяющихся
наборов различительных признаков, удобного для записи
морфем и слов в памяти, представляется реалистичным и
по отношению к устройствам для автоматического ввода
устной речи (под удобством здесь и далее можно
понимать именно то, что удобно с точки зрения данного
воспринимающего прибора).
Сказанное, однако, нисколько не означает, что сама
система различительных акустических признаков (и
соответствующих им артикуляционных признаков),
используемая человеком, должна мыслиться именно такой, какой
она описана в работах Якобсона, Фанта и Халле. Система
двоичных признаков, принимающих значение «да» и "нет»,
удобна с точки зрения ее представления в вычислительной
машине, так как логика соответствующего устройства
является очень простой54. Возможность построения правил
автоматического распознания фонем по различительным
признакам становится особенно ясной благодаря
представлению матрицы отожествления фонем в виде дерева,
68 В последнее время аналогичная формулировка была
предложена Хомским; см. N. Chomsky, Explanatory models in
linguistics (отпечатано множительным аппаратом без места и года
издания), стр. 22—23.
64 J. Wiren and H. L. Stubbs, Electronic binary selection
system for phoneme classification, «The Journal of the Acoustical-
Society of America», vol. 28, 1956, p. 1082—1091.
167

недавно предложенного M. Халле56. Это дерево по
существу является алгоритмом распознания фонем,
учитывающим предсказуемость одного признака на основании
другого (иначе говоря, здесь используется принцип
построения алгоритма, оказавшийся весьма полезным и для
машинного перевода). Явление нейтрализации фонем в дан·
ной системе описывается заданием числа шагов,
достаточных для опознания той или иной единицы.
Систему двоичных признаков фонем часто
сопоставляли с теорией передачи сообщений по каналам связи;
однако следует отметить, что выбор двоичных единиц
измерения информации вопреки широко
распространенной точке зрения не играет существенной роли в
математической теории информации. Некоторые удобства,
связанные с выбором системы двоичных
различительных признаков, тем не менее не могут оправдать ее
применения в тех случаях, когда классификация по
двоичным признакам может привести к смешению тех фонем
(в частности, гласных), спектры которых отличаются друг
от друга56. Иначе говоря, если спектры каких-либо
звуковых единиц отличаются такими характеристиками,
которые теряются при. классификации в терминах
двоичных признаков, то эта классификация должна быть
пересмотрена. Ее двоичный характер едва ли можно считать
столь существенным, как это представляется ее авторам57.
Описайие в терминах признаков, принимающих
положительные и отрицательные значения, оказывается удобным
по отношению к согласным, где эта теория хорошо
согласуется с экспериментами по восприятию искаженных
сигналов. Опыты, проведенные Миллером и Найсли,
показали, что при искажении английских согласных
восприятие одного из пяти признаков (звонкость, на зальность,
непрерывность, длительность и место образования) не
зависит от восприятия других признаков. Следовательно,
мы можем представить себе восприятие этих фонем таким
55 См. работу М. Халле в настоящем сборнике. Впервые этот
метод был намечен в работе Якобсона, Фанта и Халле, публикуемой
в этом сборнике.
56 Один из таких случаев разбирается в работе Л. А. Чистович
«Текущее распознавание речи человеком», стр. 46—48.
57 См., в частности, полемическую статью М. Halle, In
defense of number two, «Studies presented to J. Whatmough», 's-Graven-
hage, 1957, p. 65—72.
m

образом, как если бы «имелось пять отдельных простых
каналов, а не один-единственный сложный канал»58.
Однако необходимо дальнейшее экспериментальное изучение,
чтобы узнать, действительно ли так воспринимаются
гласные. Наложение дискретной шкалы двоичных признаков
на спектральные характеристики гласных, которые (в
отличие от многих согласных) изменяются непрерывно,
должно быть оправдано исследованием соответствующих
явлений в отдельных языках (в особенности в языках,
обладающих достаточно разветвленной системой гласных
фонем).
Если во всех языках имеется один и тот же набор
признаков, это должно объясняться общими чертами,
присущими центральной нервной системе, речевому и
слуховому аппарату человека. Установление единого
набора признаков для всех языков в настоящее время
может рассматриваться как априорное допущение,
удобное (как и универсальная грамматика) тем, что оно
позволяет сравнивать все языки с помощью одного
стандарта. В будущем можно будет думать о возможности
построения универсальной системы различительных
признаков путем установления соответствий между
реальными наборами различительных признаков, выявленными
для отдельных языков.
В настоящее время такого рода исследование только
еще начато, но уже достигнуты результаты,
свидетельствующие о возможности построения экономной системы
различительных признаков. Эта возможность создается
благодаря дополнительной дистрибуции признаков,
использующихся в разных языках. Так, противопоставления
согласных по лабиализации и фарингализации
оказываются в разных языках в дополнительной дистрибуции,
что позволяет объединить их как варианты одного
противопоставления (flat — plain). Если такого рода
сопоставления будут продолжены, универсальный набор
различительных признаков для всех языков мира может
приобрести характер сети достаточно общих абстрактных
отношений (ср. абстрактные праязыки в сравнительной
68 G. Millе г and P. E.Niсе1у, An analysis of perceptu&l
confusion among some English consonants, «The Journal of the
Acoustical Society of America», vol. 27, № 2, March 1957. Следует
отметить, что почти все исследовавшиеся признаки являются
артикуляционными.
169

грамматике и языки-посредники для машинного
перевода).
Нетривиальность результатов, полученных при
анализе различительных признаков, особенно очевидна в тех
случаях, когда благодаря акустическому исследованию
(а также применению кинорентгенологических методов
анализа артикуляции) выявляется изоморфность
противопоставлений гласных (открытых и закрытых; переднего
и заднего рядов) и согласных (велярных и палатальных,
с одной стороны, дентальных и губных, с другой;
периферийных и медиальных), сходства между которыми в
традиционной фонетике не обнаруживались (имеются в виду
противопоставления по признакам компактности — диф-
фузности, низкой тональности — высокой тональности;.
В этой связи необходимо указать на то, что прогресс в
исследовании артикуляции (в особенности изучение роли
фарингальной полости) во многом способствовал выявлению
соответствий между артикуляционными и акустическими
признаками. Однако все еще нельзя считать доказанным
тезис о том, что каждый признак может быть одновременно
определен с точки зрения его производства, акустических
свойств, отражаемых на спектрограмме, и восприятия.
Как особенно убедительно показывают опыты по
восприятию синтезированной речи, между этими тремя сторонами
звуковой речи существуют весьма сложные (отнюдь не
взаимнооднозначные) отношения.
В работах Якобсона в связи с характеристикой
признаков по восприятию рассматриваются преимущественно
проблемы синэстетических связей между звуковыми и
цветовыми восприятиями. Эта проблема представляет
особый интерес для исследования восприятия у
эстетически одаренных людей: известно, что цветовые восприятия
звуков часто встречаются у композиторов (достаточно
напомнить идеи Скрябина о цветовом оформлении «Поэмы
экстаза») и поэтов (ярчайшим примером является
стихотворение Рембо о гласных). В недавнее время
биологические истоки этой недифференцированное™ восприятия
«omni-мозга», на новом этапе развития используемой
в искусстве, занимали ум С. М. Эйзенштейна, которого
проблема звукозрительного синтеза интересовала в связи
с эстетическими задачами кино. Несомненно,
тщательный анализ подобного восприятия звуков речи мог бы
оказаться полезным для фонологии. В качестве примера
170

можно указать на случай отчетливой синэстетической
классификации русских фонем у одного из молодых поэтов
(позднее стал лингвистом). В этом случае все гласные,
сонанты, звонкие согласные, аффриката [ч] и спиранты
(ш, ф) воспринимались как цветные (яркие), тогда как
глухие смычные и остальные спиранты — как бесцветные
(серые). Но прежде чем делать выводы из подобных
наблюдений, необходимо накопить достаточный материал
для статистической обработки.
Правильность предложенных в работах Якобсона,
Фанта и Халле акустических определений различительных
признаков может быть проверена только
экспериментальным путем. Проводившиеся в последние годы работы по
русскому языку59 показали, что многие из определений,
которые были даны ранее, нуждаются в пересмотре: в
частности, пересматривается классификация плавных (р, л)
и глайда (/), в связи с чем изменяется роль признаков
гласность — негласность и согласность — несогласность.
Вместе с тем в работах Халле обнаруживается стремление
сформулировать отчетливый перечень правил, который
позволил бы положить систему различительных
признаков в основу работы распознающего устройства. Поскольку
различительные признаки рассматриваются как единицы
языка, их можно представлять в виде абстрактной
системы, которая лишь опосредствованным образом
соотносится с физическими данными60. Но в таком случае
необходимо дать четкие правила этого соотнесения
(соответствующие тем правилам, по которым акустические
сигналы перекодируются в элементарные решения). Именно
наличие строгих правил выделения и порождения
фонологических единиц должно отличать новейшую фонологию
от традиционной, опиравшейся на интуицию.
Введение различительных признаков (а не фонем) в
качестве основного фонологического понятия может
существенно упростить решение многих вопросов
синхронической фонологии (в частности, проблемы нейтрализации
фонем, которая проще всего может быть описана в тер-
59 G. Fant, Acoustic theory of speech production; M. Ha1le,
The sound prttern of Russian, 1959.
60 Впервые на это указал Н. Хомский в рецензии на книгу
R. Jakobson and M. Halle, Fundamentals of language,
«International Journal of American Linguistics», vol. 23, № 3, July
1957, p. 239.
m

минах различительных признаков, поскольку она сводится
к тому, что один из признаков, образующих данную
фонему, в силу определенных условий отсутствует61) и
диахронической фонологии, так как в эволюции языка
основной изменяющейся единицей может считаться не фонема,
а различительный признак62 (ср., например, германское
передвижение согласных и «великий сдвиг гласных» в
английском языке). Изменение фонологической системы
на один шаг — различительный признак наблюдается как
при развитии языка целого общества, так и при развитии
языка личности — в норме (при обучении ребенка языку)
и в патологии (при афазиях). Поэтому теория
различительных фонологических признаков представляет
существенный интерес не только для прикладной лингвистики,
но и для описательного и исторического языкознания.
В настоящий сборник включены вторая глава работы
Якобсона, Фанта и Халле, представляющая собой первое
подробное описание системы различительных признаков;
статья из сборника работ по фонетике, написанная
несколько позднее Якобсоном и Халле, где дается общий очерк
теории; статья Черри, Халле и Якобсона, представляющая
собой один из немногих опытов приложения к устному
языку методов теории информации (на материале
современного русского языка); первая глава из новой книги Халле,
где теория различительных признаков сочетается с идеями
трансформационной грамматики Хомского, и статья Мальм-
берга, дающая популярный критический обзор новых
проблем, связанных с использованием современной
электроакустической аппаратуры для исследования языка.
Вместе взятые, эти статьи дают достаточно полную
картину развития этой теории, имеющей первостепенное
значение для фонологии и смежных теоретических и
прикладных дисциплин.
В. Иванов
61 Ср. В. В. Иванов, Понятие нейтрализации в морфологии и
лексике, «Бюллетень объединения по машинному переводу», 1957,
№ 5.
62 О дифференциальном признаке как единице измерения
лингвистического времени см. В. В. Иванов, Вероятностное
определение лингвистического времени, сб. «Вопросы статистики речи»,
Л., 1958. Ср. в принципе сходный подход в статье J. E. Crimes
and F. В. Agаrd, Linguistic divergence in Romance, «Language»,
vol. 35, № 4, 1959.
172

Р. Якобсон, Г. М. Фант и М. Халле
ВВЕДЕНИЕ В АНАЛИЗ РЕЧИ 1
РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫЕ ПРИЗНАКИ И ИХ КОРРЕЛЯТЫ
II. Опыт описания различительных признаков
2.1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ АКУСТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
На спектрограмме речи2 распределение интенсивности
по частотам представлено как функция от времени. При
таком «скользящем анализе частот» («running frequency
analysis») статистические свойства звуковой волны
замеряются в интервалы, весьма короткие по сравнению с
длительностью фонемы. Спектрограммы и в дополнение к
ним «поперечные сечения», отражающие распределение
интенсивности по частотам, представляют собой источник
информации, которая может показаться весьма трудной для
анализа, если использовать не оптимальный набор
параметров. Легче всего такие параметры обнаруживаются
при выделении в языке различительных признаков.
Речевая волна может рассматриваться как продукция
линейной системы (network), состоящей из голосового
тракта в соединении с одним или несколькими другими
источниками звука. Речевая волна не имеет никаких
других свойств, кроме свойств этих источников и этой
системы. Таким образом, мы можем записать следующее
отношение:
W=TS,
где W обозначает речевую волну, ? — передающую
функцию (transfer function) системы и S — источник звука.
1 Взята из книги Roman Jakоbsоn, С. Gunnar M; Fant,
Morris Ha1le, Preliminaries to speech analysis. The distinctive
features and their correlates, «Technical Report», № 13, June 1955,
chap. II, p. 16—55.— Прим. ред.
2 В настоящей работе мы везде ссылаемся либо на
спектрограммы звука типа «Kay Electric Company Sonagraph», либо на
спектрограммы из книги Поттера, Коппа и Грина «Видимая речь».
173

В случае наличия двух источников одновременно мы будем
иметь дело с наложением:
W=TlS1+TiSi.
Анализ речи показывает, что в различных языках мира
для передачи смысловых различий используется лишь
весьма ограниченное число характеристик источника и
передающей функции. Эти характеристики описываются
ниже.
2.11. Свойства источников звука, используемые
в языке
2.111. Тип источника звука. Существуют два основных
типа источников — периодические источники и источники
шума. Периодический источник опознается по
характерной гармонической структуре спектрограммы. Напротив,
источник шума дает нерегулярное распределение энергии
во временном измерении. При произнесении одной фонемы
могут одновременно действовать источники обоих родов.
2.112. Число источников звука. Некоторые звуки,
например [?] или [?], имеют два источника. Один из них
находится в точке максимального сужения голосового
тракта, другой же — так называемый голос — локализован
в гортани и является более или менее периодическим.
Источник, лежащий в голосовом тракте выше гортани,
производит антирезонанс в передающей функции (ср.
2.122).
2.113. Переходы между звуками. С лингвистической
точки зрения важным является также и способ включения
и выключения источника. Мы различаем резкие и ровные
приступы и завершения фонем. Например, фонема /J7
в слове chip «щепка» имеет резкий приступ, а фонема /J7
в слове ship «корабль» — ровный приступ.
2.12. Передающие функции, используемые в языке
2.121. Общие свойства. В математической трактовке
передаточных свойств голосового тракта оказалось
удобным использовать технику и понятия, разработанные
при анализе систем связи (2). Одним из наиболее
типичных примеров системы связи является линия передачи
без потерь, не имеющая параллельных ветвей, у которой
174

на одном конце находится вход (источник), а на другом
конце измеряется выход. Спектр распределения
интенсивности по частотам на выходе такой линии передачи
может быть полностью определен установлением частот,
которые характеризуются бесконечным выходом
(резонансом). При анализе систем связи такие резонансные
частоты обычно называют полюсами.
Если на линии передачи без потерь некоторые из этих
условий не выполняются (например, если источник
находится не в конце линии), то выход не будет таким, как
в рассмотренном выше случае, а в некоторых полосах
частот выхода не будет вообще. Можно рассматривать это
отклонение как результат действия антирезонанса или
нуля, который подавляет энергию в данной полосе частот,
т. е. действует противоположно резонансу. Таким
образом, для того чтобы определить спектр распределения
интенсивности по частотам на выходе системы без потерь,
достаточно установить частоты полюсов и нулей (если они
имеются).
Если система имеет небольшие потери, то реакции
(responses) на резонанс и антирезонанс являются
конечными. В комплексной записи частот полюсы и нули имеют
в этом случае две части, одна из которых отражает
частотную локализацию резонанса или антирезонанса, а другая
указывает на величину затухания (так называемая
константа затухания).
Полюсы зависят прежде всего от электрических свойств
линии передачи с последовательным соединением. В
случае с речью это означает, что полюсы определяются
формой голосового тракта. Что же касается нулей, то они
зависят прежде всего от взаимодействия параллельных
ветвей. В случае с речью это означает, что нули зависят от
взаимодействия двух параллельных резонирующих
систем, которые создаются либо а) открытием
дополнительного прохода, либо б) расположением источника не в
конце линии.
Если нуль расположен близко от полюса, он стремится
нейтрализовать действие этого полюса. По мере того как
расстояние между нулем и полюсом возрастает,
подавляющее действие нуля уменьшается.
2.122. Расположение источника звука. Обычно нули
встречаются на частотах, на которых сопротивление,
создаваемое источником звука в направлении,
противоположно

ном движению воздуха, бесконечно велико. Источник,
расположенный в гортани, не оказывает сколько-нибудь
существенного противорезонансного действия на
передающую функцию. Именно поэтому мы можем полностью
охарактеризовать гласные, указав их полюсы, которые
определяют частотную локализацию и ширину полосы
частот (константу затухания) каждой форманты. Источник
звука, расположенный в голосовом тракте выше гортани,
между полостями, находящимися в отношении конечного
соединения, создает шум в передающей функции.
2.123. Форма голосового тракта. Полюсы передающей
функции связаны прежде всего с геометрической формой
голосового тракта и не зависят от характера и
расположения источника звука. Расположение полюсов и нулей в
спектре, вычисленное на основе рентгеновских данных,
согласуется с данными измерения (3).
2.13. Нейтральное положение голосового тракта
В последующем изложении за отправную точку мы
принимаем нейтральное положение голосового тракта.
Нейтральным является положение голосовых органов при
произнесении очень открытого [ае]. С точки зрения
акустического результата лучше всего приближается к
этому положению органов артикуляции труба, закрытая
с одного конца. Как известно, труба длины L, закрытая с
одного конца, резонирует на таких частотах, что L
оказывается результатом умножения одной четвертой длины
волны на нечетное число. Поскольку длина голосового
тракта мужчины равна приблизительно 17,5 см, резонансы
у него появляются на частотах приблизительно в 500,
1500, 2500 и т. д. гц. Нейтральное положение важно для
предсказания тех вариаций в положении формант,
которые обусловлены различиями в длине голосового тракта
у различных индивидов (3). Кроме того, нейтральное
положение служит в качестве точки отсчета для
различительного признака напряженности (ср. ниже, § 2.431).
2.14. Границы фонем
Для практических целей каждая фонема может быть
представлена квазистатическим спектром, в котором
передающая функция не изменяется во времени, если не
176

считать того, что было сказано выше о явлениях,
связанных с переходами (ср. § 2.113). Эти явления,
обусловленные быстрыми изменениями функции источника, могу1
служить для разграничения отдельных фонем в речевом
потоке. Резкие изменения передающей функции,
связанные с быстрой сменой положения артикулирующих
органов, также указывают на границу (начало или конец)
фонемы. Минимальная скорость изменения должна быть,
однако, определена экспериментально для каждого
случая. Дополнительным средством для определения границы
фонемы являются быстрые флуктуации общей
интенсивности звуковой волны.
2.2. ПЕРВИЧНЫЕ ПРИЗНАКИ, ОБУСЛОВЛЕННЫЕ
ИСТОЧНИКОМ ЗВУКА
Этот класс состоит из двух бинарных
противопоставлений: гласный — негласный и согласный — несогласный.
2.21. Гласный — негласный
Фонемы, обладающие вокалическим признаком,— это
фонемы с одним периодическим источником («голос»),
не имеющим резкого включения.
Как правило, первые три форманты гласных для
мужского голоса находятся в частотах ниже 3200 гц. Форманты
гласных характеризуются небольшим затуханием; на
спектрограмме это проявляется в том, что полоса частот
каждой из формант относительно узка. Вследствие
отрицательного склона (slope) голосового спектра нижние
форманты имеют более высокую интенсивность. Однако,
ввиду того что ухо более чувствительно к частотам между 1
и 2 тысячами гц, при восприятии это понижение
интенсивности спектра, по-видимому, уравновешивается.
2.22. Согласный — несогласный
Фонемы, обладающие консонантическим признаком, с
акустической точки зрения характеризуются наличием
нулей, распространяющихся на весь спектр (ср. § 2. 441).
2. 221. Гласные и согласные. Гласные — это фонемы,
обладающие вокалическим признаком и не обладающие
признаком консонантности. Для опознавания гласных
12 Заказ Яа 2064
177

существенным является ограниченное число комбинаций в
расположении первых трех формант. Информация
относительно уровня интенсивности (при прочих равных
условиях гласные громче, чем остальные звуки речи),
длительности и быстроты возникновения и выключения звука дает
дополнительные критерии для распознавания гласных.
Согласные — это фонемы, обладающие признаком
консонантное™ и не обладающие вокалическим признаком.
Некоторые признаки согласных с наибольшей
определенностью проявляются в том влиянии, которое они
оказывают на форманты соседних гласных, но даже при
отсутствии контакта с гласными все признаки согласных
вполне распознаваемы; ср. последнюю фонему в
английских словах whisk «метелка», whist «вист», whisp «прядь»
или в русских словах лифт /l'ift/, финифть /fin'ifj/,
букв /b'ukf/, хоругвь /xar'ukf/ (см. рис. 10).
2.222. Плавные. Так называемые плавные, т. е.
боковые звуки (типа [1]) и разного рода прерывистые звуки
(типа [г]), обладают и вокалическим, и консонантическим
признаками: подобно гласным, плавные имеют только
гармонический источник колебаний; подобно согласным, они
имеют в спектре значимые нули. Формантная структура
плавных аналогична в своей основе формантной структуре
гласных. Однако расположение первых трех формант у
плавных, как правило, отличается от расположения
формант у любой из гласных. Начало плавной
характеризуется очень резким сдвигом большинства формант вниз;
сдвиг обусловлен увеличением длины резонатора по
сравнению с длиной резонатора соседних гласных. Общая
интенсивность плавных заметно ниже, чем общая
интенсивность согласных.
2.223. Глайды. Так называемые глайды (30), т. е.
звуки типа английского [h] и гортанного взрыва (glottal
catch), отличаются от гласных тем, что они
характеризуются либо негармоническим источником, как в случае
[h], либо резким включением источника, как в случае
[?]. Они отличаются от согласных тем, что в их спектре
отсутствуют значимые нули.
2.224. Образование. При произнесении гласных на
средней линии ротовой полости отсутствует какое бы то
ни было препятствие, тогда как при произнесении
согласных имеется барьер, который представляет либо полную
178

преграду для воздуха, либо создает источник
турбулентного шума. Плавные являются сложными образованиями:
они имеют большее осевое измерение по длине в
направлении воздушного потока и, кроме того, сочетают наличие
преграды с открытым проходом воздуха: либо проход
открыт и закрыт попеременно, либо центральный путь
закрывается, а открывается боковой. Глайды образуются
при прохождении потока воздуха через голосовую щель
либо в момент ее сужения, либо после резкого ее
открытия, которому предшествовало полное закрытие.
2.225. Восприятие. Гласные обладают значительно
большей энергией, чем согласные. По данным Сэшия и
Бека, средняя энергия английских гласных составляет
от 9 до 47 мкватт, тогда как энергия согласных находится
в интервале от 0,08 до 2,11 мкватт (4).
2.226. Распространение. Различие между гласными и
согласными является универсальным. В некоторых
туземных языках Америки и Африки отсутствуют плавные. Во
многих языках, например в итальянском и в русском,
отсутствуют глайды.
Гласные функционируют в большинстве случаев как
слогообразующие, и, наоборот, роль слогообразующих
чаще всего выполняют гласные. Большинство гласных
фонем встречается исключительно в функции
слогообразующих. Другие, будучи по преимуществу слогообразующими,
теряют свой слоговой характер в некоторых позициях.
Так, английские безударные /i/ и /и/ становятся
неслогообразующими, попадая в непосредственное соседство с
любой другой гласной (включая ударные /i/ и /и/).
Примеры: boy «мальчик», day «день», geese «гуси», yes «да»,
yield (в фонетической транскрипции [j'i:ld] и в
фонематической транскрипции /i'iild/ «давать»), out «вне», soul
«душа», shoe «ботинок», well «хорошо», wood «лес» (в
фонетической транскрипции [w'ud] и в фонематической
транскрипции [u'ud]).
В редких случаях неслогообразующие гласные
являются самостоятельными фонемами, которые могут
встречаться в тех же позициях, что и соответствующие
слогообразующие; например, русское улей /'ulii/ — ульи /'ujii/.
Фонемы, не принадлежащие к числу гласных, в
большинстве случаев встречаются только в роли
неслогообразующих. Некоторые другие (чаще всего плавные или
носовые согласные), будучи по преимуществу неслогообра-
12*
179

зующими, при определенных условиях способны
образовывать слог. Например, чешские г и 1 становятся
слогообразующими в такой позиции, когда налицо
неслогообразующая слева и нет слогообразующей справа. Ср. такие
двусложные слова, как skrtl [Jkrtj] «зачеркнул», trval
[trval] «продолжался» и односложные слова, такие, как
rval [rval] «рвал» и zlo [zlo] «зло». Слогообразующие
плавные выступают иногда в качестве самостоятельных
фонем, которые могут встречаться в той же позиции, что и
соответствующие неслогообразующие. Примеры:
старочешское двусложное brdu [brdu] «до предела» и односложное
brdu [brdu] «я бреду».
Структура слога определяется набором правил,
причем некоторые из них являются универсальными.
Например, среди известных нам языков мы не знаем языка, в
котором слог не начинался бы с согласной или не
оканчивался бы на гласную, в то время как имеется достаточно
большое число языков, в которых слог не может
начинаться с гласной или кончаться на согласную. Таким образом,
для последовательности фонем контраст гласной и
негласной имеет первостепенное значение, тогда как способность
выступать в одной и той же позиции является для этих
противопоставленных друг другу элементов более
ограниченной; ср. английские wet /u'et/ «мокрый», yet /i'et/
«еще», и vet «ветеран», set «набор», net «сеть» или he
/h'ii/ «он» и his /h'iz/ «его», hit /h'it/ «ударил» и т. д.
2.3. ВТОРИЧНЫЕ КОНСОНАНТНЫЕ ПРИЗНАКИ,
ОБУСЛОВЛЕННЫЕ ИСТОЧНИКОМ ЗВУКА
Сюда входят:
1) два типа признаков, обусловленных первичным
источником:
а) признаки огибающей (envelope); б) признак
резкости;
2) признак звонкости, обусловленный
дополнительным источником.
2.31. Признаки огибающей
Под временной огибающей интенсивности звука мы
понимаем энергию речи, измеренную как функция времени
с интервалами в среднем в 0,02 сек. Существует два основ-
180

ных типа огибающих — ровная и резкая. Фонемы с ровной
огибающей имеют постепенный приступ и завершение и
не испытывают резких изменений на протяжении
звучания. Фонемы с резкой огибающей характеризуются
внезапными изменениями энергии в продолжение своего
звучания. Последние можно разделить на две группы в
зависимости от того, продолжается ли еще звучание после
внезапного изменения количества энергии или нет.
Фонемы с ровным приступом называются
непрерывными. Они противопоставляются прерванным (точнее,
прерывным), которые имеют резкий приступ. В
соответствии со звучанием завершений фонемы делятся на глот-
тализованные (с резким завершением) и неглоттализован-
ные (с постепенным завершением).
2.311. Прерванный — непрерывный
2.3111. Акустическая характеристика. Резкий приступ
отличает прерванные согласные (смычные) от
непрерывных согласных (фрикативных). Фрикативные согласные
имеют постепенный приступ. Основной характеристикой
смычных согласных является, напротив, резко
оборванный край волны, которому предшествует период
полного молчания; при некоторых условиях последнее может
заменяться простым колебанием голосовых связок. На
спектрограммах обнаруживается строго вертикальная
линия, которой предшествует либо период молчания, либо
«голосовой барьер» (1).
В английском языке резкий приступ фонемы /р/,
например в слове pill «пилюля», или /b/ в bill
«законопроект» противопоставляется плавному приступу фонемы
/f/, например в слове fill «наполнять», или/?/ в vill
«поселение». Аналогичным образом фонема /t/ в till «до»
противопоставляется фонеме /0/ в thill «оглобля» и фонеме /s/
в sill «подоконник».
В плавных различительную роль выполняют в первую
очередь не приступ и завершение, а, скорее, перерыв в
течении звука.
Непрерывные звуки типа 1 противопоставляются
прерванным звукам типа г. Последнее имеет две
разновидности: ударное г с единственным разрывом и дрожащее r
с повторными разрывами, встречающееся гораздо чаще.
181

Экспериментально установлено, что чешские дрожащие
в нормальном положении имеют от двух до трех
ударов; в конечной позиции число ударов может быть сведено
к одному, тогда как в начальной позиции и в условиях
эмфазы число ударов доходит до четырех-пяти. Скорость
ударов приблизительно 25 в секунду. Имеются языки,
например монгольский, в которых /г/ оказывается еще
более раскатистым. Приведем примеры, иллюстрирующие
прерванность в чешских плавных: /kora:l/ «коралл» —
/kolair/ «галстук (у духовных лиц)».
Что касается так называемого «непрерывного» г, то
оно является на самом деле неслогообразующей гласной.
Например, в английском языке («стандартное
произношение») имеется гласная фонема, которая противопоставлена
фонеме /а/ как диффузная, фонеме III как низкая и
бемольной фонеме /и/ как небемольная (простая). На
просодическом уровне эта фонема расщепляется на неударную
/э/ и ударную /'э/. Первая теряет свою слогообразующую
способность в соседстве с другой гласной (bear /b'еэ/
«медведь») и становится еще более «закрытой», если за ней
следует гласная (red /a'ed/ «красный»). Ударная фонема
/'э/ представлена более передним и закрытым вариантом
перед безударным /^/(bird /b'ээd/ «птица») и более задним
и открытым вариантом [л] в других позициях (bud /b'ad/
«почка»).
2.3112. Образование. Смычные характеризуются
полным затвором голосового тракта, за которым следует
размыкание. Фрикативные характеризуются неполной
смычкой; однако сужение значительно сокращает участие,
которое принимают в образовании звука те области
голосового тракта, которые расположены позади точки
артикуляции (3). Непрерывные плавные, т. е. боковые типа
/1/, сочетают смычку в центральной части с открытым
боковым проходом, тогда как в прерванных плавных типа
/г/ один или более ударов кончика языка или
маленького язычка полностью или частично перерезают поток
воздуха.
2.3113. Восприятие. Опыты, проведенные Л. Г. Джоун-
зом в Северо-восточном университете, показали, что, когда
в записи на пленке начало фрикативного типа [s] или [f]
стирается, звук осознается как смычный: [s] или [t]
в случае [s]; [f] или [?] в случае [f] (о дистрибуции этих
двух восприятий см. § 2.323).
182

2.3114. Распространение. Противопоставление
прерванных (смычных) и непрерывных (фрикативных)
согласных встречается в большинстве языков. Как правило,
число фрикативных в языке меньше числа смычных, и
иногда класс фрикативных содержит только одну фонему,
обычно /s/.
В языках, где противопоставление фрикативных и
смычных не является независимым, оно сопутствует
противопоставлению резкий — нерезкий (см. ниже § 2.324);
иногда в этих языках все согласные оказываются
смычными в противоположность гласным. Последнее имеет
место в некоторых языках Океании и Африки.
В большом числе языков, например почти во всех
языках Дальнего Востока, плавные не делятся на прерванные
и непрерывные. Плавная фонема в этих языках может быть
представлена либо звуком [1], как в китайском, либо
звуком [г], как в японском, или дополнительной
дистрибуцией двух контекстных вариантов [r] и [1],
принадлежащих одной и той же фонеме, как в корейском. В
корейском плавная в позиции перед гласной звучит как [г]; во
всех остальных позициях — как [1]. По этой причине в
корейском алфавите для данных двух звуков выделена
только одна буква; ср., например, [таги] «пол» и [pal]
«нога». Кореец воспринимает и воспроизводит чешские
слова /karar/, /volai/, /oral/ и /dolar/ так, как если бы все
они оканчивались на [-rai].
2.3115. Двойные смычные. Экзотические согласные
с двойной смычкой, широко распространенные в языках
Южной Африки, являются в сущности особым видом
сочетания согласных. Они представляют собой крайний
случай сближения артикуляций, которое широко
используется в различных языках при построении
последовательностей фонем (5). При образовании таких согласных
размыкание двух смычек следует непосредственно друг за
другом. Тем не менее «двойные смычные» воспринимаются
как сочетания согласных, поскольку, несмотря на
значительное сжатие всей последовательности, два размыкания
не являются одновременными и поскольку других видов
сочетаний согласных в этих языках не встречается (по
крайней мере в той же самой позиции). В щелкающих
звуках языков Южной Америки, которые производятся
всасыванием воздуха внутрь, вначале размыкается более
передняя смычка, т. е. зубная или среднеязычная, а затем
183

заднеязычная; это можно видеть на спектрограммах
(рис. 2). Обратный порядок представлен в африканских
лабиовелярных смычных, которые записываются как kp,gb.
Поскольку они производятся при выдыхании воздуха,
велярная смычка размыкается раньше, чем
лабиальная (6).
2.312. Глоттализованный — неглоттализованный
2.3121. Акустическая характеристика. Резкий конец
противопоставляется постепенному. На спектрограмме
оборванные фонемы характеризуются точным срезом,
хотя он, как правило, виден менее ясно, чем резкое
начало.
2.3122. Образование. Поток воздуха обрывается
вследствие сжатия или смыкания голосовой щели.
2.3123. Распространение. Ряд разновидностей глот-
тализованных согласных встречается во многих туземных
языках Америки, Африки, Дальнего Востока и Кавказа;
ср. спектрограммы глоттализованных смычных языка на-
вахо и черкесского (последние см. на рис. 1), которые
обнаруживают разительное сходство в структуре.
Примеры на глоттализованные и неглоттализованные
смычные: черкесское /t'a/ «копай!» — /ta/ «мы»; /c'a/
«имя» — /са/ «зуб»; /р'а/ «место» — /ра/ «задыхайся!».
Менее ясное и весьма редкое явление представляет собой
глоттализация фрикативных (7), наблюдаемая в языке
тлингит (Северо-восточная Америка) и в кабардинском
(Северный Кавказ).
В тех языках, где существует противопоставление
глоттализованных и неглоттализованных смычных, глоттализо-
ванный глайд (называемый «гортанным взрывом» [glottal
catch]) соотносится с неглоттализованным (ровным или
постепенным) глайдом так же, как глоттализованная
согласная — с соответствующей неглоттализованной.
2.32. Резкий — нерезкий
2.321. Акустическая характеристика. Звуки, отличаю-
щиеся неправильной формой волн, называются резкими.
На спектрограмме такие звуки представлены случайным
распределением черных областей. Они противопоставле-
184

ны звукам с более регулярной формой волн.
Последние называются нерезкими и имеют спектрограммы, на
которых черные области могут образовывать
горизонтальные или вертикальные борозды. Наиболее
подходящей мерой для оценки указанного свойства
является функция автокорреляции. При прочих равных
условиях, т. е. в том случае, если рассматриваемые звуки
должным образом нормализованы, нерезкие звуки будут
иметь большую автокорреляцию, чем соответствующие
резкие.
В случае фрикативных нерезкость является следствием
ограничения случайности в распределении энергии по
частотам. Если в спектре резкого /s/ не наблюдается
отчетливых формантных областей, то в нерезком /6/ они
выделяются довольно легко (см. рис. 3). Осциллограммы
показывают значительно большую периодичность и
единообразие нерезких фрикативных, таких, как /?/, по
сравнению с /s/ и другими резкими фрикативными.
У смычных нерезкость достигается за счет ограничений
случайности фазы. Ср. замечание Ликлайдера, которое
уместно привести в данном случае: «...фазы случайным
образом приписываются различным частотным
компонентам белого шума; частотные компоненты одного импульса
достигают своей максимальной амплитуды во время t=0,
а во все остальное время они подавляют друг друга.
В результате мы воспринимаем белый шум как шшш, а
единичный импульс как пт» (8).
Примеры. Резкие и нерезкие фрикативные в
английском: sin /s'in/ «грех» — thin /6'in/ «тонкий», breeze /br'iiz/
«бриз» — breathe /Ьг'НЭ/ «дышать»; в языке эве
(Западная Африка): /fu/ «крыло» — Ари/ «кость», /vu/ «слеза» —
/?u/ «лодка»; в нижнелужицком: /Jic/ «шить» — /ciJ7
«тишь»; в черкесском: /%у/ «море» — /ху/ «сеть».
Резкие и нерезкие смычные в немецком: Zahl /sa:l/
«число» — Tal /ta:l/ «долина», Pfanne /fang/ «сковорода» —
Panne /рапэ/ «авария»; в чешском: celo /Jelo/ «чело» —
telo /celo/ «тело»; в чукотском (северо-восточная
Сибирь) /%а\е/ «шапка» — /kale/ «рисунок».
Резкий смычный называется аффрикатой.
Последовательность из смычного и фрикативного отличается от
аффрикаты наличием промежуточного минимума
интенсивности, который можно обнаружить при развертывании
185

речевой волны как функции от времени. Ср. польск. czy
/.fi/ «или»— trzy /tji/ «три»; чешcк, //ex/ «чех»— trzech
/t.fex/ «трех» (31).
2.322. Образование. Резкие фонемы характеризуются
прежде всего шумом, который вызывается турбулентностью
воздуха в точке артикуляции. Эта сильная турбулентность
в свою очередь обусловлена наличием более сложного
препятствия, которое отличает резкие от соответствующих
нерезких согласных: губно-зубные от губно-губных;
свистящие и шипящие сибилянты от соответствующих
несибилянтов (зубных и палатальных); увулярные от
собственно велярных. Для образования резких звуков необходим
дополнительный барьер, который является большим
препятствием для воздушного потока. Так, помимо губ,
составляющих единственную преграду при образовании
губно-губных, в образовании губно-зубных участвуют
также зубы. Кроме преграды, которая участвует при
образовании соответствующих нерезких согласных, для
произнесения сибилянтов необходимы также нижние зубы (см.
рис.3), а для произнесения увулярных — язычок. При
произнесении резких смычных поток воздуха,
наталкивающийся сразу после размыкания на дополнительный барьер,
дает характерное трение, которое отличает эти звуки от
остальных смычных.
2.323. Восприятие. Эксперименты Л. Г. Джоунза, в
результате которых происходило стирание приступа у
записанных на пленку фрикативных (типа [s]), показали,
что до тех пор, пока длительность звука продолжалась
долее 25—30 мсек, согласный опознавался слушателями
как аффриката (типа [s]), тогда как при более коротких
интервалах звук воспринимался как нерезкий смычный
(типа [t]).
2.324. Распространение. Максимальное и,
следовательно, наилучшее различение согласных и гласных может
быть достигнуто либо путем наибольшего заглушения
звука, либо путем наибольшего приближения к шуму.
Наивысшая степень приглушения имеет место при
произношении нерезких согласных, тогда как к шуму ближе
всего резкие согласные. Таким образом, оптимальный
фрикативный является резким, тогда как оптимальный
смычный — нерезким и в результате в большом числе
языков противопоставление фрикативных и смычных
сливается с противопоставлением резких и нерезких. Например,
186

во французском языке все фрикативные— /ivsz^l—
являются резкими, а все смычные— /pbtdkg/ —
нерезкими.
В ряде языков существенным и постоянным является
лишь противопоставление резких и нерезких; различие
между фрикативными и смычными становится избыточным
признаком, который при некоторых условиях не
реализуется. Это имеет место в португальском языке, где
интервокальные [d b g] становятся нерезкими фрикативными
[Эру], в связи с чем они противопоставляются фонемам
/? ? з/ не по смычности, а только по резкости. В других
языках при слиянии этих двух противопоставлений
избыточным признаком может быть резкость, если некоторые из
смычных, по крайней мере в определенных позициях,
представлены аффрикатами.
В добавление к резким фрикативным и нерезким
смычным многие языки содержат такие классы фонем, как
резкие смычные (аффрикаты) и нерезкие фрикативные.
Например, в немецком и в чешском, помимо /s/ и /t/, имеется
еще соответствующая им аффриката /s/; ср. нем. reissen
«рвать», reiten «ехать верхом», reizen «дразнить». Больше
того, помимо III и /р/, в немецком встречается III; в
чешском, кроме резкого фрикативного /J7 и нерезкого
смычного /с/, зафиксировано еще и /J7. С другой стороны, в
английском, помимо /s ?/ и /t d/, существуют нерезкие
фрикативные /Об/, обозначаемые на письме через th.
Такие системы, где, кроме резких фрикативных и
нерезких смычных, представлены также резкие смычные,
как в немецком, или нерезкие фрикативные, как в
арабском, могут быть описаны с помощью
одного-единственного противопоставления: оптимальный фрикативный —
оптимальный смычный.
Если обозначить первый член противопоставления
знаком «плюс», а второй, соответственно, знаком «минус»,
то такая сложная единица, как резкий смычный или
нерезкий фрикативный, будет обозначена как «±». Тем же
средством можно воспользоваться и в том случае, если,
как в английском, одна пара, состоящая из оптимального
фрикативного и оптимального смычного (например /s/ —
/t/), дополняется нерезким смычным (/0/), а другая пара
(IV—/к/) — резким смычным (/J7): обе сложные единицы
можно обозначить одним и тем же символом ±. Языки,
187

имеющие все четыре члена, очень редки. Таковы,
например, языки Северного Кавказа, где имеется резкий
фрикативный /?/, нерезкий смычный /к/, нерезкий
фрикативный /x/ и резкий смычный /?/. В таких языках следует
различать два независимых противопоставления:
«фрикативный — смычный» и «резкий — нерезкий». Больше того,
поскольку удобнее иметь дело только с двоичным выбором
и не использовать сложных обозначений, эти два
противопоставления можно рассматривать каждый отдельно даже
в случае трехчленных рядов, что имеет место, например, в
английском.
Кроме собственно согласных, в противопоставлении
«резкий — нерезкий» могут участвовать плавные. В
некоторых языках (например, в чешском) наличествует
резкий вариант звука /r/. Свистящая разновидность этого
дрожащего транскрибируется как r: fada «ряд» — rada
«совет».
В некоторых языках американских индейцев, а
также в африканских и кавказских языках существуют
резкие варианты звука /1/—боковые аффрикаты или фри-
кативы (9). Несмотря на высокую степень затухания
формант, в акустическом отношении все эти фонемы сохраняют
явные следы своей принадлежности к плавным. Они
являются плавными с наложенной резкостью (ср. ниже,
§ 2.441).
2.33. Дополнительный источник:
противопоставление «звонкий — глухой»
2.331. Акустическая характеристика. Звонкие, или
«гудящие», фонемы, такие, как /d b ? ?/,
противопоставленные глухим, или «шипящим», фонемам,
характеризуются наложением гармонического источника звука на
источник шума, производящий глухие фонемы (10). Для
звонких согласных это означает наличие двух одновременно
действующих источников. В спектре звонких согласных
имеются форманты, которые обусловлены наличием
источника гармонических колебаний. «Озвончение» наиболее
четко выражается в появлении сильной нижней
компоненты, так называемого «голосового барьера», идущего
вдоль линии основания спектрограммы (11).
2.332. Образование. Звонкие фонемы образуются при
188

сопутствующем колебании голосовых связок, a глухие —
при отсутствии таких колебаний.
2.333. Распространение. Различительное
противопоставление согласных по звонкости и глухости широко
распространено во многих языках мира. В Европе оно
обнаруживается, например, во всех славянских языках, а
также в венгерском; ср. русск. Дон /don/ — тон /ton/.
Распространение этого признака на плавные происходит
чрезвычайно редко; так, в одних и тех же позициях
звонкие /r, 1/ и соответствующие глухие /r, 1 / могут
встречаться в гаэльском языке (об этом признаке у носовых
согласных см. § 2.443).
Гласные, как правило, бывают звонкими. Спорным
является вопрос о том, существуют ли такие языки, в
которых наряду с противопоставлением «звонкий — глухой»
можно обнаружить аналогичное смыслоразличитель-
ное противопоставление звонких и шепотных гласных
(такие свидетельства имеются относительно нескольких
языков американских индейцев, например команчского).
Шепот либо не является различительным признаком и
выполняет лишь роль показателя границы, либо
представляет собой побочное следствие противопоставления
напряженный — ненапряженный (см. рис. 12).
В языках, где независимое противопоставление
звонких и глухих согласных отсутствует, наблюдается одно из
двух: либо это противопоставление сопутствует
противопоставлению напряженных и ненапряженных согласных,
как в английском языке (ср. § 2.434), либо все ртовые
согласные являются глухими, как в финских диалектах.
Здесь различие между «шипящими» и «гудящими» звуками
выступает как сопутствующий фактор противопоставления
согласных и гласных. В некоторых из этих языков в
определенных фонологических контекстах наблюдается
автоматическое озвончение согласных.
2.4. РЕЗОНАНСНЫЕ ПРИЗНАКИ
В этот класс входят: 1) три типа признаков,
порождаемых основным резонатором: а) признак компактности,
б) три тоновых признака, в) признак напряженности;
2) признак назализации, обусловленный дополнительным
резонатором.
189

2.41. Компактный — диффузный
2.411. Акустическая характеристика. Компактные
фонемы характеризуются относительным преобладанием
одной локализованной центральной формантной области
(или форманты). Они противопоставляются диффузным
фонемам, в спектре которых преобладает одна или более
нецентральная форманта или формантная область.
Противопоставление
«компактный — диффузный» у гласных. В английском
(стандартное произношение): pet /p'et/ «баловать» — pit
/p'it/ «шахта»; pat /p'at/ «шлепать»—putt /p'at/ «гнать
мяч в лунку»; pot /p'ot/ «горшок» — put /p'ut/ «класть».
Противопоставление
«компактный — диффузный» у согласных: kill
«убивать» — pill «пилюля» или till «до»; shill «резкий» — fill
«наполнять» или sill «подоконник»; ding /d'ig/ «звон
колокола» — dim «тусклый» или din «грохот».Симметричная
система компактных и диффузных согласных в чешском
дает хорошие примеры взаимнооднозначного соответствия:
ti /ci/ «они» — ty /ti/ «их»; eal /Ja:l/ «шаль» — sal /sail/
«зал»; kluk /kluk/ «мальчик» — pluk /pluk/ «полк»; roh
/rox/ «рог» — rov /rof/ «могила».
У гласных этот признак проявляется прежде всего в
расположении первой форманты (11): если она
расположена выше (т. е. ближе к третьей и более высоким
формантам), то фонема является более компактной. Чем ближе
находится первая форманта к вышележащим формантам,
тем выше будет уровень интенсивности той полосы частот,
которая расположена над первой формантой, особенно
уровень интенсивности между пиками (см. рис. 4).
У согласных компактность выражается в срединном
расположении доминирующей формантной области.
Компактные фонемы противопоставлены фонемам, у которых
доминирующей является нецентральная область (ср.
анализ шведских смычных у Фанта (3)). У компактных
носовых доминирующая формантная область расположена
между характерными носовыми формантами (200 гц и
2500 гц). Наблюдения Делатра над положением первой
форманты у смычных и носовых согласных (12)
подтверждают параллелизм признака «компактность» у гласных и
согласных.
Было высказано предположение, что наиболее подхо-
190

дящая оценка для признака «компактность» должна быть
в каком-то отношении сходна с оценками дисперсии,
принятыми в статистике. Для оценки дисперсии используется
обычно момент второго порядка относительно среднего
значения. Предварительные расчеты позволяют полагать,
что такая оценка компактности действительно возможна.
Однако в некоторых случаях вопрос о целесообразной
оценке спектра распределения интенсивности по частотам
остается открытым; не ясно, в частности, следует ли
оценивать спектр с точки зрения контура равной громкости
до того, как подсчитаны моменты.
2.412. Образование. Основное артикуляционное
различие между компактными и диффузными фонемами
касается отношения между объемами резонирующих полостей
перед точкой максимального трения и позади нее.
Отношение объема первой полости к объему последней для
компактных фонем больше, чем для соответствующих
диффузных. Поэтому согласные, местом образования которых
служит мягкое или твердое нёбо, т. е. велярные и палатальные,
более компактны, чем согласные, образуемые в передней
части рта. Для гласных компактность увеличивается с
увеличением площади поперечного сечения места
максимального сужения голосового тракта. Таким образом,
открытые гласные являются наиболее компактными, тогда
как закрытые — наиболее диффузными.
Высокое отношение объема передней полости к объему
задней достигается также за счет сокращения зева. Именно
это имеет место при образовании компактных согласных.
В соответствующих диффузных согласных фарингальная
область удлиняется за счет поднятия мягкого нёба и
опускания подъязычной кости. Особенно показательны в этом
отношении рентгеновские снимки образования финских
гласных и их измерения, сделанные Совиярви (13). Объем
фарингальной полости у диффузной фонемы, при прочих
равных условиях, всегда больше, чем у соответствующей
компактной фонемы (см. рис. 5).
2. 413. Восприятие. Из-за того, что более высокий общий
уровень энергии, как правило, связан с большей
длительностью, компактные фонемы характеризуются большей
«звуковой силой», чем соответствующие диффузные
фонемы. Подсчеты Флетчера (14) (см. у Флетчера табл. VIII,
последний столбец) дают следующие «средние значения»
для согласных английского языка (американский вариант);
191

Компактные
Диффузные
Аналогичными являются результаты для гласных.
Между противопоставлениями компактности и
диффузное™ у гласных и согласных на уровне восприятия
зафиксированы отчетливые ассоциативные связи. Как
показал эксперимент, проведенный недавно в лабораториях
Хаскинс (15), один и тот же искусственным путем
синтезированный «схематический смычный был воспринят
большинством испытуемых как [р], когда он находился в
позиции перед звуками [i] и [и], и как [к] в позиции перед
[а]». Соседство с [а], наиболее компактной гласной, и с
[i] и [и], наиболее диффузными гласными, навязывает
ассоциацию этого смычного, соответственно, с наиболее
компактным [к] и с наиболее диффузным смычным [р].
У слушателя противопоставление компактности и диффуз-
ности, как правило, связано с представлением о размере
(отсюда фонетическая символика, использующая
противопоставление большой — маленький), причем эта связь
одинакова для гласных и для согласных (16).
Противопоставление «компактный — диффузный» в
системе гласных — это единственный признак, при котором,
помимо двух крайних членов противопоставления, может
возникать средний член.
Эксперименты, в результате которых такие средние
члены были получены (при смешении компактной и
соответствующей ей диффузной гласной (17)), по-видимому,
подтверждают, по крайней мере для уровня восприятия,
особую структуру этого признака гласных, отличающую
его от всех остальных внутренних признаков.
2. 414. Распространение. Очевидно, различение
компактных и диффузных гласных является универсальным.
В некоторых языках, географически не связанных друг с
другом, таких, как таитянский и касимовский татарский,
отсутствуют компактные согласные (как велярные, так и
палатальные). Довольно часто компактные согласные
встречаются только среди смычных (так обстоит дело,
например, в датском языке).
192

Однако в то время как согласные подчиняются строгой
дихотомии и могут быть либо компактными, либо
диффузными, аналогичное положение в системе гласных хотя и
распространено достаточно широко, но не является
универсальным. Например, в румынском (а также во многих
других языках) открытая фонема /а/ и закрытая /*/, как в
rad «я брею» — rid «я смеюсь», противопоставлены друг
другу как компактная диффузной. Соответствующая
гласная среднего ряда /э/ является диффузной по отношению к
/а/ (ср. rai «плохие» — rai «рай»), но в то же время
компактной по отношению к /47 (ср. var «двоюродный брат» — vir
«вмешиваюсь). Таким образом, если рассматривать
«компактный» и «диффузный» как два члена
противопоставления, из которых один обозначен знаком «плюс», а другой —
знаком «минус», то /э/ нужно обозначить ±. Это
противопоставление двух противоположных членов можно,
однако, расчленить на два бинарных дихотомических
противопоставления: компактный—некомпактный и
диффузный — недиффузный. В таком случае /э/ дважды получит
отрицательное значение — и некомпактный, и
недиффузный.
2.42. Тоновые признаки
Этот подкласс признаков резонанса включает три
отдельных двоичных признака, способных к разного рода
взаимодействию друг с другом: а) признак высоты,
б) признак бемольности (лабиализации), в) признак диез-
ности (палатализации).
2.421. Низкий — высокий
2.4211. Акустическая характеристика. С акустической
точки зрения этот признак означает преобладание одной
стороны значимой части спектра над другой. Если
преобладающим является нижний край спектра, фонема
называется низкой; если преобладает верхний край, мы
называем фонему высокой. Для оценки этого признака можно
предложить две величины: а) центр тяжести, б) третий
момент относительно центра тяжести. Как уже
указывалось выше (ср. § 2.411), прежде чем применять эти оценки,
необходимо каким-то образом нормализовать спектр. В
настоящее время подходящая нормализующая функция
пока не определена.
13 Заказ № 2064
193

Преимущество оценки с помощью третьего момента
состоит в том, что в этом случае преобладание нижнего конца
спектра будет давать для этой величины отрицательные
значения, а преобладание верхнего — положительные.
Таким путем мы сможем определять высоту звука без
обращения к каким-либо дополнительным константам.
Однако тот факт, что одну из переменных (различие по
частоте) приходится возводить в куб, делает третий
момент весьма чувствительной характеристикой, которую
можно применять лишь с крайней предосторожностью.
Пользуясь оценкой с помощью центра тяжести, мы
преодолеваем указанные трудности, но в то же время
теряем те преимущества, о которых говорилось выше.
Абсолютные значения центра тяжести ничего не могут
сказать о том, какой является фонема — высокой или
низкой, поскольку центр тяжести высокой фонемы может
быть ниже центра тяжести низкой; ср. центры тяжести вьк
сокой фонемы /е/ и низкой III в английском слове deaf
«глухой». Следовательно, решить, какой является фонема—
высокой или низкой, — не зная по крайней мере некоторых
других признаков, которыми она обладает, невозможно.
Примеры противопоставления низких и высоких
гласных в турецком языке: /kis/ «недоброжелательный» —
/kis/ «опухоль»; /kus/ «вырви!» — /kys/ «сократи!»; /an/
«момент» — /en/ «ширина»; /on/ «десять» — Icrnl
«передний».
Наиболее характерным выражением этого признака
является расположение второй форманты по отношению к
другим формантам спектра: когда вторая форманта
находится ближе к первой, фонема оказывается низкой; когда
вторая форманта располагается ближе к третьей и к более
высоким формантам, фонема будет высокой.
Противопоставление «низкий — высокий» у согласных:
английские fill «наполнять» — sill «подоконник»; pill
«пилюля» — till «до»; bill «закон» — dill «укроп»; mill
«мельница» — nil «ноль». При распознавании признака
высоты тона у согласной часто бывает целесообразно
рассмотреть вторую форманту соседней гласной, если таковая
имеется: она опущена в случае низкой согласной и
поднята, если согласная высокая. Именно этот метод
рекомендуется в книге «Видимая речь» (1). В некоторых случаях
может быть затронуто положение третьей и даже более
высоких формант.
194

2.4212. Образование. Низкие согласные и гласные
образуются в большей по объему и менее расчлененной
ротовой полости, тогда как высокие образуются в меньшей по
объему и более расчлененной полости. Поэтому
признаком «низкий» характеризуются лабиальные согласные в
противоположность дентальным, а также велярные в
противоположность палатальным (см. рис. 5) и аналогично
гласные заднего ряда, которые образуются при
оттягивании языка назад в противоположность гласным переднего
ряда, которые характеризуются продвижением языка
вперед (19).
Однако, как правило, существенным дополнительным
фактором при образовании низких фонем (задних гласных
и лабиальных согласных, а также велярных согласных в
противоположность палатальным) является сокращение
заднего отверстия ртового резонатора, а именно сужение
зева, тогда как соответствующие высокие фонемы
(дентальные и палатальные согласные и передние гласные)
производятся при расширенном зеве. В качестве примера ниже
приводятся данные об отклонении ширины поперечного
сечения фарингальной полости от ее ширины в положении
отсутствия звука для двух классов согласных чешского
языка (величина отклонения указывается в мм):
2.422. Бемольный — простой
2.4221. Акустическая характеристика. Бемольность
проявляется в сдвиге вниз нескольких или даже всех
формант спектра.
Примеры противопоставления бемольных и простых
гласных в турецком языке: /kus/ — /kW; /kys/ — /kis/;
/on/ — /an/; /on/ — /en/ (см. рис. 4). В качестве
названия для этого признака мы используем обычный музы-
13*
195

кальный термин «бемольный», и в фонологической
транскрипции для обозначения бемольных согласных можно
соответственно использовать подписной или надстрочный
знак «Ь». Примеры из рутульского языка (Северный Кав-
каз): /iak/ «свет» — /iak/ «мясо»; /%аг/ «больше» — /%гт/
«град» (см. рис. 6).
2.4222. Образование. Бемольность создается в
основном сокращением переднего отверстия ртового резонатора
и сопутствующим увеличением трения в области губ. По-·
этому противопоставление «бемольный — простой»
называют, когда хотят отметить способ образования,
варьированием отверстия, а противопоставление «низкий —
высокий» — варьированием ротовой полости (18).
Вместо переднего отверстия ротовой полости с
аналогичным бемольным эффектом может сокращаться и полость
зева (20). Это независимое сокращение зева, называемое
фарингализацией, воздействует на высокие согласные и
«смягчает» признак «высокий» (см. рис. 7). Языки,
которые не имеют фарингализованных согласных (например,
банту и узбекский), заменяют соответствующими
лабиализованными артикуляциями фарингализованные согласные
в арабских словах, что является иллюстрацией близости
фарингализации и лабиализации с точки зрения
восприятия. Эти два процесса никогда не встречаются вместе
в одном и том же языке. Следовательно, они могут
рассматриваться как два варианта одного и того же
противопоставления бемольный — простой. Два
фонетических знака [t] и [4-], используемые соответственно
w
для лабиализованных и фарингализованных согласных,
в фонологической транскрипции можно обозначить
одним символом. Подписной или надстрочный
музыкальный знак «бемоль», которым мы пользовались для
обозначения кавказских лабиализованных согласных,
можно использовать также и для обозначения арабских
фарингализованных согласных: /dirs/ «коренной зуб» —
b
/dirs/ «хвост верблюда»; /salb/ «распятие»—/salb/ «грабеж».
b
О самостоятельном использовании «варьирования
заднего отверстия резонатора» у низких согласных и у
гласных см. § 2.4236.
196

2.423. Диезный — простой
2.4231. Акустическая характеристика. Этот признак
проявляется в незначительном повышении второй
форманты, а также в какой-то мере и более высоких формант.
Примеры из русского языка: мять /m'a}/ — мят
/m'at/ — мать /m'at/ — мат /m'at/; кровь /kr'of/ —
кров /kr'of/ (см. рис. 9).
2.4232. Образование. При произнесении фонем,
обладающих признаком «диезный», ротовая полость
сокращается в результате поднятия части языка к нёбу. Это
дополнительное движение, называемое палатализацией,
производится одновременно с основной артикуляцией данной
согласной и связано с расширением фарингального
прохода по сравнению с тем его положением, которое
характерно для соответствующей простой согласной. Если для
простой низкой согласной характерно расширение зева,
то у соответствующей диезной оно становится еще
большим. Если для простой низкой согласной характерно
сокращение зева, то у соответствующей диезной оно
заменяется его расширением (см. рис. 9). Таким образом,
положение зева является весьма существенным моментом
при палатализации низких согласных и может при
некоторых условиях стать основным его фактором (см. § 2.
4236).
2.4233. Восприятие тоновых признаков. Различимость
высоких фонем значительно ухудшается при устранении
верхних частот, а различимость низких фонем — при
устранении нижних частот (21 и 14).
Искусственно синтезированный согласный
воспринимается как [t], когда к нему добавляются отчетливые
верхние частоты, и как [р], когда к нему добавляются нижние
частоты (ср. § 2.413).
При исследовании восприятия фонем у лиц,
обладающих высокой синэстетической чувствительностью, две
фонемы, противопоставленные друг другу как низкая и
высокая (например: lui— /у/ или /*/— IM или IM — /s/),
легко отождествляются как темная и светлая, тогда как
противопоставление бемольных и простых /и/ — /47 или
/у/ — /il производит скорее ощущение глубины,
ширины, веса и грубоватости по сравнению с тонкостью,
высотой, легкостью и пронзительностью. Более внимательное
197

изучение этих двух измерений слухового восприятия в их
отношении к различным акустическим стимулам и к
реакции одних и тех же слушателей на признак «компактность»
должно иметь большое значение для выделения и
определения различных свойств звука.
Аналогично тому как арабская грамматическая
традиция приписывает повышенную «плотность» и «твердость»
(имеется в виду слуховое восприятие) фарингальным
согласным, исследователи кавказских языков приписывают
сходные качества округленным согласным.
Диезные высокие согласные, такие, как /§/, /J/,
воспринимаются испытуемыми с хорошей реакцией как
несколько более светлые, чем /s/, /t/, a диезные низкие
/f/, /?/ — как несколько менее темные, чем /f/, /p/.
Испытуемые, наделенные цветовым слухом,
воспринимают гласные как хроматические, а согласные — как
ахроматические, серые. Контраст между высокими и
низкими фонемами связывается с различением «белый —
черный», «желтый — синий», «зеленый — красный».
Компактные же фонемы в большинстве случаев связываютоя с
цветами, максимально удаленными от оси
«белый—черный» (22). Эксперименты по смешению гласных
показывают, что одновременное звучание низких и высоких
гласных не производит впечатления единой гласной
(17). Этот опыт можно сопоставить с аналогичными
опытами с цветом: не существует желто-голубого или красно-
зеленого цветов (23).
2.4234. Распространение тоновых признаков. В
каждом языке имеется по крайней мере один тоновый признак.
Мы назовем его первичным. Кроме того, язык может
обладать одним или двумя вторичными тоновыми признаками.
2.4235. Первичный тоновый признак. Согласные имеют
тоновый признак почти всегда. Как правило, диффузные
согласные обладают признаком «низкий — высокий»,
который часто обнаруживается и у компактных согласных.
Иными словами, система согласных включает обычно
лабиальные и дентальные фонемы и довольно часто —
противопоставленные друг другу велярные и палатальные. Это
наблюдается в ряде языков центральной Европы: чешском,
словацком, сербохорватском и венгерском. Согласные в
этих языках образуют четырехугольную систему, тогда
как в английском и французском, где компактные соглас-
198

В некоторых американских и африканских языках, где
нет лабиальных, их отсутствие можно объяснить обычаем
носить кольца в губах. Большинство таких редких систем
согласных, в которых отсутствует противопоставление
«низкий — высокий», имеет другой тоновый признак —
противопоставление «бемольный — простой»; примером
является язык тлингит (Аляска), ирокезский и вичита
(Оклахома); ср. такие пары слов в языке тлингит, как
[ja:k] «каноэ» — [ja:k] «скорлупа».
W
В системах гласных с одним-единственным тоновым
признаком возможны следующие три случая: а)
существует лишь противопоставление «низкий — высокий»;
б) очень редко встречается противопоставление
«бемольный — простой»; в) частым является соединение двух
противопоставлений. Примером первой системы является
язык вичита (24), словацкий (ср. такие пары слов, как:
mat1 /mac/ «мать» — mat' /m?c/ «мята») или японский,
где низкая фонема, противопоставленная фонеме /i/,
произносится без округления губ. В русском, который
представляет пример второго типа, фонемы высокого
подъема /и/ и /i/ противопоставлены друг другу как
бемольная (лабиализованная) и простая
(нелабиализованная), потому что в некоторых позициях обе эти фонемы
представлены передними вариантами, а в некоторых
других— задними: нудить [/ud'it]—чадить [|id'it], рву
[rv'u] —рвы [rv'4-]. Во всех этих случаях только один
из двух признаков является фонологически
существенным, а другой избыточен и появляется лишь в некоторых,
вполне определенных фонологических условиях. Третий
тип — полное слияние двух противопоставлений — имеет
место в испанском и итальянском; ср. исп. /puso/ «поло-
1?9
ные не делятся на соответствующие друг другу низкие и
высокие, система является треугольной:

жил» — /piso/ «ступаю»; /poso/ «осадок» — /peso/ «вес».
Здесь у членов противопоставления «низкий — высокий»
широкой и нерасчлененной ротовой полости всегда присуще
округление губ, а меньшей по объему и более
расчлененной ротовой полости не свойственно округление губ.
Таким образом, в указанных системах противопоставлены
друг другу только оптимально низкая и оптимально
высокая фонемы.
Если у гласных данного языка имеется только один
тоновый признак, то он может сочетаться с первичным
(или единственным) тоновым признаком согласных
независимо от того, к какой из трех описанных выше систем
относятся гласные. Например, в русском языке в системе
гласных в качестве единственного тонового признака
используется одно противопоставление («бемольный —
простой»), а в системе согласных в качестве первичного
тонового признака используется другое
противопоставление. Различие в данном пункте является, однако,
избыточным, поскольку оно сопровождает противопоставление
гласных и согласных, а следовательно, единственно
существенным фактором является здесь общий знаменатель
двух тоновых признаков.
Часто случается, что тоновым признаком обладают
только диффузные гласные. Тогда гласные, как и
согласные, образуют либо четырехугольную, либо
трехугольную систему:
2.4236. Вторичные тоновые признаки. В большом числе
языков системы согласных, помимо первичного признака,
т. е. противопоставления «низкий — высокий», обладают в
качестве вторичного признака противопоставлением
«бемольный — простой». Бемольность, которая является
результатом округления губ, широко распространена в
языках Кавказа, встречается эта особенность и в
некоторых туземных языках Азии, Африки и Америки. Она харак-
200

теризует в основном велярные согласные, но иногда
распространяется и на другие согласные. Другая
разновидность бемольных фонем — фарингализованные (или так
называемые эмфатические) фонемы — встречается в
некоторых семитских и территориально близких к ним языках.
Фарингализация затрагивает диффузные высокие
согласные (дентальные) и модифицирует признак «высокий», а в
компактных согласных этот процесс сливается с первичным
противопоставлением «высокий — низкий» и усиливает
различие между палатальными и велярными согласными,
накладывая на последние очень сильное дополнительное
фарингальное сокращение.
Различение ретрофлексных и зубных согласных,
свойственное, в частности, многим языкам Индии, является
другим проявлением того же самого противопоставления
(см. рис. 8): при образовании церебральных, так же как
при образовании эмфатических согласных, происходит и
сокращение зева, и удлинение резонирующей полости,
но для эмфатических, по-видимому, большее значение имеет
первый процесс, а для церебральных — второй.
Плавные и глайды также могут подвергаться либо
лабиализации, либо фарингализации и, следовательно,
принимать участие в противопоставлении «бемольный —
простой». Так, в черкесском языке различается
лабиализованный и нелабиализованный гортанный взрыв: /?а/
«скажи» — Д>а/ «рука». В арабском зафиксировано
придыхание, которое может сопровождаться или не
сопровождаться сокращением зева: /hadam/ «было жарко» — /hadam/
Ь
«он потянул»; /jahdim/ «жарко» — /jahdim/ «он тянет»,
b
Противопоставление диезных и простых согласных
играет важную роль в таких языках, как гаэльский,
румынский, польский, русский и в некоторых соседних с
русским языках. Оно затрагивает в первую очередь
диффузные высокие согласные (дентальные), но иногда
распространяется также на другие классы (лабиальные и
велярные).
В небольшом числе языков лабиализованные
(бемольные) и палатализованные (диезные) согласные могут
сосуществовать; например, в абхазском языке простая
фонема /g/ противопоставляется, с одной стороны, соответ-
201

ствующей бемольной /g/, a с другой стороны,
соответствующей диезной /g/. В единичных языках — в
дунганском, китайском и кашмирском — два сосуществующих
противопоставления дают все возможные комбинации:
1) лабиализованный непалатализованный, 2)
нелабиализованный непалатализованный, 3) лабиализованный
палатализованный, 4) нелабиализованный палатализованный
(ср. аналогичные ряды гласных /и/— /I/— /у/— /i/).
В кашмирском таким образом различаются четыре раз-
личные грамматические формы глагола «делать»: /kаr/ —
/каг/ — /kаr/ — /kаr/. В лабиализованных
палатализованных фонемах вторая форманта сдвинута ближе- ?
третьей и в то же время все форманты сдвинуты вниз.
Наконец, объединение признаков «бемольный» и
«диезный» в одном языке может принимать и другую форму. В
таком языке, как арабский, самостоятельная роль зева
сводится к его сжатию при реализации признака
«бемольный» у высоких согласных, тогда как в некоторых языках
северо-восточного Кавказа расширение зева
используется для реализации признака «диезный» у низких
согласных. В этом состоит суть так называемого «эмфатического
смягчения» (25). Оба признака — бемольность высоких
согласных и диезность низких — могут быть сведены к
общему знаменателю— «модификация» первичного
признака с помощью изменения положения зева. Следовательно,
все дентальные фонемы с сужением зева мы можем
транскрибировать одинаково. Приводим примеры из лакского
языка (северо-восточный Кавказ): /da:/ «середина» —
/da:/ «приходить»; /mа/ «болт» — /mа/ «имей это».
Во многих языках два тоновых противопоставления
(«низкий — высокий» и «бемольный — простой») являются
в системе гласных независимыми друг от друга. Если в
таком языке две гласные фонемы противопоставлены друг
другу благодаря неодинаковому расположению второй
форманты, то по крайней мере одна из фонем в то же время
противопоставлена третьей ввиду сдвига первых трех, а
также некоторых более высоких формант. Так, во
французском языке (а также в скандинавских языках,
литературном немецком и венгерском) различается два класса
высоких гласных и один — оптимальный — класс низ-
202

ких гласных; в этих языках, следовательно, представлены:
простая высокая фонема, бемольная высокая и бемольная
низкая: nid /ni/ «гнездо» — nu /ny/ «голый» — nous /nu/
«мы».
В других языках, например в румынском и в
украинском, существует два класса низких гласных: класс
бемольных (например, фонема /и/) и простых (фонема /47)
и только один, оптимальный, класс высоких и
небемольных гласных (фонема /i/). Близкая дистрибуция
обнаруживается в той разновидности английского языка, которая
была описана Джоунзом («стандартное произношение»).
Диффузные гласные: высокая в pit /p'it/ «яма» —
простая низкая в putt /p'at/ «гнать мяч в лунку» —
бемольная низкая в put /p'ut/ «класть»; компактные гласные:
высокая в pet /p'et/ «ласкать» — простая низкая в pat
/p'at/ «шлепать» — бемольная низкая Bpot/p'ot/ «горшок».
Правда, в слове pat контекстным вариантом фонемы /а/
является переднее [ае], но при произнесении этой
английской гласной язык все-таки более оттянут назад, чем при
произнесении высоких гласных, и, кроме того,
неотъемлемой характеристикой этого звука, как отмечают Д. Джо-
унз и другие исследователи, является сокращение зева.
Это связывает вариант [ае] с задними вариантами данной
фонемы и с другими низкими гласными.
Наконец, в турецком языке как низкие, так и высокие
фонемы делятся на два класса — бемольные и простые:
/kus/ — /kW — /kys/ — /kis/; /on/ — /an/ — /0?/ —
/en/. См. диаграмму:
Если в языке имеется только три класса фонем —
оптимальная низкая, оптимальная высокая и
модифицированная, т. е. либо бемольная высокая, либо простая низ-
203

кая, то тогда, в той мере, в какой строение системы
гласных этому не противоречит, можно интерпретировать все
три класса в терминах одного противопоставления. При
таком допущении /и/ имеет «+», /i/ имеет «—», a |у| или
/il имеет «+» по сравнению с /i/, но «—» по сравнению
с /и/ и, следовательно, может быть обозначено как «±».
Противопоставление «бемольный — простой», будучи
вторичным тоновым признаком гласных, добавляет к
оптимальному противопоставлению «низкий — высокий»
модифицированную низкую или модифицированную высокую
фонему (или и ту, и другую), например к
противопоставлению /и/— /i/— фонему /47 или /у/ (или обе). В
некоторых языках Кавказа, Индии и в нилотских языках
аналогичная модификация осуществляется с помощью
расширения зева (реализация диезности, палатализация)
при образовании низких согласных и с помощью его
сокращения (реализация бемольности, веляризация) при
образовании высоких. Это изменение положения зева
создает две группы гласных среднего ряда,
противопоставленных, соответственно, передним и задним гласным; см.
следующие пары в языке динка (Судан): /u/ — /и/,
/о/ — /о/; IV — /\/, /ё/ — /е/. Примеры: /dit/
«птица» — /dit/«большой».
2A3. Напряженный — ненапряженный
2.431. Акустическая характеристика. В
противоположность ненапряженным фонемам соответствующие
напряженные фонемы характеризуются большей длительностью
и большей энергией (последняя определяется как район,
ограниченный огибающей кривой интенсивности звука;
ср. § 2.31). У напряженной гласной суммарное отклонение
формант от нейтрального положения больше, чем
отклонение, характеризующее ненапряженную гласную (ср.
§ 2.13). По-видимому, аналогичное отклонение отличает
спектр напряженных согласных (называемых сильными,
или fortes) от спектра противопоставленных им
ненапряженных (которые называют слабыми, или lenes).
У согласных напряженность проявляется в первую
очередь в длине, а у смычных дополнительно в большей силе
взрыва.
Противопоставление напряженных и ненапряженных
гласных часто смешивалось с противопоставлением более
204

диффузных и более компактных гласных и с
соответствующим артикуляционным различием между более высоким
и более низким положением языка. Дело в том, что более
диффузные гласные при прочих равных условиях короче,
чем компактные, а ненапряженные гласные короче, чем
напряженные.
Французские напряженные и ненапряженные гласные
Нейтральное положение
saute /sot/
Af
sotte /sot/
Af
pate /pat/
Af
patte /pat/
Af
tete /tet/
! Af
tette /tet/
Af
the /te/
Af
taie /te/
Af
Ft F2 F, ???
570 1710 2850
480 1000 2 5
90 710 0 800
520 1400 3000
50 310 150 510
600 1200 2800
30 510 50 590
650 1600 2650
80 110 200 390
600 2100 3200
30 390 350 770
600 1900 2500
30 190 350 570
450 2300 3200
120 590 350 1070
600 2100 2650
30 390 200 620
Примеры на напряженные и ненапряженные согласные
в английском языке: pill «пилюля» — bill «законопроект»;
till «до» — dill «укроп»; kill «убивать» — gill /gil/ «овраг»;
205

chill «холод» — gill /31I/ «девушка»; fill «наполнять» —
vill «поселение»; sip «глоток» — zip «застежка-молния».
Напряженные и ненапряженные согласные во
французском языке: saute /sot/ «прыгай» — sotte /sot/ «глупая»;
pate /pat/ «тесто» — patte /pat/ «лапа»; las /la/
«усталый» — la /la/ «там»; jeune /30?/ «пост» — jeiine /30?/
«молодой»; tete /tet/ «голова» — tette /tet/ «сосок»; the
/te/ «чай» — taie /te/"— «наволочка» (различие по
длительности, которое играет основную роль при различении
/е/ и /е/ в положении перед согласной, в значительной
мере утрачивается в конце слова).
Суммарное отклонение формант для напряженной
гласной всегда больше, чем для ненапряженной.
Напряженные гласные, как правило, значительно длиннее, чем
соответствующие ненапряженные (32).
2.432. Образование. Напряженные фонемы образуются
с большей отчетливостью и при большем давлении, чем
соответствующие ненапряженные. Сокращение мышц
затрагивает язык, стенки голосового тракта и голосовую щель.
Большая напряженность связана с большей деформацией
всего голосового тракта по сравнению с нейтральным
положением. Это согласуется с тем, что напряженные фонемы
имеют большую длительность, чем соответствующие
ненапряженные. Акустические последствия большей
напряженности стенок голосового тракта требуют дальнейшего
изучения.
2.433. Восприятие. Опыты Русело (20) и Флетчера (14)
показали, что при прочих равных условиях напряженные
фонемы обладают более высокой слышимостью, чем
соответствующие ненапряженные. Флетчер (см. (14), табл. IX)
приводит для английских согласных следующие данные
(указывается, насколько должна быть снижена громкость
единичного звука, чтобы сделать его неслышимым;
измерения в децибеллах).
Напряженные: к 83,8 184,1 ? 80,6 s 82,4 f 83,6
Ненапряженные: g 82,9 d 78,9 b78,8 ?81,6 ? 81,4
О том, как важно различение по длительности для
распознавания напряженных и ненапряженных согласных,
свидетельствуют эксперименты Л. Г. Джоунза: когда
начало звуков [р], [t], [k] (полученных в результате
отрезания начала у соответствующих фрикативных) было
стерто с магнитной ленты, эти звуки стали распознаваться
206

англичанами как [b], [d], [g]. Слушатели — славяне no
происхождению — продолжали, однако, воспринимать эти
звуки как [р], [t], [k], так как для них существенным
является не напряженность, а наличие голоса (см. § 2.434).
2.434. Распространение. Во многих языках, например
в кантонском диалекте китайского, согласные не обладают
ни одним из указанных противопоставлений, т. е. ни
противопоставлением «звонкий — глухой», ни
противопоставлением «напряженный — ненапряженный».
В других языках только одно из этих
противопоставлений является существенным. Если различительной силой
обладает только противопоставление напряженных и
ненапряженных согласных, то либо ни те, ни другие
согласные не являются звонкими, как в датском языке, либо
наличие и отсутствие голоса являются сопутствующими
факторами соответственно ненапряженности и
напряженности, как в английском или французском. В таких
языках признак напряженности является более постоянным,
чем избыточный признак наличия голоса. Такого рода
зависимость можно проиллюстрировать на примере
французской системы, где [з], являясь звонкой ненапряженной
фонемой (lenis), в таком сочетании, как tu la jettes,
становится глухой ненапряженной [з] перед глухим [t] в
сочетании vous la jetez, но тем не менее отличается от глухой
напряженной [J] в сочетании vous Tachetez. В ряде
подобных языков напряженные смычные выступают как
придыхательные — либо во всех позициях, либо в некоторых,
как в английском.
Обратное отношение наблюдается, например, в
славянских языках, где наличие голоса является существенным
признаком, тогда как признак напряженности —
сопутствующим и в какой-то мере факультативным.
Наконец, существует ограниченное число языков,
фонологическая система которых располагает обоими
противопоставлениями. В этом случае независимым
противопоставлением «звонкий — глухой» обладают только
смычные. Реализацией противопоставления «напряженный —
ненапряженный» является обычно придыхание, и в
большинстве случаев на придыхательные и
непридыхательные делятся только глухие смычные. Примером может
служить язык суто (Южная Африка); ср. /dula/ «сидеть» —
/tula/ «трещать»— /thula/ «бодаться» (27). Редко (в
основном в некоторых индийских языках) класс звонких также
207

включает пары напряженных и ненапряженных
(соответственно, придыхательных и непридыхательных) смычных.
Наоборот, в некоторых языках Кавказа, различающих
звонкие, глоттализованные, напряженные и
ненапряженные смычные (например, в лезгинском и осетинском),
избыточным признаком придыхания отмечены
ненапряженные смычные в отличие от напряженных.
Предвокалическое и поствокалическое придыхание —
фонема /h/ — противопоставляется ровному началу и
концу гласной. Эта фонема представляет собой
напряженный глайд (густое придыхание); ей противопоставлен
ненапряженный глайд (тонкое придыхание), который,
строго говоря, является нулевой фонемой. Такое
противопоставление (/h/—/#/) встречается в английском языке
в положении перед гласной в начале слова: hill: ill ^ pill:
bill; hue/hi'uu/: you /i'uu/ =* tune/ti'uun/: dune/di'uun/.
У ненапряженной фонемы, соответствующей /h/,
имеется факультативный вариант: в случае эмфазы ровное
начало может быть заменено гортанным взрывом: an aim
«цель» может произноситься как [an^'eim], для отличия
от a name fon'eim] «имя». Как правило, в языках,
обладающих противопоставлением напряженных и
ненапряженных согласных, имеется также фонема /h/.
Примером противопоставления «напряженный —
ненапряженный» для смычных является противопоставление
раскатистого и ударного 1x1 в испанском; ср.
напряженное /г/ в реrrо «собака» и ненапряженное в рего «но».
Противопоставление напряженных и ненапряженных
гласных встречается в различных районах земного шара;
иногда оно распространяется на всю систему гласных, но
чаще всего затрагивает только некоторые из гласных
фонем; таков, например, итальянский с двумя парами
напряженных и ненапряженных гласных: /tgrta/ «торт» — /tor-
ta/ «кривая»; /peska/ «рыбная ловля»— /peska/ «персик».
2.44. Дополнительный резонатор;
противопоставление «носовой — ртовый»
2. 441. Акустическая характеристика. Признак
назализации может быть присущ и согласным. Примеры из
английского языка: din «грохот» — did «делал»; dim
«тусклый»— dib «фишка»; ding /dig/ «звон колокола»—dig
208

«копать»; из французского: banc [ba] «скамья» — bas
[ba] «низкий».
Спектр носовых фонем обнаруживает большую
плотность формант, чем спектр соответствующей ртовой
фонемы (см. рис. 11). В соответствии с данными М. Джуза (28)
в носовых гласных между первой и второй формантой
появляется дополнительная форманта и одновременно
ослабляется интенсивность первой и второй формант. В таких
гласных, как /а/, где первая форманта расположена
относительно высоко, дополнительная носовая форманта
располагается скорее ниже, а не выше самой нижней
форманты соответствующей ртовой гласной.
Носовые согласные отличаются от соответствующих
ртовых смычных (/m/ от /b/, /п/ от /d/, /g/ от/g/ и/ji/
от /j7) добавлением носового призвука в момент смычки.
Этот призвук выражается в появлении нескольких
подвижных формант, а также двух устойчивых и ясных
формант (одна в полосе 200 гц, а другая в полосе 2500 гц).
Форманты носового призвука относительно устойчивы;
на спектрограмме они отражаются как прямые
горизонтальные линии. Переходы к соседним фонемам (или от
соседних фонем) обычно очень резкие.
Дополнительные полюсы и нули, обусловленные
назализацией, представляют собой локальное искажение спектра,
не оказывающее влияния на остальные резонансные
признаки. Эти основные признаки определяются только
исходным множеством не связанных с назализацией
полюсов, распространенных по всему спектру *.
2.442. Образование. Ртовые (или, более точно,
неназализованные) фонемы образуются в результате того,
что поток воздуха, выходящий из гортани, проходит только
через полость рта. Носовые (или, точнее говоря,
назализованные) фонемы, напротив, образуются при опускании
мягкого нёба таким образом, что поток воздуха
раздваивается и ртовый резонатор дополняется носовым.
* Джону Лотцу принадлежит следующее высказывание:«Сущест-
вуют гласные, которые не являются носовыми, и гласные, которые
представляют собой носовые и, следовательно, характеризуются
консонантическим разрывом структуры, свойственной гласным.
Но назальность всегда отчетливо выделяется как результат
наложения, поскольку она может быть только функцией по отношению
к другому свойству. В более общем виде, если признак является
подразумеваемым, т. е. вторичным, то его можно выделить из звуковой
волны и таким образом выявить основное явление».
14 Заказ № 2064
209

2.443. Распространение. Противопоставление «рто-
вый — носовой» в системах согласных является почти
универсальным; к редким исключениям принадлежит система
языка вичита (24). Большое число языков не различает,
однако, носовых и ртовых гласных. Число назализованных
фонем как в системе гласных, так и в системе согласных
никогда не бывает выше, а, как правило, ниже числа
неназализованных фонем. Назальность может сочетаться с
другими резонансными признаками, и, как правило,
различаются по крайней мере две носовые фонемы — диффузная
высокая /п/ и диффузная низкая /m/. Часто встречается,
кроме того, одна компактная носовая; реже — две:
высокая /ji/ и низкая /g/. В отношении признака «звонкость»
носовые согласные ведут себя так же, как плавные: как
правило, они являются звонкими, но изредка принимают
участие в противопоставлении «звонкий — глухой»; ср.
язык куаньяма (Юго-Западная Африка): /па/ «с» — /па/
«совсем» (27). Другие признаки, характерные для
согласных, встречаются у носовых фонем очень редко.
2.5. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Внутренние различительные признаки,
обнаруживаемые в языках мира и лежащие в основе всего лексического
и морфологического состава языков, сводятся к двенадцати
бинарным противопоставлениям: 1) гласный — негласный,
2) согласный — несогласный, 3) прерванный —
непрерывный, 4) глоттализованный — неглоттализованный,
5) резкий — нерезкий, 6) звонкий — глухой, 7)
компактный — диффузный, 8) низкий — высокий, 9) бемольный —
простой, 10) диезный — простой, 11) напряженный —
ненапряженный, 12) носовой — неносовой.
Ни в одном из языков все эти признаки не встречаются
вместе. Их сочетаемость или несовместимость в одном
и том же языке и в одной и той же фонеме в значительной
мере определяется законами импликации, которые имеют
универсальное значение или по крайней мере обладают
статистически высокой вероятностью; эти законы имеют
следующий вид: X имплицирует наличие Y и (или) отсутствие
Z. Эти законы дают возможность произвести
стратификацию фонологических систем и свести их кажущееся раз-
210

нообразие к ограниченному набору структурных
типов.
Несмотря на многосторонние взаимозависимости между
разными различительными признаками в пределах фонемы
и всей фонологической системы, эти признаки остаются
достаточно независимыми. Помимо того, что любой
различительный признак может сам по себе выполнять
различительную функцию, отожествление одного и того же признака в
различающихся фонемах, как выяснилось, играет в языке
весьма существенную роль. Автономность различительных
признаков обнаруживается в грамматических процессах,
которые известны в некоторых языках под названием
гармонии гласных. Она состоит в том, что на слово
налагаются ограничения в отношении выбора признаков
гласных. Так, в некоторых языках Дальнего Востока гласные
в слове должны быть либо компактными, либо все
диффузными; например, в языке нанайцев (гольдов) (на Амуре)
слово может содержать (из гласных) либо только /о а е/,
либо только /и э i/: /gepalego/ «освобождать» — /gi-
suragu/ «пересказывать».
В финском языке высокие гласные, для которых
имеются парные низкие, не могут входить в состав того слова,
в котором есть низкие гласные. Система гласных финского
языка содержит следующие гласные:
Бемольный Простой
Низкий Высокий Низкий Высокий
а ае
0 0 е
u y i
Следовательно, финское слово может содержать либо
/aou/, либо /дд0 у/. Простые же высокие гласные /ei/, не
имеющие соответствующих низких, могут сочетаться с
любой гласной.
В большинстве языков тюркской группы низкие и
высокие гласные несовместимы в пределах слова; в той или
иной степени это применимо и к парам бемольная —
простая гласная. Так, в турецком языке действует следующая
закономерность:
14*
211

Гласные корня Форма суффикса со
значением «наш»
Бемольная низкая /-muz/
Простая » /-miz/
Бемольная высокая /~тУ2/
Простая » /-miz/
В языке ибо (Южн. Нигерия) имеется восемь гласных
фонем, которым присущи следующие
противопоставления: компактный—диффузный, низкий — высокий и
напряженный — ненапряженный. Корень может содержать либо
только напряженные /o е u i/, либо только ненапряженные
гласные /о е u i/.
Гармония согласных развилась в языке литовских
караимов: в этом языке согласные в слове могут быть
либо все диезными, либо все простыми; например, /kun-
lardan/ «дней» — /kunlardan/ «слуг».
Выделение признаков компактности и высоты тона у
согласных, достигаемое в результате устранения всех
остальных признаков согласных, засвидетельствовано
в условных искажениях согласных при воспроизведении
песен в языке пима (Юго-Западная Америка; песни
записаны и проанализированы Дж. Герцогом).
Звонкость — это единственный признак согласных,
который используется в ассонансах в славянской поэзии.
Например, в польской поэзии и фольклоре, там, где
используются ассонансы, все звонкие согласные
принимаются за эквивалентные (doba — droga — woda —
koza — sowa); аналогичным образом объединяются все
глухие (кора — sroka — rota — rosa — sofa). В то же время
объединение звонкого и глухого согласного не допускается.
Тот факт, что звуковые оболочки слов /rota/ «компания»
и /rosa/ «роса» различаются одним признаком
(«прерванный — непрерывный») и в то же время при ассонансе эти
слова приравниваются друг к другу на основе другого
признака тех же фонем («отсутствие голоса»), является
поразительным свидетельством независимости
различительных признаков.

ПРИЛОЖЕНИЕ
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ТРАНСКРИПЦИЯ
Фонему можно разбить на внутренние различительные
признаки, которые являются минимальными
дискретными сигналами. Если свести эти признаки к таким,
которые требуют ответов «да — нет», то фонологическую
систему английского языка (стандартное произношение)
можно представить следующим образом (см. табл. 1 на
стр. 214),
Ключ к фонологической транскрипции: /о/ — pot
«горшок», /а/ — pat «шлепать»; /е/ — pet «ласкать»,
/и/ — put «класть», /э/ — putt «гнать мяч в лунку», /i/ —
p/t «яма», III — lull «баюкать», /g/ — \nng «легкое»,
/J7 — ship «корабль», /// — chip «щепка», /к/ — &ip «кой-
ка», /з / — azure «лазурный», /з / — /uice «сок», /g/ —
goose «гусь», /m/ — mill «мельница», /il — /ill
«наполнять», /?/ — pill «пилюля», /?/ — mm «сила», /b/ — oill
«закон», /?/ — nil «нуль», /s/ — 5U1 «подоконник», /?/—
thill «оглобля», It/ — till «до», /?/ — zip
«застежка-молния», /o/ — this «этот», Id/ — dill «укроп», /h/ — hill
«холм», /#/—ill «больной». Просодическое
противопоставление «ударный — безударный» расщепляет каждую из
гласных фонем на две.
Расположение различительных признаков в нашей
таблице аналитической транскрипции определяется их
наложением друг на друга в любом языке, в данном случае —
английском,
1) Идентификация основных признаков источника (1, 2)
разделяет компоненты сообщения на гласные, согласные,
глайды и плавный, после чего последний уже не нуждается
в дальнейшем анализе.
2) Резонансные признаки в гласных и согласных
накладываются друг на друга следующим образом: А) признак
«компактность» (3) распространяется на все гласные и
согласные; В) признак высоты тона (4) относится ко всем
гласным и компактным согласным; на этом признаке
анализ высоких гласных заканчивается; С) признак бе-
мольности (5) распространяется только на низкие
согласные, заканчивая их анализ; D) признак назальности (6)
затрагивает только согласные и заканчивает идентификацию
носовых согласных; наконец, признак напряженности
213

214
1. Гласный —
негласный
2. Согласный —
несогласный ]
3. Компактный —
диффузный
4. Низкий—
высокий
5. Бемольный —
простой
6. Носовой — рто-
вый
7. Напряженный—
ненапряженный
8. Прерванный —
непрерывный
9.
Резкий-—нерезкий

215
1.
Гласный—согласный
2.
Компактный —
диффузный
3. Низкий —
высокий
4. Носовой —
ртовый
5.
Напряженный—
ненапряженный
6. Оптимальный

фрикативный —
оптимальный ]
смычный

(7) затрагивает все фонемы, не имеющие признака
«гласный» или «носовой», т. е. ртовые согласные и глайды.
3) Вторичные признаки источника (8, 9) характеризуют
только ртовые согласные.
Если, однако, аналитическая транскрипция
английских фонем производится с той целью, чтобы определить
количество значимой информации, которое фонемы
действительно несут при языковом общении, то целесообразно
отграничить, кроме того, непредсказуемые признаки от
предсказуемых и, следовательно, избыточных признаков,
заключив последние в скобки. Больше того, список
различительных признаков можно сократить, если допустить
возможность объединения двух противоположных
значений в одной фонеме /±/. Тогда та же система английских
фонем может быть сжата следующим образом (см. табл.
2 на стр. 215).
Фразы, которые обычно используются в текстах — «Joe
took father's shoe bench out» и «She was waiting at mу
lawn», — будут выглядеть в аналогичной транскрипции
следующим образом (см. табл. 3 и 4 на стр. 217).
Если опустить признаки, полностью предсказуемые
на основании фонемного окружения, то можно добиться
дальнейшего сокращения избыточности нашей
аналитической транскрипции. Например, в английском языке
после /'а/ не может следовать компактная гласная, и
второй компонент в последовательности /'au/ или /'ai/
характеризуется только на основе противопоставления
«низкий — высокий». Таким образом, диффузность /и/ и /i/
в таких сочетаниях является избыточной и в транскрипции
может быть опущена. Если последовательно
придерживаться этого принципа и заключать в скобки любой признак,
предсказуемый на основе других признаков той же фонемы
или других фонем той же последовательности, то число
действительно различительных признаков в
последовательности оказывается весьма ограниченным. Так, в
русском слове велосита при подобном анализе почти половина
имеющихся признаковоказывается избыточными, и, таким
образом, среднее количество неизбыточных признаков
составляет примерно три на фонему (см. табл. 5 на стр. 218).
Нескольких замечаний будет достаточно для
разъяснения такой постановки скобок. В русском языке не
существует безударного /е/, поэтому признак ударения
оказывается избыточным. Поскольку в русском языке не может
216

Гласный
Компактный ......
Низкий .· · *
Носовой
Напряженный ....'.
Оптимальный
фрикативный
Ударный
Гласный
Компактный
Низкий
Носовой
Напряженный
Оптимальный
фрикативный
Ударный
217

быть более одного ударения, то в нашем слове все
гласные, кроме /е/, должны быть безударными (вторая ступень
избыточности). В положении после /?/ единственной
допустимой безударной гласной является /i/; следовательно,
диффузность и высота тона этой фонемы представляют
третью ступень избыточности. Здесь согласная
уничтожает некоторые признаки гласной. Следующий слог дает
пример обратного явления: гласная уничтожает некоторые
признаки предшествующей согласной. После простого
/1/ безударная гласная может быть либо компактной, либо
диффузной, а если она диффузная,— то либо низкой,
либо высокой; но перед безударным /а/ диезное /1/
невозможно. Следовательно, в данном случае отсутствие у
/1/ признака «диезный» является избыточным, так же как
его наличие перед фонемой /е/ у диезного смычного в слоге
/p'et/.
Таблица 5
Гласный—согласный . .
Компактный —
диффузный
Низкий — высокий . . .
Носовой — ртовый . . .
Диезный — простой . .
Непрерывный — прерван-
Звонкий — глухой . . .
Ударный — безудар-
V
++ +I+I I
? ¦
+
(-)
(-)
(-)
1
±
+
а
+
+
(-)
?
(-)
(-)
(-)
+
+
'
+
(-)
(-)
?
(-)
+
(-)
(+)
'е
(+)
±
(+)
t
(-)
<-)
(-)
(-)
Дальнейшее исключение избыточности можно
произвести в том случае, если принять во внимание вероятности,
меньшие, чем единица. Математическая техника,
необходимая для выполнения такой задачи, находится на высоком
уровне развития, чем мы обязаны исследованиям А. А.
Маркова, который применил ее прежде всего к анализу
языкового материала (1), а также исследованиям К. Э.
Шеннона, который фундаментальным образом развил эту теорию
218

(2). Решение проблемы очевидным образом упростилось
благодаря расчленению как устного сообщения, так и
языкового кода, лежащего в его основе, на дискретные
двоичные единицы информации — минимальные
компоненты кода и сообщения. До тех пор пока считалось, что
устная речь представляет собой континуум, ситуация
представлялась «значительно более запутанной» (3).
ДОБАВЛЕНИЯ И ИСПРАВЛЕНИЯ
1.3. Если, например, в таком языке, как турецкий,
встречается низкая бемольная фонема /и/, низкая простая
/47, высокая бемольная /у/ и высокая простая /i/, то
различие между /и/ и /i/ является оптимальным,
поскольку низкие и бемольные фонемы, с одной стороны, и
высокие и простые — с другой, имеют некоторый «общий
знаменатель»: сдвиг формант соответственно вниз или вверх.
В комбинации признаков низкого и простого или
высокого и бемольного такого общего знаменателя нет и,
следовательно, такая комбинация не является оптимальной.
2.2. Окончательное решение проблем, связанных с
признаками «гласный» и «согласный», требует
дополнительной экспериментальной работы. Сведение этих двух
признаков к простому различию соответствующих функций
источника звука представляется нам сейчас некоторым
упрощением. Мы даем предположительно следующее
описание акустических свойств этих признаков.
Фонемы с признаком «гласный» характеризуются с
акустической точки зрения наличием формант с малым
затуханием и, следовательно, с относительно узкой полосой
частот. Фонемы, обладающие признаком «согласный»,
характеризуются с акустической точки зрения
расширением, ослаблением и смещением формант и формантных
областей, что обусловлено нулями, высоким затуханием
или быстрой сменой формантных частот.
Что касается уровня восприятия, то Штумпф
определяет гласные как звуки речи, обладающие отчетливой хро-
матичностью (ausgepragte Farbung), а согласные — как
звуки без отчетливой хроматичности. Хроматичность
становится менее определенной у диффузных гласных и у
компактных согласных (ср. § 2.4233). Таким образом,
оптимальный контраст представлен компактной гласной
и диффузной согласной.
219

2.413 и 2.4233. Благодаря любезности д-ра Ф. С.
Купера мы получили диаграмму эксперимента,
проведенного в лаборатории Хаскинс, и можем теперь дать более
точное описание. «Схематический смычный был опознан
большинством испытуемых» как [к] в том случае, когда
к нему были добавлены частоты, аналогичные второй
форманте следующей гласной. В остальных случаях этот
смычный распознавался как [р] или [t] в зависимости от
того, были ли его частоты ниже, чем вторая форманта [i]
или нет.
2.431. Французское слоговое [i] и неслоговое [i] фо
нематически противопоставляются друг другу как напря
женное [i] и ненапряженное [i] (ср. сноску 34 в гл. II)
Сумма отклонений формант у слоговой гласной больше
чем у соответствующей неслоговой.
Рис. 1 Глоттализованная—неглоттализованная согласная.
Черкесское /р'а/ «место» — /ра/ «задыхайся!». В глоттализованных
согласных смычка является резкой и вслед за ней происходит прекращение
звука.
220

Рис.2. Зубной клике (щелчок). Язык хоса: inkcaza «гребень». На
спектрограмме ясно видны две последовательные смычки (зубная и
заднеязычная).
? и с. 3. Резкие — нерезкие фрикативные. Английские /s/ и /О/.
На спектрограмме заметно отделение формантных областей в
нерезком /?/, которого нельзя обнаружить на спектрограмме резкого /s/.
На профилях артикуляции ясно видно, что при произнесении
резкого /s /образуется более сложное препятствие, так как поток воздуха
разбивается о края нижних зубов, тогда как при произнесении /О/
нижние зубы прикрыты языком.
221

222
? и с. 4 Признаки тона в гласных. Турецкий язык,
/kus/«вырви!»—/kys/ «сократи!»; /kis /«недоброжглательный»— kis/ «опухоль»; /оп/«десять» — /0п/ «лоб»,
/an/ «момент»—/en/ «широта».
Пары по горизонтали иллюстрируют противопоставление «низкий — высокий». У члена противопоставления,
характеризуемого признаком «низкий», вторая форманта расположена ниже. Пары по вертикали иллюстрируют противопоставление
«бемольный — простой». На спектрограмме члена противопоставления, обрадающего признаком «бемольный», вторая и третья
форманта (а также более высокие) сдвинуты вниз.

? и с. 5. Противопоставление «низкий — высокий» и «компактный—
диффузный». Рентгеновские фотографии образования чешских
гласных и фрикативных. Горизонтальные пары — это артикуляторные
корреляты противопоставления «низкий — высокий». При
образовании низких звуков (слева) передняя полость (закрашенная
черным) больше по объему, а зев и губы более сжаты, чем при
образовании соответствующих высоких звуков (справа). Вертикальные
пары — это артикуляционные корреляты противопоставления «ком*
пактный — диффузный». При образовании компактной фонемы
(вверху) отношение объема передней полости (закрашенной
черным) к объему задней полости (заштрихованной) больше, чем у
соответствующей диффузной фонемы (внизу).
223

Рис. 6. Бемольные (лабиализованные) согласные.
Черкесский язык: /р а/ «скорлупа». Сравнение с
соответствующим простым (нелабиализованным)
согласным в /р'а/ (см. рис. 1) показывает уменьшение
интенсивности в высоких частотах и сопутствующее
понижение второй форманты следующей гласной, несмотря на
наличие промежуточного периода отсутствия звука.
? и с. 7. Бемольные (фарингализованные) и простые согласные.
Ь
Арабское /si:n/ «Китай» — /si:n/ —название буквы «s». Фаринга-
лизсванная согласная характеризуется наличием энергии в более
низких полосах частот и влияет на вторую форманту следующей
гласной, которая сдвигается вниз.
224

15 Заказ № 2064
225
Рис. 8. Бемольные (ретрофлексные) — простые согласные. Бен-
гальские: /sa/ — /sa/ — названия букв. Ретрофлексная согласная
характеризуется наличием энергии в более низкой полосе частот. Она
влияет на третью форманту следующей гласной, которая сдвигается
вниз.

226
? и с . 9. Диезные — простые согласные. Русские слоги /JoJ/— /tot/; /pa/ — /pa/.
Артикуляционным коррелятом противопоставления диезных и простых согласных является сужение ротовой полости при
одновременном расширении полости зева. Последнее особенно отчетливо видно в случае низкого смычного /р/. Спектрограммы
показывают более высокую концентрацию энергии в верхних полосах частот у диезных согласных по сравнению с простыми
согласными, а также характерный подъем второй и третьей форманты у соседней гласной

Рис. 10. Согласные вне контакта с гласной. Интервалограммы (33) английских слов
whist «вист»—whisp «прядь»—whisk «метелка»; в /t/ преобладают верхние частоты; в /р/ —
нижние; в /к/ — ни те, ни другие.
227

Рис. 11. Носовые и соответствующие ртовые гласные и согласные· Французские%bonte
/bote/ «доброта» — botter /bote/ «надевать ботинки»; Rome /rom/ «Рим» — robe L /rob/
«платье».
Рис. 12. Звонкие и глухие гласные. Команчское /t'irPaiwapinii/ «наемные
рабочие» — /t'ipinii/ «камни».
228

ЛИТЕРАТУРА
1. ?оttег R. К., Ко?? G. ?., Green ?. С, Visible speech,
New York, 1947.
2. Gui11emin ?. ?., Communication networks, vol. II, New
York, 1935; Huggins W. H., Conjectures concerning, the
analysis and synthesis of speech in terms of natural frequencies,
Cambridge Field Station Report, 9, February, 1949.
3. Fant C. G. M., Transmission properties of the vocal tract,
?. ?. ?. Acoustics laboratory, Quarterly Progress Report, July—
September 1950 и October—December 1950; «Transmission
properties of the vocal tract», «Technical Report», N 12, ?. ?. ?.
Acoustics Laboratory, 1952; «Acoustic analysis of speech—A
study for the Swedish language», «Ericsson technics», 1952.
4 Sасia C. F., Веск С. J., The power of fundamental speech
sounds, «Bell System Technical Journal», vol. V, 1926.
5. Menzerath P. and de Lасerda A., Koartikulation,
Steuerung und Lautabgrenzung, Berlin—Bonn, 1933.
6 ЮшмановН. Ю., Фонетические параллели между
африканскими и яфетическими языками, АН СССР, Africana, Ленинград,
1937; Stop a R., Die Schnalzlaute im Zusammenhang
mit den sonstigen Lautarten der menschlichen Sprache, «Archiv
fur vergleichende Phonetik», Bd. III, 1939.
7. Sa?ir ?., Glottalized continuants in Navaho, Nootka, and
Kwakiutl, «Selected writings», Berkeley and Los Angeles, 1949.
8. Licklider J. C. R., Basic correlates of the auditory
stimulus, «Handbook of experimental psychology», ed. S. S.
Stevens, New York, 1951.
9. TrubetzkoyN. S., Les consonnes laterales de quelques
langues caucasiques septentrionales, «Bulletin de la Societe de
Linguistique de Paris», vol. XXII, 1922.
10. Dud1ey H., The carrier nature of speech, «Bell System
Technical Journal», vol. XIX, 1940.
11. Potter R. K., Steinberg J. C, Toward the
specification of speech, «Journal of Acoustical Society of America»,
vol. XXII, № 6, 1950.
12. De1attre P., The physiological interpretation of sound
spectrograms, PMLA, vol. LXVI, № 5, 1951.
13. S??ijar?i ?., Die gehaltenen, geflusterten und
gesungenen Vokale und Nasale der finnischen Sprache, Helsinki, 1938.
14. Fletcher H., Speech and hearing, New York, 1929.
15. Liber ma ? ?. ?., Delattre P., Cooper F. S.,
Study of one factor in the perception of the unvoiced stop
consonants в «Program of the forty-second meeting of the
Acoustical Society of America», Chicago, 1951.
16. Newman S. S., Further experiments in phonetic symbolism,
«American Journal of Psychology», 1933.
17. H u b e r K., Die Vokalmischung und das Qualitatensystem der
Vokale, «Archiv fur Psychologie», Bd. XCI, 1934.
18. L'Abbe Millet, Etude experimentale de la formation des
voyelles, Paris, 1938.
19. ?о11a?d В., H a 1 a В., Les radiographies de l'articulation
des sons tcheques, Prague, 1926; Hela В., Uvod do fone-
tiky, Prague, 1948.
229

20. Gairdner W. H., The phonetics of Arabic, Oxford, 1925.
2i. Stumpt C, Die Sprachlaute, Berlin, 1926.
22. JakobsonR., Kindersprache, Aphasie und allgemeine
Lautgesetze, Sprakvetenskapliga Sallskapets i Uppsala Forhandlia-
gar, 1940—1942.
23. Judd D. В., Basic correlates of the visual stimulus в
«Handbook of experimental psychology», ed. S. S. Stevens, New
York, 1951.
24. Garvin P. L., Wichita I: Phonemics, «International Journal
of American Linguistics», XVI, 1950.
25. Trubetzkoy N., Die Konsonantensysteme der
ostkaukasischen Sprachen, «Caucasica», VIII, 1931.
26. Rousselot P. J., Principes de phonetique experimentale,
vol. II, Paris, 1908.
27. W e s t e r m a ? ? D., Ward I. С, Practical phonetics for
students of African languages, London, 1933.
28. Joos M., Acoustic phonetics, Baltimore, 1948.
29. Nitsch ?., ? historji polskich rymow, Warszaw, 1912.
30. Sweet H., A primer of phonetics, Oxford, 1906.
31. Dfuska M., Polskie afrykaty, «Travaux du Laboratoire de
phonetique experimentale de l'Universite Jean—Casimir de
Leopol», II, 1937.
32. Sokolowsky, Zur Charakteristik der Vokale, «Zeitschrift
fur Hals-Nasen- und Ohrenheilkunde», Bd. VI, 1923.
33. Chang S. H., Pi hl G. E., Wir en J., The intervalgram
as a visual representation of speech sounds, «Journal of
Acoustical Society of America», vol. XXIII, № 6, 1951.
34. Jakobson R., Lotz J., Notes on the French phonemic
pattern, «Word», vol. V, 1949.
К приложению
1. Maрков ?. ?., Опыт статистического исследования над
текстом романа «Евгений Онегин», иллюстрирующий связь
испытаний в цепи, «Бюллетень Императорской АН», СПб, т.
VII, 1913.
2. Shannon С. ?., The redundancy of English в
«Cybernetics, Transactions of the Seventh Conference», ed. H. von Foer-
ster, New York, 1951; «Prediction and entropy of printed
English», «Bell System Technical Journal», vol. XXX, 1951.
3. Shannon С ?., Weaver W., The mathematical theory
of communication, Urbana, 1949.

Р. Якобсон и М. Халле
ФОНОЛОГИЯ И ЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ФОНЕТИКЕ*
I. ЯЗЫК НА УРОВНЕ РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ
ПРИЗНАКОВ
1. Различительные признаки в действии
Вы можете встретить в Нью-Йорке любую из
следующих фамилий: Bitter, Chitter, Ditter, Fitter, Gitter, Hitter,
Jitter, Litter, Mitter, Pitter, Ritter, Sitter, Titter, Witter,
Zitter. Каково бы ни было происхождение этих фамилий
и их обладателей, ни одна из них по своему звуковому
облику не противоречит языковым привычкам жителей
Нью-Йорка, говорящих по-английски. Допустим, вы
ничего не знаете о человеке, которого вам представляют
на вечере. «Mr. Ditter»,— говорит хозяин. Вы стараетесь
понять и удержать в памяти это сообщение. Как человек,
владеющий английским языком, вы бессознательно
делите непрерывный звуковой поток на определенное число
последовательных единиц. Ваш хозяин произнес не bitter
/bita/, не dotier /data/, не digger /digs/, не ditty /diti/,
а именно ditter /dits/. Таким образом, слушатель без труда
опознает четыре последовательные единицы, обладающие
способностью к избирательному чередованию с другими
единицами английского языка: /d/+/i/+/t/+/a/.
Каждая из этих единиц входит в определенное число парных
противопоставлений, которые выполняют в
английском языке различительную функцию. Приведенные выше
фамилии различаются своими начальными единицами;
различие между некоторыми фамилиями основано на одном-
единственном парном противопоставлении, причем это
минимальное различие является общим для нескольких
пар, например: /nita/ : /dit9/ = /mit9/ : /ЫЧэ/=носовой —
неносовой; /Шэ/ : /dita/=/sita/ : /zita/=/pita/ : /bita/=
= /kita/ : /git9/= напряженный — ненапряженный.
Такая пара, как /pita/ — /dits/, представляет собой пример
* См. Roman Jakobson and Morris Halle, Phonology in
relation to phonetics в книге «Manual of phonetics», edited by
L. Kaiser, Amsterdam, 1957, chap. 14, p. 215—251.
231

одновременного соединения двух минимальных различий:
низкий — высокий и напряженный — ненапряженный.
Пара bitter /bits/ — detter /cUta/ является примером
последовательного соединения двух минимальных
различий: низкий — высокий, а затем диффузный —
компактный (акустическое и артикуляционное определение
указанных различий см. в разд. III, § 6).
2. Структура различительных признаков
В результате лингвистического анализа сложные
речевые единицы постепенно разбиваются на морфемы, т. е.
минимальные единицы, обладающие собственным
значением; в свою очередь эти мельчайшие носители смысла
расчленяются на минимальные единицы, благодаря
которым одна морфема отличается от другой. Эти компоненты
называются различительными признаками.
Соответственно, необходимо различать два уровня языка и языкового
анализа: с одной стороны, семантический уровень,
включающий простые и сложные значащие единицы — от
морфемы до высказывания и речевого произведения, с другой
стороны — различительный уровень, включающий
простые и сложные единицы, роль которых состоит лишь в том,
чтобы различать, объединять и разделять или выделять
разнообразные значащие единицы. Каждый
различительный признак предполагает выбор между двумя членами
противопоставления, в основе которого лежит
специфическое дифференцирующее свойство, отличное от свойств,
лежащих в основе всех других противопоставлений. Так,
низкий и высокий звук в восприятии слушателя
противопоставлены друг другу по относительной высоте тона; с
физической точки зрения они, соответственно,
противопоставлены по дистрибуции энергии на краях спектра;
на артикуляторном уровне они противопоставлены по
форме и по величине резонирующей полости. Когда
слушатель воспринимает сообщение, каждый различительный
признак ставит его перед необходимостью сделать
двоичный выбор. Так, например, он должен сделать выбор
между низким и высоким, поскольку в языке, на котором
составлено сообщение, оба члена данного
противопоставления встречаются в соединении с одними и теми же
различительными признаками и в одинаковых
последовательностях: /bita/ — /dita/, /iita/ — /sita/, /bil/ — /bul/.
232

Слушатель должен выбирать либо между двумя полярными
качествами одной и той же категории (например, в
противопоставлении «низкий — высокий»), либо между
наличием и отсутствием определенного качества (например,
в противопоставлениях «звонкий — глухой», «носовой —
неносовой», «диезный — простой»).
3. Противопоставление и контраст
Когда слушатель колеблется — «Это /bitэ/ или
/dita/?»,— в сообщении реализуется только одна из двух
логически соотнесенных возможностей; поэтому здесь
уместен введенный Соссюром термин
противопоставление, тогда как применение термина контраст лучше
ограничить теми случаями, когда полярное различие двух
единиц выявляется в силу их смежности в чувственном
восприятии; так, мы имеем контраст низкого и высокого
в последовательности /pi/ или тот же контраст, но с
обратным порядком признаков в последовательности /tu/. Таким
образом, противопоставление и контраст — это два
различных проявления принципа полярности, причем оба они
играют важную роль на уровне различительных
признаков (ср. разд. III, § 4).
4. Сообщение и код
Когда слушатель получает сообщение на знакомом ему
языке, он соотносит его с кодом, который имеется в его
распоряжении. Такой код включает все различительные
признаки, с которыми нужно будет иметь дело, все
допустимые одновременные сочетания их в пучки, называемые
фонемами, и все правила соединения их в
последовательности—короче говоря, все различительные средства,
которые служат прежде всего для различения морфем и целых
слов. Поэтому человек, не знающий ни одного языка,
кроме английского, услышав, например, фамилию /zita/,
воспримет ее правильно и усвоит без затруднений, даже
если он никогда не слышал ее раньше, но он, вероятно,
воспримет неправильно и исказит при воспроизведении
чуждые ему фамилии /ktita/ (с неприемлемым
сочетанием согласных) или /хitэ/ (которая содержит знакомые
233

признаки, но в непривычном соединении) или, наконец,
/muta/ (в которой вторая фонема содержит различительный
признак, отсутствующий в английском языке).
5. Эллиптичность и полнота
Ситуация, при которой человек вынужден иметь дело
с фамилиями совершенно неизвестных ему людей, была
выбрана намеренно, потому что при перечислении фамилий
ни знакомство со словарем, ни предшествующий опыт, ни
непосредственный контекст разговора не могут облегчить
слушателю процесс распознавания. В такой ситуации
слушатель не может пропустить мимо ушей ни одной
фонемы в получаемом сообщении. Обычно, однако, контекст
и ситуация позволяют нам не принимать во внимание
большой процент признаков, фонем и даже сочетаний фонем
в поступающем сообщении без ущерба для его понимания.
Вероятность появления различных признаков в речевом
потоке и каждого признака в различных контекстах не
одинакова. По этой причине можно на основе одной части
последовательности с большей или меньшей точностью
предсказать последующие признаки, восстановить
предшествующие и, наконец, зная некоторые из признаков,
входящих в пучок, определить остальные.
Поскольку во многих случаях функциональная
нагрузка фонемы для слушателя оказывается в
действительности сниженной, говорящий в свою очередь
освобождается от необходимости в точности соблюдать все
звуковые различия; число стершихся различий,
опущенных фонем и упрощенных последовательностей в быстрой
и небрежной речи может оказаться весьма значительным.
Звуковой облик речи может быть не менее эллиптичным,
чем ее синтаксическое построение. Даже такие примеры,
как неряшливое /tem mins sem/ вместо «ten minutes to
seven», которые приводит Джоунз, отнюдь не являются
крайней степенью упрощения и фрагментарности,
допустимой в непринужденном разговоре. Однако, если
возникнет необходимость, то сообщение, которое является
эллиптическим на семантическом или различительном
уровне, может быть немедленно переведено его автором в
полную форму и, если это нужно, воспринято слушателем
во всей своей полноте. Небрежное произношение является
234

лишь сокращенным производным вариантом полной,
отчетливой формы речи, которая несет наибольшее
количество информации. При анализе системы фонем и
различительных признаков, которые их составляют, нужно
исходить из наиболее полного кода, который имеется в
распоряжении говорящих на данном языке.
II. РАЗНОВИДНОСТИ РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ ПРИЗНАКОВ
И ИХ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА
1. Фонология и фонемика
Вопрос о том, каким образом язык использует звуковую
материю, выбирая в ней некоторые элементы и
приспосабливая их для своих разнообразных целей, разрабатывается
особой лингвистической дисциплиной. Наиболее
распространенное английское название этой дисциплины — «pho-
nemics» (фонемика) или, с оттенком пуризма, «phonema-
tics» (фонематика), поскольку основная функция звука
в языке заключается в том, чтобы служить средством
различения, а основным орудием для выполнения этой
функции служит фонема и ее компоненты. Однако следует
отдать предпочтение преобладающему в неанглийской
литературе термину «phonology» (фонология) (введен впервые
в 1923 г.1 и основан на предложениях Женевской школы)
или его описательному эквиваленту «functional
phonetics» (функциональная фонетика), несмотря на то, что
английское слово «phonology» часто употреблялось для
обозначения совсем других областей лингвистики, в
частности служило для перевода нем. «Lautgeschichte».
Преимущество термина «фонология» заключается в том, что он
может свободно применяться ко всем разнообразным
лингвистическим функциям, выполняемым звуком, тогда как
употребление термина «фонемика» волей-неволей
ограничено: он может применяться только по отношению к
различительной функции звука и поэтому пригоден только
для обозначения основной части фонологии, имеющей
дело с различительной функцией звуков речи.
Если задачей фонетики является собирание по
возможности исчерпывающих данных о материальной стороне
1 Р. Якобсон, О чешском стихе.., Берлин, 1923, стр. 21.
235

звука, его физиологических и физических свойствах, то
фонемика и фонология вообще необходимы для того,
чтобы применить к анализу и классификации
материала, накопленного фонетикой, строгие лингвистические
критерии.
2. «Внутренний» подход к фонеме в ее отношении
к звуку
При установлении связей и различий между
фонологией (особенно фонемикой) и фонетикой решающим
является вопрос об отношениях между фонологическими
единицами и звуком. В концепции Блумфилда фонемы языка
являются не звуками, а лишь соединенными вместе
признаками звука, которые носители языка научились
производить и узнавать в потоке речи — так же как
автомобилисты привыкли останавливаться перед красным сигналом,
будь то сигнал светофора, лампа, флаг или что-то еще,
хотя невоплощенной «красности», отделенной от этих
действительных сигналов, не существует. Говорящий
приучается осуществлять движения, производящие звук,
таким образом, чтобы в звуковых волнах присутствовали все
необходимые различительные признаки, а слушатель
обучен тому, как извлекать их из этих волн. Этот так
называемый «внутренний», имманентный подход, который на
любом уровне — артикуляционном, акустическом или на
уровне восприятия — помещает различительные признаки
и их соединения внутри звуков речи, является наиболее
прочной основой для фонологических операций, хотя он
часто оспаривался сторонниками «внешних» подходов,
которые пытаются различными способами отделить фонемы
от конкретных звуков.
3. Типы признаков
Поскольку различение значащих единиц является
наиболее существенной функцией языка, то говорящие в
первую очередь овладевают способностью реагировать на
различительные признаки. Было бы, однако, ошибкой
думать, что они привыкли игнорировать все остальные
аспекты звуков речи. Помимо различительных признаков,
в распоряжении говорящего имеются также другие типы
236

признаков, несущих информацию и принадлежащих коду;
каждый член речевого коллектива умеет пользоваться
этими признаками, и наука о языке не имеет права не
принимать их во внимание.
Конфигуративные признаки служат для разделения
высказывания на грамматические единицы различной степени
сложности, в первую очередь на предложения и слова;
они используются либо для выделения значащих единиц
и указания на их иерархию (выделительные
признаки), либо для отделения этих единиц друг от друга или
объединения их в единое целое (разграничительные
признаки).
Роль экспрессивных признаков состоит в том, чтобы
по-разному подчеркивать различные части высказывания
или целые высказывания; экспрессивные признаки
отражают эмоциональную настроенность говорящего.
Помимо того, что различительные и конфигуративные
признаки соотносятся со значащими единицами языка, они
соотносятся также с избыточными признаками.
Избыточные признаки способствуют распознаванию признаков
или комбинаций признаков, которые находятся с ними
в одновременном или последовательном соединении,
притом, как признаков различительных, так и конфигуратив-
ных. Вспомогательную роль избыточности нельзя
недооценивать. При определенных обстоятельствах избыточные
признаки могут встать на место различительных. Джоунз
приводит в качестве примера англ. /s/ и /?/, которые в
конечном положении различаются только силой выдоха.
Хотя «англичанин обычно правильно опознает согласные,
несмотря на то, что они похожи друг на друга», правильное
опознавание согласных часто облегчается сопутствующим
различием по длительности у предшествующих фонем;
ср. репсе [pens] «пенсы» — pens [???:?] «перья».
Наличие единственного специфического обозначаемого
объединяет избыточные признаки с конфигуративными и
экспрессивными и отделяет их от различительных
признаков. Каков бы ни был различительный признак, его
обозначаемое всегда одно и то же: любой признак означает, что
морфема, которой он принадлежит, не тождественна
морфеме, имеющей на соответствующем месте другой
признак. Фонема, как заметил Сепир, «не имеет единственного
референта». Никакая фонема не обозначает ничего,
кроме простого различия. Это отсутствие индивидуального
237

обозначаемого отделяет различительные признаки и их
объединения в фонемы от всех остальных языковых
единиц.
Информация, которую слушатель извлекает из звуков
поступающего сообщения, не исчерпывается
совокупностью используемых им кодовых признаков. Звуковой
облик сообщения дает слушателю определенную
информацию для опознания говорящего. В результате соотнесения
кода различительных признаков, используемого
говорящим, со своим собственным кодом слушатель может
выяснить происхождение говорящего, образование и
социальную сферу, к которой он принадлежит. Природные
свойства звуков позволяют слушателю определить пол,
возраст, психофизический тип говорящего, опознать своего
знакомого.
4. «Внешние» подходы к фонеме в ее отношении
к звуку
а) «Психологический» подход
Рассмотрение многообразия видов информации,
передаваемой звуками речи, является обязательной
предпосылкой анализа различных внешних подходов к фонеме
в ее отношении к звуку. Самый старый из таких подходов
основан на том, что фонема представляется как
воображаемый звук, т. е. как звук, существующий лишь в
намерении, и противопоставляется действительно
произнесенному звуку как «психофонетическое» явление «физио-
фонетическому» факту. Она является психическим
эквивалентом конкретного звука. Многообразие конкретных
воплощений фонемы при сохранении ее единства имеет
своим источником расхождение между внутренним
побуждением, направленным на одно и то же произношение,
и невольными отклонениями при реализации этого
побуждения.
В этой концепции имеется два слабых места: у нас нет
оснований полагать, что коррелят звука во внутренней
речи или в намерении говорящего, предшествующем речи,
сводится к набору различительных признаков звука и не
включает конфигуративных или избыточных признаков.
Кроме того, разнообразие контекстных и факультативных
вариантов одной фонемы в действительно произносимой
238

речи обусловлено сочетанием этой фонемы с разного рода
избыточными и экспрессивными признаками; это
разнообразие не препятствует, однако, извлечению инвариантной
фонемы из всего множества вариаций. Таким образом,
попытка преодолеть антиномию между инвариантностью
и вариацией путем отнесения первой к внутреннему, а
второй — к внешнему опыту приводит к искаженному
представлению об этих двух формах опыта.
б) Подход к фонеме как к единице кода
При другом подходе, когда фонема помещается вне
действительно произносимых звуков, фонемы относятся к
коду, а варианты — к сообщению. Возражение против
такой точки зрения состоит в том, что код включает не
только различительные, но, кроме того, избыточные и
конфигуративные признаки (которые обусловливают
появление контекстных вариантов), а также экспрессивные
признаки (обусловливающие появление факультативных
вариантов); носители языка обладают способностью
воспроизводить эти признаки и понимать их в сообщении.
Следовательно, и фонема, и ее варианты в равной мере
присутствуют как в коде, так и в сообщении.
Чрезвычайно близкая точка зрения состоит в том, что
фонема противопоставляется вариантам, как социально
значимое противопоставляется индивидуальному
поведению. Это едва ли справедливо, поскольку не только
различительные, но и все кодовые признаки являются в
равной мере социально значимыми.
в) Подход к фонеме как к классу звуков
Фонема часто противопоставляется отдельному звуку,
как класс звуков — одному из представителей этого
класса. Фонема определяется при этом как семья или класс
звуков, объединенных определенным фонетическим
сходством. Такие определения являются, однако, уязвимыми
в нескольких отношениях.
Во-первых, туманные и субъективные поиски
фонетического сходства должны быть заменены извлечением
общего свойства.
Во-вторых, и определение, и анализ фонем должны
принимать во внимание то положение логики, что классы
239

можно определять через свойства, но едва ли свойства —
через классы. Действительно, оперируя фонемой или
различительным признаком, мы имеем дело с величиной,
которая остается постоянной в различных частных случаях.
Если мы утверждаем, что в английском языке фонема /к/
встречается перед /и/, то речь идет не о том, что все
множество различных членов класса встречается в этой
позиции, а только о том, что в этой позиции встречается
пучок различительных признаков, общих всем членам
класса. Фонемный анализ есть изучение свойств, которые
при определенных преобразованиях остаются
инвариант-ными.
В-третьих, даже если ограничиться звуком, который
встречается в определенном языке в определенной позиции
и при определенных стилистических условиях, мы тем не
менее будем иметь дело с целым классом конкретных
случаев, которые характеризуются некоторым общим
знаменателем, а не с одной и той же подвижной единицей.
Изучаем ли мы фонемы или контекстные варианты (аллофоны),
мы всегда имеем дело, как говорят логики, с «абстрактным
знаком» (sign-design), а не с конкретным случаем его
употребления (sign-event).
г) Подход к фонеме как к фикции
В соответствии с той точкой зрения, которая в
наиболее четком виде была сформулирована Тводделлом в
1935 г., хотя в скрытой форме окрашивала также работы
других авторов, фонемы являются абстрактными,
фиктивными единицами языка. Если это понимать лишь как
утверждение о том, что любое научное понятие является
конструктом, то такая философская сторона дела не может
никоим образом влиять на фонологический анализ. В этом
случае фонема является фикцией в той же мере, что и
морфема, слово, предложение, язык и т. д. Если, однако,
исследователь противопоставляет звуку фонему и ее
компоненты как простое ухищрение, не имеющее
обязательных соответствий в конкретном опыте, то при таком
допущении анализ, несомненно, приведет к искаженным
результатам. Убеждение в том, что выбор фонемы, к которой
нужно причислить данный звук, может при случае быть
произвольным и даже случайным, угрожает объективной
ценности фонемного анализа. Между тем этой опасности
240

можно избежать, введя методологическое требование,
гласящее, что любой различительный признак и,
следовательно, фонема, с которой имеет дело лингвист, на всех
этапах речевого акта должны иметь свой постоянный
коррелят и, таким образом, быть опознаваемыми на любом
уровне, доступном наблюдению. Современное состояние
знаний физического и физиологического аспекта звуков
речи является достаточным для того, чтобы это требование
можно было удовлетворить. Тождество различительного
признака во всех его проявлениях можно обнаружить
объективными методами. Необходимо, однако, сделать три
оговорки.
Во-первых, некоторые признаки и комбинации
признаков могут утрачиваться в разного рода фонологически
эллиптичных сочетаниях (ср. разд I, § 5). Во-вторых,
признаки могут быть искажены при ненормальных
условиях воспроизведения звука (шепот, крик, пение,
заикание), его передачи (расстояние, фильтрация, шум) или
восприятия (ослабление внимания). В-третьих,
различительный признак есть свойство, характеризующее
отношение между звуками: «минимум одинаковости» признака
при его комбинировании с другими признаками в
одновременном и последовательном соединении обусловливается
тождеством отношений между двумя членами
противопоставления. Независимо от того, сколь различны между
собой смычные согласные в слове tot, с артикуляционной
и акустической точки зрения обе они обладают более
высоким тоном по сравнению с двумя губными согласными
в слове pop и обе характеризуются рассеиванием энергии
по сравнению с двумя смычными в слове cock (которым
свойственна большая концентрация энергии).
«Частичное совпадение» фонем. Так называемое
«частичное совпадение» фонем подтверждает подчеркнуто
относительный характер различительных признаков. Пара
передних гласных, противопоставленных друг другу с
артикуляционной точки зрения как относительно более
широкая и более узкая, а с акустической точки зрения —
большей или меньшей концентрацией энергии в спектре
(признак «компактный — диффузный»), может в некотором
языке быть представлена в одной позиции как [ае] — [е],
а в другой позиции — как [е] — [i], так что один и тот
же звук [е] соответствует в одних позициях диффузному,
а в других — компактному члену того же самого противо-
16 Заказ № 2064
241

поставления. Отношение между членами
противопоставления в обеих позициях остается тождественным. В обеих
позициях противопоставляются две степени открытости и,
соответственно, концентрации энергии — максимальная и
минимальная.
д) Алгебраический подход
Подход, который можно назвать алгебраическим,
стремится к максимальному отдалению фонемы от звука и,
соответственно, фонемики от фонетики. Сторонник этого
направления Ельмслев призывает лингвистику стать
«алгеброй языка, оперирующей произвольно названными
единицами без естественных обозначаемых» 2. В частности,
«план выражения» в языке (имя, которое он дал аспекту
языка, называемому signans в традиции стоиков и схоластов
и в работе Фердинанда де Соссюра, возродившего это
направление) должен изучаться без всякого обращения
к фонетическим предпосылкам.
Однако все попытки свести язык к его минимальным
инвариантным элементам на основе простого анализа
дистрибуции языковых единиц в тексте и без обращения к их
коррелятам в чувственном восприятии обречены на
провал. Сравнение двух последовательностей /ku/ и /uk/
в английском языке не может дать никакой информации
о тождестве первого сегмента в одном из этих примеров со
вторым сегментом в другом, если не принимать во
внимание звуковые свойства, общие для начального и конечного
/k/, a также для /и/ в обеих его позициях. Сопоставление
двух слогов — /ku/ и /ki/ — не позволяет нам отнести
оба начальных сегмента в этих слогах к одной фонеме /к/
на том основании, что эти варианты взаимно исключают
друг друга перед двумя различными гласными, пока мы
не отождествим общие признаки, объединяющие заднюю
и переднюю разновидность фонемы /к/ и отличающие ее
от всех остальных фонем этого языка. Только в
результате такой проверки можно решить, является ли заднее
[к—] в /ku/ воплощением той же фонемы, что и переднее
[к+] в /ki/, а не той же, что переднее [g+] в /gi/.
2 Hjе1ms1e? L., Prolegomena to a theory of language»
«Indiana University publications in anthropology and linguistics», vol.
8, 1953, p. 50.
242

Поэтому, несмотря на теоретический постулат о том, что
анализ должен быть полностью независимым от языковой
субстанции, на практике «обращение к субстанции
производится на всех этапах анализа» — так выразила это
досадное противоречие Эли Фишер-Йоргенсен3.
Что касается теоретического требования самого по себе,
то оно возникло из допущения о том, что форма в языке
противопоставлена субстанции, как постоянная —
переменной. Если бы звуковая субстанция была простой
переменной, то тогда в поисках языковых инвариантов мы
действительно должны были бы ее отбросить. Однако
возможность перевода одной и той же языковой формы из
звуковой субстанции в графическую с помощью
фонетических обозначений или приблизительной фонологической
системы правописания не доказывает того, что языковая
субстанция, как и «множество других субстанций
выражения», является простой переменной. В противоположность
такому универсальному явлению, как речь, фонетическое
или фонологическое письмо является случайным,
вспомогательным кодом, который обычно предполагает
способность человека, его использующего, перевести его в
основной звуковой код, тогда как обратная способность —
переводить звуки речи в буквы — является вторичной
и отнюдь не столь распространенной. Только после
овладения речью человек овладевает умением читать и писать.
Между фонемами и графическими единицами существует
принципиальное различие. Каждая буква имеет
специфическое обозначаемое (в фонологической транскрипции она
обозначает обычно одну из фонем или некоторый
ограниченный ряд фонем), тогда как фонема не обозначает
ничего, кроме отличия (нетождества) (ср. разд. II, § 3).
Графические знаки, служащие для обозначения фонем
или других языковых единиц, как говорят логики,
«представляют» эти единицы.
Это различие имеет далеко идущие последствия,
поскольку оно обусловливает различное построение системы
фонем и букв. Буквы не воспроизводят или только
частично воспроизводят различительные признаки, на которых
зиждется фонологическая система, и совершенно не
отражают структурных связей между этими признаками.
8 Е. Fischer-J0grensen, «Travaux du Cercle
Linguistique de Copenhague», vol. 5, 1949, p. 231.
16*
243

В человеческом обществе вытеснения речевого кода его
зрительными эквивалентами, безусловно, не происходит.
Наблюдается лишь дополнение этого кода различными
паразитическими добавочными средствами, тогда как сам
речевой код неизменно остается на своем месте. Как
неверно, что музыкальная форма проявляется в двух
переменных — нотах и звуках, так неверно и то, что языковая
форма проявляется в двух эквивалентных субстанциях —
графической и звуковой. И так же как музыкальная форма
не может быть абстрагирована от звуковой материи,
которая ее организует, форма в фонемике должна изучаться
в ее отношении к звуковой материи, которую языковой
код отбирает, приспосабливает к своим нуждам,
расчленяет и классифицирует по определенным принципам.
Подобно музыкальным ладам, фонологические модели
благодаря искусственному наложению логических правил на
континуум звуков являются вторжением культуры в
природу.
5. Приемы расшифровки и декодирования
как вспомогательные методы при фонологическом
анализе
Предполагается, что адресат закодированного
сообщения располагает кодом и с его помощью интерпретирует
сообщение. В отличие от адресата такого рода дешифров-
щик имеет дело с некоторым сообщением, не зная заранее
лежащего в его основе кода, и должен разгадать этот код
с помощью умелой обработки сообщения. Носитель
данного языка реагирует на любой текст на этом языке как
обычный адресат, тогда как иностранец, не знакомый с
этим языком, подходит к тому же тексту как
расшифровщик. Лингвист, исследующий незнакомый ему язык,
вначале действует как дешифровщик, и только после
постепенного разгадывания кода он начинает относиться
к сообщению на этом языке как обычный адресат.
Если человек, усвоивший некоторый язык в качестве
родного (с детства или в более позднем возрасте), владеет
лингвистическими навыками, то он знает, какие функции
выполняют различные звуковые элементы этого языка,
и может использовать свои знания для расчленения
звукового отрезка на элементы, несущие информацию разных
видов. Как вспомагательное средство при извлечении
244

различительных, конфигуративных и экспрессивных
признаков он будет использовать «грамматические
предпосылки фонемного анализа» 4.
Тем не менее поднятый Блохом вопрос о применении
к исследованию фонемной структуры техники расшифровки
имеет большое методологическое значение: в какой мере
достаточно длинный отрезок точно записанной речи дает
возможность лингвисту составить «описание
фонологической системы языка без знания того, что означает та или
иная часть отрезка речи, и даже того, означают ли
некоторые два отрезка одно и то же». При указанных условиях
извлечение избыточных признаков во многих случаях
является делом весьма громоздким, но тем не менее
выполнимым. Труднее выделить экспрессивные признаки,
но и здесь наша запись может содержать некоторую
информацию, так как, безусловно, существует различие
между отчетливо дискретными различительными
признаками, имеющими характер противопоставлений, и
непрерывной «гаммой тонов», характеризующей большинство
экспрессивных признаков. Еще менее доступной для де-
шифровщика будет задача отличения различительных
признаков от конфигуративных, особенно от сигналов
границы слова.
III. РАСПОЗНАВАНИЕ РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ ПРИЗНАКОВ
1. Слог
Различительные признаки объединяются в пучки,
называемые фонемами; фонемы соединяются в
последовательности; элементарная модель, лежащая в основе любой
группировки фонем, есть слог. Фонемная структура слога
определяется некоторым набором правил, и любая
речевая последовательность основана на регулярном
повторении этой продуктивной модели. Любая свободная
языковая форма (т. е. последовательность звуков, которая
может быть ограничена паузами) должна содержать целое
число слогов. Очевидно, число различных слогов в языке
составляет небольшую часть от числа свободных форм *,
4 К. L. ?ike, «Word», vol. 3, 1947; «Word», vol. 8, 1952.
* Имеются в виду «свободные формы» (free forms) в смысле
Л. Блумфилда. Данное место представляет собой вариацию на
245

так же как число фонем составляет небольшую часть от
числа слогов, а число различительных признаков —
небольшую часть от числа фонем.
Основой слоговой структуры является контраст
последовательно соединенных признаков в пределах слога.
Одна часть слога выделяется из прочих. В основном для
выделения одной из частей слога используется
контраст «гласная — согласная». В некоторых языках
каждый слог состоит из согласной и последующей гласной
(СГ); в таком случае в любой точке последовательности
можно предсказать, к какому классу будет относиться
следующая фонема. В языке с большим разнообразием типов
слога появление тех или иных классов фонем может иметь
различные степени вероятности. Помимо схемы СГ, могут
использоваться другие схемы: СГС, Г, ГС. В
противоположность компоненту С компонент Г не может ни
опускаться, ни повторяться дважды в пределах одного слога.
Контраст «гласная — согласная» может быть либо
единственным, либо преобладающим: иногда он
может заменяться другими, близкими ему контрастами.
И компонент С, и компонент Г могут содержать более чем
одну фонему. Фонемы, составляющие компоненты Г и С
слога, называются, соответственно, фонемами «вершины»
и фонемами «склона». Если вершина содержит две или
более фонем, то одна из них, называемая фонемой «пика»
(или «силлабической»), выделяется из числа прочих на
основе контраста «компактный — диффузный» или
«гласный — сонорный».
Артикуляционный коррелят фонологического слога
был наиболее удачно описан Стетсоном как выталкивание
воздуха вверх по голосовому тракту с помощью сжатия
межреберных мышц. В соответствии с этим описанием
произнесение каждого слога обязательно включает три
последовательные фазы: начало толчка (импульса),
кульминацию, конец толчка.
Средняя фаза является центральной в слоге, тогда как
две другие — периферийными. Обе периферийные фазы—
начальная и заключительная — реализуются либо в
простом движении легочной мышцы, либо в виде звуков речи,
тему высказывания Блумфилда, взятого вторым эпиграфом к статье
«К вопросу о логическом описании языков в их фонологическом
аспекте».— Прим. рга.
246

обычно согласных. Если обе периферийные фазы
реализуются только в движении мышц, то лишь центральная
фаза слога является слышимой; если же начало или конец
толчка (или и то, и другое) реализуются также в звуках
речи, то центральная часть слога слышится наиболее от*
четливо. Иными словами, центральная часть слога
контрастирует с его периферийными частями, так же как
вершина со склонами.
С акустической точки зрения вершина обычно
превосходит склоны по интенсивности и во многих случаях
обнаруживает увеличение основной частоты. С точки зрения
восприятия вершинные фонемы отличаются от фонем
склона большей громкостью, часто сопровождаемой
повышением тона. Как правило, вершинные фонемы сами по
себе являются более громкими, чем фонемы склона в том
же слоге: обычно вершину образуют гласные, тогда как
склоны состоят из других фонем; реже контраст между
слоговой вершиной и склонами основывается на различии
между плавным и простым согласным или на различии
между носовым и неносовым согласным, и в
исключительных случаях — на различии «фрикативный — смычный»
(ср. разд. IV, § 1 и ел.). Если склон слога представлен
целой группой фонем, а внутри такой группы встречается
фонема, громкая сама по себе, но в менее громком
окружении, то ее громкость в целях сохранения единства слога
заметно сокращается. Ср. чешское /jdu/, /jsem/, /rti/,
/lpi/ или польское односложное слово /krvi/ по сравнению
с сербохорватским двусложным /krvi/.
2. Два вида различительных признаков
Различительные признаки разделяются на два класса:
1) просодические и 2) внутренние. Просодическим
признаком обладают только те фонемы, которые образуют
вершину слога. Этот признак может быть определен только
по отношению к рельефу слога или цепи слогов, тогда как
внутренний признак может характеризовать фонему
безотносительно к ее роли в рельефе слога и таким образом его
можно определить без обращения к рельефу слога или
цепи слогов.
247

3. Классификация просодических признаков
Три типа просодических признаков, которые вслед за
Суитом мы называем признаками тона, силы и количества,
соответствуют трем основным свойствам звука — высоте,
громкости и длительности. Самыми близкими их
физическими коррелятами являются частота, интенсивность и
время. Каждый из этих подклассов просодических
признаков имеет две разновидности: в соответствии со сферой
действия просодического признака он может быть
«межслоговым» или «внутрислоговым». В первом случае
вершина одного слога сравнивается с вершинами других
слогов в том же звуковом отрезке. Во втором случае одна
часть вершины сравнивается с другими частями той же
вершины или с последующим склоном.
а) Признаки тона
В межслоговой разновидности признаков тона —
признаках «уровня»—различные слоговые вершины в
последовательности контрастируют по регистру: высокие
и низкие. Признак уровня может быть разбит на два
различных признака: либо нейтральный регистр
контрастирует с повышенным, с одной стороны, и с пониженным—с
другой, либо каждый из двух противоположных
регистров — верхний и нижний — может в свою очередь
представлять собой две тоновые разновидности — повышенную
и пониженную. Когда в языке барабанов племени джабо
эти четыре тона транспонируются из речи в сигналы
барабана, то для этих двух противопоставлений джабо
используют две пары терминов: члены противопоставления
верхний — нижний регистр называются «маленькая птица»
и «большая птица», а члены противопоставления
повышенный — пониженный называются — «меньший» и
«больший». Таким образом, различается четыре сигнала:
«меньшая маленькая птица», «меньшая большая птица»,
«большая маленькая птица» и «большая большая птица»5
Во внутрислоговой разновидности признаков тона
(признак «модуляции») верхний регистр одной части
фонемы контрастирует с нижним регистром другой части
той же фонемы или высокий регистр одного компонента
5 G. Hе гzоg, «Word», vol. 1, 1945, p. 230.
248

дифтонга — с низким регистром его оставшегося
компонента; эта дистрибуция регистров в слоговой вершине
противопоставлена обратной дистрибуции, т. е. модуляции
от нижнего к верхнему, или же ровной интонации.
б) Признаки силы
Межслоговая разновидность признаков силы —
признак ударения — представляет собой контраст более
громкой (ударной) вершины и менее громкой (неударной)
вершины других слогов в той же последовательности; это
различие осуществляется субларингальным механизмом,
в частности движениями брюшной полости и диафрагмы.
Во внутрислоговой разновидности признака ударения,
так называемом «толчке» (sted), сопоставляются друг с
другом две смежные части одной и той же ударной фонемы.
Ровной дистрибуции громкости звука на протяжении
фонемы противопоставляется другой тип: начальная часть
фонемы характеризуется максимальным повышением
громкости, тогда как в конечной части громкость снижается.
Снижение амплитуды, часто сопровождаемое снижением
основной частоты, осуществляется с помощью внезапного
прекращения возбуждения экспираторных мышц.
в) Признаки количества
Межслоговая разновидность признака количества —
признак длительности — представляет собой контраст
между нормальной, краткой, нерастяжимой фонемой
слоговой вершины и долгой, выдержанной фонемой других
слогов той же последовательности или контраст между
нормальной, краткой, но устойчивой фонемой и точечной,
сокращенной, переходной.
Вторая разновидность признака количества —
признак контакта — основана на различной дистрибуции
продолжительности между гласной и последующей
согласной: в случае так называемого «плотного контакта» (scharf
geschnittener Akzent) гласная сокращается в пользу
следующего, останавливающего ' ее согласного, тогда как
при «свободном контакте» (schwach geschnittener Akzent)
гласная получает свое полное звучание прежде, чем
начинается согласная.
249

г) Взаимосвязь между ударением и длительностью
Везде, где имеет место контраст ударных и безударных
слогов, ударение используется как конфигуративный (а
именно выделительный) признак, тогда как длительность
никогда не принимает на себя этой функции. Выделительная
функция ударения регулярно комбинируется либо с
другой разновидностью конфигуративной функции — с
функцией показателя границы (ср. разд. II, § 3),— либо с
различительной функцией. Языки, в которых длительность
и ударение выступают как различительные признаки,
представляют исключение. Если ударение обладает
различительной способностью, то оно в большинстве случаев
дополняется избыточным удлинением.
Наблюдения над признаками силы и количества в их
межслоговых разновидностях, по-видимому, приводят
к выводу о том, что просодические различительные
признаки, основанные на интенсивности, испытывают
тенденцию к сближению с признаками, основанными на времени.
4. Сравнение просодических и внутренних
признаков
Любой просодический признак основан прежде всего
на контрасте между двумя переменными, принадлежащими
к одной и той же последовательности: относительная
высота голоса, громкость или протяженность данной части
последовательности определяется на основе сравнения
их с предшествующей или последующей частями (или
и с той, и с другой). Как сказал по поводу признаков тона
Герцог6, «конкретные реализации контрастов,
выраженные в различиях между следующими друг за другом
уровнями тонов или в движениях тонов, непрерывно меняются».
Высота тона, или тоновая модуляция, сила ударения и ее
быстрое увеличение и спад (Stosston) всегда являются
чисто относительными и сильно изменяются по
абсолютной величине от одного говорящего к другому и даже от
одного высказывания к другому в речи одного и того же
человека. Количество гласной также может быть установ-
6 G. Hе гzоg, «International Journal of American Linguistics»,
vol. 15, 1949, p. 236.
250

лено только по отношению к количеству других гласных
в пределах определенного контекста или по отношению
к последующим согласным (признак контакта).
Абсолютная же длительность в данном языке долгих и кратких
гласных обнаруживает значительные колебания,
обусловленные речевыми привычками говорящего и его
настроением. Долгая гласная должна быть при прочих равных
условиях длиннее, чем окружающие краткие гласные.
Аналогичным образом от ударной гласной не требуется
ничего, кроме того, что ее необходимо произносить более
громким голосом, чем безударные гласные в той же
последовательности фонем; наконец, гласные верхнего регистра
следует произносить более высоким голосом, чем соседние
гласные нижнего регистра. Однако нужно сказать, что
высокие гласные верхнего регистра, например человека,
говорящего басом, могут оказаться ниже гласных нижнего
регистра у человека, чей голос приближается к сопрано,
а в речи одного и того же человека могут быть фрагменты
с общим экспрессивным понижением фонем как верхнего,
так и нижнего регистра.
Просодический признак строится на двух
координатных осях: с одной стороны, нужны два полярных члена,
таких, как верхний и нижний регистр, восходящий и
нисходящий тон, долгота и краткость. Все эти признаки
могут встречаться при прочих равных условиях в одной
и той же позиции в предложении, так что говорящий
избирательно использует, а слушатель воспринимает одну из
двух альтернативных возможностей и опознает выбранный
вариант в его отношении к отвергнутому. Эти две
логические возможности, из которых одна встречается в данной
единице сообщения, а другая отсутствует, образуют
настоящее логическое противопоставление (ср. разд. I, § 3).
С другой стороны, оба полярных члена полностью
распознаются только в том случае, если они присутствуют
в данной последовательности, так что говорящий
производит, а слушатель воспринимает их как
контрастирующие. Таким образом, обе логические возможности,
образующие просодический признак, сосуществуют в коде как
два члена противопоставления и, больше того,
сосуществуя, вступают в контраст друг с другом в сообщении.
Если сообщение слишком кратко и не может включать обе
контрастирующие единицы, то признак реализуется
благодаря тому, что имеющийся отрезок речи дает те или иные
251

заменительные указания; например, количество гласной
в односложном сообщении может быть установлено из
относительной длительности окружающих согласных, а
регистр однофонемного сообщения — из модуляции
приступа и заключительной части гласной.
Опознавание и определение внутреннего признака
основывается только на выборе одной из двух возможностей,
допускаемых одной и той же позицией в
последовательности. Сравнения двух полярных членов,
сосуществующих в одном контексте, здесь не производится.
Следовательно, оба значения внутреннего признака
сосуществуют в коде как два члена противопоставления, но не
требуют контрастного соположения в одном и том же сообще-
щении.
5. Общие законы устройства фонологических
систем
Сравнительное описание фонологических систем разных
языков и их сопоставление с процессом овладения
фонологической системой у детей, которые учатся говорить, а
также с постепенным разрушением языковых навыков
и, в частности, фонологической модели при афазии дают
нам важные сведения о взаимосвязи и классификации
различительных признаков. Языковое развитие ребенка, в
особенности развитие в области фонетики, и языковая
деградация при афазии подчиняются одним и тем же
законам. Если из усвоения ребенком различия В следует, что
он уже усвоил различие А, то из утраты А при афазии
следует отсутствие В; восстановление фонемных
различий у афазиков протекает в том же направлении, что и
языковое развитие ребенка. В основе языков мира как в их
статическом, так и в динамическом аспекте лежат одни и
те же законы импликации. Из наличия В следует наличие
А, и, соответственно, В не может появиться в
фонологической системе до тех пор, пока в ней нет А; аналогично А
не может исчезнуть из языка, пока в нем существует В.
Чем меньшее число языков обладает некоторым
фонологическим признаком или комбинацией признаков, тем
позднее они усваиваются детьми и тем раньше утрачивает его
в своем родном языке афазик.
252

а) Ограничения в общем инвентаре
различительных признаков
Успехи в исследовании фонологических систем у детей
и афазиков, а также все увеличивающееся число
открываемых фонологических законов выдвинули на первый
план проблему универсальных законов, определяющих
устройство фонологических систем. В свете таких законов
импликации и стратификации фонологическая типология
становится сейчас более неотложной и близкой к
осуществлению задачей, чем когда-либо. Каждый шаг в этом
направлении позволяет сократить список различительных
признаков, которые мы используем для описания языков
мира. Предполагаемая множественность различительных
признаков оказывается в значительной мере
иллюзорной. Если два или больше предположительных
различительных признака никогда не встречаются в одном и том
же языке и если, кроме того, они имеют общее свойство,
отличающее их от всех других различительных признаков,
то они могут интерпретироваться как разные проявления
одного и того же признака, каждое из которых исключает
другое, что представляет частный случай дополнительной
дистрибуции. Изучение инвариантов в фонологической
структуре одного языка должно быть дополнено
изучением универсальных инвариантов для фонологической
структуры языка вообще.
Так, ни в одном языке не существует одновременно двух
независимых противопоставлений согласных: «фаринга-
лизованный — нефарингализованный» и
«лабиализованный — нелабиализованный». В первом случае в
производстве звука принимает участие заднее отверстие ртового
резонатора (зев), во втором — переднее (губы), но в обоих
случаях сужение отверстия ртового резонатора,
производящее сдвиг резонирующих областей вниз,
противопоставляется отсутствию такого сужения. Следовательно, эти
два процесса (сужение задней щели и сужение передней
щели) должны рассматриваться как два варианта одного
и того же противопоставления, которое на моторном уровне
может быть определено как противопоставление между
суженной и более широкой щелью (ср. разд. III, § 66).
Противопоставление ретрофлексных и зубных согласных
оказывается простой разновидностью противопоставления
фарингализованных и нефарингализованных зубных.
253

Четыре признака согласных, входящие в список
Трубецкого,— напряженность, интенсивность, придыхание и преас-
пирация — также оказываются дополнительно
распределенными вариантами одного и того же противопоставления,
и этот общий знаменатель может быть назван
противопоставлением «напряженный — ненапряженный».
Наличие в системе двойных смычных (в частности,
щелкающих с двумя затворами, быстро сменяющими друг
друга, за которыми следуют два различных размыкания
в том же порядке) исключает другие типы сочетаний
согласных в той же позиции, и, следовательно, эти звуки
являются просто особой реализацией обычных сочетаний
согласных.
6. Два класса внутренних признаков
Внутренние различительные признаки, которые
обнаружены в настоящее время в языках мира и вместе с
просодическими признаками лежат в основе всего их
лексического и морфологического состава, сводятся к
двенадцати противопоставлениям, и каждый язык выбирает
из их числа то, что ему нужно. Все внутренние признаки
делятся на два класса, которые могут быть названы
признаками звучности и признаками тона; признаки первого
класса родственны просодическим признакам силы и
количества, признаки второго класса — просодическим
признакам высоты тона. Признаки звучности основаны на
различиях в количестве и концентрации энергии в спектре
и во времени. Признаки тона основаны на различных
характеристиках краев частотного спектра.
а) Признаки звучности
I. Гласный — негласный (vocalic —
non-vocalic)
Акустическая характеристика: наличие resp. отсутствие
четко выраженной формантной структуры.
Артикуляционная характеристика: прежде всего или
только возбуждение голосовых связок при свободном
проходе воздуха через голосовой тракт.
254

IL Согласный — несогласный
(consonantal — non-consonantal)
Акустическая характеристика: низкий resp. высокий
общий уровень энергии.
Артикуляционная характеристика: наличие resp.
отсутствие преграды в голосовом тракте.
Гласные обладают признаком гласный, несогласный;
согласные — признаками согласный, негласный;
плавные — признаками гласный и согласный (так как
характеризуются и свободным проходом воздуха, и наличием
преграды в голосовом тракте с соответствующим
акустическим эффектом); глайды обладают признаками
негласный и несогласный.
III. Компактный — диффузный
(compact — diffuse)
Акустическая характеристика: большая resp. меньшая
концентрация энергии в относительно узкой центральной
области спектра, сопровождаемая увеличением (resp.
уменьшением) общего количества энергии в ее временной
протяженности.
Артикуляционная характеристика: передняя resp.
задняя артикуляция (forward-flanged resp.
backward-flanged). Различие между этими двумя типами звуков состоит
в отношении между формой и объемами резонаторов,
лежащих перед точкой максимального сужения голосового
тракта и позади нее. При произнесении компактных фонем
(широких гласных, а также велярных и палатальных, и в
том числе постальвеолярных согласных) резонатор имеет
форму горна, тогда как при произнесении диффузных
фонем (узких гласных, а также губных и зубных, и в том
числе альвеолярных согласных) ротовая полость
приближается по форме к резонатору Гельмгольца.
IV. Напряженный — ненапряженный
(tense — lax)
Акустическая характеристика: более resp. менее
отчетливые резонансные области в спектре и увеличение
resp. уменьшение общего количества энергии и ее
временной протяженности.
Артикуляционная характеристика: большая resp.
меньшая деформация голосового тракта по сравнению
255

с нейтральным положением. Роль, которую выполняет при
произнесении напряженных звуков мускульное
напряжение, затрагивающее язык, стенки голосового тракта и
голосовые связки, требует дальнейшего исследования.
V. Звонкий — глухой (voiced—voiceless)
Акустическая характеристика: наличие resp. отсутст-
ствие гармонических колебаний в нижних частотах.
Артикуляционная характеристика: гармонические
колебания голосовых связок resp. отсутствие таких
колебаний.
VI. Носовой — ртовый (nasal — oral)*
Акустическая характеристика: распределение
имеющейся энергии на более широкую resp. более узкую
полосу частот за счет сокращения интенсивности
некоторых формант (в особенности первой) и появление
дополнительных (носовых) формант.
Артикуляционная характеристика: к ртовому
резонатору добавляется носовой (resp. носовой резонатор
исключается).
VII. Прерванный — непрерывный
(discontinuous—continuant)
Акустическая характеристика: отсутствие звука (по
крайней мере в полосе частот выше той, которая
соответствует гармоническим колебаниям голосовых связок), до
или после которого происходит быстрое распространение
энергии на широкую полосу частот (переход
осуществляется в форме взрыва или — у гласных — быстрого
изменения формантной характеристики) resp. отсутствие резкого
перехода между звуком и отсутствием звука.
Артикуляционная характеристика: внезапное
включение или выключение источника звука, состоящее либо в
быстром закрывании или открывании голосового тракта,
что отличает смычные согласные от фрикативных, или в
наличии одного или нескольких ударов (смыканий),
отличающих прерванные плавные типа дрожащего, или
вибрирующего /г/, от непрерывных плавных типа бокового I1I.
* Или: назализованный — неназализованный (nasalized —пог-
nasalized).
256

VIII. Резкий — нерезкий (strident—mellow)
Акустическая характеристика: большая resp. меньшая
интенсивность шума.
Артикуляционная характеристика: острые resp.
гладкие края; фонемы с острыми краями отличаются от имею*
щих менее сложную преграду фонем с гладкими краями
наличием дополнительного препятствия в точке
артикуляции, создающего специфический звуковой эффект
(Schneidenton).
(X. Глоттализованный — неглоттали-
I о в а н н ы й (checked—unchecked)
Акустическая характеристика: большая скорость
расходования энергии в относительно малый промежуток
времени resp. меньшая скорость расходования энергии на
более длинном отрезке времени.
Артикуляционная характеристика: наличие
глоттализации (сжатия или смыкания голосовой щели) resp.
отсутствие глоттализации.
б) Признаки тона
X. Низкий — высокий (grave — acute)
Акустическая характеристика: концентрация энергии
в нижних resp. верхних частотах спектра.
Артикуляционная характеристика: периферийные
resp. центральные; периферийные фонемы — велярные и
губные — характеризуются большим размером и меньшей
расчлененностью резонатора, чем соответствующие
центральные фонемы — палатальные и дентальные.
XI. Бемольный — простой (flat — plain)
Акустическая характеристика: бемольные фонемы
противопоставлены соответствующим простым фонемам
сдвигом вниз или ослаблением некоторых из верхних
частотных составляющих.
Артикуляционная характеристика: первые (фонемы
с суженной щелью) в противоположность вторым (фонемам
с более широкой щелью) производятся при уменьшенном
переднем или заднем отверстии ртового резонатора с
сопутствующей веляризацией, которая расширяет ртовый
резонатор.
17 Заказ № 2064
257

XIL Диезный — простой (sharp — plain)
Акустическая характеристика: диезные фонемы
противопоставляются соответствующим простым фонемам
сдвигом вверх или усилением некоторых верхних частотных
составляющих·
Артикуляционная характеристика: первые (фонемы
с широкой щелью) в отличие от вторых (фонем с более узкой
щелью) производятся при расширении заднего отверстия
ртового резонатора (фарингального прохода) с
сопутствующей палатализацией, ограничивающей и расчленяющей
область рта.
7. Этапы речевого акта
Каждый из различительных признаков был
охарактеризован выше как на акустическом, так и на
артикуляционном уровне. В системе связи можно, однако, выделить
большее число различных этапов. Начальный этап любого
речевого акта — намерение говорящего — пока не
поддается точному анализу. То же можно сказать
относительно нервных импульсов, которые посылаются от мозга к
органам речи. Работа этих органов — моторный этап
речевого акта — в настоящее время вполне доступна
наблюдению, особенно благодаря успехам в области
использования рентгеновских лучей и созданию ряда
инструментов для изучения таких важнейших частей речевого
аппарата, как фарингальная, ларингальная и субларин-
гальная области. Этап речевого акта, отражающий путь
сообщения между говорящим и слушающим (т. е.
представляющий собой распространяющиеся колебания
воздуха), исследуется сейчас все более и более успешно
прежде всего благодаря быстрому развитию современной
акустики.
Проблема перехода от физического раздражителя
к процессам, протекающим в слуховом аппарате, а
затем в нервной системе, близка к решению. Очередной
задачей становится изучение моделей различительных
признаков, используемых слуховой системой. Что касается
преобразований, которые компоненты речи претерпевают
в нервной системе, то в настоящее время мы можем лишь
предполагать наличие того, что в психофизиологии
называют «чисто спекулятивным допущением»7: признаки звуч-
7 S. S. Stevens, H.Davis, Hearing, New York, 1938,
p. 164.
258

ности связаны с количеством, плотностью и
распространением нервного возбуждения, а признаки тона — с
локализацией этого возбуждения. Однако развитие
исследований в области реакции нервной системы на звуковые
раздражители, по-видимому, приведет в будущем к
разработке системы различительных признаков также и для
этого уровня.
Психологическое исследование восприятия звуков
ставит своей задачей выделить различные субъективные
свойства звуков и определить различительную способность
слушателя по отношению ко всем измерениям этого
раздражителя. Можно думать, что распространение этого
исследования на звуки речи с учетом автономности
различительных признаков поможет определить, каковы
корреляты различительных признаков в восприятии.
Предварительные эксперименты с передачей английских
согласных при искажении частот и случайном маскирующем шуме
подтвердили, что восприятие каждого признака
относительно независимо от восприятия остальных и
восприятие звука протекает так, как если бы при его передаче
«использовались скорее отдельные простые каналы, чем
единый сложный канал»8.
С точки зрения психолога, каждое свойство
определяется через различительную реакцию слушателя на
раздражитель при определенной установке (Aufgabe). В применении
к звукам речи эта установка определяется
отношением слушателя как дешифровщика к получаемому
сообщению и к каждому из его составляющих. Слушатель
соотносит поступающее сообщение с кодом, который является
общим для него самого и для говорящего. Таким образом,
место, которое компоненты звука и их комбинации
занимают в языковой системе, определяется восприятием
звуков речи. Чтобы выяснить, какие артикуляторные,
акустические и перцептивные элементы звука используются
в данном языке, нужно руководствоваться правилами
кодирования, которые свойственны этому языку; таким
образом, плодотворный физиологический, физический
и психологический анализ звуков речи предполагает
их лингвистическую интерпретацию.
8 G. А. Miller, Р. Е. Nicely, «Journal of Acoustical
Society of America», vol. 27, 1955, № 2.
17*
259

а) Использование различных этапов речевого акта
при изучении различительных признаков
Чтобы декодировать сообщение, его получатель
выделяет из суммы данных, полученных при восприятии,
различительные признаки. Чем ближе мы находимся к месту
назначения данного сообщения, тем более точно мы можем
оценить информацию, передаваемую звуковым отрезком.
Это определяет иерархию операционных уровней с точки
зрения убывающей релевантности: уровень восприятия,
слуховой, акустический и моторный (последний не несет
непосредственной информации для слушателя, если не
считать той вспомогательной роли, которую иногда может
играть чтение по губам). Слуховое ощущение — это
единственный аспект закодированного сообщения,
одинаковый как для говорящего, так и для слушающего,
поскольку говорящий при нормальных условиях общения
может слышать сам себя.
В процессе коммуникации каждый последующий этап
не может быть выведен однозначным образом из
предыдущего. С каждым последующим этапом увеличивается
избирательность; некоторые элементы предшествующего
этапа несущественны для последующего, и каждая
единица последующего этапа может быть функцией
нескольких переменных предшествующего этапа. Измерение
голосового тракта позволяет точно предсказать звуковую
волну. Однако один и тот же акустический эффект может
быть достигнут совершенно различными средствами.
Подобным же образом одно и то же свойство звука при
восприятии на слух может быть результатом различных
физических раздражителей.
Предположение о более тесной связи между
восприятием и артикуляцией, чем между восприятием и
непосредственным раздражителем, теоретически маловероятно и не
подтверждается опытом: кинестетическая обратная связь
играет подчиненную и случайную роль. Нередко мы
овладеваем умением распознавать на слух фонемы в
иностранной речи, не овладев окончательно их произношением, а
ребенок, который учится языку, часто начинает различать
фонемы в речи взрослых задолго до того, как он научится
пользоваться ими в своей собственной речи.
Определить различительные противопоставления для
каждого этапа речевого акта, от произнесения до восприя-
260

тия и декодирования, можно лишь при условии, что
инварианты любого предшествующего этапа будут отобраны
и соотнесены с результатами анализа последующего
этапа — если принять то очевидное положение, что
человек говорит для того, чтобы быть услышанным, и должен
быть услышан для того, чтобы его поняли.
Различительные признаки были описаны только на
артикуляционном и акустическом уровне, потому что
только для этих двух аспектов речевого акта мы
располагаем подробной информацией. Каждая из двух систем
должна давать полную картину окончательных,
несводимых далее различий. Однако поскольку артикуляция
соотносится с акустическим явлением так же, как средство
с результатом, классификация артикуляционных данных
должна производиться с учетом акустической системы.
Так, различие между четырьмя артикуляционными
классами согласных — велярными, палатальными,
дентальными и лабиальными — отражается на акустическом
уровне как два парных противопоставления. Во-первых,
у лабиальных и велярных энергия концентрируется в
низких частотах спектра в противоположность дентальным
и палатальным, у которых энергия концентрируется в
верхних частотах; это дает противопоставление «низкий —
высокий». Во-вторых, велярные и палатальные отличаются
от лабиальных и дентальных большей степенью
концентрации энергии — противопоставление «компактный —
диффузный». Низкий тон лабиальных и велярных создается
за счет большего объема и меньшей расчлененности
ротовой полости, а высокий тон дентальных и палатальных —
за счет меньшего объема и большей расчлененности
ротовой полости. Таким образом, на артикуляционном уровне
решающее различие состоит в том, сосредоточено ли
трение в центральной части ротовой полости — как у
дентальных и палатальных — или в ее периферийной части —
как у лабиальных и велярных. Тождественное с
артикуляционной точки зрения различие лежит в основе
противопоставления задних и передних гласных, которые
различаются с акустической точки зрения как низкие и высокие.
Больший объем резонирующей полости перед точкой
артикуляции и меньший объем полости позади этой точки
отличает велярные согласные от лабиальных и
палатальные от дентальных и создает компактность велярных и
палатальных. Тот же артикуляционный фактор опреде-
261

ляет компактность широких гласных и диффузность
узких. Выделить общий множитель в противопоставлениях
лабиальных и дентальных согласных, велярных и
палатальных согласных или передних и задних гласных, а
также в противопоставлениях велярных и губных согласных,
палатальных и зубных согласных и широких и узких
гласных было бы гораздо труднее,если бы мы не опирались на
поразительно четкие (как на акустическом уровне, так
и на уровне восприятия) противопоставления низкого
resp. высокого тона и компактности resp. диффузности.
Хотя исследователям было очевидно, что среди
смычных согласных губно-зубные, альвеолярные (свистящие),
постальвеолярные (шипящие) и увулярные аффрикаты
противопоставляются по наличию трения губно-губным,
зубным, среднеязычным и заднеязычным смычным,
аналогичное противопоставление соответствующих
фрикативных обычно ускользало от их внимания. В
действительности эти аффрикаты и тождественные им по месту
образования фрикативные отличаются особым видом
турбулентности, которая вызывается переходом потока воздуха
через дополнительный барьер (край зубов или язычок) или
направлением потока воздуха под прямым углом к
препятствию. На спектрограмме случайная дистрибуция черных
областей, относящихся к резким согласным, по сравнению
со значительно более равномерной картиной для нерезких
согласных является единственным различительным
признаком для всех таких пар. Этот общий для них признак
представляет собой отчетливое бинарное
противопоставление.
б) Выбор названий для различительных признаков
Традиционная фонологическая терминология основана
на беспорядочном обращении в разных случаях к
различным этапам речевого акта. Такие термины, как назальный,
палатализованный, округленный, глоттализованный,
относятся к артикуляционному уровню; другие названия
(звонкий, высокий, падающий, высота тона, слабый,
плавный) относятся частично к акустическому уровню,
частично — к уровню восприятия; некоторые термины
представляют собой слова, употребленные в переносном значении,
хотя и они так или иначе связаны с данными опыта. В том
случае, если признак, который мы определяем, имеет тра-
262

диционное название, мы пользуемся этим названием вне
зависимости оттого, к какому этапу речевого акта он
относится; таковы, например, термины носовой — ртовый,
напряженный — ненапряженный, звонкий — глухой,
ударный — безударный. Традиционный артикуляционный
термин сохраняется в том случае, если он указывает на
существенный критерий деления звуков в процессе их передачи,
восприятия и распознавания. В нескольких случаях,
однако, термина, который бы соответствовал вводимому
нами признаку, не существует. Для таких признаков мы
подбирали термины из области акустики и психоакустики.
Поскольку, однако, каждый из этих признаков можно
определять как на акустическом, так и на артикуляционном
уровне, любой из них может с равным основанием
получить построенное заново артикуляционное обозначение,
например, можно говорить «передний — задний» вместо
«компактный — диффузный»; «с грубым краем — с
гладким краем» вместо «резкий — нерезкий»; «периферийный —
центральный» вместо «низкий — высокий»; «с суженной
щелью — с широкой щелью» вместо «бемольный —простой»;
«с расширенной щелью — с узкой щелью» вместо
«диезный — простой».
Мы не ставим целью заменить артикуляционную
классификацию акустической, а пытаемся лишь обнаружить
наиболее удобные критерии, пригодные для обоих
аспектов.
IV. ФОНОЛОГИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ
1. Стратификация
а) Минимальный слог
Обычно развитие речи ребенка начинается с того, чем
заканчивается афатическое разрушение речи,
предшествующее ее полной утрате,— с того, что в
психопатологии называется «лабиальной стадией». На этом этапе
говорящие способны создавать высказывания только одного
типа — обычно они транскрибируются как /ра/. С точки
зрения артикуляционной два компонента этого
высказывания соответствуют двум диаметрально
противоположным положениям речевого тракта: при /р/ речевой тракт
263

закрыт в своей конечной точке, а при /а/ он открыт
спереди настолько широко, насколько это возможно, и сужен
сзади, т. е. имеет форму рога или рупора. Столь же
очевидным соединением двух крайностей характеризуется
слог и на акустическом уровне: губной смычный
представляет собой моментальный взрыв без концентрации энергии
в какой-либо полосе частот, тогда как гласная /а/ не имеет
каких-либо определенных ограничений во времени, а ее
энергия концентрируется в относительно узкой области,
максимально чувствительной для слуха. Для первого
компонента слога характерно крайнее ограничение во времени
и отсутствие ощутимых ограничений по частоте, тогда как
вторая составляющая не обнаруживает ощутимых
ограничений во времени, но имеет максимальное ограничение в
частоте. Диффузный смычный с его минимальным выходом
энергии представляет самое непосредственное
приближение к отсутствию звука, тогда как открытая гласная дает
максимальный выход энергии, на который способен
речевой аппарат человека.
Противоположность звуков с минимальной и с
максимальной энергией проявляется прежде всего как контраст
между двумя последовательными единицами —
оптимальной согласной и оптимальной гласной. Таким образом
устанавливается элементарная фонологическая модель-
слог. Поскольку во многих языках отсутствуют слоги без
предвокальной согласной или слоги с поствокальной
согласной, модель СГ (Согласная + Гласная) — это
единственная универсальная модель слога.
б) Роль носовой согласной
Выбор между /ра/ и /а/ или между /ра/ и /ар/ может
быть первым носителем значения на самых ранних этапах
речевого развития ребенка. Однако,как правило, ребенок
сохраняет на время схему слога постоянной, а расщепляет
оба компонента слога — сначала согласную, а потом и
гласную — на различающиеся пары.
Чаще всего ртовой смычной, для образования которой
используется только один закрытый тракт,
противопоставляется носовая согласная, которая образуется при
сочетании закрытого основного тракта и открытого
вспомогательного и, таким образом, соединяет в себе
специфические признаки согласной с вторичным признаком, харак-
264

терным для гласной. До появления противопоставления
«носовой — ртовый» согласная противопоставлялась
гласной по признаку закрытый resp. открытый тракт. Как
только носовая согласная начинает противопоставляться
ртовой по наличию resp. отсутствию открытого
тракта, противопоставление «согласная — гласная»
переосмысляется как наличие resp. отсутствие закрытого
тракта.
Затем следуют другие противопоставления,
модифицирующие и уточняющие первичный оптимальный контраст
согласной и гласной. Все эти позднейшие образования
изменяют так или иначе форму ртового резонатора; у
вторичной резонирующей полости, которую добавляет к рто-
вому резонатору назализация, объем и форма остаются
неизменными.
Противопоставление носовых и ртовых согласных,
которое относится к числу наиболее ранних достижений
ребенка, является обычно наиболее стойким
противопоставлением при афазии и встречается во всех языках мира, за
исключением некоторых языков американских индейцев.
в) Первичный треугольник
Появлению противопоставления «носовой — ртовый
смычный» может, однако, предшествовать расщепление
смычной на губную и зубную. После появления контраста
СГ, основанного на одном свойстве звука,— громкости —
психологически естественно ожидать использования
другого основного его свойства — тона. Таким образом
возникает тоновое противопоставление «низкий — высокий»,
иными словами, противопоставление по концентрации
энергии в нижних или верхних частотах спектра. В /р/
преобладают нижние частоты, тогда как в /t/ более
сильным является верхний участок. Естественно, что первая
дифференциация по признаку тона затрагивает не гласную
/а/ с ее максимальной концентрацией энергии в узкой
центральной области спектра, а согласную /р/ с ее
максимальной диффузией энергии по широкой полосе
частот.
На этом этапе /а/, то есть полюс высокой
сконцентрированной энергии, контрастирует со смычными /р/ и /t/,
которые обладают малой энергией. Обе смычных противо-
265

поставляются друг другу по преобладанию одного или
другого конца спектра как полюса низкого и высокого тона.
Эти два измерения лежат в основе треугольной модели
фонем (или по крайней мере ртовых фонем, если к этому
времени уже появился признак «назальность»):
г) Расщепление первичного треугольника
на два треугольника — для согласных и для гласных
После появления тонового признака у согласных
происходит первое расщепление гласной. Полярная
противоположность двух последовательных единиц, С и Г,
основанная на контрасте между уменьшенной и полной энергией,
дополняется противоположностью двух гласных,
основанной на противопоставлении большей и меньшей
концентрации энергии. Единственная прежде компактная гласная
/а/ входит теперь в противопоставление, вторым членом
которого является диффузная гласная. Начиная с этого
момента консонантическая и вокалическая секции
первичного треугольника образуют каждая свою собственную
линейную модель: возникает ось «низкий — высокий» для
согласных и ось «компактный—диффузный» для гласных.
Противопоставление «компактный — диффузный»,
первоначально свойственное лишь гласным, повторяется затем
у согласных, и консонантное основание общего
треугольника дополняется консонантной вершиной — велярным
смычным.
Противопоставление по тону, первоначально
характерное для согласных, может в свою очередь распространиться
и на гласные: естественно, что именно диффузная гласная
расщепляется на низкую и высокую, дополняя
вокалическую вершину общего треугольника новой линией
основания, которая соответствует противопоставлению /и/—
/i/. Таким образом, первоначально единый исходный
треугольник разделяется на две автономные части, имеющие
два измерения,— консонантический и вокалический
треугольники:
266

д) Включение в модель признаков ротового
резонатора
И вокалическая, и консонантическая модели могут
постепенно переходить от треугольной к четырехугольной
форме в результате наложения противопоставления
задней и передней артикуляции на открытые гласные или
согласные. Таким образом, признак «низкий — высокий»
распространяется на компактные гласные или на
согласные (или на те и на другие). Однако в языках мира
треугольные модели преобладают над четырехугольными и
в системе гласных, и в еще большей степени в системе
согласных: треугольная модель является минимальной для
каждой из этих систем, и лишь в виде очень редкого
исключения система согласных или гласных (но не обе вместе)
является линейной. В тех редких случаях, когда система
линейна, противопоставление гласных сводится к
признаку «компактный — диффузный», а противопоставление
согласных — почти без исключений — к признаку тона.
Таким образом, во всех языках присутствуют
противопоставления «высокий — низкий» и «компактный —
диффузный», тогда как любое другое противопоставление может
отсутствовать. Реализация противопоставления «высокий—
низкий» производится с помощью изменения объема и
формы ртового резонатора. На ранних этапах развития детской
речи, на поздней ступени афазии и во многих языках мира
это противопоставление усиливается путем изменения
размеров одного или обоих отверстий ротовой полости.
Ограничение переднего и заднего отверстия ротовой полости
при ее нерасчлененности и расширении объема приводит
к понижению резонансных частот, а совместное действие
расширения отверстия и ограничения и расчленения
полости приводит к повышению резонансных частот. Однако
267

изменение размеров каждого из этих отверстий может
получить автономное значение и использоваться для ввода
в действие вторичных тоновых признаков (бемольность
и диезность).
е) Признаки звучности в их отношении
к оптимальной согласной и гласной
Пониженная концентрация энергии диффузной гласной
отдаляет ее от оптимальной (компактной) гласной и
приближает к согласной; и, наоборот, сокращение области
распределения энергии компактной согласной отдаляет ее
от оптимальной (диффузной) согласной и приближает к
гласной.
В носовых согласных добавление нового, открытого,
резонатора накладывает резко очерченные носовые
форманты на спектр ртовой смычной. Носовой резонатор
приближает согласные к гласным, а при наложении на спектр
гласной разрушает другие форманты и отделяет гласную
от ее оптимальной модели.
Вторым членом противопоставления для оптимальной
смычной согласной является фрикативная согласная, в
которой сокращение энергии, характерное для согласной,
оказывается более умеренным. Смычные принадлежат
к числу более ранних приобретений ребенка и к числу
более поздних утрат афазика, чем фрикативные фонемы.
На свете существует несколько языков, не имеющих
фрикативных, но нет языков, не имеющих смычных.
Появление плавных, которые сочетают четко
очерченную формантную структуру гласной с понижением
энергии, характерным для согласной, превращает контраст
«согласная — гласная» в два независимых
противопоставления: «согласная — несогласная» и «гласная —
негласная». Если признак «согласный» (т. е. понижение энергии)
оптимальным образом представлен в смычной, которая
может превращаться почти в единый импульс, то признак
«негласный» (т. е. отсутствие резко очерченной формант-
ной структуры) оптимальным образом представлен в
резкой согласной, которая близка по структуре спектра к
белому шуму. Поэтому появление двух независимых
признаков — «прерванный — непрерывный», с одной
стороны, и «резкий — нерезкий» — с другой, логически
связано с включением в систему плавной фонемы, которая
268

соединяет два независимых признака—«гласный» и «соглас*
ный». Действительно, нерезкие фрикативные,
противопоставленные резким фрикативным, или резкие взрывные
(аффрикаты), противопоставленные нерезким взрывным
(собственно смычным), не появляются в речи ребенка
до тех пор, пока не появятся плавные, а при афазии
утрачиваются только тогда, когда плавные уже утрачены.
Резкие взрывные в противоположность нерезким
характеризуются меньшей степенью сокращения энергии,
которое вообще свойственно согласным. Нерезкие фрикативы
отдаляются от консонантического оптимума, воплощенного
в резких фрикативах, а именно от их ярко выраженной
шумной структуры. Одно и то же расщепление признака
«согласный», с одной стороны, и признака «негласный» —
с другой, имеет своим следствием появление плавных
фонем и резких смычных. Это объясняет «странную, но
широко распространенную» взаимозаменяемость резких
смычных и плавных, особенно боковых, которая была отмечена
в тунгусо-маньчжурских языках, а также в палеоазиатских
языках9.
Поскольку назальность, накладывая на рисунок
согласной четко выраженную формантную структуру,
приближает носовые согласные к гласным, а плавные соединяют
признак «согласный» с признаком «гласный»,
целесообразно объединить эти два класса фонем под общим
названием сонорных. Консонантная природа этих двух классов
получает вторичное усиление в таких относительно редких
фонемах, как прерванные носовые (так называемые пре-
назализованные смычные) и резкие плавные (свистящие
боковые или вибрирующие).
При образовании ртовых фонем с прегражденным
голосовым трактом наличие препятствия создает источник
шума, и голос, если он вообще используется, может служить
лишь дополнительным источником звука, тогда как для
фонем с открытым трактом он является основным.
Оптимальной согласной является глухая согласная, а
оптимальной гласной — звонкая гласная; в то же время озвончение
согласных или в очень редких случаях оглушение
гласных может использоваться как одно из многочисленных
видоизменений максимального контраста С—Г.
9 К. Воudа, «Zeitschrift fur Phonetik und allgemeine
Sprachwissenschaft», Bd. 1, 1947, S. 48.
269

Поскольку согласная характеризуется в первую
очередь понижением энергии, оптимальная согласная
является ненапряженной; но затем ей может быть
противопоставлена напряженная согласная, модифицирующая контраст
между согласной и гласной. Однако, как правило, звонкая
согласная характеризуется пониженной энергией по
сравнению с глухой, и поэтому в противопоставлении
напряженных и ненапряженных согласных ненапряженность
обычно сопровождается звонкостью, а напряженность—
глухостью, так что согласная, оптимальная в одном
отношении (понижение энергии), отдаляется от оптимальности
в другом (наличие голоса). Если оба различия являются
в языке независимыми, то вдвойне оптимальная согласная,
ненапряженная и глухая, противопоставляется двум
фонемам, одна из которых — глухая напряженная, а другая—
звонкая ненапряженная, причем обе характеризуются
сдвигом от структуры согласной к структуре гласной, но
в разных отношениях. Дальнейший шаг в этом
направлении состоит в появлении согласной, наделенной
различительными признаками напряженности и звонкости, такой,
как /dV в некоторых языках Индии.
Как правило, параллельно с увеличением степени
концентрации энергии (компактности) увеличивается и общая
энергия гласной; но у напряженной гласной,
противопоставленной соответствующей ненапряженной гласной,
общая энергия возрастает, в то время как концентрация
энергии падает. Это обратное соотношение отдаляет
напряженную гласную от вокалического оптимума.
Глоттализованные согласные характеризуются
сокращением времени и одновременно увеличением энергии и
таким образом отклоняются от консонантного оптимума.
Если язык обладает двумя противопоставлениями—«глот-
тализованный — неглоттализованный» и «напряженный —
ненапряженный»,— то оптимальная согласная,
ненапряженная и неглоттализованная, противопоставляется двум
фонемам — глоттализованной и напряженной. Двойная
модификация консонантического оптимума может, кроме
того, быть представлена редкой комбинацией двух
различительных признаков — «напряженный» и «глоттализован-
ный» — в одной фонеме; примером может служить аварское
/К7.
Таким образом, все внутренние различительные
признаки концентрируются вокруг двух осей. Противопоста-
270

вления, относящиеся к оси звучности, представляют собой
разного рода расщепления и модификации первичного
контраста между оптимальной согласной и оптимальной
гласной — модификации, порождающие более тонкие и
специфические различия. Противопоставления, относящиеся
к оси тона, которая перпендикулярна оси звучности,
возникают первоначально как дополнение и следствие
контраста «оптимальная гласная — оптимальная согласная»,
а поэтому как следствие противопоставления
«оптимальная (компактная) гласная — модифицированная
(диффузная) гласная» или «оптимальная (диффузная) согласная —
модифицированная (компактная) согласная».
2. Дихотомическая шкала
Фонологический анализ и математическая теория связи
в ходе своего совершенно независимого развития пришли
в последние годы к сходным в своей основе и взаимно
дополняющим выводам, которые создали основу для
сотрудничества, весьма плодотворного для обеих сторон. В любом
произнесенном сообщении слушатель сталкивается с
двумя взаимно дополняющими линейными представлениями
информации: прежде всего имеет место цепочка фонем,
которая представляет собой информацию, закодированную
в виде последовательности символов; каждая фонема в
свою очередь состоит из нескольких различительных
признаков. Совокупность таких признаков — это
минимальное число двоичных выборов, необходимое для
однозначного опознания фонемы. Сводя фонологическую
информацию, содержащуюся в последовательности, к
минимальному числу двоичных выборов, мы приходим к наиболее
экономному и, следовательно, оптимальному решению:
нужно установить минимальное число простейших
операций, достаточное для того, чтобы закодировать и
декодировать все сообщение. Выделяя в языке его минимальные
единицы, мы ищем наименьшее число различительных
противопоставлений, которого было бы достаточно для
отожествления фонемы в сообщениях, составленных на данном
языке. Для решения этой задачи необходимо отделить
различительные признаки от избыточных признаков,
находящихся с ними в одновременном или последовательном
соединении.
271

Если в языке одна и та же фонема воплощается в виде
палатальной смычной перед /i/, постальвеолярной
аффрикаты перед /е/ и велярной смычной во всех остальных
позициях, то инвариант должен быть определен как
компактная согласная, отличная от диффузных
согласных /р/ и /t/ того же языка. В этом примере
избыточные признаки обусловлены различительными
признаками следующей фонемы; поразительный пример
избыточных признаков, связанных с различительными
признаками той же фонемы, дает система согласных
французского языка. Здесь компактность согласной является
избыточным признаком и обусловливается либо велярной
артикуляцией, соединенной со смычностью, как в /к/
и /g/, либо палатальной артикуляцией, соединенной с
назализацией, как в /ji/, либо постальвеолярной
артикуляцией, соединенной с фрикативностью, как в /J7 и /3/.
Разделение признаков на различительные и
избыточные не только позволяет опознать все фонемы, о которых
идет речь, но и получить единственное однозначное
решение, поскольку любой иной анализ этих пяти фонем уже
не был бы оптимальным решением. Если принять
предлагаемый анализ, то для всех пятнадцати французских
согласных фонем требуется только пять двоичных выборов:
носовой — ртовый, и если ртовый, то непрерывный —
прерванный и напряженный — ненапряженный;
компактный — диффузный, и если диффузный, то низкий —
высокий. Каждая французская согласная включает от двух
(носовые) до пяти различительных признаков. Если
считать, что различительной является точка артикуляции, а
различие между фрикативной и смычной является
избыточным, то шесть французских глухих согласных —
велярная /к/, постальвеолярная /J7, альвеолярная /s/,
дентальная /t/, лабио-дентальная III и билабиальная /р/ —
потребуют для своей идентификации вместо трех различий
пятнадцать в соответствии с элементарной математической
формулой, которую приводит Тводделл: «Если ? есть
максимальное число значимых фонологических различий при
данных артикуляционных возможностях языка, то 2х=
—п (п—1), где ? есть максимальное число фонем, возможное
в языке при данных услокиях». Некоторые мелкие различия
в точке артикуляции обладают, кроме того, тем
недостатком, что они едва ли различимы акустически сами по
себе. Наконец, в таких различиях, как /s/—IM и HI—
272

/?/, критерий дифференциации является тождественным,
а именно это одно и то же противопоставление высокой и
низкой согласной, обусловленное одними и теми же
различиями в размерах и форме ртового резонатора.
Подобным же образом и противопоставление /к/—/t/ и /J7—/s/
как акустически, так и с точки зрения образования — это
одно и то же противопоставление, основанное на
аналогичных соотношениях между передним и задним
резонаторами, так что анализ данных двух пар как
различающихся по двум различным признакам допускает ненужную
избыточность.
Сведение языка к различительным признакам должно
быть последовательным. Если, например, чешская /1/,
которая может встречаться в тех же условиях, что и
каждая из 32 других фонем языка, объявляется
«неразложимой различительной единицей», то, чтобы отличить
ее от 32 других фонем, потребуется 32 элементарных
отношения, тогда как разложение пучка 1 на три
признака — гласный, согласный и
непрерывный—сводит его соотношение с другими фонемами системы к трем
двоичным выборам.
Максимальное устранение избыточности и минимальное
количество различительных двоичных выборов — это
принцип, введение которого позволяет дать утвердительный
ответ на важнейший вопрос, поднятый Чжао еще в 1934 г., —
имеет ли задача сведения данного языка к его конечным
составляющим однозначное решение? Не менее
фундаментальным можно считать поднятый им недавно 10 вопрос
о том, является ли бинарность противопоставлений
исходным принципом, который кажется целесообразным принять
исследователю при анализе языкового кода, или же это
внутреннее свойство структуры языка. Существует
несколько веских аргументов в пользу второго решения.
Во-первых, система различительных признаков,
основанная на отношении взаимного обусловливания между
членами каждого двоичного противопоставления,
является оптимальным кодом, и нельзя допускать, чтобы члены
речевого коллектива в осуществляемых ими операциях
кодирования и декодирования использовали более
сложный и менее экономный набор различительных критериев.
Недавние эксперименты показали, что слуховые раздра-
10 Y. R. Сhао в «Romance Philology», vol. 8, 1954, p. 44.
18 Заказ № 2064
273

жители, различающиеся в нескольких измерениях,
запоминаются и воспринимаются легче всего в том случае,
если они «закодированы двоичным кодом» ".
Во-вторых, фонемный код усваивается в раннем детстве,
а, как устанавливает психология, в мозгу ребенка пара
предшествует изолированным объектам12. Установление
двоичного противопоставления — это первая логическая
операция ребенка. Оба члена противопоставления
возникают одновременно, и ребенок должен постоянно выбирать
из двух противопоставленных возможностей одну, устраняя
вторую.
В-третьих, почти все различительные признаки
обнаруживают безусловно дихотомическую структуру на
акустическом и, соответственно, на артикуляционном уровне.
Среди внутренних признаков только противопоставление
«компактный—диффузный» для гласных нередко дает
большое число членов, чаще всего три. Например, /ае/
относится к/е/, как /е/ — к /i/: среднее
пропорциональное /е/ является некомпактным по отношению к /?/
и недиффузным по отношению к /i/. Психологические
эксперименты, в ходе которых /е/ получается в
результате смешения /ае/ и /i/, подтверждают особенную
структуру этого признака гласных13. Аналогичные
эксперименты по смешению гласных, расположенных по оси
тона, показали, что темные и светлые гласные при
одновременном звучании не воспринимаются как единая
гласная: /и/ и /i/ не сливаются в /u/. Признак «высокий—
низкий» является отчетливым двоичным
противопоставлением.
Наконец, использование дихотомической
классификации делает многоступенчатую структуру фонологических
систем, действующие в них правила импликации и
обобщающую эти правила типологию языков такими
прозрачными, что внутренняя обусловленность этой
классификации самой языковой системой является совершенно
очевидной.
11 I. Pollack, L. Fiсks, «Journal of Acoustical Society
of America», vol. 26, 1954.
12 H. Wallon, Les origines de la pensee chez l'enfant,
I, Paris, 1945.
13 K. Huber, «Archiv, f. Psychol.», 91, 1934.
274

3. Пространственно-временные фонологические
операции
Если между языковыми системами двух речевых
коллективов имеется различие, то общение между членами
этих двух коллективов требует приспособления
слушающего к говорящему и говорящего к слушающему. Это
приспособление может касаться всех аспектов языка или только
некоторых из них. Иногда единственным кодом, в пределах
которого происходит приспособление, является
фонетический. Процесс приспособления, который инженеры
связи удачно называют «переключением кодов», происходит
в различной степени как со стороны говорящего, так и со
стороны слушающего. Слушатель пытается понять
говорящего, а говорящий стремится к тому, чтобы его понял
слушатель, так что оба концентрируют свое внимание
на том общем ядре, которое имеется в их кодах. Более
высокая степень приспособления отражается в попытке
преодолеть фонологические различия с помощью правил
переключения, увеличивающих понятность сообщения для его
адресата. Обнаружив такой ключ, собеседник может
попытаться использовать его, не только выступая в роли
слушателя, но и более активно, изменяя свои
собственные высказывания применительно к языковой системе
адресата.
Фонологическое приспособление может
распространяться на весь лексикон; иногда подражание фонологическому
коду соседа бывает ограничено каким-то множеством слов,
которые непосредственно заимствованы у соседа или на
которые использование их соседом наложило тот или иной
отпечаток. Каково бы ни было приспосабливание, оно
помогает говорящему расширить его коммуникативные
возможности, и если общение происходит довольно часто,
то вполне вероятно, что они войдут в его обычный язык·
При благоприятных условиях они могут затем проникнуть
в язык речевого коллектива либо в качестве особой
манеры говорить, либо в качестве новой системы, которая
полностью заменит предшествующую норму.
Междиалектное общение и его влияние на внутридиалектное общение
должны изучаться с лингвистической, и в частности с
фонологической точки зрения.
Переброска мостов не прекращается ни на границах
между отдаленными и сильно дифференцированными диа-
18*
275

лектами, ни на границах между родственными или даже
неродственными языками. Посредники, в большей или
меньшей степени двуязычные, приспосабливаются к
иностранному фонологическому коду, С увеличением числа
слушателей растет их авторитет, и это может способствовать
распространению инноваций среди их одноязычных
соотечественников.
На фонологический код может оказывать влияние не
только междиалектное, но и межъязыковое
приспособление, причем оно не ограничивается только
заимствованными словами и вообще может происходить без лексических
заимствований. По признанию Сепира, лингвисты были
крайне удивлены, когда для всех частей мира был
установлен «тот замечательный факт, что фонетические
различительные признаки, очевидно, распространены на огромном
пространстве вне зависимости от словаря и структуры
соответствующих языков». Это далеко идущее явление еще
ждет систематического описания и изучения в связи с
исследованием типологии фонологических систем, которое
в равной мере необходимо и само по себе.
Другой путь фонологических приспособлений к чужому
диалекту или иностранному языку — это частичное или
полное сохранение его фонологической структуры в
заимствованных словах. Как неоднократно отмечалось в
фонологической литературе и подчеркивалось особенно Фризом и
Пайком, «в речи одноязычных носителей некоторых языков
можно выделить более чем одну фонологическую систему».
Источником такого сосуществования двух систем внутри
одного языка являются либо фонологические различия
между исходным словарем и неассимилированными
заимствованиями, либо использование в качестве различных
стилей речи двух систем, одной собственной, а другой —
подражательной. Таким образом, пространственные
явления, а именно междиалектные и межъязыковые
изоглоссы, особенно изофоны, могут проектироваться в систему
единого диалекта, будь то диалект индивида или
общественной группировки.
То же утверждение может быть сделано, mutatis
mutandis, по отношению к временному фактору в языке, в
особенности в фонологической сфере. Любое звуковое
изменение в процессе своего осуществления является фактом
синхроническим. И начальная, и конечная точка
изменения в течение некоторого времени сосуществуют.
276

Если изменение присуще молодому поколению в отличие
от старого, то между двумя поколениями всегда
происходит общение, и слушатель, принадлежащий к одному из
них, привыкает декодировать сообщения, исходящие
от людей другого поколения. Больше того, начальный и
конечный этапы могут сосуществовать в речи одного и
того же поколения как два стилистических уровня: с одной
стороны, существует более консервативный и
торжественный способ выражения, с другой — более современный.
Поэтому синхронный анализ должен охватывать языковые
изменения и, наоборот, языковые изменения могут быть
поняты только в свете синхронного анализа.
Решающим фактором в фонологических изменениях
и в распространении фонологических явлений является
сдвиг в коде. Интерпретация событий во времени и
пространстве связана в первую очередь с вопросом о том,
в какой мере такие сдвиги затрагивают структуру кода.
Моторный и физический аспекты этих инноваций не могут
рассматриваться сами по себе, а должны быть подчинены
строго лингвистическому анализу их роли в системе
кодирования.
ИЗБРАННЫЕ РАБОТЫ ПО ФОНОЛОГИИ
Аванесов Р. И., Фонетика современного русского
литературного языка, Москва, 1956.
В1осh В., A set of postulates for phonemic analysis, «Language»,
vol. 24, 1948.
Bloomfield L., Language, New York, 1933, гл. 5—8.
Camara J., Principios de linguistica gerai, Rio de Janeiro, 1954,
гл. 2—3.
Chao Y. R., The non-uniqueness of phonemic solutions of
phonetic systems, Academia Sinica, Institute of History and
Philology, «Bulletin» 4, Shanghai, 1934.
Cherry ?. С, Halle M., Jakobson R., Toward the
logical description of languages in their phonemic aspect,
«Language», vol. 29, 1953.
Fries С. С., Pike К. L., Coexistant phonemic systems,
«Language», vol. 25, 1949.
Halle M., The strategy of phonemics, «Word», vol. 10, 1954.
Harris Z. S., Methods of structural linguistics, Chicago, 1951.
Hockett C. F., A manual of phonology (Indiana University
Publications in Antropology and Linguistics, vol. 11, 1955).
Jakobson R., Kindersprache, Ap.hasie und allgemeine
Lautgesetze, (Uppsala Universitets Arsskrift), 1942.
Jakobson R., Fant С. G. M. and Halle M.,
Preliminaries to speech analysis (Massachusetts Institute of Technology,
Acoustic Laboratory), 1952.
277

Jakobson R. and Halle M., Fundamentals о language,
The Hague, 1956.
Jones D., The phoneme; Its nature and use, Cambridge, 1950.
Llorach ?. ?., Fonologia Espanola, Madrid, 1954, pt. I.
Martinet ?., Phonology as functional phonetics, London, 1949.
Pike K. L., Phonemics: a technique for reducing languages to
writing, Ann Arbor, 1947.
Pike K. L., Language in relation to a unified theory of the
structure of human behavior, II, Glendale, California, 1955.
Pos ?. J., Phonologie en betekenisleer, „Meded. Kon. Akad. v.
Wetensch. Afd. Letterk.", 1, N 13, 1938.
Sapir E., Selected writings, Berkeley and Los Angeles, 1949, p.
7—60.
Stetson R. H., Motor phonetics, Amsterdam, 1951.
Trubetzkoy N. S., Principes de phonologie, Paris, 1949;
немецкий текст: Grundzuge der Phonologie, «Trav. du Cercle
Linguistique de Prague», vol. 7, 1939.
Twaddell W. F., On defining the phoneme, «Language», vol.
16, 1935.
Wijk N. van, Phonologie: een hoofdstuk uit de structurele taalwe-
tenschap, The Hague, 1939.
Zwirner E., Phonologie und phonetik, «Acta linguistica», vol.
I, 1939.

?. Черри, ?. Халле, Р. Якобсон
К ВОПРОСУ О ЛОГИЧЕСКОМ ОПИСАНИИ ЯЗЫКОВ
В ИХ ФОНОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ*
Различительные признаки встречаются группами или пучками,
которые мы называем фонемами. Говорящий привыкает выполнять
артикуляционные движения таким образом, что различительные
(или фонемные) признаки обязательно присутствуют в производимых
им звуковых волнах; он реагирует только на эти признаки и не
воспринимает всего остального в той огромной акустической массе,
которая достигает его уха.
Леонард Блумфилд (1933).
Число различных фонем в языке — лишь небольшое
подмножество числа [реальных] форм.
Леонард Блумфилд (1926).
Каждая наука должна говорить на языке количественных
терминов; лингвистика удовлетворяет этому логическому требованию,
поскольку она описывает язык в терминах фонем.
Леонард Блумфилд (19^7).
1. Введение
Эта работа представляет собой попытку как-то
усовершенствовать методы логического описания фонологической
структуры языков; при этом авторы использовали
некоторые элементарные понятия статистической теории
информации *.
* Е. Colin Cherry, Morris Halle, Roman Jakobson,
Toward the logical description of languages in their phonemic aspect,
«Language», vol. 29, № 1, 1953, p. 34—47.
1 См., в частности, С. Е. Shannon и W. Weaver, The
mathematical theory of communication, Urbana, 1949; D.M. Mac·
k a y, In search of basic symbols в «Cybernetics: Transactions of the
eighth Conference», New York, 1952; The nomenclature of information
theory, ibid.
279

Конкретная иллюстрация дается на основе
статистического анализа разговорного русского языка2.
Материалом анализа послужили образчики современной речи
(городского населения), записанные Пешковским и
включающие 10 тысяч звуков в фонетической транскрипции
последнего3.
При анализе русского или какого-нибудь другого
языка мы должны прежде всего установить, сколько нужно
различительных признаков и каковы должны быть эти
признаки, чтобы мы могли различить все значимые элементы
кода этого языка, т. е. минимальные значимые единицы,
называемые морфемами, и их сочетания в словах.
Слова же — это максимальные единицы кода. Мы должны
определить минимальный набор таких признаков,
которые необходимы слушающему, чтобы он мог без помощи
контекста или ситуации опознавать и различать все
морфемы, кроме омонимичных. Если набор признаков
установлен, все другие фонетические различия между
морфемами или словами данного языка могут быть предсказаны.
Следовательно, они являются избыточными4.
Если сравнить, например, русские слова 1) [b*t],
«быт», 2) [b,it] «бит», 3) [bit,] «быть» и 4) [b,it,] «бить»5,
то можно заметить, что слова 1 и 2 или слова 3 и 4
отличаются одно от другого в двух отношениях: [?] — более
передний звук, чем M (т. е. он имеет более высокую
вторую форманту), a [i]—более передний, чем [4·]; в то же
время [Ь,] отличается своей палатальностью от [Ь]:
палатальность есть результат опускания языка и
одновременного расширения фарингального канала, что приводит
к перемещению энергии вверх, вдоль оси частот. Слова 1 и 3
или слова 2 и 4 также отличаются друг от друга в двух
2 Этот анализ был выполнен как часть исследований по
современному русскому языку, которые ведутся факультетом славянских
языков и литератур Гарвардского университета.
8 А. Пешковский, 10 тысяч звуков русского языка,
сборник статей «Методика родного языка, лингвистика, стилистика,
поэтика», Л., 1925, стр. 167—191.
4 Более детальное описание различительных признаков, а также
их акустических и артикуляционных коррелятов см. у R.
Jakobson, С. G. M. Fant and M. Halle, Preliminaries to speech
analysis, 2-d printing (MIT Acoustics Laboratory, «Technical Report», № 13,
1952).
6 A. Isacenko, Fonetica spisovnei ruStiny, Bratislava, 1947,
стр. 177, 182.
280

отношениях: [4·] — более закрытый звук, чем [4·], a [i] —
более закрытый, чем [?]; точно так же отличается от [t]
своей палатальностью и [t,]6.
Если палатальность согласного или отсутствие ее
рассматривать как различительный признак, то одного этого
признака (который мы назовем sharp || plain) достаточно,
чтобы различать все четыре вышеупомянутых слова.
С другой стороны, если бы эта различительная функция
была приписана гласным, мы должны были бы принять два
независимых различительных признака: передний —
задний (front || back) и закрытый — открытый (close|| open).
Излишнее увеличение числа признаков — причина,
достаточная для того, чтобы отвергнуть второй вариант
описания. В русском языке есть еще один дополнительный
довод в пользу первого положения: в некоторых позициях
наличие или отсутствие палатальности согласного может
быть единственным критерием для отличия
последовательностей, в других отношениях совершенно идентичных*.
Поэтому палатальность нужно рассматривать как
независимый различительный признак. Ср. [vojt,] «вождь» и
{kojt] «издержки, кошт» или [sel,t,] «сельдь» и [k,el,t]
«кельт». С другой стороны, появление продвинутых вперед и
отодвинутых назад вариантов гласных, так же как
закрытых или открытых вариантов, всецело зависит от наличия
или отсутствия палатализованных согласных перед
гласным и после него.
В результате исследований такого рода в коде
современного русского литературного языка мы находим 11
различительных признаков, которые группируются в
различных сочетаниях в 42 фонемы7. Этих одиннадцати различи-
6 Мы следуем системе транскрипции Международной
фонетической ассоциации, в которую мы внесли три изменения: мы
используем запятую внизу после буквы для обозначения палатальности,
ставим знак ударения перед знаком, обозначающим гласный, а яркие
смычные обозначаем тем же знаком, что и соответствующий взрыв-
ный, с добавлением циркумфлекса.
* Ср. [угол] — [угол']; [полка] — [пол'ка].— Прим. перев.
7 Существует два варианта современного нормированного
русского языка. Более старый закреплен в «Толковом словаре русского
языка» под ред. Д. Ушакова (М., 1935—1940). Другой отстаивает
особенно С. Обнорский; он представлен в «Словаре русского языка»
под ред. С. Ожегова (М., 1949). В основном мы принимаем нормы
Ушакова; но чтобы включить все фонемные различия, возможные в
литературном русском языке, в традиционную группу фонем, мы
281

тельных признаков достаточно, чтобы различать все
морфемы и слова русского языка, кроме омонимичных.
Мы оставляем в стороне звуковые признаки,
выполняющие другие функции, а именно конфигуративные (соп-
figurational) признаки, указывающие на разделение
высказывания на грамматические единицы различных степеней
сложности, и экспрессивные (или, более точно,
физиогномические [physiognomic]) признаки, обозначающие
исключительно эмоциональное состояние говорящего.
Примеры конфигуративных признаков, указывающих
разделение звуковой цепочки на словарные единицы
(слова): fdavOl,n4-j] /dav'ol.nij/ «да вольный»: [dav'ol,nij]
/dav'ol,nij/ «довольный»; [tje'n,! t'amJ/tJerU tarn/ «тени
там»: ftjen.it'am] /t,1 e n,i-t'am/ «те не там»; [jix^-cta
jix,'i'd9i /j'ix'ida. jix'ida/ «их Ида — ехида»*.
Физиогномические признаки можно проиллюстрировать
на примере произношения «да», которое произносится
по-разному в зависимости от степени и характера эмоции.
Те и другие признаки несут дополнительную
информацию, аналогичную той, которая содержится в таких
графических эквивалентах конфигуративных признаков,
как пробел или знаки препинания, и в таких эквивалентах
физиогномических признаков, как подчеркивание или
выделение курсивом. Избыточные признаки, однако,
функционируют вместе с различительными, облегчая
слушающему процесс отбора и уменьшая нагрузку на его внимание
[т. е. помогают ему опознавать и различать смысловые
единицы.— Прим. перев.].
Для наших подсчетов текст был разбит на
последовательности фонем, состоящие из двух последовательных
гласных и согласной между ними (если таковая имеется).
Таким образом, каждая гласная участвует в наших
подсчетах дважды: как начальная фонема данной
последовательности и как конечная фонема предшествующей
последовательности. Мы выбрали эти последовательности «от
гласной до гласной», потому что фонематические ограничения
добавляем новую фонему /g,/ отличную от /g/. Такие новые
образования, как деепричастие /b,ir,ig,'a/, отличное от /b,ir,ig'a/ «берега»,
допускаются в литературном языке Обнорским и его
последователями.
* Согласно нормам современного литературного произношения,
это предложение транскрибируется следующим образом: [их | йда Ц
in« х'йда].—Прим. перев.
282

в последовательности фонем проявляются в русском
языке в пределах групп согласных и сочетаний гласной с
предшествующими или последующими согласными. Явного
влияния согласных, предшествующих данной гласной,
на согласные, следующие за этой гласной, или наоборот,
не обнаружено*. Обязательная синтаксическая пауза —
начальная и конечная — обозначается точкой и
приравнивается к гласной.
Можно представить себе три типа подсчетов: А)
подсчеты, которые учитывают как границы между словами
(обозначаемые пропуском), так и стыки между соседними
частями сложных слов8 (обозначаемые дефисом); В) подсчеты,
которые учитывают только границы слов, и С) подсчеты,
при которых не учитываются ни границы слов, ни стыки
частей сложных слов; последовательность фонем
прерывается только в местах обязательной паузы.
Эти три способа деления текста на элементарные
последовательности могут быть проиллюстрированы на
примере следующего отрывка и нижеприведенной таблицы:
Вот, на тебе на обед. Пойдешь... /.v'ot. n'a t,ib,!e na-
ab,'et. pa-jdjoj*./.
Все подсчеты в этой статье выполнены по первому
способу.
?) #?'? lottftfnia !a##t,i ibje ie0#naa##a ab.'e »et##pa atftfjdjo io.f#
B) #v'o Ottf #n'a ia##t,i ibje >e##na aa ab,'e »et##pa ajdjo »otf#
C) #vk) Щ #n'a lat.i ib,«e 'ena aa abje «et##pa ajd,'o OJ#
2. Система признаков как логическое описание
фонемы
В последующем изложении язык будет рассматриваться .
как марковский процесс9. Фонемы считаются однозначно
* Речь идет не о фонетическом влиянии типа ассимиляций и
т. д., а о статистическом: сведения о том, какая согласная
предшествует данной гласной, не дают ничего нового для предсказания
согласной, следующей за данной гласной.— Прим. перев.
8 К числу сложных слов русского языка мы относим все слова
с неначальным корнем: слова, имеющие более чем один корень,
например: /adna-abr'aznij/ «однообразный»; слова с префиксами,
например: /za-astr'it,) / «заострить», /iz-vadjit, / «изводить»; и слова
с предшествующими предлогами, которые фонематически
рассматриваются как префиксы, например: /za-akn'o/ «за окно», /iz-vad'i/
«из воды».
9 S hannon and Weaver, указ. раб., стр. 102: «Система,
которая порождает последовательность символов... в соответствии
283

определенными, но их порядок в последовательностях,
которые составляют нашу выборку, может быть описан
только статистически.
При выделении одной определенной фонемы из
совокупности фонем данного языка каждый различительный
признак можно рассматривать как вопрос, на который дается
ответ «да» или «нет». Так, про некоторую фонему можно
спросить: «Эта фонема — гласная?». Ответ: «Да» или:
«Нет». Или: «Эта фонема — согласная?». Ответ: «Да» или:
«Нет» и так далее до конца перечня признаков. Чтобы
однозначно определить фонему русского языка, необходимо
задать всего одиннадцать таких вопросов. Таблица А илт
люстрирует эти вопросы с ответами «да» (+) или «нет»
(—); нуль (0) означает отсутствие признака.
Таким образом, здесь мы имеем дело с трехзначным
делением; к данному вопросу мы еще вернемся ниже.
Простая иллюстрация такого логического описания
дается на рис. 1. Во множестве из восьми «объектов»
А, В ...Н каждый объект определяется по ответам «да»
(+) или «нет» (—). Все множество объектов сначала делится
пополам, и мы спрашиваем: находится ли искомый объект
на правой половине (+) или нет (—)? Последовательные
подразделения в конце концов приведут к идентификации
объекта множества. Если имеется N объектов и если
N—степень двойки, то число ответов «да» и «нет», необходимое
для идентификации любого объекта в нашем множестве,
равно log2N. Поэтому полная идентификация любого
объекта задается цепочкой плюсов и минусов; так,
например, объект G на рис. 1 (см. ел. стр.) определяется
цепочкой (+Н—).
Даже если N не есть степень двойки, величина log2N
может быть все-таки использована как мера числа ответов,
необходимых для идентификации любого элемента множе-
с определенными вероятностями, называется стохастическим
процессом (stochastic process); частный случай этого процесса, когда
вероятности зависят от предшествующих событий, называется
марковским процессом или цепью Маркова». В своей статье «Пример
статистического исследования над текстом «Евгения Онегина»,
иллюстрирующий связь испытаний в цепи» («Известия Импер. Академии
Наук», СПб., т. 7, 1913) А. А. Марков изучил дистрибуцию гласных
и согласных букв в части знаменитой поэмы Пушкина и нашел, что
условные вероятности букв не соответствуют случайной
последовательности, но зависят от предшествующей еуквы или бук«.
284

ства N. В таких случаях дробный результат* не следует,
конечно, понимать как дробное число вопросов. Этот
результат означает, что не все N элементов нашего множества
обязательно требуют для своей идентификации
одинакового числа ответов. Дробь получается в результате
сведения к среднему числу.
Рис. 1.Логическая идентификация элементов множества
из восьми объектов.
Величина log2 N условно выражается в так называемых
битах; название этой единицы происходит от binary digit**
(т. е. от выбора одного из двух ответов: «да» или «нет»).
На рис. 1 представлено последовательное деление
каждый раз на две равные подгруппы; этот метод приводит
к идентификации объекта при помощи наименьшего
возможного числа ответов и, таким образом, к самой короткой
цепочке плюсов и минусов. Деление на неравные
подгруппы требует в среднем больше вопросов и ответов.
Применим теперь этот способ к списку из 42 русских
фонем, перечисленных в таблице А. Но сначала рассмотрим
чисто гипотетическое описание одной из 42 фонем,
предположив, что это не фонема, а просто некоторый объект без
всякого лингвистического значения. Если бы фонемы
были последовательно подразделены на группы, как это
показано на рис. 1, для описания любого объекта
потребовалось бы в среднем log242 вопросов, или 5,38 бита на
каждую фонему. В нашем анализе языка нас интересуют,
однако, не только вопросы логики, но и действительные
факты; поэтому в таблице А ответы «да» или «нет» даются
с учетом реального процесса речи.
* Т. е. тот факт, что log2N есть дробь.— Прим. перев.
** Binary digit — двоичная цифра.— Прим. перев.
285

Зададимся следующим вопросом: можно ли придумать
такую систему признаков, которая бы использовала в
среднем только 5,38 вопросов на одну фонему и была бы
в некотором смысле аналогична только что
рассмотренному гипотетическому случаю? Это, по-видимому, возможно,
но различительные признаки, используемые в
действительности (см. табл. А), служат другим целям и тесно связаны
Гласный * .
Согласный .
Компактный
Диффузный
Низкий . .
Носовой . .
Непрерывный
Звонкий .
Диезный .
Резкий . .
Ударный .
Гласный . .
Согласный .
Компактный
Диффузный
Низкий . .
Носовой . .
Непрерывный
Звонкий .
Диезный .
Резкий . .
Ударный .
Таблица А. Фонемы русского языка и их различительные
признаки.
Знак (-{-) обозначает ответ «да», ^—) —- отЕет «нет», (0) — отсутствие
признака.
с физической стороной речи. На самом деле
различительных признаков одиннадцать, т. е. сюда входят в среднем
5,62 лишних вопроса на одну фонему (11—5,38). Это
означает, что используются избыточные, т. е. как бы лиш-
* В оригинале: vocalic, consonantal, compact, diffuse, grave, nasal,
continuant, voiced, sharp, strident, stressed.— Прим. перев.
286

ние плюсы и минусы. Однако признаки, предложенные
ранее для лингвистического анализа, укладываются в
логическую систему описания, хотя, по-видимому, это
описание недостаточно экономно.
Можно ли увеличить эффективность нашего
эмпирического описания, как-то упростив таблицу А?
Таблица А дает простейшее возможное описание сорока
двух фонем в терминах данных одиннадцати
различительных признаков.
Данная таблица и рис. 1 содержат ряд различий. Во-
первых, вопросы, следующие один за другим в таблице А,
имеют фонетическое значение в отличие от вопросов на
рис. 1, где просто спрашивается «направо» или «налево».
Ответ на первый вопрос (гласный: «да» или «нет»?) делит
42 фонемы не на две равные части (т. е. 21 плюс и 21 минус),
а на 12 плюсов и 30 минусов; это объясняется реальным
характером фонем русского языка. Второй вопрос
(согласный: «да» или «нет»?) снова делит каждую из этих групп на
неравные подгруппы и так далее.
Во-вторых, некоторые вопросы из таблицы А для
определенных фонем вообще не нуждаются в ответе, так как и
без этих вопросов происходит полная идентификация
данных фонем.
В таблице А мы употребляем нуль, чтобы
обозначить отсутствие признака, т. е. «возможен как плюс,
так и минус». Например, фонема /t/ представлена цепочкой
(—-J—о 0). Каждый нуль можно заменить
плюсом или минусом, и это ничего не изменит. При любой
такой замене цепочка символов для фонемы /t/ остается
единственной и не смешивается ни с одной другой цепочкой.
Поскольку каждый нуль можно, таким ооразом,
рассматривать как плюс или как минус, общее число вопросов на
каждую фонему -»- одиннадцать. Это и есть мера
«информации», которая заключается в выборе говорящим какой-
либо одной фонемы из 42, по крайней мере на основе
изложенной здесь системы различительных признаков.
Однако, как мы видели, действительная «информация» может
быть выражена средним числом вопросов (битов) на
фонему— 5,38; тогда 5,62 бита представляют собой
избыточность, которая получается в результате замены нолей
плюсами или минусами. (Нужно подчеркнуть, что до сих пор,
говоря о мере «информации», мы основывались на
предположении, что все 42 фонемы имеют равновероят-
287

ную встречаемость и что они являются полностью
независимыми единицами. Но так как язык имеет, конечно, намного
более сложную структуру, наше понятие «информации»
будет в дальнейшем уточнено.)
Термин «избыточность» не следует понимать как
«расточительность». Избыточность — это внутреннее свойство
речи, и более того — это свойство каждой системы связи;
избыточность служит целям наиболее успешного
функционирования системы. В частности, избыточность помогает
слушателю устранить неясности, внесенные искажением
сигнала или мешающими шумами. Например, признак
назальное™ имеет значение /О/ для всех русских гласных.
Если заменить нули на плюсы, новые символы не будут
означать, что в русской речи гласные всегда назализуются;
обычно этого не происходит, но, даже если это имеет место,
назальность лишена фонематического значения. В
некоторых случаях нуль стоит там, где подстановка на его место
плюса или минуса может обозначать невозможную
артикуляцию; но и здесь дело в том, что данная фонема
идентифицируется без этого признака.
Если данные таблицы А могут быть перегруппированы
так, что уничтожится необходимость употребления
двусмысленного символа 0, то число вопросов, необходимых
для идентификации любой фонемы, в среднем уменьшится.
Таким образом, описание фонем в терминах данных
различительных признаков будет менее избыточно.
3. Устранение двусмысленных нулевых знаков
Можно предположить, что, изменяя порядок вопросов
мы сумеем устранить все нули в таблице А или по крайней
мере переместить их на конец каждой цепочки знаков так,
что их удастся опустить (при этом фонема
идентифицируется цепочкой одних плюсов и минусов). Оказывается,
однако, достигнуть этого путем простой перестановки
вопросов невозможно.
Постановка вопроса изменится, если рассматривать
таблицу символов (+,—, 0) в качестве кодовой таблицы
для идентификации различных фонем. При такой точке
зрения нет основания считать, что порядок следования
признаков должен быть одинаковым для разных фонем.
В самом деле, порядок вопросов в определенных случаях
288

может меняться в зависимости от ответов на предыдущие
вопросы. Иначе говоря, необходимо несколько различных
кодовых таблиц. Таблица В показывает результат такой
перестройки кода.
В качестве примера рассмотрим идентификацию фонемы
/'о/. Ответы на вопросы: гласный?, согласный?,
компактный? — будут соответственно: H . Это показывает,
что рассматриваемая фонема принадлежит к группе фонем
/•и и ? 'е Ч i/. Для последующих вопросов нужна новая
кодовая таблица. Остальные вопросы, как мы видим из
таблицы В, располагаются в следующем порядке:
диффузный?, низкий?, ударный? Кодовые таблицы известны
a priori и представляют независимую фонетическую
структуру русского языка; они сами содержат в себе
«информацию», которую несли нули в табл. А.
Гласный . . .
Согласный . .
Компактный .
Низкий . . .
Непрерывный
Звонкий . . .
Диезный . . .
Диффузный
Низкий
Ударный
Гласный . .
Согласный .
Компактный
Низкий . .
Носовой . .
Диезный . .
Непрерывный
Звонкий . .
Резкий . . .
Таблица В. Фонемы русского языка, расположенные в таком
порядке, который позволяет устранить двусмысленный нуль.
19 Заказ № 2064
289

Процесс перекодирований можно рассматривать как
трансформацию. Число знаков (битов), необходимых для
идентификации каждой фонемы, теперь меньше, чем раньше,
за счет исключения знака «нуль» из таблицы А. Хотя
число необходимых для идентификации знаков различно для
разных фонем, в среднем оно равно 6,5 битов на фонему,—
величина, значительно меньшая, чем наша первоначальная
(11 битов), и более близкая к теоретической величине в
5,38 бита. Таким образом, описание в терминах
различительных признаков стало более эффективным.
4. Вероятности фонем
а) Индивидуальные частоты встречаемости
Следующий этап в нашем описании языка — это
рассмотрение относительных частот встречаемости
индивидуальных фонем*
Вычисленная предварительно «информация» в битах
на фонему имеет гипотетическую минимальную величину
5,38 (log242). Это результат последовательного деления
множества фонем каждый раз на две равные группы. Если же
частоты встречаемости фонем неравны, необходимую
среднюю величину (число битов на одну фонему) можно
получить путем последовательного деления множества фонем
каждый раз на две группы. При этом общая вероятность
встречаемости фонем первой группы будет равна общей
вероятности встречаемости фонем второй группы. Тогда
среднее число вопросов, необходимых для идентификации
одной фонемы (в битах на фонему), будет равно Н19 где
Ht=—Sp1logp1 (1)
Суммирование идет по всем фонемам i (помните, что Pj
всегда меньше* 1).
Заметим, что Н1 есть «математическое ожидание» для
величины— log Pj.
* Log pj — это количество информации на одну фонему;это
количество для данной фонемы i зависит от ее вероятности (Pj), что
н выражает формула: —Spjlog pj—так называемое вероятностное
среднее или «математическое ожидание» количества информации
на фонему.— Прим. перге.
290

Таблица С.
а = фонема (i); 6 = р. ???4; с — — log2 РЦ ?/ = — pj log2 Pi', e = число
признаков в таблице В (i означает: «любая данная фонема»; pj означает:
«вероятность данной фонемы»).
Относительные частоты встречаемости
индивидуальных фонем русского языка подсчитаны с помощью метода,
описанного в последних абзацах § 1; частоты даны в
таблице С, и, основываясь на них, мы можем легко
подсчитать по формуле (1) гипотетическую «информацию» Н/.
Hl ==4,78 бита на фонему (2)
С другой стороны, зная вероятности ${ индивидуальных
фонем, мы можем подсчитать среднее число
различительных признаков, т. е. двоичных выборов на фонему. Если
Nj—это число различительных признаков, необходимых
для идентификации i-той фонемы в табл. В, то среднее
количество двоичных выборов или различительных признаков
на фонему, имеющее место в действительности, равно
?N^=5,79 признаков на фонему, (3)
19*
291

Что можно сравнить с идеальной величиной, найденной по
формуле (2).
В своей недавней статье 10 Д. Хаффмен описал метод
построения наиболее эффективного кода для множества
независимых сообщений с известной дистрибуцией частоты
встречаемости. В таком коде «среднее число кодовых
единиц на сообщение доведено до минимума».
Если рассматривать фонемы нашего языка как
независимые сообщения, то можно применить метод Хаффмена
и подсчитать на основании данных в табл. С вероятностей
число кодовых единиц, которые потребовались бы в
оптимальном коде для идентификации каждой фонемы. Это
число можно сравнить с тем числом различительных
признаков, необходимых для идентификации каждой фонемы,
которое дается в табл. В. Однако необходимо указать, что эти
числа, строго говоря, не сравнимы: как констатировалось
в §3, описание в терминах различительных признаков
предполагает, что рассматриваемые единицы
интерпретируются по-разному в зависимости от ответов, полученных на
предыдущей стадии анализа, тогда как все единицы в коде
Хаффмена имеют одну и ту же интерпретацию. В
нижеследующей таблице мы сопоставляем число фонем, которые
задаются данным числом единиц в оптимальном коде,
с числом фонем, которые задаются тем же самым числом
различительных признаков в табл. В*.
ЧИСЛО ЕДИНИЦ ИЛИ
РАЗЛИЧИТЕЛЬНЫХ 2345678910
ПРИЗНАКОВ
В оптимальном
Число коде 0 2 2 11 13 8 3 1 2
фонем В
действительности (в табл. В) 1 0 6 4 10 4 12 5 0
10 David A. Huffman, A method for the construction of
minimum redundancy codes (Proceedings of the IRE, 40:9, 1952,
p. 1098—1101).
* Так, например, двумя различительными признаками в
оптимальном коде не характеризуется ни одна фонема, а в естественном
коде русского языка — одна; тремя различительными признаками —
две фонемы в оптимальном коде и ни одна в естественном: четырьмя —
соответственно 2 и 6, пятью — 11 и 4 и т. д.— Прим. перге.
292

Из приведенной таблицы видно, что метод
различительных признаков, рассматриваемый нами пока просто
как способ описания, оказывается весьма эффективным.
До сих пор мы рассматривали фонемы языка как
независимые объекты. Но естественный процесс речи отнюдь не
состоит в выборе цепочки независимых фонем; напротив,
в конечном счете речь есть последовательность выборов,
где каждый выбор частично обусловлен предшествующей
(т. е. выбранной ранее) фонемой. Более точное описание
естественного процесса речи основывается на
утверждении, что фонемы выбираются группами. Таким образом,
выполненный нами простой анализ нужно рассматривать
как несколько искусственное, хотя и вполне эффективное
описание языка в его простейшем аспекте.
Перед тем как закончить этот раздел, мы должны
отметить несколько статистических фактов, взятых из
таблицы С.
Вероятность встречаемости гласной=0,4190; плавной =
0,0737; фонемы/j7=0,0457; собственно согласной=0,4616п.
В нижеследующей таблице вероятности плюсов и
минусов для каждого различительного признака были
вычислены сложением вероятностей всех фонем, имеющих в таблице
В плюс для этого признака, и сложением
вероятностей всех фонем, имеющих минус. Таким образом,
вероятность ответа «да» на вопрос «звонкий?» — это сумма
вероятностей всех звонких фонем, т. е. /g—g,—3—d—d, —?—?,
—b—b, —?—?,/; вто же время вероятность ответа «нет»
= сумме вероятностей всех глухих фонем, т. е. /к—к,
—J*—t—t, —s—s,—s—?—?,—f— i,/. (Мы опускаем данные
о назальности, резкости, компактности и диффузности,
так как здесь плюсов намного меньше, чем минусов, и
низкая вероятность первых очевидна.) [см. табл. на
стр. 294.]
Эти цифры существенны особенно потому, что плюсы
и минусы приписывались без учета их относительной
частотности, целиком на основе исследования
различительных признаков и их отношений12.
11 Марков в своем исследовании дистрибуции букв в поэме
«Евгений Онегин» получил величину 0,4317 для гласных и 0,5683
для согласных. Его цифры удивительно близки к нашим, особенно
если принять во внимание, что в некоторых случаях Марков
считал йот Щ гласной, в других же вообще ее не учитывал.
12 См. более подробно R. Jakobson, Sound and meaning.
293

вероятность
Звонкий
Диезный
Ударный (только гласные)
Непрерывный
Низкий (гласные)
Низкий (согласи.)
Низкий (гласные и
согласные вместе)
плюса (-J-)
0,1174
0,1242
0,0935
0,1822
0,0772
0,1684
0,2456
минуса (—)
0,1920
0,3445
0,2533
0,2530
0,1563
0,2861
0,4424
Однако общие вероятности встречаемости
различительных признаков еще не определяют полностью
фонологическую структуру языка; существенна также дистрибуция
различительных признаков во времени. С помощью этой
дистрибуции измеряется то, что можно было бы назвать
«длительностью каждого признака». Дистрибуцию
различительных признаков во времени получают из анализа
вероятностей групп фонем, о которых говорится ниже.
Таким образом, если мы знаем вероятности (abc ... ?)
различных цепочек из ? фонем, мы можем легко определить
вероятность того, что данный различительный признак
непрерывно существует на протяжении отрезка
большего, чем m фонем, где т=1,2, ...п.
В нашу задачу входит не полное осуществление такого
анализа, а лишь выявление возможностей его применения
как основного метода описания языков.
б) Группы фонем, слоги
В предыдущем разделе мы обращали внимание главным
образом на то, что можно назвать фонемными
монограммами, т. е. на индивидуальные фонемы, привлекая также
группы фонем и вероятности встречаемости групп. Эти
группы могут быть диграммами, триграммами и т. д.
Другой тип вероятностей, представляющий интерес для
изучения языковой структуры — это условная вероятность, т. е.
вероятность того, что некоторая фонема будет следовать
за данной фонемой или группой фонем. Так, если
р(а b...n)—это вероятность группы фонем (а Ь...п), тогда
? (ab ... n) = p(a)pa(bc ...n)
= p(a)pa(b)Pab(cd ... ?) (4)
==P(a)pa(b)pab(c)pabc(d ... ?) и т.д.*
* Запись «ра (be... n)» означает: «условная вероятность группы
(bc.n) после а», т. е. вероятность того, что группа (Ьс.п) следует
294

При таком способе общая вероятность группы связана
с условными вероятностями следующих друг за другом
фонем а, Ь, с и т. д., входящих в эту группу.
>·* Если дана отдельная фонема /а/ или возможная группа
фонем /a b ...n/, то фонемы /m/, которые могут следовать
за данной фонемой или группой, имеют вероятности pab...n
/m/. Тот факт, что эти вероятности изменяются в
соответствии с характером m, означает известную возможность
предсказания. Это свойство обеспечивает другую форму
«избыточности» в языке — качество, имеющее большое
значение при слуховом восприятии речи (например, когда мы
прислушиваемся к разговору в шумной комнате).
Если в русской речи слышится палатальная /?,/,
можно быть уверенным, что за ней не последует никакой
безударной гласной, кроме /i/. После палатальной /Ь,/
вероятность безударной /а/ чрезвычайно мала;
последовательность /Ь,а/, например /g'olub,a/ (род.-вин. п. ед.ч.)
и /gal'ub,a/ (деепричастие) необычна в языке. При
наших подсчетах мы нашли после палатальной /s,/
следующие фонемы с указанными частотами:
i 33 «а 6 и 1
»е 16 m 2 j 1
? 9 »и 1 al
¦i 8
Следует особо отметить почти полное отсутствие
согласных и очень низкую частоту безударной /а/. С другой
стороны, после непалатальной /s/ безударная /а/ в нашем
материале встречается чаще всего: согласные встречаются
после /s/ весьма свободно.
Наши цифры для фонем после /s/ таковы:
после а; запись pa^(cd...n) означает: «условная вероятность группы
(cd...n) после группы ab» и т. д.— Прим. перге.
295

Когда ввиду различия условных вероятностей
становится в известной степени возможным предсказание, то
информация одной фонемы в речевой цепи оказывается
меньше информации, которую содержит та же самая
фонема в изолированном положении. Если только фонема не
первая в цепочке, мы знаем о ней кое-что еще до ее
появления. Информация, приходящаяся на фонему в речевой
цепи, может быть точно определена в том смысле, о котором
шла речь в предыдущих разделах. Мы можем даже получить
формулу, аналогичную уравнению (1), которую можно
будет применить к связным группам фонем. Предположим,
например, что мы подсчитали вероятности ? (ab) всех
фонемных диграмм некоторого языка; тогда информация
Н, 2, содержащаяся в каждой диграмме этого языка,
равна в среднем:
Н12=— 2p(ab) log p(ab) битов на диграмму (5).
Аналогичным образом для триграмм имеем:
Н,,2,з =—2p(abc) log p(abc) битов на триграмму (6).
Если же мы подсчитываем различные условные
вероятности р,(Ь), то окажется, что информация диграммы Ht (2),
содержащаяся в каждой второй фонеме диграммы, равна;
H,(2)=-Sp(ab)logpa(b) (7).
Точно так же зная условные вероятности раЬ (с), мы
получим:
Hli2(3)=-2p(abc)logpa,b(c) (8).
Очевидно, эти различные величины информации,
полученные на основе различных таблиц вероятностей, связаны
между собой. Чтобы доказать это, рассмотрим уравнение
'(4). Прологарифмируем обе его части и выведем затем
среднее число для всех возможных групп (ab ... ?):
— Zp(ab...n)log p(ab...n) =
— Ep(ab...n) [log p(a)+log pa(b)+log pab(c)...] или
H^^ + H^+H^+H^, (4)... битов на ?-грамму (9).
296

Это означает, что информация, содержащаяся в
группе фонем, в среднем равна сумме информации,
содержащихся в каждой последующей фонеме.
Мы подсчитали количество информации на диграмму
и триграмму в соответствии с первым типом подсчета, т. е.
учитывая границы между словами и между частями
сложных слов. Найденные величины равны: 8,45 бита на
диграмму и 9,15 бита на триграмму. Если бы фонемы были
независимыми, соответствующие величины были бы равны:
9,54 бита на диграмму и 14,31 бита на триграмму. Как и
следовало ожидать, рассматриваемые величины
уменьшаются, если единицы в цепочке не являются независимыми.
Весьма ценные результаты обещает исследование,
которое пока еще не выполнено, состоящее в подсчете
дистрибуции различительных признаков во времени, как это
было предложено в пункте а § 4. Берем большой
отрезок текста, транскрибируемый фонематически, под
каждым символом пишем колонку плюсов, минусов и нулей,
обозначающих различительные признаки соответствующей
фонемы, например, в том порядке, какой мы приняли в
табл. А. Горизонтальные последовательности плюсов,
минусов и нулей, получающиеся при этом, можно
использовать как меру длительности различительных признаков.
Вероятности таких последовательностей изображаются
как р + (т), р_(т), р0(т), где т=1, 2, 3 и т.д.
Очевидно, такая дистрибуция создает основу для установления
фонологических различий между языками статистическим
путем.
Статистический анализ фонем и их
последовательностей в связных сообщениях необходимо дополнить
аналогичным анализом словаря; такой анализ нужен для
понимания дистрибуции фонем в лексическом коде
данного языка13. Сравнение результатов того и другого
13 В терминах Р. Карнапа следовало бы сказать, что
частотность фонем, изученная в русских словах-событиях (events) должна
быть исследована и в словах-схемах (designs), точно так же, как
дистрибуция различительных признаков исследовалась в фонемах-
схемах; см. R. Сагnар, Introduction to semantics, §3, Cambridge,
Mass., 1946. Чарльз С. Пирс, основатель современной семиотики,
сказал бы, что наряду с использованием фонемных легисигнумов в
лексических синсигнумах необходимо изучать использование
фонемных легисигнумов в лексических легисигнумах; см. Ch. S.
?еirсе, Collected papers, t. II, Cambridge, Mass.,, 1932, §§ 245—
,-247. (Прим. перев. см. на ел. стр.)
297

анализов, несомненно, должно быть крайне
поучительным. Статистический анализ словаря позволяет нам
сделать выводы о том, какие именно последовательности
фонем характерны для разных типов морфем и для слов
различных грамматических категорий14. Кроме того, на
этом анализе основываются точные утверждения о
сочетаниях фонем с вероятностями 1 и 0 (ведь никакая
последовательность фонем никогда не может встретиться в
сообщении, если она не содержится в коде).
Наконец, к проблемам, которые остается еще
исследовать, относится вопрос об условных вероятностях,
«действующих назад», т. е. зависящих не от предыдущих,
а от последующих событий, или, на языке
лингвистических терминов, вопрос не о прогрессивном, а о
регрессивном влиянии фонем на другие фонемы в
последовательности. Сравнение результатов описанного ранее и
предложенного здесь исследования имеет большое значение, ибо
очевидно, что для различных типов последовательностей
предсказываемость в одном направлении больше, чем в
другом. Анализ этих фактов предоставит наиболее надежную
базу для построения статистической модели слога как
рекуррентного * звена в речевой цепи.
[«Слова-события» или вообще «знаки-события» Карнапа, а
также «синсигнумы» Пирса (sinsign, от англ. single «единственный» и
sign «знак») — это совершенно конкретные, реальные знаки, в
частности какие-то данные слова или буквы в тексте; «слова-схемы» или
вообще «знаки-схемы» и «легисигнумы» (от лат. «закон») — это
классы одинаковых знаков. Буква «А» как некая форма или как
определенное место в наборной кассе — это буква-схема (легиси-
гнум); конкретное употребление буквы «А» или типографской
литеры в указанном месте текста — это буква-событие (синсигнум).
Различие между знаками-событиями и знаками-схемами (синсиг-
нумами и легисигнумами) аналогично различию между
конкретными и абстрактными буквами и словами, которое проводится А. А.
Марковым в его работе «Теория алгорифмов», 1954].— Прим. перев.
14 Исчерпывающий статистический анализ фонологической
структуры русских корневых морфем проводится (Робертом Абер-
наси) в рамках исследовательской программы, упомянутой в
прим. 2.
* Рекуррентная (возвратная) последовательность — это такая
последовательность, каждый п+ 1 член которой может быть
определен, если известны ? предшествующих членов последовательности. —
Прим. перев.
298

M. Халле
ФОНОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА РУССКОГО ЯЗЫКА *
(ЛИНГВИСТИКО-АКУСТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ)
Глава I
СЕГМЕНТЫ И ГРАНИЦЫ
1. Введение. Теория фонологии
Сущность фонологической теории, положенной в
основу настоящего описания фонологической системы
русского языка, может быть кратко выражена в шести
формальных условиях, которым должно удовлетворять любое
фонологическое описание.
По мере изложения я остановлюсь подробнее на
значении этих условий, а следовательно, и предлагаемой
теории для описания чисто фонетических фактов. Я
постараюсь сравнить следствия, вытекающие из данной теории,
со следствиями, вытекающими из других фонологических
теорий.
Вполне исчерпывающий и обобщенный характер, а
также простота «практических» следствий, вытекающих из
предлагаемой теории, обусловливают ее целесообразность.
1.1. Условие {!). В фонологии речевые факты
представляются в виде последовательностей единиц двух типов:
сегментов, которым приписываются определенные
фонетические признаки (как артикуляторные, так и
акустические), и границ1, которые характеризуются лишь
влиянием, оказываемым ими на сегменты.
* Из книги Morris Halle, The sound pattern of Russian
(A linguistic and acoustical investigation), 's-Gravenhage, 1959,
chap. I, p. 19—46.— Прим. ред.
1 Границы аналогичны единицам, называемым некоторыми
лингвистами «стыками» (junctures). Поскольку этот термин в последнее
время стал употребляться в сугубо специальном смысле, в
настоящей работе принят более нейтральный термин «граница» (boundary).
Особенно неудачным я считаю соотнесение «стыка» с замедлением
«темпа»; ср. R. Р. Stockwell, J. D. Bowen, I. Silva-
Fuenzalida, Spanish juncture and intonation, «Language», 32,
1956, p. 643.
299

1.2. Условие (2). Фонетические признаки,
используемые для характеристики сегментов, принадлежат к
особому узкоотграниченному классу признаков, называемых
различительными. Все различительные признаки являются
бинарными.
Принятие условия (2) влечет за собой описание всех
сегментов во всех языках в терминах ограниченного списка
свойств, таких, например, как «назальность», «звонкость»,
«мягкость» и т. д. По отношению к этому списку свойств
существенным является только вопрос: «Обладает ли
данный сегмент определенным свойством?» Отсюда следует, что
различия между сегментами могут быть выражены только
различиями между тем, какие различительные признаки
входят в один сегмент, а какие в другой. Следовательно,
сегменты (даже в разных языках) могут отличаться друг
от друга лишь ограниченным числом различий.
Большинство лингвистов и фонетистов считают, что все
человеческие языки можно охарактеризовать посредством
ограниченного числа фонетических признаков. Эта точка
зрения в том или ином виде выражена во многих работах
по общей фонетике, начиная от «Visible speech» Белла,
изданной в 1867 г., и кончая «General phonetics» Хеффнера,
вышедшей в 1949 г. Однако многие ученые не согласны
с таким мнением. Они считают, говоря словами одного из
авторов, что «языки могут отличаться друг от друга
беспредельно и самым неожиданным образом»2.
Отсюда вытекает, что условие (2) и точка зрения,
приведенная выше, являются взаимно противоречащими
суждениями о природе человеческого языка и подлежат
эмпирической проверке. Если бы исследование самых
различных языков показало, что число различных фонетических
признаков, необходимых для фонологического описания,
возрастает с увеличением числа исследуемых языков, то
условие (2) пришлось бы отвергнуть. Если же, наоборот,
подобный анализ показал бы, что по мере включения
в исследование все большего числа языков, число
различных фонетических признаков незначительно превосходит
или совсем не превосходит некую конечную малую
величину, то тогда следовало бы принять условие (2).
Несмотря на то что были обнаружены языки,
обладающие фонетическими признаками, не присущими западным
2 «Readings in linguistics», ed, M, Joos, Washington, 1957, p.96.
300

языкам, число таких признаков не Следует
преувеличивать. Изучая фонетические модели, проверенные на
многих языках, например модели, описанные в книге Н.
Трубецкого «Grundzuge der Phonologie» или в книге К. Л. Пайка
«Phonetics», а также модифицированный
международный фонетический алфавит IPA, успешно используемый
в Англии при изучении африканских и восточных языков,
нельзя не обратить внимания на небольшое число
встречающихся фонетических признаков (порядка двадцати или
менее). Поскольку описанные языки представляют весьма
существенную часть всех языков мира, можно ожидать,
что число релевантных фонетических признаков не будет
значительно увеличиваться по мере того, как все новые
языки станут подвергаться научному исследованию. Поэтому
представляется, что нет достаточных оснований для того,
чтобы по этой причине отвергйуть условие (2).
С другой стороны, условие (2) влечет за собой еще более
строгое ограничение. Оно требует, чтобы сегменты
определялись с помощью небольшого числа бинарных свойств:
различи ? ельных признаков3. Систематические
исследования имеющегося материала по различным языкам
продемонстрировали полную пригодность модели бинарных
различительных признаков для фонологического описания4. До
сих пор не было приведено примеров, которые бы
поставили под сомнение правильность бинарной схемы5.
Напротив, распространение бинарной структуры на все г ризнаки
позволило получить удовлетворительное объяснение
некоторых «непонятных» фонетических изменений6 и дало
возможность сформулировать методику оценки фонологиче-
ских описаний7.
8 Полное перечисление различительных элементов см. у
R.Jakobson, С. G. M. Fant и M. Ha11e, Preliminaries to
speech analysis, «M. I. T. Acoustics Laboratory Technical Report»,
№ 13, 1952 hR. Jakobson и M. Halle, Fundamentals of
language, 's-Gravenhage, 1956.
4 Ср. разделы, озаглавленные «Occurence» в «Preliminaries to
speech analysis» и статью M. Ha11e, In defence of the number two,
опубликованную в «Studies presented to J. Whatmough», 's-Graven-
hage, 1957, p. 65—72.
5 Я попытался ответить на серьезные теоретические
возражения Мартине в моей работе «In Defence of the number two».
6 Например, сдвиг велярных в лабиальные в румынском
языке: Ср. R. Jakobson, Observation sur le classement
phonologique des consonnes (Proceedings of the Third international congress
of phonetic sciences, Ghent, 1938, p. 37).
7 См. ниже, §§ 1.5—1.55.
301

I.3. Сегменты и границы являются теоретическими
конструктами. Следовательно, они должны быть
соответствующим образом соотнесены с наблюдаемыми объектами, т. е.
действительными фактами речи. Наиболее слабым
условием, предъявляемым фонологическому описанию и
принимаемым всеми, является
Условие (3). Фонологическое описание должно
предусматривать метод получения (извлечения) первоначального
высказывания из любой фонологической записи без
обращения к информации, не содержащейся в этой записи.
Другими словами, предполагается, что можно будет
прочесть фонологическую запись независимо от того,
известны ли ее значение, грамматическая структура и т. д.
Очевидно, это будет достигнуто только тогда, когда все
отличные друг от друга высказывания будут записаны
разными последовательностями символов. Однако совсем
не обязательно выполнять обратное требование,
поскольку можно составить правила, предусматривающие
одинаковое чтение нескольких неидентичных
последовательностей символов. Например, последовательности символов
{m'ok bi} и {m'og bi} были бы произнесены одинаково,
если бы было сформулировано правило, согласно
которому незвонкие согласные озвончались бы в положении перед
звонкими согласными. Однако в этом случае окажется
невозможным определить, исходя только из высказывания,
какая из двух (или более) последовательностей символов
является действительным отображением данного
высказывания. Таким образом, в вышеприведенном примере
человек, воспринимающий высказывание [m'ogb*] на слух, не
сможет выбрать какое-либо одно из двух фонологических
представлений этого высказывания, если не обратится
к значению или другой информации, не содержащейся
в сигнале. Отсюда следует, что данная последовательность
звуков должна быть представлена лишь единственной
последовательностью символов. Только в этом случае
фонологические описания будут удовлетворять:
Условию (За). Фонологическое описание должно
включать правила получения (извлечения) точного
фонологического отображения любого речевого факта без обращения
к информации, не содержащейся в физическом сигнале8.
8 Это требование сыграло особенно значительную роль в
развитии американской лингвистики. «Для того чтобы запись была дей-
302

1.31. Существует наиболее простой способ построений
фонологического описания, которое бы удовлетворяло
условию (3 а). Этот способ заключается в создании такой
системы символов, при которой каждый символ будет
соответствовать одному звуку и наоборот. Если система
символов является исчерпывающей в том смысле, что она
содержит символ для любого звука, то каждый человек,
знакомый с фонетической значимостью символов, сможет
не только правильно прочесть любую последовательность
символов, но и однозначно записать любое высказывание
в виде соответствующей последовательности символов.
Именно таким образом фонетисты конца прошлого века
пытались построить систему записи, удовлетворяющую
условию (3 а). Это нашло свое отражение в знаменитом
лозунге «Международной фонетической ассоциации»
«Association Internationale de Phonetique»): «Для каждого
/звука особый символ». Однако хорошо известно, что все
попытки провести данную идею в жизнь не увенчались
успехом, так как они неизбежно приводили к,
по-видимому, бесконечному увеличению числа символов, ибо, строго
говоря, двух идентичных звуков не существует.
Единственным разумным выходом из этого положения явилось
бы некоторое ограничение числа символов.
1.32. Эта идея может быть сформулирована как:
Условие (3 а—/): Только различные высказывания
должны записываться с помощью разных
последовательностей символов9. Число различных символов, которые
используются во всех необходимых для этой цели
записях, должно быть минимальным10.
ствительно фонематической, необходимо взаимно однозначное, а
не многозначное соответствие (между записью и высказыванием —
М. X.)». CF. Hосkett, Обзор работы А. Мартине
«Phonology as functional phonetics» в «Language», 27, 1951, p. 340.
9 Вопрос о том, какой критерий следует избрать для
установления того, являются ли два высказывания различными, был предметом
многочисленных споров. Я придерживаюсь точки зрения Н. Хом-
ского, высказанной им в его работе «Semantic considerations in
grammar» в «Georgetown University Monographs on Languages and
Linguistics», № 8, Washington, 1955, p. 141 — 158. Этой точки зрения
придерживается также видный советский фонетист Р. И. Аванесов
(см. «Фонетика современного русского литературного языка», М.,
1956, стр. 14—15).
10 В принципе это условие идентично условию,
выдвигаемому 3. Хэррисом в его книге «Methods in structural linguistics»,
Chicago, 1951, p. 43.
303

Другими словами, требование «для каждого зьука —
особый символ» заменено требованием «для каждого
высказывания — особая запи ь», причем на число символов,
применяемых для записи, было наложено ограничение.
Однако ограничение вызвало ряд трудностей. Например,
в английском языке [h] и [?] не встречаются в одинаковом
окружении. Согласно условию (За— 1), их следовало бы
считать позиционными вариантами одной фонемы, что
сильно противоречит нашему интуитивному представлению.
Еще более поразительным является тот факт, что любое
число (фактов, высказываний, людей) всегда оказывается
возможным представить в виде двоичного числа. Из этого
следует, что условие (3 а—1) может быть выполнено весьма
тривиальным способом, который заключается в принятии
алфавита, состоящего только из двух символов. Это,
однако, можно сделать и не учитывая фонетических фактов.
Таким образом, можно прийти к абсурдному заключению
о том, что число фонем во всех языках одинаково и равно
двум1*.
Для того чтобы преодолеть эти трудности, было
предложено считать позиционные варианты одной фонемы
«фонетически одинаковыми». К сожалению, такой подход лишь
отодвигает разрешение проблемы до следующего этапа,
который заключается в ответе на вопрос, что имеется в виду
под термином «фонетически одинаковый». По-видимому,
это лишь видоизмененная форма другого вопроса, на
который до сих пор также нет ответа: что имеется в виду,
когда говорят, что два звука одинаковы.
1.33. Рассмотрим теперь, каково то влияние, которое
оказывает условие (3 а) на фонологическую запись
некоторых речевых фактов12. В русском языке звонкость
11 M. Halle, Why and how do we study the sounds of speech
в «Georgetown University Monograph on Languages and Linguistics»,
№ 7, Washington, 1954, p. 73—83.
12 В данном разделе факты приведены в несколько упрощенном
виде. Можно привести аналогичные примеры из многих языков.
Особенно интересный пример разобран в книге G. H.Matthews,
A phonemic analysis of a Dakota dialect, «International Journal of
American Linguistics», 21, 1955, p. 56—59, где показано, что
лабиальные и дентальные назальные согласные автоматически являются
альтернантами как соответствующих смычных, так и /m/ и /п/, в
то время как велярный назальный является альтернантом лишь
велярного смычного. См. рецензию Р. Б. Лиза на книгу Н. Хом-
ского «Syntactic structures» в «Language», 33, 1957, p. 389—390,
где приведен пример из турецкого языка.
304

является различительным признаком всех шумных, кроме
/с/, /с/ и /х/, которые не имеют звонких соответствий.
Эти три шумных согласных всегда бывают глухими, за
исключением тех случаев, когда за ними следует звонкий
шумный. В таком положении данные согласные
озвончаются. Однако в конце слова (это присуще всем русским
шумным) они становятся глухими, если следующее слово
не начинается со звонкого шумного,— в этом случае они
озвончаются. Например, [m'ok l,i] «мок ли?», Hofm'og Ы]
«мок бы»; [z'ec l,i] «жечь ли», но [z'ej bt] «жечь бы».
Если записать приведенные выше высказывания в
фонологической записи, которая бы удовлетворяла как
условию (3), так и условию (3 а), то они бы выглядели
так: /m'ok l,i/, /m'og bi/, /z'ec l,i/, /z'ec bi/13. Кроме
того, понадобилось бы правило, гласящее, что
шумные, которые не имеют звонких соответствий, т. е. /с/,
/с/ и /х/, озвончаются в положении перед звонкими
шумными. Однако, поскольку это правило справедливо для
всех шумных, единственным результатом попытки
выполнить условия (3) и (3 а) будет разделение шумных на два
класса и установление специального правила. Если
опустить условие (3 а), то четыре высказывания можно
записать следующим образом: {m'ok l,i}, {m'ok Ы}, {?'ес l,i},
{z'ec bi}, a приведенное выше правило будет
распространено на все шумные вместо {с}, {с} и {х}. Таким образом,
очевидно, что условие (3 а) приводит к значительному
усложнению записи.
Традиционные лингвистические описания включали
в себя как системы записи, удовлетворяющие только
условию (3), так и системы, удовлетворяющие условиям (3)
и (3 а). Первые назывались обычно «морфофонемическими»
в отличие от вторых, которые носили название «фонеми-
ческих»14. В лингвистическом описании нельзя обойтись
18 Запись, удовлетворяющая условиям (3) и (За), будет
заключаться в косые скобки (/) для отличия ее от записи, удовлетворяющей
только условию (3), которая будет заключаться в ({j) фигурные
скобки.
14 «Человек, владеющий каким-то языком, как родным, в том,
что он слышит, воспринимает отдельные единицы, которые он
определенным образом использует в целях понимания сообщения. Пока
этот процесс не включает в себя понимания, единицы являются фоне-
мическими; если же восприятие единиц без понимания невозможно,
единицы являются по крайней мере морфофонемическими (а может
быть, и более крупными)» (M. Joos, цит. работа, стр. 92).
20 Заказ № 2064
305

без морфофонемической записи, так как только с ее
помощью можно разрешить неоднозначность, возникающую
вследствие омонимии. Например, тот факт, что английская
фонологическая запись [th»aeks] (tacks «кнопки» и tax
«налог») неоднозначна, объясняется обычно морфофоне-
мическим различием «фонемически идентичных»
высказываний.
Отметим, однако, что для примеров из русского языка,
рассмотренных выше, морфофонемическая запись и
правило, касающееся дистрибуции звонкости, вполне
достаточны для удовлетворительного описания действительных
фактов речи. Следовательно, фонемические системы записи
составляют некий дополнительный уровень отображения
фактов речи, необходимость которого обусловлена лишь
стремлением выполнить условие (3 а). Если можно будет
опустить условие (3 а), то исчезнет и необходимость
в «фонемической» записи.
1.34. Условие (3 а) относится к операциям по
существу аналитическим. Аналитические операции подобного
рода хорошо известны во всех науках. Количественный и
качественный анализ химических соединений, анализ
электрических цепей, определение растений и животных,
медицинский диагноз могут служить примерами нахождения
соответствующих теоретических моделей для различных
комплексов наблюдаемых объектов (например,
соответственно,— химическая формула, расположение элементов
цепи, классификация внутри общей схемы, название
болезни). Однако теоретические конструкты, из которых
состоят модели, возникающие в результате различных
аналитических операций, постулируются внутри
отдельных наук без учета операций, при помощи которых эти
конструкты абстрагируются из наблюдаемых объектов.
Введение теоретических конструктов никогда не
основывается на соображениях, связанных с аналитическими
операциями.
Так, например, нельзя себе представить, чтобы в
химии в отдельный класс выделялись вещества, которые
можно определить визуально, в отличие от веществ, которые
требуют применения более сложных методов для своего
определения. Однако именно в этом заключается смысл
условия (3 а), так как оно вводит различие между фонемами
и морфофонемами, исходя лишь из того, что фонемы
можно определить на основе только акустической информа-
306

ции, а морфофонемы требуют для своего определения
дополнительной информации.
Столь серьезное отклонение от обычной научной
практики может быть оправдано лишь в том случае, если будет
доказано, что отличия фонологии от других наук
настолько велики, что они делают такое отклонение необходимым.
Однако до сих пор это не было доказано. Наоборот, вполне
обычным является стремление подчеркивать внутреннее
тождество проблем фонологии и других наук. Отсюда
напрашивается вывод о том, что условие (3 а) — это ничем
не оправданное усложнение, которому нет места в научном
описании языка.
Устранение условия (3 а) не в такой мере идет в разрез
с лингвистической традицией, как это может показаться
на первый взгляд. Едва ли является случайным тот факт,
что в фонологических описаниях Э. Сепира15 и до
некоторой степени Л. Блумфилда 16 условие (За) отсутствует.
1.4. Условие (4): Фонологическое описание должно
быть соответствующим образом включено в грамматику
языка. Особое внимание следует обратить на
фонологическую запись отдельных морфем. Эту запись нужно
выбирать так, чтобы получить простые правила всех
грамматических операций, в которых могут участвовать
морфемы (например, словоизменение и словопроизводство).
В настоящей работе грамматика рассматривается как
некий способ идентификации всех предложений языка17.
Следовательно, ее можно считать распространенным
определением термина «предложение в языке L». По своей
структуре грамматика напоминает систему постулатов, из
которой путем применения определенных правил можно
вывести теоремы. Каждое предложение в языке можно счи-
15 См. его «Sound patterns in language» и «The psychological
reality of phonemes» в сборнике «Selected writings of Edward Sapir»
под ред. D. G. Mandelbaum, Berkeley and Los Angeles, 1949,
p. 46—61.
16 Следующее замечание М. Джуза является характерным для
лингвистической практики Блумфилда: «В работах Блумфилда
многое кажется нам по меньшей мере странным, но более всего
вызывает недоумение неразличение Блумфилдом фонем и морфофонем»
(курсив наш — М. X.); см. цит. работу, стр. 92.
17 Эта концепция грамматики заимствована из недавней работы
Н. Xомского. Подробнее см. его «Syntactic strictures», 's-Gravenhage,
1957 [перевод на русский см. в настоящем сборнике, стр. 412—527]
и рецензию R. В. Lees в «Language», 33, 1957, р. 375—407.
20*
307

тать теоремой системы постулатов, которая составляет
грамматику.
Процесс идентификации начинается с символа
«Предложение», поскольку именно этот термин подлежит
экспликации посредством грамматики.
В процессе идентификации указанный символ
транспонируется в различные системы записи, связанные одна
с другой посредством определенных правил; на каждом
этапе идентификации предложение записывается
определенной комбинацией символов (не обязательно их
одномерной последовательностью), что является следствием
применения правил грамматики. Для того чтобы
отграничить отдельные символы друг от друга и соединить их
с соседними символами, перед каждым символом и после
него стоит специальный знак &. Далее будет показано, что
эти знаки играют важную роль в фонологической записи
предложения, поскольку некоторые из них в конечном
итоге транспонируются в фонологические границы.
Последний этап идентификации предложения — это
транспонирование абстрактной записи в звук.
Правила транспонирования, которые образуют
грамматику, в общем виде могут быть представлены формулой:
«заменить ? на у при условии ?». Однако правила
различаются между собой типом записи, которая получается
в результате применения каждого из них.
Различия в типах записи являются следствиями
ограничений, налагаемых на возможные значения,
принимаемые переменными величинами х, у и ?. Набор правил,
порождающих запись определенного типа, называется
лингвистическим уровнем.
Цель применения правил наивысшего уровня, так
называемого уровня непосредственно составляющих,
заключается в получении древоподобных моделей,
отображающих структуру в терминах непосредственно составляющих
предложения. Примером такого дерева может служить
представленная на стр. 309 частичная структура русского
предложения в терминах непосредственно составляющих.
Структура предложения в терминах непосредственно
составляющих считается полностью
идентифицированной, когда, применяя перечисленные правила, ни один из
символов нельзя заменить другим (например, символ
& Присубстантивная группа & не может быть заменен
никаким другим символом из перечисленных выше правил).
308

Эти «незаменяемые» символы называются терминальными
символами, а последовательность таких символов
называется терминальной цепочкой. Однако, поскольку в
действующей грамматике правил гораздо больше, чем в нашем
примере, «незаменяемые» символы в нем не являются в
действительности терминальными символами правил
грамматики непосредственно составляющих русского языка.
Правила, порождающие это дерево, следующие:
Замени & Предложение & на & Принаречную & Подлежа- & Ска-
группу щее зуемое&
-(1)
„ & Принаречную & на & Наречие & — (2)
группу
„ & Подлежащее & на & При субстан- & Им. п. & — (3)
тивную
группу
„ & Сказуемое & на & Приглаголь- & — (4)
ную группу
„ & Приглаголь- & на & Глагол перех. & Дополне- & — (5)
ную группу ние
„ & Глагол перех. & на & Префикс & Основа & Прош.
глагола время &
перех. — (6)
& Дополнение & на & Присубстан- & Вин. п. & — (7)
тивную
группу
Различные точки разветвления дерева соответствуют
различным непосредственно составляющим предложения18.
Следовательно, дерево отображает структуру предложения
18 Более подробное описание анализа по непосредственно
составляющим см. в статье R. S. Wells, Immediate constituents,
«Language», 23, 1947, p. 81—117.
309

по его непосредственно составляющим, а правила
грамматики непосредственно составляющих являются
формальным аналогом анализа по непосредственно составляющим.
Для того чтобы правила порождали деревья такого типа,
необходимо ограничить их так, чтобы одно правило не
могло заменить более одного символа. Это ограничение
предусматривает также обязательное нахождение дерева
синтаксической структуры для каждой терминальной
цепочки. Кроме того, становится возможным выбрать
совершенно однозначный путь от начального символа &
Предложение & к любому другому символу (непосредственно
составляющему) дерева. Этот путь называется
деривационной историей символа.
Далее, к деревьям применяются правила
трансформационного уровня. На трансформационном уровне одно
правило может заменять более чем один символ. Это позволяет
производить в записи такие изменения, которые не могли
бы иметь места при применении правил грамматики
непосредственно составляющих. Например, можно менять
порядок символов в последовательности или исключать
некоторые символы вообще. Кроме того, правила
трансформации учитывают деривационную историю отдельных
символов. Поэтому становится возможным, например,
сформулировать различные правила для порождения символа
& Присубстантивная группа & из символа & Подлежащее &,
с одной стороны, и для порождения того же символа
& Присубстантивная группа & из символа & Дополнение &,
с другой стороны. Считается (вследствие привлечения
деривационной истории отдельных символов), что
правила трансформации применяются к деревьям структуры
непосредственно составляющих, а не к терминальным
цепочкам.
Последний набор правил, так называемые
фонологические правила, предусматривает операции над
трансформированными терминальными цепочками, состоящими
исключительно из особых видов сегментов и границ.
Операции заключаются в окончательном приписывании
сегментам фонетических признаков.
В отличие от правил грамматики непосредственно
составляющих одно фонологическое правило может заменять
более одного символа. Однако фонологические правила не
учитывают деривационную историю символов, над
которыми производятся операции.
310

1. 41. Вплоть до настоящего момента мы записывали
предложения только символами, представляющими
определенный класс морфем, например: & Подлежащее &, &
Наречие &, & Им. п. & и т. д. Очевидно, на какой-то стадии
процесса определения предложения эти символы
классов морфем должны быть заменены действительными
морфемами; например, символ & Наречие & должен быть
заменен тем или иным наречием русского языка. Эта замена
может производиться на уровне * непосредственно
составляющих, который осуществляется при применении
правил типа:
„заменить & Наречие &
где А, В, С обозначают соответствующие русские наречия
например, такие, как там, быстро, вчера и т. д. Правила
подобного типа составляют словарь языка.
Выбор некоторых морфем обусловлен контекстом, в
котором они встречаются. Например, в русском языке
существует тесная связь между фонологическим составом морфе-
мы, заменяющей символ & Основа глагола &, и выбором
суффикса настоящего времени.
В принципе возможен спор о том, что в данном случае
является определяемым, а что —определяющим. Однако
во всех случаях, которые мне приходилось изучать,
соображения элементарной экономии требуют, чтобы выбор
суффикса зависел от выбора основы, а не наоборот19.
19 Это можно проиллюстрировать на примере. Рассмотрим язык,
в котором а) суффиксом основы прошедшего времени является [t]
или [d], в зависимости от того, на каксй согласный — глухой или
звонкий — оканчивается основа глагола и б) суффиксом основы
настоящего времени является нуль. Если выбрать сначала суффикс
основы прошедшего времени, то не требуется указывать признак
звонкости последнего согласного основы, поскольку об этом можно
судить по выбранному суффиксу. Однако не во всех фонологических
записях основы удается достичь подобной экономии, так как перед
суффиксом настоящего времени (нуль) невозможно установить,
является ли последний сегмент основы глухим. С другой стороны, если
сначала выбрать основу, то при выборе суффикса можно специально
не оговаривать признак звонкости, ибо об этом можно судить по
последнему сегменту основы. Кроме того, поскольку суффикс
некогда не употребляется без основы, отпадает необходимость
записывать суффикс в разном виде, что было бы неизбежным для ос-
ап

Подобные соображения всегда лежали в основе
лингвистических описаний и были полезными при установлении
различий между лексическими и грамматическими
морфемами 20. В настоящей работе не представляется
возможным углубляться в вопрос о том, какие классы
морфем являются лексическими, а какие грамматическими.
Для наших целей достаточно установить, что подобное
различение необходимо и что лексические морфемы должны
вводиться в фонологическую запись раньше, чем
грамматические морфемы.
1.42. Рассмотрим теперь, как вводятся в
фонологическую запись отдельные грамматические морфемы.
Применение правил грамматики непосредственно
составляющих, которые до настоящего момента вполне удовлетворяли
нашим целям, приводит в ряде случаев к возникновению
трудностей. Рассмотрим эти случаи. В русском языке
бывает, что & Существительное & является омофоном &
Прилагательного &; например, {s,'in,} «синь» как &
Существительное & и {s,'in,} «синь» как & Прилагательное &
в значении «синий». Более того, как & Существительное &,
так и & Прилагательное & употребляются перед
грамматическими морфемами одного и того же класса,
например перед & Мн. ч. & Им. п. &. Следовательно, по
правилам грамматики непосредственно составляющих и
& Прилагательное &Мн. ч. & Им. п. & и &
Существительное & Мн. ч. &, Им. п. &21 должны дать & {s,'in,} & Мн. ч.
& Им. п. &. Здесь возникает существенная трудность:
&Мн. ч. & Им. п. & передается разными суффиксами в
зависимости от того, за чем оно следует, т. е. стоит ли оно
после & Существительного & или после &
Прилагательного &. Однако, согласно правилам грамматики
непосредственно составляющих, к данной последовательности
символов нельзя применять операции, зависящие от
деривационной истории символов. Поэтому невозможно
транспонировать последовательность & {s,4n,} & Мн. ч. &
Им. п. & в две записи, т. е. в {s\in, -i} «сини» в слу-
новы. Отсюда следует, что более экономно сначала выбрать основу,
а потом суффикс, что, кстати, является традиционным
лингвистическим приемом.
20 См. N. S. Troubetzkoy, Le rapport entre le determine,
le determinant et le defini в «Melanges de linguistique offerts a
Charles Bally», Geneva, 1939, p. 75—82.
21 Хотя словарь Ушакова отрицает наличие множественного
числа у существительного «синь», эта форма встречается -в поэзии
312

чае & Существительного & и {s,4n,-iji} «синие» в
случае & Прилагательного &.
Выйти из этого затруднения можно, по-видимому,
путем установления дополнительных правил грамматики
непосредственно составляющих типа:
Заменить & Прилагательное & Мн. ч. & Им. п. & на
& Прилагательное & Мн. ч. & Им. п.прилаг. &
Заменить & Существительное & Мн. ч. & Им. п. & на
& Существительное & Мн. ч. & Им. п. существ. &.
Приведенные правила устраняют неоднозначность,
содержащуюся в ограничениях, действующих на уровне
непосредственно составляющих. Однако за это приходится
слишком дорого платить: возрастает число классов
грамматических морфем. Вместо того чтобы иметь дело с одним
классом грамматических морфем & Им. п. &, приходится
разбивать его на более мелкие классы, причем число этих
классов будет очень большим, так как омофония
наблюдается не только между & Существительным & и &
Прилагательным &, но и между другими классами.
Наряду с трудностями, возникающими на уровне
непосредственно составляющих в связи с тем, что несколько
суффиксов соответствуют одному классу грамматических
морфем, приходится встречаться и с трудностями
другого рода, возникающими в связи с весьма
распространенным явлением «синкретизма»22. В лингвистике термин
«синкретизм» обозначает явление, при котором один
символ выражает несколько грамматических категорий,
например падежные окончания существительных в русском
языке одновременно с падежом обычно указывают на число
или род. Однако правила на уровне непосредственно
составляющих весьма строгим образом требуют, чтобы одно
правило осуществляло замену не более одного символа.
22 Эти черты особо характерны для индоевропейских языков;
ср. следующее замечание Мейе: «Характерной чертой
индоевропейских языков является то, что в них грамматические категории не
имеют каждая своего особого выражения; например, нет особого,
как в тюркских языках, признака множественного числа, к которому
бы присоединялся признак падежа (и рода) для образования
именной формы, нет особого признака лица и других категорий — для
образования глагольной формы... причем грамматические элементы
обозначают сразу несколько категорий...» («Введение в
сравнительное изучение индоевропейских языков», перев. с французского,
М—Л., 1938, стр. 207—208).
813

Следовательно, на этом уровне невозможно применить
правило типа: «заменить & Мн. ч. & Им. п. & на & \i\ &»,
где сразу производится замена двух символов — &Мнч. &
и & Им. п. &. В итоге, можно сказать, что
морфологический процесс словоизменения не может быть включен
в правила грамматики непосредственно составляющих.
Естественным разрешением указанных трудностей
является включение морфологии (т. е. той части грамматики,
которая рассматривает замену символов целых классов
грамматических морфем отдельными грамматическими
морфемами) в трансформационный уровень, на котором
два ограничения, упоминавшиеся выше, теряют свою
силу. Такое решение представляется особенно
целесообразным, ибо оно совпадает с традиционным способом
изучения процессов морфологии, при котором над различными
индивидуальными морфемами производятся различные
операции в зависимости от того, к какому классу эти
морфемы принадлежат. В традиционных описаниях замена
нескольких символов одним правилом является обычной.
1.5. Как уже было отмечено в § 1. 41, уровень
непосредственно составляющих должен содержать правила
типа:
Заменить & Наречие & на там (8а)
Заменить & Наречие & на вчера (86)
Заменить & Наречие & на так (8с) и т.д.,
т. е. списки морфем. Однако при научном описании языка
нельзя удовлетвориться составлением списков всех
существующих морфем. Как синтаксис языка гораздо
сложнее исчерпывающего перечня всех предложений, так
и фонологическое описание языка не является простым
спиcком морфем. Фонологическое описание должно
включать изложение структурных принципов, в качестве част^
ных случаев которых выступают действительные морфемы.
Процесс порождения данного предложения
предусматривает выбор конкретных морфем, составляющих
предложение, из целого ряда возможных вариантов, т. е. из
списков, подобных правилам (8а) — (8с). Выбор тех или
иных морфем осуществляется на основе внеграмматических
критериев. Граммгтика должна предусматривать правила
выбора одной морфемы из списка, причем эти правила
привносятся в грамматику извне (возможно, самим
говорящим). Правила должны быть даны в форме «выбрать пра-
314

вило (8а)», и грамматика интерпретирует их как команду
заменить символ & Наречие & на там.
Вместо того чтобы записывать правила произвольным
числовым кодом, который не содержит никакой
информации о фонической структуре морфем, можно использовать
для этой цели запись морфем непосредственно в терминах
различительных признаков, что гораздо больше
соответствует целям лингвистического описания. Так, например,
вместо команды «выбрать правило (8а)» грамматике может
быть задана следующая команда: «заменить & Наречие &
на последовательность сегментов, в которой первый
сегмент содержит следующие различительные признаки:
невокальность, консонантность, некомпактность, высокую
тональность, ненапряженность, неназальность и т. д.;
второй сегмент содержит различительные признаки:
вокальность, неконсонантность, недиффузность,
компактность и т. д., а третий сегмент содержит различительные
признаки: невокальность, консонантность,
некомпактность, низкую тональность, ненапряженность, назаль-
ность и т. д.»
Подобные команды удобно представить в виде матриц,
в которых каждая вертикальная колонка содержит один
сегмент, а в каждом из горизонтальных рядов расположен
один различительный признак. Поскольку признаки
бинарны, знак (+) означает, что данный сегмент обладает
данным различительным признаком, а знак (—) означает,
что данный различительный признак отсутствует.
Подобная запись показана в табл. 1—1 (см. стр. 321).
Поскольку цель команд — выбрать одну морфему из
списка,— важную роль в командах будут играть
различительные признаки и их комплексы, служащие для
различения морфем. Различительные признаки такого типа и
их комплексы называются фонемическими. Признаки и
комплексы признаков, распределенные в соответствии
с общим правилом языка и, следовательно, не могущие
служить для отличия морфем друг от друга, называются
нефонемическими.
Каждый фонемический признак в сегменте обозначает
какую-то информацию, привнесенную извне. Если
грамматика в том понимании, как это изложено в настоящей
работе, отражает действительное функционирование
языка, то можно считать, что команды выбора отдельных
морфем выполняются сознательным усилием со стороны гово-
315

рящего в отличие от выполнения различных
обязательных правил языка, которым говорящий на данном языке
подчиняется автоматически. Поскольку мы говорим
довольно быстро, иногда со скоростью идентификации до
30 сегментов в секунду, разумно предположить, что
все языки построены так, чтобы число различительных
признаков, идентифицируемых при выборе отдельных
морфем, не превышало некоторой минимальной величины.
Это предположение выражено в следующем формальном
требовании:
Условие (5). Число идентифицируемых различительных
признаков, используемых в фонологической записи, не
должно превышать некоторой минимальной величины,
необходимой для выполнения условий (3) и (4).
В ходе дальнейшего изложения мы будем оперировать
и с нефонемическими признаками, которые остаются не-
идентифицируемыми в фонологической записи. Такие не-
идентифицируемые признаки будут условно обозначаться
нулями на соответствующем месте матрицы 23. Нули
являются вспомогательными символами, применяемыми лишь
для удобства изложения; они не несут никакой функции
в фонологической системе языка.
1.51. Некоторые признаки являются нефонемическими
потому, что их можно предсказать, исходя из каких-то
других признаков того же сегмента. Так, например, в
русском языке признак «диффузность — недиффузность»
является нефонемическим по отношению ко всем звукам,
кроме гласных, т. е. можно предсказать дистрибуцию
этого признака во всех сегментах, которые являются
невокалическими и (или) консонантными. Подобным же
образом в сегменте {с} можно предсказать признак
«палатализация» во всех случаях независимо от контекста.
Кроме случаев нефонемичности признаков, не
зависящей от контекста, во всех языках известны случаи
нефонемичности отдельных признаков из отдельных сегмен-
28 С целью экономии места и облегчения понимания излагаемого
материала комплексы различительных признаков будут
транскрибироваться соответствующими фонетическими символами,
заключенными в фигурные скобки (} }). Поскольку проводится различие
между сегментами вообще и морфонемами, которые в настоящей
теории являются аналогами «фонем», «архифонем» и (или) «морфо-
фонем», для транскрипции сегментов будут применяться курсивные
буквы, а для транскрипции морфонем — прямые буквы. См. ниже,
§ 1.53.
Ш

тов, входящих в особые контексты. Поскольку применение
условия (5) не ограничивается отдельными сегментами,
признак должен оставаться неидентифицированным в
фонологической записи, если он является нефонемическим
вследствие употребления в особом контексте. Подобные
контекстуальные ограничения называются
дистрибутивными ограничениями. Следовательно, при помощи
условия (5) дистрибутивные ограничения вводятся в качестве
составной части в грамматику языка. Это — большое
достижение настоящей дескриптивной схемы, поскольку
изучение и описание дистрибутивных ограничений
представляло значительные трудности в лингвистической теории.
Следующие примеры иллюстрируют место
дистрибутивных ограничений в настоящей теории.
Пример 1. Хотя сочетания двух гласных весьма
обычны на стыке морфем, внутри морфемы в русском
языке допускаются только два сочетания гласных {*/ *и} или
{*а*и}, например {pa'uk} «паук», {kl/auz+a} «кляуза»,
{t,i'un} «тиун». Таким образом, если известно, что
последовательность сегментов внутри морфемы состоит из двух
гласных, нам будут известны заранее и все
различительные признаки второй гласной, кроме ударности, и все
различительные признаки первой гласной, кроме диффуз-
ности и ударности. Поэтому в словарной записи
лексической морфемы, содержащей такую последовательность,
необходимо указать только призтсаки вокальность —
невокальность, консонантность — неконсонантность,
ударность — неудзрность, а для первой гласной также
диффузность — недиффузность. Все другие признаки
могут быть однозначно предсказаны; следовательно,
согласно условию (5), они должны оставаться неидентифи-
цируемыми, например:
{*'а *а}
Вокальность + —
Консонантность — —
Диффузность — О
Компактность О О
Низкая тональность О О
Ударность + О
Пример 2. Внутри морфемы признак звонкости не
является различительным перед шумными согласными, за
317

исключением {*?}, за которым следует гласный или
сонорный, т. е. носовой согласный, плавный, или глайд.
Звонкость или незвонкость последовательности шумных
однозначно определяется последним шумным этой
последовательности. Если этот шумный—звонкий, то остальные
шумные также являются звонкими, если же он глухой,
то остальные шумные, соответственно, глухие. Значит, в
таких последовательностях признак звонкости является
неопределяемым для всех шумных, кроме последнего.
{*р *s *k\
звонкость 0 0 —
1.512. Случаи, когда признак может быть предсказан,
исходя из грамматического контекста, а не из чисто
фонологических факторов, строго говоря, не относятся к
дистрибутивным ограничениям. Например, в русском языке
есть существительные, одни формы которых
характеризуются наличием ударных гласных, а другие — наличием
безударных гласных. Например, у существительного
{?*??\ «вал» во всех формах единственного числа ударение
падает на гласную корня, а во всех формах
множественного числа — на падежные окончания.
Таким образом, записывая лексическую морфему
{?*??\ в словаре, совершенно неправильно указывать,
что гласная корня является ударной. Столь же
неправильным будет и указание, что гласная корня безударна.
Собственно говоря, признак ударности не может быть
определен до тех пор, пока не известен грамматический
контекст, в котором употребляется {и*al). Однако, как
только этот контекст станет известным, ударение будет
приписываться автоматически, согласно правилам склонения
существительных. Поскольку в этом случае признак
ударности может быть предсказан, исходя из других
символов, которые так или иначе должны присутствовать в
записи, условие (5) требует, чтобы этот признак был не-
идентифицируемым.
В тех случаях, когда признак выводится лишь из
определенных грамматических контекстов, необходимо
прибегнуть к другой процедуре описания. Так, например, в
русском языке появление признака звонкости в шумных
согласных на конце слова зависит от того, каким является
шумный — звонким (кроме—{*v}) или глухим. Согласно
этому правилу, можно предсказать признак звонкости в
318

последнем сегменте слова {r*og} «рог» в именительном
падеже единственного числа и в винительном падеже
единственного числа, но не в других падежах. Следовательно,
при записи этой лексической морфемы необходимо
указывать признак звонкости последнего шумного согласного,
1.52. В русском языке существует ряд основ, формы
которых могут иметь беглую гласную. Везде, где эти
чередования не могут быть предсказаны, исходя из других
(т. е. грамматических или фонологических) факторов, их
следует указать при записи морфемы в словарь. Это
делается при помощи символа, который вставляется на то
место слова, где появляется беглая гласная, например:
{t'ur#k} «турок», но {p'arkj- «парк»; ср. соответствующие
формы им. п. ед. ч. {t'urok} и {p'ark} и род. п. ед. ч.
{t'urk+a} и {р'агк+а}.
Клагстад показал, что, за немногими исключениями,
которые можно выделить в отдельный список, гласные
признаки # можно определять из контекста24.
Следовательно, # можно охарактеризовать признаками вокальности
и неконсонантности; вместо других признаков будут
стоять нули, т. е. # —это гласная без указания
различительных признаков гласных.
Итак, лексические морфемы записываются в словаре
в виде двухмерных таблиц (матриц), в которых
вертикальные ряды соответствуют сегментам, а горизонтальные —
различительным признакам. Поскольку все признаки
бинарны, они идентифицируются плюсом или минусом.
Везде, где признак может быть предсказан из контекста,
это находит свое отражение в записи — соответствующие
места в матрице остаются неидентифицируемыми. В
таблице I—1 показана подобная запись предложения,
анализ которого на уровне непосредственно составляющих
был приведен в § 1.425.
1.53. Тенерь необходимо более детально изучить типы
сегментов, которые могут включаться в матрицы,
отображающие различные морфемы. Определим следующее
отношение порядка между типами сегментов: будем считать,
что тип сегмента {А\ отличается от типа сегмента {В}
24 H. L. К1agstad, Jr., Vowel-zero alternations in modern
standard Russian (докторская диссертация, Harvard university, 1954).
25 Отметим, что многие сегменты идентифицированы не
полностью. Это прямое следствие условия (5), которое является
формальным выражением принципа дескриптивной экономии.
319

тогда и только тогда, когда по крайней мере один
признак, являющийся фонемическим в обоих типах, имеет в
{А} значение, отличное от {В\, т. е. плюс в {Л} и минус в
{В}, или наоборот.
Примеры:
{А} {В} {С}
Признак 1 + — + {А} „не отличается
от" {С}
Признак 2 0 + —
{А} {В} {С}
Признак 1 + — — Все три типа
сегментов „различны":
Признак 2 0 + —
Набор всех типов сегментов, которые встречаются в
матрицах и представляют собой морфемы языка, называется
набором полностью идентифицируемых морфонем.
Поскольку полностью идентифицируемые морфонемы служат
для отличия одной морфемы от другой, они являются
аналогами «фонем» и «морфофонем» в других
лингвистических теориях. Полностью идентифицируемые морфонемы
мы будем записывать прямыми буквами в фигурных
скобках ({}).
Подобно другим типам сегментов, которые встречаются
в фонологической записи, полностью идентифицируемые
морфонемы подчиняются условию (5), требующему,
чтобы число идентифицируемых признаков было
минимальным 26. Можно показать, что наложение подобного
ограничения на набор полностью идентифицируемых
морфем равноценно требованию, чтобы матрица, состоящая из
набора полностью идентифицируемых морфонем, была
представлена в виде дерева. И если каждая точка
разветвления соответствует определенному признаку, а две ветви,
отходящие от каждой точки, представляют значения плюс
и минус, принимаемые признаком, то путь от начальной
точки до терминальной точки дерева будет однозначно
определять полностью идентифицируемую морфонему.
Поскольку такая диаграмма учитывает только фонемические,
26 Дальнейшее изложение основано на некоторых разделах
неопубликованной работы Н. Хомского и М. Халле «О логике фонеми-
ческого описания», представленной 16 июня 1956 г. на конференции
по вопросам передачи речи в Массачусетском технологическом
институте.
320

321
1. Вокальность . . .
2. Консонантность .
3. Диффузность . .
4. Компактность . .
5. Низкая
тональность
6. Напряженность .
7. Назальность . .
8. Протяженность .
9. Звонкость ....
10. Палатальность . .
11. Ударность . . . .
1. Вокальность . . .
2. Консонантность .
3. Диффузность . .
4. Компактность . .
5. Низкая
тональность
6. Напряженность .
7. Назальность . . .
8. Протяженность .
9. Звонкость . . . .
10. Палатальность . .
11. Ударность . . . .
Табл. 1 — 1. Запись предложения, приведенного в § 1.4, после тсго как произведен выбор лексических
морфем.

т. е. идентифицируемые, признаки, то полностью
идентифицируемые морфонемы однозначно определяются плюсами
и минусами, без учета неидентифицируемых признаков.
Возможность изображения матрицы различительных
признаков в виде дерева указывает на наличие в матрице
по меньшей мере одного признака, идентифицируемого во
всех сегментах. Этот признак соответствует первой точке
разветвления и делит все типы сегментов на два класса.
Каждая из следующих двух точек разветвления
соответствует признаку, идентифицируемому во всех сегментах
одного из двух подклассов. Эти признаки могут совпадать
или быть различными. Таким образом, все типы
сегментов делятся уже на четыре подкласса, с каждым из
которых можно снова проделать вышеописанную операцию
и т. д. Если подкласс содержит всего один тип
сегментов, этот тип является полностью идентифицируемым, и
путь вдоль дерева описывает состав различительных
признаков этого типа сегментов.
Таким образом, представление матрицы в виде дерева
равносильно установлению определенной иерархии
признаков. Однако такая иерархия может быть и неполной.
Например, если в фонологической системе (см. табл. I—3)
два признака являются полностью идентифицируемыми,
то любой порядок расположения этих признаков будет
удовлетворительным. Ниже разбирается ряд примеров, из
которых предпоследний иллюстрирует частичное
упорядочение признаков по различным критериям.
Существование иерархии признаков подтверждает наше
интуитивное представление о том, что не все признаки имеют
одинаковый вес в данной фонологической системе, например
различение гласных и согласных является для различных
фонологических систем более фундаментальным, чем
различение носовых и неносовых гласных или звонких и
глухих согласных.
Нижеследующие примеры изображают матрицы в виде
древовидных диаграмм. При одних условиях матрицы
можно представить в виде дерева, при других нельзя. Ниже
разбираются те и другие условия.
Матрицы некоторых типов сегментов невозможно
представить в виде дерева. Например, изображенная ниже
матрица не может быть преобразована в дерево, поскольку в
ней отсутствует полностью идентифицируемый признак
(т. е. признак, не принимающий значение «нуль»).
322

Признак 1
Признан 2
Признан 3
Признак 1
Признак 2
Признака
Признак 1
Признак 2
Признак 3
При преобразовании матрицы в дерево не обязательно,
чтобы в различных разветвлениях признаки были
упорядочены одинаковым образом.
Рассмотрим матрицу следующего типа сегментов:
{А} {В} {С} {D} {Е} {FJ
Признак ? — — — -f + +
Поизнак 2 о — + — + +
Признак 3 — + + 0 4
21*
323

В левой части дерева, получившегося из этой матрицы,
признак 2 предшествует признаку 3, а в правой части —
признак 3 предшествует признаку 2.
Мне не удалось установить, встречаются ли подобные
случаи в естественных языках.
Ввиду того, что упорядочение признаков является
свободным, из одной матрицы можно получить
несколько деревьев, отвечающих указанным выше
требованиям.
В таком случае при выборе одного из этих деревьев
можно руководствоваться условием (5), которое отдает
предпочтение дереву более симметричной формы. Для
иллюстрации приведем пример из частной системы (сходной
с фонологической системой русского языка), где
возможны различные модели:
1 Назальность
2 Напряженность
3 Протяженность
1 Напряженность
2 Назальность
3 Протяженность
Очевидно, вторая модель является более экономной, так
как она содержит больше нулей, что находит свое
отражение в большей симметричности второго дерева.
На рис. I—1 фонологическая система языка
представлена в виде «дерева». Различные пути вдоль дерева от
первой точки разветвления до терминальных точек
определяют различные полностью идентифицируемые морфонемы.
324

Ниже будет показано, что типы сегментов, определяемые
путями, начинающимися от первой точки разветвления и
заканчивающимися на промежуточных точках, т. е. типы
сегментов, «не отличающиеся» от нескольких полностью
идентифицируемых морфонем, играют важную роль в
функционировании языка. Такие типы сегментов мы
будем называть не полностью идентифицируемыми морфоне-
мами и обозначать звездочками при соотвествующих пол*
ностью идентифицируемых морфонемах. Необходимо
отметить, что признак, идентифицируемый в полностью
идентифицируемой морфонеме, может не
идентифицироваться в неполностью идентифицируемой морфонеме
лишь в том случае, если все признаки, располагающиеся
в иерархии дерева ниже данного, будут также неиденти-
фицируемыми.
1.54. Из условия (5) вытекает, что только фонемические
признаки идентифицируются в фонологической записи.
Однако в реальном высказывании не может быть неиден-
тифицируемых признаков.
Языки отличаются один от другого тем, какое
положение в них занимают нефонемические признаки. Для
некоторых нефонемических признаков существуют
определенные правила их фонетической реализации, для других
таких правил нет, и их реализация в каждом конкретном
случае зависит от говорящего. Именно это различие лежит
в основе противопоставления так называемых аллофонов
и свободных вариантов фонем.
Нефонемические признаки как свободные варианты
нельзя должным образом включить в лингвистическое
описание. С точки зрения такого описания интерес
представляет только то, что они являются свободными
вариантами. Однако эта информация может быть передана и
просто путем опущения всякого упоминания об интересующих
нас признаках. Таким образом, если в дальнейшем
описании не будет содержаться никаких сведений о
реализации некоторого признака в определенном контексте, это
будет означать, что данный признак является свободным
вариантом.
1.55. Правила грамматики составляют некоторую
частично упорядоченную систему. Поэтому представляется
вполне уместным исследовать, какое место в этой
иерархии принадлежит правилам, определяющим нефонеми-
ческую дистрибуцию признаков. В настоящей работе
325

такие правила будут называть «F-правилами». Напомним,
что на уровне непосредственно составляющих символы
лексических морфем заменяются последовательностями
сегментов, состоящих из различительных признаков
(матриц). Однако на этом уровне символы классов
грамматических морфем остаются в записи неизменяемыми (см.
табл. I—1). Только после применения трансформационных
правил словоизменения и словопроизводства символы
классов грамматических морфем (например, «Прошедшее
время», «Единственное число» и т. д.) будут заменены их
фонологическими последовательностями, которые из них
выводятся. Поскольку трансформационные правила
вводят в запись дополнительные сегменты, состоящие из
различительных признаков, а также изменяют ранее введенные
сегменты, расположение F-правил перед
трансформациями может повлечь за собой применение некоторых правил
дважды: первый раз перед последними
трансформационными правилами и второй раз после последнего
трансформационного правила. Так, например, согласно
трансформационным правилам склонения существительных в
русском языке, & {io'an} & Ед. ч. & Дат. п. & заменяется на
{iv'anu}. Если правила, согласно которым безударным
гласным приписываются нефонемические признаки,
применены до этой трансформации, то эти же правила
необходимо будет применить снова во время трансформации
или идентифицировать все нефонемические признаки в
{и} каким-либо другим путем. Поэтому, видимо, наиболее
целесообразно поместить все правила, управляющие
дистрибуцией нефонемических признаков, после
трансформационных правил. Однако по ряду причин желательно,
чтобы некоторые F-правила применялись до
трансформаций, даже если это и влечет за собой трудности, описанные
выше.
Для русского языка, так же как и для многих других
языков, справедливо положение, может быть, и не
являющееся всеобщим, согласно которому для правильного
функционирования некоторых трансформационных
правил, особенно правил словоизменения и
словопроизводства, необходимо, чтобы определенные признаки были
идентифицированы в записи вне зависимости от того,
являются ли эти признаки фонемическими.
Так, например, для правильного применения правил
русского спряжения необходима информация о том, окан-
326

чивается ли глагольная основа на гласный звук27.
В третьем сегменте основы глагола {rv'a\ «рва-ть»
признаки «вокальность — невокальность» и «консонантность —
неконсонантность» являются нефонемическими, так как
в русском языке в морфемах, начинающихся с
последовательности сегментов, из которых первый — плавный, а
второй — согласный, третий сегмент обязательно должен
быть гласным (см. § 2.161, правила морфологической
структуры; правило 1с). Таким образом, согласно
условию (5), фонологическая запись рассматриваемой морфемы
должна выглядеть следующим образом:
г ? 'а
вокальность — невокальность + — О
консонантность — неконсонантность + + О
Однако, поскольку различительные признаки третьего
сегмента остаются неидентифицируемыми, нельзя
установить, является ли этот сегмент гласным. Следовательно,
определить правильное спряжение этой глагольной
основы невозможно. Однако, если F-правило, согласно
которому данные нефонемические признаки идентифицируются
(правило морфологической структуры 1с), применить до
трансформации, то указанные трудности легко
устраняются. Поскольку этот пример не является исключением,
мы пришли к тому выводу, что по крайней мере некоторые
F-правила должны применяться до трансформационных
правил вне зависимости от трудностей, которые при этом
возникают.
1.56. Соображения, рассмотренные выше, привели нас
к выводу о необходимости разделения всех F-правил на
две группы. В одну группу входят правила
морфологической структуры (MS-правила), которые должны
применяться до трансформаций, в другую группу входят
фонологические правила (Р-правила), применяемые после
трансформаций. Естественно возникает вопрос о том, как
установить, какие F-правила входят в группу MS-npra-
вил, а какие — в группу Р-правил. Для русского
языка вполне удовлетворительным является следующий
критерий 28.
27 См. R. Jakobson, Russian conjugation, "Word", 4, 1948,
p. 155—167.
28 Мне кажется, этот критерий должен быть вполне пригодным
и для других языков; однако проверить это мне не удалооь
827

Правила морфологической структуры должны
обеспечивать, чтобы все сегменты, появляющиеся в записи,были
либо полностью, либо не полностью идентифицируемыми
морфонемами.
Другими словами, набор типов сегментов,
получающихся после применения правил морфологической структуры,
определяется всеми возможными путями вдоль дерева,
начиная от первой точки разветвления. Как было
отмечено в § 1.53, это ограничивает число признаков, которые
могут оставаться неидентифицируемыми: некоторые не-
фонемические признаки должны быть идентифицированы
именно теперь. Этот результат как раз и является
желаемым, поскольку, как это было показано в предыдущем
разделе, если в этом месте не ввести некоторого
ограничения числа неидентифицируемых признаков, невозможно
будет правильно применить трансформационные правила
словоизменения и словопроизводства.
Необходимо отметить, что не полностью
идентифицируемые морфонемы по терминологии пражской школы
являются аналогами «архифонем»29. Хотя Трубецкой
определил «архифонемы» как «совокупность смыслораз-
личительных признаков, общих для двух фонем» 80, в
своей лингвистической практике он оперировал
«архифонемами», в которых более чем один признак был
нейтрализованным (неидентифицируемым); см. его «Das mor-
phonologische System der russischen Sprache».
Добавим к этому, что правила морфологической
структуры предусматривают применение трансформационных
правил морфологии русского языка к не полностью
идентифицируемым морфонемам, которые в основном идентичны
«архифонемам», постулируемым Трубецким в его работе,
упомянутой выше.
1.57. Необходимость разделения F-правил на две
группы и применения MS-правил перед трансформациями
становится еще более очевидной по той причине, что во многих
29 К вопросу об «архифонемах» см. N. S. Troubetzkoy,
Die Aufhebung der phonologischen Gegensatze, «Travaux du Cercle
Linguistique de Prague», 6, 1936, p. 29—45; A. M a r t i ? e t,
Neutralization et archiphoneme, там же, р. 46—57; см. также недавнюю
работу Р. И.Аванесова, О трех типах научно-лингвистических
транскрипций, «Slavia», 25, 1956, стр. 347—371.
80 N. S. Troubetzkoy, Principes de phonologie, Paris,
1949, p. 81. [См. перевод на русский: Н. С, Трубецкой,
Основы фонологии, М., 1960, стр. 87.]
328

языках наблюдаются существенные различия между
ограничениями, налагаемыми на последовательности сегментов
внутри отдельных морфем, и ограничениями, налагаемыми
на последовательности сегментов вообще, без учета
деления их на морфемы. Так, например, в русском языке
внутри отдельных морфем допускаются лишь очень
немногие последовательности гласных, тогда как на стыках
морфем практически возможны любые сочетания двух
гласных. Другими словами, в сочетаниях гласных внутри
морфем многие признаки являются нефонемическими и
поэтому должны оставаться неидентифицируемыми в записи.
Многие правила, идентифицирующие эти нефонеми-
ческие признаки, могут применяться только в том случае,
если отдельные морфемы отграничены друг от друга.
Однако при трансформациях возможна перегруппировка
символов таким образом, что отдельные морфемы уже не
будут отграничиваться. Примером этого может служить
упоминавшееся выше явление «синкретизма». Другим
примером являются так называемые «прерванные морфемы»,
особенно характерные для семитских языков.
«Прерванные морфемы» встречаются и во многих индоевропейских
языках, включая русский. Например, в прилагательном
среднего рода {p'ust+o} «пусто» признак «Средний род»
выражен тем, что ударение падает на основу, и
окончанием { + о}. Поскольку при трансформациях отграничение
морфем может исчезать, F-правила, требующие для
своего применения информации о начале и о конце морфемы,
должны применяться до трансформаций.
1.58. После применения правил морфологической
структуры все сегменты, появляющиеся в записи,
представляют собой либо полностью, либо не полностью
идентифицируемые морфонемы. Поскольку морфонемы
однозначно определяются различными путями на дереве,
представляющем фонологическую систему языка, становится
возможным заменить матрицы, с помощью которых
записываются различные лексические морфемы, линейными
последовательностями плюсов и минусов при условии, что
специальный символ (в нашем случае звездочка) будет
обозначать место, где заканчивается идентификация не
полностью идентифицируемых морфонем. Для обозначения
окончания идентификации полностью идентифицируемых
морфонем никакого символа не требуется, так как это
определяется автоматически. В нижеследующем примере
•329

для облегчения чтения в таких местах вводится пробел.
Однако в отличие от звездочки пробел является
избыточным символом и его нельзя вносить в запись.
После применения правил морфологической структуры
предложение, представленное на табл. I—1, может быть
записано следующим образом:
&{— + — + +*— + + Ь —+ ++
*f с i r
+ --;-+} &{_+- + * + + +
'а *р j 'а
1 1—| & Мужской род & Именительный
падеж & {— + — + +*++ + +*— 4
*Ь г *о
1 } & Субстантивный суффикс (м. р.) & Ед. ч. &
d
Им. п. & Глагольный префикс & { h -\ \- +
?
^ * h + ? l·} & Мужской род & Прошедшее
# g
время &{— H h—l *+ +—*— + + + —
с *e *r k
1 * 1 j.. _i_ -.? -|_} & Единственное число
& Винительный падеж &.
Значение знаков + и— в этой записи должно быть
установлено с помощью дерева, изображающего
фонологическую систему русского языка (см. рис. I—1). Плюсы и
минусы представляют собой команды, приказывающие
просматривать дерево сверху вниз, начиная всегда с
первой точки разветвления. При этом плюсы указывают на
необходимость выбора правой ветви, а минусы — на
необходимость выбора левой ветви. После выбора
терминальной точки дерева или точки, обозначенной в записи
звездочкой, процесс начинается снова, с первой точки
разветвления. Данная процедура позволяет нам установить,
например, что первый сегмент записи, приведенной выше,
является не полностью идентифицируемой морфонемой,
определяемой различительными признаками
«невокальность, консонантность, некомпактность, низкая
тональность, напряженность».
1.581. Важное следствие вытекает из включения в
запись не полностью идентифицируемых морфонем. Рао-
330

смотрим существительное \*l*es} «лес»*1, у которого во
множественном числе и во П-м местном падеже
единственного числа ударение падает на падежные окончания, а во
всех других падежах единственного числа — на
гласную основы. В свете изложенного в § 1.512 форма
родительного падежа единственного числа будет
записываться как {*Tes+a}, a форма именительного падежа
множественного числа — как {*les+'aj>. Однако, поскольку
{*les+'a} и {l,is+'a} «лиса» (как и безударные {е} и
\i\ во всех случаях) являются омофонами, необходимо
добавить правило, которое содержало бы утверждение, что
безударное {е} переходит в [i], или другое подобное
утверждение в терминах различительных признаков. Однако
таким образом мы включаем безударное {е} (а также
безударное {о}) в фонологическую систему языка, хотя эти
комплексы различительных признаков не применяются
для различения высказываний. Это является прямым
нарушением условия (За—I)82, которое специально
оговаривает невозможность такого шага. Поскольку условие
(За—1) было отвергнуто нами в качестве требования,
предъявляемого к фонологической записи, такое нарушение
является вполне оправданным. Однако необходимо
отметить, что существует альтернатива нарушению условия.
(За—1), заключающаяся в установлении нескольких
записей для всех лексических морфем, содержащих гласный
звук {*е}. Так, например, в этом случае {*l*es} надо
было бы записывать в виде /1,'es/ и /l,is-/, что, несомненно,
нежелательным образом усложняет запись.
1. 6. Выше, в § 1. 42, отмечалось, что после применения
трансформационных правил, включающих правила
словопроизводства и словоизменения, запись предложения будет
состоять только из фонологических символов, т. е. мор-
фонем и границ. Символы классов грамматических морфем
будут заменены фонологическими последовательностями,
которые из них выводятся, а символ # (гласный,
чередующийся с нулем) будет либо представлен гласным, либо
исключен из записи. В результате неидентифицированным
остается только символ &.
81 Признак мягкости (палатальность) в }*1} не
идентифицируется, так как перед J*ej все плавные и некомпактные согласные,
кроме (с} (т. е. парные морфонемы), автоматически смягчаются.
32 См. выше, §1.32.
ЗМ

Условие (6): Символы &, согласно правилам
морфологии, транспонируются в фонологические границы или
исключаются из записи.
Точное описание процесса транспонирования является
частью морфологии языка и поэтому не может быть здесь
приведено в деталях. В настоящем исследовании мы лишь
перечислим все виды границ и все контексты, в которых
они встречаются.
В русском языке существуют границы пяти видов,
которые обозначаются следующими символами:
1) Граница фонемической синтагмы обозначается
вертикальной чертой |.
2) Граница слова обозначается пробелом или, в
случаях, когда может возникнуть неясность, символом %.
3) Границы префиксов и предлогов обозначаются
символом = .
4) Перед некоторыми окончаниями ставится
специальный символ +, иногда в тех же случаях, во избежание
путаницы, ставится символ §.
5) Границы морфем в сокращениях типа {p'art—b,i*
Г et} «партбилет» обозначаются символом — (черточка).
Поскольку символ & транспонируется только в
указанные пять видов фонологических границ, все символы &,
не соответствующие ни одному из этих видов, устраняются
из записи. Если в ходе изложения возникнет
необходимость как-то обозначить эти стыки морфем, то с этой
целью будет употребляться знак (-) (дефис), не
являющийся, однако, символом в фонологической записи.
1.7. Теперь можно продолжить идентификацию
предложения, взятого нами в качестве примера. После
применения трансформационных правил языка получаем
следующую запись:
{! — + — + +*— + + + —+ — + + +-
•f с i г
—+ + I —+ —+ * + -4- + — +
'а *р j 'а
. + __ +_ + % — + — + +*+ +
? i j *b г
+ + + ++ + + +
о d, 'a
—+ + +-+§+—+-I—+—++—=-
+ Ч- — + + + ++ —+ + -fS— + %- +
i ? g с
332

+ -+ + + + -*-+ + + + —
'e *r к о
- + —+- + + + + 1}
?,
Это и есть фонологическая запись предложения,
поскольку она включает только морфонемы и границы, а все
правила, необходимые для транспонирования этой
записи в звук, описывают только влияние различных
конфигураций различительных признаков и / или границ на
отдельные комплексы различительных признаков 33.
Фонологические правила можно сформулировать с
таким расчетом, чтобы не нужно было обращаться к
деривационной истории морфонем и границ. Для этого
необходимо существование строгой очередности в применении
правил. Если же правила не будут упорядочены, их
структура значительно усложнится, тогда нужно будет
обращаться к деривационной истории символов.
В качестве иллюстрации рассмотрим следующий пример.
В русском языке все плавные и парные согласные
смягчаются перед {*е}. Кроме того, безударное {е} становится
диффузным, т. е. [ i]. Проще всего изложить эти факты
следующим образом.
Правило А: Перед {*е} плавные и парные согласные
смягчаются.
Правило Б: Безударное {е} становится диффузным.
Однако, если применить сначала правило Б, то правило
А будет необходимо заменить правилом А':
Правило А': Перед {'е} и перед [i], которое происходит
из {е}, плавные и парные некомпактные согласные
смягчаются.
Очевидно, правило А проще, чем правило А'. Однако
правило А можно применять лишь в том случае, когда
установлен порядок применения правил.
В таблице I—2 показано функционирование
фонологических правил русского языка применительно к
предложению, взятому нами в качестве примера.
На начальной стадии каждая морфонема записывается
в виде набора различительных признаков, которые
интерпретируются с помощью дерева (рис. I—1), отображающего
88 Эти правила называются фонологическими, или Р-правилами;
см. выше § 1.56.
333

Вокальность
Консонантыость
Диффузность .
Назальность
Ударность . .
Звонкость . .
? lb . . . .
Р2
? За . . . .
Компактность .
РЗЬ . . . .
Р8
? 10b ... .
Протяженность
? 5а . . . .
Напряженность
? 5а . . . .
Палатальность .
Р5Ь . . . .
? 6а . . . .
? 6с . . . .
Р7Ь . . . .
P7f . . . .
334

335
Табл. I—2. Применение Р-правил к предложению, взятому в качестве иллюстрации (См. 1.4 и
табл. I — 1).
Низкая тональ-
HOClb ....
Р7е . . . .
Р8 . . . .
Задний ряд . .
? Юс ....
Р11 . . . .
? 12 ....
«Переход в [и]»
? Па ... .
«Переход в [i]»
? 13b ... .
Сильный —
слабый ....
? 14а + 14b .

Редуцированность . . . .
? 14а + 14b .
Интенсивность
? 16 ....
? 17 ....

фонологическую структуру русского языка. Далее,
после применения отдельных фонологических правил мор-
фонемы модифицируются. Поскольку лишь некоторые
Р-правила нужны в нашем примере, не все эти правила
показаны в табл. I—2. Первым применяется правило ?
1 b, приписывающее признак звонкости морфонемам, в
которых этот признак является неидентифицируемым.
Далее применяется правило Р-2. Из таблицы ясно
функционирование этого правила. Последующие правила
применяются строго в порядке своей нумерации до тех пор,
пока список правил не исчерпывается. В результате мы
получаем так называемую «узкую» транскрипцию
предложения, которую можно непосредственно перевести в
звук:
3 1 2 3 3 14 2 14
| fcira | ?,jani-jbrad,ag91 izokcerkaf, |
«Вчера пьяный бродяга сжег церковь».
Цифры над символами гласных указывают на степень
интенсивности их произнесения (динамическое усиление): 1—
наивысшая степень интенсивности, 4 — низшая, степень
интенсивности.
В принципе фонологические правила должны были бы
применяться до тех пор, пока все различительные
признаки всех сегментов не будут идентифицированы, причем
эти правила должны также предусматривать описание
случаев, когда данный признак является свободным
вариантом. Тогда было бы необходимо, например, иметь правило,
гласящее, что все сонорные в русском языке всегда
являются звонкими (за редкими исключениями типа {o*kt,
'abr,*skoj} «октябрьской», где {г,} часто оглушается).
Однако такие правила не включаются в настоящее описа
ние. Поскольку часто подобные факты оказываются к тому
же спорными, мы решили, что ценность таких
дополнительных деталей была бы весьма невелика.
2. Фонологическая система русского языка
При проведении фонологического анализа всегда
возникает вопрос, насколько предлагаемая схема анализа
учитывает имеющиеся данные. В описании абсолютно
невозможно перечислить все фонологические особенности
речи даже одного человека, поскольку он может употреб-
336

лять признаки, характерные для других диалектов и даже
иностранных языков (например, человек, говорящий по-
русски, может различать носовые и неносовые гласные в
некоторых (французских) выражениях, составляющих
неотъемлемую часть разговорной лексики этого человека).
Если попытаться учесть такие факты, становится
очевидным, что систематическое фонологическое описание
неосуществимо. Поэтому представляется целесообразным
рассматривать такие случаи как отклонения и помещать
их в специальные разделы, а основную часть грамматики
ограничить теми фактами, которые можно описать
систематически. В данном описании рассматривается вариант
русского языка, в основном идентичный варианту, описанному
в таких общеизвестных работах по русскому языку, как
недавно изданные академическая «Грамматика русского
языка» и словарь русского литературного произношения
под редакцией Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова 84.
Так называемый «литературный» вариант русского
языка, описанный в этих работах, допускает существование
вариантов для некоторых фонологических признаков.
В настоящем описании была сделана попытка учесть эти
варианты. Интересно отметить, что подобные отклонения
оказывают влияние не на фонологическую запись
высказываний, а на порядок расположения и содержание
фонологических правил, которые транспонируют
фонологическую запись в звук.
2.1. Морфонемы. На рис. I—1 представлено дерево,
отображающее морфонемы русского языка. Эта схема
послужила основой для составления матрицы
различительных признаков (табл. I—3). В систему входят 43
морфонемы; они идентифицируются 271 командой, каждая из
которых указывает на наличие или отсутствие того или
иного различительного признака (+ или—в табл. I—3 или
ветви на рис. I—1). Таким образом, на идентификацию
одной морфемы затрачивается 6,3 команды. Условие (5)
требует, чтобы количество команд, используемых в
записи, было минимальным. Для того чтобы уяснить, насколько
84 См. «Грамматика русского языка», I, под редакцией
В. В. Виноградова, Е. С. Истриной, С. Г. Бархударова, М., 1952;
Р. И. Аванесов и С. И. Ожегов, Русское литературное
произношение, Опыт словаря-справочника, М., 1955.
22 Заказ № 2064
337

Рис. I—1. Схема дерева, отображающего морфонемы русского языка. Цифры, стоящие у точек
разветвления, соответствуют следующим различительным признакам: 1. Вокальность — невокальность. 2. Кон-
сонантность — неконсонантность. 3. Диффузность — недиффузность. 4. Компактность — некомпактность.
5. Низкая тональность — высокая тональность. 6. Напряженность — ненапряженность. 7. Назальность
— неназальность. 8. Непрерывность — прерывность. 9. Звонкость — глухость. 10. Мягкость —
твердость. 11. Ударность— неударность. Левые ветви соответствуют минусам, правые — плюсам.

Вокальность
Консонантность . . .
Диффузность . . . .
Компактность . . . .
Низкая тональность
Напряженность . . .
Назальность
Протяженность . . .
Звонкость
Палатальность . . . .
Ударность
* Дальнейшие параграфы, представляющие собой конкретное
описание русского языка, в переводе опущены.— Прим. ред.
22*
339
полно наша схема удовлетворяет условию (5), можно
сравнить приведенную выше цифру с log2 43^=5,26 (5,26 — это
нижний предел, достигаемый при сокращении числа
команд до минимума). Необходимо подчеркнуть, что к
этому сравне ию надо подходить осторожно: единственной
целью в данном случае является показать, что процесс
сокращения команд привел к весьма удовлетворительным
результатам *.
Табл. I — 3. Матрицы морфонем русского языка.
Вокальность ... -
Консонантность .
Диффузность . .
Компактность . .
Низкая тональность
Напряженность .
Назальность . . .
Протяженность .
Звонкость ....
Палатальность . .
Ударность ....

Б. Мальмберг
ПРОБЛЕМА МЕТОДА В СИНХРОННОЙ ФОНЕТИКЕ*
Как и вся лингвистическая наука, фонетика
представляет собой творение прошлого столетия. В первой
половине XIX в. постепенно сложился
сравнительно-исторический метод языковедческих исследований, цель которых
состояла, во-первых, в определении языкового родства и,
во-вторых, в реконструкции предшествующих этапов
развития языка-предка той или иной языковой группы.
Исследование изменений, которые прослеживались либо на
основе сохранившихся текстов, либо на основе
гипотетических реконструкций, составляло со времени великих
компаративистов (например, Раска и Гримма) основную
задачу языковедов. Те же цели преследуют, впрочем, и
многие современные ученые, сохранившие верность старым
традициям. Общеизвестно, что своей ориентацией на
историзм языкознание обязано влиянию великих открытий,
совершенных в области естественных наук. Открытие
эволюции в природе произвело в научном мышлении
коренной переворот, последствия которого не преминули
сказаться на лингвистических построениях. Описание — как
* В основу настоящей статьи положена публичная лекция,
прочитанная в Королевском обществе гуманитарных наук в Лунде
25 февраля 1957 г. Упоминание в статье определенных фактов, а
также наличие ряда мыслей и соображений, хорошо известных
специалистам, объясняется тем, что настоящая работа рассчитана
главным образом на педагогов (прежде всего на преподавателей
школ глухонемых). В шведской редакции работа опубликована в
«Nordisk tidskrift for dovstumskolan», вып. 2, 1957. Наиболее полная
библиография содержится в последней статье автора Le probleme
du classement des sons du langage, «Studia linguistica», VI, 1952, p.
1—56.— Прим. автора.
См. Bertii Malmberg, Questions de methode en phonetique
synchronique, «Studia linguistica», X, № lt 1956 —- Прим. ред.
340

в форме нормативных предписаний, так и в виде логических
спекуляций — установленной раз и навсегда системы
уступило место исследованию языкового динамизма в
соответствии с учением об эволюции. В этом сказалось
влияние Дарвина, теория которого была приложена к
языкознанию Августом Шлейхером \ а позднее — влияние
Спенсера, чьи идеи в наиболее последовательном виде
отражены в лингвистическом мышлении Отто Есперсена 2.
Идеи младограмматиков и формулирование
диахронических законов («Lautgesetze») следует рассматривать как
стремление поддержать престиж языковедческой науки и
превратить ее, насколько это возможно, в науку точную.
Быстрое развитие фонетики, начавшееся в середине века,
без сомнения, объясняется аналогичными тенденциями.
XIX век ознаменовался открытием физической
субстанции знаков3. Сравнительное изучение букв («Buchstaben»)4
вытесняется в изысканиях компаративистов изучением
звуков («Lautlehre»). Развивается новая наука — так
называемая экспериментальная, или инструментальная,
фонетика 5. Своим возникновением она обязана необходимости
объяснить звуковые изменения языка и стремлению найти
объяснение этим изменениям в явлениях физического
порядка (звуковых волнах или артикуляциях). Здесь я не
стану касаться вопроса о том, в какой степени
способствовали и способствовали ли достижения традиционной
экспериментальной фонетики объяснению фактов фонетики
диахронической,— дискуссия по этому вопросу выявила
бы всю сложность проблемы языковых изменений. Замечу
лишь мимоходом, что, поскольку язык представляет собой
форму, структуру — или, во всяком случае, нечто
большее, чем та субстанция, в которой он проявляется,—
постольку ни его синхронный механизм, ни те изменения,
которым подвержен этот механизм, не могут быть
объяснены от начала до конца законами одной лишь
субстанции (ср., однако, далее, стр. 347).
1 «Die Darwinsche Theorie und die Sprachwissenschaft», 1863
2 Cp. «Progress in language», 1894; «Language», 1922; «Efficiency
in linguistic change», 1941 и другие работы этого иссле/ователя.
8 См. статью Ельмслева в «Acta linguistica», III, 1942—1943,
p. 129.
4 Как известно, в первом издании грамматики Гримма раздел
фонетики носит название «Lehre von den Buchstaben».
5 Позднее мы вернемся к этим двум терминам, как и к вопросу
об их обосновании.
341

В действительности существует множество факторов,
в совокупности обусловивших очень быстрое развитие
фонетики во второй половине прошлого столетия. Мы
упоминали об условиях, способствовавших развитию науки,
которая стремилась к замене методов, основанных на
субъективных слуховых данных, методами объективными6.
К ним относятся прежде всего успехи в области
исследования физиологии звуков речи (связанные с изобретением
Карлом Людвигом в 1847 г. цилиндрического
регистратора — «кимографа», примененного во Франции Розапелли,
а позднее аббатом Русло и другими, а в Германии —
Вильгельмом Фиетором для изучения артикуляции). Сюда
же относятся и открытия в области акустики, а именно:
1) теорема Фурье (1822), давшая теоретическую основу
для гармонического анализа гласных, примененного Вебе-
ром и Шнебели в исследовании звуковых кривых (1878),
и 2) резонатор Гельмгольца (1856), работа которого «Die
Lehre von den Tonempfindungen» (1863) стала с этого
времени естественным исходным пунктом всех изысканий в
области акустики звуков речи. Уже через два года после
этого важного события была изобретена горелка Кенига.
Это далеко не полный перечень факторов,
благоприятствовавших развитию фонетики. Можно привести также
имена большого числа ученых, творивших в указанную
эпоху и обладавших наряду с лингвистической и
филологической подготовкой незаурядными навыками
лабораторных исследователей (например, аббат Русло, Рудольф
Ленц, Гуго Пиппинг, Вильгельм Фиетор, позднее также
Эрнст Мейер, Морис Граммон, Дж. Хлумский, Навар-
ро Томас, Амадо, Алонсо, Эрнст Селмер и многие
другие).
Не менее важно, однако, отметить, что как общая
ориентация, так и методы новой науки определялись
первоначально факторами, не связанными непосредственно с
объектом ее изучения — человеческой речью, но
обусловленными возможностями лабораторных исследований смеж-
6 Я не стану вдаваться здесь в рассуждения о так называемой
субъективности или объективности различных методов; ограничусь
лишь указанием на то, что свидетельство человеческого уха само по
себе является не менее «объективным», чем любой другой
источник информации. Все зависит от методов, которые используются при
измерении. Чувственное восприятие столь же измеримо, как и
вибрация или движение какого-либо органа.
342

ных наук (физиологии, с одной стороны, и акустики, с
другой) и теми ресурсами, которые могли быть
предоставлены этими науками в распоряжение фонетиста.
* * *
Для того чтобы речевое явление имело место,
необходимы говорящий и слушающий. Любая коммуникация по
самой своей сути предполагает отправление и получение
сообщения, что иногда не мешает отправителю быть
одновременно и получателем; в качестве этого последнего
может мыслиться абстрактная или воображаемая сущность
(несуществующая публика, мир в целом и т. д.). Задачей
физиологической (или артикуляторной) фонетики является
изучение того, каким образом так называемые органы речи7
производят звуки, применяемые в акте общения;
акустическая фонетика изучает звук как колебание, как реакцию
человеческого уха, отождествляющего в определенных
условиях звуковую волну с актом речи 8.
Именно первая из этих двух отраслей
фонетики—фонетика физиологическая — долгое время занимала в силу
указанных причин господствующее положение в нашей
науке. В то время как весьма скромные результаты
первых исследований по вокализму должны были казаться
с точки зрения лингвистики сравнительно менее
интересными, открытия в области физиологии позволили
языковедам описать в артикуляторных терминах языковые еди-
7 Как известно, человек с точки зрения истории не имеет
специальных органов речи; первичное назначение любого из органов,
используемых в акте речи,— отправление чисто физиологических
потребностей (дыхание, глотание и т. д.)· Вот почему любая попытка
объяснить или изучить человеческую речь, основывающаяся на
сравнительно-историческом исследовании этих органов, обречена на
неудачу.
8 В противоположность некоторым другим фонетистам я
рассматриваю так называемую слуховую фонетику (т. е. изучение
реакций уха на звуковую волну) как подраздел акустической фонетики, а
не как независимую отрасль науки, аналогичную отраслям акустики
и физиологии. Это обусловлено тем, что фонетика рассматривает
звуковую волну как воспринимаемый звук, а не как явление
вибрации. Другие исследователи употребляют термин слуховая фонетика
для обозначения фонетического анализа, проводимого на слух (нем.
«Ohrphonetik»; ср., в частности, недавно опубликованную работу
Ёрана Хаммарстрема «Etude de phonetique auditive sur les parlers
de TAlgarve, Uppsala, 1953),
343

ницы, уже получившие предварительное и неосознанное
определение на основе анализа, который с полным правом
может быть охарактеризован — даже если при этом будет
допущен некоторый анахронизм — как анализ
структуральный. Вследствие этого наша традиционная фонетика
в том виде, как она изложена в учебниках и как она
преподается в школах, основана на физиологии и описывает
свои единицы в терминах, соответствующих положению,
реже — движению так называемых органов речи
независимо от того факта, что именно с помощью звуков —
слуховых сигналов, а не с помощью колебаний определенных
органов — моторных сигналов — мы достигаем
взаимопонимания в обиходной речи.
Акустическая фонетика развивалась довольно
медленно. После фундаментальных исследований Гельмгольца,
аббата Русло и Гуго Пиппинга первым значительным
достижением явилась работа Штумпфа «Die
Sprachlaute» (1926). Новым крупным вкладом в науку явились
изобретенные к этому времени катодный осциллограф,
акустические фильтры и первые спектрографы. Именно в годы,
предшествовавшие второй мировой войне, было положено
начало тому перевороту в области фонетических
исследований, в результате которого в наши дни происходит
сплошной пересмотр положений науки, развившейся в недрах
лингвистики и филологии, стремившихся познать
субстанцию знаков,— науки, превратившейся в конце
концов в профессию квалифицированных технических
специалистов, последние результаты исследований которых,
затрагивая фундаментальные проблемы лингвистики,
остаются тем не менее в отношении своих методов
регистрации и анализа, как правило, вне компетенции языковедов.
Причиной названного переворота в фонетике являются
прежде всего изобретение спектрографа (в первую очередь
типа «Visible speech») и разработка методов синтеза
речи, что относится по времени к военной или
послевоенной эпохе. Возникают два вопроса: 1) В какой степени
новая техника изменила сами принципы и методы так
называемой экспериментальной фонетики? 2) Играет ли
лингвист-фонетист какую-либо роль в фонетических
исследованиях, несмотря на сложность методов и аппаратуры, и
если да, то в чем она состоит? С целью ответить на эти два
вопроса — хотя бы в порядке обсуждения — и написаны
нижеследующие строки. Поставив перед собой эту цель,
344

я выбрал для рассмотрения несколько конкретных
проблем, решение которых на основе современных методов
исследования сможет, как кажется, послужить
пояснением к поднятым здесь вопросам.
Известно, что фонетика занимается исключительно тем
аспектом языка, который я называю, вслед за Ельмсле-
вом, планом выражения (в противоположность плану
содержания, изучением которого занимается собственно
Рис. 1. Спектрограммы шведских гласных [i:], [y:], [ш:] и [и:].
Видно, как высокие форманты (F2 и для трех первых—F3)
понижаются с последовательным увеличением лабиализации и у [и.] с
переходом спинки языка в более заднюю позицию.— Взято из
материалов Института фонетики Лундского университета (стокгольмское
произношение).
грамматика, а также семантика). Фонетика изучает
речевой контекст («текст» по Ельмслеву) с целью расчленения
его на более мелкие единицы выражения и в конце
концов на наименьшие составляющие его единицы языка
(как правило, фонемы). Точно так же грамматика и
семантика изучают речевой контекст с тем, чтобы определить
составляющие его элементы содержания — морфемы и
345

семантемы («плеремы») 9. Любой речевой контекст может
быть расчленен на элементы, которые сами по себе не
являются знаками (и, следовательно, представляют собой
«пустоты», «сенемы») и время от времени повторяются в
том же самом или в каком-либо ином контексте в
различных сочетаниях, но всегда в соответствии со
специфическими законами данной системы. Эти минимальные единицы
Ельмслев именует «фигурами». В основе любого языка
Рис.2. Спектрограмма шведского слова ljudspektrum[ji#:dspektriim].
Обратите внимание на положение F 2 гласного [ш:] первого слога
и краткого [й] последнего слога. Хорошо прослеживаются также
отклонения у [р] перед [?] (средний слог). (Материалы Института
фонетики в Лунде. Стокгольмское произношение.)
лежит система ограниченных в количественном
отношении единиц, причем их количество и их
различительные признаки варьируются от системы к системе. Именно
на основе этих единиц возможно существование
неограниченного (или по крайней мере очень большого)
9 Ср., например, Jens Holt, Rationel Semantik (Pleremik),
Arhus, 1946.
10 Число знаков является, видимо, неограниченным, если
отсутствуют точные пределы их протяженности. Относительно
линейного характера языкового знака см. Ф. де Соссюр, Курс общей
лингвистики, перев. с французского, М., 1933, стр. 80.
346

Проводя фонетический анализ, исследователь не
только занимается «разложением» речевого контекста на
минимальные единицы, но и стремится свести многочисленные
конкретные экземпляры этих единиц (варианты) к
ограниченному числу инвариантов и определить (для каждой
системы) языковую функцию и дистрибуцию
(комбинационные возможности) этих единиц, а также те конкретные
(физические) качества, благодаря которым одни из них
противопоставляются другим п. Иными словами, задачей
фонетики является, на мой взгляд, исследование как
формы, так и субстанции языкового выражения.
Ограниченным является, однако, не только число функциональных
единиц, но также и число признаков, отличающих одни из
этих единиц от других 12.
Одним из условий употребления этих единиц в акте
общения является, как мы уже заметили, их способность
выражать различия. Именно благодаря контрасту, или
противопоставлению, по отношению к другим единицам в
речевом потоке («тексте») и в системе данная единица
приобретает свою языковую ценность. Важно подчеркнуть,
что любой акт языкового общения основан одновременно
на двух контрастах (или противопоставлениях): в
синтагме и в парадигме. Замечу, что я вслед за Ельмслевом
говорю здесь о парадигме как в плане выражения, так и в
плане содержания. Гласный /i/в испанском языке входит
в парадигму /i/—/е/ — /а/ — /о/ — /и/ точно так же,
как акутовое ударение в шведском языке (ударение 1)
состав ляет часть парадигмы, включающей два члена:
ударение 1 и ударение 2, и т.д. Однако следует отличать
синтагматические контрасты (или противопоставления) от
контрастов (или противопоставлений)
парадигматических 13. Учитывая тот факт, что термин «контраст»
предпочитается американскими лингвистами, а термин «проти-
11 Я не касаюсь здесь проблемы отношений между формой и
субстанцией в языке, но замечу мимоходом, что едва ли могу
согласиться с положением глоссематики относительно их полной
взаимонезависимости.
12 Ср. Mа1mbегg, La phonetique («Que sais-je?»), Paris,
1954, p. 109.
13 «Ассоциативных», по терминологии Ф. де Соссюра, который
ввел это разграничение (см. «Курс общей лингвистики», стр. 123 и
ел.; ср. M a ? у з о, Словарь лингвистических терминов, перевод с
французского, Изд-во иностранной литературы, М., 1960, статья
«синтагма»).
347

вопоставление» — лингвистами Европы и что, как правило,
американцы, употребляя этот термин, имеют в виду
синтагматические контрасты, а европейцы, напротив,
подразумевают противопоставления парадигматические
(ср. А. Мартине, Принцип экономии в фонетических
изменениях, перев. с французского, Изд-во иностранной
литературы, М., 1960, стр. 41), следовало бы, по моему
мнению, установить различия в терминологии и
пользоваться термином «противопоставление» для обозначения
парадигматических противопоставлений и термином
«контраст» для обозначения противопоставлений
синтагматических (как это предложил А. Мартине в указанной работе;
ср. также «Word», IX, 1953, р. 9, сн. 21). Значение такого
разграничения играет важную роль. Ниже будет
показана необходимость такого разграничения при
фонетическом анализе.
Было бы нетрудно, несмотря на различия во мнениях,
прийти к соглашению в следующем пункте:
лингвистический анализ имеет целью дать описание всех
различительных ресурсов языка, т. е. описать в плане выражения
гласные и согласные данного языка, типы ударений,
степени протяженности и т. д. На долю акустической
фонетики при проведении этого анализа выпадает определение
для каждой единииы тех физических свойств звуковых
волн, которые соответствуют разграничениям,
установленным на основе лингвистических критериев;
физиологическая же фонетика определяет артикуляторные
соответствия акустических различий. Само собой разумеется,
что при проведении первого анализа следует учитывать
разграничительные возможности человеческого уха,—
весьма важный момент исследования, которым так часто
пренебрегает традиционная фонетика.
Безусловно, труднее добиться единства среди
фонетистов, если исходить из положения о первоочередности
акустического анализа по сравнению с физиологическим
описанием 14. Я, однако, подчеркиваю, что слово первоочеред-
14 Читателя, интересующегося обсуждением этих вопросов,
отсылаю к моей упомянутой выше статье в «Studia linguistica», VI,
1952, стр. 1—56, а также к полемике между мной и Ергенсм Форх-
хаммером в «Studia linguistica», VIII, 1954, стр. 34—53 и IX, 1955,
стр. 88—101. См. рецензию Страка на мою книгу «La phonetique» в
«Studia neophilologica», XXVIII, 1956, p. 98—104 (главным образом
p. 100—102).
348

ность не имеет для меня в этой связи никакого значения.
Оно лишь указывает на ту последовательность, которой
должен придерживаться исследователь: от звука к
артикуляции (артикуляциям). По моему мнению,
акустическая единица сохраняет свое тождество до тех пор, пока в
ее звуковой структуре не наступит каких-либо изменений,
причем сам способ воспроизведения данной единицы
значения не имеет. Некоторое синтезированное [а] сохраняет
свое тождество до тех пор, пока оно содержит
акустические качества, входящие в определение данного [а],
т. е. оно является таковым постольку, поскольку
человеческое ухо воспринимает его как [а], даже если оно
воспроизводится не с помощью органов речи человека. Что
касается меня, то я нисколько не сомневаюсь, что в
недалеком будущем фонетисты-профессионалы станут
пользоваться в своих исследованиях этими методами, как более
адекватно отражающими языковую и психологическую
реальность, по сравнению со старыми методами чисто
психологического свойства.
Для примера представим себе фонетиста, который
исследовал вокализм финского языка и констатировал
наличие ряда функциональных единиц. Тем самым он частично
выявил и форму выражения данного языка. Далее он
определил в акустических и физиологических терминах
различительные признаки, на основе которых одни
единицы противопоставляются другим. Иными словами, он
описал субстанцию выражения. Анализ формы сводится к
следующей схеме вокализма:
/i/—/У/ —/и/
/е/-/0/-/о/
/?/-/а/
К этой схеме следовало бы добавить еще корреляцию по
долготе (/i:/ — /i/; lu:/ — lui и т. д.). В случае сомнений
проверка посредством коммутации может удостоверить
точность анализа (ср. для различий качественных: kymi--
kumi; pelli — polli и т. д.; для количественных различий:
tule-^tulee; tulee^-tuulee и т. д.). Далее фонетист
констатирует, что, например, /у/отличается от/i/ понижением
высоких формант («flatting», по терминологии Якобсона —
Фанта — Халле; см. их работу «Введение в анализ речи»)
и округлением губ, что является здесь нормальным физио-
349

логическим противопоставлением. Таким образом,
отношение каждого элемента к любому другому оказывается
детерминированным. Но, чтобы описание было полным,
необходимо выполнить еще одну важную задачу, а именно
описать, как функционируют эти единицы, будучи
объединенными в синтагму, иными словами, определить те
рамки, в пределах которых возможно использование этих
различий в процессе речи. Рассмотрев наш пример,
лингвист-фонетист легко придет к выводу, что не всякая
последовательность элементов данной парадигмы фонетически
закономерна. Так, например, за (ударяемой) единицей /а/
в одном и том же «слове» 15 никогда не следует /?/
(графическое a), и наоборот (maassa «в поле», но metsassa «в
лесу»). Комбинаторные правила языка не допускают
сочетаний APA, APAу но только АРА и APA. Это значит,
что безударный слог, которому предшествует слог,
содержащий /а/, не может характеризоваться
противопоставлением /a/^/?/, как это имеет место в других случаях (lasin
«стеклянный» ~ lasin «я болен»).
f | Разумеется, в языке с весьма ограниченной свободой
сочетаемости единиц сумма выразительных ресурсов
ограничена по сравнению с языком с большей свободой
комбинирования. Таким образом, мы поступим вполне
закономерно, если охарактеризуем язык, обладающий
гармонией гласных, как менее развитый,— если угодно, более
примитивный,— по сравнению с языком, в котором все
парадигматические разграничения свободно реализуются
в пределах синтагмы. Примечательно, что детский язык
часто характеризуется гармонией гласных (Jakobson,
Kindersprache, 70). Случается, что ребенок, усвоивший
оппозиции /p/^/t/^/k/ как парадигматическое
разграничение (т.е. способный противопоставлять /ра/ и /ta/, /papa/
и /tata/ и т. д.), не умеет объединять их в синтагмы, не
говоря уже о группах типа /pata/, /taka/ и др. Мой
маленький сын, которому сейчас 16 месяцев, пережил
недавно подобную стадию 16 и в настоящее время приобретает
16 Мы намеренно оставляем в стороне вопрос об определении
этого понятия (ср. в этой связи Соllinder, Das Wort als
phonetische Einheit, Sprakvetenskapliga sallskapets i Uppsala forhandlin-
gar, 1937—1939, s. 63—75).
16 Приведу несколько примеров: [кэка] вместо docka «кукла»,
[pupen] вместо bussen «автобус», [pipi 1 ] вместо Berti 1 (мое имя),
[fofaj вместо soffa «диван»,— произношение, характерное для
периода, когда нормальный консонантизм этих слов составлял часть
350

навыки более свободного комбинирования. Преподаватели
иностранных языков часто встречаются с аналогичными
явлениями. Нередко бывает так, что ученик, хорошо
произносящий звуки родного языка и вполне усвоивший
разграничения, отсутствующие в системе родного языка,
испытывает тем не менее определенные трудности при
произношении некоторых последовательностей фонем тогда, когда
сохранение разграничений оказывается более сложным,
чем в других случаях. Я, например, испытываю большое
затруднение при беглом произношении в речи немецкого
слова tschechisch из-за тенденции к переходу немецкого
/с/ в /J7, т. е. к возникновению гармонии согласных 17.
ею фонологических (парадигматических) ресурсов. Замечу, однако,
что к этому времени еще не установилось противопоставление
«звонкий согласный — глухой согласный». Глухие [р], [к] в
приведенных примерах могли также реализоваться в виде звонких [Ь],
[g], что наблюдалось довольно часто, причем эти звуки не обладали
смыслоразличительной ценностью. Известно, что
противопоставление /р/—/t/—/k/—/b/—/d/—/g/ поздно усваивается ребенком и
неустойчиво у афазиков; в языках мира это противопоставление
встречается редко (ср. Jakobson, Kindersparche, S. 55, а из
последних работ — W. F. Lео?оld, Das Sprechen lernen der Kinder
в «Sprachforum», II, 1956, fasc. 2, S. 120: противопоставление
«звонкий — глухой» усваивается ребенком «erst Ende des zweiten
Jahres» «только к концу второго года»). Отмечу мимоходом, что мой
сын, когда ему было около года, не овладел даже
противопоставлением лабиальный ~ нелабиальный (имеется в виду
противопоставление ? по отношению к t или к и т. д.,— при отсутствии
дифференциации этих последних; см., например, Leopold, указ. раб.),
а лабио-велярная фонема, реализовавшаяся в виде лабиального
звука (т. е. [р], [Ь], [?], [b] или [f], [v] (перед гласным переднего
ряда и в виде велярного перед гласным заднего ряда ([k], [g],
[\]> Ыу] и т· Д·» например: far «отец» =[ga: (г)J, bada «купаться»=
[g-ya :da], fot «Hora»=[gu: (t)]), противопоставлялась им фонеме
апикальной ([t], [d]).
17 Немецкое /c/ и существующее в немецком языке
противопоставление /c/~/J7 представляют для шведа определенные трудности,
несмотря на то, что в шведском языке имеет место аналогичное
фонематическое разграничение: kara ~ skara, tjuta ~ skjuta и т. д.
Однако /с/ наличествует в шведском лишь в начале морфемы и
никогда в конце; не встречается эта фонема и после ударного
гласного — всем этим правилам следует также и /J7, хотя и в меньшей
степени. Для немецкого же /с/ характерны две последние позиции,
тогда как в начале слова оно встречается лишь в некоторых
заимствованиях, например в Chemie и др. Таким образом, наличие /с/
в группе -echi- противоречит нормам синтагматического
разграничения в шведском языке. Затруднения при реализации /с/ в
подобной позиции максимально возрастут, если эта фонема будет
подвергаться двустороннему ассимилятивному влиянию /J/, т. е.
фонемы, наиболее близкой к /с/ в консонантной системе языка.
351

Любая ассимиляция — будь то прогрессивная или
регрессивная — в действительности предполагает
ослабление разграничений между различными участками звуковой
волны и тем самым уменьшение числа
синтагматических контрастов,— уменьшение, которое не влияет,
разумеется, на возможности противопоставлений между
различными синтагмами (т. е. парадигматических
оппозиций). При проведении фонетического анализа не следует
упускать из виду существование этих двух типов
отношений между единицами выражения. Пренебрегать
одним из них — значит искажать перспективу. Именно
благодаря противопоставлению по отношению к другим
единицам системы и контрасту с другими единицами речевого
контекста данный сегмент звуковой волны воспринимается
в виде конкретной манифестации той или иной единицы
выражения. Чтобы овладеть какой-либо системой
выражения, небходимо усвоить оба вида разграничений.
Исследование детского языка, явление афазии 18, усвоение
иностранных языков и системы примитивных языков
(ср. стр. 353—354) свидетельствует о том, что эти два
момента не всегда сопутствуют друг другу.
* * *
Другой пример. Система консонантизма испанского
языка включает три назальные фонемы: /m/,/n/,/ji/,
которые противопоставляются друг другу в начале слога
(muestra-v-nuestra; vano^-bano). В имплозивной позиции
напротив, происходит нейтрализация всех трех фонем,
причем фонетический характер начального звука (место
артикуляции) определяется следующим согласным ([mJ
перед лабиальным, [п] перед дентальным, [ji] перед
палатальным, [ц] перед велярным). В абсолютном исходе
имеет место безразличная по смыслу реализация
назального в виде [п] или [g] 19. Это значит, что в постпозиции
18 См. Jakobson, Kindersprache, S. 71 и ?ог?, Et bidrag
til afasiloeren (Skrifter av det Norske Videnskaps-Akademi, 1935,
«Matern.-naturvidensk. Klasse», N 7), s. 42, 48.
19 Cp. Amado A1оnsо, Una ley fonologica del espanol,
«Hispanic Review», XIII, 1945, p. 91 — 101; см. также мою работу «La
structure syllabi que de l'espagnol», «Boletim de filologia», IX, 1949,
p. 99—120, и материалы, собранные в моих «Etudes sur la
phonetique de l'espagnol parle en Argentine», Lund, 1950, p. 112—119.
352

по отношению к силлабическому ядру возможности
разграничения сведены к одному-единственному
противопоставлению,— противопоставлению назального и
неназального. Если сравнить с системой испанского языка систему
шведского, содержащего то же количество назальных
(/m/,/n/,/r)/), но сохраняющего все противопоставления и
перед согласным (skamda-^skanda; tunt-^tungt и т. д.),
то станет ясно, что парадигмы назальных имеют
тождественные структуры (трехчленный ряд), тогда как
различительные возможности испанского ослаблены по сравнению
со шведским. Можно выразить ту же мысль, сказав, что
игра ассимиляций более свободна в испанском или что
испанский фонетизм в этой части более примитивен, чем
шведский. Интересно отметить, что шведские дети поздно
усваивают реализацию этих разграничений в конце слога
в случаях, когда этому препятствует ассимиляция по
следующему согласному.
Использования указанных положений в прикладной
фонетике — вокальной аудиметрии, педагогике, фониа-
трии и логопедии, а также в звуковой технике мы
коснемся в другой связи. Здесь же достаточно заметить, что
рассмотренные выше языковые различия играют, несомненно,
исключительную роль в процессе усвоения данной
информации данным субъектом. Так, звуковая
последовательность -пр- или -mt- более богата информацией
(количество содержащейся в ней информации больше) в
шведском, чем в испанском 20.
Понятие контраста может, однако, иметь два различных
аспекта в зависимости от того, что подразумевается под
словом синтагма — факт речи или факт языка
(реализованная в процессе общения последовательность языковых
единиц или возможность комбинаций, допускаемая
системными закономерностями). Правила фонематических
разграничений, действующие внутри синтагмы (как это явствует
из приведенных выше примеров), суть феномены языка
(langue) и входят в модель («pattern»), имеющуюся в
распоряжении говорящего. Эти правила входят также в
состав фонематических — или фонологических — описаний,
ставших традиционными со времени Трубецкого (на любой
странице работ которого можно найти примеры таких
описаний). Однако понятие контраста имеет и другой аспект:
20 См. Miller, Language and communication, 1951, p. 41-—45.
23 Заказ № 2064
353

речь идет о конкретной реализации разграничений в
звуковой субстанции, когда одни сочетания звуков
благоприятствуют акустическим различиям, другие же
ослабляют их. Звуковая волна, реальным источником которой
являются органы речи человека, представляет собой
компромисс между необходимостью для говорящего
расчленить ее на отрезки, обладающие четкими границами
(конкретная реализация языковых единиц), и тенденцией
придать ей единообразие. Явления, называемые гармонией
гласных, дистантная и контактная ассимиляция и т. п.
обусловлены тенденцией придать языковому знаку
единообразный фонетический характер, приблизить его тем
самым к обычным недифференцированным знакам, таким,
как крик, уличные указатели, жесты и т. д.21 Эти
правила в языковом плане и эти тенденции в речевом плане —
будь то первичные или вторичные — следует рассматривать
как признак примитивности. Они свидетельствуют о том,
что сегментность, сложность языкового знака являются
результатом долгого развития и представляют собой
более прогрессивную стадию развития языка, чем обычные
знаки. Чем более ограничены различительные
возможности языка, тем ближе он к примитивным, прелингвисти-
ческим знакам 22.
Более чем вероятно, что вокалическая дифференциаиия
то тембру) звуковой волны вторична сточки зрения
исторического развития человеческой речи по сравнению с
дифференциацией консонантной и что первоначально
существенными были только консонантные разграничения;
вокалический же тембр был лишь призвуком, дающим
возможность реализовать слуховое восприятие согласного.
Я отсылаю читателя к статье Карла Боргстрёма «Norsk
tidsskrift for sprogvidenskap», XV, 1949, стр. 137—187,
предположившего сходную систему для
протоиндоевропейского, в котором «гласный» (обозначаемый автором
посредством а) представлял собой «скорее опору для
произнесения согласных» (стр. 138). Эта точка зрения
находит определенное подтверждение в результатах,
достигнутых за последнее время в области акустики согласных.
21 Ср. интересную статью Коллиндера «Das Wort als
phonetische Einheit» (см. прим. 15).
22 Припомним в этой связи, как представлял себе зарождение
человеческой речи Есперсен (см. «Langage», р. 412 ss и т. д.).
354

Последние отличаются тем, что они оказывают влияние
на спектр гласных и особенно на смещения формант
гласных, возникающие главным образом на границе со
смычными (и назальными) согласными. Эти смещения играют
важную роль в дифференциации и идентификации
согласных. Исследования с помощью синтезированных
звуков показали, что эти звуки способны создать
субъективное ощущение данного согласного (см. рис. 1 в моей
статье «The phonetic basis for syllable division» в «Studia
linguistica», IX, 1955, p. 80—87)23. Это доказывает, что
наличие определенного вокалического тембра является
важным условием воспроизведения согласных и что
последние — или, во всяком случае, некоторые из них,
особенно наиболее «закрытые» согласные, смычные или
назальные) — в действительности должны рассматриваться
с точки зрения акустики как разновидность внезапного
разрыва структуры спектра. Результаты, полученные в
лаборатории Хаскинс, показали, что возрастание угла
смещения достаточно для изменения акустического
эффекта и для превращения смычного в спирант, причем
одно и то же смещение, но реализованное более медленно,
производит впечатление спиранта ([ja] вместо [ga], [wa]
вместо [ba]). Ср. также стр. 384—386 и рис. 13.
Факты исторической фонетики многих языков
свидетельствуют о том, что от тенденции к акустическому
сближению двух единиц выражения в звуковой волне
(факт речи) до полного исчезновения одного из разграни-
23 См. также Liberman, Delattre, Cooper, Ger-
s t m a n, The role of consonant-vowel transitions in the perception
of the stop and nasal consonants, «Psychological Monographs», № 379,
1954; Cooper, Delattre, Liberman, Borst, Ger·
s t m a n, Some experiments on the perception of synthetic speech
sounds, «Journal of the Acoustical Society of America», XXIV, № 6,
1952, p. 597—606; Liberman, Delattre, Cooper, The
role of selected stimulus-variables in the perception of the unvoiced
stop consonants, «The American Journal of Psychology», LXV, 1952,
p. 497—516; Delattre, Liberman, Cooper, Acoustic
loci and transitional cues for consonants, «Journal of the Acoustical
Society of America», XXVII, № 4, 1955, p. 769—773; Marguerite
Durand, La perception des consonnes occlusives; problemes de
palatalisation et de changements consonantiques, «Studia linguistica»,
VIII, 1954, p. 110—122, из последних работ Liberman, Some
results of research on speech perception, «Journal of the Acoustical
Society of America», XXIX, 1957, p. 117—123. Ср. также Halle,
Hughes, Radie y, Acoustic properties of stop consonants (там
же, стр. 107—116).
23*
355

чений в данном фонетическом окружении (факт языка,
часто называемый обусловленным фонетическим
изменением) не так уж далеко. В шведском языке существует
тенденция к ассимиляции назального по следующему
согласному (произношение inpa с [m], inga с [g]). В
испанском та же ассимиляция является законом (un peso с [m],
un gato c [g]). Во французском языке противопоставление
/е/ ~/е/ является нормальным в открытом слоге,
причем не только под ударением, но также и в безударном
слоге. Известно, однако, что влияние гармонии гласных
порождает сильную тенденцию к исчезновению этого
противопоставления и что для многих французов
инфинитивы pecher и pecher являются омофонами. Ослабление
противопоставления, в этом случае несомненное во
французском языке, начинается с сочетаний, в которых сохранить
разграничение труднее всего, и распространяется на
другие сочетания уже с несколько ослабленным смыслом
разграничения. Само собой разумеется, что количество и
частотность случаев, в которых осуществляется эта
тенденция, оказывают влияние на дальнейшее развитие.
Таков один из многочисленных факторов эволюционной
фонетики и один из случаев тесного сближения
синхронической и диахронической фонетики. Во французском
литературном языке группы [t'j] и [k'j] (huitieme, cinquieme)
фонологически различны, хотя и близки с точки зрения
фонетической. Но в разговорном французском языке и в
диалектном произношении они слились в одну
палатальную группу, занимающую промежуточное положение
между двумя названными выше. Возможность
противопоставления 24 исчезает. Возникает синкретизм или
нейтрализация. Причина этого в том, что фонетическое
окружение сделало разграничение согласных слишком
нечетким, чтобы оно могло служить базой для
противопоставления. Если лат. clave-дало во французском clef (cle),
а лат. clavu—clou, то это произошло потому, что
лабиальный (согласный звук низкой частоты) не смог сохранить
свою самостоятельность перед следующим велярным
гласным. Здесь имела место ассимиляция и наконец слия-
24 Я неоднократно замечал, что так называемая
существенность (pertinence) фонетического факта зависит от возможности
использования его в качестве средства различения и от возможности,
в случае необходимости, подчеркнуть эту его функцию, а вовсе
не от степени реализации данного различия в речи.
356

ние в дифтонг [ou]. Синтагматический контраст был
слишком нечеток. Следует, разумеется, тщательно отличать
эти явления диахронической фонетики (изменения
системы, факт языка) от многочисленных бессознательных про-
дессов подобного рода, постоянно происходящих во всех
языках, особенно при быстром и небрежном
произношении, т. е. фактов речи (parole) в наиболее точном смысле
этого слова. Однако наличие четкого разграничения
между этими двумя видами явлений не исключает возможной
заинтересованности лингвиста в их сближении и
рассмотрении фактов диахронии в свете данных, полученных в
результате изучения речевого потока, когда звуки языка
формируют в своей последовательности комплексы,
которые являются носителями значения. Такое приложение
результатов акустических исследований к изучению
фонетических изменений сможет, вероятно, послужить
удачным дополнением к соображениям структуральной
лингвистики относительно экономии фонетических изменений,
блестяще изложенным Мартине 2б. По моему мнению,
положения акустики смогут дополнить, а в ряде случаев с
успехом заменить положения артикуляторной фонетики
в области изучения причин фонетических изменений2в.
Ср., впрочем, стр. 341.
* * *
Прежде всего при обсуждении вопросов методики
остановимся на проблеме шведских гласных [ш] (как
правило, долгий) и /и/ (краткая противоположность),
определение и фонетическая классификация которых до сего
времени являются для фонетистов камнем преткновения.
Речь идет о классификации и определении /ш/ в словах
типа hus «дом» и [?] в hund «собака» в соответствии с
[i]— [у] и [е]— [0] ([?]), с одной стороны, и [и] —
25 Я намерен детально рассмотреть его интересную книгу
«Economie des changements phonetiques» (1955) в рецензии,
подготовляемой мною для журнала «Studia neophilologica» (Uppsala).
26 См., например, работы Лаури Пости по истории ливийского
вокализма («Grundzuge der livischen Lautgeschichte», Helsingfors,
1942) и скандинавского вокализма («Till fragan om omljud och bryt-
ning, Sprakvetenskapliga sallskapets i Uppsala forhandlingar»,
1946—1948), см. также Со11indег, Zum i-Umlaut, «Studia
Neophilologica», ?111,1940—1941, S. 291—297, главным образом 296—297,
и докторскую диссертацию Л. Ф. Броснэхэна «Some old English
sound_changes»,.Cambridge , 1953, особенно стр. 47—102.
357

to] — с другой. Дело в том, что язык содержит, кроме
интересующих нас гласных, три полных ряда гласных —
два ряда передних (лабиальный и нелабиальный) и один
ряд задних. Некоторые ученые пытались, исходя из этих
условий, определить гласные [ш] и [и] как
«среднеязычные». Однако результаты всевозможных лабораторных
исследований — палатографических, пластографических,
радиографических, несомненно, свидетельствуют о явно
переднем положении языка при произнесении [ш]
(промежуточном между [е] ([?]) и [i] ([y])). Краткий [й],
напротив, является среднеязычным гласным
(полуоткрытым). Таким образом, возникает необходимость поисков
(с целью отграничения [ш] от [у] — [?]) иного артику-
ляторного признака, нежели позиция языка. Все три
фонемы являются лабиализованными. Приходится
констатировать, что на основе нашей обычной схемы вокализма
невозможно создать удовлетворительную классификацию
шведских гласных. Придя к подобным результатам, я
попытался обратиться к данным акустического
анализа, чтобы на их основе выработать более приемлемую
классификацию.
В публикации «Distinctive features of Swedish vowels;
some instrumental and structural data» («For Roman Jakob-
son», 1956, p. 316—321) мною была сделана попытка
классификации шведских гласных на акустической основе,
ниже дается краткое изложение этой работы.
Рассмотрим отдельно долгие и краткие гласные27.
Ряд передних нелабиальных гласных характеризуется
тремя степенями открытости: /i:/-^/e:/ --/?:/. Другие
лабиальные имеют лишь две степени открытости, а именно:
/у:/—/?:/. Существует только один задний ряд гласных
с двумя степенями открытости: /u:/-Wo:/. Гласный /а:/,
обладающий максимальной степенью открытости, является
заднеязычным по месту артикуляции и слегка
округленным с точки зрения лабиальности. Таким образом, /а:/
27 Я не касаюсь здесь вопроса о том, существует ли в
шведском вокализме противопоставление по долготе — краткости. Для
простоты я называю долгим гласный в слове vin «вино», кратким
гласный в слове vinn «выиграй» (императив), хотя данное
противопоставление могло бы основываться и на каком-либо ином
фонетическом различии. См. по этому вопросу G. Hammarstrom,
Problemes phoriometriques, et autres, concernant la duree en suedois,
Coimbre, 1956 и мою рецензию на эту работу, опубликованную в
журнале «Studia linguistica», XI.
358

может быть описано как предельно открытый гласный,
чем и исчерпывается его фонологическая характеристика.
Акустический анализ этих гласных показывает для
??.? одну низкую форманту (около 280 гц) и две высокие
форманты (2400 и 3400 гц). При переходе от /г./ к /е:/
высокие форманты соответственно понижаются до 2200 и 3000 гц,
тогда как низкая форманта повышается до 350 гц. По
терминологии Якобсона — Фанта—Халле28, звук /е:/
менее диффузен, более компактен, чем ??.?. Числа для /?:/
составляют соответственно 2000 (высокая форманта) и
480 гц (низкая форманта). Третья форманта не является
существенной для вокалического тембра. Числа для
комбинаторного варианта[ае(:) ] фонемы /?(:)/ (как правило, перед
г) составляют 1800 и 600 гц. Лабиальным фонемам /у:/ и
Iq-.I присущи те же данные для низкой форманты (280 и
350 гц), тогда как высокие форманты характеризуются
понижением («flatting», согласно терминологии Якобсона—
Фанта — Халле) от 2400 до 2200 (F2) и от 3400 до 2600
(F3) для /у:/ и от 2200 до 1750 (F2) для /?:/.
Соответствующие краткие гласные дают в общем те же числа.
Форманты /ш:/представлены следующими данными: Fl—300, F2—
1800, F3—2800. Другими словами, высокие резонансы (F2
и F3) понижены по сравнению с формантами /у:/, но тем
не менее 1ш:1 остается высоким (aigue) гласным с двумя
постоянными сравнительно высокими формантами.
Таким образом, система шведского вокализма
включает три ряда передних гласных. Наиболее диффузными
(закрытыми) являются здесь /i:/, /y:/ и /ш:/, которые
характеризуются с акустической точки зрения
последовательным понижением высоких резонансов (что
соответствует двум ступеням «flatting», по терминологии
Якобсона). Число членов этого ряда (т. е. ступеней
открытости, или «компактности») уменьшается с понижением
высоты (acuite). Поэтому ряд наименее высоких гласных
представлен лишь одним членом. Эти высокие гласные
(трех рядов) противопоставляются двучленному ряду
низких гласных, а именно /и:/ и /о:/, с формантами,
равными соответственно 300 (Fl) и 700 (F2), 400 (Fl) и 750
28 См. «Preliminaries to speech analysis. The distinctive features
and their correlates» (Massachusetts institute of technology,
«Technical Report», № 13, 1952). Схему системы, содержащуюся в этой
интересной работе, я использовал в несколько измененном виде пр#
анализе шведского вокализма.
359

(F2). Всей группе более или менее диффузных (закрытых)
гласных противопоставляется компактное (открытое) /а:/,
которое с фонологической точки зрения не является
низким или высоким (задним или передним), так же как и
лабиальным или нелабиальным (что соответствует большей
или меньшей степени понижения высоких формант).
Краткий /й/ занимает в системе кратких гласных точно
такое же место, как и 1ш:1 в системе долгих. Высокие
форманты понижаются, если брать поочередно /i/, /y/ и /и/
(три ступени «flatting»), а число ступеней открытости
(«compactness») уменьшается с понижением высоких
формант. Следовательно, если исходить из акустической
структуры, то обе схемы—как долгих, так и кратких
гласных — полностью соответствуют друг другу. Отношения
внутри рядов, как и отношения между рядами
(выраженные музыкальными паузами между формантами), в обеих
схемах одни и те же. Напротив, если классифицировать
шведские гласные в соответствии с их традиционными
артикуляторными характеристиками, то определение
/ш:/ и /?/ оказывается затруднительным, а система —
искусственной.
Таблица 1
Форманты (1, 2 и 3) основных шведских гласных,
преимущественно по данным Фанта (см. в частности, IVA, XXIV, 1953, fasc. 8,
p. 334 и «Phonetic and phonemic basis for the transcription of
Swedish word material» в «Papers dedicated to Torsten Skoog, Acta
Oto-laryngologica», Supplementum 116, 1954, s. 83—93), несколько
видоизмененные в соответствии с результатами, полученными мной
на основе спектрографического анализа и синтезирования звуков,
произведенных в лаборатории Хаскинс в Нью-Йорке (в 1955 г.)
Гласные
..
е:
?:
«(0
а
у:
0:
?(:)
Fl
280
350
480
600
700
280
350
480
F2
2400
2200
2000
1800
1100
2200
1750
1700
F3
3400
3000
—
—
—
2600
—
Гласные
u:
о:
э:
—
ш:
и
Fl
300
400
500
—
600
300
400
F2
700
750
800
—
950
1800
1300
F3
—
—
—
—
2800
—
360

Привожу схему шведского вокализма, которая была
помещена в упомянутой выше статье:
С х е /и а
«Plain» «Flat»
Долгие гласные
Высоте Низкие
ступень 1 ступень 2
Иратпие гласные
Рис. 3. Схема шведских гласных в соответствии с их
акустическими различительными признаками (по
системе Якобсона — Фанта — Халле,
видоизмененной с учетом особенностей шведского вокализма).
Этот анализ системы шведского вокализма, проведенный
на артикуляционной основе, поучителен как с
теоретической, так и с методической точки зрения. Он показывает,
что система Якобсона, базирующаяся на бинарных
противопоставлениях, не учитывает всех возможностей, которые
встречаются или могут встретиться в языке. Выдвижение
принципа единственно возможной оппозиции «plain»--
«flat» (основанной на понижении высоких формант)
означает отказ от построения схемы вокализма по образцу,
предложенному здесь для шведского, в котором наличие
двух ступеней понижения высоких формант («flatting») не
вызывает сомнения. Традиционная классификация,
базирующаяся на данных физиологии, также допускает только
одно противопоставление между
лабиализованными (округленными) и нелабиали-
361

з о в а н н ы м и (н.е о к р у г л е н н ы м и), без учета
возможности двух ступеней (или двух типов)
лабиализации (подробности см. в моей изложенной выше статье,
опубликованной в сборнике в честь Якобсона).
* * *
В качестве второго примера рассмотрим еще одно
явление шведской фонетики, также представляющее
значительные трудности для фонетиста,—словесное ударение.
Известно, что в шведском языке звуковая
последовательность, состоящая из одного ударного слога и одного
или нескольких безударных (или слогов, несущих
вторичное ударение), может, как правило, иметь двоякое
произношение и что язык обладает, следовательно, двумя
просодемами, способными противопоставлять друг другу
две последовательности слогов указанного типа. В группе
же с окситонным ударением существование
противопоставления невозможно. Противопоставление снимается
также и в том случае, если слово, обладающее подобной
структурой, становится безударным. Следовательно, про-
содема такого рода с необходимостью входит в число
признаков, обязательных для фонологической характеристики
шведского слова, не несущего окситонного ударения (и не
являющегося моносиллабическим)29. Я не касаюсь здесь
правил, определяющих употребление обоих видов
ударения80. Я констатирую их существование как
функциональных элементов языка и спрашиваю себя вместе с моими
29 Это, как правило, имеет место, когда речь идет о словах
несклоняемых или неспрягаемых; т. е. когда просодия (словесное
ударение) огромного большинства слов лексического фонда
определяется фонетической структурой слова. Иначе обстоит дело с
именами собственными или географическими названиями. Склоняемые
или спрягаемые формы дают многочисленные примеры тех случаев,
когда ударение является единственным различительным признаком
между двумя словами. Разумеется, все это нисколько не изменяет
фонологического характера шведского ударения, но, с другой
стороны, значительно снижает функциональную нагрузку этих просодем
в речевом контексте. В огромном большинстве случаев сам
контекст указывает, какое слово или какая форма имеется в виду и,
следовательно, какое ударение должно быть использовано.
Исчезновение ударения (что наблюдается, например, в речи финских
шведов) обычно не затрудняет взаимопонимания.
30 Учитывая интересы французского читателя, я
останавливаюсь на данном вопросе, а также на других вопросах фонетики в
моем введении к учебнику шведского языка Гравье и Седегорда.
362

многочисленными предшественниками, которых я здесь
не стану перечислять, каково физическое соответствие
этого языкового явления?
Существуют две противоположные теории: 1. Сущность
обоих типов ударения заключается в интонационном
различии. 2. Различие по ударению есть различие по
интенсивности. Разошлись мнения и в отношении того, в
каком месте слова (последовательности слогов) реализуется
это различие. Одни считают существенным, что интонация
и интенсивность возрастают в середине слога (гласный),
несущего ударение, другие рассматривают соотношение
музыкальной вершины или вершины интенсивности
между слогами (ударным и безударным) как физическую
основу различия по ударению. Все сторонники тональной
теории являются фонетистами, исследовавшими проблему
с помощью объективных методов "; другой лагерь состоит
почти целиком из лингвистов и фонетистов, полагающихся
на свое собственное слуховое восприятие.
Известно, что измерение интонации давно уже не
представляет особой сложности благодаря возможности
регистрации на цилиндре ларингальной кривой
(непосредственная регистрация или электрическая трансмиссия)32, а
также благодаря различным средствам измерения,
используемым в фонетике33. Поэтому фонетисты занимались в
первую очередь исследованием тонального характера
ударения. Как известно, вплоть до настоящего времени ис-
81 В этом отношении исключение составляет фонетист Олоф
Ердман, исследовавший в лабораторных условиях тональные
вариации шведского слова jasa и некоторых других в соответствии с их
различными выразительными функциями и пришедший на основании
этих исследований к выводу о нетональной природе
противопоставления по ударению. Однако я должен заметить, что, применяя метод,
использованный Ердманом, невозможно решить выдвинутую здесь
проблему; ограничусь ссылкой на критику положений Ердмана,
высказанную Э. Мейером. Я полностью разделяю мнение Мейера.
См. Meyer, Die Intonation im Schwedischen, I, Stockholm,
1937, S. 7—8. Некоторое исключение из общего правила
составляет также Эйнар Хауген (см. «Acta Philologica Scandinavica»,
XXII, 1952, p. 41—64), который, видимо, склонен усматривать
сущность противопоставления по ударению в скандинавских языках в
динамических различиях (там же, стр. 59).
82 См., например, мою статью «Sur in procede d'enregistrement
kymographique» в «Studia linguistica», III, 1949, p. 106—117.
38 Cm. Meyer, указ. раб., стр. 21—26; Hammarstrom,
Le chromographe et le triangle tonometrique de Lacerda Coimbre,
1953, и т. д.
363

следование кривой интенсивности было затруднено. Лишь
новейшая техника смогла предоставить в распоряжение
фонетики необходимые ресурсы. Я не буду касаться здесь
частностей этого вопроса.
Все проводившиеся до настоящего времени
измерения тонального характера обоих типов шведского
ударения (или, что то же, скандинавского, поскольку измерения
норвежского ударения, произведенные Эрнстом Селмером,
дали аналогичный результат)84 показали наличие весьма
постоянного мелодического различия между этими двумя
типами. Это различие реализуется в ударном слоге,
тогда как безударный слог подчинен тональным
закономерностям мелодики предложения. Напомню, что, как показали
позднейшие исследования, фонетическое влияние
предложения на словесное ударение является минимальным 8\
Ниже я привожу графики нескольких кривых из моих
материалов, опубликованных в «Sydsvensk ordaccent»,
Lund, 1953, стр. 11 (см. рис. 4). Эти кривые характерны
в общих чертах для языка жителей крайнего юга Швеции
(но лишь для определенного типа носителей языка, к
которому отношусь и я сам). Если рассмотреть материалы
Э. Мейера, собранные в центральных и северных
районах страны 86, то можно прийти к выводу, что его кривые
резко отличаются от кривых, которые дают мои
материалы, хотя и те, и другие представляют весьма
постоянные различия, существующие между обоими типами уда-
84 См., например, «Den musikaliske aksent i Stavangermalet»,
«Opuscula Phonetica», VII, 1927; «Sunnmore-studier», там же, XII,
1948, и недавно опубликованное исследование «Tonelagsproblemer»
(Maal og Minne, 1954, s. 180—188).
85 Видимо, вследствие недооценки этого факта Гала смог
упрекнуть меня в том, что я будто бы основывался на
неприемлемых методах в моих ранних исследованиях по шведскому вокализму,
относящихся к 1938 г. и опубликованных в «Archives neerlandaises
de phonetique experimentale», XIV, 1939, p. 62—76 . Последние
исследования — мои и Мейера (исследования Мейера не были изданы и
были до последнего времени мне неизвестны)—полностью
подтверждают правильность результатов ранних работ, несмотря на то, что
внешний вид кривых из «Archives neerlandaises» несколько отличен
от структуры кривых из «Sydsvensk ordaccent». Кривые, полученные
в Париже, были записаны без помощи аппаратуры, примененной
Мейером, причем при их построении был использован линейный
масштаб, что, как известно, способствует появлению излишних
интервалов верхнего регистра.
86 См. «Die Intonation im Schwedischen», I, 1937 и II, 1953,
passim.
364

Рис. 4. Интонационные кривые шести слов с ударением 1 (вверху)
и шести слов с ударением 2 (внизу).—- Мальмо.
365

рения a7. Таким образом, изменения музыкального тона
внутри ударного слога весьма значительны, и
музыкальные различия между двумя типами ударения довольно
велики и достаточно постоянны для того, чтобы
функционировать в качестве физической основы воспринимаемого
ударения. Не служит ли это доказательством того, что
воспринимаемое нами на слух различие является, в
сущности, музыкальным?
Традиционная экспериментальная фонетика отвечает
на этот вопрос положительно, главным образом потому,
что в ее распоряжении большинство всех полученных до
сего времени результатов. Когда на основе кимографи-
ческой регистрации было установлено наличие
колебаний голосовых связок при произнесении согласных [Ь],
[d], [g] и отсутствие таких колебаний при произнесении
[р], [tj, [k], был сделан вывод, что в этом заключается
сущность звонкости или глухости, лежащих в основе
воспринимаемых различий. Примеры можно умножать до
бесконечности. В действительности подобных
доказательств не существует. Можно говорить лишь о большей
или меньшей степени вероятности, но вовсе не об абсо-
37 Формы кривых акутового ударения (ударный слог) и
ударения односложных слов в основном идентичны. Ударение 1, или так
называемое ударение односложных слов, представляет собой
нормальное ударение односложного слова, ставшего двусложным
вследствие присоединения определенного артикля: hand «рука»:
handen. В видимом противоречии с этой закономерностью
находятся материалы, собранные Мейером в Стокгольме, согласно
которым односложные слова обладают восходяще-нисходящей
интонацией, а двусложные — восходящей интонацией (в ударном
слоге). Это исключение лишь кажущееся. Все слова, которые
произносились людьми, опрошенными Мейером, находились в конце очень
коротких предложений (типа о (ch) mannen «и мужчина») и
воспринимались как ответы на вопрос, т. е. обладали мелодией,
свойственной утвердительному предложению, которая является в Стокгольме,
как и вообще на юге Швеции, нисходящей (в противоположность
восходящей на западе). Таким образом, нисходящая интонация
конечного элемента односложных слов, характерная для
произношения опрошенных Мейером стокгольмцев, является составной
частью не словесного ударения, а фразового и соответствует
понижению тона, которое обнаруживается в безударном слоге (или
слогах) слов, содержащих два слога и более. Согласно моим
материалам, в южных районах Швеции интонация ударения 1 является
нисходящей (в ударном слоге), подобно интонации односложных слов
и утвердительных предложений. Итак, в односложных словах,
находящихся в конце утвердительных предложений, словесное и фразовое
ударения совпадают и дают одну и ту же нисходящую кривую.
366

лютной достоверности. Если наличие того или иного
явления для одного из типов постоянно, то это в лучшем случае
доказывает, что данное явление обычно сопровождает
одну из сторон противопоставления. Это не решает
вопроса о том, лежит ли в основе процесса идентификации
данное явление или же какое-либо иное. Для решения
указанной проблемы необходимо прибегнуть к эксперименту
в прямом, научном смысле этого слова. В большинстве
случаев так называемая экспериментальная фонетика
вплоть до настоящего времени вынуждена была
ограничиваться инструментальным исследованием физических
или физиологических явлений. Поэтому естественным
является предпочтение термина инструментальный в
случаях, когда речь идет об этом традиционном методе, и
употребление термина экспериментальный, если речь идет
о новейшей отрасли фонетики, вполне оправдывающей
такое обозначение. Но вследствие того, что последний
термин освящен давней традицией (идущей от великих
классических работ аббата Русло), большинство лингвистов
едва ли согласится с изменением терминологии. Чтобы не
дать словам ввести себя в заблуждение, следует не
упускать из виду этот факт. Инструментальное исследование
не обязательно является экспериментом S8.
Что касается нашей проблемы, то большинство
лингвистов, приступивших к ее решению — в том числе и я,—
не колеблясь, пришли к следующему заключению,
сделанному на основе исследования кривых: словесное ударение
в шведском языке по существу является музыкальным39.
88 Замечу мимоходом, что большинство современных
фонетистов высказывалось в том же духе, что и я, и употребляло сходную
аргументацию. Все это общеизвестно и приводить в этой связи
примеры нет никакой необходимости.
39 Я говорю «по существу», потому что никогда не сомневался в
существовании различий по интенсивности, сопровождающих
мелодические различия и оказывающих влияние на характер ударения.
Олоф Ердман не прав, упрекая меня в том, что ранее я
придерживался иного мнения (см. его высказывание в «Sakkunnigutlatanden
ang. lediga professorsambetet i fonetik vid Lunds universitet», 1950,
s. 13). Я всегда придавал значение интенсивности и уже в своей
первой статье, трактующей вопросы шведского ударения, я писал
об этом (см. «Archives neerlandaises de phonetique experimentale»,
XVI, 1939, p. 62—96). В этой статье, предварительно отказавшись от
положения о значимости количественных различий для различий по
ударению, мы замечаем, что «безусловно, это не так по отношению
к экспираторному ударению» (т. е. неверно, что оно не имеет
значения). Едва ли можно выразить свою мысль в более ясной форме.
367

368
Таблица 2
Ниже воспроизводится полная таблица чисел, полученных на освоЕе спектрогргфического анализа по материалам
лаборатории Хаскинс, послуживших исходным пунктом для дальнейших экспериментов по синтезированию. Долготы даны в
тысячных долях секунды \мсек), интенсивность— в деиибелах (дцб), частоты— в repfcax (гц). Еерхняя часть содержит слова с
ударением 1, нижняя— слова с ударением 2 (слова на -en суть императивы множественного числа, малоупотребительные в
современном шведском языке).

24 Заказ Jsfc 2064
1 Фонематически долгая гласная.
2 Фонематически краткая гласная
8 Интенсивность 2 го слога на 10 дцб выше интенсивности 1-го.

К тем, кто отказался принять ато положение, несмотря на
несомненное свидетельство измерений мелодики,
присоединился и фонетист Олоф Ердман, выступивший недавно в
своей статье «Accent 1 och 2, acut och gravis» (см. «Ny-
svenska studier», XXXII, 1954, sid. 125—154) с критикой
взглядов Э. Мейера и автора этих строк. Кривые
мелодики различны для обоих типов ударения, но это лишь
доказывает, по мнению Ердмана, что различия между
обоими типами ударения, какова бы ни была их
фонетическая природа, обусловливают с необходимостью также и
Рис. 5. Кривая интенсивности («amplitude display» по «Kay Sona-
graph») слов buren (уд. 1) и buren (уд. 2). Обратите внимание на
положение вершины ударного слога. (Материалы Института фонетики
в Лунде. Южные районы Швеции.)
музыкальные различия, а не то, что эти различия сами по
себе являются существенными (pertinentes). Ердман
оспаривает, употребляя точную терминологию, музыкальную
природу ударения. Он говорит: «Savitt jag forstar kan
saledes gravis lika litet som akut vara en musikalisk akcent
om man darmed skall forsta anbart tonens rorelse, to-
nens gang inom brdet» (указ. раб., стр. 127, цитируется
по ранней статье, опубликованной в том же журнале в
1927 г., стр. 64).
Он упоминает о трудностях получения точных кривых
интенсивности и в заключение высказывает мысль, что
не интонация, а какое-то иное звуковое различие («en annan
eller andra ljudliga olikheter») влияет на ударение.
Возможно, он имеет в виду интенсивность, хотя и не говорит
37?

Этого, так как Не решается добавить что-либо ? тому, что
нам известно об ударении 40' 4\
Такова была ситуация, сложившаяся к моменту,
когда благодаря любезности К. Л. Хаскинса и Ф.
Купера, шефа лаборатории Хаскинс, я посетил Нью-Йорк,
где смог приступить к исследованию шведского ударения
на основе новейших инструментальных методов.
Рис.6. Спектрограммы и кривые интенсивности слова tala «говорить
(уд. 2) слева и /be-/tala (уд. 1) справа. Как и на предыдущем рисунке,
вершина интенсивности приходится, в случае ударения 1,
непосредственно на начало ударного гласного. (Материалы Института
фонетики в Лунде. Южные районы Швеции.)
Здесь не место подробным описаниям всей
совокупности использованных технических средств и
результатов проведенных, исследований. Я ограничусь здесь
кратким резюме доклада, размноженного
дактилографическим способом в лаборатории Хаскинс в 1955 г. и
составившего часть докладов лаборатории, выпускаемых
каждый триместр; для полного изложения материалов и
результатов исследования я использую другую возмож-
40 См. также Gjerdman, Critical remarks on intonation
research в «London School of Oriental Studies», Bulletin III, 1923—
1925, p. 495—505.
41 Основной довод Ердмана заключается в том, что при
переходе от одного района к другому мелодические кривые резко
изменяются. Может случиться и так, что интонация, которая в одном из
районов является физическим соответствием ударения 1, в другом
будет соответствовать ударению 2, что, впрочем, отнюдь не
затруднит взаимопонимания.
24*
371

ность. Здесь речь пойдет лишь o том, что непосредственно
затрагивает проблему метода в фонетике в целом.
Поскольку фонетист не в состоянии видоизменять по
своему усмотрению те факторы, значение которых для
данного языкового явления ему необходимо выяснить,
постольку он никогда не будет в состоянии окончательно
решить такую проблему, какой является, например,
проблема шведского ударения. То же можно сказать о
большинстве проблем, стоящих перед инструментальной
фонетикой. Читая упомянутую выше статью Ердмана,
я смог составить длинный список аргументов,
направленных, как мне кажется, против его точки зрения и в
поддержку моей. Соображения Ердмана — не находящие
подтверждения в установленных до сего времени
фактах — представляются мне не выдерживающими
критики. Тем не менее я не имел возможности их
опровергнуть. Лишь научный эксперимент, в строгом смысле
этого слова, в состоянии решить этот вопрос.
Мои исследования в лаборатории Хаскинс включали
шесть серий инструментальных экспериментов:
1. Запись и спектрографический анализ, включая
кривые интонации и интенсивности шведских
предложений, содержащих слова обоих исследуемых типов
(например, tanken ar sonder «танк разбит» -tanken ar god «мысль
хорошая», han akte i buren «он посажен в тюрьму» (букв,
«в клетку») -han blev buren «его носили»); результаты
анализа содержатся в табл. 2 и в схемах на рис. 7.
2. Замена, произведенная с помощью вокодера42,
обычной интонации: а) искусственной однотоновой
интонацией (которая оказалась достаточной для того, чтобы
лишить исследуемые слова их ударения); б)
синтезированными кривыми интонации, синхронно наложенными
на обычные слова (исходным пунктом для отбора
послужили кривые, полученные мной ранее; см. «Sydsvensk
ordaccent»). Вывод, полученный в результате этих
экспериментов — подробности см. на рис. 8, 9 и 10,—
состоял в том, что для изменения характера словесного
ударения достаточно изменить интонацию слова так,
чтобы слово под ударением 2 воспринималось как
несущее ударение 1, если его обычная интонация заме·
42 Вокодер — прибор для автоматического преобразования
звуков речи.— Прим. перев.
372

Различие (в децибелах) между вершинами первого и второго слогов
Рис. 7. Вверху, на оси абсцисс: положение интонационной вершины
ударных гласных для обоих типов ударения в тысячных долях
секунды, считая от начала артикуляции гласного; на оси ординат —
количество слов (23 для каждого типа). Обратите внимание на
то, что обе кривые не соприкасаются.— В центре: положение
вершины интенсивности ударного гласного. Заметна четкая тенденция
к концентрации интенсивности в начале артикуляции гласного под
ударением 1; с другой стороны, примечательно пересечение обеих
кривых. Дисперсия значимостей для ударения 2 весьма велика.—
Внизу: интервал в децибелах между вершинами интенсивности двух
слогов соответствующих слов (измеренный, чтобы выяснить,
насколько значительно различие по интенсивности между этими слогами для
обоих типов ударения; из рисунка видно, что такого различия не
существует вообще). Оба типа ударения показывают почти одинако?
вую дисперсию значимостей.— Уже этих трех схем достаточно для
того, чтобы счесть возможной гипотезу о тональном характере сло>
весного ударения в шведском языке.
373

няется интонацией, соответствующей ударению 1, и
наоборот.
3. Эксперименты со словами, лишенными смысла,
проведенные с той целью, чтобы полностью исключить
влияние смысла или контекста (группы типа bubbu,
diddi, dadda, duddu, giggi, gagga, mimmi, mamma, mum-
mu и т. п.); оказалось возможным, подбирая различные
типы синтезированной интонации, превращать эти
звуковые последовательности в слова с ударением 1 или 2.
Рис. 8. Схематическое изображение результатов
синтезирования интонации; обе линии представляют идеальную
форму соответствующих тональных кривых. Всякая
интонационная вершина в интервале первых пяти сотых секунды
от начала артикуляции производила впечатление ударения
1; всякая интонационная вершина, возникающая начиная
с 0,075 секунды, производила удовлетворительное
впечатление ударения 2. (Лаборатория Хаскинс в Нью-Йорке.)
4. Те же эксперименты, проведенные с подобными
синтезированными группами с целью исключения самой
возможности какого бы то ни было влияния других
фонетических факторов нормального спектра на
ударение; результаты те же, что и в п. З43.
5. Несколько экспериментов, проведенных для того,
чтобы выяснить, сохраняется ли противопоставление
по ударению при замене количества слогов интонацией
(при прочих равных условиях). Пять спектрограмм
группы [papa] были трансформированы в звук
посредством «playback»44 в лаборатории Хаскинс. Они содер-
43 С той лишь оговоркой, что в случае синтезированных групп
для получения вполне удовлетворительного слухового ощущения
приходилось подбирать предельные типы (с тональными вершинами
непосредственно у начала артикуляции гласного для ударения 1 и
в интервале 0,1 сек. от начала для ударения 2).
44 См. описание у Либермана, Делаттра и Купера в «The
American Journal of Psychology», LXV, 1952, p. 501— 502.— Прим. ред.
374

жали следующие долготы для обоих гласных: 30—10,
10—30, 20—20, 25—15 и 15—25 сотых долей секунды
(однотоновая интонация частотой в 120 гц). Ни один из этих
типов не производил впечатления того, что существует
различие между ударением 1 и ударением 2. Напротив, типы
30—10 и 25—15 воспринимались как несущие ударение на
первом слоге, тип 10—30 — на втором, тогда как в типе
20—20 оба слога создавали впечатление равной силы,
Рис. 9. Схематическое изображение некоторых
различий между углами синтезированной кривой ударения
1. Типы 2 и 3 хорошо передавали ударение 1, тогда как
типы 1 и 4 едва воспринимались на слух. На этом
основании можно прийти к выводу, что, с одной
стороны, имеет место довольно быстрое падение тона, а
с другой стороны, требуется определенный
минимальный промежуток времени для восприятия этого падения
на слух. (Лаборатория Хаскинс в Нью-Йорке.)
причем каждый из них воспринимался как несущий
основное динамическое ударение (спондеического типа).
Что касается типа 15—25, то тут я колебался между ок-
ситонным ударением и спондеическим ударением. Этот
эксперимент важен потому, что он подтверждает
результаты, полученные ранее Д. Фреем (см. доклады
лаборатории Хаскинс за 1954 г.). Из него можно заключить,
что количественные различия могут функционировать
сами по себе как физическая реализация
противопоставления по так называемому экспираторному (или
динамическому) ударению. (Остается выяснить, в какой
степени это явление свойственно нормальной речи.)
6. Эксперименты, аналогичные экспериментам из
серии 2, но имеющие своим предметом интенсивность.
Результаты опытов заключаются в следующем: а)
полная «унификация» интенсивности исследуемых слов
375

нисколько не изменила характера их ударения. Слово с
ударением 1 продолжало оставаться словом с ударением 1
после устранения с помощью вокодера и необходимых
приспособлений всех вариаций интенсивности; б)
наложение на слово с ударением 1 различных типов кривых
интенсивности, в том числе характерных кривых
ударения 245, нисколько не повлияло на ударение данного
слова. Следовательно, если на слово, несущее ударение 2
(скажем, buren «носимый»), искусственно
накладывается интенсивность, обычно характеризующая
ударение 1 (скажем, buren «клетка»), то это слово сохраняет
Рис. 10. Все эти типы мелодических кривых создавали
удовлетворительное впечатление ударения 2, из чего
следует, что сущность этого типа ударения заключается
в повышении тона, даже если оно незначительно.
(Лаборатория Хаскинс в Нью-Йорке.)
ударение 2 (т. е. оно продолжает восприниматься как
имеющее значение «носимый», несмотря на
изменение интенсивности). Это можно было предвидеть уже
после исследования полученных кривых, хотя вариации
интенсивности были гораздо менее стабильны, а кривые
менее типичны, чем вариации мелодии. Это доказывает,
что только мелодия обусловливает различия в ударении,
существующие в нашем восприятии между словами buren
«клетка» и buren «носимый». Таков результат,
которого я и сам не предвидел, когда начинал
исследования, но который представляется мне окончательным и,
надеюсь, окажется достаточно убедительным даже для
наиболее скептически настроенных фонетистов, как только
45 Согласно предварительным результатам спектрографических
анализов; сюда же относятся кривые, полученные другими
способами; см. табл. 1 и рис. 5, 6 и 7>
376

материалы исследования будут полностью опубликованы,
что я намерен сделать 46.
* * *
Хороший пример решения фонетической проблемы
дают нам исследования Пьера Делаттра по вокалической
назальности («Studia linguistica», VIII, 1954, p. 103—
109). Я не хочу касаться здесь вопроса о
физиологической противоположности так называемого назального
тембра (свойственного назальным гласным французского
языка 47) и отсылаю читателя к исследованию этой
проблемы, проведенному Маргерит Дюран (см. «Studia
linguistica», VII, 1953, p. 33—53), в котором подвергнута
сомнению традиционная концепция артикуляторной
обусловленности этого тембра, а также к работам,
упомянутым в примечании 47. Спектры назальных гласных
обладают по сравнению со спектрами соответствующих
неназальных рядом особенностей, которые, как это может
показаться, и вызывают воспринимаемые различия. Де-
латтр насчитывает четыре такие особенности: 1) утрата
интенсивности первой формантой (Fl); 2)
возникновение новой форманты (FN1) на частоте около 250 гц\ 3)
повышение третьей форманты (F3) и 4) понижение
четвертой форманты (см. рис. И).
Сближение F3 и F4 было произведено на основе
акустического признака назальности. По-видимому, ни один
46 Эти результаты находят свое подтверждение в данных тестов,
предложенных группе шведов (носителей различных диалектов).
47 Известно, что некоторые исследователи стремились
установить различие между назальностью французского языка —
собственно назальными гласными — и незначительным назальным
качеством, которое можно обнаружить в различных языках:
назализованными гласными (ср., например, интересную, но, к
сожалению, слишком мало известную работу Кальмана «Les voyelles
nasales sont-elles nasalisees?», Lund, 1940, passim; ср. его же, Zu
den Haupttendenzen der urslavischen und altrussischen
Lautentwicklung [диссертация], Uppsala, 1950, S. 81 f.). Я не буду касаться
здесь этих вопросов. Тем не менее я хочу заметить, что в
эксперименте Делаттра речь шла о сравнении обычного неназального
гласного французского языка (переднего [а]) с гласным того же
качества, соединенным с назальным резонансом, а не о подлинном
назальном гласном французского языка (видимо, это было вызвано
стремлением избежать изменения тембра, отличного от того,
которое обусловливается назальностью).
377

из последующих анализов спектрограмм — каково бы ни
было их число — не сможет ни подтвердить, ни
опровергнуть этой теории, если только с помощью
дальнейших исследований не удастся выявить значительно
более последовательной регулярности этих двух факторов
по сравнению с другими. Лишь на основе синтеза можно
Рис. 11. Спектрограмма, полученная Пьером Делаттром
(опубликованная в журнале «Studia linguistica», VIII, 1956, p. 107)
и демонстрирующая акустические качества одного из назальных
гласных в сравнении с качествами соответствующего неназального
гласного.
доказать, как это следует из результатов Делаттра,
что именно первый и второй факторы (а не третий и
четвертый) являются акустической характеристикой
вокалической назальности.
* * *
В качестве последнего примера применения этого
фонетического метода назову эксперименты, проделанные
мною в лаборатории Хаскинс (в мае — июне 1955 г.)
в связи с проблемой установления границ слога,
результаты которых изложены в моей статье «The Phonetic basis
for syllable division» («Studia linguistica», IX, 1955, p.
80—87). Расположение фонем в слоге представляет
собой факт языка. Во многих языках граница слога есть
378

явление фонологическое, оспаривать существование
которого было бы бессмысленно. Действительно, су1Де"
ствуют языки, в которых противопоставляются имеющие
различные значения группы А\РА и АР\А.
Трактовка интервокального согласного — внутри
морфемы или во фразе — нередко составляет часть
фонетических навыков, свойственных носителям данного языка.
Различия подобного рода являются характерными
признаками языка и накладывают отпечаток на его артику-
ляторную основу (см., в частности, мою вышеупомянутую
статью). Носители языка, в системе которого существует
противопоставление по слогоразделу, легко усваивают
различия такого рода.
Мне кажется, что будет недостаточно, как этого
требует, например, Отто фон Эссен, перенести всю проблему
слога в фонологическую плоскость и утверждать, что
пределы слога определяются комбинаторными
закономерностями системы. Шведское сочетание АМВА,
естественно, расчленяется на АМ\ВА, тогда как нзГйболее
вероятным членением такого сочетания в ряде
африканских и американских языков будет А\МВА... (MB часто
употребляется в этих языках в качестве начальной
группы). Эти наблюдения отличаются точностью и
представляют большой интерес, но они недостаточны для решения
проблемы слога. В языках, где различие в трактовке
слога может служить единственным различием между
двумя последовательностями фонем, идентичных в других
отношениях (т. е. допускающих А\РА наряду с АР\А,
причем это различие является разграничительным),
безусловно, должны существовать различия в субстанции,
а также иметь место акустическое явление,
обусловливающее восприятие этих различий на слух, и явление
физиологическое, в свою очередь обусловливающее
акустические различия. Задача фонетиста состоит в том,
чтобы обнаружить эти явления.
Основательно изучив в лаборатории Хаскинс, какое
влияние оказывают согласные на форманты гласных,
я пришел к мысли исследовать вопрос о том, не обладает
ли одна из вариаций этих смещений (стр. 355)
способностью вызывать субъективное впечатление
существования слоговых различий, точнее говоря, не могут ли
смещения в спектре одного лишь предшествующего
гласного в группе с интервокальным синтезированным «согла-
379

сным» вызывать впечатление имплозивного согласного
(тип АР\А), а отклонения в спектре одного лишь
последующего гласного восприниматься в качестве смычного
согласного (тип А\РА). Тесты, проведенные мной
сначала в Нью-Йорке, а затем в Швеции, показали, что
в сущности так оно и есть, хотя нужно заметить, что
Рис, 12. Два типа синтезированных спектров, акустическая
значимость которых (слуховое восприятие) была исследована с помощью
тестов. Первый тип воспринимался как [a\ga] (со взрывным
согласным), второй тип — как \ag\a] (с имплозивным согласным).
Подробности см. в «Studia linquistica», IX, 1956, p. 80—87.
для создания впечатления имплозии необходимо
существование некоторого интервала между гласными
(некоторой продолжительности «смычки», реализованной в
синтезированном спектре в вщГе паузы). Употребляя
фонологические термины, можно, следовательно,
охарактеризовать имплозивный тип как маркированный, по
сравнению с более обычным взрывным типом
(немаркированным). Дело в том, что маркированный тип нуждается в
благоприятных условиях, чтобы быть воспринятым в
качестве противопоставления другому типу. Как только
имплозия перестает ощущаться, ухо начинает
воспринимать немаркированный тип.
Я не утверждаю, что мне удалось на основе
проведенных экспериментов решить проблему слога. Но должен
подчеркнуть, что я первый обнаружил физическое
явление, которое может быть воспринято на слух как
различие по слогоразделу. Возможно, существуют и другие
380

явления этого рода. Придет время, когда на основе сим*
тетических методов их удастся обнаружить и
определить их вначале в акустических терминах, а
впоследствии и в терминах артикуляторных.
* * *
Лишь определив на основе анализа и синтеза
различительные признаки данных един ц выражения, мы
вправе приступить к физиологическому исследованию
с целью установить, насколько это возможно,
соответствия между звуком и артикуляцией. Именно на основе
подобных методов фонетика достигает все большей
ясности, с одной стороны, в понимании структуры системы
выражения данного языка (в том числе общих
принципов, управляющих механизмом таких систем)48 и,
с другой стороны, в исследовании звуковой волны во
всех ее деталях, а также всех факторов
физиологического (артикул я торного) комплекса, образующих в
совокупности материальную противоположность — так
называемую субстанцию — структурных единиц
(определяемых в терминах лингвистики)49.
Следует отметить также, что подобные методы в
принципе применимы к изучению любого явления,
нормального или патологического, относящегося к области
человеческой речи или языка. Мы ограничились здесь
примерами, взятыми из области чисто лингвистических
48 Прежде всего здесь имеются в виду закономерности,
открытые Романом Якобсоном и затрагивающие фонологическую
структуру языков мира и соответствующие явления в детском языке и у
афазиков; см. «Kindersprache, Aphasie und allgemeine Lautgesetze»,
Uppsala, 1941, приложение к французскому переводу Кантино
«Grundzuge» Трубецкого («Principes de phonologie», Paris, 1949) и
«Fundamentals of language», Ley de, 1955, p. 55 f.
49 Я пользуюсь возможностью указать на исключительную
важность положения, высказанного Мартине в его книге «Принцип
экономии в фонетических изменениях» (см. перев. с французского,
Изд-во иностранной литературы, М., 1960, стр. 30): «Чаще всего
структуралиста упрекают в том, что он не смог постичь всю
сложность действительности... Во всяком случае, структуралист более,
чем кто-либо иной, сознает, что действительность сложна: его
первоначальные усилия направляются не на то, чтобы, как некоторые
все еще полагают, произвольно отбросить какие-то элементы
действительности, а как раз на то, чтобы установить иерархию
фактов, адекватную объекту» (разрядка моя — Б. М.).
381

явлений, Которые относится к символической функций
языка (в понимании Бюлера)50, так как именно эти
проблемы в первую очередь привлекают внимание
лингвиста и так как только явления этого рода подвергались
подобному исследованию. Но нам ничто не мешает
применить те же методы при исследовании явлений,
соответствующих (в бюлеровской схеме) другим функциям
языка (симптомов или сигналов). Следовательно, нам
ничто не мешает выявить физическую сущность
различных голосовых качеств, имеющих место при пении
или при декламации (например, определить физическую
сущность вибрирующего голоса, фальцета, так
называемого грудного голоса, высокого голоса и т. д.). Ничто
нам более не мешает исследовать подобным образом
также и все патологические голосовые явления, как и
все индивидуальные особенности голосового тембра, будь
то нормальные или обусловленные тем или иным недугом,
а также связанные с тем или иным психопатологическим
состоянием. Такое сочетание анализа и контрольного
синтеза, обычное для новейшей фазы развития
современной акустической фонетики, открывает перед
исследователем огромнейшие перспективы. Оно позволит
представить основательное описание всех деталей звуковой
волны, участвующих тем или иным образом в акте
общения, в самом широком смысле этого слова. Оно создаст
прочную основу вокальной аудиметрии и теории лечения
частично глухих благодаря определению субститутов,
которые могут послужить для этих больных ключом при
идентификации единиц выражения. Оно является,
наконец, необходимым условием любой работы,
направленной на совершенствование техники звука и передачи
речи.
* * *
В своей недавней статье (см. «Journal of the Acoustical
Society of America», XXIX, 1957, № 2, p. 107—116),
с которой я смог ознакомиться уже после завершения
работы над настоящей статьей, М. Халле, Г. У. Хьюз
и Дж.-П. Рэдли сформулировали чрезвычайно интерес-
50 См. «Sprachtheorie», Jena, 1934. Ср. также мою работу по
этим вопросам в «Systeme et methode; trois etudes de linguistijque
generale», Lund, 1945 (также в «Vetenskaps-Societeten i Lund», Ars-
bok, 1945, s. 3—52).
382

ное определение различия между гласным и согласным.
Как известно, эта проблема с давних пор представляла
собой камень преткновения для фонетистов,
стремившихся выразить данное различие либо в
физиологических терминах (открытость — закрытость; свободный
проход — закрытый, или узкий, проход), либо в терминах
акустических (чистые тоны — шумы). Я не буду
возвращаться к дискуссии по этому вопросу. Я лишь намерен
прокомментировать с чисто лингвистической точки
зрения интересные соображения Халле, Хьюза и Рэдли.
Эксперименты, проведенные этими исследователями,
еще раз подтверждают результаты, уже полученные
ранее (например, в лаборатории Хаскинс), а именно, что
согласные идентифицируются по двум типам
характеристик, которые на первый взгляд в корне отличаются
друг от друга: по шуму взрыва («burst») и смещению
формант гласных. Обычно налицо имеются оба фактора.
Однако для идентификации согласного достаточно и
одного. В случае невзрывных смычных данный
акустический эффект целиком обусловливается смещениями.
Когда же гласный не находится в непосредственном
соседстве со взрывным согласным (англ. ask и т. п.),
тогда лишь шум является «ключом» идентификации.
Эти факты ставят нас, пишут авторы на стр. 115, перед
парадоксальной ситуацией, заключающейся в том, что
два акустических явления, казавшихся
взаимонезависимыми — смещения формант (т. е. изменение тембра —
Б. М.) и «звуковые взрывы» («bursts of sound»} —
воспринимаются нами на слух как идентичные.
На языке физики, продолжают авторы, форманта
отражает организацию акустической энергии в частотах,
но не отражает организации во времени..При «взрыве»
(«burst») имеет место обратная зависимость. В случае
идеальной форманты какая-либо энергия, кроме частоты
крайне ограниченного резонанса, отсутствует, однако
продолжительность звука не ограничена. Идеальный
импульс характеризуется, напротив, предельно краткой
продолжительностью (другими словами, наличие энергии
имеет место лишь в данное мгновение), но ширина
полосы оказывается неограниченной. Если частота
резонанса изменяется, ширина формантной полосы
увеличивается. Чем чаще колебания, тем шире полоса.
В предельном случае мгновенного колебания ширина
383

полосы не ограничена. Таково определение для «взрыва.»
(«burst»). Следовательно, шум взрыва может быть
определен как предельный случай смещения форманты
(или формант), когда организация энергии в частотах
заменяется организацией энергии во времени.
Насколько я понимаю, только что изложенное можно
интерпретировать так: гласному может быть дано
удовлетворительное описание на основе частот, т. е. на
основе звуковой организации — им присуща вертикальная
линия спектра, тогда как в определении согласного
основным фактором является время — горизонтальная
линия спектра. Говоря обобщенно, гласный представляет
собой состояние, а согласный—изменение (перерыв).
Исходя из этой концепции известной фонетической
дихотомии, можно легко понять, почему в развитии языка
(языка индивида и человечества) акустические
изменения по сравнению с состоянием статики чаще и с большей
легкостью становились носителями значений (см. стр. 354).
Не подлежит сомнению, что, давая приведенное выше
определение, названные авторы имели в виду
предельные случаи (перерыв тембра, с одной стороны; крайне
быстрое изменение — с другой). Существование
промежуточных типов — сюда относятся все реальные звуки,
реализованные в конкретной речи,— ни в коей мере не
умаляет действенности определения, как не умаляют его
промежуточные типы физиологического плана (где
гласные определяются как «открытые», согласные—как
«закрытые»). Никакое колебание форманты не является
мгновенным, любая структура форманты является
конечной. Отнесение же данной единицы к числу
гласных или согласных зависит от степени приближения
этой единицы к одному из двух предельных случаев.
Смещения формант определяются как промежуточные
структуры. Отнесение их к гласным или согласным
зависит от ширины полосы, которая в свою очередь
зависит от быстроты изменения (см. стр. 116, а также
рис. 13, заимствованный из публикаций лаборатории
Хаскинс).
Итак, авторам удалось, на мой взгляд, свести
основную дихотомию — необходимую базу любой
классификации и любого фонетического описания — к одному
предельно простому противопоставлению:
дифференциации между осью частот, с одной стороны, и осью
384

времени, с другой, или, говоря более обобщенно,
дифференциации между состоянием и перерывом»
Нам остается сделать лишь два небольших замечания:
1) Благодаря прогрессу в области акустического
анализа появилась возможность дать точное и ясное
определение важнейшему противопоставлению, лежащему
Рис. 13. Синтетическиеспектры, иллюстрирующие акустические
различия,- обусловленные изменениями угла смещения, причем
«смычный» характеризуется быстрым изменением резонанса,
«спирант» же — более медленным; наконец, постепенное перемещение
резонанса воспринимается как дифтонг (по материалам лаборатории
Хаскинс в Нью-Йорке).
в основе фонетики, и подтвердить — это следует
признать — традиционное деление двух классов звуков на
«закрытые» и «открытые». Лишь на основе
акустического анализа удалось с достаточной полнотой и в
точных научных терминах мотивировать это традиционное
определение.
2) Приведенное выше акустическое определение не
имеет, в сущности, ничего общего со структурным
определением двух классов единиц данного языка, где
лишь языковая функция является решающим
моментом. С другой стороны, структурные и физические
факторы находятся в определенной зависимости друг от
друга. Если в данной системе имеются некоторые
единицы выражения, с необходимостью требующие наличия
других единиц — как известно, это положение входит
25 Заказ № 2064
385

в структуральное определение согласных по соотноше*
нию с гласными,— то мне представляется естественным,
что эти единицы реализуются преимущественно в виде
физических феноменов, предполагающих перерыв тембра
(одного из состояний резонанса). Благодаря тембру
оказывается возможной манифестация данной единицы
как явления, воспринимаемого человеком на слух. Не
менее естественным кажется мне и то, что
противопоставляемые единицы — для которых структуральное оп*
ределение предполагает возможность функционирования
без поддержки других единиц — представляют в
большинстве случаев длительные состояния (случаи, когда
временное ограничение не служит для определения
звуковой единицы). Если, следовательно, объем категории
«согласных», определенной в акустических терминах,
составляет лишь часть объема той же категории,
определенной в терминах структуральных51, то, безусловно,
имеет место сильная тенденция к сближению этих
объемов. Мне представляется несомненным, что некоторые
факты диахронической фонетики без труда объясняются
подобной тенденцией 5\ Как правило, прямые
соответствия структурных единиц легче отыскать в
акустической субстанции, чем в физиологической. Несомненно,
открытия в области акустики значительно уменьшили
разрыв, существующий между «функциональной
фонетикой» («фонологией», «фонематикой») и фонетикой
инструментальной, между анализом формы и анализом
субстанции. Этот разрыв чрезвычайно быстро возрастал
ввиду большой сложности физиологических явлений,
среди которых фонетисту становилось все труднее и
труднее отыскивать единицы языка. Лишь благодаря
акустическим исследованиям стало возможным вернуть
фонетике ее единство. Новый путь развития указал
науке Роман Якобсон.
51 Некоторые лингвисты говорят о «гласных» и «согласных»,
с одной стороны, и о «вокоидах» и «контоидах» — с другой.
62 Я имею в виду тенденцию (свойственную, например,
большинству романских языков и диалектов) к преобразованию
начального гласного или полугласного в согласный (лат. iam > итал. gia,
франц. ja /mais/; исп. yeso > исп. аргент. [d^eso]; исп. huevo > исп.
аргент. guevo, и т. д.; см., например, мои «Etudes sur la phonetique
de l'espagnol parle en Argentine», главным образом стр.104 и ел., а
также мою статью «La structure syllabique de l'espagnol», «Boletim
de filologia», IX, 1949, p. 99—120).
386

* * *
E заключение рассмотрим вопрос о том, играет ли
какую-либо роль лингвист-фонетист в исследовании
звуков языка при новых условиях. Мне думается, что
участие лингвиста в исследованиях такого рода является
более важным, чем когда-либо. Выше мы показали,
какие задачи стоят перед техническим специалистом по
фонетике63. В его обязанности входит проведение
физического и физиологического анализа субстанции знаков,
или, скорее, субстанции «фигур» (фонем, просодем)
языкового выражения. Для проведения такого анализа
технический специалист должен быть знаком не только с
аппаратурой, но и со специфическими свойствами единиц,,
анализ которых ему доверяется, а также со свойствами
совокупности, образуемой этими единицами.
Следовательно, он должен знать языковой механизм, т. е. основу
функционирования наших коммуникационных систем,
а также закономерности употребления этих единиц, их
сочетания и их различительные ценности. Но прежде
всего необходимо знание различных систем во
избежание рискованных обобщений, производимых на основе
весьма односторонних экспериментов. Такой специалист
обязан изучить и все системы, обладающие различными
степенями совершенства. Мы постоянно обнаруживаем
их благодаря сопоставлению систем, реально
существующих в языковом мире, в детском языке, в речи афа-
зиков, а также в речи лиц, плохо владеющих чужим
языком (другими словами, такому специалисту
необходимо знать все те важные явления, которые возникают
в результате контакта различных систем, так
называемых явлений субстрата, суперстрата, адстрата и т. п.) 54.
Только лингвист (или, вернее, лингвисты, ибо редко
бывает, чтобы один ученый обладал знанием всех
вышеперечисленных моментов) может сообщить техническому
специалисту эти необходимые ему сведения. Одним
словом, лингвист должен ставить проблемы, технический
68 Под техническим специалистом подразумевается любой
исследователь, единственная задача которого в противоположность
лингвисту состоит в исследовании физических и физиологических
фактов независимо от их очевидной связи с фактами лингвистики.
64 См., в частности, недавнюю работу Уриеля Вейнрейха
«Languages in contact», New York, 1953.
25*
387

специалист — проводить анализ субстанции и, наконец,
лингвист же — делать выводы и обобщения на основе
конкретных результатов.
Сотрудничество между техническим специалистом и
лингвистом-фонетистом является, таким образом,
непременным условием работы, которая могла бы
способствовать сохранению единства фонетики, учитывающей
и использующей все более и более значительные успехи
техники, физики и физиологии.

Ill
ТРАНСФОРМАЦИОННАЯ
ГРАММАТИКА
Редакция и вступительная статья
С. К. Шаумяна

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ТРАНСФОРМАЦИОННОЙ
ГРАММАТИКИ
Трансформационная грамматика возникла в связи с
критикой метода непосредственно составляющих в
дескриптивной лингвистике.
Этот метод был разработан с целью обеспечить
последовательное проведение формального принципа в
дескриптивной лингвистике. Следует подчеркнуть, что
разработка метода непосредственно составляющих явилась
серьезным достижением в развитии дескриптивной
лингвистики как формальной дисциплины. Однако вместе
с тем методу непосредственно составляющих присущи
органические недостатки, которые стали ясными после
того, как этот метод был сформулирован в точных
математических терминах.
Вкратце формальная характеристика метода
непосредственно составляющих заключается в следующем.
Грамматика языка рассматривается как кибернетическое
устройство, порождающее формально правильные
предложения. Грамматика состоит из конечного набора символов
и правил перекодировки цепочек символов. Правила
перекодировки имеют форму Х-> У, где X и Y обозначают
цепочки символов. Одни символы служат для
обозначения слов и морфем, а другие — для обозначения
синтаксических групп и предложений. Первые образуют
так называемый терминальный словарь, а вторые —
нетерминальный словарь. Кроме того, существует
особый знак #, который применяется для обозначения
начала и конца предложений. Данное порождающее
устройство действует следующим образом: на входе этого
порождающего устройства мы имеем цепочку #S#,
которая служит обозначением предложения как
глобального, нерасчлененного элемента, Применив первое пра-
391

вило перекодировки #S# -* #^#, мы получим цепочку
# Yx #. Последовательное применение правил # ??#-+
# ^2#, # К3# ->73# и т· Д. Даст нам цепочки #72#,
#У8# и т.п., пока мы не дойдем до терминальной цепочки
#У„#. Эта последняя потому называется терминальной,
что входящие в ее состав символы не могут заменяться
новыми символами. Полученная таким путем совокупность
цепочек называется деривацией цепочки # У„#.
Только что показанный процесс порождения
грамматически правильных предложений принято изображать
в виде математических деревьев. Допустим, даны
правила: l)S-+A+B9 2) Л- С, 3) ?-* D+F, 4) С-а,
5) D-+bt 6) F-* су на основании которых мы получаем
следующую деривацию:
#S#, #Л+5#, #C+?#, #C+D+F#, #?+
4-D-b/7#, #a+b+F#,#a+b+c#.Этудеривацию можно
изобразить в виде дерева:
Если интерпретировать символ А через термин
«именная группа», символ В — через термин «глагольная
группа», символ С — через термин «существительное»,
символ D — через термин «глагол», символ F — через
термин «дополнение», символ а — через слово «ученик»,
символ b — через слово «читает», символ с — через слово
«книгу», то мы можем принять только что приведенную
деривацию в качестве структурного описания
предложения «Ученик читает книгу».
Применение правил порождения связано со
следующими условиями:
1) каждое отдельное правило допускает
перекодирование только одного символа; нельзя перекодировать
одновременно два или несколько символов;
2) в процессе перекодирования не допускается
перестановка символов;
392

3) при формулировке правила порождения цепочек
принимается во внимание только состояние каждой
данной цепочки; что же касается предшествующих цепочек,
то их состояния не принимаются во внимание. Иными
словами, история деривации каждой данной цепочки не
влияет на порождение следующих цепочек.
Такова в самых общих чертах формальная
характеристика функционирования того типа грамматики,
который принято называть порождающей моделью
непосредственно составляющих \
Разработка данной модели — это большое достижение
дескриптивной лингвистики, но есть аспекты
лингвистического описания, где применение данной модели
наталкивается на фундаментальные трудности, с
которыми лингвист должен считаться. Рассмотрим эти
трудности.
Самая серьезная трудность состоит в том, что модель
непосредственно составляющих не обладает достаточной
силой для решения проблемы инвариантности в
лингвистическом исследовании. Чтобы убедиться в этом,
остановимся на двух примерах.
Сравним следующие предложения:
1. Ученик читает книгу.
2. Читает ученик книгу?
3. Кто читает книгу?
Каждому, кто знает русский язык, ясно, что
предложение Ученик читает книгу есть повествовательное
предложение, а предложения Читает ученик книгу}
и Кто читает книгу} — вопросительные
предложения. Однако данная интуитивная констатация должна
быть обоснована формально. И вот оказывается, что
метод непосредственно составляющих не дает
формальных критериев для разграничения повествовательных
и вопросительных предложений. В самом деле,
если взять в качестве формального критерия порядок
слов, то мы должны будем объединить первое и третье
предложения в одну группу. Если считать формальным
критерием интонационный рисунок, то вопросительный
1 Подробное формальное описание порождающей модели
непосредственно составляющих читатель может найти в следующей
работе: N. Chomsky, On certain formal properties of grammars,
^Information and Control», vol. 2, № 2, June 1959.
393

интонационный рисунок, присущий второму
предложению, отсутствует в третьем предложении.
Таким образом, мы не можем найти инварианты,
лежащие в основе вопросительных и повествовательных
предложений как двух противопоставленных друг другу
групп.
Сравним теперь следующие фразы:
1. Пение птиц.
2. Изучение языка.
3. Приглашение писателя.
Первые две фразы имеют вполне определенный смысл,
хотя и выражают противоположные отношения между
именительным и родительным падежом. Из фразы Пение
птиц следует, что пение производится птицами, а из
фразы Изучение языка,— что объектом изучения служит
язык. Что же касается третьей фразы, то она
двусмысленна: она может означать, что кто-то приглашает писателя
и, наоборот, что сам писатель приглашает кого-то.
Налицо известное из традиционной грамматики
противопоставление родительного субъекта и объекта. В первой
фразе мы имеем родительный субъекта, во второй фразе —
родительный объекта, а третью фразу можно толковать
и в смысле родительного субъекта, и в смысле
родительного объекта. Но грамматика непосредственно
составляющих не дает формальных критериев для обоснования
только что указанной разницы между первой и второй
фразами и для объяснения двусмысленности третьей
фразы.
Опираясь на грамматику непосредственно
составляющих, невозможно обнаружить грамматические
инварианты, позволяющие отождествить третью фразу с
первой фразой в одном случае и третью фразу со второй
фразой в другом.
Выход из трудности, на которую наталкивается
анализ только что рассмотренных примеров, можно было бы
попытаться найти путем введения в грамматику
специальных индексов как показателей формальных
подкатегорий. Например, наряду с символами G (родительный
падеж) и N (именительный падеж) можно было бы ввести
в формальную грамматику русского языка символ G,
(родительный субъекта), G2 (родительный объекта), N,
(именительный, сочетающийся с родительным субъекта),
N2 (именительный, сочетающийся с родительным объекта)»
394

В этом случае, имея цепочку
N+G,
мы могли бы в соответствии с моделью непосредственно
составляющих ввести следующие правила:
Аналогичным образом можно было бы. поступить во
всех случаях грамматической омонимии. Метод
индексации формальных подкатегорий позволит нам в таких
случаях пользоваться моделью непосредственно
составляющих. Но зато возникает новая трудность, которая
заключается в том, что грамматическое описание сильно
усложняется в результате многочисленных правил,
придуманных специально для устранения грамматической
омонимии и приводящих к созданию дробных
грамматических категорий и подкатегорий, не вытекающих из
внутренних закономерностей структуры языка. На этом
пути неизбежно превращение грамматики из теории,
имеющей своим предметом изучение законов языка, в
эмпирическую коллекцию правил «на случай».
Укажем еще на многочисленные трудности, связанные
с необходимостью не нарушать приведенные выше
условия применения правил порождения.
Возьмем, например, следующие правила,
необходимые в грамматике непосредственно составляющих
русского языка:
1. Глагол—+V+Прошедшее время
2. V —> видеть, читать, ходить и т. д.
3. Прошедшее время—*~л,
395

Пока мы имеем дело с правильными образованиями
вроде
видеть+Прошедшее время —* видел
читать+Прошедшее время —> читал
ходить·^ Прошедшее время —> ходил,
наши условия не нарушаются. Но такие случаи, как
нести+Прошедшее время
лечь+Прошедшее время,
приводят к осложнениям. Ведь для того, чтобы
образовать формы прошедшего времени нес и лег, мы должны
перекодировать сразу два символа, нарушая тем самым
условие, запрещающее подвергать одновременному
перекодированию два или несколько символов.
Возьмем теперь проблему порождения пассивных
конструкций.
Всякая пассивная конструкция порождается из
активной, и в процессе порождения возникает
необходимость переставлять местами символы. Например»
чтобы образовать фразу Книга написана математиком
из Математик написал книгу, необходимо в последней
фразе поменять местами подлежащее и дополнение (под
перестановкой мы имеем в виду не внешнее изменение
места в предложении, а внутреннее изменение позиций,
связанное с изменением падежей). Но подобная
перестановка нарушает приведенное выше второе условие,
запрещающее переставлять символы в процессе
перекодирования.
Остановимся, наконец, на проблеме порождения
предложений с однородными членами. Предложения с
однородными членами порождаются следующим образом;
если мы имеем предложение St в виде цепочки Z— X—W
и предложение 52 в виде цепочки ?—Y—W, то из
предложений S1 и S2 можно образовать предложение с
однородными членами Ss в виде цепочки ?—X+u+Y—W.
Процесс порождения предложения S3 заключается в том,
что мы берем X из предложения St и Y из предложения
S2, соединяем их посредством сочинительного союза и
и полученную цепочку X+u+Y подставляем взамен X
396

? предложение St. Возьмем, например, следующие два
предложения в русском языке:
S! : Письма — отца — лежат здесь
S2 : Письма — брата — лежат здесь.
Соединив слова отца и брата союзом и, мы подставляем
полученную цепочку отца+и+брата взамен слова отца
в предложении Sx и в результате получаем предложение:
S8 : Письма — отца+и+брата — лежат здесь.
Предложение Ss можно образовать из предложений Sx
и S2 только в том случае, если X и Y представляют собой
однотипные составляющие предложений St и S2. Если
X и Y принадлежат к разным типам составляющих, то
породить предложение Ss невозможно. Например:
St : Письма — отца — лежат здесь.
S2 : Письма — которые я видел — лежат здесь.
Поскольку отца и которые я видел представляют собой
разнотипные составляющие, то процесс порождения
должен дать недопустимое предложение:
S8 : Письма — отца и которые я видел — лежат здесь.
Выполнение только что указанного требования о том,
чтобы составляющие X и Y были однотипными
составляющими, наталкивается в рамках модели
непосредственно составляющих на серьезную трудность. Дело
в том, что в рамках этой модели доказать формальную
однотипность или разнотипность X и Y можно только
в том случае, если мы обратимся к истории деривации
Sx и S2. Когда Sj и S2 имеют одинаковую историю
деривации, то X и У однотипны, когда же история деривации
у S, и 52 разная, то X и Y разнотипны. Так,
приведенные выше составляющие отца и которые я видел
могут свободно подставляться одно вместо другого в
качестве определений слова письма и поэтому внешне
они однотипны. Их действительная разнотипность может
быть раскрыта только путем восстановления истории
деривации предложений, в состав которых они входят.
397

Сравнима
Налицо разные истории деривации Sr и S2, и, стало быть,
разнотипность составляющих отца (X) и которые я видел
(Y) доказана. Таким образом, выполнение требования
о том, чтобы в процессе порождения предложения S,
составляющие ? ? ? были однотипны, вынуждает нас
обратиться к истории деривации 5t и S2. Но, поступая
так, мы нарушаем приведенное выше третье условие
применения правил модели непосредственно
составляющих, запрещающее обращаться к истории деривации
цепочек.
Таковы фундаментальные трудности, с которыми
сталкивается применение модели непосредственно
составляющих. Подобного рода трудности и ряд других
трудностей, на которых нам здесь нет необходимости
останавливаться, побудили Н. Хомского включить в
грамматику правила порождения нового типа, так называемые
трансформационные правила. Впервые
трансформационные правила появились в работах 3. Хэрриса, но
заслуга строгого обоснования необходимости этих
правил в грамматике и построения системы
трансформационной грамматики принадлежит его ученику Н. Хом-
скому.
Трансформационные правила представляют собой
естественное продолжение правил порождения по
непосредственно составляющим. При помощи
трансформационных правил предложения, порожденные обычным
способом по модели непосредственно составляющих,
должны трансформироваться в новые предложения.
398

Для трансформационных правил существенно снятие
ограничений, накладываемых на модель непосредственно
составляющих: если по правилам модели непосредственно
составляющих запрещается перекодирование
одновременно более одного символа, то в трансформационной модели
разрешается одновременное перекодирование нескольких
символов; если модель непосредственно составляющих
запрещает перестановку символов, то
трансформационная модель разрешает переставлять символы; если модель
непосредственно составляющих запрещает обращаться
к истории деривации цепочек, то трансформационная
модель, напротив, требует обращаться к истории
деривации цепочек.
Надо подчеркнуть, что для трансформационных
правил особенно существенно это последнее обстоятельство —
необходимость обращаться к истории деривации цепочек.
Трансформационные правила служат не просто для
порождения одного предложения из другого, а именно
для того, чтобы путем перестановок символов и разного
рода изменений в составе символов производить одни
типы деривационных деревьев от других типов
деривационных деревьев.
Во всяком трансформационном правиле должны
различаться три существенных аспекта, неразрывно
связанные между собой: 1) исходное деривационное дерево;
2) цепочка, к которой непосредственно применяется
трансформация; 3) набор элементарных
трансформационных операций.
Чтобы уяснить себе действие трансформационных
правил, вернемся к примеру с порождением предложения
с однородными членами Письма отца и брата лежат здесь
из предложений Письма отца лежат здесь и Письма брата
лежат здесь. Мы видели, что процесс порождения
предложений с однородными членами выходит за рамки
модели непосредственно составляющих, потому что
возникает необходимость обращаться к истории деривации
цепочек, лежащих в основе последних двух
предложений. Таким образом, правило порождения предложений
с однородными членами должно трактоваться не как
правило модели непосредственно составляющих, а как
трансформационное правило. Применительно к
приведенным выше предложениям мы имеем прежде всего
исходное деривационное дерево, возникшее на базе
399

модели непосредственно Составляющих:
S
/\
NP VP
/\ /\
G NV Ad
Далее, мы имеем две цепочки, к которым применяется
трансформационное правило:
N+отца + V+Ad
N+6pama+V+Ad
Наконец, мы имеем набор элементарных
трансформационных операций: 1) операцию сцепления слов отца
и брата посредством союза и: отца+и+брата, 2)
операцию подстановки группы отца+и+брата взамен слова
отца в первом предложении. В результате мы получаем
новую цепочку Ы+отца+и+брата+У+Аа или в
обобщенном виде N+G+u+G+V+Ad, которая лежит в
основе нового деривационного дерева, развертываемого
по правилам модели непосредственно составляющих.
Мы видим, что трансформационные правила не
отменяют модель непосредственно составляющих, но вводят
эту модель в рамки более широкой грамматической
системы, которую Н. Хомский называет трансформационной
грамматикой.
Трансформационная грамматика представляет собой
систему, состоящую из правил трех видов: 1) правил
модели непосредственно составляющих, 2) правил
трансформационной модели и 3) морфофонемных правил.
В трансформационной грамматике порождение
предложений происходит следующим образом. Представляя
собой кибернетическое устройство определенного вида,
трансформационная грамматика имеет на входе символ S,
служащий обозначением предложения как нерасчленен-
ного, глобального элемента; путем ряда
последовательных шагов данный символ перерабатывается по правилам
модели непосредственно составляющих в терминальную
цепочку этой модели. Набор подобного рода
терминальных цепочек образует ядро языка. К ядру языка
принадлежат простые повествовательные активные
предложения — так называемые ядерные предложения. Посред-
400

ством применения трансформационных правил к ядерным
предложениям мы порождаем новые цепочки, которые
в свою очередь развертываются по правилам модели
непосредственно составляющих. Цепочки, полученные в
результате действия правил модели непосредственно
составляющих и трансформационной модели,
перекодируются на выходе в цепочки морфофонем в соответствии со
специальными морфофонемными правилами.
Такова общая схема функционирования
трансформационной грамматики. Поскольку Н. Хомский излагает
принципы трансформационной грамматики на широком
фоне общеметодологических принципов построения
лингвистической теории, необходимо остановиться и на
этой стороне дела, потому что правильно оценить
значение трансформационной грамматики и перспективы
ее развития можно только в связи с обсуждением этих
принципов.
Н. Хомский определяет грамматику языка так:
«Грамматику языка можно рассматривать как теорию
структуры этого языка. Любая научная теория основывается
на некотором конечном множестве наблюдений, и,
устанавливая общие законы, формулируемые в терминах
новых понятий, она пытается объяснить эти наблюдения,
показать, как они связаны между собой, и предсказывать
бесконечное число новых явлений. Математическая
теория обладает еще одним свойством, заключающимся
в том, что эти предсказания строго следуют из самой ее
сущности. Подобно этому грамматика основывается на
конечном числе предложений, обнаруженных при
исследовании языкового материала, и она «отображает»
это множество на бесконечное множество грамматически
правильных предложений, устанавливая общие законы
(грамматические правила), формулируемые в терминах
такого рода гипотетических понятий, как фонемы, слова,
словосочетания и т. д., рассматриваемого языка.
Надлежащим образом сформулированная грамматика должна
однозначно определять множество грамматически
правильных предложений»2.
Общая лингвистическая теория определяется у Н. Хом-
ского так: «Общую лингвистическую теорию можно рас-
2 Н. Хомский, Три модели описания языка, перевод с
английского, «Кибернетический сборник», вып. 2, М., Изд-во
иностранной литературы, 1961, стр. 238·
26 Заказ № 2064
401

сматривать как метатеорию, которая занимается
проблемой выбора таких грамматик для конкретного языка
на основе конечного числа предложений. В частности,
она рассматривает и пытается выявить взаимосвязь
между множеством грамматически правильных
предложений и множеством рассмотренных предложений.
Другими словами, лингвистическая теория пытается
объяснить способность говорящего производить и понимать
новые предложения и отбрасывать другие новые
предложения, грамматически неправильные, на основе его
ограниченного лингвистического опыта»3.
Итак, надо строго различать грамматику как теорию
языка и общую лингвистическую теорию как
метатеорию языка. Общая лингвистическая теория в качестве
метатеории языка занимается проблемой выбора
наиболее адекватных грамматик для конкретных языков.
Спрашивается: как общая лингвистическая теория
решает проблему выбора грамматик для конкретных
языков и как в связи с этим должна оцениваться
трансформационная грамматика?
Согласно Н. Хомскому, всякая правильная
грамматика, то есть всякая правильная теория языка, должна
удовлетворять двоякого рода условиям: 1) внешним
условиям адекватности грамматик и 2) условию общности
грамматик. К первым относятся критерии,
определяющие приемлемость порождаемых предложений для
говорящих на данном языке — приемлемыми могут быть
только грамматически правильные предложения. Второе
условие требует, чтобы грамматика данного языка
строилась таким образом, чтобы ее основные понятия, как
«фонема» или «предложение», определялись независимо
от того или иного конкретного языка. Эти понятия
грамматика должна брать из общей лингвистической теории.
Конечно, ни общая лингвистическая теория, ни
грамматики отдельных языков не даны неизменными раз и
навсегда. С прогрессом лингвистического исследования
должны пересматриваться и основные понятия общей
лингвистической теории и грамматики конкретных
языков. Однако в каждое данное время как общая
лингвистическая теория, так и грамматика конкретных языков
должны фиксироваться на основе строгих неточных фор-
Н. Хомский, там же, стр. 238.
402

мулировок, и грамматики конкретных языков должны
выводиться из общей лингвистической теории.
Возникает фундаментальный вопрос: каково
взаимоотношение между общей лингвистической теорией и
грамматиками конкретных языков и как следует
понимать в этой связи утверждение, что грамматики
конкретных языков должны выводиться из общей
лингвистической теории?
Отвечая на этот вопрос, Н. Хомский становится в
резкую оппозицию к общепринятым взглядам на
взаимоотношение общей лингвистической теории и грамматик
конкретных языков. Общепринято мнение, что цель
общей лингвистической теории должна состоять в том,
чтобы предоставить в распоряжение исследователя
аналитические формальные процедуры, позволяющие
последовательно, шаг за шагом, описать переход от
конкретных фактов к общим законам структуры языка. Всякая
грамматика должна содержать систематическое описание
аналитических процедур, посредством которых были
открыты законы структуры языка. Последовательное
проведение такой точки зрения мы находим, например,
в известной работе 3. Хэрриса, посвященной методам
структурной лингвистики4 и во многих других работах.
Н. Хомский считает постановку такой цели перед
лингвистической теорией нереалистичной. В самом деле,
если лингвистическая теория будет заниматься
разработкой аналитических процедур для открытия законов
структуры языка, то она вынуждена будет уделять
внимание бесконечным частностям, связанным с
эмпирическим многообразием исследуемого объекта, и эти
частности заслонят существенное в языке. Попытки сделать
аналитические процедуры фундаментом грамматики
неизбежно заведут исследователя в бесконечный лабиринт
тривиальностей, в которых потонет все действительно
важное и существенное в языке.
По мнению Н. Хомского, цель общей лингвистической
теории должна состоять не в том, чтобы искать
аналитические процедуры для построения грамматик, а в том,
чтобы искать процедуру для выяснения степени
адекватности уже построенных грамматик. Если даны две
грамматики Gx и G2, цель лингвистической теории
4 Z. Harris, Methods in structural linguistics, Chicago, 1951.
26*
403

состоит в том, чтобы определить с точки зрения основных
лингвистических понятий и принципов, какая из этих
грамматик лучше отражает лингвистическую реальность.
Такого рода процедуру Н. Хомский называет
процедурой выбора грамматик. Цель лингвистической теории
должна состоять в отыскании наиболее совершенной
процедуры выбора грамматик.
В качестве ключевого понятия для выбора грамматик
Н. Хомский выдвигает понятие простоты. Из двух
грамматик та грамматика более соответствует
лингвистической реальности, которая имеет более простую
форму. Отсюда цель лингвистической теории должна
в конечном итоге сводиться к определению процедуры
для измерения степени простоты грамматик. Если
обратиться к конкретному примеру, то сопоставление
грамматики непосредственно составляющих и
трансформационной грамматики показывает, что
трансформационная грамматика более проста, чем грамматика
непосредственно составляющих. Как было показано выше, в
языке существуют аспекты, которые могут быть описаны
как при помощи модели непосредственно составляющих,
так и при помощи трансформационной модели. Но
применение модели непосредственно составляющих
невероятно усложняет описание языка, требуя создания
дробных грамматических категорий и придумывания
бесчисленных правил «на случай».
Наряду с понятием простоты Н. Хомский выдвигает
в качестве второго ключевого понятия понятие
объяснительной силы теории. Объяснительная сила относится
к внешним условиям адекватности грамматики. Понятия
простоты и объяснительной силы сами по себе
независимы друг от друга, но вместе с тем они связаны друг
с другом: чем проще грамматика, тем большей
объяснительной силой она обладает, и, обратно, с уменьшением
простоты грамматики уменьшается и ее объяснительная
сила. Сравнивая трансформационную модель с моделью
непосредственно составляющих, можно утверждать, что
трансформационная модель, будучи более простой, чем
модель непосредственно составляющих, обладает вместе
с тем и большей объяснительной силой, нежели эта
последняя.
Чтобы показать связь между простотой и
объяснительной силой грамматики, вернемся к рассмотренному
404

выше примеру омонимической конструкции. Как мы уже
видели, фраза Приглашение писателя двусмысленна:
в одних контекстах она соответствует по своему
грамматическому значению фразе Пение птиц, а в других
контекстах — фразе Изучение языка, то есть в одних
контекстах мы имеем дело с родительным субъекта, а в
других — с родительным объекта. Как мы уже показали,
попытка найти формальное обоснование этому различию
с помощью модели непосредственно составляющих ведет
к усложнению описания, связанному с неоправданным
дроблением грамматических категорий и
придумыванием правил «на случай». Здесь помогает проникнуть в
сущность дела трансформационная грамматика. Для того
чтобы подвести формальную базу под семантическое
различие между родительным субъекта и родительным
объекта, трансформационная грамматика исключает фразы
с родительным падежом из состава ядерных предложений
языка и вводит эти фразы в язык в качестве трансформов
простых ядерных предложений. Так, фраза Пение птиц
вводится в язык в качестве трансформа ядерного
предложения Птицы поют, а фраза Изучение языка вводится
в язык в качестве трансформа ядерного предложения
Изучают язык. Таким образом, выясняется, что
конструкции с родительным субъекта и родительным объекта
имеют разную трансформационную историю и могут быть
сведены к ядерным предложениям. Трансформационная
грамматика объясняет различие между конструкциями
с родительным субъекта и родительным объекта,
устанавливая отношение инвариантности между этими
конструкциями и соответствующими ядерными
предложениями; данное объяснение неразрывно связано и с упрощением
грамматики, поскольку фразы с родительным субъекта и
родительным объекта сводятся к простым ядерным
предложениям. В этом плане объяснима и двусмысленность фразы
Приглашение писателя: в одном случае эта фраза
рассматривается как трансформ ядерного предложения Писатель
приглашает, а во втором — как трансформ ядерного
предложения Писателя приглашают. Таким образом,
разным грамматическим значениям этой фразы
соответствуют на формальном уровне разные пути
трансформационной деривации. Двусмысленность грамматического
значения отображается в двузначной трансформационной
истории данной фразы.
405

Такова общеметодологическая позиция Н. Хомского.
Как следует расценивать эту позицию?
Мы полагаем, что следует поставить Н. Хомскому в
большую заслугу, что он по-новому сформулировал цель
лингвистической теории. Новая формулировка цели
лингвистической теории гармонирует с фундаментальными
принципами логики науки. С точки зрения современной
логики науки для всякой научной теории существенно
не описание того, как сложилась эта теория, а
функционирование теории в качестве средства для познания
законов действительности. Этот принцип современной
логики науки подтверждается всей историей конкретных
наук. Возьмем, например, основные законы механики,
скажем закон инерции. Для формулировки этого закона
не имеет никакого значения описание того, на основании
каких процедур он может быть выведен из наблюдений
над фактами действительности. Важно не описание
таких процедур (если они вообще имеются), а сама
формулировка закона инерции. Закон инерции не выведен
Ньютоном посредством аналитических процедур, а
постулирован в качестве гипотезы, объясняющей и
предсказывающей определенные факты действительности. То
же самое можно сказать и об остальных законах физики,
химии, биологии и других абстрактных теоретических
наук. Законы в этих науках не выводятся из фактов
путем аналитических процедур, а постулируются для
объяснения и предсказания физических, химических,
биологических и других явлений и фактов. Если мы
хотим превратить лингвистику в подлинную
теоретическую науку, то необходимо строить ее по образцу
остальных теоретических наук. А это значит, что мы должны
отказаться от аналитических процедур как средства
построения лингвистической теории и вместо
аналитических процедур применять метод постулирования
гипотез, который принято также называть гипотетико-
дедуктивным методом. Применение аналитических
процедур может иметь в теоретической лингвистике только
вспомогательное значение. Фундаментом же для
построения лингвистической теории должен быть гипотетико-
дедуктивный метод.
В связи с обсуждением методологических взглядов
Н. Хомского нам необходимо остановиться еще на
следующем вопросе:
406

Представляет ли простота формальный критерий?
По данному вопросу заметим следующее. Н.
Хомский рассматривает простоту как формальный критерий
в отличие от объяснительной силы теории, которая
является внешним, неформальным критерием. Мы
полагаем, что при решении вопроса, является ли простота
формальным критерием, необходимо проводить строгое
различие между понятиями дескриптивной простоты и
индуктивной простоты. Это различение двух видов
простоты, введенное в логику науки Г. Рейхенбахом5,
имеет, на наш взгляд, фундаментальное значение для
понимания функционирования научной теории.
Дескриптивная простота — это простота внутри эквивалентных
описаний. Например, мы можем измерять длину
сантиметрами и метрами или дюймами и футами, и с
известной точки зрения измерение длины сантиметрами и
метрами является более простым, чем измерение дюймами
и футами. Это типичный случай дескриптивной простоты.
Дескриптивная простота — это действительно
формальное понятие, и в качестве формального понятия она
нисколько не углубляет нашего познания
действительности, но дает лишь более удобный способ изображения
действительности. Иное дело индуктивная простота. Под
индуктивной простотой имеется в виду динамическая
способность научной теории охватывать с помощью
ограниченного понятийного кода широкую область фактов,
далеко проникая в область неизвестного. Для
характеристики эффективности научных теорий единственно
плодотворным является понятие индуктивной простоты. Но
понятие индуктивной простоты никоим образом не
является формальным.
Из только что изложенного вытекает, как нам кажется,
вывод о неправомерности противопоставления простоты
и объяснительной силы теории как внутреннего,
формального критерия и внешнего, неформального критерия.
Мы полагаем, что простота (в смысле индуктивной
простоты) и объяснительная сила теории — это не разные,
а тождественные понятия. Термин «степень простоты»,
если принимать его в плодотворном для науки смысле,
представляет собой не что иное, как синоним термина
6 См. Н. Reichenbach, Experience and prediction, Chi
cago, 1938.
407

«глубина объяснения». Поэтому нам представляется
целесообразным говорить не о двух видах критериев
адекватности лингвистической теории — формальных и
неформальных,— а о единых критериях, которые все можно
подвести под единое понятие объяснительной силы
лингвистической теории.
Утвердившись на этой позиции, рассмотрим значение
трансформационной грамматики, проблемы, связанные
с нынешним состоянием ее разработки, и перспективы ее
дальнейшего развития.
Теоретическое значение трансформационной
грамматики заключается в ее огромной объяснительной,
синтезирующей силе. Стержнем трансформационной
грамматики является идея о ядре языка, состоящем из
простейших лингвистических структур, из которого могут быть
выведены все остальные лингвистические структуры
большей или меньшей сложности. Последовательное развитие
данной идеи позволяет проникнуть сквозь внешние,
эмпирические тождества и различия языка в
имманентные тождества и различия реляционного каркаса языка.
Проблема инвариантности, представляющая собой
центральную проблему современной структурной
лингвистики, находит наиболее глубокое решение именно в
трансформационной грамматике. Особенно интересно, что
проблема инвариантности ставится в связь с
экспликацией понятия «понимание предложения». Поскольку
экспликация понятия «понимание предложения»
осуществляется через понятие лингвистического уровня, то в
связи с этим и проблема инвариантности исследуется в
неразрывной связи с понятием лингвистического уровня.
Именно разграничение уровня непосредственно
составляющих и трансформационного уровня позволяет
получить в области исследования проблемы инвариантности
новые, существенные результаты.
Большой интерес представляет и чисто
математическая сторона дела. Как показали последние
исследования Н. Хомского, Е. Бар-Хиллела и других ученых,
порождающие модели грамматик могут рассматриваться
в одном ряду с математическими моделями автоматов.
Так, Н. Хомским предложена математическая типология
порождающих грамматик. Он предложил цепь
математических моделей, крайними звеньями которых являются
машина Тьюринга и теория конечных автоматов, а про-
408

межуточными звеньями служат модели непосредственно
составляющих6. Эти результаты перебрасывают мост
между структурной лингвистикой и кибернетикой и
превращают структурную лингвистику в подлинно
кибернетическую дисциплину.
Остановимся теперь на применениях
трансформационной грамматики.
Трансформационная грамматика важна для теории
машинного перевода. Применение трансформационной
грамматики к области машинного перевода основано на
трактовке машинного перевода как отображения одного
порождающего процесса на другой. Исходя из этой
трактовки, строят трансформационные грамматики для
конкретных языков. Затем для языков, с которых или
на которые осуществляются переводы, устанавливается
определенная система соответствий в отношении
ядерных предложений, правил порождения и типов
деривационных деревьев. Следует ожидать, что благодаря
эффективности отображения порождающих процессов друг на
друга на этом пути будет достигнут существенный
прогресс в развитии теории машинного перевода.
Трансформационная грамматика важна также для
моделирования обучения языку. Как показал Н.
Хомский в одной из своих последних работ, процесс
обучения ребенка языку может рассматриваться как
постепенное интуитивное конструирование
трансформационной порождающей модели в мозгу ребенка7. Следует
ожидать, что контакт лингвистов с психологами в области
исследования механизма процесса обучения языку
должен дать интересные результаты на базе
трансформационного подхода к данной проблеме.
Перейдем теперь к проблемам, связанным с
нынешним состоянием разработки трансформационной
грамматики.
Прежде всего коснемся вопроса о составе
трансформационной грамматики. Как сказано выше,
трансформационная грамматика имеет трехчастную структуру:
6 См. N. Chomsky, On certain formal properties of grammars,
«Information and Control», vol. 2, № 2, 1959; см. также Y.
Bar?illel, M. Perles, ?. S h a m.i r, On formal properties of
simple phrase structure grammars, Jerusalem, 1960.
7 См. N. Chomsky, Explanatory models in linguistics,
Cambridge, Mass.
409

1) правила модели непосредственно составляющих, 2)
трансформационные правила и 3) морфофонемные
правила. Мы полагаем, что было бы естественным
расширить состав трансформационной грамматики, включив в
нее в качестве четвертой части фонологические правила.
Одной из существенных проблем разработки
трансформационной грамматики на современном этапе
является построение теории синтаксических классов. Следует
при этом заметить, что речь идет не о какой-то
автономной теории, оторванной от порождающего процесса, а
именно о теории, фиксирующей синтаксические классы
слов на основе мест, которые они занимают в узлах
деривационных деревьев. С формальной точки зрения
каждый класс может быть достаточно охарактеризован через
деривационные деревья. Надо, однако, подчеркнуть, что
связь между синтаксическими классами слов и
деривационными деревьями является двусторонней: верно, что
синтаксические классы слов должны определяться через
порождение деривационных деревьев, но верно и то,
что тот или иной путь порождения деривационных
деревьев будет определяться тем, какое мы составили
предварительное представление о характере синтаксических
классов слов. В связи с этим не все нам кажется ясным в
трансформационной грамматике.
Прежде всего неясны критерии для определения
направления трансформаций. Так, Н. Хомский, 3. Хэррис
и другие исследователи, сопоставляя фразы типа
прилагательное + существительное и фразы типа
существительное + есть + прилагательное (например, Большой
стол и Стол есть большой) определяют направление
трансформации от предикативной фразы к
непредикативной (Стол есть большой -—> Большой стол). В связи
с необходимостью построения строго формальной теории
синтаксических классов слов данное направление
трансформации представляется нам немотивированным. В
самом деле, если мы хотим применить к определению
классов слов строго формальные, дистрибутивные критерии,
то, что касается прилагательных, именно позиция
прилагательных перед существительными должна
представляться первичной и существенной для характеристики
прилагательных как отдельного класса слов. В связи
с этим мы склонны считать первичной фразу Большой
стол, а ее трансформом — фразу Стол есть большой.
410

Если принять фразу Стол есть большой в качестве
первичной, то стирается разница между дистрибутивными
характеристиками класса прилагательных и класса
существительных, потому что те и другие оказываются в
одной и той же первичной позиции (ср. Стол есть
большой и Стол есть мебель).
Только что рассмотренный пример представляет
собой частный случай общего недостатка, который, по
нашему мнению, имеет место в появившихся работах по
трансформационной грамматике. Мы имеем в виду
неразличение авторами этих работ первичных и вторичных
синтаксических параметров классов слов, которое, как
нам кажется, имеет фундаментальное значение для
надлежащего изображения порождающего процесса в
трансформационной грамматике.
С точки зрения необходимости различать первичные
и вторичные синтаксические параметры классов слов нам
представляется немотивированным включение фраз типа
существительное им. п. +глагол+существительное вин. п.
в состав ядерных предложений, поскольку
винительный падеж представляет собой вторичный параметр
существительного, и, следовательно, фразы данного
типа должны считаться трансформами более простых фраз.
Не останавливаясь на разборе дальнейших примеров,
укажем, что, по нашему мнению, проблема
синтаксических классов и связанная с ней проблема первичных и
вторичных синтаксических параметров, проблема
направления трансформаций, проблема состава ядерных
предложений — все они содержат в себе еще много
неясного и в настоящее время принадлежат к числу наиболее
острых проблем трансформационной грамматики,
которые нуждаются во всестороннем обсуждении.
В заключение мы выражаем надежду, что
публикуемые в настоящем сборнике работы по
трансформационной грамматике будут встречены с интересом советскими
лингвистами и привлекут внимание к этой новой
области современного языкознания.
С. Шаумян

H. Хомский
СИНТАКСИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ 1
Предисловие; 1. Введение; 2. Независимость грамматики; 3.
Элементарная лингвистическая теория; 4. Модель непосредственно
составляющих; 5. Ограниченность описания по непосредственно
составляющим; 6. О задачах лингвистической теории; 7. Некоторые
трансформации в английском языке; 8. Объяснительная сила
лингвистической теории; 9. Синтаксис и семантика; 10. Итоги; 11.
Приложение I: Обозначения и термины; 12. Приложение II: Примеры
синтагматических и трансформационных правил в английском
языке; 13. Литература.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящее исследование посвящено синтаксической
структуре как в широком смысле (т. е. синтаксису в
противоположность семантике), так и в узком (т. е.
синтаксису в противоположность фонологии и морфологии).
Оно является частью попытки построить
формализованную общую теорию лингвистической структуры и
исследовать основания такой теории. Поиски строгих
формулировок в лингвистике вызываются гораздо более
серьезными мотивами, чем просто желанием соблюсти
логические тонкости или упорядочить традиционные
методы лингвистического анализа. Точно построенные
модели лингвистической структуры могут играть важную
роль (как отрицательную, так и положительную) в
самом процессе исследования. Выводя неприемлемые
следствия из точных, но неадекватных формулировок, мы
часто можем с большой точностью установить причину
этой неадекватности и, таким образом, получить более
1 См. Noam Chomsky, Syntactic Structures, s'-Gravenhage
1957.
412

глубокое представление о лингвистических данных.
Говоря позитивно, формализованная теория
автоматически может дать решение многих проблем, помимо
тех, на решение которых она была явным образом
рассчитана. Туманные интуитивные понятия не могут
привести ни к абсурдным выводам, ни к выводам
новым и правильным; следовательно, они оказываются
бесполезными в двух важных отношениях. Я думаю,
что некоторые лингвисты, поставившие под сомнение
ценность точного и «технического» развития
лингвистической теории, по-видимому, не сумели оценить
продуктивные возможности строгих методов изложения
теории и их точного применения к лингвистическому
материалу без попыток избежать неприемлемых выводов
с помощью поправок ad hoc или расплывчатых
формулировок. Результаты, излагаемые ниже, получены
путем сознательной попытки систематически следовать
именно такому курсу. Поскольку это обстоятельство может
быть затемнено недостаточной формальностью изложения,
важно подчеркнуть его здесь.
Конкретно мы изучим три модели лингвистической
структуры и постараемся выяснить их возможности.
Мы увидим, что некоторая, весьма простая теоретико-
коммуникационная модель языка, а также более сильная
модель, включающая значительную часть того, что
общеизвестно как «анализ по непосредственно составляющим»,
не могут надлежащим образом служить целям
грамматического описания. По изучении приложений этих
моделей нам станут понятными некоторые стороны
лингвистической структуры и мы обнаружим ряд пробелов
в лингвистической теории; к ним следует отнести, в
частности, невозможность объяснения таких отношений между
предложениями, как активно-пассивные. Мы развиваем
третью, трансформационную, модель лингвистической
структуры, в некоторых важных отношениях модель
более сильную, чем модель непосредственно
составляющих, и естественным образом объясняющую эти
отношения. Сформулировав теорию трансформации более
тщательно и приложив ее без всякой предвзятости к
английскому языку, мы увидим, что она позволяет
глубоко проникнуть в сущность целого ряда явлений,
помимо тех, для объяснения которых она непосредственно
была построена. Короче, мы убеждаемся, что формали-
413

зация действительно может играть ту отрицательную
и положительную роли, о которых говорилось выше.
В период исследований мне посчастливилось иметь
частые и продолжительные дискуссии с Зеллигом С.
Хэррисом. Настоящая работа и сами исследования, на
основе которых она написана, содержат так много его идей
и положений, что я не буду пытаться отмечать их
особыми ссылками. Исследования Хэрриса в области
трансформационной структуры, ведущиеся с несколько иной,
чем здесь, точки зрения, изложены в его работах,
которые приводятся в библиографии к настоящей книге
(см.№№ 15, 16, 19, стр.526—527). Менее очевидное, но
сильное влияние на ход данного исследования оказали работы
Н. Гудмэна и У. В. Куайна. Я обсуждал подолгу большую
часть своих материалов с Морисом Халле, и мне много
дали его замечания и предложения. Эрик Леннеберг,
Израэль Шеффлер и Егошуа Бар-Хиллел прочли ранние
варианты этой рукописи и высказали много ценных
замечаний и соображений как по содержанию, так и по
форме изложения.
Исследования по теории трансформации и
трансформационной структуре английского языка, хотя и кратко
изложенные ниже, однако служащие основой для
многочисленных дискуссий, были выполнены в большей своей
части в 1951—1955 гг., когда я состоял младшим членом
Научного общества Гарвардского университета.
Пользуюсь случаем, чтобы выразить свою признательность
Научному обществу за предоставленную мне свободу
для проведения исследований.
Настоящая работа финансировалась частично
военными организациями США (Управлением войск связи,
Управлением научных исследований ВВС Главным
авиационным научно-исследовательским командованием
ВВС, Научно-исследовательским управлением ВМС) и
частично Национальным научным фондом, а также
корпорацией «Истмэн Кодак».
Наум Хомский
Массачусетский технологический институту
Отделение новых языков и Исследовательская
лаборатория электроники
Кембридж, штат Массачусетс
1 августа 1956 г.
414

1. ВВЕДЕНИЕ
Синтаксис — учение о принципах и способах
построения предложений. Целью синтаксического
исследования данного языка является построение грамматики,
которую можно рассматривать как механизм некоторого
рода, порождающий предложения этого языка. В более
широком плане лингвисты стоят перед проблемой
определения глубоких, фундаментальных свойств успешно
действующих грамматик. Конечным результатом этих
исследований должна явиться теория лингвистической
структуры, в которой описательные механизмы
конкретных грамматик представлялись бы и изучались
абстрактно, без обращения к конкретным языкам. Одна из задач
такой теории — выработать общий метод выбора
грамматики для любого языка при наличии всей
совокупности предложений данного языка.
Центральным в лингвистической теории является
понятие «лингвистического уровня». Каждый
лингвистический уровень (например, фонологический,
морфологический, а также уровень непосредственно составляющих)
есть, по существу, совокупность описательных
механизмов, имеющихся в нашем распоряжении для построения
грамматик; это — определенный способ представления
высказываний. Мы можем оценить адекватность
лингвистической теории, разработав строгим и точным об-
аазом тип грамматики, соответствующий набору уровней,
которыми располагает эта теория, и исследовав затем
возможность построения простых и наглядных
грамматик этого типа для естественных языков. Мы изучим
таким способом несколько различных концепций
лингвистической структуры, рассматривая последовательно1
сти лингвистических уровней возрастающей сложности,
которые соответствуют все более и более сильным типам
грамматического описания, и сделаем попытку доказать,
что лингвистическая теория должна содержать по
меньшей мере данные уровни, если она, например, желает
выработать удовлетворительную грамматику английского
языка. Наконец, мы постараемся показать, что это чисто
формальное изучение структуры языка можно применить
к некоторым проблемам семантики2.
2 Обоснование такого характера нашего исследования будет
изложено ниже, в § 6.
415

2. НЕЗАВИСИМОСТЬ ГРАММАТИКИ
2.1. Под языком мы будем понимать множество (конечное
или бесконечное) предложений, каждое из которых
имеет конечную длину и построено из конечного множества
элементов. Все естественные языки в их письменной или
устной форме являются языками в указанном смысле,
поскольку каждый естественный язык имеет конечное
число фонем (или букв алфавита) и каждое предложение
может быть представлено в форме конечной
последовательности этих фонем (или букв), хотя количество
предложений бесконечно велико. Подобным же образом
множество «предложений» некоторой формализованной
математической теории может рассматриваться как язык.
Основная проблема лингвистического анализа языка
состоит в том, чтобы отделить грамматически правильные
последовательности, которые являются предложениями
языка L, от грамматически неправильных
последовательностей, которые не являются предложениями языка L,
и исследовать структуру грамматически правильных
последовательностей. Грамматика языка L представляет
собой, таким образом, своего рода механизм,
порождающий все грамматически правильные последовательности
L и не порождающий ни одной грамматически
неправильной.
Один из методов проверки адекватности
грамматики, предложенной для L, состоит в установлении того,
являются ли порождаемые ею предложения
действительно грамматически правильными, т. е. приемлемыми для
природного носителя данного языка. Мы в состоянии
сделать определенные шаги, чтобы сформулировать
операционный критерий грамматической правильности для
осуществления подобной проверки адекватности. Однако
для целей настоящего рассмотрения мы можем допустить
интуитивное знание грамматически правильных
предложений английского языка и затем поставить вопрос:
какого рода грамматика способна выполнять работу
порождения этих предложений эффективным и ясным
способом? Мы сталкиваемся, таким образом, с обычной
задачей логического анализа некоторого интуитивного
понятия, в данном случае — понятия «грамматической
правильности в английском языке» и в более широком
плане «грамматической правильности» вообще.
416

Заметим, что для содержательной постановки задач
грамматики достаточно предположить лишь частичное
знание предложений и непредложений. Это значит, что
в рамках данного рассмотрения мы можем допустить,
что некоторые последовательности фонем суть
определенно предложения и что некоторые другие
последовательности являются определенно непредложениями. Во
многих промежуточных случаях мы должны быть
готовы предоставить самой грамматике решать вопрос о
грамматической правильности предложения, если
грамматика построена простейшим образом так, что в нее
включаются несомненные предложения и исключаются
несомненные непредложения. Это — обычная черта
логического анализа понятий3. Определенное число
ясных случаев предоставляет нам, таким образом, критерий
адекватности, пригодный для любой конкретной
грамматики. Для одного языка, взятого в изоляции, этот
критерий весьма слаб, поскольку ясные случаи могут
быть удовлетворительно истолкованы разными
грамматиками. Однако этот критерий может превратиться в весьма
сильное условие, если мы будем настаивать на том,
чтобы ясные случаи удовлетворительно истолковывались
для любого языка посредством грамматик, каждая из
которых построена по одному и тому же методу. Это
значит, что каждая грамматика должна соотноситься
с конечной совокупностью наблюденных предложений
описываемого ею языка так, как это предусмотрено
заранее данной лингвистической теорией. Таким путем мы
получаем весьма сильный критерий адекватности для
8 Ср., например, N. Goodman, The structure of appearance,
Cambridge, 1951, p. 5—6.
Заметим, что для достижения целей грамматики при наличии
лингвистической теории достаточно частичного знания
предложений (т. е. знания только наблюденных предложений) языка,
поскольку лингвистическая теория устанавливает соотношение между
множеством наблюденных предложений и множеством
грамматически правильных предложений; другими словами, она определяет
«грамматически правильное предложение» через понятие
«наблюденное предложение», а также через некоторые свойства наблюденных
предложений и некоторые свойства грамматик. Согласно
формулировке Куайна, лингвистическая теория дает общее объяснение
тому, что «должно» быть в языке на базе «того, что есть плюс простота
законов, посредством которых мы описываем и экстраполируем то,
что есть». (W. V. Quine, From a logical point of view,
Cambridge, 1953, p. 54; cp. §6.1.)
27 Заказ №2064
417

лингвистической теории, претендующей на общее
объяснение понятия «грамматически правильного
предложения» через понятие «наблюденного предложения», а
также для множества грамматик, построенных в
соответствии с этой теорией. Кроме того, указанное
требование является разумным еще и потому, что нас
интересуют не только конкретные языки, но и общая природа
языка. По данному весьма важному вопросу можно
было бы сказать еще очень многое, но это завело бы нас
слишком далеко. Ср. § 6.
2.2. Из чего исходим мы в действительности, когда
намереваемся отделить грамматически правильные
предложения от грамматически неправильных
последовательностей? Не пытаясь дать исчерпывающий ответ на этот
вопрос (ср. §§ 6, 7), я считаю, однако, нелишним указать
на неправильность некоторых ответов, которые,
по-видимому, приходят на ум сами собой. Во-первых,
очевидно, что множество грамматически правильных
предложений не может отождествляться с какой бы то ни было
совокупностью высказываний, полученной тем или иным
лингвистом в его полевой работе. Любая грамматика
рассматриваемого языка проецирует конечную и в
известной мере случайную совокупность наблюденных
высказываний на множество (предположительно
бесконечное) грамматически правильных высказываний. В этом
отношении грамматика отражает поведение носителя
языка, который на базе своего конечного и случайного
языкового опыта в состоянии произвести и понять
бесконечное число новых предложений. В действительности
любой логический анализ понятия «грамматической
правильности в языке L» (т. е. любая характеристика
«грамматически правильного в L» через «наблюденное
высказывание в L») может пониматься как объяснение этого
фундаментального аспекта лингвистического поведения.
2.3. Во-вторых, понятие «грамматически правильный»
не может отождествляться с понятиями «осмысленный»,
«значимый» в каком бы то ни было семантическом смысле.
Данные ниже предложения (1) и (2) равно бессмысленны,
но любой носитель английского языка назовет
грамматически правильным лишь первое.
(1) Colorless green ideas sleep furiously.
«Бесцветные зеленые мысли спят яростно».
(2) Furiously sleep ideas green colorless.
418

Точно так же нет никакого семантического оснований
предпочесть последовательность (3) последовательности (5)
или (4) — (6), однако лишь (3) и (4) являются
грамматически правильными предложениями английского
языка.
(3) Have you a book on modern music?
«Есть ли у Вас книга по современной музыке?»
(4) The book seems interesting.
«Эта книга кажется интересной».
(5) Read you a book on modern music?
(6) The child seems sleeping.
Из этих примеров видно, что всякие поиски
определения грамматической правильности, основанного на
семантике, останутся тщетными. В действительности,
как мы увидим в § 7, существуют основания
структурного характера, позволяющие отличать (3) и (4) от (5)
и (6); однако прежде чем мы сможем дать объяснение
фактам подобного рода, нам придется развить теорию
синтаксической структуры намного дальше ее обычных
границ.
2.4. В-третьих, понятие «грамматической
правильности в английском языке» нельзя отождествлять ни в
каком смысле с понятием «высокого порядка
статистического приближения к английскому языку». С полной
уверенностью можно предположить, что ни (1), ни (2)
(и фактически никакая часть этих предложений) никогда
не появлялись в английской речи. Следовательно,
согласно любой статистической модели грамматической
правильности оба эти предложения были бы отброшены
как равно далекие от английского языка. И тем не менее
первое, хотя и бессмысленное, грамматически правильно,
а второе нет. Носитель английского языка, если его
попросят прочесть эти предложения, первое прочтет с
нормальной интонацией предложения, а второе — с
интонацией, падающей на каждом слове, т. е. как всякую
последовательность бессвязных слов, принимая каждое
слово в ней за отдельное высказывание. Отсюда
вытекает, что ему гораздо легче припомнить первое, чем
второе, что он гораздо быстрей заучит первое и т. д. И все
это несмотря на то, что ему никогда не приходилось
видеть или слышать ни одной пары приведенных слов
соединенными в реальной речи. Еще пример. В прошлом
языковом опыте говорящего слова whale «кит» и of могут
27*
419

иметь одинаковую (т. е. нулевую) частотность
появления в контексте (I saw a fragile — «Я видел хрупкого — »),
и все же говорящий немедленно заявит, что лишь первая
из этих подстановок приводит к грамматически
правильному предложению. Мы не можем, разумеется,
апеллировать к тому факту, что предложения, подобные (1),
«могут» быть высказаны в некотором достаточно
искусственном контексте, а тип (2) не может быть высказан ни
при каких условиях, поскольку нам нужно выяснить
именно причину такого различения между (1) и (2).
Ясно, таким образом, что способность производить и
распознавать грамматически правильные предложения
не основывается на таких понятиях, как, например,
понятие статистической приближенности. Источником
недоразумения служит здесь обычай считать грамматически
правильными предложения, которые «могут встретиться»,
«возможны» и т. п. Естественно трактовать слово
«возможный» как «имеющий большую вероятность» и
предположить, что способность лингвиста четко различать
грамматически правильное и грамматически
неправильное4 основана на убеждении, что, поскольку
«реальность» языка слишком сложна для полного описания,
необходимо удовлетвориться упрощенным вариантом
описания, называющим «все невероятное и весьма
маловероятное невозможным и все, имеющее большую
вероятность, возможным»5. Мы видим, однако, что это
представление совершенно неправильное и что
структурный анализ нельзя понимать как упрощенную схему,
полученную в результате четкой обрисовки размытых
границ полностью статистической картины. Если
расположить последовательности данной длины в порядке
статистического приближения к английскому языку, мы
обнаружим в списке разбросанными в беспорядке как
4 Ниже мы покажем, что это четкое различение можно уточнить
с помощью понятия уровня грамматической правильности. Однако
это не влияет на сказанное здесь. Так, (1) и (2) оказываются на
разных уровнях грамматической правильности, даже если приписать
(1) меньшую степень грамматической правильности, чем, скажем, (3)
и (4), но они находятся на одинаковом уровне статистической
удаленности от английского языка. Т? же справедливо и в отношении
бесконечного числа подобных пар.
5 С. F. Hockett, A manual of phonology, Baltimore, 1955,
p. 10.
420

грамматически правильные, так и грамматически
неправильные предложения; нет, по-видимому, никакой
специфической связи между порядком статистического
приближения и грамматической правильностью. При
всем несомненном интересе и важности статистического
и семантического изучения языка изучение это
представляется не имеющим прямого отношения к
определению или характеристике понятия множества
грамматических высказываний. Я думаю, мы принуждены
сделать вывод, что грамматика автономна и независима
от значения и что вероятностная модель не дает особого
проникновения в сущность основных проблем
синтаксической структуры6.
6 Мы вернемся к вопросу о связи между семантикой и
синтаксисом в §§ 8, 9, где будем утверждать, что эту связь можно
исследовать после того, как на независимых основаниях будет установлена
синтаксическая структура. Я думаю, что то же самое верно и в
отношении связи между синтаксисом и статистическим изучением
языка. Зная грамматику языка, можно статистически исследовать
использование языка различными способами; при этом разработка
вероятностных моделей использования языка (отличных от моделей
синтаксической структуры языка) может дать весьма ценные
результаты. Ср. B.Mandelbrot, Structure formelle des textes et
communication: deux etudes, «Word», 10, 1954, p. 1—27; H..A. Simon,
On a class of skew distribution functions, «Biometrica», 42, 1955,
p. 425—440.
Можно попытаться разработать более тонкую систему отношений
между статистической и синтаксической структурой, чем
отклоненная нами простая модель порядка статистического приближения. В
мои намерения определенно не входит утверждать, что всякая такая
система немыслима, но мне не известна ни одна гипотеза подобного
рода, которая не страдала бы очевидными изъянами. Заметим, в
частности, что для любого n можно найти цепочку, первые n слов
которой могут встретиться в качестве начала грамматически
правильного предложения Sl а последние n — в качестве конца некоторого
грамматически правильного предложения S2, но при этом S1, отлично
от S2. Для примера рассмотрим последовательность типа the man
who... are here «человек, который... находится здесь», где «...» может
быть глагольной группой произвольной длины. Заметим также, что
мы можем оперировать новыми, но вполне грамматически
правильными последовательностями классов слов, например
последовательностью прилагательных более длинной, чем любая до сих пор
встречавшаяся в контексте: I saw a house «Я видел дом». Разные
попытки объяснить различия грамматически правильного и
грамматически неправильного, как в случае с (1), (2), на базе частотности
типов предложений, порядка приближения последовательностей
классов слов и т. п. должны натолкнуться на многочисленные,
подобные приведенным здесь факты.
421

3. ЭЛЕМЕНТАРНАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
3.1. Допустим, что нам дано множество грамматически
правильных предложений английского языка.
Спрашивается, какого рода механизм может порождать это
множество (другими словами, какого рода теория дает
адекватное описание структуры этого множества
высказываний). Мы можем представлять себе каждое предложение
этого множества как последовательность фонем конечной
длины. Язык — необычайно запутанная система, и
совершенно очевидно, что любая попытка представить
непосредственным образом множество грамматически
правильных последовательностей фонем привела бы к грамматике
столь сложной, что практически она стала бы
бесполезной. По этой причине (существуют и другие причины)
для лингвистического описания используется система
«уровней представления». Вместо того чтобы
устанавливать фонемную структуру предложений непосредственно,
лингвист исходит из элементов «более высокого уровня»—
морфем; затем он отдельно устанавливает морфемную
структуру предложений и фонемную структуру морфем.
Легко понять, что совокупное описание этих двух
уровней значительно проще непосредственного описания
фонемной структуры предложений.
Рассмотрим теперь различные способы описания
морфемной структуры предложений. Какого рода
грамматика необходима для порождения всех
последовательностей морфем (или слов), представляющих собой
грамматически правильные английские предложения, и только
такие последовательности?
Одно из требований, предъявляемых грамматике,
состоит в том, что она должна быть конечной. Отсюда
следует, что грамматика не может быть просто списком всех
последовательностей морфем или слов, поскольку число
их бесконечно. Обычная теоретико-коммуникационная
модель языка предоставляет нам один из способов,
которым мы можем воспользоваться, чтобы обойти эту
трудность. Предположим, мы имеем машину, способную
принимать одно из конечного числа различных внутренних
состояний, и пусть эта машина при переходе из одного
состояния в другое вырабатывает определенный символ
(скажем, английское слово). Одно из этих состояний
является начальным, некоторое другое — конечным. Допу-
422

стим, машина начинает свою работу с начального
состояния, проходит ряд промежуточных состояний
(выдавая некоторый символ при каждой смене состояний)
и оканчивает работу конечным состоянием.
Порожденную таким способом последовательность слов назовем
«предложением». Каждая подобная машина, таким
образом, определяет какой-то язык, а именно — множество
предложений, создаваемых с ее помощью. Всякий язык,
который может быть порожден машиной такого рода, мы
назовем языком с конечным числом состояний; самую
машину мы можем назвать грамматикой с конечным
числом состояний. Грамматику с конечным числом состояний
можно представить в виде «диаграммы состояний»7.
Например, грамматика, порождающая равно два
предложения — The man comes «Человек приходит» и The men
come «Люди приходят»,— может быть представлена
следующей диаграммой состояний:
. THE У ^%
(7) · ? / N
Мы можем усовершенствовать эту грамматику, с тем
чтобы она порождала бесконечное число предложений
путем добавления к ней замкнутых петель. Так,
грамматика части английского языка, содержащей, кроме
упомянутых, еще предложения The old man comes «Старый
человек приходит», The old old man comes «Старый-старый
человек приходит», .., The old men come «Старые люди
приходят», The old old men come «Старые-старые люди
приходят», .., представляется диаграммой состояний
(см. стр. 424).
Имея диаграмму состояний, мы порождаем предложение,
совершая путь от начальной точки слева до конечной
точки справа и каждый раз передвигаясь в направлении
стрелок. По достижении некоторой точки диаграммы мы
7 С. Е. Shannon and W. Weaver, The mathematical
theory of communication, Urbana, 1949, p. 15f.
423

можем следовать по любому пути, исходящему из этой
точки независимо от того, проходили ли мы по этому
пути когда-либо прежде при построении данного
предложения или нет. Каждый узел диаграммы, таким образом,
соответствует некоторому состоянию машины. Мы можем
допустить переход из состояния в состояние по
нескольким путям и иметь некоторое число петель любой длины.
Машина, порождающая языки таким способом, известна
в математике под именем «марковского процесса с
конечным числом состояний». Для завершения этой
элементарной теоретико-коммуникационной модели языка
припишем некоторую вероятность каждому переходу из
одного состояния в другое. Мы можем теперь вычислить
«неопределенность», связанную с каждым состоянием,
и определить количество информации в данном языке
как взвешенное среднее неопределенностей, причем
весовым коэффициентом для каждого состояния будет
вероятность нахождения системы в этом состоянии.
Поскольку мы изучаем здесь грамматическую, а не
статистическую структуру языка, это обобщение не должно
нас интересовать.
Данная концепция языка обладает очень большой
силой и общностью. Приняв ее, мы можем рассматривать
говорящего, по существу, как машину описанного типа.
Производя предложение, говорящий начинает с
начального состояния, произносит первое слово предложения
и тем самым переключается во второе состояние, которое
ограничивает выбор второго слова и т. д. Каждое
состояние, через которое он проходит, соответствует
грамматическим условиям, ограничивающим выбор следующего
слова в этой точке высказывания8.
8 Это, по существу, модель языка, развиваемая Хоккетом в
«А Manual of phonology», Baltimore, 1955, 02.
424

Учитывая общий характер этой концепции языка и
ее значимость для таких смежных дисциплин, как теория
коммуникации, важно установить следствия приложения
ее к синтаксическому изучению таких языков, как
английский, или к формализованной системе математики.
Всякая попытка построить грамматику с конечным
числом состояний для английского языка с первых же шагов
наталкивается на серьезные затруднения и сложности,
которые читатель легко может себе представить. Однако
нет необходимости иллюстрировать это примерами,
поскольку существует следующее более общее утверждение,
относящееся к английскому языку:
(9) Английский язык не является языком с конечным
числом состояний. Это значит, что невозможно, а не только
трудно построить механизм описанного выше типа
(диаграмма вида (7) или (8)), который порождал бы все
грамматически правильные предложения английского языка,
и только их. Чтобы убедиться в справедливости
утверждения (9), необходимо определить синтаксические свойства
английского языка более точно. Ниже мы опишем
некоторые синтаксические свойства английского языка,
благодаря чему станет ясно, что при любых разумных
ограничениях множества предложений языка утверждение (9)
может считаться теоремой для английского языка.
Возвращаясь к вопросу, поставленному в § 3.29, мы можем
сказать, что утверждение (9) равносильно утверждению
о невозможности установления морфемной структуры
предложений непосредственно с помощью таких
механизмов, как диаграмма состояний, и о неприемлемости, по
крайней мере для целей грамматики, концепции языка,
основанной на марковском процессе, описанном выше.
3.2. Язык определяется путем задания его «алфавита»
(т. е. конечного множества символов, из которых строятся
его предложения) и его грамматически правильных
предложений. Прежде чем приступить непосредственно к
исследованию английского языка, рассмотрим несколько
языков, алфавит которых содержит всего две буквы а и b
и предложения которых определяются правилами (10
I—III):
9 По-видимому, ошибка оригинала. Должно быть: «..,
поставленному в начале настоящей главы»,— Прим, перев.
426

(10) (I) ab, aabb, aaabbb ,.. и вообще все предложения,
состоящие из ? вхождений а, за которыми
следуют ? вхождений by и только такие
предложения;
(II) аа, bb, abba, baab, аааа, bbbb, aabbaa, abbbba,..
и вообще все предложения, состоящие из
цепочки X, за которой следует «зеркальное
отражение» X (т. е. Хв обратном порядке), и только
такие предложения;
(III) аа, bb, abab, babay аааа, bbbb, aabaab, abbabb,..
и вообще все предложения, состоящие из
цепочки X (содержащей в некоторой комбинации
буквы а и Ь), за которой следует точно такая же
цепочка X, и только такие предложения.
Легко доказать, что каждый из этих трех языков не
является языком с конечным числом состояний. Сходным
образом и языки типа (10), в которых буквы а и b не
следуют друг за другом, а включены в другие цепочки,
также не являются языками с конечным числом состояний
при весьма общих условиях10.
Но ясно, что существуют части английского языка,
имеющие структуру вида (10 I) и (10 II). Пусть S1,
S2, S3,.. — повествовательные предложения английского
языка. Тогда мы можем записать английские предложения
так:
(11) (I) If Slf then S,.
„Если Slf то S2".
(II) Either S9, or S4.
„Либо S„ либо S4".
(III) The man who said that S5, is arriving today.
„Человек, который сказал, что S,, прибывает
сегодня".
В (11 I) мы не можем поставить or вместо then, в (11 II)
нельзя заменить or словом then, в (11 III) мы не можем по-
10 См. мою работу «Three models for the description of
language», «I. R. E. Transactions on Information Theory», vol. IT-2
(Proceedings of the symposium on information theory, Sept., 1956),
где устанавливаются такие условия и дается доказательство
утверждения (9). Заметим, в частности, что множество правильно
построенных формул любой формализованной теории математики или логики
не представляет собой языка с конечным числом состояний в силу
наличия парных скобок и других подобного рода ограничений.
426

ставить are на место is. В каждом из этих случаев
существует некоторая зависимость между словами, стоящими по
обе стороны запятой (т. е. if — then, either — or, man —
is). Однако между взаимозависимыми словами мы можем
вставить повествовательное предложение Slf S3, S,, и
это повествовательное предложение может, разумеется,
иметь вид одного из (11 I—III). Так, если принять, что
в (11 I) Sx есть (11 II), a Ss есть (11 III), мы получим
предложение:
(12) if, either (И III), or 54 then S2
«если, либо (11 III), либо S4, тогда S2»,
a S5 в (И III) может оказаться снова одним из
предложений (11). Отсюда ясно, что в английском языке можно
найти предложение ?+?,+?, в котором существует
зависимость между а и Ьу затем в качестве S, выбрать другое
предложение типа c-\-S2+dy в котором существует
зависимость между с и dy a затем в качестве S2 выбрать еще одно
из предложений такого типа и т. д. Множество
предложений, образуемых таким способом (а мы видели из
примера (11), что существует несколько возможных
варианте^ построения, причем (11) далеко не исчерпывает этих
возможностей), обладает всеми зеркальными свойствами
множества (10 II), исключающими его из совокупности
языков с конечным числом состояний. Следовательно,
в английском языке можно обнаружить различные
модели, не отвечающие условиям конечного числа
состояний. Все сказанное здесь является общим указанием на
путь, следуя по которому можно представить строгое
доказательство утверждения (9), если принять, что такие
предложения, как (11) и (12), принадлежат английскому
языку, а предложения, противоречащие указанным
зависимостям (11) (например, either S1, then S2 «либо S1, то
S2» и т. п.), не имеют места в этом языке. Заметим, что
многие предложения типа (12) и т. п. выглядят весьма
странно и необычно (их часто можно сделать менее
странными, подставив вместо if «если» выражения whenever
«всякий раз, когда», on the assumption that «в допущении, что», if
it is the case that «если верно, что» и т. п. без изменения
существа наших замечаний). Все это тем не менее
грамматически правильные предложения, построенные по
правилам настолько простым и элементарным, что самая
примитивная грамматика английского языка непременно
427

должна включать эти предложения. Их можно понять, и
мы даже можем весьма просто определить условия, при
которых они представляют собой истинные
высказывания. Трудно представить себе сколько-нибудь
основательные мотивы для исключения их из числа
грамматически правильных предложений английского языка.
Кажется, таким образом, весьма очевидным, что никакая
теория лингвистической структуры, основанная
исключительно на марковской и подобных ей моделях, не в
состоянии объяснить способность говорящего по-английски
производить и понимать новые предложения и вместе с
тем отбрасывать некоторые новые последовательности
как не принадлежащие языку.
3.3. Предположим, что процессы построения
английских предложений, подобные рассмотренным, могут
осуществляться не более n-ного количества раз при некотором
фиксированном п. Тем самым английский язык
превратится, разумеется, в язык с конечным числом состояний
(к тому же результату приведет, например, ограничение
длины английского предложения миллионом слов). Такие
произвольные ограничения не приносят, однако,
никакой пользы. Важно то, что существуют процессы
построения предложений, которые грамматики с конечным
числом состояний в принципе не способны истолковать.
Если эти процессы не имеют конечного предела, мы можем
доказать буквальную неприложимость данной
элементарной теории. Если процессы имеют предел, то построение
грамматики с конечным числом состояний не является
в буквальном смысле слова немыслимым, поскольку
предложения можно перечислить, а список и есть по существу
тривиальная грамматика с конечным числом состояний.
Но такая грамматика окажется настолько сложной, что
не будет представлять интереса и не принесет никакой
пользы. Вообще допущение о бесконечности языка
делается для упрощения его описания. Если грамматика не
содержит рекурсивных механизмов (замкнутых петель,
как в (8), для случая грамматики с конечным числом
состояний), она оказывается недопустимо сложной. Если же
в ней появляются некоторого рода рекурсивные
механизмы, она порождает бесконечное число предложений.
Короче говоря, метод анализа выдвигаемого здесь
понятия степени грамматической правильности в
терминах марковского процесса с конечным числом состояний,
428

порождающего предложения слева направо, заводит в
тупик в той же мере, как и гипотезы, отклоненные выше (см.
§ 2). Если грамматика подобного типа порождает все
английские предложения, она произведет на свет также
много и непредложений. Если она порождает только
английские предложения, то мы можем быть уверены, что
найдется бесконечное число истинных предложений, ложных
предложений, правильно поставленных вопросов и т. д.,
которые она просто не в состоянии породить.
Отклоненная только что концепция грамматики
представляет собой простейшую лингвистическую теорию,
заслуживающую серьезного рассмотрения. Грамматика с
конечным числом состояний — это простейший тип
грамматики, которая с конечным набором средств способна
порождать бесконечное число предложений. Мы видели, что
такая ограниченная лингвистическая теория не адекватна;
мы вынуждены искать какой-то более сильный тип
грамматики и какую-то более «абстрактную» форму
лингвистической теории. Понятие «лингвистического уровня
представления», введенное в начале настоящей главы,
должно быть видоизменено и усовершенствовано. По
крайней мере один уровень не может иметь такой простой
структуры. Другими словами, на некотором уровне
оказывается невозможным представлять каждое
предложение просто как конечную последовательность элементов
определенного рода, порождаемых слева направо
некоторым простым механизмом. Если этого не сделать, то
нельзя надеяться найти конечное множество уровней,
упорядоченных сверху вниз, таких, чтобы можно было
породить все высказывания путем задания допускаемых
последовательностей элементов самого высокого уровня,
разложения каждого элемента высшего уровня на
элементы второго уровня и т. д. и, наконец, задания
фонемного состава элементов предпоследнего уровня11.
11 Третья возможность — сохранить понятие лингвистического
уровня в качестве простого линейного метода представления, но
при этом допустить, что хотя бы один такой уровень порождается
слева направо посредством механизма более мощного, чем
марковский процесс с конечным числом состояний. Концепция
лингвистического уровня, основанная на порождении слева направо,
настолько трудна как по сложности описания, так и ввиду недостатка
объяснительной силы (ср. § 8), что ее дальнейшее развитие
представляется бесполезным. Грамматики, рассматриваемые нами ниже и не
базирующиеся на порождении слева направо, также отвечают про-
429

В Начале § 3 мы предложили для упрощения описания
грамматически правильных последовательностей фонем
устанавливать уровни таким способом. Если язык можно
описать элементарным образом (через порождение слева
направо) с помощью единственного уровня (т. е. если это
язык с конечным числом состояний), то такое описание
действительно можно упростить, построив более высокие
уровни; но для порождения таких неконечных языков,
как английский, необходимы коренным образом отличные
методы и более общая концепция «лингвистического
уровня».
4. МОДЕЛЬ НЕПОСРЕДСТВЕННО СОСТАВЛЯЮЩИХ 12
4.1. Обычно лингвистическое описание на
синтаксическом уровне формулируется в терминах анализа по
непосредственно составляющим. Спросим себя, какова та
форма грамматики, из которой исходят при описании
такого рода? Мы увидим, что эта новая форма грамматики
является существенно более сильной, чем отброшенная
выше модель с конечным числом состояний, и что
отвечающая ей концепция «лингвистического уровня»
коренным образом отлична от предыдущей концепции.
В качестве простого примера того вида грамматик,
который связан с анализом по непосредственно
составляющим, рассмотрим следующую систему:
(13) (I) Sentence >NP+VP
(II) ??—->?+?
(III) VP >Verb+NP
(IV) ? >the
(V) ? y man, ball и т. д.
(VI) Verb у hit, took и т. д.
Пусть каждое правило вида X-+Y системы (13) означает
предписание: «вместо X подставить У». Систему (14) мы
можем назвать деривацией предложения The man hit the
цессам менее элементарным, чем марковский процесс с конечным
числом состояний. Однако они, по-видимому, менее сильны, чем тот
тип механизма, который требуется для прямого порождения
английского языка слева направо. Ср. мою работу «Three models for the
description of language», где этот вопрос рассматривается более
подробно.
12 В подлиннике — «Phrase structure»,— Прим. ред.
430

ball «Человек ударил мяч». Номер справа от каждой
строки деривации показывает, какое правило
«грамматики» (13) используется для получения данной строки из
предыдущей13.
Таким образом, вторая строка (14) получается из
первой подстановкой NP+VP вместо Sentence по правилу (1)
системы (13); третья строка получается из второй
подстановкой T+N вместо NP по правилу (II) и т. д. Мы можем
наглядным образом представить деривацию (14) с помощью
следующей схемы:
10 Упорядоченный надлежащим образом список правил
английской грамматики, на который мы будем постоянно ссылаться в
дальнейшем, приведен в § 12; см. приложение 11. Список условных
обозначений, используемых на протяжении всей книги, дан в § 11; см.
приложение I.
В своей работе «Axiomatic syntax: the construction and
evaluation of a syntactic calculus», «Language», 31, 1955, p. 409—414
Харвуд описывает систему анализа классов слов, сходную по форме
с системой, развиваемой ниже для модели непосредственно
составляющих. Ьго система имеет дело только с соотношением между
T-\-I\i+Verb+T-\-N и the+ man-\- hit-jr the+ ball (если взять пример,
приведенный в (13)—(15)); это значит, что грамматика содержит
«начальную цепочку» Т-\-I\l + Verb+T+ N и правила вида (13 IV—
VI). Она является, следовательно, более слабой, чем элементарная
теория, рассмотренная в $ 3, поскольку она не в состоянии
порождать бесконечный язык с помощью конечной грамматики. В то время
как формальный подход Харвуда (см. стр. 40d—411) относится лишь
к анализу классов слов, его лингвистическое приложение (см. стр.
412) является случаем анализа по непосредственно составляющим,
где классы С(...т являются предположительно классами
последовательностей слов. Это расширенное толкование, однако, не вполне
совместимо с указанным формальным подходом. 1ак, например,
при таком измененном толковании ни одна из предложенных мер
адекватности не остается справедливой без пересмотра.
431

Схема (15) несет меньше информации, чем деривация
(14), поскольку она не показывает, в каком порядке
применяются правила. Имея (14), мы можем построить (15)
только одним способом, но не обратно, так как можно
построить деривацию, сводящуюся к (15), но имеющую
иной порядок применения правил. Схема (15) содержит
именно то, что есть существенного в (14) для определения
структуры непосредственно составляющих предложения-
деривата The man hit the ball «Человек ударил мяч».
Некоторая последовательность слов в этом предложении
есть составляющая типа Z, если на схеме (15) мы можем
возвести эту последовательность к некоторой одной точке,
и эта точка обозначена Z. Так, hit the ball «ударил мяч»
можно возвести к VP в (15); следовательно, в
предложении-деривате hit the ball есть VP. Но man hit нельзя
возвести ни к какой одной точке на схеме (15); значит, man
hit — вообще не составляющая.
Мы называем две деривации эквивалентными, если они
сводятся к одной и той же схеме типа (15). В некоторых
случаях грамматика позволяет построить
неэквивалентные деривации заданного предложения. В таких условиях
можно говорить о «конструкционной омонимии»14. Если
14 См. § 8.1, где приводятся некоторые примеры конструкцино-
ной омонимии. См. также мои работы «The logical structure of
linguistic theory» (мимеографическое издание); «Three models for the
description of language» (см. выше, стр. 426, прим. 10); С. F. Ho-
432

наша грамматика правильна, данное предложение должно
быть двусмысленным. Ниже мы вернемся к этому важному
понятию конструкционной омонимии.
Очевидна необходимость следующего обобщения
системы (13). Мы должны иметь возможность ограничивать
применение некоторого правила определенным
контекстом. Так, вместо ? можно подставить а, если следующее
существительное стоит в единственном числе, но не во
множественном; точно так же вместо Verb можно
подставить hits, если ему предшествует существительное man,
но нельзя — если ему предшествует теп. Вообще, если мы
хотим ограничить подстановку Y вместо X контекстом
?—W> мы можем задать в грамматике правило
(16) Z+X+W-* Z+Y+W.
Например, в том случае, когда рассматривается
единственное и множественное число глаголов, мы должны вместо
того, чтобы добавлять к (13) правило Verb—»hits,
добавить правило
(17) NPsing+Verb -* NPsing+hits,
показывающее, что hits подставляется на место Verb
только в контексте NPsing—.Соответственно, правило
(13 II) должно быть сформулировано так, чтобы можно
было учесть NPsing и NPp[lb. Это прямое обобщение
правила (13). Одна черта системы (13) должна быть
сохранена, однако, как это имеет место в (17): при применении
одного правила только один элемент может подвергаться
с k e 11, Two models of grammatical description, «Linguistics Today»=
«Word», 10,1954, p. 210—233; R.S.Wells, Immediate constituents,
«Language», 23, 1947, p. 81 —117, где приводятся подробности.
15 Так, в более полной грамматике правила (13 II) можно
заменить следующей совокупностью правил:
NP-{NNPps;r]
-Vising —* ? + N Чг 0 (+ Prepositional Phrase „Предложная группа")
? ? pi—> ? -\-? -\- S (+ Prepositional Phrase „Предложная группа"),
где 5 — морфема, выражающая единственное число для глаголов и
множественное число для существительных (comes «приходит», boys
«мальчики»), а 0 — морфема, выражающая единственное число для
существительных и множественное для глаголов (boy «мальчик»,
come «приходят»). В данной работе мы повсюду опускаем
упоминания о первом и втором лице. Отождествление аффикса числа
существительного и глагола представляет сомнительную ценность.
28 Заказ № 2064
433

подстановке; другими словами, в (16) X должен
представлять собой один символ, например ? или Verb, а не
последовательность символов, как, скажем, T+N. Если это
условие не соблюдено, мы не можем надлежащим образом
восстановить структуру непосредственно составляющих
предложений-дериватов по соответствующим схемам вида
(15), как мы делали выше.
Теперь мы в состоянии дать более общее описание того
типа грамматики, который связан с теорией
лингвистической структуры, основанной на анализе по
непосредственно составляющим. Всякая такая грамматика определяется
конечным множеством ? начальных цепочек и конечным
множеством F «формул-команд» вида X—>Y,
означающих: «подставить Y вместо X». Хотя X не обязательно
должно быть одним символом, только один символ из
состава X может быть заменен при образовании К. В
грамматике (13) множество ? начальных цепочек состоит
из единственного символа Sentence, a F состоит из правил
(I)—(VI); но мы можем потребовать расширения
множества ?, с тем чтобы оно включало, например,
Declarative Sentence, Interrogative Sentence в качестве
дополнительных символов. Обладая грамматикой [?, F], мы
определяем деривацию как конечную
последовательность цепочек, начинающуюся с одной из начальных
цепочек 2, такую, что каждая цепочка в ней получается
из предыдущей цепочки в результате применения одной
из формул-команд множества F. Так, (14) есть деривация;
пятичленная последовательность цепочек, состоящая
из первых пяти строк (14),также есть деривация.
Некоторые деривации являются завершенными в том смысле,
что нет такого правила в F, с помощью которого можно
было бы преобразовать их последнюю цепочку. Так,
(14) — завершенная деривация, а последовательность
первых пяти строк (14) — незавершенная. Если какая-то
цепочка является последней цепочкой завершенной
деривации, мы называем ее терминальной.Так, the+man+hit^-
+ the+ball есть терминальная цепочка грамматики (13).
Некоторые грамматики типа [?, F] могут не иметь
терминальных цепочек, но мы интересуемся только теми
грамматиками, которые их имеют, то есть описывающими
некоторые языки. Множество цепочек называется терминальным
языком, если это множество является множеством
терминальных цепочек некоторой грамматики [?-, F]. Таким
434

образом, каждая такая грамматика определяет некоторый
терминальный язык (в частности, «пустой» язык, не
содержащий ни одного предложения), и каждый терминальный
язык порождается некоторой грамматикой типа [?, F].
Имея терминальный язык и его грамматику, мы можем
реконструировать структуру непосредственно
составляющих каждого предложения этого языка (каждой
терминальной цепочки грамматики), рассматривая
соответствующие схемы типа (15), как мы делали это выше.
Мы можем также определить грамматические отношения
в этих языках формальным образом в терминах
соответствующих схем.
4.2. В § 3 мы рассмотрели языки, названные «языками
с конечным числом состояний», которые порождаются
посредством марковских процессов с конечным числом
состояний. В настоящей главе мы рассматриваем
терминальные языки, порождаемые системами вида [?, F].
Эти два типа языков связаны друг с другом следующим
образом.
Теорема: Каждый язык с конечным числом состояний
есть терминальный язык, но существуют терминальные
языки, ее являющиеся языками с конечным числом
состояний16. Важно в этой теореме то, что описание в
терминах модели непосредственно составляющих оказывается
существенно более сильным, чем описание в терминах
элементарной теории, рассмотренной выше в § 3.
Примерами терминальных языков, не являющихся языками
с конечным числом состояний, могут служить языки
(10 I) и (10 II), рассмотренные в § 3. Так, язык (10 I),
состоящий из всех цепочек вида ab, aabb, aaabbb,..
и только этого вида, может порождаться [?, Fj-грамма-
тикой (18):
(18) ?- ?
F: Z >ab
? >aZb
Эта грамматика имеет начальную цепочку ? [как,(13)
имеет в качестве начальной цепочки символ Sentence] и
два правила. Нетрудно заметить, что каждая завершенная
16 См. мою работу «Three models for the description of language»
(см. выше, стр. 426, прим. 10), где приводится доказательство этой и
других теорем, касающихся сравнительной силы грамматик.
28*
435

деривация, построенная согласно (18), оканчивается
цепочкой языка (10 I) и что этим способом порождаются все
такие цепочки. Подобным образом языки вида (10 II)
также могут порождаться [?, F]-грамматиками. Язык
(10 III), однако, не может порождаться грамматикой
этого типа.
В § 3 мы указали, что языки (10 I) и (10 II)
соответствуют определенным частям английского языка и что
поэтому модель марковского процесса с конечным числом
состояний не адекватна английскому языку. Мы
убедились теперь, что модель непосредственно составляющих
не оказывается несостоятельной в таких случаях. Мы
не доказали адекватности этой модели, но нам удалось
показать, что значительные части английского языка,
которые в буквальном смысле не могут быть описаны
в терминах модели с конечным числом состояний,
описываются в терминах модели непосредственно составляющих.
Можно сказать, что в случае (18) в цепочке aaabbb
языка (10 I) ab, например, есть Z, aabb есть ? и aaabbb само
есть Z17. Таким образом, эта конкретная цепочка содержит
три группы, каждая из которых есть Z. Это, разумеется,
весьма тривиальный язык. Важно отметить, что при
описании данного языка мы ввели символ Z, который не
содержится в предложениях указанного языка. Это
существенная черта модели непосредственно составляющих,
обусловливающая ее «абстрактный» характер.
Заметим также, что в случае (13) и (18) (как вообще
в случае любой системы непосредственно составляющих)
всякая терминальная цепочка имеет несколько
представлений. Так, например, в случае (13) терминальная цепочка
The man hit the ball «Человек ударил мяч» представляется
цепочками Sentence, NP+VP, T+N+VP и вообще любой
из строк системы (14), равно как и цепочками типа NP+
+Verb+NP, T+N+hit+NP, которые могут выступать
в деривациях, эквивалентных (14) в определенном выше
смысле. На уровне непосредственно составляющих,
следовательно, каждое предложение определенного языка
представляется множеством цепочек, а не одной цепочкой,
как это имеет место на уровнях фонем, морфем или слов.
Таким образом, структура непосредственно составляющих,
17 Здесь выражение «есть» представляет отношения, которые
определяются схемой типа (15); см. § 4.1.
436

рассматриваемая как лингвистический уровень, имеет
радикально иной и нетривиальный характер, что, как мы
видели в § 3.3, необходимо для некоторых
лингвистических уровней. Мы не можем установить иерархию среди
различных представлений предложения The man hit the
ball «Человек ударил мяч»; мы не можем разбить систему
непосредственно составляющих на конечное множество
уровней, упорядоченных от верхнего до нижнего так,
чтобы каждое предложение имело одно представление на
каждом из этих подуровней. Например, нет способа
установить очередность по вертикали для элементов NP и
VP. В английском языке именная группа может
содержаться в глагольной, а глагольная — в именной.
Структура непосредственно составляющих должна
рассматриваться как единый уровень с множеством представлений
для каждого предложения языка. Существует взаимно
однозначное соответствие между правильно выбранными
множествами представлений и схемами типа (15).
4.3. Допустим, что с помощью [?, F]-грамматики мы
можем порождать все грамматически правильные
последовательности морфем какого-то языка. Для завершения
грамматики мы должны установить фонемную структуру
этих морфем, с тем чтобы грамматика производила
грамматически правильные последовательности фонем
данного языка. Но и эта часть грамматики (которую мы
назовем морфофонемикой языка) также может быть задана
в виде набора правил типа «подставить Y вместо X», то
есть, для английского языка, в виде системы
(19) (I) walk >/wDk/
(II) take+past > /tuk/
(III) hit+past > /hit/
(IV) ?...??+past >/...D/+/4-d/(rAeD = /t^H/d/)
(V) /...CnJ+past > /...Cunv/+/t/ (где Cunv -
глухая согласная)
(VI) past > /d/
(VII) take > jteykj и т. д.
или чего-либо в этом роде. Заметим, в частности, что между
этими правилами должна быть установлена очередность.
Так, правило (II) должно предшествовать правилу (V)
или правилу (VII), иначе мы получим такие формы, как
/teykt/ для прошедшего времени от глагола take «брать».
Для этих морфофонемных правил уже не является обяза-
437

тельным требование, чтобы в результате применения
каждого правила заменялся только один символ.
Теперь мы можем прибавить к деривациям модели
непосредственно составляющих систему (19); в результате
мы получим единый процесс порождения
последовательностей фонем из начальной цепочки Sentence. Это может
создать впечатление, что граница между уровнем
непосредственно составляющих и более низкими уровнями
произвольна. В действительности это не так. Во-первых,
как мы видели, формальные свойства правил X-+Y,
относящихся к модели непосредственно составляющих,
отличаются от свойств правил морфофонемики, поскольку
в первом случае мы должны требовать, чтобы заменялся
только один символ. Во-вторых, элементы, фигурирующие
в правилах (19), могут быть разбиты на конечное число
уровней (например, фонемы и морфемы; или, может
быть, фонемы, морфофонемы и морфемы), каждый из
которых является элементарным в том смысле, что лишь
единственная цепочка элементов этого уровня служит
представлением для каждого предложения на данном уровне
(если исключить случаи омонимии) и что каждая такая
цепочка представляет лишь одно предложение. Элементы
же, появляющиеся в правилах, относящихся к модели
непосредственно составляющих, не могут быть разбиты
на более высокие и более низкие уровни указанным
способом.
Ниже мы увидим, что существует более глубокое
основание для того, чтобы различать правила модели
непосредственно составляющих, носящие характер более
высокого уровня, и правила, носящие характер более
низкого уровня, превращающие цепочки морфем в
цепочки фонем.
Формальные свойства модели непосредственно
составляющих представляют предмет интересного
исследования, и легко доказать, что дальнейшая разработка этого
типа грамматики необходима и возможна. Нетрудно
обнаружить, что весьма выгодно расположить правила
множества F так, чтобы некоторые из правил могли
применяться только после того, как другие правила уже были
применены. Например, определенно необходимо, чтобы
правила типа (17) применялись раньше любого правила,
позволяющего нам подставить NP + Preposition + NP
вместо NP и т. п.; в противном случае грамматика будет
438

порождать такие непредложения, как The men near the
truck begins work at eight. Однако такая разработка
связана с проблемами, уводящими нас за рамки этого
исследования.
5. ОГРАНИЧЕННОСТЬ ОПИСАНИЯ ПО НЕПОСРЕДСТВЕННО
СОСТАВЛЯЮЩИМ
5.1. Мы рассмотрели две модели структуры языка:
теоретико-коммуникационную модель, основанную на
представлении о языке как о марковском процессе,
являющуюся в некотором смысле минимальной
лингвистической теорией, и модель, основанную на анализе по
непосредственно составляющим. Мы убедились, что первая
из них, безусловно, не адекватна задачам грамматики
и что вторая является более сильной, чем первая,
оставаясь пригодной в тех случаях, когда первая оказывается
несостоятельной. Вместе с тем существуют, разумеется,
языки, которые не могут быть описаны в терминах модели
непосредственно составляющих ((10 III) — один из них).
Я не знаю, является ли английский язык таким языком,
который в буквальном смысле находится вне сферы
компетенции анализа подобного рода. Я думаю, однако, что
существуют другие основания для того, чтобы отклонить
теорию анализа по непосредственно составляющим как
не адекватную целям лингвистического описания.
Самое сильное из возможных доказательств
неадекватности лингвистической теории состоит в том, чтобы
показать, что она вообще не может быть применена
к некоторому естественному языку. Более слабым, но
вполне достаточным доказательством было бы показать,
что эту теорию можно применить лишь громоздким,
неизящным способом; другими словами — показать, что
любая грамматика, которую можно построить на основе
этой теории, будет чрезвычайно сложной, эмпиричной,
ad hoc, и не «наглядной», что некоторые весьма
простые способы описания грамматически правильных
предложений не могут быть формализованы в терминах
грамматики и что некоторые фундаментальные формальные
свойства естественного языка нельзя использовать для
упрощения грамматик. Мы в состоянии привести большое
число свидетельств подобного рода в пользу того
положения, что описанный выше тип грамматики, а также лежа-
439

щая в его основе лингвистическая теория принципиально
неадекватны.
Единственный способ проверить адекватность данного
механизма — попытаться применить его непосредственно
для описания английских предложений. Как только мы
рассмотрим предложения, выходящие за пределы
простейшего типа, и в особенности попытаемся установить
какую-то очередность среди правил, порождающих эти
предложения, мы натолкнемся на многочисленные
сложности изатруднения. Обоснование этого утверждения
потребовало бы много труда и места, и здесь я могу лишь
заявить, что его можно подтвердить весьма убедительно18.
Вместо того чтобы следовать здесь этому довольно трудному
и рискованному курсу, я ограничусь кратким
рассмотрением кескольких простых случаев, в которые оказываемся
возможным значительное упрощение описаний по
сравнению с грамматиками типа [2,F]. В § 8 я предложу
другой, независимый способ доказательства непригодности
анализа по непосредственно составляющим для
описания структуры английского предложения.
5.2. Одним из наиболее продуктивных способов
образования новых предложений является процесс
сочинения. Если имеется два предложения Z+X+W и Z+Y+W,
примем X и Y являются действительно составляющими
этих предложений, мы можем в общем случае образовать
новое предложение ?—X+and+Y—W. Например, из
предложений (20а—Ь) можно получить новое
предложение (21):
(20) (a) The scene —of the movie—was in Chicago
«Эта сцена—фильма—происходила в Чикаго»
(b) The scene—of the play—wis in Chicago
«Эта сцена—пьесы— происходила в Чикаго»
(21) The scene—of the movie and of the play—was in
Chicago.
«Эта сцена—фильма и пьесы—происходила в Чикаго».
Если же X и Y не являются составляющими, мы,
вообще говоря, не сможем этого сделать 19. Например, нельзя
получить (23) из (22 а— 6).
18 См. мою работу «The logical structure of linguistic theory»,
где приводится детальный анализ этой проблемы.
19 (21) и (23) — крайние случаи, в которых возможность или
невозможность сочинения не подлежит сомнению. Есть много ме-
440

(22) (a) The — liner sailed down the — river
«Этот — пароход спускался по — реке»
(b) The — tugboat chugged up the — river
«Этот — буксир подымался по — реке»
(23) The — liner sailed down the and tugboat chugged
up the — river
«Этот — пароход спускался по и буксир подымался
по — реке».
Подобным же образом, если X и Y — оба суть
составляющие, но разного рода (т. е. на схеме типа (15) каждая
нее ясных случаев. Очевидно, например, что John enjoyed the book
and liked the play «Джон ценил книгу и любил игру» (цепочка вида
NP—VP-\-and-\-VP) — вполне правильное предложение, однако
многие усомнятся в грамматической правильности, например,
такого предложения, как John enjoyed and my friend liked the play
«Джон ценил, а мой друг любил ягру» (цепочка вида NP-\-Verb-\-
•\-ana-\-NP-\-Verb—NP). Последнее предложение, в котором
сочинение простирается за границы составляющих, гораздо менее
естественно, чем John enjoyed the play and my friend liked it «Джон
ценил игру, а мой друг любил ее»; но нет необходимости предпочесть
какое-либо другое предложение первому. Подобные предложения
с сочинением, пересекающим границы составляющих, вообще
говоря, отмечаются также характерными фонетическими признаками
вроде особенно длинных пауз (в нашем примере — между liked и
the), подчеркивающей интонации, отсутствия редукции гласных и
выпадения согласных в беглой речи и т. п. Такие явления
наблюдаются при чтении грамматически неправильных
последовательностей. Наиболее рациональный способ описания таких ситуаций,
по-видимому, следующий: чтобы образовать вполне грамматически
правильное предложение посредством сочинения, нужно сочинять
отдельные составляющие; при сочинении пар составляющих,
образующих составляющие более высокого ранга (т. е. «следующую
инстанцию» в схеме (15)), получаются грамматические полуправильные
предложения; чем больше мы нарушаем структуру составляющих
при сочинении, тем менее грамматически правильные предложения
мы получаем. Это заключение требует обобщения понятия
грамматической правильности (которое до сих пор предполагало лишь две
возможности: да — нет) путем введения понятия степени
грамматической правильности. Для нашего рассмотрения несущественно,
однако, решим ли мы исключить такие предложения, как John
enjoyed and my friend liked the play из числа грамматически
правильных или включим их в число грамматически полуправильных,
либо в число вполне грамматически правильных, но со
специальными фонетическими признаками. В любом случае они составляют
класс высказываний, отличных от John enjoyed the play and liked
the book «Джон ценил игру и любил книгу» и т. п., где структура
составляющих полностью сохранена, и, следовательно, наш вывод
о необходимости обращения к структуре составляющих в правиле
сочинения остается в силе, поскольку это различие должно быть
отражено в грамматике,
441

из них имеет одну исходную точку, но эти точки
обозначены разными символами), то мы не можем в общем
случае образовать новое предложение посредством
сочинения. Например, нельзя образовать (25) из (24а—b).
(24) (a) The scene —of the movie — was in Chicago
„Эта сцена — фильма — происходила в Чикаго"
(b) The scene — that I wrote — was in Chicago
„(Эта) сцена — которую я написал —
происходила в Чикаго"
(25) The scene — of the movie and that I wrote — was
in Chicago
„Эта сцена — фильма и которую я написал —
происходила в^Чикаго".
Фактически возможность сочинения представляет собой
один из лучших критериев правильности
первоначального определения структуры составляющих. Можно
упростить описание сочинения, если дать такое определение
составляющих, при котором выполнялось бы следующее
правило:
(26) Если S1 и S2 — грамматически правильные
предложения и S1 отличается от S2 только тем, что У
появляется в S2 на том "месте, где X находится
в Sj (т. е. S,=. .X... и 52=. .У..; причем X и
У—суть составляющие одного типа, соответственно
bS, и 5г), то 5, есть поедложение; здесь S, —
результат подстановки X+and+Y вместо X ъ Sx
(т. е. S3-...X+and+Y...).
Хотя это правило требует дополнительных уточнений,
грамматика сильно упрощается, если определять
составляющие так, чтобы (26) выполнялось, пусть даже
приблизительно. Другими словами, легче установить
дистрибуцию союза and путем уточнения этого правила, чем
сделать это непосредственно, без помощи такого правила.
Теперь, однако, перед нами возникает следующая
трудность: мы не можем включить правило (26) или что-либо
ему подобное в грамматику типа [?, F] в силу некоторых
фундаментальных ограничений, наложенных на такие
грамматики. Существенное свойство правила (26) состоит
в том, что для примейения его к предложениям S1 и S2
с целью образования предложения S3 необходимо знать
442

не только наличный вид S1 и S2, но и структуру их
составляющих, т. е. нам должна быть известна не только
окончательная форма этих предложений, но также их
«деривационная история». Каждое же из правил ? ->?
грамматики [?, F] применимо или не применимо к заданной
цепочке только в зависимости от состояния этой цепочки.
Каким образом цепочка постепенно получила данный вид—
не существенно. Если цепочка содержит X в качестве
элемента, правило ?—>? к ней применить можно; если нет,
правило не применимо.
Изложим это несколько иначе. Грамматику [?, F]
можно рассматривать как некоторый весьма
элементарный процесс, порождающий предложения не «слева
направо», а «сверху вниз». Пусть имеется следующая
грамматика непосредственно составляющих:
(27) ?: Sentence
F: Хх >YX
? ? >Уп-
В таком случаемы можем представить эту грамматику как
машину с конечным числом внутренних состояний,
включая начальное и конечное состояния. Находясь в
начальном состоянии, машина способна произвести только
элемент Sentence, после чего она переходит в следующее
состояние. В следующий момент она может произвести
любую цепочку Yh такую, что Sentence-> Yt будет одним из
правил F в (27) и окажется уже в следующем состоянии.
Допустим, ? ? есть цепочка ...Х;... Тогда машина может
произвести цепочку ...У;... посредством «применения»
правила Х;—+Yf. Машина продолжает переходить таким
образом от состояния к состоянию до тех пор, пока не
произведет терминальной цепочки — это ее конечное
состояние. Значит, машина осуществляет деривации,
подобные описанным в § 4. Существенным здесь является то,
что состояние машины полностью определяется цепочкой,
которую она только что произвела (т. е. последней
ступенью деривации); говоря конкретно, состояние
определяется подмножеством «левых» элементов ?? правил F,
содержащихся в последней произведенной цепочке. Но
правило (26) требует более сильной машины, которая способна
«оглядываться» на более ранние цепочки в деривации, для
443

того чтобы определить, каким способом выполнить
следующий шаг деривации.
Правило (26) является принципиально новым также
еще в одном отношении. В нем дается ссылка на два
различных предложения S1 и S2, a в грамматике типа [?,
F] нет способа предусмотреть подобную двойную ссылку.
Тот факт, что правило (26) нельзя включить в грамматику
непосредственно составляющих, свидетельствует о том,
что, хотя эта форма грамматики в какой-то мере и
применима к английскому языку, все же она не адекватна в том
более слабом, но достаточном смысле, о котором шла
речь выше. Это правило ведет к значительному
упрощению грамматики, фактически оно представляет один из
лучших критериев правильности определения
составляющих. Мы увидим далее, что существует много других
правил того же общего типа, что и (26), которые играют
такую же двоякую роль.
5.3. В грамматике (13) мы приводили лишь один
способ разложения элемента Verb, а именно: Verb—+hit (ср.
(13 VI)). Но даже при фиксированном глагольном корне
(скажем, в виде take «брать») имеется много других форм,
которые может принимать этот элемент, например: takes
«берет», has+taken «взял», will+take «будет брать»,
has+been+ taken «[уже] взял», is+being+ taken «берется»
и т. д. Исследование указанных «вспомогательных
глаголов» — одна из узловых проблем при разработке
английской грамматики. Мы увидим, что поведение этих
глаголов вполне правильно и его легко описать, если стать на
точку зрения, совершенно отличную от развиваемой
выше, и, наоборот, оно окажется весьма сложным, если
попытаться включить эти группы прямо в [?, F]-грамматику.
Рассмотрим сначала вспомогательные глаголы,
выступающие как неакцентированные; например, has в John
has read a book «Джон прочел книгу», но не does в John
does read books «Джон действительно читает книги»20.
Мы можем задать появление этих вспомогательных
глаголов в повествовательных предложениях, добавив к
грамматике (13) следующие правила:
(28) (I) Verb >Aux+V
(II) V >hit, take, walk, read и т. д.
20 Мы вернемся к акцентированному вспомогательному глаголу
do ниже, в § 7.1 (45)-(47).
444

(III) Aux —-> С (M) (have+en) (be+ing) (be+en)
(IV) M >> will, can, may, shall, must
iS в контексте NPsi — ^21
(29) (I) С >1ф в контексте ????— V
у past J
(II) Пусть Af есть любой из аффиксов past, S, ?,
en, ing. Обозначим через ? любой из элементов
M, V,have, be (т. е. любой неаффикс в группе
Ver b). Тогда
Af+v >v+Af#,
где символ # означает границу слова22.
(III) Подставить # вместо + во всех случаях, за
исключением контекста ? — Af. Вставить #
в начале и в конце цепочки.
Символические выражения в (28 III) надо понимать
следующим образом: мы должны выбрать элемент С и
можем выбрать некоторые (в том числе и ни одного) из
элементов, стоящих в скобках, сохраняя указанный
порядок. В соответствии с (29 I) мы можем развернуть С
в виде любой из трех морфем с соблюдением указанных
контекстных ограничений. Для иллюстрации применения
этих правил построим деривацию, подобную (14), опуская
начальные шаги.
(30) Оге-\-тап^ Verb-\-the-\-book согласно (13 I—V)
the-\man-\-Aux-\ V-\the-\ book (28 I)
the -f man -f- Aux -\ read\ the+
+ book (28 II)
the + man + C-f have-]- en -f be+
-\ing-\-read-\-the+book (28 III)—мы
выбираем элементы С,
have+en и be + ing
21 Здесь предполагается, что (13 И) обобщено в духе прим. 15
на стр. 433 или чего-то подобного.
22 При более тщательной формулировке теории грамматики
знак # мы интерпретировали бы как оператор сцепления на уровне
слов, в то время как знак + обозначает оператор сцепления на
уровне непосредственно составляющих. Тогда (29) стало бы частью
определения механизма, переводящего определенные объекты
уровня непосредственно составляющих (по существу — схемы вида
(15)) в цепочки слов. См. мою работу «The logical structure of
linguistic theory», где дается более точная формулировка.
445

the + man-r S+have+en+be+
+ ing+read+the+book (29 I)
the -\- man -f have+S#be+en#
#read+ing#the+ book (29 II)— 3 раза
# the # man # /шш? + 5# be+
+en#read+ing#the#book# (29 III)
Морфофонемные правила (19) и т. п. превращают
последнюю строку этой деривации в
(31) The man has been reading the book
«Человек [начал и продолжает] читать книгу»
в фонемной транскрипции. Подобным же образом может
порождаться любая группа с вспомогательным глаголом.
Позднее мы вернемся к вопросу о дальнейших
ограничениях, которые необходимо наложить на эти правила,
с тем чтобы порождались только грамматически
правильные последовательности. Заметим, в частности, что система
морфофонемных правил должна включать и такие правила,
как will+S-rwill,will+ past-+would. Последние можно
опустить, если мы изменим (28 III) таким образом, чтобы
выбиралось С или М, но не оба вместе. Но в таком случае
к (28 IV) необходимо добавить формы would, could,
might, should, причем определенные правила
«согласования времен» станут более сложными. Для наших
дальнейших рассуждений несущественно, какой из этих путей
принять. Возможны также и другие, более мелкие
изменения.
Заметим, что для применения (29 I) в примере (30) мы
должны были использовать тот факт, что the+man
является именной группой в единственном числе, т. е.
NPsing. Другими словами, мы должны были обратиться
к некоторому более раннему этапу деривации для
определения структуры составляющих цепочки the+man. (Иной
порядок очередности (29 I) и правила, разворачивающего
NPSing в the+man, при котором (29 I) следует раньше,
невозможен в силу многих причин; некоторые из них
выяснятся ниже.) Следовательно, правило (29 I), равно
как и (26), выходит за пределы элементарного марковского
характера грамматик непосредственно составляющих и
не может быть включено в (?,F)-грамматику.
Правило (29 II) нарушает условия (?, F)-грамматик
еще сильнее. Оно также требует обращения к структуре
составляющих (т. е, к предыдущей истории деривации),
446

и, кроме того, у нас нет способа выразить необходимую
инверсию в терминах модели непосредственно
составляющих. Заметим, что указанное правило используется
в грамматике еще в ряде случаев, например там, где Af
есть ing. Таким образом, морфемы to и ing играют весьма
сходную роль в именной группе: они превращают
глагольную группу в именную, давая, например:
(32) , to prove that theorem ?
I «доказать эту теорему» I was difficult.
J proving that theorem J «былотрудно».
V «доказательство этой теоремы» J
и т. п. Мы можем выразить эту параллель, добавив
к грамматике (13) правило
(33) NP >№\VP.
Правило (29 II) переводит затем ing+prove+that-\-
+ theorem в proving^ that+theorem. Более детальный
анализ VP показывает, что эта параллель заходит в
действительности гораздо дальше.
Читателю легко убедиться в том, что получить такой же
эффект, какой мы получаем с помощью (28 III) и (29),
не выходя за рамки системы (?, F)-грамматики
непосредственно составляющих, можно лишь посредством
весьма сложного аппарата. Еще раз, как и в случае
сочинения, мы убеждаемся, что возможно значительное
упрощение грамматики, если допустить формулирование
правил более сложного типа, чем те, которые соответствуют
системе анализа по непосредственно составляющим.
Допустив использование правила (29 II), мы получаем
возможность установить состав группы с вспомогательным
глаголом в (28 III), не обращаясь к взаимозависимостям
элементов внутри нее (а мы ведь знаем, что всегда легче
описать последовательность независимых элементов, чем
последовательность взаимозависимых). Иначе говоря,
группа с вспомогательным глаголом является в
действительности разрывной, например в (30) мы находим
элементы have... en и be... ing. Но (?, F)-грамматики не
могут иметь дело с разрывами23. В (28 III) мы трактовали
23 Можно попытаться обобщить понятия, относящиеся к
уровню непосредственно составляющих, с тем, чтобы объяснить разрывы.
Неоднократно указывалось, однако, что при всякой систематиче-
447

эти элементы как неразрывные и ввели затем
разрывность посредством весьма простого дополнительного
правила (29 II). Мы увидим ниже, в § 7, что такое разложение
элемента Verb служит основой для далеко идущего и
чрезвычайно простого анализа некоторых важных особенностей
английского синтаксиса.
5.4. В качестве третьего примера недостаточности
понятий, относящихся к уровню непосредственно
составляющих, рассмотрим случай активно-пассивного
отношения. Пассивные предложения образуются путем
выбора элемента be+еп в правиле (28 III). Но существуют
сильные ограничения, налагаемые на этот элемент,
которые выдвигают его на особое место среди элементов группы
с вспомогательным глаголом. Во-первых, Ье+еп можно
выбрать только в том случае, если следующий V является
переходным (например, was-\-eaten допустимо, a was+
-{-occurred—нет); другие же элементы группы с
вспомогательным глаголом проявляют, за немногими
исключениями, безразличие к выбору знаменательного глагола.
Кроме того, Ье+еп нельзя выбрать, если за V следует
именная группа, как в (30) (например, у нас вообще не
может быть выражения NP+is+V+en+NP, даже если
V является переходным, т. е. у нас не должно полу-
ской попытке следовать этому курсу возникают весьма серьезные
трудности. Ср. мою работу «System of syntactic analysis» в
«Journal of Symbolic Logic», 18, 1953, p. 242—256; С F.Hockett, A
formal statement of morphemic analysis, «Studies in Linguistics»,
10, 1952, p. 27—39; его же, «Two models of grammatical
description», «Linguistics Today», «Word», 10, 1954, p. 210—233. Подобным
образом можно попытаться восполнить некоторые другие
недостатки [?, F]-грамматик путем более сложного описания структуры
непосредственно составляющих. Я думаю, однако, что этот путь
порочен и может привести лишь к эмпиричным и бесплодным
осложнениям. По-видимому, понятия грамматики непосредственно
составляющих вполне адекватны лишь небольшой части языка и что все
прочее в языке можно вывести путем повторного применения
довольно простой совокупности трансформаций к цепочкам,
полученным как продукт грамматики непосредственно составляющих. Если
бы мы попытались обобщить последнюю так, чтобы она
непосредственно покрывала весь язык, мы потеряли бы простоту, присущую
соединению ограниченной грамматики непосредственно
составляющих с ее трансформационным развитием. В этом подходе
отсутствовала бы главная черта построений, основанных на понятии уровня
(ср. начало § 3.1) и состоящая в том, чтобы более изящно и
систематически реконструировать реальный язык во всей его сложности,
определяя взаимодействие уровней, которые сами по себе являются
простыми.
448

читься Lunch is eaten John «Завтрак съеден Джон»).
Далее, если V является переходным и за ним следует
предложная группа by+NP, мы обязаны выбрать Ье+еп (тогда
мы будем иметь Lunch is eaten by John «Завтрак съедается
Джоном», но не John is eating by lunch «Джон съеден
завтраком» и т. д.).-Наконец, заметим, что при
развертывании (13) в исчерпывающую грамматику мы должны
наложить многие ограничения на выбор V для различения
субъекта и объекта, с тем чтобы разрешенными были
такие предложения, как: John admires sincerity «Джон
восхищается искренностью»; Sincerity frightens John
«Искренность пугает Джона»; John plays golf «Джон играет
в гольф»; John drinks wine «Джон пьет вино», но не такие
непредложения24, как: Sincerity admires John
«Искренность восхищается Джоном»; John frightens sincerity
«Джон пугает искренность»; Golf plays John «Гольф играет
в Джона»; Wine drinks John «Вино пьет Джона». Вся эта
система ограничений совершенно теряет смысл, если мы
выберем Ье+еп в качестве части вспомогательного
глагола. Фактически в таком случае сохраняются те же
самые избирательные зависимости, но в обратном порядке.
Это значит, что всякому предложению NPt—V—NP2
может соответствовать предложение NP2—is + Ven —
—by+NP x. Если попытаться включить пассивные
предложения в грамматику (13) непосредственно, окажется
необходимым заново сформулировать все ограничения, но
в обратном порядке — для случая, когда в качестве части
вспомогательного глагола выбирается Ье+еп. Этого
неизящного удвоения, равно как и специальных
ограничений, включающих элемент Ье+еп, можно избежать только
тогда, когда мы произвольным образом исключим
пассивные предложения из грамматики непосредственно
составляющих и введем их снова посредством правила типа
24 И здесь мы могли бы использовать понятие степени
грамматической правильности, введенного в прим. 19 на стр. 440—441.
Например, предложение Sincerity admires John «Искренность
восхищается Джоном», хотя и явно менее грамматически правильное, чем John
admires sincerity «Джон восхищается искренностью», все же
несомненно более грамматически правильное, чем of admires John.
Я полагаю, что пригодное для работы понятие степени
грамматической правильности можно выработать на чисто формальной основе-
(ср. мою работу «The logical structure of linguistic theory»), однако-
это выходит за рамки данной работы. См. § 7.5, где показано более
четко, что инверсия необходима в пассиве,
29 Заказ № 2064
449

(34). Если S1 — грамматически правильное предложение
вида
NP— Aux—V— NP2,
то соответствующая цепочка вида
??,—Aux+be+en—V—by+NP,
является также грамматически правильным
предложением.
Например, если John —С — admire — sincerity есть
предложение, то Sincerity — C+be+en — admire — by+
+John (которая действием (29) и (19) превращается
в Sincerity is admired by John «Искренность восхищает
Джона») также является предложением.
Мы можем теперь опустить в (28 III) элемент Ье+еп
и все связанные с ним специальные ограничения. То,
что элемент Ье+еп требует переходного глагола, что он
не может выступать перед V+NP, что он должен стоять
перед V+by+NP (где V—переходный глагол), что он
инвертирует окружающие именные группы, оказывается
в каждом конкретном случае автоматическим следствием
правила (34). Это правило, таким образом, ведет к
значительному упрощению грамматики. Однако (34) далеко
выходит за рамки (?, F)-грамматики. Подобно (29 II),
оно требует обращения к структуре составляющих
цепочки, к которой оно применяется, и осуществляет инверсию
этой цепочки структурно определенным способом.
5.5. Мы рассмотрели три правила ((26), (29), (34)),
которые существенно упрощают описание английского
языка, но не могут быть включены в (?, F)-грамматику.
Существует немало иных правил этого типа; некоторые из
них мы рассмотрим ниже. Исследуя далее недостатки
грамматик непосредственно составляющих, мы можем
показать вполне убедительно, что эти грамматики будут так
безнадежно сложны, что окажутся совершенно
неинтересными, если не включить в них такие правила.
Если же тщательно разобраться в предпосылках, из
которых исходят эти правила, мы увидим, что они ведут
к совершенно новой концепции лингвистической
структуры. Назовем каждое подобное правило «грамматической
трансформацией». Грамматическая трансформация Т,
воздействуя на заданную цепочку (или, как в случае (26), на
совокупность цепочек) с заданной структурой составляю-
450

щих, преобразует ее в новую цепочку с новой производной
структурой составляющих. Чтобы показать, как эта
операция осуществляется, необходимо весьма обширное
исследование, которое поведет нас далеко за рамки данной
работы; тем не менее можно разработать некоторую,
довольно сложную, но вполне разумную алгебру
трансформаций, удовлетворяющую очевидным требованиям,
предъявляемым к грамматическому описанию25.
В приведенных примерах можно уже обнаружить
некоторые из существенных черт трансформационной
грамматики. Во-первых, ясно, что необходимо определить
очередность применения имеющихся трансформаций.
Пассивная трансформация (34), например, должна
применяться перед (29). За ней должна следовать (29 I) уже
потому, что глагольный элемент в полученном пассивном
предложении должен иметь то же число, что и новое
грамматическое подлежащее. Она должна предшествовать
(29 II), для того чтобы последнее правило могло быть
надлежащим образом применено к новому вставленному
элементу be+еп. (Обсуждая вопрос о возможности
включить (29 I) в [?, F]-грамматику, мы упомянули о том,
что нельзя требовать, чтобы данное правило применялось
прежде правила, развертывающего NPsing в the+man,
и т. п. Одно из оснований для этого теперь очевидно:
(29 I) должно применяться после (34), (34) же должно
применяться после развертывания NPsing} иначе мы не
получим надлежащих отношений выбора между подлежащим
и глаголом и между глаголом и «действующим лицом»
пассивного предложения.)
Во-вторых, заметим, что некоторые трансформации
являются обязательными, тогда как другие лишь
факультативны. Например, (29) необходимо применять к любой
деривации, так как без него мы предложения просто не
получим26. Пассивная же трансформация (34) может приме-
25 См. мою работу «Three models for the description of language»
(см. выше, стр. 426, прим. 10), в которой приводится краткое
изложение трансформаций, а также «The logical structure of linguistic
theory» и «Transformational analysis», где дана детальная разработка
трансформационной алгебры и трансформационных грамматик. Ср.
Z. S. Harris, Transformations in linguistic analysis, где мы
встречаем несколько иной подход к трансформационному анализу.
26 Правда, из трех частей (29 I) обязательна лишь третья. Это
означает, что past может выступать как после NPSing, так и после
NPpl- Всякий раз, когда мы имеем элемент типа С в (29 I), который
29*
451

няться, а может и не применяться в зависимости от
конкретных обстоятельств. И в том и в другом случае
результатом будет предложение. Значит, (29) — обязательная
трансформация, а (34) — факультативная.
Это различение между обязательными и
факультативными трансформациями приводит к установлению
фундаментального различия между предложениями языка.
Допустим, существует грамматика G с [?, F]-частью и
трансформационной частью, и пусть трансформационная
часть имеет некоторые обязательные трансформации и
некоторые факультативные трансформации. Тогда мы
можем определить ядро языка (в терминах грамматики G)
как множество предложений, получаемых в результате
применения обязательных трансформаций к
терминальным цепочкам [?, F]-грамматики. Трансформационная
часть грамматики задается таким образом, что
трансформации могут применяться к ядерным предложениям
(точнее — к формам, лежащим в основе ядерных предложений,
т. е. к терминальным цепочкам [?, F]-части грамматики)
или ранее полученным трансформам. Таким образом,
всякое предложение языка либо принадлежит ядру, либо
выводится из цепочек, лежащих в основе одного или более
ядерных предложений, применением последовательности
из одной или более трансформаций.
Эти рассуждения позволяют нам представить
грамматику как систему, обладающую естественным трехчаст-
ным строением. В соответствии с уровнем непосредственно
составляющих грамматика обладает последовательностью
правил вида Х-> У, а в соответствии с более низкими
уровнями — последовательностью морфофонемных правил того
же основного вида. В качестве промежуточного звена
между этими двумя последовательностями она имеет
последовательность трансформационных правил. Таким
образом, грамматика должна выглядеть так:
(35) ?: Sentence:
1 * ? \ Уровень непосредственно составляю-
x'n-Yj щих
должен быть развернут, что можно сделать несколькими
различными способами, мы можем установить очередность и сделать все
случаи, кроме последнего, факультативными, последний же —
обязательным.
452

> Трансформационный уровень
у J ???
\ * ? \ Морфофонемный уровень
Для получения предложения с помощью такой
грамматики мы строим расширенную деривацию, начиная
с Sentence. Пробегая правила, мы строим терминальную
цепочку, которая представляет собой последовательность
морфем, расположенных не обязательно в правильном
порядке. Затем мы пробегаем последовательность
трансформаций Т1,...Тj, применяя все обязательные
трансформации и, возможно, некоторые факультативные. Эти
трансформации могут переупорядочивать цепочки, а также
добавлять и опускать морфемы. В результате они выдают
цепочку слов. Затем мы пробегаем морфофонемные
правила, обращая цепочку слов в цепочку фонем.
Отрезок грамматики непосредственно составляющих включает
такие правила, как (13), (17) и (28). Трансформационная
часть состоит из правил типа (26), (29) и (34),
сформулированных надлежащим образом в терминах, которые должны
быть разработаны в полной теории трансформаций. Мор-
фофонемная часть включает такие правила, как (19). Эта
схема процесса порождения предложений должна (и легко
может) быть обобщена, с тем чтобы обеспечить надлежащее
функционирование таких правил, как (26),
воздействующих на несколько предложений. Она должна быть
обобщена и для того, чтобы обеспечить возможность повторного
применения трансформаций к трансформам с целью
получения все более и более сложных предложений.
Если для порождения данного предложения
применяются только обязательные трансформации, мы называем
полученное предложение ядерным. Дальнейшее
исследование покажет, что в части грамматики, относящейся к
уровню непосредственно составляющих, и в морфофонем-
ной части грамматики можно выделить также некоторый
скелет обязательных правил, которые должны
применяться всякий раз, как мы приходим к ним в процессе
порождения предложений. В § 4 мы указывали, что
правила модели непосредственно составляющих приводят к
такой концепции лингвистической структуры и «уровня
453

представления», которая принципиально отличается от
концепции, связанной с морфофонемными правилами.
На каждом из нижних уровней, отвечающих нижней
трети грамматики, высказывание представлено, вообще
говоря, единственной последовательностью элементов.
Однако уровень непосредственно составляющих не может
быть разбит на подуровни: на уровне непосредственно
составляющих высказывание представляется в виде
множества цепочек, которые нельзя разместить по более высоким
или более низким уровням. Это множество цепочек
эквивалентно схеме типа (15). На трансформационном уровне
высказывание представляется еще более абстрактно,
через последовательность трансформаций, посредством
которых оно выводится в конечном счете из ядерных
предложений (точнее, из цепочек, лежащих в основе ядерных
предложений). Существует весьма естественное общее
определение «лингвистического уровня», включающее все
эти случаи27, и, как мы увидим ниже, имеется
полное основание считать, что каждая из этих структур
является лингвистическим уровнем.
Когда правила трансформационного анализа
надлежащим образом сформулированы, мы обнаруживаем, что он
является значительно более сильным, чем описание в
терминах модели непосредственно составляющих, подобно
тому, как последнее является значительно более сильным,
чем описание в терминах марковского процесса с конечным
числом состояний, который порождает предложения слева
направо. В частности, такие языки, как (10 III), лежащие
вне границ описания по непосредственно составляющим,
могут выводиться трансформационным путем28. Важно
отметить, что грамматика существенно упрощается при
добавлении трансформационного уровня, поскольку
теперь необходимо обеспечить построение по непосред-
27 Ср. «The logical structure of linguistic theory» и
«Transformational analysis».
28 Пусть G есть [?, F]-грамматика с начальной цепочкой
Sentence и множеством всех конечных цепочек из букв а и b в
качестве терминального выхода. Такая грамматика существует. Если
G' есть грамматика, включающая G как одну из своих частей на
уровне непосредственно составляющих, и если она дополняется
трансформацией Т, применяемой к любой цепочке K, служащей
предложением, превращая ее в K+K, то на выходе G' мы будем
иметь (10 III).
454

ственно составляющим только для ядерных предложений —
терминальные цепочки [?, F]-грамматики в точности те
же самые, что и лежащие в основе ядерных предложений.
Ядерные предложения выбираются так, чтобы
терминальные цепочки, лежащие в основе ядра, легко производились
средствами [?, F]-описания, а все прочие предложения
могли выводиться из этих терминальных цепочек
посредством просто формулируемых трансформаций. Мы
видели и еще увидим ниже некоторые примеры упрощений,
к которым приводит трансформационный анализ. Полное
синтаксическое исследование английского языка
представит нам еще немало подобных примеров.
Заслуживает упоминания еще один момент, связанный
с грамматиками вида (35). Мы описали эти грамматики
как механизмы для порождения предложений. Эта
довольно обычная формулировка может, пожалуй, навести на
мысль, что грамматическая теория в какой-то мере
асимметрична в том смысле, что грамматика становится на
точку зрения скорее говорящего, чем слушающего, что
она имеет дело с процессом производства высказываний,
а не с «обратным» процессом анализа и реконструкции
структуры заданных высказываний. В действительности
грамматики рассмотренного нами вида вполне нейтральны
по отношению к говорящему и слушающему, по отношению
к синтезу и анализу высказываний. Грамматика не говорит
нам, как синтезировать конкретное высказывание; она не
говорит и того, как анализировать то или иное заданное
высказывание. Фактически задачи, которые должны
решать говорящий и слушающий, тождественны в своем
существе и выходят за пределы компетенции грамматик
вида (35). Каждая такая грамматика есть просто описание
некоторого множества высказываний, именно тех, которые
она порождает. С помощью этой грамматики можно
реконструировать формальные отношения, справедливые для
высказываний в терминах модели непосредственно
составляющих, трансформационной структуры и т. п. Может
быть, данный вопрос станет более ясным, если прибегнуть
к аналогии с отделом химии, трактующим о структурно
возможных соединениях. Об этой теории можно сказать, что
она порождает все физически возможные соединения
точно так же, как грамматика порождает все грамматически
«возможные» высказывания. Она может служить
теоретической базой для качественного анализа и синтеза конкрет-
455

ных соединений, точно так же, как грамматика может
служить базой при решении таких проблем, как анализ и
синтез конкретных высказываний.
6. О ЗАДАЧАХ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
6.1. В §§ 3,4 описаны две модели лингвистической
структуры: простая теоретико-коммуникационная модель и
формализованный вариант анализа по непосредственно
составляющим. Обеони оказались неадекватными, и в § 5 я
предложил более сильную модель, сочетающую уровень
непосредственно составляющих и грамматические трансформации,
которая предназначена восполнить недостатки предыдущих
моделей. Прежде чем переходить к изучению этой
возможности, я хотел бы разъяснить некоторые исходные моменты,
лежащие в основе метода данного исследования.
Главное в настоящем обсуждении лингвистической
структуры — это проблема обоснования грамматик.
Грамматика языка L есть в сущности теория языка L.
Любая научная теория, основываясь на конечном числе
наблюдений, стремится установить соотношения между
наблюденными явлениями и предсказать новые явления,
сформулировав общие законы в терминах гипотетических
конструктов, таких, как (в физике, например) «масса»
и «электрон». Подобным же образом грамматика
английского языка основывается на конечном множестве
высказываний (наблюдений) и содержит некоторые
грамматические правила (законы), сформулированные в терминах
конкретных фонем, групп и т. п, английского языка
(гипотетические конструкты). Эти правила выражают структурные
соотношения между наблюденными предложениями и
бесконечным числом предложений, порождаемых
грамматикой независимо от этих наблюденных предложений
(предсказания). Наша задача состоит в выработке и
уяснении критериев выбора правильной грамматики для
каждого языка, то есть правильной теории этого языка.
В § 2.1 были упомянуты два типа таких критериев.
Ясно, что каждая грамматика обязана удовлетворять
определенным внешним условиям адекватности; так,
например, порождаемые ею предложения должны быть
приемлемы для природного носителя языка. В § 8 мы
рассмотрим некоторые другие внешние условия этого рода. Кроме
того, мы предъявляем к грамматикам требование общности;
456

мы требуем, чтобы грамматика данного языка была
построена в соответствии с определенной теорией
лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема»
и «группа», определяются вне зависимости от всякого
конкретного языка29. Если опустить либо внешние условия,
либо требование общности, у нас не будет оснований для
выбора среди большого числа совершенно различных
«грамматик», каждая из которых совместима с данной
совокупностью наблюденных высказываний. Но, как
мы заметили в § 2.1, эти требования в своей совокупности
представляют весьма сильный критерий адекватности для
общей теории лингвистической структуры, а также для
множества грамматик, которые созданы на ее основе для
конкретных языков. Заметим, что ни общая теория, ни
конкретные грамматики не фиксированы с этой точки
зрения раз навсегда. Прогресс и пересмотр могут
осуществляться в силу открытия новых фактов, касающихся
конкретных языков, или чисто теоретического
проникновения в организацию языковых данных, т. е. построения
новых моделей лингвистической структуры. В этой
концепции, однако, нет круга. В любой момент времени
мы можем попытаться сформулировать со всей возможной
точностью как общую теорию, так и множество связанных
с ней грамматик, которые обязаны удовлетворять
эмпирическим, внешним условиям адекватности.
Мы не рассмотрели еще следующего весьма решающего
вопроса: каково отношение между общей теорией и
конкретными грамматиками, вытекающими из нее? Другими
словами, какой смысл мы вкладываем в данном контексте
в понятие «вытекать из»? Именно в этом пункте наш
подход резко расходится со многими теориями
лингвистической структуры.
Наиболее сильное требование, которое можно было бы
предъявить к соотношению между теорией
лингвистической структуры и конкретными грамматиками, состоит в
29 Предполагается, что эти два условия соответствуют тому, что
имел в виду Ельмслев, говоря о пригодности и произвольности
лингвистической теории. Ср. L. Hjelmslev, Prolegomena to a theory
of language (Memoir 7, Indiana University Publications in
Anthropology and Linguistics), Baltimore, 1953, p. 8 [в переводе на русский
см. «Новое в лингвистике», вып. 1, Изд-во иностранной лит-ры, М.,
1960, стр. 275. —Прим. ред.]; в этой связи см. также рассуждение
Хоккета о «метакритериях» в лингвистике («Two models of
grammatical-description», «Linguistics Today» = «Word», 10,p. 232—233).
457

том, чтобы теория, исходя из определенной совокупности
высказываний, давала практичный и автоматический
метод конструирования грамматики. Будем говорить, что
такая теория предоставляет нам процедуру для открытия
грамматик.
Более слабое требование заключается в том, чтобы
теория давала практичный и автоматический метод для
определения того, является ли грамматика, предлагаемая для
данной совокупности высказываний, действительно
наилучшей грамматикой для того языка, из которого взята
данная совокупность. О такой теории, не затрагивающей
вопроса о том, как строится грамматика, надо говорить
как о теории, предоставляющей процедуру суждения
о грамматике.
Еще более слабое требование сводится к тому, чтобы,
имея совокупность высказываний и две предлагаемые
грамматики G, и G2, мы могли с их помощью решить,
какая из грамматик лучше для языка, из которого выделена
данная совокупность высказываний. В этом случае следует
говорить, что теория дает нам процедуру выбора грамматик.
Все эти теории можно представить графически
следующим образом:
На рис. (36 I) представлена теория, понимаемая как
машина, получающая совокупность высказываний на
входе и выдающая на выходе грамматику, т. е. теория,
дающая процедуру открытия. На рис. (36II) показан
458

механизм с грамматикой и совокупностью высказываний в
качестве входов и ответами «да» и «нет» в качестве
выходов, означающими правильность или неправильность
грамматики; следовательно, это теория, дающая процедуру
суждения о грамматике. Рис. (36 III) представляет
теорию с грамматиками G1 и G2, a также всей
совокупностью высказываний на входе и решением о
предпочтительности G1 или G2 на выходе, т. е. теорию, дающую
процедуру выбора грамматик30.
Из принятой здесь точки зрения вытекает, что
неразумно требовать от лингвистической теории чего-либо
большего, чем практичной процедуры выбора грамматик.
Иначе говоря, мы принимаем последнюю из трех позиций,
о которых говорилось выше. Насколько я понимаю,
большинство наиболее тщательных программ в области
разработки лингвистической теории31 стремятся к
удовлетворению самого сильного из этих трех требований. Это
значит, что предпринимаются попытки сформулировать
методы анализа, которые исследователь реально может
использовать, если у него есть время, чтобы построить
грамматику языка, исходя непосредственно из сырых
данных. По-моему, весьма сомнительно, чтобы этой цели
можно было достигнуть сколько-нибудь интересным путем, и я
80 Основная проблема не изменится, если мы захотим взять
небольшое множество правильных грамматик вместо одной.
81 См., например, В. В 1 о с h, A set of postulates for phonemic
analysis, «Language», 24, 1948, p. 3—46; N. Chomsky, Systems
of syntactic analysis, «Journal of Symbolic Logic», 18, 1953, p. 242—
256; Z. S. Harris, From phoneme to morpheme, «Language»,
31, 1955, p. 190—222; его же, Methods in structural linguistics,
Chicago, 1951; C. F. Hockett, A formal statement of morphemic
analysis, «Studies in Linguistics», 10, 1952, p. 27—39; его же,
Problems of morphemic analysis, «Language», 23, 1947, p. 321—343;
R. S. Wells, Immediate constituents, «Language», 23, 1947, p. 81 —
117, и многие другие работы. Хотя явной целью этих работ
являются процедуры открытия, мы часто обнаруживаем при
тщательном рассмотрении, что теория, которая в действительности
построена, дает всего лишь процедуру выбора грамматик. Так,
например, Хоккет считает своей задачей в «A formal statement of morphemic
analysis» разработку «формальных процедур, с помощью которых
можно идти от стартовой черты до полного описания системы языка»
(стр. 27); но реально он лишь описывает некоторые из формальных
свойств морфологического анализа, а затем предлагает «критерий, с
помощью которого можно определить относительную эффективность
возможных морфологических решений; пользуясь им, можно
выбрать максимально эффективный вариант либо несколько вариантов,
равно эффективных, но более эффективных, чем все прочие» (стр. 29).
459

подозреваю, что всякая попытка достичь ее должна завести
в лабиринт все более и более подробных и сложных
аналитических процедур, которые, однако, не дают ответа на
многие важные вопросы, касающиеся природы
лингвистической структуры. Я полагаю, что, снизив наши запросы
и поставив более скромную цель — разработать
процедуры выбора грамматик,— мы сможем сосредоточить наше
внимание на узловых проблемах лингвистической
структуры и прийти к более удовлетворительному их решению.
Справедливость этого мнения может быть проверена лишь
путем фактической разработки и сравнения указанных
теорий. Заметим, однако, что слабейшее из этих трех
требований является все же достаточно сильным для того,
чтобы обеспечить высокую содержательность теории,
которая ему удовлетворяет. Нам известно немного таких
областей науки, в которых можно было бы серьезно
рассматривать возможность разработки общего, практичного,
автоматического метода выбора между несколькими
теориями, каждая из которых совместима с имеющимися
данными.
Рассматривая каждую из указанных концепций
лингвистической теории, мы охарактеризовали
соответствующие типы процедуры словом «практичная». Эта
неопределенная характеристика очень важна для эмпирической
науки. Допустим, к примеру, что мы оцениваем
грамматики в соответствии с таким простым их свойством, как
длина. Тогда было бы правильным сказать, что мы имеем
практичную процедуру выбора грамматик, поскольку мы можем
сосчитать количество символов, которые каждая из них
содержит; абсолютно верным было бы также
утверждение, что мы имеем процедуру открытия, поскольку
можно расположить все последовательности, состоящие
из конечного числа символов, из которых построены
грамматики, в порядке возрастания их длины. При этом мы
могли бы проверить, является ли каждая из этих
последовательностей грамматикой или нет, так, чтобы можно было
быть уверенным, что по прошествии некоторого конечного
отрезка времени найдется кратчайшая последовательность,
которая удовлетворит необходимым требованиям. Однако
данная процедура открытия не того типа, который
желателен тем, кто пытается удовлетворить наиболее сильное
из требований, рассмотренных выше.
Предположим, что мы пользуемся словом «простота»
460

по отношению к совокупности формальных свойств
грамматик, рассматриваемых с целью выбора между ними.
Тогда перед лингвистической теорией предлагаемого нами
типа встают три главные задачи. Во-первых, необходимо
сформулировать точно (если возможно — с
операционными, поведенческими испытаниями) внешние критерии
адекватности грамматик. Во-вторых, мы должны
охарактеризовать строение грамматик в общей и явной форме так,
чтобы можно было реально предложить грамматики
этого типа для конкретных языков. В-третьих,
необходимо анализировать и определить понятие простоты,
которым мы собираемся пользоваться при выборе
между грамматиками, каждая из которых имеет требуемую
форму. По выполнении последних двух задач мы в
состоянии сформулировать общую теорию лингвистической
структуры, в которой такие понятия, как «фонема в L», «группа
в L», «трансформация в L», определяются для произвольного
языка L в терминах физических и дистрибутивных свойств
высказываний L и формальных свойств грамматик L32.
Например, мы определим множество фонем L как
множество элементов, имеющих известные физические и
дистрибутивные свойства и выступающих в простейшей из
грамматик, предложенных для L. Имея такую теорию, можно
попытаться построить грамматики для реальных языков
и решить затем, удовлетворяют ли простейшие из
грамматик, предлагаемые нами (т. е. грамматики, которые мы
обязаны выбрать согласно общей теории), внешним
условиям адекватности. Мы должны продолжать
пересматривать наши понятия простоты и характеристики форм
грамматик до тех пор, пока грамматики, отобранные в
соответствии с теорией, не будут удовлетворять внешним
условиям 33. Заметим, что эта теория не может подсказать нам,
как реально приступить к построению грамматики данного
32 Лингвистическая теория формулируется, таким образом, на
языке, который является метаязыком по отношению к языку, на
котором написаны грамматики, и на метаметаязыке по отношению
к языку, для которого построена грамматика.
33 В действительности в ходе исследования мы можем
пересмотреть также критерии адекватности. Это значит, мы можем
решить, что некоторые из соответствующих испытаний не применимы
к грамматическим явлениям. Предмет теории не вполне определен в
начале исследования. Он определяется частично в меру возможности
дать организованное и систематическое описание некоторой
области явлений.
461

языка, исходя из всей совокупности высказываний.
Однако благодаря ей мы можем решить, как оценить такую
грамматику; эта теория должна, таким образом, дать нам
возможность выбрать между двумя предложенными
грамматиками.
В предыдущих разделах настоящего исследования мы
имели дело со второй из упомянутых трех задач. Мы
предполагали, что множество грамматически правильных
предложений английского языка задано и что существует
некоторое понятие простоты, и старались решить, какого
рода грамматика будет точно порождать грамматически
правильные предложения некоторым простым способом.
Формулируя это несколько иными словами, мы отметили
выше, что одно из понятий, которое необходимо определить
в общей лингвистической теории, есть «предложение в L».
Исходными для определения должны быть такие
понятия, как «наблюденное высказывание в L», «простота
грамматики L» и т. п. В соответствии со сказанным общая
теория имеет дело с разъяснением отношения между
множеством грамматически правильных предложений и
множеством наблюденных предложений. Наше изучение
структуры первого множества — это подготовительное
исследование, исходящее из допущения, что, прежде чем
мы сможем ясно охарактеризовать указанное отношение,
мы должны знать гораздо больше о формальных свойствах
этих множеств.
Ниже, в § 7, мы продолжим рассмотрение
сравнительной сложности различных способов описания структуры
английского языка. В частности, мы коснемся вопроса
о том, упростится ли грамматика в целом в том случае, если
мы отнесем некоторый класс предложений к числу
ядерных или если будем считать их полученными посредством
трансформаций. Этим путем мы придем к определенным
заключениям относительно структуры английского языка,
В § 8 мы покажем, что существует независимое
свидетельство в пользу нашего метода выбора, т. е. что более
простые грамматики удовлетворяют определенным внешним
условиям адекватности, тогда как более сложные
грамматики, где иначе решен вопрос об отнесении
предложений к ядру, таким условиям не удовлетворяют. Полученные
результаты, однако, остаются всего лишь
правдоподобными до тех пор, пока мы не дадим строгого
определения используемого нами понятия простоты. Я думаю, что
462

такое определение можно дать, но это не входит в задачу
настоящей монографии. Тем не менее ясно, что при любом
разумном определении «простоты грамматики»
большинство суждений об относительной сложности, к которым
мы придем ниже, останется в силе 34
Заметим, что простота есть системный критерий;
единственное окончательное мерило для оценки — это
простота системы в целом. При рассмотрении частных случаев
мы можем фиксировать лишь, насколько то или иное
решение влияет на общую сложность. Такой критерий может
быть только приблизительным, поскольку в результате
упрощения одной части грамматики могут усложниться
другие ее части. Другими словами, если выяснится, что
упрощение одной части грамматики ведет к
соответствующему упрощению других частей, мы вправе надеяться,
что находимся на правильном пути. Ниже мы попытаемся
показать, что как раз простейший трансформационный
анализ одного класса предложений весьма часто
прокладывает путь к более простому анализу других классов.
Короче говоря, никоим образом не следует
останавливаться на способе получения грамматики, степень простоты
которой определена, например, на том, как можно
получить разложение глагольной группы, приведенное в § 5.3.
Вопросы подобного рода не имеют отношения к
программе исследования, изложенной выше. Можно прийти к
грамматике с помощью интуиции, проб, всякого рода
вспомогательных методологических средств, на основании
предыдущего опыта и т. п. Без сомнения, можно дать
систематическое описание многих полезных процедур анализа,
но навряд ли удастся сформулировать их достаточно
строго, исчерпывающе и просто, чтобы именовать все это
практичной и автоматической процедурой открытия.
Так или иначе данная проблема выходит за рамки настоя-
34 См. мою работу «The logical structure of linguistic theory»,
где рассматриваются методы оценки грамматик в терминах
формальных свойств простоты.
Мы не отрицаем в данном конкретном случае полезности даже
частично адекватных процедур построения. Они могут дать
лингвисту-практику ценное вспомогательное средство, а также
привести к небольшому набору грамматик, среди которых затем
можно выбрать лучшие. Существо нашей позиции заключается в том, что
лингвистическая теория не должна отождествляться со
справочником полезных процедур и не следует ожидать от нее, что она
предоставит нам автоматические процедуры открытия грамматик.
463

щего исследования. Наша конечная цель — дать
объективный и формальный метод выбора грамматики и сравнения
ее с другими предложенными грамматиками. Нас
интересует, таким образом, описание форм грамматик (или, что
то же самое, природы лингвистической структуры) и
изучение эмпирических последствий принятия
определенной модели лингвистической структуры, а не указания,
как в принципе можно прийти к грамматике того или
иного языка.
6.2. Как скоро мы отказываемся от всякого намерения
найти практичную процедуру открытия грамматик,
многие проблемы, которые были предметом горячей
методологической дискуссии, попросту снимаются. Рассмотрим
проблему независимости уровней. Справедливо
указывалось, что если морфемы определяются через фонемы и
одновременно фонемный анализ связан с
морфологическими соображениями, то лингвистическая теория сходит
на нет в силу логического круга. Однако эта
взаимозависимость уровней не обязательно должна привести к кругу.
В данном случае можно задать «предположительное
множество фонем» и «предположительное множество морфем»
и определить отношение совместимости, существующее
между предположительными множествами фонем и
предположительными множествами морфем. Тогда мы сможем
определить пару, состоящую из множества фонем и
множества морфем, для данного языка как совместимую
пару, состоящую из предположительного множества фонем
и предположительного множества морфем. Наше отношение
совместимости будет частично базироваться на
соображениях простоты, т. е. мы сможем определять фонемы и
морфемы языка как предположительные фонемы и
морфемы, которые, между прочим, в совокупности приведут
к самой простой грамматике. Таким образом, мы получаем
совершенно прямой путь определения взаимозависимых
уровней, не впадая в ошибку круга. Разумеется, все это
еще не дает ответа на вопрос, как найти фонемы и морфемы
прямым, автоматическим путем. Но и никакая другая
фонемная или морфологическая теория в действительности
не ответит на этот прямой вопрос, и мало оснований
полагать, что на него вообще можно ответить сколько-нибудь
содержательным образом. Во всяком случае, если мы
поставим себе более скромную цель и потребуем только
разработки процедуры выбора грамматик, то останется мало
464

оснований возражать против смешения уровней и нетрудно
будет избежать круга при определении взаимозависимых
уровней35.
Многие проблемы морфемного анализа также получают
совершенно простое решение, если мы примем общее
направление, охарактеризованное выше. Пытаясь разработать
процедуры открытия грамматик, мы естественным
образом приходим к необходимости рассматривать морфемы
как классы последовательностей фонем, т. е. как единицы,
имеющие конкретный фонемный «состав» в некотором
совершенно буквальном смысле. Это ведет к помехам в таких
общеизвестных случаях, как английское took /tuk/, где
85 См. Z. S. Harris, Methods in structural linguistics, Chicago,
1951 (напр., Приложение к 7.4, Приложение к 8.2, гл. 9, 12),
где приводятся примеры процедур, ведущих к взаимозависимым
уровням. Я думаю, что возражение Фаулера против
морфологических процедур Хэрриса (ср. «Language», 28, 1952, р. 504—509)
можно без труда опровергнуть, если сформулировать, не впадая в
круг, предложенную здесь процедуру. Ср. С. F. Hockett,
A manual of phonology (Memoir 11, Indiana University Publications в
«Anthropology an Linguistics»), Baltimore, 1955; eго же, Two
fundamental problems in phonemics, «Studies in Linguistics», 7, 1949,
p. 33; R. Jakobson, The phonemic and grammatical aspects of
language and their interrelation (Proceedings of the Sixth
International congress of linguists,5—18,Paris, 1948); K. L. ? i ke, Grammatical
prerequisites to phonemic analysis, «Word», 3, 1947, p. 155—172;
его же, More on grammatical prerequisites, «Word», 8, 1952, p.
106—121, где обсуждается проблема взаимозависимости уровней.
См. также N.Chomsky, M. Halle, F. Likoff, On accent
and juncture in English («For Roman Jakobson», 's-Gravenhage,
1956, p. 65—80).
Бар-Хиллел утверждает в «Logical syntax and semantics» (см.
«Language», 30, 1954, p. 230—237), что предложения Пайка можно
формализовать с помощью рекурсивных определений. Он не
обосновывает этого утверждения подробно; что до меня, то я считаю, что
этот путь вряд ли приведет к успеху. Кроме того, если
удовлетвориться процедурой выбора грамматик, то можно построить
взаимозависимые уровни, пользуясь только прямыми определениями, как
мы только что видели.
Проблему взаимозависимости фонемного и морфемного уровней
не следует смешивать с вопросом о том, необходима ли
морфологическая информация для того, чтобы читать фонемную
транскрипцию. Даже если считать морфологические соображения имеющими
отношение к определению фонем языка, может тем не менее
оказаться, что фонемная транскрипция дает полный набор «правил чтения»
вне зависимости от других уровней. Ср. N. С h о m s k y, M.
Halle, F. Lukoff , On accent and juncture in English («For Roman
Jakobson», 's-Gravenhage, 1956, p. 65—80), где рассматривается
этот вопрос и приводятся примеры.
30 Заказ № 2064
465

трудно, не прибегая к искусственности, связать какую бы
то ни было часть слова с морфемой прошедшего времени,
присутствующей в виде /t/ в walked /wokt/, а также в
виде /d/ в framed /freymd/ и т. д. Можно избежать всех
этих проблем, рассматривая морфологию и фонологию как
два различных, но взаимозависимых уровня
представления, связанных в грамматике посредством морфофонемных
правил типа (19). Так, took представляется на
морфологическом уровне в виде take+past, подобно тому как
walked можно воспринимать в виде walk+past. Морфофонем-
ные правила (19 II) и (19 V), соответственно, превращают
эти цепочки морфем в /tuk/ и /wokt/. Единственная
разница между этими двумя случаями состоит в том, что (19 V)
является гораздо более общим правилом, чем (19 II)36.
Если мы откажемся от мысли, что более высокие уровни
в буквальном смысле слова построены из элементов более
низких уровней (а я думаю, что мы должны это сделать),
то станет куда более естественным рассматривать даже
такие абстрактные системы представления, как
трансформационная структура (где каждое высказывание
представляется последовательностью трансформаций, посредством
которых оно получается из терминальной цепочки
грамматики непосредственно составляющих), в качестве
лингвистического уровня.
В действительности, становясь на ту точку зрения, что
уровни взаимозависимы, или принимая концепцию линг-
36 Хоккет дает весьма ясное изложение этого подхода к уровням
в «A manual of phonology», 1955, p. 15. В «Two models of
grammatical description» (см. «Linguistics Today =«Word», 10, 1954,p. 210—
233) Хоккет отбрасывает решение, весьма сходное с тем, которое
только что было предложено, на том основании, что «took и take
частично сходны по фонемному виду, точно так же как baked и bake;
они сходны также по значению; этого факта нельзя упускать из виду»
(стр. 224). Но сходство значений не упускается из виду при нашей
формулировке, поскольку морфема past налицо в морфемном
представлении как слова took «взял», так и слова baked «пек». Сходство
фонемного вида также может быть обнаружено при данной
формулировке морфофонемного правила, которое превращает take+past
в /tuk/. Без сомнения, в реальной морфемной системе мы
сформулируем это правило в виде:
еу -> и в контексте t—k-fpas/.
Это позволит нам упростить грамматику посредством обобщения,
которое обнаружит параллели между take «взять» — took «взял»,
shake «трясти» — shook «тряс», forsake «покинуть» — forsoo к
«покинул» и в более общем случае между stand «стоять» — stood
«стоял» и т. п.
466

вистических уровней как абстрактных систем
представления, связанных между собой только общими правилами,
мы вовсе не оказываемся вынужденными оставить всякую
надежду найти практичные процедуры открытия
грамматик. И все же, по-моему, не подлежит сомнению, что
сопротивление смешению уровней, равно как и мысль, что
каждый уровень в буквальном смысле слова строится из
элементов более низкого уровня, имеют источником
стремление разработать процедуры открытия грамматик.
Если мы откажемся от этой цели и будем проводить ясное
различие между справочником полезных эвристических
процедур и теорией лингвистической структуры, то
останется мало оснований отстаивать любую из этих довольно
шатких позиций.
Многие общепринятые точки зрения окажутся
несостоятельными, если мы сформулируем наши цели
предложенным выше образом. Так, утверждают иногда, что
работа в области синтаксической теории в настоящее время
преждевременна, поскольку многие проблемы,
возникающие на более низком уровне фонетики и морфологии, не
решены. Совершенно справедливо, что высшие уровни
лингвистического описания зависят от результатов,
полученных на низших уровнях. Однако в определенном,
вполне разумном смысле, верно также и обратное. Выше мы
видели, например, что было бы абсурдным или даже
безнадежным устанавливать принципы построения
предложений в терминах фонем или морфем, однако только
разработка таких высших уровней, как уровень
непосредственно составляющих, показывает нам, что нет смысла
предпринимать эту тщетную попытку на низших
уровнях87. Подобным же образом мы утверждали, что описание
структуры предложения через анализ по
непосредственно составляющим теряет силу вне определенных границ.
Однако только разработка еще более абстрактного
уровня трансформаций может подготовить почву для
разработки более простой и адекватной методики анализа по
непосредственно составляющим в более узких границах.
37 См. N. Сhomsky, М. Halle, F. Lukoff, On accent
and juncture in English («For Roman Jakobson», 's-Gravenhage,
1956, p. 65—80), где рассматриваются явления на всех высших
уровнях (включая морфологию, непосредственно составляющие
и трансформации), связанные с выбором того или иного фонемного
анализа.
30*
467

Грамматика языка — это сложная система с
многочисленными и разнообразными связями между ее частями.
Для исчерпывающей разработки одной части зачастую
полезно или даже необходимо иметь некоторую картину
системы в целом. Итак, я думаю, что мнение, будто
синтаксическая теория должна ожидать решения проблем
фонологии и морфологии, совершенно несостоятельно и не зависит
от того, занимаемся ли мы проблемой процедур
открытия или нет. Однако я уверен, что это мнение питается
ложной аналогией между порядком разработки
лингвистической теории и предполагаемой очередностью операций
при открытии грамматической структуры.
7. НЕКОТОРЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
7. 1. После некоторого отступления мы можем
вернуться к изучению последствий принятия
трансформационного подхода к описанию английского синтаксиса. Наша
задача — так ограничить объем ядра, чтобы терминальные
цепочки, лежащие в основе предложений, выводились с
помощью простой модели непосредственно составляющих
и могли явиться базой для образования всех предложений
посредством простых трансформаций: обязательных
трансформаций в случае ядерных предложений, обязательных
и факультативных трансформаций в случае неядерных
предложений.
Чтобы определить трансформацию точно, необходимо
описать разложение цепочек, к которым она
применяется, и те структурные изменения, которые вызывает
трансформация в этих цепочках88. Так, пассивная
трансформация применяется к цепочкам вида NP—Aux—V—NP и
вызывает обмен местами двух именных групп,
добавление by перед последней именной группой и прибавление
bе+еп к Aux (ср. (34)). Рассмотрим теперь введение not
или rit в группу с вспомогательным глаголом. Проще
всего описать отрицание посредством трансформации,
которая применяется раньше, чем (29 II), и вводит not
или п't после второй морфемы группы, получаемой с
помощью (28 III), если эта группа содержит по
38 См. литературу, указанную в прим. 25, где более детально
рассматриваются общие вопросы определения трансформаций и
определяются некоторые конкретные трансформации.
468

крайней мере две морфемы, или после первой морфемы,
если группа содержит только одну. Следовательно,
трансформация Тnot воздействует на цепочки,
разлагающиеся на три сегмента, одним из следующих способов:
(37) (I) NP — C—V ...
(II) NP — C+M-...
(III) NP — C + have—...
(IV) NP — C + be — ...
где значения символов те же, что и в (28), (29), и
безразлично, что стоит на месте точек. При наличии цепочки,
разлагаемой на три сегмента одним из этих способов,
трансформация Tnot добавляет not (или n't) ко второму
сегменту цепочки. Так, например, будучи применена
к терминальной цепочке they—0+сап—соте (пример
из (37 II)), трансформация Tnot дает they—0+can+n't—
—соте (и, в конечном счете—They can't come «Они не могут
прийти»); примененная к they — 0 +have — en + come
(пример из (37 III)), она дает they—0+have+n't—en-\-come
(в конечном счете — They haven't come «Они не пришли»);
примененная к they—0 + be—ing+come (пример(37 IV)),
она дает they—0 +be+n't—ing+come (в конечном счете —
They aren't coming «Они не приходят»). Это правило,
следовательно, справедливо, если взять три последних случая
из (37).
Рассмотрим теперь пример (37 I) т. е. терминальную
цепочку типа (38)
(38) John — S — соте,
дающую в результате применения правила (29 II) ядерное
предложение John comes «Джон приходит». Применение
трансформации Tnot к (38) дает
(39) John — S + n't — come.
Но мы установили, что Tnot применяется раньше
правила (29 II), которое превращает Af + ? в ? -f Af#.
Далее мы обнаруживаем, что (29 II) вообще не применимо
к (39), поскольку (39) уже не содержит последовательности
Af + v. Дополним теперь грамматику следующим
обязательным трансформационным правилом, применяющимся
после (29):
(40)# Af -> #dо + Af,
469

где do — тот же самый элемент, что и знаменательный
глагол в John does his homework «Джон выполняет свое
домашнее задание». (Ср. (29 III) относительно введения
символа #). Правило (40) означает лишь, что do вводится в
качестве носителя «холостого» аффикса. Применив к (39)
правило (40), а также морфологические правила, мы
получаем John doesn't come «Джон не приходит». Правила
(37) и (40) позволяют, таким образом, получить все и
только грамматические формы отрицания в предложении.
Как таковая трансформационная трактовка
отрицания несколько проще, чем всякая трактовка, основанная
на модели непосредственно составляющих. Преимущества
трансформационной трактовки (перед включением
отрицательных предложений в ядро) стали бы гораздо
очевидней, если бы нам удалось найти другие случаи, когда те
же самые формулировки (т. е. (37) и (40)) оказались бы
необходимыми, но уже по совершенно иным мотивам. И такие
случаи в действительности имеются.
Рассмотрим класс предложений, выражающих «общий:
вопрос (т. е. требующий ответа: «да» или «нет»), например»
Have they arrived? «Прибыли ли они уже?», Can they
arrive? «Могут ли они прибыть?», Did they arrive? «Прибыли
ли они?» Можно породить все (и только) такие
предложения с помощью трансформации Tq, которая воздействует
на цепочки с разложением (37) и меняет местами первый и
второй сегменты этих цепочек, как они определены в (37).
Потребуем, чтобы Tq применялось после (29 I) и раньше
29 II). Будучи применена к цепочкам
(41) (I) they— 0 — arrive
(II) they — 0-\-сап — arrive
(III) they — 0-\-have — en-{-arrive
(IV) they — 0-\-be — ing-\-arrive,
имеющим вид (37 I—IV), Tq вырабатывает цепочки
(42) (I) 0 — they — arrive
(II) 0 + can — they — arrive
(III) 0-{-have — they — en-{-arrive
(IV) 0 -|- be — they — ing -f-arrive.
Применяя к последним обязательные правила (29 II,
III) и (40), а затем морфофонемные правила, получаем
(43) (I) Do they arrive?
«Прибывают ли они?»
470

(II) Can they arrive?
«Могут ли они прибыть?»
(III) Have they arrived?
«Прибыли ли они уже?»
(IV) Are they arriving?
«Прибывают ли они [в настоящий момент]?».
в фонологической транскрипции. Применив обязательные
правила непосредственно к (41), минуя ? , мы могли бы
получить предложения
(44) (I) They arrive
«Они прибывают»
(II) They can arrive
«Они могут прибыть»
(III) They have arrived
«Они уже прибыли»
(IV) They are arriving
«Они прибывают [в настоящий момент]».
Таким образом, (43 I—IV) — вопросительные аналоги
(44 I—IV).
В случае (42 I) do вводится правилом (40) в качестве
носителя холостого аффикса 0. Если бы С было
развернуто посредством правила (29 I) в S или в past, правило
(40) ввело бы его как носителя этих элементов и мы
получили бы предложения типа Does he arrive? «Прибывает
ли он?», Did he arrive? «Прибыл ли он?» Заметим, что не
требуется никаких новых морфофонемных правил для
объяснения того, что do + 0 -> /duw/, do + S -> /daz/, do +
+ past -> /did/; мы пользуемся этими правилами повсюду
для объяснения форм знаменательного глагола do. Заметим
также, что Tq должно применяться после (29 I), иначе не
будет получено надлежащее грамматическое число.
Анализируя группу со вспомогательным глаголом по
правилам (28), (29), мы считали S морфемой третьего лица
единственного числа, а 0 морфемой, присоединяемой к
глаголу для всех прочих форм подлежащего. Следовательно,
глагол имеет S, если именное подлежащее имеет 0 (The
boy arrives «Мальчик прибывает»), и глагол имеет 0, если
подлежащее имеет S (The boys arrive «Мальчики
прибывают»). Другая возможность, которой мы не рассматривали,
состоит в том, чтобы отказаться от нулевой морфемы и
просто указать, что никакого аффикса нет, если подлежа-
471

щее не имеет формы третьего лица единственного числа.
Мы видим теперь, что этот вариант неприемлем.
Необходимо присутствие морфемы 0, иначе не будет аффикса в
(42 I), носителем которого являлось бы do, и,
следовательно, правило (40) окажется неприменимым к (42 I).
Встречается немало других случаев, когда трансформационный
анализ дает нам решающие доводы за или против введения
нулевых морфем. В качестве отрицательного примера
рассмотрим утверждение, что непереходные глаголы должны
разлагаться на глагол и нулевой объект. В этом случае
пассивная трансформация (34) обратила бы, например,
John—slept — 0 в непредложение 0 — was slept — by
John —*was slept by John39. Следовательно, от такого
разложения непереходных глаголов нужно отказаться. В §7.6
мы обратимся к более общей проблеме, касающейся роли
трансформаций в определении структуры составляющих.
Знаменательно, что для описания вопросительной
трансформации Tq почти ничего не нужно добавлять к
грамматике. Поскольку как анализ предложения, которого эта
трансформация требует, так и правила появления do
оказались независимо от этой трансформации
необходимыми для целей отрицания, нам нужно описать лишь
перестановку, вызываемую действием Tq, для того чтобы
распространить грамматику на случай «общих» вопросов.
Говоря иначе, трансформационный анализ обнаруживает
структурную близость отрицательных и вопросительных
предложений и использует ее для упрощения описания
английского синтаксиса.
При рассмотрении группы со вспомогательным глаголом
мы оставили в стороне формы с акцентированным
элементом do в таких, например, случаях, как John does
come «Джон [именно] приходит» и т. п. Предположим,
мы ввели морфему А контрастного подчеркивания, к
которой применимо следующее морфофонемное правило:
(45) ..V.. + ?->..V.., где "означает резкое подчеркивание.
Введем теперь трансформацию Та, предполагающую
такое же разложение цепочек, как и Тпоt (т. е. разложение
(37)), и добавляющую к этим цепочкам А в том же месте,
где Tnot добавляет not или n't. Подобно тому как Tnot
производит предложения типа
39 Примеры, представляющие собой грамматически
неправильные выражения, переводу не поддаются.— Прим. перев.
472

(46) (I) John doesn't arrive (из John#S+n't # arrive,
применением (40))
«Джон не прибывает»
(II) John can't arrive (из John #S+can+n't #
arrive)
«Джон не может прибыть»
(III) John hasn't arrived (из John ^S+have+n't #
en+arrive)
«Джон не прибыл»
Та производит аналогичные предложения:
(47) (I) John does arive (из John #S+A # arrive,
применением (40))
«Джон [именно] прибывает»
(II) John can arrive (из John # S+can-\-A # arrive)
«Джон может прибыть»
(III) John has arrived (из John#S+have+A #
en-\-arrive)
«Джон [уже] прибыл».
Таким образом, Та является трансформацией
утверждения, которая создает утвердительные предложения John
arrives «Джон прибывает», John can arrive «Джон может
прибыть», John has arrived «Джон [уже] прибыл» и т. п.,
точно так же как Tnot создает отрицательные предложения.
Это наиболее простое в формальном отношении решение
представляется интуитивно наиболее правильным.
Имеются и другие примеры трансформаций,
определяемые тем же самым фундаментальным синтаксическим
разложением предложений, а именно (37). Рассмотрим
трансформацию Tso, обращающую пары цепочек (48) в
соответствующие цепочки (49):
(48) (I) John — 5 — arrive; I — 0— arrive
(II) John — S-\-can— arrive; I — 0+can— arrive
(III) John — S-\-have— en+arrive; I — 0+have —
en-{-arrive
(49) (I) John — 5 — arrive — and — so — 0—I
(II) John — S+can—arrive—and —so — 0 -{-can — I
(III) John — S + have — en+arrive — and — so — 0+
have — /.
Применяя правила (29 II, III), (40) и морфофонемные
правила, в конечном счете получаем:
473

(50) (I) John arrives and so do I
«Джон прибывает и я тоже»
(II) John can arrive and so can I
«Джон может прибыть и я тоже»
(III) John has arrived and so have I
«Джон [уже] прибыл и я тоже».
TSo воздействует на второе предложение каждой пары
в (48), заменяя третий сегмент этого предложения
элементом so, а затем меняя местами первый и второй сегменты.
(Элемент so является, следовательно, заместителем
глагольной группы, аналогично тому как he является
заместителем имени — местоимением.) Для получения (49) ТS0
сочетается с сочинительной трансформацией. Хотя мы не
описываем последней подробно, мы понимаем, что
разложение предложений (37), а также использование правила
(40) являются принципиально необходимыми и в данном
случае. Таким образом, почти ничего нового не требуется
добавлять к грамматике для описания таких предложений,
как (50), которые формируются по тем же
трансформационным образцам, что и отрицательные,
общевопросительные и подчеркнуто утвердительные предложения.
Существует еще одно примечательное свидетельство
фундаментального характера указанного разложения,
заслуживающее упоминания здесь. Рассмотрим ядерные
предложения:
(51) (I) John has a chance to live
«Джон имеет шанс выжить».
(II) John is my friend
«Джон — мой друг».
Терминальные цепочки, лежащие в основе (51), суть:
(52) (I) John+C+haue+a+chance+to+lioe
(II) John+C+be+my+friend,
причем have в (52 I) и be в (52 II) — знаменательные, а не
вспомогательные глаголы. Посмотрим теперь, как
применяются к этим цепочкам трансформации Tnot, Tq и ТSO.
Tnot применяется к любой цепочке вида (37) при
добавлении not или n't между вторым и третьим сегментами
цепочки. Но (52 I) фактически представляет собой и
пример (37 I), и пример (37 III). Значит, Tnot,
приложенная к (52 I), даст (53 I) или (53 II):
474

(53) (I) John — C+n't — have+a+chance+to+live
(—>John dossn't have a chance to live)
(—>«Джон совершенно на имэет шанса выжить»)
(II) John— C+hauei-n't — a+chunce+to+live
(—> Johi hasn't a chance to live)
(—*-«Джон не имеет шанса выжить»).
Фактически обе формы примера (53) являются
грамматически правильными. Более того, have — единственный
переходный глагол, для которого такое неоднозначное
отрицание возможно, и в то же время это единственный
переходный глагол, допускающий неоднозначное
разложение в смысле (37). Это значит, мы получаем John doesn't
read books «Джон совершенно не читает книг», но не John
readsn't books.
Подобным образом ??, примененная к (52 I),
производит обе формы (54), a TS0— обе формы (55), поскольку
эти трансформации также основаны на структурном
разложении (37)·
(54) (I) Does John have a chance to live?
«Имеет ли Джон [хоть какой-нибудь] шанс
выжить?»
(II) Has John a chance to live?
«Имеет ли Джон шанс выжить?»
(55) (I) Bill has a chance to live and so does John.
«Билл имеет шанс выжить, Джон [точно] так же».
(II) Bill has a chance to live and so has John.
«Билл имеет шанс выжить, Джон также».
Но при всех других переходных глаголах такие формы,
как (54 II), (55 II), невозможны. Мы не встречаем Reads
John books? или Bill reads books and so reads John. Мы
замечаем, однако, что такое, по-видимому, нерегулярное
поведение глагола have оказывается в действительности
автоматическим следствием наших правил. Тем самым решена
поставленная в §2.3 проблема грамматической
правильности (3) и грамматической неправильности (5).
Рассмотрим теперь (52 II). Хотя мы и не показали этого,
но фактически верно, что в простейшей грамматике
непосредственно составляющих английского языка
отсутствуют какие бы то ни было основания для отнесения be к
классу глаголов, т. е. из этой грамматики не следует, что be
475

есть V. Точно так же, как одним из видов глагольной
группы является V+ NP, одним из видов ее является и be +
+ Predicate. Следовательно, если даже be не будет
вспомогательным глаголом в (52 II), тем не менее остается
справедливым, что из разложений, допускаемых (37), только
(37 IV) имеет силу в (52 II). Поэтому трансформации Тnot,
Tq и Тсо, будучи приложены к (52 II), произведут
соответственно (наряду с (29 I)),
'56) (I) John — S+be+n't — my+friend
(—>John isn't my friend)
(—>«Джон не является моим другом»)
(II) S+be — John — ту'+friend
(—>Is John my friend?)
(—>«Является ли Джон моим другом?»)
(Ill; Bill—S+ be — my -{-friend — and —so — S -\-
+ Ьг — John
(—>Bill is my friend and so is John)
( ->«Билл мой друг, Джон также»).
И снова аналогичные формы (например, John readsn't
books и т. п.) оказываются невозможными при
знаменательных глаголах. Подобным образом, Та образует John
is here «Джон [как раз] здесь» вместо John does be here,
как было бы в случае знаменательных глаголов.
Если бы мы попытались описать весь английский
синтаксис целиком в терминах модели непосредственно
составляющих, то формы be и have выглядели бы как явные
и недвусмысленные исключения. Но мы видели сейчас,
что как раз эти, по-видимому неправильные, формы
приходят автоматически из простейшей грамматики,
построенной с расчетом на объяснение регулярных случаев. Таким
образом, поведение be и have оказывается в
действительности примером более глубокой и фундаментальной
регулярности, если рассматривать структуру английского
языка с точки зрения трансформационного анализа.
Заметим, что have в качестве вспомогательного глагола
в таких терминальных цепочках, как John + С + have
+ en + arrive (эта цепочка лежит в основе ядерного
предложения John has arrived «Джон [уже] прибыл»), не
подвергается неоднозначному разложению. Эта
терминальная цепочка — пример (37 III), но не (37 I), т. е. ее можно
разложить в соответствии с (57 I), но не с (57 II).
476

(57) (I) John — С + have — en + arrive {NP — C +
+ have—..., т. e. (37 III))
(II) John — С — have+en+arrive (NP— С — V...,
т. е. (37 I))
Эта цепочка не может быть примером (37 I), поскольку
в данном случае have не является V, даже если в
некоторых других случаях (например, (52 I)) have есть V.
Структура непосредственно составляющих терминальной
цепочки определяется по ее деривации, для чего нужно найти
общую всем сегментам узловую точку, которая находится
способом, описанным в § 4.1. Но have в (57) невозможно
возвести ни к какой узловой точке, обозначенной V в
деривации этой цепочки. (52 I) тем не менее допускает
неоднозначное разложение, поскольку в схеме,
соответствующей деривации (52 I), have можно возвести к V, а, с
другой стороны, его можно возвести, разумеется, и к have
(т. е. к самому себе). То обстоятельство, что разложение
(57 II) недопустимо, препятствует деривации таких
непредложений, как John doesn't have arrived; Does John have
arrived и т. п.
Мы видели в настоящем разделе, что целый ряд,
очевидно, различных явлений весьма просто находит свое
место в системе, если исходить из трансформационного
анализа, и что благодаря этому грамматика английского языка
становится более простой и регулярной. Это основное
требование, которому должна удовлетворять любая
концепция лингвистической структуры (т. е. любая
предлагаемая форма грамматик). Я думаю, что приведенные
соображения вполне подтверждают высказанное выше мнение
о том, что системы грамматик непосредственно
составляющих принципиально неадекватны и что теория
лингвистической структуры должна разрабатываться в
направлении, указанном в ходе дискуссии о
трансформационном анализе.
7.2. Приведенный выше анализ общевопросительных
предложений легко распространить на случай таких
вопросительных предложений, как
(58) (I) What did John eat?
«Что ел Джон?»
(II) Who ate an apple?
«Кто ел яблоко?»,
477

которые не требуют ответа «да» или «нет». Проще всего
включить этот класс в грамматику, введя новую
факультативную трансформацию Tw, которая воздействует на
любую цепочку вида
(59) X — NP — Y,
где X и Y — любые цепочки, в том числе, в частности,
«нулевая» цепочка (т. е. первая или третья позиция может
быть пустой). Тогда работа Tw составляется из двух
шагов:
(60) (I) Twl обращает цепочку вида X—NP—Y в
соответствующую цепочку вида NP—X—У, т. е. меняет
местами первый и второй сегменты (59). Таким
образом, она оказывает то же трансформационное
воздействие, что и Tq (ср. (41) (42)).
(II) Tw2 обращает полученную цепочку NP—X—Y
в who—X—F, если NP одушевленное, и в what—
?—?, если NP неодушевленное40.
Потребуем теперь, чтобы Tw могла применяться лишь
к цепочкам, к которым уже применена Tq. Мы установили,
что Tq должна применяться после (29 I) и перед (29 II). Tw
применяется после Tq и раньше (29 II) и является условной
относительно Tq в том смысле, что она может применяться
только к формам, полученным в результате применения ? .
Эта условная зависимость является обобщением различия
между обязательными и факультативными
трансформациями, которое легко «встроить» в грамматику и которое
оказывается существенным. Терминальная цепочка,
лежащая в основе как (58 I) , так и (58 II) ( а также (62),
(64)), имеет вид
(6l)John — С — eat+an+apple (NP—C — V...),
где тире указывает разложение, предполагаемое
трансформацией Tq. Таким образом, (61) оказывается
частным случаем (37 I). Задавшись условием применять к
(61) только обязательные трансформации и выбирая
40 Проще говоря, можно ограничить применение Tw к цепочкам
X—NP—Y, где NP есть he, him или it, и определить TW2 как
трансформацию, обращающую любую цепочку ? в wh+Z, где wh есть
некоторая морфема. Соответственно, в морфофонемике английского
языка необходимы правила: wh+he—>/huw/, wh-\-him—*/huwm/,
wh+it—>/wat/.
478

элемент past при развертывании С, согласно (29 I), мы
можем получить
(62)# John#eat+past #an#apple#
(-> John ate an apple «Джон ел яблоко»).
Если применить к (61) сначала (29 I), а затем Tq, то
получится
(63) past — John — eat+an+apple,
где С развернуто в past. Если бы нам пришлось теперь
применить к (63) трансформацию (40), вводящую do в
качестве носителя past, мы получили бы простое
вопросительное предложение
(64) Did John eat an apple? «Ел ли Джон яблоко?»
Если же применить к (63) трансформацию Tw,
получится сначала (65) (применением Twl), a затем (66)
(применением Tw2).
(65) John — past — eat+an+apple
(66) Who —past — eat+an+apple.
После этого правило (29 II) и морфофонемные
правила обращают (66) в (58 II). Таким образом, для
получения (58 II) к терминальной цепочке (61), лежащей
в основе ядерного предложения (62), мы применяем
сначала Tq, а затем Tw. Заметим, что в данном случае Twl просто
уничтожает действие Tq, чем и объясняется отсутствие
инверсии в (58 II).
Применяя Tw к цепочке, мы сначала выбираем
именную группу, а затем меняем местами эту группу с
сегментом, который ей предшествует. Для получения (58 II)
мы применяем Tw к (63), выбрав теперь группу John.
Применим теперь Tw к (63), выбрав именную группу ап+
apple. Следовательно, для целей этой трансформации мы
представим (63) в виде
(67) past+John+eat — an+applet
т. е. как цепочку вида (59), где Уравняется
нулю.Применяя Tw к (67), получим сначала (Twl)
(68) ап+apple—past+John+eat,
а затем (Tw2)
(69) what — past+John+eat.
479

(29 II) неприменимо к (69), а также к (39) и к (42 I)
поскольку (69) не содержит подцепочки Af+v. Следова,
тельно, к (69) применяется (40), вводящее do в качестве-
носителя морфемы past. Применяя остальные правила,
получаем в конечном счете (58 I).
Трансформация Tw, определяемая правилами (59) —
(60), объясняет также все такие частновопросительные
предложения, как What will he eat? «Что он будет есть?»,
What has he been eating? «Что он ел [в то время]?» Ее легко
обобщить и на вопросительные предложения типа «What
book did he read?» «Какую книгу он читал?»
Заметим, что трансформация Twl, определяемая
правилом (60 I), осуществляет те же преобразования, что и
Tq, т. е. меняет местами первые два сегмента цепочки, к
которой она применяется. Теперь перейдем к рассмотрению
воздействия трансформации на интонацию. Пусть
существуют две основные интонации предложения: нисходящая,
которую мы связываем с ядерным предложением, и
восходящая, связанная с общевопросительными
предложениями. Тогда действие Tq будет заключаться, в частности, в
замене одного вида интонации другим, следовательно, в
случае (64) — в замене нисходящей интонации на
восходящую. Но мы видели, что Twl применяется только
после Tq и что ее действие таково же, как и действие Tq.
Значит, Twl превращает восходящую интонацию обратно
в нисходящую. Представляется разумным рассматривав
это как объяснение того факта, что вопросительные
предложения типа (58 I—II) имеют обычно нисходящую
интонацию, подобно повествовательным предложениям. Такое
распространение трансформационной концепции на
явления интонации предложений поднимает много проблем,
и хотя данное замечание слишком кратко, однако оно
показывает, что такое распространение может быть
плодотворным.
Итак, мы видим, что четыре предложения
(70) (I) John ate an apple (=(62))
«Джон ел яблоко».
(II) Did John eat an apple? (=(64))
«Ел ли Джон яблоко?»
(III) What did John eat? (=(58I))
«Что ел Джон?»
(IV) Who ate an apple? (=(58II))
«Кто ел яблоко?»
478

получаются из терминальной цепочки (61). (70 1) —
ядерное предложение, поскольку в его «трансформационную
историю» входят только обязательные трансформации.
(70 II) получается из (61) применением Tq. (70 III) и (70
IV) еще далее отстоят от ядра, так как они получаются
из (61) применением сначала Tq, а затем Tw.
7.3. В §5.3 мы отмечали, что существуют именные группы
типа to+VP, ing+NP (to prove that theorem «доказать эту
теорему»; proving that theorem «доказательство этой
теоремы»; ср. (32), (33)). В их числе мы имеем такие группы, как
to be cheated «быть обманутым», being cheated «состояние
обманутого», характерные для пассивных предложений. Но
пассивные предложения не входят в ядро, следовательно,
именные группы to+VP или ing+NP не могут вводиться в
грамматику посредством таких правил, как (33). Поэто·
му они должны вводиться с помощью «номинализую-
щей трансформации», превращающей предложение типа
NP—VP в именную группу типа to+VP или ing+VP 4l.
Мы не станем вникать в структуру интересного и
разветвленного множества номинализующих трансформаций, а
ограничимся лишь кратким изложением решения
трансформационной проблемы, поставленной в § 2.3.
Одной из номинализующих трансформаций является
трансформация TAdJ, воздействующая на любую цепочку
вида
(71) ? — N— is — Adj (т. е. артикль— существительное —
есть — прилагательное)
и обращающая ее в соответствующую именную группу
типа T+Adj+N. Так, она обращает The boy is tall «Мальчик
высок» в the tall boy «высокий мальчик» и т. п. Ясно, что
такая трансформация значительно упрощает грамматику
и следует избрать именно этот, а не противоположный
путь. При надлежащей формулировке данной
трансформации мы обнаружим, что она позволяет изъять из ядра
все комбинации прилагательного с существительным, с
тем чтобы затем ввести их посредством TAdj.
41 Эта номинализующая трансформация может быть
представлена в виде обобщенной трансформации типа (26). Она воздействует
на пару предложений, одно из которых она превращает из NP—VP
в to + VP (или ing+ VP), куда затем подставляется NP второго
предложения. См. мои работы «The logical structure of linguistic
theory» и «Transformational analysis», где дается подробное изложение
данного вопроса.
31 Заказ № 2064
4SI

В грамматике непосредственно составляющих
существует правило
(72) Adj—old, tall..,
перечисляющее все элементы, которые могут выступать в
ядерных предложениях типа (71). Однако слов типа
sleeping «спящий» в этом списке не будет, хотя и существуют
такие предложения, как
(73) The child is sleeping «Ребенок спит [в данный
момент]».
Такое предложение можно построить, несмотря на
отсутствие sleeping в (72), (73), с помощью трансформации
(29 II), превращающей Af+v в v+Af # из терминальной
цепочки
(74) the+child+C+be—ing — sleep,
где be+ing —часть вспомогательного глагола (ср. 28 III)·
Наряду с (73) мы располагаем также предложениями
типа The child will sleep «Ребенок будет спать», The child
sleeps «Ребенок спит», и т. д., получаемыми при
различном выборе вспомогательного глагола.
Такие же слова, как interesting «интересный», придется
ввести в (73)42. В предложениях типа
(75) The book is interesting «Книга интересна»
interesting есть Adj, a не часть Verb, что можно видеть из
факта отсутствия высказываний The book will interest;
The book interests и т. п.
Подтверждение такого анализа слов interesting и
sleeping можно получить, рассматривая поведение слова very
«очень», которое с одними прилагательными сочетается, а
с другими — нет. Простейший способ обращения с very
состоит в том, чтобы ввести в грамматику непосредственно
составляющих правило
(76) Adj -> very+Adj.
Very может появляться в (75) и всюду вместе с
interesting; но это слово не может встречаться в (73) и в других
контекстах в сочетании со sleeping «спящий».
Следовательно, чтобы сохранить простейший способ трактовки
42 В оригинале ошибочно сказано (73).— Прим. перев.
482

Very, мы должны ввести в (72) в качестве Adj только
interesting, но не sleeping.
Мы не рассматривали вопроса о том, как влияет
трансформация на структуру составляющих, хотя и указали,
что это необходимо сделать, в частности, для того, чтобы
можно было сочетать трансформации друг с другом. Одно
из условий для производной структуры составляющих
предложения следующее.
(77) Если X есть ? в грамматике непосредственно
составляющих, а цепочка У, являющаяся
результатом трансформации, имеет тот же структурный
вид, что и X, то Y также есть Z48.
В частности, даже при отсутствии в ядре пассивных
предложений нам может понадобиться утверждение, что
группа с by (например, в The food was eaten — by the man
«Пища съедается человеком») есть предложная группа
(РР) пассивного предложения. Утверждать это позволяет
нам (77), поскольку из грамматики ядра известно, что
by+NP есть PP. Условие (77) не сформулировано с
достаточной точностью, но его можно разработать более
тщательно в качестве одного из условий, предъявляемых к
производной структуре составляющих.
Теперь еще раз рассмотрим (73). Слово sleeping
получается в результате применения трансформации (29 II)
и имеет ту же форму, что и слово interesting (т. е. V +ing),
которое, как мы знаем из грамматики непосредственно
составляющих, есть Adj. Следовательно, в силу (77) sleeping
есть также Adj в трансформе (73). А это значит, что (73)
может рассматриваться в качестве цепочки типа (71) и
поэтому к нему применима трансформация Тadj,
образующая именную группу:
(78) the sleeping child «спящий ребенок».
Точно так же образуется и the interesting book
«интересная книга» из (75). Таким образом, хотя sleeping
исключено из (72), оно выступает в качестве прилагательного,
определяющего существительное.
48 Т.е. две цепочки (одна из которых входит в грамматику
непосредственно составляющих, а другая — результат некоторой
трансформации), имеющие одинаковую модель непосредственно
составляющих, рассматриваются как тождественные по отношению к
следующей возможной трансформации.— Прим. ne рев.
31*
483

Подобный анализ прилагательных (представляющий
собой максимум того, что может потребоваться для
фактически встречающихся предложений) не вводит, однако,
слово sleeping во все адъективные позиции слов типа
interesting, которые остаются в ядре. Он ни в коем случае
не введет, например, sleeping в контекст very — .
Поскольку very никогда не определяет глаголов, оно не выступит
в (74) или (73), и все случаи появления sleeping как
определения связаны с его появлением в качестве глагола в
(74) и т. п.
Подобным же образом можно установить правила
грамматики непосредственно составляющих, разлагающие
глагольную группу на:
(79) Aux+seem+Adj,
точно так же, как другие правила представляют VP в
виде Aux+V+NP, Aux+be+Adj и т. д. Но sleeping ни
в коем случае не может быть введено в контекст seem —
с помощью грамматики, которая является, по-видимому,
наиболее простейшей из всех, какую можно построить
для фактически встречающихся предложений.
Развивая наше краткое рассуждение более подробно, мы
могли бы прийти к заключению, что простейшая
трансформационная грамматика встречающихся предложений
исключит (80), но породит (81).
(80) (I) The child seems sleeping
(II) The very sleeping child
(81) (I) The book seems interesting
«Книга кажется интересной»
(II) The very interesting book
«Очень интересная книга».
Мы видим теперь, что упомянутые в§ 2.3, по-видимому,
произвольные различия между (3) (=Have you a book on
modern music? «Есть ли у вас книга по современной
музыке?») и (4) (=81I), с одной стороны, и (5) (=Read you a book
on modern music? «Читаете ли вы книгу по современной
музыке?») и (6) (=(80I)), с другой, имеют ясное структурное
происхождение и являются в действительности примером
регулярности более высокого уровня, поскольку они
обусловлены простейшей трансформационной
грамматикой. Другими словами, определенные случаи лингвисти·
484

ческого поведения, которые представляются
немотивированными и непонятными на уровне анализа по
непосредственно составляющим, оказываются простыми и
систематическими, как скоро мы встанем на трансформационную
точку зрения. Пользуясь терминологией § 2.2, мы можем
сказать, что, если бы говорящему надо было проецировать
свой конечный лингвистический опыт, используя
структуру непосредственно составляющих и трансформации
простейшим возможным способом, совместимым с его опытом,
он принял бы (3) и (4) как грамматически правильные, но
отклонил бы (5) и (6).
7.4. В (28) (см. § 5.3) мы разложили элемент Verb на
Aux+Vy a затем просто перечислили глагольные
корни класса V. Существует, однако, большое число
продуктивных подконструкций элемента V, заслуживающих
упоминания, поскольку они проливают свет на некоторые
принципиальные моменты. Рассмотрим прежде всего
такие конструкции вида V+Prt (глагол + частица), как
bring in «ввести», call up «вызвать», drive away «прогнать».
Можно получить такие формы, как (82), но не как (83).
(82) (I) The police brought in the criminal
«Полицейские ввели преступника»
(II) The police brought the criminal in
«Полицейские ввели преступника»
(III) The police brought him in
«Полицейские ввели его»
(83) The police brought in him.
Мы знаем, что разрывные элементы трудно
истолковывать в рамках грамматики непосредственно
составляющих. Значит, наиболее естественный способ объяснения
этих конструкций состоит в том, чтобы добавить к
правилу (28 II) возможность
(84) V >V,+Prt
наряду с совокупностью дополнительных правил, указы·
вающих, какой Vt может выступать с какой Prt. Чтобы
реализовать возможность (82 II), введем факультативную
трансформацию Т°еР, воздействующую на цепочки со
структурным разложением
(85) X — V. — Prt — NP
485

и меняющую местами третий и четвертый элементы
цепочки. Тем самым эта трансформация превращает (82 I) в
(82 II). Чтобы предусмотреть (82 III), но исключить (83),
мы должны указать, что эта трансформация
обязательна, если NP дополнения представлено местоимением
(Pron). Равным образом мы можем ввести обязательную
трансформацию Т°ерр, имеющую тот же структурный
результат, что и Т°еР, но применяемую к цепочкам с
разложением
(86) ? — ?, — Prt — Pron.
Мы знаем, что пассивная трансформация
воздействует на всякую цепочку типа NP — Verb — NP. Если
установить, что пассивная трансформация применяется перед
Tsep или Ts^p, можно получить из (82 I) грамматически
правильные предложения
(87) (I) The criminal was brought in by the police
«Преступник был введен полицейскими»
(II) Не was brought in by the police
«Он был введен полицейскими».
Дальнейшее изучение глагольной группы показывает,
что существует обобщенная конструкция глагол +
дополнение (V+Comp), которая ведет себя весьма сходно с
только что рассмотренной конструкцией глагол+части-
ца. Рассмотрим предложения:
(88) Everyone in the lab considers John incompetent
«Каждый в этой лаборатории рассматривает Джона
как несведущего»
(89) John is considered incompetent by everyone in the lab
«Джон рассматривается как несведущий каждым
в этой лаборатории».
Если мы хотим получить (89) из (88) посредством
пассивной трансформации, следует разложить (88) на
составляющие ???—Verb— NP2, где NPx=everyone +in+the+
+iab,a NP2=John. Другими словами, мы должны
применять трансформацию не к (88), а к лежащей в основе (88)
терминальной цепочке (90):
(90) Everyone in the lab — considers incompetent — John
«Каждый в этой лаборатории — рассматривает как несве'
дущего — Джона».
486

Мы можем теперь образовать (88) из (90) посредством
трансформации, аналогичной Ts0ebp. Допустим, мы добавим
к правилу (84) грамматики непосредственно составляющих
правило
(91) V-»Va+Comp.
Обобщим теперь Т^ь так, чтобы она применялась и к
цепочкам типа
(92) X—Va—Comp—NP,
а не только к (86), как выше.
Эта пересмотренная трансформация Т°еР обращает (90)
в (88). Таким образом, конструкции глагол + дополнение
и глагол + частица обрабатываются совершенно
аналогично. Первая из них является чрезвычайно широко
распространенной конструкцией английского языка44.
7.5. Мы лишь вкратце остановимся на обосновании
конкретной формы каждой из рассмотренных
трансформаций. Не менее важно установить, является ли система
трансформаций единственно возможной. Я думаю, мы
можем показать, что каждый из рассмотренных выше
случаев, равно как и многие другие, обладает весьма ясными
и легко обобщаемыми критериями простоты,
позволяющими решить, какая именно совокупность предложений
44 Дальнейшее исследование показывает, что все формы
сочетания глагол + дополнение, вводимые правилом (91), сами могут быть
исключены из ядра и выведены трансформационным способом из
John is incompetent «Джон несведущ» и т. п. Но это сложный
вопрос, требующий гораздо более детальной разработки
трансформационной теории, чем та, которую мы можем осуществить здесь. Ср.
мои работы «The logical structure of linguistic theory» и
«Transformational analysis». Наблюдаются также и другие особенности этих
конструкций (мы коснулись их лишь мимоходом). Вовсе не очевидно,
например, что здесь налицо обязательная трансформация. В случае
длинных и сложных дополнений мы можем получить предложение
типа They consider incompetent anyone who is unable to... «Они
рассматривают как несведущего всякого, кто неспособен...».
Следовательно, для учета такого случая можно обобщить не Т°?р, a Т°?р·
Интересно исследовать те особенности грамматического дополнения,
которые делают эту трансформацию необходимой или невозможной.
Длина здесь отнюдь не самое важное. Существуют также и другие
возможности для пассивной трансформации, которые мы не можем
рассмотреть здесь за недостатком места, хотя они и дают повод для
интересного исследования.
487

относится к ядру и какого рода трансформации
необходимы для объяснения неядерных предложений. В качестве
примера мы рассмотрим статус пассивной трансформации.
В § 5.4 мы показали, что грамматика оказывается
гораздо более сложной, когда она содержит в ядре как активные,
так и пассивные предложения, чем если последние
исключены из ядра и вводятся посредством трансформации,
меняющей местами подлежащее и прямое дополнение
активного предложения и заменяющей глагол V цепочкой
is+V+en+by. В связи с необходимостью выяснить,
является ли данная система единственно возможной,
возникают два вопроса. Во-первых, обязательно ли менять
местами именные группы при образовании пассивного
предложения? Во-вторых, не лучше ли было бы отнести
пассивные предложения к ядру, а соответствующие
активные выводить из них с помощью некой «активной»
трансформации?
Рассмотрим сначала вопрос об инверсии подлежащего
и прямого дополнения. Необходима ли такая перестановка
или можно описать пассивную трансформацию как
осуществляющую следующее воздействие:
(93) цепочка NP,— Aux — V—MP2
заменяется цепочкой NPl—Aux+be+en—V— by+NP2.
В частности, пассивной формой от John loves Mary
«Джон любит Мери» будет John is loved by Mary
«Джон любим Мери».
В § 5.4 мы отвергли (93) в пользу инверсии,
основываясь на том факте, что существуют такие предложения,
как (94), но не как (95).
(94) (I) John admires sincerity — Sincerity is admired
by John
«Джон обожает искренность» — «Искренность
обожаема Джоном»
(II) John plays golf — Golf is played by John
«Джон играет в гольф» — «Гольф играется
Джоном»
(III) Sincerity frightens John — John is frightened
by sincerity
«Искренность пугает Джона» — «Джон
пугается искренности»
488

(95) (I) Sincerity admires John — John is admired by
sincerity
«Искренность обожает Джона» — «Джон
обожаем искренностью»
(II) Golf plays John—John is played by golf
«Гольф играет в Джона» — «Джон играется
гольфом»
(III) John frightens sincerity — Sincerity is
frightened by John
«Джона пугает искренность» — «Искренность
пугается Джона».
Мы указывали, однако, что такой подход требует
разработки понятия «степени грамматической
правильности», которое было бы способно подкрепить это
различение. Я полагаю, что данный подход верен, и утверждение
о том, что предложения (94) более грамматически
правильны, чем предложения (95), а последние в свою очередь
более грамматически правильны, чем Sincerity admires eat
и т. п., имеют достаточно ясный смысл. Всякая
грамматика, различающая имена собственные и нарицательные,
обладает достаточной «разрешающей силой» для
описания разницы, например, между (94 I, III) и (95 I, III),
и, разумеется, лингвистическая теория должна
предоставлять средства для такого различения. Однако,
поскольку в настоящем исследовании мы не касаемся вопроса о
категориях, интересно показать, что существует также
более сильный довод против (93). Действительно, любая
грамматика, способная различать единственное и
множественное число, в состоянии дать нам средства для
доказательства того, что пассивная трансформация требует
инверсии именных групп.
Чтобы убедиться в этом, рассмотрим конструкцию
глагол + дополнение, упомянутую в § 7.4. Наряду с (88) и
(89) мы имеем такие предложения, как
(96) All the people in the lab consider John a fool
«Все люди в лаборатории рассматривают Джона как
дурака».
(97) John is considered a fool by all the people in the lab
«Джон рассматривается как дурак всеми людьми в
лаборатории»,
489

В § 7.4 мы видели, что (96) образуется с помощью транс-
формации Tseb из цепочки
(98) All the people in the lab — consider a fool — John
{NP—Verb—NP),
где Verb «consider a foob — пример (91). Мы видели
также, что пассивная трансформация применяется
непосредственно к (98). Если она меняет местами
подлежащее и прямое дополнение, она правильно образует (97) из
(98) в качестве пассива от (96). Если же, однако, принять
(93) за определение пассивной трансформации, мы
получим непредложение
(99) All the people in the lab are considered a fool by John
«Все люди в лаборатории рассматриваются как дураки
Джоном»
в результате применения этой трансформации к (98).
Все дело в том, что мы нашли такой глагол, а именно
consider a fool, который должен согласоваться в числе как
с подлежащим, так и со своим прямым дополнением 45.
Существование таких глаголов — убедительное
доказательство того, что пассивная трансформация должна
основываться на инверсии подлежащего и прямого
дополнения. Рассмотрим теперь вопрос о том, можно ли отнести к
ядру пассивные предложения вместо активных.
Нетрудно видеть, что этот вариант ведет к гораздо более сложной
грамматике. При наличии активных предложений в ядре
грамматика непосредственно составляющих включает (28),
причем в (28 III) опущен случай bе+еп. Если же отнести
к ядру пассивные предложения, bе+еп должно
присутствовать в (28 III) наряду с другими формами
вспомогательного глагола, и мы должны будем добавить
специальные правила, указывающие, что, если V непереходный, он
не может иметь вспомогательный глагол be + en (т. е. мы не
можем получить lunch eats by John). При сравнении
указанных двух вариантов не возникает никаких
сомнений по поводу того, какой из них более сложен, и мы
оказываемся вынужденными оставить в ядре активные
предложения, а не пассивные.
45 Согласование между a fool и John в (98) является,
несомненно, подтверждением дальнейшего трансформационного
разложения конструкции глагол +· дополнение + именная группа, упомянутой,
в прим. 44,
490

Заметим, что, если бы в качестве ядерных были
выбраны пассивные предложения, а не активные, мы
столкнулись бы с трудностями совершенно иного рода. Ведь в
таком случае «активная» трансформация применялась бы
к цепочкам типа
(100) NP,— Aux+be + en — V—by + NP2,
обращая их в NP2—Aux — V—NPt. Так, например,
она обращала бы
(101) The wine was drunk by the guests
«Вино было выпито гостями»
в The guests drank the wine «Гости выпивали вино», где
drunk «выпивали» восходит к en + drink. Но существует
также прилагательное drunk «пьяный» (72), наряду с
old «старый», interesting «интересный» и т. п.; так, мы
встречаем He is very drunk «Он сильно пьян», He seems
drunk «Он кажется пьяным» и т. д. (ср. § 7.3); однако это
прилагательное также восходит к en+drunk.
Представляется, таким образом, что в простейшей системе
непосредственно составляющих английского языка
предложение
(102) John was drunk by midnight
«Джон был пьян к полночи»
также имеет в своей основе терминальную цепочку,
которая допускает разложение в соответствии с (100). Другими
словами, структурного способа для различения (101) и
(102) не существует, если оба они считаются ядерными
предложениями. Однако применение «активной»
трансформации к (102) не дает грамматически правильного
предложения.
Если мы действительно попытаемся построить для
английского языка простейшую грамматику, содержащую
правила уровня непосредственно составляющих и
трансформационные правила, то окажется, что ядро состоит из
простых повествовательных активных предложений
(фактически, вероятно, из конечного числа таких предложений)
и что все прочие предложения можно описать более просто
как трансформы. Можно показать, что каждая из
трансформаций, которые я исследовал, необратима в том
смысле, что в одном направлении осуществить трансформацию
гораздо легче, чем в другом; именно такой случай представ-
Щ

ляет рассмотренная выше пассивная трансформация. Этим
можно объяснить традиционную практику
грамматистов, которые обычно начинают грамматику английского
языка, например, с изучения простых предложений типа
«деятель — действие» и простых грамматических
отношений вроде подлежащее — сказуемое и глагол —
дополнение. Никто не станет всерьез начинать изучение структуры
составляющих английского языка с таких
предложений, как Whom have they nominated «Кого они уже
назвали», пытаясь разложить их на две части и т. д.; и в то
время, как в некоторых весьма подробных исследованиях
структуры английского языка о вопросительных
предложениях даже не упоминается, нет такого исследования,
которое не рассматривало бы предложения
повествовательные. Трансформационный анализ дает довольно
простое объяснение этой асимметрии (которая иначе
формально не мотивирована), исходя из допущения, что
грамматисты действуют на основе правильных интуитивных
представлений о языке 46.
7.6. Еще один пункт заслуживает упоминания, прежде
чем мы покончим с трансформациями английского языка.
В конце § 5 мы заметили, что правило сочинения дает
полезный критерий правильности разложения на
составляющие в том смысле, что это правило значительно
упрощается, если составляющие установлены определенным
образом. Теперь мы истолковываем это правило как
трансформацию. Отмечено немало и других случаев, когда
поведение предложения при трансформациях дает нам
ценные, даже решающие свидетельства в пользу той или иной
структуры его составляющих.
46 При решении вопроса о том, какая из двух соотносимых форм
является более центральной, мы придерживаемся рассуждения,
изложенного Блумфилдом применительно к морфологии: «... если
некоторые формы в чем-то подобны, может встать вопрос, какую из
них выгоднее принять за исходную... сама структура языка может
решить за нас этот вопрос, поскольку, приняв один из вариантов,
мы получаем недопустимо сложное описание, а приняв другой —
сравнительно простое». (См. «Language», New York, 1933, p. 218.)
Блумфилд указывает далее, что «то же самое соображение часто
заставляет нас задавать искусственную исходную форму». Мы также
считаем это соображение применимым для трансформационного
анализа, например в том случае, когда мы задаем
терминальную цепочку John — С — have -f- en — be + ing — ready лежащую в
основе ядерного предложения John has been reading «Джон читал
[и читает сейчас]».
492

Рассмотрим, например, пару предложений.
(103) (I) John knew the boy studying in the library.
«Джон знал мальчика, [в данный момент]
занимающегося в библиотеке».
(II) John found the boy studying in the library.
«Джон нашел мальчика, [в данный момент]
занимающимся в библиотеке»,
«Джон нашел, что мальчик [в данный момент]
занимается в библиотеке» 47.
Интуитивно ясно, что приведенные предложения имеют-
различную грамматическую структуру (это становится
очевидным, например, если к (103) добавить not running
around in the streets «а не гоняет по улице»). Однако, мне
кажется, что на уровне непосредственно составляющих
можно найти основания для того, чтобы по-разному
разлагать на составляющие (103 I) и (103 II). Простейшее
разложение в обоих случаях есть NP — Verb — NP — ing+
+VP. Рассмотрим, однако, поведение этих предложений
в ходе пассивной трансформации. (104) — предложения,
а (105) —нет48.
(104) (I) The boy studying in the library was known
(by John)
«Мальчик, занимающийся в библиотеке, были
известен (Джону)»
(II) The boy studying in the library was found
(by John)
«Мальчик, занимающийся в библиотеке, был
найден (Джоном)»
(III) The boy was found studying in the library
(by John)
«Джоном было найдено, что мальчик
занимается в библиотеке».
47 Здесь и ниже для двусмысленных выражений дается два пе-
ревода.— Прим. ne рев.
48 Предложения примера (104) без выражений, заключенных в
скобки,— результат применения второй, «эллиптической»
трансформации, обращающей, например, The boy was seen by John «Этот
мальчик был замечен Джоном» в The boy was seen «Этот мальчик был
замечен».
493

(105) The boy was known studying in the library
(by John).
Пассивная трансформация применима только к
предложениям типа NP — Verb— NP. Следовательно, для
получения (104 II) нужно разложить (103 II) так:
(106) John — found — the boy studying in the library
«Джон — нашел — мальчика, занимающегося в
библиотеке».
Здесь прямым дополнением является именная группа
the boy studying in the library. (103 I) имеет такое
разложение в связи с тем, что существует пассивное
предложение (104 I).
Но предложению (103 II) соответствует пассивное
предложение (104 III). Отсюда мы заключаем, что (103 II)
является случаем конструкции глагол + дополнение,
исследованной в § 7.4> т. е. что оно выводится посредством
трансформации Т°?р из цепочки
(107) John — found studying in the library — the boy,
где found — глагол, a studying in the library —
дополнение. Пассивная трансформация переводит (107) в (104 III)
точно так же, как она переводит (90) в (89). (103 I),
однако, не является трансформом цепочки John — knew
studying in the library — the boy (та же форма, что и
(107)), поскольку (105) не есть грамматически правильное
предложение.
Изучая грамматически правильные пассивные
предложения, мы находим далее, что John found the boy studying
in the library (=(103 II)) разлагается двояко: как Nr—
Verb — NP с дополнением The boy studying in the
library и как ? ?— Aux + V— ? ? — Comp (трансформ
цепочки (107) со сложным Verb: found studying in the library).
John knew the boy studying in the library (=(103 1))
допускает, однако, лишь первое из этих разложений. Такая
трактовка (103) находится в полном согласии с интуицией.
В качестве другого примера такой* же рода рассмотрим
предложение
(108) John came home
«Джон пришел домой».
Хотя John и home суть NP, a came является глаголом
(Verb), исследование воздействия трансформаций на (108)
494

Показывает, что последнее не может быть разложено на
NP — Verb — NP. Мы не получаем грамматически
правильных предложений ни в результате пассивной
трансформации (Home was come by John), ни в результате
вопросительной трансформации Tw (what did John come)·
Следовательно, мы должны разложить (108) каким-то иным
образом (если не хотим чересчур усложнять определение
этих трансформаций), по-видимому, на элементы NP—
Verb — Adverb. Иначе я не вижу сколько-нибудь сильных
доводов против разложения (108) на NP — Verb — NP с
home в качестве дополнения к came.
Я думаю, будет правильным сказать, что значительное
число основных критериев определения структуры
составляющих является фактически трансформационным.
Общий принцип таков: если налицо трансформация,
упрощающая грамматику и ведущая от предложения к
предложению (т. е. трансформация, весьма тесно охватывающая
множество грамматически правильных предложений), то
определять структуру составляющих предложения
следует таким образом, чтобы эта трансформация всегда
приводила к грамматически правильным предложениям,
упрощая этим грамматику все больше и больше.
Читатель заметит, пожалуй, ошибку логического
круга или даже явную непоследовательность в наших
рассуждениях. Мы определяем такие трансформации как
пассивные через конкретный анализ предложений по
непосредственно составляющим, а затем рассматриваем поведение
предложений в ходе этих трансформаций для того, чтобы
решить, каким образом следует анализировать эти
предложения.
В § 7.5 мы использовали тот факт, что John was
drunk by midnight «Джон был пьян к полуночи»
(=(102)) не имеет соответствующего «активного»
предложения, в качестве довода против допущения
пассивно-активной трансформации. В § 7.6 мы использовали факт, что
John came home «Джон пришел домой» (=(108)) не имеет
пассива, как довод против приписывания этому
предложению разложения NP—Verb—NP. Однако если
разобраться в рассуждениях тщательно, то в каждом случае
станет ясно, что логический круг или непоследовательность
отсутствуют. В каждом случае нашей единственной задачей
было уменьшить сложность грамматики, и мы старались
доказать, что предлагаемый анализ гораздо проще отбра-
495

сываемых вариантов. Иногда грамматика упрощается,
если мы отказываемся от некоторых трансформаций; в
других случаях лучше изменить разложение. Мы следовали,
таким образом, курсу, намеченному в § 6. Используя
модель непосредственно составляющих и трансформационную
модель, мы старались построить грамматику английского
языка, которая была бы проще любой другой
предложенной, и не заботились о том, как в действительности можно
прийти к этой грамматике автоматическим путем, исходя из
всей совокупности наблюденных предложений английского
языка независимо от объема последней. Поставив перед
собой более скромную задачу выбора вместо задачи
открытия, мы устраним всякую опасность порочного круга в
рассмотренных выше случаях. Интуитивные соответствия и
объяснение кажущейся нерегулярности дают, как мне
представляется, важное свидетельство правильности
разрабатываемого нами метода. Ср. § 8.
8. ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ СИЛА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ
ТЕОРИИ
8.1. До сих пор мы считали, что задачей лингвиста
является создание своеобразного механизма
(называемого грамматикой), предназначенного для порождения
всех и только предложений некоторого языка, каким-то
образом заданного заранее. Мы видели, что такое
понимание деятельности лингвиста, естественно, приводит
к описанию языков посредством уровней представления;
некоторые из них являются абстрактными и
нетривиальными. В частности, это ведет к необходимости определять
структуру непосредственно составляющих и
трансформационную структуру как различные уровни представления
грамматически правильных предложений.
Теперь перейдем к изложению задач лингвиста в
совершенно ином плане, что, однако, должно привести нас
к сходным представлениям о лингвистической структуре.
Существует немало фактов языка и лингвистического
поведения, требующих объяснения независимо от того,
является ли такая-то и такая-то цепочка (которую, может
быть, никто никогда и не произведет) предложением или
нет. Можно надеяться, что грамматики дадут объяснение
некоторым из этих фактов. Так, например,
последовательность фонем /eneym/ многими говорящими по-английски
496

может пониматься двояко: как a name «некоторое имя» и как
an aim «некоторая цель». Если бы наша грамматика была
системой с одним уровнем, имеющей дело только с
фонемами, мы не получили бы никакого объяснения этому
факту. Но, разработав морфологический уровень, мы обнару*
живаем, что по совершенно независимым причинам
необходимо задать морфемы a, an, aim и name с фонетическим
составом /э/,/эп/,/еут/ и /пеут/. Отсюда как
автоматическое следствие попытки задать морфологию простейшим
возможным способом вытекает, что последовательность
фонем /эпеут/ может быть представлена на
морфологическом уровне двояким образом. Вообще мы называем
конструкционной омонимией случаи, когда данная
последовательность фонем разложима на каком-либо уровне
более, чем одним способом. Это дает нам критерий
адекватности грамматик. Можно проверить адекватность заданной
грамматики, поставив вопрос, действительно ли каждому
случаю конструкционной омонимии отвечает
двусмысленность выражения и каждому случаю какого бы то ни
было рода двусмысленности отвечает конструкционная
омонимия 49. Вообще, если известное представление о
том, какую форму должна иметь грамматика, приводит к
созданию грамматики, не выдерживающей проверки, то
мы вправе сомневаться в адекватности этого
представления и лингвистической теории, на которой оно основано.
Таким образом, прекрасным доводом в пользу принятия
морфологического уровня служит то обстоятельство, что
на этом уровне естественным образом описывается иначе
не объяснимая двусмысленность выражения /эпеут/.
Когда некоторая последовательность фонем допускает
неоднозначное представление, мы имеем случай
конструкционной омонимии. Допустим, что на некотором
уровне две различных последовательности фонем
разлагаются сходным или тождественным образом. Можно
ожидать, что эти последовательности должны «пониматься»
49 Очевидно, не все виды двусмысленности поддаются анализу
в пределах синтаксиса. Так, например, мы не должны ожидать от
грамматики объяснения такой референционной двусмысленности,
как son «сын» — sun «солнце», light (в значении цвета, веса) и т. п.
В своей работе «Two models of grammatical description»
«Linguistics Today»= «Word», 10, 1954, p. 210—233 Хоккет пользуется
понятием структурной двусмысленности, чтобы показать независк·
мость различных лингвистических понятий посредством метода,
весьма близкого тому, который приводится здесь.
32 Заказ № 2064
497

в каком-то смысле одинаково, точно так же как случаи
двойственного представления «понимаются» неодинаково.
Например, предложения
(109) (I) John played tennis
«Джон играет в теннис»
(II) My friend likes music
«Мой друг любит музыку»
совершенно различны на фонемном и морфемном уровнях.
Но на уровне непосредственно составляющих оба они
получают представление NP—Verb—NP\ итак, в некотором
смысле они понимаются одинаково. Этот факт нельзя
объяснить в терминах грамматики, которая не выходила
бы за рамки уровня морфем или слов, и, следовательно,
такие случаи служат поводом для введения уровня
непосредственно составляющих совершенно независимо от
положений, выдвинутых в § 3. Заметим, что соображения,
касающиеся структурной омонимии, также могут служить
причиной для введения уровня непосредственно
составляющих. Такие выражения, как old men and women «старые
мужчины и женщины» и they are flying planes «(они)
летят [в данный момент] на самолетах» (т. е. those specks
on the horizon are flying planes «те точки на горизонте —
самолеты» или my friends are flying planes «мои друзья
летят на самолетах»), явно двусмысленны, и,
действительно, они двояко разлагаются на уровне непосредственно
составляющих, но не на более низких уровнях. Вспомним,
что анализ выражения на уровне непосредственно
составляющих определяется не одной цепочкой, а схемой типа
(15) или, что то же самое, некоторым множеством
представляющих цепочек б0.
60 Т. е. тем, что называется «конституентным показателем» в моих
работах «The logical structure of linguistic theory» и «Three models
for the description of language» (см. выше, стр. 426, прим. 10). Во
второй из этих работ рассматривается конструкционная омонимия
выражений they are flying planes в рамках грамматики непосредственно
составляющих. Если присоединить к последней трансформационную
грамматику, то это выражение явится примером трансформационной
двусмысленности, а не конструкционной омонимии в пределах
структуры непосредственно составляющих. В действительности не
ясно, останется ли хотя бы один случай чистой конструкционной
рмонимии в пределах структуры непосредственно составляющих,
если будет разработана трансформационная грамматика.
*98

Мы утверждаем, что понятие «понимание предложения»
должно определяться отчасти через понятие
«лингвистического уровня». В таком случае, чтобы понять
предложение, необходимо прежде всего разложить его на
каждом из лингвистических уровней; тогда можно проверить
адекватность данной совокупности абстрактных
лингвистических уровней, поставив вопрос, позволяют ли
грамматики, сформулированные в терминах этих уровней, получить
удовлетворительное определение понятия «понимание».
Случаи сходства на высших уровнях или различия на
высших уровнях (конструкционная омонимия) — просто
крайние случаи, которые, если принять нашу схему,
доказывают существование высших уровней. Вообще
нельзя полностью понять ни одного предложения, если мы не
знаем, как оно разлагается на всех уровнях, включая
такие высшие уровни, как уровень непосредственно
составляющих и, как мы увидим далее, трансформационный
уровень.
Мы смогли показать неадекватность теории
лингвистической структуры, не поднявшейся до уровня анализа
по непосредственно составляющим, указав на
необъяснимые на более низких уровнях случаи двусмысленного и
сходного понимания. Однако оказывается, что остается еще
большое число необъясненных случаев даже после того,
как уровень непосредственно составляющих установлен
и применен к английскому языку. При рассмотрении,
этих случаев выясняется необходимость установить еще
более «высокий» уровень трансформационного анализа
независимо от того, что сказано в § 5.7. Я приведу лишь
несколько примеров.
8.2. В § 7.6 мы рассмотрели предложение I found
the boy studying in the library =(103 II), двусмысленность
которого нельзя обнаружить без привлечения
трансформационных критериев. Мы нашли, что при одной
интерпретации это предложение оказывается трансформом
выражения I — found studying in the library — the boy,
полученным применением T°eP, а при другой — оно предстает в
виде конструкции NP — Verb — NP с прямым дополнением
The boy studying in the library. Дальнейший
трансформационный анализ должен показать, что в обоих случаях
это предложение является трансформом пары
терминальных цепочек, которые лежат в основе простых ядерных
предложений:
32*
499

(110) (I) I found the boy
«Я нашел мальчика»
(II) The boy is studying in the library
«Мальчик [в данный момент] занимается в
библиотеке».
Мы получаем, таким образом, интересный случай
предложения, двусмысленность которого — результат двоякого
трансформационного вывода из одних и тех же ядерных
цепочек. Однако это весьма сложный пример, требующий
довольно детального изучения того, каким образом
трансформации определяют структуру составляющих; нетрудно
найти более простые примеры двусмысленностей
трансформационного происхождения.
Рассмотрим группу (111), которая может быть понята
двояко: hunters «охотники» здесь может быть
подлежащим, как в (112 I), и прямым дополнением, как в (112 II):
(111) the shooting of the hunters
«стрельба охотников»
(112) (I) the growling of lions
«рычание львов»
(II) the raising of flowers
«выращивание цветов».
На уровне непосредственно составляющих нет
удовлетворительного способа объяснить эту двусмысленность;
все группы представляются в виде the—V+ing — of+NP*1.
В трансформационных терминах, однако, можно дать
ясное и автоматическое объяснение. Тщательный анализ
английского языка показывает, что можно упростить
грамматику, если изъять группы, подобные (111) и (112),
61 Справедливо, что (111) можно разложить двояко с
употреблением shoot «стрелять» либо в качестве переходного, либо в
качестве непереходного глагола, но существенным здесь является лишь
то, что грамматическое отношение в (111) неоднозначно (т. е. hunters
«охотники» может быть подлежащим или прямым дополнением).
Грамматические отношения в рамках структуры непосредственно
составляющих можно определять через форму схем типа (15) и т. п.
Однако в этом плане нет оснований для утверждения, что в (111)
следует искать либо отношение подлежащее — глагол, либо
отношение глагол — прямое дополнение. Если распределить глаголы по
трем классам — переходные, непереходные и глаголы, могущие быть
то теми, то другими,— то даже это (само по себе недостаточное)
различие исчезает.
500

из ядра и ввести их с помощью трансформаций. Для
объяснения групп типа (112 I) введем трансформацию,
переводящую любое предложение типа NP—С—V в
соответствующую группу типа the—V+ing—of+NP\ причем эта
трансформация задумана так, что результатом является NP 52.
Для объяснения (112 II) введем трансформацию,
переводящую любое предложение типа ???—С — V — ??2 в
соответствующую группу ?? типа the—V+ing — of+NP2.
Так, первая из этих трансформаций превращает lions growl
«львы рычат» в the growling of lions «рычание львов», а
вторая превращает John raises flowers «Джон
выращивает цветы» в the raising of flowers «выращивание цветов».
С другой стороны, The hunters shoot «Охотники стреляют»
и They shoot the hunters «Они стреляют охотников» —
ядерные предложения. Следовательно, группа (111)=The
shooting of the hunters имеет двоякое происхождение, т. е.
она является двусмысленной на трансформационном
уровне. Двузначность грамматического отношения в (111) —
следствие того, что отношение между shoot и hunters
различно в двух исходных ядерных предложениях. В (112)
такой двусмысленности нет, поскольку ни They growl
lions, ни Flowers raise не являются грамматически
правильными ядерными предложениями.
Подобным же образом рассмотрим пару предложений:
(113) (I) The picture was painted by a new technique
<Эта картина написана новым методом»
(II) The picture was painted by a real artist
«Эта картина написана настоящим
художником».
Приведенные предложения понимаются по-разному,
несмотря на то, что они имеют одно и то же разложение
NP — was+Verb+en— by+NP на уровне
непосредственно составляющих. Совершенно различны и их
трансформационные истории. (113 II) — пассив от A real
artist painted the picture «Настоящий художник написал
картину», а (113 I) образовано, например, из John painted
the picture by a new technique «Джон написал картину
новым методом» посредством двойной трансформации: мы
осуществляем сперва пассивную, а затем эллиптическую
трансформацию (которая упомянута в прим. 48 на
стр. 493), опускающую «действующее лицо» в пассивном
52 Ср. прим. 41 на стр. 481.
501

предложении. Нетрудно отыскать абсолютный омоним,
построенный согласно модели (113). Например,
предложение
(114) John was frightened by the new methods
«Джон был испуган новым методом»
может означать либо, что Джон консервативен — новые
методы пугают его, либо, что новые методы устрашения
людей применяются для того, чтобы испугать Джона
(эта интерпретация выглядела бы более естественно, если бы
после was мы вставили being). На трансформационном
уровне предложение (114) имеет как разложение (ИЗ I),
так и разложение (113 II), чем и объясняется
двусмысленность этого предложения.
8.3. Мы можем завершить наши рассуждения
примером противоположного характера. Имеются в виду
предложения, понимаемые сходным образом, хотя они
совершенно различны на уровне анализа по непосредственно
составляющим и на более низких уровнях представлений
Приведем следующие предложения, рассмотренные в § 7.2
(115) (I) John ate an apple — повествовательное пред-
«Джон ел яблоко» ложение
(II) Did John eat an apple —общевопроси- "j
«Ел ли Джон яблоко» тельное пред
ложение

вопросительные
(III) What did John eat \
* «Что ел Джон» I «стновопроси- предло-
п\/\ \\7Ur, о+<^« ?^?? } — тельные пред-? жения
(IV) Who ate an apple Л0Жения
«Кто ел яблоко» ) J
Интуитивно мы понимаем, что (115) содержит
предложения двух типов — повествовательные (115 I) и
вопросительные (115 II—IV). Кроме того, вопросительные
предложения интуитивно можно подразделить на два типа:
общевопросительные (115 II) и частновопросительные
(115 III, IV). Однако трудно найти такие формальные
основания для этой классификации, которые не были бы
произвольными и эмпиричными. Если, скажем, делить
предложения по признаку интонации, то (115 I), (115 III)
и (115 IV), имеющие нормальную повествовательную
нисходящую интонацию, окажутся
противопоставленными (115 II), где интонация восходящая. Если разделить
предложения по признаку порядка слов, то в одну группу
502

попадут (115 I) и (115 IV) с прямым порядком слов NP —
Verb — NP, а в другую (115 II) и (115 III), имеющие
инверсию подлежащего и вспомогательного глагола. Тем
не менее любая грамматика английского языка
классифицирует эти предложения так, как показано в (115), и
каждый говорящий на английском языке понимает эти
предложения в соответствии с данной моделью. Без сомнения,
лингвистическая теория, которая не в состоянии
обосновать такую классификацию, должна быть признана
неадекватной.
Представление некоторой цепочки на уровне
трансформаций определяется терминальной цепочкой (или
цепочками), от которых она происходит, и последовательностью
трансформаций, с помощью которых она выводится из
исходных цепочек. В §§ 7. 1—2 мы пришли к следующим
выводам относительно (115) ( = (70)). Каждое из предложений
(115) происходит из терминальной цепочки
(116) John — С — eat+an+apple (=61),
которая устанавливается в рамках грамматики
непосредственно составляющих. (115 I) получается из (116)
применением только обязательных трансформаций; следовательно,
это, по определению, ядерное предложение. (115 II)
получается из (116) благодаря применению обязательных
трансформаций и ? , а (115 III) и (115 IV) получаются
посредством применения обязательных трансформаций Tq и
Tw. Они различаются только выбором именной группы, к
которой применяется Tw. Допустим, тип предложения
определяется в общем через его трансформационную
историю, т. е. его представлением на трансформационном
уровне. Тогда главное подразделение (115) пройдет между
ядерным предложением (115 I), с одной стороны, и
предложениями (115 II—IV) (каждое из которых имеет Tq в
своем трансформационном представлении) —с другой.
Таким образом, предложения (115 II—IV) являются
вопросительными. (115 III—IV) составляют особый подкласс
вопросительных предложений, поскольку в их
образовании участвует дополнительно трансформация Tw.
Таким образом, сформулировав простейшую
трансформационную грамматику для (115), мы обнаруживаем, что
полученные трансформационные представления дают
классификацию предложений, которая интуитивно является
правильной.
503

9. СИНТАКСИС И СЕМАНТИКА
9.1. Итак, мы нашли случаи предложений, понимаемых
по-разному и имеющих неоднозначное представление на
уровне трансформаций (но не на других уровнях), и
случаи предложений, понимаемых одинаково и одинаково
представленных только на уровне трансформаций. Тем
самым мы получили обоснование для описания языка
в терминах трансформационной структуры и для введения
трансформационного представления в качестве
лингвистического уровня столь же фундаментального характера,
как и другие уровни. Более того, теперь укрепилась наша
уверенность в том, что процесс «понимания предложений»
можно объяснить частично с помощью понятия
лингвистического уровня. Чтобы понять предложение, необходимо,
в частности, знать, каковы ядерные предложения, из
которых оно получено (точнее — терминальные цепочки,
лежащие в основе ядерных предложений), и какова
структура каждого из этих элементарных составляющих, а также
трансформационная история получения данного
предложения из этих ядерных предложений 53. Общая
проблема анализа процесса «понимания» сводится в известной
мере к объяснению того, как понимаются ядерные
предложения, рассматриваемые в качестве основных
«содержательных» элементов, из которых посредством
трансформаций образуются обычные более сложные предложения
реальной речи.
Предполагая, что синтаксическая структура может
пролить свет на проблему значения и понимания, мы
вступаем на опасную почву. Не существует иного аспекта
лингвистического исследования, вызывающего больше
путаницы и недоразумений и более нуждающегося в ясной и
тщательной формулировке, нежели проблема связи между
синтаксисом и семантикой. Реальный вопрос, который
можно задать, состоит в следующем: «Каким образом
синтаксические механизмы, наличествующие в данном
языке, «работают» при фактическом употреблении этого
языка?» Однако вместо того, чтобы заниматься данной весьма
53 При более точном определении трасформационного анализа
оказывается, что знания трансформационного анализа предложения
(включая структуру непосредственно составляющих цепочек ядра,
из которых получено предложение) достаточно для определения
производной структуры непосредственно составляющих трансформа.
504

важной проблемой, исследователи, изучающие связь
между синтаксисом и семантикой, занимаются чаще всего
посторонними проблемами и неправильно решают
поставленные вопросы. Обсуждению подвергался, например,
вопрос о том, нужна ли семантическая информация для
открытия или выбора грамматики, и положительный
ответ на этот вопрос неизменно вызывал новый вопрос:
«Как можно построить грамматику, не обращаясь к
значению!?»
Замечания о возможности использования
семантических данных при синтаксических исследованиях,
приведенные в § 8, не должны пониматься неправильно, т. е.
они не должны подтверждать мнение о том, что
грамматика основывается на значении. В действительности теория,
изложенная в §§ 3—7, была полностью формальной и
несемантической. В § 8 мы кратко указали несколько
способов исследования того, как фактически
используются наличные синтаксические средства. По-видимому, в
эту проблему можно внести большую ясность путем чисто
негативного рассмотрения возможностей отыскания
семантических оснований для синтаксической теории.
9.2.1. Много сил потрачено на то, чтобы ответить на
вопрос: «Как построить грамматику, не обращаясь к
значению?» Однако сам этот вопрос поставлен
неправильно, поскольку подразумеваемый при этом тезис о том, что,
обращаясь к значению, мы можем построить грамматику,
совершенно не обоснован. С тем же правом можно
спросить: «Как построить грамматику, не зная ничего о цвете
волос говорящих»? На самом деле вопрос должен стоять
только так: «Каким образом можно построить
грамматику?» Мне не известно ни одного сколько-нибудь
подробного опыта построения теории грамматической структуры
в частично семантических терминах, ни какой-либо
строгой и конкретной программы использования
семантической информации при построении и выборе грамматик.
Несомненно, «интуитивное чувство лингвистической
формы» весьма полезно для исследователя лингвистических
форм (т. е. грамматики). Совершенно ясно также, что
главная задача лингвистической теории — заменить
смутные интуитивные представления некоторым строгим и
объективным подходом. Но имеется мало оснований
считать, что «интуитивное чувство значения» приносит
вообще какую-нибудь пользу при реальном изучении лин-
505

гвистических форм. Я думаю, что ошибочность
утверждений об использовании значения при грамматическом
анализе не очевидна лишь в силу их расплывчатости, а также
вследствие печальной тенденции смешивать понятия
«интуитивного чувства лингвистической формы» и
«интуитивного чувства значения» (сами по себе смутные и
нежелательные в лингвистической теории). Однако
популярность таких утверждений делает небесполезным краткое
рассмотрение некоторых из них, хотя, разумеется,
доказывать их приходится именно тем лингвистам, которые
заявляют о своей способности изложить грамматические
понятия в терминах семантики.
9.2.2. В числе наиболее обычных утверждений,
выдвигаемых в пользу зависимости грамматики от семантики,
встречаются следующие:
(117) (I) два высказывания фонетически различны в том
и только в том случае, когда они различаются
по значению;
(II) морфемы суть мельчайшие элементы, обладающие
значением;
(III) грамматически правильные предложения— это
предложения, обладающие семантической
значимостью;
(IV) грамматическое отношение подлежащее —
сказуемое (т. е. NP—VP как разложение для
Sentence) соответствует общему «структурному
значению» деятель — действие;
(V) грамматическое отношение глагол — дополнение
(т. е. Verb—NP как разложение VP)
соответствует структурному значению действие — цель
и действие—объект действия;
(VI) активное предложение и соответствующее ему
пассивное синонимичны.
9.2.3. Многие лингвисты высказывали мнение, что
фонетические различия должны определяться через
дифференциальное значение (т. е., говоря проще, через
синонимию) в соответствии с (117 I). Очевидно, однако, что
утверждение (117 I) не может как таковое использоваться
в качестве определения фонетических различий ?4. Если
54 См. мою работу «Semantic considerations in grammar»,
«Monograph», № 8, 1955, p. 141 — 153, где (117 I) рассматривается более
подробно.
506

мы не хотим совершить логическую ошибку petitio prin-
cipii, то упомянутые высказывания должны быть
индивидуальными знаками (tokens), а не знаками-типами
(types). Дело в том, что существуют индивидуальные
высказывания, фонематически различные, но тождественные по
значению (синонимы), и существуют индивидуальные
высказывания, фонематически тождественные, но разные
по значению (омонимы). Таким образом, утверждение,
входящее в состав (117 I), оказывается ложным, будем ли мы
его проверять от основания к следствию или же, наоборот,
от следствия к основанию. Если проверять его от следствия
к основанию, то оно оказывается ложным в силу
существования таких пар, как bachelor «баккалавр» и unmarried
man «холостяк», или, говоря более точно, таких абсолют*
ных синонимов, как /ek-i-namiks/ и /iykinamiks/ economics
«экономика»; adult «взрослый» и adult; /raes-i-n/и /reys-i-n/
ration «рацион» и многих других, которые могут
сосуществовать даже в одном стиле речи. Если проверять
утверждение (117 I) от основания к следствию, то оно
оказывается ложным в силу существования таких пар,
как bank «берег» и bank «банк» б5, metal и medal
(одинаково произносимых во многих диалектах) и др.
Другими словами, если мы отнесем два индивидуальных
высказывания к одному высказыванию-типу на основании
(117 I), то получим неправильную классификацию в
большом числе случаев.
К более слабому, чем (1171), требованию можно прийти
следующим образом. Допустим, мы имеем абсолютную
фонетическую систему, данную нам до анализа какого бы
то ни было языка, достаточно подробную, чтобы любые
два фонемно различные высказывания любого языка
транскрибировались различно. При этом может случиться, что
некоторые различные знаки в этой фонетической
транскрипции окажутся записанными одинаково. Предположим, мы
определяем «неоднозначное значение» индивидуального
высказывания как совокупность значений всех индивиду-
55 Заметим, что нельзя утверждать, что bank в the river bank
«берег реки» и bank в the savings bank «сберегательная касса»— два
появления одного и того же слова, поскольку как раз это и
требуется доказать. Заявлять, что два индивидуальных слова — суть
появления одного и того же слова,— то же самое, что сказать,
будто они не являются фонетически различными, и именно с этим,
по-видимому, должен считаться критерий синонимии (117 I).
507

альных высказываний, записываемых одинаково с этим
индивидуальным высказыванием. Тогда можно
видоизменить (117 I), подставив «неоднозначное значение»
вместо «значение». Таким путем можно было бы подойти к
проблеме омонимии, если бы мы могли наблюдать такое
огромное количество высказывании, которое давало бы
уверенность, что каждая фонетически отличная форма
данного слова встречается в любом из значений,
которые может иметь это слово. Допустим, окажется
возможным распространить этот подход еще дальше на случаи
синонимии. Тогда можно надеяться определить фонемные
различия путем изучения значений элементов всей
совокупности высказываний, записанных в фонетической
транскрипции. Однако трудность точного и реалистического
определения числа значений, которыми могут обладать
несколько элементов совокупности, а также громоздкость
задачи делают перспективу применения подобного
метода весьма сомнительной.
9.2.4. К счастью, мы не обязаны осуществлять такую
искусственную и громоздкую программу, для того чтобы
определить фонемные различия. На практике каждый
лингвист пользуется гораздо более простыми и прямыми
несемантическими средствами. Допустим, лингвист
интересуется, являются ли metal и medal различными по
своему фонемному составу в некотором диалекте английского
языка. Он не станет изучать значений этих слов,
поскольку такая информация не имеет отношения к его задаче. Он
знает, что значения различаются, и желает выяснить,
различны ли эти слова по своему фонемному составу.
Добросовестный полевой исследователь использует, вероятно,
парные тесты 56 с двумя информантами либо с одним
информантом и магнитофоном. Он может, например,
записать в случайной последовательности интересующие его
высказывания и затем выяснить, в состоянии ли носитель
языка распознать их надежным образом. При
удовлетворительном распознавании лингвист может применить более
56 Ср. мою работу «Semantic considerations of grammar»)B
«Monograph», №8, 1955, p. 141 — 154; M. Halle, The strategy of phone-
mics, «Linguistics Today»=«Word», 10, 1954, p. 197—209; Z. S.
Harris, Methods in structural linguistics, Chicago, 1951, p. 32 f.; C.F.
Hocket t, A manual of phonology (Memoir 11, Indiana
University Publications in Anthropology and Linguistics), Baltimore, 1955,
p. 146).
608

строгий тест, попросив говорящего повторить каждое
слово несколько раз и применить после этого новый
парный тест. Если после повторения различие сохраняется,
лингвист вправе утверждать, что metal и medal различны
по своему фонемному составу. Парный тест с его
вариантами и усовершенствованиями представляет нам ясный
экспериментальный критерий фонемного различия, не
связанный ни с какими семантическими категориями57.
Несемантический подход к грамматике принято
считать альтернативой по отношению к семантическому и
критиковать его как слишком сложный, если вообще не
невозможный. Мы находим, однако, что по крайней мере
в случае фонематических различий справедливо как раз
57 Лаунсбери в своем «A semantic analysis of the Pawnee
kinship usage» в «Language», 32, 1956, p. 158—194 (особенно 190)
утверждает, что апелляция к синонимии необходима для того, чтобы
отличить свободные варианты от противопоставлений: «Если
лингвист, не знающий английского языка, записывает с моего
произнесения слово cat сначала с придыхательным смычным в исходе, а
затем с непридыхательным имплозивным смычным в той же позиции,
то он располагает недостаточными фонетическими данными, чтобы
решить, противопоставляются ли эти формы. И только если он
спросит меня, своего информанта, отличается ли значение первой
формы от значения второй, и я отвечу, что не отличается, он сможет
продолжать свой фонематический анализ». Как общий метод этот
подход не выдерживает критики. Допустим, лингвист записывает
/ektnamiks/ и /iykinamiks/, /viksin/ и /fimeyl# faks/ и т. д. и
спрашивает, различаются ли они по значению. Получив отрицательный
ответ, он ошибочно приписывает им одинаковый фонемный состав,
если придерживается этой позиции буквально. С другой стороны,
имеется много носителей языка, не различающих в произношении
metal и medal, хотя, если их спросить, они с уверенностью скажут,
что делают это. Ответы таких информантов на прямые вопросы
Лаунсбери относительно значения только запутают дело.
Можно сделать позицию Лаунсбери более приемлемой, заменив
вопрос: «Имеют ли они одно и то же значение?» вопросом: «Являются
ли они одним и тем же словом?» Таким образом, мы избежим
ловушек, связанных с не относящимися к существу дела вопросами
семантики. Однако вопрос в такой форме вряд ли приемлем, поскольку
он сводится к тому, что информант должен решать за лингвиста; он
подменяет операционный тест относительно поведения информанта
(вроде парного теста) суждением информанта о своем поведении.
Операционные тесты относительно лингвистических представлений
могут требовать ответа информанта, но отнюдь не выражения им
мнения о своем поведении, его суждения о синонимии, о
фонематических различиях и т. п. Мнения информанта могут основываться
на всякого рода посторонних факторах. Это важное различение
следует тщательно соблюдать, если мы не хотим упрощенного
понимания экспериментальной основы грамматики.
509

обратное. Существует вполне прямой и
экспериментальный метод определения фонематических различий в виде
такого несемантического способа, как парный тест. В·
принципе может оказаться возможной разработка
некоторого семантического эквивалента парного теста и его
модификаций, однако всякий подобный метод будет весьма
сложным, требующим исчерпывающего анализа всей
совокупности высказываний, и вовлечет лингвиста в
довольно безнадежную попытку определить, сколько значений
может иметь данная последовательность звуков.
9.2.5. Существует еще одна принципиальная трудность,
о которой необходимо упомянуть при рассмотрении
всякого семантического подхода к фонематическим
различиям. Можно поставить вопрос, какими являются значения,
приписываемые различным (но тождественным по своему
фонемному составу) индивидуальным знакам,—
тождественными или только весьма сходными. Если верно
последнее, то трудности определения фонемных различий
усугубляются (и умножаются в силу неясности самого
предмета) необходимостью определения тождества значения.
Нам придется решать, когда два различных значения
становятся достаточно близкими для того, чтобы считать их
«одинаковыми». Если же мы останемся на той позиции, что
приписанные значения всегда тождественны и что
значение слова есть фиксированная и неизменная составляющая
каждого его употребления, то нас с полным правом могут
упрекнуть в логическом круге. Единственная возможность
сохранить позицию состоит, по-видимому, в том, чтобы
воспринимать значение индивидуального знака как
«способ (или возможный способ) употребления
индивидуальных знаков данного типа», как класс ситуаций, в которых
они могут применяться, как тип ответа, который они
обычно вызывают, или как что-нибудь еще в этом же роде.
Однако трудно извлечь какую-нибудь пользу из такой
концепции значения, не имея представления о типе
высказывания. Таким образом, независимо от предыдущих
возражений любая попытка объяснения фонематических
различий в терминах семантики либо приводит к логическому
кругу, либо основывается на различиях,
устанавливаемых с гораздо большим трудом, чем те, которые мы
пытаемся ими обосновать.
9.2.6. Чем же объясняется в таком случае широкое
распространение некоторых формулировок типа (117 I)?
510

Я думаю, что причин две. Отчасти это следствие
предположения, что семантический подход есть нечто
непосредственно данное и что он слишком прост, чтобы его
анализировать. Однако первая же попытка точного описания
сразу же рассеивает эту иллюзию. Семантический подход
к грамматическим понятиям требует такой же тщательной
и детальной разработки, что и несемантический подход,
причем он связан с весьма значительными трудностями.
Вторым источником таких формулировок, как (117, I),
является, по-моему, смешение понятий «значение» и
«ответ информанта». Так, можно встретить следующее
толкование лингвистического метода: «При
лингвистическом анализе мы определяем противопоставление форм
экспериментально, с помощью разницы в ответах о значении»58.
Мы видели в § 9. 2. 3, что при определении
противопоставления с помощью ответов о значении сколько-нибудь
прямым способом можно прийти к ложному выводу в очень
многих случаях; если же попытаться избежать
немедленно возникающих трудностей, то можно прийти к схеме
столь сложной и требующей таких неоправданных
допущений, что вряд ли кто-нибудь захочет ей следовать. Из
§9. 2. 5, кроме того, вытекает, что существуют,
по-видимому, и еще более глубокие принципиальные трудности.
Поэтому, понимая указанное утверждение буквально, мы
обязаны отбросить его как неверное.
Если, однако, мы выбросим слово «значение» из
данного утверждения, то получим вполне приемлемую
ссылку на такие методы, как парный тест. Однако нет никаких
оснований для того, чтобы считать получаемые при этом
ответы семантическими в каком бы то ни было смысле 59.
Можно было бы создать операционный тест для рифм,
который бы показал, что bill и pill находятся друг с другом в
иных отношениях, чем bill и ball. В этом тесте не было бы
58 F. Lounsbury, A semantic analysis of the Pawnee kinship
usage, «Language», 32, 1956, p. 158—194 (особенно 191).
59 Нас не должен вводить в заблуждение тот факт, что субъекта
при парном тесте можно попросить распознать индивидуальные
высказывания по значению. С тем же успехом его можно просить
распознать их с помощью произвольно выбранных чисел, с помощью
знаков зодиака и т. п. Ту или иную частную формулировку парного
теста мы можем использовать как аргумент в пользу зависимости
грамматики от значения не с большим правом, чем в пользу
утверждения, что лингвистика основана на арифметике или астрологии.
511

ничего семантического. Фонемное тождество есть, в
сущности, совершенная рифма, и, таким образом, у нас нет
больших оснований предполагать ненаблюдаемую
семантическую реакцию в случае с bill—ball, а не в случае с
bill—pill.
Странно, что те, кто возражает против того, чтобы
лингвистическая теория базировалась на формулировках
типа (117 I), обвиняются в недооценке значения. На мой
взгляд, наоборот, тот, кто предлагает какие-либо
варианты (117 I), должен понимать «значение» так широко,
чтобы любую реакцию на язык можно было называть
«значением». Но принять подобную точку зрения — значит
лишить понятие «значение» всякого интереса и
значимости. Я думаю, что всякий, кто хочет сохранить
выражение «изучение значения» как указание на важный аспект
лингвистического исследования, должен отказаться от
отождествления понятий «значение» и «реакция на язык»,
а вместе с этим и от таких формулировок, как (117 I).
9.2.7. Невозможно, разумеется, доказать, что
семантические понятия бесполезны в грамматике, точно так
же как невозможно доказать непригодность любой другой
системы понятий. Однако изучение таких предложений
неизменно ведет к заключению, что, по-видимому, только
на чисто формальной основе можно получить твердую базу
для создания грамматической теории. Детальное
рассмотрение каждой семантически направленной теории выходит
за рамки данного исследования и не представляет
интереса, однако мы можем коснуться некоторых очевидных
примеров, противоречащих таким известным
утверждениям, как (117).
О морфемах типа «to» в I want to go «Я хочу идти» или
«пустом» слове «do» в Did he come? «Пришел ли он?» (ср.
§7. 1) вряд ли можно сказать, что они имеют значение в
каком бы то ни было независимом смысле, и
представляется разумным допустить, что, исходя из независимой
концепции значения, можно приписать значение
некоторого рода таким неморфемам, как gl- в gleam, glimmer, glow 60.
Приведенные примеры противоречат утверждению (117 II),
60 См. L. Вloomfield, Language, New York, 1933, p. 156;
Z. S. Harris, Methods in structural linguistics, Chicago, 1951,
p. 177; O. Jespersen, Language, New York, 1922, chap. XX, где
приводится много других примеров.
512

гласящему, что морфемы должны определяться как
минимальные элементы, несущие значение. В § 2 мы изложили
основания, вынуждающие нас отказаться от
«семантической значимости» в качестве общего критерия
грамматической правильности, что предлагается утверждением
(117 III). Такие предложения, как John received a letter
«Джон получил письмо» или The fighting stopped «Бой
кончился», с очевидностью показывают несостоятельность
утверждения (117 IV), гласящего, что грамматическое
отношение подлежащее — сказуемое имеет «структурное
значение» деятель — действие, если значение понимать
как понятие, не зависимое от грамматики. Точно так же
попытке (117 V) приписать какое-либо структурное
значение вроде действие — цель отношению сказуемое —
дополнение как таковому, противоречат такие
предложения, как I will disregard his incompetence «Я пренебрегу
его неосведомленностью» или I missed the train «Я опоздал
на поезд». В противоположность (117 VI) мы можем
описать условия, при которых «разделительное» предложение
вида Everyone in the room knows at least two languages
«Каждый в этой комнате знает по крайней мере два
языка» может быть истинным, в то время как соответствующее
пассивное At least two languages are known by everyone
in the room «По крайней мере два языка известны
каждому в этой комнате» ложно при обычном понимании этих
предложений, например, если одно лицо в комнате знает
только французский и немецкий языки, а другое —
только испанский и итальянский. Это показывает, что даже
более слабое семантическое отношение (фактическая
эквивалентность) не сохраняется между активным и пассивным
предложениями.
9.3. Данные противоречащие примеры не должны,
однако, заслонять от нас того факта, что существует
поразительное соответствие между структурами и элементами,
раскрываемыми с помощью формального
грамматического анализа, с одной стороны, и специфических
семантических функций — с другой. Ни одно из утверждений
(117) не является вполне ложным; некоторые из них весьма
близки к истине. Таким образом, ясно, что между
формальными и семантическими моментами языка
наблюдаются несомненные, хотя и неполные соответствия. Такая
неполнота соответствий не дает нам возможности
привлекать значение в качестве базы для грамматического опи-
33 Заказ № 2064
513

сания 61. Тщательный разбор каждой гипотезы,
предлагающей исходить из значения, подтверждает это мнение
и доказывает, что важные соображения и обобщения,
связанные с лингвистической структурой, могут
оказаться упущенными, если слишком строго следовать шатким
семантическим ориентирам. Так, мы наблюдали, что
отношение актив — пассив является как раз примером
одного весьма общего и фундаментального аспекта
лингвистической структуры. Сходство актива — пассива,
утверждения — отрицания, утверждения — вопроса и других
трансформационных отношений не выявилось бы с
очевидностью, если бы отношение актив — пассив
изучалось только посредством понятий синонимии.
Нельзя игнорировать, однако, существования
соответствий между формальной и семантической сторонами. Эти
соответствия должны изучаться в более общей теории
языка, включающей в качестве составных частей теорию
лингвистических форм и теорию использования языка.
Из § 8 мы узнали, что существуют, по-видимому, весьма
общие соотношения между этими двумя областями,
заслуживающие интенсивного изучения. Определив
синтаксическую структуру языка, мы можем исследовать,
каким образом эта синтаксическая структура
используется при реальном функционировании языка. Изучение
семантических функций структуры уровней, кратко
намеченное в § 8, может явиться разумным шагом к теории
взаимоотношений между синтаксисом и семантикой.
Фактически мы указали в § 8, что соотношение между формой
и использованием языка может дать нам некоторые весьма
общие критерии адекватности лингвистической теории и
61 Другим основанием для мнения, что нельзя эффективным
образом развить грамматику на семантической основе, является
частный случай фонемных различий, изложенный в §9.2.5. Вообще
изучение значения наталкивается на многочисленные трудности даже
после того, как определены лингвистические элементы, несущие
значение, и их взаимоотношения, и ни о какой попытке исследовать
значение независимо от этих определений не может идти речи.
Другими словами, при наличии языка-орудия и его формальных
механизмов можно и должно исследовать их семантические функции (см.,
например, R. Jakobson, Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre,
«Travaux du Cercle Linguistique de Prague», 6, 1936, p. 240—288),
но нельзя, по-видимому, найти семантического абсолюта, априорного
по отношению к грамматике, который бы мог каким бы то ни было
образом использоваться для определения объектов грамматики.
514

основанных на ней грамматик. Мы можем судить о
достоинствах формальных теорий по их способностям
объяснять и делать очевидными разнообразные факты,
связанные с пониманием и использованием предложений.
Другими словами, нам хотелось бы, чтобы синтаксический
каркас языка, обнаруживаемый грамматикой, был
способен поддержать семантическое описание, и мы,
естественно, высоко оценим такую теорию формальной структуры,
которая приведет нас к грамматикам, более полно
удовлетворяющим этому требованию.
Структура непосредственно составляющих и
трансформационная структура являются, очевидно, главными
синтаксическими механизмами языка, предназначенными для
организации и выражения содержания. Грамматика
данного языка должна показать, как эти абстрактные
структуры реализуются в данном языке, а лингвистическая
теория должна попытаться объяснить их, а также методы
оценки и выбора между предлагаемыми грамматиками.
Важно понять, что включение положений, подобных
приведенным в § 8, в метатеорию, рассматривающую
грамматику и семантику и точки их соприкосновения, не
меняет чисто формального характера самой теории
грамматической структуры. В § 3—7 мы очертили развитие
некоторых фундаментальных лингвистических концепций в
чисто формальных понятиях. Мы рассматривали проблему
синтаксического исследования как проблему построения
механизма, производящего заданную совокупность
грамматически правильных предложений, и изучения
грамматик, эффективно решающих эту задачу. Семантические
понятия, такие, как референция (отношения), значимость
и синонимия, не играли никакой роли в наших
рассуждениях. Изложенная теория имеет, разумеется, серьезные
пробелы. В частности, допущение, что множество
грамматически правильных предложений задано в самом начале,
является, очевидно, слишком сильным, а понятие
«простоты», на которое мы ссылались в явной или скрытой
форме, остается неразработанным. Однако ни упомянутые,
ни иные недостатки развиваемой грамматической теории
не могут, как я полагаю, быть преодолены или уменьшены
путем построения теории на частично семантических
основаниях.
Далее, в § 3—7 мы рассматривали язык в качестве
орудия или средства, пытаясь описать его структуру и не
зз*
515

ссылаясь на способы его применения. Это
самоограничение требованием строгой формальности объясняется
просто: никакой иной базы для развития строгой, эффективной
и «наглядной» теории лингвистической структуры, по-
видимому, не существует. Требование придать этой
теории формальный характер вполне совместимо с
желанием сформулировать ее таким образом, чтобы иметь
определенные и значимые точки соприкосновения с
параллельной семантической теорией. В § 8 мы указывали
как раз на то, что формальное изучение структуры языка
как орудия может, по нашему предположению, помочь
нам понять фактическое употребление языка, т. е. процесс
понимания предложений.
9.4. Чтобы понять предложение, мы должны знать
весьма многое, помимо разложения этого предложения на
каждом из лингвистических уровней. Мы должны знать
также референцию (отношения) и значение62 морфем
или слов, из которых предложение построено;
естественно, нельзя ожидать от грамматики большой помощи в
этом деле. Указанные понятия составляют предмет
семантики. При описании значения слова часто бывает
выгодным или даже необходимым обращаться к
синтаксическим аспектам, в которых это слово обычно выступает;
например, при описании значения слова hit «ударить»
мы, несомненно, должны описывать деятеля и объект
действия в терминах «подлежащее» и «дополнение»,
которые, очевидно, лучше всего анализируются как чисто
62 Гудмэн утверждает — по-моему, вполне убедительно,— что
понятие значения слов в конечном счете можно частично свести к
понятию референции выражений, содержащих эти слова. (См.
N. Goodman, On likeness of meaning, «Analysis», vol. 10, № 1,
1949; его ж e, On some differences about meaning, «Analysis», vol.
13, № 4, 1953). Подход Гудмэна равнозначен переформулированию
части теории значения в более ясных терминах теории референции,
точно так же, как многое в наших рассуждениях можно понимать
как требование сформулировать заново части теории значения,
относящееся к так называемому «структурному значению» в терминах
совершенно несемантической теории грамматической структуры.
Трудность теории значения состоит, в частности, в том, что
«значение» имеет тенденцию применяться как всеохватывающий термин,
включающий любой аспект языка, о котором мы знаем очень мало.
В той мере, в какой это справедливо, мы можем ожидать, что к
различным аспектам данной теории будут предъявляться законные
претензии со стороны дисциплин, изучающих язык с иных точек
зрения, по мере развития этих дисциплин.
516

формальные понятия, относящиеся к теории
грамматики63»
Естественно, мы обнаруживаем, что очень многие
слова и морфемы единой грамматической категории
описываются семантически посредством частично сходных
понятий, например глагол — посредством понятий
подлежащего и дополнения и т. д. В этом нет ничего
удивительного. Это означает, что синтаксические механизмы языка
применяются в высокой степени систематически. Мы
видели, однако, что выводить какие-то обобщения из
такого систематического применения и приписывать
«структурное значение» грамматическим категориям и
конструкциям, подобно тому как приписываются «лексические
значения» словам и морфемам, — шаг весьма шаткий.
Другое общеупотребительное, но сомнительное
применение понятия «структурного значения» связано со
значением так называемых «грамматически
функционирующих» морфем типа ing, ly, предлогов и т. п. В
подтверждение того положения, что значения указанных морфем
коренным образом отличаются от значений существительных,
глаголов, прилагательных и, вероятно, других больших
классов, часто ссылаются на тот факт, что эти морфемы
можно расставить в последовательности пробелов или
бессмысленных слогов таким образом, чтобы
получилась полная видимость предложения, т.. е. фактически
чтобы определились грамматические категории
бессмысленных элементов. Например, в последовательности Pirots
karulize elatically мы узнаем в первом, втором и третьем
слове существительное, глагол и наречие по суффиксам
s, ize и 1у соответственно. Однако это свойство не
позволяет четко отграничить «грамматические» морфемы от
иных, поскольку в таких последовательностях, как the
Pirots karul — yesterday или give him — water, пробелы в
первом случае также определяются как вариант
прошедшего времени, а во втором — как the, some и т. п.,
но не а. Тот факт, что в этих случаях мы принуждены
дать пробелы, а не бессмысленные слова, объясняется
63 Подобное описание значения слова hit объясняет
автоматически применение hit в таких трансформах, как Bill was hit by John
«Билл был ударен Джоном»; Hitting Bill was wrong «Билл был
ударен зря» и т. п., если мы сумеем показать достаточно подробно и
общо, что трансформы «понимаются» в терминах предложений ядра,
лежащих в основе предложений.
517

продуктивностью или «незамкнутостью» категорий
существительного, прилагательного и т. п. в
противоположность категориям артикля, глагольного аффикса и т. д.
Вообще, расставляя последовательность морфем в
последовательности пробелов, мы ограничиваем выбор
элементов, которые можно поместить на пустых местах, c
тем чтобы получилось грамматически правильное
предложение. Какие бы различия относительно этого
свойства ни существовали между морфемами, они, очевидно,
лучше объясняются посредством таких грамматических
понятий, как продуктивность, свобода сочетания или объем
субституционных классов, чем с помощью каких-либо
предполагаемых особенностей значений.
10. ИТОГИ
В наших рассуждениях мы стремились подчеркнуть
следующие моменты. Самое большее, чего можно
требовать от лингвистической теории, это чтобы она давала
метод выбора грамматик. Теорию лингвистической
структуры следует четко отличать от руководства,
содержащего полезные эвристические процедуры для открытия
грамматик, хотя подобное руководство, несомненно,
основывается на результатах лингвистической теории, и
попытки составить такое руководство окажутся,
вероятно (как это случалось и в прошлом), существенным
вкладом в развитие лингвистической теории. Если принять
данную точку зрения, то у нас не будет оснований
возражать против смешения уровней, считать элементы
высшего уровня построенными буквальным образом из
элементов низшего и полагать, что синтаксическое
исследование преждевременно, пока не решены все проблемы
фонологии и морфологии.
Грамматику лучше всего определять как
самостоятельное исследование не зависящее от семантики. В частности,
понятие грамматической правильности нельзя отождест-
влять с осмысленностью (а также ставить в какую бы то
ни было определенную, пусть даже приблизительную
связь с понятием порядка статистической аппроксимации).
В ходе такого независимого и формального исследования
мы обнаруживаем, что простая модель языка,
представляющая его в виде марковского процесса с конечным
числом состояний, при котором предложения порожда-
5Г8

ются слева направо, неприемлема и что для описания
естественных языков необходимы такие весьма
абстрактные лингвистические уровни, как уровень анализа по
непосредственно составляющим и трансформационный
уровень.
Мы можем сильно упростить описание английского
языка и сделать новый и важный шаг к проникновению в
его формальную структуру, если ограничим область
прямого описания (в терминах анализа по непосредственно
составляющим) ядром основных предложений (простых,
повествовательных, активных предложений без сложных
глагольных или именных групп) и будем выводить все
остальные предложения из предложений ядра (точнее, из
цепочек, лежащих в их основе) посредством
трансформаций, возможно, повторных. Обратно, получив систему
трансформаций, переводящих грамматически правильные
предложения в грамматически правильные предложения,
мы можем определить структуру составляющих отдельных
предложений, исследуя их поведение при этих
трансформациях в случае иного разложения на непосредственно
составляющие.
Мы рассматриваем, таким образом, грамматику как
систему, имеющую трехчастное строение. Грамматика
включает ряд правил, с помощью которых можно
воссоздать структуру непосредственно составляющих, и ряд
морфофонемных правил, обращающих цепочки морфем в
цепочки фонем. В качестве связующего звена имеется ряд
трансформационных правил, переводящих цепочки
структуры непосредственно составляющих в цепочки, к которым
приложимы морфофонемные правила. В некотором
определенном смысле правила структуры непосредственно срс-
тавляющих и морфофонемные правила являются
элементарными, а трансформационные — нет. Для применения
трансформации к цепочке необходимо знать нечто об
истории ее деривации; в случае же нетрансформационных
правил достаточно знать лищь форму цепочки, к которой они
применяются.
По видимому, нерегулярное поведение некоторых слов
(например, have, be, seem) в действительности
представляет собой случай регулярности более высокого уровня.
Этот факт явился автоматическим следствием из попытки
построить простейшую грамматику английского языка с
помощью абстрактных уровней, выработанных лингвис-
519

тической теорией. Мы обнаружили также, что многие
предложения имеют двоякие представления на
определенном уровне и многие пары предложений имеют сходные
или тождественные представления на определенном
уровне. В значительном числе случаев двоякое представление
(конструкционная омонимия) соответствует
двусмысленности представляемого предложения, а сходное или
тождественное представление имеет место в случаях
интуитивно воспринимаемого сходства высказываний.
Вообще, по нашему мнению, понятие «понимание
предложения» можно частично анализировать с помощью
грамматических понятий. Чтобы понять предложение,
необходимо (хотя, разумеется, недостаточно) воссоздать его
представление на каждом из уровней, включая
трансформационный уровень, где предложения ядра, лежащие в
основе данного предложения, могут восприниматься в
некотором смысле в качестве «элементарных элементов
содержания», из которых предложение построено.
Другими словами, один из результатов формального
изучения грамматической структуры состоит в том, что
выявляется синтаксический каркас, способный подкрепить
семантический анализ. При описании значения можно
с успехом обращаться к этому глубинному
синтаксическому каркасу, хотя систематические семантические
соображения, по-видимому, бесполезны для его
первоначального определения. Однако понятие «структурного
значения» в противоположность «лексическому значению»
представляется весьма подозрительным, и сомнительно, чтобы
грамматические механизмы, действующие в языке,
использовались с достаточной последовательностью так, чтобы
им можно было непосредственно приписать значение.
Тем не менее мы находим, разумеется, многие важные
соотношения между синтаксической структурой и значением;
другими словами, мы обнаруживаем, что грамматические
механизмы используются весьма систематично. Эти
соотношения могут стать частью предмета более общей теории
языка, рассматривающей синтаксис и семантику и точки
их соприкосновения.

11. ? ? иложение I
ОБОЗНАЧЕНИЯ И ТЕРМИНОЛОГИЯ
В этом приложении мы кратко перечислим все новые
или малоизвестные обозначения и термины, которыми мы
пользовались.
Лингвистический уровень есть метод представления
высказываний. Он имеет конечный словарь символов (на
фонемном уровне мы называем этот словарь алфавитом
языка), которые могут располагаться в линейной
последовательности, образуя цепочки символов посредством
операции, называемой сцеплением и обозначаемой +. Так,
в английском языке на уровне морфем мы имеем элементы
словаря the, boy, S, past, соте и т. д. и можем образовать
цепочку the+boy+S+come+past (которая посредством
морфофонемных правил будет превращена в цепочку
/9i-boyz#keym/), представляющую высказывание The
boys came. На всех уровнях, кроме фонемного, мы
пользовались курсивом для выделения символов словаря и
цепочек представляющих символов. На уровне фонем мы
опускаем символ сцепления и используем обычные косые
скобки, как в приведенном примере. Буквы ?, ?, Z, W
обозначают переменные в цепочках.
В некоторых случаях для обозначения сцепления мы
применяем тире вместо знака плюс. Это делается, чтобы
привлечь особое внимание к тому подразделению
высказывания, которым мы конкретно занимаемся в данный
момент. Ни один из этих приемов обозначения не
употребляется систематически; они вводятся лишь для ясности
изложения. При рассмотрении трансформаций знаки тире
указывают на подразделение цепочки, предполагаемое
определенной трансформацией. Так, если мы утверждаем,
что вопросительная трансформация Tq применима, в
частности, к цепочке типа
(118) NP — have — en+V (ср. (37 III)),
в которой благодаря ей два первых сегмента меняют места,
то имеется в виду, что она применима, например, к
(119) They — have — en+arrive,
поскольку э этой цепочке they есть NP, a arrive
есть V.
521

являются каждое сокращением двоякой возможности:
а >Ь+с, а >Ь.
В нижеследующем списке указаны страницы, на
которых первый раз появляются еще некоторые специальные
символы, кроме упомянутых выше.
(122) NP стр. 431 S стр. 445
VP стр. 431 0 стр. 445
? стр. 431 past стр. 445
N стр. 431 Af стр. 445
? ? sing стр. 433 # стр. 445
NP* стр. 433 А стр. 472
[2,г] стр. 434 wh стр. 478, прим. 40
Aux стр. 445 Adj стр. 481
V стр. 445 ? ? стр. 483
С стр. 445 Prt стр. 485
M стр. 445 Comp стр. 487
en стр. 445
12. Приложение H
ПРИМЕРЫ ПРАВИЛ МОДЕЛИ НЕПОСРЕДСТВЕННО
СОСТАВЛЯЮЩИХ И ТРАНСФОРМАЦИОННОЙ МОДЕЛИ
ДЛЯ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
Для облегчения ссылок мы сводим здесь примеры
правил английской грамматики, играющих важную роль в
наших рассуждениях. Цифры слева показывают надлё-
522
Трансформом в таком случае будет:
(120) Have— they — en+arrive,
или окончательно Have they arrived?
Правило X > ? должно пониматься как команда
«подставить Y вместо X», где X и Y — цепочки. Круглые
скобки мы используем для того, чтобы показать, что элемент
может появиться, а может и не появиться, а фигурные
скобки (или перечисление) — для указания на выбор
между элементами.
Так, правила (121 I) и (121 II)

жащий порядок этих правил при предположении, что
настоящая схема является наброском грамматики вида (35).
В скобках справа от каждого правила стоят их порядковые
номера в тексте. Некоторые правила видоизменены по
сравнению с их формой в тексте в свете последующего
рассмотрения, а также для придания схеме большей
систематичности.
Модель непосредственно составляющих
2: # Sentence #
F: 1. Sentence > NP+VP (13 I)
2. VP >Verb+NP (13 III)
3. NP > {??*? } (стр· 433' прим· 15)
4. ? ? sing >?+?+0 (стр. 433, прим. 15)
5. NPpi > T+N+S' (стр. 433, прим. 15)
6. ? >the (13 IV)
7. ? >man, ball и т.д. (13 V)
8. Verb >Aux+V (28 I)
9. V >hit, take, walk, (28 II)
read и т. д.
10. Aux >C(M) (haue+en) (28 III)
(be+ing)
11. ?? ——>will, can, may, (28 IV)
shall, must
Трансформационная модель
Трансформация определяется структурным
разложением цепочек, к которым она применима, и структурными
изменениями, которые она производит в этих цепочках.
12. Пассивная (возможная)
Структурное разложение: NP — Aux — V — NP
Структурное изменение: Хх — Х2 — Х3 — ^4 > ^4—
Хш+Ье+еп — Х9 — Ьу+Хх (34)
13. Tsep (обязательная)
Структурное раз- f X — Vx — Prt — Pronoun \ (86)
ложение: 1 ? — VE — Comp — ? ? ( (92)
Структурное изменение: Хх — Хг — Хь — Х4 > Хх—
— Х2 — Х4 — Хг
14. Tsep (возможная)
Структурное разложение: X — Vx — Prt — ? ? (85)
Структурное изменение: то же, что и 13
523

15. Число (обязательная)
Структурное разложение: X— С — У
Структурное изме- | S в контексте NPsing
нение: С >-
16. ?not (возможная)
нение: С > I 0 в иных контекстах > (29 I)
I past в любом контексте )
Структурное
разложение:
Структурное изменение: X, — Хг — Х3 >* Хх—Х2 -f-
+n't — X9
1.7. Т^ (возможная)
Структурное разложение: то же, что и 16
(ср. (45)-(47))
Структурное изменение: Хх — Х9 — Х3 > Хх—Х2+
+Л-Х3
18. Tq (возможная)
Структурное разложение: то же, что и 16
(ср. (41)-(43))
Структурное изменение: Хх—Х2—Х3 >Х2—Хг—Х8
19. Tw (возможная и условная по отношению к Tq)
TW1: Структурное разложение: X — NP — У (X или
Y может быть нулем)
Структурное изменение: то же, что и 18 (60 I)
Tw2: Структурное разложение: NP — X (60 II)
Структурное изменение: Хх—Х2 +wh+Xl—Х2,
где wh + одушевл. сущ. у who (ср. стр. 478,
прим» 40)
wh-\- неодушевл. сущ. ->what
20. Aux (обязательная)
Структурное разложение: X — Af — о — У
(где Af есть любое С либо
en или ing\ ? —
любое M либо V или
have либо be) (29 Ц)
Структурное изменение: Хх — Х2 — Х3 — Х4 > Хх—
— Х3 — Х2# — Х4
21. Граница слова (обязательная)
Структурное разложение: X — У (где ??? или
???\) (29 III)
Структурное изменение: Хх—Х2· ¦ >Xt—# Х2
524

22. do (обязательная)
Структурное разложение: #—Af (40)
Структурное изменение: Хх—Х2 >ХХ—do+X2
Обобщенные трансформации
23. Сочинение (26)
Структурное разложение: St : ?—?—W
S2: Z—X—W,
где X — минимальный элемент (например, NP, VP и т.п.),
a ? и W — сегменты терминальных цепочек.
Структурное изменение: (Хх—Х2—Х3; Х4—Х5—
-Хв) >Xl—XE+and+Xe—X9
24. Т„ (48)-(50)
Структурное разложение: Sx : как 16
S2 : как 16
Структурное изменение: (Xt—Х2—Х3; ^4—^?—
_??) >X_X2—X_and—so—X—X^
Tso фактически соединена с трансформацией
сочинения.
25. Номинализация — Tto (стр. 481, прим. 41)
Структурное разложение: S1 : NP—VP
S2 : X—NP—Y (X или
У может быть нулем)
Структурное изменение: (Xj—Х2;Х3—Х4—^5) >
>Х-Ь+ХШ—ХШ
Номинализация Ting (стр. 481, прим. 41)
То же, что и 24, с заменой to на mg.
27. Номинализация — Тл^· (71)
Структурное разложение: St:T— N — is—А
S2 так же, как 24
Структурное изменение: (Хг—Х2—Х8—Х4; Х5—
Хв—Х7) >Х5—Xl+X4t-\- Х2—Х7
Морфофонемная структура
Правила (19); (45); стр. 466, прим. 36; стр. 478, прим. 40,
и т. д.
Мы имеем, таким образом, согласно (35), три набора
правил: правила модели непосредственно составляющих,
трансформационные правила (включая простые и
обобщенные трансформации) и морфофонемные правила.
Порядок применения правил является существенным, и в
надлежащим образом сформулированной грамматике он должен
быть указан во всех трех разделах наряду с различением
обязательных и возможных правил, а также (по край-
525

ней мере в трансформационной части) с установлением
условных зависимостей между правилами. Результат
применений всех этих правил представляет собой
расширенную деривацию (типа (13)—(30)—(31)),
оканчивающуюся цепочкой фонем анализируемого языка, т. е.
грамматически правильным высказыванием. Мы смотрим на
такую формулировку трансформационных правил не более
как на повод к размышлению. Нами не разработан аппарат
для представления всех этих правил в подходящей и
единообразной форме. Более подробную разработку и данные
о применении трансформационного анализа можно найти
в литературе, указанной на стр. 451 в примечании 25.
литература
1. Bar-Hillel Y., Logical syntax and semantics, «Language»,
30, 1954, p. 230—237.
2. Bloch В., A set of postulates for phonemic analysis, «Language»,
24, 1948, p. 3—46.
3. Вloomfield L., Language, New York, 1933.
4. Chomsky N., The logical structure of linguistic theory (ми-
меографическое издание).
5. Chomsky N., Semantic considerations in grammar
(«Monograph», N 8, 1955, p. 141 — 153, The Institute of Languages
and Linguistics, Georgetown University).
6. Chomsky N., Systems of syntactic analysis, «Journal of
Symbolic Logic», 18, 1953, p. 242—256.
7. Chomsky N., Three models for the description of language,
«I. R. E. Transactions on Information Theory», vol. IT-2
(Proceedings of the symposium on information theory), Sept., 1956.
8. Chomsky N., Transformational analysis (Ph. D.
Dissertation, University of Pennsylvania), 1955.
9. Chomsky N., Halle M., Lukoff F., On accent and
juncture in English, «For Roman Jakobson», 's-Gravenhage,
1956,
10. Fowler M., рецензия на книгу Хэрриса «Methods in
structural linguistics» в «Language», 28, 1952, p. 504—509.
П . Goodman N., The structure of appearance, Cambridge, 1951.
12. Goodman N., On likeness of meaning, «Analysis», vol. 10,
N 1, 1949.
13. Goodman N., On some differences about meaning,
«Analysis», vol. 13, N 4, 1953. Обе работы (т. е. № 12 и 13)
напечатаны с дополнительными замечаниями в «Philosophy and
Analysis», ed. M. Macdonald, New York, 1954.
14. Halle M., The strategy of phonemics, «Linguistics Today»=
«Word», 10,1954, p. 197—209.
15. Harris ?. S., Discourse analysis, «Language», 28, 1952,
p. 1—30.
16. Harris Z. S., Distributional structure, «Linguistics Today» =
«Word», 10, 1954, p. 146—162.
526

17. Harris ?. S., From phoneme to morpheme, «Language*,
31, 1955, p. 190—222.
18. Harris ?. S., Methods in structural linguistics, Chicago,
1951.
19. Harris Z, S., Transformations in linguistic analysis,
«Language».
20. Harwооd F. W., Axiomatic syntax: the construction and
evaluation of a syntactic calculus, «Language», 31, 1955,
p. 409—414.
21. HjelmslevL., Prolegomena to a theory of language (=Me-
moir 7, Indiana Publications in Anthropology and
Linguistics), Baltimore, 1953.
22. Hockett C. F., A formal statement of morphemic analysis,
«Studies in Linguistics», 10, 1952, p. 27—39.
23. Hockett C. F., A manual of phonology (=Memoir 11,
Indiana University Publications in Anthropology and Linguistics),
Baltimore, 1955.
24. Hockett C. F., Problems of morphemic analysis,
«Language», 23, 1947, p. 321—343.
25. Hockett C. F., Two models of grammatical description,
«Linguistics Today»=«Word», 10, 1954, p. 210—233.
26. Hockett С. F., Two fundamental problems in phonemics,
«Studies in Linguistics», 7, 1949, p. 33.
27. Jakobson R., Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre, «Travaux
du Cercle Linguistique de Prague», 6, 1936, p. 240—288.
28. Jakobson R., The phonemic and grammatical aspects of
language and their interrelation (Proceedings of the Sixth
international congress of linguists, Paris, 1948, p. 5—18).
29. Jespersen 0., Language, New York, 1922.
30. L о u ? s b u г у F., A semantic analysis of the Pawnee kin
ship usage, «Language», 32, 1956, p. 158—194.
31. Mandelbrot В., Simple games of strategy occuring in
communication through natural languages, PGIT-3, 1954,
p. 124—137.
32. Mandelbrot В., Structure formelle des textes et
communication: deux etudes, «Word», 10, 1954, p. 1—27.
33. Nida E., A synopsis of English syntax, South Pasadena, 1951.
34. Pike К. L., Grammatical prerequisites to phonemic analysis,
«Word», 3, 1947, p. 155—172.
35. ? i к e K. L., More on grammatical prerequisites, «Word», 8,
1952, p. 106—121.
36. Quine W. V., From a logical point of view, Cambridge, 1953.
37. Shannon С ?. and Weaver W., The mathematical
theory of communication, Urbana, 1949.
38. Simon ?. ?., On a class of skew distribution functions, «Bio-
metrika», 42, 1955, p. 425—440.
39. Wells R. S., Immediate constituents, «Language», 23, 1947,
p. 81-117.

3. С. Хэррис
СОВМЕСТНАЯ ВСТРЕЧАЕМОСТЬ
И ТРАНСФОРМАЦИЯ В ЯЗЫКОВОЙ СТРУКТУРЕ*
О. Краткое содержание статьи. 1. Метод анализа: 1. 1.
Индивидуальное окружение; 1.2. Статус классов слов в конструкции; 1.3.
Определение трансформаций; 1.4. Определение идентичности
окружений. 2. Окружение как структурная категория: 2.1. Зависимые
элементы в конструкциях; 2.2. Соображения, связанные с окруже«
нием; 2.3 PN и D; 2.4, С; 2.5. ?\ 2.6. Морфемы-заместители; 2.7.
Конструкции, содержащие два V\ 2.8. VN N; 2.9. Вывод из раздела
о конструкциях. 3. Трансформации в последовательностях предло«
жений: 3.1. Морфемы-заместители и нулевые повторения в
последовательностях, предложений; 3.2. Типы сочетания предложений;
3.3. Вопросительная последовательность предложений; 3.4. Парные
предложения; 3.5. Союзы; 3.6. Общие слова; 3.7. Предложения,
включаемые в конструкцию; 3.8. Предложения, соединенные с
помощью wh-; 3.9. Выводы из раздела о последовательностях
предложений. 4. Трансформации в английском языке: 4.1. S<->S; 4.2.
S<->S2; 4.3. S<r->N; 4.4. Неоднозначные трансформации; 4.5.
Квазитрансформации; 5. Место трансформаций в языковой структуре;
5.1. Элементарные трансформации; 5.2 Алгебра трансформаций; 5.3.
Сцепление (concatenation) трансформированных предложений; 5.4.
Ядро грамматики; 5.5. Роль трансформаций в языковой структуре;
5.6. Совместная встречаемость и трансформация в структурной
лингвистике; 5.7. Применение трансформаций.
0. Краткое содержание статьи. В настоящей статье
определяются формальные отношения между
предложениями, позволяющие рассматривать структуру одного
предложения в качестве трансформа структуры другого
(например, актив и пассив или вопрос и ответ). Эти
отношения выявляются при сравнении окружений
индивидуальных морфем. Исследование индивидуальных
окружений (см. § 1.2; § 2) дает нам возможность
охарактеризовать дистрибуцию некоторых классов слов, не под-
* См. Zellig S. Harris, Co-occurrence and transformation in
linguistic structure, «Language», vol. 33, № 3 (Part 1), 1957,
p. 283—340.
528

дающихся определению в обычных лингвистических
терминах (например, местоимений, см. § 2.6). Более того, мы
можем определить также и трансформацию (1.3) как
отношение между двумя структурами, имеющими
одинаковые наборы индивидуальных окружений. С помощью
трансформации удается проанализировать такие
структуры и »обнаружить такие различия между ними,
которые не поддаются обычному лингвистическому анализу
(см. § 3).
Трансформационный анализ устраняет значительную
часть сложностей анализа по непосредственно
составляющим, в результате чего добавляется новый уровень
грамматического анализа. Трансформации имеют различные
аналитические и практические приложения (см. § 5.7).
Трансформационный анализ представляет собой в большей
степени алгебраический метод анализа языковой
структуры, чем другие общепринятые лингвистические методы.
В § 4 дается перечень трансформаций английского
языка.
Основные положения статьи изложены в следующем
порядке: § 1.11. Определение окружения; § 1.2. Статус
конструкции; § 1.3. Определение трансформации; § 2.9.
Выводы из раздела о конструкциях; § 3.9. Выводы из
раздела о последовательностях предложений; § 5. Место
трансформаций в структуре языка1.
1 Толчком к изучению трансформаций явилась попытка
создать метод анализа речевых отрезков, больших, чем предложение;
приблизительный перечень трансформаций английского языка
приведен в статье автора «Discourse analysis» в «Language», 28, 1952,
p. 18—23. Данная статья была доложена на заседании Чикагского
лингвистического общества в 1955 году, после чего к ней
были сделаны добавления, касающиеся трансформаций английского
языка. Добавления возникли в результате работы, проведенной
по программе Национального научного фонда.
Параллельно сходным исследованием трансформаций и их
значения для лингвистического анализа занимался Н. Хомский (см.
его диссертацию «Transformational analysis», University of
Pennsylvania, 1955, и его статью «Three models for the description of
language», «IRE Transactions on Information Theory», IT-2, № 3, 1956,
p. 113—124, а также его книгу «Syntactic structures», The Hague,
1957, рецензия на которую написана Лизом в «Language», vol. 33,
№ 3, 1957). Мои многочисленные беседы с Н. Хомским не только
доставили мне большое удовольствие, но и способствовали
уточнению многих вопросов, затрагиваемых в данной статье.
34 Заказ № 2064
529

1. МЕТОД АНАЛИЗА
1.1. Индивидуальное окружение. Областью
индивидуального окружения морфемы (или слова) * i считается
окружение из морфем (или слов), которые встречаются в
одних и тех же предложениях, что и i (в языковом тексте
некоторого объема). Если даны высказывания или
предложения и морфемы, то мы можем говорить, что для каждой
морфемы i существует определенный набор морфем j, к...,
которые встречаются вместе с ней в тех предложениях, в
каких она появляется. Каждая индивидуальная морфема
характеризуется единственным набором встречающихся
вместе с ней морфем, или окружений (между тем как
некоторые морфемы, такие, как словоизменительные
аффиксы, могут иметь одинаковые окружения).
Индивидуальность морфем в этом отношении делает
затруднительным составление экономного описания языка.
Однако некоторые морфемы обладают весьма сходными
(но не тождественными) окружениями: например, набор
окружений морфемы cloth «ткань»— The ( )tore«( )
порвалась»; The ( ) was torn « ( ) была порвана»; Get me a
( ) quick «Достань мне ( ) быстро» — имеет много общих
морфем с набором окружений морфемы paper «бумага»,
гораздо больше, чем с набором морфемы diminish
«уменьшаться)». Это позволяет полагать, что морфемы можно
сгруппировать в классы таким путем, что члены одного
класса будут иметь довольно сходные наборы окружений,
а каждый класс в свою очередь будет встречаться в
предложении в сочетании только с определенными другими
классами. В структурной лингвистике эта классификация
основывается не на относительном сходстве окружений,
а на определенном выборе диагностических окружений:
cloth «ткань» и paper «бумага» встречаются, предположим,
в окружении the ( ) is «( ) есть» (т. е. после the и перед
is), в котором diminish «уменьшаться» не встречается; эти
морфемы составляют класс N. Diminish «уменьшаться»
и grow «расти», встречаются в It will ( ) «Он (она, оно)
будет ( )», где paper и cloth не встречаются; эти морфемы
составляют класс V. Диагностические окружения выби-
* 3. Хэррис не считает различие между морфемой и словом
принципиальным, поэтому термины «слово» и «морфема», «класс
слов» и «класс морфем» употребляются им недифференцированно.—
Прим. перев.
530

раются с таким расчетом, чтобы по ним можно было
охарактеризовать совместную встречаемость полученных
классов морфем. Окружения морфем cloth «ткань», paper
«бумага», diminish «уменьшаться"» и grow «расти»
обладают индивидуальными особенностями, поэтому
служить простыми примерами они не могут. Но о классах
N и V можно сказать, что любое N встречается перед
некоторыми V в окружении the ( ) V и что любое V
встречается после некоторых N в окружении the N ( ).
В терминах этих классов может быть описана структура
предложений (т. е. указаны наборы морфем, которые
встречаются в предложении). В предложениях любого языка
допустимы только некоторые последовательности классов;
эти последовательности, составляющие предложения,
можно рассматривать как продукты небольшого числа
элементарных последовательностей классов
(конструкций), которые сочетаются определенными способами.
Например, последовательность классов TN PN V (The fear
of war grew «Боязнь войны возросла») получена из
элементарных последовательностей классов TNV и NPN в
результате операции подстановки NPN=N2. Эта
компактность описания структуры предложения в
терминах последовательностей классов достигается благодаря
тому, что такие утверждения, как «NPN=N» или «TNV
2 Обозначения классов морфем и слов: N (существительное),
V (глагол), как выше; А (прилагательное) — large «большой»,
old «старый», extreme «чрезвычайный» и др.; ? (артикль) — a, the;
? (предлог) — of, from, to и др.; С (союз) — and «и», or «или», but
«но» и др.; D (наречие) — very «очень», well «хорошо», quickly
«быстро» и др. Классы аффиксов (в основном суффиксы и некоторые
префиксы): па обозначает аффикс, добавление которого к ? (?+??)
(т. е. последовательность N па) образует слово класса А (слово,
которое может быть поставлено вместо морфем класса A): papery
«бумажный», cloth-like «подобный ткани».
Подобным же образом On после V образует слово класса N:
growth «рост»; пп после N образует слово класса N: growths «роста»,
childhood «детство» и т. д. В о входят временные глагольные аффиксы
и вспомогательные глаголы (см. § 2.5), например: -ed, will, can и
др. S обозначает предложение. Равенство А = В обозначает, что если
в предложении возможна последовательность Л, то замена А на В
также дает предложение.
Все перечисленные классы являются классами английского
языка; анализ и трансформации, приведенные ниже, будут
производиться на английском материале, но принципы, на которых они
основаны, являются всеобщими и не связаны с каким-то одним
конкретным языком.
34*
531

есть структура предложения», не означают, что все члены
последовательности NPN встречаются в тех же
окружениях, в каких встречаются все члены класса N, или что
все последовательности членов 7, N и V являются
предложениями.
Однако, с другой стороны, описать язык в терминах
окружений индивидуальных морфем невозможно: почти
каждая морфема имеет единственный набор
окружений; этот набор меняется в зависимости от
индивидуального носителя языка и от времени (тогда как сочетания
классов остаются относительно постоянными). Вообще
невозможно составить полный список окружений для
какой-либо морфемы; во многих случаях носитель языка
колеблется в определении того, к какому окружению
относится данная морфема. Таким образом, состав
индивидуальных окружений морфемы не является абсолютно
постоянным. Поэтому классы (морфем и слов)
определяются на основе диагностических окружений, выбранных
так, что последовательности полученных классов
составляют структуры3.
1.11. Из сказанного следует, что индивидуальное
окружение не может служить основным элементом для
определения морфологической конструкции. Более того, для
выявления самого индивидуального окружения удобно
8 На это можно возразить следующее: индивидуальное
окружение существенно отличается от морфологической классификации
уже тем, что оно прямо отражает те сочетания значений, которые
производит говорящий, и поэтому не подлежит исследованию с
точки зрения выявления дистрибутивных закономерностей. Без
сомнения, знания и представления носителей языка являются оо
новным фактором в создании набора окружений каждой морфемы.
Но на совместную встречаемость влияет также лингвистическая
продуктивность и другие факторы, определяемые, по крайней мере
частично, структурными и историческими моментами: различие
словообразовательных суффиксов в существительных avoidance
«избежание» и evasion «уклонение» не может быть объяснено никакими
семантическими причинами; killing «убийственный» встречается в
а( ) sense of humor «( ) чувство юмора», но не в а( ) laugh
«( ) смеха». Кроме того, часто случается, что морфемы в одном из
своих окружений имеют идиоматические значения, которые
невозможно вывести из значений совместно встречающихся морфем в
любых других окружениях; поэтому едва ли можно утверждать,
что подобное употребление морфем основано на их значении. Нелегко
также предсказать возможные сочетания морфем: I saw them off
«Я их проводил», но не I noticed them off; There's trouble ahead
«Предстоит неприятность» и There's trouble afoot «Готовится непри-
532

пользоваться терминами классов слов и конструкций. Это
можно проиллюстрировать на следующем определении:
для классов /С, L в конструкции с, /(-окружением данного
члена Li класса L является набор членов класса /(,
которые встречаются совместно с L{ в с. Так, в английской
конструкции ANA окружение формы hopes «надежды» (как
N) включает slight «слабый, легкий» (slight hopes of peace
«слабые надежды на мир»), но не green «зеленый»,
/(-окружение L; не обязательно совпадает в двух различных
конструкциях KL: TV-окружения слова man «человек»
(Ni) в N( is a N могут включать organism «организм»,
beast «зверь», development «развитие», searcher
«исследователь», в то время как N-окружения этого слова в Af/s N
могут включать hopes «надежды», development «развитие»,
imagination «воображение» и т. д.
1.2. Статусы классов слов в конструкции. Хотя, как мы
видели, индивидуальные окружения нельзя использовать
непосредственно для анализа морфологических
отношений, однако ими не следует пренебрегать (как это делается
в структурной лингвистике). Несмотря на то что полный
и исчерпывающий список окружений получить
невозможно, мы в состоянии решить такие вопросы, как: имеет ли
набор окружений данной морфемы или класса какие-либо
особенности, как соотносятся наборы окружений двух
классов или последовательностей классов. Такого рода
вопросы касаются непосредственно структуры классов,
поскольку каждое окружение требует проверки в
пределах установленных классов и конструкций (согласно
соответствующему определению); полученные результаты
могут быть приняты тогда в качестве новых утверждений
о классах и конструкциях, как будет показано ниже. С
точки зрения структурной лингвистики это значит
поставить один из немногих внешних по отношению к
структурной лингвистике вопросов, которые тем не менее явля-
ятность», dressed chicken «цыплята под соусом», но не undressed
chicken. В каталоге семян при слове marigold «ноготки»
содержится определение «exceedingly double» «чрезвычайно двойной
(махровый)», хотя трудно было ожидать появления слов меры и степени
перед словом, обозначающим число. Таким образом, окружения
должны рассматриваться как сырой материал для классификации и
сопоставления; они не могут быть получены из какого бы то ни было
нелингвистического источника типа «сочетания значений, которые
говорящий хочет выразить».
533

ются существенными, поскольку они сформулированы
в терминах сырых данных структурной морфологии
(встречаемость морфем в предложениях) и поскольку с их
помощью выявляется дополнительная информация об
отношениях внутри классов, которая не была выявлена в
процессе предшествующего рассмотрения окружений
классов.
Индивидуальные окружения можно определить как
значения, удовлетворяющие структурной формуле.
Таким образом, если считать соотношения NPN=N или
TN V=S формулами, которые справедливы в тех случаях,
когда определенные морфемы (или последовательности
морфем) встречаются в позициях, указанных их
классовыми индексами, то можно сказать, что определенные
сочетания морфем, появляющихся совместно в различных
реализациях одной и той же конструкции, удовлетворяют
этой конструкции (т. е. для них данная формула
справедлива) 4.
Рассмотрим основные случаи использования данных об
индивидуальных окружениях в морфологии конструкций.
Если дана конструкция (которая распознается по ее
позиции в больших конструкциях — вплоть до
предложения), мы можем выявить некоторые отношения, или
статусы, мечсцу составляю цими ее классами, отмечая
особенности классового окружения для каждого класса.
Например, дана конструкция AN (slight hopes «слабые надежды»).
Ее может заменять класс N, но не класс А: и slight hopes
«слабые надежды» и hopes «надежды» могут быть подстав-
4 Нетрудно заметить, что утверждение «имеется вполне
определенный набор В-окружений для каждого А?· в конструкциях АВъ
эквивалентно утверждению «вполне определенный набор пар ?? ? ?
удовлетворяет конструкции А В». Для нашей цели достаточно опи»
сать конструкцию следующим образом: конструкция является
такого рода предложением или последовательностью классов, при
котором некоторая конструкция определяется как сочетание этой
последовательности классов с другими последовательностями
классов. Так, TANV — это конструкция, соответствующая
предложению; TAN (одна из возможных последовательностей, составляющих
именную группу, или группу N) и V (одна из возможных
последовательностей, составляющих глагольную группу, или группу V)
также являются конструкциями, поскольку группа N и группа V
составляют предложение. Для всех предложений, за исключением
немногих, приведенное выше определение можно заменить другим:
конструкция — это предложение или непосредственно составляющая
конструкции.
534

лены в Their ( ) faded «Их ( ) рухнули».
Эквивалентность конструкций ??—? может быть выражена
с помощью сложной конструкции (?)? (скобки указывают
на допустимость пропуска); в этой новой конструкции N
является главным членом в том смысле, что он всегда
присутствует в данной конструкции. Другой вид
дифференциальных статусов классов в конструкции наблюдается в том
случае, когда существует определенное соотношение
(корреляция) между подклассами некоторого класса и
некоторым другим элементом в данной конструкции или вне ее
(грамматическое согласование); например, каждое
существительное имеет определенный родовой суффикс, а
прилагательное принимает суффикс рода в зависимости от того,
рядом с каким существительным оно стоит. (Снова мы
можем сказать, что существительное является главным
членом.)
Если учитывать индивидуальные окружения, к этим
соображениям можно прибавить новый фактор. В TANV
(The slight hopes faded «Слабые надежды рухнули»)
каждый Ni имеет определенный набор V-окружений, который
не зависит от предшествующего Л, в то время как А не
имеет такого набора V-окружений (V-окружения
каждого ?? зависят от последующего ?). Следовательно, N
является таким классом в конструкции AN, который
характеризуется наборами окружений, выходящими за
пределы данной конструкции. Подобное же положение
наблюдается и в тех случаях, когда упомянутых выше
различий статусов не наблюдается: в конструкции NvV
(существительное+аффикс глагольного времени или
вспомогательный глагол+глагол: It faded «Он (она, оно)
рухнул», It grows «Он (она, оно) растет», We may swim «Мы
можем плавать») всегда присутствуют как V, так и ?,
но каждое V/ характеризуется определенными
^-окружениями (возможно hopes may grow «надежды могут
возрастать», но маловероятно hopes may swim «надежды могут
плавать»), в то время как каждый v{ встречается
совместно с любым N, входящим в набор окружений
соответствующего V и ни с каким другим.
Все эти характеристики классов или подконструкций в
конструкции (позиция, области окружений и пр.)
составляют статус, или отношение, каждого класса в
конструкции (или статус конструкции в большей конструкции).
Типы статусов различаются в зависимости от индиви-
535

дуального окружения: в Vv ни одно окружение из классов
не является ограниченным (каждый v{ встречается вместе
со всеми V, и каждый Vt — со всеми ?), а в ? ? (chalk up
«отметить», tie up «завязать», tide over «перебиться») оба
класса имеют ограниченное окружение. В AN окружения
обоих классов закреплены друг за другом, а окружение N
ограничено, кроме того, соседними V. Типы статусов в
конструкции могут быть использованы для
характеристики каждой конструкции и для анализа различных
трудно выявляемых конструкций (см. § 2)6. Многие из них
выражают интуитивно понятные грамматические отношения:
в случае типа AN принято говорить, что А определяет N.
Наконец, типы статуса в конструкции частично
определяются на основе категорий, которые легко можно
исследовать, например, на основе объема классов,
составляющих конструкцию.
Вне зависимости от статуса в конструкции имеются
известные подклассы основных классов, которые
характеризуются только особенностями своих индивидуальных
окружений (см. § 2.6).
1. 3. Определение трансформаций. В дополнение к
рассмотренным типам окружений для различных классов в
конструкции сравним окружения в двух различных
конструкциях, состоящих из одних и тех же классов. Во
многих конструкциях типа ATs Nu N is г N окружения
различны. В других конструкциях окружения почти одинаковы.
Применительно к последним и будет дано определение
трансформаций.
Если две или более конструкции (или последователь-
6 Приведем пример косвенного использования статусов.
Поскольку в английском языке в классы А и N входят различные
морфемы и слова, Л-окружения N,- в AN,- и W-окружения N{ в N}- of N
представляют собой различные наборы (морфем и слов). Но
большое количество слов класса А содержит морфемы класса ? (?+??:
wooden «деревянный», glassy «обладающий свойствами стекла»);
N-окружения этих конструкций N na N,- (подконструкция
конструкции AN;) частично совпадают с Af-окружениями класса N,- в Nf- of
N (wooden table «деревянный стол», table of wood «стол из дерева»;
glassy surface «гладкая поверхность», surface of glass «поверхность
стекла»; но только glassy stare «остеклянелый взгляд»). Это
позволяет считать, что статус N; по отношению к ( ) of N подобен
статусу ?; по отношению к Nna ( ), а также по отношению к А ( ),
так как Nna является всего лишь подклассом А. (Заметим, что
различие в значениях glassy surface и surface of glass в данном случае не
существенно).
m

ности конструкций), содержащие одни и те же ? классов,
встречаются с одним и тем же набором из ? членов этих
классов в одном и том же окружении в предложении (см.
ниже), мы говорим, что эти конструкции являются
трансформами одна другой и что каждая из них может быть
получена из другой посредством определенной
трансформации. Например, конструкции NVvN (предложение) и
N's Vmg N (именная группа) удовлетворяются одними и
теми же тройками представителей классов N, V и N (he
«он», meet «встречать», we «мы», foreman «прораб», put up
«вывешивать», list «список» и т. д.); таким образом, любой
набор членов этих классов, который мы обнаруживаем
в данном предложении, мы находим также в именной
группе, и наоборот: he met us «он встретил нас»; his
meeting us... «его встречание нас...»; the foreman put the
list up «прораб вывесил список»; the foreman's putting
the list up... «вывешивание прорабом списка». Если в двух
или более конструкциях члены классов идентичны, то
имеет место обратимая трансформация, которую можно
изобразить, например, как ?, ? VN^N^sVxng N2 (набор
членов классов для первой конструкции=набору членов
классов для второй)6.
В ряде случаев все наборы из членов ? классов,
удовлетворяющие одной конструкции, удовлетворяют также
и другой, но не наоборот. Например, любая тройка членов
??, V и ?2 в активной конструкции N,vVN2 (за некоторыми
исключениями, о которых будет сказано ниже) может
встретиться в обратном порядке и в пассивной
конструкции N2v be Ven by N : The kids broke the window «Дети
разбили окно»; The window was broken by the kids «Окно
было разбито детьми»; The detective will watch the staff
«Детектив будет следить за персоналом»; The staff will be
watched by the detective «Персонал будет находиться под
наблюдением детектива». Однако некоторые тройки
удовлетворяют только второй последовательности, но не первой.
The wreck was seen by the seashore «Крушение было видно
у берега» [но не берегом]. Подобные случаи можно назвать
необратимыми трансформациями, или трансформациями,
возможными в одном направлении: ?????2 >?2? be
6 Одинаковые подстрочные цифры обозначают членов одних и
тех же классов: второе ?? обозначает ту же самую морфему, что и
первое Nx.
537

Ken by ??. (Набор троек для второго трансформа является
набором для первого в обратном порядке.) В некоторых
случаях трансформация кажется необратимой из-за каких-
либо особых обстоятельств (например, омонимии двух
приведенных выше конструкций с by) или из-за того, что одна
конструкция встречается гораздо менее часто, чем другая,
и тому подобное. Такие трансформации при наличии
определенных условий можно называть обратимыми.
Встречаются также случаи, когда многие, но не все
наборы членов классов, удовлетворяющие одной
конструкции, удовлетворяют также другой; такие конструкции не
являются тогда трансформами друг друга; между ними
существует некоторое отношение сходства (см. § 4.5).
Наконец, возможен и другой крайний случай, когда две
конструкции, состоящие из одних и тех же классов, не
имеют ни одного общего набора и никакой набор слов,
удовлетворяющий одной, не удовлетворяет другой. Это
лингвистическое отношение другого рода.
Так как трансформации основаны не на учете всего
множества наборов из ? совместно встречающихся членов
классов, а на сходстве наборов в различных конструкциях,
то не требуется однозначного ответа на вопрос о том,
содержится ли каждый данный набор в множестве наборов из
? совместно встречающихся членов классов. Достаточно
приблизительного ответа на этот вопрос; даже не
обязательно утверждать, что данный набор из ? членов данных
классов никогда не встречается. Например, можно
сказать, что если некоторый набор из ? членов классов
удовлетворяет конструкции NxvVN2, то он также удовлетворяет
конструкции Nx'sVm%N2 (he «он», meet «встречать», we
«мы» возможны в обеих конструкциях; moon «луна», eat
«есть», cheese «сыр» — едва ли возможны; а если и
возможны, то в особом контексте; soup «суп», drink «пить»,
abstraction «абстракция» — вообще невозможны ни в одной из
конструкций.)
При трансфоомации могут допускаться некоторые
различия между наборами, удовлетвоояющими двум
конструкциям. Так, все или некотооые набооы из ? членов классов
могут встречаться в одной конструкции чаще, чем в другой.
Подобные различия не поепятствуют трансформации, если
они соответствующим образом оговорены.
Между конструкциями, состоящими из одних и тех же
? классов, могут существовать различия в порядке слов.
5за

в составе индивидуальных морфем (аффиксов или слов) и в
дополнительно вставляемых классах. Если нельзя точно
определить, какие члены таких дополнительных классов
встречаются в каждой из данных конструкций,
возможность трансформации становится сомнительной (см. § 4.5).
Следует учитывать одно соображение, касающееся
окружения сопоставляемых конструкций в границах всего
предложения. Если не учитывать той части предложения,
которая не входит в состав рассматриваемых конструкций,
то, например, N Ved и N will V будут трансформами друг
друга, так как одни и те же пары N, V встречаются перед
-ed и вместе с will (The cliff crumbled «Скала осыпалась»;
The cliff will crumble «Скала осыплется»). Если же
потребовать, чтобы и остальные части предложения были
идентичными, то данные конструкции не будут
трансформами, так как -ed и will могут иметь различные окружения:
The cliff crumbled yesterday «Скала осыпалась вчера»,
но The cliff will crumble tomorrow «Скала осыплется
завтра». Пары -ed и will не следует учитывать по ряду
соображений. Одно из них состоит в том, что в результате
получаются трансформации, которые можно отличить от таких
операций в конструкции, как соединение классов Vv
или соединение ? и -s (аффикс множественного числа)
с N (см. § 5.6). Второе соображение заключается в том, что
различие в значении между -ed и will гораздо больше того,
которое характерно для трансформаций (см. ниже)7.
Общее требование можно сформулировать следующим
образом: ни в одной из частей предложения, с которой две
конструкции грамматически связаны, не допускается
появление морфем, служащих окружениями, характерными
для одной конструкции, но не для другой. Так,
наречия, стоящие в конце предложений (см. приведенные
выше примеры) связаны ис ?? Ved и с N will V (как
N Ved D, так и N will V D представляют собой
грамматические формулы предложения); поэтому, если две
рассматриваемые конструкции являются трансформами, им
должны удовлетворять одни и те же члены класса наречий.
Это означает требование идентичности окружения в мак-
7 В соответствии с этим требованием не рассматриваются также
малые классы, члены которых характеризуются одинаковыми
соседними окружениями, но неодинаковыми окружениями во всем
составе предложения, т. е. and «и», or «или»,
539

симально большой части предложения, в которой
содержатся слова, грамматически связанные с компонентами
рассматриваемых конструкций. В результате снимаются
такие ограничения на возможные окружения, которые
могли бы уменьшить допустимое грамматикой. В этом
смысле данное требование служит поддержанию основной
особенности трансформаций, которая заключается в том,
что ограничения возможных окружений, которые связаны
с различиями между конструкциями (т. е. с нулем,
противопоставляемым be...-en... by+ обратный порядок слов,
в активе/пассиве или с -ed, противопоставляемом will в
рассмотренном примере), не допускаются. Заметим,
что подобная формулировка не противоречит тому,
чтобы считать Nv VN и N's Ving N трансформами друг
друга, хотя вторая конструкция имеет такое окружение,
которого лишена первая. Вторая конструкция
представляет собой именную группу, поэтому она всегда связана
с остальными конструкциями предложения, в которое она
входит. (We're uncertain about his meeting us «Мы не
уверены в том, что он встретится с нами»; The foreman's
putting the list up caused the wildcat «To, что мастер
вывесил список, вызвало забастовку»). Однако эти
дополнительные части предложения не могут быть связаны с
NvV N, так как данная конструкция сама является
предложением. Следовательно, отсутствие дополнительных
частей в данном случае обусловлено грамматикой, а не
различием в окружениях.
Необходимо принять во внимание фактор значения,
потому что при трансформации некоторый основной
элемент значения остается неизменным. Существуют
различия в значении между двумя конструкциями, которые
являются трансформами друг друга; такие различия
обусловлены внешним грамматическим статусом:' например,
NvVN есть предложение, a N's Ving ?—именная группа.
Встречаются эмфатические и стилистические различия,
например между активной и пассивной конструкциями.
Некоторые трансформы характеризуются различиями в
значении, связанными с тем, что в них появляются особые
морфемы: таковы, например, утвердительная и
вопросительная конструкция. Если отвлечься от подобных
различий, инвариантным в трансформах остается то, что
можно охарактеризовать как смысловое содержание. Это
семантическое отношение между трансформами объясняется
540

не только тем, что в них участвуют одни и те же морфемы.
Например, The man bit the dog «Человек укусил собаку»
(N2v VN J содержит те же морфемы, что и The dog bit the
man «Собака укусила человека» (??? VN2), но описывает
совсем другую ситуацию. Кроме того, N2v VNX не является
трансформом Nxv VN2 потому, что многие тройки членов
классов удовлетворяют одной конструкции, но не
удовлетворяют другой. (The citizens distroyed the barracks
«Жители города разрушили бараки» и The bystander reported
the accident «Свидетели рассказали о случившемся» едва
ли встретятся с инвертированным порядком
существительных.) В противоположность этому конструкция The man
was bitten by the dog «Человек был укушен собакой»
(N2vbe Ven by ??) описывает ситуацию, более или менее
идентичную ситуации The dog bit the man «Собака укусила
человека». Поэтому N2 v be Ven by Nt является
трансформом NyV VN2.
Определение смыслового отношения при
трансформации— сложный вопрос. Мы затронем его лишь
в § 5.7. Однако с ним связано одно из основных
применений трансформационного анализа.
1.4. Определение идентичности окружений. Для
выявления трансформаций в языке необходимы специальные
методы и, если возможно, специально составленные
правила, согласно которым производится поиск конструкций
с идентичными окружениями. Эти методы должны быть
универсальными; кроме того, допустимы дополнительные
приемы, основанные на частных особенностях конкретного
языка. Необходимы также методы проверки окружений
каждой конструкции для выяснения того, являются ли
они действительно идентичными.
1. 41. Области трансформации. Областями
трансформации являются только конструкции, поскольку
индивидуальное окружение каждого класса может быть
охарактеризовано как особое только по отношению к конструкциям.
Например, выявляется специфическое отношение между
главным классом конструкции и ее неглавным классом
(N и А соответственно в AN) или между главным классом
конструкции с и главным классом конструкции ?, когда
c+k в свою очередь составляют большую конструкцию
(N — главный класс именной группы и V— главный класс
глагольной группы в предложении TAN+VvD: The new
girl laughed loudly «Новая девушка смеялась громко»).
54J

Между А и D в последнем предложении не существует
Никаких отношений, обусловленных окружением, ибо оба
эти класса неглавные в двух данных конструкциях. Но
внутри группы прилагательного DA, где А является
главным классом (partly new «отчасти новая»), такие
отношения имеются. Областями трансформации могут быть также
последовательности конструкций, например в том
случае, когда мы сравниваем последовательность
предложений TNyE, TN?VJN с TN, who V2DVJN^ (The king
abdicated «Король отрекся от престола» # The king soon
resumed the throne «Король вскоре снова взошел на
престол» и The king who abdicated soon resumed the throne
«Король, который отрекся от престола, вскоре снова
взошел на престол».)
Конструкции должны, конечно, содержать одни и те же
классы, окружения членов которых сравниваются: в
случае наличия последовательностей конструкций некоторые
члены классов (обозначенные символами классов и
подстрочными знаками) могут встречаться дважды
(повторяющееся Nt в приведенном выше примере). Поиск
конструкций, содержащих одни и те же классы слов, может
оказаться очень сложным, особенно в языках, где различные
последовательности классов взаимозаменяемы в
одинаковых конструкциях, например, в конструкции AN
позицию класса А може'т также занимать Nna (тогда данная
конструкция превращается в NnaN childish laugh
«детский смех»); так что, отыскивая конструкции, содержащие
два N, мы находим не только NisN, NPN (pines of Rome
«сосны Рима») и прочие, но также конструкцию NnaN
в качестве разновидности конструкции AN.
Условия поиска могут быть различными в зависимости
от того, являются ли морфемы, дополнительно
появляющиеся в одной или в обеих конструкциях, аффиксами или
словами, а также в зависимости от того, являются ли они
единичными морфемами, не входящими ни в какой класс,
членами малого класса или членами большого класса.
Морфемы, которые дополнительно появляются в двух
данных конструкциях и представляют собой трансформы
друг друга, не должны ограничивать состав членов
классов, возможных в окружениях. Например, сравнивая Л, 1у
А2 (exceptionally large «исключительно большой»,
undesirably noisy «нежелательно шумный») с ???2 ness
(exceptional largeness «исключительная величина», undesirable
542

noiseness «нежелательная шумность»), Mbi с самого начала
выясняем, встречается ли -ness со всеми А (или с
некоторым подклассом А)\ если нет, то различные члены А2 не
будут появляться перед -ness, a будут употребляться в
другой конструкции. Иначе говоря, другие конструкции
будут удовлетворяться некоторыми членами класса Л, не
удовлетворяющими конструкции с -ness. Аффиксы во
многих языках появляются вместе с ограниченным числом
определенных членов соседнего с ними класса; таким
образом, содержащие их конструкции часто имеют окружения,
отличные от окружений конструкций с теми же классами
слов, не содержащих аффиксов. К аффиксам, не
ограничивающим число членов соседнего с ними класса, относятся
так называемые парадигматические аффиксы, например
аффиксы времени. Однако такие аффиксы часто
ограничивают порядок слов в другом месте предложения
(например, в приведенных выше предложениях с -ed
и will).
На основе этих соображений различными способами
можно составить списки предполагаемых трансформов.
Можно просто выбирать последовательности морфем и
искать подобные же сочетания в других конструкциях.
Можно перебирать разные типы конструкций из различных
классов — аффиксы, сложные слова, конструкции из
слов, последовательности предложений,— исключая те
случаи, при которых добавление новых элементов
накладывает особые ограничения на основные классы. При этом
необходимо отмечать, какие конструкции состоят из
одних и тех же классов слов (с изменением порядка их
следования или какими-либо добавлениями) или имеют
подтипы, состоящие из тех же классов (например, подтип
NnaN типа AN); затем следует записать конструкции,
состоящие из одних и тех же классов, в виде таблицы,
удобной для сравнения их окружений. Можно сделать
предварительный тест, составив семантически и морфологически
разнообразные наборы из ? членов классов,
удовлетворяющие одной конструкции из ? классов, и проверить,
удовлетворяет ли эта произвольно составленная группа другим
конструкциям из тех же классов. И, наконец, можно
просмотреть некоторое количество текстов на данном языке,
выясняя для каждой конструкции или
последовательности конструкций, какие еще сочетания из тех же морфем
могут быть подставлены (так, что читателю или автору
543

подобная подстановка покажется Допустимой) на ее место
в тексте8.
1.42. Обнаружение областей окружений. Чтобы
проверить идентичность окружений двух конструкций,
состоящих из ? классов (о которых предполагается, что они
являются трансформами), мы составляем перечень наборов
из ? членов классов, удовлетворяющих первой
конструкции, и выясняем, удовлетворяют ли они также второй
конструкции, и наоборот. Другой путь: оставляя неизменны'
ми ? — 1 членов набора из ? членов классов, подбирать
слова для ?-го члена набора, удовлетворяющие первой
конструкции, и я-го члена набора, удовлетворяющие
второй. Например, чтобы проверить, являются ли Nxv V N2
и ?2? be Ken by А/, трансформами, мы берем,
предположим, предложение The cat drank ( ) «Кошка выпила ( )»
и подбираем слова, которыми можно заполнить пустое
место в этом предложении; затем берем ( ) was drunk by
the cat «( ) было выпито кошкой» и подбираем слова,
которыми можно заполнить пустое место в этом
предложении.
Практически невозможно производить подобные
проверки без информанта, т. е. носителя данного языка,
поскольку невозможно просмотреть все, что было сказано
или написано на данном языке даже за ограниченный
период времени. Выборка из языкового материала, по
которой можно было бы судить обо всем языке, оказалась
бы практически необозримой по объему. При работе
с информантом ему предлагают такие отрезки речи,
которые стимулируют произнесение им выражений,
содержащих исследуемое языковое явление; при этом
стараются никак не влиять на информанта, чтобы не вызвать
с его стороны употребления неестественных выражений.
Вместо того чтобы просматривать большое количество
текстов в поисках окружений конструкции The cat drank
«Кошка выпила», мы предлагаем ее носителю языка и на
основе его ответов составляем список всех окружений этой
конструкции. Нужно, конечно, стремиться к тому, чтобы
ответы информанта были естественными.
Достоверность полученных результатов для всего
языка в целом можно оценить. Работают либо с несколькими
8 Примеры будут приведены в следующей статье, где будет
описано, как выделяются возможные в языке трансформации.
544

информантами отдельно, составляя параллельные списки,
либо просят одного составить список окружений одной
конструкции, а другого — другой. Чтобы оценить
достоверность полученных результатов для всего языка в целом,
нужно увеличить выборку: получить список в 50 слов для
The child saw ( ) «Ребенок видел ( )» и 50 для ( ) was
seen by the child «( ) был увиден ребенком», затем
увеличить каждый список на 50 слов и посмотреть, возрастает ли
идентичность списков по мере их увеличения, т. е.
наблюдаются ли с ростом этих списков совпадения чаще, чем
в случае, когда мы составляем два списка для The child
saw ( ) и ( ) saw the child·
1.43. Проверка идентичности областей окружения.
Способ получения сведений от информанта состоит в
обычном сборе материала путем отыскания интересующих нас
конструкций в тексте и отличается от обычного сбора
лишь тем, что работа с носителем языка дает сразу много
информации по рассматриваемому вопросу. Как и при
материале, полученном на основе просмотра текстов, в этом
случае мы можем оценить достоверность результатов для
всего языка в целом (статистическим или каким-либо иным
способом). Однако работа с информантом позволяет
выяснить также, удовлетворяет ли данное окружение данной
конструкции; а это в свою очередь дает возможность
определить, какими являются два набора из n членов классов,
удовлетворяющие двум конструкциям,— идентичными или
только возрастающе сходными. На основе просмотра
текстов или обычного опроса информанта обнаруживается
только сходство. Допускается и работа с информантом
методом тестов: мы привлекаем известные нам окружения,
характерные для одной конструкции; затем спрашиваем
информанта, употребит ли он в этих окружениях вторую
конструкцию или слышал ли он подобное употребление.
Это эксперимент совсем другого типа. Он увеличивает
возможности возникновения ошибок за счет материала,
предлагаемого информанту, и его ответов в необычной
языковой ситуации. Ответы могут быть неопределенными:
информант может заявить, что он не уверен, или же эта
неуверенность вытекает из его ответа. Результаты дают
различную степень приемлемости (это новая мера:
естественно, малоестественно, бессмысленно). Например, при
проверке окружений аффикса ( ) ish «-оватый» информант
может усомниться в существовании формы grandfatherish
35 Зака· M 26S4
545

«дедушковатый», форму deepish «глубоковатый» он может
считать малоестественной, форму countryside-ish «сель-
сковатый» — бессмысленной, a uncle-ish «дядюшковатый»
и wise-ish «мудроватый» отвергнуть совсем.
Поскольку проверить приемлемость окружений
каждой данной конструкции для каждой другой невозможно,
мы стараемся привлечь разнообразные конструкции,
выясняя, каким из них удовлетворяет соответствующий
подкласс. Таким образом, испытанию удается подвергнуть
окружения, различные по значениям и морфологическим
структурам: сравнивая AN и N is Л, мы можем проверить
не только Л, но и Ааа (например, largeish «великоватый»),
Nna (например, childish «детский») и Vva (например,
speaking «говорящий»). Любые окружения, которые
кажутся специфическими, метафорическими или
продуктивными, можно подвергнуть испытанию, чтобы узнать,
используются ли они и в другой конструкции. Таким путем
удается обнаружить специфические окружения,
отвергнутые иноформантом (а не просто не обнаруженные) для
одной из конструкций. Эти окружения используются в
качестве диагностических для определения того, что две
данные конструкции не являются трансформами.
1.44. Выводы. Итак, теперь мы вправе утверждать, что
для выявления трансформаций надо найти
конструкции, содержащие одинаковые классы и кажущиеся
соотносимыми, выявить и сравнить их окружения и проверить,
являются ли различия между ними постоянными. Если
одна из конструкций обладает меньшей частотой
встречаемости, например пассивная по сравнению с активной,
лучше всего начать именно с нее, проверив, удовлетворяют
ли ее окружения конструкции, обладающей большей
частотой встречаемости. Интересно выяснить, подобны ли
относительная частотность и относительная приемлемость
(от естественной до бессмысленной) окружений обеих
конструкций, а также определить, можно ли перечислить или
охарактеризовать окружения, возможные для одной
конструкции и не возможные для другой.
Результаты записываются обычно в виде таблицы
одинаковых окружений. В ней классифицируются все
различные конструкции, состоящие из данного множества
классов, конструкции, которым свойственны одни и те же
окружения, причем во всех конструкциях множеству
классов удовлетворяют одни и те же наборы членов классов.
546

2. ОКРУЖЕНИЕ КАК СТРУКТУРНОЕ СВОЙСТВО
2.0. Количество грамматических сведений, которыми
мы должны располагать для того, чтобы начать изучение
трансформаций, зависит отчасти от количества
затраченного труда на выявление трансформаций. Бывает, что
оказывается достаточным выделить морфемы и
конструкции в предложениях простой структуры (как будет
сделано в §5.4). Однако в данной статье мы постараемся
рассмотреть всю структурную грамматику языка, не
отбрасывая тех ее частей, в которых нет необходимости.
2.1. Зависимые элементы в конструкциях. Если
некоторые части грамматики можно оставить без рассмотрения,
то части, необходимые для выявления трансформаций
(например, классы морфем и основные конструкции),
следует подвергнуть тщательному анализу, чтобы облегчить
выявление трансформаций. В связи с этим возникает
требование подробно исследовать зависимость появления
в предложении одной морфемы или последовательности
морфем, или ударения, или тона от появления некоторой
другой в том же или в соседнем предложении, так что
изменение одной единицы вызывает изменение другой.
Например, если предложить информанту выражение The letter
was returned «Письмо вернулось» # It must have been
misaddressed «Должно быть, оно было послано по
неправильному адресу» и попросить его заменить the letter
«письмо» на the letters «письма», то он заменит также it
«оно» на they «они». Меняя временные формы глаголов
в предложении The dog bit me as if he had been a man
«Собака укусила меня так, как будто она была человеком»,
мы обнаружим невозможность сочетаний из ряда временных
форм, обусловленную зависимостью между двумя
временными морфемами в данной позиции. Некоторые элементы
целиком зависимы, например ту «мой» (или I «я») в I saw
myself «Я увидел себя» *.
Обычно появление зависимых элементов в
конструкциях можно выразить с помощью одной «разрывной»
* В русском языке подобной тесной зависимости между
личными местоимениями и возвратным местоимением «себя» нет. Ср.
русск. Я увидел себя; Ты увидел себя; Мы увидели себя и англ. I
saw myself, You saw yourself и We saw ourselves.— Прим. перев.
35*
547

(discontinuous) морфемы *. Сравним this book «эта книга»
и these books «эти книги»; The refugee became my friend
«Беженец стал моим другом» и The refugees became my
friends «Беженцы стали моими друзьями». Мы можем
сказать, что наблюдаются два появления -s, причем появление
одного обязательно связано с появлением второго. Можно
также сказать, что после А и N в конструкции А N и после
обоих N в конструкции N is N (а также после N,
употребленного отдельно) употребляется «разрывное» -s
множественного числа. Вторая формулировка предпочтительней.
Точно так же, о I see «Я вижу», Не sees «Он видит» и
You know «Вы знаете», The child knows «Ребенок знает»
можно сказать, что каждый N, кроме I «я» и You «Вы»,
имеет другое «разрывное» -s (вариант аффикса настоящего
времени), появляющееся после конструкции NV, если
после N нет -s множественного числа.
Наоборот, когда мы обнаруживаем зависимые элементы
в двух совместно встречающихся конструкциях, удобнее
говорить, что данный элемент появляется дважды (т. е.
что две конструкции имеют общий элемент), чем
утверждать, что один элемент «разрывно» (discontinuously)
присутствует в обеих конструкциях. Подобный случай
наблюдается, когда некоторая морфема в одной конструкции
чередуется с соответствующей морфемой в другой: I saw
the doctor whom you by-passed «Я видел доктора, мимо
которого вы прошли», но I saw the book which you by-passed;
точно так же The letter... «письмо»... It «оно»..., но The
letters... «письма»... They «они»... в предложениях,
приведенных выше9. В данном случае такую зависимость можно
описать, отметив, что -от, -ich, it являются позиционными
альтернантами слов doctor «доктор», book «книга», letter
«письмо» в данных позициях. Иначе говоря, в
последовательности I saw the N( wh ( ) you by-passed «Я видел N(
* Автор употребляет заимствованный из математики термин
«discontinuous» «разрывный» (ср. «разрывная функция»
[discontinuous function] и «непрерывная функция» [continuous function]).—
Прим. перев.
• Это примеры двух различных типов влияния, оказываемого
окружением. В первом случае отсутствующие в данных предложе*
ниях сочетания (например, book whom «книга, кто») вообще не
встречаются в речи. Во втором случае отсутствующие в данных
предложениях сочетания (например, The letter was returned «Письмо
вернулось» # They must have been misaddressed «Должно быть,
548

мимо к ( ) вы прошли» морфемы ( ) от и ( ) ich
являются вариантами некоторого Ni9 а в последовательности
The Ni was returned ( ) must have been misaddressed
«Довернулось ( ), должно быть, было отправлено по
неправильному адресу» морфема it «оно» является
вариантом Л^·.
Если в конструкции су соседней по отношению к
конструкции k, не может содержаться некоторая морфема или
класс, присутствующие в конструкции k, мы получаем
другой тип зависимости. В тех случаях, когда с является
изолированной конструкцией, тогда как с плюс
отсутствующая в ней морфема или класс представляют собой
конструкцию, подобную некоторым другим конструкциям,
можно утверждать, что данная морфема или данный класс
действительно появляются в с, но в нулевой форме; иначе
говоря, когда данная морфема или класс встречаются как
в с, так и в &, ее вариантной формой является нуль. Таким
образом, с перестает быть изолированной формой.
Например, к последовательности The shelf is wider than the closet
«Полка шире, чем шкаф» можно добавить еще одно А
(с изменением интонации): The shelf is wider than the closet
is deep «Полка шире, чем шкаф глубок», но это А не
совпадает с предшествующим (wide «широкий»). Тогда в случае
отсутствия второго А можно считать, что в исходном
предложении содержится нулевой вариант морфемы wide.
Таким образом, хотя А здесь не встречается, мы, так
сказать, объясняем его отсутствие утверждением, что wide
присутствует, но в нулевой форме. Так как more than
«больше чем» и ( ) er than «( ) чем» встречается обычно
между двумя целыми предложениями (Не knows more
than I know «Он знает больше, чем я знаю»; The shelf is
wide+( ) er than +the closet is deep «Полка шир+( ) e,
чем+шкаф глубок»), то одно N после ( ) er than будет
представлять собой в этой позиции изолированную
конструкцию: The shelf is wide + ( ) er than+the closet
«Полка шир + e, чем+шкаф». Но если считать, что
морфемы is wide, входящие в первое предложение, присут-
они были отправлены по неправильному адресу») возможны, но
появляются обычно в другом контекстном окружении, часто с
другой интонацией и, во всяком случае, не могут оказаться
результатом подстановки The letters на место The letter, производимой
информантом.
549

ствуют также и во второй конструкции,в связи с чем вторая
конструкция также превращается в предложение, то
данная конструкция перестает быть изолированной. Заметим,
что это не противоречит смыслу всего предложения, в
котором содержится указание на ширину шкафа.
Такое объяснение оказывается очень полезным даже
тогда, когда зависимости, которую можно считать
обусловленной повторным появлением одного и того же элемента,
не существует. Например, в конструкциях типа I know
whom you by-passed «Я знаю, мимо кого вы прошли» или
Whom did you by-pass? «Мимо кого вы прошли?» за V
by-pass никогда не следует дополнение N, хотя в других
случаях это и наблюдается. Поэтому мы можем сказать, что
whom, или ( ) от, само является дополнением N2 к by-pass
и, таким образом, ( ) от you by-passed превращается в
обычную конструкцию ??? V ?2, но с передвинутым ?2.
Таким образом, у нас не оказывается изолированных
конструкций типа you by-passed без дополнения N.
Эти немногочисленные примеры иллюстрируют
детальный анализ предложения, производимый в терминах
классов и конструкций10. Во-первых, такой анализ помогает
определить область конструкции, или, можно сказать,
грамматические отношения: сравнение предложений The
one who knows doesn't tell «Тот, кто знает, не
рассказывает» и The ones who know don't tell «Те, кто знают,
не рассказывают» показывает, что к обоим V (know, do)
добавляется «разрывное» -s, зависящее от The one.
Вовторых, этот анализ вскрывает структуру многих неясных
конструкций благодаря тому, что с его помощью некоторые
морфемы исключаются из рассмотрения (как разрывные
формы других морфем); далее, в ходе анализа
обнаруживается присутствие некоторых морфем (как альтернантных
форм других морфем); и, наконец, некоторые морфемы
находят свое место уже в известных классах (при
сравнении их статусов в конструкции, например -от как
дополнение). Приведенное выше предложение кажется, на
первый взгляд, новым видом конструкции ?? who V2VS,
в которой оба V связаны с одним и тем же N; но если рас-
10 В дальнейшем (см. § 2.2), когда будет учитываться
индивидуальное окружение, анализ станет еще более детальным;
следующий шаг в выделении трансформаций (см. § 3.0 и далее) оечован на
рассмотрении идентичных окружений (см. § 1.3).
550

сматривать -о как альтернант предшествующего Nf то
в данном предложении обнаруживаются две конструкции
NV—NXV2 и -о (=^)1^, причем это не противоречит тому
факту, что оба V относятся к The one. В-третьих, на основе
данного вида анализа выделяются различные
соответствующие подклассы морфем. Например, морфема
множественного числа обязательно появляется вместе с обоими N в N
was ?, ? seemed JV ит.д., ноневЛ/ sawN (The refugees
saw my friend «Беженцы видели моего друга»; The
refugees saw my friends «Беженцы видели моих друзей»). В
результате is, seem, become и т. д. выделяются в особый
подкласс класса V.
2.2. Соображения, связанные с окружением. В
качестве дополнения к грамматике, основанной на анализе
классов и конструкций, в дальнейшем будут
рассматриваться данные об индивидуальных окружениях членов
каждого класса.
Индивидуальное окружение может быть использовано
даже для выделения морфем (или слов) в случаях, когда
фонематический анализ оказывается недостаточным
(например, при омонимии): flight может быть разложено либо
на fly «летать, спасаться бегством» плюс суффикс vnt либо
на flee «спасаться бегством» плюс суффикс ??.
Правильность разложения на морфемы в каждом данном случае
зависит от окружения данной формы в предложении (или
даже за его границами), т. е. от того, с каким окружением
совпадает данное окружение — с окружением,
характерным для fly, или с окружением, характерным для flee.
Например, в rocket flight «полет ракеты» окружение такое
же, как в the rocket flies «ракета летит»; в flight from
danger «бегство от опасности» окружение такое же, как в flee
from danger «спасаться бегством от опасности»; а в
последовательность The Polish crew ( ) to Denmark «Польский
экипаж ( ) в Данию» можно подставить как flew
«прилететь, спастись бегством», так и fled «спастись бегством».
В данном случае возможны оба способа разложения
flight. Аналогично производится разложение на морфемы
таких форм, как joker «шутник» и hammer «молоток»: обе
они принадлежат к классу N, и joke «шутить» и ham
«халтурить» существуют как V и V+er=N. Таким образом,
можно^предположить, что hammer состоит из ham и -er.
Однако окружения joker в основном совпадают с
окружениями joke (He is a joker «Он шутник» и Не jokes «Он
551

шутит» одинаково встречаются перед even on serious
subjects «даже по поводу серьезных предметов» или перед in
the old slapstick style «в старой вольной манере» и т.д.),
а для hammer и ham это не так: It is a hammer «Это
молоток», но Не hams «Он халтурит»; ( ) for heavy
construction «( ) для тяжелой работы», но ( ) instead of
answering seriously «( ) вместо того, чтобы ответить
серьезно»11.
Об использовании индивидуального окружения для
исследования статусов классов в конструкциях
говорилось в § 1.2. Индивидуальное окружение может быть
использовано для продолжения анализа конструкций,
описанного в § 2.1. Например, в соответствии с изложенным
в § 2.1 -от и -ich являются альтернантами
предшествующего Nt и в то же время — дополнениями к последующему
Vj (т. е. имеют такое же грамматическое отношение к Vj,
как Nk в конструкции N VjNk). Этот вывод подкрепляется
тем фактом, что Nit предшествующее -от N Vj или -ich
NVj* является ^-окружением глагола V/. в Не by-passed
the ( ) «Он прошел мимо» может встретиться как doctor
«доктор», так и book «книга».
Некоторые конструкции, состоящие из одинаковых
классов, тем не менее могут различаться на основе их
окружений. Например, в таких конструкциях, как The
strain made him speak «Напряжение заставило его
заговорить», второе V всегда будет относиться к окружению
второго N (в предложении, имеющем структуру N V),
но не всегда — к окружению первого N: speaks «говорит»
встречается после he «он», но его появление после the strain
«напряжение» маловероятно.
Поэтому можно сказать, что N2 является подлежащим
при V2 и что N^VvNy2 содержит конструкцию N2V2,
представляющую собой предложение. Методы, описанные
в § 2.1—2, будут применены при последующем грам-
11 Две конструкции из одних и тех же n классов могут
различаться по их наборам из n членов классов так же, как различаются
две морфемы, состоящие из одних и тех же фонем. Например, если
PN (at this time «в это время» и пр.) встречается в различных
позициях, мы считаем эту последовательность классов одной
конструкцией, которая употребляется в различных позициях. Если же,
однако, конкретные пары ? и N в некоторых позициях несколько
различаются (например, в начале и середине предложения), мы
различаем две отдельные конструкции PN.
ш

матическом анализе английского языка для выявления
в нем трансформаций.
2.3. ? ? и D. Мы остановимся здесь только на тех
различиях между этими двумя конструкциями, которые
имеют непосредственное отношение к трансформациям.
Многие подклассы классов ? и D характеризуются
позициями и типами окружений, резко отличными от
позиций и типов окружений членов других классов.
Например, to, принадлежащее к классу Р, встречается
перед всеми морфемами класса V, так же как и перед
N\ of, at, from, into, for могут быть связаны только с
последующим N; in, up, over и т. д. могут быть связаны
или с последующим N (walk up the hill «идти вверх по
горе») или с предшествующим V (slice the meat up
«нарезать мяса»). Very «очень», принадлежащее к классу D,
встречается только перед А или D; quite «совсем» — также
и перед PN\ downward «вниз» и пр.— после V, А\у—перед
Л1у, А или V—после У и часто в начале предложения.
Иногда в позициях, характерных для Р, наблюдаются
последовательности РР (over to the side «на другую
сторону»).
После V могут встречаться не любые Р, а лишь
некоторые (think it over «обдумывать что-либо», но не
think it across «думать что-либо насквозь»).
В конструкции PN, наоборот, возможны сочетания
почти любых ? я N; однако нас интересуют здесь
сочетания PN как целой единицы с другими частями
предложения. PN встречается непосредственно после N>
за исключением очень небольшого числа N: возможны
многие, но не все тройки из NPN (time of day «время
дня», store near the corner «магазин возле угла»)· Точно
так же очень многие, но не все тройки удовлетворяют
конструкции VPN (leave at night «уезжать ночью»,
pass in a rush «промчаться в спешке»). Некоторые PN
встречаются в предложении в любой из позиций в
начале и в конце его или между N к V, разделенными
интонацией, соответствующей запятой; окружения
таких сочетаний из представителей ? и N не
характеризуются никакими ограничениями, налагаемыми на
сочетаемость с N или V (At this point he thought it over
«В этом пункте он обдумывал это»). PN в позиции после
N характеризуются статусом в конструкции, подобным
статусу А перед N\ в этом случае наблюдается также
553

сходство в ограничениях, налагаемых на их
сочетаемости. Конструкции Nt па N2 и N2PNX удовлетворяются
одинаковыми наборами членов этих классов: возможны
wooden table «деревянный стол» и table of wood «стол из
дерева», но невозможны wooden smile «деревянная улыбка»
и smile of wood «улыбка из дерева». Некоторые PN после
V в ряде позиций в предложении характеризуются
статусом в конструкции, сходным со статусом D и сходными
ограничениями, налагаемыми на их сочетаемости.
В случае некоторых последовательностей требуется
более детальный анализ конструкций; некоторые V ? ?
могут представлять собой V ?+? (slice up the meat
«нарезать мясо»; допустимо также slice the meat up),
другие VPN расчленяются на V+P N (crawl up the bank
«ползти вверх по берегу»; crawl the bank up невозможно);
подобное положение наблюдается в случае
последовательностей V ? ? N я др. В VNXPN2 последовательность
NtPN2 может представлять собой единый комплекс,
т. е. тройку из представителей этих классов,
удовлетворяющую конструкции NtPN2 в любой позиции;
тогда исходная последовательность расчленяется на VNX
плюс тройка N^PN2 (receive reports of interest «получать
интересные сообщения»). В других случаях NXPN2 может
представлять собой тройку, которая встречается лишь
после немногих V; тогда исходная последовательность
состоит из VNX плюс тройка V ? ?2 (take the child to the
laboratory «привести ребенка в лабораторию»)12.
С точки зрения трансформаций различаются несколько
типов ? ? N. Некоторые пары ?, которые встречаются
в ?? ? ?2, зафиксированы также и в Nu N2 (если они
разделяются запятой или соответствующей интонацией)
или в ?, is N2; в таком случае окружение конструкции
??? ?2 в предложении совпадает с окружением в
предложении отдельного ?? или N2: I like the job of sorting
«Мне нравится работа по сортировке»; I like the job «Мне
нравится работа»; I like sorting «Мне нравится
сортировка»; The job is sorting «Работа состоит в сортировке»;
This job, sorting... «Эта работа, сортирующая...»; They
moved toward the goal of greater production «Они
двигаются к увеличению производства»; The goal is greater
12 Возможны особые случаи омонимии, которые мы здесь не
рассматриваем.
554

production «Цель состоит в увеличении производства»
и т. д. Такие NPN можно назвать параллельными18.
В противоположность этому подавляющее
большинство троек NXPN2 не удовлетворяют другим приведенным
выше формулам; окружения в предложении таких NXPN2
совпадают с окружениями Nl9 но не с окружениями N2.
Ср. This raised hopes for settlement «Это увеличило
надежды на урегулирование» и This raised hopes «Это
увеличило надежды». N^ имеет такие же внешние
окружения, как и ?±??2, а N2 их "не имеет. Кроме того,
Nx является главным членом конструкции, т. е. только
?? характеризуется «разрывными» морфемами,
присутствующими в конструкции и за ее границами: A list ot
names is appended «Список фамилий прилагается»; Lists,
of names are appended «Списки фамилий прилагаются»;
Hopes of peace are rising «Надежды на мир увеличиваются».
Статус в конструкции пары ? ? 2 подобен статусу Л;
эту пару можно отнести к типу ? ?=?.
В некоторых тройках ????2 главным членом
является ?2. Это значит, что ?2, а не ?? встречается в тех же
окружениях в предложении, что и вся конструкция
????2; кроме того, разрывная морфема, присутствующая
также в соседней конструкции, добавляется чаще к ?2>
чем к Ыг; A number of boys were arguing «Много
мальчиков спорили»; Lots of color brightens it «Большое
количество красок освежают его (ее)»; A part of the "Moguls
were illiterate «Часть монголов были неграмотными».
В этом случае NXP по статусу и окружению подобно Л.
Данный тип можно назвать типом NP=A.
Некоторые тройки Nt of N2 (мы будем называть их
обратимыми) могут встречаться с обратным порядком ??
и ?2—?2??? (если ? есть of или какой-нибудь другой
предлог) в одном и том же окружении в предложения
18 Существуют особые немногочисленные ????2> которые
являются параллельными и одновременно характеризуются тем, что
в них ??=?. Например: crushed against the wall of the building
«разбил (разбили) о стену здания» или heard the paddle of the canoe
«слышал (слышали) плеск весла каное». С точки зрения внутренней
структуры NPN относится к типу PN=A. Однако по отношению к
предшествующему V каждое N характеризуется тем, что встречается
в том же окружении в предложении, что и дополнение N к этому V.
Иначе говоря Nt и N2 встречаются в одинаковом окружении в
предложении после этого V, даже если в других случаях их окружения
не совпадают. В этом смысле они являются параллельными.
555

В этих случаях ?? входит в состав трудновыделимого
подкласса, который включает: set «множество», type «тип»,
group «группа», class «класс»: This type of bacteria grows
readily «Этот тип бактерий размножается быстро»;
Bacteria of this type grow readily «Бактерии этого типа
размножаются быстро» (При этом не утверждается, что
данные предложения идентичны по смыслу.); A clump
of some villagers was milling about «Группа из
нескольких жителей деревни кружила в окрестности»; Some
villages in a clump were milling about «Несколько жителей
деревни группой кружили в окрестности». Обратный
порядок (обычно с изменением Р) наблюдается также в
конструкциях NPN других, рассмотренных выше типов:
A great number, of boys were arguing «Большое число
мальчиков спорило»; Boys in great number were arguing
«Мальчики в большом числе спорили»14.
Конструкция NtPN2 типа PN=A и в меньшей мере
других типов характеризуется тем, что тройки из членов
ее классов часто удовлетворяют также и конструкции
Nx is PN2: The hopes are for a settlement «Надежды
возлагаются на урегулирование»; This type is of bacteria «Это
тип бактерий»; The bacteria are of this type «Бактерии
относятся к этому типу». Но некоторые тройки невозможны
в последней конструкции: point of departure «пункт
отправления», time of day «время дня». Подобные
конструкции кажутся более «идиоматическими»; их можно
назвать сложными NPN, по аналогии со сложными
словами. Возможны очень тесные последовательностиР1N2P3N4,
в которых PXN2PZ встречается в том же окружении в
предложении, что и отдельное Р: Не phoned in regard to
a job «Он позвонил относительно работы»; They won by
dint of a fluke «Они выиграли благодаря счастливой
случайности». Члены классов iV2P8N4 этой конструкции
не встречаются в N2 is P3N4, а некоторые из них
зафиксированы вместе только после Р,. В данном случае
последовательность ???2???^ следует считать состоящей не из
14 Конструкция ?????2 типа PN =A также встречается с
обратным порядком своих членов N2PN1 но в другом окружении
в предложении, обычно с другим Рис изменением главного
элемента конструкции: The name of the lists is: «Soldiers killed in battle»
«Название списков следующее: „Солдаты, убитые в бою"». Так как
окружение не остается неизменным, данный случай не представ-,
ляет интереса (разве что для установления соответствий между
возможными Pt и Я4).
556

Pi+NtP9Nv а из PXN2PZ (=сложное Р; ср. сложное
РР9 о которых говорилось выше)+М4.
2.4. С. Члены класса С (and, but, more than и т. д.)
характеризуются тем, что они встречаются между двумя
одинаковыми конструкциями. Если дано выражение,
содержащее С, можно найти конструкцию X
непосредственно перед С и конструкцию Y непосредственно после С
таким образом, что X и Y будут иметь один и тот же
статус в большей конструкции. Например: a pale but
cheerful face «бледное, но жизнерадостное лицо»: два А
в группе N; The low wages and long hours in Detroit
«Низкие заработки и большой рабочий день в
Детройте»: две последовательности AN в группе N; The
low wages and the long hours were the chief causes «Низкие
заработки и большой рабочий день были основными
причинами»: в этом предложении две группы N; Either
I go or you go «Или я пойду, или вы пойдете»:
два предложения внутри сложного предложения. Это
означает, что как X, так и Y могут встречаться в том же
структурном окружении, что к X С Y: a pale face, a
cheerful face15. Иногда кажется, что С соединяет
неодинаковые конструкции: ГЦ take the first and you the second
«Я возьму первый, а вы — второй»; We got there in time
but not he «Мы пришли туда во-время, но не он»; Не
came and fast «Он пришел и быстро»; He's bigger than you
«Он больше вас». В § 3.1 будет показано, что в каждой
более короткой конструкции содержатся нулевые формы
морфем, представленные в положительных формах в
более длинных конструкциях; нулевых форм ровно
столько, сколько нужно для того, чтобы получилась одна и
та же конструкция.
Указывалось16, что позиция С может служить
границей, которая разбивает структуры предложения на
15 Если в данном окружении к X (или Y) присоединяется
разрывная морфема, присутствующая также в другой конструкции,
она присоединяется и к X и к Y, входящим в конструкцию XCY:
Не reads «Он читает», Не reads and writes «Он читает и пишет». В
некоторых случаях разрывная морфема появляется в конструкциях с
С, но не присоединяется к X или Y отдельно: в Ni and NjV глагол V
обычно характеризуется морфемой множественного числа, даже
если в NiV и NjVt взятых отдельно, она не содержится. (A man and
a woman are here «Мужчина и женщина находятся здесь». Но А
man is here «Мужчина находится здесь».)
16 Н. Хомским.
557

непосредственно составляющие, т. е. последовательно
возрастающие по величине конструкции. Две
сочиненные подконструкции характеризуются одним и тем же
статусом в большей конструкции. Например, Не shingled
and painted the roof «Он покрыл и покрасил крышу».
Непосредственно составляющими shingled the roof
являются shingled и the roof; непосредственно
составляющими painted the roof — painted и the roof; два
составляющих shingled и painted соединяются с помощью
С внутри следующей по величине конструкции ( ) the roof.
Но это не распространяется на Не climbed to and painted
the roof «Он взобрался и покрасил крышу».
Непосредственно составляющими climbed to the roof являются
climbed и to the roof. Если две конструкции,
соединенные с помощью С, характеризуются не только
эквивалентностью внешнего статуса, но имеют также сходную
внутреннюю структуру, то они воспринимаются как
более удобные и нормальные для английского языка:
bigger and better «больше и лучше» нормальнее, чем big
and better «большой и лучше». Но это не
распространяется на тот случай, когда интонационная граница
(juncture) разделяет С и вторую конструкцию: big, and better...
«большой, и лучше...» Конструкции X С Y и X и F,
взятые отдельно, характеризуются совпадением не только
окружений из классов слов, но часто и индивидуальных
окружений. Это справедливо для некоторых членов
класса С: and, or и др. Однако существуют такие пары
XY9 которые не встречаются поодиночке в том окружении,
в котором они присутствуют вместе, даже если они
соединены такими союзами, как and: She and I don't see
eye to eye «Она и я не сходимся во взглядах»; Sugar and
water make syrup «Сахар и вода составляют сироп»;
It rocked to and fro «Оно качалось туда-сюда». Для
того чтобы отделить подобные пары XY от всех
остальных, необходимо изучить те их свойства, на основании
которых их можно выделить в особый подкласс. В этом
отношении и во многих других зафиксированы большие
различия между членами класса С.
2.5. ? (вспомогательные глаголы). Сравнивая Не
paints «Он рисует»; Не painted «Он рисовал» с Не doesn't
paint «Он не рисует»; Не does paint «Он действительно
рисует»; Did he paint «Рисовал ли он?»; Only then did
he paint «Только тогда он стал рисовать»; I painted and
558

so did he «Я рисовал и он тоже», мы видим, что при
наличии определенных условий (при наличии not,
эмфатического ударения, вопросительной интонации и пр.)
V + его суффикс заменяются на do + этот суффикс + V
и что при наличии некоторых из этих условий (вопрос
или позиция после определенных слов) появившиеся
do + суффикс меняются затем местами с
предшествующим N. Если считать, что в данном примере основным V
является paint, то нетрудно будет объяснить появление
do. Если считать, что в видоизмененном предложении
основным V является do, a paint — некоторым
второстепенным элементом (как, например, в Не learned to
paint «Он учился рисовать»), то грамматика упростится.
Но выясняется, что индивидуальные окружения в этих
видоизмененных предложениях и в предложениях с
paint в качестве основного V идентичны, несмотря на
то, что в видоизмененных предложениях основным V
становится do. Этого не наблюдается в других
предложениях, где paint выступает в качестве второстепенного
элемента: индивидуальные окружения конструкции
doesn't paint тесно связаны с индивидуальными
окружениями paint; но, положим, для learned to paint можно
найти такие окружения, в которых paint не встречается.
Например, Не learned to paint from the impressionists
Юн учился рисовать у импрессионистов».
Сравнив затем Не will paint «Он будет рисовать»
с Не will not paint «Он не будет рисовать»; Не will paint
«Он непременно будет рисовать»; Will he paint? «Будет
ли он рисовать?»; Only then will he paint «Только тогда
он будет рисовать»; ГЦ paint and so will he «Я буду
рисовать и он тоже», мы обнаружили, что при тех же
условиях V + служебные глаголы (will, can и др.)
остаются без изменения, за исключением оговоренных выше
случаев, когда служебный глагол меняется местами с N. На
основе этих и других соображений, изложенных в §2.5, 6,
морфемы -s, -ed будут рассматриваться как аффиксы
морфемы paint, даже если они оказываются перед ней,
а предшествующее им do будет рассматриваться не как
морфема, а как носитель значения этих суффиксов,
когда перед ними нет соответствующего им V. (Суффиксы
встречаются только после слова, а в результате
изменения положения V перед ними не оказывается
фонологического слова.)
559

На этой основе мы можем теперь анализировать формы,
не имеющие ни суффиксов, ни служебных глаголов:
They paint «Они рисуют»; They do not paint «Они не
рисуют»; They do paint «Они действительно рисуют»; Do
they paint? «Рисуют ли они?»; Only then do they paint
«Только тогда они рисуют»; We paint and so do they «Мы
рисуем, и они тоже». Мы говорим, что имеется нулевой
суффикс (вариант суффикса -s) после V paint, который
передвигается в позицию перед V при указанных выше
условиях. Как и другие суффиксы, этот нулевой суффикс
всегда присоединяется к предшествующему слову; здесь
его носителем является do17.
Существуют два различных вида изменения позиции
(«инверсий»). Один состоит в том, что суффиксы -ed и
нуль (с вариантом -s), характерные для V, появляются
перед V при всех условиях, о которых говорилось выше;
тогда их носителем является do. Второй — в том, что
эти суффиксы, а также вспомогательные глаголы will,
can и др. появляются перед предшествующим N при
некоторых из оговоренных условий. В результате первой
инверсии суффиксы оказываются в позиции,
характерной для вспомогательных глаголов, когда перед V
появляются некоторые элементы (включая эмфатические)18.
Класс ? характеризуется следующими свойствами:
1) каждый его член встречается совместно с каждым V;
2) V никогда не употребляется без какого-либо ?, так же
как ? не встречается без какого-либо V (исключения будут
17 Эта нулевая морфема удовлетворяет требованиям,
предъявляемым к нулю (т. е. она появляется при глаголах, имеющих в
качестве подлежащего слова I «я», you «вы» или существительное и
местоимение во множественном числе); она соответствует также
значению V + нуль, т. е. не просто V, а V в настоящем времени. Тогда
•s третьего лица единственного числа может рассматриваться как
альтернант этого нуля, встречающийся при остальных подлежащих.
18 Для удобства мы будем считать суффиксы -ed и нуль (и -s)
членами класса вспомогательных глаголов ?\ это заставляет нас
рассматривать could, should и др. как независимые члены класса у, а
не как can, shall и др. +ed. Мы могли бы рассматривать суффиксы
как отдельный класс, a could — как can+ed и т. д. Но should, would
часто встречаются в тех окружениях, в которых -ed не встречается
(например, I would, if he will too «Я бы сделал это, если он будет
делать тоже»). Кроме того, следует учесть то обстоятельство, что
сап и др. могут встречаться с -ed (образуя could), но не с -s (He сап,
но Не sees). Заметим, что производимый структурный анализ
учитывает только факты синхронии, но не диахронии.
566

рассмотрены в § 2.63 и § 2.7); 3) на появление каждого ?
может накладывать ограничение появление в
предложении некоторых D и PN (например, маловероятно
появление -ed вместе с tomorrow «завтра»); 4) но если не
учитывать подобные ограничения, которые
распространяются на данное и независимо от того, с каким V оно
употребляется, индивидуальное окружение каждого V
в предложении остается одним и тем же, вне зависимости
от конкретного v. Заметим, что это не относится,
например, к learned to paint «учился рисовать», learned to talk
«учился разговаривать», окружения которых в
предложении отличаются от окружений форм painted «рисовал»,
talked «разговаривал».
Первое и последнее из этих трех свойств
распространяются также на конструкции типа Не is painting «Он
рисует»; Не has painted «Он нарисовал»; Не has been
painting «Он рисовал». В этих конструкциях между ?
и V иногда, но не всегда, появляются have ( ) en, be
( ) ing или have ( ) en + be ( ) ing; скобки
обозначают место слова класса V (в том числе have и be).
Тогда Не paints «Он рисует»; Не can paint «Он может
рисовать» состоят из ? и V\ is painting, may be painting
состоят из u+be ( ) ing+V; has painted, had painted,
will have painted — из y+have ( ) en+V; has been
painting, could have been painting — из a+have-en+be-ing+
+V. Эти конструкции можно рассматривать как
распространения ?, составляющие группы vy в которых
собственно ? является главным членом19.
19 Только эти сочетания определяют структуру глагольных
форм. К каждой из них можно добавить be-en перед V и тем самым
превратить данную конструкцию в пассивную; но это связано также
с известными изменениями в окружениях в предложении (см.
§ 4.11). Встречается также несколько других сочетаний, например
Не has had stolen from him two invaluable manuscripts «Он украл у
него две бесценные рукописи», структура которых на первый взгляд
представляется в виде и+ have - en+ have-en+V На самом деле he
(подлежащее N) + has had stolen (V)+P N + группа N в функции
дополнения не являются здесь непосредственно составляющими,
поскольку здесь невозможны ни перестановки, применимые для
других ?, V, ? ?, ни замены другими N,V, P N.Это предложение
следует анализировать только с помощью трансформации. В любом
случае stolen должно объединяться с from him, а не с has had.
Заметим, что существует альтернативная форма Не has had two
invaluable manuscripts stolen from him «У него украли две
бесценные рукописи».
36 Заказ № 2064
561

2.6. Морфемы-заместители. Традиционно выделяемая
категория местоимений не может быть определена в
терминах классов структурной лингвистики. Слова I
«я», he «он», this «это» и пр. обычно относят к классу N
на основании характерных для них окружений
(например, все эти слова встречаются перед V, составляя вместе
с ним предложение). Никаких других определений
данным словам дать невозможно. При рассмотрении
индивидуальных окружений становится ясно, что
местоимения составляют отдельную группу. После which в The
bird which ( ) «Птица, которая ( )» или I spotted the bird
which ( ) «Я опознал птицу, которая ( )» может
встретиться ряд глаголов, к числу которых принадлежат
sang «пел(пели)», flew «летел (летели)», fluttered «махал
(махали) крыльями», was shot «был убит» и др. После
The bird ( ) могут появляться те же глаголы. В
последовательности The wall which( ) «Стена, которая ( )» или I was
watching the wall which ( ) «Я следил за стеной, которая
( )» после which могут появляться глаголы cracked «дал
трещину», collapsed «обвалился», was repainted «был
отремонтирован» и т. д.; эти же глаголы встречаются в
последовательности The wall ( ). Вообще правые У-ок-
ружения морфемы which (т. е. те V, подлежащим для
которых является which; см. § 2) там, где which
появляется, тождественны К-окружениям класса N,
непосредственно предшествующего which в данном
предложении20. Допустим, что which может встретиться после
любого члена некоторого подкласса N. Тогда окажется, что
общий список всех правых V-окружений морфемы which
во всех ее появлениях (т. е. во всех предложениях, в
которых она появляется) равен списку V-окружений
всех членов подкласса N. Which может встречаться в
V-окружениях, характерных для bird «птица», wall «стена»,
book «книга» и пр. Аналогичными свойствами обладают и
другие слова, традиционно называемые местоимениями.
Теперь мы можем сделать обобщение. Существуют
морфемы, X-окружения которых в каждом предложении
тождественны Х-окружениям морфемы (класса Y),
занимающей по отношению к ним определенную позицию
20 При этом N является подлежащим к V. Если which следует
за ? ? ?, любое из N может иметь окружения, сходные с
окружениями which: I was watching the wall of books which ( ) «Я следил
за стеной книг, которая ( )».
562

(или одну из нескольких определенных позиций) в том
же самом предложении (или последовательности
предложений) и общая сумма Х-окружений которых во всех
случаях появления равна сумме Х-окружений всех
членов класса Y (занимающего определенную по отношению
к ним позицию в предложении). Мы будем называть
такие морфемы морфемами-заместителями класса Y, или
????. Если позиция Y с одними и теми же Х-окружениями
(эту позицию называют позицией антецедента)* может
быть однозначно определена, то ???? называют
связанным. Если она не может быть полностью определена,
то ???? называют неопределенно связанным; в этом
случае нельзя точно сказать, вместо какого антецедента
употреблен ???-?. ???-? в каждом предложении можно
рассматривать как позиционный вариант его
антецедента в том же предложении, подобно тому как
рассматривались -от и -ich в § 2.121.
2.61. Местоимения. Морфемы he «он», I «я» и др.,
употребляемые как морфемы-заместители класса N, обычно
бывают неопределенно связанными, так что без
специального изучения нельзя определить, предшествующее
или последующее N имеет одинаковую с ними область
окружений: Mark came too late «Марк пришел слишком
поздно»; Carl had taken his painting and gone off «Карл
* 3. Хэррис употребляет термин«антецедент»(antecedent), имея
в виду предшествующее слово текста, которое заменяется данным
словом. В русской лингвистической терминологии нет устойчивого
эквивалента английскому antecedent. Поэтому в переводе пришлось
прибегнуть к кальке «антецедент».— Прим. перев.
21 В английском языке антецедент почти никогда не находится
в одной структуре с морфемой-заместителем, хотя эти разные
структуры могут входить в одно предложение. (Структурой здесь
называется любая последовательность классов, являющаяся транс-
формом предложения, например: which had cracked в The wall
which had cracked finally collapsed «Стена, давшая трещину, в конце
концов обвалилась».) Исключение представляет только
местоимение -f- self, антецедентом которого почти всегда является
подлежащее: Carl saw himself «Карл видел себя»; Carl went by himself «Карл
пошел сам»; Carl himself saw it «Карл сам видел это». Эту морфему
можно рассматривать не как местоимение, а просто как морфему
self (отличную от the self «собственная личность») при подлежащем
с разрывным повторением (в форме местоимения) перед этим self.
Однако местоимение + 's (член класса А) свободно встречается в
том же предложении, что и его антецедент N: Не took his books
«Он взял свои книги».
36*
563

взял свои рисунки и ушел». Во многих случаях это
местоимение вообще не является связанным, т. е. не
характеризуется областью окружений никакого из соседних
N. Например, это наблюдается в рассказе, в котором о
действующем лице говорят только «он». Такие морфемы-
заместители могут быть названы свободными; у них нет
антецедентов, и они характеризуются единственно тем, что
область их окружений тождественна сумме областей
окружений известного класса (N). Иначе говоря, для
каждого появления местоимения, в том числе и свободного
местоимения, можно найти существительное, которое
может заменить местоимение, т. е. встретиться в его
позиции в данном предложении22.
Степень и тип неопределенности в связанности
морфем-заместителей (в зависимости от позиций их
антецедентов) можно изучать на основе таких структурных
фактов, как их соотношение с разрывными морфемами
(the man «человек» не будет антецедентом they «они»),
как ограничения в отнесении некоторых ???-морфем к
определенным подклассам (the man не будет
антецедентом для she «она») и как проверка областей окружений
морфемы-заместителя и ее предполагаемых антецедентов.
Некоторые морфемы-заместители имеют
определенные антецеденты только в небольшом количестве
структур. Например, N, he «он» и she «она» являются
антецедентами I «я» и you «вы» только в позициях, вводящих
прямую речь: N said; „I..." «? сказал: „я"...»; ...said to
Af: „You..." «...сказал ?: „Вы..."»; I и you
заменяются he и she, когда вводится that «что»: N said that
he... «N сказал, что он...». Кроме того, I и you
заменяют друг.друга в последовательности предложений типа
вопрос — ответ.
В ряде случаев небольшое количество местоимений
22 Общая сумма областей окружений (область всех окружений)
свободного he тождественна общим суммам областей окружений
всех связанных he. Пограничным случаем являются, например,
безударные you're, we're, one's в ( ) only young once «( ) только
однажды молод (молоды)», которые можно заменить любыми
членами класса N или, может быть, некоторым новым подклассом N
(people «люди», Jim «Джим» и т. д., в то время как one «каждый»
можно заменить любым N). В противоположность этому it в It's
raining «Идет дождь» вообще не является
морфемой-заместителем: почти никакая другая морфема не может появляться в данной
позиции; поэтому это it является членом класса N.
564

употребляется вместо целого класса N и таким образом
каждому местоимению соответствует некоторый подкласс
N: это местоимения he, she и it. Некоторые другие
местоимения могут замещать весь класс N: this «это»;
that «то», some «некоторые», another «другой», everyone
«каждый» и т. д.23
Все упомянутые местоимения (с некоторыми
индивидуальными различиями) являются заместителями полных
именных групп (включая последовательности типа группа
N + ? + группа А/=группа ?: The book of old songs...
It... «Книга старых песен... Она...»). Это значит, что the
или old не встречаются перед it, a of songs не
встречается после it. Они представляют собой
морфемы-заместители группы N и поэтому скорее входят в класс
«именная группа», чем в класс существительных (?). Отсюда
he, this и т. д. включают в свой состав ? (т. е. они
составляют вариантную форму некоторой соседней труппы N
с относящимися к нему the, a, some и пр.), в связи с чем
их значение становится индивидуализирующим. Иначе
говоря, в The man... he... «Этот человек... он..·.» морфема
заместитель he заменяет не просто морфему man
«человек», но определенного, конкретного человека,
выделяемого с помощью артикля the.
Добавим, что one встречается как
морфема-заместитель класса N (за исключением некоторых собирательных
существительных), а не группы N: He bought a large
painting, but I'd prefer a small one «Он купил большую
картину, а я бы предпочел маленькую»; As to exams,
the hardest ones are still to come «Что касается
экзаменов, самые трудные еще впереди». Существуют также
нулевые заместители существительных, антецедент
которых находится в другом предложении: Her hair is
lighter than her brother's «Ее волосы светлее, чем (волосы)
ее брата» (где hair может быть повторено или замещено
нулевой морфемой-заместителем); The people' tried but
soon gave up «Люди делали попытки, но затем
прекратили» (где the people после but может замещаться
местоимением they или нулем)24.
28 Some является также членом класса ? (артикль) в some people
«некоторые люди». Многие слова входят больше чем в один класс.
24 -s в ours «наш», yours «ваш» и т. д. и -п в mine «мой»
также являются заместителями N: ГЦ take my books and you take
yours «Я возьму мои книги, а вы возьмете ваши».
565

2.62. Морфемы-заместители wh-. Who «кто»25, which
«который», what «что», where «где», when «когда», why
«почему» и т. д. встречаются в особой позиции, а именно
перед предложением S2, в котором отсутствует какой-то
его компонент. Согласно изложенному в § 2.1, слово,
начинающееся с wh-, или wh-слово, характеризуется
статусом этого компонента26. Кроме того, поскольку
wh- является общей частью всех этих слов, мы
рассматриваем wh- как морфему, служащую показателем всей
конструкции. Остальные же части каждого wh-слова
рассматриваются как морфемы, каждая из которых имеет
статус той части S2, которая в нем отсутствует. Тогда самое
wh- предшествует полному 52 (которое становится полным,
когда в него включается морфема, составляющая вторую
часть wh-слова). В дополненном таким образом S2 -о
является подлежащим (группа N), -от — дополнением
N, -ose — ?9s (член класса Л), -ich и -at являются N
или А (А — если далее следует N, например: which books
«которые книги», what books «какие книги»), -ere, -en,
-ither и др. являются PN, а -у (в why) можно
рассматривать как PN или CS (подчинительный союз+пред-
ложение).
wh-+S2 встречается в трех основных позициях:
в предложении с вопросительной интонацией, после
существительных в качестве группы прилагательного
и как подлежащее или дополнение другого предложения.
Списки вторых частей wh-слов (морфем, следующих за
wh- в wh-словах), характерных для каждой из этих
позиций, слегка различаются между собой.
wh- S?: Who took the book? «Кто взял книгу»; Where
did it go? «Куда это идет?»; Where did it come from? «От-
25 Из последующего анализа будет видно, что who содержит
морфему wh-, хотя в его звуковом строении нет [hw].
26 Эти морфемы принадлежат к классам, отсутствующим в
структуре предложения, следующего за ними. Например, обычно ?
встречается только перед ?, но оно встречается также перед whom,
which, what (to whom, from which и т. д.) В § 2.62 N обозначает
группу ?: wh-слова замещают целую группу N и не имеют перед собой
? или А; V обозначает группу V. S непосредственно после wh-
обозначает, что некоторую часть этого S занимает морфема,
составляющая вторую часть wh-слова, например, who went «которые пошли»
изображается как wh-S, где -о есть подлежащее N; whom I saw
«которого я видел» изображается как wh-5, где -от является
дополнением N.
566

куда это взялось?» From where did it come? «Откуда это
взялось?» В приведенных предложениях вторая часть
wh-слова представляет собой свободную
морфему-заместитель, хотя она и связана с соответствующими ?, PN
и др. (это будет показано в § 3.3) в утвердительном
предложении (It went to the right «Все пошло правильно»).
Морфему wh- здесь можно рассматривать как член класса слов,
вводящих предложения или связывающих предложения.
В других двух позициях wh-+S2 входит в состав
другого предложения St.
N wh-S2 (исключая what, why) встречается в позиции
любой именной группы в предложении 5/, вторая часть
wh-слова удовлетворяет любой позиции N (или в случае
-ere и т. д.— любой позиции PN) в S2: The villagers who
escaped reached home «Жители деревни, которым удалось
бежать, добрались до дому»; Не picked a flower which
had dropped «Он поднял цветок, который упал»; I met
the fellow whose papers I found «Я встретил человека,
чьи бумаги я нашел»; In the place which I mentioned
«В месте, о котором я упоминал». ?, предшествующее
морфеме wh-, относится ко второй части wh-слова в S2:
From the place in which I stood «С места, на котором я
стоял» (-ich представляет собой заместитель
существительного the place); оно подобно сочетанию wh- +PN:
From the place where I stood «С места, где я стоял» (-ere
есть Р+морфема-заместитель существительного the place).
В каждом из этих случаев морфема, являющаяся второй
частью wh-слова, связана с непосредственно
предшествующим N как своим антецедентом (или, если данной
морфеме предшествует NPN, она связана с одним из
этих N). В соответствующем ей S2 морфема, которая
является второй частью wh-слова, может занимать любую
из позиций, характерных для N или PN. Подобно
другим связанным заместителям групп N,
морфема-заместитель, составляющая вторую часть wh-слова,
указывает на тот же индивидуальный предмет, что и ее
антецедент, wh- S2 можно рассматривать как определение к
предшествующему N (The villagers escaping from the camp
reached home «Жители деревни, бежавшие из лагеря,
добрались до дому»); когда же wh- S2 выделено запятой
или соответствующей интонацией, оно имеет окружения,
характерные для определительного описательного
оборота (The villagers, who had escaped... «Жители деревни,
567

которые бежали...»; см. § 3.8). В такой конструкции
wh- можно рассматривать как морфему an sa (т. е.
морфему, добавляемую к предложению и дающую
прилагательное) или как союз С между двумя предложениями.
(The villagers reached home «Жители деревни добрались
до дому» и The villagers escaped «Жители бежали»; I met
the man «Я встретил человека» и I had found the man's
papers «Я нашел бумаги человека»)27.
wh-S2 в качестве подлежащего или дополнения.
Здесь морфема, являющаяся второй частью wh-слова*
свободна; она не имеет антецедента и занимает
некоторую позицию в соответствующем S2. В wh- S2V, wh- S2
является подлежащим к V: What happened is history
«To, что случилось,— история»; Where I went is
irrelevant «Куда я пошел, неважно». В конструкции N+тре-
бующее дополнения V+wh-S,, wh-S2 может казаться
(на основе сравнений окружений) дополнением к
предшествующему V: I saw who was there «Я увидел, кто был
там». Здесь wh- можно рассматривать как морфему sn,
превращающую S в подлежащее или дополнение. В
других случаях, однако, проще считать (это, очевидно,
может относиться и к предыдущим случаям), что S2
является не дополнением или подлежащим в S„ a
независимым предложением, имеющим общие с S, свободные
морфемы-заместители: I found what you lost «Я нашел то,
что вы потеряли» = I found N( (-at)+You lost Ni (-at) «Я
нашел N(+Вы потеряли ?{»; тогда wh- является союзом28.
27 Иногда на месте who, whom, which встречается that
и на месте whom, which — нулевая морфема, когда им не
предшествует никакое Р: a flower that.had dropped «цветок, который упал»;
the place I mentioned «место, о котором я упоминал». Мы считаем
that и нуль вариантами wh- с -о, -от, -ich после wh- в нулевом
варианте. В первом типе последовательностей St wh-S2, о котором будет
сказано ниже, that или нулевая морфема замещает wh-; причем,
вторая часть wh-слова появляется целиком в S2: I know who came
«Я знаю, кто пришел»; I know that he came «Я знаю, что он
пришел». Обоснованность подобного анализа становится очевидной
после сравнительного рассмотрения всех конструкций.
28 Привести здесь все окружения, подтверждающие
справедливость подобного анализа, невозможно. Однако для примера
заметим, что в предложениях, подобных I found what you lost «Я
нашел то, что вы потеряли», оба глагола всегда управляют такими
существительными (не только местоимениями), которые входят в
области их окружений в качестве дополнений. Едва ли возможно,
например, I bit what you extrapolated «Я укусил то» что вы
экстраполировали».
568

? ? wh- N и wh- PN общим элементом является ?, а Р
принадлежит либо только одному из предложений, либо
им обоим, в зависимости от того, требуют ли их V пред»
лога Р. Примеры: ? только в S?: I know with whom he sat
«Я знаю, с кем он сидел»; I know whom he sat with «Я знаю,
с кем он сидел» (I know -om+he sat with -от «Я знаю ( )+
он сидел с ( )»); I know where he sat «Я знаю, где он
сидел» (I know+часть -ere, замещающая N, +Не sat+
часть ? -ere, замещающая ?). ? только в St: I cooked
with what (ever) we had «Я стряпал из того, что у нас
было» (I cooked with -at+We had -at «Я стряпал из ( )+
у нас было ( )»); I kept looking for what he had come
with «Я продолжал искать то, с чем он пришел» (I kept
looking for -at+Не had come with -at «Я продолжал
искать ( )+Он пришел с ( )»), но в wh- PN (-ere и
т. д.) класс ? едва ли исключен из S2. P в обоих
предложениях: I cooked with what he had cooked «Я стряпал из
того, из чего он стряпал» (I cooked with -at+He had
cooked with-at «Я стряпал из ( )+Он стряпал из ( )»);
I stayed where we had lived previously «Я остановился,
где мы жили прежде» (I stayed+-ere как Р+заместитель
N+We had lived previously+-ere как Р+заместитель
N «Я остановился +( )+Мы жили прежде»)29.
2.63. Заместители глагола (заместители V).
Сравнивая ГЦ go if you Avili «Я пойду, если и вы» с 141 go if you
will go «Я пойду, если и вы пойдете», мы замечаем, что go
может встречаться в нулевом варианте; этот нулевой
вариант аналогичен, например, -о (варианту второго
появления the man) в the man who «человек, который»
и удовлетворяет всем требованиям, предъявляемым к
заместителям глагола. Во всех случаях, подобных
приведенному выше, один V (go) входит в состав V-окруже-
ний обоих N (I «я» и you «Вы») и является антецедентом
29 Среди редких появлений wh- заметим следующие: wh-S,
составляющее независимую группу W-подлежащего в первую счередь
в N is Af-предложениях и в пассивных конструкциях (Who did it is a
question «Кто это сделал — Bonpoc»;Who did it can no longer be
discussed «Кто это сделал, невозможно дольше обсуждать»); wh-
ever S как независимая группа N (Whoever did it was a fool «Кто это
сделал, был дураком»); конструкция What a clean job! «Какая
чистая работа!»; While как член класса С. Предложения, подобные I
know where «Я знаю, где», можно представить в виде I know where S
«Я знаю, где «S», где 5 присутствует в нулевой морфеме-заместителе;
антецедент S присутствует обычно в соседнем предложении.
569

связанной нулевой морфемы-заместителя в конце
предложения. Вспомогательный ? может меняться (ГЦ go u
you can't «Я пойду, если вы не можете») или оставаться
одним и тем же, но в любом случае он употребляется в
полной форме во второй части предложения, так что
морфема-заместитель встречается только вместо V, а
не вместо v+V. (Г11 go if you неупотребительно.) На
основе изложенного в § 2. 5 мы считаем, что I left when he
did «Я уехал, когда и он» представляет собой ту же
конструкцию: после второго N не встречается V (did), a
встречается только did — носитель значения аффикса
глагольного времени -ed (члена класса ?). Заместителем
глагола здесь является не do, a нуль, как и в случае
других членов класса u.B I left so that he would «Я уехал,
чтобы и он»; I can go if they did «Я могу пойти, если и они»
показатели времени и другие вспомогательные глаголы
переплетаются. Поэтому мы полагаем, что I сап
представляет собой не N+V, a N+v + нулевой заместитель V,
причем антецедент этого V содержится обычно в
соседнем предложении. С этим связано отсутствие
окончания -s в 3 лице единственного числа у глагола сап и
подобных ему глаголов.
Нуль является морфемой-заместителем группы V, в том
числе и конструкций VP, дополнения N и V -?-??
(косвенное дополнение): Г11 go up if you will «Я пойду вверх,
если и вы»; Не likes the 19th century writers but I don't
«Ему нравятся писатели 19 века, а мне нет». Заместитель
глагола может иметь прямое дополнение, не совпадающее
с прямым дополнением его антецедента. Однако при этом
должен присутствовать также и вспомогательный глагол,
и тогда мы будем иметь дело с заместителем
последовательности vV: I got the first copy and he the second «Я
достал пер вый экземпляр, а он второй»80.
80 После конструкций типа I am going «Я иду», I have gone
«Я ушел» употребляются but he isn't, but he hasn't «а он нет», но не
but he doesn't. Эти is и has выступают в качестве членов класса v.
После I will be going «Я пойду» употребляется and so will you be
или and so will you «и вы тоже», причем be либо повторяется как
член класса и, либо оно представлено нулем, как V. Подобное же
положение наблюдается в предложениях типа N is N: Не is a fool
but she isn't «Он дурак, а она нет»; Не will be late but she won't be
или but she won't «Он опоздает, а она нет». Это же относится к
последовательностям типа V to V или V Ving: I'll try to catch it if you will
или if you try «Я постараюсь поймать его, если и вы будете
стараться^.
570

В некоторых конструкциях, кроме полного
повторения антецедента или нулевого заместителя V, в
качестве заместителя V встречаются также do it, do that и
do so: I'll buy some pictures (или Г11 go over) if you will
( ) too «Я куплю несколько картин (или «я перейду»),
если вы ( ) тоже». Но после so, употребленного в
качестве отдельной морфемы, заместитель V выступает в
нулевой форме: I went over and so did he «Я перешел, и
то же сделал он» или and so will he «и то же сделает
он». Это всё заместители групп V, внутренняя структура
которых может быть описана как V + дополнение.
Дополнение может быть представлено в виде PN в
группе V: They repaid Tom «Они вознаградили Тома»; They
did it to him but not to me «Они сделали это по
отношению к нему, но не ко мне».
После wh- употребляется заместитель V,
представляющий собой at...do: I don't know what he will do «Я не
знаю, что он будет делать» или What will (или did)
he do? «Что он будет делать?» или «Что он делал?»
(Антецедентом в нижеследующем ответе может быть Не
disappeared «Он исчез»; Не sold the books «Он продал
книги» и т. д.)
Подобные заместители V бывают обычно связанными;
их антецедент содержится в другой конструкции в
рамках одного и того же предложения или за его пределами.
Некоторые из них являются свободными: Wait, 1*11
do it «Подождите, я сделаю это»; Не does it with a
flourish «Он делает это с помпой». Иначе обстоит дело с
do, которое является членом класса V:This will do «Это
подойдет»; When did you do the carvings? «Когда вы
сделали резные работы?»; I did them last summer «Я
сделал их прошлым летом». Заметьте, что у заместителя V
do it «делать это» нет множественного числа do them.)
В определенных конструкциях содержится особый
заместитель V. Например, в He'll manage better than I
«Он справится лучше, чем я» допустимы: 1) повторение
глагола полностью (than I'll manage), 2) нулевой
заместитель V (than I will) и 3) нулевой заместитель
последовательности vV (than I). В Some people spoke French
and some German «Некоторые люди говорят на
французском языке, а некоторые на немецком» содержится
полное повторение глагола (spoke German) или нулевой
заместитель vV. В I'll go rather than have you go «Я лучше
571

пойду сам, чем вы» возможно полное повторение глагола
или любой заместитель V, кроме нулевого (than have
you do it).
2.64. Заместители прилагательного (заместители А),
заместители предложения (заместители 5), заместители
пар существительных (заместители пар N).
В качестве заместителей класса А выступают
немногочисленные морфемы: this «этот», that «тот», некоторое
число слов типа aforementioned «упомянутый выше»,
other «другой», а также вторые морфемы в словах which,
what.
Наибольший интерес представляют заместители S.
В некоторых конструкциях и последовательностях
предложений слова this, that, it, so, нуль и др. выступают
в качестве заместителей S (или, скорее, в качестве
морфем-заместителей предложения, превратившегося в
группу N). Предложение-антецедент (или
субстантивированное S) часто непосредственно предшествует заместителю
S. Вместо заместителя 5 всегда можно подставить его
антецедент I'll go down there myself—that should do it
«Я спущусь туда сам — этого будет достаточно» (My
going down there myself should do it «Мой спуск туда
будет достаточен»); I don't like him —Why so? «Я не люблю
его — почему так?» (или So I see «Я понимаю»); Не said
he didn't do it and I believed it «Он сказал, он не делал
этого, и я поверила этому» (или I believed he didn't do
it «Я поверил, что он не делал этого»). Морфему -у в
слове why можно рассматривать в качестве заместителя
последовательности CS: Why would you choose it? «Почему
вы выбрали бы это?»—I would choose it because it's
easy «Я выбрала бы это, потому что это легко»31.
Среди других морфем-заместителей следует упомянуть
«перекрестные» слова, которые употребляются как
дополнения двух N и одного V; в других конструкциях
эти два N выступают в качестве подлежащего и
дополнения при данном V: Men and women marry each other
31 В Не came, and fast «Он пришел и быстро» and удовлетворяет
требованию, предъявляемому к члену класса С: оно всегда
встречается между одинаковыми конструкциями, если считать, что перед
fast употребляется нулевой заместитель S he came. Поддержкой
этому положению служит тот факт, что слово класса D в позиции
fast будет входить в D-окружение глагола в предшествующей части
предложения (came).
572

«Мужчины и женщины женятся друг на друге», но Men
marry women «Мужчины женятся на женщинах» и Women
marry men «Женщины выходят замуж за мужчин». Each
other может рассматриваться как морфема-заместитель
пары N, распределяющий их определенным образом по
отношению к глаголу.
2.7. Конструкции, содержащие два V. Конструкции,
содержащие два V (let go «давайте пойдем, пусть пойдет»,
want to have met «хотеть встретиться», stop going
«перестать идти» и др.), сложны, и их структура может быть
полностью определена только на основе трансформаций.
Для наших целей мы рассмотрим лишь основные типы и
особенности этих конструкций, не вникая в
подробности. Конструкции с to V и Ving, употребляемыми
самостоятельно (The first problem is learning «Первая
проблема — обучение»; То learn is not enough «Учиться
недостаточно»), будут рассмотрены в § 4. Во многих из тех
конструкций, которые рассматриваются в данном
параграфе и в параграфе 2.8, употребляются только
известные члены класса V; с помощью этих форм и выделяются
сложные пересекающиеся подклассы К, в зависимости
от того, могут ли за этими формами следовать V, to V,
l/ing, V ? ?, ? и т. д. Во всех случаях при втором V
отсутствует ? (временной суффикс или вспомогательные
глаголы), но иногда при V может встретиться
распространение ?9 например be ( ) ing, have ( ) en.
Во всех этих случаях оба V входят в область
окружений предшествующего N. Если возможны The dog came
running «Собака прибежала бегом», The clock stopped
ticking «Часы перестали тикать», The boy tried to cough
«Мальчик старался кашлять» и The clock began again,
ticking loudly «Часы пошли снова, тикая громко», то
допустимы не только The dog came «Собака прибежала»,
The clock stopped «Часы остановились» и т. д., но и The
dog ran «Собака бежала», The clock ticked «Часы тикали»,
The boy coughed «Мальчик кашлял» и др. Оба V входят
в область окружений первого N в N V N, Ving (иногда
запятой нет): The clock tolled the hour, ticking loudly
«Часы отбивали время, тикая громко», но The stranger
heard the clock ticking «Незнакомец слышал, как часы
тикали» (последовательность NVN Ving никогда не
допускает запятую, если второе V не обязательно входит
в область окружений первого N). Из этого следует, что
573

в конструкциях первого из указанных типов существует
определенное соотношение между первым N и каждым V.
Это соотношение состоит в том, что N является
подлежащим при каждом V или что два V образуют
составную группу V, подлежащим которой является это N.
Прежде всего рассмотрим самый простой случай
соотношений в той конструкции, где эта проблема не
возникает: The phone-call reminded me to be rushing off
«Телефонный звонок напомнил мне, что я должен бежать»;
Не saw the car stalling on the tracks «Он видел, как
машина остановилась на колее»; Не saw the car stall on the
tracks «Он видел, что машина остановилась на колее».
Здесь первое N является подлежащим только при
первом V, а второе N— подлежащим только при втором V.
В то же время второе N представляет собой дополнение
к первым NV. Первое V относится к таким V, которые
могут иметь (или всегда имеют) после себя дополнение N.
Кроме того, когда второе N указывает на то же лицо
(или предмет), что и первое N, то вместо него
употребляется местоимение +self, так же как в случае
совпадения в лице подлежащего и дополнения: I reminded
myself to go «Я напомнил себе, что нужно идти». Когда
второе V оказывается таким же, как и первое, оно
повторяется полностью; заместитель V не употребляется:
I remind you to remind him «Я напоминаю вам напомнить
ему». Эта единственная форма, состоящая из двух
глаголов, регулярно образует пассив: The car was seen by
him stalling (to stall) on the tracks «Машина была
увидена им, как она остановилась на колее». Данный тип
конструкции можно назвать типом N1V1N2+N2V2; V2
является полной группой V, содержащей или не
содержащей дополнение N.
Далее, рассмотрим I remember the dog barking there «Я
помню, как собака лаяла там»; His mates admired his
speaking out «Его товарищи восхищались тем, что он открыто
высказывается»; We let the water flow «Мы пустили воду
течь»; I like children to behave «Мне нравится, когда дети
ведут себя хорошо». Здесь первое N является
подлежащим только при первом V, но не при втором V (второе
V не обязательно входит в область окружений
подлежащего N)\ второе N является подлежащим при втором
V. Кроме того, первое V относится к таким глаголам,
которые могут употребляться с дополнением N; многие
574

из этих первых V (например, like) всегда употребляются
с дополнением N. Таким образом, отношения между
данными классами пока такие же, как и в
предшествующем типе конструкции. Однако различие состоит в том,
что второе N не является обязательно дополнением к
первым NV (см. The scare made the girl scream «Испуг
заставил девушку вскрикнуть»). А если оно и является
дополнением к первым NV, то, пользуясь методами
анализа речи, мы можем прийти к выводу, что в данном
предложении этого нет. Такое положение будет в общем
соответствовать нашему интуитивному представлению о
смысловых соотношениях; см. приведенный выше
пример: I like children to behave — человек,
придерживающийся высказываемой в этом предложении точки
зрения, очевидно, не любит детей*. Поскольку какой-то
член предложения должен иметь статус дополнения
к первым NV, то можно сказать, что таким членом
является либо второе N, либо вся вторая группа
NV; все предложение можно изобразить как Ny^Ny^.
Сравнить употребление целого класса пар N2V2 с
дополнениями в других случаях невозможно; однако
многие из этих N2V2 встречаются в качестве
дополнений к тем же самым NxVlf когда по структуре они
представляют собой группу N: I like children's behavior
«Мне нравится поведение детей»; I remember the dog's
bark (или barking) «Я помню лай собаки»;
последовательность his speaking out «то, что он открыто
высказывается» всегда можно рассматривать как группу NZ2.
Подобная конструкция обнаруживается в Не avoided
working «Он избегал работы»^ The longshoremen wanted
to strike «Портовые грузчики хотели бастовать».
Здесь оба V могут быть сказуемыми к подлежащему N9
и эту конструкцию можно счесть за группу, состоящую из
двух V. Однако поскольку в предыдущей конструкции
нам не удалось обнаружить такого случая, чтобы второе N
было идентичным первому, то можно сказать, что рас-
* Поэтому нельзя считать, что в данном предложении children
является дополнением к like. I like children «Мне нравятся дети» —
совсем другое предложение.— Прим. перев.
32 Существует множество подтипов, например: The scare made
the girl's scream «Испуг заставил вскрик девушки» не
употребительно. Заметьте общее сходство с конструкциями, описанными в
$2.8.
575

сматриваемые примеры являются просто такими
разновидностями предыдущей конструкции, в которых второе
N совпадает с первым. Иначе говоря, когда второе N
идентично первому (даже если оно обозначает
конкретное лицо), оно бывает представлено нулем: I wanted to
write «Я хотел писать» есть Ny^Nyj, в то время как
I wanted you to write «Я хотел, чтобы вы писали» есть
Рассмотрим теперь конструкции, в которых в позиции
to встречаются также in order to, so that и другие
последовательности: I need a ladder for you to paint the wall «Мне
нужна лестница, чтобы вы побелили стену» (также: in
order for you to paint the wall). Здесь не только второе V
(как в предыдущей конструкции), но и
первое!/представляет собой полные группы V; каждая группа имеет
свое дополнение, если глагол в ней относится к числу та*
ких, которые употребляются с дополнениями. В данном
случае не возникает вопроса о том, какая часть второй
последовательности NV может быть дополнением к
первой. Каждое N является (на основании областей
окружений) подлежащим при последующем V. Поэтому данный
тип можно рассматривать как две сочиненные структуры
NV, хотя они могут соединяться с помощью таких слов,
как for (которые мы обычно не считаем союзами), и хотя
при втором глаголе зафиксировано to вместо v. Этот тип
можно изобразить как: NyxCNy2.
Далее, in order to и другие подобные
последовательности могут быть заменены словом to даже без подлежащего
N при втором V. Это возможно или потому, что второго N
вообще нет (I rose to speak «Я встал, чтобы говорить»),
или потому, что второе N является дополнением к
первому V и не входит в область окружений второго V : I need
a ladder to fix that spot «Мне нужна лестница, чтобы
отметить это место»; I want a book to read «Мне нужна книга,
чтобы читать». Данные примеры показывают также, что
в предшествующей конструкции вообще не бывает таких
случаев, когда второе N совпадает с первым; можно ска-
33 Некоторые из первых V требуют ? перед вторым V: insist on
going «настаивать на отъезде», insist on your going «настаивать на
вашем отъезде», succeed in taking «успешно взять», stop noticing
«перестать замечать», stop him from noticing «помешать ему заметить»,
stop him noticing «остановить его в то время, как он замечал.»
576

зать, что, если второе N обозначает то же лицо, что и
первое N, оно принимает нулевую форму.
Подлежащим при втором V в таком случае является
нулевое повторение первого N, второе же V всегда входит
в область окружений первого N. Этот тип записывается
следующим образом: NxVfi ?/,??,.
Существуют такие последовательности, как V to V,
Wing, которые трудно рассматривать в качестве
подобных сочетаний ?/,?^+?^?^. Это объясняется тем, что они
вообще не встречаются с А/2; следовательно, нельзя
сказать, что нуль употребляется вместо повторения первого
?: I'll go to sleep «Я пойду спать» (едва ли данную фразу
можно превратить в I'll go for him to sleep «Я пойду для
него, чтобы спать»); We begin to observe «Мы начали
наблюдать» (не равно We begin for someone to observe «Мы
начали для кого-то наблюдать»); Не tried to stop «Он пытался
остановиться»; Не tried stopping «Он пытался остановить»;
I'll go on doing it «Я буду продолжать делать это». В этих
конструкциях содержится малый подкласс первого V,
который можно рассматривать как вспомогательный V;
добавление этого подкласса ко многим (но не обязательно^
всем) V создает большие группы N. Второе V является
главным членом этой группы V, так как остальная часть
предложения входит скорее в окружения второго, чем
первого V. Последовательности «вспомогательный V+to
или +ing» в некотором отношении подобны
последовательностям «is+ing», за тем исключением, что последние
употребляются со всеми V и предшествуют
вспомогательным V.
2.8. Конструкции V N N. Два основных типа
конструкций имеют два дополнения N после V. В первом типе,
например give the fellow a book «дать человеку книгу»;
ask him a question «задать ему вопрос», первое N всегда
входит в область PN -окружений этого V (give to the
fellow «дать человеку»; ask of him «спросить его»); второе N
может не входить в эту область (give tone to a book
«придать тон книге», но едва ли ask ? a question «задать ?
вопрос»)84. Лишь немногие V, именно подкласс Vo,
встречаются с такими двумя дополнениями N.
84 Ниже будет показано, что одни и те же морфемы,
появляющиеся в конструкции VNxNit появляются также в конструкции
VNtPNx: give a book to the fellow «дать книгу человеку», ask a
question of him «задать вопрос ему». Но это уже трансформацион-
37 Заказ № 2064
577

В предложениях The oil magnates made Harding
president «Нефтяные магнаты сделали Хардинга
президентом»; The committee made him an honorary member
«Комитет сделал его почетным членом»; We found the barn a
shambles «Мы обнаружили, что сарай был бойней» и др.
обнаруживается совсем другая группа V. Эта группа,
отличная от Va, составляет подкласс Vb. Ни одно из N не
должно обязательно входить в область PN-окружений V.
Отличительная особенность новой конструкции состоит
в том, что каждое N входит в область окружений другого
N (в том же порядке) в конструкции N1VnN2 (где Vn
является подклассом V, включающим be «быть», become
«становиться», seem «казаться», remain «оставаться» и т. д.).
Это значит, что возможны предложения Harding is
president «Хардинг—президент»; Не became an honorary member
«Он стал почетным членом»; The barn remained a shambles
«Сарай остался бойней». Кроме того, к обоим N
присоединяются такие разрывные морфемы, выходящие за
пределы данной структуры, как морфема -s множественного
числа: Не named them honorary members «Он
провозгласил их почетными членами»35.
Можно обнаружить немало подобных конструкций.
Многие члены подкласса Vb встречаются также с А или
? ? в позиции второго дополнения ?: They made him
enthusiastic «Они сделали его восторженным»; We consider him
too unserious «Мы считаем его слишком несерьезным»;
The staff found him in poor health «Служебный персонал
нашел его в плохом здоровье». Другие члены класса V,
исключая Vb9 встречаются с А (но не с N) в позиции вто-
ный критерий. Здесь статус в конструкции определяется только
грамматикой и областями окружений. Некоторые дополнительные
трансформационные свойства характеризуют только данную
структуру: обычно трансформация, состоящая в подстановке на место
второго ? его заместителя, требует замены обоих N (give it to the
fellow «дать его (ее) человеку»); это не распространяется на первое
N (give him a book «дать ему книгу»); имеются еще две пассивные
трансформации, одна из которых характеризуется тем, что первое
N входит в область РМ-окружений глагола V (A book was given to
the fellow «Книга была дана человеку»; The fellow was given a
book «Человеку дали книгу»).
8? Подобное положение наблюдается в NVnN: They are honorary
members. Shambles в приведенном выше примере не противоречит
этому, так как ему предшествует артикль а единственного числа,
поэтому ему присуще единственное число, так же как и первому
N barn.
578

$)ого дополнения! throw the door open «открыть дверь На*
стежь». Некоторых представителей подкласса V*, а также
другие V можно встретить с as, to be и др. между двумя N;
позицию второго N могут занимать Ving, А или PN:
I see this as their only hope «Я рассматриваю это как их
единственную надежду»; We regard them as progressing
satisfactorily «Мы считаем, что они продвигаются
удовлетворительно»; We consider him to be too unserious «Мы
считаем его слишком несерьезным»86.
Пассивная конструкция имеет две разновидности;
в обеих первое N является подлежащим: Не was named an
honorary member by the committee «Он был
провозглашен почетным членом комитета» и Не was named by the
committee an honorary member «Он был провозглашен
комитетом почетным членом»; Не was found (to be) in poor health
by the staff «Он был найден в плохом здоровье служебным
персоналом» и Не was found by the staff (to be) in poor
health «Он был найден служебным персоналом в плохом
здоровье». Первая разновидность подобна пассивной
конструкции (N+V P+N): He took the project over «Он
принял проект»; The project was taken over by him «Проект
был принят им». В обоих случаях второй член после V
(an honorary member и over) ставится в пассивной
конструкции непосредственно после V, в то время как первый
член (he и the project) выступает как подлежащее. Однако
в случае последовательности V ? ? возможна другая
разновидность конструкции, в которой второй член отделен
от пассивной формы глагола (named by the committee an
honorary member); эта разновидность неприемлема в
случае последовательности VP+N (неупотребительно was
taken by him over). Обе эти разновидности пассивной
конструкции встречаются в случае последовательности V N D:
Не shut the door quietly «Он закрыл дверь спокойно»;
The door was shut quietly by him «Дверь была закрыта
спокойно им» и The door was shut by him quietly «Дверь была
закрыта им спокойно». То, что второй после V член
предложения размещается в пассивной конструкции после V,
86 Таким образом, обнаруживается, что данная конструкция
несколько сходна с конструкцией ????(?2?2), рассмотренной в § 2.7.
(We heard it flow «Мы слышали, как он (она, оно) тек» и др.), хотя
здесь Vx не входит в подкласс Vb. При рассмотрении трансформаций
станет ясно, что эти две конструкции являются двумя особыми
случаями одной и той же трансформации.
37*
579

очевидно, является общим свойством разновидностей
данной конструкции и не предполагает того, что все члены
предложения, находящиеся в этой позиции, имеют
одинаковый статус. Иначе говоря, нам нет надобности
выяснять, что отношение an honorary member к named
подобно отношению over к took*17.
2.9. Выводы из раздела о конструкциях. Детальный
анализ конструкций из классов морфем внутри
предложений каждого типа позволяет заключить следующее: если
даны два типа предложений А и В, то А представляет
собой ту же конструкцию, что и В, плюс некоторый х>
т. е. А=В+х, например: Не didn't go «Он не пошел»
=Не went+not (см. §2.5). Учитывая встречаемость
индивидуальных слов (индивидуальных окружений), мы
можем доказать, что одна конструкция из n классов
удовлетворяет нескольким /г-членным наборам из представителей
этих классов —наборам, которые встречаются в других
конструкциях. Например, ??? удовлетворяет одному
набору из трех членов, который встречается также с
обратным порядком слов (N2PN1 ), и другому набору, в котором
оба N могут встречаться в позиции целой конструкции
??? и т. д. (см. § 2.3). Сравнивая различные частично
сходные конструкции, мы обнаруживаем, что одну из них
можно рассматривать как особый случай другой.
Например, who went «кто шел» можно рассматривать как особый
случай предложения NV (Carl went «Карл шел») на
основе тех же соображений, которые позволили нам считать
-о особым членом класса N (см. § 2.1, § 2.6). Сравнивая
наборы слов в частично сходных предложениях (см. § 2.2)
или в соседних частях предложения (см. § 2.1), мы можем
обнаружить, что неясные или изолированные по строению
конструкции представляют собой (с учетом окружения)
особые случаи обычных конструкций. Например, Не knows
more than I «Он знает больше, чем я» можно
представить как Не knows+more than+I know «Он знает+больше
чем+я знаю». Сравнивая таким образом эти
предложения со сходными или соседними предложениями, мы
87 Кроме того, V может встречаться не со всеми ? (т. е.
возможны только определенные пары VP) в таких предложениях, как Не
took the project over «Он принял проект», но V не составляет особых
пар со вторым N в последовательности VNN. Н. Хомский предлагает
отличный от данного способ анализа подобных предложений и
таких предложений, как Не threw the door open «Он открыл дверь
настежь».
580

готовим почву для доказательства того, что структуры всех
предложений представляют собой сочетания или
трансформации небольшого количества предложений с простыми
структурами.
В частности, мы привели (см. § 2.3) различные подтипы D
и ? (включая РР), чтобы отличить VP+N от V+PN
и VN+PN от V+NPN. Внутри ?,??2 мы различаем
параллельный тип (в котором ?, и ?2 можно заменять
на ?, ? ?2), основной тип ? ?=? (где только ?, можно
заменять на N,P Nt), тип N Р=А (где N2 является
главным членом и может быть заменен на ??? ?2)> обратимый
тип (где наряду с заменяемыми N,PtN2 существуют
также заменяемые ?,? ?2), составной тип и тип ???=?
(который не встречается в N1 is ? ?2).
Члены класса С (см. § 2.4) встречаются между двумя
повторениями одной и той же конструкции; например,
дана конструкция ?, содержащая С; можно найти подкон-
струкцию X непосредственно перед С и другую подконст-
рукцию У непосредственно после С, так что X и У, взятые
отдельно, а также XCY имеют один и тот же статус
внутри следующей, большей конструкции ?.
В § 2.5. было обосновано выделение класса ?,
включающего глагольные суффиксы времени -ed и нуль (без
варианта -s) и вспомогательные глаголы will, can и др. При
наличии not, эмфатического ударения, вопросительной
интонации и т. д. суффиксы класса ? (собственно показатели
времени) передвигаются вперед, в позицию другого ?>,
предшествующего V; они присоединяются к do, который
является носителем их значения. При наличии
вопросительной интонации и определенных слов в начале
предложения все ? передвигаются в позицию предшествования
своему подлежащему N. Между и и последующим V
допустимо также появление распространения группы ?:
have- en и be -ing.
В § 2.6 дано определение множеству подклассов,
называемых морфемами-заместителями. Малый подкласс
класса У называется заместителем У, если область его Х-ок-
ружений с учетом каждого класса X, входящего в какую-
либо конструкцию вместе с У, равна сумме областей Х-ок-
ружений всех членов класса У.
Например, сумма V-окружений слов he, she и it равна
сумме V-окружений всех N. Заместитель У будет считаться
связанным, если в каждом предложении, где он встре-
581

чается, его X-окружения равны Х-окружениям
определенного У, занимающего особую, антецедентную позицию по
отношению к заместителю Y. Свободными (несвязанными)
заместителями группы N будут he, she, it, this и т. д.
Заместителями класса N являются one, нуль (см. § 2.61).
Заместителями класса N (и класса Л) после wh-в wh-воп-
росе, в Af whS2 (связанном с предшествующим N) и в
wh-S2, являющемся подлежащим или дополнением в S,
(свободном), будут морфемы -о, -от, -ich и др. (см. § 2.62).
Заместителями группы V являются нуль (связанный) и
do it и др. (свободные) (см. § 2.63). Заместителями класса
А и заместителями S можно считать this и др., а
связанными заместителями пар N—each other «друг друга»
(см. § 2.64).
На основе сказанного можно разбить конструкции
с двумя V на несколько типов (см. § 2.7); N VyN9+N9V2
(The call reminded me to rush «Телефонный звонок
напомнил мне, что нужно спешить»); M У (N2V2), причем втооое
предложение является дополнением к первому, как в The
scare made the girl scream «Испуг заставил девушку
вскрикнуть»; ? V (МУ2), как в Не avoided working «Он избегал
работы» (в котором подлежащее при V9 есть нулевое
повторение подлежащего при V); NV С N9V„ как в I want
a ladder (in order) for you to paint the wall «Мне нужна
лестница, чтобы вы побелили стену»; N,VyCNyV2y как
в I want a book (in order) to read «Мне нужна книга,
чтобы читать»; и распространенные группы V, to V, или
УУг *nS (в которых невозможно второе подлежащее
перед V9 или V2 ing), как в Не tried to stop «Он пытался
остайовить(ся)».
В § 2.8 проанализированы конструкции VNN; они
представлены в виде VN}N9 как вариант конструкции
V ?2? ?? для некоторых V (например, give him a book
«дать ему книгу», give a book to him «дать книгу ему») и
как вариант конструкции N V (?? NJ для других V, где
???2 являются дополнением к У(они могут составить также
предложения ?, is N9J например: The oil magnates made
Harding president «Нефтяные магнаты сделали Хардинга
президентом»).
На основании изложенного, мы можем показать
(см. § 3.1), что сложные предложения представляют собой
сочетания двух или более простых структур, которые
связаны между собой теми или иными отнощениями.
582

3. ТРАНСФОРМАЦИИ В ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЯХ
ПРЕДЛОЖЕНИЙ
3.0. Некоторые последовательности из двух или
более предложений характеризуются тем, что одно из
предложений (обычно второе) имеет особую форму: Some groups
have rebelled frequently «Некоторые группы
восставали часто» # Some only rarely «Некоторые лишь
изредка»; или I've just been over there «Я только что был
там» # Oh, you were there? «О, вы были там?» Кроме того,
многие предложения, имеющие сложную структуру,
можно рассматривать как последовательности двух или более
предложений или структур предложений; некоторые из
них имеют особые формы: I met him coming back «Я
встретил его, когда он возвращался». Во всех этих случаях
части, обладающие особыми формами (Oh, you were there?
«О, вы были там?» или him coming back «его, когда он
возвращался»), можно рассматривать в качестве трансформов
обычных независимых предложений (в смысле определения
трансформаций, данного в § 1.3). Эти трансформы можно
считать вариантными формами предложений. Некоторые
из вариантных форм являются позиционно связанными;
они встречаются только в определенных
последовательностях предложений, например: Some only rarely или Him
coming back. Другие встречаются самостоятельно,
например: Oh, you were there?
Чтобы прийти к такому выводу, сначала необходимо
показать, что части сложных предложений, имеющие
специфическую форму, употребляются в особых, выделяемых
по отношению к другим предложениям или частям
предложений позициях. Затем следует доказать, что эти части
представляют собой полные структуры предложений, т. е.
что в них содержатся те же конструкции, какие содержатся
в предложении, а также имеют место те же отношения
между конструкциями. Наконец, необходимо показать,
что перед нами трансформы независимо встречающихся
предложений, т. е. что любой набор из n-морфем,
удовлетворяющий особой вариантной форме, удовлетворяет
также независимому предложению.
Первая задача частично была решена в § 2, где из
большого количества структур предложений были выделены
особые их части. Эти части находятсяв различных
грамматических отношениях с остальной частью предложения,
5?3

в которое они входят. В I hear he returned «Я слышал, что
он вернулся» часть he returned «он вернулся» является
дополнением к I hear «Я слышал», а в The ticket which was
lost is replaceable «Билет, который был утерян, может
быть восстановлен» часть предложения which was lost
«который был утерян» представляет собой определение
к ticket «билет», что не мешает этим частям предложений
иметь свою собственную внутреннюю структуру. Помимо
указанных отрезков сложных предложений, существует
еще большое количество других особых
последовательностей предложений; многие из них будут перечислены ниже.
В таких отрезках особая форма предложения часто
характеризуется специфическими чертами: вопросительной
интонацией, противопоставительным ударением,
ослабленным основным ударением, специальными вводящими
словами перед особым («второстепенным») предложением (and
«и», though «хотя» и т. д.) или перед обоими предложениями
(some... some «некоторые..., некоторые...», some...
others... «некоторые..., другие...» и т. д.).
Вторая задача — показать, что особые формы
предложения или части предложения представляют собой
законченные структуры предложений — решается на основе
методов структурной лингвистики (как это сделано в § 2.1) и
учета индивидуального окружения (см. § 2.2). При этом
необходимо показать, что особая форма содержит морфемы-
заместители или нулевые варианты элементов,
присутствующих в соседнем («главном») предложении или в
соседней части предложения, и что внутренняя структура
второстепенной части предложения является структурой
предложения. Это будет сделано в § 3.1.
Доказательство того, что данные формы являются
трансформами, приводится в § 4, где перечисляются эти и
другие трансформации английского языка.
В § 3 будет показано,что различные типы
последовательностей предложений и сложных предложений состоят из
одного предложения плюс трансформ другого. Известные
трансформации, так сказать, преобразуют предложение
в именную группу, или в адъективную группу, или в
сочиненное, или подчиненное придаточное предложение. Так,
если дано предложение S2, то его трансформ TS2
встречается рядом с другим предложением S., в связи с чем
TS2 занимает одну из указанных позиций (является
группой N и пр.) внутри S,.
584

В английском языке не существует определенного
соотношения между трансформациями и теми позициями в
предложений, в которых эти трансформации производятся:
несколько различных трансформаций 7\S2, T2S2 и др.
могут производиться в одной и той же позиции внутри Sl
(иначе говоря, существует несколько путей субстантиви-
зации S2 и превращения его в дополнение к St); в то же
время одна и та же трансформация T,S2 может быть
представлена в различных позициях в S,. Однако
индивидуальная совместная встречаемость S, и S2 характеризуется
известными ограничениями, которые определяют то, в
какой из позиций SL может появляться то или другое S2;
не все сочетания SlS2 возможны; но эти ограничения не
связаны с трансформациями.
3.1. Морфемы-заместители и нулевые повторения в
последовательностях предложений. Рассматривая
последовательности предложений (или сложные структуры
предложений), в которых одна из частей содержит
морфемы-заместители, можно показать, что морфема-заместитель имеет
те же окружения, какие присущи и некоторой
«антецедентной» морфеме или слову или группе слов, присутствующим
в соседней части (§ 2.1.6). Рассматривая части,
добавляемые к структурам предложений (but not I «а не я» после
Не spoke there «Он говорил там») или включенные в них
(committing myself «предавать себя» в I avoided [ ] «Я
избегал [ |»), и сравнивая некоторые из этих частей со всем
предложением, мы обнаруживаем, что существуют
предложения, содержащие слова из этих частей плюс слова,
отсутствующие в них, но присутствующие в соседней части,
например: I did not speak «Я не говорил» и not I «не я».
Вместо того чтобы говорить об отсутствии подобных слов
в этих частях, мы можем сказать о том, что во всем
предложении имеются некоторые позиции, не занятые в данных
частях. Наша формулировка дает возможность далее
утверждать, что на самом деле указанные позиции не пусты,
а заняты нулевыми морфемами. Мы обнаруживаем эти
нулевые морфемы на основе методов, описанных в § 2.1;
далее, мы вскрываем наличие в этих частях некоторых,
хотя и невидимых, но присутствующих в соседних частях
сложного предложения элементов. Затем, вместо того
чтобы говорить, что морфемы в соседних частях влияют на
выбор морфем в данной части, мы говорим, что в данной
части предложения присутствуют нулевые варианты этих
585

морфем, или, иначе — когда в данной части предложения
содержатся морфемы, идентичные морфемам соседней
части, вариантной формой этих морфем может являться
нуль. Это влияние на данную часть предложения,
вызванное морфемами соседней части и приписываемое нами
присутствию в указанной части нулевых вариантов морфем,
ограничивает области окружений различных элементов
рассматриваемой части предложения. Например, в Не
spoke there but not [] «Он говорил там, а не []» мы можем
встретить не только I «я», но и другие различные N, причем
всегда только такие N, которые могут быть подлежащим
при spoke. Поэтому мы говорим, что spoke повторяется
в not I «не я» в нулевой вариантной форме. Итак, в
результате подобного анализа в каждой последовательности
предложений или сложном предложении обнаруживается
такая последовательность или такое сочетание из двух
предложений, благодаря которым те или иные морфемы
повторяются в обоих предложениях. Эти последовательности
рассматриваются затем как особый случай всех
последовательностей и сочетаний предложений — случай, когда
в обоих предложениях те или иные морфемы оказываются
идентичными.
Мы рассматриваем указанные структуры как сочетания
предложений, в которых повторяющиеся морфемы
заменяются нулевыми вариантами или
морфемами-заместителями. В какой форме повторяется морфема — в полной ли
форме или в виде морфемы-заместителя или в нулевой
форме — зависит от конкретного типа сочетания
предложений, от класса морфемы и от позиции этого класса в
предложении. В данной статье мы можем дать лишь
беглый обзор огромной массы подобных случаев.
В некоторых сочетаниях предложений можно
обнаружить известные позиции, при которых повторяющаяся
морфема выступает только в нулевой форме, например А
в That one is wider than this one is «Тот шире, чем этот»
(хотя несовпадающее А встречается в полной форме:
That one is wider than this one is deep «Тот шире, чем этот
глубок»). То же самое наблюдается и при втором
подлежащем N в I avoided going «Я избегал ходить»; данная
структура состоит из двух предложений: I avoided []
«я избегал []» и I went «я пошел»; несовпадающее второе
подлежащее появляется в полной форме: I avoided Tom's
haranguing «Я избегал разглагольствований Тома». В рядс
m

сочетаний зафиксированы позиции, в которых
повторяющаяся морфема появляется либо в полной, либо в нулевой
форме. Например, Не would buy books rather than records
«Он бы скорее купил книги, чем пластинки» (где he would
buy «он бы купил» после than «чем» представлено нулем).
Встречается также Не would buy books rather than buy
records «Он бы купил книги скорее, чем купил пластинки»
(где нулями представлены только N и v). To же самое мы
находим в Some people do «Некоторые люди делают (что-
либо)» # Some people don't «Некоторые люди не делают»
и Some people do «Некоторые люди делают» # Some don't
«Некоторые нет». В некоторых позициях встречается либо
повторение морфемы, либо морфема-заместитель, но не
нуль, например: The ideas kept changing as the ideas spread
«Идеи продолжали изменяться, пока идеи
распространялись», но более нормально — ...as they spread «пока они
распространялись». В некоторых позициях повторяющиеся
морфемы могут появляться либо в полной форме, либо в
виде морфемы-заместителя, либо в нулевой форме. Это
наблюдается в случае большинства классов после and «и»:
The man bought the books and the man sold the books
«Человек купил книги, и человек продал книги»; The man
bought the books and he sold the books «Человек купил
книги, и он продал книги»; The man bought the books and
sold the books «Человек купил книги и продал книги».
В ряде позиций повторяющаяся морфема всегда
выступает в виде морфемы-заместителя, например после wh-.
Другие классы морфем не имеют морфем-заместителей;
таковы вспомогательные глаголы и класс аффиксов
глагольного времени v. Некоторые классы почти никогда не
бывают представлены нулевыми вариантами, например ?.
(Употребление нулевого варианта возможно только в
таких формах, как Well, I might go and he stay «Ну, я,
может быть, пойду, а он останется».) Появление нулевых
вариантов влияет на структуру непосредственно
составляющих предложения. Так, конструкция ? V+N
(дополнение) может повторяться в полной форме (I'll take a
copy and He'll take a copy too «Я возьму экземпляр, и
он возьмет экземпляр тоже»), или в виде
морфемы-заместителя последовательности V ? (I'll take a copy and he'll
do so too «Я возьму экземпляр, и он сделает то же самое»),
или в виде нулевой формы последовательности VN, но
c полным повторением ? (I'll take a copy and he will too
587

«Я возьму экземпляр, и он тоже»), или в нулевой форме
всей последовательности ? VN (I'll take a copy and he too
«Я возьму экземпляр, и он тоже»), или с
морфемой-заместителем только класса N (I'll take a copy and he'll take
one too «Я возьму экземпляр, и он возьмет один тоже»);
другие случаи не встречаются. В двух предложениях,
соединенных с помощью and, повторяющиеся элементы,
относящиеся к любому из составляющих предложения,
могут быть замещены нулем при условии, что and вместе
с другим составляющим предложения присоединяется
к соответствующему составляющему первого предложения:
The cheap and dishonest electioneering continued «Дешевая
и бесчестная предвыборная кампания продолжалась»
можно вывести в результате подстановки нулевых форм из
The cheap electioneering continued and the dishonest
electioneering continued «Дешевая предвыборная кампания
продолжалась, и бесчестная предвыборная кампания
продолжалась»88.
Позиция, в которой повторяющаяся морфема
выступает в вариантной форме, является специфической,
полностью или частично, по отношению к конкретному
сочетанию предложений. В случае связанных
морфем-заместителей и нулевых форм антецедент обычно
определяется полностью. В случае свободных морфем-заместителей
полная морфема замещается морфемой-заместителем во
втором предложении или после подчинительного союза, но
едва ли в другой позиции: Bill will do it if he can «Билл
сделает это, если он сможет»; If Bill can, he'll do it «Если
Билл сможет, он сделает это»; If he can, Bill will do it
«Если он сможет, Билл сделает это», но едва ли возможно
Не will do it, if Bill can «Он сделает это, если Билл
сможет» (в последнем случае he является, по-видимому,
местоимением, замещающим другой антецедент).
3.2. Типы сочетания предложений. После того как
будут установлены антецеденты морфем-заместителей и
расставлены нулевые морфемы внутри сочетаний из
предложений, обнаружится, что эти последовательности или
сложные структуры состоят из двух или более частей,
причем внутренняя структура каждой части окажется
88 Возможны небольшие различия в значении и большие
различия в стиле; это не влияет на факт существования ни эквивалентно-
стей окружений, описанных выше, -ни эквивалентностей трансформа·
ций, которые будут описаны ниже.
m

подобной структуре предложения. Теперь остается
исследовать лишь различные типы сочетания предложений.
В некоторых из сочетаний часть, которую можно
назвать второстепенной, станет полным предложением, как
только морфемы-заместители и нулевые формы будут
заменены в ней соответствующими морфемами из главной
части. Примерами могут быть последовательности «вопрос —
ответ» и «утверждение — вопрос» (The book disappeared
«Книга исчезла» # What disappeared? «Что исчезло?»).
Многие предложения с нерегулярной структурой будут
появляться только в контексте: I can't decide where to go
«Я не могу решить, куда поехать» # Maybe to New York
«Может быть, в Нью-Йорк». Здесь второе предложение
состоит из вводящего слова (introducer) maybe «может
быть» + нулевой вариант подлежащего I «я»+нулевой
вариант глагола go «поехать» + ? ? to New York «в Нью-
Йорк». Они являются «ответом» на заместитель группы
PN where «куда». Существуют также парные вводящие
слова: Some people will come «Некоторые люди придут» #
Some won't «Некоторые не придут» или Others won't
«Другие не придут», где во втором предложении вместо
people и come употребляются нулевые формы. Большинство
союзов and «и», or «или», either... or «или... или», more than
«больше, чем» и т. д. располагается между двумя
предложениями, которые характеризуются интонацией, обычной
для одного предложения; в этих предложениях нередко
трудно выделить две части, пока в них не выявлены
нулевые формы. Например, The fellow whose pen you lost is
back «Человек, ручку которого вы потеряли, вернулся» =
The fellow is back -f Уои lost the fellow's pen «Человек
вернулся + Вы потеряли ручку человека».
В других сочетаниях предложений вторая часть
отличается тем, что отношения между составляющими ее
конструкциями таковы же, как в предложении, но все
сочетание не имеет внешней формы предложения. Может
оказаться, что в таком предложении нельзя выявить
нулевые формы и морфемы-заместители. Например, V без ?
(но обычно с -ing или to): Being alone, he didn't go «Будучи
одним, он не пошел», где нулевое подлежащее he может
быть вставлено перед being: For John to win, he would have
to try harder «Чтобы Джон выиграл, ему нужно было
больше стараться» или То win, John would... «Чтобы выиграть,
Джон...» с нулем вместо John перед to win; him coming
589

«его, когда он возвращался» в i met him coming «Я встретил
его, когда он возвращался». Такими же примерами могут
служить субстантивированные предложения, включенные
в состав других предложений: I resent his coming «Я
отвергаю его приезд». То же относится к А N я ? ? ? и
другим конструкциям, о которых будет сказано ниже. Во
всех этих случаях структуры, подобные структурам
предложений, являются трансформами обычных предложений;
так, being alone «будучи одним» и he being alone «он будучи
одним» представляют собой трансформы предложения Не
is alone «Он один».
Оставляя в стороне вопрос о том, является ли
обсуждаемая часть сложной структуры предложением или транс-
формом предложения, рассмотрим другой вопрос: является
ли главная часть независимым предложением или она
обязательно требует наличия второстепенной части.
Например, главная часть может употребляться сама по себе
перед CS (союз+второстепенное 5): The car rounded the
corner and stopped «Машина завернула за угол и
остановилась» можно представить как The car rounded the
corner + and the car stopped «Машина завернула за угол + и
машина остановилась»; I like him better than her «Я люблю
его больше, чем ее» — как I like him+better than I like
her «Я люблю его + больше, чем я люблю ее». Главная
часть может употребляться самостоятельно также в том
случае, когда второстепенная часть представляет собой
группу с wh-, отделяемую с помощью интонации,
соответствующей запятой, или с помощью атрибутивных А
либо PN: Snakes which have no teeth, can't bite «Змеи,
у которых нет зубов, не могут жалить». Она является
самостоятельной также в сочетании типа N V N2 + N2V
(см. § 2,7): I met him returning home «Я встретил его, когда
он возвращался домой» ==1 met him+him (или нулевое he)
returning home «Я встретил его+Он (или нулевое «он»)
возвращался домой». Самостоятельными бывают и различные
члены последовательностей предложений; например,
утверждение или ответ могут встречаться независимо от
вопроса.
В противоположность этому в некоторых структурах
главная часть не употребляется в качестве
самостоятельного предложения без второстепенной части, которая
является составляющим главной части или соседствует
с главной частью. Иногда второстепенная часть располо-
590

жена перед ней, в других случаях — после нее. ато
объясняется тем, что структура главной части не полна, или тем,
что индивидуальные окружения требуют употребления
второстепенной части. Примерами могут служить некоторые
парные вводящие слова (on the one hand... «с одной
стороны....») или сочетания типа N V N2+N2V, где N2—
местоимение (см. § 2.62: I saw who came=I saw who+who came
«Я видел, кто пришел=Я видел того + кто пришел» или
I saw Nt+Ni came «Я видел ?(+?? пришел»). В таких
случаях главная часть не независима от второстепенной
части (причем в разных предложениях по разным
причинам). Другим примером может служить
субстантивированное предложение, представляющее собой подлежащее или
дополнение к главной части: I think (that) he can «Я
думаю (что) он может»; Не said «It won't do» «Он сказал: «Это
не пройдет»; I announced your coming «Я объявил ваш
приход»; Bees buzzing around annoyed him «Жужжание пчел
вокруг раздражало его» (где главной частью является N
annoyed him «N раздражало его»). Наконец, главная часть
не бывает независимой, когда второстепенная
представляет собой группу с wh- без интонации, соответствующей
запятой, или без разделительных А или ? ? (таких, как
A-v Aj в Some Nk are At # Some are Aj «Некоторые NkA(^p
Некоторые Лу»). Ведь окружения в подобном случае
могут быть различными: употребительно Dogs which
bark don't bite «Собаки, которые лают, не кусаются» или
A barking dog doesn't bite «Лающая собака не кусается»,
даже если не встретилось Dogs don't bite «Собаки не
кусаются».
Разнообразные типы сочетаний предложений
характеризуются и некоторыми дополнительными различиями.
В дальнейшем мы будем группировать сочетания
предложений скорее по их основным структурным свойствам, чем
по трансформациям, которые в них обнаруживаются.
Трансформации будут рассмотрены в § 4. В результате
произведенной структурной классификации выделяются
вопросительная последовательность, парные
предложения, союзы, предложения с общими словами,
субстантивированные предложения и wh-формы.
3.3. Вопросительная последовательность предложений.
Рассмотрим такие последовательности предложений,
вторая из которых содержит нулевые повторения элементов
первого предложения. Особым случаем такой последова-
591

дельности является последовательность из утвердитель-
ного и вопросительного предложений (John came here
«Джон пришел сюда»# Не did? «Он пришел?» или Did
he? «Пришел ли он?» или Who came, did you say? «Кто
пришел, вы сказали?») или вопроса и ответа (Who came?
«Кто пришел?»# John «Джон» или Did John come?
«Пришел ли Джон?»# Yes, he did «Да, он пришел»). В каждой
паре структура одного предложения может быть описана
в терминах предшествующего, трансформом которого оно
является.
Вопрос типа «да — нет» содержит особый
вопросительный элемент, интонацию и изменяет взаимное
расположение ? и подлежащего N. Ответ может содержать слова yes
«да» или No «нет». Кроме того, в парах предложений
«вопрос — ответ» и «утверждение — вопрос» второе
предложение повторяет первое. При повторении все
элементы после подлежащего N+v или все элементы после
? ? V N могут быть представлены нулями (He'll come to
you «Он придет к вам» # Не will? «Он придет?» и Will
he come to you? «Придет ли он к вам?»# Не will «Он
придет» или Did he take it yesterday? «Взял ли он это вчера?»#
Yes, he took it «Да, он взял это»). Точно так же во
втором предложении нули могут появиться вместо всей
последовательности ? ? V N перед любыми
дополнительными элементами (Will he get some today? «Достанет ли
он некоторое количество сегодня?»# Yes, today «Да,
сегодня») или вместо ? ? V при повторении дополнения N
(141 take these two «Я возьму эти два»#Just these two?
«Только эти два?»). Заметим, что в данном случае
невозможно повторение ? ? V и употребление нуля вместо
дополнения N. (Едва ли можно задать вопрос: Will you take?
«Возьмете ли вы?» и ответить: Yes, he'll get «Да, он
достанет»). Если первое предложение из рассматриваемой
последовательности относится к типу Nyi (Nyz) (см. § 2.7),
то вместо второго V может быть употреблен нуль: I'd
like to go «Я бы хотел пойти» # You'd like to? «Вы хотели
бы?» Второе предложение, таким образом, может либо
повторять, либо представлять в нулевой форме части
предшествующего ему предложения любым из
вышеуказанных путей: Will he take these two today? «Возьмет ли он
эти два сегодня?»# Yes, he will «Да, он возьмет» или Yes,
he will take these two «Да, он возьмет эти два», или Yes,
these two «Да, эти два», или Yes, today «Да, сегодня».
532

Кроме того, во втором предложении могут содержаться
связанные морфемы-заместители, как и в любом
второстепенном предложении: Yes, he will take them «Да, он
возьмет их» или Yes, he will do so «Да, он сделает так». Но во
всех этих случаях нули и морфемы-заместители являются
вариантами своих антецедентов в первом предложении, и,
таким образом, второе предложение представляет собой
вариантную форму полного предложения. Иногда
некоторые нули содержатся скорее в первом предложении, чем
во втором. Такая последовательность характеризуется
тем, что замена форм наблюдается как в вопросе, так и
в утверждении, в зависимости от того, какое предложение
является вторым.
Вопрос, содержащий морфему wh-, имеет также
соответствующую интонацию и морфему-заместитель,
следующую за wh-. Это может быть заместитель подлежащего N
(-о, -at, -ich), заместитель дополнения N (-от, -at,
-ich), заместитель A (-ose, -at, -ich перед ?), ? +
заместитель ? (-en, -ere и т. д.), заместитель группы V
(-at do) и т. д. Часть вопросительного предложения, вместо
которой употреблены морфемы-заместители, предстает в
полном виде в утвердительном предложении, вне
зависимости от порядка следования вопроса и утверждения.
Возможны и особые формы, описанные выше. Первое
предложение независимо от того, является ли оно вопросом или
утверждением, обычно бывает законченным. Второе
содержит морфему-заместитель, следующую за wh- (если
предложение является вопросом), или особые морфемы,
обладающие тем же статусом в конструкции (если
предложение является ответом). Остальные части первого
предложения могут повторяться или заменяться морфемами-
заместителями или нулями так же, как в вопросе типа
да — нет89.
89 Существует также немногочисленный тип
последовательности вопрос—утверждение: Did you go to Rome or to Paris? «Вы
ездили в Рим или в Париж?»; Did you or she do it? «Вы или она
сделали это?» Такие предложения состоят из двух компонентов,
соединенных с помощью ог «или», с восходящей интонацией в конце
первого и с нисходящей интонацией в конце второго предложения.
(Вопрос типа да — нет характеризуется только одной восходящей
интонацией: Did you or she do it?) Утверждением здесь является 1
went to Rome «Я ездил в Рим» или Tо Rome «В Рим» (и She «Она» или
She did «Она сделала» или She did it «Она сделала это»). Два или
более компонента, соединенных с помощью or, играют роль морфмеы,
38 Заказ № 2064
593

Так как каждое вопросительное предложение
содержит те же слова, что и соседнее с ним утвердительное
предложение (если не принимать во внимание замену You
«Вы» на 1 «Я»), то мы можем сказать, что оно получено
в результате трансформации этого утвердительного
предложения, имеющей место при наличии определенных
вопросительных элементов. В случае вопросительных
предложений с wh- имеет место дополнительная трансформация,
состоящая в подстановке морфемы-заместителя, следующей
за wh-, как позиционного варианта соответствующей части
утвердительного предложения.
3.4. Парные предложения. В английском языке,
кроме пар вопрос — утверждение, существуют другие парные
последовательности предложений, а именно
последовательности, в которых оба предложения содержат одни и те же
слова во всех позициях, за исключением одной или двух.
Такие последовательности характеризуются
противопоставительным ударением или ослабленным ударением во
втором предложении (в последнем предложении, если их
больше двух); кроме того, во всех предложениях, за
исключением одного (обычно за исключением первого), возможны
нулевые варианты повторяющихся слов. Так как все эти
характерные черты обнаруживаются и в других
последовательностях предложений, можно сказать, что
вышеописанные предложения представляют собой просто
последовательности из предложений, имеющих некоторые общие
слова. Однако с точки зрения изучения трансформаций
эти последовательности предложений удобно
рассматривать отдельно, поскольку они содержат некоторые
вводящие слова или наречные сочетания, которые становятся
показателями трансформаций.
Наиболее очевидным типом является тип парных
вводящих слов. Во всех предложениях такого типа содержатся
одинаковые или соотносительные вводящие слова: Some
people are cynical «Некоторые люди циничны» # Some
следующей за wh- и имеющей тот же статус (То Rome, or to Paris
«В Рим или в Париж» играет ту же роль, что и where «где»;
морфема-заместитель равняется дизъюнкции членов своего класса).
Иначе говоря, утверждение всегда содержит компонент, обладающий
этим статусом в конструкции (например, То Rome «В Рим» или
Neither, just to Marseilles «Нет, только в Марсель»), и повторения,
морфемы-заместители или нулевые формы остальных элементов,
входящих в вопрос.
594

are not «Некоторые нет» (также: Some people are not
«Некоторые люди нет», или Some are not cynical «Некоторые
не циничны», или Some are innocent «Некоторые невинны»
и т. д.). Другая пара вводящих слов содержится в Some
people are cynical «Некоторые люди циничны» # Others
are not «Другие нет» и т. д. Поскольку some... some
встречается в тех же предложениях, что и some... others...,
первую пару вводящих слов можно рассматривать как
трансформ пары some... others... вне зависимости от
отношений, которые существуют между двумя
связанными предложениями. Известно немало других парных
вводящих слов (A few..., a few...; a few..., others...),
а также пар партитивных прилагательных (например,
Reasoned decisions are sure to do some good here «Разумные
решения, бесспорно, принесут здесь пользу» # Arbitrary
ones are less so «Произвольные — гораздо меньше»). Во
всех этих случаях подлежащее N или вся группа
подлежащего N и группа дополнения N или вся группа V,
включающая дополнение, могут быть представлены нулевыми
формами во втором предложении (если в нем представлены
те же слова, что и в первом предложении); после
партитивного А вместо подлежащего обычно чаще употребляется
заместитель класса N (one), чем нулевая форма.
В другом типе парных предложений все предложения,
кроме одного (обычно кроме первого), содержат особые ?
или PN (или даже элементы, противопоставляемые N
и V-частям), а в остальном повторяют все или большинство
слов главного предложения: The boys got home early
«Мальчики добрались до дому рано» # They really did «Они
действительно это сделали» # And so did we «И мы тоже»
или Tom gets up early «Том встает рано» # We all do «Мы
все встаем (рано)». Здесь нулем может быть представлено
V, но не подлежащее N (последнее допустимо лишь в
особом случае).
Предложения, составляющие парные
последовательности, не являются трансформами одно другого, так как
обычно существует некоторое различие даже между их
распространенными формами (кроме различий в вводящих
словах). Примеры: The boys got home early «Мальчики
добрались до дому рано»; The boys really got home early
«Мальчики действительно добрались до дому рано»; We got
home early «Мы добрались до дому рано». Однако каждое
сокращенное предложение является трансформом полного
38*
595

предложения, которое получается когда в сокращенное
предложение подставляются соответствующие
морфемы-заместители и нулевые формы: They really did «они
действительно это сделали» является трансформом предложения
The boys really got home early «Мальчики действительно
добрались домой рано». Каждый набор парных
вводящих слов составляет разрывный морфемный элемент
(some... some.., a few... others...) — отличительный
показатель данной трансформации40.
3.5. Союзы. Несколько другой тип представляют собой
последовательности предложений с союзами (and «и», since
«так как» и т. д.). Такие предложения состоят из двух
структур, соединенных морфемой класса союзов С.
При некоторых союзах оба предложения характеризуются
единой интонацией: «He's taller than I am «Он выше, чем
я». При многих других иногда оба предложения
характеризуются одной интонацией, иногда каждое из них имеет
свою интонацию (часто первое имеет интонацию,
соответствующую запятой, а второе содержит ослабленное или
противопоставительное ударение): I'll go there if I can «Я
пойду туда, если я смогу» и I'll go there, if I can. Многие
союзы встречаются иногда вместе с парными вводящими
словами: some..., but others...
Другое различие между союзами и парными вводящими
словами состоит в том, что два или больше предложений,
соединенных союзами, могут не иметь общих слов, и тем
не менее союзы или интонации остаются такими же, как и
при общих словах. Однако в тех случаях, когда два
предложения имеют одни и те же слова в соответствующих
позициях, нулевые морфемы и морфемы-заместители
употребляются так же, как и в парных предложениях.
Конкретная позиция, в которой может употребляться нулевая
форма, зависит от конкретного С и от того, употребляется ли С
с интонацией, соответствующей запятой, или нет. При
многих С подлежащее N никогда не заменяется нулем
(а V заменяется довольно часто): к таким С относятся bе-
40 Из этого следует, что два парных предложения не
встречаются в идентичных окружениях, даже если вводящие их слова
идентичны: на самом деле они появляются в двух позициях,
различающихся по отношению к одному разрывному вводящему их слову;
People are cynical «Люди циничны» встречается в позиции ( )t
и People are not cynical «Люди не циничны» встречается з позиции
( )2 в окружении Some ( )х Some ( )2.
596

cause «потому что», since «так как», if «если», as if «как
будто», as «как», unless «если не», though «хотя», while «в то
время как» (The sailors got the raise because they had
organized for it «Моряки добились прибавки [платы], потому что
они организовались для этого»; The children can see the trees
next fall if they don't this fall «Дети смогут увидеть деревья
следующей осенью, если они не увидят этой осенью»)41.
При одних С большая часть главного предложения может
быть представлена нулем (или морфемами-заместителями,
или полными формами) во второстепенном предложении;
при других же С во второстепенном предложении, в
определенных позициях, соответствующих определенным
позициям в главном, всегда встречаются нули: Не is quick
rather than careful «Он скорее быстр, чем осторожен». При
третьих С, если только один компонент второстепенного
предложения содержит слова, отличные от слов главного
предложения, все повторяющиеся слова могут быть
замещены нулями; второй компонент этих предложений может
соединяться с соответствующим ему компонентом главного
предложения непосредственно. Так, Не and I will come
«Он и я придем» можно вывести из: Не will come and I
will come «Он придет, и я приду» или I can and will go
«Я могу пойти и пойду» можно вывести из I can go and
I will go «Я могу пойти, и я пойду». К числу подобных
союзов относятся and «и», or «или», either... or «или... или»,
41 Некоторые из С употребляются также при различных
трансформациях, в которых подлежащее N заменяется нулем, а
V получает -ing вместо аффикса глагольного времени или
вспомогательного глагола и: The sailors got the raise while (still) organizing
for it «Моряки добились прибавки, в то время как они еще
организовывались для этого». Если второстепенное предложение можно
представить как N is N> N is А или N is ? ?, то при такой
трансформации можно считать, что is является членом класса V, или можно
опустить это is, когда подлежащее N замещено нулем: The sailors
got the raise while being on duty «Моряки добились прибавки, в то
время когда находились при исполнении служебных обязанностей»
или while on duty «исполнении служебных обязанностей». При этой
трансформации второстепенное предложение (С+52) часто является
первым по порядку: While walking home, we found this stone
«Идя домой, мы нашли этот камень». Можно считать, что в
Walking home, we found this stone содержится нулевой член класса С.
В случае нулевого С и некоторых других С за нулевым
подлежащим N следует to V вместо ? V: То get there we must rush «Чтобы
попасть туда, мы должны торопиться»; They rushed so as to get there
in time «Они торопились, чтобы попасть туда вовремя».
897

but «но», as well as «так же... как», that is «то есть» и др.
Части главного предложения, которые замещаются нулем
после and и нескольких других С, были указаны в конце
§3.1. Для того чтобы охарактеризовать все С, необходимо
рассмотреть большое количество конкретного материала42.
Большинство С встречается перед вторым
предложением; при некоторых С предложение с С может предшествовать
другому предложению: Since you won't, I'll go «Так как
вы не хотите, я пойду» или Since you won't go, I will «Так
как вы не хотите идти, я пойду». Некоторые С являются
разрывными: перед каждым предложением употребляется
одна часть союза: Either you go or I will «Или вы, или я
будем»; If you go then I may too «Если вы пойдете, тогда и
я могу тоже».
В зависимости от того, каковы области окружений
в каждом предложении или относительные позиции
предложений, т. е. в зависимости от того, может или нет
каждая пара предложений встречаться также в обратном
порядке при одном и том же С, класс С можно разбить на
некоторые подклассы, а именно на сочинительные и
подчинительные союзы48.
Как и в парных предложениях, каждое сокращенное
предложение является трансформом полного
предложения, которое можно восстановить на основе главного
предложения, хотя в восстановленном предложении и будут
какие-то части, отличные от частей главного предложения.
Любое правило замещения слова нулем есть отдельная,
хотя и связанная с другими трансформация. Она имеет ме-
42 Кое-какие появления and и or нельзя рассматривать как
выведенные таким путем из двух предложений, например: Sugar
and water make syrup «Сахар и вода составляют сироп» (ср. Sugar
with water makes syrup «Сахар с водой составляют сироп»); They
argued back and forth «Они спорили и так и сяк»; a black and white
drawing «черно-белый рисунок»; She and I disagreed «Она и я
разошлись в мнениях». В эту категорию попадают особые сочетания
особых морфем + and, например: between N and N «между N и ?»
(I lost it somewhere between Fifth and Sixth «Я потерял его где-то
между Пятой и Шестой»). В случае N and N V each other «? и ? V
друг друга» (Electrons and positrons repel each other «Электроны и
позитроны отталкивают друг друга») N and N из-за заместителя
двух N each other непосредственно не расширяются.
43 Устанавливать различия рекомендуется осторожно. При
союзах, соединяющих однородные члены предложения, не обязательно
должен наблюдаться обратный порядок слов: The goldfish ate too
much and died «Золотая рыбка съела слишком много и умерла».
598

сто при наличии определенного члена класса С, для
которого данное правило справедливо. Трансформация,
упомянутая в сноске 41, принадлежит, однако, к другому типу.
Исходное предложение является не просто суммой
восстановленных предложений, но суммой этих предложений
и союзов44.
3.6. Общие слова в двух предложениях. В § 3.5
говорилось о соединении союзом двух частей предложения;
в большинстве случаев одна из таких частей имеет
структуру предложения, а другая расширяется в предложение
с помощью нулевых вариантов. Ниже мы рассмотрим
случаи, подобные описанным выше, но отличающиеся от них
необязательным присутствием союзов; таковы сложные
предложения, имеющие трансформы двух и более
предложений. Предложения, описанные в § 3.5, соединены при
помощи союза; кроме того, в одном из них некоторые слова,
когда они совпадают со словами, занимающими
соответствующие позиции во втором предложении, заменяются
нулями. В типе, рассмотренном ниже, предложения всегда
имеют общее слово (иначе они не могут соединяться), и
соединяются они благодаря тому, что это слово входит в
оба предложения; иначе говоря, общее слово
употребляется лишь один раз, т. е. содержащие его конструкции
пересекаются или одна из них включается в другую.
Второстепенное предложение обычно не содержит нулевых
вариантов, но в нем не повторяется общее слово, входящее
одновременно и во второстепенное и в главное
предложение; второстепенное предложение представляет
результаты различных трансформаций.
Довольно близок к случаю, рассмотренному в сноске 41,
тип N V Vinc (? was there working «Я там работал»), а
также типы N V, Vmc (I was there, working «Я был там и
работал»), N V to V (I came to learn «Я узнал») и N V А или
N V, A (We waited breathless «Мы ждали, запыхавшиеся»;
эта конструкция применима также к группе
существительного или PN на месте А). Здесь, основываясь
на областях окружений, можно заключить, что
подлежащее при втором V (или при is А) совпадает с подле-
44 Не is richer than you «Он богаче, чем вы» есть не Не is rich +
You are rich «Он богат -f· Вы богаты», а Не is rich -+ -er than -+ You
are rich «Он богат 4--е, чем-4-Вы богаты». Ср. Edward S a ? i r, Grading:
A study in semantics, «Philosophy of science», 11, 1944, p. 93—116.
599

жащим при первом V. Наш вывод можно представить в
виде N 1/,+нулевой союз+N V9 (если повторение N является
нулевым и если наблюдается последующая трансформация,
состоящая в замене следующего ? на to или -ing или Ъе+?).
Иначе его можно представить как два предложения
N V +N V* (пересекающиеся в ДО,; последнее является их
обшим словом; при этом имеет место та же последующая
трансформация, о которой говорилось выше)45. Особую
разновидность рассматриваемого типа представляет собой
предложение с приложением: The stranger, a Frenchman,
could not understand «Незнакомец, француз, не мог
понять», выводимое из The stranger could not understand
«Незнакомец не мог понять» и The stranger was a Frenchman
«Незнакомец был французом».
В рассмотренных выше случаях общее для двух
предложений слово в обоих предложениях имеет один и тот же
статус в конструкции. Когда общее для двух предложений
слово не имеет одного и того же статуса в конструкции,
производить замещение слов нулевыми формами, как это
делалось в случае предложений с союзами, невозможно;
отсутствие повторения общего слова нельзя рассматривать
как нуль; оно обусловлено особым способом соединения S.
Рассмотрим сначала случаи типа I asked him to deny it
«Я попросил его отрицать это»; We finally found it lying
in a corner «Мы в конце концов нашли это лежащим в углу»;
We saw it high up above us «Мы видели это высоко над
нами». Во всех этих случаях второе N является дополнением
к первому V и подлежащим при втором V. Приведенные
предложения есть трансформы предложений N.V,N9+N9V2
(We finally found it + It lay in a corner «Мы в конце концов
45 В первом предложении иногда содержится дополнение
(I phoned him to learn what was going on «Я позвонил ему, чтобы
узнать, что происходит»), трансформированное из ?????2 и NyV2.
Этот случай можно спутать со следующим случаем, который будет
рассмотрен ниже (?????2 и N2V2)y если не проверять различные
области окружений, а также заменяемость С (I phoned him in order
to... «Я позвонил ему для того, чтобы...»). Когда и ?? и ?2 входят
в область окружений глагола 1/2, предложение становится
неоднозначным, т. е. возможны два варианта анализа (и два значения).
(Подобная омонимия имеет место в том случае, когда данная структура
получается в результате двух различных трансформаций из двух
предложений, например: We saw him up there" «Мы видели его там,
наверху», полученное из We saw him -f- We were up there «Мы
видели его -f-Мы были там, наверху» или из We saw him + He was up
there «Мы видели его + Он был там, наверху».)
600

нашли это + Это лежало в углу» и т. д.). Трансформации
состоят в том, что второе предложение пересекается с
первым в общем для них слове (т. е. повторения общего
слова нет), а также в замене второго ? на to или -ing или
в опущении be + ? (например, It was high above us «Это
было высоко над нами»). Те же самые исходные
предложения могут соединяться с помощью союзов (см. § 35), но
тогда имеют место другие трансформации, с другими
результатами (например, We finally found it as it lay in a
corner «Мы в конце концов нашли это, в то время как
оно лежало в углу»; I asked him if he would deny it «Я
спросил его, стал ли бы он отрицать это». Заметьте, что
значение зависит от конкретного члена класса С). Когда общее
для двух предложений слово становится в них обоих
дополнением, оба предложения пересекаются, так как
второе предложение трансформируется в пассивную
конструкцию: I bought a house built by him «Я купил дом,
построенный им» выводится из I bought a house+He built a
house «Я купил дом+Он построил дом». Трансформация
второго предложения в пассивную конструкцию делает
это дополнение особым случаем общего для двух
предложений дополнения-подлежащего. Это связано с тем, что
a house «дом» — подлежащее пассивной конструкции 46.
Другой случай представляют собой предложения типа
The leaning tower collapsed «Накренившаяся башня
рухнула»; The plane-grounding order was issued at ten «Приказ
самолетам о приземлении был отдан в десять»; They
designed a circuit with a servo «Они изобрели цепь с
сердечником» и вообще все предложения с N и подчиненным по
отношению к нему А или ? N. Если пара А N удовлетворяет
также N is A (leaning tower «накренившаяся башня» и
the tower is leaning «башня является накренившейся») и
если тройка NPN удовлетворяет N is PN (the circuit is
with a servo «цепь с сердечником»), то из исходного пред-
46 Другая трансформация, возможная для двух предложений с
общим дополнением, будет рассмотрена в § 3.8. Общие слова, так же
как и нули в параллельных предложениях (§ 3.3—5) и связанные
морфемы-заместители вообще, не являются просто двумя
независимыми появлениями одной и той же морфемы. Скорее, сама
морфема распространяется в позиции, характерные для общих слов,
нулей и морфем-заместителей, во втором предложении. Следовательно,
значение рассмотренного предложения состоит не в том, что я купил
дом и что он построил дом, а в том, что дом,который я купил, и дом,
который он построил, являются одним и тем же домом.
601

ложения можно получить два предложения, например:
The tower collapsed «Башня рухнула» + The tower leaned
«Башня накренилась» или The order was issued at ten
«Приказ был отдан в десять»+ТЬе order grounded planes
«Приказ приземлил самолеты». Таким образом, любое
предложение, содержащее N,- в любой позиции, может
соединяться посредством пересечения с трансформом
любого предложения, которое начинается с Nf is ( );
иначе говоря, это предложение может соединяться с
любой конструкцией, главным членом которой является Ni
(например, A Nf или ?{??)*7.
3.7. Предложения, включаемые в конструкцию внутри
другого предложения. Приведем еще один тип сочетания
предложений — тот случай, когда одно предложение
занимает определенную позицию в конструкции, входящей
в другое предложение: They let the newcomer speak «Они
дали вновь пришедшему говорить», где the newcomer
speak является дополнением к They let; однако ни the
newcomer speak, ни speak, взятые отдельно, не могут
употребляться в качестве дополнения. В сочетании
предложений, имеющих общее слово, это общее слово входит
одновременно в оба предложения: в I bought a house built by
him «Я купил дом, построенный им» слово house является
одновременно дополнением к I bought и подлежащим к
built by him. В таком сочетании определять
грамматическое соотношение между этими двумя предложениями не
обязательно, так как каждое из них обладает собственной
полной структурой; они просто пересекаются в общем для
обоих слове. В данном же случае только дополняющее
предложение имеет полную структуру: это the newcomer
speaks «вновь пришедший говорит», трансформированное
с помощью отбрасывания ? в the newcomer speak. Главное
предложение не будет иметь законченной структуры, если
не считать, что дополняющее предложение имеет
некоторый статус внутри него: They let не употребляется без до-
47 Данная формулировка не учитывает того факта, что
некоторые предложения, содержащие ?(·, не встречаются вместе с доугими
конкретными предложениями, которые начинаются с ?,- is ( ).
Поэтому более точным будет следующее утверждение. Любое
предложение S,, содержащее группу ??,· (при условии, что группа N{
является трансформом предложения N,- is()), может быть
представлено как сочетание S1 с N,- (на месте группы N,- -f- соответствующее
предложение W,· is ( )), причем члены сочетания содержат общее
слово.
602

полнения, и ни the newcomer и ни speak, а только их сумма
является дополнением к нему.
Во многих случаях конструкцию N1V1N2V2 можно
представить как ЫУЛ{ЫУ2), где N9V2 служит дополнением, и
как два предложения с общими словами N,V,N2 +N2V2
(см. § 3.6). Это допустимо потому, что N2 может стать
дополнением к W, в то же время в некоторых случаях
дополнением к V, служит все предложение
^^.Принадлежность последовательности ЫУМУ2 к тому или другому
типу сочетания предложений определяется в соответствии
с другими трансформациями, применимыми к данным
Nyx и N2V2. Например, в Everyone heard my brother
denying the story «Все слышали, как мой брат отрицал эту
историю» (можно проанализировать как сочетание
предложений, имеющих общие слова: Ny,N9+N2V2NJ те же
конкретные слова удовлетворяют трансформации ЫУ%Ы2С
???,?, (Everyone heard my brother as he denied the story
«Вы слышали моего брата, когда он отрицал эту историю»).
Но в Everyone awaited the reports announcing victory «Bee
ждали сообщений, возвещающих победу» (можно
проанализировать как предложение с включением в его
конструкцию другого предложения ЫУ,[ЫУМЛ) те же самые
конкретные слова удовлетворяют трансформации Ny,N2 that
V9N4 (§ 3.8: Everyone awaited the reports that announced
victory «Все ждали сообщений, которые возвестили
победу»), но не удовлетворяют трансформации с союзами.
Различие видно также в пассиве: My brother was heard denying
the story bv everyone или... was heard by everyone denying
the story «Все слышали, как мой брат отрицал эту
историю», но The reports announcing victory were awaited by
everyone «Сообщения, возвещающие победу, были
ожидаемы всеми». В таких случаях можно считать, что слово
brother, взятое отдельно, является дополнением в St
и подлежащим в S,, в то время как последовательность
reports announcing victory — целиком дополнение в St.
Оба анализа возможны в случае омонимии: The new pilot
saw the paper lying there in the corner «Новый пилот видел
бумагу, лежащую там в углу» (или «Новый пилот видел
бумагу, лежа там в углу») может трансформироваться в
The naoer was seen by the new pilot, lying there in the
corner «Бумага была увидена новым пилотом, лежавшим там
в углу» и в The naper was seen lying there in the corner by
the new pilot «Бумага была увидена лежащей там в углу
воз

новым пилотом» (обе трансформации представляют собой
пассивные формы от N,V,N2+N2V2, и обе имеют
одинаковое значение); возможна также трансформация The paper
lying there in the corner was seen by the new pilot
«Бумага, лежащая там в углу, была увидена новым пилотом»
(пассивная форма от Nyx{N2V2) с соответствующим
изменением значения).
Когда предложение занимает некоторую позицию в
конструкции, входящей в состав другого предложения (причем
данные предложения не имеют общих слов), оно занимает
позицию класса N. Существует большое количество
трансформаций, благодаря которым становится возможным
подобное включение одного предложения внутрь другого
в качестве N; среди них — N Fing, N V без ? (the
newcomer speak), if, или whether, или that, или нуль+ЛМ/
(I wonder if he went «Я интересуюсь, пошел ли он»; I insist
that he went «Я настаиваю, чтобы он пошел»; I heard he
went «Я слышал, что он пошел»), that или нулъ+N Убез ?
(I prefer that he go «Я предпочитаю, чтобы он пошел»;
I insist he leave «Я настаиваю на том, чтобы он ушел»),
for N to V (For him to go is foolish «Для него уходить —
глупо»). ?'s 1/ing (His leaving disturbs me «Его уход
расстраивает меня») и т. д. (см. § 4.3).
Позиция N, которую занимает трансформированное
предложение, может быть позицией подлежащего или
дополнения главного предложения или любого другого N,
например ? ? после V в I count on his leaving «Я
рассчитываю на его уход», ? ? после N в The danger of his
leaving is past «Опасность его ухода миновала».
3.8. Предложения, соединенные с помощью wh-. Два
типа предложений, содержащих wh- (кроме
вопросительных предложений, рассмотренных в § 2.62),
рассматриваются как последовательности предложений, соединенных
с помощью wh-; причем некоторые ?, ? ? или А
второстепенного предложения S2 замещены морфемой, стоящей
непосредственно после wh- в начале S2.
В первом типе wh- (плюс дополняющее предложение S2)
употребляется после любого N главного предложения S,.
Это N (или первое N из ? ? ?) является антецедентом
следующей морфемы-заместителя, хотя последняя
может иметь статус любого N или ? ? в дополняющем
предложении: The fellow who passed «Человек, который
прошел»; The fellow for whom I got it «Человек, для которого
004

й достал это» или the teilow who(m) I got it for «Человек,
для которого я достал это»; The place in which it was
«Место, в котором это было» и The place where it was «Место,
где это было». Таким образом, wh-+S2 занимает в
конструкции, входящей в состав Sl9 позицию группы А при
одном из N. Это можно сравнить с сочетаниями
предложений, имеющих общие слова (в частности, с описанными
в последнем абзаце § 3.6), ибо S2 и S, имеют всегда общее N.
Однако трансформации осуществляются здесь иным путем,
так как общее слово не является точкой пересечения, а
повторяется в виде морфемы-заместителя (благодаря чему
S2 может быть более сложным). Другие слова в S2,
идентичные словам того же статуса в S19 могут замещаться
нулями, как непараллельных предложениях. Когда wh-+S2
интонационно разделены, они составляют описательный
определительный оборот: The report, for which I'd been
waiting all day, finally arrived «Сообщение, которое я ждал
целый день, наконец, пришло». Кроме того, в парных
предложениях они могут встречаться как партитивные
прилагательные.
В рассматриваемом типе слово, начинающееся с wh-
и являющееся подлежащим в S2, в качестве варианта может
иметь слово that (The fellow that passed «Человек, который
прошел»), а слово, начинающееся с wh- и представляющее
собой дополнение в S2 (или часть группы PN, когда ?
стоит в конце 52), может иметь в качестве варианта that
или нуль (The fellow I saw «Человек [которого] я видел»;
The fellow that I got it for «Человек, для которого я достал
это»; The fellow I got it for «Человек [для которого] я достал
это»). Это дополнительные трансформации группы wh-.
Во втором типе wh- + 52 употребляются после V или
группы V в St. Группа wh-+S2 занимает позицию
подлежащего, дополнения или ? N в Sx в зависимости от
структуры Sj48. Морфема-заместитель, следующая за wh-, имеет
свой собственный статус внутри S2: -о есть подлежащее
N, -от есть дополнение N, -at есть N, -ere есть PN; отсюда
возможны who saw «кто видел»; whom I saw «кого я
видел»; in what I found it «в чем я нашел это»; what I found
it in «в чем я нашел это»; where I found it «где я нашел это»,
но неупотребительно where happened «где случилось»
(где -ere должно быть подлежащим). В этом типе морфема-
48 Ср. конец § 2.62.
605

заместитель свободна и не имеет антецедента в $г. Таким
образом, в данном случае не наблюдается параллелизма
или пересечения в оощем слове между Sl и «S2;
отношение между ними подооно отношению в субстантивирован-
ных предложениях, рассмотренных в § 37. Однако этот
тип можно рассматривать также какосооыйтип сочетаний
предложений с пересечением, если считать, что морфема-
заместитель, а не всё wh-+S2 является дополнением,
подлежащим или ? ? в предложении Sj (в соответствии с
условиями, изложенными в сноске 48) и в то же время имеет
любой из тех статусов, который она может иметь в S2.
Трансформации S2 остаются одними и теми же вне
зависимости от типа анализа. В этом типе в позициях слов на
wh- могут также встречаться слова на wh-+ever:
Whatever I do seems to be wrong «Что бы я ни делал, кажется
неверным». wh-+ever и wh-+некоторые особые окружения
появляются во второстепенных предложениях с нулевыми
С, упомянутых в сноске 41: Whatever you think, I'm going
«Что бы вы ни думали, я пойду»; Гт going no matter
what you say «Я пойду, что бы вы ни говорили». Это wh—
трансформ предложения *S2 при сочетании S1 и 52 с
помощью нулевого С.
3.9. Выводы из раздела о последовательностях
предложений. Мы рассмотрели все случаи последовательного
соединения предложений. Почти во всех таких
последовательностях одно из предложений (часто первое) не
трансформируется и может быть названо главным предложением. Оно
присутствует в любом типе сочетания.
В зависимости от окружений между предложениями
наблюдается несколько различных видов соотношений.
Два или более предложений могут быть полностью
независимыми друг от друга (между ними могут существовать
только трансформационные· зависимости, о которых будет
сказано ниже), например в ряде сочетаний S С S. Все
предложения, кроме главного, могут быть зависимыми,
если некоторые из совместно встречающихся в них слов
не появляются в главных предложениях или если St и
S2 (с их особыми словесными окружениями) не встречакпся
в обратном порядке при одном и том же связующем
элементе (см. § 3.2, § 3.4, первый тип в § 3.8, а также некоторые
S С S). Далее, могут быть зависимыми все предложения.
В этом случае каждое из предложений содержит
элементы, которые встречаются только по соседству с другими,
606

как, например, в контрастных партитивных
прилагательных. Вопросительное предложение можно считать
полностью зависимым, так как оно во всем, кроме трансформаций
и вводящего соединительного (или вопросительного)
элемента, идентично утвердительному предложению.
Между предложениями, составляющими
последовательность, существуют различные отношения. Два или оолее
предложения могут оыть грамматически независимыми.
Одно из них может занимать позицию второстепенного
члена внутри другого предложения, составляя группу Л,
или PN, или группу приложения N внутри другого
предложения (см. конец § З.Ь, 1-й тип в § 3.8 и сноску 41).
Кроме того, одно предложение может занимать позицию
внутри другого предложения, являясь в нем группой
подлежащего или дополнения (см. § 3.7, конец § 3.8).
Существуют различные типы элементов, связывающих
предложения. Если в качестве связующего элемента
выступает интонация, то возможна простая последовательность
двух интонаций, характерных для отдельного
предложения (см. § 3.2), или противопоставительное ударение, или
ослаоленное ударение, или интонация, соответствующая
запятой, во второстепенных предложениях; интонация
главного предложения может просто распространяться на
второстепенное предложение (в его трансформе), например
wh-формы без запятой. Связь может осуществляться и
посредством соединительных морфем: парных вводящих
слов, вопросительных элементов, союзов между
предложениями или перед каждым из предложений (союзы бывают
сочинительные, если два S можно поменять местами в
одном и том же тексте, и подчинительные, если этого сделать
нельзя), ? перед субстантивированным второстепенным
предложением (сноска 41), wh- двух типов. Кроме того, в
качестве некоторого вида связи встречается также и
пересечение, описанное в § 3.6, а также употребление S2 в
позиции подлежащего, дополнения и пр. bSj (см. § 3.7).
Существуют следующие типы трансформаций,
наблюдаемые в основном во второстепенных предложениях:
морфемы-заместители во всех параллельных предложениях
(см. § 3.2—5) и особые случаи морфем-заместителей
(см.§3.8); замены нулем повторяющихся элементов в
параллельных предложениях (с разными особенностями в
зависимости от конкретного соединительного элемента);
инверсия после вопросительного элемента; перенос морфемы-
607

заместителя в начало S2 после wh-, опущекие ? или
Ъе+u и в некоторых случаях добавление to или -ing к V,
а также многочисленные субстантивации второстепенного
предложения.
Нередко одна и та же последовательность SlS2 может
встречаться с различными соединительными элементами
между предложениями или с различными
трансформациями S2; при этом общее значение последовательности
изменяется или сохраняется в зависимости от
соединительных элементов и трансформаций.
4. ТРАНСФОРМАЦИИ В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Ниже мы перечислили основные трансформации,
характерные для английского языка. Каждую из них можно
определить следующим образом: одни и те же наборы ?
членов классов удовлетворяют двум или более конструкциям,
которые являются трансформами одна другой. Здесь
невозможно дать подробное описание каждой трансформации;
читатель может проверить их сам, хотя в некоторых
случаях требуется применение довольно сложных методов
для анализа и характеристики исключений или особых
примеров. Приводимый перечень трансформаций не
является полным. Очевидно, вообще невозможно составить
полный перечень трансформаций для какого бы тони было
языка, но это обстоятельство не влияет ни на практическое,
ни на теоретическое применение трансформаций.
Перечисляемые трансформации распределены по трем основным
группам: трансформации в независимых предложениях
(Sy-+S)\ трансформации в последовательностях
предложений (lS^St) и трансформации, встречающиеся в
предложениях, которые занимают позицию группы N {S*->N).
Более мелкое деление будет произведено ниже.
4.1 S*-»S. Основные типы: пассивная конструкция,
вводящие элементы, противоположный порядок слов и
различные трансформации индивидуальных слов.
4.11. ?? vVN2-+N2 ? bel/en by ?? (пассив): The children
were drinking milk «Дети пили молоко»; Milk was being
drunk by the children «Молоко было пито детьми». Морфемы
be и -en рассматриваются как один из распространенных
членов класса ?. Но в то время как каждая пара
подлежащее— глагол, удовлетворяющая одному члену ?, удовлет-
608

воряет каждому другому (The children drink «Дети пьют»;
The children were drinking «Дети пили»), она не
обязательно удовлетворяет be -en (едва ли возможно Milk drank
«Молоко пило»). Это be -en встречается после любого
члена v9 в том числе и после распространений be -ing, have -en;
суффиксальная часть всех трех зафиксирована за
последующей глагольной морфемой в последовательности: The
children+ed+be -ing+drink+milk «Дети+ли+пить
+.молоко»; Milk+ed+be -ing+be -en+drink+by+the children
«Молоко+-ли +-ТО +пить +-ли +дети». Здесь N
представляет любую группу N; V представляет любое слово
класса V, соединения типа V ? (в которых ? может стоять
в конце предложения: They tore the paper up «Они
разорвали бумагу») и некоторые другие V+P: The paper was
torn up by them «Бумага была разорвана ими»; His attempts
were laughed at by everybody «Его попытки были осмеяны
всеми»49.
Существует два типа N2, являющегося трансформом
предложения. Если внутренняя структура трансформа
представляет собой структуру группы Nt то трансформ
функционирует как последняя: The liberal weeklies
opposed his sending the troops «Либеральные еженедельники
возражали против того, что он послал войска»; His
sending the troops was opposed by'the liberal weeklies «To, что
он послал войска, вызвало возражения со стороны
либеральных еженедельников». Если трансформируемое
второстепенное предложение не имеет структуры группы N
(хотя оно и занимает позицию группы N в главном
предложении) или если оно является скорее сочетанием с общим
словом, чем дополнением к главному предложению, то
главное предложение может приобрести следующие две
пассивные формы (или одну из них) (см. § 2.7, § 3.7):
NxvV N2 X<h>N2 ? be Ken X by N, или ?2 ? be Ken by Nx X.
(X обозначает любое слово или слова, следующие за N2t
49 Однако другие V -f ? ? не подвергаются этой трансформации:
невозможна пассивная форма от The flowers grew near the wall
«Цветы росли у стены». Пассивная форма невозможна также от
предложений типа N is ?: They became refugees «Они стали
беженцами»; We are at peace «Мы в состоянии мира». В предложениях N
is N морфемы -s множественного числа и др. распространяются на
оба N; в позиции второго N может встречаться любая группа N,
группа ? N или группа А (в том числе Ving или пассивное Ven);
некоторый подкласс класса V, в который входят become
«становиться», remain «оставаться» и др., встречается в позиции is.
39 Заказ № 2064
609

в активной форме трансформированного второстепенного
предложения). Например, The crowd trapped the secret
police in their barracks «Толпа поймала тайную полицию
в ее бараках»; The secret police were trappes by the crowd
in their barracks «Тайная полиция была поймана толпой
в ее бараках»50. Любые дополнительные элементы,
содержащиеся в исходном предложении (вводящие слова,
D, ? ?), остаются без изменения в пассивной форме.
Морфема by в этой трансформации омонимична by как
члену класса Р51; в некоторых случаях весь трансформ
Ni ? V2N9 омонимичен трансформу JV4 v V2 Nit к
которому присоединено by ??1 (как ? ?): They were seen
by the front office «Они были увидены канцелярией,
расположенной в передней части здания» (или «Они были
увидены возле канцелярии, расположенной в передней
части здания») есть трансформ как предложения The front
office saw them «Канцелярия, расположенная в
передней части здания, видела их», так и предложения iV4 saw
them by the front office «Af4 видел их возле
канцелярии, расположенной в передней части здания». Омони-
50 VP, упомянутые выше, функционируют так же, как X в
первой позиции. Все эти примеры иллюстрируют пассивную форму
главного предложения Slf в которое входит второстепенное
предложение «S2, занимая в нем позицию одного из N. Второстепенное
предложение S2 может быть трансформировано в пассив, не влияя
на главное предложение: Many thousands watched the daredevils
race the cars «Многие тысячи наблюдали за тем, как гонщики мчались
на машинах»; Many thousands watched the cars being raced by the
daredevils «Многие тысячи наблюдали за машинами, на которых
мчались гонщики». Трансформации могут подвергаться также и
главное и второстепенное предложения одновременно: The cars
being raced by the daredevils were watched by many thousands
«Машины, на которых мчались гонщики, были наблюдаемы многими
тысячами». В последовательности предложений, имеющих общие слова
(см. § 3.6), можно трансформировать главное предложение;
второстепенное трансформируется только в том случае, если результат
трансформации согласуется с ограничениями, накладываемыми на
возможность наличия общего слова. В противоположность этому
невозможна пассивная форма конструкции V to V, так как эти глаголы
образуют не структуру одного предложения, состоящего из St и
S2, а две параллельные структуры (см. § 3.5): I phoned to meet him
«Я позвонил, чтобы встретиться с ним».
61 By, являющееся членом класса Р, имеет ограниченные
окружения, т. е. оно употребляется между некоторыми V/ и ? ? но не
между всеми. By, употребляемое в пассивной конструкции,
встречается между любыми V; и N,', удовлетворяющими конструкции
610

мия возникает из-за опущения NA (см. § 4.4). Поэтому (т. е.
в виду омонимии) мы не можем сказать, что все ?2 ? bellen
by Nl<r->Nl ? V N2. Следовательно, данная трансформация
происходит лишь в одном направлении52.
4.12. Вводящие слова. Существует некоторое количество
индивидуальных слов и последовательностей слов, которые
встречаются перед любым предложением, таких, что мы
можем получить трансформацию S<-> вводящее слово -f-S.
Некоторые из этих последовательностей слов являются
членами классов PN или D; другие— N V или N V that.
Например, для V, которые не употребляются с дополнениями,
? ? V>->There ? V N (A boy came «Мальчик пришел»;
There came a boy «Вот пришел мальчик»); и — с некоторыми
исключениями — ?? ? V iV2<-»There ? V N2 (At this point
there hit the embankment a shell from our own lines «В этот
момент вдамбу попал снаряд снашей собственной стороны»).
Другой подобной трансформацией является S<-»There
? be+ некоторое субстантированное S (см. § 4.3): There
was a barking of dogs «Раздавался лай собак»; There was
much chasing of cats by the dogs «Было много погонь собак
за кошками»; There are the dogs chasing the cats «Собаки
гоняются за кошками»; There will be people waiting there
«Там будут ожидающие люди»53.
4.13. Некоторые подобные вводящие слова
трансформируют в S любое слово или группу класса N (или А или ? ?)
(и не только те слова и группы, которые сами являются
52 Среди других многочисленных подробностей здесь не
приводятся характеристики таких не поддающихся трансформации
выражений, как It cought fire «Оно загорелось». Возможна
частичная трансформация с -able в позиции -en: The milk is drinkable by
the children «Молоко годно для питья детям». Но на появление
этого -able накладываются различные ограничения, так что эту
трансформацию можно считать только квазитрансформацией (см.
§ 4.5). Заметим, что в -able содержится дополнительное значение, не
имеющее в пассиве -en.
53 Существует большое количество других вводящих слов,
имеющих такой же статус в конструкции, как D, ? ? или N V that
и т. д.; они употребляются почти с любым предложением: perhaps
«может быть», certainly «конечно», in general «вообще», It is probable
that «вероятно, что» и др. Можно предположить существование
таких трансформаций, как S<-»It is probable that + S; или ? ? V D«->
How D N ? V\ (How quickly he came! «Как быстро он пришел»).
Поскольку возможны 5, с которыми эти вводящие слова не
употребляются, подобные преобразования следует рассматривать как
квазитрансформации (см. § 4.5); заметим, что с последними связано
гораздо больше семантических различий, чем с трансформациями.
39*
611

трансформами какого-то S): It или There+y be (It is a
report «Это сообщение»; There will be a report «Будет
сообщение»). Их можно рассматривать как грамматический
элемент, превращающий N в S (элемент ns, о котором шла речь
в сноске 2). Эти и другие трансформации (с помощью wh-
или сочетаний с общими словами) создают различные типы
трансформированных предложений: ? ? l/<->It's N that
V (It's my brother that came «Это мой брат пришел» и то же
предложение с who, which или нулем в позиции that);
? ? ^There's N that ? V\ ? ? V+ ( ) is i4<->It's A for N
to V (It's good for him to try «Ему полезно попытаться»;
посредством субстантивации первого предложения,
употребляющегося в качестве подлежащего при втором,
получаем: For him to try is good «Попытаться — ему
полезно») и т. д.
4.14. Противоположный порядок слов применяется
в нескольких конструкциях, в основном в следующих:
??? V N24r+N2 Ntv V (The public he always despised
«Публику он всегда презирал»); ??? V ?2?<^?? ? V ? ?2(? —
остальная часть субстантивированного предложения,
подлежащим которого является ?2, или ? из сочетаний VP
или некоторые D), например: Не threw the door open
«Он открыл дверь настежь»; Не threw open the door «Он
открыл настежь дверь». Когда одно из двух предложений,
имеющих одинаковое подлежащее, в результате
опущения ? или ?+Ъе (см. § 4.3) становится второстепенным,
общее подлежащее может оказаться перед или после
остальной части второстепенного предложения: ?, X, W>
X, WV(He, an inveterate libertarian, opposed the measure
«Он, давний сторонник свободы, возражал против этой
меры»). Здесь мы обнаруживаем два предложения: N is X
и N V5\
4.15. Можно выявить несколько трансформаций в
окружении конкретного подкласса или индивидуальных слов.
54 Здесь следует упомянуть некоторые обусловленные
изменения порядка слов, хотя их можно рассматривать как часть
элементов предложения, в котором они наблюдаются. Большинство
из них ограничены позицией 52 (после определенных
соединительных элементов). Изменение порядка ? ?—+? ? сопровождается
обычно вопросительной интонацией и всегда элементом wh-?; можно
говорить об инверсии глагольных аффиксов времени и морфемы not,
если считать, что not встречается перед ?; тогда not v—>v not; после
wh- всегда происходит передвижение в начало предложения той
части, вместо которой употребляются морфемы-заместители.
612

Для подкласса Vg, в который входят give «давать» и tell
«рассказывать»,— VgN1N^VgN2 to Nx (give him this «дать
ему это», give this to him «дать это ему»).Единичным
примером может служить ??? be more А (или Л ег) than N2<->N2u
be less A than ?/\ (The sun is larger than the earth «Солнце
больше, чем земля»; The earth is less large than the sun
«Земля меньше, чем солнце»). Но ни в коем случае нельзя
думать, что все логически и семантически
противопоставляемые предложения могут попарно трансформироваться
подобным образом. И даже тогда, когда это происходит,
наблюдается так много исключений, что в лучшем случае
приходится говорить о квазитрансформациях (см. § 4.5).
4.2. S<^S2. Существует несколько трансформаций,
превращающих независимое предложение в предложение,
входящее в последовательность предложений. Эти
трансформации связаны элементами, соединяющими предложения
(или показателями последовательностей предложений),
описанными в §3.2—5 и 3.8 с теми изменениями, которые они
вызывают во второстепенном предложении (в том числе
и с изменениями порядка слов, о котором говорится в
сноске 54). Сюда входят связанные морфемы-заместители
вообще (в частности, other «другой», многие из
употреблений both «оба» и т. д.); различные дистрибуции нулевых
повторений разнообразных парных вводящих слов,
союзов и других типов параллельных предложений, в том
числе вопросов; особые парные вводящие слова,
вопросительные элементы (с заменой I на you), члены класса С и wh-.
Все элементы, соединяющие предложения, имеют особое
значение, не выявляемое при других трансформациях. Эти
соединительные элементы можно считать морфемами
(каковыми они обычно и являются), а сопутствующие им
изменения— трансформациями. Многие трансформации
являются общими для большого количества соединительных
элементов, например нулевые повторения. Можно сказать,
что в позиции S2 после различных соединительных
элементов возможны следующие основные трансформации:
связанные морфемы-заместители, нулевые повторения и
известные изменения в порядке слов.
4.3. S*-*N. Последнюю большую группу составляют
трансформации, с помощью которых предложение
субстантивируется, т. е. превращается в форму, которая может
появляться в позициях одной из групп N другого предло-
613

жения. Заметим, что трансформации, описанные в § 4.2,
не выполняют никакой структурной функции, например
такой, как соединение предложений или превращение их в
вопросительные предложения. Такие функции
осуществляются в каждом случае соответствующими морфемами.
И в данном случае сами трансформации не
субстантивируют предложений; в результате появляются предложения,
имеющие особые позиции в конструкциях, входящих в
другие предложения. В силу своих позиций предложения
превращаются в группы N, но трансформации становятся
возможными только тогда, когда предложения оказываются
в этих позициях.
Почти со всеми подобными трансформациями связано
опущение ? (а также часто связанное с ним be перед
группами А и N)\ в большинстве случаев вместо ?
употребляется to или -ing. Подробнее об этом будет сказано ниже.
4.301. NtuViNJt+NSs Ving((of)Nt) и King ((of) N2) by
NA. (Скобки обозначают факультативность употребления
данного класса слов): your reading (of) these things «ваше
чтение этих вещей», reading (of) these things by you «чтение
этих вещей вами» 55. Результат трансформации имеет
структуру группы Л/, в которой Ving является главным
членом, (of) N2 и Af/s или by ?? служат определениями
(причем ?? и ?2 сами составляют целые именные
группы со своими собственными Т, А и пр.); отсюда King
может иметь -s — окончание множественного числа. И если
King является подлежащим главного предложения, то
-s распространяется и на V этого предложения; Your
reading of these things is incisive «Ваше чтение этих
вещей проницательно»; Your readings of the play are
incisive «Ваши чтения пьесы проницательны»56.
Предложения N is N (см. сн. 49) возможны только при пер-
55 При этой и других трансформациях опускается только
собственно ? (вспомогательный глагол или суффикс времени).
Распространения ? (be-ing, have -en) сохраняются и в первом случае
добавляется -ing (за тем единственным исключением, что избе гает-
ся последовательность being Ving): He has read -+¦ His havingread
«Он прочел» -*- «Его прочтение»; Не has been reading -*- His having
been reading «Он читал» -*¦ «Его чтение».
66 После -s всегда встречается of в скобках. Реже в качестве
квазитрансформации возможно N2—Ving в позиции Ving (of) N2:
your play-readings «ваши чтения пьес». Пример другой квази-
трансформации: Nx is a Ver of N2; Nx is a N2—Ver и (при опущении
Nx) Nz—Ver: He is a play-reader «Он читатель пьес» и т. д.
614

вой из этих трансформаций и без of: your being a writer
«то, что вы писатель», the door's being open «то, что дверь
открыта».
4.302. ? ? lA-»l/ing N> где N является главным членом
полученной в результате трансформации группы N. Все
?, включая его распространение, опущены, так что V
представляет собой одно слово. N обычно также является
единичным словом; ? и большинство Л, предшествующих ?,
таким образом, оказывается предшествующим всей
последовательности Vmg N: barking dogs «лающие собаки»;
the dangerous barking dogs"«onacные лающие собаки». Хотя
данная трансформация во многих отношениях отличается
от предшествующей, в определенном случае они могут стать
омонимичными: именно тогда, когда ничто не
предшествует Vmg, никакое ? не предшествует N2, a N, опущено
(см. § 4.4) и, конечно, когда N может быть как
подлежащим, так и дополнением при V. Примеры: The lobbyist
visited some journalists «Лоббиист посетил нескольких
журналистов»-^ Visiting journalists (,he thought, might help his
plans) «Посещение журналистов (,он думал, может
способствовать осуществлению его планов»); Journalists
visited the new premier «Журналисты посетили нового
премьера» -»Visiting journalists (,he thought, might help his plans)
«Посещение журналистов (,он думал, может способствовать
осуществлению его планов)». В случае подобных
конструкций, порождающих омонимию, трансформация
происходит лишь в одном направлении; при данных Ving N
мы не знаем, удовлетворяет ли удовлетворяющая эту
конструкцию пара V, N также конструкцию ? ? V или ? V N.
Омонимия исчезает при наличии морфемы числа,
различающей главный и второстепенный члены конструкции:
Visiting journalists was indeed helpful «Посещение журналистов
было действительно полезным»; Visiting journalists were
indeed helpful «Посетившие журналисты были действительно
полезными». Указанная трансформация применима для V
без дополнения N. Она часто возможна и для V с
дополнением N, если дополнение опущено или употребляется
наподобие суффикса после V : N2-Ving N, (часто такая
форма оказывается потенциальным словом: a journalist-visiting
lobbyist «лоббиист, посещающий журналистов»).
4.303. NvV^Ving of N с Ving в качестве главного члена:
the barking of dogs «лай собак». К данному V относится
все сказанное о V выше; возможна и омонимия с трансфор-
615

мацией, описанной в § 4.301; при опущении подлежащего
/V/· plays в reading of plays «чтение пьес»
трансформировано из дополнения (см. § 4.301); dogs в barking of dogs
«лай собак» трансформировано из подлежащего,
4.304. ?, ? V (N2)<-*NX 1/ing (N2). Настоящая
трансформация не характеризуется внутренней структурой именной
группы; она употребляется как дополнение (после V или
Р), ноне как подлежащее другого предложения; при этом
Nlf когда оно является местоимением, имеет определенный
аффикс (аффикс объектного падежа), (ср. § 4.308):
They found the lobbyist (или him) visiting journalists «Они
обнаружили, что лоббиист (или «он») посещает
журналистов». Данная трансформация применяется также после
С; тогда Nx становится подлежащим (часто замещенным
нулем, если параллельное главное предложение имеет то же
самое подлежащее): They turned off, he going first «Они
отключились, при этом он шел первым»; Taking the hint,
he went away «Поняв намек, он ушел». Предложения типа
N is N трансформируются, например, в They turned off, he
being first «Они отключились, при этом он был первым».
В следующей группе ? заменяется чаще на to, чем на -ing.
4.305. NxvV (N2)(r+iov ?? to V (Nt). Такая
трансформация имеет место, когда трансформируемое предложение
является подлежащим другого предложения или подчинено
другому предложению; несмотря на for, данное
предложение представляет собой группы N, а не группу PN: For
him to visit journalists (is useless) «Для него посещать
журналистов (бесполезно)»; когда производится
трансформация пассивной формы в активную, мы получаем: Не praises
paintings-> Paintings are praised by him-+ For painting to
be praiced by him (is almost unusual) «Он хвалит рисунки»^
«Рисунки хвалимы им» —> «Чтобы рисунки были
похвалены им (почти невозможно)».
4.306. ?, ? V (N2) <-» ?, to V (N2) с ?, в качестве
главного члена. Эта трансформация имеет место, когда одно
предложение является подлежащим или дополнением
другого предложения: Actors to play the part (are plentiful)
«Актеров играть роль (много)»; (We want) him to visit
journalists «(Мы хотим), чтобы он посещал журналистов».
4.307. NxvV N2->N2 to V: paintings to praise «рисунки
хвалить». Этот трансформ может встречаться в любой
позиции, характерной для N, в другом предложении. Часто
также присутствует Nl9 иногда с предшествующим Р:
616

(Good) parts to play are rare for him «(Хорошие) роли
играть— для него редкость».
При остальных трансформациях в предложениях не
содержится ни to, ни -ing.
4.308. ?? ? V (?2)^?? V (?2). Эта трансформация имеет
место, когда предложение служит дополнением к
определенному V (make «делать», let «давать, пускать», have
«иметь», feel «чувствовать», see «видеть», hear «слышать» и др.)
в другом предложении: Не took it-^ (I let) him take it
«Он взял это-+(Я дал) ему взять это». Все ?, в том числе и
их распространения, опускаются. Некоторые из V
главного предложения встречаются также при других
трансформациях второстепенного предложения: I saw him take it
«Я видел, как он взял это»; I saw him taking it «Я видел,
как он брал это». Эта трансформация имеет место и тогда,
когда другие V главного предложения стоят после that
или его нулевого варианта: I insist (that) he be there «Я
настаиваю (на том), чтобы он был там» (из предложения Не
is there «Он там»); We demand that he stop it «Мы требуем,
чтобы он прекратил это». В этих предложениях
местоимение в позиции Nl не имеет аффикса объектного падежа.
Как и в других случаях, наличие аффикса объектного
падежа обусловлено не трансформацией, а отношением
второстепенного предложения к главному, т. е.
соединительным элементом, которым в одном случае является
слово that, вдругом — позиция, характерная для дополнения;
that+S2 может служить как подлежащим предложения
S,, так и его дополнением.
4.309. NxvV (yv2)<->that NxvV {N2)\ вместо that может
употребляться его нулевой вариант. Результат этой
трансформации встречается в качестве подлежащего или
дополнения других предложений, после определенных V в этих
других предложениях: I believe (that) he went «Я думаю,
(что) он пошел»; I insist (that) he is there «Я настаиваю (на
том), что он там»; That he took it is certain «Что он взял это,
ясно». Хотя одно и то же V главного предложения может
употребляться как при этой, так и при предшествующей
трансформациях, все же в этих случаях оно относится
к различным подклассам класса V и имеет в каждом
случае разное значение.
4.310. Nx vV (iVJ*-»«^ v V (?2)». Любое предложение
может употребляться после известных V (said и др.)
главного предложения в неизмененном виде, только с добавле-
617

нием интонации, характерной для косвенной речи;
причем такое предложение имеет статус дополнения к
этому V57.
Предложения структуры N is N (см. сн. 49)
участвуют во многих перечисленных выше трансформациях с
опущением v. Кроме того, они могут подвергаться следующим
трансформациям.
4.311. ??? be N2<r^N1N2 в качестве дополнения к
другому предложению (после известных V): They considered
him a police agent «Они считали его агентом полиции»;
также после некоторых С (as, нуль); в последнем случае
местоимение в позиции Nx не имеет аффикса объектного
падежа и часто заменяется нулем: (As) a police agent,
he was hunted down by the rebels «Как агент полиции, он
был выслежен повстанцами». Трансформ встречается в
позиции любого N в главном предложении, когда N2
представлено группой PN или когда N2 отмечено
интонацией, соответствующей запятой; тогда между
второстепенным и главным предложениями существует
отношение, характерное для сочетания предложений с
общими словами. Оба эти случая можно проиллюстрировать
следующими примерами: The fellow from Paris, a small
hamlet nearly, spoke up «Человек из Парижа, маленькой
окрестной деревни, заговорил».
4.312. N is A<r*AN в сочетании предложений с
общими словами: The storm is distant -^ The distant storm
(rumbled) «Гроза далека»-* «Далекая гроза (прогремела)».
4.313. Nx has N^N^s N2\ результат трансформации
может появляться (как сочетание предложений с общими
словами) во всех случаях появления Nt.
4.4. Неоднозначные трансформации. Большинство
перечисленных выше трансформаций является
однозначными трансформациями в том смысле, что каждое
индивидуальное предложение имеет один трансформ, и наоборот
(за исключением случаев омонимии). NxvV N2-+N2 to V
(см. § 4.307) является однозначной трансформацией, так
как разные предложения (с разными подлежащими) имеют
57 В предложении с косвенной речью дополнение I «я» к Nx
said to N2 является заместителем Nlt a you «вы» — заместителем
N2. В позиции показателя косвенной речи может употребляться
that «что» (или нуль), в последнем случае указанное отношение меж-
ду Nx и I, N2 и you нарушается, и ? подвергается некоторым
изменениям.
618

один и тот же трансформ. Все трансформации с опущением
? можно рассматривать как неоднозначные
трансформации. Ниже будут перечислены другие трансформации
этого типа.
4.41. Свободные морфемы-заместители, например ???
V-+ Не (или she или it) ? V. Это трансформации S^«S
и ? (S)-^T(S), где T(S) обозначает трансформированное
S. Если T(S) представляет собой субстантивированное
предложение, то его морфемой-заместителем является
npoSy (т. е. просубстантивированное S), например This
led to a shadow government «Это привело к созданию
марионеточного правительства».
4.42. Опущение by N в трансформациях S^S и S^N
и опущение N's и for N в трансформации S<-> N. Во всех
этих случаях те части предложения, которые опускаются,
встречаются в позициях, характерных для PN и Л, т. е.
в позициях, которые иногда заполняются, иногда нет
(потенциально такие позиции можно опускать). В результате
наряду с Milk was being drunk by the children «Молоко было
пито детьми» возможно также Milk was being drunk
«Молоко было пито»; наряду с Your reading these things «Ваше
чтение этих вещей» — также Reading these things
«Чтение этих вещей» и т. д.
4.5. Квазитрансформации. В некоторых случаях две
конструкции не удовлетворяют в том или ином отношении
данной трансформации. Подобные случаи представляют
интерес с различных точек зрения; их можно использовать
даже для иллюстрации трансформаций с ограниченной
областью приложения. В настоящей статье будут лишь
кратко перечислены основные типы квазитрансформаций58.
Две конструкции могут не удовлетворять некоторой
трансформации потому, что область трансформации меньше
предложения. Такой случай особенно интересен, когда в
область трансформации входит все, за исключением
группы D и ? ? (тех групп, которые могут отделяться
интонацией, соответствующей запятой), например"^, ? V (W2)<->
Nt v not V(N2).
58 Случай, когда набор из ? членов классов слов,
удовлетворяющих одной конструкции, входит в набор из n членов,
удовлетворяющих другой конструкции (а не является идентичным этому
другому'набору), представляет собой необратимую трансформацию
(см., например, § 4.11); этот случай не следует считать
квазитрансформацией.
?!9

При знакомстве с трансформациями, описанными в
§§ 4.1—4, необходимо принять во внимание, что все,
входящее в исходное предложение дополнительно, входит
также и в трансформ. В рассматриваемом случае этого не
наблюдается. Основные конструкции предложения
(группа подлежащего + глагольная группа + группа
дополнения N или PN) и большинство групп D и ? ?
встречаются также и с not. Однако некоторые группы D, ? N
и другие конструкции с not или не употребляются, или
подвергаются изменениям при добавлении not:
маловероятно появление not в How silent it all seemed «Каким
тихим все казалось» или She looked up at last «Она взглянула
наконец» без дальнейших изменений этих предложений.
То же наблюдается и при некоторых D и ? ?, и при
некоторых вводящих словах, которые встречаются вместе с
любой основной конструкцией, но не с любым (другим)
D или PN. Даже ? можно рассматривать как
квазитрансформацию данного типа: А/\ + настоящее время +
+ V(N2) ^N.vViN,) или NV(N2) <~> NvV(N2); во второй
формуле исходные NV не представляют собой полного
предложения. Существуют также другие элементы,
появление которых в предложении не влияет на их
окружение, но оказывает влияние на окружение классов слов в
других частях предложения.
Две конструкции могут не удовлетворять некоторой
трансформации также тогда, когда набор из ? членов
классов слов, удовлетворяющих одной конструкции, лишь
частично сходен с набором, удовлетворяющим другой
(или почти, но не полностью сходен). Это наблюдается,
например, в случае подклассов, которые не отличаются
легкой и простой выделимостью. Так, между некоторыми
подклассами ?? и ?2 имеет место соотношение Nx is N2 *-»
N2 is Nx.
То же самое наблюдается, когда трансформация
возможна для многих, но не для всех членов некоторого
класса, например в такой индивидуальной
квазитрансформации, как NvV*-* ?? succeed in Ving или NoV*-> Nv
be able to V\ см. также примеры, приведенные в § 4.15 и
в сносках 52 и об. Такая же неполнота отмечена,
например, в квазитрансформации V A1у—>A Ver (walk slowly
«ходить медленно», slow walker «медленный пешеход»)
или в разнообразных трансформациях, которым
подвергаются разные тройки членов классов слов в конструк-
620

ции NPN (например, для некоторых подклассов
возможно преобразование N1 Р2 N3—>N3 P4 Nx: groups of
people «группы людей», people in groups «люди в группах»).
Другие частично удовлетворяемые пары конструкций:
?? PN2 и N2 па Nt или V, ? ?2 и Vx N2 па ly (a push with
energy «толчок с силой», an energetic push «сильный
толчок». He pushed with energy «Он толкнул с силой», Не
pushed energetically «Он толкнул сильно»).
Этот тип неполных квазитрансформаций обнаруживает
известные соотношения между соответствующими
конструкциями. Более того, многие из таких
квазитрансформаций продуктивны; иначе говоря, совместные появления
классов, которые наблюдаются в одной из двух
конструкций, но отсутствуют в другой, часто появляются во второй
как новые образования; таким образом, совместные
появления классов в этих двух конструкциях все более
сближаются. Конструкции, связанные отношением
квазитрансформаций, могут быть областью продуктивности морфем
в окружениях или в конструкциях, в которых они ранее
не употреблялись.
Третий случай отсутствия полной трансформации
наблюдается, когда в качестве одного из компонентов
квазитрансформации выступает не индивидуальная морфема,
а класс. Это случается, если можно сказать, что для
некоторых подклассов N класса Af, of ?2-+?2 ? Nt; но
выбор ? зависит от индивидуального члена класса N
или если для данных подклассов возможно
преобразование ?1??2—>?2 ????\ выбор же па зависит от
конкретной совместной встречаемости па и N (wooden
«деревянный», но national «национальный» и т. д.). Такие
соотношения оказываются более полезными, если класс,
члены которого должны быть определены, является
малым классом. Однако, даже в случае большого класса,
подобное соотношение может представлять интерес, если
налицо некоторая конкретная ситуация. Например, для
многих V возможна трансформация Vx-*Vi Vx w.Это
означает, что Vx употребляется субстантивированно после
некоторого нового Vt\ новое V{ (a его выбор зависит от
VJ не имеет здесь ни одного из своих обычных значений,
но придает видовое значение глаголу Vx\ give a push
«толкнуть», take a look «взглянуть», take a step
«шагнуть», do a dance «станцевать», make an analysis
«проанализировать» и т. д. В данном случае квазитрансфор-
621

мационное отношение также, по-видимому, является
продуктивным.
О случаях подобного типа можно сказать, например,
что для каждой пары N (из подкласса пар N)
существует конкретное па, такое, что ?? ? ?2-+?2 па ??.
Четвертый тип квазитрансформаций имеет место тогда,
когда одни элементы, дооавляемые к некоторой
конструкции, имеют статус трансформации или
квазитрансформации, а другие его не имеют. Так, Nv make или Nv
let можно добавить в качестве главного предложения
почти к любому предложению (причем, второстепенное
предложение подвергается трансформации, описанной
в § 4.308), однако выбор N зависит частично от
индивидуальных слов второстепенного предложения.
Наконец, ряд трансформаций получается только при
том условии, если в соседних предложениях наличествуют
конкретные слова. Это трансформации, зависящие от
контекста (см. § 5.7).
5. МЕСТО ТРАНСФОРМАЦИЙ В ЯЗЫКОВОЙ СТРУКТУРЕ
5.1. Элементарные трансформации. Различие между
любыми двумя конструкциями, которым удовлетворяют
одни и те же наборы из ? членовй входящих в них классов
слов, составляет трансформацию. Сравнивая различия
в конструкциях, обусловленные трансформациями, мы
обнаруживаем, что одно такое различие есть сумма двух
других; иначе говоря, результат одной трансформации
можно получить при последовательном применении двух
других, может быть, в определенном порядке. Так,
результат трансформации NxvV N2-+N2 ? be 1/en (I saw him
«Я видел его»; Не was seen «Он был увиден») можно
получить и при применении следующих трансформаций в
следующем порядке: NxvV N2-^ N2 v be V en by Nx (§ 4.11)
и S by Nt-> S (причем опускается by Nx или вообще
опускается PN; см. §4.42). Кроме того, сравнение разнообразных
трансформаций показывает, что они могут быть
составлены из некоторых элементарных изменений, даже если
последние и не встречаются самостоятельно.
Трансформация, которую нельзя разложить на две или более простые
трансформации, называется элементарной трансформацией.
5.2. Алгебра трансформаций. Существование
элементарных трансформаций позволяет считать, что все транс-
622

формации состоят из нескольких элементарных. Между
конструкциями существует большое количество
трансформационных отношений; трансформацией является,
например, такое отношение: ??? V N2-+ by wh- +
морфема-заместитель ? be Nt V en? (The workers rejected the
ultimatum «Рабочие отвергли ультиматум»; By whom was
the ultimatum rejected? «Кем ультиматум был отвергнут?»).
Данный в § 4 настоящей статьи перечень трансформаций
относительно короткий, так как он состоит в основном из
элементарных трансформаций; только что приведенная
трансформация в нем не содержится, но она может быть
получена из трансформации, описанной в § 4.11, плюс
трансформ вопроса (см. § 4.2).
Если считать трансформ результатом нескольких
элементарных трансформаций, а не одной трансформации,
тогда необходимо выяснить, каким образом могут
сочетаться разнообразные элементарные трансформации. При
этом необходимо учитывать, что трансформации
ограничены определенными структурными окружениями. Это
наиболее очевидно для трансформаций, описанных в
§ 4.2 и § 4.3. Так, например, нулевое повторение
встречается только во второстепенных параллельных
предложениях, и опущение ? без замены его на to или -ing
наблюдается только после известных V (make, let и т. д.). Это
относится и к остальным трансформациям, например,
пассивная форма возможна только для предложений
структуры ? ? V ?, но не для N is ?59. Таким образом,
следует помнить, что данная трансформация не может
реализоваться во всех предложениях. Трансформация Т^
реализующая в соответствующем предложении St, может так
изменить структуру Sl9 что другая трансформация Т2
или повторение Тг уже не сможет осуществиться в
измененном Т^, даже если она осуществляется в исходном
Sj. Например, пассивная трансформация Тр превращает
Sx (The workers staged a sit-down strike «Рабочие устроили
сидячую забастовку») в Т^ Sx: A sit-down strike was staged
59 Вообще данная структура может быть подвергнута
нескольким трансформациям (например, ? ? V ?) или употреблена в
позиции дополнения N (или в любой другой позиции ?) в главном
предложении. Данная трансформация может иметь место более чем в
одной структуре, например нулевое повторение или инЕерсия
??. Для данного языка мы можем определить, в каких типах и
какие трансформации структур возможны.
623

by the workers «Сидячая забастовка была устроена
рабочими», однако полученное Тр ?? уже не может
подвергаться трансформации Тр (чтобы получилось Тр ?? S^,
ибо трансформ Тр S1 имеет структуру ? ? V ? ?,
которая трансформации Тр обычно не подвергается (см.
сноску 49).
Иногда рассматриваемые трансформации можно
разложить на элементарные более чем одним путем; алгебра
трансформаций соответственно будет различной для
каждого способа анализа.
Последовательную реализацию элементарных
трансформаций мы будем называть их произведением.
Например, предложение May there be mentioned now a certain
secret? «Можно ли сейчас упомянуть один секрет?» может
быть выведено из предложения N may mention now a
certain secret «N может сейчас упомянуть один секрет» с
помощью трансформаций Тр Td ?, Тд, описанных в§§4.11,
42, 13 и 2; мы получаем последовательно Тр S (A certain
secret may be mentioned now by N «Один секрет может
быть сейчас- упомянут N' ом», ?? Td S (A certain
secret may be mentioned now «Один секрет может быть сейчас
упомянут»); Т^ ?d T, S (There may be mentioned now a
certain secret «Может быть упомянут сейчас один секрет»).
Некоторые произведения не встречаются; если же они
встречаются, то только в определенном порядке (например, Td,
при которой опускается by ?, встречается после Т^, но не
перед ней). Чтобы выйти из затруднения в таких
случаях, некоторые трансформации иногда можно рассматривать
в качестве позиционных вариантов других
трансформаций 60. Кроме того, утверждать, что в случае
отсутствия Т,- S (при этом 5 само может быть результатом
различных трансформаций) имеет место Т,- с идентичным
значением, это все равно, что считать иногда все произведения
пустыми. Таким образом, идентичность рассматривается
как позиционный вариант Т{ во всех тех позициях, где Т,-
невозможно. С этой точки зрения Тр Тр S, например,
возможно, но равно Тр S. Подобное решение не представляет
60 Если две трансформации входят в произведения,
находящиеся в отношении дополнительной дистрибуции, так, что они
неупотребительны в одной и той же позиции, то мы можем
назвать их позиционными вариантами и считать одной и той же
трансформацией, принимающей различные значения f различных
позициях.
624

интереса, за исключением случаев, когда с его помощью
можно получить полезные результаты. Итак, когда
встречаются произведения определенных трансформаций и в
том и в другом порядке, результат может быть или
одинаковым, или различным; обычно он бывает одинаковым,
например: ?? Тд S~T^ ?? St.
Ясно, что это элементарные трансформации,
составляющие множество основных трансформаций; произведения
членов этого множества основных трансформаций дают
другие различные члены множества. Умножение,
посредством которого получено произведение, может быть
ассоциативным (в математическом значении этого слова)
и коммуникативным в зависимости от свойств
трансформации в конкретном языке, а частично и от того, как
определены различные элементарные трансформации. Таким
образом, трансформацию идентичности мы можем теперь
определить как трансформацию, при которой S остается
без изменения. Для каждой трансформации можно найти
обратную ей трансформацию как трансформацию,
уничтожающую результат данной трансформации: например,
обратной трансформацией Т~1 по отношению к Тр
является ?2 ? be Ken by N1-^Ni ? V N2. Для алгебры обратная
трансформация Тг1 представляет незначительный
интерес, поскольку обычно она применяется только после Т,-
и не сочетается с другой Т.
5.3. Добавление (соединение) трансформированных
предложений. Многие трансформации возможны только
тогда, когда предложение, в котором их производят,
встречается вместе с другим предложением и обладает
статусом второстепенного члена по отношению к этому
другому предложению. То, какие конкретные предложения
встречаются вместе, зависит от окружения, подобно тому
как от окружения зависит совместная встречаемость
членов двух классов в предложении. Сочетание
предложений с последовательными трансформациями представляет
интерес только в том отношении, что эта операция над
трансформированными предложениями отлична от
описанной в § 5.2.
Мы рассмотрели три общих типа сочетания предложений
с характерными для них трансформациями: параллельные
предложения, пересекающиеся предложения (с общими
словами) и субстантивированные предложения, служащие
подлежащими или дополнениями других предложений.
40 Заказ № 2064
625

Предложения можно соединять различными способами
до тех пор, пока удовлетворяются условия правил
их сочетания; но каждое сочетание требует нового
предложения, которое может встречаться вместе с другими.
В качестве примера рассмотрим предложение: For the
refugees to have made so much of my arranging their border-
crossing seemed to me sadder than anything else they
did «To, что беженцы придавали такое значение моей
организации их перехода границы, казалось мне
печальнее, чем что-либо другое (из того, что) они делали». Здесь
The refugees cross borders «Беженцы перешли границу»
(с местоимением they) субстантивировано и употребляется
в качестве дополнения к I arranged ( ) «Я
организовал ( )». Последнее в свою очередь употребляется
в качестве дополнения к The refugees have made so much
of ( ) «Беженцы придавали такое значение ( )».
Это последнее употребляется как подлежащее при ( )
seemed sad to me «( ) казалось мне печальным». Это
в свою очередь соединяется с помощью -er than «-ее чем» с
замещенным нулями параллельным предложением ( )
seemed sad to me «( ) казалось мне печальным»,
подлежащим в котором является anything «что-либо»
(единственная часть параллельного предложения, не замещенная
нулями); к этому образованию добавляется, пересекаясь с
ним, wh трансформ предложения They did anything
else «Они делали что-либо другое» (с нулевым вариантом
слова which «(из того что)», которое является заместителем
anything else «что-либо другое», и со словом they «они»,
которое является заместителем слов the refugees
«беженцы»). Различные предложения или сочетания предложений
(включая сложное предложение) могут подвергаться
разнообразным трансформациям описанного в § 5.2 типа.
Например, все предложение целиком может подвергаться
вопросительной трансформации (мы не учитываем здесь
стилистических соображений; однако, производя другую
субстантивацию, мы можем избежать стилистических
трудностей).
5.4. Ядро грамматики. Из §§ 5.2 и 5.3 следует, что
каждое предложение можно выразить в терминах
трансформаций. Дано некоторое предложение. Мы можем
проверить наличие в нем любых трансформаций;
предложение окажется состоящим из последовательности исходных
предложений (которые были трансформированы в данное
626

предложение)с различными вводящими или
соединительными элементами (см. § 3). Таким образом, мы разлагаем
каждое предложение на трансформации, исходные
элементарные предложения и соединительные элементы;
элементарные предложения мы будем называть
предложениями, принадлежащими ядру грамматики. Любые два
различных предложения разлагаются по-разному,
различаясь либо ядерными предложениями, либо
трансформациями; одно и то же предложение также можно разложить
двумя различными способами, так как две
необратимые трансформации (примененные к частично
различающимся ядерным предложениям) могут в качестве
результата иметь одно и то же предложение (омонимия)61.
Ядро представляет собой множество элементарных
предложений и соединительных элементов, так что все
предложения данного языка могут быть получены из
одного или нескольких ядерных предложений (с
соединительными элементами) с помощью одной или нескольких
трансформаций. Каждое ядерное предложение является,
конечно, определенной конструкцией из классов слов,
которой удовлетворяют определенные члены
соответствующих классов.
Если множество различных типов конструкций будет
состоять из разнообразных ядерных предложений, то ядро
не будет представлять серьезного интереса даже с
практической точки зрения. Но ядра обычно содержат немного
конструкций; применение трансформаций к этим немногим
конструкциям дает все многочисленные конструкции
данного языка. Ядерными конструкциями английского языка
61 Множество всех предложений является замкнутым по
отношению к трансформациям. Если омонимичные предложения можно
каким-то образом отличать от всех других предложений, то
множество всех трансформаций (т. е. всех встречающихся произведений
элементарных трансформаций) разделит множество предложений
на части. Таким образом, множество трансформаций представляет
собой частное от деления по отношению к множеству предложений.
Если мы отобразим множество предложений на множество
трансформаций (так, что каждое предложение будет соотнесено с
определенным произведением трансформаций, которые с ним могут
произойти), то предложения, соотносимые с трансформацией
идентичности, будут представлять собой ядро множества предложений по
отношению к этому отображению. Эти ядерные предложения
являются исходными элементарными предложениями, о которых говорилось
выше.
40*
627

являются лишь следующие:
? ? V (для 1/, встречающихся без
дополнения)
? ? V ? ? (для ? ?/, которые
встречаются вместе с
ограниченным числом V)
? ? V N
N is N
N is A
N is ? ?
? is D
Существует еще несколько конструкций, таких, как:
N is between N and ?.
Зафиксировано также некоторое количество
устойчивых конструкций, не подвергающихся трансформациям
(кроме трансформаций косвенной речи), например:
NU Yes62.
И, наконец, существуют соединительные и вводящие
элементы, описанные в § 3, а также интонационно
отделяемые вводящие элементы и группы D и PN; все они
встречаются вместе с любым ядерным предложением. Класс V
в этих конструкциях включает сочетания VP и VD\ А
включает D А\ N включает сложное N и особые формы,
такие, как ? ? ?> разнообразные слова класса ? и слова,
употребляющиеся после класса ? (количественные и др.),
а также суффикс множественного числа -s83.
По-разному анализируя трансформации, можно
получить различные множества ядерных структур. Однако
результат не изменит существенно картину структуры
данного языка и еще меньше — структуру языка вообще.
62 Но VI представляет собой ядерное предложение ? ? V с
нулевым вариантом слова you плюс восклицательная интонация.
Заметим, что только последовательности предложений или
предложения с очевидными нулями (типа V\) могут быть приведены к виду
полного предложения. Традиционное Fire! остается без изменений;
мы не знаем, какими словами его следует дополнить.
63 Большинство случаев Ving считаются относящимися к классу
V (это или is -ing — распространение подкласса v+V, или
различные трансформы V). Но некоторые из этих случаев являются членами
класса А; их окружения отличаются от окружений класса V.
Например, unyielding «неподдающийся» и understanding
«понимающий» в Не has a very understanding manner «У него очень
понимающий характер».
628

Обычно ядерные предложения не содержат элементов,
которые повторяются в других частях данного
предложения и в соседних предложениях. В структурной
лингвистике такие повторения исключаются из рассмотрения
в ходе трансформационного анализа благодаря выделению
независимых элементов (независимых в пределах
предложения) и устранению зависимости от других
предложений 6\
Независимость ядерных предложений состоит в
том, что последующие правила грамматики (правила,
объясняющие, как из ядерных предложений строятся
реальные предложения языка) не должны точно
определять того, какие ядерные предложения могут
вступать в соединение друг с другом (исключением являются
лишь относительно слабые ограничения, накладываемые
на сочетаемость предложений). Если, однако, между
двумя ядерными предложениями существуют особые
отношения, связанные с их окружением, это должно быть
отмечено в грамматике конструкций, т. е. в грамматике,
содержащей правила трансформаций и другую
информацию, необходимую для построения всех предложений.
Кроме того что ядерные предложения представляют
собой минимальные конструкции предложений, в них
проявляются также основные ограничения в сочетаемос-
тях элементов языка. Ограничения, определяющие,
какой член данного класса может встречаться совместно
с членом соседнего класса, содержатся в перечне реальных
предложений, удовлетворяющих каждой из ядерных
конструкций. Из-за свойств трансформаций они не влияют
на эти окружения. Окружения слов во всех предложениях
языка в общем совпадают с окружениями в ядерных
предложениях; в ядре не содержатся только значительно более
64 Поэтому ядерные предложения максимально независимы
друг от друга; можно сказать, что они дают минимальную
информацию друг о друге. (В противоположность этому трансформы и
последовательности предложений содержат исчерпывающую
информацию друг о друге.) Однако некоторые зависимости между
предложениями не могут быть устранены с помощью указанных методов,
и они остаются в ядре. Таковы зависимости между некоторыми
расплывчатыми и неопределенными подклассами слов, например
партитивными прилагательными при определенном существительном:
наличие одного из них в ядерном предложении говорит о том, что в
ядре существует подобное предложение с другим партитивным
прилагательным при этом существительном.
629

слабые ограничения, определяющие сочетаемость
предложений между собой. В связи с этим можно поставить
вопрос о дальнейшем подразделении ядерных предложений
на основе минимальных ограничений с той целью, чтобы в
соответствии с грамматикой ядерных конструкций из этих
подразделений можно было построить ядерные
предложения (в основном с помощью пересекающихся сочетаний
из этих минимальных ограничений). Это означает, что мы
должны извлечь NV, V N (дополнение), VPN, V D и DA
из содержащих их структур (и различных сложных слов)
и соединить, например, JVf. Vj с Nj Nk для построения
предложения Ni Vf Nk.
5.5. Роль трансформаций в языковой структуре.
Трансформации играют особую роль в общей структуре языка.
Благодаря неограниченной повторяемости различных
трансформаций становится возможным построение
разнообразных предложений неограниченной длины из набора
ядерных предложений. Трансформации придают сложному
предложению организованный вид (ср.§§2 и 3). В
результате с их помощью удается определить структуру
конструкций, не поддающихся обычному лингвистическому
анализу (например, структуру flying planes «летающие
самолеты» в Flying planes is my hobby «Летать на
самолетах — мое любимое занятие»), и объяснить различия в
структурах двух омонимичных предложений (например,
They appointed a fascist chief of police «Они назначили
фашиста начальником полиции»:
1) A fascist is chief of police «Фашист — начальник
полиции» — подлежащее в They appointed ( ) «Они
назначили ( )»;
2) (The) chief of police is a fascist «Начальник
полиции — фашист» — пересечение в общих словах в They
appointed a chief of police «Они назначили начальника
полиции»)65.
Вообще на основе трансформаций можно определять
различия и сходства предложений. Рассмотрим, например,
следующие четыре сходных предложения:
Sx Mary has a sad fate „У Мери печальная судьба"
S2 Mary's fate is sad „Судьба Мери печальна"
65 Обе проблемы детально обсуждаются с теоретическим
обоснованием в диссертации Н. Хомского «Transformational analysis».
630

53 Mary's fate is a sad one „Судьба Мери печальная"
54 Mary's is a sad fate „Судьба Мери — печальная
судьба".
Эти предложения получены в результате
трансформаций некоторых или всех трех ядерных предложений:
Кх Mary has a fate
/С2 Fate is a fate
/C3 Fate is sad.
Произведены следующие трансформации:
В Sx\ Kz, пересечение с /f,.
В S2: ??, N has ? >N's N, пересечение с /С,.
В 53: /Cj, Af has Af ^ATs N, пересечение с К2
(первое ?)\
/С2, заместитель второго ?\
/С3, пересечение с /С, (второе Л/);
В 54: /С1? Л/" has N >N's N, пересечение с К2
(первое ?);
/С2, нулевое повторение первого ?;
Къ, пересечение с К2 (второе ?).
Интересно заметить, что данные предложения
(интуитивно мы считаем их семантически эквивалентными или
почти эквивалентными) произведены из одних и тех же
ядерных предложений (за тем лишь исключением, что в
некоторых из них содержится /С2, которое едва ли может
обусловить семантическое изменение) и различаются
только тр ансформациями.
Трансформации часто нарушают структурные
ограничения, накладываемые ядерной грамматикой. Например,
в английском предложении всегда имеется подлежащее;
но оно может быть опущено при пассивной трансформации
и при последующей трансформации опущения (см.
§ 4.42)66. Предложение ? ? V без дополнения или даже
? ? может быть трансформировано в пассивную форму,
если предварительно подвергнуть его трансформации,
состоящей в замещении группы V (см. § 4.41): Не stum-
66 Подобная гибкость (flexibilities) возникает в основном тогда,
когда трансформация придает предложению другую структуру,
обладающую этой гибкостью; в данном случае — сходство между
пассивной и активной формой предложения NVPN с опускаемыми PN.
631

bled unexpectedly «Он споткнулся неожиданно»; Не did
it unexpectedly «Он сделал это неожиданно»; It was done
by him unexpectedly «Это было сделано им неожиданно».
Во многих случаях трансформации вносят структурную
гибкость непосредственно. Они могут изменять
грамматический статус предложения, превращая его в статус
группы N и тем самым создавая возможность соотнесения
предложения с N V или V N и пр., находящимися вне его.
В результате трансформаций одна из частей предложения
может быть выдвинута на первый план. Кроме того,
трансформации создают и стилистические различия.
5.6. Совместная встречаемость и трансформация в
структурной лингвистике. На основе рассмотрения
окружений и трансформаций могут быть определены важные
свойства языковой структуры. Конструктивные свойства
грамматики, хорошо известные из дескриптивной
лингвистики, ограничены, вообще говоря, ядром. В ядре
конструкции строятся как соединения (конкатенации)
различных входящих в него конструкций, самыми
элементарными из которых являются классы морфем. Классы
или последовательности классов (и их члены)
взаимозаменяемы в определенных позициях в этих конструкциях.
Нельзя считать, что в основе трансформаций лежит тот
же принцип. Трансформации основаны на ином
отношении — на отношении эквивалентности; оно не
рассматривается в дескриптивной лингвистике. Все предложения,
описываемые в терминах конструкций, фактически
подвергаются особому анализу по составляющим, поскольку
анализ по конструкциям есть анализ в терминах
непосредственно составляющих (подконструкций). При
трансформационном анализе это не является необходимым для всех
предложений. Многие затруднения, возникающие в
дескриптивной лингвистике, объясняются тем, что анализу
по непосредственно составляющим подвергают даже такие
типы предложений, которые ему не поддаются, так как
эти предложения получены в результате трансформаций
других предложений. По этой и другим причинам
невозможно дать полное описание языка только в терминах
конструкций, без учета трансформационных отношений67.
Некоторые из операций, производимых над
конструкциями в дескриптивной лингвистике, могут быть описаны
67 Это было показано Н. Хомским. См. сноску 1.
632

в терминах трансформаций ввиду того, что многие
распространения конструкций (A N=N9 т. е. N заменяемо на
AN) можно получить также в результате трансформаций
(пересечения предложений). Если ядерные конструкции
подразделить по областям совместных встречаемостей (см.
§ 5.4), то указанное положение станет более общим.
Трансформации имеют частичные сходства с некоторыми
элементами и отношениями, рассматриваемыми в
дескриптивной лингвистике. Наиболее важными из них являются
сходства трансформаций с вариантами как свободными,
так и позиционно обусловленными. Однако, если А есть
вариант ?, то А должно быть в состоянии замещать В
или должно находиться с В в отношении дополнительной
дистрибуции; в остальном окружения А и В должны быть
идентичными. Указанные условия неприменимы к
предложениям, потому что в дескриптивной лингвистике
окружения рассматриваются только в границах предложений.
Основное отличие ядра от всей остальной структуры
языка заключается в том, что в нем обычно содержатся
индивидуальные окружения членов классов слов. С ядром
связан ряд проблем, например: определение окружений
статистическим путем, оценка приемлемости окружений,
различия между языковыми текстами. Между ядром и
трансформационной структурой существует пограничная
область, содержащая некоторые типы
квазитрансформаций и продуктивности.
Наконец, как уже было сказано, ядро (включая
перечень соединительных элементов) конечно; все
неограниченные возможности языка являются свойствами
трансформаций. Это интересно отметить, так как, вообще
говоря, невозможно составить разумную грамматику или
описание языка, если считать его конечным. Хотя
языковый текст, на основе которого составляется грамматика,
естественно, конечен, грамматика, способная порождать
все предложения этого текста, окажется в состоянии
порождать также многие другие предложения, и при этом
неограниченное количество предложений неограниченной
длины. Если бы мы стали утверждать, что язык конечен, то
нам пришлось бы включить в грамматику некоторые~в
высшей степени произвольные условия количественного
характера — например, утверждение, что в данной позиции
допустимо не больше трех появлений слова and перед N.
Поскольку грамматика не может не порождать неограни-
633

ценный язык, желательно отделить те ее свойства,
которые обусловливают эту неограниченность, от остальной
части грамматики.
Язык тогда будет состоять из конечного числа ядерных
предложений, представляющих собой небольшое
количество структур из нескольких классов морфем, объединенных
в некоторое число конструкций; из некоторого множества
соединительных и вводящих элементов и некоторого
множества элементарных трансформаций, при которых любое
ядерное предложение или любая последовательность
ядерных предложений могут подвергаться одной или
нескольким трансформациям; при этом результаты правильно
трансформированных предложений могут быть включены в
последовательности предложений с помощью
соединительных элементов.
Учет индивидуальных окружений дополняет описание
языка, основанное только на рассмотрении
трансформаций. Окружения вскрывают существующее в языке
отношение, с помощью которого можно установить систему
алгебраических структур и алгебраических отношений в
языке. Способ построения этой системы состоит в том, что
для каждой конструкции из двух или более классов С, С2...
подбирается соответствие, связывающее с каждым членом
С, те члены С2, которые встречаются вместе с ним в этой
конструкции, и т. д. Для разных конструкций
устанавливаются разные соответствия; некоторые из них
многозначны; индивидуальные соответствия бывают различными в
различных текстах. Оказывается, однако, что устойчивые
структуры всегда характеризуются определенными типами
соответствий.
5.7. Применение трансформаций. С трансформациями
приходится сталкиваться при изучении или
использовании различных языковых систем. Например,
трансформации находят особое применение в типологии языков —
для сравнения языков различных типов структуры68.
68 Трансформациями пользуются и при переводе, так как
сходства между многими языками больше в ядерных предложениях, чем
во всей их структуре (трансформации, и в частности конкретные
особенности трансформаций, различаются в большей степени).
Можно установить переводные эквиваленты для ядерных сочетаний
слов и, если это необходимо,— даже для элементарных
трансформаций как таковых. Есть также основания полагать, что ядра могут
функционировать отлично от трансформаций в памяти и мысли.
634

Основное использование трансформаций, однако,
основывается на их особом смысловом статусе. Значение
есть некоторого рода оценка, и оно не может
рассматриваться специально в такой науке, как структурная
лингвистика или теория трансформаций. Однако оказывается
возможным для различных целей производить некоторую
практическую оценку значения; для большинства
подобных оценок трансформации будут иметь особый статус.
Очевидно, многие предложения, являющиеся
трансформами друг друга, имеют почти одно и то же значение,
различаясь только внешним грамматическим статусом
(различными грамматическими отношениями к
окружающим элементам в предложении). В этом нет ничего
удивительного, так как и значение, и трансформации связаны с
какой-то определенной областью встречаемости.
Наблюдающееся при некоторых трансформациях
изменение значения можно считать обусловленным особыми
морфемами (соединительными, вводящими, а также
подклассами класса V), в окружении которых данные
трансформации имеют место. Вопрос о том, в какой степени
и в каком смысле значение при трансформациях не
изменяется, требует изучения. Однако мы уже располагаем
достаточными сведениями для того, чтобы считать
трансформации средством, пригодным для разложения сложных
предложений при определенных семантических условиях.
Можно нормализовать любую последовательность
предложений, сводя каждое из них к его ядерным
конструкциям и их трансформациям. Тогда увеличится текст,
но составляющие его предложения, согласно ядерной
грамматике, упростятся. В результате окажется возможным
сравнивать и упорядочивать ядерные предложения (в
данной речи и при сопоставлении различных видов речи)
таким образом, каким не удавалось сравнивать и
упорядочивать исходные предложения. Трансформации будут
выявляться при сравнении текстуального окружения
предложения и его трансформов (например, определяется,
может ли данная тройка NV N, которая встречается в
данном окружении, встречаться в том же окружении при
трансформации в пассивную форму). Методы подобного рода
можно использовать для приравнивания разнообразных
квазитрансформаций к трансформациям данной речи или
для применения необратимых трансформаций в обоих
направлениях.
635

Трансформации оказывают огромную пользу и при
анализе речи. Часто из-за сложности многих предложений,
если текст посредством трансформаций не нормализован,
оказывается невозможным применить метод анализа речи.
Для анализа речи не требуется сводить предложения к их
ядерной форме; нужно только трансформировать эти
предложения и их части, содержащие одни и те же слова, таким
образом, чтобы получить, если возможно, одну и ту же
структуру.

Д. С. Уорс
ТРАНСФОРМАЦИОННЫЙ АНАЛИЗ КОНСТРУКЦИЙ
С ТВОРИТЕЛЬНЫМ ПАДЕЖОМ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ1
0. Введение. Традиционный подход к описанию
синтаксиса русского литературного языка основывается на
морфологическом определении классов слов и состоит главным
образом в более или менее исчерпывающем перечислении
различных типов словосочетаний и предложений, в
которые могут объединяться элементы этих классов,
например существительное, управляемое существительным или
глаголом, и т. д. Такие конструкции, определяемые
морфологическим путем, молчаливо считаются наименьшими
формальными классами. Однако морфологическое описание
само по себе способно дать лишь поверхностную картину
русского синтаксиса, поскольку внутри конструкции
одного и того же типа можно интуитивно распознать
большее или меньшее число различного вида отношений.Об этом
свидетельствует, например, разница между John was eating
all the cheese «Джон ел весь этот сыр» и John was eating
all the time «Джон ел все время» в английском языке или
различия между следующими случаями употребления
конструкции глагол + существительное в творительном
падеже в русском языке: руководит батальоном, машет
платком, приезжает стариком, воет шакалом, читает
вечером, идет лесом, говорит шепотом и т. д. При таком
понимании формы, которое не идет дальше
морфологического описания, мы сталкиваемся с тем, что одна форма
может иметь множество различных значений. Ликвиди-
1 См. Dean Stoddard Worth, Transform analysis of Russian
instrumental constructions, «Word», vol. 14, № 2—3, New York,
1958, p. 247—290.
637

ровать эту трудность можно только двумя путями. Первая
возможность — это отнести все различия между
единицами с одинаковой морфологической структурой в область
лексики и (допуская, что лексика не имеет ничего общего
с грамматикой) считать эти различия лежащими вне
интересов лингвиста 2. Вторая возможность — учитывать
разнообразие отношений внутри одного морфологического
класса, разбивая последний на отдельные подклассы,
выделяемые на чисто семантической основе.
Последний путь принят составителями второго тома
новой грамматики Академии наук СССР, которая
содержит наиболее полное синтаксическое описание русского
языка 3.
Покажем в целях сравнения, как анализируются в
этом труде русские конструкции с творительным падежом.
01. Традиционный анализ. В академической грамматике
словосочетания глагола с определяющим его
существительным в творительном падеже разбиваются на пять
больших классов (один из них уже архаический) на базе
тех отношений, которые имеют место между глаголом и
существительным. Эти пять классов называются так:
объектный, временной, пространственный, определительно-
обстоятельственный и причинный; большинство классов
делится на некоторое число подклассов, определяемых
2 Устранение всех неформальных категорий проведено с
наибольшей последовательностью в работе M. H. Петерсона «Краткий
очерк синтаксиса русского языка», М., 1930.
3 «Грамматика русского языка», т. II, Синтаксис, ч. 1—2,
Институт языкознания АН СССР, М., 1954. Из более ранних
работ, придерживающихся того же подхода, наиболее важны
следующие: А. А. Шахматов, Синтаксис русского языка, изд. 2-е,
Л., 1941, и А. М. Пешковский, Русский синтаксис в научном
освещении, изд. 7-е, М., 1956. Более поздние работы по синтаксису
повторяют тот же семантический принцип, правда в меньших
масштабах: см., например, Е. М. Галкин а-Федо?ук,
Современный русский язык, Синтаксис, М., 1957; А. Н. Гвоздев,
Современный русский литературный язык, ч. 2, Синтаксис, М., 1958.
Конструкции с творительным падежом в академической грамматике
исследуются в различных разделах: как словосочетания
(«Грамматика русского языка», II, 1, стр. 132 и ел.), как члены
предложения, особенно после связочных и полусвязочных глаголов, таких,
как быть, казаться, статьи ?. д. (указ. соч., II, 1, стр. 427 и ел.), и
как обстоятельственные группы различного типа (указ. соч., II, 1,
стр. 572 и ел.). Некоторые конструкции встречаются сразу в
нескольких разделах, например: расстались солдатами (стр. 137),
расстались большими приятелями (стр. 433).
638

на основе различных критериев, по большей части
семантических.
Наиболее обширным из этих пяти классов является тот,
который выражает объектные отношения. Этот класс
определяется как выражающий «действие и орудие,
посредством которого совершается действие»4, например: рубить
топором, писать чернилами. Один подкласс содержит
глаголы со значением «снабжения, наделения в широком
смысле» и существительные, обозначающие объект,
посредством которого некто «наделяется или не наделяется» 5,
например: наградить орденом, снабдить деньгами,
обделить наследством и т. д. Другой подкласс содержит
глаголы, обозначающие движение, и существительные,
обозначающие «часть тела или органически связанный с
производителем действия предмет»6, например: махать рукой,
топать ногами. В случае если глагол и существительное
имеют более абстрактное значение, они образуют
«сочетания, в которых в зависимом слове значение орудия
несколько ослабляется и заменяется более широким
значением косвенного объекта»7, например: удивить умом,
угрожать войной, уморить голодом. Сочетания,
выражающие отношения «косвенного объекта», сами разделяются
в свою очередь на некоторое число подгрупп, первая из
которых содержит глаголы, означающие «наполнение,
насыщение», и существительные, означающие «предмет,
которым что-нибудь наполняется»8 — набить сеном,
исполниться ненавистью, нагрузить поручениями-,
указывается, что эта подгруппа содержит слова как
конкретного, так и абстрактного значения, что, по-видимому,
противоречит приведенному определению данного
подкласса.
В специальном разделе рассматриваются те сочетания
с косвенным объектом, в которых глагол.означает
«обладание, внутреннюю увлеченность, постоянное занятие»9,
например: владеть французским языком, восторгаться
4 Грамматика русского языка, т. II, 1, стр. 132.
5 Указ. раб., стр. 133.
6 См. указ. раб., стр. 133.
7 Указ. раб., стр. 134, 136.
8 См. указ. раб., стр. 134.
9 Указ. раб., стр. 135. Семантическое единство этой группы не
столь ясно для автора, как, вероятно, было ясно для составителей
этой грамматики.
639

друзьями, заниматься спортом, любоваться природой;
в некоторых случаях существительное в творительном
падеже может в то же самое время означать «источник
чувства или переживания, выраженного глаголом»1?, например:
гордиться победой, пленяться красотой. Другой подкласс
(по-видимому, также выражающий косвенные объекты,
хотя об этом нигде не сказано) состоит из
существительных, «на которые распространяется деятельность» одного из
семи следующих глаголов: ведать, заведовать,
командовать, править, распоряжаться, руководить, управлять.
Последний подкласс класса, выражающего объектные
отношения, состоит из словосочетаний, образованных или
глаголом в форме страдательного залога, или
страдательным причастием в сочетании с существительным в
творительном падеже, которое обозначает «производителя
действия— лицо или предмет»11, например: «Чины людьми
даются» (Грибоедов); «Вражда умирает влияньем годов»
(Некрасов); «Все покрыто было снегом» (Пушкин); «Все
здесь было создано нами» (Николаева).
Видимо, сознавая неестественность включения в класс
объектных отношений этих явно пассивных трансформов,
авторы пытаются сделать оговорку, замечая, что «...в этих
случаях формы словосочетаний тесно связаны со
структурой так называемых страдательных оборотов и особого
типа глагольных предложений»12. Второй основной класс,
10 Указ. раб., стр. 135. Не ясно, на каком основании различается
этот тип сочетаний и те сочетания, которые входят в пятый
основной (причинный) класс.
11 Указ. раб., стр. 136.
12 Все подобные сочетания страдательного причастия и
существительного в творительном падеже представляют собой самые
обычные трансформы одной из двух возможных конструкций:
1) конструкции существительное в именительном падеже +
переходный глагол + существительное в винительном падеже, например:
Все здесь создано нами — Мы создали все здесь; 2) конструкции,
уже содержащей существительное в творительном падеже
(рассматриваемой в другом месте этой работы), например, Книга, прикрытая
тряпочкой происходит из X прикрыл книгу тряпочкой. Первая из
двух приведенных трансформаций точно соответствует активно-
пассивной трансформации в английском языке (см. об этом Noam
Chomsky, Syntactic structures, The Hague, 1957, p. 77 и ел.
[см. наст, сборник, стр. 487 и ел.]; Robert В. Lees, рецензия на
книгу Н. Хомского в «Language», т. 33, 1957, стр. 375—408,
особенно стр. 388; Zellig S. Harris, Co-occurrence and
transformation in linguistic structure, «Language», т. 33, 1957, p. 283—340,
особенно 325 и ел.; остальная литература по данному вопросу
640

представленный в академической 1рамматике, включает
сочетания, выражающие временные отношения. Он
делится на два подкласса, на этот раз на основе чисто
морфологических критериев. В первый подкласс входят
существительные в творительном падеже единственного числа,
обозначающие время дня или время года и обязательно
сопровождаемые согласованными прилагательными или
управляемыми существительными, например: Он уехал
глубокой осенью; Случилось поздней ночью13. Особая подгруппа
содержит существительные (непременно одушевленные, хотя
в грамматике об этом и не упоминается), обозначающие
возраст, занятие или социальное положение, которые
присущи во время действия субъекту глагола, например: Он
уехал ребенком; Расстались солдатами, а встретились
полковниками. То, что данная подгруппа неправильно
отнесена к этому классу, доказывается хотя бы тем фактом, что
она не может иметь (и не имеет в действительности)
определяющего прилагательного или определяющего
существительного при существительном, в творительном падеже.
Второй подкласс временных сочетаний включает в себя
существительные в творительном падеже множественного
числа, обозначающие «действие, повторяющееся в
течение называемого существительным отрезка време-
указана в приведенных работах) и отличается от второй
трансформации так же, как конструкция The wine was drunk by the guests
«Вино было выпито гостями» отличается от конструкции John was
drunk by midnight «Джон был пьян к полуночи» (примеры взяты из
книги Н. Хомского [см. наст, сборник, стр. 491]).
13 Советские лингвисты полагают, что все слова подобного
типа являются наречиями в тех случаях, когда они встречаются
без определяющего слова: зимой, ночью. Однако, как нам· кажется,
нет должного основания считать формы « + осенью», « + вечером»
наречиями, а вторую половину конструкций «глубокой + осенью»,
«поздним + вечером» — существительными, поскольку обе эти
•формы встречаются в совершенно идентичном окружении, а
прилагательное всегда можно свободно добавить или вычесть.
(Трансформации типа T: 0 -*F; ?: F-+0 см. в §0.221.) В нашем
понимании подобные слова должны составлять специальный подкласс
существительных, характеризующихся: 1) тем, что они могут
управляться в винительном падеже непереходным глаголом на -ся,
например: Он развлекался всю зиму и 2) тем, что в некоторых
окружениях они могут определяться только очень ограниченным числом
качественных прилагательных (учитываются ограничения на
трансформацию ?: 0->·?; ср. §0221), например: Он вернулся поздней
осенью -+Он вернулся поздней, холодной, но все-таки довольно
приятной осенью (отметим, что ограничения для английского языка
сходны с ограничениями для русского языка).
41 Заказ № 2 064
641

ни»14, например: Алексей целыми днями приглядывался
к Комиссару. Не совсем ясно, однако, в чем
специфическое отличие этого второго подкласса (если не принимать
во внимание множественное число морфем и их
значение).
Третий основной класс состоит из сочетаний,
выражающих пространственные отношения. Эти сочетания
содержат «глагол, обозначающий движение, и существительное в
творительном падеже, обозначающее место или
пространство, по которому направляется движение»15, например:
пробрался огородами, ехал лесом. Если глагол имеет иное
значение, а не значение движения, то «словосочетания,
выражающие пространственные отношения, приобретают
оттенок временного значения»16, например: «Дорогою
стали бить» (Шолохов).
Четвертый основной класс, который выражает опреде-
лительно-обстоятельственные отношения, содержит
существительные, обозначающие «способ совершения действия,
называемого глаголом»17, например: «Запел высочайшим
фальцетом» (Тургенев)', «Танки горели голубым пламенем»
(Кетлинская)™. Один подкласс четвертого класса содержит
существительные, которые «означают способ совершения
действия, выступая для выражения сравнения»19. В этом
случае авторами «Грамматики» делается одна из немногих
попыток использовать при анализе трансформации;
например, конструкция течет рекой сравнивается с
конструкцией течет, как река. В другой подкласс четвертого
класса входят существительные, характеризующие «способ
совершения действия с количественной стороны»20,
например: «Летят стадами птицы» {Крылов)', «которые сыпал
он мешками» (Гоголь). Только в примечании упоминается
об особом типе определительно-обстоятельственных
сочетаний, в которых «зависимое существительное по своему
14 «Грамматика русского языка», т. II, 1, стр. 138.
15 См. там же.
16 См. там же.
17 Указ. раб., стр. 138—139.
18 Грамматика не упоминает о том важном структурном факте,
что почти во всех этих сочетаниях обязательно наличествует
прилагательное, которое определяет существительное в творительном па·
деже. Заметим, что, например, конструкция Танки горели пламенем
невозможна. Ср. сн. 22 (ниже).
19 Указ. раб., стр. 139.
20 См. там же.
642

лексическому значению близко к значению управляющего
глагола»21, например: «изучающим взглядом оглядел»
(Кетлинская)) «Быстрыми шагами она шла» (Николаева)22»
В пятый основной класс, выражающий отношения
причинности, входят существительные, «которые обозначают
явление или состояние, обусловившее действие,
обозначаемое глаголом»23. Для данного класса приводятся
только два архаических примера: «Осел мой глупостью в
пословицу вошел» (Крылов) и «Случалось ли, чтоб вы... Ошибкою
добро о ком-нибудь сказали?» (Грибоедов). При этом
говорится, что подобные сочетания в современном русском
языке заменились на конструкции с «по» плюс
существительное в дательном падеже или на конструкции с
предлогами «из-за» или «от» с родительным падежом: «сделал по
ошибке», «отстает от лени, от невнимания»2*.
0.2. Трансформационный анализ. Случайный характер
традиционной классификации, приведенной выше,
очевиден. В настоящей статье предлагается иной метод
классификации тех же конструкций, метод, который
основывается на форме там, где традиционный подход опирается
на значение25. Технические приемы, предлагаемые здесь,
состоят главным образом в том, что каждая
классифицируемая единица исследуется с двух точек зрения:
во-первых, определяется, что представляет собой данная
конструкция (при этом традиционная классификация на
морфологической основе применяется настолько, насколько
это возможно), во-вторых, выясняется, чем может стать
данная конструкция и каким специфическим изменениям
она может подвергаться. Такие изменения носят название
трансформаций (в соответствии с терминологией,
применяемой Хомским и Хэррисом26). Необходимо
оговориться, что в настоящей работе трансформации используются
21 Указ. раб., стр. 139, примечание.
22 В этом случае упоминается, что необходимы определяющие
элементы (ср. ранее, сн. 18).
28 Указ. раб., стр. 139 и ел.
24 О применении трансформационного анализа к
диахроническому синтаксису см. §0.311 и сн. 44.
25 Дальнейшее сравнение этих двух точек зрения см. § 7.0.
26 См. сн. 12. Автор настоящего исследования несколько
приблизился к трансформационному методу в своей неопубликованной
диссертации «A Contribution to the Study of the Syntactic Binary
Combination in Contemporary Standard Russian», Harvard
University, 1956.
41*
643

только для одной определенной цели: для классификации
конструкций, тождественных в остальных отношениях.
При этом настоящая работа не рассматривается в
качестве раздела законченного и полного трансформационного
синтаксиса русского языка. Разработка подобного
синтаксиса требует более сложных операций, чем те, которые
производились в настоящем исследовании, однако мы
надеемся, что проблемы и решения, представленные в нашей
статье, могут служить вкладом в создание такого полного
и всестороннего синтаксического описания.
0.21. Морфологическая классификация.
Трансформационный анализ состоит из двух этапов:
^предварительной морфологической классификации анализируемых
типов конструкций; 2) трансформационной классификации
подтипов внутри каждого типа конструкций,
определенного морфологическим путем. Предварительная
морфологическая классификация была проведена после
обследования некоторого количества определенных конструкций,
встреченных в тексте27. При этом предполагается, что:
1) мы знаем все основные классы слов обследуемого языка;
2) мы можем определить классы, к которым принадлежат
все слова данного текста28. Всякая конструкция
описывается в виде цепочки членов отдельных классов, каждый
из которых выражает определенные грамматические
категории (предполагается, что они известны). Например, фраза
The dog was chewing the bone «Собака глодала кость»
может быть описана как NPsing. animate+Vsillg. past progres-
sive+NPsing. inanim.
0.211. Редукция. Встречающиеся в тексте фразы
содержат много единиц (групп слов или даже отдельных мор-
27 Единицы, анализируемые в настоящей работе, выбирались
из 10 000 синтаксических комбинаций, подобранных из
произведений советской литературы сотрудниками группы русского языка
Research Project под руководством проф. Р. Якобсона в Гарвардском
университете и Массачусетском технологическом институте. Эта
работа финансировалась Фондом Рокфеллера, чью помощь автор
отмечает с благодарностью. Материал дополнялся, далее,
конструкциями с творительным падежом, взятыми из работ, о которых
говорилось в сноске 3, а также из словаря под редакцией Д. Н.
Ушакова («Толковый словарь русского языка», тт. I—IV, М., 1935—1940).
28 В таких высокофлективных языках, как русский,
принадлежность к определенному классу в большинстве случаев может
быть выяснена на основе чисто морфологических критериев. Случаи,
когда подобные критерии отсутствуют, несущественны для нашего
исследования.
644

фем), которые для данной исследуемой конструкции
являются избыточными. Поэтому, чтобы при
предварительной морфологической классификации не приходилось
сталкиваться с несущественными деталями, все встречающиеся
фразы подвергаются редукции таким образом, чтобы
оставались конструкции, действительно необходимые для
дальнейшего анализа. Существует два вида редукции. В
первом случае устраняются из эндоцентрических
конструкций29 все управляемые элементы, за исключением тех,
в классификации которых мы заинтересованы. Например,
если нас интересуют английские фразы, содержащие
«by+NP» (by John «Джоном», by moonlight «при лунном
свете»), и мы находим эти конструкции в предложениях
The biggest fish of the season was caught by old John Davis
last night «Самая большая рыба в этом сезоне была
поймана прошлой ночью старым Джоном Дэвисом» и All the
cargo was unloaded from the ships by moonlight because
of the impending strike «Из-за грозящей забастовки весь
груз был сгружен с кораблей при лунном свете», то мы
сокращаем эти фразы до фраз The fish was caught by John
«Рыба была поймана Джоном» и The cargo was unloaded by
moonlight «Груз был сгружен при лунном свете».
Соответственно с этим принципом русская фраза Большая гостиная
комната в доме Ивановых уже наполнялась толпой женщин
и детей может быть сведена, без утраты чего-либо
существенного, к фразе Комната наполнялась толпой в случае,
если нас интересует конструкция с творительным
падежом, которую мы пытаемся анализировать30.
Вторая операция редукции состоит в удалении из
описания всех тех грамматических категорий, о которых
известно, что они несущественны по отношению к
производимым трансформациям. Это второе сокращение,
практически часто основывающееся на интуиции, может быть,
однако, подтверждено и проверено строгой процедурой.
В результате процедуры каждая фраза подвергается всем
возможным трансформациям, после чего считаются несу-
29 См. Leonard В1ооmfie1d, Language, New York, 1933,
p. 194 f.
80 Внутри трансформационного синтаксиса этот процесс может
рассматриваться как ряд трансформаций, сводящих формы F1, F2
й т. д. к нулю (Т: Fx-*0 и т.д.); противоположный же процесс можно
назвать распространением и рассматривать так же, как ряд
трансформаций ? : 0 -^F1; ? : 0-*F2 и т. д. Ср. § 0.221.
645

щественными те категории, которые при всех
трансформациях остаются неизменными и при этом могут свободно
варьироваться, не влияя на уменьшение или увеличение
числа возможных трансформаций. Так, например, мы
обнаруживаем, что при активно-пассивной трансформации
в английском языке категории времени и числа
несущественны. В том случае если нас не удовлетворит
интуитивное знание этого факта, то, чтобы его обосновать, мы
должны, сопоставив F (активное предложение) и F'
(пассивное предложение), доказать, что отношение между F и F'
идентично во всех случаях трансформации F-*F'
безотносительно к тому, какие встретились в этом случае
морфемы времени или числа, например:
John saw the boy -* The boy was seen by John
«Джон видел мальчика» -+ «Мальчик увиден Джоном»
John will see the boy -> The boy will be seen by John
«Джон увидит мальчика» -> «Мальчик будет увиден
Джоном»
John saw the boys -> The boys were seen by John
«Джон видел мальчиков» -> «Мальчики были увидены
Джоном».
Подобным же образом отношение между F и F'
остается постоянным и в следующих примерах, взятых из
русского языка:
Толпа наполняет комнату'-> Комната наполняется толпой
Толпа наполняет комнаты-^ Комнаты наполняются толпой
Толпа наполняла комнату-* Комната наполнялась толпой
и т, д., что дает нам право изъять из рассмотрения время и
число в данной трансформации.
Фраза, сведенная к ее основной структуре, может быть
изображена в виде цепочки символов, которые выражают
принадлежность элементов фразы к определенному
морфологическому классу, а также существенные в данном
случае грамматические категории31. Например,
некоторую английскую фразу мы можем записать так:
81 В настоящей работе используются следующие символы
Sn, Sg, Sa, Sj— существительные в именительном, родительном,
винительном и творительном падежах; pS — предлог +
управляемое существительное; А — прилагательное (падеж обозначается
так же, как у существительного); А0 — нулевая (наречная) форма
прилагательного; V — глагол; Vs —- так называемый «возвратный
646

John caught the fish -* The fish was caught by John
«Джон поймал рыбу» -* «Рыба была поймана Джоном»,
т. е. как S1 V S2 -+ S" is Ven by S1,
a русскую фразу: Толпа наполняет комнату-+Комната
наполняется толпой — как S'n V S*—+S2n VsSi.
Все фразы, подвергшиеся редукции и описанные в
виде символов, классифицируются затем по группам
в зависимости от сходства морфологической формы.
Очевидно, эта предварительная классификация может
объединять структуры с самым разным значением. Например,
класс S1 is Ven by S2 включает в себя фразу Магу was
kissed by moonlight «Мэри поцеловали при лунном свете»
вместе с фразой Магу was kissed by John «Мэри поцеловал
Джон». Описать формальные различия между такими
фразами с морфологически тождественной структурой и есть
задача трансформационного анализа.
0.22. Трансформационные операции. После того как
произведена редукция фраз, необходимо выяснить, каким
трансформациям может быть подвергнута каждая фраза.
При этом каждый класс морфологически тождественных
фраз дробится на подклассы, согласно различиям в типах
трансформаций, допускаемых для фраз данного класса32.
0.221. Типы трансформаций. В настоящем исследовании
применялись не все возможные типы трансформаций.
Наиболее важными для наших целей считались те
трансформации, которые могут быть названы трансформациями
глагол» на -ся или -сь; Vp— совершенный вид глагола; V^ —
«безличный» глагол среднего рода прошедшего времени или третьего лица
единственного числа непрошедшего времени; Va— неопределенно-
личный глагол множественного числа прошедшего времени или
третьего лица множественного числа непрошедшего времени; # —
нулевая форма от глагола «быть» или любая другая нулевая форма;
был всякая форма прошедшего времени от «быть»; 0 — отсутствие
формы (в противоположность ее присутствию в некоторых других
формах); F — любая форма (одно слово, фраза и т. д.);
F'—трансформационный вариант F; F1, F2, F3 — случаи F; NP —
именная группа; числительные, написанные сверху, обозначают
последовательность появления членов одного класса, например; S1, S2—
существительные, расположенные в определенной
последовательности; —> — трансформируется в; -<— — трансформировано из;
-f- и — = деления между членами цепочки (эти знаки применяются
в чисто графических целях и не имеют грамматического значения);
* — недопустимая форма, WO — порядок слов. Другие символы
будут объясняться в тексте по мере их встречаемости.
82 Относительно вопроса о значении этих операций см. §7.1.
647

внутри класса, например замена группы «предлог +
существительное» на существительное в английском языке или
замена одного падежа на другой в русском языке. Например,
? : Sn-+Sa комната—>комнату или замена в любом языке
активной формы на пассивную, например: ? : V—»is Ven
«bit»—>«was bitten» или ? : V—>VS
наполняла—»наполнялась. Добавление и изъятие форм удобно
представить как трансформации от нуля и к нулю (Т : 0—>?,
? : F—>0), поскольку в таких случаях присутствие какой-
либо формы в одном из трансформов соответствует ее
отсутствию в другой. Другие возможные типы
трансформаций менее важны для настоящей работы33.
Индивидуальные трансформации будут описываться по мере ; того,
как они будут встречаться. Все трансформации могут
быть описаны или по отдельности, или связанными друг с
другом в виде наборов нескольких трансформаций. Так,
например, в английском языке активно-пассивная
трансформация состоит из трех отдельных трансформаций
? : V—> is Ven, ? : S1—»by S1 и трансформации изменения
порядка слов (в виде символов эту трансформацию передать
трудно), которая меняет местами S1 и S2. Все эти
трансформации включаются друг в друга и могут быть
записаны в виде одной трансформации всей фразы:
S1 VS2 —S2 is Ven by S1
The dog bit the man—»The man was bitten by the dog
«Собака укусила человека» —» «Человек был укушен
собакой» 8\
38 Необходимо упомянуть и о межклассовых трансформациях,
переводящих слово из одного формального класса в другой
(курить— курение, зеленый — зеленеть и т. д.). Для полного
синтаксического описания эти трансформации очень важны [J. Кuгу-
lоwiсz, Derivation lexicale et derivation syntaxique (contribution
a la theorie des parties du discours), «Bulletin de la Societe de
Linguistique de Paris», XXXVII, 2, 1952, p. 79—92]. Для нашей работы
подобные трансформации могут иметь значение только в
некоторых случаях (см. §§ 2.1211 и 2.1222). Трансформации порядка слов
в английском языке имеют большее значение, чем в русском, где
изменение порядка слов носит в большинстве случаев
стилистический характер (Я знал это -*¦ Это я знал). Необходимо, вероятно,
указать, что для русского языка все трансформационные
преобразования предполагают еще и ряд морфофонематических правил
(согласование сказуемого с подлежащим и т. п.), которые образуют
правильные грамматические фразы из тех трансформов, которые
получены согласно правилам трансформации.
34 Категория времени для данной трансформации
несущественна. См. § 0.211.
648

0.222. Проверка возможности различных
трансформаций. Можно строго сформулировать тот метод, с помощью
которого определяется, какие трансформации могут или
не могут быть применены к данной фразе. Так, если
данная фраза состоит из слов X + Y + ?, мы применяем
к X каждую возможную внутриклассовую трансформацию
и при этом устанавливаем, какие трансформации
необходимо произвести для Y и ? в том случае, если результатом
должна явиться грамматическая фраза. Затем та же
процедура производится для Y и ?. Например, если дана фраза
The dog bit the man «Собака укусила человека», мы можем
применить трансформацию Т: S1-* by S1(the dog «собака»
-*- by the dog «собакой»). При этом мы устанавливаем, что
трансформация ? : V -* is Ven вместе с изменением
порядка слов S1 и S2 порождает грамматическую фразу The
man was bitten by the dog «Человек был укушен собакой»,
между тем как трансформации, дающие from the dog «от
собаки» и with the dog «с собакой» не порождают
грамматических фраз, что бы ни делалось с V и S2. Аналогичным
образом, если в русском языке к фразе Толпа наполняла
комнату мы применим трансформацию ? : Snx -*БД то
получим грамматическую фразу Комната наполнялась
толпой, при том, однако, условии, что будет
использовано также и ? : Sa2 ->. Sn1 и та же самая перестановка
порядка слов, что и в английском языке35. На практике
такие довольно сложные процедуры часто применяются
для того, чтобы уяснить происходящий интуитивно переход
от одной грамматической формы к другой — т. е. обычно
осуществляется трансформация всей фразы в целом,
а не серия отдельных трансформаций.
Если проанализировать отдельные фразы, то можно
обнаружить, что они подвергаются как тождественным,
так и нетождественным трансформациям. Например, в
английском языке мы встречаем многие фразы,
принадлежащие одновременно как трансформации
активно-пассивной, так и трансформации перехода из длительного в
недлительный вид. Например, фраза The dog bit the man
«Собака укусила человека», которая может
трансформироваться во фразу The man wasbitten by the dog (Tp3SS)
85 Все эти операции для русского языка выглядят значительно
менее искусственно, так как в русском языке развитая система
падежей делает возможным большое число внутриклассовых
трансформаций, производимых для каждого существительного.
649

«Человек был укушен собакой», а также в The dog was biting
the man (Tp.0„) «Собака кусала человека» и даже во
фразу The man was being bitten by the dog (Tpciss+ ТрГо?)
«Собака кусала человека», может принадлежать обеим
трансформациям сразу. Между тем внешне идентичная по
структуре фраза The dog chewed the bone «Собака глодала
кость» может подвергнуться трансформации Tpass только в
том случае, если при этом происходит также и
трансформация Тр„0?, а именно: она не может трансформироваться
во фразу* The bone was chewed by the dog (Tpass) «Кость
была глодана собакой»36, но только во фразу The dog was
chewing the bone (Tprrg) «Собака глодала кость», а также во
фразу The bone was oeing chewed by the dog (Tpass+ Tp.or)
«Кость была обглодана собакой»37.
0.3. Форма и значение. Две фразы, из которых одна
является трансформом другой, соотносятся друг с другом
как по форме, так и по значению. Это вовсе не значит, что
их значения полностью идентичны (напротив, a priori
допускается, что всякому различию в форме соответствует
различие в значении): речь идет только о том, что разница
между значениями производных трансформов
постоянна, т. е. что во всяком трансформационном ряду F1--*
F'1, F2—»F'2, ... Fn—-F'n отличие значения F от значения
86 Исключая некоторые частные окружения, подобный случай
обычно интерпретируется как результатив (где was chewed может
быть заменено на had been chewed, что невозможно в случае The
man was bitten by the dog «Человек был укушен собакой»). Этот
случай и является тем случаем несоответствия в значении/о котором
говорится в § 0.3.
87 <:Такое ^различие в способности подвергаться
трансформациям является- одним из наиболее продуктивных, если не самым
продуктивным средством различения синонимов (если таковые
существуют). Например, глаголы like «любить», enjoy «наслаждаться»,
по всей вероятности, большинством говорящих на английском языке
считаются синонимами. Однако применение трансформационного
анализа позволяет в данном случае обнаружить некоторую разницу
между ними: если фраза The critic enjoyed the play «Критик
наслаждался пьесой» может подвергаться пассивной и длительно-видовой
трансформациям ( ->- The play was enjoyed by the critic «Пьеса
нравилась критику» -->¦ The critic was enjoying the play «Критик
наслаждался пьесой» --* The play was being enjoyed by the critic «Пьеса
нравилась критику»), то фраза на первый взгляд синонимическая —
The critilTliked the play «Критику нравилась пьеса» — может
подвергаться только трансформации Tpass., но не Tpro?. (-^The play was
liked by the critic «Пьеса нравилась критику», но не ->· The critic
was liking the play «Критик [нравил] пьесу» и не ->The play was
being liked by the critic «Пьеса была [нравлена] критиком».)
660

F' одинаково для всякой пары. В том случае, если
регулярность отношения нарушается для некоторой пары Fx—*F'X,
которые по форме принадлежат к этому ряду, мы имеем
сигнал того, что формальная возможность ? : Fx—>F'X
в данном случае может быть случайной или
непродуктивной особенностью, скрывающей (или лучше сказать — не-
раскрывающей) более важную особенность в
трансформациях. В результате оказывается невозможным
рассматривать случай Fx—^F'x в качестве удачного примера
трансформации F—>F'38. Например, в случае
длительно-видовой трансформации в английском языке S1 V S2—> S1 is
Ving S2 регулярное соответствие в значении F—* F', как
в примерах John eats the apple «Джон ест яблоко» — * John
is eating the apple «Джон (сейчас) ест яблоко»; My wife
cooks supper «Моя жена готовит ужин» —*Му wife is
cooking supper «Моя жена (сейчас) готовит ужин» и т. д.,
внезапно нарушается во фразе John sees the boy «Джон видит
мальчика» —>John is seeing the boy «Джон (сейчас) видит
мальчика». Это побуждает нас искать другие
трансформационные особенности, отличающие фразу John sees the
boy «Джон видит мальчика» от фраз John eats the apple
«Джон ест яблоко»; My wife cooks supper «Моя жена
готовит ужин» и т. д.S9 To же мы встречаем в русском языке,
когда в случае пассивно-активной трансформации (SiVsSi2·-*
Sn V Sa) обнаруживаем, что значение F отлично от значения
F' во всех случаях F—>F': Комната наполнялась
толпой-^ Толпа наполняла комнату; Зала освещается
фонариком —> Фонарики освещают залу; Симфония
исполняется оркестром —^Оркестр исполняет симфонию и т. д.
Однако в примере, формально совпадающем по форме,
38 Безусловно, нельзя ограничиваться только обращением к
значению, но резкая разница в значении может явиться ключом к
столь же резкой, хотя и не столь очевидной, разнице в форме.
Значительное число явных случаев различия в значении, якобы не
сопровождающихся различиями в форме, очевидно, в первую очередь
обязано нашему довольно наивному пониманию лингвистической
формы.
89 Эти же особенности фактически наличествуют в случае
John eats the apple noisily «Джон ест яблоко шумно». Данная фраза
может трансформироваться в John is eating the apple noisily «Джон
(сейчас) ест яблоко шумно», в то время как фраза John sees the boy
clearly «Джон ясно видит мальчика» не может трансформироваться
в John is seeing the boy clearly «Джон (сейчас) ясно видит мальчика».
Эта особенность, вероятно, отличает и характеризует по форме все
глаголы восприятия.
651

ожидаемого соответствия нет: Иван вернулся стариком—>
Старик вернул Ивана. Этот случай — сигнал того, что мы
должны поискать еще какие-нибудь различия между
фразой Иван вернулся стариком и другими
цитировавшимися фразами структуры Sn Vs S^ 40.
0. 31. Направление трансформации. Проблема
соответствия в значениях, рассмотренная в § 0.3, тесно связана с
направлением, в котором производятся трансформации.
Некоторые считают возможным отметить весьма неудобное
требование соответствия форм и значений, приняв, что:
1) применяемые трансформации не направлены; 2)
конструкции с творительным падежом не являются ядерными,
но выведены из других ядерных конструкций. Это дает
возможность установить, что, поскольку фраза Старик вер-
пул Ивана — ядерная фраза, то по правилу, описанному
в 1.112 (см. ниже), из нее нельзя вывести предложение
Иван вернулся стариком (безотносительно к значению)41.
Такой подход дает возможность получить желаемое
правило, позволяющее устранить формальные связи между
фразами Иван вернулся стариком и Старик вернул Ивана,
благодаря чему возникает более широкая проблема,
которая ни в коем случае не должна остаться незамеченной.
40 Основная разница в данном случае состоит в том, что фраза
Иван вернулся стариком есть результат двойной предикации,
которая образуется из комбинированной трансформации двух
ядерных предложений: Иван вернулся и Иван-старик, в то время как
остальные фразы являются простыми пассивными трансформами
(например, нельзя вывести Зал освещается фонариками из сочетаний
зал освещается и зал фонарики).
41 Этот довод как будто свидетельствует в пользу того, что в
том случае, когда глагол ядерной структуры является
имперфективным (возвращал), трансформация возможна. Однако это не
совсем верно, поскольку фраза Иван возвращался стариком, хотя и не
совсем невозможна, но ограничена только несколькими
специфическими контекстами независимо от своего значения (John came
back an old man «Джон вернулся стариком» или John was brought
back by the old man «Джон был приведен стариком»), т. е.
безотносительно к ее деривационной истории (-> Иван возвращался + И}ваъ<
старик или Старик возвращал Ивана). Более точно можно сформу1
лировать это положение следующим образом: трансформациями
VSg—»-S^VsS^ невозможна при условии, что S2 одушевленное;
при неодушевленном S2 и одушевленном S1 (Бухгалтер составляет
счет) такая трансформация возможна с тем лишь ограничением, что
глагол не должен быть перфективным (см. § 1.112). По поводу
других ограничений, налагаемых на конструкцию данного типа, см.
книгу В. В. Виноградова, Русский язык, стр. 633.
652

Ясно, что иерархию фразовых структур и отношения
между типами фраз можно достаточно экономно описать в
виде рядов трансформаций, происходящих в определенном
направлении (этот случай имеет место при
активно-пассивной трансформации как в английском, так и в русском
языке)42. Вместе с тем столь же очевидно, что если
представлены соответствующие друг другу трансформы F
и F' (т. е. налицо две структуры F & F' и процедура
выведения одной из них из другой), нет никаких оснований
принимать a priori тот тезис, что деривация производится
в одном направлении предпочтительнее, чем в другом
(причем формальное описание в терминах F' —> F столь же
незатруднительно, как и в терминах F —> F'). Нет
разумного основания также и для того, чтобы считать отношения
между двумя соответствующими друг другу трансформами
однонаправленной деривацией (т. е. считать иерархию этих
членов чем-то само собой разумеющимся). О том, что это
не всегда бывает так, свидетельствует ряд соображений
исторического характера.
0.311. Диахронический синтаксис. Если посмотреть на
синтаксис с диахронической точки зрения, мы увидим
следующее: 1) подобная система соотносящихся друг
с другом трансформов является весьма удобной базой
для изучения вопроса об исторической эволюции
синтаксических форм и 2) описание, предполагающее, что все
трансформации происходят в одном направлении,
основывается на заведомо неверном предположении о
статичности синтаксических моделей. Приняв положение, что
иерархию различий между ядерной и производной
структурой можно выразить в соотносимых друг с другом
трансформах, нетрудно установить три возможных типа
трансформационных отношений между трансформами F и ?\
1) Ни F, ни F' не являются ядерными, т. е. F и F' —
просто сосуществующие и взаимозаменяемые типы
фразовых структур, не обязательно совпадающие в значении
(тип F«-*F'); 2) Можно доказать, что один тип
выводится из другого, а именно: или F есть ядерная структура,
a F- производная (F-> F') (случай 2а), или ядерной
структурой является F', a F — производная (F «- F')
(случай 26). Несомненно, с течением времени конструкции
42 Относительно английского языка см. книгу ?.
?омского, Синтаксические структуры (наст, сборник, стр. 491).
653

одного типа заменятся конструкциями другого типа. Этот
факт наводит нас на мысль об установлении пяти этапов
замены конструкций (в действительности переходы
совершались незаметно);
1) F — существует одно только F (тип F' еще не
используется);
2) F(—-*¦ F'). F является ядерной структурой, но
может переходить в F' (тип F более обычен, но типу F'
принадлежит будущее);
3) F<-> F. F и F' полностью взаимозаменяемы.
4) (F<—)F\ F' — ядерная структура, но может
переходить в F (F воспринимается как архаическая структура,
но в отдельных случаях еще употребляется).
5) F' — существует только F' (F находят лишь в
старых текстах)43.
Напротив, изучение фактов синхронии должно
основываться на фиксировании отношений между двумя
соотносящимися трансформами и отсылать эти отношения к
одному из трех видов F—»F', F<-»F' или F<—F'.
Неудачные попытки такого изучения можно объяснить устарелым
соссюрианским представлением о тождестве
синхронии и статики. Принятие того положения, что все
деривационные отношения сводятся к типу F—»F', не
соответствует историческим фактам и является неприемлемым
даже при синхронном анализе44.
43 В качестве примера подобного процесса рассмотрим замену
конструкции с творительным падежом (например, сделать
ошибкою) различными аналитическими конструкциями типа pS
(например, по ошибке, из-за глупости, от усталости) в русском языке.
Рассматривая один из этих примеров, мы допускаем, что F — фраза
типа VS, a F'— фраза типа V из-за Sg, при этом общую линию
исторического развития можно зафиксировать в следующем виде:
1) F старорусский язык XVI в.
2) F (-*F) язык XVII в.
3) F<->F' язык XVIII в.
4) (F+-) F язык XIX в.
5) F' современный русский язык.
Описание деталей этого процесса см. ъ книге Т. П. Л о м ? е в а»
Очерки по историческому синтаксису русского языка, М., 1956, стр.
247 и ел., стр. 386 и cл.
44 Вторая половина проблемы, которая встает при
рассмотрении структур Иван вернулся стариком -+¦ Старик вернул Ивана,
также уязвима для критики. Нет никаких серьезных оснований
предполагать, что конструкции с творительным падежом сами по
654

0.4. План анализа. В описываемом исследовании
методы анализа, очерченные выше, были применены к
русским конструкциям, в которых существительное в
творительном падеже определяет личную форму глагола.
Соображения места обусловливают степень символизации,
которая подчас слишком высока; часто приводится только
один пример более общих типов подкласса.
С незначительными исключениями получается шесть
морфологически различных типов фразы, в которых
существительное в творительном падеже определяет глагол:
1. S{n Vs Sj2. Комната наполнялась толпой; Луга
залились водой; Счет составляется бухгалтером;
Учреждение руководится работником; Студент ударился
ножом; Иван вернулся стариком; Баржи тянулись рядами;
Борис вернулся вечером*5.
2. S^V S?. Работник руководит учреждением;
Капитан командует батальоном; Иван покачал головой; Он
повел бровями; Иван приехал стариком; Она выла
шакалом; Они шли вереницей; Борис читает вечером; Они шли
лесом; Он говорил шепотом.
3. Sxn VAj Щ: Он говорил низким тоном; Он кричал
громким голосом; Он смотрел осторожными глазами.
4. Sln VS2 S^: Они выбрали его президентом; Я знал
его студентом; Я считаю его дураком; Он закрыл дверь
рукой; Он удивил нас ответом; Рабочие покрыли улицу
асфальтом; Тетя наделила меня наследством.
5. V^Sj*. Затекло кровью; Попахивает дымом.
себе являются вторичными формами, выведенными из ядерных
структур различного типа. Это положение, основывающееся на
неправильном отождествлении русского существительного в
творительном падеже и английского существительного с by (пассивный
деятель), не принимает во внимание существования многих
инструментальных конструкций, на наш взгляд не являющихся
производными от других конструкций (например, Капитан командует
батальоном у Он повел бровями, Студент ударил профессора ножом).
В конечном счете, вероятно, можно будет доказать, что и внутри
одного морфологически определенного типа фразы одни
конструкции являются ядерными, а другие — вторичными, выведенными из
прочих типов. Настоящая работа не ставит своей целью детальное
разрешение проблемы, связанной с иерархиями категорий.
45 Примеры, приводимые для этого и дальнейших
морфологических классов, различаются трансформационными чертами,
описанными ниже в соответствующих разделах.
655

6. Sj V0 Sj2: Шляпу унесло ветром; отца переехало
автомобилем; Луга залило водой.
Ниже в разделах 1—6 эти шесть фразовых типов будут
рассмотрены более детально, причем будет выявлен ряд
трансформационно определенных разновидностей внутри
каждого типа.
1. Фразовый тип S^ Vs S2{
1.1. Структуры типа S^ Vs S? можно
классифицировать как содержащие субъектные, полусубъектные и
несубъектные определители в творительном падеже.
Субъектность или несубъектность S.2 формально
выражается в возможности или невозможности
трансформации Т: -^S?V S* или (редко) — »S^VS.1. Субъектные
и полусубъектные структуры можно вывести из
соответствующих трансформов.
1.11. Субъектные определители в творительном падеже
встречаются в тех структурах, где возможна
трансформация Т: —* S2 VS^p например: Комната наполнялась
толпой-* Толпа наполняла комнату; Луга заливались водой
—¦> Вода заливала луга; Счет составляется бухгалтером —*
Бухгалтер составляет счет; Учреждение руководится
работником —* Работник руководит учреждением. Эти
структуры можно разделить на две группы в соответствии
с возможностью или невозможностью появления глагола
в совершенном виде (т. е. формально в соответствии с
возможностью или невозможностью Т: Vs—*Vsp).
1.111. Структуры, в которых какЭ1, так и S2
представляют собой неодушевленные существительные, не имеют
видовых ограничений, например: Комната наполнялась
толпой!Комната наполнилась толпой; Луга заливались\
залились водой; не имеют видовых ограничений и их
трансформы S2V S^, например: Толпа наполняла/наполнила
комнату; Вода заливалаjзалила луга.
1.112. Структуры, в которых S1 является
неодушевленным, a S2 — одушевленным, могут встречаться только
в несовершенном виде (т. е. Т: Vs—>-Vsp невозможно),
например: Счет составляется бухгалтером не может дать—^
*Счет составится бухгалтером, так же как в
прошедшем времени Счет составлялся бухгалтером не может
дать —> *Счет составился бухгалтером. Это ограничение
656

не относится к трансформам типа S^VS^ указанных
структур, например: Бухгалтер составляет! составит
счет; Бухгалтер составлял [составил счет**. Если мы
примем утверждение: «Из двух соотнесенных трансфор-
мов тот, который имеет меньше трансформационных
ограничений, должен рассматриваться как основной, а
другой — как выводимый из него»,— то мы обязаны будем
рассматривать структуры Sln Vs Sf данного (см. 1.112)
пункта как выведенные из соответствующих им транс«
формов SI V S^
1.113. При одном нечастом типе субъектных структур
с творительным падежом исходная трансформация T:S2->
—+SI влечет за собой не Sln —+ S\y a Sln —+ SJ, давая
трансформ Sn V S.1, например: Учреждение руководится
работником —* Работник руководит учреждением. Ср.
2.1122.
1.114. Один тип структуры S{n Vs S?v характеризуется
возможностью дальнейшей трансформации Т:—^ V0
S?, например: Луга залились водой-^Луга залило водой.
Ср. § 6.12.
1.12. Полусубъектные определители в творительном
падеже встречаются в структурах, где S1 —одушевленное,
a S2 — неодушевленное существительное. Субъектная
трансформация Т:—* S? V S^ обычно возможна, но
несколько искусственна (т. е. менее грамматична, чем выше,
в случае с субъектными структурами в §1.11), например:
Студент ударился ножом—"Нож ударил студента.
Такой полусубъектный характер S2 играет значительно менее
важную роль, чем тот факт, что данный тип структуры
может быть подвергнут трансформации Т: —> Sxn VS^
S?, например: Студент ударил профессора ножом\ эта
трансформация неприемлема как для субъектных, так и
для несубъектных структур. Структуру Sxn Vs Sf можно
рассматривать в качестве производной от трансформа
S' V S3 S?; ср. § 4.
1.13. В структурах с несубъектными определителями
в творительном падеже трансформация Т:—¦* S? V Slaji
46 Впервые обратил внимание автора на этот факт Роман
Якобсон; ср. также В. В. Виноградов, Русский язык, стр. 633.
42 Заказ № 2064
657

или невозможна или связана с таким сдвигом референ-
ционного (referential) значения (ср. выше, § 0.3), что
структуры Sln Vs Sj2 и S* V Sla не могут рассматриваться
как соотнесенные трансформы, например: Иван вернулся
стариком —* Старик вернул Ивана; Баржи тянулись
рядами —* Ряды тянули баржи. Эти несубъектные
структуры можно разделить на две группы, содержащие
предикативные и непредикативные определители в
творительном падеже, в соответствии с возможностью или
невозможностью трансформировать глагол в форму
глагола «быть» (формально возможно или нет Т: Vs—> был-).
1.131. Для структур с предикативными
определителями в творительном падеже допустима трансформация
Т:—* Sln был· S2, например: Иван вернулся стариком —>
Иван был стариком. Эта предикативная структура с
творительным может быть выведена из комбинации двух
более простых структур Иван вернулся и Иван был
стариком или непосредственно, или посредством некоторых
промежуточных шагов, например: Когда Иван вернулся,
он был стариком. Несубъектность S2 в таких
структурах получает дальнейшее формальное выражение в том,
что Sf может опускаться (Т: S2—+0), например: Иван
вернулся; ср. * Учреждение руководится и т. д. Ср.
§ 2.1211.
1.132. Для структур с непредикативными
определителями в творительном падеже трансформация Т: —>Sln
был- S? невозможна, например: Баржи тянулись
рядами—>*Баржи были рядами, но можно образовать
одну или более предложных трансформаций Т: —> Sln
Vsp S2, например: Баржи тянулись в рядах. S2{ всегда
является временным или пространственным
определителем; отдельные слова, встречающиеся как S*, могут
быть причислены к временным или пространственным
в соответствии с другим формальным критерием
(например, в зависимости от возможности употребления слова
в винительном падеже в качестве определителя глагола
на -ся и т. д.).
1.2. Возможность или невозможность для отдельных
единиц подвергаться каждой из ряда возможных
трансформаций можно выразить в виде таблицы:
658

Таблица la: Трансформационные черты единиц типа S„ Vs S2.
1 s'„vs'
I Работник
1 руководит
учреждением
1 s'„ ? sj
I Толпа наполняла
I комнату
Бухгалтер
составляет счет
Вода залила луга
(Нож ударил
студента)
Баржи тянулись
в рядах
—
1 *'п Vs Sf
Учреждение
руководится
работником
Комната
наполнялась толпой
Счет
составляется бухгалтером
Луга залились водой
Студент ударился
ножом
Иван вернулся
стариком
Баржи тянулись
рядами
^
s'a v0 sf
1 Л/га залило водой
Студент ударил
npoqDeccopa ножом
S,?? был S'?
Иван был стариком}
42*
659
Комната наполнялась толпой
Луга заливались водой
Счет составляется бухгалтером
Учреждение руководится работником
Студент ударился ножом
Иван вернулся стариком
Баржи тянулись рядами
1.3. Сетка соотнесенных трансформов для структур
типа S* Vs S\ может быть представлена в виде схемы:
Таблица 16. Трансформационная сетка единиц типа Sln V Sf

2. Фразовый тип S^ V S*
2.1. Структуры типа S^VS^j допустимо рассматривать
как содержащие центральные или побочные определители
в творительном47 падеже в зависимости от того, можно
или нет опустить существительное в творительном падеже
в данной структуре (т. е. в зависимости от возможности
или невозможности ? : S? —- 0), например, с одной
стороны: Он читал вечером —> Он читал; Она выла
шакалом—> Она выла; но, с другой: Работник руководит
учреждением —* Работник руководит; Он покачал головой -*
-* Он покачал. Структуры с центральными
определителями в творительном падеже распадаются на две, а
структуры с побочными определителями — на несколько
подгрупп.
2.11. Структуры, для которых трансформация ? :
S2j—>0 невозможна, содержат центральные
определители в творительном падеже, например: Работник
руководит учреждением; Капитан управляет батальоном;
Он покачал головой; Он подергивал носом. Существуют две
четкие подгруппы, основное формальное различие между
которыми заключается в большом или, напротив, малом
количестве ограничений, накладываемых на
прилагательные-определители, которые можно прибавить к S]
(т. е. в возможности или невозможности трансформации
? : 0—>Ai для определенных типов А).
2.111. Структуры, в которых S? в редких случаях
может определяться прилагательным и никогда не
определяется притяжательным местоименным
прилагательным, содержат в качестве Si одушевленные
существительные, обыкновенно указывающие на лицо; в качестве
V — глаголы, выражающие какое-либо движение, и в
качестве Sf — неодушевленные существительные,
указывающие либо на часть тела Si, либо на предмет,
находящийся в руке у Si, например: Он покачал головой; Она
шевелила губами; Он бросал камнями; Они махали
платками. Имеются две более мелкие подгруппы.
47 В другом смысле все случаи творительного падежа могут
рассматриваться как побочные; см. M. Roman Jakobson,
Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre. Gesamtbedeutungen der russischen
Kasus, «Travaux du Cercle Linguistique de Prague», VI, 1936,
S. 240-288.
660

2.1111. Класс структур, в которых существительное
в творительном падеже может быть заменено тем же
существительным в винительном падеже (Т : S?—* Sa),
содержит такие структуры, как, например: Он покачал
головой—> Он покачал голову; Она бросала камнями—>¦ Она
бросала камни; Он развел руками—* Он развел руки.
Трансформы Si V Sa не ограничены по отношению к
трансформациям Т: 0—^А;, например: Он развел руки—¦*Он развел
их руки (ср. Он развел руками—> Он развел их руками).
2.112. Структуры, для которых трансформация
Т: S?—^S| невозможна, не имеют существенного отличия
в значении от структур, рассмотренных в § 2.1111,
например: Он подергивал носом; Он повел бровями.
2.1121. Структуры, в которых S? могут (с очень
малыми ограничениями) определяться прилагательными
(т. е. где Т: 0 — >А{ является возможным для многих
типов А), содержат обычно в качестве Si одушевленное
существительное, указывающее на лицо, в качестве V —
глагол с общим значением управления, влияния на что-
либо, а в качестве S? — неодушевленное
существительное, чаще всего указывающее на коллектив, например:
Работник руководит учреждением; Капитан управляет
батальоном. Имеется две подгруппы.
2.1121а. В большинстве случаев невозможна
трансформация Т:—>Sn Vs Si с переходом актива в пассив
(поскольку не встречается формы Vs от V), например:
Капитан командует батальоном—> Батальон командуется
капитаном.
2.1122. В немногих случаях Т:—»SnV S/ допустима,
например: Работник руководит учреждением —>
Учреждение руководится работником. Ср. § 1.113.
2.12. Структуры, для которых трансформация Т:
S?—^0 возможна, содержат побочные определители в
творительном падеже (это название служит фактически
лишь констатацией возможности Т: S?-*0 ), например:
Иван приехал стариком; Она выла шакалом; Они шли
вереницей; Они шли лесом; Борис читал вечером; Он говорил
шепотом. Структуры с побочным определителем
представлены двумя основными и несколькими более мелкими
группами.
661

2.121. Структуры, к которым применима
трансформация Т:—»S2 V, например структуры: Иван приехал
стариком—> Старик приехал; Она выла шакалом —* Шакал
выл; Они шли вереницей —> Вереница шла — могут быть
названы аналогическими (в том смысле, что каждая
содержит аналогию), что выражает временное сходство или
подобие между S1 и S\ Аналогические структуры
подразделяются на предикативные и непредикативные, а
последние в свою очередь делятся на сравнительные и
метафорические.
2.1211. Структуры, для которых возможна
трансформация ? : —>Sl был- SJ, содержат предикативные
определители в творительном падеже, например: Иван приехал
стариком—-Иван был стариком. Само название
«предикативные» получено из вида этого трансформа, например:
? : —> когда Sln V, Psin был- S.2/n (где Psin —
местоименное существительное, указывающее на S^), например:
когда Иван приехал, он был стариком. Предикативные
структуры всегда можно вывести из комбинации двух
более простых структур с общим Sln, т. е. (Иван приехал+
+Иван старик). Tpast={Иван приехал + Иван был
стариком])—Иван приехал стариком; ср. также: Иван здесь +
+Иван судья=Иван здесь судьей и, возможно, даже Иван
дурак + Иван дурак=Иван дурак дураком, хотя на подобной
конструкции не стоит слишком настаивать. Именно это
сочетание определения с предикацией дает возможность
прибавить такие определители со значением степени, как
«совсем», к S2, например: Иван приехал совсем стариком,
тогда как это невозможно сделать, например, в Борис
читал вечером, т. е. сказать Борис читал совсем вечером.
Связь между возможностью или невозможностью
добавления подобных определителей и деривационной сеткой
S2 допустима, если, например, для данного S2 существует
трансформация T:S—-*А (старик—+ старый), а для
результирующего А — трансформация Т: Apos—*АС0^р
(старый—> старше). В таком случае совсем можно добавить
к S^ V Sj2 (интересно отметить, что такое определение
применяется только при крайних значениях совсем и
совсем не; хотя существуют обозначения различных
степеней — Он совсем стар; Он довольно стар; Он немножко
стар; Он отнюдь не стар,— мы в состоянии вывести
662

только Он приехал совсем стариком и Он приехал отнюдь
не стариком у но не Он приехал довольно стариком или Он
приехал немножко стариком); такая модификация
невозможна или нежелательна в структурах, для которых
неприменима трансформация ? : S2-—> A (т. е. когда S\ =
—вереницей, шепотом). Если же такое ? возможно, то
невозможна всякая трансформация степени ? : Spos —>
-»» Acomp (например, вечер -^вечерний, но не вечерний
—^вечернее). Отметим, что в похожих структурах Sln VS^ S?
встречаются случаи омонимии конструкции48, когда структура
создается из двух различных рядов более простых
структур; например, структуру Иван знал Бориса студентом
можно вывести как из Иван знает Бориса + Иван студент,
так и из Иван знает Бориса + Борис студент, и поэтому
только из контекста можно понять, к кому относится слово
студентом — к Иван или к Борис.
В более широком смысле предикативными могут быть
названы многие другие структуры Si V Sf, поскольку
их тоже можно вывести из пар более простых единиц,
например: Они шли лесом—Они шли + Они в лесу, Борис
читал вечером = Борис читал + Было вечером; однако ни
в одном из этих случаев не встречается деривации Si
V Si2 из двух более простых структур с одинаковыми Si,
что имеет место в случае: Иван приехал стариком =Иван
приехал + Иван был стариком. Ср. § 1.131.
2.1212. Структуры, для которых трансформация Т: —
-*Sn был- Sf невозможна, например: Она выла шакалом ~*
-+Она была шакалом; Они шли вереницей—»Они были
вереницей, — содержат непредикативные определители,
сравнительные или метафорические.
2.12121. Непредикативные структуры, для которых
приемлема трансформация Т: —>SlnV как S2,
содержат сравнительные определители в творительном падеже,
которые относятся скорее к V, чем к Si, например: Она
выла шакалом—* Она выла, как шакал; отметим, что Т:—>
-»· Si был- как Sn — не то же самое, т. е. Она выла, как
шакал= (т. е. может быть трансформируемо в) Она выла,
48 Ср. Xомский, Синтаксические структуры [см. наст,
сборник, стр. 496 и ел,].
663

как выл бы шакал, но не = Она была, как шакал, когда она
выла.
2.12122. Для некоторых непредикативных структур
существует, кроме указанной сравнительной
трансформации Т:—> Sn V как Sn, дополнительная предложная
трансформация Т:—>Sln VpS2, например: Они шли
вереницей—»Они шли в веренице. Такие структуры могут быть
названы метафорическими, поскольку Sn при совершении
действия V временно принимает форму S2; иными словами,
в метафорических единицах S\ определяет не одно S1
(как и в § 2.1211) и не одно V (как в § 2.12121), но Sj
в связи с V.
2.122. Структуры, для которых невозможна
трансформация Т:— + Sn V, являются неаналогическими: Они
шли лесом—+ Лес шел; Борис читал вечером—> Вечер
читал; Он говорил шепотом—> Шепот говорил. Они делятся
на две группы: пространственно-временную и
полутавтологическую.
2.1221. Структуры, для которых возможна некоторая
предложная трансформация Т: —-* Sn VpS2, содержат
временные или пространственные определители в
творительном падеже, например: Они шли лесом—+ Они шли
в лесу, по лесу и т. д.; Борис читает вечером—> Борис
читает под вечер, по вечерам, в этот вечер и т. д. Дальнейшее
деление на структуры, содержащие временные или
пространственные определители, производится на основе
формальных черт Si2, которым в данной работе не
уделяется внимания.
2.1222. Структуры, для которых невозможно никакое
Т: —*Sn VpS2, но, с другой стороны, допустима (с
изменением морфологического класса) трансформация ? ; —+
7* S* Vs2 (где Vs2 — глагол, производный от S2), могут быть
названы полутавтологическими, поскольку производное
Vs2 является формой действия, выраженного посредством V,
например: Он говорил шепотом не может дать -->*0н
говорил в шепоте, но дает —> Он шептал, а шептал является
разновидностью (manner) говорил. Мы встречаем немного
таких структур, и все они соответствуют более частным
конструкциям с обязательным прилагательным,,
определяющим S2., например: Он говорил тихим голосом (ср.
§ 3.1 и ел.).
664

2.3. Сетка соотнесенных трансформов для структур
типа Sln V S2: может быть представлена в виде схемы
следующим образом:
3. Фразовый тип S? V AL S\
3.1. Структуры49 из морфологического типа S* VA^
(редко Sln Vs Ai S2{) делятся на два типа в зависимости от
того, опущено или нет прилагательное, определяющее S^
(т. е. формально,—допустима ли трансформация ? : А,—>
—*0). Там, где А, опущено (например: Капитан командо-
вал„ первым батальоном -—* Капитан командовал
батальоном; Студент ударился острым ножом—> Студент
ударился ножом), такое опущение дает структуры типов Sln
V S? или Sln Vs S|, распространением которых может
49 Некоторые из трансформаций, рассматриваемых в
настоящем разделе, были впервые выработаны и введены профессором
Массачусетского технологического института Морисом Халле в
1955—1956 гг.
665
Работник руководит
учреждением
Капитан командует
батальоном
Он покачал головой
Он повел бровями
Иван приехал стариком
Она выла шакалом
Они шли вереницей
Борис читает вечером
Они шли лесом
Он говорит шепотом
2.2. Черты структур типа S^ V S2P описанные выше,
можно суммировать в форме таблицы:
Таблица 2а: Трансформационные черты единиц типа S„ V Sf

Таблица 26. Трансформационная сетка единиц типа S* V S?
Он покачал
голову
Иван приехал
Она выла
Они шли
Борис читает
Они шлет
Он говорит
Работник руководит
учреждением
Капитан командует
батальоном
Он покачал голо-
вой50
Он повел бровями
Иван приехал
стариком
Она выла шакалом
Они шли вереницей
Борис читает вечером\
Они шли лесом
Он говорит шепотом
Учреждение руко
водится работником
Иван был стариком\
Старик приехал
Шакал выл
вереница шла
Они шли в верениие\
Борис читает по
вечерам
Они шли по лесу
считаться исходная структура с Aj. Структуры, в которых
Т: А —* 0 невозможна, составляют, однако, совершенно
особую группу. Такие структуры сами по себе являются
минимальными структурами, неотъемлемой частью
которых служит Ai (например: Она поглядела светлыми
глазами-^ Она поглядела глазами', Он говорил спокойным то-
ном—*Он говорил тоном). Во всех таких структурах
отмечена тесная семантическая связь между V hS^ Если
не употреблять термина «метонимия» в более широком
смысле, чем это принято, то для описания подобной связи
нет установившегося термина; однако семантическая связь
50 Структуры, характеризуемые многими ограничениями по
отношению к Т:0-*Л; эти ограничения нельзя представить в
виде схемы.
666

между V и S2j столь тесна, что данный тип структур можно
назвать «полутавтологическим». Существительное в
творительном падеже само не добавляет новой информации, а
служит просто родом синтаксического посредника,
дающим возможность ввести з структуру информативного
содержания Aj51.
3.11. Все структуры, для которых трансформация
T:Ai—>0 невозможна, являются предикативными. Разница
между этими структурами и структурами типа Иванприехал
стариком (ср. § 2.1211) заключается в том, что тогда как
последние выводятся из двух предикаций с общим
подлежащим (например: Иван приехал стариком^ Иван
приехал + Иван был стариком) у первые выводятся из двух
предикаций с разными подлежащими (например: Он
говорил спокойным тоном = Он говорил + (Его) тон был
спокойным); между этими двумя подлежащими и,
следовательно, также между S1 и S2 деривационной структуры
всегда существует отношение синекдохи (например: Он
говорил сердитым голосом; Татьяна дикими глазами
озирается; Она глядела большими глазами). Эта деривация
структуры S^ V Aj S\ из двух более простых структур
формально выражается трансформацией Т: —> когда
S^ V, Ар S? был- Arn (где Ар — притяжательное
местоименное прилагательное «мой», «твой», «наш», «ваш»
или «его», «ее», «их», а «был» — есть любое время от
«быть»), например: Капитан смотрел осторожными
глазами —> Когда капитан смотрел, его глаза были
осторожными. Возможны различные непродуктивные подтипы этой
трансформации в зависимости от того, в какой форме стоит
Ai/n — в краткой или в полной (светлы/светлые), в
именительном или творительном падеже (светлые!светлыми)Ь2.
3.12. Является очевидным, что прилагательное в
творительном падеже определяет существительное Sf. Од-
51 Данные структуры тесно связаны со структурами фразового
типа Sn V S^ S|, например: Он говорил тоном наставника;
существенным является то, что S^ должно быть определено, а как именно
оно определяется,— это вопрос второстепенный. Здесь перед нами
один из случаев, когда трансформационная классификация
пересекается с морфологической классификацией фразовых типов и даже
противоречит ей.
62 Ср. Morton Benson, Predicate adjective usage in modern
Russian, «Word», vol. 15, 1959, № К
667

нако менее очевидно, что то же самое прилагательное
в творительном падеже определяет или может определять
(посредством импликации, зависящей от тех
трансформационных корреляций, в которые входит данная
структура), кроме этого, глагол V, подлежащее Sln или и то, и
другое. Фактически все различения внутри группы
структур S]n VAi S? производятся на основании того,
к какой из двух единиц V или S[n может (или не может)
быть отнесено информационное содержание Ai# Мы
разберем отношение Ai сначала к V, затем к Sln.
3.121. Структуры типа si VAi S? могут быть разделены
на две группы в зависимости от того, может ли
информационное содержание Ai быть отнесено к глаголу V
(формально, возможна ли трансформация ? : —^ S^ A0V, гдеА0
есть нуль или наречная форма Ai).
3.1211. О структурах, для которых приемлема
адвербиальная трансформация Т:—>S1!lA0V, можно сказать,
что они содержат полуадвербиальные определители в
творительном падеже. Таково большинство структур S^V
Aj S?9 например: Он кричал громким голосом—>0н громко
кричал; Капитан смотрел осторожными глазами —*
Капитан осторожно смотрел; Он ушел быстрыми шагами—*
-+ Он быстро ушел. Прилагательные, представленные
в структурах, для которых возможна адвербиальная
трансформация, могут быть названы (если требуется
общее название) «определителями качества» (qualifiers),
поскольку в существенных чертах они
противопоставлены «зрительным определителям количества» (visible
quantifiers), разбираемым ниже.
3.1212. Структуры, для которых адвербиальная
трансформация Т:— >Sln A 0V невозможна, не столь
многочисленны, как разобранные выше; они содержат
неадвербиальные определители в творительном падеже. Во всех
таких комбинациях прилагательные Ai можно, хотя это
и несколько неуклюже, назвать «зрительным биполярным
определителем количества»; под этим подразумевается,
что такое прилагательное количественно определяет
существительное, к которому оно относится, т. е. находится
на каком-либо конце некоторой зрительной шкалы,
например: большое — малое, широкое — узкое, длинное —
короткое, высокое — низкое. Примеры подобных струк·
668

тур: Она глядела большими глазами —* *Она велико глядела-,
Он взглянул узкими глазами—>*Он узко взглянул] Он
ушел длинными шагами—+ *0н длинно ушел: такие
трансформации невозможны даже тогда, когда слово,
являющееся в исходном смысле зрительным определителем
количества, употребляется фигурально, например «высокий»,
«низкий» по отношению к тону голоса: Он говорил низким
тоном—** Он низко говорил, Она отвечала высоким голо^
сом —> *Она высоко отвечала.
3.122. Второе деление структур типа S^ V k?\
производится в зависимости от возможности отнесения
информационного содержания А{ к подлежащему Sxn
(в формальном выражении: возможно ли Т: —^S\ был- А).
3.1221. О структурах, которым присуща
трансформация Т:—*S{n был- А, можно сказать, что они
содержат псевдопредикативные определители в творительном
падеже в том смысле, что под Ai скорее подразумевается
утверждение S[n A (например, под фразой Капитан
смотрел осторожными глазами подразумевается Капитан был
осторожен), хотя оно явно не выражено; фактически такое
неявное указание в явной форме часто бывает
отрицаемым (например: Он говорил веселым тоном, хотя он сам
вовсе не был весел). Примеры подобных структур: Он
говорил сердитым голосом —> Он был сердит-, Он доложил
уверенным голосом —* Он был уверен-, Он сказал веселым
тоном —> Он был весел; Он говорил спокойным тоном —> Он
был спокоен. Эта трансформация неприемлема для всех
тех структур, для которых невозможна адвербиальная
трансформация (ср. § 3.1212).
3.1222. Структуры, для которых неприменима
трансформация Т: Sln был- А, не включают указания на
подлежащее, а содержат чисто адъективные определители
в творительном падеже, относящиеся только к
полутавтологическому существительному Sf, стоящему также в
творительном падеже, например: Она поглядела светлыми
глазами —> *Она была светла; Гаврила тупыми глазами
поглядывал —> * Гаврила был туп; Он говорил низким
тоном—>*0н был низок. Эта группа включает все структуры,
к которым адвербиальную трансформацию Т:—>S{n
А0 V применить невозможно, например: Он ушел
длинными шагами —> *Он длинно ушел и—+*Он был длинен; Он
669

взглянул узкими глазами —^ *0я узко взглянул и—* *0я был
узок.
3.13. В ряде случаев имеет место другой тип
трансформации, который можно назвать типом синекдохиче-
ской инверсии (формально трансформация T:-*AnS I V
и ее варианты), например: Он доложил уверенным
голосом —> Уверенный голос доложил; Она глядит светлыми
глазами—> Светлые глаза глядят. Возможность или
невозможность синекдохических инверсий зависит главным
образом от употребления конкретных лексических
единиц, например, Он ушел быстрыми шагами, по-видимому,
не может дать — > Быстрые шаги ушли, но очень похожее
Он удалился быстрыми шагами, по-видимому, дает -*-
—> Быстрые шаги удалились. Так как синекдоха всегда
остается новшеством, умышленным отклонением от
нормальной речи, употребление которого является в
большой степени делом индивидуального вкуса, то, очевидно,
бесполезно искать структурные правила, определяющие
ее употребление.
3.2. Трансформационные черты структур Sn V Ai Si
могут быть суммированы в табличной форме следующим
образом (синекдохические трансформации опущены):
Таблица За: Трансформационные черты структур Sn V Aj S?
3.3. Сетку соотнесенных трансформов для структур
типа Si V Ai Sf можно представить в виде схемы
следующим образом:
4. Фразовый тип S„ V Sa S?
4.1. Структуры типа Si V Sa Si3 делятся на две группы
в зависимости от того, можно или нет опустить прямое
дополнение в винительном падеже (формально в зависи-
670
Капитан смотрел осторожными глазами;
Он сказал сердитым голосом н т. д.
Он кричал громким голосом; Она глядела
светлыми глазами и т. д.
Он говорил низким тоном; Она смотрела
большими глазами и т.д.

? а б л и ц а 36. Трансформационная сетка структур типа Sn VAj S\
Он громко кричал
Она светло глядела
Он быстро ушел
Он осторожно
смотрел
Он сердито говорил
Он говорил низким тоном
Она смотрела большими глазами\
Он ушел длинными шагами
Он кричал громким голосом
Она глядела светлыми глазами
\0н ушел быстрыми шагами
Он смотрел осторожными
глазами
Он говорил сердитым голосом
Тон был низок
Глаза были большие I
\Шаги были длинны
Голос был громок
Глаза были светлы
Шаги были быстры
Глаза были
осторожны
\Голос был сердитым
Он был осторожен
Он был сердит
мости от возможности Т: Sa—+0). Там, где можно
опустить Sa (например: Он говорил это шепотом —>0н
говорил шепотом; Иван читал книгу вечером—> Иван читал
вечером), такое опущение дает структуры типа SnVSf,
распространением которых можно считать исходное Sn
V Sa Si3· Однако структуры, в которых опущение Sf
невозможно, сами являются минимальными структурами
(по крайней мере с точки зрения данного исследования,
рассматривающего только определители в творительном
падеже; в целостном трансформационном синтаксисе
многие структуры типа Sn V Sa S3 рассматривались бы как
распространения исходных структур Sn V Sa
существительным в творительном падеже; ср. ниже § 4.1233).
Структуры типа Sn V Sa S3, для которых
трансформация Т: SI—^0 невозможна (например: Я считаю его
дураком—+Я считаю дураком; Он закрыл дверь рукой—>Он
закрыл рукой)f делятся на предикативные и кепредика-
тивные в зависимости от того, утверждается или нет в
данной структуре тождественность Sf и S? (в
формальном выражении: в зависимости от возможности
применения трансформации Т: — * Sn #Sn).
4.11. Предикативные структуры — это те, которые
можно разложить по формуле Т:—>-Sn # Sa, например:
€71

Они выбрали его президентом —»- Он # президент-,
Петровы назвали сына Иваном—+ Иван #сын; Я считаю его
дураком —> Он # дурак; Я знал его студентом —> Он #
студент. Имеется ряд подтипов предикативной структуры,
каждый из них ограничен очень узким кругом лексики.
4.111. Структуры с начинательным значением (of
inceptive status) содержат глаголы, которые сами
отождествляют Sa и S], например: Они делали его секретарем;
эта начинательность может быть проиллюстрирована
трансформациями, содержащими форму глагола «стать»,
например: Они выбрали его президентом—> Он стал
президентом и т. д. Собственные имена являются особым
случаем внутри данной группы, например: Петровы
назвали сына Иваном—>Сын стал (называться) Иваном.
4.112. Псевдопредикативные структуры выражают
определенный взгляд Si на предикативное тождество S2 и
S3, но эта тождественность не считается истинной: Я
считаю его дураком; Друзья величали (его) статейку (ученым)
трудом.
4.113. Во временных конструкциях существительное
в творительном падеже — S? — предицируется как
тождественное SI в тот и только в тот промежуток времени,
когда происходит действие V, например: Я знал его
студентом (производное от Я знал его + Он был студентом;
ср. § 2.1211); Иван встретил Петра (еще) лейтенантом;
Мы увидели его (снова) доцентом.
4.12. Непредикативные структуры типа Sln V Sa S^,
для которых неприемлема Т:—>S„ # Sn, являются самой
большой группой среди структур, содержащих
определяющие существительные в творительном падеже, и
включают то, что обобщенно, хотя и несколько неточно,
называется «творительным способа действия»: Он закрыл дверь
рукой; Она набила подушки пухом. Внутри данной группы
имеется две более явно противостоящие друг другу
подгруппы, различаемые по совершенно неодинаковым
отношениям между S2 и S3, выраженным в одной и другой
подгруппах. Можно сказать, что эти подгруппы содержат,
с одной стороны, «истинный творительный», а с другой
стороны,— «творительный итоговой смежности». Эти две
подгруппы будут кратко описаны в §§ 4.121 и 4.122; к
трансформационным чертам, отличающим одну подгруппу
от другой, мы обратимся в § 4.123.
672

4.121. В структурах, содержащих определители в
истинном творительном, Sf действительно является
способом или инструментом, при помощи которого Sln
совершает действие V, например: Он закрыл дверь рукой;
Родители портят детей баловством; Иван вычеркнул слово
карандашом; Публика встретила его аплодисментами.
Во всех этих случаях связь между S3 и S2 по времени
ограничена продолжительностью действия V; когда же
проходит отрезок времени совершения V, связи между Ss
и S2 более не существует. Эту ограниченную временем
связь между S3 и S2 можно представить графически
следующим образом:
Иными словами, S8 тесно связывается с S2 в течение
времени, занятого V, но эта связь прекращается с
прекращением V. Другие примеры определителей в истинном
творительном падеже: «Тетя вызвала смятение (ложными)
сплетнями; Он причиняет беспорядок своими шалостями;
Иван пугал меня блефом; Кучер подбодрил клячу громким
понуканием; Он топтал пол сапогами; Он обтер лицо
платком; Он удивил меня ответом.
4.122. В структурах, содержащих творительный
падеж итоговой смежности, само действие V устанавливает
отношение пространственной смежности между S2 и S',
и это состояние продолжается неопределенное время после
окончания действия V, например: Рабочие покрыли улицу
асфальтом; Монах наполнил кувшин водой; Иван закрыл
лицо воротником; Они посыпали рельсы песком.
Установление пространственной смежности графически можно
представить следующим образом:
43 Заказ № 2064
673

4.123. Это различие в связях между S2 и S3,
выраженное в структурах, содержащих определители в
творительном падеже, и в структурах, содержащих определители
итоговой смежности, находит формальное выражение
в ряде трансформационных черт, некоторые из которых
очевидны и почти абсолютны, а другие проявляются лишь
как более или менее явные тенденции.
4.1231. Наиболее очевидной и твердой формальной
чертой структур, содержащих творительный итоговой
смежности, является возможность образования
предложных трансформов: Т: —*р S2 S3, например: Рабочие покрыли
улицу асфальтом —+На улице асфальт; Она набила
подушку пухом —>В подушке пух; Он закрыл лицо
воротником -> Перед лицом воротник. Такие трансформации
обычно невозможны для структур, содержащих
определители в истинно творителном падеже, например: Он
закрыл дверь рукой На двериъ рука; Родители портят
детей баловством —+У детей баловство; Он вычеркнул слово
карандашом —>На слове карандаш и т. д.
4.1232. Временное ограничение связи между S3 и S2
(отрезком времени, в течение которого происходит
действие V) приближает S3 к роли субъекта скорее в структурах
с истинно творительным, чем в структурах с
определителями итоговой смежности. Эта большая субъектность
формально выражается в относительной
непринужденности, с которой производятся такие субъектные
трансформации, как Т:-—>-Sn S1 V Sa, например: Родители
портят детей баловством—»Баловство родителей портит
детей; Публика встретила его
аплодисментами—>Аплодисменты публики встретили его; Он закрыл дверь рукой—·+
Его рука закрыла дверь (с особыми правилами порядка
слов для исходного местоименного Si). Такие
трансформации обычно намного более искусственны, если они
674

вообще возможны для комбинаций с творительным
падежом итоговой смежности, например: Рабочие покрыли
улицу асфальтом —> (*) Асфальт рабочих покрыл улицу; Она
набила подушку пухом —* (*) Ее пух набил подушку; Он
закрыл лицо воротником—+(*) Его воротник закрыл лицо.
Конечно, эта черта является не абсолютной возможностью
или невозможностью определенной трансформации, а
скорее большей или меньшей свободой трансформации
(которая может совпадать с более высокой или более низкой
степенью грамматичности).
4.1233. Отсутствие какого-либо временного
ограничения связи, установленной между S3 и S2 в структурах
с творительным итоговой смежности (иными словами,
постоянство и отсюда важность вновь установленной связи),
делает само S3 более важным для структуры S^VSf S\,
чем в случае структур с определителями в истинно
творительном. Это относительно большая важность S3, с одной
стороны, выражается в трудности, с которой S? может быть
опущено в таких структурах (формально, в
квазиневозможности Т: S? —>0), как: Рабочие покрыли улицу
асфальтом—*(*) Рабочие покрыли улицу; Они посыпали рельсы
песком—> (*) Они посыпали рельсы; Он наполнил сундук
бельем—*(*)0я наполнил сундук. Такое опущение S3p
с другой стороны, почти всегда возможно для структур,
содержащих определители в истинно творительном падеже,
например: Он закрыл дверь рукой—>Он закрыл дверь;
Родители портят детей баловством —> Родители портят
детей; Он ударил меня палкой—у Он ударил меня. Как
и в§ 4.1232, это относительная, а не абсолютная черта.
4.124. Существует особая подгруппа структур с
творительным итоговой смежности, включающая лексически
ограниченный ряд глаголов, которые выражают процесс
передачи какого-либо предмета (реже — создание лицом
предмета) от одного лица S? какому-либо другому лицу
Sf, например: Он наделил меня подарками; Автор снабдил
книги примечаниями; Жюри наградило его премией (или
отсутствие такой передачи): Тетя обделила меня наследством.
4.2. Трансформационные черты структур типа Si
VSa Sf можно суммировать в табличной форме
следующим образом (структуры, в которых Si может дать—>0,
опущены):
43*
675

Таблица 4а: Трансформационные черты структур типа S^ VS^Sf
Он стал президентом]
Он был президентом
Он был студентом
\Его рука закрыла дверь\
5. Фразовый тип V 0 S{
5.1. Структуры типа V 0 Sf, например: затекло кровью;
сверкнуло рябью; холодом пышет; пахло осенью формально
характеризуются тем, что V может встречаться только
в среднем роде прошедшего времени или в третьем лице
единственного числа других времен (т. е. формально —
676
\Они выбрали его
президентом
Я знал его студентом
Я считаю его дураком
Он закрыл дверь рукой
Рабочие покрыли улицу
асфальтом
Он президент
Он студент
Он дурак
На улице асфальт
Они выбрали его
президентом
Я знал его студентом
Я считаю его дураком
Он закрыл дверь рукой
Он удивил нас ответом
Рабочие покрыли улицу
асфальтом
Тетя наделила меня
наследством
4.3. Сетка соотнесенных трансформов для структуры
типа Sn VSa S i может быть представлена в виде схемы
(некоторые более мелкие группы опущены):
Таблица 46: Трансформационная сетка структур типа

677
Затекло кровью
Сверкнуло рябью
Попахивает близостью
Повеяло сыростью
Кровь затекла
Рябь сверкнула
невозможностью трансформации V0—VV, например:
продувало ветром —> продуваем ветром или -> продували
ветром и т. д.). Существует две подгруппы структур типа
V0Sj в соответствии с возможностью или невозможностью
единичной трансформации Т: —* SnV, например: затекло
кровью—+кровь затекла; но: попахивает дымом—* дым
попахивает.
5.11. Структуры, для которых единичная
трансформация Т: —+SnV возможна, встречаются с небольшим
числом глаголов, выражающих физические и обыкновенно
видимые действия, например: затекло кровью-^кровь
затекла; продувало ветром—+ветер продувал; сверкнуло
рябью-* рябь сверкнула; скосило градом—+ град скосил.
5.12. Структуры, для которых трансформация Т: ·—»
—>SjjV невозможна, встречаются с глаголами,
выражающими передачу через воздух а) запаха, например: деготь-9
ком потянуло; фигурально: пахнет весной или б) холода,
сырости и др., что мы воспринимаем органами чувств,
например: повеяло сыростью; прохладой дунуло.
5.2. Трансформационные черты структур типа V^S,
можно суммировать в таблице следующим образом:
Таблица 5а: Трансформационные черты структур
типа V ? S|
Затекло кровью
Попахивает дымом
5.3. Сетка соотнесенных трансформов для структур
типа V0Si может быть следующим образом представлена
в виде схемы:
Таблица 56. Трансформационная сетка структур типа V0S

678
6. Фразовый тип Sa V0 Sf
6.1. Структуры типа SiVeS?, как и структуры типа
V0Sf, рассмотренные в пятом разделе, являются
безличными конструкциями; они характеризуются прежде всего
тем, что в них неупотребительна личная форма глагола,
согласующаяся с данным подлежащим, например: Шляпу
унесло ветром —> Шляпу унесут ветром —>Шляпу унесла
ветром и т. д. Однако в некоторых случаях (именно когда
Si указывает на предмет, который находится в
распоряжении людей) возможна трансформация в конструкцию,
которая может быть названа анонимной (без подлежащего
и с глаголом в 3-м лице множественного числа), например:
Отца переехало автомобилем—>Отца переехали
автомобилем.
6.11. Для всех структур типа Sa V0Sf возможна
трансформация Т: —>Sn VSa, дающая личную форму,
например: Отца ранило осколком —>Осколок ранил отца; Лодку
разбило бурей —>Буря разбила лодку; Луга залило водой —>
Вода залила луга. Поскольку все структуры типа Sa V0
Sf могут быть выведены из коррелятов типа Sn VSa
но не наоборот, безличные конструкции можно считать
деривациями «личных».
6.12. В немногих случаях структура типа Sa V0V12
характеризуется возможностью дальнейшей
трансформации Т: —> Si Vs Si2, например: Луга (вин. п.) залило водой —>
—*Луга (им п.) залились водой (ср. выше, § 1.114).
6.2. Трансформационные черты структур типа Sa V0 S^
можно суммировать в виде таблицы:
Таблица 6 а: Трансформационные черты структур типа Sa V# SJ
Шляпу унесло ветром
Отца переехало автомобилем
Луга залило водой
6.3. Сетка соотнесенных трансформов для структур
типа Sa V0 S? может быть следующим образом
представлена в виде схемы:

Таблица 66. Трансформационная сетка структур типа S^ V0S?
7.0. Заключение. Традиционный подход к русскому
синтаксису, пример которого был дан в § 0.1, имеет ряд
недостатков, наиболее очевидным из которых является
отсутствие твердого критерия классификации. Группы
описываются то на основе значения существительного, то
на основе значения глагола, то на основе какой-нибудь
комбинации того и другого; наличие или отсутствие
прочих определителей, степень конкретности или
абстрактности глагола и существительного, морфология самого
глагола (возвратный он или нет, пассивное причастие или
нет) и степень семантического сходства между глаголом
и существительным — все эти факторы являются
определяющими для той или иной группы. Кроме этого
недостатка, т. е. выделения групп только на основании
значения, традиционный подход страдает и другими
недостатками. Во-первых, поскольку существует огромное
количество индивидуальных значений слов, а точно
обозначить их весьма трудно, в классификации, основанной
на группах подобных значений, должны употребляться
термины, сами по себе очень неточные. Чтобы достичь
существенной степени обобщения (т. е. установить
достаточно большие классы), подобная классификация должна
использовать термины, неточность которых доходит почти
до бессмыслицы (например, термин «дополнительный»
покрывает такие разнохарактерные комбинации, как
пахать трактором; наделить талантом; шевелить
губами; поражать красотой; набить сеном; любоваться
природой; управлять буксиром)53. Кроме того, класси-
58 «Можно предположить, что это — всеохватывающая
категория, состоящая главным образом из таких комбинаций, которые
не могут быть втиснуты в рубрики «временное» и
«пространственное», чьи значения более однородны, а формальные
характеристики» более очевидны.
679

фикация словесных комбинаций, основанная на значениях
слов, составляющих эти комбинации, кажется опасным
кругом, ибо значение каждого слова само по себе зависит,
хотя бы частично, от контекста, важнейшей частью
которого являются как раз те слова, с какими данное слово
связано синтаксически. Однако, пожалуй, самый
большой недостаток традиционного подхода заключается в том,
что он отрывает значение от формы и тем самым
отклоняется от реальных фактов и вступает в область
недоказуемых утверждений.
Рассуждения о различиях в значении и о
семантических группах, безусловно, превосходное занятие, но до
тех пор, пока такие рассуждения не имеют вида твердой
формальной системы, трудно сказать, в сколь
убедительное описание они могут вылиться.
Трансформационный анализ предусматривает эту формальную систему,
используя на протяжении всего анализа единую
классификационную процедуру, при которой все термины
для обозначения классов и все семантические
интерпретации имеют твердую основу в виде обнаружимых
формальных черт. Трансформационный анализ заменяет
семантические обобщения подлинно формальным описанием; это
завершается расширением понятия самой формы и
признанием существования особого уровня лингвистической
структуры.
Помимо того, что формальная строгость
трансформационного анализа является достаточным оправданием его,
предлагаемый подход имеет и ряд других преимуществ.
В некоторых случаях он представляет более тонкие
различия, устанавливая подтипы, недоступные для
традиционных методов, например деление фраз типа S^ VAiS2 на
полуадвербиальные и неадвербиальные (Он кричал громким
голосом —> Он громко кричал, но: Он взглянул узкими
глазами—>Он узко взглянул) в § 3.121 или установление двух
категорий: «истинный творительный» и «творительный
итоговой смежности» (Он удивил меня ответом — Они
посыпали рельсы песком). В некоторых случаях благодаря
трансформационному анализу оказывается допустимым
особый тип анализа предложений, невозможный при
других методах; таково, например, выведение некоторых
предикативных конструкций из комбинаций двух
предикаций: Иван вернулся стариком<--Иван вернулся + Иван
был стариком (см. § 2.1211), что является, очевидно,
680

единственным объяснением синтаксических омонимов,
таких, как Я знал его студентом (то ли когда я был
студентом, то ли когда он был студентом); ср. §§2.1211, 4.113.
Благодаря такому подходу можно дать
дополнительные синтаксические характеристики категорий,
определяемых на других уровнях, например соотношение
совершенного вида глаголов и одушевленности
существительных выражается в трансформационных чертах таких
фраз, как Счет составляется бухгалтером (см. § 1.112);
благодаря такому подходу становится ясным и
синтаксический параллелизм фраз с совершенно различной
морфологической структурой, например невозможность
трансформаций Т: А-> 0 для определенных типов фраз
Sn VAj S.2 и S^ VS? S| (Он говорил спокойным тоном c^
Он говорил тоном наставника) — § 3.1, или
нерелевантность наличия или отсутствия -ся в таких трансфор-
мационно одинаковых парах, как Иван приехал
стариком со Иван вернулся стариком или Он говорил
тихим голосом со Он выражается тихим голосом; ср. табл.
1а, 2а.
Далее, через трансформационный анализ мы
получаем наиболее строгий формальный критерий для решения
того, являются ли определенные типы определителя
обязательными (путем ответа «да» или «нет» на вопрос
о возможности, например Т: Аi—>0 для таких фраз,
как Она говорила высоким голосом), а также и для
описания ограничений, накладываемых на тип
определителей, который может быть добавлен к
определенным фразовым типам (путем ответа на вопрос о
возможности Т: 0—>А и, если ответ положительный, путем
указания определенных классов А и т. д.). Сознательно
избранный с целью избежать неформализованных
семантических обобщений данный подход тем не менее наводит
на мысль о существовании новых семантических
категорий, например «зрительного биполярного определителя
количества» в § 3.1212.
Даже когда в результате классификации с помощью
трансформационных черт образуются такие же группы,
как при традиционных классификациях, они, эти группы,
наделяются специфическими формальными
характеристиками, например ограничениями трансформаций Т: 0—>А
в группе, содержащей «Он покачал головой» (см. § 2.1111);
существование ряда таких случаев совпадения с тради-
681

ционными методами наводит на мысль, что
традиционные семантические классификации частично
основывались на нераспознанных и, возможно, не
распознаваемых без трансформационного анализа формальных
чертах.
7.1. Трансформационный потенциал. Вероятно,
основным преимуществом анализа в терминах возможности
и невозможности трансформаций является то, что
благодаря этому анализу обнаруживается существование более
высокого уровня лингвистической формы, чем уровень
простого морфологического описания. Ранее было
показано, что каждый морфологически определенный
фразовый тип содержит больше или меньше трансформацион-
но определенных подтипов, каждый из которых в свою
очередь характеризуется особой системой
трансформаций.
Способность трансформироваться во все и только
во все члены определенной системы соотнесенных фразовых
типов может быть названа трансформационным
потенциалом подтипа. Этот потенциал является свойством подтипа и
столь же формальной характеристикой его, как, скажем,
факт принадлежности к определенной системе
соотнесенных морфем является условием для принадлежности к
определенному классу слов.
Каждая из индивидуальных возможностей или
невозможностей трансформации, которые в целом составляют
потенциал, может далее быть обозначена как
различительная черта трансформационного потенциала
(разумеется, «различительная», ибо одной такой черты
достаточно для различения одинаковых в других отношениях
подтипов).
Когда при помощи трансформационного анализа
будут вскрыты подтипы всех морфологических
фразовых типов в русском языке, то, вероятно, появятся
некоторые трансформации первостепенной важности, в то
время как другие окажутся второстепенными или даже
излишними. Только после проведения полного анализа
и установления системы основных ядерных фраз и
основных трансформаций можно будет начать построение
полного синтаксиса русского языка. Этот полный синтаксис
должен будет описать: 1) систему типов минимальных
предложений и 2) систему трансформаций, с помощью
которых эти минимальные типы могут быть распространены
682

(? : 0—>F), изменены (? : F—>F') или соединены ^Т : F +
-f-F' —>F") для того, чтобы получить все предложения,
реально возможные в языке.
Настоящее исследование предлагается в качестве
первого шага, сделанного в направлении такого
синтаксиса.
Калифорнийский университет в Лос-Анжелесе

СОДЕРЖАНИЕ
От редакции
I ПРОБЛЕМА ЗНАЧЕНИЯ
B. А. Звегинцев, Проблема значения в современном
зарубежном языкознании 9
C. Ульман, Дескриптивная семантика и лингвистическая
типология. Перевод с английского Е. С. Турковой . . 17
Е. А. Найда, Анализ значения и составление словарей.
Перевод с английского Т. Н. Сергеевой 45
Дж. Р. Фёрс, Техника семантики. Перевод с английского
Л. Н. Натан 72
Ч.Фриз, Значение и лингвистический анализ. Перевод с
английского С. А. Григорьевой 98
Л. Ельмслев, Можно ли считать, что значения слов
образуют структуру? Перевод с английского И. А. Мельчука 117
II дихотомическая фонология
В. В. Иванов, Теория фонологических различительных
признаков
Р. Якобсон, Г. М. Фант и М. Халле, Введение в
анализ речи. Различительные признаки и их корреляты.
Гл. II. Опыт описания различительных признаков.
Перевод с английского А. А. Зализняка и Е. В. Падучевой 173
Р. ЯкобсониМ. Халле, Фонология и ее отношение к
фонетике. Перевод с английского А. А. Зализняка и
Е. В. Падучевой 231
Е. Черри, М. Халле, Р. Якобсон, К вопросу о
логическом описании языков в их фонологическом
аспекте. Перевод с английского Е. М. С моргу новой . . . ?79
684

M. Xaлле, Фонологическая система русского языка.
Лингвистико-акустическое исследование. Перевод с
английского Д. М. Сегал 299
Б. Мальмберг, Проблема метода в синхронной
фонетике. Перевод с французского В. В. Шеворошкина . . 340
III. ТРАНСФОРМАЦИОННАЯ ГРАММАТИКА
С. К. Шаумян, Теоретические основы трансформационной
Грамматики
?. ?омский, Синтаксические структуры. Перевод с
английского К. И. Бабицкого (Математические термины
просмотрены В. А. Успенским)
3. С. Xэ??ис, Совместная встречаемость и трансформация
в языковой структуре. Перевод с английского Т. Н. Мо-
лошной
Д. С. Уо?с, Трансформационный анализ конструкций
с творительным падежом в русском языке. Перевод с
английского Ф. Л. Дрейзина и Т. М. Николаевой . . . .
391
412
528
637

новое в лингвистике
Вып. II
Редактор М. А. ОБОРИНА
Художник В, Л. Самсонов
Художественный редактор Б. И. Астафьев
Технический редактор М. А. Белева
Корректор Е. А. ^Керебцова
Сдано в производство 14/VII 1961 г.
Подписано к печати 7/ХН 1961 г.
Бумага 84 X 108V32= 10,8 бум. л., 35,3 печ. л.,
36,8 уч.-изд. л. И.зд. № 13/0426. Цена 2 р. 41 к.
Заказ № 2064
издательство
иностранной литературы
Москва, 1-й Рижский пер., 2
Первая Образцовая типография
имени А. А. Жданова
Московского городского совнархоза
Москва, Ж-54, Валовая, 28
Заказ 78
Москва, Цветной б., 30
Отпечатано в тип. Металлургиздата

опечатки

Страница
79
188
196
201
281
290
291
291
392
465
493
498
579
600
611
678
681
Строка
23 снизу
4 сверху
12 снизу
16 снизу
1 сверху
3 снизу
1 сверху
в 1-й колонке
справа
13 сверху
в 1-й колонке
слева
3 сверху
21 сверху
17 снизу
5 сверху
13 сверху
6 сверху
14 сверху
27 сверху
14 сверху
Напечатано
Ы tn, bi tl
смычный ?
14
ра/
чем [*]
н выражает
/
*
#К2#, #?,#-*
->^#
an
были
играет
комитета
NV + NVE
There vVN2
SlaV0S2
S«VAitf
Следует читать
bi:tn, bi:tl
смычный /?/
m
/57
IP 1 r
чем [t]
и выражает
e
lj
*'¦?#?#-
and
был
играл
комитетом
There vVN2N,
SlaV0S$
SlnVAiSi
„Новое в лингвистике", вып. II