Г. Г. Водолазов
ДИАЛЕКТИКА
И РЕВОЛЮЦИЯ
(МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ)
ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
19 7 5

Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Московского университета
Рецензенты:
доктор философских наук
профессор М. Я. Ковальзон
кандидат философских наук
доцент Л. А. Журавлев
(О) Издательство Московского университета, 1 Э 7 5 г.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступление . . . . 4
1. Революция — праздник угнетенных 4
2. Назад, к /Марксу? Вперед, к Марксу! 6
3. Современность и всемирность 8
Глава первая. Проблема всемирности исторического (и
революционного) процесса в произведениях К. Маркса и Ф. Энгельса . 14
I. «Немецкая идеология». У истоков проблемы 14
II. Место всемирности в системе категорий «Капитала»
(абстрактно-теоретический аспект проблемы) 20
III. Развитие теории всемирности коммунистической революции
в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса (логико-исторический
анализ) 26
Глава'вторая. Не доктрина, а метод 115
I. Марксистская концепция всемирности и новая,
империалистическая эпоха 115
II. Новые факты и «старая» теория. Возникновение
ревизионизма, его методологические основы и гносеологические корни 117
III. Марксизм против ревизионизма. Марксистско-ленинские
методологические принципы развития социальной теории . 123
Глава третья. Ленинская концепция всемирности революционного
процесса в эпоху империализма (теоретические предпосылки) . 170
I. Диалектика действительности и логика развития теории . . 170
II. Новая историческая ситуация и теория революции . 176
III. Дискуссия о самоопределении и ее значение для развития
марксистской революционной теории 185
IV. Социализм и демократия , 189
V. С разных сторон к одной цели 200
VI. Победа пролетариата в одной стране и мировая
социалистическая революция 209
VII. Нравственность и революция 213
Вместо заключения .... 229

ВСТУПЛЕНИЕ
1. РЕВОЛЮЦИЯ-ПРАЗДНИК УГНЕТЕННЫХ
«Все факторы, от которых, как ранее казалось, зависит
революция, да и сама революция утратили значение. После
этого тема революции едва ли может служить даже предметом
научной дискуссии».
А в тот же (приблизительно) день, и может быть даже
в тот же час, когда известный американский либеральный
экономист Джон Гэлбрейт писал эти строки, наборщик не
витающего в теоретических высях журнала «Тайм» (США)
набирал нечто другое: «На протяжении этого десятилетия все
новые и новые группы выпадали из общего национального
потока и над страной гремели воинственные декларации
протеста и революции».
В то время, как Джон Гэлбрейт, бывший ближайший
советник президента Кеннеди и посол США в Индии,
рассуждал о том, как «прежние силы протеста» врастают в
американский капитализм, как система «нового индустриального
общества» поглощает и нейтрализует всякое направленное
против него недовольство, по улицам американских городов
шли люди с гневными лозунгами над головой. Вряд ли их
не видел Гэлбрейт. Видел наверняка.
Так что же, ученый написал заведомую и очевидную
неправду, выполняя социальный заказ современной
буржуазии? Решил таким примитивно грубым способом выслужиться
перед власть имущими?
Думается, что такого рода обороты речи, применимые к
какому-нибудь журналисту из желтой прессы, к Гэлбрейту
не подходят. Здесь другой, гораздо более сложный тип связи
классового, социального и идеологического. И мы мало что
поймем здесь, если во главу угла поставим субъективную
злонамеренность автору.
Конечно, классовая установка автора здесь сказывается.
Но дело не сводится только к ней: через изломы ее линий
просвечивает и действительная трудность — своеобразие
облика современного революционного движения.
4

Джон .Гэлбрейт, конечно, прекрасно видит острую
конфликтность современного мира, видит и общественные силы,
ведущие между собой острую борьбу. Однако сопоставляя
образы революции прошлого с нынешней социальной
борьбой, он никак не может совместить то и другое. «Зачем
современному рабочему революция, если он имеет дом и
холодильник?» — на манер Г. Маркузе рассуждает Гэлбрейт.
Здесь двойное непонимание: непонимание подлинных целей
и задач «революции прошлого» (непонимание того, что это
были не «революции ради холодильников») и непонимание
глубоких причин революционного процесса в настоящем.
Это случается даже с очень умными людьми в момент
подъема новой революционной волны, так не похожей на
прежние. Например, идеолог третьего сословия Огюстсн
Тьерри, довольно глубоко постигший законы движения
протекшей истории, совершенно терялся в хитросплетениях
современной ему классовой борьбы. «Я ничего не понимал в той
яростной оппозиции, — откровенно признавался он, —
которую очень умные и патриотически настроенные люди
противопоставляли самому разумному и наиболее патриотически
настроенному из всех королей, которых когда-либо имела
Франция». Тьерри превосходно «понимал» революции,
которые служили его классу, классу буржуазии, но ему не
удавалось «понять» революционных движений, направленных
против этого класса. Тот же тип «непонимания» характерен
и для Гэлбрейта. С занимаемой им классовой позиции трудно
многое увидеть и понять.
Революция «едва ли может служить даже предметом
научной дискуссии», пишет Гэлбрейт. А всего через год после
того, как были написаны эти слова, тема революции
зазвучала в «дискуссиях», которые повела рабочая и молодая
майская Франция на площадях, улицах, заводах и в
университетах Парижа, Нанта, Бреста и других городов. И власть
предержащие уже начали подумывать о том, не пора ли
бросить в эту «дискуссию» солдат национальной армии,
чтобы сказать свое слово в «затянувшемся споре».
Революция смотрит из каждого окна здания современного
мира. Она смотрит глазами Сальвадора Альенде и Фиделя
Кастро, Амилкара Кабрала и Мартина Лютера Кинга.
Революция возвещает о себе борьбой героических вьетнамцев
и рабочих Италии и Франции, той самоотверженной борьбой,
которую ведут народы всех стран и континентов земного
шара.
Революция является на наши научные дискуссии не
жалкой просительницей, которую можно соблаговолить оставить,
а можно выставить за дверь. Она по-хозяйски заходит в
научные кабинеты, поднимается на кафедры, властно отодвигает
в сторону все другие темы высоконаучных дискуссий.
5

Не реальность и жизненность революции проверяется
нашими научными дискуссиями, а, наоборот, сама научность
дискуссий определяется тем, насколько полно и многосторонне
присутствует на них тема революции.
Социальная революция — это проблема проблем, это
фокус, к которому стягиваются все нерешенные вопросы
человеческого бытия. В мире эксплуатации только в революции
человек выступает как целостный Человек, творец и
преобразователь истории, а не как односторонний, искалеченный
социальным разделением труда «профессиональный кретин»
(говоря словами К. Маркса). Вот почему, между прочим,
революции — «праздник угнетенных», вот почему
революции — «локомотивы истории».
Дело социальной революции — это дело номер один для
каждого человека (достойного этого имени), чем бы он
профессионально ни занимался — техникой, литературой,
искусством, врачеванием и т. п. Ни одна частная проблема не
может быть разрешена в полной мере в отрыве от социально-
преобразовательной деятельности, направленной на
разрешение коренных проблем человеческого бытия, от социальной
революции. Вот почему звание «революционер» есть синоним
имени «человек».
А понять современный революционный процесс, уловить
его смысл, задачи и цели, его формы, его перспективы,
вообще — как следует разглядеть его, можно лишь с очень
высокой позиции — с позиции рабочего класса, с позиции
марксизма.
2. НАЗАД, К МАРКСУ? ВПЕРЕД, К МАРКСУ!
Подлинно великие творения живут сразу в трех
временах — в прошлом, настоящем и будущем. Они —
современники любого человеческого поколения. Вечные современники.
Таковы труды Маркса. Казалось бы, ушла в прошлое
эпоха, описанная Марксом, кажется, нет таких страниц в его
сочинениях, которые не были бы прочитаны тысячи раз
тысячами и миллионами людей, страниц, которые не
цитировались бы в статьях и книгах, написанных его последователями,
его друзьями и врагами, высказываний, которые не
превратились бы в эпиграфы и афоризмы.
Но вот одна историческая эпоха сменяется другой — и
начинают звучать вначале тихо, а потом все сильнее и.сильнее
слова о «втором рождении Маркса»: открываются пласты его
теории, которых раньше как-то не замечали, извлекаются
идеи, которые раньше упускали из виду... Ну вот, теперь-то
уж, кажется, все, процесс познания Маркса завершен. Но
приходит новая эпоха, а с нею и... «третье рождение Маркса».
Нет сомнения, что еще будет и «четвертое», «пятое», «шес-
6

тое» рождения Маркса — такова обычная судьба великих
творений человеческого духа. Ключом же к этому второму,
третьему и т. д. прочтению Маркса является не просто более
пристальное изучение давно известных мест из его
сочинений (по принципу «Что, действительно, писал Маркс?»), а
более основательное исследование современных социальных
процессов, тенденций их развития — с этой высоты и
открываются дотоле не замечавшиеся пласты идей классиков
марксизма-ленинизма.
Современники Маркса и Энгельса не всегда умели
отделить всеобщее, абстрактное в их теории от
конкретно-исторических форм его проявления, нередко принимали Марксов
анализ конкретной исторической ситуации за универсальный,
всеобщий закон. И в итоге одни пытались свято применять
каждое из положений учителя ко всякой, в том числе и
принципиально новой исторической ситуации (и тем
вульгаризировали и догматизировали марксизм); другие же, указывая,
что Марксов анализ не «накладывается» на ту или другую
современную ситуацию, провозглашали необходимость
коренной ревизии марксизма (а по существу, отбрасывания его).
Уметь отделять абстрактное, фундаментальное, всеобщее
положение от конкретных форм его проявления — одна из
важнейших задач, стоящих перед теоретиком. К чему может
привести смешение абстрактного с конкретным, отчетливо
показал сам Маркс на примере судьбы учения Рикардо и его
школы. Рикардо недостаточно абстрактен, писал Маркс, он
смешивает абстрактную категорию — прибавочную
стоимость — с гораздо более конкретной категорией — прибылью.
Это смешение, как показал Маркс, привело в конечном итоге
не больше не меньше, как к разложению и краху рикардиан-
ской ШКОЛЫ'1.
Маркс был особенно внимателен и чувствителен к этому
различию всеобщего и особенного. Однако он был весьма
далек от тех наивных (и пошлых) попыток, предпринятых
в конце XIX в. Бернштейном, разложить то и другое строго но
полочкам: на одних—только всеобщее, фундаментальное,
абсолютное; на других — лишь конкретное, историческое,
временное. Он не пытался этого делать, потому что был
диалектиком, диалектиком-материалистом. Материалистическая же
диалектика «запрещает» вычленять этакие рафинированные
кусочки вечных истин. Это стало уже просто
хрестоматийным: абсолютное существует только через относительное и
в относительном, и лишь в бесконечном движении
относительных истин кристаллизуется, уточняется и нарастает масса
«абсолютного знания».
1 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., г. 26, ч. III, стр. 65—244.
7

Своеобразие развития марксистской теории (как и всякой
подлинно научной теории) состоит в том, что развитие это
идет не только вширь, но и вглубь, что заключается оно не
только в добавлении новых этажей к имеющемуся зданию,
но и во все более глубоком понимании его фундаментальных
основ — во все более полном и тонком описании, так
сказать, «ядерного уровня» теории. И наоборот, открытие
нового, более глубокого, абстрактного уровня теории позволяет
продвинуться дальше в понимании современных и более
конкретных форм общественного развития. Только взору,
обращенному вперед, открывается теоретическое богатство Марк-
совых идей. Вот почему наш лозунг не «Назад, к Марксу!»,
а «Вперед, к Марксу!». Это не только призыв развивать
теорию, черпая у Маркса, Энгельса, Ленина силу для такого
движения, но это значит воплотить марксизм в
действительность, в действительность всех народов земного шара.
Об одной из важнейших идей марксизма, всесторонняя
разработка которой крайне необходима для глубокого
понимания современных революционных процессов, и пойдет речь
в данной работе.
3. СОВРЕМЕННОСТЬ И ВСЕМИРНОСТЬ
Начнем с простых и, в общем-то, достаточно известных
фактов.
Фидель Кастро как-то вспоминал, что накануне революции
1959 года некоторые кубинские революционеры говорили ему
о неготовности Кубы к радикальной социально-политической
революции, о незрелости экономики и общественных
отношений, о слабости революционного и пролетарского
движения, говорили об отсутствии революционной ситуации. Но
Кастро действовал «не по науке» и... победил. Потом, уже
после победы, его оппоненты обнаружили изъяны в своем
прежнем анализе: не учли мировые социальные
противоречия, борьбу двух социально-политических систем, общий
кризис капитализма и вытекающие из этой всемирной коллизии
дополнительные революционные возможности таких стран,
как Куба.
В Доминиканской республике в 1965 г. все было наоборот:
внутренние социально-политические противоречия достигли
крайней точки, революционная ситуация была налицо, а
революционное движение потерпело поражение. В дело
вмешался внешний фактор — морская пехота США.
Американские военспецы (из породы тех, кто восхищался
«великолепным экспериментом» атомного взрыва над японскими горо-
дами) писали о том, что эта была «блестящая» с военной
точки зрения операция. Возможно. Хотя чего тут особенно
блестящего: до зубов вооруженный гигант против маленькой
8

страны, отнюдь не собиравшейся и не готовившейся воевать.
Но это к слову.
А вот действительная проблема была следующая. Мы
устанавливаем несоответствие производственных отношений и
производительных сил в Доминиканской республике, четко
фиксируем остроту социально-политических противоречий в
ней, отмечаем наличие революционной ситуации, зрелость
субъективного фактора — все условия для революции. А в
результате— поражение при решающем участии внешних сил.
Маленькое звено — Доминиканская республика —
оказывается, крепко и неразрывно связано со всей гигантской цепью
мировых противоречий; «маленькие» проблемы этой
республики, оказывается, не решаются вне огромных проблем всего
мира. И то, что казалось сугубо внешним по отношению к
Доминиканской республике, оказывается существенным
моментом ее внутреннего развития.
Обратимся к менее очевидному, но значительно более
важному для характеристики интересующей нас проблемы —
глубинным экономическим процессам и перспективам стран так
называемого «третьего мира».
Муджибур Рахман, глава государства Бангладеш,
говорил в одной из своих речей: «Наряду с проблемами мира и
безопасности во всем мире мне хочется остановиться на
проблеме развивающихся стран и их борьбе с нищетой,
болезнями и невежеством. Судя по всему, лишь немногие отдают
себе отчет в масштабах и неотложности этой проблемы.
Будущее человечества по-прежнему зависит от того, как
откликнется всемирное сообщество на эту гигантскую проблему,
затрагивающую огромные массы людей в Азии, Африке и
Латинской Америке... Все должны ясно осознать, что проблемы
развивающихся стран, если они не будут разрешены,
создадут еще большие трудности в будущем для всего
человечества» 2.
Да, проблемы «третьего мира», его трудности и
опасности— это проблемы и трудности всего человечества.
Известно, что большинству стран «третьего мира»
присущи высокие темпы роста народонаселения и относительно
низкие темпы экономического развития. В результате
замедляется (а то и сокращается) производство продукции на душу
населения, нарастает продовольственный кризис. Как же
ликвидировать эти «ножницы», преодолеть кризис и вообще как
развивать экономику? Ответить на последний вопрос —
значит прежде всего разобраться в одном трудноразрешимом
противоречии.
Главная экономическая особенность большинства стран
третьего мира — в их узкой специализации, в узкой ориенти-
2 «Правда», 2 марта 1973 г.
9

рованности экономики, в их монокультурности. Одни
считают, что ее надо устранить, разрушить, ибо она причина,
следствие и форма зависимости. Другие, напротив, полагают,
что монокультурность надо сохранить, ибо распределение
деятельности, специализация (которая складывалась
десятилетиями, а то и столетиями) есть историческое завоевание и
будущее человечества; ее нужно только перевести на более
высокий уровень.
Противоречивость ситуации рождает следующую
антиномию: ликвидировать монокультурность сейчас нельзя, но и
сохранять ее в современных формах тоже нельзя.
Отмеченная антиномия не свидетельство неразрешимости
данного противоречия вообще, а лишь его неразрешимости
в рамках рассматриваемой системы, т. е. в рамках стран
третьего мира. Очевидно, надо выйти за эти рамки, на
простор более широкой системы — системы всемирных связей и
отношений, перспектив мирового революционного процесса —
и там поискать решение.
И трагедия вся в том, что это отнюдь не какая-то
каверзная теоретическая задачка; антиномия эта — жизнь многих
миллионов людей, переходящих от отчаяния к надежде и от
надежды к отчаянию. И вот это отчаяние, возникающее на
базе трудностей развития третьего мира, отчаяние,
усиливаемое воспоминаниями о жестокостях колониальной эры и
нынешними «цивилизованными» формами угнетения,
обостряемое «благополучием» и «процветанием» развитых стран,
тратящих к тому же огромные средства на вооружение, — это
отчаяние может быть и, увы, бывает питательной средой для
крайних лозунгов, призывающих к столкновению
развивающихся стран с остальным миром.
Следовательно, и национальные, региональные проблемы
стран третьего мира могут быть поняты только как часть,
как сторона более общих проблем, проблем всемирного
развития.
То же можно сказать и относительно развитых стран: их
современнные проблемы невозможно решить без учета
фактора всемирности, их отношений между собой, с третьим
миром и в особенности противостояния двух
социально-политических систем, на которые раскололся мир.
Таким образом, какую бы страну или систему стран
современного мира мы ни взяли, мы не сможем понять
перспектив их развития, если не будем в полном объеме
учитывать фактор всемирности.
Но важно уже здесь, с самого начала, при постановке
проблемы, подчеркнуть, что речь идет отнюдь не о том, чтобы
рассматривать мировое как некий внешний фактор,
корректирующий и лишь несколько модифицирующий национальные
проблемы. В современных условиях мировое по отношению к
10

национальному не внешний фон, а внутренняя
всепроникающая материя. Всемирное органически входит в самый
фундамент национальных коллизий и противоречий и движется и
развивается вместе с ними.
С другой стороны, национальное есть часть, момент
всемирного. «...Мы живем, — отмечал В. И. Ленин, — не только
в отдельных государствах, но и в известной системе
государств...» 3. Проблемам соревнования двух систем,
империалистической интеграции, взаимоотношению развитых стран
с «третьим миром» в нашей литературе уделяется большое
внимание. За последние годы появилось немало серьезных
монографий и статей по этому кругу вопросов. Однако почти
отсутствуют работы, в которых предпринимались бы попытки
свести разнообразные и противоречивые интеграционные
процессы, происходящие на мировой арене, в единую картину
«общих экономических всемирных отношений»4. Всемирное
есть результат и процесс взаимодействия многих наций,
причем, что крайне важно подчеркнуть, наций, стоящих на
разные уровнях социально-исторического развития. Задача
состоит в открытии законов такого взаимодействия, механизма
взаимообусловленности.
Вместе с нарастанием всемирности экономического
процесса нарастает и всемирность процесса революционного.
«Человечество, — говорится в Документе международного
Совещания коммунистических и рабочих партий 1969 г., —
вступило в последнюю треть нашего столетия в обстановке
обострения исторического противоборства сил прогресса и реакции,
социализма и империализма. Ареной этого противоборства
является весь мир, все основные области общественной
жизни— экономика, политика, идеология, культура»5.
Сложная система мировых экономических противоречий
обусловливает и сложную картину классовых битв.
Революционное движение современности становится все более
дробным и все более целостным. Дробным — ибо рождаются
десятки новых государств, прогрессивные силы которых ведут
напряженные поиски своего, специфического пути развития,
преодоления отсталости и уничтожения эксплуатации,
исходя из национальных традиций, особенностей экономического
положения, географической среды и т. д. Целостным — ибо
возрастает всесторонняя зависимость стран и народов друг
от друга и соответственно — зависимость их поисков, форм и
методов решения социальных проблем. j
Революционное движение становится все более многооб-
3 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 49, стр. 370.
4 Термин, употребляемый В. И. Лениным (см., например, В. И. Л е-
н и н. Поли. собр. соч., т. 44, стр. 305).
5 «Международное Совещание коммунистических и рабочих партий.
Документы и материалы». М., 1969, стр. 286.
11

разным и все более единым. Многообразным — ибо
современный мир — пестрая чересполосица экономических,
политических, социальных форм: от почти рабовладельческих, ранне-
и позднефеодальных до развитых капиталистических и
социалистических, что и обусловливает разнообразие
возникающих в различных антагонистических формациях социально-
классовых конфликтов. Единым — ибо современный мир не
простая сумма этих различных форм, а единый организм,
основным источником развития которого является борьба
рабочего класса, трудящихся и демократических сил всех стран
и континентов с доминирующей в нынешнем мире формой
эксплуатации — капиталистической, с системой мирового
капитализма.
Эту сложную картину единства мирового революционного
движения хорошо передает известное положение Программы
КПСС: «Социалистические революции,
национально-освободительные антиимпериалистические революции, народные
демократические революции, широкие крестьянские движения,
борьба народных масс за свержение фашистских и иных
тиранических режимов, общедемократические движения против
национального гнета — все это сливается в единый мировой
революционный процесс, подрывающий и разрушающий
капитализм» 6.
Данная ситуация и диктует задачу: на каждом
историческом этапе находить те оптимальные формы соединения
разнообразного в единство, которые не разрушали бы ни
своеобразия национальных революционных отрядов, ни единства
всемирной революционной армии. Диктуемая современными
социальными отношениями необходимость «соединить все
демократические движения, выступающие против гнета
финансовой олигархии, в один могучий антимонополистический
поток» — задача нелегкая. Ибо различные революционные силы
не соединяются стихийно, сами собой, так же просто, как,
скажем, ручьи, сливающиеся в одну реку. Вся трудность
соединения состоит в том, что «революционные ручьи» бегут
нередко в разных «плоскостях» и на разных уровнях, а
подчас и в противоположных направлениях. Но если брать
широкие пространственные и временные масштабы, если
учитывать природу и характер питающих эти «ручьи» родников,
а также общую направленность исторического ветра, то
совершенно очевидно, что слияние «революционных ручьев»,
движение их в одном направлении — дело исторически
назревшее и осуществимое, хотя и требующее для своей реализации
колоссальных «ирригационных работ». Иначе говоря, нужна
огромная теоретическая деятельность по дальнейшему
выяснению условий, возможностей и целей такого соединения и
6 «Программа Коммунистической партии Советского Союза». М., Гос-
политиздат, 1962, стр. 38—39.
12

грандиозная, сложная (и одновременно тонкая и осторожная)
работа по практическому осуществлению мирового
революционного единства.
Глубоко разрабатывавшаяся К. Марксом и В. И. Лениным
проблема всемирности исторического развития, всемирности
революционного процесса (как противоречивого единства
многообразного) лишь сравнительно недавно стала предметом
специальных исследований в нашей научной литературе.
Начиная со второй половины пятидесятых годов благодаря
бурному развитию философской и исторической мысли в
нашей стране препятствия, стоявшие на пути к всестороннему
исследованию этой проблемы, снимались одно за другим.
В частности, были всесторонне осмыслены старые
диалектические истины, что конкретная категория может
противоречить абстрактной, конкретные решения — всеобщему правилу
(не ставя под сомнение ни общие правила, ни конкретные
решения), что развитие теории происходит не путем
арифметического прибавления новых истин и вычитания старых, а
через противоречие, отрицание, отрицание отрицания, путем
скачка, перерывов постепенности и т. д. Более рельефно была»
выявлена органическая связь идей Маркса и Энгельса с
ленинской теорией социалистической революции. Накапливался
и современный эмпирический материал, свидетельствовавший,
что мир становится все более разнообразным и все более
единым, что в нем тесно взаимодействуют разноуровневые и
разнонаправленные хозяйственные системы, разноуровневые, а
иногда и разнонаправленные революционные процессы.
Проблема всемирности начала стучаться буквально во
вес двери обществознания. Ее исследования требовала не
только логика развивающейся теории, но в особенности
историческая практика, насущные нужды человечества, его
надежды и его тревоги.
Важным шагом на этом пути должно быть всестороннее
выяснение места проблемы всемирности в системе категорий
марксистско-ленинской теории социалистической революции,
того, каким конкретным содержанием наполняли ее Маркс,
Энгельс, Ленин в тот или иной исторический период. Это тот
фундамент, на котором только и может развиваться
современное понятие всемирности.
В своей работе мы ставим своей задачей проследить, как
и когда сформировалось марксистское понимание
всемирности исторического (и революционного) процесса, как оно
развивалось, какие прошло этапы. В центре нашего внимания
будет развитие взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса. Вместе
с тем мы предполагаем дать критический анализ взглядов
лидеров II Интернационала по интересующей нас проблеме, а
также остановиться на важнейших аспектах ленинской
концепции всемирного исторического и революционного процес-
13

са в эпоху империализма, концепции, получившей наиболее
полное свое раскрытие в работах периода 1914—1917 гг.
(«Империализм как высшая стадия капитализма», «Крах
II Интернационала», «Революционный пролетариат и право
наций на самоопределение», «О карикатуре на марксизм и
об «империалистическом экономизме», «О лозунге
Соединенных Штатов Европы», «Военная программа пролетарской
революции» и др.). Выбор данного периода для подробного
рассмотрения ленинской концепции отнюдь не случаен.
Именно в эти годы — впервые в истории — столь полно и столь
наглядно проявились тесная взаимосвязь и единство событий,
происходящих в разных странах; экономические,
политические, социальные конфликты стали поистине всемирными, и
также всемирной была попытка их «разрешения» — мировая
война. Именно в этот период — и опять-таки, впервые в
истории — проблема соединения разнообразных революционных
потоков в единое антикапиталистическое,
антимонополистическое русло стала насущнейшей практической проблемой, от
решения которой зависело существование самих основ
человеческой цивилизации, поставленных под угрозу войной.
Именно на этот период приходятся всесторонняя разработка
В. И. Лениным проблем новой, империалистической стадии
капитализма и связанное с этим дальнейшее развитие
марксистской теории социалистической революции.
Мы останавливаем свой анализ на рубеже 1917 г. Великая
Октябрьская социалистическая революция, резко изменив
лицо России и мира в целом, выдвинет новые проблемы перед
марксистской мыслью и заставит переосмыслить и
переформулировать старые. Она обусловит начало нового этапа в
историческом развитии человечества, нового этапа в развитии
марксистско-ленинской революционной теории (но это — тема
особого разговора).
В следующей главе мы попытаемся рассмотреть взгляды
К. Маркса и Ф. Энгельса на проблему всемирности.
Глава первая
ПРОБЛЕМА ВСЕМИРНОСТИ ИСТОРИЧЕСКОГО
(И РЕВОЛЮЦИОННОГО) ПРОЦЕССА
В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ К. МАРКСА И Ф. ЭНГЕЛЬСА
I. «НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ». У ИСТОКОВ ПРОБЛЕМЫ
Очень важно проследить, как категория «всемирность»
появляется в социологической концепции К. Маркса, вслед
за какими категориями идет она. Установив это, нам будет
14

легче понять, какую смысловую нагрузку несет эта категория
и какие реальные общественные отношения, не фиксируемые
другими категориями, отражаются в ней.
Сделать это тем более необходимо, что на первый
(поверхностный) взгляд и из чтения иных (не очень глубоких)
книг и учебников можно вывести заключение, что марксов-
ская теория социалистической революции прекрасно
обходится без понятия «всемирность»; при изложении основных
положений революционной концепции К. Маркса — «всемир-
ности» — подчас просто не находится места (разве что потом,
в некоторых дополнительных пояснениях, отметят ее роль в
качестве третьестепенного момента, вносящего некоторое
незначительное своеобразие в течение революционных
процессов в той или другой стране).
В самом деле, что является экономической (самой
глубокой) основой революции? Противоречие производительных
сил и производственных отношений. Как же оно перерастает
в революцию? Вот как: противоречия способа производства
получают форму классовых противоречий, форму классовой
борьбы между пролетариатом и буржуазией. В ходе борьбы
пролетариат начинает осознавать свои задачи, интересы и
потребности, свою историческую роль, то есть из «класса в
себе» он превращается в «класс для себя». Классовая борьба
приобретает политический характер, становится борьбой за
власть. Рабочий класс и ставит перед собой задачу:
захватить власть, уничтожить частную собственность, разбить
буржуазную государственную машину, заменив ее
диктатурой пролетариата, и т. д.
Таковы основные положения марксовской концепции
революции.
Причем же- тогда тут «всемирность»?
За ответом на этот вопрос давайте обратимся к самому
К. Марксу. В первую очередь — к произведению «Немецкая
идеология», написанному им совместно с Ф. Энгельсом в
1845—1846 гг., произведению, в котором было впервые
всесторонне разработано материалистическое понимание
истории.
Мы сразу и легко находим в «Немецкой идеологии»
высказывания, подкрепляющие вышеприведенную схему
возникновения революций. «...Все исторические коллизии... —
пишут К. Маркс и Ф. Энгельс, — коренятся в противоречии
между производительными силами и формой общения». Это
«противоречие между производительными силами и формой
общения... должно было каждый раз прорываться в виде
революции...». Это — самое основное, исходное. Вот более
подробное раскрытие механизма развития и движения исходных
противоречий способа производства: «...в своем развитии
производительные силы достигают такой ступени, на которой
15

возникают производительные силы и средства общения,
приносящие с собой при существующих отношениях одни лишь
бедствия и являющиеся уже не производительными, а
разрушительными силами». Далее — переход от противоречии
производства к классовым противоречиям: «...вместе с этим
возникает класс, который вынужден нести на себе все тяготы
общества, не пользуясь его благами, который, будучи
вытеснен из общества, неизбежно становится в самое решительное
противоречие ко всем другим классам». И наконец: «...от
него (от этого класса. — Г. В.) исходит сознание
необходимости коренной революции, коммунистическое сознание» К
Все это, действительно, основное, исходное в марксистской
концепции революции. Конечно, в будущем содержание
целого ряда понятий и категорий будет уточнено, более точно и
подробно будут выявлены связи между ними. Так, вместо
категории «формы общения» появится категория
«производственные отношения»; более детально и четко будет описана
структура общества, включающая в себя четыре (а не три,
как в «Немецкой идеологии») звена: производительные
силы — производственные отношения — надстройка —
общественное сознание и т. д.; о подробностях развития взглядов
К. Маркса на этот счет можно прочитать в превосходной
статье Г. А. Багатурии из сборника «Маркс-историк» и в
монографии В. С. Выгодского «К истории создания
«Капитала»2. И тем не менее фундаментальные принципы
марксистского понимания общественного развития, основ
социалистической революции в приведенных цитатах из «Немецкой
идеологии» уже содержатся. Все это — несомненно и ныне
общепризнано.
Но вот мысли из той же «Немецкой идеологии», которых
нередко как-то не «замечают» или если замечают, то не
придают им сколько-нибудь крупного теоретического значения,
а между тем они также относятся к фундаментальным
положениям марксистской революционной теории.
Так, сказав о том, что накануне революции «три указанных
момента — производительная сила, общественное состояние 3
и сознание — могут и должны вступить в противоречие друг
с другом» и что общественное сознание вступает в противо-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах... Противоположность
материалистического и идеалистического воззрений. М., Политиздат, 1966,
стр. 78, 79, 49, 50.
2 См. Г. А. Б а г а т у р и я. Первое великое открытие Маркса
(формирование и развитие материалистического понимания истории). В сб.:
«Маркс-историк». М., «Наука», 1968, стр. 107—174; а также В. С.
Выгодский. К истории создания «Капитала». М., «Мысль», 1970.'
3 В этом понятии содержатся в еще неразличенном виде категории
«производственные отношения» и «надстройка» («надстроечные»
общественные отношения).
16

речие с общественными отношениями лишь вследствие того,
что сами эти общественные отношения вступили в конфликт с
производительными силами, высказав это общеизвестное и
общепринятое ныне положение, авторы «Немецкой
идеологии» замечают: «Впрочем, — и далее следует место
чрезвычайной важности, — в пределах отношений определенной
нации это может произойти также благодаря тому, что
противоречие обнаруживается не в данных национальных рамках,
а между данным национальным сознанием и практикой
других наций, т. е. между национальным и всеобщим сознанием
той или другой нации (как это в настоящее время имеет
место в Германии)...»4.
Иначе говоря, содержание и характер немецкого сознания
30-х годов XIX века, вступавшего в конфликт с немецкими
общественными отношениями (а, следовательно, и сам этот
конфликт), были порождены не только немецкой
действительностью, но и социальной практикой соседних наций —
французов, в первую очередь. Немецкая идеология той поры
и была живым воплощением противоречивого единства
национального (специфически-немецкого) сознания и
всеобщего (европейского). Эта особенность немецкого сознания
проявилась и в философии Гегеля в виде известного
противоречия диалектического метода (этого философского
аналога французской революции) и консервативной философской
системы (так ясно отразившей отсталость немецких
социальных условий).
Эта специфика философского и политического сознания
немцев, формировавшегося отчасти под влиянием
социального опыта французской истории, — скажется потом
существенным образом на ходе и исходе революционных боев 48 года,
о чем впоследствии будет писать К. Маркс и о чем у нас речь
пойдет впереди.
Но наметив этот важный аспект проникновения
мирового, всеобщего в национальные коллизии через каналы
сознания, К. Маркс и Ф. Энгельс не останавливаются на этом
уровне анализа. Они идут дальше, в глубь проблемы, к ее
основанию, к ее ядру, выясняют действие фактора всемирно-
сти в рамках самого способа производства. И вот, вновь
подчеркивая, что «все исторические коллизии... коренятся в
противоречии между производительными силами и формой
общения», авторы «Немецкой идеологии» снова указывают:
«Впрочем, для возникновений коллизий в какой-нибудь
стране вовсе нет необходимости, чтобы именно в этой стране
противоречие это было доведено до крайности. Конкуренция
с более развитыми в промышленном отношении странами,
вызванная расширением международного общения, является
К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 41.
17

достаточной причиной для того, чтобы породить и в странах,
обладающих менее развитой промышленностью, подобное же
противоречие...»5 (и снова приводится в качестве примера
Германия).
Установление такого рода связей и зависимостей и
позволило К. Марксу и Ф. Энгельсу сделать вывод чрезвычайной
важности: «...вся внутренняя структура самой нации зависит
от ступени развития ее производства и ее внутреннего и
внешнего общения (курсив наш.—Г. В.)6».
А раз так, раз фактор всемирности играет столь
существенную роль в истории отдельных стран и народов, если он
входит в качестве неотъемлемой части в самый фундамент
социологической концепции, то, естественно, к нему надо
присмотреться пристальней и проанализировать его с возможно
большей тщательностью — именно так и поступают авторы
«Немецкой идеологии».
Прежде всего, необходимо несколько более строго
определить, какое же содержание вкладывается в понятие «все-
мирность исторического процесса».
Всемирность — это «уничтожение первоначальной
замкнутости отдельных национальностей», расширение их общения и
взаимодействия вплоть до «разделения труда между
различными нациями». В пояснение авторы «Немецкой идеологии»
приводят примеры такого взаимовлияния: изобретенная в
Англии машина «лишает хлеба бесчисленное количество рабочих
в Индии и Китае и производит переворот во всей форме
существования этих государств», «точно так же сахар и кофе
обнаружили в XIX веке свое всемирно-историческое значение
тем, что вызванный наполеоновской континентальной
системой недостаток в этих продуктах толкнул немцев на
восстание против Наполеона и, таким образом, стал реальной
основой славных освободительных войн 1813 года»7.
Всемирность — это «всесторонняя зависимость», благодаря
которой люди различных наций «вступают в практическую
связь с производством (также и духовным) всего мира и
оказываются в состоянии приобрести себе способность
пользоваться этим всесторонним производством всего земного шара
(всем тем, что создано людьми)»8.
Такова общая, исходная характеристика всемирности
исторического процесса.
Раскрывая далее марксистскую концепцию всемирности,
следует подчеркнуть, что уже в «Немецкой идеологии»
всемирность общественного развития трактуется исторически и
материалистически.
5 К. Маркси Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 79.
6 Там же, стр. 24.
7 Там же, стр. 48.
8 Там же, стр. 49.
18

«Всесторонняя зависимость», «всемирная история»
существовали не всегда, часто повторяют К. Маркс и Ф. Энгельс.
Всемирность не изначальное состояние человечества, а
результат: «история становится (курсив наш. — Г. В.)
всемирной историей». Лишь при капитализме «первоначальная
замкнутость отдельных наций» сменяется «всесторонней
зависимостью» 9.
И процесс этот получает законченно материалистическое
объяснение. Авторы «Немецкой идеологии» прямо пишут, что
«это превращение истории во всемирную историю не есть
некое абстрактное деяние «самосознания», мирового духа или
еще какого-нибудь метафизического призрака, а есть
совершенно материальное, эмпирически устанавливаемое дело».
Основа единства всемирной истории — развитие
материального производства, производительных сил. Не мистическое
«самосознание», а «крупная промышленность сделала
конкуренцию универсальной.., создала средства сообщения и
мировой рынок», «она впервые создала всемирную историю,
поскольку поставила удовлетворение потребностей каждой
цивилизованной страны и каждого индивида в ней в
зависимость от всего мира и поскольку уничтожила прежнюю
естественно сложившуюся обособленность отдельных стран» ,0.
Итак, олицетворением всемирности является у К. Маркса
и Ф. Энгельса не гегелевский мировой дух, а мировой рынок.
Конечно, «мировой рынок» звучит менее романтически
возвышенно, чем «мировой дух», но что бы там ни говорили
поэты, а «низкая истина» все же дороже возвышающего нас
обмана.
Эта историческая и материалистическая трактовка
всемирности, берущая начало в «Немецкой идеологии», получит свое
наиболее строгое и четкое выражение в «Манифесте
Коммунистической партии», на страницах которого проблема
всемирности и «увидит» впервые свет (как известно,
«Немецкая идеология» при жизни авторов опубликована не была).
«Национальная обособленность и противоположности
народов, — говорится в «Манифесте», — все более и более
исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли,
всемирным рынком, с единообразием промышленного
производства и соответствующих ему условий жизни». «Буржуазия
путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство
и потребление всех стран космополитическим. К великому
огорчению реакционеров она вырвала из-под ног
промышленности национальную почву». В результате, отмечают
авторы «Манифеста», «на смену старой местной и
национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собствен-
9 К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 48.
10 Там же, стр. 48, 76—77.
19

ного производства приходит всесторонняя связь и
всесторонняя зависимость наций друг от друга» п.
Так тема всемирности исторического процесса вошла в
систему социологических и экономических взглядов
основоположников марксизма. Можно только удивляться тому, как
на столь ограниченном историческом материале (развитие
капитализма лишь в Англии, Франции и в меньшей степени в
некоторых других странах) К. Маркс и Ф. Энгельс смогли
уловить и описать тенденцию формирования всемирности.
* *
*
В развитии темы всемирности в трудах
основоположников научного коммунизма ясно различимы два направления.
Одно — его можно условно назвать
абстрактно-теоретическим — состоит в определении места и значения Понятия
всемирности в системе категорий марксистской социологии и
политической экономии. Другое — так сказать, конкретно-
историческое — сводилось к выяснению конкретного
содержания и «механизма» всемирности в тот или иной
исторический период. Оба направления мысли (которые, впрочем, не
отделены друг от друга китайской стеной) берут исток в
«Немецкой идеологии» и «Манифесте Коммунистической партии».
По обоим этим направлениям К. Марксу и Ф. Энгельсу
предстояло пройти большой путь теоретического творчества.
Высшая точка развития первого направления — в
«Капитале», в особенности в его так называемом первоначальном
варианте '— «Экономических рукописях 1857—1859 годов»,
где ряд идей, относящихся к заключительным пунктам
полного плана «Капитала», получил более подробное освещение.
II. МЕСТО ВСЕМИРНОСТИ В СИСТЕМЕ КАТЕГОРИЙ
«КАПИТАЛА» (АБСТРАКТНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
ПРОБЛЕМЫ)
Для К. Маркса категория всемирности была одной из
важнейших, ключевых политэкономических и социологических
категорий, без которой совершенно невозможно понять сущность
капитализма, его историческую миссию и его ограниченность,
без которой абсолютно невозможно понять главное —
необходимость и неизбежность преобразования капиталистического
общества в коммунистическое.
К. Маркс прямо писал, что «наиболее развитой формой»
буржуазных производственных отношений является «форма
мирового рынка» и что «дисгармонии мирового рынка явля-
11 К. Маркс и Ф; Энгельс. Соч., т. 4, стр. 444, 427, 428.
20

ются лишь последним адекватным выражением тех
дисгармоний, которые фиксируются...» 12 уже при анализе самых
абстрактных экономических категорий (меновой стоимости
и др.)- Вообще лишь на мировом рынке «экономические
отношения предстают... в их истине»13. Для К. Маркса
«буржуазное общество» — это всемирная, универсальная категория, а
национальные экономические хозяйственные системы — это
всего лишь «национально обособленные составные части
буржуазного общества» ,4. Таким образом, только в создании
мирового рынка буржуазное общество находит свое
завершение, свою адекватную форму, только здесь раскрывается
истина капитализма.
Поэтому совершенно понятна намечаемая К. Марксом
логика исследования капиталистических производственных
отношений: анализ меновой стоимости, денег, цен — в первом
разделе; «внунтренняя структура производства образует
второй раздел. Концентрированное выражение [буржуазного
общества] в государстве образует третий раздел,
международные отношения (производства)—четвертый, мировой
рынок — заключение, в котором производство, а также и
каждый из его моментов, положено как совокупное целое, но в
котором вместе с тем развертываются все противоречия» ,5.
Мировой рынок, таким образом, не внешняя, не случайная
для капитала форма, а нербходимый результат
развертывания противоречий, изначально присущих капиталу.
«Тенденция к созданию мирового рынка, — подчеркивал К. Маркс, —
дана непосредственно в самом понятии капитала» 16. И
К. Маркс всесторонне выясняет, как и почему простейшие
отношения капитала с необходимостью порождают сложную
форму отношений мирового рынка. Необходимость выхода
за национальные рамки коренится уже в наиболее
простой и исторически первой форме прибавочной стоимости —
абсолютной прибавочной стоимости. «Создание капиталом
абсолютной прибавочной стоимости — создание большего
количества овеществленного труда — имеет своим условием то,
что круг обращения расширяется, и притом расширяется
постоянно. Созданная в одном пункте прибавочная стоимость
требует, чтобы в другом пункте была создана другая
прибавочная стоимость, на которую могла бы быть обменена
первая...». «Поэтому, — продолжает К. Маркс, — условием
производства, основанного на капитале, является создание все
расширяющегося круга обращения...»17, что «au fond» (по
12 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр 7.
13 Там же, стр. 8.
14 Там же.
15 Там же, стр. 173.
16 Там же, стр. 385.
17 Там же, стр. 384
21

существу. — Ред.) «...означает тенденцию повсюду
распространять основанное на капитале производство, или
соответствующий капиталу способ производства» 18.
Это характеризует процесс расширения круга обращения
преимущественно с количественной стороны. Но есть у этого
процесса расширения и, так сказать, качественная сторона.
Она связана с производством относительной прибавочной
стоимости. Ясно, что продукты, производимые на вновь
открытых пунктах производства, должны быть как-то потреблены.
Следовательно, круг потребления должен расшириться.
В первом случае (при производстве абсолютной прибавочной
стоимости) это расширение происходит за счет увеличения
числа потребителей (капиталистов, открывающих новые
пункты производства, рабочих, работающих на этих новых
пунктах). Во втором же случае (при производстве относительной
прибавочной стоимости) круг потребителей количественно не
растет. Каким же путем происходит его расширение? Путем
создания «новых потребностей, — отвечает К. Маркс, —
путем распространения уже существующих потребностей в
более широком кругу», а для этого, в свою очередь,
необходимо и «производство новых потребностей, открытие и
создание новых потребительных стоимостей» 19.
В последнем, то есть в открытии и создании новых
потребительных стоимостей, и содержится предпосылка
перехода человечества к универсальности и всесторонности.
«Иными словами, — резюмирует К. Маркс, — это означает, что
полученный прибавочный труд не остается всего лишь
количественной добавкой, но что тут вместе с тем постоянно
увеличивается круг качественно различных видов труда (тем
самым и прибавочного труда), что этот круг делается все
многообразнее и становится все более дифференцированным
внутри самого себя». И дальше очень важное развитие этой
мысли: «Стало быть, (предполагается) исследование всей
природы с тем, чтобы открыть новые полезные свойства
вещей; универсальный обмен продуктами всех чужих друг дли
друга климатов и стран; новые виды обработки
(искусственной) природных предметов, посредством которой им придается
новая потребительная стоимость... всестороннее исследование
земных недр, имеющее целью как открытие новых полезных
ископаемых, так и выявление новых полезных свойств старых
ископаемых, например новых их свойств как источников сырья
и т. д.; отсюда развитие естествознания до наивысшей точки;
точно так же открытие, создание и удовлетворение новых
потребностей, порождаемых самим обществом.
Культивирование всех свойств общественного человека и производство
18 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 384—385.
19 Там же, стр. 385.
22

\:vo' как человека с возможно более богатыми свойствами и
связями, а потому и потребностями, — производство человека
как возможно более целостного и универсального продукта
общества (ибо для того, чтобы пользоваться множеством
вещей, человек должен быть способен к пользованию ими, т. е.
он должен быть в высокой степени культурным человеком),—
тоже являются условиями производства, основанного на
капитале» 20.
Всемирность, следовательно, — это важная предпосылка
движения от капиталистического к коммунистическому типу
развития — всестороннему и универсальному развитию
человеческой личности. Вот как об этом пишет Маркс: «Таким
образом, только капитал создает буржуазное общество и
универсальное присвоение членами общества как природы, так
и самой общественной связи. Отсюда великое цивилизующее
влияние капитала; создание им такой общественной ступени,
по сравнению с которой все прежние выступают всего лишь
как локальное развитие человечества и как суеверное
поклонение природе... Соответственно этой своей тенденции
капитал преодолевает национальную ограниченность и
национальные предрассудки, обожествление природы, традиционное,
самодовольно замкнутое в определенных границах
удовлетворение существующих потребностей и воспроизводство старого
образа жизни. Капитал разрушителен по отношению ко всему
этому, он постоянно все это революционизирует, сокрушает все
преграды, которые тормозят развитие производительных сил,
расширение потребностей, многообразие производства,
эксплуатацию природных и духовных сил и обмен ими» 2I. Это
не что иное, как развитие мысли, высказанной еще в
«Немецкой идеологии» относительно значения всемирности в
процессе перехода к коммунистическому обществу:
«...освобождение каждого отдельного индивида совершится в той же
самой мере, в какой история полностью превратится во
всемирную историю. То, что действительное духовное богатство
индивида всецело зависит от богатства его действительных
отношений, ясно из сказанного выше. Только в силу этого
отдельные индивиды освобождаются от различных
национальных и местных рамок, вступают в практическую связь с
производством (также и духовным) всего мира и оказываются в
состоянии приобрести себе способность пользоваться этим
всесторонним производством всего земного шара (всем тем, что
создано людьми)». И вывод: «Всесторонняя зависимость,
эта стихийно (при капитализме. — Г. В.) сложившаяся
форма всемирно-исторической совместной деятельности
индивидов, превращается благодаря коммунистической революции
20 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 386.
21 Там же, стр. 387.
23

в контроль и сознательное господство над силами, которые*
будучи порождены воздействием людей друг на друга, до сих
пор казались им совершенно чуждыми силами и в качестве
таковых господствовали над ними» 22.
Итак, всемирность — это истина капитала, это его
завершение, когда он сам себе становится препятствием, пункт
перехода к новому, коммунистическому типу развития.
Этане что иное, как развитие мыслей, высказанных в «Немецкой
идеологии», где основоположники марксизма впервые
указали на цивилизаторское значение процесса
интернационализации капитала. «Только от расширения общения, — писали
они, — зависит, теряются — или нет — для дальнейшего
развития созданные в той или другой местности
производительные силы, особенно изобретения. Пока общение
ограничивается непосредственным соседством, каждое изобретение
приходится делать в каждой отдельной местности заново;
достаточно простых случайностей, вроде вторжения варварских
народов или даже обыкновенных войн, чтобы довести какую-
нибудь страну с развитыми производительными силами и
потребностями до необходимости начинать все сначала. На
первых ступенях исторического развития каждое изобретение
ежедневно приходилось делать заново и в каждой местности
независимо от других местностей... Только тогда, когда
общение приобретает мировой характер и базируется на крупной
промышленности, когда все нации втягиваются в
конкурентную борьбу, только тогда обеспечивается сохранение
созданных производительных сил» 23.
Да, на всемирной арене в полной мере раскрывается
«цивилизаторская миссия» капитала. Но здесь же и тоже в
полной мере обнаруживается и вся его историческая
ограниченность.
Создавая материальные и культурные предпосылки для
всестороннего развития человека, порождая тенденцию
бурного «развития производительных сил», расширения
потребностей, многообразия производства, капитал сам становится
первым и главным препятствием на пути этих порожденных
им самим тенденций. Дело в том, что обусловливаемое им
историческое развитие «происходит стихийно, т. е. ...оно не
подчинено общему плану свободно объединившихся
индивидов» 24. В силу этого люди теряют контроль над своей
собственной коллективной деятельностью. Смысл и содержание
исторического (то есть, по существу, их собственного)
развития ускользают от них, нередко выступая перед ними в виде
«иронии истории», в виде результатов, которых никто не ждал
и к которым никто сознательно не стремился. Таким обра-
22 К. Маркси Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 49.
23 Там же, стр. 69—70.
24 Там же, стр. 88.
24

зом, в условиях основанного на частной собственности
стихийного развития не могли быть реализованы прогрессивные
возможности, создаваемые ростом мировых производительных
сил; в этих условиях «отдельные индивиды, по мере
расширения их деятельности до всемирно-исторической
деятельности, все более подпадали под власть чуждой им силы... под
власть силы, которая становится все более массовой и в
конечном счете проявляется как мировой рынок» 25.
Отсюда с неизбежностью и вытекает вывод о
необходимости социальной революции, в задачу которой входит разбить
оковы, налагаемые капиталом на развитие производительных
сил. «Всесторонняя зависимость, эта стихийно сложившаяся
форма всемирно-исторической совместной деятельности
индивидов, превращается благодаря коммунистической революции
в контроль и сознательное господство над силами, которые,
будучи порождены воздействием* людей друг на друга, до сих
пор казались им совершенно чуждыми силами и в качестве
таковых господствовали над ними» 26.
Само собой разумеется, поскольку угнетающая людей
сила проявляется в конечном счете как мировой рынок, то и
революция, свергающая эту силу, должна быть мировой —
всемирной коммунистической революцией.
Это — одно из центральных положений марксистской
теории социалистической революции: всемирность хозяйственной
жизни, всемирность капитала, всесторонняя
взаимозависимость стран и наций обусловливают и всестороннюю
взаимозависимость национальных революционно-преобразовательных
процессов, всемирный характер социалистической
революции.
Разработанные К. Марксом (преимущественно) и Ф.
Энгельсом принципиальные положения о всемирности
исторического процесса, всемирности капитала (с его
цивилизаторской миссией и исторической ограниченностью), вывод о
необходимости мировой коммунистической революции составили
эпоху в развитии науки об обществе.
Мы подчеркиваем, что имеем в виду именно
принципиальную, общетеоретическую сторону этих положений. Их
конкретная форма проявления в ту или другую историческую эпоху
претерпевала серьезные изменения. Кроме того, вместе с
развитием действительности и в согласии со своей внутренней
логикой развивалась и обогащалась теория, развивалось и
понятие всемирности, получая новые определения и теряя
некоторые из старых; богатство конкретно-исторического
(хозяйственного, культурного, революционного) опыта
отстаивалось в форме абстрактно-теоретических определений, обога-
25 К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 48.
16 Там же, стр. 49.
25

щающих теорию, раздвигающих (а где — и сужающих)
рамки первоначальных представлений. ^
Но, повторяем, принципиальная сторона указанных выше
положений остается неизменной. Они были и остаются
поныне незыблемой основой марксистской теории
социалистической революции, постоянным ориентиром в теоретической и
практической деятельности марксистов, рассматривающих
процесс революционного преобразования капиталистического
общества в коммунистическое как мировой процесс.
III. РАЗВИТИЕ ТЕОРИИ ВСЕМИРНОСТИ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ В ТРУДАХ К. МАРКСА И Ф. ЭНГЕЛЬСА
(ЛОГИКО-ИСТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ)
Мы говорили о том, каково согласно Марксу содержание
категории всемирности, если рассматривать ее в абстрактно-
теоретическом плане, через призму наиболее общих
социологических и политэкономических категорий.
Однако конкретное, реальное развитие тенденций,
связанных с процессом «космополитизации» капитала, как выяснил
К. Маркс, осложняется тем, что распространяющаяся по
земному шару капиталистическая организация производства
«сталкивается» с существующими во многих странах
докапиталистическими производственными отношениями. В
результате рождаются очень своеобразные и изменчивые формы
мировых хозяйственных связей. Этот реальный механизм
всемирности, развивающийся, меняющийся от одного
исторического этапа к другому, был предметом пристального внимания
К. Маркса на протяжении всей его деятельности. Собранный
и теоретически осмысленный К. Марксом богатейший
эмпирический материал на этот счет не получил, к сожалению*
того систематического, строгого и совершенного выражения,,
которое свойственно проблемам, разбираемым в первых трех
томах «Капитала». (Как известно, вопросы международного»
разделения труда, мировой торговли, мирового рынка
К. Маркс намеревался изложить в 5-й и 6-й книгах своего
исследования капитализма 27.) Но и то, что сделано К.
Марксом и Ф. Энгельсом, представляет столь высокую ценность и
столь огромное значение, что было бы просто несерьезно
приступать к подробному исследованию современного механизма
всемирного экономического, культурного, революционного
процессов без усвоения, осмысления, без взятия на
вооружение всего, что по изучению проблемы всемирности сделано
основоположниками марксизма.
Давайте повнимательнее присмотримся к узловым
моментам этой линии развития марксистской теории.
27 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 449, 254, 260
26

§ 1. Накануне революции 1848 г. «Принципы коммунизма»
и «Манифест Коммунистической партии». Представление
о всемирности как единстве одинакового
Как же конкретно представляли себе К. Маркс и Ф.
Энгельс перед революцией 1848 г., то есть в период написания
«Немецкой идеологии» и «Манифеста Коммунистической
партии», этот процесс развивающейся всемирности?
Вот как. Буржуазия создает крупную промышленность,
мировой рынок; капиталистическое производство, взяв старт
в* Англии, распространяется по всему миру, перемалывая все
прежние социальные формы, все превращая в форму своего
движения.
Единство мира представляется как постепенно, но
неуклонно нарастающее неостановимое и неудержимое
распространение капитализма на все без исключения страны.
«Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства
и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в
цивилизацию все, даже самые варварские, нации... Под
страхом гибели заставляет она все нации принять буржуазный
способ производства, заставляет их вводить у себя так
называемую цивилизацию, т. е. становиться буржуа»28. И
резюме: «Словом, она создает себе мир по своему образу и
подобию» 29.
Мир, превращающийся как бы в единую
капиталистическую нацию, мир, состоящий из тесно связанных между
собой,, подобных, похожих друг на друга частей, -—это
представление господствует в предреволюционных работах К. Маркса
и Ф. Энгельса.
Это представление и лежит в основе сделанного накануне
революции вывода, что «коммунистическая революция будет
не только национальной, но произойдет одновременно во
всех цивилизованных странах...»30. Об этом говорится не
только в «Принципах коммунизма» Энгельса, откуда
приведена данная цитата, но и в других работах того периода:
«Немецкой идеологии» («Коммунизм эмпирически возможен
только как действие господствующих народов, произведенное
«сразу», одновременно»31), «Манифесте Коммунистической
партии» («Соединение усилий, по крайней мере
цивилизованных стран, есть одно из первых условий освобождения
пролетариата»32) и других.
Тезис об одновременности коммунистической революции —
один из центральных тезисов марксистской теории револю-
28 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 428.
29 Там же.
30 Там же, стр. 334.
31 К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 46.
?2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 444.
27

ции в период 1845—1848 гг. В защиту его приводится немала
самых разных аргументов, но главный, центральный и
решающий среди них следующий: «Крупная промышленность...
уравняла общественное развитие во всех цивилизованных
странах...» 33, «создала повсюду в общем одинаковые
отношения между классами общества и тем самым уничтожила
особенности отдельных национальностей»34. Это «уравнивание»,
«уподобление» стран, увеличивающаяся равномерность их
развития (с вытекающей из этого одинаковостью классовых
конфликтов, уровня и остроты социальной борьбы) и
являются предпосылками, обусловливающими вывод об
одновременной победе коммунистической революции.
Этот вывод нередко принимают за последнее слово
К. Маркса и Ф. Энгельса в вопросе о конкретном механизме
мировой революции и именно его чаще всего сопоставляют
с ленинской теорией социалистической революции. Между
тем вывод этот — отнюдь не последнее слово К. Маркса и
Ф. Энгельса, а, скорее, их первое слово. По мере развития
действительности и революционной практики он будет
подвергнут существенным коррективам, в особенности после того,
как опыт европейской революции 1848 г. поставит под
сомнение утверждения об «уравнивании» различных стран.
Но прежде чем говорить об уроках революции 1848 г. и
их влиянии на теорию, следует, пожалуй, заметить, что и сам
тезис об «одновременной победе» не имеет у К. Маркса и
Ф. Энгельса того примитивного смысла, который подчас в
него вкладывается, — что победа коммунистической
революции произойдет-де «одновременно» во всем мире, во всех
без исключения странах. Не нужно быть особенно
проницательным, чтобы заметить, что у К. Маркса и Ф. Энгельса
речь идет об одновременной победе во всех цивилизованных,
т. е. капиталистических, странах, и, как правило, называются
при этом лишь Англия, Америка, Франция, Германия 35. Вот
именно в этой, а не в формуле об одновременной победе во
всех без исключения странах, и заключен зародыш развития,
источник усложнения первоначальных представлений. В
частности, здесь в скрытой, неявной форме уже существует
проблема (точнее, пока намек на проблему): если коммунизм
(социализм) одновременно победит в четырех-пяти («во
всех») капиталистических странах, то каковы будут его
отношения с остальным, некоммунистическим (более того —
докапиталистическим) миром. И хотя эта ситуация до 1848 г.
в силу своей малой злободневности не была предметом
подробного теоретического анализа основоположников
марксизма, тем не менее возможность ее возникновения была для них
33 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 334.
34 К. Маркс и Ф. Энгельс. Фейербах..,"стр. 77.
35 См. К. M а р к г и Ф. Э н г г л ь :. Соч., г. 4, стр. 334.
28

вне всяких сомнений. Об этом свидетельствуют «Эльберфельд-
ские речи» Ф. Энгельса, где допускается возможность
сосуществования (и борьба) коммунистических и
некоммунистических (антикоммунистических) наций36. Об этом говорят
имеющиеся в «Немецкой идеологии» намеки на возможность
некоторой неравномерности развития и своеобразия борьбы
в этих условиях37. Да об этом говорит просто само
утверждение, что коммунистическая революция произойдет
одновременно в цивилизованных (лишь!) странах. Тут важно только
не впасть в другую крайность. Некоторые исследователи,
верно указывая на условный, относительный характер самого
термина «одновременность» в концепции К. Маркса и Ф.
Энгельса и справедливо восставая против упрощения и
омертвения этого положения основоположников научного
коммунизма, вместе с тем чересчур сближают его с ленинским
выводом о возможности победы социализма первоначально r
одной, отдельно взятой стране. Получается в итоге, что
между ними вроде бы и разницы никакой нет: в обоих
положениях допускается-де возможность сосуществования
коммунистических стран с некоммунистическими. При этом упускается
весьма существенное различие. У К. Маркса и Ф. Энгельса
коммунистические страны соседствуют лишь с
докапиталистическими, у В. И. Ленина — и с капиталистическими. Это
различие, имеющее корни в различии исторических эпох,
порождает и целые ряды проблем, которые ставит и решает
В. И. Ленин и которые не могли ставить К. Маркс и Ф.
Энгельс. .Мы уже говорили, что сама проблематика
сосуществования и взаимодействия высокоразвитых социалистических
стран и отсталых стран с докапиталистической структурой —
важное открытие основоположников марксизма и оно, с
поправкой на своеобразие эпохи империализма, органически
войдет в качестве важной составной части в ленинское
учение о мировой социалистической революции. Но проблемы,
разрабатывающейся В. И. Лениным и имеющей
первостепенное значение для современности, — сосуществование (и
борьба) социализма и капитализма (и преломляемые через эту
борьбу все проблемы мирового развития, в том числе и
отношения со слаборазвитыми странами)—у К. Маркса и
Ф. Энгельса нет. Более того, эта проблема прямо снимается
ими, ибо, как отмечается в «Немецкой идеологии», при
существовании и господстве мирового капиталистического рынка
«всякое расширение общения упразднило бы местный
коммунизм» 38. О гибкости употребляемого К. Марксом и Ф.
Энгельсом понятия «одновременность» свидетельствует еще
целый ряд высказываний. Например, из «Принципов комму-
36 См. К. M а р к с и Ф.Энгельс. Соч., т. 2, стр. 539.
37 См. К. Маркси Ф. Энгельс. Фейербах.., стр. 78
38 Там же, стр. 46.
29

тшзма» Ф. Энгельса: «В каждой из этих («цивилизованных».—
Г. В.) стран она (революция. — Г. В.) будет развиваться
быстрее или медленнее (курсив наш. — Г. В.), в зависимости
от того, в какой из этих стран более развита
промышленность, больше накоплено богатств и имеется более
значительное количество производительных сил» 39. «Быстрее или
медленнее», — значит лишь более или менее одновременно. Или
из «Манифеста Коммунистической партии»: «Если не по
содержанию, то по форме борьба пролетариата против
буржуазии является сначала борьбой национальной.
Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со
своей собственной буржуазией»40.
Следует, на наш взгляд, согласиться с интересным
наблюдением Г. А. Багатурии, что в эволюции представлений
К. Маркса и Ф. Энгельса об «одновременности» «налицо
явная тенденция к смягчению» и что после 1848 г. «Маркс и
Энгельс уже ни разу не возвращаются к определению
«одновременно» 41.
Таким образом, несомненно, что вывод об
«одновременности» это не примитивная формула об одновременном
возрождении сразу всего человечества, но и не ленинская формула
(которая связана с другой эпохой и в значительной степени
с другой проблематикой). Это — гибкая и достаточно
богатая для своего времени формула, отражающая целый ряд
действительных тенденций своего времени и содержащая в
скрытом виде зародыши для своего изменения и развития. В
особенности это развитие будет ускорено опытом революций
1848 г., на основе которого — по едва заметным признакам,
различимым лишь для острого теоретического взора, —
К. Маркс и Ф. Энгельс сделали вывод, что движение
мировой истории есть процесс более сложный, нежели
превращение мира в единую капиталистическую нацию, нежели
уподобление хозяйственного механизма разных стран друг
другу. А это обусловливает и более сложный характер мирового
революционного процесса.
§ 2. Уроки европейской революции. Единство
разнообразного
Поправки и уточнения вносились в теорию уже
непосредственно в ходе горячих боев революции. Поначалу не очень
заметные и не очень значительные, они накапливались,
обозначая «узкие» места в теории и, следовательно, точки ее
роста, и постепенно подготовили ясно различимый теорети-
39 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 334.
40 Там же, стр. 435.
41 Г. А. Багатурия. Контуры будущего. М., Политиздат, 1972,
стр. 88.
30

ческий сдвиг, наиболее полно зафиксированный в работе
К. Маркса, подводящей итоги европейской революции, —
«Классовая борьба во Франции».
...В феврале 1848 г. в Париже началась революция. И
как часто бывало в прошлом, мощный революционный поток
сразу вышел из берегов, из русел, заранее заготовленных
для него теоретиками всех цветов и оттенков. Плоды
кабинетной учености, теории и программы, казавшиеся прежде
такими стройными, такими глубокими и мудрыми, вмиг
обесценились. Революция шла столь не по «правилам», что даже
самые проницательные ученые, гениально раскрывавшие
тайные пружины многих революций прошлого, растерялись.
«Я ничего не понимал в той яростной оппозиции, которую
очень умные и патриотически настроенные люди
противопоставляли самому разумному и наиболее патриотическому из
всех королей, которых когда-либо имела Франция», —
откровенно признавался Огюстен Тьерри.
Потрепала революция и самоуверенного Гизо. Верящий в
движение истории по строгому, высчитанному им расписанию,
Гизо любил повторять: «Приятно находиться на корабле в
бурю, когда знаешь, что не погибнешь», «в истории
человечества есть для меня проблемы, огромные проблемы, но тайн
для меня нет». Известно, что революция 1848 г. пустила
корабль Гизо ко дну; оказалось, что и от Гизо у истории есть
тайны.
1848 год породил и «духовную драму Герцена»,
увидевшего в ней лишь «путаницу» событий. «Революционеры
сделались консерваторами, консерваторы—анархистами;
республика убила последние свободные учреждения, уцелевшие при
королях; родина Вольтера бросилась в ханжество. Все
побеждены, все побеждено, а победителя нет... Я первый бледнею,
трушу перед темной ночью, которая наступает... Прощай,
отходящий мир, прощай, Европа!»42. «Проклятие тебе, год
крови и безумия, год торжествующей пошлости, зверства, тупо-
умья. — Проклятье тебе!».
Да, многие проклинали революцию 1848—1851 гг. Но
почему революцию, а не свои иллюзии?
На этом фоне особенно заметен оптимизм К. Маркса и
Ф. Энгельса. Единственной теорией, с помощью которой был
выяснен смысл революционного движения 1848—1851 гг.,
единственной теорией, выдержавшей испытание революцией,
была теория марксизма. Но не только революция проверяла
теорию, но и теория — революцию, теория вершила над ней
свой теоретический суд. Черпая из самого хода истории
человечества, из хода данной революции, из самой борьбы
классов и партий свои критерии и оценки, теория прилагала за-
42 А. И. Герцен. Сочинения в девяти томах, т. 3. М., ИХЛ, 1956,
стр. 342.
3t

тем их к этой борьбе, проверяла, насколько верно, точно и
полно осознаны людьми и классами их интересы, сколь умело
движутся классы к реализации этих интересов, наконец,
насколько интерес данного класса совпадает с общим интересом
развития общества и т. д. и т. п.
В этом двуедином процессе «проверки» совершалось
{и только в таком двуедином процессе и возможно было)
дальнейшее развитие революционной теории Маркса —
Энгельса. I
а) Первые коррективы
В целом революции 1848 г. блестяще подтвердили
важнейшие положения «Манифеста» — о сущности исторического
процесса, о главных противоречиях буржуазного общества,
об исторической миссии рабочего класса и др. Революция
показала также — если обратиться к интересующему нас
аспекту, — что капитализм, действительно, захватывает все
большее и большее число стран, порождая в них сходные
социальные конфликты, и что борьба пролетариата против
буржуазии в одной стране быстро воспламеняет подобные
конфликты в других странах.
Но практика революции показала, что переделка
капитализмом мира «по образу своему и подобию» — процесс
длительный и сложный и что в его течении появляются свои
специфические проблемы, требующие и теоретического и
практического решения. Выяснилось, что на пути к классическим
капиталистическим отношениям в различных странах
возникают специфические экономические и политические проблемы,
что реально существуют не «подобные» страны, а страны, хотя
и связанные единым механизмом мирового рынка, но весьма
разнообразные и что именно это различие их (а не возможное
подобие в будущем) накладывает существенный отпечаток
на современный революционный процесс.
Особенно значащим для теории было развитие событий в
трех странах — в Англии, Германии и Польше.
Англия. «Англия больше, чем какая-либо другая страна
развивается своим собственным, самостоятельным путем»43,—
отмечал К. Маркс в ноябре 1848 г. Своеобразие ее
проистекает из того, что она господствует и над европейским
континентом и над азиатскими, американскими и австралийскими
рынками. И вот, особенно внимательно анализируя этот факт
господства Англии над мировым рынком, К. Маркс делает
крайне важный для теории вывод: Англия — это «страна,
которая превращает целые нации в своих наемных рабочих...»44.
Это очень важный росток новых идей, это открытие нового
43 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 82—83.
44 Там же, стр. 159
32

пласта проблем. Оказывается, что капитализм,,
распространяясь по миру, не просто превращает страны в некое
подобие Англии, а, напротив, он (уже на мировой арене) создает
отношения господства и порабощения уже не просто между
частями одной нации, но между нациями в целом. Возникают
новые проблемы, связанные с выяснением отношений между
нациями угнетенными и угнетающими. И внутренние
конфликты этих разных наций далеко не «подобны», главным
внутренним конфликтом угнетенных наций становится их
«внешний» конфликт с нацией угнетающей.
Здесь пока еще не раскрыта вся проблематика таких
отношений — это еще впереди, но путь к ней намечен, начало
положено.
Германия. В ней движение к капитализму, к этому
«английскому образцу», приняло весьма специфический характер;
конфликты на этом пути оказались столь необычными и
оказали на ход германской и европейской революции такое
своеобразное влияние, что такие чуткие ко всякому изменению
хода истории мыслители, как К. Маркс и Ф. Энгельс, не
могли не включить их в систему своего общетеоретического
анализа, не могли не зафиксировать, что своеобразие
германского пути движения к капитализму обусловило создание нового
специфического образца — германского.
«Не следует смешивать, — подчеркивает К. Маркс в одной
из серии статей «Буржуазия и контрреволюция», —
мартовскую революцию в Пруссии ни с английской революцией
1648 года, ни с французской 1789 года»45. На это стоит
обратить внимание, ибо именно в германской революции
наметилось то своеобразие исторического движения (развития
капитализма), которое затем резко возрастало по мере
движения на Восток (Россия, Китай и т. д.), своеобразие,
определяющееся более поздним выходом этих стран на мировую
арену и вследствие этого возможностью ассимилировать
опыт и плоды развития ушедших вперед народов. Эта же
проблема во всей своей утысячеренной сложности стоит перед
современными развивающимися странами третьего мира.
Утысячеренной — потому, что разрыв в экономическом,
политическом и культурном развитии между Англией и
Германией был несравненно, неизмеримо меньше, чем нынешний
разрыв между странами развитого капитализма и третьим
миром. Потому-то немецкая почва той поры имела возможность
довольно органически усвоить достижения ушедших
несколько вперед соседей.
Прозорливость К. Маркса и Ф. Энгельса состояла в том,
что они нащупали проблему там, где, казалось, никаких
неясностей и проблем нет, увидели не просто количественные
45 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр 114.
2 Г. Г. Водолазов
33

отличия Германии от Англии и Франции, но указали, что это
количество отсталости начинает переходить в качество — в
особый тип развития. К моменту своего выступления на поле
битвы за власть немецкая буржуазия имела уже двух
противников: аристократов — справа и развивающийся
пролетариат — слева. Имея двух противников, решительно выступать,
конечно, опасно.
Кроме того, не прошел бесследно и опыт Великой
французской революции, тщательно изученный европейскими
(в том числе и немецкими) мыслителями. Были ясно раскрыты
иллюзии французской революции, ясно установлена
кратковременность совпадения интересов буржуазии и народа, было
установлено, что народ — не очень надежный (даже опасный)
союзник буржуазии (потому, впрочем, что, как показало
время, буржуазия — не очень надежный защитник его
интересов).
По всему этому по сравнению с французской немецкая
буржуазия выглядит практичнее, осмотрительнее,
реалистичнее, мудрее (или, лучше сказать, умудреннее).
И все же в утопиях и романтизме французских
буржуазных революционеров было то, что Энгельс называл истиной
во всемирно-историческом смысле. Они не осознавали до
конца свою собственную буржуазность, хотя и были буржуа. Но
они считали себя лидерами Просвещения, лидерами
прогрессивного человечества, вестниками прогресса и были
таковыми на самом деле. Они на самом деле открывали новую
эпоху. Они, отмечал К. Маркс, «выражали... потребности всего
тогдашнего мира...»46. И с точки зрения интересов
человечества, перспектив его развития в их романтике, в их иллюзиях
было гораздо больше реализма, чем в узком реализме,
заземленном практицизме осознавшей свои классово-эгоистические
интересы немецкой буржуазии. Французские революционеры
XVIII в. вели за собой большинство нации, «прусская
буржуазия... погрязла в своих самых узких, ближайших
интересах...»47.
Буржуазия «цивилизованных стран» в середине XIX в.
уже не могла выполнить задачу открытия дверей
исторического прогресса. Лидерство и историческая инициатива
начали переходить к другому классу — классу рабочих.
Немецкая буржуазия приступила к активной политической
деятельности, когда в Европе уже ясно
обозначились*непримиримость интересов буржуа и пролетариев, когда на арену
борьбы поднялся новый класс — пролетариат, наследник
Великой французской революции и ее критик.
46 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 115.
47 Там же, стр. 131.
34

И вот здесь-то и возникла ситуация, характеризуемая
К. Марксом: «...в Германии невозможна чисто буржуазная
революция и установление буржуазной власти в форме
конституционной монархии», а «возможна либо
феодально-абсолютистская контрреволюция, либо социально-республиканская
(т. е. буржуазно-демократическая, народная, при массовом
участии крестьянства. — Г. В.) революция»**. И хотя
заключительный вывод слишком категоричен (история показала,
что возможны не только эти два «либо», а еще «прусский
путь» развития капитализма, путь «реакции, выполняющей
программу революции» и т. п.), значительное теоретическое
продвижение вперед несомненно, ибо здесь — существенное
уточнение того положения из «Манифеста Коммунистической
партии», которое гласило: Германия «находится накануне
буржуазной революции». Правда, и в «Манифесте» уже
намечено своеобразие этой грядущей буржуазной революции,
которая «может быть лишь непосредственным прологом
пролетарской революции»49. Но теперь, после первых опытов
революции, можно было охарактеризовать своеобразие
развития революционного процесса в Германии гораздо более
конкретно.
Эти идеи, высказанные К. Марксом в работе «Буржуазия
и контрреволюция», получат затем дальнейшее развитие в
трудах основоположников марксизма, они будут подняты на
новую ступень В. И. Лениным.
Польша. И еще одно своеобразное звено механизма
европейской революции, далеко не «подобное» другим звеньям, —
Польша.
Наиболее подробно об этом сказано Ф. Энгельсом в его
комментариях в связи с дебатами по польскому вопросу во
франкфуртском Национальном собрании. Там Ф. Энгельс
разбирает две оценки перспектив польского
революционно-освободительного движения, данные с точки зрения
«всемирно-исторических» задач.
Первая оценка принадлежала депутату франкфуртского
собрания г-ну Вильгельму Иордану. Г-н Иордан считал, что
покорение Польши и ее раздел соседними странами есть
всемирно-историческая необходимость, которая «безжалостно
растаптывает железной пятой народность, уже не
являющуюся настолько сильной, чтобы удержаться среди равных
наций...»50. И хотя гибель Польши, как и всякая гибель,
вызывает у г-на Иордана «справедливую скорбь», но, по его
мнению, «желать восстановления Польши потому только, что
48 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 134.
49 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 459.
50 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 5, стр. 366.
2*

гибель ее вызывает справедливую скорбь, — это я называю
малодушной сентиментальностью!» 51.
Энгельс издевается над беспощадным г-ном Йорданом,
для которого всякий совершившийся в истории факт есть
проявление «железной необходимости». Он решительно
выступает против такого фатализма на гегельянский манер и
выясняет действительные возможности и потребности
Польши, которая может попытаться помешать угнетателям
наступить ей на шею «железной пятой истории».
Для этого необходимо понять се своеобразие.
Сила, которая сможет «наложить свою руку на
«катящееся колесо истории»... есть Польша крестьянской
демократии» 52.
Аграрная революция с одновременным завоеванием
самостоятельного национального существования — вот задачи
революционной Польши (как видим, отнюдь не подобные
задачам Англии, Франции или даже Германии).
Этот вопрос Энгельс освещает и с другой стороны.
Автором второй оценки был выступавший во
Франкфуртском парламенте бывший друг Маркса Арнольд Руге. Он по^
пытался представить польское движение как сколок с
движения французского или немецкого, ибо, по его мнению,
польские революционеры «перенесли в Польшу и в Россию»
«великую идею политической свободы, созревшей во
Франции, и даже (!) философию, которая явилась на свет в
Германии...» 53.
Здесь Руге могло казаться, что он стоит довольно близка
к точке зрения «Манифеста Коммунистической партии», так
как исходит в своем анализе из взаимозависимости
материальной и духовной жизни современных стран, из их подобия.
И вот ответ Ф. Энгельса: нет, «полякам не надо было
искать понимания потребностей своей страны ни у
французских политических мечтателей, которые после февраля
потерпели крушение из-за своих собственных фраз, ни у
глубокомысленных немецких идеологов, которым еще не
представлялся случай потерпеть крушение...». И знаменательные
слова: «...Польша сама была наилучшей школой для изучения
того, что нужно Польше»54. Заслуга поляков состоит в том,
что они первые признали и провозгласили аграрную
демократию 55 как единственно возможную форму освобождения
всех славянских наций 56.
61 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 5, стр. 366.
62 Там же, стр. 368.
53 Там же, стр. 381.
54 Там же, стр. 381.
55 См. там же, стр. 352.
46 См. там же, стр. 381.
36

Таким образом, европейская революция, соединяющая
воедино столь разнообразные звенья, европейская революция,
соединяющая в единый поток текущие на разных уровнях и в
разных направлениях ручьи и реки национальных
движений,— такая революция, как показал опыт 1848 г., есть
чрезвычайно сложная система взаимодействия.
И первыми, кто увидел эту сложность, выяснил эту
проблематику, были К. Маркс и Ф. Энгельс. Причина тому —
высокий уровень их теоретической мысли
предреволюционной поры. Только с теоретической высоты «Манифеста»
можно было увидеть новые дали, открываемые революцией.
Вызревало важное теоретическое открытие: Европа не
есть совокупность подобных друг другу (и капиталистической
Англии в первую очередь) государств, Европа не есть
единство одинакового, Европа есть единство разнообразного.
Конечно, само существо этого разнообразия, схемы его
взаимодействия в пределах единства еще предстояло познать
во всей их глубине. Конечно, предстояло развиться самому
этому единству в действительности и его теоретическому
эквиваленту, но исходная позиция для анализа была завоевана:
единство разнообразного.
Поэтому на конец 1848 г. механизм революции
представлялся К. Марксу уже более сложным, нежели одновременное
шествие к победе пролетариата во всех цивилизованных
странах. Вот как в этот момент он прогнозирует ее ступени и
возможную последовательность: 1. Революцию начнет
рабочий класс Франции. 2. Капиталистическая Англия
попытается сокрушить «победоносное восстание французского
рабочего класса», используя не только свою «мировую
промышленную и торговую гегемонию», но и свои вооруженные силы.
3. В результате начнется европейская война. «Европейская
война будет первым следствием победоносной рабочей
революции во Франции». На стороне Франции будут все
угнетенные народы и прогрессивные классы Европы, на стороне
Англии — «контрреволюционные армии». «Но всякая европейская
война, в которой замешана Англия, есть мировая война. Она
будет вестись в Канаде и Италии, в Ост-Индии и Пруссии,
в Африке и на Дунае». И К. Маркс предсказывает наиболее
вероятный исход такой войны: «...старая Англия будет
сокрушена лишь мировой войной, которая одна только может
предоставить чартистской партии, организованной английской
рабочей партии, условия для победоносного восстания
против своих могущественных угнетателей» 57. Это уже не
просто — «одновременно» и «сразу». Как видим, революционный
процесс предстает в виде чрезвычайно сложной системы взаи-
57 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 160.
37

модействия весьма различных по своему содержанию
элементов.
В этих условиях взаимодействия разнообразного
вырастает значение угнетенных наций, которые благодаря глубине
и остроте своих противоречий могут сыграть роль искры во
всеевропейском пожаре. Возрастает поэтому и внимание
основоположников марксизма к внутренним противоречиям этих
стран.
Искра европейской революции может быть высечена и в
Польше (ибо «освобождение Польши неразрывно связано с
революцией...»), и в Италии («Явится ли это второе
воскресенье... на протяжении трех лет, подобно
предшествовавшему, зарей нового подъема европейской демократии? Очень
похоже на это»), и в Венгрии («Итак, еще несколько дней —
и венгры будут в Вене, венгерская революция будет
завершена, и откроется величественная страница второй
германской революции»58).
А в связи с этой борьбой за освобождение, в связи с
участием этих стран в европейской революции становится
необходимым более тщательно взвесить и позицию
крепостнической России в предстоящей битве. Во всяком случае
становится ясно, что у капиталистической Англии в войне против
европейской революции будет могучий союзник в лице
феодальной России. Поэтому вполне реальны перспективы и
кровавой революционной войны всего Запада против
реакционного Востока 59.
б) «Классовая борьба во Франции» (общетеоретическое
обобщение революционного опыта)
Выходящие за пределы прежних теоретических
представлений отдельные замечания, отдельные оценки исторических
фактов, рассыпанные по различным и многочисленным
статьям К. Маркса и Ф. Энгельса, написанным в горячие
революционные дни, получили затем стройное общетеоретическое
выражение в произведениях К. Маркса «Классовая борьба во
Франции» (ноябрь 1850 г.) и далее в «Восемнадцатом
брюмера Луи Бонапарта» и в работе Ф. Энгельса «Революция
и контрреволюция в Германии» (но о последних двух
работах — ниже).
Установив, что механизм европейского общественного
развития сложен, что многоразличны его противоречия и
противоречия отдельных стран, и отсюда установив сложность
механизма революции с его сложным взаимодействием и
переплетением проблем стран, стоящих на разных уровнях соци-
68 К. Маркси Ф.Энгельс. Соч., т. 6, стр. 85, 303, 515.
69 См. там же, стр. 303.
38

ально-экономического и политического развития, Маркс
обращается к конкретному изучению этого взаимодействия,
изучению тех конкретных, посредствующих звеньев, через
которые в конечном счете реализуется всеобщий закон
противоречия производительных сил и производственных отношений.
Вот итог такого теоретического рассмотрения.
Целиком подтверждается выработанное еще до революции
исходное теоретическое положение: «...революция возможна
только в те периоды, когда оба эти фактора, современные
производительные силы и буржуазные формы производства,
вступают между собой в противоречие» 60. Подтверждается и
то, что это противоречие перейдет в социальную революцию
лишь в результате экономического кризиса: «Новая
революция возможна только вслед за новым кризисом».
Но вот механизм возникновения и движения этого
кризиса, механизм перехода его в европейскую революцию, на
основании опыта 1848—1850 гг. уточняется и обогащается.
Напомним, каким этот механизм представлялся до
революции. «...Крупная промышленность так уравняла
общественное развитие во всех цивилизованных странах, что всюду
буржуазия и пролетариат стали двумя решающими классами
общества и борьба между ними — главной борьбой нашего
времени», революция «осуществится медленнее и труднее
всего в Германии, быстрее и легче всего в Англии»61. И еще:
«Каков будет ход этой революции?
Ответ: Прежде всего, она создаст демократический строй
и тем самым, прямо или косвенно, политическое господство
пролетариата. Прямо — в Англии, где пролетарии уже
теперь составляют большинство народа, косвенно — во
Франции и в Германии, где большинство народа состоит не только
из пролетариев, но также из мелких крестьян и городских
-мелких буржуа, которые находятся еще только в стадии
перехода в пролетариат». И еще один прогноз, сделанный
Энгельсом накануне революции, в конце 1847 г.: «Я тоже (т. е.
подобно К. Марксу. — Г. В.) придерживаюсь того мнения, что
первый решающий удар, который приведет к победе
демократии, к освобождению всех европейских стран, будет
нанесен английскими чартистами. Английские чартисты
поднимутся первыми, потому что именно в Англии борьба между
буржуазией и пролетариатом достигла наибольшей силы» 62.
И вот как описывается этот механизм после осмысления
опыта революции.
Во-первых, революция показала, что хотя тенденция к
уравнению, нивелировке действует, но до действительного
60 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 100.
81 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 334.
и Там же, стр. 332, 372.
39

«уравнения общественного развития во всех цивилизованных
странах» пока еще далеко. Поэтому острые кризисные точки
отдельных стран не вполне совпадают по времени, не вполне
совпадает и само содержание этих кризисов и их острота —
и это обстоятельство для европейской революции
немаловажно. Становится необходимым установить механизм этого
неравномерного движения. И опыт революции позволяет
К. Марксу дать более конкретное описание этого механизма:
«Как период кризиса, так и период процветания, — пишет
он, — наступает на континенте позже, чем в Англии.
Первоначальный процесс всегда происходит в Англии; она
является демиургом буржуазного космоса. На континенте
различные с|)азы цикла, постоянно вновь проходимого буржуазным
обществом, выступают во вторичной и третичной форме. Во-
первых, континент вывозит в Англию несравненно больше,
чем в какую бы то ни было другую страну. Но этот вывоз
в Англию, в свою очередь, зависит от положения Англии, в
особенности на заокеанских рынках (отметим, что в
теоретический анализ системы европейских связей начинают
органически включаться связи с «заокеанскими странами»;
анализируемая система еще более расширяется, еще более
усложняется.— Г. В.). Затем Англия вывозит в заокеанские
страны несравненно больше, чем весь континент, так что
размеры континентального экспорта в эти страны всегда зависят
от заокеанского вывоза Англии» 63. И важный вывод, в
котором с особенной очевидностью констатируется сложность
европейского механизма: «Если поэтому кризисы порождают
революции прежде всего на континенте, то причина их все же
всегда находится в Англии»64. Далее эта мысль становится
еще более конкретной, еще более наполненной богатым
теоретическим содержанием. Уже не говорится просто, как
прежде, что революция осуществится «быстрее и легче всего
в Англии». (Не надо, впрочем, думать, что теперь говорится
нечто прямо противоположное; не так развивается научная
теория. Нет, на смену очень общему и очень абстрактному
положению приходит положение гораздо более конкретное,
в котором первое не зачеркивается, а растворяется во втором,
оно, так сказать, тает — так тает соль в воде.) Итак, теперь
уже не «быстрее и легче всего в Англии...» и т. д., а:
«В конечностях буржуазного организма (т. е. на
периферии Европы. — Г. В.) насильственные потрясения естественно
должны происходить раньше, чем в его сердце, где
возможностей компенсирования больше. С другой стороны, степень
воздействия континентальных революций на Англию вместе
с тем является барометром, показывающим, в какой мере эти
63 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 99—100.
64 Там же, стр. 100.
40

революции действительно ставят под вопрос условия
существования буржуазного строя и в какой мере они касаются
только его политических образований» 65.
Система, таким образом, предстает перед нами как
конкретное единство, конкретное взаимодействие
противоположностей*
И это взаимодействие показывает, что хотя конфликты в
«конечностях буржуазного организма» и в «его сердце» в
большей или меньшей степени различны, но разрешение этих
конфликтов тем не менее взаимообусловлено. Оказывается,
отныне, как отмечает К. Маркс, судьба национальных
революций в Польше, Италии, Венгрии «поставлена в зависимость
от судьбы пролетарской революции (в развитых странах.—
Г. В.), исчезла их кажущаяся самостоятельность и
независимость от великого социального переворота». И далее: «Ни
венгр, ни поляк, ни итальянец не будут свободны, пока
рабочий (развитых стран Европы. — Г. В.) остается рабом!»66.
Здесь — завязь одного из важнейших направлений в
марксистской теории революции.
Исчезли кажущаяся самостоятельность и независимость
национальных революций от международной пролетарской
революции. Сделано теоретическое открытие, согласно
которому отныне быть просто национальным революционером
нельзя. Можно быть революционером только интернациональным,
действенная программа национальной революции может быть
составлена только с учетом противоречий
интернациональных, только с учетом места и значения, занимаемого данной
страной в системе международных связей, противоречий и
конфликтов.
Но здесь-то и возникает одна нелегкая проблема, о
которую спотыкался (и по сию пору спотыкается) не один
революционер. Поэтому о ней стоит сказать подробнее, поэтому
особенно внимательно надо посмотреть, в каком направлении
предлагали решать ее К. Маркс и Ф. Энгельс.
в) Национальное и интернациональное в революции.
Что делать итальянцам? Как быть полякам?
Разговор об этой проблеме начнем со следующего
высказывания Ф. Энгельса: «Заблуждение итальянцев в настоящее
время, — пишет он в статье от 31 августа 1848 г., — состоит
в том, что они ждут спасения от нынешнего французского
правительства. Спасти их могло бы только падение этого
правительства. Итальянцы заблуждаются, далее, в том
отношении, что считают возможным освобождение своей страны,
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 100.
Там же, стр. 31.
41

в то время как во Франции, Германии и других странах
демократия все более теряет почву под ногами. Реакция, под
ударами которой теперь пала Италия, является не
итальянским, а европейским фактором. Италия не может одна
освободиться из когтей этой реакции, и меньше всего это
возможно при помощи французской буржуазии, которая,
собственно, и является настоящей опорой реакции во всей
Европе». И главное: «Сначала должна быть побеждена реакция
в самой Франции, только тогда она может быть уничтожена
в Италии и Германии...», «сначала французский
пролетариат должен наступить на горло своей буржуазии, — только
тогда станет возможной прочная победа демократии в
Италии, Германии, Польше, Венгрии и других странах»67.
«Сначала» должен победить французский пролетариат!
А что делать итальянцам? Терпеливо ждать этой победы
или принять непосредственное участие в борьбе французского
пролетариата в целях ускорения победы, но в обоих
случаях — отказаться от решения собственно итальянских проблем,
поскольку их решение находится во Франции?
Еще более остро сформулировал эту проблему (только
относительно Польши) К. Маркс в одной из своих речей
конца 1847 г.: «...победа английских пролетариев над английской
буржуазией имеет решающее значение для победы всех
угнетенных над их угнетателями. Вот почему Польшу надо
освобождать не в Польше, а в Англии» 68.
Итак, Польшу надо освобождать в Англии! Но что же
делать полякам? Ситуация вроде той сказочной ситуации,
когда смерть персонажа (чаще всего — Кащея-бессмертного)
заключена в яйце, спрятанном далеко от жилища Кащея, и
потому — если хочешь уничтожить злодея — иди не в покои
к нему, а совсем в противоположном направлении: к тому
месту, где спрятано это смертоносное яйцо. Однако жизнь
посложнее даже самых сложных сказок. И многие
революционеры пасовали перед этой сложностью. В самом деле, что
же делать итальянцам и как быть полякам, венграм,
ирландцам и т. д.? Что делать народам тех стран, где разрешение
внутренних противоречий зависит от разрешения
противоречий в соседних развитых, господствующих на международной
арене государствах?
Принципиальное решение этих коллизий было дано
К. Марксом и Ф. Энгельсом, оно — в уже цитированном
положении, которое надо только понять, как следует:
освобождение Италии — во Франции, Польши — в Англии. То есть
подлинная, действительная, устойчивая победа итальянских
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 5, стр. 402.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 372.
42

(польских) демократических сил возможна лишь при
условии изменения французского (английского) социального
климата. Это — общий принцип, общее положение, которое
должно быть осознано, которое должно служить исходным для
конкретного анализа.
Марксов принцип «освобождение Польши — в Англии»
отнюдь не обрекает малую, зависимую нацию, «слабые звенья»
на пассивность. Как же от этого общего положения перейти
к постановке и разрешению конкретной задачи — что делать?
И в общем виде здесь есть ответ на вопрос, что делать
итальянцам (полякам), если они хотят всерьез преобразовать свою
внутреннюю жизнь: максимально возможно содействовать
перевороту во Франции (Англии). Это еще не конкретный
ответ, но первый, обязательный, необходимый шаг*к осознанию
революционерами всей сложной совокупности стоящих перед
ними задач. Это — необходимое звено понимания, ибо если
революционерами не осознано, что их главной, ближайшей
задачей является решение не узконациональных проблем, а
проблем, связанных с функционированием той широкой
экономической и политической системы, частью которой
является их страна, если они этого не поняли, если они решили
замкнуться в своих национальных рамках и, что называется,
махнуть рукой на могучего соседа: живите-де, как хотите,
дайте только нам жить, как мы хотим, — если они встали
на эту узконациональную точку зрения, дело их революции
погибло. Им не дадут жить, как они хотят.
Освобождение Италии — во Франции. Отсюда должны
исходить «итальянцы» всех времен и народов.
Этот принцип, указывая на сложность задачи, вместе с
тем отнюдь не обрекает народ зависимой страны на
пассивное ожидание революционных событий в центральном пункте
системы. Народы зависимых стран могут и должны
содействовать кризису этого центрального звена. Они должны
выработать такую стратегию, такую тактику, которая в
максимальной степени может содействовать международной
революции, пробуждению революционной инициативы в
центральных пунктах системы. Они должны найти свой
национальный путь к решению единой интернациональной
задачи — так решает эту проблему марксизм.
В разные эпохи, в разные периоды истории этот нацио-.
нальный путь к решению единой интернациональной задачи,
эти тактика и стратегия будут различны: меняются и
системы государств и интернациональные задачи. Классики
марксизма не дают рецептов на всякий конкретный случай, они
дали общие принципы анализа, наконец, они оставили
приложение этих принципов к конкретным историческим эпохам.
И на примере Италии, Польши, Венгрии они показали,'каким
образом ход революционного движения в этих странах может
43

оказать воздействие «не только на Германию, но и на
Францию и Англию» 69.
Это было важное теоретическое продвижение вперед — от
упрощенных схем «уподобления» к сложной картине
взаимодействия разнообразного. Однако само конкретное
содержание этой картины наряду с удивительно точно и полно
подмеченными, разработанными новыми моментами имело и ряд
положений, более подробное рассмотрение (и даже
пересмотр) которых становилось все более необходимым по мере
раскрытия уроков революции 1848 г.
В самом деле, вряд ли можно было что-нибудь возразить
против утверждения, что если социалистическую революцию
начнет пролетариат Франции, то капиталистическая Англия
попытается сокрушить его, начнется европейская (и даже
мировая) война между силами реакции и прогресса и что в
результате в Англии к власти придет рабочая партия —
чартисты и т. д.70. Вполне возможная цепь событий. Впрочем,
при условии: если французский пролетариат начнет
социалистическую революцию, если английский пролетариат сможет
сокрушить английскую буржуазию и т. д. А если не «начнет»,
если не «сможет»? Ведь тогда механизм взаимодействия
примет иной вид.
И вот ход событий показал, что ни французские, ни
английские пролетарии не были в 1848 г. готовы к тому, чтобы
начать социалистическую революцию.
На склоне своей жизни Ф. Энгельс напишет о том, что они
с К. Марксом в 1848 г. переоценивали экономическую
зрелость Европы. История «ясно показала, — напишет он, — что
состояние экономического развития европейского континента в
то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы
устранить капиталистический способ производства; она доказала
это той экономической революцией, которая с 1848 г.
охватила весь континент и впервые действительно утвердила
крупную промышленность во Франции, Австрии, Венгрии, Польше
и недавно в России, а Германию превратила прямо-таки в
первоклассную промышленную страну, — и все это на
капиталистической основе, которая, таким образом, в 1848 г.
обладала еще очень большой способностью к расширению»71.
Это — важная и точная формула. Но осознание
основоположниками научного коммунизма недостаточной экономической
зрелости Европы конца 40-х годов для пролетарской
революции началось отнюдь не в 1895 и даже не в 1863 г., когда
К. Маркс писал Ф. Энгельсу о том, что «наивные иллюзии и
тот почти детский энтузиазм, с которым мы приветствовали
перед февралем 1848 г. революционную эру, исчезли безвоз-
69 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 559.
70 См. там же, стр. 160.
71 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 22, стр. 535.
44

вратно» 72. Оно началось в ходе самой революции и в
особенности вскоре после того, как несколько рассеялся дым
революционных битв. Уже тогда К. Марксу и Ф. Энгельсу
удалось уловить и исследовать целый ряд возможностей
«расширения», которыми обладал капитализм. Поначалу речь шла,
главным образом, о возможностях с точки зрения его, так
■сказать, внутреннего развития. А выяснение этого
подготовило сдвиг и в понимании возможностей капитализма к
расширению на всемирной арене, в понимании еще большего
усложнения механизма мирового хозяйственного и революционного
взаимодействия.
В данной работе, посвященной проблеме всемирности, нас,
естественно, интересует этот второй сдвиг. Но его абсолютно
невозможно понять без первого. Вот почему следующий
параграф и будет посвящен вопросу, который может
показаться стоящим в стороне от нашей основной темы, тогда как
на деле, по существу, он органически и неразрывно связан
•с ней: речь пойдет об оценках внутренней экономической
зрелости буржуазного общества, сделанных К. Марксом и
•Ф. Энгельсом на основе опыта революции 1848 г.
г) Проблема зрелости буржуазного общества.
Революционные циклы. О понятии «эпоха революции»
•
Приветствуя февральскую революцию во Франции,
-Ф. Энгельс писал: «Буржуазия совершила свою революцию:
она свергла Гизо и вместе с тем покончила с безраздельным
господством крупных биржевиков. Но теперь, в этом втором
акте борьбы, уже не одна часть буржуазии противостоит
другой: теперь — буржуазии противостоит пролетариат». И
далее: «Пламя, полыхающее в Тюильри и Пале-Рояле, — это
утренняя заря пролетариата. Господство буржуазии теперь
всюду потерпит крах или будет ниспровергнуто»73.
Прогноз этот не подтвердился. И не в силу чьих-либо
ошибок или предательских действий, не в силу чьей-либо глупости
или недомыслия (хотя, конечно, и того, и другого, и третьего
в революции было достаточно). Главная причина — иная, и
о ней, анализируя итоги революции, ясно сказал К. Маркс в
«Классовой борьбе во Франции»: «Французский рабочий
класс... еще не был способен осуществить свою собственную
революцию» 74.
И К. Маркс показывает причины этой недостаточной
зрелости пролетариата: не было достаточных предпосылок для
его господства — ни объективных (связанных с местом,
занимаемым рабочим классом в системе экономической и поли-
72 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 30, стр. 266.
73 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 500—501.
74 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 7, стр. 16
45

тической жизни), ни субъективных (связанных с осознанием
им своих собственных классовых интересов).
Оба этих аспекта зрелости — объективный и
субъективный— стали предметом внимательного изучения К. Маркса.
Рассматривая объективные предпосылки зрелости
рабочего класса, К. Маркс писал: «Вообще развитие промышленного
пролетариата обусловлено развитием промышленной
буржуазии. Лишь при ее господстве приобретает он широкое
национальное существование, способное поднять его
революцию до общенациональной, лишь при ее господстве он
создает современные средства производства, служащие в то
же время средствами его революционного освобождения. Лишь
ее господство вырывает материальные корни феодального
общества и выравнивает почву, на которой единственно
возможна пролетарская революция» 75. Этот уровень глубины и
конкретности анализа был невозможен в предреволюционный
период.
Итак, господство промышленной буржуазии — одна из
важнейших предпосылок зрелости рабочего класса. Но когда
можно говорить о «господстве промышленной буржуазии»,
какие признаки характеризуют его? «Господство
промышленной буржуазии, — пишет К. Маркс, — возможно лишь там>
где современная промышленность преобразовала по-своему
все отношения собственности, а этой степени могущества
промышленность может достигнуть лишь тогда, когда она
завоевала мировой рынок, так как национальные границы
недостаточны для ее развития» 76. (Здесь, кстати, два аспекта —
национальный и международный — переходят друг в друга.)
Французская же промышленность не только не играла
значительной роли на мировом рынке, но и внутренний-то
удерживала за собой в значительной мере благодаря системе
запретительных пошлин.
И опыт февральской революции особенно ясно
«показывал, что промышленная буржуазия не господствовала во
Франции»77. Февральская революция и была борьбой
промышленной буржуазии с финансовой аристократией за
господство. Февральская революция, таким образом, лишь
подготавливала почву для созревания пролетариата, для его
будущей борьбы с промышленной буржуазией и классом
буржуазии в целом.
Революция открывала свой сокровенный смысл — переход
власти от небольшой части буржуазии (финансовой
аристократии) ко всей буржуазии в целом 78.
75 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 16—17.
76 Там же, стр. 17.
77 Там же,
78 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 126.
46

Может показаться, что речь в данном4 случае идет о
корректировке в оценке отдельного конкретнопгфакта, об
уточнении лишь квалификации одного из конкретных
исторических событий. Между тем этот внешне малозначащий для
общей теории социальной революции факт, послужил
толчком к серьезному развитию теории. С осмысления именно
этого факта начинается новый, крутой подъем в развитии
марксистского учения о социальной революции: существенно
раздвигаются горизонты прежних представлений о масштабе,
этапах, характерных чертах и сущности революции,
появляется необходимость в выработке новых понятий и категорий,
отражающих всю сущность
революционно-преобразовательного процесса.
Чем же так важен этот, на первый взгляд, не очень
значащий для общей теории факт и в чем его движущая сила?
Начнем с того, что он ставит перед теоретиком
следующий вопрос: а можно ли переход власти от одной части
класса к другой называть революцией? Ведь это, вроде бы,
противоречит определению революции (захват власти новым
классом, смена производственных отношений и т. д.).
Как же тут быть? С одной стороны, вроде бы, это —
революция: налицо н острые социальные схватки классов и
партий, и смена правительств, замена монархии республикой и
т. д.; а с другой стороны, вроде бы, отсутствуют коренные
признаки революции. Может быть, сохранить святую верность
исходному определению и не называть социальное движение
1848 г. революцией? А может быть, наоборот, отбросить то
определение, раз оно не «работает» в отношении «очевидной»
революции, и выработать новое? В самом деле, почему обяг
зательны «смена производственных отношений», «взятие
власти новым классом»? Почему бы не назвать революцией
всякое резкое социальное изменение (или как-нибудь в этом
роде)? Тогда революция 1848 г. без труда подходила бы под
это определение.
Обычная для науки коллизия. Она может разрушить
теорию, если исследователь будет пытаться, руководствуясь
формальной логикой, непосредственно подводить конкретное
явление под общее определение. Но может явиться и условием
ее развития. Ключом к разрешению этой коллизии служит
отыскание посредствующих звеньев между общим и
особенным, последовательное логически-историческое выведение
«конкретного» из «абстрактного». Не нужно отбрасывать
исходное определение революции (ибо в нем зафиксированы
ее коренные, необходимые черты), нужно понять, как от него
перейти к более конкретным определениям. Иначе говоря,
коллизия эта указывает на проблему, требующую решения.
Вот почему коллизия эта — условие развития теории.-А
развитие этого пласта теории шло по пути все более глубокого
47

осмысления того обстоятельства, что революция, то есть
смена производственных отношений, власти и т. д., не разовый
акт, а процесс, развертывающийся в пространстве и
длящийся во времени, и это обусловливает его сложность,
противоречивость, многоступенчатость. Сущность революции
проявляется через сложное сцепление и взаимосвязь отдельных
исторических явлений, фактов и ситуаций. Причем реальная
история революции не есть прямое и строго
последовательное развертывание ее сущности, реальная история революции
есть движение вперед, сопровождающееся зигзагами и
отступлениями, внезапными остановками и резкими толчками.
История Франции 1789—1850 гг. давала К. Марксу и
Ф. Энгельсу богатый материал для глубокого и
всестороннего понимания процесса постепенной смены производственных
отношений.
Буржуазия не завоевала Францию ни в 1789, ни в 1794 г.,
она лишь начала это завоевание. 1789—1794. годы — это
годы перелома общественной жизни в пользу буржуазии, годы
завоевания буржуазией национального лидерства и
социальной инициативы. Однако действительное господство
буржуазии и, следовательно, завершение революции было еще
впереди,, и путь к нему был несравненно более сложный, нежели
простое количественное накопление мощи буржуазией,
занятие ею узловых пунктов в хозяйственной и политической
жизни страны. Оказалось, что путь к господству всего
буржуазного класса лежит через цепь... новых революций (!), через
революции 1830—1848 гг. В осмысливании этого происходит
зарождение важной категории революционной теории,
которая получит право теоретического гражданства семь лет
спустя в работе «К критике политической экономии», —
категории «эпоха социальной революции».
Теоретическому рассмотрению должны были
подвергнуться теперь следующие обстоятельства: сущность и
последовательность ступеней движения буржуазии к господству, а
также почему это движение имело характер революционных
циклов. ,
О ступенях социального движения и о принципах их
выделения Ф. Энгельс писал в декабре 1852 г.: коммунистическая
партия в Германии «изучала причины, которые вызвали
революционные движения 1848 г., и причины, которые
привели к их крушению. Считая, что общественный антагонизм
классов лежит в основе всякой политической борьбы, она
обратилась к исследованию тех условий, при которых один
общественный класс может быть призван к тому, чтобы
представлять совокупность интересов нации и, следовательно,
политически управлять ею. История показала
коммунистической партии, каким образом вслед за земельной
аристократией средних веков выросло денежное могущество первых
48

капиталистов, которые и захватили затем бразды
правления; как общественное влияние и политическое господство»
этой финансовой фракции капиталистов было вытеснено...
могуществом промышленных капиталистов и как в настоящее
время притязание на господство заявляют, в свою очередь,
еще два класса — класс мелких буржуа и класс
промышленных рабочих»79.
Каждая отдельная революционная волна, каждая
«частичная» революция, может быть по-настоящему понята не сама
по себе, а как частица, как момент общего революционного
процесса, как момент развития буржуазной революции.
В свою очередь, сама буржуазная революция может быть
понята как единство этих «отдельных моментов».
Понять революцию 1848 г. можно, лишь осознав, что она
является продолжением революций 1789 и 1830 гг., что она
решает проблемы и задачи, поставленные, но недорешенные
ни 1789, ни 1830 гг.
Но что эта «недоразрешенность» проблем — простая
историческая случайность, результат недостаточной
решительности классов и партий, участвовавших в революции? Нет, эта
закон развития буржуазных революций, — таково мнение
К. Маркса и Ф. Энгельса.
Обоснование этого важного положения опирается не
только на опыт 1830, 1848 гг., но в особенности — что весьма
любопытно подчеркнуть — на опыт революции 1789—1794 гг.
Встал вопрос о маршруте буржуазной революции,
причинах и своеобразии ее цикличности. Там, где другие идеологи
видели «предательство дела революции», «измену», «происки
сил черной реакции», там К.Маркс и Ф.Энгельс видели закон:
движения. Говоря о модели развития буржуазных
революций, Ф. Энгельс в октябре 1851 г. писал: «...такова уж судьба
всех революций, что то единение разных классов, которое до
известной степени всегда является необходимой
предпосылкой всякой революции, не может долго продолжаться. Едва
лишь одержана победа над общим врагом, как победители
уже расходятся между собой, образуя разные лагери, и
обращают оружие друг против друга. Именно это быстрое и
бурное развитие классового антагонизма в старых и сложных
социальных организмах делает революцию таким могучим
двигателем общественного и политического прогресса; именно-
это непрерывное возникновение и быстрый рост новых
партий, одна за другой сменяющих друг друга у власти,
заставляют нацию в период подобных насильственных потрясений
за какой-нибудь пятилетний срок проделать путь, который в
обычных условиях она не совершила бы и в течение
столетия» 80.
79 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 417.
88 Там же, стр. 38.
49*

В этой мысли очень важна подмеченная особенность
буржуазных революций — раскол революционного блока после
победы и последующая борьба.
Причем механизм этой политической борьбы, логика
революционного действия обладали инерцией, своей
относительной самостоятельностью, относительной независимостью
от экономических основ. Поэтому забегание вперед дальше
экономически возможного и доступного было обычным
уделом классических буржуазных революций. Ход
революционной битвы поднимал к власти радикальные партии и
фракции, время для господства которых еще не наступило. Это
было основой прогресса (ибо в этих условиях
осуществлялось максимально возможное для данного момента), но это
было и основой трагедии: «...стремление выйти за пределы
не только настоящего, но и будущего, — писал о такого рода
ситуации Ф. Энгельс, — могло быть лишь фантастическим,
лишь насилием над действительностью, и первая же попытка
осуществить его на практике должна была отбросить
движение назад, в те узкие рамки, которые только допускались
тогдашними условиями»81.
1848 год, таким образом, позволял установить основные
моменты общесоциологического закона циклического
развития буржуазных революций и шире — «революций
меньшинства». В дальнейшем, на основе нового исторического опыта,
этот закон уточнялся и обогащался. Наиболее полную и
развернутую характеристику он получил в работе Ф. Энгельса
«Введение к «Классовой борьбе во Франции» (1895 г.):
«...общая форма всех этих революций заключалась в том,
что это были революции меньшинства. Если большинство и
принимало в них участие, оно действовало — сознательно —
лишь в интересах меньшинства; но именно это или даже
просто пассивное поведение большинства, отсутствие
сопротивления с его стороны создавало видимость, будто это
меньшинство является представителем всего народа.
После первого большого успеха победившее меньшинство,
как правило, раскалывалось: одна часть его удовлетворялась
достигнутым, другая желала идти дальше, выдвигала новые
требования, соответствовавшие, по крайней мере отчасти,
подлинным или воображаемым интересам широких народных
масс. И в отдельных случаях эти более радикальные
требования осуществлялись, но большей частью только на очень
короткое время: более умеренная партия одерживала верх и
последние завоевания — целиком или отчасти — сводились на
нет; тогда побежденные начинали кричать об измене или
объясняли поражение случайностью. В действительности же
дело большей частью обстояло так: то, что было завоевано
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 363.
50

в результате первой победы, становилось прочным лишь
благодаря второй победе более радикальной партии; как
только это бывало достигнуто, а тем самым выполнялось то,
что было в данный момент необходимо, радикалы и их
достижения снова сходили со сцены» 82.
Мы говорили об инерции политической борьбы, ее
собственной логике, выводящей эту борьбу за пределы
экономически возможного на данный момент и приводящей к
кратковременному господству радикальной партии, для подлинного-
господства которой еще не настало время. Задумаемся
теперь: а чем же объясняется такая «инерция». Ведь не по
закону же «инерции» Галлилея движется социальная система;
инерция у нас не более, как условный образ, требующий,
естественно, не физико-механического, а социологического
понимания.
Конечно, важную роль в таком инерциальном
общественном движении играют лозунги и программы, определенным
(и часто довольно жестким) образом детерминирующие
деятельность социальных партий и политических групп.
Это так, но ведь при этом надо, во-первых, объяснить
само происхождение этих лозунгов и программ, а также та
обстоятельство, что они обладают определенной жизненной
силой, если позволяют той или другой партии побеждать,
приходить к власти и так или иначе приступать к их реализации.
Значит, они не просто утопическое забегание вперед, не
имеющее соприкосновения с реальной действительностью;
значит, они не просто результат субъективистских волевых
установок отдельных лидеров и политических теоретиков; значиту
они не просто «слова, слова, слова...».
И это, действительно, не просто слова. «Забегание»
вперед событий есть отражение одной из сторон самих событий,
отражение сложного и противоречивого развития самой
действительности.
Ведь в реальной действительности в экономике страны
присутствуют и борются между собой элементы: 1) старого,.
2) господствующего нового и 3) нарождающегося
новейшего; движение этих моментов, борьба их отражается в
борьбе политических партий и групп. Лозунги, и программы
радикальных партий отражают зарождение будущей
действительности в действительности настоящей. Вот почему в борьбе
политических партий и группировок в период революции
проглядывают будущие коллизии экономического и
политического развития страны. Так, история Франции 1794—1851 гг.
есть подробное развитие сюжетов и тем, конспективно наме-
82 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, стр. 533—534. Подробный
комментарий к этому высказыванию Ф. Энгельса дается в кн.: Ю. Ф. К а-
рякин, Е. Г. Плимак. Запретная мысль обретает свободу.
М.,'«Наука», 1966.
51

чснных в 1789—1794 гг. Идеологически и политически
Франция за пять лет, 1789—1794 гг., уже пережила, уже
пробежала тс ступени развития — господство финансовой
аристократии в союзе с монархией (до 1791 г.), победа
промышленной буржуазии (жирондисты), господство мелкобуржуазной
демократии (во главе с якобинцами), пережила и заметно
выраженную пролетарскую струю, уже в той или иной
степени отделяющую себя от общедемократического течения, —
которые затем в 1794—1848 гг. будут пройдены страной
«повторно», но уже на солидной основе выросших до
общенациональных масштабов экономических интересов.
Политическая борьба партий между собой в 1789—1794 гг.
отражала не столько сложившиеся отношения общественного
бытия, сколько его общенациональные потенции и тенденции,
не столько глубинные противоречия экономического бытия,
сколько противоречия его верхушечного слоя. Логика
столкновения в верхушечном слое экономики наиболее
непосредственным образом определяла ход и исход борьбы
политических группировок. Логика развития «верхушечного слоя»
экономики привела к власти новую радикальную партию, но
логика экономического и культурного развития страны в
целом преодолевала «верхушечную» логику и диктовала возврат
движения на уровень «возможного» для данных
экономических условий страны.
Вот почему, пройдя в 1789—1794 гг. цикл от господства
финансистов к господству мелкобуржуазной демократии,
революция вернулась к исходному пункту — господству
финансовой буржуазии и начала свое восхождение вновь —
восхождение не столь быстрое, как в конце XVIII в., зато более
основательное, восхождение, занявшее целую историческую
эпоху — от конца XVIII в. до 1871 г., года, которым марксизм
датирует «завершение» буржуазной революции во Франции.
Вот какую цепь теоретических рассуждений вызывает
установленный К. Марксом и Ф. Энгельсом, казалось бы,
незначительный факт, что в основе французской революции
1848 г. лежала борьба промышленной буржуазии за
господство с финансовой фракцией буржуазного класса.
Появляется необходимость выработки нового понятия, в
котором была бы зафиксирована вся сложность революции
как явления неразового, как явления, развертывающегося в
пространстве и длящегося во времени, как явления, в само
содержание которого входит историческое время в качестве
одного из его важнейших параметров. Такое понятие,
содержание которого было раскрыто К. Марксом и Ф. Энгельсом
в начале 50-х годов, получило в марксистской теории свое
имя и право гражданства после написания «К критике
политической экономии» К. Марксом.
Это понятие — «эпоха социальной революции».
52

История Франции (и в особенности, история движения
1848 г.) давала ключ и к объяснению того, почему циклы
развития буржуазной революции имеют характер
революционных скачков.
Революционная энергия борцов 1848 г. была направлена
не просто против финансовой буржуазии (в этом случае
революция не была обязательной), но против союза финансовой
буржуазии со старыми силами монархии и аристократии.
Отдельные фракции буржуазии приходят к власти,
стремятся в своих узкофракционных целях остановить нарастание
революционного развития, остановить революцию в той фазе,
которая подняла их к власти. Отсюда — их союз со старым
миром против сил, стремящихся к продолжению революции.
Поэтому возникает необходимость новой волны и нового удара
по старому основанию — необходимость выбить из-под
господствующей фракции старый фундамент.
Впоследствии В. И. Ленин даст наиболее строгую и
наиболее полную формулу механизма развития буржуазной
революции, соотношения революции в целом (революция «в
широком смысле») и отдельных ее фаз (революций «в узком
смысле»). В. И. Ленин подчеркнет, что если говорить о
«завершении» буржуазной революции «в широком смысле», то
под ним следует разуметь «решение объективных
исторических задач буржуазной революции, «завершение» ее, т. е.
устранение самой почвы, способной родить буржуазную
революцию, завершение всего цикла буржуазных революций.
В этом смысле, например, во Франции
буржуазно-демократическая революция завершена была лишь 1871 годом (а
начата в 1789 г.). Если же употребляется слово в узком
смысле, то имеют в виду революцию отдельную, одну из
буржуазных революций, одну из «волн», если хотите, которая бьет
старый режим, но не добивает его, не устраняет почвы для
следующих буржуазных революций... Революция 1789 года
во Франции была «завершена», скажем, в 1794 году,
нисколько не устранив этим почвы для революций 1830, 1848
годов» 83.
Дата рождения этой формулы — 1910 год, но дата ее
зарождения — начало 1850-х годов.
В начале 50-х годов К. Маркс и Ф. Энгельс много
внимания уделяли анализу этапов буржуазной революции —
того требовала теория революции пролетарской, ибо
необходимо было осмысление, выработка глубоко научных критериев
зрелости — страны и рабочего класса.
83 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 19, стр. 246—247. Подробный
анализ этого ленинского высказывания можно найти в статье Н. Г. Ле-
винтова «Некоторые вопросы ленинской теории революции» («Вопросы
философии», 1966, № 4).
53

Таким образом, незачем менять представление о
сущности социальной революции буржуазии как смене феодальных
производственных отношений, сопровождающейся переходом
политической власти к буржуа. Это определение — верное,,
только еще абстрактное, в нем скрыта, свернута вся
сложность этого процесса «смены».
Выработка понятия «эпоха буржуазной революции»,
описание циклов этой революции позволили более конкретно выя»
вить особенности развития и пролетарского движения,
усиливавшегося по мере продвижения буржуазной революции и
решения сю своих задач. Пролетарское движение, пролетарская
революция, фиксирует К. Маркс в работе «Восемнадцатое
брюмера Луи Бонапарта», имеют сложный циклический
характер, хотя характер циклов пролетарской революции
существенно отличается от циклов революции буржуазной. Это
положение важно для теории коммунистической революции:
«Буржуазные революции, как, например, революции XVIII
века, стремительно несутся от успеха к успеху, ...но они скоро-
преходящи, быстро достигают своего апогея, и общество
охватывает длительное похмелье, прежде чем оно успеет трезво
освоить результаты своего периода бури и натиска. Напротив,
пролетарские революции, революции XIX века, постоянно
критикуют сами себя, то и дело останавливаются в своем
движении, возвращаются к тому, что кажется уже выполненным,
чтобы еще раз начать это сызнова, с беспощадной основа-,
тельностью высмеивают половинчатость, слабые стороны и
негодность своих первых попыток, сваливают своего противника
с ног как бы только для того, чтобы тот из земли впитал
свежие силы и снова встал во весь рост против них еще более
могущественный, чем прежде, все снова и снова отступают
перед неопределенной громадностью своих собственных целей,
пока не создается положение, отрезывающее всякий путь к
отступлению, пока сама жизнь не заявит властно: «...Здесь
роза, здесь танцуй!»84.
Таким образом, опыт революции 1848 г. позволил
углубить представления о факторах зрелости буржуазного
общества, о сложности социально-преобразовательных процессов, о
взаимодействии различных экономических укладов, этот опыт
позволил более точно охарактеризовать роль и возможности
крестьянского движения в пролетарской революции, создать,
наконец, теорию непрерывной революции.
Это была значительно более богатая революционная
программа. Однако и эти новые представления, более полно
отражавшие тенденции общественного развития, схватившие
едва зарождавшиеся закономерности развития социальной
действительности, тоже несли на себе неизбежную печать.
84 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 122—123.
54

исторической ограниченности. Время показало, что
буржуазные социальные отношения имеют кроме установленного еще
один аспект зрелости, от которого зависит, быть или не быть
социальной революции. Обнаруживался и прояснялся он по
мере развития действительности и был связан как раз с
интересующей нас проблемой — проблемой всемирности. Но обо
■всем по порядку.
§ 3. Развитие теории в 50-х годах. От анализа
европейских связей и отношений ко всемирным
а) Первый план теории: ожидание революции
Вывод о недостаточной зрелости отношений буржуазного
общества в 1848 г. не помешал К. Марксу и Ф. Энгельсу уже
в начале 50-х годов предсказывать новый революционный
взрыв, новую революцию. По их мнению, в ходе самой
революции и в ближайшие годы после нее эти отношения в
значительной мере «дозрели»: в наиболее развитых странах пришла
к господству промышленная буржуазия, уничтожены многие
остатки феодализма, расчищена почва для быстрого развития
капитализма в деревне. Опыт политической борьбы 40-х годов
и более зрелые экономические отношения, в свою очередь,
-обусловили возрастание силы и значимости рабочего класса,
способствовали росту его сознательности. (Теперь, писали
К. Маркс и Ф. Энгельс в 1850 г., рабочие гораздо более
сознательны, чем перед февралем 1848 г. )85. Кроме того, сама
революционная борьба «просвещает» рабочих темпами,
немыслимыми в период мирного развития. Они поэтому могут
«дозреть» в самом ходе проближающейся революции. Вот
почему ожиданием революции буквально пронизаны статьи и
письма К. Маркса и Ф. Энгельса в этот период.
Ф. Энгельс пишет (март 1850 г.), что «предстоящий именно
теперь, в недалеком будущем, новый торговый кризис... судя
по всему совпадает с новыми величайшими столкновениями на
континенте...».
В «Обращении Центрального комитета к Союзу
коммунистов» К. Маркс и Ф. Энгельс отмечают, что «в настоящее
время... предстоит новая революция...»
И далее. К. Маркс и Ф. Энгельс (апрель 1850 г.):
«Политические события на континенте также с каждым днем все
более неудержимо ведут к развязке, и то совпадение торгового
кризиса и революции, о котором неоднократно говорилось в
этом журнале, ставится все более неотвратимым»86.
См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 230.
Там же, стр. 252, 258, 311.
55

Ф. Энгельс (февраль—апрель 1852 г.): «Десять шансов
против одного, что в 1853 г. промышленность и торговля вс*
всем мире испытают гораздо более глубокое потрясение и
гораздо дольше будут находиться в состоянии расстройства,,
чем когда-либо раньше».
К. Маркс (февраль 1853 г.): «Миланское восстание
замечательно как симптом приближающегося революционного
кризиса на всем европейском континенте»87.
К. Маркс (март 1853 г.): создавшаяся сейчас обстановка
«скоро должна будет привести к землетрясению».
Ф. Энгельс (март 1853 г.): «...гроза надвигается».
К. Маркс (сентябрь 1853 г.): «Дела идут великолепно.
Во Франции произойдет ужасный крах...» О том же — в
октябре 1853 г.: «Думаю, что теперь самое подходящее время
обратить внимание на Францию, где катастрофа все же
разразится» 88.
К. Маркс (январь 1854 г.): «...в Англии вновь наступил
один из больших торгово-промышленных кризисов», более
сокрушительный, чем кризис 1847 и 1836 гг. 89.
К. Маркс (июль 1855 г.): «...все явно бродит и кипит
(в Англии. — Г. В.); остается лишь пожелать, чтобы крупные
неудачи в Крыму дали толчок»90.
Ф. Энгельс (14 апреля 1856 г.): «На этот раз крах будет
неслыханным; все элементы налицо: интенсивность,
всеобщее распространение и вовлечение всех имущих и
господствующих социальных слоев»91.
К. Маркс (август 1856 г.): «Ближайшая европейская
революция найдет Испанию созревшей для совместных
действий с нею»92.
К. Маркс (26 сентября 1856 г.): «На этот раз дело
приняло, впрочем, такие общеевропейские размеры, как никогда
раньше, и я не думаю, чтобы мы еще долго оставались здесь
зрителями. Даже то, что я, наконец, снова дошел до
обзаведения домом и затребовал свои книги, убеждает меня, что
«мобилизация» наших особ не за горами».
Ф. Энгельс (конец сентября 1856 г.): «Все выглядит
почти так, как будто дело уже теперь начинается; но, может
быть, это еще только прелюдия... На сей раз это будет dies
irae (судный день. — Ред.) как никогда раньше... Я тоже
думаю, что все это исполнится в году 57-м, а когда я увидел, что
ты снова приобретаешь мебель, я сразу же счел дело
решенным и стал по этому поводу предлагать пари».
87 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 8, стр. 244, 551.
88 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 28, стр. 191, 193, 248, 255.
89 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 10, стр. 601.
90 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 28, стр. 378.
91 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 32.
92 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 12, стр. 49.
56

К. Маркс (11 июля 1857 г.): «Революция приближается,
как показывает ход дел Crédit Mobilier и состояние бонанар-
товских финансов вообще».
К.Маркс (8 декабря 1857г.): «Я работаю, как бешеный,
ночи напролет над подытоживанием своих экономических
исследований, чтобы до потопа иметь ясность по крайней мере в
основных вопросах».
Ф. Энгельс — К. Марксу (31 декабря 1857 г.): «А теперь —
поздравляю всю семью с Новым годом, с бунтарским 1858
годом»93.
Однако в 1858 году революционного взрыва не произошло.
Экономический кризис начал спадать.
«В состоянии кризиса впрочем теперь наступило
затишье...»— констатирует Ф. Энгельс 6 января 1858 г. О
«затишье в кризисе» пишет К. Маркс 7 января 1858 г. «Будь
проклято это улучшение!» — в сердцах восклицает Ф.Энгельс.
А 24 февраля 1858 г. К. Маркс пишет о кризисе уже как
о прошлом, требующем подведения итогов: «Если взять в
целом, то кризис хорошо порыл, как славный старый крот»94.
Итак, ожидаемой революции не произошло.
Поверхностным летописцам это обстоятельство, это
внешнее сопоставление прогноза и факта представляется вполне
достаточным, чтобы поставить под сомнение истинность
марксистской теории.
Слишком легкую победу хотят одержать над марксизмом.
Человек же, стремящийся к действительному, к серьезному
пониманию исторического процесса, стремящийся всерьез
понять логику развития теории, обратит внимание на
следующие обстоятельства.
Первое. Предсказанный основоположниками марксизма в
самом начале 50-х годов экономический кризис, в возможность
и приближение которого не верили даже их близкие
соратники и единомышленники, разразился.
Так, самоотверженный революционный практик, но
несильный в теории, друг К. Маркса и Ф. Энгельса, Вильгельм
Вольф («Лупус») коллекционировал предсказания своих
великих друзей относительно кризиса в надежде со временем
поиронизировать над ними. Но иронизировать довелось
К. Марксу. «Так как Лупус вел постоянную регистрацию
наших предсказаний кризисов, — пишет К. Маркс Ф.
Энгельсу,—то скажи ему, что—по заявлению «Economist» за
прошлую субботу — в последние месяцы 1853 г., в течение всего
1854 г., осенью 1855 г. и во , время «внезапных перемен
93 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 58-59, 60-61,-121,
185 202
'94 Там же, стр. 205, 209, 216, 233.
57

1856 г.» Европа была всего лишь на волосок от грозившего
ей краха». «Лупус теперь смиренно признает, что мы были
правы» 95, — отвечает К. Марксу Ф. Энгельс.
Итак, первый прогноз К. Маркса и Ф. Энгельса
подтвердился.
Второе. А может быть, поднятая кризисом, если не
революция, то революционная волна нанесла-таки удар по
буржуазному фундаменту? И может этот удар, хотя и не вызвал
крушения общественного здания, но вызвал необходимость
его существенной перестройки, необходимость того, что
Энгельс потом назовет «революциями сверху» (и о чем у пас
еще разговор впереди). Не вправе ли мы в силу этого видеть
в революционных прогнозах К. Маркса и Ф. Энгельса верно
и точно схваченную основную тенденцию общественного
развития. Не вправе ли мы усматривать в исторических
событиях конца 50—70-х годов (хотя и в своеобразной форме)
реализацию подмеченной Марксом и Энгельском тенденции?
И наконец, третье, может быть, самое существенное. Тот,
кто, действительно, хочет понимать марксизм, кто,
действительно, желает уловить логику его развития, должен обратить
внимание вот на какую вещь. К. Маркс и Ф. Энгельс
представляли себе историю общественного развития не как
однолинейный процесс, подчиненный жесткому и- строгому
графику, но процесс многовариантный — с возникновением,
гибелью и реализацией многих различных возможностей,
процесс альтернативный. При этом они не просто объективистски
фиксировали наличие различных возможностей развития, но
определяли наиболее прогрессивную и потому наиболее
желательную из них. Но, ориентируясь на наиболее
прогрессивную возможность, всемерно споспешествуя ее реализации, они
не упускали (держали в поле зрения) развитие других
возможностей — и это было залогом успешного развития их
теории.
Вот и в 50-е годы наряду с основной теоретической линией
с установкой (и как мы отмечали, не беспочвенной) на
революцию шло развитие другого теоретического сюжета, в
котором рассматривались условия, обстоятельства, возможности,
смягчающие ход кризиса, тормозящие развитие революции,
составляющие альтернативу революционному выходу из
кризиса. В теории идет взаимодействие этих двух планов —
вначале через внешнее, самостоятельное, параллельное развитие
к их постепенному взаимодействию и взаимопроникновению,
к слиянию двух «плоскостных» планов в единый —
«объемный» — план, в котором дается теоретический синтез
развития, поднимающий всю теорию на новую ступень.
95 К. МарксиФ. Энгельс. Соч, т. 29, стр. 185, 190.
58

Суметь понять эту объемность, это богатство теории,
уяснить уроки разрешения ею трудностей — это и есть путь к
усвоению духа марксизма.
б) Второй план теории: анализ новых факторов,
замедляющих революционное развитие.
«Расширение мира»
В 1850 г. К. Маркс и Ф. Энгельс писали, что события «все
более неудержимо ведут к развязке» и что «совпадение
торгового кризиса и революции... становится все более
неотвратимым»96.
Это первый план теории.
Но тогда же, в 1850 г., К. Маркс и Ф. Энгельс
рассматривали и другую сторону процесса, пока второстепенную и
подчиненную по отношению к первой: появление новых
обстоятельств, могущих несколько замедлить развитие кризиса,
притормозить его и, следовательно, повлиять на центральную
стратегическую идею данного периода.
Пока это — второй план. Но анализ ведется К. Марксом и
Ф. Энгельсом с такой глубиной и основательностью, что уже
здесь, в самом начале, закладываются предпосылки
соединения обоих планов в единое целое, предпосылки обогащения
теории.
С этой точки зрения написанный в январе—феврале
1850 г. «Первый международный обзор» К. Маркса и
Ф. Энгельса — работа поистине достойная удивления.
Здесь основоположники научного социализма фиксируют
быстрое прохождение Англией экономического кризиса и
задумываются над причиной этого. Вопрос чрезвычайно
важный, ибо речь идет о «сердце капиталистического мира», речь
идет о стране, без революции в которой международная
победа коммунизма, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса,
невозможна. Почему же так сравнительно легко она выбралась
из кризиса, почему же сейчас, когда небо континентальной
Европы затягивается тучами нового кризиса, в Англии
налицо признаки процветания.
Ответ чрезвычайно глубокий.
Во-первых, кризис, развившийся в Англии в середине 40-х
годов, «дважды был прерван — в начале 1846 г. благодаря
решениям парламента о свободе торговли и в начале 1848 г.—
февральской революции». Революция, бывшая следствием
кризиса, способствовала и его разрешению, способствовала
упрочению буржуазного строя, с одной стороны, и победе
европейской промышленной буржуазии, о чем мы уже писали,
с другой стороны; февральская революция, приостановив де-
96 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 311.
59

ятельность континентальной промышленности, «тем самым
помогла англичанам довольно легко пережить год кризиса,,
в значительной мере содействовала ликвидации скопившихся
запасов на заокеанских рынках и сделала возможным новый
подъем промышленности весной 1849 года», «подъем, который,
впрочем, распространился также и на значительную часть
континентальной промышленности». Но событием «еще более
важным, чем февральская революция, является открытие
калифорнийских золотых приисков. Уже теперь, спустя всего
восемнадцать месяцев, можно предвидеть, что это открытие
будет иметь гораздо более грандиозные результаты, чем даже
открытие Америки». «Калифорнийское золото потоками
разливается но Америке и азиатскому берегу Тихого океана и
втягивает даже самые непокорные варварские народы в
мировую торговлю, цивилизацию»97.
Расширяется мировая торговля, новые страны
втягиваются в цивилизацию — раздвигаются рамки мировых
отношений, рамки мира. И господствующая на мировом рынке
Англия получает возможность с помощью новых рынков
разомкнуть тиски кризиса.
При этом К. Маркс и Ф. Энгельс подчеркивают, что речь
идет не о временном, частичном, скоропреходящем явлении.
Расширение мирового рынка на рубеже 40—50-х годов
означает начало нового, важного этапа мирового развития. «Во
второй раз мировая торговля, — пишут они, — получает новое
направление»98.
И когда дальше вы читаете, что «первый раз» это было в
XVI столетии — когда буржуазия начинала свое
стремительное восхождение и центр мировой торговли перемещался из
Италии (Генуи и Венеции) в Англию (Лондон и
Ливерпуль) ", — тогда становится ясно, что вторичная смена
направления торговли имеет, по мнению К. Маркса и Ф.
Энгельса, эпохальное значение.
Потом в известном письме Ф. Энгельсу от 8 октября
1858 г. К. Маркс напишет: «...буржуазное общество
вторично пережило свой шестнадцатый век...» Впервые же мысль а
«втором XVI веке» появилась, как мы видели, в 1850 г.
И можно только поражаться тому, как быстро и верно
замечали К. Маркс и Ф. Энгельс смену вех в историческом:
движении.
Еще только-только по-настоящему возникает крупная
промышленность на американском континенте, а К. Маркс и
Ф. Энгельс уже ставят безошибочный диагноз: «южная
половина северо-американского полуострова» (Калифорния)
становится центром мировой торговли, «средоточием мировых
97 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 231, 232.
98 Там же, стр. 232.
99 См. там же.
60

сношений». Они отмечают роль железных дорог и океанских
пароходов в развитии мирового рынка. «Тихий океан будет
играть такую же роль, какую теперь играет Атлантический
океан, а в древности и в средние века Средиземное море, —
роль великого водного пути для мировых сношений; а
Атлантический океан будет низведен до роли внутреннего моря,
какую теперь играет Средиземное море»100.
Здесь К. Маркс и Ф. Энгельс пишут о значении захвата
многих рынков в Индии и Китае для смягчения английского
кризиса.
Это, хотелось бы повторить, — поразительное
проникновение в суть происходящих процессов, осуществленное в самом
начале 50-х годов, когда еще не завершилась европейская
революция. Надо было обладать удивительной прозорливостью,
верным методом, чтобы увидеть и так полно охарактеризовать
открывающуюся новую, послереволюционную эпоху, чтобы
по каким-то отдельным, едва зарождающимся явлениям,
разглядеть новую историческую эпоху.
Эта характеристика была так глубока и так основательна,
что сорок лет спустя, в 1892 г., Ф. Энгельс, характеризуя
период после кризиса 1847 г., выделяет в качестве ведущих
моментов именно те, на которые указывалось в «Первом
международном обзоре» 1850 г. Отличие состоит лишь в том, что в
1892 г., опираясь на опыт развития мира за этот период,
Ф. Энгельс имел возможность объединить все эти признаки а
единое понятие «новой промышленной эпохи» и строго
очертить ее временные границы. И главное, более четко
сформулировать лежащую в их основе определяющую черту этой
«новой промышленной эпохи» — создание мирового рынка,
существовавшего до этого лишь в потенции101.
*
Да, ширящаяся всемирность связей — вот что лежало в
основе смягчения кризиса, вот что было основой нового подъема
и процветания промышленности.
Впервые это было отмечено основоположниками марксизма
в 1850 г. з «Первом международном обзоре».
Совершенно естественно теперь возникала необходимость
приступить к анализу этих всемирных связей — выяснить их
значение для революционно-освободительного движения.
Забегая вперед, скажем, что такой анализ, выводы из нега
подняли марксистскую теорию революции на еще одну очень
важную ступень, позволили, как мы уже говорили, установить
100 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 7, стр. 232, 233.
101 См. К. M а р к с и Ф.Энгельс. Соч, т. 22, стр. 273.
61

еще один аспект зрелости условий для социалистической
революции, складывающихся в лоне буржуазного общества, Если
в основе теоретического осмысления опыта революции 1848 г.
лежало изучение механизмов, в основном, европейского
единства, то теперь объектом теоретического анализа стал мир в
целом, ибо, повторим слова Ф. Энгельса, лишь после 1848 г.
был «на деле» создан мировой рынок, «существовавший до
этого в потенции».
в) Трудности соединения планов в единую теоретическую
концепцию. «Старые правила» и новые факты
Мы уже говорили, что развитие теории не однолинейный,
а многоплановый процесс. Трудность понимания этого
развития состоит в том, чтобы, с одной стороны, разглядеть эту
многоплановость (внутреннее противоречие и
перекрещивание планов и линий) и, с другой стороны, увидеть в этой
многоплановости единство.
В предыдущих параграфах мы отметили наличие двух
планов в исследованиях К. Маркса и Ф. Энгельса 1850 г.
Поначалу оба плана не сталкивались и не соотносились между
собой, они лишь сосуществовали друг подле друга. Но вот они
начинают сближаться. Попытка соединить их в целостном
порождает теоретические трудности, противоречия.
Возникает любопытная коллизия, которую следующим образом
фиксирует Ф. Энгельс в письме К. Марксу от 20 апреля
1852 г.: «По всем правилам, кризис должен наступить в этом
году и, по-видимому, так оно и будет». Это — в духе прежних
теоретических представлений. Но в орбиту теоретического
рассмотрения включаются осложняющие дело факты: «Но
когда подумаешь о теперешней совершенно неожиданной
емкости ост-индского рынка и о пертурбациях, вызванных
Калифорнией и Австралией, а также о дешевизне большей
части сырья, понижающей и цены на продукты
промышленности, и об отсутствии всякой крупной спекуляции, то почти •
впадаешь в искушение предсказывать теперешнему периоду
процветания необычайную продолжительность» 102.
Итак, согласно прежним «всем правилам» кризис должен
наступить скоро.
Но, с другой стороны, характер предкризисного
развития несколько отличается от «правил», от хода прежних
кризисов. И характер этот таков, что, возможно, кризис
наступит не скоро (процветание будет продолжительным).
Классическая антиномия! Как же разрешить ее? Отказаться
от «старых правил» и выработать новые? Но новое еще
смутно, еще неясно. Может быть, вообще отказаться от опреде-
102 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., г. 28, стр. 4L

ленного решения, встав в кантовскую позицию
равнозначности (равно-ложности и равно-истинности) обоих решений?
Вот разрешение этой антиномии Ф. Энгельсом: пока новое
недостаточно проявилось, следует руководствоваться старыми
правилами, хотя и постоянно держа в поле своего зрения
новые факты, их несовпадение с «правилами». «...В конце
концов, надежнее всего, — пишет он, — в течение
приблизительно шести месяцев в той и иной мере руководствоваться:
старыми правилами».
Интересное и поучительное решение!
Почему «руководствоваться старыми правилами»?
Потому что они, как показал предшествующий исторический опыт,,
верны, правда, верны для определенных (строго
ограниченных) условий. Когда эти условия видоизменяются, то правила
должны видоизменяться, модифицироваться, расширяться^
обогащаться и т. д., но только не отбрасываться.
Пока (в начале 1850-х годов) не совсем ясно, как, в какую-
сторону изменяются условия. Надо выждать, пока более ясна
определится ход истории, a в это время руководствоваться
старыми правилами, правда, не абсолютно, а лишь в «той или
иной мере».
Наглядный теоретический урок параноически упрямому
догматизму и релятивистскому, бессодержательному скепсису!
Здесь — ключ к движению марксистско-революционной
мысли 50-х годов. Одна из ее линий — более или менее
предположительные прогнозы, делаемые на основании «старых
правил» (нарастание кризиса — с выходом в революцию).
И вторая линия — постоянный, параллельно идущий анализ
усложняющих дело моментов, пока, наконец, эти моменты не
достигнут того значения и того масштаба, чтобы было
необходимо включить их в правила, создав новый кодекс
усложненных «правил».
Вот как это конкретно выглядело.
Мы помним установку Ф. Энгельса: месяцев шесть
руководствоваться «старыми правилами». Проходит четыре
месяца — и вводится первая, и довольно важная,
теоретическая корректива (24 августа 1852 г.): «Австралия также-
мешает (интенсивности, «нормальному» характеру развития
кризиса. — Г. В.). Во-вторых, непосредственно из-за золота
и прекращения всякого другого экспорта из нее, а также из-
за вызванного этим усилием ввоза всяких товаров, затем,
из-за выезда туда здешнего избыточного населения в
количестве 5000 человек в неделю. Калифорния и Австралия —
это такие два случая, которые не были предусмотрены в-
«Манифесте» (Коммунистической партии. — Г. В. ): создание
новых больших рынков из ничего. Это придется учесть»103.
109 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 28, стр. 97.
6&

Вот как серьезно ставится вопрос: нужно уточнить
положение «Манифеста»!
Три месяца спустя (29 ноября 1852 г.) Ф. Энгельс
отмечает еще несколько «случаев», не учтенных в
«Манифесте».
Круг «ненормальных условий», в которых протекает
кризис, расширяется: «...растущие, как грибы, австралийские и
кал-ифорнийские рынки, где каждый индивидуум потребляет
приблизительно в 4 раза больше, чем где-либо в другом
месте, так как там почти нет женщин и детей и в городах
проматывают массу золота; новый рынок, который калькуттские
торговые фирмы уже эксплуатируют в Бирме; расширение
(и очень значительное) торговли Бомбея и Карачи с
северовосточными областями Индии и с соседними странами и т. д.»
Та же тема звучит в письме К- Маркса Вейдемейеру (25
марта 1852 г.). К. Маркс перечисляет географические названия,
ставшие синонимами расширения мира: Калькутта,
«Австралия, Калифорния и Тихий океан! Новые граждане мира не в
состоянии будут понять, до какой степени мал был наш
мир» 104.
И вот две линии анализа начинают переходить одна в
другую, сливаться воедино.,
«... С помощью одной только таблицы учетных ставок за
время с 1848 по 1854 г., — пишет К. Маркс Ф. Энгельсу в
письме от 13 ноября 1857 г., — я доказал в основательной
•статье в «Tribune», что нормально (по «старым правилам». —
Г. В.) кризис должен был бы наступить на два года раньше.
Теперь и задержки его находят... разумное объяснение» 105.
В упомянутой статье в «Tribune» «Потрясение британской
торговли» (написанной К. Марксом, как и письмо Ф.
Энгельсу, 13 ноября 1857 г.) объясняется смягчение кризиса,
своеобразие его развития «своевременным притоком золота
из Австралии и Соединенных Штатов, что позволило
английскому банку время от времени смягчать свои жесткие
условия» 106.
Итак, свободная торговля, железные дороги, океанские
пароходы, Индия, Китай, Калифорния, Австралия — вот новые
факторы социального развития мира.
Мир становится шире! В результате размыкается острая
внутренняя напряженность «малого» мира. Назревшие и
готовившиеся вот-вот разрешиться конфликты смягчаются,
несколько отодвигаются с переднего плана вглубь. Должно
пройти время, пока включающиеся в единый мировой процесс
цивилизации страны и материки дорастут до уровня
конфликтов современности. Должно пройти время, пока будут исчер-
104 К. M арке и Ф.Энгельс. Соч., т. 28, стр. 169, 428.
105 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 167.
106 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 12, стр. 333.
<64

паны новые возможности расширения и процветания
промышленного капиталистического производства. Но вот тут-то
и возникают новые вопросы и проблемы, связанные с
выяснением механизма взаимодействия стран, стоящих на разных
уровнях экономического развития (например, Англия -—
Индия). Становится злободневной проблема, которую мы назва*
ли бы проблемой своеобразия типа развития стран, позже
других выходящих на арену исторического действия, — в
условиях растущего единства мирового развития и
крепнущих мировых связей. Наиболее полно эта проблема решается
в статьях К. Маркса об Индии 1853 г.; «Британское
владычество в Индии», «Ост-Индская кампания, ее история и
результаты ее деятельности», «Будущие результаты
британского владычества в Индии», а также в письме Ф. Энгельса
К. Марксу от 6 июня 1853 г.
г) Индия как теоретическая проблема
Для К. Маркса в этот период совершенно очевидным
является тот факт, что человечество не сможет «выполнить
свое назначение» «без коренной революции в социальных
условиях Азии»107. Ясно также, что революция эта пойдет и
уже идет при прямом участии и под сильным
катализирующим воздействием Европы. Мощные внешние силы,
создаваемые движением мирового развития, врываются в медленно
плетущуюся ткань национального бытия. Характер этого
воздействия мирового на национальное, порождаемые им
перспективы азиатского развития становятся объектом
пристального изучения К. Маркса.
Первое, что констатирует К. Маркс, — разрушительная,
«отрицательная» работа европейского (английского)
капитализма, разрушающего все формировавшиеся веками
внутренние связи.
Главными связями, на которых держалась система
общественной жизни в Индии, были две следующие
специфические связи.
Первая связь — между центральным правительством и
общиной. Основой экономики Индии, главным занятием
индийского населения было земледелие, а основой земледелия —
каналы и ирригационные сооружения. Обширные размеры
территории и низкий уровень цивилизации делали
необходимым центральный правительственный контроль за
ирригационными сооружениями. «Отсюда, — пишет К. Маркс, — та
экономическая функция, которую вынуждены были выполнять
все азиатские правительства, а именно функции организации
общественных работ»108. Это обстоятельство обусловливало
107 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч. т. 9, стр. 136.
108 Там же, стр. 132.
3 Г. Г. Водолазов
65

прочную зависимость каждой общины от Центра
(ниспосылающего свыше воду, а с нею — жизнь), крепко привязывало
общину к центральному правительству.
И другая связь, на которой зиждилась социальная жизнь
Индии, — это патриархальная связь между земледельческим
и ремесленным трудом, замкнутая в маленьких центрах,
рассеянных по всей территории огромной страны, связь, не
выходящая за пределы этих маленьких социальных ячеек.
Оба этих вида связей были разорваны британским
капитализмом. Было уничтожено «ведомство общественных работ»,
и тем разорвана главная экономическая связь
«правительство — община». А затем, в результате вытеснения
английскими хлопчатобумажными товарами индийских, были
разрушены патриархальные связи внутри индийской общины и тем
взорвана ее замкнутость.
Как же оценить это разрушение старых социальных связей
Индии, разрушение маленьких полуварварских,
полуцивилизованных общин?
С одной стороны, это несомненный прогресс.
Ведь несмотря на свой внешнеидиллический характер,
патриархальную простоту нравов, близость людей к
природе и друг к другу, несмотря на все формы общинной
общности, несмотря на все это, эти маленькие замкнутые
полуварварские и идиллические общины — страшный мир, мир
суеверий и диких предрассудков, мир застойности и неподвижности,
мир нищеты и попранного человеческого достоинства, мир,
служащий пьедесталом жестоких деспотий, короче — мир,
недостойный человека. Убийственный портрет этого мира дал
К. Маркс, вложив в него всю мощь своего презрения: «...мы
все же не должны забывать, — пишет он, — что эти
идиллические сельские общины, сколь безобидны они бы ни
казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма, что
они ограничивали человеческий разум самыми узкими
рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на
него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого
величия, всякой исторической инициативы. Мы не должны
забывать эгоизма варваров, которые, сосредоточив все свои
интересы на ничтожном клочке земли, спокойно наблюдали,
как рушились целые империи, как совершались невероятные
жестокости, как истребляли население больших городов... Мы
не должны забывать, что эта лишенная достоинства,
неподвижная, растительная жизнь, эта пассивная форма
существования вызывала, с другой стороны, в противовес себе дикие,
слепые и необузданные силы разрушения и сделали в
Индостане даже убийство религиозным ритуалом. Мы не должны
забывать, что эти маленькие общины носили на себе клеймо
кастовых различий и рабства, что они подчиняли человека
66

внешним обстоятельствам, вместо того, чтобы возвысить его
до положения властелина этих обстоятельств...»109.
Трудно расколыхать это сонное, застойное болото
общинного мира, трудно разбить эти оковы варварства. Но разбив,
еще более трудно из этих материалов построить какое-либо
новое социальное здание. Это ясно показал опыт британского
владычества в Индии
Военная и экономическая мощь англичан оказалась
достаточно сильной, чтобы разрушить вековые устои индийского
общества, но дать его элементам новую структуру, новое
направление развития, новую жизнь — это британскому
капитализму оказывалось не под силу.
Старое разрушено, а нового нет. Трагедия состояла в том,
что как ни застойно было старое, но это была
функционирующая, живущая система и по-своему гармоническая: уровень
производительных сил соответствовал типу работника, его
развитости, соответствовал характеру социальных отношений
общины. Теперь же община не может функционировать, ибо
заброшено ведомство общественных работ, нарушено
водоснабжение и, следовательно, земледелие, разорены кустари и
разрушена местная промышленность.
Но не могут ли выручить английские производительные
силы, если они придут на помощь гибнущему обществу,
сцементируют его и дадут толчок, новое направление его
развитию?
Что можно ответить на это? Во-первых, это не просто
производительные силы капитала. А английских буржуа мало
волнует судьба индийского общества, и для его спасения
употреблять свои производительные силы у них никакой
заинтересованности нет. А во-вторых (и это главное), возможно
ли соединение патриархального индийского землевладельца
или ремесленника со средствами машинного производства?
Таким образом, введение сильнодействующего средства —
высокоразвитых производительных сил — в ткань отсталой
национальной экономики может не только не ускорить
развитие отсталой страны, но в силу социальной несовместимости
может просто поставить ее на грань распада. Чрезмерная
лекарственная доза, разрушающая организм!
Эту острую историческую ситуацию фиксирует К. Маркс
в известном афоризме: «Потеря старого мира без
приобретения нового...» ио.
Здесь не просто глубокое проникновение в суть ситуации,
но и постановка проблемы, как возможно приобретение
нового мира, и каков он может быть, этот новый мир.
Верно наметив проблему, верно и глубоко поставив вопрос
перед действительностью, К. Маркс в развитии самой действи-
109 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 9, стр. 135—136.
110 Там же, стр. 132.
о*
67

тельности ищет ответа. Он анализирует, как объективно
отыскивался выход из трагической исторической ситуации.
Новый мир постепенно складывался в Индии в
чрезвычайно противоречивой форме, ибо в реальной действительности
никто сознательно не ставил перед собой задачу отыскания
этого мира, никто не был. заинтересован в его нахождении:
в Индии не сложились еще общенациональные силы,
способные выдвинуть эту задачу перед страной; нарушителей же
спокойствия — английских капиталистов — судьба Индии
мало волновала.
И вес же получилось так, что англичанам пришлось
задуматься над проблемой, как все-таки сохранить
жизнеспособность Индии, как сообщить ей историческое движение.
«Неожиданно» выяснилось, что продолжение прямого гра-
бежа и расхищения индийских богатств губительно для...
Англии. Выяснилось, что крах, гибель Индии грозят крахом
самой Англии. Дело в том, что британская промышленность *
гигантски расширилась за счет обширного и девственного
индийского рынка; на этот рынок, исходя из его
существования, из его потребностей, работала значительная часть
английской промышленности. И вот этот рынок и развившаяся
в расчете на него английская промышленность под угрозой
краха.
Выяснилось, таким образом, что будущее Англии зависит в
значительной степени от жизнеспособности Индии:
«...индийский вопрос... стал английским вопросом и вопросом
правительственным». «Господствующие классы Великобритании, —
пишет К. Маркс, — до сих пор лишь от случая к случаю,
временно и в порядке исключения оказывались
заинтересованными в развитии Индии... Но теперь положение изменилось.
Промышленные магнаты открыли, что их жизненные
интересы требуют превращения Индии в производящую страну...»
Каков же был найден путь к этому? Не забудем, что в период,
когда К. Маркс писал свои статьи об Индии, предпринимались
лишь первые попытки, первые шаги в этом направлении. «Их
(английских промышленников. — Г. В.) созидательная
работа едва заметна за грудой развалин», — отмечает К. Маркс
и добавляет: «Тем не менее эта работа началась» 1П. К. Маркс
сразу оценивает значение и направление этих попыток.
Первое, за что приходится взяться англичанам, —
восстановление ирригационной системы, дающей жизнь индийским
общинникам, т. е. приходится опереться на индийские
национальные экономические данные. И лишь потом, опираясь на
эти вековые национальные устои, можно попытаться
приступить к постепенному преобразованию общественной жизни
страны.
1,1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 9, стр. 160, 225, 226
68

Здесь возникает весьма любопытная, противоречивая
ситуация, возникает деятельность, которая имеет
противоречивый характер — поддержание старого мира и одновременно
разрушение его, опора на старое и разламывание его во имя
создания новых форм; поддержание хозяйства общин
ирригацией и разрушение их развитием промышленности и
средств сообщения.
В особенности важно здесь строительство железных
дорог. «Промышленники намерены теперь покрыть Индию
сетью железных дорог. И они это сделают, а это должно дать
неоценимые результаты»112. Прежде все социальные связи
в стране были порождены отсталостью и порождали
отсталость. Это был тугой узел: замкнутые, самодовлеющие
сельские общины не нуждались в средствах сообщения с другими
общинами, а отсутствие средств сообщения, в свою очередь,
способствовало увековечиванию замкнутости общин.
«Изолированность сельских общин породила отсутствие дорог в
Индии, а отсутствие дорог увековечивало изолированность
общин»113. Чтобы сообщить стране развитие, нужно было
разрубить этот узел. Английская промышленность (вкупе с
английской армией) разомкнула створки общин, она
разрушила натуральность, замкнутость их хозяйства и тем
самым создала в общинах потребность и необходимость
общения с внешним миром, рынком. Но на пути этой
порожденной потребности и стало как раз отсутствие дорог в Индии.
И члены общины оказались на краю гибели: самодовлеющее-
хозяйство разрушено, существовать можно, лишь вступив в
связь с внешним миром — рынком, а включиться в эту связь
невозможно, ибо нет средств сообщения.
Создаваемые англичанами железные дороги и помогали
выкарабкаться из этой ситуации. Говоря об этом, К. Маркс
отмечает объективные следствия этого процесса, ибо
субъективно — англичане вводили железные дороги вовсе не для
спасения общин, а с целью «удешевить доставку хлопка и
другого сырья, необходимого для их фабрик». Отсюда
противоречие: с одной стороны, железные дороги на какое-то
время поддерживали жизнедеятельность общин — спасали
их от краха, а массы людей — от физического вымирания, с
другой стороны, железные дороги развивали и создавали
«новую потребность в сношениях и обмене», способствовали
разрушению общинной формы хозяйства, втягивали Индию в
новый социальный строй. Втягивание это ускорилось тем
фактом, что железные дороги делали необходимой организацию
в стране «тех производственных процессов, которые
необходимы для удовлетворения непосредственных и текущих пот-
112 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 9, стр. 226.
113 Там же, стр. 227.
69

ребностей железнодорожного транспорта, а это повлечет за
собой применение машин и в тех отраслях
промышленности, которые непосредственно не связаны с железными
дорогами». Таким образом, «железные дороги станут поэтому в
Индии действительным предвестником современной
промышленности» ш.
И главный прогноз: «Современная промышленность,
которая явится результатом проведения железных дорог,
приведет к разложению системы наследственного разделения
труда, на которой покоятся индийские касты — это основное
препятствие на пути прогресса и могущества Индии»115.
Мы видим, что важнейшей особенностью этого пути
является опора на национальные устои, возможности, традиции
через постепенное соединение их с мировыми силами. А
соединение это возможно, если разорваны национальные путы.
Разрыв национальных пут, вскрытие замкнутости и затем
опора на национальные устои, возможности, традиции и
движение вперед путем постепенного соединения их с мировыми
силами.
Итак, если кратко сформулировать суть пути к новому
миру, то она состоит в следующем: соединение двух
полюсов — национального и мирового.
Здесь и возникает проблема сложности и трудности этого
соединения, ибо полюса — разного уровня, они не
соединяются сами собой; посредствующим звеном, соединяющим их,
является человеческая деятельность. Тут надо сказать, что на
границе этой стыковки, этого соединения в силу огромной
разности потенциалов полюсов возникает гигантское напряжение,
которое и ощущается в деятельности людей, сближающих,
соединяющих эти полюса. И если соединение происходит в
условиях, когда никто из имеющих силу и власть не
заботится о смягчении, уменьшении этого напряжения — через цепь
глубоко продуманных переходов, — то процесс соединения
полюсов оплачивается гибелью масс трудящихся людей,
втянутых в него.
Так и было в Индии. Соединение полюсов —
национального и мирового — происходило не на основе продуманных,
последовательных и постепенных мер. Просто заставляли
индийских производителей брать, что называется, голыми
руками, «оголенные концы проводов» и соединять их.
Разумеется, люди гибли массами; только многонаселенная страна
может выдержать этот варварский, бесчеловечный способ
соединения национального и мирового.
Этот путь соединения и навязан был Индии Англией.
«Опустошительное действие английской промышленности на
114 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 9, стр. 227, 228.
115 Там же, стр. 228.
70

Индию... совершенно очевидно и оно ужасно». Этот путь —
органическое следствие буржуазного способа производства,
буржуазного отношения к миру: и к миру природы и к миру
людей. «Разве она (буржуазия. — Г. В.) когда-нибудь
достигала прогресса, не заставляя как отдельных людей, так и
целые народы идти тяжким путем крови и грязи, нищеты и
унижения?» Именно в статьях об Индии и рождается
знаменитое Марксово сравнение человеческого прогресса в
буржуазном обществе с отвратительным языческим идолом, «который
не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых»116.
В силу именно этого буржуазного характера опыт
соединения в Индии отсталого национального с передовым
всемирным имеет ограниченное значение, потому что там, где в
задачу соединения национального со всемирным не включается
условие «не за счет человека», там задача не носит чересчур
уж сложного характера.
Если не «оговорено» это условие, то проблема упрощается
чрезвычайно. Тогда из проблемы устраняются все «тонкости»
и сложности переходных этапов и мер, тогда решение ее
прочерчивается прямыми и грубыми линиями и система этих
линий воплощается в реальной действительности в виде системы
колючей проволоки, консервации, тюрем, концентрационных
лагерей и т. п. Какие «тонкости», какие «деликатности»?
Поставить полстраны в положение рабов — под дулами ружей,
остальным — полурабский труд... — вот и вся «проблема».
Конечно, меры насилия не всесильны, они имеют
исторические пределы и возможности. В этом смысле тут есть свои
проблемы. Но по сложности они ни в какое сравнение не идут
с проблемами, в число непременных условий которых
входит— «не за счет человека».
Именно над этой проблемой и бьется современное
прогрессивное человечество.
Англо-индийский опыт имеет поэтому ограниченное
значение для современности. Однако он — именно в силу такой ого-
ленности насильственной формы — выявил те совершенно
необходимые моменты (необходимые даже в условиях
сверхнасильственного соединения полюсов), которые нужно
учитывать при соединении: не отбрасывание, не разрушение
старой экономики, традиционных хозяйственных связей, с тем
чтобы на ее место поставить целиком новую, современную, а
ускоренный перевод старой экономики на новый,
современный уровень. Не просто привнесение новых форм, а
ускоренное «выращивание» из старых форм новых. То, что
выражается пословицей — «медленно поспешая», т. е.
необходима, так сказать, ускоренная постепенность, постепенность,
сжатая во времени.
116 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 9, стр. 229, 230.
71

Индия, соединяя в себе мировое с национальным, только
начинала свой своеобразный исторический путь. И потому
в 50-е годы XIX в. нельзя было еще в полной мере поставить
вопрос о новом типе социального развития. На примере и
опыте Индии нельзя было в полном объеме поставить этот
вопрос еще и потому, что Индия была сугубо зависимой
страной лишенной возможности вести самостоятельный
исторический поиск. Поэтому, характеризуя своеобразие индийского
развития, К. Маркс вместе с тем замечал, что в данном
случае речь идет все же о закладке «материальной основы за«
падного общества» в Азии117.
О возможностях принципиально иного (по сравнению с
западноевропейским) типа социального развития К. Маркс
будет говорить несколько позже — в связи с анализом об--
щественных отношений России и перспектив ее развития.
Тогда же относительно России встанет и проблема
соединения мирового с национальным с условием «не за счет
человека».
Анализ индийской действительности подводит теорию
вплотную к постановке и третьей проблемы: если
установлено, что в Индии начинает свое восхождение буржуазное
развитие, то, естественно, должен будет родиться вопрос, как
будет соотноситься это восходящее буржуазное развитие Азии
с восходящим социалистическим европейским движением,
каково будет взаимодействие буржуазной революции в Азии и
социалистической — в Европе.
К. Маркс поставит этот вопрос в письме Ф. Энгельсу 8
октября 1858 г. и тем откроет новую важную тему в развитии
теоретической концепции всемирной социалистической
революции.
А серию статей об Индии К. Маркс закончит
знаменательным выводом: история стала подлинно всемирной
историей, всемирность — важнейший показатель зрелости
социальных отношений, важнейшее условие гибели старого и
рождения нового мира. «Буржуазный период истории, —
пишет К. Маркс, — призван создать материальный базис
нового мира: с одной стороны, развить мировые сношения,
основанные на взаимной зависимости всего человечества, а
также и средства этих сношений; с другой стороны —
развить производительные силы человека и обеспечить
превращение материального производства в господство при помощи
науки над силами природы». И знаменательный финал: «Лишь
после того как великая социальная революция овладеет
достижениями буржуазной эпохи, мировым рынком и
современными производительными силами и подчинит их общему
контролю наиболее передовых народов, — лишь тогда чело-
117 См. К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 9, стр. 225.
72

веческий прогресс перестанет уподобляться тому
отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар
иначе, как из черепов убитых»118.
§ 4. Интернационал как практическая реализация
всемирности революционного процесса — в эпоху
превращения пролетариата из «класса в себе»
в «класс для себя»
1) ОТ ТЕОРИИ К ПРАКТИКЕ
«Со времени появления «Капитала», — писал В. И.
Ленин, — материалистическое понимание истории уже не
гипотеза, а научно доказанное положение...»119.
Первый том «Капитала» вышел в 1867 г. Но, конечно, уже
к началу 60-х годов центральные идеи были разработаны,
глубинные механизмы, «заведующие» ходом общественного
развития, в главных и решающих чертах познаны. Позади
были «Немецкая идеология», «Манифест Коммунистической
партии», «Нищета философии», «Восемнадцатое брюмера Луи
Бонапарта», «К критике политической экономии», первые
варианты «Капитала» — двадцать лет невероятного
напряжения работы. Чтобы представить себе степень этого
напряжения и объем проделанной работы, вспомним, что речь идет
о гении, схватывающем суть мгновенно, о гении, который за
часы и минуты мог выполнять работу, на которую
обычному научному работнику нужны годы. (Вспомним хотя бы, что
составившие эпоху произведения — «Нищета философии»,
«Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» — были написаны
К. Марксом за три месяца каждое.) И вот гений такого
масштаба 20 лет изо дня в день неустанно трудится над
исследованием проблем, получивших разрешение в
«Капитале». Если его час равен (по обычным нормам) году,
подсчитайте, скольким столетиям равняются его 20 лет!
Каким же надо было обладать мужеством, сознанием
необходимости своего труда, чтобы «запрячь» себя в эту просто
нечеловеческую работу, которая под силу (да и под силу ли?)
системе научно-исследовательских институтов! ,
Пока герои лондонской эмиграции, маленькие «великие»
люди, рыцари на час — пока вся эта беспокойная и горячая
революционная братия пускалась в долженствующие
перевернуть мир «заговоры», увлекалась звонкими «речами» и
шумными «протестами», пока эти люди, чьи имена были у
всех на устах, кичились своей «практической деятельностью»,
Карл Маркс долгие часы в тиши лондонских библиотек и
118 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 9, стр. 230.
119 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 1, стр. 139—140.
73-

своего кабинета просиживал над книгами экономистов всех
времен и народов, изучал «синие книги», в которые
практически никто и никогда не заглядывал, тщательно анализировал
опыт массового революционного действия 1848 г. Он готовил,
по его собственному выражению, «самый страшный снаряд»
«в голову буржуа» 120. Ему приходилось углубляться в такую
область абстракций, из дали которой живые конкретные
события почти не различимы. И только гениальный взор мог
ухватывать сплошную нить, связывающую анализ стоимости
товара с непосредственными задачами революционной борьбы
рабочего класса.
Даже Вильгельму Либкнехту не под силу было сразу
увидеть эту связь. Он, столько лет ждавший от К. Маркса
мощного идеологического снаряда, ознакомившись с первыми
выпусками Марксового анализа противоречий товара,
потрясенный, воскликнул: не понимаю, зачем все это. И многие
практики застыли в недоумении: что дают эти «гегельянские
мудрствования» вокруг товара? Время ли заниматься
диалектическими тонкостями, когда зреют важные социальные
битвы?— спрашивали они. Самое время! — всей своей работой
отвечал им К. Маркс. Без фундаментальной теории
невозможна успешная практика социальной борьбы угнетенных.
И К. Маркс спешил, как он выражался, до «потопа», т. е. до
массового революционного выступления рабочего класса,
закончить свои теоретические исследования.
И вот к началу 60-х годов эта работа была в основных
чертах закончена, теория научного социализма создана.
Но своеобразие подлинно научной социальной теории
(а именно такой и является теория марксизма) состоит в том,
что она не просто теория, формулирующая законы истории,
она одновременно — программа действий, программа борьбы
угнетенных классов. Отражая мир, она в то же время
выступает и как средство его преобразования. Быть понятой и
усвоенной широкими массами — таково, в конечном счете, ее
назначение.
К 60-м годам XIX в. в ведущих капиталистических
странах рабочий класс сложился и рабочее движение приняло
довольно ясные очертания, т. е. сложилась сила, научным
выражением объективных интересов которой и был марксизм,
Только эта сила не осознавала ясно ни своих задач, ни своих
возможностей, ни перспектив борьбы. Осознание всего
этого было исторической необходимостью. Мощная, но слепая
сила должна была прозреть и получить вектор направленности
своего движения — класс «в себе» должен был превратиться
в класс «для себя».
120 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31, стр. 453.
74

Соединить научный социализм с рабочим движением —
такова была насущная историческая задача революционного
процесса. К ее реализации и приступил руководимый
К. Марксом I Интернационал.
2) ОРИГИНАЛЬНОСТЬ ЗАМЫСЛА: ИНТЕРНАЦИОНАЛ
КАК ИСТОК НАЦИОНАЛЬНЫХ ПАРТИЙ. ВСЕМИРНОЕ
КАК ЕДИНСТВО ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО
И НАЦИОНАЛЬНОГО
Деятельность К. Маркса по руководству Интернационалом
подробно и с самых разных сторон освещалась в нашей
литературе. И все же некоторые, весьма важные, аспекты ее
остались недостаточно проработанными, в особенности те, что
связаны с Марксовской концепцией всемирности революции.
К примеру, нечасто обращается внимание на необычность
и оригинальность самого замысла К. Маркса: создать
международную пролетарскую организацию раньше национальных.
А ведь именно так создавался Интернационал, одну из
важнейших задач которого К. Маркс видел в подготовке
общенациональных пролетарских организаций, партий.
Почему же был избран такой путь? Почему, казалось бы,
не более естественный: вначале — создание национальных
пролетарских партий и лишь потом, по мере их упрочения и
роста, — интернациональное их сотрудничество? Да потому,
что этот, другой, путь противоречил бы созданной К. Марксом
теории мировой революции.
Почему же противоречил? — спросят нас. —■ Ведь и в
этом, предполагаемом варианте всемирность отнюдь не
отбрасывается, только она будет следующим шагом после создания
национальных партий.
А другие, возможно, добавят к этому, что тут и вообще-то
проблемы никакой нет: можно так начинать, а можно эдак;
а как конкретно началось — тому причиной случайное
стечение обстоятельств.
Нет! План К. Маркса имеет принципиальное значение и
необходимый характер. Разобраться в этом — значит понять
одну существенную тонкость, имеющую для марксистской
революционной стратегии принципиальное значение.
Мы помним, К. Марксом было доказано, что только
интернациональное действие рабочего класса может обеспечить
ему победу над буржуазией, что вести эту
интернациональную борьбу рабочие могут лишь на национальной почве и что
в силу этого лозунгом борьбы должен быть лозунг:
национальным путем к решению единой интернациональной задачи.
Как видим, в марксистской революционной концепции
национальное подчинено интернациональному. В этом единстве
противоположностей интернациональное — ведущая, опреде-
75

ляющая сторона. Национальное есть лишь особенная форма
проявления интернационального, есть проявление
интернационального в условиях данной, конкретной страны. Поэтому
серьезная борьба с миром капиталистической эксплуатации
и должна иметь исходным (в качестве «клеточки», как любят
выражаться философы) интернациональное121.
Уже с самого начала национальные революционные
отряды, национальные пролетарские партии должны создаваться
как части интернационального целого, под углом зрения
интернациональных задач. В этом все дело! В этом смысл
марксовского плана!
Зафиксировав во «Временном Уставе Товарищества»
исключительной важности положение, — что «освобождение
труда — не местная и не национальная проблема, а социальная,
охватывающая все страны, в которых существует современное
общество, и что ее разрешение зависит от практического и
теоретического сотрудничества наиболее передовых стран»122,
К. Маркс практически показывал, что это значит.
Он придавал большое значение тому факту, что само
непосредственное возникновение Интернационала связано с
конкретными интернациональными акциями. С точки зрения
будущего международного рабочего движения К. Маркс считал
очень важным, что митинг в Сент-Мартинсхолле в Лондоне,
положивший начало Интернационалу, был посвящен
главным образом отношению европейского пролетариата к
польскому вопросу. Он с удовлетворением писал И. Вейдемейеру,
что в числе руководителей Товарищества «те самые люди,
которые устроили грандиозную встречу Гарибальди и
посредством колоссального митинга в Сент-Джемс-холле.., помешали
Пальмерстону начать войну против Соединенных Штатов,
что он собирался сделать» 123.
И в дальнейшем К. Маркс внимательно следил за тем,
чтобы руководители европейского пролетариата при решении
национальных вопросов не теряли нить интернациональных
задач. Так, он резко критиковал французских и бельгийских
социалистов, которые за частными задачами не видели более
широких. «Зачем, — говорили они, — теряться в далеких
перспективах, когда зло стучится в нашу собственную дверь?
Зачем сдерживать влияние русского правительства, когда
влияние прусского, австрийского, французского, английско-
121 Разумеется, речь не идет.о том, чтобы создавать
интернациональную организацию до возникновения рабочего движения — такая
организация будет мертворожденной. Развитие стихийной пролетарской борьбы
в различных странах есть необходимая предпосылка создания
международной организации. Интернационал предшествует не рабочему движению,
а национальным пролетарским партиям.
122 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 12.
123 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 31, стр. 362.
76

го правительств является не менее роковым?» 124. К. Маркс
же показал, что польско-русский вопрос есть не чужая, а
одна из их «собственных дверей», что «свобода в Европе не
может быть утверждена без независимости Польши» 125.
Когда желавшие вступить в Интернационал члены
русской секции в Женеве писали о том, что «императорское иго,
гнетущее Польшу, есть тормоз, одинаково препятствующий
политической и социальной свободе обоих народов —"как
русского, так и польского», К. Маркс отмечал недостаточность,
ограниченность такого интернационализма и указывал на
поистине общеевропейский характер названной проблемы и
общеевропейские задачи русских социалистов. «...Русский
насильственный захват Польши, — пишет он, — есть пагубная
опора и настоящая причина существования военного режима
в Германии, и вследствие того, на целом континенте.
Поэтому, работая над разбитием цепей Польши, русские
социалисты возлагают на себя высокую задачу, заключающуюся в том
уничтожении военного режима, которое существенно
необходимо как предварительное условие для общего освобождения
европейского пролетариата»126.
Огромным вкладом в теорию мировой революции явилась
разработка К. Марксом и Ф. Энгельсом вопроса об
отношении английского (и шире — европейского) пролетариата к
освободительной борьбе ирландского народа. Позиция
К. Маркса и Ф. Энгельса в ирландском вопросе, отмечал
В. И. Ленин, «дала величайший, доныне сохранивший
громадное практическое значение, образец того, как должен
относиться пролетариат угнетающих наций к национальным
движениям» 127.
Великой школой интернационализма была практическая
деятельность Международного Товарищества по
организации помощи — экономической, политической, моральной —
европейского пролетариата борющимся национальным
отрядам, забастовщикам, стачечникам, арестованным и их семьям
и т. п. Вершиной этой деятельности Интернационала была
всесторонняя поддержка Парижской коммуны.
Интернациональное начало имело немало и других
положительных, благоприятствующих революционному делу
моментов. Это была эффективная форма соединения усилий
немногочисленных в то время сторонников научного
социализма, позволявшая им выступать весомо и громко (а не
быть одиноко звучащими голосами в пестрой
национальной разноголосице), позволявшая оказывать сильное коллек-
124 См. Ф. Мерин г. Карл Маркс. История его жизни. М., Госполит-
издат, 1957, стр. 363.
125 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 204.
126 Там же, стр. 427.
127 В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 307.
77

тивное влияние на сочувствующих, на своих потенциальных
единомышленников, позволявшая резко сократить сроки
и увеличить эффективность обмена разносторонним опытом,
способствующая предупреждению многих возможных ошибок
и зигзагов в применении принципов научного социализма
к национальным условиям.
В этой многообразной и разносторонней
интернационалистской работе и складывался, и воспитывался, и закалялся
тот костяк марксистских руководителей, которые и должны
были выполнить важнейшую историческую задачу по
созданию национальных партий рабочего класса в рамках
мирового революционного единства, задачу, которую К. Маркс
намечал уже во «Временном Уставе Товарищества»; «...члены
Международного Товарищества должны, каждый в своей
стране, приложить все усилия для объединения разрозненных
рабочих обществ в нациодальные организации, представленные
национальными центральными органами»128.
Здесь важно подчеркнуть, что, имея за собой авторитет
Интернационала, его успехи в теоретической и практической
деятельности, марксисты разных стран получали возможность
оказывать более эффективное и целеустремленное влияние на
формирование национальных партий.
Разумеется, при выработке революционной теории
совершенно недостаточно в общем виде указать на
необходимость понимания национальных задач в свете
интернациональных. Надо было: 1) прежде всего подробно и всесторонне
выяснить само содержание этих интернациональных задач,
2) убедить теоретиков и практических руководителей рабочего
движения в истинности понимания этих задач научным
социализмом и 3) суметь вытеснить ненаучные теории и концепции,
имеющие хождение среди революционной рабочей армии, и
занять их место.
К началу 60-х годов первое из этих требований —
выработка общих, единых для всех интернациональных задач —
было К. Марксом выполнено.
Но позвольте. «Общие, единые для всех задачи!» Ведь это
же солдатчина, стеснение свободы поиска, попытка постричь
всех под одну гребенку, закричали вскоре бакунисты, положив
начало цепочке традиционных обвинений, предъявляемых
марксистам и по сей день. Ну, что же, давайте разберемся.
Да, к сожалению были и есть люди, называющие себя
марксистами, которые стремятся добиться именно такого,
казарменного, «единства»: следования всех по предписанному
«сверху» маршруту, точного копирования «верховного» опыта
и следования строго затылок в затылок и след в след. О таком
128 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 14
78

единстве мечтал, например, «марксист» Троцкий
(«бюрократическим централизмом» называл его стратегию В. И. Ленин),
такого «единства» жаждет «марксист-ленинец» Мао Цзе-дун.
Но разве эти люди на самом деле марксисты? Разве их
концепция — марксизм? Тактика Мао напоминает, скорее,
тактику бакунистов, много разглагольствовавших о народном
почине, инициативе, но вместе с тем полагавших, что для
«победы» «необходимо, чтобы среди народной анархии, которая
составит самую жизнь и всю энергию революции, единство
революционной мысли и действия нашло свое воплощение в
некоем органе. Этим органом должно быть тайное и
всемирное объединение интернациональных братьев». Причем число
лиц, входящих в это тайное братство, «не должно... быть
чрезмерно велико... Двух-трех сотен революционеров
(«серьезно и крепко сплоченных») будет достаточно для
организации самой большой страны» 129.
Картина нарисована вполне определенная: «свободно»
действующий народ (свободный от «авторитетного» влияния на
него научного социализма) и стоящая над ним тайная,
крепко сплоченная группа лиц, по своему усмотрению
распоряжающаяся его волей. Все это мы увидели сто лет спустя —
уже не на бумаге, а на площадях Пекина в период
небезызвестной «культурной революции». Только причем здесь
марксизм? На каком основании на марксизм взваливается
подчас ответственность за деяния маоизма, троцкизма и им
подобных, ничего общего, кроме украденной марксистской
вывески, с марксизмом не имеющих. А мало ли какой флаг
нацепят на свою мачту пираты! Надо искоренять пиратство,
а не страну, откуда похищен флаг.
Правда, на это возражают, и не без претензии на
глубокомыслие, что, мол, стало быть, есть в марксизме нечто'та-
кое, что дает возможность использовать его в «нехороших»
целях. Не может же не быть вообще никакой связи между
идеями марксизма и маоистской практикой. Да, конечно,
связь есть, но совсем не та, на которую нам намекают.
Несомненно, связь между пиратскими замыслами и флагом
страны, вывешиваемым на мачту разбойничьего брига,
существует: она в том, что поднимается флаг той страны,
которая'вызывает у всех честных людей наибольшее доверие,
страны, наиболее далекой от пиратства.
Марксизм одинаково далек как от «бюрократического
централизма», так и от анархистской децентрализации.
Лозунг марксизма — демократический централизм,
органически сочетающий в себе единство целей и замысла, общих
принципов движения и, в рамках этого единства, разнообразие пу-
129 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 341.
79

тей, ведущих к общей цели 13°. Его лозунг — единство,
создаваемое и укрепляемое не внешним подобием, а
разнообразием. Конечно, при таком верном понимании задач возможны
на практике перекосы в сторону либо чересчур жесткого
сужения этих «общих рамок», либо такого их расширения, что
от единства ничего и не останется.
Что же, ни одна прекрасная идея, как известно, не в
состоянии быть настолько прекрасной, чтобы ее нельзя было
довести до абсурда. Истинность принципа не гарантирует
правильности его применения. Но это уже следующий вопрос.
Пока же мы ведем речь именно о принципе — в той нехитрой
уверенности, что хороший принцип лучше плохого и что
гораздо больше шансов на успех может дать следование
верному принципу, чем следование неверному. Только и всего!
Итак, марксизм начинает с общего корня, лишь затем
переходя к разнообразию стволов, ветвей и листьев. В
указании на этот «общий корень» был, в частности, смысл
борьбы марксиста Г. В. Плеханова с народниками,
начинавшими прямо со своеобразия. (Правда, Г. В. Плеханову не
удалось в дальнейшем в пределах этого единства развить
идеи своеобразия русского общественного и революционного
развития. Но этот недостаток обнаружился позднее, на рубеже
XIX—XX вв., а в 80-е годы плехановский анализ открывался с
самой сильной своей стороны 131.)
Ошибку народников повторяют и некоторые современные,
желающие быть социалистическими, теоретики, также сразу
начинающие с идей своеобразия. (И им вовсе не может
служить оправданием тот факт, что их позиция есть-де реакция
на крайности троцкизма, маоизма и т. п. От этого ошибка не
перестает быть ошибкой.)
Итак, марксизм начинается с общего, с выработки общих
целей и принципов движения, с определения центрального
противоречия эпохи, обусловливающего все остальные. Все
это к началу 60-х годов XIX в. было подробно разработано
К. Марксом. Было доказано, что центральный конфликт
эпохи — это противоречие наемного труда и капитала,
рабочего класса и класса капиталистов, что разрешение этого
противоречия, цель борьбы — в «уничтожении классов».
Намечены общие принципы борьбы: организация рабочего
класса в международном и национальном масштабах,
формирование политических партий пролетариата, соединение экономи-
130 «...Мы никогда не утверждали, — говорил К. Маркс на митинге,
посвященном окончанию Гаагского конгресса, — что добиваться этой цели
(захвата политической власти рабочим классом и установления «новой
организации труда». — Г. В.) надо повсюду одинаковыми средствами»
(К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 154).
131 Подробнее об этом см. Г. Г. Водолазов. От Чернышевского к
Плеханову. Изд-во МГУ, 1969, стр. 198—200.
80

ческой борьбы с политической, завершающейся революцией
и созданием диктатуры пролетариата.
Только признавая эти общие принципы, можно ставить
вопрос о разнообразных формах их реализации в тех или
других условиях. Эти-то принципы и надо было в первую
очередь донести до широких масс, в духе этих принципов и
надо было воспитывать революционеров, руководителей
пролетарского движения.
3) СОЕДИНЕНИЕ НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
С РАБОЧИМ ДВИЖЕНИЕМ КАК ВСЕМИРНЫЙ ПРОЦЕСС
(ТЕОРИЯ, ПРАКТИКА И ИСТОРИЧЕСКИЕ УРОКИ)
а) Не только практическая проблема
Ранее мы наблюдали, как развивается теория под
влиянием исторических событий. Теперь же мы рассмотрим
ступеньку за ступенькой и другую сторону процесса, сближение,
а затем и слияние научного социализма с рабочим
движением. Не надо, впрочем, думать, что речь пойдет о чисто
прикладной, сугубо практической стороне дела. Нет. Ведь пути,
формы, методы, принципы соединения революционной
идеологии с рабочим движением — это тоже часть теории. И
разве не обогащается, не развивается теория, становясь
программой массового действия?
Центральным, стержневым вопросом общей программы,
постепенное развертывание которого будет объектом
особенно пристального нашего внимания, был вопрос о соединении
экономической и политической борьбы. Стержневым он был
потому, что, с одной стороны, к нему стягивались
практически все важнейшие проблемы теории социального развития
(о сущности и структуре общественно-экономической
формации, о соотношении базиса и надстройки, о содержании
и целях классовой борьбы и т. д.), а с другой стороны, это
был насущный, в высшей степени практический вопрос.
б) Стратегия начала (общие принципы)
С чего же следует начинать работу по завоеванию масс,
по вытеснению широко распространенных и получивших
устойчивую форму едва ли не предрассудка ненаучных
концепций (прудонизма, лассальянства, тред-юнионизма,
бланкизма и т. п.)?
Казалось бы, все предельно ясно — с острой и
беспощадной критики этих концепций! Подготовить, скажем,
блестяще написанный манифест, в котором бы вещи «назывались
своими именами». Прямо так бы и начать: «Товарищи
рабочие! Социализм, который под влиянием прудонистов и лас-
81

сальянцев, исповедуете вы, с подлинным социализмом не
имеет ничего общего». И продолжая в таком духе, сказать о том,
что лжедрузья рабочего класса незаслуженно присвоили себе
великое знамя, что их учения объективно служат делу
затемнения сознания рабочих и сохранению мира эксплуатации и
униженного человеческого достоинства. И написав несколько
страниц в таком роде, закончить противопоставлением этим
лжетеориям теории истинного, научного социализма.
Да, такие манифесты обычно звучат звонко. Но звучат они
недолго, их звон быстро угасает, ибо долго звучит лишь тот
звук, который вызывает отзвук в сердцах и умах тысяч
людей. А какой отзвук могут найти положения, сваливающиеся,
как снег на голову, звучащие неожиданно и непривычно для
уха, воспитанного на, скажем, прудоновских догмах?
Задача в данном случае состоит не в том, чтобы просто,
не заботясь ни о чем другом, высказать теоретически
правильные суждения, а в умении донести правду до людей и убедить
их в том, что это — действительно, правда.
Французские просветители, будучи идеалистами, полагали,
что достаточно просто обнародовать истину, просто указать на
нее, чтобы за ней пошли люди. Марксистский материализм,
изучивший уроки французской революции (вкупе со многими
другими уроками), установил, что общественное сознание,
массовое сознание социальных групп- и классов развивается
не только и не главным образом под воздействием сугубо
идеологических влияний, но обусловливается — в главном и
решающем — условиями материальной жизни и деятельности
этих классов, их местом в системе социальных отношений.
И в своей пропаганде, в своей идеологической борьбе надо
учитывать этот обусловленный объективными факторами уровень
сознания того класса, к которому вы обращаетесь, учитывать
особенности его восприятия и его умонастроения.
Предрассудки, которыми заражен рабочий класс, — результат не
столько невежества (оно само—следствие), сколько
неразвитости социальных отношений и его самого как класса. Поэтому
предрассудки эти и не могут быть преодолены сразу,
немедленно, какой бы страстный и безупречный по логике манифест
вы ни написали.
Вот почему в условиях 60-х годов XIX в. основоположники
научного социализма избирают другой путь, другую
стратегию, имеющую для подобных ситуаций не только конкретно-
историческое, но всеобщее, принципиальное значение.
Интернационал, писал Ф. Энгельс, не мог «сразу
провозгласить принципы, изложенные в «Манифесте» (1848 г.—Г. В.).
Программа Интернационала должна была быть достаточно
широка для того, чтобы оказаться приемлемой и для
английских тред-юнионов, и для последователей Прудона во Франции,
82

Бельгии, Италии и Испании, и для лассальянцев в
Германии» 132.
Таково, стало быть, начало: широкая программа,
учитывающая уровень развития^ классового сознания, в том числе
и его предрассудки. При этом речь вовсе не идет о
необходимости льстить этим предрассудкам, подлаживаться под них.
Марксизм одинаково резко выступает против двух
крайностей — субъективистского стремления читать истории свои
гневные нотации и пассивного следования в хвосте стихийно
совершающихся событий. В данном случае марксисты видят
свою задачу в том, чтобы понять, почему рабочее движение
имеет такой, а не иной характер, почему оно заражено
такими-то предрассудками и каковы эффективные, исходящие из-
объективных условий пути быстрейшего их преодоления.
Самый же эффективный путь, на который возлагали
надежды К. Маркс и Ф. Энгельс, — это процесс реальной
борьбы, который бы умело освещался и в пределах исторически
возможного направлялся теорией научного социализма. Об
этом ясно говорит Ф. Энгельс: «Маркс, написавший эту
программу (Интернационала. — Г. В.) так, что она должна была
удовлетворить все эти партии, всецело полагался на
интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было
явиться неизбежным плодом совместных действий и
взаимного обмена мнениями» ,33. Важно быть рядом, вместе с рабочим
классом и в часы поражений и в часы побед — и тогда, когда
он, следуя своим предрассудкам, терпит неудачу и когда,
преодолевая их, добивается успехов, — чтобы постоянно
помогать ему извлекать уроки из поражений и осмысливать плоды
побед.
Вот почему в марксовской стратегии сотрудничества с
другими партиями, этом прообразе единого фронта, нет никакой
хитрости и коварства, в чем подчас пытаются упрекнуть его
«марксоеды». Для К. Маркса реальные успехи реального
движения— главный критерий эффективности революционной
деятельности. Каждый шаг реального движения важнее
дюжины программ, любил повторять К. Маркс. Этот афоризм
нередко трактуют в каком-то условном, переносном смысле,
полагая, что прямое толкование невыгодно для теории.
Однако в действительности тут никакого принижения роли теории
нет. Этот афоризм вообще не ставит целью указать место и
значение теории в классовой борьбе, и он вполне совместим
с признанием громадной роли теории, программ в
революционном движении. В нем применительно к революционной
практике выражена всего-навсего лишь та старая и важнейшая
истина марксизма, что главным критерием верности и эффек-
132 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 365.
133 Там же.
8,1

тпвности наших теоретических усилий является практика. Это
означает, что успехами практики, успехами рабочего
движения и надо мерить теорию, что революционная практика есть
источник революционной теории, ее цель, сфера приложения
и критерий истинности. Такое понимание дела имеет далеко
идущие следствия. Оно является не только источником
огромной практической силы марксистской теории, но и — что
особенно важно отметить — выражением ее в высшей
степени демократического характера: она не навязывается
большинству «сверху», не «насаждается» административно, она,
проникая в рабочее движение, с пониманием относится к его
исторически обусловленным слабостям, она упорно работает
над его просвещением и терпеливо ждет результата, зная, что
только в практической борьбе может происходить рост
классового сознания.
Демократизм марксизма и состоит в заботе о развитии
классовой борьбы пролетариата. С заботой об этом связано
и стремление марксистов к укреплению единства рабочего
класса. «Самая большая трудность — писал Ф. Энгельс,--
заключается в том.., чтобы расхождения мнений... не
нарушили единства и устойчивости Товарищества» 134.
Реальные успехи массового рабочего движения — на этой
основе честно и искренне сотрудничают марксисты с
представителями других партий. Цель марксистов вовсе не состоит в
том, чтобы правдами и неправдами, оттеснив других,
выдвинуть себя на авансцену истории. Их цель — помочь рабочему
классу занять эту законно принадлежащую ему авансцену,
и «только»! Не их «вина», что по мере развития
революционного движения все более широкие слои рабочего класса видят
именно в марксизме свою программу действий. И стоит ли
другим, теряющим авторитет течениям гневаться на марксизм,
по существу, за то, что он более точно и глубоко выражает
исторические закономерности. Стоит ли обижаться на
марксистов, если они отказываются поддерживать авторитет
бывших своих союзников, которые потеряли доверие большинства
класса. Марксистам (разумеется, подлинным, настоящим
марксистам, а не гримирующимся под них оппортунистам —
от Каутского до Мао) незачем в борьбе прибегать к неправде.
Они в состоянии побеждать правдой. И ведя дискуссии в
рамках единого фронта, они остаются до конца
последовательными демократами, призывая все группы и партии, отбросив
сектантское честолюбие, признавать в качестве высшего судьи
и высшего критерия отношение к их деятельности класса,
который они стремятся представлять, т. е. рабочего класса.
Итак, суметь органически войти в рабочее движение и,
пустившись во все тяжкие, вместе с рабочим классом проде-
134 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 33, стр. 220.
84

лывать весь путь развития, с его успехами и неудачами, со
спусками и подъемами — это важнейшее требование
марксистской революционной стратегии. Но это лишь начало ее, ибо
сразу же возникает вопрос: а не закончится ли такое
присоединение к рабочему движению, развивающемуся под знаком
не вполне научных концепций ассимиляцией нового, еще
недостаточно массового, недостаточно пока влиятельного
течения? Не потащат ли эти господствующие концепции в свою
сторону новое течение? И не получится ли вследствие этого
вместо ослабления усиление неверных концепций?
Несомненно, такая опасность в подобных ситуациях
существует, и она весьма реальна. К. Маркс на практике
показал, как преодолевается эта опасность, каковы те
принципы, методы и формы, используя которые новому течению
удается не только сохранить свою самостоятельность, но и
добиваться расширяющегося и увеличивающегося влияния на все
движение. К этой стороне деятельности К. Маркса в
Интернационале следует присмотреться пристальнее. Значение ее для
современности огромно.
в) Своеобразие первых программных документов.
Широкая, «мягкая» программа и «жесткие» опорные пункты
марксизма в ней
Быть сильным по существу, мягким
по форме!135
К. Маркс
К. Маркс, ознакомившись с проектами Устава и
Программы Интернационала, подготовленными и одобренными мадзи-
нистами, оуэнистами, тред-юнионистами, прудонистами и
.проч., увидел, что «нет никакой возможности сделать
что-нибудь из этой чепухи». И он пишет свой проект. Устава,
с которого и начинается в рамках Интернационала борьба
К. Маркса за европейское рабочее движение. «Было очень
трудно сделать так, — сообщал об этой своей работе К. Маркс
Ф. Энгельсу, — чтобы наши взгляды были выражены в форме,
которая делала бы их приемлемыми для современного уровня
рабочего движения» 136.
В чем же объективная трудность задачи? Если изложить
цели и задачи Интернационала так, как хотели бы различные
группы, и в полном соответствии с существующим уровнем
движения, то это и была бы как раз та чепуха, о которой писал
К. Маркс. «Мы» бы присоединились к движению и тем
приобрели бы дополнительный общественный вес, но «мы» бы
перестали быть марксистами, потеряли себя. Если составить
135 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31, стр. 13.
136 Там же, стр. 12, 13.
85

Устав так, как только «мы» считаем нужным, то, сохранив
свое лицо, «мы» потеряем союзников, являющихся на данный
день — что подчеркивали К. Маркс и Ф. Энгельс —
«действительными силами» в рабочем движении, «которые, по
крайней мере, представляют свой класс» 137.
Значит, надо писать программные документы так, чтобы
они были для других группировок одновременно приемлемы
и неприемлемы, такими, чтобы они в определенной степени
учитывали специфические позиции групп и в то же время
чтобы невозможно было использовать их в целях, не имеющих
ничего общего с научным социализмом.
Изучение истории подготовки К. Марксом программных
документов помогает понять способы разрешения этой
трудности. Во-первых, необходимо акцентированно, заметно, на
видном, что называется, месте сформулировать самые общие
цели боръбы. В силу своего общего, абстрактного (и потому
более или менее расплывчатого характера) они смогут
удовлетворить всех. При формулировке этих общих целей
допустимо в определенных пределах использовать лексику и
специфические терминологические обороты, которые являются
как бы паролем различных течений, способом распознания
единоверцев. Вместе с тем эти выдвигаемые поначалу на
первый план и служащие основой сотрудничества положения в
действительности являются лишь фоном. А главное
содержание складывается из совокупности вносимых в Устав и
«Манифест» ряда, так сказать, опорных пунктов научного
мировоззрения, которые, присутствуя во введениях, преамбулах,
заключениях и т. п., выполняют задачу нейтрализации «кусочков»,
взятых у других учений, и прояснения расплывчато
сформулированных целей таким образом, что исключается возможность
их другого толкования, кроме как в духе научного,
марксистского социализма.
Вот как это практически делается. Перед нами первый,
один из важнейших пунктов написанного К. Марксом Устава,
формулирующий цели Интернационала:
«1. Настоящее Товарищество основано для того, чтобы
служить центром сношений и сотрудничества между рабочими
обществами, существующими в различных странах й
преследующими одинаковую цель, а именно — защиту, развитие и
полное освобождение рабочего класса» 138.
Какая из существующих фракций рабочего движения
откажется присоединиться к этому! Ведь общая цель их всех
на самом деле такова: защита, развитие и полное
освобождение рабочего класса. И потому пункт этот принимается
учредителями единогласно.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31, стр. 8, 15
К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 13.
86

Хорошо, скажут нам, но какой смысл в такой
формулировке целей, если абстрактный тезис о «полном освобождении»
можно толковать на тысячу ладов. Нет, оказывается, Устав
составлен так; что толкование возможно только одно.
Обратимся к другому месту Устава — к одному из положений его
вводной части, где, по существу, и разъясняется, что значит
«полное освобождение рабочего класса». Внимательно
прочтем его: «...освобождение рабочего класса должно быть
завоевано самим рабочим классом», «борьба за освобождение
рабочего класса означает борьбу не за классовые привилегии
и монополии, а за равные права и обязанности», — и здесь
пока еще все в пределах общеприемлемого: фразу о борьбе
«за равные права и обязанности», по свидетельству самого
Маркса, «можно встретить почти во всех демократических
манифестах за последние сто лет». А главное заключено в
последних словах цитируемого нами абзаца, где говорится,
что освобождение рабочего класса означает «уничтожение
всякого классового господства» («the abolition of all class
rule» — выражение, которое сам К. Маркс постоянно переводит
как «уничтожение классов» 139).
Это и есть «опорный пункт» марксизма в Уставе, пункт,
который не мог бы встретиться ни в одной другой, кроме
марксистской, программе и который делает абстрактный тезис о
«полном освобождении рабочего класса» ясным и предельно,
по-марксистски, конкретным.
И именно на этот «опорный пункт» Устава сошлется
потом К. Маркс, когда бакунисты захотят выступить под
знаменем Интернационала со своим вариантом понимания
тезиса о «полном освобождении» — с лозунгом «уравнение
классов». «Не уравнение классов — бессмыслица, на деле
неосуществимая,— напишет он, — а, наоборот, уничтожение
классов— вот подлинная тайна пролетарского движения,
являющаяся великой целью Международного Товарищества
Рабочих»140. И К. Маркс открывает здесь не -только тайну
пролетарского движения, но одновременно и тайну составленного
им Устава, указывая на не бросающуюся в глаза, но
определяющую все остальное фразу.
А вот как введен в Устав другой опорный пункт
марксизма, трактующий один из самых острых и дискуссионных
вопросов в борьбе различных течений — вопрос о соотношении
экономической и политической борьбы.
«...Экономическое освобождение рабочего
класса,—говорится во вводной части Устава, — есть, следов'ательно,
великая цель, которой всякое политическое движение должно быть
подчинено как средство» М1. Прочитаем еще раз это положе-
139 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 16, стр. 12. 408.
140 Там же, стр. 364.
141 Там же, стр. 12.
87

ние. Что остается в памяти? Прежде всего—мысль о
подчиненности политического аспекта борьбы экономическому.
Такая мысль приемлема для прудонистов, тред-юнионистов
и прочих, видевших в экономической борьбе главную задачу
рабочих. Но если более внимательно вчитаться в
вышеприведенное положение Устава, то мы заметим, что основная
смысловая нагрузка падет на два последних слова — «как
средство». Эти два слова становятся преградой для прудонизма и
выступают в качестве опорного пункта марксистской позиции.
В самом деле, эти два слова указывают, что политическое
движение не просто «подчинено» экономическому (в качестве
маловажного и второстепенного момента), а подчинено ему
«как средство», т. е. политическая борьба является
необходимым средством для достижения экономических целей.
Иначе говоря, без политической борьбы экономическая цель
достигнута быть не может — таково действительное содержание
пункта Устава, и это вполне марксистское содержание.
На решающее значение этого «как средство» указал
впоследствии сам К. Маркс, раскрывший, таким образом, еще
одну «тайну» Устава. Причем раскрытие это произошло при
весьма любопытных обстоятельствах. К. Маркс, отзываясь о
сделанном прудонистами французском переводе Устава,
указал на имеющиеся в нем искажения оригинала. При переводе
оказались выброшенными как раз названные нами опорные
пункты марксизма в Уставе, опущенным оказалось и
требование «уничтожение классов» и это «как средство»; в итоге
получился более приемлемый для прудонистов вариант
Устава, что и вызвало решительный протест К. Маркса 142. Само
это усечение формулировок Устава прудонистами весьма
показательно. Оно свидетельствует, что прудонисты хотя и не
видели далеко идущих последствий марксистских опорных
формулировок (иначе бы они не проголосовали за Устав,
который благодаря этим формулировкам имеет, несомненно,
антипрудонистский характер), но чувствовали, что
формулировки эти как-то не вполне укладываются в ложе их идей. Это и
было следствием реализации требования быть приемлемым и
неприемлемым для представителей других течений. При
беседах с К. Марксом, при чтении написанных им документов
этих представителей не покидало чувство: и то, и не вполне
то, что-то мешает им полностью принять предлагаемое
К. Марксом. Они требуют добавить в Устав свое, родное,
кровное, чтобы заглушить это чувство. К. Маркс добавляет,
но как-то так, что документ не становится от этого более
прудонистским или лассальянским. «Меня... обязали во
введении к «Уставу», — напишет он об этой истории Ф. Энгельсу,—
вставить две фразы об «обязанностях» и «праве», ditto об
142 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 408.
88

«истинности, нравственности и справедливости», но они
вставлены таким образом, что это не может принести никакого
вреда» 143.
Прудонисты попытались «схитрить» при переводе, но были
пойманы за руку К. Марксом. Правда, в связи с этим
возникает один вопрос: почему К. Маркс разоблачил их не в 1864 г.
(сразу, как вышел перевод), а лишь в 1870? Да потому, что
это означало бы открыть «тайну» Устава раньше, чем это
позволяли обстоятельства. Это значило бы указать на пункты
решающего расхождения марксизма с другими течениями и
тем самым развязать несвоевременную полемику, грозящую
расколом движения. «Требуется время, — писал К. Маркс в
1864 г., — пока вновь пробудившееся движение сделает
возможной прежнюю смелость речи» ш.
Это время наступало. Усиление к началу 70-х годов
рабочего движения делало необходимым конкретизировать многие
вопросы, изложенные прежде в чересчур общей, абстрактной
форме. А конкретизация, естественно, не могла не вызвать
острую идейную борьбу между различными течениями,
входившими в Интернационал. Это отлично понимали
основоположники научного социализма. «Лишь только вопросы будут
немного уточнены», — писал Ф. Энгельс еще в 1864 г.,
«Товарищество очень скоро расколется на
теоретически-буржуазные и теоретически-пролетарские элементы» I45. А такой
раскол в первый период существования Интернационала нанес
бы ущерб рабочему движению, потому на некоторый срок
и откладывалось излишнее уточнение некоторых вопросов.
Практика показала правильность этого курса. «Где были бы
мы теперь, — писал Ф. Энгельс много лет спустя, с законной
гордостью отмечая рост европейского революционного
движения,— если бы в период от 1861 до 1873 г. настаивали на том,
чтобы сотрудничать только с теми, кто открыто принимал
нашу платформу» 146.
К началу 70-х годов рабочее движение значительно
усилилось: разрозненная борьба отдельных групп и отрядов все
больше становится организованной общенациональной и
общеевропейской борьбой. Новый уровень рабочего движения
делал необходимыми уточнение, конкретизацию прежде
довольно абстрактных требований — даже под угрозой разрыва
с бакунистами и прудонистами. Теперь их позиция все
больше превращалась из стимулятора революционного процесса
в его тормоз.
143 К. Ma р кс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31, стр. 13.
144 Там же.
145 Там же, стр. 15.
!46 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 36, стр. 504—505.
89

г) От «широких» программ к «узким», строго марксистским,
программам. Завоевание революционного авангарда
1. ВПЕРЕДИ ДРУГИХ —И В ПОНИМАНИИ КОНЕЧНЫХ ЦЕЛЕЙ
И В БОРЬБЕ ЗА БЛИЖАЙШИЕ ЗАДАЧИ
Программные документы вообще, и в особенности первые
программные документы, закладывающие основу будущей
борьбы, имеют такое огромное значение для революционного
дела, что при их составлении нужна особенная точность
выражений, особая продуманность каждого слова. Здесь как
нигде вредна поспешность, ибо неправильное начало может
испортить все дело. Трудно будет потом исправить криво
заложенный фундамент. Политический деятель, революционер,
партия, спешащие поскорее включиться в существующее
революционное движение и начинающие с недостаточно
продуманных, недостаточно принципиальных заявлений, не смогут
в будущем рассчитывать на серьезную поддержку класса.
Вот почему с такой тщательностью, заглядывая далеко
вперед, ориентируясь не на сиюминутные нужды движения, а
на его всемирно-исторические задачи, вырабатывали классики
марксизма свои программы.
Их программы поэтому обладали удивительным
свойством— развиваться, не изменяясь. Мы уже видели, как это
происходит. Да, в них не меняется ни слова, но положения,
которые поначалу были в тени, в глубине и прошли для
многих почти что незамеченными и непонятными, вдруг выходят
на первый план, становятся громко звучащими, главными й
решающими. Их «увидели», потому что научились глубже
смотреть и видеть не только то, что лежит на поверхности.
А эта способность более зоркого видения пришла не сама
собой — она взращена и развита под воздействием роста
направляемого марксистами рабочего движения, под влиянием
огромной идеологической работы, проводимой сторонниками
научного социализма.
Вслед за умело составленными программными
документами и встает задача: привести людей к пониманию значимости
«опорных пунктов» Устава и Манифеста, к раскрытию
богатства стоящего за этими пунктами содержания. Опыт
политической и идеологической борьбы К. Маркса раскрывает нам
основные принципы решения такой задачи.
Для этого, во-первых, нужно связать выдвинутые в
программах принципы с системой конкретных требований. Если
революционер умеет изрекать лишь всеобщие истины,
раскрывать лишь конечные цели движения, т. е. если он умеет
мыслить лишь «глобально» и не в состоянии указать людям
конкретные, ясные и понятные им сегодня цели борьбы, то он
«революционер» лишь в своем воображении. Наличие плана-
90

минимума — неотъемлемая черта марксистской стратегии.
К. Маркс умел мастерски формулировать не только дальние,
по п ближние цели.
Так, перед Женевским конгрессом Интернационала им
была составлена «Инструкция делегатам Временного
Центрального Совета,по отдельным вопросам». К. Маркс
«ограничил ее намеренно такими пунктами, на которые рабочим
можно непосредственно согласиться и действовать совместно и
которые дают потребностям классовой борьбы и организации
рабочих в класс непосредственный материал и толчок»147.
Это —образцовая программа-минимум. «Главнейшие
очередные требования международного пролетариата, — отмечал
впоследствии Франц Меринг, — сформулированы на
нескольких страницах столь основательно и наглядно, как
никогда»148.
Но в отличие от прудонистов марксисты не
преувеличивают значение борьбы за программу-минимум.
Революционной борьба за эти ближайшие цели становится
только тогда, когда она увязывается с борьбой за «дальние»,
главные цели пролетарского движения. Борьба за «минимум»
имеет значение лишь как средство просвещения класса. И
завоевания в этой борьбе марксисты рассматривают не как
условия обеспеченного и спокойного существования
угнетенных, а лишь как более выгодные условия дальнейшей борьбы.
В соединении экономической борьбы за ближайшие
требования с политической борьбой, которая одна только и
может сделать экономические 'завоевания прочными и которая
одна только и может привести рабочий класс к
действительной победе над старым миром, видел К. Маркс одну из
центральных задач пролетарского движения и он терпеливо
разъяснял это руководителям европейского рабочего класса в
своих блистательных теоретических лекциях на заседаниях
Генерального Совета, он выносил эти вопросы на обсуждение
конгрессов Интернационала, собиравших довольно широкий
контингент представителей европейского пролетариата, под
этим углом зрения он помогал осмысливать опыт практической
борьбы, все более решительно выступая против противников
политического действия — прудонистов в первую очередь.
К. Маркс не уступал инициативы ни в экономической
борьбе— прудонистам, ни в политической — бланкистам. Он учил
правильному сочетанию этих форм борьбы, он учил искусству
борьбы с оппортунистскими течениями. Эти преподанные
К. Марксом уроки весьма поучительны.
Так, прудонистам он дал решающий бой по двум
вопросам— о необходимости ограничения рабочего дня 8 часами
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 31, стр. 443.
Ф. Мерин г. Карл Маркс. История его жизни, стр. 375.
91

и о повышении заработной платы. Требования ясные,
понятные и близкие каждому рабочему.
И вот выясняется, что прудонисты под влиянием своих
теорий, превратно раскрывающих механизм
капиталистического производства, выступают против обоих требований. (Ну,
например, потому, что повышение зарплаты, по их мнению,
ничего не даст, ибо повлечет за собой соответствующее
повышение капиталистами цен на продукты, и тому подобная
аргументация, подвергшаяся уничтожающей критике в
упомянутых выше докладах К. Маркса.)
Отстояв эти требования, доказав их целесообразность и
необходимость, К. Маркс поверг прудонистов на их же
собственной территории — на защите ближайших требований.
Поучительно здесь то, что К. Маркс доказал, что беда
прудонистов даже не только в том, что они заботятся о ближайших
задачах, забывая о дальних, но что по-прудонистски и
ближние цели недостижимы и что, стоя на прудонистской позиции,
невозможно последовательно выступать за важнейшие
насущные интересы трудящихся. Т. е. оказывается в итоге, что
несовершенной является даже их программа
собственно-экономической борьбы — предмет гордости прудонистов.
К. Маркс перехватывал у прудонистов инициативу в очень
важной области борьбы. Становилось ясно, что марксизм и
в области насущных, экономических требований ближе к
рабочему классу, вернее отражает его интересы, нежели
прудонизм. Вот почему К. Маркс в-одном из писем с такой
гордостью писал о совпадении требований, вытекающих из теории
научного социализма и выставляемых самими рабочими:
«Большую радость доставил мне происходивший
одновременно (с Женевским конгрессом.—Г. В.) американский рабочий
съезд в Балтиморе. Лозунгом служила там организация для
борьбы против капитала, и, удивительное дело, большинство
выработанных мной для Женевы требований было точно так
же выдвинуто и там благодаря верному инстинкту
рабочих» 149.
2. РОСТ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ. ПРЕВРАЩЕНИЕ
«ОПОРНЫХ ПУНКТОВ» МАРКСИЗМА В ЦЕНТРАЛЬНЫЕ '
РАЗДЕЛЫ ПРОГРАММ
Победа К. Маркса над прудонистами, над их
территориями предрешала победу марксизма и на участке решающего
его расхождения с прудонизмом—в вопросе о значении
политической борьбы, ибо доказав, к примеру, необходимость
ограничения рабочего дня как «предварительного условия»,
«без которого все дальнейшие попытки улучшения положения
149 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сдч., т. 31, стр. 444.
92

рабочих и их освобождения обречены на неудачу» 15°, К.Маркс
далее доказал, что добиться этого можно лишь в
законодательном порядке, т. е. с помощью политических средств.
Женевский конгресс Интернационала (1866 г.) в своих
программных декларациях закрепил эту позицию К. Маркса,
указав на необходимость добиться законодательства об
охране труда. В письме Л. Кугельману (от 9 октября 1866 г.)
К. Маркс ясно давал понять, что решение это принято
вопреки сопротивлению и против прудонистов, которые
«презрительно относятся ко всякому революционному, то есть
вытекающему из самой классовой борьбы, действию, ко всякому
концентрированному, общественному движению, то есть
такому, которое может быть проведено также и политическими
средствами (как, например, законодательное сокращение
рабочего дня)» 151.
Едва намеченные в Манифесте и Уставе антипрудонистские
положения расширялись, получали права гражданства в тех
или других параграфах деклараций Женевского конгресса.
И в течение следующего после Женевского конгресса года
наступление на позиции прудонистов (а значит, и близких к
ним тред-юнионистов, а значит, и на позиции бланкистов,
абсолютизировавших другую сторону единства экономической
и политической борьбы) продолжалось, что и подготовило
следующий шаг. На -Лозаннском конгрессе (1867 г.), несмотря на
невиданную прежде активность прудонистов, было записано
уже не в связи с тем или другим конкретным вопросом, но в
общей форме, что борьба за социальное освобождение
рабочего класса неразрывно связана с его политической
активностью и что завоевание политической свободы является
первой и абсолютной необходимостью. «Этому постановлению, —
замечает Франц Меринг, — конгресс придавал настолько
большое значение, что решил повторять его каждый год» 152.
Так марксистам удалось завоевать на свою сторону
большинство представителей европейского рабочего класса по
одному из важнейших вопросов революционной стратегии:
превратить требование соединения экономической борьбы с
политической в стойкий лозунг международного пролетариата.
Вот почему К. Маркс имел полное право с удовлетворением
писать: «События движутся... с интригами прудонистов в
Париже, Мадзини в Италии, с завистливыми Оджером, Криме-
ром, Поттером в Лондоне, с Шульце-Деличем и
лассальянцами в Германии. Мы можем быть очень довольны»153.
Комментируя ситуацию, сложившуюся в 1868 г., Ф. Меринг
пишет: «... с третьим годом существования Интернационала
160 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 196.
151 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 31, стр. 443—444.
152 Ф. M е р и н г. Карл Маркс, стр. 412—413.
153 К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма. М., 1953, стр. 193.
93

закончился период его спокойного развития и наступило
время горячей борьбы» 154.
3. ОТ ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО «АБСТРАКТНОГО» ЕДИНСТВА
ЧЕРЕЗ ОСТРУЮ ИДЕОЛОГИЧЕСКУЮ БОРЬБУ ФРАКЦИЙ
К ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОМУ ЕДИНСТВУ НОВОГО,
БОЛЕЕ ВЫСОКОГО ТИПА
Почему же на смену относительному единству приходила
«горячая борьба?» Что изменилось? Изменились условия и
задачи борьбы, которую вел рабочий класс.
Прежде речь шла о пробуждении рабочего движения путем
втягивания рабочих в различные формы борьбы, и в
частности в борьбу экономическую. На этом этапе прудонисты, тред-
юнионисты и другие могли сыграть положительную роль.
«... Вновь пробуждающемуся рабочему движению, — писал
об этом периоде Ф. Энгельс, — единство и воздержание от
всякой внутренней полемики» были совершенно
необходимы 155.
Но вот пробужденное, значительно в результате
экономической борьбы окрепшее рабочее движение выходит на новый
уровень задач. Речь идет уже не об отдельных стачках и
забастовках на отдельных фабриках, в отдельных отраслях
и отдельных районах, а о борьбе национального масштаба.
Теперь необходимо уяснить смысл, цели и задачи этой
борьбы. И если их не прояснят марксисты, их «прояснят» в духе
своей доктрины прудонисты.
Рабочее движение вышло к развилке, от которой
марксистская и прудонистская дороги разбегаются в разные
стороны. Прояснить, конкретизировать задачи и остаться в одном
лагере с прудонистами оказывалось теперь невозможным.
Особенно ясно свидетельствовал об этом опыт Парижской
коммуны. «После Коммуны, поставившей в порядок дня
политическое действие рабочих, — говорил Ф. Энгельс, —
воздержание (от политики. — Г. В.) невозможно»156. И вот на
Лондонской конференции Интернационала (сентябрь 1871 г.)
принимается развернутая резолюция, которая так прямо и
называется — «О политическом действии рабочего класса». В
ней с предельной, с самой крайней определенностью
выражается марксистская позиция по главному вопросу
революционного движения:
«принимая во внимание:
что против объединенной власти имущих классов рабочий
класс может действовать как класс, только организовавшись
154 Ф. Мер инг. Карл Маркс, стр. 413.
155 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, стр. 537.
156 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 17, стр. 418.
94

в особую политическую партию, противостоящую всем старым
партиям, созданным имущими классами;
что эта организация рабочего класса в политическую
партию необходима для того, чтобы обеспечить победу
социальной революции и достижение ее конечной цели —
уничтожение классов;
что то объединение сил, которое уже достигнуто рабочим
классом в результате экономической борьбы, должно служить
ему также рычагом в его борьбе против политической власти
крупных землевладельцев и капиталистов, —
конференция напоминает членам Интернационала,
что в борьбе рабочего класса его экономическое движение
и политическое действие неразрывно связаны между собой»157.
Любопытно, что бакунистам и прудонистам показалось, что
резолюция эта решительно противоречит изложенным в
Уставе и Манифесте принципам Интернационала. Резолюция
«О политическом действии...», отмечал Ф. Энгельс,
«подверглась ожесточенным нападкам со стороны представителей
Юрской федерации, некоторых испанцев и большинства
итальянцев как якобы противоречащая принципам Интернационала».
Можно представить себе удивление прудонистов и
бакунистов, когда им было указано, что «утверждаемое ею,
(резолюцией.— Г. В.) является только разъяснением в том же самом
смысле, того, что всегда было официально принятой
политикой Товарищества» 158. И марксисты напомнили им
соответствующие места (те самые «опорные пункты» из Устава,
Манифеста, из решений Лозаннского конгресса и т. д.) 159. Весь
революционный мир увидел ту необыкновенную
последовательность, ту удивительную проницательность марксизма, то
ясное понимание им перспектив борьбы, которых даже в
отдаленной степени не было у его противников.
И не случайно поэтому Гаагский конгресс
Интернационала (сентябрь 1972 г.) был конгрессом торжества
марксистских идей. На нем «со всей ясностью» была провозглашена
«политическая программа Интернационала». И в Устав
Интернационала была включена статья 7а, резюмирующая
содержание упоминающейся выше резолюции Лондонской
конференции. «... Мы можем поздравить себя с тем, — говорил
К. Маркс на митинге в Амстердаме 8 сентября 1872 г., — что
эта резолюция Лондонской конференции теперь включена в
наш Устав». А поздравлять, действительно, было с чем: Устав
теперь не просто провозглашает необходимость ведения
политической борьбы, он «требует образования в каждой
стране самостоятельной партии рабочего класса» 160. Это требова-
157 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 17, стр. 427.
158 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 162, 199.
159 См. К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 17, стр. 426.
160 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 153, 163, 194.
95

ние и было итогом деятельности I Интернационала и его за-
вето-м на будущее. «I Интернационал, — писал В. И. Ленин,—
кончил свою историческую роль, уступив место неизмеримо
более крупного роста рабочему движению во всех странах
мира, именно эпохе роста его вширь, создания массовых
социалистических рабочих партий на базе отдельных
национальных государств» 1б1.
Однако это вовсе не означает, что международное
единство рабочего движения после Коммуны стало менее нужным.
Напротив, поражение парижских коммунаров ясно
свидетельствовало, что без поддержки мирового пролетариата ни один
из революционных отрядов не может рассчитывать на победу.
На это совершенно определенно указал К. Маркс:
«Революция должна быть солидарной, и этому учит нас великий опыт
Парижской коммуны, которая пала потому, что во всех
главных центрах, в Берлине, Мадриде и других, одновременно не
вспыхнуло великое революционное движение,
соответствующее высокому уровню борьбы парижского пролетариата» 162.
Да, задача была поставлена ясно: единый,
организованный в международном масштабе, натиск на капитал, взаимная
поддержка национальных революционных отрядов на
всемирной арене. Было ясно также, что пока рабочий класс в
различных странах не имеет единой организации с единой
научно-социалистической программой, пока он раздроблен на
отдельные группы и группки, реальная действенная
взаимопомощь на международной арене невозможна. Нужны
пролетарские политические партии, которые бы смогли в национальном
масштабе сцементировать рабочий класс.
Это то, что было несомненно. Было ясно также, что этим
несомненным дело не ограничивается. Там, вдали, уже
маячили следующие вопросы. А именно: предположим, что ъакие
сильные национальные партии, имеющие даже некоторый
доступ к тем или другим рычагам политической власти,
сложились,—какой конкретный характер могло бы иметь их
международное взаимодействие, как конкретно может быть
обеспечена действенная поддержка новой «Парижской Коммуне»?
В семидесятых годах не сложились еще условия, не было
еще данных для развернутого, конкретного решения этой
задачи. Было ясно, что решать эту задачу придется
следующему поколению революционеров, следующему Интернационалу,
который, несомненно, будет существенно отличаться от
первого. Следующий Интернационал, писал Ф. Энгельс в письме
к Ф. А. Зорге в сентябре 1874 г., уже не будет
сотрудничеством разношерстных фракций, «следующий Интернационал —
после того как произведения Маркса в течение ряда лет бу-
В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 50.
К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 155.
96

дут оказывать свое влияние—будет чисто коммунистическим
и провозгласит именно наши принципы» 163.
Да так оно и случилось: возникший в 1889 г. II
Интернационал с самого начала провозгласил чисто марксистские
принципы. И пока был жив Ф. Энгельс, он был на уровне этих
принципов. Однако после смерти Ф. Энгельса многое и многие
стали меняться. История лишний раз подтвердила слова
Н. Г. Чернышевского о том, что она не тротуар Невского
проспекта. II Интернационал потерпел крах именно потому, что
его лидеры не смогли — теоретически и практически — решить
завещанную еще I Интернационалом проблему
международного единства революционного движения. Они не поняли, в чем
суть интернационализма, что в этом плане дает новая,
империалистическая, эпоха. II Интернационал был разорван
шовинизмом и национализмом.
Но это был крах лишь II Интернационала, но не
марксизма, знамя которого подхватили ленинцы. Но об их борьбе с
социал-шовинизмом, об их борьбе за развитие
интернациональной сущности марксистской революционной теории речь
впереди.
Сейчас же нам хотелось бы остановиться еще на двух
важных моментах деятельности I Интернационала, которые
в полной мере будут учтены в ленинской концепции всемир-
ности социалистической революции и которые сохранили все
свое огромное значение для теории современного мирового
революционного процесса.
4. КЛАССОВАЯ БОРЬБА ПРОЛЕТАРИАТА
И МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЛИТИКА
Мы видели, какие трудности приходилось преодолевать
К. Марксу и руководимому им Интернационалу, чтобы
обеспечить единство мысли в пролетарской борьбе. Надо еще
добавить, что то были не только трудности преодоления
разногласий внутри рабочего движения, но и трудности, чинимые
буржуазными правительствами. Власти прекрасно понимали
опасность конденсирования революционной мысли. Они знали,
что для установления теоретического единства
революционерам необходимы встречи, обмен мнениями, взаимная критика,
регулярное и многостороннее общение; они понимали, что
если всему этому помешать, то отдельные революционные
ручейки пересохнут, так и не добежав один до другого, так и
не слившись в одну полноводную реку, отдельные догадки
и прозрения, и даже глубокие теоретические построения, не
соединившись с другими, не дополненные ими, постепенно
завянут и погибнут, не дав силы новым побегам, — и каждому
163 К. M а р к с и Ф.Энгельс. Соч., т. 33, стр. 538.
4 Г. Г. Водолазов
97

поколению борцов придется каждый раз начинать сначала: иг
не сложится тогда тот костяк революционных «офицеров»,,
который смог 5ы повести за собой классовую армию, не
вызреют те борцы, которые имеют ясные представления о
конечных целях движения, которые вобрали в себя уроки истории,
опыт прошлых революций, которые умеют не паниковать и не
ввязываться в неподготовленное сражение, но умеют
терпеливо ждать своего часа и ни мгновения не колебаться, когда этот
час пробьет, умеют служить революции—в горькие часы
исторического отлива движения и в светлые минуты прилива.
Да, все будет именно так, если правительствам удастся
помешать международному общению революционеров. И сильные
мира сего предпринимали огромные усилия, чтобы разобщить
революционную армию — и путем прямого, согласованного в
международном масштабе преследования революционеров и
с помощью тщательно с этой точки зрения продуманной
внешней политики.
Борьба за возможность общения была важной стороной
деятельности Интернационала. Опыт этой борьбы,
выкристаллизовавшийся в ряде важных теоретических формулировок
К. Маркса, поучителен.
Вначале — о борьбе с прямым преследованием
Интернационала и его сторонников.
Надо сказать, что мы мало и редко пишем о той атмосфе*
ре жесточайшего преследования, в которой вел свою работу
Интернационал, — очевидно, полагая, что это внешний,
дополнительный, второстепенный фактор. И потому после чтения
иных работ нередко создается впечатление, что все заботы
марксистов сосредоточивались исключительно на внутренней
борьбе в Интернационале, и что Интернационал развивался в-
обстановке этакой чуть ли не полной демократии в
европейских странах, а отсюда уже один шаг до вывода, что его опыт
организационной борьбы в условиях империалистической и
маоистской реакции XX века мало применим. Вообще это
чуть ли уже не правило — преувеличивать трудности борьбы
своего времени и преуменьшать трудности, имевшие место б-
прошлом.
А между тем, вот только несколько фактов, относящихся
к 1871 —1872 гг. Французский министр иностранных дел Жюль
Фавр рассылает ряду европейских правительств циркуляр, в
котором указывает на опасную деятельность Интернационала
и необходимость общеевропейской борьбы с ним. Подробный
план международной борьбы с Интернационалом, включающий
предложение об усилении уголовных законов и создании
международной ассоциации промышленников и капиталистов,
составляет австрийский канцлер Бейст. Развернутая система
мер против Интернационала была разработана в Германии
Бисмарком. Докладную записку о мероприятиях по борьбе
98

с Интернационалом составил по приказу Александра II
русский министр юстиции. Папа Пий IX призвал католиков
вести борьбу против членов Интернационала, а миланский
архиепископ в противовес Интернационалу даже учредил
«Международное товарищество католических рабочих».
Национальное собрание Франции в марте 1872 г. приняло закон,
объявлявший одну лишь принадлежность к Интернационалу
уголовным преступлением. И таких фактов множество 164.
Опыт борьбы Интернационала с этими жестокими и
непрекращающимися преследованиями заслуживает' самого
тщательного изучения — это великая школа для каждого
современного революционера.
Но эта тема требует особого и специального разговора, что
не входит в задачу данной работы. Здесь же мы только
отметим два принципиальных момента. В борьбе с международной
реакцией К. Маркс опирался, во-первых, на растущую мощь
и сознание рабочего класса, открыто, спокойно и твердо
разъясняя всему миру — и друзьям, и врагам: «Та почва, на
которой вырастает это Товарищество, есть само современное
общество. Это Товарищество не может быть искоренено,
сколько бы крови ни было пролито. Чтобы искоренить его,
правительства должны были бы искоренить деспотическое
господство капитала над трудом, то есть искоренить основу своего
■собственного паразитического существования» 165.
И во-вторых, К. Маркс не упускал случая апеллировать
к тем или другим демократическим принципам и законам,
формально провозглашавшимся самой буржуазией. Он умел
-использовать те урезанные демократические права, которые
были не просто «подарком» буржуазии, но завоевывались в
периоды революций при мощном народном натиске.
Соединение борьбы за расширение и использование демократических
прав с борьбой социалистической было важной стороной Мар-
-ксовой революционной стратегии.
Л теперь об отношении пролетариата к внешней политике
своих стран. Вопрос этот может показаться второстепенным,
а решение его — простым делом. Ведь это почти очевидно:
главное для пролетариата — борьба со своей буржуазией.
Поэтому его, вроде бы, должна интересовать лишь
внутренняя политика буржуазного правительства, а не его распри
или связи с другими правительствами. А если уж все-таки
решать этот «второстепенный» вопрос, то решение его
«очевидно»: лозунг пролетариата — «мир» (а если «война», то
лишь как вынужденная ответная мера, война
освободительная — с захватчиком, агрессором).
164 Подробнее о них см. А. Е. К о р о т е е в а. Гаагский конгресс I
Интернационала. В сб.: «Из истории борьбы Маркса и Энгельса за
пролетарскую партию». М., Госполитиздат, 1955.
165 К. M а р к с и Ф.Энгельс. Соч., т. 17, стр. 366.
4*
99

Да, такой ход рассуждений будет вполне естественным^
если стоять на точке зрения национально-ограниченного
характера социалистической революции. Если же исходить из
марксистской концепции всемирности революционного
процесса, то такие рассуждения будут в чем-то недостаточными, а
в чем-то и прямо ошибочными.
Да, лозунг марксизма — «мир», но тут не ухватывается
своеобразие, специфика именно марксистской позиции. «Мир»
был пожеланием и прудонистов, и тред-юнионистов, и многих
течений мелкобуржуазной демократии и филантропии. Для
понимания сущности марксистской позиции важен тот общий
контекст социалистических требований, в котором
фигурирует данный лозунг.
Уяснить этот контекст нам поможет Учредительный
Манифест Интернационала. «Если освобождение рабочего
класса,— говорится там, — требует братского сотрудничества
рабочих («разных стран», как добавлено в немецком тексте. —
Г. В.), то как же они могут выполнить эту великую задачу
при наличии внешней политики, которая, преследуя
преступные цели, играет на национальных предрассудках и в
грабительских войнах проливает кровь и расточает богатство
народа?»
Это — вопрос. Но в нем в свернутом виде содержится и ряд
ответов на интересующие нас вопросы. Так, здесь ясно
указывается на тесную, органическую связь проблем внешней
политики буржуазных правительств с проблемами классовой
борьбы пролетариата. Важно здесь то, что эта внешняя политика
рассматривается не просто как безнравственная, как
противоречащая неким астрактным идеалам (с этой точки зрения
се и прудонисты критиковали), а как фактор, препятствующий
классовой борьбе пролетариата, революционно-социалистиче*
скому движению. Это главное. Действительно, шовинизм,
национализм, вражда между народами — это выражение и
следствие буржуазности, неотъемлемая черта эксплуататорских
режимов, исповедующих право сильного — право делить мир
и его богатства по экономической, политической и военной
силе. Выступая за демократизацию внешней политики,
пролетариат и выступает непосредственно против буржуазных
принципов, буржуазных производственных отношений.
И другая сторона дела. Гегемонистская,
националистическая внешняя политика способствует укреплению мира
эксплуатации не только увеличением, так сказать, «суммы
угнетения» на земном шаре, но и разъединением национальных
отрядов рабочего класса. Это отчуждение наций друг от друга,
будучи объективным результатом деятельности буржуазии,
поддерживается ею и вполне сознательно. Буржуазия и
обслуживающая ее бюрократия умеют поддерживать
внешнеполитическое напряжение и там, где оно не диктуется даже их
100

непосредственными экономическими и политическими
интересами. Войны или демонстрации силы «устраиваются» нередко
ие столько для того, чтобы подавить иностранных
конкурентов и захватить новые рынки, сколько для того, чтобы
раздавить авангард революционного класса в своей собственной
стране, чтобы ослабить международную солидарность
угнетенных. Это сознательно и последовательно проводимая
антиреволюционная (и даже прямо контрреволюционная) линия.
Вот почему такое большое значение — и именно для мирового
революционного процесса — имеют активное противодействие
этой линии, борьба за мир. Мир и сотрудничество между
народами—'это наиболее благоприятные условия для
пролетарской солидарности и классовой борьбы.
Такова позиция марксизма. Поэтому, когда мы слышим,
как современные «тоже — марксисты» из Пекина ратуют за
усиление напряженности как условия, приближающего
мировую революцию, нам становится совершенно ясным, что тут
нет ни грана марксизма, что перед нами
буржуазно-иезуитская концепция «чем хуже, тем лучше», концепция
контрреволюционная и антипролетарская.
Борьба за мир, ведущаяся страстно, массово, поставленная
в единый контакт с социалистической борьбой, просветляющая
классовое сознание трудящихся, короче — борьба за мир,
ведущаяся революционными средствами, — вот одно из главных
звеньев во внешнеполитической программе марксизма.
В Учредительном Манифесте К. Маркс намечает
некоторые аспекты и пути такой борьбы. Он выдвигает перед
рабочим классом исключительной важности задачу: «самому
овладеть тайнами международной политики, следить за
дипломатической деятельностью своих правительств», не отдавать
ее «на откуп» правительству, полагая, что «наше» дело — лишь
внутренняя борьба, внимательно следить за действиями
«своего» хищника на международной арене, уметь давать ясную
конкретную оценку его внешнеполитической деятельности и
«в случае необходимости противодействовать ей всеми
средствами, имеющимися в распоряжении рабочего класса», «в
случае же невозможности предотвратить эту деятельность —
объединяться для одновременного разоблачения ее и добиваться
того, чтобы простые законы нравственности и
справедливости, которыми должны руководствоваться в своих
взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в
отношениях между народами». И наконец, вывод, имеющий
принципиальное значение для марксистской теории революции:
«Борьба за такую иностранную политику составляет часть
общей борьбы за освобождение рабочего класса (курсив
наш. — Г. Я.)»166.
К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 11.
101

Борьба за демократическую, миролюбивую внешнюю
политику есть часть борьбы за освобождение рабочего класса, есть
составная и неотрывная часть мирового
революционно-социалистического процесса.
*
Мы рассмотрели, как вырабатывались единые
интернациональные цели движения, единая программа, определяющая
главные конфликты эпохи и общие принципы их разрешения,
как закладывалась теоретическая основа деятельности
национальных партий. Мы видели, что, намечая общую для
пролетариата цель («Рабочий должен со временем захватить в свои
руки политическую власть, чтобы установить новую
организацию труда»), К. Маркс резко подчеркивал: «Но мы никогда
не утверждали, что добиваться этой цели надо повсюду
одинаковыми средствами». Основоположник научного
социализма широко открывал двери для самостоятельного поиска
национальными партиями наиболее целесообразных путей, форм
и методов движения к единой интернациональной цели.
Своеобразие, усиливающее и укрепляющее единство, — таков
идеал К. Маркса. При всем разнообразии национальных путей
мировая социалистическая революция «должна быть
солидарной» 167. И уже в 60—70-е годы XIX в. нащупываются формы
такой солидарности, сотрудничества и взаимопомощи
революционных отрядов.
Поскольку в тот период ярко выраженным центром и
главным средоточием мировой классовой борьбы стали развитые
страны Европы, где особенно резко обострились
конфронтация и борьба прогрессивных и реакционных сил, то в центре
внимания марксистской теории, естественно, оказались
проблемы взаимосвязи революционных потоков именно этих,
развитых, европейских стран, т. е. стран, находящихся
приблизительно на одном уровне исторического развития.
Однако и в этот период К. Маркс и Ф. Энгельс
продолжают разрабатывать и другую составную часть теории единого
мирового революционного действия — взаимодействие
разноуровневых революционных потоков. Эта тема ясно звучит и
в их работах, посвященных польскому вопросу, и в статьях,
анализирующих взаимоотношение западноевропейского и
русского революционных движений. Но особенно полно
присутствует она в работах, посвященных ирландскому вопросу.
Важность и значение этих работ, имеющих поистине этапный
характер для марксистской теории революции, требует их
специального и внимательного рассмотрения.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 154, 155.
102

5. ИРЛАНДСКИЙ ВОПРОС
а) Сразить английскую буржуазию... в Ирландии!
Твоя идея сразить английскую
буржуазию в Ирландии грандиозна,
убедительна, практична!
Из письма Кугельмана Марксу
от 2 декабря 1869 г.
Политика Маркса и Энгельса в
ирландском вопросе дала величайший,
доныне сохранивший громадное
практическое значение образец того, как
должен относиться пролетариат
угнетающих наций к национальным
движениям.
В. И. Ленин
В 60-е годы XIX в. даже в прогрессивных кругах мало кто
понимал все значение ирландской проблемы.
Тред-юнионисты в газете «Bee-Hive», бакунисты и
прудонисты в газетах «Égalité» и «Progrès» считали, что
руководимый К. Марксом Генеральный Совет Интернационала,
обсуждая ирландский вопрос, тратит время чуть ли не попусту:
разве-это дело — международной пролетарской организации
заниматься рассмотрением какого-то «местного политического
движения», разве может иметь какое-либо серьезное значение
для мировой социалистической борьбы
национально-освободительное (не социалистическое!) движение маленькой
аграрной Ирландии (с населением чуть больше 5 миллионов!)?
Многих просто удивляла кипучая деятельность К. Маркса
и Ф. Энгельса в связи с ирландским движением. К. Маркс
пишет резолюции протеста и статьи, посвященные
ирландскому вопросу, читает полуторачасовые доклады на эту тему в
немецком рабочем союзе, говорит о нем в десятках писем,
рассылаемых им в самые различные уголки земного шара, а
Ф. Энгельс готовит фундаментальный труд по истории
Ирландии— с древних времен и до 1870 г. И К. Маркс
одобрительно следит за этой работой своего друга: «Его книга об
Ирландии,— которая отнимает у него, между прочим, несколько
больше времени, чем он сам сначала предполагал, — писал
К. Маркс дочери Женни, — будет в высшей степени
интересна» 168.
Почему же национально-освободительному
(несоциалистическому!) движению в маленькой аграрной Ирландии уделя-
168 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 32, стр. 568. Книга, однако,
не была завершена Ф. Энгельсом по обычной для всех революционеров
причине: нарастание революционного движения в 70-е годы потребовало
от Ф. Энгельса переключиться на другую работу, связанную с
практическим руководством международным революционным движением.
103

ется в этот период не меньше внимания, чем рабочему
движению в развитых промышленных центрах Европы?
Да по той простой (впрочем, простой ли?) причине, что
борьба ирландцев, по твердому убеждению основоположников
марксизма, есть отнюдь не «маленькая» и не сугубо
национальная, а борьба, прямо подсоединенная к мировой
пролетарской борьбе.
Логика их рассуждений такова.
Во второй половине XIX в. без Англии всемирная
социалистическая революция победить по-настоящему не сможет,
ибо «только Англия может послужить рычагом для серьезной
экономической революции»; «благодаря своему господству на
мировом рынке Англия является единственной страной, где
каждый переворот в экономических отношениях должен
немедленно отразиться во всем мире». Итак, от
революционизирования Англии зависят в настоящий момент перспективы мирового
революционного процесса. Но «единственный пункт, где
можно нанести серьезный удар официальной Англии,
представляет собой Ирландия» 169. Таков тот «бикфордов шнур», который
соединяет маленькую горящую «спичку» Ирландии с
«пороховой бочкой», заложенной под огромное здание мирового
буржуазного общества.
Но теперь следующий вопрос: а действительно ли
революционное освобождение Ирландии может дать толчок
английской революции? Действительно ли английское пролетарское
движение не сможет обрести достаточной революционной
силы, пока Англия будет господствовать в Ирландии?
На это К. Маркс отвечает афоризмом, который мы и
ставим заголовком к следующему параграфу.
б) Народ, порабощающий другой народ, кует свои
собственные цепи
Запоминающийся афоризм! Но нет ли здесь некоторого
преувеличения, некоей фигуральности выражения,
свойственной многим афоризмам?
Нет, здесь нет ни преувеличения, ни фигуральности. Здесь
четкая фиксация действительного положения дел. Здесь не
афоризм был целью, но истина. А глубоко и полно схваченная
истина при своем выражении обязательно получает форму
афоризма.
Да, это совершеннейшая истина: «народ, порабощающий
другой народ, кует свои собственные цепи» 170. И вот, как
показал К. Маркс, почему.
Первое. Поддерживая (прямо, активно или пассивно — не-
противлением, молчанием) подавление другого народа, тру-
169 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 404, 405.
170 Там же, стр. 407,
104

дящиеся «сильной» страны превращают своих иноплеменных
братьев по классу в своих врагов. И в то время, как их общие,
действительные враги — эксплуататоры обеих стран —
договариваются между собой, разрабатывают единую тактику
борьбы, люди труда стоят разъединенно, разбитые па два
враждебных лагеря. Поэтому и не происходило на британских
островах «гармонического соединения пыла кельтского рабочего
и положительного, но медлительного нрава англосаксонского
рабочего». Враждебность двух народов, подтачивающая их
силы, разумеется, очень устраивает буржуазных правителей.
И потому когда логика жизни, общность интересов
трудящихся берут свое, ослабляя межнациональный антагонизм, тогда
он «искусственно разжигается и поддерживается
буржуазией»171.
Под воздействием искусно проводимой пропаганды
вырабатывается и получает распространение в рабочих кругах
мещанский стереотип рассуждений о том, что ирландцы, сами
виновные во всех своих бедах, пытаются взвалить вину за все
на нас, англичан, постоянно благодетельствовавших им, они
предъявляют «нам» претензии, о которых и заикаться-то не
имеют права — они и существуют-то только благодаря «нам»
и т. д. и т. п. — обычные высокомерно-шовинистические
рассуждения. «Средний английский рабочий», отмечает К. Маркс,
смотрит на ирландского «почти так же, как смотрели poor
whites (белые бедняки. — Ред.) южных штатов Северной
Америки на черных рабов» 172.
Любопытная в результате коллизия получается.
Правительство (особенно это было характерно для правительства
Гладстона) постоянно говорит о гуманизме, проявляемом им
по отношению к ирландцам, подчеркивает, что ни оно, ни
английская нация в целом никаких выгод от союза с
Ирландией не имеют .(а даже наоборот), что «помогают» ей не в
целях выгоды, а исключительно из соображений гуманизма
и человеколюбия и т. д.
Ох, эти буржуазные лисы из правительственных
канцелярий! До чего хитры: получают возможность при объяснении
внутренних трудностей ссылаться на гуманистическую
необходимость помогать «бедной Ирландии» и, кроме того,
вызывают против себя ропот народных масс за...либерализм. Да,
возникает забавная массовая критика «справа»: хватит-де
помогать чужим, хватит с ними няньчиться и миндальничать, пора
перестать быть чуресчур добренькими. Такая
инспирированная сверху критика — настоящий бальзам на душу
буржуазных правителей. Они получают возможность, когда это им
выгодно, «уступать» народному мнению, ужесточая свою внеш-
171 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 16, стр. 406.
172 Там же.
105

нюю политику. Они получают возможность расправляться с
«левыми» оппозиционными силами внутри страны — как бы
тоже от имени и по поручению «широкого общественного
мнения». Итак, порабощение одного народа другим ведет к
противоречащему интересам пролетариата обеих стран расколу
революционного войска.
Второе. Порабощенная страна — это и широкие
возможности ослабления внутренних конфликтов в господствующей
стране и по причинам, изложенным выше, и потому еще, что
есть возможность — при забастовках своих рабочих — ввозить
рабочих-иностранцев, готовых трудиться, сколько угодно и за
гораздо более низкую плату, а также есть возможность — при
незанятости и безработице — вывозить своих рабочих в
зависимую страну. Кроме того, различные отряды внутренней
реакции черпают свою силу из тех или других источников,
находящихся в зависимой стране. Например, в Англии того
времени одним из врагов рабочего класса и верным
союзником буржуазии был лендлордизм (крупное помещичье
землевладение). Но непосредственно для английского
пролетариата лендлордизм был неуязвим, ибо источник его
экономической (и как следствие — политической) силы — его
земельная собственность и «рабы» — находился не в самой Англии,
а в Ирландии. Независимость, политическое самоопределение
Ирландии отсекли бы этот источник, разбили бы одну из
цепей, сковывающих английский пролетариат.
Третье. Систематически осуществляемое порабощение
соседних народов требует мощной и мобильной армии,
«которую в случае нужды, как это уже имело место, бросают
против английских рабочих» 173, т. е. народ, порабощающий
другие народы, создает направленную' в конечном счете против
самого себя вражескую армию.
Четвертое. Порабощаемая страна — это опытный полигон
для карательных сил. Там отрабатываются наиболее
совершенные способы нанесения удара по всяким бунтующим и
восстающим силам внутри страны, накапливается тот опыт
контрреволюционных действий, который так пригодится в
борьбе со своим пролетариатом,^ этой «внутренней
Ирландией».
Пятое. Рабочий класс, санкционировавший подавление
другого народа, не сможет ни подняться сам, ни поднять весь
народ на революционную борьбу против своего
правительства, против внутреннего угнетения. Он теряет историческое
право на это, пока не отмоет своего позора. Революционная
социалистическая борьба требует беззаветной и высокой
нравственной чистоты. Откуда же взяться беззаветности и чистоте
у фактических соучастников разбоя.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 407.
106

В этих условиях борьба с правительством может вылиться
лишь в торговлю за местечки у кормила власти, за маленькие
выгоды при заключении беспринципных компромиссов.
К. Маркс указал английским рабочим союзам
(тред-юнионам) их задачи в отношении ирландского
национально-освободительного движения, указал им путь, возвышающий
рабочий класс, наметил ясную революционную
перспективу—«превращение существующей принудительной унии (т. е.
порабощение Ирландии) в равный и свободный союз, если это
возможно, или полное отделение, если это необходимо», что, в свою
очередь, является «предварительным условием освобождения
английского рабочего класса»174. «Только эта политика, —
отмечал В. И. Ленин в 1914 г.,—способна была избавить и
Ирландию и Англию от полувековой затяжки необходимых
преобразований и от изуродования их либералами в угоду
реакции» 175.
Руководители английских тред-юнионов не вняли указанию
К. Маркса, они пошли на компромисс с власть имущими,
предав дело ирландской свободы, а вместе с этим и
вследствие этого — дело пролетарской революционной борьбы. Долго
потом английское рабочее движение не могло отделаться от
вошедшего в его кровь холопства.
Да будет печальная судьба английского тред-юнионизма
серьезным историческим уроком и грозным предостережением
всем отрядам современного рабочего класса!
в) Ирландский вопрос и развитие теории
Какое место занимает ирландский вопрос в развитии
революционной теории К. Маркса? Что это — шаг вперед в
развитии теории, в развитии общих принципов или просто
частное применение уже известных принципов и конкретной
ситуации?
И второе. Нет ли противоречия между положением,
выдвинутым К. Марксом в 40-х годах о том, что победа Польши —
в Англии, Италии — во Франции, и положением конца 60-х
годов о том, что освобождение Англии — в Ирландии. Ведь в
первом случае речь идет, вроде бы, о том, что основа
освобождения— развитая, господствующая страна, а во втором —
наоборот: основа освобождения — зависимая, угнетенная
страна. Может быть, К. Маркс пересмотрел свои взгляды 40-х
годов в этом отношении?
Мы бы так ответили на оба этих вопроса: позиция К.
Маркса и Ф. Энгельса в ирландской проблеме была серьезным
шагом вперед в развитии теории, в развитии общих принци-
174 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 407.
175 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 307.
107

пов. Но эта позиция не отменяет лозунгов 40-х годов, она
расширяет и конкретизирует их. Ведь в чем была суть этих
лозунгов («освобождение Польши — в Англии» и т. п.)? В
утверждении, что подлинное, настоящее, глубокое
освобождение людей от социального гнета в зависимой стране может
произойти только тогда, когда такое освобождение
осуществится в развитой, господствующей стране. В противном
случае революция (если даже она и произойдет) в зависимой
стране будет неполной, ущербной, деформированной и т. д.
Короче говоря, главным в мировой революционной битве, от
чего зависит ее исход и конечный результат, является
развитие классовой борьбы пролетариата в промышленных,
«господствующих» странах.
Разве в 60-е годы позиция К. Маркса стала иной? Разве
не говорит он, что от Англии в первую очередь зависят
успехи всемирной пролетарской борьбы? Говорит! И говорит ясно
и недвусмысленно. Как и прежде, остается верным:
действительное освобождение народов зависимых стран возможно
при условии революции в странах господствующих,
действительное освобождение ирландцев от социального гнета
возможно только при условии революции в Англии. Здесь
К. Маркс целиком на прежних позициях. Но вот механизм
связей и взаимозависимостей конкретизируется. Прежде
К. Маркс, выдвигая лозунг «освобождение Польши — в
Англии», ставил проблему в общей форме: находить
национальные пути к решению единой интернациональной задачи.
Подробный маршрут этих «национальных путей» был в те годы
не вполне ясен: как конкретно сможет Польша (Италия)
повлиять на положение дел в Англии (Франции)? Социальные
условия были тогда не вполне зрелы и взаимозависимости
стран недостаточно прочны. Быстро из-под английской
зависимости вышла Польша, во вполне самостоятельную
страну превращалась Италия. И временные связи и формы
зависимости европейских стран, позволившие К. Марксу поставить
новую проблему, то возникали, то исчезали, не давая
возможности с достаточной степенью конкретизации
проанализировать новую проблему.
В 50-е годы такие возможности появились. На примере
сложившейся устойчивой связи Англия — Индия К. Маркс
значительно конкретизировал и взаимовлияния стран на
мировой арене. Но все же здесь речь шла больше об
экономическом, чем о революционном взаимодействии. Индия еще
спала. Она страдала, но еще не боролась.
Ирландия — продолжение этой линии. Здесь еще более
прочная зависимость отсталой страны от развитой — и
экономическая и политическая. Все аспекты прежних проблем
проявляются тут в полной мере. С той разницей, что Ирландия
уже поднялась на революционную борьбу с угнетением, с за-
108

висимостыо, и впервые реальной, практической,
сверхзлободневной проблемой стало, как отнестись рабочему классу
угнетающей страны к национально-освободительному движению
в стране угнетенной. Именно здесь зародыш тех проблем
соединения социалистических и демократических движений,
которые будут центральными при империализме и которые
будет решать В. И. Ленин. Так что новизна проблематики здесь
несомненна.
И еще одно замечание. Когда К. Маркс высказывает свою,
по выражению Л. Кугельмана, «грандиозную идею» —
«сразить английскую буржуазию в Ирландии», — это отнюдь не
значит, что всегда и постоянно толчок революционному
движению в развитой стране должен исходить из страны
угнетенной. Может быть так, а может — этак. Не в том заслуга
К. Маркса, что он дал какую-то жесткую формулу
последовательности событий: вначале — зависимые, потом —
господствующие. «Учесть наперед все возможные соотношения,—
комментировал позицию К. Маркса В. И. Ленин, — между
буржуазными освободительными движениями угнетенных наций
и пролетарским освободительным движением среди
угнетающей нации... — вещь невозможная» 176.
Но тогда в чем же заслуга К. Маркса, спросит иной
читатель,— если он не дает единого решения?
Заслуга в том, что он дает метод, принцип поиска
конкретного решения, указывает на главные интернациональные цели,
на решающие звенья в мировой революционной борьбе,
ориентирует на поиск своеобразного, национального пути к
выполнению единой интернациональной задачи, открывая в этих
пределах двери инициативе и историческому творчеству. Не
менее важно и то, что он анализирует ряд типических
исторических ситуаций, давая конкретные уроки теоретического
творчества.
*
Таковы некоторые наиболее важные теоретические идеи,
развитые К. Марксом в период его руководства
Интернационалом, существенно обогатившие марксистскую теорию
социалистической революции, мирового революционного
процесса. Эти идеи будут затем развиты В. И. Лениным. Но прежде
чем перейти к ленинским концепциям, остановимся еще на
ряде важных мыслей К. Маркса, касающихся всемирности
исторического и революционного процесса, — мыслей,
связанных с анализом перспектив революционного развития России.
176 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 305.
109

§ 5. Всемирность исторического процесса и проблема
России. Ответ К. Маркса на письмо В. И. Засулич
И июня 1858 г. К. Маркс в одной из своих статей
констатировал, что Россия из традиционно реакционной силы
Европы имеет тенденцию превратиться в силу, стимулирующую-
революционное движение на Западе 177.
Затем, в самом конце 1858 г., разбирая перспективы
освобождения крестьян в России, К. Маркс напишет о большой
вероятности восстания русских крепостных. «А если это
произойдет, то настанет русский 1793 год; господство террора
этих полуазиатских крепостных будет невиданным в истории,,
но оно явится вторым поворотным пунктом в истории России,
и в конце концов на место мнимой цивилизации, введенной
Петром Великим, поставит подлинную и всеобщую
цивилизацию» 178.
«В следующей революции (европейской. — Г. В.) Россия
любезно примет участие»,— еще через год пишет К. Маркс
(13 декабря 1859 г.).
Да, для Маркса было несомненно, что Россия может
реально стать стимулятором европейского социального взрыва,
участником европейской революции, т. е. восходящее
буржуазно-демократическое движение в России соединится с
социалистической революцией на Западе. Соотношение и
взаимодействие этих двух типов движений Маркс и Энгельс уже в
некоторой степени подвергали теоретическому рассмотрению
в связи с анализом польского и итальянского движений и их
места в европейской революции 1848 г.
Однако в 1858 г. К. Маркс поворачивает эту проблему
новой, неожиданной гранью. «Трудный вопрос, — пишет он
Ф. Энгельсу в письме от 8 октября 1858 г., — заключается
для нас в следующем: на континенте революция близка и
примет сразу же социалистический характер. Но не будет ли она
неизбежно подавлена в этом маленьком уголке, поскольку на
неизмеримо большем пространстве буржуазное общество
проделывает еще восходящее движение?» ,79.
В нашей литературе отмечался этот факт оригинальной
постановки вопроса К. Марксом: не затормозит ли, не
нанесет ли ущерб, не подавит ли (даже!) одна восходящая ветвь
прогрессивного исторического развития другую — тоже
восходящую и тоже прогрессивную?
К. Маркс — и это поистине поразительно — провидел
сложность проблемы соотношения этих типов движений,
соотношения, отнюдь не всегда сводящегося к взаимостимулировапию
и взаимоусилению; им прощупывались заложенные здесь воз*
177 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 12, стр. 519—520.
178 Там же, стр. 701.
179 К. M а р к с и Ф.Энгельс. Соч., т. 29, стр. 295.
ПО

можности острых коллизий и конфликтов. И если ныне, в
условиях развитых социалистических и демократических типов
движений, эта проблема представляет серьезную трудность
для сегодняшней теории и практики, то для 1858 года этот
вопрос был вопросом просто небывалой трудности, ибо
практика содержала лишь слабые намеки на саму возможность его
существования.
Итак, как будет развиваться буржуазное движение в
социалистическом окружении? Каковы будут конкретные формы
их взаимодействий?
Возникают вопросы о возможностях и перспективах
развития восходящих буржуазно-демократических ветвей, а
также вопрос, связанный с возможностью перерыва восходящего
буржуазного развития (в условиях мирового
социалистического окружения), перевода его на более высокий уровень
социального (и может быть социалистического) развития. Эти
вопросы с особенной силой встали в связи с анализом
своеобразного типа развития России.
К. Маркс основательно знакомится с материалами
русского экономического и политического развития, изучает груды
официальных документов и массу статистических данных.
Важным этапом и определенным итогом этих раздумий
Маркса было его письмо Вере Ивановне Засулич.
Четыре варианта ответа, содержание этих набросков,
подробные черновики и весьма краткий окончательный ответ
ясно говорят о тех трудностях, с которыми сталкивалась теория
при решении вопроса, поставленного в письме В. И. Засулич
К. Марксу. Понимание характера этих трудностей весьма
важно для дальнейшего развития марксистской теории революции.
В 70-е годы XIX в. русские революционеры мучительно
раздумывали и горячо спорили о перспективах исторического
развития и о судьбах русской общины в связи с этим. По-
разному решался этот вопрос. Но вот что интересно: среди
этих различных точек зрения была одна, сторонники которой
называли себя «подлинными учениками Маркса»,
«марксистами». Они предсказывали России разрушение общины,
капиталистический путь развития, соылаясь на Маркса, будто бы
доказавшего, что «в силу исторической неизбежности, все
страны мира должны пройти все фазы капиталистического
производства». Верно ли, что такая «историческая
неизбежность» существует и что Россия с необходимостью должна
пройти все фазы капиталистического производства —
спрашивает у К. Маркса В. И. Засулич.
Что же отвечает Маркс? Ход рассуждений Маркса во всех
набросках ответа Вере Ивановне Засулич сводится к
следующему.
Во-первых, все варианты ответа начинаются с ясного и
недвусмысленного заявления: свой анализ происхождения ка-
111

питалистического производства «я точно ограничил... странами
Западной Европы» 180.
Этой констатацией К. Маркс, однако, вовсе не хочет
сказать, что, следовательно, в России все должно происходить
по-другому. Нет, он просто заявляет, что данный вопрос
(относительно России) он не рассматривал. И потому проста
ссылаться на его анализ при определении перспектив
российского развития нельзя. «... Во всяком случае, западный
прецедент здесь ровно ничего не доказывает» 181.
Во-вторых, К. Маркс сразу указывает на различное
содержание проблемы развития Западной Европы и России. На
Западе в свое время речь шла о процессе превращения одной
формы частной собственности в другую. «В России же речь
шла бы, наоборот, о замене капиталистической
собственностью собственности коммунистической»182.
Конечно, пишет К. Маркс (наиболее развернуто — во
втором наброске), это различие сошло бы на нет — развивайся
Россия самостоятельно, в изоляции от мирового развития. И
тут Маркс контрастно сопоставляет типы развития стран,,
развивающихся внутри системы мировых связей и вне ее.
«Если бы Россия была изолирована от мира — пишет он, —если
бы она должна была сама, своими силами, добиться тех
экономических завоеваний, которых Западная Европа добилась,
лишь пройдя через длинный ряд эволюции — от первобытных
общин до нынешнего ее состояния, то не было бы,.по крайней
мере в моих глазах, никакого сомнения в том, что с
развитием русского общества общины были бы неизбежно осуждены
на гибель»183. «Но, — добавляет Маркс, — положение русской
общины совершенно отлично от положения первобытных
общин Запада». И вот в чем дело: «Россия — единственная
страна в Европе, в которой общинное землевладение сохранилось
в широком национальном масштабе, но в то же время Россия
существует в современной исторической среде, она является
современницей более высокой культуры, она связана с миро*
вым рынком, на котором господствует капиталистическое
производство» 184. Эта историческая среда, в которой главную
роль играют мировой рынок, всемирность связей, и
обусловливает своеобразие развития.
Мы видим также, что возникшая всемирность
исторического процесса оказывает всевозрастающее воздействие на
развитие отдельных стран. Мы видим также, что разработанный
Марксом принцип всемирности играет все более
увеличивающуюся роль в теоретическом анализе.
180 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 400, 411, 416.
181 Там же, стр. 412.
Ifi2 Там же.
183 Там же, стр. 413.
184 Там же.
112

Особенностью мировой системы 80-х годов XIX века было»
существование развитого капитализма в целом ряде стран (с
развитыми формами крупного промышленного производства,
мощными производительными силами). И кроме
того,—капитализма, который . прошел уже восходящую стадию своего
развития. Как же это обстоятельство включенности
«общинной» России в мировую хозяйственную систему может
сказаться на развитии страны?
Однозначного ответа здесь дать нельзя, и Маркс его
недает. Перед общиной, дуалистически сочетающей в себе два
различных принципа — общую собственность (на землю) и
частное владение (домом, огородом и т. п.),—альтернативный
путь развития: может восторжествовать как первое, так и
второе начало. Пока мировое и национально-российское
развитие стихийно ведет к разрушению общины и торжеству
частнособственнического начала. Однако не утрачены еще
возможности движения и по другому пути — к общественному,
коллективному труду на базе общинного владения. Для этого
необходимо, во-первых, чтобы община была поставлена в
«нормальное положение на ее нынешней основе» 185 (в такое,
когда ни правительственные политические меры, ни
экономические предписания не направлены на разорение общинного-
крестьянина и разрушение общины). Во-вторых, эта
поставленная в «нормальное положение» община должна
позаимствовать у Запада элементы развитых производительных сил.
Это — важные предпосылки некапиталистического пути
развития общинной формы хозяйства. Однако всего лишь
предпосылки. Выполнение названных двух условий еще не
превращает общину в исходную точку нового,
коллективистского, типа развития. Необходимо знание образцов
обобществленного хозяйствования, способов соединения людей с
техникой, форм общественного производства — образцов,
которые может дать высокоразвитый Запад после своей
коммунистической революции.
Таким образом, проблема — может или не может община
«стать отправным пунктом той экономической системы, к
которой стремится современное общество (т. е. к социализму. —
Г. В.)» 186—далеко не проста, ее решение упирается в-решение
целых рядов проблем. Ведь для того чтобы община могла
стать таким отправным пунктом, нужно осуществление, по
крайней мере, четырех условий: 1) революция в России
(чтобы поставить общину в «нормальное положение»); 2)
пролетарская революция на Западе; 3) материальная и
культурная помощь Запада; 4) нахождение способов (далеко не
простых!) усвоения этой помощи.
В чем состоит трудность — практическая и теоретическая?
185 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 19, стр. 415.
186 Там же, стр. 420.
113

Должны быть выполнены все четыре условия, причем
выполнение каждого из них — дело огромной трудности. Кроме
того, все эти четыре условия не связаны между собой жестко —
ни во времени, ни в социальном плане; невыполнение хотя
бы одного из них делает невозможным «особый путь»
развития России.
Наконец, здесь есть две фундаментальнейшие трудности,
новые для марксизма проблемы, требующие нового,
глубокого, самостоятельного анализа. Это: а) революция в России;
б) нахождение способов усвоения помощи извне, способов
ассимиляции всемирного национальным.
Да, ясно, что только революция в России может поставить
общину в «нормальное положение». Но что это будет за
революция, каков будет ее тип? В статьях конца 1858 г.
(напечатанных в нью-йоркской газете) Маркс намечает параллель
между возможной русской и французской революцией 1789—
1794 гг.187. Но совершенно ясно, что эта параллель довольно
условна и годится для популярных газетных статей, но не для
теоретического исследования, ибо оговорки относительно
своеобразия русской революции, которые делает Маркс
(например, относительно того, что русская революция будет
одновременно содержать в себе элементы и 1789 и 1793 гг.),
показывают, что в категориях французской революции русскую
революцию по-настоящему охарактеризовать трудно. Задача
Маркса состояла в том, чтобы дать массовому читателю
приблизительное представление о направлении русского
общественного развития. Но тем самым Маркс очертил и сложный
своеобразный характер возможной русской революции.
Не менее сложной была и другая проблема — соединение
высокоразвитых мировых производительных сил с русским
работником. Одна из сторон этой проблемы — необходимость
быстрого развития русского работника. Как ускорить его
«самоизменение», памятуя о том, что, как любил говорить Маркс,
«культура создается веками».
Нужно было и более тщательно рассмотреть проблемы,
которые Энгельс относил к проблемам «раннего» захвата
власти.
В набросках ответа В. И. Засулич Марксом и была
выяснена вся обширная проблематика, связанная с заданным ею
(и историей) вопросом.
Наконец, сверх того при анализе альтернатив
исторического развития общины вставали сложнейшие вопросы
развития первобытного общества, определение его стадий и этапов.
И над многими из них еще необходимо было подумать, по
многим — собрать дополнительный материал. Именно
поэтому, очертив для себя весь гигантский круг проблем, требую-
187 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 12, стр. 608, 695, 701.
114

щих раздумий и решений, Маркс, готовя окончательный
вариант ответа В. И. Засулич, оставляет всю эту проблематику в
стороне, фиксируя внимание своих корреспондентов лишь на
олном, но очень важном для них теоретическом положении:
«Анализ, представленный в «Капитале», не дает,
следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской
общины» ,88. Та же мысль—в написанном за четыре года до
этого письме в «Отечественные записки». Там Маркс протестует
против того, чтобы превращать его «исторический очерк
возникновения капитализма в Западной Европе в
историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым
образом обречены идти все народы, каковы бы ни были
исторические условия, в которых они оказываются, — для того,
чтобы прийти в конечном счете к той экономической
формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом
производительных сил общественного труда и наиболее полное
развитие человека» 189. То есть Маркс оставляет вопрос о
своеобразии русского общественного развития открытым. Тут
нужно особое и самостоятельное исследование.
Таким образом, разработанное К. Марксом положение о-
единстве мирового исторического и революционного процесса
открывало перед историческим материализмом и научным
социализмом, перед теоретиками и практиками коммунизма
новые дали и горизонты.
Глава вторая
НЕ ДОКТРИНА, А МЕТОД
«...Все миропонимание... Маркса —это
не доктрина, а метод. Оно дает не
готовые догмы, а отправные пункты
для дальнейшего исследования и
метод для этого исследования» 190.
Ф. Энгельс
I. МАРКСИСТСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ВСЕМИРНОСТИ И НОВАЯ,
ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ ЭПОХА
Итак, проблема всемирности исторического,
революционного процесса получила богатое и всестороннее освещение в
произведениях основоположников научного социализма. И все
же трудно отделаться от впечатления ее некоторой
незавершенности: почему, несмотря на всю свою важность, несмотря
на исключительное внимание к ней К. Маркса и Ф. Энгельса,
188 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 19, стр. 251.
189 Там же, стр. 120.
190 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 39, стр. 352.
115

она все же не получила той законченности, той классической
красоты и стройности выражения, которые присущи
важнейшим идеям «Капитала», тем более, что в намечавшейся
архитектонике главного труда К. Маркса, проблеме всемирности
отводилось важное место. Вот одно из примечаний в первом
томе «Капитала», где К. Маркс очерчивает границы своего
исследования: «Мы отвлекаемся здесь от внешней торговли...
Для того чтобы предмет нашего исследования был в его
чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны
весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и
предположить, что капиталистическое производство закрепилось
повсеместно и овладело всеми отраслями производства» К
А затем, после завершения теоретической работы в этих
границах, К. Маркс предполагает снять указанные ограничения
и включить в ткань своего анализа внешнюю торговлю и
мировой рынок — факторы, усложняющие и модифицирующие
выявленные прежде закономерности. Об этом ясно
свидетельствуют все варианты плана Марксовского исследования
капитализма. «Все в целом, — писал К. Маркс Ф. Лассалю 22
февраля 1858 г., — подразделяется на шесть книг: 1) О капитале...
2) О земельной собственности. 3) О наемном труде. 4) О
государстве. 5) Международная торговля. 6) Мировой рынок».
Тот же план К. Маркс сообщил Ф. Энгельсу в письме от 2
апреля 1858 г., и Ф. Энгельс в ответ заметил, что «это
распределение всего материала на шесть книг как нельзя более
удачно»2. И хотя ближайшую, непосредственную задачу
К. Маркс видел в подробной разработке только первых трех
пунктов плана («в трех последних книгах я хочу дать лишь
основные штрихи»3), важность «трех последних книг» была
для К. Маркса вне всяких сомнений. Он прямо писал, что
«наиболее развитой формой» буржуазных производственных
отношений является «форма мирового рынка» и что вообще
лишь на мировом рынке «экономические соотношения
предстают в их истине»4. Это — поистине пророческие идеи, вся
значимость которых определилась лишь в XX в. И все
же в «Капитале» эти идеи не получили развернутого
изложения.
Крайне важно понять, почему так произошло. На наш
взгляд, дело здесь не только в огромных теоретических
трудностях и масштабах проблемы. И уж совсем не в ослаблении
интеллекта К. Маркса в 70-е годы — легенда, созданная
примитивными, но злобными марксоедами. 70-е годы — это годы
теоретического анализа Парижской коммуны, это годы
«Критики Готской программы», «Хронологических выписок», изу-
1 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 594.
2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 449, 254, 260.
3 Там же, стр. 452.
4 К. Маркс I Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 7, 8.
116

чения древнего общества и русских поземельных отношений,
это годы руководства Интернационалом, борьбы с
бакунизмом, прудонизмом, лассальянством — великие годы в жизни
К. Маркса.
Главное—в другом: полностью решить задачу не позволял
барьер времени. Время закрывало от К. Маркса одну
принципиально важную вещь: подлинно всемирным, как показала
история, капитал может стать лишь в форме монополии, т. е.
в форме, которая ясно сложилась и определилась уже после
смерти К. Маркса — на рубеже XIX—XX вв.
Вот почему абстрактная (по необходимости) постановка
К. Марксом вопроса о всемирности капитала лишь в начале
XX в. приобретает конкретную, практически значимую
форму, лишь в этот период появляется возможность понять и
описать капитал как подлинно всемирное явление в его
всесторонне развитом виде.
И эту задачу выполнил В. И. Ленин. Его труд
«Империализм, как высшая стадия капитализма» не только завершил
теоретическую работу, начатую К. Марксом, не только,
решив новые проблемы, поднял все марксистское учение на новую
ступень,—благодаря ленинскому исследованию идеи К.
Маркса о всемирности капитала, всемирности исторического (и
революционного) процесса оказались полностью сохраненными,
непотерянными и незатерянными.
Но прежде чем это случилось, прежде чем ленинские
работы об империализме увидели свет, была предпринята
попытка сокрушить марксизм — и, между прочим, по
«благовидной» причине его «несоответствия новому времени» и новым
фактам, связанным в первую очередь с монополизацией
производства, с увеличивающимся единством мировой
хозяйственной деятельности, с особенностями экономического
развития и классовой борьбы в этих условиях.
Эту попытку следует рассмотреть пристальнее. Без этого
нелегко будет понять значение и сущность ленинской борьбы
за сохранение и развитие марксистского учения, ленинской
концепции мирового революционного процесса. Анализ этой
попытки может послужить важным ключом к уяснению
драматических моментов современной идеологической борьбы
(а это и есть та самая сверхзадача, которую мы постоянно
имеем в виду, каких бы далеких исторических сюжетов мы ни
касались).
II. НОВЫЕ ФАКТЫ И «СТАРАЯ» ТЕОРИЯ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ
РЕВИЗИОНИЗМА, ЕГО МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ
И ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЕ КОРНИ
К концу XIX в. марксизм, как известно, стал
общепризнанной, господствующей революционной теорией в рабочем
117

движении. Сошли на нет когда-то очень шумные
лассальянство, прудонизм, бакунизм — течения, претендовавшие в свое'
время на лидирующую роль в мировой освободительной
борьбе. Отдельные же попытки — русских народников например —•
оспорить правоту научного социализма разбивались
молодыми марксистами с удивительной легкостью и не допускающей
никаких сомнений убедительностью. В развитых
капиталистических странах сложились боевые марксистские партии,
ведущие планомерную и согласованную осаду мировой
капиталистической крепости под знаменем «Манифеста
Коммунистической партии». «О, если бы Маркс был теперь рядом со мной,
чтобы видеть это собственными глазами!»5 — писал Ф.
Энгельс.
И вот в этот-то час торжества научного социализма
раздался голос, призывавший не больше не меньше, как
сокрушить марксизм. На это можно было бы не обратить
внимания, если бы голос не принадлежал одному из видных
марксистов, редактировавшему в течение многих лет важнейшие
печатные органы социал-демократии, — Эдуарду Бернштейну.
Ситуация — новая в истории марксизма. На учение
К. Маркса нападали много и часто — открытые реакционеры
и буржуазные апологеты, мелкобуржуазные демократы и
прекраснодушные филантропы. Но взорвать марксизм, так
сказать, изнутри — такое пытались осуществить впервые.
Впервые война марксистскому учению объявлялась
человеком, формально принадлежавшим к руководящему ядру
марксистского пролетарского движения. Эту новизну и
своеобразие ситуации прекрасно понимал сам Бернштейн, вполне
осознавая те дополнительные возможности для борьбы с
марксизмом, которые давало его положение. «Заблуждения
учения лишь тогда могут считаться опровергнутыми, —
писал он, — когда они будут признаны таковыми
приверженцами учения». «Возлюбленная Мора может погибнуть лишь- от
руки Мора»6, — так характеризовал он ситуацию и свои
цели.
Конечно, можно было бы посмеяться над опереточными
угрозами и юмористически отнестись к попыткам Бернштейна
примерять на себя костюм знаменитого кенигсбергского
ниспровергателя философских систем — Иммануила Канта.
(«Социал-демократии нужен новый Кант...»7 — торжественно
провозгласил он.) И без сомнения, прав был Плеханов,
видевший в Бернштейне не трагического Мора и не могучего
Канта, а трагикомического «философствующего Санчо Пан-
са». У Бернштейна, действительно, не было никаких данных,
чтобы выступать в роли разрушителя великих творений чело-
5 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 22, стр. 63.
вЭ. Бернштейн. Исторический материализм. СПб., 1901, стр. 33.
7 Там же, стр. 330.
118

веческого духа: читать его рассуждения, например, о Канте,
Гегеле, диалектике просто нет никакой возможности — так
дремуче невежествен он здесь, и в силу этого ему, по
справедливому замечанию того же Плехалова, не удается
доказать ничего, «кроме своего собственного непонимания»8. Прав
Георгий Валентинович и в том, что Бернштейн «плохо
освоился с тем самым научным социализмом», который вздумал
критиковать, и в том, что бернштейновские оценки
исторических взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса представляют собой
«геркулесовы столбы невежества и непонимания», и при
знакомстве с ними, в самом деле, «волосы становятся дыбом»9.
Все это так. И все-таки появление работ Бернштейна
стало своего рода событием, а борьба с бернштейнианством —
одним из узловых пунктов в развитии марксистской теории.
Ибо это был момент зарождения нового своеобразного
течения общественной мысли XX в. — ревизионизма, это был
исток идеологии современного социал-демократизма —
враждебных марксизму течений, имеющих свои достаточно
глубокие классовые и гносеологические корни, выполняющих
серьезную социальную функцию. Именно эти обстоятельства, а
не личные достоинства Бернштейна сделали указанный
момент столь важным для понимания особенностей
революционного движения XX в. Эта-то сторона дела и заслуживает, по
нашему мнению, особенного внимания.
Правда, было бы неуместным печалиться в связи с тем,
что история (и это лишний раз доказывает ее «хитрость»)
отрядила именно Бернштейна первым протаптывать дорожку,
убегающую в сторону от марксизма. Недалекий Бернштейн
простодушно выболтал все тайны и пороки (которые другие
предпочли бы скрыть) нового направления, наиболее полно
обнажил всю корневую систему ревизионистских идей. За
это мы и в самом деле могли бы его «поблагодарить».
Отнюдь не абстрагируясь от личности Бернштейна (как
выразился однажды Мих. Лифшиц, критика, лишенная
всякой личной стороны и потому похожая на сатиру XVIII в. с
ее Злотворами и Безрассудами, абстрактными
воплощениями зла, бессильна и скучна10), мы видим двуединую задачу
в том, чтобы, с одной стороны, отделить то, что обусловлено
специфическими особенностями личности Бернштейна, от
того, что характерно для порожденного им течения в целом, и
в то же время, с другой стороны, именно через специфически
бернштейновское увидеть общее.
Первые критики Бернштейна — Каутский и Плеханов —
главное внимание уделили доказательству теоретической ма-
8 Г. В. Плеханов. Избр. философск. произв. в пяти томах, т. II.
М., Госполитиздат, 1956, стр. 370, 391, 395, 401.
9 Там же.
10 «Вопросы философии», № 1, 1968.
119

лости родоначальника ревизионизма, разбору «казуса»,
случившегося с Бернштейном. И не вполне выяснили, что «казус
Бернштейна» отнюдь не просто «казус», а симптом серьезного
исторического сдвига, грозящего большими теоретическими
и практическими опасностями для пролетарского
революционного движения. А не выяснив глубинные истоки, питающие
бернштейнианство, не оценив в достаточной степени всю
опасность микроба, получившего жизнь в сочинениях
Бернштейна, и, следовательно, не разобравшись глубоко в особенностях
социально-классового конфликта своей эпохи, они вскоре
(поначалу незаметно для себя) сами вступили на ту
дорожку, по которой уже протопал Бернштейн. Снова в полной
мере проявила себя ирония истории: Каутский и Плеханов
получили себе в предшественники Бернштейна, над которым
они так ядовито и свысока посмеивались.
Понять «казус Бернштейна» (вкупе, впрочем, с «казусом»
Каутского и Плеханова) как закономерное явление,
порожденное социальными условиями конца XIX—начала XX в.,
особенностями теоретической жизни II Интернационала —
важно не только в историческом аспекте, но в большей
степени для понимания характера современной идеологической
борьбы. Понимание сущности всех этих «казусов», через
которые отразилась гигантская трудность социальной
проблематики, — это путь к уяснению всей глубины и непреходящей
значимости ленинской критики позиции Бернштейна и
взглядов Каутского с Плехановым, это путь к уяснению ленинских
принципов развития марксистской революционной теории.
Итак, Мор заносит нож над своей бывшей возлюбленной.
Бернштейн заявляет, что он «покинул» взгляды,
исповедовавшиеся им прежде, что теперь он считает марксизм уста-,
ревшим, его важнейшую идею пролетарской революции —>
глубоко ошибочной11. Необходимо, пишет он, чтобы «социал-
демократия имела бы мужество освободиться от теперь уже
устаревшей фразеологии и захотеть быть тем, что она есть
теперь на самом деле — демократически-социалистической
партией реформ»12. Выработку «новой фразеологии»
Бернштейн начинает с искоренения самого слова «революция». Он
предупреждает читателя, что отныне не будет применять
термина «революция» «для обозначения понятия коренного
изменения общественного режима», вместо него «будет упо*
требляться выражение «социальное преобразование» 13.
Мы не будем спорить, если нам скажут, что в этих фразах
проявилась зловредность и злонамеренность Бернштейна, не
трудности движения к истине, а корыстный расчет ренегата.
Пусть так. Но это не объясняет нам, почему ревизионистские
11 См. Э. Бернштейн. Исторический материализм, стр. 301.
12 Там же, стр. 291.
13 Там же, стр. 156.
120

настроения получили довольно широкое распространение
среди определенных слоев рабочего класса, почему критическое
отношение к марксизму захватило и часть
социал-демократической молодежи, среди которой были и люди высокой
нравственности, самоотверженности, бескорыстия.
Почему же они, эти самоотверженные искатели истины,
потенциальные друзья рабочего класса, субъективно
желающие служить делу Добра, Истины и Красоты, или в более
конкретных категориях — делу социальной справедливости
и освобождения трудящихся, почему они встают подчас в
оппозицию марксизму?
Если брать теоретический, гносеологический аспект этого
вопроса, то дело здесь вот в какой отнюдь не выдуманной и
отнюдь не шуточной трудности. Происходит в определенном
смысле смена исторических вех. Многочисленные новые
факты не укладываются легко и просто в рамки прежних
концепций. Монополии, акционерные общества, появление в
рабочем классе привилегированных нереволюционных слоев,
некоторое изменение характера кризисов в связи с усилением
всемирности процесса производства и т. д. — об этом и
многом другом прочитать у К. Маркса невозможно; кроме того,
новые закономерности в чем-то противоречат прежним.
(Монополия, например, в определенном отношении — прямая
противоположность свободной конкуренции.)
Вот тут-то и начинается «благородное» негодование: что
же, прикажете в этих новых условиях повторять прежние
формулы К. Маркса? Во имя сохранения непогрешимости
учителей трусливо закрывать глаза на новые факты — так,
как это делает Каутский? Нет, «мы свободные люди, а не
рабы Ксанфа». Прочь религиозный раж, да здравствует
солнце новых фактов и свободной критической мысли!
Что и говорить, в такой позиции немало подкупающего
(в особенности молодые души) задора, искренности,
готовности идти в определенном смысле и «против течения» —
против завоевавшего всемирную славу и тысячи сторонников
марксистского учения — во всем этом также есть своя
привлекательность для части молодых людей, только-только
вступающих на арену общественной борьбы.
Но непосредственность, непредубежденный «здравый
смысл», столь симпатичные в частной жизни, могут быть
источником драм и трагедий, когда только ими
руководствуются в общественной жизни и политической борьбе.
Непосредственность тут может легко обратиться в недомыслие,
искренность — в глупость, добронамеренность — в злослужитель-
ство, а величие «непредубежденного здравого смысла» — в
великую подлость. Теоретическое легкомыслие, как правило,
не остается без возмездия, идеи имеют свою, довольно
жесткую логику развития. И никакие добрые субъективные наме-
121

рения не спасут дело: ложная теоретическая позиция там, где
кипят страсти социальной борьбы, приводит не просто к
заблуждению, она приводит в стан врагов того класса,
интересы которого субъективно намереваются защищать. И не
успеет такой теоретик оглянуться, как переменится цвет
знамени, развевающегося над его головой...
Итак, новые факты не укладываются ясно и просто в ложе
прежней теории — обычная ситуация в переломные
исторические моменты. И вот уже выдаются первые быстрые
решения — «простые» и «ясные»: одни во имя новых фактов
решительно рвут с прежней теорией; другие, стремясь
сохранить в неприкосновенности каждое положение так долго и
верно служившей теории, пытаются поставить под сомнение
принципиальную новизну фактов, пытаются перетолковать
(т. е. попросту говоря — исказить) их таким образом, чтобы
они без труда подходили под положение прежней теории.
Первые — релятивисты, вторые — догматики. Они ведут
между собой долгие, подчас очень горячие, со страстными
взаимными обвинениями, войны. Со стороны кажется —
сошлись такие непримиримые враги, что дело не может
кончиться иначе, чем полным изничтожением одной из сторон.
Ан нет, дело это кончается, как правило, довольно странным
и удивительным образом: примирением, взаимным
прощением грехов и созданием единого фронта против диалектики.
Впрочем, если разобраться, в этом нет ничего странного: ведь
релятивизм и догматизм только по видимости
противоположны, а по существу — глубоко родственные течения.
Релятивист, по сути своей, — догматик, а догматик — релятивист.
И тот и другой ориентируются на теорию, дающую
законченное, абсолютное, неизменное знание. И тот и другой всегда
«абсолютны», только догматик «абсолютен» раз и навсегда,,
а релятивист «абсолютен» каждый раз на новый лад. Вот
почему так легко переходят они из своего лагеря в лагерь
своих врагов. Релятивисты становятся догматиками,
настаивающими на абсолютной правильности «современной теории»
и абсолютной неправильности «прежней теории», а
догматики, стремящиеся к абсолютности, но вынужденные отступать
под напором новых фактов, становятся релятивистами.
(Такой путь проделали в свое время догматик Каутский и
релятивист Бернштейн, в этом русле и к подобному исходу течет
борьба маоизма, современной формы догматизма и мирового
ревизионизма.) Они переходят так легко из одного лагеря
в другой потому, что, по существу, никаких двух лагерей нетг
а есть один лагерь, и поэтому, собственно, они никуда и не
переходят, они постоянно «у себя дома». В один прекрасный
момент они сами вдруг осознают это и дружно, плечом к
плечу, поднимаются на борьбу против своего действительного,
а не мнимого врага — против диалектики.
122

Диалектик в отличие от первых и вторых знает, что
истина есть процесс, движение от неполного знания к более
полному, от абстрактного к конкретному, и это определяет его
теоретическую позицию в отношении «дилеммы»: новые
факты или старая теория. На этот счет диалектик не дает какого-
либо общего однозначного решения. Он знает, что возможны
случаи, когда новые факты (и даже один новый факт) могут
опрокинуть всю прежнюю концепцию; может случиться и то,
что «новый факт» неточно зафиксирован, неверно описан и
«го, действительно, необходимо «исправить». Диалектик
отнюдь не отрицает, что такое возможно. Просто он не сводит
все случаи противоречия «факта» и «теории» к этим двум
простым ситуациям с само собой разумеющимися решения-
.ми. Эти две возможности решения в приведенной ситуации
самоочевидны, для этого не надо быть диалектиком,
достаточно элементарного рассудочного «здравого смысла».
Диалектика раскрывает всю свою эвристическую силу в
ситуации, гораздо более сложной и вместе с тем более
типичной для развития теории, когда «новый факт», с одной
стороны, «подходит» под прежнюю теорию, а с другой стороны,
противоречит ей. (Например, монополия и ее законы есть
прямое продолжение свободной конкуренции с ее законами
и в то же время — отрицание их.) Это как раз тот случай,
который невозможно ни зафиксировать, ни разрешить с
помощью методологического инструментария релятивистов и
догматиков. Диалектика дает ясные рекомендации для
«умного разрешения» (по словам Гегеля) такого противоречия
отнюдь не за счет отбрасывания старой теории и не за счет
искажения фактов.
Каковы же эти рекомендации?
По существу, это вопрос о том, каковы законы, по
которым происходит рождение и развитие теории.
Методологический вопрос огромной важности! Не имея ответа на него,
невозможно понять важнейшие, переломные моменты в
развитии революционной теории прошлого, невозможно быть
сознательным участником и выразителем революционного
движения настоящего, невозможно быть преемником и
продолжателем дела и учения К. Маркса.
III. МАРКСИЗМ ПРОТИВ РЕВИЗИОНИЗМА.
МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКИЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ
РАЗВИТИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ
§ 1. «Новые левые» и «старые правые». У начала
исследования. Антиномия частей и целого. Монизм
марксизма и плюрализм ревизионизма
Общеметодологический вопрос — как рождается и
развивается теория социального процесса — кажется весьма да-
123

леким от практических нужд революционного движения. Веет
от него какой-то библиотечной мудростью и педантизмом.
Не любит и не любила молодежь всех революционных
поколений подобные вопросы, отделенные от непосредственного
социального действия астрономическими, по ее мнению,
расстояниями.
Так было во времена юности К. Маркса — во времена
зарождения пролетарской борьбы14, так было во времена
Э. Бернштейна — во времена перехода от одного этапа
капитализма к другому. Это мы видим и сегодня — в эпоху
научно-технической революции и противоборства двух социальных
систем. Настоящее указывает нам на наиболее важные
моменты в опыте прошлого, а понятое в этом аспекте прошлое
открывает двери к фундаменту настоящего. В этом двуедином
(постоянно рефлектирующем) изучении прошлого и
настоящего, в их содержательном сопоставлении мы и открываем
общие проблемы, от правильного решения которых зависит
многое. Именно такова проблема развития теоретического
знания.
Сегодняшние «новые левые» (и сочувствующая
ревизионизму молодежь), возможно, удивятся, если им скажут, что
именно непонимание принципов становления и развития
теории (т. е., по существу, принципов диалектики) было одной
из важных причин их практических неудач. Да, они, наверно,
удивятся, и тем не менее это именно так. Первые итоги их
не слишком продолжительной практики уже ясно
свидетельствуют об этом.
Если бы, например, каких-нибудь шесть—десять лет тому
назад вы предложили этот вопрос о принципах развития
теории, скажем, западной антикапиталистически настроенной
молодежи, с каким бы презрением вас встретили! Это была
время, когда над «теоретиками» (и тем более
занимающимися помимо прочего общеметодологическими проблемами)
просто глумились. «Теоретик» стало словом бранным,
синонимом то «обывателя», то «высокоученого кретцна», а то и
просто «труса». Вдруг показалось, что все проблемы
«общества отчуждения», которые выглядят такими неимоверно
сложными в теории, можно разрешить прямым действием —
разрубить!
Такое решение, подкупающее своей простотой, очень
соблазнительно для известных кругов молодежи. Не-надо
мучиться над «черными книгами» с их нескончаемыми
колоннами цифр и сентенций, с их пророчествами и
предубеждениями, с их предсказаниями опасностей и возможными
лекарствами от них, с крупицами истины, заваленными иног-
14 В период борьбы К. Маркса и Ф. Энгельса с группой Виллиха—
Шаппера.
124

да горами мусора. А вместо всего этого «ясное» и легко*
осуществимое: «надень пальто и ступай в ближайший
кинотеатр... Затем, в перерыве, как только начнется реклама,,
бери помидоры или, если угодно, яйца и швыряй их. Затем
выходи на улицу и сорви со стен все правительственные
объявления... Постой немного на улице. Посмотри на прохожих
и напомни себе — последнее слово пока еще не сказано.
Потом действуй... Делай революцию здесь и теперь», — такую
программу выдвигает один из идолов «новых левых» Даниель
Кон-Бендит.
Не надо корпеть над составлением обширных программ с
их рассуждениями об экономических, политических и
нравственных основаниях в целях революционной борьбы.
Достаточно, собравшись на часок-другой и горяча друг друга,
набросать звонкую листовочку с каким-нибудь страшно
революционным финалом: «Общество отчуждения должно умереть
насильственной смертью!..».
Вот уж, действительно, они пугают, а «обществу
отчуждения» не страшно. Смешно бояться людей, полагающих, что
с помощью гнилых помидоров и тухлых яиц (как и других
кустарно, наспех сделанных средств) можно разрушить
современные Бастилии. Листовки, скользящие по поверхности
отдельных явлений и не ведающие о подлинных
противоречиях и пороках общества и средствах борьбы с ними — это
не настоящий, это бенгальский огонь: от таких искорок не
возгорится пламя серьезной социальной битвы.
Этот тип литературы, закономерно возникающий в
переломные моменты революционного движения, блистательно
был описан еще К. Марксом: это — литература, «комично
сочетающая пафос с вульгарностью; пекущаяся лишь о сути
дела и постоянно проходящая мимо нее; одинаково
высокомерно противопоставляющая народной мудрости мещанскую,
книжную полуученость, а науке — так называемый «здравый
человеческий смысл»; растекающаяся с какой-то
самодовольной легкостью в беспредельную ширь; облекающая
мещанское содержание в плебейскую форму; ...охотно
показывающая за строками фигуру самого автора, у которого так и
чешутся руки дать почувствовать свою силу, показать ширину
своих плеч, распрямиться на виду у всех во весь свой
богатырский рост; ...негодующая на реакцию и выступающая
против прогресса», «с огромной затратой сил заносящая меч и
грозно размахивающая им, чтобы затем опустить его
плашмя» 15 (кажется, что К. Маркс читал Кон-Бендита).
И вот после того, как столько грозно занесенных мечей
упало плашмя или, прозвенев, рассекло только воздух, после
15 К. Маркс н Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 291, 292.
12S

того, как «общество отчуждения» без особых усилий, как бы
шутя, рассеяло «могучие кучки» производителей бенгальских
огней — одних просто слегка пугнув, а над другими
организовав «патриархальные» судебные процессы, носившие больше
трагикомический, нежели трагический, характер — после
этого программы «прямых действий», не освещенных светом
теоретического знания, приказали долго (впрочем, долго ли?)
жить. Как бы там ни было, но уже ясно различима широкая
волна призывов к глубокому и всестороннему осмыслению
социальных процессов, происходящих в современном мире во
имя серьезной борьбы с «обществом отчуждения».
Теория и теоретики были «реабилитированы». И вот так
же страстно, как прежде на площади, кинулись к «черным
книгам», «к микроскопам» и «телескопам», наставленным на
жизнь современного общества. Так же страстно и так же...
несколько бестолково.
Марксисты им советовали: чересчур не спешите. Прежде
чем начинать изучение действительности, решите для себя
общеметодологический вопрос, с чего начать и как вести
анализ сложной картины,-социальной жизни, развертывающейся
перед глазами. Не послушались доброго совета, показался
он им бессмысленным, показалось им, что общелогическая
проблематика отвлечет их от конкретно-социальной.
Сгораемые страстным желанием поскорее искупить прошлые грехи,
-«глубже», «по-настоящему» познать современное общество,
они призывают покончить с этой схоластикой предвопросов:
чюветуют-де учиться плавать, не заходя в воду, советуют
научиться исследовать, не приступая к исследованию. А надо,
мол, без излишних мудрствований просто приступить к делу.
Надо исследовать каждый клочок неизвестной земли — так,
чтобы не осталось никаких белых пятен. Если речь идет о
конкретном обществе, надо исследовать проблемы заработной
платы, условий труда, положение рабочего класса,
крестьянства, интеллигенции, функционирования
государственно-монополистического аппарата, национальный вопрос и т. д. и т. д.
Они говорят и о необходимости изучения международной
ситуации, в которую включен социальный организм — их
непосредственный объект исследования, отношение двух систем,
третий мир ... — нет уж, что хотите, а узость теоретического
взгляда им не свойственна.
Но вот какая странная вещь получается даже у тех, у
кого хватает терпения и целеустремленности далеко
продвинуться на этом пути исследования: они сталкиваются с
проблемой, которая характеризуется известным афоризмом
«прослушали все звуки, но не поняли гармонии», — ситуация,
родственная той, в какую попадал знаменитый литературный
персонаж, который, прочитывая все буквы, не схватывал
смысла составленных из них слов.
126

А происходит это потому, что общество как всякое
органическое целое не есть простая сумма самостоятельных
частей. Через изучение, даже очень тщательное, этих частей
самих по себе к пониманию целого пробиться невозможно.
Ведь каждая такая часть имеет бесчисленное множество
сторон. Вот, например, лампа радиоприемника. При ее изучении
нас будут интересовать отнюдь не все ее стороны, не она
«сама по себе», à лампа как часть именно радиоприемника,
ее место и значимость именно в этом целом.
В связи с данной проблемой философы часто приводят
рассуждение Гегеля, где он иронизирует над безуспешными
попытками химика понять, что такое мясо, путем тщательного
изучения всех химических элементов, из которых оно состоит;
безуспешность эта связана с тем, что элементы, эти
абстрактные вещества, уже не суть «мясо» и даже не части мяса,
а части любого другого синтеза.
Задача, стало быть, состоит в том, чтобы рассмотреть
часть не саму по себе, а под углом зрения и в контексте
целого.
Но тут возможен вопрос. Познание всех элементов
системы как моментов «одного и того же», как воплощение одного
и того же начала, одной и той же субстанции, что и является
сущностью монистического подхода, — требование почти
очевидное. Неужели так трудно уразуметь его? Просто
непонятно, скажут нам, почему, как правило, отказывались от него
люди, ревизовавшие учение К. Маркса, почему склонялись
они к плюрализму, теории факторов и т. п.? Чем не
устраивал и не устраивает их монизм, требования которого так
просты и очевидны?
А дело в том, что «требования монизма» вовсе не «так
просты» и не «так очевидны». Во-первых, при попытках все
вывести из одного начала исследователь сталкивается с тем
фактом, что ни одно развитое явление, ни одна категория
прямо и непосредственно из этого начала не выводятся. Берн-
штейн, к примеру, пишет, что, конечно, было бы
соблазнительно все явления капиталистического общества понять
монистически, через закон стоимости. Но это, по его мнению,
безнадежное дело, ибо, как известно, закон стоимости в
определенном смысле противоречит закону прибавочной
стоимости, а последний — закону прибыли и т. д. Да и вообще
реальный обмен в капиталистическом обществе происходит
далеко не по закону стоимости. «Ценность (т. е. стоимость. —
Г. В.) данного товара, — пишет Бернштейн, — сделалась
теперь чем-то совершенно второстепенным, так как товары
продаются по их производственной цене, слагающейся из
издержек производства плюс норма прибыли» 16.
16 Э. Бернштейн. Исторический материализм, стр. 71.
127

Такова первая и реальная трудность выведения «всего» из
единого начала.
И другая трудность, дающая возможность Бернштейну
строить свои спекуляции, а многим «ищущим» — честно и
добросовестно... заблуждаться. В органическом целом все
элементы находятся во взаимосвязи и взаимодействии:
каждый элемент обусловливает все остальные, а все — каждый.
Как же возможно в условиях такой всеобщей
взаимообусловленности выделить один элемент, определяющий все
остальные, а сам, в свою .очередь, ими не определяемый. Попытка
марксистов видеть в материальном производстве (или, как,
упрощая дело, пишет Бернштейн, — в экономике) такой
главенствующий фактор в функционировании и развитии
общества, по мнению родоначальника ревизионизма, ненаучна и
произвольна. Он полагает, что на самом деле история есть
результат взаимодействия многих факторов, вполне
равноправных между собой (при этом Бернштейн даже делает
попытку опереться на непонятые им, как, впрочем, и многими
другими, известные положения Ф. Энгельса из писем 90-х
годов об обратном воздействии надстройки на базис).
Вот, таким образом, и вторая трудность: в самом деле,
можно ли в условиях взаимообусловленности и
взаимодействия найти один главенствующий фактор, определяющий все
остальные.
Такого рода нелегко преодолеваемые трудности и лежат
в основе отказа от «очевидного» монистического принципа.
Разрешение этих трудностей и по сей день остается для
многих «ищущих левых» тайной за семью печатями, в результате
чего их теоретическая деятельность с самого начала и
обречена (в значительной своей степени) на неудачу. Чуть ниже
мы скажем, как решает эти трудности марксизм, как
отвечал на ревизионистскую критику марксизма В. И. Ленин.
Пока же нам важно было показать, что принципы монизма
вовсе не так «просты» и «очевидны», как это может
показаться. К пониманию их, как и ко всякой научной истине,
необходимо пробиваться.
А теперь вернемся к нашим временно прерванным
рассуждениям о значении общелогической позиции в
конкретно-социальном анализе. Мы остановились на том, что для того,
чтобы знать «элементы», «части», надо прежде знать целое.
Но как же возможно приобрести знание о целом, не изучая
его частей?
В этом противоречии отражена не выдуманная, а
действительная трудность, возникающая у истоков всякого
научного анализа. Как же преодолеть эту трудность, как
пробиться к конкретному знанию? Надо знать целое до знания
составляющих его частей, любил говорить Энгельс.
Возможно ли это?
128

§ 2. Разрешение антиномии. «Клеточка»
Да, знание целого, предшествующее знанию его частей, на
самом деле возможно. Только «целое» это надо взять не в
развитом его состоянии, а в момент его становления,
возникновения, — тогда, когда «богатой совокупности частей» еще
не было, когда целое было еще достаточно бедным, простым,
нерасчлененным целым, содержащим это последующее
«богатство» лишь в зародыше, лишь в возможности.
«Органическое целое развивает из себя свои собственные части
(совершенно наглядный образ этого — развитие оплодотворенной
клетки в новую особь)» 17.
Итак, вот ключ к разрешению антиномии о целом и
частях: найти и изучить «клеточку», «почку», из которой
вырастает все богатство целого, найти исходный принцип,
теоретическое начало, из которого выводятся все остальные
определения предмета. Надо восходить от абстрактного к
конкретному — так на философском языке называется это
движение.
На необходимость такого «восхождения» как единственно
научного способа построения и развития теории указывал
Ленин. «Категории, — писал он, — надо вывести (а не
произвольно или механически взять) (не «рассказывая», не
«уверяя», а доказывая)... исходя из простейших основных...»18.
И далее знаменитая, по-ленински краткая и по-ленински емкая
характеристика этого процесса: «У Маркса в «Капитале»
сначала анализируется самое простое, обычное, основное,
самое массовидное, самое обыденное, миллиарды раз
встречающееся, отношение буржуазного (товарного) общества:
обмен товаров. Анализ вскрывает в этом простейшем явлении
(в этой «клеточке» буржуазного общества) все противоречия
(respective зародыши всех противоречий) современного
общества. Дальнейшее изложение показывает нам развитие
(и рост и движение) этих противоречий и этого общества...» 19.
Эти важнейшие и плодотворнейшие методологические идеи
К. Маркса и В. И. Ленина интенсивно и успешно
разрабатываются и комментируются в нашей специальной философской
литературе. Достаточно указать на работы M. М. Розенталя,
Б. А. Грушина, А. А. Зиновьева, А. С. Арсеньева и в
особенности на работы Э. В. Ильенкова — автора
фундаментального труда «Диалектика абстрактного и конкретного в
«Капитале» Маркса».
Итак, «клеточка» и есть разрешение сформулированной
выше «антиномии» — целого (ft) его частей. Точнее сказать,
первый шаг на пути к разрешению, ибо подлинное разреше-
17 «Капитал» Маркса. Философия и современность». М., «Наука», 1968,
стр. 193.
18 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 86.
19 Там же, стр. 318.
5 Г. Г. Еодолазов
129

ние данной антиномии состоит в конкретном и полном
познании развитого целого как единства многообразных его частей.
Движение мысли и действительности от зародыша, от
клеточки к развитому целому — путь долгий, длинный и сложный,
на котором исследователе подстерегает не одна опасность.
И в первую очередь необходимо разобраться в затруднении,
о котором так много шумел Бернштейн: как же можно из
«клеточки», из исходной категории — стоимости, товара
и т. п. — вывести все остальное, когда каждая последующая
категория противоречит этой «клеточке» (прибавочная
стоимость— стоимости, прибыль — прибавочной стоимости и т. д.).
§ 3. Восхождение от абстрактного к конкретному
и проблема противоречия. Марксистская диалектика
и метафизика ревизионизма
Задолго до Бернштейна эта проблема была предметом
мучительных размышлений представителей классической
английской политэкономии. И то, что сто с лишним лет назад
было трагедией в развитии теоретической мысли, Бернштейн
низвел до жалкого фарса: после Гегеля и Маркса повторять
ошибки английской метафизики XVIII в. — значило быть
очень дремучим человеком, не усвоившим ни мучительного
опыта злоключений английской политической экономии, ни
достижений марксистского диалектического материализма,
указавшего выход из, казалось бы, безнадежно запутанного
теоретического лабиринта.
В чем же суть этого опыта и каковы рекомендации
марксизма — знание этого является необходимым и
сильнодействующим оружием против логических спекуляций
ревизионизма.
а) К. Маркс о методологических ошибках рикардианской
школы при построении теоретической системы
Рикардо уже знал, что теоретическая система должна
быть монистической, т. е. развитой из одного исходного
принципа. Рикардо натолкнулся и на этот принцип. «Но вот,
наконец,., появляется Рикардо и кричит науке: «Стой!». Основа,
исходный пункт для физиологии буржуазной системы — для
понимания ее внутренней органической связи и ее жизненного
процесса — есть определение стоимости рабочим
временем» 20. Казалось бы, теперь вывести всю систему не составит
труда (раз уже «клеточка» найдена!). Но удивительное дело:
как ни старался Рикардо, построить такую систему ему не
20 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. II, стр. 178.
130

удавалось. Рикардо и еще больше его ученики становились
в тупик перед массой появлявшихся противоречий.
Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» показывает эту
цепочку противоречий, возникавшую, когда Рикардо из
всеобщего закона стоимости пытался непосредственно вывести
закон средней нормы прибыли.
Согласно закону стоимости создаваемая вновь стоимость
может быть результатом только непосредственного живого
труда (машины лишь переносят свою стоимость на продукт).
Но реально величина прибыли (т. е. новой стоимости)
зависит от величины всего участвующего в производстве
капитала, не зависимого от того, какую долю составляют в нем
непосредственно живой труд, а какую — машины. Получалось,
отмечает К. Маркс, что «капиталы, эксплуатирующие
неодинаковые количества живого труда, доставляют одинаковые
прибавочные стоимости (прибыли)...»21. Получалось, таким
образом, что как будто не только живой труд, но и машины
создают стоимость, а это уже явно противоречит открытому
Рикардо закону стоимости.
Противоречие это не удалось разрешить ни Рикардо, ни
его ученикам, ибо логика, которой они сознательно
следовали, была недиалектической логикой, логикой,
рассматривающей противоречия в составе теории как бедствие, как
следствие спутанности мнений, как ошибку, которую нужно
немедленно исправить путем уточнения терминов, слов и т. п.
В «Теориях прибавочной стоимости» К. Маркс дал
исчерпывающую оценку такого рода мистификациям:
«Противоречие между общим законом и более развитыми конкретными
отношениями здесь хотят разрешить... путем прямого
подведения конкретного под абстрактное и путем
непосредственного приспособления конкретного к абстрактному. И этого
хотят достигнуть с помощью словесной фикции, путем
изменения vera rerum vocabula (правильных наименований
вещей.—Г. В.). (Перед нами, действительно, «спор о словах»,
но он является спором «о словах» потому, что реальные
противоречия, не получившие реального разрешения, здесь
пытаются разрешить с помощью фраз.)»22.
Диалектическими теоретиками был поставлен под
сомнение сам формальный принцип запрета противоречий.
Человеку, сталкивающемуся с противоречиями в составе теории,
диалектика давала другие рекомендации, нежели
формальная логика. Диалектика в этом случае не зажигает красный
свет перед исследователем. Знак формальной логики,
сталкивающейся с противоречием: иди назад, ищи ошибку в
рассуждениях, в применении понятий, ■— «Назад, от противоре-
21 К. М.а ркси Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, стр. 67.
22 Там же, стр. 85.
5*
131

чий!» Знак диалектики: внимание, здесь крутой подъем на
новый уровень движения — «Вперед, через противоречия!»23.
Почему же «на том стоит» материалистическая
диалектика, из чего исходит она, узаконивая противоречие, и как
рекомендует она относиться к нему и тем самым как советует
она продвигаться в теории от исходной категории к
противоречащей ей другой категории?
Первый, кто заметил неизбежность и естественность
возникновения и существования противоречий в теории при
самом строгом следовании закону тождества, был Кант (в своем
учении об антиномиях разума). Это был прорыв
метафизической концепции мышления. Или, скорее, «намек» на
прорыв, ибо Кант видел в этом несовершенство человеческого
разума, не могущего в силу своей природы избежать
противоречий (хотя последнее и было для него и желательным),
т. е., с одной стороны, Кант защищал формальный закон
тождества (здесь он был неоригинален, традиционен и в этом
качестве явился прародителем метафизических догм
позднейших школ и бернштейнианского ревизионизма в
частности), но, с другой стороны, он же отстаивал закономерность
существования противоречий в разуме (и здесь Кант —
предтеча диалектики, к этому Канту не грех и «вернуться»,
правда, с тем, чтобы вскоре двинуться от него к Гегелю,
показавшему, что стыдиться противоречий нашему разуму
вообще незачем., что они отнюдь не показатели его
совершенства, но необходимая форма постижения истины; и далее —
к Марксу, давшему материалистическую трактовку
диалектической природе противоречий).
б) Противоречие как объективная проблемность предмета
и как условие развития теории
То, что противоречие—центральная проблема диалектики,
то что закон единства и борьбы противоположностей (закон
противоречия) — главный закон, душа диалектики, признают
все наши авторы. Эти формулировки стали уже почти
дежурными. Но подчас это просто слова, слова...
Посмотрите, например, как понимают «противоречие»
вещи авторы одного учебного пособия: «Вещь противоречива в
разных отношениях», «два противоположных высказывания
не могут быть оба истинными в одном и том же отношении,
ибо в одном и том же отношении вещь непротиворечива».
К сожалению, нередко встречающийся ход рассуждения.
Авторы были бы правы, если, желая изучить, понять вещь,
мы взяли бы ее как нечто данное, неизменное и неизменяемое.
23 Нет необходимости, разумеется, говорить о том, что и диалектик,
прежде чем начать разрешение противоречия, тщательно проверит, не
явилось ли оно результатом спутанности мыслей, подмены терминов и т. д.
132

Если мы абстрагируемся от ее развития, движения,
изменения, то тогда, действительно, противоречий «в одно время и
в одном и том же отношении» (а только такие противоречия
и заслуживают названия диалектических противоречий) не
будет. Но ведь это значит абстрагироваться от живой души
действительности, от существенно важного для понимания
предмета (его возникновения, развития). Дорогой ценой
заплатим мы за попытку избежать противоречия «в одном
отношении» — ценой непонимания вещи.
Возражая против понимания диалектического
противоречия как противоречия в одно и то же время, в одном и том же
отношении, некоторые логики представляют дело так, что
суть диалектического противоречия состоит будто бы в том,
что в один момент тело находится в одном месте, в одном
состоянии, в другой — в другом.
При таком подходе как раз и не ухватывается диалектика
объективного мира. Это — типично метафизический подход,
против которого резко возражал В. И. Ленин, ибо такой
метод «описывает результат движения, а не само движение»,
«не показывает, не содержит в себе возможности движения»,
«изображает движение как сумму, связь состояний покоя,
т. е. (диалектическое) противоречие им не устранено, а лишь
прикрыто, отодвинуто, заслонено, занавешено»24.
Если мы, действительно, хотим понять вещь, то должны
рассматривать именно «само движение», само развитие вещи.
А тогда мы и увидим ясно, что она противоречива «в одно
и то же время», а именно в то время, когда в вещи
происходят качественные изменения, когда появляется новая
реальность, которая, с одной стороны, вырастает из старой,
продолжает ее, а с другой — отрицает, противоположна ей, и
«в одном и том же отношении» в отношении самого этого
перехода противоположностей друг в друга.
Вообще противоречие возникает лишь в структуре такой
теории, которая воспроизводит логику развития предмета
(логику, в которой, как мы уже показывали, в снятом виде
содержится история предмета, его развитие, его переходы от
одного состояния к другому, развитие от абстрактного к кон
кретному).
Если вдруг относительно той или другой стороны
развивающегося предмета высказываются одинаково справедливые
взаимоисключающие утверждения — значит, в предмете
происходят серьезные качественные изменения, которые с
помощью прошлого знания поняты быть не могут. «Противоречие»
в данном случае, — как верно замечает Э. В. Ильенков, —■
выступает как четкий показатель и индикатор того
обстоятельства, что готовое, уже завоеванное знание, зафиксиро-
24 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 232.
133

ванное в общепризнанных «положениях», в данном случае
оказалось недостаточным для точного строго однозначного
решения. Это показывает, что имеющееся знание чересчур
обще, чересчур абстрактно и поэтому может служить
основанием для прямо противоположных выводов, каждый из коих
по-своему справедлив и равно обоснован»25.
Противоречие указывает на проблему, трудность, которую
теоретик должен решить. Но здесь важно подчеркнуть, что
эта теоретическая проблема, эта трудность возникает отнюдь
не из специфических особенностей мышления (из его
несовершенства или из ограниченности его возможностей, как
думают кантианцы), а является отражением проблем,
трудностей развития самой объективной реальности. Комментируя
Марксов анализ противоречия потребительной и меновой
стоимости, относительной и эквивалентной форм стоимости
товара, Ф. Энгельс замечает: «...эти противоречия имеют не
только абстрактный, теоретический интерес, но одновременно
отражают и те трудности, которые проистекают из природы
непосредственного менового отношения, из простой меновой
торговли, отражают те невозможности, на которые
неизбежно наталкивается эта первая грубая форма обмена»26.
Трудно, «невозможно» эффективно осуществлять обмен товаров,
когда каждый находится одновременно в эквивалентной и в
относительной форме стоимости, когда нет всеобщего
эквивалента, к которому приравнивались бы все товары. Эта
объективная трудность и отражается в теории в форме
логического противоречия (товар сразу и одновременно находится
в двух формах стоимости). Ясно поэтому, что разрешение
такого противоречия есть не чисто силлогистическое действие,
но отражение разрешения трудностей процесса обмена в
самой действительности — появления денег, взявших на себя
роль всеобщего эквивалента (и тем «избавивших» товар от
противоречивой формы существования, поскольку теперь он
стал пребывать лишь в одной, относительной, форме
стоимости). Подобный принцип разрешения логических
противоречий был ясно сформулирован Ф. Энгельсом: «Так как мы
здесь рассматриваем не абстрактный процесс мышления,
который происходит только в наших головах, а действительный
процесс, некогда совершавшийся.., то и противоречия эти
развиваются на практике и, вероятно, нашли свое
разрешение. Мы проследим, каким образом они разрешались, и
найдем, что это было достигнуто установлением нового
отношения...»27.
Таким образом, каждый новый шаг на пути восхождения
от абстрактного к конкретному, от «клеточки» к богатому
25 «Московский комсомолец» от 13 марта 1968 г., статья «Думать...».
26 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 13, стр. 499
27 Там же, стр. 498.
134

многообразию целого — это преодоление противоречия.
Причем это такое преодоление, которое возможно лишь через
новое обращение к материалу действительности, через решение
вновь и вновь возникающих проблем.
Дайте нам «клеточку», говорят иные ученые, и мы без
труда осуществим «восхождение». Теперь мы видим, что это
наивная иллюзия; теперь мы видим, что каждый шаг
«восхождения» по трудности вполне равнозначен отысканию исходной
«клеточки», ибо каждый следующий шаг не вытекает
механически из предыдущего. Восхождение от абстрактного к
конкретному не есть способ движения мысли «от понятия к
понятию» (как представлялось Гегелю и еще в большей степени
его вульгарным последователям), а это «способ движения
мысли от факта к факту — от одного фактически данного
явления (в его строго абстрактном выражении) к другому
такому же фактически данному явлению (и к
соответствующему понятию)». На это ясно указывал В. И. Ленин: в
«Капитале», писал он, «проверка фактами respective
(соответственно.—Ред.) практикой есть... в каждом шаге анализа»28.
Таким образом, этот метод ориентирует не на построение
абстрактных схем, которые только остается наложить на живую
действительность (чтобы понять ее), а на конкретное
исследование конкретной ситуации, на исследование фактов
(каковы они в «себе», «сами по себе») 29.
Итак, противоречие в теории — не только не катастрофа,
но толково зафиксированное противоречие — это большая
удача, ступенька к новым теоретическим высотам. Ибо
противоречие — неизбежно, необходимо. И не вследствие
несовершенства нашего разума, а как раз вследствие его
совершенства, его способности верно и точно отражать сложную
картину развивающейся действительности.
Жалкими в свете этого выглядят попытки Бернштейна и
его последователей, в первую очередь, оживить
метафизические идеи кантовского учения, их покушения на иронию по
поводу диалектики. Для ревизионизма начала XX в.
диалектика, видите ли, лишь «ловушка на пути всякого
последовательно-правильного рассмотрения явлений» и что-де
«великий обман» диалектики «заключается в том, что она никогда
не бывает вполне неправой», «она не противоречит себе
потому, что по ней всякая вещь заключает в себе самой свою
противоположность». «Ее «да, нет и нет, да» вместо «да, да
и нет, нет», ее взаимные переходы противоположностей и
превращение количества в качество, и другие диалектические
28 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 302.
29 Эта важнейшая сторона метода восхождения от абстрактного к
конкретному наиболее точно раскрыта в монографии «Капитал» Маркса.
Философия и современность». См., например, стр. 210—213 и др.
135

красоты всегда стояли препятствием ясному представлению о
значении признанных изменений»30.
Так может писать только человек, никогда не
заглядывавший в Гегеля и вряд ли всерьез изучавший и продумывавший
Маркса. Так может писать только сонный и сытый филистер,
для которого непереносимо «напряжение противоречия» ни в
жизни, ни в теории...
Мы уже писали, что не наложение логических
противоречивых схем на действительность, а исследование фактов
самой противоречивой действительности — в этом состоит
задача диалектика-материалиста. Теперь нам предстоит сказать
несколько слов о логической форме разрешения противоречий,
о том, как все это конкретно выглядит в материале теории.
в) Логическая форма разрешения теоретических
противоречий
Как мы уже говорили, диалектическая логика учит не
только верному отношению к противоречиям, точной их
формулировке, но и способу их разрешения. Мы говорили также»
что в основе этого разрешения лежит не манипуляция
словами, а обращение к новым, более глубоким пластам
действительности.
В структуре теории разрешение противоречия между
двумя взаимоисключающими утверждениями будет выглядеть
как нахождение посредствующих звеньев, через которые
противоположности переходят друг в друга.
Так, когда мы говорим, что человек есть животное и не
есть животное, закон средней прибыли подводится под закон
стоимости и не подводится под него, то нам, чтобы разрешить
такого рода противоречия, надо указать посредствующие
звенья, которые, с одной стороны, соединяют первое со
вторым, старое с новым, абстрактное с конкретным (и тем самым
делают и то и другое звеньями одной и той же цепи, т. е.
одним и тем же), а с другой стороны, отделяют,
ограничивают старое от нового, привносят то новое, что превращает
первое во второе (животного в человека, закон стоимости в
закон средней прибыли). Задача и сводится к тому, чтобы
выявить и описать эти посредствующие звенья: скажем, такое
звено, как «труд», — звено, связывающее и разъединяющее
животного и человека, показывающее, как благодаря труду
человек выделяется из животного царства.
Противоречие, таким образом, разрешается внутри теории
через более глубокое понимание фактов, через прослеживание
всей цепи опосредствующих звеньев, которые замыкают
взаимоисключающие абстрактные положения. Поэтому, забегая
Э. Бернштейн. Исторический материализм, стр. 44, 46, 6Л
136

вперед, скажем, что, сталкиваясь с непосредственным
противоречием отдельных теоретических оценок современной
действительности с теми или другими формулировками Маркса,
не надо чересчур спешить кричать о несовершенстве Марксо-
вой теории или об ошибочности сегодняшних оценок. Следует
внимательно рассмотреть, имеются ли посредствующие
звенья, соединяющие две противоречивые оценки, и являются ли
эти звенья истинными, верно отражающими изменения
исторической реальности, действительно ли с помощью их можно
вывести из прежних формулировок новые. Совершенно правы
авторы книги «Капитал» Маркса. Философия и
современность», когда они пишут: «...теоретический принцип
демонстрирует свою ложность, когда никакое его развитие, никакое
исследование опосредствующих звеньев не позволяет
доказать, «что противоречащие данному принципу явления суть
лишь нечто кажущееся, лишь видимость, проистекающая из
развития самой вещи»31. Когда же развитие принципа путем
его последовательной содержательной конкретизации через
особенные посредствующие звенья, через синтез более
сложных производных, а может быть и превращенных, форм дает
возможность понять подлежащие объяснению факты, тогда
на место «противоречия» между фактом и теорией,
выступающего как неразрешимая антиномия, приходит
разрешающееся противоречие самой вещи, имманентное противоречие,
воспроизводимое и разрешаемое внутри теории»32.
Так устанавливается истинность теории, так
обеспечивается преемственность внутри нее, так осуществляется ее
развитие.
Таким образом разрешаются противоречия внутри теории.
Следует только сказать еще два слова о том, что
противоречия именно разрешаются внутри теории, но не
выбрасываются, не устраняются из нее, они остаются в теории как
возникшие и разрешенные противоречия.
Но могут сказать: а нельзя ли, раз противоречие
разрешено, дать в теории лишь результат разрешения, без анти*
номической формы подхода к нему. Нельзя!
Возьмем простой пример. Да, посредством появления
денег, капитала разрешаются трудности обмена, с которыми
сталкивалось простое товарное производство (и которые
нашли отражение в теории в виде приводимой антиномии). Так
может быть, выбросить из теории формулировку трудностей,
коли уж они разрешены. Нет, выбросить нельзя, ибо простое
товарное производство, простой обмен товаров в снятом виде
содержатся в производстве капиталистическом; и поэтому
противоречие простого товарного производства постоянно воз-
31 К. Маркой Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. II, стр. 24.
32 «Капитал» Маркса. Философия и современность», стр. 259.
137

никает и постоянно разрешается в ходе развитого
капиталистического производства, оно присутствует в нем как
разрешенное, и трудность эта присутствует как преодоленная. Она
(эта трудность) теперь неощутима, но разладься механизм
денежного обращения и крупного производства (в результате
войны, например) — и спрятанная в фундаменте трудность
вновь выйдет на поверхность и станет реальностью.
Именно здесь лежал логический водораздел между
позициями Ленина и Бухарина в 1919 г. по вопросу о том, нужно
ли включить в программную характеристику современного
строя России очерк первоначальных форм товарного
производства. Не нужно! — считал Бухарин, ибо это производство,
в общем, снято и сняты его противоречия. Нужно! — отвечал
ему Ленин. Ответ Ленина знаменателен: «...империализм и
финансовый капитализм есть надстройка над старым
капитализмом. Если разрушить его верхушку, обнажится старый
капитализм». «Мы живем в такое время, когда целый ряд
элементарнейших основных явлений капитализма воскрешен.
Взять хотя бы крах транспорта... А что значит крах
транспорта в империалистской системе? — Возвращение к самым
первоначальным формам товарного производства»33. А
следовательно, и возвращение всех связанных с ним трудностей и
противоречий. Эти возрождающиеся «трудности»
первоначальных форм товарного производства служат основой
возникновения трудных и острых политических проблем, таких,
как «отношение к среднему крестьянину». Забудете о
противоречиях, запрятанных в фундаменте, выбросите их из теории
и из головы (как «разрешенные противоречия) — жизнь
(а не просто коллеги-логики) может серьезно проучить вас.
Если мы будем, говорил Ленин, полемизируя с Бухариным, решать
вопрос о нашем отношении к среднему крестьянину без учета
особенностей именно «первоначальных товарно-хозяйственных
форм», а лишь «стоя исключительно на точке зрения
империализма и диктатуры пролетариата, у нас совершенно не
сойдутся концы с концами, и мы много набьем себе шишек»34.
Так что диалектика отнюдь не внешнее украшение теории
цепочками сплетаемых и расплетаемых противоречий,
диалектика есть ее живая душа. Узлы диалектических
противоречий — это важнейшие жизненные центры теоретической
системы, ее сердце, легкие, мускулы. Без диалектики нет
теории.
Резюмируем сказанное в этом подразделе:
1. Восходить от «клеточки» к богатому многообразию
целого вообще дело не простое, а если вы не владеете
диалектической логикой, если вам не ясно значение противоречий
33 В. И. Л е н н н . Поли. собр. соч., т. 38, стр. 154, 153.
34 Там же, стр. 156.
138

для развития теории, то такое восхождение для вас и просто
невозможно.
2. Противоречие — объективно, оно характеризует
развитие предмета, его проблемность. В теории оно фиксируется в
форме содержательной антиномии.
3. Разрешается противоречие в теории не путем чистой
силлогистики, а путем обращения к эмпирическим фактам и
их анализу.
4. В результате такого анализа отыскиваются
посредствующие звенья, которые соединяют противоположные
утверждения и через которые абстрактный принцип переходит к
конкретным отношениям.
5. Само по себе противоречие «факта» и «теории» еще не
свидетельствует об ошибочности теории. Теория ложна лишь
в том случае, если нет никаких посредствующих звеньев,
с помощью которых из данной теории можно объяснить
относящийся к ее компетенции факт.
Так на деле осуществляется принцип монизма. Так
разрешаются противоречия между исходной категорией, началом
и последующими категориями — проблема, о неразрешимости
которой кричал Бернштейн и о которую спотыкаются и
сегодня многие «ищущие» (хорошо, что они «ищут», надо только
поглубже искать). Оказывается, что быть последовательным
монистом можно лишь в качестве диалектика.
г) Путь к «клеточке». Историческое и логическое
Мы выяснили, что путь к познанию действительности не
в беспорядочном изучении всех ее элементов, а в таком
изучении, когда каждый элемент рассматривается через призму
целого, выводится из одного, единого начала — «клеточки»,
через выявление противоречий между исходной и
последующей категориями и разрешение их путем обращения к
анализу эмпирических фактов.
Это весьма важная ступень в осознании того, как
строится теория. Но далеко не последняя. На этой ступени
возникает новая проблема; если не решить ее, можно оказаться
вновь отброшенным далеко назад. Проблема вот в чем: мы
знаем, как восходить от «клеточки» к богатому многообразию
целого — об этом написано уже немало книг и статей,
анализирующих классический пример такого восхождения в
«Капитале», но как найти эту «клеточку»? Каковы формы,
пути и методы ее поиска? С этим вопросом представители
частных наук все настойчивее обращаются к философам.
Какие, например, оживленные поиски «клеточки» ведутся
теоретиками, занимающимися проблемами создания системы
категорий политэкономии социализма. Тут большой выбор
кандидатов в «клеточки»: кто предлагает короновать на «кле-
139

точку» планомерность, кто — товарность, кто—собственность,
кто — основной закон, понимаемый так-то, кто — основной
закон, понимаемый совершенно иначе... В -общем, если
прислушаться к некоторым политэкономическим дискуссиям, то
чуткому уху послышится что-то вроде сдержанной мольбы: дайте
нам «клеточку» и мы вам выведем систему. При этом,
случается, сердятся на философов: поманили теоретическим
раем, да моста к нему не указали—как восходить от
«клеточки» к развитому многообразию рассказали, а вот как
«нисходить», как искать «клеточку» не поведали.
Проблема нахождения «клеточки» бесспорно важная,
заслуживающая того, чтобы быть решенной. Но формулируется
она часто некорректно. Дело в том, что «восхождение» и
«нисхождение» — это, в сущности, один и тот же процесс. Мы
сейчас поясним, что это означает.
Начнем с критики довольно распространенного убеждения,
что «клеточка» отыскивается в результате анализа
исследуемого объекта, в результате постепенного мысленного
расчленения его на все более и более мелкие детали, части,
элементы (самая маленькая, дальше не делимая частичка и есть-де
«клеточка»). Есть ли у вас при таком членении гарантия, что
вы разрезали объект по шву, а не по живому, есть ли
гарантия, что выделили существенные для системы элементы (ведь
вы еще по-настоящему не знаете целого и, следовательно, не
можете знать, что для него существенно, а что нет)? И потом,
какие элементы вы примете за мельчайшие, за простые, за
«дальше не делимые» — ведь делить, идти в глубь материи
можно до бесконечности; очевидно, в делении надо
остановиться на субстанциальном для данной системы уровне (но
для этого надо уже знать систему и... ее субстанцию, т. е.
«клеточку»!).
Нет, элементарный анализ, элементарное членение объекта
непосредственно «клеточки» нам не откроет. И все же долгий
путь к ней начинается с такого анализа, с выработки
абстракций, в которых фиксируются бросающиеся в глаза общность
и различие предметов и явлений. Смысл этой операции —
в предварительном накоплении (мыслительного)
эмпирического материала путем непритязательного описания
наблюдаемых фактов, «внешне проявляющихся связей» (К. Маркс).
Происходит нечто вроде «перевода» действительности с
языка чувственно наглядных образов на язык абстракций. Эти
созданные в результате анализа абстракции — строительный
материал будущей теории, ее «кирпичики». Причем это такие
«кирпичики», форма и содержание которых будут в процессе
строительства существенно изменяться в соответствии с
сущностью и характерными особенностями строящегося
теоретического здания, а часть из них и вообще окажутся
выброшенными за негодностью.
140

Создание таких абстракций, повторяем, это еще отнюдь
не теоретическое исследование, это, говоря особым
философским языком, лишь некритическое описание фактов. Но это
необходимый момент познания: пока действительность не
выражена в языке, в слове, до тех пор отсутствует материал
для научного исследования, до тех пор оно невозможно. Вот
почему К. Маркс высоко ценил описательную, систематиза-
торскую часть работы А. Смита, которая не является научной
в строгом и точном смысле этого слова: дело в том, что
А. Смит вынужден был начинать теоретическую работу при
отсутствии такого рода описаний и потому должен был не
только впервые «описать» явления буржуазной экономики, но
даже «найти» еще для этих явлений номенклатуру и
соответствующие рассудочные понятия, т. е. отчасти — впервые
воспроизвести их в языке и в процессе мышления35.
Но это еще не наука. Здесь еще нет ни «нисхождения»,
ни «восхождения». Наука начинается там, где
предпринимается попытка «свести различные фиксированные и чуждые
друг другу формы богатства к их внутреннему единству»36,
проследить «внутреннюю связь экономических категорий»37.
На этом этапе и возникает проблема «клеточки»: как
определить, как найти ее — проблема, которую неосознанно,
объективно решала английская классическая политэкономия.
И вот конкретный, исторический опыт поиска имеет большое
значение для позднейших логических обобщений и выводов.
И как же нелегко далась эта «клеточка»! Можно сказать,
английская политэкономия буквально выстрадала этот
исходный принцип, но, выстрадав, она не узнала его, а
последователи классиков английской политэкономии вообще
отвернулись от него.
Попытки проникнуть, как выразился К. Маркс, в
«скрытую структуру буржуазной экономической системы», во
«внутреннюю физиологию буржуазного общества» увенчались
успехом не сразу. Если вы ознакомитесь с историей развития
политэкономии, вы увидите, как в разных учениях за
исходное, в качестве «клеточки», бралось то одно, то другое
основание, как из него, на его основе, пытались представить
экономическую действительность как связанное целое (как
единство), ибо ^именно это —цель исследования. Возникают
системы, выросшие из разных принципов. Между ними
вспыхивает теоретическая борьба, полемика. В ходе взаимной
критики выясняются их слабые и сильные стороны. Идет
«естественный отбор» систем, при котором отпадают всякие
ложные ходы и постепенно углубляются исходные принципы.
Таким образом, ведущим мотивом («стимулом») системо-
85 См. К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., г. 26, ч. Л, стр. 178.
36 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., t.v26, ч. III, стр. 525.
37 К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 26, ч. II, стр. 177.
141

образования является стремление отразить целое (а не поиск
«клеточки»), дать синтез многообразного. Это — ведущая
сторона, ведущий мотив исследования. Но он, как видим, в
качестве подчиненного момента имеет поиск исходного
принципа «клеточки». И понять в полной мере истинность
исходного принципа можно лишь при попытке построения
целостной системы. Поэтому каждый шаг на пути более глубокого,
более всестороннего познания целого есть шаг вперед в деле
поиска «клеточки», в деле нисхождения. Каждый шаг вперед
в деле теоретического синтеза (который является целью
познания) есть шаг вперед в деле теоретического анализа
(подчиненного, но неотъемлемого момента знания).
Яркой иллюстрацией такого теоретического движения,
такого совпадения «восхождения» и «нисхождения» является
развитие философских взглядов на исторический процесс,
проанализированное Плехановым в работе «К вопросу о
развитии монистического взгляда на историю».
Вот вам два исходных тезиса, два начала, две «клеточки»:
«мнения людей определяются средою» и «среда определяется
мнениями». И то и другое положение относительно истинно,
и та и другая зависимость имеет место в действительности.
Из этих исходных положений вырастают стройные системы,
диаметрально противоположные друг другу. Системы эти
вступают в жаркую схватку друг с другом и обнаруживают
в ней свои слабости и свои достоинства. В этой критической
войне, которая сопровождается постоянным обращением обеих
сторон к историческому опыту, открываются и выходы за
пределы "этой антиномии двух начал, противоречивости двух
систем. Открывается более глубокое основание, из которого
выводятся оба первоначальных противоречащих друг другу
тезиса. Появляется более основательная теоретическая
система, выведенная из более глубокого теоретического принципа.
Таким образом, появляется новая система и новый исходный
принцип, претендующий на роль «клеточки». Однако
выясняется, что и этот новый принцип несовершенен, односторо-
нен, абстрактен: из него не все можно объяснить. И тогда
появляется другой новый принцип, дополняющий первый и
противоречащий ему. Старое начинается сызнова: снова два
противоположных начала, снова антиномия. Снова борьба
систем, только уже на более глубоком уровне. Снова
сопоставление «теорий» с «фактами» — и новое углубление, новое
развитие. В этом движении и отыскивается, в конце концов,
подлинно научный исходный принцип (в философии
марксизма), и отыскивается не случайно; нисхождение — это
результат развития предшествующей мысли и невозможно без
этого развития, нисхождение есть результат направленного
поиска, направление которого определялось предшествующим
развитием.
142

Вот так обстоит дело: никаких двух лестниц (одна —
нисхождение к «клеточке», другая — восхождение от «клеточки»)
нет.
Итак, через борение идей, теоретических систем, через
противоречия внутри систем происходит углубление
познания, идет процесс «нисхождения» к «клеточке». Задача
состоит в том, чтобы это было не стихийное движение (как то
было, скажем, в развитии английской буржуазной
политэкономии), а движение сознательное и потому ускоренное,
выпрямленное движение к истине.
Такой наиболее рациональный путь движения к
«клеточке» состоит, очевидно, в следующем: исследовать
исторический момент перехода от одной системы к другой (от природы
к человеку, если вы хотите понять сущность человека; от
феодализма к капитализму, если вы хотите понять сущность
последнего, и т. п.). «С чего начинает история, — указывал
Ф. Энгельс, — с того же должен начинаться и ход мыслей,
и его дальнейшее движение будет представлять собой не что
иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и
теоретически последовательной форме»38.
Итак, надо внимательно изучить момент перехода,
момент становления нового предмета, новой системы. Но при
этом возникает новый вопрос: что есть существенное, что
"важное и необходимое в этом переходе, а что — случайное.
Чисто исторический анализ нам этого не подскажет. Историю
придется проверить логикой.
Известно, что органическая система в процессе
функционирования постоянно воспроизводит все те предпосылки,
которые в свое время были необходимы для ее возникновения.
Процесс исторического развития системы отсеивает все
случайное и несущественное,- что имело место в момент
перехода, и оставляет лишь те условия, которые являются
действительно необходимыми для существования и
функционирования системы. Таким путем мы в историческом анализе
и сможем выделить те необходимые моменты, совокупность
которых, единство которых и составит первоначально, исход-,
ную «клеточку».
Конечно, и тут свои трудности — какая же теория без
трудностей. Наука может сократить и облегчить муки родов,
но избавить от них вовсе она не в состоянии. Избавление от
проблем, от вопросов наука не дает, это — удел религии.
Научная методология помогает правильно их поставить. Итак,
трудность эта состоит в том, что для того чтобы изучить
переход от одной системы к другой, надо предварительно хотя
бы в общих чертах отделить одну систему от другой и,
значит, надо уже иметь некоторое представление о системе, пере-
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 13, стр. 497.
143

ход к которой вы исследуете (и нет, естественно, никакой
гарантии, что это ваше предварительное представление
истинно), т. е. вначале формируется представление о современном
обществе, которое выступает в качестве предпосылки в
момент исторического анализа, помогая вычленить более или
менее существенные моменты перехода — с тем, чтобы затем
проверить их логикой. Поэтому такое движение есть
постоянное, нигде не заканчивающееся движение к истине, оно
требует критичности и самокритичности, оно требует умения
находить возражения самому себе и возражения на
возражения, отыскивая все более глубокие решения и ответы.
Итак, восхождение от абстрактного к конкретному,
владение категорией противоречия, диалектика логического и
исторического, принцип историзма — важнейшие опорные пункты
логики построения теоретической системы, важнейшие
условия ее развития. Без понимания этого нельзя браться за
теоретическое осмысление действительности, нельзя победить
ревизионизм.
Но и на этом методологические трудности не кончаются.
Для успешного исследования социальных систем следует
иметь в виду еще несколько общеметодологических
требований, без ясного понимания которых конкретный анализ
будет либо чрезвычайно затруднен, либо невозможен.
Это, во-первых, проблема, связанная с нахождением такой
точки анализа, с высоты которой можно не только правильно
понять необходимость возникновения данной системы и
законов ее функционирования, но.и необходимость ее отрицания,
необходимость появления новой системы и новых законов
функционирования.
Логика, как мы уже установили, дает метод познания
того, что есть. Но может ли она дать рекомендации для того,
чтобы установить: «так не должно быть»? Может ли логика
дать методологические рекомендации не только для
понимания, но и для критического преодоления существующей
действительности?
Она не только может, она должна их давать, иначе
невозможно и понимание существующей действительности.
К разбору этого и перейдем.
§ 4. История как объективный процесс и как результат
человеческой деятельности
Заголовок уже представляет собой явную антиномию, в
которой следует разобраться. Но обо всем по порядку...
Всякий, кто попытается теоретически осмыслить
действительность, определить место и задачи человека (и,
следовательно, свои собственные, личные задачи) в ней, непременно,
как показывает исторический опыт, столкнется с одним нелег-
144

ким вопросом: возможна ли такая теоретическая позиция,
которая позволяет органически сочетать научность и
революционность?
Ревизионисты особенно любят эти вопросы, им кажется,
что именно здесь марксисты никогда не смогут свести концы
с концами. Бернштейну, например, представлялась
совершенно очевидной нелепость попыток сочетать признание
объективности исторического процесса и признание необходимости
человеческой активности, социального насилия. Он пытался
убедить читателя, что именно здесь главный порок и тайная
болезнь марксизма: марксистское «учение», исходящее из
экономии как основания общественного развития, пасует
перед теорией, доводящей культ насилия до крайних
пределов39, т. е. до призывов к решительному, революционному
ниспровержению капитализма. А спасается марксизм от этой
«нелепости» с помощью-де гегельянских (что в терминологии
Бернштейна означает «мошеннических») ссылок на
законность противоречий. Как и во всех других случаях, Бернштейн
пытался «освободить» теорию от «ловушек диалектики». Он
пытался устранить противоречие путем отбрасывания одной
из его сторон. Но итоги этой операции оказались весьма
печальными.
Вот он делает упор на объективности экономического
развития (пожалуйста, он готов признать значимость
экономических изменений в деле поступательного развития
человечества!), и вот уже Бернштейн утверждает, что «только когда
пользование средств производства будет обобществлено во
всех областях производства, тогда можно будет направить
развитие собственности к социализму»40. И даже Каутский
вынужден был отметить, что Бернштейн приводит социализм
«в самую рабскую и непосредственную зависимость от
экономических условий»41.
Бернштейн, упрекавший К. Маркса (впрочем, им
непонятого) за преувеличение значения «экономического
фактора», вдруг сам становится «экономистом» больше, чем даже
выдуманный им «экономический материалист Маркс». И это
характерно для Бернштейна, для его
буржуазно-апологетической позиции: он готов становиться на почву любого
принципа, если этот принцип может, по его мнению, служить
аргументом ненужности революционно-преобразовательной
деятельности. Так, Бернштейн пытается экономическое
развитие, его неостановимый и постепенный характер сделать
аргументом против революции. Его постоянный рефрен:
экономически социализм еще не вызрел (рефрен, подхваченный
39 Э. Бернштейн. Исторический материализм, стр. 63.
40 Цит. по: К. Каутский. К критике теории и практики марксизма,
стр. 104.
41 Там же.
6l/2 Г. Г. Водолазов
145

впоследствии меньшевиками), и поэтому главное —
постепенное экономическое продвижение к социалистическому
строю. Отсюда вывод, к которому подводит Бернштеин:
«Если он (рабочий класс. — Г. В.) только энергично
преследует ближайшие цели, то совершенно второстепенный вопрос,
ставит ли он себе определенную конечную цель»42. Так,
аргументируя «от экономики», Бернштейну удалось «доказать»
второстепенность вопроса о смене капитализма социализмом.
Но любопытно, что когда марксисты, отнюдь не
уповающие только на экономическое развитие, показывают — с
цифрами и фактами в руках — достаточную зрелость экономики
для социалистического переустройства, бернштейнианцы
поворачивают на 180 градусов. Так, когда Бернштейну
доказали, что его тезис об уменьшении числа пролетариев и
увеличении числа собственников неверен — что послужило для
него одним из аргументов против пролетарской революции, —
он в одной из статей вдруг заявил, что «не придает» «таким
вопросам, как например, уменьшение или увеличение числа
собственников, той важности, какую придают им (и
вынуждены придавать) те, которые придерживаются положения об
«имманентной экономической необходимости», и что-де «он
признает силу правового сознания людей движущим
фактором общественного развития»43..
Так все-таки, — подступали к Бернштейну люди,
требующие соблюдения элементарной последовательности в
теории, — экономика или правосознание является, на ваш
взгляд, определяющим фактором? И тогда появляется третья
статья Бернштейна, с третьей точкой зрения, пытающейся.
совместить две предыдущие. Социализм, пишет там Берн-
штейн, становится необходимым лишь тогда, когда и
поскольку к этой (экономической. — Г. В.) концепции, в число других
элементов, прибавляется сознательное стремление неимущих
классов к тому, чтобы изъять из частных рук руководство
сконцентрированными средствами производства и принять
самим участие в руководстве производством на правах
полноправных членов»44.
Итак, соединение двух факторов — экономической
концентрации и правосознания. Но «социалистическое»
правосознание, по Бернштейну, никак не связано с развитием
экономики, это сугубо самостоятельный фактор. Как он должен
возникнуть — непонятно, почему он не возник раньше —
веков пять-десять тому назад — необъяснимо, почему,
наконец, он должен соединиться с фактором концентрации —
неясно. В общем, получается, что социализм зависит от не
42 Э. Бернштеин. Исторический материализм, стр. 329.
43 Цит. по: К. Каутский. К критике теории и практики марксизма,
стр. 139.
44 Там же, стр. 140.
146

вызванного никакой необходимостью, случайного соединения
двух самостоятельных, изолированных факторов (которые
ведь могут возникнуть в одно историческое время, а может
и нет, и, возникнув, могут соединиться, а может и нет) —
шаткие основания для социализма! И кроме того, у
неимущих возникает сознание необходимости взять в свои руки
власть — так пишет Бернштейн. Но ведь он же пишет о том,-
что число имущих, собственников, растет. Нелегко будет
таящей горстке «неимущих» навязать свою волю большинству,
состоящему из собственников, нелегко будет «изъять из
частных рук руководство производством».
Сплошная абракадабра получается. Вот чем кончается
попытка избавиться от «противоречия» путем отбрасывания
одной из противоречащих сторон, попытка заменить
диалектику более «простым» и «ясным» методом «здравого
смысла» — растет масса нелепости, а противоречия, выгнанные в
дверь, возвращаются через окна, но уже не как «умные»
диалектические (научно разрешаемые) противоречия, а как
спутанные клубки там и сям понахватанных и нелепо
соединенных мыслей...
Но где же подлинная основа, необходимость соединения
научности и революционности. Как соединяются в теории и
практике признание объективности исторического процесса и
требование человеческой активности, как решается противо-
речение между необходимостью и свободой в истории?
Допустим, мы установили, что капиталист присваивает
себе часть стоимости, создаваемой рабочим, что целью
капиталистического производства является получение максимальной
прибыли, установили другие законы функционирования
буржуазного общества. Короче — установили все, как «оно есть».
Но где, но откуда вычитать, что так «не должно быть»? Где
найти такую теоретическую точку обзора, с которой мы могли
бы не апологетически, но революционно-критически отнестись
к существующему?
Некоторым оппозиционерам и революционерам прошлого
(да и нынешнего времени) казалось ('и кажется), что тут нет
никакой проблемы. «Я выступаю против буржуазного
общества, — рассуждали они, — потому что присваивать чужой
труд «несправедливо». «Но почему «несправедливо»? Каким
критерием руководствуетесь вы при определении, что
справедливо, а что нет?»45.
И как бы длинно они ни отвечали на этот вопрос, суть
сводится к следующему: «Я руководствуюсь голосом внутреннего
нравственного чувства. Нет, нет, не голосом науки, не голосом
45 Мы хотели в связи с этим напомнить читателю статью Энгельса
«Справедливая заработная плата за справедливый рабочий день», в
которой Энгельс зло посмеялся над прекраснодушными моралистами,
кладущими в основание своей деятельности требование «справедливой оплаты».
6i/2*
147

объективного анализа — то и другое годно для того, чтобы
установить, «что есть», — а именно зовом нравственности,
совести — который из тайного моего «я» подсказывает, что
принимать, а чего не принимать». Приблизительно так думал
Кант; к этому склонялись Прудон, германские истинные
социалисты; на том стояли наши народники, «этические
социалисты»; эти мотивы звучат в современном экзистенциализме.
Маркс и Энгельс давно доказали бессильность моральной
критики там, где кипит классовая борьба, бессильность ре-
волюционаризма, исходящего из рода моральных «должно» и
«нужно»46. И об этом мы еще будем говорить подробно.
И хотя критика существующего с морально-этических
позиций имеет и ныне немало сторонников, с которыми
марксисты ведут успешную полемику, все же сейчас несравненно
опаснее кажется нам другая точка зрения, представители
которой выступают в качестве полномочных послов
Науки, сторонников строгой Научной Объективности.
Представители этой точки зрения нередко называют себя
материалистами. Они высокомерно третируют «моралистов». Они чуть
ли не через каждое слово говорят об «объективных законах»,
исторической необходимости, неизбежности; для большей
внушительности и непреклонности с суровостью схимников
добавляют часто эпитет «железный»: «железная
необходимость». Сама наука говорит их устами. При этом «человек»
для них выступает как объект их исследования, как
алгебраическая буковка в решении строгого исторического уравнения,
как «элемент», подчиняющийся «железной» логике развития
объективного мира.
Некоторые из этих людей всерьез считают себя
марксистами (как же, они, — за объективную необходимость, против
всякого иррационального морализаторства!). На деле же
это — гегельянцы чистой воды, которые стоят на гегелевской
точке зрения, не имея, впрочем, того гениального чутья,
которое было присуще ее основателю и которое спасало его
от крайних, нелепых выводов. Гегель, как известно, остро
(и справедливо!) критиковал этику, «категорический
императив» Канта, подчеркивая его иррационализм и
противопоставляя ему рационалистическое, научное знание. И это было бы
хорошо, если бы в лице абсолютной идеи Гегель не обожествил
это научное знание. Как верно заметил Э. В. Ильенков в
книге «Об идолах и идеалах», то, что Гегель обожествил
научное знание — это хорошо, это шаг вперед от кантовского
морализма, но плохо то, что он обожествил его, рассматривал
научное знание не как инструмент Человека, а — человека в
46 Конечно, классики марксизма ценили всякую прогрессивную критику
капитализма, в том числе и моральную. Но при этом постоянно
подчеркивали: такая критика бессильна, не способна и не может быть орудием
познания и изменения мира.
148

качестве инструмента Научного Знания. Требования Науки,
логика Науки, ее следствия — это все. Они осуществляются
с железной необходимостью, и задача человека — в интересах
ускорения реализации этой необходимости возможно точнее
подчиняться ей. Отсюда легко выводится та (к сожалению,
весьма распространенная в наше время среди
«кибернетически» рассуждающих теоретиков) мысль, что если развитие
Науки приведет к выводу, что человек в этом мире не
является совершенным созданием и что с точки зрения Науки, с
точки зрения более успешного осуществления открытых ею
объективных закономерностей более совершенным, чем
человек, является железный робот, то—долой человека. Не все
прямо договариваются до этого, но в скрытом виде эти
выводы присутствуют в каждом рассуждении представителей этого
типа Логики. Поскольку «человек» в этих «железных»,
«объективных» построениях присутствует в качестве не очень
значащей детали сложных, «объективных» механизмов,
детали, которую можно (в интересах скорости работы этого
механизма) прикрутить туда или сюда, погнуть, согнуть, удлинить
или укоротить, а то и вовсе выбросить по той причине, что
не слишком плотно заходит в «железные» и «объективные»
пазы или что прокручивается в этом механизме с некоторым
скрипом и писком.
И это закономерный итог логики, обожествляющей
научное знание, логики, где есть законы, объекты, но нет
субъекта, нет Человека. Логика бессубъектности — это не
марксистская логика. Такая логика, если строго ее держаться,
не привнося в нее вненаучные моралистские критерии, что
часто и, как правило, незаметно делают ее сторонники, такая
логика не сможет быть судьей в социальных вопросах, в
частности, в споре между принципом частной собственности и
коммунизмом, ибо этой логикой выброшен за борт субъект
исторического действия, автор и актер разыгрываемой в
истории драмы — Человек (в котором основа и критерий
выбора).
Это первым (в самом начале 40-х годов XIX в.)
почувствовал Маркс, когда он попытался с помощью гелелевской
логики разрешить спор между частной собственностью и
коммунизмом. История этой попытки наиболее интересно
исследована в работах Н. И. Лапина, Г. Н. Волкова, в статьях
Э. В. Ильенкова и др. Общий вывод исследователей состоит
в том, что Маркс строил свою логику, сознательно положив
в ее основу в качестве исходного принципа интересы
Человека, Трудящегося Человека.
Человек, практически действующий, Трудящийся Человек,
обобществленное человечество — здесь все начала и концы
марксистской философии. Именно поэтому метод научного
познания Маркса есть органическое единство логики и этики.
6 Г. Г. Водолазов
149

Как верно и точно подмечают авторы книги «Капитал»
Маркса. Философия и современность», «Маркс ни на йоту не
ущемляет суверенных прав научного постигающего разума и с
неукоснительной последовательностью следует строжайшей
научности. И в этом смысле в «Капитале», и правда, «нет ни
грана этики». Однако он одновременно столь же чужд также
и объективизму, безответственно отвернувшемуся от всех
проблем,' лежащих «по ту сторону» профессионального
ремесла... «Капитал» в этом, идущем от Спинозы, смысле есть
также и Этика, но только Этика не помимо Логики, а
имманентная самой же Логике конкретного исследования
конкретной деятельности»47.
Марксизм признает объективные исторические законы, но
это не логика движения и взаимодействия объектов, вещей,
это объективная логика человеческой деятельности,
объективная логика субъекта. Ленин писал: «Там, где буржуазные
экономисты видели отношение вещей.., — там Маркс вскрыл
отношение между людьми»48.
Отсюда понятен тот вывод, который делается авторами
книги «Капитал» Маркса. Философия и современность»:
«...революционно-критический дух «Капитала»—это не
нечто извне привносимое в исследование, не бессильные
филантропические пожелания и обещания, не велеречивые фразы,
воспаряющие над неумолимой логикой «этого» мира, а,
напротив, понимание самой этой логики настолько глубокое,
что оно ухватывает также и необходимость активного
преодоления, деятельного снятия каждой определенной формы
социальной действительности. Тем самым исследование
воспроизводит в качестве своей собственной логики не что иное,
как логику революционно-критического отношения к
действительности»49. Образец такой логики — «Капитал» Маркса.
«...В позитивное понимание существующего,—писал Маркс,—
она (диалектика.— Г. В.) включает в то же время
понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую
осуществленную форму она рассматривает в движении,
следовательно, также и с ее преходящей стороны...»50.
Итак, как только Логика перестает быть нейтральной по
отношению к творящему историю Человеку, она перестает
быть логикой фатального «хода вещей» и становится
логикой исторического творчества. Здесь и проходит граница
между диалектическим материализмом и различными
фаталистическими концепциями (в том числе и
фаталистическими подделками под него). Но дело не ограничивается
только этим различием. Исторический фатализм многолик.
47 «Капитал» Маркса. Философия и современность», стр. 51, 52.
48 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 23, стр. 45.
49 «Капитал» Маркса. Философия и современность», стр. 58.
50 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 22.
150

Конечно, старый фатализм с его представлением о
господстве божественного провидения над судьбами людей, с
его глубокомысленными сентенциями типа «чему быть, того
не миновать», «все мы под богом ходим»—этот старый,
примитивный фатализм ныне почти исчез из научного
обращения. Но фатализм не исчез. Он принял современные,
утонченные формы. Ныне он закамуфлирован под строгую научность,
объективность и подчас имеет склонность к употреблению
(и злоупотреблению) марксистской фразеологией. И потому
непросто различить его.
Вот типичный ход рассуждений старого, примитивного
фатализма. Исходным для него является совершившееся
событие. С высоты случившегося факта (даже самого
пустякового—например, что встали сегодня с левой ноги, а не с
правой) легко можно увидеть цепь причин (в том числе и
пустяковых), его породивших. И вот, рассматривая эту
связь цепи причин с происшедшим событием, фаталист
никогда не скажет «так случилось...», он скажет другое—«так
должно было случиться», «только так и никак иначе». А
если мы попытаемся возражать, что могло быть иначе, что
с таким же успехом можно было бы встать и с правой ноги,
фаталист все-таки скажет, что «иначе быть не могло». И
доказательство у него налицо — происшедший факт. А у нас —
лишь туманное рассуждение о других равноценных
возможностях. Попробуй тут опровергнуть фаталиста.
Правда, мы можем попытаться подловить его на
предсказании будущего. Не случись предсказанное им — вот вам
и крах предопределенности. Но умного фаталиста на этом
не подловишь, ибо, хотя он заявляет, что все
предопределено, но при этом добавляет, что пути провидения
неисповедимы, и потому предсказывать их он не берется.
Однако оппоненты такого рода фаталистов «утешались»
тем, что фаталисты, взяв себе «на откуп» прошлое (объявив
его единственно возможным— таким, как оно и произошло),
«отдавали» своим оппонентам будущее. И оппоненты
фаталистов, ориентированные своей теорией на активное отношение
к миру, на поиск и изучение различных возможностей и
альтернатив, борясь за реализацию той или другой (отнюдь не
предопределенной) возможности, своими действиями
«предопределяли» реализацию одной из них. И когда после боев
рассеивался пороховой дым, приходили фаталисты, уныло
изрекая теоретическую мертвечину: «так и должно было
быть...». Одни смотрели в будущее, другие—в прошлое.
Одни были деятелями, творцами, другие — запоздалыми
комментаторами. Кому что нравится...
Разновидностью и более тонкой фермой
фаталистического мышления являются концепции гегельянского толка—
когда все предшествующее развитие, вся предшествующая
6*
151

история рассматриваются только как подготовка настоящего.
Само по себе это прошлое не имеет какого-нибудь значения.
Мистификаторский характер этих представлений состоит в
том, что настоящее рассматривается здесь как цель, к
которой будто бы стремилось, влеклось прошлое развитие. Но
если рассматривать настоящее как достигнутую цель, то
совершенно невозможно понять и представить «мотивы»
дальнейшего развития.
Отсюда идет, в частности, наивная апологетика ранне-
буржуазных идеологов (Смита и Рикардо — в Англии,
просветителей— во Франции и т. п.), рассматривавших
буржуазный строй как итог прошлого человеческого развития, как,
следовательно, конечную станцию его движения.
/Марксизм создал логику, преодолевшую эти
представления,— до конца доведенную, диалектику. Это, с одной
стороны, рассмотрение исторических периодов во всей их
собственной значимости: ни один не является только
подготовкой другого, ни один не является средством для чего-то.
Каждый— сам по себе «цель». Уже такое понимание наносит
сильный удар по фундаменту фаталистических концепций. Но
к этому необходимо добавить, что, будучи важным сам по
себе, ни один период не может воплощать в себе «цель»
всего развития. Он может быть понят только тогда, когда он
рассматривается не только «сам по себе» (в себе), не только
как итог прошлого, но и как момент связи прошлого с
будущим. Он должен рассматриваться не как «завершенное»
прошлое, но скорее как «незавершенное прошлое». Точка
зрения будущего и помогает понять «незавершенность»,
преходящий характер настоящего. При этом следует только
заметить, что это будущее диалектический материалист
понимает не как утопический идеал, а как возможности
настоящего, его тенденции, как проблемность настоящего, т. е., по
существу, оценка настоящего с точки зрения будущего есть
оценка настоящего с точки зрения заключающихся в нем
возможностей превращения в будущее, с точки зрения
имеющихся в нем противоречий.
Здесь существенное отличие марксизма от гегельянства.
Однако и гегельянство не последнее убежище
фатализма. Существуют фаталистические концепции, которые
готовы признать (и признают) необходимость анализа
настоящего с точки зрения перспектив его развития, с точки зрения
его возможностей превращения в будущее. Но при этом
«вдруг» забывается, что речь идет лишь о возможностях
настоящего, и возможности настоящего начинают
рассматриваться «вдруг» как действительный, строго необходимый,
неизбежный облик будущего. Тенденции настоящего, таким
образом, догматически экстраполируются в будущее, т. е.
будущее начинает представляться как строго и однозначно
152

определяемое настоящим. Такому фаталисту-догматику
предсказать будущее не стоит, разумеется, никакого труда:
продолжи твердой рукой прямые линии настоящего в будущее,
сошлись при этом на объективные, железные законы
истории, которых «нельзя отменить» и проч.,— и дело сделано.
Такую операцию проделывал, как известно, Каутский, когда
строил свою теорию ультраимпериализма. Этим грешили
французские и немецкие вульгаризаторы марксизма в 70-х
годах XIX в., те самые, по поводу теорий которых Маркс
говорил, что если это марксизм, то он — не марксист. Такова
методология и современных маоистов. Все это — по
существу, разновидности своеобразного исторического
преформизма.
Но будущее не определяется простым и прямым
продолжением тенденций настоящего, ибо в формировании
будущего принимает участие один компонент, который заранее,
предварительно высчитать невозможно, который просто
отсутствует в настоящем. Этот компонент — деятельность
людей, созидающих будущее. Характер этой деятельности, ее
объем поистине непредсказуемы, ибо это постоянно
изменяющаяся величина. Дело в том, что человек, изменяя
«обстоятельства», изменяет тем самым сам себя, ибо это
обстоятельства его деятельности — и изменения обстоятельств
(предпосылок) деятельности ведет к изменению
характера деятельности и самого человека.
Мало толку из настоящего лишь созерцать будущее: не
узнаешь ни его, ни настоящего. Лишь максимально научная,
революционно-практическая деятельность может дать
действительное представление о возможностях развития и его
скорости.
Мы не можем заранее установить степень активности
народных масс, скорость изменения их сознания, их энергии:
«Только борьба воспитывает эксплуатируемый класс,—писал
В. И. Ленин,—только борьба открывает ему меру его сил...»51.
Медленное или, наоборот, быстрое изменение человека и его
деятельности определяет во многом особенности и своебра-
зие дальнейшего исторического пути. Упущенные
возможности (в результате медленного развития) и их
необратимость— разве это не меняет тип дальнейшего исторического
развития? А новые, дополнительные возможности,
создаваемые быстрым изменением массового сознания и массовых
форм борьбы, — разве это не создает новых возможностей?
Рассматриваемая нами последняя разновидность
фаталистического взгляда на исторический процесс есть отражение
и догматическое закрепление той реальной иллюзии, которая
создается ходом развития антагонистического общества, об-
51 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 314.
153

щества, находящегося на низкой ступени развития
производительных сил, общества, где физические и духовные силы
человека приобретают самостоятельный, отчужденный от
человека характер, выступают не как формы развития
коллективной силы человека, а как форма развития вещей,
«факторов» самих по себе.
В условиях такого стихийного развития, действительно,
человек мало что значит, он есть определяемая величина,
лишь функция от развития вещей. Здесь довольно жесткая
связь различных периодов, здесь мала степень свободы
выбора, ибо здесь не люди выбирают, а людей выбирают, не
люди сознательно используют и потребляют средства
производства, а средства производства потребляют людей.
И хотя и в этих условиях развитие совершается отнюдь
не «механически» и в его превращенной, искаженной форме
можно разглядеть деятельного человека в качестве
субъекта исторического процесса, но все же «механические»
формулы общественного развития могли дать более или менее
истинное предсказание, лишь незначительно отличающееся от
действительного хода истории.
Но такой подход становится абсолютной ошибкой, когда
в силу развития и совершенствования производительных сил,
науки, социальных отношений увеличивается роль и
значение сознательной деятельности людей в истории. Теперь
такие «механические» предсказания все более расходятся с
действительным историческим ходом. И потому борьба с
подобной фаталистической концепцией очень важна
сегодня. Она тем более важна, что ее базисными'идеями
являются идеи так называемого «экономического материализма»,
учения, которое нередко отождествляется (по невежеству
или злому умыслу) с марксизмом, но с которым марксизм
не имеет ничего общего. Развернутая критика различных
вариантов «экономического материализма» — долг и насущная
задача марксистов.
Экономический материализм рассматривает все
общественные явления как простую, функцию экономического
процесса. Его символ веры, его девиз: «экономика— творец,
субъект истории»52.
Но помилуйте, скажет иной читатель, это же марксизм,
а не какой-то там экономический материализм. Да,
некоторые так и представляют дело (иногда сознательно, а иногда
бессознательно извращая тем самым суть марксизма). Вот,
например, с какими подробностями, создающими
впечатление правдоподобности, бернштейнианец Вольтман приписы-
вает марксизму мысль о том, что субъектом, творцом исто-
52 Подробно о сущности экономического материализма см.: Г. С. Б а -
т и щ е в. Экономический материализм. Философская энциклопедия, т. 5,
стр. 545.
154

рпческого процесса является техника, экономика сама по
себе. Марксизм, убеждает Вольтман читателя, сводится к
воззрению, что «развитие производительных сил примет столь
колоссальные размеры, что вследствие присущей им
механической силы они разобьют основы данного способа
производства и этим вызовут всеобщий кризис. Но под
производительными силами Энгельс понимал только
технико-экономические силы, главным образом механическую силу машин в
промышленности. Когда эти, неудержимо и безгранично
развивающие свою мощь экономические силы восстанут
против существующего способа производства, т. е. против
отношений собственности, тогда во время кризиса пролетариат
захватит (вынужден будет производительными силами
захватить.— Г. В.) государственную власть»53. Вот как! Техника,
производительные силы — прямо как живые существа,
наделенные творческими способностями: они двигаются,
проявляют недовольство, восстают, разбивают, свергают и т. д., а
человек лишь тащится за ними, и даже не тащится (здесь
хоть какой-то намек на активность — сам тащится), а они
его тащут.
Одна из центральных стратегических линий в
«Капитале»— борьба К. Маркса против товарного фетишизма,
раскрытие того, что не движение, не отношение вещей, товаров
составляет содержание социального процесса, а отношения
людей. А ему приписывают как раз фетишистский взгляд.
Бернштейн уверяет, что К. Маркс рассматривает людей как
простые автоматы, управляемые экономическими силами54.
И этот образ человека, неумолимо увлекаемого силой
технического развития и беспомощного перед этой силой,
человека—придатка машины, этот образ человека вот уже
многие десятилетия ревизионисты, догматики, буржуазные
идеологи пытаются выдать за марксистский портрет. С
легкой руки первых ревизионистов это нелепое искажение
марксистского видения дошло без особых изменений до
сегодняшних дней. Вот один из примеров. Довольно известный
современный западногерманский марксовед П. Демец
утверждает, что человек в марксизме оказывается homo оесопо-
micus, т. е. элементом, винтиком объективного
экономического движения. «На место творческого человека Л. Фейербаха,
созидающего бога, государство и искусство, — пишет он, —
лишь ставится бессильный homo oeconomicus, который сам
зависит от производственных отношений и формирует
мировоззрение, копирующее наличные экономические порядки»55.
53 Цит. по: К. Каутский. К критике теории и практики марксизма,
стр. 93.
54 См. там же, стр. 94.
55 См. статью «Этапы интерпретации философии Маркса (обзор
буржуазной литературы)» в сб. «Капитал» Маркса. Философия и
современность».
155

Действительно, такого рода примитивно-экономические
концепции, выдаваемые их простодушными авторами за
марксизм, существуют. Но к подлинному марксизму они
относятся так же, как карикатура к оригиналу. Эту карикатуру
и называют экономическим материализмом в отличие от
марксистского диалектико-исторического материализма.
Да, одним из важнейших тезисов марксизма является
тезис о базисном характере экономических отношений, об
определяющей роли экономики в общественной жизни. Но,
с одной стороны, механизм этого «определения» весьма
сложный, включающий в себя и активное обратное воздействие
надстройки на базис. С другой стороны, в процессе
исторического развития общества характер и формы зависимости
различных звеньев деятельности людей от экономики
изменяются, эволюционируют, проходят разные стадии и этапы.
И если первая сторона проблемы, связанная с
относительной самостоятельностью надстройки и ее активным
воздействием на базис, разрабатывается в нашей литературе
достаточно полно56, то вторая, и нам думается более важная
сторона, еще ждет развернутого и всестороннего исследования.
Исследования, в котором- была бы прокомментирована
теоретически и проиллюстрирована исторически намеченная в
«Капитале» важная мысль К. Маркса об этапах движения
человечества из царства необходимости в царство свободы.
Поначалу природа и обмен веществ между человеком и
природой господствуют над людьми «как слепая сила».
Затем, с развитием производительных сил, «коллективный
человек, ассоциированные производители рационально регули-
лируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под
свой общий контроль, ...совершают его с наименьшей
затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой
природы и адекватных ей». «Но тем не менее, —
подчеркивает К. Маркс,— это все же остается царством необходимости»
(хотя, напоминаем, и познанной!). И вот, наконец, высший
этап: «Царство свободы начинается в действительности лишь
там, где прекращается работа, диктуемая нуждой' и внешней
целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно
лежит по ту сторону сферы собственно материального
производства... По ту сторону его начинается развитие
человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство
свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом
царстве необходимости, как на своем базисе» 57.
Экономический материализм одинаково успешно служил
и служит как «левому», так и правому ревизионизму. «Ле-
56 И;з последних работ см. напр., уже упоминавшуюся нами статьи*
«Этапы интерпретации философии Маркса (обзор буржуазной
литературы)».
57 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 386, 387.
156

вые» — волюнтаристы и субъективисты, отдавая на «откуп»
технике творческую силу истории, мало заботятся о
выработке сознательного отношения масс к социальной борьбе, о
развитии духа инициативы и самодеятельности народа.
Развитие техники, вожди как абсолютные выразители и
интерпретаторы этого процесса и народные массы в качестве
пьедестала для вождей и средства реализации потребностей
«технического прогресса» — таковы опорные пункты в
позиции «левого» оппортунизма.
Экономический материализм нередко служил и правому
ревизионизму. Относительно постоянный характер развития
«всеопределяющей» техники служил часто повторяемым
аргументом в пользу «плавного», эволюционного движения,
использовался для высокомерного третирования всякой
революционной инициативы масс. Это целая линия в истории
социальной мысли — экономисты, эти русские бернштейниан-
цы с их центральной идеей добавления к рублю (заработку
рабочего) копейки, меньшевики с их «не надо было браться
за оружие» в 1905 г. и «Россия не созрела экономически
для социализма» в 1917 г., это теория ультраимпериализма
Каутского и др.
Для В. И. Ленина в отличие от волюнтаристов
объективные условия — важная и необходимая предпосылка
деятельности.
Но тип деятельности не запрограммирован однозначна
этими условиями; возможны варианты, различные
альтернативы— они обусловливаются сложностью и богатством
самой объективной среды, степенью человеческой активности
по отношению к ней и рядом других факторов. И марксизм-
ленинизм видит задачу отнюдь не в том, чтобы
«перескочить», «обойти» объективные условия, не в том, чтобы
игнорировать их, а в том, чтобы максимально использовать
эти объективные условия для движения по пути историческо- •
го прогресса с тем, чтобы реализовать наиболее глубокие,
наиболее прогрессивные возможности, заключенные в
данной социальной среде. В связи с этим ревизионисты праворе-
формистского толка пытались сравнивать В. И. Ленина с
гоголевским помещиком Костанжогло, который-де всякую
•дрянь, всякую валявшуюся ниточку да веревочку умел в
дело употребить. И не понижали, не ведали эти покушавшиеся
на иронию люди, что умения максимально использовать
любую историческую нитку для выделки вольной и
просторной одежды будущего стыдиться нечего. Только
Костанжогло тут ни при чем: гоголевский герой все эти «ниточки»
и «веревочки» использовал для увеличения своего вещного
богатства, позволяющего усилить свою власть (и власть
своего класса) над трудящимся человеком, В. И. Ленин — для
усиления власти человека над природой и над своей собст-
157

венной историей — как видим, принципы деятельности
диаметрально противоположны.
Диалектико-исторический материализм утверждает, что
не «среда», не «природа» сами по себе лепят человека, но и
не человек «лепит» сам себя, в отрыве от «среды», извлекая
из глубины своего «я» все богатство культуры. Неверна и
эклектическая позиция, склонная представлять процесс
развития так, что немного здесь «берется» от. человека и
немного — от среды. Человек «делает» сам себя в той мере, в
какой осваивает и преобразует внешнюю среду. Пробуждение и
развитие этой активности — одна из важнейших задач в деле
развития человека. А что значит проповедь активности в
условиях антагонистического общества? Это означает проповедь
классовой борьбы, этой высшей формы человеческой
активности в данных условиях.
Эволюционизму реформистского варианта и вспышкопу-
скательству волюнтаристского варианта экономического
материализма марксизм противопоставляет освещенную ясным
светом сознания классовую борьбу, в ходе которой
прогрессивные классы, опираясь на объективные условия (но не
фетишизируя их), и творят историю.
§ 5. Не логикой единой...
Верность общелогической, методологической позиции —
необходимая предпосылка истинности и богатства
конкретно-научного исследования, необходимое условие успешности
критики ревизионизма. Поэтому грустно читать наивно
выраженную, но довольно распространенную среди историков
мысль, что «историку не нужно заниматься проблемами
логики, потому что, пока он будет этим заниматься (а для этого
нужны большие специальные знания), он отстанет от всей
науки и от своих коллег»58.
Я бы сказал наоборот: пока историк не будет
заниматься проблемами логики, он не продвинется ни на шаг в своей
науке59, а главное — не продвинет науку.
Но не следует впадать и в другую крайность,
переоценивать значение логики, полагая, что ею предрешаются
ответы на все социальные вопросы. Логика — необходимое, но
отнюдь не единственное и, при всей своей важности, не
главное и не решающее условие для правильного освещения со-
58 «Историческая наука и некоторые проблемы современности». М.,
1969 стр. 352.
=9 Превосходно о подобных ситуациях сказал А. Эйнштейн: «Физик
не может продвигаться вперед, если в критические моменты, возникающие
при решении наиболее трудных проблем, он не займется изучением сатиого
мышления» («Эйнштейновский сборник». М., 1968, стр. 209).
158

циальных проблем. Логика — все-таки лишь предпосылка
верности конкретно-исторического исследования.
Наши ученые-логики, несомненно, заслужили
признательность, которую испытывают к ним представители всех
общественных наук, своей глубокой, аргументированной критикой
примитивных логических концепций, убедительной
разработкой актуальных проблем логики, многосторонним
выявлением и исследованием ее диалектической природы. В этом
их заслуга не только перед собственной наукой, но и перед
всей общественной наукой в целом.
Но когда загипнотизированные этими успехами
некоторые логики начинают думать сами и убеждать других, что в
общих рассуждениях о «клеточках», методе восхождения от
абстрактного к конкретному и т. п. предзаложена вся
премудрость теории общественного развития, когда они
делают вид, что решают острые социальные проблемы,
оперируя предельно широкими (и в своей области чрезвычайно
важными) логическими категориями отчуждения,
деятельности и т. п. с их без необходимости усложненной (и день
ото дня усложняющейся) терминологией, то это- уже
печально.
Этим логикам мы хотели бы противопоставить ту ясную
и глубокую характеристику места и значения Логики в
системе развивающегося научного знания, которую дает
Э. В. Ильенков (сам логик по профессии) : «Создание «Ло-'
гики», понимаемой как система категорий, составит только
этап. Следующим шагом должна быть реализация логиче-
ческой системы в конкретном- научном исследовании. Ибо
окончательный продукт всей работы в области философской
диалектики — решение конкретных проблем конкретных
наук».
Может показаться, что такая установка принижает
вроде бы дело логики. Как раз наоборот: ту или другую науку
принижает не точное и ясное очерчивание ее границ и
возможностей, а высокомерные претензии на решение всех и
всяческих проблем — проблем, находящихся вне ее
компетенции.
'Самое трудное и самое главное
—конкретно-исторический анализ, сопровождаемый, как у К. Маркса и В. И. Ленина,
Монбланом цифр и фактов. (Сравните, как изучали русские
общественные отношения, общину К. Маркс и, например,
народники; с какой тщательностью изучал К. Маркс сотни
документов, касающихся русских поземельных отношений, и
народники — ведущие общефилософские рассуждения о
коллективном духе, формулах прогресса вообще, природе
человека вообще и т. д.)
Не абстрактно-логический, а конкретно-диалектический,
партийно-классовый анализ — вот наше кредо.
159

§ 6. Капитуляция догматизма К. Каутского
перед ревизионизмом Э. Бернштейна
Таков тот объем методологических проблем и трудностей,
с которыми столкнулась пролетарская революционная мысль
на рубеже веков, когда встал вопрос о принципах и сути
развития теории.
И лидеры II Интернационала, призванные «по долгу
службы» решать эти проблемы, с треском провалились: кто
позже, кто раньше, кто сразу, вступив на ревизионистскую
дорогу, кто —несколько спустя, потоптавшись немного на
узеньком плацу догматических «истин».
Они провалились, потому что не были диалектиками. Но
не только поэтому. Была и другая причина их краха в
качестве марксистов и революционных теоретиков и их «успеха»
в качестве реформистов и ревизионистов — причина
классовая.
Когда высказанные Берншейном ревизионистские
взгляды получили достаточно громкое эхо, это 'заставило
задуматься над причинами «популярности» таких взглядов в
определенных социальных кругах. Над этим стоило
задуматься, тем более что теоретическая слабость взглядов
Бернштейна была почти очевидной.
«Справиться» со взглядами Бернштейна, т. е. сделать их
безвредными для пролетарского революционного движения,
можно было, лишь произведя следующую трехсоставную
операцию: 1) показать их теоретическую поверхностность и
несостоятельность (и в области методологической и в
области конкретно-социальной); 2) раскрыть, какие действительно
новые социальные проблемы стояли за теми не весьма
складно сформулированными Бернштейном вопросами, и дать
позитивное, марксистское решение этих новых проблем и
новых вопросов; 3) определить сущность тех социальных слоев,
объективным выразителем взглядов которых выступил Берн-
штейн.
И если первую часть работы Плеханов и Каутский худо-
плохо, но выполнили, то две последние части, наиболее
важные и решающие, оказались ортодоксам II
Интернационала «не по зубам».
Каутский, например, увидел в Бернштейне выразителя
взглядов интеллигенции, межклассовой прослойки,
представители которой, «как похищенные сабинянки», «бросаются
между борющимися, заклиная их примириться»60. Там, где у
Каутского ие хватает аргументов, там начинается
«мышление образами». Но если бернштейнианство — очередная
«интеллигентская» истерика, то почему она не осталась гласом
so К. Каутский. Цит. соч., стр. 53.
160

вопиющего интеллигента в пустыне и к чему, в таком случае,
уделять ей так много внимания? Здесь у Каутского явно не
сходятся концы с концами — связи бернштейнианского
ревизионизма с особенностями новой, империалистической,
стадии капитализма. Каутский не понял и связи этого течения
с новыми социальными слоями.
Не смог Каутский по-марксистски поставить и решить
новые социальные вопросы, выдвинутые на повестку дня
ходом исторического развития. И прежде всего потому, что не
понял значения интернационализации капитала и хозяйства
как необходимого продолжения капитализма. Для него
империализм (с борьбой за раздел и передел мира, угнетение
одних наций другими, завоеванием колоний и т. д.) не есть
органическое и необходимое следствие выхода капитала на
мировую арену, для него все это «лишь одна из форм
политики современного капитализма»61, которая может быть, а
может и не быть; и, по его мнению, возможна (при сохранении
той же основы — финансового капитала) другая
неимпериалистическая политика, за которую Каутский и предлагает
бороться. «Получается, — комментирует Ленин эти мысли
Каутского,—затушевание, притупление самых коренных
противоречий новейшей ступени капитализма вместо
раскрытия глубины их...»62.
Это неумение открыть, понять и оценить новое в
развитии общества характерно для догматического мышления
Каутского вообще и для его ответа Бернштейну в особенности.
Вот как он отвечает, например, на важный вопрос Берн-
штейна о возможности смягчения (а то и вовсе устранения)
экономических кризисов современным капитализмом. «Мы
сознаем, — начинает Каутский,—заключающиеся в этом
вопросе трудности, для успешного преодоления которых
требуется больше времени и места, чем имеется в нашем
распоряжении в настоящий момент» (к сожалению, этого
времени так и не появилось у Каутского в будущем) 63.
Поэтому «какой характер примут ближайшие кризисы — этого,
разумеется, в настоящее время сказать нельзя. Весьма
вероятно, что во многих отношениях они будут отличаться от
предшествовавших. Однако не об этом речь (нет, именно об
этом речь. Именно это отличие современных форм кризисов,
современных форм противоречий и необходимо определить,
чтобы иметь возможность всерьез говорить о современных
61 Цит. по: В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 391.
62 Там же, стр. 390. «Каутский... заявлял, — пишет Ленин, — что
империализм есть «только система внешней политики» (именно аннексии), что
называть империализмом известную экономическую стадию, ступень раз-
пития, капитализма нельзя» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30,
стр. 92—93).
63 К. Каутский. Цит. соч., стр. 213.
161

задачах социал-демократии. Но Каутский, не решив первого
вопроса, пытается решить второй. — Г. В.). Вопрос состоит
в том, будет ли действие будущих кризисов на пролетариат
и средние слои таково же, как и действие прежних? Ничто
не говорит за отрицательный ответ»64. (Вот так: каковы
будут кризисы, я не знаю, но точно знаю, что воздействие их
будет таким же, как и прежде. Удивительная логика!)
Или другой важный вопрос. Бернштейн спрашивает, «не
являются ли картели средством ограничения и регулировки
производства, а следовательно, и средством предупреждения
кризиса»65. Вначале Каутский, не утруждая себя
доказательствами, просто провозглашает, что—нет, «невозможно
ожидать ограничения и регулирования производства картелями».
Почему же так категорически? Факты показывают, что
картели могут и ограничивать и регулировать производство в
определенных пределах и в определенных целях, и надо бы
выяснить эти пределы и проанализировать, как эти
регулирующие тенденции могут сказаться (и уже сказываются) на
развитии всего мирового капиталистического хозяйства, но
Каутский уже провозглашает следующий тезис: «Картели,
напротив, должны стать фактором кризисов»66. А дальше
идет совсем удивительное. «Но допустим,— пишет
Каутский,— что картели, действительно, могут предупредить
кризис путем ограничения производства. Что выиграл бы
пролетариат и средние слои?»67. Здесь — весь Каутский.
Во-первых, забавно проявление теоретической трусости: с какой
стати допускать то, что, по-твоему, совершенно недопустимо,
да еще зачем разбирать следствия допущенного тобой
«абсурда». Во-вторых, он хочет доказать Бернштейну, что от
предупреждения кризисов не выиграл бы пролетариат; ну и
что, ответит Бернштейн, истина не должна зависеть от того,
выгодна она кому-либо или нет, — и все рассуждение
Каутского теряет смысл. В-третьих, почему кризисы можно
предупреждать лишь путем «ограничения» производства
(«регулирование» не сводится к одной из своих форм!).
Действительная проблема тут и состояла в том, чтобы показать, как
и почему модифицируется характер кризиса и какое
воздействие эти изменения могут оказать на пролетариат, на
революционную борьбу. Но Каутский откладывает это «на
потом».
И наконец,— о центральной категории социалистической
революционной теории — диктатуре пролетариата. Вот тезис
Бернштейна: «Есть ли, например, смысл повторять фразу о
диктатуре пролетариата в то время, когда представители со-
64 К. Каутский. Цит. соч., стр. 227.
65 Цит. по: К. Каутский. Цит. соч., стр. 228.
66 Там же, стр. 230.
57 Там же.
162

циал-демократии становятся, где только возможно, на
почву парламентской работы, пропорционального народного
представительства и народного законодательства, — приемов,
прямо противоречащих диктатуре? Фраза о диктатуре
пролетариата... пережила себя»68. «Бернштейн с негодованием
отвергает идею диктатуры пролетариата», — комментирует это
место Каутский. Казалось бы, момент самый подходящий
для того, чтобы подробно разобрать соотношение
демократии и социализма, буржуазной демократии и диктатуры
пролетариата, революции и государства. Но Каутский и тут
остался Каутским: «Решение проблемы диктатуры
пролетариата мы можем спокойно предоставить будущему. И в этом
вопросе нам незачем связывать себе руки»69.
Каутский очень надеется на будущее, в котором все
вопросы как-то сами собой решатся,— подобно героям детских
сказок, ложившимся спокойно спать с полной уверенностью,
что утро значительно мудренее вечера. А когда пришло это
утро, утро 1 августа 1914 г., то вместо решения пришел крах,
который и является наглядным историческим уроком, что
не во всех случаях надо брать пример со сказочных
беззаботных героев.
§ 7. В. И. Ленин о классовых корнях ревизионизма
и путях борьбы с ним
Человеком, который смог решить весь комплекс вопросов,
относящихся к борьбе с ревизионизмом, был В. И. Ленин.
Своеобразие к глубокая научность ленинского подхода
состояли в том, что ревизионизм, его классовые и идейные
корни рассматривались в контексте новой,
империалистической, эпохи развития капитализма. Каутский
рассматривал бернштейнианство как просто очередную (вслед за
прудонизмом, народничеством и т. п.) попытку критики
марксизма, не увидел ее органической связи с новой эпохой (как не
понял и самой новой эпохи).
В. И. Ленин же подчеркивал, что хотя классовая основа
ревизионистских взглядов, как у прудонизма и др.,
мелкобуржуазна, но это — мелкобуржуазность особого рода. Она
р значительной степени связана со специфической эволюцией
некоторых слоев рабочего класса в условиях новой,
империалистической стадии, капитализма: с выделением «слоя
привилегированных рабочих» (так называемой «рабочей
бюрократии» и «рабочей аристократии»), «отстаивающих свое
привилегированное положение, свое «право» на крохи
прибылей, полученных «их» национальной буржуазией от грабежа
58 Цит. по: К. К а у г с к и й. Цит. соч., стр. 228.
59 Там же, стр. 264.
163

чужих наций, от выгод ее великодержавного положения и
т. д.» 70.
Из этого уже ясно было видно, что новые проблемы
связаны в единый узел и что успешная борьба с ревизионизмом
возможна лишь в связи с выяснением места «рабочей
аристократии» (и «рабочей бюрократии») в современной
социальной системе, в связи с подробным анализом самой новой
системы — системы империализма, системы
монополистического капитализма.
Такой подход исключал понимание ревизионизма как
явления случайного. Фиксируя внимание на его социальной
обусловленности, этот подход позволял избежать недооценки
ревизионистской критики марксизма, позволял выявить всю
ее нешуточную опасность для пролетарского движения. При
этом В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что опасность
эта увеличивается во сто крат, когда признанные
марксистские теоретики уступают ревизионистам инициативу в
разработке новых проблем, выдвигаемых жизнью, в истолковании
новых фактов и новых явлений.
В то время как XX век ставил целые ряды новых
проблем и вопросов, связанных с переходом капитализма к новой,
монополистической, стадии своего развития,
«ортодоксальные» марксисты (догматики II Интернационала) продолжали
новые факты мерять старыми теоретическими мерками,
продолжали думать старыми категориями. В. И. Ленин
подчеркивал, что «ссылки на Маркса и Энгельса составляют при
этом «козырный» довод» таких лидеров II Интернационала,
как Плеханов и Каутский, но поскольку используемые ими
цитаты относились к другим обстоятельствам и другому
времени, поскольку вследствие этого в данное время эти
цитаты «не работают» (ибо ныне речь идет о «принципиально
непохожих случаях»), то В. И. Ленин справедливо
квалифицирует эти ссылки как «облыжные», как софистический
прием, выхолащивающий содержание марксизма71. И этим, в
частности, объясняется тот определенный успех попыток
ревизионистов подействовать «на публику» «новыми данными
хозяйственного развития»72.
Такое положение дел, когда внутри международного
рабочего движения получают значительное усиление идеи
догматизма и сектантства, с одной стороны, и ревизионизма—с
другой, Ленин характеризует как «глубокий распад,
разброд, всякого рода шатания», которые являются
«отражением» «поразительно-резкой смены условий общественной
жизни» и объясняются неготовностью широких слоев
прогрессивных классов к осознанию новых задач. И В. И. Ленин
70 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 322.
71 См. там же, стр. 225.
72 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 17, стр. 20.
164

прямо квалифицирует такое положение дел как
«серьезнейший внутренний кризис марксизма». Да, только так резко,
только так ясно охарактеризовав сущность ситуации и ее
причины, можно было наметить план преодоления этого
кризиса, тем более что В. И. Ленин ясно давал понять, что
речь идет о кризисе роста и, в частности, о кризисе
педантского понимания марксизма как догмы, как «святой иконы».
В. И. Ленин указывал тот единственный путь, идя по
которому можно успешно преодолеть кризис: «Решительный отпор
этому распаду, решительная и упорная борьба за основы
марксизма встала опять на очередь дня», необходимо
«сплочение всех марксистов, сознавших глубину кризиса и
необходимость борьбы с ним, для отстаивания теоретических
основ марксизма и коренных положений его, искажаемых с
самых противоположных сторон...». И еще: в предыдущую
эпоху широкие слои передовых классов «усвоили себе
марксизм... крайне односторонне, уродливо, затвердив те
или иные «лозунги», те или иные ответы на тактические
вопросы и не поняв марксистских критериев этих ответов»73.
Очень важное место! Не только сам ответ классиков на тот
или иной конкретный тактический вопрос должен
интересовать марксистов, но в особенности и в первую очередь —
критерии, из которых исходили К. Маркс и Ф. Энгельс при
решении того или другого вопроса. Выяснение этих
критериев, усвоение их и является одной из главнейших задач по
выделению того круга идей, которые определяют
качественное своеобразие марксизма.
Отличать общие критерии от конкретных решений
необходимо, потому что если «конкретное решение» может в
изменившейся обстановке не «работать», то исторический
диапазон, в котором «работают» критерии, отражающие более
общие закономерности, — несравненно шире; и потому с
помощью «старых» критериев можно по-новому решать новые
вопросы.
При этом не надо, разумеется, забывать, что и сами эти
критерии, хотя и медленнее, чем тактические решения, но
развиваются, претерпевают изменения. Указывая на
печальный опыт догматического марксизма каутскианского типа,
В. Иа Ленин учил не забывать, что принцип развития,
принцип историзма — это всеобщий принцип, которому
«подчинены» и положения научного социализма. В. И. Ленин
постоянно напоминал о необходимости изучения логики развития
марксизма, ибо в развитии, в его способности
ассимилировать новые исторические факты и раскрывается сущность
этого учения, его сила, мощь и богатство. В. И. Ленин
оставил образцы такого анализа (достаточно указать на работу
73 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 20, стр. 88, 89.
165

«Государство и революция», в которой подробнейшим
образом прослеживается, как развивался, как
конкретизировался, как совершенствовался и углублялся взгляд Маркса и
Энгельса на происхождение и сущность государства, на его *
роль в период социалистической революции и отношение
пролетариата к государству).
Принцип историзма, играющий огромную роль в
ленинском теоретическом творчестве и имеющий большое
значение для современного этапа развития марксистско-ленинской
теории, заслуживает того, чтобы на нем остановиться чуть
подробнее.
§ 8. Принцип историзма и развитие марксистской теории
Для диалектика нет ничего удивительного в том, что
новые факты социального развития подчас не могут быть
непосредственно объяснены с помощью только прежних
теоретических положений. Диалектика ориентирует в этом случае,
как Mibi уже писали, на поиск тех связующих
теоретических звеньев, которые расширяют и обогащают теорию,
позволяют включить в ее состав теоретическое осмысление
совокупности новых фактов и тем поднимают всю теорию на
новый, более высокий уровень.
Никто не был столь революционен в теории, как Ленин.
Но никто не был и столь верен исходным принципам
марксизма, как Ленин. Никто не умел основательно и так
убедительно, и так наглядно показывать, как новые положения
теории вырастают из развития исходных принципов,
сформулированных Марксом и Энгельсом. Это ленинское
отношение к своим предшественникам — образец для всех
марксистских теоретиков, для любого современного культурного
человека.
Принцип историзма, применяемый не только при
изучении исторических явлений и событий, но и при анализе
взглядов классиков марксизма, находит свое все- более
развернутое воплощение в работах советских философов,
историков, экономистов, в решениях и документах теоретических
форумов современных марксистов-ленинцев. Все
решительнее преодолеваются имевшие место в прошлом упрощенные,
вульгарные представления о диалектике развития теории, о
содержании принципа историзма.
Сущность этих искажавших дело представлений
состояла отнюдь не в отрицании самого принципа историзма. Нет,
просто понимался этот принцип весьма своеобразно.
«Своеобразие» это сводилось, в конечном счете, к двум
основным разновидностям понимания, которые в одинаковой
степени вульгаризовали сам принцип л давали на практике
искаженную картину развития теории научного социализма.
166

Так, ход рассуждения одних сводился к следующему. Да,
конечно, говорили они, ленинская теория социалистической
революции, например, не появилась сразу же в законченном
виде, она складывалась постепенно и последовательно, т. е.
«развивалась»: в 90-е годы Лениным проделан анализ
русского капитализма, на рубеже века создано учение о
партии, в ходе революции 1905—1907 гг.—учение о Советах, в
период первой мировой войны — теория о возможности
победы социализма первоначально в одной стране и т. д. и
т. д.; сумма этих положений и составляет целое ленинского
революционного учения.
Внутри такого целого, разумеется, не могут не возникать
определенные разночтения (это совершенно естественно: как
могут выводы, относящиеся к одной исторической эпохе, не
противоречить выводам, сделанным на материале другой).
Понятое так ленинское учение, как справедливо пишет
Ю. А. Красин в книге «Ленин, революция, современность»,
превращалось в «простую сумму», в «свод застывших
положений, взятых статически»74. И потому в такой форме оно,
естественно, не могло быть инструментом познания
действительности.
Другая форма вульгаризации принципа историзма, также
имевшая место в прошлом, гораздо тоньше. Сторонники
этого «другого» подхода ядовито высмеивают первых,
«примитивистов»: их идеи «арифметической суммы», цитатничество
(без соотнесения с конкретной обстановкой); они — против
сведения принципа развития к плоско-эволюционному
представлению о прибавлении и уменьшении; они решительно
возражают против того, что целое марксистско-ленинской
теории складывается из неизменных элементов, из раз и
навсегда пройденных решений. Они считают, что марксовские
и ленинские решения отдельных проблем не оставались
неизменными, они изменялись по мере того, как менялась
историческая обстановка/ Характер этих изменений
представляется ими приблизительно так: в один период Маркс давал
одно решение проблемы (и решение это в точности
соответствовало условиям и особенностям того периода), в другой
период он решал эту проблему иначе (и новые решения в
точности соответствовали новой исторической ситуации).
На 'первый взгляд, такой подход кажется верным. И не
просто верным, а поистине мудрым, ибо он сохраняет все
достоинства первого, «примитивного» подхода, связанные с
утверждением абсолютной и безусловной истинности
каждого прежнего положения теории (каждое положение в
точности соответствует данной конкретной ситуации!), и в то
74 Ю. А. Красин. Ленин, революция, современность, стр. 18.
167

же время лишен его «недостатков», связанных с наличием
противоречащих друг другу высказываний (при втором
подходе этих противоречий нет, так как каждое теоретическое
положение соотносится не с другим теоретическим
положением, а со строго определенной исторической ситуацией).
Насчет «мудрости» судить не беремся, а вот насчет
верности... Хотя сторонники этой второй точки зрения и
признают тот факт, что развитие идет через отрицание, но это
отрицание (прежних решений, имевших силу в прежней
исторической ситуации) понимается ими как «отбрасывание»
прежних решений. За таким отрицанием теряется момент
связи, теряется, стало быть, само развитие.
Убедительную критику этого принципа «отбрасывания»
дает в упоминавшейся уже книге Ю. А. Красин, приведя
бытовавшую прежде точку зрения о том, что в ленинском
выводе о возможности победы социализма первоначально в
одной стране содержалась-де новая законченная теория
социалистической революции, которая «в корне расходилась
с той установкой, которая имела хождение среди марксистов
в период домонополистического капитализма»75. Автор
справедливо замечает, что, акцентируя внимание на отличии
ленинских идей о закономерностях социалистической
революции пролетариата от взглядов основоположников марксизма,
такая постановка вопроса оставляет в тени их органическое
единство. И потому этот подход, связанный с
«отбрасыванием», с зачеркиванием предыдущих решений, не в состоянии
схватить действительную суть и действительное богатство
развития. И как это ни парадоксально, в основе своей такой
подход, точно констатирует Ю. А. Красин, смыкается, по
существу, с точкой зрения ревизионистов и буржуазных
специалистов по марксизму, утверждающих, подобно
американскому профессору социологии А. Майеру, что Ленин порвал
с марксистской концепцией революционного процесса и в
результате «появилась совершенно новая теория». «В этом же
направлении,—добавляет Ю. А. Красин,—извращают
марксистскую методологию (современные.— Г. В.)'
представители мелкобуржуазного догматизма»76.
Подлинно научный метод требует раскрыть диалектику
связи между положениями Маркса и Ленина, между
отдельными положениями и отдельными частями внутри
ленинского учения, диалектику связи, содержащей в себе как
удержание (усвоение и переработку) прошлой теории, так и
(необходимый для действительного удержания) момент,
который философы именуют «диалектическим снятием».
75 Ю. А. Красин. Ленин, революция, современность, стр. 18.
76 Там же, стр. 19.
168

А образцом анализа механизма такого «снятия» может
служить, например, анализ, проделанный Лениным в письме
И. И. Скворцову-Степанову.
В 1909 г. И. И. Скворцов-Степанов, узнав о том, что
Ленин считает необходимым разработать целый ряд новых,
существенно важных теоретических положений, связанных с
вопросом о двух путях развития капитализма, в
растерянности писал Ленину, что эти новые положения, по существу
зачеркивают, отбрасывают анализ русского капитализма,
сделанный в 90-е годы В. Ильиным (т. е. самим же
Лениным), и что для оправдания новой ленинской позиции
«В. Ильин должен быть уничтожен».
Как видим, ход рассуждений — характерный для тех, о
ком мы уже писали, кто понимает новое как результат
зачеркивания, отбрасывания, уничтожения старого. В связи с
этим ответ Ленина приобретает особый интерес не только с
точки зрения позитивного понимания принципа историзма в
применении к развитию теории, но и с точки зрения
отделения подлинно научного принципа историзма от внешне
похожего на него.
Вот что писал Ленин:
4 «Что доказывал и доказал Ильин? Что развитие
аграрных отношений в России идет капиталистически и в
помещичьем хозяйстве и в крестьянском, и вне и внутри
«общины». Это раз. Что это развитие уже бесповоротно
определило не иной путь развития, как капиталистический, не^ иную
группировку классов, как капиталистическую. Это два.
Из-за этого был спор с народниками. Это надо было
доказать. Это было доказано. Это остается доказанным.
Вопрос сейчас ставится (и движением 1905—1907 гг. поставлен)
иной, дальнейший... Нельзя оставаться при общем решении
вопроса о капитализме, когда новые события... поставили
вопрос более конкретный, более детальный, вопрос о борьбе
двух путей или методов капиталистического
аграрного развития»77.
Прежнее решение, таким образом, не отбрасывается, не
уничтожается (если оно верное), а является необходимым
ист'оком нового движения, исходным пунктом для решения
«дальнейших» вопросов. Новое решение должно вырастать
из предшествующего так же, как новая действительность
«вырастает» из действительности прошлой. В новой
исторической реальности присутствует в «снятой форме» и * старая
реальность, как в стебле пшеницы «присутствует» посеянное
в землю зерно, старая действительность «затонула», по
выражению Гегеля, в новой. То же — и в области развития
теории: старое решение растворяется в новом решении, усва-
7 В. И. Лен и н. Поли. собр. соч., т. 47, стр. 227—228.
7 Г. Г. Водолазов
169

ивается («снимается») им, входит в него как часть в целое,
прежняя система становится элементом несравненно более
развитой, более богатой (т. е. более конкретной) системы.
* * *
И вот только отстояв основы марксизма, усвоив
направление и логику его развития, и можно в свете этой логики
дать анализ и осмысление новых фактов и новых явлений.
Только такой анализ и может посрамить ревизионизм.
Не площадная брань по адресу ревизионистов
(подлинных и мнимых, как практикуется ныне в Китае), не
сталкивание «новых» положений ревизионистов с прежними
марксистскими формулами (как нередко делали «ортодоксы»
II Интернационала), а позитивное решение новых проблем
с точки зрения основных положений марксизма — вот путь
действительной теоретической победы над "ревизионизмом.
Глубокое, всестороннее исследование новых проблем —
философии (в «Материализме и эмпириокритицизме»),
политэкономии (в работе «Империализм, как высшая стадия
капитализма»), учения о классовой борьбе (в «Что делать?» и
др.) — вот что противопоставил ревизионистам В. И. Ленин.
Глава третья
ЛЕНИНСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ВСЕМИРНОСТИ
РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОЦЕССА В ЭПОХУ
ИМПЕРИАЛИЗМА
(теоретические предпосылки)
I. ДИАЛЕКТИКА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ И ЛОГИКА
РАЗВИТИЯ ТЕОРИИ
Мы уже писали, что установленная Марксом всемирность
исторического (в первую очередь экономического) процесса
служила ему фундаментом для разработки теории мирового
революционного движения как единства национальных
потоков, сложнейшим образом взаимодействующих между
собой. Мысль Маркса неустанно работала в направлении все
более конкретного и глубокого осмысления этого
многообразия в единстве К И все-таки работа не была доведена
Марксом до конца, многие важные вопросы остались от-
1 О некоторых аспектах этой работы Маркса и Энгельса мы писали
в статье «Маркс и Энгельс о всемирности исторического процесса».
«Мировая экономика и международные отношения», № 3, 1973.
170

крытыми (вспомним хотя бы оригинал и черновики письма
К. Маркса В. И. Засулич, где рассматривался вопрос о
возможных вариантах общественного развития -России в связи
с перспективами западноевропейского* революционного
движения). И дело тут было отнюдь не только в огромных
теоретических трудностях и масштабах проблемы. Полностью
решить задачу не позволял барьер времени. Как мы уже
писали, время закрывало от Маркса одну принципиально
важную вещь: подлинно всемирным, как показала история,
капитал может стать лишь в форме монополии, т. е. в форме,
которая ясно сложилась и определилась уже после смерти
Маркса — на рубеже XIX—XX вв.
Вот почему абстрактная (по необходимости) постановка
Марксом вопроса о всемирности капитала лишь в начале
XX в. приобретает конкретную, практически значимую
форму, лишь в этот период появляется сама возможность
понять и описать капитал как подлинно всемирное явление в
его всесторонне развитом виде.
Но официальные теоретики II Интернационала не
справились с этой задачей. Одни продолжали новые факты мерить
старыми теоретическими мерками, извлекая цитаты и
примеры, «заведомо относящиеся к принципиально непохожим
случаям»2; другие свое неумение объяснить новое с точки
зрения марксистских принципов относили на счет
несовершенства этих принципов. Догматизм и ревизионизм,
дополняя, стимулируя и обусловливая друг друга, становились
серьезным препятствием на пути к пониманию новизны
исторической ситуации, на пути развития марксистской теории
и пролетарского революционного движения.
Мы отмечали также, что человеком, который не только
подверг все эти извращения марксизма уничтожающей
критике, но и предпринял глубокую позитивную разработку
новых проблем, связанных с появлением монополий и
интернационализацией экономического процесса и
революционного движения, стал В. И. Ленин.
Поучительно будет теперь проследить за тем, как
оплодотворенные «новыми данными общественного развития»
Марксовы идеи о всемирности капитала перерастают в
развернутую ленинскую концепцию мирового экономического
процесса, как происходит переплавка прежних категорий и
закономерностей в новые, как осуществляется
диалектическое снятие одних положений другими, — поучительно
проследить, иначе говоря, за всем тем, что составляет логику
развития марксизма. Это позволит ясно осознать и
фундаментальное, органическое единство марксовских и ленинских
2 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 225.
7*
171

теоретических взглядов и то принципиально новое, что в
пределах этого единства было выработано В. И. Лениным.
Вот исходное в ленинском анализе: «...Превращение
конкуренции в монополию представляет из себя одно из
важнейших явлений — если не важнейшее — в экономике
новейшего капитализма»3. Ленин четко фиксирует новизну
ситуации: «Монополия есть прямая противоположность свободной
конкуренции». И тут же фраза, которую рядом с предыдущей
трудно было воспринимать «ортодоксам» II Интернационала:
«Империализм вырос как развитие и прямое продолжение
основных свойств капитализма вообще»4.
Итак, монополия есть прямая противоположность
свободной конкуренции, и она же — ее прямое продолжение. Такое
сочетание — сущее мучение для догматика. В подобных
ситуациях Бернштейн и кричал о «ловушках гегельянско-ди-
алектического метода», «ямах диалектики». «Взаимные
переходы противоположностей и превращение количества в
качество и другие диалектические красоты, — писал он, —
всегда стояли препятствием ясному представлению о значении
признанных изменений»5.
Но реальная жизнь сложнее догматических
представлений, и человеку думающему придется научиться соединять
противоположности, «выдерживать напряжение
противоречия», как любил выражаться Гегель.
Ленин и показывает, как осуществляется в реальной
действительности этот переход противоположностей друг в
друга. Свободная конкуренция с необходимостью порождает
концентрацию производства, а концентрация с
неизбежностью ведет к монополии. На международной арене
конкуренция отдельных монополистических объединений ведет к
образованию сверхмонополий, которые, в свою очередь,
вступают в ожесточенную конкурентную борьбу. Продолжением
(хотя и в существенно модифицированной форме)
конкурентной борьбы являются раздел мира и борьба за его передел,
«...монополия при капитализме,—пишет Ленин,—никогда не
может полностью и на очень долгое время устранить
конкуренции с всемирного рынка...»6. Конкуренция,таким образом,
движет монополию, а монополия усиливает конкуренцию.
Суть мирового экономического развития в целом
состоит, по Ленину, в движении «от полной свободы конкуренции
к полному обобществлению»7. Монополия есть один из
узлов на этом пути, а постоянным источником роста
монополии, обобществления производства, является конкуренция.
3 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 312.
4 Там же, стр. 385.
5 Э. Бернштейн. Исторический материализм. СПб., 1901, стр. 44.
6 В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 397.
7 Там же, стр. 321.
172

Причудливое, противоречивое развитие зафиксировано в
известной ленинской формуле: «...монополии, вырастая из
свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней
и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крутых
противоречий, трений, конфликтов»8.
Такова раскрытая Лениным диалектика объективной
действительности. После этого становится совершенно
очевидным органическое единство и диалектическая связь Марксо-
вой теории капитализма и ленинской теории империализма.
«Маркс опровергнут», кричали горе-теоретики, указывая
на монополию. В чем, как, где? В том, что законы движения
монополистического капитала отличаются от открытых
Марксом законов свободной конкуренции? Но точно так же закон
прибыли «опровергает» закон стоимости. На самом же
деле никакого опровержения нет. Это — нормальное и
обязательное свойство всякого теоретического знания: более
конкретная категория находится«в противоречии с категорией
более абстрактной, хотя и выведена из последней. И так же,
как без знания закона стоимости совершенно невозможно
понять закон прибыли, так без открытых Марксом законов
концентрации, централизации капитала совершенно
невозможно понять монополию. Парадокс в том, что начали
кричать об опровержении марксизма именно в момент
блестящего подтверждения открытых Марксом закономерностей.
Тем более, что Маркс не только объяснил процесс
концентрации и обобществления производства, но предвидел и
возникновение монополий, когда они были лишь далекой
теоретической возможностью.
Вместе с тем наличие у Маркса этих отправных пунктов
для дальнейшего развития теории отнюдь не гарантировало
успешного решения новых проблем: задача, вставшая перед
марксистами XX в., не уступала по сложности той, которую
решал Маркс в «Капитале». Нужно было открыть и
всесторонне проанализировать новую стадию капитализма. И здесь
уже с самых первых шагов необходимо было включить в
анализ факторы, от которых в первых томах «Капитала» Маркс
абстрагировался, а именно международную торговлю,
мировой рынок, международное разделение труда и т. д.
Монополии, быстро* освоив и разделив между собой внутренний
рынок, выходят за национальные рамки, образуя
международные картели. Создается «новая ступень всемирной
концентрации капитала и производства, несравненно более
высокая, чем предыдущие»9.
Без этого признака — превращение капитала в подлинно
всемирное явление — не может быть охарактеризована сущ-
8 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 386.
9 Там же, стр. 364—365.
173

ность монополистической стадии капитализма.
«Империализм,— пишет Ленин, — есть капитализм на той стадии
развития, когда сложилось господство монополий и
финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз
капитала, начался раздел мира международными трестами и
закончился раздел всей территории земли крупнейшими
капиталистическими странами» 10.
Всемирность, таким образом, — это сущностный,
атрибутивный признак империализма, от которого нельзя
абстрагироваться, не потеряв сам объект исследования. Теперь,
если бы кто-то, желая «очистить» предмет изучения,
.предположил, что мир есть единая империалистическая нация, этот
человек допустил бы вопиющую нелепость, ибо
существенным признаком империализма является как раз деление
мира на разные нации, причем принципиально «разные»: на
нации угнетающие и угнетенные. Нельзя принять мир за
единую «империалистическую нацию», потому что империализм
означает выделение немногих государств, обладающих
финансовой мощью, потому что разделение наций на
угнетающие и угнетенные «составляет суть империализма», потому
что он есть «эксплуатация все большего. числа маленьких
или слабых наций»11. . •
Это — новая и чрезвычайно важная особенность мирового
социального развития. Здесь завязь многих характерных для
«новейшей стадии капитализма» противоречий. Главное —
мир становится все более единым («весь мир сливается в
один хозяйственный организм» 12) и вместе с тем все более
противоречивым. Внутренние конфликты, перспективы
развития отдельных стран в этих условиях можно понять, лишь
рассматривая их в контексте мировой системы
экономического, политического, социального воздействия. В силу этого
описание данной системы становилось важнейшей и
злободневнейшей теоретической задачей.
В работе «Империализм, как высшая стадия
капитализма» В. И. Ленин и раскрывает противоречивое единство
системы мировых экономических отношений, описывает ее
структуру, характеризует составляющие ее элементы и их
связи. Он выделяет семь важнейших «элементов»,
взаимодействие которых определяет функционирование и развитие
мирового целого: 1) «необыкновенно быстро
прогрессировавшие капиталистические страны (Америка, Германия,
Япония)»; 2) «страны старого капиталистического развития,
которые прогрессировали в последнее время гораздо медленнее
предыдущих (Франция и Англия)»; 3) Россия — страна,
подобно предыдущим принадлежащая к числу крупнейших ко-
10 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 387.
11 Там же, стр. 63, 422.
12 В. И. Л е п и н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 282.
174

лониальных держав, но «наиболее отставшая в
экономическом отношении»; 4) колониальные владения великих
держав; 5) «небольшие колонии маленьких государств» (таких,
как Бельгия, Голландия и др.); 6) ^полуколонии (Персия,
Китай, Турция); 7) страны типа Аргентины и Португалии —
«политически, формально самостоятельные, на деле же
опутанные сетями финансовой и дипломатической
зависимости» 13.
Выделяя эти элементы, В. И. Ленин вместе с тем
подчеркивает, что «двумя основными группами стран», отношения
между которыми являются для всей системы
определяющими, являются страны, владеющие колониями, и колонии14.
И если попытаться афористически охарактеризовать
экономическое лицо мира в целом, то, очевидно, о нем можно
сказать примерно то же, что В. И. Ленин сказал о России:
«...новейше-капиталистический империализм оплетен, так
сказать, особенно густой сетью отношений
докапиталистических» 15. Причем «сплетенность» эта столь тесная, что вне
взаимовлияния новейшего капитализма и
докапиталистических форм невозможно понять ни то, ни другое. Само
центральное противоречие эпохи — противоречие наемного труда
и капитала — не может быть в полной мере понято вне
учета противоречий, возникающих на границе взаимодействия
новейшекапиталистических и докапиталистических отношений.
В данной работе мы не ставим своей задачей рассказать
о всем богатстве ленинского анализа мировой системы в
целом и отдельных ее элементов • (стран, регионов)—это тема
особого и подробного разговора. Здесь мы хотим лишь
обратить внимание на выработанный В. И. Лениным
методологический принцип: рассматривать социальные отношения
отдельной страны в контексте мировых отношений. Нам важно
13 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 378—384.
14 См. там же, стр. 383.
15 Там же, стр. 378. Давно уже подмечено нашими историками и
экономистами, что Россия в силу своего «срединного» положения между
цивилизованной Европой и слаборазвитой Азией была своего рода моделью
всего* мирового хозяйства. Это, кстати, еще одна, нередко упускаемая из
виду, причина того, что разрешение многих российских
социально-революционных проблем имело прямое международное, всемирное, а не только
специфически российское значение. Именно поэтому анализ русских
социальных отношений, осуществленный В. И. Лениным в произведениях
1890—1900-х годов, был прологом грандиозной работы по анализу мировых
производственных отношений, проведенной В. И. Лениным в 1914—1917 гг.
Вот почему для глубокого и всестороннего уяснения таких важнейших
проблем революционной теории XX в., как отношение демократии и
социализма, национально-освободительных, революционно-демократических «и
социалистических движений, необходимо в полной мере учитывать все
работы В. И. Ленина, посвященные вопросам соединения пролетарской борьбы
с крестьянским движением, социалистической борьбы промышленных
центров России с демократическими движениями национальных окраин.
175

было лишь ясно установить, что описание системы мировых
экономических отношений как единого противоречивого
целого и было целью ленинского исследования империализма.
Проанализировав содержание элементов, их место в
составе целого, их связи и отношения, их взаимодействия,
В. И. Ленин и выполнил «основную задачу книги», которая,
по его словам, «была и остается: показать.., какова была
итоговая картина всемирного капиталистического хозяйства,
в его международных взаимоотношениях, в начале XX
века...» 16.
Тем самым В. И. Ленин раскрыл, что же реально стоит
за прозрениями К. Маркса о «всемирности капитала», тем
самым он осуществил то, что было задумано К. Марксом
еще при составлении вариантов полного плана
«Капитала»,— анализ мирохозяйственных связей и отношений. Вот
почему произведение «Империализм, как высшая стадия
капитализма» (и другие примыкающие к нему ленинские
работы) есть завершение «Капитала» в самом точном и
глубоком смысле этого слова, есть завершение анализа
капиталистических производственных отношений, взятых в полном
объеме и полном развитии. Вот почему будет совершенно*
правильным теперь сказать: без ленинской работы об
империализме не может быть в полной мере понят «Капитал». И
потому раздающиеся ныне в некоторых западных
либеральных и ревизионистских кругах призывы «вернуться к
Марксу»— это, по существу, призывы не столько приблизиться к
К. Марксу, сколько удалиться от В. И. Ленина.
Нет современного марксизма без В. И. Ленина. Есть
только одна форма подлинного марксистского учения — это
марксизм-ленинизм.
II. НОВАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
И ТЕОРИЯ РЕВОЛЮЦИИ
Понятно, что переход от свободной конкуренции к
монополии и возникновение вследствие этого нового типа
мирохозяйственных связей не могли не отразиться на
социальных,- классовых конфликтах эпохи, на теории
революционной борьбы.
С одной стороны, монополизация производства и процесс
интернационализации хозяйственной жизни смягчили и как
бы отодвинули во времени некоторые противоречия
предшествующего периода. Монополии означали усиление
регулирующего начала, несколько смягчающего анархию свободной
конкуренции и течение экономических кризисов;
распространение капитала на новые обширные территории времен-
16 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 303.
176

но уменьшало внутреннюю социальную напряженность в
развитых странах, усиление эксплуатации народов мира
горсткой сильных держав приводило к появлению
подкармливаемого из колониальных доходов слоя привилегированных,
нереволюционных рабочих—так называемой рабочей
аристократии и т. д. и т. п. На этих и подобных фактах и пытались
спекулировать ревизионисты, утверждая, что время
классовой борьбы и революций миновало.
Однако, как показал В. И. Ленин, если и произошло
некоторое смягчение социальной напряженности, то это
явление временное — пока не разовьются конфликты в новых
областях мира, куда проник капитал, и пока эти новые
конфликты не соединятся с прежними, традиционными; если и
«отодвинуты» некоторые противоречия, то отодвинуты также
временно, угрожая вскоре обрушиться с новой, еще большей
силой. Сверх того В. И. Ленин отмечает возникновение
новых связанных с монополией противоречий, не менее
сильных, чем прежние 17.
Вот почему, в противовес ревизионистским критикам
К. Маркса, В. И. Ленин утверждает, что
технико-экономический прогресс не только не отменяет революции, но делает
ее еще более необходимой, ибо основное социальное
противоречие капитализма получает еще более резкое выражение:
«Производство становится общественным, но присвоение
остается частным», «общественные средства производства
остаются частной собственностью небольшого числа лиц»,
«гнет немногих монополистов над остальным населением
становится во сто раз тяжелее, ощутительнее, невыносимее»18.
Вообще, «гигантский прогресс человечества,
доработавшегося до этого обобществления, идет на пользу...
спекулянтам» 19.
Острее становятся и кризисы, порождаемые
монополистическим капитализмом. «Финансовый капитал и тресты, —
пишет В. И. Ленин,— не ослабляют, а усиливают различия
между быстротой роста разных частей всемирного
хозяйства. А раз соотношения силы изменились, то в чем может
заключаться, при капитализме, разрешение противоречия,
кроме как в силе?»20. Да, конечно, по сравнению с прошлым
новыскризисы имеют «несколько» иной характер: если
прежние кризисы приводили к падению цен, то нынешние грозят
закончиться (а нередко и заканчиваются) падением бомб.
Весь мир втянут капиталом в борьбу за захват земель,
передел колоний, в эту бесчеловечную и ненужную
подавляющему большинству людей гонку за прибылями. Ничего себе
17 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 321, 322.
18 Там же, стр. 321.
19 Там же, стр. 322.
20 Там же, стр. 394.
177

«все спокойно, спите пролетарии» (как любят приговаривать
оппортунисты) : производство развивается, не поймешь во
имя чего, все достижения, все создаваемое людьми
богатство пролетает мимо рук и мимо рта трудящегося человека,
жизнь проходит буквально на пороховом погребе, причем
от тебя не зависит ход событий, — и ты же первый пойдешь
под эти бомбы и получишь приказ убивать твоих братьев
по классу из соседних стран за интересы, которые не имеют
ничего общего с твоими. Мир зажат в тисках самых
разнообразных противоречий, он весь, говоря словами К. Маркса,
в грязи и крови, которую источает капитал из всех своих пор,
а два теоретика, два официальных лидера — имеющего
претензию быть марксистским — Интернационала ведут между
собой неторопливую беседу: один — все о том, что
буржуазия не кажется ему такой уж плохой21, а другой — что, мол,
не будем слишком горячиться, оставим-ка решение этих
проблем на будущее... И потом еще их добровольные
защитники имеют наглость обижаться, что вот-де В. И. Ленин
этих мирно беседующих называет иудушками, глупцами,
дураками, ренегатами. А как их еще называть?
Ленин неотразимо доказал растущую противоречивость
империализма, доказал, что в условиях колоссального роста
обобществления производства «частнохозяйственные и
частнособственнические отношения составляют оболочку,
которая уже .не соответствует содержанию, которая неизбежно
должна загнивать, если искусственно оттягивать ее
устранение, — которая может оставаться в гниющем состоянии
сравнительно долгое (на худой конец, если излечение от
оппортунистического нарыва затянется) время, но которая все
же неизбежно будет устранена»22. Вот что, кстати, имеет
конкретно в виду В. И. Ленин, говоря о «загнивании
империализма»— растущее несоответствие отношений
частнособственнических прогрессирующему обобществлению
производства, «загнивание» этой частнохозяйственной оболочки, а
отнюдь не гниение всего и вся (как иногда упрощенно
представляется). «Было бы ошибкой думать,— подчеркивает
В. И. Ленин, — что эта тенденция к загниванию исключает
быстрый рост капитализма», «в целом капитализм
неизмеримо быстрее, чем прежде, растет»23. Здесь, как и везде,
тоже своя диалектика. Именно быстрый рост и обусловливает
нарастание противоречия и усиление загнивания. Правда,
диалектика процесса на этом не заканчивается: задержка в
21 «Считаю своим долгом заявить, что я считаю буржуазию — не
исключая и немецкой — в общем еще довольно здоровой и не только
экономически, но и нравственно» (Э. Бернште й н. Исторический материализм,
стр. 231).
22 В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 425.
23 Там же, стр. 422.
178

устранении гниющей оболочки приводит к тому, что рост
становится все более уродливым, а развитие все более
неравномерным, чреватым серьезными катастрофами " и
катаклизмами. И потому синтетическая, целостная
характеристика новой стадии капитализма это не — прогресс с одной
стороны, а регресс — с другой, а — империализм есть
«паразитический или загнивающий капитализм»24.
Историческую задачу уничтожения
частнособственнических отношений и призван выполнить пролетариат —
совершив социальную революцию. Итогом всего ленинского
исследования монополистического капитализма становится
вывод: «Империализм есть канун социальной революции
пролетариата»25.
Империализм, как мы видели, не разрешил основного
противоречия капитализма, и потому всю свою силу
сохраняют основные принципы Марксовой теории
социалистической революции—учение о всемирно-исторической роли
рабочего класса как создателя социалистического общества,
о диктатуре пролетариата, теория государства и целый ряд
других важных положений, сформулированных в
«Манифесте Коммунистической партии», «Капитале», «Критике
Готской программы», «Анти-Дюринге» и других трудах
основоположников марксизма.
Так В. И. Ленин прочерчивает ясную линию связи
«новых данных» с фундаментом марксистских идей.
Вместе с тем, факт усиления взаимозависимости
социальных процессов, происходящих в разных странах,
выдвигает перед теорией ряд нов:ых,. чрезвычайно важных задач
и проблем, а также требует осмыслить прежние проблемы в
более широком и сложном контексте.
Возьмем, к примеру, центральный конфликт эпохи —
противоречие наемного труда и капитала. В XIX в. этот
конфликт в развитых капиталистических странах имел
довольно прозрачные и ясные формы: общество распадалось на два
класса — буржуа и рабочих, капиталу противостоял наемный
труд, капиталисту — пролетарий.
В XX в., в условиях империализма, происходит
усложнение фронта, противостоящего капиталу, усложнение системы
классовых отношений и противоречий. В частности, здесь
несколько иначе придется охарактеризовать социальную
значимость, историческую роль и перспективу борьбы ряда
весьма важных и многочисленных непролетарских социальных
слоев и классов. Для XIX в. было абсолютно правильным
положение «Манифеста Коммунистической партии», гласящее:
«...мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и
24 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 422.
25 Там же, стр. 308.
179

крестьянин — все они борются с буржуазией для того,
чтобы спасти свое существование от гибели, как средних
сословий. Они, следовательно, не революционны, а
консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть
назад колесо истории», и могут быть революционны только
тогда, когда «покидают свою собственную точку зрения для
того, чтобы встать на точку зрения пролетариата»26.
XX век требует внести уточнения. Вспомним, что уже при
анализе своеобразия развития русского революционного
движения В. И. Ленин давал решительный отпор попыткам
Г. В. Плеханова и Ю. О. Мартова отрицать революционные
возможности крестьянства, спекулируя на вышеприведенном
положении «Манифеста». В частности, В. И. Ленин показал,
что и в рамках буржуазной формации возможны условия, в
которых борьба крестьянства будет объективно не борьбой
за сохранение прежних консервативных отношений, а
борьбой за более быстрое, более демократическое развитие
капитализма, за развитие капитализма по так называемому
американскому пути. Разработка двух возможных путей
развития капитализма («прусского» и «американского»)
позволила В. И. Ленину существенно уточнить решение проблем,
связанных с участием крестьянства и других
непролетарских слоев в классовой борьбе, кипящей в недрах
буржуазного общества.
Еще более существенные дополнения необходимы при
рассмотрении места и положения непролетарских слоев в
рамках мирового революционного движения эпохи
империализма. Если прежде было достаточно характеризовать
крестьянина двуликим Янусом, одна голова которого повернута
в сторону капитализма (ибо, с одной стороны, он
собственник), а другая — в сторону социализма (ибо, с другой
стороны, он труженик), то в эпоху империализма у
крестьянина развивающихся стран выросло столько голов, смотрит он
во столько разных сторон и может двинуться по стольким
дорожкам и тропкам, что здесь мы все это и описать, не
беремся. Укажем лишь некоторые, наиболее, на наш взгляд,
существенные.
Во-первых, крестьянство развивающихся стран
решительно выступает против национального крупного
землевладения (и здесь проявляются тенденции борьбы за
«американский» путь развития капитализма). Во-вторых, оно
выступает против иностранной эксплуатации, против
иностранного капитала. В этом качестве оно выступает прямой и
непосредственной антикапиталистической силой, выступает по
отношению к иностранному капиталу как «часть»
«совокупного наемного рабочего» (хотя и с весьма сложной и при-
К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 434.
180

чудливой внутренней структурой). Это обстоятельство и
порождает в его борьбе появление некоторых социалистических
мотивов. Таким образом, отнюдь не переходя на позиции
пролетариата, крестьянство может играть революционную,
прогрессивную роль. Обычно это — относительная
прогрессивность, обремененная элементами регресса и
консерватизма, так как в борьбе крестьянства XX в., несомненно,
присутствует стремление сохранить себя в качестве мелкого
производителя против крупного производителя. (Этот мотив,
отмеченный в «Манифесте Коммунистической партии», имеется
и поныне, и в этом отношении положение «Манифеста»
сохраняет свою силу, его нужно лишь поставить в более
сложный контекст современной 'эпохи, соотнести с другими,
новыми моментами.) И второе. Хотя, выступая против
иностранного капитала, крестьянство выглядит
антикапиталистической силой, оно, не имея твердых социалистических
устоев, может выступать (а подчас и выступает) как сила,
враждебная социализму.
Не менее сложно переплетение прогрессивных и
консервативных мотивов в позиции и деятельности других слоев
непролетарской периферии — ремесленников, мелких
производителей и торговцев, интеллигенции. Еще более сложный
характер имеет борьба народов угнетенных стран, стоящих
на докапиталистической или только в начале
капиталистической ступени развития, и непосредственные, ближайшие
цели которых не социалистические, а в лучшем случае
буржуазно-демократические.
Трудность задачи, стоящей перед марксистской теорией
и революционной практикой, и состоит в ассимиляции того
ценного, прогрессивного, что есть во всех этих движениях,
в соединении всех типов протестов в один протест, всех
типов движений, стремящихся к разным целям и
совпадающих лишь частично, в одно движение, имеющее единую
цель — освобождение человека от социального угнетения и
эксплуатации. В этом — одна из главных проблем и одна из
главных трудностей революционного движения XX в.
Заблуждаются те, кто полагает, что все это — вопросы
тактики, область прагматических решений, которые не
представляют большой сложности. Если-де революционное,
демократическое движение направлено против
международного монополистического капитала, его надо поддержать, а
как только оно начнет преследовать свои
национально-буржуазные цели, — в поддержке отказать. И толковать тут
вроде бы больше не о чем. Но «беда» вся, сложность вся в том
и состоит, что первый план от второго неотделим, что часто
антимонополистическая, национально-освободительная
борьба ведется уже с ясным прицелом на национальное
капиталистическое развитие. Как же тут практически «поддержать»
181

первое и не поддержать второе? Не так; видно, прост этот
вопрос. И вообще проблемы и трудности встают здесь
буквально рядами. Спрашивается, например, как
революционным марксистам развивающихся стран отнестись к борьбе
своих народов за национальное освобождение? Поддержать?
Но ведь ее непосредственная цель — буржуазное развитие
(конечно, только в тех странах, где для этого есть
экономические и социальные предпосылки). Есть ли смысл для
марксистских партий поддерживать буржуазно-демократическое
движение, не означает ли это таскать из огня каштаньь для
своего классового противника? С другой стороны, не
приведет ли борьба за национальную самостоятельность к
задержке общественного развития, "не явится ли она борьбой
захолустного узконационального капитализма против так пли
иначе сложившихся всемирных хозяйственных связей, против
международного разделения труда, т. е. борьбой
реакционной, подобной протесту мелких хозяйчиков против крупного
капиталистического производства? Если так, то, может быть,
в таком случае не поддерживать эту борьбу? Но тогда что
же получится: непосредственно социалистическое движение
невозможно, а от участия в буржуазно-демократическом
движении мы отказываемся. Что же остается? Ждать, пока
пролетариат развитых наций сбросит капиталистов и придет
на помощь? Но программу, предусматривающую пассивное
ожидание, вряд ли можно назвать революционной...
Другая грань проблемы — как отнестись к
революционному пролетариату развитых угнетающих наций, к
буржуазно-демократическим движениям в угнетенных странах и к
возможной их победе? Не уменьшит ли такая победа
революционный потенциал в этих странах? И не станут ли
опасными для пришедшего к власти пролетариата развитых
стран буржуазно-демократические правительства бывших
колоний? Памятен известный вопрос Маркса, заданный в
1858 г.: не будет ли европейская социалистическая революция
«неизбежно подавлена в этом маленьком уголке, поскольку
на неизмеримо большем пространстве буржуазное общество
проделывает еще восходящее движение»27; памятна и
чрезвычайная осторожность прогноза Энгельса в письме
Каутскому 1882 г.: как именно развернется этот процесс
взаимодействия освобождающегося пролетариата • и народов
'зависимых стран, «сказать трудно», «какие социальные и
политические фазы придется тогда проделать этим
(полуцивилизованным.—Г. В.) странам, пока они дойдут тоже до
социалистической организаций, об этом, я думаю, мы могли бы
выставить лишь довольно праздные гипотезы»28. Не будет
27 К. M а р к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 295.
28 К. МарксиФ. Энгельс. Соч., т. 35, стр. 297, 298.
182

ли, наконец, поддержка национально-освободительной (т. е.
буржуазно-демократической) борьбы поощрением
буржуазного национализма в угнетенных нациях и препятствием па
пути развития всемирной социалистической борьбы? И так
далее и тому подобное.
И все это отнюдь не второстепенные, а основные,
коренные вопросы революционного процесса в XX в. Это не
выдуманные, не чисто теоретические, не кабинетные, а реальные
проблемы, трудности и опасности. Мы знаем уже немало
примеров, когда революционная национальная буржуазия на
другой день после победы национальной революции бросала
за решетку представителей пролетариата, вчерашних
союзников по борьбе и вставала в крикливо-воинственную
оппозицию к социализму. С другой стороны, нам известны и
трагические случаи, когда «сверхлевые» силы,
провозглашающие социализм в качестве своей цели, отказываются от
кропотливой (но единственно обещающей прочный успех)
работы но осуществлению единства всех антиимпериалистических
сил и спешат установить это единство при помощи насилия,
с известной долей авантюризма — мы знаем, как печально
кончаются эти попытки. Мы знаем также, как тяжело
расплачиваются народы за ошибки руководителей
революционных процессов, как бывают отброшены далеко назад страны,
где руководители без учета национальных особенностей,
культурности и развитости страны пытаются то насаждать
капиталистическое-хозяйство чисто западного образца, то
перескочить через необходимые этапы экономического и
культурного развития и ввести социализм сразу, полностью
и безоговорочно.
Речь тут идет не о простом тактическом решении —
поддержать или не поддержать то или иное движение, помочь
или не помочь ему экономически, политически, нравственно
и т. п. Речь идет о другом — о поиске стратегических путей
завоевания предпосылок цивилизации (высокого уровня
производительных сил, культурности и т. п.) — путей, отличных
от тех, что знала история, и в первую очередь отличных от
западноевропейского образца.
.Так что вопрос об отношении пролетарского,
марксистско-ленинского движения к национально-освободительным,
революционно-демократическим, антимонополистическим
движениям— это не вопрос случая, а вопрос принципа, не
вопрос тактики, а вопрос стратегии, это один из центральных
вопросов революционного движения нашего времени.
И снова, решая сегодняшние вопросы, мы
обращаемся за советом и опытом к В. И. Ленину. Именно перед
В. И. Лениным этот вопрос об отношении пролетариата к
национально-освободительным,
революционно-демократическим движениям встал — впервые в истории — как один
183

из ключевых, насущно-практических вопросов мирового
революционного процесса.
Конечно, нынешняя ситуация в мире существенно
отличается от ситуации начала XX столетия и периода первой
мировой войны. Борьба двух социально-политических систем,
научно-техническая революция и ряд других факторов
привнесли много нового в прежние проблемы. И все-таки это не
абсолютно новая действительность. Она выросла из той, из
прежней. И не просто сама выросла, она «выращивалась»,
она создавалась при активном участии возглавляемой
В. И. Лениным большевистской партии. Поэтому совершенно
невозможно понять нынешнюю действительность и ее
проблемы без осмысления той гигантской теоретической и
социально-преобразовательной работы, которую проделали
марксисты-ленинцы. Это во-первых.
Кроме того, важнейшие, принципиальные моменты
ленинского анализа полностью сохраняют все свое значение
и для наших дней. Об этом мы еще будет подробно
говорить.
Наконец, многие из решавшихся В. И. Лениным проблем,
хотя и получили ныне несколько иную форму, тем не менее
в основе своей имеют большое сходство с прежними
проблемами. И при решении их сегодня важно усвоить сущность
ленинского подхода к данному типу проблем, ленинские
методологические принципы, критерии их оценки и анализа.
Так, в период империалистической войны вопрос о
соотношении пролетарского движения промышленных центров
мира и революционно-демократических движений его
периферии получил форму ожесточенной дискуссии о праве наций
на самоопределение, форму вопроса о том, как пролетарским
партиям относиться к борьбе народов за политическую
самостоятельность.
Имеет ли такая постановка вопроса значение для
современности? Ведь сейчас проблема самостоятельного
государственного существования вроде бы перестала быть
проблемой. Подавляющее большинство бывших колоний и
полуколоний стали ныне независимыми государствами. Да, это так.
И все же ленинские выступления в вышеуказанной
дискуссии не потеряли своего значения.
Во-первых, потому, что и сейчас существуют колонии и
количество их жителей исчисляется миллионами. Не
прекращаются и колониальные войны. А во-вторых, положение
многих формально независимых ныне стран, по существу, мало
чем отличается от колониального. «Американский капитал,—
подчеркивается в Программе КПСС, — разбухший на
дрожжах военных прибылей и гонки вооружений, захватил
важнейшие источники сырья, рынка сбыта и сферы приложения
184

капитала, создал своеобразную колониальную империю...»29.
И формы господства американского капитала — типично ко-
лониалистские. Отношения со своими слабыми «партнерами»
США основывают не на взаимной экономической выгоде, не
на добровольном стремлении народов к единству и
взаимопомощи, а на политическом и военном диктате. «Американский
империализм... на деле выполняет роль мирового жандарма,
поддерживая реакционные диктаторские режимы,
прогнившие монархии, выступая против демократических,
революционных преобразований, развязывая агрессию против
народов, борющихся за свою независимость»30. У всех на виду их
политика большой жандармской дубинки в Латинской
Америке, в ряде районов и стран Азии, Африки и Европы.
Борьба народов за подлинно независимое существование, за
действительную политическую самостоятельность отнюдь не
сошла с повестки дня.
Вот почему чрезвычайно важно (не только в историческом
плане, но и для решения современных проблем) выяснить
ленинскую позицию в упомянутой дискуссии, ленинские
принципы критики право- и леворевизионистских взглядов по
этому вопросу.
III. ДИСКУССИЯ О САМООПРЕДЕЛЕНИИ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ
ДЛЯ РАЗВИТИЯ МАРКСИСТСКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ
Когда накануне империалистической войны и во время
ее в колониальных странах развернулось мощное
национально-освободительное движение, то" правые ревизионисты — и
это логически вытекало из их общей
концепции—выступили против революционной формы национального
освобождения. Зачем-де революция? Она ничего не дает, кроме
растраты сил и энергии. Ведь развитые страны выполняют,
видите ли, цивилизаторскую миссию в отсталых странах.
Поэтому надо постепенно, с помощью реформ, расширять
политические права и возможности отставших в развитии стран,
не торопясь продвигаться к политической суверенности.
Такова была позиция Бернштейна (и с некоторыми
смягчающими оговорками — Каутского31), по существу,
предлагавшая угнетенным народам на многие десятилетия
примириться с колониальным рабством. В этой оппортунистической
позиции отразилось мировоззрение привилегированных Слоев
мещан и обуржуазившихся рабочих, заинтересованных в
угнетении народов зависимых стран, отразилась психология
этого слоя с его высокомерными и презрительными отзыва-
29 «Программа Коммунистической партии Советского Союза». М., Гос-
политиздат, 1962, стр. 31.
30 Там же.
31 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 272.
185

ми о возможностях зависимых наций, с его
преувеличенными (и на 99% ложными) представлениями о своих
цивилизаторских подвигах, с его настроением благодетеля,
которому «все позволено»: казнить и миловать, бросать подачку и
отказывать в праве голоса и собственного мнения, в
элементарном чувстве политического и человеческого достоинства.
Война 1914—1918 гг. ясно показала, что свое
привилегированное положение эти слои готовы отстаивать любыми
средствами, включая пушки и танки, плечом к плечу вместе со
своей буржуазией, вместе со своими черносотенными
правительствами.
А правый ревизионизм, сладко поющий о демократии и
реформах (осуществляемых медленно и постепенно,
«применительно к условиям» капитализма, т. е., иначе говоря,
«применительно к подлости», по меткому слову Салтыкова-
Щедрина), этот правый ревизионизм своей борьбой против
революционного решения вопроса становится объективно
опорой деспотических режимов, резервуаром, из которого
идеология контрреволюционного национализма и шовинизма
черпает свои аргументы. Война сделала очевидным для всех,
констатирует В. И. Ленин, «что существование этого
буржуазного нарыва по-прежнему внутри социалистических
партий стало невозможным»32. Это течение и его идеология
умерли для социализма. Мы подчеркиваем — для
социализма. Шовинизм, правый оппортунизм вообще не умерли, они
лишь прекратили свое существование в качестве «оттенков»
социалистической, марксистской концепции (как они
пытались представлять себя). Результатом последовательной
борьбы с ними В. И. Ленина (и его единомышленников)
было проведение ясной и четкой границы между марксизмом
и ревизионизмом, между социализмом и шовинизмом. Была
обнажена несоциалистическая сущность оппортунизма.
Теперь уже нельзя было беззаботно называть себя
одновременно сторонником Бернштейна—Каутского и К. Маркса.
Конечно, борьба с оппортунизмом и шовинизмом не
прекращалась, ибо это были не только идеологические доктрины,
но и умонастроение довольно широких слоев населения. Но
то, что она не воспринималась уже как борьба внутри
марксизма— великая заслуга В. И. Ленина. Перерезав белые
нитки, которыми оппортунисты пытались сшить свои
концепции с теорией марксизма, В. И. Ленин существенно убавил
их силу и влияние.
Однако в этот момент опасность возникла с другой, и не
сколько неожиданной, стороны. Появились теоретики,
собиравшиеся быть последовательнее и революционнее самого
В. И. Ленина и в вопросах антиимпериалистической борьбы,
32 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 249.
186

и в вопросах критики правых ревизионистов, и вообще в
деле следования марксизму.
Эти теоретики крайнего «левого» направления (среди
которых особенно активны были Радек, Бухарин, Пятаков)
весьма своеобразно решали проблемы мировой революции.
Революционнее их программ, казалось, и придумать
невозможно. Они, увлекаясь борьбой с правыми, высмеивали
всякую борьбу за реформы и всевозможные «права» при
капитализме, ибо все эти права столь же, по их мнению,
осуществимы, как право есть на золотых тарелках. А уж о
защищаемом В. И. Лениным праве наций на самоопределение при
империализме вообще без смеха слышать не могли.
Киевский (Пятаков) приравнивал его, например, к «праву
бесплатного получения 10000 десятин на Марсе». И доказывать
тут особенно ничего не надо, ведь это же элементарно:
«Империализм,— писал Пятаков, — есть отрицание
самоопределения, а совместить самоопределение с империализмом не
удастся никакому фокуснику». В теории защита этого
лозунга, стало быть,—фокусничество, а попытки его
практического осуществления — и того похуже, просто реакционное
дело. А то как же — выступать за формы национального
государства, когда они «стали оковами» развития
производительных сил, получивших при империализме
международный характер!33. В общем, пусть всякие фокусники от
марксизма и буржуа болтают о правах при капитализме
(включая и право на самоопределение), мы им подбалтывать не
будем. И кроме того, «чего уж тут говорить о правах наций,
когда царит простое и сплошное удушение! Какое уж тут
самоопределение, «независимость» наций, когда—посмотрите--
что сделали с «независимой» Грецией! к чему вообще
говорить и думать о «правах», когда везде попирают все права
во имя интересов военщины! К чему говорить и думать о
республике, когда ни малейшей, прямо-таки абсолютно
никакой разницы между самыми демократическими
республиками и самыми реакционными монархиями не осталось, не
видно и следа вокруг нас, во время этой войны». Мы за
непосредственную социалистическую революцию, где «не о
правах будет идти речь, а о разрушении векового рабства».
Лихо, "что и говорить! Бесстрашию, кажется, нет предела.
А В. И. Ленин смеется: какое тут бесстрашие, просто
«придавленность», «запуганность» — «под гнетом ужасных
впечатлений и мучительных последствий или свойств войны»34.
33 «Мотивировка позиции Парабеллума (Радека.—Г. В.) сводится к
тому... что капитал перерос рамки национальных государств, — что нельзя
«повернуть колесо истории назад» к отжившему идеалу национальных
государств и т. д.» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 61).
34 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 68—69, 71.
187

В. И. Ленина, повидавшего на своем веку немало самых
разных идейных противников, этой лихорадочностью
выражений не удивишь и не ошеломишь. Эта крикливость, это
кидание в крайности — от растерянности — дали «войне
подавить свою мысль»35. Это — паника, а паника — вещь
заразительная, в особенности в условиях войны и краха II
Интернационала, способствующая деморализации рабочего и
революционного движения. Более того, эта горячечная
революционность оказывалась на деле независимо от желания
ее пропагандистов неплохой помощью великодержавному
шовинизму, буржуазии угнетающих наций, которая с радостью
поддерживает людей, доказывающих невозможность,
ненужность и вредность национально-освободительной борьбы с
пей.
Опасность взглядов «левых» для революционного
движения была серьезна. И ленинская критика не заставила себя
ждать.
Разобраться .основательно в содержании ленинской
критики тем более важно, что В. И. Ленин предсказывал
неизбежность трагических коллизий в случае, если сектантские
взгляды «левых» будут реализованы на практике. И мы
знаем теперь, как глубоко был прав В. И. Ленин в своих
предсказаниях...
Ленинская критика «родоначальников» «левого»
оппортунизма дает нам нержавеющее оружие против сегодняшних
их наследников.
Главную теоретическую слабость позиции «левых»,
которая обусловливает ошибочность всех частных выводов и
построений, Ленин видит в «непонимании отношения между
капитализмом и демократией, между социализмом и
демократией»36.
Проблема соотношения демократии и социализма — одна
из важнейших проблем марксистской революционной теории
на всех этапах ее развития — в эпоху
империализма-приобретает особое значение. Она становится ключом к созданию
теории мировой социалистической революции; ее решение
предопределяет характер, формы и методы соединения
различных национальных революционных потоков в единое
антиимпериалистическое движение. Вот почему для
понимания ленинской концепции мировой социалистической
революции совершенно необходимо выяснить данное Лениным
общетеоретическое принципиальное решение проблемы
«социализм и демократия».
В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 68.
Там же, стр. 71.
188

IV. СОЦИАЛИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ
Вокруг этой проблемы сломано было немало копий в
прошлом. Большие трудности при ее решении испытывают
и современные революционеры. Особенно часто она
поворачивается вот какой стороной: какова практическая, реальная
связь борьбы за демократические реформы (т. е. за
изменения, не подрывающие основ власти господствующего класса)
с борьбой за революционное изменение социального строя?
Подведут ли последовательно осуществляемые реформы к
революционной черте?
Бернштейн и люди его типа утверждали и утверждают,
что именно так оно и будет. Правда, как произойдет и в
чем будет состоять сам этот скачок, переход
реформистского «количества» в революционное «качество», они не
задумывались, поскольку относили его в весьма и весьма далекое
будущее.
Однако совершенно ясно, что логика реформизма не
может привести к такому социальному скачку ни в каком
угодно далеком будущем, так же как никогда не может выйти
за пределы окружности вписанный в нее многоугольник,
сколько бы ни увеличивать количество его сторон. Ахиллес
не догонит и не перегонит черепаху, если будет сознательно
ограничивать свое движение рубежами черепашьего шага.
Не случайно для Бернштейна «движение—все, а
цель—ничто», не случайно Бернштейн видит в Канте, в его мысли о
невозможности человеческому познанию выйти за пределы
чувственности в мир «вещей в себе» методологическую
опору для своей социальной теории.
Как же от реформ перейти к революции? Получается
какой-то замкнутый круг: то, что осуществимо, не
революционно, то, что революционно, неосуществимо. Реформисты хотят
быть «реалистами» и держаться осуществимого. Их
ультралевые оппоненты рассуждают прямо противоположным
образом: все осуществимые при капитализме реформы отнюдь
не ослабляют, а укрепляют его. Капитализм научился
интегрировать, ассимилировать направленный против него
протест, "тфевращая все в источник своего развития. Поэтому
долой реализм осуществимого! «Будьте реалистами —
требуйте невозможного!» Эти лозунги современных «новых
левых» часто приводят как пример звонкого абсурда и
бессмысленного бунтарства определенных слоев молодежи. На
самом деле здесь не больше абсурда, чем в чисто
реформистской деятельности, более того, это — своеобразная реакция
на ползучий и бесперспективный реформизм, это — попытка
революционного решения социальных проблем, но попытка,
не умеющая соединить реформу и революцию, борьбу за де-
189

мократию с борьбой за социализм, и потому попытка,
обреченная на неуспех.
Как же разрешить эту проблему «реформа—революции»,
«демократия—социализм»?
Здесь надо выяснить, по крайней мере, два главных
вопроса: 1) есть ли объективная, сущностная связь между
демократией и социализмом и 2) если такая связь есть, то как
реализовать ее в деятельности партий, классов, наций.
Классическая буржуазная революция — французская —
совершалась под знаменем демократических требований:
республика, правовое равенство, демократическое
избирательное право и т. д. Победив, она закрепила их в декларациях,
конституциях, кодексах — и это было колоссальным шагом
вперед от средневековой сословной иерархии. Но очень
быстро выяснилось (а это отмечали уже социалисты-утописты .
в начале XIX в., а до них еще в ходе революции и сам
Робеспьер), что социальное равенство и всевозможные
демократические права — чистая формальность, а то и просто
иллюзия. Предполагавшегося и заложенного в самом понятии
«демократия» господства большинства не получилось.
Реально в капиталистических странах господствует именно
меньшинство, экономически сильное и могущественное.
И вот опыт многих десятилетий, протекших с момента
издания «Декларации прав человека и гражданина»,
раскрыл для многих наивных демократов вещь просто
удивительную: ни одно из этих в борьбе завоеванных,
торжественно провозглашенных и записанных в декларациях и
конституциях демократических прав, ни одно из них
по-настоящему, реально, в полном объеме, не осуществлено. И не «пока»
не осуществлено, не в* силу каких-либо упущений в
организации демократических институтов (которую можно было
бы подправить, улучшить и т. д.), не вследствие отсутствия
сильных и смелых правителей (таких всегда было
достаточно в истории), не по причине неумения реализовать,
воплотить в жизнь хорошие декларации (неумение ведь может
смениться умением). Дело состоит в том, что идея
господства большинства, идея социального равенства
принципиально не может быть реализована в обществе, самое основу
которого составляет экономическое неравенство, господство
собственников средств производства, т. ё. господство
меньшинства.
Именно экономическое отношение неравенства
становится ведущим, определяющим все остальное в обществе, оно
дает тон и окраску всей социальной жизни, становится ее
центральным мотивом, все превращает в форму своего
движения. Оно существует, развивается и реализуется в любой
политической форме, в том числе и в форме своей
противоположности—правового равенства.
190

Классики марксизма подробно проанализировали тот
механизм, с помощью которого капитал осуществляет свою
власть, свое господство меньшинства, свою систему
неравенства,— несмотря на декларированную демократию (и
благодаря ей). В демократической республике, писал Энгельс,
«богатство осуществляет свою власть косвенно, но зато тем
вернее». Косвенно — значит, разъясняет мысль Энгельса
Ленин, путем подкупа чиновников—путем крепкого союза с
правительством37, т. е. государство, правительство,
парламент, чиновники — все куплено капиталистами, все это
стало их «частной собственностью». Все эти всеобщие выборы,
вся эта представительная система, которая по замыслу
должна быть механизмом господства большинства в стране, есть
орудие экономически сильного меньшинства, есть его
частная собственность38, есть весьма хитрый механизм — когда
ничтожное меньшинство управляет в стране в форме будто
бы господства большинства, в форме будто бы демократии.
На это постоянно обращали внимание своих
единомышленников Маркс, Энгельс, Ленин. «Вся «демократия» состоит в
провозглашении и осуществлении «прав», осуществимых
весьма мало и весьма условно при капитализме»39. В этом
суть буржуазной «демократии», которая в точном смысле
этого слова демократией не является. «Капитализм вообще
и империализм в особенности превращает демократию в
иллюзию...»40,— писал Ленин.
Но тут-то и возникает проблема. Раз демократия —
иллюзия, раз она в буржуазном обществе по существу своему не-
реалнзуема, так, может, и республика, и гражданские права
пи к чему? Какой смысл тогда пролетариату бороться за
права, которые иллюзорны, за демократию, если она не может
быть ничем иным, как господством меньшинства? Какой
смысл оказывать поддержку демократическим движениям,
если их итоги принесут неизбежное разочарование? Нет,
такое рассуждение, нередкое и в наши дни, неправильно. И не
только потому, что всякая демократия, даже урезанная,
«лучше» бесправия и произвола, что она открывает
дополнительные возможности для развития пролетариата и его
борьбы sa социальное освобождение. Главное в том, что она
обнаруживает исторические пределы буржуазного общества.
Сейчас мы поясним, что это значит. Прежде всего, надо
иметь в виду, что за демократией, демократическими
требованиями стоят не просто иллюзорные формы деятельности,
37 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 97, 98, 126.
38 «...Финансовый капитал «свободно купит и подкупит любое
правительство и чиновников» при буржуазном строе» (В. И. Ленин. Поли,
собр. соч., т. 30, стр. 98).
39 Там же, стр. 127.
40 Там же, стр. 71.
191

скрывающие экономическое неравенство. Но в этих формах
есть и определенное живое содержание, порожденное
мощной преобразовательной работой буржуазных революций,
участвующих в ней народных масс, борьбой против
феодальной иерархии, цеховой регламентации и т. п. Объективной и
главной задачей этих демократических прав, как показало
время, была расчистка пути капиталу. Но полученный
заряд демократических идей равенства и народовластия был
такой силы и такого дальнодействия, что со временем, при
катализирующем влиянии развивающегося общественного
производства, стал угрожать капиталу как препятствию на
пути дальнейшего распространения равенства.
Таковы весьма противоречивые отношения капитализма
и демократии. Демократия полезна капитализму как орудие
борьбы против средневековой иерархии, здесь капитализм
и демократия находятся в добром согласии друг с другом.
Но когда демократия стремится стать полной и подлинной
демократией, распространяясь вширь и вглубь, вплоть до
проникновения в отношения собственности, то капитализм
становится смертельным врагом ее.
Это противоречие между тенденциями стремящейся к
расширению демократии и контртенденциями капитала,
стремящегося не допустить распространение равенства на
отношения людей к средствам производства, это противоречие
становится по мере развития и укрепления капитализма все
более и более заметным. «Демократическая республика,—
пишет В. И. Ленин,— противоречит «логически» капитализму,
ибо «официально» приравнивает богатого и бедного»41.
Этим-то и ценна сопровождающая рождение и развитие
капитализма демократическая тенденция, что, будучи
последовательно доводимой до конца, она становится
антикапиталистической тенденцией. Объективная логика развития
буржуазного общества делает все более ясным тот факт, что
осуществить полную, последовательную, реальную
демократию— значит ликвидировать неравенство людей в
экономических отношениях, значит ликвидировать частную
собственность.
Вот здесь-то уже реально вырисовывается тот мостик, то
связи, которые сближают и соединяют демократию и
социализм: уничтожение частной собственности на средства
производства. Социализм, стало быть, и есть «демократия»,
распространенная и на экономическую область, равенство,
доведенное до равенства людей по отношению к средствам
производства. «Победоносный социализм необходимо должен
осуществить полную демократию»,42—так ставил задачу
Ленин.
41 В. И. Л е н и и. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 97—98.
42 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 252.
192

Эти две стороны отношения демократии и капитализма
(иллюзорность демократии при сохранении частной
собственности и ее объективная антикапиталистическая
направленность, получающая выражение в форме массового
протеста против капиталистического экономического рабства) и
должны определять социалистическую стратегию.
Этим и определяется двойственное отношение к
«демократам»: марксисты критикуют их субъективные устремления,
их иллюзии добиться реальной демократии при сохранении
частной собственности, но марксисты поддерживают их
борьбу за расширение демократических прав, ибо она
способствует росту кризиса капитализма, и поэтому развитие
демократии и демократической борьбы не отдаляет, а приближает
крах капитализма, не отдаляет, а приближает социализм.
Это — первый и чрезвычайно важный тезис в ленинской
концепции. Это—общепринципиальное решение проблемы,
ответ на вопрос, соединимы ли в принципе борьба за
демократию и борьба за социализм, есть ли у них «общий корень».
Далее В. И. Ленин подробнейшим образом выяснил, как
и в чем конкретно расширение демократической борьбы
приближает социалистический переворот.
Во-первых, расширение прав и свобод, их гарантий и т.д.
углубляет, делает очевидным для всех несовместимость
капитализма и подлинной демократии. «Чем более
демократичен государственный строй, тем яснее рабочим, что корень
зла — капитализм, а не бесправие»43. Чем более
демократичен государственный строй, тем,, следовательно, нетерпимее
капиталистическая эксплуатация, тем невозможнее
дальнейшее существование капитализма, тем очевиднее
необходимость его ликвидации. Особенно кричащим противоречие
«между этими демократическими стремлениями и
антидемократическими стремлениями и антидемократической
тенденцией трестов» становится при империализме44.
Во-вторых, нарастание противоречия между
декларированным и действительным, между демократической формой
и антидемократическим содержанием, выявление скрытого
механизма «косвенной власти денежного мешка» ведет к
усилению и прояснению протеста. Таким образом,
расширение демократии, хотя и не устраняет классового гнета, но
«делает классовую борьбу чище, шире, открытее, резче;
этого нам (социалистам.—Г. В.) и надо»45,—отмечает В. И.
Ленин еще одну форму связи демократической и
социалистической борьбы.
В-третьих, борьба за демократические права есть форма
развития и воспитания масс. Это как раз то, чего не пони-
43 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 126.
44 См. там же, стр. 71, 102.
45 Там же, стр. 126.
193

мали различные субъективисты, бланкисты, заговорщики,
революционеры, намеревавшиеся облагодетельствовать
народ сверху, — все эти алхимики революции. Между тем,
демократическое воспитание трудящихся и рабочего класса
в первую очередь — одна из важнейших предпосылок
успешности социалистической революции. У Ленина есть
знаменательные слова: «...без борьбы за права немедленно и
тотчас, без воспитания масс в духе такой борьбы социализм
невозможен». Так остро и прямо ставит вопрос Ленин.
И далее: «...пролетариат, не воспитывающийся в борьбе за
демократию, не способен совершить экономического
переворота»46. Почему? В чем дело? Разве не сможет он
прогнать капиталистов и их прислужников, отобрать у них
банки, фабрики и заводы? Отобрать сможет. Но
экономический переворот не состоит только в том, чтобы «отобрать
и прогнать». Это «отобрать — прогнать» — лишь начало
его. Главное же — суметь организовать управление
отобранным лучше, чем то делала буржуазия. А осуществить
такое, социалистическое, управление экономикой
невозможно без демократической организации, и пролетариат
должен быть подготовлен к ней.
В соединении демократии с социализмом — все дело.
Демократия перестает быть иллюзией, только когда
связывается с социалистической борьбой, с борьбой за
уничтожение фундамента капиталистического общества,
частной собственности. Социалистический пролетариат, в свою
очередь, может победить, лишь пройдя школу
демократической борьбы. В этом и состоит отличие ленинской позиции
от правого и «левого» оппортунизма. «Марксистское решение
вопроса о демократии состоит в использовании ведущим
свою классовую борьбу пролетариатом всех
демократических учреждений и стремлений против буржуазии в целях
подготовки победы пролетариата над буржуазией,
свержения ее»47 — такова итоговая и как всегда емкая ленинская
формула.
Мы видели также, что значение демократии не
ограничивается ее ролью в подготовительной работе по
свержению капитализма, что она не сдается в архив на другой
день после победы социалистической революции.
Демократия— форма развития социалистического общества.
«Победоносный социализм необходимо должен осуществить
полную демократию»48, — ясно указывал Ленин.
Ленинские идеи о соединении «социализма» и
«демократии» подвергаются постоянным (и доныне
непрекращающимся) атакам и «слева» и «справа». Нападки эти
46 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 71, 127.
47 Там же, стр. 72.
48 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 252.
194

обычно начинаются с вопроса, как можно совместить два
утверждения, в одном из которых говорится о
необходимости установить «полную демократию» после
социалистической революции, в другом — диктатуру (пролетариата).
Далее выдвигается требование (с некоторым даже
посягательством на иронию), чтобы провозглашалось уж что-
нибудь одно: или полная демократия, или диктатура — без
«ловушек диалектики».
«Левые», различные деятели маоистского типа не могут
спокойно слышать слово «демократия», они вообще хотели
бы оставить в социалистическом словаре лишь слово
«диктатура». «Правых» же, наоборот, понятие «диктатура»
очень смущает, они — «за демократию», «за социализм», но
без «диктатуры».
Между этими крайностями располагается целый спектр
различных точек зрения (ошибаться можно на тысячи
ладов, как любил говорить Плеханов), тяготеющих одни —
к «правому», другие — к «левому» полюсу, — так сказать,
«умеренно правые» и «умеренно левые», позиции которых
также представляют немалую опасность для марксистско-
ленинской теории и практики.
«Умеренно левые» (из числа симпатизирующих Мао в
развитых европейских странах, например) хотели бы
отмежеваться от чрезмерной грубости, примитивности,
вульгарности «левого оппортунизма», но еще больше они
хотели бы отмежеваться от «правых». Они больше, так
сказать, приналегают на понятие «диктатура»; разговоров о
«демократии» вроде как бы немного стыдятся и, если уж
где-то не упомянуть о ней нельзя, то, упоминая, делают
при этом столько оговорок, что от «демократии»,
собственно, почти ничего и не остается.
«Умеренно правые» — те припадают на «демократию»
и стыдятся немного «диктатуры»: маоисты-де извратили
это понятие и теоретически и практически. И потому в
современной обстановке, пишет один из этих теоретиков,
повторением формулы «диктатура пролетариата» мы
«сильно повредим» борьбе за социализм; «мы должны сказать
и доказать народным массам, что мы не стремимся ни к
какой" диктатуре, но к демократии, при которой народ
действительно может сам ежедневно распоряжаться собой
и своей страной, и притом не только в форме выборов»,
«народные массы не могут исходить из тонкостей теории,
которая устанавливает, что диктатура пролетариата
задумана как демократия для народа». Вот как! Оказывается,
вопросы соотношения «диктатуры пролетариата» и
«демократии»— это всего лишь некоторая «тонкость» теории.
Нет, все дело в том, что это далеко не теоретические'
тонкости, а «тонкости»1 самой действительности, это не труд-
195

ности понимания, а трудности жизни. И закрыванием глаз
от них не избавишься. Есть только один путь преодоления
таких трудностей: понять их и организовать людей на их
практическое преодоление. Говорите рабочим всю правду,
только правду и всегда правду — и они поймут, несмотря
ни на какие трудности, потому что правда истории — это
их, это наша правда.
А правда по данному вопросу — в ленинском учении о
диктатуре пролетариата. И она состоит в том, что
диктатура пролетариата «вопреки вульгарному мнению» «вполне
совместима с демократией, полной, всесторонней»49. Но,
скажут нам, не сводится ли на нет это высказывание
другими, гласящими, что диктатура пролетариата предполагает
насилие? Не может ли последнее положение послужить
теоретической основой для оправдания всякого акта
насилия? Не подкрепляет ли оно попытки выдавать военно-
бюрократическую диктатуру маоистского типа за
диктатуру пролетариата?
Нет, как раз наоборот. Ибо, как учил В. И. Ленин,
«насилие во имя интересов и прав большинства населения
отличается иным характером: оно попирает «права»
эксплуататоров, буржуазии, оно неосуществимо без
демократической организации войска и «тыла»50. Без такой —
демократической— организации народа насилие теряет свой
социалистический характер — вот в чем дело. Именно здесь
и проходит граница между действительной властью
рабочего класса и ее маоистской подделкой.
Таким образом, переход от капиталистического строя к
социалистическому в политическом плане — это переход не
от демократии к диктатуре (как иногда пытаются
представить наши прямые идейные противники и как подчас с
горячностью утверждают некоторые чересчур «левые»
«тоже марксисты-ленинцы»), а от демократии буржуазной,
т. е. формальной, во многом иллюзорной, к демократии
пролетарской, т. е. содержательной, реальной, полной,- или,
что то же самое, переход от диктатуры буржуазии
(существующей в форме буржуазной демократии) к диктатуре
пролетариата (т. е. к пролетарской демократии).
Таким образом, никакой двусмысленности в
марксистско-ленинском учении о соотношении «диктатуры» и
«демократии», социализма и демократии нет. Это — ясное, все-
строноннс аргументированное, всецело опирающееся на
историческую практику учение. В. И. Лениным
неотразимо доказано, что борьба за демократию, за расширение
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 49, стр. 380.
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 73.
196

демократических прав при капитализме играет огромную
роль в деле подготовки социалистической революции.
Тут бы самое время поставить точку и перейти к
следующей цепочке проблем. Но нельзя этого сделать, не
ответив на один вопрос наших противников, который, как
им кажется, основательно компрометирует марксистско-
ленинскую позицию, выявляя ее внутреннюю
противоречивость и непоследовательность.
«Что значит, по-вашему, бороться за демократию в
условиях капитализма? — вопрошают они. — За какую
демократию? Очевидно — за буржуазную демократию (иной
демократии согласно вашей же точке зрения при
капитализме быть не может). И что же получается? Вы
призываете бороться за расширение буржуазной демократии,
которую сами же называете лживой и лицемерной. Значит,
вы за «расширение» лжи и лицемерия? Нескладно у вас
получается».
Нет, у нас складно получается. Только имейте
терпение выслушать. Тут есть и терминологические и
содержательные тонкости, в которых надо спокойно и
основательно разобраться. Марксисты призывают к борьбе за
расширение демократии, а не буржуазной демократии. «Но ведь
при капитализме иной демократии, кроме буржуазной, быть
не может», — сразу выпаливают оппоненты.
Да подождите же вы, не горячитесь, а выслушайте.
Марксисты, повторяем, призывают к борьбе за
расширение демократии, т. е. за расширение и увеличение прав
народа, за усиление его роли в управлении страной.
Буржуазность демократии проявляется не в самих правах
(ничего специфически «буржуазного» нет в свободе
слова, совести, собраний, в праве избирать и быть
избранным), а в характере их осуществления в реальной
действительности. Буржуазной демократией марксисты
называют не совокупность, не систему подобных прав и свобод,
а такое правовое состояние общества, когда права эти
не обеспечиваются экономическими отношениями -и в
силу этого становятся мало- (или почти не-) осуществимыми.
Поэтому марксисты-ленинцы, отстаивая демократические
права "и свободы, постоянно указывают на
необходимость реального обеспечения их производственными
отношениями, что возможно лишь в том случае, если
отношения эти будут социалистическими. Отсюда рефрен,
постоянно сопровождающий все требования реформ,
выдвигаемые марксистами: капиталистический Карфаген должен
быть разрушен! Постоянно обнажая эту связь
демократических требований с необходимостью во имя их
осуществления проведения коренных базисных преобразований,
марксистам и удается реформаторскую деятельность поста-
197

вить в революционный контекст. Так в едином акте
политического действия, в едином акте социалистической борьбы
реформа и революция и увязываются в тесное,
органическое единство. Демократические реформы для
коммунистов выступают как одно из важных средств подготовки
масс к революции, а революция, в свою очередь, как
средство действительного и полного осуществления этих и других,
вытекающих уже из самой природы революции, реформ.
Здесь существенное отличие марксистов от
проповедников так называемой «чистой демократии», которые не
видят классовых основ демократии, не понимают, что «уре-
занность», «неполнота» буржуазной демократии есть
результат не просто законодательных изъянов или
несовершенства чисто правовых норм, но в первую очередь
господствующих в обществе отношений частной
собственности. Они полагают, что дело решает сам процесс
расширения демократических прав, что сам тщательно
разработанный формально-правовой механизм обеспечит
господство трудящегося большинства, социальное равенство.
Некоторые аспекты чилийской трагедии лишний раз
показывают призрачность этих надежд51.
Итак, В. И. Ленин доказал наличие общего корня у
демократии и социализма, принципиальную возможность
и необходимость их соединения. В этой области
В. II. Лениным сделан особенно значительный вклад в
сокровищницу марксистской теории.
Хотя принципы соединения демократии и социализма
были сформированы уже К. Марксом и Ф. Энгельсом52,
но все же эта проблема носила в XIX в. несколько иную,
нежели в XX в., окраску. Демократические движения
прошлого столетия имели преимущественно
антифеодальную направленность. Антикапиталистические мотивы в них
практически не были слышны. В нынешнем веке в связи с
возникшей всемирностью капитала демократические,
национально-освободительные движения, направленные,
против мирового капитала, несут в себе прямо и
непосредственно антикапиталистический заряд. В этом новизна
ситуации. Здесь, в этой новизне, — источник многих новых
проблем и трудностей. Например, таких. Разрабатывая теорию
«непрерывной революции» (революции, в которой под
катализирующим воздействием пролетарского движения
51 Величие и трагедия чилийской революции, ее многосторонний опыт,
ее уроки — одна из важнейших, ждущих своего развернутого анализа
проблем современной революционной теории. Ее исследование имеет
поистине мировое, а не только узконациональное, значение. Но это тема
особого подробного разговора.
52 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч, т. 7, стр. 261, 266, 267; т. 8,
стр. 607; т. 29, стр. 37.
198

будет происходить последовательная передвижка власти ко
все более и более прогрессивным, демократическим слоям
буржуазного и мелкобуржуазного класса — вплоть до
рубежей, за которыми начинается собственно пролетарская
революция), разрабатывая теорию «непрерывной
революции», К. Маркс и Ф. Энгельс указывали на значение и
необходимость пролетарского руководства борьбой
мелкого крестьянства и городской мелкой буржуазии53. Это были
идеи, которые разрослись во всесторонне разработанную
в начале XX в. ленинскую концепцию гегемонии
пролетариата в буржуазно-демократической революции,
развивающейся в направлении к революции социалистической.
«...Мы всеми силами поможем всему крестьянству,—
писал В. И. Ленин, — сделать революцию
демократическую, чтобы тем легче было нам, партии пролетариата,
перейти как можно скорее к новой и высшей задаче —
революции социалистической»; «... от революции
демократической мы сейчас же начнем переходить, и как раз в меру
нашей силы, силы сознательного и организованного
пролетариата, начнем переходить к социалистической
революции» 54.
Развитие империализма, всёмирности хозяйственного и
революционного процессов перевело проблему гегемонии
пролетариата с уровня рассмотрения ее в рамках одной
страны на уровень всемирный и тем переформулировало и
бесконечно усложнило ее. Теперь уже речь шла о
гегемонии пролетариата развитых стран ло отношению к
революционно-демократическому движению стран отсталых.
«...С помощью пролетариата передовых стран, —
характеризуя новую ситуацию, писал В. И. Ленин, — отсталые страны
могут перейти к советскому строю и через определенные
ступени развития — к коммунизму, минуя
капиталистическую стадию развития»55.
Новизна, связанная со всемирностью социальных
процессов и новыми формами гегемонии пролетариата, возникла
и в положении крестьянства и мелких производителей,
перед которыми открывался путь к социализму без того,
чтобы предварительно обязательна превратиться в пролетариат.
Ленинизм открыл эту форму движения крестьянства под
руководством рабочего класса к социализму — кооперацию.
Конечно, проблема социалистического кооперирования
мелких производителей чрезвычайно сложная. Она связана с
необходимостью подведения под кооперацию солидной
материально-технической базы. (Только тогда кооперирование
крестьянства возможно как исторически прогрессивное явле-
53 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 261, 266—267:
54 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 11, стр. 222.
55 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 41, стр. 246.
199

яие.) А это, в свою очередь, связано со сложностями
соединения работника (мелкого производителя, привыкшего к
сохе и телеге, к «авось», да «небось») с высокоразвитой
техникой, поставляемой рабочими передовых стран. Но все
это при правильной политике — разрешимые трудности.
Мы сказали «при правильной политике». С этим связана
е'ще одна особенность социально-преобразовательной
деятельности в новую историческую эпоху. Мы имеем в виду
резкое возрастание значения субъективного фактора,
сознательной деятельности в историческом процессе.
И вот эти новые моменты исторической эпохи — всемир-
ность монополистического капитала, империализм,
разделивший народы на угнетенные и угнетающие, своебразие
гегемонии пролетариата развитых стран на мировой
революционной арене, возможности новых путей непролетарских
слоев к социализму, увеличение роли субъективного
фактора, сознательного руководства социальными процессами —
все это в полной мере нашло отражение в ленинском
стратегическом плане соединения социалистического движения
с демократическим.
V. С РАЗНЫХ СТОРОН К ОДНОЙ ЦЕЛИ
...С о е д и нить борьбу за
демократию и борьбу за социалистическую
революцию, подчиняя первую
второй. В этом вся трудность; в этом
вся суть 56.
В. И. Ленин
Надо сказать совершенно определенно, что вопрос о
формах связи революционной борьбы пролетариата развитых,
угнетающих стран и трудящихся стран отсталых,
угнетенных, стал в XX в. важнейшим вопросом теории
социалистической революции периода империализма. На это ясно
указывает В. И. Ленин: «...в программе с.-д. центральным
местом должно быть именно то разделение нации на
угнетающие и угнетенные, которое составляет суть
империализма и которое лживо обходят социал-шовинисты и
Каутский», «это разделение... как раз существенно с точки
зрения революционной борьбы против империализма»57. Как
же соединить это различное в общей
антиимпериалистической борьбе?
Ленинское решение вопроса о единстве повергло в
смущение все метафизические умы. В. И. Ленин, так много
говоривший о единстве действий пролетариата угнетенных и
угнетающих стран, «вдруг» выдвигает два разных (почти
56 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 49, стр. 347.
57 В. И. Лен и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 63.
200

прямо противоположных) лозунга: «с.-д. угнетающих наций
должны требовать свободы отделения наций угнетенных», а
«с.-д. угнетенных наций во главу угла должны ставить
единство и слияние рабочих угнетенных наций с рабочими
угнетающих наций» 58.
Ленинская программа требует от рабочих угнетенных
наций не того, чего она требует от рабочих угнетающих
наций; такие лозунги подрывают единство, вносят сумятицу
в движение, «монистическое действие Интернационала
заменяется дуалистической пропагандой», недоуменно и ядовито
писали «левые». Они представляли себе единство как
единство одинакового, подобного. Единая стратегия и тактика
для них означает следование одной схеме, одному
шаблону— кабинетное, догматическое, бюрократическое единство!
«Лейб-гвардии диктаторы» — говорил К. Маркс о такого
рода деятелях, стремящихся превратить революционное дело
в казарму.
Марксистско-ленинское понимание единства—иное. И идет
это понимание не от какой-либо другой (пусть и более
совершенной) схемы, а от живой действительности.
«Левые» хотят придумать одинаковые лозунги для всех
наций. Но «одинаково ли, — спрашивает Ленин, — положение
пролетариата угнетающих и угнетенных наций в отношении
к национальному гнету? Нет, — отвечает он, — неодинаково,
неодинаково и экономически и политически, и идейно,
духовно и т. п.
Значит?
Значит, к одной цели (слияние наций) из разных
исходных пунктов одни пойдут так, другие иначе»59. В этом и
состоит суть поисков своеобразия национального пути к
решению единой интернациональной задачи. А отсюда и
следует ленинский принцип, выражающий понимание единства
революционного действия как единства разнообразного:
«Для того, чтобы действие Интернационала, состоящего
в жизни из рабочих, расколотых на принадлежащих к
нациям .угнетающим и к нациям угнетенным, было едино, для
этого необходимо не одинаково вести пропаганду в том и
другом случае...»60. Таков центральный методологический
принцип ленинской концепции мирового революционного
процесса: единство многообразия, движение с разных сторон
к одной цели, отыскание национального пути к решению
единой интернациональной задачи.
58 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 63.
59 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 65.
60 Там же, стр. 108.
8 Г. Г. Водолазов

§ 1. Задачи марксистов угнетающих наций
Конкретизируя представление о всемирном единстве
взаимодействующих революционных потоков, Ленин
выделяет ведущее, определяющее звено взаимодействия:
«Империализм состоит именно в стремлении наций, угнетающих
ряд чужих наций, расширить и укрепить это угнетение,
переделить колонии. Поэтому гвоздь вопроса о
самоопределении наций состоит в нашу эпоху именно в поведении
социалистов угнетающих наций...»61. Каким же должно
быть это поведение? Первое и решающее здесь —
требование «свободы отделения наций угнетенных»62.
В чем же значение этого, на первый взгляд, не слишком
броского требования, имеющего целью вроде бы лишь
помочь слаборазвитым народам в решении «национального
вопроса»?
Прежде чем ответить на вопрос, мы хотели бы повторить,
что проблема эта имеет сильное современное звучание. И не
только потому, что и сейчас существуют еще колонии, но и
потому, что в современном мире немало стран формально
самостоятельных, но по существу всецело зависимых от
эксплуататорских стран-гигантов. И их требования по
ликвидации этой зависимости вполне сопоставимы с лозунгом
самоопределения. Народы требуют от своих правительств
не плестись в хвосте у своих всесильных «партнеров»,
требуют ведения самостоятельной политики, выхода из военных
и навязанных экономических блоков и т. д. Современные
народы хотят быть подлинными хозяевами своей судьбы.
Перед ними стоят нелегкие задачи борьбы за низвержение
марионеточных, проколониалистских правительств, которые
не народом избираются, а составляются и санкционируются
в зарубежных кабинетах. И чем отличается такое
правительство от колониалистского, губернаторского, чем
отличаются стоящие всегда на готове и могущие в считанные
часы быть переброшенными в «непослушную» страну войска
от прежних колониальных войск, расквартированных в
зависимой стране?
Вот почему современные революционеры развитых
эксплуататорских стран могут много почерпнуть для себя из
богатейшего резервуара ленинских идей по данному вопросу.
Итак, в чем же, согласно В. И. Ленину, значение
требования самоопределения, выдвигаемого марксистами
развитых стран? В чем его значение для всемирной
социалистической революции?
Во-первых, в том, что оно ослабляет и подрывает
сложившуюся при империализме всемирную систему эксплуа-
61 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 304.
м В. И. Л е н и и. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 63.
202

тации народов земного шара горсткой капиталистических
держав — и эта прямая направленность его против
господства всемирного капитала является залогом соединения
национально-освободительного, демократического движения с
социалистической пролетарской борьбой.
Во-вторых, борьба за самоопределение .способствует
развитию классового, социалистического сознания
пролетариата угнетающих наций, его скорейшему превращению в
монолитную, развитую и готовую к штурму капитализма
силу. Борьба за самоопределение угнетенных народов — это
борьба против деморализации, унижения, обесчещивания
пролетариата угнетающих стран, правительства которых
пытаются сделать его соучастником грабеж» зависимых
земель, «приучая к угнетению чужих народов». «Не может
быть свободен народ, угнетающий чужие народы»,—писали
К. Маркс и Ф. Энгельс. «Не может быть социалистическим
пролетариат, мирящийся с малейшим насилием «его» нации
над другими нациями»63,—развивал эту мысль В. И. Ленин.
Наконец, в-третьих, борьба социалистов угнетающих
наций за разрыв насильственных политических связей с
народами зависимых государств есть мощный стимул
революционно-демократического движения в угнетенных странах.
Их освобождение от внешнего гнета пробудит отсталые
народы от вековой спячки, поднимет их к историческому
творчеству, инициативе и самодеятельности, #что, в свою очередь,
послужит резкому усилению фронта
антиимпериалистической борьбы.
Таковы далеко идущие последствия лозунга
самоопределения, которые выдвигал В. И. Ленин в качестве
программного лозунга пролетариата угнетающих стран. Таковы
подлинный смысл и подлинное значение этого лежащего на
центральном направлении борьбы с международным
капиталом требования. Но чтобы еще глубже и более
всесторонне понять значимость данного требования, необходимо,
кроме того, решить связанные с этим лозунгом вопросы, на
которых спотыкались «левые». (Лозунг этот, имея прямое
отношение к сегодняшним колониям, сопоставим и с
современными проблемами неоколониализма. Сегодня эта
проблема 'звучит так: возможно ли осуществление права
народов на действительное распоряжение своей судьбой в
условиях неоколониализма и военных империалистических
блоков?)
Первое. Осуществимо ли право наций на
самоопределение при империализме? После выяснения общего вопроса о
соотношении капитализма и демократии этот конкретный
63 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 329.
«* 203

вопрос — об отношении одного из демократических
требований к капитализму — решается, что называется, сам собой.
Право на самоопределение так же
осуществимо-неосуществимо при капитализме, как и все остальные
демократические права. Полная ликвидация зависимости и угнетения
слаборазвитых стран при капитализме, конечно,
невозможна, неосуществима. Осуществимо самоопределение лишь в
неполной, урезанной, ограниченной форме, в форме
политической самостоятельности. «Но из этого, — писал Ленин, —
вытекает отнюдь не отказ социал-демократии от
немедленной и самой решительной борьбы за все эти требования —
такой отказ был бы лишь на руку буржуазии и реакции,—
а как раз наоборот, необходимость формулировать и
проводить все эти требования не реформистски, а революционно;
не ограничиваясь рамками буржуазной легальности, а
ломая их; не удовлетворяясь парламентскими выступлениями
и словесными протестами, а втягивая в активное действие
массы, расширяя и разжигая борьбу из-за всякого
коренного демократического требования до прямого натиска
пролетариата на буржуазию, т. е. до социалистической
революции, экспроприирующей буржуазию»64. Здесь Ленин ярка
характеризует механизм перевода демократической борьбы
на уровень борьбы социалистической. А возможность такого
перевода и обусловливается во многом реализацией
требования самоопределения. Ибо «чем полнее национальное
равноправие (оно не полно без свободы отделения), тем яснее
рабочим угнетенной нации, что дело в капитализме, а не в
бесправии»65.
Разумеется, и в современных зависимых странах
создание целиком самостоятельных правительств при сохранении
экономической зависимости, втянутости в экономические и
военные блоки невозможно. И все же борьба за такие
правительства подобно борьбе за расширение демократических
прав необходима.
Второе. Нам скажут, а не будет ли это требование
независимости во вред экономическому развитию страны?
Именно с подобным вопросом подступали «левые» к В.И.Ленину:
не реакционно ли требование самоопределения, не
подорвет ли оно сложившихся международных хозяйственных
связей? Нет, не реакционно. Политическая
самостоятельность отнюдь не означает разрыва экономических связей.
Более того, анализируя последствия отделения Норвегии от
Швеции, В. И. Ленин писал: «Разрыв насильственной связи
означал усиление добровольной экономической связи,
усиление культурной близости...»66.
64 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 254—255.
65 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 126—127.
66 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 69.
204

Третье. Не является ли этот лозунг самоопределения
поощрением буржуазного национализма? Нет, не является.
Конечно, движение за политическую самостоятельность
может быть использовано буржуазными националистами в
своих интересах. Но ведь хорошо известно, что самые
демократические формы могут быть использованы в самых
подлых, антидемократических целях. Задача состоит в том,
чтобы не дать этого сделать, чтобы
национально-освободительное движение направить в интересах пролетариата и
всех трудящихся. Это, конечно, не просто. Но это
единственно возможный путь, другого нет, ибо альтернатива,
перед которой находятся зависимые страны, состоит отнюдь
не в том, буржуазный национализм или пролетарский
интернационализм, а — подчинение империалистическому
хищнику или борьба с ним (которая может даже, в худшем
случае, принять форму буржуазного национализма). Это
если смотреть со стороны социал-демократов зависимых
стран. А если смотреть со стороны социал-демократов
угнетающих'стран, то эта же альтернатива выглядит так:
поддержка великодержавного шовинизма своей нации или
поддержка демократического, национально-освободительного
движения в зависимой стране (даже под угрозой его
возможного использования буржуазными националистами).
Вот почему В. И. Ленин говорил, что борьба против права
наций на самоопределение — это борьба против
буржуазного национализма, а объективно — поддержка своего
национального черносотенства: «Когда мы не признаем и не
выдвигаем на 1-й план свободы отделения, мы практически
оставляем дверь открытой для лакеев насилия»67.
И тут уж совсем никуда не годятся приводившиеся
«левыми» доводы, вроде тех, что отстаивание национальной
самостоятельности ведет к возникновению малых государств
(а наш идеал — крупные государства), к разъединению
наций (а социалистический идеал — слияние наций) и т. д.,
ибо ленинская постановка вопроса не только не
противоречила этому идеалу, а, напротив, именно она открывала
реальный путь к осуществлению его. В. И. Ленин постоянно
подчеркивал прогрессивность экономической и политической
концентрации, но осуществляемой «не по-империалистски»68.
Крупное государство, конечно, лучше, прогрессивнее
мелких, и слияние наций, действительно, дело хорошее и
прогрессивное. Но ведь создать крупное государство и «слить»
несколько наций могут и бисмарки и бонапарты. «...Хорош
был бы тот «марксист», который на этом основании вздумал
бы оправдать социалистическую помощь Бисмарку!»69,—
67 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 436—437.
68 Там же, стр. 259.
69 В. И. Л е нин. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 109.
205

иронизировал В. И. Ленин. Ведь создание во что бы то ни
стало крупного государства отнюдь не высшая цель, да и
вообще не цель человеческой деятельности. Напротив, само
это крупное государство — средство для создания условий
высокой эффективности общественного производства и
всестороннего развития личности. «Не парод для государства,
а государство для народа»70. О бисмаркианстве и
бонапартизме классики марксизма выражались так: это —
реакционная форма осуществления исторически прогрессивной
работы, это — «реакция, осуществляющая программу
революции». Такое оригинальное явление возникает тогда, когда у
революционного класса по тем или другим причинам не
хватило бы сил победить и самому провести в жизнь
мероприятия, диктуемые необходимостью объективного развития
страны, и тогда их осуществляют реакционные силы сверху.
Это, разумеется, самая невыгодная для большинства наций
форма осуществления прогрессивных преобразований.
Невыгодная не только потому, что плоды прогресса
узурпируются господствующим меньшинством, но и потому, что
она тормозит «самоизменение»71 самого революционного
класса, превращение трудящихся в действительных хозяев
жизни и своем судьбы.
Вот почему В. И. Ленин постоянно пишет о
необходимости отстаивать прогрессивность экономической и
политической концентрации «не по-империалистски, отстаивать
сближение наций на базе не насилия, а свободного союза
пролетариев всех стран»72. «Мы... хотим, — пишет В. И. Ленин,—
чтобы между угнетенными классами всех без различия
наций, населяющих Россию, установилось возможно более
тесное общение и братское единство... Мы не хотим только
одного: элемента принудительности. Мы не хотим загонять
в рай дубиной»73. «Мы в своей гражданской войне против
буржуазии будем соединять и сливать народы не силой
рубля, не силой дубья, не насилием, а добровольным
согласием, солидарностью трудящихся против эксплуататоров»74.
Таковы трудные и сложные дороги истории: именно потому,
что мы за единство и слияние наций, мы и выступаем за
право нации на отделение. «Если мы требуем свободы
отделения для монголов, персов, египтян и всех без исключения
угнетенных и неполноправных наций, то вовсе не потому,
что мы за отделение их, а только потому, что мы за
свободное, добровольное сближение и слияние, а не за насильст-
70 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 69.
71 Термин, употребляемый К. Марксом в его «Тезисах о Фейербахе».
72 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 259.
73 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 24, стр. 294—295.
74 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 73—74.
206

венное. Только потому!»75. Яснее не скажешь. А кому
трудно понять содержащуюся здесь диалектику, тому не следует
браться за мудрую и сложную науку революции.
Наконец, борьба за право на самоопределение
угнетенных наций — это борьба и за самоочищение пролетариата
угнетающих наций, за воспитание его в духе демократии и
подготовки к социализму. В. И. Ленин часто напоминал
знаменитый афоризм К. Маркса: не может быть свободным
народ, угнетающий другие народы.
Вот почему так важна для дела социалистической
революции борьба пролетариата угнетающих стран за право
угнетенных наций на самоопределение — в этом его
интернациональный долг.
§ 2. Революционные задачи зависимых наций
А каков интернациональный долг народов зависимых
стран и малых наций? Какую позицию должны занять
марксисты угнетенных стран по отношению к национальным
движениям своих народов?
«Левые», указывая на буржуазно-ограниченные цели
этих движений, выступали против их поддержки, заявляли,
что такая поддержка затормозит развитие
социалистической революционной борьбы. Они призывали делать
социалистическую революцию сразу, вступая в союз не с
революционными демократами своей страны, а с рабочими
метрополии. Как всегда — очень радикально и... авантюристично.
А вот как на этот вопрос отвечал В. И. Ленин:
«Прогрессивно пробуждение масс от феодальной спячки, их
борьба против всякого национального гнета, за суверенность
народа, за суверенность нации. Отсюда безусловная
обязанность для марксиста отстаивать самый решительный и
самый последовательный демократизм во всех частях
национального вопроса. Это — задача, главным образом,
отрицательная. А дальше ее идти в поддержке национализма
пролетариат не может, ибо дальше начинается «позитивная»
(положительная) деятельность буржуазии, стремящейся к
укреплению национализма»76.
Весьма тонкая постановка вопроса и чрезвычайно
трудная практическая проблема. Национальное движение,
направленное, с одной стороны, против феодализма и с
другой— против национального гнета, за суверенность нации
(т. е. против империализма), необходимо поддержать. Но
сложность в том, что освобождение от внешнего угнетения,
упрочение суверенности нации—база для роста националь-
78 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 120.
78 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 24, стр. 132.
207

ной буржуазии и развития капиталистических отношений.
Задача необычайной трудности — перевести энергию
национального освобождения (в котором участвует — иногда и в
качестве ведущей силы — национальная буржуазия) в
борьбу против национальной буржуазии. Трудность состоит в
том,, что в концепциях буржуазии стремление к
освобождению от иностранного гнета органически слито, составляет
единое целое с их программой национального буржуазного
развития. Одно обусловливает другое, одно вдохновляет
другое. Задача марксистов — поддержать лишь первое. Но
как это сделать, как поддержать первое, не поддерживая
второго? И вот здесь В. И. Ленин намечает для
пролетариата удивительную по тонкости задачу. Как только в
процессе совместной борьбы с национальной буржуазией
против империалистического гнета начинает создаваться основа
самостоятельного развития страны, как только (и по мере
того, как) нация освобождается от внешнего угнетения,
пролетариат все решительнее должен выдвигать задачу
борьбы против национализма, за «самую полную свободу
капиталистического оборота» (не замыкающегося в
национальных рамках); он «приветствует всякую ассимиляцию
наций за исключением насильственной и опирающейся на
привилегии», «он поддерживает все, помогающее стиранию
национальных различий, падению национальных
перегородок, все, делающее связи между национальностями теснее
и теснее, все, ведущее к слиянию наций»77.
Вот так: вначале — за национальную самостоятельность,
против соединения с «большой» нацией, затем (а вернее,
тут же, по мере успехов в этой борьбе) —за соединение
наций; вначале — за возведение перегородок между своей и
«большой нацией», затем (а вернее, одновременно с тем) —
за уничтожение этих перегородок.
Это — бессмыслица для человека, который не владеет
методом классового анализа. Интересы рабочего класса,
поддерживающего национально-освободительное движение
б интересах экономического развития нации и проясняют,
очищают классовую борьбу внутри страны (что, в свою
очередь, служит созданию предпосылок социалистической
революции), интересы рабочего класса требуют в силу
этого борьбы против ассимиляции наций, когда
ассимиляция равна поглощению, угнетению сильными нациями
слабых, и за ассимиляцию, когда она равна развитию,
расширению связей между политически самостоятельными
нациями, за ассимиляцию, когда она ведет к усилению единства
пролетариата различных наций в борьбе против общего
врага — международного капитала (а укрепление этого един-
77 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 24, стр. 133.
208

ства и происходит тогда, когда пролетариат, угнетающей
нации, решительно выступает за демократическое право
самоопределения угнетенных народов, создавая тем самым
предпосылки добровольного демократического союза с
революционными силами зависимых стран).
При решении «национального вопроса» главным
критерием для марксистов угнетенных стран является
следующий: избрать такой путь, который ведет к росту
производительных сил и развитию классовой борьбы в интересах
мирового социалистического движения.
VI. ПОБЕДА ПРОЛЕТАРИАТА В ОДНОЙ СТРАНЕ
И МИРОВАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Итак, главное — интернациональное революционное
действие против ставшего интернациональным капитала; в
основе его — соединение демократического и
социалистического движения, подчинения первого второму. Возможность
и необходимость интернационального революционного
движения соединяет в себе буржуазно-демократическую п
социалистическую борьбу. Возможность такого соединения
коренится в органическом единстве борьбы за демократию и
борьбы за социализм, необходимость—в том, что капитал
стал интернациональным и что с ним возможна только
интернациональная борьба.
Итак, возможно соединять демократическую борьбу с
социалистической, но тут встает вопрос: как практически
соединить разрозненные революционные национальные
потоки в один всемирный поток? Такое соединение, единое
интернациональное действие — вещь чрезвычайно трудная,
особенно в условиях империализма с его борьбой горстки
стран за передел мира, борьбой,- то и дело переходящей в
войны. Каутскианцы постоянно говорили об этих
трудностях— трудностях одновременного выступления
революционных сил в колонии и метрополии, одновременного
революционного действия пролетариата большинства развитых
стран. Ну, а в военное время и без того трудное дело
единого -и одновременного выступления становится, по их
мнению, уже попросту невозможным, ибо «никогда, по словам
Каутского, правительство не бывает так сильно, никогда
партии не бывают так слабы, как при начале воины»78.
Нет, Каутский в принципе не против соглашения, единства
действий в борьбе с капиталом и его следствием — войной,
он за него, но пока-де оно «невозможно». И потому? И
потому пока, временно, придется отказаться от мысли борьбы
с буржуазией.
Цит. по: В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 100.
209

Вот так. Позиция может на первый взгляд показаться
весьма реалистической: люди хотят вместо того, чтобы
выступать разрозненно (и давать себя бить поодиночке),
сговориться и затем, в какой-то день «икс», единым строем
двинуться против капитализма.
Да, конечно, кто спорит: готовить интернациональное
действие надо. Но весь вопрос в том, как готовить его.
Каутский, очарованный парламентаризмом, все нажимает
на необходимость собраний, конференций, резолюций и,
зараженный парламентским кретинизмом (употребляя
любимое выражение Маркса), решает: раз эти конференции и
собрания сейчас трудны или невозможны — подождать.
А пока — защищать свое отечество (что объективно
означало помогать своей буржуазии грабить чужие народы и
убивать в ее интересах своих интернациональных братьев
по классу).
В таком решении вопроса — все принципиальнейшее
отличие каутскианства от ленинизма: Каутский, сталкиваясь
с трудностью практической реализации какого-либо
вытекающего из теории лозунга или требования, старается
«облегчить» этот лозунг, подправить его и тем уменьшить
трудность его реализации. Он прагматически
приспосабливает теорию к возможному (с точки зрения мещанина,
филистера) в жизни. Некоторые это называют реализмом.
В. II. Ленин нашел этому гораздо более точную
характеристику— беспринципность и оппортунизм.
В. И. Ленин поступает иначе. Дать верный теоретический
лозунг, учитывающий всю полноту социальных
противоречий и указывающий революционному классу путь к их
разрешению,— вот что главное для Ленина-теоретика. Важно
здесь лишь то, чтобы это был не «легкий» или «трудный», а
верный лозунг. И выработав такой лозунг, В. И. Ленин не
боялся остаться в меньшинстве (или даже один) против
всех официальных социалистических теоретиков и
практиков, не боялся, потому что на его стороне была сила,
значительно превосходящая силы это$р официального
«подавляющего большинства», — сила общественного развития.
Как бы ни была трудна реализация выработанных
Лениным программных требований, как бы ни казалось
далеким их осуществление, В. И. Ленин стоял на своем:
другого пути, революционного, социалистического, нет.
Поэтому— не хныкать о трудностях, а готовиться к их
преодолению. «... Работа марксистов всегда «трудна», и они
отличаются от либералов именно тем, что не объявляют трудное
невозможным. Либерал называет трудную работу
невозможной, чтобы прикрыть свое отречение от нее. Марксиста
трудность работы заставляет стремиться к более тесному
210

сплочению лучших элементов для преодоления
трудностей»79— таково ленинское методологическое кредо.
Обосновывая знаменитые лозунги
интернационалистского действия — «поражение собственного правительства»,
«превращение империалистической войны в
гражданскую»,— Ленин отнюдь не скрывает сложности их
реализации: «Это — нелегкое дело, которое потребует немалой
подготовки, больших жертв, не обойдется без "поражений». Как
же практически к нему приступить? «...Смешно думать,—
пишет Ленин, — что на войне и для войны требуется
соглашение «по форме»: выбор представителей, свидание,
подписание договора, назначение дня и часа!.. Соглашение о
революционных действиях... осуществимо только силой
примера серьезных революционных действий, приступа к ним,
развития их»80. При этом революционные действия должны
быть направлены в первую очередь против своего
правительства. «Интернационал состоит в том, чтобы сближались
между собой (сначала идейно, а потом, в свое время, и
организационно) люди, способные в наши трудные дни
отстаивать социалистический интернационализм на деле...», что
значит, по Ленину, собирать, свои силы и решительно
бороться «против правительств и командующих классов...
своего «отечества»81.
Только так, только из практической борьбы пролетариев,
ведущейся ими против «своих» правительств, — под углом
зрения интернациональных задач — и может вырасти
мировое единство. Путь нелегкий, но' единственно обещающий
победу. «Капитализм не устроен так гармонично, чтобы
различные источники восстания сами собой сливались сразу,
без неудач и поражений. Наоборот, именно
разновременность, разнородность, разноместность восстаний ручается
за широту и глубину общего движения; только в опыте
революционных движений несвоевременных, частных,
раздробленных * и потому неудачных, массы приобретут опыт,
научатся, соберут силы, увидят своих настоящих вождей,
социалистических пролетариев и подготовят тем общий
натиск...» В такой борьбе жертвы не будут напрасными и
поражения обернутся победами. Но ведь такая
«несогласованная» борьба может поставить пролетариат в какой-
нибудь одной стране перед необходимостью взять власть, с
упреком говорили каутскианцы и «левые», полагая, что это
помешало бы осуществлению мировой социалистической
революции. Поэтому, утверждали они, пролетариат не смеет
и не может победить в одной стране. Смеет и может! —
отвечал Ленин. И не просто может, но так оно неизбежно и
79 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 24, стр. 24.
80 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 103, 288—289.
81 Там же, стр. 103.
211

будет: «Развитие капитализма совершается в высшей
степени неравномерно в различных странах... Отсюда
непреложный вывод: социализм не может победить одновременно
во всех странах. Он победит первоначально в одной или
нескольких странах...»82.
И этот вывод не был у Ленина отказом от идеи мировой
социалистической революции (как иногда хотят
представить некоторые современные противники ленинизма).
Напротив, это была ее конкретизация, раскрывающая
.своеобразие начала всемирной революции и ее дальнейшего
маршрута.
Так в острой борьбе с право- и левооппортунистическими
искажениями марксизма вырабатывал В. И. Ленин
фундаментальные теоретические предпосылки для создания
конкретной программы единого мирового революционного
действия. На основе этих предпосылок стали возможными
выработка принципов и форм революционного движения,
ясное и полное определение конкретных задач, стоявших
перед разными отрядами всемирной революционной армии,
стратегии и тактики, которые обеспечили победу
социалистической революции в России и открыли социалистическую
перспективу для всего человечества.
* *
*
Важной особенностью ленинской борьбы за единство
всех подлинно революционных сил была борьба на два
фронта: против «левых» и правых оппортунистов. Только в
такой двуединой борьбе и возможно было с полной
ясностью, без всякой двусмысленности выразить свою
теоретическую и политическую позицию. Потому столь
определенна позиция В. И. Ленина в вопросах форм и методов
соединения различных революционных потоков, она ясно
противопоставлена стихийной «постепеновщине» правых и
неистовому волюнтаризму «левых», абстрактному гуманизму
первых и карикатурно-классовым, антигуманистическим
концепциям вторых. Отстаивать и развивать эти ленинские
методологические принципы сегодня тем более важно, что
ныне человечество создало не только материальные
и культурные предпосылки для своего единения, для
ликвидации эксплуататорских классов и организации
бесклассового всемирного общежития, но создало и опасные
военные средства поистине всемирной разрушительной силы,
средства, которые угрожают пустить в ход «оголтелые»
ультра всех цветов и оттенков — от Голдуотера до Мао
82 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 56, 133.
212

Цзе-дуна. Всемирный характер исторического (и
революционного) процесса, усложняемый ныне этими новыми
моментами, выдвигает на повестку дня в качестве одного из своих
важнейших подвопросов проблему «нравственность и
революция».
VII. НРАВСТВЕННОСТЬ И РЕВОЛЮЦИЯ
§ 1. Топор под компасом
Есть в современном мире очень «неустрашимые» и очень
бестрепетные «революционеры», готовые на все ради
«светлого будущего». Во имя «победы мировой социалистической
революции» они, например, «готовы» в ядерной войне с
империализмом пожертвовать половиной человечества. Их
не смущает, что в этой «мировой революционной войне»
будет убито полтора миллиарда человек, «зато, как учит
вождь этих «бестрепетных» — председатель Мао,
империализм будет полностью уничтожен, и во всем мире будет
лишь социализм, а за полвека или за целый век население
■опять вырастет, даже более чем на половину». Более того,
«победивший народ крайне быстрыми темпами создаст на
развалинах погибшего империализма в тысячу раз более
высокую цивилизацию, чем при капиталистическом строе,
построит свое, подлинно прекрасное будущее». Вот почему
было бы просто недостойно «настоящего революционера»
сожалеть об этих полутора миллиардах, составляющих к
тому же ничтожную величину по отношению к миллиардам
миллиардов — людей будущих поколений. «Небольшое
кровопускание»— зато потом «десятки тысяч лет счастья».
Да и последствия атомных взрывов не так уж страшны.
Маоисты любят приводить в пример остров Бикини, где
после проведенных американцами ядерных испытаний
было всего лишь «два плохих года», а затем, как
трогательно выражается председатель Мао, «природа взяла
свое»: «там живут мыши», «в реках водятся рыбы», «вода
пригодна для употребления, на плантациях зеленеют
растения, щебечут птицы».
Видите, прямо райская жизнь после атомного удара —
даже птички щебечут!
Что и говорить, заманчивое будущее обещают маоисты
всему человечеству, за исключением, впрочем, тех, кому
предстоит сгореть в пламени ядерных взрывов и на чьем
пепле будут строить «прекрасное будущее». Тот же, кому
«жалко» эти «полтора миллиарда», тот — не революционер,
а просто слизняк, буржуазный гуманист, зараженный
«философией выживания», начисто лишенный классового
подхода, тот — пособник империализма, социал-империалист и
213

уже совсем неожиданно — «черный бандит» и «собачья
голова».
Итак, маоисты — за «прекрасное будущее», за
«уничтожение империализма», за «мировую социалистическую
революцию», за «классовый подход» и т. д. и т. п. — в общем,
провозглашается весь тот набор выражений и лозунгов,
которые нам дороги, которые лежат в основе нашего
миросозерцания и которые издавна являются компасом в нашей
практической деятельности. И вот мы слышим, как
некоторые «тоже марксисты-ленинцы» предполагают замесить эти
лозунги на крови полутора миллиардов наших
современников, мы слышим, что для осуществления этих лозунгов при-
дется-де уничтожить целые народы. И мы видим, как
заметалась указывающая направление стрелка — под компас
подложен топор.
§ 2. Революция в революции?
По улицам и площадям Пекина идут тысячи молодых
людей — те, кого готовят к непосредственному нажатию
смерть несущих кнопок. Они ускоряют шаг согласно
указанному стрелкой направлению: «мировая революция»,
«светлое будущее». Они ускоряют шаг, не зная о диверсии, не
зная, что стрелка эта с некоторых пор показывает в
противоположную сторону.
Им грубо льстят, называя «застрельщиками мировой
революции», их шествия, их «деятельность» называют
«революцией против бюрократии», «революцией в революции»,
«массовой демократией в условиях диктатуры
пролетариата» и т. д.
Ну, что же, возможно, что бюрократия в Китае
действительно пустила крепкие корни, не исключено также, что
деятельность ее вызывала народное недовольство (кто же
будет доволен постоянными провалами всевозможных
«великих скачков» или стратегическими лозунгами типа
«производить как можно больше, потреблять как можно
меньше»), возможно, в ее деятельности были и аспекты, которые
можно было бы в каком-то смысле сравнить с движением
по капиталистическому пути (узурпация узкой группой лиц
рычагов управления производством, отстранение масс от
действительного участия в управлении государством, грубое
нарушение демократических норм и принципов), — все это
отнюдь не невозможность в условиях массового
мелкокрестьянского хозяйства, при великодержавной,
недемократической политике руководства и культурной неразвитости
огромных масс населения, не имеющих в силу своей
отсталости возможности реально контролировать деятельность
государственных чиновников.
214

Но разве события в Китае похожи на сознательную
борьбу народа против бюрократии, разве это демократия
шагает по улицам Пекина? Попробуйте спросить у кого-
нибудь из этих орущих «детей председателя Alao», что
конкретно сделал Лю Шао-ци, которому они грозят разбить
«собачью голову», — много ли они вам смогут сказать?
Разве предали гласности факты подрывной деятельности
«тех, кто стоял у власти и шел по капиталистическому
пути», разве выслушали Лю Шао-ци и его сторонников, разве
было проведено всенародное обсуждение этих касающихся
каждого вопросов, в процессе которого и происходил бы
рост народного самосознания, расширялось бы участие
народа в решении общегосударственных дел? Нет, ничего
подобного не было. Народ используется лишь в качестве
разменной монеты в «высокой» (и одновременно низменной)
игре различных бюрократических клик — и только.
Ошеломляющее подтверждение этому — дело Линь Бяо. Вчера —
«боевой друг и ближайший соратник», преемник «великого
кормчего», сегодня — «бандит типа Лю». А ведь с каким
фанатизмом шли, да не шли, а прямо-таки бежали (куда?)
за этим, еще вчера непогрешимым Линем...
О какой демократии, о какой самодеятельности народа
вообще может идти речь там, где используют такие
принципы: китайский народ «представляет собой лист чистой
бумаги», «на нем можно писать самые новые, самые красивые
слова, можно рисовать самые красивые картины» — это из
самого Мао. А вот из «Женьминь Жибао»: «Надо учиться
у армии, которая выполняет приказы решительно, быстро,
строго, не вступая в пререкания и не торгуясь», «делать то,
что ей велят».
Эти и подобные им установки создают ту своеобразную
нравственную атмосферу, в которой и формируется
долженствующий явить миру пример тип «застрельщика мировой
революции», представителя массовой демократии — вообще
тот идеал человека, к которому, как полагают маоисты, со
временем, вслед за Китаем, придет «все прогрессивное
человечество». Что же из себя представляет этот идеал?
§ 3. Нравственные идеалы «застрельщиков революции»
«Учиться у Ван Цзе» — с этого призыва начинается
нравственное воспитание миллионов китайских молодых людей.
Что же такое сделал этот Ван Цзе, что у него призывают
учиться всех? Оказывается, он наиболее ярко и точно
выразил высшую цель личности в маоистской «революции», ее
нравственное кредо: «Я хочу стать универсальным
винтиком». Но недостаточно учиться только у Ван Цзе, надо еще
215

получиться у некоего Чжана Хун-чи, еще одного «идола»
современной китайской молодежи, который углубляет
представление о нравственном идеале, обогащает его новыми
определениями: «Куда бы меня ни привинтили: на винтовку,
на сельскохозяйственное орудие, на автомашину, па
станок— на все согласен, везде буду выполнять роль
маленького винтика».
И вот появляются сотни, тысячи таких «универсальных
винтиков». Их и привинчивают туда и сюда: то привинтит
Линь Бяо на винтовку, нацеленную в лоб Лю Шао-ци, то,
смотришь, «винтик» — уже на винтовке, дуло которой
повернуто в сторону лба Линь Бяо.
Как славно быть винтиком — на все согласным, ни в чем
не виноватым и ни за что не ответственным. Вся
ответственность ведь у того, кто тебя привинчивает, и в первую
очередь она у человека, глядящего отовсюду с многочисленных
портретов, человека, чьи изречения собраны в маленькую
красную книжицу. И человеко-винтики должны только
многократно повторять там написанное, дабы этими стальными,
нержавеющими цитатами нарезать на свои мозги ту
универсальную резьбу, которая и позволит навинчивать их сразу,
куда надо и как не надо.
Думать и понимать — не обязательно. Об этом «Жень-
минь. Жибао» говорит ясно и недвусмысленно: «Мы должны
исполнять указания товарища Мао Цзе-дуна вне
зависимости оттого, постигли мы их или еще пока не постигли. Мы
должны утвердить абсолютный авторитет Мао Цзэ-дуна.
В этом состоит наша наивысшая дисциплина». Знать, что
нужно и как нужно, — такую привилегию имеет Он один,
абсолютный и непогрешимый. В мире существуют «два
красных солнца — одно на небе, а второе среди людей»:
второе — это Он, и второе несравненно «солнечнее» первого,
ибо обычное «солнце восходит и заходит, а произведения
Мао всегда излучают свет». После таких слов остается
только встать на колени. И встают. Посетивший Китай
Пабло Неруда воскликнул: «Крестьяне отвешивают
поклоны и становятся на колени перед портретом вождя. Разве
это коммунизм?»...
Да, много самых различных — социально-экономических,
политических, культурных — проблем ставит перед мировой
марксистско-ленинской мыслью развертывающаяся пружина
китайской «революции (может быть, контрреволюции?)
в революции». Среди них и проблемы, с которых мы начали
разговор в этом разделе — соотношение целей и средств в
революции, нравственный облик революционера, идеал
личности, ее место, роль, размеры ответственности в
происходящих социальных битвах века; события в Китае отчетлива
216

свидетельствуют, что тема «нравственность и революция»
становится в ряд важнейших и злободневнейших проблем
нашего времени.
Правильное понимание различных сторон этой проблемы
тем более важно, что в современном мире наряду с теми, кто
готов ради «светлого будущего» превратить одну половину
человечества в пепел, а другую — в винтики с
универсальной резьбой, наряду с теми, кто растаптывает элементарные
нравственные требования (как атрибут буржуазного,
слюнявого, внеклассового гуманизма), существуют теоретики,
которые все в истории, все совершающиеся в ней события
пытаются вывести из нравственных требований и принципов.
Они не нравственные требования проверяют логикой и
задачами классовой борьбы, но саму борьбу классов
пытаются понять и оценить с моральной точки зрения. У этой
довольно популярной ныне в странах развитого капитала
концепции имеются два варианта —
либерально-реформистский и революционный.
Либеральные социал-реформаторы (вроде «этических
социалистов» и им подобных) столь «нравственны», что
протестуют против всякого намека на революционную борьбу,
если в ней могут быть человеческие жертвы. Они хотят
«светлого будущего» без жертв, они хотят войти-в него «по-
доброму», «человеческим путем». Они революционный путь
борьбы не приемлют органически и принципиально, потому
что ему сопутствуют (неважно — в больших или малых
размерах) кровь и разрушения. Они пишут слово «человек»
преимущественно с большой буквы, они трогательно говорят
о неповторимости любого человека и часто вспоминают
слова Гёте, что каждый человек есть «всемирная история»,
они — против того «шахматного мышления», которое имеет
дело с «абстрактными» массами и классами людей, а не с
живыми конкретными людьми, они клянутся Достоевским
и т. д. и т. п.
Как видим, эти люди тоже произносят немало слов,
которые и мы носим в своем сердце, — о неповторимости
человека, о том, что человек есть самоцель, что в человеке —
все начала и концы нашей философии. Но наше
миросозерцание неотделимо от идеи революционной борьбы за такого
человека, за такой мир, где человек перестал бы быть
винтиком, где он стал бы Человеком.
Без этого последнего звена—моральной (не говоря уже
о прочей) оправданности революционной борьбы с силами,
разрушающими человека и человечество, — без этого звена
все «человеколюбивые» рассуждения являются либо
фальшью, либо бесплодными мечтаниями дряблых людей.
Потому что жизнь не есть столкновение двух видов рассуж-
217

дсний: гуманистических, с одной стороны, и
человеконенавистнических— с другой, — которые предлагались бы людям
для демократического обсуждения и выбора. Жизнь
подсовывает иное противоречие, иное столкновение: она кладет
на одну чашу исторических весов убитых полицией
демонстрантов, замурованных в тюрьмах и лагерях, протестующих
против социальной несправедливости, растоптанное
национальное и человеческое достоинство малых стран, ставших
жертвами империалистического вероломства, а на другую...
Что же вы положите на другую, любезные сторонники
«ненасильственных действий»? Ваши сладкозвучные речи?
Некоторые, лучшие, из таких людей понимают, что в этих
критических ситуациях подобные речи бессильны либо
кощунственны. Тогда-то и прорывается у них, как у Алеши
Карамазова, знаменитое «Расстрелять!». (Помните эту
вспышку гнева у тихого и фантастически смиренного,
незлобивого и всепрощающего Алеши, выслушавшего
рассказ, как помещик на глазах у матери затравил собаками
восьмилетнего ребенка?) Зияющую дыру образует это
«Расстрелять!» в философии «ненасильственных действий», более
того, оно одно ставит весь вариант морально-исторической
концепции под сомнение. Тогда и наступает пора
популярности революционных вариантов той же самой концепции,
вариантов, в основе которых лежит стремление к
реализации моральных норм и требований революционным,
насильственным путем. (Такая позиция и такие стремления
характерны, например, для многих отрядов современного «нового
левого» движения.)
Но как бы ни были различны эти варианты, в их основе
все же лежит один и тот же философский принцип:
нравственное требование — исходное в
социально-преобразовательной деятельности, моральные принципы — фактор,
определяющий и обусловливающий все остальные аспекты
исторического действия. Этот-то принцип и является ошибочным,
он не позволяет не только позитивно разрешить социально-
преобразовательные задачи, но и дать аргументированную
критику маоистских концепций, без которой невозможно
успешное и плодотворное развитие современной
революционной теории и революционной практики.
В чем же неудовлетворительность названного принципа?
Чтобы понять это, нам придется обратиться к событиям,
давно прошедшим, но чрезвычайно важным для ответа на
поставленный вопрос, в которых разбираемая нами
проблема была впервые в истории поставлена в ясной и четкой
форме, в качестве животрепещущей, практической проблемы
поистине всеевропейского (если не всемирного) масштаба,
нам придется обратиться к событиям французской
буржуазной революции XVIII в.
218

§ 4. С позиции «вечной справедливости»
Вождь французской революции XVIII в. Максимилиан
Робеспьер утверждал, что «единственная основа
гражданского общества — это мораль»83, он видел цель революции
в осуществлении «той вечной справедливости, законы
которой высечены не на мраморе и не на камне, а в сердцах
людей»84. И задача политических деятелей и ученых
«сводится, по его мнению, к тому, чтобы внести в законы и в
управление моральные принципы, которые водворяют в
книги философы»85. «Мы хотим, — говорил он, — заменить-
в нашей стране эгоизм нравственностью, честь честностью,
обычаи принципами,., тиранию моды господством разума,.,
наглость гордостью, тщеславие величием души,., убожество
великих величием человека»86. Эти нравственные идеалы
справедливости, добра и равенства и есть для Робеспьера
тот «компас, который может направлять» «среди бурь
всякого рода страстей и среди вихря интриг»87. Эти извечные,
коренящиеся в самой природе человека нравственные
идеалы и есть, по Робеспьеру, побудительная причина
революции, масштаб, которым измеряется ее продвижение вперед,
ее конечная цель.
Таковы исходные философские посылки, которым и
предстояло пройти всестороннюю проверку в огне
революционной практики.
Поначалу казалось, что ход событий полностью
подтверждает концепцию Робеспьера. Французский народ
поднялся на борьбу за эти идеалы, сверг короля и его
приспешников, разгромил своих неисчислимых внутренних "и
внешних врагов; до «золотого века» человечества, до того, чтобы
«увидеть сияние зари всеобщего счастья», оставалось вроде
бы всего лишь несколько шагов — тем более, что во главе
правительства стоял честный, неподкупный, бесстрашный,
обладающий колоссальным авторитетом Робеспьер, ученик
Руссо и любимец народа.
И вдруг... на гребне успехов — когда блестящие победы
республиканской армии практически гарантировали
Франции невозможность реставрации, когда были побеждены
все, кто, по мнению якобинцев и их вождя, стоял на пути
развития революции, когда Конвент единодушно
проголосовал за давно вынашиваемый Робеспьером проект декрета о
культе «верховного существа» (этого абстрактного носителя
высших нравственных добродетелей) — в этот момент про-
83 М. Робеспьер. Избр. произв., т. III. М., 1965, стр. 164.
84 Там же, стр. 107.
85 Там же, стр. 164.
е6 Там же, стр. 108. *
87 Там же, стр. 110.
219

исходит нечто, на первый взгляд, невероятное и
необъяснимое: Робеспьер перестает посещать заседания правительства
и в течение полутора месяцев (месяцев острейшей
социальной борьбы!) не выступает в Конвенте. Потом, 8 термидора
II года республики (т. е. 26 июля 1794 г.) он появляется в
Конвенте, где произносит блистательную, лучшую свою
речь, которую неожиданно называет политическим
завещанием. На другой день, 9 термидора, Конвент (всего полтора
месяца назад единогласно избравший его своим
председателем!) принимает решение об аресте Робеспьера и его
друзей. А 10 термидора его гильотинируют на Гревской
площади Парижа.
Некоторые историки склонны объяснить такой поворот
* событий той или другой трагической случайностью. Одни,
например, полагают, что всего этого с Робеспьером могло
бы и не случиться, если бы он предпринял активные меры
вместо того, чтобы безмятежно спать в ночь с 8 на 9
термидора. «Этот сон стоил ему жизни», — писал Луи Барту.
Другие считают, что все^дело-де в том, что в своей
последней речи он не назвал заговорщиков по именам и не
потребовал их ареста; третьи — что несколько замешкался
ближайший помощник Робеспьера Сен-Жюст на заседании
9 термидора, не успев произнести решающих слов
обвинения, и т. д. и т. п.
Мы не фаталисты: конечно, Робеспьер мог бы и не
погибнуть 10 термидора. Наверное, он мог бы при чуть более
счастливом стечении обстоятельств и победить еще одну
группу заговорщиков. Но ни эта возможная частичная
победа, ни какой-либо другой личный успех уже не значили для
Робеспьера ничего: крах потерпела концепция Робеспьера,
его философская и политическая программа,
рассматривавшая извечные принципы нравственности, справедливости,
равенства в качестве определяющих принципов всей
социально-преобразовательной деятельности. И этот крах был
осознан Робеспьером. Его капитуляция началась не в ночь
с 8 на 9 термидора, а гораздо раньше: она видна уже в
неуверенном тоне многих речей 1794 г. и становится
очевидной, когда он фактически самоустранился от дел.
Вождь якобинцев растерялся не тогда, когда его взяли
под стражу в Конвенте, не тогда, когда жандарм Мерде,
пытаясь вновь арестовать освобожденного народом
Робеспьера, выстрелом из пистолета раздробил ему челюсть, и не
тогда, когда он шел последней своей дорогой на эшафот,—
здесь Робеспьеру ни на секунду не изменило мужество. Он
растерялся тогда, когда увидел, что республика, выходящая
из огня революции, отнюдь не представляет из себя
республики нравственности, политических и человеческих
добродетелей, равенства и справедливости. Эгоизм, коррупция, все-
220

силие кошелька, угодничество и властолюбие — все то,
против чего направляло удары революционное
правительство,— не только не исчезло, но принимало и еще более
пышные формы.
Правительство Робеспьера отчаянно боролось с этими
«пороками» с помощью террора, революционных судов, но
получалось, как в сказке: на месте одной срубленной
«безнравственной» головы появлялись десятки новых. Более
того, революционные трибуналы и суды вместо того, чтобы
расправляться с «порочными людьми» начали вероломно,
под клеветническими предлогами, уничтожать «патриотов»
и «настоящих революционеров».
В своей последней речи-завещании Робеспьер лишь
открыто возвещает о капитуляции. Он говорит о своем
«бессилии делать добро и остановить зло»88 и заканчивает речь
на высоко и трагически звенящей ноте: «Я создан, чтобы
бороться с преступлением, а не руководить им. Еще не
наступило время, когда порядочные люди могут
безнаказанно служить родине; до тех пор, пока банда мошенников
господствует, защитники свободы будут лишь
изгнанниками»89.
Странное завещание, не правда ли? Завещание, которое
ничего не завещает, не говорит, что и как надо делать.
И все-таки завещание состоялось: хотел того Робеспьер или
нет, но его последняя речь завещала потомкам несравненно
более важное, чем практический план ближайших действий,
она завещала им великую проблему. Проблему, состоящую
в следующем: если, как показал ход событий, не требования
нравственности и вечной справедливости, то что же
является определяющим в социально-преобразовательной
деятельности (и как частный момент — почему же концепция
якобинцев имела такой успех на первых этапах революции и не
менее ошеломительное фиаско в итоге?).
Это — проблема, над которой затем бились несколько
поколений европейских революционных мыслителей:
французские социалисты-утописты, историки времен
реставрации, Гегель, Фейербах,—проблема, разрешить которую в
полной мере удалось лишь Марксу и Энгельсу.
Основоположники марксизма открыли, что не движение
нравственности, а классовая борьба, порождаемая
противоречиями способа производства, определяет ход и исход
социальных боев. Сохранение частной собственности
(ревностным сторонником которой был Робеспьер, полагавший,
что она способствует развитию активности и
самостоятельности человеческой личности) и порождало все то, против
88 М. Робеспьер. Избр. произв., т. III, стр. 226.
89 Там же, стр. 230.
221

чего пытался бороться Робеспьер: резкое расслоение
общества на богатых и бедных, коррупцию, корыстолюбие,
эгоизм и т. п. Робеспьер полагал, что нравственные принципы,,
охраняемые и насаждаемые всей мощью государственного-
лппарата, смогут свести на нет некоторые отрицательные
последствия частной собственности и пробразовать
экономическую и политическую жизнь страны. Но все получилось
наоборот: экономика, отношения частной собственности,
создали соответствующую себе политическую и
нравственную атмосферу в обществе. Робеспьер не знал, где искать
основу коррупции и корыстолюбия, ему до времени
удавалось рубить листья, но нетронутые и глубоко уходящие в
почву корни давали новые и новые побеги, справиться с
которыми якобинской партии было уже не под силу. Приход
основанных на частной собственности буржуазных
производственных отношений был естественноисторической
необходимостью, против которой моральный запрет бессилен.
Таковы причины краха якобинцев.
И причина их первоначальных успехов коренилась
отнюдь не в их нравственной программе, как таковой, а в том,
что направленность их программы поначалу совпадала с
экономическими требованиями эпохи, ибо провозглашаемые
ими свобода, равенство и справедливость были, по
существу, не общечеловеческими лозунгами, а лозунгами
антифеодальной борьбы и означали не что иное, как свободу от
крепостной зависимости, свободу хозяйственной
деятельности, равенство людей перед законом (в чем выражался
протест против феодального принципа сословной иерархии),,
справедливость равных возможностей развития людей
(равных, в смысле — не связанных с происхождением и
сословной принадлежностью), т. е. в абстрактные моральные
лозунги объективно вкладывалось совершенно определенное
конкретно-историческое, буржуазное содержание (это и
понятно, раз лозунги эти связывались с «лозунгом»
сохранения частной собственности). Потому нарождающаяся,
крепнущая буржуазия и поддерживала наиболее ревностных и
последовательных проводников этих лозунгов как наиболее
радикальных разрушителей феодализма.
Но когда силы абсолютизма и феодальной реакции были
сломлены, то фанатики равенства, ученики Руссо, перестали
быть нужными и желанными для буржуазии людьми, так
как логика их теории и их действий неумолимо вела к
провозглашению равенства не только в области правовых, но и
в области экономических отношений (что уже было бы явно
антибуржуазной мерой).
Лидеры якобинцев служили буржуазии, не сознавая того,
а когда это обнаружилось, то, с одной стороны, они не
захотели служить ей, предпочитая смерть позорным апло-
222

дисментам, а с другой стороны, буржуазия не стала дольше
терпеть у власти людей, не стремящихся к сознательной
защите ее интересов.
Такова печальная, но поучительная история концепции
об определяющей роли нравственности в исторических
процессах. И если в период французской буржуазной
революции эта концепция сыграла определенную исторически
прогрессивную роль (несмотря на всю свою ограниченность и
ошибочность); то в условиях подготовки и осуществления
социалистической революции, в период, когда создана и
разработана подлинная наука об обществе, эта концепция
не имеет исторического оправдания. Меняется ее качество:
из наивной концепции неумелого выражения борьбы с
капитализмом и угнетением она превращается в концепцию
умелого ведения борьбы с подлинно революционным,
социалистическим движением. Это отчетливо видно на примере
печальной эволюции русской народнической мысли.
Выражение этой концепции хорошо иллюстрирует и пример так
называемого «этического социализма», у истоков которого
стоял геростратовски знаменитый Эдуард Бернштейн.
Итак, исторический опыт ясно показал, что
нравственность не является определяющим фактором социального
развития.
Не значит ли это, что содержание нравственности никак
не влияет на характер социальных боев, на характер и
результат революционных битв?
Так может, в таком случае, все разговоры о
нравственности отбросить в сторону, может быть, надо говорить
только о задачах класса и что для достижения этих задач вовсе
не нужно помнить о тех нравственных нормах, и принципах,
которые выработало человечество?
Совершенно верно, скажут нам маоисты, именно из этого
мы исходим, этому подчиняем все остальное, и никакие
нравственные требования и принципы не остановят нас в
следовании к этой цели: если существующая мораль
противоречит нашим выверенным классовым установкам, то
долой эту мораль — революция все оправдывает, все
освящает. Этому-де и учит марксизм, говорят они.
Нет, этому марксизм не учит. Марксизм учит другому.
§5. Все ли «освящает» революция?
Марксу и Энгельсу не довелось читать ни «Женьминь
Жибао», ни афоризмов «красного солнышка» из Пекина. Но
они были знакомы с идеями Бакунина и Нечаева, а значит,
были знакомы со многим из того, что говорят сегодня
маоисты.
223

«Революционер», читали Маркс и Энгельс у Бакунина,
«презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях
нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для
пего все, что способствует торжеству революции... Суровый
для себя, он должен быть суровым и для других. Все
нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви,
благодарности должны быть задавлены в нем единой холодной
страстью революционного дела... Стремясь хладнокровно и
неутомимо к этой цели, он должен быть готов и сам
погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее
достижению», «мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в
отношении к... товарищу определяется единственно степенью
его полезности в деле всеразрушительной... практической
революции», «он не должен останавливаться перед
истреблением положения, отношения или какого-либо человека,
принадлежащего к этому миру... результатом ... будет
бесследная гибель большинства и настоящая революционная
выработка немногих», «наше дело — страшное, полное,
повсеместное и беспощадное разрушение»90. «Пусть же все
здоровые, молодые головы принимаются немедленно за
святое дело истребления зла, очищения и просвещения земли
огнем и мечом», формы этой деятельности «могут быть
чрезвычайно многообразны: яд, нож, петля и т. п.
Революция все равно освящает!»91. (Кажется, это только что
сделанный перевод с китайского!)
Прочитав этот страшно революционный, чрезвычайно
целенаправленный текст, Маркс и Энгельс почему-то не
спешат зачислять Бакунина в свои ученики. Более того, они с
возмущением пишут о попытке бакунистов представить эти
взгляды как конкретизацию идей «Манифеста
Коммунистической партии». Совсем по-современному звучат их гневные
слбва, вскрывающие причину такой подтасовки: «...авторы
такого рода идей используют «Манифест» для того, чтобы
внушить доверие к своим татарским фантазиям» 92.
В чем же состоит суть марксистской критики такого
рода фантазий?
Дело отнюдь не сводится к тому, что, как полагают
некоторые, марксизм возражает всего лишь против уж очень
несимпатичных средств борьбы и что задача-де состоит в
том, чтобы подобрать какие-нибудь более гуманные
средства. Дело отнюдь не сводится к возмущению вопиющей
аморальностью изложенного подхода — это была бы всего
лишь моральная критика аморальности (и потому, как
всякая «только моральная» критика, — слабая и
недостаточная). Речь вовсе не идет о том, что вот-де бакунисты и им
90 Цит. по: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 415—418.
91 Там же, стр. 394—395.
92 Там же, стр. 414.
224

подобные назначают слишком дорогую и слишком большую
плату, а надо бы поменьше. Нет! Все дело в том, что это
вообще не плата за победу, а это дорога к поражению, ибо
с помощью прокламируемых ими средств победа над
старым миром попросту невозможна.
Это и есть то главное, на что обращает внимание
марксизм в связи с критикой вышеназванной концепции.
Почему же невозможна победа?
Ведь подлинной и высшей целью социалистической
революции является не просто отстранение капиталистов от
руководства производством и государством, не просто
развитие производительных сил и повышение
производительности труда. Все перечисленное — лишь средства по
отношению к высшей цели коммунистического переустройства
мира: создание условий для полного, всестороннего развития
человека, создание общества, где «свободное развитие
каждого является условием свободного развития всех»93. Эту
высшую цель необходимо постоянно держать в поле зрения,
ни на минуту не упускать из виду среди сложного
переплетения, различных линий борьбы, различных задач —
ближайших и далеких. Ни на минуту нельзя забывать, что
социалистическая революция означает борьбу против того
мира, где человек низведен капиталом до роли придатка
машины, всего лишь средства для получения прибыли, до
роли одной из деталей сложного механизма
капиталистического производства, которое само по себе цель.
Социалистическая революция означает борьбу против того мира,
который деспотически очерчивает человеку узкий круг его
деятельности, «деятельности», сводящейся к тому, чтобы
исполнять, не рассуждая, исполнять то, что приказывают,
что требуют хозяин и организованное в соответствии с
интересами капитала производство. Социалистическая
революция и есть выражение того, что человек хочет перестать
быть вещью, придатком машины, средством производства;
он хочет стать Человеком — существом, свободно и наравне
с другими участвующим в определении целей общей
деятельности, выборе средств их достижения и совместной
реализации, т. е. хочет стать активным и сознательным
участником исторического процесса.
И что же предлагают этому человеку анархисты, мао-
исты и им подобные «тоже социалистические
преобразователи»: «слушаться не рассуждая» (но этого требовал и
«старый мир»), быть «универсальным винтиком» (но
человек и был «винтиком»), «производить как можно больше,
потреблять как можно меньше» (но ведь этого же самого и
требовал от него капиталист) и т. д., т. е. человеку предла-
93 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 447.
225

гается жить и действовать в полном согласии с принципами,,
порожденными старым обществом. Естественно, в
«революционном» движении, исповедующем такие установки,
человек не может очиститься от прежней скверны, не может-
развиваться и совершенствоваться. Поэтому в случае
победы, в случае прихода к власти такого рода
«революционной» партии и происходит с неизбежностью, говоря словами
Маркса, возрождение «всей старой мерзости» прежнего
строя. Так что не моральности в добавление к объективно-
классовому подходу недостает маоистским программам.
Им недостает именно самого пролетарски-классового,
объективного подхода к явлениям действительности, что
наиболее полно и проявляется в безнравственности,
антигуманизме их программ.
Народ в этих «революционных» программах выступает
не в качестве субъекта исторического творчества, а в
качестве объекта деятельности власть захватившего или
стремящегося к власти меньшинства, рассуждения которого о
народе как о «белом листе бумаги», как о пассивном и
послушном материале есть не что иное, как возрождение
морали рабовладельцев и деспотов. «Революционеры» с
иезуитским лозунгом «цель оправдывает средства», по
выражению Маркса и Энгельса, лишь «доводят до крайности
буржуазную безнравственность»94.
Революция, таким образом, не только не «все освящает»,
по более того: революция, которая начинает «освящать»«
безнравственные средства, быстро теряет свой пролетарский,
социалистический характер.
Безнравственность ведет к контрреволюции.
Итак, как показали основоположники марксизма, голос
нравственности — хотя и не первый, не единственный и не
решающий голос в выборе путей преобразования мира, но
это очень важный и очень существенный голос, который
нельзя игнорировать.
' Тем более, что голос нравственности слышен лучше
других голосов (например, голосов науки, политики) массе
простых людей, которые, отгороженные высоким барьером
капитала от научного знания, воспринимают и судят
социальный мир в категориях добра и зла. хорошего и плохого,,
справедливого и несправедливого, т. е. в категориях
нравственности. Моральное сознание народа, его нравственная
позиция — это колоссальный фактор исторического
развития, подчас не менее ценный, чем научная оценка, ибо
нравственное не есть что-то безразличное к объективным
законам развития социальной действительности, не форма
субъективно-ценностной оценки их человеком, а лишь свое-
94 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 415.
226

образная, специфическая форма выражения этих законов.
«Если нравственное сознание массы, — писал Энгельс,—
объявляет какой-либо экономический факт несправедливым,
как в свое время рабство или барщину, то это есть
доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что
появились другие экономические факты, в силу которых он стал
невыносимым и несохранимым»95.
Слов нет, это нравственное чувство ничего не говорит о
том, почему данные «факты» пережили себя, какие «факты»
должны прийти им на смену, и потому оно явно
недостаточно для успешной преобразовательной деятельности.
И все же нравственный протест масс — один из самых
первых сигналов о том, что не все обстоит благополучно в этом
обществе. Поэтому не надо спешить сразу предавать
анафеме нравственное чувство, если оно вдруг вступает в
противоречие с каким-либо выводом науки. Надо внимательно
разобраться, не «вина» ли в том науки, не «отстает» ли
научная оценка от моральной. Нравственное чувство, таким
образом, может быть колоссальным побудительным
стимулом определенным образом направленного научного
исследования— тут роль морального начала трудно переоценить.
Но только в единстве научного и нравственного
подходов— и никак иначе — схватывается истина социальной
жизни. Наличие у марксистских партий нравственного,
гуманистического идеала требует от них до минимума сводить
насилие на каждом из этапов борьбы и применять более
мягкие средства там, где имеется выбор. Этому принципу
■марксисты, безусловно, следуют и там, где эксплуататорские
классы навязывают им насильственный способ действий,
тот же принцип тем более обязателен для них после
подавления сопротивления эксплуататоров— здесь, как указывал
В. И. Ленин, на первое место выдвигаются организация,
воспитание. Именно этот принцип попирают в последние
годы в своей внутренней и внешней политике маоисты,
дискредитируя великое марксистское учение.
§ 6. Учиться коммунизму
«...Нравственность, — писал В. И. Ленин, — это то, что
служит разрушению старого эксплуататорского общества и
объединению всех трудящихся вокруг пролетариата,
созидающего новое общество коммунистов»96. В этой ленинской
формуле и слиты воедино гуманистическая нравственность,
научность и практическое участие в социальной борьбе за
интересы людей труда.
95 К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 184.
96 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, стр. 311.
227

Нравственно все то, что служит делу строительства
коммунизма, имеется в виду — то, что объективно,
действительно служит делу коммунистического переустройства, а не
только по нашим субъективным предположениям. Такова
центральная мысль ленинской работы «Задачи союзов
молодежи».
Недостаточно хотеть, желать строить коммунизм,
постоянно подчеркивал В. И. Ленин, надо уметь его строить.
Л это, в свою очередь, значит — знать, что такое коммунизм
н каковы пути, к нему ведущие, т. е. коммунизму надо
учиться. Здесь-то и перекидывается мостик от
гуманистической устремленности и деятельности на благо всех людей к
научному пониманию условий этой деятельности, здесь-то и
соединяются воедино нравственность и научное знание.
«...Только на основе современного образования, —
предельно заострил свою мысль В. И. Ленин, — он (коммунист.—
Г. В.) может это (коммунистическое общество. — Г. В.)
создать, и, если он не будет обладать этим образованием,
коммунизм останется только пожеланием (курсив наш.—
Г. В.)»97. А современное образование — это, по Ленину, не
просто чтение пропагандистских брошюр и статей, не просто
заучивание лозунгов и цитат, это овладение всем тем
культурным богатством, которое выработано прошлыми
поколениями, ибо коммунизм есть наследник всего лучшего, что
было создано человечеством.
«Учиться!» — лозунг, который так обычно звучит сегодня
и который звучал совершенно необычно в начале 20-х годов,
когда молодежь, только что совершившая вместе с отцами
и старшими братьями революцию, полагала, что ей,
победителю в великой войне с эксплуататорами, учиться, в общем-
то, нечему — тем более если речь идет о всем (!) богатстве
прошлой (!) культуры. Она привыкла к средству, которое,
казалось, способно разрешать все трудности, — к винтовке
и сабле. (Она не знала, сколь опасна для коммунизма
винтовка, соединенная с невежеством!) Тогда-то и решался
вопрос, по какому пути пойти. Уступить этому напору —
значило, как мы уже говорили, уступить темной силе
прошлого. В. И. Ленин пошел против течения.
«Учиться»! — рекомендация, прямо противоположная той,
какую в сходных условиях дают руководители китайской
«культурной революции», эти «единственные марксисты-
ленинцы» современности. «Чем больше читаешь книг, —
вещает их «великий кормчий», — тем становишься глупее.
Совершенно незачем учиться».
Как контрастируют маоистские восхваления
«универсальных винтиков», заучивающих цитаты (которые, к тому
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, стр. 307.
228

же, и понимать необязательно), с ленинскими
предупреждениями: «...опасным было бы, если бы мы начали усваивать
только коммунистические лозунги... наличие полумиллиона
или миллиона людей, молодых юношей и девушек, которые
после такого обучения коммунизму будут называть себя
коммунистами, принесло бы только великий ущерб (курсив
наш.—Г. В.) для дела коммунизма»98. «Нам не нужно
зубрежки», не уставал подчеркивать В. И. Ленин, необходима
серьезная, трудная большая работа по критическому
анализу фактов. Коммунизм не должен быть «чем-то таким, что
заучено, а был бы тем, что вами самими продумано...»99,
только тогда возможно ваше сознательное участие в
социальной борьбе, только тогда субъективные намерения
построить коммунизм совпадут с объективными результатами
нашей деятельности.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Разработанное К. Марксом и Ф. Энгельсом учение о
единстве мирового исторического (и революционного)
процесса открывало перед историческим материализмом и
научным социализмом, перед теоретиками и практиками
коммунизма новые дали и горизонты.
Эти идеи основоположников марксизма были
всесторонне развиты В. И. Лениным. И теория о возможности победы
социализма в одной стране, и теория «слабого звена» в цепи
мирового империализма (важнейшие части ленинской
теории социалистической революции)—эти открытия были
сделаны именно в рамках теории единства мирового
развития (разумеется, с учетом новой исторической эпохи, эпохи
империализма и пролетарских революций).
Возглавляемая В. И. Лениным партия коммунистов
начала практически претворять в жизнь идеи соединения
мирового с национальным. Разработанная В. И. Лениным
новая экономическая политика (НЭП), ленинский план
строительства социализма в СССР и есть практическая
реализация тех проблем, над которыми в течение полувека
работала мысль основоположников марксизма.
Без учета принципа всемирности, без учета всего того,
что было сделано в этом отношении классиками марксизма,
нельзя ничего понять в современном революционном
процессе— и проблемы борьбы двух общественных систем,
борьбы международного рабочего класса, перспектив
развития trrpaH «третьего мира».
98 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, стр. 302.
99 Там же, стр. 305—306.
229

Программа КПСС, документы международных
совещаний коммунистических и рабочих партий и нацеливают
марксистско-ленинских теоретиков на детальное и
всестороннее исследование всех аспектов современной эпохи,
которая «требует единства действий коммунистов, всех
антиимпериалистических сил, чтобы, максимально используя все
новые возможности, развернуть более широкое наступление
на империализм, на силы реакции и войны» 1.
Подлинное же научное исследование «новых
возможностей» современной эпохи, условий соединения различных
революционных отрядов в единый мировой революционный
поток возможно лишь на базе фундаментальных идей,
оставленных нам классиками марксизма, и, в частности,
идей, о которых шла речь в данной работе.
...Антонио Грамши называл марксизм «философией
практики», имея в виду вот что: о чем бы ни писали классики
марксизма, какие бы сложные абстрактно-теоретические и,
казалось бы, весьма далекие от практики проблемы ни
разбирали они, главным и неизменным вопросом, на который
они отвечали, было: «Что делать?», «Как преобразовать
мир, чтобы сделать его достойным человека?» Отсюда —
энергия, страстность, призывность, мы бы сказали, набат-
ность их произведений. «Что делать?» — эти слова можно
смело ставить эпиграфом, заглавием к любой работе
К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина, к любому
параграфу их работ. Этот вопрос ни на секунду не терялся ими из
виду даже тогда, когда расстояние между вопросом и
ответом на него было длиной в несколько томов «Капитала».
А высшим ответом, паролем-отзывом марксизма на
вопрос «Что делать?» было и остается: «Пролетарии всех
стран, соединяйтесь!» Лозунг, и сегодня звучащий не менее
злободневно, чем когда-либо.
1 «Международное Совещание коммунистических и рабочих партии.
Документы и материалы». М., Политиздат, 1969, стр. 285.

ГРИГОРИЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ВОДОЛАЗОВ
ДИАЛЕКТИКА И РЕВОЛЮЦИЯ
(МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ)