Сесар Вальехо. Портрет работы Пабло Пикассо. 9 июня 1938 года.


РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ


CESAR VALLEJO
LOS HERALDOS NEGROS TRILCE
POEMAS HUMANOS


СЕСАР ВАЛЬЕХО
ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ ТРИЛЬСЕ
ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
Издание подготовили: В. Н. Андреев,
К. С. Корконосенко
Санкт-Петербург
«НАУКА»
2016


УДК 821.134.2 ББК 84(4Исп)-5 В16
Серия основана академиком С. И. Вавиловым
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
М. Л. Андреев, В. Е. Багно (заместитель председателя), В. И. Васильев, А. Н. Горбунов, Р. Ю. Данилевский,
Б. Ф. Егоров (заместитель председателя),
Н. Н. Казанский, Н. В. Корниенко (заместитель председателя), А. Б. Куделин (председатель), А. В. Лавров,
А. М. Молдован, С. И. Николаев, Ю. С. Осипов,
М. А. Островский, И. Г. Птушкина, Ю. А. Рыжов,
И. М. Стеблин-Каменский,
Е. В. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь),
К. А. Чекалов
Ответственный редактор
ß. Е. БАГНО
© Андреев В. Н., составление, статья, 2016
© Коллектив переводчиков, 2016 © Российская академия наук и издательство «Наука», серия «Литературные памятники» (разработка, оформление), 1948 (год основания), 2016
ISBN 978-3-02-038348-7


ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ


Qui potest capere capiat.
El Evangelio


ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ
Бич жизни, грозный бич... Зачем? Не знаю! Как Божий гнев, его удары... Будто в густой комок сжимается и стынет вся боль души, вся горечь... Я не знаю.
Бич вздымается редко, зато с сокрушительной
силой.
Темный след оставляет на лицах и боль
в сухожильях.
Может быть, это буйные гунны стада свои
гонят1
или черные вестники Смерти к нам мчатся на
крыльях.
Словно камни летят из пращи на распятые
души,
словно веру святую разит роковое ненастье, хлещет бич окровавленный, падают с хрустом
удары,2 —
это хлеб выпекается наш в огнедышащей пасти.
7


Сесар Вальехо
Человек же... несчастный! — безумно глазами
поводит,
словно кто-то зовет его резким ударом
в ладоши,
и зрачки его мутные — прожитой жизни
остаток
и осадок вины — на застывшие сгустки
похожи.
Бич жизни, грозный бич... Зачем? Не знаю!


СТРЕМИТЕЛЬНЫЕ ВИДЕНИЯ НЕБЕС
СВЯТОЕ УВЯДАНИЕ
Луна!1 Венок, по призрачным плечам опавший наземь пепельною грудой.
Венец Христа, дарующий ночам трагическую нежность изумруда.2
Луна! Слепое сердце тишины!
По синему вину из чаши черной зачем на край закатной стороны плывешь ты каравеллой обреченной?
Луна! Ты, улетая в забытье, росою льешься, жертвы бессловесней.
Не сердце ль ты цыганское мое, в немую ночь рыдающее песней?
9


Сесар Вальехо
ПРИЧАЩЕНИЕ
Королева Линда!1 Твоя кровь — закваска для моего давнишнего небытия и черных вин жизни моей!
Твоя прядь — неведомый корень дерева средь полей.
Твоя прядь — это нить из сновидческой митры моих утраченных дней.
Твоя плоть — Иордана утренняя вода, что душе покой принесла, благодатный хлыст, который сумел усмирить аспидов зла.2
Твои руки — вселенская жажда, чистый свет Плеяд3 надо мной, твои руки снимают умирающего с креста, две дороги, дразнящие белизной.
Они в крови моей победоносно растворены лазурью живой.4
Твои ноги — священные птицы рассвета, что взлетели с моей вчерашней земли. Королева Линда! Они — две слезинки, что мне укрепить мой дух помогли в Вербное воскресенье, когда я явился Миру от Вифлеема вдали.
10


Черные герольды
ПЕЧАЛЬ НЕРВОЛИ
Нежная еврейка, вырви жизнь мою из глины; вырви мою боль, хандру развей...
Вечная возлюбленная, вырви из моих крыльев два гвоздя и гвоздь любви моей.
Погибал в пустыне, но остался жив. С цикутой чашу убери,1 свои подай мне вина; напугай рыданием любви моих убийц, каждый жест их, взгляд — слепой кинжал
Лонгина.2
Вырви мои гвозди, мать моя вторая!
Дай, симфония олив,3 мне выпить твои слезы! Подари надежду, сидя рядом с моим телом
мертвым,
жаворонком взмой и отведи угрозы!
Ты уходишь... возвращаешься... Твой траур истерзал мои вериги каплями кураре;4 не о каре думаю, но о твоем нектаре, о Юдифь,5 — достоинстве и чистоте.
Утро в колдовском тумане... Бьет озноб
насквозь...
Пес грызет оставленную убежавшей собачонкой
кость...
Плачет в моих нервах спичка, каковую в капсулах безмолвия я загасил уже!
П


Сесар Вальехо
И вакхическое отвращенье к кофе
начинает азиатский праздник в еретической
моей душе!..
ЛЕДЯНЫЕ ПАРУСА
Я день за днем всё жду на берегу, но день за днем ты проплываешь мимо, кораблик мой, далекий навсегда...
Твои глаза — два гордых капитана, твой рот — как мимолетный взмах платка, краснеющего кровью расставанья.
Я день за днем всё жду... Но вот однажды, кораблик мой, далекий навсегда, — застигнута пределом беспощадным, закатится вечерняя звезда...
И взвоют снасти под напором бури твоих предательств... Ты ушла, ушла... Бесстрастным капитанам повинуясь, я отплыву. И перестану ждать.
12


Черные герольды
СОЧЕЛЬНИК
Смолкла музыка. В густо заросшей аллее кружит призрачных женских теней хоровод, а над ними, в седых облаках коченея, как химера, луна восковая плывет.
Чьи-то губы тоскуют, о прошлом жалея, орхидеями платьев аллея цветет, шорох шелка, над смехом и говором рея, аромат на кусты придорожные льет.
Жду пресветлой звезды твоего возвращенья: лишь взойдешь, красоты твоей богоявленье аллилуйей тотчас отзовется в крови...
И стихи, как ягнята, заблеяв певуче, колокольцами тайных и мудрых созвучий возвестят рождество Иисуса любви.
РАСКАЛЕННЫЕ УГЛИ
Для Доминго Парры дель Риего*
Я заставлю сверкать ради Тилии2 трагедийные гроздья строф, кровью звуков, как мертвое солнце, виноград струиться готов.
Ради Тилии крест святой превратится в луч световой.
13


Сесар Вальехо
Я смогу удержать ради Тилии каплю грома в раскрытых губах, и они, в поцелуй превратившись, на священных взрастут лепестках.
Ради Тилии острый клинок превратится в рассветный цветок.
Ног твоих, героиня трагедии,
Жизнь коснется, раскрывшись в ночи; мои строки шепча, мою голову ты укроешь кровью свечи.
Алчной лилией вновь выпьешь, словно болезнь, мою кровь!
ПОЛУТЬМА
Мне снилось бегство.1 Мне снилась спальня, раскрытая в крике.
И длинный причал, чья-то мама; пятнадцатилетье в едином миге.
Мне снилось бегство. И «навсегда», которое шепчут уже на трапе; мне снилась мама; в прохладе лазури — рассветных звезд зеленые капли.
Длинный причал... Но шея висельника — еще длиннее!2
14


Черные герольды
ИВА1
Элегия зимы, пошепт2 шелков — предвестье наступающей разлуки, а пополудни поминальных слов и песнопений вознесутся звуки.
Крушенье всех надежд: в разверстый ров опустят их, почивших в страшной муке. Край милосердья, где отдать готов жизнь просто так, вручить в любые руки.
Я на заре отправлюсь в путь, рыдая. Покатятся года мои, петляя, тропа скакнет и съедет под откос.
Луна бледна, напоминает мыло,
Земля ей к лику штемпель приложила.
И воет на нее, прощаясь, пес.
НЕВЕДОМЫЙ
Неведомый!1 Когда я в Эмпирей отправлюсь по таинственной дороге, неотвратимой, и других длинней, твои к погосту устремятся ноги.
Неведомый! Когда в затон теней я пряну скорбной птицею с дороги,
15


Сесар Вальехо
тебя пленит мой белый мавзолей2 и заточит навек в свои чертоги.
Твой безмятежный омрачится взгляд, боль в нем сверкнет, едва предстанет зренью казнящей белизны змеиный яд.
Неведомый! Твой сокрушенный стон и бронзовые слезы сожаленья не шелохнут безмолвный пантеон.
СТРАУС
Тоска, не терзай, не мучай меня своим клювом
мягким,
не сыпь свои зерна в землю, где светится мой
посев.
Не надо, тоска, не надо, как лезвием вскрыв
мне вены,
вытягивать кровь, впиваясь, разбухнув
и посинев.
Не тронь этой манны женщин, которая пала
с неба...
Я жду, что завтра свершится новое волшебство, завтра, когда пойму я, что взглядом скреститься
не с кем,
а гроба края с издевкой растянутся буквой О.
16


Черные герольды
Сердце мое — рассада, орошенная болью, в нем много других пернатых гнездится,
древних, как ты.
Тоска, моя жизнь предстала засушливою
пустыней...
Но рот твой по-женски сомкнут, а губы твои
пусты.
ПОД ТОПОЛЯМИ
Для Хосе Эулохио Гарридо^
Как трубадуры в стенах каземата,2 деревья смолкли в роще тополиной, и зажурчал библейскою долиной речитатив кочующего стада.
Седой пастух согнулся под овчиной, завороженный муками заката, — и две звезды уснули, как ягнята, в печали глаз, пасхальной и пустынной.
Поет сиротство шелестом погостов, и колокольчик тает за лугами, стихая всё осеннее, всё глуше...
Заткала синева железный остов, и в ней, тускнея мертвыми зрачками, хоронит пес пустынный вой пастуший.


ПУТЕМ ВОДЫ
ПАУК
Он — паук, исполинских размеров паук; он не ходит уже, его серое тело — голова и брюшко — цепенеет от мук.
Я к нему пригляделся поближе. С каким напряженьем фаланг он вытягивал лапы, столько лап — и никак.
И представил я два его глаза невидимых, этих штурманов двух роковых паука.
Как дрожал он, застряв на каменной грани, страшной дрожью, заметной едва: с одной стороны — огромное брюхо, с другой — голова.
Столько лап у него, у бедняги, и все-таки он и не может решиться; и вдруг я почувствовал, Боже, в какой он опасности, и так ранил меня побродяга-паук!
18


Черные герольды
Видно, брюхо ему мешает последовать за его головою; и подумал я вдруг
о глазах его и многочисленных лапах, и так ранил меня побродяга-паук!
ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ
Бесформенная махина; сотворена порывом ветра и крохотным семечком подсолнуха. Под ее крышей оно прорастает, наводит порядок в ней, утверждая: «Прекрасен сей Божий приют». Но иногда оно плачет в какой-нибудь нише.
ПАЛОМНИЧЕСТВО
Вместе идем. И греза лижет нам ноги нежно; всё движется отреченьем блеклым — отнюдь не нежно.
Вместе идем. И души мертвых, подобные нам, вызванные любовью, бредут по давним следам
19


Сесар Вальехо
в траурных одеяньях, доверившись полностью нам.
Любимая, рядом с нами дряхлый старец идет.
Он — помазанник Божий, чист и свят. Но внезапно упал я неведомо где, и вижу: он точит слезами враждебный зуб надо мной.
А вот и солдат отважный, с израненными ногами, воскрес, как должно, геройски, смеясь, он идет в лохмотьях, и словно в его ногах всей Жизни смысл заключен.
Вместе идем, столь близко; шаг трудный, но Свет всесильный; вместе идем, столь рядом с лиловой травой могильной.1
ИНТИМНАЯ СЦЕНА
20
Подойди, подойди ко мне! Дождь, слезливая декорация. Теснее, еще тесней!


Черные герольды
Разве эти цепкие руки поднять занавес не посмеют?
Погляди: вот они, мои ловкие руки.
Теснее, еще теснее!
Дождь. Нынче ночью новый корабль черным крепом нагрузим;1 он — похожий на темный дрожащий сосок — довезет нас до сфинкса иллюзий.2
Подойди! Ты — уже на борту; и пора от причала отходить кораблю.
Но занавес — неподвижен...
Хочешь: вместо аплодисментов — место свое тебе уступлю?
И кровью
нить бесконечности напою.
Добрым быть не пристало мне...
Теснее. Еще тесней!


О ЗЕМНОМ
?
— Если бы я тебя полюбил... была бы тогда вакханалия? — Да!
— А если бы он тебя полюбил?
— Тогда
всё было бы чинно-рутинно, да только
не сладко.
— А если бы ты меня полюбила?
— Тьма густая бы замесила — в муке — сладкие хлебцы твои.
— Когда бьет хозяин собаку, она его любит? — Нет.
Ты болен... Уйди... Я уже сплю! Но нашим останется свет.
(Хруст розы в огне заката посреди тополиной аллеи.)
— Темный лес прорастает в моих глазах всё слышнее.
22


Черные герольды
ПОЭТ СВОЕЙ ЛЮБИМОЙ
На кресте моих губ ты распята была в эту ночь и ее возлюбила.
Твоя боль Иисусовым плачем была; на Голгофу любви ты всходила.
В эту ночь, когда глаз ты сомкнуть не могла, смерть веселую песнь заводила.
Эта ночь человечно сентябрьской была и паденье мое мне простила.
Мы столь рядом, столь близко друг к другу
умрем,
мглу могильную пить станем стынущим ртом — чашей горечи нас одарили.
Не увижу упрека во взоре твоем и тебя не обижу. Мы будем вдвоем — брат с сестрою — в одной спать могиле.
ЛЕТО
Лето, я уже ухожу. Во мне вызывают боль кроткие руки твоих вечеров.
Ты являешься набожно; ты являешься старым; моя душа уже никому не предоставит кров.
23


Сесар Вальехо
Лето! Аметистовые четки1 перебирая, ты пройдешь по моим балконам, словно грустный епископ, прибывший издалека подарить обручальные кольца мертвым
молодоженам.
Лето, я уже ухожу. Затем, в сентябре, я отдам тебе розу своих вечеров, ты ее поливай неизменно водою гробниц и грехов.
Пусть слезою веры она оросит мавзолея мраморный снег и молитву возносит Богу, чтобы мертвой остаться навек.
Слишком поздно мне откликаться на зов; душа уже никому не предоставит кров.
Лето, не плачь! В тени садовой
умирает роза, что воскресает снова и снова...
СЕНТЯБРЬ
Помнишь: ночью сентябрьской той ты была со мной так нежна?!
Не терзай меня. Ты не должна, не должна быть нежной со мной.
24


Черные герольды
Ты терзалась: твоя вина в том, что был я грустный такой... Не терзай меня. Я и сам не знал, почему я грустный такой.
И была еще одна ночь, и глаза — Магдалины мольба. Был я нежен с тобой в ту ночь.
Но холодным днем сентября бросил в жаркие угли твои я дождливую ночь декабря.
ОСАДОК
Этим вечером ливень не кончит лить... И мне не хочется жить.
Этот вечер нежен. Почему бы нет? Женской прелестью горькою он одет.
Этим вечером в Лиме1 ливень льет, и я вспоминаю, как глыбой льда я рухнул на полевой цветок, не расслышав робкое: «Не надо так!»
Черные лживые тени, обвал, грохот камней, ледниковая гладь...
25


Сесар Вальехо
И молчанье твое расплавляет лед, как сургуч, и ставит печать.
Вот почему в этот вечер, как филин, я сижу с нахохленным сердцем...
Женщины мимо проходят. Другие.
И разносят по камешку груды скорби моей по тебе.
Этим вечером ливень не кончит лить... И мне не хочется жить.
БЕЗБОЖНИЦА
Господь! В земной печали закатной ты виден был за стеклом окна; оплакала смерть твою многократно1 сия жена.
Святым четвергом глаза ее стали, два черных зерна, где боль разлита, кровавые капли они роняли к подножью креста.
Господь, с тех пор, как простилась с тобою, она не была у священных вод,2 — в алых волнах слепит наготою и хлеб евреям она продает.
26


Черные герольды
ЧЕРНАЯ ЧАША
Ночь стала чашей зла. Полночной стражи
посвист
серебряной иглой ее пронзает пасть.
Скажи мне, почему, хоть я тебя оставил, вокруг всё так черно и не угасла страсть?
Земля — что гроб во тьме всемирной ночи. Прочь! Разум мой тебе отныне не украсть.
Вот чаша мрака,
вот мрак, ия — его ничтожнейшая часть;1
как в сердце женском,
мне здесь навеки суждено пропасть.
Костры из звезд... Сухие комья глины на мой прозрачный лотос уже готовы, чувствую, упасть.
О, женщин власть! Иначе как возможна плоть, полная огня? О, женщин власть!
О, черный кубок! Я тебя оставил,
но мучаюсь от жажды:
хочу, опять хочу напиться всласть!
ВНЕ ВРЕМЕНИ
О, чистота! Искал тебя не раз, но так и не нашел мой острый глаз.
27


Сесар Вальехо
Ты стала плотью в некое мгновенье, когда я лишь готовился к рожденью.
Ты — в бледно-серых юбках учениц; ты — синий свет на поле без границ
в вечерний час, когда душа сломала при отступленьи лезвие кинжала;
когда родился камень непростой в пробирке незнакомой и пустой;
когда вокруг довольство; и незряче краснеют веки, вспухшие от плача.
Я никогда твоих не слышал слов, родившихся из глинистых пластов,
и никогда мне не была открыта твоих светил сияющая свита.
Пусть сгинут блестки лживой доброты и сладко жалящие рты...
О, женщины! Здесь, в вечности закатной, она — о ком все мысли и мечты, — родившись раз, умрет неоднократно!1
28


Черные герольды
НА РАССВЕТЕ
Я сливался с ней, настолько с ней сливался!.. Как ребенок, по тропинкам полудиким, по изгибам заповедным и упругим уходил я в нежный холод земляники — в ее утренние греческие руки.
А потом она повязывала галстук заговорными цыганскими узлами, и опять я видел камень угловатый, косолапую скамейку и окно, пели мельничные крылья циферблата и кружились, и наматывали сами обе жизни на одно веретено.
Те ночи милые, не знавшие утрат, я вспоминаю вас задумчиво и сиро.
Стеклярус сладостей, мишурный виноград, слезами брызнувший в могильной ступке мира!..
Платки для слёз?
Вот самые красивые — узоры звезд, небесная канва: зеленые, сиреневые,
29


Сесар Вальехо
синие,
пропитанные сердцем кружева.
И если ткань от желчи станет черной, легко коснется горькой головы бессмертной нежности покров нерукотворный — ветхозаветные ладони синевы.
ГЛИНА
Безмолвие. Уже за кладбищем исчезло солнце,
уже ночная тьма крутом,
и подступают слезы к сотням глаз:
ты не вернешься; в сердце смерть уже в моем.
Безмолвие. И всё окутано вокруг
страданием; и еле тлеет
боль, словно керосиновая лампа с тощим
фитилем.
Придет весна. Ты будешь аллилуйю петь,
встав на секунды горизонта, встав
над горном, в коем нард Любви1 сгорит.
Расплавь свое прощение поэту,
оно во мне еще болит,
как гвоздь, что в крышку гроба вбит.
Но... ночь изнежена, и твой живот, твоя морская алость
30


Черные герольды
исхлестана волной уже пятнадцать лет, и ты увидишь, взяв в залог воспоминанья, пиратский мой корабль над вспененной водой.
Потом — твой яблоневый сад, твой рот, что был в последний раз искусан мною, пусть, переполненный любовью, он умрет, словно языческий набросок мук Христовых.
Любимая! Пусть песнь твоя раздастся вскоре, чтоб женское начало ожило в моей душе, как отпевание в соборе.


ИМПЕРСКИЕ НОСТАЛЬГИИ
ИМПЕРСКИЕ НОСТАЛЬГИИ I
Пейзаж Мансиче1 воскрешает снова печаль имперской ностальгии. Тут воскресло и в мое проникло слово то, что своей прародиной зовут.
Звон колокольный... Но не всё готово для службы... Всё соединилось тут: библейское торжественное слово,
Восток и ход веков, и бег минут.
Окутал землю полумраком вечер. Скамейки, ладана отрадный дым; причастие течет вином златым.
А там, вдали, где ранчо, пахнет ветер скотом домашним, человечьим сном, — как будто небосвод упал вверх дном.
32


Черные герольды
II
Столетняя старуха — изваяньем доинкским; и кудель в ее руках, вот также Мама-Окльо1 со стараньем шерсть пряла, озаботясь о сынах.
Ее глаза незрячи, и впотьмах ей жить, отдавшись лишь воспоминаньям. Невозмутима; в сомкнутых губах — империя, кричащая молчаньем.
Не можем избежать мы осознанья: крест нам принес не благость, а страданья, купили нас за груду бус и тряпок.
И наших поражений времена кровавые, что озеро без дна, где плачет утонувший Манко-Капак.2
III
Как древние вожди,1 идут волы, жуют свои воловьи размышленья, похожи под ярмом вечерней мглы на королей, утративших владенья.
Смотрю на них: пусть муки тяжелы, но время ниспошлет нам утешенье, —
33


Сесар Вальехо
в тоскливом взгляде скорбные волы таят веками стертые мгновенья.
Пред ними тени деревень колышет белесый сумрак. И коровий стон тревожит древних погребений сон...
И небо, ржавой синью исходя, в надрывном звоне колокольном слышит плач изгнанного древнего вождя.
IV
Ла-Грама, грустная, едва живая, полна неведомого мне смятенья, она — душа поэта вековая, бредущего дорогой пораженья.
Рамада,1 одинокая, немая,
для мертвых клетка, — вижу, что ни день, я; то место, где душа моя больная спокойна и пуста до отвращенья.
Я слышу песню сброда шутовского, в ней соли нет безбрежия морского, здесь висельнику вырыта могила.
Укрыли облака бинтами мрака ближайший холм; и всё вокруг застыло, как бодрствующий тыщи лет уако.2
34


Черные герольды
ЧЕРНЫЕ ЛИСТЬЯ
Лишь сигарета в сумраке горит, подрагивая вспышками тревоги, — и нервный ритм колышет на дороге
пастушью тень, как мертвый тамаринд.1
Сырая ночь стекает по стене, смывая всё от крыши до приступка, — и тает дом в разбухшей тишине, где дышит дождь мучительно и хрупко.
Как постарела дверь!
Я и доныне помню ее пенье.
Но, тихая, молчит она теперь и только пепел сеет на ступени, а сотни глаз зияющей тоски с меня не сводят темные орбиты, а по углам латают пауки лохмотья тени, веющей забытым.
И, горечью дохнув, из темноты несмело и незряче встают ворота, руки распахнув в растроганном и судорожном плаче, — то вновь мои сыновние глаза коснулись их немого полукруга, где в каждой щелке тайная слеза уснула, как далекая подруга.
35


Сесар Вальехо
И вот полузабытая тоска с бездомным сердцем тихо зашепталась.
— Сеньора?..
— Да, сеньор, она скончалась... А я все вижу креп ее платка...
Былое бредит, болью оживая, и молча принимается в ночи отверженная муза кочевая точить свои певучие ключи, — как будто там, где стынут ненавистно пустых могил землистые зрачки, справляют нескончаемую тризну магические древние клинки...
А дождь идет, идет... И всё дурманней плывет кадильным дымом отпеваний камфарный запах лавров вековых, которые стоят, темны и строги, и в дождь, не покрывая головы, оплакивают мертвых у дороги.
ТУЗЕМНЫЙ ТРИПТИХ
I
Рука крестьянина — в набухших жилах, а губы — перекладина креста.1
36


Черные герольды
о, праздники средь будних дней постылых. Медь колокола звоном налита.
Насмешки... Звяк монет, коль накопил их... Песнь ярави — печальна и проста; ее и время победить не в силах, она, что кровь индейская, чиста.
И пайядор,2 как на гравюре старой, сидит, склонившись низко над гитарой, ему талант вздыхать о прошлом дан.
Сияет крест над деревенским храмом.
Апостол, окруженный фимиамом, — теперешний бог-солнце для крестьян.3
II
Индейцы — нынче праздник — не в печали. Во храм, не торопясь, идет народ.
А веки дня, прозрачные вначале, закрыли тьмой закатный небосвод.
Пастушки — тут узнаешь их едва ли: белы одежды, никаких забот, — смиренной красотою воссияли; величье инков в их сердцах живет.
Бенгальские огни; неутомимо звучит аккордеон. Из лавки — зов к толпе крестьян: «Не проходите мимо!»
37


Сесар Вальехо
Сверкают искры — зерна золотые, что средь плывущих в небе облаков посеяли оратаи1 земные.
III
Светает. Вечеринка изошла в истериках, разврате, мордобитье; сквозь терпкий запах перца и козла стремится пьяный к двери по наитью.
Нудит Ромео местный из угла:
«Рассвет в окне. Уж должен уходить я...»1 Горячий суп торговка принесла; напомнил мисок звон об аппетите.
Спешат бабенки... спит бродяга... Где-то река с похмелья песню затянула о времени текучего завета.
И вдруг заря под барабан Тайянги,2 так начинают танец перуанки, шафрановыми икрами блеснула.
МОЛИТВА ПРИ ДОРОГЕ
Кто может вынести всю эту горечь! Закат в оцепененье бездыханном,
38


Черные герольды
воздень и — как Спасителя в стигматах1 — на грудь повесь мою тоску цыгана.
Золотистая горечь над краем, и безрадостный путь нескончаем.
Молчи! Гитара заворчала. Слышишь? Старуха на тропинке, мы с тобою из расы тех, кто всюду нелюбимы и прячут от чужих следы побоев.
Золотистая горечь над краем; нескончаем глоток... нескончаем...
Скулит река, дорога лиловеет...
Клонится, напряженьем изувечен, вспотевший лоб. И падает, сломившись, клинок — уже почти по-человечьи!
Сияет поле склепом золоченым с углями пота, залитого стоном!
И веет днем, удобренным стихами, когда ростки пробьют священный камень2 — потомки тех золотоносных птах, которые со мной истлеют в прах!
УАКО1
Я — земледелец-слепец,
что смотрит сквозь линзу кровавой были;
39


Сесар Вальехо
я прикован к шару земному, словно к кружащейся инкской могиле.
Я — пламя, которое только и может, что пожирать в безумии нелюбви улиток валторны,2
улиток валторны, ярких до отвращенья, забронзовевших от старого ярави.
Я — кондор3 беспёрый, его ощипал испанский мушкет; я кружу над Андами, словно вечный Лазарь,4 несущий свет.
Я — инкская благость, она прогрызает златые чаши с цикутой, что подносили ко рту мы.
Дрожат под кожею ног моих рваные нервы убитой пумы.3
Закваска Солнца — в брожении мрака и сердца!
МАЙ
Пахнет дым, летящий под заревой небосвод, домашним теплом прекрасным; огонь разжигая, крестьянка поет
40


Черные герольды
хвалу небесам.
Желтое с красным.
Дымок из кухни пробудил аппетит, аперитив, ускользающий в горние дали. Последняя звездочка — ее пьянит хрустящий запах свежего хлеба, и, ночная пастушка неба, она уже спит на утреннем одеяле.
Охота позавтракать поскорей, пить воду, лицо окунув в ручей!
Взлететь вместе с дымом к выси рассветной
или отдаться осенним ветрам,1 —
вослед за Руфью ветхозаветной,2
когда она, смиренной и бедной,
колоски собирая, брела по ячменным полям.
Серп на плечо положив,
горд и нетороплив,
парень идет в Иричуго.3
Руки, познавшие тяжесть плуга,
покрытые потом, как серебром,
выступившим из пор на коже,
знакомые с ежедневным сельским трудом, —
они земледельцу даны для чего же?! —
лишь лоск перчаток им незнаком.
Прошел под зеленою аркой ольхи и дальше идет инкский Ахилл4 деревенских работ.
41


Сесар Вальехо
Поет ярави
пастушка — Богиня любви! — в лесу на рассвете, смолистые сучья, щепу собирая, и руки ее в золотых лучах мая, как будто из меди.
Испуган, спросонок,
бежит от собаки теленок
вдоль склона крутого,
и, словно буколик Вергилия слово,5
его колокольчик сверкающий звонок!
Сидит на пороге
хибары индеец-старик,
день новый — в дороге,6
а в дымке табачной возник
миф инкский, пришедший из тысячелетнего
мрака.
Так проступает сквозь лик эпического уако в цветочном благоуханье лазурь достославных деяний.
СЕЛЬСКОЕ
Вибрирующий колокол селенья льет над домами благоуханье своего томленья.
42


Черные герольды
Прощаясь, солнце на закате кровью истекает. Деревня затихает.
Янтарь осенний в горной панораме болезненный оттенок холода приобретает.
Уставший за день преизрядно, безмолвный вол
к дверям хозяйского жилища подошел, — когтями времени оно истерзано нещадно, — и в хлев к себе побрел; он позолочен солнечным лучом, звон колокольный слышится ему издалека, в его глазах библейских видится тоска по тем годам, когда он был быком.
На стену, окружающую сад, петух взлетел, откукарекав без заминки, его тревожит догорающий закат; как две слезинки,
в вечерней полутьме его глаза дрожат.
Над улицей деревни гитары тихое рыданье,
то ярави — тоскливый, скорбный, древний, напев, оставшийся навеки неизменным, индейца голос, преисполненный страданья, что колокола звон — дин-дон, дин-дон1 —
над кладбищем священным.
43


Сесар Вальехо
Я, локти на ограду положив,
вновь слышу издавна знакомый мне мотив;
душе всё тяжелее, всё унылей,
ветра, колебля ветви, разбудили
стенанья кены2 в тишине,
и видится в осеннем полумраке мне,
как слезы льет лазурь безжизненных идиллий.
МЕРТВАЯ ИДИЛЛИЯ
Что делает ныне моя андийская дева,1
нежнейшая Рита,2
когда Византий3 удушить
стремится меня сквозь окно, что настежь
открыто,
и кровь моя спит в моем теле, свернувшись,
как нить?
Где руки ее в полумраке вечернего быта смогу отыскать, чтобы им фимиам воскурить, сейчас, когда дождь панорамой размытой лишает желания жить.4
Где платье ее и знакомый до дрожи запах ее, силуэт.
Тростинка, в себя вобравшая свет.
44


Черные герольды
Возможно, стоишь возле двери распахнутой,
дождь созерцая,
чуть слышно бормочешь, озябнув:
«Как холодно... Еюже!» И плачет на крыше заблудшая птица лесная.


ГРОМЫ
В ГРЕЧЕСКОЙ ЛАВКЕ
Поблекла лазурь вечерних небес; испугавшись, Душа задрожала.
В мольбе раскрылись губы невест; льняное сползло покрывало.
Разум, великий Воин, наперевес перехватил копье, опустил забрало. Баядерка ранена? Попутал бес:
Сердце пустилось в пляс. Затем зарыдало.
Ничто!1 Бежали от тигров рабыни — затаиться вот в этом углу. Доныне Афины исходят печалью заката.
Ничто не излечит нервов моих и не избавит от стынущей сини.
Великий Воин грозит расплатой
за муки, там
в теснине« нервов моих.


Черные герольды
К БРАТЬЯМ ВО ХРИСТЕ
Никто сегодня в дверь не постучал, и ни о чем меня не попросили.
Цветов могильных я не увидал среди огней процессии веселой.
Прости, Господь: я мало умирал.
Проходят люди, мой минуя дом, не спросят, не попросят ни о чем.
Я сам не знаю, что они забыли в моих ладонях, как в чужой могиле.
Я вышел за порог
и всем готов кричать: «Любую малость, что вы оставили, сберечь я смог!»
Я никогда не знал, в любой из дней, какая дверь прохожему открыта, чужое что-то есть в душе моей.
Никто сегодня в дверь не постучал; как мало я сегодня умирал!
47


Сесар Вальехо
ГОЛОС ЗЕРКАЛА
Так и проходит жизнь — как редкостный
мираж.
Лазурной розой озарен пырей!
Софизм1 о Разуме и о Добре; убийцей — узел догмы вековой.
Возможно, собрано всё, что отчищено вручную; взлетают запахи, и плесень проросла на иллюзорной яблоне, что путь земной прошла до половины,2 — мертвой и сухой.
Так и проходит жизнь —
под гимны, что вакханки старые певали.
И я иду смущенный, дале... дале, марш бормоча свой похоронный.
Брахманские слоны3 ступают важно, вскипает вязкий мед пчелы неугомонной, тост давний высечен в скале, и сумерек уста затеряны во мгле.
Так и проходит жизнь — оркестр извечных
Сфинксов,
что в Пустоту швыряют марш свой похоронный.
48


Черные герольды
БЕЛАЯ РОЗА1
Я — в полном порядке. Сверкает лед, что отныне и впредь во мне.
Смех во мне вызывает плеть,
что гуляет сейчас по моей спине.
Длинная плеть,
подобная
пряди,
рожденная злом...
И в ней,
чьей-то кровавой радости ради,
таится
сотня
ножей.
Что же, пусть заплетают все чаще нити жгучим жгутом, пусть будет котенок, дрожащий от Страха, повязан гнездом леденящим, последним огнем.2
Я ныне спокоен. Только бьет световой озноб.
И в Тихом моем океане сохнет утопленник-гроб.
49


Сесар Вальехо
ВЫИГРЫШНЫЙ БИЛЕТ
Кричит лотерейщик: «Выигрышный билет!» Почему-то я думаю: он — словно Бог.
Расплываются губы. Морщиной отказ досадливый лег.
Лотерейщик готов осчастливить, пожалуй, он — точно Бог; бессилье любви человечьей —
Танталова хлеба кусок.1
Щедр лотерейщик-бродяга. Он нам сердце отдать бы мог; но, счастье неся в руках, идет, не жалея ног и глотки, не зная
и знать не желая — куда; словно птица, этот цыганский бог.
Пятничный вечер, закатный огонь небесную синь прожег.
Зачем лотерейщиком пожелал переодеться Бог?!
50


Черные герольды
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ
Для Алехандро Гамбоа*
На завтрак — только кофе... Пахнет кровью кладбищенская мокрая трава.
Над городом дождит. Ползет телега, натужным скрипом воздух разрывая, от голода едва-едва жива.2
Мне хочется стучать в любую дверь и спрашивать — не знаю сам, о ком; и вдруг увидеть бедняков и, плача, раздать — голодным и замерзшим — хлеб
горячий.
И виноградники богатых грабить обеими руками — свята их чистота:
их свет пронзил, освободив от перекладины
креста.
Не просыпайтесь поутру, ресницы!
Отче, хлеб наш насущный, даждь нам днесь.3
Но это тело не мое — чужое;4 быть может, я его украл?!
Я в мир пришел забрать то, что, конечно, было другому предназначено... не мне... ведь если... если бы я не родился,
51


Сесар Вальехо
то этот кофе выпил бы другой.
Несчастный вор. Где путь найти мне свой?
И в час, когда земля пропахла людьми, что стали прахом, мне хочется стучать в любую дверь, просить прощенья — у кого и для чего? — и печь холодным утром хлеб горячий в огне живого сердца моего.
БЕЗУСЛОВНОСТЬ
Цвет старинной одежды. Июль — в тени, и август недавно скошен.
Рука реки прививает сосне смолистый запах, прилипающий к коже.
Уже потемнела, как видишь, одежда, ее окропил аромат времени... Я воспеваю пиршества древний наряд.
Но ты бессилен, Бог, перед смертью, перед тем, что всё завершится?
Расползаются швы старинной одежды, но так и должно ведь было случиться.
О, наивысшее единенье! Как говорится, один за всех.1
52


Черные герольды
Любовь против времени и пространства! Биенье сердец в едином ритме: Творец!
В ломком высокомерье пожимают плечами пределы, влажный змеиный след — в девственной полноте цифры 1.
Единая складка, единая тьма!
РОЖДЕННЫЙ НАГИМ ИЗ ПРАХА
Кривятся мрачные губы злобной усмешкой химер.1 По лазурной Сахаре жизненной Сути бредет серый стих-дромадер.2
Сверкает жестокого сна гримаса.
Мертвый слепец леденеет опять от страха.3 Проснулся поэт-кочевник, чтоб человеком к полудню палящему стать.
Трясет в лихорадке Время; столетья, не выживая, в углах гниют.
Кто дергает нить? Кто беспощадно за нервы — изодранные веревки — нас тащит в могилу, в последний приют?
53


Сесар Вальехо
Любовь! И ты — не спасенье. Камнями разбиты сотни твоих личин.
Женское лоно
могилой становится для мужчин.
КАПИТУЛЯЦИЯ
Ночью мои апрели подняли белый флаг, сдались безоружному маю юных, цветущих дней; мрамор ее поцелуя не смог оживить никак тело мое;1 и вздохи любви я упрятал в клеть.
Слабый пшеничный колос, сломанный временем
злак.
Глаза ее звали: к осаде! И я отвечал своей песней на песни ее, но попадал впросак: грудь ее двуязыкая велела мне умереть.
Ее оружье — бессильно, бессильны —
смуглость и нежность.
Ее парусов летящих слепящая белоснежность канула в мертвое море. И одержав победу,
и потерпев пораженье, осталась она в раздумье, в недоуменье, в унынье.
Я ушел на рассвете. Но с этой ночи сраженья вползли в мою жизнь своевольно две
змеюки-рабыни.
54


Черные герольды
ЛИНИИ жизни
Всякая огненная тесьма, что, отыскивая Любовь, дрожит среди жалких роз, рождает во мне погребенье кануна.
Я не знаю, заставит ли барабанная дробь моих
поисков
скалу тяжело вздохнуть
или она будет рождаться сердцем.
Она протянута в глубь существа, сверхнервная ось, свинцовая нить.
Нитка судьбы!
Любовь уводит законы жизни к голосу Человека и нам в лазурном пресуществлении дарует высшее освобождение от всего слепого и неизбежного.
Пусть в каждой цифре бьется
заточенный в каждой заре
Иисус, существующий в сердцевине иного
величья.
И затем... Новая линия...
Креститель, который следит и следит, и следит... И, оседлав неосязаемую кривую, в пурпуре моет ноги.1
55


Сесар Вальехо
ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ
Восходишь молниями глаз и губ.
А я по венам по твоим иду собакой побитой: спрятаться в каком углу б.
Любовь, ты в этом мире — грех без меры! Мой поцелуй, он — искра дьявольских рогов, мой поцелуй, он — главный символ веры!
Душа, летунья,
чистейшая в своем кощунстве!
И сердце, порождающее разум!
Оно идет навстречу твоему — творением
в ночной тиши.
О, платоническая нить, что породнилась с чашею твоей души!
Как покаянья тишина вонзается глубоко!
Она тебе слышна, цветок невинный, нежный? ...И сознавать: коль нет в сем мире Бога, тогда Любовь — Спаситель многогрешный.1
56


Черные герольды
ТРАПЕЗА НИЩИХ
Мы всё еще ожидаем, что будет нашим то, что нам не дано... Больные колени растираем, навсегда выпрямляем ноги.
Всё еще крест
нас питает надеждой на воскресенье.
Но всё еще и Сомненье провозглашает тост за наши муки...
Ночная муть
застала нас за столом; плачет ребенок, от голода всё никак не может заснуть.
Мы всё еще вместе со всеми, рядом с вечным рассветом,1 что досыта нас накормил. Я всё еще в этой юдоли слёз, в каковую меня неизвестно кто затащил.
Омытый слезами, с опущенной головой, я вопрошаю: трапеза всё еще длится?
Кто-то сильно напился, уныло
подходит к нам, отходит от нас; он — словно
черная ложка
человеческой скорбной сути, могила...
И тьма ночная не знает, сколько еще трапеза будет длиться.
57


Сесар Вальехо
ДЛЯ НЕПОСТИЖИМОЙ ДУШИ ЖЕНЩИНЫ, МНОЮ ЛЮБИМОЙ
Любимая, ты не хотела сотворить себя такой, какой я представлял тебя в своей любви.
В неотвратимой жертве, подобно Иисусу, себя яви.
Я часто воспевал тебя, но чаще, в час ночной, оплакивал тебя, парабола1 моей любви!
В моем мозгу и в сердце, в моих преданьях, оживи.
О, вера, кузница, в которой я сжигал любимой женщины земной металл; и шлифовал тебя на наковальне слёз.
Останься там, где вечно скрыт хаос небытия; я сладкий вкус его уже познал.
И если ты не захотела сотворить себя такой, какой была ты во взвихрениях моей любви, то пусть я грешником останусь, бичуемым, в крови.
58


Черные герольды
БРАЧНОЕ ЛОЖЕ ВЕЧНОСТИ
Любовь сильна — когда она исчезнет. Большим зрачком тогда глядит могила, и плачет в глубине его смятенье любви, как в чаше вечности, покрытой рассвета ослепляющею тенью.
И губы набухают в поцелуе, и кажется: они вот-вот прольются, и умирают в судорожном стоне, и рта другого утоляют жажду, даруя жизнь мучительных агоний.
Когда я рассуждаю так, могила — заманчива: там все соединятся, окончив одинокий путь страданья, и мрак — заманчив: он от нас скрывает всемирное любовное свиданье.
КАМНИ
Камни, камни! Вижу вас опять в синеве предутренних теней.
Я иду, а шаг мой, как печать, ставится на хаосе камней.
Я иду. Чем дальше, тем больней в мире от шагов твоих, поэт...
59


Сесар Вальехо
Высекая искры из камней, ты пророчишь тягостный рассвет.
Что камням богатство и почет? Славу тоже не с кем им делить.. Лишь любви камням недостает: камни просят вас их полюбить.
Но по их понурым головам и понурой поступи камней вижу я, как стыдно им, камням, походить порой на нас, людей.1
Кто из нас, на камень налетев, не пинал его в сердцах ногой?.. От удара на небо взлетев, белый камень сделался луной.
А сегодня утром, сквозь туман,
раздвигая переплет ветвей,
я увидел синий караван,
караван
камней,
камней,
камней.
60


Черные герольды
МИСТЕРИЯ
Я шепчу про себя: я всё же бежал от шума; под своды храма вступаю — никем не зримый
и сирый.
Высокие тени повсюду,
и Дарио1 проходит с траурной своей лирой.
И нежная Муза входит — шаги ее
неисчислимы,
глаза мои к ней устремились, словно к зерну
цыплята.
А на ее ладони дрозд жизни дремотно грезит, и тянется шлейфом за нею спящая тьма гагата.2
Боже, в своем милосердье ты созидаешь храмы, где свершают обряды лазурные чародеи.
Дарио Америк небесных! Они, без сомненья,
подобны
тебе! Из волос твоих нити — каменной кладки
прочнее.
Как души, что вечно ищут клады с нелепым
златом,
протопресвитеры сердца3 бредут бесконечной
дорогой
и нам говорят издалёка, нас рыдать заставляя, о буднично неизменном самоубийстве Бога.
61


Сесар Вальехо
ЯЗЫЧНИЦА
Умирать и петь. И мглу, не скупясь, окропить гладиаторской кровью во храме старинном.
На золотистом ковре иероглифы сотворить голубыми чернилами боли, пером соловьиным.
Жизнь? Распутная девка. Ее созерцать, закрывая лицо, как Юдифь перед
вражеским войском;
сквозь кровавую рану взглянуть, нитями
взгляда связать,
рубины закапав расплавленным воском.1
Молодое вино Вавилона. И Олоферн за столом; я повесил свое гнездо на христианское древо, искупительным чашу мою не наполнят вином; свершила свое деянье еврейская дева.
И любить ее даже в смерти, пока падает алый жемчуг из сосудов главы
отсеченной;
несчастный завоеватель, льющий уже века кровавые слезы на меч обнаженный.
62


Черные герольды
ВЕЧНЫЕ КОСТИ
Для Мануэля Гонсалеса Прады,* —
это эмоциональное стихотворение, одно из тех,
которые получили одобрение великого учителя
Господь, я плачу оттого, что я — живой, тяжел мне хлеб, тобою данный, но эта глина мыслящая не тобой сотворена,2 ведь ты не знал страданий, не обрывалась жизнь твоих Марий.3
Господь, родись ты человеком, ты смог бы ныне Богом стать, но никогда ты не был муками обременен, и человеку суждено страдать, чтоб выстрадать: Бог — это он.
И ныне, когда я опять смотрю на свет свечей, как узник с незавидною судьбою, ты освети меня, Господь, свечой своей, — садись, сыграем в кости мы с тобою.
И, может быть, игрок, сейчас нам ставкой станет мирозданье, и Смерть в зияющих пустотах глаз познает смертного страданье.
Господь, глухая ночь вокруг,
игре конец, поскольку шар земной —
изглоданной игральной костью,
63


Сесар Вальехо
что брошена в пространство наудачу, — круглясь все боле, по орбите роковой летит, захваченный могильной пустотой.
ИЗМУЧЕННЫЕ КОЛЬЦА
Желанье возвращаться, любить, не разлучаться, желанье умереть, сражаясь ради двух потоков, коим не дано вовеки повстречаться.
Желанье Жизнь восславить на краю могилы, когда самоубийству противиться нет силы.
Желание... желаний не иметь, Творец;
свой перст богоубийственный в тебя вонзил я:
желание в сем мире жить без сердца наконец.
Весна к нам возвращается, приходит и уходит. Состарившись от времени, Господь идет, идет, как прежде, Мир несет1 на согнутой спине.
Когда боль головная с ума едва не сводит и сон меня терзает, как нож, в своих стихах остаться — прорастает желание во мне!
64


Черные герольды
ЖИТИЯ святых
Часть текста
Старец ОсирисП Я дошел до стены, что напротив жизни.
И мне кажется, что всегда я был рядом с этой стеной.
Я — тень, обратная сторона всего, и всё проходит под ногой моей вечной колонны.
Я ничего не брал с бою; всё
мне досталось само, словно наследство.
Сарданапал.2 Мой рот был электрической кнопкой машины грезы и сна.
И вот я дошел до стены напротив, и всегда я был рядом с этой стеной.
Старец Осирис! Я прощаю тебя! Ибо ничто не смогло сломить меня, ничто, ничто.
ДОЖДЬ
В Лиме... В Лиме хлещет ливень, мутной тоской отзываясь в крови.
65


Сесар Вальехо
Смертной отравой вливается ливень сквозь пробоину в крыше твоей любви.
Не притворяйся спящей, любимая...
Солги... И взглядом меня позови.
Всё человечье — необратимо: я решил уравненье твоей любви.
Осколками геммы1 вонзается снова в меня твое подневольное слово, твое колдовское, неверное — «да»...
Но падает, падает ливень дробный на лежащий меж нами камень надгробный, под которым тобой я забыт навсегда.
ЛЮБОВЬ
Любовь, мои глаза мертвы отныне, не возвратить, и сердце — в скорбном плаче. А в моих чашах, всё не веря, стынет воск осени с вином зари незрячей.
Любовь, ты — крест, омой мои пустыни своею кровью, что исходит в плаче.
Любовь, мои глаза мертвы отныне и жаждут слёз твоей зари незрячей.
66


Черные герольды
Любовь, когда ты в образе вакханки неистовой иль кроткой куртизанки являешься, я не хочу тебя.
Любовь, коль бестелесна, — будь моею, пусть я, как Иисус, любить сумею, без близости физической любя.
БОГ
Я ощущаю Бога — идущим во мне, с миром и морем.1 Мы идем вместе с Богом. Сиротство... Вечер. Стемнеет вскоре.
Я ощущаю Бога. И даже, пожалуй, он мне диктует, что петь. Словно монах, он добр и печален, с легким презрением любящего: сердцу его должно болеть.
Мой Бог, я к тебе пришел сегодня, тебя возлюбив; без сомненья, я на неверных весах сердцевины взвесил, оплакивая, твое Творенье.
И ты, ты плачешь... твоя любовь способна вращать мирозданье и впредь...
67


Сесар Вальехо
Тебя восхваляю, Господь, поскольку любовь твоя огромна, поскольку ты неулыбчив,
поскольку
сердцу в тебе должно болеть.
ЕДИНСТВО
Мои часы сегодня не уснули, и у виска маячит циферблат, как револьвера барабан, что в дуле курку не может предложить заряд.
Луна следит, прищурясь: не засну ли? Наставила прицелившийся взгляд.
И принимает облик красной пули мучительной и тайной мысли яд.
Сгинь, отпусти рука, что каждый час, за каждой дверью, грозно и в молчанье подстерегает, ослабевших, нас!
Ждет пауком скелет твой. Но над ним другой Руки я вижу очертанье — в ней пуля светит сердцем голубым.
68


Черные герольды
ПОГОНЩИКИ
Погонщик, ты бредешь, блестя глазурью пота... Асьенда Менокучо с тебя изымает повседневной данью бесчисленные тяжкие заботы...
Полдневным жаром опоясан день.
Взбесилось солнце.
В ярко-красном пончо,
погонщик, ты бредешь, смакуя на ходу
родной напев пьянящих листьев коки.
Я за тобой из гамака слежу с высот разочарованного века...
Твой силуэт, завидуя, ловлю, измученный москитами, оглохший от заунывных воплей воронья.
Ведь ты в конце концов дойдешь туда, куда твой долг тебя зовет, погонщик, куда ты за притворщиком-ослом бредешь, бредешь...
Счастливый путь тебе!
В палящий зной, когда все мысли, чувства — всё на дыбы встает,
когда душа, венчающая тело, чуть жива без коки и уже не в силах, навьючив плоть, шагать за нею к Андам, навстречу Вечности...


ПЕСНИ ДОМАШНЕГО ОЧАГА
ПАУТИНА ЛИХОРАДКИ
По ликам святых, что висят на стене, блуждает мой взор, но смежает мне веки озноб малярии, и чудится мне, что в Небытие ухожу я навеки.
Плаксивая муха жужжит в тишине,1 о чем говорит мне она? о ковчеге библейском, о дальней восточной стране, о птицах, чьи песни исполнены неги?
Я вижу отца, его руки большие.
А мама2 скорбящею Девой Марией глядит на лицо восковое мое.
От них я уйти не посмею сегодня. Неведома смертному воля Господня, но выжить поможет мне Небытие.
70


Черные герольды
ДАЛЕКИЕ ШАГИ
Дремлет отец, и лицо его светится кротостью сердца в час забытья; так сладок сон его, если что-то и есть в нем горькое — это я.
Совсем запустело жилье; час молитвы.
Опять не прислали вестей сыновья.
Отец просыпается; он вспоминает бегство в Египет,1 чужие края...
Так близко всё ему; если что-то и есть в нем далекое — это я.
Мама бродит по саду — никак не распробует вкус былого, того, что прошло и ушло.
Так нежна она нынче, настолько печальна, вся — исход, вся — любовь и крыло.
Нет ни криков, ни детства, ни зелени свежей, писем — тоже; вконец запустело жилье.
И если что-то в этот вечер разбито, и идет под уклон, и хрустит под ногами — это ветхие, белые две, согбенные две дороги, по которым скитается сердце мое.
71


Сесар Вальехо
БРАТУ МИГЕЛЮ1
1п тетопат
Брат, я сижу на скамье перед домом — нам так тебя сейчас не хватает!
И я вспоминаю, как мы в это время играли
с тобою,
а мама нас окликала: «Дети!..»
Сейчас, как всегда
во время вечерней молитвы,
прятаться мой черед — о, ты меня не найдешь!
А потом — спрячешься ты,
и нигде: ни в комнатах, ни в коридоре — я тебя
не найду.
Брат, сколько раз мы этой игрою доводили друг друга до слёз!
В августе, на исходе ночи,
ты спрятался, брат,
и оставил мне не улыбку — печаль.
И я, твоя тень во время вечерней игры, всё никак не могу отыскать тебя. И уже навсегда я печален.
Брат, ты слышишь?
Мигель, выходи. А то встревожится мама.
72


Черные герольды
ЯНВАРИАДА
Мой отец в голубиное утро тихонько выносит на солнце свои семьдесят восемь серебряных зимних ветвей.1 А вдали новогодней глазурью блестит городское кладбище; столько раз он по этой дороге возвращался с чужих похорон...
Смех детей разлетелся по свету.
Как давно это было! Отец мой уже не выходит.
Он, бывало, беседовал с мамой о политике, жизни, газетах.
А теперь, опершись на свою знаменитую палку,
по-иному звучавшую прежде,
он сидит незнакомый, нездешний,
он весь — ожиданье,
тревожный и хрупкий канун.
Отрешенный, подолгу он носит вещицы, реликвии, сны, и уводит его тишина белокрылой сестрой милосердья.
День этот — тихий младенческий день, голубой и молитвенный — день этот вечен, голубями увенчано время,
73


Сесар Вальехо
и торопятся вдаль караваны немеркнущих роз.
Мир еще не проснулся, отец,
он едва открывает глаза —
то январь запевает и вечность любви твоей
вторит.
Ты еще улыбнешься своим малышам, и ликующий гомон разбудит пустыни.
Наступил новый год. С пирогом на столе.
И, глотая слюну, я вскочу, лишь ударит
к обедне
с колокольни-отшельницы ласковый певчий слепец,2
откликаясь которому в давние, в дивные дни распевало школярские слоги мое полнозвучное детство.
И заря, распахнув материнскую грудь — два залога любви, заклинающей вечную
жизнь, —
запоет и разбудит застольные хоры глаголов и на крыльях своих, белых крыльях
сестры милосердья,
унесет голоса —
лоскутки твоей жизни... Отец мой!..
74


Черные герольды
ГОРЕСТНЫЙ АНТИФОН НАДЕЖДЫ
Родился я в тот день, когда был болен Бог.
И знают все, что я живу, но о январском декабре моем — никто узнать не смог.
Ведь я родился в день, когда был болен Бог.
И пустоту моей души
никто не сможет осязать; но вспыхнет в сердце тишины огня цветок.
Родился я в тот день, когда был болен Бог.
Ты, брат, услышь, услышь меня... Не забираю декабрей, не оставляю январей и не ступаю за порог.
Родился я в тот день, когда был болен Бог.
И знают все, что я живу,
что хлеб жую... Но ведь не знают,
зачем в стихе моем, рожденном
75


Сесар Вальехо
могильной мглой, звучал
песчаный ураган не раз, которым Сфинкс пустыни испытывает нас.
Все знают... Но никто не знает, что болен свет чахоткой, а тьма жирна...
Никто не знает, что заманчивая Тайна... она свой горб под платьем прячет и возвещает издалёка музыкой печальной о том, что есть предел земным пределам.
Родился я в тот день, когда был не на шутку болен Бог.


ТРИЛЬСЕ


I
Кто-то шумит — так, что не дает перечеркнуть острова, какие еще остались.
Не так уж и важно — рано или поздно,
но лучше, как можно лучше оценить драгоценную смесь — дерьмо; оно, само того не желая, звучит на пеликаньем острове сердца при каждом порыве
дождя и ветра.
Не так уж и важно,
что жидковато дерьмо. Шесть вечера — время
САМЫХ ВЫСОКОМЕРНЫХ БЕМОЛЕЙ.1
А полуостров за спиной невозмутимо застывает в сальто-мортале равновесия.
79


Сесар Вальехо
II
Время Время.
В ночной росе застывает полдень. По четвертушкам выкачивает насос время время время время.
Было Было.
Напрасно поют петухи.
Рот белого дня спрягает было было было было.
Завтра Завтра.
Еще остался знойный покой.
И сегодня хранит меня ради завтра завтра завтра завтра.
Имя Имя.
Как называется то, что терзает нас? Так и зовется: То, что утратило имя имя имя имЯ.
80


Трилъсе
III
Когда, ну когда же вернутся взрослые?
Бьет в колокол слепец Сантьяго1 — шесть ударов. Уже стемнело.
Мама сказала: мы ненадолго.
Агедита,2 Натива,3 Мигель,4
остерегайтесь проходить там, где
воспоминанием только что отзвучали
двойные страдания,
там, на безмолвном птичьем дворе
среди спящих кур
поселился ужас.
Лучше останемся здесь.
Мама сказала: мы ненадолго.
Нам ведь не страшно? Давайте-ка взглянем на кораблики — мой самый лучший!
В них мы всегда играем на именины и никогда не ссоримся; вот они в лохани с водой, с грузом сластей на завтра.
Мы здесь подождем возвращенья родителей, нам ничего иного и не осталось; взрослые постоянно уходят, оставляя нас, малышей, — уверенные,
81


Сесар Вальехо
что мы ни за что
не решимся уйти из дома.
Агедита, Натива, Мигель!
Я зову, я ищу вас во тьме.
Не оставляйте меня одного, но единственный, кому суждено быть
одиноким,— это я.
IV
Две катушки скрежещут по среднему уху, слёзные железы раздирая, — а мы им не делали ничего, никогда.
Третьей, безлюбой, да:
третьей, горемучимой в туннеле чистого поля, это раз, а еще — жестоким ознобом пытания ухобойного.
Я улегся как бы ни туда, ни сюда, но вечер — да что ты с ним пподелаешь — колечками завивается в голове, бушует, не хочет порциями в матку сочиться. Эти
колечки —
обручальные тропики, изрядно потрепанные. Удаленность вернее всего разбивает Тигель.
82


Трилъсе
И не сошел же румянец со щек за этот срок. Бок о бок с судьбою —
и в слёзы,
и в слёзы. Вся песня
квадратом затиснута в три молчанья.
Жара. Яичник. Почти до прозрачности.
Всё выплакано. Всё затуманилось ровно по левому краю.
V
Группа двусемядольных. Увертыряют1 с нее буревестники, склонные к троичности; финалы вступают, то ох, то ай, осемененные многоличностью.
Группа из двух семядоль!
Ну-ка, ну-ка. Пусть она будет не больше, чем
есть.
Ну-ка, ну-ка. Пусть не стремится вовне, пусть думает, но как-то так, чтоб не слышали, и хромом сверкает, но чтоб не видели, и не глисирует2 в великий коллапс.
Сотворенный голос бунтует, не хочет ни петлею свиваться, ни раскручиваться
любовью.
83


Сесар Вальехо
Нареченные пусть нарекутся друг другу
в вечности.
Так не приводите 1 — звону не будет конца. И не приводите 0, он будет молчать до тех пор, пока не разбудит и не поставит стоймя 1.
Ах, группа из двух сердец.3
VI
Белье это — свежее, утреннее — не просто стирала мне прачка: из доброты она мне его отстирывала в своих певучих венах, в сокровенных истоках сердца; и мне ли спрашивать, кто ей оставил нечистое белье неправоты.
Теперь, когда на реку отправиться некому,
она вышивает, натянув полотно,
по моим линовкам; а всё, что
в тумбочке должно быть про меня припасено,
уже не мое,
хотя и рядом.
Тиха и смугла,
доброта ее дверцу замкнула и ключ забрала.
Знать бы, что снова придет, лишь окончится
ночь,
знать бы, что снова вернется
84


Трилъсе
с чистой стопкой белья эта моя прачка души, что войдет, лишь окончится ночь, довольная, счастливая, что умеет, что может —
ЭТО ЕЙ-ТО НЕ СМОЧЬ! —
отбелить, подсинить и отгладить любую
сумятицу.
VII
Без перемен. Иду по каменистой улице, мне наизусть известной. Всё без перемен и впрямь. Я всё прочувствовал до сути, и вот — ушел.1
Свернул на улицу, где редко что кончается добром, геройский выход — через рану вон на том углу, и ничего посередине.
Проблема величин, и крик, и разговор, железный прут при деле
уже!
А улица с бессонными глазницами дверей провозглашает с босоногой паперти: торжественный салют отложен.
85


Сесар Вальехо
Минутных стрелок муравьи
проникли внутрь и дремлют, кроткие, едва ли
ловкие, и застывают —
порох подожжен — на цифре 1921.
VIII
Завтра другой день, и в который-то раз допустят воробейную власть вторгнуться в вечность.
Завтра, в который-то день будет украшен шатер двумя перикардиями,1 парой падальщиков в брачном полете.
За это можно ручаться.
Но завтра без дня — костер, где плавятся вдовьи кольца, где зеркала край остер: в Зазеркалье проснусь, побуду, пока назад не повернется чело и не затихнет эха разговор.
IX
Гак бы ввернуться, биться да биться в ее широкие створки, до клапана, —
86


Трилъсе
он откроется, весь в соку, и примет множимое свой множитель: устройство, славное для услад, стелет путь истине.
Как бы у ставить глаз, литься да литься, ей в угоду прокладывать в боливарианских
чащах1
тридцать два кабеля и кратное им число; бинт стягивает, волос за волосом, великолепные губы зверя, два тома
Собрания, —
и я тогда не живу в разлуке,
даже на ощупь.
Никак не бернуться, не виться, не виться.
Не оседлаем вдвоем крепыша. Сускаю плюни от самолюбия, от смертного трения о простыню: глянь "Ка, баба
весит что твой генерал!
И самка — душа разлученной.
И самка — моя душа.
X
Краеугольная и венчающая плита без особой причины только что умерла
87


Сесар Вальехо
с душою и прочим в октябре, в комнатенке,
в тягости.
Оттого, что три месяца было разлуки,
десять — услады.
Как же судьба,
моно дактиль1 в митре, смеется.
Как позади нее безнадежно сживает со света
единство
противоположностей. Как же всегда проступает
число
под чертою любой аватары.2
Как же киты обнажают шею голубкам.
Как же голубки оставляют свой клюв возведенным в куб под третьим крылом.
Как же гарцуем, лицом к монотонному крупу.
На буксире десять месяцев до десятки, до другого предела.
Еще два, по меньшей мере, в пеленках.
И три месяца разлуки.
И девять — созревания.
Никакого насилия.
Нарисовался пациент,
сел и втирает безмятежные смеси.
88


Трилъсе
XI
Я встретил юницу
на улице, и она меня обняла.
Икс, искомое, кто ее нашел или может найти, потом и не вспомнит.
Она мне кузина. Стоило пальцы сплести на талии, как мгла ее лет под руками рассыпалась, словно прах двух обветшавших
гробниц.
И она удалилась, шагая в том же опустошении, дельта1 под пасмурным небом, триединая трель на двоих.
«Я замужем», — изрекла, глядя в лицо мне. Когда это было — в доме
покойной тетки
мы играли вдвоем.
Она замужем, вот дела.
Замужем, вот дела.
Неспешные года — как меридианы.
Любимая наша забава была
играть в запряжку, в быков под ярмом:
то были обманы, от чистого сердца, как есть.
89


Сесар Вальехо
XII
Вот мой побег — нехитрый трюк с подвохом. Полет снаряда кончится паденьем.
Сомнение. Помеха или помощь — хруст
позвонков?
Предсмертный треск москита на каменном полу — конец полета.
И если мы — доверчивые дети, то это — то, чему нас учит Ньютон?1
Сомнение. Шум собственных шагов. Москитной сетки шорох под рукою.
Вот — с этой стороны — пять петель сплетены на пять опор — с другой. И — тише! —
всё готово.
XIII
Я о твоей мечтаю щели.
Упростив сердце, всё о щели — в промежность созревающей денницы просунул палец: бугорок в соку.
И умирает пыл старинных чувств, дегенерируя в разумной цели.
Мечтаю о бороздке, плодородней и слаженней, чем лоно Тени,
90


Трилъсе
хоть Смерть и зачинает, и рожает от самого Всевышнего.
О, Совесть,
мечтаю, да, быть, как свободный скот, что услаждается где хочет и где может.
О, стыд и срам медвяных вечеров.
О, грома немота.
АтоменаморгоИ
XIV
Как объяснить.
Что меня ранит заранее.
Эта манера ходить по трапециям.
Эти скоты сердитые, похожие на муляжи.
Эта резина, которая ртуть прилепляет вовнутрь.
Эти задницы, севшие на потолок.
Эти небылицы-были.
Нелепица.
Полоумие.
91


Сесар Вальехо
Но я приехал из Трухильо1 в Лиму. Но у меня жалованье в пять солей.2
XV
В тот угол, где с тобой мы вместе спали за ночью ночь, решил я нынче сесть, чтобы пройтись. Давно уже убрали кровать ли, катафалк, иль что оно там есть.
Ушла ты рано по другим делам, и нет тебя. Вот этот угол, где ночью я читал, в твоей близи, твоим нежнейшим подчинен ладам, рассказ Доде.1 И этот угол любимым стал. Его не искази.
Сижу, припоминаю дни,
дни летние, ушедшие; ты ходишь взад-вперед исподтишка, и досыта, и бледная по дому.
Дождь с вечера, и вымокли ступени.
Уже вдали от нас двоих, вдруг вскакиваю я... То обе двери хлопают — открылись и
закрылись,
от ветра хлопают, и ходят взад-вперед от тени к тени.
92


Трилъсе
XVI
Верю в то, что могу быть сильным.
Дай мне исчезнуть, рассеченный воздух, дай мне из пустоты любую часть.
И ты, алмазный сон неумолимый, мне уступи часть времени вне времени.1
Верю в то, что могу быть сильным.
Там, где больше ни трепетной грезы, ни цветного тумана видений не вспомнить, там я проснусь.
Брат прошлое, иди назад, глупец!
Издалека заметен президентский зеленый флаг,2 и вниз ползут с позором все прежние знамена, как пыльные настенные ковры.
Я верю только в то, что я — сейчас, а в то, что был — всё менее и менее.
Да! Первое — вернее, без сомнения.
XVII
Перегоняется 2 в едином бурлении, и мы оба осушаем сосуд.
93


Сесар Вальехо
Никто меня и не слыхивал. Скребется
бороздкой мочительной гражданская абракадабра.
Утру не пощупать ни первого, ни последнего камня
яйцеклетки, делящейся в тайне. Утро босое. Глина посередине
веществ, серых более и серых менее.
Лица не знают о лике, не знают, куда идти ради встречи; бесцельно качают главою слепые медали, отклоняется стрелка стремления.
Июнь, ты — наш. Июнь, и на твоих плечах я стану хохотать, и свой карман, и свой размер высушивать на 21 ногте1 времян.
Хороших! Добрых!
XVIII
О, четыре стены застенка, о, четыре беленых стены, безнадежно всё то же число.
94


Трилъсе
Инкубатор нервов, скверная брешь, как шныряет по четверке углов ежедневный кандальный итог.
Ключница бесконечных ключей, будь ты здесь, ты смогла бы понять, сколь четверны эти стены.
Будь сейчас ты со мной против них,
двое было бы как никогда больше, чем двое.
Ты рыдать бы не стала.
О, эти стены застенка.
В эту ночь боль во мне вызывают две длинней двух других, — есть в них что-то от матерей, уже мертвых, каждая за руку ведет сына.
Только я с устремленной ввысь правой — в ней две руки слились — третью руку ищу, каковая среди где и когда моих затаилась, увечье людей опекая.
XIX
Перебираешь вещички, Эльпида1 нежная,
и смываешься, —
как мы дожились до жизни такой.
95


Сесар Вальехо
Теперь ты приходишь, едва рассвело. Божественно обмочили стойло, оболгадили корова безгрешная, безгрешный осел и безгрешный петух.
Проникни в марию экуменическую.2 О, святгавриил,3 пусть душа понесет любовь без света, любовь без неба, тверже камня, пуще пустот,
до миража монархического!
Давайте сожжем корабли!
Давайте сожжем последнюю сущность!
Но если от мифа к мифу страдание поведет, и ты со мной говорить придешь, а в устах
твоих — лед,
вложим угли в уста, уже некуда опускаться, уже некуда подниматься.4
Нынче неверен крик петуха,5 человече.
XX
Взбитым сливкам защитой камня броня. Чтобы не упасть, присоединяю 1 к I.1
96


Трилъсе
Какой-то усач... А солнце пятым и совершенным колесом катит в небесную высь.
Буйство пуговиц на ширинке,
на расстегнутой,
буйство, что раскрывается буквой А.
Струйка мочи. Бесплатное удовольствие.
Но я страдаю. Страдаю — по эту сторону.
По ту — страдаю.
Я здесь, сейчас, и капает слюна, куда как я хорош!
Усач а 1а Вильгельм Второй2 обливается потом, счастливый тем, что способен придать блеск ботинкам своей трехлетней малышке.
Горд усач, начищая обувку.
А малышка слюнявит палец, бормоча по слогам ма-ма мы-ла ра-му, и незаметно пачкает второй ботинок слюною, смешанной с землею,
совсем чуть-чуть, не боле- е.
97


Сесар Вальехо
XXI
В авто, пронизанном порочными кругами, декабрь явился — тот же, да не тот; в опалу золото попало. Кто б подумал: все шкурки продраны, 311 наперечет.
Я прошлый помню. Было нам сиянье, завиты рты дурным самодовольством, истерты рты бескрайним подозреньем.
Как мне не помнить
вас, тощий господин Двенадцать.2
Я прошлый помню. Нынешний вернулся — тот, да не тот, и веет злополучьем, как стужей, и сочится униженьем.
А вот ласкательную страусиху — как он ее любил, как обожал.
Ради нее обулся во все свои разности.
XXII
Возможно ли, чтоб ополчились на меня
до четырех
магнатов — четвертачок пучок. Возможно ль, чтоб меня судили как петра1 четыре человечества единых, справедливых!
98


Трилъсе
Месье Жан-Жак2 расстроился с утра, насмешками, как сельский дурачок, из скита выбит вон. Давно пора.
Обшарпанный фонарь: день побуждает что-то
дать ему,
а он висит,
как звездочка, надстрочный знак, и клянчит у самого себя каких-то уточнений.
Ну что за славная рванина —
мир наступил и стелется единственной прямой,
а вот и я,
а вот и я, зависнутый, пришел висеть с тобой, покуда все мои углы не напитаешь.
А если, все щели заполнив мои, станешь еще сочиться добротою, вырою среди ровной земли, вырою из полоумия сточные ямы, неутолимо взыскующие по уровню выверенной любви.
И раз уж мы всегда выходим навстречу всему, что входит с другой стороны, что ж, оборванец вечный и всё такое, прими меня, стану висеть, я всё еще не затупился. Прими!
99


Сесар Вальехо
XXIII
Раскаленная печь моих сухарей —
моего бесконечного детского лакомства, мама.
О, четыре орущие, ненасытные глотки: твои соколята, твои попрошайки.
Мы — твои младшие: две сестренки,1 уже
покойный Мигель2
и я с длинными по-девчоночьи волосами, склонившийся над букварем.
В крохотной комнате наверху
утром и вечером щедро ты нам раздавала
облатки времени — ради того,
чтобы теперь нам хватило с лихвой
скорлупы часов, что застыли,
разделенные на 24.
Мама, теперь! Теперь в любой альвеоле,3
в любом капилляре
застряла хлебная крошка —
словно ком в горле. Сегодня даже
муку пречистых костей твоих
не на чем замесить —
любит полакомиться земля! —
даже в сырой темноте, даже в десне коренного
зуба,
где в дырке бьется молочный,
100


Трилъсе
что незаметно — ты это видела, мама! —
пустил корешки
в едва родившихся кулаках.
Пусть в молчанье твоем услышит земля, как у нас отбирают
времянку мира, в котором ты оставила нас, и ценность того бесконечного хлеба.
У нас все отбирают всё, хотя мы, малыши, — ты видела это — ни разу не отняли ничего ни у кого. Ведь ты всё нам отдавала, ответь же, мама!
XXIV
У края процветшего гроба
две марии1 проходят и слезы льют,
горькие слезы, как море.
Ощипанный страус памяти2 последним пером качает:
то Петр, возмущенно топыря персты, трижды
отрицает.3
На вербном воскресенье печать погребенья и камня.
101


Сесар Вальехо
От края разверстого гроба две марии уходят и песни поют.
Понедельник.
XXV
Зло предвещали слоны, слоняясь по клеткам,
и липли
к суставам, к самому дну, к затылкам, к торцам числителей: те, встав на лапки,
никли —
слоны, репейники в волчьих стаях.
На борт кренясь, фыркают каравеллы, ниточкой тянутся пока еще в нашу Америку,1 трещит рукоятка плуга в спазме злосчастья, сердчишко слабое не привыкло, когда сморкаются, повернув запястье.
И самый тонкий сопранистый голосок состригает свое руно и себя стреноживает,
и долго
створаживается, пока не застынет ледышками бесконечного сострадания.
Храпят хребты горделивые,
шеи гнутся под замурзанными шлеями,
102


Трилъсе
везут кокарды разных мастей и семи цветов ниже нуля, от островов, богатых гуано,2 к островам, богатым гуано.
Вроде щепы для растопки под дождичком маловерья.
Вроде времени патрулей. Вроде окольных путей для будущих планов,
когда одна обездушенная зорлица поведает втриглотку о неудалых крестовых походах.
И тогда придут слоны и налипнут
даже на тайные двери, даже на черновики.
XXVI
Каждое лето пестует завязи впрок на три года, а года, перевитые блеклыми лентами, плачут-рыдают,
колесницами правят, огибая ржавые указатели александрий умирающих,1 умирающих куско.2
Завязь брюшная распалась, одна нога здесь, другая далече,
обе оторваны, висят - качаются.
Распалась завязь молочных желез торговки манильскими тканями;3 пригодится альпаке лощеной,4
103


Сесар Вальехо
бесполезной накидке из перьев.
Руки будут потолще ног!
Финал входит в пору, как все плоды, как стиснутого цыпленка прыжок из расколотой скорлупы к свету, под крылышко вечной наседки.
Вот так из овала, четвертак на плече, к чему уже так взгрустилось.
Ногти обломались до боли, натягивая свои осиротелые пальцы.
Теперь растут вовнутрь,
умирают наружу,
а посередке — ни взад, ни вперед, ни взад, ни вперед.
Ногти. Бежит-бежит страусиха с подбитой
ногой
с южных равнин затерянных стрелою к слепому проливу
меж сплоченных грудей.
От жаркого предела,
бедного, кривого, КРЕПЯЩЕГОСЯ,
греческий валет червей обернулся
смуглым валетом островов,
медным валетом озер
перед лицом александрии умершей,
умершего куско.
104


Трилъсе
XXVII
Мне страшен этот бег, воспоминанье, мой властитель, злая моя отрада. Страшен этот дом мне.
Ни благ его не надо, ни углов, в которых пропаду, себя не помня.
Не подойду. Мне страшен твой подарок — в миг одолеть висячий мостик лет.
Не сдвинусь, властное воспоминанье, мой нежный повелитель, певучий и безрадостный скелет.
Меня заждался твой заклятый дом, чтоб грохнуть о пол, точно столбик ртутный, залив свинцом ходы к сухому руслу будней.
Не знающая сроков быстрина, пугай, не шелохнусь перед угрозой.
Зови, воспоминание. Свищи, безрадостный скелет рыжеволосый.
XXVIII
Ни мамы за столом возле меня.
Ни «ты поел бы», ни воды в стакане, ни слов отца, когда он возникал
105


Сесар Вальехо
у алтаря с початками, кляня застежки за размер и опозданье.
И как мне есть, как руку мне к той самой тарелке протянуть издалека, когда ни камня от родного дома, когда ни капли не предложит мама, когда мутит от всякого куска!
Я был сегодня за столом у друга с его отцом, что с улицы пришел, и тетками за вдовьим разговором и пришепётываньем альвеол над звонким — серым в крапинах — фарфором, с приборами на собственных местах, мурлыкавшими счастливо на зависть.
И прямо в нёбо мне ножи вонзались.
Еда за их домашними столами с чужой любовью и куском не впрок; хлеб станет прахом, если он не
МАМИН,
конфеты — желчью, спазмами — глоток и маслом для соборованья — кофе.
Когда под каждой крышей ты чужой и мама не покормит из могилы, — на кухне ни просвета и у любви ни крохи за душой.
106


Трилъсе
XXIX
Скука зудит мухой в бутылке
под несодеянным мигом и тростниками.
Ложится параллельной прямой линия счастья, ломаная, неверная.
Меня удивляет всякая стойкость рядом
с этой водой, —
она ускользает, она смеется, сталь
с тростниками.
Нить восстановленная, ниточка, нить
двучленная, —
где ты прорвешься, завязь войны?
Подлатать бы этот экватор бронею Луны.
XXX
Ожог мгновенья
по всей изнеженной похотливой плотишке, укол праздношатающегося перца в два пополудни, блудодейным днем.
Борта в перчатке, борт о борт. Природный запашок, задетый за живое, антенну секса сочетавший проводами с тем, что мы есть, о том не зная сами.
107


Сесар Вальехо
Мыльная пена великого омовенья.
Котлы бродячие
друг о друга стукаются, выплескивают свежую
тень,
единогласную, и цвет, и дробь, и жизнь
собачью, собачью вечную жизнь.1 Не надо бояться. Такова смерть.2
Секс — это кровь, и любимая стонет, услащенная; сколько же нужно вынести ради такой смехотворной цели.
Короткое замыкание
между нашей убогой денницей и великой ночью в два пополудни, блудодейным днем.
XXXI
Под белой марлей всхлипнула надежда...
На сухо ощетиненном сукне в казенный хрип затянутой угрозы заколосились пуговицы... Шесть... Звенело шесть, начищенное солнцем?
Час Рождества. Довольно, стихни, страх!
Надейся, говорят... И я надеюсь. Надеюсь Христа ради, на коленях, на круговом краеугольном камне,1
108


Трилъсе
один на ста углах моей судьбы,
куда ни глянь — такой же непроглядной.
И всполошенный Бог берет запястье, считает пульс, насупленный, серьезный, и, как отец дочурку, — едва-едва,
но до того с трудом! — откинув окровавленную марлю, берет надежду на руки...
Я этого хочу, Господь...
И баста!
XXXII
999 калорий.
Румббб... Тррпрру.... рразз... шшш. Змеевеющая «у» кондитера1 прижирафилась к среднему уху.
Что лучше льдины. Да ну.
Что лучше того, что ни тпру, ни ну. Что лучше золотой середины.
1000 калорий.
Голубеет, смеется, лениво, покато бледнолицее небо. К закату
109


Сесар Вальехо
клонится распетушенное солнце и кружит голову самому хладнокровному.
Ну-ка, рыкни орком:2 Гррызииите...
Нежная автодорога, влекомая жаждой, бежит к берегам.
Воздуха, воздуха! Льдину!
Если бы попрохладней, если бы не столько кал3
( Лучше
промолчу.
И даже само перо,
каким пишу, напоследок с треском ломается.
Тридцать три триллиона триста тридцать и три калории.
XXXIII
Вот бы ливень ночной и уйти лет за тысячу.1 Или хотя бы за сотню.
И, словно еще ничего у тебя за спиной, уверить себя, что рождаешься только сегодня.
Без матери и без подруги, без мысли добраться до тайны, а попросту напоперек,
110


Трилъсе
дождливою ночью я раз навсегда размотал бы
весь этот ведийский клубок,2
ведийскую пряжу конечной утраты утрат,
треклятую нить, начертанье свое —
разрываться
меж двух языков,
колотящих в единый набат.
Но считай ли, что жил,
ожидай ли другого рожденья,
нигде и ни в чем не найти тебе освобожденья.
Не быть ничему, чего не было, и суждено лишь то, что сбылось и уже миновало, одно лишь то, что сбылось и уже миновало давно.
XXXIV
Всё исчезло.1 Тот, кто вечерами провожал тебя, с кем ты болтала, — он исчез. В подобной драме занимал я места мало.
Всё исчезло. Теми вечерами с мамой я с твоей чаи пивал, бывало. Что шептала ты и восклицала теми вечерами?
111


Сесар Вальехо
Всё исчезло: радости каникул и твоя покорность, и желанье, чтоб не наступало расставанье.
Всё исчезло — ради повзросленья моего и боли бесконечной, и рожденья нашего зачем-то.
XXXV
Встречи с любимой в преддверии лета, время от времени, простая формальность, почти что программа скачек синенасильного
цвета,1
такая длинная, что никак не согнуть.
Обед вдвоем, вот оно как:
еда, которую мы хвалили вчера,
сегодня стоит на столе,
только чуть больше горчицы;
вилка — и та удивляется, и черешок сияет,
как пестик в мае, и этот стыд
грошовый, из сущего пустяка.
Бутылка пива, лирическая и нервическая, скрыты ее соски без чашечек хмеля; чрезмерное употребление вредит!
Прочие прелести стола:
его снарядило половозрелое поле
112


Трилъсе
батареей семенников:
она пристреливалась всё утро,
кажется, ко мне,
влюбленному поверенному чьего-то алькова, шевеля десятью волшебными палочками всякую плоть созидающих пальчиков.
Женщина, ни о чем таком не задумываясь, трещит сорокой, без склада и лада: ее словечки нежные
пронзают, как листики свежесрезаннного салача.
Еще стаканчик и всё. Мы пошагали теперь-то уж точно работать.
Она между тем уходит вглубь
занавесей и — о, игла моих дней в раздрае,
рваных, распоротых! — присаживается у края
шитья, и пришивает мое ребро
к своему ребру,
пуговицу прилаживая умело
к рубашке — опять оторвалась. Виданное ли
дело!
XXXVI
Бьемся, чтобы войти в угольное ушко,1 мертвы ли, живы, ради поживы.
из


Сесар Вальехо
Разлился аммиак2 по кругу, почти
до четвертинки угла. Самка прорастает в самце, от корня вероятных грудей, а именно от корня всего, что не процветет!
Ты всё еще там, Венера Милосская?3 Безрукая, едва пуская ростки, стиснутая полночленным объятием существования;
а оно день за днем доныневает4 вечное несовершенство.
Рука Венеры Милосской, отсеченная,
несотворенная,
барахтается, локоть скалывая втуне, среди зеленоватой шепелявой гальки, где в иле наутилусы,3 покашки и ещёшки6 враскорячку, накануне.
Бросает лассо в предрешенное, от века в скобки заключенное.
Откажитесь и вы прикопать ступни в сдвоенную неколебимость Гармонии. Отриньте симметрию неколебимую.
Идите, обездоленные, бейтесь с частичками, с человечками, в самой пахучей турнирной течке за прыжок в ушко игольное!
Вот и я ныне чувствую: левый
мизинец лишний. Смотрю на него, и кажется —
114


Трилъсе
ему не следует быть на мне, или
по меньшей мере он растет там, где не следует.
И бесит меня, и раздражает, и нету выхода из него, разве смириться с тем, что сегодня четверг.7
Покоритесь новому нечету,
могучему от сиротства!
XXXVII
Всё вспоминаю бедную любовь и как я вел ее до самой сцены.
И маму и сестер ее, и дрожь печального «ты больше не придешь».
Я плыл торжественно, как паладин, и бремя долга воплощал собою.
Она была послушна как вода, и столько раз я плакать был готов перед ее бесхитростной любовью.
Мне нравились неброские полоски застенчиво украшенной матроски и эта партитура тростника с надстрочным тактом легкого платка.
115


Сесар Вальехо
Мы патера представили и вдруг захохотали,1 сбросив наше бремя и разрывая выметенный круг.
XXXVIII
Стекло, сияя, ждет, когда его всосут грядущие уста, беззубый рот — не обеззубевший: всосет по весу брутто так,
как есть, —
насущный хлеб, к нам не пришедший днесь.1
Ранит в ответ на силу,
нет уже в нем звериной ласки.
Но возлюби его страстно — прольется медом, существительным втиснется в форму сказки и приложится прилагательным, если попросите.
Кто увидит его, такое личное, такое печальное, бесцветное, прочь отправит, за любовью, за прошлым — а особенно за грядущим; но оно ни с какого бока не истекает кровью, но оно ждет, чтобы его сразу всосали, и поскольку прозрачное, зрит грядущими устами норищу, уже беззубую.2
Стекло покинуло ряды зверей и движется теперь к колонне левых,
116


Трилъсе
новейших Минусов.
Оставь его, и будешь в плюсе.
XXXIX
Кто это чиркнул спичкой!
Качаюсь. Улыбаюсь.
Качелями восхищаюсь.
Улыбка ширится, когда толпа сбивается поглазеть на выцветшие указатели и на меня, зависшего в одной точке. Что с того.1
Солнышко-добрячок замирает от счастья, землю рубит, как тушу, на равные части; делит между тенями, расточитель, но не дождется меня на другом берегу.
Там уже нет толпы, ведь толпа на бегу
застывает
только при входе и выходе.
Стучит в сетчатку, шарит за зрачком великий пекарь.2 Мы приметами расплатимся прелюбопытными за теплый и бесспорный дар, за выпечку душистую, надзвездную.
И выпьем кофе, хотя уже и поздно, с паршивым дефицитным сахарком, и хлеб съедим без масла. Что с того.
117


Сесар Вальехо
А что уж да, так да: на славу расстарался наш
бочар.
Здоровьице хромает. Но — вперед и с ветерком!
хь
Кто бы сказал нам, что в воскресенье, вот так, по склонам паукообразным вздыбится тень, прямо в лоб.
(Моллюск атакует мозолистые, загрубевшие очи ради танталова выбора1 — две возможности
или больше —
вопреки полухрипу истерзанной крови.)
И тогда, хоть бы даже изнанкой экрана
обезлюдевшего, не просушишь артерии,
подпертые изнутри двойными доныне.2
Как будто бы нам позволено выйти! Как будто
мы всегда не сжимаем нежно
каждый день, каждый час бока неизбежного!
А ведь могли бы обидеться.
И разозлиться, и даже подраться, и подружиться снова и снова.
Кто бы подумал о таком воскресенье, когда шесть локтей3 подползают, вылизывают этаким вот манером скорлупку луною
высвеченного дня.
118


Трилъсе
Мы бы, мстя за обиды свои, с изнанки обоих крыльев Любви вынули каждое третье перо — кинжал
очистительный,
новенький билет из жемчужной бумаги, чтобы въехать в сегодняшний день
и попробовать, живы ли мы еще, — лбом об стену, не больше.
хи
Смерть на колени пала и струит седую кровь, в которой ни кровинки. Смердит заведомым.
Но мне уже смешно.
О чем-то шепчут. Смолкли.
Кто-то сбоку
высвистывает мужество, и впору пересчитать попарно
те двадцать три ребра, что сводят счеты, да так и не сведут, и впору счесть — попарно же — трапеции конвоя.
Но барабан-охранник (мне всё еще смешно)
дождался своего — и ну стараться,
119


Сесар Вальехо
дубить, менять нам кожу,
так
на
так.
ХЫ1
Погодите. Сейчас я вам всё расскажу. Погодите, вот только пройдет проклятая голова. Погодите.
Куда же вы все подевались, когда вас совсем не надо?
Никого не надо! Вот так.
Роза,1 спускайся сверху.
Я — ребенок. И снова роза: ты даже не знаешь, куда я иду.
Это распята смерти звезда?
Или в левом боку стучат незримые зингеры,2 дыру зашивая? Погодите еще минутку.
Нас никто не видал. Чистая, свой поищи стебелек.
Где ныне сияют твои глаза?!
120


Трилъсе
В другой жизни попала в залы, полные хрусталей закатных. Звучала музыка-алгебра, почти печально.
Мне уже лучше. Жара нет, есть пламя.
Весна. Перу. Открываю глаза.
Птица! Не взлетай. Боже, я это предвидел: идет прилив, но не будет отлива, ай.
Шлепок штукатурки на скулы. Занавес опускай близ ракушек.
Наступил перелом. Тилия,3 приляг, отдохни.
хин
Кто знает, идет к тебе. Не прячь его.
Кто знает, заря.
Приласкай его. Молча. Он как сталь твердым стал, убегая в далекую даль. Приласкай! Будто тебе его жаль.
Скажи ему: невозможно
для всех быть хорошим, и в этом секрет;
когда видишь, как он ворочается,
перево рачивается,
зверь, сумевший прийти к тебе... Нет?
Да! Приласкай его. И не спорь.
121


Сесар Вальехо
Кто знает, заря, к тебе идет.
Ты подсчитала, сколько отверстий на выход, сколько — на вход?
Приласкай! Но пусть он не знает, что ты к моей снизошла мольбе. Приласкай!
хиу
Скользит пианино и в сердце вбегает веселым ребенком с весенних газонов — и вдруг застывает в оковах покоя, в железных тисках десяти горизонтов.
И снова бежит. И уходит в туннели, всё дальше и дальше, в туннели печали, в просвет позвонков, всё теснее, темнее...
И катятся эхом тревожные трубы тягучей тоски, пожелтевшей с годами, плывут восковыми волнами затмений — и шепчется рой комариных кошмаров, умерших для грома, герольда рождений.
Кого, пианино, в потемках ты ловишь своей немотою, зловеще звенящей, своей глухотой, настороженно чуткой?
Биение тайны... О, пульс цепенящий!
122


Трилъсе
ХЬУ
Если волны подходят ко мне — я разрываю с морем.
Мы уйдем. Посмакуем нижней губой желаний прекрасную песню, счастливую песню.
О, невероятное девство!
Несоленый ветер морской.
Издалёка — до костного мозга — проникает в меня мерный счет: клавиши уходящих волн.
Если мы столкнемся нелепо носами,
мы покроемся золотом пустоты,
мы взрастим крыло еще не рожденной
ночи — сестры
сиротливо дневного крыла;
из-за того, что единственное, — оно уже
не крыло.
ХЬУ1
Стряпуха-ночь никак не отойдет от столика, где ждал тебя твой ужин; и память здесь, но ото всех щедрот ей, хоть умрет, глоток воды не нужен.
123


Сесар Вальехо
А ты участьем был бы сыт — сойдет такой пустяк, что нищему не нужен.
И, не пригубив, ждешь — а вдруг войдет хоть кто-то и с тобой разделит ужин.
Стряпуха-ночь упрашивает, плача в глухой передник, столько раз тебя слыхавший, что и сам едва крепится.
Мне тоже в горло не идет кусок; уже не впрок нам даже эта птица.
Нам больше ничего уже не впрок!
ХЬУН
Как взмах ресниц, тот риф, где я родился, о чем гласят пропыленные складки фамильных губ, украшенных виньетками и дважды осененных благодатью.
Под взмах ресниц, архипелаг, по островку
идешь ко дну, ко дну, о мой архипелаг! Еще крепки суставы и готовы к дороге; будто кто-то нас неволит, а мы не уступаем ни за что.
Увидев сомкнутые веки и старшеньких, не оперившихся, клюющих
голубые леденцы,
124


Трилъсе
хохочет старый попугай.
А веки сомкнуты, как в миг рожденья, и нету времени, доныне, навсегда.
А в глубине — алтарь. Свечу поставлю, чтоб с мамой ничего не приключилось и чтобы я, как вырасту большой, по воле Божьей стал бы Папой Римским или святым — или столпом мигрени.
Корабликом коробятся ручонки, цепляются за реющее что-то, — на дно идти кому охота.1 И пробил 1.
ХЬУШ
У меня 70 «солнышек», перуанских солей.1 Беру предпоследнюю монетку, она звякает 69 раз, пунически2 отсвечивая багрянцем. И чтобы доиграть свою роль, вся сгорает, пылает в пламени,
в пламени,
круглея в моем зачарованном слухе.
Она, 69, наскакивает на 70, взбирается на 71, выталкивает 72.
125


Сесар Вальехо
И умножается, и отражается неустрашимо во всех остальных кругляках.
Она, содрогаясь и напрягаясь, истошно крриччит
или молчит подавленно и рассыпает искры, мочится, простая в своем величии, на единодушную череду вдаль уходящих
столбов
и, наконец, вбирает в себя все числа,
целую жизнь.
хых
Пересекаю, беспокойно бормоча, в широком одеянье, — понедельник истины: еще один.
Никто меня не ищет, не узнает, я даже сам забыл,
чей буду.
И только где-то в костюмерной знают всё обо всех: всё значится на белых
метрических листках ролей. Да, в этой костюмерной, только там, и после каждого явления,
и канделябра, слепого от рождения.
126


Трилъсе
И мне уж никого не распознать из-под покрова гумуса:1 он радугой-дугой взоряет
понедельник
разума: еще один;
а я — я только улыбаюсь каждому шипу любой решетки и мечусь, ополоумев, в поисках знакомого.
Ну, костюмерная, ну, милая, раскрой передо
мною
белые листки; хочу я распознать хотя бы 1, хоть на кого-то опереться, знать,
что я хоть сам-то существую.
В кулисах, где меняют нам костюмы, нет никого, нет Ни Кого: одни листки, распахнутые настежь.
И только ускользают одеянья с гротескных указующих перстов, висящих в ряд,
и, бестелесные, порхают наугад
к пристойному оттенку великого бульона на крылышках причин с зажаркой из прельстительных пределов. И даже на костях!
127


Сесар Вальехо
ь
Четыре раза в день пёсцербер1 колдует над замками, отпирает-запирает грудные клетки наши, подмигивая: мол, вам всё понятно.
Он восхитительно "Значителен — старик, по стойке «смирно» вставший, с задницей
глупейшей,
ребячливо небрежный.
Смеется с арестованными, бьет кулаками в пах. И с шуткой-прибауткой у них кусок последний отбирает; всегда при исполнении.
Чуть-чуть привстав, лишь на мизинец,
фискал, следит тайком он
сквозь прутья,
вынюхивая, что я говорю,
что ем,
какие вижу сны.
Как хочет знать пёсцербер наши тайны, и как болит в нас то, чего он хочет!
С неукоснительностью часового механизма,
старик-пифагореец!,2 он
влезает в сердце по аорте. Лишь иногда,
лишь с наступленьем ночи
он позволяет исключение из правил.
128


Трильсе
Но, разумеется, всегда при исполнении.
и
Ложь. Всё обманом было.
Пусть так. Не более. Иначе сама увидишь, как больно мне.
Ложь. Помолчи.
Пусть так, прекрасно.
Как ты со мной порою поступаешь, так поступаю я с тобой.
Я часто за тобой исподтишка следил:
ты вправду ли
рыдаешь,
не раз я оставлял тебя с дрожащими губами, хоть даже и во сне тебе не верил, — я побежден твоей слезой.
Пусть так.
Но знаешь ты прекрасно: всё было ложью. И продолжаешь плакать, что же.
Я снова не смогу понять, где правда.
129


Сесар Вальехо
и\
И мы не встанем с постели, пока не захотим, хотя мамочка, радужный лучик, будит нас милой, певучей яростью материнской.
Мы станем хихикать, исподтишка, вцепившись зубами в краешек одеяла из викуньи1 — прекрати, этого недоставало!
Дымки над хижинами — ах, сорванцы на ветвях! — чуть свет пробудились, играют в кометы голубоватые, голубящие и, комкая жернова, сминая камни, нас бодрят душком коровьих лепешек,
чтоб выманить
на новорожденный воздух, не разумеющий
грамоте:
надо бы их за хвосты подергать.
В другой день захочешь стадо пасти там, где пещер пуповидных раскрылись
алчные полости, девятые месяцы занавесятся.
Или захочешь сопутствовать старости и раскручивать вентиль сумерек, чтобы брызнула днем вся вода, что струится ночами.
130


Трилъсе
Прибегаешь, хохочешь — аж гудят перепонки, и, пока мы съедаем наш завтрак звонкий: жареную кукурузу, мучную болтушку с маслом, с маслом,
ты дразнишь пеона2 согбенного, — в который уж раз позабыл сказать
«добрый день»;
от доброты-бодроты этих дней веет пустошью; день для него недобрый — даже наоборот: жизнь его бьет для бодроты прикладом по зубно-губным ли, палатальным3 —
без разницы,
только чтоб окровавился рот.
LUI
А ну возгласи, что одиннадцать —
не двенадцать!
Будто кто их выпихнул, друг на друга поперли, двое на двое, одиннадцать раз.
Башкою об стену, с размаху. Лезут венцы послушать, но им не переползти через вечные триста шестьдесят градусов1 — лезут, тщетно разведывают, на какое чело руки возложат мост: он бы их привел от правды к литургическим байкам.
131


Сесар Вальехо
Снова тщится предел доказать, что не могут два камня лежать одновременно в едином месте.
Предел, граница, палочка дирижера — она
неизменна, всегда себе равна,
постигает свою правду с каждым вывертом
вверх.
Видишь — всё не так, как есть, и это нельзя
отвергнуть;
видишь — нам это придется вытерпеть, как ни жаль.
Сколько елея уходит на локти, когда их кусаешь!2
ЫУ
Боль каторжная, входи, выходи через ту же квадратную дырку в груди. Сомнение. Клинок вонзается, тычет, тычет до рукоятки.
Иногда я против всего, что против, а порой — самый черный пик среди гор неизбывной Гармонии.
И тогда подглазья пылают божественным
гневом,
и навзрыд рыдают горы души;
132


Трильсе
кислород собою жертвует добровольно — и сгорает всё, что не может гореть, и даже боль хохочет, разевая свой клюв.1
Но однажды ты не сможешь ни войти, ни выйти, ибо горстью земли запорошу тебе очи, каторжная!
ЬУ
Самэн сказал: воздух спокоен и сдержанной грустью пропитан.^
Вальехо сейчас говорит: Смерть собирает все выпавшие волоски, их очертанья одно к одному припаивая, из алтарной лохани, ряской покрытой, где распевает мята дивные гимны, мастикой натертые, настороженные; где плавают ничейные, обеззараженные стихи.
Среда2 пред ногтями свергнутыми свои натирает камфарой, цедит сквозь пыльное сито, сквозь отголоски, сквозь шелест страниц, сквозь ежевику и сквозь жужжание мух — всех мертвецов, сколько их ни есть, и тоску, на просвет пупырчатую, и некоторую надежду.
Пациент читает газету, со свистом дыша. Другой лежит, содрогаясь, с отвисшей челюстью,
133


Сесар Вальехо
готовый к похоронам.
И я замечаю: плечо на месте
всё еще, и позади готово, с другого бока.
Вечер патрульный шестнадцать шагов отбил в подземелье,
и почти пропадаешь в нем, в номерке из желтого дерева над койкой, пустующей столько времени, там...
под окном.
ЬУ1
День за днем я впотьмах поднимаюсь пропитания ради — и наскоро ем, ничего не отведав. И так ежедневно.
Да и было ли в чем хоть подобие вкуса или нет и не будет, а есть только сердце, и пойдет, уже вспять, оно плакать, пока не сведется на нет?
Росло бы дитя золотушным от счастья,
о, зори
над болью родителей, жалких в бредовой надежде не дать нам уйти в этот мир, над муками тех, что в избытке любви, как Бог, себя мнили творцами и любили нас даже во вред!
134


Трилъсе
Края потаенных тенет, клыки оскопленных страстей,
столпы
без опор и венцов, в жутком зеве, утратившем речь.
Спичка за спичкой во тьме, слеза за слезою в пыли.
ЬУН
Кратеровались1 высочайшие пики, пики любви с большой буквы, пью натощак, ширяюсь героином ради тоски, ради вялого пульса и вопреки назиданиям.
Могу я сказать, что нас предали? Враки.
Что все были добрыми? Чушь. Однако есть добрая воля, кто б сомневался, а главное, мы такие, как есть.
И если бы кто возлюбил себя много! Ищу, где я, в собственном, чьем же еще, назначении, но тщетно: к чему она, эта свобода.
И все-таки — кто мною движет.
Ведь не осмелюсь пятую створку закрыть.
И эта роль — любить себя и упорно жить
135


Сесар Вальехо
рядом с течением часов и неподобием дней. И тем, и этим.
ЬУШ
В камере, даже и в каменной, корчатся, ежась, углы.
Вразумляю понурую голь с ее бранью и рванью.
Злой, осипший, сползаю с кобылы в отпечатках пинков и просторов, голой пяткой навстречу копытам.
И еще понукаю: «Ну, тварь, шевелись!»
Пусть уж меньше, всё меньше на долю достается мне в общем котле этой камерной жижи.
Мой тюремный товарищ лущил колоски на ржаных косогорах, моими горстями, когда в детстве, за нашим семейным столом, засыпал я, во сне продолжая жевать...
Тормошу полусонного:
«Двигай в тот угол,
да живей! Заворачивай... шпарь!»
136


Трилъсе
И рассеянно вслух рассуждаю над расхристанным, жалким одром: «Плюнь на лекаря. Он-то здоровый!»
Уж меня не потянет на смех в ту воскресную рань, когда в детстве встанет мама в четыре утра помолиться за нищих и хворых, за странников и арестантов.
И на скотных дворах детворы не прибью никого — и не будет он, еще окровавленный, хныкать:
«В эту субботу отдам тебе завтрак, только больше не бей!»
Нет, уже не отвечу я: «Ладно».
В камере, в этом удушье, таком непомерном, что даже
сгустившемся в шар, никому не споткнуться снаружи.
их
Любовной страсти шар земной оставлен нами, он внизу кружится, кружится и не знает передышки,
137


Сесар Вальехо
а мы, приговоренные к страданью, мы — словно в центре шара.
Великий океан — он неподвижен, стекло, рождающее жизнь.
И Анды — безмолвные, надменно-ледяные. Ну что ж, быть может...
Кружится шар земной в кристалле времени; и он — всё меньше,
всё меньше — еще чуть-чуть, и шар исчезнет; вращается, покачиваясь с боку на бок, стремится к точке — уже почти достиг, и всё кружится, кружится, загнанный в тупик.
Кружится центрифуга: да, да,
ДА,
да, да, да, да: НЕТ!
Я ухожу в лазурь и коченею, сжимая душу.1
ьх
Древесина — мое терпение, глухое терпение растения.
В тот день ты был мал и чист, и ненужен, когда голышом родился, и мили
138


Трилъсе
пройденного пути наросли
на двенадцать конечностей, на хмурые складки,
которые потом расслоятся,
кто знает, какими последними пеленами.
Сгустками высвечен, как полушария — звездами, под навсегда неизведанным Новым Светом
распахиваешь крыла,
улетаешь, меня оставляешь без твоей подоплеки, без завязи снов, воскресный день.
И точат черви мое терпение,
и я готов опять возопить: О, когда придет
воскресный день большеротой немой могилы;
придет и обрядит в лохмотья
эту субботу, этот гноящийся шов
меж наслаждением, что нас зачинает без спроса,
и наслаждением, что нас изгоняет ПРРочь!
ЬХ1
Я спешился возле дверей отчего дома, с которым простился на давней заре. Ни звука; крепки запоры.
Скамья у ворот... здесь мама утром светила старшему брату, чтоб он мне помог взобраться на конский круп без седла,
139


Сесар Вальехо
и я, мальчишка, скакал вдоль плетней
по дорогам;
скамья у ворот в пожелтевших солнечных
пятнах,
здесь детство мое деревенское проходило, прошло... Но боль не прошла.
Конь, как пришелец-бог, нюхает воздух, чихает, словно зовет он моих родны^, бьет по камням копытом. И, поколебавшись, ржет
и поводит ухом.
Отец, наверное, молится и вздыхает: я — его поздний ребенок.
А непоседы-сестры,
напевая, мечтая,
готовятся к скорому празднику,
но ведь всё почти что готово...
Я всё жду и жду, а сердце — комом у горла.
Семья, мы ее покидаем
однажды, и сегодня никто не поставил свечи, чтобы мы возвратились.
Я снова зову — и ни звука в ответ.
Умолкаю и плачу, а конь всё еще ржет и ржет.
140


Трилъсе
Все уснули навеки;
и это так хорошо, что мой конь,
устав трясти головой,
задремав, повторяет упорно:
всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо.
ьхн
Ковер
Ступив сам знаешь, на какой порог, войди, но дверь как следует прикрой — она всегда полуоткрыта, — приладь задвижку хорошенько, чтоб не мог нам спину показать никто другой.
Кора
А выходя, скажи, что пробил час воззвать у русла, разделяющего нас: я приросла к стволу твоей судьбы, с тобой неразделима, меня в душе влачишь, хоть я незрима.
Подушка
И только если мы умрем — кто знает! — Ах, нет. Кто знает! — тогда, пожалуй, и расстанемся с тобой.
Но ежели с теченьем лет наткнусь на неизвестный стяг, тебя дождусь
141


Сесар Вальехо
в слиянии дыхания и кости, как в век былой,
как в век былой, на том углу, где все
влюбленные из персти закатные свиданья назначали.
Оттуда за тобой скользну в миры иные — вдруг да пригодятся мои замшелые и ледяные нетки,1 чтобы на них ты преклонил коленки, когда семь раз падешь на бесконечном склоне: не будут так саднить.
ьхш
Светает, дождь. Причесанная заново, заря проглянула.
На привязи тоска.
И перед ширмою асфальтового запада сидит судьба моя с ладонью у виска.
Любовью выпитый, бескровен небосвод, оледеневший платиновым диском.
Табун далекий призрачно плывет в завороженном ржании андийском.
142


Трилъсе
Я вспоминаю самого себя.
Но мне не сладить с этой тишиной на древках ветра замерших полотен — ветрил покоя, слившихся в одно с сверчком тоски и сгорбившимся локтем.
Не одолеть рассветную печаль, когда струятся смальтовые пряди и я зову одиннадцатый час — и бьет двенадцатый последнего некстати.1
ЬХ1У
Влюбляешься в бродячие дорожные столбы с той вздыбленной минуты, когда щипцы накладывают на мятежные пустоты атмосферы — и дату проставляют.
От стольких упований зеленеет сердце; а у самого канала Панамского1 — я с вами говорю, вы, средостения, фундаменты, верхушки! — ступеньки разрастаются, шагают ноги вверх, шагают вни- з.
А я по-прежнему живу, умею прикопаться.
143


Сесар Вальехо
О, дол без материнской высоты, где всё объято сном, прописанный ужасным меццо-тинто,2 без свежих рек, без входов без любви.
О голоса, о города, что вскачь несутся вдоль перста: он, растянувшись, указует на лысое Единство. А пока проходят мимо, мало-понемалу батраки, великим мудрым боком, за тремя замедленными измерениями.
Сегодня Завтра Вчера
(Нет, человече!)
ЬХУ
Завтра, матерь, приду в Сантьяго1 захлебнуться твоими слезами.
Горький опыт мой за плечами, блеск фальшивый на боль нанизан.
Там, под аркой твоей тревоги, у подножья босых печалей, встретит сына пустынный дворик шоколадной резьбой карниза.
Встретит сына в пустом коридоре добродушно-скуластое кресло — мой наставник, вечно кряхтевший от проворных ягодиц детства.
144


Трилъсе
Для тебя я собрал по крохам мои самые чистые ласки! Слышишь, как захрипела дорога? Слышишь, гикнуло утро? Скорей! Губы горнов закушены страстно!
Я твой символ любви
для земных пустырей
отливаю в пустотах пространства!
О, немые воланы, ведите,
все сводя путеводные нити,
все свиданья, до боли не те!
Так, бессмертная мертвая... Так... За двойные врата твоей крови, куда входят, склонясь головою, на носочках, настолько неслышно, что отец, перед тем как вошел, так притих, что уменьшился вдвое, ставши первым твоим малышом...
Так, бессмертная мертвая... Вниз в базилику2 костей твоих вечных, где и плач не погасит очаг, где и кончиком пальца не тронет Судьба...
Так, бессмертная мертвая.
Так.
145


Сесар Вальехо
ЬХУ1
Звонят колокола второго ноября.1
Здесь стулья — вот хорошее прибежище.
И ветвь предчувствия
мне машет, ходит взад-вперед, взмывает ввысь, колышется в испарине, замучена истомой залы.
Звонят колокола второго ноября.
Усопшие, грызут под корень ваши зубы, уж сточенные, проходясь по некоторым нервам, не вспоминая о твердейшем волокне: его округлые рабочие под песни починяют пенькою нескончаемой, в бессчетных узелках, где бьются, ищут выход перепутья.
Усопшие, вы, с гладкими коленками, отполированными каждодневной жертвой, впиваются пилой в другое сердце все ваши беленькие жидкие венцы сердечности. Усопшие, да, вы.
Печален звон колоколов второго ноября.
А ветвь предчувствия
под зубьями колес перемололась зря,
упав на мостовую.
146


Трилъсе
ЬХУН
Близко лето поет, и оба мы порознь блуждаем, через плечо — переулки и кедры, и одноногие циркули, раскоряченные одной-единственной неизбежной
прямой.
Лето поет, и на этих стенах, подслащенных мартом,
слезинки роняет, кишит, паутинкою стелется
акварель меланхолии.
Картина в раме из кольчатых трещин, картина, которой не хватало на той стене, куда, мы надеялись, вместится зеркало небывалое. Любовь, вот картина, которой нам не хватало.
Но с чего бы я стал тратить силы, золотить соломинку для завороженного уха, когда за спиною любимых звезд допускается пустота, хоть бы что.
Сколько матерей оставалось там, в глубине, на веки вечные, в цепком убранстве угля, когда не хватало картины, и что еще вырастет на дне крутого оврага, женского лона.
Так я твердил: Если вместится зеркало, от стольких надежд уже шагнувшее за стекло.
147


Сесар Вальехо
Я выбивался из жизни — зачем?
Я выбивался из жизни, чтобы мы воспарили
просто — от зеркала к зеркалу.
ист
День четырнадцатого июля.1
Пять часов пополудни бьет. Над третьим углом
промокашки
частый, густой дождик льет.
Снизу вверх, ай-ай-ай, еще больше струек.
В две лагуны вплывают ладони, по десять в ряд,
с топкого вторника — вот уж шесть дней, как он смёрзся в слёзных желёзках.
Вся неделя, как есть, зарезалась, падая то и дело на острия; хотел бы
помочь ей —
только что может сделать нищеброд, пускай
и гениальный,
в этом большом кабаке вдали от железной
дороги. Правда,
нам теперь хорошо — дождик смывает грязь и веселит нас, и нежные ласки дарит.
148


Трилъсе
Мы отправились в путь, как есть, весом брутто,2
и бросили вызов,
и сразу блеснула белым звериная чистота.
И мы вопросили о вечной любви, о встрече с всевышним, и что же отсюда переходит туда.
И ответили сами: откуда взялось, что мои —
не твои,
с каких это пор повелось, что посох,
который — кладь,
своей же опорою надо звать. (Нетто.)
И чернело, своей потрясая немотой,
и висело в углу мое пальто
н
а
в
е
ч
(н
о)
л
Ь3
ЬХ1Х
Как ты нас ищешь знаками глубин, о, море! Как безжалостно, как жутко ты в лихорадке света!
149


Сесар Вальехо
Вбивая клин за клином,
страница за страницей,
ты бьешься, бьешься в бешеном сезам,1
пока рыдают волны
и, закусив вольфрамовые губы,
переливают ветер
в стремительные строки
и плавники завороженных «эль»...
Доктрина черных крыльев, сотрясенных ознобом плеч затравленного дня.
О, море, вертикальный фолиант с единственной страницей наизнанку.
ьхх
Под небрежные усмешки я ко дну иду, клетчатка, биомасса, что привыкла сладко есть и сладко пить.
Солнышки звенят, не евши? Или кто-нибудь дает им зернышки, как пташкам? Правда, мне об этом не известно ровным счетом ничего.
Камень, будешь изголовьем, наконец-то благотворным. Да возлюбим мы, живые, лишь живых, — а прекраснейшие вещи, мертвые,
150


Трилъсе
потом полюбим. Как мы будем их любить, как сжимать в объятьях крепко. Да возлюбим злобу дня, ведь нам не быть всегда такими. Ведь лагунок временных не обнаружишь среди сущностных могил.
Носилки вздыбились, палками кверху.
День по загривку нас гвоздит вязанкой лестниц, и на ступеньки стопы разрезают горизонт, скользя в вихляющих ничейных сандалетах.
И мы трепещем перед тем, как сделать шаг, — а вдруг нас маятник сшибет, уже просвистевший мимо.
ЬХХ1
Змеится солнце по руке твоей прохладной и замирает в недоверчивых зрачках...
Замри и ты. И люди не узнают, что ты — во мне. Замри и не дыши.
Им не отведать нашего тепла и ужина, согретого единством, в кругу потемок, амазонок плача...
Бегут упряжки, вечер погоняет, и среди них — моя, вполоборота, на роковых поводьях твоих рук.
151


Сесар Вальехо
Притихни же! В неслышном поединке крадутся друг за другом наши пальцы, сближаясь остриями полюсов.
И ты притихни, сумрачное завтра!
Засмейся про себя над этим пылом — над краснопёрым пылом петушиным ревнивой поножовщины ночной под вдовьи слезы синей полусферы!
Развейся, сирота, залей печаль глотком дождя у первой подворотни!..
ьххн
Ты заперт, запер я тебя, салон конический,
неспешный,
хотя, сам знаешь, был тому не рад — теперь в каких руках твои ключи бренчат.
Уже немногие певучие раструбы со стен скололи мы — последнее, что было. Всё поросло травой. Работают крестьяне, холмы ликуют в полный рост.
Немногим больше месяца хватило, чтоб саван выткать, даже и с лихвой.
Салон в четыре входа, но без выхода,1 теперь ты в мороке тоски, и мы с тобой бормочем на всех шести исконных диалектах.
Я не смогу тебя моим заставить быть силком
152


Трилъсе
до никогда; уже мы не проскочим в излюбленный наш лаз с тобой вдвоем.
Девятое тогда июля было. И до звука нечетного любовь сочла, и нежности хватило, чтоб саван выткать, даже и с лихвой.
ьххш
Возликовало «ай». Вся правда в том.
Кто поступает так — неужто не сумеет наприручать прекраснейших пальцеходящих для крысы? Разве нет?
Возликовало «ай» в отместку никому.
Вода — как будто чистая, химически
стерильная подвержена экзосмосу.1 О, всё мое — в астрале. О, наше всё —
у Бога. Но я имею право
пьянеть от зелени, преисполняться и нести
угрозу, быть
резцом и страх внушать нетесаной и неоглядной
глыбе;
во все встревать и хохотать.
Абсурд, ведь только ты и чист.
Абсурд, ведь этот преизбыток только от тебя златой свой источает мед.
153


Сесар Вальехо
ЬХХ1У
Какой же в прошлом году выдался день
прекрасный!
Не знаю, куда и девать этот славный денек.
Строгие матери, дочерей провожая в школу, берут отраженья в осаду, и мы натягиваем лицо, как вялую тетиву. Позже, в свой срок, узнаем, что от этакого бахвальства ржавеет и проламывается висок.
Что за день был в прошлом году, не знаю, куда и девать этот славный денек, висок-то проломлен, и всё такое.
За это нас разлучат,
за это, и чтоб мы не попали в ад.
И отражения отлаженные говорят до сих пор —
разве не слышишь? —
в два темных гурта, поодиночке,
за то, что были детьми, и за то,
что много раз соединялись при жизни,
нас навсегда заарканят, в загон заточат.
Чтобы ты одумалась.
154


Трилъсе
ЬХХУ
Вы мертвы.
Как странно вы мертвы!
Кто угодно сказал бы, что живы.
Но вы вправду мертвы.
Вы не тонете, всплыв за мембраной, за той перепонкой, что качается маятником от зенита к надиру,1 из потемок в потемки, и вибрирует гулким зиянием раны, которая в вас не болит. Повторяю вам: жизнь — отраженье, а вы — отраженное. Смерть.2
Пока волны торопятся мимо, как безнаказан мертвый! Но как только схлестнутся они, грудь о грудь, с берегами, вы вдруг воскресаете, решив, что погибли, и различаете басовую струну — ту, что уже не ваша.
Вы — мертвые, которых не было. Тверди кто угодно, что если и нет вас — когда-то вы были. Но ведь вы — трупы жизни, которой действительно не было — и никогда. Горькая доля — быть не иначе, как мертвым. Сухим листком. Ни дня не зеленевшим. Сиротством из сиротств.
155


Сесар Вальехо
И все-таки не бывают, не могут быть мертвые трупами жизни, которую так и не прожили. Всегда умирают от жизни.3
Вы мертвы.
ЬХХУ1
Иду из тьмы ночной прямо в утро ясное, язык вытягивая самым безмолвным иксам.
Во имя этой чистой величины,
которая так изглядеться сумела, что стала 2 У
Во имя того, что мы были чужими, и ключик не подходил к дощечке.
Во имя ее, безгласной,
без права голоса, — кто-то распорядился
этой ее судьбою что-то решать.
Кипение тел, несмотряниначто,2 вполне пригодных; кипение, доходящее всегда только до 99 пузырьков.
Итоги, скованные от природы, двух дней, которым не соединиться и никогда друг друга не догнать!
156


Трилъсе
ЬХХУП
Как будто для того хлестнуло градом, чтоб горсточку жемчужин добавил я к добытым из-под носа у каждого ненастья.
Не проходить бы этой непогоде.
Или пускай умру ради нее по крайней мере, и пускай хоронят промытого, размытого водою, той самою, что брызнет из огня.
Глубоко ли пронижет этот ливень?
Мне страшно, что пронижет не насквозь, что он не испытает пересохших голосовых срывающихся струн, звучание которых, чтобы достичь гармонии, должно расти всё выше, выше — не снижаясь!
Не ради же паденья с высоты?
Пой, ливень, пой на берегу еще без моряП


ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ



СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ
В ТВЕРДОЙ ПАМЯТИ
Есть, мама, место в мире по имени Париж.1 Он огромен и очень далек, и еще раз огромен.
Мать запахнула на мне пальто не оттого, что дохнуло снегом, но для того, чтоб дохнуло снегом.
Жена отца, любящая меня, спиною к моему рождению встает навстречу моей смерти. Я дважды ее — прощанием и возвратом. И с возвратом ее замыкаю. Поэтому столько в ее глазах, этих судьях моих и уликах, после всего, что совершил, в конце всего, что завершаю.
Мать покаялась мной, прославилась мной? Почему же она другая с моими братьями? Хотя бы с Виктором, старшим из нас2 и таким уже старым, что говорят: «Да он отцу годится в братья»? Потому ли, что я много странствовал? Потому ли, что я больше пережил?
161


Сесар Вальехо
Мать диктует окраску скитальческой повести. Перед моей обратной жизнью, припоминая время двух сердец, когда я бродил в ее теле, она краснеет. И покрывается смертельной желтизной, когда, сладив с душой, говорю: «В эту ночь я был счастлив». Но она грустнеет, став еще грустнее.
— Как же ты постарел!
И слезы оттого, что я так постарел, бороздят желтизну, входя клинком в ущелье моего лица. Она плачет по мне, тоскует по мне. Что ей мое возмужание, если я навсегда ее сын! Почему, видя нас постаревшими, матери плачут, если нашим годам все равно не догнать материнских? О чем они плачут, если дети, чем больше, чем дальше уходят, тем кажутся ближе? Моей матери плачется, потому что я старюсь отдельно и нам не состариться вместе.
Прощаясь, я покидал поверхность ее жизни, а возвратился вглубь. Я возвращался так долго, что теперь я для матери больше мужчина, чем сын. Отсюда сердечность, у которой мы греемся, как у тройного огня.3 И вновь я завожу, пока не смолкну:
— Есть, мама, в мире место по имени Париж. Он огромен и очень далек, и еще раз огромен.
162


Человечьи стихи
Жена отца моего, слушая, ест, и смертный взгляд ее ласкает мои руки.
ЯРОСТЬ ВРЕМЕНИ Все уже умерли.
Умерла донья Антония, шумливая и грубая, которая пекла предместью дешевый хлеб.
Умер священник Сантьяго,1 который любил, чтобы молодежь с ним здоровалась, а он отвечал всем одинаково: «Добрый день, Хосе! Добрый день, Мария!»
Умерла та молодая, белокурая Карлота, оставив после себя трехмесячного сынишку, который тоже вскоре умер, на восьмой день за матерью.
Умерла тетя Альбина, что любила, вышивая на веранде, восхвалять былые времена и нравы Исидоре, честнейшей из женщин, служанке по роду занятий.
Умер одноглазый старик, не помню,
как его звали, но он всегда дремал по утрам на
солнышке, сидя у двери жестянщика, на углу.
163


Сесар Вальехо
Умер Райо, пес, ростом с меня, раненный чьей-то пулей.
Умер Лукас, мой шурин, о котором я вспоминаю, когда идет дождь и мне не о ком больше вспоминать.
Умерла в моем револьвере моя мать, в кулаке моем — сестра моя, брат мой — в моем кровавом нутре, — трое, связанных родством печальней печального, в августе идущих чредою лет.
Умер музыкант Мендес, высокий и вечно пьяный, который часами наигрывал на своем кларнете печальные токкаты,2 и под их однообразную четкость куры нашего квартала засыпали еще задолго до захода солнца.
Умерла моя вечность, и я ее отпеваю.
ПОТЯГИВАЯ МЕДЛЕННО ЛИКЕР
Мы входили, наверное, в славную пору жизни, когда отец уладил все формальности с нашей учебой. Дождливым февральским вечером мама, любящая целительница наших душ, сотворив молитву, приготовила ужин.
164


Человечьи стихи
Отец и мои старшие братья и сестры уже сидели в нижней комнате за столом.
Мама — возле очага. В дверь постучали.
— Стучат в дверь, — сказала мама.
— Стучат в дверь, — сказала моя мама.
— Стучат в дверь, — сказала моя родная мама, своим грудным голосом сообщая всем нам, что кто-то пришел.
— Натива,1 дочка, пойди посмотри, кто там.
Но Мигель,2 не получив материнского разрешения, опередив всех нас, уже побежал взглянуть, кто же пришел.
Ненастье проникло с улицы в дом. Мама вышла, быстро вернулась и, кажется, сказала: никого. В дверном проеме возникло патио.3 Натива заплакала — из-за подобных гостей, из-за пустого патио, из-за материнского шлепка. Нашим кровом были тогда боль и ее привкус во рту.
— Мигелю ведь не разрешили выходить за порог, — сказала Натива, — но он строит из себя невесть кого. Невесть кого.
165


Сесар Вальехо
Правота отца, помощника префекта, — правота взрослого человека, для ребенка безусловная. Отец, наверное, и хотел бы выказать свою родительскую волю попозже. Но все-таки:
— Завтра в школу, — непререкаемым тоном объявил отец, поставив детей перед фактом, что всю неделю они будут среди чужих людей.
— Таковы правила, сама их суть.
И такова жизнь.
Мама, вероятно, всплакнула — как и полагается матери. Есть никому уже не хотелось. Отец зубами крепко сжал хорошо мне знакомую ложечку — и сломалась ложка. Губы моих братьев пронзила и осталась в них горечь восторга.4
Чуть позже из водостока всё того же нашего патио неожиданно выпрыгнула курица — не чужая, но и не наша, черная и тощая.
Ее кудахтанье забилось в моем горле.
Это была старая вдовая курица, мать неродившихся цыплят. Забытая мысль той минуты: курица — вдова своих детей.
Все снесенные ею яйца оказались пустыми.
И вот курица обрела речь.
166


Человечьи стихи
Никто не удивился. И, не удивившись, никто не вздрогнул от слов ее великой материнской любви.
— Где же дети старой курицы?
— Где же цыплята старой курицы?
Бедняжки! Где же они?!
САМЫЙ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
Один сказал:
— Мой самый черный день на Марне1 был, когда меня навылет в грудь пулей ранило.
Другой сказал:
— Мой самый черный день в Иокогаме2 встретил я; волною всех смыло с берега землетрясенье; я спасся чудом.
Еще один сказал:
— Мой самый черный день бывает, если я днем засыпаю.
Другой сказал:
— Мой самый черный день — то день, когда я был совсем один.
167


Сесар Вальехо
Другой сказал:
— Мой самый черный день был день, когда попал в тюрьму я в Перу.3
Другой сказал:
— Мой самый черный день — то день, когда я понял вдруг отца.
А тот, кто дольше всех молчал, сказал:
— Мой самый черный день еще не минул.
•к •к •к
Содрогнулись окна, просветлив метафизику мира. Брызнули стекла. Больного вывернуло стоном, наполовину из горла, бессловесного, лишнего, и целиком — с изнанки.
Идет ураган. Каштаны в саду Тюильри1 валит ветер, достигший ста метров в секунду. Рушатся шпили старинных кварталов, раскалываясь, калеча.
Из каких же пределов — я спрашиваю, слыша оба океанских побережья,2 — откуда движется он, этот ураган, такой чуткий к доверию, такой честный в оплате, прямо к больничным окнам? О, несгибаемые параллели, которые вибрируют меж ураганом и этой скорбной прямотой кашля
168


Человечьи стихи
и кала! О, несгибаемые параллели, которые выхватывают смерть из недр больницы и будят, так не вовремя, тайные клетки в покойниках!
Что понял бы в себе этот больной, который спит напротив, если бы вник в ураган? Бедняга застыл навзничь, на гребне морфия, на дне сознания. Таблеткой больше, таблеткой меньше — и он навзничь отправится в землю, с распоротым животом, глухой к урагану, глухой к распоротому животу, над которым долго и привычно перекликаются врачи, ломая голову, чтобы в конце произнести простое человеческое слово.
У влажных, тающих, беспомощных висков больного смыкается семья. Нет у них больше крова, кроме как здесь, над тумбочкой, где скучно дежурят вакантные туфли больного, кресты про запас и таблетки снотворного. Пространство у столика поделено, как наследство. Женщина придерживает чашку, которая чуть не упала.
Не знаю, кто она — та, что целует его, а исцелить поцелуем не может, глядит на него, а исцелить его взглядом не может, говорит с ним, а исцелить его словом не может. Это мать? И не может его исцелить? Любимая? И не может его исцелить? Сестра? И не может его
169


Сесар Вальехо
исцелить? Просто женщина? И не может его исцелить? Ведь она же целовала его, глядела на него, с ним говорила, даже укрыла потеплее одеялом и — страшно повторить! — не исцелила.
Больной косится на свои вакантные туфли. Пропахшие потом. Покрытые пылью. Смерть ложится у самой постели, погружается в сонные воды и спит. И тогда одинокие ноги больного, без лишних проволочек, угловато вывинчиваются и уходят, маяча влюбленной парой, всё дальше от сердца.
Час за часом хирург выстукивает пациентов. Как только пальцы его перестают работать и плясать, он их пускает наугад, едва касаясь кожи, и тогда его умные веки дрожат от неразумного, от человечьего бессилия любви. Я увидал, как умирают именно от этого — раздерганной любви хирурга, долгих диагнозов, дотошных доз, придирчивых анализов мочи. Внезапно койку огораживает ширма — неотвратимая и горестная, черная доска для школьных чисел, великого монизма тусклых тысяч.3 Вокруг ушедшего снуют врачи и санитары. Шагают так, оглядывая остальных, как будто можно умереть от пневмонии, от аппендицита и нельзя умереть, сторонясь человечьих шагов.
ПО


Человечьи стихи
Служа делу веры, облетает палату довольная муха. В час обхода хирургов ее жужжание, наверно, отпускает нам грехи, но вскоре, ширясь, вытесняет воздух, чтоб вестником перемены встречать обреченных. Иные это слышат и сквозь боль, и потому от них самих зависит, как именно впадать в ночной кошмар.
Долгой ли была анестезия, которой жаждут люди? Богословие, богознание! Да оживи я на таких условиях, обезболенный полностью, всей оголенностью нервов опрокинутый внутрь!
Ах, доктора кабинетов, люди сущности, братья основ! Верните мне меня, с моей саркомой совести, с моими струпьями саднящих нервов, и будь что будет — умирать так умирать! Бросьте меня больным, если угодно, но пробужденным — и с целым миром, пусть и враждебным, в моей застойной температуре!
В мире отличного здоровья можно смеяться над перспективой, в которой мучусь, но здесь, когда карты сданы, — смех иной, по контрасту.
В жилище боли стон синкопирован4 великим музыкантом, он сокрушает горловой неповторимостью и дразнит нас неотразимой, непосильно близкой истиной, но, дав обещанное, леденит пугающей растерянностью.
171


Сесар Вальехо
В жилище боли стон размыкает крайние границы. Этому стону не напомнить беспамятного стона счастья, когда любовь и тело — миг соколиной воли, и по возврате есть разлад, достаточный для диалога.
Но где она, другая сторона этого стона боли, когда он покидает человека? В жилище боли стоны настолько глухи и так невыразимы, настолько полны, и такой полнотой, что мало над ними плакать и было бы слишком смеяться.
В термометре забунтовала кровь.
Не сладко умирать, сеньор, если в жизни нет ничего, а в смерти бывает лишь то, чего не было в жизни.
Не сладко умирать, сеньор, если в жизни нет ничего, а в смерти будет лишь то, чего не было в жизни.
Не сладко умирать, сеньор, если в жизни нет ничего, а в смерти возможно лишь то, что могло быть и не было жизнью.
172


Человечьи стихи
ГОВОРЮ О НАДЕЖДЕ
Я страдаю от боли не как Сесар Вальехо. Сегодня мне больно не как поэту, не как человеку, не как просто живому существу. Я страдаю от боли не как католик, мусульманин либо атеист. Сегодня я просто страдаю. Если бы я не назывался Сесаром Вальехо, я бы так же страдал от боли. Если бы не был поэтом, я бы так же страдал. Если бы не был я человеком либо просто живым существом — я бы так же страдал. Будь я католиком, атеистом или же мусульманином — я бы так же страдал. Я страдаю сегодня всей глубью земной. Сегодня я просто страдаю.
Мне сегодня больно необъяснимо. Моя боль столь глубока, что уже не знает причины и не нуждается в ней. Что могло бы явиться причиной? Где отыскать то важнейшее, что уже перестало быть причиной? Ничто — вот причина; ничто перестало быть причиной.1 Эта боль родилась сама по себе? Моя боль — от ветра северного и от ветра южного, она подобна тем яйцам бесполым, которые могут появиться от ветра у редких птиц. Если бы умерла невеста моя — боль моя была бы такой же. Если бы голову мне отрубили — боль моя была бы такой же. Если бы жизнь моя по иному сложилась — боль моя была бы такой же.
173


Сесар Вальехо
Я страдаю сегодня всей глубью земной. Сегодня я просто страдаю.
Я смотрю на страданья голодного и вижу: голод его не похож на мое страданье; если бы я от голода умер, то из моей могилы проросла хотя бы одна травинка. А страданья влюбленного? Что его кровь человечья по сравненью с моей — без конца и начала?!
Раньше я верил, что во вселенной всё существующее — неизбежно — родители либо дети. Но моя боль сейчас — не мать и не дочь. Нет у нее спины, чтобы улечься ночью, а грудь слишком огромна, чтобы встретить рассвет; и если унести ее во тьму, она не родит света, а если вынести на свет — не отбросит тени. Сегодня я страдаю — что бы со мной ни случилось. Сегодня я просто страдаю.
ОБРЕТЕНИЕ ЖИЗНИ
Сеньоры! Сегодня я впервые сознаю, что существует жизнь. Сеньоры! Молю, оставьте меня хоть на миг одного, чтоб я проникся этим чудесным, безотчетным, сиюминутным чувством жизни, которое вошло в меня впервые и радует до слёз.
174


Человечьи стихи
Истоки радости в черновиках сознания.
Я рад, потому что присутствия жизни я прежде не чувствовал. Ни разу не чувствовал. Солгал бы сказавший, что это не так. Солгал бы, причинив такую боль, что я стал бы несчастным.
Моя радость идет от веры, что жизнь открывают порознь, и никому не убить этой веры. У того, кто решится, отсохнет язык и рассыплются кости — и не придется ли обзавестись чужими, чтоб устоять под моим взглядом!
Никогда еще не было жизни. Никогда еще не двигались люди. Никогда еще не было улиц и зданий, воздуха и горизонта. Приди сейчас мой друг Перье, мне пришлось бы признаться, что мы незнакомы и должны начинать сначала.
Да когда б это я познакомился с моим другом Перье? Мы впервые встречаемся.
Мне придется просить его выйти и войти, и увидеть меня как чужого — короче, впервые.
Сейчас я никого и ничего не узнаю.
Я озираюсь в незнакомом мире, где всё приобрело рельефность Рождества, рассветность поклонения волхвов. Нет, нет, сеньор.
Не заговаривайте с этим господином. Он вас не знает и удивится неоправданной болтливости. Не опускайте каблука на этот камешек: а вдруг это не камешек, — и вы шагнете в пустоту.
175


Сесар Вальехо
Ступайте с опаской — ведь мы в совершенно неведомом мире.
Как мало я жил!1 Я рожден так недавно, что нечем измерить мой возраст. Не рожден ли я только что? Жил ли вообще? Сеньоры, я так мал, что в меня не вмещается день.2
Никогда еще не оглушал меня грохот машин со щебенкой для стройки на бульваре Осман.3 Никогда еще не говорил я вдогонку весне: «Умереть бы иначе...» Никогда еще не ослепляли меня золотые от солнца купола Сакре-Кёр.4 Никогда еще не приближался ребенок и в меня не вперялся ртом.
Никогда еще не замечал я, что есть эта дверь, и еще одна дверь, и ответное пенье пространства.
Оставьте меня! Я живу полнотой моей смерти.
ПОВЕРКА ПРАХА
Властный голос воззвал:
— Пусть он разом покажет ладони! — Невозможно...
— Пусть шаги сосчитают, что сделал он,
плача!1 —
Невозможно...
176


Человечьи стихи
— Пусть он мысли одной не изменит за время,
пока ноль остается нолем! —
Невозможно...
— Пусть он совершит безрассудство! — Невозможно...
— Пусть меж ним и ему подобным встанут
толпы таких же, как он! —
Невозможно...
— Пусть его с ним самим же сравнят! — Невозможно...
— Пусть по имени назван он будет! — Невозможно...2
•к •к •к
Эта женщина так спокойна, ее груди... в сравнении с ними даже язык коровы покажется воспаленной молочной железой. Этот мужчина, сдержанный и суровый, с профилем гения, он занят своим плотницким инвентарем.
Этот малыш рядом с мужчиной...
Необычное воплощение супружеских прав.
О, эта речь мужчины, без наречий и прилагательных; женщина вносит в нее
177


Сесар Вальехо
собственное склонение в своем единственном — женском — падеже, среди разноголосицы Сикстинской капеллы. Подол ее одеяния — материнский покров, к нему тянутся руки малыша. Он играет складками ткани, а глаза матери становятся большими, как при исповеди, когда объявляют наказание за грехи.
До чего же они хороши: Отец и Сын, и Дух Святой! При всех своих регалиях и знаках отличия.
•к •к •к
— Уже никто не живет в доме, — ты говоришь мне, — все ушли. Гостиная, спальня, двор — обезлюдели. Никто не остался, ибо все ушли.
Я отвечаю: Когда кто-нибудь уходит, кто-нибудь остается. Место, где прошел человек, уже не одиноко. Только то место одиноко, человеческим одиночеством одиноко, где не прошел никто из людей. Новые дома более мертвы, чем старые, ибо в них ощутимо присутствие камня или железобетона, но — не человека. Дом начинает жить не тогда, когда он построен, а когда его заселяют. Дом жив людьми — так же, как и могила. В этом их нерушимое сходство. Только дом насыщается человеческой жизнью, а могила — человеческой
178


Человечьи стихи
смертью. Поэтому дом растет ввысь, а могила — вглубь.
Да, действительно, все ушли из дома, но истинно:
все остались в нем. И остались —
нет, не воспоминания о людях, но они сами.
Они не только остаются в доме, они продолжают жить вместе с ним. Поступки и деяния покидают дом — стремительно или неспешно, гордо или ползком. Но в доме остается тот, без кого немыслимо было бы то либо иное событие. Шаги покидают дом, и поцелуи, и прощания, и преступления. Но в доме продолжают жить ступни и губы, и глаза, и сердце. «Нет» и «да», зло и добро исчезают. Но остается в доме тот, кто в нем был.
•к -к -к
Есть инвалид, но не войны, а мира, не рукопашных, а рукопожатий. Он лишился лица не в ненависти, а в нежности. Лишился в обыденности, не в катастрофе. В естественном ходе вещей, а не в людском разладе.
У полковника Пикко, президента «Les gueules cassées»,*1 рот съеден порохом 14-го года.
У моего калеки лицо съел ветер, незапамятный и вечный.
* «Битые рожи» (фр.).
179


Сесар Вальехо
Умершее лицо над живым торсом. Окоченелое лицо, пригвожденное к теплому телу.
Это лицо обернулось изнанкою черепа, стало черепом черепа. Однажды я видел, как от меня отвернулось дерево, и еще раз однажды от меня отвернулась дорога. Деревья лишь там отворачиваются, где никто никогда не рождался и не умирал. Дорога лишь там отворачивается, где были одни только смерти и ни одного рождения. Инвалид мира и нежности, объятий и обыденности, с мертвым лицом на живом теле, рожден в тени такого дерева, и жизнь его идет той самой дорогой.
Раз умерло лицо, душевный мир и вся животная энергия калеки, чтобы изъявить себя вовне, стекаются в его заросший череп, в его грудную клетку и конечности.
Волны внутренней жизни высвобождаются, отхлынув от лица, — и дыхание, зрение, слух, обоняние, речь, излучение всей его человеческой натуры осуществляются грудью, плечами, локтями, коленями, ребрами и волосами, и пятками.
Увечный лицом, заслоненный лицом, заклепанный лицом, тем не менее человек этот цел и не знает изъянов. Безглазый, он видит и плачет. Безносый, он дышит и чувствует запах. Безухий, он слышит. Безгубый, беседует и улыбается. Безлобый, думает и погружается
180


Человечьи стихи
в себя. Беззубый, алчет и поддерживает жизнь. Христу встречался искалеченный наружу, который не слышал, имея уши, и не видел, имея очи.2 Я знаю искалеченного внутрь, который смотрит, не видя, и слышит, не слушая.
•к -к -к
Что-то роднит тебя с тем, кто уходит, и это всеобщее право возврата — от него твои самые трудные горести.
Что-то разводит с теми, кто рядом, и это всеобщее иго ухода — от него твои самые скудные радости.
Эта речь адресована личности в обществе, равно как и обществу в личности, и тому, кто, застряв между ними, марширует под хруст рубежей или просто шагает на месте по краю земли.
Что-то крайне инертное, неумолимо инертное встает между грабителем и жертвой.
И то же справедливо по отношению к хирургу и больному. Жуткий солнечный серп осеняет и тех, и других. Потому что у краденой вещи — своя, посторонняя значимость, и в отторгнутом органе — собственный, жалостный жир.
181


Сесар Вальехо
Что на земле отчаянней, чем неспособность доброго быть злым или счастливого — злосчастным?
Уйти! Остаться! Порвать! Вернуться!1 Вся социальная механика вмещается всего в четыре слова.
24 ноября 1937 года
•к •к •к
Проходит желание, хотя плоть и крепка еще. Жизнь вдруг обрывается, став инвалидом. Моя собственная кровь пульсирует в женских чертах, и сам город придвигается, чтобы увидеть, что здесь случилось.
— Что здесь происходит? С этим сыном мужчины? — вопрошает город, а в зале Лувра1 ребенок плачет от страха при виде другого ребенка на картине.
— Что здесь происходит? С этим сыном женщины? — вопрошает город, а на руке у статуи эпохи Людовиков2 вдруг пробивается зеленый росток, прямо из ладони.3
Проходит желание, на высоте воздетой руки. И я прячусь за самого себя, и караулю: где пройду — тихо здесь внизу или грабительски там наверху.
182


Человечьи стихи
•к •к •к
Четыре сознания
одновременно смешиваются в моем одном! Если б вы могли видеть, как это смешение сейчас едва умещается в моем сознании!
Это сокрушает! Под одним сводом могут очень хорошо
устроиться вторые, внешние или внутренние, своды, но не четвертые; или лучше сказать...
Да, самое большее, все-таки вторые.
Я не могу себе это представить. Это сокрушает. Вы сами, кого я подвожу к понятию этих четырех одновременных сознаний, смешавшихся в одном, вы едва ли понимаете мое четвероногое явление.
А я? Я говорю с ним (в этом я уверен)!1
к к к
Между болью и наслаждением — три создания, три ипостаси души: одна обернулась лицом к стене, вторая сгорбилась от печали, третья идет на цыпочках, чтоб никого
не потревожить.
Между мной и тобой — только вторая.
183


Сесар Вальехо
Небосвод опирается на мой лоб,
словно ища поддержки простому соображению,
что пространство — одна из главных истин;
но ежели счастье — тоже часть пространства,
которое слетает с моих губ,
кто мне восполнит отсутствие слова?
Вот оно, мгновение вечности, —
эта встреча, опутанная траурной нитью;
но временному прощанию
сопутствует неизменное —
ты, ипостась души,
мое слово.
•к -к -к
В тот момент, когда теннисист мощно
выстреливает
свой снаряд, он прост и невинен, словно
животное;
в тот момент,
когда философу вдруг открывается новая истина, он — совсем как зверь.
Анатоль Франс утверждал,
что религиозное чувство —
это функция некоего органа человеческого тела,
который нам пока неизвестен,1 и можно
сказать, что именно
в тот момент, когда этот орган
184


Человечьи стихи
полностью подключен,
верующий настолько лишен греховности,
что он — прост как растение.
О, душа! О, мысль! О, Маркс!2 О, Фейербах!3
А Я СМЕЮСЬ
Камешек, всего один и самый малый из всех, господствует
над злосчастным фараоновым песчаным полем.
Воздух обретает напряжение памяти и страсти и замирает под солнцем: жаждет горла этих пирамид.
Жажда. Тоска по воде у кочующих племен,
капля
за
каплей,
вековая — в минуту.
Их три — параллельные тройки, со стародавней бородой, они на марше 3 3 З1
Это время — реклама квартала сапожников,
это время, что бредет босиком
от смерти к смерти.
185


Сесар Вальехо
•к -к -к
Здесь я здороваюсь, здесь я смиряюсь, здесь я
живу —
шагами на поверхности, ступнями в бездне.1 Так становлюсь человеком и так я прощаюсь, с каждым часом моим удлиняя вечность.2
Что еще?
Вот, например, из политики:
слово мое с восторгом предает мои губы.
А вот из экономики:
стоит повернуться спиной к Востоку —
и достоинство смерти осеняет мои путешествия.
Будучи таким правильным — уррра! —
я приветствую незнакомого солдата,
или строчку, написанную тайными чернилами,
или ящерку, что не знает
ни прожитой жизни, ни грядущей кончины,
подобно тому, кто не в ладах со своим бытием.
Время похоже на сороконожку, ощущающую
страх времени.  **
(А читатели могут назвать эти стихи, как им заблагорассудится.)
186


Человечьи стихи
ИЗ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
Уведомляя заранее: сие
не для турагентств,
я говорю от сердца к сердцу матери
единосущей.1
Даже Парижу ныне я стану сыном. Имеющий
уши да слышит;2
я истинно говорю:3 Человек, ты —
ПОЛНОЦЕННЫЙ СЫН,
ибо ты в человечьем обличье подобен себе и достаточно злобы в тебе, чтобы стал ты отцом. Надгробие моей матери с места сошло
и вошло прямо в сердце мое, меня подымая, — так стремительно мыслью я воспарил к скорби
умерших,
что услышала мать меня, молчащая в вышине.
Ныне я — вдвойне я, тело мое согласовано и числом, и родом, ожил глагол во плоти среди нас, ожил глагол во плоти, морем омытый, на высшей ступени свершения.


ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
ВЫСОТА И НИЧТОЖНОСТЬ
Кто не может купить приличной одежды?
Кто не завтракает, не ездит в трамваях, живет со своей сигаретой и карманной болью
надолго?
Я — тот, кто родился, и только!
Я — тот, кто родился, и только!
Кто письма — так как некому — не напишет? Кто, рыдая беззвучно, умирая привычно, о важнейшем — ни словом, ни даже намеком?
Я — тот, кто родился таким одиноким!
Я — тот, кто родился таким одиноким!
Кто не был назван Карлосом или как-то иначе? Кто не скажет котенку: котенок котенок?
Горе мне, я родился таким одиноким, и только! Горе мне, я родился таким одиноким, и только!
188


Человечьи стихи
СТРАДА
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено.
Завершено!
9 ноября 1937 года
и
снова
—
жизнь!
и
снова
—
смерть
и
снова
—
всё!
и
снова
—
ноль!
и
снова
—
мир!
и
снова
—
пыль!
и
снова
—
Бог!
и
снова
—
прах!
и
снова
—
свет!
и
снова
—
чад!
и
снова
—
плач!
и
снова
—
смех!
•к "к "к
Мужчина любуется женщиной, следит за ней неотрывно, за пышностью дьявольских очертаний,
189


Сесар Вальехо
любуется ее руками, покойными курганами персей, мановением ее плеч.
Снова себя вопрошаю, — меня вразуми безмерное, белоснежное, страстное ребро Адама:1 Этот мужчина
разве, мужая, не ведал отца своего?
Именно женщина эта
открыла ребенку прелесть его гениталий?
Снова вижу ребенком себя,
ребенок ретивый, рьяная сороконожка,
вижу то, что ей незаметно,
то, что обоим знакомо,
дрожь и вихляние тела, складки одежды:
она — целый мир без границ,
он — никнущий клевер мясистый.
Выплюнул вскрик, долгий, протяжный, как жизнь, дрожь не смерил, дрожь истинного благоговения:
Буде славно вечное счастье, запоздалое, силой Отца,
Сына и Матери!
Замкнутый круг семьи, где давно уже нет ни души!
Буде славна оглушительная тишина, черное
безголосье,
где рождается песня песней!2
190


Человечьи стихи
Буде славен ствол, что ваяет искусного плотника! Буде славна дивная впадина, что направляет стремительный бег!
Буде славен остов — соединение двух тел!
2 ноября 1937 года
ВЕСНА-ТУБЕРОЗА1
На этот раз, неброская, с подчеркнутым
изяществом
едва косясь на мой павлиний хвост,
весна внимает моей невразумительной походке,
вторя ей
с кинжальной точностью кривого клюва грифа.
Я потерял ее из виду в сплетениях
бессмысленных растрат, я утерял ее в клубках-шарах рукоплесканий; поставлены и градусник, и цель, предел
положен
ничтожеству, грядущий день контузит мое
второе я,
и, наконец, дождался стрекота бегущего сверчка, а после проводил его, когтистый и больной.
Обычно, с вселенской бесконечностью звезды, оборотившаяся белой вороной иль черной курицей,
191


Сесар Вальехо
разбойница-весна меня сшивает уличной толпой
и пеленает в рубище уныния и малодушья, и в мой интерес к Советам, и в шляпу.2
Обычно полными глотками поит лавровою
отравой
символов, сигар, миров и плоти, смачные глотки победоносно отдаются лаем в пылающих тестикулах моих;3 всепоглощающая нежность сочится, изливается
потоком
из меня на камни мостовой и страждет только
вздоха...
Цветы и завязь стиля, сильные, среди болот гордыни найденные розой,
опьяненной сладкоголосьем... Дрожь, судорога, удар ногой, потом еще, слабее, страстный глоток любви... Поют... Исходят
потом...
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Заговорить дрова? Заткнуть дровами пламя? Стереть с лица земли и саму землю, забыть
окаменелость?
Размышлять
моими локонами, переплетениями фасций?1
192


Человечьи стихи
(Ответь, возлюбленный Эрменегильдо,2
стремительный и страстный; задай вопрос, медлительный Луис!3)
Вверх, вниз, в заоблачные дали!
Древесина — незыблемое царство волокна!
О, Исабель4 — всеускользающий за далью
горизонт!
Подальше, Атанасио-хитрецы!3 Всё! Хватит!
На ощупь, при свете дня, густо начищу ваксой
носки,
рискуя, в покое великой опасности, наперекор собственным искрящимся звездам, в медовой
патоке идей,
тела, в патоке — в море слёз.
Задавай же вопросы, Луис; отвечай,
Эрменегильдо!
Вверх, вниз, в сторону, вдаль!
О, Исабель — пламя, свидетельство мертвецов! Горизонт, Атанасио, всё и ничто!
Мёд мёда, слёзы, рыдания, пот!
Царство, владение древесины,
режь наискосок, по линии двугорбого верблюда,
режь волокно моих сплетенных фасций!
6 октября 1937 года
193


Сесар Вальехо
ШЛЯПА, ПАЛЬТО, ПЕРЧАТКИ
В кафе неподалеку, напротив Comedie,1 в углу, где всё знакомо, заведомо и старо, ждут табурет и столик — испытанная пара.
И пыль встает навстречу, лишь только подойди.
Резиновые губы, дешевая сигара, и с каждою затяжкой мутится впереди раздвоенная дымом грудная клетка бара и ржавчина печали в задымленной груди.
А надо, чтобы осень из осени кустилась, и надо, чтобы осень из завязей сгустилась, из желваков морщины, из полугодий тучи.
И чтоб безумьем пахло, пока внушаешь боли, как резвы черепахи, как заморозки жгучи, как ясно почему, как коротко доколе.
* * *
В день, когда я вернусь, этот камень безликий каблуком моим станет над комьями глины, из тугих и смертельных сетей повилики1 поднимая трагически древко маслины.
В день, когда я вернусь по пути круговому беззащитно-доверчивым шагом калеки,
194


Человечьи стихи
в этом плаванье вечном из омута в омут я пойму, как живуче добро в человеке.
В день когда я вернусь и животным усталым поведут меня судьи, как зверя в зверинец, — вырастая и властвуя каждым суставом, станет первым из пальцев наш честный мизинец.
АНГЕЛЬСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ
Склонившийся, как пальма, славянин,1 спокойный, бесконечный англичанин, германец — к солнцу вечно только боком, увертливый француз, туманный швед, весь в преувеличеньях итальянец, испанец с чистотой страстей звериных и небо, ветрами пригвожденное к земле, да поцелуй предела на плечах...
Лишь ты являешь миру, большевик, — дыша всей грудью, глубоко, взахлеб, — свои ошеломляющие планы, свой облик человека и отца, свой мощный пыл влюбленного и душу,
столь перпендикулярную моей, тепло твоей руки по телефону, неутомимость, праведника локти, нетронутый твой паспорт и улыбку.
195


Сесар Вальехо
Трудясь во имя человека, ты — пока в пустом бездействии мы вязнем — творишь, ломаешь, строишь, убиваешь; по протяженности твоих смертей, по широте целебнейших объятий я вижу: ты со вкусом ешь и пьешь, в твоих глаголах прорастают травы.2
А потому я жаждал бы иметь
твой убежденный жар в броне холодной,3
твой взгляд, нас проникающий насквозь,
твои индустриальные шаги,
шаги иной, не нашей, новой жизни.
И я привет тебе шлю, большевик!
Стремясь схватить за горло эту слабость, — одно из жутких испарений жизни, — природный сын добра и зла, живущий часто суетою слов, приветствую тебя — затем, что ты лишь понять умеешь, в ком я каждый день опаздываю, в ком я промолчал, в ком был я слеп.
ПОСЛАНИЕ ПРОХОЖИМ
В мой кроличий денек, в мою слоновью ночь я на досуге заново вступаю.
196


Человечьи стихи
И — про себя — твержу:
вот моя масса, без шлифовки, без лимита,
а вот мой славный вес; ведь он упал бы ниц,
чтобы использовать меня для птицы;
а вот моя рука,
которая сама не захотела быть крылом, вот моя Библия, а вот мои тревожные друзья.
Предстанет мрачный остров континентом, мои останки попирает капитолий,1 и копьями скрещенными проходу не дает мне ассамблея.
Зато когда я стал бы умирать (но только не по времени — по жизни), когда мои два чемодана двумя и вправду станут, вот так преобразится мой желудок, в нем
лампу — вдребезги,
вот так — та голова, которая в моих шагах загладила вину шарообразной формы, а вот — те черви, их сердце приняло
за единицы,
а вот — мое общительное тело, о нем вовсю печется одинокая душа; вот так преобразится мой пупок, в котором я вшей казню, близких мне по крови.
А между тем сквозь шок и корчи моя узда в себя приходит,
197


Сесар Вальехо
дрожа, как я дрожу от львиной речи прямизны; и пусть я жизнь провел в кирпичном
двоевластье,
я улыбаюсь наконец и тоже прихожу в себя.
•к -к -к
Забойщики покинули забой, расправив кости завтрашних развалин, подперли жизни грохотом смертей и, до отметки выработав мозг, закупорили голосами каверну заглубляющейся штольни.1
Ты посмотри на этот едкий прах!
Послушай окись этого величья!
Все эти клинья ртов, и наковальни ртов,
и механизмы ртов!
(Само великолепье!)
Порядок их могил, хор перебранок, пластика подначек, их толпы у подножия горючих катастроф, — ценители желтушных суховеев, печальники
печалей,
подмастерья
иссякших руд и ссохшихся бескровных
минералов.
198


Человечьи стихи
С рабочими буграми черепов, обутые в ботинки из вискачи,2 обутые в дороги без исхода, с зияющими ранами глазниц, — создатели глубин, они-то знают, смотря на небо вперемешку с клетью, что значит опускаться, глядя вверх, что значит подниматься, глядя вниз.
Хвала извечным играм их природы, бессонным мускулам, мужицким слюням! Кинжал и рог — каленым их ресницам!
Да брызжут их соленые наречья мхом, жабой
и травой!
Железный плюш — их свадебным постелям! Хвала их женам, женщинам до пят!
Да будут счастливы все их родные!
Какая это невидаль, когда, расправив кости завтрашних развалин и до отметки выработав мозг, забойщики вскрывают голосами каверну заглубляющейся штольни!
Да славится их желтая природа, их чудо-фонари,
их кубы, ромбы, пластика увечных, шесть нервных окончаний их глазищ, их сыновья, играющие в церкви, и тихие, как дети, их отцы!
Да здравствуют создатели глубин!..
(Само великолепье!)
199


Сесар Вальехо
•к •к •к
Нес воскресенье на ушах мой ослик, мой перуанский ослик в Перу.
(Простите грусть.)
Но бьет одиннадцать уже в моем сознанье, сознанье глаза, вогнанного в грудь, сознанье стада, вогнанного в грудь, сознанье зверства, вогнанного в грудь.
Холмы земли моей, такие же, как эти, обильные ослами, детьми ослов,
теперь уже отцами,
вы воскрешаете разубранный в поверья холмистый горизонт моих печалей.
Вольтер,1 спиной, запахивая плащ, разглядывает цоколь постамента, но солнце, пронизав, моим оскалом пугает толпы каменных особ.
И снится мне тогда темно-зеленый покинутый утес,2 мои семнадцать, полноголосый камень позабытый, и под иглой руки звучат года, в Европе дождь и солнце, я кашляю, и что ж
это за жизнь,
что за столетья будней, знакомые до боли
в волосах,
что за микробий мир, да и вот этот патриотически причесанный озноб!
200


Человечьи стихи
ЗЕМНОЕ И МАГНЕТИЧЕСКОЕ
Простая, перуанская механика цветастых гор!
Земля — теория и практика!
Морщины глубоких размышлений; вот,
например: скала и трещина! Поля картофеля, люцерны, ячменные поля —
какая красота!
Возделыванье пахотных земель всё расставляет
по своим местам,
свивает ветер и мычание коров воедино, соединяет воды с первородной тишиной!
Расчетверенные початки кукурузы, что
от рождения разделены между собой, я слышу вас ступнями, слышу, как отдаляетесь
вы от меня,
слышу, как скручивается в судорогах земля и содрогается согласно механике небес!
О, резкая молекула! Отточенный, изящный атом!
О, человеческое поле!
О, солнечное и плодородное отсутствие морских
просторов,
безбрежно океанское ощущение всего!
О, климат, разлитый в чистом злате, умный
и сметливый!
О, мудрые поля предгорий с собственною верой, поля цыплячьего оттенка!
201


Сесар Вальехо
Толстокожей прозой раскинулись,
когда бредешь по ним, и нежными стихами, когда задержишь бег! Степные грызуны степенно вглядываются
в даль, подобно судьям! О, вьючные патриотичные ослы моей судьбы и
жизни!
Викуньи, национальные наследницы
по нисходящей от обезьяны! О, свет, который тает в полумраке, едва
от зеркала на шаг отступишь, о, свет, который есть и точка, и линия, и пыль, и оттого, согласно приговору, карабкается вверх, по мысли, и вползает в мой скелет!
Так пожинай же урожай эпох
разорванно-бесформенного мяса, столбов фонарных, свисающих с висков, — от них исходит, изливается блестящее свеченье! О, ангелы вертепа,
птицы с небрежно сдвинутыми набекрень
гребнями!
Их и морских свинок, тушенных с красным перцем, покупают для жертвоприношений храму!
(А кондоры? И кондоров зажарят мне!)1
Изысканные христианские дрова,
части счастливого ствола и мудрого побега!
В родстве с лишайниками и мхами, пред внешней красотой их преклоняюсь, склоняю
202


Человечьи стихи
голову пред их смиренной ролью в жизни!
Четыре действия, я вас стираю,
чтобы спасти великий дуб и погрузить его
в пучину закона!
Незыблемые склоны!
Сонм безутешных тысячи граней души моей
в слезах!
Вершины гор Перу, о мой Перу,
всемирный Перу, Перу у изголовья и подножья мира; с тобою
слит я воедино!
Рассветная звезда едва благоухает, я ощущаю
легкий аромат
чуть тлеющих листочков коки в моем мозгу, звезда в зените, откупориваю череп моих десяти
храмов,
одним рывком срывая шляпу.
Рука жнеца — пора опасть и опуститься
на колени!
Ливень в чреве полдня стучит по черепичной крыше там, где головокружительные дали высот терзают землю, а горлица кромсает трель рулады!
Чередованье современных вечеров и грациозных, изысканных ночей античных! Индеец, идущий вслед за человеком и его
предтеча!
Я понимаю дивные напевы обеих флейт, но только кена
с меня сдирает кожуру и шелуху!..
203


Сесар Вальехо
КОМ ЗЕМЛИ
Всемирной горящей свечой, восставшею крайней плотью — пахари в далеке туманном, величавые бородачи, рачительные цари долин.
Они говорят так, словно слова их ищут, рассуждают, приобщаясь к священному ритуалу бутыли;
рассуждают, за деревом встав, говорят о домашних делах, об ущербной луне и общественном благе! (Без меры! Без меры!
Без меры!)
Соединение молчаливой мощи и горящих свечей, шаг — деревенский, жест — деревенский, слог — деревенский, и выговор слов — деревенский.
Из их спин прорастает расцветающий плуг, из колен — ступени на небеса, и, потрясая и
потрясая своей нищетой в форме черепа, вздымают семь смертных грехов, свое добродушие и свои стаканы многоцветной печали и крови.
204


Человечьи стихи
У них своя голова, свое тело и ноги, штаны, пять пальцев на каждой руке и посох; перед обедом они снимают рабочие куртки и, умываясь, заскорузлой ладонью ласкают лицо.
И кстати, эти люди
каждый год считают рисковым,
здороваясь, низко кланяются;
у них нет часов, и они не хвастают тем, что им
некогда передохнуть,
и в конце концов говорят: К черту и шлюх,
и Луиса Табоаду,1 и англичан, к черту их всех, к черту их всех, к черту их
всех!
•к •к •к
И все-таки, чем ждать
ухода счастья, ты лучше сам его прерви,
измерь его; ведь не дай бог оно выходит
за пределы твоего
телесного мирка — так выйди за его пределы.
Мне тоже ключ его знаком,
хотя мне сложно иногда определить,
само ли по себе оно идет под свежий ветерок
моих напастей
или, чтоб ублажить меня, в фалангах пальцев
дребезжит.
Уединенным, одиноким, мудрым, его я знаю слишком хорошо.
205


Сесар Вальехо
Да, хрящик уха твоего неотразим, поэтому я о тебе пишу и для тебя:
Не забывай во сне, мой друг,
что ты счастливчик,
что счастье обретает глубину, лишь исчезая,1 но стоит появиться ему вновь, тебя закружит запах рога.
Посвистывая смерти
и нахлобучив шляпу на синяк,
идешь ты, в белое одет, зигзагами выигрываешь
лестничные битвы,
солдат ростков, философ зерен и механик снов. (Зверюшка, ты меня признала?
Посмотри же, кто выше! Ты молчишь?
И смотришь на меня зрачком, а в нем я вижу
возраст
слова, не узнавшего меня.)
Вот так зигзагами к тебе вернется счастье, чтобы познать язык твой и проститься.
Ему не удается задержаться.
Но знай, оно исчезнет еще раньше, зубастая гранитная громада, и лишь тогда тебе доступны станут мои мысли, и лишь тогда поймешь, что тень твоя —
нагая тень моя,
тогда на шкуре собственной перенесешь всю
мою боль.
206


Человечьи стихи
РАЗМЫШЛЯЮТ СТАРЫЕ ОСЛИКИ
Чтобы увидеть его, мне одеться бы музыкантом,
подкупая судьбу, повстречаться с его душой, я бы остался там, неподвижный, я бы
остался мертвым над его мертвым телом.
Я бы мог растянуться на холодке, мог бы зайтись в кашле; я бы увидел, как он зевает и в моих ушах отдается его роковое мускульное усилье.
Так связан я с человеком, с его фотоснимком и — в конце концов почему бы нет? — с приговором ему; с палкой в его крепкой руке и с детьми,
каковые, как он говорил, были его похоронными
свояками.
Поэтому мне одеться бы музыкантом сегодня, повстречаться с его душой, что глядит на тело
мое...
Но никогда не увижу я, как он бреется
у подножия своего рассвета; нет, никогда. Вот беда!
207


Сесар Вальехо
Увидеть его! Зачем?
О, никогда всех никогдашних его никогда!1
•к к к
Сегодня мне хочется жить много меньше, чем
раньше;
но повторю: всегда мне хочется жить.
Едва ли сейчас я ощущаю себя как единое
целое,
и всякое слово ранит мою гортань.
Я ухожу, пальцами сжал подбородок, вот я одет — и сегодня я вновь говорю: Столько жизни — и только жизнь!
Столько лет — и каждый день навсегда!
Отец и мама путь земной уже завершили, но их жизнь продолжается: во взрослых братьях и сестрах моих, и во мне, медлящем уходить.
Как мне хочется жить!
И сегодня, смерть свою возлюбивший, я сижу, как обычно, в кафе и смотрю на густую листву парижских
каштанов,
и говорю:
Не наглядеться в эти глаза и в те, в это лицо
и в то...
208


Человечьи стихи
И я повторяю:
Столько жизни — никогда мой напев
не замрет!
Столько лет — и навсегда, навсегда, навсегда!
Я говорю «рубашка», говорю «всё», «часть», «тоска», говорю «почти» — лишь бы не разрыдаться. Да, я мучился в этой больнице, но всё это
в прошлом, —
и славно, и скверно: зачем надо было обследовать тело мое?
Но всегда мне будет охота жить, это —
животное чувство,
и я говорил, и я повторю:
Столько жизни — и только жизнь! Столько
лет —
и как никогда: навсегда — навсегда навсегда!1
•к •к •к
Верь в зрение, но никогда в зрачок; верь в лестницу, но не в ее ступень; в крыло, не в птицу,1 и верь в себя, в себя и лишь в себя.
И верь во зло содеянное, не в злодея; в стакан, но не в вино;
209


Сесар Вальехо
верь в мертвого, но не в живого, и верь в себя, в себя и лишь в себя.
И верь во многих, а не в одного; верь в русло, никогда в поток; в одежду, но не в тело, и верь в себя, в себя и лишь в себя.
И верь в окно, не в дверь; верь в маму, но не в дату своего рожденья; и верь в судьбу, а не в счастливый случай, и верь в себя, в себя и лишь в себя.
5 октября 1937 года
ДВА ЗАПЫХАВШИХСЯ РЕБЕНКА
Нет. Нет испуга в их лодыжках; нет и легчайшей дрожи на их щеках.
Это жизнь, и не более; крестины и рабство.
Нет. Нет повторения их смеху,
он не выйдет из липкого вечного моллюска,
он не войдет в разутое море,
он мыслит и уходит, и это — конец.
Это жизнь, и не более; только жизнь.
210


Человечьи стихи
Я это знаю, я ощущаю это картезиански,1
автоматически,
сердечно, умирая, и в конце концов, сияюще. Нет ничего
над жестокой бровью скелета;
ничего из того, что дала и взяла кроткая
голубка, и так же кроткий
аристотелевский2 червь земляной;
ничего — ни до, ни после рабства;
ничего морского в океане,
ничего
от спеси одноклеточного.
Только жизнь; да: наипрекраснейшая вещь.
Неполная полнота, абстрактная, счастливая, пылкая, ледяная досягаемость огня; узда глубин, окончание формы.
Но то,
ради чего я родился
и мужал со своими страстями и драмами,
работа моя отвергает,
мои чувства, моя защита — излишни.
Это жизнь, и не более; сценическая основа.
На этом пути
моя душа замирает внутри меня и в невыразимом, беснующемся небе; машина моя засвистела,
211


Сесар Вальехо
печальным утром я проезжаю вечер, я взбадриваю себя и дрожу — холодно мне.
2 ноября 1937 года
•к -к -к
Чуть-чуть побольше выдержки, собрат; гигантской, крохотной, полярной, полной и беспощадной выдержки во всем: на мелких побегушках у побед и в грозном раболепье перед крахом.
Ты как в чаду, а разобраться — нет и в здравомыслии подобной блажи, как мускулистый разум твой, и нет расчетливей ошибок, чем твой опыт.
А говоря яснее,
ты — по сравненью с золотом — стальной, но только хватит бредней и не стоит
такого пыла вкладывать ни в смерть, ни в жизнь из-за одной своей могилы.1
Пора не дуться и не суетиться, приняв отпущенный тебе масштаб, твою реальность рядовой частицы, а с ней — процессии твоих осанн и легендарии твоих анафем.2
212


Человечьи стихи
Ведь ты из стали, всякий подтвердит, и потому не дрогнешь и не станешь валить мой круглый счет на кумовьев, а на ходульных крестников — мои блистательные солеотложенья!
Шагни всего лишь! Сдвинься, развяжи свой мертвый узел, разочтись и кончи, тяни, грызи, руби — неужто мало судьбы, нутра, четырнадцати строк3 насущных, — столько сил и столько прав на веской стороне твоих порывов!
Какая дробь в итоге за тебя!4 Какой похожий гнет тебе опорой!
Какая строгость и какая помощь!
Что проку
в твоей манере без конца страдать, в твоем нетворном судорожном свете; побольше выдержки — она и есть доподлинная бедственная весть.
Так отыщись хоть кто-нибудь живой, скажи мне, что со мною, когда кляну тебя, вовеки твой.
28 ноября 1937 года
213


Сесар Вальехо
•к •к •к
Это
случилось между моими веками; я вздрогнул в своей щелочно раздраженной оболочке, застыл в неустойчивом равновесии,1 у подножья холодного огня,2 которым всё
для меня завершится.
Щелочное скольжение, я говорю,
всё больше сюда — от долек чесночных,
над сладковкусием, всё ближе внутрь, всё больше — привкусом
ржавчины;
ухожу водой, возвращаюсь волной.
Щелочное скольжение —
всё так же и больше — в великом устройстве
небес.
Какие громы и молнии мне метать, коль
я умираю
в своей оболочке? Я отдам пять своих
крохотных косточек листьям священного платана и зрению, всё тому же зрению.
(Говорят, что во вздохах воздвигаются костные созвучия осязания; говорят, что, когда умирают вот так, при
скончании жизни,
умирают вне часа, — рука вцепляется в одинокий ботинок.3)
214


Человечьи стихи
Понимая и это и всё, венчая и это и всё, в голос рыдая,
я заставляю страдать самого себя, выдергиваю в ночи свои ногти;
нет у меня ничего, говорю сам с собой, проверяю свои полугодия и ощупываю себя, чтобы заполнить свой
позвоночник.
23 сентября 1937 года
* * *
Углубляясь в жизнь, углубляясь неспешно в силу быстрой реки, бытие утешает, предлагает присесть, приговаривает к смерти;
завернувшись в тряпки белого света, падает
повсеместно гвоздь,
тяжестью своей вскипевшей падает!
(Публичная брехня — слева от меня, справа — вечно правый, дырявый карман.)1
Всё это в радость, да мне не радостно,
всё длинно — кроме искренности, пусть и моей,
и моей неуверенности!
Как бы там ни было, шагаю вперед, давно подводит нога, хромаю, от слез забыл о глазах (донельзя забавно) и поднимаюсь до своих ступней от своей звезды.2
215


Сесар Вальехо
Тку; пряжу сучу и тку.
Ищу, что идет за мной и что меня прячет
за архиереями, —
то ли по низу моей души, то ли вослед
дыханию.
Такова коза-провозвестница,
весталка, вещавшая страстно и смутно,
пары и чары левой руки;
вчера в воскресенье потерялась моя суббота.
Такова смерть — под стать своему наглому
супругу.3
7 сентября 1937 года
•к •к •к
Просто счастья сегодня хотелось,
быть счастливым, вести себя, как счастливый —
густолиственно,
темпераментно, что ли, распахнуть дверь
из комнаты настежь, как безумец, и заявить в ответ на все расспросы, что я в полном порядке, а прилег
исключительно с целью проверить,
спросят ли,
спросят ли, как мне на самом деле,
заявить, так сказать,
что душа моя способна на большее.
216


Человечьи стихи
Ведь я хотел быть счастливым по сути, работать без этой палки, без этой нашей
терпимости.
У мира и тела разные ощущения, слагаем сослагательные песни, куда-то закатился карандаш, а любимые органы плача всегда при мне.
Правдивый собеседник, сын мой, отец по чести, просто друг и брат, неизмеримый обезьяныш Дарвина,1 я жду от вас моего истинного портрета.
Кто быстрее напишет меня с радостью? Может, с радостью, одетой в саван? Когда?
Прошу прощения, товарищ, беспристрастный наблюдатель, сосед, подай голос — в твоем горле непонятно на чем держащаяся моя надежда...
ДЕВЯТИГЛАВЫЙ ЗВЕРЬ
И, к несчастью, растет
и растет на земле страданье —
пядь за пядью, растет повсюду,
поминутно, по часу в минуту,
и само естество страданья — страданье дважды,
и сама обусловленность пытки — страданье
дважды,
217


Сесар Вальехо
и траве вырастать травою — страданье дважды,
и живому от радостей жизни — больнее вдвое.1
Никогда, человечные люди, никогда еще столько боли не таили сердца, стаканы, буквари, бумажники, бойни!
Никогда так не ранила нежность, горизонт не стягивал туже, никогда огонь так умело не рядился смертельной стужей!2 Да, Министр Охраны Здоровья!
Не бывало здоровье бренней, и по капельке столько мозга не высасывали мигрени!
И не билась, как в окнах муха, и за стенками шкафа — мука, и за стенками сердца — мука, и за стенками нерва — мука!3
Братья люди, растет несчастье!
И растет само без усилий.
Как морщины. Как res* Руссо.4 Как машины, скорей, стосильней.
По каким-то своим законам, от причин бесконечно малых,
* Дело, вещь (лат.).
218


Человечьи стихи
зло растет половодьем боли с омутами в тугих туманах.
Лик земли искажен от боли, и порядок вещей нарушен — и уже вертикальны воды, зримы очи и слышимы уши, и родятся в них девять набатов в час зарницы, и девять сарказмов в час пшеницы, и девять визгов в час рыданий, и девять гимнов в час лишений, и девять свистов и ударов — и нет лишь крика...
Боль охотится, братья люди, — застигает нас полусонных, распинает нас на экранах, колесует нас в патефонах, и снимает с креста в кровати, и, отвесно упав, ложится в наши письма, — и всё это, братья, слишком больно, можно взмолиться...
Ибо следствие боли — каждый, кто родится, растет, умирает, и кто, не родясь, умирает, и кто от рожденья бессмертен, и все те — с каждым часом их больше, — у кого ни жизни, ни смерти.
И как следствие той же боли я в печаль ушел с головою, я до корня волос печален
219


Сесар Вальехо
и до кончика пальца вдвое, лишь увижу распятый колос, только гляну на хлеб чуть теплый, на заплаканный ломтик лука, на кровавые струпья свеклы, и на воду, что так быстротечна, и на землю, где соль — золою, где вино — господь-искуситель, снег бескровен, а солнце — злое! Как могу, человечные братья, как могу я не крикнуть, рыдая, что с меня уже хватит!..5 Хватит стольких болей и стольких далей, хватит нервов, изнанок, стенок, этих крох, этой жажды вечной, — я не в силах, я сыт до отвала!
Что же делать, сеньор Министр?
О, к несчастью, сыны человечьи, сделать, братья, должны мы немало.
3 ноября 1937 года
к к к
Бывают дни, когда я вдруг охвачен безудержным желанием любить, без памяти
любить,
и всю на свете нежность в ее обоих лицах
целовать!
220


Человечьи стихи
Во что бы то ни стало я хочу любить того, кому
я ненавистен,1
кто у ребенка разорвал рисунок,
и ту, что плачет, если ты заплачешь,
кто в гневе молча прикусил губу,
тех, кто шагает, кашляет, потеет
и кто вытряхивает ежедневно себя мне в душу.
И вот я ради этого хочу
той, кого слушаю, погладить нежно пряди,
солдату — волосы поправить, нимб — герою,
а скромному — величие его. Не знавшим слёз я дать хочу платок, а если мне от горя или счастья уж очень станет больно, я начну латать прорехи гениям и детям.
Хочу помочь я доброму стать злее, спешу усесться справа от левши, немому дать ответ и вымыть ноги
хромому, а слепцу помочь уснуть.
Любовь такая личная, моя, и в то же время общая, земная, всемирная,
всегдашняя любовь! Она ко мне приходит из глубин, из чресел общества и до корней волос желаньем полнит целовать певца в нашейный шарф, а грешника из пекла — в его ожоги от сковороды,
221


Сесар Вальехо
глухого — в вечный гул в его мозгу, и Чаплина,2 и Данте,3 что на плечах у них, тех, кто в моей груди былое будит.
Еще хотел бы я, когда стою
у кромки упоительной насилья
или когда вся грудь — сплошное сердце,
помочь улыбке превратиться в смех,
злодею подпустить рассвета в душу,
целить больных,
купить у продавца
и даже — страшно вымолвить! —
помочь убить убийце...
А еще хотел бы я добрым стать с самим собой во всем.
6 ноября 1937 года
ПРОПОВЕДЬ О СМЕРТИ
И в конце концов прийти во владение
смерти, —
она надвигается эскадроном, с приготовленными
скобками,
строфами и ключом, гаммами и диакритикой.1 К чему ассирийский пюпитр? к чему
ристианский амвон,
222


Человечьи стихи
резкий рывок вандаловой мебели,
либо, и того меньше, бегство дактилической
рифмы?2
И это для того, чтобы завтра всё завершилось прообразом фаллического парада, диабетом, белой вакциной, геометрически очерченным лицом, трупом, когда в нужде проповедь и миндаль, в избытке картофель,
и этот текучий спектр, в котором пылает злато, в котором сгорает снежная ценность?
Всё для того, чтобы чересчур умирать?
Для того, чтобы раз умереть, мы должны умирать каждый миг?3 И строфа, которую я пишу?
И деистические скобки,4 которые я вздымаю? И эскадрон, в котором я оказался без каски? И ключ, что отпирает все двери?
И чужая диакритика, и рука,
ноги, моя плоть и мой дух противоречия под
простыней?
Безумие мне, ливень мне, агнца мне, эскадроннейшее благоразумие мне! Пюпитр, да, вся жизнь; амвон, да, вся смерть!
Варварская проповедь: эти мои листки; бегство дактилической рифмы: тупик.
223


Сесар Вальехо
Я стану свою добычу защищать дважды: голосом и гортанью, —
и от судьбы задумчивой, златоносной, рукастой, и от обонянья, с которым проповедую, и от инстинкта неподвижности, с которым
я шагаю,
я буду, пока жизнь жива, чтить самого себя —
пора сказать об этом; мои навозные мухи возгордятся, ибо я — ив центре, и справа тоже, и в равной степени слева.
8 декабря 1937 года
* * *
Прекрасно сознавая, без иллюзий,
как жалок человек, хотя порой сквозь кашель
в груди раскрашенной найти умеет радость,
что все его занятия — слагать
себя из дней, что он угрюмый зверь,
причесанный, скучающий и хмурый...
Отлично сознавая,
что он покорный пасынок труда,
что для начальства подчиненный — эхо,
что диаграмма времени могла б
застыть его медалей диорамой,
что с давних пор, едва открыв глаза,
224


Человечьи стихи
он сразу начинает брать уроки по изученью формулы голодных...
И ясно, без усилий замечая, что если он, задумавшись, стоит, то кажется, что он вот-вот заплачет, что он — субъект, стремящийся
в объективность, — отлично плотничает, дремлет, убивает, потом поет, снимает куртку, ест...
Поняв, что он, по сути, просто скот,
я все же удержаться не могу,
чтобы его печаль в мои виски не била, если он
вдруг обернется...
Исследовав подробно, наконец, его поступков
противоречивость,
его белье и нужник, безнадежность, с которой он, закончив глупый день,
вычеркивает начисто его...
И ясно понимая, что он знает, как я люблю его, как ненавижу1 и как он мне в итоге безразличен...
Исследовав подробно, сквозь очки, его бумаги, метрику, в которой записано, каким он был малюткой...
225


Сесар Вальехо
Знак подаю ему я, он подходит,
и я его в смятенье обнимаю. Взволнованный!.. Взволнованный — и всё...
ГИТАРА
Блаженство боли ядом заливает мою гортань, но жильная струна, деля свое магическое право, свое величье бычье, между квинтой и секстой
и обманчивой октавой,1 обречена их выстрадать
сполна.
Блаженство боли... Что терзает этих? Карбидный зуд затупленных резцов?
А тех — изводит общество? А третьих —
зубная боль?
Как жить, в конце концов, не вызывая ярости в соседях?
Ты, кроткий ближний, дорого мне стоил, дороже, чем гостиница! Пустое — все словари с их прозою в стихах и с их стихами в прозе; словарями не исчерпать твой ястребиный взмах и волчий норов, добрый самарянин!2
226


Человечьи стихи
Блаженство боли!..
Блаженство ждать за столиком надежду, чужая речь воскресного веселья, двойным глотком распитая суббота, двойным плевком растертая неделя.
Ждать долго, в расшнурованных ботинках, ждать вечно, притаившись между строчек, ждать жадно, с одержимостью и болью... Блаженство боли: пальцы мертвеца, вцепившиеся в камень тротуара, и в изголовье камень и гитара, чьи слёзы — дни, и песни — месяца...
28 октября 1937 года
ГОДОВЩИНА
И ты опять четырнадцати лет!
Какие ссуды мглой на перекрестке!
Какие стразы1 в каждом черепке!
Откуда столько ласки так надолго, в поверхности — такая глубина!
В единственном — и столько раз по столько!
Какая неминуемость, какая
бесповоротность и какой обрыв —
тот взмах ресниц меж двух воспоминаний!
227


Сесар Вальехо
Какая бедность и какой кумач!
И столько раз четырнадцать в едином!
Аккордеон заката на углу, и фортепьяно утра на закате; рожок мужанья, барабан с единственною палочкой, гитара без кварты — столько квинт,2 какие бредни на зеленых сходках, какой тигрятник в пачке сигарет!
И ты опять четырнадцати лет!
Так что теперь сказать вам, счастливые пятнадцать всех других? Лишь то, что не понадобится бритва, что по бумагам срок давно прошел, что выше на голову мной рожденный, что никого в моей могиле нет, что я уже неотличим от стона,
который раз — четырнадцати лет!
31 октября 1937 года
к к к
Застывший камнем, праздный,
нечесаный, немытый, —
228


Человечьи стихи
на берегах вечнотекущей Сены.
А из реки — царапиною ветки —
растет самопознанье:
город, что крепче мертвой хватки.
Он смотрит, как течет река,
застывший камнем, изголодавшийся до впалой
головы,
завшивевший безбожно,
а там внутри —
клозетово журчанье,
зажатое безмолвием двух бедер,
а ниже,
еще ниже —
клочок бумаги, спичка, гвоздь...
Да, труженики, это он — тот, кто некогда потел наружно, теперь потеющий внутри себя кровавой жижей. Создатель пушек, знающий не понаслышке
сталь когтей,
ткач, помнящий о нитях своих вен, строитель пирамид,
конструктор молчаливых демонстраций
и триумфальных поражений,
изгой и безработный, один из тридцати
мильонов безработных,
единый во всех лицах.
Какой смертельный номер башмаков его!
Какие клубы дыма изо рта, забывшего о хлебе,1
229


Сесар Вальехо
как исполосовано тело ребрами, какая боль играет его скулами!
Мертво железо без работы, кузнице не нужное,
и семена мертвы в покорном ветре,
и нефтяные скважины мертвы,
мертв свет, себя не сознающий,
мертв лавр, оставшийся ростком,
мертва вода, застывшая в потоке,
мертва земля, застывшая от страха остаться
без работы.
Какой смертельный номер сухожилий, какое единенье тысяч ног, какая сила в их лодыжках!
Как яростно рычит за их спиною время, как пожирает их хозяев глотка, забывшая о хлебе, забитая слюной,
как это всё помножено на человечью боль!
С какою безрассудной силой пронзает молния рассудок!
И что же остается делать тем, кто внизу, тем, кто совсем внизу: гвоздю, клочку бумаги, спичке, моче звучащей, вши священной?!
230


Человечьи стихи
•к •к •к
Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая от собственных ног...
Он — сидящий — бежит, зажимая в кулак
погребенное «было» и печальное «ради».
Он бежит от всего, он бежит из протеста; он бежит и по улице вверх, и по улице вниз, он бежит от побоев, бежит, тяжесть зла поднимая,
бежит, чтоб остаться один на один со слезами.
И куда бы ни побежал,
убегая от грохота собственных башмаков,
от дорог и от ветра,
убегая, и вновь убегая, и вновь убегая
от собственных ног, — он, двуногий, замрет
в своем беге, задумчив, но вновь побежит
в жажде бега.
И ни дерева в золоте листьев, и ни золота листопада — ничего, кроме собственных ног, ничего кроме дрожи его оживающих «было» и «ради».
18 сентября 1937 года
231


Сесар Вальехо
•к •к 'к
И вот, без благоухания в дальнейшем, без него,
без грустной цифири, закрывает выгода моя занавес, мое состояние закрывает кассу.
Горе мне — чувства лгут,
горе мне — идея фикс вонзилась под ноготь!1
Бесцветно открытое, грубое, дрожащее средь
пространства,
мое наслаждение кануло в пятницу, а моя наигрустнейшая грусть составлена
из гнева и грусти,
и на песчаном безболезненном берегу чувства лгут, ставят меня в тупик.
Воры злата, жертвы серебра: злато, что я украл ради собственных жертв, богач своего забвения! серебро, что украл ради собственных воров, бедняк своего забвения!
Ненавистный порядок, страна во имя небес,
бронхов, расщелин;
в огромные деньги обходится бедность...
232


Человечьи стихи
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Умру в Париже, в сумеречный день, который я уже припоминаю.
Умру в четверг — и смоет мою тень осенний дождь, бульвары пеленая.
И будет, как сегодня: боль костей, четверг и дождь, и, руки опуская, сам на себя гляжу издалека я, совсем один в конце моих путей.
Вальехо умер. Каждый его бил, хоть никому он зла не причинил, и поднимались палки или трости,
и падали, пока не стихла дрожь. Свидетелями — четверги и кости, дороги, одиночество и дождь...
СТИХИ НАРАСПЕВ
Знаю, чья-то живая душа день и ночь меня ищет в ладонях и находит в своих башмаках — и опять начинает по кругу.
И не знает, что ночь на пустых чердаках схоронили на скорую руку?
233


Сесар Вальехо
Знаю, это ее что ни миг из моих же частиц я слагаю и со мной она движется в лад — и блуждает по каменной зыби.
И не знает, что к ней не вернется назад та монета, где лик ее выбит?
Знаю день я — но солнце идет стороной.
Знаю то, что она совершает в постели с отчужденной душою и каплей тепла, чьи скупые биенья заглохшее точат... Неужели она до того уж мала, что ее же подошвы и так ее топчут?
Одинокий котенок у блюдца с водой — словно столбик границы меж нею и мной.
Я слежу из угла, как лицо она прячет, отстраняя рукой мой ненужный вопрос...
Что еще она может? Заплакать иначе?
Но она меня ищет и ищет... Забавно до слёз!1
7 сентября 1937 года
•к •к •к
От разлада к разладу
провожаешь меня, чтобы я оставался один; принимаю игру и, ты видишь, крадусь
на носках,
234


Человечьи стихи
с коркой хлеба в руке и путем под ногами, и всем профилем, черным до пены у рта, силюсь не выпасть из этой чудовищной роли.
Давно разрядилось твое духовое прицельное зверство, мы выросли, но и теперь ты поддержишь меня рукой в последнем
прощанье,
и ход моих дней поддержав рукой в последнем прощанье и уход моих дней отчеркнув рукой в последнем прощанье!
Но если всерьез и поскольку здесь дело о жизни, —
когда твоя боль несводима, как волосы с рук, когда эхом петляешь по следу своей незадачи, когда мучишься по-кенгурячьи, оставь, поддержи меня,
мой мелкотравчатый друг, исхлестанный тернием будней,1 оставь меня и поддержи, скот, распрямившийся, чтобы прижать меня
к сердцу,
усомнись хоть на миг в своей
свеженаваленной куче, посмотри — даже воздух, поднявшись,
становится небом,2
человек,
человечек,
235


Сесар Вальехо
человечишко в метр с каблуками, обнимемся,
тронемся вместе... Не забудь, что, когда я умру, дрозд-монах отпоет мою оголенную емкость.
(Он запел, подхватив и развеяв мой грамм
на ветру.)
Запоет он, обутый в мои прирожденные слёзы,
человечишко в пядь,
запоет он, печальноголосый,
обутый в мой путь по кривой,
и не слышать его, человечек,
будет горем, грехом и листвой,
будет лентой, кошмаром и цепенеющим дымом.
Пес, привставший, цепляясь за камень, — это тоже полет,
не забудь, человече от плеши до пят с каблуками. Ты его вспомнишь под ношей на том берегу, под временной ношей, в свинцовом молчанье, под ношей недель и той, что с годами прижмет.
ПРОНЗИТЕЛЬНОСТЬ И ВЫСОТА
Хочу писать — захлебываюсь в пене,1 хочу кричать — смыкается трясина; нет чисел вне итогов от сложенья, нет пирамиды строк без сердцевины.
236


Человечьи стихи
Хочу царить — фиглярю на арене, хочу писать — рождаю рев звериный. Нет сыри без удушья и хрипенья, вне продолженья нет отца и сына.
Ну, так давай займемся немудреным: консервами души под маятою, свежайшею слезой, сочнейшим стоном.
Давай! Давай! Кровоточу? Пустое! Давай допьем давным-давно спитое и ну птенцов клепать своим воронам.
27 октября 1937 года
•к к к
Мерзну возле огня, сестра моя Зависть!
Львы к моей тени льнут, крысы имя мое грызут, матерь душа моя!
Тропа над бездной идет, деверь Порок!
Гусеница свой голос прядет, и голос гусеницу прядет, отче тело мое!
237


Сесар Вальехо
Любовь моя в исступленье, внучка Голубка!
Ужас пал на колени, тревога голову сжала, матерь душа моя!
Вплоть до последнего дня, супруга Могила, железо, вонзаясь в меня, свистит уснувшей змеей, отче тело мое!..
29 сентября 1937
•к -к -к
Фонтан, утешеньями полный, а в нем — другой, двойной, отраженный, как внук возле двери темной.
Один, утомленный,
слышит ушедшие звуки, другой из фонтана
пьет.
Да разве неведом мне год сего дня?
Неведома ненависть этой любви, дощатая карта
фасада?
И что этот вечер ценней многих дней?
И что никогда не сказать «никогда»,1 упав
на колени?
238


Человечьи стихи
Двойники, ноги моей печальные внуки слушают меня, слушают вдвоем.
В голосе моем — американская медь, серебро, напоенное огнем.
И вот я, заключивший свой третий брак,
беленький, только из колыбели,
ухожу от крестильной купели,
запираю замком
этот сисястый страх,
этот палец, что, стоя в капелле,
сердцем связан с моим костяком.
6 сентября 1937 года
к к к
Жара, усталый, я бреду со своим золотом туда, где недруг мой возлюбил меня.1 C'est Septembre attiédi,*2 а для тебя —
Февраль!
Как будто мне вставили серьги в уши.
Париж, и 4, и 5,3 и тревога, тоска, висящие в зное моего мертвого дела.
* Это Сентябрь с возвращенным летним теплом (фр.).
239


Сесар Вальехо
C'est Paris, reine du monde!*
Как будто на меня помочились.
Горькие, едва родившиеся листья и пыльные листья Люксембургского сада.4 C'est l'été,** а для тебя — чахоточная зима! Как будто они поменялись местами.
Жара, Париж, Осень. Какое лето посреди жары, посреди города!
C'est la vie, mort de la Mort!***
Как будто сосчитаны уже мои шаги.
Как будто мне вставили серьги в уши!
Как будто на меня помочились!
Как будто они поменялись местами!
Как будто сосчитаны уже мои шаги!
4 сентября 1937 года
* Это Париж, король мира! (фр.). У Вальехо сказано: «королева мира». По-французски и столица (capitale), и город (cite, ville) — женского рода.
** Это лето (фр.).
*** Это жизнь, смерть Смерти! (фр.).
240


Человечьи стихи
ПАНТЕОН1
Вчера я видел звучанье, что плыло почтенно,
печально над погребеньем, и слышал, как от закатных красок согбенно
радуга отделялась.
Я видел время, щедрое на минуты, мгновенно
навеки соединенное с временем века, и был это час, блаженно
заранее ставший двумя часами.
Позвольте воззвать и понять эту землю самозабвенно
и грубо отринуть себя самого, и если видел, что меня слышат, и тронул бесчувственных, то пусть видят денно
и нощно мой земной мрак.
И если видел в ущербных ответах надменно
злую ущербность незнанья людского, и слышал, и мыслил сам себе умный, временно траурный, — братски, смиренно
прошу причислить меня к мудрецам.
241


Сесар Вальехо
Но не более, чем отторженье церковного пенья, не более, чем вторженье в костяк, — душа моя неизменно
звучит, в позвоночнике выпрямляясь, поскольку жизнь несомненно
непримиримо страшна, я в этом уверен. 31 октября 1937 года
* * *
Обрек себя я кипятить чернила, в которых сам
тону,
прислушиваться к тиканью моей каверны, к связующим ночам и к отвлеченным дням.
В моих миндалинах возиться начинает кто-то, отяжелел мой рот от приходящей каждый год
тоски,
днем лунным, ночью солнечной, закатами
Парижа.
И далее, сегодня же, когда завечереет, готов я рассмотреть святое постоянство и матери ночей, и правнучки деньков, двухцветной, миловидной, сладострастной,
нужной.
242


Человечьи стихи
И далее,
в двухместном самолете
и под прикрытием прирученного утра и тумана, рожденного из вечного мгновенья, я к самому
себе лечу.
Затем,
опять-таки сейчас,
вцепившись в хвост кометы, мне добывшей бациллу-палочку и счастья, и ума, я весь как есть, всеслышащий, кипящий,
лунный, солнцевой, земельный и незамеченный никем по кладбищу брожу, подамся влево, рассеку траву одиннадцатисложником в упряжке1 и возрастом могил, и литрами без края, пером, чернилами, мольбой и кирпичами.
24 сентября 1937 года
•к •к •к
Вот он прошел, и он займет без права
тройное достояние мое,
он только что преступно здесь прошел.
Вот он прошел вблизи, на расстоянье всего лишь тела от моей души, приехал на осле, лишил покоя, вот он сидит на корточках, он бледен.
243


Сесар Вальехо
Вот на всю жизнь меня он наделил горящим жаром и громадной кличкой, рожденной под хвостом его осла.
Вот он
в гипотезах далеких усомнился и взглядом их отправил в даль.
Вот он положенные почести отверг — всё в пользу толстокожего уродца, о чем мечталось мне — погибло в нем.
Вот на плечи мои переложил он вторую муку (первой не бывало) и третьим потом слезы заменил.
Вот он прошел, прошел, не приходя.
12 ноября 1937 года
КОЛЕСО ГОЛОДНОГО
Выхожу сквозь сигаретный дым, сквозь
собственные зубы,
крича, проталкиваясь, штаны теряя...
Пуст мой желудок, пуста кишка, нищета выталкивает меня сквозь зубы мои, крючком подцепив за манжету рубашки.
244


Человечьи стихи
Камень, чтобы сейчас присесть, мне не дадите? Нет?
Даже тот, о который споткнулась женщина,
мать
агнца, тот — основа, причина, — мне не дадите? Нет?
Даже тот,
что — покорный — пролетел по моей душе! Тот хотя бы
известковый ли, злой (смирён океан),
или тот, уже непригодный на то, чтобы кинуть
им в человека, —
дайте хотя бы его!
Тот, лежащий среди дороги, одинокий,
обруганный, —
дайте хотя бы его!
Тот, искривленный и коронованный, в ком
прозвучал однажды шаг прямоходящих, разумных, или, по крайней мере, тот, что, брошенный
по кривой,
падает сам по себе, по внутренней сути своей,1 — дайте хотя бы его!
Хлеба кусок — мне не дадите? Нет?
Мне не стать уже большим, чем был я всегда, но дайте же мне камень, чтобы присесть,
245


Сесар Вальехо
дайте же мне,
Христа ради, хлеба кусок, чтобы присесть, дайте же мне, — я простым языком говорю, — дайте, прошу: попить и поесть, отдохнуть
и дожить свою жизнь,
я скоро уйду...2
Странно я выгляжу, порвана
рубашка моя и грязна,
и нет у меня ничего, вот что ужасно.
•к •к •к
Жизнь, эта жизнь
утешала меня голубями — своим
инструментом...
Славно было глядеть, как они совещались и садились уверенно, считанной стайкой, в лад невзгодам трубя свои птичьи побудки.
Я сгорбленно слушал, нахохленный, чуя плечами их тихую спевку,
и дюжину косточек возле помойки, и ружье, где свинцом наливается пуля.
Эти кроткие клювы, эти пылкие пары,
листопад этих душ, этих птиц нараспашку, павших с облака... Жизнь! Только это и жизнь!
246


Человечьи стихи
Жарко им ворковать свои были, сторожким и жарким, как вишни, или, лучше, вишневым, как угли, — ведь гаснут они голубыми.
Их цепочки простые, их вольные дали бродяжьи, раздвигая дымы и порталы, гасили телесную боль.
Незабвенные горлинки, благоуханные птахи, чистопробные птицы, слетались они,
попрыгуньи,
минуя опасности пищеварительных трактов, спеша поделиться своей фосфорической чушью, птицы - странницы, всюду свои и ничьи...
Больному скелету на койке, мне уже не услышать сутуло те птичьи побудки... Я знаю.
ГИТАРА ПОД ЗВУК ЛАДОНЕЙ
Здесь, между нами и сумраком нашим, возьми себя за руку с верой и болью, концы нашей жизни мы наскоро свяжем
247


Сесар Вальехо
и ужин поделим — и смерти дадим ее долю. Иди же со мною,
останься со мною во имя мое, дорогая, взяв на руки сердце, шагни в это пламя ночное, и скользнем в тишину, от себя на носках
убегая.1
Останься со мной и с собою — да, и
с собою, —
и нас поведет мостовая,
шагающих в ногу, навстречу шагов разнобою
чеканить шаги расставанья. О, темные души, пока наконец просветимся! Пока не вернемся!..
Пока не вернемся — простимся.
Что мне ружья, послушай, — какое мне дело до ружей,
если пуля в конце именною печатью мне станет!
Что мне ружья — и что тебе пули,
если вкус твоих губ, как дымок револьвера,
растает!
Да, красивая, этой же ночью тяжесть нашей звезды испытаем руками
незрячих,
а потом, я прошу тебя очень, спой немного — и вместе заплачем!
И этой же ночью движением слитным,
бесследным —
248


Человечьи стихи
твоя беззаветность с моею тревожностью
рядом —
уйдем от себя неразлучно...
Пока не ослепнем!
Пока не заплачем
над нашим последним возвратом!
Сюда в эту ночь,
приведи себя — нежно, за руку,
мы ужин поделим — и смерти дадим ее долю.
И что-нибудь спой — окажи мне такую услугу, — под наигрыш сердца в ладонь ударяя ладонью...
Пока, до другого свиданья!
Пока возвратимся!
Пока!.. И еще раз — пока!..
И пока не расстались — простимся.
8 ноября 1937 года
•к -к -к
Что мне с того, что подстегиваю себя стихом и полагаю, что близок к цели?
Что мне с того, что нечем мне тело свое прикрыть?
249


Сесар Вальехо
Что мне с того, что живу?
Что мне с того, что я умираю?
Что мне с того, что я зрячий?
Что мне с того, что я не бездушен?
Что мне с того, что во мне умер мой ближний и что телега моя наполнена ветром?
Что мне с того, что землю
оплакиваю столь скупо и кляну горизонт?
Что мне с того, что плачу оттого, что не плачу, и смеюсь над тем, что засмеялся?
Что мне с того, что не живу — не умираю?1
30 октября 1937 года
к к к
Слушай свою глыбу, свою комету, под китовой тяжестью памяти не вой; слушай и рубашку, в которой спать ложишься, слушай наготу, хозяйку сна.
О себе поведай, уцепившись за огненный хвост, схватившись за рога, что торчат из гривы бешеного бега;
250


Человечьи стихи
если распадаешься — то на шары,
если превращаешься — то в столбы витые;
книга твоя — атмосфера, ты — существо
из дыма,
и твой скелет всё ускоряет шаг.
Смерть? Встретишь ее всем своим нарядом! Жизнь? Встретишь ее частицей своей смерти!1 Думай, везучее животное; бог-неудачник — с поля боя прочь.
После поговорим.
29 октября 1937 года
* * *
И если стольким раскатам слова не завершиться его зарницей!..
И если стольким ударам крыльев не завершиться парящей птицей!..
Да пусть и вправду наскоком гончим затравят мир — и на этом кончим!1
Рождаться в муках во здравие смерти! И подниматься по вечным крахам с небес на землю летучим прахом!
И чтобы тьмою залить свой сумрак, ловить минуту, как ловят случай!..
251


Сесар Вальехо
Да пусть и вправду съедят друг друга — и чем скорее, тем будет лучше!
И после стольких веков зловещих пытают страхом!
И в роли пугал
уже не вечность — простые вещи: отдаться мыслям, прийти в свой угол...
И если, скупо и так некстати, проглянут звезды — и мы впервые по звездам, гребню, пятну на платье вдруг замечаем, что мы живые...
Да пусть уж, точно,
прикончат мир — и поставим точку!
Глаза порукой,
и если в левом — такая мука, и в правом тоже — такая мука, и в двух открытых — такая мука...2 Тогда понятно... Тогда... ни звука.
ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1936 ГОДА
Единственное, что уходит, — это я. От стульев ухожу и от приступков, от слов своих и от своих поступков, от сломанного надвое нуля, единственное, что уходит, — это я.
252


Человечьи стихи
От Елисейских ухожу полей, от Лунной улочки,1 от горьких размышлений, от своего — недавнего — рожденья и от кончины будущей своей, и, посмотрев назад, среди людей оставленные вижу отраженья.
Я ухожу ото всего, и всё, доказывая алиби свое, осталось: и пальто мое, и пряжка ремня, и старая моя рубашка, — еще хранящая тепло мое.
РАССТАВАЯСЬ, ВСПОМИНАЮ «ПРОЩАЙ»
В конце концов, в итоге, напоследок, я прихожу, вернулся, завершился и, стеная, вам
отдаю
ключ, шляпу и записку — одну на всех.
В конце концов, ключ — это металл, учивший
нас,
как золото обратно возвращать; в итоге
шляпы —
мой бедный мозг лохматый; напоследок — как дым в стакане, драма на бумаге, почиет жадная мечта моей души.
253


Сесар Вальехо
Прощайте, братия, петры святые,1 эразмы, Гераклиты и спинозы!2 Прощайте, большевистские епископы тоски!3 Беспутные правители, прощайте!
Прощай, вино, что и в воде вином осталось! Прощай, и спирт, струящийся в дожде! «Прощай» — и самому себе скажу, прощай, полет формальный миллиграммов!
Такое же «прощай» и вам оставлю, мороз мороза и мороз жары!
В конце концов, в итоге, напоследок, прощайте,
и логика, и огненные тропы,
вам, расставаясь, говорю «прощай».
12 октября 1937 года
•к •к •к
И пусть мне ничего не говорят,
ведь человек всех превзошел в убийствах,
вот он, чернилами потея,
смог стать таким, каков он есть; и пусть мне
ничего не говорят...
Давайте же, сеньоры, вернемся к плодам
запретным;
грех совершен, но сила Аристотеля пусть укрепит сердца,
254


Человечьи стихи
и сила Гераклита вольется в силу Маркса, и сила слабого жестоко в нас вонзится.
И я кричу всей глоткой:
да, человек всех превзошел в убийствах.
Сеньоры,
благородные сеньоры, давайте же вернемся
к своим корням; я требую всей немощью своей, чтоб день настал, я жду его.
Я требую воспоминаний честных и взваливаю на себя безмерность слёз, терзаюсь голосом другого, считая
маисовые зерна лет, и обряжаю мертвого себя, на собственной могиле сидя.
•к -к -к
Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью. И после всего я на крайней ступеньке природы стихаю в ногах воробья, один на один с моей тенью.
Плод достойного сева, отголосок родильного стона, я тону, погруженный в безучастно бегущее время.
255


Сесар Вальехо
К чему эти, если так искренен ветер? Зачем кандалы, если есть еще просто железо?
Сесар Вальехо, дыханью, которым ты любишь, и ветру, которым ты слышишь, и слову, которым творишь, ты знаком лишь по отзвуку голоса.
Сесар Вальехо, поэтому с горестной гордостью опустись на змеиное ложе внутри шестигранного эха.
Возвращайся в телесные соты, в напоенный цветением улей, замуруйся назло человекоподобным, оберни к ним оленьи рога неприязни, отстаивай боль.
Ведь нет ничего свинцовей, чем ненависть в рабьем горле, и даже иссякшая грудь не скудей, чем любовь!
И уже я не в силах идти, не ступая по струнам!
И уже ты в лицо узнаешь меня только по слуху!
И уже не червей я пложу, а созвучья!
И меж робких плодов наливается стойкий!
И так долго я правлю тебя, что теперь ты, пожалуй, отточен!
256


Человечьи стихи
Ибо всю ту любовь, что впотьмах разрывала мне бронхи, мне днем собирали прелаты, и если бледны мои зори — виною работа, и если красны мои ночи — виною рабочий. Порукой, почтенные ближние, — эта усталость. Порукой — останки. Порукой — те слезы, что пил я за счастье людей.
Не верится, Сесар Вальехо, чтоб так запоздали родные, зная, что плачу я пленный, зная, что спишь ты свободный.
Блистательная и собачья судьба!
О, Сесар Вальехо, я нежно тебя ненавижу!
25 ноября 1937 года
ОБЕЗДОЛЕННЫЕ
Уже в дороге день; так заведи, найди себя, отбросив одеяло; сон отогнав, вели на место стать мозгам, чтоб не сворачивать с пути. Уже в дороге день, оденься в блузу.
Уже в дороге день; зажми покрепче в кулак свое нутро и не спеши задумываться, ибо это страшно —
257


Сесар Вальехо
когда беда внезапно бьет в лицо, да так, что до корней крошатся зубы.
Ты должен есть, но говори себе:
не надо плакать; не для бедняков
тоска и плач над собственной могилой;1
поярче разукрась воспоминанья,
доверься нити жизни, закури, пересчитай
по звеньям цепь свою и спрячь за свой портрет.
Уже в дороге день, оденься в душу.
Уже в дороге день; звучат шаги, гостиница глаза открыла, и пошло хлестать по ним твое отображенье...
Дрожишь? Не новость это для ума и лишь немного новость для желудка.
Они еще храпят!.. Какой вселенский храп! Ему внимая, цепенеют горы.
Как много пар — и как ты одинок!..
Уже в дороге день, оденься в песни.
Уже в дороге день; я плотью слов одел твое молчание, спеши, подъемли руки — с голодом одна, другая с жаждой; только избегай — любой ценой! — быть бедным с богачами и распаляй
свой холод, ибо в нем горит мой жар,2 бесценная, возлюбленная жертва.
Уже в дороге день, оденься в тело.
258


Человечьи стихи
Уже в дороге день;
вслед за усталостью твоей, подняв знамена, проходят утро, море, ветер, дождь, и, из-за гордости классической твоей, вышагивают, как ослы, гиены, и мысли булочницы — о тебе, о том же думает мясник, чуть тронув пальцем топор, в котором пленники томятся — железо, сталь, металл; всё время помни: пока идет обедня — нет друзей.
Уже в дороге день, оденься в солнце.
Уже в дороге день; удвой дыхание, утрой
свою всепомнящую злую доброту, прочь оттолкни страх, скованность и позу, ибо тебе — по бедрам это видно и по тому, что ты сегодня зол, — увы,
бессмертный! —
приснилось нынче ночью, что ты жил ничем и умер — от всего...
Конец ноября—первая неделя декабря 1937 года?
•к к к
От ботинка зависнет моя судьба; я слышу прекрасно:
она сдается, сверкает, сгибается янтарем,
259


Сесар Вальехо
повисает, окрашенная злой тенью.
Мне достаточно быть таким же, меня видят судьи с высот,
видят, как, ими хранимый, я, спокойный, иду,
вхожу в свой дом,
гляжу на какую-то девчушку,
потом, стоя над унитазом, пожимаю плечами.
Наверняка все не на моей стороне, да и бог с ними, меня сие не беспокоит, наверняка все говорят: мне пора уходить, — я чувствую это ясно.
Наижесточайшая необходимость молиться! Унижение, свет, глубь чащобы!
Мне достаточно быть таким же; упругий туман, сверхстремительно, ныне и рядом.
Невозмутим! Невозмутим! Затем зловещий телефонный звонок.
Это судьба; это она.
12 сентября 1937 года
•к -к -к
Участь человека;
насмешка: уменьшить себя
до вселенского праха;
участь: предать себя тайным ракушкам,
260


Человечьи стихи
участь, за которую держится кто-то
в перчатках,
участь: понедельник, что сдерживается шестью
удилами,1
участь выслушать душу свою.
Иначе:
солдаты стали мелким дождем из-за безрассудной бравады, — не пылью и не смертельным платаном; на силуэте едва ли видна рука.
Иначе: попутчики-родичи, свояки со своей звучной миссией, зяти на каучуковой неверной тропе, вся кавалькада,
что способна сверкать — ослепительно!
О, геометрическое мышление на просвет!
О, не-умирание —
столь стремительное, столь благоуханное!
О, нет, не петь; с трудом писать и писать пером или мочкой чуткого уха.
В согласии с карандашом, с барабанною
перепонкой,
в созвучии с сердцевиной, и не глядя, есть первосортное мясо, что ж, ветчину, раз нет мяса,
261


Сесар Вальехо
и сыра кусок —
с червями — девками, парнями, мертвяками. 14 сентября 1937 года
•к -к -к
О, бутыль без вина! О, вино, что бутыль
оставляет вдовой!
Вечер зарею вечерней, погибая, кричал в каплях вина.
Вдовство — без хлеба, без масла, — оно
добыто ужасом металла, прикончено раскрытым ртом.
О, навсегда — так никогда не означало:
навсегда!1
О, добрые мои друзья, жестокое вранье, легко пронзающее нашу боль, что столь легко проходит.
Очнись, презренное блаженство, мою хандру проверь на ощупь!
Звучи в бреду, звучи,
презренное, бесовское, продажное, проверь на ощупь всё, о чем я думал.
И ты, и он, и все они, все сразу,
262


Человечьи стихи
вошли в меня,
в одежду, в плечи, в мой костяк;
вот ты —
глубинно,
вот он — поверхностно, деньгами, а все другие — неуклюже, тяжело.
О, бутыль без вина! О, вино, что бутыль
оставляет вдовой!
16 сентября 1937 года
•к •к •к
И под конец — гора
за впадиной, и дымный нимб над нею,
и вековые скулы каменеют.
Воздвигнутая в скважине гора над бросом золота и серебра.
Каемка, на которую века карабкаются в мерном ритме лета сточившиеся клапаны умерших; немая рамка этого рывка породы, этих тронных маршей, этой ослизлой кожи в бисерном поту от внутреннего жара наперстянки.
263


Сесар Вальехо
А ниже — будни, серный фитилек, прожилки золота и серебра, и мой конец, и глубина, и холмик.
Идти
и отвечать объятьем на объятье, раскрыться, бахнув пробкой в потолок! Гора мольбы, бесхитростный исток, не оскудевший прозой сокрушений; гора ступеней, павших на колени, и равелинов ливня в высоте; туман полудня, чистый спирт полудня, зеленые вилки капусты, мулы ленивым продолженьем, жерди, бревна; и даром — золота и серебра.
19 сентября 1937 года
•к •к •к
Клянет и любит сердце свою масть,1 а я бреду крутой его дорогой, постанываю палкой, плачу в руку, жду счастья, вспоминаю и строчу, и по скуле распластываю слёзы.
264
Зло любит алость, и добро ей радо — подсвеченной нависшим топором, ребром крыла, летящего стоймя, —


Человечьи стихи
а человек не рад. А человек набычился рогатыми висками и уложиться в собственной душе не хочет, просто-напросто не хочет, двурукий, слишком темный, слишком умный.
Так падаю, почти уже не я,
вслед лемеху, в котором теплю душу,
и, рушась, чуть ли впрямь не возношусь.2
За что же так собачится судьба
и почему я плачу, почему,
едва родившись, хмурый и никчемный,
я закричал —
познав это, поняв,
хоть по слогам, но в букваре надежном, неблагодарно было бы страдать!
Так нет же! Нет! Ловушка без приманки! Одна тоска — да, смертная тоска с тупым, надрывным, задубелым «да», «клянет и любит», птицей и зенитом, тоска вразлет, врасхлест, во всю прореху. Раздерган плач, ограблена судьба, укатан путь, и я сбиваю ноги, измученный спешкою впотьмах.
22 сентября 1937 года
265


Сесар Вальехо
•к •к •к
Мир, склоны, ругань, оса,
покойник, децилитры, сова,
моль, саркофаги, стакан, места, брюнетки,
монашек, котел, незнание,
капли, забвение,
архангелы, власть, кузены, игла, священники, эбен, презрение, часть, изумление, субъект, душа...
Мягкий, шафрановый, внешний, прозрачный, старый, складной, тринадцатый, кровавый, сфотографированные, готовые, опухшие, связные, долгие, коварные, расписные...
Сопоставляя, пылая, существуя, ярясь,
стуча, рассуждая, вздрагивая, слыша, умирая, поддерживая, помещаясь, рыдая...
После, они, там, после, поверх,
возможно, пока, позади, столько, совсем никогда, книзу, наверное, далеко, это, всегда, завтра, сколько, сколько!..
Кошмарнейшее, антибуржуазное, тягучее, бесплодное, величественное,
266


Человечьи стихи
зловещее, издерганное, роковое, влажное,
всеобщее, чистейшее, унылое,
терпимое, осязаемое, дьявольское, глубокое...
25 сентября 1937 года
•к -к -к
Соломоновский,1 подавленный, пристойный, воющий, собранный, осторожный, трупный,
клятвопреступный,
шел, возвращался, осмеливался, отвечал; зловещий, алый, нестерпимый.
В свете. В стекле, в пыли, в угле, уйдет ли, сомневался, в золотой болтовне; сиял, крутился, в почитании, в бархате, в слезах, перегнулся.
Вспоминать? Настоять? Идти? Прощать? Насупленный, в конце концов лежачий, суровый, изумленный, настенный; мечтал запечатлеться, перепутаться, помереть.
Неприступно, безнаказанно, черно, пронюхает, поймет; устно оденется;
а вдруг пойдет, устрашится, забудет.
26 сентября 1937 года
267


Сесар Вальехо
•к •к •к
Всё хорошо? Тебя излечит домашний
металлоид?1
Излечат металлоиды, что возбуждают, клонясь к бесчеловечному потоку праха?
Невольник, уже настало время,
в котором оба уха создают
гортанные, раздвижные, четверные кольца.
Сеньор невольник, волшебным утром виден наконец
торс твоего хрипящего тремора,2
видны твои страдания с наскоку,
здоровый орган выделяет соки,
перебираю, месяц за месяцем, твои тончайшие
волосы,
и теща твоя плачет, ломая пальцы,
твоя душа склоняется в неистовом желании тебя
увидеть,
и твой висок считает твои шаги.3
И курица-несушка кладет, одну за другой,
бесконечности;
прекрасная земля выходит из дымящихся слогов, ты нарисован в полный рост, рядом с братом, грохочет под постелью черный цвет, бегут и сталкиваются друг с другом осьминоги.
268


Человечьи стихи
Сеньор невольник, всё хорошо?
И металлоиды помогут твоей хандре?
21 сентября 1937 года
•к * *
Поднятый на смех, привыкший к доброму,
больной до жути, сгибаю плоть, играю в карты: козыри — черви, судьба завершается навозными мухами, ем, пью то, что тянет меня ко дну.
Монументальная малость,
гроб под таким-то номером, — мой долг,
мой долг, когда падаю высоко,
побито, с шумом.
Настало время стенать на дне со всеми своими ранами, се: год рыданий, день боли в лодыжке,
ночь колотья в боку, век прерывистого дыханья. Стерильность, однообразные бесы прыгают сбоку
сквозь лошадиный мой хребет; но сколько думал я, покуда ел, покуда плакал, сколько выпил слёз!
269


Сесар Вальехо
Такова жизнь, такая, как есть, там, за
бесконечностью; такова жизнь, стихийная, перед законопослушным виском.
Струна легла в ногах скрипки, когда заговорили во весь голос, когда заговорили тише молнии.
И вот — согнута злая причина, карточные
тройки
приводим к единенью;1 и вот — карты отыграны,
и выходят навстречу мне те, что ушли, судьба бактериями завершается, и всё является следствием всего.
7 октября 1937 года
ЭЛЕГИЯ АЛЬФОНСО СИЛЬВЕ1
Альфонсо, с плоскости жестокой, где живут прямолинейные «всегда» и «никогда», я чувствую, ты смотришь на меня.
(Ночь, между сном твоим и сном моим — вот эта ночь, на rue de Ribouté.)*
* На улице Рибуте (фр.).
270


Человечьи стихи
Всем естеством
твой верный чоло2 слышит,
как ты идешь Парижем, как молчишь
по телефону; в проводе дрожит
твой жест последний: молча выпить чашу
за сокровенность, за меня и за тебя.
Я всё еще, как прежде, покупаю «du vin, du lait, comptant les sous»,* одетый в плащ, чтоб скрыть, запрятать душу, всё в тот же плащ, мой дорогой Альфонсо, и в боль, всё в ту же боль моих висков.
Ты, брат мой, отстрадал, а я всё жду.
(Мне говорили, что в своих столетьях горя, о, плоть моя — родное существо, душа моя — мое существованье, — из дерева ноли ты делал. Правда?)
В «boîte de nuit»,** где танго ты играл, водя по струнам сердца жалкой плотью, вслед за собой идя, рыдая над собой и жутким сходством с собственною тенью, месье Фурга, хозяин, постарел.
Порассказать о нем? К чему, Альфонсо, — теперь ведь это вовсе ни к чему.
Отель «Эколь» по-прежнему открыт, как прежде, мандаринами торгуют;
* Вино, молоко, считая медяки (фр.).
** «Ночное кафе» (фр.).
271


Сесар Вальехо
а я страдаю нежной, острой болью, о наших общих муках вспоминая, о муках этой нашей общей смерти о двух гробах, подстерегавших нас: в дубовом, там, — хранится плоть твоя, в краснодеревном, здесь, — душа и жизнь.
И в муке пью стакан, тобою полный, Сильва, для подкрепленья, как мы говорили, а дальше — будь что будет...
И этот грустный тост, второй из трех, так не похож — вином, стеклом и миром — на тот, что мы с тобою предлагали без счета телу, но душе — ни разу.
И день сегодня тоже не такой.
Сегодня я, страдая нежно,3 горько, тебе душой и телом причащаюсь: пью кровь твою — кровь гневного Христа, ем плоть твою — плоть кроткого Христа, затем, что я, — ведь мы одни, Альфонсо, — люблю тебя... теперь уже навеки.
9 октября 1937 года
СПОТЫКАЯСЬ СРЕДИ ЗВЕЗД
Я знаю настолько несчастных, и тела; они как пылинки,
что нет у них даже
272


Человечьи стихи
ничтожная — пядь от земли — прирожденная
горесть
под толщей привычки;
сплошное «не мучьте», идут к жерновам
забытья,
и кажется — ветер их гонит, ожившие вздохи, и слова их сливаются в четкое эхо кнута.
День за днем они лезут из кожи, и скребут скорлупу саркофага, в котором
родились,
взбираются ежеминутно по собственной смерти и падают навзничь во весь ледяной алфавит. Как тяжко! И как это жалко! О, бедные,
бедные...
Бедный мой угол, где слышу их я сквозь очки! Бедная грудь, когда вижу, как мерят одежду! Бедный плевок мой, прозрачный в их общей
грязи!
Да будут возлюблены глупые уши, да будут возлюблены те, что расселись, случайный прохожий с безвестной подругой, мой ближний при галстуке, с воротничком
и глазами!
Да будут возлюблены те, кого мучат клопы, кто черпает слякоть дырявым ботинком, кто с парою спичек не спит над останками хлеба, кто дверьми прищемил себе палец,
273


Сесар Вальехо
кто не знает, когда он родился,
кто утратил в огне свою тень,
полускот и почти обезьяна
и почти человек по обличью, бедняга богач
и чистейшей воды горемыка, бедняга бедняк!
Да будут возлюблены те, у которых и голод и жажда, только жажда не та, чтоб унять ею голод, и голод не тот, чтобы вытеснить жажду!
Да будут возлюблены все,
кто измотан трудом в эту пору, сегодня, всегда,
кто вспотел от стыда или боли,
кто в угоду усталым рукам забредает в кино,
кто платит долгами,
кто во сне закрывает лицо,
кто не помнит уже свое детство;
да будут возлюблены трижды
лысые без фуражки,
праведники без терний,
висельники без роз,
те, кто глядит на стрелки, а видел Бога, кто не утратил чести, а умереть не может!
Да будет возлюблен ребенок, который, падая,
плачет,
и взрослый, который пал — и уже не плачет! Как тяжко! И как это жалко! О, бедные,
бедные...
11 октября 1937 года
274


Человечьи стихи
•к •к •к
Быть может, я другой; шагая на заре, я не тот,
бредущий
вдоль бесконечного диска, вдоль эластичного
диска:
смертная, причудливая, отважная диафрагма. Быть может, вспоминая, я всё еще жду,
разглядываю мрамор: вот алый палец, вот бронзовая кровать, отсутствующий, возрожденный, рассерженный лис. Быть может, я все-таки человек, с плечами, помазанными милосердием цвета индиго,1 быть может, — говорю я себе, — по ту
сторону ничего и нет.
Свой диск мне подарило море, он с края сух и предназначен в мое проникнуть горло; нет ничего, по правде говоря, что так же
терпко, так же сладко, так по-кантиански!2 Но пот чужой, но сыворотка крови, но буря кротости,
ее подъемы, спады — нет, никогда!
Беспечный, тонкий, я выкапываюсь из могилы, вхожу толчками в гнилостное месиво, без ног, без взрослой грязи, без оружия, игла, зачатая в огромном атоме...
Нет! Никогда! И никогда вчера! И никогда
потом!3
275


Сесар Вальехо
И вот откуда этот дьявольский туберкулез, этот зуб плезиозавра4 в совести, и эти посмертные подозрения, этот палец, эта койка, эти похмелья.
21 октября 1937 года
КНИГА ПРИРОДЫ
Учитель слёз, — я дереву сказал,1 — о, ртутный столб, о гулкий вяз
над Марной!2
Тасуя листья, бойкий ученик над верною водой в неверном солнце спешит раскрыть колоду твоих карт на козырной, бубновой своей даме.
Оракул неба, пастырь мошкары, глубокой темноты, ручной натуры, присущей мулу! Трудный ученик распознает в колоде твоих листьев тот голод разума, что свел его с ума, и вкус безумия, который не насытил.
Разгадчик криков, цепкий дознаватель, речной, двоякий, солнечный, двуликий, кроваво ощетиненный фанатик, знаток первейших роз! Ученика
276


Человечьи стихи
заранее в колоде твоих листьев гнетет подземный, пиковый король.
Учитель, переполненный незнаньем! Оракул, безответный перед ветром! Разгадчик — и всегда на новый лад! О вяз! О веха гулкая над Марной!
21 октября 1937 года
•к •к •к
Я жутко боюсь оказаться животным, белоснежным зверем, рожденным от отца с матерью, с его венозным кровообращением, боюсь, что в этот прекрасный, солнечный,
архиепископский день, представляющий также и ночь — по смежности,1 —
этот зверь не пожелает быть довольным, дышать и меняться, и копить деньжата.
Мне было бы страшно жаль оказаться до такой степени человеком. Нелепица, потрясающее допущение, и под этим нечаянным грузом прогибаются петли моей поясницы.
Нелепица... Но тем не менее именно так происходит за пределами головы Бога,
277


Сесар Вальехо
в таблицах у Локка,2 у Бэкона,3 в сизом затылке зверя, на мордочке души.
И вот, по законам ароматической логики, я определенно боюсь в этот прекрасный, лунный день оказаться тем самым,
тем бытьможет,
для которого почва разит мертвечиной, нелепицей живой и нелепицей мертвой.
Да, кувыркаться, кашлять, пробовать, хватать, хватать ученье, и висок, с плеча на плечо, удаляться, плакать, посылать на восемь или на семь, или на шесть, на пять или даже на жизнь с ее тремя возможностями.
22 октября 1937 года
СВАДЕБНЫЙ МАРШ
Перед любым поступком — легионы небесных сил с короною в деснице; на шее — знак отверженных; глазницы — как две воронки; беспощадность гона
и спичек; смолкнувшие потрясенно душа и дух; кричу, чтоб добудиться; неумолима зыбкая граница; глотаю неразборчивые стоны;
278


Человечьи стихи
займется муравей, займется голос, займется тайный ключ и эти склоки, мутившие путей моих истоки.
Тогда из атома воздвигну колос, и серп займется, чтоб над ним в итоге свой колос поднял настоящий колос.
22 октября 1937 года
к к к
У гнева, дробящего старых на малых, а малых — на птиц, шальных от испуга, и птиц — на перья в пятнах алых, у гнева сирых — один бальзам на два недуга.
У гнева, дробящего ствол на ветки, ветку — на листья для гнездовья, а лист — на почки и почку — на клетки, у гнева сирых — один исток на два низовья.
У гнева, дробящего свет на тени и тени сомненья — на лук и жало, и арку лука — на крест и тленье, у гнева сирых — один закал на два кинжала.
279


Сесар Вальехо
У гнева, дробящего дух на ткани, и ткани — на сплошные раны, и раны — на клочки сознанья, у гнева сирых — один расплав на два вулкана.
26 октября 1937 года
* * *
Крестьянин идет с корзиною хлеба.
Не написать ли мне об alter ego?*
Другой уселся, чешется, поймал блоху
под мышкой и убил ее. Психоанализ? — что толку толковать о нем?
Другой мне ребра пересчитал тяжелой палкой.1 Не поговорить ли о Сократе с доктором?2
Вот хромой идет, опершись на руку ребенка. Не почитать ли мне Андре Бретона?3
Другой дрожит от холода, харкает кровью.
Не обращаться никогда к глубинам Я?
Другой ищет в грязи кости, объедки.
Как написать теперь о бесконечном?
* Второе я (лат.).
280


Человечьи стихи
Вот каменщик с крыши упал, умер и уже
не поужинает.
Придумать, что ли, троп4 какой, метафору?
А продавец обвешивает каждого клиента. Поговорить ли о четвертом измерении?
Вот счет банкир подделал.
С каким лицом в театре плакать?
Бездомный спит, подвернув под себя ногу. Поговорить, что ли, с никем о Пикассо?5
Кто-то, плача, идет за гробом.
Как, скажите, вступить теперь в Академию?
Кто-то чистит ружье на кухне.
Что толку толковать о запредельном?
Кто-то идет, считая на пальцах.
Как говорить о не-Я без крика?
5 ноября 1937 года
281


Сесар Вальехо
•к -к -к
Сегодня в него вонзилась заноза.
Сегодня в него вонзилась заноза — острая,
вызывая
острую боль, своевольная, попавшая точно в цель.
В нем заболела донельзя судьба, вся, целиком; в нем заболела дверь, заболела повязка, вызывая жажду, скорбь
и жажду: стакана, но не вина.
Сегодня с ним рассталась соседская девушка, тайком, облаком догмы — воздух пустой; сегодня в него вонзилась заноза.
Необъятность гонит ее
простором извне, связью пространства.
Сегодня с ним рассталась соседская девушка — ветер пустой,
на одной щеке — северный, на другой —
восточный;
сегодня в него вонзилась заноза.
Кто — в тяжкие, гибельные дни —
купит хоть немного кофе и молока,
кто, без нее, пройдет по давним его следам,
чтоб даровать свет? Кто явится позже, в субботу, в семь?
282


Человечьи стихи
Сколь грустны занозы, что вонзаются в человека, —
столь точно, столь неизбежно!
Сегодня в него вонзилась соседская девушка —
мимоходом,
пламя, угаснувшее в пророке; сегодня в него вонзилась заноза.
В нем заболела боль, юная боль, боль-ребенок, боль-удар, отдаваясь в руках,
вызывая жажду, скорбь и жажду: стакана, но не вина. Бедная-пребедная бедняжка!
6 ноября 1937 года
ДУША, КОТОРАЯ ИЗМУЧИЛАСЬ БЫТЬ ТЕЛОМ
Страдаешь, жертва внутренних секреций? Оно и видно, бедный эндокриникР А может, это я тебя гнету
своим чутьем, недружелюбно верным.
Или, быть может, рядышком, впотьмах почудился тебе пещерный пращур.
283


Сесар Вальехо
Ты ищешь солнце, ты вцепился в душу, разбередил телесный муравейник и поднял ворот; весь ты на виду.
И знаешь сам ты, от чего страдаешь, что именно тебе пригнуло круп и на тебе поводья захлестнуло.
Ты, бедный мой, живешь. Не спорь —
живешь,
раз умираешь; ты живешь, не спорь,
раз умираешь от этой жизни, возраста и века.
И, плачем исходя, ты всё же пьешь и, кровью исходя, находишь пищу своим атавистическим клыкам, своей коптилке и своим придаткам.
Страдаешь, терпишь и вдвойне страдаешь, примат несчастный, дарвиновский недоросль, мой соглядатай, злейший из микробов.
Ты знаешь это сам — так хорошо, что, прослезившись, разом забываешь.
В конце концов — и этого не скроешь — ты родился злосчастным; и молчи; ты — жертва улиц, выпавших на долю, и вопрошаешь собственный пупок: куда еще? зачем? и как иначе?
И от ногтей до кончиков волос тебе, приятель, ровно тридцать восемь, сантьяго, Николае2 ли там, но ты есть ты, или всего лишь недоносок, а может, мой двойник,
284


Человечьи стихи
закабаленный собственный свободой, бессильный перед собственным гераклом...3 Но ежели считаешь ты на пальцах4 до двух, тем хуже. Так? Не спорь, сынок.
Так, да не так? Дай лапу, обезьяныш... Нет, повторяю, — руку!
И страдай!
8 ноября 1937 года
•к -к -к
Да побредет нагим миллионер!
Да скопит жадный на свою же тризну! Весь мир тому, кто кланяется встречным, престол — тому, кто сеет в небесах, и плач — тому, кто делу своему кладет конец, чтобы сберечь начало! Вонзавший шпоры пусть идет пешком, пускай крошатся стены, из которых не выросла соседняя стена, пусть отдадут ничтожество — ничтожным и хлеб — смеющимся, долой триумфы, пусть умирают сами лекаря!
Пусть молоко вольется в нашу кровь, и малая свеча сольется с солнцем, и восемьсот сольются с десятью, и заструится вечность под мостами!
285


Сесар Вальехо
Презрение — тому, кто горд собой! Пусть ноги увенчаются руками и уместятся в собственных размерах!
И наконец-то встречу я себя!
Хвала тому, кто в небе видит небо, и первый плач — томящемуся в чреве, и долгий век гвоздю под молотком! Пускай совсем разденется раздетый, и плащ отныне хвалится штанами, и блещет медь издержками литья!
Величие земное —
тому, кто из болота вышел в космос! Пусть плачут голоса и стонут взгляды, остановите долголетье стали, дорогу переносным горизонтам, двенадцать городов — тропе заглохшей, и шар земной — играющему с тенью, и день взамен мгновения — влюбленным! Пускай во славу пашни склонится мать над плугом!
И запечатают готовое пролиться, голодных будет выкликать ломоть!
Пусть будут дети, будут перепелки, и дерево обгонит тополя.
Пусть вопреки обычному осилят моря — детей своих и слёзы — седину!
Оставьте аспидов, сеньоры люди, семью поленьями избороздите пламя,
286


Человечьи стихи
и пусть волна докатит свой порыв, и пусть одержит верх затишье сводов!
И пусть умрем;
вставая утром, мойте свой скелет;
не обращайте на меня вниманья,
пусть деспота с его душой утащит птица,
презренье черное — того, кто шел один,
и воробьи — пилота с астрономом!
Туманьтесь и лучитесь,
берегитесь
Юпитера, вора златых кумиров,1
копируйте свой почерк в трех тетрадях,
беседовать учитесь у женатых,
молчанию — у тех, кто одинок,
кормите, не скупясь, молодоженов,
поите черта из своих ладоней,
рискуйте шкурою в борьбе за справедливость,
уравнивайтесь все,
но дуб пусть будет дубом
и леопардом — леопард меж двух дубов;
да будем,
да осуществимся!
Услышьте, как вода плывет морями, впивайте всё,
хоть ради слёз моих прощайте заблужденья, щадите коз и их детей на склонах гор, быть человеком отучите Бога,2 растите же!..
Меня зовут. Пора...
19 	ноября 1937 года
287


Сесар Вальехо
•к •к •к
Если явится злой, трон неся на плечах, и добрый станет ему помогать, скажет проповедь «да», «нет» — молитва, и дорога расколет скалу пополам...
Начнет гора карабкаться по горе, росток — по веслу, кедр — по кормилу, а семеро будут ждать одного и плоть возвратится в свое триединство...
Наполнится снег пониманьем огня,1 и ляжет труп, чтоб взглянуть на нас, и молния вспыхнет громом грозящим, и ящерка выгнется, чтобы птицею стать...
Не хватит ям для отходов, кораблекрушений для рек текущих, тюрьмы для людей свободных, для неба воздуха и для злата железа...
И дикие звери ручными станут, окрасится гневом солдатская боль, во мне заболят и тростник — мой учитель,2 и ложь, что меня заражает и мне помогает...
Если всё так и случится — с какой руки просыпаться? с какой ноги умирать?3
288


Человечьи стихи
с чем превращаться в нищего? чьим голосом замолчать? насколько что и кого понимать?
Не забыть и не вспомнить,
что украдена дверь, чтобы крепко ее закрыть,
и чтобы столь мало страдать, я столь сильно
разбит,
и чтобы мог мыслить, лишен я гортани.4 19 ноября 1937 года
•к •к •к
Укором птицам горным, кормящимся низиной, сюда, на склоне дня, железный, жертвенный, бесповоротный, спустился Праведный — в компании
злодеев, —
и мы сошлись, поскольку для руки, прибитой правой и пробитой левой, стальней гвоздя, дубовее креста само рукопожатье заклейменных.
Спустился Праведный, слепой он нес фонарь. Стал виден Бледный,
Бравому опора;
в униженном затеплился Великий; проклюнулась война —
289


Сесар Вальехо
голубка ты моя, всегда не наша! — тайком снеслась, и ей свернули шею.
И Пылкий на ходу расцеловал ствол дуба, потому что он любил, и щепку, потому что ненавидел; сплелись ремни коней и гривы сил;
запел рабочий люд, и был я счастлив.
И Бледный обнял Бравого, а Пылкий прощально вскинул руку. И всё это происходило здесь, на склоне дня, — и был ли век достойней этих улиц, и был ли день дороже этих лиц и миг безмерней этого столетья!
Я говорю о том, и лишь о том,
что в наши дни свершилось и вершится
в Китае, и в Испании,1 и в мире.
(Уолт Уитмен2 был таким ранимым и жил, дышал — и ведает ли кто, что делал он, когда рыдал на кухне.)
Но возвратимся к делу и к тому, о чем шла речь, — тогда-то я и понял, что человек еще недорожден, недоживает, недоумирает, и ясно,
290


Человечьи стихи
что праведный тартюф3 разочарован, что бледный (а таким он и остался) наверняка не беспричинно бледен, а пылкий в крови людей и молоке зверей упал, ударился и предпочел убраться.
И странно
всё это варится
в моем мужском нутре.
20 	ноября 1937 года
•к -к -к
От сласти к сласти сердцу осерчать!
Сласть гроздьями, и зренью нет границы, я в эти дни раскрытые несусь, валежник
оседлав,
твою голубку-голубицу,
твоих речей страдательную часть,
меж твоей тенью и ее неколебимым телом.
Под тобою и мною —
ты и я, от чистого сердца,
твоя щеколда, захлестнутая волною,
и я поднимаюсь, в поту,
и творю бесконечность меж твоих бедер.
(Хозяин гостиницы — такая скотина,
зубы его сверкают; я держу под контролем
291


Сесар Вальехо
мой бледный духовный строй:
сударь, вам чуть подальше... еще немного...
прощайте, сударь...)
Много об этом размышляю, растроганный,
вечнопропащий,
и ставлю твою голубку на высоту полета, и, прихрамывая от счастья, порою отдыхаю в тени бурелома.
Ребро моей речи и вещи,
улыбаешься, сласть прикрываешь ладошкой,
черное платье, наверно, доделано
для милой, всей сутью телесной милой,
и для ее больной коленки.
Вижу тебя простой, понимаю тебя,
пристыженный,
в Литве, в Германии, в России, в Бельгии,1
в разлуке:
разлука — ручная кладь;
мужчина в судороге любви содрогается, стиснут
узами.
Любимый силуэт с непоправимым шлейфом, любимая, тебя полюблю в цветении спичек, quand on a la vie et la jeunesse, c'est déjà tellement!*
* Когда есть жизнь и молодость, / этого уже вполне достаточно (фр.).
292


Человечьи стихи
Когда уже не будет зазора
между твоим величием и моим последним
наброском,
любимая,
припаду к твоему чулку, ты меня поцелуешь, опуская по чулку, по чулку, по чулку разлуку — ручную кладь, так ей и скажи...
•к -к -к
Вот место на земле, где я хожу в одних штанах, мой угол, где срываю рубаху в полный голос, где со мной — моя душа, моя опора, карта моей Испании. Я и сегодня спорил с собой, на тощий томик возложив чудовищный мой хлеб, которым жив; потом, пытаясь что-то напевать, я принялся кроить, перешивать свое пережитое наизнанку; старательно, как мог, отер всё тело с головы до ног; всё, что запачкал, вывернул наружу, отскреб всё то, с чем сросся воедино, и чуть поправил карту на стене, поникшую в слезах или во сне.
Мой дом, к несчастью, это просто дом, лишь угол наудачу, а к нему —
293


Сесар Вальехо
надписанная ложечка в подарок, скелет мой, разучившийся письму, и нож, и неразлучная сигара.
И вправду, как прикину, что за жизнь,
и не могу с Жоржетт1 не поделиться и, зажевав хоть чем-то, не пройтись под вечер за положенной газетой, благословляя день, коли прошел, благословляя ночь, коли приходит (прошу прощенья за перуанизм);2 я потому и маюсь втихомолку — ни крика, ни слезинки, — что у глаз на каждого своей беды довольно, верней, своей заботы, а верней — того, что жжет мне грудь и гаснет в ней.
Пройдя пятнадцать лет, еще пятнадцать плюс еще пятнадцать,3 куда как глупо чувствуешь себя, обычная история, что делать?!
А всё и худо в том, что ничего: жить, становясь
тем, кто ты есть, одним из миллионов хлебов, из тысяч вин, из сотен глоток, из всех теней от солнца и луны, из всех причастий плотью, кровью, сердцем.
Воскресный день, и потому застряла мысль в голове, рыдание — в груди,
294


Человечьи стихи
а в горле — разбухающий нарыв. Воскресный день, и это длится уже века, а то бы понедельник пришел, и к сердцу подступила мысль, рыданья — к мозгу,
а к горлу — жуткое желанье придушить всё то, что чувствую в себе сегодня, как все, кто брошен мучиться и жить.
21 	ноября 1937 года


ИСПАНИЯ, ДА МИНУЕТ МЕНЯ ЧАША СИЯ
I
ГИМН ДОБРОВОЛЬЦАМ РЕСПУБЛИКИ
Доброволец Испании, милисиано,1 сотворенный из благородной плоти, когда
сердце твое идет на смерть, идет убивать своей всемирной агонией, — я и впрямь не знаю, что делать, где остановиться; я бегу, я пишу,
аплодирую,
плачу, гляжу, разрушаюсь, убеждаю
свое бренное тело, взываю к будущему добру
и хочу стать несчастным;
открываю всеобщее — мое — лицо, чтоб
прикоснуться
к стакану крови, останавливаюсь,
мой рост останавливают падения старых зданий,
которыми себя почитает зверь, что меня
почитает;2
296


Человечьи стихи
вспять катятся под ударами судьбы мои
инстинкты,
дымится радость пред моей могилой и вновь, не ведая, что делать, за-ради ничего,
оставляет меня,
кинув камень, попавший в цель, оставляет одного,
четверорукого, вот здесь, много далее, не вмещают, доброволец, мои руки твой долгий
исступленный миг,
сгибаюсь двойным острием,
чтобы втиснуть малость свою в твой огромный
костюм.
Однажды днем3 — дневным, ясным,
настороженным, плодоносным, о, двухлетие, состоящее из мрачных рыдающих
полугодий,
по которому прокатился, кусая локти, порох, о, тяжкая боль и еще более тяжкие камни, о, удила, которые закусил народ!
Однажды днем взял в руки народ плененное пламя, вскричал от гнева и целиком, по-монартьи закрыл на ключ рожденье свое; запертыми оказались тираны и мертвые вирусы их...
Сражения? Нет! Страсти!4 Страсти,
ведущие начало
от боли с оградой надежды,
297


Сесар Вальехо
от боли народа с надеждою человека!
Смерть и страсть — мирные, они от народа! Смерть и страсть — военные, в оливковых
рощах, да поймем, наконец, мы это! Изменяются в твоем дыхании, доброволец,
игольчатая роза ветров, а в твоей груди — склепы, лобную кость поднимая в первом усилии муки.
Мир восклицает: «Это дело испанцев!»5 И это
верно. Вспомним,
взвесив в упор,
Кальдерона, спящего на хвосте мертвой
амфибии,6
Сервантеса, говорящего: «Царство мое от мира
сего, но
также не от мира сего»,7 — острие и лезвие в
двойной роли.
Вот Гойя — встав на колени, он молится перед
зеркалом,8
вот Колль — паладин, в своем картезианском
напоре9
исходивший потом дождя,
вот Кеведо — секундный предок минеров,10
вот Кахаль, пожираемый своей крохотной
бесконечностью,11 или еще: Тереза — женщина, что умирает,
не умирая,12
либо Лина Одена13 — в борьбе со строкою
Терезы...
298


Человечьи стихи
(Любое дело либо древнее слово идет от народа и приходит к нему, прямо или опосредованно, через непрестанную морозь, через рыжеватый
дым
мучительных, несчастных знаков.)
Такова твоя суть, милисиано, твоя
обескровленная суть, поднятая неподвижным камнем, в жертву она приносит себя, отделяется, падает ввысь и восходит по огнестойкому
пламени,
восходит к немощным, разделяя Испании на быков, быков — на голубок...
Пролетарий, гибнущий по вселенной, какой
неистовый лад
увенчает твою нищету и величье, твой
гипнотический омут,
планомерную бойню, хаос идей и поступков и Дантову, архииспанскую страсть — хоть клеймите — любить врага! Прикованный освободитель, если б не ты, кто врезал бы двери
в пространства,
скитался бы ключ без головки,
день — без конца,
наши кости — без погребенья!
Пахарь, зеленой листвой павший за человека, со своим социальным мизинцем, кривым от века,
299


Сесар Вальехо
со своей животиной, что дома осталась, со словом лишь из-под палки, с издольной полоской неба, с грязью, которая въелась в твою усталость и под корявым ногтем бродяги закаменела! Земледелец, военный и штатский, воздвигающие
муравьиную собственноручную вечность: ибо начертано, что сотворите вы свет, когда глина прильнет к вашим векам; вы ртами зароетесь в прах, а сюда подадут семь подносов, наполненных
верхом,
всё, что есть на земле, станет золотом чистой породы, станет золото золотом въявь —
кровью ваших кровей, легендарные нищеброды!
И люди возлюбят друг друга во веки веков, и отведают хлеба, держась за утлы ваших
скорбных платков,
и пригубят вина
за ваши несчастные глотки!
Они отдохнут у подножия этих путей, они зарыдают, припомнив ваши глазницы, и счастливы будут, по эху ваших шагов
выверив утро, которое вам только снится!
300


Человечьи стихи
Обуют одни башмаки
те, кто идет без дороги к вершинам тела, и те, кто ищет в глубинах форму души! Заплетаясь, немые заговорят, обезноженные
восстанут!
Ослепшие снова прозреют, глухие услышат на ощупь!
Умудрится невежда, мудрый впадет
в неразумье!14
Возвратят поцелуи, кто этого не сумел!
Не воскреснет лишь смерть! Муравей крошкой хлеба насытит исполинскую хрупкость
слона
на цепи; абортированный ребенок возвратится в утробу, чтоб во плоти родиться, и люди найдут работу, и люди найдут друг друга, и люди поймут друг друга!
Искупитель-рабочий, прости нам долги наши, отче!
Ибо вновь говорит лапидарная дробь барабана: что мимолетней твоей небывалой спины, что многоцветней, чем вечный твой профиль
чеканный!
Добровольцы Италии, среди которых абиссинский хромающий лев!15 Добровольцы России, в передних рядах своего всенародного сердца!
301


Сесар Вальехо
Добровольцы севера, юга, востока и посланники запада, где отпевают зарю!
Всем известный солдат, твое имя проходит
парадом
в сопровожденье объятий!
Боец, порожденный землею во всеоружье праха с магнитом шершавых пят, неотрывных
от буерака,
с неукоснительной верой, ни на чью не
похожей,
с неповторимым нравом, с личными тумаками, с объединенным словом, с неотделимой кожей
и с персональной душой, коронованной камнем!
Доброволец, отпрыск мороза,
питомец пекла и рая,
жертва в победном строю,
герой на всемирной тризне,
встань, призывник Испании, ей присягая,
и поклянись убивать, доброволец жизни!
Ибо здесь убивают, и гибнущим нет числа: это мальчик с игрушкой, которая замерла, это матерь Росенда в ее незакатной славе, это ветхий Адам, разговаривавший с конем, это пес, уснувший под лестницей нынче днем! Убивают книгу, паля по глагольным связкам и беззащитному титульному листу!
Убивают повсюду, и смерть обращает в камень профессора с его другом, с его очками,
302


Человечьи стихи
брадобрея, который меня кровенил обычно, — славный он был и, как водится, горемычный, побирушку — он пел вчера у того угла, сиделку, которая утром в слезах пришла, священника на столпе его нерушимых коленей...
Добровольцы,
во имя добра и жизни
прикончите зло и смерть!
Ради свободы для всех — угнетателей и угнетенных,
ради мира без боли, в который я веру теряю,
когда сплю у подножья лица
и зову вас, шагая по кругу, —
убейте же, я повторяю,
ради всех неученых, — для них я черкал
тетради, —
ради гения без башмаков, коня его ради, ради братьев, погибших в бою, ради пепла, прижавшего к сердцу
простреленную колею!
Ибо, чтобы пришли вы,
добровольцы Испании и волонтеры земли,
я пытался быть добрым и был им, пока
не увидел
вашу кровь, добровольцы...
Оттого столько сердца теперь, столько пыла, столько верблюдов, достигших молитвенных лет. Рядом с вами шагает пылающая доброта,
303


Сесар Вальехо
следом — гады земные, нежность
под роговицей,
и всё ближе, так близко, совсем уже рядом —
вода,
которая ищет предела, чтоб пламенем взвиться.
II
СРАЖЕНИЯ Человек Эстремадуры,1
под твоей ногой я слышу дымную землю волка,
дымную землю миров,
дымную землю ребенка,
дымную землю хлебов,
дымную землю Женевы, Рима, Берлина,
Парижа, дым твоего аппендикса воспаленного
и, в конце концов, дым грядущего.
О, жизнь! о, земля! о, Испания!
Унции крови,
метры крови, литры крови, конная, пешая, настенная кровь, без величин, бесчисленная кровь, водянистая кровь, мертвая кровь крови живой.
Эстремадурец, нет еще человека,
кто мог бы убить твою жизнь и рассечь твою
смерть
и одиноко, подобно волку, глядеть, как ты взрезаешь плугом наши тела!
304


Человечьи стихи
Эстремадурец, ты знаешь
двумя голосами: народным и осязательным — тайну злака: только крепче становится корень от угрозы другого. Эстремадурец, крученый-перекрученный,
взывающий к душе в своем уединении, крученый-перекрученный, чтобы увидеть, как можно жизнь вместить в смерть!
Эстремадурец, нет земли, что могла бы выдержать тяжесть твоего плуга, нет большего
мира,
чем цвет твоего ярма во всех временах, нет
порядка в твоих посмертных стадах!
Эстремадурец, позволь мне,
подобно волку, глядеть на тебя, страдать,
сражаться ради всех, сражаться
ради того, чтобы хотя бы один стал человеком,
ради того, чтобы хозяин стал человеком,
ради того, чтобы мир стал человеком, ради того,
чтобы даже и звери стали людьми:
конь — человеком,
змей — человеком,
ворон — благопристойным человеком,
муха — человеком, олива — человеком,
и даже холм — человеком,
и само небо — человеком-младенцем!
И затем — отступление от Талаверы,2 отрядами по одиночке, вооруженные голодом,
толпами по одиночке,
305


Сесар Вальехо
вооруженные отвагою сердца, без самолетов, без войны, без злобы, проигрывая над головой, выигрывая
ниже свинца, смертельно раненные честью своей,
обезумевшие от праха, с опущенными руками,
любящие насильно,
выигрывая по-испански всю землю,
отступая, не ведая,
где их Испания,
где сокрыть поцелуй земли,
где посадить оливу своей сумы!
Издалека, чем дальше, тем яснее, в зенице мира, пристальной и страшной, со дна страдания, где кротость сатанеет, встает Герника3 адом рукопашной.
Бой априори,4 вечный вне масштаба, бой слабых душ с бессильем плоти слабой, бой, где в пеленках, скомканных и красных, ребенок бьется — сам, без понуканий — животною отчаянностью гласных, и мать — похолодевшими руками, и бьется хворый смятой простынею, кольцом детей, таблеткою и стоном, и старый — костылем и сединою, и настоятель — именем Христовым!
Обида слабых, жалкая, немая!
О, безответные защитники Герники!
306


Человечьи стихи
Вы поднимаетесь, планету обнимая, непобедимой беззащитностью великих!
В Сантандере,5 в Бильбао,6 в Мадриде бомбили могилы, и бессмертные мертвые7 — эти чуткие кости, кладбищенские часовые, — бессмертные мертвые, чуя и слыша, и видя всю низость убийства, всю трупность убийц, вернулись к оборванным мукам, и начали плакать, и начали снова надеяться, начали маяться, начали жить, обреченные сделаться мертвыми!
И мгновенно стал порох ничем, разлетелись печати и судьбы, и, взрывчатке давая отпор, поднялось — и на стаю вампиров, еще один шаг — и на судное небо, еще один шаг — и на семь чернокнижных металлов8 пошло неповинное, честное, верное, вечное братство.
Беспризорная Малага9 без отца и без матери, без единого камня, и дыма, и белой собачки, беззащитная Малага, где мое утро скончалось, где родилась на свет и училась ходить моя
смерть!
Бездомная Малага, в бегстве от зла и от злобы уносящая в глубь обезлюдевшей полой истории стебельком в волосах — органический мир и на локонах — отблески хаоса!
307


Сесар Вальехо
Беженка Малага, в бегстве от сына до сына мимо вод, уходящих от моря, сквозь металл, уходящий от стали, по земле, уходящей от праха, и по страшному зову влюбленной в тебя глубины!
Малага в ранах, в сукровице страха, в ножах,
в сатанинстве небес и земли,
уходящая скопом, скользя по запекшимся винам,10
по сиреневым пенам, бегущая сотнями теней
над пеной сирени, аллеями замерших смерчей
в четыре глазницы любви
над скрещеньем двух мертвых костей!
Малага, цвет моей капельной крови,
червонная масть моей дальней дороги,
с барабаном хоронят
твою красногривую славу,
жизнь идет, провожая
салютом — бессмертных мальчишек,
молчаньем — твой бубен, и холодом
вечности — душу, и холодом смерти — твою вдохновенную грудь! Малага, не уходи!
Ибо если уйдешь —
ты уйдешь целиком,
безнадежно, безудержно вся
до последней черты, у которой схожу я с ума,
ты уйдешь навсегда, со своей плодородной
подошвой
308


Человечьи стихи
и старинной навахой,11 сменившей израненный
серп,
и дубовым крестом, укрепившим истерзанный
молот!12
Малага, каждым изгибом шести своих букв, малагенья13 распятых, агонией длящая танец, растерявшая песни и смех, убегая в Египет14 с отчужденной страной и своею исконной
вселенной,
каблучком утверждая единственный полюс земли! Не покидай меня, Малага!
Ради себя,
Малага, ветка малаги в саду биологии!13 Малага, ради дороги!
Зная, что волк уже близко, чуя, как логово стихло, жадных детенышей пряча!..
Малага, видишь — я плачу!
Малага, плачу и плачу!
III
Он часто в воздухе чертил корявым пальцем: «Даздраствуют ребята! Педро Рохас», путеец из Миранды,1 человек, мужчина и еще раз человек, отец и троекратно человек,
Педро и Рохас — и его две смерти.
309


Сесар Вальехо
Лист воздуха, сюда! — его убили.
Перо руки, сюда! — его убили. Товарищей скорей оповестите!
Распятье, где прибит его обрубок, его убили,
его убили у подножья пальца!
Убили разом — Рохаса и Педро!
Да здравствуют ребята
под пологом исчерченного ветра!
Да здравствуют — с вороньим этим «в» — над сердцем Рохаса и Педро,
триумфатора и жертвы!
Обыскивая труп, оцепенели, увидев в теле мертвого — другое, огромное, для мировой души, а в сапоге — безжизненную ложку.
И Педро ведь имел привычку есть, сидеть среди своих единокровных, готовить стол, стелить, сорить на скатерть и жить со вкусом на виду у всех, и вместе с ним бродила эта ложка, она сама и все ее девизы.
Да здравствуют ребята в ее подножье ныне и вовеки!
310


Человечьи стихи
Убили — вынудили умереть —
Рохаса, Педро, труженика, мужа, того, кто родился совсем малюткой и вглядывался в небо, а потом всё рос и рос, стал красным и боролся своими «мы», своими «никогда», бедой, нуждой, кровинками, зубами, останками...
Его убили нежно, на волосах жены, Хуаны Васкес, в шестом часу, в пороховом году и в двух шагах от долгожданной цели.
И, мертвый, Педро Рохас приподнялся, поцеловал залитый кровью гроб, склонился над Испанией, заплакал — и вывел в воздухе своим корявым пальцем: «Даздраствуют ребята! Педро Рохас».
И в тело мертвое вошел весь мир земной.
7 ноября 1937 года
IV
Отряды нищих бьются за^Мадрид, идут через Париж, Нью-Йорк и Лондон,1 клеймя колени каменных святых готическими пальцами голодных.
311


Сесар Вальехо
Бродяги, христарадники, с колен, у римских стен, на мексиканских плитах, кричат Христу, моля за Сантандер, в бою без победивших и разбитых.
И, древней муке вверясь до конца, у ног толпы дерутся, насмерть стоя, и отливают слезы из свинца, и, нищие, сражают нищетою.
Полки мольбы, где жалуется гнев, где ярость побирается устало, где замерло в протянутой руке оружье, незнакомое с металлом, убогий безответный легион, они встают со стоном у ограды — и бьют в упор запуганной мольбой из каждой раны — да! — из каждой раны.
Их тьма, осатанелых и босых: безликие, без имени, без дома, идут потенциальные бойцы — беспалая рука на горле грома. • Крупицы жалких крох, заплаты, словно воинские званья, двойные дула ружей — кровь и кровь... Поэт приветствует оружие страданья!  2323 октября 1937 года
312


Человечьи стихи
V
ИСПАНСКИЙ ЛИК СМЕРТИ
Зови ее! Она! Ее приметы!
То смерть, уже вошедшая в Ирун:1 и ругань, и шаги аккордеоньи, и ворс ее сукна, тебе знакомый, и грамм ее свинца... Всё налицо!
Зови ее! Она шпионит в ружьях, как будто знает, чем мы побеждаем, и нрав наш, и пространные законы, и грозный наш устав. Как человек звериною тропой, она крадется за той рукой, что спутывает нас, лишь только мы вздремнем на баррикадах, и ждет нас за упругой дверью сна.
Прорвало! Крикнула! Своим утробным криком! Ей стыдно, когда падают на травы, когда не возвращаются к животным, когда мы произносим: «Это смерть!..»
Когда хороним лучшие надежды!
(Не зря же выделяет она соки, не зря, брат, переваривает души.)
Зови ее! Скорей ее загоним под вражеские танки, ибо смерть — насильственно внедренное начало, и как ни избегай она, товарищ,
313


Сесар Вальехо
опасностей, с которыми ты свыкся, как ни хитри, что знать тебя не знает, на знамени надежд моих недаром исток ее начертан и предел.
Зови ее! Какое там начало!
Короткий эпизод — и то едва ли; она скорей на месиво похожа, когда врасплох — и ни глазниц, ни гимнов, когда ложишься сотым, тусклый грош, и глухо отзываются караты в аплодисментах деспота.2 Зови!
Когда зовем мы с яростью, с издевкой, тащить ей легче три своих колена; взбодри ее, окликни — ведь порой, порой уже пронизывает болью необъяснимо, дробно, отовсюду и я уже не чувствую себя.
Зови! За мной идет она по следу — коньячный дух, и сизая скула, и ругань, и шаги аккордеоньи.
Зови! Чтоб вызнала, где я над нею плачу! Над этим запахом. Мой бедный прах, товарищ! Над этим гноищем. Мой горький долг,
сержант!
Под этой тягой вглубь. Моей могилой!
314


Человечьи стихи
VI
ШЕСТВИЕ НАД ПАВШИМ БИЛЬБАО
Израненный мертвый брат мой,
Республики смолкший возглас!
Они уже близко, бледный, они по ступеням
трона
идут через твой бескровный, твой годовалый
возраст,
глядящий в пустое небо печально и удивленно.
Сядь, отстрадавший воин, встреть их спокойно и просто, сдвинь этот крест нежданный, с трона взгляни на крыши.
Стынут хоругви мертвенно-белых простынь. Они всё ближе, товарищ, они всё ближе.
Далекое «где ты?..» затихло клочками голубки, и дети не плача взбегают откосом могилы. Эрнесто Суньига, сложи свои думы и руки, покоится мир твой, и в мире война почила.
Приконченный жизнью товарищ, товарищ конный,
товарищ конь — с седоком и быком напротив!1 Костей твоих сирых рисунок высокий
и скорбный
315


Сесар Вальехо
орнамент испанского блеска в венце благородных лохмотьев.
Присядь же, Эрнесто, один над пустым горизонтом.
Всем телом седея от серых волокон распада, услышь, как восходят на трон твой...
Какой еще трон там!
На правый сапог твой! Правый сапог солдата! 13 сентября 1937 года
VII
Пару дней, как дышится, товарищ, столько дней меняло ветром воздух, межевало землю, взвешивал^» штык республиканца.
И в Испании сегодня — по-испански.1
Пару дней, как отрезвело зло и, свои глазницы напрягая, вслушалось в оцепенелый взгляд.
В эти дни мольбой нагого пота ратное слиняло с человека.
В эти дни, товарищ, целый мир, целый мир до гроба стал испанским.
316


Человечьи стихи
Пару дней, как умирает выстрел, умирает тело в роли духа, и душа, друзья, отныне — наша. Пару дней, как небо с нами, небывалое, на равных.
Пару дней, Хихон,2 столько дней, Хихон, и земли, Хихон, и на ней, Хихон, так по-человечьи, столько бога,
нет конца Испаниям, Хихон!
В пару дней сменило ветром воздух.
5 ноября 1937 года
VIII
Здесь так же, как и встарь, Рамон Кольяр,
твоя семья привычно тянет лямку, пока лежат на сердце у тебя семеркой пик печальные свиданья в твоем Мадриде, фронтовом Мадриде.
317


Сесар Вальехо
Рамон Кольяр, работник и вояка — со всеми, вплоть до собственного тестя, батрак и муж, связующая плоть от плоти Человеческого Сына!
Герой, герольд, мадридский паладин, вообще фартовый парень! Рамонете, здесь
часто вспоминают твои кудри!
Твои всё те же: скорые на плач, коли дойдет до слёз, коли набат — бегут на сход. И говорят с волами, когда доходит дело до земли.
Рамон! Кольяр! Ты жив там? Если ранят — стой до конца, назло не умирай!
А здесь
твоя жестокость — под замочком и бедные штаны уже умеют бродить одни, отмеривая время, и старый тесть тебя в который раз
теряет заново при каждой встрече с дочкой!
И здесь, Рамон, съедают твое тело, не ведая об этом, твое сердце, ступни...
Но отзываются в сердцах твои шаги, увенчанные пылью!
318


Человечьи стихи
Здесь помолились, сели на постель, твою постель, и громко толковали среди твоих вещиц и твоего молчанья, и кто-то встал, и кто-то взял твой плуг, и кто-то вывел твоего гнедого...
Рамон Кольяр, святая ты душа, здесь, наконец, остался твой товарищ! Ну, будь здоров, пиши. И убивай.
10 сентября 1937 года
IX
КРАТКАЯ ЗАУПОКОЙНАЯ ПО РЕСПУБЛИКАНСКОМУ ГЕРОЮ
В живых осталось слово, и слово проросло из мертвеца.
Мы подняли героя, и вместе с нами зримо и зловеще дохнули его губы; в поту мы надрывались от натуги, скитальческие луны шли за гробом, и мертвый надрывался от печали.
И книга, книга, в битве за Толедо,1 и вширь и ввысь росла из мертвеца.
319


Сесар Вальехо
Поэзия лиловых скул, на грани звучанья и безмолвья.
Поэзия духовного устава, завещанного сердцу.
Одни слова остались, ибо нет в могиле даже мухи; текли слова, стекая с рукава, и с ветром испарялись в окоеме.
В поту мы надрывались от натуги, и надрывался мертвый от печали, и книга — я на ощупь ее видел — за ним, над ним, над нами росла из неожиданного трупа.
10 сентября 1937 года
X
ЗИМА ТЕРУЭЛЬСКОЙ БИТВЫ
Револьверным отливом ложится вода.
Это просто вода, вороненая прелесть дождя в заунывной ночи Арагона, — и всё та же земля металлических трав, раскаленных плодов, оголенных стволов
индустрии.
320


Человечьи стихи
Это просто вода — и сухие цветы химикалий, и в пуху тополиные взрывы, и аллеи машин в перекличке последних
«прощай».
Так стоит человек, серой смерти давая ответ, так он смотрит в упор, прислонившись виском
к тишине,
так вода, невзирая на кровь, остается водой, так огонь под золой тихо лижет руно
у продрогших своих сосунков.
Кто идет?.. Кто крадется под снегом? И там
убивают? О, нет!
Это просто
двужильная жизнь оживает в извилистых порах.
И еще нестерпимей война!
Будит кровь она, роет могилы и кладет тебя навзничь во весь изрешеченный
рост,
оторвав от земли несуразным прыжком
обезьяны!
Ты не раз это нюхал, товарищ, когда невзначай,
наступали на руки твои среди брошенных
трупов;
ты не раз это щупал — и, красный, хватался
за пах;
321


Сесар Вальехо
ты не раз это слушал разодранным ртом
пехотинца!
Так идем же, товарищ, нас ждет твоя тень полковая, нас ждет твоя тень часовая, ротный-полдень и ночь-новобранка...
И навстречу агонии нашей уходя от себя, я кричу на бегу:
«Бросьте труп мой!...» И слепну от слёз.
XI
И я увидел труп — стремительный покой его покрова и медленный распад его души.
Он ждал, и на губах его кончались оборванные годы двух дыханий...
Ему кричали номер. Цифра стерта! Кричали о любви. Уже ненужной! Кричали и о пуле. Тоже мертвой!
И сохранялся строй пищеваренья, и, распадаясь, медлила душа...
Все, стихнув, отошли. И вот тогда-то на миг
вдруг тайно ожил он. Но трезво
его прослушали — и всё. Число и дата.
3 сентября 1937 года
322


Человечьи стихи
XII
МАССА
Кончался бой — и был убит солдат, и, подбежав, сказал ему товарищ:
«Не умирай! Ведь я тебя люблю!»
Но тело всё мертвело и мертвело.
И двое, подбегая, повторили:
«Не уходи! Держись! Вернись к живым!» Но тело всё мертвело и мертвело.
Десяток, сотня, тысяча, сто тысяч, на выручку бросаясь, закричали:
«Такой любви — и не осилить смерть!» Но тело всё мертвело и мертвело.
У изголовья встали миллионы с единою мольбой: «Останься! Брат!»
Но тело всё мертвело и мертвело.
И человечество тогда над ним склонилось. Открыв глаза, несчастный, потрясенный, труп медленно поднялся и, первого обняв, шагнул вперед...
10 ноября 1937 года
323


Сесар Вальехо
XIII
ТРАУРНЫЙ МАРШ НА РУИНАХ ДУРАНГО1
Отче пепел испанских селений, да хранит тебя вечное небо, отче пепел, восставший из тленья.
Отче пепел, парящий над нами, да взлетишь ты к небесному трону, отче пепел, Господнее знамя.
Отче пепел, потомок пожара, да взметен будешь ты в беспредельность, отче пепел, потомок пожара.
Отче пепел, предтеча возмездья, да низринут ты будешь на землю, отче пепел, предтеча возмездья.
Отче пепел в ладонях простертых, да оденет Господь тебя плотью, отче пепел, проклятие мертвых.
Отче пепел, железные тучи, да предстанешь ты в облике мужа, отче пепел, суровый и жгучий.
324


Человечьи стихи
Отче пепел, о рубище парий, да не тронет никто твоих нитей, отче пепел, о рубище парий.
Отче пепел, убийцами взрытый, да сойдешь ты, шагая по праху, отче пепел, с небесною свитой.
Отче пепел, о саван гигантский, да вовеки хранит тебя небо, отче наш, горький пепел испанский!
Отче пепел, летящий к рассвету, да дарует Господь тебе крылья, отче пепел, летящий к рассвету!
22 октября 1937 года
XIV
Испании, Испания, остерегайся!
Остерегайся серпа без молота, и молота — остерегайся — без серпа!1 Остерегайся жертвы — не по своей охоте, убийцы — не по своей охоте, и равнодушного — не по своей охоте! Остерегайся того, кто раньше, чем пропел петух, отрекся трижды от тебя,
325


Сесар Вальехо
остерегайся и того, кто днем отрекся трижды!2 Остерегайся разума безногих и шага неразумного остерегайся!
Остерегайся новых властелинов!
Остерегайся того, кто труп ест твой,
кто пожирает мертвых — во имя твоей жизни!
Остерегайся преданных тебе!
Остерегайся неба, что ниже воздуха, и воздуха, что выше неба!
Остерегайся того, кто признается тебе в любви! Остерегайся своих героев!
Остерегайся павших за тебя!
Остерегайся Республики!
Остерегайся грядущего, Испания!..
10 октября 1937 года
XV
ИСПАНИЯ, ДА МИНУЕТ МЕНЯ ЧАША СИЯ
И если, дети мира,
Испания падет — легко сказать! — падет
с небес на раненые руки в запекшихся бинтах меридианов, — как рано западут у вас виски!
Какая рань забрезжет в этих строчках!
326


Человечьи стихи
И сдавят грудь вам старческие хрипы!
И сгорбятся в тетрадях ваши двойки!
О 	дети мира!
Испания одна и в тяжких родах — Испания, учительница с розгой, мать и пестунья, крест и древесина, та, что дала вам высоту для взлета, преподала деленье и сложенье, — и вот итог, отцы иезуиты!1
Когда она падет — легко сказать! — падет с земной поверхности, — о дети,
как быстро вы разучитесь расти!
И год перечеркнет свои недели!
И снова обратятся зубы в десны, слова — в каракули, медали — в слёзы! И навсегда останутся ягнята на привязи у высохших чернильниц!
И никогда вам больше не подняться по сломанным ступеням алфавита к той букве, где рождается страданье!
О 	дети мира,
вы, сыновья и дочери солдат!
Замрите! В эту самую минуту Испания остатки сил вручает зверям и травам, людям и кометам.
327


Сесар Вальехо
Замолкните! Сейчас она стоит лицом к судьбе, не ведая, что делать, стоит одна, держа в ладонях череп, и глухо говорит и говорит он, тот вещий череп — раковина детства, тот вещий череп — раковина жизни.
Затихните совсем — и пусть затихнет распев слогов, и всхлипыванье строчек, и карликовый шорох пирамиды, и гул виска, налитого свинцом!
Пускай замрет дыхание!
И если
раскинутся израненные руки, и засвистит лоза, и грянет полночь, и рухнет небо в две земных глазницы, и затаятся шорохи за дверью, и не придет никто, и ужаснут вас тупые навсегда карандаши, и если
мать-Испания падет, — легко сказать! — вставайте, дети мира; то пробил час идти
ее искать.


Сесар Вальехо. Трухильо. 1915.


Лима. Главная площадь перуанскй столицы Пласа-де-Армас.


Париж. Монмартр с видом на собор Сакре-Кёр.


Сесар Вальехо. Фонтенбло. Апрель 1926 года.


Сесар Вальехо. Версаль. 1929.


Автограф Сесара Вальехо. Конверт письма испанскому поэту Хуану Аарреа. Париж. 28 сентября 1936 года.


Обложка первого издания романа С. Вальехо «Вольфрам». Мадрид. 1931.


Окно больничной палаты, в которой Сесар Вальехо скончался 15 апреля 1938 года. Париж.


Памятник Сесару Вальехо, установленный в Лиме на площади Святого Августина в 1962 году. Автор памятника — испанский скульптор Хорхе де Отейса.


Первый на русском языке стихотворный сборник Сесара Вальехо. Художник книги — В. Суриков.


Страница из поэтического сборника Хулио Кортасара «Только сумерки» (1984) с цитатой из стихотворения Сесара Вальехо VII «Без перемен. Иду по каменистой улице...» ( « Трильсе » ).



ДОПОЛНЕНИЯ


I. о поэзии
ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ «ПРОТИВ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ТАЙНЫ»
Памятник Бодлеру — одно из красивейших парижских надгробий,1 поистине кафедральное надгробие. Скульптор взял глыбу, раскрыл ее с концов и высек морской компас. Он и держит памятник — морской компас. Самолет, одно крыло которого волочится по земле — так оно велико, — символическое подобие альбатроса.2 Другое крыло ромба перпендикулярно простертому на земле. Навершие его представляет собой огромную летучую мышь, распахнувшую крылья. Над этой живой, парящей тварью сторожко и воинственно нависает сток, и струя не дается в руки.
Другой изваял бы геральдического кота, воспетого поэтом и залапанного критиками.3 А этот проник вглубь и выбрал вампира — воплощение двойственности в животном мире: и птица, и зверь;4 воплощение этической двойственности: и ангел, и падший ангел. А как иначе
33\


Дополнения
воплотить дух Бодлера? Ведь в певце «Цветов зла» не было дьявольского начала в католическом смысле слова. Всё дьявольское в нем — мирское; это естественная поправка на мятеж- ность и святую простоту. Восстают только дети и ангелы. Лукавый не способен восстать. Старики только печалятся и отчаиваются. Таков Вольтер. Восстание — плод чистой души. У кота когти и те источают злодейство. Иное дело летучая мышь — крылатая подвальная крыса, пещерная тварь, порождение двух сил: порыва ввысь и порыва во мрак. Она рождена темным царством, но парит под сводами. Двойственная природа — полет и мрак — наделила ее мудростью впотьмах и даром героев — падать ввысь.5
* * *
Перенести в стихотворение эстетику Пикассо6 — вот новая поэтика. То есть стремиться надо только к красоте в поэтическом смысле слова — к красоте недоказуемой, беспричинной, безрассудной. Так Пикассо пишет портрет и, повинуясь гармонии линий или красок, рисует вместо носа коробку или лесенку, или стакан, или апельсин.
332


/. О поэзии
•к •к •к
Осторожно с человеческой природой поэзии!
* * *
В Испании не понимают латиноамериканских поэтов, и они, не осмеливаясь быть индо- американцами, притворяются испанцами с головы до ног. (Рубен Дарио и другие.)
Лорка — андалусец. Почему я не имею права быть перуанцем? Зачем говорить мне, что меня не поймут испанцы? Ведь и мне, и австрийцу, и англичанину понятны исконные кастильские обороты Лорки и К°.
•к к к
В воскресенье седьмого ноября 1937 года мы с Жоржетт были на кладбище...
Увидели кота возле церквушки и заговорили о необычайных случаях с животными. Кошка вырастила цыплят, лев не сожрал раба, кот зализывал раны голубке, но, почуяв кровь, не удержался и загрыз ее.
А я вспомнил, как мой кот, сидя на столе, водил лапой, пока я писал, и цеплялся за перо. Это кот написал стихотворение.
Потом о Верлене, о поэзии своего «я».7
333


Дополнения
Что лучше — сказать безлично «человек» или сказать «я»? Человек как субъект переживания — лирического или эпического. Все-таки лучше «я», конечно, в смысле «все». Это глубже и поэтичнее.
ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ «ИСКУССТВО И РЕВОЛЮЦИЯ»
•к -к *
Пусть графика стихотворения внушает не то, о чем сказано, а то, что не сказано. Иначе графика окажется тавтологией, безделушкой в салоне нуворишей.
ВСЕОБЩАЯ ПОЭЗИЯ НА ЕДИНОМ ЯЗЫКЕ
Стихотворение, может быть, наиболее органичное природное единство. Животное лишается конечностей и не погибает. Дереву отрубают ветку, и оно продолжает жить. Но если стихотворению вырезать строку, слово, букву, даже запятую, оно не выдержит операции и умрет. В переводе стихи теряют свою живую природную целостность — их можно читать лишь на
334


I. О поэзии
единственном языке, что, естественно, ограничивает круг воспринимающих чувство, воплощенное в стихе. Но хочу напомнить, что при социализме, когда выработается единый всемирный язык, чувство, воплощенное в стихе, станет всеобщим.
ПРАВИЛА ГРАММАТИКИ
Грамматика как коллективная норма для поэзии не имеет ни малейшего смысла. Поэт всегда сам выковывает себе грамматику — свою собственную, не пригодную для других, — и свой синтаксис, и свою орфографию, и свою просодию,1 и свои семантические поля, и свои аналогии. Нельзя только преступать исконные законы языка. Поэт, если нужно, может даже изменять фонетическую структуру слова или его написание. И это отнюдь не сужает коммуникативную функцию стиха, а, напротив, поразительно, почти беспредельно расширяет возможности восприятия поэзии. Как известно, чем личностнее (не путать с личным) мировосприятие художника, тем значительнее оно для людей и тем естественнее воспринимается ими.
335


Дополнения
ЭЛЕКТРОНЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Все знают, что поэзия непереводима. Поэзия — это звук, словесная молитва жизни. Стихотворение — произведение, выполненное в слове. Переложенное в другие слова, пусть и с тем же смыслом, но другие, стихотворение изменяется. Перевод — это новое стихотворение, может быть в чем-то и схожее с оригиналом.
*
Интонация — вот что действительно важно в стихотворении, интонация, а не то, что говорится. То, что говорится, можно сказать и на другом языке, а интонацию повторить нельзя. Ее нельзя отделить от слов родного языка, создавших ее.
*
Чем лучше поэт, тем невозможнее перевод. Так думал и Маяковский. Можно перевести мысль и философские построения Уолта Уитмена, поэзия же его неизбежно пропадает. Можно перевести его великие идеи, но нельзя перевести великую страсть, широту его души, сумрак туманностей бытия — они уходят корнями в язык, в материю языка и невоплотимы в слове.
336


I. О поэзии
*
Можно перевести только идеологические стихи. Поэт, работающий идеей, а не словом, переводим. Вместо того чтобы искать звук жизни, биение ее сердца, он выкладывает стихотворение из букв и слов, взятых из жизни. Грис говорит,2 что та же ошибка характерна и для многих современных художников; они работают предметом, тогда как надо работать цветом. Забыто главное — что сила стихотворения или живописного полотна целиком и полностью зависит от художественной организации составляющих ее частиц материи. А наипростейшая материя стиха — это в конце концов именно слово, точно так же, как в живописи — это цвет. Стихотворение, следовательно, делается из разрозненных слов, художественно организованных и пригнанных согласно поэтическому чувству автора.
НОВАЯ ПОЭЗИЯ
Новой поэзией называют обычно стихи, в которых часто встречаются такие слова, как «кино», «аэроплан», «джаз-бэнд», «мотор», «радио» и вообще современная научная и техническая лексика, причем не важно, выражает ли эта лексика новое мировосприятие или нет, — важны слова.
337


Дополнения
А ведь такие стихи — не новая поэзия и не старая. И вообще никакая. Человеку искусства нужно воспринять, прочувствовать и художественно осмыслить сегодняшнюю жизнь. Радио, например, существует не затем, чтобы мы повторяли слово «радио», а затем, чтобы в нас пробудился новый ритм, новый душевный настрой, открылись иные дали и глуби, откристаллизовалась страсть. Растет тревога, сбивается дыхание. Таково существо культуры, открытой прогрессом. Вот ее единственный эстетический смысл — он не в том, чтобы пережевывать свежеиспеченные словечки. Но часто в стихотворении и нет этих новых слов. В стихотворении может и вовсе не быть слова «аэроплан», а есть смутное, бессловесное, но отчетливо человечное ощущение полета. Тогда это настоящая новая поэзия.
Иногда же, ловко комбинируя определенные художественные детали, создают образ более или менее близкий к совершенству. И тогда говорят о новой поэзии не в смысле новых слов, а в смысле новых метафор. Но и здесь не следовало бы говорить о новизне. Новая поэзия может обойтись без новых образов (метафора — дело рассудочное); истинный поэт-новатор вы- страдывает в стихе новую жизнь, новые ритмы людей и вещей. Его поэтическое чувство наделяет их кровью и плотью, формой.
338


/. О поэзии
Поэзия новых слов или новых метафор обычно отличается подчеркнутой новизной, усложненностью, барочностью. Поэзия, в которой ново само чувство, напротив, всегда проста и человечна и может на первый взгляд показаться не новой, а старой, и вопроса о том, современна ли она, обычно даже и не возникает.


II. О РОССИИ
ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ «РОССИЯ, 1931. РАЗМЫШЛЕНИЯ У СТЕН КРЕМЛЯ»
IX. ДЕНЬ КАМЕНЩИКА
Мне удалось прожить целый день жизнью одного московского каменщика. В семь часов утра я попал в его жилище, представляющее собой одну маленькую комнату в доме № 8 по бульвару, выходящему на площадь Пушкина. Сам дом — старомосковский, уже весьма ветхий, двухэтажный, но довольно большой — с внутренней стороны он образует три двора. Я зашел в этот дом, изобразив, будто ищу какого-то человека. Пока я объяснял, что мне нужно, я мог беспрепятственно наблюдать за мужчиной, как оказалось, рабочим, только что поднявшимся с постели. Он живет здесь со своей подругой — юной редакторшей из «Правды». У них нет детей, и они не женаты. Уже год, как они вместе. Любят ли они друг друга? О, любовь! Каким непривычным содержанием наполняется это слово в России!
340


II. О России
Ведь среди нас любовь как таковая за редчайшим исключением не существует. Мы называем любовью обыкновенную симпатию, непосредственно вытекающую из материальной или какой-либо иной заинтересованности, не имеющей ничего общего с миром эмоций. Симпатию к мужчине в женщине вызывают обычно не те качества, которые являются определяющими для чувства. То же происходит и с мужчиной по отношению к женщине. Этими качествами могут быть богатство, положение в обществе или хотя бы возможность достичь либо того, либо другого в обозримом будущем. Вне этой перспективы возникновение взаимной симпатии между мужчиной и женщиной в буржуазном обществе — большая диковина. Если кто-либо любит человека с необеспеченными тылами, он слывет чудаком и белой вороной. Не иначе как вызов окружающим или просто умопомрачение рассматривается любовь к какому-нибудь голодранцу, едва зарабатывающему, чтобы не умереть с голода, к человеку без имени, не блистающему в свете и не имеющему надежд пробиться туда или хотя бы улучшить свое материальное положение. Богатые и знатные обращают внимание, как правило, на богатых и знатных, а тот, кто не является ни тем, ни другим, вольно или невольно стремится обрести свою любовь среди тех, кто таковыми являются. Субъекты такой «любви» в большинстве случа¬
341


Дополнения
ев не отдают себе отчета в истинных мотивах, которые ими движут. Чаще всего как мужчина, так и женщина уверены, что нашли в предмете своей любви множество восхитительных качеств, как нельзя лучше отвечающих их собственному духовному складу и самым сокровенным чаяниям. И они совершенно искренни, когда думают: «Я люблю его (или ее) не за его положение, не за его богатство, а за его нравственные достоинства. Даже если бы он остался вдруг без денег или без имени, это никак не отразилось бы на моей любви». В этом наши «влюбленные» ничуть не сомневаются. Но им неведомо, что сами эти достоинства проистекают непосредственно из материального либо социального положения их избранника. А не ведают они этого потому, что причинно-следственная связь между положением и достоинствами, хотя всегда прямая и бесспорная, в своем проявлении более или менее опосредована и скрыта.
В других случаях субъекты такой «любви» прекрасно осознают социальный или материальный и внеэмоциональный характер своих отношений. Это происходит в высших слоях буржуазии и знати, в то время как изложенное в предыдущем абзаце относится к мелкой и средней буржуазии.
Почему же так искажается, так извращается любовь в мире капитализма? По всей вероятности, это объясняется безмерным индивидуализ¬
342


II. О России
мом людей. Этот индивидуализм породил множество эгоистических вожделений и склонностей, таких как жажда выделиться и любой ценой обойти всех остальных, тщеславие, алчность, барство и лень со всеми вытекающими из них пороками и гнусностями. В силу всего этого любовь, вернее, то, что мы так называем, в нашем обществе является классовой, то есть это значит, что мужчина и женщина из определенного класса соединяются с женщиной и мужчиной исключительно из того же класса — никто из них не хочет спуститься по классовой лестнице. И лишь изредка, повторяю, происходит переход из одного класса в другой. Но представители высших классов в этих случаях никогда не переходят в более низкие — всегда представители низших классов перебираются наверх. Но это не мешает считать, как я уже говорил, первых из них людьми неразумными и экстравагантными. Как правило, подобные классовые перемещения в глазах окружающих выглядят чем-то настолько вопиющим и аморальным, что «виновные» в них — например, помещик и его крестьянка, хозяин и его служанка, госпожа и ее кучер, управляющий банком и его машинистка — предпочитают хранить свои отношения в тайне, будто это — преступление или нечто постыдное и бесчестное.
В России же, с того самого момента, как перестали существовать общественные классы,
343


Дополнения
любовь перестала быть классовой. С точки зрения социальной и экономической все равны. Новое коллективное равновесие и новый юридический и нравственный строй остановили индивидуализм и порождаемые им устремления. Труд обязателен для всех. Нет времени на праздность, утерян вкус к утонченным забавам. На смену тщеславию пришла гордость в коллективном смысле этого слова. И как следствие, мужчина и женщина не связаны больше никакими экономическими и социальными условиями при выборе спутника или спутницы жизни. И единственным источником любви, питающей ее нивой стал здесь мир чувств. Внутри этого мира свобода эмоционального выбора абсолютна и неотъемлема. Союз мужчины и женщины основан только на любви, никакие другие интересы не довлеют над ними. Свидетельством тому — бесчисленные случаи, когда в такой союз вступают, например, знаменитый писатель и трамвайный кондуктор, директор синдиката и гостиничная консьержка или журналистка и каменщик. И союзы эти никем не рассматриваются как постыдные, ни от кого не скрываются и многие из них скреплены законом. Таким образом и любовь способствует окончательной ликвидации моральных барьеров между различными видами труда, произвольно навязанных при буржуазном строе господствующими классами. В России перед лицом любви любая работа,
344


II. О России
любое занятие, любая профессия равны и одинаково достойны.
Так что каменщик, обитающий в этой тесной комнатушке с журналисткой из «Правды», должен любить эту женщину и быть ею любим. Другого объяснения тому, что они изо дня в день живут под одной крышей и делят одно ложе, я не нахожу. Что еще может их связывать? Обыкновенное физиологическое влечение? Возможно. Но для того чтобы длиться целый год, влечение это должно быть, несомненно, очень сильным, здоровым и глубоким. Однако в их манере держаться друг с другом, помимо всего прочего, ощущается дух искреннего товарищества. Она по отношению к нему ведет себя совершенно естественно. Его отношение к ней окрашено отеческой заботливостью. Оба веселы, подвижны, ребячливы. Они шутят, смеются, пока умываются и одеваются, чтобы отправиться на работу.
Мы с переводчицей присели в сторонке, чтобы наблюдать за ними. Советский человек сердечней прежнего россиянина. Он сразу и безоговорочно раскрывается перед незнакомым человеком. Некоторые иностранные журналисты пишут, что люди при пролетарской диктатуре живут, как в казарме, в обстановке секретности, скованности. Я, со своей стороны, побывав в России неоднократно, ничего такого не заметил. Напротив, как официальные, так и частные
345


Дополнения
лица повсюду встречают приезжего с подкупающей искренностью и приветливостью.
Комната, которую занимает каменщик, расположена во втором крыле дома на первом этаже. Слева и справа от нее, за многочисленными дверями, выходящими в коридор, живут другие люди: такие же пары или семьи. В комнате все скромно, но мило. Мебели немного. Спят хозяева на низкой простой тахте. К стене приставлен небольшой стол, на котором лежат книги и журналы на русском и немецком языках. Перед ним — грубый деревянный стул и какой-то ящик — то ли сундук, то ли скамья. На выкрашенных в белый цвет стенах — открытки и журнальные вырезки с фотографиями Ленина, Сталина, Ворошилова, Рыкова.1 Умыться каменщик и его подруга вышли во двор и вскоре вернулись, вытираясь на ходу и весело напевая.
— А что, ванной комнаты у вас нет?
— В доме нет. Это совсем старый дом, жить в нем не очень-то удобно. Царское наследство. Но душ мы принимаем на работе, перед обедом.
— А завтракаете где?
— В кооперативе на углу.
Взяв со стола книгу Сталина «Об основах ленинизма»,2 она подходит к нам в ожидании своего друга. Одета она довольно легко. Надо сказать, что почти весь процесс одевания проис¬
346


II. О России
ходил на наших глазах. На ней такая же короткая юбка, как у любой модисточки с улицы Сент-Оноре. Яркие контрастные цвета. Белые хлопчатобумажные чулки. Черные на спортивном английском каблуке туфли. Короткая стрижка под маленьким синим беретом. Глубокий вырез-каре. И, наконец, серое, тонкое, без мехового воротника пальто. Никакой косметики. Среднего роста, плотная, складная, живая, с розовой кожей, с решительной, но очень женственной манерой держаться: голова немного откинута назад с почти крестьянской грацией. Она все время что-то говорит и жизнерадостно смеется. Листая книгу, она с пафосом спрашивает у моей переводчицы:
— Ты прочла вчера статью товарища Сталина в «Известиях»?
— Нет, — отвечает та. (Как я говорил, от большевиков она весьма далека.)
— Очень важная статья! Речь в ней идет о схоластах и начетчиках марксизма.
Между обеими женщинами завязывается бурный диалог. К этому моменту собрался и каменщик. Его костюм еще проще, чем у нее. Брюки, желтая теплая рубашка из грубой ткани, полупальто с каракулевым воротником. На голову он ничего не надевает. Нет, его одежда не похожа на униформу строительных рабочих в Чикаго с ее стандартной блузой, стандартными карманами и стандартной кепкой. Не похожа
347


Дополнения
она и на предметы одежды, которые американские фабриканты обуви, блуз, сорочек и кепок дарят строительным компаниям для их рабочих с единственным условием, чтобы фирменный знак на всех этих вещах всегда был на виду. Что же касается одежды нашего каменщика, то это всего лишь швейные изделия советских синдикатов, но не униформа. Это не униформа еще и потому, что в ней отсутствуют обычные для униформы повторяющиеся декоративные элементы.
Мы выходим из дома. Еще раз бросается в глаза разница с нашим салонным миром — кур- туазность в России не в почете. Люди здесь берут и дают, соглашаются и не соглашаются без всякого формализма. Даже в дружбе главенствует справедливость и только справедливость. Стул дадут тому, кто устал, и его может занять хозяин дома, если он нуждается в этом больше своего гостя. И так во всем. Каменщик и его подруга уходят, не извинившись перед нами, потому что им надо уйти, потому что они никому не приносят вреда тем, что уходят. Они просто говорят: «пошли». Где-нибудь на Ун- тер-ден-Линден3 или на Елисейских полях непременно отреагировали бы: «Как дурно они воспитаны!» Лишь на Пятой авеню,4 особенно среди деловых людей, общение происходит примерно так же, как в Советской России. Недаром же именно американский способ производ¬
ив


II. О России
ства больше всего приближается к социалистическому.
Когда мы все оказываемся на улице, я подмечаю, что ни его, ни ее поведение ничуть не изменилось. В наших странах люди на улице ведут себя обычно совсем не так, как дома. Мужчины стараются казаться более мужественными, более значительными, учтивыми, даже изысканными, и важными. Женщины становятся более грациозны, кокетливы, элегантны, респектабельны, более того, надменны. Дух улицы пронизывает нас, оглупляет, делает лицемерами. Мы легче поддаемся фальши. А все из-за вечного стремления выделиться и обрести чувство превосходства над другими. Чем больше людей нас окружают, нас видят и слышат, тем больше наша фальшь и наш индивидуализм. Чем человек искреннее, тем более он одинок. Одиночество, в первую очередь, — удел тех, кто наиболее склонен к коллективизму. Как видим, перед нами две парадоксальные и даже абсурдные позиции, лишенные всякого рационального и созидательного содержания. Это искренность без свидетелей, которая с общественной точки зрения никого не интересует и не затрагивает, и такой же безадресный, субъективный и абстрактный коллективизм.
Этот дух улицы особенно характерен для буржуазии, и чем эта буржуазия старее и ортодоксальней, тем наглядней он проявляется. Да и
349


Дополнения
сам пролетариат капиталистических стран, в частности его бюрократические и среднетехнические слои, совсем не чужд описанному мной духу улицы.
Каменщик и его подруга идут, не замечая, кто из них оказывается ближе к краю тротуара, а кто посередине, просто потому, что для них это не имеет никакого значения. Новые отношения между мужчиной и женщиной, установившиеся в России после революции, вызывают в сегодняшнем мире всеобщее жгучее любопытство. Каких только фантастических и скабрезных домыслов не высказывается по этому поводу! Однако реальная действительность далеко не такая шокирующая, как это кое-кому представляется. Эти новые отношения строятся на основе элементарной общечеловеческой истины: мужчина не сильнее и не слабее женщины. Разве не развенчивает повседневный опыт миф о слабом и сильном поле? Правда в другом: в чем-то мужчина сильнее женщины, а в чем-то женщина сильнее мужчины. Секрет гармонии между ними заключается в равновесии этих двух знаков — отрицательного и положительного, определяемого ролью и возможностями каждого из полов. Женщина при советском строе не занимает постоянного — более низкого или более высокого — положения по отношению к мужчине. Бывает, что по характеру своих действий она становится ведущей, бывает, что ведомой. Во
350


II. О России
всех же остальных случаях между женщиной и мужчиной существует полное равенство. Именно на этой новой основе сложился в советском обществе юридический, экономический, политический и моральный статус обоих полов. Мужчина и женщина имеют равные права и обязанности как в семье, так и в обществе в целом. То же самое относится и к их правам и обязанностям по отношению к детям. Для мужчины труд так же обязателен, как для женщины. В политической сфере, как и мужчина, женщина может выбирать и быть избрана на любой пост. И, наконец, такие черты, как высокая нравственность, скромность поведения, чувство собственного достоинства должны быть в равной мере свойственны и женщинам, и мужчинам.
— Но, — задаются вопросом многие люди в других странах, — чем же тогда отличаются друг от друга мужчина и женщина?
Разница эта заложена в самой природе каждого из полов. В зависимости от их сильных и слабых сторон она может варьироваться. Если попытаться упрощенно и схематически сопоставить следствия, вытекающие из свойств, органически присущих мужчине и женщине, станет видно, что в области физической у мужчины, во всяком случае пока, меньше прав и больше обязанностей, чем у женщин, духовно же они целиком и полностью равноправны. Вот критерий, который, с неизбежными временными исключе¬
351


Дополнения
ниями, определяет положение полов в советском обществе.
— А по-моему, — говорит мне моя переводчица, — все это ерунда. Духовно мужчина всегда выше женщины.
Подруга каменщика интересуется, о чем мы говорим, и, узнав, возражает:
— Нет, это не так. Ведь если мужчина более постоянен в страсти, то женщина — горячее и экспрессивней. Если ум мужчины больше склонен к синтезу, то у женщины он по преимуществу аналитический. Мужчина более рационален, зато женщина более интуитивна. Мужчина проявляет больше упорства и терпения в творческих делах, а женская стойкость заметней при поражениях и трудностях...
Без четверти восемь. Позавтракав, мы выходим из кооператива. Перед тем, как отправиться каждому на свою работу, они на прощание обмениваются дружеским рукопожатием.
— Пока.
— Пока.
К четырем я еду к месту работы каменщика. Это в Замоскворечье. Здесь строительный кооператив возводит большие жилые дома для рабочих. Еще когда иду по мосту, я вижу, как на лесах и на лестницах строящихся домов встречаются два потока рабочих — одни спускаются, другие поднимаются. Идет пересменка. Вскоре один из потоков заполняет улицу. Повторяю: ни
352


II. О России
одного человека в униформе. Большинство в шапках, хотя и тех, кто ими не пользуется, тоже немало. Бородатых — единицы, это люди в возрасте за пятьдесят. Остальные все — бритые, на американский манер. Шумной веселой массой они доходят до угла, а там рассасываются, растекаясь в разные стороны. Кто идет пешком, кто ждет трамвая.
Вот и наш каменщик. С ним еще трое. О чем-то горячо споря, они подходят к нам. Знакомимся. Они интересуются родом моих занятий и моими политическими взглядами.
— А, беспартийный писатель,5 — констатируют они, и мы все вместе направляемся на другой берег реки. Мы держим путь в кооперативную столовую, что находится недалеко от дома каменщика.
— Как вам нравится в России? — спрашивают меня все четверо разом.
— Очень нравится. Я просто в восторге.
— А что вам понравилось больше всего?
— Рабочие.
— А потом?
— Их надежда и вера.
— А что говорят за границей о русской революции?
— О ней мало знают, а поэтому чего только не говорят.
— Чем, на ваш взгляд, советские рабочие отличаются от рабочих капиталистических стран?
353


Дополнения
— Тем, что вы — свободны, а они — рабы.
— Почему вы думаете, что мы свободны? А диктатура Советов?
— Ваша свобода — это свобода классовая. Другая свобода, личная, у вас относительна и весьма ограниченна. Так происходит потому, что этого требует первая, то есть классовая, свобода. По Марксу, свобода — это всего лишь осознанная необходимость. А с другой стороны, никогда в истории личная свобода не была полной. Ее осуществление может быть в большей или меньшей степени ограничено и обусловлено коллективными интересами. По мере изменения этих интересов личная свобода в России будет расширяться и крепнуть.
Я вижу, что они заинтересованы моими словами и согласны с ними:
— Верно. Так и есть. Мы рады, что вы понимаете, как должно быть, понимаете суть пролетарской диктатуры. Это просто здорово!
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
На одном из собраний большевистских писателей в Ленинграде Колбасьев мне сказал:1 — Величайший советский поэт — это не Маяковский, как полагают на Западе, вовсе нет. Маяковский — всего лишь первейший из
354


II. О России
скоморохов. Выше него стоят Пастернак, Бедный, Саянов2 и многие другие.
Произведения Маяковского мне были знакомы, и мое мнение полностью совпадало с этой оценкой. А когда через несколько дней в Москве я сам встретился с автором «150 миллионов»,3 то окончательно утвердил приговор Колбасьева. Действительно, Маяковский — не лучший поэт в Стране Советов. Он просто-напросто самый известный за рубежом. Если бы здесь читали Пастернака, Казина, Гастева, Саянова, Безыменского,4 имя Маяковский перестало бы так греметь по всему свету.
Однако отчего же мой разговор с Маяковским должен определять все значение его творчества? До какой степени один разговор позволяет судить о духе и, больше того, об эстетической значимости художника? Ответ в данном случае зависит от метода критического суждения. Если мы опираемся на сюрреализм, фрейдизм, бергсонианство3 или любой иной реакционный метод, то, конечно же, мы не можем оценивать непреходящую сущность творчества художника по одной только беседе. Согласно всем этим столь различным методам познания духа, художник — существо инстинктивное или, если изъясняться в более ортодоксальных терминах, интуитивное. Он творит естественно, бессознательно, подсознательно. Если спросить художника, что думает он об искусстве вообще
355


Дополнения
и о своем искусстве, он, определенно, наговорит банальностей, зачастую противоположных тому, чем он занят и чем живет. С такой точки зрения гений в своих разговорах почти всегда завирается, теряется и сам себе противоречит. Поэтому основывать на его речах критические суждения — ошибочно и нелепо. Однако все сложится иначе, если мы прибегнем к методу исторического материализма, столь ценимому Маяковским и его друзьями-коммунистами. Маркс воспринимает жизнь не иначе, как масштабный научный эксперимент, в котором нет ничего бессознательного и слепого, — все обдуманно, сознательно, просчитанно. Согласно Марксу, художнику, чтобы его творчество диалектически отозвалось в Истории, нужно творить, сообразуясь с четким научным методом, в здравом уме, осознавая свои возможности. А следовательно, для творчества поэта не найдешь лучшего толкователя, нежели сам поэт. То, что сам он думает, что говорит в своих творениях, будет — или должно быть — куда вернее, чем любое постороннее суждение. Итак, Маяковский в разговоре со мной лучше всякого критика определил истинный смысл и направление своего творчества.
В словах Маяковского отчетливо различались боль и горечь. Вопреки утверждениям всех пишущих о нем, Маяковский в глубине души переживал тяжелый нравственный кризис. Ре¬
356


II. О России
волюция застигла его на вершине молодости, в момент, когда духовные его основы уже сформировались и даже затвердели. Чтобы разом вывернуть себя наизнанку, как перчатку, и обратиться к новой жизни, потребовалось большое усилие, которое переломило Маяковскому хребет и лишило центра тяжести, превратив его в еще одного desaxé,* как Есенина и Соболя.6 Такова была участь этого поколения. Оно испытало на собственной шкуре все психологические последствия социальной революции. Очутившись между поколением дореволюционным и послереволюционным, поколение Маяковского, Есенина и Соболя оказалось в буквальном смысле распято на двух сторонах великого события. А внутри этого поколения самую страшную муку приняли те, кого революция застигла неожиданно — люди, не прошедшие революционной подготовки, революционной инициации. Психологическая трансмутация личности явилась жестокой трагедией, и спастись в ней удалось лишь людям равнодушным в масках революционеров, людям бесчувственным с большевистской внешностью. Чем более чувствующим, более восприимчивым к общественным катаклизмам был человек, тем более глубокие потрясения испытала его личность от этих политических содроганий и тем острее была драма
* сошедшего с оси (фр.).
357


Дополнения
столь личного, внутреннего пересмотра истории. В те годы вершился жесточайший страшный суд, и самоубийство — физическое или духовное — оказывалось неизбежным и предначертанным, единственным выходом из трагедии. И напротив, для других, для бесчувственных и равнодушных «большевиков» оказалось легко и ничуть не рискованно выкрикивать «революционные» лозунги — ведь для них революция оставалась снаружи, как внешний феномен, как зрелище, у этих людей не случилось революции внутренней, глубинной, психологической. А значит, не было и проблемы, не было опасности в том, чтобы влиться в течение других людей. Вот как поступило и поступает сейчас большинство писателей в России и в других восставших странах... Вы скажете — эти писатели даже на смерть готовы пойти за «святое дело»? И что с того?.. Это ничего не доказывает. Ведь очень многие в Истории отдали свои жизни гораздо дешевле.
В случае с Маяковским требуется четкое разделение: его жизнь и его творчество. После его самоубийства первую подравняли и округлили, превратили в событие, теснейшим образом связанное с революцией, — как одно из величайших и чистейших отображений этого коллективного события. И все-таки несомненно, что самоубийство было всего лишь одним из тысячи бедствий на долгом крестном пути души писате¬
358


II. О России
ля, déraciné,* из Истории и в то же время охваченного искренним и могучим желанием понимать и жить полной жизнью в новых общественных отношениях. Эта внутренняя борьба между прошлым, которое продолжает сопротивляться, пусть и потеряв уже все точки опоры в социальной среде, и настоящим, которое требует коренных молниеносных перемен, — борьба эта для Маяковского была долгой, кровавой, ужасной. В глубине его души продолжала жить упорная и неискоренимая мелкобуржуазная чувствительность, с полным набором собственных жизненных ценностей, и только внешне заявляло о себе властное и мужественное стремление заглушить в себе глубинную связь со старой историей, чтобы заместить ее связью, — не менее глубинной — с историей новой. Привить одно на второе было невозможно. Напрасно на следующее утро после революции сменил Маяковский жилет футуриста на блузу большевистского поэта. Напрасно декламировал свои советские вирши на улицах и площадях, на заводах, в полях, в itzbas,** в профсоюзах, в казармах красноармейцев... Напрасно взял он на себя роль Пиндара пролетарской эпопеи.7 Напрасно искал в многолюдье ответ на вопрос, как советизировать свою душу, окончательно
* вырванного с корнем (фр.).
** Такой вид у Вальехо приняло слово «избы».
359


Дополнения
¿езахёе. И вот этот гигант, здоровяк с гулким стальным голосом, декламировал как громкоговоритель:
«Страна моя! Ты — прекрасный подросток. Юная моя республика! Ты вскидываешься на дыбы, точно молодая кобылица. Наши порывы устремлены прямо к будущему. А вас, старые державы, мы оставим на сотню километров позади. Привет тебе, страна моя, юность мира!..»8 Но все было напрасно... Напрасно... Подлинная живая сущность поэта, зажатая в тисках фальшивых формул ленинизма, внешнего и не органичного, продолжала молча страдать, ощущая ровно противоположное тому, о чем говорили его стихи. И пока Маяковский в литературе продолжал плутать вместе с балаганом «революционных» художников, которые притворяются таковыми столь же легко, как притворялись бы храбрецами, стариками или полуночниками, жизнь поэта находилась в явном разладе с искусством, которое ее не выражало, она продолжала сопротивляться тайком и билась в агонии...
Не много отыщется случаев столь окончательного развода между жизнью и творчеством писателя. Его произведения прямо противоречат его жизни! В итоге стихи Маяковского с их революционным содержанием оказались искусственными и фальшивыми. Из него не вышло ни поэта революции, ни поэта реакции. Внут¬
360


II. О России
ренняя борьба полностью нейтрализовала его отзывчивость и поэтический дар. Маяковский, по большому счету, остался заурядным литератором, обычным стихоплетом, пустым ритором. «Он — шут», — так я недавно о нем отозвался.
— Метафизике — война, — говорил он мне в Москве. — Война подсознательному, война теориям, согласно которым поэт щебечет подобно птице... Война аполитичной поэзии, война грамматике, война метафоре... Искусство должно быть подконтрольно разуму... Оно всегда должно служить делу политической пропаганды, работать с обдуманными и ясными идеями и даже развиваться логическим образом, как алгебраическое построение. Какие темы? Здоровье общества, труд, справедливость, радость жизни и служения Человечеству...
Отвечала ли его поэзия этим лозунгам? Никоим образом. Декларации Маяковского правдиво освещают его поэзию — в том смысле, что подтверждают: да, стихи его на самом деле основаны на формулах, а не на страстной искренности духа.
А все-таки, жил ли в Маяковском подлинный поэт, которого задушила марксистская личина? Не думаю. Начиная с самых первых его стихов, написанных в 1910 году, когда политические треволнения еще ни к чему его не понуждали, у Маяковского не было ни единой по¬
361


Дополнения
этичной строчки, ни одного творческого момента. Маяковский являлся духом, олицетворением своей среды и своей эпохи, но поэтом он не был. В жизни его было величие — трагическое величие; однако искусство его осталось напыщенным и пустым — из-за того, что Маяковский предал подлинные страсти своей подлинной жизни.
ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ «РОССИЯ ПЕРЕД ВТОРЫМ ПЯТИЛЕТНИМ ПЛАНОМ»1
РАЗГОВОР С СЕМИЛЕТНИМ МАЛЬЧИКОМ
Ярош носит на шее красный платок пионера, то есть маленького воинствующего коммуниста. Ярош — ребенок октября, сын большевистской революции, человек социалистического завтра, боец за дело пролетариата и, наконец, носитель чувства социальной справедливости. Ярош — мальчик веселый, подвижный, крепкий, общительный и даже болтливый. Я решаю его порасспросить.
— Как называется твоя школа?
— Школа «Донец».
362


II. О России
— И какие у тебя уроки?
— Арифметика, грамматика, география, история, труд.
— Сколько у тебя учителей?
— Много.
— А товарищей в классе?
— Человек пятьдесят-шестьдесят.
— Учителя злые? Часто наказывают?
— Нет, они добрые.
— Они вас бьют — руками, палкой или плеткой? Говори по-честному, тогда мы скажем, чтобы вас больше не били. Ну что?
Мирайлова и Ерко отвечают, что такие методы в русских школах больше не применяются. Физическое наказание, во всех его формах, полностью ликвидировано. Даже на самых маленьких теперь воздействуют нравственными мерами. Если попадается ребенок с нехорошими задатками, его переводят в специальное учебное заведение, с режимом более строгим, нежели в школах у детей со здоровыми наклонностями. Для этих целей в России устроены школы различных типов, с разными предметами и методиками обучения.
— Как мне представляется, — замечаю я, — такой подход обходится государству очень дорого.
— Да, — отвечает Ерко, — но у государства на все хватает средств. Внутри Советской республики наш казначейский запас2 огромен,
363


Дополнения
поскольку в России именно государство владеет всеми богатствами страны.
В наш разговор вмешивается австрийский социалист:
— Все ясно. То, что в буржуазном государстве, основанном на частной собственности, оплачивается каждым гражданином по отдельности, в России оплачивается одним-единственным собственником, то есть государством.
— Но разница все-таки есть, — уточняет Ерко. — Если богатством страны владеет государство, все граждане пользуются этим богатством в равной мере, как это происходит в России с образованием: на него имеют право и этим правом одинаково пользуются все дети трудящихся. Вот это и называется единой системой образования. И напротив, когда богатство страны сосредоточено в руках частных лиц, собственников — как обстоит дело в капиталистическом обществе, — только они и пользуются всеми благами. И тогда образование в своих высших формах делается привилегией немногих, а большинство может разве что научиться читать и писать. В буржуазных государствах существуют школы, колледжи и университеты, предназначенные только для детей собственников, и другие школы, низшего сорта — для детей трудящихся. Там нет и не может быть того, что принято называть единой системой образования.
364


II. О России
Определенно, в России сложно отыскать человека, который не знал бы и не понимал разницы между советской и капиталистической политикой. Служащие, стражи порядка, женщины, батраки, дети — и, разумеется, квалифицированные рабочие и передовые члены Коммунистической партии — все слои населения обладают прочными и разносторонними познаниями в области мировой политики и экономики. Это первое, чему учат в образовательных учреждениях любого уровня. И Ярошу тоже уже известно многое.
— Что тебе нравится в школе?
Мальчик отвечает не задумываясь:
— У нас у всех любимый урок — это марксизм.
— Кто твой учитель по марксизму?
— Комсомолка Вилания.
— И о чем вам рассказывает Вилания?
— Много о чем. Она говорит, что Маркс был великий человек и он сказал, что нужно устроить социальную революцию.
— А что такое социальная революция?
— Это когда трудящиеся борются с буржуями, чтобы добиться справедливости для всех.
— А кто такие трудящиеся?
— Те, кто зарабатывает на жизнь трудом, не грабят и не вредят другим людям.
— А буржуи?
365


Дополнения
— Буржуи — это те, кто хочет жить и есть за счет других, а сами ничего не делают.
— Ты знаешь какого-нибудь буржуя?
Ярош всерьез задумывается и отвечает:
— Нет. В России больше нет буржуев. Их всех прогнала революция. Но они есть в других странах.
— А какого-нибудь трудящегося ты знаешь?
— Конечно! — смеется Ярош. — Вы все — трудящиеся.
— Кто тебе больше нравится — буржуй или трудящийся?
— Трудящийся!
Чуть позже мы спросили Яроша:
— Почему ты носишь на шее красный платок?
— Потому что я пионер.
— А кто такой пионер?
— Пионер — это ребенок, который защищает трудящихся и революцию.
— Но от кого же ты их защищаешь? Ты же сам сказал, что в России больше нет буржуев.
— Мы их защищаем от буржуев из других стран, которые хотят прийти в Россию и воевать со здешними рабочими.
— Наш Ярош, — добавляет Мирайло- ва, — еще много чего знает. Ну-ка скажи, кто такой Гегель?3
366


II. О России
Мальчик молчит: он, конечно, не помнит. Но родители несколько раз повторяют этот вопрос, заставляя ребенка напрячь память. В конце концов у Яроша готов ответ:
— Гегель был учителем Маркса. Но Маркс, когда узнал больше, понял, что Гегель ошибался.
Я задаю последний вопрос:
— Ты веришь в Бога?
Ярош в растерянности переспрашивает:
— А кто это, Бог?
Ярош выражает свое неведение абсолютно искренне. В комнате на несколько секунд воцаряется красноречивое молчание.


III. ВАРИАНТЫ ПЕРЕВОДОВ
ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ
В жизни бывают такие удары, такие...
Как гнев Господень, как будто, предчувствуя
их,
всё исстрадавшееся хлынуло в душу потопом, и кануло в ней, и затихло... Такие...
Редко, но всё же... Они ложатся угрюмыми
рытвинами
даже на грубые лица и на спины самые
сильные.
Может, Аттиловы это степные гривастые
скакуны,
а может, черные герольды смерти,
ее посыльные.
Это крушенье самых высоких Христов души, единственной веры, которую рок хулит и карает.
368


III. Варианты переводов
Эти удары в кровь, этот треск — как будто
в печи
хлеб наш насущный еще у заслонки сгорает.
А человек... Бедный, бедный!.. Так смотрят его
глаза,
как будто вдруг за плечо кто-то схватил его
сзади —
глаза безумца — и всё, всё пережитое им лужицами вины у него застывает во взгляде.
В жизни бывают такие удары, такие...
(Перевод М. Самаева)
См. наст, изд., с. 7.
СВЯТОЕ УВЯДАНИЕ
Луна! Венец, что в сумерки густые роняет листья желтого сиянья.
Ты — окровавленный венец Мессии на изумрудной нежности страданья.
Луна! Ты — сердце в выси необъятной. Но для чего дорогою ночною по синему вину к черте закатной ты уплываешь сломанной ладьею?
369


Дополнения
Луна! Тебе, быть может, выпал жребий: пожертвовать собою в горнем храме.
Иль, может быть, ты — мое сердце в небе, цыганское, скорбящее стихами?
(Перевод В. Андреева)
См. наст, изд., с. 9.
ВНЕ ВРЕМЕНИ
Чистота, никогда ты не позволяла мне тебя созерцать. Чистота идеала!
Знаю: ты была уже воплощеньем жизни — перед моим рожденьем.
Ты — невинная школьница в детской стране, молочко в молодом и мягком зерне
на дождливом закате, когда я сломал, отступая, души непокорной кинжал,
и когда, как видится издалека мне, безо всякого смысла раскидывал камни,
и когда, тяжелея пурпурными парусами, исходили слепые глазницы слезами.
370


III. Варианты переводов
Ты, чистота, не оставила мне ничего: ни малейшей крошки голоса своего,
ни порученья какого-нибудь курьезного, ни частицы сияния звездного.
Да минуют меня, чистота, и доброе зло, и нежно жалящие уста...
Женщины! сердце мое вас не раз вспоминало, ибо вечными вечерами
чистота умирает так много и родилась так мало!
(Перевод В. Андреева)
См. наст, изд., с. 27.
ДОРОЖНАЯ МОЛИТВА
Я не знаю, откуда во мне эта горечь? О, закатное солнце, ну что тебе стоит унести и подвесить распятым Христом кочевую мою, бесприютную скорбь?
В золоте горьком долы, путь мой невесел и долог...
Слышишь? Гитара бормочет. Тише!
Она — твое племя, она — твоя раса...
371


Дополнения
А ты здесь — пришлый, тебя ненавидят, — и прячет гитара синяк под глазом.
В золоте горьком горы, жребий мой горек, горек...
Дорога рекой рычит на бродягу...
Ты к ней припадаешь соленым от пота, убитым лицом. Занесенную шпагу, сжалясь, судьба от тебя отводит.
Одела мертвые долы закатная позолота, и остывают в рыданьях горячие угли пота.
Сохраняют стихи аромат на века, чтоб ростками пробиться сквозь мрамор
надгробий,
чтоб жила и не раз была кем-то пропета песня жаворонка,
та, что рвется сейчас из скорбящего сердца
поэта.
(Перевод И. Чежеговой)
См. наст, изд., с. 38.
ЗОВ
372
Сегодня не пришел ко мне никто, ничье ко мне сиротство не взывало.


III. Варианты переводов
И в радостном убранстве карнавала я не узнал кладбищенских цветов. Прости, Господь, что умер я так мало!
Все шли — и не молили и не звали, все шли и шли — и что-то забывали.
И что-то оставалось в этом доме и, как чужое, жгло мои ладони.
А дверь была открыта — и звал я: «Если в чем-нибудь нужда, остановитесь — здесь оно забыто!»
И ждал... Ведь никогда в ночи моей я не умел захлопывать дверей — и груз чужого сердце принимало.
Сегодня не пришел ко мне никто...
А вечер долог был — и умер я так мало!
(Перевод А. Гелескула)
См. наст, изд., с. 47.
ТРАПЕЗА НИЩИХ
До сих пор ожидаем: нам подадут то, что не может быть нашим... Ноги худые растираем, вытягиваем навек. До сих пор крест, осеняя нас, простирает крылья живые.
373


Дополнения
До сих пор Сомнение тост поднимает за наши страдания...
Мы за столом
расселись давно; а ребенок плачет, не может от голода забыться сном.
До сих пор мы вместе с другими, с теми, кто вечность на завтрак с восходом солнца
вкусил.
До сих пор я в юдоли слёз, в которую меня неведомо как занесло.
Без сил,
рыдая, с опущенной головой, побежденный, я вновь и вновь вопрошаю: до каких пор ужин
продлится?
Кто-то успел напиться и злится, подходит, отходит от нас; словно черная ложка горестной человечьей сути, гробница...
И мгла не знает,
до каких пор ужин продлится.
(Перевод В. Андреева)
См. наст, изд., с. 57.
374


III. Варианты переводов
КАМНИ
Я спустился с берега ночного к веренице утренних камней.
Я иду и, что поделать, снова высекаю искры из камней.
Если только болью, мукой злою, Божья Матерь, мой отмечен след, это потому, что над землею вновь встает бессмысленный рассвет.
Камни нам не мстят. Их бытия не затрагивает злоба. Камни просят лишь одной любви всеобщей. Просят даже и любви Небытия.
Если от стыда они краснели, если становились мглы черней, — это значит, что они хотели походить хоть чем-то на людей...
Ну а мы уже не раз пинали камни — просто так или в сердцах. Камень, улетев в ночные дали, засиял луной на небесах.
Нынче сквозь узор листвы ажурной, Божья Матерь, в золоте лучей я увидел караван лазурный —
375


Дополнения
караван
камней,
камней,
камней.
(Перевод В. Андреева)
См. наст, изд., с. 59.
ПОСЛАНИЕ ИДУЩИМ МИМО
Ворошу свои кроличьи дни, свои ночи слона на покое.
И твержу про себя:
вот мое содержимое, в литрах и с тарой
для счета,
мой беспошлинный вес, домогавшийся втайне
полета,
вот фаланга,
напротив, не рвавшейся в крылья руки, вот святые писанья и робкие семенники.
Угрюмый атолл возвестит мой масштаб
континента,
когда капитолий поддержит мой внутренний
крах
и единогласные копья закроют парад моих
армий.
376


III. Варианты переводов
Но когда моя жизнь, а не время, добьет меня наверняка
и до двух дорастут два дорожных моих узелка, это будет желудок с осколками лампы на ужин, это — мозг в искупление круга, где брошен
казниться,
это — черви, учтенные сердцем с точностью
до единицы,
будет это всеобщее тело — приют моей личной души; это будет
живот, где со мною умрут мои вши,
это — всё мое всё, от которого волосы дыбом.
Но тем временем, корчась, оживает отерпший язык,
чья уздечка изныла от львиных словоизлияний, и, зажат на границе меж двух деспотий
кирпича,
оживаю я сам, раздвигая губы улыбкой.
(Перевод Б. Дубина)
См. наст, изд., с. 197.
377


Дополнения
•к -к -к
Уже занималось воскресенье меж розовых ушей
осла,
мой ослик перуанский в Перу (простите мне
печаль).
Уже одиннадцатый час, по личным ощущениям, и ощущается лишь глазом, вонзенным в грудь, и ощущается лишь дробным шагом ослика,
вонзенным в грудь, и ощущается одною массовой бойней, вонзенной
в грудь.
И я с моих высот одно лишь вижу: холмы с ослами, с детьми ослов, с отцами ослов, а на хребтах лежат отметины и веры,
и упрямства,
горизонтальные полоски моих бед.
Вольтер — спиной,
укатан в плащ — взирает с пьедестала, и только солнце жгуче жалит и вселяет ужас
при виде
моих клыков в несметные предметы.
И вот тогда я грежу камнем позеленевшим, семнадцатым по счету, сосчитаны все скалы, которые успел забыть, и в многолетнем звоне, в журчании воды в моих
ладонях
378


III. Варианты переводов
мечтаю о солнце и дождях Европы; пусть
кашляю — я жив! До боли в волосах от лицезрения через века —
неделя за неделей!
И на извиве моей судьбы микробьей хочу воскликнуть с дрожью, выкрикнуть
патриотически-прилизанное нечто!
(Перевод В. Литуса)
См. наст, изд., с. 200.
* * *
Но прежде чем исчезнет это счастье, утрать его достойно — атакуя, измерь, не перешло ль оно границ, и сам их перейди, чтобы увидеть, заполнит ли оно пустой просвет.
Я тоже знаю звук его ключа,
хотя порой не знал, войдет ли счастье,
устало опираясь на невзгоду,
или тебе в угоду, без причины,
блаженно хрустнет косточками пальцев;
но мне оно знакомо —
простое, одинокое, как мудрость.
Хрящи твоих ушей великолепны, и потому послушай:
379


Дополнения
и во сне
не забывай сказать себе — я счастлив; бездонно счастье в час, когда уходит, но, приходя, с собой оно несет пронзительный и мертвый запах рога.
Присвистнув смерти —
шляпа набекрень, —
ты колесишь окольными путями,
выигрывая лестничные битвы, —
боец ростков, философ крох, механик снов...
(Двуногое, вообще-то я понятен? Сопоставим я как величина?
Молчишь?.. Молчишь и смотришь на меня через века членораздельной речи.)
Такими же окольными путями — вернется в час разлуки и позовет прощально твои губы так горько затянувшееся счастье...
Но прежде — не забудь! — оно умрет, и страшно, кремнезубая фигура!
Тогда почуешь ты, как тень моя нагая пойдет тащиться по твоим следам, тогда послушаешь и ты, о чем я думал, тогда понюхаешь и ты, как я страдал!
(Перевод А. Гелескула)
См. наст, изд., с. 205.
380


III. Варианты переводов
•к •к •к
Сегодня намного скупей меня радует жизнь, но я рад ей всегда, и готов повторить это снова. Я коснулся лишь части всего, что вмещалось
в меня
вплоть до пули в гортань, запечатывающей
слово.
И теперь, потирая провалы запущенных щек, я, в своих эфемерных штанах на обглоданном
теле,
говорю:
«Столько жить — и ни в жизнь!..
Столько лет — и навечно недели!»
Во весь свой убогий и так и не сбывшийся рост под плитой разогнулись мои погребенные предки; вот братья мои, мои братья с макушки до пят, и замыкающий ряд — я, двуногий, в жилетке.
И я рад этой жизни со всем, что поставлено в счет: с возлюбленной смертью, с кафе и листвою парижских каштанов, — и твержу:
«Вот глаза, вон еще; вот лицо, вон еще и еще...» И готов повторять это тысячи раз неустанно: «Столько жить — и ни в жизнь
не сфальшивить запев! Столько лет — и вовеки, вовеки, вовеки!»
381


Дополнения
Я твердил о жилетке, о целом, о части, о жажде, чтоб не зарыдать.
Ибо истина в том, что, распят на больничной
постели,
я испил свою чашу до дна,
пока мне всё нутро сверху донизу переглядели.
И я рад этой жизни вовеки, хоть книзу лицом, и твержу, как твердил, всем последним, что
есть в человеке: «Столько жить — и ни в жизнь! Столько
лет —
и вовеки, бессрочно вовеки, навечно вовеки!»
(Перевод Б. Дубина)
См. наст, изд., с. 208.
•к •к •к
Сегодня я хотел бы стать счастливым, счастливым быть, гудеть листвой расспросов, в самозабвенье двери распахнуть, как я люблю, и все-таки дознаться,
бесхитростно простершись в полный рост, чтоб только убедиться, кто захочет, чтоб только убедиться, кто захочет побыть
на этом добровольном месте, дознаться, повторяю, за что же мне так душу решетить.
382


III. Варианты переводов
Ведь я хотел, по сути, быть счастливым, работать, не ишача под плетьми.
Иначе для чего мне краски мира, и эти сослагательные песни, и выпавший в прореху карандаш, и совершенство органов рыданья?
Мой убедительный собрат, товарищ, отец по превосходству, смертный сын, друг и соперник, Дарвинов свидетель, в каком часу придут с моим портретом? В час радости? Скорей, к ее концу? Пораньше? Или, может, в час раздора?
В час милости, чужак мой и сосед, мой человек, на чьей гигантской шее моей надежде бог весть как висеть, и нитки за душою не имея...
(Перевод Б. Дубина)
См. наст, изд., с. 216.
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Я умру под парижским дождем в день, наверно, припомненный мною.
Я умру — и вот так же, ручьем, весь четверг будет лить за стеною.
383


Дополнения
Как сегодня, в четверг, — когда ноют кости рук и в оконный проем мне в последнем сиротстве моем виден путь, где я шел стороною.
Умер Сесар Вальехо. До гроба били все его, били со злобой, а ведь он им не сделал вреда,
и свидетели — нищие крохи, кости рук, четвергов череда, одиночество, дождь и дороги...
(Перевод А. Гелескула в редакции 1975 года)
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА КАМНЕ БЕЛОМ
Умру в Париже, в дождь, под всхлипы ветра, в тот день, который был уже, наверно, и с той поры запомнился навек.
Умру в Париже, осенью в четверг.
Четверг, который смотрит с этих строк, когда, облокотясь на чемодан и скребя пером, увидел очертанье своей спины в конце своих дорог.
384


III. Варианты переводов
И вот не стало Сесара Вальехо.
Не раз беднягу били — ради смеха, и просто так, и вымещая злость.
Он боль вверял свидетелям немногим: то — четверги и локтевая кость, дожди и одинокие дороги.
(Перевод М. Самаева)
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
В Париже я умру, под шум дождя, и этот день я вспоминаю часто...
В Париже я умру, и мне не страшно. Четверг сегодня. Может быть, в четверг.
И будет осень, так же, как сейчас, когда я сочиняю эти строки.
Уложен чемодан, и ждут дороги, и вновь я одинок, как никогда.
Поэт Вальехо мертв. Его терзали все те, кому он зла не причинил, свистела плеть, и падали удары.
Свидетели тому — все четверги, которые я прожил, боль в суставах, дороги, одиночество и дождь.
(Перевод И. Чежеговой)
385


Дополнения
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Умру в Париже, в дождь — под тем дождем я был уже и вспомнил вновь о нем.
Умру в Париже — одинокий пленник — в один из долгих четвергов осенних.
Умру в четверг, пишу стихотворенье в четверг. И ливень хлещет за окном, и плечи выпрямляются с трудом, и обернулось одиночество мученьем.
Вальехо мертв. Любой его терзал, хоть никому он зла не причинял, — и защититься было ему нечем,
но били палки и свистели плети; свидетели тому — больные плечи, дождь, одиночество, четверг и строки эти.
(Перевод В. Андреева)
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Я в Париже умру, под дождем, в день, который заранее помню.
В этом городе, осенью, днем, — в час, когда умереть суждено мне.
386


III. Варианты переводов
Как сегодня, в обычный четверг, когда ноют к дождю мои ноги, и для прозы стихи я отверг, и один я на долгой дороге.
Умер Сесар Вальехо. Его били часто, и было не жалко. Хоть не сделал он вам ничего,
но досталось и плетью, и палкой. А свидетелей этому много: четверги и дожди, и дорога.
(Перевод В. Капустиной)
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Я в Париже умру в четверг осенний. Будет, вспомнил я, дождь. Он и сейчас здесь, в Париже, идет. Четверг как раз. До чего же болят мои колени!
Я сонет свой кропаю тем не менее и сквозь полог полуприкрытых глаз вижу: я в одиночестве увяз на дороге высоких устремлений.
Умер Сесар Вальехо. На него те, кому он не сделал ничего, шли с плетьми. Сгиньте, боли и тревоги!
387


Дополнения
Сгинь всё то, что с ним было искони: четверги, сыромятные ремни, кости, дождь, одиночество, дороги...
(Перевод Вл. Васильева)
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Я умру в Париже, в ливень, точно помню день, когда.
Я умру в Париже, в день неторопливый, осенью, в четверг, стеной вода
будет, как сегодня. Неглубокой прозой кажутся стихи, и дождь трубит в трубчатые кости. Одиноко.
В этот день особенно болит.
Да, Вальехо умер. Встать не в силе. Плетью били други и враги по плечам... Свидетелями были
ноющие, словно старики, кости, и дожди, что лили, одиночество, дороги, четверги.
(Перевод Б. Григорина)
388


III. Варианты переводов
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Я когда-нибудь умру в Париже, ливнем захлебнувшись, знаю ныне, и тоской.
Я умру в Париже. Убегу? Покой
обрету в четверг, в осенний полдень дивный.
Именно в четверг, в осенний полдень дивный, как сегодня, стих слагаю; дней разброд мне пророчит в одиночестве уход без возврата на пути пустынном.
Смерть пришла за Сесаром Вальехо, скажут. Многое припишут, что не думал делать даже. Будут утверждать: был честен и упрям.
А в свидетели зачислят дней разброд, кости и четверг, ошметки тайн, одиночество, дожди, страданья и уход.
(Перевод В. Литуса)
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Я умру в Париже, в тот день дождливый, которого нет уже и в помине.
Я умру в Париже — чего ж тут такого? — наверное, осенью, и в четверг, как сегодня.
389


Дополнения
Да, это будет в четверг, как сегодня, когда
я прозой
пишу сонет, я подпер руками
голову, обернувшись туда, где в печали
бреду по своей дороге, как всегда, одиноко.
Сесар Вальехо умер. В него кидали каменья все, хотя он никому ничего не сделал; в него кидали каменья и били веревкой,
а также палкой. А вот и свидетели — эти четверги, одиночество, дождь, дороги и плечи, эти бедные плечи...
(Перевод М. Яснова)
См. наст, изд., с. 233.
СТРЕМЛЕНИЕ И ВЕРШИНА
Хочу писать — с пера летит плевок, хочу сказать так много — нет дыханья, нет просто чисел — есть всегда итог, нет пирамиды слов без основанья.
Хочу писать — но сердцем я жесток, хочу сказать — но тщетно назиданье, нет лавров — есть щавелевый венок, нет Библии без фальши в толкованье.
390


III. Варианты переводов
Ну что ж, давайте сделаем салат из мяса слёз, из овощей обмана, живую душу превратим в томат...
И будем пить! Сочится кровью рана. Пить из разбитого давно стакана, и пусть плодит ворона воронят!
(Перевод И. Чежеговой)
См. наст, изд., с. 236.
•к •к •к
Меня осталось на согрев чернил, на перекличку вздоха и каверны, вещественную ночь, абстрактный день.
В миндалинах забилось безголосье, и лопнул годовой нарыв тоски, ночь среди бела дня, день среди ночи.
И вот в Париже, вечером, сейчас, я впитываю святость постоянства, ночь матери, день правнучки своей, прекрасной, ненасытной полукровки.
И возвращаюсь вновь, нагнав себя в двухместном самолете, к домашним зорям, к белой пелене, представшей на мгновение вовеки.
391


Дополнения
И вот он, я сейчас,
после кометы, давшей мне в награду туберкулы на радость докторам, — я, жар и слух, земля, луна и солнце, кладбищенский прохожий, аноним, свернувший влево, подминая травы, своею пятистопною строкой, объемом бездны, возрастом надгробья, пером, чернилами, стеной, мольбой.
(Перевод Б. Дубина)
См. наст, изд., с. 242.
КОЛЕСО ГОЛОДНОГО
Дымом сквозь зубы свои исхожу, вопя, упираясь, роняя штаны.
Пуст желудок мой. Нищета поддела меня крюком за манжет и сквозь зубы мои вытаскивает наружу.
Камень, чтоб мог я присесть, не дадите мне, нет?
Даже тот, о который оступается женщина,
давшая свет,
мать агнца, — и его не дадите мне, нет?
392


III. Варианты переводов
Тогда хотя бы другой —
тот, что однажды тайком сквозь душу мою
пролетел...
Хотя б
никудышный (из океана смиренья), непригодный даже на то, чтобы кинуть им
в человека...
Дайте мне этот камень!
Или тот, лежащий среди дороги, заставляющий
всех спотыкаться
и такой одинокий под градом брани.
Дайте мне этот камень!
Или хоть тот — кривой, затаенный и отозвавшийся единственный раз на чей-то
правдивый шаг,
или, в крайности, этот — запущенный
по благородной параболе и павший сам по себе,
в согласии с собственным истинным символом
веры.
Дайте мне этот камень!
Хлеба кусок — и того не найдете мне, нет? Большего, чем всегда, не прошу и не жду. Но дайте мне
камень, чтоб мог на него опереться; но дайте мне,
393


Дополнения
пожалуйста, хлеба кусок, чтоб мог на него
опереться;
но дайте мне
что-нибудь, наконец, как люди, испить. Поесть, промолчать и прожить.
А потом я уйду.
В странное что-то одето мое существо, грязна и порвана на мне рубаха, и нет у меня ничего. Страшно.
(Перевод М. Самаева)
КОЛЕСО ГОЛОДНОГО
Выхожу из себя, выдыхая сквозь зубы дымок,
зовя, отбиваясь,
спуская обвисшие брюки...
Пусто в желудке, и в тощей кишке пустота. Голод меня извлекает из черного рта, жеваной спичкой поддев за манжету рубахи.
Камень, сесть на минуту, и он уже не про меня?
Даже тот, о который запнулась родившая сына, матерь агнца, исток и причина, — и он уже не про меня?
Так хоть этот,
который, пригнувшись, прошел в волоске
от души!
394


III. Варианты переводов
Или этот хотя бы,
позабросший, никчемный (до чего оскудел
океан!),
или вот, не годящийся даже швырнуть
в человека, —
дайте мне хоть его!
Или этот, что путается под ногами, ответчик
за все оскорбленья, —
дайте мне хоть его!
Или этот, окольный, коронный, через который
хоть раз
прошло своим маршем сознание прямоходящих, или этот, который запущен как должно и падает сам по себе, в исполнение внутренней сути, — дайте мне хоть его!
Хлеб мой насущный, и он уже не про меня? Пусть не буду я тем, кем я должен был стать
изначально,
только дайте
камень, сесть на минуту,
только дайте,
прошу вас, хлеба насущного, сесть на минуту,
только дайте,
по-испански,
наконец хоть чего-нибудь съесть и напиться,
и выжить, и передохнуть,
и потом я уйду...
395


Дополнения
Да, я выгляжу странно, рубаха в грязи и в отрепьях,
и нет у меня ничего, вот что невыносимо.
(Перевод Б. Дубина)
См. наст, изд., с. 244.
ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1936
Я здесь единственное, что не возвратится, — к моей скамейке, замыслам и бредням, к поступкам и штанам моим последним, и ко всему, в чем есть моя частица.
Я здесь единственное, что не возвратится.
К Полям ли Елисейским или к Сене за Лунный сквер уйдет мое рожденье, простится смерть и больше не вернется, и в сутолоке, словно в запустенье, моя людская схожесть обернется и по одной отпустит свои тени.
А всё с моим уходом остается, чтоб обеспечить алиби — от пряжки до шва на башмаке, всё без остатка, и грязь на каблуке, и даже складка на рукаве застегнутой рубашки.
(Перевод А. Гелескула)
396


III. Варианты переводов
ПАРИЖ, 1936
Всё останется — одному мне в дорогу, покидать эти брюки и эту скамью, номер с двери, растрескавшийся понемногу, и поступки мои, и угрюмость мою.
Всё останется — одному мне в дорогу.
Повернув с Елисейских полей, на чудной Лунной улице я провожаю виденья: вот моя колыбель, вот мое погребенье.
И в людском облаченье мой облик земной, одинокий в толпе, обратясь к ней спиной, отпускает одну за одной свои тени.
Всё остаться должно и в какой-то из дней доказать свое алиби без проволочки: мой ботинок с подошвой и грязью на ней, узелок на шнурке, даже локоть моей этим утром застегнутой мною сорочки.
(Перевод М. Самаева)
См. наст, изд., с. 252.
397


Дополнения
РАССТАВАНИЕ, ВСПОМИНАЮЩЕЕ «ПРОЩАЙ»
В конце, в итоге, напоследок я поворачиваюсь, возвращаюсь, вздыхаю
и отдаю вам
ключ, шляпу, письмецо для всех.
В конце концов, ключ — это металл,
с которого мы научились снимать позолоту, а под шляпой, в итоге, моя несчастная, непричесанная черепушка, а дымный стакан, напоследок исполняющий
свою роль,
покоит реальное сновиденье души.
Прощайте, братья святые петры,
Гераклиты, эразмы, спинозы!
Прощайте, печальные архиереи большевики! Прощайте правители — всем скопом!
Прощай, вино, что живет в воде!
Прощай, алкоголь, что живет в дождях! Прощай, я говорю самому себе, прощай, совершенный полет миллиграммов!
Прощайте также, прощайте, холод холода и холод жары!
В конце, в итоге, напоследок, что логично,
прощайте
398


III. Варианты переводов
пределы огня
и расставание, вспоминающее «прощай».
(Перевод В. Андреева)
См. наст, изд., с. 253.
СВАДЕБНЫЙ МАРШ
Держу венец. На церемониал за мной богов построилась колонна.
Я не при галстуке. Толпа стозвонна, но храбрости я ей не доказал.
Зловеща спичка. Гром. Смятенье. Залп зрачков пристрельных. Сердце неспокойно. Померкла даль. На рубеже — пробоина и слёз неясных подступивший вал.
Я брошусь в огнь своим навстречу осам. Сгорят в нем осы, ключ мой и разлад, что норовит толкнуть меня назад.
Но если время атому стать колосом, серпы я брошу в огнь. Они сгорят, и станет колос настоящим колосом.
(Перевод Вл. Васильева)
См. наст, изд., с. 278.


ПРИЛОЖЕНИЯ


В. Н. Андреев
«ИНДЕЙСКАЯ СМУГЛОТА СТИЛЯ И ДУШИ»
I. 	ЗЕМНАЯ ЖИЗНЬ СЕСАРА ВАЛЬЕХО
Как хорошо начал Михаил Булгаков свою книгу «Жизнь господина де Мольера»: разговором с акушеркой! Но начать рассказ о жизни Сесара Вальехо мы подобным образом, к сожалению, не можем: по всей видимости, никакой повитухи при его рождении рядом не было. Будущий поэт родился одиннадцатым ребенком в бедной, а точнее, нищей, семье.
Сесар Вальехо появился на свет 16 марта 1892 года, в День святого Авраама, в крохотном городке Сантьяго-де-Чуко, расположенном в северной части Перу, в департаменте Либер- тад (что по-русски означает Свобода). Отец Франсиско де Паула Вальехо Бенитес (1840—
403


В. Н. Андреев
1924), в ту пору мелкий служащий, и мать Мария де лос Сантос Мендоса Гуррьонеро (1850—1918) были родом из этого же городка.
Двадцать семь лет спустя Сесар Вальехо завершит свою первую книгу — «Черные герольды» — словами:
Родился я в тот день, когда был не на шутку болен Бог.1
Родной городок семейства Вальехо назван в честь святого Иакова (исп. Santiago). Селение было основано в XVI веке конкистадорами из Галисии (северо-запад Пиренейского полуострова). По преданию, в кафедральном соборе галисийской столицы, старинного города Сантья- го-де- Компостела, хранятся мощи апостола Иакова, небесного покровителя Испании. Именно по этой причине в Новом Свете появилось много селений и городов с одинаковым названием: Сантьяго. Чтобы их различать, к основному названию добавляют наименование региона. Сантьяго, основанный на севере Перу, получил «довесок» де Чуко; правда, «чуко» нельзя признать словом, ласкающим слух, —
1 Здесь и далее в тех случаях, когда цитируются стихи, включенные в основной корпус данного издания, а также в тех случаях, когда стихотворные цитаты даны в переводе Виктора Андреева, имя переводчика не указывается.
404


«Индейская смуглота стиля и души»
у него несколько значений, и все они с негативно-презрительным оттенком; в данном случае на русский язык его можно перевести как «гиблое место». Вместе с тем местность Чуко, расположенная в Перуанских Андах на высоте более трех километров, богата цветными металлами. Землю здесь стали бурить еще в XVI столетии — испанцы искали золото, да не нашли. Но рудники не остались заброшенными, и Сантьяго-де-Чуко со временем превратился в шахтерский городок, жители которого добывали вольфрам (о чем позже, в 1931 году, Вальехо расскажет в своем единственном законченном романе).
Правда, время здесь словно застыло. В конце XIX века жителей Сантьяго, затерянного в горах, где-то на окраине мира, технический прогресс с его благами никак не коснулся.
Сантьяго-де-Чуко — захолустный городок, о котором и в самом Перу, даже ныне, мало бы кто знал, не родись в нем Сесар Вальехо.
При крещении (оно состоялось 19 мая) будущий поэт получил поистине громкие имена: Сесар Авраам (César Abraham). Сесар — так по-испански звучит привычное нам: Цезарь. А ветхозаветный Авраам — один из великих патриархов, общий праотец и евреев, и христиан, и мусульман.
Но для ребенка, хотя он и был любим своими родителями (маму Вальехо без преувеличе¬
405


В. Н. Андреев
ния боготворил), эти имена вряд ли могли служить хотя бы слабым утешением: семья бедствовала. Два слова: «хлеб» и «голод» — стали впоследствии в поэзии Сесара Авраама Вальехо символами детства. Как, впрочем, и всей его жизни.
Дети дона Франсиско и Марии учились читать по Библии. Родители, глубоко набожные люди, старались воспитать их в смирении перед Богом; правда, что касается их младшего сына, в этом они не преуспели. Но библейский слог, проявляющий себя во многих стихотворениях Вальехо, — из детского чтения.
Оба его деда были испанскими католическими священниками, обе бабки — индианками. Иначе говоря, он был метисом; в Перу метисов называют «чоло» (позже парижские друзья Сесара Вальехо именно так его и называли). Вальехо, в отличие от многих своих ровесников-соотечественников, гордился тем, что он, пусть и не в полной мере, наследник культуры древних инков. Хотя к этой гордости постоянно примешивалась горечь осознания того, что случилось с многомиллионным индейским народом после открытия Колумбом Нового Света.
Перуанский модернист Хосе Сантос Чокано (1875—1934),2 которого его собратья провоз¬
2 На русском языке подборки стихотворений Хосе Сантоса Чокано см. в сборниках: Поэзия Латинской Америки.
406


«Индейская смуглота стиля и души»
гласили Поэтом Америки, писал в сонете «Моя геральдика» (1906):
В себе две расы ощущаю вновь: индейца — сердце, но испанца — кровь. На двух материках моя тропинка.
Не сотвори меня Поэтом Бог, то я Конкистадором стать бы мог или правителем верховным — Инка.
Если с первым терцетом Вальехо, наверное, согласился бы, то со вторым — ни в коем случае. Возможно, он не отказался бы от титула Единственный Инка, как называли себя правители государства Тауантинсуйу, — но перуанская действительность была такова, что инкской империи уже не существовало, ее уничтожили испанские конкистадоры. Поэт, несмотря на испанскую кровь, всем своим сердцем индейца принадлежал к завоеванному испанцами народу. Он всецело был на стороне побежденных, а не победителей.
В стихотворении «Уако» Сесар Вальехо напишет с горечью:
Я — кондор беспёрый,
его ощипал испанский мушкет...
М., 1975; Флейта в сельве. М., 1977; Поэты Перу. М., 1982; Поэзия магов. СПб., 2003; Поэзия латиноамериканского модернизма. СПб., 2014.
407


В. Н. Андреев
Помимо прочего, в данных строках скрыт также и спор Вальехо с Поэтом Америки: в стихах Чокано кондор не раз был велеречиво воспет как могущественный символ континента, освободившегося в XIX столетии от колониальной зависимости.
В начале XX века в Сантьяго-де-Чуко имелась только начальная школа. Ее Сесар окончил в 1904 году и в следующем был отправлен родителями в соседний город Уамачуко, где стал учеником средней школы «Сан-Николас». Учился он на отлично, знания его были основательны, но, окончив в 1908 году среднюю школу, о продолжении учебы юноша не смел и мечтать. Хотя отец к тому времени стал главой округа, семья едва сводила концы с концами.
Почти на два года Сесар Вальехо превратился в наемного работника: то в поместье богатого землевладельца, то на рудниках, то в конторе отца; кроме того, давал частные уроки. Скопив кое-какие деньги, он в 1910 году едет в город Трухильо, административный центр департамента Либертад, расположенный на Тихоокеанском побережье. И с первого же раза поступает на факультет литературы и философии Национального университета, основанного в 1824 году Симоном Боливаром. Но спустя несколько месяцев ему «из-за экономических
408


«Индейская смуглота стиля и души»
трудностей» пришлось прервать учебу и вернуться в родной город — Сантьяго-де-Чуко.
Сесар Вальехо вновь вынужден был зарабатывать деньги. В марте 1913 года он возвращается в Трухильо и возобновляет учебу в университете. Много читает, в том числе поэтов испанского Золотого века (он уже сам пишет стихи). Более всего Сесара Вальехо заинтересовала поэзия Франсиско де Кеведо (1580—1645), создателя особого литературного течения — кон- цептизма (от исп. concepto — концепт, понятие, мысль). Сторонники концептизма стремились добиться максимальной краткости изложения и вскрыть в своих произведениях как можно большее число глубинных и неожиданных связей между словами.
И стихи, и проза Кеведо полны каламбуров, неологизмов, пародийных аллюзий, смысловых сдвигов, смешения разных стилей; можно сказать, он соединял несоединимое и таким образом добивался необычайно сильного воздействия на читателя, неравнодушного к поэтическому слову. В нашем случае таким читателем стал Сесар Вальехо, перуанец, поэт XX столетия.
Не могли не привлечь его внимание и философские стихи Кеведо. Те стихи, в которых испанский автор говорит о страдании, о краткости жизни, о смерти. Приведем несколько примеров.
409


В. Н. Андреев
Всему сулило время окончанье,
Преходит всё, но не мои страданья.
(Перевод Л. Цывьяна)
И всё, чего бы взгляд мой ни коснулся,
О смерти властно говорило мне.
(Перевод А. Косс)
И ради смерти и живя, и мучась,
Под пыткой постигать, как одинока,
Как беззащитна жизнь и как напрасна.
(Перевод А. Гелескула)
Свою ищите средь могильных плит И гроб свой созерцайте без смятенья:
Нам мудрость вживе умереть велит.
Мы начинаем умирать с рожденья.
(Перевод А. Косс)
Такие и подобные им строки Сесар Вальехо, наверное, прочитывал словно свои собственные — столь точно они отвечали его поэтическому восприятию жизни как мучения и умирания.
Без сомнения, прочитал он и сонет «Смерть есть жизнь» Габриэля Альвареса де Толедо (1662—1714), который включают во все испаноязычные антологии поэзии XVII века. Сонет завершается так:
Душа мертва, когда жив человек,
Душа жива, когда он умирает.
410


«Индейская смуглота стиля и души»
Эти строки отзовутся впоследствии в названии одного из произведений книги «Человечьи стихи» — «Душа, которая измучилась быть телом». А само название сонета — «Смерть есть жизнь» — «воскреснет» в начальных строках стихотворения «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...».
Двадцатиоднолетний начинающий поэт Вальехо приезжает в Трухильо в удачное для себя время: университетская молодежь, пишущая стихи и увлеченная авангардистским искусством, создала здесь кружок, получивший название «Norte» («Север»; такое название студенты выбрали потому, что департамент Либертад расположен на севере Перу). Главой кружка был литератор Антенор Оррего (1892—1960) — одновременно он являлся и главным редактором газеты «La Reforma». А это значило: в Трухильо у молодых амбициозных поэтов есть возможность печататься и становиться знаменитыми — хотя бы в пределах города.
У Сесара Вальехо уже имелась целая тетрадь, заполненная стихами; как вспоминал позже Оррего, это были «добротные подражания испанским поэтам Золотого века».3 Они неоспоримо свидетельствовали: стиховой культурой Вальехо вполне овладел. И отметим сразу же:
3 	Orrego A. Los primeros versos de César Vallejo // La Tribuna (Lima). 1958. 30 de marzo. Перевод В. Гинько.
4ÍÍ


В. Н. Андреев
изучив правила классического стихосложения, он стал учиться тому, как можно и должно их нарушать.
Членами кружка стихи поэта из Сантьяго-де-Чуко были встречены доброжелательно. Скепсис молодые перуанские гении позволяли лишь по отношению к чужакам, не понимающим и не принимающим новую поэзию, которую они (какие тут сомнения) и создавали. В Сесаре Вальехо, только-только ступившем на литературную стезю, они сразу разглядели своего. Со многими из «северян» — в том числе и с Анте- нором Оррего — Вальехо подружился. Все они были единомышленниками, все верили в то, что способны сказать свое самобытное слово в мировом искусстве.4
Поэт и студент Вальехо был также и неутомимым покорителем женских сердец. Еще в своем родном городке он пережил несколько любовных романов. В Трухильо число амурных похождений увеличилось многократно. (Кому из возлюбленных посвящено то или иное стихотворение сборника «Черные герольды», см. в Примечаниях.) Но надо сказать: отношения с женщинами всякий раз складывались непросто и
4 	Подробнее о жизни и творчестве молодого Вальехо см. в книгах: Coyné A. César Vallejo у su obra poética. Lima, 1956; Caballero C. A. César Vallejo. Su obra. Lima, 1964; Espejo Asturrizaga J. César Vallejo: itinenario del hombre
(1892—1923). Lima, 1965.
412


«Индейская смуглота стиля и души»
всегда заканчивались мучительным — и для поэта, и для его возлюбленной — разрывом. Единения души и тела не происходило.
Впрочем, связывать себя брачными узами с кем-либо из любимых женщин молодой поэт и не собирался. Позже, в 1929 году, в Париже, Вальехо напишет: «Любовь вольна — в том смысле, что я могу разлюбить. И человек, которого я люблю, должен признать за мной это право».5
Первым произведением Сесара Вальехо, появившимся в печати, стал сонет, который автором, без каких-либо затей, так и назван — «Сонет». Это стихотворение было опубликовано 6 декабря 1911 года в газете «El Minero Ilustrado», выходившей в перуанском городе Сер- ро-де-Паско.
День завершается. С горы степенно уходит стадо вниз; тускнеет свет; пастух задумчив, стонет его кена6 скорбящим ярави7 давнишних лет.
5 Вальехо С. Избранное. М., 1984. С. 193. Здесь и далее, когда при цитировании прозаических текстов Вальехо имя переводчика не указано, переводчиком является Наталия Малиновская.
6 Кена — музыкальный инструмент индейцев: продольная флейта из тростника.
7 Ярави — любовная песня индейцев (как правило, печальная). Исполняется обычно на кене. И кена, и ярави в стихах Вальехо упоминаются неоднократно.
413


В. Н. Андреев
Идет к закату солнце, неизменно окрашивая всё в печальной цвет, окутывая тайной сокровенной.
Приходит ветер вечеру вослед.
Не торопясь, течет река, глядится в нее пастушья хижина; в дверях с шитьем сидит нарядная девица.
Покинули крестьяне свои пашни, и шум работ уже затих в полях.
И бьют шесть раз часы на дальней башне...
Чтобы читателю стала более явной творческая эволюция перуанского автора, приведем еще одно стихотворение, чрезвычайно характерное для начальной поэтической поры Сесара Вальехо. Оно было напечатано в журнале «Cultura infantil» (1913. № 4; журнал издавался в Трухильо) и называлось «Свечение»:
— Господь, со страхом я однажды ночью узрел воочью
на кладбище, неподалеку от селенья, на косогоре, что порос густой, высокою травой,
среди крестов какое-то свеченье.
Я шел домой знакомой мне тропою,
кромешной тьмою
была объята спящая округа,
и явственно, в полнейшей тишине,
послышался вдруг мне
собачий вой. Я замер от испуга.
414


«Индейская смуглота стиля и души»
О, да, мне стало страшно! Не однажды в селенье каждый рассказывал, что из могил выходят покойники и бродят со свечой.
Господь, во тьме ночной
они по кладбищу и вправду бродят?
— Нет, это, без сомненья, заблужденье, и то свеченье,
что ты среди крестов узрел со страхом, из-под земли исходит от костей скончавшихся людей — живых когда-то, ныне ставших прахом.
Свеченье над могилами погоста
понять столь просто,
что ты, не веря в бабушкины сказки,
коль возвращаешься в ночи домой,
вдоль кладбища, сын мой,
иди — меня ты слышишь? — без опаски.
И в первом, и во втором случае очевидно: молодой поэт уже овладел поэтической формой (что для начинающего автора имеет едва ли не решающее значение). Но надо честно признаться: шедеврами назвать такие стихи, написанные в XX веке, никак нельзя. И едва ли даже самый прозорливый человек, прочитавший тогда «Сонет» и «Свечение», мог бы сказать, что автору этих произведений суждено вскоре стать одним из самых ярких и радикальных творцов новой поэзии на испанском языке. Стремитель¬
415


В. Н. Андреев
ность поэтического роста Сесара Вальехо, стремительность, с какой он смог отыскать свой собственный путь в литературе и уйти от своих современников далеко вперед, поистине поражает.
В 1915 году Сесара Вальехо постигло настоящее горе: 22 августа умер его брат Мигель. С ним Сесар был чрезвычайно дружен. Под непосредственным впечатлением от утраты он пишет сонет «Умершему брату» (см. в Примечаниях), а чуть позже — стихотворение «Брату Мигелю», впоследствии включенное в сборник «Черные герольды».
Спустя месяц, 22 сентября, Вальехо, завершивший учебу на факультете литературы и философии, блестяще защищает дипломную работу «Романтизм в испанской поэзии». В этой работе он затронул, в частности, и проблемы латиноамериканской литературы начала XX века: «Сегодня в Перу уже нет, к сожалению, того энтузиазма, который был свойствен временам романтизма; я говорю: к сожалению, потому что романтическая литература была исполнена искренности, и стоит только пожалеть о том, что ныне наши поэты забывают об этой особенности, которая должна быть важнейшей для любого художника. Поэты склоняются к подражаниям, и сегодня у нас, более чем когда-либо, в литературе проявляет себя тенденция брать за
416


«Индейская смуглота стиля и души»
образец произведения иноземных творцов. И хотя верно, что, как указывает Хосе Энрике Родо,8 Америка еще не способна жить собственной, а не заемной, поэзией, поскольку мы находимся в состоянии формирования наций; и хотя верно, что, как писал Хусто Сьерра,9 нам необходимо пить из чистых источников иностранных авторов для того, чтобы обрести хороший вкус и идеалы, — но все-таки мы не должны слепо, подобно рабам, идти вослед за нашими учителями, к тому же заглушая голос нашей расы, нашей природы и наших обычаев».10
Но, защитив диплом на факультете литературы и философии, Вальехо не расстался с университетом. Его жажда знаний еще не удовлетворена. Тотчас же он поступает на юридический факультет.
В начале 1916 года в печати появляется первое стихотворение (речь идет о стихотворении «Сельское») из книги «Черные герольды», за¬
8 Хосе Энрике Родо (1871—1917) — уругвайский эссеист, литературовед, философ, оказавший существенное влияние на многих литераторов Латинской Америки того времени.
9 Хусто Сьерра (1848—1912) — мексиканский прозаик, историк, государственный деятель. В 1905—1911 годах — министр образования и изящных искусств Мексики.
10 	Vallejo С. El romanticismo en la poesía castellana. Lima, 1954. P. 64.
417


В. Н. Андреев
мысел которой поэт в то время уже вынашивал. Наступила поэтическая зрелость; Вальехо чувствовал и осознавал: он готов предстать перед перуанскими читателями вполне самобытным мастером. А к жизненным невзгодам он привык еще в детстве.
Чтобы заработать на жизнь, Сесар Вальехо, как и в годы первого студенчества, преподает в начальных классах различных школ Трухильо. (В 1931 году Вальехо, вспоминая свое учитель- ствование в школах, напишет рассказ «Пако Юнке».11) В 1917 году его учеником был Сиро Алегриа (1909—1967), ставший впоследствии знаменитым писателем.12 Десятилетия спустя, в 1944 году, Алегриа так вспоминал о своем учи- теле-поэте: «Длинный, худой, весь какой-то торжественный, похож на облетевшее дерево... Черным-черная, густая грива прямых жестких волос. («Почему у него такие волосы?» — «Потому что он поэт»)... Он курил и смотрел в сторону, в открытую дверь, через которую в класс проникали лучи апрельского солнца. Бог
11 На испанском языке рассказ будет опубликован только в 1951 году. На русском языке (в переводе Л. Синян- ской) новелла «Пако Юнке» вошла в сборник «Перуанские рассказы XX века» (М., 1973).
12 На русском языке публиковались его романы «Золотая змея» (1935; пер. 1970), «Голодные собаки» (1939; пер. 1970), «В большом и чуждом мире» (1941; пер. 1944, 1975), а также несколько рассказов.
418


«Индейская смуглота стиля и души»
знает о чем он думал или мечтал в эту минуту. От всего его существа исходила великая печаль. Никогда я не видел человека более грустного. Вдруг он повернулся и посмотрел на меня и на всех нас. Мои товарищи читали свои учебники, и я тоже раскрыл свой. Но я не видел букв, мне хотелось плакать».13
Должно отметить: в воспоминаниях почти всех, кто знал Сесара Вальехо, говорится о нем как о донельзя печальном, угрюмом, страдающем человеке. Неизменно получался написанный только черной краской портрет: певец печали и скорби, не более... Но вряд ли бы сам Вальехо согласился со своими мемуаристами. Одномерность Сесару Вальехо — и человеку, и поэту — не была присуща. И вот, например, что сказала о нем, вспоминая свое детство, племянница Вальехо — Отилия: «Мне он всегда казался веселым, с огромной жаждой жизни».14 Приведем также и слова Пабло Неруды: «Мрачность Вальехо была внешняя: так бывает мрачен человек, долгое время проведший в потемках, забившись в угол. По натуре он был немного торжествен, и лицо его походило на застывшую маску, почти священную. Но по сути
13 Alegría С. El César Vallejo que yo conocí // César Vallejo. Madrid, 1975. P. 162. Перевод В. Столбова.
14 Цит. по: Vallejo С. Poesía completa. La Habana, 1988. P. XXXIV. Перевод В. Андреева.
419


В. Н. Андреев
своей, внутри, он был совсем не такой. Я много раз видел, как он резвился, словно школьник».15
В 1915—1917 годах стихи Сесара Вальехо стали постоянно появляться на страницах газет Трухильо; правда, этот, хотя и административный центр департамента, но, как бы там ни было, провинциальный город начал все больше тяготить молодого поэта. Приведя в порядок рукописи, которые он посчитал достойными взять с собой, 27 декабря 1917 года на пароходе «Укайали» Вальехо отплывает из Трухильо в Лиму. И через три дня, 30-го, накануне Нового года, прибывает в перуанскую столицу — конечно же, с юношески-амбициозным желанием покорить ее.
Начинается новый этап в жизни Вальехо.
Лима той поры — один из духовных и культурных центров Латинской Америки. Здесь — литературные газеты и журналы, выходящие большими для того времени тиражами; крупные издательства. Здесь живут и печатаются писатели, получившие уже континентальную известность. Среди них — кроме уже упоминавшегося Хосе Сантоса Чокано — Мануэль Гонсалес Прада (1848—1918),16 Авраам Валь-  * *15 	Неруда П. Признаюсь: я жил. Воспоминания. М., 1978. С. 113. Перевод Л. Синянской.
*6 На русском языке подборки стихов Гонсалеса Прады см. в сборниках: Флейта в сельве. М., 1977; Поэты Перу.
М., 1982. 420


«Индейская смуглота стиля и души»
деломар (1888—1919),17 Хосе Мария Эгурен (1882—1942).18
Наиболее влиятельной фигурой в искусстве Перу, как, впрочем, и других стран Андского региона, на стыке двух веков был, без сомнения, Мануэль Гонсалес Прада — публицист, просветитель, реформатор перуанской поэзии и один из первых латиноамериканских модернистов. Авторитет его в литературных кругах Лимы был чрезвычайно высок. Его одобрительного слова молодые поэты добивались, словно награды. Сесар Вальехо познакомился с Гонсалесом Прадой почти сразу после своего приезда в перуанскую столицу. Прочитав стихи двадцатипятилетнего поэта, великий учитель, так Вальехо назвал его в посвящении к стихотворению «Вечные кости», дал им чрезвычайно лестную для автора оценку.
Одобрительно отозвался о творчестве своего собрата из городка Сантьяго-де-Чуко и поэт Хосе Мария Эгурен. Сохранилось его письмо к
17 Новеллы Вальделомара печатались в сборниках: Перуанские рассказы XX века. М., 1973; Книга песчинок. Фантастическая проза Латинской Америки. Л., 1990; Глаза Иуды. Рассказы латиноамериканских магов. СПб., 2011. Стихи Вальделомара на русском языке не публиковались.
18 Подборки стихотворений Эгурена на русском языке см. в книгах: Поэзия Латинской Америки. М., 1973; Поэты Перу. М., 1982; Поэзия магов. СПб., 2003; Поэзия латиноамериканского модернизма. СПб., 2014.
421


В. Н. Андреев
Сесару Вальехо: «Ваши стихи показались мне замечательными своей музыкальностью, богатством воображения и скорбной глубиной...»19
А Вальделомар принял его произведения поистине с восторгом. И тотчас, не дожидаясь выхода в свет сборника «Черные герольды», написал о поэзии Сесара Вальехо обширную статью. В ней, кстати, он не отказал себе в удовольствии процитировать ряд строф из еще не известных читающей публике стихотворений героя своей статьи. Обращаясь к Вальехо, он, в частности, писал: «Ты — искренний и славный человек, ребенок, исполненный боли, печали, тревоги, тьмы и надежды». И закончил словами: «Твоя душа бессмертна, и она оплодотворит другие души».20 Статья была опубликована в газете «Бисктепса» 2 марта 1918 года. И называлась она — ни много ни мало — так: «Рождение великого поэта. Сесар Вальехо, поэт нежности».
Казалось бы, молодому поэту есть чему радоваться. Но он мрачен, как, наверное, еще никогда в жизни.
10 февраля 1918 года — совсем молодой — скончалась от чахотки его возлюбленная Мария Роза Сандоваль. В ее смерти Сесар Вальехо
19 Aula Vallejo / Ed. J. Larrea. Cordoba (Argentina). 1962. N 2—4. P. 90. Перевод В. Гинько.
20 Цит. по: Vallejo С. Poesía completa. Р. XLVIII. Перевод В. Андреева.
422


«Индейская смуглота стиля и души»
винит и себя. Его неотступно преследуют мысли о самоубийстве (см., например, стихотворение «Единство» и примечание к нему).
Чуть позже, 22 июля, умирает Мануэль Гонсалес Прада.
Но на этом череда утрат не закончилась: 8 августа в возрасте 68 лет ушла из жизни мать поэта. Когда боль немного утихнет, смерть матери отразится во многих пронзительных стихах Сесара Вальехо (прежде всего в сборнике «Трильсе»; см., например: XXIII «Раскаленная печь моих сухарей...», XVIII «Ни мамы за столом возле меня...», ЬХУ «Завтра, матерь, приду в Сантьяго...»).
Между тем рукопись книги у него была уже подготовлена для печати. Авраам Вальделомар пообещал автору написать к ней предисловие. В июле 1918 года Сесар Вальехо отнес рукопись в типографию Соусы Феррейры. Вскоре книга была напечатана, но в книжные магазины она в 1918 году не поступила — Вальехо все надеялся получить от старшего собрата обещанное предисловие. Но Вальделомар сменил литературную работу на политическую борьбу. 14 июля 1919 года в результате военного переворота президентом Перу стал Аугусто Бернардино Легиа (1863—1932; правил страной до 1930 года). Еще до переворота Авраам Вальделомар был сторонником Легиа, ратовавшего за «новую родину без помещичьей олигархии», а


В. Н. Андреев
после июля 1919 года стал активнейшим пропагандистом идей нового президента. Конечно, в качестве предисловия к сборнику «Черные герольды» можно было бы взять уже опубликованную статью Вальделомара о творчестве Вальехо. Однако Вальделомар упорно настаивал на том, что хочет создать новую; правда, больше ничего о поэзии Сесара Вальехо он не написал: 3 ноября 1919 года перуанский литератор, решивший стать политиком, внезапно скончался.
В типографии «Черные герольды» пролежали ровно год. За это время поэт дополнил сборник несколькими новыми стихотворениями, а некоторые отредактировал заново — подчас кардинально.
Наконец в июле 1919 года (на обложке стоит дата: 1918) первая книга Сесара Вальехо все-таки пришла к перуанскому читателю.
Сделаем здесь небольшое отступление.
Еще в 1916 году Вальехо написал стихотворение, в котором воспел Латинскую Америку. От произведения сохранилось только две строфы (впервые они были опубликованы в книге: Espejo Asturrizaga /. César Vallejo: itinenario del hombre (1892—1923). Lima, 1965). Стихотворение любопытно, в частности, тем, что в нем, впервые в творчестве Вальехо, появляется слово «герольды»:
Латинская Америка! Среди толпы герольдов, что укрощают горы лазурной высотой,
424


«Индейская смуглота стиля и души»
ты начинаешь ныне, по венам поднимаясь, песнь эпопеи — новой, священной, молодой!
Латинская Америка! Средина мирозданья!
Ты на планете Богом сотворена не зря; я чувствую, как бьешься ты в мускульном усилье, я знаю: солнце в небе затмит твоя заря!
Когда Сесар Вальехо начинал свой творческий путь, главным и наиболее интересным направлением в латиноамериканской поэзии был модернизм.
В настоящее время словом «модернизм» обозначают весьма широкий и разнообразный круг явлений мирового искусства XX века. Но что же такое модернизм в испаноязычной литературе, возникший в 80-е годы XIX столетия?
Пожалуй, самое краткое и емкое его определение принадлежит испанскому поэту Хуану Рамону Хименесу (1881—1958): «Это была новая встреча с Красотой, похороненной в XIX веке буржуазной литературой. Модернизм был свободным и вдохновенным походом навстречу Красоте».21 Слово «красота» модернисты (и испанцы, и латиноамериканцы) писали с заглавной буквы22 и ставили знак равенства
21 Jiménez J. R. El modernismo. México. 1961. P. 17. Перевод И. Тертерян.
22 Модернисты питали слабость к написанию слов с заглавной буквы. Вальехо в сборнике «Черные герольды» таким же образом выделяет различные слова; вероятно, данное обстоятельство следует отнести к влиянию модернизма.
425


В. Н. Андреев
между Красотой и Истиной. А следовательно: все, что некрасиво, — неистинно. И, как вывод, а также руководство к действию: искусство должно быть прекрасным и все некрасивое не может быть предметом искусства.
Дата и место рождения нового для латиноамериканской литературы направления определяются довольно точно. Это — 1888 год, когда в Чили вышел включающий в себя стихи и прозу сборник «Лазурь» никарагуанца Рубена Дарио (1867—1916).23
Уже в том же 1888 году в эссе «Катюль Мендес»24 Дарио изложил программу нового течения: «Мы убеждены, что в нашей Америке мы достигли такого состояния, прожили столь стремительную жизнь, что возникла необходимость в новой форме выражения мысли, в форме вибрирующей, красочной и прежде всего полной новизны, свободной и искренней... Мы должны перенести искусство слова на территорию других искусств, например живописи, скульптуры, музыки».25
23 На русском языке сборники Рубена Дарио выходили неоднократно. Наиболее полно его творчество (и стихи, и проза) представлено в книге: Дарио Р. Избранное. М., 1981.
24 Катюль Мендес (1841—1909) — французский писатель; входил в группу «Парнас».
25 Цит. по: Столбов В. С. Пути и жизни (о творчестве
популярных латиноамериканских писателей). М., 1985.
С. 143. Перевод В. Столбова.
426


«Индейская смуглота стиля и души»
Впрочем, поначалу у новаторского литературного направления еще не было названия. Лишь два года спустя после выхода книги «Ла- зурь» Рубен Дарио, обретший к тому времени единоверцев во всех странах Латинской Америки и ставший их безусловным вождем, в эссе «Фотогравюра» дал своему литературному ребенку имя: «Дух нового, вдохновляющий сегодня небольшую, но победоносную и горделивую группу прозаиков и поэтов Испанской Америки, — это модернизм... Свобода, полет и победа прекрасного над поучительным — в прозе; новизна — в поэзии: дать цвет, жизнь, воздух, гибкость старому стиху, который страдает от неподвижности, втиснутый в свинцовые формы печатной машины».26 Под «старым стихом, который страдает от неподвижности», Дарио подразумевал прежде всего романтическую поэзию, которая к этому времени уже полностью изжила себя (хотя еще и продолжала существовать). Ни искренности, ни новаторства в произведениях латиноамериканских романтиков (о чем, в частности, Вальехо писал в своей дипломной работе — см. наст, изд., с. 416—417) уже не было. Разумеется, это далеко не единственный недостаток позднего романтизма Латин¬
26 	Цит. по: Jiménez J. О. Antología crítica de la poesía modernista hispanoamericana. Madrid, 1994. P. 15—16. Перевод В. Андреева.
421


В. Н. Андреев
ской Америки. И надо признать: в целом латиноамериканские поэты-романтики, хотя они и призывали к «разводу со всем испанским», эпигонски следовали тем образцам, которые оставили им в наследство литераторы Испании.
Вернуть поэзии на испанском языке ее былой блеск — такую задачу и поставили перед собой модернисты южноамериканского континента.
Здесь необходимо подчеркнуть: Рубен Дарио сумел обновить не только латиноамериканскую, но и испанскую поэзию. В конце XIX столетия литература в Испании тоже переживала кризис. Философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883—1955), вспоминая о том времени, писал: «Хорошими признавались стихи, похожие на прозу и даже неотличимые от прозы, и проза, лишенная ритма. Начинать приходилось с реабилитации поэтического материала... Все должно было сначала умереть, а потом возродиться, преобразовавшись в метафору и в выражение чувств. Чтобы показать нам все это, и явился Рубен Дарио, божественный индеец, укротитель слов, погонщик быстроногих коней ритма. Его стихи были для нас школой мастерства».27 В начале XX века единомышленниками Дарио в Испании стали такие значительные (впоследст¬
27 	Цит. по: Столбов В. С. Пути и жизни. С. 173. Перевод В. Столбова.
428


«Индейская смуглота стиля и души»
вии получившие всемирную известность) литераторы, как Рамон дель Валье-Инклан (1869—1936), братья Мануэль (1874—1947) и Антонио (1875—1939) Мачадо, будущие Нобелевские лауреаты Хасинто Бенавенте (1866—1954) и уже упоминавшийся Хуан Рамон Хименес.
Одна из главных примет модернистской поэзии — это стилизация. Поэты создавали свой особый и, как они искренне верили, прекрасный мир. Для вдохновения подходило все, что отличалось от обыденной (скучной, серой, безобразной и безобразной) жизни, окружавшей молодых поэтов на рубеже веков. Для Рубена Дарио, например, Древняя Греция или Рим были более современны, чем современная ему Латинская Америка; далекая Япония или Китай — ближе, чем родная земля. И разумеется, предметом его искусства становилось само искусство. Музыка Вагнера, картины Буше или Ватто, стихи Анакреона, Овидия, Ли Бо, Виктора Гюго, Леконта де Лиля, Уолта Уитмена (продолжать можно до бесконечности) вызывали восхищение и требовали немедленного, вдохновенного отклика. Но над всеми поэтами парил в необъятной лазури Небесный Лироносец — так Рубен Дарио называл Поля Верлена. Все, без исключения, латиноамериканские модернисты не избежали его влияния; вернее: благодарно подпали под это влияние. И постарались пе¬
429


В. Н. Андр еев
ренести музыку верленовского стиха в свое творчество.
Новаторской для всей испаноязычной литературы была и столь дорогая сердцам модернистов идея синестезии: возможность перенести в словесное искусство то, что традиционно принадлежало другим искусствам: прежде всего живописи и музыке. Слово в модернистской поэзии стало зримым и полнозвучным.
Такого пиршественного изобилия богатых рифм, аллитераций, неожиданных эпитетов, метафор, образов, как в стихах модернистов, испаноязычная литература не знала со времен барокко. Латиноамериканские поэты, словно фокусники, доставали невесть откуда разноцветные шарики-слова и с импровизационной легкостью метко раскидывали их именно в те ячейки, которые только для них и были предназначены. Да что слово! Кажется, каждый звук обладал для них и цветом, и весом, и объемом. Тогдашним читателям в Латинской Америке и в Испании, отнюдь не избалованным хорошими стихами, поэзия модернистов казалась поистине чудом.
Внешняя легкость чуда, разумеется, обманчива. Фокус ведь в том и состоял, чтобы скрыть пот творца. А к тщательнейшей работе над поэтической формой модернистов побуждала, конечно, всецело владевшая ими идея Красоты. У произведения искусства, если оно стре¬
430


«Индейская смуглота стиля и души»
мится стать действительно прекрасным, не должно быть никаких изъянов. И важнейшее значение латиноамериканские модернисты всегда придавали музыке стиха, звучанию слова. На своих знаменах они не случайно начертали знаменитый верленовский девиз: «De la musique avant toute chose» (первая строка стихотворения «Искусство поэзии»; в переводе Бориса Пастернака: «За музыкою только дело»).
Заслуга латиноамериканских модернистов была еще и в том, что они вводили в испано- язычную поэзию новые формы — вплоть до идеограмм (стихотворений-рисунков) и верлибра; изобретали оригинальную систему строфики. Рубен Дарио, например, как подсчитали исследователи его творчества, «использовал 37 различных стихотворных размеров и 136 разновидностей строфы».28
В общем, нисколько не погрешив против истины, можно сказать: Дарио и его сторонники совершили в испанском стихосложении настоящую революцию.
Но беспрерывное упоение Красотой грозило превратиться (и превратилось со временем) в красивость. Повторение одних и тех же мотивов, образов, стилистических приемов приводило к однообразию, которое, разумеется,
28 	Jiménez J. О. Antología crítica de la poesía modernista hispanoamericana. P. 168.
43Î


В. Н. Андреев
не приносило радости ни авторам, ни читателям.
О кончине модернизма заговорили еще при жизни Рубена Дарио. В 1911 году мексиканец Энрике Гонсалес Мартинес (1871—1952), отдавший на рубеже веков модернизму щедрую дань, написал сонет «Ты шею лебедю-обманщику сверни...», получивший в Латинской Америке широкую известность:
Ты шею лебедю-обманщику сверни — он белой нотою звучит в озерной сини; ему, застывшему в законченности линий, чужда душа вещей, природа не сродни.
Беги от косных форм, от стертых слов — они не согласуются с укрытой в сердцевине глубинной жизнью, и — люби сильней отныне живую жизнь, и ей свой трепет объясни.
Взгляни на мудрую сову — ей нет преграды, когда, слетев с плеча воинственной Паллады, неслышно на сосну спускается она.
Ей не дана краса лебяжья; но пытливый зрачок ее, во мрак вперяясь молчаливый, читает тайные ночные письмена.
(Перевод М. Квятковской)
Сонет Гонсалеса Мартинеса сразу же после своего опубликования наделал в среде латино-
432


«Индейская смуглота стиля и души»
американских литераторов много шуму (мексиканскому автору пришлось даже оправдываться). Они посчитали его антимодернистским манифестом: для единомышленников Рубена
Дарио лебедь был символом Красоты. Но давайте присмотримся к этому стихотворению повнимательней. И вот что выясняется: Гонсалес Мартинес борется с модернизмом, используя поэтические средства... самого модернизма. Во-первых, он облекает призыв «Свернуть лебедю шею!» в форму сонета — в одну из полюбившихся модернистам стихотворных форм. Во-вторых, в его стихотворении явно присутствует синестезия: соединение слова с музыкой и живописью. Но ведь синестезия — едва ли не главная заслуга модернистов в их обновлении испаноязычной поэзии. В-третьих, о «тайных ночных письменах» постоянно создавали произведения едва ли не все модернисты, включая Дарио. Как правило, они давали им название «Ноктюрн». В-четвертых, символическому лебедю Рубена Дарио и его сотоварищей автор противопоставляет не менее символическую сову (которая к тому же неоднократно встречается в модернистских произведениях; встречается в них и сама хозяйка совы — Афина-Паллада). А ведь Гонсалес Мартинес, ратуя за близость к родной земле, мог бы отыскать какую-либо сугубо южноамериканскую птицу — мудрую и молчаливую (кстати, лебедь — птица, более
433


В. Н. Андреев
молчаливая, чем сова; а выбирать, кто из пернатых мудрее всех, — занятие целиком и полностью человеческое). В-пятых, создавая сонет «Ты шею лебедю-обманщику сверни...», автор отталкивался от верленовской строчки: «Хребет риторике сверни...» (перевод Бориса Пастернака); она все из того же стихотворения «Искусство поэзии», столь чтимого всеми модернистами. Но ведь в чем в чем, а в риторичности модернистов южноамериканского континента никак нельзя упрекнуть.
Вывод напрашивается сам собой: новые поэты Латинской Америки, как бы они ни старались заявить о своем «разводе» с модернизмом, не могли не учитывать достижения этой школы, попадали под несомненное влияние ее магии — даже, возможно, помимо своей воли.
Откровенно говоря, в 1911 году еще не было никаких веских причин для «кровожадного» призыва убить лебедя — и к тому же не дать ему спеть лебединой песни. В конце концов, и модернисты, и их противники (новые поэтические революционеры) могли бы прекрасно ужиться в литературе, ведь уживаются же в природе лебедь и сова.
Разумеется, любой литературный «изм» рано или поздно исчерпывает себя. Сделав свое великое дело, модернизм на рубеже 20-х годов XX века «умер естественной смертью».
434


«Индейская смуглота стиля и души»
Последним значительным произведением модернизма (постмодернизма) в Латинской Америке стал сборник «Черные герольды» Сесара Вальехо.
Кубинский поэт и литературовед Роберто Фернандес Ретамар писал о «Черных герольдах»: «Воистину этой книгой Вальехо сводит счеты с испаноамериканской поэзией того времени: он усваивает ее, усиливает, разрушает, ведет к другому берегу».29
В сборнике перуанского поэта — и явное влияние модернизма, и столь же несомненная полемика с ним.
Двойственность уже в самом названии книги. Существительное «герольд» (глашатай в средневековой Европе) — из словаря модернистов, которые любили воспевать далекие времена и земли,30 но прилагательное «черный» — не их слово. Разумеется, черный цвет не был полностью изгнан ими из поэзии, они писали подчас и о горестях жизни, и о душевной печали, и о смерти, и даже о самоубийстве. Но в целом
29 Fernández Retamar R. Prologo // Vallejo C. Obra poética completa. La Habana, 1970. P. IX. Перевод В. Андреева.
30 Заметим здесь: в сборнике «Трильсе» в поэзии Вальехо вновь появляется слово «герольд» — в стихотворении XLIV «Скользит пианино и в сердце вбегает...», но в этом произведении оно означает не «вестник смерти», а «вестник жизни»: «для грома, герольда рождений».
435


В. Н. Андреев
восприятие жизни в творчестве модернистов — светлое, радостное и радужное. Красота не должна облачаться в траурные одежды.
Уже сами за себя говорят названия некоторых книг Рубена Дарио: «Лазурь», «Песни жизни и надежды». В сонете «Поэтам радости» из сборника «Языческие псалмы» (1896) он писал:
Мои латиняне, прекрасна ваша муза, ликующих стихов люблю полет хмельной, и не нужна душе унылая обуза
напевов Севера с их мертвенной тоской:
они меня страшат, как древняя Медуза, —
так прочь от них, мой стих, прочь жаворонок мой!
(Перевод Э. Линецкой)
Не случайно аргентинская поэтесса Альфон- сина Сторни (1892—1938) в стихотворении, посвященном Рубену Дарио, восклицала: «Весенний, яркий, цветной, твой вдохновенный стих!» И например, у модерниста Вальделомара есть такое четверостишие:
Разве возможно страдание?
Кто утверждает, что жизнь грустна?
Кто говорит о боли?
Кто страдает? Стенает? Рыдает?
Не исключено, что эти строки Авраам Валь- деломар написал, познакомившись со стихами
436


«Индейская смуглота стиля и души»
Сесара Вальехо. Как бы он их ни хвалил, их мрачно-скорбное звучание не могло быть ему, поэту-модернисту, по душе. А у Вальехо даже «Дарио Америк небесных» — и тот появляется «с траурной своей лирой» (стихотворение «Мистерия»). Впрочем, Сесар Вальехо однажды заметил: «Чтобы нахмуриться, человеку нужно напрячь шестьдесят четыре мускула, утверждают врачи, а чтобы улыбнуться, только тринадцать. Значит, горе мускулистей радости».31
Одно из наиболее часто встречающихся в поэзии модернистов слово — «лазурь». Оно стало для них символом искусства, грезы, идеала. Вспомнив афоризм Виктора Гюго: «Искусство — это лазурь», Рубен Дарио, убежденный в несомненной истинности слов французского поэта, писал: «Лазурь для меня цвет мечты и цвет искусства, эллинский и гомеровский цвет, цвет океана и небесного свода».32 А вот признание мексиканца Мануэля Гутьерреса Нагеры (1859—1895), издававшего моде рнистский
журнал «Revista azul» («Лазурный журнал»): «Я люблю лазурь потому, что своей изысканностью она возбуждает поэтическую мысль».33
31 Вальехо С. Избранное. С. 187.
32 Цит. по: Столбов В. С. Пути и жизни. С. 144. Перевод В. Столбова.
33 Там же.
437


В. Н. Андреев
Аргентинец Леопольдо Лугонес (1874—1938), многолетний друг Рубена Дарио, в искусно построенном на аллитерациях стихотворении «Очарование» (1917) восклицал:
Окрашены не зря в лазурный цвет и глубь воды, и купол небосвода!
Лазурь в первой книге Сесара Вальехо упоминается неоднократно. Но это слово, хотя в известной степени оно и дань модернизму, у него уже не несет символической и концептуальной нагрузки. Это, скорее, просто констатация: цвет безоблачного дневного неба.
А в сборнике «Трильсе» слово «лазурь» приобретает даже трагическое звучание. Стихотворение ЫХ «Любовной страсти шар земной...», написанное в 1919 году, Вальехо заканчивает:
Я ухожу в лазурь и коченею, сжимая душу.34
Есть в книге «Черные герольды» произведение, название которого не совпадает с его со¬
34 	Ср. также эти строки Сесара Вальехо с концовкой стихотворения «Лазурь» (1866) французского поэта Стефана Малларме (1842—1898):
Куда бежать в бессилии мятежном?
Лазурь! Лазурь! Лазурь! Я обречен.
(Перевод Э. Линецкой)
438


«Индейская смуглота стиля и души»
держанием (что, впрочем, в сборниках Сесара Вальехо встречается нередко). В данном случае речь идет о стихотворении «Страус». Написав в заглавии «страус», Вальехо повел полемику сразу и с модернистами, и с антимодернистами. «Поэт выбирает не рубендариевского лебедя, не сову Гонсалеса Мартинеса, не кондора Хосе Сантоса Чокано, а птицу куда как незнатную и достаточно некрасивую».33 Конечно, страус у Вальехо — птица символическая. В стихотворении он пишет о мягком клюве (в оригинале: «dulce pico» — нежный, мягкий, приятный, податливый клюв), хотя, разумеется, хорошо знал, какой в действительности у страуса клюв, но ему было важно символам других поэтов-со- временников противопоставить свой собственный. В латиноамериканской поэзии страус еще не был воспет никем (для модернистов: раз некрасивый, значит «незаконный»), к тому же это весьма необычная, выпадающая из ряда себе подобных птица: она не летает. Так что выбор Сесара Вальехо вполне понятен и логически оправдан. Правда, почему именно это «не птичье» стихотворение перуанский поэт решил озаглавить «Страус», все же остается загадкой.
33 Hernández Novas R. Vida de un poeta // Vallejo C. Poesía completa. La Habana, 1988. P. XLIV. Перевод В. Андреева.
439


В. Н. Андреев
Одна из важнейших проблем, которая нашла отражение в творчестве модернистов — и латиноамериканских, и испанских, — поиски Бога. Для каждого это было нечто личное, сокровенное, каждый искал своего Бога, но, пожалуй, в одном они все были едины: они — заблудшие Божьи дети. Так, в стихотворении «Землистый вечер, чахлый и осенний...», датированном 1904 годом, испанский поэт Антонио Мачадо писал:
Ты лжешь мне, горечь, мы давно знакомы. Ведь ты — тоска по жизни благородной.
Ты — одиночество сердец и лодок, плывущих вдаль без бурь и путеводной
звезды. Как сбитый с запаха и следа, забытый пес плутает у обочин и отыскать не может путь обратный, и как ребенок карнавальной ночью
от едкой гари и огней бенгальских в густой толпе сбивается с дороги и, оглушенный, свое сердце гасит, в котором бродят песни и тревоги, —
вот так и я, гитарой одержимый, пропойца грустный без гроша в кармане, бродячий бард, держу свой путь вслепую.
И только Бога я ищу в тумане.
(Перевод К. Азадовского)
440


«Индейская смуглота стиля и души»
У Вальехо практически во всех стихотворениях, которые имеют отношение к религии, Бог — разный, но нигде он не предстает тем, кто способен указать человеку верный путь. В сонете «Сочельник» он — Иисус любви (правда, любовь для поэта чаще всего связана с болью и страданием — см., например, стихотворение «Поэт своей любимой»). В «Горестном антифоне надежды» он — больной: «Родился я в тот день, когда / был болен Бог». А в стихотворении «Мистерия» Сесар Вальехо пишет «о буднично неизменном самоубийстве Бога»!
Автор «Черных герольдов», несомненно, жаждет говорить с Творцом на равных, ведь он и сам — творец. И он, столь же несомненно, — богоборец. (В этом Вальехо похож на автора поэмы «Облако в штанах»; правда, поэзию Маяковского Вальехо до отъезда во Францию, видимо, не знал.) В сонете «Измученные кольца» он пишет даже о своем «богоубийственном персте» («dedo deicida»).36
Но веру во Всевышнего и любовь к нему Сесар Вальехо уничтожить не в силах, да и не хочет: они рождены в нем сердцем (см. стихотворения «Бог», «Безусловность»), которое не подвластно никаким доводам рассудка. Как не
36 У Маяковского в «Облаке в штанах» еще более резко: «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою / отсюда до Аляски!»
441


В. Н. Андр еев
подвластна разуму (что в случае с Вальехо важно подчеркнуть) сама поэзия.
Для перуанского поэта мера всего — страдание: люди в своей земной жизни постоянно истерзаны болью, Сын Человеческий вынес крестную муку. Но Бог-Отец — бесстрастен. И вот какой вывод делает Сесар Вальехо (стихотворение «Вечные кости», написанное в связи со смертью его возлюбленной):
Господь, родись ты человеком, ты смог бы ныне Богом стать, но никогда ты не был муками обременен, и человеку суждено страдать, чтоб выстрадать: Бог — это он.
Кажется, во всей латиноамериканской литературе ни один поэт не осмеливался говорить так со Всевышним.
Да, разумеется, поэт признает: есть сила более великая, чем человеческие возможности. Но вместе с тем в некоторых стихотворениях Вальехо все-таки пишет о Боге как о человеке: состарившемся от времени, с согнутой спиной («Измученные кольца»), не могущем одолеть смерть («Безусловность»).37 А в произведении
П Позже, в стихотворении XIII «Я о твоей мечтаю щели...» из книги «Трильсе», Вальехо вновь сопоставит Смерть и Творца, но уже по-иному, чем в «Черных герольдах»: «...Смерть и зачинает, и рожает / от самого Всевышнего».
442


«Индейская смуглота стиля и души»
«Выигрышный билет» Бог преобразован в продавца лотерейных билетов, идущего по перуанской земле от селения к селению.
Сесар Вальехо был католиком, но он, чоло, полукровка, помнил, что у его инкских предков были свои боги. Во всех странах Америки индейцы, после того как европейцы обратили их в свою веру, «приспособили» христианского Бога к своим исконным верованиям и ритуалам. Сонет «Рука крестьянина — в набухших жилах...» (из цикла «Туземный триптих»), описывающий праздник в Перу, в городке Сантьяго-де-Чуко, Вальехо завершает словами:
Апостол, окруженный фимиамом, — теперешний бог-солнце для крестьян.
Кому конкретно перуанские крестьяне, потомки инков, поклоняются? Вряд ли индейцы XX века ответили бы на этот вопрос. Апостола Иакова, небесного покровителя Испании, они уже полностью отождествили с инкским богом Солнца.38
Сам Сесар Вальехо подчас, когда речь шла о христианском Боге, вопреки принятым правилам писал слово «бог» («dios») со строчной
38 	У мексиканского поэта Карлоса Пельисера (1899— 1977) в стихотворении «Это я» есть такие строки:
В храм Иисуса Христа я поднялся по ступеням Кецалькоатля.
443


В. Н. Андреев
буквы. Что является (пусть и достаточно наивным) протестом против преклонения перед Всевышним.
Сальвадорский поэт и критик Роке Дальтон (1935—1975), приведя в своей книге «Сесар Вальехо» богохульные строки из нескольких стихотворений сборника «Черные герольды», подчеркивает: автор «отрицает фундаментальную часть христианства, то, что, вероятно, составляет суть христианства: смирение».39 Конечно, отрицать смирение — еще не означает не быть христианином40 (или иначе: не означает быть атеистом). Вальехо, без сомнения, был человеком верующим, но его вера, как ни парадоксально, и более древняя, и более самобытная, личностная, чем христианство. Религиозные мотивы в творчестве Сесара Вальехо встречаются постоянно; чаще всего он обращается к символике и притчам Нового Завета, но это, полагаем, лишь потому, что Библия была ему куда более известна, чем священные книги иных ре¬
39 Dalton R. César Vallejo. La Habana, 1963. P. 27. Перевод В. Андреева.
40 Приведем цитату из статьи Марины Цветаевой «Мой Пушкин»: «— Нет, нет, нет, ты только представь себе! — говорила мать, совершенно не представляя себе этого ты. — Смертельно раненный, в снегу, а не отказался от выстрела! Прицелился, попал и еще сам себе сказал: браво! — тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: „Смертельно раненный, в крови, а простил врагу!”» (Цветаева М. И. Мой Пушкин. М., 1981. С. 33).
444


«Индейская смуглота стиля и души»
лигий. В стихотворении «Говорю о надежде», написанном в Париже, есть слова: «Будь я католиком, атеистом или же мусульманином — я бы так же страдал». Поиски истинного Бога для перуанского поэта — это попытки понять: почему жизнь дана человеку как страдание.
Модернистам «первого призыва» подобные терзания были чужды, — уже хотя бы по той простой причине, что боль, страдание некрасивы. Леопольдо Лугонесу принадлежит афористическая фраза: «Красота — свидетельство Бога о гармонии Творения».41 Поэты-модерни- сты воспринимали ее как бесспорную истину и в своих творениях стремились в полную меру таланта подтвердить свидетельство Бога. Музыка их лучших стихов — моцартовская. Но Вальехо отказывается от классического понимания гармонии. В его стихах звучит уже не моцартовская либо вагнеровская, а, скорее, атональная музыка Арнольда Шёнберга.42
Правда, Сесар Вальехо нигде не призывает к «свертыванию лебедю шеи».
41 Лугонес Л. Огненный дождь. СПб., 2010. С. 11. Перевод В. Андреева.
42 Подробнее о первом периоде творчества Вальехо и модернизме см.: Gicovate В. De Rubén Darío a César Valle- jo: una constante poética. La Torre (Puerto Rico). 1965. N 49; Espejo Asturrizaga /. César Vallejo: itinerario de un hombre (1892—1923). Lima, 1965; Ghiano /. C. Vallejo y Darío // César Vallejo (El escritor y la crítica). Madrid, 1975.
445


В. Н. Андр еев
Для него, как и для всей литературы Латинской Америки, модернизм — это время юности. Оставшейся в прошлом, но не забытой.
Перуанский поэт был благодарен учителям за учебу. Просто по бесконечной поэтической дороге он пошел дальше уже без них.
Многие из модернистов, к их чести, встретили новаторскую книгу «Черные герольды» с одобрением. В целом сборник был принят положительно также и критиками, и читателями Перу.
Пожалуй, наиболее верные слова о книге Вальехо, о ее значении для латиноамериканской литературы сказал Хосе Карлос Мариатеги (1895—1930), перуанский общественный деятель, издатель, критик. Первоначально статью о «перуанском периоде» творчества Сесара Вальехо он опубликовал в 1926 году (28 июля), в газете «Mundial», выходившей в Лиме; затем включил ее в свою книгу «Семь очерков истолкования перуанской действительности» (1928). В этой статье Мариатеги писал: «Вальехо — поэт племени, поэт расы. У него, впервые в нашей литературе, мироощущение индейцев нашло точное воплощение в слове. Мельгар,43 создавая свои
4^ Ариано Мельгар (1791—1815) — перуанский поэт. Прославился песнями в жанре «ярави» (любовные — обычно печальные — песни индейцев). Принял участие в восстании против испанцев, был захвачен в плен и расстрелян.
446


«Индейская смуглота стиля и души»
ярави, не смог освободиться от уз классической техники стиха и испанской риторики, поэтому, надо признать, он потерпел поражение. А в поэзии Вальехо в полную силу заявляет о себе новый стиль. В его стихах верно выражены чувства индейцев, не звучит ни одной фальшивой ноты. Поэт должен не просто явить миру новое послание. Он должен создать новую технику и новый язык. Литература не терпит двойственности, искусственного разделения формы и содержания. У Мельгара чувства индейцев только смутно ощущаются в подтексте его стихов, у Вальехо эти чувства целиком и полностью подчиняют себе сам стих, изменяют его структуру. У Мельгара — только индейская интонация, у Вальехо — сам язык индейцев. У Мельгара ярави — просто любовная жалоба, у Вальехо ярави обретает древний глубинный смысл. Сесар Вальехо — поистине творец. Даже если бы „Черные герольды” оказались его единственным произведением, Вальехо все равно заслуживает уже право называться открывателем новой эры в нашей литературе». И далее: «Сесару Вальехо свойственна глубочайшая тоска по родине.44 Он, без сомнения, любит погружаться в прошлое. И описания прошлого у Вальехо всегда неповторимо индивидуальны. Поэт захвачен ностальгией, но это не просто тоска по прошлому родины. Его тоска по империи инков
44 Здесь родиной Мариатеги называет империю инков.
447


В. Н. Андреев
не имеет ничего общего с тоской приверженцев перричолизма43  * * по вице-королевству. Его ностальгия — протест, рожденный чувством либо сугубо личной идеей. Это ностальгия изгнанника, ностальгия изгоя... Пессимизм Вальехо исполнен нежности и человеколюбия. Поэт вбирает в себя всю человеческую боль. Страдание Сесара Вальехо — не его личная боль. Его душа навсегда печальна печалью всех людей, печалью Бога, печалью природы, ибо для поэта существует не только человеческое страдание». И в завершение статьи — слова, звучащие почти по-библейски: «Вальехо упорно добивается самой трудной, самой смиренной, самой гордой простоты. В стремлении к простоте и естественности он, кажется, не знает предела; он снимает обувь, чтобы босыми ногами ощутить, сколь кремнист и неровен путь».46
43 	Перричолизм — слово, образованное от имени Пер- ричоли. Так в Перу называли Микаэлу Вильегас (1748—
1819), возлюбленную вице-короля Мануэля де Амата. Об их любви в Перу создано множество легенд. Испанские колонии в Южной Америке были разделены на четыре вице- королевства: Новая Испания, Новая Гранада, Ла-Плата и
Перу. Правители этих колониальных территорий — вице- короли — назначались королем Испании. Все вице-королев- ства были ликвидированы во время Войны за независимость испанских колоний в Америке (1810—1826). Главным городом испанских владений в Южной Америке была Лима.
46 	Mariátegui /. С. Siete ensayos de la interpretación de la realidad peruana. Lima, 1971. P. 309, 311—313, 316. Перевод
448


«Индейская смуглота стиля и души»
Конечно, были и отрицательные отзывы. Например, такая «рецензия» — в одной из газет, выходивших в Трухильо: «Положить поэта на рельсы вместо шпалы, ибо ни на что другое он не годится».*  47 Кто автор этого совета — неизвестно. Он посчитал за лучшее не раскрывать своего имени.
Более полугода, до весны 1919-го, пока «Черные герольды» лежали в типографии, Сесар Вальехо вносил в сборник изменения. «У поэта появилась возможность включить в книгу несколько новых стихотворений, таких как „Далекие шаги” и „Январиада”, которые можно без колебаний отнести к числу лучших в данном сборнике».48
В это же время Вальехо уже пишет стихи для новой книги. По своей поэтике они радикально отличаются от произведений, составивших сборник «Черные герольды». «С формальной точки зрения „Черные герольды” находятся еще между традиционным и новым. Но книга „Трильсе” представляет собой уже полный и
В. Андреева. Сам автор «Черных герольдов» сказал о себе и своем творчестве более кратко: «Индейская смуглота стиля и души» (Вальехо С. Избранное. С. 197).
47 Цит. по: Столбов В. С. Пути и жизни. С. 219. Перевод В. Столбова.
48 Oviedo /. М. La agonía у la esperanza de Vallejo // Vallejo C. Antología poética. Madrid, 2013. P. 16. Перевод В. Андреева.
449


В. Н. Андреев
резкий разрыв с поэтическими традициями».49 Отметим еще одно формальное (и на первый взгляд совсем незначительное) различие двух книг: в «Трильсе» все стихотворения пронумерованы, ни одно не озаглавлено; в «Черных герольдах» все стихи, без исключения, носят названия. Таким нехитрым способом Вальехо указывает: «Трильсе» — книга, которую надо рассматривать как единое целое, достаточно условно разделенное на 77 частей; «Черные герольды» — сборник, где каждое стихотворение имеет свою самостоятельную ценность. С точки зрения содержания книга «Трильсе» тоже совершенно иная, чем «Черные герольды» — несмотря на их общую скорбную тональность. Если в первом сборнике Вальехо показывает свои личные трагедии вырастающими до масштаба мировых, то во втором — трагическое в себе он ощущает и воспринимает как часть всеобщего трагизма.
Книга «Черные герольды» имела успех у перуанских читателей той поры, но больших денег автору она не принесла. Ради заработка Вальехо продолжает преподавать в школах.
В апреле 1920 года поэт едет в Трухильо, а затем, в начале июля, — в свой родной горо¬
49 	Valcárcel G. Prologo // Vallejo С. Antología poética. La Habana, 1962. P. 13. Перевод В. Андреева.
450


«Индейская смуглота стиля и души»
док, побывать на могиле матери, повидаться с семьей. 1 августа, во время праздника в честь апостола Иакова (день этого святого — 25 июля), батраки в Сантьяго-де-Чуко подняли бунт и разгромили несколько лавок. Вальехо никакого участия в погромах не принимал. Однако власти (на всякий случай) издали приказ о его аресте «за интеллектуальное подстрекательство к беспорядкам». Об этой формулировке Сесар Вальехо будет позже не раз вспоминать с улыбкой, но тогда ему было не до смеха. Два месяца (сентябрь—октябрь), скрываясь от полицейского ока, поэт живет у Антенора Оррего, в поместье Мансиче.
Когда — полагая, что опасность миновала, — Вальехо приехал в Трухильо, он был тотчас же арестован. Суд состоялся незамедлительно, длился недолго, и 6 ноября поэт оказался в тюремной камере.
Тюрьма лишила Сесара Вальехо не только свободы, но и имени — обезличила, как и всех остальных заключенных. Различие у них было в одном: в порядковом номере. Вероятно, в первые же дни тюремной неволи поэт в отчаянии написал стихотворение II «Время Время...»:
Как называется то, что терзает нас?
Так и зовется: То, что утратило имя имя имя имЯ.
451


В. Н. Андреев
К нищете, голоду, всяческим мытарствам Вальехо привык давно. Но он всегда дорожил своей личной свободой. Теперь же он оказался под неусыпным надзором тюремщиков — людей, которым не было никакого дела ни до поэзии, ни до страданий своих «подопечных»; камера с глазком в двери была для Сесара Вальехо хуже побоев (см. стихотворение Ь «Четыре раза в день пёсцербер...»).
Еще хорошо, что начальство снизошло до разрешения выдать заключенному № такой-то карандаш и бумагу. В тюрьме Вальехо пишет не только стихи, но и прозу.
Вышел он на свободу только через 112 дней — 26 февраля 1921 года.
Арест, суд, тюрьма — нелегкое испытание для человека. Оказавшемуся за решеткой, да еще если по ложному навету, никто не позавидует.50 Но в мировой литературе есть случаи, когда, не попади писатель в каземат, она (литература), вероятно, не досчиталась бы ряда шедевров. В севильской тюрьме Мигель де Сервантес начал работать над «Дон Кихо¬
5° Испанский теолог и поэт Луис де Леон (1542— 1591), осужденный инквизицией и проведший в тюрьме четыре года, стихотворение о своей неволе закончил строками:
Я не завидовал, мне тоже Никто завидовать не мог.
(Перевод М. Донского)
452


«Индейская смуглота стиля и души»
том».51 В парижской тюрьме Сантэ Гийом Аполлинер создал один из своих лучших поэтических циклов. Во владимирской тюрьме, куда он попал после Великой Отечественной войны, Даниил Андреев написал, без преувеличения великую, книгу «Роза мира». Вспомним и таких узников Мертвого дома, как Франсуа Вийон, Поль Верлен, Федор Достоевский, Оскар Уайльд...
Сесар Вальехо, хотя он и считал месяцы, проведенные в тюрьме, самой тяжелой порой своей жизни, именно в это время ясно понял, какой должна быть его вторая книга. Он переделывает, подчас полностью, уже написанные для нее стихи, пишет новые. Поэту открылся неизбывный трагизм мира. Все окружающее его в тюрьме, все, что с ним происходит, кажется ему жестоким, бессмысленным хаосом, в котором торжествуют несправедливость, насилие, зло. И он старается передать чувства, охватившие его при знакомстве с этим хаосом, не задумываясь над совершенством своего стиха, нарушая привычные правила грамматики, разламы¬
51 У Хорхе Луиса Борхеса есть четверостишие «Мигель де Сервантес»:
Бессердечные звезды, благосклонные звезды Осветили мне ночь рожденья;
Заточеньем в тюрьму, где пригрезился мне Дон Кихот, Обязан я благосклонным.
453


В. Н. Андр еев
вая языковые штампы, разрывая логические связи между фразами. «В „Трильсе” можно найти архаизмы, которые чередуются со смелыми неологизмами; удачные синтаксические находки сочетаются с неправильными оборотами речи и плеоназмами, разговорный язык и диалектные слова соединяются со словами высокого стиля; в обилии встречаются фразы с инверсией, немыслимые стяжения, деформация слов, орфографические модификации».52 Главное: как можно точнее и непосредственнее отразить в слове свои ощущения. «Горе тому, кто доводит до блеска абсурд!»53
Сохранившиеся варианты стихотворений из книги «Трильсе» показывают, с каким иной раз трудом Вальехо добивался нужного для него «несовершенства». Но когда читаешь книгу, возникает ощущение, что стихи родились мгновенно, словно бы помимо воли поэта, что они обожгли его гортань и, не остыв, легли на листы бумаги...
Едва ли не сразу, как поэт оказался на свободе, он, в марте 1921 года, уезжает в Лиму — с почти готовой рукописью сборника, который ныне мы знаем под названием «Трильсе», и ру¬
52 Silva-Santisteban R. César Vallejo у su creación poética // Vallejo C. Poesías completas. Madrid, 2013. P. 31. Перевод В. Андреева.
5^ Вальехо С. Избранное. С. 186.
454


«Индейская смуглота стиля и души»
кописью рассказов, созданных в тюрьме. В ноябре за новеллу «Там, за могильной чертой», к тому времени еще не изданную, он получает премию на конкурсе рассказов, проводившемся в перуанской столице.54
В мае следующего года Вальехо отнес рукопись поэтической книги в типографию одной из столичных тюрем, набирали ее заключенные. Книга уже печатается, а как ее назвать — автор все не может придумать. Стихи в ней необычные, не простые для чтения и понимания, с большим количеством неологизмов, и озаглавить ее надо бы так, чтобы читатель сразу задумался: что же это за диковинка. Хорошо бы и для названия книги изобрести какой-нибудь неологизм.
Есть несколько версий того, как родилось слово «трильсе». Чаще всего приводятся две из них.
Однажды, когда Сесар Вальехо пришел в типографию, ему сказали, что сборник предположительно будет стоить три соля.55 Tres soles? Если поиграть с этими словами, то в конце концов может получиться новое в испанском языке словечко — «trilce». Ну что же, звучит вовсе неплохо. Пусть книга так и называется — «тР ильсе».
54 На русском языке новелла опубликована в антологии «Книга песчинок. Фантастическая проза Латинской Америки» (Л., 1990) в переводе Т. Шитовой.
55 Соль — денежная единица Перу.
455


В. Н. Андреев
Вторая версия такова. В сборнике постоянно повторяются слова: «triste» (грустный, печальный, скорбный, унылый, меланхолический, плачевный) и «dulce» (милый, приятный, нежный, ласковый, мягкий, добрый, кроткий). Слово «triste» для Сесара Вальехо той поры было связано с настоящим, слово «dulce» — с прошлым.56 Соединив оба слова (а следовательно, соединив прошлое и настоящее), мы и получим «trilce» — самый известный и главный неологизм перуанского поэта, выдержавший, можно сказать, испытание временем.
Как бы там ни было, слово «трильсе» по своему звучанию и скрытому в нем смыслу — достаточно удачное заглавие для наполненного печалью, необычного по лексике и образам стихотворного сборника на испанском языке.
Помимо уже сказанного, в неологизме перуанского поэта слышится отзвук названия книги Овидия «Tristia» («Скорбные элегии»). Литературные ассоциации для Сесара Вальехо всегда были важны; они придают авторскому тексту иное измерение; перуанский поэт, получивший
^6 Почти пушкинское (стихотворение «Если жизнь тебя обманет...»):
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
456


«Индейская смуглота стиля и души»
университетское образование, хорошо знал римскую и древнегреческую литературу.
В октябре 1922 года книга «Трильсе» — «самая дерзостная в современной испаноязычной поэзии»57 — увидела свет. Тираж — 200 экземпляров.
Чем примечателен 1922 год для мировой литературы? Прежде всего это год выхода двух великих произведений: романа «Улисс» Джеймса Джойса и поэмы «Бесплодная земля» Томаса Стернза Элиота (будущего Нобелевского лауреата). К читателям пришли также трилогия «Сага о Форсайтах» Джона Голсуорси, роман «Серая тетрадь» Роже Мартена дю Тара (первая часть многотомной эпопеи «Семья Тибо»), трехтомный роман «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет, романы «Поцелуй, дарованный прокаженному» Франсуа Мориака, «Бэббит» Синклера Льюиса, роман «Сиддхартха» Германа Гессе (все эти авторы впоследствии удостоены Нобелевской премии), «Комната Джейкоба» Вирджинии Вулф, «Прекрасные и обреченные» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, «Зигфрид и Лимузэн» Жана Жироду, «Еврей Зюсс» Лиона Фейхтвангера, «Филибют, или Золотые часы» Макса Жакоба. Созданы пьесы «Актриса-королева» Уильяма Йейтса (в следующем году
57 Silva-Santisteban R. César Vallejo у su creación poética. P. 81.
457


В. Н. Андреев
получит Нобелевскую премию), «Назад к Мафусаилу» Бернарда Шоу (Нобелевский лауреат 1925 года), «Генрих IV» Луиджи Пиранделло (Нобелевский лауреат 1934 года), «Косматая обезьяна» Юджина О'Нила (Нобелевский лауреат 1936 года), «Зальцбургский большой театр жизни» Гуго фон Гофмансталя, «Разрушители машин» Эрнста Толлера, «Барабаны в ночи» Бертольда Брехта, «Средство Макропулоса» Карела Чапека, «Красавчик» Рамона дель Валье-Инклана. Выходит книга Хосе Орте- ги-и-Гассета «Испания со сломанным хребтом». Жан Кокто издает поэму «Словарь» и сборник критических афоризмов «Профессиональная тайна», Поль Элюар — стихотворную книгу «Повторения», Жюль Сюпервьель — «Дебаркадеры», Франсис Жамм — «Четверостишия», Поль Валери — «Очарования», К^лиан Ту- вим — «Седьмая осень», Аттила Иожеф — «Попрошайка красоты», Мигель де Унамуно — «Странствия и образы Испании», Херардо Диего — «Образ». Нобелевская премия присуждена испанскому драматургу Хасинто Бенавен- те. В Париже умирает Марсель Пруст.
В Латинской Америке опубликованы стихотворные сборники чилийцев Габриэлы Мистраль (1889—1957; в 1945 году первой из латиноамериканских литераторов она стала лауреатом Нобелевской премии) «Отчаянье» и Пабло де Роки (1894—1968) «Листок дьявола»; ар¬
458


«Индейская смуглота стиля и души»
гентинца Леопольдо Лугонеса «Золотое время»; мексиканцев Хосе Хуана Таблады (1871— 1945) «Цветочная ваза» и Альфонсо Рейеса (1889—1959) «Следы»; уругвайцев Карлоса Сабата Эркасти (1887—1982) «Стихи человека» и Хуаны де Ибарбуру (1895—1980; позже от собратьев по континенту она получила звание «Хуана Америки») «Дикий корень».
Конец 1910-х—начало 1920-х годов для поэзии Латинской Америки — время дерзостных экспериментов и интенсивнейшего развития. Одно за другим, словно грибы после дождя (этим благодатным дождем был, разумеется, модернизм), во всех странах континента появились различные авангардистские течения; наиболее значительные из них — креасьонизм, созданный чилийцем Висенте Уидобро (1893— 1948), и ультраизм, главой которого был аргентинец Хорхе Луис Борхес (1899—1986).
Сесар Вальехо не создавал никаких поэтических школ, не искал единомышленников, но, как оказалось впоследствии, именно он, поэт-оди- ночка, совершил наиболее радикальное обновление испаноязычной поэзии той поры. Творческую позицию Вальехо можно выразить словами Марины Цветаевой, слегка изменив их: «Один из всех — за всех — противу всех!» (У Цветаевой (стихотворение «Роландов рог»; 1921): «Одна из всех — за всех — противу всех!» )
459


В. Н. Андреев
Не случайно в стихотворении «Верь в зрение, но никогда в зрачок...», написанном спустя доброе десятилетие после «Трильсе», перуанский поэт, как заклинание, повторяет: «...и верь в себя, в себя и лишь в себя».
А что происходило в 1922 году в русской литературе? Умер Велимир Хлебников (он был почти таким же реформатором поэзии на русском языке, как Вальехо — на испанском). Владимир Маяковский со товарищи создает литературную группу ЛЕФ (Левый фронт искусства). Выходит коллективный сборник «Серапи- оновы братья» и манифест, написанный Львом Лунцем «Почему мы „Серапионовы братья”». В Петрограде издан сборник рассказов «Тень от пальмы» Николая Гумилева (годом ранее расстрелянного в Петрограде же). Осип Мандельштам издает свой второй поэтический сборник, который он назвал «Tristia». У Марины Цветаевой выходят две книги: «Стихи к Блоку» и «Разлука», у Валерия Брюсова — тоже две: «Миг» и «Дали», у Федора Сологуба — три: «Небо голубое», «Костер дорожный», «Чародейная чаша», у Анны Ахматовой — «Anno Domini МСМХХ1», у Максимилиана Волошина — «Стихи», у Владислава Ходасевича — «Тяжелая лира», у Николая Клюева — «Четвертый Рим», у Бенедикта Лившица — «Из топи блат», у Ильи Эренбурга — две книги стихов: «Зарубежные раздумья», «Опустошаю¬
460


«Индейская смуглота стиля и души»
щая любовь» и роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», у Бориса Пастернака — стихотворная книга «Сестра моя жизнь» и повесть «Детство Люверс», у Анатолия Мариенгофа — трагедия «Заговор дураков», у Андрея Соболя — повесть «Салон-вагон», у Константина Вагинова — повести «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезда Вифлеема». Максим Горький издает повесть «Мои университеты», Алексей Толстой — «Детство Никиты», Борис Зайцев — книгу «Данте и его поэма», Игорь Северянин — роман в стихах «Падучая стремнина», Константин Бальмонт — стихотворный сборник «Марево». Андрей Белый публикует книгу стихов «После разлуки», повесть «Котик Летаев» и — в новой редакции — роман «Петербург». Самуил Маршак и Елизавета Васильева выпустили сборник «Театр для детей». Издана первая книга Михаила Зощенко — «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова». В том же году выходит книга стихов «Голубая глубина» Андрея Платонова.
Когда Вальехо создавал сборник «Трильсе», во Франции уже публиковались стихи поэтов, которые вскоре объявят себя сюрреалистами.58
58 Впервые термин «сюрреализм» появился в 1918 году в произведениях Гийома Аполлинера — в статье «Дух нового времени и поэты» и в пьесе «Сосцы Тирезия».
461


В. Н. Андреев
Но в Перу, да и во всей Латинской Америке, еще не знают об их попытках создать новый поэтический язык и новую поэтическую эстетику: «Манифест сюрреализма», написанный Андре Бретоном (1896—1966), будет опубликован лишь в 1924 году — через два года после того, как появился сборник «Трильсе». Родившийся в перуанском захолустье и еще совершенно неизвестный в Европе поэт Сесар Вальехо сумел опередить своих парижских собратьев. В связи с этим кубинец Роберто Фернандес Ретамар, уже упоминавшийся нами, писал: «Случай для наших литератур, живших мимикрией, отраженным светом и с удивленно раскрытым ртом, поистине поразительный».39
«Трильсе» — книга, без сомнения, сюрреалистическая,*  60 но, будучи уже в Европе, перуанский поэт старался всячески отмежеваться от своей причастности к сюрреализму и, например, в газетных статьях не раз достаточно пренебре¬
39 Fernández Retamar R. Prologo. P. VII. Перевод В. Андреева.
60 	К французским сюрреалистам примкнули жившие в 20-е годы в Париже гватемалец Мигель Анхель Астуриас (1899—1974; Нобелевский лауреат 1967 года) и кубинец Алехо Карпентьер (1904—1980). Сюрреалистами в своих ранних книгах были будущие Нобелевские лауреаты чилиец Пабло Неруда (1904—1973) и мексиканец Октавио Пас (1914—1998). Влияние сюрреализма заметно и в творчестве аргентинца Хулио Кортасара (1914—1984).
462


«Индейская смуглота стиля и души»
жительно отзывался об Андре Бретоне.61 «Поэтический дар Вальехо оказался созвучен диссонирующим мотивам расколотого мира и выразил эту трагическую расколотость в экзистенциально дисгармоничных формах авангардистской эстетики. При этом сам Вальехо авангардистом себя не считал, к новаторскому искусству своих современников, с которыми у него было больше всего эстетического сходства, относился крайне отрицательно, если не враждебно, — ив этом еще один из парадоксов Вальехо, столь свойственных его натуре».62 Выскажем также предположение: Сесар Вальехо создавал стихи для книги «Трильсе», интуитивно понимая необходимость обновления поэтического языка. Он даже не задумывался о том, что написанное им нужно как-то объяснять, что следует обосновывать свои новации теоретически и т. п. Поэтическую интуицию Вальехо всегда ставил в творчестве выше логики. Андре Бретон дал сюрреализму ставшее уже классическим определение: «Чистый психический автоматизм, имеющий целью выразить или устно, или письменно, или любым другим способом реальное функционирование мысли. Диктовка мысли вне всякого
61 Впрочем, в данном случае Вальехо был не одинок: в 1930 году французские сюрреалисты написали направленный против Бретона памфлет — «Труп».
62 Гирин Ю. Н. Сесар Вальехо // История литератур Латинской Америки. М., 2003. Т. V. С. 17.
463


В. Н. Андреев
контроля со стороны разума, вне каких бы то ни было эстетических или нравственных соображений».63 Стремящийся выразить чувства, ощущения как можно непосредственнее, обрывающий логические связи, работающий на уровне сновидческого, подсознательного, ассоциативного, Вальехо был, конечно, сторонником сюрреалистического понимания творчества. Так, например, в «Заметке о поэзии» (1919) Тристан Тцара (1896—1963), сюрреалист «первой волны», писал: «Логика больше не ведет нас; ее ремесло, очень удобное, слишком бессильно, а ее обманчивый свет, сеющий монеты бесплодного релятивизма, для нас навсегда потух».64  * Вместе с тем во многих программных заявлениях сюрреалистов Сесар Вальехо увидел: французские поэты стремятся именно логически объяснить и оправдать свою коренную реформу языка и всей литературы. К одному и тому же результату они (Вальехо и французские сюрреалисты) пришли из разных «точек отправления». А вела их логика развития литературы.63
6^ Поэзия французского сюрреализма. СПб., 2004. С. 368. Перевод Л. Андреева и Г. Косикова.
64 Там же. С. 409. Перевод М. Сальман.
63 	Подробнее см.: Larrea /. César Vallejo у el surrealismo. Madrid, 1970; Larrea /. César Vallejo frente a André
Bretón. Córdoba (Argentina), 1969; González Cruz L. F.
Pablo Neruda, César Vallejo y Federico García Lorca: microcosmos poéticos. New York, 1973.
464


«Индейская смуглота стиля и души»
Немаловажную роль в обновлении Сесаром Вальехо современной поэзии сыграло, как ни странно, и то, что перуанский поэт хорошо помнил: он — потомок древних инков. «Я люблю растения за корни, а не за цветы», — написал Вальехо в 1930 году.66 Он, поэт с сердцем индейца, вслушивается в испанскую речь, словно в чужую, — что позволяет ему создавать свой собственный язык. В нобелевской речи Мигель Анхель Астуриас сказал: «Только большим трудом и упорством создается творение, в котором в первую очередь необходимо подчинить себе материал — слово. Да, всего-навсего слово, но сколько у него законов, сколько правил! В словах — жизнь миров, которые они же и создают. Слова звучат, как дерево, как металл. Слово — звукоподражательно. Первым в нашем языке должно было возникнуть звукоподражательное слово. Сколько гармоничных и дисгармоничных отзвуков американской природы присутствует в наших словах, в наших фразах! В романах живет и история слова, пусть не всегда осознанная авторами. Необходимо довериться звучанию слова. Слушать. Слушать своих героев. Возникает впечатление, что лучшие наши романы были не написаны, а рассказаны. В них живет внутренняя энергия поэтического слова, слово раскрывается сначала в звучании и
66 	Вальехо С. Избранное. С. 193.
465


В. Н. Андреев
только потом — в смысле. Вот почему великие латиноамериканские романы — это совокупность звуков, содрогающихся в конвульсиях миров, что возникают вместе с ними».67 Для индейцев каждое произнесенное слово обладало магией, огромной силой.68 И не только слово — отдельный звук. Самоценность звуков Сесар Вальехо, несомненно, понимал: в книге «Триль- се» он неоднократно графически «расчленяет» слово, выделяет тот или иной звук (букву).
Испанец Рамон дель Валье-Инклан обронил однажды меткую фразу: «Поэзия — это место, где слова впервые встречаются друг с другом».69 Для творческой манеры Сесара Вальехо такое определение поэзии подходит как нельзя лучше.
Когда сборник «Трильсе» был издан и автор смог проанализировать сделанное им, он на¬
67 Нобелевская премия по литературе. Лауреаты 1901—2001. СПб., 2003. С. 182. Перевод В. Андреева.
68 Габриэла Мистраль писала в стихотворении «Одно слово»:
Застряло в горле слово, — на свободу не выпущу его, себе оставлю, хотя оно во мне как сгусток крови.
А выпустить — сожжет живое поле, убьет ягненка, птицу кинет наземь.
(Перевод О. Савича)
69 Поэзия латиноамериканского модернизма. СПб., 2014. С. 16. Перевод В. Андреева.
466


«Индейская смуглота стиля и души»
писал своему давнему другу Антенору Оррего: «Эта книга родилась в абсолютной пустоте. И только я отвечаю за свою книгу. Я беру на себя всю ответственность за ее эстетику. Сегодня — вероятно, более, чем когда-либо прежде, — я чувствую, что на мои плечи ложится до этих пор мне неведомая и священнейшая обязанность человека и художника: быть свободным!»70
Оррего безоговорочно принял новаторскую работу своего друга над словом, создание им многочисленных неологизмов. В предисловии к сборнику «Трильсе» он, в частности, писал: «Эти слова прежде еще никем не были сказаны, они родились совсем недавно. Поэт нарушил молчание, поскольку только что открыл для себя слово. Перед ним первый день Творения, у него нет времени, чтобы соединить свой язык с языком других людей. Но именно поэтому его речь, столь личностная и словно бы отъединенная от речи остальных людей, выражает Человека, а его искусство является всеобщим».71 А вскоре после выхода книги в газете «Claridad», которую издавал перуанский политический деятель Виктор Рауль Айя де ла Toppe
70 Цит. по: Mariátegui /. С. Siete ensayos de interpretación de la realidad peruana. P. 317. Перевод В. Андреева.
71 Цит. по: Vallejo С. Poesía completa. Р. LXXXI. Перевод В. Андреева.
467


В. Н. Андреев
(1895—1979), появился отзыв: «Восставая против всех канонов ортодоксальной литературы, решительно отрицая коленопреклонения наших профессионалов от искусства, Сесар Вальехо создал произведение, изумляющее своей оригинальностью и воскрешающее вечные ценности».72 Правда, подобные слова были едва ли не единственными положительными среди тех, что были высказаны в адрес автора «Трильсе». Главным героем любого литературного произведения, безусловно, является слово. И этот главный герой книги «Трильсе» вызывал у читателей недоумение либо неприязнь. Испанский поэт-авангардист Гильермо де Тор- ре (1900—1971), живший в ту пору в Латинской Америке, вспоминал впоследствии: «Мое первое ощущение от „Трильсе” было таково, как будто я оказался перед непроницаемой стеной».73 Перуанские критики в целом встретили второй сборник своего соотечественника в штыки. Опередивший время поэт их раздражал: как объяснить себе и другим необъяснимое? Логики во многих стихотворениях не отыскать, до смысла не докопаться. Не издевается ли автор над нами? Был ли поэт в здравом уме, когда создавал свои, с позволения сказать, творения?
72 Ibid.
73 Torre С., de. Reconocimiento crítico de César Vallejo // Aula Vallejo. N 2—4. P. 319. Перевод В. Гинько.
468


«Индейская смуглота стиля и души»
Да и поэт ли он? К необычным стихам Вальехо уже нельзя было подходить с привычными мерками, а новых формулировок, которые помогли бы правильно расставить все акценты, еще не было придумано. Спустя десятилетия исследователи творчества Сесара Вальехо будут утверждать уже как само собой разумеющееся: «Книга „Трильсе” написана не из нигилистического желания все разрушить, а из желания создать новый язык, который смог бы наиболее точно выразить индивидуальное космовидение поэта».74
Личностным (и всеобщим) смыслом Вальехо наполняет не только слова, но и числа (на страницах книги «Трильсе» они появляются множество раз). «Число становится символом: один означает одиночество, два — две противоположности, три — единение, примирение, четыре — „безнадежная, вечная цифра”, враждебный мир четырех стен, четырех углов».75 Если верно, что слово «trilce» происходит от числительного «tres» (три), то получается: книга Сесара Вальехо — это, в известной степени, единение, примирение автора с миром.
Через год после выхода книги Сесар Вальехо, уже будучи во Франции, пишет стихотворе¬
74 Vegas García /. «Trilce», estructura de nuevo lenguaje. Lima, 1982. P. 148—149. Перевод В. Андреева.
75 Neale-Silva E. César Vallejo en su fase trílcica. Lon- don, 1975. P. 21. Перевод В. Столбова.
469


В. Н. Андреев
ние под названием «Трильсе» (впервые опубликовано в мадридском журнале «España». 1923. № 9):
Есть место, известное мне, в сем мире, который исхожен, куда мы добраться не можем.
Коль даже удастся ступне
нащупать его на мгновенье,
оно — не реальность, — виденье.
Оно зримо нами вполне на жизненной нашей дороге, идем, пока держат нас ноги.
Столь рядом со мной, только не в силах быть ближе к нему я, иду неизменно минуя.
Пусть даже вашей ступне удастся там быть, но, пожалуй, не будет и вмятины малой.
А горизонт, что извне величье его покоряет, за-ради него умирает.
Но место, известное мне, в сем мире, исхоженном нами, поддержано всеми руками.
— Закройте ту дверь, в стороне, что полуоткрыта. — Какую?
Вот эту? — Да нет же, другую.
470


«Индейская смуглота стиля и души»
Сестру ее. — В данной стене зеркальной всё зримое ложно, и к месту прийти невозможно.
То место, известное мне.
Стихотворение написано терцинами (пусть и с неклассической системой рифмовки). И, можно сказать, это дополнительный повод для утверждения, что слово «трильсе» ведет свою «родословную» от числительного «три».
Отметим также: данное произведение связано со сборником «Трильсе» не только названием. Сравните, например, его первую строку «Есть место, известное мне...» с началом стихотворения VII «Без перемен. Иду по каменистой улице, / мне наизусть известной...». Эту же строку из стихотворения «Трильсе» будет справедливо сравнить и с первыми строками таких произведений из книги «Человечьи стихи», как «В твердой памяти» и «Вот место на земле, где я хожу...».
Начало 20-х — время, когда Сесар Вальехо пробует свои силы в прозе. В марте 1923 года выходит сборник рассказов «Гаммы» (в книгу включена и новелла «Там, за могильной чертой»), которые он писал, находясь в тюрьме, а в мае — повесть «Туземная легенда». Надо признать: прозаические книги Вальехо у читающей публики Перу успехом тогда не пользова¬
471


В. Н. Андреев
лись. Но заметим: некоторые новеллы перуанского автора относятся к произведениям магического реализма (такой термин в связи с литературой Латинской Америки уже утвердился в нашем литературоведении). И следовательно, Сесара Вальехо с чистым сердцем можно назвать одним из предвестников того расцвета латиноамериканской прозы, что произошел во второй половине XX столетия.
Познав все «прелести» тюремной несвободы, Вальехо стал все чаще задумываться об отъезде из Перу; возможно, к решению уехать во Францию его подтолкнуло и почти полное непонимание в Латинской Америке книги «Трильсе». Денег на дорогу (в один конец) с грехом пополам накопить ему удалось. 17 июня 1923 года перуанский поэт отплыл из Лимы на пароходе «Оройя» и 13 июля ступил на землю Парижа.
Разумеется, с распростертыми объятьями его не встречали. Да Вальехо и не рассчитывал на радушный прием.
Латиноамериканец? Ну и что? Во французской столице поселилось уже немало весьма небогатых (если мягко сказать) выходцев из Латинской Америки. Еще один бедняк и неудачник?
Поэт? Здесь поэтов и своих предостаточно. А то, что ты достоин называться поэтом, в литературной Мекке еще надо доказать. Дока¬
472


«Индейская смуглота стиля и души»
зать это Сесару Вальехо, пишущему на испанском, своим французским коллегам было невозможно. В данном случае языковой барьер непреодолим.
Той нищеты, которую перуанскому поэту пришлось испытать в первые месяцы в Париже, он не знал даже в Сантьяго-де-Чуко. Он живет под мостами, спит на скамейках бульваров, голодает, мерзнет. Знакомых, а тем более друзей, у него в Париже еще нет. Один. Один на один с собой и с миром. Вероятно, именно в первые два года парижской жизни было написано стихотворение с иронично печальным названием «В позе превосходства» (см. наст, изд., с. 702—703) и с повтором безысходных строк в конце:
Горе мне, я родился столь одиноким.
Горе мне, я родился столь одиноким.
(Чуть позже этот крик отчаяния, словно эхо, многократно отзовется в стихотворении «Высота и ничтожность».)
Пожалуй, более всего Вальехо той поры напоминает бродягу Чарли (французы называли его Шарло). «Его поэзия вызывает в нашей памяти образ артиста, которым Вальехо безгранично восхищался: Чаплина. Возможно, когда-либо будет сказано, что только в стихах Вальехо, особенно в его „Человечьих стихах”,
473


В. Н. Андреев
современное искусство нашло героя, подобного трогательному человечку с тросточкой, котелком и рваными башмаками».76
Чаплина и Вальехо ставит рядом также и Валерий Столбов: «Вальехо не эстетизирует простые вещи, а показывает их значимость в человеческой жизни, делает их полноправными участниками человеческого бытия. В поэзии Вальехо есть нечто чаплинское. Ибо именно Чаплин связал нежность, застенчивость, беззащитность души с огромными ботинками, с широкими постоянно сваливающимися штанами, с короткими рукавами и прорванными локтями старого пиджака, с воротничком, котелком и тросточкой».77
Сесар Вальехо не прожил во Франции и года, а ко всем его бедам и несчастьям прибавилась тяжелая утрата: 21 марта 1924 года умер отец. Для Сесара Вальехо это известие станет тем более горьким, что его в час смерти отца рядом не было. (Как покажет будущее, на могиле отца ему никогда не доведется побывать.)
Но постепенно жизнь все-таки налаживается. Вальехо знакомится со своими соотечественниками, живущими во французской столице.
76 Fernandez Retamar R. Prólogo. P. XVIII. Перевод В. Андреева.
77 Столбов В. С. Пути и жизни. С. 246.
474


«Индейская смуглота стиля и души»
Чтобы обрести хоть какое-либо материальное благополучие, перуанскому поэту не остается ничего иного, как стать журналистом. Первый очерк, написанный Сесаром Вальехо в Париже, назывался «На Монмартре»; он был опубликован в газете «Norte», которая издавалась в городе Трухильо, 26 октября 1923 года. В 1925 году Вальехо получает место секретаря в информационном агентстве «Большая иберо- американская пресса», находящемся в Париже, и в течение нескольких лет (до осени 1931 года) регулярно посылает корреспонденции, зарисовки, очерки в перуанские газеты и журналы — главным образом в «Mundial», «Comercio» и «Variedades». Пишет журналист Вальехо на самые различные темы: о политике (подчас, надо отдать ему должное, весьма и весьма прозорливо), о религии, о марксизме, о научных открытиях, о спорте, об уголовных преступлениях, о современной французской и испанской литературе, о театральной Европе, о парижской богеме, о «Весне священной» Стравинского, о Гюго, Бодлере, Пикассо, Чаплине, Шаляпине, Льве Толстом, Ленине... Во всех газетных материалах Вальехо, кроме кратких информационных сообщений, — его личностное отношение к тому, о чем он повествует. Собравший очерки перуанского автора в единую книгу, Хорхе Пуччинелли завершил свое предисловие к ней словами: «Эти статьи, написанные Сесаром Ва¬
475


В. Н. Андреев
льехо для современников, — бутылка, брошенная в море для потомков».78
В газетных статьях Вальехо излагает и свои эстетические взгляды на современное искусство. Вот, например, что он писал о поэзии и поэтах: «Есть человеческий тембр, жизненное и искреннее биение, к которому прислушивается художник вне зависимости от того, какие правила или теории он исповедует и каков его творческий процесс. Отдайтесь же этой непосредственной эмоции, волнению естественному и посему сильному и вечному, не думая ни о каких стилях, жанрах, приемах и тому подобном».79 Процитируем и его слова о поэтах-пророках: «Их темные, несвязные и безотчетные речи неминуемо трогают человеческое сердце, внушая ощущение жизненной мощи человека и его бесконечных возможностей».80
Да, разнообразные зарисовки и очерки для перуанской прессы Вальехо пишет чуть ли не ежедневно, но стихи — лишь изредка. И это — стихотворения в прозе (одно время он даже надеялся, что сможет издать их отдельным сборником).
78 Puccinelli /. Prólogo // Vallejo С. Desde Europa. Crónicas y artículos. Lima, 1987. P. XIX. Перевод В. Андреева.
79 Вальехо С. Избранное. С. 20.
80 Там же. С. 200—201.
476


«Индейская смуглота стиля и души»
Стихотворения в прозе в европейской литературе появились в эпоху романтизма (сам термин «стихотворение в прозе» принадлежит Шарлю Бодлеру), но для Латинской Америки подобная форма поэзии была новаторской. (По- мимо Вальехо стихи в прозе в 20-е годы XX столетия создавал, пожалуй, только аргентинец Рикардо Гуиральдес (1886—1927); он известен в нашей стране как автор романа «Дон Сегундо Сомбра».)
Как человек, умеющий писать прозу, Вальехо готов был — ради заработка — подчиняться требованиям издателей и потакать вкусам читающей публики; но как поэт он не признавал никаких судей, кроме единственного: себя самого. Последний вариант произведения пересмотру уже не подлежал. Изменить что-либо в стихотворении, включая и графику, не позволялось никому. «Стихотворение, может быть, — наиболее органичное природное единство. Животное лишается конечностей, но не погибает. Дереву обрубают ветку, и оно продолжает жить. Но если стихотворению вырезать строку, слово, букву, даже запятую, оно не выдержит операции и умрет».81
В 1924—1926 годах Сесар Вальехо знакомится с художниками Пабло Пикассо и Хуаном Грисом, с французскими литераторами Антоне¬
81 	См. наст, изд., с. 334.
477


В. Н. Андреев
ном Арто, Жюлем Сюпервьелем, Робером Дес- носом, с французским режиссером и актером Жаном Луи Барро, с североамериканским писателем и философом Уолдо Франком, с чилийским поэтом Висенте Уидобро, с испанским поэтом, эссеистом и издателем Хуаном Ларреа,82 с которым вскоре подружится. Вместе с Ларреа он задумывает авангардистский журнал «Favorables París Poema»; вышло только два номера: первый — в июле 1926 года, второй — в октябре. В обоих номерах Вальехо публикует свои произведения из цикла «Стихотворения в прозе», а также статьи о современной испанской
82 	Поскольку Хуан Ларреа (1895—1980) сыграл в дальнейшем большую роль в судьбе перуанского поэта, а творчество испанского поэта-сюрреалиста в нашей стране совершенно неизвестно, приводим здесь одно из его стихотворений — «Потоп»:
Я помогал усмирять волны на твоих вершинах и вскрывал вулканы над подкидышем-дном теперь я ищу
посмертного тепла тех кто повешен над жизнью моей
словно безмолвный плод поздно
не звучит рог Дианы радуга
спрятана в белой раковине
О да
потоп уже остановлен Человечество утонуло лишь трупы в пучине вод
478


«Индейская смуглота стиля и души»
литературе. (В журнале были опубликованы также и произведения Пабло Неруды, Висенте Уидобро, Херардо Диего, других испанских и латиноамериканских авторов.)
Тогда же Сесару Вальехо удалось дважды побывать в Испании: в ноябре 1925 года и в июле 1926-го. Но, как и во Франции, в Испании, хотя здесь он попадал в родную языковую стихию, Вальехо чувствовал себя чужаком, изгоем.83 Он был и хотел оставаться где бы то ни было именно перуанцем. Со своей человеческой и поэтической самобытностью, со своим виденьем мира.
У перуанского поэта уже не раз появлялось желание вернуться на родину. Память постоянно возвращала его в родную семью, к перуанским друзьям, в Сантьяго-де-Чуко, в Трухильо; это нашло отражение и в творчестве поэта — см. многие произведения из цикла «Стихотворения в прозе», а также «Забойщики покинули забой...», «Нес воскресенье на ушах мой ослик...», «Ком земли», «И под конец — гора...»; одой во славу Перу звучит «Земное и
83 	В 1934 году в Париже Марина Цветаева писала (стихотворение «Тоска по родине! Давно...»):
Не обольщусь и языком Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично на каком Не понимаемой быть встречным!
479


В. Н. Андреев
магнетическое». Да, Вальехо несомненно тосковал по родной стране и надеялся, что сможет вернуться на родину. В посольстве он «прощупывает почву» и узнает, что его дело об «интеллектуальном подстрекательстве к беспорядкам» в Сантьяго-де-Чуко не закрыто: если он приедет в Перу, его вновь арестуют — 7 июня 1926 года был выписан новый ордер на арест Сесара Вальехо. На оправдательный приговор вряд ли можно было рассчитывать. Опять оказаться в тюрьме — такая перспектива его, разумеется, не радует. Приехать на родину Сесару Вальехо уже никогда не удастся.
Кроме газетных материалов, Вальехо в середине 20-х годов пишет и художественную прозу — в частности, роман «В сторону царства сцирисов» (остался незаконченным). Главу из этого романа, под названием «Мудрость», он посылает в Перу, в только что созданный журнал «Amauta»,84 издателем которого был Хосе Карлос Мариатеги. Поэзию своего соотечественника Мариатеги всегда оценивал чрезвычайно высоко; благосклонно отнесся он и к новому прозаическому произведению Сесара Вальехо и вскоре, в апреле 1927 года, на страницах своего
84 	Амаута — так инки называли своих мудрецов, старейшин. Отметим здесь: вся художественная проза Вальехо была впервые собрана и издана отдельным томом только в 1967 году.
480


«Индейская смуглота стиля и души»
журнала опубликовал присланную из Парижа рукопись (с подзаголовком «глава из неизданного романа»).
Чуть раньше, в феврале этого же 1927 года, Сесар Вальехо знакомится с 18-летней парижской пианисткой Жоржетт Филиппар. Любовь была взаимной, но женщине понадобилось долгое время для «укрощения строптивого»; официально мужем и женой они станут более чем через семь лет: 11 октября 1934 года.
Яркий портрет85 Вальехо той поры оставил Пабло Неруда, который впервые встретился с перуанским поэтом в Париже в 1928 году:
«В те дни я познакомился с Сесаром Вальехо, великим чоло; его поэзия — хмурая и шершавая, точно шкура дикого животного, но мироощущение ее грандиозно, ей малы обычные человеческие мерки.86
Не успели мы заговорить, как тут же вышла неловкость. Мы были в „Ротонде”. Нас пред¬
85 Впрочем, Сесар Вальехо заметил однажды: «Настоящий портрет человека всегда в запаснике» (Вальехо С. Избранное. С. 196).
86 Вспомним слова Марины Цветаевой (цикл «Поэт»;
1923):
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший — сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью В мире мер!
481


В. Н. Андреев
ставили друг другу, и он со своим чистым перуанским выговором сказал:
— Вы — самый большой наш поэт. Вас можно сравнить только с Рубеном Дарио.
— Вальехо, — ответил я, — если хотите, чтобы мы были друзьями, никогда больше не говорите мне такого. Если мы станем обращаться друг с другом как литераторы, из этого ничего не выйдет.
Мне показалось, что я его обидел. Мое ан- тилитературное воспитание вылилось в обычную невоспитанность. Он, в отличие от меня, принадлежал к роду более древнему, роду, прошедшему через времена вице-королевства и знавшему, что такое учтивость. Я заметил, что Вальехо задет, и почувствовал себя неотесанной деревенщиной.
Но потом это прошло. А мы с того дня стали настоящими друзьями. Через несколько лет, когда я снова оказался в Париже, и надолго, мы виделись с ним каждый день. Тогда я познакомился с ним лучше, узнал его близко.
Вальехо был ниже меня ростом, он был тоньше и костистее. В нем больше, чем во мне, сказывалась индейская кровь, у него были очень темные глаза и очень высокий выпуклый лоб. Величавость, сквозившая во всем облике, накладывала некоторую печаль на его красивое, инкского типа, лицо. Он был тщеславен, как вся¬
482


«Индейская смуглота стиля и души»
кий поэт, и ему нравилось, когда говорили, что в нем чувствуется кровь аборигенов. Вальехо вскидывал голову, давая возможность восхищаться, и говорил:
— Есть во мне что-то, а? — и сам тихонько смеялся над собою».87
А вот как описал Сесара Вальехо аргентинский поэт Рауль Гонсалес Туньон: «Очень худой, с угловатыми чертами лица, с живыми глазами, в которых отражалась быстрая смена настроений — то пылкость, то какая-то застенчивость, то душевное смятение».88
Во второй половине 20-х годов Вальехо проявляет все больший интерес к учению Маркса и к советскому искусству. Сильнейшее впечатление на Сесара Вальехо произвел фильм Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потемкин”», который он посмотрел в Париже в 1927 году. Незадолго до своей первой поездки в Москву в письме к перуанскому поэту и журналисту Пабло Абрилю де Виверо поэт призна¬
87 Неруда П. Признаюсь: я жил. Воспоминания. М., 1988. С. 112—113. Перевод Л. Синянской. Пабло Неруда посвятил своему собрату по литературе также и два стихотворения: первое из них — «Ода Сесару Вальехо» — вошло в книгу «Оды изначальным вещам» (1933), второе — озаглавленное буквой «V» — в «Книгу сумасбродств»
(1938).
88 Латинская Америка. 1972. № 2. С. 168—169. Перевод Н. Попрыкиной.
483


В. Н. Андреев
вался: «Я еще не нашел свой путь. Возможно, в России я найду его...»89
Нищета для Вальехо уже в прошлом, перуанские газеты охотно печатают его «статьи из Парижа», появляются даже кое-какие «лишние» деньги. Он может позволить себе поездки по Европе. В октябре 1928 года Сесар Вальехо уезжает в Берлин, оттуда — в Москву; в ноябре — через Будапешт и Берлин — возвращается во французскую столицу. Осенью следующего года перуанский поэт вновь едет в Советскую Россию: побывал в Ленинграде и Москве. Здесь он познакомился с некоторыми советскими писателями, в том числе с Маяковским; вскоре после самоубийства поэта Вальехо напишет о нем небольшой очерк. Из российской столицы его путь лежит сначала — в Варшаву, затем — в Прагу, Вену, Будапешт. Свое турне Сесар Вальехо завершает поездкой по Италии: Венеция, Флоренция, Рим, Пиза, Генуя (путешествие по Италии своеобразно отразилось в стихотворении «Эта женщина так спокойна...»).
Пока перуанский поэт путешествовал по Европе, произошло событие вроде бы совершенно незначительное, но ставшее важным в поэтической судьбе Вальехо: Хуан Ларреа встретился с испанским по этом-авангардистом Херардо Дие¬
89 	114 cartas de César Vallejo a Pablo Abril de Vivero. Lima, 1975. P. 103. Перевод В. Гинько.
484


«Индейская смуглота стиля и души»
го (1896—1987) и передал ему экземпляры «Черных герольдов» и «Трильсе». К «Черным герольдам» Диего отнесся достаточно равнодушно, но вторая книга заинтересовала его до чрезвычайности. О том, что на испанском языке уже существует столь необычное поэтическое произведение, в Испании практически никто не знал. Молодые испанские поэты той поры были увлечены авангардистскими течениями, в том числе и сюрреалистической манерой письма. В истории литературы они известны под названием «Поколение 1927 года».90 В «Поколение», кроме уже упомянутых Хуана Ларреа и Херардо Диего, входили Федерико Гарсиа Лорка (1898—1936), Висенте Алейсандре (1898— 1984; лауреат Нобелевской премии 1977 года), Дамасо Алонсо (1898—1990), Рафаэль Альберти (1902—1999), Хорхе Гильен (1893— 1984), Педро Салинас (1891—1951), Луис Сернуда (1902—1963) — перечислены только те, кто сыграл в испанской поэзии XX века
90 	Такое название группа молодых литераторов получила в связи с тем, что в 1927 году в Испании отмечали трехсотлетие со дня смерти великого поэта эпохи барокко Луиса де Гонгоры (1561—1627). Воспользовавшись случаем, Гарсиа Лорка и его единомышленники, считавшие автора поэм «Одиночества», «Предание о Полифеме и Галатее» своим предтечей, выступили с программными заявлениями, в которых высказали свои собственные поэтические и эстетические взгляды.
485


В. Н. Андреев
весьма значительную роль. Все они ратовали за радикальное преобразование поэтического языка и во второй половине 20-х годов выпустили несколько сюрреалистических сборников. Теперь, в 1929 году, молодые испанские поэты с удивлением увидели: неведомый им перуанец опередил их на несколько лет. Черная зависть в сердца испанцев не закралась, они восприняли книгу «Трильсе» как еще одно доказательство того, что в поисках нового поэтического языка они безусловно правы.
И вот в июле 1930 года в испанской столице вышло второе издание сборника Сесара Вальехо «Трильсе». Прозаическое предисловие, названное «Прологом-знакомством», написал Хосе Бергамин (1895—1983), издатель и эссеист, по своим воззрениям во многом близкий к поэтам «Поколения 1927 года»; поэтическое приветствие — Херардо Диего. Стихотворение он озаглавил «Вал Вальехо».91 Бергамин в своем предисловии дал произведениям книги Вальехо весьма точное определение: «Стихи „Трильсе” сухи и пылки, они словно источают какое-то
91 	В оригинале: «Valle Vallejo»; если перевести дословно — «Долина Вальехо», но в данном случае важнее всего звуковая организация названия. Заканчивая стихотворение, Диего повторил заглавие, усилив аллитерацию: «valiente valle Vallejo». Автор, вероятно, учитывал также и то, что испанское «valle» почти полностью совпадает с латинским «vale» (будь здоров).
486


«Индейская смуглота стиля и души»
животное чувство, переходящее в крик почти дикий, полный радости и боли»,92 а Диего в своем поэтическом приветствии — с несомненным удовольствием — использовал строки и образы перуанского поэта.
Процитируем начало:
Альбер Самэн сказал Вальехо говорит93 Херардо Диего онемевший скажет завтра один-единственный раз Неподвижный камень и нежное дерево хлева дорогой друг брат в близняшной погоне за шляпами улетающими со скоростью звезд
Ты родился на кладбище слов
ночью когда скелеты всех непереходных глаголов
объявили забастовку и я тебя люблю навсегда
навсегда навсегда
ночью когда луна плакала и смеялась и плакала и вновь смеялась и плакала играя сама с собой в орлянку
Завершалось большое стихотворение Херардо Диего так:
Ты живешь со своими мертвыми словами и да
будешь жить
благодаря тому что ты живешь мы безнадежно
сможем поднять веки
9^ Цит по: Латинская Америка. 1972. № 2. С. 166. Перевод Н. Попрыкиной.
93 См. в «Трильсе» стихотворение ЬУ.
487


В. Н. Андреев
дабы увидеть мир твой мир с мулом и с мужчиной а 1а Вильгельм Второй и нежнейшей
девчушкой94 и
с ножами что ранят нёбо*  93
Поскольку мир существует и ты существуешь и мы
возможно
закончим своим существованием ты упорствуешь и поёшь и кричишь на вольном валу Вальехо
То, что он находится под влиянием (обаянием) книги «Трильсе», Херардо Диего в своем произведении даже и не пытается скрыть — все написано в манере перуанского автора. За исключением, пожалуй, одного: Сесар Вальехо почти везде в своих сюрреалистических стихах сохраняет пунктуацию.
Но любопытно вот еще что: возможно, трехкратный повтор слова «навсегда» в стихотворении Диего врезался в память Вальехо надолго, и в книге «Человечьи стихи» этот повтор отзовется неоднократно (см., например: «Размышляют старые ослики», «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...», «О, бутыль без вина! О, вино, что бутыль оставляет вдовой!..»).
С выходом книги «Трильсе» в Испании голос перуанского поэта был наконец-то услышан
94 См. стихотворение XX.
93 См. стихотворение XXVIII.
488


«Индейская смуглота стиля и души»
и европейцами. Одобрение испанских собратьев побуждает Сесара Вальехо вернуться к поэзии — произведения из будущего сборника «Человечьи стихи» (из основной части с тем же названием), под которыми не поставлена дата написания, созданы в конце 1930—начале 1937 года.
Работу Сесара Вальехо над словом и со словом учитывали в своем творчестве все сюрреалисты «Поколения 1927 года». Все — кроме Федерико Гарсиа Лорки. Он был не менее уникален, чем Вальехо. Создавая сюрреалистические стихи, поэты «Поколения» разрывали всякую связь с испанским фольклором, с традициями классического стихосложения. А Гарсиа Лорка был, наверное, единственным лириком во всей мировой литературе XX века, кто смог в своей поэзии столь естественно и органично сочетать народное начало и всяческие наимоднейшие «измы». Ему незачем было обращаться к чужому опыту; стихи, как и Вальехо, Лорка писал интуитивно и не нуждался ни в чьих, пусть и благих, советах.
Если все-таки говорить о влияниях на Вальехо, то необходимо сделать важную оговорку: речь, скорее, должна идти о его литературных пристрастиях. Приведем слова аргентинского поэта Рауля Гонсалеса Туньона (1905—1974): «Сесар Вальехо не был так восприимчив к влияниям, как многие другие. Живя
489


В. Н. Андр еев
в Испании, он не попал ни под влияние блестящего стиля Рафаэля Альберти, ни под влияние Антонио Мачадо, глубокую, и порой меланхолическую, ясность поэзии которого он очень ценил и уважал (позднее он высоко отзывался и о гражданском мужестве этого выдающегося поэта, выступившего против фашизма); внимательно следил он и за творчеством Гарсиа Лорки. Лирическая поэзия Вальехо сохраняла свою индивидуальность».96
Осенью 1930 года Сесар Вальехо — снова в Советском Союзе; как делегат от Перу, он принимает участие во Второй Международной конференции революционных писателей, которая состоялась в ноябре в Харькове. Вскоре по возвращении в Париж поэт получает от французских властей предписание: в трехдневный срок покинуть страну. В конце декабря Вальехо уезжает в Испанию. Здесь, в 1931 году, он становится членом Испанской коммунистической партии. В марте того же года в мадридском издательстве «Cénit» выходит роман Сесара Вальехо о перуанских шахтерах-индейцах — «Вольфрам» (в следующем году — в переводе В. Ко- чергина и с предисловием Ф. Кельина — он будет опубликован в Москве, в издательстве
96 Гонсалес Тунъон Р. Сесар Вальехо и его время // Латинская Америка. 1972. № 2. С. 167. Перевод Н. По- прыкиной.
490


«Индейская смуглота стиля и души»
«ГИХЛ»). Тогда же по заказу издательства «Cénit» Вальехо переводит на испанский язык произведения Анри Барбюса и Марселя Эме.
Еще в 1930 году Вальехо опубликовал в испанском журнале «Bolívar» серию очерков о Советской России; эти репортажи легли в основу его книги «Россия, 1931. Размышления у стен Кремля», которая в июне 1931 года вышла в мадридском издательстве «Ulises». Публицистическая книга Сесара Вальехо пользовалась у тогдашних испанских читателей большим успехом, и за четыре месяца она была трижды (!) переиздана. Автор репортажей принадлежал к сторонникам большевистского строя, но в советских библиотеках книга в конце 30-х годов попала в спецхран — в своих очерках Вальехо затронул слишком многое из того, о чем советским властям упоминать вскоре стало «нежелательно».
В октябре 1931 года состоялась последняя поездка Сесара Вальехо в Советский Союз. На этот раз кроме Москвы он побывал в Туле, Киеве, Харькове, Днепропетровске, Донецке, Ростове-на-Дону, Тбилиси, Элисте, Сталинграде, Воронеже и затем возвратился в Мадрид.
Будучи в Испании, Вальехо знакомится с Хосе Бергамином, написавшим предисловие к сборнику «Трильсе», с Федерико Гарсиа Лоркой, Рафаэлем Альберти, Педро Салинасом и другими поэтами «Поколения 1927 года». Едет в город Саламанка (северо-запад Испании) —
491


В. Н. Андреев
отдать дань уважения Мигелю де Унамуно (1864—1936), который был в то время ректором Саламанкского университета. Поэт, прозаик, драматург, эссеист, философ, глава «Поколения 1898 года»,97 «величайший ибериец», Унамуно был самой значительной фигурой в испанской литературе первой трети XX века. Вероятно, перуанский поэт произвел на него благоприятное впечатление — во всяком случае, этому есть, хотя и косвенное, свидетельство. В 1931 году Мигель де Унамуно читал в Мадриде небольшой группе литераторов свою «дон- жуановскую» пьесу «Брат Хуан, или Мир есть театр».98 В книге воспоминаний «Затерянная роща» Рафаэль Альберти написал: «Мы просидели весь вечер как зачарованные. Был приглашен еще только один гость, Сесар Вальехо, перуанец по национальности и чоло по крови».99
97 Поколение названо так в связи с тем, что 1898 году Испания потерпела в ходе Испано-американской войны сокрушительное поражение от США. Это поражение испанцы восприняли как национальную катастрофу. Мигель де Унамуно и его соратники поставили перед собой задачу поднять Испанию с колен и, в частности, вернуть испанской литературе былое величие.
9 8 Фрагмент этой пьесы на русском языке — в переводе К. Корконосенко — опубликован в сборнике «Севильский обольститель. Дон Жуан в испанской литературе»
(СПб., 2009).
99 Альберти Р. Затерянная роща. Воспоминания. М., 1968. С. 313. Перевод П. Глазовой.
492


«Индейская смуглота стиля и души»
Для Сесара Вальехо 1931 год — время напряженной творческой работы. Он пишет книги «Искусство и революция» и «Россия перед вторым пятилетним планом», пьесы «Москва против Москвы» (позднее автор дал ей иное название — «Река течет меж двух берегов») и «Локаут». Однако книги при жизни Вальехо не были изданы, а пьесы — и не поставлены, и не опубликованы.
Писать «в стол» для профессионального литератора — мука. Но перуанца с «красивым, инкского типа, лицом» не так-то легко сломить. Как бы тяжело он не переживал подобные удары судьбы, в отчаяние Вальехо не впадает.
В феврале следующего года Сесар Вальехо возвращается во французскую столицу. Он работает над сатирической пьесой «Братья Кола- чо, или Президенты Америки» (как и остальные его пьесы, она не была опубликована либо поставлена на сцене). Составляет два сборника заметок «Искусство и революция» и «Против профессиональной тайны» — в те годы они так и остались неизданными; к читателю пришли только спустя несколько десятилетий после смерти автора. Безрезультатными оказались и попытки напечатать новые стихи.
Для Перу начало 1930-х годов — период обостренной политической борьбы. В 1930 году президент Легиа, пришедший к власти в результате государственного переворота, был в свою
493


В. Н. Андреев
очередь свергнут военными. Президентом страны стал полковник Луис Мигель Санчес дель Серро (1894—1933). Правил он, правда, недолго: в 1933 году Санчес дель Серро был убит. Полковника на шесть лет сменил генерал — Оскар Раймундо Бенавидес (1876— 1945). Актуальным политическим событиям на своей родине Вальехо посвятил очерки «Что происходит в Перу?», которые в 1933 году были опубликованы в парижском журнале «Germinal».
Но в это же время Сесар Вальехо перестает сотрудничать с перуанской прессой; возможно, он понял: как журналист он себя уже исчерпал. Чтобы было на что жить, Вальехо дает частные уроки испанского языка и литературы.
Он напряженно работает даже во время очередных приступов болезни. Неведомая болезнь, мучившая его несколько лет (еще в сборнике «Трильсе» есть, например, стихотворения XLII «Погодите. Сейчас я вам всё...» и LIV «Боль каторжная, входи, выходи...», в которых поэт описал свои физические страдания), ставшая причиной внутренних кровотечений, сильных головных болей, длительных бессонниц и оказавшаяся смертельной, заставляет его лишь острее всматриваться в окружающий мир. В стихотворении «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...» Вальехо восклицает:
494


«Индейская смуглота стиля и души»
Как мне хочется жить!
И сегодня, смерть свою возлюбивший, я сижу, как обычно, в кафе
и смотрю на густую листву парижских каштанов, и говорю:
Не наглядеться в эти глаза и в те, в это лицо и
в то...
И я повторяю:
Столько жизни — и никогда мой напев не замрет! Столько лет — и навсегда, навсегда, навсегда!
Не расставаясь с надеждой напечатать стихи, написанные во Франции, перуанский поэт в 1935 году собирает их в единую книгу, но все его попытки опубликовать (после более чем десятилетнего «молчания») новый сборник стихотворений вновь терпят крах. Вальехо пишет киносценарий «Президенты Америки» и несколько рассказов — на долгие годы эти произведения остались лежать только стопкой исписанных листов...
Сугубо литературная работа закончилась для Сесара Вальехо 18 июля 1936 года, когда военные в Испании подняли мятеж против законно избранного правительства Народного фронта.
Испанскую войну перуанский поэт воспринял как трагедию, непосредственно касающуюся его. Он принимает участие в создании Иберо-американского комитета защиты Испанской республики, пишет антифашистские статьи, выступает на митингах и собраниях, всемерно по¬
495


В. Н. Андреев
могает в сборе средств для испанских республиканцев. Его собственные физические мучения (горести одного) отступают перед страданиями миллионов.
В стихотворении «И пусть мне ничего не говорят...», созданном в первой половине 30-х годов, Сесар Вальехо писал:
я требую всей немощью своей, чтоб день настал, я жду его.
Я требую воспоминаний честных и взваливаю на себя безмерность слёз, терзаюсь голосом другого, считая
маисовые зерна лет, и обряжаю мертвого себя, на собственной могиле сидя.
Латиноамериканские романтики, начиная со времен Войны за независимость (1810—1826), в течение всего XIX столетия заявляли о решительном «разводе со всем испанским», считали метрополию злой мачехой. Сам Вальехо в сборнике «Черные герольды» не скрывал своего неприязненного отношения к завоеванию испанскими конкистадорами империи инков. Но теперь он называет Испанию матерью (см. стихотворение «Испания, да минует меня чаша сия»). И делает все от него зависящее, чтобы помочь матери, истекающей кровью.
496


«Индейская смуглота стиля и души»
В декабре 1936 года Вальехо на две недели выезжает в Испанию (побывал в Барселоне и в осажденном Мадриде). В июле следующего года, как делегат от Перу, участвует в работе Второго Международного конгресса писателей в защиту культуры, который проходит в городе Валенсия, выступает с речью «Ответственность писателя»; вместе с другими участниками конгресса выезжает на фронт.
Когда Сесар Вальехо возвращается в Париж, у него начинается настоящая поэтическая лихорадка. Эта «высокая болезнь» (слова Бориса Пастернака) продлится три месяца: с 3 сентября по 8 декабря 1937 года. Поэзия владеет перуанцем Вальехо всецело, подчас он пишет по два стихотворения в день (а 22 октября было написано три произведения — и среди них такое значительное, как «Траурный марш на руинах Дуранго»).
В сборнике «Человечьи стихи» произведения расположены не по хронологическому принципу. Чтобы читателю стало более понятно, насколько интенсивно поэт работал в эти месяцы, приводим по дням перечень тех стихотворений, где дата проставлена самим автором.
3 сентября 1937 года: «Ия увидел труп...»
4 сентября: «Жара, усталый, я бреду со своим золотом...»
6 сентября: «Фонтан, утешеньями полный...»
7 сентября: «Углубляясь в жизнь, углубляясь...», «Стихи нараспев»
497


В. Н. Андреев
10 	сентября: «Здесь так же, как и встарь...», «Краткая заупокойная по республиканскому герою»
12 сентября: «От ботинка зависнет моя судьба...»
13 сентября: «Шествие над павшим Бильбао»
14 сентября: «Участь человека...»
16 сентября: «О, бутыль без вина! О, вино, что бутыль оставляет вдовой...»
18 сентября: «Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...»
19 сентября: «И под конец — гора...»
22 сентября: «Клянет и любит сердце свою масть...»
23 сентября: «Это...»
24 сентября: «Обрек себя я кипятить чернила, в которых сам тону...»
25 сентября: «Мир, склоны, ругань, оса...»
26 сентября: «Соломоновский, подавленный, пристойный...»
27 сентября: «Всё хорошо? Тебя излечит домашний металлоид?..»
29 сентября: «Мерзну возле огня...»
5 октября: «Верь в зрение, но никогда в зрачок...»
6 октября: «Землетрясение»
7 октября: «Поднятый на смех, привыкший к доброму, больной до жути...»
9 октября: «Элегия Альфонсо Сильве»
498


«Индейская смуглота стиля и души»
10 октября: «Испании, Испания, остерегайся!..»
11 октября: «Спотыкаясь среди звезд»
12 октября: «Расставаясь, вспоминаю „проса »
щаи »
21 октября: «Быть может, я другой; шагая на заре, я не тот, бредущий...», «Книга природы»
22 октября: «Я жутко боюсь оказаться животным...», «Свадебный марш», «Траурный марш на руинах Дуранго»
23 октября: «Отряды нищих бьются за Мадрид...»
26 октября: «У гнева, дробящего старых на малых...»
27 октября: «Пронзительность и высота»
28 октября: «Гитара»
29 октября: «Слушай свою глыбу, свою комету...»
30 октября: «Что мне с того, что подстегиваю себя стихом...»
31 октября: «Годовщина», «Пантеон»
2 ноября: «Мужчина любуется женщиной...», «Два запыхавшихся ребенка»
3 ноября: «Девятиглавый зверь»
5 ноября: «Крестьянин идет с корзиною хлеба...», «Пару дней, как дышится, товарищ...»
6 ноября: «Бывают дни, когда я вдруг охвачен...», «Сегодня в него вонзилась заноза...»
499


В. Н. Андреев
1 	ноября: «Он часто в воздухе чертил корявым пальцем...»
8 ноября: «Гитара под звук ладоней», «Душа, которая измучилась быть телом»
9 ноября: «Страда»
10 ноября: «Масса»
12 ноября: «Вот он прошел, и он займет без права...»
19 ноября: «Да побредет нагим миллионер!..», «Если явится злой, трон неся на плечах...»
20 ноября: «Укором птицам горным...»
21 ноября: «Вот место на земле, где я хожу...»
24 ноября: «Что-то роднит тебя с тем, кто уходит...»
25 ноября: «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...»
28 	ноября: «Чуть-чуть побольше выдержки, собрат...»
Конец ноября—первая неделя декабря: « Обездоленные »
8 	декабря: «Проповедь о смерти»
К списку следует добавить еще несколько стихотворений из цикла «Испания, да минует меня чаша сия», которые Вальехо, без сомнения, тоже создавал осенью 1937 года, но поэтом они не датированы. (В это же время Сесар Вальехо работал и над пьесой «Уставший камень», последнюю точку он поставил в последний день 37-го.)
500


«Индейская смуглота стиля и души»
Обратим внимание на первые два стихотворения из приведенного перечня.
«Ия увидел труп...» — непосредственный отклик на происходящее ныне и воочию увиденное поэтом в сражающейся Испании. О том, что на Пиренейском полуострове ежедневно, ежеминутно гибнут люди, Сесар Вальехо, даже если бы и хотел, не может забыть.
В стихотворении «Жара, усталый, я бреду со своим золотом...», созданном на следующий день после произведения «Ия увидел труп...», Вальехо говорит и о Франции, и о Перу (хотя свою родину он даже не упоминает). Начало сентября в 1937 году выдалось в Париже по- летнему знойным. «Жара, Париж, Осень. Какое лето / посреди жары, посреди города!» Но лето в Перу — это декабрь—февраль (зимние месяцы для европейцев). Именно поэтому в стихотворении появляются строки: «а для тебя — Февраль!», «а для тебя — чахоточная зима!» Память поэта уводит его на родину, в детство и юность, и затем вновь возвращает в Париж. В данном произведении поэт Вальехо существует сразу в двух временных и двух пространственных плоскостях.100
100 Отметим здесь: о двух временных и двух пространственных (Перу и Европа) планах идет речь также в стихотворении «Нес воскресенье на ушах мой ослик...» (написанном, вероятно, в первой половине 30-х годов).
501


В. Н. Андреев
Так, завершая земной путь, Сесар Вальехо соединяет главные для него страны: Перу, Францию, Испанию.
Вероятно, последнее в своей жизни стихотворение Вальехо написал в январе—феврале 1938 года — «Зима Теруэльской битвы» из цикла «Испания, да минует меня чаша сия».
Этот цикл перуанского автора стал одним из лучших произведений в поэтической летописи Испанской войны.
Разумеется, Сесар Вальехо был далеко не единственным латиноамериканским поэтом, кто воспринял трагедию Испании как свою собственную. Самая известная в мире (и в нашей стране) стихотворная книга о войне на Пиренейском полуострове — сборник чилийца Пабло Неруды «Испания в сердце» (1937). Аргентинец Рауль Гонсалес Туньон написал в те годы три сборника: «Роза в броне» (1936), «Огненные врата» (1938), «Смерть в Мадриде» (1939). Первой книгой мексиканца Октавио Паса стал сборник «Но пасаран!»101 (1936). Кубинец Николас Гильен в 1937 году создал поэму «Испания». (Упомянуты только те произведения, что выдержали испытание временем.)
Лозунг «No pasarán!» («Они не пройдут!») родился осенью 1936 года — во время обороны Мадрида республиканцами.
502


«Индейская смуглота стиля и души»
И в самой Испании поэты продолжали — вопреки известной сентенции: «Когда говорят пушки, музы молчат» — писать стихи. Можно даже сказать: годы войны — это время взлета испанской поэзии. Столкнувшись не с абстрактной смертью, которую прежде они подчас воспевали, а с самой что ни на есть реальной для миллионов людей, испанские литераторы объявили «войну войне» (слова Рафаэля Альберти из его поэтического сборника «Между гвоздикой и шпагой»; 1941). Творить стихи для них стало теперь означать: творить жизнь.
На гибель Гарсиа Лорки, расстрелянного франкистами в начале войны, горестными стихами откликнулись почти все поэты «Поколения 1927 года». Болью, состраданием, гневом пронизаны многие их произведения военных лет. И важно отметить: их поэтический язык, еще совсем недавно понятный только избранному меньшинству, теперь стал намного яснее и проще, ведь они осознавали, что пишут для крестьян и солдат, многие из которых неграмотны.
Страстные (и скорбные) антифашистские книги создал Леон Фелипе (1884—1968): «Знак отличия» (1938), «Испанец исхода и плача» (1939). Для Мигеля де Унамуно, Антонио Мачадо, Луиса де Тапиа (1871—1937), уже тяжело больных, поэзия в те месяцы являлась, возможно, единственным, что давало им силы жить.
503


В. Н. Андреев
Наиболее значительным испанским поэтом военной поры признан Мигель Эрнандес (1910—1942), автор книг «Ветер народа» (1937) и «Человек в засаде» (1939). В его стихах — тот же трагический накал, то же осознание Испанской войны как всечеловеческого, всеприродного бедствия, что и в цикле «Испания, да минует меня чаша сия» Сесара Вальехо. Чтобы не быть голословными, приведем цитату из стихотворения «Песнь первая», открывающего сборник «Человек в засаде»:
Отшатнулась природа, увидев, что человек бросается на человека.
Бездна разверзлась меж человеком и деревом.
Зверь, умеющий песни петь, зверь, умеющий слезы лить, — этот зверь вспомнил о том, что у него есть когти.
Они растут на моих руках.
Беги от меня, сын мой.
Я сегодня способен эти когти вонзить в тело твое.
После войны, которая закончилась в конце марта 1939 года поражением республиканцев, Мигель Эрнандес будет арестован франки¬
504


«Индейская смуглота стиля и души»
стами и спустя три года умрет в тюремном лазарете.102
Предчувствуя скорую смерть (эти предчувствия — во многих произведениях книги «Человечьи стихи»), Сесар Вальехо начинает приводить в порядок накопившиеся за последнее время рукописи. В марте 1938 года здоровье поэта резко ухудшается. 24 марта его кладут в парижскую больницу Clinique Générale de Chirurgie (Villa Arago). У Вальехо — высокая температура, полубредовое состояние, он измучен непрерывными сильными болями. Врачи не могут поставить точный диагноз, не знают, как и чем его лечить.
В палате, где лежал Сесар Вальехо, постоянно дежурили его жена и Хуан Ларреа. Вальехо слабел — без какого-либо преувеличения — с каждым часом. Смерть явно подошла вплотную. Ларреа вспоминал: «Я сильно испугался за него 7 апреля. Но день, к счастью, тогда не стал трагическим. 14 апреля отмечалась годовщина провозглашения Испании Республикой — семь лет назад Вальехо был в Мадриде и стал свидетелем происходивших событий. Теперь его физическое состояние в этот день стало угрожа¬
102 Подробно о творчестве испанских писателей в период Гражданской войны см.: Плавскин 3. И. Литература Испании. От зарождения до наших дней: В 2-х томах.
СПб., 2009. Т. 2. С. 289—314.
505


В. Н. Андреев
ющим. С наступлением вечера он впал в кому. В бреду он время от времени настойчиво повторял „Испания” и звал меня».103
В 9.20 утра 15 апреля 1938 года, в Страстную пятницу, Сесар Вальехо умирает.
«И в тело мертвое вошел весь мир земной», — написал он в цикле «Испания, да минует меня чаша сия».
Хоронили поэта на кладбище Монруж 19 апреля (деньги на похороны выделило перуанское посольство). Кубинец Николас Гильен так вспоминал об этом печальном дне: «Когда Вальехо умер, я был в Париже. Мы хоронили его сырым холодным утром. То не был Париж „под ливнем”, который так нравился поэту; нет, моросил мелкий, пронизывающий до костей дождик. На похоронах у его могилы произнес прощальную речь Арагон».104 (3 апреля 1970 года прах Сесара Вальехо был перенесен на кладбище Монпарнас.)
Извещая о смерти Сесара Вальехо, секретариат Международной ассоциации писателей в защиту культуры (перуанский поэт был ее членом) писал: «В эти тяжелые исторические минуты наш секретариат разделяет горячую скорбь
10^ Larrea /. Al amor de Vallejo. Valencia, 1980. P. 31—32. Перевод В. Андреева.
104 Гильен Н. Избранное. М., 1982. С. 438. Перевод Р. Линцер.
506


«Индейская смуглота стиля и души»
о потере того, кто, измученный трагическими событиями в Испании, не смог преодолеть окружавшую его печаль. Наша Ассоциация разделяет траур и великую скорбь испано-американской литературы».105 Некролог подписали Луи Арагон, Андре Мальро, Жан-Ришар Блок, Андре Шамсон. Сейчас эти слова французских литераторов, пожалуй, более всего поражают той прозорливо высокой оценкой, какая дана творчеству Вальехо, — ведь тогда еще не была опубликована книга «Человечьи стихи», которая позволила с полным основанием назвать его великим поэтом XX века.
Сборник «Человечьи стихи», включающий в себя 110 поэтических произведений Сесара Вальехо, созданных в последние 15 лет его жизни, вышел в Париже в июле 1939 года. Подготовила книгу к печати Жоржетт Филиппар. Известно, что название сборнику дал сам Вальехо. Но кто расположил стихи сборника в ставшем уже каноническим порядке — осталось невыясненным. Это сделала вдова по собственной воле или именно в таком виде хотел издать книгу автор?
При первом издании книга состояла из двух частей. Первая, основная, — собственно сами «Человечьи стихи», вторая — «Испания, да минует меня чаша сия». Впервые 19 произведе¬
105 Интернациональная литература. 1938. № 7. С. 144.
507


В. Н. Андреев
ний, которыми начинался сборник, были выделены вдовой Сесара Вальехо в отдельный раздел «Стихотворения в прозе» в издании 1968 года (Vallejo С. Obra poética completa. Lima: Moncloa). Основания для принятия такого решения у нее имелись вполне объективные: стихи, написанные в Париже в 1923—1929 годах, автор в свое время намеревался выпустить отдельным сборником именно под названием «Стихотворения в прозе» (эта предполагаемая книга включала гораздо больше произведений, чем те, что вошли в изданный в 1939 году сборник «Человечьи стихи»). Во всяком случае, большинство издателей, публикующих поэтические книги Сесара Вальехо, тоже разделяют «Человечьи стихи» на три цикла.
Когда в 1939 году сборник «Человечьи стихи» вышел из печати, и вдова Вальехо, и издатели полагали: цикл «Испания, да минует меня чаша сия» публикуется впервые. Только спустя многие десятилетия благодаря нескольким чудом сохранившимся экземплярам выяснилось: эти стихи Сесара Вальехо — с его портретом работы Пабло Пикассо и с предисловием Хуана Ларреа — были изданы отдельным сборником в Испании в типографии Восточного фронта в январе 1939 года. Это было время, когда франкисты овладели уже почти всей территорией Испании. Наступая на Восточном фронте (в Каталонии), они захватили армейскую типо¬
508


«Индейская смуглота стиля и души»
графию и уничтожили практически весь тираж только что отпечатанной книги. Как уцелели несколько экземпляров и кто сумел их сохранить — неизвестно.
Перуанец Сесар Вальехо не увидел, как одни испанцы печатают его книгу об Испании, а другие — уничтожают ее. Не увидел, как войска Франко входят в Мадрид. Не узнал, что его трагические пророчества, увы, вскоре сбудутся: через пять месяцев после Испанской войны начнется война куда более страшная — Вторая мировая.
II. 	ПОЭТИЧЕСКАЯ ВСЕЛЕННАЯ
Сейчас, когда жизнь Сесара Вальехо завершена, мы видим: все его поэтическое творчество — это единое целое, где свои законы и правила, где несомненная правота и правда автора. Начиная с первой книги и до предсмертных стихов перуанский поэт создавал свою собственную вселенную.
Попытаемся понять, каково ее строение.
Вальехо не похож ни на кого из испано- язычных поэтов. Даже если те или иные образы, мотивы у них и у Сесара Вальехо одни и те же, он неизменно дает им свою собственную трактовку. Он всегда — поэт с ярко выраженной, сугубо индивидуальной манерой речи и письма.
509


В. Н. Андреев
Рассмотрим наиболее характерные особенности его стиля.
Одна из стилистических фигур, какую Вальехо использовал постоянно, — оксюморон. Оксюмороны в его поэзии служат различным целям.
Подчас сочетание несочетаемого в произведениях Вальехо — это литературный прием, которым поэты издавна пользуются для усиления эмоциональной напряженности стиха. Например: «сладко жалящие рты» (стихотворение «Вне времени»); «угли пота» («Молитва при дороге»); «сохнуть в океане» («Белая роза»); «ослепляющая тень» («Брачное ложе вечности»); «сальто-мортале равновесия» (стихотворение I «Кто-то шумит — так, что не дает...»); «сесть, чтобы пройтись» (XV «В тот угол, где с тобой мы вместе спали...»); «злая отрада» (XXVII «Мне страшен этот бег...»); «певучая материнская ярость» (Ы1 «И мы не встанем с постели, пока...»); «причесанный озноб» («Нес воскресенье на ушах мой ослик...»); «здравомыслие блажи», «расчетливая ошибка» («Чуть-чуть побольше выдержки, собрат...»); «триумфальные поражения», «вода, застывшая в потоке» («Застывший камнем...»); «убегать от собственных ног», «бежать сидящим» («Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...»); «видеть звучанье», «слышать радугу» («Пантеон»); «лунный день», «солнечная ночь» («Об¬
510


«Индейская смуглота стиля и души»
рек себя я кипятить чернила, в которых сам тону...»); «закабаленный свободой» («Душа, которая измучилась быть телом»).
В стихотворении «Есть инвалид, но не войны, а мира...» целая россыпь оксюморонов: «Безглазый, он видит и плачет. Безносый, он дышит и чувствует запах. Безухий, он слышит. Безгубый, беседует и улыбается. Безлобый, думает и погружается в себя. Беззубый, алчет и поддерживает жизнь».
Иногда оксюморон у Вальехо призван вызвать у читателя литературные ассоциации. Слова «я мало умирал» из стихотворения «К братьям во Христе» — парафраз строки Франсиско де Кеведо «Мы начинаем умирать с рожденья» (о влиянии Кеведо на Вальехо см. наст, изд., с. 409—410).
Первая строка стихотворения «Мерзну возле огня...» — реминисценция строки «Зажгут костер — и дрожь меня берет...» (перевод И. Эренбурга) из «Баллады поэтического состязания в Блуа» Франсуа Вийона (1431— 1464?), целиком построенной на оксюморонах. И надо отметить: оксюморон «холод/огонь» перуанскому поэту, видимо, полюбился. В различных словесных оболочках он встречается в его стихах постоянно. Также отметим здесь: у произведений Сесара Вальехо и Франсуа Вийона немало «точек соприкосновения». В творчестве перуанского поэта «отчетливо виден след Вийо¬
511


В. Н. Андр еев
на».106 Помимо окюморонов это — анафоры, смешение стилей, мотивы нищенства, сиротства, мытарств, физических страданий, одиночества... И еще отметим любопытный литературный факт: в раннем рассказе Нобелевского лауреата, колумбийца Габриэля Гарсиа Маркеса (1928—2014) «Глаза голубой собаки» (1949) есть слова: «Дрожу от холода возле огня»; возможно, это реминисценция уже не строки Вийона, а строки именно Сесара Вальехо (в 40-е годы юный Гарсиа Маркес писал стихи, входил в группу колумбийских поэтов-авангардистов «Камень и небо» и хорошо знал поэзию Вальехо, которая в ту пору начала в Латинской Америке свое триумфальное шествие).
Куда более важную роль в поэзии Вальехо играют оксюмороны, связанные с его мирови- деньем, с важнейшими темами его творчества. Приведем несколько примеров: «подниматься до ступней от звезды» (стихотворение «Углубляясь в жизнь, углубляясь...»); «живому от радостей жизни — больнее вдвое» («Девятиглавый зверь»); «блаженство боли» («Гитара»); «подниматься с небес на землю» («И если стольким раскатам слова...»); «нежно страдать»
106 	Abril X. César Vallejo о la teoría poética. Madrid, 1963. P. 93. Перевод В. Андреева. В этой работе приводятся также примеры «точек соприкосновения» в поэзии Вальехо с творчеством других французских авторов (в частности, Бодлера, Верлена, Малларме).
512


«Индейская смуглота стиля и души»
(«Элегия Альфонсо Сильве»); «взбираться по собственной смерти» («Спотыкаясь среди звезд»). Или такие строки с двойным оксюмороном: «Блистательная и собачья судьба! / О, Сесар Вальехо, я нежно тебя ненавижу!» («Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...»).
И конечно, главный оксюморон, постоянно встречающийся во всех книгах перуанского поэта: «жизнь / смерть».
Полагаем, что читатели данной книги согласятся и со следующим утверждением: многие стихотворения Вальехо — это развернутые оксюмороны. В рамках одного произведения он утверждает и опровергает те или иные истины. Поэт спорит с самим собой и с миром. Ради одного: доискаться своей истинной истины.
Подытоживая сказанное, мы можем сделать (надеемся, правильный) вывод: все поэтическое творчество Сесара Вальехо является сложно-единым оскюмороном.
Эмоциональную напряженность стиха перуанский поэт, помимо сочетания несочетаемого, усиливает многочисленными и разнообразными повторами. «Окольцовано» уже первое стихотворение первой книги Вальехо — произведение начинается и завершается строкой: «Бич жизни, грозный бич... Зачем? Не знаю!» Автор повторяет отдельные слова, словосочетания, целые строки, грамматические конструкции, мета¬
513


В. Н. Андреев
форы. Нередко стихотворение полностью построено на повторах. В подобных случаях мастерство поэта состоит в том, чтобы для желаемого эффекта найти точные ключевые фразы и правильно расположить их. По всей видимости, Сесар Вальехо оказался победителем — см. произведения «Высота и ничтожность», «Страда», «Верь в зрение, но никогда в зрачок...», «Что мне с того, что подстегиваю себя стихом...», «Обездоленные», «Спотыкаясь среди звезд», «У гнева, дробящего старых на малых...», «Крестьянин идет с корзиною хлеба...», «Траурный марш на руинах Дуранго». Трагический накал последнего стихотворения поистине поражает. А стихи «Верь в зрение, но никогда в зрачок...», «Крестьянин идет с корзиною хлеба...», «Страда» представляют собой еще и оксюмороны. Таким образом Вальехо увеличивает эмоциональное воздействие произведения на читателя вдвое. По поводу последнего из упомянутых произведений заметим: хотя перуанский поэт никогда, вероятно, даже и не слышал имени Гаврилы Державина, но для русского читателя несомненна связь его «Страды» с державинской строкой из стихотворения «Бог» (1784): «Я царь — я раб — я червь — я бог!» По поводу стихотворения «Страда» добавим несколько слов. В оригинале оно называется «Yuntas» — букв.: «упряжки из двух волов»; то есть автор просто констатирует: стихо¬
514


«Индейская смуглота стиля и души»
творение состоит из двустиший. Переводчик нашел, на наш взгляд, удачную замену: слово «страда» созвучно «страданию» — одному из ключевых слов в поэзии Вальехо.
Сам поэтический язык Сесара Вальехо — это, можно сказать, тоже оксюморон. Его стихи, с одной стороны, предельно конкретны, с другой — необычайно метафоричны. Например, в сонете «Светает. Вечеринка изошла...» детальное описание кабака после ночной пирушки, и тут же: «И вдруг заря под барабан Тайян- ги, / так начинают танец перуанки, / шафрановыми икрами блеснула». В стихотворении XXVIII «Ни мамы за столом возле меня...» из сборника «Трильсе» рассказывается о завтраке в семье друга, и неожиданно возникают строки: «И прямо в нёбо мне / ножи вонзились». В произведении «Ярость времени» поэт вспоминает умерших родных и знакомых и завершает перечень фразой: «Умерла моя вечность, и я ее отпеваю». Подчас метафоричность пронизывает все стихотворение:
У гнева, дробящего старых на малых, а малых — на птиц, шальных от испуга, и птиц — на перья в пятнах алых, у гнева сирых — один бальзам на два недуга.
У гнева, дробящего дух на ткани, и ткани — на сплошные раны,
515


В. Н. Андреев
и раны — на клочки сознанья,
у гнева сирых —
один расплав на два вулкана.
Здесь тройное усиление экспрессии стиха: анафоры, параллельные грамматические конструкции, необычная, присущая именно Сесару Вальехо образность. Валерий Столбов, автор нескольких статей о творчестве Вальехо, писал: «В „Человечьих стихах” поражает богатство языковой стихии, обилие частных антитез, мелких деталей, вещей, предметов, которые соприкасаются, сталкиваются, сливаются, переходят друг в друга. Это капли, но они падают ливнем и, подобно ливню, производят впечатление чего-то единого, грандиозного, стихийного. Цельность, масштабность этой поэзии создается интонацией, эмоциональным напором, который организует дробные и противоречивые элементы в диалектическое единство ».107
Достаточно большую эмоциональную нагрузку несет даже графика стихотворения. Сесару Вальехо было далеко не безразлично, как выглядит произведение на страницах книги. «Пусть графика стихотворения внушает не то, о чем сказано, а то, что не сказано».108 Иной раз поэт разделяет слова на слоги, на буквы, удваи¬
516
107 Столбов В. С. Пути и жизни. С. 246.
108 См. наст, изд., с. 334.


«Индейская смуглота стиля и души»
вает или утраивает буквы, пишет их столбцом, делает между словами большие пробелы, оставляет артикль на одной строке, а существительное переносит на другую (по-русски подобные случаи передать, к сожалению, нельзя, поскольку в русском языке нет артиклей). Ему важна любая мелочь, способная обогатить звуковой образ стихотворения зрительным.
Еще одна важная особенность поэтического мира Вальехо — обилие неологизмов. Замечательная «индейская неправильность» испанского языка в произведениях перуанского поэта выражена индивидуальным словотворчеством, в высшей мере свойственным Сесару Вальехо. Как творец новых слов он в испаноязычной литературе не знает себе равных. (Вопроса о том, насколько удачны неологизмы перуанского поэта, мы не касаемся; в книге произведений на русском языке он не имеет смысла.)
Поэтический язык Вальехо (особенно в книге «Трильсе») — это язык ребенка, который учится говорить. Речь для малыша — поистине чудо. Он еще не знает законов языка, не понимает логических и грамматических связей между словами. И самих слов для того, чтобы выразить то, что он хочет, ребенку явно не хватает. Он начинает придумывать свои собственные слова либо изменяет их, приспосабливая услышанное от взрослых к своим звуковым возможностям. «Детскость» языка в книге «Трильсе»
517


В. Н. Андреев
очевидна; обратим внимание читателей на то, что в ней немало произведений, в которых Вальехо говорит о детстве; данный факт, разумеется, нельзя считать случайным.
Конечно, далеко не всегда переводчику на русский или на какой-нибудь другой язык удается адекватно передать неологизмы Вальехо. Иногда приходится и вовсе пожертвовать ими (это касается также и перуанизмов Сесара Вальехо). Тут в силу подчас вступают уже исконные законы родного языка. В данном случае образцом для русского переводчика может служить работа Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского по обогащению поэтического словаря.
Приведем несколько примеров, соотнеся неологизмы Вальехо с тем, что сделали русские переводчики.
Неологизм встречается уже в названии четвертого стихотворения книги «Черные герольды» — «Печаль нерволи». В оригинале слову «нерволя» соответствует слово «nervazón», которого нет в испанском языке. Но есть слово «nevazón» (снегопад, пурга, метель). Правда, о снеге в стихотворении даже не упоминается. Зато упоминается о нервах («нерв» по-испански — nervio). Слово «nervio» по звучанию частично совпадает со словом «nevazón». И основой при создании перуанским поэтом неологизма «nervazón» было, конечно, именно «nervio».
518


«Индейская смуглота стиля и души»
Разумеется, если подыскивать испанскому неологизму адекватную замену на русском языке, надо исходить из логики автора. Следовало придумать такое словечко, чтобы обязательно сохранился и «нерв», и вместе с тем не получилось бы нечто, совершенно непонятное русскому читателю. В конце концов переводчик остановился на слове «нерволя»: в нем остался не измененным «нерв» и легко угадывается «неволя». То есть: новое слово не вызывает у читателя полнейшего недоумения. Пришлось, правда, пожертвовать намеком на снег, на метель.
Название предпоследнего стихотворения «Черных герольдов» тоже неологизм — «Епе- reida». Он образован от слова «enero» (январь). Найти такому неологизму в русском языке адекватную замену не составляет труда: «Янва- риада». Другого перевода, наверное, и не придумать. Беда здесь только в том, что по-испански название стихотворения «Enereida» своим звучанием напоминает название эпической поэмы Вергилия — «Энеида». Такая ассоциация в данном случае была для Вальехо важна: в своем стихотворении автор говорит о нежном отношении сына к отцу, а в «Энеиде», в частности, рассказывается о том, что Эней выносит отца из горящей Трои, спасает его. В русском названии стихотворения — «Январиада» — ассоциативная связь с поэмой Вергилия, к сожалению, уже не ощущается.
519


В. Н. Андреев
Последнее стихотворение в сборнике «Черные герольды» называется «Espergesía». Это достаточно необычный у Вальехо неологизм. В испанском языке есть латинизм «asperges» — он получил значение: «антифон, который начинается с этого латинского слова». (Само слово «антифон» означает «песнопение на прозаический текст, связанное с псалмом и чередующееся с ним».) С латыни «asperges» на русский язык переводится как «да окропишь». У испанцев и латиноамериканцев оно вызывает ассоциацию прежде всего с прилагательным «áspero» (терпкий, суровый, жесткий, жестокий, тяжелый). Перуанский поэт заменил первоначальное «а» на «е», ассоциируя латинизм уже с глаголом «esperar» (надеяться, ожидать). Таким образом получилось новое слово — «espergesía»; перевести его можно как «антифон надежды». Но тональность стихотворения — трагическая, и переводчик выбрал для замены иной вариант: «Горестный антифон надежды». В данном случае неологизм несет большую смысловую нагрузку. Горести, страдания, боль у Сесара Вальехо связаны с его поэтическим мировоззрением и надеждой на то, что человеческие мучения не напрасны (см., например, стихотворение «Говорю о надежде»). Но обратим внимание читателя: чтобы передать максимально полно смысл вальеховского неологизма, переводчику пришлось однословное название стихотворения сделать трехсловным.
520


«Индейская смуглота стиля и души»
О названии книги «Трильсе» мы говорили выше. Но отметим здесь еще вот что: если слово «trilce» действительно составлено из «triste» (грустный) и «dulce» (нежный), то по внутренней сути своей оно является оксюмороном. Для русского читателя, увы, неологизм перуанского поэта — ничего не значащее слово, фонетически связанное только с числительным «три» (при этом символика чисел в поэзии Вальехо тоже не учитывается).
Сразу два неологизма мы находим в стихотворении V «Группа двусемядольных. Уверты- ряют...». В начальной строке Сесар Вальехо придумывает глагол «oberturar» — от существительного «obertura» (увертюра). Переводчик изобретает русский аналог: «увертырять». На наш взгляд, в русском неологизме слышатся и «увертюра» (что важно, так как «увертюра» первой строки перекликается с «финалами» (finales) третьей), и «увертываться», и «нырять». То есть получилось слово с тремя значениями. Второй неологизм сделан проще. Это глагол «глисировать» (gliser) в последней строке второй строфы. Перуанский поэт попытался ввести в испанский язык галлицизм — французское слово «glisser» («скользить»; в русском языке есть существительное «глиссер»), оставив в новом глаголе вместо двух только одно «s».
Чрезвычайно интересно в связи с вальехов- ским словотворчеством стихотворение IX «Гак
521


В. Н. Андреев
бы ввернуться, биться да биться...». Оно построено на игре с глаголом «volver» (вернуться). В первой строке поэт пишет: «Vusco volvwer», где заменяет начальную «В» в слове «buscar» (искать) на «V» — и тем самым «приспосабливает» его к слову «volver», в котором утраивает букву «V» (удваивание или утраивание букв, как согласных, так и гласных, — достаточно обычный у Вальехо прием). Переводчик находит такой эквивалент: «Гак бы ввернуться» и далее усиливает словесную игру: «биться да биться», где «да биться» звучит как «добиться» (вспомним: в стихотворении Вальехо говорится о сексуальном влечении). Во второй строфе глагол «buscar» написан без изменения начального «В», но зато глагол «volver» поэт разбивает на две части: «vol ver». Слова «vol» в испанском языке нет, но «ver» означает «видеть». Переводчик придумывает такой вариант строки: «Как бы у ставить глаз, литься да литься», где опять двойная игра: «у ставить» — «уставить», «да литься» — «долиться». В третьей строфе глагол «volver» приобретает вид «bolver» — ив переводе появляется: «Никак не бернуться» (то есть начальное «в» в слове «вернуться» заменяется на «б»). И наконец, в этой же третьей строфе есть слово «vavear» вместо правильного «babear» (пускать слюни). Переводчик меняет местами в этих двух словах — «пускать слюни» — начальные буквы: «сускаю плюни» (за¬
522


«Индейская смуглота стиля и души»
мена вполне адекватная, а само словосочетание легко «расшифровывается» любым русским читателем).
В следующем стихотворении — X «Краеугольная и венчающая плита без особой...» — также есть неологизм: «monodáctilo». Как он образован — понятно и испаноязычному, и русскоязычному читателю. В русском языке давно оказались «натурализованными» и слово «моно» (одно, едино), и слово «дактиль» (трехсложная стопа с ударением на первом слоге). Но что вместе они должны означать — да к тому же у Вальехо сказано: «монодактиль в митре» (mitrado monodáctilo), — предоставим решать тем, кто захочет разобраться в данной поэтической головоломке.
Рассмотрим теперь стихотворение XXXVI «Бьемся, чтобы войти в угольное ушко...». Здесь перуанский поэт изобретает глагол «toda- viizar» — от наречия «todavía» (доныне); переводческий вариант: «доныневать». Следует подчеркнуть: само слово «todavía» в произведениях Вальехо приобретает важное для поэта значение. Оно соединяет разные временные пласты: прошлое, настоящее, будущее. Подобная трактовка слова «todavía» в испанской поэзии первой половины XX века встречается нередко — в частности, в произведениях Антонио Мачадо и Дионисио Ридруэхо (1912—1975). В третьей строфе своего стихотворения Вальехо изобрета¬
523


В. Н. Андреев
ет, подобно тому как это сделал бы ребенок, слово «aúnes» — множественное число от наречия «aún» (даже, еще, пока, однако, тем не менее). У переводчика — столь же детское: «по- кашки и ещёшки».
Неоднократно в поэзии Вальехо встречается глагол «dondonear», образованный от звукоподражательного «don-don». На русский язык его — и по смыслу, и по звукописи — можно перевести как «долдонить». И вместе с тем — нельзя. В русском языке глагол «долдонить» — с негативным смысловым оттенком, а глагол «dondonear» у Вальехо — нейтральный по содержанию. В данном случае переводчику приходится учитывать содержание, тональность произведения. Например, в стихотворении «Сельское»: «индейца голос, преисполнен¬
ный страданья, / что колокола звон — дин-дон, дин-дон — над кладбищем священным». И заметим: неологизм у Вальехо, пусть и просто звукоподражательный, появляется уже в первом по времени написания произведении из тех, что позже вошли в книгу «Черные герольды».
Есть в стихах Сесара Вальехо прилагательное «pajarina» (женского рода). В испанском языке такого прилагательного — ни женского, ни мужского рода — не существует. Вальехо создал его из существительного «pájaro» (птица). Но здесь переводчик вынужден
524


«Индейская смуглота стиля и души»
«не заметить» неологизм перуанского поэта, так как в русском языке есть и существительное «птица», и прилагательное «птичий, птичья, птичье».
Близко к неологизмам и слово «cancerbero» в стихотворении L «Четыре раза в день пёсцер- бер...» (сборник «Трильсе»). Поэт пишет его слитно, со строчной буквы, но как оно сделано — легко понять: соединены слова «сап» (лат. canis — пес) и «Цербер» (в греческой мифологии трехглавый пес, охраняющий выход из Аида). В данном случае замена «кан- цербера» на «пёсцербера» абсолютно адекватная.
Аргентинец Хулио Кортасар — из крупных литераторов Латинской Америки, вероятно, самый благодарный читатель Сесара Вальехо — написал в миниатюре «Лукас — его дискуссии с единомышленниками» (сборник «Некто Лукас»; 1979):
Скажу еще прямее: нет пределов воображению, как нет пределов глаголу! Закадычные враги — язык и выдумка! От их борьбы рождается на свет литература — диалектическая встреча Музы с Писцом, неизреченного — со словом.
Не хочет слово быть произнесенным, пока ему мы шею не свернем, так Муза примиряется с Писцом
525


В. Н. Андреев
в редчайший миг, который мы зовем Вальехо или, скажем, Маяковский.109
(Перевод П. Грушко)
В произведениях самого Кортасара — немало неологизмов и различных словесных игр, он любил «свертывать шею слову». Чрезвычайно высоко ценил авторов, которые дерзают обновлять язык. Именно по этой причине аргентинец в процитированном тексте особо выделяет двух поэтов: Сесара Вальехо и Владимира Маяковского (творчество русского поэта, пусть и в переводах на французский язык, он хорошо знал). А говоря о слове, которому нужно свернуть шею, Хулио Кортасар несомненно намекает на ситуацию, связанную с поэтической полемикой между модернистами и антимодернистами. И расширяет частный эпизод до масштабов общелитературных. В контексте миниатюры про¬
109 Кортасар неоднократно и охотно признавал влияние на него перуанского поэта. В одном из интервью, незадолго до смерти, он говорил: «В некоторых своих стихах я до сих пор ощущаю тот сильнейший шок, какой испытал от поэзии Вальехо» (Кортасар X. Эпомы и мэопы. СПб., 2004. С. 209. Перевод В. Андреева. Название книги Кортасара — двойная анаграмма слова «поэмы»; в оригинале: «Ра- meos у meopas» — от слова «poemas».) Приведем еще одно, более важное, признание аргентинского писателя: «С помощью Пабло Неруды и Вальехо я ощутил себя тем южноамериканцем, который, чтобы выразить самого себя, перестал испытывать нужду в европейской опеке» (Там же).
526


«Индейская смуглота стиля и души»
цитированная стихотворная тирада звучит весьма иронично, но ее можно прочитать и по-иному: как заявленное аргентинским автором совершенно всерьез кредо писателя.
Приведем еще три примера работы Сесара Вальехо со словом (о некоторых случаях см. также в Примечаниях).
Завершающую стихотворение LXVIII «День четырнадцатого июля...» фразу перуанский поэт написал вертикально, в одно слово, со слиянием гласных, с финальной заглавной буквой. Если написать фразу по принятым правилам, получится «a toda asta». Это — приказ испанских пиратов: «спустить флаг» (то есть сдаться, признать поражение). Переводчик нашел такую замену: «навеч(но)лЬ». Слова эти можно прочитать двояко: «навечно ль?» и «навечно ноль». Принимая во внимание то, что в стихотворении идет речь о дне государственного переворота в Перу, можно с чистым сердцем признать: подобная замена вполне допустима.
Рассмотрим первую строку стихотворения «От ботинка зависнет моя судьба...». В оригинале: «El acento me pende del zapato...». В буквальном переводе: «Акцент для меня висит от ботинка...» — некий бессвязный набор слов. Правда, в Перу глагол «acentuar» (акцентировать) приобрел еще и значение: «здоровье резко ухудшилось, болезнь осложнилась». Само стихотворение — трагическое: поэт предчувствует
527


В. Н. Андр еев
смерть и ожидает зловещего для себя звонка (из больницы? от судьбы?). И вероятно, можно заменить «акцент» (речь, звучание, голос) на «голос судьбы» или просто на слово «судьба»? Так, во всяком случае, читателю будет яснее. Теперь — о глаголе «pender» с предлогом «de» (висеть от). Подобный предлог после глагола «висеть» невозможен ни в русском, ни в испанском языке. Но в испанском есть глагол «depender» (зависеть). Он употребляется с предлогом «de» — «depender de» (зависеть от). Сесар Вальехо либо, по ассоциации с «pender», просто изъял начальное «de» из «depender», либо, изъяв, перенес его в конец глагола. Аллитерация этих двух испанских глаголов несомненна, она заменила логическую связь. По-русски такую связь оставить необходимо, и переводчик дает более-менее подходящий эквивалент: «зависнет» — в нем можно расслышать и «висеть», и «зависеть». Разумеется, это не проясняет, почему судьба зависит/висит именно от ботинка, но в данном случае текст оригинала уже ничем не может помочь. Может быть, ответ следует искать в стихотворении «Это...»? В нем есть такие строки:
говорят, что, когда умирают вот так, при скончании
жизни,
умирают вне часа, — рука вцепляется в одинокий ботинок.
528


«Индейская смуглота стиля и души»
Обратим внимание и на стихотворение «Если явится злой, трон неся на плечах...». А конкретно на две строки в нем: «con qué mano despertar? / con qué pie morir?» Поэт прежде всего разрушает идиоматическое выражение: «levantarse (despertarse) con mal pie» — «встать (проснуться) не с той ноги». При этом он использует и другую идиому: «estar con un pie en el cementerio» — «стоять одной ногой в могиле». Здесь, так как адекватные идиоматические выражения существуют и в русском языке, для переводчика никакой трудности нет: «с какой руки просыпаться? / с какой ноги умирать?» Видоизменив привычные, уже «стершиеся» от частого употребления идиомы, Вальехо придал им подчеркнуто трагическое звучание.
Разумеется, эмоциональную напряженность стиха усиливает и сам словарь перуанского поэта. Абсолютно естественным (и нерасторжимым) образом Сесар Вальехо соединяет слова высокого и низкого стилей, язык Библии и пе- руанизмы, медицинские термины и звукоподражательные слова, архаизмы и просторечие. Поэт, например, может, если считает это нужным, даже и вошь назвать священной (см. стихотворение «Застывший камнем...»). В его произведениях нет никаких словесных табу. И складывается впечатление: Вальехо вслушивается в родную речь, словно в иностранную (вспомним: он — наследник двух культур; ве¬
529


В. Н. Андреев
роятно, и этим тоже можно объяснить его стремление «подправить» испанский язык, дополнить его). Любое слово для него ценно само по себе; включенное в контекст стихотворения либо книги в целом, оно приобретает еще большую значимость, а нередко и дополнительные значения.
Пожалуй, единственного, чего перуанский поэт опасается, так это патетики. Он всегда стремится снизить пафос своих произведений. Такое стремление особенно ярко проявляет себя в стихотворном цикле «Испания, да минует меня чаша сия». Название цикла — слегка измененная цитата из Нового Завета: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф. 26:39; продолжение стиха: «впрочем не как Я хочу, но как Ты»). И в самом цикле Вальехо не раз обращается к библейским текстам. Все вроде бы говорит о том, что стихи об Испанской войне должны быть исполнены высокого пафоса. Но вот концовка стихотворения «Шествие над павшим Бильбао»:
Всем телом седея от серых волокон распада,
услышь, как восходят на трон твой...
Какой еще трон там!
На правый сапог твой! Правый сапог солдата!
Здесь, несомненно, нарочитое, сознательное снижение пафоса. Но, вопреки этому (или бла¬
530


«Индейская смуглота стиля и души»
годаря этому), эмоциональное воздействие стихотворения только усиливается.
Из формальных особенностей поэзии Сесара Вальехо отметим также постоянное чередование коротких и длинных строк, рифмованных строк с нерифмованными, точных рифм с ассонансными, резкое изменение ритмического рисунка стихотворений, частое использование внутренних рифм и аллитерации, незавершенность той или иной фразы. Все это тоже служит одной цели: повышению экспрессии поэтического языка.
Коснемся еще одного формального вопроса: соединения в поэзии Сесара Вальехо новаторского и традиционного.
Прежде всего речь пойдет о сонете. Напомним читателям: первым опубликованным произведением Сесара Вальехо стал именно сонет.
В течение своей жизни перуанский поэт создал более трех десятков сонетов (далеко не все они включены в его книги), но написанных в соответствии с классическими канонами у Вальехо — совсем немного.
Он, разумеется, стал отнюдь не первым реформатором сонетной формы. Даже в латиноамериканской поэзии у Сесара Вальехо были предшественники: еще в XIX веке «неправильные» сонеты писали Рубен Дарио и его единомышленники. Модернисты, обновляя испано- язычную поэзию, хорошо осознавали: сонет за свою долгую историю (он родился в Италии в
531


В. Н. Андреев
начале XIII века) успел утомить и авторов, и читателей. И например, испанец Антонио Мачадо, сам автор многочисленных четырнадцатистрочных стихотворений, в одной из заметок 1912 года подчеркивал: «Несмотря на опыты Эредиа, сонет нельзя признать современной поэтической формой. Он утратил свою эмоциональность. От него остался только костяк, слишком прочный и тяжелый для современной лирической поэзии».110
А соотечественник Мачадо — Луис Серну- да — написал иронический разговор с сонетом, который озаглавил так: «Ради развлечения»:111
— Сей миг предстань передо мной, сонет.
— Я здесь. Чего изволишь? — Написать
тебя. — Попробуй. Но хочу сказать:
я не в восторге от катрена. — Нет?
Так что же будем делать? Дай совет.
— Могу тебе услугу оказать:
я помогу второй катрен создать.
Ну, как тебе понравилось, поэт?
— А... — Тошно мне от нынешнего бреда.
НО Мачадо А. Полное собрание стихотворений. СПб.,
2007. С. 739.
111 Название — отсылка к словам Сервантеса, который говорил, что «Дон Кихота» он написал только для развлечения читателей. Две первые строки пародируют ситуацию, связанную с Фаустом и Мефистофелем. Катрены у Луиса Сернуды сознательно построены на «бедных», в основном глагольных, рифмах (что сохранено и в переводе).
532


«Индейская смуглота стиля и души»
Я Гонгорой прославлен и Кеведо.
— А Малларме? — Французы хороши, да вычурны. Оригинал когда-то, умру с клеймом позорным плагиата.
Молчи, поэт. И прозой не пиши.
В XX столетии если не смерть, то «позорное клеймо плагиата» классическому сонету действительно грозило: ведь автору невозможно, когда созданы уже миллионы формально одинаковых стихотворений, не повториться и по содержанию. Сесара Вальехо в «сонетном плагиате» упрекнуть никак нельзя. Начатую модернистами разрушительную/созидательную работу с сонетной формой он своеобычно продолжал вплоть до своей предсмертной болезни.
Например, самое знаменитое стихотворение перуанского поэта — сонет «Черный камень на белом камне» — построено, во-первых, не на точных рифмах, а на ассонансных, во-вторых — на произвольном чередовании этих рифм в катренах.
Уже в первой книге Вальехо — в «Черных герольдах» — есть хвостатые и перевернутые сонеты, сонеты с укороченными либо удлиненными строками, с одними и теми же рифмами.
Есть сонеты даже и в сборнике «Трильсе», несмотря на то что автор книги демонстративно отвергает традиционные формы поэзии. Правда, все эти сонеты — «неправильные». Покажем на конкретном примере, что сделал Сесар Валье¬
533


В. Н. Андреев
хо с классическим сонетом в сборнике «Трильсе». Вот стихотворение XV «В тот угол, где с тобой мы вместе спали...».
В первоначальной редакции первые восемь строк стихотворения представляли собой два сонетных катрена:
В тот угол, где с тобой мы вместе спали за ночью ночь, решил я нынче сесть, чтобы пройтись. Давно уже убрали кровать ли, катафалк, иль что оно там есть.
Ушла ты рано по другим делам, и нет тебя. Вот этот угол, где ночью я читал, в твоей близи, твоим нежнейшим подчинен ладам, рассказ Доде. И этот угол любимым стал.
Первый катрен, как может увидеть читатель (см. наст, изд., с. 92), Вальехо оставил не измененным. Второй он изменил графически, «растянув» его на шесть строк и добавив к последней строке еще одну фразу: «Его не искази».
С терцетами перуанский поэт обошелся уже совершенно «безбожно» — он не стал ни сохранять ритмический рисунок, ни подыскивать рифмы, а кроме того, завершил произведение строкой-довеском, к тому же сделав между словами большие пробелы: «от тени к тени».
То, что стихотворение изначально было написано как сонет, об этом в его окончательной редакции нельзя даже и догадаться.
534


«Индейская смуглота стиля и души»
Есть у Сесара Вальехо и сугубо экспериментальный сонет — каждая строка в нем состоит из одного односложного слова (включая и артикли). Называется сонет «Боль пяти гласных»; написан он в мае 1919 года и посвящен Отилии Вильянуэве при расставании с ней; впервые опубликован в книге: Espejo Asturrizaga /. César Vallejo: itinenario del hombre (1892—1923).
Мой мрак — твой враг.
Вниз
мы
из
тьмы.
Знай:
звезд
нет.
Дай,
крест,
свет.
Кажется, в латиноамериканской поэзии ни одного подобного сонета в XX веке никто не создал. (Среди стихотворений подобного типа, написанных по-русски, наибольшую известность получил сонет «Похороны», созданный Владиславом Ходасевичем в 1928 году.)
535


В. Н. Андреев
Несмотря на экспериментальность (несерьезность) стихотворения Сесара Вальехо, задержим на нем внимание читателей. В название сонета автор вынес слово «боль» (dolor). А ведь слово «dolor» — наряду со словами «жизнь», «смерть» (vida, muerte) — одно из наиболее частотных и концептуальных в поэтическом словаре Вальехо. Финальный катрен — «Крест, / дай / свет» («Cruz / da / luz»). Конечно, «cruz — luz» — рифма в испаноязычной поэзии самая заурядная. Но, в конце-то концов, Вальехо мог бы написать «Cruz / sin / luz» («Крест / без / света»); в сборнике «Черные герольды» немало «антихристианских» строк. Быть может, перуанский поэт начинает все более примиряться с христианством? И как знать, не от данного ли «несерьезного» стихотворения начинается путь к трагическим стихам цикла «Испания, да минует меня чаша сия»?
Сонет — итальянская стихотворная форма, получившая широкое распространение в литературах всех стран, где говорят на европейских языках. Но Вальехо в своем творчестве использовал также и формы, свойственные именно испанской поэзии. Это — романс и сильва.
Классический испанский романс — восьмисложное стихотворение с единым гласным ассонансом в четных строках, иногда совпадающим с точной рифмой. Что такое гласный ассонанс, покажем для наглядности на русских примерах:
536


«Индейская смуглота стиля и души»
слово — просто — долго — хохот — сонно — голод — холод... В данном случае все слова содержат единую гласную «о». В русской поэзии они, кроме двух последних слов, ни в коем случае не будут называться рифмами: не хватает совпадения согласных звуков. Но в испанском языке безударные гласные не редуцируются, и слушатель подобные пары слов воспринимает без какого-либо напряжения как рифмы. Русские переводчики испанских романсов обычно не сохраняют единую рифму; чаще всего они разбивают стихотворение на четверостишия, в которых рифмуют вторую и четвертую строки. Сесар Вальехо в своих романсовых стихах неизменно сохраняет единый гласный ассонанс, но нигде не соблюдает одинакового количества слогов в строках (так же он поступает и с классическим сонетом; если можно так сказать, разрушает форму внутри формы). В какой-либо строке слогов может быть и восемь (как и должно быть в традиционном романсе), но следующая строка оказывается либо укороченной, либо удлиненной — таким образом Вальехо избегает некоторой монотонности традиционного романса. Наиболее точно с формальной точки зрения в нашей книге оригиналу соответствуют переводы стихотворений «Черная чаша» (с единой рифмой: пасть — страсть — украсть — часть...) и «Выигрышный билет» (Бог — лёг — кусок — мог...).
537


В. Н. Андреев
Хотя на поэзию Вальехо ни перуанский, ни испанский фольклор не оказал практически никакого влияния, все же появление в его творчестве стихов романсового типа случайным назвать нельзя. Для народных испанских романсов характерны разнообразные повторы и параллелизм грамматических конструкций. Данные стилистические приемы являются существенными особенностями и многих произведений Сесара Вальехо. Уже одно это должно было вызвать у перуанского поэта желание написать что-либо свое в форме романса.
А что касается сильвы, здесь Сесар Вальехо ничего новаторского, индивидуального не внес. В испаноязычной поэзии сильва — стихотворение с произвольной рифмовкой и произвольно разносложными строками. Количество самих строк — не ограничено. То есть автору и так предоставлена полная поэтическая свобода. Вальехо, как ни странно (не хотел идти легким путем?), написал всего три сильвы, все они — в сборнике «Черные герольды»: «Черные листья», «Май», «Сельское».
Мы рассмотрели, разумеется, только некоторые вопросы поэзии Сесара Вальехо, связанные с формальной стороной его произведений. Теперь пришло время перейти к проблемам их содержания.
538


«Индейская смуглота стиля и души»
Любой автор в своих произведениях затрагивает три наиглавнейшие темы человеческого бытия — жизнь, любовь, смерть. И важно понять: как тот или иной автор разрабатывает эти темы, как они взаимодействуют друг с другом в его творчестве.
Когда начинаешь анализировать произведения Сесара Вальехо, сразу же выясняется: любовь в его поэзии является составной частью и темы «жизнь», и темы «смерть» — см., например, стихотворения «Печаль нерволи», «Паломничество», «Поэт своей любимой», «Лето», «Мертвая идиллия», «Брачное ложе вечности», «Дождь». В этом же ряду стоит и сонет «Единство», написанный вскоре после смерти возлюбленной поэта Марии Розы Сандоваль и рассказывающий о попытке самоубийства. Название, которое автор дал сонету, ни в малой мере нельзя считать случайным: для Вальехо самоубийство здесь — это возможность воссоединиться с умершей любимой женщиной.
Тема смерти — нервный центр всего творчества Вальехо, столь болезненно осознавал он ее присутствие в мире.
Она заявлена (хотя прямо и не названа) уже в заглавии первого сборника перуанского поэта: черные герольды — это вестники смерти. И в целом в сборнике «Черные герольды» главное место занимает именно «кладбищен¬
539


В. Н. Андреев
ская» тема. Расставанию с жизнью полностью посвящено и последнее датированное стихотворение Сесара Вальехо (8 декабря 1937 года) — «Проповедь о смерти», где, в частности, есть такие строки: «Для того, чтобы раз умереть, / мы должны умирать каждый миг?»
Названия ряда стихотворений (либо их первые строки) уже говорят о смерти: «Мертвая идиллия», ХЫ «Смерть на колени пала и струит...», ЬХХУ«Вы мертвы...», «Поверка праха», «Что-то роднит тебя с тем, кто уходит...», «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...», «Душа, которая измучилась быть телом», «Испанский лик смерти», «Краткая заупокойная по республиканскому герою», «И я увидел труп...», «Траурный марш на руинах Дуранго».
Приведем еще несколько достаточно ярких примеров. В стихотворении XIII «Я о твоей мечтаю щели...» из сборника «Трильсе» поэт говорит: «...Смерть и зачинает, и рожает / от самого Всевышнего». В этом же сборнике произведение 1.ЛХ «Любовной страсти шар земной...» Вальехо заканчивает словами: «Я ухожу в лазурь и коченею, / сжимая душу». Процитируем также стихотворение «И пусть мне ничего не говорят...»: «и обряжаю мертвого себя, / на собственной могиле сидя». А концовка произведения «Ярость времени»: «Умерла моя вечность, и я ее отпеваю» — перекликается с кон¬
540


«Индейская смуглота стиля и души»
цовкой стихотворения «Обретение жизни»: «Я живу полнотой моей смерти». Перуанский поэт выстрадал «мучительное право»112 любить жизнь и проклинать ее.
В испанской поэзии еще со Средних веков существуют образы-символы «жизнь — река», «смерть — море». Афористичную формулировку, поясняющую эти образы, дал поэт Хорхе Манрике (1440—1479) в поэме «Строфы на смерть отца» (1476):
Наши жизни суть реки, они устремляются в море, а море есть смерть.
Перуанский поэт иногда использует в своем творчестве традиционные образы-символы «жизнь — река», «смерть — море» (см., например, стихотворение «Бог»), но гораздо чаще символическим определением смерти в его стихах становится не море, а нечто иное. Этот символ — дождь (ливень).
Дождь, ассоциированный со смертью, появляется уже в первом сборнике Сесара Вальехо — «Черные герольды». Приведем несколько примеров — на наш взгляд, достаточно убедительных.
М2 Из стихотворения Владислава Ходасевича «Не матерью, но тульскою крестьянкой...» (1922).
541


В. Н. Андреев
А В 1919 году поэт пишет стихотворение «Как будто для того хлестнуло градом...», оно завершает книгу «Трильсе»:
Не проходить бы этой непогоде.
Или пускай умру ради нее по крайней мере, и пускай хоронят промытого, размытого водою...
И много позже, в конце ноября 1937 года, Сесар Вальехо — как итог своим постоянным, мучительным размышлениям о жизни/смер- ти — создаст великолепный поэтический афоризм:
Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью. (En suma, no poseo para expresar mi vida, sino mi
muerte.)
«Черный камень на белом камне» несомненно «перекликается» с сонетом «Учит умирать заблаговременно...» Франсиско де Кеведо:
И гроб свой созерцайте без смятенья:
Нам мудрость вживе умереть велит.
(Перевод А. Косс)
Приведем также строки из другого сонета Кеведо — «Ощути скудость жизни, столь нещадно ограбленной смертью»:
Могильщик-время горбится устало,
И смерть всегда над жизнью верх берет.
546


«Индейская смуглота стиля и души»
рения XXXIII «Вот бы ливень ночной...», LXIII «Светает, дождь. Причесанная заново...», LXXVII «Как будто для того хлестнуло градом...» (это произведение — последнее в книге).
И оно, это последнее стихотворение, завершается любопытной, с нашей точки зрения, фразой: «Пой, ливень, пой на берегу еще без моря!» («Canta, lluvia, en la costa aún sin mar!») Конечно, ее можно прочитать примерно так: «Дождь застал поэта на морском берегу во время отлива». Но, поскольку в произведении говорится о смерти, то автор, на наш взгляд, соединяет здесь свой собственный образ «дождь — смерть» с классическим «море — смерть». Смерть еще не подошла вплотную (время прилива не настало), но вместе с тем поэт ощущает ее уже во всем. Смерть окружает его со всех сторон, подобно дождю (ливню).
Финальные строки в сборнике «Черные герольды» говорят о боли, финальные слова в «Трильсе» — о смерти.
Проанализируем сонет «Черный камень на белом камне» из сборника «Человечьи стихи», ставший в Латинской Америке хрестоматийным (написан, вероятно, в первой половине 30-х годов).
543


В. Н. Андр еев
Приведем текст в оригинале:
PIEDRA NEGRA SOBRE UNA PIEDRA BLANCA
Me moriré en París con aguacero, un día del cual tengo ya el recuerdo.
Me moriré en París — y no me corro — tal vez un jueves, como es hoy, de otoño.
Jueves será, porque hoy, jueves, que proso estos versos, los húmeros me he puesto a la mala y, jamás como hoy, me he vuelto, con todo mi camino, a verme solo.
César Vallejo ha muerto, le pegaban todos sin que él les haga nada; le daban duro con un palo y duro
también con una soga; son testigos los días jueves y los huesos húmeros, la soledad, la lluvia, los caminos...113
Сначала — о названии сонета. В испаноязычных книгах, посвященных творчеству Вальехо, оно получило уже несколько толкований. Наиболее верными стоит признать, пожалуй, такие: 1) черный камень надгробия над костьми умершего поэта; 2) черный камень — это само стихотворение, написанное черными чернилами на белом листе бумаги.
113 Варианты переводов этого стихотворения см. наст.
изд., с. 233 и с. 383—390.
544


«Индейская смуглота стиля и души»
В четырнадцати строках автоэпитафии Сесар Вальехо сумел затронуть такие важные мотивы своей поэзии, как одиночество, мытарства, страдания, а также в полной мере использовал один из своих излюбленных стилистических приемов — повторы слов и фраз.
Рифмы в сонете — ассонансные; система рифмовки такова: aabb baab ccd ede. (Об изменении автором классической формы сонета см. выше.)
Есть в сонете и неологизм: глагол «prosar», образованный от существительного «prosa». Он появляется во втором катрене: «proso / estos versos» («пишу прозой / эти стихи»). И обратим внимание читателей: в данном словосочетании скрыт также и оксюморон: «проза — стихи». Кроме этого, данные слова «перекликаются» со строками из произведения «Гитара» (написано 28 октября 1937 года): «с их прозою в стихах / и с их стихами в прозе».
Сам сонет создан автором в Париже в 30-е годы, но в нем явственно слышны отзвуки давнего, созданного в начале 1918 года, в Перу, вальеховского стихотворения «К братьям во Христе» из сборника «Черные герольды»:
Никто сегодня в дверь не постучал, и ни о чем меня не попросили.
Прости, Господь: я мало умирал.
545


В. Н. Андреев
А в 1919 году поэт пишет стихотворение «Как будто для того хлестнуло градом...», оно завершает книгу «Трильсе»:
Не проходить бы этой непогоде.
Или пускай умру ради нее по крайней мере, и пускай хоронят промытого, размытого водою...
И много позже, в конце ноября 1937 года, Сесар Вальехо — как итог своим постоянным, мучительным размышлениям о жизни/смер- ти — создаст великолепный поэтический афоризм:
Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью. (En suma, no poseo para expresar mi vida, sino mi
muerte.)
«Черный камень на белом камне» несомненно «перекликается» с сонетом «Учит умирать заблаговременно...» Франсиско де Кеведо:
И гроб свой созерцайте без смятенья:
Нам мудрость вживе умереть велит.
(Перевод А. Косс)
Приведем также строки из другого сонета Кеведо — «Ощути скудость жизни, столь нещадно ограбленной смертью»:
Могильщик-время горбится устало,
И смерть всегда над жизнью верх берет.
546


«Индейская смуглота стиля и души»
рения XXXIII «Вот бы ливень ночной...», LXIII «Светает, дождь. Причесанная заново...», LXXVII «Как будто для того хлестнуло градом...» (это произведение — последнее в книге).
И оно, это последнее стихотворение, завершается любопытной, с нашей точки зрения, фразой: «Пой, ливень, пой на берегу еще без моря!» («Canta, lluvia, en la costa aún sin mar!») Конечно, ее можно прочитать примерно так: «Дождь застал поэта на морском берегу во время отлива». Но, поскольку в произведении говорится о смерти, то автор, на наш взгляд, соединяет здесь свой собственный образ «дождь — смерть» с классическим «море — смерть». Смерть еще не подошла вплотную (время прилива не настало), но вместе с тем поэт ощущает ее уже во всем. Смерть окружает его со всех сторон, подобно дождю (ливню).
Финальные строки в сборнике «Черные герольды» говорят о боли, финальные слова в «Трильсе» — о смерти.
Проанализируем сонет «Черный камень на белом камне» из сборника «Человечьи стихи», ставший в Латинской Америке хрестоматийным (написан, вероятно, в первой половине 30-х годов).
543


В. Н. Андреев
твор, / Которого за труд его лишь били» (перевод Ю. Корнеева).
Дождь, несущий человеку физическое уничтожение, появляется уже в первой же строке сонета: «Me moriré en París con aguacero...» — «Умру в Париже в дождь...». Поэт говорит о дожде своей будущей смерти (небытия) и вспоминает: этот дождь уже был. Небытие, из которого человек приходит в земной мир, небытие, в которое он уходит, когда наступает час смерти. «Ярость времени» человек одолеть не в силах: «Умерла моя вечность, и я ее отпеваю».
В терцетах Вальехо говорит о своей жизни уже как о прошедшей, как о завершенной. Время существования на Земле истекло. Сесар Вальехо ощущает себя пребывающим сразу в двух временных планах; вернее: пребывающим во времени и вне времени (в вечности — несколько десятилетий назад вызвавшей его к жизни на Земле и уже готовой поглотить вновь).
Сонет четко разделен на две части. В катренах рассказ ведется от первого лица и формы глаголов даны в настоящем и в будущем времени, в терцетах — от третьего лица и глаголы — в прошедшем времени. Но и сама сонетная форма, и повторы слов в обеих частях стихотворения указывают на то, что данное произведение должно рассматривать как единое целое. Жизнь и смерть неразрывны и проника¬
548


«Индейская смуглота стиля и души»
ют друг в друга (жизнь в настоящем времени — грядущая смерть — наступившая смерть — прошедшая жизнь). И пусть самого слова «жизнь» (vida) в сонете нет (прием умолчания), жизнь является здесь — позволим себе так выразиться — главным действующим лицом произведения. Хотя бы по той простой причине, что смерти без жизни не существует.
Двойное виденье своей жизни Вальехо описал и в стихотворении «Париж, октябрь 1936 года»:
От Елисейских ухожу полей, от Лунной улочки, от горьких размышлений, от своего — недавнего — рожденья и от кончины будущей своей, и, посмотрев назад, среди людей оставленные вижу отраженья.
Эти строки перекликаются со строками из произведения LXXV «Вы мертвы...» (сборник «Трильсе»): «Повторяю вам: жизнь — отраженье, а вы — отраженное. Смерть».
Отметим также: о грядущей/наступившей смерти говорит и название стихотворения «Расставаясь, вспоминаю „прощай”».
Разумеется, подобный взгляд на земной путь — далеко не оригинален. Не станем сейчас заглядывать в поэтические глубины веков; укажем только: у Сесара Вальехо были предшественники и среди его старших современников.
549


В. Н. Андреев
Это, в частности, Антонио Мачадо и Мигель де Унамуно.
В сборнике Антонио Мачадо «Поля Кастилии» (1912), в обширном цикле поэтических миниатюр «Притчи и песни», есть такие строки:
Помни, путник, твоя дорога — только след за твоей спиной.
Путник, нет впереди дороги, ты торишь ее целиной.
Целиной ты торишь дорогу, тропку тянешь ты за собой.
Оглянись! Никогда еще раз не пройти тебе той тропой.
Путник, в мире дороги нету, — только пенный след за кормой.
(Перевод В. Столбова)
В сборнике Мигеля де Унамуно «От Фуэр- тевентуры до Парижа» (1925) находим следующий сонет:
На жизненном пути назад взгляни: увидишь путь, не пройденный тобою; он виден весь, очерченный судьбою, — так зори обрамляют наши дни.
Твой путь уже известен искони, в грядущее идешь тропой былою. Перчатку стороной нелицевою ты выверни — и снова путь начни.
550


«Индейская смуглота стиля и души»
Назад взглянув, ты посмотрел вперед; и туча, воду рек в себя вбирая, истокам тех же рек ее вернет;
снует челнок, в движенье оживая; никто, рожденный смертью, не поймет, где кроется загадка роковая.
Приведенные выше стихи Вальехо, Мачадо, Унамуно — о земном пути человека. Но поэты, как легко заметит читатель, вовсе не копируют один другого. Написанные ими стихотворения — личностные вариации общей поэтической темы. Со своей собственной интонацией, со своими образами и экспрессией. У Антонио Мачадо, можно сказать, просто констатация факта, у Мигеля де Унамуно — призыв к действию («Перчатку стороной нелицевою / ты выверни — и снова путь начни»), у Сесара Вальехо — нервно-напряженная интонация с постоянными повторами слов и фраз и вместо более-менее отстраненного «ты» у Мачадо и Унамуно — в катренах сонета «Черный камень...» авторское «я», а в терцетах словно бы чужое «он». И отметим, пожалуй, важнейшее, что отличает поэтические системы трех испаноязычных авторов друг от друга. Унамуно, поэт-философ, создавая стихи, подчинял их контролю разума. Сошлемся здесь на слова Хосе Орте- ги-и-Гассета, друга, ученика и вместе с тем философского антагониста Мигеля де Унамуно:
551


В. Н. Андреев
«...самым сильным выразителем (новейшей поэзии) мог бы стать Унамуно, если бы он не относился с таким презрением к чувствам».113 Антонио Мачадо, крупнейший поэт «Поколения 1898 года», в своем творчестве соединял разум и сердце, отдавая предпочтение сердцу, душе. Например, в 1917 году он писал: «...предназначение поэта — творить стихи о вечно человеческом, создавать песни, в которых выражена душа...»*  * 116 Вальехо, несмотря на все свои незаурядные познания в области философии и филологии, поэзию безоговорочно относил к области чувств. И, создавая стихи, обращался непосредственно к сердцу читателя. «Обуздание имеет смысл, лишь если речь идет о работе разума, чье достояние — рассудок. Чувство никогда не закусит удила. Его мера в нем самом, и размах его соответствует его природе: ни больше, ни меньше. Не бывает избытка чувств, не бывает недостатка чувства ».117
Время своей жизни перуанский поэт стремится зафиксировать подчас с точностью до секунды.
Такое стремление вполне понятно: в каждом мгновении живет и умирает вечность, и любой
113 Цит. по: Мачадо А. Полное собрание стихотворе
ний. 1936. С. 742. Перевод В. Андреева.
116 Там же. С. 700—701.
117 Вальехо С. Избранное. С. 188—189.
552


«Индейская смуглота стиля и души»
литератор старается «остановить мгновение». Не суть важно: прекрасное оно или нет, но оно способно стать свидетельством того, что такой-то имярек действительно жил. Вдобавок: жил не напрасно. Если оказывается, что и в самом деле не напрасно, то мгновение вырывается из земного круга времени и становится мгновением вневременной вечности. Вот только шанс победить время у творящих людей мизерный — наверное, один на миллион.
Сесар Вальехо, поэт конкретного времени, вместе с тем не единожды стремился выйти за его пределы. Уже в сборнике «Черные герольды» есть стихотворение, названное «Вне времени», — о чистоте (красоте), появившейся до рождения автора, существующей вне его жизни и оставшейся его неосуществленным желанием. Наверное, следует обратить внимание читателей: это стихотворение Вальехо состоит из двустиший — вневременных «элементарных частиц» поэзии (полагаем, поэт выбрал такую форму произведения интуитивно). Словосочетание «вне времени» (по-испански — одно слово: «deshora») встречается и в произведении XVI «Верю в то, что могу быть сильным...», в котором он пишет о своем стремлении ухода: «Дай мне исчезнуть, рассеченный воздух...». Уход, бегство в другое пространство? в другое время? Возможно, сам мотив «бегства», часто возникающий в творчестве Сесара Вальехо, больше от¬
553


В. Н. Андреев
носится не к пространству, а ко времени. Одно из последних произведений в книге «Триль- се» — стихотворение LXIII «Светает, дождь. Причесанная заново...», в котором автор повествует о своей судьбе, — он завершает словом «deshoras».
Рассмотрим также стихотворение «К братьям во Христе»118 из сборника «Черные герольды».
Главная строка в этом произведении: «Про- сти, Господь: я мало умирал» (Perdóname, Señor: qué poco he muerto!j. С некоторыми изменениями она повторена и в концовке стихотворения.
О влиянии поэзии Кеведо — в связи с приведенной строкой — мы уже говорили. Но, на наш взгляд, в данном случае ощущается еще и влияние традиций средневековой народной культуры, ее амбивалентного отношения к теме «жизнь/смерть». Процитируем Михаила Бахтина: «Смерть здесь входит в целое жизни как ее необходимый момент, как условие ее постоянного обновления и омоложения. Смерть здесь всегда соотнесена с рождением, могила — с рождающим лоном земли. Рождение — смерть, смерть — рождение — определяющие (консти¬
118 	В переводе А. Гелескула оно носит название «Зов». В оригинале стоит слово «Agape» — буквально: «вечер братства (братская трапеза) у первых христиан».
554


«Индейская смуглота стиля и души»
тутивные) моменты самой жизни... Смерть включена в жизнь и наряду с рождением определяет ее вечное движение». И чуть ниже: «Итак, в системе гротескной образности смерть и обновление неотделимы друг от друга в целом жизни».119 Легко увидеть связь этих слов русского литературоведа и философа со словами перуанского поэта «Я живу полнотой моей смерти» из стихотворения «Обретение жизни».
Подтверждением тому, что Сесар Вальехо знал культуру Средневековья, могут, на наш взгляд, служить такие его строки, предшествующие словам о «малости умирания»:
Цветов могильных я не увидал среди огней процессии веселой.
В этих строках, без сомнения, выражена идея карнавализации окружающего мира с ее двойным ощущением и восприятием жизни, с перевертышами «верх — низ», «трагическое — смешное», «смерть — жизнь» — идея, столь свойственная многим произведениям искусства Средних веков и Возрождения.120
119 Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 58.
120 Пониманием важности для искусства идей карнавализации обусловлена, вероятно, и любовь Вальехо к фильмам Чаплина.
555


В. Н. Андреев
Но в стихотворении поэта XX века есть одно важнейшее отличие от мировосприятия людей Средневековья. Он говорит о разобщенности с «братьями во Христе»,121 о своей боли от чувства одиночества, ненужности, о страдании оттого, что неспособен помочь кому-либо. («Проходят люди, мой минуя дом, / не спросят, не попросят ни о чем».) На празднике жизни он — чужой, посторонний.122 Братская трапеза не состоялась.
Экзистенциалисты — современники Сесара Вальехо — о трагедии человеческого одиночества писали и в философских работах, и в художественных произведениях. Как бы скептически к экзистенциалистам Вальехо ни относился, он в своей поэзии зачастую был выразителем именно их философии. Позволим себе сказать: он был их собратом не по разуму, а по чувству.
Горе мне, я родился таким одиноким, и только!
(«Высота и ничтожность»)
Перуанский поэт прожил жизнь в страданиях и в одиночестве, и он уходит/ушел из жизни
121 В книге Вальехо «Против профессиональной тайны» есть такие строки: «После того как изобрели самолет и беспроволочный телеграф, тоска разделенности пространством изменилась — она стихла, пропала. Но тоска разделенности временем никогда не исчезнет» (Вальехо С. Избранное.
С. 181).
122 Вспомним о романе Альбера Камю «Чужой».
556


«Индейская смуглота стиля и души»
уже без какой-либо надежды на то, что в могильной мгле его ждет «всемирное любовное свидание» (стихотворение «Брачное ложе вечности» из сборника «Черные герольды»). Предчувствуя свою близкую кончину, Вальехо пишет об ином родстве: «Что-то роднит тебя с тем, кто уходит...». И в другом стихотворении о смерти — «Ярость времени»: «Умерла моя вечность, и я ее отпеваю». А в «Проповеди о смерти» — последние, написанные с горькой иронией, строки:
мои навозные мухи возгордятся, ибо я — ив центре, и справа тоже, и в равной степени слева.
Но вернемся к «здесь и сейчас» сонета «Черный камень на белом камне». Все в нем и символично, и конкретно. «Здесь» — понятно с первой же строки: Париж. «Есть, мама, место в мире по имени Париж. Он огромен...» («В твердой памяти»). Город, который перуанский поэт любил, в который он приехал, покинув родину, в котором он создал почти все произведения своей книги «Человечьи стихи». Город Вийона, Бодлера, Верлена. Главный для мирового искусства XX века город. Город, в котором поэт Сесар Вальехо был мало кому известен и в котором он умер. «Сейчас» — это четверг. День, когда Вальехо пишет данное стихотворение, и последний, печальный день его
557


В. Н. Андреев
жизни. В записной книжке поэта, помеченной 1930 годом, есть фраза: «Печаль моя по четвергам».123 Теперь — в четверг дождь небытия. Вспомним: четверг — четвертый день недели (о символике цифр в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469). Поэт словно бы вновь оказался в четырех стенах тюремной камеры в Трухильо. И выход только один — в смерть.
Сесар Вальехо умер в пятницу утром, но в четверг он был уже без сознания. Может быть, это сам Господь решил, что перуанский богоборец должен умереть именно в Страстную пятницу?
И еще несколько слов — в завершение разговора о «Черном камне...». Сесар Вальехо написал в этом сонете, что он умрет осенью, — скончался он 15 апреля, в самой середине весны. Но вспомним: французская весна — это перуанская осень (памятью со своей родиной Вальехо был связан до конца жизни). И в данном случае пророчество по эта-перуанца тоже сбылось.
Если дождь — символ смерти, что же в поэзии Вальехо является символом жизни? Смеем утверждать: это — жара (зной).
Наиболее показательно в данном случае стихотворение «Жара, усталый, я бреду со своим золотом...». Тяжело больной поэт, прощаясь с
123 	Вальехо С. Избранное. С. 194.
558


«Индейская смуглота стиля и души»
миром, идет по знойному Парижу. Его мучает и внутренний, и городской жар; его земные шаги уже сосчитаны; его душа измучилась быть телом. Возможно, Вальехо вспомнил сонет Альвареса де Толедо «Смерть есть жизнь». И фраза «C'est la vie, mort de la Mort!» («Это жизнь, смерть Смерти!») в контексте стихотворения звучит горькой (если не сказать: злой) насмешкой. Вероятно, иронически звучит в стихотворении Сесара Вальехо и фраза: «C'est Septembre attiédi», которая является цитатой из сонета Поля Верлена «Женщине» (сборник «Сатурни- ческие стихотворения»; 1866).
Разумеется, Сесар Вальехо не сужает все многообразие жизни, чувственной жизни, до одного символа. И мы не станем втискивать противоречивое творчество перуанского поэта в прокрустово ложе однозначных формул.124 Но сейчас нам важно подчеркнуть: в его поэзии вместо классического образа-символа «жизнь — река» появляется новый: «жизнь — жара».
Сравним традиционные для испанской поэзии образы-символы с образной системой перуанского поэта.
«Море — смерть», «жизнь — река» — образы, которые в известной степени примиряют
124 	Встречается в поэзии Вальехо и самый обычный образ: «жизнь — дорога» (см., например, стихотворение «Молитва при дороге»).
559


В. Н. Андреев
человека с мыслью о том, что он смертен. Приглушают трагическое звучание обреченности человеческой жизни. В этих образах-символах изменяются «формы» одной и той же «материи»: и река, и море — вода.
А в образной системе Сесара Вальехо изменены уже сами «материи»: с одной стороны — дождь, ливень (то есть вода), с другой — жара, зной (безводье).125 Жизнь для перуанского поэта является только кратким и душным перерывом между двумя ливнями небытия.
Нет сомнения, именно созданием новой образной системы мы можем объяснить высокую эмоциональную напряженность поэзии Сесара Вальехо. Контрастным противопоставлением «жара — дождь», влекущим за собой новое поэтическое виденье мира, объясняются, в частности, и формальные особенности его творчества: обилие оксюморонов, бунт поэта против «узаконенных» правил языка, создание неологизмов, разрушение твердых стихотворных форм, резкие, неожиданные enjambements, «ломаный» синтаксис, прерывистость речи, ослабление либо полное уничтожение логических связей между фразами. Словом, практически все, что создало
125 	Выскажем предположение: с образами «дождь — смерть», «жара — жизнь» связан и оксюморон «холод/ огонь» (жара и огонь — почти синонимы), который столь часто встречается в поэзии Вальехо.
560


«Индейская смуглота стиля и души»
самобытный поэтический мир по имени Сесар Вальехо.
Перуанский поэт ощущал, если воспользоваться словами Евгения Винокурова, «трагическую подоснову мира».126 Человек пришел из небытия и уходит в небытие. С краткостью жизни, вероятно, можно примириться; в конце концов, ни один человек еще не сумел обрести физического бессмертия. Но почему жизнь дана человеку как страдание, как боль? Жизнь ведь и так слишком кратка. А значит: не заслуживает ли она только того, чтобы проклясть ее и призвать смерть, несущую избавление от почти невыносимых страданий? И, например, стихотворение ЫУ «Боль каторжная, входи, выходи...» из книги «Трильсе» поэт заканчивает словами, обращенными к мучающей его боли:
Но однажды ты не сможешь ни войти, ни выйти, ибо горстью земли запорошу тебе очи, каторжная!
Действительно, не надлежит ли возненавидеть мучительницу-жизнь и восславить спасительницу - сме рть ?
Казалось бы, такой вывод напрашивается сам собой.
Однако Сесар Вальехо делает иной вывод.
126 	Из стихотворения «Мне плохо: я ни разу не страдал...» (сборник «Слово»; 1962).
561


В. Н. Андреев
Да, конечно, едва ли не все, с чем сталкивает поэта жизнь, вызывает в нем боль и мучение. «И траве вырастать травою — / страданье дважды, / и живому от радостей жизни127 — больнее вдвое...»128 («Девятиглавый зверь» из книги «Человечьи стихи»). Даже в большинстве произведений перуанского поэта о любви (в сборниках «Черные герольды» и «Триль- се») — горестная, напряженно-болезненная интонация; и любовь тоже (даже взаимная) не спасает от страданий.
Боль и отчаяние — в стихотворении «Колесо голодного» (здесь слово «колесо» в значении: «орудие пытки»; жизнь — пытка голодом; вспомним: поэт почти всегда жил впроголодь):
дайте, прошу: попить и поесть, отдохнуть и дожить
свою жизнь,
я скоро уйду...
Осознание собственного бессилия — в стихотворении «И если стольким раскатам слова...»:
И если, скупо и так некстати, проглянут звезды — и мы впервые
127 Но приведем здесь слова из книги Сесара Вальехо «Против профессиональной тайны»: «Моя великая печаль — вся сотканная из радостей» (Вальехо С. Избранное. С. 196).
128 Еще в «Трильсе», в стихотворении III «Когда, ну когда же...», Вальехо, вспоминая детство, написал о «двойном страдании».
562


«Индейская смуглота стиля и души»
по звездам, гребню, пятну на платье вдруг замечаем, что мы живые...
Да пусть уж, точно,
прикончат мир — и поставим точку!
Страдания людей, оставшихся без работы и денег, — в стихотворении «Застывший камнем...»:
Как яростно рычит за их спиною время, как пожирает их хозяев глотка, забывшая о хлебе, забитая слюной,
как это всё помножено на человечью боль!
Высокий трагический накал — в стихотворении «Девятиглавый зверь»:
Лик земли искажен от боли, и порядок вещей нарушен — и уже вертикальны воды, зримы очи и слышимы уши, и рядится в них девять набатов в час зарницы, и девять сарказмов в час пшеницы, и девять визгов в час рыданий, и девять гимнов в час лишений, и девять свистов и ударов — и нет лишь крика...
Комплиментов человеку перуанский поэт не расточает: «угрюмый зверь, / причесанный, скучающий и хмурый...» («Прекрасно сознавая, без иллюзий...»); «человечек, / человечишко в
563


В. Н. Андреев
метр с каблуками...» («От разлада к разла- ду...»); «полускот и почти обезьяна...» («Спотыкаясь среди звезд»).
«Без иллюзий», со злой иронией, говорит он о человеке и в стихотворении «Душа, которая измучилась быть телом»:
Страдаешь, жертва внутренних секреций? Оно и видно, бедный эндокриник!
Страдаешь, терпишь и вдвойне страдаешь, примат несчастный, дарвиновский недоросль, мой соглядатай, злейший из микробов.
Но — в самом конце произведения:
Так, да не так? Дай лапу, обезьяныш...
Нет, повторяю, — руку!
И страдай!
Нелогично? Наиболее полное объяснение такой «нелогичности» мы находим в стихотворении «Говорю о надежде»:
«Я страдаю от боли не как Сесар Вальехо. Сегодня мне больно не как поэту, не как человеку, не как просто живому существу. (...)
Мне сегодня больно необъяснимо. Моя боль столь глубока, что уже не знает причины и не нуждается в ней. Что могло бы явиться причиной? Где отыскать то важнейшее, что уже перестало быть причиной? Ничто — вот причина; ничто перестало быть
564


«Индейская смуглота стиля и души»
причиной. Эта боль родилась сама по себе? (...) Я страдаю сегодня всей глубью земной. Сегодня я просто страдаю.
Страдание, боль разлиты во Вселенной, они во всем: и в живом существе, и в неодушевленном предмете. Страдания конкретного человека, которого зовут Сесар Вальехо, — только частное проявление всемирной боли. Поскольку:
Ибо следствие боли — каждый, кто родится, растет, умирает, и кто, не родясь, умирает, и кто от рожденья бессмертен, и все те — с каждым часом их больше, — у кого ни жизни, ни смерти.
( «Девятиглавый зверь » )
Боль — основа всех основ. Она же — единство всех и вся. Поэт страдает — значит, верит в свое единство с миром и в свое бессмертие в нем, в бессмертие всех и каждого (в стихотворении БХУ «Завтра, матерь, приду в Сантьяго...» из сборника «Трильсе» Сесар Вальехо пишет, обращаясь к умершей матери: «бессмертная мертвая»).129 Пусть будет боль, раз без нее никак не обойтись, но эта боль — свидетельство того, что человек и мир существуют.
129 	Много лет спустя словосочетание «бессмертные мертвые» («los muertos inmortales») появится в стихах Вальехо о матери-Испании, ведущей войну с фашизмом.
565


В. Н. Андреев
Не случайно стихотворение, посвященное «просто» страданиям, озаглавлено: «Говорю о надежде». Эфемерная надежда (см., например, стихотворение XXXI «Под белой марлей всхлипнула надежда...») в сборнике «Трильсе», теперь в книге «Человечьи стихи» обретает прочную почву. Имя этой почвы — страдание. Пожалуй, прочнее и надежней такой тверди для себя (хотя бы в поэзии) Вальехо найти не мог.
Итак, боль как свидетельство жизни и бессмертия человека, его единства с миром — таков хотя и достаточно абстрактный, но в высшей степени оптимистический вывод из горьких размышлений перуанского поэта. Данный вывод позволяет по-новому взглянуть на его творчество, прояснить многие «нелогичности», «сочетания несочетаемого», неожиданные метафоры в его поэзии (ведь некоторые из них с точки зрения «нормальной» логики воспринимаются едва ли не пародийно).
Становится понятно, почему Сесар Вальехо берет боль в свидетели своей жизни («Черный камень на белом камне»), почему пишет о «блаженстве боли» и о «блаженстве ждать надежду» («Гитара»), почему можно «нежно страдать» («Элегия Альфонсо Сильве»). Становится понятно, почему перуанский поэт говорит о «заманчивости могилы» и о «всемирном любовном свидании» после смерти («Брачное ложе вечности»), о муках камней, их жажде любви
566


«Индейская смуглота стиля и души»
(«Камни»),130 о небытии, помогающем выжить («Паутина лихорадки»), о вере только в мертвого, а не в живого («Верь в зрение, но никогда в зрачок...»), почему провозглашается тост во имя страданий («Трапеза нищих»). Почему написал стихи «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...», «Обретение жизни», «К братьям во Христе», «Прекрасно сознавая, без иллюзий...», «И пусть мне ничего не говорят...», «Книга природы», «Ярость времени» и многие другие о «блистательной и собачьей судьбе» человека.
Теперь мы иначе, чем прежде, прочтем концовку стихотворения «Обездоленные»:
Уже в дороге день; удвой дыхание, утрой
свою всепомнящую злую доброту, прочь оттолкни страх, скованность и позу, ибо тебе — по бедрам это видно и по тому, что ты сегодня зол, — увы,
бессмертный! —
приснилось нынче ночью, что ты жил ничем и умер — от всего...
Новыми глазами вглядимся в первую строку произведения XXIV «У края процветшего гро¬
130 	Добавим здесь: у инков есть, в частности, предание о том, что их прародители превратились в камни.
567


В. Н. Андреев
ба...» (карнавальный образ: смерть, рождающая новую жизнь).
Или в стихотворение «— Уже никто не живет в доме...»:
Дом начинает жить не тогда, когда он построен, а когда его заселяют. Дом жив людьми — так же, как и могила. В этом их нерушимое сходство. Только дом насыщается человеческой жизнью, а могила — человеческой смертью. Поэтому дом растет ввысь, а могила — вглубь.
Да, действительно, все ушли из дома, но истинно: все остались в нем. И остались — нет, не воспоминания о людях, но они сами. Они не только остаются в доме, они продолжают жить вместе с ним.
Или в стихотворение «Слушай свою глыбу, свою комету...», где есть строка: «Жизнь? Встретишь ее частицей своей смерти!»
По-иному зазвучат, например, и следующие строки в произведении «Содрогнулись окна, просветлив метафизику мира...»:
Долгой ли была анестезия, которой жаждут люди? Богословие, богознание! Да оживи я на таких условиях, обезболенный полностью, всей оголенностью нервов опрокинутый внутрь! Ах, доктора кабинетов, люди сущности, братья основ! Верните мне меня, с моей саркомой совести, с моими струпьями саднящих нервов, и будь что будет — умирать так умирать!
568


«Индейская смуглота стиля и души»
Бросьте меня больным, если угодно, но пробужденным — и с целым миром, пусть и враждебным, в моей застойной температуре!
Подобные примеры можно множить и множить.
Еще в 1930 году Вальехо написал: «Пессимизм и отчаяние должны быть этапами, но не целями. Развиваясь, они либо перевоплощаются в положительные начала, либо становятся патологическими элементами, обреченными на само- пожирание».131 Не станем отрицать: преодолеть пессимизм Сесару Вальехо помогли, в частности, его политические воззрения. Обостренная совесть («саркома совести») перуанского поэта никогда не позволяла ему забывать о нищих, сирых, обездоленных, сострадать им. А поэзия для него была, без сомнения, вопросом совести. Хотя Вальехо весьма нередко писал о «животном» происхождении рода людского, он все-та- ки главным героем своих книг считал «человечного человека», измученного постоянными страданиями, как и он сам. «Скотину тянут или погоняют. С человеком идут рядом».132 Призыв к бунту против богатых звучит, например, в стихотворении «Хлеб наш насущный» (сборник  * *131 	Цит. по: Столбов В. С. Пути и жизни. С. 228. Перевод В. Столбова.
*32 Вальехо С. Избранное. С. 180.
569


В. Н. Андреев
«Черные герольды»); о своих коммунистических взглядах и политических пристрастиях Сесар Вальехо не раз заявлял в газетно-журнальной публицистике. Но, сведи перуанский поэт содержание своих произведений только к социальной, классовой проблематике, он не создал бы всемирно человеческие стихи, не смог бы выйти за пределы своего конкретного времени, не смог бы остаться поэтически живым после физической смерти.
У гватемальца Мигеля Анхела Астуриаса в стихотворении «Неиссякаемое» есть такие строки:
Всегда удел наш — отдавать; и Господом мы созданы: засеять поле семенами, а море — звездами;
и если не исполнил своего предназначенья, то, перед Господом представ, воскликнуть сможешь только:
«Как нищего котомка — душа моя пуста!»
В сборниках «Черные герольды» и «тР иль- се» перуанский поэт не раз вел разговор с Богом либо взывал к нему. В книге «Человечьи стихи» Вальехо даже не пытается обращаться к Творцу за помощью. На смену словам «Господь, родись ты человеком, / ты смог бы ныне Богом стать, / но никогда ты не был муками
570


«Индейская смуглота стиля и души»
обременен» («Вечные кости») пришло: «быть человеком отучите Бога» («Да побредет нагим миллионер!..»). Господь, как и полагается, — бесстрастен, он не знает ни страдания, ни со-страдания. Он, вероятно, существует где-то в реально-горнем мире и взирает на нас со стороны. А поэтическая вселенная Сесара Вальехо существует уже по своим законам и правилам.
Чилиец Висенте Уидобро писал в своем программном стихотворении «Поэтическое искусство» (1916):
Мир ждет от нас рожденья новых строк.
Поэту есть синоним: Бог.
Единственный демиург в мире, который он сотворил и за который он отвечает, — сам автор.
Написав книги «Черные герольды», «Триль- се», «Человечьи стихи», Сесар Вальехо исполнил свое предназначение на земле. Нищий при жизни, он не предстал перед Всевышним «с пустой котомкой». Перуанский поэт за двадцать лет творчества поистине выстрадал свою посмертную судьбу.
Среди свидетелей того, что он жил (одиночество, мытарства, страдания, голод, болезни, дождь, зной, время), главными стали его поэтические строки.
571


В. Н. Андреев
Разумеется, Сесар Вальехо, когда он писал стихи, не задумывался над тем, что создает свою особую поэтическую вселенную. (Сам поэт, наверное, искренне удивился бы, узнав, что рассуждают о какой-то его «системе».) Поэзия была его внутренней необходимостью, всплеском чувств, которые настоятельно требовали: оставь нас запечатленными на бумаге. Но сам душевный склад перуанского поэта оказался столь своеобразным, что и его стихи (стихийно) сделались необычными, обжигающими страстностью, поражающими яркой образностью и оригинальным поэтическим языком. И прошедшими, можно уже уверенно утверждать, главное испытание — временем. Приведем слова Рауля Гонсалеса Туньона: «Вальехо, этот перуанский мученик, сокрушитель классических канонов своего времени, и сегодня остается живым, трепетным, нехристоматийным».133 Вспомним и цитату из книги воспоминаний Пабло Неруды: «Его поэзия — хмурая и шершавая, точно шкура дикого животного, но мироощущение ее грандиозно, ей малы обычные человеческие мерки».
Как поэт, «нормальной» логикой Вальехо никогда не руководствовался. Но поэтическая логика его книг приводит нас к мысли об их не¬
Ш Цит. по: Латинская Америка. 1972. № 3. С. 163. Перевод Н. Попрыкиной.
572


«Индейская смуглота стиля и души»
сомненном единстве от начала и до конца и о создании особой галактики среди бесчисленного множества литературных миров — что мы и постарались показать на этих страницах.
И если выводы, которые мы сделали, верны, то можно с уверенностью утверждать: перуанец Сесар Вальехо — один из самых значительных поэтов мировой литературы XX столетия.
III. 	ВАЛЬЕХО И ИСПАНИЯ
Статью, посвященную памяти Мигеля де Унамуно и написанную в 1937 году, Антонио Мачадо закончил словами: «Жизнь, от начала и до конца, это борьба с фатальным явлением смерти, смертельная борьба, агония. Человеческие достоинства тем выше, чем глубже они коренятся в высочайшей безнадежности трагического сознания и агонии человека. Героем-аго- нистом был Дон Кихот, антипрагматик в чистом виде, этически непобежденный и непобедимый, тот, кто знает или верит, что знает: незаслуженная победа есть моральное поражение, и заслужить победу в конечном счете намного важнее, чем одержать ее».134 Эта мысль, сугубо донки- хотовская, родственна самой прочувственной
I34 Мачадо А. Полное собрание стихотворений. 1936. С. 434. Перевод В. Андреева.
573


В. Н. Андреев
мысли Унамуно: «Живите так, чтобы смерть стала для вас высшей несправедливостью».133
В стихотворном цикле «Испания, да минует меня чаша сия» Сесар Вальехо и написал о тех, для кого смерть — высшая несправедливость.
«Испанские» стихи Вальехо — и продолжение тематики его прежней поэзии, и, вероятно, начало нового этапа в его творчестве. Нельзя считать случайным тот факт, что, создавая «человечьи» и «испанские» стихи одновременно, автор разделил их на две книги. Но в данном случае приходится говорить «вероятно» и «начало» потому, что спустя полгода, как перуанский поэт стал создавать произведения о Гражданской войне в Испании, точку — окончательную точку — поставила смерть.
В сборнике «Человечьи стихи» вопрос о бессмертии решен как приобщение человека к страданию и боли. Такое осмысление боли вопросов этики не затрагивало; оно никак не было связано с конкретным делом, которому человек посвятил жизнь. Страдание, являясь неизменным и непременным атрибутом существования человека, уже само по себе обеспечивало ему бессмертие.
Столкнувшись с массовым уничтожением людей, поэт снова задумывается о боли, терзающей всех и вся, и ищет новые пути для реше¬
133 Там же.
574


«Индейская смуглота стиля и души»
ния старой для него проблемы. Абстрактное решение идеи бессмертия уже не может удовлетворить перуанского поэта, когда он с горечью осознал справедливость своих же слов: «да, человек всех превзошел в убийствах» («И пусть мне ничего не говорят...»). В испанском цикле Вальехо пишет о бессмертии человека, павшего во имя Республики.
Рассмотрим стихотворение «Он часто в воздухе чертил корявым пальцем...» (переводчик написал во второй строке «Да здравствуют» слитно, с пропуском буквы «в» — «Даздраст- вуют»; сделано это потому, что в оригинале стоит: «Viban» — вместо правильного: «Vivan»; главный герой произведения — малограмотный рабочий):
Он часто в воздухе чертил корявым пальцем: «Даздраствуют ребята! Педро Рохас», путеец из Миранды, человек, мужчина и еще раз человек, отец и троекратно человек,
Педро и Рохас — и его две смерти.
Лист воздуха, сюда! — его убили.
Перо руки, сюда! — его убили.
Товарищей скорей оповестите!
Распятье, где прибит его обрубок, его убили,
его убили у подножья пальца!
Убили разом — Рохаса и Педро!
575


В. Н. Андреев
Да здравствуют ребята
под пологом исчерченного ветра!
Да здравствуют — с вороньим этим «в» — над сердцем Рохаса и Педро,
триумфатора и жертвы!..
Обыскивая труп, оцепенели, увидев в теле мертвого — другое, огромное, для мировой души...
Говоря о герое своего стихотворения, Вальехо трижды повторяет: «человек». Таким троекратным повтором он заменяет Бога-Отца, Бо- га-Сына и Бога-Духа святого человеком, выстрадавшим право быть Богом (вспомним строки из стихотворения «Вечные кости» в книге «Черные герольды»: «и человеку суждено страдать, / чтоб выстрадать: Бог — это он»).
Идеалы Республики, идеи, за которые погиб испанец Педро Рохас, один из многих тысяч, вошли в его кровь и плоть, сотворили в немощном, смертном теле «другое, огромное, для мировой души». И Сесар Вальехо разделяет его имя и фамилию на две составляющие, они словно бы принадлежат разным людям: конкретному путейцу из Миранды и человеку-символу (в данном случае поэт сравнивает Педро Рохаса с Сыном Человеческим: «распятье, где прибит его обрубок»; и, как Христос, он тоже «смертью смерть попрал»).
576


«Индейская смуглота стиля и души»
Конечно, Вальехо разделяет имя и фамилию еще и потому, что погибший республиканец для него — и герой, и мученик. Мотив страдания в анализируемом стихотворении, несомненно, остается, хотя уже и не является главным. Теперь не сами страдания делают человека бессмертным, а то, во имя чего он жил, сражался (страдал) и умер.
И, мертвый, Педро Рохас приподнялся, поцеловал залитый кровью гроб, склонился над Испанией, заплакал — и вывел в воздухе своим корявым пальцем: «Даздраствуют ребята! Педро Рохас».
Завершая стихотворение, Вальехо находит четкую, точную формулу для своего нового понимания идеи бессмертия:
И в тело мертвое вошел весь мир земной.
(Su cadáver estaba lleno de mundo.)
Почти безоружные, гибнущие под бомбами и снарядами, бойцы Испанской республики все-таки непобедимы. И как мир входит в них, становясь их частью, так и они сами, будучи его защитниками, входят в него.
Обида слабых, жалкая, немая!
О, безответные защитники Герники!
577


В. Н. Андреев
Вы поднимаетесь, планету обнимая, непобедимой беззащитностью великих!
(«Сражения»)
Теперь поэт, конечно, не написал бы: «помочь убить убийце» («Бывают дни, когда я вдруг охвачен...»). В стихотворении «Здесь так же, как и встарь...» он пишет нечто иное. Произведение Вальехо представляет собой письмо крестьян своему бывшему односельчанину, а ныне бойцу-республиканцу. Завершается оно словом «убивай!». В данном случае «убивать» для поэта означает: «убивать смерть». В «Гимне добровольцам Республики» он говорит об этом прямо:
Добровольцы,
во имя добра и жизни
прикончите зло и смерть!
Сражение идет за человека и за человеческое в человеке. В записной книжке Вальехо, помеченной 1937 годом, можно прочесть: «Испанский солдат убил нескольких марокканцев136 и стал героем. После в госпитале, когда генерал вручал ему награду, солдат повторял: „Ничего не понимаю, почему герой... я защищался, вот и всё. И страшно убивать, и жалко, что убил...
136 	Марокканские части входили в состав армии франкистов.
578


«Индейская смуглота стиля и души»
Не знаю, за что их ненавидеть, не умею... я человек слабый, какой там герой, так...” Это замечательно».137
Франкистский мятеж поддержали правительства Италии и Германии; уже в августе 1936 года Гитлер и Муссолини оказали генералу Франко военную помощь. Республиканская Испания в первые военные месяцы осталась практически без армии, отпор франкистам дали плохо вооруженные, не умеющие правильно держать винтовку ополченцы — недавние крестьяне, рабочие, студенты...
убогий безответный легион,
они встают со стоном у ограды —
и бьют в упор запуганной мольбой
из каждой раны —
да! — из каждой раны.
(«Отряды нищих бьются за Мадрид...»)
Погибшие исчислялись тысячами. И возможно, именно в стихах Вальехо впервые прозвучала столь часто встречающаяся в антифашистской литературе тема «живых и мертвых».
В Сантандере, в Бильбао, в Мадриде
бомбили могилы,
и бессмертные мертвые —
эти чуткие кости, кладбищенские часовые, —
137 	Вальехо С. Избранное. С. 213.
579


В. Н. Андреев
бессмертные мертвые, чуя и слыша, и видя всю низость убийства, всю трупность убийц, вернулись к оборванным мукам, и начали плакать, и начали снова надеяться, начали маяться, начали жить, обреченные сделаться мертвыми!
И мгновенно стал порох ничем, разлетелись печати и судьбы, и, взрывчатке давая отпор, поднялось — и на стаю вампиров, еще один шаг — и на судное небо, еще один шаг — и на семь чернокнижных металлов пошло неповинное, честное, верное, вечное братство.
(«Сражения»)
Библейские аллюзии в творчестве Сесара Вальехо возникают постоянно. В «Черных герольдах» ссылки на Библию «принадлежали к арсеналу символов модернизма, в частности к мистико-эротическим воззрениям, с которыми Вальехо познакомился через творчество Дарио, Эрреры-и-Рейссига138 и французских авторов».139 В «Трильсе» и в «Человечьих стихах» христианские мотивы и образы становятся частью поэтической системы Вальехо, с их помощью он
138 Хулио Эррера-и-Рейссиг (1875—1910) — уругвайский литератор, признанный — уже после его ранней смерти — одним из наиболее значительных поэтов-модернистов Латинской Америки.
139 Caballero С. A. César Vallejo. Su obra. P. 88.
580


«Индейская смуглота стиля и души»
обобщает, укрупняет тему своих произведений. В «испанских» стихах перуанского поэта библейские аллюзии служат прежде всего цели — придать борьбе испанского народа против фашизма значение и смысл эпизода извечного противостояния добра и зла, битвы «святой и правой».140 А также, что чрезвычайно важно, Вальехо рассматривает войну в Испании как еще одно — в обостренной, кровавой форме — доказательство существования всемирной боли.
Разрушение небольшого испанского (баскского) города Дуранго вырастает в его стихах, звучащих как заклинание, как предостережение, как библейское пророчество, во всепланетную картину гибели:
Отче пепел испанских селений, да хранит тебя вечное небо, отче пепел, восставший из тленья.
Отче пепел, парящий над нами, да взлетишь ты к небесному трону, отче пепел, Господнее знамя.
140 	Рикардо Сильва-Сантистебан, анализируя библейские мотивы в цикле «Испания, да минует меня чаша сия», отмечает: «Следует вспомнить и несомненный шедевр современной поэзии — поэму Александра Блока „Двенадцать” (1918). В финале поэмы мы видим Христа, который ведет революционеров, вздымая красное знамя» (Silva-Santiste- ban R. César Vallejo y su creación poética. P. 79). Добавим: на испанский язык поэма Блока была переведена в 1924 году.
581


В. Н. Андреев
Отче пепел, потомок пожара, да взметен будешь ты в беспредельность, отче пепел, потомок пожара.
Отче пепел в ладонях простертых, да оденет Господь тебя плотью, отче пепел, проклятие мертвых.
Отче пепел, убийцами взрытый, да сойдешь ты, шагая по праху, отче пепел, с небесною свитой.
Отче пепел, о саван гигантский, да вовеки хранит тебя небо, отче наш, горький пепел испанский!
(«Траурный марш на руинах Дуранго»)
Довольно часто Сесар Вальехо упоминает в своих поэтических книгах апостола Петра. Ничего удивительного, разумеется, в этом нет: в Католической церкви культ Петра распространен широко. Считается, что Петр (тогда его имя было Симон) первым провозгласил Иисуса Мессией (Христом), и тот назвал его «камнем» (греч. Petros), на котором будет воздвигнута новая Церковь. Но перуанский поэт всякий раз, упоминая святого Петра, говорит о его трехкратном отречении от Христа (см. наст, изд., с. 666). В стихотворении «Испании, Испания, остерегайся!..» Сесар Вальехо вновь вспоминает новозаветную притчу:
582


«Индейская смуглота стиля и души»
Остерегайся того, кто раньше, чем пропел петух, отрекся трижды от тебя,
остерегайся и того, кто днем отрекся трижды!
Выскажем предположение: на протяжении многих лет поэта беспокоил вопрос, почему ученик Христа, предавший своего учителя, был прощен за свой смертный грех и стал одной из главных фигур в христианстве? Быть может, с этим связано и то, что в своих произведениях Вальехо неоднократно писал имя апостола Петра не с заглавной, а со строчной буквы?
Само название цикла — «Испания, да минует меня чаша сия» — парафраз стиха из Нового Завета (см. наст, изд., с. 530). Вальехо писал стихи о войне в Испании осенью 1937 года — в это время многим уже стало ясно: Республика обречена. Иисус, предчувствуя Голгофу, молил Бога-Отца: «Да минует Меня чаша сия». Хотя и знал, что все заранее предрешено и ему не избежать казни. Перуанский поэт обращается к матери-Испании — зная, что «чаша сия» не минует ни ее, Испанию, ни его, Сесара Вальехо. Авторское «я» в названии цикла вбирает в себя «мы», все человечество. И важно подчеркнуть: Вальехо взывает не к Богу-Отцу, а к Испании, которую в данных стихах он называет матерью (если вспомнить ряд «инкских» произведений в книге «Черные герольды», отношение перуанского поэта к Испании изменилось кардинально).
583


В. Н. Андреев
В «испанских» стихах Вальехо — трагедия героического. Трагедия обездоленных, сирых, слабых, восставших против царящей на земле несправедливости всей «беззащитностью великих».
Отряды нищих бьются за^Мадрид, идут через Париж, Нью-Йорк и Лондон, клеймя колени каменных святых готическими пальцами голодных.
И, древней муке вверясь до конца, у ног толпы дерутся, насмерть стоя, и отливают слезы из свинца, и, нищие, сражают нищетою.
(«Отряды нищих бьются за Мадрид...»)
Они гибнут, их «двойные дула ружей — / кровь и кровь» (цитата из этого же стихотворения). Но вспомним статью Антонио Мачадо о Мигеле де Унамуно, в которой он говорит, что «незаслуженная победа есть моральное поражение, и заслужить победу в конечном счете намного важнее, чем одержать ее».
Стилистические приемы в цикле «Испания, да минует меня чаша сия» — те же самые, какие поэт использовал в своих предыдущих книгах: многообразные оксюмороны,141 анафоры,
141 	Приведем несколько примеров: «прикованный освободитель», «глухие услышат на ощупь», «вода, / которая ищет предела, чтоб пламенем взвиться» («Гимн добровольцам Республики»); «запекшиеся вина», «плодородная подо-
584


«Индейская смуглота стиля и души»
переносы, необычная образность, смешение высокого и низкого стилей (что позволяет ему избежать патетики). Но если прежде эти стилистические приемы, повышая экспрессию стиха, должны были вызвать сочувствие многих к мучениям одного, то теперь Сесар Вальехо стремится к тому, чтобы страдания миллионов испанцев стали болью каждого.
Повысить эмоциональное воздействие «испанских» стихотворений помогают также непосредственное обращение (ты и вы) к героям стихотворений и к читателям, употребление глаголов в настоящем времени, ведение рассказа от первого лица. «Гражданская война, разразившаяся в Испании в июле 1936 года, потрясла Вальехо, словно его личная трагедия».142
Многие журналистские статьи и заметки Сесара Вальехо 20—30-х годов были посвящены современному искусству. Как публицист, он никогда не скрывал своего личностного отношения к тому или иному художественному произ¬
шва» («Сражения»); «подножье пальца», «убить нежно» («Он часто в воздухе чертил корявым пальцем...»); «шаги аккордеоньи», «шпионить в ружьях» («Испанский лик смерти»); «идти через возраст», «венец благородных лохмотьев» («Шествие над павшим Бильбао»); «текли слова, стекая с рукава, / и с ветром испарялись в окоеме» («Краткая заупокойная по республиканскому герою»); «прислониться виском к тишине» («Зима Теруэльской битвы»).
142 	Silva-Santisteban R. César Vallejo у su creación poética. P. 69. Перевод В. Андреева.
585


В. Н. Андр eee
ведению либо к тем или иным литературным школам и направлениям. Если рассматривать «испанские» стихи с этой точки зрения, то они тоже стали прямым ответом на философски-эстетические концепции искусства, которые появились в первой трети XX века.
В 1925 году Хосе Ортега-и-Гассет опубликовал работу «Дегуманизация искусства». Почти сразу книга получила всемирную известность. В ней испанец Ортега проанализировал важнейшие особенности новых направлений мирового искусства — в частности, отказ художника (литератора) от сопереживания изображаемому, стремление «творить из ничего», бегство от действительности. «Искусство, о котором мы говорим, „бесчеловечно” не только потому, что не заключает в себе „человеческих” реалий, но и потому, что оно принципиально ориентировано на дегуманизацию. В бегстве от „человеческого” ему не столь важен термин ad quem,143 сколько термин a que,144 тот человеческий аспект, который оно разрушает».145 И позволим себе еще раз процитировать Антонио Мачадо — из «Наброска вступительной речи в Академию» (1927): «Стихи сейчас перегружены концепция -
145 	к чему, к кому {лат.).
144 от чего, от кого {лат.).
14^ Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 235. Перевод С. Воробьева.
586


«Индейская смуглота стиля и души»
ми, образы уже не сливаются, как прежде, в поток сознания. Лирическая поэзия никогда не отличалась таким богатством образов, как сегодня, но сейчас ее образы только обволакивают идеи, не передают пережитого человеком и не несут никакого чувства. Им недостает сердечного тепла и эмоциональной глубины... Это поэзия без личности, без времени, без человека — дегуманизированная, если пользоваться точным выражением Ортеги-и-Гассета».146
Для Сесара Вальехо — во всяком случае, в период Испанской войны — бесстрастное отношение к тому, что он описывает, было, конечно же, неприемлемо. Впрочем, сами проблемы «дегуманизации искусства» отходят на второй план, когда нужно прежде всего решать проблемы «дегуманизации жизни».
О «политической ангажированности» Сесара Вальехо, создавшего цикл «Испания, да минует меня чаша сия», упоминают все исследователи его творчества. Все верно. Но важнее другое. Написав «испанские» стихи, — стихи, в которых недвусмысленно выражена гражданская позиция автора, Вальехо показал себя не просто политически, а человечески ангажированным поэтом.
И коль скоро речь зашла об ангажированности литераторов и литературы, приведем слова
146 	Мачадо А. Избранное. М., 1975. С. 177—178. Перевод Н. Малиновской.
587


В. Н. Андреев
Мигеля Эрнандеса: «Поэзия — это вопрос сердца».147
Сесар Вальехо, индеец, смотревший на мир «сквозь линзу кровавой были» (стихотворение «Уако» из книги «Черные герольды»), не мог, конечно, быть сторонним наблюдателем. Более того, воспринимая трагедию Испании (трагедию матери-Испании) как непосредственно касающуюся его, поэт и самого себя включает в число павших на поле боя.
беззащитная Малага, где мое утро скончалось, где родилась на свет и училась ходить моя смерть!
(«Сражения»)
Зови ее! Скорей ее загоним
под вражеские танки, ибо смерть —
насильственно внедренное начало...
Зови! За мной идет она по следу — коньячный дух, и сизая скула, и ругань, и шаги аккордеоньи.
Зови! Чтоб вызнала, где я над нею плачу!
Над этим запахом. Мой бедный прах, товарищ! Над этим гноищем. Мой горький долг, сержант! Под этой тягой вглубь. Моей могилой!
(«Испанский лик смерти»)
147 	Цит. по: Вовеки живые. Из испанской поэзии воен ных лет (1936—1939). Л., 1987. С. 3.
588


«Индейская смуглота стиля и души»
Единение поэта с бойцами-республиканцами, обреченными на гибель (обречена сама Республика), — ив стихотворении «Зима Теру- эльской битвы», написанном, вероятно, в январе—феврале 1938 года; а следовательно: оно стало последним произведением уже умирающего Сесара Вальехо:
Револьверным отливом ложится вода.
Это просто вода, вороненая прелесть дождя...
Так стоит человек, серой смерти давая ответ, так он смотрит в упор, прислонившись виском
к тишине,
так вода, невзирая на кровь, остается водой, так огонь под золой тихо лижет руно у продрогших
своих сосунков.
Так идем же, товарищ, нас ждет твоя тень полковая, нас ждет твоя тень часовая, ротный-полдень и ночь-новобранка...
И навстречу агонии нашей уходя от себя, я кричу на бегу:
«Бросьте труп мой!..» И слепну от слез.
Казалось бы, здесь все в связи со смертью так же, как в сонете «Черный камень на белом камне»: взгляд на себя, уже мертвого. Все так, и все иное. Здесь нет дождя небытия. Да, в стихотворении упоминается вода, но это «просто
589


В. Н. Андреев
вода». И даже: «вода, невзирая на кровь, остается водой». И еще: в стихотворении о Теру- эльском сражении нет слов «один», «одиночество». Рядом с погибшим — товарищи. «Бросьте труп мой!..». Если исходить из логики всего произведения, то можно продолжить примерно так: «я умер ради того, чтобы вы остались живы». Но, слава богу, Сесару Вальехо хватило поэтического такта, чтобы не написать подобного продолжения.
Перуанский поэт создает стихи на пределе своих физических сил, строки подчас резко, неожиданно обрываются — словно спазм перехватил горло, словно поэту не хватает дыхания (возможно, он и действительно задыхался). Но он не может молчать (не писать), когда
Испания остатки сил вручает зверям и травам, людям и кометам. Замолкните! Сейчас она стоит лицом к судьбе, не ведая, что делать, стоит одна, держа в ладонях череп...
(«Испания, да минует меня чаша сия»)
Личностное и всечеловеческое, всемирное соединились в творчестве Вальехо неразрывно. И трагически.
Участвуя в работе Второго Международного конгресса писателей в защиту культуры, проходившего в Валенсии в начале июля 1937 года, а затем побывав на фронте, Сесар Вальехо не раз
590


«Индейская смуглота стиля и души»
встречался с добровольцами, приехавшими в Испанию из разных стран — в том числе из Советского Союза («Добровольцы России, в передних рядах / своего всенародного сердца!» — «Гимн добровольцам Республики»). Он увидел мужественных людей с чистыми помыслами, с открытой душой, с отзывчивым, добрым, «человечным» сердцем. Поэт поверил (хотя бы на краткий миг), что возможно всеобщее братство живых, что «люди возлюбят друг друга во веки веков», что «люди найдут друг друга, / и люди поймут друг друга» («Гимн добровольцам Республики»).
Еще в книге «Россия перед вторым пятилетним планом», созданной в 1931 году, но при жизни автора не изданной, Вальехо написал: «Наиглавнейшая суть революции — всеобщая любовь. Сегодня неизбежное и необходимое условие революции: борьба. Но завтра, когда борьба завершится — верю, что завершится, верю, что таков исторический закон, — любовь предстанет перед нами крепким объятием всех людей».148
Именно эта вера и продиктовала ему строки стихотворения «Масса», написанного в разгар Испанской войны:
Кончался бой — и был убит солдат,
и, подбежав, сказал ему товарищ:
148 	Цит. по: Larrea /. César Vallejo: héroe y mártir indio- hispano. Montevideo, 1973. P. 134. Перевод В. Андреева.
591


В. Н. Андреев
«Не умирай! Ведь я тебя люблю!»
Но тело всё мертвело и мертвело.
У изголовья встали миллионы с единою мольбой: «Останься! Брат!»
Но тело всё мертвело и мертвело.
И человечество тогда над ним склонилось. Открыв глаза, несчастный, потрясенный, труп медленно поднялся и, первого обняв, шагнул вперед...
Жаль, что это только поэтическая метафора и не более. Однако важно отметить следующее: для перуанского поэта главным, что способно объединить все человечество, является уже не страдание, а любовь. Пусть и невозможная в реальной жизни, но выстраданная Сесаром Вальехо на протяжении всей его жизни в поэзии. Вальехо уже не создает «заманчивый» образ могилы, где «все соединятся, / окончив одинокий путь страданья» (стихотворение «Брачное ложе вечности» из книги «Черные герольды»). Он воспевает людей, которые своими страданиями, немощью, нищетой, «насмерть стоя», сражаются за жизнь тех, кого они даже ни разу не видели.
и если
мать-Испания падет, — легко сказать! — вставайте, дети мира; то пробил час идти ее искать.
592


«Индейская смуглота стиля и души»
Поставлена последняя точка — в книге, в творчестве, в жизни. «Творческая и идеологическая эволюция Вальехо блестяще завершается стихами „Испания, да минует меня чаша сия” — его великими политическими стихами, его великой данью делу Республики. И следует вспомнить, что этот стихотворный цикл и книга Неруды „Испания в сердце”, относящиеся к числу лучших поэтических произведений об Испанской войне, созданы теми, кто был родом из Испанской Америки».149 Роберто Фернандес Ретамар оценил книгу «Испания, да минует меня чаша сия» более высоко: «Испанская война нашла отражение в творчестве большинства великих поэтов, как испаноязычных, так и пишущих на других языках, но нет сомнений, что, подобно „Гернике”150 в живописи, это произведение Вальехо — самое значительное в поэзии».151
В книге «Хуан де Майрена» (1936; вышла незадолго до начала Гражданской войны) Антонио Мачадо, процитировав главу XVII второй части «Дон Кихота» (главу, где рассказывается, что Рыцарь Печального Образа готов был сра¬
149 Oviedo /. М. La agonía у la esperanza de Vallejo // Vallejo C. Antología poética. Madrid, 2013. P. 49—30. Перевод В. Андреева.
150 Имеется в виду картина Пабло Пикассо (создана в 1937 году).
151 Fernandez Retamar R. Prologo. P. XVIII. Перевод В. Андреева.
593


В. Н. Андреев
зиться с огромным львом), добавляет: «...настанет день, когда нужно будет бросить вызов львам — без какого-либо оружия, пригодного для сражения с ними. И тогда будет нужен безумец, что не побоится войти в клетку со львами. Безумец, служащий нам примером».152
Одним из таких безумцев стал перуанец Сесар Вальехо. Человек, что прошел по планете людей, «спотыкаясь среди звезд», «всякий день, всякий час, всякий миг, убегая от собственных ног», человек с «индейской смуглотой стиля и души». Наивернейшим подтверждением этого «безумства» является его поэтическое творчество (в том числе и «испанские» стихи). Творчество, которое многим испаноязычным поэтам, пришедшим в литературу после Второй мировой войны, служит, как они признаются сами, примером и влияние которого на их поэзию все более возрастает.
«Издалека, чем дальше, тем яснее»153 становится несомненная значимость того, что сделал Сесар Вальехо для литературы XX века и, возможно, будущих времен.
152 	Мачадо А. Полное собрание стихотворений. 1936. С. 443. Перевод В. Андреева. В стихах Вальехо автор «Дон Кихота» упоминается один-единственный раз, а именно в «Гимне добровольцам Республики» — в первом произведении цикла, посвященного Испанской войне.
15^ Цитата из стихотворения «Сражения» (цикл «Испания, да минует меня чаша сия»).
594


«Индейская смуглота стиля и души»
IV. 	ВАЛЬЕХО И РОССИЯ
Нет никаких сомнений: поездки Сесара Вальехо в нашу страну имели для него важное значение. Во-первых, поверив в то, что может быть создано общество, где нет эксплуатации человека человеком, где все люди — братья, он стал коммунистом (вступление в Испанскую компартию для Вальехо не являлось пустой формальностью). Во-вторых, «русская тема» в творчестве Сесара Вальехо 30-х годов (если не говорить сейчас о его стихах) — едва ли не самая главная. Нашей стране посвящены его прозаические книги «Россия, 1931. Размышления у стен Кремля» (1931) и «Россия перед вторым пятилетним планом» (впервые опубликована в 1965 году, в Лиме), многочисленные газетные очерки и заметки, пьеса «Москва против Москвы» (окончательное название: «Река течет меж двух берегов»).
Практически все, что Сесар Вальехо видит в Москве, производит на него, человека, ощущавшего себя и в Перу, и в Европе изгоем, самое благоприятное впечатление. В книге Вальехо «Искусство и революция» мы находим, например, такие слова: «Величайший город мира — Москва. Справедливость, вселенская любовь и пр. и пр.»154
154 Вальехо С. Избранное. С. 209. Настоящим панеги- риком коммунистам Советского Союза звучит стихотворение
595


В. Н. Андреев
В 1928 году (во время своего первого приезда в СССР) у Вальехо даже возникает желание остаться в России навсегда, — об этом он написал своему другу, поэту и журналисту Пабло Абрилю де Виверо. И не остался он только из-за того, что не знает русского языка (который, правда, считал ужасным — terrible).
В Советской России перуанского литератора интересовало абсолютно все: общественная жизнь, быт рабочих, вопросы жилья, манера одеваться, условия труда, театр, кино, живопись, музыка и т. д. Но прежде всего — литература. В этом отношении чрезвычайно любопытен очерк Сесара Вальехо «Владимир Маяковский».
«Ангельское приветствие», созданное в первой половине 30-х годов:
Лишь ты являешь миру, большевик, — дыша всей грудью, глубоко, взахлеб, — свои ошеломляющие планы, свой облик человека и отца, свой мощный пыл влюбленного и душу...
А потому я жаждал бы иметь
твой убежденный жар в броне холодной,
твой взгляд, нас проникающий насквозь,
твои индустриальные шаги,
шаги иной, не нашей, новой жизни.
Позже, во время Испанской войны, Вальехо напишет в «Гимне добровольцам Республики»:
Добровольцы России, в передних рядах своего всенародного сердца!
596


«Индейская смуглота стиля и души»
Казалось бы, Маяковский (в частности, как изобретатель новых слов) был достоин заслужить от Вальехо лишь слова одобрения, а такие, например, строки из «Облака в штанах»: «Вселенная спит, / положив на лапу / с клещами звезд огромное ухо» — должны были бы произвести на него сильное впечатление. Но читатель данной книги может увидеть, что перуанский поэт написал о своем русском собрате весьма недоброжелательно, даже с плохо скрываемым раздражением. Скорее всего, Вальехо знал только произведения Маяковского советского периода — произведения «агитатора, горлана-главаря». Всегдашняя этическая позиция Сесара Вальехо: принимать сторону «униженных и оскорбленных», ни в коем случае не восхвалять власть имущих (даже если ты и сторонник существующего в стране режима). То, что Маяковский стал громогласным певцом победителей, не позволило Сесару Вальехо разглядеть в нем своего поэтического единомышленника. В любом случае, вряд ли можно говорить о зависти нищего Вальехо к преуспевающему литератору: в тех горних высотах, где парил дух перуанского поэта, земное материальное благополучие мало что значит. А слова Маяковского о том, что он наступал «на горло собственной песне», да еще и произнесенные «во весь голос», звучали для Сесара Вальехо как признание в сознательном поэтическом самоубийстве.
597


В. Н. Андреев
Сам список советских поэтов, которых Вальехо перечислил в очерке «Владимир Маяковский», носит, к сожалению, случайный характер. Кроме Пастернака и Есенина, все остальные из этого списка не оставили в русской поэзии значительного следа, их стихи, хотя и были широко известны в Советской России в 20— 30-е годы, не выдержали испытания временем.
Но есть один русский поэт, который был более всего близок Сесару Вальехо — и судьбой, и творчеством. Поэт, имя которого Вальехо нигде ни разу не упомянул, но который не единожды упомянут в нашей статье. Речь идет о Марине Цветаевой.155 Нищета, эмиграция, мытарства, бытовая неустроенность, Париж —
155 Укажем также на близость поэтических миров Сесара Вальехо и Осипа Мандельштама. В эссе «Улица Мандельштама» Юрий Карабчиевский, например, провел такую параллель: «У Сесара Вальехо есть поразительный стих о боли, о ее бесконечности и безначальности, о боли, которая „не мать и не дочь”. Называется он „Говорю о надежде”.
Сделав попытку рассказать о боли, породившей стихи Мандельштама и порождаемой этими стихами, о боли, которая „и мать и дочь”, — я хочу повторить вслед за Вальехо: говорю о надежде.
Потому что Осип Мандельштам, кровно связанный с русской поэтической традицией, в то же время поэт в гораздо большей степени зачинающий, чем завершающий» (Вестник русскогр студенческого христианского движения. Париж; Нью-Йорк, 1974. № 111. С. 170).
«Зачинающим, а не завершающим» поэтом был, разумеется, и сам Сесар Вальехо.
598


«Индейская смуглота стиля и души»
вот некоторые «точки пересечения» в жизни (и можно вспомнить не зависящее от них обстоятельство: год рождения Цветаевой и Вальехо совпал — 1892). «Точки пересечения» в этике — быть на стороне побежденных, никогда не гнуть спину перед сильными мира сего. В поэзии — единство разрабатываемых тем (см., например, почти валъеховское стихотворение Цветаевой «Хвала богатым»; 1922) и стилистических приемов, служащих повышенной (обжигающей) экспрессии стиха: необычная образность, разнообразные повторы, параллелизм грамматических конструкций, оксюмороны, обыгрывание различных значений того или иного слова, резкие enjambements, сочетание высокого и низкого стиля, обилие вопросительных и восклицательных фраз, напряженная ассоциативная речь, обрывание (на первый взгляд) логических связей («Развеянные звенья / При- чинности — вот связь его!» — «Поэт»; 1923) и даже разделение слова на части (например, «Кача — „живет с сестрой” — / ются — „убил отца”!» — «Читатели газет»; 1935). Поэтическое мировйдение Цветаевой и Вальехо во многом совпадает, как схожи и их взгляды на высокое предназначение поэта.136
136 Напомним здесь читателю: Марина Цветаева как переводчик внесла свой вклад в русскую испанистику. Ее переводы нескольких стихотворений Гарсиа Лорки и доныне
599


В. Н. Андреев
Вот только в оценке поэзии Маяковского мнения их разошлись...
На смерть поэта Цветаева откликнулась словами, на наш взгляд, более верными, чем те, какие написал Вальехо: «Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковско- го-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил». И добавила, сострадая человеку: «Никакой державный цензор так не расправлялся с Пушкиным, как Владимир Маяковский с самим собой» (эссе «Искусство при свете совести»).157
«Русская тема» затронута и в ряде стихов перуанского автора — «Весна-тубероза», «Ангельское приветствие», «Расставаясь, вспоминаю „прощай”», «Гимн добровольцам Республики», «Сражения», «Испании, Испания, остерегайся!..».
остаются образцовыми. О Гражданской войне в Испании Цветаева упоминает в стихотворении «О, слезы на глазах» (цикл «Стихи к Чехии»; 1938—1939):
О, слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!
Концовка этого произведения:
Не надо мне ни дыр Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир Ответ один — отказ.
157 	Цветаева М. И. Об искусстве. М., 1991. С. 102.
600


«Индейская смуглота стиля и души»
Но при жизни Сесар Вальехо, по самой сути своей (прежде всего, важнее всего, главнее всего!) поэт, русскому читателю был известен только как прозаик. В 1932 году в Москве, в Государственном издательстве художественной литературы вышел его роман «Вольфрам» (перевод В. Кочергина, предисловие Ф. Кельина). И сразу же был назван первым в перуанской литературе произведением социалистического реализма; полагаем, что этого вполне достаточно для характеристики данного романа, чтобы больше уже не говорить о нем.
Со стихами великого перуанца советский читатель смог познакомиться лишь в 1963 году. В тот год на русском языке вышла книга Хосе Карлоса Мариатеги «Семь очерков истолкования перуанской действительности». В ней есть и очерк о творчестве Вальехо, где Мариатеги процитировал несколько стихотворений своего соотечественника, а три из них привел полностью: «Черные герольды», открывающие одноименный сборник, «Бог» и «Выигрышный билет». Все стихотворные переводы в книге выполнил П. Грушко. В том же 1963 году в «Иностранной литературе» (№4) была опубликована подборка из восьми стихотворений Сесара Вальехо в переводах А. Гелескула, М. Самаева, Ю. Мориц, И. Чежеговой.
Спустя три года — в издательстве «Художественная литература» (серия «Библиотека ла¬
601


В. Н. Андреев
тиноамериканской поэзии») — вышла и первая на русском языке стихотворная книга Сесара Вальехо — «Черные герольды». В сборнике — 91 стихотворение из всех трех книг поэта. Переводчики: М. Самаев, Ю. Мориц, И. Чежего- ва, П. Грушко, К. Азадовский, Э. Гольдернесс, А. Якобсон, Е. Терновский. Главным воссозда- телем стихов Вальехо на русском языке стал Анатолий Г елескул, его перу принадлежат 37 переводов. Предисловие к сборнику, озаглавленное «В терновом венце поэзии», написал Валерий Столбов. И отметим как весьма знаменательную в данном случае деталь: одним из эпиграфов к своей статье о поэзии перуанского автора Столбов поставил строки Александра Блока:
Ты помнишь ли детей в Париже
И нищих на мосту зимой?158
В 1975 году в 200-томной «Библиотеке всемирной литературы», которую выпускало издательство «Художественная литература», вышла обширная антология «Поэзия Латинской Америки». В антологию включены 37 стихотворе¬
158 	Столбов цитировал, вероятно, по памяти. У Блока:
Ты видел ли детей в Париже,
Иль нищих на мосту зимой?
(«Да. Так диктует вдохновенье...»;
сборник «Ямбы», 1919)
602


«Индейская смуглота стиля и души»
ний Сесара Вальехо (из всех его сборников) в переводах А. Гелескула, Ю. Мориц, П. Грушко, И. Чежеговой, Э. Гольдернесса. Через семь лет в уже упоминавшейся серии «Библиотека латиноамериканской поэзии» был издан сборник «Поэты Перу». Для публикации в нем было отобрано 15 стихотворений Вальехо.
В 1983 году в литературном альманахе «Латинская Америка» (Вып. 1) были опубликованы шесть новых переводов из Вальехо (переводчики А. Гелескул и Б. Дубин), а в журнале «Иностранная литература» (№ 8) — четыре стихотворения в переводе А. Гелескула.
На следующий год к русскому читателю пришла книга Сесара Вальехо «Избранное», выпущенная в Москве издательством «Художественная литература». В этот сборник вошли 126 стихотворных переводов, в том числе 41 новый. К коллективу переводчиков, создававших книгу 1966 года, добавился Б. Дубин.139 А главным переводчиком остался Г елескул: 59 стихотворений. Помимо стихов в сборник включены и фрагменты из прозаических книг Вальехо — «Против профессиональной тайны» и «Искусство и революция» (в переводе Н. Малиновской). Автором предисловия к
159 	Впоследствии Борис Дубин (1946—2014) включил 15 переводов из Вальехо в свою книгу избранных стихотворений и переводов «Порука» (СПб., 2013).
603


В. Н. Андреев
сборнику вновь был Столбов, и оно вновь называлось «В терновом венце поэзии», но по сравнению с предисловием 1966 года было едва ли не кардинально переработано. Когда — год спустя — Валерий Столбов выпускал книгу статей «Пути и жизни. О творчестве популярных латиноамериканских писателей», он еще раз переработал и дополнил очерк о Вальехо, но название опять оставил прежним.
Восемь стихотворений Сесара Вальехо (в переводах А. Гелескула) из цикла «Испания, да минует меня чаша сия» вошли в поэтическую антологию «Бессмертен подвиг ваш. К 50-ле- тию антифашистской войны испанского народа» (М., 1986); составителем книги был Валерий Столбов, участник войны 1936—1939 годов.
И отметим здесь факт, связанный с музыкальной культурой нашей страны: еще в 1979 году композитор Геннадий Банщиков создал кантату на стихи из этого же цикла и тоже в переводах Гелескула — «Пепел в ладонях».
В 1989 году в альманахе «Поэзия» (№ 54) были опубликованы восемь новых переводов из Вальехо (переводчик — В. Андреев). В антологию мировой поэзии в русских переводах XX века «Строфы века — 2» (1998) ее составитель Е. Витковский отобрал 8 стихотворений Вальехо (переводы И. Чежеговой, П. Грушко, А. Гелескула, В. Андреева), а в антологию латиноамериканской поэзии XX века «Поэзия
604


«Индейская смуглота стиля и души»
магов» (2003) были включены 43 стихотворения Вальехо (из них 14 в новых переводах Вс. Багно и В. Андреева). Затем в журнале «Сибирские огни» (2004. № 1) появились пять переводов, выполненных А. Щетниковым. В 2014 году в Санкт-Петербурге в издательстве «Наука» вышла антология «Поэзия латиноамериканского модернизма»; в нее вошли 27 стихотворений из первой (постмодернистской) книги Вальехо «Черные герольды» — в переводах К. Азадовского, В. Андреева, Б. Дубина, И. Че- жеговой (12 переводов — новых). В 2015 году петербургское издательство «КАРО» выпустило двуязычный сборник «Поэзия Латинской Америки XX века»; в сборник включены три стихотворения Сесара Вальехо — «Los heraldos negros», «Sauce», «Piedra negra sobre una piedra blanca» — и переводы M. Самаева, В. Резник, А. Гелескула.
Большую работу для того, чтобы в России как можно лучше узнали творчество Вальехо, делает редакция журнала «Латинская Америка», выходящего в Москве с 1969 года. В 1971 году в журнале (№ 4) был опубликован перевод Овадия Савича сонета «Черный камень на белом камне», сохранившийся в архиве русского переводчика. В 1972 году, в связи с 80-летием со дня рождения перуанского поэта, в «Латинской Америке» (№ 2) появилось сразу несколько посвященных ему материалов:
605


В. Н. Андреев
статья В. Андреева «Темы, образы, мотивы поэзии Сесара Вальехо», пять переводов М. Са- маева, воспоминания аргентинского поэта Рауля Гонсалеса Туньона «Сесар Вальехо и его время» (они были присланы в редакцию журнала в рукописи; перевод Н. Попрыкиной). В 1986 году в журнале № 9 публикуется статья В. Андреева «Поэзия и судьба» — о творчестве Сесара Вальехо и Мигеля Эрнандеса в годы Испанской войны. В 1988 году, в связи с пятидесятилетием со дня смерти великого перуанца, в редакции журнала состоялся круглый стол испанистов-литературоведов и переводчиков; материалы этого круглого стола, озаглавленные «Светящаяся поэзия Сесара Вальехо», появились в № 3 следующего года. В 1992 году (№5—6) — к столетию со дня рождения Сесара Вальехо — увидела свет статья Ю. Гирина «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью». Чуть раньше (1990. № 7—9, 11; 1991. № 4—11) журнал «Латинская Америка» опубликовал репортажную книгу перуанского литератора «Россия, 1931. Размышления у стен Кремля» (перевод Г. Дубровской; небольшой фрагмент из этой книги приведен в нашем издании).
Публиковались в нашей стране и новеллы Вальехо: в 1973 году, в сборнике «Перуанские рассказы XX века» — «Пако Юнке» (перевод Л. Синянской), в 1990-м — в антологии фан¬
606


«Индейская смуглота стиля и души»
тастической прозы Латинской Америки «Книга песчинок» («Там, за могильной чертой» в переводе Т. Шишовой), в 2002 году — в сборнике «Рассказы магов» («Дитя осоки» в переводе А. Ткаченко и В. Андреева).
Ряд литературоведческих работ на русском языке, посвященных творчеству Сесара Вальехо, мы уже упомянули; цитировалось также и эссе Хосе Карлоса Мариатеги, вошедшее в его книгу «Семь очерков истолкования перуанской действительности» (в нашей стране она была опубликована в 1963 году). О перуанском собрате в своих книгах и очерках, переведенных на русский язык, вспоминали писатели Латинской Америки и Испании: Пабло Неруда, Николас Гильен, Алехо Карпентьер, Сиро Алегриа, Рауль Гонсалес Туньон, Рафаэль Альберти.
Начиная с 1932 года (после публикации в Москве романа Сесара Вальехо «Вольфрам») небольшие заметки о жизни и творчестве перуанского литератора — по тому или иному поводу — появлялись в различных газетах и журналах Советского Союза; подробнее об этом см. в изд.: Сесар Вальехо. Биобиблиографический указатель / Сост. В. Гинько. М., 1986.
О творчестве Вальехо можно прочитать в книге С. Мамонтова «Испаноязычная литература стран Латинской Америки» (1972, 1-е изд; 1983, 2-е доп. изд.), в его очерке «Литература независимого Перу», вошедшем в книгу
607


В. Н. Андреев
«Культура Перу» (М., 1975), в его предисловии «Голос борющейся Индоамерики» к сборнику «Поэты Перу» (1982). Для Краткой литературной энциклопедии (Т. 1, 1962) и для Большой Советской Энциклопедии (Т. 4, 1971) статьи о Вальехо написал 3. Плавскин, для энциклопедического справочника «Латинская Америка» (Т. 1, 1979) — Л. Осповат. Наконец, большую главу «Сесар Вальехо» для многотомной «Истории литератур Латинской Америки» (Т. V. М., 2005) написал Ю. Гирин.
Как может заметить читатель данной книги, самым притягательным для русских переводчиков стихотворением Сесара Вальехо оказался сонет «Черный камень на белом камне». В нашей стране его переводили уже по меньшей мере десять раз (нет сомнений, что существует еще немало переводов, оставшихся неопубликованными).
Более того: «Черный камень на белом камне» стал фактом русской литературы. Константин Азадовский, один из переводчиков Сесара Вальехо, написал в 1970 году в Петрозаводске свою, сугубо личностную, версию вальеховского сонета, не меняя его название:
Совсем один, никчемный и ничей, в четверг, наверно, вовсе не в Париже, умру однажды. Этот день все ближе.
Я помню этот день до мелочей.
608


«Индейская смуглота стиля и души»
Неслышно ты вошел. Ты встал, как страж.
Ты огляделся, словно наблюдатель.
Машинка, чемодан, обогреватель
и самодельный на столе коллаж.
Я буду умирать на чердаке;
без книг и писем, в грязном пиджаке.
Осклизлый пол. Холодная обитель.
И будет выть пурга невдалеке.
Поэзия на мертвом языке.
И призрачный костлявый посетитель.
Мы дали только самый краткий обзор стихотворных публикаций Сесара Вальехо на русском языке и литературоведческих работ о его творчестве. Но и он является, на наш взгляд, свидетельством того, что поэзия перуанского литератора достаточно хорошо известна в нашей стране, вызывает читательский и исследовательский интерес.
Вместе с тем надо признать: популярность Вальехо в России далеко не столь широка, как у ряда других латиноамериканских поэтов, — назовем, например, Рубена Дарио, Габриэлу Мистраль, Николаса Гильена, Пабло Неруду. Их великий современник еще не занял в сознании русской читающей публики того достойного места, какое он несомненно заслуживает. Восполнить этот досадный пробел — цель и задача нашей книги.


ПРИМЕЧАНИЯ
При жизни Сесара Вальехо вышло только два его стихотворных сборника: «Черные герольды» (1919; на обложке указана дата — 1918) и «Триль- се» (1922). Сборник «Человечьи стихи», принесший перуанскому поэту всемирную известность, был издан год спустя после его смерти — в июле 1939-го. К печати он был подготовлен вдовой поэта — Жоржетт Филиппар (Вальехо). Эти три книги, как правило, и составляют так называемые Полные собрания стихотворений Сесара Вальехо, которые после Второй мировой войны постоянно издаются в испаноязычных странах и включают в себя 256 поэтических произведений перуанского автора.
В основе настоящего издания — книга: Va- llejo С. Obra poética completa / Edición preparada por Georgette de Vallejo. Lima: Moncloa, 1968 (в этом томе устранены опечатки, имевшиеся в предыдущих изданиях поэтических книг Вальехо, и впервые сборник «Человечьи стихи» был разделен на три цикла: «Стихотворения в прозе, «Человечьи стихи», «Испания, да минует меня чаша сия», а также воспроизведены сохранившиеся рукописи поэта). В испаноязычных странах данное издание при¬
610


Примечания
знано каноническим (если, как и в нашем случае, в основном корпусе книги не публикуются стихи, не входящие в вышеперечисленные сборники Сесара Вальехо).
При работе над данной книгой составителями были учтены также следующие издания: Vallejo С. Poesías completas. Madrid: Visor libros, 2013; Vallejo C. Obras completas: En 3 t. Lima: Mosca azul, 1974. T. 3; Vallejo C. Obras completas: En 9 t. Barcelona: Laia, 1976. T. 1; 1977. T. 8; Vallejo C. Poesía completa. La Habana: Casa de las Americas, 1988 (из последнего издания взяты сведения о датировках и первых публикациях некоторых стихотворений Сесара Вальехо, а также кому из возлюбленных поэта посвящено то или иное произведение).
В настоящем издании многие переводы публикуются впервые. В тех случаях, когда перевод при переизданиях редактировался самим переводчиком заново, печатается последняя из известных редакций с указанием в примечаниях года первой публикации (исключение сделано для перевода сонета «Черный камень на белом камне», выполненного Анатолием Гелескулом (1934—2011), — публикуются редакции 1966 и 1975 годов). Для работ, опубликованных после смерти переводчика (переводы Овадия Савича (1896—1967), Владимира Васильева
(1929—2014), Виктора Михайлова (1941—1990) и перевод сонета «Черный камень на белом камне» Инны Чежеговой (1929—1990)), в примечаниях указываются две даты: год создания и год первой публикации.
Десять стихотворений Сесара Вальехо, не входящих в книги «Черные герольды», «Трильсе» и
611


Приложения
«Человечьи стихи», опубликованы в разделе «Приложения» (в статье «Индейская смуглота стиля и души» и в Примечаниях). В раздел «Дополнения» вошли заметки Вальехо о поэзии из сборников «Против профессиональной тайны» и «Искусство и революция», фрагменты из двух его книг о Советской России, очерк «Владимир Маяковский» и варианты переводов на русский язык ряда стихотворений перуанского поэта.
В Примечаниях указаны первые публикации только стихотворений из книги «Черные герольды», а также трех произведений («А я смеюсь», «Здесь я здороваюсь, здесь я смиряюсь, здесь я живу...», «Из священного писания») из цикла «Стихотворения в прозе» и произведения «Обездоленные». Во всех остальных случаях стихи Сесара Вальехо впервые увидели свет при издании сборников.
О 	судьбе книги Вальехо «Испания, да минует меня чаша сия», вышедшей в начале 1939 года, см. наст, изд., с. 508—509.
Составители примечаний приносят благодарность за помощь Александру Черносвитову (Фонд «Александр Пушкин», Мадрид).


Примечания
ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ
1-е изд.: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima: Ediciones Souza Ferreira, 1918.
На обложке книги стоит дата выхода — 1918; в действительности сборник «Черные герольды» был издан только в июле 1919 года — см. наст, изд., с. 422—423. В сборник вошли 69 стихотворений.
О 	названии книги см. с. 435—436.
Qui potest capere capiat (Кто может вместить, да вместит) — Мф. 19:12. Приводим этот стих полностью: «Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».
ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ
Впервые: Mundo Limeño (Trujillo). 1917. 10 de junio.
Написано в марте 1917 года.
В оригинале первая строфа отличается от остальных ритмически (что и передано в переводе).
1 	Может быть, это буйные гунны стада свои гонят... — Реминисценция строк из стихотворения «Белые кони» Мануэля Гонсалеса Прады (о нем см. наст, изд., с. 420—421): «Новые гунны снегами исторгнуты ныне, / буйволов диких мчатся стада?»
613


Приложения
(перевод В. Михайлова). Гунны — кочевой народ, возникший во II веке в Приуралье; в IV веке началось массовое передвижение гуннов на Запад. Наибольшего могущества гунны достигли при вожде Аттиле (?—453).
2 	хлещет бич окровавленный, падают с хрустом удары... — Ср. со строками из сонета «Черный камень на белом камне»: «...и поднимались палки или трости, / и падали, пока не стихла дрожь».
Переводы: П. Грушко (1963), М. Самаев (1966), К. Азадовский (публикуется впервые).
СТРЕМИТЕЛЬНЫЕ ВИДЕНИЯ НЕБЕС СВЯТОЕ УВЯДАНИЕ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в апреле 1917 года.
1 	Луна! — В Латинской Америке в начале XX столетия главным певцом Луны был поэт-модернист Леопольдо Лугонес (см. наст, изд., с. 438). В 1909 году он опубликовал книгу «Лунный календарь души». В стихотворении «Карнавальный псалом» из этого сборника несколько строф начинаются со слова «Луна» с восклицательным знаком, как и у Вальехо. Правда, самой разработкой «лунной темы» стихотворение Лугонеса резко отличается от произ¬
614


Примечания
ведения перуанского поэта. Вот заключительные строфы «Карнавального псалма»:
Лик твой — это лицо Арлекина.
Омывает Марию твой свет.
Ты бледна, словно рейнские вина.
Мать любви, преступлений и бед.
Я — певец твой. И пусть не заметишь ты меня со своей высоты, ты от века ночами нам светишь.
Маска Солнца — Луна — это ты.
«Лунной темой» поэзия Сесара Вальехо связана также и с творчеством французского поэта Жюля Лафорга (1860—1887), автора книги «Подражание Государыне нашей Луне» (1885).
2 	...трагическую нежность изумруда. — В испаноязычной поэзии изумруд символизирует бессмертие.
Переводы: А. Гелескул (1966), В. Андреев (2014).
ПРИЧАЩЕНИЕ
Впервые: La Industria (Trujillo). 1917. 16 de junio.
1 	Линда — Эрмелинда Мельи, возлюбленная Сесара Вальехо, с которой он познакомился в Тру- хильо. Помимо данного стихотворения поэт посвятил ей также сонет «Королева Линда»:
О, королева Линда! Светом горним твои глаза сверкают надо мной;
615


Приложения
два ангела огнем нерукотворным меня сжигают — чистой синевой.
Твои слова жемчужным и узорным шитьем сияют, нитью световой.
И грусть моя цветком, уже покорным, растворена средь горечи морской.
Одна ты над моим и властна горем; твое лицо, что лунный лик над морем; твой образ — в светоносной вышине.
Но ты уходишь нынче от поэта, и возрыдал закат, увидев это, и тишина заплакала во мне.
Сонет был впервые опубликован в: La Reforma (Trujillo). 1916. 5 de deciembre. При жизни автора не переиздавался.
2 ...аспидов зла. — Аспид — ядовитая змея, обитающая в тропиках и субтропиках.
3 ...свет Плеяд... — Плеяды — галактическое звездное скопление, расположенное в созвездии Тельца.
4 ...лазурью живой. — О значении слова «лазурь» для модернистской поэзии Латинской Америки см. наст, изд., с. 437—438.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
616


Примечания
ПЕЧАЛЬ НЕРВОЛИ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в июле—августе 1917 года.
0 названии стихотворения см. наст, изд.,
с. 518—519.
1 ...С цикутой / чашу убери... — Чаша с цикутой — ассоциативное напоминание о смерти Сократа. Кроме того, цикута в испаноязычной поэзии символизирует измену, вероломство. Ср. также комментируемые слова из стихотворения «Печаль нер- воли» со строками: «...златые чаши с цикутой, / что подносили ко рту мы» из произведения «Уако».
2 напугай рыданием любви моих убийц, / каждый жест их, взгляд — слепой кинжал Лонгина. — Лонгин — скорее всего, имеется в виду Гай Кассий Лонгин (Cassius Longinus; ?—42 до P. X.), римский военный и политический деятель, один из убийц Цезаря.
3 ...симфония олив... — В испаноязычной поэзии олива — символ стойкости.
4 Кураре — ядовитая смесь сгущенных экстрактов из южноамериканских растений родов Strychnos, Chondrodendron и др.
3 	Юдифь — библейская героиня еврейского народа. Жила в городе Вефулия (Палестина). Отличалась необыкновенной красотой; после смерти мужа носила глубокий траур, чтобы не вводить мужчин в искушение (о трауре говорится в стихотворении Вальехо). Когда — в 658 году до P. X. — ассирийский военачальник Олоферн,
617


Приложения
командовавший армией Навуходоносора, окружил город Вефулию, Юдифь проникла в его шатер и, опоив вином, отрубила ему голову. О подвиге прекрасной еврейки рассказывается в «Книге Юдифь», являющейся частью католического Ветхого Завета. В русскую каноническую Библию «Книга Юдифь» не входит. Легенда о Юдифь и Олоферне нашла отражение во многих произведениях латиноамериканских модернистов. См. также стихотворение Вальехо «Язычница».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ЛЕДЯНЫЕ ПАРУСА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Стихотворение представляет собой перевернутый сонет.
Посвящено женщине, о которой известно только то, что ее звали Муркиа.
Ср. со стихами «Полутьма», «Интимная сцена».
Перевод: И. Чежегова (1966).
СОЧЕЛЬНИК
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1916. 14 de abril (под названием «Ноктюрн»).
Первоначальное название стихотворения — дань модернизму. В сборниках латиноамериканских
618


Примечания
поэтов-модернистов различные «Ноктюрны» встречаются постоянно; хрестоматийными в Латинской Америке стали ноктюрны колумбийца Хосе Асунсьона Сильвы (1865—1896).
Перевод: И. Чежегова (1966).
РАСКАЛЕННЫЕ УГЛИ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
1 Доминго Парра делъ Риего (Parra del Riego) — литератор, журналист, с которым Вальехо познакомился в Трухильо; брат известного в Перу поэта-авангардиста Хуана Парры дель Риего
(1894—1925).
2 ...ради Тилии... — Тилия (Отилия) — возлюбленная Сесара Вальехо, дочь его старшего брата Виктора.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ПОЛУТЬМА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в мае 1917 года.
1 Мне снилось бегство. — В творчестве Вальехо тема бегства возникает неоднократно; см., например, стихотворения XII «Вот мой побег — нехит¬
619


Приложения
рый трюк с подвохом...» (сборник «Трильсе»), «Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...» («Человечьи стихи»).
2 Но шея / висельника — еще длиннее! — Висельников перуанский поэт в своих стихах упоминает неоднократно — см. «Ла-Грама, грустная, едва живая...» (сонетный цикл «Имперские ностальгии), XXII «Возможно ли, чтоб ополчились на меня до четырех...» (сборник «Трильсе»).
Перевод: В. Андреев (2014).
ИВА
Впервые: La Industria (Trujillo). 1916. 15 de abril (под названием «Прощание»).
1 Ива в испаноязычной поэзии является символом тоски и скорби.
2 Пошепт (уст.) — шепот.
Перевод: В. Резник (2015).
НЕВЕДОМЫЙ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано 23 июля 1917 года.
1 Неведомый! — Ср. повторы слов в начале строк (включая восклицательный знак) с аналогичным приемом в стихотворении «Святое увядание».
620


Примечания
2 ...тебя пленит мой белый мавзолей... — Ср. со строками из стихотворения «Лето»: «Пусть слезою веры она / оросит мавзолея мраморный снег...».
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), В. Резник (публикуется впервые).
СТРАУС
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в июне 1917 года.
О 	названии стихотворения см. наст, изд., с. 439. Здесь заметим: слово «страус» (либо «страусиха»; по-испански — avestruz, в зависимости от рода меняется только артикль) в произведениях Вальехо появляется неоднократно.
Перевод: К. Азадовский (1966).
ПОД ТОПОЛЯМИ
Впервые: La Industria (Trujillo). 1917. 22 de junio.
В стихотворении ощущается влияние произведений Хулио Эрреры-и-Рейссига (о нем см. наст, изд., с. 580), создавшего немало наполненных печалью сонетов о сельской жизни. Приведем для примера начало сонета «Тень скорби»:
Мычаньем переполнен двор. Дороги чернеют траурной рекой. Гробы...
621


Приложения
Плывет с погоста горний стон трубы — раздавлен гибелью покой убогий.
(Перевод В. Литуса)
1 Хосе Эулохио Гарридо (Garrido) — журналист, издатель, редактор газеты «La Industria», выходившей в городе Трухильо, в которой в 1916— 1917 годах печатался Сесар Вальехо.
2 Как трубадуры в стенах каземата... — Возможно, Вальехо прежде всего имеет в виду галисийского трубадура Масиаса Влюбленного (?— 1434). Согласно легенде, этот трубадур, влюбленный в замужнюю женщину, был заточен в башню и затем убит ревнивым супругом. Масиас стал героем многочисленных произведений испанских авторов, среди которых Лопе де Вега (1562—1635), Мариано Хосе де Ларра (1809—1837).
Перевод: А. Гелескул (1966).
ПУТЕМ ВОДЫ
Почему четыре нижеследующих стихотворения объединены в данный цикл, который по-испански называется «Buzos» (букв.: «Водолазы»), неясно.
ПАУК
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
622


Примечания
Переводы: М. Самаев (1966), В. Андреев (2014).
ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ
Впервые: Cultura Infantil (Trujillo). 1917. N 37. О библейской Вавилонской башне см.: Быт.
11: 1—9.
Перевод: В. Андреев (2014).
ПАЛОМНИЧЕСТВО
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
1 ...с лиловой травой могильной. — В испаноязычной поэзии лиловый цвет символизирует утрату либо память.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ИНТИМНАЯ СЦЕНА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
1 Дождь. Нынче ночью новый корабль / черным крепом нагрузим... — Ср. с тематикой произведений «Осадок», «Дождь».
623


Приложения
2 	...до сфинкса иллюзий. — О сфинксах Вальехо упоминает также и в стихотворениях «Голос зеркала», «Горестный антифон надежды».
Перевод: В. Андреев (2003).
О ЗЕМНОМ
?
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в июле—августе 1917 года, посвящено Отилии Вальехо.
В испанском языке вопросительные знаки ставятся и в начале, и в конце вопросительного предложения (начальный знак перевернут). В оригинале точки, заменяющие название стихотворения, «закрыты» вопросительным знаком только в начале. И таким образом, сознательно нарушая нормативные правила грамматики, Сесар Вальехо вопрос в названии, к тому же не оформленный словами, «оставляет открытым». На русском языке такую особенность оформления вопросительного предложения полностью передать, к сожалению, невозможно.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ПОЭТ СВОЕЙ ЛЮБИМОЙ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 8 de septiembre.
624


Примечания
Написано 2 сентября 1917 года, посвящено Зойле Розе Куадре, возлюбленной Сесара Вальехо, с которой он познакомился в Трухильо.
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (2014).
ЛЕТО
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в декабре 1916 года. Посвящено Марии Розе Сандоваль (?—1918), возлюбленной Сесара Вальехо, жившей в Трухильо.
1 Аметистовые четки... — Аметист — драгоценный камень фиолетовой или голубовато-фиолетовой окраски. В испаноязычной поэзии аметист — символ веры и памяти.
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), В. Андреев (публикуется впервые).
СЕНТЯБРЬ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в декабре 1917 года, посвящено Зойле Розе Куадре. Ей же посвящены и три следующих стихотворения.
Перевод: В. Андреев (2003).
625


Приложения
ОСАДОК
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в апреле—мае 1918 года.
Ср. со стихотворениями «Дождь», «Мертвая идиллия», «Измученные кольца».
1 	...в Лиме... — В перуанской столице Сесар Вальехо жил в 1911-м и затем (с перерывами) в 1918—1922 годах.
Перевод: И. Чежегова (1963).
БЕЗБОЖНИЦА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
1 ...оплакала смерть твою многократно... — Ср. с новозаветным: «...не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» (Лк. 23:28).
2 ...у священных вод... — Имеется в виду река Иордан.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ЧЕРНАЯ ЧАША
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
626


Примечания
Написано в июле—августе 1917 года.
Ср. со стихотворениями «Глина», «Рожденный нагим из праха».
1 	...вот мрак, и я — его ничтожнейшая часть... — Ср. со строкой произведения «Слушай свою глыбу, свою комету...» (сборник «Человечьи стихи»): «Жизнь? Встретишь ее частицей своей смерти!»
Перевод: В. Петров (публикуется впервые).
ВНЕ ВРЕМЕНИ
Впервые: La Semana (Trujillo). 1918. 23 de marzo.
0 стихотворении см. наст, изд., с. 553—554.
«Вне времени» — так называется последний
прижизненный сборник рассказов Хулио Кортасара (о нем см. наст, изд., с. 525—527), опубликованный в 1982 году.
1 ...родившись раз, умрет неоднократно! — Ср. — по контрасту — с последней строкой стихотворения «Лето»: «...умирает роза, что воскресает снова и снова...» и со словами из стихотворения «К братьям во Христе»: «я мало умирал». Ср. также со строками из произведения «Проповедь о смерти» («Человечьи стихи»): «Для того, чтобы раз умереть, / мы должны умирать каждый миг?»
Переводы: В. Петров, В. Андреев (публикуются впервые).
627


Приложения
НА РАССВЕТЕ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в январе—феврале 1918 года. Перевод: А. Гелескул (1966).
ГЛИНА
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 15 de septiembre (под названием «Вечерняя звезда»).
Стихотворение посвящено Зойле Розе Куадре.
Ср. с произведением «Рожденный нагим из праха».
1 	...нард Любви... — В испаноязычной поэзии нард — символ надежды на счастливую любовь.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ИМПЕРСКИЕ НОСТАЛЬГИИ
Прилагательное «имперские» в названии стихотворного раздела относится к империи инков — государству Тауантинсуйу, возникшему в XV веке. Во главе государства стоял вождь, носивший титул Единственный Инка. Империя инков являлась крупнейшим государственным образованием Доколумбовой Америки и располагалась на территории
628


Примечания
гораздо более обширной, чем современное Перу. В XVI веке империя инков была уничтожена испанскими конкистадорами.
ИМПЕРСКИЕ НОСТАЛЬГИИ
Впервые (весь сонетный цикл): La Reforma (Trujillo). 1917. 30 de junio.
К данному циклу примыкает сонет «Юная охотница» (опубликован в: Cultura Infantil (Trujillo).
1917. N 34):
Принцесса инкская! Мертв королевский двор! Твоя луна — зерно имперской древней боли, она плывет сквозь мрачно-облачный простор, твой облик одиноким делая всё боле.
Принцесса инкская! Мертв королевский двор! Кровь царская твоя струится, поневоле лишь ненавистью обжигая темный взор; твой сад утратил величавость и приволье.
По городам и весям ты проходишь снова, и плачешь, и молчишь, и старой стать готова; смеются нищенки над болью над твоей.
В своем жилище ты задумываешь мщенье, Безмолвий тыщи сжали стрелы в нетерпенье, и пумы тыщи Грёз становятся всё злей.
629


Приложения
I. 	«Пейзаж мансиче воскрешает снова...»
1 	Мансиче — селение, расположенное неподалеку от города Трухильо, в котором находилось имение Антенора Оррего (см. наст, изд., с. 411). Сесар Вальехо неоднократно бывал в имении своего Друга.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
II. 	«Столетняя старуха — изваяньем...»
1 Мама-Оклъо — жена и сестра Манко-Капака.
2 Манко-Катгак — в инкской мифологии сын Солнца и Луны, первый Инка, основатель города Куско, позже ставшего столицей государства Таун- тинсуйу.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
III. 	«Как древние вожди, идут волы...»
Ср. со стихотворениями «Май», «Сельское».
1 Вожди. — В оригинале слово «curacas» — ка- сики, старейшины индейского племени.
Перевод: И. Чежегова (1966).
630


Примечания
IV. 	«Ла-Грама, грустная, едва живая...»
1 Ла-Грама... Рамада — селения в департаменте Либертад.
2 Уако (гуако) — керамическая фигурка, которую инки клали в могильные захоронения; кумир, идол, обладающий сверхъестественной силой.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ЧЕРНЫЕ ЛИСТЬЯ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1916. 20 de mayo (под названием «Ночь в поле»).
После смерти матери (8 августа 1918 года) Сесар Вальехо дополнил стихотворение и с новым названием включил в сборник «Черные герольды».
1 	Тамаринд — дерево (высотой 15—20 м, с густой кроной) семейства бобовых; произрастает в тропиках и субтропиках.
Перевод: А. Гелескул (1966).
631


Приложения
ТУЗЕМНЫЙ ТРИПТИХ
I. 	«Рука крестьянина — в набухших жилах...»
Впервые (этот и следующий сонет — под общим названием «Сельские праздники»): La Reforma (Trujillo). 1916. 28 de julio.
1 ...a губы — перекладина креста. — Ср. со строкой стихотворения «Поэт своей любимой»: «На кресте моих губ ты распята была...».
2 Пайядор — исполнитель импровизированных куплетов под гитару.
3 Апостол, окруженный фимиамом, — / теперешний бог-солни,е для крестьян. — См. наст, изд., с. 443.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
II. 	«Индейцы — нынче праздник — не в печали...»
Ср. с публикуемым ниже сонетом «С потрескиваньем звезд вошла в селенье...».
Об индейской печали см. наст, изд., с. 447— 448.
1 Оратаи — пахари, земледельцы.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
632


Примечания
III. 	«Светает. Вечеринка изошла...»
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Этот сонет в сборнике «Черные герольды» автор поставил вместо стихотворения, опубликованного в: La Reforma. 1916. 9 de noviembre, где оно было помечено номером III из цикла «Сельские праздники»:
С потрескиваньем звезд вошла в селенье ночь черная завистливой волной.
Китайские фонарики златой цепочкой загорелись в нетерпенье.
Дневное исчезает утомленье; вот музыка пронзила мрак ночной, и местный люд пляс начинает свой; кругом веселье и столпотворенье.
Плывут балконы, словно корабли; а воздух — будто созданный из шелка; и птицами шары летят с земли.
Далекой серенады каплет мед...
По венам праздника легко и долго сверкающее серебро течет.
1 «Рассвет в окне. Уж должен уходить я...» — отсылка к пятой сцене третьего акта трагедии Уильяма Шекспира (1564—1616) «Ромео и Джульетта» (1595).
633


Приложения
2 	....под барабан Тайянги... — Тайянга — селение в департаменте Либертад.
Переводы: И. Чежегова (1966), Вс. Багно (публикуется впервые).
МОЛИТВА ПРИ ДОРОГЕ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в июне 1917 года.
Ср. со стихотворением «Святое увядание».
1 ...в стигматах... — Стигматы — кровавые язвы.
2 ...когда ростки пробьют священный камень... — Ср. со строкой из произведения «Ангельское приветствие» (сборник «Человечьи стихи»): «в твоих глаголах прорастают травы».
Переводы: И. Чежегова (1966), Б. Дубин (1984).
УАКО
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в июне 1917 года.
1 Уако — см. примем. 2 к сонету «Ла-Грама, грустная, едва живая...» (цикл «Имперские ностальгии»).
634


Примечания
2 ...улиток валторны... — Валторна — медный музыкальный инструмент в виде спирально согнутой трубы с широким раструбом.
3 Кондор — священная птица народа кечуа (древних инков).
4 Лазарь. — Скорее всего, речь идет не о брате Марфы и Марии, которого воскресил Христос, а о нищем Лазаре, попавшем по смерти в рай (см.
Лк. 16:19—31).
3 	...рваные нервы убитой пумы. — Пума — священное животное древних инков.
Перевод: В. Андреев (2014).
МАЙ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1916. 27 de mayo (под названием «Лазурный май»).
Первоначальное название — дань модернизму (о значении слова «лазурь» для латиноамериканских модернистов см. наст, изд., с. 437—438).
Ср. со стихотворением «Сельское».
1 ...отдаться осенним ветрам... — Май в Перу (в Южном полушарии) — осенний месяц.
2 ...вослед за Руфью ветхозаветной... — См. «Книгу Руфь», гл. 2.
3 Иричуго — селение в департаменте Либертад.
4 Ахилл — в греческой мифологии герой Троянской войны.
3 	...буколик Вергилия слово... — Марон Публий Вергилий (Virgilio; 70—19 до P. X.) — рим¬
635


Приложения
ский поэт, автор эпической поэмы «Энеида», сборника «Буколики» («Пастушеские песни»; 38 до
Р. X.).
6 ...день новый — в дороге... — Ср. со словами из произведения «Обездоленные» (сборник «Человечьи стихи»): «Уже в дороге день...».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
СЕЛЬСКОЕ
Впервые: Balnearios (Lima). 1916. 9 de enero.
Написано в декабре 1915 года; первое произведение из книги «Черные герольды», появившееся в печати.
В стихотворении перуанского поэта ощутимо влияние певца аргентинской деревенской жизни Леопольда Лугонеса. Приведем для примера строки из его стихотворного цикла «Пейзажи»:
День перевел дыханье, как пахарь утомленный, со лба откинув пряди алеющих волос, и золотом колосьев на ниве отдаленной пылали стрелы солнца, огня апофеоз.
(Перевод М. Квятковской)
1 ...что колокола звон — дин-дон, дин-дон... — См. наст, изд., с. 524.
2 ...стенанья кены... — Кена — см. наст, изд., с. 413. Приводим сонет «Кена» (1906) Хосе Сантоса Чокано (о нем см. наст, изд., с. 406—407;
636


Примечания
в стихотворении встречается слово «пуна» — об ласть плоскогорий в Центральных Андах):
Нет, не сестра она лесной свирели, баюкавшей сатиров и дриад! Предсмертным плачем голубя звучат ее мелодий жалобные трели.
То раня слух, то слышный еле-еле, ее протяжный и щемящий лад плывет над спящей пуной наугад, немые Анды тихо колыбеля.
Роняя в ночь рыданий жемчуга, она поет, стыдлива и строга, и звук ее так горестен и светел,
что не понять в томительной тиши, душа ли стонет, обратившись в ветер, иль ветер стонет голосом души.
(Перевод Г. Шмакова)
Переводы: П. Грушко (1966), В. Андреев (пуб ликуется впервые).
МЕРТВАЯ ИДИЛЛИЯ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
1 ...андийская дева... — Прилагательное «андийская» образовано от существительного Анды.
637


Приложения
2 Puma — Мартина Кордильо, возлюбленная Сесара Вальехо, жившая по соседству с ним в городе Сантьяго -де-Чуко.
3 Византий — столица Византии до 330 года. Затем — Константинополь, с 1453 года — Стамбул. Здесь Византием названа Лима, столица Перу.
4 ...дождь панорамой размытой / лишает желания жить. — Ср. со строками из стихотворения «Осадок»: «Этим вечером ливень не кончит лить... / И мне не хочется жить».
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), В. Андреев (публикуется впервые).
ГРОМЫ
В ГРЕЧЕСКОЙ ЛАВКЕ Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Стихотворение представляет собой хвостатый сонет.
1 Ничто! — См. примеч. 1 к произведению «Говорю о надежде» («Стихотворения в прозе»).
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
К БРАТЬЯМ ВО ХРИСТЕ Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
638


Примечания
Написано в январе—феврале 1918 года в Лиме.
0 стихотворении см. наст, изд., с. 554—556.
Переводы: А. Гелескул (1966), В. Андреев (2014).
ГОЛОС ЗЕРКАЛА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Отметим: слова «зеркало», «Зазеркалье», «отражение» (тема повторений, подобий, двойников) упоминаются во многих произведениях Сесара Вальехо.
1 Софизм — ложное умозаключение, прикрытое формальной правильностью логического построения.
2 ...путь земной прошла / до половины... — Реминисценция первой строки «Божественной комедии» Данте (в переводе М. Лозинского: «Земную жизнь пройдя до половины...»).
3 Брахманские слоны... — Брахма — один из трех высших богов в брахмаизме и в индуизме: бог-творец, создатель Вселенной, ее олицетворение и душа.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
БЕЛАЯ РОЗА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
639


Приложения
Написано в январе 1918 года, посвящено Зойле Розе Куадре.
1 Белая роза. — В классической испаноязычной поэзии белая роза символизирует чистоту, робость, отказ.
2 ....повязан гнездом леденящим, / последним огнем. — Ср. с начальной строкой произведения «Мерзну возле огня...». См. также наст, изд.,
с. 511.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ВЫИГРЫШНЫЙ БИЛЕТ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в январе—феврале 1918 года в Лиме.
При создании произведения, возможно, сказалось влияние стихотворения «Усталый Бог» (сборник «Символическое»; 1911) Хосе Мария Эгурена (о нем см. наст, изд., с. 421—422). Приведем начальные строки этого стихотворения:
Пепельно-алый, седой, зеленой тряся бородой, шатаясь, бредет без дорог усталый Бог.
(Перевод П. Грушко)
1 ...Танталова хлеба кусок. — В греческой мифологии Тантал — царь Аргоса (либо Коринфа),
640


Примечания
сын Зевса. Тантал был любимцем богов и удостоился великой для смертного чести: он посещал собрания и пиры богов на Олимпе. Возгордившись, Тантал оскорбил богов и был за это низвергнут в Аид. В подземном царстве Тантал стоял по горло в воде и терзался жаждой: вода отступала, когда он собирался сделать глоток. Не мог он утолить и голод: ветви с плодами, свисавшие над ним, отодвигались, когда Тантал протягивал руку, чтобы их сорвать. Мольба о хлебе в данном произведении Вальехо «перекликается» со стихотворениями «Хлеб наш насущный» и «Колесо голодного» («Человечьи стихи»).
Переводы: П. Грушко (1963), В. Михайлов (1972; публикуется впервые).
ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 21 de julio.
1 Алехандро Гамбоа (Gamboa) — литератор, журналист, с которым Вальехо познакомился в Трухильо.
2 Ползет телега, / натужным скрипом воздух разрывая, / от голода едва-едва жива. — Приведем, как автокомментарий к этим строкам, слова из книги Вальехо «Против профессиональной тайны»: «Грохот повозки, пока она едет медленно, груб и неприятен. Но стоит ей покатиться быстрее, как рождается мелодия» (Вальехо С. Избранное.
М., 1984. С. 189).
641


Приложения
3 Отче, хлеб наш насущный / даждъ нам днесь. — Из молитвы «Отче наш». В каноническом тексте Библии: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» (Мф. 6:11).
4 Но это тело не мое — чужое... — Ср. со словами из стихотворения «К братьям во Христе»: «...чужое что-то есть в душе моей».
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), Ю. Мориц (1966), В. Андреев (2003).
БЕЗУСЛОВНОСТЬ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Ср. со стихотворением «Бог».
1 	...один / за всех. — Девиз героев романа Александра Дюма (1802—1870) «Три мушкетера» (1844).
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
РОЖДЕННЫЙ НАГИМ ИЗ ПРАХА Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
1 ...злобной усмешкой химер. — Химеры — в греческой мифологии чудовища с головой льва, туловищем козы и хвостом дракона.
642


Примечания
2 ...серый стих-дромадер. — В испаноязычной поэзии серый цвет символизирует горе, унижение, жертвенность. Дромадер — одногорбый верблюд.
3 Мертвый слепец леденеет опять / от страха. — Ср. со словами из стихотворения «Белая роза»: «пусть будет котенок, дрожащий / от Страха, повязан гнездом леденящим...».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
КАПИТУЛЯЦИЯ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в январе—феврале 1918 года в Лиме.
1 ...мрамор ее поцелуя не смог оживить никак / тело мое... — Ср. со словами из стихотворения «Лето»: «...мавзолея мраморный снег...».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ЛИНИИ ЖИЗНИ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
1 ...в пурпуре моет ноги. — В испаноязычной поэзии пурпур — символ власти.
Перевод: В. Литус (публикуется впервые).
643


Приложения
ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в июле—августе 1917 года.
Стихотворение представляет собой перевернутый сонет.
1 ...И сознавать: коль нет в сем мире Бога, / тогда Любовь — Спаситель многогрешный. — В известной степени данные строки связаны с сонетом Мигеля де Унамуно (о нем см. наст, изд., с. 492) «Молитва атеиста» (1911). Приведем его начальные строки:
Господь несуществующий! Услышь в своем небытии мои моленья.
(Перевод А. Косс)
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ТРАПЕЗА НИЩИХ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 25 de augusto.
Cp. со стихотворениями XXIII «Раскаленная печь моих сухарей...», XXVIII «Ни мамы за столом возле меня...», XLVI «Стряпуха-ночь никак не отойдет...» (сборник «Трильсе»), «Колесо голодного» («Человечьи стихи»).
644


Примечания
1 ....рядом / с вечным рассветом... — Ср. со словами из произведения «Вне времени»: «в вечности закатной».
Переводы: А. Сыщиков, В. Андреев (публикуются впервые).
ДЛЯ НЕПОСТИЖИМОЙ ДУШИ ЖЕНЩИНЫ, МНОЮ ЛЮБИМОЙ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 23 de junio.
Ср. со стихотворением «Поэт своей любимой».
1 Парабола. — Ив испанском, и в русском языке у слова «парабола» два значения: 1) мат.: линия пересечения круглого конуса плоскостью, параллельной какой-либо плоскости этого конуса; 2) лит.: иносказание, аллегория, притча.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
БРАЧНОЕ ЛОЖЕ ВЕЧНОСТИ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 23 de junio.
Ср. со стихотворением «Поэт своей любимой».
Переводы: П. Грушко (1966), В. Андреев
(2000).
645


Приложения
КАМНИ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
1 Но no их понурым головам ~ походить порой на нас, людей. — Ср. по контрасту со строками из стихотворения Рубена Дарио «Неизбежное» из сборника «Песни жизни и надежды» (1905):
Блаженно дерево, лишенное сознанья,
блаженны камни — те совсем неуязвимы.
(Перевод В. Капустиной)
Переводы: А. Гелескул (1963), И. Чежегова (1966), П. Грушко (1984), В. Столбов (1985, фрагмент), В. Андреев (публикуется впервые).
МИСТЕРИЯ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 18 de augusto (под названием «Символист»).
1 Дарио. — Имеется в виду Рубен Дарио (наст, имя — Феликс Рубен Гарсиа Сармьенто; Darío, Sarmiento; 1867—1916) — см. наст, изд., с. 426— 431.
2 ...спящая тьма гагата. — Гагат — каменный уголь черного цвета с блестящим отливом.
3 ...протопресвитеры сердца... — Возможно, слово «протопресвитер» (главный священник кафедрального собора) появилось в стихотворении Вальехо в
646


Примечания
связи с тем, что в испанской литературе есть Протопресвитер Итский (наст, имя — Хуан Руис; 1283—1350), автор поэмы «Книга благой любви», и Протопресвитер Талаверский (наст, имя — Альфонсо Мартинес де Толедо; 1398—1470), историк и прозаик.
Переводы: П. Грушко (1984), В. Андреев (2014).
ЯЗЫЧНИЦА
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 11 de augusto.
1 ...рубины закапав расплавленным воском. — В испаноязычной поэзии рубин символизирует милосердие.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ВЕЧНЫЕ КОСТИ
Впервые: La Semana (Trujillo). 1918. 23 de marzo.
Написано в феврале 1918 года в связи со смертью Марии Розы Сандоваль (возлюбленная поэта умерла 10 февраля).
1 Мануэль Гонсалес Прада (Gonzalez Prada) — о нем см. наст, изд., с. 420—421.
2 ...но эта глина мыслящая не тобой / сотворена... — Библейская аллюзия: «И создал Господь Бог человека из праха земного...» (Быт. 2:7).
647


Приложения
3 	...не обрывалась жизнь твоих Марий. — Если следовать сюжетной логике произведения, можно утверждать: Вальехо соединяет здесь Пречистую Деву, Марию Магдалину (она упоминается и в стихотворении «Сентябрь») и Марию Розу Сандоваль.
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), А. Гелескул (1966), Ю. Гирин (2005, фрагмент), В. Андреев (публикуется впервые).
ИЗМУЧЕННЫЕ КОЛЬЦА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано, возможно, в связи со смертью Марии Розы Сандоваль.
Ср. название со строкой из стихотворения «Лето», посвященного Сандоваль: «подарить обручальные кольца мертвым молодоженам».
1 ...Мир несет... — Явная отсылка к библейскому преданию о том, как силач Христофор перенес через речной поток младенца Иисуса. На вопрос Христофора: «Почему он столь тяжел» — Иисус ответил: «Я — новый мир».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
648


Примечания
ЖИТИЯ СВЯТЫХ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Единственное в творчестве Вальехо стихотворение, у которого имеется подзаголовок.
1 Осирис — в египетской мифологии бог умирающей и воскресающей природы.
2 Сарданапал (IX в. до P. X.) — полумифический царь Ассирии.
Переводы: В. Андреев (2014), К. Корконосен- ко (публикуется впервые).
дождь
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Посвящено Зойле Розе Куадре.
Ср. со стихотворением «Осадок», которое поэт также посвятил Зойле.
1 Осколками геммы... — Гемма — резной камень с надписью либо изображением.
Перевод: И. Чежегова (1966).
ЛЮБОВЬ
Впервые: La Reforma (Trujillo). 1917. 4 de augusto.
649


Приложения
Единственное стихотворение, в котором любовная тема перуанским поэтом решена платонически (см. стихи в книге «Черные герольды», которые Вальехо посвятил своим возлюбленным).
Перевод: В. Андреев (2014).
БОГ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Стихотворение написано Сесаром Вальехо в конце декабря 1917 года на борту парохода «Укапали», по пути из Трухильо в Лиму.
Ср. с произведением «Вечные кости».
1 ...с миром и морем. — Здесь: море — символ смерти (см. наст, изд., с. 541).
Переводы: П. Грушко (1963), В. Андреев (публикуется впервые).
ЕДИНСТВО
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в феврале 1918 года, когда, узнав о смерти Марии Розы Сандоваль, поэт хотел покончить жизнь самоубийством (револьвер дал осечку). Ср. со стихотворением «Измученные кольца».
См. также наст, изд., с. 422—423, 539.
Перевод: Э. Гольдернесс (1966).
650


Примечания
ПОГОНЩИКИ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в декабре 1916 года в асьенде (поместье) Менокучо, расположенной неподалеку от города Сантьяго-де-Чуко, в которой Вальехо в конце 1916 года прожил несколько дней.
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), И. Че- жегова (1966).
ПЕСНИ ДОМАШНЕГО ОЧАГА ПАУТИНА ЛИХОРАДКИ
Впервые: La Industria (Trujillo). 1916. 23 de septiembre.
Написано в январе—феврале 1916 года, когда Вальехо был болен болотной лихорадкой (малярией).
1 Плаксивая муха жужжит в тишине... — В данном случае «плаксивая муха» — один из символов времени.
2 Я вижу отца ~ А мама... — О родителях Сесара Вальехо см. наст, изд., с. 403—404.
Перевод: В. Андреев (2014).
651


Приложения
ДАЛЕКИЕ ШАГИ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
1 ...бегство в Египет... — О бегстве в Египет Святого Семейства см.: Мф. 2:13—14.
Перевод: М. Самаев (1966).
БРАТУ МИГЕЛЮ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
1 Мигель — Мигель Амбросио Вальехо (?— 1915). На его смерть поэт откликнулся также сонетом «Умершему брату»:
Смотрю поверх ограды, согнувшейся устало, на гаснущие краски печального заката; церквушки старой бронза стенаньем зазвучала, людскою болью небо вечернее объято.
Поныне в отчем доме осталось нам немало, что в память о тебе, брат, мы сохраняем свято.
И в сердце моем нежность, скорбя, затрепетала, как ласточка, что к небу взлетела без возврата.
Вновь кладбище я вижу вдали на косогоре, где с вековою Тайной соединилось горе.
Зачем тебя столь рано час роковой настиг?!
652


Примечания
А колокол, наполнив округу грустным звоном, всё вторит нашим с мамой молениям и стонам.
Бог плачет кровью солнца — седой слепой старик.
Это стихотворение, написанное (кроме последней строки) в сентиментально-романтическом духе, было опубликовано в журнале «Cultura Infantil» (1917. N33) и при жизни автора не переиздавалось.
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), Ю. Мориц (1966), В. Андреев (1989).
ЯНВАРИАДА
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima,
1918.
Написано в январе 1919 года (о дате выхода сборника «Черные герольды» см. наст, изд.,
с. 422—423).
0 названии стихотворения см. с. 519.
1 ...свои семьдесят восемь / серебряных зимних ветвей. — Имеется в виду возраст отца (к моменту написания стихотворения ему было 78 лет).
2 ...ласковый певчий слепец... — Вероятно, речь идет о слепце Сантьяго (см. примеч. 1 к стихотворению III «Когда, ну когда же...» из книги «Триль- се»).
Перевод: А. Гелескул (1966).
653


Приложения
ГОРЕСТНЫЙ АНТИФОН НАДЕЖДЫ
Впервые: Vallejo С. Los Heraldos negros. Lima, 1918.
Написано в январе—феврале 1919 года (о дате выхода сборника «Черные герольды» см. наст, изд.,
с. 422—423).
О 	названии стихотворения см. с. 520.
Ср. с произведением «Высота и ничтожность» (сборник «Человечьи стихи»).
Переводы: Ю. Мориц (1966), А. Гелескул (1975), П. Грушко (2007), В. Андреев (2014).
ТРИЛЬСЕ
1-е изд.: Vallejo С. Trilce. Lima: Talleres Tipográficos de la Penitenciaría, 1922; 2-е изд.: Vallejo C. Trilce. Madrid: Compañia ibero-americana de publicaciones, 1930.
Первоначальные варианты шести стихотворений будущей книги — в сборнике это II, III, XII, XXXII, XLIV, XLVI — были опубликованы в 1921 году в журналах и газетах Трухильо и Лимы.
О названии сборника см. наст, изд., с. 455— 456, 469, 521.
I. 	«КТО-ТО ШУМИТ — ТАК, ЧТО НЕ ДАЕТ...»
Написано во время пребывания поэта в тюрьме, в Трухильо (6 ноября 1920—26 февраля 1921 года).
654


Примечания
1 	...Самых высокомерных бемолей. — Бемоль — нотный знак, обозначающий понижение звука на полутон. В произведениях Вальехо музыкальные термины встречаются неоднократно.
Перевод: В. Андреев (2003).
II. 	«ВРЕМЯ ВРЕМЯ...»
Первоначальный вариант стихотворения был опубликован в журнале: Bohemia: artes, letras, frivolidades. 1921. N 1 (Lima). Под стихотворением стояли дата и место написания: «Тюрьма в Трухильо,
1920».
Переводы: В. Андреев (2003), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
III. 	«КОГДА, НУ КОГДА ЖЕ...»
Написано в 1919 году.
Первоначальный вариант стихотворения был опубликован в газете: Perú. 1921. 1 de diciembre (Trujillo).
1 Бьет в колокол слетгеи, Сантьяго... — В Сантьяго-де-Чуко в конце XIX—начале XX века действительно жил слепой звонарь, которого звали Сантьяго.
2 Агедита — Мария Агеда Вальехо (?—
1946?).
655


Приложения
3 Натива — Виктория Нативидад Вальехо
(?—1971?).
4 Мигель — см. примем. 1 к стихотворению «Брату Мигелю» (сборник «Черные герольды»).
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
IV. 	«ДВЕ КАТУШКИ СКРЕЖЕЩУТ ПО СРЕДНЕМУ УХУ...»
Написано в 1919 году.
О 	символике чисел см. наст, изд., с. 469. О жаре как об одном из символов жизни см. с. 558—559.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
V. 	«ГРУППА ДВУСЕМЯДОЛЬНЫХ.
УВЕРТЫРЯЮТ...»
Стихотворение посвящено женщине, с которой Сесар Вальехо познакомился в Лиме в 1918 году и которую звали так же, как его прежнюю возлюбленную, — Отилия. Фамилия новой возлюбленной была Вильянуэва. Отношения с ней у поэта складывались непросто (размолвки, разлуки, примирения), что нашло отражение во многих стихотворениях книги «Трильсе», посвященных Отилии.
1 	Увертыряют... — См. наст, изд., с. 521.
656


Примечания
2 ...глисирует... — См. там же.
3 ...склонные к троичности ~ не приводите 1 ~ группа из двух сердец. — О символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
VI. 	«БЕЛЬЕ ЭТО — СВЕЖЕЕ, УТРЕННЕЕ...» Написано в 1919 году.
В стихотворении говорится о матери Сесара Вальехо.
Переводы: М. Самаев (1966), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
VII. 	«БЕЗ ПЕРЕМЕН.
ИДУ ПО КАМЕНИСТОЙ УЛИЦЕ...»
Написано в конце марта 1921 года в Лиме; посвящено Отилии Вильянуэве (ей посвящены также и три следующих произведения).
1 	Без перемен. ~ и вот ушел. — Это четверостишие Хулио Кортасар (о нем см. наст, изд., с. 525—527) процитировал в своей стихотворной книге «Только сумерки» (1984).
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
657


Приложения
VIII. 	«ЗАВТРА ДРУГОЙ ДЕНЬ,
И В КОТОРЫЙ-ТО...»
Написано в 1919 году.
1 	...двумя перикардиями... — Перикардий — околосердечная сумка.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
IX. 	«ГАК БЫ ВВЕРНУТЬСЯ,
БИТЬСЯ ДА БИТЬСЯ...»
Написано в 1919 году.
0 стихотворении см. наст, изд., с. 521—523.
1 ...в боливарианских чащах... — Прилагательное «боливарианский» образовано от фамилии Симона Боливара (1783—1830), венесуэльского патриота, одного из руководителей Войны за независимость испанских колоний в Америке ^1810—1826).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
X. 	«КРАЕУГОЛЬНАЯ И ВЕНЧАЮЩАЯ ПЛИТА БЕЗ ОСОБОЙ...»
Написано в 1919 году.
1 Монодактилъ — см. наст, изд., с. 523.
658


Примечания
2 	...под чертою любой аватары. — Аватара (санскрит) — реинкарнация.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XI. 	«Я ВСТРЕТИЛ ЮНИЦУ...»
Написано в 1919 году.
1 	Дельта — здесь: название греческой буквы, в начертании она имеет форму треугольника; далее в стихотворении идут слова «триединая трель на двоих» (о символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XII. 	«ВОТ МОЙ ПОБЕГ — НЕХИТРЫЙ ТРЮК С ПОДВОХОМ...»
Написано в 1919 году.
Первоначальный вариант стихотворения был опубликован в газете: La Crónica. 1921. 20 de junio (Lima).
1 ...чему нас учит Ньютон? — Имеется в виду закон всемирного тяготения, открытый Исааком Ньютоном (Newton; 1643—1727).
Перевод: А. Красильников (публикуется впервые).
659


Приложения
XIII. 	«Я О ТВОЕЙ МЕЧТАЮ ЩЕЛИ...»
Написано в тюрьме.
1 Атоменаморго! — В переводе, как и в оригинале, повторена предыдущая строка: «О, грома немота», написанная справа налево и слитно.
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), А. Ми- ролюбова (публикуется впервые).
XIV. 	«КАК ОБЪЯСНИТЬ...»
Написано в марте 1921 года, вскоре по выходе из тюрьмы.
1 Трухильо — административный центр департамента Либертад (северная часть Перу), расположен на побережье Тихого океана. В Трухильо поэт жил в 1910, 1913—1917 годах. В этом городе Вальехо был арестован 6 ноября 1920 года. Вышел из тюрьмы 26 февраля 1921-го, в марте уехал из Трухильо в перуанскую столицу.
2 ...жалованье в пять солей. — Соль — денежная единица Перу.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
660


Примечания
XV. 	«В ТОТ УГОЛ, ГДЕ С ТОБОЙ МЫ ВМЕСТЕ СПАЛИ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии Вильянуэве.
0 форме стихотворения см. наст, изд., с. 534.
1 ...рассказ Доде. — Альфонс Доде (Daudet; 1840—1897) — французский писатель. В стихотворении, возможно, речь идет о каком-либо из произведений, вошедших в книгу Доде «Рассказы по понедельникам» (1873).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XVI. 	«ВЕРЮ В ТО, ЧТО МОГУ БЫТЬ СИЛЬНЫМ...»
Написано во второй половине 1919 года.
1 ...вне времени. — См. наст, изд., с. 553—554.
2 ...президентский зеленый флаг... — Возможно, намек на тогдашние политические события в Перу, связанные с военным переворотом (см. наст, изд., с. 423).
Перевод: А. Красильников (публикуется впервые).
661


Приложения
XVII. 	«ПЕРЕГОНЯЕТСЯ 2 В ЕДИНОМ БУРЛЕНИИ...»
Написано в июне 1919 года.
0 символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469.
1 ...на 21 ногте... — Вероятно, имеется в виду 21 июня.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XVIII. 	«О, ЧЕТЫРЕ СТЕНЫ ЗАСТЕНКА...» Написано в тюрьме.
О символике чисел в творчестве Вальехо см. наст, изд., с. 469.
Переводы: Ю. Мориц (1963), В. Андреев (публикуется впервые).
XIX. 	«ПЕРЕБИРАЕШЬ ВЕЩИЧКИ, ЭЛЬПИДА НЕЖНАЯ, И СМЫВАЕШЬСЯ...»
Написано в августе—сентябре 1920 года.
1 Элътгида (греч.) — надежда.
2 ...марию экуменическую. — Экуменический (греч.) — всеобщий, всемирный, вселенский. В начале XX века в Западной Европе и США возник¬
662


Примечания
ло экуменическое движение христианских церквей за устранение разобщенности между ними. Почему перуанский поэт написал имя Мария со строчной буквы — неясно.
3 ...святгавриил... — Вальехо пишет имя Божьего вестника архангела Гавриила со строчной буквы и слитно с прилагательным «святой» (зап§аЬпе1).
4 ...уже некуда опускаться, / уже некуда подниматься. — Ср. — по контрасту — со строками «...и поднимаюсь до своих ступней от своей звезды» («Углубляясь в жизнь, углубляясь...), «И подниматься по вечным крахам / с небес на землю...» («И если стольким раскатам слова...»).
5 Нынче неверен крик петуха... — Отсылка к новозаветной притче об апостоле Петре (см. при- меч. 3 к стихотворению XXIV «У края процветшего гроба...»).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XX. 	«ВЗБИТЫМ СЛИВКАМ ЗАЩИТОЙ...»
Написано в тюрьме. Во второй части стихотворения говорится о свидании одного из заключенных (усача а 1а Вильгельм Второй) со своей трехлетней дочкой.
1 ...присоединяю 1 к 1. — О символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469.
2 Вильгельм Второй (Wilhelm II; 1859— 1941) — германский император и прусский король
663


Приложения
(1888—1918), свергнут с престола 9 ноября 1918 года.
Переводы: Б. Дубин (1984), В. Андреев (публикуется впервые).
XXI. 	«В АВТО, ПРОНИЗАННОМ ПОРОЧНЫМИ КРУГАМИ...»
Написано в декабре 1919 года; посвящено Оти- лии, с которой Вальехо серьезно поссорился в конце мая этого же года.
Стихотворение представляет собой «неправильный» сонет.
1 31 — то есть 31 декабря.
2 ... господин Двенадцать — двенадцать часов.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXII. 	«ВОЗМОЖНО ЛИ, ЧТОБ ОПОЛЧИЛИСЬ НА МЕНЯ ДО ЧЕТЫРЕХ...»
Написано в сентябре—октябре 1920 года, в имении Мансиче (см. примеч. 1 к сонету «Пейзаж Мансиче воскрешает снова...» из сборника «Черные герольды»), где Вальехо, опасаясь ареста, скрывался в эти месяцы.
1 ...меня судили как петра... — В данном случае Вальехо имя святого Петра пишет со строчной
664


Примечания
буквы, придавая ему значение имени нарицательного. О новозаветной притче, связанной с апостолом Петром, см. примеч. 3 к стихотворению XXIV «У края процветшего гроба...». См. также наст, изд., с. 582—583.
2 	Месье Жан-Жак. — Имеется в виду Руссо (см. примеч. 4 к стихотворению «Девятиглавый зверь»).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXIII. 	«РАСКАЛЕННАЯ ПЕЧЬ МОИХ СУХАРЕЙ...»
Написано в 1919 году.
1 ...две сестренки... — см. примеч. 2 и 3 к стихотворению III «Когда, ну когда же...».
2 Мигель — см. примеч. 1 к стихотворению «Брату Мигелю» (сборник «Черные герольды»).
3 ...в любой альвеоле... — Альвеола — ячейка в челюсти, где помещаются корни зуба; зубная лунка.
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
XXIV. 	«У КРАЯ ПРОЦВЕТШЕГО ГРОБА...» Написано в 1920 году.
О 	первой строке стихотворения см. наст, изд.,
с. 567—568.
665


Приложения
1 ...две марии... — Речь идет о Пречистой Деве и о Марии Магдалине. Почему автор написал имя Марии со строчной буквы — неясно; например, в стихотворении «Вечные кости» из сборника «Черные герольды» тоже упоминаются Марии (во множественном числе), но Вальехо в том произведении написал имя собственное с заглавной буквы.
2 Ощипанный страус памяти... — Ср. со строками «Я — кондор беспёрый, / его ощипал испанский мушкет» из стихотворения «Уако» («Черные герольды»).
3 ...Петр ~ трижды отрицает. — Библейская аллюзия: «Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. Говорит Ему Петр: хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя» (Мф. 26:34—35); «Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека. И вдруг запел петух. И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: „прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня”. И, вышед вон, плакал горько» (Мф. 26:74—75). См. также наст, изд., с. 582—583.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXV. 	«ЗЛО ПРЕДВЕЩАЛИ СЛОНЫ, СЛОНЯЯСЬ ПО КЛЕТКАМ, И ЛИПЛИ...»
Написано в 1919 году.
1 ...каравеллы, / ниточкой тянутся пока еще в нашу Америку... — Вероятно, Вальехо имел в
666


Примечания
виду каравеллы Колумба. В таком случае слова «пока еще в нашу Америку» надо понимать: «в индейскую (доколумбову) Америку».
2 Гуано — высохший помет морских птиц.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXVI. 	«КАЖДОЕ ЛЕТО ПЕСТУЕТ ЗАВЯЗИ ВПРОК НА ТРИ ГОДА . »
Написано в тюрьме.
1 ...александрий умирающих... — Александрия — город на севере Египта, на побережье Средиземного моря, в дельте Нила. Город основан в 332 году до Р. X. Александром Македонским. При Птоломеях — столица Египта. В VII веке завоевана арабами; после основания Каира (969) начался упадок Александрии; во время турецкого завоевания Египта (1517) была разрушена.
2 ...умирающих куско. — Куско — город в южной части Перу. Один из древнейших городов Америки (основан около 1100 года); столица государства инков. В 1533 году Куско был разграблен отрядом испанских конкистадоров, которым руководил Франсиско Писарро (1472—1541).
3 ...манильскими тканями... — Манила — столица островного государства Филиппины (юго-восточная часть Азии). Манила, в частности, славится текстильным промыслом.
667


Приложения
4 	...алътгаке лощеной... — Альпака — домашнее животное рода лам: гуанако, скрещенный с викуньей. В Боливии и Перу животных альпака разводят ради ценной шерсти.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXVII. 	«МНЕ СТРАШЕН ЭТОТ БЕГ...» Написано в 1919 году.
Ср. с произведением «Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...» (сборник «Человечьи стихи»).
Переводы: А. Якобсон (1966), Б. Дубин (1984).
XXVIII. 	«НИ МАМЫ ЗА СТОЛОМ ВОЗЛЕ МЕНЯ...»
Написано в январе—марте 1920 года.
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), Б. Дубин (1984).
XXIX. 	«СКУКА ЗУДИТ МУХОЙ В БУТЫЛКЕ...»
Написано в 1921 году в Лиме.
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), А. Миролюбова (публикуется впервые).
668


Примечания
XXX. 	«ОЖОГ МГНОВЕНЬЯ...»
Написано в 1921 году.
1 ...и жизнь собачью, / собачью вечную жизнь. — Ср. со строкой «Блистательная и собачья судьба!» из произведения «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...» («Человечьи стихи»).
2 Такова смерть. — Ср. с концовкой стихотворения «Углубляясь в жизнь, углубляясь...»: «Такова смерть — под стать своему наглому супругу».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXXI. 	«ПОД БЕЛОЙ МАРЛЕЙ ВСХЛИПНУЛА НАДЕЖДА.»
Написано в 1919 году в Лиме.
Ср. с произведениями «Горестный антифон надежды» (сборник «Черные герольды») и «Говорю о надежде» («Человечьи стихи»).
1 ...на круговом краеугольном камне... — Ср. с начальной строкой стихотворения X «Краеугольная и венчающая плита без особой...».
Перевод: А. Гелескул (1966).
669


Приложения
XXXII. 	«999 КАЛОРИЙ...»
Написано в 1921 году в Лиме.
Первоначальный вариант стихотворения был опубликован в газете: La Crónica. 1921. 20 de junio (Lima).
1 Змеевеющая «у» кондитера... — В оригинале: «Serpentínica u del bizcochero». Слово «bizcochero» означает «кондитер». И в испанском, и в русском слове «кондитер» буквы «у» нет.
2 ...рыкни орком... — Орк — в римской мифологии божество смерти. Орк во многом тождествен греческому Аиду.
3 ...кал. — В оригинале Вальехо обрывает слово «calorías» (калории) до слова «calor», ставит, как и в переводе, левую скобку и затем проводит длинную черту; правая скобка отсутствует. Испанское слово «calor» означает «жара, зной» (о значении слова «жара» в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 558— 559). По-русски «calor» ничего не значит, и переводчику пришлось сыграть на слове «кал», несколько изменив смысл оригинала.
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), А. Ми- ролюбова (публикуется впервые).
XXXIII. 	«ВОТ БЫ ЛИВЕНЬ НОЧНОЙ...»
Написано в 1919 году в Лиме.
Ср. со стихотворениями «Осадок», «Дождь» (сборник «Черные герольды») и ВХХ\Ч1 «Как будто для того хлестнуло градом...».
670


Примечания
1 ...и уйти лет за тысячу. — Отсылка к первой строке стихотворения Шарля Бодлера «Сплин» (сборник «Цветы зла»; 1857): «Столько помню я, словно мне тысяча лет» (перевод В. Левика).
2 ...ведийский клубок... — Веды — древнеиндийские священные книги.
Переводы: Е. Терновский (1966), Б. Дубин (1984).
XXXIV. 	«ВСЁ ИСЧЕЗЛО.
ТОТ, КТО ВЕЧЕРАМИ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии.
1 Всё исчезло. — Возможно, поскольку Вальехо изучал романтическую поэзию, при создании стихотворения сказалось формальное влияние сонета «Не стало дня, и радостей не стало...» (1819) английского по эта-романтика Джона Китса (1795—1821). Вот два катрена из этого произведения:
Исчезло юной розы совершенство,
Исчезло счастье, скрывшись без следа; Исчезли стройность, красота, блаженство, Исчез мой рай — исчез в тот час, когда На мир нисходит сумрак благовонный,
И ночь — святое празднество любви — Завесою, из тьмы густой сплетенной, Окутывает таинства свои.
(Перевод С. Сухарева)
671


Приложения
Переводы: П. Грушко (1963, фрагмент), Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
XXXV. 	«ВСТРЕЧИ С ЛЮБИМОЙ В ПРЕДДВЕРИИ ЛЕТА...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии.
Ср. со стихотворениями XXVIII «Ни мамы за столом возле меня...» и XLVI «Стряпуха-ночь никак не отойдет...».
1 	...синенасилъного цвета... — В оригинале слово «violado», которое имеет два различных значения (в зависимости от контекста): 1) фиолетовый, 2) изнасилованный. Контекст данного стихотворения позволяет использовать оба значения этого слова.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XXXVI. 	«БЬЕМСЯ, ЧТОБЫ ВОЙТИ В ИГОЛЬНОЕ УШКО...»
Написано в 1921 году в Лиме.
1 ...войти в игольное ушко... — Отсылка к новозаветному: «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство
Божие» (Мф. 19:24).
2 Аммиак — здесь: нашатырный спирт.
612


Примечания
3 Венера Милосская — статуя богини Венеры, которая была найдена на острове Милос (в южной части Эгейского моря) в 1820 году. Ныне Венера Милосская находится в парижском музее Лувр. Ср. строки Вальехо о Венере Милосской со строками Рубена Дарио из сонета «Я к мастерству стремлюсь» (сборник «Языческие псалмы»; 1896): «Нельзя объятий ждать, когда Милосская богиня / касаньем жарких губ вдруг обожжет тебе чело» (перевод Н. Горской).
4 ...доныневает... — См. наст, изд., с. 523.
5 ...в иле наутилусы... — Наутилус — род головоногих моллюсков. «Наутилус» — подводный корабль, описанный в романе Жюля Верна (1828— 1905) «20 000 лье под водой» (1870).
6 ...тгокашки / и ещешки... — См. наст, изд.,
с. 524.
7 ...сегодня четверг. — Первое в стихах Вальехо упоминание о четверге как о «нехорошем» дне недели.
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), А. Ми- ролюбова (публикуется впервые).
XXXVII. 	«ВСЁ ВСПОМИНАЮ БЕДНУЮ ЛЮБОВЬ...»
Написано в конце 1919 года, посвящено Оти-
лии.
1 Мы патера представили и вдруг / захохотали... — Фраза связана с тем, что патер (католиче¬
673


Приложения
ский священник) венчает молодоженов, но Сесар Вальехо и Отилия Вильянуэва официально мужем и женой не стали.
Перевод: Б. Дубин (1984).
XXXVIII. 	«СТЕКЛО, СИЯЯ, ЖДЕТ,
КОГДА ЕГО ВСОСУТ...»
Написано в 1919 году.
1 ...насущный хлеб, к нам не пришедший днесь. — Парафраз слов из молитвы «Отче наш» (см. примеч. 3 к стихотворению «Хлеб наш насущный»).
2 ...норищу, уже беззубую. — Норища — в оригинале слово «nidera» (женский род). Вальехо образовал это слово от перуанизма «nidero» (мужской род), происходящего от нормативного в испанском языке существительного «nido» (нора, гнездо).
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), А. Ми- ролюбова (публикуется впервые).
XXXIX. 	«КТО ЭТО ЧИРКНУЛ СПИЧКОЙ!..»
Написано в 1919 году.
1 Что с того. — В данном стихотворении двойной повтор в конце строф. Ср. с многократным по¬
674


Примечания
втором словосочетания «Что мне с того» в начале строк произведения «Что мне с того, что подстегиваю себя стихом...» (сборник «Человечьи стихи»).
2 ...великий пекарь. — Имеется в виду солнце. сР. со словосочетанием «Закваска Солнца» в стихотворении «Уако» (сборник «Черные герольды»).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ХЬ. «КТО БЫ СКАЗАЛ НАМ,
ЧТО В ВОСКРЕСЕНЬЕ...»
Написано в 1919 году.
1 ...ради танталова выбора... — О Тантале см. примеч. 1 к стихотворению «Выигрышный билет».
2 Доныне — см. наст, изд., с. 523.
3 ...шесть локтей... — Вероятно, имеются в виду шесть дней недели.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ХЫ. «СМЕРТЬ НА КОЛЕНИ ПАЛА И СТРУИТ...»
Написано в тюрьме.
Ср. со стихотворениями Ь «Четыре раза в день пёсцербер...», ЬХХУ «Вы мертвы...».
Перевод: А. Гелескул (1984).
675


Приложения
XLII. «ПОГОДИТЕ. СЕЙЧАС Я ВАМ ВСЁ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии Вильянуэве.
1 Роза. — Вероятно, речь идет о возлюбленной поэта Марии Розе Сандоваль, умершей в 1918 году (см. примем, к стихотворениям «Лето» и «Вечные кости»).
2 Зингеры — швейные машинки фирмы «Зингер». Основатель фирмы — американский изобретатель Исаак Зингер (Singer; 1811—1875).
3 Тилия — Отилия.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ХЫН. «КТО ЗНАЕТ, ИДЕТ К ТЕБЕ.
НЕ ПРЯЧЬ ЕГО...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии. Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XLIV. «СКОЛЬЗИТ ПИАНИНО И В СЕРДЦЕ ВБЕГАЕТ...»
Написано в 1919 году.
Первоначальный вариант стихотворения был опубликован в газете: La Crónica. 1921. 20 de junio (Lima).
Перевод: А. Гелескул (1966).
676


Примечания
ХЬУ. «ЕСЛИ ВОЛНЫ ПОДХОДЯТ КО МНЕ...»
Написано в 1919 году.
Ср. со стихотворением БХ1Х «Как ты нас ищешь знаками глубин...».
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
XLVI. «СТРЯПУХА-НОЧЬ НИКАК НЕ ОТОЙДЕТ...»
Написано в 1919 году.
Ср. со стихотворением XXVIII «Ни мамы за столом возле меня...».
Первоначальный вариант стихотворения — под названием «Хрупкость» — был опубликован в журнале: Perú. 1921. N 1 (Trujillo).
Перевод: Б. Дубин (1984).
XLVII. «КАК ВЗМАХ РЕСНИЦ, ТОТ РИФ, ГДЕ Я РОДИЛСЯ...»
Написано в 1919 году.
1 Корабликом коробятся ручонки ~ на дно идти кому охота. — Ср. со словами из стихотворения III «Когда, ну когда же...»: «Давайте-ка взглянем / на кораблики ~ в лохани с водой...».
677


Приложения
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
XLVIII. «У МЕНЯ 70 „СОЛНЫШЕК”, ПЕРУАНСКИХ СОЛЕЙ...»
Написано в 1921 году в Лиме.
1 ...70 «солнышек», перуанских солей. — По-испански солнце и денежная единица Перу — одно слово: «sol».
2 Пунически. — В оригинале — прилагательное «púnicas». Это слово можно прочитать двояко: 1) как относящееся к пунийцам — так древние римляне называли финикийцев, живших в Северной Африке; 2) как относящееся к пуне — так называется область плоскогорий и плато в Центральных Андах.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ХЫХ. «ПЕРЕСЕКАЮ, БЕСПОКОЙНО БОРМОЧА...»
Написано в 1919 году в Лиме, посвящено Оти-
лии.
1 Гумус — перегной, почва.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
678


Примечания
Ь. «ЧЕТЫРЕ РАЗА В ДЕНЬ ПЁСЦЕРБЕР...»
Написано в тюрьме.
1 Пёсцербер — см. наст, изд., с. 525.
2 ...старик-пифагореец... — Вальехо (с явной издевкой) называет тюремщика, точно по расписанию («четыре раза в день») исполняющего свои обязанности, пифагорейцем по той причине, что приверженцы древнегреческого философского учения — пифагореизма — считали число основным принципом всего сущего. О символике чисел в поэзии Сесара Вальехо см. наст, изд., с. 469.
Переводы: П. Грушко (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
Ы. «ЛОЖЬ. ВСЁ ОБМАНОМ БЫЛО...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии. Ср. со стихотворением XXXIV «Всё исчезло. Тот, кто вечерами...».
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
П1. «И МЫ НЕ ВСТАНЕМ С ПОСТЕЛИ, ПОКА...»
Написано в сентябре—октябре 1920 года в поместье Мансиче (см. примеч. 1 к стихотворению
679


Приложения
XXII «Возможно ли, чтоб ополчились на меня до четырех...»).
1 ...из викуньи... — Викунья — животное рода лам. В Андах викуньи были широко распространены; ныне почти истреблены, сохранились главным образом в Перу.
2 ...дразнишь пеона... — Пеон — батрак, наемный работник.
3 ...по зубно-губным ли, палатальным... — Речь идет о звуках. Палатальный — согласный звук, произносимый с дополнительным подъемом спинки языка к нёбу.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
LUI. «А НУ ВОЗГЛАСИ,
ЧТО ОДИННАДЦАТЬ — НЕ ДВЕНАДЦАТЬ!..»
Написано в 1919 году в Лиме.
1 ...триста шестьдесят градусов... — то есть полный оборот.
2 Сколько елея уходит на локти, / когда их кусаешь! — В испанском языке со словом локоть (codo) есть несколько устойчивых выражений. Есть и идиома «кусать локти» (comerse los codos), в испанском она означает: «подыхать с голоду».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
680


Примечания
ЫУ. «БОЛЬ КАТОРЖНАЯ, ВХОДИ, ВЫХОДИ...»
Написано в 1919 году в Лиме.
Ср. со стихотворениями XXXI «Под белой марлей всхлипнула надежда...», ЬХХН «Ты заперт, запер я тебя, салон конический, неспешный...».
1 	...боль хохочет, разевая свой клюв. — Ср. со строкой из произведения «Страус» (сборник «Черные герольды»): «Тоска, не терзай, не мучай меня своим клювом мягким...».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
LV. «САМЭН СКАЗАЛ...»
Написано в январе—марте 1920 года.
1 Самэн сказал: воздух спокоен и сдержанной
грустью пропитан. — Альбер Самэн (Samain; 1858—1900) — французский поэт-символист.
В начале XX века несколько стихотворений Самэна были переведены на испанский язык. Один из переводов начинался с фразы, которую Вальехо и приводит в своем стихотворении (по-испански: «el aire es quieto y de una contenida tristeza»).
2 Среда — здесь: день недели.
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), А. Миролюбова (публикуется впервые).
681


Приложения
ЬУ1. «ДЕНЬ ЗА ДНЕМ Я ВПОТЬМАХ ПОДНИМАЮСЬ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии Вильянуэве.
Перевод: А. Гелескул (1984).
LVII. «КРАТЕРОВАЛИСЬ ВЫСОЧАЙШИЕ ПИКИ, ПИКИ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии.
1 Кратеровалисъ. — В оригинале «Craterizados» — причастие, образованное от существительного «cráter».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
БУШ. «В КАМЕРЕ, ДАЖЕ И В КАМЕННОЙ...»
Написано в тюрьме. Ср. со стихотворением Ь «Четыре раза в день пёсцербер...».
Перевод: А. Гелескул (1984).
ЫХ. «ЛЮБОВНОЙ СТРАСТИ ШАР ЗЕМНОЙ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии.
Ср. со стихотворениями «Уако» и «Вечные кости» (сборник «Черные герольды»).
682


Примечания
1Я ухожу в лазурь и коченею, / сжимая душу. — См. наст, изд., с. 438.
Перевод: В. Андреев (1989).
ЬХ. «ДРЕВЕСИНА — МОЕ ТЕРПЕНИЕ...»
Написано в 1918 году.
См. примем, к произведению «Земное и магнетическое» («Человечьи стихи»).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ЬХ1. «Я СПЕШИЛСЯ ВОЗЛЕ ДВЕРЕЙ...»
Написано в тюрьме.
В стихотворении говорится о приезде Сесара Вальехо в Сантьяго-де-Чуко в июле 1920 года.
Ср. с произведениями «Черные листья» (сборник «Черные герольды») и ЬХ\^ «Завтра, матерь, приду в Сантьяго...».
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев ( публикуется впервые ).
LXII. «КОВЕР...»
Написано в 1919 году.
1 Нетки. — В оригинале отрицательная частица «нет» (по) дана во множественном числе: «nos».
683


Приложения
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впер вые).
LXIII. «СВЕТАЕТ, ДОЖДЬ.
ПРИЧЕСАННАЯ ЗАНОВО...»
Написано в 1920 году в поместье Мансиче (см. примем. 1 к стихотворению XXII «Возможно ли, чтоб ополчились на меня до четырех...»).
1 ...бьет двенадцатый последнего некстати. — В оригинале: «las doce deshoras» — букв.: «двенадцать часов вне времени». О «вне времени» в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 553—554.
Переводы: А. Гелескул (1966), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
ЬХ1У. «ВЛЮБЛЯЕШЬСЯ В БРОДЯЧИЕ ДОРОЖНЫЕ СТОЛБЫ С ТОЙ ВЗДЫБЛЕННОЙ МИНУТЫ...»
Написано в 1919 году.
С.канала Панамского... — Строительство Панамского канала началось в 1904 году. Первое судно прошло через канал в 1914 году, официальное открытие состоялось лишь в 1920-м.
2 	Меццо-тинто — вид гравюры на металле, относящийся к глубокой печати.
684


Примечания
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ЬХУ. «ЗАВТРА, МАТЕРЬ,
ПРИДУ В САНТЬЯГО...»
Написано в начале июля 1920 года.
1 Сантьяго — Сантьяго-де-Чуко, родной город Сесара Вальехо. Здесь была похоронена и мать поэта (умерла в 1918 году).
2 Базилика — букв.: прямоугольное (общественное либо культовое) здание, разделенное продольными рядами колонн.
Перевод: А. Гелескул (1966).
ЬХУГ «ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА ВТОРОГО НОЯБРЯ...»
Написано в 1918 году.
1 ...второго ноября. — 2 ноября — в католических странах день поминовения всех усопших.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
685


Приложения
ЬХУН. «БЛИЗКО ЛЕТО ПОЕТ, И ОБА МЫ...»
Написано в январе—феврале 1920 года (в Южном полушарии январь и февраль — летние месяцы).
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ЬХУШ. «ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ИЮЛЯ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии Вильянуэве.
1 ...четырнадцатого июля. — В этот день, совпавший с днем Французской революции, в 1919 году в Перу произошел военный переворот, президентом страны стал Аугусто Бернардино Ле- гиа (см. наст, изд., с. 423).
2 ...весом брутто... — Ср. со словами «по весу брутто» из стихотворения XXXVIII «Стекло, сияя, ждет, когда его всосут...».
3 навеч(но)лЬ — см. наст, изд., с. 527.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
БХ1Х. «КАК ТЫ НАС ИЩЕШЬ ЗНАКАМИ ГЛУБИН...»
Написано в 1919 году.
686


Примечания
1 	Сезам — заклинание («сезам, откройся!») из арабской сказки «Али-Баба и сорок разбойников», входящей в книгу «Тысяча и одна ночь».
Перевод: А. Гелескул (1966).
ЬХХ. «ПОД НЕБРЕЖНЫЕ УСМЕШКИ Я КО ДНУ ИДУ...»
Написано в 1920 году в Лиме.
Ср. со стихотворением ЬХХ\^ «Вы мертвы...».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впер-
ЬХХ1. «ЗМЕИТСЯ СОЛНЦЕ ПО РУКЕ ТВОЕЙ ПРОХЛАДНОЙ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии Вильянуэве.
Перевод: А. Гелескул (1966).
ЬХХН. «ТЫ ЗАПЕРТ, ЗАПЕР Я ТЕБЯ, САЛОН КОНИЧЕСКИЙ, НЕСПЕШНЫЙ...»
Написано в конце 1919 года, посвящено Отилии.
1 Салон в четыре входа, но без выхода... — Ср. со словами из стихотворения ХЫН «Кто знает,
687


Приложения
идет к тебе. Не прячь его...»: «Ты подсчитала, сколько отверстий на выход, / сколько — на вход?»
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ЬХХШ. «ВОЗЛИКОВАЛО „АЙ”.
ВСЯ ПРАВДА В ТОМ...»
Написано в 1919 году.
1 	...подвержена экзосмосу. — Экзосмос (греч.) — диффузия вещества, направленная из объема жидкости наружу.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ЬХХ1У. «КАКОЙ ЖЕ В ПРОШЛОМ ГОДУ ВЫДАЛСЯ ДЕНЬ ПРЕКРАСНЫЙ!..»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии.
Ср. со стихотворением XXI «В авто, пронизанном порочными кругами...».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
688


Примечания
ЬХХУ. «ВЫ МЕРТВЫ...»
Написано в Трухильо 1 мая 1920 года (единственное в книге «Трильсе» стихотворение, дата создания которого известна точно).
Ср. с произведениями «Ярость времени», «— Уже никто не живет в доме...», «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...» (сборник «Человечьи стихи») и со стихотворением ЬХ1 «Я спешился возле дверей...».
1 ...от зенита к надиру... — Надир — диаметрально противоположная зениту точка на небесной сфере.
2 ...жизнь — отраженье, а вы — отраженное. Смерть. — Ср. со словами из стихотворения «Париж, октябрь 1936 года»: «и, посмотрев назад, среди людей / оставленные вижу отраженья».
3 Всегда умирают от жизни. — Ср. со строками произведения «Душа, которая измучилась быть телом» (сборник «Человечьи стихи»): «...ты живешь, не спорь, / раз умираешь от этой жизни...».
Перевод: А. Гелескул (1984).
ЬХХУ1. «ИДУ ИЗ ТЬМЫ НОЧНОЙ ПРЯМО В УТРО ЯСНОЕ...»
Написано в 1919 году, посвящено Отилии.
1 Во имя этой чистой величины ~ что стала 2. — О символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469.
689


Приложения
2 	Несмотряниначто. — В оригинале «sinembargo», написанное слитно. Нормативное «sin embargo» означает «однако», «несмотря на это», «несмотря ни на что».
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
ЬХХУИ. «КАК БУДТО ДЛЯ ТОГО ХЛЕСТНУЛО ГРАДОМ...»
Написано в 1919 году в Лиме.
Ср. со стихотворениями «Осадок» и «Дождь» (сборник «Черные герольды»).
1 Пой, ливень, пой на берегу еще без моря! — См. наст, изд., с. 543.
Перевод: А. Гелескул (1984).
ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
1-е изд: Vallejo С. Poemas humanos. Paris: Les Editions des Presses Modernes, 1939.
В сборник включено 110 произведений.
690


Примечания
СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ
Впервые 19 произведений, которыми открывался сборник «Человечьи стихи» 1939 года, были выделены в отдельный цикл «Poemas en prosa» в издании: Vallejo С. Obra poética completa. Lima: Mon- cloa, 1968 (см. наст, изд., с. 507—508).
Стихи данного цикла созданы в 1923—1929 годах (кроме стихотворения «Что-то роднит тебя с тем, кто уходит...»; в первом издании книги «Человечьи стихи» это произведение было датировано 24 ноября 1937 года; автограф не сохранился и проверить правильность датировки не представляется возможным).
В ТВЕРДОЙ ПАМЯТИ
Вероятно, первое стихотворение, написанное Сесаром Вальехо во Франции.
Ср. с произведением «Черные листья» (сборник «Черные герольды») и стихами в сборнике «Триль- се», посвященными матери.
1 ...место в мире по имени Париж. — Во французскую столицу перуанский поэт приехал 13 июня 1923 года.
2 ...с Виктором, старшим из нас... — Речь идет о Викторе Клементе Вальехо (1871—1946?).
3 ...у тройного огня. — О символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469.
Переводы: А. Гелескул (1984), А. Щетников (2004).
691


Приложения
ЯРОСТЬ ВРЕМЕНИ
1 ...священник Сантьяго... — Возможно, речь идет о звонаре Сантьяго (см. примем. 1 к стихотворению III «Когда, ну когда же...» из сборника «Трильсе»).
2 Токкаты — виртуозные музыкальные пьесы для фортепьяно либо органа.
Переводы: Э. Гольдернесс (1966), А. Щетни- ков (2004).
ПОТЯГИВАЯ медленно ЛИКЕР
Стихотворение написано, вероятно, вскоре после того, как Сесар Вальехо узнал о смерти отца (21 марта 1924 года).
1 Натива — см. примем. 3 к стихотворению III «Когда, ну когда же...» (сборник «Трильсе»).
2 Мигель — см. примем. 1 к стихотворению «Брату Мигелю» (сборник «Черные герольды»).
3 Патио — внутренний дворик в домах Испании и Латинской Америки.
4 ...сломалась ложка. Губы моих братьев пронзила и осталась в них горечь восторга. — Ср. со строками из стихотворения XXVIII «Ни мамы за столом возле меня...»: «И прямо в нёбо мне / ножи вонзились».
Переводы: А. Щетников (2004), В. Андреев ( публикуется впервые ).
692


Примечания
САМЫЙ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
1 ...на Марне... — Марна — река на севере Франции. В сентябре 1914 года на Марне произошло кровопролитное сражение между англо-французскими и германскими войсками.
2 ...в Иокогаме... — Иокогама (Йокохама) — город-порт в Японии, на острове Хонсю (в 30 км к юго-западу от Токио). В 1923 году большая часть города была уничтожена сильным землетрясением.
З...день, когда попал в тюрьму я в Перу. — По ложному обвинению Сесар Вальехо был арестован в Перу 6 ноября 1920 года. В тюрьме он пробыл до 26 февраля 1921-го.
Переводы: Э. Гольдернесс (1966), П. Грушко (1998).
«СОДРОГНУЛИСЬ ОКНА,
ПРОСВЕТЛИВ МЕТАФИЗИКУ МИРА...»
1 ...в саду Тюилъри... — Дворец Тюильри — бывшая резиденция французских королей; дворец построен в 1564 году. Частично уничтожен огнем в 1871 году, во время Парижской коммуны; полностью разрушен в 1882 году. Ныне на месте дворца — обширный сад.
2 ...оба океанских побережья... — Речь идет о французском побережье Атлантического океана и о перуанском побережье Тихого.
3 ...великого монизма тусклых тысяч. — Монизм — философское учение, исходящее из призна¬
693


Приложения
ния в качестве первоосновы мира одного начала: либо материи, либо духа (идеи).
4 	...стон синкопирован... — Синкопа — смещение музыкального ударения с сильной доли такта на слабую; исчезновение звука в середине слова.
Перевод: А. Гелескул (1983).
ГОВОРЮ О НАДЕЖДЕ
0 стихотворении см. наст, изд., с. 564—566. Ср. с произведением «Горестный антифон надежды» (сборник «Черные герольды»).
1 Ничто — вот причина; ничто перестало быть причиной. — О слове «ничто» (nada), которое он считал важным для понимания мировосприятия испанцами, Мигель де Унамуно писал в работе «Агония христианства» (1931): «Хотение не есть способность интеллектуальная, и хотение может привести к не-хотению. Вместо воли оно порождает не-волю, „noluntad” от „noie”, не хотеть. А не-воля, дитя не-желания, ведет к ничто. Ничто! Вот еще одно испанское слово, полное жизни и бездонных резонансов» (Унамуно М., де. О трагическом чувстве жизни. Киев, 1996. С. 337. Перевод Е. Гараджи). А вот поэтическая интерпретация слова «ничто» — сонет Антонио Мачадо «Великий ноль» из «Апокрифического песенника Авеля Мартина» (1928):
Когда Единосущее свершило
свой труд: Ничто, — и день настал ночной,
694


Примечания
то вместе с человеком отдых свой оно во мраке провести решило.
Fiat umbra!* Мысль рождалась в человеке.
И на ладонь его положен был вселенский полый шар, в котором плыл холодный морок пустоты навеки.
Возьми сей ноль, он и велик и мал; и, если твоему доступен зренью, вглядись в него. Твой час, поэт, настал,
будь к неизбежному готов сраженью, — песнь создавая, вызов ты бросал безмолвию и смерти, и забвенью.
Переводы: П. Грушко (1966), В. Андреев (2003).
ОБРЕТЕНИЕ ЖИЗНИ
Ср. со стихотворением «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...».
1 Как мало я жил! — Ср. со строкой: «...как мало я сегодня умирал!» из стихотворения «К братьям во Христе» (сборник «Черные герольды»).
2 ...я так мал, что в меня не вмещается день. — Ср. с образами из произведения «Послание прохожим»: «В мой кроличий денек, в мою слоновью ночь...».
* Да будет тьма! (лат.).
695


Приложения
3 ...на бульваре Осман. — Бульвар расположен в центральной части французской столицы и назван в честь барона Жоржа Османа (1809—1891), префекта Парижа в 1853—1870 годах. В эти годы по инициативе Османа была проведена обширная реконструкция французской столицы.
4 ...купола Сакре-Кер. — Сакре-Кёр (собор Сердца Иисусова) — одна из главных архитектурных достопримечательностей Парижа. Собор воздвигнут на холме Монмартр. Строительство собора было начато в 1875 году под руководством архитектора Поля Абади (1812—1884), закончено в 1919-м.
Переводы: А. Гелескул (1984), А. Щетников (2004).
ПОВЕРКА ПРАХА
Ср. — с формальной точки зрения — со стихотворением «Самый черный день».
1 — Пусть шаги сосчитают, что сделал он, плача! — Ср. со строкой из произведения «Жара, усталый, я бреду со своим золотом...»: «Как будто сосчитаны уже мои шаги!»
2 — Пусть по имени назван он будет! — Невозможно... — Ср. со строками в стихотворении II «Время Время...» (сборник «Трильсе»): «Так и зовется: То, что утратило / имя...».
Перевод: Э. Гольдернесс (1966).
696


Примечания
«ЭТА ЖЕНЩИНА ТАК СПОКОЙНА...»
В стихотворении говорится о росписи потолка Сикстинской капеллы (в Ватикане), выполненной Микеланджело Буонарроти (1475—1564) в 1508— 1512 годах. В Италии перуанский поэт побывал в 1929 году.
Перевод: Ю. Шашков (публикуется впервые).
«— УЖЕ НИКТО НЕ ЖИВЕТ В ДОМЕ...»
Ср. со стихотворениями «Ярость времени», «Я хочу говорить о надежде», «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...», «Душа, которая измучилась быть телом».
Приведем также фрагмент из записной книжки Вальехо, помеченной 1929 годом: «Умирают, только сделав что-либо. Ты что-то сделал, раз умираешь» (Вальехо С. Избранное. М., 1984. С. 193).
Перевод: В. Андреев (2003).
«ЕСТЬ ИНВАЛИД, НО НЕ ВОЙНЫ,
А МИРА...»
1 «Les gueules cassées» — французская ассоциация инвалидов Первой мировой войны с лицевыми ранениями.
2 Христу встречался искалеченный наружу, который не слышал, имея уши, и не видел, имея
697


Приложения
очи. — Отсылка к новозаветному: «Имея очи, не видите? имея уши, не слышите?» (Мк. 8:18).
Перевод: А. Гелескул (1984).
«ЧТО-ТО РОДНИТ ТЕБЯ С ТЕМ,
КТО УХОДИТ...»
Ср. со стихотворением «Париж, октябрь 1936 года».
В первом издании книги «Человечьи стихи» (1939) произведение датировано 24 ноябрем 1937 года.
1 	Уйти! Остаться! Порвать! Вернуться! — Ср. со словами из стихотворения «Соломоновский, подавленный, пристойный...»: «Вспоминать? Настоять? Идти? Прощать?»
Перевод: А. Гелескул (1984).
«ПРОХОДИТ ЖЕЛАНИЕ, ХОТЯ ПЛОТЬ И КРЕПКА ЕЩЕ...»
1 ...в зале Лувра... — Лувр — один из крупнейших художественных музеев мира. Первоначально — резиденция французских королей; как музей был открыт для публики в 1793 году. В Лувре, в частности, имеется отдел египетских древностей. Посещение Сесаром Вальехо залов этого отдела весьма своеобразно отразилось в его стихотворении «А я смеюсь».
698


Примечания
2 ...эпохи Людовиков... — Короли с именем Людовик (Louis) правили — с перерывами — Францией с начала IX века (Людовик I) до первой четверти XIX столетия (Людовик XVIII). Самыми известными из Людовиков являются Людовик XIV (1638—1715; король с 1643 года) и Людовик XVI (1754—1793; король в 1774—1792 годах).
3 ...пробивается зеленый росток, прямо из ладони. — Ср. со строкой из стихотворения «Ангельское приветствие»: «...в твоих глаголах прорастают травы».
Перевод: Ю. Шашков (публикуется впервые).
«ЧЕТЫРЕ СОЗНАНИЯ...»
0 символике чисел в поэзии Вальехо см. наст, изд., с. 469.
1 ...(в этом я уверен)! — Ср. с концовкой стихотворения «Пантеон»: «...я в этом уверен».
Перевод: Ю. Шашков (публикуется впервые).
«МЕЖДУ БОЛЬЮ И НАСЛАЖДЕНИЕМ...»
Ср. со стихотворениями «Гитара», «И все-таки чем ждать...».
Переводы: А. Гелескул (1984), М. Яснов (публикуется впервые).
699


Приложения
«В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ТЕННИСИСТ МОЩНО ВЫСТРЕЛИВАЕТ...»
1 Анатолъ Франс утверждал, / что религиозное чувство ~ пока неизвестен... — Анатоль Франс (наст, имя — Анатоль Франсуа Тибо; France, Thibault; 1844—1924) — французский писатель, лауреат Нобелевской премии 1921 года. Отметим здесь: в конце XX века нейрофизиологи открыли в мозгу человека участок, отвечающий за веру в Бога.
2 ...О, Маркс! — Вальехо был адептом учения Карла Маркса (Marx; 1818—1883), но вместе с тем он, как человек искусства, признавал далеко не все постулаты марксизма. В записной книжке, которую Сесар Вальехо вел в 1929—1930 годах, находим, например, такую заметку: «В любой марксистской работе есть камень преткновения. В чем причина социального прогресса? Нужен ли он человеку? Наука развивается потому, что развиваются производительные силы. А по какой причине развиваются производительные силы? Что сначала? Техника? Или мысль, что необходим механизм? Порочный, безвыходный круг» (Вальехо С. Избранное. С. 209—210).
3 ...О, Фейербах! — Людвиг Фейербах (Feuerbach; 1804—1872) — немецкий философ-материалист.
Перевод: Ю. Шашков (публикуется впервые).
700


Примечания
А Я СМЕЮСЬ
Впервые: Favorables París Poema (París). 1926.
N1.
См. примем. 1 к стихотворению «Проходит желание, хотя плоть и крепка еще...».
1 ...они на марше 3 3 3 — О символике чисел в поэзии Сесара Вальехо см. наст, изд., с. 469.
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), Ю. Шашков (публикуется впервые).
«ЗДЕСЬ Я ЗДОРОВАЮСЬ,
ЗДЕСЬ Я СМИРЯЮСЬ, ЗДЕСЬ Я ЖИВУ...»
Впервые: Favorables París Poema (París). 1926.
N2.
Cp. со стихотворением «Вот место на земле, где я хожу...».
1 ...шагами на поверхности, ступнями в бездне. — Ср. со строкой из произведения «Годовщина»: «...в поверхности — такая глубина!»
2 ...так я прощаюсь, / с каждым часом моим удлиняя вечность. — Ср. с финальной строкой стихотворения «Ярость времени»: «Умерла моя вечность, и я ее отпеваю».
Переводы: А. Гелескул (1984), М. Яснов (публикуется впервые).
701


Приложения
ИЗ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
Впервые: Mundial (Lima). 1927. N 388.
1 ...от сердца к сердцу матери единосущей. — Возможно, Вальехо соединяет христианскую Деву Марию с Матерью-Землей, культ которой был одним из главных в религии народа кечуа (древних инков).
2 Имеющий уши, да слышит... — Отсылка к новозаветному: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф. 11:15).
3 ...я истинно говорю... — Отсылка к словам Христа, многократно встречающимся в Новом Завете: «Истинно говорю вам».
Перевод: В. Андреев (2002).
ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
В данный цикл вошло 76 стихотворений, созданных Сесаром Вальехо в 1930-е годы. Большинство из них написаны в период с 4 сентября по 8 декабря 1937 года.
ВЫСОТА И НИЧТОЖНОСТЬ
Первый вариант этого стихотворения под названием «В позе превосходства» был опубликован в: Mundial (Lima). 1927. N 388 (вместе с произведением «Из священного писания»):
702


Примечания
Кто не может купить приличный костюм
и не завтракает, и не ездит в трамваях,
живет со своей надменною сигаретой и карманною
болью?
Горе мне, я родился таким одиноким.
Кто не напишет ни одного письма и о важнейшем — ни слова?
Горе мне, я родился таким одиноким.
Кто Карлосом не был назван и даже не скажет: котенок, котенок, котенок,
котенок?
Горе мне, я родился таким одиноким.
Горе мне, я родился столь одиноким.
Горе мне, я родился столь одиноким.
Переводы: Ю. Мориц (1963), В. Андреев (публикуется впервые).
СТРАДА
О 	стихотворении и о его названии см. наст, изд., с. 514—515.
Ср. — с формальной точки зрения (двустишия с дополнительной финальной строкой) — с произведениями «Что мне с того, что подстегиваю себя стихом...» и «Вне времени» («Черные герольды»).
Переводы: А. Гелескул (1966), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
703


Приложения
«МУЖЧИНА ЛЮБУЕТСЯ ЖЕНЩИНОЙ...»
Произведение написано 2 ноября 1937 года; в этот же день было создано стихотворение «Два запыхавшихся ребенка».
Ср. со стихотворениями «Эта женщина так спокойна...», «Проходит желание, хотя плоть и крепка еще...».
1 Ребро Адама — женщина.
2 ...песня песней! — Отсылка к библейской Книге Песни Песней Соломона.
Перевод: В. Литус (публикуется впервые).
ВЕСНА-ТУБЕРОЗА
1Тубероза (нард) — травянистое декоративное растение семейства амариллисовых, с душистыми белыми цветками. См. также примем. 1 к стихотворению «Глина» (сборник «Черные герольды»).
2 ...пеленает ~ в шляпу. — В одной из заметок, включенных в книгу «Против профессиональной тайны», Вальехо написал: «Всё на свете носит шляпу» (Вальехо С. Избранное. С. 186).
3 ...в пылающих тестикулах моих... — Тести - кулы — семенники.
Перевод: В. Литус (публикуется впервые).
704


Примечания
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Название этого стихотворения Рауль Гонсалес Туньон в своих воспоминаниях «Сесар Вальехо и его время» использовал в качестве концептуальной метафоры: «Творчество Вальехо стало „землетрясением” для поэзии Перу» (Латинская Америка. 1972. № 2. С. 164. Перевод Н. Попры- киной).
1 ...переплетениями фасций? — Фасция — букв.: тонкая оболочка из соединительной ткани, покрывающая органы, сосуды, нервы, мышцы у животных и человека.
2 Эрменегилъдо (Hermenegildo; ?—585) —
вестготский принц, сын короля Леовигильдо; правитель Бетики (ныне — Андалусия). Приняв христианство, поднял восстание против отца. Потерпел поражение и был убит в тюрьме.
3 Луис (Luis) — обычное в испаноязычных странах мужское имя. Вместе с тем так по-испански пишется имя французских королей Людовиков (фр. Louis). Поскольку имя Луис поставлено рядом с Эрменигильдо, можно предположить, что Вальехо имел в виду Людовика XVI (см. примеч. 2 к стихотворению «Проходит желание, хотя плоть и крепка еще...), свергнутого с престола 10 августа 1792 года и казненного 21 января 1793-го.
4 Исабель (Isabel). — Возможно, речь идет об Исабель I (в русской традиции — Изабелла I; 1451—1504), королеве Кастилии с 1474 года. Брак Изабеллы с Фердинандом Арагонским в 1469 году привел к объединению Испании. Королева поддер¬
705


Приложения
жала Колумба в его планах открыть морской путь в Индию и помогла снарядить экспедицию.
3 	Атанасио-хитрецы («astutos Atanacios»). — Вальехо ставит имя Атанасио (в русской традиции — Афанасий) во множественном числе. Из всех, носящих такое имя, всемирно знаменит только Афанасий Александрийский (295—373), церковный деятель, теолог, епископ Александрии. Не исключено, что здесь Вальехо позволил себе «лингвистическое хулиганство»: на латыни имя Афанасия Александрийского пишется Athanasios — с буквой «s» на конце слова, которая в испанском языке, когда речь идет о существительных и прилагательных, является показателем множественного числа.
Перевод: В. Литус (публикуется впервые).
ШЛЯПА, ПАЛЬТО, ПЕРЧАТКИ
1 	Comedie. — Имеется в виду парижский театр Comedie-Française. Основан в 1680 году; расположен на улице Ришелье.
Переводы: Е. Терновский (1966), А. Гелескул (1983).
«В ДЕНЬ, КОГДА Я ВЕРНУСЬ,
ЭТОТ КАМЕНЬ БЕЗЛИКИЙ...»
сР. — по контрасту — со стихотворением «Париж, октябрь 1936 года».
706


Примечания
1 ...из тугих и смертельных сетей повилики... — Повилика — травянистое сорное растение без листьев и корней, живущее на стеблях других растений, соками которых питается.
Перевод: А. Гелескул (1966).
АНГЕЛЬСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ
1 Склонившийся, как пальма, славянин... — В оригинале нечто иное, хотя тоже не очень понятное для характеристики славянина: «Eslavo con respecto a la palmera» («Славянин, относящийся с уважением к пальме»).
2 ...в твоих глаголах прорастают травы. — В книге Сесара Вальехо «Против профессиональной тайны» есть строки: «Когда-то в стихотворении я написал, что в прилагательных растет трава. Спустя несколько лет, в Париже, на Монпарнасском кладбище я увидел на камне поросшее травой прилагательное. Поэтическое предвидение» (Вальехо С. Избранное. С. 195). Автор запамятовал: в стихотворении он написал «имя существительное» («sustantivo»), а не «прилагательное»; переводчик «имя существительное» заменил на «глагол».
3 ...твой убежденный жар в броне холодной... — Ср. с начальной строкой стихотворения «Мерзну возле огня...». См. также наст, изд., С. 511.
Переводы: Э. Гольдернесс (1966), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
707


Приложения
ПОСЛАНИЕ ПРОХОЖИМ
Ср. со стихотворением «Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...».
1 Капитолий — холм в Риме, на котором воздвигнут Капитолийский храм; здание в Вашингтоне, где проходят заседания сената США. У Вальехо: нечто массивное, тяжелое, давящее.
Переводы: Б. Дубин (1984), Вс. Багно (2003).
«ЗАБОЙЩИКИ ПОКИНУЛИ ЗАБОЙ...»
В данном произведении, как и в стихотворении «И под конец — гора...», говорится о шахтах близ города Сантьяго-де-Чуко, города, в котором Вальехо родился.
Ср. также с произведением «Застывший кам-
1 ...каверну заглубляющейся ьитолъни. — Каверна — полое пространство, образовавшееся в горной породе.
2 ...ботинки из вискачи... — Вискача — грызун семейства шиншилловых с серо-черным мехом. Обитает в степных районах Южной Америки.
Переводы: Е. Терновский (1966), Б. Дубин (1983).
708


Примечания
«НЕС ВОСКРЕСЕНЬЕ НА УШАХ МОЙ ОСЛИК...»
1 Вольтер (наст, имя — Мари Франсуа Аруэ; Voltaire, Arouet; 1694—1778) — французский писатель, философ, историк. В стихотворении речь идет о памятнике Вольтеру, установленном в парижском сквере Монж в 1870 году. Памятник создан по модели французского скульптора Жана Антуана Гудона (1741—1828).
2 ...темно■‘зеленый / покинутый утес... — В испаноязычной поэзии зеленый цвет — символ жизни и смерти, а также надежды и чувственности.
Переводы: А. Гелескул (1983), В. Литус (публикуется впервые).
ЗЕМНОЕ И МАГНЕТИЧЕСКОЕ
Ср. с произведениями «Нес воскресенье на ушах мой ослик...», «Ком земли».
В данном стихотворении неоднократно говорится о древесине; возможно, оно «перекликается» со стихотворением ЬХ «Древесина — мое терпение...» (сборник «Трильсе»).
1 	(А кондоры? И кондоров зажарят мне!) — Кондор — священная птица древних инков.
Перевод: В. Литус (публикуется впервые).
709


Приложения
КОМ ЗЕМЛИ
1 	...и Луиса Табоаду... — Луис Табоада (Та- Ьоас1а) — крупный латиноамериканский зерноторго- вец первой трети XX века. Впрочем, был еще один Луис Табоада (1848—1906) — испанский писатель, автор юмористических произведений.
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
«И ВСЕ-ТАКИ, ЧЕМ ЖДАТЬ...»
Ср. с произведениями «Говорю о надежде», «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...», «Просто счастья сегодня хотелось...», «Гитара».
1 	...счастье обретает глубину, лишь исчезая... — Ср. со строкой «Любовь сильна — когда она исчезнет» из стихотворения «Брачное ложе вечности (сборник «Черные герольды»).
Переводы: А. Гелескул (1966), Вс. Багно (2003).
РАЗМЫШЛЯЮТ СТАРЫЕ ОСЛИКИ
Произведение, вероятно, связано с воспоминаниями о Перу. Ср. со стихотворением «Нес воскресенье на ушах мой ослик...».
710


Примечания
1 О, никогда всех никогдашних его никогда! — Данный стилистический прием использован и в стихотворении «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...» (см. ниже). Ср. также с повтором в произведении «Жития святых» (сборник «Черные герольды»): «Ибо ничто / не смогло сломить меня, ничто, ничто».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
«СЕГОДНЯ МНЕ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ МНОГО МЕНЬШЕ, ЧЕМ РАНЬШЕ...»
Ср. с произведением «Париж, октябрь 1936 года».
1 Столько лет — / и как никогда: навсегда — навсегда навсегда! — Подобное заклинание находим в стихотворении «Да спасет тебя Бог!» аргентинского поэта-модерниста Альмафуэрте (наст, имя — Педро Бонифасио Паласиос; 1854—1917):
Те, что никогда — никогда на земле, навсегда
никогда,
никогда никогда, — не смогут ни возвратиться, ни вслушаться в ночь, ни возрыдать по самим себе.
См. также наст, изд., с. 488.
711


Приложения
Переводы: Б. Дубин (1984), В. Андреев (1989), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
«ВЕРЬ В ЗРЕНИЕ, НО НИКОГДА В ЗРАЧОК...»
1 Верь ~ в крыло, не в тгтии,у... — Ср. со строками из стихотворения «И если стольким раскатам слова...»: «И если стольким ударам крыльев / не завершиться парящей птицей!..».
Переводы: Э. Гольдернесс (1966), В. Андреев (1989).
ДВА ЗАПЫХАВШИХСЯ РЕБЕНКА
См. примем, к произведению «Мужчина смотрит на женщину...». Ср. со стихотворением «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...».
1 ...картезиански... — Картезианство — направление в философии и естествознании XVII— XVIII веков. Картезианство характеризуется последовательным дуализмом — предельно четким разделением мира на две самостоятельные субстанции: протяженную (res extensa) и мыслящую (res cogi- tans). В основу картезианства были положены идеи французского философа Рене Декарта (1596— 1650), а само учение получило название от его латинизированной фамилии Cartesius.
712


Примечания
2 	...аристотелевский... — прилагательное, образованное от фамилии древнегреческого философа Аристотеля (384—322 до Р. X.).
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
«ЧУТЬ-ЧУТЬ ПОБОЛЬШЕ ВЫДЕРЖКИ, СОБРАТ...»
1 ...не стоит / такого пыла вкладывать ни в смерть, / ни в жизнь из-за одной своей могилы. — В книге Вальехо «Против профессиональной тайны» есть слова: «Не надо ничего бояться. Не надо ни на что надеяться. Ты всегда жив — более или менее. Ты всегда более или менее мертв» (Вальехо С. Избранное. С. 181).
2 ...и легендарии твоих анафем. — Легенда - рии — букв.: сборники жития святых.
3 ...неужто мало / судьбы, нутра, четырнадцати строк... — Четырнадцать строк — имеется в виду сонет (завершенная стихотворная форма). О сонетах, написанных Сесаром Вальехо, см. наст, изд., с. 531—535.
4 Какая дробь в итоге за тебя! — Здесь слово «дробь» в значении: число, состоящее из частей единицы (мат.).
Перевод: Б. Дубин (1983).
713


Приложения
«ЭТО...»
1 ...в неустойчивом равновесии... — Ср. с концовкой стихотворения I «Кто-то шумит — так, что не дает...» (сборник «Трильсе»): «в сальто-мортале равновесия».
2 ...у подножья холодного огня... — Ср. с первой строкой произведения «Мерзну возле огня...», см. также наст, изд., с. 511.
3 ...рука / вцепляется в одинокий ботинок. — См. наст, изд., с. 527—528.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
«УГЛУБЛЯЯСЬ В ЖИЗНЬ, УГЛУБЛЯЯСЬ...»
Стихотворение помечено 7 сентября 1937 года; в этот же день было написано и произведение «Стихи нараспев».
1 (Публичная брехня — слева от меня, / справа — вечно правый, дырявый карман.) — Ср. со словами из произведения «Проповедь о смерти»: «мои навозные мухи возгордятся, / ибо я — ив центре, и справа / тоже, и в равной степени слева».
2 ...и поднимаюсь до своих ступней от своей звезды. — Ср. со строками стихотворения «И если стольким раскатам слова»: «И подниматься по вечным крахам / с небес на землю...».
3 Такова смерть — под стать своему наглому супругу. — По-испански, как и по-русски, смерть (la muerte) — женского рода. О том, что у смерти
714


Примечания
есть муж, не упоминается ни в европейских, ни в индейских мифологиях.
Перевод: А. Сыщиков (публикуется впервые).
«ПРОСТО СЧАСТЬЯ СЕГОДНЯ ХОТЕЛОСЬ...»
Ср. со стихами «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...» и «Бывают дни, когда я вдруг охвачен...».
1 ...обезъяныш Дарвина... — то есть человек. В произведениях Вальехо английский естествоиспытатель Чарльз Роберт Дарвин (Darwin; 1809—1882) упоминается неоднократно, но всегда только как автор теории происхождения человека от обезьяны.
Переводы: Б. Дубин (1983), Б. Тригорин (публикуется впервые).
ДЕВЯТИГЛАВЫИ ЗВЕРЬ
1 ...и живому от радостей жизни — больнее вдвое. — См. наст, изд., с. 562.
2 ...никогда огонь так умело / не рядился смертельной стужей! — Ср. с первой строкой стихотворения «Мерзну возле огня...». См. также наст, изд., с. 511.
3 ...и за стенками нерва — мука! — См. при- меч. 2 к стихотворению «И если стольким раскатам слова...».
715


Приложения
4 ...res Руссо. — Жан-Жак Руссо (Rousseau; 1712—1778) — французский философ-просветитель, писатель, композитор. В своих социально-философских работах неоднократно писал об общественном деле (res publica).
5 Как могу, человечные братья, / как могу я не крикнуть, рыдая, / что с меня уже хватит!.. — В записной книжке Вальехо, помеченной 1932 годом, есть фраза: «Мне хочется написать письмо всем и сказать, что — хватит!» (Вальехо С. Избранное. С. 195).
Переводы: А. Гелескул (1966), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
«БЫВАЮТ ДНИ, КОГДА Я ВДРУГ ОХВАЧЕН...»
Стихотворение написано 6 ноября 1937 года; этим же днем помечено и произведение «Сегодня в него вонзилась заноза...».
1 ...любить того, кому я ненавистен... — Ср. со словами из стихотворения «Жара, усталый, я бреду со своим золотом...»: «...недруг мой возлюбил меня».
2 ...и Чаплина... — В своих произведениях Вальехо неоднократно упоминает Чарльза Спенсера Чаплина (Chaplin; 1889—1977), творчество которого считал одним из вершинных в мировом искусстве XX века. В 1928 году написал о нем статью — «Страсть Чарльза Чаплина». См. также наст, изд.,
с. 473—474.
716


Примечания
3 	...и Данте... — Возможно, имя Данте Алигьери (Dante Alighieri; 1265—1321) появилось здесь потому, что чуть выше в данном стихотворении Сесар Вальехо говорит об аде.
Перевод: Э. Гольдернесс (1966).
ПРОПОВЕДЬ О СМЕРТИ
Из стихотворений Вальехо, под которыми стоит дата, данное произведение — последнее по времени написания: помечено 8 декабря 1937 года.
1 ...и диакритикой. — Диакритика — надстрочные либо подстрочные знаки у букв, указывающие на произношение, отличающееся от произношения звука, который обозначается той или иной буквой без знака.
2 ...бегство дактилической рифмы? — Дактилическая рифма — рифма с ударением на третьем от конца слоге.
3Для того, чтобы раз умереть, / мы должны умирать каждый миг? — Ср. со строкой «Мы начинаем умирать с рожденья» из сонета «Учит умирать заблаговременно» Франсиско де Кеведо (см. наст, изд., с. 410).
4 	...деистические скобки... — Деизм — букв.: философское воззрение, возникшее в XVII веке, допускающее существование Бога в качестве первопричины мира, но отрицающее его вмешательство в развитие природы.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
717


Приложения
«ПРЕКРАСНО СОЗНАВАЯ,
БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ...»
Ср. со стихотворениями «Просто счастья сегодня хотелось...», «Бывают дни, когда я вдруг охвачен...», «От разлада к разладу...».
1 	...как я люблю его, как ненавижу... — Ср. со словами из произведения «Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...»: «О, Сесар Вальехо, я нежно тебя ненавижу!»
Переводы: Э. Гольдернесс (1966), В. Столбов (1985, фрагмент).
ГИТАРА
Ср. с произведениями «Стихи нараспев» и «Гитара под звук ладоней».
1 ...между квинтой / и секстой / и обманчивой октавой... — Квинта — пятая ступень от данной в диатонической гамме; самая высокая по тону струна скрипки и некоторых других музыкальных инструментов. Секста, октава — шестая и восьмая ступени от данной в диатонической гамме.
2 ...добрый самарянин! — Новозаветную притчу о добром самарянине см.: Лк. 10:30—37.
Перевод: А. Гелескул (1966).
718


Примечания
ГОДОВЩИНА
Стихотворение помечено 31 октября 1937 года; в этот же день написано и произведение «Пантеон».
1 Стразы — камни, сделанные из хрусталя, по блеску и игре света похожие на драгоценные камни.
2 ...гитара / без кварты — столько квинт... — Кварта — четвертая ступень от данной в диатонической гамме. Квинта — см. примеч. 1 к предыдущему стихотворению.
Перевод: Б. Дубин (1984).
«ЗАСТЫВШИЙ КАМНЕМ...»
1 Какие клубы дыма изо рта, забывшего о хлебе... — Ср. с начальной строкой произведения «Колесо голодного»: «Выхожу сквозь сигаретный дым, сквозь собственные зубы...». Ср. также — по конструкции фраз — комментируемую строку и ряд других в данном стихотворении со строками из стихотворения «Чуть-чуть побольше выдержки, собрат...»: «Какая дробь в итоге за тебя! / Какой похожий гнет тебе опорой! / Какая строгость и какая помощь!»
Переводы: В. Столбов (1985, фрагмент), В. Андреев (2003).
719


Приложения
«ВСЯКИЙ ДЕНЬ, ВСЯКИЙ ЧАС, ВСЯКИЙ МИГ, УБЕГАЯ...»
Своеобразным авторским комментарием к стихотворению может служить такой фрагмент из книги «Против профессиональной тайны»: «Я хочу потеряться, раз нет дороги. Я жажду потеряться единожды и навсегда, заблудившись не где-то во вселенной, не где-то в хитросплетениях морали, но здесь, в жизни и ради нее. Я ненавижу улицы, ненавижу тропинки — они мешают заблудиться. Повсюду так — ив городе, и в деревне. Нигде нельзя затеряться душой, можно лишь потерять ее. Слишком много вывесок, указателей, знаков — они не дадут заблудиться. Везде ты заключен. Городские рассветы для меня обратны тому последнему рассвету Уайльда, когда он умирал в Париже: я всегда окружен — расческой, щеткой, мылом, бог знает чем еще. Окружен. Утро застает меня в мире и с миром, в себе самом и с собою. Я позову, и мне неизбежно ответят, и услышат мой зов. Я выйду на улицу, и будет улица. Я стану думать, и будет мысль. Это приводит в отчаяние» (Вальехо С. Избранное. С. 185). И еще один автокомментарий: «Все бегут от собственных мыслей. Вот человек спускается по лестнице, вот другой — торопится на поезд, вот кто-то пересекает улицу, а суть одна: бегство от себя» (Там же. С. 197).
Переводы: Е. Терновский (1966), В. Андреев (2003).
720


Примечания
«И ВОТ, БЕЗ БЛАГОУХАНИЯ В ДАЛЬНЕЙШЕМ...»
Ср. со стихотворениями «Между болью и наслаждением...», «Проповедь о смерти».
1 Горе мне — чувства лгут, / горе мне — идея фикс вонзилась под ноготь! — Ср. со словами из произведения «Высота и ничтожность»: «Горе мне, я родился таким одиноким, и только!»
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ НА БЕЛОМ КАМНЕ
Анализ стихотворения см. наст, изд., с. 533, 544—558.
Переводы: М. Самаев (1963), А. Гелескул (1966), О. Савич (1963; опубл. 1971), В. Андреев (1989), И. Чежегова (1963; опубл. 2003), Ю. Гирин (2005, фрагмент), В. Капустина (2014), Вл. Васильев (2012; публикуется впервые), Б. Григории, В. Литус, М. Яснов (публикуются впервые).
СТИХИ НАРАСПЕВ
1 Забавно до слёз! — Ср. со словосочетанием: «(донельзя забавно)» в стихотворении «Углубляясь в жизнь, углубляясь...».
Перевод: А. Гелескул (1966).
721


Приложения
«ОТ РАЗЛАДА К РАЗЛАДУ...»
1 ...исхлестанный тернием будней... — Ср. со словами из стихотворения «Нес воскресенье на ушах мой ослик...»: «...столетья будней, знакомые до боли в волосах».
2 ...даже воздух, поднявшись, становится небом... — Ср. со строками из произведения «Испании, Испания, остерегайся!..»: «Остерегайся неба, что ниже воздуха, / и воздуха, что выше неба!»
Перевод: Б. Дубин (1984).
ПРОНЗИТЕЛЬНОСТЬ И ВЫСОТА
Ср. с названием стихотворения «Высота и ничтожность» (в оригинале: «Altura у pelos» и «Intensidad у altura»).
1 Хочу писать — захлебываюсь в пене... — Ср. данную строку (описание творческой неудовлетворенности) с начальными строками сонета «Я к мастерству стремлюсь» Рубена Дарио из сборника «Языческие псалмы» (1896):
Я к мастерству стремлюсь, но слово, как назло, цветком не становясь, беспомощным бутоном
стынет.
(Перевод Н. Горской) Переводы: И. Чежегова (1963), Б. Дубин (1984).
122


Примечания
«МЕРЗНУ ВОЗЛЕ ОГНЯ...»
О первой строке стихотворения см. наст, изд.,
с. 511.
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
«ФОНТАН, УТЕШЕНЬЯМИ ПОЛНЫЙ...»
1 ...никогда не сказать «никогда»... — Ср. с финальной строкой стихотворения «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...»: «...и как никогда: навсегда — навсегда навсегда!»
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
«ЖАРА, УСТАЛЫЙ, Я БРЕДУ СО СВОИМ ЗОЛОТОМ...»
0 стихотворении см. наст, изд., с. 501, 558— 559.
Ср. с произведением «Париж, октябрь 1936 года».
1 ...где недруг мой возлюбил меня. — Ср. с фразами из произведения «Спотыкаясь среди звезд», которые начинаются словами «Да будут возлюблены...».
2 Gest Septembre attiédi... — Отсылка к последней строке сонета Поля Верлена «Женщине» (сбор-
723


Приложения
ник «Сатурнические стихотворения»; 1866): «Chère, — par un beau jour de septembre attiédi». Приводим последний катрен сонета в переводе
А. 	Эфрон:
А ваши горести подобны, дорогая,
Проворным ласточкам — в прозрачных, как
стекло,
Сентябрьских небесах — когда еще тепло.
3 ...и 4, и 5... — Вероятно, таким образом Вальехо разделил число 45 (возраст автора ко времени написания данного стихотворения).
4 ...листья Люксембургского сада. — Люксембургский сад — обширный парк, окружающий Люксембургский дворец (центральная часть Парижа).
Переводы: В. Андреев (2003), Ю. Шашков ( публикуется впервые ).
ПАНТЕОН
См. примеч. к стихотворению «Годовщина».
Произведение построено на рифмах-наречиях («tristemente» — «печально», «fraternalmente» — «братски», «implacablemente» — «непримиримо» и т. п.). Зарифмованные строки состоят из одного слова; сама рифмовка по месту расположения — произвольная.
1 	Пантеон — в Древней Греции и Древнем Риме храм, посвященный всем богам; позднее —
724


Примечания
усыпальница выдающихся людей. Парижский Пантеон (бывшая церковь Святой Женевьевы) — одна из главных достопримечательностей французской столицы.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
«ОБРЕК СЕБЯ Я КИПЯТИТЬ ЧЕРНИЛА,
В КОТОРЫХ САМ ТОНУ...»
Ср. с сонетом «Пронзительность и высота».
1 ...одиннадцатисложником в упряжке... — Имеется в виду двустишие, каждая строка которого состоит из И слогов. Одиннадцатисложник получил широкое распространение в итальянской поэзии, откуда пришел в испанскую и другие европейские литературы.
Переводы: Б. Дубин (1984), Вс. Багно (2003).
«ВОТ ОН ПРОШЕЛ, И ОН ЗАЙМЕТ БЕЗ ПРАВА...»
Стихотворение — своеобразный спор с идеями мессианства Латинской Америки, которые Хосе Энрике Родо (см. наст, изд., с. 417) изложил в эссе «Грядущий» (1897) и философской работе «Ариэль» (1900).
Ср. — по контрасту — со стихотворением Вальехо «Латинская Америка» (наст. изд.,
с. 424—425).
725


Приложения
Переводы: Ю. Гирин (2005, фрагмент), К. Кор- коносенко (публикуется впервые).
КОЛЕСО ГОЛОДНОГО
0 стихотворении см. наст, изд., с. 562.
Ср. с произведениями «Хлеб наш насущный», «Трапеза нищих» (сборник «Черные герольды»), а также «Высота и ничтожность».
1 ...mom, что, брошенный по кривой, / падает сам по себе, / по внутренней сути своей... — сР. по контрасту со строками в стихотворении «Камни» («Черные герольды»): «От удара на небо взлетев, / белый камень сделался луной».
2 ...дайте же мне ~ я скоро уйду... — Это четверостишие Сесара Вальехо мексиканская писательница Росарио Кастельянос (1925—1975) поставила эпиграфом к своему рассказу «Колесо голодного».
Переводы: М. Самаев (1963), Б. Дубин (1984),
В. 	Андреев (публикуется впервые).
«ЖИЗНЬ, ЭТА ЖИЗНЬ...»
Ср. со стихами «Содрогнулись окна, просветлив метафизику мира...», «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...», «Два запыхавшихся ребенка».
Перевод: А. Гелескул (1984).
726


Примечания
ГИТАРА ПОД ЗВУК ЛАДОНЕЙ
Произведение написано 8 ноября 1937 года; в этот же день было создано и стихотворение «Душа, которая измучилась быть телом».
1 ...от себя на носках убегая. — Ср. с начальными строками стихотворения «Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...».
Перевод: А. Гелескул (1966).
«ЧТО МНЕ С ТОГО, ЧТО ПОДСТЕГИВАЮ СЕБЯ СТИХОМ...»
1 ...не живу — не умираю? — Отсылка к стихотворению «Воздыхание о вечной жизни» Терезы Авильской (см. примем. 12 к «Гимну добровольцам Республики»).
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (1989).
«СЛУШАЙ СВОЮ ГЛЫБУ, СВОЮ КОМЕТУ...»
1 Жизнь? Встретишь ее частицей своей смерти! — Ср. со строками из произведения «Проповедь о смерти»: «Для того, чтобы раз умереть, / мы должны умирать каждый миг?»
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
727


Приложения
«И ЕСЛИ СТОЛЬКИМ РАСКАТАМ СЛОВА...»
1 Да пусть и вправду наскоком гончим / затравят мир — и на этом кончим! — В книге Сесара Вальехо «Против профессиональной тайны» есть фраза «Если жизнь не должна быть прекрасна, пропади она пропадом» (Вальехо С. Избранное.
С. 	198).
2 ...и если в левом — такая мука ~ и в двух открытых — такая мука... — Повторена грамматическая конструкция, использованная в стихотворении «Девятиглавый зверь». Но в оригинале на конце строк стоит: в первом произведении слово «dolor» (боль, страдание, мука), во втором — «репа» (боль, мука, печаль, горечь, жалость, наказание, кара). Переводчик усилил схожесть конструкций и в обоих произведениях поставил слово «мука».
Перевод: А. Гелескул (1966).
ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1936 ГОДА
0 стихотворении см. наст, изд., с. 549.
1 От Елисейских ухожу полей, / от Лунной улочки... — Елисейские поля — одна из главных улиц Парижа. Лунная улочка — улица в Латинском квартале.
Переводы: А. Гелескул (1966), М. Самаев (1972), В. Андреев (1989).
728


Примечания
РАССТАВАЯСЬ, ВСПОМИНАЮ «ПРОЩАЙ»
0 стихотворении см. наст, изд., с. 549.
1 ...тгетры святые... — См. примем. 3 к стихотворению XXIV «У края процветшего гроба...» (сборник «Трильсе»).
2 ...эразмы, гераклиты и спинозы! — Поскольку фраза окружена строками о «святых Петрах» и «большевистских епископах», имена философов: голландца Эразма Роттердамского (Erasmus Roterdamus; 1469—1536), грека Гераклита (548— 480 до P. X.), голландца Бенедикта Спинозы (Spinoza; 1632—1677) — несомненно приобретают ироническое звучание.
3 ...большевистские епископы тоски! — Сесар Вальехо хорошо знал о борьбе большевиков с Церковью и понимал, что веру в Бога они стремятся заменить верой в коммунистический рай на Земле.
Переводы: К. Корконосенко, В. Андреев (публикуются впервые).
«И ПУСТЬ МНЕ НИЧЕГО НЕ ГОВОРЯТ...»
Ср. со стихами цикла «Испания, да минует меня чаша сия».
Переводы: Е. Терновский (1966), В. Андреев (1989).
729


Приложения
«ИТАК, МНЕ НЕ ВЫРАЗИТЬ ЖИЗНИ ИНАЧЕ, КАК СМЕРТЬЮ...»
Ср. со стихотворениями «К братьям во Христе» (сборник «Черные герольды») и LXXV «Вы мертвы...» (сборник «Трильсе»).
Переводы: А. Гелескул (1966), А. Щетников (2004).
ОБЕЗДОЛЕННЫЕ
Впервые: Turismo (La Habana). 1938. N 1.
Ср. со стихотворениями LXXV «Вы мертвы...», «Спотыкаясь среди звезд», «Да побредет нагим миллионер...».
1 ...плач над собственной могилой... — Ср. с последней строкой произведения «И пусть мне ничего не говорят...»: «...на собственной могиле сидя».
2 ...свой холод, ибо в нем горит мой жар... — Ср. с начальной строкой стихотворения «Мерзну возле огня...». См. также наст, изд., с. 511.
3 Коней, ноября—первая неделя декабря
1937 года. — В первом издании сборника «Человечьи стихи» в датировке данного произведения имелась ошибка: вместо «1937» стояло «1939».
Перевод: Э. Гольдернесс (1966).
730


Примечания
«ОТ БОТИНКА ЗАВИСНЕТ МОЯ СУДЬБА...»
О стихотворении см. наст, изд., с. 527—528. Ср. также с произведением «Париж, октябрь 1936 года».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
«УЧАСТЬ ЧЕЛОВЕКА...»
Ср. со стихотворением «Проповедь о смерти».
1 ...понедельник, что сдерживается шестью удилами... — Удила — скорее всего, имеются в виду дни недели.
Перевод: А. Сыщиков (публикуется впервые).
«О, БУТЫЛЬ БЕЗ ВИНА! О, ВИНО,
ЧТО БУТЫЛЬ ОСТАВЛЯЕТ ВДОВОЙ!..»
1 О, навсегда — так никогда не означало: навсегда! — Ср. с концовкой стихотворения «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше...»: «Столько лет — / и как никогда: навсегда — навсегда навсегда!»
Перевод: В. Андреев (2003).
731


Приложения
«И ПОД КОНЕЦ — ГОРА...»
См. примем, к стихотворению «Забойщики покинули забой...».
Перевод: Б. Дубин (1984).
«КЛЯНЕТ И ЛЮБИТ СЕРДЦЕ СВОЮ МАСТЬ...»
1 Масть — здесь в значении: цвет как таковой.
2 ...м, рушась, чуть ли впрямь не возношусь. — Ср. со словами из стихотворения «И если стольким раскатам слова...»: «...подниматься по вечным крахам / с небес на землю...».
Перевод: А. Гелескул (1983).
«МИР, СКЛОНЫ, РУГАНЬ, ОСА...»
Ср. со стихотворением «Соломоновский, подавленный, пристойный...».
Должно отметить: у Мигеля де Унамуно есть несколько стихотворений, состоящих из названий испанских городов и рек. Одно из таких произведений Унамуно завершил словами:
Вы — плоть непереводимая испанского языка.
(Перевод С. Гончаренко)
132


Примечания
В своих стихотворных перечислениях Сесар Вальехо никаких выводов не делает. По-видимому, в основе данных произведений — принцип «автоматического письма» французских сюрреалистов. Но скорее всего, умирающему поэту просто доставляло радость произносить и писать слова родного языка.
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
«СОЛОМОНОВСКИЙ, ПОДАВЛЕННЫЙ, ПРИСТОЙНЫЙ...»
1 	Соломоновский — прилагательное, образованное от имени библейского царя-мудреца Соломона.
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
«ВСЁ ХОРОШО? ТЕБЯ ИЗЛЕЧИТ ДОМАШНИЙ МЕТАЛЛОИД?..»
1Тебя излечит домашний металлоид? — Осознав, что он тяжело болен, Вальехо поначалу пытался вылечиться домашними средствами. Поэтому, когда его положили в больницу, картина болезни оказалась «смазанной» и врачи не смогли поставить точный диагноз.
2 	...хрипящего тремора... — Тремор (лат.; мед. термин) — непроизвольное дрожание тела либо отдельных его частей.
733


Приложения
3 	...и твой висок считает твои шаги. — Ср. со строкой из стихотворения «Жара, усталый, я бреду со своим золотом...»: «Как будто сосчитаны уже мои шаги».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
«ПОДНЯТЫЙ НА СМЕХ, ПРИВЫКШИЙ К ДОБРОМУ, БОЛЬНОЙ ДО ЖУТИ...»
Ср. со стихами «Два запыхавшихся ребенка», «Это...», «Жизнь, эта жизнь...», «Всё хорошо? Тебя излечит домашний металлоид?..»
1 	...карточные тройки / приводим к едине- нъю... — О символике чисел в поэзии Сесара Вальехо см. наст, изд., с. 469.
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
ЭЛЕГИЯ АЛЬФОНСО СИЛЬВЕ
1Альфонсо Сильва (Silva; ?—1937) — перуанский музыкант, друг Сесара Вальехо в парижский период его жизни (познакомились они в 1923 году). Стихотворение написано 9 октября 1937 года; Сильва умер 7 мая.
2 	Чоло — так в Перу называют метисов; так во Франции и в Испании называли Сесара Вальехо его друзья.
734


Примечания
3 	...страдая нежно... — Ср. со словосочетаниями «блаженство боли» («Гитара») и «я нежно тебя ненавижу» («Итак, мне не выразить жизни иначе, как смертью...»).
Перевод: Э. Гольдернесс (1966).
СПОТЫКАЯСЬ СРЕДИ ЗВЕЗД
Название в оригинале: «Traspié entre dos estrellas» (букв.: «Спотыкание между двух звезд»). В ряде испаноязычных изданий стихов Вальехо слово «dos» (два) заменено на артикль «los» (редакторы этих изданий посчитали, что в оригинале описка). Но такая поправка вызывает недоумение: артикль «los» — множественное число мужского рода, а слово «estrella» (звезда) — женского рода. Перуанский поэт постоянно нарушал языковые нормы, но все-таки не подобным, лишенным всякого смысла, образом. Почему автор написал именно «две звезды» — неясно. Возможно, он имел в виду что- либо вроде: спотыкаясь на обе ноги, которые являются лучами звезд. (Например, в стихотворении «Углубляясь в жизнь, углубляясь...» есть образ: «...поднимаюсь до своих ступней от своей звезды».)
Надо вспомнить и о символике чисеА в поэзии Сесара Вальехо: два — это две противоположности. В таком случае, если принять во внимание содержание произведения, то странное «двузвездное» название означает: поэт, спотыкаясь, идет между жизнью и смертью.
735


Приложения
Ср. также со стихотворениями «И если стольким раскатам слова...» и «Девятиглавый зверь».
Перевод: А. Гелескул (1966).
«БЫТЬ МОЖЕТ, Я ДРУГОЙ; ШАГАЯ НА ЗАРЕ, Я НЕ ТОТ, БРЕДУЩИЙ...»
Произведение написано 21 октября 1937 года; в этот же день создано и стихотворение «Книга природы».
1 Индиго — темно-синее красящее вещество, добываемое из сока индигоферы красильной, субтропического растения семейства бобовых.
2 ...так по-кантиански! — Иммануил Кант (Kant; 1724—1804) — немецкий философ. В философском развитии Канта различают два периода: «докритический» (до 1770 года) и «критический». Автор «Критики чистого разума» (1781), «Критики практического разума» (1788), «Критики способности суждения» (1790). Основу всех этих работ составляет учение Канта о явлениях и о вещах, как они существуют сами по себе, — «вещи в себе».
3 Нет! Никогда! И никогда вчера! И никогда потом! — Ср. со строкой из стихотворения «Размышляют старые ослики»: «О, никогда всех никог- дашних его никогда!» и с концовкой стихотворения «Сегодня мне хочется жить много меньше, чем раньше»: «и как никогда: навсегда — навсегда навсегда!»
736


Примечания
4 	...зуб плезиозавра... — Плезиозавр — род вымерших морских пресмыкающихся с длинной шеей и маленькой головой, с огромными ластовидными конечностями.
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
КНИГА ПРИРОДЫ
1 Учитель слёз, — я дереву сказал... — Ср. со словами из произведения «Если явится злой, трон неся на плечах...»: «тростник — мой учитель». И отметим: слёзы — внешнее проявление боли. Следовательно, в данном случае науке страдания (жизни; см. наст, изд., с. 561) поэта учит сама природа.
2 ...над Марной! — Здесь: символ страдания.
Перевод: А. Гелескул (1984).
«Я ЖУТКО БОЮСЬ ОКАЗАТЬСЯ ЖИВОТНЫМ...»
Это и следующее за ним стихотворение, а также «Траурный марш на руинах Дуранго» написаны 22 октября 1937 года.
1 ...день, / представляющий также и ночь — / по смежности... — В книге Вальехо «Против профессиональной тайны» есть заметка: «День скрывает ночь внутри. Ночь держит день снаружи» (Вальехо С. Избранное. С. 188).
737


Приложения
2 ...у Локка... — Джон Локк (Locke; 1632— 1704) — английский философ-просветитель. Разработал эмпирическую теорию познания.
3 ...у Бэкона... — Фрэнсис Бэкон (Bacon; 1561—1626) — английский философ, родоначальник английского материализма. Оказал влияние на Джона Локка и его последователей.
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
СВАДЕБНЫЙ МАРШ
Название сонета — отсылка к одному из главных произведений Рубена Дарио: стихотворению «Триумфальный марш» (сборник «Песни жизни и надежды»; 1905). По-испански названия рифмуются: «Marcha nupcial» — «Marcha triunfal».
Переводы: Б. Дубин (1984), Вл. Васильев (2012; публикуется впервые).
«У ГНЕВА, ДРОБЯЩЕГО СТАРЫХ НА МАЛЫХ...»
О 	стихотворении см. наст, изд., с. 515—516.
Данное произведение по формальным признакам (четыре пятистишия, параллелизм грамматических конструкций) напоминает стихотворение «Мерзну возле огня...». Возможно, таким образом Вальехо хотел контрастнее подчеркнуть смысловое различие
738


Примечания
двух произведений (в первом случае замкнутое в своих противоречиях и страданиях «я», во втором — всечеловеческий и всеприродный «гнев сирых»).
Перевод: А. Гелескул (1966).
«КРЕСТЬЯНИН ИДЕТ С КОРЗИНОЮ ХЛЕБА...»
Стихотворение было написано 5 ноября 1937 года; в этот же день создано и произведение «Пару дней, как дышится, товарищ...».
1 Другом мне ребра пересчитал тяжелой палкой. — Ср. со словами из сонета «Черный камень на белом камне»: «Каждый его бил ~ палки или трости...».
2 Не поговорить ли о Сократе с доктором? — Сократ (470—399 до P. X.) — древнегреческий философ.
3 Не почитать ли мне Андре Бретона? — Об Андре Бретоне (Breton) см. наст, изд., с. 462—463.
4 Троп — слово или оборот речи, употребленные в переносном значении.
5 Поговорить, что ли, с никем о Пикассо? — Пабло Пикассо (Picasso; 1881—1973) — испанский и французский художник. Сесар Вальехо познакомился с Пикассо в Париже в 1925 году и неоднократно писал о нем, сопоставляя творчество живописца с авангардистской литературой. Например: «Перенести в стихотворение эстетику Пикас¬
739


Приложения
со — вот новая поэтика. То есть стремиться надо только к красоте в поэтическом смысле слова — к красоте недоказуемой, беспричинной, безрассудной. Так Пикассо пишет портрет и, повинуясь гармонии линий или красок, рисует вместо носа коробку или лесенку, или стакан, или апельсин» (см. наст, изд., с. 332). Узнав о смерти своего перуанского друга, Пабло Пикассо 9 июня 1938 года создал три карандашных портрета Вальехо. И еще отметим: Пикассо написал на французском языке несколько сюрреалистических стихотворений.
о
Переводы: П. Грушко (1966), А. Андреев (публикуется впервые).
«СЕГОДНЯ В НЕГО ВОНЗИЛАСЬ ЗАНОЗА...»
См. примеч. к стихотворению «Бывают дни, когда я вдруг охвачен...».
Ср. начальную строку со словами из произведения «И вот, без благоухания в дальнейшем...»: «...горе мне — идея фикс вонзилась под ноготь!»
Ср. также — по конструкции фраз — первые две строки комментируемого произведения со строками из стихотворения «Уако» (сборник «Черные герольды»): «...улиток валторны, / улиток валторны, ярких до отвращенья...» и со строками из стихотворения «Просто счастья сегодня хотелось...»: «...спросят ли, / спросят ли, как мне на самом деле...».
Перевод: В. Андреев (публикуется впервые).
740


Примечания
ДУША, КОТОРАЯ ИЗМУЧИЛАСЬ БЫТЬ ТЕЛОМ
См. примем, к стихотворению «Гитара под звук ладоней».
Ср. с произведениями «Всё хорошо? Тебя излечит домашний металлоид?..», «Углубляясь в жизнь, углубляясь...», «Участь человека...».
1 Страдаешь, жертва внутренних секреций? / Оно и видно, бедный эндокриник! — Эндокри- ник — ироническое определение человека, образованное от прилагательного «эндокринный»: связанный с железами внутренней секреции.
2 ...сантьяго, Николае... — распространенные в испаноязычных странах мужские имена; возможно, поэтому Вальехо написал их со строчной буквы.
3 ...бессильный перед собственным герак- лом... — Геракл — здесь: в нарицательном значении — силач.
4 Но ежели считаешь ты на пальцах... — Ср. со строкой из стихотворения «Крестьянин идет с корзиною хлеба...»: «Кто-то идет, считая на пальцах» .
Перевод: А. Гелескул (1983).
«ДА ПОБРЕДЕТ НАГИМ МИЛЛИОНЕР!..»
Это и следующее за ним стихотворение написаны в один день — 19 ноября 1937 года.
741


Приложения
1 ...берегитесь / Юпитера, вора златых кумиров... — Юпитер — в римской мифологии бог неба, света, грома и молнии; царь богов (отождествлялся с греческим Зевсом). Вальехо называет Юпитера «вором златых кумиров», возможно, потому, что он совместил в себе функции многих италийских богов.
2 ...быть человеком отучите Бога... — Ср. — по контрасту — со строками из стихотворения «Вечные кости» (сборник «Черные герольды»): «Господь, родись ты человеком, / ты смог бы ныне Богом стать, / но никогда ты не был муками обременен, / и человеку суждено страдать, / чтоб выстрадать: Бог — это он».
Перевод: Э. Гольдернесс (1966).
«ЕСЛИ ЯВИТСЯ ЗЛОЙ, ТРОН НЕСЯ НА ПЛЕЧАХ...»
1 Наполнится снег пониманьем огня... — Ср. с первой строкой стихотворения «Мерзну возле огня...». См. также наст, изд., с. 511.
2 ...тростник — мой учитель... — Возможно, отсылка к философскому афоризму французского ученого и писателя Блеза Паскаля (1623—1662): «Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий» (Паскаль Б. Мысли. СПб., 1995. С. 115. Перевод Э. Линецкой).
3 ...с какой руки просыпаться? / с какой ноги умирать? — См. наст, изд., с. 529.
742


Примечания
4 	...и чтобы мог мыслить, лишен я гортани. — Вероятно, тоже отсылка к Паскалю: «Я легко представляю себе человека безрукого, безногого, безголового... но не могу себе представить человека, не способного мыслить...» (Там же. С. 114).
Переводы: Ю. Мориц (1966), В. Андреев (публикуется впервые).
«УКОРОМ ПТИЦАМ ГОРНЫМ...»
Символические фигуры в этом стихотворении означают: Праведный (Sincero) — стихийная жажда справедливости (но в конце произведения Праведный — при написании со строчной буквы — становится «праведным тартюфом»); Бледный (Pálido) — бедность, нищета; Бравый (Encarnado) — отвага, безрассудная храбрость; Пылкий (Ebrio) — революционный дух.
1 ...что в наши дни свершилось и вершится / в Китае, и в Испании... — Стихотворение написано осенью 1937 года. В это время в Китае шла война против японских захватчиков (началась в июле 1937-го), а в Испании второй год — Гражданская (событиям на Пиренейском полуострове Вальехо посвятил цикл «Испания, да минует меня чаша сия»).
2 Уолт Уитмен (Whitman; 1819—1892) — североамериканский поэт. Латиноамериканские модернисты считали Уитмена одним из своих литературных учителей. В сборнике «Лазурь», опублико¬
743


Приложения
ванном в 1888 году, когда Уитмен был жив, Рубен Дарио посвятил ему сонет:
В стране, где правит сталь, сей старец обитает, как патриарх красив, премудрый и святой.
Его чело морщина Божья украшает, и побеждает он поэзией златой.
Что зеркало, душа бескрайность отражает; как мантию, он носит длинный плащ простой; поэт-пророк, он песни новые слагает, и лирой одарил его дуб вековой.
Наш пастырь, верит он, что можно мир спасти; грядущим озарен, ждет славных дней прихода. «Плыви!» — велит он моряку, орлу — «Лети!»,
«Трудись!» — рабочему, невольнику завода.
Он шествует, преград не ведая в пути, правитель своего вселенского народа.
В Испании в первой трети XX века главным пропагандистом и переводчиком Уитмена был поэт Леон Фелипе (1884—1968). На смерть Сесара Вальехо Леон Фелипе откликнулся стихотворением «Я ухожу».
3 	Тартюф — здесь в значении: лицемер, ханжа. Тартюф — заглавный герой комедии Мольера (наст, имя — Жан Батист Поклен; 1622—1673), созданной в 1664 году.
Перевод: А. Гелескул (1984).
744


Примечания
«ОТ СЛАСТИ К СЛАСТИ СЕРДЦУ ОСЕРЧАТЬ!..»
Ср. начальную строку этого произведения с первой строкой стихотворения «Клянет и любит сердце свою масть...».
1 ...в Литве, в Германии ~ в Бельгии... — В Литве Сесар Вальехо побывал, вероятно, в 1929 году; в Германии он был в 1928, 1929, 1931 годах; в Бельгии — в 1929-м.
Перевод: А. Миролюбова (публикуется впервые).
«ВОТ МЕСТО НА ЗЕМЛЕ, ГДЕ Я ХОЖУ...»
Ср. со стихотворением «Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...».
1 Жоржетт — Жоржетт Филиппар (Philippart; 1908—1984) — жена Сесара Вальехо. Именно благодаря ее стараниям в 1939 году увидела свет книга Вальехо «Человечьи стихи».
2 ...(прошу прощенья за перуанизм)... — В оригинале: «(así se dice en el Perú — me excuso)» — букв.: «(так говорят в Перу, прошу прощенья)».
3 Пройдя пятнадцать лет, / еще пятнадцать плюс еще пятнадцать... — Стихотворение написано осенью 1937 года; Сесару Вальехо бы¬
745


Приложения
ло 45. Последние пятнадцать лет своей жизни он прожил во Франции.
Перевод: Б. Дубин (1984).
ИСПАНИЯ, ДА МИНУЕТ МЕНЯ ЧАША СИЯ
1-е изд.: España, aparta de mí este cáliz. Montserrat: Ediciones literarias del Comisariado del Ejército del Este, 1939.
О 	судьбе книги см. наст, изд., с. 508—509, о названии — с. 530.
I. 	ГИМН ДОБРОВОЛЬЦАМ РЕСПУБЛИКИ
В стихотворении говорится как об испанских добровольцах (ополченцах), так и об антифашистах, приехавших в Испанию во время Гражданской войны из 54 стран — в том числе из Советского Союза. Из иностранных добровольцев были сформированы Интернациональные бригады (существовали с октября 1936-го по октябрь 1938 года).
1 Милисиано (исп.) — милиционер, ополченец. Отряды народного ополчения первыми дали отпор франкистским мятежникам летом 1936 года. Позднее отряды ополчения в своем большинстве влились в состав регулярной армии.
2 ...которыми себя почитает зверь, что меня почитает... — Ср. со строкой из стихотворения
746


Примечания
«Проповедь о смерти»: «...я буду, пока жизнь жива, чтить самого себя — пора сказать об этом...» и с первой строкой стихотворения «Я жутко боюсь оказаться животным...».
3 Однажды днем... — День, который автор имеет в виду: 18 июля 1936 года. В этот день франкисты подняли на Пиренейском полуострове мятеж и в Испании началась Гражданская война.
4 Страсти! — В данном случае и по-русски, и по-испански слово «страсти» («pasiones») означает « страдания Христовы ».
5 Мир восклицает: «Это дело испанцев!» — В августе 1936 года был создан Международный комитет по применению соглашения о невмешательстве в дела Испании — для наблюдения за выполнением соглашения 27 европейских стран о запрещении экспорта и транзита оружия в Испанию. Вместе с тем Германия, Италия и Португалия оказывали франкистам постоянную военную помощь.
6 ...Кальдерона, спящего на хвосте мертвой амфибии... — Педро Кальдерон де ла Барка (Calderón de la Barca; 1600—1681) — испанский драматург, один из крупнейших драматургов европейского барокко. Слова о «спящем Кальдероне» вызваны, вероятно, тем, что его самая известная пьеса называется «Жизнь есть сон» (1632). Упоминание амфибии — животного, живущего и на суше, и в воде, — обусловлено, возможно, тем, что литература барокко отличается, в частности, «сочетанием несочетаемого».
7 ...Сервантеса, говорящего: «Царство мое от мира сего, но / также не от мира сего»... — Вальехо вкладывает в уста Мигеля де Сервантеса
747


Приложения
(1547—1616) слова Спасителя, несколько изменив их: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда» (Иоанн 18:36). Испанские писатели и литературоведы с давних пор стали называть роман «Дон Кихот» своей Библией. Для Вальехо, вероятно, непосредственным поводом поставить рядом Сервантеса и Христа послужили финальные строки сонета Мигеля де Унамуно «Кровь души» (1911), посвященного испанскому языку:
На нем — через Сервантеса — Господь Евангелие дал от Дон Кихота.
Должно вспомнить и другой (без названия) сонет Унамуно, написанный в 1925 году и начинающийся строками:
Господь мой Дон Кихот, я грудь народа пронзил Евангелием, как копьем.
(Перевод Вс. Багно)
8 ...Гойя — встав на колени, он молится перед зеркалом... — Упоминание имени Франсиско де Гойи (Goya; 1746—1828) в данном случае назвать случайным нельзя. В 1810—1820 годах художник создал 82 офорта «Бедствия войны».
9 ...Коллъ — паладин, в своем картезианском напоре... — Осенью 1936 года испанский моряк- республиканец Антонио Колль (?—1936) первым на мадридском фронте подбил фашистский танк.
748


Примечания
О 	картезианстве см. примем. 1 к стихотворению «Два запыхавшихся ребенка».
10 ...Кеведо — секундный предок минеров... — О Франсиско де Кеведо (Quevedo; 1580—1648) см. наст, изд., с. 409—410. Вальеховская характеристика Кеведо как «секундного предка минеров», возможно, связана с тем, что его произведения отличаются «взрывчатой» краткостью.
11 ...Кахаль, пожираемый своей крохотной бесконечностью... — Сантьяго Рамон-и-Кахаль (Ramón у Cajal; 1852—1934) — испанский гистолог. В 1906 году удостоен Нобелевской премии по медицине — вместе с итальянским биологом и врачом Камило Гольджи (1844—1923).
12 ...Тереза — женщина, что умирает, не умирая... — Тереза Авильская (в миру Тереза де Се- педа-и-Аумада; Teresa de Avila, Teresa de Cepeda y Ahumada; 1515—1582) — испанская писательни- ца-мистик, реформатор ордена кармелитов. «Умирает, не умирая» — отсылка к строке-рефрену стихотворения Терезы Авильской «Воздыхание о вечной жизни». Приводим последнюю строфу этого произведения:
Жизнь, чего еще не готова Богу я подарить, любя, потеряв при этом себя и тебя же выслужив снова? Даже смерть не внесет иного, мой Любимый во мне. Сгораю, умирая, не умираю.
(Перевод В. Перелешина)
749


Приложения
13 Лина Одена (СМепа; 1912—1936) — испанская комсомолка, героиня Гражданской войны.
14 Заплетаясь, немые заговорят ~ мудрый впадет в неразумье! — Ср. с концовкой стихотворения «Есть инвалид, но не войны, а мира...»: «Безглазый он видит и плачет. Безносый, он дышит ~ Я знаю искалеченного внутрь, который смотрит, не видя, и слышит, не слушая».
15 ...абиссинский хромающий лев! — Абиссиния (ныне Эфиопия) — государство в северо-восточной части Африки. 3 октября 1935 года Италия напала на Эфиопию и к лету следующего года захватила всю страну. 1 июня 1936 года правительство Муссолини объявило о включении Эфиопии в состав колонии Итальянская Восточная Африка (это колониальное владение было ликвидировано в 1941 году).
Переводы: Б. Дубин (1984, фрагмент — начиная со строки «Пролетарий, гибнущий по вселенной, какой неистовый лад...»), Б. Дубин, В. Андреев (полностью публикуется впервые).
II. 	СРАЖЕНИЯ
1 Человек Эстремадуры... — Эстремадура — историческая область на западе Испании; граничит с Португалией.
2 ...отступление от Талаверы... — Талавера (Талавера-де-ла-Рейна) — город, расположенный в ста километрах к западу от Мадрида. Франкисты захватили Талаверу 3 сентября 1936 года.
750


Примечания
3 Герника — древний город Страны Басков (северо-восток Испании), в провинции Бискайя. Город, священный для баскского народа, был разрушен немецкой эскадрильей «Кондор» 26 апреля 1937 года. Всемирную известность получила картина Пабло Пикассо «Герника» (1937).
4 Априори (лат.) — не проверяя заранее, предварительно.
3 В Сантандере... — Сантандер — столица исторической области Кантабрия (северная часть Испании). Сантандер был захвачен франкистами 26 августа 1937 года.
6 ...в Бильбао... — Бильбао — главный город провинции Бискайя. Бои за эту провинцию продолжались с апреля до конца июня 1937 года. В Бильбао франкисты вошли 20 июня.
7 ...бессмертные мертвые... — Ср. со словами, с которыми поэт обращается к своей умершей матери: «Так, бессмертная мертвая...» в стихотворении LXV «Завтра, матерь, приду в Сантьяго...» («Трильсе»).
8 ...семь чернокнижных металлов... — Средневековые алхимики считали, что существуют всего семь металлов: золото, серебро, медь, олово, свинец, железо, ртуть.
9 Малага — главный город одноименной провинции (юг Испании), важный испанский порт на средиземноморском побережье. Бои за Малагу длились с 10 января по 14 февраля 1937 года. И отметим здесь: в Малаге родился Пабло Пикассо.
10 ...скользя по запекшимся винам... — В оригинале слово «вино» (vino) — в единственном числе. Речь идет о виноградном вине малага, которое производят в провинции Малага.
751


Приложения
11 ...старинной навахой... — Наваха — складной испанский нож.
12 ...израненный серп ~ истерзанный молот! — Серп и молот — символ СССР.
13 Малагенъя — народная песня-пляска, родившаяся в провинции Малага.
14 ...убегая в Египет... — Библейская аллюзия (см. примем. 2 к стихотворению «Далекие шаги» из сборника «Черные герольды»).
13 ...ветка малаги в саду биологии! — Возможно, Вальехо написал эту строку (в оригинале: «en el jardín biológico, más Málaga!» — букв.: «в биологическом саду, еще более Малага!») потому, что есть растение малагета (разновидность стручкового перца).
Переводы: А. Гелескул (1963, фрагмент — начиная со строки «Издалека, чем дальше, тем яснее...»), А. Гелескул, В. Андреев (полностью публикуется впервые).
III. 	«ОН ЧАСТО В ВОЗДУХЕ ЧЕРТИЛ КОРЯВЫМ ПАЛЬЦЕМ...»
0 стихотворении см. наст, изд., с. 575—577.
1 ...путеец из Миранды... — Миранда (Миран- да-де-Эбро) — город в провинции Бургос (северо-восточная часть Испании); крупный железнодорожный узел.
Перевод: А. Гелескул (1966).
752


Примечания
IV. «ОТРЯДЫ НИЩИХ БЬЮТСЯ
ЗА МАДРИД...»
1 	.„бьются за Мадрид, / идут через Париж, Нью-Йорк и Лондон... — Речь идет о бойцах Интернациональных бригад (см. преамбулу к примечаниям, поясняющим стихотворение «Гимн добровольцам Республики»).
Переводы: А. Гелескул (1966), М. Самаев (1972).
V. ИСПАНСКИЙ ЛИК СМЕРТИ
1 И рун — город в Стране Басков, в провинции Гипускоа (на границе с Францией). Территорией провинции Гипускоа франкисты завладели в августе—сентябре 1936 года.
2 ...и глухо отзываются караты / в аплодисментах деспота. — Караты — мера веса драгоценных камней; здесь в значении: сами драгоценные камни.
Перевод: А. Гелескул (1983).
VI. 	ШЕСТВИЕ НАД ПАВШИМ БИЛЬБАО
1 ...товарищ конь — с седоком и быком напротив! — Напоминание о корриде: игре человека со смертью.
Перевод: А. Гелескул (1966).
753


Приложения
VII. 	«ПАРУ ДНЕЙ, КАК ДЫШИТСЯ, ТОВАРИЩ...»
Стихотворение написано 5 ноября 1937 года; в этот же день было создано стихотворение «Крестьянин идет с корзиною хлеба...».
1И в Испании сегодня — по-испански. — В оригинале: «Varios días España está epañola» (букв.: «Несколько дней Испания — испанская»).
2 	Хихон — портовый город в исторической области Астурия (север Испании). Бои в Астурии шли в сентябре—октябре 1937 года.
Перевод: А. Гелескул (1984).
VIII. 	«ЗДЕСЬ ТАК ЖЕ, КАК И ВСТАРЬ...»
В стихотворении, представляющем собой письмо крестьянина на фронт, отразилась концепция «инт- раистории» (глубинной жизни народа), которую в конце XIX—начале XX века разрабатывал Мигель де Унамуно (см., например, его роман «Мир среди войны», 1897; русский перевод В. Симонова — 2000).
Контрастом данному произведению Сесара Вальехо стало написанное в тот же день (10 сентября 1937 года) стихотворение «Краткая заупокойная по республиканскому герою».
Перевод: А. Гелескул (1966).
754


Примечания
IX. 	КРАТКАЯ ЗАУПОКОЙНАЯ ПО РЕСПУБЛИКАНСКОМУ ГЕРОЮ
Ср. со стихотворением «И если стольким раскатам слова...».
1 	...в битве за Толедо... — Бои за город Толедо шли в августе—сентябре 1936 года.
Перевод: А. Гелескул (1984).
X. 	ЗИМА ТЕРУЭЛЬСКОЙ БИТВЫ
Теруэльское сражение длилось с 15 декабря 1937 года по 22 февраля 1938-го и закончилось поражением республиканцев. Теру эль — главный город одноименной провинции в исторической области Арагон (восточная часть Испании).
Когда точно было создано данное стихотворение — неизвестно, но, по всей видимости, оно — последнее, написанное Сесаром Вальехо.
Перевод: А. Гелескул (1966).
XI. 	«И Я УВИДЕЛ ТРУП...»
Стихотворение написано 3 сентября 1937 года. С этого дня началась предсмертная «поэтическая лихорадка» Вальехо.
Ср. — по контрасту — данное произведение со стихотворением «Масса».
Перевод: А. Гелескул (1966).
755


Приложения
XII. 	МАССА
В записной книжке Сесара Вальехо, датированной 1929 годом, есть такие слова: «Милосердие и жалость человека к человеку. Если бы в предсмертный час всю нашу жалость и все наше сострадание к нему слить воедино, он бы не умер» (Вальехо С. Избранное. С. 191).
Переводы: А. Гелескул (1966), П. Грушко (2007).
XIII. 	ТРАУРНЫЙ МАРШ НА РУИНАХ ДУРАНГО
Стихотворение было написано 22 октября 1937 года; в этот же день созданы произведения «Я жутко боюсь оказаться животным...» и «Свадебный марш».
Ср. — с формальной точки зрения (повторы первой и третьей строк в терцинах) — данное произведение со стихотворением Поля Верлена «Любовью, Боже, ранил ты меня...» (перевод Э. Линец- кой) из сборника «Мудрость» (1881).
1 Дуранго — город в провинции Бискайя (северо-восток Испании). Дуранго был разрушен немецкой эскадрильей «Кондор» 31 марта 1937 года.
Переводы: А. Гелескул (1963), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
756


Примечания
XIV. 	«ИСПАНИИ, ИСПАНИЯ, ОСТЕРЕГАЙСЯ!..»
1 Остерегайся серпа без молота, / и молота — остерегайся — без серпа! — См. примем. 12 к стихотворению «Сражения».
2 Остерегайся того, кто раньше, чем пропел петух, / отрекся трижды от тебя, / остерегайся и того, кто днем отрекся трижды! — См. примем. 3 к стихотворению XXIV «У края процветшего гроба...» из сборника «Трильсе», а также наст, изд., с. 582—583.
Переводы: А. Гелескул (1984), В. Андреев (2003), Ю. Гирин (2005, фрагмент).
XV. 	ИСПАНИЯ, ДА МИНУЕТ МЕНЯ ЧАША СИЯ
0 названии — см. наст, изд., с. 530.
1 ...отцы иезуиты! — Орден иезуитов — один из самых влиятельных в Испании религиозных орденов. Основан в 1534 году испанским (баскским) религиозным деятелем Игнасио Лойолой
(1491—1556).
Перевод: А. Гелескул (1966).
757


Приложения
ДОПОЛНЕНИЯ I. О поэзии
ФРАГМЕНТЫ ИЗ СБОРНИКА «ПРОТИВ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ТАЙНЫ»
1-е изд.: Vallejo С. Obras completas: En 31. Lima: Mosca azul, 1973—1974 (T. 1: Contra el secreto profesional).
Сборник составлен из заметок, написанных Сесаром Вальехо во Франции в разные годы. В 1934 году автор подготовил книгу к печати, но опубликовать ее он так и не смог.
Название сборника — несомненная полемическая отсылка к названию книги французского писателя Жана Кокто (1889—1963) «Профессиональная тайна» (1922). Этот сборник Кокто в 20-е годы получил всеевропейскую известность.
На русском языке фрагменты из книги «Против профессиональной тайны» опубликованы в книге: Вальехо С. Избранное. М.: Художественная литература, 1984.
1 Памятник Бодлеру — одно из красивейших парижских надгробий... — Шарль Бодлер (Baudelaire; 1821—1967) похоронен на кладбище Монпарнас. Имя скульптора, создавшего надгробие Бодлера, установить не удалось.
2 ...символическое подобие альбатроса. — В главной книге Бодлера — «Цветы зла»
758


Примечания
(1857) — одним из первых стоит стихотворение «Альбатрос»:
Временами хандра заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда Ловят птиц Океана, больших альбатросов, Провожающих в бурной дороге суда.
Грубо кинут на палубу, жертва насилья, Опозоренный царь высоты голубой,
Опустив исполинские белые крылья,
Он, как вёсла, их тяжко влачит за собой.
Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам, Стал таким он бессильным, нелепым, смешным! Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.
Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане, Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани Исполинские крылья мешают тебе.
(Перевод В. Левика)
3 	Другом изваял бы геральдического кота, воспетого поэтом и залапанного критиками. — Несколько стихотворений в книге «Цветы зла» посвящено кошкам. Приводим одно из них:
Состарившись, и пылкий сердцеед вчерашний,
И книгочей-отшельник, любят у огня Погреться вместе с кошкой сонною, ценя Теперь всего превыше свой уют домашний.
759


Приложения
Друзья наук и наслаждений, — тишину
Предпочитают кошки, темноту ночную;
Эре б их принял в свиту бы свою немую,
Да вот попробуй приневолить хоть одну!
В тепле, под колыбельную огня в камине,
Загадочны, что сфинксы средь песков пустыни,
Лежат и дремлют, царственны, во власти грез.
Их шерсть магические токи пронизают,
И золотыми искрами нездешних гроз
Во тьме таинственные их глаза сверкают.
4 	...выбрал вампира — воплощение двойственности в животном мире: и птица, и зверь... — В «Цветах зла» есть стихотворение под названием «Вампир», но в нем речь идет о женщине-вампире.
3 	...падать ввысь. — Ср. со словами: «подниматься с небес на землю» из произведения «И если стольким раскатам слова...» (сборник «Человечьи стихи»).
6 ...эстетику Пикассо... — О Пабло Пикассо см. примеч. 5 к стихотворению «Крестьянин идет с корзиною хлеба...».
7 Потом о Верлене, о поэзии своего «я». — О значении творчества Поля Верлена (Verlaine; 1844—1896) для латиноамериканской поэзии см. наст, изд., с. 429—431, 471.
Перевод: Н. Малиновская (1984).
760


Примечания
ФРАГМЕНТЫ ИЗ СБОРНИКА «ИСКУССТВО И РЕВОЛЮЦИЯ»
1-е изд.: Vallejo С. Obras completas: En 3 t. Lima: Mosca azul, 1973—1974 (T. 2: El arte y la revolución).
Над этом сборником Вальехо работал в 1930— 1931 годах.
На русском языке фрагменты из книги «Искусство и революция» опубликованы в книге: Вальехо С. Избранное. М., 1984.
1 ...и свою просодию... — Просодия — соотношение слогов (ударных и неударных, долгих и кратких) в стихе; стихосложение.
2 Грис говорит... — Хуан Грис (наст, имя — Хосе Викториано Гонсалес; Gris, Gonzalez; 1887— 1927) — испанский художник-авангардист; многие годы прожил в Париже. Вальехо познакомился с Хуаном Грисом в 1925 году.
Перевод: Н. Малиновская (1984).
II. О РОССИИ
ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ «РОССИЯ, 1931. РАЗМЫШЛЕНИЯ У СТЕН КРЕМЛЯ»
1-е изд.: Vallejo С. Rusia en 1931. Reflexiones al pie del Kremlin. Madrid: Ulises, 1931.
Основу книги составили репортажи о Советской России, которые автор опубликовал в выходившем
761


Приложения
дважды в месяц журнале «Bolívar» (Madrid) в 1930 году.
На русском языке данное публицистическое произведение Сесара Вальехо увидело свет в журнале «Латинская Америка» (1990. № 7—9, И; 1991. № 4—11).
1 ...журнальные вырезки с фотографиями Ленина, Сталина, Ворошилова, Рыкова. — Климент Ефремович Ворошилов (1881—1969) — в 1925— 1934 годах народный комиссар по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета СССР. Алексей Иванович Рыков (1881—1938) — в 1924—1931 годах председатель Совета народных комиссаров СССР.
2 ...книгу Сталина « Об основах ленинизма»... — Первым изданием работа И. В. Сталина «Об основах ленинизма» вышла в 1924 году.
3 Унтер-ден-Линден — главная улица Берлина.
4 ...на Пятой авеню... — Цятая авеню — улица в центральной части Нью-Йорка (остров Манхэттен).
3 	...беспартийный писатель... — Членом Коммунистической партии Испании Сесар Вальехо стал в 1931 году (очерк написан годом ранее).
Перевод: Г. Дубровская (1991).
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Впервые: Bolívar (Madrid). 1930. 1 mayo (N7). Очерк о Маяковском, опубликованный вскоре после самоубийства русского поэта (14 апреля
762


Примечания
1930 года), в книгу «Россия, 1931. Размышления у стен Кремля» Сесаром Вальехо включен не был.
Встреча Вальехо и Маяковского состоялась осенью 1929 года в Москве.
См. также наст, изд., с. 596—600.
1 ...Колбасъев мне сказал... — Сергей Адамович Колбасьев (1898—1942) — ленинградский прозаик-маринист, поэт.
2 Выше него стоят Пастернак, Бедный, Саянов... — Борис Леонидович Пастернак (1890— 1960) — поэт, прозаик, лауреат Нобелевской премии (1958). С Маяковским познакомился в 1914 году. О взаимоотношениях с Маяковским, о своей оценке его поэзии Пастернак написал в повести «Охранная грамота» (1931) и в очерке «Люди и положения» (опубл. 1967). На самоубийство Маяковского Борис Пастернак в 1930 году откликнулся стихотворением «Смерть поэта». Демьян Бедный (наст, имя — Ефим Алексеевич Придворов; 1883—1945) — поэт, песни и агитационные стихи которого в Советской России в 1920-х годах были чрезвычайно популярны. Виссарион Михайлович Саянов (1903—1959) — ленинградский поэт, прозаик, критик, лауреат Сталинской премии (1949).
3 «150 миллионов» (правильнее: «150 000 000») — поэма Маяковского, опубликованная в 1921 году.
4 Если бы здесь читали Пастернака, Казина, Гастева, Саянова, Безыменского... — Василий Васильевич Казин (1898—1981) — поэт, один из создателей литературной группы «Кузница», существовавшей в Москве в 1920—1931 годах. Алексей Капитонович Гастев (1882—1941) — поэт, публи¬
763


Приложения
цист, общественный деятель, ученый. Александр Ильич Безыменский (1898—1973) — поэт, в 1920-е годы певец комсомола.
3 Бергсонианство. — Анри Бергсон (Bergson; 1859—1941) — французский философ, лауреат Нобелевской премии по литературе (1927). В своих работах большое внимание уделял вопросам искусства — в частности, интуиции художника и независимости его внутреннего времени от объективной реальности. Теория интуитивизма, разработанная Бергсоном, оказала значительное влияние на развитие мировой литературы первой половины XX века.
6 ...как Есенина и Соболя. — Сергей Александрович Есенин (1895—1925) был найден мертвым в ленинградской гостинице «Англетер» 28 декабря
1925 года. Версия о его самоубийстве ныне поставлена под сомнение. На смерть поэта Владимир Маяковский откликнулся стихотворением «Сергею Есенину» (1926). Андрей Соболь (наст, имя — Юлий Михайлович; 1888—1926) — прозаик; в первой половине 1920-х годов его рассказы и повести пользовались у русских читателей большим успехом. Покончил жизнь самоубийством в Москве 12 мая
1926 года.
7 ...роль Пиндара пролетарской эпопеи. — Пиндар (518—442 до P. X.) — древнегреческий поэт, автор торжественных песнопений, предназначавшихся для исполнения на празднествах.
8 «Страна моя! ~ юность мира!..» — Язвительное резюме многочисленных советских произведений Маяковского (в частности, поэмы «150 000 000», заключительных глав поэмы «Хоро¬
764


Примечания
шо!» (1927), стихотворения «Небоскреб в разрезе» (1925)).
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).
ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ «РОССИЯ ПЕРЕД ВТОРЫМ ПЯТИЛЕТНИМ ПЛАНОМ»
1-е изд.: Vallejo С. Rusia ante el segundo plan quinquenal. Lima: Editorial Gráfica Labor, 1965.
Сесар Вальехо написал эту книгу в январе 1932 года — для мадридского издательства «Uli- ses», рассчитывая (в связи с читательским успехом книги «Россия, 1931. Размышления у стен Кремля») на ее скорую публикацию, но «Россия перед вторым пятилетним планом» при жизни автора так и не была издана.
В главе «Разговор с семилетним мальчиком» (она публикуется не полностью) Вальехо рассказывает о своем посещении одной ленинградской семьи во время поездки в Советский Союз осенью 1929 года. Русские имена звучали для перуанского автора непривычно; он дает мальчику имя Ярош — вероятно, это искаженное Ярослав; его маму Вальехо называет Мирайлова (Михайлова? Михайловна?), а отца — Ерко (русского соответствия отыскать не удалось; может быть — Георгий, Егор?). Имя учительницы, преподающей основы марксизма, — Вилания (скорее всего, это Вилена — от В. И. Ленин).
765


Приложения
1 ...перед вторым пятилетним планом. — Первый пятилетний план в Советском Союзе — это 1928—1932 годы, вторая пятилетка — 1933— 1937 годы.
2 ...казначейский запас... — здесь в значении: казна государства.
3 Гегель — Георг Вильгелм Фридрих Гегель (Hegel; 1770—1831) — немецкий философ, создатель систематической теории диалектики.
Перевод: К. Корконосенко (публикуется впервые).


КРАТКАЯ ХРОНОЛОГИЯ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА СЕСАРА ВАЛЬЕХО
767
1892 16 марта. В городе Сантьяго-де-Чуко
(Перу; департамент Либертад) родился Сесар Вальехо.
1900—1904 Учеба в начальной школе города Сантьяго-де-Чуко.
1905 Поступил в среднюю школу города
Уамачуко.
1910 Поступил на факультет литературы и философии университета в городе Трухильо.
1911 Прервал занятия в университете «из-за экономических трудностей». Первая поездка в перуанскую столицу.
6 декабря. Первая стихотворная публикация Сесара Вальехо — в газете «El Minero Ilustrado».
1913 Март. Возобновляет занятия в уни¬
верситете.
Становится участником литературного кружка «Norte».
1915 22 августа. Смерть брата Мигеля.
22 сентября. Защита дипломной работы «Романтизм в испанской поэзии».


Приложения
Поступает на юридический факультет университета в Трухильо.
1916 9 января. Публикация стихотворения «Сельское» — первого из книги «Черные герольды».
1917 27 декабря. Отплывает из Трухильо в Лиму. 30 декабря. Прибывает в перуанскую столицу-
1918 Знакомство с Мануэлем Гонсалесом Прадой, Авраамом Вальделомаром, Хосе Карлосом Мариатеги.
10 февраля. Смерть Марии Розы Сандоваль, возлюбленной Вальехо, которой он посвятил несколько стихотворений.
2 марта. Публикация первой статьи о творчестве^ Вальехо; ее автор — А. Вальделомар. Июль. Рукопись сборника «Черные герольды» отнесена автором в типографию Соусы Феррейры.
22 июля. Смерть М. Гонсалеса Прады.
8 	августа. Смерть матери Сесара Вальехо.
1919 Июль. Книга «Черные герольды» выходит в свет (на обложке дата издания — 1918).
14 июля. Государственный переворот в Перу.
3 ноября. Смерть А. Вальделомара.
4 ноября. Статья-некролог Вальехо «Умер Авраам Вальделомар» — «Prensa» (Лима).
1920 Апрель. Сесар Вальехо едет в Трухильо. Первая половина июля. Приезжает в родной город — Сантьяго-де-Чу ко.
6 ноября. Арестован за «интеллектуальное подстрекательство к беспорядкам»; заключен в тюрьму в городе Трухильо.
768


Примечания
1921 26 февраля. Освобожден из тюрьмы.
Март. Уезжает в Лиму.
1922 Май. Получает премию на конкурсе рассказов за новеллу «Там, за могильной чертой». Октябрь. В Лиме издана книга «Трильсе».
1923 Март. Выходит в свет сборник рассказов «Гаммы».
Май. Отдельное издание повести «Туземная легенда».
17 июня. Отплывает во Францию.
13 июля. Прибывает в Париж.
1924 21 марта. Смерть отца.
Знакомство с чилийским поэтом Висенте Уидобро и с испанским поэтом-сюрреалистом Хуаном Ларреа.
1925 Получает работу в информационном агентстве «Большая иберо-американская пресса». Знакомство с художниками Пабло Пикассо, Хуаном Грисом, с французскими поэтами- сюрреалистами.
Октябрь. Первая поездка в Испанию.
1926 Январь. Вторая поездка в Испанию.
Июль. Публикует в первом номере журнала «Favorables París Poema» стихи и статьи о литературе.
Октябрь. Публикация стихов и статей во втором (и последнем) номере журнала «Favorables París Poema».
1927 Февраль. Знакомство с Жоржетт Филиппар. Март. Новая поездка в Мадрид.
Апрель. Публикация главы «Мудрость» из неоконченного романа «В сторону сцирисов» в журнале «Amauta» (Лима).
769


Приложения
Июнь. Поездка в Испанию.
Ноябрь. Публикация стихов в еженедельнике «Mundial» (Лима).
1928 Знакомство с Пабло Нерудой.
Октябрь. Первая поездка Сесара Вальехо в Россию.
1929 Осень. Вторая поездка в Россию (Ленинград, Москва). Знакомство с Владимиром Маяковским.
Турне по Европе.
Ноябрь. Возвращается в Париж.
1930 1 февраля. Публикация первого репортажа о Советской России — «Bolívar» (Мадрид). Май. Поездка в Испанию.
17 июля. Смерть в перуанской столице Хосе Карлоса Мариатеги.
Июль. В Мадриде вторым изданием выходит книга «Трильсе».
Начинает работу над книгой «Искусство и революция».
Ноябрь. Принимает участие в работе Второй Международной конференции революционных писателей, которая проходит в Харькове. Декабрь. Вернувшись в Париж, получает предписание от французских властей покинуть страну.
29 декабря. Уезжает в Испанию.
1931 Становится членом Коммунистической партии Испании.
Знакомство с Мигелем де Унамуно, Хосе Бергамином, а также с Федерико Гарсиа Лоркой, Рафаэлем Альберти и другими поэтами «Поколения 1927 года».
770


Примечания
Март. В Мадриде опубликован роман Сесара Вальехо «Вольфрам».
Май—июнь. Публикация в журнале «La Voz» (Мадрид) двух фрагментов из романа «В сторону сцирисов».
Июль. В Испании выходит публицистическая книга «Россия, 1931. Размышления у стен Кремля».
Октябрь. Последняя поездка в Россию.
1932 Январь. Пишет книгу «Россия перед вторым пятилетним планом».
Февраль. Возвращается из Испании в Париж.
В Москве издан перевод романа «Вольфрам».
1933 В журнале «Germinal» (Париж) публикуется серия очерков Вальехо «Что происходит в Перу?»
1934 В Испании выходит «Антология испанской и испаноамериканской поэзии (1882—1932)», в которую включено несколько стихотворений Вальехо.
Подготовил к печати книгу «Против профессиональной тайны».
И октября. Заключен брак между Сесаром Вальехо и Жоржетт Филиппар.
1935 Составляет сборник стихов, написанных во Франции.
Пишет рассказы и оставшийся единственным в творчестве Вальехо киносценарий — « Президенты Америки ».
1936 18 июля. В Испании вспыхнул военный мятеж.
771


Приложения
Участвует в создании Иберо-американского комитета защиты Испанской республики.
19 августа. Гибель Федерико Гарсиа Лорки. Декабрь. Поездка Сесара Вальехо в Испанию.
31 декабря. Смерть Мигеля де Унамуно.
1937 Начало июля. Принимает участие в работе Второго Международного конгресса писателей в защиту культуры, который проходит в Валенсии; выступает с речью «Ответственность писателя».
12 июля. Возвращается в Париж.
3 сентября. Начинается «поэтическая лихорадка» Сесара Вальехо; она продлится до 8 декабря.
1938 Февраль. Просматривает рукопись стихотворной книги и вносит правку.
13 марта. Резкое ухудшение здоровья,
24 марта. Вальехо положили в парижскую больницу «Clinique Arago».
15 	апреля. Смерть Сесара Вальехо.
1939 Январь. Выходит книга «Испания, да минует меня чаша сия».
Июль. Издан сборник «Человечьи стихи».


СОДЕРЖАНИЕ ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ
Черные герольды. Перевод Константина Азадов-
ского 7
СТРЕМИТЕЛЬНЫЕ ВИДЕНИЯ НЕБЕС
Святое увядание. Перевод Анатолия Гелескула . 9
Причащение. Перевод Виктора Андреева 10
Печаль нерволи. Перевод Виктора Андреева ... 11
Ледяные паруса. Перевод Инны Чежеговой. ... 12
Сочельник. Перевод Инны Чежеговой 13
Раскаленные угли. Перевод Виктора Андреева . 13
Полутьма. Перевод Виктора Андреева 14
Ива. Перевод Веры Резник 13
Неведомый. Перевод Веры Резник 13
Страус. Перевод Константина Азадовского ... 16
Под тополями. Перевод Анатолия Гелескула . . 17
ПУТЕМ ВОДЫ
Паук. Перевод Марка Самаева 18
Вавилонская башня. Перевод Виктора Андреева 19 Паломничество. Перевод Виктора Андреева ... 19
Интимная сцена. Перевод Виктора Андреева . . 20
773


Содержание
О ЗЕМНОМ
? Перевод Виктора Андреева 22
Поэт своей любимой. Перевод Виктора Андреева 23
Лето. Перевод Виктора Андреева 23
Сентябрь. Перевод Виктора Андреева 24
Осадок. Перевод Инны Чежеговой 23
Безбожница. Перевод Виктора Андреева 26
Черная чаша. Перевод Владимира Петрова ... 27
Вне времени. Перевод Владимира Петрова ... 27
На рассвете. Перевод Анатолия Гелескула ... 29
Глина. Перевод Виктора Андреева 30
ИМПЕРСКИЕ НОСТАЛЬГИИ
Имперские ностальгии
I. «Пейзаж Мансиче воскрешает снова...» Пере¬
вод Виктора Андреева 32
II. «Столетняя старуха — изваяньем...» Перевод Виктора Андреева 33
III. «Как древние вожди, идут волы...» Перевод
Инны Чежеговой 33
IV. «Ла-Грама, грустная, едва живая...» Перевод Виктора Андреева 34
Черные листья. Перевод Анатолия Гелескула . . 33
Туземный триптих
I. «Рука крестьянина — в набухших жилах...»
Перевод Виктора Андреева 36
II. «Индейцы — нынче праздник — не в печали...» Перевод Виктора Андреева 37
III. «Светает. Вечеринка изошла...» Перевод
Всеволода Багно 38
Молитва при дороге. Перевод Бориса Дубина . . 38
Уако. Перевод Виктора Андреева 39
774


Содержание
Май. Перевод Виктора Андреева 40
Сельское. Перевод Виктора Андреева 42
Мертвая идиллия. Перевод Виктора Андреева . . 44
ГРОМЫ
В греческой лавке. Перевод Виктора Андреева 46 К братьям во Христе. Перевод Виктора Андреева 47 Голос зеркала. Перевод Виктора Андреева .... 48
Белая роза. Перевод Виктора Андреева 49
Выигрышный билет. Перевод Виктора Михайлова 50 Хлеб наш насущный. Перевод Виктора Андреева 51 Безусловность. Перевод Виктора Андреева .... 52
Рожденный нагим из праха. Перевод Виктора Андреева 53
Капитуляция. Перевод Виктора Андреева 54
Линии жизни. Перевод Владимира Литуса ... 55
Запретная любовь. Перевод Виктора Андреева . 56
Трапеза нищих. Перевод Александра Сыщикова 57
Для непостижимой души женщины, мною любимой. Перевод Виктора Андреева 58
Брачное ложе вечности. Перевод Виктора Андреева 59
Камни. Перевод Инны Чежеговой 59
Мистерия. Перевод Виктора Андреева 61
Язычница. Перевод Виктора Андреева 62
Вечные кости. Перевод Виктора Андреева .... 63
Измученные кольца. Перевод Виктора Андреева 64
Жития святых. Перевод Кирилла Корконосенко . 65
Дождь. Перевод Инны Чежеговой 65
Любовь. Перевод Виктора Андреева 66
Бог. Перевод Виктора Андреева 67
Единство. Перевод Эдуарда Гольдернесса 68
Погонщики. Перевод Инны Чежеговой 69
775


Содержание
ПЕСНИ ДОМАШНЕГО ОЧАГА
Паутина лихорадки. Перевод Виктора Андреева 70
Далекие шаги. Перевод Марка Самаева 71
Брату Мигелю. Перевод Виктора Андреева ... 72
Январиада. Перевод Анатолия Гелескула 73
Горестный антифон надежды. Перевод Виктора
Андреева 73
ТРИЛЬСЕ
I. «Кто-то шумит — так, что не дает...» Перевод
Виктора Андреева 79
II. «Время Время...» Перевод Виктора Андреева. 80
III. «Когда, ну когда же...» Перевод Виктора Андреева 81
IV. «Две катушки скрежещут по среднему уху...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 82
V. «Группа двусемядольных. Увертыряют...» Перевод Анастасии Миролюбовой 83
VI. «Белье это — свежее, утреннее...» Перевод
Марка Самаева 84
VII. «Без перемен. Иду по каменистой улице...»
Перевод Виктора Андреева 83
VIII. «Завтра другой день, и в который-то...» Перевод Анастасии Миролюбовой 86
IX. «Гак бы ввернуться, биться да биться...» Перевод Анастасии Миролюбовой 86
X. «Краеугольная и венчающая плита без особой...» Перевод Анастасии Миролюбовой ... 87
XI. «Я встретил юницу...» Перевод Анастасии
Миролюбовой 89
XII. «Вот мой побег — нехитрый трюк с подвохом...» Перевод Андрея Красильникова .... 90
776


Содержание
XIII. «Я о твоей мечтаю щели...» Перевод Анастасии Миролюбовой 90
XIV. «Как объяснить...» Перевод Анастасии Миролюбовой 91
XV. «В тот угол, где с тобой мы вместе спали...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 92
XVI. «Верю в то, что могу быть сильным...» Перевод Андрея Красильникова 93
XVII. «Перегоняется 2 в едином бурлении...» Перевод Анастасии Миролюбовой 93
XVIII. «О, четыре стены застенка...» Перевод
Виктора Андреева 94
XIX. «Перебираешь вещички, Эльпида нежная, и
смываешься...» Перевод Анастасии Миролюбовой 93
XX. «Взбитым сливкам защитой...» Перевод Виктора Андреева 96
XXI. «В авто, пронизанном порочными кругами...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 98
XXII. «Возможно ли, чтоб ополчились на меня до
четырех...» Перевод Анастасии Миролюбовой 98
XXIII. «Раскаленная печь моих сухарей...» Перевод Виктора Андреева 100
XXIV. «У края процветшего гроба...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 101
XXV. «Зло предвещали слоны, слоняясь по клет¬
кам, и липли...» Перевод Анастасии Миролюбовой 102
XXVI. «Каждое лето пестует завязи впрок на три
года...» Перевод Анастасии Миролюбовой . . 103
XXVII. «Мне страшен этот бег...» Перевод Бориса Дубина 103
XVIII. «Ни мамы за столом возле меня...» Перевод Бориса Дубина 103
XXIX. 	«Скука зудит мухой в бутылке...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 107
777


Содержание
XXX. «Ожог мгновенья...» Перевод Анастасии
Миролюбовой 107
XXXI. «Под белой марлей всхлипнула надежда...»
Перевод Анатолия Гелескула 108
XXXII. «999 калорий...» Перевод Анастасии
Миролюбовой 109
XXXIII. «Вот бы ливень ночной...» Перевод Бориса Дубина 110
XXXIV. «Всё исчезло. Тот, кто вечерами...» Перевод Виктора Андреева 111
XXXV. «Встречи с любимой в преддверии лета...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 112
XXXVI. «Бьемся, чтобы войти в угольное ушко...» Перевод Анастасии Миролюбовой . . . 113
XXXVII. «Всё вспоминаю бедную любовь...» Перевод Бориса Дубина ИЗ
XXXVIII. «Стекло, сияя, ждет, когда его всосут...» Перевод Анастасии Миролюбовой . . . 116
XXXIX. «Кто это чиркнул спичкой!..» Перевод
Анастасии Миролюбовой 117
XL. «Кто бы сказал нам, что в воскресенье...» Перевод Анастасии Миролюбовой 118
XLI. «Смерть на колени пала и струит...» Перевод
Анатолия Гелескула 119
XLII. «Погодите. Сейчас я вам всё...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 120
XLIII. «Кто знает, идет к тебе. Не прячь его...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 121
XLIV. «Скользит пианино и в сердце вбегает...»
Перевод Анатолия Гелескула 122
XLV. «Если волны подходят ко мне...» Перевод
Виктора Андреева 123
XLVI. «Стряпуха-ночь никак не отойдет...» Перевод Бориса Дубина 123
XLVII. «Как взмах ресниц, тот риф, где я родился...» Перевод Анастасии Миролюбовой . . . 124
778


Содержание
XLVIII. «У меня 70 „солнышек”, перуанских солей...» Перевод Анастасии Миролюбовой . . . 125
XLIX. «Пересекаю, беспокойно бормоча...» Перевод Анастасии Миролюбовой 126
L. «Четыре раза в день пёсцербер...» Перевод
Виктора Андреева 128
LI. «Ложь. Всё обманом было...» Перевод Виктора Андреева 129
LII. «И мы не встанем с постели, пока...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 130
LUI. «А ну возгласи, что одиннадцать — не двенадцать!..» Перевод Анастасии Миролюбовой 131
LIV. «Боль каторжная, входи, выходи...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 132
LV. «Самэн сказал...» Перевод Анастасии Миролюбовой 133
LVI. «День за днем я впотьмах поднимаюсь...»
Перевод Анатолия Гелескула 134
LVII. «Кратеровались высочайшие пики, пики...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 135
LVIII. «В камере, даже и в каменной...» Перевод
Анатолия Гелескула 136
LIX. «Любовной страсти шар земной...» Перевод
Виктора Андреева 137
LX. «Древесина — мое терпение...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 138
LXI. «Я спешился возле дверей...» Перевод Виктора Андреева 139
LXII. «Ковер...» Перевод Анастасии Миролюбовой 141
LXIII. «Светает, дождь. Причесанная заново...»
Перевод Анатолия Гелескула 142
LXIV. «Влюбляешься в бродячие дорожные столбы с той вздыбленной минуты...» Перевод Анастасии Миролюбовой 143
LXV. «Завтра, матерь, приду в Сантьяго...» Перевод Анатолия Гелескула 144
779


Содержание
ЬХ\Т «Звонят колокола второго ноября...» Перевод Анастасии Миролюбовой 146
ЬХУН. «Близко лето поет, и оба мы...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 147
ЬХУШ. «День четырнадцатого июля...» Перевод
Анастасии Миролюбовой 148
ЬХ1Х. «Как ты нас ищешь знаками глубин...» Перевод Анатолия Гелескула 149
ЬХХ. «Под небрежные усмешки я ко дну иду...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 150
ЬХХ1. «Змеится солнце по руке твоей прохладной...» Перевод Анатолия Гелескула 151
ЬХХН. «Ты заперт, запер я тебя, салон конический, неспешный...» Перевод Анастасии Миролюбовой 152
ЬХХШ. «Возликовало „ай“. Вся правда в том...»
Перевод Анастасии Миролюбовой 153
ЬХХ1У. «Какой же в прошлом году выдался день прекрасный!..» Перевод Анастасии Миролюбовой 154
ЬХХУ. «Вы мертвы...» Перевод Анатолия Гелескула 155
ЬХХУ1. «Иду из тьмы ночной прямо в утро ясное...» Перевод Анастасии Миролюбовой . . . 156
ЬХХУП. «Как будто для того хлестнуло градом...» Перевод Анатолия Гелескула 157
ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ
В твердой памяти. Перевод Анатолия Гелескула 161
Ярость времени. Перевод Эдуарда Голъдернесса 163 Потягивая медленно ликер. Перевод Виктора Андреева 164
780


Содержание
Самый черный день. Перевод Эдуарда Голъдер-
несса 167
«Содрогнулись окна, просветлив метафизику
мира...» Перевод Анатолия Гелескула 168
Говорю о надежде. Перевод Виктора Андреева 173 Обретение жизни. Перевод Анатолия Гелескула 174 Поверка праха. Перевод Эдуарда Голъдернесса 176 «Эта женщина так спокойна...» Перевод Юрия
Шашкова 177
«— Уже никто не живет в доме...» Перевод Виктора Андреева 178
«Есть инвалид, но не войны, а мира...» Перевод
Анатолия Гелескула 179
«Что-то роднит тебя с тем, кто уходит...» Перевод
Анатолия Гелескула 181
«Проходит желание, хотя плоть и крепка еще...»
Перевод Юрия Шашкова 182
«Четыре сознания...» Перевод Юрия Шашкова . 183
«Между болью и наслаждением...» Перевод Михаила Яснова 183
«В тот момент, когда теннисист мощно выстреливает...» Перевод Юрия Шашкова 184
А я смеюсь. Перевод Юрия Шашкова 183
«Здесь я здороваюсь, здесь я смиряюсь, здесь я
живу...» Перевод Михаила Яснова 186
Из священного писания. Перевод Виктора Андреева 187
ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
Высота и ничтожность. Перевод Виктора Андреева . 188
Страда. Перевод Анатолия Гелескула 189
«Мужчина любуется женщиной...» Перевод Владимира Аитуса 189
Весна-тубероза. Перевод Владимира Аитуса. . . 191
781


Содержание
Землетрясение. Перевод Владимира Литуса . . . 192
Шляпа, пальто, перчатки. Перевод Анатолия Гелескула 194
«В день, когда я вернусь, этот камень безликий...»
Перевод Анатолия Гелескула 194
Ангельское приветствие. Перевод Эдуарда Голь-
дернесса 195
Послание прохожим. Перевод Всеволода Багно. . 196
«Забойщики покинули забой...» Перевод Бориса
Дубина 198
«Нес воскресенье на ушах мой ослик...» Перевод
Анатолия Гелескула 200
Земное и магнетическое. Перевод Владимира Литуса 201
Ком земли. Перевод Виктора Андреева 204
«И все-таки, чем ждать...» Перевод Всеволода
Багно 205
Размышляют старые ослики. Перевод Виктора
Андреева 207
«Сегодня мне хочется жить много меньше, чем
раньше...» Перевод Виктора Андреева 208
«Верь в зрение, но никогда в зрачок...» Перевод
Виктора Андреева 209
Два запыхавшихся ребенка. Перевод Виктора Андреева 210
«Чуть-чуть побольше выдержки, собрат...» Перевод Бориса Дубина 212
«Это...» Перевод Виктора Андреева 214
«Углубляясь в жизнь, углубляясь...» Перевод
Александра Сыщикова 215
«Просто счастья сегодня хотелось...» Перевод Бориса Григорина 216
Девятиглавый зверь. Перевод Анатолия Гелескула 217 «Бывают дни, когда я вдруг охвачен...» Перевод
Эдуарда Голъдернесса 220
Проповедь о смерти. Перевод Виктора Андреева 222
782


Содержание
«Прекрасно сознавая, без иллюзий...» Перевод
Эдуарда Голъдернесса 224
Гитара. Перевод Анатолия Гелескула 226
Годовщина. Перевод Бориса Дубина 227
«Застывший камнем...» Перевод Виктора Андреева 228
«Всякий день, всякий час, всякий миг, убегая...»
Перевод Виктора Андреева 231
«И вот, без благоухания в дальнейшем...» Перевод
Виктора Андреева 232
Черный камень на белом камне. Перевод Анатолия Гелескула 233
Стихи нараспев. Перевод Анатолия Гелескула 233 «От разлада к разладу...» Перевод Бориса Дубина 234 Пронзительность и высота. Перевод Бориса Дубина 236
«Мерзну возле огня...» Перевод Виктора Андреева 237
«Фонтан, утешеньями полный...» Перевод Кирилла Корконосенко 238
«Жара, усталый, я бреду со своим золотом...» Перевод Юрия Шашкова 239
Пантеон. Перевод Виктора Андреева 241
«Обрек себя я кипятить чернила, в которых сам
тону...» Перевод Всеволода Багно 242
«Вот он прошел, и он займет без права...» Перевод
Кирилла Корконосенко 243
Колесо голодного. Перевод Виктора Андреева . . 244
«Жизнь, эта жизнь...» Перевод Анатолия Гелескула 246
Гитара под звук ладоней. Перевод Анатолия Гелескула 247
«Что мне с того, что подстегиваю себя стихом...»
Перевод Виктора Андреева 249
«Слушай свою глыбу, свою комету...» Перевод
Кирилла Корконосенко 230
783


Содержание
«И если стольким раскатам слова...» Перевод Анатолия Гелескула 251
Париж, октябрь 1936 года. Перевод Виктора Андреева 252
Расставаясь, вспоминаю «прощай». Перевод Кирилла Корконосенко 253
«И пусть мне ничего не говорят...» Перевод Виктора Андреева 254
«Итак, мне не выразить жизни иначе, как
смертью...» Перевод Анатолия Гелескула . . . 255
Обездоленные. Перевод Эдуарда Голъдернесса . . 257
«От ботинка зависнет моя судьба...» Перевод Виктора Андреева 259
«Участь человека...» Перевод Александра Сыщи-
кова 260
«О, бутыль без вина! О, вино, что бутыль оставляет вдовой!..» Перевод Виктора Андреева . . 262
«И под конец — гора...» Перевод Бориса Дубина 263
«Клянет и любит сердце свою масть...» Перевод
Анатолия Гелескула 264
«Мир, склоны, ругань, оса...» Перевод Кирилла
Корконосенко 266
«Соломоновский, подавленный, пристойный...» Перевод Кирилла Корконосенко 267
«Всё хорошо? Тебя излечит домашний металлоид?..» Перевод Виктора Андреева 268
«Поднятый на смех, привыкший к доброму, больной до жути...» Перевод Виктора Андреева 269 Элегия Альфонсо Сильве. Перевод Эдуарда Голъдернесса 270
Спотыкаясь среди звезд. Перевод Анатолия Гелескула 272
«Быть может, я другой; шагая на заре, я не тот,
бредущий...» Перевод Кирилла Корконосенко . 275
Книга природы. Перевод Анатолия Гелескула . . 276
784


Содержание
«Я жутко боюсь оказаться животным...» Перевод
Кирилла Корконосенко 277
Свадебный марш. Перевод Бориса Дубина .... 278
«У гнева, дробящего старых на малых...» Перевод
Анатолия Гелескула 279
«Крестьянин идет с корзиною хлеба...» Перевод
Артема Андреева 280
«Сегодня в него вонзилась заноза...» Перевод
Виктора Андреева 282
Душа, которая измучилась быть телом. Перевод
Анатолия Гелескула 283
«Да побредет нагим миллионер!..» Перевод Эдуарда Голъдернесса 283
«Если явится злой, трон неся на плечах...» Перевод Виктора Андреева 288
«Укором птицам горным...» Перевод Анатолия
Гелескула 289
«От сласти к сласти сердцу осерчать!..» Перевод
Анастасии Миролюбовой 291
«Вот место на земле, где я хожу...» Перевод Бориса Дубина 293
ИСПАНИЯ, ДА МИНУЕТ МЕНЯ ЧАША СИЯ
I. Гимн добровольцам Республики. Перевод Бориса Дубина и Виктора Андреева 296
II. Сражения. Перевод Анатолия Гелескула и
Виктора Андреева 304
III. «Он часто в воздухе чертил корявым пальцем...» Перевод Анатолия Гелескула 309
IV. «Отряды нищих бьются за Мадрид...» Перевод Анатолия Гелескула 311
V. Испанский лик смерти. Перевод Анатолия Гелескула 313
785


Содержание
VI. Шествие над павшим Бильбао. Перевод Анатолия Гелескула 315
VII. «Пару дней, как дышится, товарищ...» Перевод Анатолия Гелескула 316
VIII. «Здесь так же, как и встарь...» Перевод
Анатолия Гелескула 317
IX. Краткая заупокойная по республиканскому герою. Перевод Анатолия Гелескула 319
X. Зима Теруэльской битвы. Перевод Анатолия
Гелескула 320
XI. «Ия увидел труп...» Перевод Анатолия Гелескула 322
XII. Масса. Перевод Анатолия Гелескула .... 323
XIII. Траурный марш на руинах Дуранго. Перевод
Анатолия Гелескула 324
XIV. «Испании, Испания, остерегайся!..» Перевод
Виктора Андреева 325
XV. Испания, да минует меня чаша сия. Перевод
Анатолия Гелескула 326
ДОПОЛНЕНИЯ
I. О поэзии
Фрагменты из книги «Против профессиональной
тайны». Перевод Наталии Малиновской . . . 331
Фрагменты из книги «Искусство и революция».
Перевод Наталии Малиновской 334
II. О РОССИИ
Фрагмент из книги «Россия, 1931. Размышления у
стен Кремля». Перевод Галины Дубровской. . 340
Владимир Маяковский. Перевод Кирилла Корко-
носенко 354
786


Содержание
Фрагмент из книги «Россия перед вторым пяти- летним планом». Перевод Кирилла Корконо- сенко 362
III. 	ВАРИАНТЫ ПЕРЕВОДОВ
Черные герольды. Перевод Марка Самаева . . . 368
Святое увядание. Перевод Виктора Андреева . . 369
Вне времени. Перевод Виктора Андреева .... 370
Дорожная молитва. Перевод Инны Чежеговой . . 371
Зов. Перевод Анатолия Гелескула 372
Трапеза нищих. Перевод Виктора Андреева . . . 373
Камни. Перевод Виктора Андреева 373
Послание идущим мимо. Перевод Бориса Дубина 376 «Уже занималось воскресенье меж розовых ушей
осла...» Перевод Владимира Аитуса 378
«Но прежде чем исчезнет это счастье...» Перевод
Анатолия Гелескула 379
«Сегодня намного скупей меня радует жизнь...»
Перевод Бориса Дубина 381
«Сегодня я хотел бы стать счастливым...» Перевод
Бориса Дубина 382
Черный камень на белом камне. Перевод Анатолия Гелескула в редакции 1973 года 383
Черный камень на камне белом. Перевод Марка
Самаева 384
Черный камень на белом камне. Перевод Инны
Чежеговой 383
Черный камень на белом камне. Перевод Виктора
Андреева 386
Черный камень на белом камне. Перевод Вероники
Капустиной 386
Черный камень на белом камне. Перевод Владимира Васильева 387
787


Содержание
Черный камень на белом камне. Перевод Бориса
Григорина 388
Черный камень на белом камне. Перевод Владимира Литуса 389
Черный камень на белом камне. Перевод Михаила
Ненова 389
Стремление и вершина. Перевод Инны Чежеговой. 390
«Меня осталось на согрев чернил...» Перевод Бориса Дубина 391
Колесо голодного. Перевод Марка Самаева .... 392
Колесо голодного. Перевод Бориса Дубина .... 394
Париж, октябрь 1936. Перевод Анатолия Гелескула 396
Париж, 1936. Перевод Марка Самаева 397
Расставание, вспоминающее «прощай». Перевод
Виктора Андреева 398
Свадебный марш. Перевод Владимира Васильева 399
ПРИЛОЖЕНИЯ
В. Н. Андреев. «Индейская смуглота стиля и души» 403
Примечания (сост. В. Андреев, К. Корконосенко) 610
Краткая хронология жизни и творчества Сесара
Вальехо 767


Научное издание
Сесар Вальехо
ЧЕРНЫЕ ГЕРОЛЬДЫ ТРИЛЬСЕ
ЧЕЛОВЕЧЬИ СТИХИ
Утверждено к печати Редколлегией серии «Литературные памятники»
Редактор издательства Т. Л. Ломакина Художник П. Палей
Технический редактор И. М. Кашеварова Корректоры А. К. Рудзик, М. Н. Сенина и Е. В. Шестакова Компьютерная верстка Т. Н. Поповой
Подписано к печати 07.07.16.
Формат 70x90 1/32. Бумага офсетная.
Гарнитура Академическая. Печать офсетная. Уел. печ. л. 29.8. Уч.-изд. л. 24.2. Тираж 700 экз. Тип. зак. № 4063
Издатель: Санкт-Петербургский филиал ФГУП «Издательство «Наука»
199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12
Адрес для корреспонденции:
199034, Санкт-Петербург, Менделеевская линия, 1 main@nauka.nw.ru naukaspb.com
ISBN 978-5-02-038348-7
9785020 383487


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
И. А. ГОНЧАРОВ
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСЕМ В 20 ТОМАХ
Том 15
ПИСЬМА (1842—январь 1855)
В пятнадцатом томе Полного собрания сочинений и писем Ивана Александровича Гончарова представлено эпистолярное наследие писателя, охватывающее период с 1842 г. по январь 1855 г. В воспоминаниях классика настойчиво звучит мысль о необходимости фиксировать на бумаге наблюдения «лиц, фигур, картин» и «копии с нравов». Часто для передачи этих зарисовок И. А. Гончаров пользовался письмами, которые поэтому являются не только интересным материалом для исторического изучения повседневности и быта середины XIX столетия, но и полезным «пособием» для всех тех, кто чувствует в себе призвание очеркиста и прозаика. Также эпистолярные тексты Гончарова дают возможность проследить становление и развитие замыслов его позднего романного творчества и выявить реальные события, подтолкнувшие его к созданию того или иного литературного эпизода.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСЕМ В 35 ТОМАХ
Том 7
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
(Рукописные редакции)
В очередном томе Полного собрания сочинений и писем Ф. М. Достоевского публикуются ранние редакции рукописей «Преступления и наказания» — романа, снискавшего Достоевскому славу одного из величайших писателей XIX века. Вниманию читателя предлагаются первоначальная, краткая версия «Преступления и наказания», помеченная автором как «повесть», вторая, «пространная» редакция, и третья, непосредственно предшествующая финальной версии. Знакомство с подготовительными материалами к роману позволит проникнуть в детали замысла гениального произведения, окунуться в еще не до конца оформленный психологический мир писателя. Настоящий том снабжен масштабным справочным аппаратом, подготовленным ведущими специалистами по творчеству Достоевского, а также развернутыми комментариями и указателями.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ
ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСЕМ В 35 ТОМАХ
Том 8
ИДИОТ
Восьмой том Полного собрания сочинений и писем Ф. М. Достоевского содержит роман «Идиот», завершенный писателем в 1868 году во Флоренции. Эта книга о «положительно прекрасном человеке» может восприниматься на контрасте с написанным двумя годами ранее «Преступлением и наказанием». Если история Раскольникова предстает нам на страницах романа как путь от преступления к покаянию, от тьмы к свету и подлинной жизни, то князь Мышкин, напротив, из ситуации предельного сострадания и любви к божьему миру возвращается во мрак безумия. Важной особенностью романа является то, что в нем Достоевский подробно описывает свой опыт пребывания на краю жизни и смерти после разоблачения заговора петрашевцев. Разработанные Достоевским в «Идиоте» модели персонажей послужили образцами для героев позднего творчества писателя — романов «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы». Книга снабжена масштабным справочным аппаратом, подготовленным ведущими специалистами по творчеству Достоевского, а также развернутыми комментариями и указателями.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
БИБЛИОТЕКА ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Том 4
XII век
Репринтное воспроизведение издания 1997 года
Готовится репринтное издание томов полюбившейся отечественному читателю серии «Библиотека литературы Древней Руси», подготовленной сотрудниками Пушкинского дома под руководством виднейших филологов и историков литературы — Дмитрия Сергеевича Лихачева и Льва Александровича Дмитриева.
Четвертый том строится вокруг произведения, ставшего камнем преткновения для нескольких поколений ученых и исследователей. Многотрудная судьба «Слова о полку Игореве» определила все дальнейшее развитие отечественной культуры, а отношение к этому русскому эпосу давно стало предметом спора не только историков и литературоведов, но и ангажированных политиков и идеологов. Том снабжен взвешенной и обстоятельной статьей Д. С. Лихачева — человека, всю жизнь трудившегося ради признания «Слова» подлинным памятником литературы Древней Руси.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
БИБЛИОТЕКА ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Том 5 XIII век
Репринтное воспроизведение издания 1997 года
Готовится репринтное издание томов полюбившейся отечественному читателю серии «Библиотека литературы Древней Руси», подготовленной сотрудниками Пушкинского дома под руководством виднейших филологов и историков литературы — Дмитрия Сергеевича Лихачева и Льва Александровича Дмитриева.
Тринадцатый век, без сомнения, стал трагическим в отечественной истории, ознаменованный апофеозом княжеской междоусобицы, католической агрессией с Запада и нашествием хана Бату на Киевскую Русь. Все эти события нашли свое отражения в памятниках средневековой литературы, собранных в настоящем томе. Читатель может посмотреть на знакомые с детства исторические события глазами их очевидцев, авторов «Слова о погибели Русской земли», «Повести о разорении Рязани Батыем», «Жития Александра Невского». Также в том вошла «Легенда о граде Китеже», вдохновившая Н. А. Римского-Корсакова на создание одного из величайших образцов русского оперного искусства.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
БИБЛИОТЕКА ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Том 6
XIV—середина XV века
Репринтное воспроизведение издания 1999 года
Готовится репринтное издание томов полюбившейся отечественному читателю серии «Библиотека литературы Древней Руси», подготовленной сотрудниками Пушкинского дома под руководством виднейших филологов и историков литературы — Дмитрия Сергеевича Лихачева и Льва Александровича Дмитриева.
В настоящем томе публикуются произведения, относящиеся к эпохе, которую Д. С. Лихачев называл «временем национального подъема». Литературные памятники XIV—XV веков — «Сказание о Мамаевом побоище», «Задонщина», «Летописная повесть о Куликовской битве» — проникнуты духом новой надежды и уверенностью нарождающегося государства в своих силах в борьбе против захватчиков. Летописные тексты обрамляются житием Сергия Радонежского, святого, ставшего символом Руси, сбрасывающей с себя оковы татарского ига.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
БИБЛИОТЕКА ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Том 7
Вторая половина XV века
Репринтное воспроизведение издания 1999 года
Готовится репринтное издание томов полюбившейся отечественному читателю серии «Библиотека литературы Древней Руси», подготовленной сотрудниками Пушкинского дома под руководством виднейших филологов и историков литературы — Дмитрия Сергеевича Лихачева и Льва Александровича Дмитриева.
Русская литература второй половины XV века насыщена философскими размышлениями о грядущей судьбе и исторической роли государства, только-только отвоевавшего свою независимость. Впервые по-настоящему остро встают вопросы о природе власти и ее взаимоотношениях с народом. В эпоху собирания Руси вокруг нового политического и духовного центра — Москвы — важно было прояснить статус правителя, его срединное положение между Богом и своими подданными — положение, с которым связана великая ответственность. Публикуемые в настоящем томе тексты во многом помогут понять истоки всего последующего государственного развития нашей страны.


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
БИБЛИОТЕКА ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Том 10
XVI век
Репринтное воспроизведение издания
Готовится репринтное издание томов полюбившейся отечественному читателю серии «Библиотека литературы Древней Руси», подготовленной сотрудниками Пушкинского дома под руководством виднейших филологов и историков литературы — Дмитрия Сергеевича Лихачева и Льва Александровича Дмитриева.
Шестнадцатый век стал, по выражению Д. С. Лихачева, эпохой «государственного
ковое время для определения векторов политического поведения и общественной нравственности нашей страны. Расширение территории России на Юг, Запад и Восток способствовало разжиманию горизонтов народного сознания, его открытости новым культурным кодам. В настоящем томе собраны произведения, охватывающие разные жанры (от «Домостроя» до «Повести о споре жизни и смерти»), но объединенные общим стремлением подчинить все сферы человеческого бытия новому заданному идеалу.
2000 года
го государственного торжества


САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ФИЛИАЛ
ФГУП «ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ
БИБЛИОТЕКА ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Том 11
XVI век
Репринтное воспроизведение издания 2001 года
Готовится репринтное издание томов полюбившейся отечественному читателю серии «Библиотека литературы Древней Руси», подготовленной сотрудниками Пушкинского дома под руководством виднейших филологов и историков литературы — Дмитрия Сергеевича Лихачева и Льва Александровича Дмитриева.
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским стала точкой отсчета для особой матрицы российского политического мышления — того, что сегодня мы называем диссидентством. Чисто русское понятия «интеллигенции» — оппозиционной власти интеллектуальной элиты — имеет свои корни именно в фигуре опального князя, который для одних стал воплощением предательства государственных интересов, для других — поборником свободы и ниспровергателем тирании. Без преувеличения можно сказать, что все стратегии русского диссидентского дискурса обнаруживаются в произведениях Курбского, адресованных грозному самодержцу.